Если боги представляют из себя именно это,

то дела наши плохи.

1
2
ЧАСТЬ 1

ПРИКАЗ
 * * *

Не бывает таких теней. Ни одна вещь и ни одно сочетание

предметов не смогут отбросить именно такую тень.
«Что это, нахрен, такое?» — думала Катя, вжавшись в
диван.
Между шкафом и окном. Там кто-то стоит. Кто-то, кого не
звали на эту тусовку.
На другом конце дивана сидят Антон и Виталик, пьяные
в мясо; один увлечённо втирает другому про купленную на
днях гитару, пытаясь переорать музыку из колонок. Света и
Дима — она сидит в кресле, он рядом, на подлокотнике —
смотрят какое-то видео и смеются. Валя вертится у зеркала,
поправляя волосы. Она вечно смотрится в зеркало, в сумочке
у неё валяется сразу несколько пудрениц с зеркалами разных
размеров. Может быть, она что-то заметила в отражении?
— Валь, — позвала Катя. — Валь, ау.
Валя, раскрыв рот, увлечённо красила губы.
— Валь!
В районе солнечного сплетения зашевелилась тревога.
Как будто бы ей нельзя выдавать своё присутствие. Как
будто бы это может иметь плохие последствия.
— Чего? — Валя обернулась с недовольным лицом.
«Подзови её поближе и скажи ей, что там, в углу, кто-то
стоит». Перед тем как сделать это, нужно ещё раз взглянуть в
угол и убедиться, что она точно видит это. Кошмарно чёткий
человекообразный силуэт между шкафом и окном.
Тень действительно была там. Впервые за полчаса она
пошевелилась.
Очень медленно помотала головой из стороны в сторону.
«Нет».
— Ну? Чего? — раздражённо крикнула Валя. — Зависла?
Катя вздрогнула и отвела взгляд. Словно повторяя за тенью,
помотала головой из стороны в сторону, подошла к Вале и
прошептала:

4
 — Сходи со мной на кухню за чаем.
— А одна, что, не можешь?
Катя молчала. Валя скривилась и вышла в коридор, крикнув
оттуда:
— Пойдём, я всё равно хотела покурить.
Выходя из комнаты, Катя оглянулась. Все продолжали
заниматься своими делами. Кажется, кроме неё никто не
заметил тень. Или они делают вид, что не заметили, потому
что им тень тоже намекнула, что лучше бы помолчать?
На кухне горел только ночник. Стол был завален
грязными пластиковыми стаканчиками, пустыми бутылками,
вывалившимися из пепельницы окурками и обёртками от
чипсов и шоколадок. Катя пощёлкала выключателем, но свет
не загорелся.
— Лампочка перегорела, — пояснила Валя. — Зачем тебе
верхний свет? Чайник не найдёшь? Вон он стоит, на плите.
Катя машинально налила воды в блестящий серебристый
чайник, поставила его на плиту, зажгла. Нет, она должна
спросить. Была не была.
— Ты видела тень?
— Чего?
— Тень, — неуверенно повторила Катя. — В углу комнаты
как будто кто-то стоит. Какой-то… мужчина. Я не уверена, что
это мужчина, но силуэт похож на мужской. Он прямо сейчас
там, в комнате, между шкафом и окном. Мне страшно.
Валя уставилась на Катю, забыв о тлеющей сигарете. Пепел
падал на пол.
— Я ничего не видела, — наконец ответила она. — Какая
тень, какой мужчина? Что ты несёшь? Ты что, сожрала что-то?
Грибы, кислота? Тебя накрыло?
Катя молчала.
— Справишься одна? Или тебя посторожить? Лучше езжай
домой, тебе, походу, поспать нужно. — Валя вдавила окурок
в переполненную пепельницу и под свист чайника вышла из
кухни.

5
 Катя медленно развернулась к плите и уставилась на
надрывающийся чайник. В резко потяжелевшей голове не
было ни одной мысли. В животе ворочалось что-то мерзкое и
скользкое.
Слева мелькнула волосатая рука. Катя вздрогнула и
обернулась.
— Дима, твою мать! Напугал!
— Извини, что прервал твоё рандеву с орущим чайником,
просто не хотел курить под этот свист, поэтому выключил
плиту, — улыбнулся Дима. — Чего Валя такая злая?
Поругались?
— Неважно.
— Нет уж, говори. Почему она вылетела с кухни с
недовольной рожей, а ты стоишь белая, как холодильник?
Катя тяжело вздохнула. На неё навалилась жуткая
усталость, словно по венам пустили подогретую смолу,
которая заполнила все внутренности, сделав их горячими и
тяжёлыми. Какая уже разница? Валя всё равно растреплет
всем, выставив её сбрендившей.
— Ты решишь, что я сошла с ума.
— Брось. Не заставляй тебя уламывать, говори.
— В общем… — дышать стало тяжело, кто откачал из воздуха
весь кислород? — Я весь вечер видела… Точнее, мне казалось,
что в углу, между шкафом и окном, кто-то стоит. Мужской
силуэт. Или не мужской, я не знаю. Просто тень. Стоит не
двигаясь… Почти. Валя сказала, что ничего такого не видела.
Конечно, не видела, потому что там ничего и нет. Наверное,
у меня действительно начались глюки от переутомления.
Я поеду домой, посплю. — Она высвободила свою руку из
Диминой, налила в кружку кипятка и опустила туда чайный
пакетик. — Знаешь, у меня никогда не было галлюцинаций, я
даже успокоительные никогда не принимала. Всегда считала
себя психически здоровым человеком. Ошибалась, видимо.
Дима, не меняясь в лице, достал из лежавшей на столе пачки
сигарету, чиркнул зажигалкой, затянулся и задумчиво сказал:

6
 — Прикольно. Мы-то думали, что это нас с травы так прёт.
Но ты же вроде не курила. Не курила ведь?
— Нет. — Катя почувствовала, как горячая смола у неё
внутри начинает застывать. — Я ничего не курила и почти не
пила.
— Тогда у меня нет объяснений происходящему. Я тоже
видел эту тень.
Из комнаты донёсся громкий Валин смех. Остальные голоса
звучали чуть тише. Ребята решали, какой фильм включить.
Дима затянулся и, не глядя на Катю, добавил:
— Света тоже её видела.

7
 1.

Моя соседка тёть Марина, полненькая тётка в застиранном

халате, говорила, что мир двигают вперёд сомневающиеся
люди. «Только дураки всегда во всём уверены и не допускают
существования чего-то необъяснимого. Если бы на планете
жили только такие люди, никаких великих открытий бы
не совершалось». После этого она включала какую-нибудь
псевдонаучную передачу и погружалась в рассказы о летающих
тарелках, йети и предсказаниях великих ясновидящих, а
восьмилетнюю меня отправляла спать в соседнюю комнату.
Мама тогда работала в ночные смены в круглосуточном
магазине и периодически оставляла меня на попечение тёть
Марины.
Отчасти я понимала тех, кого соседка называла дураками:
очень тяжело верить в то, чему не получается найти никаких,
даже самых захудалых, доказательств. Рано или поздно
начнёшь притягивать за уши сомнительные аргументы
в пользу своей картины мира, рискуя навсегда утонуть в
иллюзиях. Но, с другой стороны, кому нужна эта скучная
жизнь в том виде, в котором она нам предлагается? Пожалуй,
только очень нелюбопытным и ограниченным.
Я всегда хотела верить, что есть что-то ещё. Боялась
признаться себе в этом, но хотела получить доказательства
существования вещей и явлений, которые все мы привыкли
отрицать. Хотя бы знаки. Намёки на это.
Профессия психолога не предполагает веры во что-либо,
кроме науки, хотя велик процент тех, кто и психологию
считает чем-то сродни астрологии. В этом есть доля истины.
Лечить невидимыми методами невидимые болезни —
звучит так себе, правда? Перелома психики не существует,
и гипс на него не наложить. С детства мне хотелось иметь
профессию, в которой ещё слишком много тёмных пятен,
много неизученного и необъяснённого. Я всегда говорила, что
пошла учиться на психолога, потому что хочу помогать другим

8
людям. Но, возможно, человеком, которому я действительно
хотела помочь, была я сама.
— В жизни не встречал таких лифтов. Это ведь не могло
быть лифтом изначально, да? Это ведь просто гроб, который
нанизали на трос и пустили по шахте. Никто в здравом уме
не спроектировал бы такой лифт, — бубнил Глеб, остервенело
тыкая в полусожжённую кнопку «6».
Лифт в Валином доме действительно напоминал гроб,
потому что даже вдвоём там было невероятно тесно.
Приходилось стоять, вжавшись в стены, но даже тогда вы
всё равно касались друг друга, особенно если были в зимних
куртках, как мы сейчас.
— Лучше бы пешком пошли, — продолжал бубнить Глеб.
«А лучше бы вообще не пошли».
Вечеринки никогда не входили в список моих любимых
развлечений. Раньше я думала, что всё это из-за их формата
— обычно мы собирались у Вали на квартире, пили и врубали
музыку на всю громкость, чтобы не приходилось подыскивать
темы для разговора, но однажды мне довелось побывать
на настоящей светской вечеринке. Это была закрытая
презентация книги, написанной какой-то скучающей
богатенькой тёткой, и я возлагала большие надежды на этот
вечер, но выяснилось, что отличался он от наших посиделок
у Вали только дресс-кодом и качеством предлагаемого пойла.
Все были в красивой одежде: вечерние платья, костюмы с
бабочками и галстуками, начищенные до блеска ботинки и
туфли с такими шпильками, которые вполне могли бы стать
орудием убийства. Шампанское, хрусталь, классическая
музыка. Но всем было также неописуемо скучно и не о
чем говорить. На лицах людей появлялось неприкрытое
облегчение, когда кто-нибудь на сцене брал в руки микрофон
и начинал толкать речь — это избавляло их от необходимости
жонглировать идиотскими фразами, поддерживая пустую
беседу с рядом стоящими.
Люди ведут очень много ненужных, никчёмных бесед.

9
 Непозволительно много слов расходуется впустую.
— Можешь сделать лицо попроще, Алин? — Глеб подтолкнул
меня в спину. — Попытайся хотя бы изобразить, что тебя от
нас не тошнит.
— Изображать — это конёк Вали, не мой.
Сегодня была не просто пьянка, а событие — Валя переехала
в новую квартиру. Своё старое жилище она оставила,
обнаружив ночью на кухне мёртвого таракана. «Я плачу за
эту квартиру слишком большие деньги, чтобы соседствовать
с тараканами», — прокомментировала она, закатив глаза.
Я хотела заметить, что платит за аренду жилья не она, а её
родители, но вовремя стиснула зубы и нацепила улыбку.
Недавно в нашу компанию прокралось слово «токсичность»,
и его вешали на любого, кто озвучивал неприятную правду.
Этим человеком в основном была я, чуть реже Вика. Бесполезно
было объяснять моим не слишком сведущим в психологии
товарищам, что они зря называют это токсичностью, — это
всего лишь озвучивание очевидных фактов. Если хочешь
иметь друзей, умей вовремя затыкаться. Я бы даже сказала,
если хочешь хоть как-то существовать в социуме.
— Проходите, разувайтесь вот тут, — суетилась Валя. — Я
только сегодня всё вымыла, убью вас, если наследите.
— Сегодня она в образе домохозяйки, — шепнул мне
Глеб, стягивая ботинки. — Думаю, из Вали получится очень
популярная и очень бездарная актриса. С её отсутствием
таланта и диким рвением только так и возможно.
Я улыбнулась.
Празднование новоселья длилось уже третий день. В
предыдущие два дня у Вали тусовались её друзья из театрального
училища. Она не любила, когда её компании пересекались.
«Артисты — такие сложные люди, вам будет тяжело с ними», —
вздыхала она. Я никогда не спорила, потому что и сама не горела
желанием быть лишним человеком на импровизированном
капустнике. Мне казалось, что театралы любую вечеринку
способны неосознанно превратить в капустник.

10
 Я повесила куртку на крючок, прошла на кухню и вытащила
из рюкзака бутылку вина. Грохнув её на стол, а себя на стул,
закрыла глаза.
— Поганая квартирка, — донеслось слева.
— Я ещё не успела её рассмотреть, но коридор и кухня
выглядят прилично. Откроешь вино?
— Я не про то. Она поганая не из-за ремонта, просто мне
здесь не по себе. — Вика придвинула к себе бутылку и выудила
из кучи пустых пачек из-под чипсов штопор.
— Тебе всегда и везде не по себе, а вот если Валя будет и
здесь разбрасывать по столу мусор, то ей придётся снова
съезжать, потому что сюда набегут тараканы.
Вика поджала губы и начала усердно ввинчивать штопор в
бутылку.
— Ты знаешь, я не любитель напиваться, но сегодня
планирую нажраться, — она выдернула пробку, отхлебнула
прямо из горла большой глоток и поморщилась.
— Потому что здесь Глеб?
— Потому что здесь все вы.
Тусовка почему-то разом переместились на кухню, не
предполагающую наличие такого количества человек
одновременно. Глеб копался в пустых сигаретных пачках,
пытаясь обнаружить там хоть одну сигаретку, Валя суетливо
бегала от кухонного шкафчика к столу, доставая бокалы и
разливая вино, Ваня уселся на пол рядом с Викой.
Ваня нравился мне больше всех. Худенький, с жидкими,
вечно взъерошенными светлыми волосами и маленькими
серыми глазками, на вечеринках он предпочитал молчать и
застенчиво, невпопад улыбаться. Такие, как он, обделены
вниманием женского пола и всегда остаются во френдзоне,
но, когда у тебя случается беда, ты бежишь именно к ним,
потому что точно знаешь — тебе помогут.
«Почему она встречается с этим идиотом, а не со мной?» —
этот вопрос Ваня задавал мне с периодичностью раз в полгода,
каждый раз имею в виду новую девчонку. Как и многие другие,

11
 он ошибочно полагал, что если я учусь на психолога, то смогу
разрулить все беды в его жизни за пару бесед. «Сам знаешь,
Ваня, с идиотами весело», — обычно отвечала я. И даже
почти не лгала. С идиотами и правда веселее, чем с хорошими
парнями, но это аттракцион для дурочек. Нормальная
девушка выберет колесо обозрения, а не бассейн с акулами, и
самое сложное тут — найти эту самую «нормальную девушку».
«Среди нас их нет. Пока ты проводишь время среди таких, как
мы, ты не найдёшь нормальную», — так я ему говорила, в
ответ на что он спрашивал, где ему такую найти. Этот вопрос
всегда ставил меня в тупик. «Ну, не знаю. Может, на какой-
нибудь выставке?»
— Давайте выпьем по-нормальному! С тостом! —
заверещала Валя. Она жить не могла без всех этих условностей
вроде вымученных тостов или штампованных поздравлений.
— Глеб, давай ты?
— Окей, — обречённо вздохнул он и взял в руки бокал.
— Давайте выпьем за то, чтобы Вале хорошо тут жилось.
Чтобы никаких тараканов, пожаров, придурочных соседей и
отморозков-друзей, которые бы разнесли эту хату. Ура!
— Ура, — вяло откликнулись остальные.
Бокалы дзынькнули друг о друга, и на кухне повисла
тишина, означающая, что пустые слова сказаны и люди
наконец-то делают то, что им действительно хочется: вливают
в себя алкоголь.

12
 2.

— Людям поразительно не о чем говорить, замечала? — Я

наблюдала, как Валя вертится около Глеба, и пыталась отвлечь
от этого зрелища Вику.
— Он ведь ей даже не нравится.
Она всегда так делала: вела диалог, не делая попыток
сгладить острые углы и не давая шансов сгладить их
собеседнику.
— Да брось, она просто пьяная, а здесь больше не к кому
клеиться. Мы не первый день её знаем. Хочешь, свалим домой?
Я сидела на подоконнике, пила из горла своё полусладкое
и осматривала комнату. Она и правда была не очень уютной:
большой диван, накрытый леопардовым пледом, тёмно-
коричневое кресло, красный узорчатый ковёр советского
образца на полу, старый, громоздкий шкаф и не менее
громоздкий стол с выемкой под монитор, которого у Вали
не имелось. Мебель была относительно новой, но абсолютно
безвкусной. Такая портит любое пространство.
История с Глебом длилась уже не первый год, и я
искренне не понимала, как она до сих пор не надоела Вике.
Привязанность, зацикленность, мазохизм? Чем объяснить то,
что ей до сих пор не наплевать? Мне не нравилось так думать,
но, кажется, Вика была из тех, кому страдания необходимы
как оправдания своих неудач и зависимостей. Например,
наркотической.
— Давай ты не будешь пытаться меня спасать, окей? —
раздражённо бросила она. — Я просто хочу уделаться в слюни
и лечь спать.
— Как скажешь. Мне здесь тоже не особо весело.
Я отхлебнула из бутылки и уставилась на плакат с Фредди
Крюгером. Плакаты с героями фильмов ужасов висели у Вали
по всей квартире наряду с пентаграммами, коровьими рогами
и черепушками всех расцветок. Ей нравилось считать себя
ведьмой или вроде того. Валя одевалась в длинные чёрные
13
 готические платья, красила волосы в чёрный цвет и рисовала
себе тонкие «злые» брови, от переносицы взлетающие к
вискам. Как-то раз она даже увлеклась картами Таро и гадала
всем подряд, правда, ни один её прогноз не сбылся, и карты
отправились в ящик письменного стола до лучших времён
— то есть до тех, в которые у Вали откроется наконец-таки
плотно закрытый третий глаз.
Как-то раз я спросила Вику, зачем она общается с Валей.
«Есть в ней что-то такое… Лёгкость, наверное. Рядом с
такими, как она, можно какое-то время не думать о смерти».
«Часто думаешь о смерти?»
«Скорее, это смерть часто думает обо мне».
Я тогда подумала, что не так уж часто, раз спустя такой
продолжительный период лихорадочного употребления
наркоты любого сорта Вика всё ещё жива, хоть и выглядит
не очень. Худое, осунувшееся лицо землистого цвета, тёмные
круги вокруг глаз, сухие, потрескавшиеся губы и ярко-
малиновый ёжик волос на голове — это Вика. Если прибавить
сюда сорок пять килограммов полуживого веса, укутанные в
чёрные балахоны и безразмерные рубашки, получится весьма
эффектно. Валя жутко злилась и думала, что Вика копирует
её, стараясь выглядеть готично и устрашающе, но я знала, что
Вика не старается с кем-то соревноваться. Ей плевать. Она
давно находилась в той стадии, когда все иллюзии насчёт себя
и окружающих успешно выблеваны в унитаз.
Я обвела комнату пьяным, с трудом фокусирующимся
взглядом: Валя возмущалась ценами на доставку пиццы, Вика
молча и сосредоточенно напивалась, Глеб и Ваня спорили,
какой трек включить следующим.
Желание на время избежать одиночества заставляет людей
сбиваться в сомнительные компании. Наша компания казалась
мне самой сомнительной из всех, которые я знала. Как-то раз
мама сказала мне, что любая хреновая история начинается
с вечеринки. Я тогда подумала, что хреновая история может
начаться где угодно, но потом заметила, что большинство
14
паршивых цепочек событий и правда запускаются на
попойках. Замкнутое пространство? Накопившиеся обиды,
сдобренные алкоголем? Или всё сразу?
— Я спать, — сообщила Вика, встала и пошатнулась. —
Пойду расстелю кровать.
— А я, пожалуй, поеду домой. — Глеб залпом допил остатки
вина и тоже поднялся. — Вино всё равно почти закончилось, а
вывозить вас без алкоголя я не хочу.
— Ну су-у-упер, — уныло протянула Валя. — Валите все.
— Поедешь со мной? — подмигнул мне Глеб. — Вызову
такси на два адреса.
Дома меня ждала гора книг и конспектов для подготовки к
экзамену. Я кисло улыбнулась:
— Пока останусь, дома мне предстоит ещё более унылый
вечер.
Не знаю, сколько должно пройти месяцев или лет, чтобы я
перестала жалеть о том, что не ушла тогда вместе с ним. Хотя,
думается мне, даже если бы я ушла в тот вечер, они всё равно
бы меня нашли.

15
 3.

— Алин. Алина, проснись. Алин, — из темноты доносился

голос Вали, — слышишь? У неё, походу, крыша поехала.
— Чего? — Во рту пересохло, язык ворочался с трудом.
— Вика чокнулась.
Я открыла глаза. М-м-м. Кажется, меня вырубило на кухне
Вали. Последнее, что помню: сижу на полу, допиваю вино и
облокачиваюсь на Ваню. Кстати, он всё ещё спит. Надо же
было так нажраться.
— Что случилось?
— Послушай, что творится в комнате.
Я прислушалась. Из комнаты действительно доносились
странные звуки: какой-то грохот, будто в стену летит мебель,
звуки потасовки и голос Вики. Она периодически орала:
«Отвали! Уходи отсюда, оставь меня в покое! Я не хочу с тобой
разговаривать!» Так, ясно, кажется, вернулся Глеб.
— Ну а чего ты ожидала? — зевнула я. — По пьяни что-то
навыясняли опять.
— Алин. Ты не помнишь? — Привычная надменность
исчезла с лица Вали, оно было бледным и испуганным. — Глеб
ушёл час назад. Я лично закрыла за ним дверь на ключ. Она
одна в комнате. Там больше никого не может быть.
Я очень многое знаю о страхе. Полжизни меня мучают
панические атаки. Отличительная особенность этого страха
— его иррациональность. Ты не можешь толком объяснить,
почему тебе так сильно страшно. Иногда паническая атака
захлёстывает тебя резко, в одно мгновение, а иногда она
проникает в тебя медленно, как яд, и хуже тебе становится
не сразу, а постепенно. Вот они, знакомые ощущения: в ушах
нарастает звон, дышать становится тяжело, руки и ноги
леденеют. Твою мать.
— Ты что-то путаешь, — выдавила я.
— Пойдём посмотрим, сама убедишься. Но я знаю точно,
что в квартире только я, ты, она и Ваня.

16
 — Ты уже ходила в комнату?
— Нет. Мне страшно.
Я повернулась к Ване. Он по-прежнему сладко спал с
открытым ртом, прислонившись к стене. Я потрясла его за
плечо.
— Что, что, что случилось? — забормотал он, щурясь.
— Вставай. У нас какая-то чертовщина творится, надо
пойти посмотреть.
Помимо прочего, на меня обрушилось похмелье. Голова
раскалывалась, под кожу вместо мяса и костей словно
затолкали какую-то липкую, тягучую массу. На перепуганную
Валю и сонного Ваню надежды было мало, поэтому мне
пришлось идти первой. В коридоре было темно, и, памятуя
о самом раздражающем моменте в любом фильме ужасов, я
первым делом щёлкнула выключателем. Никогда не понимала,
зачем в жуткие моменты оставаться в темноте.
Дверь в комнату была закрыта. На щеколду или нет — я
не знала, и проверять не очень хотелось, потому что звуки
оттуда не стихли, а усилились. Вика кричала: «Хватит! Я не
буду с тобой говорить, вали отсюда. Я не хочу тебя видеть! Ты
не понял? Уходи!»
Стук чего-то тяжёлого об пол. Чувствуя, как перед глазами
всё начинает плыть, я подошла вплотную к двери.
— Вика? Вика, это я. Что у тебя происходит? С кем ты?
Всё резко стихло. Так, словно бы в комнате абсолютно
никого не было и всё происходящее там секунду назад мне
приснилось. Тишина висела секунд десять. Я слышала только
своё медленное, тяжёлое дыхание. Где-то позади меня стояли
Валя и Ваня, но они не издавали ни звука.
— Всё нормально, — откуда-то из глубины комнаты глухо
донёсся голос Вики, — всё в порядке. Я выгоню его отсюда.
Уходите на кухню. Слышите? Не стойте здесь. Уходите.
— Кого ты выгонишь? Кто там с тобой?
— Какого хрена? — внезапно заорала Валя, подбежала
к двери и замолотила по ней кулаком. — Какого хрена ты

17
 устраиваешь, поехавшая? Прекрати немедленно, хватит!
Хватит, выметайся из моей комнаты сейчас же! Открывай!
Я схватила её за руку и резко отдёрнула в сторону, прошипев
«отойди».
Что-то внутри меня подсказывало: Вика не шутит.
— Вика, слушай. Мы сейчас уйдём на кухню, обещаю. —
Я старалась говорить уверенно и спокойно. — Просто скажи,
что ты в порядке и тебе не требуется помощь.
Снова тишина. Как будто по ту сторону двери тщательно
подбирали слова, чтобы ответить.
— Всё в порядке, — наконец откликнулась она. — Я просто
выгоню его отсюда и приду к вам. На кухню.
— Кого ты выгонишь, Вика? Куда? С кем ты там?
Тишина. Не знаю, сколько она продлилась, может быть,
полминуты или минуту, но вместо ответа последовал глухой
удар в дверь. Как будто кого-то резко толкнули в неё спиной.
В эту же секунду донёсся голос Вики, но звучал он не у двери.
Он доносился из другого конца комнаты. Она кричала: «Вали
отсюда!»
— Пойдём! — Я схватила тяжело дышащую Валю и
оцепеневшего Ваню за руки и потащила за собой.
Я не обратила на это внимания раньше, но выяснилось,
что в кухне не было вообще никакой двери. Паршиво, очень
паршиво. Дверь вряд ли защитила бы нас от чего-то, но хотя
бы приглушила доносящиеся из комнаты звуки глухих ударов.
— Какова вероятность того, что кто-то влез в окно?
Я села на пол и прислонилась затылком к стене, чувствуя,
как головная боль перетекает от висков к глазам. Источником
света на кухне был только слабенький ночник. Ещё час
назад это создавало интимную атмосферу, теперь же только
усиливало страх.
— Никакой, — тихо ответила Валя. — Ты идиотка? Мы на
шестом этаже.
Действительно. На секунду в голове промелькнула мысль:
«Сбежать. Нужно свалить отсюда», но я отмела её. Каким же я

18
собираюсь быть психологом, если не смогу взять себя в руки
и успокоить двух парализованных страхом людей, сидящих
передо мной, а потом слетевшую с катушек подругу, которая
сейчас беснуется в комнате? Трусливая часть меня хотела
думать, что Вика просто словила белую горячку. Это никак не
объясняло звуков, доносившихся из комнаты, но предполагать
другое я себе запретила.
— Она что, швыряет в стены саму себя? — подал голос
Ваня.
Я вздрогнула. Его лицо не выражало никаких эмоций. То,
что ему плохо, выдавали только прилипшие к вспотевшему
лбу пряди волос.
— Я не знаю, Вань, — медленно ответила я, глядя ему в
глаза. — Мы не узнаем, пока она не выйдет.
— Кто там с ней в комнате? Кто? В квартире нет никого,
кроме нас.
— Я не знаю.
— Я не хочу, чтобы она выходила, — прошептал он.
Внутри всё сжалось. А ведь правда. Я не знаю, какой вариант
пугает меня больше: тот, в котором происходящее в комнате
никогда не закончится, или тот, в котором Вика выходит
оттуда. Стоп. Нет, нет, нет. Мы сами даём дорогу панике. Её
можно сдерживать, можно хотя бы пытаться. Если мысленно
опустишь руки, она затопит тебя враз и ты захлебнёшься.
Нужно сдерживать её до последнего. Тогда есть небольшой
шанс, что она отступит.
— Она наша подруга, и с ней просто что-то случилось там,
в комнате. Скорее всего, она просто перепила и ей там что-
то… мерещится, — добавила я, сглотнув. На большее меня не
хватило.
Мы просидели в полной прострации на кухне ещё минут
десять. Я лишь однажды обратилась к Вале, спросив её, когда
это вообще началось. «Глеб ушёл, минут через пятнадцать вы с
Ваней отрубились, и где-то через полчаса всё началось. Топот,
грохот, и она орёт то же, что и сейчас: уходи, уйди, отвали, всё

19
 в этом духе», — ответила она.
Наконец всё стихло. Стихло также резко, как и тогда, когда
я стояла у двери и ждала ответ Вики. Просто оборвалось. Я
прикусила губу. Сейчас она выйдет оттуда. По крайней мере,
я надеюсь, что выйдет именно она.
Но ничего не происходило. Минута, две. Пять. Я сидела
лицом к коридору и пыталась глубоко дышать, чтобы не
рухнуть в обморок. Не хотелось бы оказаться без сознания в
квартире, в которой происходит такое.
На секунду я прикрыла глаза, потому что от перенапряжения
в них началась резь, а когда открыла, она стояла в конце
коридора. Ни звука открывающейся двери комнаты, ни звука
её шагов. Секунду назад её не было в коридоре — и вот она
стоит. Вроде бы наша Вика, только бледнее обычного. Отклеив
сухой язык от сухого нёба, я пробормотала:
— Вика? Это ты?
Она сделала шаг вперёд. Я подскочила на стуле,
инстинктивно отпрянув назад.
— Спокойно, — слабо улыбнулась она. — Это я. Всё в
порядке. Есть сигареты?
Я боялась отводить от неё взгляд. Вдруг, если я это сделаю,
она исчезнет и кошмар с воплями и дракой в комнате
продолжится? За моей спиной послышалась возня, затем
раздался голос Вали:
— Вот, возьми. Я специально спрятала одну пачку, чтобы
всё не скурили.
Вика медленно зашагала по коридору. Липкий страх,
сжимавший желудок всё это время, немного ослаб только
тогда, когда она шикнула на Ваню, согнав его со стула,
уселась, закурила и сказала: «Да не ссать, это правда я». Ваня,
медленно и с опаской обойдя Вику, уставился на её спину.
— У тебя майка порвана сзади.
— Знаю, — ответила она.

20
 * * *

— Это защитная реакция психики, ты не должна из-за

этого переживать, — доносилось откуда-то из-под толщи
воды.
Вика смотрела в стену.
— Не кори себя за это, люди часто впадают в ступор
в стрессовых ситуациях, — продолжал бубнить голос, —
просто их мозг таким образом пытается себя обезопасить
от травмирующих мыслей и эмоций, но, если тебе захочется
поплакать, не держи это в себе.
— С чего ты взяла, что я корю себя?
— Я твоя мать, и я могу догадываться, что с тобой
происходит.
— Не можешь. — Вика медленно перевела взгляд на неё. — А
ещё ты даже на секунду не можешь перестать читать лекции
и побыть человеком, а не училкой. У тебя нет другого тона,
кроме менторского, только вот я — не твоя ученица.
— Твоего отца нет уже две недели, и ты не проронила ни
слезинки. Ни в день его смерти, ни на похоронах, ни после. Я
переживаю за тебя.
— Ты ведь не думаешь, что чем громче человек рыдает, тем
ему больнее? — скривилась Вика. — Мам, пожалуйста, иди в
свою комнату. Когда мне потребуется твоя консультация, я
дам знать.
— Тяжело тебе придётся в этой жизни, — вздохнула
женщина. На носу у неё были очки в чёрной прямоугольной
оправе. «Учительские» очки.
Взяв со стола чашку с чаем, она вышла из комнаты.
Вика всё также неподвижно сидела на диване, поджав
под себя ноги, и смотрела в стену. В комнате горела одна
настольная лампа, толком не освещавшая ничего, кроме
горы тетрадок и книг на письменном столе. Шторы были
плотно задёрнуты, чтобы свет фонарей с улицы не проникал
в комнату.

21
 — Она зануда, — донёсся из угла странный механический
голос.
Вика прикусила губу, стараясь дышать спокойно и медленно.
— Она зануда, — повторил голос из темноты.
— Пап, — прошептала Вика, зажмурившись, —
пожалуйста, хватит. Мне страшно. Зачем ты здесь? Почему
ты не уходишь?
— Ты моя птичка, — ответил голос, — я не хочу уходить.
Внутри всё сжалось. Птичка — так он называл её. До
момента, пока конкуренты по бизнесу не превратили его
лицо в кровавое месиво, выстрелив в упор, предварительно
переломав руки и ноги. Её отца хоронили в закрытом гробу,
она не видела его тела, но всё равно знала, как оно выглядит.
Не из-за того, что ей это описали.
Просто он стоял в углу её комнаты.
— Птичка, я хочу пить. Принеси мне воды, мне так хочется
пить, — донеслось из темноты.
— Пап, ты умер. Ты больше не можешь ни пить, ни есть,
ты умер.
Её трясло мелкой дрожью. Лишь бы он не выходил из
темноты, лишь бы не выходил и стоял там, где стоит.
Ответа не последовало. Вика глубоко вдохнула и задержала
воздух. Господи, вот бы он ушёл. Мёртвый отец стоял в углу её
комнаты со дня похорон.
Две недели назад, после поминок, которые вызывали у Вики
такое же отвращение, как свадьбы или корпоративы, она зашла в
свою комнату и рухнула на диван, не включая свет и не раздеваясь.
Чувствуя, как в больном желудке жжётся пара стопок водки,
опрокинутых без закуски, она думала о том, что вот так бы и
лежать до конца жизни. Молча, не двигаясь, в темноте. А потом
просто перестать существовать. Это не было отчаянием или
болью. Просто огромная, опустошающая усталость. Она уже
потихоньку проваливалась в тяжёлый, тревожный сон, но тут из
угла комнаты донеслось: «Принеси попить». От неожиданности
она подскочила на диване и громко выругалась.

22
 — Блять! Кто? Кто здесь?!
Тишина.
— Это папа.
— Что?!
Вместо ответа от густой тени в углу отделилась фигура.
Мужской силуэт как-то ломано, дёргаясь, словно марионетка,
начал двигаться к незашторенному окну. Дойдя, он замер в
неестественной, перекошенной позе — наклонившись набок,
руки свисали плетями. Свет от фонарей бил ему в спину, но
Вика всё равно разглядела лицо. Остатки лица. Кровавый
фарш, мутные, подёрнутые плёнкой глаза, перекошенный
рот. Это действительно был её папа. Она всегда узнает его,
даже таким.
С тех пор отец не уходил из её комнаты. Мать не видела его,
видела только Вика. Он редко говорил что-то осмысленное,
в основном просто просил дать ему попить. Кажется, он не
понимал, что умер.
— Птичка, дай папе воды, — снова донеслось из угла.
— Папа, оставь меня, — тихо ответила Вика. — Если ты
всё ещё мой папа, уходи отсюда, я прошу. Я больше не могу. Я
люблю тебя, ты это знаешь, и я никогда не смогу смириться
с твоей смертью. С такой смертью. Идёт расследование, но
тем, кто это сделал, скорее всего, удастся легко отделаться,
ты ведь сам это понимаешь. Их не упекут, у них слишком
много денег и связей, я ничего не могу с этим сделать.
Пожалуйста, не делай мне ещё больнее. Пожалуйста, уходи из
моей комнаты, умоляю.
Тишина. Вика закрыла глаза. Сколько прошло времени?
Минута, пять, десять? Каждую секунду она боялась снова
услышать этот жуткий голос. При жизни её папа никогда
так не разговаривал, у него был красивый бас, и он часто
заразительно смеялся. Видимо, голос человека умирает точно
так же, как и его тело.
Ни звука. Вика приоткрыла один глаз. Никого. Неужели ушёл?
«Сраная жизнь, — подумала она с горечью. — Мой отец

23
 умер две недели назад, и я радуюсь тому, что его больше нет в
моей комнате. Как это вообще называется?»
«Это называется здравый смысл, — ответил ей внутренний
голос. — Жить с живым папой — это прекрасно, но жить с
мёртвым папой — так себе идея».
Вика вздохнула и поднялась с дивана. Нужно разобраться в
счетах за жильё, которые принесла мать. «Я сегодня весь вечер
проверяла домашние задания, гору тетрадок просмотрела,
глаза режет до слёз, не могу больше смотреть в бумажки.
Займись чем-то полезным, отвлечёшься», — сказала она,
шлёпнув на стол пачку квитанций. Возможно, в этом было
разумное зерно.
Надев очки, Вика погрузилась в изучение бумаг. И откуда
только такие цифры в счёте за свет, если в её комнате
преимущественно темно?
— Птичка, — раздалось у неё за спиной.
Сердце пропустило удар. Столбцы циферок превратились в
размытое пятно.
— Птичка, повернись, папа хочет тебя обнять.
Вика закрыла глаза. Нельзя поворачиваться, нельзя, это
плохая идея. Нет, нет, нет. Только не поворачивайся. Надо
просто подождать, пока он уйдёт.
Она почувствовала, как то, что было у неё за спиной,
переместилось и теперь стоит сбоку. «Если открою глаза,
увижу это боковым зрением. Если повернусь — увижу
полностью». До этого она видела лишь его очертания, слабо
подсвеченные тусклым фонарным светом, но сейчас на столе
по правую руку от неё горела настольная лампа. Её света
хватит, чтобы всё увидеть отчётливо.
— Открой глаза, птичка, — раздалось у неё прямо над ухом.
Запахло протухшим мясом.
«Это всё ещё твой отец. Да, мёртвый. Возможно, немного
подгнивший. Но это твой папа. Не случится ничего страшного,
если ты на него посмотришь», — она чувствовала, как в
ступни и кисти рук перестаёт поступать кровь.

24
 Вика резко открыла глаза и уставилась перед собой. Он был
сбоку, нависал над ней в строгом чёрном костюме. Видимо,
в том, в котором его похоронили. Стоял, неестественно
наклонившись вправо, руки всё так же бесконтрольно
болтались. Мутные, заплывшие глаза смотрели прямо на неё.
— Пойдём с папой, птичка. — из перекошенного рта воняло
гнилью. — Папа не хочет уходить один.

25
 4.

— Я надеюсь, ты объяснишь, что это было. Мы тут чуть

коньки не отбросили от ужаса. — Паника сменилась злостью,
я барабанила пальцами по столу, буравя взглядом Вику.
Она сделала долгую затяжку. Интересно, хозяйка квартиры
разрешает курить на кухне? Потому что если нет, то у Вали
будут большие проблемы. Куревом провоняло абсолютно всё.
— Там был мужик.
— Какой мужик?!
— Я не знаю. Я не хочу с ним говорить, меня достали эти
мертвяки. Он не хотел уходить, я пыталась его прогнать.
— Мертвяки?
— Ага.
Градус абсурдности происходящего зашкаливал.
— Почему у тебя майка разодрана? — тихо спросил Ваня.
— Я же сказала, я пыталась его выгнать, он сопротивлялся.
Он не хотел уходить. Он и сейчас не хочет.
— В смысле?
— В смысле, он всё ещё там. В комнате.
Я глубоко вдохнула и закрыла глаза. Ясно. Мы, четверо
молодых людей от двадцати до двадцати трёх лет, сидим
в съёмной однокомнатной квартире. Пьяные. Точнее, так
— с жутким похмельем. Одна из нас — стоит отметить, не
брезгующая наркотиками барышня, — утверждает, что в
комнате, в которую она отправилась спать, есть какой-то
мужик, который не хочет оттуда уходить. Не просто мужик
— мертвяк. И что прикажете с этим делать? «Я студентка
факультета психологии, а не член команды охотников за
привидениями», — уныло подумала я.
— Я должна разобраться с этим, выгнать его. Обещайте,
что не будете приближаться к комнате. — Вика затушила
бычок и встала. — Сидите здесь, что бы там ни происходило.
Договорились?
Мы переглянулись.

26
 — Вот и славно.
Не дождавшись ответа, она исчезла за поворотом коридора.
— Я хочу уехать домой, — сказал Ваня, уставившись на
свои носки в жёлто-зелёную полоску.
Я не успела прокомментировать его заявление, потому что
в этот момент Валя сползла по стене на пол и зарыдала.
— Пожалуйста, не бросайте меня. — Она уткнулась головой
в колени, обхватив их руками. — Мне страшно. Не уезжайте,
я прошу, пожалуйста. Этот мужик… Мне уже говорили про
него. Я не поверила, я думала, она прикалывается надо мной.
Но теперь Вика там, и она тоже говорит, что видит его… Я не
понимаю, я ничего не понимаю, мне страшно.
Я в замешательстве смотрела, как дёргаются от
всхлипываний её костлявые плечи. Всю жизнь Валя пыталась
создать образ уверенной в себе, наглой и бесстрашной
стервы, эдакой современной ведьмы с айфоном и профилем
в инстаграме. Хвасталась, что смотрит фильмы ужасов
одна с выключенным светом, гуляет по кладбищам ночью
и «совершает обряды». На вопрос «Что за обряды?» она
загадочно улыбалась и отвечала, что мы всё узнаем, «когда
придёт время». А теперь эта самоуверенная девочка, с ног
до головы одетая в чёрное, трясётся от ужаса и размазывает
по лицу свой готический макияж. Не то чтобы я не знала,
что всё это было бутафорией и притворством, но всегда
неприятно смотреть, как рушится чей-то годами тщательно
выстраиваемый образ, обнажая неприглядное, жалкое
истинное нутро.
— В смысле? Ты знаешь, что за мужик там, в комнате? —
Ваня перевёл на неё напряжённый взгляд.
— Позавчера у меня были гости. Ну, мои однокурсники.
Мы пили, общались… Как всегда. Меня подозвала Катя. Она
нормальная, не поехавшая какая-нибудь. И она даже не пила
в тот вечер, абсолютно трезвая была. Она попросила сходить
с ней на кухню, сделать чай. И сказала мне, что видит в углу
комнаты какую-то фигуру, мужской силуэт… Спросила, вижу

27
 ли его я. А я ничего такого не видела. Я подумала, что это
дурацкий прикол, что она издевается надо мной, я психанула и
ушла с кухни. Но после этого… Все как-то быстро засобирались
домой, уехали буквально через пятнадцать минут. Не знаю,
может, она и им сказала про этого мужика, и они испугались.
Я не поверила Кате, очень злилась, думала, что она специально
подстроила так, чтобы все уехали. Только за что ей так поступать
со мной? Я ничего плохого не сделала ей…
— Ты видела эту фигуру? Потом видела? — перебил Ваня.
— Не знаю... Нет. Мне было не по себе, но это, наверное, из-
за того что я расстроилась и перенервничала. И ещё я очень
крепко сплю, потому что... Ну… В общем, я пью снотворное.
Оно вырубает меня так, что без четырёх-пяти будильников не
встану. В тот вечер я выпила таблетку и легла спать. Ничего
необычного не было.
Из комнаты опять донёсся грохот.
— Твою мать, — прошептала Валя, сжав пальцами виски,
— опять. Опять началось.
Я встала и подошла к стоявшему у окна Ване. Он смотрел
в одну точку и покусывал губу. Я взяла его за руку, мокрую и
холодную, словно он только что играл в снежки без варежек.
— Слушайте, тут происходит какая-то дичь. У меня нет
никаких объяснений этому мракобесию, но давайте мыслить
здраво: пока что никому из нас ничего не грозит. Если мы,
конечно, сами не наворочаем ерунды. Например, не полезем
в ту комнату. Но мы не полезем.
— Может, позвоним в полицию? — шмыгая носом, Валя с
надеждой уставилась на меня.
Её агрессивный грим размазался по всему лицу чёрно-
красно-коричневым пятном.
— Ага, — скривилась я, — и скажем, что на нашу подругу
напал полтергейст? Брось. Кому мы вообще можем позвонить?
Родителям? Думаю, тогда за нами вышлют нарколожку или
дурку. Мы, конечно, можем свалить из квартиры… Но что-то
мне подсказывает, что пока не нужно этого делать, не будем

28
оставлять Вику одну. Давайте просто спокойно подождём.
— Как можно спокойно ждать, когда такое творится? —
прохныкала Валя. — Мне страшно.
Ваня аккуратно высвободил свою руку из моей и добавил:
— Если честно, мне тоже.
— Думаете, мне не страшно? Кто-нибудь считает, что у неё
просто белочка?
— Если это окажется так, я, пожалуй, пойду и закодируюсь.
Мы уставились друг на друга. У меня задрожали уголки
губ, норовя растянуться в улыбку. Внезапно вся ситуация
показалась мне сценой из очень плохого, малобюджетного
фильма ужасов. Декорации — говно, актёры — бездари,
и ни одного положительного отзыва на «Кинопоиске». Я
не выдержала и нервно рассмеялась, ожидая, что ребята
накричат на меня, — поводов для смеха было маловато, но
Ваня сначала коротко хихикнул, а потом тоже засмеялся. Валя
потёрла опухшие от слёз глаза и улыбнулась.
Мы смеялись тихим, нервным, напряжённым смехом.
— Хватит, — донёсся из комнаты голос Вики. — Прекратите
смеяться. Ей это не нравится. Она сейчас выйдет за вами, если
вы не заткнёте ваши рты и не будете сидеть, как мыши.
Веселье закончилось так же резко, как началось. Мы
перестали смеяться, переглянулись, затем Валя молча
встала, подошла к холодильнику, протиснулась в промежуток
между ним и стеной и уселась на пол. Не говоря ни слова, я
последовала примеру Вали. Последним в наше сомнительное
убежище пролез Ваня.
— Я буду сидеть тут, пока всё это не закончится. Если у вас
есть идеи покруче, сообщите мне, а пока их нет, я останусь
здесь, — сообщила Валя.
Ответом было молчаливое согласие. В голове звучал
холодный и злой голос Вики: «Хватит. Прекратите смеяться.
Ей это не нравится». Ей. Значит, помимо неизвестного
мужика, там теперь ещё есть и какая-то она. И этой ей каким-
то непостижимым образом был слышен наш тихий смех из

29
 кухни. «Она сейчас выйдет за вами, если не будете сидеть, как
мыши».
— С тобой когда-нибудь случалось подобное? — шёпотом
спросил Ваня, пытаясь поджать ноги так, чтобы они не
торчали из-за холодильника.
Я молчала. Подобное? Чёрт знает насчёт подобного. Но
кое-что было.

30
 *

Мне очень тревожно, хотя никаких видимых причин для

этого нет. Чтобы успокоиться, я включаю комедийный
сериал с незамысловатым сюжетом. Мне он всегда помогал
расслабиться. Саша уже спит. Последние месяцы мы ложимся
в кровать, и он почти сразу отрубается. Ни объятий, ни
поцелуев, ни тем более секса. Он не так уж сильно устаёт на
работе. Просто между нами всё паршиво.
Я одним глазом смотрю в экран ноутбука, особо не следя
за происходящим, потом наступает провал. Не знаю, сколько
он длится, просто чернота и пустота, Ничто. Затем я
открываю глаза и смотрю в потолок. Ноутбук выключен. В
комнате темно и тихо. Когда я успела выключить компьютер?
Не помню. Мне очень, очень страшно, но я не понимаю почему.
Что-то не так. Но что?
На полу, в полуметре от кровати, что-то лежит. Я не
хочу поворачиваться и смотреть, я заметила это боковым
зрением. Какая-то гора старых одеял и фуфаек. Но не просто
гора. Под ней кто-то или что-то есть. Я поворачиваюсь к Саше
и вздрагиваю — он не спит, он смотрит на меня и улыбается.
— Саш, — сдавленно шепчу я, — Саш, мне страшно. Что-
то не так. Саш.
Он молчит и улыбается.
— Кто там на полу? Кто у нас в спальне на полу? Саш? Не
молчи, ты пугаешь меня. — Я практически плачу.
Но он не говорит ни слова и улыбается.
Сзади раздаётся шорох. Я поворачиваюсь. Груда одеял
шевелится, из неё сейчас кто-то вылезет. Сейчас я увижу,
кто это.
Высунувшаяся из кучи тряпья рука откидывает одеяло. Я
вижу его лицо.
Это Саша.
Чувствуя, как меня захлёстывает ужас, я поворачиваюсь к
тому, кто лежит рядом со мной.
31
 Это Саша.
И там, на полу, в куче одеял, тоже Саша.
Я вскакиваю и в одной майке и трусах бегу к входной двери.
Я знаю, что один из них сейчас бросится за мной, но я не знаю,
какой именно.
Я выбегаю из квартиры, передо мной длинный коридор,
устроенный так, что спуститься вниз можно с обеих сторон
и мне одинаково бежать до левой и до правой лестницы. Я
бросаюсь вправо. На лестницах нет света, тусклые лампочки
есть только в пролётах между этажами. Лифта в нашем
доме нет. Я несусь по лестнице, но не слышу, чтобы кто-то
бежал за мной. Может, он не побежал? Или сильно отстал?
«Сейчас я спущусь на первый этаж и буду стучаться во
все двери, пока мне не откроют», — промелькнуло в голове.
Почему я не сделала этого на своём этаже? Или на этажах
ниже?
Первый этаж. Он хорошо освещён. Спасение уже близко,
главное — добежать до первой двери… Ещё немного…
На другом конце коридора я вижу его. Того, кто выглядит
как мой Саша. Но это не мой Саша. Это что-то, что
прикинулось им. Он побежал за мной, просто по другой
лестнице. С нечеловеческой скоростью он приближается. Я не
успею добежать до соседской двери и тем более постучать в
неё.
Мне конец.

32
 *

Кто-то стонет. Нет, не кто-то. Это я. Это мой стон.

Резко подскакиваю на кровати. В ужасе поворачиваю голову
вправо, ожидая увидеть там груду старых одеял и фуфаек, но
там ничего нет. Это был сон, сон, просто сон. Единственный
Саша лежит рядом со мной в кровати на спине, с открытым
ртом. Вся в холодном поту, я встаю и включаю верхний свет.
Саша просыпается и щурится.
— Ты чего? — спрашивает он хрипло, прикрываясь ладонью
от света.
Я сажусь на кровать. Меня колотит.
— Мне снился кошмар.
Как-то слишком быстро с него слетает сон, хотя спал он,
кажется, очень крепко. Уже не щурясь, он сбрасывает с себя
одеяло и садится.
— И что снилось? Погоня? — спрашивает он спокойно.
Откуда он знает?! Дыхание учащается. Я всё ещё сплю? Не
может быть. Щипаю себя за руку — больно.
— Да, — отвечаю тихо, — погоня.
Он смотрит на меня и нехорошо улыбается.
— И как? Догнали?
Я вскакиваю, поднимаю с пола свои джинсы и футболку,
хватаю с тумбочки телефон и выбегаю в подъезд. Трясущимися
руками вызываю такси, по щекам текут слёзы, я пытаюсь
влезть в штанину, но тело меня не слушается. Сейчас он
выбежит за мной, как во сне. Выбежит и поймает. Потому
что во сне меня тоже поймали. Я не знаю, что было дальше,
потому что проснулась.
Или не проснулась.
Никто не вышел за мной. С горем пополам я натягиваю
джинсы и выбегаю из подъезда. Такси уже ждёт меня. Секунд
десять я стою и вдыхаю прохладный сентябрьский воздух,
чтобы успокоиться, затем сажусь в машину.
— Это, конечно, не моё дело, но от кого вы убегали? —

33
 спрашивает водитель.
Нет, нет, нет. Он тоже замешан в этом кошмаре? Откуда
он знает?!
— Вы просто босая, — кивает таксист на мои ноги. — У
вас всё в порядке?
Я смотрю на свои голые ступни. И правда, босая.
— В очень сомнительном порядке. Поехали отсюда.

— Со мной бывало всякое, Вань, — ответила я, стараясь

прогнать кошмарные воспоминания, — но сейчас не лучшее
время, чтобы об этом говорить. По-моему нам и так тут
хватает ужасов, как думаешь?
Он промолчал.
После той ночи, после того жуткого сна я не раз спрашивала
Сашу, как он узнал, что мне снилась погоня. Почему он
так странно себя вёл, почему был таким равнодушным,
отстранённым и чужим, почему как будто бы насмехался надо
мной, словно он и был тем самым двойником из сна? Словно
тот двойник сожрал настоящего Сашу в моём сне и каким-то
образом пробрался в реальный мир.
Каждый раз, когда я пыталась поговорить об этом, он
отвечал, что не понимает, о чём я. «Я не помню такого. Я
не помню, чтобы просыпался той ночью. Сколько ещё раз
повторять? Я проснулся утром, а тебя уже не было. Но я даже
не слышал, как ты уезжала ночью».
Он смотрел на меня с абсолютно искренним недоумением
и раздражением.
Мы расстались через месяц.

34
 5.

Меня всегда одновременно и пугала, и восхищала

способность человеческой психики адаптироваться к чему
угодно. У кого-то это получается быстрее, у кого-то медленнее,
но человек способен привыкнуть к любому дерьму.
Не знаю, сколько мы просидели за холодильником, ни у
кого из нас не было при себе телефонов, но по ощущениям
не меньше сорока минут. Из комнаты изредка доносился
грохот, но наша паника постепенно сходила на нет. Даже Валя
успокоилась и перестала лить слёзы. Поскольку никакой новой
бесовщины не происходило, ко мне начала возвращаться
способность мыслить рационально.
«Вика — наркоманка, — размышляла я, сосредоточенно
ковыряя дырку на своих джинсах, — и даже если сегодня
она не употребляла наркотики, это ничего не значит. У
всех торчков со временем едет крыша. А она сегодня ещё и
нажралась. Сколько она выпила? Наверное, бутылку вина.
Бывает ли белочка от бутылки вина?»
«Не-а, — ответил тихий, но уверенный голос внутри меня.
— Ты знаешь, что не бывает. И ты знаешь, что она уже месяц
ничего не употребляет. Ещё ты знаешь, что она здравый и
рассудительный человек. Возможно, даже более здравый и
рассудительный, чем ты».
Я отмахнулась от вечно неуместного внутреннего
правдоруба и повернулась к Ване.
— Слушай, по-моему, глупо продолжать здесь сидеть. Я
устала, и мне надоело. Предлагаю перестать прятаться за
холодильником, вскипятить чайник, сесть за стол, а потом
уже решить, что делать дальше. Согласен?
Ваня кивнул. Я повернулась к Вале. Она тоже медленно
кивнула.
— Вот и славно. Вставай, — ткнула я в бок Ваню.
Мы начали медленно и неуклюже подниматься — ноги
и руки затекли, в них словно разом воткнулась тысяча

35
 маленьких противных иголок. Я уже почти встала на ноги,
как в голове раздался громкий гул. Настолько громкий, что
у меня потемнело в глазах. Я пошатнулась и ухватилась за
Ваню.
Дышать спокойно, ровно. Вдох, выдох, вдох, выдох.
Спокойно. Давление упало, так бывает. Не паниковать.
Но спокойное и ровное дыхание не помогало. В кошмарном
гуле в моей голове был ещё какой-то звук, странный звук,
которого там не должно было быть.
— Собаки, — раздалось слева.
Я плохо слышала и плохо соображала.
— Что?
— Собаки лают. Ты слышишь? Их много, целая стая.
Я осела на пол. Действительно, собачий лай. Они лают так
громко, что их слышно даже на шестом этаже. Откуда тут
взялась стая разъярённых собак? Почему я слышу их так, как
будто они воют прямо мне в ухо?
— Я тоже слышу. — Справа зашевелилась Валя. — Негромко,
но где-то гавкают собаки.
Я слышала их очень громко. Они не выли мне в ухо. Они
выли у меня в ухе.
— Это не на улице, — донёсся голос Вани. — Это в голове.
Лучше не вставать. Сидим на месте.
При всём желании у меня не получилось бы встать. Меня
трясло, перед глазами прыгали светящиеся точки, а голову
изнутри разрывало гавканье своры псов. Протяжный,
заунывный вой сменялся агрессивным лаем. Такой издают
озлобленные бойцовые псы, брызжа слюной, за секунду до
того как сорвутся с поводка и перегрызут своей жертве глотку.
Я тёрла виски пальцами, раскачиваясь взад-вперёд
настолько сильно, насколько это позволяло небольшое
пространство нашего убежища. Плотина, сдерживающая
панику, трещала по швам. Нельзя дать ужасу захлестнуть
меня ни в коем случае. Только этого сейчас не хватало.
Лай невидимых псов медленно начал стихать, но не так,

36
словно стая убегала, а так, словно кто-то убавлял громкость
на колонке. Мельтешение перед глазами тоже постепенно
исчезало.
— Что это было? — потряс головой Ваня.
— Я не знаю. Я уже ничего не знаю. Но вставать нам точно
не нужно.
В полной тишине мы просидели ещё минут десять. Я даже
не заметила, что звуки из комнаты прекратились. Мысли в
голове путались, но текли быстро и плавно. Как там сейчас
Глеб? Спит в своей кровати? Нужно было уехать с ним…
Экзамен… Скоро сдавать экзамен, я ничего не учила…
Мама позвонит мне, чтобы спросить, приду ли я домой. Если
позвонит, что сказать ей?.. Телефон… Где телефон, может,
всё-таки стоит вызвать ментов?..
— Эй, вылезайте оттуда. Хорош там ныкаться.
Мы инстинктивно прижались друг к другу, Валя больно
вцепилась мне в руку своими длинными острыми ногтями.
— Да я это, я, Вика. Вылезайте, я вам помогу.
Мы не двигались с места. Как ей удаётся перемещаться так
беззвучно?
Вдруг она не в себе? Или это вообще не она?
— Ох, боже. Ну что, напомнить тебе, Валя, как два месяца
назад ты пьяная пыталась переспать с моим другом, он
отказывал тебе, а ты не слушала и продолжала, в итоге просто
разделась и …
— Заткнись! — крикнула Валя, поднимаясь. И добавила
тише, — Сначала подумала, вдруг это подстава какая-то, но
такой сукой умеет быть только Вика.
Через минуту мы все сидели за столом. Валя поставила
чайник, хотя чая никому не хотелось. Просто это было
привычным и умиротворяющим действием.
— Пока не забыла, держи. — Вика пошарила рукой в кармане
джинсов и вынула оттуда жёлтую пластиковую коробочку — в
таких лежат игрушки внутри «киндер-сюрприза».
Для человека, совсем недавно находившегося в нехилой

37
 стадии опьянения и сражавшегося один на один с неизвестно
чем, Вика выглядела неплохо: бледная, в немного измятой
и местами чем-то испачканной одежде, с ненормально
расширенными зрачками, но спокойным и трезвым голосом.
— Что это? — я повертела в руках коробочку из «киндера».
— Тут соль. Она вам пригодится сегодня.
Я открыла мини-контейнер. Там действительно была соль и
несколько сожжённых спичек. Ну всё, хватит с меня. Отложив
коробочку, я хлопнула себя по бёдрам и решительно сказала:
— В общем, так. Ты можешь рассказать нам, какого хрена
сейчас происходило, а можешь и не рассказывать. Мне уже,
если честно, наплевать. Но прямо сейчас я встаю, вызываю
такси, и мы все сваливаем отсюда. Валя тоже. Переночует у
меня сегодня.
Вика странно смотрела на меня. С непониманием и как
будто бы жалостью. Так смотрят на ребёнка, которому по
возрасту уже положено понимать, что такое смерть, но
который всё равно откопал своего мёртвого хомячка и ждёт,
что тот сейчас воскреснет и побежит.
— Вы не можете отсюда уехать, — покачала она головой и
добавила: — Я тоже не могу.
— В смысле? С чего бы это? Ещё как можем. Сейчас вызову
такси, — я схватила телефон и начала яростно тыкать в экран,
вбивая в приложение адрес.
— Тебе лучше не делать этого. Послушай меня. Выйдете из
этой квартиры сейчас — пожалеете. Это не я так решила. Это
они сказали.
— Да какие ещё они?! — заорала я, вскакивая. — Кто?! Он,
она, они… О ком ты всё время говоришь? Что происходит?!
Почему у меня в голове воют ёбаные псы?!
Вика открыла рот, чтобы ответить, но её опередила Валя.
— Я читала, — не оборачиваясь, заговорила она бесцветным
голосом, на автомате макая в кружку чайный пакетик, — что
лай собак люди слышат перед смертью. Что якобы существует
Богиня Смерти, и её могут видеть только собаки. Когда они

38
видят её, поднимают жуткий лай.
— Хель. Богиню зовут Хель. Но вряд ли это она. Вы ведь
слышали лай ненастоящих собак. Лай был у вас в голове, да?
— Вика внимательно посмотрела на меня.
Я ничего не ответила.
— Это так называемые адские псы. Принято думать, что
они приходят забрать душу, но не всегда. Иногда они просто
носятся рядом, чтобы… предупредить. Даже не так. Чуют
скорую добычу, которую пока что нельзя забрать, но скоро
будет можно.
— Откуда ты всё это знаешь? — подал голос Ваня.
За него я переживала больше всего. Валя была истеричкой,
и в какой-то степени это её спасало — лучше поплакать и
повизжать, чем молча смотреть в стену, а именно этим и
занимался Ваня с момента начала всей этой чертовщины.
— Я, Вань, много чего знаю, к сожалению. Это для вас
я поехавшая наркоманка, — мрачно улыбнулась Вика. —
Может быть, так оно и есть. Но есть и кое-что ещё. Я вижу
вещи, которые не видят остальные. И, поверь, совершенно
не рада этому. Больше всего на свете я хотела бы увидеть
своего мёртвого отца в последний раз в гробу, а после этого
видеть его только на фотографиях. Но так не вышло. Я видела
его после смерти, и других тоже, но началось всё с него. Это
изматывает. Они редко настроены дружелюбно и вообще
не похожи на добренького призрака Каспера из мультика. А
ещё частенько под видом мёртвых приходят вообще не люди.
То есть не человеческие души. Не спрашивайте, кто они, я
сама не знаю. Эти твари намного хуже покойников, и самое
паршивое, что они всегда притворяются твоими близкими.
Перед глазами запрыгали светящиеся точки.
Тот сон про Сашу и его двойника. Я потратила немало
недель и пластинок «Атаракса», чтобы убедить себя, что это
был просто ночной кошмар.
— Там, в комнате, есть как минимум два мертвяка,
мужчина и женщина. И есть что-то ещё. Я пока не уверена, но

39
 если мои догадки верны… Одно я знаю точно: вы не можете
отсюда уйти сейчас. И я не могу. Держи при себе соль, — резко
повернулась она ко мне, — она сегодня пригодится. Мне пора
идти. Сидите тихо и не вздумайте ржать, ясно? Они не любят
смех. Быть мёртвым не особо весело. Им не хочется, чтобы
кому-то было весело.
Она встала и вышла из кухни.
Секунд пятнадцать мы напоминали застывшую пантомиму
— никто не двигался. Первой оцепенение отпустило
Валю. Взяв со стола около плиты две кружки с остывшим
чаем, она поставила их перед нами, затем отхлебнула из
своей, поморщилась и с несвойственным ей спокойствием
резюмировала:
— Мы в дерьме.

40
 * * *

«Мама будет злиться. Я не должен будить маму», — думал

Ваня, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Он не знал,
сколько уже вот так лежит, укрытый толстым одеялом с
головой. Его пижама с лягушатами вся намокла и прилипла
к телу. Казалось, что кислород в его детском убежище совсем
кончился. По лицу текли слёзы. Те, что текли из правого глаза,
сильно намочили подушку, потому что лежал он на правом
боку. Из левого глаза вытекало мало и всё скатывалось в рот.
Но это всё было ерундой по сравнению с тем, что в комнате,
помимо Вани и мамы, был кто-то ещё.
Кто-то стоял в углу. Ваня не мог различить, кто именно
— просто тень, силуэт, очертание. Но он точно знал, что
этот кто-то смотрит на него, не отрываясь.
Тень пришла не в первый раз и даже не во второй. Уже
несколько месяцев она почти каждую ночь наведывается к
Ване. Ничего особого не делает, просто стоит в углу комнаты.
Но это только до момента, пока Ваня не уснёт.
Поначалу уснуть в такой ситуации казалось невозможным.
Когда маленький Ваня увидел незваного гостя в первый раз, он
закричал. Прибежала мама, включила свет, начала суетиться
и кудахтать: «Что случилось? Что произошло?!» Ваня
объяснил ей, что у него в комнате кто-то есть. Испуганная,
взъерошенная мама обыскала всю детскую, но, конечно же,
никого не нашла.
«Это просто сон, Ванюша», — сказала она, убирая с его
мокрого лба прилипшие русые прядки.
Ваня точно знал, что это был не сон.
На следующую ночь незнакомец снова стоял в углу комнаты.
Ваня опять кричал. Опять прибегала мама, включала свет,
гладила его по голове и говорила, что всё это буйное Ванино
воображение. Мама сидела с ним, пока он не уснул. Но на
следующую ночь кошмар повторился снова. Спустя полторы
недели мама сказала Ване, что они идут к врачу.

41
 Тётеньки в белых халатах надевали Ване на голову какой-
то прибор, просили его подумать сначала об одном, потом о
другом, и при этом на их мониторах что-то высвечивалось.
Потом они задавали ему дурацкие вопросы: «Какое сейчас время
года?», «Какого цвета на тебе рубашка?» Ваня с недоумением
отвечал: весна, белая рубашка. Затем мама попросила Ваню
посидеть в коридоре, подождать её. Она вышла из кабинета
спустя двадцать минут, расстроенная и мрачная. Села перед
Ваней на корточки, погладила его по голове и сказала: «Ты у
меня просто очень впечатлительный ребёнок. Может быть,
когда вырастешь, станешь художником. Или писателем.
У тебя очень живое воображение, Ванюша, но ты должен
понимать, что воображение и реальность нельзя смешивать.
Точнее, можно, но попозже, когда ты станешь взрослым и
научишься не пугаться таких вещей. Пока что ты должен
научиться отделять фантазии от реальности».
«Но мама, — ответил Ваня, внимательно глядя ей в глаза,
— человек-тень в углу комнаты — это не фантазия. Он правда
там стоит, я не сочиняю. И это не сон. Просто он исчезает,
когда ты вбегаешь в комнату и включаешь свет, поэтому ты
и не видишь его. Почему ты не веришь мне?»
Мама тяжело вздохнула. Её глаза заблестели. Она взяла
Ваню за руку и сказала: «Пойдём домой, приготовлю тебе
сырники».
Ваня понял, что мама ему не верит. А поскольку мама
— единственный взрослый человек, которого он знает и
который его любит, то шансов, что ему поверит кто-то
другой, попросту нет. В ту ночь он сказал, что хочет спать
рядом с ней. Мама не сильно обрадовалась, но и не запретила.
Ваня понадеялся, что человек-тень не придёт. Или придёт,
но теперь Ваня сможет разбудить маму и показать ей его —
вон, смотри, стоит в углу. Но всё пошло не по плану.
Человек-тень пришёл той ночью, и Ваня тут же начал
трясти маму за плечо, не отрывая глаз от тёмного силуэта
в углу комнаты. И внезапно непрошеный гость впервые за всё

42
это время пошевелился. От сгустка темноты отделилась
рука. Она медленно поднялась вверх и так же медленно,
неторопливо погрозила ему указательным пальцем. Ваня
замер от ужаса, и именно в этот момент проснулась его мама.
«А? Что? Что случилось?» — она сонно завертела головой
по сторонам.
Ваня уставился в угол. Там никого не было. Показываться
кому-то ещё, кроме Вани, не входило в планы Тени.
«Всё нормально, — прошептал Ваня обречённо. — Мне
просто плохой сон приснился».
Мама проворчала что-то, перевернулась на другой бок и
затихла. Ваня зажмурился. Он знал, что, если откроет глаза
и посмотрит в угол, снова увидит там Тень. Так, может,
и не стоит открывать глаза? Может, и лежать так до
утра? Пусть Тень стоит себе в углу, в конце концов, она не
трогает Ваню, не пытается его обидеть, да и вообще… Его
одноклассник Вовка намного хуже, чем эта тень, пристаёт
к нему каждую переменку, то пенал на пол сбросит, то
книжкой огреет, то… Ваня начал проваливаться в путаные,
предсонные мысли. Они уже почти перетекли в сон — в сон про
то, как он бежит по школьному коридору за Вовкой, чтобы
треснуть его портфелем по спине за всё хорошее, — как вдруг
прямо над ухом раздался громкий злой шёпот: «Ваня».
Как по команде Ваня открыл глаза и уставился в потолок.
Тень больше не стояла в углу. Она лежала слева. Между Ваней
и стеной.
«Не спи, Ваня. Посмотри на меня», — шептала Тень.
«Ни за что», — подумал Ваня, но вслух не сказал.
Однако этого и не потребовалось. Тень слышала его мысли.
«Посмотри, Ваня. Ты должен», — настаивала она.
«Ни за что на свете».
Так продолжалось до рассвета. Иногда Тень затыкалась.
Измотанный Ваня понимал, что она никуда не делась, но организм
ребёнка больше не мог бодрствовать и отключался. Как только
это происходило, над ухом тут же раздавалось резкое «Ваня».

43
 Ему удалось забыться тревожным сном только с восходом
солнца, но через час мама разбудила в школу. Весь день Ваня
был рассеянным и вялым, на уроке математики он вообще
уснул, за что получил выговор в дневник. Так продолжалось
четыре дня. В каждый из них мама изводила его вопросами:
«Что случилось, Ванечка?», «Что с тобой происходит?»,
«Почему ты такой бледный и совсем ничего не кушаешь?»
Ваня молчал. Что ему было ответить? Рассказать, что
каждую ночь к нему в кровать укладывается Тень и не даёт
ему спать, упрашивая на неё посмотреть? Почему-то Ваня
знал, что ни в коем случае нельзя смотреть на Тень. Если он
увидит лицо Тени, то уже не будет прежним Ваней. И мама
ему не поверит, если он попытается ей это объяснить. Никто
не поверит.
На шестую ночь он совсем обессилел и пал духом. Тень снова
лежала рядом. Он с головой укрылся одеялом, повернулся
лицом к маме и прижался носом к её спине. Сегодня что-то
было не так. Тень была какая-то особенно злая, он чувствовал
это.
— Ваня-я-я, — шептала Тень у него за спиной, — Ва-а-аня-
я-я. Повернись, слышишь? Я съем твои мозги, Ваня. Никто
не заметит, что я их съем. У тебя будет течь слюна изо
рта, ты разучишься говорить. Все решат, что ты сошёл с
ума. Мама отдаст тебя в сумасшедший дом. Там тебя будут
пичкать таблетками и возить в инвалидном кресле. До самой
смерти, Ваня. А умрёшь ты очень нескоро, уж я позабочусь. Я
всегда буду рядом с тобой, но никто меня не увидит. Только
ты. Повернись, Ваня, иначе я съем твои мозги.
Нельзя будить маму. Ей завтра вставать на работу. Да и
что это даст? Она всё равно не поверит. Тень исчезнет, когда
она проснётся. А когда уснёт, снова появится.
К середине ночи Ваня впал в беспамятство. Он плакал,
пытался дышать, высунув кончик носа из-под одеяла, и
периодически проваливался в тревожные полусны. Там
одноклассник Вовка поворачивался к нему и, пока не видит

44
учительница, сталкивал с парты на пол его пенал. Когда Ваня
нагибался, чтобы поднять рассыпавшиеся ручки, Вовка тоже
нагибался. Затаив дыхание, Ваня подбирал с пола карандаши
и ручки. Боковым зрением он видел, что одноклассник Вовка
больше не Вовка, а Тень. «Я везде найду тебя, Ваня, — злобно
шептала она. — Не пытайся от меня спрятаться. Глупый
Ваня, я съем твои мозги. Как ты ещё не понял?»
Утром у него случился первый в жизни эпилептический
припадок.

45
 6.

— Да уж. Вот я и получила что хотела. — Валя водила

пальцем по ободку кружки, размазывая отпечатки помады.
— Ты о чём?
— Обо всём этом. Я же всегда хотела быть причастной…
к чему-то такому. Мистическому. Необъяснимому. К такому,
что не видят и не понимают другие. Я столько об этом читала,
столько смотрела фильмов… Но со мной никогда ничего
подобного не происходило. Мне даже кошмары почти не
снятся, а если и снятся, то всё какая-то чушь. Про то, как меня
отчисляют из училища, или про то, как родители перестают
давать деньги и мне приходится переезжать в общагу с
клопами.
— Ты думаешь, что в сложившейся ситуации есть что-то
крутое? — спросил Ваня, подняв глаза от кружки с остывшим
чаем.
— Нет. Не знаю. Я не знаю. Эта Вика… Не знаю, за что вы
все её так любите. Всегда выделывается, строит из себя ведьму,
вся такая загадочная и таинственная ходит. Даже сейчас она
нас обставила. Воюет в моей же квартире непонятно с кем, а
мы тут сидим, как бараны, потому что она нам так сказала.
— Можешь уйти. Тебя никто не держит, — заметила я.
— В том-то и дело, что не могу. Возможно, она и тронулась
умом, но мне действительно страшно. У этой суки есть
потрясающий дар внушения.
Никто не ответил.
— Со мной никогда не случалось ничего подобного, —
продолжила она. — По-моему, даже если случится пришествие
Антихриста, и в людей поголовно начнут вселяться демоны,
меня пропустят. Я слишком обычная для этого.
Я хотела сказать ей, что все это давно понимали, притом
чем активнее она наряжалась в невесту Дракулы, тем это
было очевиднее. Только вот никто не осуждал Валю за то, что
она была «обычной», не любили её за другие качества. Но я

46
промолчала. Какой будет прок от этого разговора? Не лучшее
время для душеспасительных бесед.
Тяжело вздохнув, я прикрыла глаза и попыталась
представить, как возвращаюсь домой, набираю горячую ванну
с пеной, ложусь туда с книжкой, а всему ужасу сегодняшней
ночи находится разумное объяснение и он остаётся в прошлом.
Моя попытка медитировать была прервана тихим, но
очень выразительным «блять». Я открыла глаза и повернулась
к Ване. Круглыми глазами, не моргая, он неотрывно смотрел
на что-то или кого-то за моей спиной. Ужас в его взгляде и
короткое испуганное «блять» не вызывали никакого желания
оборачиваться, но этого и не потребовалось.
Через пару секунд абсолютно беззвучно, чему я уже
перестала удивляться, мимо меня проплыла Вика. В этот раз
с ней было определённо что-то не так, но я не могла понять
что. Просто скребущая, назойливая мысль о том, что это не
та Вика.
Она подошла к столу рядом с раковиной и на несколько
секунд застыла как вкопанная. Потом размахнулась и одним
движением смела со стола всё, что на нём находилось. С
жутким грохотом на пол посыпались ложки, вилки, несколько
тарелок и кружек. Затем Вика подошла к раковине, открыла
кран, взяла губку и начала спокойно, как ни в чём не бывало,
мыть посуду. Мы переглянулись, но добровольцев, чтобы
начать беседу, не нашлось.
— Ты им нравишься, — внезапно заговорила она холодным
и немного хриплым, совершенно чужим голосом. — Тебя
давно хотели забрать. Не стоило сопротивляться. Ты боялся
их, но не боишься поганой жизни. Теперь всё будет сложнее.
Теперь, если захочешь вылечиться и перестать жить в дерьме,
придётся их просить. Умолять. Понял? А они подумают, стоит
ли тебе доверять.
Я не понимала, что она несёт. Но Ваня, кажется, прекрасно
всё понимал. Он тяжело дышал и смотрел на её спину со
смесью страха, недоумения и отчаяния.

47
 — Кто ты? — дрожащим голосом спросил он. — Кто ты?
Что тебе нужно?
— Это мои бокалы. Я мою свои бокалы. Вы испачкали их,
хотя никто не разрешал вам брать чужие бокалы.
Я посмотрела на Валю. Она медленно закивала.
Наклонившись к ней, я прошептала:
— Это что, не твоя посуда?
— Не моя. Эти бокалы были здесь, когда я въехала.
Локти Вики монотонно двигались под журчание воды.
Один за другим она протирала бокалы и ставила их на пустой
стол.
— Проживёшь не свою жизнь, — снова заговорила она,
явно продолжая диалог с Ваней, — если будешь упираться
и не попросишь их. Проживёшь хуже, чем мог бы. Намного
хуже. Даже не представляешь, насколько. Страх — это первая
ступень. Чтобы перестать бояться, нужно перетерпеть страх,
а ты убежал. Они попросили это передать. Я передала.
Бокалы закончились. Вика медленно отложила губку и
опустила руки. Вода продолжала журчать. Я ждала, что сейчас
она повернётся, но этого не случилось. По-прежнему стоя
спиной к нам, она заговорила снова.
— Тебе нельзя в это лезть. Продолжишь — пожалеешь.
Живи свою жизнь.
Это явно адресовалось Вале. Я сжала кулаки, ногти больно
впились в ладони. Кажется, моя очередь следующая. Почему
она не поворачивается лицом?
— Расслабься, — сказала Вика, словно услышав мои мысли.
— Тебе вообще нечего бояться. Ты уже с ними, просто пока не
понимаешь.
Выдав это, она снова вышла из режима «без движения» и
протянула руку к висевшему на крючке над столом полотенцу.
Сделав неловкий шаг в сторону — так, словно она плохо
помнила, как ходить и вообще управлять своим телом, —
Вика начала медленно вытирать посуду.
— Алина, — шёпотом позвал меня Ваня. — Алин.

48
 Я повернулась. Одними губами он прошептал: «Соль».
Соль? Какая соль? Я ничего не соображала, в голове будто
роилась куча мух. Я потёрла пальцами виски. Соль!
Благодаря Вале мы частенько смотрели фильмы ужасов.
Раньше она заставляла нас это делать каждый раз, когда мы
приходили в гости, но в один из вечеров, после очередного
«Кровавого безумия в отеле», мы взбунтовались и сказали,
что отныне смотреть ужастики будем только раз в неделю. В
остальное время — нормальные фильмы.
Однако имеющегося багажа просмотренных кровавых
кинолент хватило, чтобы вспомнить о магическом свойстве
соли. По идее, если насыпать её в линию или кругом, или как
угодно ещё обозначить ей границы, то нечисть не сможет эту
границу переступить. Распространяется ли это на все виды
нечисти, я не знала. Остановит ли соль вампира? Или зомби?
Какая разница. В этой квартире явно нет ни тех, ни других.
Здесь происходит иного рода бесовщина.
Я схватила небольшую, сильно облупившуюся чёрную
солонку и запустила туда пальцы. Соли было не очень много,
и большая её часть слиплась в камни. Очень медленно,
стараясь не произвести ни звука, я встала и сделала шаг назад
— к границе кухни и коридора. Взяв щепотку соли, я присела
на корточки и очень осторожно начала сыпать её на пол.
Нужно начертить линию от стенки до стенки. Проход не очень
широкий, мне понадобится меньше минуты.
Моя солевая линия была почти готова, как вдруг от
раковины донеслось:
— Не та соль.
Солонка выпала из рук. Всё также стоя спиной, Вика
повторила:
— Не та соль. Ты взяла другую.
Пока я в оцепенении пялилась на спину Вики, Ваня
пошарил руками по столу, схватил что-то и кинул в меня.
Жёлтая коробочка с солью и жжёными спичками, которую
дала мне Вика.

49
 — Сыпь эту, — громко сказал Ваня, — быстрее.
Валя вскочила и, чуть не опрокинув стул и не сбив меня
с ног, вылетела из кухни. Я открыла жёлтую коробочку и
трясущимися руками начала чертить перед собой новую
границу из соли. Она получилась кривая и тонкая, но плотная,
без просветов. Я махнула рукой Ване. Без лишней возни он
встал и, аккуратно переступив солевую границу, встал за
мной.
— Теперь что? — шёпотом спросила я.
— Не знаю.
Вика зашевелилась. Странно подёргиваясь, она неуклюже
повернулась к нам лицом. Судя по её взгляду, она нас не
узнавала. Мы инстинктивно сделали несколько шагов назад.
Вика подошла к солевой границе и в недоумении замерла.
Было видно, что она хочет сделать шаг, но не может, будто
перед ней выросла невидимая стена.
— Пиздец, — прошептал Ваня.
Вика опустилась на колени и начала сильно дёргаться
— так, словно её тело больше ей не принадлежало, но из
него выходили невидимые верёвочки, за которые кто-то
невидимый дёргал. «Как будто то, что управляло ей, вышло из
тела и теперь пытается управлять снаружи», — отстранённо
подумала я.
— Пойдём. — Ваня взял меня за руку и дёрнул.
Мы быстро вышли из коридора в прихожую. Валя
сидела, прислонившись к входной двери и обняв колени. Не
сговариваясь, мы устало опустились рядом.
С кухни доносилась возня и тихое сипение, перемежаемое
резкими короткими вдохами. Тот, кто управлял телом Вики,
пытался переступить соль.

50
 * * *

«Если выпью ещё одну банку, у меня отвалятся почки», —

Вика трясла пустой банкой энергетика надо ртом в надежде,
что оттуда выльется хотя бы пара капель.
С другой стороны, если не выпить ещё банку, то можно
отрубиться, а это в её планы не входило. Спать нельзя было ни
в коем случае, ни за что. Комната была защищена от прихода
мертвяков, они не смогут просто взять и нарисоваться в
тёмном углу. Вика научилась ограждать от них своё жилище,
но выяснилось, что мёртвые умеют приходить в сон, а во сне
у неё защиты не было. По крайней мере, пока что никакой
информации на этот счёт ей найти не удалось.
Она ненавидела смерть. Не потому что это означало конец
жизни и земных благ или прыжок в неизвестность. В конце
концов, особых земных благ у неё не было, а неизвестность не
сильно пугала. Просто те, кого она любила при жизни, после
смерти мучили её. Кто знает почему? Может быть, это уже
были не совсем они, а лишь часть их личности, смешанная с чем-
то ещё, чем-то тёмным и злым. Может быть, они просто были
жутко напуганы. Всё-таки умереть — это не очень приятно, и,
скорее всего, ты будешь растерян и дезориентирован. А может,
они злились. Злились на тех, кто остался жив. «Почему так
случилось, что я умер, а другие остались?»
Вика не знала ответа, но знала, что ненавидит получать
известия о чьей-то смерти. Ей не было грустно или больно, она
именно ненавидела эти новости. Если кто-то из её знакомых
умер, значит, со дня на день явится к ней.
Как правило, мёртвые сами не знали, чего хотели. Бродили
по её комнате, несли какую-то околесицу, не давали спать.
Изредка они всё же просили что-то адекватное: передать
послания тем, кого любили при жизни, например. Вика никогда
этого не делала. Не из вредности, а потому что никто бы ей не
поверил. Ну как это должно было выглядеть? «Приветик, вчера
ко мне заглядывал твой мёртвый парень, просил передать,

51
 что любит тебя». Нет уж, спасибо, её и без этих пикантных
штрихов считают сумасшедшей.
Неделю назад двое её друзей разбились в автокатастрофе.
Не просто разбились, а всмятку, их буквально соскребали с
асфальта. Хоронили, ясное дело, в закрытых гробах. Даже
думать не хотелось, в каком виде они придут к ней. А в том, что
они придут, сомнений не было. Кто-то являлся прямо в день
собственных похорон, кто-то через пару дней после того, как
его тело зарыли. Приходили не только её друзья, друзья друзей
тоже являлись. Приходили даже те, кого она видела всего пару
раз в жизни. Правда, надолго не оставались. Сложнее всего было
прогнать тех, с кем эмоциональная связь была сильная.
Глаза предательски слипались. «Надо врубить музыку
погромче», — вяло подумала Вика и усилием воли заставила
себя сфокусировать взгляд на плей-листе. Выбрав самую бодрую
песню, она прибавила громкость на телефоне и положила его
рядом, стараясь вникать в текст песни.
Через две минуты она уснула.

Вокруг не было ни одной целой постройки. Ощущение, что на

это место упала бомба, и не одна. Повсюду валялись обломки
кирпичей и мусор. В некоторых местах из земли, словно гнилые
зубы, торчали почерневшие обломки стен.
«Твою же мать. Я всё-таки отключилась».
Вика читала кое-что об осознанных сновидениях, и проблем
с тем, чтобы осознаться во сне, у неё не было. Проблемы были с
тем, чтобы проснуться.
«Просыпайся, просыпайся, просыпайся. Они сейчас придут».
Вика постаралась сконцентрироваться. Во сне это не так-
то просто — твоё сознание как в тумане, да и всё вокруг в
тумане, нечёткое, дрожащее и мутное. Вдалеке замаячили две
фигуры.

52
 Всё, поздно. Они здесь.
Силуэты двигались неестественно. Медленно и ломано,
как марионетки. «Может, я всё-таки смогу убежать? Нужно
найти, где спрятаться».
Она заметила большой уцелевший кусок стены справа.
Фигуры были достаточно далеко. Крошечный шанс, что они её
пока что не заметили, был.
Бегать во сне невозможно, это известный факт. Ходить
тоже сложно. Ты словно плывёшь в киселе, медленно и неуклюже.
Чертыхаясь и проклиная Морфея, который придумал для своего
царства такие идиотские законы, Вика шла к стене, стараясь
не смотреть в сторону приближающихся гостей.
Наконец она доковыляла до обломка стены, обошла его и
уселась на сгнившие доски, которые были здесь разбросаны
повсюду. Хр-хр. Хр-хр. Хр-хр. Кирпичные обломки за стеной
хрустели всё ближе. Её мёртвые друзья скоро найдут её. Кого она
надеялась обмануть, спрятавшись за куском стены шириной в
полтора метра?
— Ви-ка, — донёсся из-за стены этот мерзкий покойницкий
голос.
Они все говорили почти одинаковыми голосами. Сгнившими.
Говорили с трудом, потому что часть их личности отмирала.
Часть разума, естественно, тоже.
Она любила Вову и Вадима. Знала их с детства. Помнила,
как они играли в казаки-разбойники и прятки, как убегали в
соседние дворы, хотя родители строго запрещали так делать,
как воровали из дома колбасу, чтобы покормить бездомного
пса Жужу. С Вовой у неё даже была любовь. Наивная, смешная,
детская любовь — они писали друг другу на клочках бумажек
корявые признания с ошибками — «я тибя люблю сильна», Вова
носил ей из дома конфеты, а она брала его за руку и говорила,
что, когда они вырастут, уедут жить в Африку. Потому что
там всегда тепло и живут жирафы.
Там, за стеной, в её сне, был уже не Вова. И не Вадим. Это
были мертвяки.

53
 — Ви-и-ика, — раздалось за стеной снова, — нам тяжело
ходить, выйди. Выйди сюда.
— Я не смогу вам помочь, — она старалась звучать громко
и уверенно, — вы умерли. Я люблю вас, но ничего не могу
исправить. Вам пора дальше.
По ту сторону стены молчали.
— Куда это — дальше? — наконец раздался скрипучий голос.
— Я не знаю. Правда не знаю, ребята. Думаю, скоро это и
так станет понятно. Вы не сможете ходить за мной вечно,
вам придётся уйти. Надеюсь, что в лучшее место.
Снова тишина. Неужели получилось? Они ушли? Но хруста
кирпичей не было слышно.
Вика встала и осторожно высунула голову из своего укрытия.
Она чувствовала, как сердце бешено колотится — то ли во сне,
то ли на самом деле.
Никого.
Странно, куда они подевались? Растворились в воздухе, что
ли? «И какое логическое объяснение я ищу? — подумала Вика.
— Это сон. Сон про покойников. Здесь может происходить всё
что угодно».
Она сделала маленький шаг. Всё спокойно. Ещё шаг.
Осмотрелась. Ни живых, ни мёртвых. Кажется, она здесь
одна. Вика уверенно занесла ногу, но сделать следующий шаг
не вышло. Из-под обломков кирпичей высунулась рука и крепко
схватила её за лодыжку.
— Прячешься от нас, Ви-ка? — раздалось снизу.
Рука с силой дёрнула её ногу, Вика не удержалась и грохнулась
на кирпичи.
— Теперь мы снова лежим рядом. Пом-нишь? — рублено
продолжал голос. — Пом-нишь? Как мы лежали на тра-ве тем
летом, а ты гадала на ромаш-ках? Тебе тогда выпало «лю-
бит». Ты любишь меня, Ви-ка?
— Мы были детьми. И я любила того Вову. Но ты уже не он,
— со слезами на глазах прошептала Вика, не пытаясь встать.
Это бесполезно. Они не отстанут. Лишь бы не видеть их, но

54
это тоже вряд ли получится.Словно в подтверждение её мыслей
обломки кирпичей рядом с ней зашевелились. Она лежала на
спине и смотрела в чёрное небо без звёзд и луны.
— Нет, я он. Я Во-ва. Просто мёрт-вый, — проскрипело
совсем рядом с ней. — По-мо-ги мне. Я мёрт-вый.
Чуть дальше кирпичи тоже пришли в движение. Вероятно,
это был Вадим. Господи, как проснуться?!
— Помо-ги мне, — вторил Вадим, выбираясь из-под обломков,
— я тоже не хочу быть мёрт-вым.
Вика хотела заткнуть уши, но руки не слушались. Она
окаменела. Просто блеск, только сонного паралича ей сейчас не
хватало. В голове зазвенело, картинка начала расплываться,
и это был единственный плюс. Вова и Вадим нависли над ней,
стоя на коленях. Она почти не различала их лица, видела
только красно-коричневые пятна и отверстия ртов, из
которых доносилось монотонное «по-мо-ги нам, по-мо-ги нам,
по-мо-ги нам».
Она хотела крикнуть, что не может им помочь, но не могла
издать ни звука, а затем провалилась в темноту и тишину.

55
 7.

— Надо проверить, как она там, — прошептал Ваня. — Уже

минут десять прошло, и как-то подозрительно тихо.
Я сосредоточенно грызла ноготь. В нервные минуты эта
гадкая детская привычка всегда возвращалась.
Мысль Вани звучала здраво — лучше быть в курсе
происходящего, но заглядывать на кухню совершенно не
хотелось. К тому же меня волновало ещё кое-что, кроме
одержимой Вики.
— Что думаете насчёт этих её странных предсказаний? Что
это всё значит? Кто-нибудь понимает?
— Угу, — мрачно отозвалась Валя. — Что тут не понимать?
Мне посоветовали не лезть… в это. Это для особенных. А я
обычная.
Я поморщилась. Даже в такую минуту она думает только о
своём задетом самолюбии.
— Вань? Больше всего она говорила о тебе. Ты понял, что
она имела в виду?
Ваня молчал. Я подползла к нему на коленках, обогнув
Валю, и осторожно взяла за руку.
— Я просто хочу разобраться в том, что тут творится. По-
моему, сегодня ночью происходит что-то жуткое, но важное.
Она пыталась нам что-то объяснить.
— Кто — «она»? — внимательно посмотрел на меня Ваня.
— О ком ты говоришь?
— Ну… Вика.
— Это не Вика.
— Возможно. Пока мы не можем так утверждать. Знаешь,
я не афиширую это, но периодически мне приходится пить
транквилизаторы. Я вижу… всякое. Плохие сны, например,
которые слишком реальны для обычных человеческих снов. И
мне некому рассказать об этом, потому что просто поехавшая
девица — это одно, а поехавший психолог… Может быть,
неправильно молчать об этом. Даже не так, это однозначно

56
неправильно, но иначе я не могу. Мне страшно. Я стараюсь не
думать о том, что со мной происходит, но оно меня всё время
догоняет. Понимаешь?
— Да. — Ваня кивнул и аккуратно высвободил свою руку из
моей. — Пойдём глянем, что там на кухне.
Я вздохнула. Великолепный из меня психолог, ничего не
скажешь.
— Я загляну в комнату, — Валя встала следом за Ваней.
— Эй, — я дёрнула её за кофту, — ты сдурела? Забыла, что
нам туда нельзя?
— Мне можно, — усмехнулась она, — со мной ничего не
случится. Слышала? Я для них пустое место. Мне надоело
сидеть на грязном полу в коридоре, на кухне тусит эта
бесноватая, так что я пойду в комнату и полежу на своём
диване.
С этими словами она решительно толкнула дверь и исчезла
в тёмном проёме. Я вскочила, чтобы пойти за ней, но меня
окликнул Ваня.
— Эй! Иди сюда. Смотри.
Я подошла к нему, легонько обняла за плечи и высунула нос
за угол коридора. Картина была не из вдохновляющих.
Вика сидела на коленях перед солевой границей, опустив
голову. Её уже не ломало, и страшных звуков она не издавала.
Просто где-то раз в десять секунд подёргивалась, как дёргаются
иногда люди во сне, если им снится что-то тревожное.
— Что с ней, как думаешь?
— Мне кажется, единственное, что сегодня известно
абсолютно точно, так это то, что у нас нет ответов ни на один
вопрос. Какой смысл здесь торчать? Пойдём лучше последим
за Валей. По-моему, её уязвлённое эго раздулось до таких
масштабов, что вытеснило и страх, и здравый смысл.
Дверь в комнату была слегка приоткрыта, внутри горел
свет. Это обнадёживало. Если Валя не визжит и смогла зажечь
свет, значит, всё не так уж плохо. Осторожно толкнув дверь, я
вошла.

57
 Валя сидела на диване, поджав ноги, и сосредоточенно
тыкала в экран телефона. Комната выглядела так, словно
здесь была драка: кресло перевёрнуто, на полу валяются
диванные подушки и осколки разбитых бокалов. В остальном
всё было обычно. Крови, мозгов по стенам или висельников,
болтающихся под потолком, не было.
Я устало опустилась на диван рядом с ней, Ваня пошёл
поднимать кресло.
— Как там наша буйная? — поинтересовалась Валя, не
отрывая глаз от экрана.
— Никак. Пока что не выходит с кухни.
— Ясно. Как думаешь, мы точно не можем свалить отсюда?
Из квартиры, я имею в виду.
— Думаю, лучше не стоит. Кто знает, какие у этого могут
быть последствия.
— По-моему, ты знаешь, — усмехнулась Валя. — Она же
сказала тебе, что ты уже с ними.
— Я даже не знаю, о ком она и кто такие эти «они». Мы
не виноваты в том, что твои ожидания не оправдались. Ты
действительно думаешь, что тебе станет легче, если будешь
исходить желчью и огрызаться на нас с Ваней?
— Я не трогаю Ваню. Ваня тоже не с ними. А вот ты с ними.
— Да с кем, блять, «с ними»?! — заорала я, вскакивая с
дивана. — Я не знаю, что здесь происходит, и мне точно также
страшно, как и остальным!
— Прекратите, — спокойно сказал Ваня, усевшись в кресло.
— Ваши склоки ни к чему не приведут. Кстати говоря, стоит
признать, что лучше всех сегодня устроился Глеб. Как вовремя
свалил, да?
Тяжело дыша, я смотрела на Валю. Глупо тратить на неё
остатки нервов. Эта бестолочь ничего не желает видеть, кроме
своего покусанного потусторонними силами самолюбия.
— Ага. Ещё один хитровыделанный. Может, позвоним ему?
— Она покрутила телефон.
— И что скажем? «Привет, мы тут оказались в фильме

58
«Астрал». А у тебя как делишки?»
— Да. Так и скажем. Он знает Вику ближе, чем мы. Может
быть, объяснит, что это за дичь.
В этом была логика.
— Кто будет с ним говорить? — я отошла к подоконнику и
сложила руки на груди.
— Мы все, — ответил Ваня. — Валя поставит на громкую
связь.
— Сейчас найду его номер.
Возможность поговорить с кем-то, кто находится за
пределами этой квартиры, мыслилась чем-то сказочно
далёким. Казалось, что мы находимся здесь вечность —
отрезаны от внешнего мира и заперты в каком-нибудь из
романов Кинга.
Внезапно я поняла, что не могу сделать вдох. Необъяснимый
ужас схватил за горло так резко и неожиданно, что у меня
почти пропал голос.
— Ваня, — выдавила я, — Ваня, быстро закрой дверь.
Быстро. Немедленно.
Без лишних вопросов он встал, подошёл к двери и закрыл её
на щеколду. Повернулся ко мне и вопросительно посмотрел.
Я пыталась восстановить дыхание, но вдохи получались
отрывистыми и короткими. Голова закружилась, пульс
участился.
— Не спрашивай. Просто почувствовала, что нужно срочно
закрыть дверь. Предчувствие. Понимаешь?
— А если Вика захочет войти?
— Если Вика захочет войти, — я старалась дышать
медленно и глубоко, чтобы унять сердцебиение, — она
постучится и скажет: «Эй, дебилы, откройте дверь, иначе я
её с ноги выбью». Но сюда может захотеть войти не Вика. И
если на кухне не Вика разговаривала с нами спокойно и не
причинила вреда, это не значит, что так будет продолжаться
дальше. Ты видел, что с ней сейчас творится? Как думаешь,
это хороший знак? Мне так не кажется.

59
 — Я же говорю, она явно понимает, что происходит, —
вякнула Валя с дивана.
Я сжала челюсти и свирепо уставилась на неё. Может, зря я
её отговаривала уходить из квартиры?
— Ты нашла телефон Глеба? Набирай.
Она скривилась и несколько раз ткнула пальцем в экран.
Раздалось четыре гудка и ленивое, томное «алло».
— Привет. Скорее всего, ты уже спал, но нам надо
поговорить. — Я подошла к Вале и вырвала у неё из рук
телефон, игнорируя её возмущённое лицо и одними губами
сказанное «Ты охренела?».
— Даже не представляю, зачем ты можешь звонить мне с
номера Вали посреди ночи. Вы что там, упоролись?
— Хуже. У нас тут, кажется, в Вику что-то вселилось.
На том конце повисло молчание.
— Глеб? Ты тут?
Тишина.
— Глеб?!
— Угу, — наконец ответил он. — Я тут.
— Ты понимаешь, о чём я?
— Прекрасно, — на том конце провода щёлкнули
зажигалкой. — Вам надо валить оттуда.
Мы переглянулись. Неожиданный поворот.
Вкратце я описала Глебу события сегодняшней ночи.
Необъяснимая тревога, обитающая в районе солнечного
сплетения, продолжала нарастать. Я с опаской поглядывала
на дверь, но из коридора не доносилось никаких звуков.
— Да уж, ребятки, не повезло вам, — протянул он, когда я
закончила свой рассказ.
— Не хочешь объяснить нам, что здесь происходит? Почему
ты свалил, как будто знал, что так будет?! — истерично
завизжала Валя.
Мысль о том, что все вокруг знают больше, чем она, не
давала ей покоя.
— Тихо, тихо, не пыли. Она сейчас на кухне?

60
 — Да. Мы закрыли дверь в комнату на щеколду.
— Ладно. Начнём с того, что я ничего не знал насчёт вашего
сегодняшнего фильма ужасов. — В трубке послышалась возня,
шаги и хлопок двери; вероятно, Глеб вышел в подъезд, чтобы
не разбудить родителей. — Точнее, у меня было странное
предчувствие, но не более того. Знаете этот дурацкий глюк,
когда привычная обстановка и знакомые люди внезапно
кажутся тебе чем-то странным, чужим. Или ты сам себе
кажешься инородным в своей обычной среде. По-моему, это
называется жамевю — обратное дежавю, но я не уверен. Так
вот, когда со мной начинает происходить такая фигня — жди
беды. Сегодня меня троило весь вечер, поэтому я и свалил.
Вика… Вы, наверное, думаете, что я такой мудак и знаю про
её чувства, но динамлю ради удовольствия, да?
Все молчали.
— Ну, честно говоря, да. Хотя это и не наше дело, — наконец
ответила я.
— Не совсем так. Просто мне не нужны эти проблемы.
Понимаете, о чём я?
— Не особо.
— Мне не нужно всё это мракобесие. Не хочу жить
в бесконечном кошмаре. Думать об этом каждый день,
просыпаться и засыпать с этими мыслями. Мне двадцать два
года, я играю в группе и параллельно пытаюсь сдавать сессию
в блядском универе, в который меня запихнули родители,
у меня куча забот. Вика не упрощала мою жизнь, она её
усложняла.
Мы мало знали про их взаимоотношения. Вика не была
любительницей трепаться о своей личной жизни, Глеб и
подавно. Вялотекущая драма между ними продолжалась
давно, и первое время она вызывала у нас искренний интерес.
На одной вечеринке мы видели их вместе: они обнимались,
целовались, не отлипали друг от друга, а ближе к утру
уединились в соседней комнате. Мы посмеивались («взрывная
парочка, всем вынесут мозги»), но в глубине души были рады

61
 за них. Не тут-то было: на следующей вечеринке они не просто
не обнимались, они даже не смотрели друг на друга. Сидели
по разным углам комнаты, как боксёры в разных углах ринга
перед началом боя, но боя не случилось. Или случился, но не
на наших глазах. Мы пытались поговорить с ними, помочь,
но оба отмахивались и просили «не лезть не в своё дело». Их
внезапные краткие воссоединения и такой же внезапный
игнор продолжались ещё какое-то время, и в итоге мы просто
перестали обращать внимание.
Вика говорила об этом со мной лишь однажды. Мы были
в комнате вдвоём, остальные вышли в магазин за новой
порцией алкоголя. Пьяная и нанюханная, она положила
голову мне на плечо и устало сказала: «Как же мне всё это
остобрыдло, Алина. Меня воротит от этих трусов. Сначала ты
кажешься им интересной игрушкой, прикольным трофеем.
Они изучают тебя, вертят в руках, в горячке даже думают
оставить тебя навсегда или хотя бы надолго. Но потом
выясняют, что игрушечка-то с сюрпризом, — она рассмеялась
хриплым пьяным смехом. — Игрушечка-то не будет стоять
на полочке. По ночам она будет оживать и ходить по твоему
дому, как зомби, слоняться по коридору, из кухни в комнату,
из комнаты на кухню. Ты проснёшься, а твоя игрушечка стоит
над тобой, а в руке у неё ножик. Не игрушечный. Кому такое
нужно, а? Кому? Думаешь, Глебу это нужно? Он ссыкло и
никогда не ввяжется во всю эту дичь. Хотя, знаешь, никто не
ввяжется. Я не могу их за это винить. Хочу, но не могу».
Я тогда не поняла, что она имеет в виду. Переспрашивала её,
просила уточнить, что за ножик, что за оживающие по ночам
игрушки, но она только отмахивалась и отвечала: «Забей».
— Расскажу вам одну историю сейчас, — продолжил Глеб.
— Внимание: не единственную, а одну из. Но именно после
этой я решил, что хватит с меня. Я не подписывался на всё это,
мне двадцать два года, и я…
— Да давай уже, — раздражённо перебила его я. — Никто
сейчас не намерен обсуждать твои моральные качества,

62
хватит оправдываться и ныть.
— Мне уже без разницы, если честно. В ту ночь она
ночевала у меня. Я знал, что она иногда лунатит, пару раз
находил её посреди ночи на кухне в попытке открыть окно. А
живу я, между прочим, на десятом этаже. Иногда она пыталась
открыть входную дверь. В общем, меня это пугало, но не
сильно. Я решил просто закрывать дверь в комнату. Окно она
могла открыть и здесь, но тут шансов поймать её вовремя у
меня было больше, чем на другом конце квартиры. В ту ночь
она долго не могла уснуть и мне тоже не давала. Ворочалась,
сопела. Я уже начал злиться, но в итоге она всё-таки затихла.
После этого я почти сразу отрубился. Проснулся от странного
звука. Поднимаю голову, а она стоит спиной ко мне и дёргает
ручку двери. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Монотонно. Как робот.
Я и раньше видел её в таких состояниях, особо не пугался, но
в тот раз что-то было не так. Не знаю что, не могу объяснить,
просто что-то не так. Я тихо окликнул её. Она не отозвалась.
Пока думал, что дальше делать, она повернулась, но посмотрела
не на меня. Куда-то мимо меня, немного вниз. Взгляд такой
жуткий… отсутствующий. Я тихонько говорю:«Вика, ты
спишь?» А она поднимает на меня глаза, но как будто не
узнаёт. Потом молча поднимает руку и указывает куда-то под
кровать. Она так страшно, медленно двигалась, как в слоу-
мо. И говорит: «Посмотри». У меня всё похолодело внутри.
Спрашиваю: «Куда посмотреть?» Она дёрнула рукой — мол,
под кровать. И говорит: «Она там». До сих пор не понимаю,
почему не выбежал из квартиры. Всегда ведь бесят эти люди
в фильмах ужасов, которые могут убежать от опасности, но
не бегут. Я понял, почему такое бывает. У тебя просто мозги
отказывают в такие моменты, в голове каша, сознание мутное.
А ещё я, знаете, что думаю? В такие моменты оно… или они… в
общем, блокируют эту мысль про побег. Может, я и ошибаюсь.
Может, я просто боялся подойти к Вике в тот момент, поэтому
не двинулся с места. В общем, она опять тыкает пальцем под
кровать и опять говорит: «Посмотри». Я сначала хотел взять

63
 телефон и включить фонарик, но потом передумал. Нагнулся,
глянул… А там и правда кто-то лежит. У меня под кроватью.
Хорошо, что я фонариком не посветил, до сих пор радуюсь.
Поднимаю голову, а Вика прямо надо мной стоит. Как она
подошла так незаметно, до сих пор не понимаю, как будто
телепортировалась. Я в тот момент не знал, да и до сих пор
не знаю, чего я больше боялся: того, что у меня под кроватью
кто-то лежит, или того, что надо мной стоит Вика, говорит не
своим голосом и смотрит на меня безумными глазами. Я её
спрашиваю: «Кто под кроватью?» Она говорит: «Это ко мне».
«Это ко мне», прикиньте? И спокойно так добавляет: «Иди на
кухню, она хочет вылезти. Ей там тесно. Мы поговорим с ней,
потом вернёшься. Иначе она не уйдёт». Я говорю, мол, Вика,
мне страшно, кто под кроватью? Уже почти плачу, умоляю
её объяснить, что происходит. Но ей как будто всё равно.
Говорит: «Или ты сейчас выйдешь, или ничего хорошего не
жди». Тут во мне как будто кнопку «разблокировать» нажали.
Я подорвался и вылетел из комнаты. Забежал на кухню,
схватил пачку сигарет, влез в тапочки, накинул куртку и
рванул в подъезд. Сидел на подоконнике, курил и трясся, пока
не рассвело. Когда назад шёл, ожидал что угодно там увидеть.
Но знаете, что оказалось? Она просто спала. Свернулась
калачиком на кровати и спала. Меня почему-то такая злость
разобрала. Я её трясу, бужу, ору: «Быстро объясняй, что
это за хуйня была!» Но она мне так ничего и не объяснила
толком. Начала отмазываться. Говорит, мол, не было никого
под кроватью, тебе померещилось. Тень просто. «Я лунатила,
мало ли что мне там приснилось. Ты чего как маленький?» Но
я знал, что она врёт. Я видел, что под кроватью кто-то был,
клянусь. Возможно, если бы я тогда посветил телефоном
и рассмотрел эту дрянь, сейчас бы не с вами говорил, а в
психушке отдыхал. В общем, та ночь была последней каплей.
В моей жизни никогда ничего подобного не было, и оно мне
не нужно. Я бывал у неё в гостях и видел там всякие книжки
про магию и прочую муть. Сначала смеялся, мол, адекватная

64
вроде девчонка, а в такую чушь верит. А потом… В общем,
Вика знает, что сейчас там у вас происходит, но не скажет. По
крайней мере, мне тогда ничего не сказала. Вот так.
Повисло молчание.
— А если бы она сказала? — тихо спросил Ваня. — Если
бы она объяснила тебе, что всё это значит, это бы изменило
что-то?
Глеб молчал. Он знал ответ, но не желал его озвучивать.
— Почему ты никогда не рассказывал об этом случае? —
нарушила я неловкое молчание.
— Потому что выглядеть поехавшим — последнее, чего
мне хотелось, очевидно же.
Я вздохнула. Да уж. В этой истории все только и заботятся
о том, чтобы не выглядеть поехавшими, и вот куда нас это
привело.
— В общем, ребята, я бы на вашем месте валил оттуда как
можно скорее, — подытожил Глеб. — Мне кажется, она врёт
насчёт того, что вам нельзя уходить. Ну, если это вообще она, вы
понимаете. На этом моменте я, пожалуй, пойду основательно
накачу родительского вискаря и попробую уснуть. Искренне
вам сочувствую и всё такое, но слава всем богам, что меня там
нет. Уж извините. Я этого уже наелся. Счастливо.
И он отключился.
Я подошла к окну. В соседних домах почти не горел
свет, только в паре окошек. Нормальная жизнь была очень
близко, но в то же время недоступна. Знакомое чувство. Оно
сопровождает меня почти всю жизнь. Тебе кажется, что все
вокруг живут той самой нормальной, правильной жизнью,
ты с завистью думаешь об этом, сокрушаешься, злишься.
Пытаешься исправить свою ненормальность, разобраться с
ней, вытравить её из себя. Попытка за попыткой. Провал за
провалом. Пока в один прекрасный день не узнаёшь, что вся
эта нормальная жизнь, которую активно рисуют тебе другие
люди — твои друзья, знакомые и посторонние, — всего лишь
фикция. Не всегда, конечно. Есть такие, как Глеб. Они всё

65
 же живут этой самой недосягаемой нормальной жизнью, а
столкнувшись с чем-то необъяснимым, даже просто в качестве
наблюдателя, тут же сбегают в ужасе, и бегство оказывается
успешным. Бывают и такие, как Валя, которые, наоборот,
всеми силами пытаются влезть в эту ненормальность, но по
каким-то причинам путь им туда закрыт.
Меньше всего повезло таким, как я. Моё бегство никогда
не будет успешным, сколько бы раз я ни попыталась. Теперь
я это знала точно. И, кажется, в этой комнате был ещё один
человек, который думал о том же самом.
Словно услышав мои мысли, Ваня тоже подошёл к окну.
— Я никогда не подпишусь на всё это, — сказал он.
— Ты о чём?
— Не хочу жить, как Вика. Не хочу сторчаться или спиться,
или отъехать в дурку.
Я не знала, что на это ответить. Он отодвинул в сторону
горшки с полузасохшими растениями и сел на подоконник.
— Я знаю, почему у меня эпилепсия. Это расплата за то, что
я не хочу иметь со всем этим дел. У меня ничего не получается
из-за этой поганой болезни. Со мной ведь только вы дружите.
Ни одна девушка не захочет себе парня, который в любой
момент может свалиться в припадке, работодатели от такого
тоже вряд ли будут в восторге. По-моему, это немаленькая
цена за то, чтобы не иметь со всем этим ничего общего. Не
скажу, что меня это устраивает, но лучше так, чем как Вика.
— А как Вика? Мы тут всё время используем какие-то
идиотские слова: «это», «оно», «они». Ты вообще понимаешь, с
чем мы имеем дело, о чём говорим? — В моём голосе зазвучали
истеричные нотки, а к горлу подступили слёзы.
— Я не знаю, что ты видела, Алина. Ты не знаешь, что
видел я. Но думаю, что это в любом случае было что-то
ненормальное. То, о чём все знают, но считают выдумками,
плодом воспалённого воображения. Если рассказать такое
другому человеку, тебя в лучшем случае сочтут странным, а в
худшем — посоветуют обратиться к психиатру и перестанут

66
с тобой общаться. Люди боятся необъяснимого. Часто
насмехаются над такими вещами, называют глупостями, но
связываться с ними ни за что не захотят. Ты же слышала, что
рассказал Глеб. Просто подумай: он вообще своими глазами
всё это увидел и всё равно предпочёл свалить от Вики, хотя
прекрасно понимает, что она не сумасшедшая. Я не знаю,
какое слово употребить, чтобы описать то, о чём мы говорим.
Это другой… мир. Его не все видят, хотя все о нём знают в
виде сказок, легенд, мифов или чего там ещё. В этом мире
живут не люди. По крайней мере, не живые люди.
Я не узнавала его. Ваня, всегда тихий и улыбчивый Ваня,
наш дружок Ваня — забавный, милый, Ваня-из-вечной-
френдзоны. Сейчас передо мной был другой человек. Словно
повзрослевший лет на десять, измотанный, но пытающийся
сохранять спокойствие и здравомыслие посреди безумия. Мне
внезапно стало жутко стыдно за всё, что я когда-то говорила
и думала о нём. Как советовала перестать носить нелепые
рубашки, перестать горбиться и постоянно извиняться за
всё подряд. Как злилась, когда видела его неловкие попытки
общения с понравившейся девушкой. Не знаю, что бы я делала
сейчас, не окажись он здесь. Из глаз полились тёплые слёзы.
Ваня молча обнял меня и легонько, неуверенно погладил по
голове.
— В общем, хватит с меня этого цирка.
Шмыгая носом, я отстранилась от Вани. Видимо, даже
выплакаться сейчас было роскошью.
— Всё, вы как хотите, а я пошла отсюда, — Валя встала с
дивана и направилась к шкафу с одеждой. — По-моему, Глеб
прав. Откуда в вас такая уверенность, что мы не можем выйти
из квартиры? Потому что эта безумная так сказала? Нет уж,
увольте. К тому же я явно не приглашена в вашу долбаную
секту, поэтому оставайтесь тут, конечно, если так сильно
хочется, а я поехала, переночую у Глеба. Вернусь утром,
расскажете про свою охоту за приведениями.
— Не надо, Валь, — дёрнулся было к ней Ваня, но я схватила

67
 его за рукав.
— Пусть идёт.
Валя злобно зыркнула на меня и выдернула из шкафа
пальто и шапку. Мы молча смотрели, как она одевается и
лихорадочно носится по комнате в поисках сумки. Стоя у
двери, она обернулась к нам. Мне показалось, что ей не так уж
и хотелось уходить, что она ждала нашего «постой, не нужно»,
но озвучить это мешала гордость.
— Закроете за мной?
Я покачала головой. Нет уж. Выходить в коридор нет
никакого желания. Она отвернулась, открыла дверь и вышла.
Повозилась в коридоре, обуваясь. Затем хлопнула входная
дверь.
С минуту я стояла, окаменев, и слушала своё дыхание.
От горла вниз, по животу, пошла горячая волна ужаса. С
космической скоростью я подлетела, рывком задвинула
щеколду, повернулась и навалилась спиной на дверь. Через
секунду в неё раздался мощный глухой удар.

68
 * * *

Как бы ты ни храбрился днём, ночью всё равно накатит

ужас. Это Вика усвоила отлично.
Днём удавалось прятаться в суете, мелких делах и солнечном
свете. Хотя даже с наступлением сумерек не становилось хуже,
вечером всё равно ещё кипит жизнь. Пусть даже не твоя, а
всего остального человечества, но она есть. После полуночи
жизнь замирает, и тогда спрятаться сложнее. Они находили
её везде. Обходили любую защиту, какую бы она ни поставила,
все обряды и обереги становились бесполезны со временем. Её
находили дома, в гостях, на улице. Во сне. Безопасных мест
больше не было.
«Прятаться нужно не снаружи, а внутри себя», — это
пришло ей в голову не сразу. Но когда пришло, ответ появился
почти мгновенно. Средства для побега внутри себя изобретены
человечеством давно, активно используются и также активно
сводят людей в могилу. Могила Вику больше не пугала.
Поэтому она попробовала героин.
Ей казалось, что, когда она прыгнет в эту пропасть и
приземлится (если не откинется в полёте), будет страшно и
мерзко от самой себя, но ничего подобного не случилось. В голове
была единственная мысль: «Я всё сделала правильно». Героин
оказался отличным решением. Настоящей стеной между ней и
миром, с которым она не хотела иметь ничего общего.
В тот вечер эйфория и в то же время чувство покоя и
защищённости затопили всё её естество, как и во все предыдущие
разы. На протяжении многих часов Вика была абсолютно
неуязвима, защищена от всего и всех, кроме, пожалуй, смерти,
но уж это точно её не страшило. Единственный минус героина
— если не брать в расчёт тот факт, что он тебя убивает, —
это конец прихода. К великому сожалению всех торчков, кайф
имел свойство прекращаться.
Вика очнулась на грязном матрасе в комнате с ободранными,
заляпанными неизвестно чем обоями. Воняло кошачьей мочой

69
 и тухлятиной. «Возможно, это я протухла». Мебели в комнате
было мало: небольшой стол, на котором вперемешку валялись
использованные шприцы, ложки, объедки и окурки, и огромный
уродливый шкаф. Вряд ли там висело много одежды, да и
вообще хоть какая-то одежда. В этой квартире обитали люди,
у которых имелся один комплект вещей, и он уже был на них.
Сколько часов она здесь? Наверное, около суток. Нужно
очухаться и валить домой, иначе мать поднимет панику, если
уже не подняла. Сейчас, сейчас она встанет, только полежит
ещё немного.
— Вика.
Она подскочила от неожиданности. Галлюцинации? Да
ладно?!
С трудом приподнявшись на локтях, Вика осмотрела
комнату. Никого, она здесь одна. Остальные, наверное, свалили
за новой дозой. Или спят на кухне.
— Вика, — снова раздался шёпот, он доносился из шкафа. —
Иди сюда. Открой дверь.
Нет, это не галлюцинация. Это опять они.
Она откинулась на спину и уставилась в потолок. Из глаз
полились слёзы, затекая в уши.
— Открой дверь, — настаивал шкаф громким шёпотом. —
Открой.
— Пошёл на хуй, — прошептала Вика. — Не знаю, кто там
на этот раз, но пошёл нахуй.
— Ты не спрячешься. Можешь убить себя. Только зачем?
Думаешь, им там хорошо?
— Кому это «им»? Ты ведь тоже мертвяк.
Шкаф помолчал с полминуты.
— Не совсем, — наконец выдал он.
Не совсем. Не совсем мертвяк. Кошмар выходит на
качественно новый уровень.
— Что тебе от меня надо? Что вам всем от меня надо?
Почему я?!
— Нам нужны такие, как ты, в мире живых.

70
 — А мне-то это зачем?!
Шкаф опять замолчал. В этот раз он молчал с минуту.
— Твоя прошлая жизнь была лучше?
— Человек, которого я люблю, больше не хочет видеть
меня и никогда не захочет быть со мной, потому что стал
свидетелем всего этого кошмара.— Вика сморгнула слёзы. —
Вы, черти сраные, наверное, не в курсе, что живым людям не
нравится всё это? Что они боятся этого и не хотят иметь
с этим дела? Не знаю, была ли моя прошлая жизнь лучше, но
жизнь с вами мне абсолютно точно не нужна.
Шкаф не ответил.
Слёзы перестали течь. Наступило опустошение, в котором
слабенько поблёскивала надежда. Неужели она убедила их?
Неужели теперь они отвалят от неё? Вдруг им наконец надоест
преследовать её?..
Дверь шкафа медленно, со скрипом открылась. Шкаф стоял
боком, поэтому не было видно, что внутри. Сердце бешено
застучало. Она видела мертвяков много раз, но не перестала их
бояться. Научилась не подавать вида, но внутри каждый раз
всё леденело от страха.
Минуты две ничего не происходило.
А затем из шкафа вышла она. Вика.
Сделала шаг и замерла.
Настоящая Вика, лежавшая на полу, на вонючем матрасе,
почувствовала, что теряет сознание.
— Мы не можем оставить тебя, — произнесла вышедшая из
шкафа Вика, не меняя позы.
— Ты кто? — прошептала правильная Вика, остатками
сознания пытаясь анализировать происходящее.
Её двойник выглядел паршиво: худая, как скелет, абсолютно
лысая, в какой-то мешковатой полосатой кофте и потёртых
джинсах. У настоящей Вики не было такой одежды.
— Ты — я? Я из будущего?
— Нет, — бесстрастно ответила лже-Вика, глядя в стену.
— Нет. Мы не можем тебя отпустить. Понимаешь?
71
 — Я не хочу.
— Но так надо. Смерть тебе не поможет. Возможно, даже
сделает хуже.
После этого лже-Вика резко опустилась на пол, встала на
четвереньки и выползла из комнаты.
К своему сожалению, Вика не потеряла сознание. Оно,
наоборот, как будто бы прояснилось. Чересчур прояснилось.
Цвета и запахи стали неприятно резкими.
Вика поднялась со своей вонючей лежанки, подошла к шкафу
и заглянула внутрь. Никого. И ничего — как и ожидалось,
одежды там не было.
Она вышла из комнаты и внимательно изучила коридор,
затем ванную, туалет и кухню. Никого. Вторая Вика исчезла.
В этот момент хлопнула входная дверь, и квартира
наполнилась голосами её знакомых торчков. Никогда она ещё не
была так рада их приходу.
— Мы принесли ещё, — сообщил один из них, влетая в кухню.
— Будешь?
Вика подумала о матери, которая сейчас, наверное, стоит
в отделении полиции и орёт на ментов, требуя начать поиски
её блудной дочери. Подумала об отце, которого пристрелили
конкуренты по бизнесу. Зачем было стрелять в лицо? Ведь убить
можно и выстрелом в грудь. Подумала о пятерых погибших за
последние полтора года друзьях. Может быть, это она, Вика,
водит за собой смерть? Может, она и есть причина всех этих
свежих могил? Зачем к ней ходят толпами все эти мертвяки и
не-совсем-мертвяки, которые притворяются ей? «Нам нужны
такие, как ты, в мире живых».
— Смерть не выход. Смерть, возможно, сделает хуже, —
прошептала Вика.
— Чего? — замер с ложкой и зажигалкой в руках её приятель.
— Ничего. Сделай мне тоже.

72
 8.

Через десять секунд после первого удара последовал

второй. Звук был такой, словно кто-то с разбега всем телом
налетает на дверь.
— Как думаешь, её легко выбить? — я отошла в дальний
угол комнаты, села на пол и обхватила руками колени.
Только не теряй контроль, не позволяй панике затопить
тебя, Алина.
— Не знаю. Думаю, ещё пять-семь таких ударов
понадобится.
Раздался третий удар.
— Это ведь не Вика, да? Вика бы не стала так делать?
Он ничего не ответил. Четвёртый удар. Чуть слабее
предыдущих.
— Вань, ты знаешь какую-нибудь молитву?
— Чего? — он уставился на меня как на умалишённую. —
Какую молитву?
— Православную молитву, «Отче наш» там или ещё какую.
Ваня покачал головой. В дверь раздался пятый удар.
Я закрыла глаза и начала читать «Отче наш», проговаривая
её одними губами. Хлеб наш насущный дай нам на сей день…
И не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого…
«Да уж, видели бы тебя сейчас твои преподаватели и
однокурсники, — ехидно заметил голос в голове, — вот бы
посмеялись. Отличница Алина изгоняет дьявола молитвой».
Ещё один глухой удар в дверь. Намного слабее предыдущих.
Послав подальше противный голос, я продолжала
повторять молитву по кругу. Снова и снова. Да будет воля
Твоя и на земле, как на небе. И прости нам долги наши, как
и мы прощаем должникам нашим. Пожалуйста, пожалуйста,
хватит. Пусть это всё прекратится, и, если это может
прекратить Бог, было бы очень здорово. Господи, я никогда
не была ярой верующей, не соблюдала пост, редко ходила в
церковь, да и православных праздников никаких не знаю,

73
 кроме Пасхи и Рождества, но пожалуйста, Бог. Если ты можешь
— я даже не говорю «если ты есть», — останови всё это.
Я открыла глаза. Тишина. Пару минут я гипнотизировала
дверь, ожидая нового удара. Внутри всё сжалось в комок.
— Эй, ребята, — раздался из-за двери тихий измученный
голос.
Это Вика? Настоящая Вика?
— Ребята, впустите меня, пожалуйста. Это я. Впустите
меня. Очень мало времени, я безумно устала.
Ваня отрицательно покачал головой.
— Кажется, это действительно она, — я встала и медленно
подошла к двери.
— Эй. Не открывай дверь. Пока что не открывай. Сейчас
это она, а через минуту снова будет не она. Слышишь? Пока
не нужно.
Я прислонилась ухом к двери. Ни шорохов, ни стонов, ни
рычания, ни возни. Вообще никаких звуков.
— Вика? Это ты? Что там происходит? Мы… мы боимся
тебя впускать.
— Валя ушла?
— Да.
— Идиотка.
Я повернулась к Ване. Он снова покачал головой и одними
губами произнёс: «Не открывай».
— Что сейчас было? Кто ломился к нам в дверь? Это была
ты?
— Нет. Точнее… Отчасти. Пока есть время, я должна вам
объяснить, что смогу. Иначе мы не выберемся отсюда без
последствий. Одна беда уже случится, потому что идиотка
Валя ушла. Я просила никого не уходить из квартиры, пока
они не разрешат. Теперь ей, скорее всего, крышка.
— В смысле крышка?!
— В прямом. Ладно, сейчас другое важно. Можете
не открывать, я понимаю, что вам страшно. Попробуем
поговорить так, через дверь. Позови Ваню, пусть подойдёт

74
поближе, чтобы тоже слышать.
Звать его не пришлось, он подошёл сам. Абсолютно
беззвучно, но Вика почувствовала и спросила:
— Эй, задрот, как ты?
— Всяко лучше, чем ты. В меня, по крайней мере, не
вселяется нечисть.
Я вяло улыбнулась. На секунду даже показалось, что
плотный туман лавкрафтовского безумия немного рассеялся.
— О происходящем знает больше людей, чем должно, —
голос Вики внезапно стал жёстким и злым. — Кто ещё знает
об этом? Кроме вас и Вали. Кто-то один точно знает.
— Откуда ты…
— Кому вы звонили или писали? Тупицы.
— Мы звонили Глебу. Слушай, нам страшно, мы не
понимаем, что происходит. Может быть, для тебя всё это —
обычный понедельник, но не для нас.
— Не пизди, — холодно прервала меня Вика. — Для тебя
это всё не так уж необычно. Для вас обоих. Я не воспроизведу
в деталях всё, что вы видели за свою жизнь, но я чувствую,
что вы… Вы не такие, как я, но всё-таки мы не сильно
отличаемся. Ладно, я и сама уже устала говорить загадками.
Хотя сразу скажу: отгадок у меня меньше, чем хотелось бы. Но
я попробую объяснить то, что понимаю сама. Начнём с того,
что несколько лет назад я начала видеть мертвяков.
— Мертвяков?
— Заткнись и не перебивай. Да, мертвяков. Тех, кто
откинулся относительно недавно в основном, мертвяков со
стажем реже. Первым, кого я увидела, был мой отец. Я жила в
комнате со своим мёртвым отцом несколько месяцев. Он мог
дать о себе знать в любой момент: когда я ела, читала, спала.
Мог разбудить меня и сидеть на краешке кровати, нести
всякую чепуху. Покойники несут весьма жуткую чепуху. Вы
знали? Вроде «дай мне попить, дай мне попить, принеси
попить, пожалуйста». Но он мертвец, он не сможет попить.
Даже если принести ему этот грёбаный стакан и поставить

75
 рядом, он его не заметит, не поймёт, что это вода. Будет дальше
ныть, чтобы ты дал ему воды. Их как будто заклинивает, и я не
знаю, с чем это связано. Возможно, перед смертью он очень
хотел пить и умер с жаждой, вот и перемкнуло его на этой
воде. В общем, мне пришлось прочитать кучу литературы, за
которую я бы раньше и в страшном сне не взялась, но нужно
было разобраться, как выгнать папу. Какие-то средства не
работали, какие-то работали, но не в полную силу. Многое
пришлось изобретать и додумывать самой. Пришлось сжечь
много пучков полыни, воняет она нехило. Мать решила, что я
совсем чокнулась, но мне было плевать. Папу удалось выгнать.
Я думала, что мне будет грустно, потому что папа хоть и был
мёртвый, но всё же был рядом, а его уход означал бы, что
он останется только фотографией на надгробии и костями
в гробу… Но когда он ушёл, я почувствовала облегчение.
И да, я не знаю, куда он ушёл. Насчёт ада и рая у меня нет
информации.
Я потрясённо молчала. Мы так давно дружили с Викой и
совсем ничего о ней не знали.
— Сначала я выдохнула, — продолжала она, — решила,
что это конец. Ну да, ко мне приходил мёртвый папа, но
он ведь папа, близкий человек, самый близкий, потому и
пришёл. Это ещё ничего не значит. Многие люди видят своих
умерших родственников во сне, в зеркалах или ещё где. Но
папа был только началом, дальше стали приходить другие.
Раньше смерть была чем-то страшным, но далёким, как будто
из параллельной вселенной. Многие так думают о ней. Мол,
это случается, но не со мной. Я тоже так думала про смерть.
Пока она не начала ходить за мной по пятам. Ну, или я не
начала водить её за собой. Люди вокруг меня начали умирать.
Друзья, знакомые, знакомые знакомых. Я спрашивала себя:
«Может быть, так было и раньше, а я просто не придавала
этому значения? Не акцентировала внимание?» Не знаю, вряд
ли. Значение имеет лишь то, что все они начали приходить ко
мне. Просили что-то передать их родным и друзьям, доделать

76
какие-то дела, которые они не успели завершить при жизни.
Ерунду всякую. Как-то раз меня попросили забрать посылку
с почты. Я попыталась объяснить, что, мол, эту посылку
уже и без тебя забрали или отослали назад отправителю, но
мертвяки, они, как бы сказать… туповаты. Они не слышат, что
ты им говоришь. Они просто сгустки боли и горя. Мало кто
из нас по-настоящему готов умереть, понимаете? И когда это
происходит, всё твое «я» пронзает страх и отчаяние. Думаю,
что часть сознания куда-то исчезает. Отпадает, теряется, не
знаю, как объяснить. Остаётся только ядро, и оно заморожено
болью и ужасом. Поэтому мертвяки такие тормознутые. Эй,
вы не против, если я покурю прямо в коридоре?
Я сморщилась и потрясла головой в надежде утрамбовать
полученную информацию. Если бы всё это мне рассказали
вчера утром, я бы решила, что человек насмотрелся фильмов
ужасов или попал в секту. Да, где-то внутри шевельнулись бы
предательские воспоминания о том, как и со мной случалось
такое, что не поддаётся никакой логике, но я бы отогнала
эти воспоминания и продолжила жить в своём комфортном
и объяснимом мире. Теперь отмахнуться от сказанного не
выйдет.
— Точно, Валя же свалила. Можно курить где угодно.
— Не дождавшись от нас ответа, Вика замолчала на пару
секунд, чтобы закурить, и продолжила. — Так вот. О чём это
я? Мертвяки. Не смогу описать вам, ребятки, насколько мне
было страшно первое время. Да мне и сейчас страшно, просто
я привыкла жить в этом ужасе. Человек ведь привыкает ко
всему, правда? Только качество его жизни меняется. В моей,
например, появился героин. — Она коротко хохотнула. — В
какой-то момент я думала, что на мертвяках заканчивается
перечень потусторонних сюрпризов. Я даже смирилась, что
стала кем-то вроде очень хренового медиума. В фильмах и
книгах медиумы обычно помогают и живым, и мёртвым,
передают всякие послания, толкают философские речи.
Я никому никакие послания не передавала, хоть меня и

77
 просили. Нет уж, спасибо, в дурдоме обстановочка так
себе, а меня обязательно туда упекли бы, если бы я начала
передавать приветы от мёртвых родственников. Просьбы я
тоже не выполняла. Зато научилась кое-каким хитростям,
например, прогонять своих мёртвых гостей. Правда, на смену
тем, кого я выгоняла, приходили новые… Но это уже детали. Я
решила думать об этом как о болезни. У кого-то диабет, у кого-
то астма, а я вижу покойников. Дерьмово, но не смертельно,
— она засмеялась, но продолжила невесело. — Самой поганой
была новость о том, что есть и другие, и на их счёт-то как раз у
меня меньше всего информации. Эти другие, они… не люди.
Не мёртвые люди, точнее. Я не знаю, что это за существа. Не
знаю, насколько много у них власти, но точно достаточно для
того, чтобы принимать человеческий облик. Копировать кого
угодно — и мёртвых, и живых. Опять же, я не знаю, зачем
они это делают. Они притворяются нашими родственниками,
друзьями, они могут притвориться даже самими нами. Я
видела своего двойника, и это было хуже любого, самого
стрёмного мертвяка. Их многие видят, но не понимают этого,
а если и понимают, то списывают всё на что угодно: крыша
поехала, померещилось, дурной сон. Они действительно
очень любят приходить во сне, им так проще всего вторгаться
в сознание. Самый главный вопрос:«Зачем им это нужно?» И
вот здесь, ребята, у меня нет хороших новостей. Они хотят
власти над людьми. Хотят прописывать свои сценарии жизни.
Но это для тех, кто покрепче. Тех, кто послабее, они жрут.
— Жрут? — сдавленным голосом спросил Ваня.
— Не в прямом смысле, конечно. Не как в фильме про
зомби. Они жрут твой разум, твоё сознание, выстроенную
твоим мозгом картину мира. Ты просто сходишь с ума, для
окружающих это страшно, но по сути ничего необычного,
многие сходят с ума. Так эти существа поступают либо
со слабенькими, либо с теми, кто отказывается с ними…
сотрудничать. Смешное слово, да? Но другое я не могу
подобрать. Им в целом плевать, если кто-то отказывается им

78
подчиняться, потому что еда — это тоже здорово. Либо ты
с ними, либо ты их еда. Третьего варианта нет, поверьте. Я
искала. Вань, ты ещё слушаешь?
Он пустыми глазами смотрел в стену, прикусив губу.
— Сегодня такой день, понимаешь? Когда надо решить.
Я пыталась сопротивляться, пыталась всё это остановить
и защитить вас, но, кажется, могу только отсрочить
предстоящее, и то ненадолго. Я не знаю, почему сегодня,
просто в этой квартире, да и вообще в этом доме, очень много
народа передохло, причём жуткой смертью. Эти существа,
двойники — я их так называю, — они всегда особенно
активно проявляются в мерзких местах, где какая-нибудь
дичь происходит: бухают все, торчат, дерутся. Либо где много
смерти. Им нравится эта энергия. Когда я жила в притоне,
видела их часто, и эта квартира — идеальное место для них,
здесь всё сошлось. И смерть, и пьянки. И вы. Вань, я знаю,
что это тяжело. Слышишь? Ты не представляешь, через что
я прошла, пытаясь от них избавиться. Ничего не вышло. Я
сначала думала, что сторчаться и сдохнуть от передоза —
это выход, но потом поняла, что после смерти меня ничего
хорошего не ждёт. Я вообще не знаю, ждёт ли хоть кого-то
что-то хорошее после смерти. Судя по тому, что я видела,
прогнозы так себе. Если смерть не выход, получается, надо
как-то жить. А они не дадут тебе спокойно жить, пока ты не
согласишься быть с ними заодно. Понимаешь? Я знаю, что
они выходили с тобой на связь. Возможно, это было очень
давно. Твоя эпилепсия — следствие того, что ты не хочешь
быть с ними, и дальше будет только хуже, Вань. Нет смысла
сопротивляться.
Ваня уткнулся лицом в колени. Он трясся и всхлипывал.
Господи, зачем она говорит всё это?!
— Хватит, Вика. Прекрати его пугать, ему и так плохо, — я
встала и подошла к столу.
Где-то здесь должна стоять бутылка минералки. Точно,
вот она. Я открутила крышку, сделала небольшой глоток и

79
 вернулась к Ване, протянув бутылку ему. Судорожно вздохнув,
он тоже отпил несколько глотков.
— Знаю, — донеслось из-за двери. — Но больше от этого
нельзя бегать. Как раньше уже не будет.
Какое-то время мы сидели молча. У меня начала болеть
голова, но цитрамон остался в рюкзаке, а рюкзак — на кухне.
— Эй, — позвала я её, — Вика, что там на кухне? Всё
спокойно? Кстати, не хочешь объяснить, какого лешего на
кухне разыгралась сценка из фильмов про изгнание дьявола?
Эти двойники, они что, могут вселяться в тебя, что ли? Я
думала, что такое бывает только в кино.
— Это была хозяйка квартиры.
— В смысле?!
— Потом объясню. Я заранее дала вам соль, потому что
знала, что в следующий раз из комнаты могу выйти не я. Так и
случилось. У меня с собой нет почти ничего, чтобы выставить
какую-то серьёзную защиту, да и не уверена я, что это бы
помогло.
— А сейчас? Сейчас с нами говоришь ты? — с каждой
секундой боль в затылке и висках пульсировала всё сильнее.
— Да. Сейчас да.
Мысли тяжело ворочались в голове, усиливая боль.
— Слушай, — я сдавила виски пальцами и начала
массировать по часовой стрелке, — молитвы — они помогают?
Просто перед тем как ты заговорила с нами сейчас, сюда кто-
то ломился. Подозреваю, что не ты. И я начала читать молитву.
Обычную молитву — «Отче наш». И всё прекратилось. Это
работает, да?
— Работают не молитвы, а намерение, желание и воля,
которую ты вкладываешь в них. И то, если их желание
добраться до тебя не слишком сильное. Если ты нужен им
позарез, вряд ли хоть что-то поможет.
Внезапно мне стало плевать на всё. На Вику, молитвы,
двойников, призраков, зомби-апокалипсис. В голове осталась
одна мысль: добраться до рюкзака, достать оттуда таблетку

80
цитрамона, выпить её и заглушить боль.
— Они боги, да? — Ваня развернулся к двери лицом, словно
хотел посмотреть на Вику и забыл, что между ними сейчас
деревянная перегородка. — Эти, которые двойники, они
боги? Какое им дело до людей? Зачем им это нужно, зачем им
лезть в нашу жизнь, приказывать, подчинять нас? Они боги?!
— Не знаю, Вань. Они мне не докладывали. Но если боги
представляют из себя именно это, то дела наши плохи.
В глазах потемнело. Обычно в такие моменты я выпивала
таблетку, заваривала себе горячий сладкий чай и укладывалась
под одеяло, включив какую-нибудь комндию. Сейчас всё
это казалось примерно таким же невозможным, как в одних
трусах подняться на Эверест.
— Вика, я могу выйти на кухню за таблеткой? Если я не
выпью таблетку, то вполне могу грохнуться в обморок. Думаю,
это никому сейчас не нужно. Там всё спокойно?
— Да. Можешь сходить за таблеткой, — донеслось из-за
двери.
Я посмотрела на Ваню. Он никак не отреагировал.
— Подвинешься? Я хочу открыть дверь.
Ваня, не поднимаясь с пола, отполз в сторону, прихватив с
собой баклажку с минералкой. Я положила руку на холодную
железную щеколду и помедлила. Нехорошее предчувствие
закопошилось где-то внутри, но было похоронено под новой
волной головной боли. Я дёрнула в сторону задвижку и
открыла дверь, ожидая увидеть Вику, сидящую на полу или на
полке для обуви. Но её не было в прихожей.
— Вик? — позвала я, медленно выйдя из комнаты.
Куда она успела подеваться так быстро?
Ответа не последовало.
Чувствуя, что в любой момент могу отключиться, я
осторожно, по стеночке, добралась до поворота в коридор и
выглянула из-за угла. Вика стояла у входа в кухню спиной ко
мне.
— Не подашь мне рюкзак? Он лежит на дальнем стуле, —

81
 язык еле ворочался в пересохшем рту.
— А это не Вика.
Перед глазами всё плыло. Я потёрла виски и присмотрелась.
Вика стояла аккурат перед границей соли, которую я
прочертила, только на этот раз по другую её сторону.
— Это не Вика, — повторило то, что притворялось ей, и
повернулось ко мне.
Несколько секунд оно смотрело на меня без всякого
выражения, а потом слегка, одними уголками губ, улыбнулось.
Со всей доступной мне скоростью я рванула назад в
комнату. Захлопнула дверь, закрыла её на щеколду и рухнула
на колени. Меня вырвало прямо на пол.

82
 * * *

Валя провела пальцем по дисплею телефона и выругалась.

Оставалось всего пять процентов заряда. Можно попробовать
вызвать такси, но телефон на холоде быстро сядет и она
потеряет связь с водителем. Лучше использовать оставшиеся
проценты, чтобы позвонить Глебу и предупредить его, а потом
добраться пешком, благо идти не очень далеко.
«Наркоманка хренова. — Валя быстро шагала по скользкой
смеси снега и грязи, типичной для февраля. — Всё из-за этой
суки. И ведь специально устроила всё это в моей квартире,
а не где-то ещё». Страх сменился злобой, раздражением и
желанием отомстить.
— Спишь? — выплюнула она в трубку, услышав сонное
«алло».
— Засыпал. У вас там что, продолжается чертовщина?
— Да хрен их знает. Я ушла оттуда. Иду к тебе.
— Ушла? Вам же вроде запретили уходить.
— Да мне плевать, что там запретила твоя Вика. Может, всё
это вообще один огромный спектакль. Она та ещё артистка.
— Завидуешь, что не ты стала звездой вечера? — хохотнул
Глеб.
— Заткнись. У меня садится телефон. Скоро буду.
Валя нажала «отбой» и в эту же секунду телефон
выключился. Она недовольно скривила губы и сунула его
в карман. Идиотские айфоны — совершенно бесполезны в
холодное время года.
«Эта наркоманка вполне могла нас развести. Всему этому
должно быть логическое объяснение, и оно есть, просто мы
были слишком напуганы. Всё это просто дешёвый спектакль,
чтобы привлечь к себе внимание». Мысль о том, что странную
тень в углу комнаты видели и на предыдущей пьянке, она
упорно от себя гнала.
— Валя.
От неожиданности она резко дёрнулась, поскользнулась

83
 и чуть не упала. Обернулась, но никого не увидела, только
пустую дорогу со стоящими на обочине машинами, густо
политыми жёлтым фонарным светом. Валя сощурила глаза
и пригляделась. Нет, кто-то всё-таки был. Не рядом с ней, а
далеко, на другом конце улицы. Какой-то силуэт стоял под
самым дальним фонарём. Странно. Голос, позвавший её, был
совсем близко — так близко, словно человек сказал ей это
прямо в затылок.
Решив, что накручивать себя не время, Валя развернулась и
ускорила шаг. Сегодня она пережила такой стресс, что вполне
себе нормально ещё какое-то время ловить глюки. А там, у
дальнего фонаря… Ну стоит себе мужик. Ждёт кого-то, может
быть.
«Неподвижно стоит на пустой улице и ждёт кого-то посреди
ночи? — ехидно поинтересовался голос в голове. — Ты ведь
знаешь, что он смотрел на тебя».
«Заткнись», — ответила голосу Валя. Хватит. Больше
она никого, кроме себя, не будет слушать. Голос внутри неё
— это технически тоже она, но не лучшая её часть. Часть,
подвергающая сомнению удобную для неё картину мира.
— Ва-а-ал-я-я-я… — шепнули ей прямо в ухо.
— Блять! — вскрикнула она и резко обернулась.
Теперь силуэт был ближе, чем в прошлый раз. Стало
понятно, что это мужчина.
— Кто вы? Что вам от меня нужно? — крикнула Валя.
Как назло на улице не было ни души. Только она и этот
чёртов силуэт.
Ответа не последовало.
До дома Глеба оставалось ещё метров триста. Побежать?
Или не показывать свой страх?
— У меня есть перцовый баллончик, — уже не так громко
добавила она. — Не суйтесь. Если пойдёте за мной, вызову
полицию.
Сейчас она многое отдала бы за пять процентов заряда
на телефоне. Через каждые три шага переходя на бег, но

84
одёргивая себя, Валя двинулась дальше. Лучше не показывать,
что она напугана, потому что никакого перцового баллончика
у неё нет. Как и возможности хоть кому-нибудь позвонить.
От двора, в котором жил Глеб, её отделял другой двор и
проезжая часть, которую ночью обычно перебегали не по
светофору — чтобы перейти эту дорогу по правилам, нужно
было идти до пешеходного перехода ещё метров сто. Ночью
машин практически не было, а вот нежелание шагать лишние
сто метров очень даже было, поэтому редкие прохожие обычно
неслись через дорогу, наплевав на безопасность.
«Главное — пройти через двор». Валя чувствовала, как от
учащённого дыхания холодный воздух сковывает её горло и
опускается в лёгкие. Во дворе, через который ей предстояло
пройти, не было ни одного фонаря. Придётся ориентироваться
только на свет из окон. Если он, конечно, будет, в такое-то
время суток.
«Просто не нужно оборачиваться. Пробегу через двор, а
там дорога и светло. Через дорогу дом Глеба и конец всего
этого ужаса».
Тяжело дыша, Валя зашла во двор. Так, наискосок, через
детскую площадку — а там пройти между домами, и уже
дорога. Тьма стояла хоть глаз выколи, свет горел лишь в
паре окон на последних этажах. Ничто не освещало двор,
кроме тусклой луны и отблесков «общего света», который
всегда бывает в больших городах от многочисленных витрин,
вывесок, билбордов и фонарей. Вперёд, вперёд, быстрее.
— Тебе сказано было не уходить, — рявкнул кто-то прямо
перед ней.
Валя застыла как вкопанная. Глаза заслезились. Откуда
голос?! Преследователь был сзади, он не мог её обогнать и
остаться незамеченным.
— Тебе сказали сидеть там, — злобно зашипел голос из
темноты. — Зачем ты ушла?
Кажется, говоривший прятался за детской горкой.
Валя обернулась. Сзади никого не было, или же она просто

85
 не могла различить его в темноте.
«Назад? Бежать назад? А куда? В ту квартиру? Нет, нет,
нельзя. Вперёд, мимо горки и мимо него?.. Откуда он знает?!
Откуда знает, что нельзя было уходить из квартиры? Твою
мать. Надо обогнуть горку, надо пройти подальше от неё», —
все эти мысли вихрем пронеслись в голове за пару секунд. С
гулко колотящимся сердцем Валя повернула направо, решив
не пересекать двор наискосок, а обойти по периметру.
— Ты куда это? Куда это собралась? — снова раздался
голос; теперь он доносился сверху, словно говоривший парил
над ней. — Ты же хотела к нам. А теперь страшно? Страшно?
Нечего было уходить из квартиры. Тебе сказали не уходить.
Валя побежала. По щекам катились горячие слёзы, она
всхлипывала и неслась вперёд, твердя про себя: «Больше
никогда, никогда, никогда не полезу в это, Господи, ни за что
в жизни». До прохода между домами оставалось совсем чуть-
чуть.
— Ну беги, беги, — прошипел голос над ней.
Спасительный просвет. Вале показалось, что она не
пробежала, а пролетела эти несколько метров. Вот и дорога.
Она спасена.
— Эй! — раздалось сзади, — Валя! Обернись.
Она уже сделала шаг на проезжую часть, но этот голос…
Это был не тот шипящий голос, который преследовал её во
дворе. Она знала этот голос.
— Виталик, — прошептала она и обернулась.
В нескольких метрах от неё, чуть правее от выхода со двора,
стоял её брат. Глаза вытаращены и чуть ни лезут из орбит, как
будто он неделю нюхал амфетамин, губы растянуты в улыбке.
— Валька, ну что же ты? Тебя ведь попросили сидеть дома.
— Как ты… Ты… Тебя же…
— Подумаешь, умер. Что же, я теперь не могу с сестрой
повидаться? А? Не могу? Брось. Иди сюда, отведу тебя домой.
Он протянул к ней руку. Краешком сознания Валя отметила,
что одет он был в какие-то обноски, которых она никогда не

86
видела на нём при жизни. Выстиранная коричневая кофта и
грязные джинсы болтались на нём, как на вешалке, а рука,
протянутая к ней, напоминала палку. Палку с синюшной
кистью и скрюченными пальцами. Лицо Виталика было
серым, с ввалившимися щеками и тонкими коричневыми
губами.
— Нет, — прошептала Валя, — я не пойду с тобой. Ты не
Виталик.
— Пойдёшь, — улыбка стекла с его лица. — Ещё как
пойдёшь. А ну иди сюда, сука.
Он двинулся на неё.
Валя попятилась назад. Она слышала визг тормозов, но
не успела осознать, что происходит. Хотя осознание вряд
ли помогло бы — водитель, сбивший её, дал по тормозам
слишком поздно.
Тело Вали взметнулось в воздух и кулём рухнуло на дорогу.
Машина, сбившая её, не остановилась.

87
 9.

Открывать глаза не хотелось. Свет вызывал новые

вспышки головной боли, но выключить его мы не решались
— перспектива остаться в темноте совершенно не прельщала.
Перевернуться набок я не могла — сразу же начинало тошнить.
После того как меня вырвало, Ваня помог подняться и
довёл до дивана. Выпив пару глотков минералки, я осторожно
легла на спину и попыталась медленно и глубоко дышать. Не
знаю, сколько пролежала так, но головная боль почти унялась
и, если бы не яркий верхний свет, прошла бы совсем.
Я думала о том, каким боком причастна ко всему этому
ужасу. Думала о том, как жить дальше. Думала о том, что,
возможно, эта квартира — лимб, из которого нам уже не удастся
выбраться. Казалось, что мы были здесь всегда. Я не могла
представить, что когда-нибудь выйду отсюда и продолжу жить
свою обычную жизнь с университетом, соцсетями, вечерами
с книжкой и вином. Как? Как после всего, что я узнала, это
возможно? За моей подругой толпами ходят мертвецы и
какие-то неведомые существа, принимающие облик кого
угодно. Зачем? Для чего? Как они выглядят на самом деле, что
им нужно? Вика говорила, что им нужна власть над людьми.
Но кто они такие? «Если боги представляют из себя именно
это, то дела наши плохи».
Несколько лет назад я с уверенностью могла назвать
себя православной. Изредка я бывала в церкви, ставила там
свечки за здравие или за упокой, молилась. В обычной жизни
я молилась нечасто, но всё же смогла вспомнить «Отче наш»,
когда потребовалось.
Не помню, в какой момент осознала, что мне это больше
не нужно. Наверное, меня не осенило внезапно, всё случилось
само по себе, естественным путём. Я стала не то чтобы
атеисткой, скорее, агностиком: по-прежнему думала, что
существует что-то, чему мы не можем найти логического
объяснения, только вряд ли оно связано с церквями, попами

88
в рясах и Пасхой. Если уж говорить честно, я заблудилась в
своих представлениях о вере.
Ваня где-то раздобыл сигарету и курил в окошко, я
чувствовала запах дыма. Не представляю, как ему тяжело, но
на утешение и поддержку у меня не осталось сил. Утешение и
поддержка требовались мне самой. «Хреновый из тебя выйдет
психолог», — промелькнуло в голове уже в который раз за
вечер. «Ага», — покорно согласилась я. Пускай из меня выйдет
хреновый психолог, лишь бы я когда-нибудь смогла выйти из
этой квартиры.
Почему я здесь? Почему Вика говорила, что я уже с ними?
Внезапно в голове с отвратительной яркостью и чёткостью
всплыло воспоминание из детства. Словно на изнанке моих
век врубили фильм в отличном качестве — фильм, который я
совершенно не желала смотреть.

89
 * * *

Мне лет семь или восемь. Я лежу у себя в комнатке, в своей

кровати. Мне не спится, хотя я очень устала в школе. Мне
трудно даётся математика, я очень расстраиваюсь из-за
этого, потому что хочу учиться хорошо. Я переворачиваюсь на
левый бок и смотрю в окошко. Шторки не задёрнуты, я вижу
тёмно-синее небо, россыпь мелких звёзд и тощий полумесяц.
Думаю о том, что мне нравится мой одноклассник Серёжа.
Из-под моей кроватки высовываются две руки. Медленно,
неторопливо. Пальцы хватаются за край кровати. Я
оцепенела от страха, расстояние между мной и этими руками
— сантиметров десять. Мысли о том, чтобы закричать,
нет. Я просто жду, что будет дальше.
Несколько минут ничего не происходит. Потом левая рука
начинает перебирать пальцами, словно играет на пианино.
«Я просто сплю. Это мне снится», — думаю я, хотя понимаю,
что это никакой не сон.
Из-под кровати показывается голова, шея и грудь. Это
женщина. У неё очень узкое лицо, длинный нос и тонкие губы.
Жидкие длинные тёмные волосы слиплись и висят сосульками.
— Привет, — говорит она мне просто и буднично, словно
мы с ней давние подружки.
Я боюсь ей отвечать.
— Ты не спишь? — продолжает она.
Сердце бешено застучало, глаза защипало. Разве так
бывает во сне?
— Я посижу у тебя.
Женщина вылезает из-под кровати полностью, и я вижу,
что она очень высокого роста. Когда тебе восемь лет, все
взрослые кажутся высокими, но эта тётка ненормально
высокая. Кажется, в ней не меньше двух метров роста. Как
такая дылда поместилась под моей кроватью?!
Тем временем жуткая гостья отодвигает от моего
компьютерного стола стул и садится на него, приняв

90
странную позу: спина прямая, руки на коленях. Как будто
отличница за партой. У меня во рту пересохло, язык распух и
приклеился к зубам, но я решаю всё-таки попытаться.
— Ты кто? — спрашиваю шёпотом.
Мне безумно жарко, я укрыта одеялом до подбородка и
чувствую, как от ужаса вся вспотела. Пижама прилипла к
телу. Очень хочется в туалет.
— Я просто тут посижу, — отвечает дылда.
Мне не хватает воздуха. Подушка намокла от слёз. Я хочу
позвать маму, но почему-то до сих пор не сделала этого.
— Я сплю?
Она молчит. Я не знаю, куда она смотрит сейчас. Может
быть, в стену. Может быть, на меня.
— Не спишь. Но это и не совсем реальность. Тебе надо
начинать привыкать, чтобы потом было легче согласиться.
— К чему привыкать? — я съёживаюсь и натягиваю одеяло
до глаз.
— К нам.
— А вы — это кто?
— Тебе пока рано! — внезапно рявкнула она и угрожающе
наклонилась вперёд. — Я сказала, что просто посижу. Ты
не поняла? Хочешь, я утащу тебя с собой под кровать? Под
кроватью так хорош-ш-ш-щ-щ-що-о-о…
Она ещё сильнее наклонилась вперёд, согнулась пополам и
замерла, словно из неё сначала выпустили воздух, а потом
выключили. Грязные чёрные волосы свисали до пола.
— Я просто тут посижу, — повторила дылда, не поднимая
головы.
Я ждала, что она скажет что-то ещё, но этого не
произошло. Она так и сидела, сложившись пополам, не двигаясь
и не говоря больше ни слова. Я не выбежала из комнаты,
потому что воображение рисовало, что, как только встану
и сделаю хоть шаг в сторону двери, Дылда тут же подбежит
ко мне, схватит за руку и утащит под кровать. Позвать
маму я боялась по той же причине — Дылда утащит меня под

91
 кровать быстрее, чем я успею пикнуть.
Единственный выход, который пришёл мне в голову, был
вполне логичным для маленькой испуганной девочки: укрыться
одеялом с головой, оставив крохотную щёлочку, чтобы
дышать. Истекая слезами и потом, я пытаюсь оживить
в памяти все хорошие воспоминания, какие только могу:
вот мама дарит мне на Новый год куклу, о которой я давно
мечтала, вот я качусь на картонке с огромной ледяной горки,
вот одноклассник Серёжа спросил, есть ли у меня запасная
ручка. По-моему, он спросил это как-то по-особенному. К тому
же почему именно у меня? Ведь рядом с ним сидит Юлька, он
мог спросить ручку у неё…
Детское сознание мягкое и податливое, как пластилин.
Я начала лепить другие фигурки. Не уродливые, из чёрного
пластилина, а красивые, из красного, жёлтого и зелёного.
Через некоторое время меня окутал мутный, тяжёлый сон.
Когда я проснулась, за окном всё ещё было темно, но это была
предрассветная тьма, не такая густая, как ночная. Стул, на
котором сидела Дылда, пустовал. Сначала я обрадовалась, но
быстро осознала, что жуткая тётка могла просто уползти
под кровать и сейчас лежать там.
— Мама! — крикнула я сначала неуверенно, потом громче.
— Мама! Мама! Иди сюда! Мама!!
Сонная, взлохмаченная мама влетела в комнату и начала
суетливо спрашивать меня, что случилось и что у меня
болит. Я робко, словно не веря в свои слова, рассказала ей про
Дылду, живущую под моей кроватью. Мама покачала головой:
— Алинушка, это был просто очень страшный сон. В твоей
комнате нет никакой дылды. Ну откуда ей тут взяться? Я
бы не пустила к нам в квартиру никаких страшных тёток.
— Она могла пробраться незаметно, — я чувствовала себя
очень глупо.
За окном стремительно светало, и ночные события начали
казаться действительно всего лишь страшным сном.
— Не могла, — покачала головой мама и провела рукой

92
по моим волосам. — Зайчик, всем иногда снятся кошмары,
даже взрослым. Это очень неприятно, но в них тебе ничего не
грозит, потому что от любого кошмара можно проснуться.
И ты уже проснулась. Всё позади.
— Вдруг она до сих пор у меня под кроватью?
Мама внимательно посмотрела на меня, но ничего не
сказала и заглянула под кровать. На ту секунду, пока она
нагнулась, чтобы изучить подкроватное пространство, меня
снова охватил ужас. «Когда она выпрямится, это будет уже
не она. Это будет Дылда», — прокаркал голос в голове.
Но выпрямилась не Дылда, а мама.
— Под кроватью ничего нет, кроме пыли, — сказала она
и улыбнулась. — Сегодня надо будет сделать уборку. Если не
веришь мне, посмотри сама.
Но я верила маме. Значит, всё это был просто сон. Всем
снятся кошмары, даже взрослым. Главное, что от любого
кошмара можно проснуться.
— Зайка, ещё очень рано. Я пойду прилягу, и ты поспи ещё
часок, а потом я разбужу тебя в школу. Договорились?
— Да, — кивнула я.
— Под твоей кроватью нет монстров и никогда не будет.
Они меня побоятся и не сунутся к нам домой, обещаю. А ты
обещаешь больше не бояться?
Я снова кивнула. Мама поцеловала меня в лоб и вышла из
комнаты.
Сбросив с себя одеяло, я потянулась, наслаждаясь прохладой.
За окном стало совсем светло, но спать хотелось жутко —
оно и понятно, после такой-то ночки. Я уже проваливалась
в сон, как вдруг в голове вспыхнула мысль: «Если всё это
был просто сон, почему стул был выдвинут из-за стола и
повёрнут в другую сторону?», но измученный детский разум
и тело выключились раньше, чем я успела подумать об этом
основательно.

93
 * * *

Я открыла глаза и села. Ваня по-прежнему курил в окошко.

Кажется, он нашёл не одну сигарету, а целую пачку. «От любого
кошмара можно проснуться», — звучал в голове голос мамы.
Взрослые не всегда правы. Выяснилось, что не от всякого
кошмара можно проснуться.
— Вань, — тихо позвала я, опасаясь, что, если чуть повышу
голос, боль снова ударит в затылок, — что будем делать?
— Не знаю, — ответил он, не поворачиваясь. — Рассвет не
скоро. Тебе лучше?
— Думаешь, с рассветом что-то изменится?
— Может, и не изменится, но шансов выйти отсюда будет
больше. С рассветом вся муть всегда рассеивается. По крайней
мере, до следующей ночи.
Я подумала о том, как проснулась в родительском доме
после ночного кошмара про Сашу и его двойника. Следом о
том, как утром пошла в школу после ночного визита Дылды. Да,
с наступлением дня ночные события действительно кажутся
чем-то нереальным. Просто глюками, плодом воспалённого
воображения. Возможно, на это и рассчитано. Возможно,
день — это даже хуже, чем ночь. Именно из-за дневного света
мы отрицаем всё случившееся ночью, отказываемся верить,
списываем всё на вечернюю спутанность мыслей, усталость,
переутомление. Мы бежим от этого, а оно гонится за нами. И
в итоге всё-таки настигает.
В коридоре послышались шаги, оборвавшиеся где-то в
районе входной двери. Сердце ухнуло вниз. Я повернулась к
Ване и одними губами спросила его: «Ты слышал?» Он кивнул.
Скрипнула входная дверь. Может, Валя вернулась? Это
было бы невероятной глупостью даже для неё.
Закусив губу, я ждала, что сейчас что-то произойдёт. Кто-то
начнёт ломиться в комнату, кричать, орать, шипеть и в конце
концов всё-таки выбьет эту чёртову дверь, а потом…
— Может, Вика ушла? — Ваня подошёл к двери и приложился

94
к ней ухом. — Ничего не слышно.
Я подошла к двери и тоже приложилась к ней ухом. Да уж,
это было бы странным завершением вечера. Внезапно на
меня накатил ужас: а что если Вика действительно ушла? И
бросила нас здесь со всем этим? Ведь если разобраться, она
была единственной преградой между нами и тем кошмаром,
о котором у нас были только скудные, урывочные сведения.
Если она ушла, это значит, что мы остались со всем этим
безумием один на один.
Где-то вдалеке послышался голос. Я ещё сильнее прижалась
к двери ухом, но слов было не разобрать. Одно было понятно:
голос принадлежит Вике. Или тому, кто ей прикидывается.
— Кажется, это в подъезде, — сообщил Ваня, тоже пытаясь
вдавить ухо в дверь посильнее, как будто это действительно
меняло уровень слышимости. — Она с кем-то говорит в
подъезде.
— Может, кто-то из соседей пришёл?
— В такое время? Не думаю. Может, Валя вернулась. Не
знаю. Давай выглянем. — Он потянулся к щеколде.
Я схватила его за руку.
— Ты рехнулся? Собираешься выйти туда? Мы понятия не
имеем, что там происходит.
— Я собираюсь просто выглянуть. Если что-то пойдёт
не так, быстро захлопнем дверь. Мне надоело тут сидеть в
неведении. Отойдёшь?
Я собиралась возразить ему, сказать, что это опасно, что
мы можем навлечь на себя новый виток паранормальной
дичи, но не стала. Может, он и прав. Может, лучше хоть что-то
делать, чем просто сидеть и ждать своей участи.
Ваня приоткрыл дверь на пару сантиметров и выглянул в
коридор. Воображение рисовало, что чья-то рука с длинными
и скрюченными пальцами — возможно, рука Дылды — схватит
его за футболку и утащит в коридор. Вот сейчас. Сейчас. Ещё
секунда, и это случится.
— Она стоит в подъезде. Говорит с кем-то… Но я никого не

95
 вижу. Подойди, посмотри сама.
Поборов в себе желание оттолкнуть его от двери и закрыть
её на замок, я выглянула в щёлку. Входная дверь была открыта
настежь. Вика стояла спиной к нам и разговаривала с кем-
то, но я тоже не могла разглядеть с кем. Теоретически её
собеседник мог стоять этажом выше или этажом ниже…
Но что-то подсказывало мне, что никакого собеседника не
было. По крайней мере, видимого собеседника. «Живого
собеседника», — подсказал внутренний голос.
— И почему ты просто не съехал, раз она тебя так бесила? —
обращалась к кому-то Вика, в голосе слышались раздражение
и усталость. — То, что ты сделал, не решило проблему. Это
никогда не решает проблему. Что ты сейчас от меня хочешь?
Тишина.
— Я не буду ей ничего говорить. Я даже не знаю её. Да
и вряд ли ей сдались твои оправдания и признания. Уже
слишком поздно. Вы все никак не поймёте, что откинулись и
поздно исправлять свои косяки.
Снова тишина. Словно кто-то отвечал ей, но слышала этот
ответ только она.
— И ты тоже дура. Надо было гнать его взашей, а не потакать
всему, что он творит. Ты получила своё. Закрой дверь! —
гаркнула она, развернувшись ко мне так резко и неожиданно,
что я отскочила от двери, как ужаленная. — Сейчас закрой, я
договорю и через минуту постучу, тогда откроешь и впустишь
меня.
Ваня захлопнул дверь. Я протянула руку, чтобы задвинуть
щеколду, но он прикрыл её рукой.
— Не нужно, — покачал он головой. — Пусть она договорит
и войдёт. Я больше не могу.
— А если войдёт не она?
— Пусть. Лишь бы это всё закончилось.
В психиатрии существует два термина: дереализация и
деперсонализация. Больные в состоянии деперсонализации
жалуются на то, что у них пропало ощущение своего «я»,

96
что из них словно вытащили душу и теперь они просто
биороботы, наделённые способностью мыслить куски мяса.
Люди, страдающие этим расстройством, не испытывают
никаких положительных эмоций, только душевную боль,
перемежающуюся с тревогой. В некоторых случаях они не
испытывают вообще ничего, это называется ангедонией.
Дереализация представляет собой нечто похожее, только
связь теряется не со своим «я», а с окружающей реальностью.
У больных возникает ощущение, что они находятся в
компьютерной игре или во сне. Мир вокруг кажется
ненастоящим, пластиковым, нарисованн ым. Бесцветным.
Это состояние также приносит немалые страдания и лишает
возможности жить нормальной жизнью. При всём этом в
обоих случаях у больных полностью сохраняется рассудок.
Как-то раз я задалась вопросом: «А что если одновременно
утратить связь и с собой, и с окружающим миром?» Я
могла представить деперсонализацию и дереализацию
по отдельности, и даже это было ужасно: не чувствовать
своё «я» или жить с ощущением, что ты спишь и никак не
можешь проснуться, — это по-настоящему жутко. Но если оба
состояния объединить? Что будет тогда?
Ощущение реальности происходящего пропало. Эта
комната, эта квартира. Ваня, Валя, Вика. С чего всё началось?
С пьянки? Когда это было? Что мы пили? Вино. Это было
не меньше, чем несколько лет назад. Как давно ушла Валя?
Сколько прошло времени? А Глеб? Он вообще был здесь? А я?
Я здесь?
Воздух превратился в прозрачное и безвкусное желе.
Я дошла до дивана, села на него и уставилась в стену.
Некоторые психически больные не в курсе, что у них поехала
крыша. Некоторые в курсе, но это не сильно им помогает.
Шизофреник может знать свой диагноз и всё равно мучиться
от голосов в голове, принимая всё, что они говорят, за правду.
Может быть, я просто сошла с ума? Да и кто такая эта «я»?
Алина, студентка факультета психологии, отличница с кучей

97
 комплексов и мировосприятием, полным дыр? Я смотрела
на свои руки, и они больше не казались моими. Чьими-то
чужими тоже не казались. Просто ничьими. Всё моё тело было
ничьё. Я смотрела на мир ничьими глазами.
Дверь в комнату открылась, вошла Вика. Как-то по-
будничному спокойно, словно она просто выходила на
кухню за чаем и вернулась. Сейчас мы все сядем за ноутбук и
посмотрим какой-нибудь классный фильм.
— Чую, пахнет куревом. У кого есть сигареты, колитесь, —
она плюхнулась в кресло.
Ваня достал из кармана смятую пачку «Мальборо», но не
протянул ей в руки, а положил на подлокотник кресла.
— Боитесь? Понимаю. Думаете, мне не страшно? Это не
дом, а кладбище. И все эти мертвяки здесь.
— Где«здесь»?
— Да тут. В этой квартире.
Я уставилась на её руки. Она монотонно двигала ими,
совершая какое-то странное действие.
— Что ты делаешь? — спросила я, удивившись тому, как
спокойно и холодно звучит мой голос.
— Это? — Она подняла вверх указательный палец левой
руки, из него тоненькой струйкой сочилась кровь; в правой
руке у неё была иголка. — Я пускаю кровь. Так нужно. Пока
идёт кровь, мы в безопасности. Они будут рядом, но близко
не подойдут. Этого хватит на какое-то время, но не до конца.
Я могу отключиться, а это очень плохой вариант развития
событий. Поэтому давайте не разводить пустых бесед. Потому
что они все стоят за дверью и ждут.

98
 10.

— Вы уже немного в курсе происходящего, — начала Вика,

сев по-турецки.
Она выглядела паршиво: глаза, окаймлённые тёмно-
коричневой кожей, лихорадочно блестели, малиновые волосы
поблёкли, цвет лица был чем-то средним между асфальтом и
слабо заваренным какао.
— Не забывайте: у меня нет кучи деталей этого сраного
пазла, поэтому мозаику мы не соберём. Точнее, соберём
только отдельные куски. Я не знаю, куда в конечном счёте
деваются мёртвые после того, как перестают приходить ко
мне. Не знаю и того, все ли мертвяки вот так слоняются и
донимают тех, кто может их видеть. Таких, как я, то есть. Об
этом всём написана куча книг, и везде разная информация
— что-то из этого оказывается правдой, что-то чушью,
а что-то просто невозможно проверить. Я предпочитаю
доверять только тому, что вижу сама. Не знаю, почему всё
это случилось именно сегодня и именно здесь, но скажу так:
это не дом, а могильник, и люди умирали здесь страшной
смертью. Полгода назад здесь жили мать и сын, этажом выше.
История не слишком оригинальная: клуша с гиперопекой,
инфантильный и ленивый переросток-сынишка. Жили они
в однокомнатной квартире, и чем дальше, тем хуже жили.
Какое-то время мужику было удобно с мамулькой, но чем
старше он становился, тем чаще осознавал, что живёт как-то не
так, но сил и денег, чтобы изменить ситуацию, у него не было.
Он винил мать во всех грехах: в том, что у него не сложилась
личная жизнь, в том, что нет отдельного жилья, в том, что он
не может найти нормальную работу. Хотя, казалось бы, уж в
этом-то как могла помешать ему мать? Ладно, это неважно.
Все эти психологические штучки по твоей части.
Она указала подбородком на меня и ухмыльнулась. Я никак
не отреагировала.
— В общем, в семействе начались скандалы. Пару раз

99
 он избивал мать, соседи слышали её вопли, но полицию не
вызывали. Как-то он пришёл домой пьяный, а на плите стоит
кастрюля свежего горячего борща. И эта кастрюля борща —
как олицетворение всей гиперопеки его мамаши — послужила
триггером, с которым мужик не смог справиться. Он вошёл
в комнату, взял с пола гантель и размозжил маме голову, та
даже не успела вскочить с дивана. Прямо по лицу вмазал ей.
Я уже видела такое, — она запнулась, прикусила губу, но,
помолчав пару секунд, взяла себя в руки и продолжила, —
видела такого мертвяка. Мой отец. Его застрелили, и один
из выстрелов был в лицо. Это жуткое зрелище, поверьте, а
наш безумный сынишка не один раз втащил тётке гантелей.
Не знаю точно, сколько именно он нанёс ударов, но целью
явно было оставить от лица кровавое месиво. Видимо, он
хотел стереть её лицо как символ своей неудавшейся жизни.
Мужичонка не хотел взять на себя даже часть вины за своё
паршивое существование. Расквасив маме лицо, он ушёл на
кухню, немного остыл и призадумался. Забавный факт: на
него напал жуткий голод, он налил себе борща и сожрал его.
Представляете? В комнате лежит труп матери с кровавой
кашей вместо лица, а он сидит и спокойно наворачивает
приготовленный ею же борщ. Такой же красный и густой,
как и та кровавая каша. Потом он пошёл в кладовку, достал
оттуда пилу, вернулся в комнату и начал распиливать мать.
Он не отпиливал части тела, чтобы удобнее было избавиться
от трупа, а просто пилил его пополам. Не спрашивайте зачем.
Думаю, к тому моменту у него уже окончательно помутился
рассудок. Распилить человека не так-то просто, поэтому
ему не удалось завершить процесс. Он потерял сознание и
свалился рядом с развороченным кишками наружу телом
матери. Когда очнулся, пошёл на кухню, достал из аптечки
весь мамкин запас феназепама, проглотил его и запил водкой.
Родственников у семейки не было, их трупы нашли спустя
несколько дней, когда из квартиры завоняло настолько, что
соседи наконец-то сподобились вызвать полицию. Всё это

100
случилось не так уж давно, всего лишь полгода назад. Эта
квартира находится прямо над нами. Та-дам.
К горлу подступила тошнота. Блевать мне было больше
нечем — всё, что можно, я уже вытошнила, но желание
выплюнуть из себя всё услышанное и представленное было
неописуемым.
— Это всего лишь одна из историй, — продолжала Вика.
— Здесь полно и других мертвяков. Например, хозяйка этой
квартиры. Я имею в виду настоящую хозяйку, первоначальную,
так сказать. Они с мужем получили эту квартиру ещё в СССР.
Мужичку дали её от завода, на котором он работал, в награду
за труды. Жена у него была той ещё стервозой, пилила его
целыми днями, с сексом обламывала. Ну, он и пошёл от неё
налево, туда, где мозг чайной ложечкой не ковыряют и всегда
ждут с раздвинутыми ногами. Жёнушка достаточно быстро
раскрыла обман, но закатывать скандал или разводиться не
стала. Она просто отравила мужика, причём сделала это так
филигранно, что ей за это ничего не было. По официальной
версии, он умер от алкогольной интоксикации. Детей у них
не было, квартира досталась ей. Счастливее без мужа она не
стала, во второй раз замуж так и не вышла. Через десять лет
скончалась от рака желудка. Этот мужик и его жена — они
оба здесь. Заперты друг с другом в этой квартире. Это с ним
я дралась, он очень злобный и буйный. Хочет, чтобы кто-то
наказал его жену. Бесполезно объяснять ему, что она давно
получила своё, рак сожрал её желудок, и она уже много лет
как мертва.
— Откуда ты всё это знаешь? — перебил её Ваня. — Откуда
все эти подробности?
— Я вижу картинки. Не знаю, показывают ли они мне их
специально или я вижу без чьей-либо помощи, но в голове
проносятся отдельные сценки, и всё это сопровождается
голосом, который поясняет какие-то моменты.
Я подумала о Дылде, которую готова была принять за
кошмарный сон или галлюцинацию. И о стуле, выдвинутом

101
 из-за стола и повёрнутом в другую сторону. Эта деталь, эта
нестыковка, которую можно было объяснить как угодно, в
том числе и логически, всё равно почему-то не давала мне
покоя всю жизнь. Она сидела в мозгу занозой и стала одной из
причин моих хронических приступов паники и бессонницы.
— Получается, они могут быть материальны? То есть до
них можно дотронуться? Они могут причинить физический
вред? — Я пыталась окрашивать свой голос в привычные
интонации, но он всё равно казался чужим.
— Я не знаю. Думаю, что всё зависит от того, насколько ты
с ними в контакте. Как бы объяснить понятнее… Для кого-то
они будут просто размытой тенью, а для кого-то могут обрести
и физические очертания. Но, думаю, это всё равно не будет
правдой. То есть они становятся материальными только для
тебя. Возможно, ещё для кого-то, кто может оказаться с тобой
рядом в этот момент. Но это всё равно… не совсем правда.
«Ты не спишь. Но это и не совсем реальность», — прозвучал
в голове голос Дылды.
— Слушайте дальше, времени мало. Есть слабые мертвяки,
которые могут вести со мной диалог только в моих снах. Но
есть сильные. Те, которые могут вселяться в меня. Это одно
из самых мерзких ощущений, которые я испытывала. Когда
в меня вселяется мертвяк, я всё ещё остаюсь собой, то есть
не отключаюсь, не теряю сознание, ничего подобного, но
оказываюсь как будто бы запертой внутри своего тела без
возможности говорить или двигаться по своей воле. Тот, кто
вселяется в меня, говорит моим ртом и передвигает моими
руками и ногами. До этого дня я всегда могла сопротивляться
и в итоге выталкивать их из себя, но сегодня… Когда в меня
вселилась эта баба, отравившая своего мужа, я как будто
срослась с ней. Перестала брыкаться и смирилась, приняла её
как часть себя. Раньше такого никогда не было. Я не могла её
контролировать, понимаете? На кухне с вами говорила она.
Она передавала вам сообщения от них, они сами её попросили,
потому что я в тот момент ещё сопротивлялась, не хотела делать

102
это, старалась помешать, не допустить. Правда старалась. —
Вика опустила голову, посмотрела на свои руки и с отчаянной
злобой ткнула иглой в палец. — Эта тётка, хозяйка, помешана
на своих бокалах. Она отравила мужа, подмешав ему что-
то в выпивку, которая как раз была в одном из бокалов. До
конца жизни она тряслась, что кто-то каким-то образом об
этом узнает. Под конец баба окончательно обезумела и брала
с собой эти бокалы в постель. Спала с ними, представляете?
Не понимаю, почему никому из следующих жильцов этой
квартиры не пришло в голову их выбросить. Хотя опять же
не знаю, что бы она сделала с тем, кто посмел бы выбросить
её драгоценную посуду. Тётка выживала отсюда всех, к
каждому умудрялась найти подход. Не все способны видеть
и признавать что-то сверхъестественное, поэтому в каких-
то случаях она действовала просто и понятно: например,
по квартире распространялась кошмарная вонь, причину
которой установить было невозможно. Проветривания не
помогали, уборка не помогала. Кто захочет жить в вонючей
хате? И это только один из примеров. В общем, люди бежали
отсюда, квартира переходила от одного владельца к другому.
Последний хозяин долго не мог её продать, в итоге плюнул и
стал сдавать. Так мы оказались здесь.
Вика положила иголку на подлокотник кресла и начала
яростно выдавливать кровь из уже побелевшего указательного
пальца.
Ощущение нереальности происходящего усиливалось с
каждой минутой. Мне внезапно до жути захотелось спать.
Просто прилечь на диван, закрыть глаза, подложить руку под
щёку и провалиться в тёплое, обволакивающее небытие.
— Представляете, как им тут весело? — прервала
молчание Вика, усаживаясь на подоконник. — И мамаше с
сынком, и мужику с женой. Они даже после смерти остались
в своих квартирах. В бесконечной тоске, отчаянии, злобе,
потерянные, сжираемые ненавистью и бессилием. Им никуда
друг от друга не деться.

103
 — Ты же сказала, что мужик даже не в курсе, что его жена
давно отъехала, — вяло подметила я.
— Не в курсе, да. И мамашка того садиста тоже не в курсе,
что сын откинулся почти сразу же после того, как её грохнул.
А вот убийцы в курсе, что их жертвы мертвы. Не знаю, почему
так работает. Мне ещё ни разу не доводилось умирать, поэтому
я плохо представляю, по каким законам всё это происходит.
У меня есть теория только насчёт того, почему одни могут
появляться лишь во сне, а другие могут завладеть чьим-то
телом. Это зависит от того, насколько сильный характер был у
человека при жизни, так я думаю. Причём неважно, со знаком
плюс или со знаком минус была эта сила. Мужик, убивший
мамашу, был тряпкой. То, что он размозжил ей башку, а
потом пытался распилить тело, — это не показатель его силы,
скорее наоборот. А вот тётка, отравившая мужа, она другая.
Она планировала его убийство, понимаете? Не один день
всё рассчитывала. Она ни секунды не жалела о сделанном
и, если бы не рак, жила бы себе припеваючи до старости…
Ещё мертвяки становятся сильнее, если двойники предлагают
им сотрудничество, как сегодня этой тётке-отравительнице,
когда попросили её говорить с вами через меня. Кстати, я
перечислила не всех покойников. Года три назад здесь на
дверной ручке повесился мужик, но про него я почти ничего
не вижу. Не могу понять причину самоубийства, но, кажется,
там был целый ряд причин. Ему было около сорока пяти. Ни
жены, ни детей, ни стабильной работы. Снимал эту квартиру
один, но дела пошли плохо, денег не хватало, смысла жизни
он не видел, вот и вздёрнулся себе тихонечко. Его, кстати,
тоже нашли не сразу, как и мамашку с сыном. Лежал здесь,
пока не завонял.
— Почему ты не рассказала нам всё это сразу? Почему мы
не можем уйти из квартиры? Что дальше? Что со всем этим
делать? — На бледных щеках Вани проступили красные пятна.
Вика окинула его каким-то странным, оценивающим
взглядом и медленно, словно общалась с пятилетним

104
ребёнком, проговорила:
— Потому что мне сказали, что никто не должен отсюда
уйти. Это не то, с чем можно шутить, Ваня. Ты ещё не понял
этого? Я хотела защититься от этого, хотела защитить вас, но
это невозможно. Я рассказала вам всё, как только выдалась
возможность. Мертвяки очень приставучие, они все от тебя
чего-то хотят. Знаешь, что у меня просила мамашка того
ублюдка? Она просила, чтобы я позаботилась о её сыне. Я
пыталась объяснить ей, что он тоже мёртв и что в данную
минуту стоит рядом с ней, но она не слышит. Только твердит,
что я должна о нём позаботиться. Жесть, да? Один требует от
меня, чтобы я нашла его жену и пришила её, а вторая просит,
чтобы я позаботилась о её сынуле-убийце. Люди такие
странные.
— А что насчёт самих убийц? Чего они хотят? — глаза
слипались, язык еле вороался.
На самом деле мне было абсолютно плевать, чего они хотят,
но я старалась не выпадать из беседы, чтобы не заснуть. Что-
то внутри меня подсказывало, что засыпать нельзя.
— Ничего вменяемого. Тётка носится со своими бокалами
и выживает отсюда всех жильцов. Мужик ноет, чтобы я
позвонила какой-то Насте и объяснила, что он «не хотел всего
этого». Видимо, какая-то девка, в которую он был влюблён. Я
не вдавалась в подробности. Говорю же: всё, что они просят,
абсолютно бессмысленно.
Из кармана Вики послышалось вибрирование телефона.
Она достала его, бегло взглянула на дисплей и бесстрастно
произнесла: «Глеб», но отвечать не торопилась. Телефон
звонил ещё какое-то время, потом умолк, но через несколько
секунд завибрировал снова.
— Может, ответишь? — не выдержал Ваня.
— Кажется, я и так знаю, что случилось, — сухо сказала
она, но трубку взяла.
Не произнеся ни «алло», ни «привет», она выслушала
звонившего, нажала «отбой», убрала телефон в карман и
105
 уставилась в стену.
— Ну?! — почти закричал Ваня. — Что он хотел?!
— Сказал, что Валя должна была прийти к нему ещё час
назад, но её до сих пор нет, а телефон отключен. Сказал, что
до вас дозвониться не мог, поэтому позвонил мне. Спросил,
какого хрена тут творится и всё ли в порядке с Валей.
Она замолчала. Я почувствовала, что смогу бороться со
сном ещё от силы минут пять, не больше.
— И?! Что дальше?! — на этот раз Ваня завопил.
— Я же просила её не выходить из квартиры. Валя мертва.
— Что? — он осёкся и уставился на Вику непонимающим
взглядом. — Как мертва? Это он тебе сказал? Глеб?
— Нет. Я просто знаю, что её больше нет в живых. Они не
любят, когда их не слушаются. Я же говорила. Они хотели,
чтобы все были здесь, пока всё не кончится.
— Да что не кончится?! Что должно кончиться?! — Ваня
подлетел к ней, схватил за плечи и начал трясти.
В другой ситуации Вика моментально врезала бы ему по
лицу, но сейчас не сопротивлялась. Она обмякла и, словно
тряпичная кукла, болталась из стороны в сторону.
Это было плохо. Очень плохо. Я никогда прежде не видела
его таким. Наш Ваня, тихий, спокойный, добрый Ваня,
который никогда и никому не скажет грубого слова, — что
с ним теперь происходит? Где-то на задворках сознания
пронеслась мысль о том, что я должна встать и вмешаться,
попытаться успокоить его, но у меня не было на это сил.
Наконец Ваня отпустил её, отвернулся и закрыл лицо
руками. Вика поправила кофту и спокойно продолжила:
— Все должны принять решение. Мертвяки нужны,
чтобы вызывать страх. Страх сводит с ума, спекает мозги и
поглощает все остальные чувства. Двойники появляются там,
где много страха, грязи и гнили. Я уже говорила, они питаются
всем этим. Сегодня было идеальное место и идеальное время,
чтобы вынудить вас принять решение. Эта хата — лучшее
место, чтобы всё случилось.
106
 Вика подошла к креслу, взяла с подлокотника иглу и начала
тыкать ей в палец. Затем в другой. В следующий.
— У меня больше не идёт кровь, — она подняла вверх
левую руку и ещё несколько раз с силой уколола сначала
средний, потом безымянный палец, но кровь действительно
не появилась.
— Почему не идёт кровь? — прошептала я, закрывая глаза.
— Потому что время вышло. Я пойду на кухню за
сигаретами. Мертвяки ждут за дверью, но это уже не имеет
значения. Время вышло.
Мне стало очень тепло и спокойно. Я повернулась на бок и
положила руки под голову.
— Ты всё правильно делаешь. Спи. Это нормально, —
прошептала над самым ухом Вика, обдавая меня горячим
дыханием.
От неё сильно пахло куревом.
— Тебе бы тоже поспать, — добавила она уже громко,
кажется, адресуя это Ване.
— Поспать?! Ты совсем рехнулась?! Мы должны выйти
отсюда, найти Валю… Позвонить родителям, в полицию…
Хватит, нужно прекратить всё это… Стой! Остановись…
Можно же что-то сделать… Я не стану… Ты слышишь?! Я не
стану больше… Остановись…
Голос Вани звучал всё тише и тише. То ли такое ощущение
создавалось из-за того, что я проваливалась в сон, то ли он
просто выбежал вслед за Викой в коридор. Меня это уже не
волновало. Я сделала глубокий вдох, блаженно улыбнулась и
отключилась.

107
 * * *

Когда я открыла глаза, в комнате никого не было. Свет не

горел. Сколько сейчас времени? За окном всё ещё темно.
Я присела и осмотрелась. Дверь в комнату была открыта, в
коридоре горел свет. В районе солнечного сплетения заныло,
дыхание перехватило. Так ощущается сильный страх.
Последним, что я помнила, было то, как Ваня вроде бы
выбежал из комнаты вслед за Викой. Значит, они должны
быть на кухне. Но в квартире стояла абсолютная тишина,
даже чёртов кран на кухне не капал. Может быть, они ушли из
квартиры? Бросили меня здесь одну?
«Валя», — вспыхнуло в голове. Перед тем как я отключилась,
Вика сказала, что её больше нет в живых. Неужели это правда?
— Да, — раздался голос Вали.
Я вздрогнула и вжалась в диван.
— Валя?! Ты здесь?!
— Не совсем. И ты не совсем.
— В смысле? Где ты?!
Я прищурилась, чтобы понять, откуда звук. Кажется, он
доносился из шкафа. Валя прячется в шкафу? Что за бред?
— Ты должна уйти из комнаты. Уходи.
— Почему? Валя, что с тобой? Ты в порядке? Как ты
оказалась здесь? Ты ведь ушла?!
Я потёрла виски. Так, так, так. Я сплю? Это сон?
— Это сон, да? — сказала я вслух, но ответа не последовало.
Я встала и осторожно подошла к распахнутой двери. Всё
ещё не было понятно, сон это или нет, но сердце в груди
колотилось так, что, казалось, может сломать мне рёбра.
Постояв пару секунд на пороге, я поняла, что должна пойти
на кухню, как минимум чтобы убедиться, что я действительно
одна в квартире. «Это плохая идея, Алина. Уходи отсюда. Входная
дверь прямо напротив, вали», — посоветовал внутренний
голос. Но я не прислушалась, вспомнив о Вале, которая уже
вышла из этой квартиры, а теперь… Что с ней теперь?

108
 Я вышла из комнаты, сделала пару шагов по прихожей и
замерла. Сейчас я поверну за угол и узнаю, там ли мои друзья.
В глубине души я уже знала, что увижу. Есть ли в квартире
Вика и Ваня — неизвестно, но я здесь точно не одна. Далеко
не одна.
В небольшом коридоре, ведущем на кухню, меня уже
ждали. Я глубоко вдохнула и сделала шаг.
Они все были там.
Повесившийся мужик. У него было синюшное лицо и
тёмный, почти чёрный след на шее — от верёвки или ремня,
на котором он удавился. За ним взлохмаченный тщедушный
мужичонка в спортивных штанах. Его застиранная белая
футболка и руки были в крови. Сынок, пришивший
свою мамашу. Чуть дальше виднелся мужчина постарше
в прямоугольных очках и строгом брючном костюме,
отвратительно на нём сидевшем, словно он снял его с какого-
то крупного и широкоплечего человека и зачем-то напялил
на себя. Изо рта у него стекала струйка крови. Отравленный
муж.
— По-мо-ги, — медленно, с большим усилием произнёс
повесившийся и вывалил изо рта распухший почерневший
язык.
Я сделала шаг назад и наткнулась на что-то спиной. Это
была хозяйка квартиры. Белая, как лист бумаги, в строгих
очках, как и её муж, с зализанными тёмными волосами,
собранными в дульку. Типичная училка, только с абсолютно
безумным взглядом.
— Зачем ты трогала мои бокалы? — она наклонила голову
набок, не отводя от меня глаз. — Я не разрешала брать мои
бокалы. Я не разрешала громко смеяться. Я не разрешала
здесь жить. Я не разрешала. Я не разрешала. Я не разрешала.
Я не разрешала.
Она твердила это как заведённая, словно её заклинило.
Глаза остекленели и уже смотрели не на меня, а сквозь.
Воспользовавшись этим, я оттолкнула её и ринулась назад в

109
 комнату. Но там меня тоже ждал сюрприз.
Горел верхний свет. Из стены, над диваном, по пояс торчала
женщина. Её руки свисали плетями, голова была повёрнута ко
мне. Лицо… Его не было. Вместо него было кровавое месиво,
в котором я смогла различить один глаз и некое подобие рта.
— Как там Аоша? — с трудом двигая челюстью, произнесла
она.
— Что? — прошептала я, делая шаг назад.
— А-о-ша, — повторил обрубок женщины и дёрнулся.
«Алёша», — поняла я. Её сын.
— Опять ты лезешь ко всем, сука, — раздалось за спиной.
Я обернулась. Это был её сынок. Он стоял в двух шагах от
меня и криво ухмылялся. За ним, чуть поодаль, преграждали
мне путь к отступлению все остальные. Бежать было некуда.
И, наверное, незачем.
Внезапно свет погас, причём не только в квартире, но
и за окном — резко не стало ни луны, ни звёзд, словно кто-
то отключил небо. Воцарилась такая темнота, что мне
показалось, будто я упала в обморок, при этом почему-то
сохранив способность мыслить.
— Теперь можно поговорить, — раздалось откуда-то из
кромешной тьмы.
Я пошевелилась. Руки-ноги вроде целы, всё ещё могу ими
двигать. Или мне кажется? В абсолютной темноте не стоит
доверять даже своему телу.
— Где мои друзья? Где Вика и Ваня? — это я спросила?
Вроде бы, да.
— Они сейчас делают свой выбор. Как и ты. Точнее, только
один из них делает выбор. Вторая его уже сделала.
Оказалось, что темнота выводит рассудок из строя
достаточно быстро. Я почувствовала, как мысли и
воспоминания начинают путаться, а сознание гаснуть. Вот
и всё. Сейчас моё и без того слабо функционирующее «я»
растворится, и меня, Алины, больше не будет.
Но тут я увидела светящуюся точку. Одну, вторую, третью…

110
За окном, на небе, постепенно начали проступать звёзды.
Затем появился полумесяц, следом — немногочисленные
светящиеся окна соседних домов. Свет в комнате не загорелся,
но и абсолютной темноты больше не было.
Постепенно приходя в себя, я различила у окна высокую
фигуру, не меньше двух метров ростом. Я уже знала, кто это.
— Мёртвых здесь больше нет. Только мы.
Странно, но я больше не чувствовала страха перед Дылдой.
Я ощущала только невыносимую усталость, опустошение и
лёгкое отвращение. К себе и к ней.
— Кто ты такая? Ты не мёртвая. Ты из этих? Двойников?
— Не задавай вопросы. Слушай. Ты должна делать, что тебе
говорят, иначе будешь жить очень плохо. Возможно, вообще
не будешь жить.
Голос её звучал металлически, он словно двоился, троился,
распадаясь на отголоски и эхо.
— Что я должна делать? Почему? Это что, божественный
приказ? Кто вы такие?!
Дылда не ответила, но я почувствовала, что она начинает
злиться.
— Ты знаешь, что должна делать.
В эту же секунду в моей голове кто-то включил фильм.
Точнее, нарезку из воспоминаний.
Мне тринадцать лет, я написала первый в своей жизни
рассказ и показала его учительнице русского языка. Она
прочла его вслух при всём классе, высмеивая.
Мне шестнадцать лет. Я показываю свои очерки другу. Он
читает их, кривится и говорит, что лучше бы мне читать свои
«психологические книжки», а писательство оставить тем, кто
в этом хоть что-то понимает.
Мне восемнадцать лет. Я всё ещё пишу рассказы, но уже
никому не даю их читать. Пару раз я опубликовала свои
тексты на форумах под псевдонимом, но побоялась зайти и
прочесть отзывы.
Мне двадцать лет. Я начала писать роман, но бросила его

111
 на середине, потому что сочла это всё глупостью и провальной
затеей.
Вереница картинок оборвалась.
— Ты должна делать, что тебе говорят, — повторила Дылда.
— Не может быть, — прошептала я. — Зачем вам это?
Зачем вам нужно, чтобы я писала?
— Не сопротивляйся. Иначе будет плохо.
— Я должна писать о чём-то конкретном? О чём?
— Ты поймёшь.
— А Ваня? Что Ваня должен делать? Он тоже должен писать?
— Он должен слушать нас и повлиять на ход очень важных
событий, но позже, через много лет. Если согласится.
— А если откажется?
Тишина.
— А Вика?
— Она должна вредить или помогать тем, кому мы скажем.
Я почувствовала, как меня холодной волной захлёстывает
обречённость. О каком выборе все ведут речь? Предлагаемые
варианты неравноценны. Я не хочу выбирать смерть. Я
видела мертвяков, и, если возможно как можно дольше не
становиться, как они, я сделаю для этого всё.
— Правильно думаешь, — раздалось у меня над ухом. — И
твоя смерть будет другой, не такой, как у тех, кого ты видела.
Если ты будешь делать, как мы скажем. Жизнь тоже будет
другой. У тебя будет хорошая жизнь. Будет многое из того, что
ты захочешь.
Снилось мне это или нет, но я почувствовала, как по щекам
текут слёзы.
Дылда больше не стояла у окна. Я знала, что сейчас в ухо
мне шепчет уже не она, а кто-то из двойников.
— Не пытайся понять больше, чем тебе нужно. Просто
делай, что должна.
— Где Валя? Она мертва?
— Да.
Я закрыла лицо руками и заплакала. «Зачем вы её убили?»

112
Этот вопрос я не озвучивала вслух, но всё равно получила на
него ответ.
— Ей было сказано не лезть куда не надо. Ей было сказано
не выходить из квартиры, пока всё не закончится. Она не была
нужна нам, и мы бы не тронули её, если бы она слушалась.
Я плакала ещё несколько минут, пока вдруг не ощутила
неловкость от того, что делаю это как будто бы по инерции.
Мне стало всё равно, что Вали больше нет, я не чувствовала ни
горя, ни сожаления, ни отчаяния. Только пустоту, в которой
не было ничего, кроме тускло поблёскивавшего принятого
решения.
Я поняла, что сейчас у меня есть последний шанс увидеть
того, кто со мной говорил, повернула голову и во внезапной
вспышке света увидела своё собственное лицо. Бледное, с
белыми губами. Выделялись только мои карие, почти чёрные
глаза. В них не было испуга, обречённости, отчаяния, страха...
В них вообще ничего не было.
Свет от неизвестного источника погас. Где-то в углу
комнаты, кажется, всё в том же шкафу, в голос зарыдала Валя.
«Нет! Нет! Нет!» — кричала она, всхлипывая, а потом завыла
в голос.
«Спи», — раздался громкий повелительный голос у меня
голове.
— Но я же и так… — пробормотала я и отключилась.

113
 * * *

Я приоткрыла глаза. За окном было светло.

«Не может быть. Это очередной кошмарный сон. Сейчас
свет погаснет, в комнату зайдут мертвецы. Или двойники», —
подумала я, закрыв глаза и приготовившись к новому витку
ужаса.
Я пролежала ещё минут пять, напряжённо вслушиваясь в
тишину, затем снова открыла глаза. За окном действительно
был день или как минимум позднее утро.
Всё закончилось?..
Ещё несколько минут я просто пялилась в потолок, ожидая,
что сейчас из шкафа донесётся голос Вали, из-под кровати
вылезет Дылда или что-то в этом роде, но нет, ничего такого.
Всё тихо.
«Валя… Валя умерла», — отстранённо подумала я.
Странные ощущения. Словно все события ночи были
бэдтрипом или же случились очень давно и по какой-то
причине вдруг вновь в красках ожили в памяти. Что из этого
было правдой?
«Всё», — подсказал внутренний голос.
Я встала и с наслаждением потянулась — всё тело затекло,
кажется, я долго спала в одной позе. Дверь в комнату была
открыта, как в моём сне, но я знала, бояться больше нечего.
Выйдя в коридор, я дёрнула за ручку входной двери. Она
открылась. Хорошая новость: я не заперта.
Исследовав туалет, ванную и кухню, я убедилась, что
Вани и Вики в квартире нет. На полу, под кухонным столом,
обнаружился мой разряженный айфон. Я достала его и
уставилась на чёрный дисплей. Что делать? Почему-то меня
не покидало чувство, что я должна сделать что-то особенное.
Ну не могу же я просто одеться и уйти домой после всего, что
случилось?
Я выпила кружку чая, ещё минут пятнадцать послонялась
по квартире и поняла, что мне здесь нечего больше делать.

114
Пора домой.
Поскольку телефон сел, а зарядку я не нашла, вариант с
такси отпадал. Пришлось топать по жидкой каше из снега и
грязи на остановку и ждать маршрутку.
Я смотрела на людей, ждущих автобус, и понимала, что
теперь мы с ними живём в разных мирах. В их мире нет всего
того, что узнала я. Они проживут тихие, спокойные жизни
с привычными радостями и горестями. После всего, что я
увидела и узнала, я так не смогу.
Да мне и не дадут.
Сев в маршрутку, я продолжала рассматривать попутчиков.
У всех были недовольные, уставшие, измученные лица,
наполовину скрытые шапками и шарфами. Зимой редко
бывает солнце, и сегодняшний день не стал приятным
исключением, на улице было серо и холодно. Мне внезапно до
жути захотелось встать и проорать во весь голос обо всём, что
случилось этой ночью. И я, может быть, даже сделала бы так,
но поняла, что не найду для этого слов.
«Найдёшь, когда придёт время», — уверенно сообщил мне
голос в голове.
Это не был мой внутренний голос. Ещё вчера я подумала
бы, что у меня началась шизофрения, но теперь я знала, что
это не так. Я знала, кому принадлежит голос.
Добравшись до дома, я первым делом убедилась, что
мама на работе, — мне категорически не хотелось ни с кем
говорить. Затем набрала ванну, вылила туда полбутылки
пены и улеглась в горячую воду, отгоняя мысль о том, что мне
всё-таки придётся включить телефон.
Провалявшись в ванне минут сорок, я отправилась на
кухню и сделала себе горячий чёрный кофе с сахаром. «Сейчас
выпью пару глотков, приду в себя, включу телефон».
Через час я осознала, что сижу с давно опустевшей
кружкой в руке и смотрю в стену. Странно. Наверное, я
должна была сходить с ума и бежать домой со всех ног, чтобы
скорее позвонить друзьям, узнать, в порядке ли они, но мне

115
 совершенно не хотелось этого делать.
Я всё же поставила телефон на зарядку. Через пару минут
он включился, отобразив несколько пропущенных ночных
звонков от Глеба и утренние звонки мамы.
Ни Ваня, ни Вика не звонили мне.
Выдохнув, я отложила телефон, улеглась в свою тёплую
и мягкую кровать, включила телевизор — какую-то
юмористическую передачу — и моментально уснула под
весёлый бубнёж комика.
Мне ничего не снилось.

116
 11.

Похороны Вали состоялись через несколько дней, и все эти дни

я пролежала дома, не общаясь ни с кем, кроме матери. Она была
серьёзно обеспокоена моим состоянием и постоянно спрашивала,
что случилось. Просила рассказать ей, «что случилось на самом
деле», но я упорно стояла на том, что всего лишь простудилась.
Правда, в вечер перед похоронами я всё-таки не выдержала и
спросила её:
— Мам, а помнишь историю про Дылду? Ну, про высокую тётку
в моей комнате? Когда я разбудила тебя посреди ночи…
— Помню, Алиночка.
Надо же. Всего лишь детский каприз, а она запомнила.
— Как ты думаешь, это могло быть правдой? Это могло мне…
не привидеться?
Мама внимательно посмотрела на меня, потом поднесла руку
к моему лбу и приложила тыльной стороной ладони. Убедившись,
что жара у меня нет, она вздохнула:
— Почему ты спрашиваешь?
— Я просто подумала… что может существовать то, чему
ещё не нашла доказательств наука. Понимаешь? Что мир чуть
сложнее, чем мы его видим. И так было всегда. Подумай: если бы
людям лет двести назад кто-то показал мобильный телефон, они
бы сожгли этого человека на костре вместе с телефоном и назвали
всё это происками Сатаны. То, что сейчас кажется безумием, через
триста лет могут объяснить научно. — Я чувствовала, что ухожу от
мысли, которую хочу донести, всё дальше и дальше. — В общем,
ты веришь в то, что есть силы, которые управляют нами? Нашими
жизнями. Что важны для них жизни далеко не всех людей, а
только избранных, и совершенно неясно, по каким причинам
одни становятся избранными, а другие — нет. Что, возможно, нет
никакого рая или ада, а есть только Жизнь и Смерть, и мы ничего
не знаем про Смерть, одни дурацкие домыслы. Я…
— Дочка, — прервала меня мама, взяв за руку. — Я понимаю, что
тебе тяжело. Ты расстроена смертью подруги. Это огромное горе

117
 — такая молодая, красивая… То, что ты задумываешься обо всём
этом — нормально, но не закапывайся в это слишком глубоко. Не
нужно. Такие мысли отравляют, они мешают жить, а жизнь и без
того нелёгкая штука. Ты всегда была впечатлительной девочкой
с тонкой душевной организацией, у тебя богатое воображение и
подвижная психика, но ты должна стараться контролировать это.
Не уходи в это с головой.
В ту минуту я в полной мере ощутила своё одиночество и
поняла, что вряд ли когда-нибудь смогу с кем-то поделиться
пережитым.
О смерти Вали и её похоронах мне сообщил Глеб. Он был
абсолютно не в себе, когда позвонил мне в первый раз после той
ночи: плакал, кричал, обзывал поочерёдно меня, Ваню и Вику,
потом просил прощения. Я не обижалась, потому что могла себе
представить его чувства.
С Ваней и Викой я так и не вышла на связь. Я не знала, будут ли
они на похоронах.
— Ты звонил им? — спросила я Глеба, когда он немного
успокоился.
— Угу. Они не взяли трубки, в сети тоже не появлялись. Я
отправил смски, но ответ не пришёл.
Проснувшись утром в день похорон, я выглянула в окно —
всё та же серость. Грязный подтаявший снег, асфальт, небо
цвета асфальта, дома цвета асфальта. В голове промелькнуло: «А
может, никуда не ходить? Сказать, что болею, и остаться дома?»
Я отогнала эту мысль. Нужно сходить, иначе просто перестану
чувствовать себя человеком.
В холодное время года, когда нет зелени, на кладбище отличный
обзор. Сразу заметив толпу людей в чёрном, я сделала глубокий
вдох и двинулась в сторону горюющих. Когда я подошла к ним,
гроб уже опускали в землю.
Первым я увидела Глеба. Он стоял по другую сторону могилы.
Я кивнула ему, он кивнул в ответ. Лицо его было бледным, но глаза
сухим и даже не опухшими от слёз. Вероятно, он всё выплакал
до похорон. Мне тоже не хотелось плакать, хотя с той ночи я не
118
плакала ни разу. Ощущение своего «я» вернулось лишь частично,
ощущение реальности окружающего мира не вернулось совсем.
Я отрешённо наблюдала, как мать Вали воет белугой на краю
могилы, как вдруг над ухом раздалось:
— Похороны — отвратительное зрелище.
Я вздрогнула и повернулась. Рядом стояла Вика. На ней было
длинное чёрное пальто с огромным капюшоном, почти полностью
закрывавшим лицо. Мрачный Жнец, не иначе. Не найдя, что
ответить ей, я спросила:
— Как ты?
— Нормально.
Она пошарила в кармане пальто, вынула оттуда смятую
сигарету, покрутила её и убрала назад. Дёрнула меня за рукав:
«Давай отойдём».
Мы отошли от толпы, Вика снова достала сигарету и на этот
раз закурила. Я смотрела на неё, как на привидение, и всё ещё не
знала, что говорить. Она сняла капюшон. Малиновый ёжик волос
на её голове исчез. Вика побрилась налысо.
— Рада, что с тобой всё в порядке, — произнесла она
совершенно нерадостным голосом.
— Я тоже рада, что ты жива. Глеб видел тебя?
— Надеюсь, что нет.
Снова повисла тишина. Я смотрела на людей, пришедших
провожать Валю в последний путь. Из присутствующих я знала
только Глеба, парочку её однокурсниц и мать. Кто все остальные
люди? Преподаватели, родственники, дальние знакомые? Зачем
они здесь? Скорбят по Вале? А я? Я скорблю по Вале?
— Зачем ты пришла? — спросила я Вику резко и тут же
устыдилась своего обвиняющего тона. — То есть я имела в виду…
— Забей, я понимаю. На самом деле я пришла, чтобы
повидаться с тобой. Завтра я уезжаю.
— Куда?
— Неважно. Так нужно.
Я молчала. Значит, это их приказ. Вряд ли она расскажет
подробности.

119
 — Как там Ваня?
Вика отошла к ближайшей могилке и уселась на лавочку,
установленную рядом со скромным надгробием. Я подошла и села
рядом. «Кропоткина Нина Сергеевна, 1956— 2014 гг.», — гласил
могильный камень.
— Забудь про Ваню, — наконец произнесла она.
— Что? В смысле?
— Ваня не вывез.
— Он мёртв?
— Пока нет, но и живым я бы его не назвала.
— Я не понимаю.
— У него поехала крыша. Ваня сделал свой выбор. Теперь
понимаешь?
Я закрыла глаза, ощутив резкий приступ тошноты. Все эти
дни я старалась не вспоминать о событиях той ночи. Думала об
итогах случившегося, но не о тех ужасах, которые к ним привели.
Они были для меня чем-то вроде неразобранного после поездки
чемодана — вон он стоит в углу, надо бы выделить время и
достать из него грязные вещи, бросить в стирку, развесить… Но
я не могла.
— Что случилось после того, как я уснула? — язык сам произнёс
это, прежде чем я успела подумать.
— У каждого свой трип, Алина. У Вани был свой. У меня свой.
Правда, мой немного отличался от ваших — временами я видела,
что у вас происходит. Даже не видела, а чувствовала. Знала. Ваня
отказался принять то, что ему предлагали. Его не пощадят. Уже не
пощадили.
— Что ты видела? — я вдыхала холодный воздух как можно
глубже, надеясь унять тошноту.
— Я долго говорила с ними, очень долго. Они пообещали
научить меня обращаться с мертвяками, если я соглашусь… на
условия. Пообещали, что научат меня всякому.
— Ты станешь вроде как ведьмой?
— Всегда ненавидела это слово. — Она задумчиво провела
рукой по лысине, дёрнулась и накинула капюшон. — Ты молодец.

120
Сделала правильный выбор. Точнее, конечно же, нет никакой
правильности и неправильности, но так будет проще жить.
Возможно, умирать тоже.
Мы просидели молча ещё минут десять. Я открыла глаза.
Кажется, похороны закончились. Люди уныло плелись к
микроавтобусам, стоявшим поодаль. Мать Вали по-прежнему
рыдала, но уже не так громко и жутко.
Я много о чём хотела спросить у Вики, но знала, что она уйдёт
от ответов. Да и просто — уйдёт.
— Я пойду, — словно в подтверждение моих слов она поднялась
с лавочки.
— Поедешь со всеми?
— Нет. Прогуляюсь пешком.
С этими словами она вытащила из кармана пальто тёплые
чёрные перчатки, надела их и подошла к оградке. Постояв пару
секунд, обернулась.
— Это определённо не самый худший вариант. То, что они нам
предложили. Сначала я тоже сопротивлялась, но больше не стану.
И ты не сопротивляйся. И не сожалей. Удачи тебе.
Я ничего не ответила. Если это не самый худший вариант,
откуда тогда чувство, что меня поимели?
Первый микроавтобус тронулся и выехал с кладбища. Во второй
пока ещё набивались люди. В самом конце очереди я заметила
тёмно-зелёную куртку Глеба. В голове вяло шевельнулась мысль о
том, что нужно встать, пойти к автобусу, поехать со всеми… Но на
меня навалилась огромная усталость. Тело будто парализовало. Я
отрешённо смотрела, как уезжает второй микроавтобус.
Где-то вдалеке громко каркнула ворона. Я вздрогнула, ступор
спал. Съёжившись от холода и внезапно нахлынувшей тревоги,
я встала с лавочки с намерением убраться с кладбища и вызвать
такси, но вдруг заметила, что у могилы Вали кто-то стоит. Странно,
мне показалось, что все уехали. Может, это Вика? Я прищурилась.
«Лучше не проверяй».
Я стояла в нерешительности. Подойти? Или сваливать?
Человек, стоявший у могилы Вали, помахал мне рукой.

121
 — Эй! — крикнула я, стараясь звучать бодро. — Привет!
Ответа не последовало. «Подойду чуть ближе, посмотрю, кто
это, и сразу же уйду», — решила я и двинулась в сторону могилы.
Чем ближе я подходила, тем слабее становились мои ноги,
колени подгибались. «Нет, нет, нет. Не может быть. Только не
снова». Но это происходило снова.
У могилы Вали стояла сама Валя.
Она была одета в чёрную водолазку и длинную чёрную юбку,
из-под которой торчали чёрные мартинсы. На белом лице было
только одно яркое пятно — алые губы. Глаза её были без зрачков,
такие же белые, как и лицо.
— Валя, — сдавленно прошептала я.
Она молчала и слегка покачивалась из стороны в сторону, как
маятник. В пустых белых глазах не читалось ни осуждения, ни
сочувствия. Я даже не понимала, смотрит она на меня или куда-то
ещё.
Мне было жаль Валю, но ни разу с той ночи я не винила в
случившемся с ней ни себя, ни Ваню, ни Вику. Валя сама была
виновата в своей смерти. Её ведь предупреждали: не нужно
выходить из квартиры.
— Надеюсь, тебе там будет не слишком хреново, — прошептала
я, хотя не представляла, где именно ей должно быть не слишком
хреново.
Валя продолжала молчать и смотреть своими стеклянными
глазами в одну точку. А потом она улыбнулась. И снова помахала
рукой.
Я развернулась и быстро зашагала прочь, каждую секунду
ожидая услышать её за спиной или увидеть сбоку, но она не пошла
за мной. Пару раз я оборачивалась — Валя так и стояла у своей
могилы, глядя белыми глазами вникуда.

122
 * * *

Весна случилась стихийно. Снег растаял буквально за пару дней,

и солнце начало палить так сильно, что все переоделись из пуховиков
сразу в ветровки.
Мы с Глебом сидели на лавочке около моего подъезда и пили
пиво. В последний месяц мы часто виделись, пару раз он даже
ночевал у меня. О случившемся мы ни разу не говорили подробно
и откровенно. Только вскользь и всегда стараясь как можно скорее
сменить тему.
— Как продвигается рассказ? — спросил он, отхлебнув из
бутылки. — Есть успехи?
— Угу. Дело движется отлично, каждый день думаю о том, что
пора бы садиться его писать.
Прошло несколько месяцев, но я ещё не написала не строчки.
Каждую ночь мне снились сны, в которых ко мне приходили мама,
бабушка, Ваня, Вика, мой бывший парень Саша и даже Валя…
Ненастоящие, конечно. Двойники. Они ничего не говорили, просто
смотрели на меня. Я знала, что им было нужно. «Сегодня сяду за
работу», — думала я каждое утро, но вечером опять откладывала.
Возможно, мне нужно больше времени.
— Не переживай. Ты начнёшь, просто позже, — Глеб взял мою
руку в свою и накрыл ладонью.
Вика, как и обещала, исчезла сразу же после похорон Вали.
Вернувшись домой, я проверила её соцсети — она удалилась
отовсюду. Звонить ей я не стала, потому что и так знала, что телефон
будет отключен. Первое время я надеялась, что она сама найдёт
способ со мной связаться — например, во сне, — но ничего подобного
не случилось.
Пару недель назад Глеб получил смс с незнакомого номера:
«Береги себя». Он перезвонил, но сначала никто не брал трубку, а
потом механический голос сообщил, что абонент недоступен. В ту
ночь он приехал ко мне с двумя бутылками вина. Плакал, винил себя
во всём: и в том, что Валя попала под машину, и в том, что уехала
Вика. «Если бы я вышел её встретить, — всхлипывал он, — если бы

123
 не остался дома… А Вика? Я ведь не хотел, чтобы она уезжала… Я
просто не хотел всего, что она тащила в мою жизнь…» Я обнимала
его, гладила по голове и говорила, что он ни в чём не виноват. Как
мне было объяснить ему, что его действие или бездействие никак не
повлияло бы на их замыслы?
В ту ночь мы переспали.
Глеб хороший парень. Я стараюсь ограждать его от того, что знаю.
Я не переживала за Вику, потому что была уверена, что она делает
то, что нужно. Единственным, за кого моё сердце действительно
болело, был Ваня. Я не могла заставить себя думать, что он всё это
заслужил.
Новостей о нём почти не было. С той ночи до него невозможно
было ни дописаться, ни дозвониться. Через несколько дней после
похорон Вали я набралась смелости и пришла к нему домой. Дверь
открыл его отец — высокий, худой мужчина с жидкими светлыми
волосами и каменным лицом.
— Ваня в больнице, — сухо ответил он и попытался закрыть
дверь, но я вцепилась в неё мёртвой хваткой.
— Стойте. Пожалуйста, скажите, в какой он больнице? Я его
подруга, я хочу навестить его.
— Его друзья уже сделали своё дело. Ваня лежит в психиатрической
больнице, в ближайшее время к нему нельзя. Приходите через пару
месяцев. Если ему станет лучше, я сообщу вам адрес, — он грубо
скинул мою руку с двери и захлопнул её у меня перед носом.
Я скучала по Ване. Мне было невероятно жаль его, но при этом
я испытывала странное чувство гордости — он не согласился. Не
сказал им «да». Это стоило ему очень дорого. Возможно, прямо
сейчас он лежит в палате, привязанный к койке и напичканный
транквилизаторами, а изо рта у него тонкой струйкой текут слюни.
Возможно, от Вани, которого мы знали и любили, осталась только
физическая оболочка.
Но он не согласился подчиняться им. Он ничего им не должен.
А мне предстоит выполнять приказ.

124
125
 ЧАСТЬ 2

ФАТУМ

126
 1.

Снова везде эта грязная посуда. Кружки и тарелки по полу,

я спотыкаюсь о них каждый раз, остатки еды и жижа — то ли
чай, то ли кофе — всё оказывается на ковре. Глеб никогда не
доносит посуду до раковины, а о том, чтобы помыть её, и речи
нет.
Я прикусила губу. Главное — не развязывать скандал. Зачем
он мне сейчас? Я устала, у меня был тяжёлый день в универе,
провалила ответ на семинаре, завтра контрольная…
— Как день? — Даже не оторвал взгляд от телефона.
— Погано.
Я бросила сумку накресло и рухнула на кровать. Ничего, я
помою посуду. Делов-то. Пять минут.
— И всё? Просто погано?
Глубокий вдох. Ещё один.
— Да.
— Ясно.— Судя по звуку, швырнул телефон на стол.—
Собираешься срывать на мне своё херовое настроение?
— Херовое настроение, Глеб? — Я вцепилась ногтями в плед
и сжала его так, как если бы вцепилась в его майку, вцепилась
и тряслабы за грудки, вопя в ухо: «Просто мой за собой эту
грёбаную посуду!» — Ты ведь не был сегодня на учёбе, да?
— Я писал новую песню.
— И был так увлечён процессом, что не смог донести до
раковины сраные кружки и тарелки? Поесть у тебя нашлось
время, а помыть посуду — не царское дело? — Я рывком села,
понимая, что уже не смогу заткнуться.— Ты целыми днями
сидишь дома и мусоришь, ах, простите, иногда ты ходишь
на репетиции, это здорово, но когда ты последний раз был
в универе? Ты не ходишь на учёбу, нигде не работаешь, вся
твоя жизнь — это твоя группа, и это здорово, только почему
последствия этого ощущаю на себе я? Я не подписывалась
быть твоей служанкой или твоим спонсором. Вспомни, когда
ты в последний раз приносил домой продукты? А? Месяц

127
 назад притащил домой остатки холодной пиццы с репетиции?
Какого хрена, Глеб? Как долго это будет продолжаться?!
Я и не заметила, что дышу как тучный дядька, бежавший
за отъезжающим автобусом триста метров. В затылке начала
пульсировать боль, проскользнула мысль, что снова не
обойтись без ибупрофена. Мои головные боли не снимает
ничего, кроме ибупрофена. Я ем его вместо леденцов. Боли
слишком частые в последнее время.
Я поднялась с кровати и хотела подойти к нему, подыскать
какие-то слова, чтобы сгладить то, что наговорила, рот уже
открылся для примирительного «слушай, я не хотела…», но он
заговорил. Спокойно, размеренно. Тоном, которымнекоторые
люди умеют сообщать самую болезненную, самую ранящую
правду.
— То, что ты не можешь ничего написать, не даёт тебе
права срываться на мне. Да не мой ты эту посуду хоть неделю,
вместо этого можешь сесть и написать хоть страничку. Только
ты же не можешь, да? Вот ты и ходишь по дому, ищешь грязные
кружки, потому что, если не будет кружек, или пыли на
тумбочке, или грязных следов в коридоре, это ведь придётся
сесть и признаться себе, что ты…
Он замолчал.
— Кто? — тихо спросила я.— Что якто? Бездарность?
Посредственность? Никчёмная? Ну, договаривай.
— Отвали, Алин. Ты не сделаешь меня виноватым, заставив
произнести это слово. Подбери его сама. Ты же писатель.
Он резко крутанулся лицом к монитору— старенькое
компьютерное кресло под ним натужно скрипнуло — и открыл
программу для сведения треков. Секунд десять я смотрела ему
в затылок, потом взяла рюкзак, вытрясла из него книжки с
тетрадками и вышла из комнаты.
Трясущимися руками неудобно завязывать шнурки. Ну
почему вся моя обувь со шнурками?

128
 * * *

Мы съехались через пару месяцев. Это не было долгим и

мучительным решением, как у некоторых парочек: «Боже, как
же ему сказать, что нам пора жить вместе? Как преподнести
эту новость? Нужно подготовить почву, бла-бла-бла».
Он стал приходить ко мне почти каждый день, оставался
на ночь. Утром мы оба уходили на учёбу— тогда Глеб ещё
ходил на учёбу,— а вечером он писал мне: «Ну как ты? Может,
начнём смотреть новый сериал? Вышло уже три серии».
С той ночи прошёл почти год.
Меня не мучают кошмары, видения или голоса. Меня
ничего не беспокоит. Вообще. Моя жизнь настолько ровная,
что её можно использовать вместо линейки на уроке черчения.
День сурка. Лимб. Болото. Застой. Стагнация.
Я развлекаюсь тем, что подбираю синонимы. На этом моя
литературная деятельность заканчивается.
Когда мама заметила, что Глеб стал оставаться у нас
слишком часто, она собрала вещи и объявила мне, что уезжает
жить в наш деревенский домик. Услышав это, я перепугалась,
даже начала плакать. Уверяла её, что Глеб больше не будет
приходить к нам так часто, что я не причиню ей никаких
неудобств, что в крайнем случае мы с ним снимем отдельную
квартиру…
«Алина, не говори ерунды. Я уже давно хотела пожить в
деревне, устала от города. Деньги в деревне особо не нужны,
только на самое необходимое. Дом хороший, зимой там
тепло. Я заведу пару курочек, наконец-то займусь огородом, а
за тебя я спокойна. Живите с Глебом здесь, не нужно никаких
съёмных квартир», — так она сказала. И уехала через неделю.
Я мало что помнила о нашем деревенском доме, потому
что в последний раз была там, кажется, лет в десять.
Обрывочные воспоминания подкидывали мне разные образы:
улыбающийся, темноволосый, почти без седины дедушка,
угрюмые соседские бабки, огромный рыжий кот, сладкая, с

129
 приятной кислинкой малина прямо с куста.
Моя бабушка умерла давным-давно, дедушка пережил её
лет на десять, но в одну из зим его разбил инсульт. Он умер к
весне, не дожив до первых огурцов и клубники.
Я помню похороны деда. Плохо и смазано, но помню.
Его отпевали в морге. Толстый священник, лицо которого
невозможно было разглядеть под густой седой бородой.
Он завывал какие-то непонятные слова, чем очень пугал
меня. Я постоянно дёргала маму за рукав и хныкала: «Когда
он перестанет? Зачем он это делает?» Мама аккуратно, но
настойчиво отцепляла мою ручонку и твёрдым шёпотом
отвечала: «Так надо. Дедушка попадёт на небо, в рай. Батюшка
ему в этом поможет». В моём детском сознании никак не
укладывалось, каким образом этот жутковатыйнезнакомый
мужик может помочь моему деду оказаться в раю. Зачем ему
вообще помогать деду? Неужели эти завывания необходимы
для того, чтобы дедулю допустили в рай?
Потом было мёрзлое пустынное кладбище, где почему-
то никого не было, кроме нас. Может быть, это ложное
воспоминание, может, моё сознание извратило этот и без того
ужасный момент в ещё более горькую и страшную картину,
но я помню именно так: бордового цвета гроб опускают
в землю, мать легонько толкает меня в спину, чтобы я
бросила в могилу горсть земли, сама тоже бросает, потом яму
начинают торопливо зарывать, а я отрываю глаза от рабочих
с лопатами, оглядываюсь и понимаю, что мы тут одни. На
кладбищах всегда кто-то есть, даже в самый морозный день
найдётся несколько человек, пришедших «на могилку». Тогда,
в детстве, я этого не знала, но сейчас знаю.
В тот день я стояла посреди абсолютно пустого коричневого
поля с уродливыми покосившимися крестами. Даже ворон не
было. Только я и мама.
Рабочие закопали могилу и ретировались куда-то— я даже
не заметила, как это произошло. Мне было холодно и хотелось
есть. Я ждала, что сейчас мама возьмёт меня за руку и скажет:

130
«Пойдём». Прошло пять минут, десять, двадцать… Хотя, если
честно, я не помню, сколько времени прошло. Помню, что
мы стояли у могилы деда мучительно долго, а у мамы было
какое-то жуткое, восковое, бело-синее лицо. Она неотрывно
смотрела куда-то поверх свежего деревянного креста с
именем деда, смотрела и что-то шептала одними губами. Мне
было очень страшно, я начала дёргать её за рукав, упрашивая
пойти домой. Думала, сейчас она ответит, что всё этотоже
необходимый ритуал для дедушкиного рая, но она вздрогнула,
посмотрела на меня удивлённо, словно вообще забыла, что я
тут, и ответила: «Конечно, доча, пошли домой. Сегодня мы
будем есть рисовую кашку с изюмом». «Я ненавижу изюм.
Можно без изюма?» — «Нет, без изюма нельзя. Эту кашу едят
после похорон, так принято». — «Это нужно, чтобы дедушка
попал в рай?» Она помолчала и ответила: «Может быть».

Тогда я подумала, что мир существует по каким-то

совершенно идиотским правилам. Я до сих пор так думаю.
…Мама звонила раз в неделю и говорила, что у неё всё
хорошо и что жизнь в деревне нравится ей куда больше,
чем в городе. Спрашивала, как дела у нас с Глебом. Я всегда
отвечала, что нормально.
Это дурацкое, неискреннее «нормально», которое мы
всегда выдавливаем из себя в телефонную трубку матери, а
потом скомканно завершаем разговор, выдумывая, что пора
идти по срочным делам.
Мама не звала меня в гости, и в глубине души я была рада
этому, почему-то мне жутко не хотелось ехать в деревню.
Пару раз я приглашала её приехать в городскую квартиру, и
она отвечала: «Да, скоро приеду», но так и не приехала. Этому
я в глубине души тоже радовалась, отчего чувствовала себя
конченой сволочью — ну как можно радоваться тому, что не
увидишься с матерью? Только вот что мне ей показать, если
она приедет, о чём с ней говорить? Бубнить «нормально»
в ответ на любой вопрос? Сказать как есть? Что наши

131
 отношения с Глебом катятся в тартарары, что я не могу спать
по ночам, потому что меня съедает чувство вины и ощущение
собственной никчёмности? Что с тех пор, как умерла Валя,
пропала Вика и загремел в дурку Ваня, я ни с кем толком
не разговаривала по душам и всё моё общение сводится к
обсуждению расписания с одногруппниками?
Я сидела на лавочке у подъезда и курила четвёртую
сигарету подряд. Глеб не стал звонить или писать, чтобы
поинтересоваться, куда я свалила на ночь глядя. С тех пор, как
мы живём вместе, он вообще перестал спрашивать, где я и чем
занимаюсь. Последние пару месяцев наша жизнь напоминала
то, во что превращается любой брак спустя какое-то количество
лет, для всех разное: вы молча ходите по дому, занимаясь
своими делами, изредка перекидываетесь фразами вроде
«включи чайник» или «брось вещи в стиралку». Вечером, если
повезёт сойтись в выборе, вы смотрите фильм, периодически
залипая каждый в свой телефон. Потом засыпаете. Иногда
один из вас вяло пытается инициировать секс, когда-то это
заканчивается скучной десятиминутной близостью, когда-
то нет. «Я устал сегодня». «Нет настроения». «Давай утром?»
Но утром тоже ничего не происходит, ты уходишь по делам, а
вечером возвращаешься всё к тому же:равнодушное лицо, «у
нас хлеб кончился», «вынеси уже мусор, ради бога, воняет на
всю квартиру».
Я ничего не могу написать. Ни строчки. В голове ни единой
мысли. Не знаю, на что я рассчитывала. Что мне подкинут
взрывной сюжет? Покажут его во сне, как на большом
экране в кинотеатре? Или нашепчут в ухо? Смс-кой пришлют
дальнейшие инструкции? В какой-то из дней я поймала себя на
мысли, что, может, всё это нам действительно померещилось.
Может, нам в алкоголь подмешали какую-то наркоту? Ну, как
в фильме Ноэ «Экстаз». А что, добавили в вино ЛСД, вот мы и
словили общий глюк. Кто добавил? Чёрт знает. Валя.
Жаль, у неё уже не спросить.
На мой девятнадцатый день рождения она подарила мне

132
спиритическую доску. Я тогда поблагодарила её и убрала
презент в шкаф, отметив, что Валя не умеет дарить подарки,
ориентируясь на интересы человека — только на свои. Месяц
назад я вспомнила про эту доску. Теперь она не казалась мне
такой уж бесполезной.
Глеба в тот вечер не было дома. Я ходила по квартире из
угла в угол, пытаясь придумать себе какое-то неотложное дело
и отвлечься от бредовой— в этом я себя активно убеждала—
затеи, но мысль червяком продолжала ввинчиваться в
сознание.
«Ладно, чёрт с ним. Я просто попробую. В конце концов,
это не самое странное, что я делала в жизни».
Минут десять я рылась по шкафам, пытаясь вспомнить,
куда же упрятала эту доску, и надеясь, что она всё же
запропастилась с концами. Но доска нашлась. Доска и идущий
к ней в комплекте маятник на верёвочке.
Я понятия не имела, как нужно вызывать духов. Видела
такое пару раз в ужастиках и решила, что этой информации
вполне достаточно. Выключила свет в комнате, зажгла
свечку, положила доску на пол в центре комнаты. Почему-то
мне казалось, что она должна быть именно в центре. Села и
задумалась: как правильно звать призрака? Вслух или про
себя? Это вообще влияет на что-то? «Плевать. Если этому
суждено сработать, оно сработает». Я взяла в руки маятник,
закрыла глаза и начала повторять про себя одну и ту же фразу.
«Валя, если ты слышишь меня, приди и дай знать».
Честно говоря, у меня не было чёткого плана на случай,
если Валя всё-таки придёт. Я не знала, что хочу у неё спросить.
Ну как там дела в загробном мире? Почему ты умерла в ту
ночь? Что это вообще такое было тогда, в той квартире? Было
ли это на самом деле? «Валя, если ты слышишь меня, приди и
дай знать».
«Я не хочу», — вспыхнула в сознании мысль. Вспыхнула
куда ярче, чем фраза, которой я пыталась вызвать Валю из
мира мёртвых. Может быть, поэтому, а может, по другой

133
 причине никто не пришёл. Маятник спокойно висел над
доской, не покачиваясь даже слегка. Я встала и убрала доску
в шкаф. Подумала немного, достала её и отнесла в мусорку.
— Что это за хреновина? Это что, спиритическая доска?—
Глеб обнаружил её, когда спустя пару часов вернулся домой и
решил вытряхнуть пепельницу.— Зачем тебе спиритическая
доска? Хотя нет, даже не так. Почему ты её выкинула?
Поссорилась с привидениями?
— Разбирала вещи и нашла. Если очень хочется, можешь
взять её себе и вызвать Курта Кобейна. Или с кем бы ты там
поболтал? Только без меня.
Он покачал головой, вздохнул, но не стал продолжать
саркастический пинг-понг и сунул доску обратно в мусорное
ведро.
В общем, я понятия не имела, что мне делать.
«Мне нужен знак. Мне нужен хоть какой-то намёк, иначе…
Не знаю, что иначе. Пожалуйста, мне нужен знак».
— Девушка, вы или заказывайте, или отойдите, — буркнула
продавщица.
Вау, я и не заметила, как дошла до магазина.
— Да, простите. «Мальборо голд», пожалуйста.
Я знала, что Глеб уже спит, что он не ждёт меня и не
собирается интересоваться, где я брожу и собираюсь ли
возвращаться. Надежда — странное чувство. Иногда она
может спасти тебя и вытащить за уши с того света, а иногда
— сделать так, что ты захлебнёшься в ближайшей маленькой
луже. Я понимала, что этого не будет, но не могла прекратить
надеяться, что Глеб всё же не уснул, что сейчас я вернусь
домой, лягу в кровать, а он повернётся, погладит меня по
волосам и скажет: «Прости, я наговорил лишнего сегодня,
пожалуйста, не злись на меня».
Я разделась, забралась под одеяло, завела будильник и
убрала телефон на тумбочку. Глеб даже не пошевелился.
Тревожные мысли роились в голове ещё долго, но
усталость оказалась сильнее. Она постепенно обволакивала

134
разум, заставив его выключиться. На границе сна и бодрости
я услышала, как телефон завибрировал. Кто-то прислал
сообщение в три часа ночи. «Надо посмотреть. Сейчас гляну»,
— вяло подумала я и отключилась.

135
 2.

— Эй, ты чё? — Серёжа ткнул меня в бок.

Мы сидели на подоконнике и пили кофе с привкусом пластика.
Пару отменили, впереди было полтора свободных часа.
— А?— Я вздрогнула и повернулась к нему.— Всё в норме.
Просто задумалась.
— Может, домой свалим? Так неохота тут торчать. Или пойдём
возьмём по пивку. Можно и по два… — Серёжа продолжил что-
то бубнить о своих раздолбайских планах, но я снова выпала из
реальности.
Ночь была тяжёлой. Я плохо спала. Впервые за всё это время
мне снилась Валя. Мы сидели с ней на кладбище, на краю пустой
могилы, свесив ноги вниз. Я боялась повернуться и посмотреть
на неё, боялась увидеть пустые белые глаза и безумную ухмылку.
Было жутко холодно, я даже не подозревала, что во сне можно
чувствовать такие вещи: жару, холод или запахи. Запах я тоже
чувствовала. Пахло ладаном. Я ненавижу запах ладана, так
пахнет в церквях. Я ненавижу ходить в церкви.
— Боишься, Алин? — внезапно заговорила она.
Голос ровный, спокойный, механический. Взбалмошная
Валя— живая Валя — никогда таким не говорила.
— А стоит? — Меня колотило от ужаса, но по каким-то
неведомым законам сна я не могла встать и убежать оттуда.
— А как же. Мы же за тобой смотрим.
«Не хочу её видеть. Не хочу. Лишь бы не увидеть её лицо,
пожалуйста».
— Кто— «мы»?
— А то сама не знаешь. Скоро тебе падать.
Краем глаза я уловила, что она зашевелилась.
— В каком смысле… — но я не успела договорить.
Резкий толчок в спину, и вот я уже лежу на дне могилы. Валя
смотрит на меня сверху. У неё, как я и думала, пустые белые
глаза и неестественная улыбка, только лицо её больше совсем не
похоже на человеческое. Оно бело-серое, всё покрыто пятнами

136
гнили. Чёрные волосы испачканы в земле, спутались и свисают
грязными сосульками.
— Полежишь тут вместо меня? — Полуулыбка превратилась
в оскал.— Мне надо кое-куда сходить. Но я не могу просто уйти,
кто-то должен сторожить мой дом.
— Я не хочу, — прошептала я, уже понимая, что могу вообще
ничего не отвечать ей — это ни на что не повлияет.
— А придётся, — рыкнула она и прыгнула в могилу, на меня.
Я не сразу поняла, что проснулась. Иногда твоё подсознание
выталкивает тебя из сна раньше, чем мозг готов переварить этот
переход, ты открываешь глаза и пялишься в потолок, или в стену,
или в окно, не понимая, где ты и кто ты. За окном преобладали
светло-серый и бледно-оранжевый цвета, значит, сейчас где-
то около шести утра. Проспала я недолго, часа два. Головная
боль, ещё с вечера накатывавшая волнами, всё-таки решила
окончательно осесть в моём затылке и долбить его изнутри
своими погаными молотками.
Поморщившись, я потянулась к телефону, чтобы точно узнать,
который час.
«1 новое сообщение».
Точно, мне же кто-то писал ночью. В солнечном сплетении
противно заныло.
«Скоро тебе падать. Полежишь вместо меня?»
Я разблокировала телефон. СМСс неизвестного номера.
«Блять», — выругалась я, ещё секунд двадцать погипнотизировала
дисплей, словно ожидая, что уведомление исчезнет, но потом
всё же открыла сообщение.
«Деревня Венково. Приезжай срочно. Никому ничего не
объясняй. Отпуск окончен».
Сообщение не было подписано, но я точно знала, от кого оно.
— …Алин! Эй, ау! — Серёжа тряс меня за плечо и орал прямо
в ухо.— Ну ты и чучело сегодня! Я пошёл, слышишь? Пойду
пивка дёрну. Точно не хочешь со мной?
— А, нет, нет, — рассеянно ответила я, — меня и без пивка
неплохо мажет.

137
 — Ясно. Ну сиди тут тогда, кисни одна!
Я вяло улыбнулась, подержала улыбку на лице секунд
десять, пока Серёжа не отошёл на приличное расстояние, и
расслабилась, позволив улыбке стечь. Нужно было встать и куда-
то дойти: в кафетерий, домой, в парк… Ну не сидеть же и правда
полтора часа на подоконнике?
Я закрыла глаза и прислонилась затылком к стеклу в надежде,
что оно будет хоть немного прохладным. Это было весьма глупо,
за окном был конец мая, днём солнце пекло ощутимо. Две
таблетки ибупрофена, выпитые утром, приглушили головную
боль, но она не ушла, просто притихла. Иногда я думала, что
моя головная боль была живым существом. Она могла сидеть
в затылке или висках, не подавая никаких сигналов в виде
неприятных ощущений, но я точно знала, что она там.
«Отпуск окончен». Так это был отпуск? Вот это болото, рутина,
неизвестность, ноющая тревога и неопределённость — это был
отпуск? Н-да.
«Она как будто знала, что должна появиться именно сейчас.
Что я просила дать мне знак. А сон с Валей? Это её проделки?
Или это не связано? Почему я должна ехать в деревню, название
которой слышу впервые? Да ещё всё бросив и никому ничего
не объяснив…» В затылок ударил молоточек. Я поморщилась.
Действие таблетки заканчивалось, пора либо пить новую, либо
терпеть.
Конечно же, я отправила на неизвестный номер уже с десяток
СМС. Конечно же, все они остались без ответа. Не сразу, но я
додумалась позвонить, хотя догадывалась, что механический
голос сообщит мне про недоступность абонента. Так и вышло.
Вика отлично играет в эти игры. Никто не объяснял мне
правила, но я их знаю.
Чтобы получить ответы, я должна поехать в эту деревню.
Другого способа нет.
Справа от меня что-то зашуршало. Я решила, что вернулся
Серёжа. Пульсация в голове усилилась, открывать глаза не было
никакого желания.

138
 — Что-то быстро ты управился с пивом. — Во рту пересохло,
надо бы попросить его принести воды.
Ответа не последовало.
— Серёж?
Я и не заметила, как пропали звуки. Типичные звуки
институтского коридора на перемене: негромкий гул голосов,
смех, шаги, у кого-то звонит телефон. Стояла тишина. Давно? Я
не знаю.
Я открыла глаза и уставилась перед собой. Коридор был пуст.
Сбоку от меня кто-то сидел, я видела его боковым зрением, и это
был не Серёжа.
— Это сон?— прошептала я.
— Какой сон, ну что ты?
Тот, кто сидел справа, положил руку мне на бедро; рука была
мужская и выглядела вполне обычно: трупных пятен или кривых
чёрных когтей не было.
— Ты кто?
Боль усиливалась, глаза начала застилать отвратительно
яркая белая пелена.
Нет ответа.
— Уезжай в деревню. Или будешь па-а-адать, — растянул он
мерзко, и я представила себе, как перекосилась при этом его
челюсть.
— Куда падать? Что значит «падать»? — Я чувствовала, как
сознание плывёт и путается.
— Если не поедешь, будешь сторожить дом, — прошипел
незнакомец и, неестественно выгибаясь, начал сползать с
подоконника.
Я видела это смутно, боковым зрением, сквозь ослепляющие
вспышки головной боли.
Он стёк на пол и пополз по коридору, как ящерица. Может,
что-то происходило и после этого, но уже без моего участия —
сознание выключилось.

139
 * * *

— …И попить какие-то лёгкие успокоительные. Всё в

порядке? Снова кружится голова? Может, приляжете на
кушетку? — Медсестра озабоченно наклонила голову.
— Нет-нет, всё нормально,— рассеянно ответила я и
огляделась в поисках рюкзака.— Да, наверное, обращусь к
психотерапевту, вы правы. И попью успокоительные. Мне уже
лучше, я пойду домой.
— Постарайтесь поспать сегодня. Выпейте валерьянки или
пустырника. Точно сможете дойти домой?
— Да, конечно. Спасибо, всего доброго.
На ватных ногах я вышла из кабинета медсестры и
направилась к выходу. Валерьянка и пустырник мне вряд ли
помогут, да и психотерапевт тоже. Нужно собрать вещи и
посмотреть расписание автобусов.
У выхода курил Серёжа, который час назад нашёл меня,
лежащую в позе эмбриона на полу коридора. Он тряс меня,
хлопал по щекам, но в сознание я не приходила, только слегка
приоткрывала глаза и лепетала что-то бессвязное. Серёжа
неслабо перепугался и на руках отнёс меня в медпункт, где я
и очухалась.
— Тебя проводить, Алин? — Он отшвырнул бычок и
попытался взять у меня из рук рюкзак.
— Нет, нет, не нужно. Я в порядке, правда. Просто
переутомилась.
— Может, позвонишь Глебу, чтобы встретил?
— Нет, я правда в норме. Дойду сама. Перестань, я
просто не выспалась, — улыбнулась я, мысленно матеря его
сердобольность.
— Ладно. Если что, пиши, хорошо?
Он недоверчиво покачал головой, а я, воспользовавшись
паузой, выпалила: «До скорого» — и быстрым шагом
направилась к остановке.
Глеба не было дома. Грязной посуды тоже не было. Даже

140
кровать была аккуратно заправлена, чего не случалось,
кажется, с момента его переезда. Ощутив, как резко
похолодели руки и ноги, я осторожно открыла дверцы шкафа.
Нет, его вещи на месте.
Весь вечер я слонялась по квартире, периодически
открывая шкафы и тумбочки, бездумно доставая из них свои
вещи и складывая на кровать и кресло. Я понятия не имела,
что нужно брать с собой в деревню. Надолго я туда еду? Где
буду жить?
В десять вечера я написала Глебу. Спросила, где он и как
скоро вернётся. «Я сегодня ночую у друзей. Вернусь утром»,
— ответил он и вышел из сети. Минут пять я пялилась в экран
телефона, не зная, стоит ли звонить ему и просить вернуться
домой. Что я ему скажу? Что мне написала исчезнувшая Вика
и попросила, нет, приказала ехать к чёрту на рога неизвестно
зачем? Я разблокировала телефон и открыла расписание
автобусов до Венкова. Первый был в 6:30. Внезапно на меня
навалились чудовищные усталость и опустошение, словно бы
я зимой в полной темноте по незнакомому городумного часов
шладо единственного известного мне дома, но на его месте
оказалась какая-то другая постройка, чужая, пугающая, и ни
одного близкого мне человека там нет.
Я сгребла все вынутые из шкафа вещи, затолкала их в
сумку, поставила телефон на зарядку и, не раздеваясь, легла
в кровать.
Мне снился старый деревянный дом. Мы с Викой сидели за
столом, на котором стоял огарок свечи в подсвечнике и железная
кружка. Я не видела её лица, она отвернулась к окну. Мы молчали,
я боялась с ней заговорить. В дверь периодически настойчиво
стучали. Я не выдержала. «Вика, кто это?» Не поворачиваясь, она
ответила: «Да я это». «Как этоты? Ты же здесь сидишь, со мной.
Кто стучит в дверь?» Тишина. «Вика, кто стучит в дверь?!» Сквозь
сон я чувствовала, как бешено колотится сердце и звенит в ушах.
«Ты, главное, не открывай. Как можно дольше не открывай.
Открой, когда будешь готова падать».

141
 Я проснулась за пятнадцать минут до будильника. Надела
старые джинсы, толстовку и растоптанные кроссовки, в
которых обычно выносила мусор, бросила в сумку зарядку для
телефона и таблетки от головной боли и вышла из дома. Уже
сидя в автобусе, я написала Глебу.
«Я уехала к маме. Когда вернусь, не знаю. Не уверена, что
там будет связь, и не уверена, что ты захочешь мне писать.
Если решишь уйти, брось ключи в почтовый ящик. Когда всё
только начиналось, у меня не было больших иллюзий насчёт
нас, но я не думала, что всё сдуется так быстро. Мне жаль».
В следующем сообщении я попросила Серёжу передать в
деканат, что я заболела и сессию буду сдавать осенью. После
вчерашнего обморока я не переживала насчёт того, что кто-то
усомнится в моих словах.
Чувствуя, как подбирается приступ паники, я открыла
список контактов, но так и не решилась нажать на «Мама».
Потом. Сначала узнаю, что происходит.
Автобус тронулся. Я смотрела в окно и яростно кусала
нижнюю губу, одновременно с этим щипая себя за левую
руку с внутренней стороны, чуть выше запястья. Физическая
боль никогда не помогала подавить страх, но я каждый раз
надеялась, что сработает.

142
 * * *

Всю дорогу до деревни я проспала. Приступ паники ещё в

самом начале был успешно погашен транквилизатором. Этот
подозрительно простой способ растворить вязкую черноту
внутри себя малюсенькой, но очень ядовитой таблеткой не
казался мне чем-то правильным и полезным, но никакие
другие известные мне приёмы обычно не срабатывали.
Когда жизнь меняется слишком быстро и кардинально,
мозг не всегдапоспевает за изменениями, и какое-то время ты
живёшь в отвратительной дереализации — это сон, глюк, бред,
такого не может быть. Я же только что лежал в своей кроватке
и смотрел ютуб, всё было просто, предсказуемо. Как я оказался
в этой локации, с этими людьми и этой миссией?
Мы ехали часа четыре, периодически останавливаясь
в промежуточных пунктах. Покосившиеся, обшарпанные
остановки, старики и старухи в серо-коричневых выношенных
кофтах и тулупах— в мае-то, безликие леса и поля. Всё это я
видела то наяву, просыпаясь на несколько минут, то во сне.
Голова была тяжёлая и мутная, я всё время заваливалась на
сидящего рядом со мной мужичка, вздрагивала, пыталась
отогнать сон, садилась ровно, но через пять минут снова
отключалась.
«Девушка, девушка. Приехали, просыпайтесь», — донеслось
справа. Что-то под головой зашевелилось, нужно было открыть
глаза, но веки были чугунными.
«Встаём, встаём, выходим, неча тут дрыхнуть!» — врезался
в мозг визгливый женский голос. Я разлепила глаза и увидела
надвигающуюся на меня тётку-кондукторшу. «Извините,
щечас, щечас», — почему-то распухший и сухой язык неприятно
лип к зубам. Кроме нас с мужичком, на котором я проспала всю
дорогу, в автобусе никого не осталось.
Я сняла с багажной полки сумку ивышла вслед за ним.
Автобус натужно скрипнул дверьми, издал тоскливое «пуф»,
с трудом развернул свою неповоротливую железную тушу и

143
 покатил прочь.
Я оглянулась. Дядька с удочкой через плечо успел отойти на
приличное расстояние. Бежать за ним и спрашивать дорогу
было не лучшей затеей. Да и куда дорогу? «К чёрту на рога», —
пробубнила я, подхватила сумку и пошла в противоположную
сторону. Чуть дальше виднеласьтропинка, ведущая, надо
полагать, к жилым домам. Никакого плана действий у меня не
было, но не стоять же на месте, ожидая голубя с запиской?
Погода была солнечная, к полудню станет жарко. Щебетали
птички, стрекотали кузнечики, настоящая безмятежность.
Только вот она была какая-то напускная и маскирующая.
Маскирующая что-то недоброе. То, что я назвала тропинкой,
оказалось довольно широкой просёлочной дорогой. По обе
стороны росла высокая трава, и не было видно, что находится
за ней. Я ускорила шаг. Отсутствие людей, да и вообще каких-
либо признаков жизни вокруг, нагоняло тревогу.
— Эй.
Я вздрогнула, сумка свалилась с плеча и грохнулась на
землю, подняв пыль. Оглянулась. Никого. Ни сзади, ни впереди.
Глюки? Так. Бежать с тяжёлой сумкой не смогу, придётся её
бросить. «Спокойно, пока не бежим. Может, это птица какая
или животное. Ты не выспалась, мало ли что померещится». Я
медленно нагнулась, подняла сумку и повесила на плечо.
Сзади послышался шорох и возня. Нет, не почудилось. Я
здесь не одна.
— Кто здесь?
Я обернулась. Из высокой травы вышла чумазая девчонка
со спутанными длинными чёрными волосами, в аляпистом
красно-жёлтом платье и босая. Вполне себе реальная, лет
одиннадцати на вид.
— Ты что тут делаешь? — спросила она, прищурившись.
Глаза у неё были светло-серые, а лицо, несмотря на то, что
всё было перепачкано в грязи и пыли, бледное.
— Приехала… к подруге, — осторожно ответила я. — А ты
кто? Как тебя зовут? Ты здесь живёшь?
144
 — К какой подруге? Я тут всех знаю. Никогда тебя тут не
видела.— Девчонка проигнорировала мой вопрос и сделала
шаг вперёд.
Я инстинктивно отшатнулась.
— Моя подруга пригласила меня в гости. Она сама недавно
здесь живёт.— Приходилось сочинять на ходу.
— Понятно. Пойдём, я провожу тебя.— Девчонка подбежала
и схватила меня за руку.
Ладонь её была горячая и сухая. Она дёрнула меня вперёд.
Не зная, как реагировать, я поплелась следом.
— У нас тут редко бывают чужие. Летом иногда дачники
приезжают, очень редко, но они с нами не хотят общаться,
зазнайки городские, — она тараторила, уверенно ведя меня за
собой и совершенно не нуждаясь в моих ответах или вопросах.
Но я не собиралась сдаваться.
— Как тебя зовут? Куда мы идём?
Девчонка обернулась и, не сбавляя шаг, хитро улыбнулась.
— Всё тебе скажи. Так просто нельзя своё имя говорить
незнакомым. Ты что, не знала? Откуда я знаю, кто ты? И что с
моим именем можешь сделать? Нетушки!
— А что можно сделать с именем?
— Всякое. Назовёшь своё имя, и тебя везде найдут. И
навредят. Не спрячешься никуда.
Я решила не продолжать закапываться в это.
— Ясно. А идём мы куда? К тебе в гости?
Она снова обернулась и на этот раз засмеялась, обнажив
мелкие зубки.
— Вот ты смешная, городская! Конечно, нет.
Она замолчала, решив на этом прекратить беседу с глупой
городской. Мы шли минут десять, плечо ныло от тяжёлой сумки,
ужасно хотелось пить, да и есть, честно говоря, тоже. Наконец
мы вышли на перекрёсток. Справа были жилые дома: вполне
приглядные, но все невесёлых цветов: коричневых, серых и
каких-то трудноопределимых, буро-зелёно-песочных. Я хотела
свернуть направо, но девчонка дёрнула меня в другую сторону.

145
 — Эй, а нам разве не туда? — Я махнула рукой, указывая на
дома.
— Нет.
Происходящее нравилось мне всё меньше. Может, это какая-
нибудь местная сумасшедшая? Сейчас приведёт меня к своим
дружкам, а они там с палками и камнями. Детки бывают теми
ещё садюгами. Я выдернула свою руку из её руки и остановилась.
— Дальше не пойду. Или объясни, что происходит.
Девчонка медленно обернулась. Её лицо, ещё пятнадцать
минут назад казавшееся мне детским, переменилось. Теперь
на меня смотрела взрослая девушка, только очень маленького
роста и очень тощая, с маленькими детскими ладошками и
ступнями.
— Пойдёшь, — бросила она. — Ты сюда приехала и
командовать хочешь? Здесь так нельзя.
— Мне нужно найти подругу.
— Найдётся. Пойдём.
Чудаковатая незнакомка развернулась и пошла, не
оборачиваясь и не проверяя, иду ли я следом. Постояв в
замешательстве несколько секунд, я неуверенно двинулась за
ней. Через пару минут я поняла, что впереди вырисовываются
очертания церкви. Обычной низенькой белой церквушки с
псевдозолотыми куполами. Других построек рядом не было.
Она что, решила отвести меня помолиться?
Решив больше не задавать вопросов, я покорно шла за ней.
Во рту пересохло, боль от тяжёлой сумки из плеча перетекла в
грудную клетку, ноги тоже ныли. Плевать. Чем-нибудь это всё
да кончится.
Мы подошли ко входу в церковь. Ни единой души. Ни
здесь, ни по дороге нам не встретился никто. В голову начала
закрадываться мысль, что эта деревня заброшена, здесь никто
не живёт, а девчонка… Насчёт неё идей не было. Я бросила
сумку на землю и устало опустилась на ступеньку перед входом.
— Ты должна зайти внутрь.
— Зачем?

146
 — Так надо. Заходи.
Я закрыла глаза, трижды сделала глубокий вдох, поводила
больным плечом и встала. Ладно, зайду в церковь, там уж
точно есть какие-то люди. Адекватные люди, в отличие от
этой бродяжки. У них я попрошу воды и поинтересуюсь, есть
ли здесь что-то вроде… постоялого двора. Господи, Алина, ты
просто овца. Как можно было решиться на это? Постоялый
двор, серьёзно? Ты поехала в незнакомую деревню с вот этим
планом?!
Подхватив сумку, я не без труда преодолела ступеньки и
потянула на себя тяжёлую деревянную дверь. Она со скрипом
открылась. Я ожидала услышать хоровое церковное пение
или, на худой конец, заунывный голос, читающий молитву, но
внутри было тихо. Тихо и темно. Я обернулась, чтобы спросить
у девчонки, какого лешего тут происходит, но она испарилась.
— Хэй! Ты где? — крикнула я, но чувствовала, что девчонка
не прячется и не разыгрывает меня, она действительно сбежала.
Раздражала меня всю дорогу, но облегчения и радости от её
исчезновения я не почувствовала.
Я стояла на пороге тёмной пустой церкви. В деревне, где
не встретила ни одного живого человека, кроме безумной
девчонки, несущей чепуху. Ну и встряла же ты, Алина.
«Ладно. У страха глаза велики. Церковь не выглядит
заброшенной, хватит запугивать саму себя. Там сто процентов
кто-то есть, просто ты попала не на службу, поэтому и тихо.
Прекрати трусить, зайди и обратись за помощью». Я шагнула
внутрь, и дверь за мной с грохотом захлопнулась. Она и
должна была захлопнуться, ничего странного, но что-то внутри
противно заныло, сигнализируя:дела плохи. В уже, кажется,
сотый раз за это утро я опустила на пол ненавистную сумку,
подошла к двери и дёрнула ручку.
Заперто.

147
 3.

«Так, окей. Окей. Если начну паниковать, закружится

голова, нельзя этого допустить. Кто закрыл дверь?! Ладно,
плевать. Неважно. Работаем с тем, что есть».
Я достала из кармана телефон и включила фонарик. Окна
были закрыты ставнями, свечи не горели. Странно. В церквях
ведь всегда горят свечки около каждой иконы… Вроде бы. Я
нечасто бывала в храмах.
Подсвечивая путь фонариком, я осторожно пошла вперёд.
В полумраке иконы выглядят жутко, кто бы мог подумать.
Бледные, болезненно вытянутые лица с чёрными глазами.
Мрачные, зловещие. В голову не придёт попросить у них
помощи.
— Эй. Есть тут кто?
Тишина.
Я достала зажигалку и методично начала поджигать свечки.
Какие-то были почти целыми, от других остались огарки, но
свечи были под каждой иконой. Это значит, что церковь не
может быть заброшенной, происходит какая-то чушь. Надо
просто подождать немного, и сюда придут люди.
Тускло-жёлтый дрожащий свет от свечейне помог разогнать
тревожный мрак. Честно говоря, стало только хуже. Страшные
лица святых теперь были хорошо подсвечены, но те углы, куда
свет не добирался, превратились в плотные сгустки тьмы.
Я безумно устала, хотелось есть, пить и в туалет. Ни один
из пунктов мне не был доступен. Подавив в себе желание
расплакаться от бессилия, я села под самой освещённой
иконой и стала ждать. Какие у меня ещё были варианты?
«Главное — не проверять каждые пять минут, сколько прошло
времени. Зарядки на телефоне не так уж много, да и не поможет
это, только ещё больше растревожит». Глаза закрывать не
хотелось. Казалось, что, пока они открыты, я контролирую
ситуацию, а если закрою… Мне удалось просидеть спокойно
сорок минут. Бездействие и неизвестность давили на грудную

148
клетку,паника снова волной тошноты подступила к горлу. С
чего я вообще взяла, что сюда кто-то придёт? По крайней мере,
сегодня. А если сюда придут только завтра? Послезавтра?
Через неделю?! У меня даже воды нет, остатки допила ещё в
автобусе. Сеть здесь не ловит.
«Я как будто попала в гоголевского «Вия». Только панночки
нет», — мелькнуло в голове.
В эту же секунду все зажжённые мной свечки погасли.
Их словно задуло порывом ветра, но никакого ветра я не
почувствовала. Да и откуда бы ему здесь взяться?
Трясущимися руками я вынула из кармана телефон и
включила фонарь. Поднять его перед собой и посмотреть,
кто или что задуло свечки, не хватало духу, я подсвечивала
собственные коленки, обтянутые синими джинсами, и кусала
губы. Ждала, что сейчас что-то начнётся. Кто-то заговорит
из темноты безжизненным голосом, подползёт ко мне на
четвереньках, схватит за ноги и потащит вперёд.
Но ничего не происходило. Ожидание ужаса изматывает
даже больше, чем сам ужас. «Нужно подумать о чём-то
приятном. О чём-то хорошем, срочно, сейчас».

— …Сколько ещё так будем лежать? — Глеб лежит у меня

на плече, я глажу его по волосам и почти сплю, но совсем
отключиться он мне не даёт, мы продолжаем разговаривать
сквозь полудрёму.
— Не знаю. Сколько угодно.
Я улыбаюсь. Не хочу засыпать, хочу ещё немного побыть с
ним в одной реальности. Мне тепло и спокойно.
— Алин.
— Да, — шепчу, чувствуя, как мешанина из обрывочных
образов всё-таки захлёстывает меня, усыпляя.
— Ты часто вспоминаешь? Ну. О том.
Резко открываю глаза. Сон как рукой сняло.
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Просто подумал… Точнее, я часто об этом

149
 думаю. Что ты живёшь так, будто ничего не произошло. То
есть слишком… нормально, что ли. Я не ожидал, что будет
настолько нормально.
— Ты не рад?
— Рад. То есть не знаю. Вдруг ты просто подавляешь свои
чувства, и потом это… всплывёт, — он так тщательно
подбирает слова, словно идёт по минному полю и любой
неудачный шаг подбросит его струёй огня в воздух.
— Я не знаю, Глеб. Меня саму это удивляет, иногда даже
пугает. Я думала, будут мучить кошмары до конца жизни,
но мне ни разу не снилось ничего такого. Иногда я вспоминаю,
конечно, и Ваню, и Валю… И Вику. Но вспоминаю отстранённо,
без эмоций. Это странно, да?
— Наверное. Не знаю. Я до сих пор с ужасом вспоминаю ту
ночь с Викой, после которой мы расстались. Когда она была…
не собой. Не знаю кем. Я иногда думаю о том, где она сейчас,
жива ли. А ты?
— И я.
Мы замолчали. Спать больше не хотелось. Я встала и
пошла на кухню делать чай.

Почему я вспомнила именно это? Хотела ведь вспомнить

о чём-то хорошем и светлом. Но, кажется, вся моя жизнь,
начиная с той самой ночи, не была хорошей и светлой ни дня.
Случившееся всегда было где-то рядом. Видишь его боковым
зрением, промелькнёт какая-то тень, оборачиваешься
— ничего, и ты гонишь от себя дурные мысли, плотнее
закутываешься в кокон нормальности, не позволяя никому и
ничему к тебе пробиться. Но это не поможет. Не помогло.
Я не уснула, нет. Скорее, провалилась в какой-то трип из своих
страхов, воспоминаний и периодически вклинивающейся
в это реальности — темнота, еле различимые очертания
икон, какие-то шорохи, тени. То линастоящие, то ли моё
воображение — я больше не различала, грань стёрлась, как и
ощущение времени и пространства. Временами мне казалось,

150
что я заперта в крошечной каморке, в другие минуты — что я
сижу одна посреди огромного поля.
Ты идиотка, Алина, никто даже не знает, куда ты поехала
и зачем. Если тебя и найдут, то очень, очень нескоро. Финиш.
Стук в дверь. Послышалось?
Я напряглась, в голове моментально прояснилось. Нет,
опять стучат. Но до двери ещё нужно дойти. Одной, через
кромешную темень, в которой что-то способно разом погасить
все свечи. Но какой у меня выбор?
Многочасовое сидение в неудобной позе дало о себе знать:
всё тело затекло. Поморщившись, я кое-как поднялась на ноги,
чуть не повалив подставку со свечками— как она называется
на церковном языке, я понятия не имела,— и осторожно
пошла к двери, светя фонариком под ноги.Стук повторился.
Тихий, но уверенный.
— Кто там? Помогите, меня заперли тут. Откройте.
Тишина.
— Эй! Помогите мне, я не местная, приехала сюда… к
подруге! Меня заперли здесь, откройте дверь!
— Алина? Ты там?
Да ладно. Вовремя ты, мать твою. Если это ты, конечно.
— Вика? Это ты?
— Я, я. Сейчас открою тебя, погоди.
— Быстрее, блять!
По щекам потекли слёзы облегчения. Выйду отсюда и
убью её. На задворках сознания подвякивал внутренний
голос, твердил, что это может быть и не Вика, а какой-нибудь
её очередной двойник, монстр, призрак, но мне было уже
наплевать. У любого страха есть предел, пиковая точка, пройдя
которую, ты готов смириться со всем, что тебе предложат.
С той стороны двери начали возиться с замком. Это
продолжалось с минуту, я снова начала впадать в отчаяние —
сейчас у неё не получится открыть, и она свалит,— нонаконец
тяжёлую деревянную дверь потянули на себя. Светлее не
стало, на улице уже были сумерки, но, даже если бы за

151
 порогом была непроглядная тьма, а вокруг кладбище, я бы всё
равно обрадовалась. Всяко лучше, чем быть запертой в пустой
деревенской церкви.
Я вышла и, не глядя на Вику, спустилась по ступенькам и
села на последнюю. Сколько же я просидела здесь? Неужели
весь день?
— Курить хочешь? — раздалось за спиной.— Ты что, без
вещей приехала? Смело.
— Они там. В церкви, — процедила я, — но я туда не
вернусь.
— Не ссы, я схожу заберу. Держи.— Она уселась рядом и
протянула мне сигарету.
«Донской табак». Да уж, небогато она тут живёт.
Я чиркнула зажигалкой и подкурила. С момента, как
получила её смс-ку, копила в себе вопросы, признания,
пыталась их систематизировать, но всё распадалось, не
вязалось, смешивалось в куча-мала. Теперь в голове была
пустота. К чёрту. Не буду ничего спрашивать и говорить, пусть
сама рассказывает.
— Психуешь? Не бесись. Сейчас докурю, заберу твою сумку
и отведу пожрать. Там и поболтаем.
— Не дай бог ты не назовёшь мне достаточно весомую
причину, по которой я просидела одна в пустой церкви весь
день. Лучше тебе сочинить что-то стоящее.
— Сочинять не придётся. — Она затушила бычок и
встала.— Сиди здесь, пойду сумку твою возьму, трусиха.

152
 * * *

«Эта женщина абсолютно безумна», — думала я, отхлёбывая

слабенький чай из пакетика, заваренного если уж не в пятый,
то точно в третий раз.
Вика привела меня в избушку, снаружи выглядевшую
заброшенной. Внутри она тоже не производила впечатления
жилой: в углу подобие кровати с грязно-серым ватным
одеялом и без постельного белья, у окна стол с подсвечником,
из которого торчал огарок свечи, и грязная электрическая
плитка, у входа навалены мешки разного размера. Я
посмотрела: там лежали неведомые мне сушёные травы и
цветы.
— Чем ты тут питаешься? Сушёной травой? — Я устало
опустилась на деревянный стул, устойчивость которого не
вызывала особого доверия, одна из ножек ощутимо шаталась.
— Не умничай, трусиха.
— Прекрати называть меня трусихой. Я полдня просидела
в пустой церкви.
— А нечего было за Нюркой тащиться.
— Нюркой?
— Ага. Сейчас сделаю нам чаёк и расскажу.
Она достала из-под стола обгоревший металлический айник
и поставила его на плиту. За окном было темно, единственным
источником света служила одинокая слабенькая лампочка,
свисавшая с потолка на кривом проводе.
Вика не очень изменилась, но стала выглядеть определённо
лучше. Поправилась на пару кило, хотя щёки по-прежнему
были впалыми, а под глазами залегли неизменные тёмные
круги. Ёжик волос был ярко-оранжевым, середину нижней
губы украшало здоровенное кольцо. Как и раньше, одета она
была в какой-то бесформенный чёрный балахон с капюшоном,
а обута в огромные тяжёлые чёрные ботинки, грязные
настолько, что их цвет угадывался чисто интуитивно: вряд ли
Вика надела бы обувь какого-то другого цвета.

153
 Но что-то в ней определённо изменилось. Она стала как
будто бы живее. Ярче.
Я прихлёбывала мерзкий чай и ждала, пока со мной
заговорят. Спустя две сигареты она всё-таки сподобилась:
— Страшно, да?
Я промолчала. Нет уж, начну отвечать, только когда
ситуация хоть немного прояснится.
— Знаю, страшно. Но не страшнее твоей жизни там, с
ним. Ты сама себя медленно уничтожала, хотя со стороны всё
выглядело нормально. Да и тебе казалось, что всё нормально…
Но иногда ты всё-таки понимала, что что-то идёт не так.
Что ты пустая, как старая консервная банка. Только в банку
иногда бычки бросают, а в тебе и того нет. Нормальная жизнь,
да, Алин?
Я молчала. Меня не удивило, что она знает про меня и
Глеба. Удивило то, что знает, какмне с ним.
— Не парься, я не ревную. Мне всё равно ни с кем
нельзя быть, ни с ним, ни с кем-то другим. Такая уж судьба.
Одиночество. Ты понимаешь, почему оказалась тут? Почему
я тебя позвала? Молчишь? Молчи. Ты здесь, потому что ты
не выполняешь приказ. Потому что ты внезапно решила,
что можешь жить как все. Потому что тебе стало жалко себя,
Алина. Ты решила, что с тебя вполне хватит событий той
ночи и ты больше не хочешь всё это вывозить. Только так
не бывает, детка. От своего предназначения можно сбежать
только в сумасшедший дом. Или в смерть. Уж не знаю, чем
ты так им понравилась, но тебе дали шанс. Через меня. Они
попросили позвать тебя сюда, поверь, это не моё решение,
мне ты не сдалась. Мне вообще никто не сдался, я просто
отрабатываю то, что должна отработать. Можешь отказаться
и прямо сейчас свалить отсюда, я тебя держать не буду, не буду
убеждать, что тебе это нужно. Хочешь — иди. Только я бы не
советовала. Какое-то время ещё поживёшь свою нормальную
жизнь, только это всё равно закончится рано или поздно.
Скорее рано, чем поздно.

154
 Затылок и виски заломило. Сигаретный дым вызывал
тошноту. Я ничего не ела со вчерашнего дня. Больше всего
мне хотелось встать, столкнуть Вику со стула и начать пинать
её ногами до кровавых слюней и выплюнутых зубов. Только
вот я знала, что она права. Мы неизбежно ненавидим тех, кто
сообщает нам дерьмовую правду.
— Что я должна делать?
Она неторопливо достала из пачки «Донского табака»
сигарету, также неторопливо подкурила её и с наслаждением
затянулась.
— Ничего особенного. Наблюдать. Ходить со мной. И
наблюдать.
— Наблюдать? Что наблюдать?
— Всё, что будет происходить.
— Если ты прямо сейчас не объяснишь мне, я…
— Врежешь мне? Ну попробуй. Я только с виду такая хилая,
но за себя постоять могу. Ещё раз повторю: это нужно не мне,
а тебе. Я выполняю свою работу.
Постепенно до меня начало доходить. Я вспомнила ту
нашу, как мне казалось, последнюю встречу на кладбище.
Вспомнила, что она говорила мне. «Ты станешь вроде как
ведьмой?» — «Ненавижу это слово».
— Доходит? — ухмыльнулась она.— Ты знаешь, чем я
занимаюсь. Кому-то помогаю. Кому-то врежу́. Мне без
разницы, помогать или вредить. Люди сами находят меня, а
если человек нашёл меня и что-то попросил, значит, его ко
мне послали и я должна выполнить работу.
— Они платят тебе? Люди, имею в виду.
— Платят. Ерунду, хватает на еду и сигареты. Основная их
плата идёт не мне и не деньгами. Сама знаешь кому.
Я поморщилась.
— Да-да. Люди идиоты. Они думают, что, заплатив мне,
могут умыть руки и жить дальше, заполучив желаемое. Разное
просят, но в основном или погубить кого-то, или привязать к
себе, что, в принципе, одно и то же. Иногда просят выгнать

155
 из дома всякую мелкую нечисть.Те, кто поумнее, просят
денег. Или силу. Вот они-то как раз знают, кому им на самом
деле придётся платить и чем. Необязательно по-киношному
подписывать контракт кровью, чтобы продаться. Понимаешь,
о чём я говорю?
— Угу.
— Такие вот дела, Алина. Ты совершила большую ошибку,
попытавшись убежать от этого под уютное крылышко Глеба.
Но тебе дали шанс всё исправить. Твоё дело — смотреть,
погружаться и записывать. Можешь не записывать, просто
запоминать, напишешь потом, если тебе так удобнее. Что и
как ты напишешь — мне плевать, на этот счёт нет никаких
указаний. Хоть детскую сказку, если именно она у тебя
родится после увиденного. Всё придёт, если ты не струсишь и
справишься с этим. Решай.
Я водила ногтем по царапинам на столе. Мозги размякли,как
кусочек хлеба, который бросили в стакан воды. Усталость
обрушилась резко. Даже если захочу отсюда уйти, просто не
смогу встать. Плевать на всё. Я просто хочу закрыть глаза и
отключиться.
— Чья это изба? Не твоя ведь.
— Можно считать, что моя. Или ничья. Когда я пришла в эту
деревню, знала, куда идти, — видела сон. Здесь жила одинокая
бабка. Точнее, умирала. Некому было за ней ухаживать.
Я была с ней в последние дни, она даже не понимала, кто я
такая. Называла внучкой. Без понятия, есть ли у неё внуки
на самом деле, если и есть, то про существование бабульки
и её разваливающейся избы они забыли. Когда она умерла,
я похоронила её за свои деньги и осталась здесь, вот и вся
история.
— Что за девчонка? Которая меня заперла в церкви.
Язык еле ворочался и тоже напоминал разбухший хлебный
мякиш. Почему меня так адски клонит в сон? Бред какой-то.
— Нюрка? Нюрка юмористка. Внучка местной ведьмы.
Бабка померла, она осталась одна. Смеялась она над тобой.

156
Проверяла.
— Проверяла?
— Ну да. Насколько ты крепкий орешек. Не злись на
неё, жизнь у неё не сахар и сахаром никогда не будет. Её
бабканеслабо ей в жизни подгадила. И даже после смерти
продолжает гадить. Отчасти я из-за Нюрки здесь. Она от меня
должна многому научиться.
— Ясно.— В голове вертелся ещё десяток вопросов, я
боролась с желанием положить голову на стол и отключиться.—
Меня вырубает.
— Конечно, вырубает. Я добавила в твой чаёк специальных
травок, чтобы ты тут не буянила и не мотала нервы ни себе,
ни мне.
— Ну ты и сука.
— Как скажешь. Вон кровать, ложись. Не шёлковые
простыни, конечно, но жить можно, а я на полу лягу.
Я не стала ни спорить, ни язвить, ни задавать вопросы
— даже не потому, что не было сил.В глубине души я была
благодарна ей за эти усыпляющие травы. Хотя бы высплюсь.
Доплетясь до убогой лежанки— где-то на задворках сознания
мелькнула мысль, что там живут просто полчища клопов, — я
рухнула на неё и отключилась до того, как Вика тоже легла.

157
 * * *

Сначала показалось, что это та же изба. Я пригляделась:

нет, всё-таки другая. Кровать стоит в другом углу, на ней
засаленный коричневый плед, да и стол не у окна, а у стены,
рядом с кроватью. За столом кто-то сидит, но я не могу
разглядеть кто. Сидит прямо, неподвижно, руки на коленях.
— Я его люблю. Никто мне не верит, говорят: «Дурочка,
мужиков много, бери любого. Зачем тебе этот Егорка? Ты
же из упрямства за ним бегаешь». Уроды они. Мне только он
нужен.
Я оборачиваюсь. Какая-то незнакомая девушка,
болезненно худая и бледная, длинные русые волосы грязные
и растрёпанные. Она улыбается, но недоброй улыбкой. Это
улыбка безумного человека.
— Ты кто? Где мы? — осторожно спрашиваю.
— Я когда узнала, что он с Машкой, повеситься хотела, —
продолжает она монотонно, словно не слыша меня, но глядя
при этом на меня в упор,— пошла в сарай, петлю скрутила,
табуретку притащила… Ни секунды не сомневалась, что
правильно всё делаю. Только не дали мне. Нашли вовремя.
Это они так сказали потом — «вовремя», ещё бы полминуты,
и всё. А я кричала, что они суки и бляди, только никто меня
не слушал, решили, что я умом тронулась. Заперли дома. А я
плакала целыми днями, пока слёзы все не вышли. Не ела, не
спала, только вода из меня лилась. А потом она появилась. Из
ниоткуда. Пошли слухи по деревне, что многое может, чуть
ли не покойников воскрешать. Я подумала, что уж Егорку-то
моего точно вернуть сможет, и пришла к ней. Она сказала,
что сможет, только заплатить придётся дорого. Я сказала,
что дам денег сколько угодно, а сама думаю: «Где я возьму-
то эти «сколько угодно»?» Только тогда это самой маленькой
проблемой казалось. Взяла бы и правда где угодно. Ограбила,
убила, себя продавать бы стала. Но она ответила, что не в
деньгах дело, и заплачу́ я иначе. Мутно всё так говорила,

158
загадками какими-то. Но мне всё равно, чем платить, всё, что
есть, отдам, а чего нет — достану и отдам. За Егорку моего.
Егорку. Егорку. Егорку…
В голове зазвенело, руки и ноги онемели, тысячи мелких
иголок вонзились в ладони и ступни. Я хотела уйти, убежать
из этой избы куда угодно, лишь бы подальше от этой
сумасшедшей, но не могла двинуться с места. Ноги приросли
к полу.
— Егорка мой, Егорушка. Не обманула, вернула мне
Егорушку, — шептала девушка, раскачиваясь на носочках
взад-вперёд.— Вернула. Теперь он со мной, ушёл от Машки,
вернулся ко мне. Только тяжело мне. Тяжело, невыносимо,
чернота меня жрёт жуткая, страшная, ничем не прогнать
эту черноту, она сильнее всего — сильнее любой молитвы
и любой иконы. Она и икону, и молитву сделает чёрной,
в такую же черноту обратит. Ничего не помогает. Ни в чём
облегчения нет, даже на минутку, на секундочку. И Егорушка
мой страдает, мучается, плохо ему, ох как плохо.
Невероятным усилием я повернула голову в сторону
человека, неподвижно сидящего за столом. Он не подавал
никаких признаков жизни, не обращал внимания ни на
сумасшедшую, ни наменя.
— Ты побудь здесь вместо меня, хорошо? А я пойду. Я пойду,
ладно? А ты побудь с Егорушкой. Побудь с ним. Тебе всё равно
скоро падать. Ты будешь падать. Какая тебе разница? А я уйду,
не могу я здесь больше. Побудь с Егорушкой.
Она резко развернулась и пошла к выходу. Я хотела
крикнуть, что не хочу и не могу остаться здесь, но изо рта не
вырвалось даже всхлипа. Я онемела. Входная дверь хлопнула,
и ровно в эту же секунду я вновь обрела контроль над своим
телом. Пулей рванула к двери, дёрнула её на себя, толкнула
от себя — нет, закрыто. Ладно, плевать, выберусь через окно.
Но окна оказались заколочены досками. Я не могла
вспомнить, было ли так с самого начала или они оказались
заколоченными после ухода этой жуткой девицы. В любом

159
 случае бежать было некуда.
Человек, сидевший за столом, застонал. Стоны бывают
осмысленные: стон боли, стон отчаяния, злости. Но он
застонал бессмысленно, тупо. Так стонут безумные. Тупое,
заунывное, негромкое «а-а-а».
На полу, рядом с окном, стояла керосиновая лампа —
единственный источник света. Плохо отдавая себе отчёт в том,
что делаю, я взяла лампу и медленно направилась к столу, за
которым сидел человек. Егорушка. Когда до него оставалось
буквально два шага, тусклый свет упал на его лицо. Оно было
бело-зелёным, с ввалившимися щеками, сквозь которые в
некоторых местах было виднозубы — там, где кожа сгнила.
Глаза Егорушки были открыты, но вряд ли он что-то видел
и понимал. Так мне казалось, пока он не повернулся и не
уставился прямо на меня.
— А-а-а-ы-ы-ы, — промычал он и дёрнулся в мою сторону.
Я инстинктивно отшатнулась, оступилась и начала падать.
Падение должно было длиться полсекунды, а за ним — удар
спиной и затылком об пол, но этого не случилось. Я падала
и падала в бездну. В черноту. «Чернота жуткая, страшная,
ничем её не прогнать». «Ты всё равно скоро будешь падать. Ты
будешь падать». Падать. Падать.
«Вот и всё», — отрешённо подумала я.
И проснулась.

160
 4.

— Кто ж знал, что ты такая хилячка.— Вика хохотнула и

толкнула меня в бок.— Что, такой страшный сон снился? Всё
утро со злобной рожей ходишь.
— Отвянь, — буркнула я.
Голова кружилась, а во рту была пустыня, несмотря на литр
воды, который я практически залпом выпила, проснувшись.
Настоящее похмелье, как после бутылки вина.
Я ничего не рассказала Вике про сон. Какой смысл? Она
опять либо ничего не ответит, либо начнёт говорить загадками
и запутает меня ещё больше.
Всё утро я спрашивала себя, хочу ли остаться. Ответ был
однозначный: нет. Но что-то удерживало меня от того, чтобы
взять сумку и свалить отсюда подальше. Домой. К Глебу. К
сессии, к однокурсникам. К своей нормальной жизни.
Я скучала по Глебу. Осознала это, подскочив утром на
грязной, вонючей кровати и не обнаружив его рядом. Это было
так привычно, так просто: я просыпаюсь, переворачиваюсь со
спинына бок, обнимаю его и лежу так ещё пять-десять минут.
Вдыхаю его запах, глажу, улыбаюсь. Если он спит, осторожно,
чтобы не разбудить его, встаю и собираюсь в универ. Если не
спит — мы занимаемся утренним сексом. Лениво, не торопясь,
с особым удовольствием, и мне уже наплевать, что я опоздаю к
первой паре. Как вышло, что грязные чашки и тарелки затмили
в моём сознании эти моменты? Как я могла позволить дурацкой
бытовухе победить вот это — нежное, тёплое и дающее силы
жить — то, что рождается в тебе далеко не к каждому и не с
каждым?
«Бери сумку и вали в город. Помирись с Глебом, сходи в
институт, позвони маме. Опомнись. Ты что, действительно
собралась плясать под дудку этой поехавшей?»
Да. Кажется, именно это я и собралась делать. Нечто внутри
меня — назовём это интуицией — не даст мне свалить. Хорошо
это или плохо, я пока не понимала. Посмотрим.

161
 Позавтракав хлебом с маслом («Деревенские не всегда
платят мне деньгами», — с набитым ртом пояснила Вика), мы
отправились к Нюрке — той девчонке, которая вчера заперла
меня в церкви.
— Откуда у вас у всех ключи от церкви? Не думала, что их
раздают направо и налево.
— Всё тебе скажи. Откуда надо.
— Зачем они тебе вообще? Помолиться тайком бегаешь? Не
думала, что ты в ладах с Иисусом.
— Я и не в ладах. Через церковь, Алинка, много обрядов
делается. Страшных, чёрных. Да хоть ту же свечку за упокой
здорового человека можно поставить. Не всегда сработает.
Если обычный человек поставит — не сработает, а то и вообще
ему вернётся всё, что он пожелал другому. А если я поставлю —
можно начинать поминки готовить.
— И не гонят тебя взашей оттуда попы? Или кто там. Бабки
всякие церковные.
— Не гонят. Они меня как огня боятся. Проклинают,
ненавидят, убить пытаются. Не напрямую, конечно, а так, по-
своему. По-идиотски. Каждое утро иголки, воткнутые в косяки,
нахожу. То соли насыплют под порог, то курицу без головы
подкинут. Они не понимают, что без силы всё этопросто цирк и
перевод продуктов. Сила нужна, чтобы что-то сработало, а сила
мало у кого есть. Да и мало радости в этой силе, сама видишь.
— Так что, в православии, во всех этих церквях и молитвах
действительно есть какой-то смысл?
— Смысл есть в том колоссальном потоке энергии, который
исходит от верующих. Только представь, сколько их по всему
миру: от тех, кто знает всего одну молитву, до фанатиков.
Миллионы.
Да уж, снова вроде бы и ответила, только яснее не стало.
— Ты вполне неплохо выглядишь. По крайней мере, лучше,
чем раньше. Здорово, отрастила волосы. С волосами тебе
лучше, чем лысой.
Она усмехнулась.

162
 — Я просто смирилась и приняла свою судьбу. Отрабатываю.
Как отработаю — меня отпустят. Я это знаю, поэтому мне
спокойно и легко. Тебе тоже станет, если всё правильно
поймёшь и сделаешь.
— Мне и так нормально было, — буркнула я. — Отлично
жилось без всего этого мракобесия.
Она резко остановилась. От неожиданности я тоже замерла
на месте.
— Ну так вали. Бери свою сраную сумку и вали отсюда.
Мне ты здесь не нужна, только под ногами путаться будешь, а
с этим и Нюрка отлично справляется. С той разницей только,
что она не такая тупоголовая и упёртая, как ты.— Она достала
из кармана «Донской табак», выудила последнюю сигарету,
швырнула пустую пачку на землю и быстрым шагом двинулась
вперёд, подкуривая на ходу.
Постояв секунд пять, я молча пошла за ней.
Что ж, она права. Или откажись, или делай, не причитая.
Мне не улыбалось всю дорогу идти в напряжённом молчании,
поэтому я сочла разумным сменить тему.
— В этой деревне вообще есть живые люди?Что вчера, что
сегодня никого не встретила. Ну кроме тебя и этой Нюрки.
— Есть. На огородах они торчат кверху задницами, а
огороды сзади домов, вот и не видно их. К тому же они, как меня
увидят, сразу разбегаются по кустам. Глаз у меня дурной якобы.
Непроходимые тупицы, это даже весело. Сдались они мне,
вредить им просто так. Знаешь, во многих сказках и страшных
историях ведьмы — это такие хаотичные разрушительницы,
ходят, портят скот, болезни насылают, детей крадут… И всё
это просто так. От злобности натуры. Только на самом-то
деле всеми этими бреднями люди прикрывают собственную
мерзость.
— Каким же образом?
— Они сами к ведьмам тайком бегают. Одна у соседки
урожай хочет погубить. Другая — ребёнка любовницы мужа.
Третий — зятя нежеланного в могилу свести. Понимаешь? Это

163
 всё не ведьмины происки. Это всё их собственные хотелки. А
потом, получив то, что просили, они собираются в кружок и
причитают:ах, урожая нет, детки гибнут, мужики мрут. И все
молчат. Молчат о том, кто на самом деле заказчик, а заказчики
— все они. Но не признаешься ведь в этом? Не признаешься.
И они находят виновного. То есть ведьму. Идут и поджигают
ей дом, дохлых кошек под дверь подбрасывают, окна бьют.
Здорово, разобрались. Злодей наказан. Только ведьме плевать,
она, если захочет, в другую деревню жить пойдётили ещё куда,
а они заплатят. Не сейчас, не сегодня. Потом. Но обязательно
заплатят.
— Звучит погано, но складно. У меня только один вопрос: на
кой всё это надо этим… богам? Которые командуют парадом.
— Называю их работодателями. — Вика мрачно усмехнулась
и замолчала.
Я решила не продолжать тему и не допытывать её, но спустя
несколько минут шагания в тишине она заговорила сама.
— Для равновесия, думаю. Для того, чтобы люди могли
сами себя познать. И проявить. Не будь всего этого дерьма, что
было бы тогда? Бегали бы все в церковь молиться и считали
себя святыми? Только какой смысл в этой святости, если
нет искушений? Смысл чистоты и доброты не в ней самой
как таковой, а в том, насколько стойко и долго ты можешь
противостоять соблазнам поступить плохо. Я…точнее, они
дают им эту возможность. Дают им выбор. Никто никого не
заставляет творить хуйню. Понимаешь, о чём я? Меня ведь
тоже не заставляют. Я могу отказаться и принять другую судьбу.
— Как Ваня? — тихо уточнила я.
— Как Ваня, например, да. Психушка. Ну или деревянный
крестик над неглубокой ямой, в которой будет гнить твоя
тушка. Они всегда оставляют право выбора за тобой.
— Это иллюзия выбора. Это две таблетки, но от одной у тебя
отнимутся руки, а от другой ноги.
— Ага, всё так. Только у рук и ног разные функции, и ты
вправе решить, что тебе будет по жизни нужнее, ножки или

164
ручки. И все эти люди, которые ко мне приходят, тоже могут
выбрать. Только фишка в том, что если они до меня дошли,
значит, уже сделали выбор. Никто из них ещё ни разу не
передумал, переступив мой порог.
— А ты пробовала их переубеждать? Отговаривать?
— Не-а. Зачем мне это? Я просто честно и без приукрашиваний
описываю им последствия. Но, повторюсь, это ещё ни разу
никого не испугало.
— Получается, ты просто пользуешься тем, что они в
отчаянии и готовы на всё?
— Отчаяние, Алина, это когда твой ребёнок неизлечимо
болен, а у тебя денег нет его лечить. И ты топаешь к ведьме,
на коленях стоишь и рыдаешь, чтобы она у тебя всё что хочет
забрала, но вылечила малыша. Только таких случаев один на
сотню. Остальные идут ко мне за чернотой.
— И она тоже будет расплачиваться?
— Кто — «она»?
— Ну. Мать. Которая приходит за тем, чтобы спасти ребёнка.
— А как же. Будет как миленькая. Равновесие должно
сохраняться. У неё, как и у прочих, есть выбор.
— Выбор? Какой же у неё выбор?
— Принять свою судьбу. Свою и своего ребёнка. Принять
и не брыкаться. Сделать всё, что можешь сделать, но если
суждено ему всё-таки умереть,значит, так тому и быть. И не
нужно просить иного, сверх того, что тебе дано. А если просишь
— плати. И плевать, какие у тебя там мотивы: соседу урожай
испоганить или ребёнка спасти. Платить всё равно придётся.
— Всё это звучит настолько безнадёжно, что отбивает
желание жить.
— Это потому что ты шагнула за край своей нормальной
жизни. Крошечного кружочка, в котором ты расставила
своих солдатиков и свои кукольные домики. За чертой этого
кружочка — полный пиздец. И не говори, что ты только сейчас
об этом узнала. Мы пришли. Не смей ругаться на Нюрку, она
хорошая девчонка. Я покормлю её, и пойдём по делам. Она

165
 пойдёт с нами.
С этими словами она подошла к покосившейся деревянной
калитке и завопила: «Нюрка! Выходи! Эй! Выходи давай, долго
ждать не буду».
Не прошло и полминуты, как калитка со скрипом открылась
и к нам пулей вылетела вчерашняя девчонка: чумазая, в том же
аляпистом красно-жёлтом платье, но на этот раз не босая, а в
старых, растоптанных шлёпках непонятного цвета. Кажется,
в этой деревне люди не уделяли времени таким мелочам, как
мытьё обуви.
— Ты.— Она хитро прищурилась, глядя на меня.
Я открыла рот, но Вика не дала мне сказать.
— Да, да, она, моя знакомая зануда. Алина, это Нюрка.
Нюрка, это Алина. Знаю, что вы уже познакомились вчера, вот
и не будем тратить время на лишние разговоры. Ты завтракала?
— Нет! — весело выпалила Нюрка, накручивая на палец
тёмную кучерявую прядь.— Нечего жрать, картошка кончилась.
— На, держи.— Вика выудила из своего затрёпанного
рюкзака булку и бутылку воды.— Она вроде бы с творогом. Ешь
быстро и пойдём. Хотя можешь заняться этим и по пути.
Нюрка без лишних слов выхватила булку и вгрызлась в неё.
Съев всё в три укуса, она взяла бутылку с водой, осушила её
наполовину и протянула обратно Вике.
— Да уж, — покачала головой Вика, — ты самый настоящий
зверёныш.
По пыльной деревенской дороге мы направились в сторону
леса. Я до сих пор понятия не имела, чем мы будем заниматься,
но, руководствуясь ещё вчера принятым решением, не стала
ничего спрашивать сама. Пусть эти две сумасшедшие сами
делятся тем, чем посчитают нужным, а я буду просто наблюдать.
Мы шли в тишине минут десять. Ближе к лесу дорога
сузилась в тропинку. Деревенский лес не похож на тот, что
бывает на окраинах городов. Вроде бы такие же деревья,
трава и тропинки, но здесь ощущалась какая-то дикость.
Нехоженность. Первозданность, что ли.

166
 В городских лесах всегда полно народу: бегуны в спортивных
костюмах, мамочки с колясками, парни и девушки с бутылками
пива и музыкой из динамиков телефонов. Здесь же не было
никого. Наверное, временами тут можно встретить каких-
нибудь бабулек, собирающих грибы, но сейчас было пусто. Да
и вообще было как-то излишне… Мёртво? Почему-то на ум
пришло именно это слово. Ни ветерка, ни звука, ни шелеста.
— Мы идём на кладбище, — нарушила молчание Вика.
— На кладбище? Оно что, в лесу?
— Да. Это старое кладбище. Там немного могил, и все давно
заброшены. Почти на всех надгробных плитах стёрты имена
и даты. Честно говоря, я не знаю историю этого кладбища,
откуда оно тут взялось и почему, да мне и дела до этого нет.
Наткнулась на него, когда бродила по окрестностям. Тут есть
и обычное кладбище, но я на него не люблю ходить. Там почти
всегда есть кто-то из местных. Пялятся, скалятся. Ничего мне
не сделают, конечно, но всё равно, ну их к чёрту.
— И что мы там будем делать?
— Увидишь.
Я зареклась приставать к ней с расспросами, но одна мысль
всё же не давала мне покоя. Ладно, не одна. На самом деле
десятки вопросов роились в голове, но я знала, что на них Вика
точно не станет отвечать.
— Почему деревня? Я имею в виду, зачем тебе заниматься
всем этим именно в деревне? То же самое ведь можно делать и
в городе. Почему ты уехала сюда?
Где-то вдалеке крикнула птица. Или не птица, может, какой-
то зверёк. Я не очень хорошо разбираюсь в звуках леса.
— Сценарий.
— Что?
— Сценарий. Нужно следовать ему, чтобы всё вокруг не
начало разваливаться. Мне снилось это место. Много раз.
Снилось ещё до той ночи у Вали. Я всё не понимала к чему, что
это за место. И Нюрка мне снилась тоже.
— Ага! — выкрикнула плетущаяся рядом Нюра.— Мне Вика

167
 тоже снилась. В плохих снах. Во всех снах у неё лицо постоянно
было такое жуткое, кривое всё, перекошенное. То рот набок,
то глаза белые-белые. И всегда она звала с собой. Я ни разу не
пошла.
— Как ты нашла эту деревню? Их же сотни. Как нашла
именно ту, что снилась?
— Ох, Алина. Тяжело тебе придётся с твоим скепсисом.
Ты всё пытаешься упорядочить мир вокруг себя, найти всему
объяснение, во всём увидеть логику, здравый смысл. Всё будет
казаться тебе хаосом и бредом ровно до момента, пока ты не
поймёшь, что твоя концепция не работает и никогда работать
не будет. Я просто пришла на вокзал с сумкой, посмотрела на
табло с расписанием и купила в кассе билет наугад. Я ни о чём
не думала. Не искала конкретно эту деревню. Просто знала,
что должна уехать, что меня приведут туда, куда нужно. Так и
вышло.
Это так странно. После всего, что я пережила, часть
меня упорно продолжала сопротивляться всему, что мне
открывалось. Словно бы теперь было две Алины: одна жила
с парнем, ходила в универ, грела ужин и смотрела сериалы.
Другая разом перечёркивала жизнь первой, бросая всё и
уезжая к чёрту на рога, чтобы бегать по кладбищам, потому
что в глубине души знала: крошечное уютное пространство,
в котором поселилась первая Алина, — это кукольный домик.
Если ты хоть раз выходил из кукольного домика и видел, что
там, за порогом, ты уже не сможешь отвязаться от желания
выйти ещё раз. Даже зная, что там тебя может ждать что-то
ужасное. Что-то, что отберёт всё, что тебе дорого, и не факт,
что хотя бы частично возместит ущерб.
Внезапно меня охватило жгучее желание написать Глебу.
Прямо сейчас, ни минутой позже. Вероятность того, что ловит
сеть, равна нулю, но я всё-таки достала телефон. Ха, надо
же! Одно деление. Может быть, сообщение отправится. Что
написать? Как же трудно бывает переводить чувства в слова.
«Привет. Как ты? Я скучаю. Надеюсь, что…»

168
 — Эй! — резко окликнула меня Вика.— Ты что это делаешь,
красавица? А ну-ка, дай сюда.
Она выдернула у меня из рук телефон.
— Ты охренела?! Дай сюда!
Я дёрнулась к ней, чтобы отобрать мобилу, но Вика
пробежала вперёд метров десять, повернулась ко мне лицом и
дальше пошла спиной вперёд.
— Ты совсем идиотка,— крикнула она.— Кому собралась
писать? Глебу? Мамочке? Поноешь, как любишь их и скучаешь?
А они тебе ответят, что тоже любят и скучают, и привычный
мир начнёт засасывать тебя обратно? Курица. Забудь! Никаких
сопливых переписок и звоночков.
Задыхаясь от злости, я подбежала к ней и толкнула в плечо.
— Быстро отдала мой телефон. Это переходит все границы,
— прошипела я и попробовала сунуть руку в её карман —
кажется, она убрала телефон туда.
— Нет.— Она толкнула меня в ответ, но намного сильнее.
Я отлетела на несколько шагов и еле сохранила равновесие,
чтоб не грохнуться. Опешив, я уставилась на неё, тяжело дыша.
— Если ещё раз попробуешь рыпнуться, я просто разобью
его. Если будешь нормально себя вести, отдам.
— Когда?— просипела я.
От ярости и шока пропал голос.
— Когда пойму, что пора.
Она развернулась и спокойно пошла вперёд. Я стояла, не
шевелясь.
— Эй.— Кто-то дёрнул меня за рукав.
Боже, ещё эта бесноватая. Совсем забыла про неё.
— Эй, — повторила девчонка.
— Чего тебе?
— Не злись на Вику.— Она уставилась на меня своими
леденцовыми серыми глазами.
Зря говорят, что самые страшные и таинственные глаза —
чёрные. Глупости. Нет ничего страшнее ледяных глазищ цвета
грязного снега.

169
 — Не злись на неё. Она хорошая.
— Зачем ты заперла меня в церкви? — Я выдернула рукав
кофты из её маленькой ручки.
— Мне так сказали.
— В смысле? Кто?!
— Не злись, — прошептала Нюрка.
Сейчас она была совсем не похожа на ту маленькую злыдню,
которая вчера доставила мне столько неприятностей. Длинные
грязные волосы падали на худое, осунувшееся личико, чумазое
и уставшее. Кажется, ест она очень редко. Да и моется тоже. На
всём лице — одни эти серые глазища да с десяток крошечных
веснушек.
— Они сказали сделать это. Чтобы, ну… подготовить тебя.
Напомнить.
— Напомнить? Что напомнить?!
— Кто ты такая и что ты им должна. Я не знаю. Я сама ничего
не понимаю.
Глазища наполнились слезами. Ну прекрасно. Довела
ребёнка.
«Приеду и отчислюсь, нахер. Пойду на кулинарные курсы.
Или на курсы маникюра», — невесело подумала я, но вслух
сказала:
— Не реви. Всё хорошо, я не злюсь на тебя. Пойдём, а то
останемся тут одни и заблудимся.
— Не заблудимся, — сразу же повеселела Нюрка, шмыгнув
носом и потерев грязными кулачками глаза.— Я знаю дорогу!
Всегда гуляю на том кладбище!
Я вздохнула и взяла её за руку.
— Веди, чертёнок.

170
 * * *

Я нечасто бываю на кладбищах. Точнее так: я перестала

ходить на них без повода.
А раньше очень любила.
Когда мне было лет двенадцать, мы с девчонками с моего
двора любили собираться на лавочке и травить друг другу
страшные байки. Про чёрную руку, про гроб на колёсиках, про
красное пятно на стене. Эти городские легенды знают все дети.
Мы обожали пересказывать друг другу страшилки, каждый раз
добавляя новые и новые детали.
В один прекрасный день байки приелись, и мы решили
добывать впечатления сами. Врали родителям, что идём в гости
к одной из нас, а сами бежали на местное кладбище. Быстрым
шагом до него было минут двадцать.
Там мы разгуливали между могилами, изучали надгробия
и придумывали истории для мертвецов. Например, Анна
Семёновна, скончавшаяся на восемьдесят втором году жизни,
на самом деле по ночам встаёт из своей могилы, разгуливает
вдоль дороги, останавливает проезжающие машины и просит
подвезти её. Наивные водители, конечно, останавливаются,
завидев бабульку, пускают её в машину, а там… Там… Она их
душит!
…Так кричали мы друг другу, до того напуская на себя
серьёзности, что сами начинали верить в то, что придумали.
Странное это было время.
Странное, но весёлое.
Кладбище, на которое привела нас Вика, и кладбищем-то
было не назвать. Так, десять-пятнадцать могил, старых и давным-
давно заброшенных.
Я всё ещё злилась на неё за отобранный телефон, но понимала,
что мои обиды и недовольства тут мало кого заботят.
— Интересно, зачем было хоронить людей в лесу.— Я присела
около одного из надгробных камней, пытаясь прочитать хоть
что-то. Бесполезно — всё стёрлось.

171
 — Чёрт знает. Может быть, тогда здесь не было леса.— Вика
копошилась в паре метров от меня, у другого надгробия.— А
может, язычники какие-нибудь не хотели хоронить своих на
обычном кладбище. Возможно, сегодня узнаю.
— Узнаешь? Это как же? Что ты там возишься?
— Набираю могильную землю. Вечером понадобится нам
для ритуала.
— Какого?
— Приворот, — коротко бросила она и встала — в руках у неё
была литровая банка, наполовину заполненная землёй.
— Ты серьёзно?
— Думаешь, мне есть смысл врать на этот счёт? От одной
девицы паренёк ушёл. Она и так и сяк его пыталась вернуть
— без толку. Разлюбил он её, другая ему понравилась.Алёнка,
брошенная которая, ревела-ревела, рвала на себе волосы да и
пришла ко мне. Не могу, говорит, жить без него. Умираю. Ничего
не нужно, никто не нужен, верни, всё что хочешь отдам.
— И ты вернёшь? — тихо уточнила я, чувствуя, как в животе
заворочался и зажужжал десяток-другой противных мелких
жуков.
— Верну.— Вика пожала плечами, словно это было обычным
делом — как зубы почистить. — Точнее, не я верну. Покойник ей
его притащит за уши. Тот, у кого мы земельки позаимствовали.
— Ты уже делала это раньше?
— Конечно. Только землю брала с других кладбищ. Отсюда
первый раз беру, самой интересно. Здесь мертвяки старые,
сильные. И злые. Но у неё случай тяжёлый, только такой и
поможет. Эй, Нюрка! Иди сюда, домой пойдём.
Нюрка, всё это время бегавшая неподалёку, между деревьями,
вылетела к нам вихрем с венком из одуванчиков на голове и
пучком каких-то цветочков и трав.
— Я всё собрала! — радостно выкрикнула она, протягивая
Вике букетик.
— Молодец. Оставь пока у себя. Домой принесём, подсушим.
Вика подхватила с земли рюкзак и направилась к тропинке.

172
Нюрка побежала за ней.
Да уж, вечер обещает быть интересным.
Дома Вика вскипятила чайник, достала три эмалированные
облупленные тарелки, высыпала туда лапшу быстрого
приготовления и залила кипятком. Они с Нюркой расправились
со своей порцией в момент, я же смогла проглотить только пару
вилок химозного обеда. Подумав, что диета мне не повредит,
я отодвинула тарелку и решила наградить себя дневным сном.
Стояла страшная духота, никакого вентилятора здесь не было и
в помине. Вика сказала, что до вечера все могут быть свободны,
а вот после заката придёт та самая Алёнка, которой нужен
приворот, и начнётся веселье.
Уснула я быстро, но спала плохо. Не помню, что мне снилось.
Что-то мутное, тяжёлое и липкое. После такого сна встаёшь ещё
более разбитым, чем ложился.
Когда я проснулась, за окном уже были сумерки, но прохладнее
в избе не стало. Поморщившись от прилипшей к телу потной
футболки, я села и почувствовала, как в затылок ввинтилось
сверло, а в висках застучали молоточки. Блеск, только этого
не хватало. Нужно сделать массаж головы. Это никогда не
помогало, но я каждый раз надеялась.
— Что, головка бо-бо? — поинтересовалась Вика, не
отрываясь от сосредоточенного перебирания цветочков и трав,
которые насобирала Нюрка.
— Угу. Мигрени. Ничего не помогает от них.
— И не поможет. Это твоё наказание.
— В смысле? — Я скривилась от очередного спазма, словно бы
кто-то жестокий и злой раз за разом с остервенениемвсаживал
мне в затылок раскалённый прут.
— Это тебе был один из намёков, что ты делаешь что-то не
то. Головные боли ведь у тебя не всегда были, так? Так. Они
начались в последние несколько месяцев. Потому что тыкурица.
Но я устала уже это повторять. Давай просто запомним, что вся
ерунда происходила и будет происходить с тобой только по этой
причине.— Вика оторвалась от изучения травинок и посмотрела

173
 на меня. Что-то вроде сочувствия промелькнуло в её вечно
недобро смеющихся глазах. — Ладно, горемыка, иди сюда.
Облегчу тебе страдания, но только один раз, а то мне по шапке
надают. Пройдут твои боли, если будешь хорошей девочкой.
У меня не было сил спорить, я молча подошла к ней и
вопросительно посмотрела.
— Садись на пол спиной ко мне, — скомандовала она.
Чувствуя, как в глазах темнеет от усиливающейся боли, я
села, поджав под себя ноги. Вика сдавила мне виски своими
ледяными пальцами. В такую-то жарищу — ледяными.
— Мне не помогает массаж, — вяло засопротивлялась я.
— Заткнись.
Она не стала массировать виски. Просто держала пальцы на
них, легонько сдавливая. Внезапно я поняла, что проваливаюсь
в какое-то странное состояние пустоты. Из головы исчезли все
мысли. Унялась тревога, которая всё время сопровождала меня в
фоновом режиме. По телу разлилось блаженное умиротворение.
Абсолютный покой. Я и не заметила, как головная боль стала
меньше, а потом совсем исчезла. Господи, как же хорошо.
Остаться бы в этом состоянии навсегда. Никаких тревог, страхов,
забот, бед. Только пустота, тишина и покой.
— Всё, вставай, долго кайфовать вредно.— Она убрала
пальцы с висков и легонько толкнула меня в спину.
Меня словно дёрнули за ниточку, как воздушного змея, и
вернули на землю.
— Что это было?— прошептала я, ошалело мотая головой
вправо-влево и ожидая новых болевых толчков.
Но их не было. Как будто в моей черепной коробке навели
влажную генеральную уборку, проветрив её и выбросив мусор.
— Не надейся, повторять не буду. Это нелегко даётся, большой
отток энергии, а мне такое сейчас ни к чему. Сегодня ночью
работать будем. Ну как «будем». Я буду. А ты будешь смотреть.
Хотя, может, чем и поможешь. Давай приходи в себя, сейчас
Алёнка заявится.
— Где Нюра?

174
 — Ушла домой ещё днём. Её с нами не будет. Я учу её кое-
чему, какие травы нужны для ритуалов, например, и всё такое.
Но присутствовать ей пока рано.
В дверь раздался стук. «Заходи!» — крикнула Вика.
Через секунду у меня снова потемнело в глазах, но не от боли.
На пороге стояла девушка из моего ночного сна. Та, которая
оставила меня в избе с мертвецом. Которая говорила, что я
должна остаться с Егоркой вместо неё. «Всё равно ты будешь
падать».
Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я села на лежанку
и съёжилась.Алёна выглядела почти так же, как в моём сне. Разве
что немногим лучше: на ней было чистенькое, но застиранное
красное платьице и коричневые босоножки с ремешками. На
плече лежал линный русый хвост. Она была худая, очень худая,
почти анорексичка. Смотрела, двигалась и говорила отрешённо,
словно была где-то не здесь, а необходимость присутствовать в
моменте её крайне огорчала и раздражала.
— Принесла? — коротко спросила Вика.
— Да, — бесцветным голосом ответила девушка и протянула
ей какие-то бумажки.
«Фотографии», — догадалась я.
— Далеко ездила распечатывать?
— Да, — снова прошелестела Алёна.
— Спрошу последний раз: уверена? Если да, я ночью всё
сделаю. Но смотри, назад откатить ничего не получится. Он
вернётся к тебе, но счастья вам не будет, потому что это не его
воля, а твоя. Ты его к себе невидимой верёвкой привяжешь.
Он будет пить, болеть, скандалить будете. Тебе самой всё это
опротивеет, захочешь от него избавиться, но не сможешь. Оба
в могиле окажетесь. Приворот можно снять, только сможешь ли
ты за это заплатить? К тому моменту, как одумаешься, платить
тебе будет нечем. Подумай, точно хочешь?
— Точно, — ответила она, не думая ни секунды.— Если и
окажемся в могиле скоро, то перед этим хоть с ним побуду. Мне
всё равно только в могилу и дорога. Не могу я без него. Держи.

175
 Она протянула Вике несколько купюр. Думаю, там было
тысяч десять. На меня Алёна не обращала никакого внимания.
Я не уверена, что она вообще меня заметила. Вика взяла деньги,
ещё раз внимательно посмотрела на неё и холодно сказала:
— Иди. Больше ко мне не приходи. Он вернётся к тебе в
течение полутора недель. Сам. Ничего не делай.
— А Машка? К которой он ушёл?
— Она ничего не сможет сделать. Страдать будет твоя Машка
и слёзы лить, если любит его. Надеюсь, у неё больше ума, чем
у тебя, погорюет и отпустит. Но с ней он не останется, будь
спокойна. Он будет только с тобой.
Бледное лицо Алёны просияло. Она растянула губы в безумной
улыбке. Такой она улыбалась мне во сне. Не до конца понимая,
что делаю, я выкрикнула:
— Не надо!
Алёна медленно повернула голову в мою сторону и удивлённо
уставилась на меня. Кажется, она и правда не замечала моего
присутствия до этой минуты. Я прикусила губу.
— Ты кто?
Терять мне было нечего, поэтому я затараторила, зная, что у
меня есть несколько секунд до того, как Вика меня заткнёт.
— Не делай этого. Ты будешь страдать, очень сильно страдать.
Я видела про вас сон, про тебя и твоего Егора. Сегодня видела.
Очень плохой сон, он мёртвый был, а ты умом тронулась. Не
делай этого, откажись…
— Заткнись! — рявкнула Вика, схватила Алёну за локоть и
повела к двери. — Давай иди. Дорогу сюда забудь. Явишься и
будешь ныть, что не хотела такого, — сделаю ещё хуже. Жди,
скоро всё будет.
Вытолкав Алёну и закрыв за ней дверь, Вика повернулась ко
мне.
— Не знаю, зачем я это сказала.— Я закрыла лицо руками,
запустив пальцы в волосы. — Не знаю, не спрашивай. Мне
ночью снился кошмар про эту девушку. Там была изба, я, она и
её Егорка в этой избе, и… Егорка был мёртвым. А она безумной.

176
Она твердила, что не может больше там находиться, и просила
меня остаться там вместо неё, потому что мне всё равно скоро
падать. У меня и до этого были видения, в которых мне говорили,
что скоро я буду падать. Что это вообще, блять, значит?!
Вика молчала.
Я убрала руки от лица и посмотрела на неё. Вместо ожидаемой
злости и ярости в её глазах была растерянность.
— Вика? Ты что? Что с тобой?
— Ничего, — отмерла она. — Ничего. Забей. Сказала и
сказала. Эту дуру уже не спасти.
Она подошла к столу истала механически переставлять с
места на место разбросанные предметы: солонку, подсушенные
цветы, принесённые фотографии.
— Эй. Объясни, в чём дело. Объясни, что значит «ты будешь
падать»? Куда падать? Почему?
— Не знаю. Я что, все твои глюки должна разгадывать?
— Я не прошу все. Прошу только этот.
— Я не знаю! Не знаю! Отвали, Алина, не до этого мне
сейчас! Нужно делать дело. После полуночи начнём. Иди пока
прогуляйся, подыши воздухом. Я подготовлю тут всё.
— Я не…
— Иди! — выкрикнула она. — Я прошу тебя, сходи погуляй.
Я встала и молча пошла к выходу. Да, пожалуй, схожу. Иначе
просто переверну этот стол со всеми магическими штучками,
пропади они пропадом.
Лучше бы я так и сделала.

177
 * * *

Небо за городом другое. Чисто вымытое, с аккуратными

яркими звёздами. И воздух здесь пахнет иначе: всякими травами,
названий которых я не знаю. Какие-то из них сегодня собирала
Нюрка для того, чтобы Вика могла сломать сразу две жизни.
Я безумно хотела насладиться спокойной и тёплой ночью,
но внутри ворочался большой мерзкий слизень. Тревога. Это
удивительное чувство, которое ты знаешь от и до, но, когда оно
приходит, ты словно сталкиваешься с ним впервые — тот же
первобытный ужас, то же бессилие.
Как и с любовью.
Когда учишься на психолога, перестаёшь воспринимать
все эти романтические басни про светлое чувство до гроба,
посланное небесами. Есть физическое притяжение, оно нужно
для удовлетворения инстинктов. Есть потребность в реализации
социальной роли — жена, муж, мать, отец. Есть выгодное
партнёрство, а есть болезненные, разрушающие зависимости,
строящиеся на манипуляциях и эмоциональных качелях. В
какой-то момент я поймала себя на мысли, что больше не хочу
про это читать. Не хочу мыслить такими категориями, мне пусто
и горько.
Мне хотелось, чтобы в моей жизни было что-то необъяснимое.
Что-то, что нельзя разложить по полочкам, систематизировать и
объяснить.
Мне нравилось, как Глеб пахнет. Не шампунь, не дезодорант,
а запах его пота и запах кожи. Нравилось, как он улыбается, как
волосы падают ему на лицо. Нравилось слушать его голос, даже
если не нравилось, о чём он рассказывает. Я старалась гнать от
себя мысли, что всё это не более чем химические процессы в
мозгу, а ещё попытка сбежать от эмоциональной травмы, сбежать
в кого-то простого и стабильного. Глеб казался мне таким. Ему
претило всё, что называют мистикой и сверхъестественным. Он
ненавидел гороскопы, карты Таро, предсказания и документалки
про НЛО. Меня удивляло это, ведь он знал, что произошло той

178
ночью в квартире, а до этого видел, что происходило с Викой. Он
знал, что всё это не выдумки и не глюки. Думаю, он тоже сбегал.
Я подумала, что не стоит в темноте уходить слишком уж далеко
от дома, развернулась и пошла назад. Ушла я не очень далеко,
метров на пятьсот. По мере приближения к дому я поняла, что в
окнах не горит свет.
Не нравится мне это.
В висках снова запульсировало. Слабенько, слегка. Как
предупреждение.
Рядом с домом кто-то стоял. Тёмный силуэт, не различить,
мужской или женский. Почему-то я сразу поняла, что это не
Вика.
Я замерла на месте. Не хочу туда идти.
Фигура зашевелилась. От плотной темноты отделилась рука.
Она медленно поднялась и указала на дом. В голове вспыхнуло
злое, приказное «зайди». Я дёрнулась. Нет, нет, не хочу.
Тёмный силуэт резко обмяк, как будто состоял из песка, и
рассыпался. Но я чувствовала, что он не исчез. Он просто принял
горизонтальное положение, и сейчас он где-то рядом с домом.
Лежит, а может, ползает. Хочет добраться до меня.
Я сделала три глубоких вдоха и, сорвавшись с места, ринулась
ко входу в дом. Лучше буду внутри, с Викой, чем здесь, с
ползающим поблизости сгустком тьмы. Я резко дёрнула на себя
дверь, ожидая, что она будет заперта, но дверь открылась, а я чуть
не грохнулась с крыльца. Захлопнув дверь, я прижалась к ней
спиной и, тяжело дыша, попыталась разглядеть, что творится в
избушке на курьих ножках.
Здесь было ещё темнее, чем снаружи. На столе догорало
три свечки, но они как будто бы горели вхолостую, не освещая
абсолютно ничего дальше, чем на три сантиметра.
Я прищурилась. Очень сильно пахло чем-то гнилым и
горьким. Я не могла определить составляющие этого запаха.
— Вика,— тихонько позвала я.
Тишина.
— Там, на улице, кажется, кто-то есть.

179
 — Я знаю, — донеслось откуда-то из угла.
А, может, и не из угла. Я не могла определить, откуда идёт
звук.
— Кто на улице? Почему здесь так темно? Ты в порядке?
Я стояла, вжавшись в дверь. Господи, как же я хочу быть
сейчас у себя дома, в постели.
Резкий толчок в спину. Кто-то с той стороны двери ударил по
ней.
— Не зли его, — снова послышался из ниоткуда спокойный
голос Вики.— Отойди от двери. Сядь. Он должен войти.
— Блять, — прошептала я, — блять, я не хочу. Куда мне сесть,
куда?
На глаза навернулись слёзы. Я почувствовала, как меня
накрывает Чернота. Нет другого слова, чтобы описать это.
Густая, липкая Чернота обволакивала разум, стирая всё здравое,
светлое и понятное. То, на чём строится твоё сознание, то,
что делает тебя человеком. Живым человеком. Всё внутри
заполнилось ужасом и горем. Больше ни единого чувства, ни
единой мысли. Только страх и настолько непереносимая тоска,
что хочется вогнать себе в живот нож. Не затем, чтобы умереть,
а затем, чтобы остановить Черноту.
— Успокойся, — донёсся из пустоты голос Вики.— Ничего не
делай, просто смотри.
Я опустилась на колени, кажется, где-то в районе стола.
Свечки почти догорели, горячие плотные капли воска падали на
пол. Грудную клетку сдавило, каждый вдох давался с трудом.
Дверь медленно, со скрипом открылась. Тот, кто стоял на
пороге, не торопился входить.
— Он не может войти, пока не пригласят, — снова спокойным,
ровным голосом пояснила Вика и обратилась к тому, что стояло
в дверях:— Ты можешь войти!
Судя по степени освещённости, из трёх горевших свечей
осталась всего одна. Я ничего не видела, но чувствовала, что
мимо меня кто-то неторопливо прошёл. Я зажмурилась. «Пусть
оно пройдёт куда-то дальше, в конец избы, пожалуйста, я прошу».

180
Но гость сел на стул, стоявший по другую сторону стола.
Дальнейшее я помню плохо. Вика начала нараспев читать что-
то вроде молитвы, только очень странной, словно вывернутой
наизнанку. Она что-то твердила про рабов божьих, про реки
крови, про пропащие души, про власть. Твердила страшным
монотонным голосом. Не знаю, сколько это продолжалось. Я
сидела с закрытыми глазами, пытаясь отключить восприятие
происходящего и подавляя накатывающее волнами желание
вскочить, выбежать за дверь, найти любой острый предмет и
воткнуть себе в солнечное сплетение.
Последняя свечка догорела. Изба погрузилась в такую тьму,
какую мне не доводилось ощущать до этого никогда. Эта темнота
прилипала к коже, её можно было вдыхать. Мне казалось, что
если я сожму ладонь в кулак, то раздастся противное «чавк» и
темнота потечёт у меня между пальцами.
— Я не могу тебе это дать, — откуда-то издалека донёсся
голос Вики. Он больше не был заунывным и жутким. Теперь был
уставшим. — Покоя не у меня проси.
Тишина.
— Я просто посредник. Выполняй свою работу.
Снова пауза. Ответы гостя слышала только она.
— Можешь отказаться, тебе же хуже будет. Советую
согласиться. За мной не ходи, развлекайся там, куда я тебя
посылаю.
Тишина.
— Нет, — её голос дрогнул. — Её нельзя. Эту не трогай. Нет.
Она не для тебя. Нет!
Рядом со мной что-то мелькнуло. Воздух кончился. Вдыхать
больше было нечего. Я открывала и закрывала рот в надежде
вкачать в лёгкие хоть немного кислорода, но безуспешно.
— Не смей!— орала Вика.
Черноту внутри меня начала сменять Пустота. Отупляющий
покой. Абсолютное безразличие ко всему в этом мире. К Вике.
К Глебу. К чужому безумию. К чертям, богам и аду. «Наверное,
я умираю», — мелькнуло в голове, не вызвав никаких эмоций.

181
 Где-то далеко, кажется, в нескольких километрах от меня
Вика опять затянула свои чёрные демонические молитвы.
В угасающем сознании вспыхнуло: «Всё хорошо. Ты просто
падаешь. Всё хорошо».
Я завалилась на бок и осталась лежать так, не предпринимая
попыток встать или просто пошевелиться. Это невозможно,
но я уверена, что не дышала. Дышать было нечем, да я и будто
разучилась это делать. Глаза были открыты, сил на то, чтобы
закрыть их, не было. Чувство времени пропало. В какой-то
момент мне показалось, что я лежу вот так уже несколько
месяцев. Потом пришло ощущение, что всего минуту. Мне
было всё равно. Боковым зрением я уловила Вику. Она куда-то
выбежала из избы. Не могу сказать, надолго ли. Уход Гостя я
тоже пропустила. Мне очень хотелось, чтобы оставшаяся часть
сознания наконец-то отключилась, но этого не происходило.
Спустя тысячу лет (или десять минут) в избе стало светлее.
Наверное, Вика зажгла лампу. Потом надо мной склонилось её
бледное лицо с огромными чёрно-коричневыми кругами под
глазами. Она что-то говорила. Я не понимала, потому что забыла
слова. Забыла человеческую речь.
— …Слушай голос. Слушай мой… Слушай... Голос… Дыши…
Голос…
Я начала разбирать отдельные слова. Она говорила что-то
ещё, но я понимала только это.
Откуда-то из глубины начали всплывать простые, но тысячу
лет назад (или десять минут) забытые вещи. Надо дышать.
Вдохнуть воздух. Не знаю зачем, но надо.
Я напряглась и попыталась носом втянуть воздух. Была
уверена, что ничего не выйдет, что вокруг меня не воздух, а желе,
да и лёгкие мои больше непригодны для дыхания, но, вопреки
ожиданиям, вдох удался. От неожиданности я закашлялась.
Голова закружилась, перед глазами поплыли ослепляющее яркие
пятна. Накатил приступ тошноты. Я инстинктивно приподнялась
на локтях, открыла рот и попыталась выблевать случившееся. Из
меня ничего не вышло, кроме слюны и желудочного сока.

182
 — Вот, вот, хорошо. Молодец. Молодец. Сейчас всё пройдет.—
Вика похлопала меня по спине и поднесла стакан с какой-то
зелёной жидкостью. — На, сделай хотя бы один глоточек. Станет
легче, обещаю.
Я скривилась. Хватит и того, что в меня начал поступать
кислород.
— Выпей. — Она сунула мне стакан под нос.— Так быстрее
отойдёшь.
Зачем я только включилась. Так хорошо было в Пустоте.
Закралась мысль снова перестать дышать, лечь на бок и
потеряться во времени и пространстве. Там нет движения, нет
мыслей, нет тревог. Только покой.
— Ну уж нет, — рявкнула Вика и отвесила мне пощёчину.—
Нихуя не дам тебе это сделать, Алина! Быстро выпила!
Больно стукнув стаканом мне по зубам, она насильно плеснула
мне в рот своё зелье. Оно оказалось не противным, только слегка
горьковатым. Жижа вылилась изо рта и потекла по подбородку,
но что-то я всё же проглотила.
— Давай вставай. Тебе нужно перелечь на мягкое. — Она
попыталась приподнять меня за плечи.
Я затрясла головой и протестующе загудела. Подняться на
ноги казалось совершенно невозможным.
— Ладно, ладно. Лежи тут. Сейчас дам тебе одеяло и подушку.
Устроившись настолько удобно, насколько это возможно
было сделать на полу, я подумала, что сразу же провалюсь в сон,
но не тут-то было. В голове начало болезненно проясняться.
Наверное, начала работать настойка, которую мне подсунула
Вика. Энергии больше не стало, я всё ещё была слаба и разбита,
но сонливость и туман из головы ушли.
— Ну что, детка, вот как-то так и выглядят привороты, —
задорно сообщила Вика, суетливо расхаживая по комнате,
стирая что-то с пола и убирая со стола.
Я прищурилась. На полу был нарисован круг, а в нём какие-то
символы и горсть земли. «Могильной земли, которую мы взяли с
кладбища», — догадалась я.

183
 — Чтуо э-тоу былг-ло?— Язык заплетался, голос сипел, в
целом я звучала как умственно отсталая.
— Это был наш друг-мертвяк. Старый, как мамонт, помер
лет сто пятьдесят назад. Ух и дикий кадр попался. Привороты,
Алина, это тебе не нашептать на фотографию «ах речка быстрая,
ива грустная, дай мне милого моего». Это договор с мертвяком.
Точнее, я не знаю, может кто-то и делает их иначе, я в истории
колдовства не сильна. Без понятия, как там работают другие.
Возможно, какой-нибудь ведьминский ковен сжёг бы меня за то,
что я делаю, но я делаю так, как умею, и оно всегда работает.
— Ясно, — прошептала я, устало наблюдая, как она
продолжает убираться.
Всё это время мне хотелось разобраться в происходящем.
Понять, что тут происходит и какая у меня в этом всём роль.
Меня бесило, что мне отвели роль дурочки, которая наблюдает
бесовщину, но не понимает её природу и механизм.
Сейчас мне не хотелось ничего знать. Но, конечно же, именно
сейчас Вика решила пуститься в объяснения.
— Волшебных палочек и волшебных заклинаний нет. Точнее,
есть заклинания, но они не волшебные. Это вполне конкретное
обращение ко вполне конкретному покойнику. В общем-то, всю
работу выполнит он. Придёт к жертве, наведёт морок. Сломит
его волю, мозги затуманит. Внушит нужное. За ручку его
отведёт к нашей заказчице. На этом прекрасная часть истории
кончается, дальше он их обоих будет с ума сводить и мучить.
Начнутся пьянки, драки, вся вот эта прелесть. Мертвяк будет
жрать их жизни, а начальникам нашим они нужны будут после
смерти. Вот такой расклад.
— Не знала, что у покойников есть такая власть над живыми.
— Это было моё первое связное предложение за последние
несколько часов.
Говорить было странно. Мне казалось, что я молчала
полжизни.
— У них и нет такой власти обычно. Нашему мертвяку
помогут. Всем, кто служит, помогают. Симбиоз. Он будет их

184
жрать, так или иначе сведёт в могилу, а дальше они достанутся
начальству. Оба, конечно же.
— Это какой-то пиздец.
— Ага.— Вика весело покивала, улыбаясь.— Точняк. Меня
всегда смешило, как ни за что ты можешь попасть в мясорубку.
Влюбится в тебя кто-нибудь, а ты с ним быть не захочешь,
он — херакс! — и влепит на тебя приворот. И сдохнешь ты ни
за что. Просто потому, что кто-то тебя полюбил и настолько
захотел присвоить, что решил отправить на тот свет вас обоих.
Круто, правда? Одна радость: мертвяки больше не могут в меня
вселяться. Помнишь, как той ночью было? Так вот, меня научили
контролировать этих засранцев… Они научили. Как и обещали.
Она замолчала, раздумывая, говорить дальше или нет.
Нервно поводив рукой по своему ярко-оранжевому ёжику волос,
всё же продолжила.
— Перестань гадать, кто они: боги, черти или рептилоиды. Это
неважно. Это всё просто слова. Единственное, что нужно понять:
нет никакого абсолютного добра и зла. Это идиотская картина
мира для тех, кто не справится с информацией посложнее. Они
просто… всем заправляют. Они — Силы. Знаешь, раньше я
думала, что жестокие. Но на самом деле не такие уж и жестокие.
Они… честные. За хорошую службу вознаграждают. За глупости
— наказывают. Всё просто.
— Жаль, они не спрашивают, хотят им служить или нет, —
усмехнулась я слипшимися губами.
— Да хватит уже ныть. Ты не хочешь жить свою сраную
нормальную жизнь, окей? Признайся уже в этом. Надоело
слушать нытьё и смотреть на твой побег от самой себя. Ты
даже на психолога пошла учиться, чтобы доказать себе, что ты
нормальная и всё вокруг тоже нормальное. И как? Нравится?
Всем довольна?! — Она осеклась и стихла, покрутила в руках
огарки свечей, бросила их в тканевый мешок, в который
бросала весь оставшийся после ритуала мусор, и продолжила
уже спокойнее: — Ты, блять, особенная. Самой гадко эту муру
из фантастических фильмов произносить, но это правда. Они

185
 хотят говорить через тебя. Я — ерунда. Просто чернорабочий,
выполняю самые скотские поручения. В глобальном смысле
они ни на что не влияют. Нусдохнут по собственной глупости
очередные Егорка и Алёнка. Кому какое дело? Никому и
никакого. Пока ты про это не расскажешь.
— Да зачем им надо, чтобы про это кто-то знал?!
— В вечности бывает просто охренительно скучно, Алин.
Думаю, им хочется какого-то развлечения. Игр. Но это всего
лишь мои предположения. Не у всех их решений есть какая-то
понятная нам логика, некоторые надо просто принимать. Если
бы я жила до сотворения всего сущего — если бы я всё это сущее
и сотворила, — я бы тоже, наверное, начала веселиться по-
всякому. Конечно, не все поверят во всё это. Во всё то, что у нас
тут происходит. Для многих это так и останется бреднями. Их
это не волнует. Нас тоже. Кто-то да поверит. Поверивших хватит
для того, чтобы всё работало дальше. Чтобы весь этот механизм
продолжал функционировать. Всё в этом мире — Энергия и
Власть. Одни поглощают энергию, другие производят. Одни
командуют, другие подчиняются. Вот и всё. Есть чернорабочие,
как я. Есть рассказчики, как ты. Есть лидеры. Которые, знаешь,
революции устраивают и заправляют государством, пусть даже
не прямо, а в тени. В целом наберётся не такая уж большая
группка людей, чья жизнь имеет хоть какое-то значение.
Звучит диковато, да? В нашем блевотно-толерантном обществе
попробуй такое заяви. Но это правда. Миллионы проживают
пустую, ничего не значащую жизнь. Детей заводят, котов,
собак. Деньги копят, квартиры покупают и продают, прибавку к
зарплате просят. Но ихналичие или отсутствие в этом мире нина
что не влияет. Такие дела. — Она стянула с себя чёрную толстовку,
перепачканную мелом и пеплом, оставшись в коротенькой
маечке. Рёбра пугающе выпирали над ввалившимся животом.
— Скоро рассвет, надо поспать.
— Угу.
Мне было что ответить, о, я очень многое хотела сказать, но
глаза как-то сами по себе закрылись и не желали открываться

186
обратно. Я проваливалась в сон.
— Будь осторожна. Этот покойник чуть не сожрал тебя в один
присест. Ты для него, да и не только для него, намного интереснее
и вкуснее двух букашек с их приворотами. Я тебя еле отбила,
он по-настоящему озверел, учуяв тебя. Ты же понимаешь, что
не дышала минут двадцать? Чисто технически ты была мертва
двадцать минут, Алина.
Это было последнее, что я услышала перед тем, как отрубиться.

187
 5.

Следующая неделя была спокойной.

Я боялась, что чертовщина будет и дальше лететь на меня с
горы, как лавина, но внезапно всё стало тихо. Вика вела себя
так, словно ничего не произошло. Кажется, для неё это всё
действительно было обычным делом.
Днём я бесцельно слонялась по деревне. Местные жители
смотрели на меня с недоверием и отворачивались, когда
ловили мой взгляд. Один раз я встретила на улице Алёну. Она
шла куда-то в ярко-зелёном коротеньком платье и с кричаще-
розовой сумкой, потёртой и старой, но явно «парадной». Всё
такая же нездорово тощая и бледная, но глаза горели, как две
фары. Безумные глаза фанатички. Поймав её взгляд, я кивнула
— не знаю зачем, — но она отвернулась. Не из неприязни.
Кажется, она меня не узнала. Вряд ли она вообще хоть кого-то
и что-то вокруг себя узнавала.
В одну из прогулок я добрела до церкви, в которой заперла
меня Нюрка в день моего приезда. Подошла как раз к моменту,
когда закончилась служба и из дверей церкви высыпались
бабульки в платочках. Немного, человек десять. Одна из
них, сгорбленная, с палкой-костылём, в какой-то серо-
чёрной хламиде, остановилась и злобно уставилась на меня.
Я ожидала, что она что-то скажет. Возможно, она и хотела,
но передумала. Плюнула в мою сторону и пошла дальше.
Поравнявшись со мной, она прошипела: «Блядина бесовская».
Оставив это без комментариев, я поднялась по ступенькам и
зашла в церковь. После пережитого в избушке меня уже не
сильно пугало, что я снова могу оказаться заперта в божьем
храме.
Почти у всех икон горели свечки. У каких-то всего пара,
у каких-то с десяток. Пахло воском и ещё чем-то, резким и
тошнотворно-сладким.
— Служба уже закончилась, — донёсся справа тихий,
спокойный голос.

188
 Я повернула голову. У одной из икон стоял мужчина
неопределённого возраста в длинной чёрной рясе и очках
в тонкой квадратной оправе. Несмотря на две обширные
залысины спереди, сзади волосы были собраны в длинный
жидкий хвостик.
— Да я не на службу, я так… просто. Не знаю, почему зашла.
Я не местная.
Мужчина внимательно посмотрел на меня поверх очков.
Сколько ему лет? Вполне вероятно, что не больше тридцати.
Но и под пятьдесят тоже может оказаться. Бывают такие лица
— без возраста.
— Вы живёте в дальней избе, я прав? С Викторией?
Я осторожно кивнула. Надеюсь, он не начнёт прямо здесь
обряд экзорцизма.
Но священник только вздохнул и покачал головой.
— Откуда вы знаете? Что я там живу.
— У нас маленькая деревня, здесь сложно чего-то не знать.
Пойдёмте присядем, если вы хотите поговорить. — Он указал
рукой на небольшую скамейку рядом с огороженным уголком,
в котором продавались свечки, дешёвые бумажные иконки и
серебряные крестики.
— Я не очень-то православная, — на всякий случай
пояснила я.
— Охотно верю. Не собираюсь читать вам проповеди. Но
зачем-то же вы сюда пришли.
Мы уселись на лавочку. Я не особо понимала, зачем
это делаю и о чём мне говорить со служителем Бога. Бога,
которого не существует.
— Что вас тревожит?
— С чего вы взяли, что меня что-то тревожит?
Священник дружелюбно улыбнулся.
— Много лет разговариваю с людьми об их тревогах.
Научился читать по лицу, даже если человек молчит.
Невежливо получилось. Я отец Михаил. А вас как зовут?
— Алина.

189
 — Алина, — снова улыбнулся он, — хотите поделиться со
мной чем-то?
Я зависла. Этот вопрос никто не задавал мне уже, кажется,
тысячу лет. Не факт, что я кинулась бы рассказывать свои
мысли в ответ, но как-то так вышло, что всем вокруг меня
было, в сущности, наплевать, что меня тревожит. Может быть,
они думали, что ничего. Может быть, просто не хотели лезть
в эту яму со змеями под названием «внутренний мир Алины».
Не дождавшись ответа, отец Михаил продолжил:
— Обещал вам не читать проповедей, но скажу так: всегда
можно выбраться из беды. Почти всегда. Главное — захотеть.
Попросить прощения, если чувствуете вину. Поверить в то,
что это возможно. Господь помогает тем, кто сам хочет себе
помочь.
— Почему вы так уверены, что ваш Господь существует? —
Это прозвучало слишком бестактно и резко, но я не собиралась
извиняться.
Священник не обиделся.
— «Уверен» — это неправильное слово. Скорее, я просто
верю. Вера и уверенность — это не синонимы.
— Вы встречали доказательства его существования? Бога?
— Конечно. Но смысл веры не в том, чтобы искать
доказательства.
— А что мне делать, если я нашла доказательства, что
его нет? Что есть другое. Не ваш Бог, а другие боги. Злые и
жестокие.
Священник достал откуда-то из складок своей рясы чётки и
начал медленно их перебирать. Он больше не улыбался.
— Вы совершаете ошибку. Есть вещи, в которые лучше не
погружаться. Они очерняют сердце.
— То есть вы признаёте, что помимо вашего Бога есть и
другие? — наседала я. — И ваш Бог не всесилен?
— Если вы хотите во Тьму, он не сможет вам помочь.
Господь оставил нам свободу выбора.
— О да, — злобно рассмеялась я, — точно, свобода выбора.

190
И вы туда же. Выбор между виселицей и пузырьком яда. Выбор
ведь, да? Только итог выбора всё равно один.
— Вы злитесь не на меня и не на Бога, ведь так?
Мы смотрели друг на друга: я — яростно раздувая ноздри,
он — нечитаемо. Сложно было сказать, разочарован он, злится
или жалеет меня. На лице без возраста трудно угадывать
эмоции.
— Викторию не ждёт хороший конец, — медленно
выговорил он. — Сомневаюсь, что она когда-нибудь раскается
в том, что делает. Если вы не остановитесь, она и вас утащит
за собой. Вы погибнете.
— А что такого она делает?
— Вы знаете.
— Знаю, только разве Бог допустил бы такое? Бог точно
не принимает участия в том, что происходит на моих глазах.
Либо вашему Богу плевать, либо вы и тысячи других людей
верите в сказку.
— Иногда лучше верить в сказку, чем творить зло. — Он
встал и протянул мне руку.— Приятно было познакомиться,
Алина. Мне пора.
Я без особого желания протянула ему руку. Он легонько
пожал её и скрылся в недрах церквушки — там, куда
прихожанам доступ запрещён. «Видимо отец Михаил решил,
что меня уже не спасти», — печально усмехнулась я у себя в
голове.
Боковое зрение уловило движение справа. Я перевела туда
взгляд. Одна из икон, плохо освещённая— все свечи под ней
потухли, — пришла в движение. Да, мне совершенно точно
это не казалось.
Икона Божьей Матери на моих глазах начала искривляться.
Глаза налились чернотой, и без того узкое лицо сузилось
ещё сильнее, тонкие дугообразные брови поднялись вверх.
Золотистый нимб потускнел, на нём проступило что-то
красное. Кровь? То, что пять минут назад было Божьей
Матерью, оскалилось, поднятая вверх правая рука пришла в

191
 движение и указала длинным кривым пальцем на меня. В эту
секунду все остальные иконы тоже пришли в движение. Лица
святых начали искривляться в гримасы, губы растягивались
в жутких улыбках, глаза закатывались, нимбы падали куда-
то вниз, за пределы рам, в которых они висели. Те, которые
были нарисованы в полный рост, становились на колени,
задирали головы и начинали беззвучно выть, как псы. Те,
которые держали в руках Библию, вырывали из неё листы и
заталкивали себе в рот.
Я не могла пошевелиться. Не от страха. Просто оцепенела.
«Надо валить отсюда». Огромным усилием я подняла себя с
лавки и, с трудом переставляя свинцовые ноги, направилась к
выходу, благо он был совсем близко.
Я уже потянулась было к дверной ручке, как сзади раздалось:
— Бог тебя не спасёт!
Я обернулась. В дальнем тёмном углу стоял отец Михаил.
Из-под квадратных очков светились круглыми фарами глаза.
Он, точнее, то, что им прикинулось, помахало мне рукой. Я
отвернулась, потянула на себя дверь и вышла на улицу.
Бог действительно меня не спасёт.

192
 * * *

Дома Вика и Нюрка сидели за столом, сгорбившись над

толстой книжкой. Нюрка заходила каждый день. Вика кормила
её, потом они уходили гулять, хотя, думается мне, они не просто
гуляли, а опять собирали какие-нибудь травы или шлялись по
кладбищам.
Вика оторвалась от книги и скользнула по мне взглядом.
— На тебе лица нет. Видела что-то? Кого-то?
— Угу, — буркнула я, прошла мимо них и легла на своё
подобие кровати.
Вика спала на полу. Угрызений совести по этому поводу я не
чувствовала.
— Расскажешь?
— Ну я пришла в церковь, одна из местных старушек назвала
меня бесовской блядиной, потом священник пытался убедить
меня послать тебя в задницу, потому что тебя уже не спасти
и ты катишься во тьму, а затем все иконы, висевшие там,
превратились в демонические рожи. Когда я уходила, двойник
священника крикнул мне в спину, что Бог меня не спасёт. Как-
то так.
— За каким хреном ты попёрлась в церковь? — Вика
захлопнула книгу.
Нюрка с любопытством уставилась на меня, предвкушая
перепалку.
— Не знаю. Просто. Мне тут, знаешь ли, особо нечем
заниматься. Ты отобрала мой телефон, я даже почитать или
посмотреть кино не могу.
— Начинай писать.
— Что писать?
— Роман. Рассказ. Что угодно. Хоть поэму.
— Я не знаю, о чём писать.
— Серьёзно? Ты фантастически не впечатлительная в таком
случае. — Она притянула к себе Нюрку и обняла её за плечи.—
Попроси о помощи. Обратись к ним. Скажи, что готова начать,

193
 пусть помогут. Они помогут.
Я отвернулась к стене, свернулась клубочком и закрыла
глаза, ничего не ответив.
— Мы пойдём прогуляемся. Вернёмся через пару часов и
принесём ужин. Одна из клиенток в благодарность решила подарить
нам курицу, так что сегодня будем ощипывать её и жарить.
Я снова промолчала. Через минуту хлопнула входная дверь.
Попросить? Что ж, почему бы и нет. Я не знаю, что дальше
делать. Не могу представить, что сейчас возьму сумку, сяду в
автобус и поеду домой, но и бродить по деревне, натыкаясь на
презрительные взгляды местных, тоже не хочу.
«Мне нужна помощь. Не знаю, слышите вы меня или нет.
Думаю, что да. Мне нужна ваша помощь. Я хочу начать писать.
Помогите мне с этим. Я долго бегала от этого, долго злила вас.
Меня можно понять. То, что происходит, сложно осознать и в
себя вместить, но, кажется, я постепенно начинаю. Помогите.
Думаю, я готова».
Бубня про себя это, повторяя одни и те же предложения в
разных формулировках, я уснула. Не помню, что мне снилось,
но вскочила я как ужаленная. Подпрыгнула на кровати
и непонимающим, сонным взглядом уставилась на уже
вернувшихся Вику и Нюрку. Они сидели на полу и возились с
дохлой курицей, но, увидев, что я проснулась, замерли.
— Дай листы и ручку, — прошептала я, с трудом разлепив
пересохшие губы.
Вика прищурилась.
— Может, лучше сразу перо и пергамент? У меня с собой
есть ноут. Старенький, правда, еле пашет, но точно лучше, чем
лист и ручка. Сейчас достану.
Внутри всё дрожало от нетерпения. Я боялась, что если не
начну писать прямо сейчас, то всё улетучится из меня и я не
смогу это вернуть.
Вика, как назло, долго копалась в вещах, пытаясь найти ноут.
— Быстрее, — выкрикнула я и обняла себя за плечи. Холодно.
Трясёт.

194
 — Да щас, щас! — Она победоносно выдернула из кучи хлама
допотопный квадратный бук.— Вот! Ура. Зарядки хватит где-то
на час, потом подключишь к розетке…
— Давай, — щёлкнула я зубами и вырвала у неё из рук
компьютер.
Вика хмыкнула, но не стала комментировать.
Минуты, пока ноут включался и загружался, были
невыносимо долгими. «Ворда» на этом чуде техники не
оказалось, но меня это не волновало. Я открыла «Блокнот» и
начала писать. Сквозь транс, в который я погрузилась, изредка
доносились визги Вики и Нюрки, сражавшихся с мёртвой
курицей в попытке сделать из неё ужин.
Я писала, пока комп не начал мигать, оповещая о том, что
скоро вырубится. Испугавшись, что всё сотрётся, я кликнула
на «Сохранить файл» и замерла, тупо уставившись в экран.
Наверное, Вика обратила внимание на то, что яростное
клацанье по клавишам прекратилось, потому что отвлеклась
от курицы, подошла и села рядом. Неловко приобняла меня за
плечо.
— Пустота, да? Не парься. Так всегда, когда хорошо
поработаешь. Не эйфория, не радость, не облегчение. Просто
пустота. Сегодня ты выжала всё, что должна была. Даже не
выжала — пропустила через себя. Завтра придёт новое.
— А если не придёт? — тихо спросила я.
— Придёт. Ты начала, это главное. Ты молодец. Закрывай
бук, продолжишь завтра. Пойдём, поможешь нам готовить
курицу. Сидение с кислой рожей никаким образом не скрасит
сегодняшний вечер.
Она улыбнулась. Я вяло улыбнулась в ответ, но встала и
пошла за ней.
Остаток вечера мы разделывали курицу и пытались пожарить
еёна маленькой, покрытой слоем гари сковородке. Мы шутили,
смеялись до слёз, а потом пытались проглотить местами сырое,
а местами пригоревшее мясо. Потом Вика сказала, что без пол-
литра тут не обойтись, и достала из рюкзака бутылку красного

195
 вина. Она налила полный стакан себе, мне, а после пяти минут
протестующих воплей Нюрки и ей тоже. Совсем чуть-чуть,
пару глотков.
Забив на остатки курицы, мы потягивали вино и болтали
до глубокой ночи. Не о двойниках, демонах, богах, приворотах
и смысле жизни, а о прошлом. Мы с Викой вспоминали, как
весело нам было раньше. До всего этого. До Глеба — в её и моей
жизни.До смерти Вали. Мы не говорили о них. Только о нас.
— Помнишь, как ты потащила меня в секонд-хенд, я
упиралась и не хотела, но в итоге нашла там рубашку своей
мечты? У меня тогда не было на неё денег, но я так сильно
хотела её, что чуть не плакала. А ты сказала: «Не ссать», сунула
её себе под куртку и вынесла, не заплатив.
— Конечно! Если я говорю не ссать,значит, не надо ссать! —
смеялась Вика. — А помнишь, как мы, пьяные в кашу, пошли
в музей современного искусства и уронили ту непонятную
хреновину, главный экспонат выставки? Я ещё орала тогда,
что искусство не должно находиться в стагнации и мы просто
придали творению новую форму, но нас всё равно заставили
возмещать ущерб.
— Не понимаю, кстати, почему нас обеих, если уронила ты!
— Ты меня толкнула!
— Не было такого…
В ту ночь Нюрка осталась спать у нас. Легла со мной. Я
обняла её и прижала к себе — маленькое, хрупкое тельце и
копна вкусно пахнущих волос.
— Прости, что заперла тебя в церкви тогда, — прошептала
она, засыпая.
— Прощу, если научишься готовить лучше нас с Викой.— Я
погладила её по голове и подумала, что сегодня был один из
лучших вечеров.
Не только со времени моего приезда в деревню.
Со времён той квартиры, с которой всё началось.

196
 * * *

Я писала взахлёб. Зарядки ноута хватало всего на час,

поэтому работать в удобной позе мне удавалось недолго.
Единственная розетка находилась под столом. Подключив к
ней бук, я усаживалась на пол и, скрючившись в три погибели,
продолжала барабанить по клавишам. Прерывалась, только
когда боль в спине становилась настолько сильной, что
игнорировать её было уже невозможно.
После очередного плодотворного рабочего дня, сидя на
кровати и потягивая дешёвое винцо из местного магазина, я
спросила у Вики:
— А что, у всех так? Все должны писать про что-то… такое?
Тёмное? Я ведь не одна такая. С которой, как ты выражаешься,
заключили контракт. Есть ведь и другие. Не все ведь пишут,
рисуют и танцуют только про мрак. Что насчёт них?
Мне не приходилось ничего выдумывать. Текст сам лился
из меня — плавно и уверенно. Я писала о том, что со мной
происходило, начиная с той проклятой квартиры, по ходу
вспоминая и другие события: про Дылду, мучившую меня в
детстве, про похороны дедушки, на которых мать долго не
отходила от могилы, смотрела куда-то поверх креста пустыми
глазами и шептала что-то. В моей жизни было много странного,
но я упорно игнорировала это, странности вытеснялись из
памяти — я сама их вытесняла. Мозаика всегда была неполной,
и сейчас я доставала из глубин сознания отсутствующие
элементы, пытаясь вставить их так, чтобы картинка сложилась.
Я не знала, чем закончится моя книга, не знала даже, куда
всё повернётся через восемь страниц. Слова, фразы и абзацы
появлялись на ходу, из-под пальцев. Наверное, опытные
писатели посмеялись бы надо мной, сказав, что никто так не
пишет, что нужен план, схема, хотя бы примерное понимание
того, что ты хочешь получить в итоге, но мне было всё равно.
Я уже получила все подтверждения того, что делаю всё как
нужно.

197
 Вика оторвала взгляд от кастрюли, в которой топила воск, и
внимательно посмотрела на меня.
— Начнём с того, что в мире полно бездарей. Ты же
понимаешь, что не все художники, музыканты и поэты хоть
чего-то стоят.
— Понимаю. Но я про тех, кто сто́ит. Всех, как и меня,
заставили… подписать контракт?
— Ты поразительно самоуверенная засранка, это меня в
тебе и бесит до трясучки, и восторгает,— усмехнулась Вика.
— Да многие выпрашивают этот контракт у всех чертей на
свете, стирают колени в молитвах и отдают за него годы жизни.
Причём хорошо, если своей, а не жены, мужа, детей или матери.
За талант. За право творить, и творить не ширпотреб, а что-
то стоящее. Да, представь себе. А ты годами пыталась от этого
сбежать. Вот такая ты идиотка. Но идиотка особенная. Иначе
бы они так долго не вели тебя к этому.
— Ты всё ещё не ответила на мой вопрос.
— Конечно же, не все должны писать чернуху, не говори
глупостей. Тем, кто не работает с мраком, проще. Именно тебя
выбрали для этого, потому что другие… не вывезли бы, что ли.
Сломались. Нужна огромная сила духа, чтобы справляться с
тем, что происходит с нами, и, какой бы ты ни была упёртой
дурой, у тебя она есть.
— У тебя тоже, но выбрали почему-то меня.
— Господи.— Она закатила глаза.— Ты хочешь, чтобы я
разложила тебе по полочкам всё мироустройство и выдала
готовый ответ о том, как работают Силы, масштаб и механизм
которых сложно осознать человеческому разуму в принципе.
Может, хватит?
— Ну знаешь, в конце концов, я начала писать об этом книгу.
Какие-то вещи я должна понимать.
— Книга сама тебя ведёт. То, что тебе нужно понять, ты
поймёшь — сейчас или потом. То, к чему доступа нет, не
разгадаешь, хоть лоб расшиби. Тут всё просто.
Она уткнулась в кастрюлю и продолжила помешивать воск.

198
 Одна из деревенских тёток на днях попросила её «почистить
хату». «С мужем грызёмся и грызёмся последнее время, сын
где-то шляется, хамит, из рук всё валится, всё ломается,
точно сглазили», — сообщила тучная тётка, отдуваясь чуть
ли не после каждого слова и обмахиваясь потрёпанным
веером. Вика сходила к ней в избу, осмотрела её и согласилась
с догадками хозяйки. «Сначала подумала, что там что-то
посерьёзнее, проклял её, может, кто или кого-то из её семьи,
но нет. Ходят к ним в гости все кому не лень, таскают негативы,
вот и результат», — резюмировала Вика и притащила откуда-то
домой здоровенный брусок воска. «Для этого ритуала свечки
нужно делать самой», — прокомментировала она.
«То есть обычный человек, не ведьма вроде тебя, всё-таки
может навредить другому?» — «Конечно. Даже неосознанно.
Просто в горячке пожелать кому-то сдохнуть, например, и, если
энергетика у желающего сильная, а желание было искренним,
может и сбыться. Никаких гарантий нет, да и сбыться может
криво и косо, зацепив тех, кого не должно,— в общем, сплошная
дичь. Это как если бы человек с двойкой по химии попытался
синтезировать какое-то вещество. Может, оно и получится у
него, а может, совсем другое получится. Или вообще бабахнет
и разнесёт всю лабораторию. Вариантов масса».
«И как ты собираешься помочь этой тётке?»
«Сейчас сделаю свечку, пойду к ней домой и вычищу огнём
и заговорами всё, что ей натащили. Проведу генеральную
уборку. Это как отмыть грязь, только невидимую».
Погода стояла невыносимо жаркая. Выходить на улицу до
четырёх часов дня было пыткой, но если удавалось поднять себя
часов в шесть утра, то можно было застать рассветную прохладу,
росу и туман. В одно из таких утр, выйдя на улицу с железной
кружкой, до краёв наполненной дешёвым растворимым кофе,
я обнаружила на крыльце холщовый мешок, перетянутый
совершенно не гармонирующей с ним атласной розовой
ленточкой.
Я подобрала странную находку и занесла в дом. Вика ещё

199
 спала, и я решила, что ничего страшного не случится, если
загляну внутрь. Очень уж интересно, что там. Лишь бы не
очередная мёртвая курица (прошлый наш кулинарный шедевр
не стали доедать даже всеядные деревенские собаки).
В мешке, к счастью, мёртвых птиц не оказалось, но
содержимое всё равно было едой: банка мёда, банка варенья
и банка каких-то солений, кусок копчёного мяса. На самом дне
лежала записка. «Я не верила, но он вернулся. Теперь со мной.
Спасибо».
Проснувшись и изучив подарки, Вика нахмурилась.
— Отнеси это в мусорку. Хотя нет, не надо. Я сама избавлюсь,
выброшу в реку.
— Зачем? Вроде свежие продукты. Варенье вишнёвое,
обожаю вишнёвое варенье. Оставь его мне.
— Нет. Нельзя. Это всё гнилое.
— В каком это смысле?
— В таком. Это Алёна притащила. Всё, что теперь исходит от
неё, — гниль. Она сама гниль, мужик её гниль. Ничего от них
нельзя принимать. Она уже заплатила мне за ритуал, большего
не нужно.
— Ого. Всё так плохо?
— А ты думала, сломать чью-то волю — это шутки? Вспомни,
что говорит джинн тому, кто его выпускает из бутылки:
«Исполню три любых желания, но не проси кого-то убить,
воскресить или влюбить в себя». Даже джинны за такое дерьмо
не берутся.— Она сложила подарки обратно в мешок и вышла
на улицу.
Днём Вика попросила меня присмотреть за Нюркой: «Мне
надо уехать до поздней ночи. Погуляй с ней, покорми. Устрой
себе выходной от книги, а то ты в последнее время разогналась
что-то. Дай мозгам отдохнуть». Я вяло кивнула. Не умею
развлекать детей, писать книгу у меня однозначно получается
лучше. Хотя Нюрка мне нравилась.
Для своих одиннадцати лет она была очень умной девочкой.
Нет, не то чтобы она уже прочла «Войну и мир» или перемножала

200
в уме четырёхзначные числа за пару секунд, она вообще редко
говорила, но у неё были очень умные глаза. Осознанные. Как
будто эта девчонка много понимала, но не хотела выдать себя и
предпочитала об этом молчать.
Когда солнце перестало поджаривать с особым изуверством
и жестокостью, мы вышли прогуляться. Сегодня особенно не
хотелось сталкиваться с местными, поэтому я повела Нюрку в
лес.
Мы шли в тишине, я вдыхала лесные запахи:смесь трав,
цветов и разогретой за день земли — и слушала, как щебечут
птички и стрекочут кузнечики. Благодать.
— А у тебя есть бабушка? — донёсся слева звонкий Нюркин
голос.
Выйдя из приятного оцепенения, я удивлённо посмотрела на
неё, но тут же вспомнила, что это нормально, дети любят так:
без причины и с ходу швырять в тебя странными вопросами.
— Моя бабушка давно умерла. Ну одна из. У человека ведь
две бабушки. Где вторая, я не знаю. Мы не общаемся.
— А мама? Сестра? Кто у тебя есть?
— Есть мама. Больше никого. А почему ты спрашиваешь?
Она опустила голову и уставилась на свои коричневые
сандалии. Минуту мы прошагали в тишине.
— Я скучаю по бабушке, — наконец тихо сказала она и
шмыгнула носом.
Твою же мать. Только горьких детских слёз мне не хватало.
Я не бессердечная сука,просто понятия не имею, как их
успокаивать.
Но делать что-то было нужно.
Я положила руку ей на плечо и указала пальцем на лежавшее
в паре метров от нас бревно:
— Пойдём присядем? Что-то у меня ноги устали.
В ответ она снова шмыгнула носом.
Сев на бревно, я достала из кармана чуть подтаявший
сникерс, который собиралась вечером съесть с чаем.
— Хочешь?

201
 Нюрка молча взяла его, развернула и откусила маленький
кусочек. Уже лучше.
— Расскажешь мне про бабушку? Как её звали, какой она
была?
— Тебе правда интересно? — Она недоверчиво нахмурила
брови.
— Конечно. Вика сказала мне, что твоя бабушка была… как
мы, в общем. Волшебницей. Но больше я ничего не знаю.
Нюрка осторожно положила батончик на бревно рядом с
собой.
— Она не была волшебницей. Она была ведьмой. Я не
ребёнок, не разговаривай со мной как с маленькой.
Я вздохнула.
— Прости. Честно говоря, я просто боюсь сказать что-то не
то. Это смешно, потому что я учусь на психолога, а психологи
занимаются тем, что говорят людям полезные вещи и помогают
разобраться в себе. Расскажи мне про свою бабушку, мне
правда интересно.
Нюрка взяла в руки свою длинную чёрную косу и начала
медленно и сосредоточенно её расплетать.
— Бабушку звали Нина. Она была главной ведьмой у нас
в деревне. К нам домой всё время ходили люди, вечно что-то
просили, только всё равно её ненавидели. Где мой папа, я не
знаю, а мама куда-то делась, когда я была совсем маленькой.
Она сначала много пила, а потом исчезла куда-то. Бабушка
говорила, что это ей в наказание за всё послано, за колдовство.
А я в награду. Она меня очень любила. Всегда пекла пирожки
вкусные: с картошкой, с капустой. Варенье делала и компот…
— Нижняя губа задрожала, глаза налились слезами, но она с
силой прикусила губу и смахнула пару успевших выкатиться
слезинок. — Она говорила, что не отдаст меня. Им. Она
думала, я ихникогда не видела и не знаю, о чёмона, но я знала.
Один раз ночью я проснулась от того, что стою у зеркала,
держу в руке свечку и говорю что-то на незнакомом языке.
Я испугалась тогда, заплакала, но бабушка сказала, что это

202
ерунда, что я просто… лунная.
— Лунатик.
— Да. Но я видела всякое. По ночам над кроватью стояли
уродливые тётьки и дядьки. Высокие, выше, чем любой самый
высокий дядька у нас в деревне. Им приходилось сгибать шею,
чтобы не упереться башкой в потолок. А глаза у них не такие, как
у людей. Полностью чёрные, как фломастером закрашенные, у
других, наоборот, светились, как фонари…
Я подумала о Дылде, изводившей меня в детстве.
— И они просто стояли и молчали. От этого ещё страшнее
было. Ничего не делали и не говорили. Когда это началось,
я рассказала бабушке, и она начала чертить рядом с моей
кроватью всякие рисунки, класть сушёную траву. Это
помогало. Они уходили. Но потом приходили другие. Не сразу,
но всё равно приходили. Бабушка сильно переживала. Начала
отказывать тем, кто к ней приходил и просил помочь. Они
злились, подкладывали нам на порог мёртвых кошек, тухлые
яйца, хотя раньше боялись даже глаза поднять на бабушку. Как
будто они понимали, что бабушке плохо и она ничего им не
станет делать в ответ. Бабуля стала очень худой, раньше всегда
делала причёску, а потом перестала и ходила лохматая. Как-то
вечером она посадила меня на коленки, дала леденец и сказала,
что через пару недель мы уедем отсюда. Из деревни. Что она всё
придумала и ни за что на свете меня не отдаст им, что скоро всё
закончится и мы заживём хорошо… Уедем в город, и я пойду
в школу. Но так не вышло, как она придумала, потому что она
умерла через несколько дней после этого. Просто не поднялась
утром с кровати. Она вся белая лежала, твёрдая такая, как будто
кто-то сделал копию бабушки из дерева, раскрасил и положил
в кровать. Я почти сразу догадалась, что она умерла. Выбежала
на улицу, начала кричать, звать на помощь. Что было потом, не
помню.
Слёзы градом покатились по её щекам, но она не давала им
падать, злясь на себя и яростно стирая их со щёк кулачками. Я
обняла её и уткнулась носом в расплетённые волосы.

203
 — Я даже не знаю, кто её похоронил. У меня температура
поднялась и держалась несколько дней. Какие-то люди
приходили, забрали её. По-моему, это наши были, местные.
Мне на стол бросили пачку таблеток, сказали пить три раза
в день. И ушли. Я три дня ничего не ела, только спала. Мне
снилась бабушка. Как будто она сидит со мной в комнате, но
не живая, а какой я её нашла. Как кукла деревянная. И у неё
ничего не двигается: ни тело, ни лицо. Только рот. Она сидит
у меня на кровати и говорит, страшно так зубами клацая,
мол, Нюрка, дура я старая, хотела спасти тебя, а в итоге обеих
погубила. «Хотела, чтобы ты другую жизнь прожила, не как я,
нормальную. Думала, нашла способ тебя у них забрать, но их
бесполезно пытаться обхитрить. Прости меня, Нюрка. Теперь и
я мёртвая, и тебе мыкаться». И выла потом страшно с закрытым
ртом. Как будто хотела встать, подойти, сделать что-то или ещё
сказать, но не могла.
— Ужас, — прошептала я ей в макушку, — бедная девочка.
— Я выздоровела. Не знаю даже как. Может, от таблеток,
которые мне дали, может, само прошло. Так страшно было
сначала… Я не знала, что делать, где еду доставать.
— Ты никогда не ходила в школу?
— Нет. Бабуля говорила, что сама меня всему научит и
незачем туда таскаться. Она учила меня читать, писать, считать.
Но из-за того, что я в школу не ходила, со мной никто не дружил.
И обзывали ведьмой. Говорили, что я петухов по ночам режу.
Как бабушка умерла, ко мне на улице подошёл Колька Смирнов,
он злой такой, белобрысый и толстый. Сказал, что за мной
скоро придут и увезут меня в детдом. Что это место, где никому
ненужные дети живут, их там плохо кормят, бьют и обзывают.
Я весь вечер тогда плакала, а ночью мне приснился сон, но не
про бабушку. Опять над кроватью стоял один из этих длинных
страшных людей, но в этот раз он со мной заговорил. Сказал,
что за мной никто не придёт и меня никуда не заберут, но за
это я должна буду слушаться их. Что скоро в деревне появится
девушка и они будут через неё мне передавать всё. Что я должна

204
буду стать как моя бабуля, но она была плохая, не захотела
их слушать и поэтому умерла. Если я буду их слушаться, то у
меня будет еда, одежда и жить я буду нормально. А если буду
умной, то даже хорошо стану жить. Вот так. А бабулю я так и
не знаю, где похоронили. Мне кажется, что Вика знает, но она
не говорит мне. После этого сна она пришла к нам в деревню
через месяц… Кажется. Да. Я уже знала, как она выглядит. Она
мне снилась. Худая очень и всегда в чёрном, только в моих снах
у неё были зелёные волосы, а сейчас оранжевые. Вика вообще
не любит, когда я про бабушку вспоминаю, сразу лицо злое
такое становится. Говорит, что бабуля была плохой, лучше мне
про неё поменьше вспоминать и ещё меньше вслух говорить. Я
с Викой не спорю, потому что она обо мне заботится, кормит,
приносит мне одежду и вообще… не даёт никому меня обижать.
До неё я плохо жила. Приходилось воровать с огородов,
попрошайничать… Напрашивалась иногда к кому-нибудь
полы помыть или убраться, мне за это могли дать картошки
или макарон. После того как бабуля умерла, на меня уже не
шикали, не обзывались и даже жалели иногда. Я не понимаю,
почему все так ненавидели бабушку, она же помогала им, она
же… Даже Вика её ненавидит! Бабуля любила меня. И у меня
никого, кроме неё…
Она всхлипнула, уткнула лицо в ладони и затряслась.
Я чувствовала, как под моими руками вздрагивают её
худенькие плечики, и понимала, что нужно огромное, просто
нечеловеческих размеров смирение, чтобы жить в этом мире
и не выть от ярости и ужаса каждый раз, когда сталкиваешься
с чем-то подобным. С этой чудовищной несправедливостью,
с целой жизнью, отданной под нож этим поганым богам. С
иллюзией свободы и права выбора.
— Ты точно не злишься на меня? — жалобно спросила
Нюрка, утирая кулачками мокрые щёки. — На то, что я заперла
тебя.
— Сначала злилась. Но потом поняла, что ты не со зла.
— Я не со зла, — закивала она. — Я просто тоже иногда как

205
 Вика. Вижу всякое, только не понимаю, что от меня нужно.
Ещё бы.
— Перед тем как ты приехала к нам, мне снился сон. Я была
у себя в избушке одна, как всегда. Мне было очень страшно
во сне, я лежала лицом к стене, не хотела видеть, что там
происходит. И тут кто-то потрогал меня за плечо. Я знала во
сне, что это не Вика и не кто-то ещё. Я не хотела оборачиваться,
тогда меня начали трясти со всей силы. Шипели, что я должна
кого-то встретить и проучить. Потом всё резко прекратилось.
Я встала, подошла к окну и увидела там тебя. Ты просто стояла
и смотрела куда-то в сторону леса, я хотела тебя позвать, но
проснулась. Подхожу к столу, а там бабушкин ключ от церкви
лежит. Я после её смерти ни разу его не видела, а тут он — раз! —
прямо на столе. — Она шмыгнула носом, повернулась ко мне и
заглянула в глаза. — Прости меня, ладно? Мне тоже было очень
страшно. Мне часто страшно, просто я не показываю. Нельзя
показывать. Покажешь, что боишься, и только хуже станет.
— Я знаю, зайка. Всё хорошо. Доешь свой сникерс или
оставим его белкам?
Она отодвинула от себя лежащий на бревне батончик и
ничего не ответила.
Мы вернулись домой к вечеру. Я приготовила макароны с
сосисками, но Нюрка почти ничего не съела. Поковырялась в
тарелке, пару раз откусила сосиску, выпила полкружки чая и
сказала, что пойдёт домой спать. Я не стала силком впихивать
в неё ужин. Предложила остаться и поспать здесь, но она
покачала головой и ответила, что у неё есть свой дом и она
хочет спать там. Глядя, как она, сгорбившись, плетётся к двери,
я испытала острый, жгучий приступ одного из самых гадких
чувств — бессилия.
Вика вернулась домой уставшая и без настроения и тоже
отказалась от ужина. Я спросила, куда она ездила.
— На похороны, — буркнула она и улеглась на матрас, не
раздеваясь.— Через покойничка надо было кое-что передать,
только всё не по плану пошло, не удалось подойти к гробу. Не

206
заморачивайся.
Она с головой накрылась одеялом, намереваясь покончить с
этим днём, но у меня был один вопрос.
— Почему ты так ненавидишь бабку Нюры?
— Чего?
— Бабушка Нина. Бабка Нюры. Почему ты запрещаешь
Нюрке про неё говорить и даже вспоминать? Тебе не кажется,
что это слишком жестоко по отношению к сироте? Она любила
свою бабку и скучает по ней.
Вика вылезла из-под одеяла, дотянулась до рюкзака,
вынула оттуда мятую пачку сигарет, достала одну и закурила.
Прикончив одной затяжкой полсигареты, она выпустила изо
рта облако вонючего дыма.
— Что, наябедничала она тебе? А ты сразу решила, что я
изверг? Злая ведьма, запрещающая ребятёнку думать про
любимую покойную бабушку с пирожками?
Я молчала.
— Этой доброй бабушке с пирожками нет никаких
оправданий. Она всю жизнь работала с ними, прекрасно знала,
как всё устроено, но всё равно решила сделать по-своему.
Нюрка должна была продолжить то, что делала она, бабуся это
понимала чуть ли не с самого её рождения, но в какой-то момент
решила всё переиграть. Прикипела к внучке, полюбила. Только
понимала отлично, что им наплевать на все эти «прикипела»,
«любовь», в их мире нет всего этого. В принципе, им наплевать
на наши человеческие страсти, пока эти страсти не начинают
мешать делу. Бабка стала искать какой-нибудь ритуал, способ,
чтобы изменить ход событий. Чтобы выкупить Нюрку. Или
выкрасть. Ей посылали предупреждения, намекали, что пора бы
прекратить, иначе всё плохо кончится. Она не слушала. Нашла
какой-то старый защитный ритуал, решила влепить его на себя
и Нюрку и уехать. Не представляю, как она могла думать, что
у неё что-то получится, совсем, видимо, в мозгах помутилось.
Когда едет крыша у простого человека — это жутковато, а когда
у сильной ведьмы — последствия в сотню раз хуже. В общем,

207
 забрали баб Нину, чтоб не мешалась. Только эта курва даже
на том свете никак не может успокоиться. Она действительно
сильная была, её вся деревня боялась как огня. Ну ты подумай:
у неё ключи от церкви были. Говорят, пригрозила чем-то попу,
да так напугала его, что он отдал ей свой запасной комплект. Не
сильно крепкая вера оказалась у дядьки. Что она в этой церкви
творила, могу себе только представить. Надо будет как-нибудь
сообщить местным, что зря они туда ходят, после Нинки это
гнилое место. Да ты и сама в этом убедилась уже пару раз.
— Где она похоронена?
— Нигде. Местные её сожгли. Без понятия, что они сделали
с прахом. Не хочу я об этом говорить Нюрке. Лучше ей забыть
про бабку.
— Как она может забыть про единственного родного
человека, который о ней заботился?
— Не осталось там уже ничего от родного человека. Её
бабка больше не тот человек, которого она знала и любила. Да
и вообще: нельзя таким, как мы, быть сентиментальными и
цепляться за людей. Особенно, если они уже мертвы.
Ядолго не могла уснуть. Ворочалась, укрывалась одеялом,
сбрасывала его с себя, но сон всё не шёл. Сморило меня уже с
рассветом, но долго поспать не вышло.
Меня разбудила Вика. Она трясла меня за плечо и повторяла:
— Вставай. Тебе нужно поехать к матери. Вставай. Вставай.

208
 6.

На остановке не было ни одного человека. Кажется, местные

жители уезжают отсюда нечасто. Солнце пекло невыносимо,
я постоянно прикладывалась к полторашке с водой, но во рту
пересыхало снова через минуту.
Я отказалась, чтобы Вика провожала меня. И она, и вся
эта поганая деревня, и книга, над которой я начала работать,
— всё это снова мыслилось бредовым сном, фантазией
шизофреника. Реальная жизнь догнала меня, чтобы со всей
дури врезать по морде.
Всё это время мой сотовый был у Вики. Она держала его
включённым, иногда подзаряжала. Надо же, какая забота.
Сегодня рано утром мне начали настойчиво звонить с
незнакомого номера. Вика ответила.
Так мы узнали, что моя мать попала в больницу с инсультом.
Трясущимися руками я сложила в сумку свои
немногочисленные вещи. «Автобус будет в час дня», —
сообщила Вика. Я не хотела с ней разговаривать. Моё тело
двигалось и совершало все необходимые действия, но внутри
меня парализовало. Я ничего не чувствовала. Где-то далеко
копошилась паника, но её словно придавило бетонной
плитой. Вместе с паникой под бетонной плитой оказалось и
скользкое, ядовитое чувство вины.
— Твоя книга. Ты должна будешь вернуться за ней. Она на
моём ноутбуке.
— Перешли мне её по почте.
— Здесь нет интернета, если ты не заметила.
— Значит, доберись туда, где есть, и перешли.
Я переливала воду из чайника в относительно чистую
пустую баклажку.
— Ты не вернёшься?
Вода никак не хотела течь в бутылку ровно и проливалась.
— Послушай, я знаю, что ты думаешь. Но ты ведь
понимаешь, что не я виновата в том, что это случилось с твоей

209
 матерью? На что ты злишься? Я не могла это предотвратить.
Да и предвидеть не могла. Я же говорила, что вижу картинки
выборочно и не могу контролировать это. Я не всезнающая.
— Да? — Я с грохотом поставила чайник на стол. — А вела
себя всё это время так, словно всезнающая. Хамила мне,
поучала, отобрала мой телефон.
— Я держала его включённым и сообщила тебе, как только
случилось что-то действительно серьёзное.
— Степень серьёзности снова определяешь ты? Хватит,
Вика. Тебе наплевать на всех, поэтому рядом с тобой нет
никого, кроме твоей нечисти.
Я закрыла бутылку, бросила её в сумку и, не оборачиваясь,
вышла из избы.
Автобус подъехал с опозданием на полчаса. Чувствуя себя
абсолютно вымотанной, хотя было только начало дня, я заняла
место в хвосте пазика и закрыла глаза. Утром я перезвонила
врачам, они сообщили, что мать находится в реанимации, в
областной больнице, её чудом успели довезти. До больницы
из деревни, конечно же, не было прямых рейсов, поэтому
сначала я решила заехать домой.
Эти два мира не могут уживаться в моём сознании. Один
вытесняет другой. Стоит оказаться в реальности, и всё, что
ты видел и слышал, кажется галлюцинацией, безумием,
психозом. Но когда ты внутри этой галлюцинации…
Невозможно поверить в серьёзность той, другой, жизнис её
магазинами, квитанциями, соцсетями, пьянками, ссорами и
болезнями.
Я устала разрываться.

210
 * * *

Ключи лежали в почтовом ящике. Глеб ушёл.

Пропущенных звонков и смс от него не было. Заходить
в соцсети и получать новые удары по роже не хотелось. По
крайней мере, не сейчас.
Я вставила ключ в замочную скважину и на секунду
подумала, что сейчас войду в квартиру, а там всё будет как
прежде. Глеб сидит в комнате и сосредоточенно перебирает
струны, вокруг него грязные кружки и тарелки. Я отнесу
их в раковину, вымою, закажу нам ужинв доставке еды.
Мы включим сериал и будем смотреть его, пока не начнёт
вырубать, а завтра утром я проснусь и пойду в университет.
Буду изучать психологию. Изучать, как работает сознание
людей и как я могу им помочь, если винтики в их мозгах
окажутся закручены неправильно.
Видение исчезло, как только я переступила порог.
Квартира была пуста и тщательно прибрана. Ни грязных
кружек и тарелок, ни остатков еды в холодильнике. Я ходила
по комнатам, пытаясь найти хоть какие-то следы нашей
совместной жизни с Глебом, но ничего не нашла. Он всё
помыл и расставил по местам. Единственным напоминанием
о нём были два вбитых в стену крюка, на которых висели его
гитары.
Я села на краешек дивана и заплакала. Ощущение
тотального одиночества разъело бетонную плиту, которая
несколькими часами ранее придавила панику и чувство
вины, всё хлынуло наружу. Я проклинала себя за всё. За то,
что отстранилась от матери. За то, что позволила нашим с
Глебом отношениям развалиться.
За то, что пошла тогда в ту квартиру, на эту проклятую
пьянку, с которой всё началось.
«Оно бы всё равно тебя догнало», — прозвучал равнодушный
голос в голове. Не голос очередного покойника или демона.
Мой голос.

211
 «Я могла бы убегать, пока есть силы».
«Недолго бы получалось».
«Плевать. Зато я бы не сделала больно тем, кого люблю».
«Сделала бы, только позже и иным способом».
Я свернулась калачиком на диване и продолжала плакать,
пока не уснула от усталости.
Мне снилось, что я сижу на этом же самом диване, а передо
мной стоят все: справа мама, Глеб и Ваня, а слева Вика,
Нюра и Валя. Мама, Глеб и Ваня смотрят на меня с тоской,
мама осуждающе качает головой. У Вики, Нюры и Вали рты
измазаны кровью. Я плачу и пытаюсь сказать им, что не
могу выбрать, что не хочу выбирать, что люблю их всех и это
слишком жестоко — вот так со мной поступать, но меня никто
не слышит. Ко мне подходит Ваня, садится рядом и берёт меня
за руку. Я плачу ещё горше, говорю ему, что мне так жаль,
что мне очень жаль, что я не знаю, как всё исправить. Он
улыбается и говорит: «Ты не сможешь перестать падать».

212
 * * *

Рано утром я добралась до больницы. Худощавый молодой

доктор сообщил, что сейчас мама в коме, её состояние тяжёлое,
но стабильное. «Ей очень повезло. Когда это случилось, у неё
в гостях была соседка. Если бы ваша мама в этот момент была
одна, всё сложилось бы намного хуже», — сообщил он, глядя
на меня поверх очков.
Всё вокруг меня источало презрение и осуждение. Всё вопило
о том, что я хреновая дочь. Красные буквы «Реанимационное
отделение» перестраивались и складывались в «Это твоя
вина».
Увидев маму, лежащую на реанимационной койке,
маленькую, худенькую, с землистым цветом лица и
потускневшими светлыми волосами, слипшимися в сосульки,
я с силой прикусила губу, чтобы не зарыдать, но слёзы всё
равно покатились. Последний раз мы с ней виделись, когда
она переезжала в деревню. Я ни разу не приезжала к ней в
гости и не звала её к себе.
А теперь она тут. Лежит под тоненькой белой простынкой,
вся в проводах и трубках. И я ничего не могу сделать.
Яснова ничего не могу сделать.
— Мам, — прошептала я и тронула её за руку.
Ожидала, что рука будет ледяной, но она оказалась тёплой.
«Как кукла деревянная, — промелькнуло в голове, — ничего
не двигается. Ни тело, ни лицо».
Бывает боль, которая в прямом смысле разрывает тебе
сердце. Ты физически ощущаешь, как оно вибрирует и вот-вот
расколется на куски.
Я провела в палате не больше десяти минут. Просто не
знала, что делать. Говорить с ней? Как в идиотских фильмах,
сесть рядом и говорить с ней, надеясь, что она услышит и
очнётся? Нет, у меня не хватит на это сил.
Худощавый доктор сказал, что сейчас врачи делают всё
возможное, чтобы ей помочь. Стандартная фраза. Вряд ли

213
 кому-то когда-то говорили: «Вы знаете, мы не будем пытаться
помочь, и так слишком много пациентов, да и вообще зарплата
у нас — слёзы». Конечно, нет. Всем и всегда обещают сделать
«всё возможное». Я верю, что действительно делают. Только
вот не всё возможное. Есть кое-что, недоступное докторам.
В голове начала оформляться мысль, но перед тем, как
вывести её из подсознания на экран сознания, я решила
сделать то, о чём подумала сразу, как проснулась.
Навестить Ваню.

* * *

Некоторые двери остаются закрытыми не потому, что нам

не суждено в них войти, а потому, что мы просто используем
не те ключи. Не хотим подыскать нужные и машем рукой: ай,
значит, не судьба. Как легко иногда сказать «не судьба» о том,
к чему просто не хочется прилагать усилий.
Стоя перед дверью квартиры, в которой жил Ваня, я
уже знала, что скажу его отцу. Я знала, что ему не удастся
спровадить меня ни с чем, как в прошлый раз, и я выбью из
него адрес больницы.
— Кто там? — донёсся из-за двери недовольный мужской
голос.
— Здравствуйте. Это Алина, подруга вашего сына. Я
пришла, чтобы узнать адрес больницы, в которой он лежит.
Если он ещё там, конечно.
Молчание.
— Скажите мне адрес. Я хочу его навестить.
— Нет. Уходите, девушка. Мой сын не нуждается в ваших
посещениях.
— Вы понятия не имеете, в чём он нуждается. Проще всего
обвинить в случившемся его друзей. Вы взрослый человек и
должны понимать, что это глупо. Не мы виноваты в том, что

214
он… что так всё вышло.
Я и сама не знала, верю ли в то, что говорю. Но говорить
нужно было именно это.
— Уходите, девушка. Я ничего не скажу.
— Можете не говорить. Только я всё равно узнаю. Я
обзвоню все больницы, и платные, и бесплатные, и всё равно
узнаю, где он. Я учусь на врача, это не составит труда, просто
займёт время.
Блеф. Я не представляла, скажут ли мне в регистратуре хоть
что-нибудь или пошлют лесом. После минутного молчания
из-за двери раздалось неуверенное: «Уходите, я вызову
полицию».
— Вызывайте. Я всё равно узнаю. Вы просто создаёте
лишние проблемы и отнимаете своё и моё время. Скажите
адрес, и я сразу же уйду. Обещаю, что с вашим сыном не
случится ничего хуже того, что уже случилось.
Снова ложь.
На этот раз за дверью замолчали надолго. Я уже решила,
что всё-таки проиграла и стоять тут дальше бесполезно—
мало ли, действительно вызовет полицию, — но тут дверь
приоткрылась, и в щёлку высунулась волосатая мужская рука
с бумажкой.
Я осторожно взяла протянутый клочок и развернула его.
Адрес больницы. Номер палаты.
— Не приходите сюда больше никогда.
Дверь захлопнулась.
Я достала телефон и открыла приложение для вызова такси.
Почему я не сделала этого сразу? Почему, получив в
прошлый раз «нет» от его отца, просто развернулась и ушла?
Ответ очевиден. Я просто не хотела. Решила, что хватит с
меня, что я достаточно натерпелась. Я оградила себя от слов и
событий, которые сделают ещё больнее. Стоит ли себя за это
винить?
Именитые психотерапевты, вера в пользу которых
стремительно таяла во мне с каждым днём, утверждают,

215
 что винить себя — бесполезное занятие. Абсолютно
непродуктивное. Исправлять ошибки, если действительно
накосячил, — это да, это нужно, но вот винить себя, скажет
вам психолог, — это зачем? Только что-то подсказывает мне,
что именно грызущее чувство вины заставляет исправлять
ошибки. Уверенность в том, что ты не имеешь отношения к
случившемуся дерьму, вряд ли заставит тебя встать с дивана.
Лишь бы успеть до окончания часов посещения. Времени
было не очень много.
Хмурая тётка в регистратуре процедила, чтобы я надела
бахилы и поднималась на третий этаж, но через час должна
буду убраться — у пациентов начнётся ужин. Напялив на
кроссовки рвущиеся от любого движения целлофановые
мешки, я зашагала по лестнице, понимая, что не представляю,
как начать разговор. Мы не виделись и не общались ни разу с
той ночи. Насколько он не в себе? Может ли вообще связно
разговаривать? Захочет ли со мной общаться?
Чувствуя, как от голода и переутомления кружится голова,
я зашла в отделение, располагающееся на третьем этаже.
Вправо и влево тянулся длинный коридор с палатами, а
прямо передо мной было что-то вроде зоны отдыха с тремя
коричневыми диванами, скрюченными растениями в кадках
и старым телевизором с выпуклым экраном.
Я не сразу заметила, что в самом углу одного из диванов,
вжавшись в подлокотник, сидит Ваня. Болезненно худой, с
отросшими до плеч волосами и заострившимися скулами.
Это звучит дико, но он стал красивее, чем раньше. Я стояла
и пялилась на него, как идиотка, не в силах выдавить из себя
даже «здравствуй».
— Привет, Алина, — сказал он тихо и спокойно. Без тени
удивления или обиды.
Он знал, что я приду.
Я медленно подошла к дивану, стоящему напротив.
— Нет, садись рядом. Иначе нам придётся говорить
слишком громко. Не переживай, я не заразный.

216
 Сгорая от коктейля из стыда, вины и неловкости, я села
рядом с ним на самый краешек дивана, крепко прижав к себе
рюкзак.
— Непростая ситуация, да? — усмехнулся он. — Не
переживай. Тебе не за что себя винить. По крайней мере, не в
случае со мной.
Он смотрел с холодной безнадёгой и злостью, но эмоции
эти были не из-за меня. Из-за другого. Других.
— Как ты, Вань? — просипела я — жутко хотелось пить, но
кулера тут не наблюдалось.
— Не так уж и плохо. Думаю, в чём-то мне даже лучше, чем
тебе.
— Ты ведь здесь… с того дня, да?
— Не постоянно. Иногда меня отпускают домой. Но я не
люблю быть дома. Здесь мне лучше. Здесь меня накачивают
лекарствами, которые блокируют практически все видения
или голоса. Дома я тоже принимаю таблетки, но там меня
достают родители. Выводят из себя, и эффект от лекарств
становится слабее. Так что я предпочитаю быть здесь.
Но ты ведь пришла не за тем, чтобы поговорить о моем
самочувствии?
Он сказал это без упрёка. От этого стало ещё гаже. Нет,
нет, нельзя сейчас разваливаться. Если раскисну, ничего не
выйдет.
— Ты прав. Я не хочу тебя допрашивать и заставлять
говорить то, что ты не считаешь нужным говорить. Скажи то,
что считаешь важным.
Он достал из кармана брюк пачку сигарет, заглянул в неё
и встал.
— Пойдём в туалет, покурим.
Если бы я не знала, что нахожусь в психушке, подумала
бы, что это очередной мой кошмар. По длинному, плохо
освещённому коридору слонялись люди с пустыми глазами,
взлохмаченными волосами и висящими, как плети, руками.
Они не шли куда-то. Просто шли. Медленно, уныло плелись,

217
 не замечая ничего и никого, настолько увязшие в аду
собственной головы, что вряд ли хоть одно существующее в
мире лекарство вытащит их оттуда.
Если бы я не знала, что это психушка, подумала бы, что это
мертвецы. Или двойники.
В списке мест, которые я не хочу больше посещать никогда
в жизни, лидирующую позицию совершенно точно занимает
туалет психиатрической больницы. По стенам были размазаны
фекалии. Не только по стенам, они были везде — на полу, на
унитазах. Местные жители явно почти никогда не попадали
в цель, поэтому повсюду были ещё и лужи мочи. Если бы не
густой сигаретный дым, от которого слезились глаза, меня бы
стошнило от вони.
Ваня, не обращая внимания на моё позеленевшее лицо,
спокойно перешагнул через лужи, подошёл к окошку,
приоткрыл небольшую форточку и закурил.
— Угостишь?
— Кончились? Или бросила?
— Не думаю, что смогу бросить в ближайшее время.
Он ухмыльнулся. Мне было так странно видеть эту эмоцию
на его лице. Ваня, которого я знала раньше, не имел в арсенале
своих реакций насмешливой улыбки.
— На самом деле я не знаю, каких откровений ты ждёшь
от меня, Алина. Ты всё знаешь и сама. Просто тебе хочется,
чтобы кто-то это озвучил.
— Они не оставили тебя в покое, да?
— Никогда не оставят. Просто больше ничего не могут
сделать. Ну, кроме как не дать жизни. Они не могут заставить
сказать им «да». Могут мучить. Измываться.
— Это и есть «заставлять».
— Может быть. Но у них нет шансов. Я не соглашусь.
— Что они тебе предлагали? Той ночью. На что предложили
подписаться? Не отвечай, если не хочешь.
— Да почему же, могу ответить. Сказали, я должен быть
в числе тех, кто возглавит крупную финансовую махинацию,

218
в результате которой много людей потеряют все свои
сбережения, а другие, наоборот, обогатятся. Это приведёт к
самоубийствам и убийствам и в целом повлияет на экономику,
причём даже не одной страны. Я не знаю подробностей, я
просто видел картинки. Страшные картинки. И себя видел.
Совсем другого, взрослого, в дорогом костюме, с часами.
Злобного. Я должен был обмануть и подставить кучу людей,
сломать чужие жизни. Много чужих жизней. Понимаешь?
Я кивнула.
— Я даже не раздумывал особо, отказываясь. Душевных метаний
по поводу правильности своего выбора не испытывал. Да и сейчас
не испытываю. Мне не нужна жизнь, которую они мне предложили.
— А это жизнь? Та, которая сейчас, — тихо спросила я.
— Я знаю, ради чего я её терплю.— Он выбросил бычок в
форточку и достал из пачки новую сигарету.
— Ради чего, Вань?
— Ради того, чтобы я не стал ублюдком. Я знаю, что это ничего не
изменило, на моё место просто возьмут кого-то другого. Найдётся
тот, кто согласится. Я ничего не изменил в глобальном смысле,
таких иллюзий не питаю. Но и себе я тоже не изменил. Я спокойно
сплю, понимаешь? Страшилки, которыми они меня до сих пор
пугают, — ничто по сравнению с тем, что я чувствовал бы, если бы
согласился.
В туалет зашёл мужчина в растянутых трениках и со щетиной
двухнедельной давности. Не обращая на нас внимания, он
подошёл к окну, выудил из кармана смятую сигарету и закурил. Я
вопросительно посмотрела на Ваню, но он отмахнулся:
— Это Серёга, забей. Он никогда не врубится в то, о чём мы
говорим. Сомневаюсь, что он вообще в курсе, что мы тут стоим
рядом с ним.
Серёга действительно не подавал никаких признаков
включённости в происходящее. Он курил, бессмысленно пялясь в
грязное окно, сквозь которое ничего не было видно.
— Мне предложили другое, Вань. От этого никто не должен
умереть или пострадать. Мне предложили писать. Книги писать.

219
 — Уверена?
— В чём?
— Что никто не должен умереть или пострадать?
Перед глазами встала больничная койка и лежащая на ней мать
в проводах и трубках. «Как деревянная кукла». Я тряхнула головой.
— Их контракты никогда не бывают прозрачными, Алина.
Никогда не бывают целиком в твою пользу. Ты видела их. Видела,
что они делают. Неужели после этого ты продолжаешь думать, что с
ними можно играть по-честному?
— Я не знаю, Вань. Я больше ничего не знаю. Но, кажется, если
не играть с ними, то лучше тоже не становится.
— Не становится. Но с собой тебе придётся быть до конца.
Вопрос в том, с какой именно собой.
— Если бы самый дорогой тебе человек оказался на грани
смерти, а они могли спасти его, ты бы согласился? Подписал такой
контракт?
— Нет. Я не создавал этого человека, чтобы решать, сколько ему
прожить. Как бы дорог он мне ни был, я не вправе решать, когда
ему умереть. Если суждено сейчас, значит, сейчас. Знаешь, Алина,
может быть, я ошибаюсь. Может быть, их контракты и бывают
честными. Но они всё равно не сделают тебя счастливой. — Он
отправил второй бычок в форточку, похлопал по плечу Серёгу и
направился к выходу. — Пойдём. Скоро ужин, тебе пора.
Я перешагнула через лужи мочи и обернулась. Серёга всё также
стоял у окна. Его сигарета уже истлела до фильтра и должна была
обжигать ему пальцы, но он словно не чувствовал этого. Внезапно
он повернулся и посмотрел прямо на меня. Растянул губы, обнажая
гнилые зубы, и медленно помотал головой.
— Да-а-а, — промычал он, не сводя с меня глаз, — да-а-а, прыа-
виль-на. Ма-ла-де-е-ец.
Я поняла, о чём он.
Ваня проводил меня до выхода из отделения. В коридоре
началась суета, больные повысыпали из палат в ожидании ужина,
взмыленные злые медсёстры носились туда-сюда и кричали на них.
— Ты пришла сюда, уже зная, как поступишь. Хреновая штука

220
— выбор, правда?
— Правда. Они сильно мучают тебя?
Глаза Вани подёрнулись пеленой. Тоненькой мутной плёнкой, за
которой находилось его безумие. Он тряхнул головой и взял себя в
руки.
— Каждый раз, когда они приходят, мне как будто стирает память
обо всём, что я знаю и что решил. Я становлюсь беззащитным,
словно вижу всё это впервые. Им даже не нужно особо менять
сценарий, можно показывать одно и то же из раза в раз, никакого
опыта в проживании этих кошмаров не накапливается. Иногда
это настолько невыносимо терпеть, что я пытаюсь что-то сделать
с собой, но меня всегда откачивают. Я же в психушке.— Он
улыбнулся, именно улыбнулся, а не ухмыльнулся.
На секунду я увидела перед собой старого Ваню. Доброго,
наивного, смешного. И очень уставшего.
— Это всё ерунда. Пока что мне удаётся выстоять, и, когда они
уходят, я снова вспоминаю, почему терплю всё это.
— Ты знаешь, чем всё закончится?
— Конечно. Мы все умрём. Просто по-разному и в разное время.
Я не знала, что ещё сказать, поэтому просто подошла и крепко
обняла его. Он не сопротивлялся. Отстранившись, я заглянула ему
в глаза, но не смогла прочесть никаких эмоций.
Ваня развернулся и пошёл по коридору, смешавшись с
остальными.
Он не был таким, как они. Не был похож на ходячего мертвеца
или зомби. По крайней мере, в эту минуту.
— Вань! — окликнула я, он обернулся. — Что ты будешь делать
дальше? Ты же выйдешь отсюда однажды, правда?
Он улыбнулся, пожал плечами и ушёл, ничего не ответив.

221
 * * *

Я понятия не имела, как воплотить задуманное. Вика

собирала какие-то специальные травы, отливала из воска
свечки, чертила на полу руны и ещё какие-то неведомые мне
символы. Всё это было для меня тёмным лесом. Придётся
действовать по наитию.
Впервые за всю свою жизнь я пожалела, что у меня нет
домашнего животного: собаки, кота или хотя бы хомячка.
Зайдя в прихожую, я не почувствовала себя дома. Темнота
и тишина в квартире не показались чем-то привычным и
естественным, сейчас они словно были ширмой для чего-то,
что не хочет показываться. Пока не хочет.
Стараясь подавить страх, я прошлась по квартире и везде
включила свет. Не помогло.
«В ту ночь у Вали тоже почти везде горел свет, — шепнул
внутренний голос. — Кого это спасло?»
— Хватит, — сказала я в пустоту, надеясь прозвучать громко
и уверенно.
Вышло не очень.
Пора начинать. Господи, что начинать? Как мне это
провернуть?
«Просто попроси их, — снова заговорил голос в голове, на
этот раз он принадлежал Вике. — Попроси, они ответят».
Наверное, стоило выключить свет, но я не смогла заставить
себя сделать это. Что-то подсказывало, что они отзовутся и
при свете ламп.
Я села на диван и, тяжело дыша от волнения, закрыла глаза.
Вопреки моим опасениям, в сознании не начали мельтешить
ненужные, отвлекающие мысли. Моя голова была абсолютно
пуста.
Я не думала ни о чём.
Просто темнота. Пустота. Темнота. Пустота. Темнота.
Пустота.
В какой-то момент я ощутила, что начинаю падать.

222
 Это не было похоже на физическое падение. Сгусток моего
сознания, моего «я», всего, что называлось Алиной, просто
летел вниз. Ниоткуда, никуда. Не было ни точки, с которой
началось падение, ни точки, в которой оно должно было
закончиться.
Падение было бесконечным. Падение во всеобъемлющей
Пустоте и Темноте.
Я потеряла ощущение времени и пространства. «Я» тоже
начало стираться и меркнуть. Какой-то краешек сознания всё
ещё хранил память о моей жизни, обо мне, Алине — студентке
факультета психологии, хреновой дочери и девушке,
новоиспечённой писательнице, — но всё это стремительно
становилось обезличенным. Не моим. Ничьим.
«Наверное, так выглядит смерть», — вспыхнуло в мозгу
так ярко и отчётливо, что я, сидящая на диване, съёжилась.
Наверное. Я не могла с уверенностью сказать, что делало моё
физическое тело.
«Ты падаешь, Алина, — раздалсяв Пустоте и Темноте чей-
то голос.— Всё хорошо. Ты падаешь».
Мне стало неуютно. Падение всё ещё продолжалось, но
что-то изменилось.Захотелось его остановить, но оказалось,
что это не так просто.
Несколько раз в жизни у меня случался сонный паралич.
Это когда при засыпании или, наоборот, при пробуждении,
твоё тело в прямом смысле сковывает паралич, а во сне,
который ты видишь в данный момент, начинает происходить
нечто тревожное и нехорошее. Кошмар набирает обороты,
ты хочешь сбежать из него, проснуться, но не можешь
пошевелиться. Не можешь даже пискнуть.
Сейчас происходило что-то похожее. Я больше не
контролировала падение. Возможно, я не контролировала его
с самого начала.
Чувствуя, как внутри нарастает первобытная
паника, я попыталась сконцентрироваться и остатками
рассинхронизированного сознания придумать, как

223
 остановить падение.
Откуда-то из глубин памяти всплыл вычитанный в
интернете совет насчёт сонного паралича. «Направьте
всю вашу энергию в один палец, неважно, руки или ноги.
Сосредоточьтесь только на том, чтобы пошевелить им. Если
вам удастся это сделать, вы сможете проснуться».
Беда была в том, что я совершенно не чувствовала своего
тела. Я не была уверена, что нахожусь в нём.
Падение засасывало. Мне начало казаться, что я падаю
уже тысячу лет. Что со мной не случалось ничего, кроме этого
падения. Что я не была ничем, кроме падения.
Нет, нет, нет. Нужно представить мизинец. Пусть я не
чувствую его, но представлю. Нужно представить, как я им
шевелю.
Я напряглась так сильно, что, если бы в этот момент могла
чувствовать своё тело, впилась бы когтями в ладони до крови
и сжала челюсти так, что зубы скрошились бы в пыль.
Просто пошевелить мизинцем. Один раз. Всего один.
Вдох-выдох.
Я начала чувствовать своё дыхание. Слышать его,
ощущать, как вздымается и опадает грудная клетка.
Напряжение и паника достигли предела, Пустота и Темнота
взорвались чудовищно яркой вспышкой света, и в эту секунду
я почувствовала своё тело. Глаза распахнулись сами собой,
но мозг не догнал это действие, и я не могла понять, где
нахожусь. Просто отвратительная смесь цветов и света, хаос.
Голова разрывалась от боли.
Кажется, я сползла с дивана на пол. Меня начало рвать.
Желчью, потому что в желудке уже давно не было никакой
пищи. Я блевала, из глаз текли слёзы, по телу волнами
проходила судорога. «Я умираю», — пронеслось в голове.
— Нет.
Меня всё ещё душили рвотные спазмы. Я решила, что это
прозвучало в моей голове.
— Открой.

224
 Сознание начало медленно и мучительно проясняться.
Я обнаружила себя стоящей на четвереньках над лужей
прозрачно-желтоватой рвоты. Открой? Что значит «открой»?
Кому и что открыть?
Щурясь от света и пытаясь дышать носом, чтобы заглушить
новые рвотные позывы, я, не вставая, развернулась к двери.
Она была закрыта. Ненавижу открытые двери, всегда
закрываю их, даже если одна в квартире.
Но я уже не была одна.
— Открой, — снова повторил голос за дверью.
Механический, без эмоций.
Тело было словно набито ватой, каждое движение
требовало огромных усилий. Я должна доползти и открыть.
Я ведь сама их позвала.
Воображение начало подкидывать варианты того, что
могло оказаться за дверью, один хуже другого. От ужаса на
глаза навернулись слёзы, но отступать было уже поздно.
Чтобы открыть дверь, мне нужно было встать хотя бы на
пару секунд — с пола я не дотягивалась до дверной ручки.
Ноги, как и всё остальное тело, были будто без костей, я снова
и снова пыталась подняться, но падала. Мне хотелось выть от
отчаяния.
В итоге мне всё же удалось уцепиться за ручку и дёрнуть её
вниз. Рухнув на пол, я начала отползать, не желая оказаться с
тем, что войдёт, лицом к лицу.
Дверь открылась не сразу. Я успела доползти до дивана,
вскарабкаться на него и вжаться в угол.
В комнату вошёл не мертвец, не Дылда, не тёмный силуэт,
не святой с иконы с исковерканной, демонической рожей.
В комнату вошла я.
Другая я. Не такая, как сейчас.
У неё были длинные белые волосы, она была стройнее и
одета в то, что я никогда не надела бы в здравом уме: строгий
чёрный брючный костюм в тонкую белую полоску. Кожа
и глаза были такими же белыми, как волосы. Ни за какую

225
 черту её лица невозможно было зацепиться, тем не менее оно
притягивало взгляд. Гипнотизировало.
Она медленно пошла вперёд, дёргаясь и изламываясь.
Двигаться в человеческом теле для неё было непривычно.
Остановившись в центре комнаты, она уставилась на меня
своими пустыми, ничего не выражающими бельмами.
«Скажи. Скажи то, что должна сказать». Меня колотило.
Я открывала рот, но нижняя челюсть тряслась так, что
выговорить хоть слово было невозможно.
Она избавила меня от этой необходимости.
— Понравилось падать?
У неё был мой голос. Когда она говорила из-за двери, голос
был механический, ничей, но теперь она говорила моим
голосом.
— Понравилось падать? — повторила она. — Теперь
ты знаешь. Как падают. Ты будешь падать. Всегда. Если
откажешься. Всегда. Ты умеешь падать. И будешь падать.
— Куда я… па… падала? — проклацала я, пытаясь унять
дрожь.
— Пустота. В Пустоте. Ничего нет. Никого. Конца нет.
Будешь падать всегда. Не все могут, но ты можешь. Теперь ты
знаешь как. Что хотела? От нас? Зачем? Позвала?
Она говорила отрывисто, словно подбирая слова. Скорее
всего, так и было. Вряд ли ей часто приходилось пользоваться
человеческой речью.
— Мать. Моя мать в больнице. Она умирает. Я не хочу,
чтобы она умерла.
Существо замолчало и зависло. Так зависают компьютеры
или роботы, обрабатывая запрос. Почему она… Почему я так
выгляжу? Откуда эти волосы, этот костюм?
— Что отдашь? — Наконец она отвисла и наклонила голову.
Я была готова к этому вопросу.
— Я буду писать. Обещаю, что буду писать, что больше
никогда не буду от этого бегать. Не буду пытаться жить другую
жизнь.

226
 Она расхохоталась, запрокинув голову назад так сильно,
что мне показалось, её шея сейчас переломится. Мерзкий,
булькающий, гортанный смех. Резко оборвав его, она вернула
шею в нормальное положение, помолчала несколько секунд и
ответила:
— Ты будешь писать. В любом. Случае. Ты будешь делать.
Это. Чтобы не падать. За мать. Ты должна отдать. Другое.
Такое же. Ценное. Как её. Жизнь.
Внутри всё похолодело и съёжилось. Такого ответа я не
ждала. Я была уверена, что мой обмен их устроит.
— Я не знаю, что отдать, — прошептала я, лихорадочно
перебирая в голове, что могу предложить взамен.
В ту минуту я лгала себе. Я специально перебирала в уме
не те вещи. Боялась, что, если вытащу из своего сознания
действительно важное для меня, она унюхает это и отберёт в
ту же секунду.
— Как узнаешь. Зови.
Она развернулась и, дёргаясь, медленно пошла к выходу.
Нет, нет, нет. У меня нет времени.
— Стой! Стой, стой. Я знаю, что отдам. Знаю.
Она обернулась. Изучающе посмотрела на меня и
оскалилась.
— Ого. Какая ты. Сообразительная. Да. Это нам.
Подойдёт. Это. Равноценный обмен. Отменить будет. Нельзя.
Понимаешь?
— Да.
По щекам покатились горячие слёзы. Я ощутила, как
Пустота, в которой я падала, начинает заполнять меня
изнутри. Пожалуйста, не забирайте это. Я не смогу. Я не
выдержу.
— Подумай. Ещё раз. Можешь. Не отдавать. Мы тебя. Не
заставляем.
— Если не отдам, мама умрёт?
— Может. Умрёт. Может. Нет. Можешь. Проверить.
— Если отдам, она точно выживет?

227
 — Да.
Есть вопросы, которые лучше себе не задавать. Выбор,
перед которым лучше не ставить себя даже в воображении.
Ответы могут быть слишком страшными. Такими, с которыми
твои сердце и разум будут не в силах справиться.
Мне не пришлось представлять себе этот ад. Я оказалась в
нём по-настоящему.
Когда онаушла из моей комнаты, удовлетворившись
ответом, я была не способна даже сменить позу. Так и осталась
полусидеть-полулежать в углу дивана. Ставки сделаны, ставок
больше нет. «С собой ты будешь до конца. Вопрос только, с
какой собой». Из всех нас только Ваня чего-то действительно
стоил. Жаль, что это не меняло абсолютно ничего. Ни для
кого.
Перед тем как она ушла, я успела задать ей свой последний
вопрос:
— Почему ты так выглядишь? Это что-то значит?
— Это. Не я. Это. Ты. Потом. Позже. Нравится?
Я положила голову на подлокотник дивана и закрыла глаза.
Боялась, что не усну, что меня начнутжрать мысли, что я не
смогу остановить этот поток, но мыслей не было. Ничего не
было. Я уснула спустя несколько минут.
Возможно, падать в Пустоте — не самое страшное.
Возможно, самое страшное — быть Пустотой.

228
 7.

Темно. Никаких источников света, кроме огромной луны

над головой. Она такая большая, словно находится в паре
метров от меня и я могу дотронуться до неё.
Ноги сами несут меня. Я не знаю, куда иду.
Впереди на дороге кто-то стоит. Я не знаю, кто это, не
вижу. Хочу остановиться, не подходить ближе, но ноги меня
не слушаются, и я продолжаю идти. Ближе. Ближе. Когда до
фигуры остаётся примерно десять шагов, я понимаю, что это
девушка. На ней изорванное платье, кажется, коричневого
цвета, сложно разобрать, оно всё испачкано чем-то. Длинные
волосы слиплись, как будто от воды, но её кожа сухая. Лицо
бледное и злобное. Она безумна. Безумна и переполнена
ненавистью.
Это Алёна. Девушка, которая продала свою душу и душу
своего возлюбленного, чтобы быть с ним даже против его
воли.
Ноги наконец-то подчиняются мне, и я замираю на месте.
Смотрю на Алёну, открываю рот, чтобы спросить её, что
происходит и почему она так выглядит, но выясняется, что
теперь меня не слушается язык. Точнее, голос. У меня пропал
голос. Я беспомощно ворочаю языком во рту, но не могу
издать ни звука.
— С-с-сука, — шипит Алёна и медленно поднимает руку.
В руке нож, на нём следы крови. «Платье тоже в крови», —
понимаю я.
— С-с-суки. Ты и она. Вы обе заплатите.
Она делает шаг ко мне, замахивается ножом, я инстинктивно
отступаю назад, но, занеся руку, Алёна замирает. Ненависть
и злоба в её глазах гаснут, сменяясь сначала недоумением,
а потом безнадёгой. Всепоглощающей, неизбывной тоской.
Она опускает руку, нож выскальзывает и падает на землю.
Алёна медленно опускается, становится на четвереньки и
начинает выть.

229
 Я не хочу на это смотреть. Тяжело дыша, я пытаюсь обойти
её, но она уже не обращает на меня внимания. Она уползает,
продолжая выть.
Ноги снова сами несут меня вперёд по дороге. Вой Алёны
переходит в надрывный плач.
Впереди свет. Он горит в окнах. Я знаю эти окна. Это изба,
в которой живёт Вика.
Чем ближе я подхожу к ней, тем сильнее внутри меня
чувство, что я не хочу заходить внутрь. Ничего хорошего меня
там не ждёт, но я уже понимаю, что не контролирую своё тело.
Хочу я того или нет, оно приведёт меня туда.
Я надеюсь, что дверь закрыта. Что я постучу, а мне никто
не откроет. Но дверь открыта. Я толкаю её и захожу в избушку.
На столе горят свечки. На полу спиной ко мне сидят Вика
и Нюра. С виду с ними всё нормально. Они сидят в центре
нарисованного мелом круга, вокруг них разложены амулеты,
сушёные травы и миски с чем-то. С водой или воском. Страх
немного отступает. Кажется, они просто проводят очередной
ритуал.
Я открываю рот в надежде, что ко мне вернулся голос, но
нет. Я по-прежнему немая. Придётся иначе обозначить своё
присутствие.
Я подхожу к Вике и осторожно кладу руку ей на плечо. Сейчас
она накричит на меня за то, что я отвлекла её от ритуала, но я
должна как-то рассказать ей о том, что видела снаружи. О том,
что Алёна сошла с ума и у неё в руке был окровавленный нож.
Она уже навредила кому-то и может навредить ещё.
— Поздно, Алина, — спокойно отвечает Вика, не
оборачиваясь.
От неожиданности я отдёргиваю руку.
— Уже поздно.
Не вставая, она поворачивается ко мне. Я только сейчас
понимаю, что с её головы исчезли кислотно-оранжвые
волосы. Она полностью лысая. Губы обветрены, нос и скулы
заострились ещё сильнее обычного — череп, обтянутый кожей.

230
Вика как будто потеряла килограмм десять. И состарилась лет
на десять.
«Что здесь происходит, что поздно? Почему?!»— я хочу
прокричать это, но не могу. Просто открываю и закрываю рот.
До этого молчавшая Нюрка зашевелилась и тоже начала
оборачиваться ко мне. Ужас, до этой минуты скакавший
внутри меня по синусоиде, достигает пика. Я не хочу смотреть,
но должна смотреть.
Лицо Нюрки завешено волосами. Она сидит, опустив
голову и не говоря ни слова. Вика тоже молчит.
Я опускаюсь на колени, подползаю к Нюрке и медленно
отвожу длинные тёмные пряди от её личика.
У неё нет глаз. Вместо них зияют две чёрные дыры, из
которых сочится кровь.
Я открываю рот и истошно кричу, но звука нет. Вопль
остаётся внутри меня.

231
 * * *

Мир может казаться прекрасным местом, если о нём как

можно меньше знать.
Я слонялась по квартире, не зная, чем себя занять. С самого
утра я мыла, стирала и чистила всё, на что падал глаз, но,
кажется, в моём доме закончились места, требующие уборки.
О том, чтобы взять в руки книгу или включить фильм, я
даже не думала. Мой мозг совершенно точно не был готов
воспринимать какую-либо информацию. Кроме той, которую
я ждала.
Твердя себе, что ускорить ход времени мне всё равно
не под силу и нервы тут ничего не изменят, я взяла рюкзак,
надела кроссовки и вышла на улицу. Пройдусь, пожалуй, за
сигаретами.
Меня никогда не перестанет удивлять, насколько одинок
человек в своём горе. В своих печальных открытиях и
тяжких прозрениях. Час назад внутри тебя рухнуло всё, что
составляло основу твоего мировоззрения и твоей личности,
а на улице стоит хорошая погода, парни и девушки сидят на
лавочках, пьют пиво и целуются, машины ездят, уличные коты
деловито спешат куда-то. Ничего не изменилось, и тебе не с
кем поделиться тем, что произошло с тобой. Пожалуй, есть
парочка человек, способных тебя понять, но ты не хочешь с
ними говорить. Вы просто обменяетесь болью, никак не
облегчив страдания друг друга.
Я старалась не думать о том, что мне снилось ночью. У Вики
и Нюры явно что-то стряслось, убедить себя в том, что это был
просто сон, я не могла. Утром я пару раз позвонила Вике, но её
номер был недоступен, других способов связи с ней у меня не
было, а поехать в деревню я сейчас не могла.
Я ждала.
Купив пачку сигарет и яблочный сок, я вернулась к своему
подъезду и села на лавочку. Жутко захотелось имитировать
нормальную жизнь. Стать частью мира, в котором жило

232
большинство людей. Хотя бы на полчаса.
Отхлебнув сока, я достала телефон, разблокировала его
и уставилась на иконки приложений. Сейчас? Или потом?
«Нахуй,— подумала я, ткнув в одну из иконок. — Сделаю это
сейчас». Введя логин и пароль, я зашла в мессенджер.
Парочка сообщений от знакомых, парочка от
одногруппников. Спрашивали, где я, и сообщали, что меня
хотят отчислить. А вот и сообщение от Глеба.
Я закрыла глаза, сделала три глубоких вдоха. Что ж.
Оттягивать этот момент больше нет смысла. Глаза побежали
по строчкам.
«Ты права. Мы действительно слишком разные. Только
знаешь, что я думаю? Все разные. Я не верю в идеально
совпадающих людей. Может быть, такие и бывают, но вряд ли
всё так просто. Я думаю, что смысл отношений в том, чтобы
уметь уживаться с другим, принимать его непохожесть, искать
компромиссы. Думаешь, мне было легко смотреть, как ты
носишь в себе свои страхи, воспоминания и выводы? Думаешь,
я не чувствовал, насколько ты далека от меня? Не замечал, как
ты пытаешься изображать из себя нормальную? Ты не очень
хорошо маскировалась. Я всё равно это видел, потому что ты
мне небезразлична. Я не могу сказать, что люблю тебя. Любовь
— это слишком серьёзно. Но я чувствовал, что однажды смогу
это сказать. Что я на пути к этим словам. По крайней мере,
так было до недавнего времени. Тебя стало слишком тяжело
выносить, Алина. Ты даже не пыталась сделать что-то, чтобы
стало легче. Ты не замечала этого. Сливала свою слабость и
ярость на какие-то мелочи, и все эти мелочи летели в меня,
как дротики. А теперь ты просто ушла, даже не попрощалась.
Написала блядскую смс и уехала. Это перебор. Не переживай,
я уйду и оставлю ключи в почтовом ящике, как ты и просила.
Перед уходом обязательно сделаю уборку. Знаю, что на самом
деле тебя совершенно не волновали эти грязные чашки и
тарелки и дело было в другом, только больше это не моя
проблема. Тебе не нужна моя помощь и не нужен я. Надеюсь,

233
 ты сможешь разобраться в себе. Удачи».
Следующим сообщением было: «Вещи вывез. Ключ в
почтовом ящике».
И больше ничего.
Всё онемело. Язык, желудок, руки, ступни. Горло стало
настолько узким, что воздух с трудом проходил в лёгкие.
Я перешла на его страницу. Пару дней назад он выложил
новые фотографии с какой-то вечеринки. Много людей, все
весёлые и, судя по всему, пьяные. На одном из фото у него на
коленях сидит красивая рыжеволосая девушка. Он обнимает
её за талию и улыбается. Она целует его в висок.
Я смотрела на фотографию, пока глаза не начали слезиться
от перенапряжения. В голове было пусто. Оцепенение не
проходило и не ослабевало. «Может быть, так останется
навсегда», — подумала я. Эта мысль меня не расстроила.
Выбросив почти полную бутылку сока в мусорку, я
поднялась в квартиру. Легла на так и не расправленный диван
и закрыла глаза. Мозг услужливо подкинул картину.
Мы лежим на кровати, на полу коробка от пиццы и
несколько коробок сока. С экрана компьютера бубнит сериал,
но мы потеряли нить повествования, потому что долго
целовались. Придётся включать серию с начала.
Я лежу на нём. Провожу пальцем по его брови и заглядываю
в глаза.
— Ты уже третьи сутки у меня и за всё это время ни разу не
держал в руках свою гитару. Нервничаешь по этому поводу?
— Хитро улыбаюсь — это такая игра.
— Мне нравится держать тебя в руках не меньше, чем
гитару. — Заправляет прядь волос мне за ухо.
— Не меньше? Вот так, значит? Ты должен был сказать, что
тебе нравится это в тысячу раз больше! — делано возмущаюсь.
— И соврал бы. Но поверь, для меня нет ничего важнее
гитары. То, что мне приятно трогать тебя так же, как её, о
многом говорит. — Он уже не шутит, смотрит серьёзно.
— Тогда тебе стоит больше времени проводить с гитарой,

234
а не со мной.
— Я не хочу жертвовать одним ради другого. Почему бы не
объединить тебя и гитару?
— Это как?
— Это так, что вы будете находиться в одном помещении
и мне не придётся ездить на другой конец города от гитары к
тебе, а потом обратно.
— Намекаешь на то, что мы должны жить вместе?
— Вроде того.
Он улыбается, переворачивает меня на спину и целует в
губы.
Я почувствовала, как по щеке скатилась маленькая
холодная слезинка. Всего одна.
Мне так жаль, Глеб. Если бы ты знал, как мне жаль.
Всю ночь мне снилась вечеринка с его фотографий. Я
ходила по квартире, но никто из присутствующих не обращал
на меня внимания, даже не смотрел в мою сторону. Глеб
целовался с красивой рыжей девушкой, в перерывах между
поцелуями они пили вино и смеялись, а я сидела в углу
комнаты и наблюдала за ними. Я не могла уйти. В моём сне в
этой квартире не было ни дверей, ни окон.
Рано утром мне позвонили из больницы. Мама очнулась.
«Долго вы что-то, суки», — без эмоций подумала я,
натягивая толстовку.
Тем не менееони выполнили свою часть договора.

235
 8.

— Осторожно, мам, не иди так быстро.

Я держала её под локоток, пытаясь не дать щемящей
жалости затопить меня с головой. Она стала такой худенькой,
такой слабой, будто ниже ростом. Но это неважно. Главное,
что ей становилось лучше.
На лице врача, с которым я разговаривала перед выпиской,
была смесь недоверия и растерянности. «У вашей мамы был
тяжёлый инсульт, — говорил он, качая головой. — Прогнозы,
честно говоря, были неутешительные. То, что она так быстро
очнулась и так быстро идёт на поправку, — это настоящее
чудо. Вам обязательно нужно будет пить назначенные
препараты и регулярно проходить осмотр. Вашей маме очень
повезло. Обычно такие случаи заканчиваются… В общем,
контролируйте, чтобы она принимала лекарства». Он словно
извинялся передо мной за то, как хорошо всё сложилось
вопреки его мрачным прогнозам. «Настоящее чудо».
Нет, не чудо. Никаких чудес в известной мне картине мира
не существует.
Только контракты.
Мама делала горестное лицо каждый раз, когда я пыталась
притормозить её, напомнить про ступеньки и спрашивала, не
кружится ли голова.
— Хватит суетиться, Алина! Я не инвалид!
Несмотря на бледность и худобу, она двигалась резво,
говорила уверенно и в целом походила на человека, который
перенёс тяжёлую простуду, а не инсульт и кому.
После того как её перевели в обычную палату, я навещала
её каждый день, но старалась ничего не рассказывать о себе.
Совру, если скажу, что только ради её спокойствия. «Всё
нормально, мам». «Да, мам». «Нет, мам, не переживай об
этом». «С этим нет проблем, мам. Расскажи лучше, как сегодня
себя чувствуешь?»
Войдя в квартиру, она подозрительно огляделась. Зашла в

236
обе комнаты, затем в кухню и в туалет.
— А где…
— Он съехал. Мы расстались. Тебе нужно прилечь, мам.
Врач запретил перенапрягаться. Иди ложись, я принесу
таблетки и воду.
Сердцебиение участилось, я стиснула зубы. Пожалуйста,
только не заводи разговор о Глебе, не спрашивай ничего. Не
сейчас.
Мама открыла рот, чтобы возразить, но внимательно
посмотрела на меня и передумала. Покачала головой, сникла
и пошла в комнату. Я зажмурилась и с силой прикусила губу.
Нельзя разрешать себе думать, что это она — причина
всему. Она не просила её спасать, это был мой выбор. Только
вот мерзкий голос внутри меня всё равно шептал: «Из-за неё
ты согласилась. Подумай, какую ты заплатила цену. Каждый
день ты будешь видеть её и знать, чем за это заплатила». Я
прошла на кухню, открыла холодную воду и сунула руки под
струю. Держала до тех пор, пока они не заледенели, а мерзкий
голос не заткнулся.
Вечером мы сели пересматривать мамин любимый фильм
«Полночь в Париже». Она видела его уже не меньше сотни раз,
но всегда радовалась, как в первый.
Сегодня она не следила за происходящим на экране. Грустно
улыбалась и потерянно смотрела куда-то поверх монитора.
Я нажала на «Стоп».
— Мам, всё нормально?
Она встрепенулась.
— А, да. Да, конечно. Всё хорошо. Я просто задумалась.
— О чём?
— Да ерунда всякая.
— Расскажи.
Она нахмурилась и уставилась на свои ногти. Потом
подняла на меня извиняющийся взгляд.
— Глупости всякие. Просто странные сны, которые видела,
пока была… Без сознания. Галлюцинации. Не вспоминала про

237
 них с момента, как очнулась, а сейчас, дома, начала думать об
этом почему-то.
Я подняла брови и сделала жест рукой, призывающий не
томить. Она с сомнением посмотрела на меня, но продолжила.
— Я видела палату, в которой лежала, хотя никак не могла
её видеть, потому что меня ведь туда привезли без сознания.
Я понимала, что лежу на больничной кушетке,что со мной
что-то случилось. Вокруг темно было, ночь. И тут дверь
открывается, в палату кто-то входит. Я сначала подумала, что
врач. Зашёл и пошёл сразу к моей койке. Мне так тревожно
стало, потому что двигаться я не могла, и говорить тоже… И
это никакой не врач оказался. Это была ты.
— Я?
— Ты. Но странная такая, на себя непохожая. Волосы
другие, одежда другая… Я ещё подумала, мол, надо же, как
ты изменилась, пока мы не виделись, и даже не сказала мне
ничего. Я даже обиделась в ту минуту. А ты стоишь, смотришь
на меня и ничего не говоришь. Мне совсем страшно стало.
Языком говорить не могу, но мысленно спрашиваю: «Алина,
ты почему здесь? Что со мной?» А ты словно слышишь мои
мысли и отвечаешь, но не мысленно, а ртом: «С тобой всё
плохо было. Но она продлила». И говоришь так странно,
как будто… робот, что ли. Понимаешь? Механически так,
рублено. Сказала это, развернулась и ушла. Походка тоже
какая-то была… неестественная. В общем, я же говорю:
просто галлюцинации. Я же всё-таки в коме была. — Она
слабо улыбнулась.
— Да, — пересохшими губами ответила я, — в коме и не
такое может показаться. Давай досмотрим кино?
Она закивала, явно радуясь, что я не стала продолжать
тему.
Когда фильм кончился, я выключила компьютер и
проводила маму в её комнату.
— Просто ужас какой-то, ты что же, теперь и в туалет
водить меня будешь?— бубнила она, шагая по коридору.

238
 — Буду. Ненавижу больницы. Предпочту, чтобы ты больше
туда не попадала.
Она улеглась под одеяло, я села рядом с ней, на краешек
кровати. Мы молча смотрели друг на друга. Невысказанные
вопросы жгли глотку, но отчуждение между нами мешало их
выплюнуть.
Тем не менее я должна.
— Мам, можно я кое-что странное спрошу?
Она улыбнулась.
— Ещё более странное, чем я тебе сегодня рассказала?
— Нет, но из той же оперы.
Улыбка сошла. Она натянула одеяло до плеч.
— Конечно, спрашивай.
— Помнишь похороны дедушки?
— Естественно.
— А помнишь… Я была совсем маленькая, да, могла себе
что-то нафантазировать и придумать, но меня не покидает
ощущение, что это действительно происходило. В тот день на
кладбище совсем никого не было, и мы с тобой очень долго
стояли вдвоём у его могилы. Ты долго смотрела непонятно куда
и что-то говорила одними губами. Мне было очень страшно, я
сильно испугалась тогда. Что ты видела тогда? Или слышала?
Мама молча теребила краешек одеяла. Впервые с момента
выписки она показалась мне измученным, больным и очень
уставшим человеком.
— Мам. Ответь, пожалуйста.
— Да. — Она подняла на меня глаза. — Конечно. Но, Алина,
это просто мои…
— Галлюцинации? — чересчур резко выпалила я и тут же
прикусила язык, но она продолжила.
— Фантазии. Миражи. От горя и сильного потрясения такое
иногда случается с людьми. Понимаешь, твоя бабушка… моя
мама… она была… ну как это сказать? Она иногда говорила,
что может на что-то влиять. Лечить людей руками. Не от
серьёзных болезней, но снимать острые боли, например.

239
 Ещё говорила, что ей иногда снятся вещие сны. В деревне её
многие боялись, называли ведьмой за глаза. То поколение
было очень суеверным, образования тогда было мало, а баек
много. Я никогда ничего подобного в себе не чувствовала:
никого лечить не могу, вещих снов не вижу. Один раз вот
только и видела странное… Тогда, на кладбище. Людей
правда было мало в тот день, уж не знаю почему, но дело не в
этом. Дедушка с бабушкой замкнутые были, а когда бабушка
умерла, дед вообще перестал с людьми общаться, поэтому и
на похоронах-то его мы вдвоём с тобой были. Когда рабочие
ушли, я хотела постоять минутку, попрощаться с ним спокойно
и тут увидела вдалеке, метрах в ста… В общем… Я бабушку
твою увидела. Она стояла босая, в своей любимой ночнушке.
Стояла и показывала пальцем на тебя. Ничего не говорила,
просто стояла и показывала. Я очень испугалась и начала
молитву читать, чтобы ушло видение, но оно не уходило, а я
как в транс впала. Стою, шепчу молитву и смотрю на неё. А
она на меня, но пальцем в тебя тычет. Потом ты дёрнула меня
за руку, и паралич прошёл, я на тебя обернулась, сказала что-
то, потом посмотрела снова туда, где она стояла, а её там нет
уже.
Она помолчала несколько секунд и продолжила.
— Это всё глупости, Алина. Я не верю в это, но верю, что
наш мозг может сильно нас напугать в момент, когда мы
уязвимы и расстроены. Ты ведь учишься на психолога, должна
это знать. Нельзя придавать значение этим страшилкам.
Твоя бабушка была странной женщиной, да, но не ведьмой.
Ведьмы бывают только в сказках. Обещаешь, что не будешь
зацикливаться на этом?
— Да. — Я кивнула, мысленно захлёбываясь в ощущении
безнадёжности.
Сколько всего предрешено. Как мало мы можем изменить.
И какой ценой.
— Пожалуйста, выбрось из головы всё это. Я сама виновата,
дура старая, рассказала тебе свой глупый сон из больницы,

240
встревожила. Всё будет хорошо теперь.
— Да. — Я снова кивнула и, не в силах продолжать диалог,
встала и пошла к выходу.
— Алина! Можно я тоже спрошу?
Я остановилась и обернулась. Будет жестоко ответить
«нет».
— Конечно.
— Ты хочешь его вернуть? — Она смотрела на меня со
смесью жалости и вины. — Я не собираюсь тебя поучать, сама
всегда ненавидела неуместные родительские наставления,
просто… Иногда мы торопимся и делаем глупости. В молодости
вообще кажется, что нужных людей и важных шансов будет
миллион, но потом понимаешь, какая большая ошибка — так
думать. Я не знаю, что у вас произошло, но, если ты любишь
его, если это можно исправить… Лучше исправить. Чтобы
потом не жалеть.
На глаза навернулись слёзы. Внутри себя я взвыла от боли,
но снаружи — натянула улыбку и тщательно выговорила:
— Нет, мам. Я не люблю его. Мы расстались, потому что
чувства прошли. Нечего возвращать.
Она недоверчиво покачала головой.
— Дай бог, если это действительно так… Дай бог. Спокойной
ночи, дочка.
— Спокойной ночи, мам.
Я щёлкнула выключателем и вышла в коридор.
Бог? Это вряд ли.

241
 * * *

Смс пришла через две недели. Короткое «приезжай». Я не

стала упираться и просить Вику выслать мою рукопись на
почту.
Маме пришлось соврать про вылазку с одногруппниками.
Я пока не готова была сообщить ей, что, даже если меня не
успеют отчислить за непосещаемость, я отчислюсь сама.
Смешно было даже думать о том, чтобы продолжать учиться
на психолога.
Тяжёлые мысли не отпускали всю дорогу до деревни.
Уснуть не получилось. Это была не тревога, нет. Тревога —
это предчувствие возможной беды. Я знала, что беда уже
случилась.
Шагая мимо церкви, в которой меня запирала Нюрка, я
увидела местного священника. Он стоял у входа. Заметив
меня, он слегка улыбнулся и махнул рукой. Я махнула в ответ.
Не уверена, что это действительно был он.
Я больше не могу быть уверена, что всегда вижу настоящих
людей, а не их двойников.
Вика открыла так быстро, словно стояла на пороге и ждала,
пока я постучусь. Выглядела она паршиво. То есть ещё хуже,
чем обычно: лысая, щёки ввалились, зрачки расширены. Так
она выглядела, когда сидела на героине.
В избе было душно, накурено и грязно. Со стола исчезли
свечки и ароматные засушенные травки. Теперь там были
две переполненные пепельницы, бычки из которых частично
вывалились на стол, засохшая корка хлеба и стакан, по краю
которого сидели мухи. На моей бывшей кровати лицом к
стене лежала Нюрка.
Я подошла к столу, выдвинула стул и, подавляя отвращение,
села. Пепельницы и содержимое стакана невыносимо воняли.
Вика встала напротив и привалилась к стене, сложив руки на
груди.
— Ты ведь уже знаешь? — хрипло спросила она.

242
 — Что знаю?
— О том, что случилось.
— Нет.
Враньё. Я всё поняла, как только вошла в избу.
Как только получила её СМС.
Как только увидела пару недель назад тот сон.
Вика выглядела слишком измождённой для попыток
опровергнуть мои слова или поспорить.
— Нюрка, подойди сюда, детка, — тихо произнесла она, не
отрывая от меня взгляда.
Боковым зрением я увидела, как Нюрка медленно
перевернулась, откинула одеяла, свесила ноги на пол. Затем
встала и медленно, неуверенно подошла к Вике.
Она стояла боком, лицо было скрыто длинными тёмными
волосами, но я уже знала, что там, под ними.
Нюрка повернулась ко мне. Нет, жутких чёрных дыр
вместо глаз не было. Просто два больших ватных тампона,
приклеенных чем-то вроде пластыря.
— Привет, Алина, — прошептала она.
— Привет, зайчик. Я приехала вот навестить вас. Скучала
по тебе.
Я хотела звучать как обычно, но вышло слишком наигранно.
Вика притянула к себе Нюрку и обняла её за плечи.
— Тебе необязательно прикидываться, что всё нормально,
Алина. Все присутствующие здесь всё понимают. Нюрка
ослепла навсегда, зрение не восстановить, она это знает, так
что брось свои психологические штучки, если вдруг решила
тут их применять.
Я пропустила мимо ушей эту шпильку.
— Алёна, да? Это она сделала?
— Да.
— Как? Когда?
Вика открыла было рот, потом опустила глаза на Нюрку.
Девчонка стояла и растерянно улыбалась, словно не осознавая
в полной мере, что происходит. Скривившись, словно от

243
 физической боли, Вика села перед ней на колени и тем самым
слащавым голосом, за который только что отчитала меня,
сказала:
— Детка, побудешь немного на воздухе? Я сейчас отведу
тебя во двор, подыши. Ты давно не выходила на улицу, а там
такая хорошая погода. Ладно?
Нюрка кивнула. Выведя её во двор, Вика подошла к столу,
выудила из пепельницы бычок, подкурила его и устало
опустилась на пол, прислонившись к ножке стола.
— Меня в тот день не было дома, ездила по делам. Нюрка
была здесь. Свихнувшаяся пизда просто вломилась и бросилась
на неё с ножом. Выколола глаза. К тому моменту её суженый-
ряженый уже был мёртв, она его зарезала тем же самым
ножом. Потом вернулась домой и повесилась в сарае. Это вся
история. Думаю, в той или иной мере она уже известна тебе.
Я кивнула. Повисла тишина. Все вопросы, которые я хотела
задать, были иголками, которые нужно воткнуть в рану.
— Она хотела тебе навредить, да? Не Нюрке?
— Думаю, ей было без разницы, кому навредить: мне,
тебе или ей. Возможно, она даже хотела сделать это именно
с Нюркой, потому что чувствовала, что так мне будет больнее
всего. Так, а не если она резанёт ножом мне по лицу.
— Почему она не убила её?
Вика стряхнула пепел прямо на пол.
— Без понятия. Может, какие-то остатки человечности
остановили её, Нюрка же совсем… ребёнок. Я не знаю. У неё
поехала крыша.
— Ты знала, что так будет?
Я ожидала, что Вика начнёт язвить и беситься, но она
затушила бычок о край стола и растерянно провела рукой по
лысине, словно до сих пор не веря, что сбрила волосы.
— Если бы видела хоть малейший знак или намёк… Но
нет. Я говорила тебе, что не выбираю, какие картинки мне
приходят в голову. Они показывают только то, что считают
нужным показать.

244
 — Выходит, им зачем-то нужно было, чтобы Нюрка
лишилась глаз?
— Выходит.
За окном вовсю палило солнце и пели птицы. Прекрасный,
жаркий, по-настоящему летний день. Где-то там, рядом с
домом, этот день не может видеть Нюрка.
— Она начала видеть картинки. После того как ослепла.
Раньше не видела.
— Будущее?
— Будущее, прошлое, настоящее. Видит очень чётко,
детально, я так никогда не видела.
— Когда это случилось? Имею в виду…
— Где-то через неделю после того, как ты уехала. Повезло,
что я решила не задерживаться и вернулась домой к ночи,
иначе бы она лежала тут одна до утра, вся в крови… — Она
отвернулась и замолчала.
«Вашей маме повезло, что в тот момент в гостях у неё была
соседка»,— прозвенел в голове голос врача из реанимации.
Надо же, как много кругом феерического везения.
— Зачем ты позвала меня? Не сейчас, а вообще. В первый
раз. Только не говори, что для того, чтобы я бродила с тобой по
кладбищу, собирала травки и постигала основы приворотов.
— Нет, конечно. Я просто должна была выдернуть тебя
из болота. Привести механизм в движение. Ты должна была
стать частью этой истории, чтобы записать её так или иначе.
Сейчас или потом. Не имеет значения. Тебя нужно было
вписать в сценарий, вот и всё. Не мне, конечно. Я просто
выполняла приказ.
Меня передёрнуло.
Я сгребла вывалившиеся из пепельницы бычки и начала
складывать из них круг.
— Цинично всё это, правда, Вик? Сначала тебе кажется,
что ты можешь чем-то управлять, влиять на что-то. А потом
выясняется, что ты просто муравей в банке. Я ходила к Ване.
Знаешь, он самый хороший из нас. Он всё сделал правильно.

245
 Отказался от любых контрактов.
— И гниёт в дурдоме?
— И гниёт в дурдоме. Зато он знает зачем. Многое можно
вынести, если знаешь зачем.
— Ты знаешь, зачем спасла мать?
Я подняла на неё глаза. Нет, Вика ни при чём. Какой смысл
сейчас срываться на неё? Она тоже просто пешка. Опустив
глаза, я продолжила геометрические забавы с бычками.
— Одно мне неясно,— продолжила она. — Я знаю, что
твоя мать была при смерти. Знаю, что ты позвала их, чтобы
попросить её спасти. Знаю, что они согласились. Единственное,
чего я не знаю, так это что ты им отдала взамен. Вряд ли ты
скажешь, но я всё равно спрошу. Что ты им отдала?
Получилось три ровненьких круга. Бычков было
действительно много.
— У того, что я отдала, нет конкретного определения.
— Воспользуйся неконкретными.
— Счастье. Любовь. Покой. То, что заставляет вставать по
утрам.
— Ого.
Интересно, что в стакане? С противным «чавк» я отлепила
его от стола и поднесла к лицу. Что бы это ни было, оно
покрылось слоем плесени. Цвет и субстанцию определить
невозможно. Гадость.
— И как ты теперь будешь жить?
— Ну я отдала это не навсегда. Когда долг будет выплачен,
всё вернётся. Наверное. По крайней мере, таковы условия
контракта.
— Ты уверена, что сможешь платить, Алина? Это тяжело.
Видишь, что случается, когда человек не может платить по
счетам? Он падает в ад, утягивая за собой остальных.
— Я не Алёна.
— Тебе не зря постоянно твердят, что ты будешь падать. Ты
же понимаешь, что значит падать? Теперь понимаешь? Я вижу
в тебе это. Мы все здесь не в кукольном домике с розовыми

246
стульчиками, но ты… Ты стоишь маленькой кочке посреди
болота. В тебе слишком много безумия, о котором ты и сама
не подозреваешь. Опасно много. Ты…
Она замолчала.
Слишком душно. Когда я вошла, было не настолько нечем
дышать.
Мне захотелось уйти как можно скорее.
— Я принесла флешку. Скинешь мне мой текст?
Она молча взяла флешку и пошла возиться со своим
допотопным компьютером. Я уставилась в окно. Нюрка сидела
на траве, осторожно трогала крошечные жёлтые цветочки и
улыбалась. Чувствуя, как перехватывает горло, я сделала три
глубоких вдоха.
Так должно было случиться. Никто ничего не смог бы
изменить.
Я отвернулась от окна, не в силах больше смотреть на
улыбающуюся девчонку с ватными тампонами вместо глаз.
— Что вы теперь будете делать? Останетесь в этой избе?
— Нет. Проводим тебя и сегодня же вечером уедем из
деревни.
Она оторвалась от экрана ноутбука и посмотрела на меня.
— Возможно, всё станет лучше, чем было. Дико звучит, но
это так. Нюрке начали сниться красивые сны. Яркие, добрые,
прямо мультики, она с такой довольной мордочкой мне
рассказывает их утром. Говорит, раньше такие не снились.
Она сильная девка и приспособится ко всему.
— Мультики взамен зрения?
Вика выдернула флешку и протянула мне.
— Однажды ты перестанешь удивляться и беситься.
— А ты перестала? Только честно, ты сама-то перестала? Ты
говорила, что таким как мы нельзя ни к кому привязываться.
Но ты привязалась к Нюрке. Она дорога тебе.
— Да. И когда придёт время, я готова за это заплатить.
Я взяла у неё флешку, подхватила свой рюкзак и направилась
к выходу. В дверях обернулась.

247
 — Мы больше не увидимся?
— Кто знает. Надеюсь, нет. Ты невыносимая душнила.
— Постарайся не сдохнуть, ладно? Меня это огорчит.
— Ты сейчас назвала лишний повод сдохнуть. Но я
постараюсь выжить. Мне есть ради чего.
Она кивнула на окно. Я кивнула в ответ и вышла.
Нюрка растянулась на траве в позе звезды. Она не выглядела
несчастной и страдающей. Я подошла к ней и присела на
корточки рядом.
— Детка, мне пора уходить, скоро автобус. Хочу
попрощаться с тобой.
— Ты будешь приезжать к нам в гости? Не сюда, в другое
место, отсюда мы уедем. — Она повернула лицо в мою сторону
и протянула руку, пытаясь до меня дотронуться. Я поймала её
ладошку и сжала.
— Не знаю. Может быть, однажды приеду. Пообещай, что
тогда не запрёшь меня в церкви или ещё где.
Её личико посуровело.
— Этого не могу обещать. Если прикажут, запру. Не злись.
Приказы нужно выполнять.
Я сжала её маленькую ладошку ещё крепче.
— Как ты себя чувствуешь?
Она приподнялась на одном локотке, не выпуская свою
руку из моей.
— Странно. Я не вижу то, что вокруг. Тебя, или Вику, или
избушку. Но вижу другое. Оно не хуже и не лучше, просто…
другое. Я не злюсь на Алёнку, она не хотела меня обидеть. Мне
было очень, очень страшно, когда она забежала в избушку, а в
руке ножик… Она кричала, что не может больше терпеть, что
Егорка пьёт и лупит её, а внутри её черти рвут на куски. У неё
под глазом огромный такой синяк был. Она просто сошла с
ума, потому что заставила Егорку быть с собой, а он не хотел.
Но она его любила. Поэтому мне жалко её, я вообще не злюсь.
Я притянула её к себе и обняла. В эту минуту она жутко
напомнила мне Ваню.

248
 С ней всё будет хорошо. Она спасётся. Даже если со стороны
будет выглядеть так, что она гибнет.
— Детка, настоящая любовь никогда бы такого не
допустила. Если бы Алёна любила Ваню, она позволила бы ему
уйти и быть счастливым с другой, и сама стала бы счастлива
потом. Попозже. Она не имела права привязывать его к себе
силой.
— Разве тебе никогда не хотелось так сделать? Как угодно
оставить рядом того, кого любишь.
Я вздрогнула и отстранила её. Она растерянно улыбнулась,
не понимая, в чём дело.
Нет, нет, нет. Больше не могу.
— Мне пора, детка, а то автобус уедет без меня. Да и вам
с Викой нужно собираться. Ты… просто слушайся её, ладно?
Она любит тебя.
— Я знаю. Тебя тоже, просто не показывает.
— Я пойду. Пока, зайчик. Всё будет хорошо.
Я чмокнула её в щёку, поднялась и, не дожидаясь ответа,
зашагала прочь. Она крикнула мне вслед: «Пока, Алина!
Приезжай к нам!», но я не обернулась.
Все чувства давно выгорели и истлели. Сложно было даже
представить, что когда-то из моих глаз текли слёзы. «Ты снова
просто сбегаешь от того, что причиняет тебе боль, тебе снова
жалко себя. Как тогда, когда ты не хотела идти на похороны
Вали. Или когда не стала выяснять адрес больницы Вани. Не
стала искать Вику. Ты сдаёшься и прячешься, слабачка», —
ядовито нашёптывал голос в голове. Слабачка? Может быть.
Не собираюсь расцарапывать себе ногтями лицо и реветь
белугой о том, что я не в силах изменить.
Хватит с меня и того, что изменить получилось.
В этот раз остановка не была пустой. Две девушки сидели
на скамейке спиной ко мне. Когда до них оставалось метров
десять, я замедлила шаг. Они одновременно обернулись и
помахали мне.
Валя и Алёна.

249
 У обеих были белые глаза и растянутые в улыбках синюшные
губы. Мертвячки махали мне руками, как заведённые
игрушки. Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево.
Словно маятник метронома.
Я не отрываясь смотрела на них. Потом подняла руку и
начала махать в ответ.
Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо. Влево.
Из ступора меня вывел гудок автобуса, раздавшийся сзади.
— Девушка, вы едете или нет? — крикнул водитель,
высунувшись в окно. — Кому вы там машете? Здесь нет
никого.
— Да, — крикнула я, пятясь. — Да, я еду.
Когда автобус тронулся, я прошла в конец и прижалась
лбом к большому заднему окну.
Они всё ещё были там.

250
 9.

Дождь прекратил лить только к вечеру. Я не выходила

из дома уже три дня. Не из-за погоды, просто нужно было
закончить книгу.
Мне нравится осень. Осень — это покой. Время, когда
иллюзии засыхают и рассыпаются. Смирение с неотвратимым.
— Куда ты пойдёшь в такую погоду? Может, лучше в гости
пригласишь… С кем ты там собралась гулять по лужам? —
Мама стояла в дверях и смотрела, как я натягиваю толстовку
и завязываю волосы в хвост.
Она стала очень нервной и тревожной. Особенно после
того, как узнала, что я забрала документы из универа. Было
сложно объяснить ей, почему я решила это сделать, пришлось
наплести что-то про поиск себя, важность самореализации и
отсутствия рамок. Новость о том, что я теперь пишу книги,
огорчила её.
«Дочка, ты хоть понимаешь, насколько это зыбкая дорожка?
Зарабатывать на писательстве очень сложно, сотни, тысячи
людей ломали себе жизнь, пытаясь это сделать. И бог с ними,
с деньгами, это ведь может разбить тебе сердце».
«Значит, так тому и быть». Я не стала объяснять ей, что
сомнений в судьбе моей будущей книги у меня не было. Они
позаботятся, чтобы текст не сгинул в океане прочих рукописей.
Что до моего сердца, о нём мне больше нечего сказать.
— Я не собираюсь скакать по лужам, мам, мы с приятелем
просто посидим у подъезда. Не переживай, я вернусь не
поздно.
Быстро зашнуровав кроссовки, я выскочила за дверь, не
дожидаясь ответа.
Глеб уже ждал меня внизу. Сидел на лавочке и потягивал
пиво.
— Привет. Будешь? — он достал из рюкзака ещё одну
бутылку.
Я кивнула и села рядом. Он вскрыл крышку зажигалкой и

251
 протянул мне пиво.
— Ну что, как успехи, писатель? Уже можно называть тебя
писателем? Или ты пока ещё считаешься психологом?
— Решил попрактиковаться в остроумии?
— Брось, я любя. А если серьёзно, как поживает твоя книга?
— Почти закончила. Думаю, в ближайшую неделю
разберусь с этим.
— Ого. Ты ведь весной начала её писать? Сразу после того,
как…
— Ага.
Мы замолчали. Снова начал накрапывать дождь.
Не знаю, правильно ли было продолжать видеться с
ним. Это причиняло мне боль каждый раз, не давало моим
чувствам угаснуть, но я не могла его отпустить. В моей голове
поселилась безумная мысль. Отравляющая надежда, которую
никак не мог умертвить даже всепоглощающий осенний мрак.
Я убедила себя, что, когда выплачу им долг и отработаю
эту часть контракта, всё можно будет вернуть. Нужно просто
подождать, не отпускать его далеко. «Ты же понимаешь, что,
возможно, придётся ждать годы?» — зудел голос в голове. Я
отвечала ему: «А чем ещё предложишь заняться? В ближайшие
годы у нас нет никаких дел, кроме как строчить книжки».
Я не понимала до конца, нравится ли мне писать.
В моменты, когда я сидела за компьютером и отстукивала
очередную главу, я чувствовала покой и даже что-то вроде
радости. Я ловила поток и неслась в нём, позволяя мыслям
складываться в нужной последовательности, а пальцам —
набирать текст. Но это чувство исчезало через пару часов
после того, как я заканчивала работу. Оно было похоже на
опьянение, и похмелье было тяжёлым.
Я вспоминала, какую цену заплатила за всё это. Изводила
себя вопросами, стоило ли оно того. Спрашивала, могла ли я
сделать другой выбор. Бесконечно представляла, как всё могло
бы сложиться, поступи я иначе. «Однажды ты перестанешь
удивляться и беситься». Хотелось бы мне в это верить, Вика.

252
 С нашей последней встречи она не выходила на связь ни
разу. Я не знаю, включён ли её телефон, не пробовала ей
звонить. Ни она, ни Нюрка больше не снились мне. Последние
месяцы мне снились только новые главы моей книги.
И Глеб.
Боковым зрением я уловила мельтешение в дверях
подъезда. Домофон недавно сломался, и дверь была подперта
кирпичом, открывая доступ в подъезд всем местным гопникам
и бомжам.
Я повернула голову и сощурилась, чтобы разглядеть, кто
там копошится. Нет, это не гопник и не бомж.
Это опять Алёна.
Из подъездной темноты высунулась её лохматая голова, на
бледном лице светились два белых глаза.
В последнее время я вижу её всё чаще. Она сидит на моей
кровати, когда я сплю. Стучится изнутри в двери запертого
шкафа. Стоит за моей спиной, когда я сижу за компьютером.
Я вижу её в отражениях витрин и боковых зеркал машин, у
себя за спиной в зеркале. Она ничего мне не говорит. Просто
стоит и улыбается.
Я знаю, почему она преследует меня. Она чувствует, что я
могу сорваться. Что я подумываю о том, чтобы сорваться. Она
– моё напоминание об этом.
Сорваться и попросить у них вернуть всё, что я отдала
взамен на то, что моя мать сейчас сидит дома и смотрит по
телевизору очередной слезливый сериал.
Иногда по ночам я думаю о том, как именно я у них это
попрошу. Я не зову их, нет, просто формулирую в голове
просьбу. Подбираю слова. Ищу удачные обороты. Я пока что
не зову их, но знаю, что они всё равно меня слышат.
— Эй, ты чего туда уставилась? — Глеб осторожно потряс
меня за колено.
Я отвела взгляд от скалящейся Алёны иповернулась к нему.
— Да так, ничего. Показалось, увидела старую знакомую.
— У себя в подъезде?

253
 — Говорю же, просто показалось. Как дела у Карины?
Он отхлебнул из бутылки большой глоток.
— Всё нормально. Как выпадет снег, планируем поехать
в горы. Она любит кататься на лыжах. Я не очень, но она
постоянно тараторит про эти горы с таким восторгом, вряд ли
мне хватит духу её обломать. А ты чем планируешь заниматься
всю зиму?
«Падать», — подумала я.
Но вслух произнесла:
— Писать.

254
Обложка: Владлена Зинкова

Вёрстка: Александр Капля

2021 год