Annotation

Если вы никогда не были в стране, где валяются поцелуи, то можно получить визу или даже
вид на жительство, просто скинув маски, как это сделали герои одной венецианской истории.

Ринат Валиуллин
Librs.net
Благодарим Вас за использование нашей библиотеки Librs.net.
Ринат Валиуллин
ГДЕ ВАЛЯЮТСЯ ПОЦЕЛУИ
Если вам кажется, что надо что-то менять в этой жизни, то вам
не кажется.

Он зашел в темную проходную двора, задумчивый и рассеянный, когда неожиданно перед

ним возникла фигура и объявила женским голосом:
— Деньги давай!
— Сколько? — спросил безразлично, заметив в руках девушки ствол.
— А давайте все.
— На! — вырвал он театрально, словно сердце, бумажник из-за пазухи.
— Что же вы так без сожаления сорите деньгами? — взяла незнакомка кошелек, вытащила
купюры и, бросив ему в ноги опустевший кожаный чехол, зачем-то пересчитала деньги.
— Скучно, — поднял он портмоне и сунул его обратно к сердцу.
— Так вы, наверное, только с хорошими людьми общаетесь?
— Пожалуй, если не считать вас.
— Вот и мне скучно.
— Так вы, наверное, никого не любите?
— Даже не знаю, что ответить. Выровняло всю любовь, как катком, плоская она стала что
ли, — поежилась от холода девушка и втянула свою длинную шею в плечи.
— Замерзли совсем?
— Конечно, полчаса вас ждала в этом закоулке.
— Почему выбрали именно этот, здесь же довольно светло? Хотя могли бы шмальнуть по
фонарю, чтобы запустить сюда мрак.
— Именно поэтому, — снова поежилась она.
— Чаю не хотите выпить? Я живу в этом дворе на седьмом этаже.
— Жаль, что не на седьмом небе…
— С вашей игрушкой это можно исправить.
— Вам не кажется странным, что жертва приглашает преступника на чай? — переступала
стройными ножками на высоком каблучке девушка.
— Нельзя же вас отпускать в таком состоянии, вы ведь черт знает что можете натворить. К
тому же у вас приятный голос.
— Спасибо, а с чем будет чай? — улыбнулась девушка и убрала пистолет в сумочку.
— С клубничным вареньем.
— Откуда у вас оно?
— Разве я похож на человека, у которого не может быть клубничного варенья?
— Очень похожи. У скучных людей даже с сухарями туго.
— Почему?
— Потому что они предпочитают есть в одиночестве пирожные в кафе.
— Давайте поспорим!
— Давайте, только чем вы будете платить? Ведь денег у вас уже нет.
— Может, дадите в кредит?
— К сожалению, мой банк только что закрылся. Есть другие предложения?
— Павел, — протянул он руку.
— Руку мне действительно давно никто не предлагал. Фортуна, — сняла она перчатку и в
ответ протянула свою ладонь. — Кстати, у меня есть свежий батон. Не смогла удержаться,
проходя мимо булочной.
— Тогда сам Бог велел.
— Что велел?
— Даже если вы на краю отчаяния, стоит ли бежать от чая?
— А с чего вы взяли, что я на краю?
— Преступление всегда край. Ну, так мы идем или нет?
— Страшно.
— Чего вам бояться, у вас же пушка!
— Вдруг соблазните меня и изнасилуете.
— Хватит уже мечтать, — едко пошутил Павел. — Еще раз повторить про пушку? Вон мой
подъезд, — указал на серую скалу из кирпича, которая поблескивала стекляшками неспящих
окон. В небе спокойно дремала луна, прикрывшись темным одеялом случайного облака. Даже
свежий весенний воздух не вдохновлял ее на подвиги.
 — Старый дом, — двинулась она в сторону подъезда, не глядя на попутчика.
— Кто здесь только не жил.
— Что, все умерли? — робко пошутила Фортуна.
— Только великие.
— А вы хотели бы к таковым относиться? — двигалась она медленной легкой походкой
чуть впереди него.
— Уже нет. Хочется жить, а не относиться.
— А вы что делаете?
— Снимаю.
В этот момент Фортуна остановилась и обернулась.
— Я про квартиру, — затянул неувязочку Павел.
— Так лучше.
Неожиданно навстречу им выбежала какая-то шавка и начала истошно материться.
— Черт, бегают тут всякие, — вздрогнула Фортуна.
— Не бойтесь, она не кусается, — отозвался из темноты голос. Хозяин не спеша перебирал
ногами вслед за четвероногим другом.
— Я тоже не кусаюсь, но зачем же об этом так орать?
— Она в наморднике, — не услышал ее слов владелец собаки.
— Лучше бы ей глушитель надели, — добавила еще тише Фортуна.
Дом был действительно пожилым и грузным, с лишним весом опыта и недомоганий.
Шершавое мрачное лицо прошлого века, изъеденное окнами, лишний раз напоминало, что по
ночам его мучила бессонница. А всякий раз, когда входили люди, он открывал рот, тяжело
вздыхая и громко чмокая губами, провожал их в глубь себя, по широким бетонным лестницам, в
свой внутренний мир, где теплилась жизнь. Он, как никто другой, знал, что жизнь — это цепь
причин и следствий, которую надо постоянно смазывать любовью, чтобы не скрипела от
обстоятельств. Гулкие шаги жильцов, как стук сердца, отдавались в его душе. Давление было ни
к черту: то опускалось, то поднималось, как сейчас. Наконец лифт остановился на седьмом и из
него вышли мужчина и женщина.

***

— Вы всегда с собой на дело берете батон? — с интересом разглядывал Павел красивые

руки своей неожиданной гостьи, принимая из них хлеб.
Фортуна, гармонично встроенная в кухню Икеи, промолчала. Под ножом у Павла затрещал
багет. Полетели крошки. Вместе с хрустом раздался запах свежего хлеба. Звук только усиливал
аромат, будто хотел взять на себя его функцию. Павел смотрел на Фортуну, она на него. Они
могли так бог знает сколько времени: он не знал, что сказать, и она не знала, что слова уже не
имеют значения. Губы ее улыбнулись и закусили бутерброд с колбасой, который успел
приготовить Павел, потом они приняли фарфор и горячий чай.
— Так что вас толкнуло на дорогу разбоя? — достал он из шкафчика клубничное варенье.
— Как любая женщина я способна на глупости, но это не от недостатка ума, а от
переизбытка чувств. Недавно я расчувствовалась так искренне, что чуть не впала в депрессию:
оттого что жизнь, которая незаметно проходит, так коротка, а я многого еще не попробовала,
что мир такой большой, но я много еще где не была, а свободы оказывается так мало, что я
решила начать с преступления. Захотелось каким-то образом выбраться из каменного бытового
мешка.
 — Странный способ. Помогло?
— Как видите. Только не надо ехидничать. Не будь я настойчивей, так и просидели бы весь
вечер в одиночестве. И не заметили бы меня, не заставь я вас обратить на себя внимание.
— Нет, женщин я всегда замечаю, но это не значит, что я подхожу к ним с просьбой
вытряхнуть из меня кошелек. Хотя если рассуждать фигурально, часто именно так и бывает, —
посмотрел пристально в глаза Фортуне Павел. — Так зачем вам столько свободы?
— Накопилось капризов.
— Например?
— Я давно не была в кино, — с любопытством разглядывала кухню Фортуна.
— Снимем.
— Я давно не была на море.
— Слетаем.
— Я давно не была сама собой… Только сегодня… — добавила Фортуна после небольшой
паузы.
— Кажется, теперь понимаю, почему я раньше вас не заметил. — Павел подошел к окну и
занавесил темноту. — Так куда вы хотели бы выбраться?
— Туда, где валяются поцелуи, — выловила осторожно янтарную клубничину в сиропе
Фортуна и спрятала за губами. — Обожаю клубнику.
— Я знаю такое место. Более того, я завтра туда лечу. Хотите тоже?
— Я же уже сказала. Там их много? — умыкнула она еще одну из вазочки.
— Чего?
— Поцелуев.
— Да, полно.
— С вами придется целоваться?
— Нет, боже упаси.
— Тогда я точно не поеду, — облизнула ложку Фортуна.
— Я хотел сказать, там можно найти губы и повкуснее: Италия — страна любви. Я больше
не встречал земли, где так сильно любят женщин. Мне только нужны данные вашего паспорта,
чтобы я заказал билет.
— А остальные данные вас не интересуют, — высасывала из клубники сок Фортуна.
— Вы будете жить в отдельном номере, — сделал вид, что не услышал, Павел.
— Я думала, что чудес не бывает.
— Но волшебники случаются.
— Вы хотели сказать — фокусники?
— Хорошо, пусть будут. Иллюзионисты.
— Спасибо, я уже живу с одним… сплошные иллюзии.
— Чувствую, сегодня нас ожидает вечер откровений, — подлил еще чаю Павел.
— Я могла бы быть откровенной, но вы же не пьете.
— Хотите?
— Нет, я пошутила, чая достаточно.
— Так вы замужем?
— Да.
— Мужу будете звонить?
— Он с сыном на рыбалке. Разве я уже дала согласие?
— Разве нет? — нарезал Павел кружочками еще немного колбасы и засунул себе в рот
самый неудачный.
— Что-то во дворе вы не были таким напористым и деньги мне сразу выложили.
 — Мне показалось, что мы там были ближе.
— В смысле?
— Вы общались со мною на «ты». Кроме того, у меня есть один недостаток: я не дерусь с
женщинами.
— Да уж, достоинством это точно не назовешь. А что вы с ними делаете?
— Летаю, например, завтра в Венецию снимать кино. На три дня.
— И много их будет, женщин?
— Женщин в кино много не бывает, если только это не кинотеатр.
— Я не очень люблю кино, — продолжала разглядывать кухню Фортуна.
— Что так?
— Не зовут.
— Как же? Вы просто не слышите.
— Со слухом у меня все в порядке.
— Нет, вы не слышите, как я вас зову, — отхлебнул чаю Павел и замер, уставившись на
Фортуну.
— Кино, Венеция… с вашими козырями никакой игры. Павел, может, вы все же сядете, а то
неудобно разговаривать.
— Любите игры? — добавил кипятка в заварник Павел и сел напротив.
— Только сексуальные, в них нет проигравших.
— Игры я вам не обещаю, но поцелуи точно будут. Пейте, чай остывает.
— Главное, чтобы вы не остыли, вдруг я соглашусь.
— А вы остры на язык.
— Вы же мне нож не дали.
— С меня хватило и пистолета. А пушка у вас откуда?
— Дедовский, наградной. Хотите взглянуть?
— Не знаю, я к оружию равнодушен. Пробуйте клубнику, может, она вам скрасит этот
вечер, — пододвинул он варенье к ней еще ближе. — Откуда такая страсть к оружию?
— От беззащитности или от недостатка эмоций. Приходится выкручиваться. Зачастую
именно чувство юмора позволяет покрыть недостаток всех остальных.
— Шутка была хорошая, если вы о грабеже, но мне почему-то было не смешно.
— Есть шутки замедленного действия. Потом как-нибудь она вас обязательно рассмешит. А
у вас откуда такое равнодушие к оружию?
— По сравнению с вашими глазами это вообще не оружие, а кусок железа. Из всех мужских
страстей, будь то оружие или машины, я предпочитаю женщин.
— И как вы их предпочитаете? — обменяла свою улыбку на комплимент Павла Фортуна.
— С клубничным вареньем, — достал из вазочки большую ягоду Павел и проглотил.
— Я давно уже не знакомилась с мужчинами.
— Не было времени?
— Скорее необходимости при живом-то муже.
— Вы его тоже убили?
— Нет еще, а почему тоже? — понесла ложку с вареньем ко рту Фортуна. Но одна тягучая
капля медленно шмякнулась на скатерть.
— Ведь и меня вы могли прикончить.
— Вас нет. Смерть еще нужно заслужить, — стерла она пальцем сладкую слезу со скатерти
и стала ее рассматривать.
— А он заслужил? — протянул ей Павел салфетку.
— Пожалуй.
 — Чем?
— Не оправдал моих надежд.
— Каких надежд? Что бы ты хотела от жизни?
— Я хотела бы домик у моря с видом на настоящего мужчину.
— По-моему, вы только так говорите, на самом деле никуда вы не хотите, — напомнил ей
Павел о своем предложении.
— Хочу. Хочу, чтобы вы мне рассказали, о чем будет фильм.

***

— Ты меня любишь?
— Еще бы.
— Не успеем, давай вечером, опаздываю на работу. — Она поцеловала губы, которые
продолжали спать на моем лице, и стремительно выплыла из постели. Я приоткрыл глаза, но
поздно. Взгляд мой остался без завтрака. Изящной фигуры Лучаны уже не было. О чем думает
мужчина, когда остается без женщины? С одной стороны — облегчение. Но с другой… Другой
нет. Да и нужна ли она, другая. Даже если с ней фантазия нарисует прекрасное будущее. Она
ничем не будет отличаться от предыдущей: потеря времени, денег, достоинства. Необходимо
научиться любить ту, что рядом. Мне повезло — я любил, и даже учиться мне не пришлось.
Однако всякий раз, когда она уходила, меня не покидала навязчивая мысль: а если она уйдет
навсегда?
— Ты вставать собираешься? — вошла она снова в мою жизнь.
— Нет. Хочу проваляться в постели до следующей субботы. Ты со мной?
— Я бы с радостью, но работа. Не жалко тебе жизнь на сон тратить?
— Нет, жалко тратить на пустую работу.
— Кофе будешь или еще поспишь?
— Да какой сон без тебя.
— Сладкий.
— Тогда мне кофе без сахара.
— Что у тебя на сегодня? — спросила Лучана, поправляя волосы.
— Море любви. Поедешь со мной? — лежал я в постели, наблюдая за движениями своей
женщины.
— Я же говорю, что на работу опаздываю.
— И с кем мне тогда там купаться?
— С добрым утром.
— Много ли в нем добра? Когда я не высплюсь, «доброе утро» звучит для меня как
ругательство.
— Ты только представь: утро приходит. А тебя еще нет. Оно долго сидит в одиночестве,
ждет. Открывает окно, как буфет. Достает солнечный мед. Варит чай. Ест и пьет, наблюдая
фарфоровый хоровод облаков. Поглядывает на часы, молча думает. Тебя все еще нет. Наконец,
не дождавшись, уходит, оставляя записку коротенькую на столе:

«Буду завтра. Чай еще свеж. И хватит сопеть, поднимайся, иначе скоро наступит
 день и придавит заботами.

Твое доброе утро»

— Сто лет уже не получал записок. Красиво, но как-то реальности маловато. Твое утро не
умеет материться.
— А должно?
В этот момент, подтверждая мою правду, завизжал будильник в телефоне.
— А как же. Человек нуждается в жестоком обращении, иначе не дойдет… до работы, —
дотянулся я до телефона, обнаружил там время и отключил его. «Подумать только, его можно
отключить одним пальцем», — осенило меня.
— Все, что тебе нужно, написано на моем лице. Читай внимательней. Ты дома будешь
сегодня? — цокала каблучками Лучана.
— Да, надеюсь прикончить вторую часть книги.
— Я еще и первой не видела. Когда ты мне дашь уже потрепать свой роман?
— Тебе что — в жизни их не хватило?
— Нет, представь себе, не хватило. Как себя помню, читаю одну и ту же книгу: увесистый
том, величественный талмуд, ходячую энциклопедию, священную Библию.
— Черт, после таких сравнений я начинаю себя любить несмотря на утро. Иди ко мне, я
тебя почитаю, вслух, — хотел ухватиться я за подол ее платья, но поймал только его тень.
— Кто-то же должен работать, — собралась выходить из комнаты Лучана.
— Хорошо, что у меня нет долгов.
— А как же твои читатели?
— Я же с ними не живу.
— Зато они с тобой периодически.
— Что-то я не почувствовал.
— Вот! И я замечаю, что ты становишься бесчувственным.
— Это точно, когда я вижу тебя, нюхаю, трогаю, слышу, пробую, я все время думаю: зачем
мне эти пять чувств, не будь шестого.
— Ну как мне после такого работать? — отпустила она ручку двери и подошла к кровати,
где я тут же скомкал ее в свои объятия.
— Повышенная влажность белья?
— Откуда в твоей лохматой башке столько женщины? — начала она ласково шерстить мои
волосы.
— От тебя.
— Или от тех, с которыми ты спал.
— Мне даже подумать страшно, с кем только я не спал.
Лучана глянула на меня неодобрительно. Как всякий голый мужчина, я начал
оправдываться:
— Ты сама только что так сказала. А представь, со сколькими переспал Шекспир или
Толстой? Спать с книгой считается изменой?
— А как же. Так что дописывай, чтобы я тебе не изменяла с другими. Все, мое время
вышло, а я еще нет, — выскользнула она из мужских сонных объятий и поспешила в коридор к
зеркалу, которому обязательно должна была понравиться, чтобы выйти из дома с подходящей
маской.

***
 — История любви? — поинтересовалась Фортуна.
— Мужчина и женщина. О чем еще можно снимать в Италии.
— А как они познакомились?

***

«Будучи женщиной самодостаточной, я легко могла привлечь, соблазнить, влюбить, но

влюбиться… Как это было неосмотрительно с моей стороны, как опрометчиво, как безумно, как
сногсшибательно…» — пыталась она причесать эту непослушную мысль, нежась в утренних
лучах мужских поцелуев.
— Никогда не спала с первым встречным, — сказала она мне, лежа на кровати и наблюдая,
как я натягивал джинсы.
— Ну и как? — застегнул ширинку.
— Что-то в этом есть.
— В этом — это во мне? — накинул рубашку на свое мускулистое тело.
— И в тебе тоже.
— На самом деле, это я был в тебе, — посмотрел на нее с улыбкой.
— Ну, и что там?
— Честно тебе сказать или соврать? — нашел под кроватью свои сандалии.
— Лучше соври, мне еще целый день работать сегодня.
— Хорошо. Там было необычно, — снова сел на кровать, которая еще не остыла от ночи, и
обул одну ногу.
— Что значит необычно?
— Хочется повторить, — влез ногой во вторую.
— Спасибо! Из тебя вышел бы отличный любовник.
— К счастью, из меня могу выйти только я, и то не самостоятельно, а когда выведут. Забыл,
где у тебя выход. Ты не помнишь, как я к тебе вошел?
— Через сердце, — стянула она с плеча простыню и оголила в знак доказательства левую
грудь. — Выход там, — указала мне рукой на проем в стене.
— Никак не могу привыкнуть к твоему окну. Ну пока, — поцеловал я ее на прощание в
сосок. — И извини, что вошел так бесцеремонно.
— К черту извинения, продолжай, ничего такого раньше не чувствовала.
— Я тоже.
— Позвони мне, если это желание у тебя не пройдет, — снова укутала она простыней
открытые части своей суши.
«Все проходит, кроме меня самого», — подумал я и вышел в окно. Сделал по асфальту
несколько шагов, оглянулся на древний дом. Тот уже просел и пустил корни, а посему первый
этаж стал вровень с тротуаром. Достал из кармана сигареты, положил одну из них в рот.
Прикурил и затянулся. Вроде бы выходишь в окно, а жизнь продолжается. И ничто ее не в силах
остановить, кроме случайных знакомств.

***
 — А как вы туда попали? — гладила чашку Фортуна, будто та должна была ей ответить.
— В Италию? — уточнил Павел.
— Ну да, в кино.
— Как и все, случайно.
Во всем виноват кофе. Я летел в отпуск в Болгарию. Обычный рейс, обычная стюардесса
налила обычный кофе и передала мне. И вот когда кофе был у меня почти в кармане, сосед мой
неожиданно решил поменять позу, да так, что кофе действительно оказался в моем кармане.
Мужчина, как мне показалось, не сразу понял, в чем дело. Глаза его были наглухо
зашторены темными очками. Тихо сказал:
— Извините.
— Вы что — не видите? — оторвал я мокрую ткань своих брюк от ноги, чтобы не было так
горячо.
— Я нет, — ответил он мне в тот момент, когда стюардесса уже стирала салфеткой пятно с
моих штанов. Потом повторила маневр с кофе, снова наполнив мне пластмассу. На этот раз все
прошло удачно. Я поблагодарил ее, она очаровательно удалилась обслуживать других
пассажиров, оставив мне улыбку в качестве компенсации за нанесенный ущерб. Еще несколько
секунд покатала мой взгляд на качелях своих впечатляющих ягодиц, пока те не растворились в
проходе самолета. Приятная женщина. Злость мою сняло как рукой. Ее рукой.
— А что случилось? — произнес как ни в чем не бывало сосед сквозь очки.
— Штаны до сих пор дымятся.
— Что, стюардесса понравилась? Надо держаться.
— Поздно, уже пятно, — мне самому тоже стало смешно.
— На что похоже? — спросил он.
— Напоминает профиль моей бывшей жены. Пожалуй, так и оставлю.
— Ну что же, кофе здесь неплохой. Хорошо пахнет, — сделал он глоток из своего
стаканчика. — Да и место для жены подходящее.
— Век готов с пятнами ходить, если такая женщина будет так усердно гладить мои ноги.
Я снова поймал полуулыбку стюардессы, которая уже не слышала нас и разливала кофе
пассажирам, сидящим впереди.
— Вы уж не держите на меня зла, — продолжал сосед.
— Уже отпустил, нам же еще как-то надо жить вместе… эти два часа.
Он улыбнулся:
— А как выглядела ваша жена?
— Вы что, не знаете, как они выглядят? Правильные черты лица, нос с горбинкой. Яркие
карие, словно гречка, искрящиеся глаза, волосы шелковые теплые густые, будто сумерки летом,
растеклись по плечам блестящей на закате рекой. Худые ключицы, которые навечно врезались
мне в память. Бесконечные тонкие сильные руки, два солнца трепетной груди, выдающиеся
бедра и тонкие лодыжки.
— Чувствую, сохнете по ней до сих пор. Разлюбить не пробовали?
— Легко вам говорить, вы сами попробуйте.
— Если бы я такую попробовал, у меня бы тоже не получилось.

***

— Кто бы меня так полюбил? — неожиданно прервала рассказ Павла Фортуна.

— Нет, неправильная постановка вопроса: кого бы я так полюбила… — улыбнулся Павел и
продолжил свой рассказ.

***

— Где же она? Почему не летит сейчас с нами? Я знаю, вы не хотели наскучить красоте,
для этого ушли первым, — поправил очки попутчик.
— Нет, первой ушла она. Она погибла. Парашют не раскрылся.
— Извините.
— Да ничего, я уже пережил.
— Вы так славно вырезали портрет своей жены, а я как выгляжу, по-вашему? — постарался
избежать минуты молчания мужчина.
— Вы правду хотите услышать?
— Валяйте, чего уж там. Тем более кофе я уже допил.
— Как очковая кобра, которая неожиданно ужалила меня, защищая свое пространство.
Он громко засмеялся.
— А еще у меня почему-то возник образ железного человека. В вашем голосе столько
металла, пронизывает до самых пяток.
— В волосах гораздо больше, — улыбнулся сосед и потрепал свои седые волосы.
Видно было, что ему нравилось, когда говорили о нем. Люди всегда делились на тех, кто
любил послушать о себе, и на тех, кто — поговорить о других.
— В общем, мудрая говорящая кобра с металлом в голосе.
— Похоже, и в характере его залежи, — сделал я последний глоток и заткнул пластик в
сеточку впередистоящего кресла.
— У каждого есть риск заржаветь: достаточно попасть во влажную теплую негу.
— Вот откуда такое чудовищное обаяние. Видимо, вы хорошо разбираетесь в человеческих
отношениях.
— Скорее в нечеловеческих, — поправил он и протянул руку: — Роберто.
— Павел, — пожал ее.
— Очень приятно.
— А почему нечеловеческих?
— Потому что фильмами о человеческих денег много не заработаешь. Я — режиссер. Лечу
на съемки со своей командой.
— Понятно! А где команда? — всматривался Павел в ряды кресел, пытаясь обнаружить
остальных.
— В бизнес-классе.
— А вы почему здесь?
— Люблю пообщаться с нормальными людьми, на обычном языке. Правда, не всегда так
везет с соседями, как сегодня.
— Вы всегда так начинаете знакомство? — посмотрел Павел на свои брюки, которые уже
почти высохли.
— Нет, здесь обошлось без сценария, еще раз извиняюсь. А вы, наверное, художник?
— Нет, шахтер.
— Изящно пишите портреты.
— Точнее был шахтером, уволился, решил съездить в отпуск на море.
— Как там, под землей?
— Жить можно.
 — Значит, не обманывают про жизнь после смерти.
— Не, не врут. Там в темноте полно людей с фонариками на головах, которые с такой
страстью ищут свое счастье, будто на поверхности оно уже закончилось.
— Темнота — это прекрасно. Что там еще есть кроме полезных ископаемых?
— Крыс много, приходится еду подвешивать над головой, чтобы не остаться без обеда.
— Крыссссы… — задумчиво вытянул длинный хвост из этого слова Роберто. — Главное,
чтобы среди людей их не было.
— Нет, в этой дружной семье дерьмо не приживается. А с крысами спокойнее, они первые
бегут, случись что — чуют.
— Всегда завидовал людям, которые в нескольких словах могут нарисовать портрет или
пейзаж.
— Влияние книг: все детство просидел с матерью в библиотеке, она там работала, я
читал, — посмотрел Павел в иллюминатор и заметил вдали белый самолетик, будто бумажный.
Он тоже расправил острые крылья, так же ветер гулял в голове, подгоняя его непрерывный
полет. На мгновение Павлу показалось, что он даже смог разгадать буквы названия
авиакомпании. Получалось его имя. Сложенный неплохо физически, из чистого, как новая
жизнь, листа, он переливался на солнце, словно рыба в воздушном океане. Видно было, что
самолет гражданский, и тоже перевозил пассажиров, но любил пассажирок. Достаточно
легкомысленный, чтобы взять его на вооружение.
— Мне такого художника в команде очень не хватает. Вы же безработный теперь?
— Выходит что так.
— Не хотите помочь мне делать кино? Поверьте, это безумно интересно, — сказал он с
такой страстью, будто признавался в любви, ожидая положительного ответа.
— А что нужно делать?
— Ничего особенного, любить кино так, как вы любили свою жену. Вы везунчик, не всем
посчастливилось так чувствовать, как вам.
— Полюбить всегда было трудной задачей.
— Если не получилось с первого взгляда, — потер Роберто глаза под очками.
— Еще труднее оставлять, когда все получилось.
— Очень точно, — выразил свои соболезнования Павлу режиссер. — Я считаю, что в
первом взгляде все и решается, но в моем случае это не работает. Однажды ко мне в кафе
подсела девушка, мы провели немного времени втроем: я, она и молчание. Пока она неожиданно
не спросила: «Вы верите в любовь с первого взгляда?»

***

— Вопрос для незнакомой девушки действительно необычный, — разорвала цепь

воспоминаний Фортуна.
— Да дело не в вопросе, а в том, что он незрячий. В смысле режиссер. Ослеп прямо на
площадке, много лет назад, когда лопнула одна из ламп во время съемок.
— Слепой режиссер? Как же он снимает?
— Еще лучше. И это не мои слова. Обычно он отшучивается, дескать, Бог увидел, что
искусство кино ему дается легко, и сказал: «Я знаю, ты можешь лучше».
— Мне все же трудно представить. Ведь режиссер должен все видеть сам: кого пригласить
на роль, какой кадр лучше, какой убрать, какую сцену надо повторить?
— Не волнуйтесь, вокруг него сплоченная команда, которая с ним уже давно и хорошо
знает, каким должен быть фильм Роберто. Актеры, отработавшие с ним не один фильм, отлично
понимали, что от них требуется на съемочной площадке. Возможно, именно это несчастье и то
обстоятельство, что ему просто пришлось им слепо довериться, дало остальным больше свободы
творчества, возможность добавить в его фильмы что-то свое.
— Интересно, как он ответил той девушке?
— Что больше доверяет не глазам, а сердцу. Впоследствии она стала его женой.
— Каждая женщина мечтает жить в чьем-то сердце. Но, видимо, большое сердце было не
единственным его достоинством.
— Конечно, нет. Вторая любимая его история про Вьетнам, точнее сказать — про одно
вьетнамское блюдо «Куни линь гу».
— Звучит эротично.
— Вам муж, наверное, готовил такое, — наполнил свою и ее чашку чаем Павел.
— Щас! Если вы об этом.

***

— А ваш рассказ похож на историю про Золушку.

— Вы про чудесное превращение из шахтера в киношника?
— Я про то, что у нее, как и у вас, работа была пыльная. А чем вы там конкретно заняты?
— Моя задача — выбрать место, время дня, погоду. Определить композицию, наметить
пейзаж, подходящие для той или иной сцены. Также в обязанности входит договориться с
префектурой города, будь съемочной площадкой улица или площадь, с хозяином заведения, если
это кафе.
— А как же сами съемки? Это должно быть интересно.
— Никогда я не ходил на работу с такой радостью. А что касается съемок, вы их скоро
увидите. Мне нужны ваши данные.
— Вот вы занудный.
— Настойчивый.
— Назойливый.
— Настырный.
Фортуна не нашла чем отбиться и достала из сумочки последним козырем свой паспорт.
— Вы можете пока просто забронировать билет, я еще подумаю, — протянула она Павлу
паспорт. Павел открыл его и стал рассматривать фотографию, потом выдавил из телефона
номер, прижал трубку к уху.
Пока он разговаривал, она разглядывала кухню, размышляя, что бы она поменяла здесь и
как расставила мебель. В итоге пришла к тому, что настоящее расположение предметов
идеальное. Сама кухня не представляла ничего особенного: шкафы, стол, стулья, плита. Только
часы с кукушкой как-то выбивались из этого евроминимализма. Фортуна посчитала тарелки и
чашки, которые сушились в шкафу для посуды, потом съела еще две клубнички и, взяв в руки
какой-то глянцевый журнал, лежавший на подоконнике, начала перебирать страницы. До нее
долетали только отдельные фразы разговора:
— …да, удобно, Маша… спасибо, что помните… нет, ненадолго… билет до Римини…
конечно… целую.
— Вы всех целуете на прощание или только по телефону?
— Вы что — ревнуете?
— А что — я не женщина? — заулыбалась Фортуна, все еще глядя в журнал.
 — Женщина, конечно, но не до такой же степени.
— Не до какой?
— Чтобы ревновать незнакомого мужчину.
— Что бы вы понимали в незнакомцах. Встречи с ними всегда сулят приключения. Если не
считать темных подворотен.
— Это вы обо мне?
— Не надо на себе так зацикливаться, — глядя в журнал, посоветовала Фортуна, — вот
послушайте: объявление: ИЩУ БОЛЬШУЮ ЛЮБОВЬ, ВЛЮБЛЕННОСТЬ С ИНТИМОМ НЕ
ПРЕДЛАГАТЬ, — процитировала она.
Павел широко улыбнулся:
— Вам предлагали когда-нибудь?
— Может, и предлагали, только я не услышала, потому что замужем.
— Значит, никакого случайного секса?
— Да какой там секс. Муж — вот мой случайный секс. И чем дальше, тем случайнее.
— А хотелось?
— Чем больше хочется изменить, тем сильнее понимаю, что верность — это мой крест. Для
каждой верной женщины брак — это своего рода крестовый поход по ее желаниям. Хотя
однажды была случайная встреча, в лифте застряла с мужчиной. Я ехала к маме, он — к своей на
шестой со свечами, шампанским и прочей романтикой.
— Как же муж?
— Волновался, конечно, — усмехнулась Фортуна: — «Где ты застряла? Я голодный
прождал тебя вечер». — «В лифте». — «У нас в лифтах что — теперь цветы выдают? Или ты
была не одна?» — «Ты же знаешь, одиночество меня тяготит». — «Ну так с кем?» — «С
мужчиной». — «Что между вами было?» — «Только эти цветы». Это мужчина мне цветы те
подарил, хотела их у мамы оставить, да у нее аллергия на лилии. Я и не знала, что в лифтах
может быть так чудесно.
— Чем же вы там занимались тогда?
— Говорили.
— Говорили?
— Мужские стереотипы. Муж мой тоже удивился: «О чем?» — «Говорили о вечном.
Представляешь, со мной тоже можно об этом». — «Как ты чувствовала себя ночью в лифте с
незнакомым мужчиной?»
— Я даже знаю, что вы ему ответили, — прервал ее рассказ Павел.
— Слушаю, — глотнула чаю Фортуна.
— Вы ему сказали примерно так: наконец-то я почувствовала себя женщиной. Женские
стереотипы.
— А вы злопамятный.
— Это от сладкого, — улыбнулся Павел и отодвинул от себя варенье в пользу Фортуны. —
А этот эпизод в лифте можно было бы назвать влюбленностью?
— Можно назвать чем угодно, но ведь важно почувствовать. Вот вы можете мне сказать,
что такое влюбленность?
Павел задумчиво начал передвигать ложкой чаинки в чашке, будто хотел составить из них
предложение и отчитаться на поставленный вопрос в письменном виде:
— Представьте себе океан, красивый, манящий, сверкающий. Ты хочешь в нем искупаться,
но волны немного пугают. Заходишь не спеша по колено и гладишь ладонями, хочешь ему
понравиться. Вдохновляешься брызгами смеха, волшебными рыбками впадин и выступов, они
привлекают внимание, наконец ныряешь, плаваешь долго, часами, счастливый улыбаешься
солнцу.
— Сразу захотелось в этот океан окунуться. Извините. Продолжайте.
— В общем-то, это все.
— А как же монетки?
— Да, потом бросаешь монетки, чтобы скоро снова вернуться, но отпуск, каким бы он ни
был чудесным, заканчивается. Влюбленность потопчется и проходит. Но ты не переживаешь.
Океанов так много, в которые тоже хотелось бы окунуться. Только немного грусти в твоей
прощальной улыбке, — наконец оставил Павел ложку в покое, положив ее на стол.
— А если в другие уже не хочется? Если все время возвращаешься мысленно к этому?
— Тогда можно назвать это любовью, но это уже совсем другое приключение. Теперь я
понимаю, что вы искали этой ночью.
— Для одинокого волка вы неплохо разбираетесь в женщинах.
— С чего вы взяли, что я одинок?
— Быт бросается в глаза, — снова отвлеклась на журнал Фортуна, пока Павел повторно
ставил чайник на огонь. — А вы кто по знаку зодиака? — закрыла она его.
— Стрелец.
— Метко стреляете?
— Не целясь.
— А вы, наверное, Дева.
— Прямо в яблочко. Разбираетесь в звездах?
— Да, бывает, лягу теплой ночью на траву и давай разбирать это безнадежное предприятие.
Понять космос — все равно что пытаться понять женщину.
— Хотите понять женщину — сначала удовлетворите. Только в одном случае женщина не
потребует от вас понимания — если вы будете ее удовлетворять.
— С женщиной это не проходит, она никогда не сможет быть удовлетворена полностью.
— Мужчина не может, потому что ему нужны все женщины, а женщина очень даже, так как
ей нужен один, но свой, — резко возразила Фортуна.
— Ей достаточно найти своего мужчину. Она же для этого родилась. Для своего мужчины.
— Своего найти всегда было сложной задачей. Те, что торопятся, уповают на случай и
готовы войти в одну постель с первого поцелуя. Те, что не хотят рисковать честью и
достоинством, прежде чем достичь оргазма, проводят своих избранников сквозь долгий процесс
цветочных ожиданий, кофейных встреч, смс-ок с придыханием, знакомств со своими близкими
и друзьями, которые должны благословить их на секс с перспективой. Существуют и третьи, те,
что находят удовольствия в виртуальных отношениях. Их, пожалуй, больше всего. Они легко
заводят новые романы, постоянно изменяют и запросто расстаются, рассуждая о прошлом и о
будущем, так и не найдя своего в настоящем.
— Для женщины в этих поисках важно не разлюбить саму себя.
— Вы про внешность?
— И про тело, и про душу.
— А вы самолюбивы, — снова посмотрел Павел на идеальный маникюр Фортуны, будто
хотел подлакировать его взглядом.
— Должна же я хоть кого-то любить.
— Да уж, никто никогда вас не полюбит так, как способны вы сами. Главное, не
зафанатеть.
— Выходить проветриваться время от времени наедине со своими мыслями. Именно
выгуливать их, а не выводить за продуктами к близлежащему магазину. А как вас занесло в
шахту? Вы не похожи на шахтера.
 — Половина жителей моего родного города работает на шахтах, но вообще все получилось
назло родителям. Они почему-то решили, что я должен идти по следам отца и стать медиком.
Но медицина меня не вдохновляла. Я хотел быть летчиком. В конце концов, мы основательно
разругались. Отец заявил, что с таким здоровьем, как у меня, не возьмут ни в летчики, ни в
шахтеры. В летчики медкомиссию я действительно не прошел. Но сдаваться не хотелось, стал
шахтером. А вы, наверное, учительница?
— Еще один точный выстрел. Но как?
— Просто, мне везло на учительниц. Моя жена была учительницей русского и литературы.
— Промах… я — музыки.
— Вот откуда такие изящные руки.
— Да, вышколены пианино.
— Что из музыки предпочитаете?
— Обожаю оперу.
— Значит, знаете итальянский?
— Более-менее.
— Тогда вам легко будет в Италии. А какой ваш любимый композитор? — сделал Павел из
полотенца воображаемую гитару и попытался взять высокую ноту, задрав одну руку верх и
скорчив страдание на лице, копируя исполнителей на концертах.
— Тишина.
— Поставить? — быстро сложил он в футляр свой инструмент, повесив полотенце обратно
на спинку стула.
— Нет, лучше поговорим. Мне это необходимо сегодня.
— Вижу, вы своего всегда добиваетесь, пусть даже вооруженным путем.
— Да хватит вам уже, лучше подлейте варенья.
— То есть еще раз повторить про руки? Я вижу, вам много не надо.
— Да, двух достаточно. Вы всегда довольствуетесь руками?
— Я всегда обращаю на них внимание.
— А как же ножки? — указала своей на ножку стола Фортуна.
— Те, напротив, его требуют.
— А ваши учительницы были требовательны?
— Как во всех женщинах, в них капризов не меньше, а может и больше. Учителя ведь любят
отличников.
— Не только учителя. Все любят внимание и внимательных. Чему же они вас научили?
— Ждать.
— Ждете?
— Нет. Видимо, я плохой ученик.
— Это же должно быть приятно — ждать женщин?
— В общем или конкретную?
— Любимую.
— Наверное, не приятнее, чем ждать любимого.
— Но точно вреднее, потому что ожидание женщин старит. А ждать им приходится
постоянно. Одним — чтобы он взял замуж, другим — чтобы он сначала развелся.
— Старость понятие относительное.
— Относительно зеркала. Я часто смотрюсь в него, до тех пор пока не найду то, что мне
нужно.
 ***

— Есть что-нибудь перекусить? — снимал я туфли в прихожей, вернувшись домой.

— Только поцелуи, — повисла на мне Лучана.
— Какие вкусные! Сама готовила?
— Для тебя старалась. Откуда у тебя такая страсть к поцелуям?
— От голода. Смотри, что я тебе принес.
— Ой, рыбки. Как я хотела, золотые. Две.
— Да.
— Это мы?
— Нет, их одними поцелуями не накормишь.
— А желания исполняют?
— Те стоят дороже.
— Еще и аквариум… — увидела у меня в руках стеклянный прозрачный глобус Лучана.
— Да, они будут бороздить океаны. И камни, и корм, и термометр для воды.
— А это что, растения?
— Цветы тебе.
— Спасибо! — впилась она в меня.
— Надо будет посадить их на дне. Налей куда-нибудь воды. Она должна отстояться.
— Большая кастрюля подойдет? — кричала мне уже из кухни Лучана.
— Да, вполне.
— Кстати, почему ты ходишь в квартире голая?
— По твоим инстинктам. Теперь ты понимаешь, что нас сближает?
— То, что мы никогда не будем так нужны другим.
— Коварный, знаешь, как женщине угодить, где рукой провести, где словом, где рыбками
озолотить.
— Что же в этом коварного?
— А то, что многим этого недостает… Ты долго будешь меня любить? — наблюдала она за
рыбками в баночке, которые теснились за стеклом.
— Не знаю, пока не накормишь.
— Что значит «не знаю»?
— Я не знаю, что такое любить.
— Не прибедняйся, тебе ли не знать, — проводила она меня на кухню, где уже был накрыт
ужин.
В зеленых лугах салата пылала страстью баранина. Я сел над ней и стал вдыхать аромат.
— Что же ты не ешь?
— Нечем.
— Извини, я тебе вилку не дала.
— Ничего, ты можешь покормить меня с рук.
— Боюсь, — оторвала она кусок от листа салата и сунула мне в губы.
— Чего? — проглотил я зелень.
— Вдруг ты привыкнешь и станешь совсем ручным, — протянула мне вилку и нож.
— Не стану, поэты дрессировке не поддаются.
 — А как же музы. Уж они-то способны. Тебе никогда не приходило в голову, что я
красива? — оторвалась она от рыбок и посмотрела на меня.
— Приходило, но не в голову.
— Просто смотрю иногда на себя в зеркало и не узнаю. Знаешь, как я боюсь?
— Чего?
— Стать взрослой женщиной. Мне все время кажется, что прошла не одна бессонная ночь, а
тридцать лет. Потом думаю, зачем смотрела, добрые люди и так расскажут.
— Женщины все такие чувствительные? — скользнул я рукой от шеи по груди к ее соску.
— А ты как думал? Прикасаясь к моей коже, ты трогаешь душу. У меня мурашки.
— Это чувства пошли на работу.
— Знаешь, что меня больше всего пугает?
— Что в какой-нибудь замечательный день ты забудешь меня поцеловать, и я умру от
нехватки тебя.
— Не говори глупости!
— Тогда обещай, что и ты не совершишь их.

***

— В таком случае вы знаете, в чем секрет вашей красоты? — Павел подлил клубничного
варенья в беседу.
— Я стараюсь понравиться только одному человеку, — ответила Фортуна.
— Получается?
— Довольно сносно. Ко всему можно привыкнуть, но когда привыкают к твоей красоте,
твоей молодости, твоей страсти, начинаешь чувствовать себя стиральной машиной, духовкой,
пылесосом. Одним словом, предметом быта, главная функция которого — поддерживать
порядок. Становится безнадежно тоскливо, что жизнь уходит, потому что ей с тобою не
интересно. Поэтому, как всякая молодая особа, я люблю приключения.
— Любовные?
— Куда уж там! К сожалению, то, что в обычной жизни выглядит безобидным развлечением
с парой-тройкой поцелуев, в семейной приобретает масштабы самого страшного преступления.
После этих слов кукушка вылетела из своего убежища и сообщила, что уже полночь.
— Я еще в самом начале хотела спросить, откуда у вас такая прелесть?
— Всегда хотелось завести домашнее животное, но ввиду частых поездок по работе
остановился на этой птице. Выгуливать не надо, служит верой и правдой.
— А чем вы ее кормите?
— Временем.
— Своим?
— Да. Сегодня вот она вашим поужинала.
— Удобно. Ей там не душно, в этом скворечнике?
В ответ Павел открыл балкон. Вечерний ветер начал трепаться с занавеской о чем-то своем.
Та, обольщенная таким вниманием, отвечала ему взаимностью, смущаясь и кокетничая, пытаясь
всячески выразить одну только фразу: «Я не такая». Всякий раз, когда невидимые сильные руки
ветра порывисто подхватывали ее стройное тонкое тело, она вырывалась со словами: «Ну что вы
себе позволяете?» Каждый из них понимал, что надо решаться, потому что неизвестно, когда
еще они смогут так же свободно, непринужденно миловаться. Окно может закрыться в любой
момент, и тогда жизнь разлучит их, сделает далекими, и они не смогут общаться так искренне,
сожалея об упущенных возможностях, поглядывая друг на друга холодным стеклянным взглядом.
— Спасибо, так лучше. Словно прохладный бриз с моря, — вдохнула свежего воздуха
Фортуна.
— Но это еще не Венеция. Вы там бывали?
— Нет, но часто очень хотелось сесть в эту лодку.
— Почему лодку?
— Венеция всегда представлялась мне гондолой, которая покачивается на волнах любви и
спокойствия. И купол ее собора, словно фигура гондольеро в белой рубашке, одиноко
возвышается над миром и спокойно ведет свой кораблик, постоянно принимая туристов на борт,
угощая их достопримечательностями, потом высаживая, чтобы пригласить новых. Он течет по
реке времени вместе с ним и поэтому не ощущает его. Лишь изредка, когда боли в спине
тревожат его, напоминают ему, что он уже не мальчик, что в скором времени с ним станет
неинтересно… Мне тоже его постоянно не хватает, — посмотрела на настенные часы Фортуна.
— Нехватка времени лишний раз напоминает о том, что вы занимаетесь не тем или не с
теми.
— Пора заканчивать чаепитие.
— Разве сейчас вам его не хватает?
Фортуна вдруг ясно осознала, как ей здесь хорошо в знакомой по мечтам атмосфере с
незнакомым человеком, что торопиться ей некуда, дома никто не ждет. Будто она пересекла
финишную прямую долгого марафона, изможденная, но удовлетворенная, получив вместо приза
путевку в Венецию.
— Я бы сказала — переизбыток, — посмотрела Фортуна на закрытую калитку часов, за
которыми сидела прожорливая кукушка. — А у вас как со временем? — оторвалась она от своих
раздумий.
— Я пока этого не чувствую, хотя у меня и нет какого-то определенного режима: ложусь
поздно, встаю рано.
— Время, как любимый человек, которого постоянно не хватает. Вот вы тоже живете до сих
пор один, хотя сказали, что ваша трагедия уже в прошлом. Почему?
— Поверьте, это лучше, чем умирать вдвоем. После жены у меня были еще романы. Любовь
— прекрасная страна, в которую очень хотелось эмигрировать навсегда, а мне даже визы было
не получить.
— Неужели все так фатально?
— Иногда люди встречаются, но жить вместе не могут, им это противопоказано. Жизнь
совместная превращается в пытку. Сначала они вместе испытывают оргазм, потом уже он
начинает их испытывать на прочность.
— А первую встречу вы помните?
— У вас просто мания на истории знакомства?
— Меня всегда интересовало, как люди встречаются.
— Люди стекаются в большой город, каждый из них как одно маленькое обстоятельство.
Вот и получается не жизнь, а стечение обстоятельств. Они замечают друг друга, знакомятся,
начинают встречаться, любить друг друга, иметь друг друга. Потом появляются другие
обстоятельства, которые навязывают свои условия.
— Если вам мешают обстоятельства, значит вы с ними заодно. Наверное, вы из тех, кто
ищет идеальную?
— Женщина не может быть идеальной, потому что всегда все испортит какой-нибудь
мужик.
— Я панически боялась нарваться на какого-нибудь сердцееда, в итоге попала на эгоиста.
 — Вы про меня?
— Нет, про мужа, а на сердцееда вы не похожи. Ну, так как же вы все-таки познакомились?
— Что-то было в ней необычное, особенное, что ли. Мы познакомились очень странно,
помню, она сказала: «Вы мне не нравитесь». Я уколол: «Вы мне тоже». Она мне: «Вы не умеете
целоваться». Я ей: «Просто ваши чувства ко мне ничтожны…» — Павел достал сигареты и
пепельницу.
— Кстати, вы курите? — отвлекся он от рассказа.
— После, не останавливайтесь.
— Потом она попросила меня выключить свет, мы обменялись кожами, фибрами, душами и
поняли: без них невозможно. Вот такая вот история. Я до этого думал о себе, что не из тех
придурков, которые могут любить, не обладая, что железный. Куда там! Стоило только ей
прикоснуться, оказалось, что шёлковый.
— Да уж, чем дальше в секс, тем больше снов. Трогательный рассказ, я тоже, пожалуй,
покурю, после вашего секса, но лучше на балконе.
Она неумело взяла сигарету из пачки:
— В моем случае независимость каждого из нас не позволила вырастить взаимную
нежность, — долго ее теребила, потом воткнула в губы.
Они встали как по команде и вышли на балкон.
В ночном небе тихо коптилась луна, как лампада, над кроватью ночи, которая неизлечимо
страдала звездной болезнью. Внизу, в темноте двора, одинокий автомобиль бесполезно пытался
найти ночлег. Он двигался медленно вдоль дома, завидуя припаркованным и уже спящим
машинам. Сверху хорошо было видно, что здесь ему переспать не удастся.
— Может, вы знаете, как ее выращивать? — добыл Павел для Фортуны огонь в
продолжение темы.
Она затянулась робко, подержала дым во рту, выпустила. Было видно, что не делала этого
уже тысячу лет, а может и больше:
— Для начала перейти на «ты».
— Ну, наконец-то. Какое незапланированное счастье!
Павел стоял очень близко к Фортуне. Его мысли увлекли ее глаза: теплые, расслабленные,
искренние. Владелица которых все время очаровательно спит под млечным путем, широко
распахнув их, огромные настолько, что нет никакой необходимости подчеркивать взгляд на
жизнь тенями. Ленивые веки, словно приоткрытые окна, украшены густо ресницами. Они
спокойны. Теплая поволока влюбленности, словно прозрачная занавесь, защищает ее от лучей
незнакомцев, храня в себе тайну избранника. И каждый взмах ресниц разбрасывает новые
порции очарования не только страждущим, но и тем, кто случайно попал в ее поле зрения. Ему
очень сильно захотелось рассказать ей об этом, но, пока он раздумывал, Фортуна его опередила:
— Если говорить о планах, то у каждой женщины он свой: одним обязательно надо любить,
остальным достаточно быть любимыми, некоторым же подавай и того и другого. Но именно с
появлением другого и начинается все самое внеплановое.
— Как же тебя угораздило замуж выйти?
— Хотела отомстить одному.
— Отомстила?
— Да, причем сразу обоим. И себе в том числе.
— Мстить себе, наверное, особенно приятно.
— Ты не знаешь, как трудно любить человека только за то, что он твой муж.
— Ну ты же живешь так, значит, тебя все устраивает.
— Ты даже не представляешь, как мне неудобно. Будто обстоятельства стеснили меня и
поставили в такую неудобную позу, из которой я не могу никак выйти, разве что из себя.
— Бедный твой муж, как можно было сделать столько ошибок в одном предложении?
— К счастью, он богат.
— Ты считаешь, экономика имеет какое-то отношение к счастью?
— Это он считает, а я трачу. И чем несчастнее женщина, тем больше хочется ей тратить.
— То есть, если женщина зачастила на шоппинг, значит, она глубоко несчастна?
— Да, однако виду не подает. И магазины отчасти в этом ей помогают до поры до времени.
— До какой поры?
— Когда наступает межсезонье и хочется прижаться к кому-то и спрятаться от навязчивых
сквозняков депрессий.

***

— Герои вашего фильма мне показались куда счастливее нас, — глотнула новую порцию
дыма Фортуна.
— Ну нет, история не настолько счастливая, как может показаться с первого взгляда.
— Да? Если говорить о моем взгляде, то Венеция — красивая жемчужина в оправе моря.
— Это для нас, потому что мы спешим туда, как на праздник. А для тех, кто там живет, это
обычный город, в котором им суждено было вынырнуть на свет, чтобы впервые глотнуть воздух,
потом молоко, кофе, дым, — показал Павел свой окурок и запустил его в темноту, — вино,
губы…
— Выйти на свет, чтобы надеть маски, — не удержалась Фортуна и тоже запустила огарок в
космос. — Я где-то читала, что жители Венеции носили их постоянно, меняя в зависимости от
обстоятельств. Так как город был небольшой, маски позволяли флиртовать, гулять, изменять,
жить в облике загадочных незнакомок и незнакомцев, — развернулась она с намерением
вернуться обратно в комнату, в тепло.
— Перестань читать мысли, — продолжал Павел разглядывать звезды.
— Это мое хобби, когда нет под руками книги. Кстати, этому фильму наверняка тоже
предшествовал какой-нибудь роман? — отвечала она уже из кухни.
— Да, есть книга, сейчас я тебе принесу, — прошел с балкона сквозь кухню Павел, оставив
Фортуну одну, и утонул в коридоре.
Сначала она разглядывала обои, на которых золотые рыбки пытались подплыть друг к
другу. Они улыбались, однако волею художника или судьбы, если у рыб таковая имеется, им не
суждена была эта близость. Потом достала из сумочки зеркало, высмотрела там себя,
полюбовалась и убрала его обратно. Этого ей показалось мало, какие-то непонятные инстинкты
заставили подняться, найти губку и смести со стола крошки хлеба, вытряхнув их в раковину. Две
чашки, скучавшие там, тут же были вымыты ею. «Зачем?» — спросила себя после Фортуна.
«Буду считать, что от чистого сердца», — ответила она себе и вздрогнула, увидев рядом черного
мужчину в каске, который протянул ей книгу:
— Теперь похож?
— Жуть, ты меня напугал, — приняла она книгу, все еще не веря, что это Павел.
— Не волнуйся, это грим, — снял он каску.
— Я вижу, ты тоже к Венеции вовсю готовишься? — улыбнулась Фортуна и перевела взгляд
на книгу. — Какая тонюсенькая, мне на одну ночь, — тут же сломала она ее на половине, словно
это был раскладной диван, на котором ей предстояло провести ночь, и выхватила несколько
строк.
 ***

Перед выходом я долго перебирал маски: какую бы надеть сегодня?

В итоге взял с грустными глазами и идиотской улыбкой, чтобы сильно не выделяться в
метро. Вдруг сегодня повезет, встречу женщину. Правда, настоящие женщины в метро не ездят.
Они там мучаются. Я представил, как подойду к ней и скажу: «Здравствуйте, настоящая
женщина!» А она мне ответит из-под своей маски застенчивости: «Здравствуйте, мужчина! Вы
действительно настоящий?»
— Да, самый что ни на есть, можете потрогать.
— А где трогать? — скромно спросит она.
— Там, — отвечу я.
— Оо. Там действительно что-то есть, и много. Я даже не думала, что так повезет сегодня.
— Может быть, я ваш счастливый билет?
— В таком случае, я вас съем. Только маску придется поменять. Знала бы, надела другую.
— Будь на вас другая маска, вряд ли бы я подошел.
— Тоже верно. Раньше я носила с собой несколько. Очень удобно. Но такой у меня,
кажется, и нету. Надо будет купить.
— Хотите, я вам подарю?
— Вы нормальный? У вас-то откуда?
— Не беспокойтесь, подруга одна оставила.
— Подруга? Какая еще подруга?
Никогда не рассказывай женщине о других женщинах, если рассчитываешь на близость. С
этой мыслью я окунулся в прохладную струю ветра и пошел вдоль пялящихся на мой силуэт
домов. Чем ближе к набережной, тем больше город напоминал затопленную квартиру, по
которой плавает всякая рухлядь из дерева… или то, что обычно не тонет. Именно поэтому мне
страстно захотелось скинуть сегодня все маски и утонуть в любви, радости и разврате.

***

— Похоже, ты все знаешь про Венецию, — вернулся из ванной уже чистенький Павел.
— Нет, что ты. Просто я люблю красивые города. В них всегда есть чем поживиться: будь
то молотые кафе, ветреные набережные или реки людей, по которым можно плыть в лодке
симпатии от одного островка к другому, пока не причалишь или лодка не прохудится.
— А как же природа: леса и поля? В полях тоже есть свое очарование: выпустишь взгляд
пастись до самого горизонта, и дои потом молоко воспоминаний хоть вечность.
— А если оно прокиснет?
— Сделай из него сметану или масло, чтобы хватило на всю жизнь, айда намазывай, когда
грустно.
Фортуна усмехнулась и снова открыла книгу на случайной странице. Лицо ее вспыхнуло.

***
 — Как можно объяснить языком то, что чувствуешь?
— Целуя.
— Твое чувство так сильно ослепляет, что за этим блеском я не могу понять, люблю ли я
тебя, — стояла Лучана рядом с аквариумом в одной тонкой рубашке, сквозь которую на меня
глядели ее удивленные соски. — И чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что
мне необходимо всегда видеть твое лицо. Почему я вижу его так редко?
— Потому что оно в маске. Впрочем, как и твое.
— Может быть, им тоже надо маски купить? — включила подсветку аквариума Лучана.
— Рыбы-дайверы? Не сходи с ума, Лучана. Хватит с них того, что они немые. Поздно уже,
давай спать.
— Подожди, сначала угадай, что я хочу тебе сказать, — подошла она к кровати, в которой я
давно уже ждал ее.
— Спокойной ночи?
— Возлюби ближнего! Дай мне напиться тобой за ночь!
— Пусть даже с утра постель пуста, сушняк, и не с кем поделиться счастьем?
— Пусть. В этой жизни мне для общения хватило бы трех слов.
— Пей до дна! — выпалил я, не дожидаясь продолжения.
— Я тебя люблю.
— Тогда мне двух: я тоже. Все остальное время мы могли бы посвятить Его Величеству
Сексу.
— Нет, не все. Иногда мы будем потягивать искренность, словно коньяк, и дело даже не в
вечере, что вытащил из-за пазухи луну и пытается загнать ее как можно дороже, не в моем
состоянии, не в твоем понимании. Просто дело всей жизни.
— Дело заведено давно, — попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные
разговоры.
— Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты
можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?
— По Фрейду, — взял я ее за руку.
— Глупости.
— Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.
— Ты на что намекаешь?
— Что я тоже без ума от тебя.
— А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?
— Любить.
— Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.
— Скуку я беру на себя, — положил ее руку себе на плечо.
— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом,
особенно в сугробах простыней.
— Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? — начал я закатывать ее в белую метель постели.
— Русская классика, помню, — отпихивалась от зимы ладошками Лучана.
— И ты неловко так побрилась…
— Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, — бросилась на меня Лучана,
чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:
— Дама, что вам от меня нужно?
 — Ничего. Мне от вас нужен только ты.
Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где
можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род;
где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно,
где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не
задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без
них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.
— Как-то ты резко, — вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их,
словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо,
где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.
— Теперь понимаю: совсем не обязательно быть гением, чтобы возносили. Достаточно
просто любимым, — глядел я в потолок через несколько минут, скатившись с любимого холма и
переводя дыхание.
Лучана все еще была не со мной, где-то там, в стране благодати, откуда я вернулся чуть
раньше.
— Меня всегда удивляла твоя способность молчать.
— Это не способность, это недостаток… слов, даже не слов, а воздуха. Я умираю от
счастья, — вздохнула она глубоко, будто хотела набраться воздуха впрок.
— Тебя спасти или оставить в покое?

***

— Что там такое? — улыбнулся Павел, наблюдая за этим пожаром.

— Постель, — захлопнула книгу Фортуна.
— Ну и что?
— Слишком откровенно, чтобы читать в твоем присутствии.
— Ну, если бы вслух.
— Эта тема личная.
— И что лично ты об этом думаешь?
— О чем?
— О сексе.
— С вами? В смысле с тобой?
— Нет. Вообще.
— Зачем мне думать о нем вообще, если я сплю только с одним человеком. Мне кажется,
это очень по-мужски: все время думать о сексе. Для женщины секс априори подразумевает
любовь. Иногда я даже завидовала женщинам, которые были способны на секс без любви.
— Почему завидовала?
— Потому что секс всегда был хорошим средством борьбы с одиночеством, но в отличие от
любви не эффективен на расстоянии. А ты любознательный.
— Нет, я любвеобильный.
— Тогда мне уже точно пора, — не хотела никуда уходить Фортуна. — Может, проводишь
меня до остановки?
— Смотря что ты собираешься там ждать.
— Автобус.
— Я думал, приключений.
— Думаю, на сегодня достаточно.
 — Ты же хотела любовных.
— Любовь сама придет, когда захочет.
— Нет, любовь сама не приходит, приходит автобус. Хотя уже поздновато для автобуса, —
как самая преданная тварь, два раза прокомментировала опасения Павла кукушка. — Можешь
остаться у меня, либо я вызову такси.
— У тебя точно не останусь. Не люблю ночевать в гостях. Мне лучше как-то все это
пережить дома.
— Хорошо. — Павел взял телефон и заказал такси.
— Может, ты мне покажешь свою квартиру, пока машина не приехала.
— Квартира однокомнатная, там кроме книг показывать нечего.
И действительно, когда Павел включил свет, их встретили три стены книг. Создавалось
даже такое впечатление, что сейчас они вдвоем сами стали заложниками одной большой книги.
Постепенно в поле зрения Фортуны попали и другие предметы: окно, спрятанное под тяжелым
бежевым занавесом, деревянная кровать, укрытая пледом, письменный стол с компьютером,
кресло-качалка и система с колонками.
— Здесь невольно чувствуешь себя героиней одного из этих романов. Как тебе здесь
спится? Персонажи не мешают? — взяла Фортуна одну из книг со стола и стала по инерции
перелистывать иллюстрации.
— Ну, здесь художки мало, в основном это книги по истории. Истории Востока. Мама
увлекалась. Вот и изучаю по наследству.
— Истории — это, наверное, интересно?
— Интереснее, когда они происходят с тобой.
Фортуна положила книгу обратно, подошла к окну и посмотрела за занавеску. Это окно
тоже выходило во двор.
— Кажется, такси подъехало, — нежно перевела она взгляд на Павла, у которого
действительно зазвонил телефон.
— Да, пятая парадная, сейчас спустимся, — ответил он в трубку. — Ты была права. А книгу
можешь взять с собой. Вдруг будет не уснуть, почитаешь. Читается очень легко.
Когда они вышли из дома, машина уже ждала у самого подъезда. Павел открыл дверь авто, и
Фортуна юркнула на заднее сиденье, пожав на прощание руку:
— Спасибо за клубничное варенье. Утром непременно тебе позвоню, сообщу о своем
решении, — сказала она, в потемках души понимая, что решение уже принято.
— До завтра, — отпустил Павел ее руку, улыбнулся и захлопнул дверцу. Машина, фыркнув
на прощание двигателем, медленно проплыла по двору и нырнула под арку.
Домой возвращаться не хотелось. Павел еще долго терся щекой о холодный ночной ветер,
прогуливаясь вокруг дома. Нюх его обострился до собачьего, будто эта встреча разбудила в нем
давно уже уснувшие порывы. Весна источала безумие, ее запахи раздирали ноздри. Он прошел
рядом с песочницей, от нее несло детством, свободой — от кошки, которая перебежала дорогу,
феминизмом — от женщины, что смотрела на него высокомерно с рекламного плаката. От
домов веяло квартирами, звездами тлело небо, космос пропах планетами. Он понюхал свою
руку, в которую уже въелся запах ее духов, ее женственности. «Как же, прикоснулась сама
Фортуна», — усмехнулся он.
Фортуна утопала на заднем сиденье автомобиля, в который раз убеждаясь в том, что для
кардинальных изменений в жизни необходимо вызвать огонь на себя. Нельзя ждать, иначе
вместо любви действительно будут приходить одни автобусы. Некоторое время она следила за
огнями города, которые, словно спички, вспыхивали, когда машина равнялась с уличными
фонарями, и гасли, когда та оставляла их позади. Потом достала из сумочки книгу, открыла
наугад и начала разбирать строчки в полумраке салона. Она всегда предпочитала книги именно
так: не глотать их, а надкусывать, пытаясь ухватить что-то вкусное, если повезет, и уже потом
препарировала от корки до корки.

***

— Какая мутная вода, — постучала пальчиками по стеклу аквариума Лучана. — Удивляюсь,

как они еще живы. Ты рыбок кормил сегодня?
— Нет, я что-то забегался и забыл.
— Сам-то поел, небось? Ты же целый день дома был.
— Почему был? Я до сих пор дома. Знаешь же, что дома дела не делаются, потому что
время здесь идет в два раза быстрее, а может и в три. Чем больше сидишь в тепле и уюте, тем
меньше успеваешь. Становишься заложником этой мысли: он мой, этот день, я быстренько
переделаю все дела.
— С этой же мыслью: «Он мой, я быстренько его переделаю», я когда-то стала твоей
заложницей. Опять в Интернете завяз? — безразлично кормила рыбок Лучана. Те подплыли к
поверхности и, открыв большие рты, глотали корм.
— Сейчас дам им пищи.
— Можешь не торопиться, я уже насыпала. Что с твоей книгой? Реакция положительная?
— Ну можешь сама посмотреть, что они пишут.
— Это из той партии подопытных, которым ты отправил роман по электронке?
— Как ты их, однако. Ну вот, полюбуйся, несколько эскизов о моей работе.
Я кликнул мышь, та достала из моего ящика пару писем и отрыла их. Лучана принялась
читать:

«Что-то происходит. Не могу объяснить. Как-то всё по-другому стало вокруг, что
ли. Ну не может же так все поменяться из-за стихов?! Во мне внутренние перемены,
так не бывает! Это подсознание заработало. Как будто в голове что-то открылось. И я
не преувеличиваю. Просто не всё могу написать (слишком будет откровенно)».

— Жаль, я бы хотела почитать об откровенном, — вздохнула Лучана, и взгляд ее вытащил

из электронного ящика еще одно письмо:

«…Ваш новый роман — смесь коктейля из эмоций… Юмор, страсть, волнение,

желание, ваниль, горечь, желание… Пробуешь, примеряешь на себя… проникаешь…
хочешь добавки… Читается легко, как будто отдыхаешь под музыку, релакс, который
держит в оцепенении… Хотелось бы, чтобы книга была бесконечной. Ну знаете, как
жизнь, снова открываешь, и страницы дальше уже написаны!
Есть очень душевные моменты, грустные… актуальные… Красиво написано,
откровенно… Всё пропитано чувствами и любовью. Здесь даже неодушевленные
предметы становятся живыми. Прошибает на эмоции, внутри происходит какой-то
переворот. Подсознание будто просыпается! И уже в голове сидят отдельные фразы…
слова… И я живу этим. И в этом…»
 — Черт, похоже, она тоже хочет жить с нами, — ревниво улыбнулась Лучана.
— Ну перестань.
— Я еще даже не начала. Я имею в виду читать. Ненавижу читать с экрана, но любопытство
уже зашкаливает. Сегодня ночью засяду.

***

— Может вам свет включить? — предложил водитель прокуренным заботливым голосом.

— Не откажусь, — ответила Фортуна.
Она оторвала глаза от книги и залила их окном автомобиля, в который бился дождь. Ей
даже показалось, что капли бегут по ее зрачкам.
«Такую погоду легче переживать вдвоем», — подумала она и снова вернулась в книгу.

***

— Оказывается, я тебя люблю, — сказал я, глядя в окно, пока она колдовала над кофе.
— Как ты это узнал?
— Я не могу без тебя.
— Что не можешь? — сняла она турку с огня и разлила по чашкам ароматное варево.
— Родить ребенка.
— Не смеши меня, чем ты будешь его кормить?
— Молоком.
— Это я молоком, а ты? — добавила она мне в чашку молока. — Как и меня, обещаниями?
— Ладно, забей. Если ты от меня устала, так и скажи. Нечего мне нервы трепать, —
приклеил я чашку к своим губам и тут же обжегся.
— Нет, я не устала, но нервы потрепать действительно хочется.
— Я даже не знаю, сколько их у меня еще осталось. Вчера был у стоматолога, он мне удалил
парочку.
— А я-то думаю, чего это ты такой спокойный сегодня. Больно было?
— Не больнее, чем этот нервный треп. Не надоело еще? — пытался я остудить своими
губами обожженный язык.
— Черт, знал бы ты, как я тебя ненавижу днем, как жду вечером, как люблю ночью…
— А утром?
— Догадайся сам, за что я могу тебя ненавидеть весь день?
— Ума не приложу.
— За отсутствие, — допила она свой кофе, оставив взгляд на дне чашки.
— Может, нам расстаться? Я же вижу, как ты со мною несчастна.
— Лучше бы ты видел, как это исправить.
— Ты мне подскажешь?
— Я только и делаю, что подсказываю. Когда у тебя у самого уже будет время об этом
подумать? Если ты считаешь, что любовь выражается только нежностью моего взгляда,
поглаживаниями твоей похоти, жаром нашей страсти, то ты ошибаешься. Любовь — это еще и
царапающая ревность, и ледяное молчание, и стеклянные истерики.

***

— Подъезжаем, — объявил водитель. Машина тихо скользила по двору.

— Ваш какой подъезд?
— Следующий, — очнулась Фортуна.

Выйдя из машины, она, не оглядываясь, подошла к подъезду и, минуя лифт, пешком

поднялась на свой этаж. Отворила дверь, включила свет. Только сейчас она почувствовала и
счастье, и усталость, и дикий восторг. Скидывая с себя одежду, она вспомнила, как много лет
назад с таким же трепетом ждала своего будущего мужа. Когда квартира ее напоминала одну
необъятную кухню со своей системой приготовлений. Ей нравилась роль, которую она без труда
получила в этом спектакле, когда прелюдия праздника перекрывала все снисхождение будней.
Это была одна из пятниц, от которой, как казалось, зависела суббота ее дальнейшей жизни.
В воздухе витала индейка, под танго любимой пластинки. Она приготовила, она приготовилась
встретить мужчину (нынче мужа), которого знала не больше, чем новое платье, спящее тихо на
стуле. Фортуна помнила, как сейчас, где его купила и даже за сколько. Теперь этот кусок ткани
уже давно на пенсии в закоулках шкафа.
«В чем же мне ехать?» — начала она лихорадочно думать. Открыла уже упомянутый шкаф и
начала перебирать вешалки. Выбрала. Накинула на себя нежный голубоватый лоскут, носить это
платье было одно удовольствие. Пошастала в нем по квартире. Зашла в ванную, потом на кухню.
Достала из холодильника сок, налила себе до краев и выпила. Поставила на огонь чайник. Не
зная, как себя успокоить, сходила за книгой и села за стол перед плитой.

***

Вечер. 23.10. Захотелось ужасно, а ее нет, и стихами тут не отмахаться. Достали они,
пернатые. Я взял лист бумаги, не стал будить серую мышь, которая спокойно спала на столе,
только нежно погладил. На листке аккуратно вывел три буквы «х…» потом добавил еще три
«вам», обращаясь к стихам. Лучше ей позвоню. Позвонил, она не ответила. Я зачеркнул первые
три, осталось названием стиха «вам». Выдавил из себя еще немного:

Покормите с рук женскую кожу

с теплых губ — шею грудь бедра
поцелуями накормите досыта
ей
единственной
так часто не хватает внимания…

«Да, именно. Не хватает, — подумал я, — и много больше, чем рифмы в этом

стихотворении».
Стихи всегда приходили внезапно, так же как и уходили. Только успевай записывать. У
каждого слова свое имя, и каждое должно было иметь свое место, потому что одни на дух не
переносили других, и нужно было следить, чтобы слова, чего доброго, не кинулись в перепалку
или даже в драку. Объяснить порядок расположения, в котором они могли сосуществовать, было
делом неблагодарным и авторским. Одно я знал точно: он должен был быть таковым, чтобы
прийти на помощь читателю в нужное время. Когда никакие другие слова не действовали.
Именно сейчас и именно этому человеку, именно этот порядок слов. Если одним он помогал
выйти из депрессии, то другим — вернуться в себя, заставляя поверить и тех и других, что
настоящая жизнь начинается именно с того места, где перестаешь на кого-то надеяться.

***

Чайник засвистел. Фортуна встала и сняла его с плиты, но заваривать ничего не стала.
Снова уткнулась в книгу.

***

— Я не хочу, чтобы это читали мои знакомые и друзья, чтобы они потоптались в моей
личной жизни, а потом ехидничали над тем, что я живу с ловеласом, который вынес всю свою
похоть на публику и забавляется в оранжерее прекрасных женщин. Кем я буду чувствовать себя
после этого? Жалким полевым цветком, что растет сам по себе и главной функцией которого
является создавать тебе комфортные условия для творчества. Я не хочу, чтобы эта книга
выходила в широкую печать. Если это случится, то мы с тобой расстанемся, — стояла Лучана в
одном халате посреди комнаты и размахивала собственным лифчиком, не отдавая в себе в этом
отчета.
Я все еще валялся в кровати, любуясь на любимую женщину:
— Похоже на гей-парад. Дай мне фотоаппарат, я хочу это заснять.
— Ничего я тебе больше не дам, даже не надейся! — запустила она в меня лифчик.
— Дался тебе этот роман, Лучана, — поймал я его зубами. — Подумаешь, книга. Я всего
лишь попытался показать, какие мы есть на самом деле, — стал я внимательно разглядывать
предмет.
— Помнишь, ты обещал мне никому не говорить, как я тебя люблю. Что ты мне ответил?
Помнишь: «Не беспокойся, „как?“ людей мало интересует. Их больше волнует „кто?“ и „за
что?“». Именно поэтому ты все написал от первого лица. Теперь всем будет понятно, кто кого и
за что.
— Я так захотел.
— Когда уже и мне можно будет захотеть в этом доме.
— Разве я тебе мешаю?
— Да, теперь еще и книга твоя. Может, не стоит выставлять напоказ свою жизнь?
— Черт, я не могу и, главное, не хочу. Тем более что договор уже подписан.
— Вот, очередное подтверждение твоих слов. Всё и все должны крутиться вокруг тебя, —
сняла она под халатом свои розовые трусики и тоже запулила в меня.
— Бред. Причем здесь книга. Людям надо, наконец, скинуть маски, оголить чувства. Разве
они не заслуживают этого, разве они не хотят? — поймал я их руками и положил себе на лицо
таким образом, что вырезы для ног образовали своеобразные розовые очки.
— Вот именно, что хотят и всегда будут хотеть. А ты рад стараться. Толпа, купаясь в лучах
твоего же тщеславия, будет требовать от тебя этих зрелищ. Она сделает все возможное, чтобы
получать удовольствие постоянно. В маске или без нее человек жаждет оргазмов. Просто в
маске легче притвориться, если что-то пошло не так.
— А в розовых очках? — улыбался я ей сквозь белье.

***

«Все знакомства приводят в спальню, если идти до конца, если кто-нибудь не свернет… А я
так и не собрала вещи», — снова подумала она о поездке.
Подошла к зеркалу, покривлялась немного извилинами, скинула с плеч бретельки.
Бесконечно открытое платье хлынуло вниз и образовало на полу средиземное море. Она
быстренько вышла из пучины. Собрала лазурь и положила в пакет. Потом приготовила еще пару
пакетиков с тряпьем и упаковала все в одну сумку.
После недолгих сборов Фортуна уже лежала в кровати с книгой, вполне спокойная и
довольная собой.

***

— Даже когда ты общаешься по телефону, я сразу понимаю, что на другом конце женщина.
Все время одна и та же маска самовлюбленного ублюдка, который непременно хочет влюбить в
себя весь слабый пол! Хочется тебя убить в этот момент.
— Не будь такой кровожадной, это же мелочи, ты же знаешь, что я люблю только тебя, —
положил я трубку в тот момент, когда Лучана села мне на колени.
— Ну, видимо, тебе не хватает моей любви, ты же хочешь, чтобы тебя любили все.
— А ты моей смерти?
— Сейчас посмотрю в твои глаза и скажу, хочу ее или нет, — взяла она меня за волосы и
повернула мою голову к себе.
— Ну давай, мой детектор лжи, — покорно стянув с себя искусственную физиономию, я
влез спокойно своими в ее зрачки.
— Где ты научился так откровенно лгать?
— Там же, где ты так слепо верить.
— Ничего. Ничего у тебя с ними не было. Ты слишком хорошо понимаешь женщин, чтобы
удовлетворять всех подряд, — отпустила она мою шевелюру.
— Я же тебе говорил, — снова напялил я самодовольную маску и глотнул свежую порцию
воздуха.
— Но у них с тобой могло быть.
— Женщина никогда не признается в своей вине. Даже если ошиблась, как в данном случае,
даже когда все факты налицо, — улыбнулся я и показал ладонью на свое.
— Миссия женщины — признаваться в любви. А это гораздо сложнее, — начала она
играться с моим ухом.
— Возможно. Но ум-то должен быть тоже.
— Женщины всегда были мудрее мужчин, просто им некогда это доказывать, да и незачем.
Им нужно рожать детей. Разве я не права?
— Ум женщины заключается в умении управлять своими глупостями.
Лучана приблизила свои губы к моему слуху и прошептала в самое ухо:
— Я знаю, в глубине души ты считаешь меня дурой. Мужчины всегда были такого мнения о
женщинах, что бы они ни говорили. Возможно, так и есть: глупости — мое кредо, но ведь ум
еще никого не сделал счастливым.
— Однако никто не мечтает быть идиотом, — ответил я гнусаво, закрыв себе пальцами нос.
— Я бы очень хотела быть сейчас безумной, безумно влюбленной.
— В жизни всегда есть место исключениям.
— Вот и найди его для меня.

***

Через несколько часов Фортуну разбудил будильник. «Не сон ли это был?» — «Да какой
сон, дура!» — ссорились с утра в ее голове два полушария. Она взяла телефон и посмотрела на
часы. Перевела еще на пятнадцать минут и закрыла глаза.

— Я вижу, вы влюблены, — спросил меня таможенник, стоя у пограничного столба среди

зеленых березок. Рядом с ним показывал мне алый язык его верный пес. Хотя псом его трудно
было назвать. Так, кусок собаки, который обычно таскают под мышкой дамы, чтобы не казаться
одинокими.
— Не уверена, — ответила я, поправляя бретельку на платье.
— А это что? — указал он мне на вновь съехавшую лямку.
— Грудь, извините, — я опустила чемодан и поправила платье.
— Есть соответствующие документы?
— На грудь? — серьезно спросила я.
— На вашу любовь.
— Нет. Какие могут быть на нее документы?
— Самые обычные. Декларация. Или вы ее собираетесь контрабандой пронести незаметно
через нашу границу? — отчеканил он и подмигнул собаке. Та убрала язык. — Если так, то у вас
ничего не выйдет: любовь принадлежит государству.
— Я просто хотела домой вернуться.
— А что у вас в чемодане? — взял он его по-хозяйски и открыл. Из чемодана посыпалось
женское белье и косметика. — Спали там с кем-то?
— Не помню, — зарделась я румянцем.
— Не помните, с кем спали? — вытащил он из кучи одежды венецианскую маску.
— Темно было.
— Ладно, соберите все, — указал он на тряпье.
— А это я конфискую, — снял фуражку, надел ее на собаку, а на себя маску. — До посадки
еще уйма времени, — махнул рукой на лес, где я заметила небольшой военный самолет,
замаскированный ветвями.
 — В общем, постарайтесь как следует разлюбить.
— Но как я успею? Вы же знаете процедуру всех отношений: влюбиться, привыкнуть,
возненавидеть и после уже разлюбить, если получится. Кстати, маска вам очень даже к лицу, —
попыталась я расположить его к себе.
— Значит, влипли по полной? — развел руками таможенник и почесал голову. — Разве вас
не проинструктировали? На курорте нельзя, — поднял он с земли шишку и зашвырнул ее далеко
в лес, — так глубоко заныривать. Не понимаю, где вы настолько быстро нашли любовь? — взял
он под мышку собаку в фуражке, собираясь уйти.
— Я не искала. Все было включено.
В этот момент у таможенника зазвенел телефон, который он долго искал, пока не
обнаружил под фуражкой.

Фортуна проснулась, отключила будильник. Нужно было позвонить Павлу, чтобы сообщить
о своем решении. Ей захотелось потянуть время. Человеку свойственно тянуть время, когда нет
других удовольствий. В надежде, что оно может им стать. «Было бы идеально, если бы он сам
позвонил», — спасительно схватилась она за книгу.

***

Утро сразу не задалось. В окно бессовестно заглянуло солнце.

— Хватит пялиться, — произнес я вслух.
— Это ты кому? — не открывая глаз, поинтересовалась Лучана.
— Не волнуйся, не тебе. Подскажи лучше, который час?
Я закрыл глаза, слыша, как ее рука нащупала под кроватью телефон.
— Час дня.
— Как часто за отличную ночь приходится расплачиваться утром.
— Чем дольше я сплю с тобой, тем больше мне кажется, что я не человек, а любящее
животное, — мягко пересчитывала своей ладонью она мои ребра под одеялом.
— Животное? Они же неразборчивы. То есть ты могла бы с другим? — остановил я ее руку.
— С ума сошел? Мне было бы больно смотреть на звезды, будь на мне кто-то другой.
— Мне тоже стало больно, стоило только представить, — отпустил ее руку пастись дальше.
— Не надо. Сэкономь фантазию для более приятных снов. Я буду тебя любить, но только и
ты держи меня крепче.
— А я что, по-твоему, делаю? — нашел я пальцами ее теплую грудь.
— Надо держать, а не держаться. Возможно, тебе просто не хватает сил: ты же целыми
днями пишешь письма другим, ты выносишь им мозг… на проветривание, лечишь их, любишь,
ревнуешь, подозреваешь, прощаешь, ласкаешь… Зачем тебе это, если есть я? — положила она
руку мне на предплечье и погладила.
— Да, я чувствую себя как на ладони, на твоей ладони, — накрыл я своей ее руку,
перевернул и начал рассматривать линии. — Это и есть моя карта жизни, со своими дорогами,
по которым мы идем вместе. Карта нашего мира.
— Мир наш тесен, — улыбнулась она, — куда бы я ни уходила, все равно прихожу к твоим
губам, окунаюсь в твои глаза, хочу спрятаться в твоем сердце. Прошу тебя об одном, чтобы ты не
забывал, что чувства для женщины играют первостепенную роль. Если ты меня любишь, не
останавливай их, мне приятна эта мелодия, пусть они играют и дальше.
— Кофе будешь? — все еще лежа в постели, спросил я Лучану.
— Если только в постель.
— И омлет?
— Нет, не хочу себя с утра убивать.
— Почему убивать?
— Легкость теряю.
— А тебе обязательно летать?
— Ну конечно. Ты же знаешь, как это тяжело с бутербродами. Отдай мой завтрак нашим
рыбкам.
— Они потонут.
— Ты их кормил, кстати, вчера? — встала Лучана с кровати и, накинув мою рубашку,
подошла к аквариуму.
— Да, я бросил им отбивную, та тоже поплыла, представляешь? Они долго гонялись за ней,
пока не поймали. Видела бы ты, как они радовались мясу.
— Никогда не поверю, что ты поделишься с кем-нибудь отбивной.
— Почему ты всегда печешься о других больше, чем о себе?
— Ты про рыб?
— И про них тоже.
— Будто ты не печешься. Целыми днями лечить женские души. Прямо духовный гинеколог.
Смотри! Мне кажется, одна из рыбок заболела, плавает как-то боком. А вторая заботится,
смотри, рядом все время.
— Нет, по-моему, она хочет.
— Что хочет?
— Просто хочет.
— Грубый ты. Может, у них была настоящая любовь?
— Разве я не о любви? Рыбам не дано кричать и плакать. У них не получается, как у людей.
Они страдают молча.
— Думаю, рыб надо рассадить. Вторая может заразиться.
— Давай завтра, пусть попрощаются как следует, — накрылся я одеялом с головой.
— Лень тебе, так и скажи.

***

— Может, поспим? — предложил Павел, когда они уже пристегнулись к креслам самолета.
— Звучит сексуально, — улыбнулась Фортуна.
— Да, если бы я не был таким не выспавшимся, — закрыл глаза Павел.
— Ладно, отдамся книге. На обед тебя разбудить? — перелистнула страницу Фортуна.

***
 Я стоял у газетного киоска, ждал Лучану. Рядом музыкант наигрывал мелодию «бесаме
мучо». Желающих целовать его не было, даже слушателей оказалось не много. Монетки падали
редкими каплями в его белую кепку. Погода тоже не предвещала ливня. Та, которую хотел
целовать я, опаздывала уже на пятнадцать минут, на четыре сигареты и на букет цветов.
Последнему было явно не по себе так долго находиться в мужских руках. Цветы тоже вянут от
ожидания. Лучаны не было видно. Я позвонил ей еще раз. Абонент находился явно вне зоны
моего обаяния.
Она позвонила мне, когда я, устав от ожидания, решительно сорвался с места встречи:
— Зачем ты мои цветы подарил какой-то бабе?
— Ты где? — остановился я и стал озираться по сторонам.
— Я наблюдала за тобой, — появилась она из-за афиши.
— Хочешь, чтобы я забрал их обратно? — говорил я все еще в трубку, хотя она уже была в
пяти метрах от меня.
— А ты сможешь? — подошла Лучана.
— Нет. Мне легче купить новые.
— Правильно, тем более она их уже понюхала.
— Делать тебе было нечего, выслеживать меня? Зачем это?
— Хотела узнать, на сколько тебя хватит.
— Узнала?
— Хватило на сорок пять минут, а говорил, что готов ждать вечность.
— Зачем мне вечность, с тобой я живу мгновениями.
— Опять выкрутился, — поцеловала Лучана меня в щеку.
— Почему настроение женщины меняется быстрее, чем погода?
— Пойми, во мне все время борются две женщины: одна любящая, другая любимая.
— Какая из них у тебя на лице?
— А ты какую видишь?
— Как будто усталость, — обнял ее крепко и поцеловал в сухие губы.
— Нет, не усталость, но все время хочется спать, все время с тобой. А кругом только люди.
— Может, ты просто не любишь людей?
— Наверняка, — разомкнули мы объятия и двинулись по улице.
— Вон их сколько! — бросила она взгляд на тех, что шли навстречу. — Все как один
улыбаются, все в масках. И мы им улыбаемся тоже. Мы выносливы. Мы можем улыбаться, даже
когда нам хреново. Ты не представляешь, как некоторые люди выводят меня из себя.
— Но я-то тоже, кстати, человек.
— Ты особенный, ты всегда способен привести меня обратно.
— Сегодня вряд ли.
— А что случилось?
— В обед позвонил Эрнесто, хотел вернуть ему ключи от мастерской. Знаешь, что он
заявил?
— Что?
— «Зачем ты трахнул мою жену?»
— А сколько ей?
— Думаю, под пятьдесят.
— Ягодка опять. Она красивая?
— И ты туда же?
— Я хотела сказать, что он ее, видимо, сильно любит. А мужчинам, что так влюблены и
ревнивы, всегда кажется, что все хотят их жен.
 — Но я же не все, а друг.
— Особенно друзья.
— Не в жену, по-моему, он слишком сильно влюблен в себя.
— Так зачем ты ее трахнул? — еле сдерживала смех Лучана.
— За углом, — насупился я.
— Я хотела сказать: что ты ему ответил?
— Что супруга его красивая, конечно, но не настолько, чтобы изменять с ней своему же
другу.
— Да, на такое ты не способен, при всем моем к тебе уважении. Надеюсь, ты не стал
оправдываться и извиняться за содеянное?
— Сначала я посмеялся, потом мне стало жаль моего бедного друга, даже подумал, что у
него что-то с головой. Долго не мог понять, в чем тут дело. Затем он выпалил, что она, жена его,
признала мой роман гениальным. Может, это творческая ревность? Я не знаю, что происходит,
может, мужчины стали более впечатлительны? А ведь книга была написана для женщин.
— Мужчины всегда становятся впечатлительными, как только речь заходит о их
собственности.
— Имеешь в виду жен?
— Да, наконец-то ты их познал.
— Если ты про себя, то нет, куда мне: то море тебе подавай, то другого мужчину, то другую
жизнь.
— Я тебе не жена, поэтому ты все еще плохо знаешь женщин.
— Так что же такое, по-твоему, женщина?
— Это стройная субстанция, которая живет жалостью к другим, не требует для себя ничего
кроме любви и кормится поцелуями, но как только они заканчиваются, начинает капризничать.

***

Стюардесса отвлекла Фортуну от чтения, предложив воды или сока на выбор.

— А можно шампанского? — удивительно смело для самой себя заявила Фортуна.
— Постараюсь найти, — ответила женщина в форме и загадочно улыбнулась.

***

— Поздравляю, сегодня прочла твою статью в вестнике литературы, — пронзила мою душу
Лучана с порога своим звонким голосом.
— Ну и как тебе? — обнял я ее.
— Кое-что действительно понравилось, — не успев соскрести туфли, развернула она газету.
— Новое понятие, такое как «сенсорная поэзия», например:

«Мир изменился, он стал более чувственным, уже не надо выдавливать слова из

телефона кнопками, достаточно легкого прикосновения. Вот и поэзия требует того же
чуткого отношения. Современной поэзии уже не достаточно наличия высокопарных
 слов: любовь, душа, страсть… тем более от людей, которые понятия не имеют, что это
такое. Пришел век сенсорной поэзии, которая сегодня требует виртуозной игры на всех
пяти чувствах. Для того чтобы называться поэтом, мало быть сочувствующим
романтиком, переживающим лириком, влюбленным рыцарем или самовлюбленным
нарциссом. Надо стать прозорливым психологом, завораживающим художником,
тонким дегустатором, искусным кулинаром, честным адвокатом и, прежде всего,
настоящим психом, хотя бы на бумаге».

— Про язык тоже понравилось:

«Что касается самого языка поэзии, то он тоже шагнул вперед, он уже не может
вписываться в рамки рифмы, которая парализует слова. Разве вы не чувствуете, как ему
там тесно, в этой клетке созвучных окончаний. Он перестает чувствовать вкус. Рифма
навязывает читателю свою точку зрения, определенный ход событий, набивает
оскомину, не дает развиваться его собственной фантазии и, что самое страшное,
ограничивает ритм, который является основополагающим в построении
стихотворения».

— Это все лирика. Мне больше всего по вкусу твой язык, — захватил я ее губы своими и
погрузил наши языки в глубокий поцелуй.
— Скромность тебя убьет когда-нибудь, — придя в себя, молвила Лучана.
— Ты же меня спасешь? — подхватил я ее на руки и понес в спальню.
— Нет, сначала в ванную, потом на кухню.
— Хочешь разнообразий? — начал я жадно целовать ее шею.
— Извращений.
— По-твоему, я похож на извращенца?
— Нет, на тебе слишком много одежды.
— Я так и знал: мы не подходим друг другу!
— Точно, не подходим, а летим с бешеной скоростью, — поставил я ее на пол и помог
снять пальто.
— Есть новости? — наконец скинула она обувь.
— Сейчас расскажу. На прошлой неделе дал прочесть свой роман Эрнесто.
— Ну и как?
— Он в восторге. Правда, книгу ему дочитать не удалось, потому что жена, как он говорит,
вырвала ее буквально из рук и заявила, что не отдаст, пока не дочитает. Эрнесто как всегда
преувеличивает, конечно. Однако подчеркнул, что читается легко, и если бы не знал, кем она
написана, признал бы ее талантливой. Сказал, что, читая, он ни разу не споткнулся, то есть ни
разу ему не захотелось бросить ее.
— Кого?
— Ну не жену же.
— У Эрнесто вроде есть связи с издательствами. По крайней мере, он оформлял какие-то
книги своими рисунками.
— Да, обещал показать мой шедевр одному редактору. Позвонил прямо при мне и
договорился о встрече. Теперь вот думаю, какую маску на встречу надеть, чтобы все срослось.
— Хорошо бы, правда, я не успела зайти в магазин, точнее торопилась домой. Надеюсь, у
нас есть что-нибудь?
— Немного.
 — Ты же знаешь, что мне много не нужно, мне нужно постоянно.

***

— Вот, — протянула Фортуне маленькую бутылочку и стаканчик стюардесса.

— Спасибо. И плед, если можно.
— А что вы читаете? — поинтересовалась она, достав ей, словно добрая фея, откуда-то
сверху плед.
— Я не читаю, я рассматриваю. Это альбом с фотографиями из моей жизни, — ответила
стюардессе нелепо, насколько это было возможно, Фортуна, чтобы не возникло вопросов о
содержании и авторе. Ей очень захотелось побыть одной, укрыться небом, объятьями пледа,
гулом самолета.
— Интересно, — улыбнулась женщина и вышла за границы переживаний Фортуны.

***

— Что ты там так долго делаешь? — вошел я в ванную, где Лучана уже протирала чистым
полотенцем лицо. — Твои голубые глаза слишком красивы, чтобы плакать.
— Каждое небо имеет право на дождь. На самом деле, отмывала красоту.
— Очарование все равно осталось, — поцеловал я ее в шею. — Мне нравится твое
настоящее лицо, — развернул Лучану к себе.
— Не подлизывайся. Что ты вообще хотел сказать этой книгой?
— Я не хотел ничего сказать, только открыть глаза женщинам.
— И что в итоге?
— Как видишь, — повернул ее теплое тело к зеркалу. — Глаза распахнулись.
— Только от удивления. Неужели мы на такое способны?
— Нет, это моя фантазия разыгралась. Ну а как тебе в целом?
— Как я могу говорить об этом в целом, когда речь идет о моем частном?
— Тебе просто надо научиться отпускать ее, — переговаривались мы через зеркало, словно
нам необходим был этот посредник, переходник, переводчик.
— Кого?
— Речь, пусть она идет своей дорогой.
— От твоих шуток легче не становится. А что я скажу маме, друзьям, когда они прочтут эту
книгу, где все имена реальные, где правде нет ни строки, ни листочка, под которыми можно
было бы спрятаться, перевести дух, — швырнула она мне в грудь полотенце.
— Лично меня не волнует, что о нашей любви говорят другие, кроме тех слов, что могут нас
разлучить. Не ты ли мне говорила, как тебе надоел этот маскарад? Что люди перестают носить
маски только по одной причине — их лица уже стали таковыми.
— Я же говорила про людей, а не про нас, не про нашу любовь.
— Да пошла ты на х… с такой любовью, — психанул я, устав от этих постоянных
перепалок.
— Может, не стоит так далеко, вдруг мне там понравится.
 — Почему я должен тебя постоянно успокаивать? Я же не валерьянка, которой можно
закапать прорехи души.
— Не должен.
— Хорошо, пойду продышусь, позвони, как остынешь.
— Тебе надо, ты и звони.
— А если мне не надо?
— Тогда наберись мужества, позвони и скажи, что тебе не надо. Что ты из себя любовь
давишь… как из тюбика. Если кончилась, так и скажи, что кончилась. Я найду, чьими
поцелуями чистить зубы. И не надо меня спасать. Что это?
— Мои поцелуи.
— Похоже на искусственное дыхание.
После этих слов я выплюнул ее губы и вышел.
Когда меня не было рядом, как бы мы ни расставались, что бы Лучана ни делала, она
ощущала глубокую пустоту и себя лежащей на ее холодном дне. Как рыба в пересохшем русле
реки, которая молчала от того, что умела говорить только со мной и время от времени вертела
хвостом, так, для проверки своей привлекательности. Вот и сейчас она подошла к зеркалу,
опустила голову, сбросила волосы вниз, чтобы вскоре заново уложить их и привести в порядок,
будто это были не волосы вовсе, а ее расстроенные нервы. Она усмехнулась, вспомнив о
валерьянке: «Скорее ты волнорез, разбивающий волны страсти в моем море любви».
Затем Лучана долго бродила по дому, не находя себе места, пока не остановилась у
аквариума. Окунула в него взгляд и ахнула. Одна рыбка болталась на поверхности вверх брюхом,
другая все еще целовала ее.

***

Время от времени Фортуна отвлекалась от книги, то на торжество облаков за окном, то на

общежитие людей, не знавших, как скоротать время полета. Последние слонялись по проходам
на высоте десять тысяч метров, осознавая, что научились летать, не получая от этого никакого
удовольствия.

***

Я летел на красном Мустанге по шоссе Милан-Рим, на сорок восьмом километре увидел ее.
Она шла пешком, объятая летом, обтянутая легким ситцевым платьем, в руках туфли на каблуке.
Ее ягодицы блестели в лучах уходящего солнца, походка была изящна. Но не это остановило
меня, а мое чистое сердце, которое шепнуло: «Как тебе?»
— Такую я любил бы вечно, — ответил я, любуясь, как волосы незнакомки полем
пшеничным играли с закатом солнца. Поравнялся с ней, пришлось долго уговаривать, пока она
не села ко мне. Мы развернулись, чтобы взять на буксир сломанную машину.
— В вашем салоне, кажется, кто-то уже сидит, — заметил я.
— Это муж, — ответила девушка.
«А ты думал? — Сердце мое улыбнулось. — Такие киски одиночеством не страдают».
 — Он спит что ли?
— Нет, он мертв. — Она спокойно поправила волосы. — Я убила его.
— Убила? — Меня передернуло. — Но за что?
Когда мы подъехали ближе, я с ужасом узнал в нем себя.
— За что, черт возьми? — повторил я вопрос и, посмотрев на девушку, признал в ней
Лучану.
— За то, что все это время я надеялась встретить того, кто любил бы.

***

Меня разбудил телефонный звонок, и я был ему благодарен. Человек просто ошибся
номером и спас от сущего кошмара. Я встал с постели. Лучаны уже не было рядом. Надел трусы
и майку, подошел к аквариуму и насыпал корм голодным золотым рыбкам. Те медленно начали
собирать с поверхности воды свой завтрак. Включил компьютер. Мне нужен был какой-то
мозговой штурм, чтобы проснуться окончательно. Пока экран открывал свои окна, решил
позвонить Лучане:
— Здравствуй.
— Ну, привет.
— Что делаешь?
— Не люблю.
— Получается?
— Получалось, пока ты не позвонил.
— А я, напротив, люблю тебя.
— В твоих словах ни слова правды.
— Зато сколько любви. Я люблю тебя, в чем проблема?
— В том, что из-за этого ты стал недолюбливать себя.
— Да, возможно, я подстраиваюсь, стелюсь, но все из-за того, что ты ходишь сама не своя.
И я не знаю, как тебя вывести из этого состояния. Ты же не такая на самом деле. Разве так
сложно быть собой?
— Нет, если бы ты не мешал.
— Но в моих планах мешать тебе всю жизнь. Почему ты опять молчишь? Почему ты
никогда меня не слушаешь?
— Почему? Слушаю, когда ты говоришь о любви, а если я молчу, значит, меня нет.
— Что значит нет?
— Я черствею от твоих поступков. Ты можешь это понять: любовь пришла и ушла, но ты
пришел и остался. Поэтому я не хочу, чтобы ты на меня просто смотрел, когда я мою посуду,
полы, готовлю еду, я хочу, чтобы ты меня видел.
— Иногда я действительно не понимаю, что ты от меня хочешь? Рыбок я покормил, —
начал я параллельно читать новости.
— От тебя мне нужно только одно — чтобы ты испытывал ко мне голод.
Я уже пожалел было, что позвонил. Я чувствовал, как во мне закипает вулкан. И это утром,
когда хочется быть блаженным и расслабленным. Медленно перемалывать во рту кофе с
круассанами, когда хочется видеть ее обнаженную грудь, едва прикрытую куском чистого
хлопка. Чтобы хотелось не только утром, но и днем, и вечером, и в понедельник.
— Я знаю, каких слов здесь не хватает, давай все сначала: я хочу тебя! — выдул я в трубку,
пальцами отвечая редактору одной газеты по поводу опубликованной статьи.
— Знал бы ты, как приятно такое слышать после стольких лет совместной жизни.
— Приятнее, чем признание в любви?
— Даже не сравнивай. Себе я могу простить все что угодно: ложь, ревность, сомнения, даже
измену, тебе — нет. А знаешь почему?
— Потому что любишь себя? — перешел я уже на личную переписку, отсылая односложные
ответы.
— Нет, потому что если прощу, то перестану.
— Черт, почему мне только с тобой так хорошо, — продолжал я настаивать на
благоприятном исходе разговора.
— Потому что ты болван.
— Что ты сказала? — но терпение мое было не вечным.
— Что не надо меня сравнивать с другими. И вообще, твои чувства меня больше не трогают.
— Совсем?
— Они пожирают, — рассмеялась Лучана в трубку.
Чертова женщина, как же легко ей удается довести меня до ручки, до той самой ручки,
которую хочется дернуть как стоп-кран. Сказать ей и себе: «Стоп, сейчас я размотаю этот комок
нервов». Она же, как всякая любящая женщина, бросается помочь тебе в этом. И все начинается
заново: ты слушаешь, ты говоришь, на самом деле, молчаливо ожидая всякого раза, когда
сможешь переступить порог ее неги, предварительно вытерев ноги о коврик из собственного
достоинства.

***

— Представляешь, они меня убивают, а я, оказывается, бессмертен, — закончил свой

рассказ Павел.
— Со мной тоже часто так бывает, — отвлеклась от книги Фортуна.
— Как ты думаешь, к чему мой сон?
— Не знаю, я не разбираюсь в снах, в которых меня не было, — вдруг стало стыдно
Фортуне, что она прослушала его содержание. Теперь придется идти по минному полю, стараясь
отбиваться общими ответами, так чтобы не обидеть.
— Странное совпадение, в книге герой тоже свой сон описывает.
— Пересечение иллюзий. Только у него лето, а у меня зима.
— Надо было мне на тебя тоже плед накинуть, — обрадовалась своей находчивости
Фортуна. — А я никак не могу заставить себя начать читать книгу с начала, так и выхватываю
страницами.
— Может, и не надо тогда заставлять, иначе снова как в жизни получится: выхватишь
страницу, а ею уже кто-то подтерся, — усмехнулся Павел и снова пригубил бутылочку.
— Что так печально-то?
— Вино нагрелось, наверное. Хотел пошутить, в итоге пошлость какая-то вырвалась. Ты
читай, не обращай на меня внимания.
— Как я могу не обращать? — начала медленно вырывать глазами новую страницу из книги
Фортуна.
 ***

— Как прошла вечеринка?

— Как и ожидалось, даже удалось не напиться.
— Встретил кого-нибудь? — доставала из пакета продукты Лучана.
— Да, одна незнакомая сучка предложила мне ногу и сердце.
— А ты? — уронила она яблоко, освобождая сумку.
— Привел ее сюда и сказал: «Чувствуй себя, как дома», — остановил я его ногой, поднял и
передал Лучане.
— Не очень оригинально.
— А как, по-твоему, оригинально?
— «Чувствуй себя, как у меня дома» или лучше даже: «Чувствуй себя, как у Лучаны дома».
— Ты же знаешь, так всегда говорят, если слов не хватает, когда нечем заняться.
— Кризис жанра? Так уж и нечем?
— А чем? Любви не было, даже с первого взгляда.
— Целовал ее?
— Пробовал.
— Ну и как?
— Чужое все, не губы, а помидоры тепличные, не кожа, а кожзаменитель. Я с ней ничего не
испытал даже.
— Микроорганизмы достойны только микрооргазмов.
— Вот и обошлось разговорами.
— Значит, общение было куда более чем приятное. Она действительно была здесь? — не
хотела верить во всю эту чепуху Лучана.
— Где твои чувства, Лучана, хотя бы юмора.
— Откуда она?
— Не знаю, только сказала, что дом ее далеко. Приехала сюда из маленького городка и
вынуждена перебиваться чужими концами, чтобы как-то сводить свои, оправдывать
собственные расходы на гребаную жизнь, которая пустила ее в расход. В то время как хочется
просто дышать, дышать кем-то.
— Тобой что ли? — закончила с провизией Лучана.
— Нет, что ты: водка, шампанское, оливье, она бы задохнулась.
— Значит, наврал про поцелуи?
— Наврал, мы легли без них.
— Не может быть. Не может быть у Андрэ таких гостей.
— Может-может. Это сестренка его жены, пили на кухне с ней кофе, точнее она кофе, я
пиво.
— Мэри? Я ее знаю. Хватит байки травить мне, она нормальная девушка, порядочная. С
тобой точно не стала бы связываться.
— Не, не стала, — бросил я без сомнений, пытаясь найти кофе в буфете. — Ты как
съездила?
— Нормально. Сам знаешь, что такое праздники с родственниками. Пьяные были все, даже
игрушки на елке, розы бухие румяными лицами пили через зеленый катетер воду из окосевшей
вазы.
— Шикарно, про розы украду у тебя.
— Пьяные от счастья дети играли в компьютер, без лимита на время. Окна
противоположных домов с их людьми тоже напились. Мне показалось, что нетрезва была даже
луна, молча, вполрыла, она шевелила бледной губой, когда я вышла на балкон покурить. В
темноте только трезвый фонарь, посылающий свет, посылающий нас далеко, раскачивался
недовольно.
— Хорошо погуляли. А у нас здесь снег выпал, представляешь? — кричал я Лучане сквозь
шум кофемолки.
— Да, я слышала про это чудо. Жаль, что не увидела.
— К утру его уже не стало. И долго вы куролесили? — высыпал я ароматный черный песок
на ладонь. Понюхал, потом дал вдохнуть Лучане и стряхнул его в турку.
— Гости начали расходиться где-то в три. Мы еще долго орали пьяные песни на улице
вместе с котами, пока прощались. Затем я рассовывала пьяные поцелуи направо и налево в
пьяные рты. Пьяные руки обнимали мою пьяную талию, спускаясь все ниже.
— Я начинаю ревновать, — улыбнулся я, заваривая кофе.
— Пьяные ягодицы двигались в такт пьяной музыке к логическому концу. Пьяные обещания
настежь в пьяную дверь. Самое неприятное — это пьяные слюни, когда все прощаются.
— По-моему, уже перебор, сдаюсь. У тебя есть чувство юмора или, лучше сказать, только
оно и осталось.
— Короче, тоже скучно повеселились, оттого все время меня не покидала мысль: какого х…
я одна где-то и ты с кем-то один. Кстати, чего же ты не звонил?
— Скучал.
— Я так и подумала: не звонишь, значит скучаешь.

***

— А ты хорошо устроилась, под пледом, — прикончил свое вино Павел.

— Хочешь мое? — протянула ему стаканчик Фортуна.
— Не понравилось?
— Книга больше.
— Надеюсь, фильм будет не хуже, — принял у нее вино Павел.

***

— Сегодня звонил Андрэ. Приглашает встретить Новый год у него дома с его женой и
друзьями. Сказал, что уже поставил елку.
— Живую?
— Да, если она доживет до нашего прихода.
— А что за друзья?
— Не знаю. Я дал предварительное согласие. Так что опять придется улыбаться.
— Я же тебе говорила, что уезжаю к своим в Верону. Думаю, ты сможешь как следует
развлечься без меня, дорогой.
— Мне тебя будет не хватать.
— Ничего страшного, схватишь другую. Только отпусти до тех пор, пока я приеду.
— Ерунду говоришь. Ты знаешь, как мне скучно в гостях. Как я задыхаюсь там.
— И начинаешь пить как умалишенный.
— Только чтобы не сдохнуть от тоски среди этого маскарада.
— Тогда не напяливай на себя маску одинокого рыцаря.
— Одиночество — это жизнь без тебя. Ты же знаешь, как я не люблю спать один в зиме
простыней.
— Я тоже не люблю просыпаться без поцелуев. Помни, что ты не одинок в своей любви, я
тоже тебя люблю.
— Это вдохновляет. В крайнем случае, позвоню.
— Меньше всего хочется быть твоим крайним случаем. Лучше звони, когда хочется. Знаешь,
зачем люди ходят в гости?
— Нет, но в этот раз обещаю узнать.
— Чтобы отчетливей понимать, как хорошо дома.

***

По динамику всех пассажиров попросили подготовиться к посадке. Разрезая облака,

самолет начал снижаться. Фортуна посмотрела на Павла, который сопел в соседнем кресле.
Будить не стала, тем более он уже был пристегнут. Он спал и даже не подозревал, что уже был
пристегнут к Фортуне ее красотой, ее симпатией, ее капризами, ее Венецией. «Может ли
пристегнутость перерасти в привязанность?» — улыбнувшись, подумала Фортуна, вновь открыв
роман, будто там был ответ.

***

Всегда ощущаешь странные чувства, просыпаясь в гостях. Встаешь и ходишь беспрестанно,

не зная, куда себя поставить или положить, потому что нет ни одного свободного места, все уже
заняты. Аншлаг. Разве что на сцене, где непременно придется развлекать. Я нашел свое тело в
штанах без рубашки под деревом, со свечой перед глазами, видимо, погасшей от моего перегара.
Душа уже задыхалась от избытка углекислого газа, несмотря на то, что рядом росла ель прямо из
паркета. Она смотрела на меня расфуфыренная, как девка на панели. Блестящие черви гирлянды
ели ее крону. Под елкой белый кот чесал свое Я. Я лежал на коврике рядом с ним, брошенный на
поверхности нового года. Захотелось кого-нибудь обнять, но Лучаны рядом не было. «Разве что
кота?» — проводил ладонью поверхность своего лица: «Новорожденная щетина», — подумал,
глядя на острые хвойные иглы.
Я встал, поправил на себе брюки, нашел на подоконнике рубашку. И не поверил своим
глазам. Свежевыжатый снег упал и лежит. Венецию замело вместе со всеми ее прелестями. Кто-
то подарил ей на Новый год ажурное белоснежное белье, которое ей очень шло. Белая пустота
чесала город, словно кот свое пузо. Ни организма, им не нужна красота, они спят. За окном
пурга брошенных человечеством улиц. Тишиной выбило им глаза. Огромный мотыль тумана
окутал воздух, сел на солнце и крыльями заслонил других от него. Жертвы на поверхности года
— окинул я взглядом комнату: разложенный диван, на котором лежало трое. Андрэ с женой и ее
подругой. Нет ничего скучнее спящих людей.
Я снова обратился к окну. Снежное тело рассыпалось на сугробики. На поверхности года
пустое стекло канала. «Похоже, мы вчера выпили не меньше?» — подумал я. Голова гудела, как
толпа в преддверии революции, где тысячи нейронов вышли отстаивать свои права.
Человечество все еще пьет. Пьет, когда счастье, когда несчастье и обязательно в Новый год,
будто если ты не нальешь, то и знать он тебя хотел и не придет вовсе. Еще недавно все с такой
эйфорией ждали Нового года и вот он… наступил и топчется, хотя сам праздник уже натоптал и
ушел. В подтверждение моим мыслям я услышал чьи-то шаги. Скрипнула туалетная щеколда. Я
понял, что тоже туда хочу. Нет, все-таки из всех ожиданий не ожидание любимой всего
тягостнее, а ожидание свободной кабинки. Хотя в легких откровениях можно было бы
использовать и ванную, но я не стал. Слушая, как где-то за стеной люди давились с утра
«Роллинг стоунз», я терпеливо ждал, пока потоки воды не устремились вниз, на гастроли по
трубам, «Катящиеся камни» тоски. «Ничего, по сути, не изменилось, на поверхности года люди
так же намерены срать, под похоронные марши иллюзий», — снова заворошился в моей голове
нетрезвый поток мыслей.
За окном раздался одиночный выстрел петарды в пустоту: «Пиротехникой ее не убить, что
касается Санта Клаусов, то те вымерли сами, сбросив шкуры… Первое января, нет дня
бесполезней в новом году», — рвалась из меня та же мысль, желая опохмелиться. Отдав
должное внимание бледному когтю солнца в зимнем небе, будто там, в подноготной, еще
теплится глубина прошлого, понимаю, что на поверхности года только я и первое января. И еще
человек в туалете, которого жду. Я двинулся в его сторону, чувствуя, как под ногами
совокупляются доски скрипучего паркета, переступил одинокий бокал, который спал на боку,
тень его растеклась красным невинным пятном «на поверхности года». Как только я подошел,
дверь открылась. Из комнатки вышла Мэри. Сестра жены Андрэ.
— Привет! — фальшиво улыбнулась она и еще фальшивее вытащила из себя как козявку и
вытерла об меня:
— С Новым годом!
— С Новым! — ответил я с той же миной.
— Кофе хочешь?
— Лучше пива, если есть.
— Сейчас поищу, — направилась она на кухню, а я прошмыгнул в туалет и закрылся.
Счастье есть… счастье пить… счастье ссать после долгого воздержания.
Через несколько минут я обнаружил Мэри на кухне, изящным тонким растением, которое
тянулось к свету и курило у окна:
— Хорошая ночка выдалась.
— Еще бы опохмелиться каким-нибудь поцелуем.
— Зачем тебе было мешать вчера водку с шампанским? — Мэри пододвинула мне бутылку
холодного пива, которая уже обливалась потом на столе.
— Чтобы не мешать дружбе любовью. Я смотрю, ты здесь уже прибралась?
— Да нет, просто сгребла все в раковину, — посмотрела она на меня глубокими серыми
глазами, мраморный рисунок которых немедленно уносил в таинственный лабиринт ее
внутреннего мира, стоило только этому взгляду поймать мой. Но мой был неуловим, так как мне
страшно хотелось пить, и я перевел зрачки на пиво. Снял с бутылки железную шляпку одним
поворотом ладони, жестом предложил Мэри. Она выдохнула дымом:
 — Я же кофе.
Мои губы жадно обняли стекло.
— А зачем люди пьют? Неужели без этого жить так скучно, — положила сигарету на край
пепельницы Мэри, взяла в руки турку.
— Нет, просто иногда им надоедает пить кофе. А за что люди его так любят?
— За аромат.
— Я думаю, за возможность отгородиться от мира этим самым ароматом. Взял себе кофе,
будто он и есть тот единственный человек, честный и добрый, душа которого плещется в берегах
фарфора. А дыхание ароматное, теплое, согреет капризы любой погоды.
— Особенно по утрам, — согласилась Мэри. — С ним хочется здороваться снова и снова, с
ним хочется целоваться, с ним можно поговорить, помолчать, в конце концов. Никто не поймет
меня лучше, мою жажду.
— А как же шоколад? Он ведь тоже всегда должен быть рядом.
— Да, это тот самый друг, который никогда не предаст, — достала она початую плитку из
буфета. — Откуда ты все знаешь?
— От противного, — сделал я глубокий глоток, подошел к холодильнику, открыл и нашел
там нарезанную ветчину на тарелке.
Я перестал понимать, для чего собираются люди. Они открывают рты, в надежде хоть что-
нибудь услышать, но говорить уже не о чем, поэтому приходится заполнять глотки едой и
питьем.
Мэри подала вилку. Та неожиданно выскочила из моих пальцев.
— Женщина придет, — толкнула она ее ногой еще глубже под стол и подала мне другую.
— Мне моей хватает.
— Повезло, я вот все время чувствую недостаток мужского внимания.
— Ласки?
— Не только, хотя ее тоже, хочется ресторанов, цветов, вместо этого раковина и
подоконники с кактусами, может быть, я живу как-то не так?
— А где же мужчины?
— Те, что мне нравятся, все время внушают какую-то чушь, нет чтобы доверие.
— А ты пытаешься с ними жить?
— С кем?
— Но не с кактусами же, с мужчинами?
— Было.
— Может надо с ними просто встречаться, а жить с одиночеством?
— Я так и сделала: боролась с ним, пока не поняла, насколько оно мне необходимо. Только
одиночество способно доказать, насколько сильна любовь, насколько я влипла, и на сколько
надо поставить будильник, чтобы не проспать свое счастье.
— На сколько поставила?
— На тридцать, в тридцать я должна выйти замуж, кровь из носа, с любовью или без.
— У каждого брака по расчету есть риск обанкротиться.
— Знаю, но когда женщине под тридцать, а она еще ни разу не была замужем, выбирать не
приходится. Тебе как мужчине этого не понять. В этом плане время сильного пола идет
медленнее. Подумаешь, без любви, мне ее никогда не хватало. Бывает схватишь с витрины
конфету, а начинка горькая.
— Никогда не знаешь, что там под блестящей оберткой, осень или весна, — поддерживал я
лениво разговор, глядя, как исчезает за окном снег.
— Не люблю осень.
 — Осень хороша только в том случае, если лето в душе еще не закончилось.
— А твое любимое время года? — посмотрела Мэри на меня.
— Суббота.
— Обожаю субботу. Иной раз выйдешь в ночь с мыслью: вдруг мужчину найду.
— И как?
— Как всегда: секса полно, мужиков нет, — долго выбирала она себе чашку, пока не нашла
самую чистую и налила в нее кофе. — Как ты к сексу относишься? Может, потрахаемся? —
пригубила она край фарфора и, прищурившись от удовольствия, посмотрела на меня.
— Я бы лучше покурил, — ответил я, не раздумывая.
— Да ладно, я пошутила, а ты кремень, — протянула она мне пачку сигарет.
— Если бы, — вытянул я одну и положил себе в губы.
— Как ты думаешь что легче: уходить или оставаться? — оторвала Мэри мне огня от своей
зажигалки. — Я про любовь.
— Легче всего не связываться, я про отношения. Отношения не всегда так же сладки, как
поцелуй, но тоже засасывают.
— Да, это похоже на рану, которая покрывается корочкой и снова начинает кровоточить,
едва заденешь ее случайным словом, знакомым местом, подаренной вещью. Чем только не
лечила, она не заживает. Даже случайный секс не смог привести меня в чувство. Что делать?
— Сделай его постоянным.
В этот момент ее телефон разродился сообщением. Мэри прочитала и прокомментировала:
— А вот и он.
— Кто? Случайный секс?
— Нет, шрам. Новый год отметил с женой, а с утра признается в любви мне.
— Неужели не трогает?
— С некоторых пор я потеряла чувствительность к словам. И теперь признание для меня —
это не то, что мне говорят, а только то, что ради меня делают. А этот, — она указала на
трубку, — он страшный человек.
— В смысле?
— Он женат. Я давно дала себе зарок с женатыми лучше не связываться: как бы крепко ни
обнимал, будто тебя обнимает само одиночество. Это я прочувствовала на собственной
шкурке, — ответила она мне в тот момент, когда ее пальцы выласкивали на экране айфона ответ
ему.
— Это может случиться с каждым.
— С каждым хотелось бы меньше всего, — ответила Мэри на автомате, покончив с смс-кой.
— Я вижу, тебе даже сейчас одиноко?
— С чего ты решил?
— Плитка шоколада исчезает со скоростью света.
— Хочешь?
— Спасибо, я лучше полюбуюсь, как ты милуешься с этими шоколадными губами, — хотел
я перевести разговор от личного к образному.
— Нет, я их кусаю, чтобы на некоторое время оставить в покое свои. Уже несколько дней
ощущаю какую-то пустоту в душе.
— А зачем тебе лишний вес?
Мэри рассмеялась неожиданно громко, и губы ее, испачканные в шоколаде, развернулись на
весь экран:
— Счастье не бывает лишним, сколько бы оно ни весило.
— То есть счастья надо много, — сделал я прощальный глоток из бутылки.
 — Ты даже не представляешь, сколько счастья надо. И чем старше, тем больше.
— И кому из них больше женщине или мужчине?
— Ему как минимум, чтобы боготворили, ей как максимум, чтобы он — но только ее. А про
одиночество ты верно подметил. В иные вечера абсолютно нечем заняться. Вот позавчера,
например. Телефон молчал. Я раздвинула пасть ноутбуку, тот скучно зевнул: ни одного
предложения, слова, даже буквы. Будто все поклонники вымерли неожиданно от какой-то
ужасной болезни, передающейся по Фрейду. Душа тоже задремала. Захлопнула его и взяла в
руки книгу, открыла наугад, начала читать о том, что я не одна такая. Это лучшее лекарство,
потому что, как бы мне ни хотелось, как бы ни рвалось из меня чувство прекрасного природного
инстинкта к какому-нибудь самому завалящему принцу на самом завалящем белом коне, книгу
не перекричать. Только она может как-то успокоить перед сном.
— Я тоже люблю почитать перед сном. Бывает, ляжешь в кровать и читаешь, читаешь ее от
щиколоток до мочек, и так интересно написано, что невольно начинаешь пробовать эту
литературу на вкус. Читаешь дальше, но уже губами.
— Каждую ночь одну и ту же книгу?
— В женщину, как и в реку, нельзя войти дважды. Она всегда разная.
— Нежно… — снова обратилась Мэри к окну и спросила: — А что тебя больше всего
привлекает в женщинах?
— Запах секса.
— Разве у него есть запах?
— Есть, если иметь нюх.
— А как тебе фраза «заниматься сексом»?
— Это когда с любовью еще не определились, но уже есть точки соприкосновения. На
самом деле, секс и прибыль две вещи, которые движут обществом, командуют этим миром.
— Да. Для мужчин они всегда являются главными, — затянулась задумчиво Мэри.
— Поэтому женщинам легче общаться с сильным полом.
— С некоторыми из них действительно было легко, правда, они быстро исчезали, и,
возможно, именно поэтому с ними было легко, — снова уносила Мэри ностальгия.
— А с другими? — спросил я безразлично.
— С другими? Хорошо и с другими, пока не почувствуешь, что тебя просто имеют.
— То есть тоже своего рода чувства? — цинично заметил я. — Может, ты слишком
озабочена?
— Чем?
— Связями.
— Возможно, связи правят миром и вьют из нас веревки. На которых мы вешаемся сами и
потихоньку вешаем своих близких. Кратковременные связи впечатляют, но все предпочитают
покрепче. Свяжешь себе поводок и гуляешь на нем, вроде как привязана к кому-то. С одной
стороны — ограничиваешь себе свободу, но с другой — успокаивает.
— Ты принимаешь мужчин как успокоительное?
— Не так чтобы часто. Но один никак не выходит из моей головы.
— Я бы тоже не выходил, на улице черт знает что, — не хотел я развивать тему ее
отношений с кем-то и уставился в окно, будто там действительно с минуты на минуту должен
был показаться черт, который непременно начнет рассказывать то, что он знает, сметая метлой
таявший снег.
— Я вижу, ты меня осуждаешь за легкость поведения, но только представь, что среди людей
вывели всех сук и кобелей. Ни тебе измен, ни скандалов, все занимаются любовью с тем, с кем
положено, либо не занимаются вовсе, они кропотливо предохраняются либо заводят детей. Все
мечтают о лучшей доле, хотя прекрасно знают, чем закончится их примитивное путешествие. От
такой жизни не то что я, сама любовь подохнет со скуки.
— Если ты говоришь об измене, то каждый имеет право сходить налево, другое дело, нужно
ли тебе это? Ведь настоящая жизнь начинается не там, где потрахались и разбежались, а там, где
переспали и остались.
— Нет, измена — это для слабых, это не для меня: я не могу быть сукой только из-за того,
что ты меня хочешь, — улыбнулась она игриво.
— Я? — от неожиданности кашлянул, но потом уловил иронию в ее словах и отыграл. —
Нет, ты не сука, потому что я тебя не хочу.
— Будь у меня любимый, разве стала бы я спать с кем-то еще.
— Не знаю, думаю, да, — увернулся я от ее ладошки, которая хотела приударить меня
легонько сверху по куполу.
От этого движения пепел слетел с ее сигареты и рассыпался в прах.
— Надо же как-то набираться опыта, — приручил я ее руку с сигаретой, схватив за запястье.
Рука была холодной, да и сама она уже не вызывала той симпатии, что вначале. Всего несколько
откровенных предложений, ее как и след простыл. Доступность способна убить все сексуальные
порывы.
— Знаешь, со временем мечты тоже обретают опыт, даже мечты о самом насущном. Если
раньше я непременно хотела большой любви, то сейчас готова ограничиться большой отдельной
квартирой с видом на припаркованную внизу личную машинку.
— С открытым верхом? — отпустил я ее руку на свободу.
— Боюсь передозировки.
— Не бойся. Вот влюбленные же не боятся, что им сорвет крышу.
— Я бы сказала, мечтают.
— Знаешь, чего еще не хватает твоему очаровательному силуэту? Малыша, который
семенил бы рядом, держась за руку, — решил я одушевить ее мечты.
— Я бы не отказалась и от Карлсона, чтобы летать время от времени. Тебе вот не скучно
летать все время с одной?
— С чего ты решила, что только с одной?
— Я решилась, а ты нет. Так чем она тебя так заинтересовала?
— Только тем, что любима.
— И давно ты с ней?
— Уже четыре года.
— Дети есть?
— Пока одни мурашки.
— У меня и таких нет.
— То, что ты одинока, только подчеркивает, что не можешь кого-то забыть.
— То, что в прошлом, — второстепенно, — затушила она окурок в пепельнице.
— По прошествии времени все становится второстепенным.
— Постепенно оно и стало фоном моей жизни.
— Что же тогда является главным? — снова отдался я белоснежному пейзажу.
— Я могла бы тебя накормить тривиальным: муж, семья, дети, что, несомненно, важно, но
всякую женщину больше волнует, как бы не состариться раньше времени.
В этот момент у Мэри заистерил телефон, она извинилась и ответила на звонок. По ее
интонации я понял, что звонила какая-то подруга. Пока она разговаривала, я повторно
поздоровался с холодильником, в надежде найти в нем что-нибудь привлекательное. Достал
пару яиц, нашел в шкафу сковороду и поставил на плиту.
 — Как его звали? — спрашивала Мэри, одобрительно качая головой. — Какое сексуальное
имя, — ответила она и, отведя трубку от губ, спросила меня:
— Это минут на двадцать. Ты не заскучаешь без меня?
— Очень, — искал я масло, чтобы смазать сковороду.
Она кивнула и включила громкую связь.
— Подумаешь, не звонит. Не принимай близко к сердцу.
— Поздно: уже приняла ближе некуда. Любовь, как марихуана, — дыхнул в кухню травой
голос из трубки.
— Влюбилась?
— Нет, хочется попробовать, но боюсь подсесть.
— Везет же тебе, я не могу позволить себе такой роскоши: переспать с первым
встречным, — отвернулась от меня к окну Мэри, пряча эту ложь.
— Не можешь позволить себе — позволь ему.
— У него то же самое. Он тоже не может себе позволить.
— Тяжелый случай.
— И не говори. Вина хочешь? — попыталась Мэри увести разговор в другое русло, взяв в
руки закупоренную бутылку, стоявшую на подоконнике, как это обычно бывает, когда одна рука
занята телефоном, а вторая из зависти тоже хочет внимания и не знает, чем занять себя.
— Нет, вина не хочу, после него тянет спать, — ответил нам высокий дрожащий голос.
— А в чем проблема?
— Не с кем.
— А как же этот, как его? Педро?
— Исчез.
— Ты забыла! Чтобы держать мужчину на коротком поводке, женщина ни в коем случае не
должна подавать виду, что без ума от него.
— Я и не подавала.
— Ты уверена?
— Разве что кофе в постель.
— Понятно. Только давай вырежем постельную сцену из нашего разговора, — взглянула на
меня с кокетством Мэри.
— Хорошо. Он накрыл меня теплым морским закатом. Я барахталась в его объятиях, пока
он въедался губами в мою кожу. Но оказывается, и Педро бывают одноразовые. Теперь вот сижу
в номере и думаю: выплюнуть столько красивых слов ради одной только ночи. Чувствую себя
разбитой шлюпкой, брошенной на берегу моря.
— Шлюхой? — переспросила Мэри подругу.
— Шлюпкой.
— Извини, плохо слышно. Да пошли ты его.
— Я послала, так он, мерзавец, сердце мое прихватил.
— Ну что я могу тебе сказать? Педро твой — типичный ловелас. Чего же ты ждала?
— От него?
— Нет, в смысле надо было первой распрощаться. Ладно, забей, сегодня же Новый год.
Расскажи, где отметила?
— Не помню, помню, что было много мужчин.
— Ну! Как ты себя чувствовала среди мужчин?
— Как в ателье у портного, где каждый снимает свои мерки, но не каждый готов сшить
свадебное платье. В общем, я разочарована…
— Перестань! Разочарование — это всего лишь проявление эгоизма: когда ты долго была
кем-то очарована, а тобою — так и не захотели.
— Просто очень обидно, кругом все как назло замуж выходят.
— Кто все? — переложила Мэри трубку в другую руку.
— Сестра моя младшая.
— Барбара? И что она?
— Думает еще: быт или не быт.
— Какая правильная постановка вопроса! У нее, в отличие от нас, еще есть время
подумать, — ответила, улыбнувшись мне, Мэри и больше не беспокоила мой слух женской
болтовней. Я продолжил с яйцами, которые уже раздраженно целовались с тефлоном. После
того как Мэри отключила громкую связь, я слышал лишь отдельные реплики: «влюбись для
начала в себя…», «придет не только Педро…», «он не сможет пропустить этот спектакль».
Только я выложил глазунью на тарелку и поставил на стол, как Мэри закончила треп.
— Кристина. У меня нет подруги лучше, — положила телефон на подоконник Мэри.
— А разве подруги могут быть лучше?
— Лучше меня нет, конечно, — ухмыльнулась она. — Она хорошая, но как-то все не везет,
странные вещи происходят в ее жизни. В прошлом году она собиралась покончить с собой.
— И что ее остановило? — цинично поинтересовался я.
— Только Кристина распахнула окно, взобралась на подоконник, глянула вниз на
маленькие машинки, которые спешили с одинаковой скоростью и в ту, и в другую сторону, на
дрейфующее многоточие людей, как голова ее закружилась, она вскрикнула. Однако не страх
высоты был причиной ее крика, а иголки кактуса, которые впились в ногу. От внезапной боли
она пришла в себя и посмотрела на ногу. Вцепившись зубами, на ноге висел кактус, будто хотел
ее удержать.
— Вот, а говорила, что никто ее не любит.
— Ей вдруг стало больно и жалко себя, но еще больше кактус, за которым кроме нее некому
будет ухаживать.
— Так какой ей нужен мужчина? — спросил я.
— Чтобы всю жизнь носил на руках. Или поднимал иногда, хотя бы настроение, —
затянулась новой сигаретой Мэри.
— А тебе?
— Могущественный, — выдохнула она в сторону дым.
— А как же вечная любовь?
— Для меня любовь — это то, что находится между «я тебя люблю» и «я тебя ненавижу».
Разве между любовью и вечностью есть какая-то другая связь?
— Если женщина тебя разлюбила, то это навсегда.
Трель смс-ки из моего телефона оборвала уже висевшую на губах Мэри ответную фразу. Я
вскрыл конверт: «Знаешь, как я себя чувствую без тебя, без моего любимого человечка?»
Пальцы вперед моих мыслей написали: «Как?» Левое полушарие ждало нового письма, а
правое все еще хотело услышать ответ от девушки, которая зависла молча у окна. Оно знало, что
нельзя бросать девушек, даже если нет желания положить.
«Бесчеловечно», — поступила новая смс-ка.
«Какая дешевая наживка, но как приятно на нее клевать», — подумал я про себя.
— Прямо в сердце? — посмотрела на меня внимательно Мэри, будто уже знала текст
письма.
— Ага.
— Это оттого, что телефон носишь в нагрудном кармане.
— Пули тоже бывают приятными.
 ***

— А в Италии вы какие эпизоды должны снять? — спросила Фортуна Павла, когда они уже
усаживались в автобус.
— Я не знаю, успела ты их прочесть или нет. Про ресторан было?
— Нет еще вроде. Ладно, тогда не рассказывай. Мне всегда было интереснее сходить в
кино, прочитав книгу.
— Надеюсь, ты не разочаруешься.
— От чего же зависит эта разница, фильма и книги? Зачастую книги гораздо лучше
фильмов?
— Ну, во-первых, человек читающий обладает большей фантазией, нежели остальные.
Следовательно, он более требователен. У него создается свое видение произведения, которое
может отличаться от задумки режиссера. Во-вторых, техническая сторона: время и деньги,
отведенные на съемки.
 ***

Пробираясь по городу в обнимку с собственной тенью, я вел в голове бесконечный диалог

с Лучаной:
Она: Все равно завтра сам позвонит.
Я: Все равно завтра будет шелковой.
Она: Все равно я с ним не могла бы быть счастлива.
Я: Все равно у нее больше нет никого, без меня она будет несчастна.
Она: Все равно он не собирался жениться.
Я: Завтра сделаю предложение ей, что бы не спиться совсем.
Она: Почему он порой такой отвратительный? Может, у него есть кто-то еще?
Я: Зачем я так нажрался?
Она: Наверное, сидит в баре и звонит кому-нибудь, нет, вряд ли, слишком пьян, пишет,
чтобы забыться.
Я: Сушняк, очень хочется пить, но рядом ни поцелуя.
Она: Черт, ну почему нельзя позвонить? Видимо, он задерживается там, где легко. Со мной
же придется переживать. Все равно завтра приползет.
Я: Позвоню сейчас, пусть приедет, если ей не все равно.

Я нащупал пальцами ее лицо на экране. Коснулся «Позвонить» и прижал телефон к уху.

Стройные гудки рядами потянулись в мое сознание. Шли один за другим, на одинаковом
расстоянии. Чем глубже они пробирались, тем больше нервировали меня своим строгим
непоколебимым порядком.
Лучана не взяла трубку.

Она: Ты сейчас, небось, набираешь мой номер, а я отключила звук. Ты думаешь: «Вот
стерва, ладно позвоню позже». Я не стерва, но чем мне еще привлечь мужчину, как ни его
одиночеством.

В этот момент я остановился, опершись двумя руками о мраморную изгородь набережной.

Окинул пьяным взором прекрасный каменный пейзаж. От города несло красотой. И чем
отчетливей я чувствовал этот запах, тем сильнее рвалось из моей души нечто скверное,
пережитое, уставшее, мерзкое, кислое, жаркое, больное. Пожар сверкающих на поверхности
воды солнечных бликов заставил меня опустить голову на самое дно существования. Голова
повесилась на плечах, вздрагивая всякий раз, пока я блевал в прозрачную воду канала. К
кусочкам пищи подплывали рыбки и беспощадно клевали, двух из них я узнал, несмотря на то,
что они были уже не золотые, а серые. В этом городе даже рыбам приходится менять облик,
чтобы выжить. Как бы мне ни было худо, хотелось принести им свои извинения, а также всем
каменным статуям мужчин, женщин и ангелочков, внезапно выползшим из своих укрытий, ниш,
оставившим без поддержки свои балконы, чтобы поглазеть на фейерверк. Казалось, из меня
выходила сама любовь, грязная, вонючая, теплая. Та самая любовь, которая заставляет человека
страдать и мучиться… Немного придя в себя, я двинулся дальше, продолжая отплевываться от ее
остатков, когда телефон проснулся в кармане брюк:
 — Звонил мне?
— Да.
— Что-то важное?
— Ага. Люблю.

***

— Ты берешь трубку, если тебе звонят ночью? — вновь отвлекла Павла от карты Фортуна.
— Мне не звонят.
— Как скучно.
— Ну позвони, я скажу тебе, скучно или нет.
— Хорошо. Только будь со мной осторожнее, я могу и влюбиться. Ночью это легче всего.
— И как это происходит у женщин?
— Внезапно. Был себе человек, а через несколько минут уже жертва… моих необузданных
чувств.

***

Я знал, как ночные звонки разрывают сердце. Знал, что, когда Лучана спала одна, сон ее
был чуткий, и ожидание дрожало на самых кончиках ресниц. Вдруг трель. Сработала
сигнализация, организм встрепенулся, поскакали нейроны, полетели мысли: суматоха. Только в
трубке мой спокойный нетрезвый голос, скребущий хрипотцой:
— Да, это я, извини, что поздно.
— Что ты звонишь? Даже разлюбить идеально не можешь.
— А как это идеально?
— Как и полюбить… навсегда, — прятала она тело, уже съеденное волнением, все глубже
под одеяло. Какие здесь могут быть извинения. Взрыв счастья.
Я продолжаю:
— Наверное, украл твой сон?
Потихоньку она приходит в себя, мозг, словно суфлер, подсказывает тривиальное: «Какого
черта ты звонишь так поздно!!», но она, как всякая любящая женщина, склонная ночью
доверяться чувствам, произносит:
— Ага. Похитил вслед за сердцем.
Однако любое отсутствие имеет свои последствия:
— Где ты вчера задержался?
— Скоро приду, расскажу.
— Но все-таки?
— Это тебя не касается.
— Значит, и тебе нечего меня касаться. Я понимаю, что мои переживания для тебя ничего
не стоят.
— Почему ничего?
— Ты даже бесплатно их уже не хочешь. Может, все же расскажешь, с кем ты был этой
ночью?
— Разве это интересно?
— Очень, должна же я знать, кого ты притащишь в мое сердце.
— Да я встречался с одним редактором, Лучана! Успокойся, я же люблю тебя.
— С каким редактором? — не верила она.
— С главным, если тебе это важно.
— Важно. Мне очень важно засыпать не одной. Если бы ты знал, как я скучала. Мне даже
спать без тебя скучно. Дыхни!
— В трубку?
— Опять нажрался?
— Ну нажрался, — постарался я быть искренним, все еще не понимая, смеется она или
переживает.
— А я тут голодная.
— Знаешь, вчера я поймал себя на мысли, что все время хочу тебя.
— Можешь отпустить, я хочу другого.
— В смысле?
— Другого мира, другой жизни, другого счастья.
— Где-то я это уже слышал. Где я возьму тебе столько другого?
— Брать не надо, надо стать другим самому.

***

— Я думал, что влюбиться для женщины это более сложный процесс. Ей же надо взвесить
все «за» и «против», — начал сворачивать карту Павел.
— А мужчине не надо? — все еще держалась за книгу Фортуна.
— Нет, он может взять на глаз.
— Ну да, и насолить на глаз. По любви.
— Ну, от этого еще никто не умер.
— От любви не умирают, от любви беременеют.

***

— Не знаешь, какой прогноз на этот вечер? — задумчиво произнесла Лучана, лежа в

постели и собирая мысли с потолка.
— Сказали, что, несмотря на капризы и колебания, этой ночью ожидается умеренный секс,
местами порывистый с придыханием, волнения в виде мурашек и вздохов, высокая температура
и жар по всему телу. Наряду с повышенной влажностью нега принесет удовлетворение и осадки
в виде слез счастья. Желаем всем приятных заоблачных снов и советуем предохраняться, не
исключены оргазмы.
— Прекрасно! Только прошу не забывать: секс — это не то, что ты себе придумал. Это то,
что я тебе позволю.
— Такое не забывается. Это как путешествие вкуса в какой-нибудь экзотический плод, —
нащупал я грудь Лучаны под одеялом.
— В запретный, например.
— В каждом запретном плоде своя косточка.
— Может, нам тогда стоит съездить куда-нибудь?
— Ты хочешь отдохнуть? — начал я нашептывать своими пальцами песни любви на ее
коже.
— Да, я очень устала.
— От чего?
— Ты не догадываешься? Можно, я буду откровенной?
— Конечно, главное, чтобы никто не пострадал.
— Устала, прежде всего, от тебя.
— Позволь я тебе тоже отрежу немного откровения. Думаешь, я не устал? — продолжал я
гладить ее.
— Может, тогда на море махнем?
— Чем?
— Как обычно, ты рукой, а я самолетом.
— И куда ты без меня?
— Хочу туда, где климат резкосексуальный.
— Ты же знаешь, как я не люблю заграницу. Мне там тесно становится и грустно уже после
первой бутылки. Особенно в музеях. Такая тоска по родине нападает, что хочется втиснуться в
картину какого-нибудь итальянца эпохи Возрождения или обнять аппетитную статую, несмотря
на ее каменное лицо и равнодушное тело.
— Ты предлагаешь мне одной поехать?
— Нет, вместе остаться.
— Я еще не научилась загорать в лучах твоей славы. Посмотри на мою бледную кожу. На
круги усталости под глазами.
Я посмотрел внимательно ей в лицо, будто пытался там найти свое отражение.
— Твои глаза и есть та самая заграница, куда многие стремятся: одни, чтобы отдохнуть,
другие — перебраться на постоянное место жительства, — встал я, подошел к столу и сгреб со
стола в охапку ноутбук, провода и потащил за собою в постель. Что-то шмякнулось за моей
спиной, когда я оглянулся, то увидел мышь на поводке. Она волочилась за мной по полу как
ручная до самой кровати, в которой скучала Лучана. Когда я забрался в постель, она недовольно
спросила:
— Опять с собой черт знает кого притащил?
— Ты про ноутбук?
— Нет, про мышь.
— Надеюсь, ты меня простишь?
— Это себе я могу простить все что угодно.
— Даже то, что со мной связалась?
— Еще нет, вот и хочу загладить вину перед собой.
— Почему, чтобы отдохнуть, нужно обязательно куда-то ехать?
— Ну да, ты даже спать готов с ноутбуком. А людям нужно сменить пейзаж. Не все же
способны, как ты, забраться в свое внутреннее поместье и там наслаждаться собственным
величием.
— Разве здесь нельзя отдохнуть?
— Пейзажи все уже в рамках, и в каждом из них — ты. Бродишь как по музею.
— Почему как по музею?
 — Все старо.
— Тебя угнетает мое общество?
— Скорее общество в целом, такое впечатление, что я становлюсь неугодной этому ему.
— Тебе просто завидуют.
— И что с этим делать?
— Смой с себя красоту, хотя я бы на твоем месте смыл это общество.
От таких слов Лучана вся засветилась, подтверждая верность присвоенного ей имени. Я
знал, что, если хочешь ублажить женщину, надо просто напомнить ей о ее же красоте.
— Мне легче сбежать. Разве ты не видишь, как люди бегут от людей.
— Думаю, что бегут они в основном от себя, и бегут они по искусственной беговой
дорожке. Достаточно остановить тренажер, чтобы понять, что от реальности не убежать. Но они
продолжают бег, то ускоряясь, то падая от усталости. Их достало уже все это дерьмо, в котором
они пытаются стать людьми, им надоели их маски. Они не знают, как от них избавиться.
— Отчасти ты прав, еще больше они мечтают в этом бегстве столкнуться с чем-то новым.
— Ага, гениталиями…
— Хотя бы и так. Лето без любви — чувства на ветер. Тем, кто еще не все попробовал,
хочется упасть на самое дно удовольствий. Те, кого бросили, жаждут подняться. Мне же хочется
подложить под голову небо и лежать ровно на песке у моря под солнцем… ну в крайнем случае
на тебе.

***

— Жаль мне его, — произнесла Фортуна, любуясь на зелень итальянских пейзажей, сочную
глазурь неба и апельсиновую теплоту лучей.
— Кого? — тоже не отрывался от окна Павел.
— Главного героя. Ему никогда не понять женскую душу.
— Почему это?
— Потому что для этого надо обладать своей.

***

— Сейчас иду, — не отрывая глаз от экрана, произнес я. — Еще на пару писем отвечу.
Лучана знала, что красивое белье — это лишь инструмент для игры на мужском
любопытстве, и чем оно идеальнее, тем приятней мелодия. Она лежала на диване, бесконечно
манящая и прекрасная. Грудью Лучаны наслаждался бежевый прозрачный бюстгальтер. Тонкие
трусики замерли, крепко схватившись за упругие бедра, под страхом того, что их скоро лишат
поддержки.
— Сколько мне еще терпеть это унижение? Лежать перед тобой в красивом белье, когда ты
занят неизвестно кем.
— Ты можешь подождать немного?
— Почему я должна все время ждать? Сначала пока ты писал эту чертову книгу, теперь,
когда ты пытаешься ее пристроить, чтобы прочесть всему миру.
 — Ты не должна, — бросил я взгляд на Лучану, лежащую на спине, заметив, как из ее
умной головы водопадом струились волосы, откинутые назад, они падали на пол. Соленым
ручейком одна за другой текла по вискам горячая обида. Это было безумно красиво. Я видел, как
слезы вырастали из ее голубых глаз. Больше всего меня испугало, что мой родной человек
плачет, а я ничего не чувствую: ни жалости, ни сострадания. Меня абсолютно не трогала ее
влага жалости к самой себе. «Да что же это такое, как такое может быть?» — подумал я про
себя.
— Перестань. Ну иди ко мне, милая, — оторвался я от жидкого кристалла и прилип к ногам
своей любимой женщины, поднимаясь поцелуями от коленок к бедрам.
— Все, отойди от меня, ты мне больше не нужен. Слышишь? Я не хочу. Иди к своим
виртуальным бабам, общайся, люби, целуй, ублажай, утешай.
— Уже было. Новых песен нет? — продолжал я.
— Знаток женских душ. Что же ты мою не можешь никак успокоить? Удовлетворить хотя
бы.
— Я тебя не понимаю: сначала ты раздеваешься, ослепив красотой всю квартиру, потом
отпихиваешь меня, что с тобой, звезда моя?
— Ты не понимаешь, я уже не хочу. Звездочка твоя перегорела. Поменяй лампочку, вон их
сколько, зажженных тобою, — растерла она глаза и начала всхлипывать.
— Ну что я такого сделал? Это же была обычная переписка деловая. Почему до тебя никак
не дойдет.
— Потому что ты до меня так и не дошел.
— Что ты меня перебиваешь? Дело для мужчины всегда на первом месте, а все остальное —
на втором.
— Даже голая любимая женщина? Что ты молчишь? Вот и мне надоело быть всем
остальным. Делом твоим я быть не хочу, любовью не получается, остальным пусть будут другие.
Все, хватит! Не хочу: ни жить с тобой, ни любить тебя.
— Да что за х… ты несешь? — завелся я, оторвавшись от ее длинных ног и от дивана.
Резким движением руки снес пачку дисков с музыкальной колонки. Те разлетелись, выскочив из
футляров, запрыгали и раскатились по квартире. На мгновение их музыка стихла.
Потом вступили ударные: Лучана неожиданно поднялась и, наткнувшись на меня,
бессильно начала барабанить кулачками мне в грудь.
— Входи, открыто, указал я ей на сердце и спрятал этот прекрасный извивающийся нерв
вместе со всеми его проклятиями и слезами в свои объятия.

***

— Никто так не требует понимания, как женщина, — оторвал взгляд Фортуны от Италии
Павел.
— Да не понимания она требует, а отношения, — посмотрела на него строго.
— Он и носит.
— Так не в спальню надо нести, а к алтарю.

***
 Я лег на диван и включил телек. Шло какое-то романтическое чтиво, черный мужчина и
белая женщина обсуждали в постели ее брачный период:
— Чем же он тебя купил?
— Своим нестандартным подходом. Сел рядом на скамейку, посмотрел и спросил:
«Девушка, вам одиноко?» — «А что, заметно?» — ответила я. — «Нет, размечтался» —
произнес он тихим приятным голосом.
— Похоже на домашнюю заготовку. Ну и что дальше?
— На большее фантазии не хватило. Пошел голый съем.
— То есть?
— Несколько месяцев он настаивал на сексе.
— Как ты это поняла?
— Понять было не сложно, тем более что, когда мы встречались, он постоянно гладил
мою руку и говорил: «Я тебя люблю».
— А ты?
— Я настаивала на браке.
— Каким образом?
— Говорила, что любовницей я уже была и мне не понравилось.
— Тебе со мной не нравится?
— А ты что — ревнуешь?
— Я не настолько щедр, чтобы ревновать: я не готов делиться тобою даже мысленно.
— Я вижу, что ревнуешь, — пошло улыбнулась она ему, сидя сверху. Они медленно любили
друг друга, он похлопывал ее по розовым ягодицам, она же то и дело закидывала голову назад,
словно где-то там за спиной можно было достичь оргазма.
— Дорогая, тебе нельзя столько пить.
— Дорогая? Какой высокий стиль. Ну пьяна, и что в этом такого?
— У тебя глаза из сапфировых стали изумрудными.
— Значит, я становлюсь только дороже. Ты можешь меня шлепнуть сильнее?
— Я не могу лупить женщину только за то, что ей это нравится.
— Тебе нужна более веская причина?
«Кому-то нужны разговоры, чтобы завестись», — подумал я. Мое терпение вышло, я не стал
его догонять и отжал у пульта другую программу, шла комедия:
— Ну что ты замолчала? Ты для этого позвонила?
— Мужика бы сейчас.
— Я же сказал, буду завтра.
— А мне нужен сейчас.
— Я приеду рано утром.
— Два-то мне зачем?
После этих слов молоденькая женщина повесила трубку и записала в своем дневнике:
«Сознанием она понимала, что является всего лишь любовницей. И что все разговоры по поводу
его развода и их скорой совместной жизни так и останутся трёпом. Однако в скрытых от
разума уголках души теплились и прекрасно размножались надежды. Они жили своей
отдельной жизнью, своим племенем, то вымирая полностью от одной только смс-ки, то вновь
возрождаясь от одного горячего поцелуя».
 Я переключил на спорт. На корте бились две теннисистки. Игра была так себе, зато озвучка
что надо: никакой фальши, никакой имитации, тем более на кону стояли неплохие чаевые. Я
оставил девушек в своей комнате, а может быть, просто сдался, как это часто бывает, когда
идешь уже на второй или на третий круг, перебирая канал за каналом, словно хочешь набрать
смс-ку, но забываешь, что вместо телефона у тебя в руках пульт. Жизнь проходит, пока мы
выбираем себе развлечения.
Я не мог представить более тупой вещи, чем телевизор, и поэтому пользовался им редко,
лишь в минуты глубокого забвения, дабы сбросить напряг, расплавившись на диване. Несмотря
на то, что потом меня мучила совесть. Она все время корит, глядя на то, как я бездельничаю,
ворчит до тех пор, пока не пригрозишь ее потерять…
Через некоторое время меня окликнул звонок в дверь. Лучана. Я бросил ноги на пол,
которые побежали вслед за душой, которая уже умчалась в прихожую и ждала у двери, махая
хвостом. Она была без ума. Хотя вскоре тот тоже появился вместе с телом.
— Привет. Как дела? — взвесила мне Лучана, едва я отрыл дверь.
— Скучал, — соврал я, жадно целуя ее подбородок.
— Я тоже соскучилась. Только не надо мне за это ордена на шею вешать. Сначала ты меня
накорми, расспроси, а потом уже можешь есть.
— Может, сегодня в обратном порядке?
— Беспорядочные половые связи в коридоре? — улыбнулась она, сдирая туфли.
— Как раньше на кухне, помнишь?
— Помню.
— И это была романтика. Ты мыла посуду.
— А ты мне мешал, твои руки были повсюду, и что-то смеялось внутри у меня, помнишь?
Оно должно было давно уже ныть в кроватке.
— Давай не будем об этом. Я знаю, как наступает зима после этих воспоминаний в
квартире.
Лучана прошла через ванную в спальню, потом на кухню, где нас уже ждал ужин,
приготовленный мною.
— Вот и я про то же: давай не будем. Разве можем мы строить наши отношения
исключительно на сексе? — вдохнула она ароматы жаренных ребрышек, сняв крышку со
сковороды.
— Почему нет? — начал я раскладывать горячее.
— Потому что секс — среда настолько благоприятная, что мы сразу же начнем
размножаться. Ну и кого мы с тобой наплодили в условиях жесткой нехватки чувств? Я все
время думаю об этом, — взяла она в руки нож и вилку.
— Перестань думать, это делает тебя несчастной, — сел рядом с Лучаной.
Я не мог более слушать этого. Аборт, если бы я знал, что теперь он навсегда останется зиять
в ее душе раной, что внутри Лучаны теперь всегда будет жить боль, на которую мы так
легкомысленно решились, если бы я знал…
— Хватит, — затушил я в пепельнице окурок ее вспыхнувших переживаний и прижал
гибкое тельце к себе, словно любимую игрушку.
— Я для тебя просто пустое место, — пришлось ей тоже обнять меня, держа за моей спиной
нож и вилку.
— Ну если тебе так удобно, — начал я на ходу сочинять сказку, зная, что это должно ее
успокоить, — представь, мы вдвоем с тобой и есть пустота, вакуум космоса, одежда ходит за нас
на работу, ее возит автобус. Она сидит на работе в своем кабинете, заходит начальник…
срывается, а тебя там нет. Перед ним просто костюм и юбка. Гардероб внимательно слушает
шефа, набивая его криками под одеждой пустоты пропавшего тела. Одежда смеется, она-то
знает, что мы с тобой в этот момент в стратосфере любви, в невесомости чувств, остальное не
важно, мы с тобой в поцелуе, — впился я в губы Лучаны, накормив пустыми словами.
— Мало, — сказала она мне, как только я оставил в покое ее губы.
— Вот тебе еще! — вновь я закусил ее розовую мякоть.
— Я голодная, — не согласилась она с моими мыслями, вырвав свои уста, и принялась за
еду.

***

— Да как ты не понимаешь, он же не ее бросил, а саму любовь, — вдруг стала очень

серьезной Фортуна.
— Может, еще вернется? — оставил ей надежду Павел.
— Если к женщине еще можешь вернуться, то к ее любви уже никогда.

***

— Давай разнообразим немного наш завтрак, откроем шампанское. Бокалами станут губы.
Будем чокаться ими, чокнутые друг на друге. Игристые пузырьки будут щекотать наш
внутренний мир взрывами: «Я люблю, я люблю, я люблю» тебя так сильно, — погрузился я в
голубую лагуну ее глаз, но не нашел во взгляде Лучаны ничего, кроме равнодушия.
— Сможешь принести бутылку из холодильника, я пока поставлю музыку? — скинул я с
себя налет романтизма.
— Ты меня используешь, — сходила она за вином.
— Да, почему бы и нет, тебе же это доставляет удовольствие, — почувствовал я
приближение грозы.
— Да, представь себе, мою посуду и оргазмирую. Кого могут удовлетворить прогулки до
магазина и уборка квартиры, — убрала она легким волшебным движением прядь со лба.
— Да перестань, — пытался я развеять тучи.
— Извини за сравнение, но твоя любовь, как тошнота, подступает к самому горлу: вырвать
страшно, оставить в себе мучительно.
— Это ты с утра придумала? — откупорил я сосуд.
— Нет, это я ношу с собой всегда.
— Что же раньше молчала? Хотя бы дома можно без масок?
— Если бы я ее сняла, то стала бы такой же, как и все женщины. А ты думал, я другая? Хотя
я и сама так считала. Нет, обычная, меркантильная, жадная до любви, до страсти, до отношений.
Сколько во мне ревности и зависти, сколько брани, ты даже не представляешь. Но не это самое
страшное для тебя, я бедная на ответную нежность и скупая на ласку. Иногда мне кажется, что я
не так уж одинока, чтобы любить тебя вечно, я не так голодна, чтобы хотеть тебя постоянно. Что
касается своего мира, я не настолько щедра, чтобы с кем-то его делить. Я не вижу счастья в том,
чтобы зависеть от твоих объятий с утра, они мне нужны не в тот момент, когда ты снизойдешь, а
именно когда они мне нужны. Я не готова убивать ожиданием все вечера. Я такая скорее больше
нужна себе, чем кому-то еще. И знаешь, что самое страшное?
— Что в книге ты гораздо умнее, чем в жизни.
— Что ж… — запил я ее откровение большим глотком вина прямо из горлышка. —
Поцелуемся, мне кажется, ты что-то недоговариваешь.

***

— Тебе не кажется, что они сумасшедшие? — спросила Фортуна Павла, который

рассматривал карту Венеции.
— Кто? — посмотрел он на нее спокойно.
— Герои этой книги.
— Ну да, они же влюбленные…

***

— Я хочу мороженое, — прошептало мне воскресное утро.

— Его нет, — обнял я Лучану под одеялом.
— Давай заведем, — продолжила она.
— Где оно будет жить? — открыл я глаза и оглядел комнату.
— В морозилке, маленькое шоколадное, — повернула она лицо и нашла мои глаза.
— Там одиноко, его придется любить, — улыбнулся я ее серьезным зрачкам.
— Любить не так уж и трудно, если речь о мороженом, — не дрогнул ни один мускул ее
красоты.
— За ним надо будет ухаживать, оно слишком быстро тает, — начал я гладить рукой ее
плечо.
— Зато оно сладкое.
— Оно калорийное.
— Охлаждает в жару.
— Оно расслабляет, — не сдавался я.
— Создает настроение, если его долго облизывать, — поцеловала она меня в щеку.
— Вот-вот, тебе придется с ним целоваться, мне — ревновать, я не могу себе даже
представить, что ты это вытворяешь с другими, — начал я жадно поедать ее губы.
— Может, тогда ребенка? Ты помнишь, какое число сегодня?
— Это так важно?
— Даты не важны, но помнить надо. Прошел целый год с тех пор, как я встретила тебя у
лицемерочной.
— Когда ты, не зная, какую выбрать маску, рассыпала их перед моими ногами.
— А ты начал что-то говорить про мои глаза, помогая привести в порядок это лицедейство.
— Да, на столе мне тоже понравилось.
— Не спеши, в лифте, помнишь, как обнимались. Я сказала, что не умею дышать
поцелуями, а ты мне ответил: «Вы необыкновенная, вы научитесь».
— Теперь каждое твое появление для меня как оргазм.
 — Что ты хочешь этим сказать?
— Приходи почаще!
— Чаще не могу.
— Почему?
— Захочется остаться, прирасти к этому дивану, включить футбол, попросить тебя
принести пива из холодильника, завести детей, потом уже их просить принести пиво.
— Мужчине всегда что-нибудь мешает остаться или уйти. Так и живет между. Будто между
— это и есть свобода. А ты не бойся, мужик! Жить с женщиной не так уж и страшно.
— Может, потанцуем? — обвила меня руками Лучана.
— Прямо в постели?
— Да, ты же меня больше никуда не зовешь.

***

— Знаешь, что больше всего любят женщины в мужчинах? — открыла бутылку воды
Фортуна.
— Нет.
— Действие. Женщины, будучи существами, склонными к уюту и покою, нуждаются в
человеке, который будет постоянно к чему-то стремиться, открывая им новые возможности, —
сделала она глубокий глоток и предложила Павлу.
— Теперь ты понимаешь, почему они расстались?
— Да. Он зациклился на своем и перестал ее удивлять, — взял Павел бутылку и тоже выпил
артезианской воды.
— Он перестал действовать.

***

— Привет, отвлекаю? — позвонила мне Лучана. Одна ее рука приложила к уху телефон,
вторая рисовала ромашки в блокнотике.
— Да.
— Что делаешь?
— Думаю о тебе.
— Ты серьезно?
— Да.
— Тогда перезвоню позже.
— Еще чего. Говори. Я же скучаю.
— Скучаешь?
— Конечно, до такой степени, что стал одной маленькой кучкой.
— Надеюсь, не дерьма? — нарисовала она человечка, который должен был поливать ее
ромашки.
— Не знаю, я не чувствую — у меня насморк.
— Ты простыл?
 — Да, есть немного.
— Тогда почему же мы до сих пор не вместе? Я бы тебя лечила.
— Потому что нам надо быть вместе всегда.
— То есть ты сегодня не придешь? — оставила она садовника с лейкой в руке, но без воды.
— Я работаю.
— Значит, ты меня будешь лечить? — пририсовала она ромашкам завядшие листья.
— Я серьезно.
— Скажи мне, ты можешь просто любить, просто быть рядом?
— Нет.
— Почему?
— Потому что любовь сложная штука, любовь к тебе — тем более.
— Здесь ты прав. Тебе никогда не будет со мною просто, — пришла в ее сад девочка,
сорвала ромашку и начала гадать на ней.
— Но лучше уж умирать от любви, чем от скуки.
— Моя жизнь проходит, пока ты работаешь.
— Ты хочешь сказать, что не можешь жить без меня, в смысле заниматься чем-то другим?
— Я не могу сделать ее интереснее, ярче, не могу ее сделать такой, без тебя. Ты же мне
обещаешь все время, что вот-вот все изменится. Конечно, с обещаниями жить легче —
опираешься и ходишь, как с клюкой, но потом понимаешь, что без них уже и не можешь.
— Это похоже на зависимость.
— Да, да, ты прав, я подсела. Я неизлечима. Я зависима. У меня жажда по ночам и сушняк
на утро. От нехватки тебя. Отсутствие это выедает меня изнутри. Я чувствую, как становлюсь
мелочной, шершавой, придирчивой, завистливой. Я даже не могу радоваться за чье-то счастье,
будь то свадьба или рождение ребенка. Оно меня убивает, я места себе не нахожу, мне нечем
заняться.
— Да, но как только я появляюсь у тебя, сразу находятся неотложные дела. Мы даже
поговорить толком не можем.
— Почему не можем? — оторвала ее девочка цветку все лепестки.
— Потому что воздух в квартире перенасыщен твоей нервозностью.
— Я не подарок, но и ты уже не гость. А это всего лишь моменты передозировки моего
счастья. Когда женщина стервит, очень трудно понять, чего же она хочет, не понять даже ей
самой. Видимо, она хочет, чтобы ей разъяснили, — к девочке подошел садовник и начал ругать.
— Очень похоже на капризы маленькой девочки, которая скулит и просит куклу.
— Куклы меняются, капризы остаются. Расценивай их как показатели любви к тебе.
— В каждом капризе своя нехватка любви, — девочка показала садовнику средний палец.
— Теперь ты понимаешь, почему иногда одно твое слово способно вызвать оргазм.
— Люблю?
— Скучаю.

***

— Нежность — это тебе не ласка какая-нибудь: почесал спинку и свободен на всю ночь.
Нежность способна растянуть удовольствие на целую жизнь, однако мало кто решается ею
поделиться: мужчины — в силу того, что боятся потерять свое мужское начало, а женщины
скупы из боязни, что любимые быстро подсядут на лакомство, — вслух высказалась вдруг
Фортуна.
 Павел промолчал, продолжая пожирать глазами нежные салатовые дали Италии, которые
мелькали в окне.

***

Я засел в кафе в ожидании своего друга, Криса, с которым мы условились встретиться здесь,
чтобы обсудить мою книгу. Он работал помощником главного редактора в одном из крупных
итальянских издательств. Я заказал кофе и открыл ноутбук. В сети меня тут же сцапала Лучана:
— Сегодня все валится из рук, даже себя взять в руки не получается, так и валяюсь в
кровати.
— У тебя же выходной, отдыхай, — ответил я ей.
— Я без тебя как пустой желудок, — налила она мне на экран.
— Я без тебя как пробка, как одинокий ублюдок, висящий в этом кафе, в ожидании чуда, —
принял я игру, — может, тебе стоит покушать?
— Я без тебя — куча пыли.
— Я без тебя, как без неба облако. Как кофе без пенки, кстати, кофе до сих пор не несут.
— Я — как дождь без воды. Подожди, не выходи, я покормлю наших рыбок.
— Я без тебя как пальто, как рукав без руки. Съешь, наконец, что-нибудь и сама.
— Я без тебя — переход подземный безлюдный. Когда я одна, у меня нет аппетита. Кого я
могу есть без тебя?
— Я без тебя, как внезапно уволенный отовсюду, даже из этой жизни. Я бы уволил и эту
официантку…
— Я без тебя, как комната, лишенная окон. Официантки там симпатичные?
— Я без тебя, как шарик пинг-понга в этой же комнате. Симпатичные, но я им не нужен.
— Я без тебя, как сука, которой все можно, но не с кем. Неужели не догадываешься, каково
мне без тебя. Одиночество обгладывает потихоньку, так что, обнимая после долгой разлуки, ты
должен чувствовать, как я впиваюсь в тебя всеми костями моей голодной души.
— Я чувствую это всякий раз, как возвращаюсь домой. Я без тебя, как хищник без аппетита.
Наконец-то кофе дымится у меня на столе.
— Я без тебя — день без номера, сущность без дня рождения. Кстати, твой уже скоро.
— Я, как дерево, весной обделенное, как пень, на который сели. Думаешь, я забыла?
Впрочем, спасибо, что напомнил. Я даже не знаю, что себе подарить, но придумаю обязательно.
— У меня высушены губы поцелуями наших встреч, даже кофе не смог освежить.
— У меня будто небо отняли, кислородное голодание.
— У меня — солнце и землю. Официантка унесла тарелку с пирожным, которое я не успел
доесть.
— Я иду и проваливаюсь в воспоминания. И на мне до сих пор твоих теплых объятий
платье.
— Не снимай его, слышишь.
— Хорошо, снимешь сам. Я, лишенная без тебя этой буквы и смысла, не могу как следует
выразить.
— Я тоже.
Я тоже знал, что женщина — существо как трепетное, так и капризное, что если этот
разговор, наполненный такой любовью, преодолеет критическую точку, он может перейти
совсем в другое русло. Женщине захочется тебя приватизировать и жить с тобой под одной
кожей.
— Я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, — подтвердила Лучана мои опасения.
— Я не могу тебе дать, чего сам не имею.
— Хочу к океану, валяться с тобой на песке под ладошками пальм и потягивать из стекла
наслаждение.
— Лучана, загорать очень вредно.
— Хочу к тебе в мысли.
— Заблудишься.
— Хочу принадлежать только тебе.
— Вещи быстро стареют, — ответил я ей довольно дерзко, все время посматривая на стойку
бара, в надежде увидеть Криса.
— Хочу быть собой.
— Это к зеркалу.
— Хочу тебя.
— Вот! Эту фразу я бы поставил первой. Я обескуражен.
— Я слишком много хочу?
— Крис прислал смс-ку, что он не ожидал, что мой роман ему понравился, но в нем
проснулась чудовищная зависть к моему таланту и поэтому не может ничем помочь.
— Странно, но, по крайней мере, честно. Твоя книга и вправду срывает маски с людей.
Может, ты действительно гений?
— Думаешь, за кофе уже могу не платить?
— Да, и пусть тебе возвратят пирожное. А люди не перестают меня удивлять. Расстроился?
— Ладно, что-нибудь другое проклюнется. Встретимся дома, вечером. Целую. Ты тоже
меня поцелуй. Но сначала поешь.

***

— Но ведь и она трусиха, — оторвал Павел Фортуну от чтения. — Лучане было удобно в
маске.
— Вот послушай, — открыла книгу Фортуна и нашла нужную строчку: — «Свобода — это и
есть для меня та самая клетка, из которой я постоянно рвусь к тебе». Я сразу вспомнила про
твою кукушку. Время постоянно рвется к нам. А мы говорим себе: погоди, еще не время.
— Да, интересно, никогда об этом не думал, а теперь придется. Приеду, поменяю часы, —
отшутился Павел.
Он, конечно, не знал, да и не мог знать, что творилось в голове Фортуны, которой давно уже
надоело питаться соломой своих засушенных мечт, свобод и желаний.

***

— Как я могу жить с ним так долго? — думала она, когда, ослепленная солнечным светом,
переступала весеннюю лужу. — А главное — зачем? — Одна нога все-таки зацепила ее край, и
вода оставила размывы на красной коже новеньких туфель. — Черт, пять лет коту под хвост, —
пыталась она стряхнуть межсезонную грязь, но та будто впиталась и уже прижилась. — Пять
лет: ни детей, ни дома, ни счастья, — достала она из сумочки салфетку, тщательно вытерла
пятно и, оглядываясь по сторонам, размышляла: может, бросить? Но, заметив встречных
прохожих, скомкала и сунула в карман пальто. — Как я его брошу, одиночество еще хуже.

***

— Почему ты не выходишь замуж? — спросил я Лучану, пытаясь поднять ей настроение. —

У тебя же такой огромный выбор.
— Какой?
— Я.
— Если ты считаешь это предложением, то считай, что я не умею читать. Думаешь, легко
быть любовницей? Нет, это тоже труд, причем кропотливый, ты не знаешь, где тебя погладят, а
где ударят в самую незащищенную точку души, — сидела Лучана рядом со мной на скамейке в
парке, которая всем своим искривленным видом пыталась подчеркнуть, что ей неприятен был
наш разговор.
— Ну что изменится, если мы поженимся? — спросил я, жадно откупоривая шампанское.
— Изменится, вот увидишь.
— Ну что ты суетишься, как все женщины? — медленно я выпустил газ и, выкинув пробку в
урну, разлил вино по стаканчикам.
— А что ты хотел? Женщины всегда были суетливы.
— Я не хотел, я до сих пор хочу, — поднял я свой пластмассовый кубок и протянул ей
навстречу.
— Тогда предложи ей руку, она и успокоится, только будешь ли ты ее хотеть, как и
прежде, — поднесла она свой стаканчик к моему, и мы выпили.
Вино было душистым, разговор душным, как и погода. Как бы пузырьки газа ни дразнили
гортань, ругаться не хотелось. Рядом на соседней скамейке бомж пытался помыть себе задницу
из какой-то жестяной банки. Мы с Лучаной молча переглянулись и сразу же поняли друг друга.
Я закупорил вино, засунул его в сумку:
— Что-то не возбуждают голые мужики, — сказал я ей, улыбаясь.
— Меня только один, но это не он, пойдем лучше в другое место, — встала Лучана, и мы
двинулись на выход, на улицу.
— Я знаю, что все дело в свадьбе, ведь каждая девушка, какой бы она ни была современной,
мечтает о снеге подвенечного платья и вальсе свадебного путешествия, — погрузились мы в
полумрак небольшого кафе.
— С одной стороны, внешней, может быть и так, а с другой, кто я тебе? — выбрала Лучана
столик.
Я выковырял сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой и затянулся так глубоко, будто хотел
всосать голубые зрачки Лучаны, ждавшие ответа. Нам принесли вино и сырную тарелку.
Паганини продолжал пронзительно чистить смычком уши клиентам заведения. Пытаясь привить
им вкус не только к итальянской кухне, но и к итальянской скрипке. Ответа не было, только
белый дым, который я выпустил на волю.
Она разогнала рукой туман, будто хотела в дыму найти этот ответ:
— Что ты задумался? Не знаешь, как сформулировать? Давай, мужик, не стесняйся, —
подлила она себе вина из бутылки.
— Что бы я ни сказал, все ответы будут против меня, — пододвинул я и свой бокал.
Красная жидкость, словно кровь, наполняла наши сердца. Доброе, словно публика в этом
заведении, полнотелое, как наш официант, насыщенное, будто наша жизнь, каких-то
одиннадцать-двенадцать градусов крепости, оно было способно повернуть разговор в любую
сторону, вывести на чистую воду любую ложь.
— Любовница, ни больше ни меньше: на большее только рассчитываю, за меньшее
приходится все время рассчитываться.
— Я думал, у нас слияние сердец.
— Не слияние, а сожительство.
— Мне не нравится это слово.
— Оно никому не нравится, но все с этим живут.
— Лично мне больше нравится гражданский брак.
— А ты, значит, гражданский муж?
— Разве не похож?
— Нет, на мужа ты не тянешь… Я тебя слишком сильно люблю.

***

— Знаешь, почему с некоторыми мужчинами так легко, а с некоторыми вообще никак? Вот
с тобой, например, легко, — не давала покоя Павлу Фортуна.
— Спасибо, почему же?
— Ты не ассоциируешь женщину ни с кухней, ни со спальней. И не пытаешься ее туда
встроить. Женщине очень важно, чтобы ценили ее красоту.
— Да, женщине очень важно быть красивой, но еще важнее об этом слышать.

***

Мы должны были встретиться на набережной. В кармане Лучаны завибрировал телефон:

— Ты где? — опустил я приветствие.
— Я уже близко. А ты чем занимаешься?
— Люблю.
— И все?
— Разве этого мало?
— Конечно.
— Ну, я еще зашел в магазин, взял сыр, пармскую ветчину и бутылочку «Бароллы».
— Уже лучше.
— Надеюсь, тебя не накрыло ливнем?
— Нет, я спряталась под зонтом одного господина.
 — Очень интимно.
— Я ему так и сказала, когда он мне предложил крышу над головой.
— Может, еще руку и сердце?
— Нет, только зонт. Он сказал, что всегда ходит с зонтом.
— Странно, судя по поступкам, сердце у него большое тоже, мог бы поделиться.
— Если у человека большое сердце, это же не значит, что надо его предлагать первой
встречной.
— Думаешь, ты была бы первой?
— Думаю, последней. Кстати, я уже почти на месте. Ты через сколько будешь?
— Через час.
— Ты с ума сошел? Зачем я так торопилась?
— Ты про господина с зонтом?
— Я вообще, — скисло настроение у Лучаны, словно в парное молоко неба над головой
добавили кислоты.
— Извини, засиделись с Крисом за чашкой кофе.
— А ты уже совсем рядом?
— Уже пришла, — услышал он голос над головой.
— Посмотри пока на воду.
— Сам смотри.
— Что видишь?
— Как в воду глядела, что ты опоздаешь.
— Смотри внимательнее.
— Ты меня так целый час будешь развлекать?
— Гондолу видишь?
— Ну и…
— А меня? — встал я со скамейки гондолы и протянул руки навстречу девушке на
набережной.
— Когда я уже привыкну к твоим сюрпризам?
— Это будет самая вредная из привычек.
— Нет, самая вредная из них — это ты, — устроилась рядом со мною Лучана. Годнольер
виртуозно вел нас по узким каналам, среди множества других суденышек, то прижимаясь к
набережной, то ловко отталкиваясь от нее ногой, используя выступы и углубления, чтобы
прибавить ходу. Совсем скоро он переправил нас на противоположный берег. Там было одно
уютное местечко, на каменных ступенях, прямо у воды, с видом на аппетитный кусок Венеции,
отрезанный от большого пирога и выложенный на блюдо из глянцевой глади моря. Сам торт
украшали разноцветные крыши домов и белые, словно из сливочного крема, купола собора.
— Иногда можно питаться одними видами.
— А что делать с другими?
— С такими, как ты?
— Ну хотя бы.
— Скушала бы, будь ты съедобным.
— Буду.
— Пока ты будешь, я уже расхочу.
— Значит, я не зря зашел в магазин, — достал из пакета снедь и на нем же ее разложил.
— Подожди есть, полюбуйся красотой, архитектурой, — забрала свой взгляд Лучана и легко
подарила пейзажу. — Ты даже бокалы прихватил?
— Чтобы не испортить общую красоту. Хотя зачем мне архитектура, если есть рядом ты, —
откупоривая бутылку, я поднял глаза. — Тем более мне занавеска мешает.
— Ты про свадьбу? Да ладно тебе, красивая фата.
— Все женщины хотят замуж, и каждая готова поверить в любовь ради одного дня в белом
платье.
Неподалеку от нас на разбросанных на набережной лепестках роз жених отчаянно целовал
невесту. Сбоку от них стояла девушка и нагнетала романтику, выдувая мыльные пузыри.
— Нижнюю губу чуть глубже! Руку на талию! — расставляла предметы любви фотограф.
— Больше пузырей! Активнее! Плохо дуешь, — смотрела она в объектив, командуя своей
помощницей.
Пара молодоженов, объятая метелью мыльных пузырей, стояла на коленях на каменном
краю мутной воды, обнимаясь и целуясь на камеру. Потом они встали и повторили все в
точности.
— Дайте, я подую, — крикнула наблюдавшая за картиной большая томная женщина с
початой бутылкой вина в руке.
— Нет, ни в коем случае не давайте ей, — возразил ее щупленький кавалер, — она сдует
невесту.
— Комедия, — прокомментировала Лучана.
— Мыльная опера, первая серия, — согласился я, разливая вино в бокалы.
— А может, и последняя, — приняла она от меня стекло.
Темная плотная вода никак не хотела отпускать меня, это были глаза Лучаны.
— Принц, вы будете моим королем? — прервала она поток моих мыслей и подняла свое
стекло.
— Нет, я хочу остаться Маленьким, — мы чокнулись.
— Не верю, — сделала она два коротких глотка, — чего ты хочешь еще?
— Честно?
— Искренне.
— Если прямо сейчас, то быть твоим бюстгальтером, если завтра, то твоей навязчивой
мыслью, если в ближайшем будущем, то твоим сном, — осушил я свою чашу.
— А если вообще?
— Просто твоим.
— Знаешь, в тебе определенно что-то есть, поэтому ты мой.
— А в тебе нет… кроме меня никого. Поэтому ты моя.
— Затяни меня покрепче в свои объятия, — поставила она свой бокал на мрамор
набережной.
— Только не засыпай, — захватил я ее тело в плен своих рук.
— Извини. На меня напало зевотное, — прикрыла рот рукой Лучана.
— Дикое зевотное, — я тоже зевнул с ее подачи.
— Только без тебя все равно не уснуть, я не люблю засыпать одна, разве что спать: во сне
можно заниматься чем угодно и с кем угодно.
— Тем более нечего спать, — закинул я голову наверх. — Может, после сходим в кино?
Давно там не были.
— Не стоит, все равно ничего не увижу.
— Почему?
— Я же закрываю глаза, когда целуюсь, — сказала она, положила голову мне на грудь и
уставилась в небо.
— Что там?
— Небо пропахло звездами, я продираюсь взглядом сквозь кусты их акаций.
 — Да сегодня их полно, — тоже задрал я голову наверх.
— Я себя странно чувствую.
— Что-то случилось?
— По-моему, у меня аллергия.
— На вино?
— Нет, я же сказала — на звезды, когда они начинают цвести, дико хочется целоваться.

***

— Скоро уже будем на месте, — сказал Павел, посмотрев на часы.

— Очень хочется посмотреть на гондолы, да и на Гранд канал.
— А прокатиться не хочется?
— Еще как! Хочется всего и сразу.
— А что мешает?
— Все и сразу.

***

— О чем ты все время мечтаешь? — спросил я ее, когда отдышался, глядя в ее глаза,
которые бродили по потолку.
— Если я тебе расскажу, ты посчитаешь меня развратной.
— Тогда лучше покажи, — продолжал я лежать на ней, теплой и влажной, после того как
мы выпили по оргазму. — Ну скажи мне, какое твое самое сокровенное желание?
— Не выходи из меня.
— Останусь навечно.
— Навечно не надо, до весны. Каждая моя клетка чувствует ее приближение.
— Что там в них?
— Разные женщины, все они рвутся наружу.
— Сейчас я их выпущу, объявлю амнистию всем твоим осужденным дамам. Ты — моя
вселенная, — приговаривал я, спускаясь на подушечках пальцев с ее высокой груди вниз. Все
ниже и ниже.
— Щекотно же. Ты чем там занимаешься?
— Тобой. Смех в постели самый искренний во всей вселенной, — прижался щекой к ее
груди. — Я слышу, как он рвется из нее. Вижу, как ты улыбаешься там, где другие могли бы
рыдать, ты плачешь там, где других бы и след простыл. Я — причина этих эмоций. Как ты меня
терпишь такого?
— Не волнуйся, это любовь. Эта она терпит. А я получаю от этого удовольствие.
— Чужую боль может переживать только тот, кто тащится от своей, — скатился я на бок и
лег рядом с Лучаной.
— Знаешь, как дедушка мой любил свою бабушку?
— Знаю, ты рассказывала, что они прожили вместе семьдесят лет, что он умер через три
часа после бабушки. Только причем здесь дедушка? Любовь — это чувство, которое не
передается по наследству. Разве что половым путем. И сразу в сердце.
— Путь к сердцу любовницы лежит через брак, — потянулась Лучана за сигаретами,
которые лежали на столике возле кровати.
— Не волнуйся, распишемся. Только разберусь со своим романом.
Лучана выманила из пачки одну, к которой я поднес зажигалку, и сказала:
— Знаешь, сегодня наблюдала забавную сцену: он предложил ей руку, а она отказалась.
— Кто?
— Ты лучше скажи почему?
— Возможно, день был выбран неправильно, настроение. Может, плохо друг друга знали. У
них не было секса, или он ей в последний раз не понравился, она решила подумать еще или еще
с другими попробовать.
— Нет, это все не то.
— Может, наличие другого рукастого, может, рука предлагалась без сердца, без денег, без
будущего, левая, грязная, волосатая, в гипсе, в кармане, в перчатке, в наручниках…
Лучана слушала и улыбалась, отрицательно покачивая головой. Дым рисовал вокруг нее
очаровательную фату.
— Я сдаюсь, — забрал у нее сигарету, затянулся и заткнул ею хрустальную пасть
пепельницы.
— Он предложил ей руку на остановке автобуса, помочь выйти из транспорта, она же
мечтала замуж.
— Забавно. Только откуда ты знаешь, о чем она мечтала?
— Я же тебе говорю, что все об этом мечтают.
— Кроме тех, что там уже побывали, наелись и сыты.
— Выйти замуж — как уехать в какую-нибудь далекую незнакомую страну, принять ее
гражданство. У меня же пока, считай, только вид на жительство.
— Ну да, совершить там революцию, если ты про мой внутренний мир, освободить
угнетенные чувства.
— Я понимаю, что ты еще не наелся, что тебе нужны все. Мне достаточно одного.
— Я мужчина.
— Я женщина. Тебе достаточно нравиться, знать, что любят, что могут всегда принять.
— Можно войти? — обнял я крепко Лучану, мои губы нашли ее уста, моя ладонь обняла
манго ее сочной груди.

***

— Какое самолюбие, — сказал я, собираясь выходить из дома и наблюдая, как Лучана

гляделась в зеркало в прихожей.
— Надо же хоть кого-то любить. Если другие не годятся, — повернулась она ко мне.
— Значит, другие не нужны?
— Не так категорично… Через людей я все равно живу для себя, равно как и любой другой
человек. Ты реально представь, что находишься совершенно один — без родных, близких,
любимых, да и просто окружающих тебя людей. Представил? И что ты будешь делать со всеми
своими мыслями, чувствами и эмоциями?
 — Не знаю, — обнял я ее за талию.
— Это оттого, что ты все время пишешь, а читать тебе некогда.
— Есть что-нибудь интересное?
— Мои мысли. Тебе пора учиться читать мои мысли. Когда они в голове, кажется, что
можно написать ну если не роман, то главу романа точно. Но как только трансформируются в
слова, сразу понимаешь, какое количество условностей мы создаем. После раздумий о
тотальном одиночестве я подумала о том, что будет, если человека лишить чувств и эмоций?
— Вчера у меня было такое состояние, попробую тебе его описать: равнина души, не
беспокоит ничто — ни резня на экране, ни гидрометцентр, ни смерть соседки. Однако все эти
холмы далеки от меня, всецело поглощенного собой.
— Ну да, я знаю, как ты любишь заниматься самоедством, лежа на диване, — вырвалась она
из моих объятий.
— Я на диване мира, я животное, я вселенная. Белые облака потолка, надменное эхо сердца,
дыхание глубже пучины, пространство шире постели. Прекрасное поле засеяно мною, я устал, я
разобран, расслаблен, лежу на нем бездыханно, я и есть та самая сеялка, в которой кончились на
этот час семена, я уже не животное, а человек после секса, — уже обувал я туфли.
— А поле — это я, что ли? Назови хотя бы полянкой, — видел я в ее глазах, что она не
хотела меня отпускать.
— Хорошо, пусть будет полянка, только мне уж пора. Я пошел, до вечера.
— Ты забыл.
— Что?
— Что-что? Поцеловать меня.
— Неужели это так важно?
— Очень. Поцелуй для меня — как клятва верности на целый день.
— То есть, если я тебя не поцелую, ты можешь легко мне изменить?
— Это будет нелегко, поверь мне.
— Нет, лучше поцелую.

***

Павел и Фортуна бросили вещи в отеле и вышли прогуляться по городу. Они шли, молча
наслаждаясь атмосферой города, не обращая внимания на достопримечательности, пока
Фортуна не остановилась у одного из постаментов и не стала внимательно изучать биографию
героя на табличке снизу.
— Родственник? — улыбнулся Павел.
— Очень похож на моего мужа, — разглядывала памятник в профиль Фортуна.
— Не надоело тебе от него зависеть? Пошли ты его куда подальше.
— А сколько времени?
— Шесть.
— Слишком поздно.
— В смысле?
— Днем послать легко, но вечером… вечером на это нет никаких сил, так хочется быть
пленницей чьих-то объятий.

***
 Мне всегда нравились женщины, я даже не понимал почему. Ни грудь, ни глаза, ни
роскошные волосы, ни прочие прелести были тому причиной, все это поверхностное, внутри я
отчетливо ощущал, что если рядом не было ее, то не было и меня самого. Уехал в Милан на три
дня, будто попал в ссылку на три года.
Лежа в отеле в казенной постели, я отправил ей смс-ку:
— Ты чудо.
И тут же получил ответ:
— Чудес не бывает.
— Но ты-то есть.
— Сна нет, тебя нет, шоколад закончился. Чем наслаждаться?
— Собой.
— А ты чем развлекаешься?
— Чем-чем… скукой.
— Ну и как?
— Как-как… скучно.
— Вот и у меня то же самое. Знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Разглядываю твои детские
фотографии.
— Ложись спать. Долго еще будешь придуриваться? — выключил я свет в своей комнате.
— Нет. Пока влюблена.
— Перезвони мне, как разлюбишь.
— Хорошо. Целую крепко.
Глубокой ночью, когда я уже спал, она перезвонила:
— Ты спишь?
— А ты как думаешь?
— Почему такое равнодушие в трубке?
— Так три часа ночи.
— Ну и что? Разве в три часа ночи ты меня не любишь?
— Глупая.
— Какая есть. Моя глупость — лишь попытка обратить на себя внимание.
— Ну и как, клюют?
— Да, обратился весь мир, а ты нет.
— Ты хочешь сказать, что я не умею обращаться с женщинами?
— Нет, так и не научился.
— Разве? Мне всегда везло с женщинами.
— Надеюсь, ты всегда имеешь в виду меня, иначе мой звонок был напрасным.
— Ладно, скажи лучше, ты меня любишь?
— А есть выбор? — слышал я, как она дышала в трубку.
— Да.
— Можно ненавидеть.
— Это меня разрушает как женщину.
— А ты пробовала?
— Я не принимаю наркотики. Разве ты не встречал женщин, которые сидят на этом?
— Их действительно много. Чем займемся через два дня, когда я вернусь?
— Ты мной, я тобой.
 ***

Небо потертыми голубыми джинсами село на горизонт. Молодой неугомонный ветерок

гонял по набережной теплый влажный воздух. Зеленые человечки трепетали в восхищении и
аплодировали ему, сидя на верхних ярусах деревянного театра. Деревья, как никто другой,
разбирались в искренности порывов.
Фортуна и Павел не спеша проталкивались по тесным улочкам Венеции, среди конфетти
лавок, полных сувениров, сладостей и масок. С пятачка тянуло музыкой и горячей выпечкой.
Напротив небольшой булочной девушка выдавливала из аккордеона Пьяцоллу. Но тот не
выходил, несмотря на ловкость ее пальцев.
— Хорошо играет, — кинул Павел несколько монет в чехол от аккордеона, разинувшего
свой карман у ног девушки.
— Я бы сказала — в нужном месте. Классики избалованы ласками, они капризны, только
единицам удается доставить им удовольствие, — скользила рядом с ним Фортуна в кофточке,
накинутой на легкое летнее платье с открытыми плечами.
— У тебя с кем лучше всех получается?
— С Моцартом.
— Встреть ты его сейчас, что бы попросила?
— Почесать спинку.
— А Армстронга?
— Надуть мне джаза.
— А Шаляпина?
— Разбудить завтра в восемь утра.
— Зачем же так рано?
— Хочу напиться, нагуляться этим городом.
— В таком случае тебе нужна будет маска, — остановил Павел в потоке лавок одну из них,
увешанную лицами из папье-маше и пластмассы. Те, украшенные мехом, тканями, камнями и
перьями, безразлично взирали на своих возможных хозяев.
— Я же еще ничего такого не натворила, чтобы скрывать лицо, — улыбнулась Фортуна,
примеряя на себя одну маску за другой.
— Так натвори! Теперь уже можно отдаться гедонизму.
— Думаю, в этой мне будет уютно, хотя она и мала, чтобы осуществить все мои
мелкособственнические тайные желания, — хотела она рассчитаться за одну из них, но Павел ее
опередил. Фортуна поблагодарила его и продавца, взяла пакет с новой личиной, и они
двинулись дальше.
Погода была качественной. Теплое весеннее солнце встало в тупик. Вдоль набережной
тянулись хороводом дома. Они безнадежно вросли друг в друга, словно близкие родственники,
которые непременно хотели знать все тонкости интимной жизни своей семьи, каждую из
которых разделяли узкие мостовые и широкие каналы. Город стягивался стременами улиц в одну
большую ладонь главной площади. По ним шли жизни, разноцветные и беззаботные, в шортах и
в майках. Все без исключения были в восхищении. Кто-то невидимый непременно управлял
этим парадом, сеансом массового гипноза, из которого людей могли вывести только голуби.
Возомнив себя почтовыми, они писали и писали на землю жидкие письма, требуя хлеба и
зрелищ.
— Приехать в Италию, чтобы пить воду, — это, по крайней мере, оригинально, —
рассуждала Фортуна, уже сидя за столиком кафе на летней террасе.
 — Попробуй, очень вкусная, — предложил я ей.
— Вода как вода, — глотнула она из моего бокала.
— Черт, я думал, поведешься.
— Вот кофе здесь действительно превосходный, итальянцы научились не только
вымалывать из него саму душу, но и вдохновенно пить.
— Нет, они пьют тирамису, а кофе закусывают. Я даже не знаю, что крепче у них — кофе
или граппа.
— Это невозможно, ты опять украл мою мысль!
— А ты поднимай руку, как в школе, когда хочешь ответить первой.
— Цвет у него, как у тех стен, можно подумать, что им еще можно и красить, — перевела
Фортуна взгляд со стены близлежащего дома на свою чашку, не переставая черпать ложечкой
кофе, будто хотела в нем что-то выловить или непременно докопаться до истины. Но докопаться
было не до чего, кофе был идеален.
— Да, цвет сочный, и у девушки на балконе тоже.
— Джульетта, — тоже оценила взглядом девушку Фортуна.
— А вот и Ромео.
— Где?
— Видишь, тот зеленый плющ, прихватив с собой несколько белых цветов, карабкается по
стене к балкону, — показал рукой Павел в сторону балкона, который уже покинула девушка.
— Похож. Вполне возможно, что она его ждет.
— Ждала. Слишком долго полз.
— Лет пятьсот прошло с тех пор.
— Да, девушку нельзя оставлять одну. Она же в пылу может стать женщиной черт знает с
кем, — кивнул Павел в сторону лысого мужчины, который появился на том же балконе.
— Да и городом ошибся, бедняга.
— Не будем его расстраивать, пусть ползет, в конце концов, какая разница, как ее будут
звать.
— Фортуна, за что ты так любишь старые города? — налил Павел себе еще воды.
— В них тепло и уютно, оттого что уже осела пыль амбиций. Страсти улеглись, перетекли в
изящные формы, а те в свою очередь впитались в наши вкусы, они давно уже в генах.
— Вот так же и с женщинами: сколько бы ни менял, все равно возвращаешься к одной.
— Особенно меня впечатляют развалины.
— Меня нет, если ты про людей.
— Может, хватит уже пить эту воду, ты становишься слишком циничным.
— Если бы старые люди были так же любимы, как старые города, тогда бы они не боялись
стареть.
— Кстати, где обещанные поцелуи?
— Вот, — указал Павел на закат, — чем тебе не поцелуй?
— Так ты про эти говорил?
— Нет, не только, — подозвал он жестом официанта.
— Нравится? — спросил небрежно Фортуну, когда официант уже подошел к столику.
— Ты с ума сошел.
— Значит, не нравится. — Павел заказал бутылку вина, сырную тарелку и отпустил юношу.
В этот момент позвонил Роберто:
— Как там у тебя, Павел?
— Отлично, сижу в джакузи теплого вечера.
— Места для съемок уже обозначил?
 — В одном из них сейчас и нахожусь.
— Ты один? Чувствую хорошенькую даму рядом с тобой.
— Ты же говорил, что ничего не видишь.
— Ничего, кроме женщин.
— Я тебя завтра познакомлю.
— Что пьете? — допытывался теплый голос Роберто.
— Сухое.
— Хватит уже сухого, возьми полусладкое.
— Зачем?
— Слишком сухо отвечаешь. Она симпатичная?
— Ну как тебе сказать…
— Как умеешь, так и скажи.
— Чертовски… В беспечном озере глаз купается панорама мира, ресницы густые и
длинные, мне кажется, я слышу, когда они затворяются. Волосы гуще тумана, губы роскошно
наполнены розовым, они улыбаются, за ними жемчужины, — смотрел Павел на Фортуну,
которая в этот момент листала меню. — Храня саму женственность, шея устремляется в небо,
увлекая за собой ноги, правильной формы волны образуют линию острова идеальных холмов и
впадин.
— Твой эзопов язык скоро заставит чувствовать меня неполноценным.
— Ты бы видел, как она улыбается.
— Я знаю такие улыбки, съевшие многих, похоже, и тебя в том числе. Тебе это должно
пойти на пользу. Однако помни: чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать.
— Вроде бы еще трезв.
— Как с натурой для съемок? Расскажи в двух словах.
— Рыжий нажрался. Сначала он долго нюхал каменный кубок, полный хрустального вина,
будто хотел уловить новый аромат этого вечера. Потом пригубил и уже не смог оторваться. Он
пил и пил золотое полнотелое, выдержанное жарким днем игристое вино. Пока не налакался и
не скатился под стол, за горизонт, оставив бокал бухты в объятиях сумерек, — взял в руки свое
стекло Павел, поднял его навстречу Фортуне, которая тоже любовалась битым венецианским
стеклом, сверкающим на поверхности моря в лучах заката, и одним глотком залил речь.
— Ну, если в роли рыжего солнца, то да, подходит, на набережной у воды, то, что нужно. Я
тоже считаю, что снимать надо на закате. Буду молиться сегодня, чтобы не было дождя.
— Я не думал, что ты такой набожный.
— Я очень набожный, Павел, да и все мы набожны, когда нуждаемся, ты даже не
представляешь насколько. Вода хорошо просматривается из кафе? Было бы хорошо фоном
пустить гондолы.
— Вода как на ладони, даже вижу рыбок.
— Уже завидую.
— Завтра сам здесь будешь.
— Да. Но нам за два дня нужно успеть отснять несколько сцен.
— Успеем.
— Прилетим рано утром, так что ждите на завтрак, — сообщил Роберто.
— А что ты хочешь на завтрак?
— Чтобы любили, — рассмеялся в трубку он. — Так что до завтра.
— До скорого, — попрощался Павел.
— Забавный, — глотнула из своего бокала Фортуна.
— Да, завтра увидишь, он само обаяние. Как тебе здесь? — спросил Павел Фортуну, убирая
телефон.
— Столько мужчин вокруг! И ни одного любимого…
— Еще не вечер. Ты что-нибудь выбрала?
— Я полистала, в меню нет поцелуев.
— Не волнуйся. Скоро тебе их подадут.
— Кто?
— Да хотя бы тот мужчина, справа от тебя. Он давно уже нам улыбается.
— Может, это тебе?
— Я бы заметил.
— Как-то странно он на меня смотрит.
— Что тут странного, разве что иностранного. Он хочет понять, кто мы друг другу.
Испытывает на прочность.
— Зачем меня испытывать, я же не оргазм.
— Кто-то хотел поцелуев.
— Ну нельзя же быть таким примитивным.
— С умными женщинами только так и нужно. Только так их можно свести с ума. Белая
рубашка и смуглая кожа, что еще нужно для летнего теплого вечера в стране, где валяются
поцелуи?
— Красивый мужчина, не спорю.
— Подойди к нему и поцелуй.
— Ты в своем уме?
— Нет, в твоем. Ты же только что этого так хотела.
— Ведешь себя, как сутенер. Ты меня не ценишь.
— Перестань торговаться, я хотел сказать, что кто-то же должен позаботиться о твоем
счастье.
— Черт, он идет сюда.
Итальянец спросил разрешения и увел Фортуну в толпу танцующих. Павел понаблюдал
немного, как они двигались, оставил на столе купюру, взял с собой бутылку, которую они
начали, и пошел вдоль набережной к веселым ночным огонькам, дрожащим на поверхности
воды. По жилам весело бежало итальянское белое, в голове все еще сидел Синатра. Несмотря на
окружавшую Павла красоту, ноги медленно, но верно несли к отелю. Там он откупорил свой
номер, включил свет, узнал себя в зеркале, игриво сказал «пока» и прошел в комнату, где
усталость завалила его на кровать прямо в одежде.
Павел проснулся от телефонного звонка. Это была Фортуна.
— Ты уже спишь?
— Нет, завтрак готовлю, — ответил он ей, разглядывая время на настенных часах, которое
наехало на цифру три, присвоив себе обе стрелки. — Ты будешь есть?
— А что у тебя?
— Время.
— Какое время?
— Мое время.
— А, да, съем, но совсем немного. Только скажи мне сначала, куда ты сбежал?
— Гулять. Ну и как это было?
— С итальянцем? Волшебно.

***
 Она почти не слушала, все мысли были о том, как после танцев он обнимет ее еще крепче,
его руки лягут на ее ягодицы, а голос с придыханием заставит открыть незнакомцу все окна и
двери. Что будет такси, потом отель. Она представляла, как ладони его на целую ночь станут
владельцами ее плоти, как она смущаясь будет прятаться под его кожей, как он возьмет в руки
нежный лоскут ее тела и бросит в кипящее масло своих поцелуев, жадных и горячих… Как в
переливах ночи будет его солить и перчить, солить и перчить, сдабривая брызгами слов, вдыхая
ароматы ее похоти. А утром, выложив все на белое блюдо постели, скромно украсив веточкой
базилика «это была лучшая ночь в моей жизни», подаст на первый завтрак ее совести, которая,
проснувшись внутри и держась за ложечку, будет сосать аперитивом из хозяйки душу и
ухмыляться.
Через несколько минут, разрушив пару, но все еще держась за руки, они не спеша
пробирались сквозь островки столов из глубины кафейного леса к своему месту. Под ногами в
такт музыке поскрипывал древний паркет.
— Вы знаете, о чем скрипел этот паркет? — опустился на свой стул Ричи, перед этим
благоустроив Лучану.
— Тоскует по лесу?
— Нет, никак не может налюбоваться на ваши ножки, — подлил ей и себе еще вина.
— И что он вам еще нашептал?
— Вы хорошенькая, вами и забухать не грех, — поднял он свою чашу.
— Вы думаете, я как шампанское в этом бокале? Легкая и игристая.
— Нет, Лучана, я так не думаю.
— Вам еще неизвестно, Ричи, вы же меня совсем не знаете.
— Но и вы меня тоже.
— Тем лучше, — отпила она из своего бокала.
В кафе подливал вино сам Синатра, наполняя благодарные раковины и раковинки ушей
теплым насыщенным тембром, пока пара листала меню. Сквозило официантами. Один из них
весь во внимании уже завис над их столиком.
— Что вы выбрали? — спросил Ричи, чтобы как можно быстрее и как можно дальше
отправить официанта, который стоял рядом, выразительно нагнувшись, будто хотел услышать
нечто важное.
— Вы иногда так смотрите на меня, будто не видели женщин.
— Видел, конечно. Но, похоже, те были не настоящие. Вы женщина необыкновенная.
— Вряд ли вам это поможет.
— Вот и я говорю, обыкновенными приемами вас не соблазнить.
— Мне сердце, — закрыла меню Лучана.
— Сердце? — удивился Ричи. — Хорошо. А мне лазанью со шпинатом.
— Шпинат звучит как-то неромантично, — улыбнулась Лучана, провожая взглядом
исчезающего камерьере.
— Шпинату с сердцем, конечно, не сравниться.
— Вот-вот. Скоро забудете, как дышать, лишь бы я не ушла, пока я буду закусывать вашим
сердцем.
— Это угроза?
— Скорее защита. Я же знаю, вы хотите просто со мной переспать.
— А вы?
 — Я еще не решила, но знаю точно, что просто не выйдет, такая простота меня убивает как
женщину. Каждая новая бесперспективная связь убивает. Мужчине это уяснить очень сложно.
— Зачем же все так усложнять? Может, для начала перейдем на «ты»?
— Легко. То есть на «ты» легко. А в отношении всего остального я не умею просто. Сложно
— пожалуйста, а просто никак.
— А что тебя беспокоит? — отхлебнул из бокала Ричи. — Ты задумчивей звездного неба.
— Это не задумчивость, это маска сомнения. Знаешь, я никогда не была любовницей.
— Ну и? Я никогда — любовником, что с этим делать? Может, попробуем? Ты откусишь
меня, я тебя.
Она внимательно посмотрела на него. Темные волосы, зачесанные назад, нарочито
блестели. Глаза горели из-под темных ресниц. Губы, готовые броситься в поцелуи… На лице
полуулыбка, которая схватилась за взгляд Лучаны и не отпускала. Все в нем пыталось
понравиться, особенно слова. Однако чем тупее становились его шутки, тем острее она
чувствовала боль от потраченного на него времени.
— И к черту семейные обязательства, — взял он канапе, воткнул себе в губы и начал
пережевывать.
Лучана на секунду представила себя этим кусочком мяса, пронизанным стрелой амура:
«Кем же я буду себя чувствовать, когда все переварится?». Даже внутренний голос отказался это
озвучивать. Откликнулся лишь телефон, который зазвонил в ее сумочке. Она открыла ее и,
увидев на экране знакомое лицо, отключила звук.
— Любовником быть проще, чем любовницей. Переспал и вернулся в семью, а любовница
проснулась и поняла, что обратной дороги уже нет. Ты меня проводишь?
— А как же горячее? — все еще цеплялся за свои фантазии Ричи.
— Горячее уже не будет, Ричи. Я рада, что ты тоже это понял, и спасибо за танцы, —
смахнула она салфеткой налетевшую было слабость и снова стала уверенной, спокойной, почти
замужней.
— Может быть, завтра?
— Извини, Ричи, я занята.
— Чем?
— Мужем, — все прикрывалась мнимым мужем Лучана.
— Хорошо, тогда скинь мне смс-ку, как освободишься, — разбудил он в себе чувство
юмора, чтобы как-то сгладить поражение.

***

— Короче, я не смогла.
— Как, вы расстались? Разве он тебе не признался в любви?
— Откуда ты знаешь?
— Я читал сценарий. Это же был наш актер, неужели не заметила?
— Шутишь?
— Какие шутки в три часа ночи? — пытался я играть на полном серьезе.
— Тупые.
— Вот именно. Стоило ли из-за них будить меня? — рассмеялся в трубку.
— Надо же с кем-то поделиться.
— С итальянцем надо было делиться.
— Ты еще скажи размножаться.
 — Потерпи до завтра — целая команда прилетает. Надо выспаться как следует. Днем
снимаем одну сцену на набережной.
— Ты же говорил — в кафе?
— В кафе на следующий день. А завтра вечером у нас еще ужин с Роберто. Так что давай,
отдыхай. Спокойной ночи!
— Знал бы ты, как они мне надоели, — вздохнула Фортуна и положила трубку.

***

— Мне нужен шкаф, — доставая халат из комода, заявила Лучана.

— Чтобы хранить любовников? — злорадно усмехнулся я, сидя за ноутбуком.
— Чтобы жить… в человеческих условиях. Разве ты не замечаешь, как обветшала наша
мебель. Ну если, конечно, не считать тебя, — отомстила Лучана.
— Спасибо. Что еще?
— Цветы, ты давно не дарил мне цветов, — кричала она мне уже из ванной.
— Ну как же… а растения для аквариума?.. а потом еще в марте…
— Только не напоминай мне об этом женском пражднике, — прожужжала Лучана, выйдя
из ванной, со щеткой во рту, сквозь пену зубной пасты.
— Почему?
— Нет дня более траурного, чем Восьмое марта. Мужчины подносят женщинам цветы,
словно могилам, чтобы те тихо улыбались и хранили молчание как можно дольше, — скрылась
снова, но дверь осталась открытой. Мне было слышно, как она полоскала зубы.
— Хорошо, я понял: шкаф и цветы. Это все?
— Еще яйца кончились, — вышла она из ванной. — Я хотела утром сделать блины, и не
вышло. Может, запишешь, чтобы не забыть?
— Ты невыносима.
— Смотря откуда.
— Из моей памяти.

***

Роберто возник незаметно в компании официанта. Он слегка поклонился и протянул руку

на голос Павла:
— Привет!
— Добрый вечер, Роберто, мы тебя уже заждались и успели выпить по бокалу вина. —
Павел привстал со своего места и крепко пожал руку режиссеру. Затем помог ему сесть.
— Что у тебя с лицом? — серьезно посмотрел режиссер сквозь очки на Павла и продолжил
еще серьезнее. — Секса давно не было?
— А что — заметно?
— Выглядишь неудовлетворенно, — рассмеялся собственной шутке Роберто. — Если
некоторым нужен секс, тебе он просто необходим.
— По правде говоря, он всем нужен. Однако, несмотря на это, одни тщательно маскируют
свои цели словами, припудривая надуманными чувствами, другие — молчанием, играя в
равнодушие, — парировал удар Павел.
— Познакомься, Фортуна.
— Фортуна, — мягко молвила она.
— Очень приятно! Роберто. Павел, почему ты раньше скрывал от меня такую красоту? —
заставил он улыбнуться Фортуну еще шире, отнимая у нее свою руку.
— У тебя своих красоток хватает.
— Мужчину хлебом не корми, дай полакомиться чужой женщиной. Он же охотник, ему
постоянно нужна добыча.
— Говоришь как о полезных ископаемых?
— Люди из всего хотят извлечь пользу. Даже если у них уже все есть, — устроился он за
столиком. — Что в мире творится? — снова обратился к Павлу.
— Все как обычно: женщины хотят замуж, мужчины собираются разводиться. Белое? —
спросил его Павел.
— Да, пожалуй, — произнес он, и тут же рядом вырос камерьере с бокалом, поставил на
стол и напоил его стеклянную душу вином, которым чуть раньше успели смочить горло Павел с
Фортуной.
— Хорошее кафе, и вино превосходное, — заметил Роберто, сделав хороший глоток. —
Особенно после трудного рабочего дня. Завтра еще одну сцену снимем и займемся монтажом, —
поставил бокал на стол Роберто.
— А вы чем занимаетесь, Фортуна? Предлагаю сразу перейти на «ты».
— Я жду.
— Чего?
— Еды.
— А вы уже заказали?
— Еще нет, — ответил Павел.
— Давайте я вас пока развлеку другим блюдом, из вьетнамской кухни: «Куни линь гу».
— С удовольствием, — чуть не захлопала в ладоши Фортуна.
— Юг Вьетнама. На вид забегаловка. Снова не понимая ни буквы в меню, ни картинки, я
заказал по наитию, что-нибудь близкое к рыбному. В соседнем столбце — транскрипция, меня
заинтересовало название «куни линь гу». Официант, улыбнувшись загадочно, удалился с моим
пожеланием. Вьетнам — это очень экзотично и суетно, желтое-желтое солнце, желтые-желтые
лица. Никогда не видел страны более желтой, будто там жило само солнце. Жара, пальмы
расчесывают воздух, стопроцентная влажность, можно его загребать веслом и плавать. Пока я
плавал в фантазиях, официант уже с блюдом, торопливо раскладывал соусы, рядом с
моллюском.
Первое, что пришло в голову, глядя на это чудо морское: губы, женские, надеюсь, вы
понимаете, о каких губах идет речь, если нет, то спросите у Павла. Они, вдохновленные
первородным багрянцем, вдохновенно ждали. Палочками подцепить их не выходило, я взял нож
и вилку, начал пилить, не пилится. Прижав эти губы к своим, обслюнявив, сунул в голодные
зубы и оторвал кусок. Вкус тоже мне не был понятен, что-то приятное, но жестковатое и
агрессивное… будто я пытался распробовать женщину, находя в ней все больше необъяснимого.
Официант мне показывал жестом, что надо приправить соусом. Я так и сделал, полил розовую
плоть, мясо все мягче, губы податливо приоткрылись, будто им это нравилось. Я вспомнил
первый свой поцелуй, — романтично отхлебнул из бокала Роберто. — Потом второй, третий.
Подошел официант, спросил, нравится ли мне «куни линь гу»? Я улыбнулся тупо, как улыбаются
иностранцы, и тут меня ошарашило: «кунилингус». Впервые я сделал его в ресторане Вьетнама.
 — Очень аппетитно. Я бы тоже не отказалась, — рассмеялась Фортуна.
— Если вы про блюдо, то вряд ли здесь его подадут, — довольно улыбался Роберто.
— Роберто, представляете, Павел вчера вечером убежал от меня.
— Не может быть, Павел. Ты забыл первый закон большой любви: никогда не бегай от
женщины: она тебя все равно догонит и съест, если ты вкусный. А ты вкусный, я так
предполагаю. Как ты думаешь, Фортуна?
— Я не пробовала, но точно съедобный. А какой второй?
— Любовь это вам не секс: взял да пошел, это отдай, а потом иди.
— Я так и сделал: рассчитался и решил прогуляться. Ничто так не вдохновляет, как
отсутствие людей.
— Удачно погулял?
— Умеренно.
— Видимо, он испугался твоей красоты, Фортуна.
— Как бы мужчина ни пытался овладеть красотой, в любом случае ему достается только
роль слуги. В этот вечер особенно не хотелось быть слугой, — глотнул из своего бокала Павел.
— Слугой не слугой. Женщину надо любить! И любить так, чтобы остальным мужчинам
было мучительно больно, что они так не умеют, — уточнил Роберто.
— Да, но я не хотел тем самым нанести боль женщинам, которых еще так не любили, — не
сдавался Павел, подлив всем вина.
— Как нужно не любить женщин, чтобы оставлять их другим! — рассмеялся Роберто, нашел
свой бокал на столе и выпил половину.
— Павел, как можно меня не любить? — веселый голос Фортуны сам за себя говорил, что
вино ему пришлось по вкусу, он стал звонче и глубже.
— Как и других.
— Вот мне и пришлось гулять с итальянцем.
— Я видел, что тебе это было необходимо.
— Мне? — недоуменно посмотрела сначала на Павла, потом на режиссера Фортуна.
— Не надо забывать, что в каждой женщине живет капризная девочка, юная кокетка,
прекрасная незнакомка и ворчливая дама. Ты увидишь только то, что хочешь увидеть, — подлил
масла в огонь Роберто и добавил:
— Женщине в жизни важно найти не того, кто будет слушать, даже не того, кто понимать, а
того, кому можно выговориться.
— Спасибо, Роберто, он даже ночью не захотел меня слушать.
— Может, это ревность? — предположил режиссер.
— А если бы я позвонила, чтобы поплакаться в жилетку?
— Это другое дело. Тогда бы у него включилась миссия: «мужчина» или даже «настоящий
мужчина», — улыбнулся Роберто. — Женщины любят плакать. Хлебом не корми, дай поплакать.
— Да не хлебом их надо кормить, а любовью, — возразила Фортуна. — И не из миски один
раз в день, а из рук и постоянно. Женщины самые ручные из всех домашних животных.
— Но вчера ты была настоящей хищницей, — любовался на нее Павел.
— Всегда интересно знать, чем это закончится, особенно если еще не началось, —
засветилась Фортуна.
— На свободе женщина все время на охоте: каждая хочет знать, где сидит ее фазан, —
осушил свой фужер режиссер.
Тем временем ресторан под темнеющим на глазах небом, собирал все больше народу. Люди
потихоньку занимали столики, заказывали еду. В центре зала началась развлекательная
программа. Пара исполняла танго. Танцор уверенно вел девушку в красном платье, и это ее
заводило, обезоруживало. Он — словно тореадор, она — мулета в его сильных руках. Они так
гармонично двигались по паркету, что создавалось впечатление, будто собственными ногами
играли музыку, перебирая клавиши аккордеона. Публика одним налитым быком упивалась
зрелищем и вином. Она аплодировала ножами, вилками, бокалами и ресницами.
— Сам же оставил меня на растерзание сердцееду, — продолжала Фортуна. — Пришлось
защищаться, — взяла она в руки блестящую вилку и начала легонько водить зубцами по коже на
ладони, оставляя красные полосы.
— Павел, это же Италия. Крепче держи свою девушку, а то уведут.
— А я что, не крепко?
— Ты крепко ухватился за старое. Тем временем сердцееды не дремлют. Для них женщина
— это программа, которую надо постоянно обновлять, чтобы понравиться.
— Интересно, чего не хватило вчерашнему? Почему ему не удалось тебя перезагрузить?
— Почему мужчины ночью несут одну и ту же чушь? — отложила Фортуна прибор в
сторону.
— Но вы же ведетесь?
— Ведемся исключительно из-за нехватки нежности.
— Смотря что ты считаешь нежностью, — достал Павел пачку сигарет и закурил.
— Для меня нежность сильного пола — это мужество, с которым они не только с нами
носятся, но и носят на своих сильных руках, — высказалась Фортуна.
— То есть нежность мужчины заключается в том, чтобы не лишить индивидуальности свою
женщину? — наблюдал Павел, как сгорает сигарета.
— А если она еще не его? — поправила его Фортуна и щелкнула кончиком пальцев по его
сигарете. Та плюнула в тарелку пеплом.
— Тогда о нежности не может быть и речи, разве что о соблазне.
— Что это такое? Я уже и забыла.
— Соблазн — это когда заставляешь поверить в свою красоту даже тех, кто тебя не
хочет, — поделился опытом Роберто.
— Но когда речь идет о любви, так не хочется никого принуждать, — вздохнула Фортуна.
— К примеру, встречаешь ты утром в постели незнакомого, но жутко обаятельного
мужчину, с чего ты начнешь? — пытался скомпрометировать на откровенность Фортуну
Роберто.
— С поцелуев.
— Что, прямо с утра начнешь его целовать?
— Да, прямо в постели.
— Смотри, избалуешь. Мужчину лучше держать на голодном пайке.
— Так ведь и мне надо чем-то питаться.
— Ну да, соблазнила. Теперь можно даже не завтракать.
— Ты что, не веришь в мою утреннюю красоту, Роберто?
— Другими словами, ты хочешь узнать, смогла бы ты соблазнить меня? Мой поводок
гораздо короче твоего: я глубоко женатый человек. Если хочешь мне понравиться, лучше
расскажи о своих недостатках.
— Я люблю любовные романы и детективы, смотрю иногда тупые ток-шоу и даже сериалы.
— Если женщина ест на завтрак, обед и ужин любовные романы, значит, ей не хватает этой
пищи.
— Вот, я же говорила, надо меня кормить. Кстати, я уже проголодалась жутко, может быть,
съедим что-нибудь?
— Тебе же вчера предлагали еду? — махнул Павел официанту рукой.
 — Наоборот, это он хотел покормиться. Я только думала, что все так просто: познакомился,
поел, пошел дальше, до следующей харчевни. На деле все оказалось сложнее: моя любовь не ест
все подряд — гурманка.
— Любовь капризна. Одной едой тут не обойтись. Ей необходим свежий воздух, причем
постоянно. Девушку обязательно нужно выгуливать. Лучше всего, чтобы это были прогулки по
средиземным морям с их песочным печеньем пляжей, по осколкам древних городов и их узким
улочкам с витринами, полными ее капризов, которые непременно должны подчеркнуть
прелести вашей избранницы. Главное — не забывайте, что время от времени любовь надо
кормить, если не поцелуями, то фруктами и охлажденным шампанским, — улыбался Роберто
всей своей искренней душой. — Хотя многим для интима достаточно простой влюбленности.
Понюхал цветок, сорвал, поставил в горшок, полил на прощание. Мне кажется, влюбленность —
это аромат, и он улетучивается, как только внимание привлечет другой цветок.
— Что желаете? — дал закончить ему монолог официант.
— Что у вас есть фирменное из горячего? — спросил его Роберто.
— Жаркое из барашка, рекомендую, — влюбился он в его темные очки. — Очень хорошее!
— А секса нету? — выпустил пар вина режиссер.
— Есть, но не очень свежий, — не растерялся камерьере.
— То есть с бывшими? — не унимался Роберто.
— То есть с прошлым.
— Не, тогда не надо, давайте барашка, на всех. Можно на общее блюдо. И вашего вкусного
хлеба, — отпустил он официанта и добавил: — Влюбленность — это хорошее обезболивающее
на фоне пережитых потерь. Никакой аллергии и побочных эффектов. Однако следует дозировать
тем, кто ищет любовь настоящую.
— Всем хочется быть единственными и неповторимыми, — сделал свой ход Павел.
— Я до сих пор не знаю, что значит быть единственной и неповторимой?
— Уединиться и не повторять старых ошибок, — ответил режиссер.
— А как же бывшие? — поинтересовался Павел.
— Это проблема. Никогда не знаешь, что делать с бывшими: в сердце не оставишь — всю
кровь высосут, из головы не выкинешь — пропадут, — заботливо подчеркнула Фортуна.
— Мне никогда не нравились женщины, которые, грубея под тяжестью забот, превращались
в мужчин, но еще меньше мужчины, по причине которых это происходило, — подытожил
Роберто, у которого в этот момент зазвонил телефон. Он достал его из кармана своей цветастой
рубашки и ответил:
— Да, я узнал. Ужинаем. Вечер прекрасный, теплый, и компания тоже. Да, завтра много
работы. Я позвоню тебе позже, дорогая. Чтобы выразить чувства. Здесь слишком много
свидетелей. А это очень личное. Целую.
— Дора, жена моя, — объявил Роберто.
— Как поживает Дора? — спросил Павел.
— Передавала всем привет. У нее выставка картин.
В этот момент камерьере выкатил на столике большое блюдо, на котором искрилось
жаркое, украшенное оливками, салатом, красным перцем и базиликом. Пока он разрезал эту
картину, все наслаждались ароматами, продолжая беседу.
— Дора сказала, что одного любимого полотна как всегда не хватает, — указал Роберто на
себя. — Ну и добавила свое любимое: «А ты все на девок пялишься».
Павел с Фортуной переглянулись и засмеялись, будто могли это делать только по
взаимному соглашению.
— А почему она не с тобой? — поинтересовалась Фортуна.
 — Она слишком женственна, чтобы быть все время рядом с мужем. Вы же знаете, как это
бывает, усталость от совместной жизни, словно ревматизм. Ноет, до тех пор, пока не заткнешь
ее работой или разлукой. Совместная жизнь — это прыжки на батуте, где сеткой служит та
самая любовь. Люди прыгают друг на друге с желанием подлететь как можно выше и парить как
можно дольше. В этом процессе главное — не падать… ни духом, ни честью. Но все же
периодически некоторые больно срываются, разлетаясь далеко и надолго. Подниматься всем
непросто, будь то мужчины или женщины. Иногда они помогают друг другу возродиться, но
чаще это делают уже другие люди. Друзья, например.
— Разве женщины умеют дружить? — вслух задумался Павел.
— А зачем им дружить, если они умеют любить, — ответила Фортуна, первой получив
добрый кусок мяса.
— Фортуна, что ты с ним церемонишься? Он же ничего не понимает в женской дружбе, —
пытался внести интригу в беседу режиссер.
— Нет, я с ним пока не могу, прежде мне надо расцеремониться с законным, — взялась
Фортуна за нож, не зная, с чего начать трапезу.
— Так ты замужем? Вот это разворот! — рассмеялся Роберто. — Значит, мы почти коллеги.
Тебе тоже приходится держать себя в рамках приличия.
— Да, так и путешествую в рамке, — отпила вино Фортуна. И черточки на ее губах вмиг
наполнились кровью итальянской лозы.
— Наконец-то прекрасная картина приехала на выставку в Венецию. Вот скажи мне,
Фортуна, чего должно быть больше в муже — любовника или друга?
— Мужчины. Безусловно, — облизнула она их и поставила бокал на место. — А ты льстец,
Роберто. Кстати, может, подскажешь, как мне узнать настоящего мужчину?
— Никак. Если он настоящий, то сам тебя узнает.
— Ну да. В таком случае расскажи, как это случилось у твоей жены? Правда, начало вашего
знакомства Павел мне уже поведал… но все же.
— Это было на съемках одной грустной картины, лет десять назад, — выступил Роберто,
проглотив первый кусок мяса. — Кстати, мясо отлично здесь готовят, очень сочное. Ну, раз ты
знаешь уже начало, я расскажу тебе краткое содержание картины. Мы примерно также сидели в
кафе:
— Мы могли бы с тобой?
— Имеете в виду это?
— Именно это я и хотел предложить.
— Почему бы и нет.
— Сигарету?
— Вина.
— Красное?
— Белое.
— Поцелуй?
— Еще белого.
— Сигарету?
— Еще поцелуй.
— К вам?
— Ко мне.
— Сигарету?
— В постели?
— Представьте, я так делаю часто.
 — Хорошо.
— И еще одно краткое предложение.
— Какое?
— Замуж пойдете?
— У меня нету белого.
— А шампанское?
— Я про платье.
Фортуна смотрела на Роберто как завороженная, требуя продолжения спектакля. И он
добавил:
— Вот такая вот любовь вслепую. Впрочем, не любить эту девушку было невозможно, и
дело не в ее сложном характере: характеры по определению не могут быть легкими, а скорее в
избытке моего любовного опыта. Так как она была неповторима… — подытожил свой рассказ
Роберто.
— А сейчас?
— Из неповторимой стала необыкновенной.
— Повезло ей. Чтобы понять, что ты лучшая, достаточно найти того, кто тебя любит. Мне
лично очень важно кому-нибудь принадлежать, но так, чтобы не использовали, — вытерла губы
салфеткой Фортуна.
— А что, часто использовали? — снова вернулся в беседу Павел, покончив с мясом.
— Гораздо чаще, чем понимали.
— Мужчины только говорят, что хотят тебя понять, на самом деле — либо хотят, либо
нет, — плеснул правды режиссер. — В вопросах измены меня всегда останавливал только один
факт: что будет чувствовать любимая женщина, узнав об этом. Как вы думаете, Фортуна?
— Пустоту. Любящая женщина может помиловать, но простить никогда, у нее нет для этого
столько равнодушия. Нет лучше памяти, чем женская, сколько бы она вам ни прощала.
— А если простила?
— Если женщина вас простила, значит, она вам больше не доверяет, — блеснул
пониманием женщин Павел.
— Да, женщина может простить, но только после того, как ей удастся отомстить, —
добавила женской логики Фортуна. — Идеальная красота, волнующие запахи, поиски внимания
— все это и есть ее месть.
— Как бы они ни душились, от женщин всегда пахнет любовью, — прокомментировал
Роберто даму, которая прошелестела рядом с их столиком.
— Хорошо тебе, Роберто, каждая тебя способна вдохновить, — налил ему вина Павел.
— Здесь вступает в силу третий закон любви: если тебе не понравилась женщина, будь
мужчиной: значит, ты не в ее вкусе.
— Разве у тебя не случалось на съемочной площадке актрисы, которая не вдохновляла? —
откинула назад волосы Фортуна.
— «Случайная актриса» звучит как случайный секс. Всяко бывало. Если женщина не
вдохновляет, значит, она дышит в другую сторону. И надо заставить ее потерять голову или
закрутить так, чтобы она научилась вдохновляться от меня. Самолюбия в кино недостаточно.
— Вот почему иногда любовь на экране выглядит натуральнее, чем в жизни. Правда, часто
все портят искусственно снятые постельные сцены. В жизни все несколько иначе.
— Да, это так. Если в жизни мы можем позволить себе в отдельно взятых отношениях
скатиться к порнографии и утром проснуться, как ни в чем не бывало, то в кино интимные
сцены выходят за рамки личного. Можно вообще их опустить, создать иллюзию того, что это
происходит где-то за кадром, либо ограничиться эротикой. Главное в этот момент, для меня как
для режиссера, не уйти в порнуху, в пошлость — а эта грань очень тонка.
— В моем пуританском мозгу между ними стена, — разглядывала на дне бокала капельки
вина Фортуна.
— Сейчас постараюсь объяснить наглядно.
— Наглядно? — оживилась она.
— Однажды… еще до того, как я надел эти очки, — он поправил оправу, — я, сидя в одном
кафе, наблюдал за девушкой, когда она ела вишневый пирог. Красная сладкая сочная мякоть,
которую она изящно ловила ловким розовым язычком, стекала по ее длинным пальцам.
«Эротика», — подумал я. Пока она не достала зубочистку и не начала яростно выковыривать
что-то из коренного зуба. «Пошлость», — отозвалось у меня в голове. Наконец, девушка
вытащила изо рта то, что мешало ей жить, размазала пальцами и слизнула. «Порнография», —
вырвалось из меня.
— А каково актерам играть в постельных сценах?
— А каково в жизни играть постельные сцены? Примерно то же самое. Неужели не
приходилось?
— Да, но это игра с родным человеком, — защищалась Фортуна.
— С родным еще сложнее, более того, она обоих ведет к поражению. Есть оргазмы, но нет
удовлетворения, счастья.
— Мне для счастья вообще никто не нужен, чем больше я живу с кем-то, тем сильнее это
понимаю.
— Сильная женщина. Но честнее было бы сказать, что не с тем живешь. Женщине никак
нельзя без любви, а мужчине без женщины. Кто ей еще подскажет, что она любимая, кто ему —
что делать после оргазма.
— В конце концов, можно любить себя и тоже быть любимой, — не сдавалась Фортуна. —
Я давно для себя решила: хочешь быть любимой? Нет ничего проще: «не любезничай, не
влюбляйся, не люби».
— Ты серьезно? — удивился Павел.
— Вполне. К примеру, почему люди, которые любят только себя, порой выглядят гораздо
счастливее тех, что любят других.
— Себе легче прощать, — не задумываясь, ответил Павел.
— Именно этим мы и занимаемся, когда нам больно, — наблюдала за танцующими парами
в глубине ресторана Фортуна.
— Давай тогда конкретней, что делает женщина, когда ей больно? — пытался найти истину
Павел.
— Терпит.
— А мужчина?
— Терпеливо ждет, когда ей это начнет нравиться, — заткнул возникнувшее молчание
Роберто.
— Разве измена может кому-нибудь понравиться?
— Ты сразу начала с тяжелой артиллерии, Фортуна.
— Просто о наболевшем.
— Подозреваешь мужа?
— Нет, все время прощаю. Мне легче прощать, чем подозревать. Я знаю достаточно
неверных жен и мужей, которые вполне счастливы в своих семьях. Все изменяют одинаково: и
мужчины, и женщины. И неизвестно, кому из них это нужнее, а кому и вовсе жизненно
необходимо. В конечном итоге, кого-то милуют и уходят, других же ждет настоящее наказание,
сущий ад, с ними остаются.
 — Значит, это для него худшая пытка. Надеюсь, он вас за это не осуждает, — улыбнулся
режиссер.
— Никто не вправе никого осуждать, даже если это приносит удовольствие. У меня совсем
недавно появилась навязчивая идея завести себе любовника.
— Ни в коем случае. Самая большая трагедия любви — стать любовницей.
— Нет, не подумайте, я не злопамятна, но отомстить всегда приятно.
— Здесь вступает в силу четвертое правило любви: если вы не получаете удовольствия от
женщины, возможно, его за вас получает кто-то другой.
— Это ты о чем, Роберто? — спросила Фортуна, поправив прическу.
— Я говорю, что задача жены — гнать от мужа всех случайных баб.
— А то они слетаются, как мухи на… — осеклась Фортуна.
— На что?
— Вот хотела сказать на мед, а подумала про дерьмо. Будто вляпалась. Какая все-таки
сложная штука жизнь.
— Не проще пареной репы, — достал Павел сигарету и прикурил.
— Это если не связываться с теми, кто тебе ее парит.
— Да, жизнь женщины похожа на жестокий бой. Сердца бьются, словно посуда, мечты
разбиваются в кровь, не бьются только козырные тузы, которые, как правило, уже на руках, —
посмотрел Павел на Роберто.
— А козырные дамы? — почувствовал запах табака Роберто, и ему тоже захотелось
затянуться.
— Те отбиваются от назойливых поклонников, — выронила из своих губ Фортуна и игриво
взглянула на Павла.
— Друзья, я отойду ненадолго, — зашевелился за столом Павел.
— Ты что, обиделся, Павел? — всполошилась Фортуна.
— На что?
— На поклонников.
— Нет, ты же про итальянца?
— В общем да. А то я испугалась, что ты пропадешь, как вчера.
— Пятое правило любви: никогда не думайте о себе плохо, вы лишаете пищи остальных, —
добавил соуса в разговор Роберто.
— Да нет, я по нужде, — встал из-за стола Павел.
— Тогда оставь мне сигарету, — попросил Роберто.
Павел вложил в руку Роберто свою прикуренную сигарету и оставил его с Фортуной
наедине.

***

Лучана встала по обыкновению рано, накинула на себя халат. «Зачем я так рано поднялась?
Еще лежать бы и нежиться в хлопковых поцелуях сна». Поставила нагревать воду. Немая жажда
внутри пересушила чувства. «Какое безнадежное занятие любить кого-то», — подумала она.
Лицо ее покрылось ожиданием. «Сколько может ждать любовь, когда уже кипит внутри, как у
этого чайника, и легкий пар желаний тянется на выход? Почему-то стыдно говорить об этом
вслух: „женщине охота, охота мужчину“».
Она сняла с плиты кричащий чайник: «Может быть, мне тоже засвистеть бескомпромиссно:
я хочу любить — может быть, тогда он неожиданно появится, возьмет меня, нальет и будет
жадно пить». Посмотрела в окно. Там к ней тянули руки зеленые ветви лета. Сквозь ванную
прошла в коридор к большому зеркалу, распахнула объятия ткани. Через капли воды на ресницах
в отражение на нее посмотрела изящная голая женщина. «Прекрасна, неужели никто не хочет
любоваться этим, кроме меня? Хочет, я уверена. Почему же я сплю одна?» Этот вопрос не давал
ей покоя, пока она глоток за глотком откусывала горячий кофе.
«Я сплю в одиночестве, я пью в одиночестве, но с ним же не поцеловаться. Одиночество,
как оно славно прижилось, пригрелось в моем пространстве и начало уже постепенно занимать
его, диктовать свои условия, навязывать свои привычки и, что самое страшное, ревновать ко
всем остальным. Гнать его надо, как можно скорее, сегодня же, сейчас же».
Было воскресенье. Она привела в порядок себя, блистательную, перед тем как окунуться в
пучину городского океана. Уже стоя в прихожей в ситцевом летнем платье, подправила штрихи
очарования перед зеркалом, взяла под руку сумочку и уже было открыла дверь в лето, как что-то
ее остановило, она снова посмотрела в зеркало. Понравилось все, кроме одного обстоятельства:
«Нет, душа, ты сегодня останешься дома, — начала она внутренний монолог. — Не знаю, займи
себя чем-нибудь, почитай что-нибудь, нарисуй, свяжи…». Она еще раз проверила, на месте ли
телефон, выключен ли огонь, вода, потом споткнулась еще о какие-то сомнения. «А ты в конце
концов, — снова обратилась она к душе, — включи телевизор. Нет, тебя с собой взять не могу,
мне очень хочется согрешить».
Только она договорилась со своей душой, раздался телефонный звонок. Звонила сестра из
Штатов:
— Как дела?
— Хорошо. Ты куда пропала, сто лет тебя уже не слышала. Как ты?
— Ну как тебе сказать. Вечер субботы, а я красивая сижу дома, — жаловалась сестра.
— Не знаешь, кого в этом обвинить?
— Именно, хотела начать с себя. Потом решила позвонить тебе.
— Я тоже как раз собиралась выйти развеяться.
— Задерживаю тебя?
— Да нет, — все еще мялась в прихожей у зеркала Лучана.
— Ты скажи, я тебе позже перезвоню или завтра.
— Ну что ты, как ты можешь меня задерживать?
— Меня никто не любит, — продолжала ныть сестра.
— С чего ты взяла?
— Мне даже кофе не с кем попить.
— Может, они просто не любят кофе. А где твой?
— Ушел.
— Совсем?
— Надеюсь, что нет.
— Бывает. Не стоит держать женщину, она все равно рано или поздно уйдет. А мужчину —
подавно, он все равно вернется, — уже привыкла к легким душевным недомоганиям своей
сестры Лучана.
— Да, мы любим создавать себе проблемы там, где их нет.
— Особенно когда любим тех, кто нас нет.
— Вот и я сижу и думаю: отчего же тогда расстаются даже любящие друг друга?
— Человек — самое слабое звено в цепочке отношений. Зачастую он гораздо слабее своих
чувств, — процедила Лучана в трубку и положила сумку на тумбочку, ощущая по нищете
положительных эмоций в словах сестры, что разговор затянется.
— Отчего же не получается любить постоянно?
— От эгоизма: мы не нужны друг другу так, как нужны сами себе. А что ты хотела от
мужчин? — достала она из сумочки сигареты, прошла на кухню и села за стол.
— Это точно. Они все любят только тех, кто парит им мозг. Стоит тебе стать ласковой и
покладистой, все чувства куда-то испаряются: все чаще он задерживается на работе, все меньше
объятий, все реже секс. Потом уезжает на три дня в командировку. Возвращается, и ты
ощущаешь по его первому холодному поцелую, что больше он тебя не любит, потому что, скорее
всего, мозг его парит уже другая.
— Может, покурим? — предложила Лучана.
— Я бы лучше выпила.
— Тебе можно, у вас там, небось, уже темно.
— Небо затянуло, солнце садится. У тебя-то все нормально, Лучана?
— Да, у меня все отлично, — соврала Лучана.
— А мне показалось, что не очень.
— Тебе показалось, — продолжала врать Лучана, так как уже три месяца жила одна.
— Не надоело в этой маске, вечного благополучия? Забудь, что ты моя старшая сестра, в
первую очередь в тебе же живет женщина.
— В каждом человеке обязательно живет еще кто-нибудь. Разница только в том: в сердце
или в печенках.
— Это ты про своего романтика? Как у него дела?
— У всех романтиков две формы существования: либо воспоминания, либо мечты, —
втянула в себя облако дыма Лучана, — все еще возится со своим романом. Благо, что родители
оставили ему в наследство достаточно средств. Часто именно это обстоятельство и не дает
людям развиваться дальше.
— Выходит, он у тебя недоразвитый? — жестко пошутила сестра.
— Ну тебя… Напротив, таланта в нем столько, что не осталось места стимулу.
— А что ты на нем зациклилась? Людей-то много.
— Людей много, одного как всегда не хватает. Хочется, чтобы и он был счастлив.
— Женщине, чтобы осчастливить мужчину, достаточно намекнуть ему, что он талантлив.
— А себя, как осчастливить себя? — стряхнула пепел Лучана.
— Дай закончить.
— Ему или себе?
— Мне, дай мне мысль закончить. Так вот, чтобы осчастливить себя, надо заставить его в
это поверить.
— В то, что я тоже закончила? — продолжала иронизировать Лучана.
— Что он талантлив. Хотя это одно и то же.
— Ты считаешь, что путь к счастью женщины лежит через мужчину?
— Ну, примерно.
— Это слишком пассивная позиция. Мужчина сам никогда не поймет женщину.
— Почему?
— Он не знает, что такое секс без оргазма, — сломала Лучана сигарету, пытаясь ее
затушить.
— Здесь я с тобою на сто процентов согласна.
— В таком случае чего тебе не хватает? Чего ты бесишься? — крепче сжала трубку Лучана,
будто это была рука сестры.
 — Честно тебе сказать? Хочется поменять мужчину.
— Так поменяй.
— Был бы, поменяла.
— Вырасти из своего. Где твоя женская мудрость?
— Женская мудрость, мужская, какая разница?
— Знаешь, в чем она заключается: мужчина сказал, мужчина сделал. Женщина подумала и
сказала так, чтобы сделал мужчина.
— Ну я так и попыталась. Видишь, что из этого вышло. Ты это умеешь, потому что никого
не любишь!
— То, что мне не с кем сегодня спать, еще не значит, что никого не люблю. Тебя же я
люблю.

***

— Я же вижу, что нравлюсь ему. Но почему тогда он избегает меня? — посмотрела

пристально Фортуна на Роберто, будто от этого зависело, увидит он ее или нет.
— Ты слишком женственна, — выпустил Роберто изо рта облако белого дыма.
— Разве это плохо?
— Нет, не плохо. Но у него нет столько мужества.
— Так и хочется ему сказать: ради бога, не надо со мною дружить, это не развивает меня
как женщину, — взяла в руки салфетку Фортуна и начала загибать ей углы.
— Так и сказала бы.
— Я говорю, я даже кричу, только про себя. А он не слышит. Это похоже на то, как я
каждый вечер себе говорю: «Надо вовремя ложиться спать». А постель скрипит мне в ответ:
«Куда ты торопишься, здесь никого нет».
— Что, даже мужа нет? — улыбнулся Роберто.
— С некоторых пор с мужем мы спим раздельно. Хотя зачастую он приползает ко мне. Как
не принять, я же добрая, — все еще терзала она салфетку.
— В жену никогда не грех влюбиться вновь. Все нормализуется сексом.
— Я очень хочу влюбиться вновь, только не в мужа.
— Зачем тебе? Влюбленные — они же все безумцы и психи.
— Вот именно, надоело думать, хочется просто дурачиться и любить, — бросила
измученную бумажку на тарелку.
— Быть беззаботно счастливой?
— Да, именно. Ты знаешь, как стать женщине счастливой?
— Вытряхнуть из постели ненужное.
— А если не вытряхивается?
— Понимаю, нередко любовь превращается в головную боль, но ведь существует еще флирт
— это таблеточка от нее. Съел, и вроде как отпустило ненадолго.
— Есть одна проблема: я не умею флиртовать.
— Это ложь. Все умеют, даже я. По молодости любил в жару окунуться в зеленую прохладу
парка, найти пустую скамейку, где, уютно устроив свою задницу, можно было запросто
прикинуться деревом, наблюдая за другими, и, заметив среди них хорошенькую женщину,
неожиданно спросить ее взглядом: «Девушка, не хотите со мною заняться любовью?» Чтобы тут
же получить ответ: «Да как вы можете?» Спокойно объяснить, что вы можете, еще как можете, и
так, и вот так, и вообще у вас кроме этого много других достоинств. Если она остановится и
одарит улыбкой, то нельзя терять ни минуты. Нужно снова накинуть на себя крону
таинственности и начать уже не таким обнаженным вопросом, то есть вернуться к первой части
знакомства, которую вы пропустили, но уже вслух: «Жарко, можно выпить из ваших губ».
— Любовь кормится поцелуями, — отпила из своего бокала Фортуна.
— Не только кормится, но охотится.
— Ты только в парках охотился?
— В непогоду лучше всего в кафе. Девушки, скучающие в обществе кофе, никогда не прочь
пообщаться с незнакомцем.
— Здесь я с тобой не соглашусь. Когда девушка пьет кофе в одиночестве — это ожидание,
когда водку — ожидание не оправдалось, — понюхала она свой бокал, будто решила
удостовериться, что там вино.
— Я и говорю — в ожидании меня, — улыбнулся Роберто.
— Не скучали? — раздался у него за спиной голос Павла.
Он сел за столик в образовавшуюся лагуну молчания, понимая, что речь только что шла о
нем и вдруг остановилась с его появлением.
— Нет, Роберто рассказывал мне о прелестях охоты.
— Какие здесь хорошенькие официантки, почему они нас не обслуживают? — спросил
неожиданно Павел, чувствуя, что вниманием Фортуны полностью завладел Роберто.
— Павел, я так могу заскучать, — пошутила она.
— Будем считать эту реакцию положительной или отрицательной? — спросил Павел.
— Женщине необходимо чувствовать себя главной в любом обществе. Если ты хочешь
оставить приятное впечатление, ни в коем случае не хвали других в ее присутствии. И не
удивляйся после, почему она так ворчлива, — поставил жирную точку на салфетку Роберто,
отодвинув пустую тарелку.
— Только в одном случае женщина может стать ворчливой и скрипучей: если относиться к
ней как к постели, — отжигала Фортуна.
— Чувствую, разговор опять возвращается в постель. Может быть, тогда кофе? —
предложил Павел.
— Я не против, — поддержал Роберто.
— Я тоже, — согласилась Фортуна, и Павел дал знак официанту.
Когда тот ушел с заказом, у Роберто зазвонил телефон, он взял в руку трубку:
— Хорошо, сейчас буду… Нет, не надо, меня проводят, — положил ее обратно в карман.
— Извините, друзья, это по мою душу. Еще одна деловая встреча. Так что присмотрите за
моим кофе, — улыбнулся Роберто и поднялся из-за стола. — Увидимся завтра вечером.
Фортуна, очень приятно было с тобой познакомиться. Приходи обязательно завтра на съемки.
Увидишь кино изнутри.
— Я тебя провожу до машины, — встал вслед за режиссером Павел.
— Само собой. Мне тебя будет не хватать, но только до машины. Сказали, что ждут на
парковке. Ты знаешь, где это? — нащупал свою трость Роберто.
— Да, конечно. — Павел, придерживая его под руку, повел между столиков к выходу.

***

— Чего ты ждешь? К чему это терпеливое воздержание? Оно никому не идет на пользу. Ни
мужчинам, ни женщинам. Кто, если не ты, сделает ее счастливой? Хотя у меня был один
чокнутый приятель, который не спал со своей женой из жадности. Экономил на белке, ну, ты
понимаешь, о чем я? Утверждал, что если его накопить в организме достаточно, то начнут расти
новые зубы, — улыбался своей белой эмалью Роберто.
— Ну и что, выросли?
— Не знаю, но жену он потерял, теперь занялся садоводством, пишет стихи своим
огурцам, — остановился он и достал из кармана сигареты. — А она хорошенькая.
— Сейчас ты скажешь, что надо брать?
— Брать всегда было трудной задачей, особенно если не дают.
— А если дают?
— Совсем беда. Отказываться еще труднее. Здесь и вступает шестой закон любви: не важно,
что ей снится, бери любимую женщину на рассвете, пока она нежная, иначе вечером придется
делить ее с обстоятельствами, капризами, еще черт знает с кем. — Роберто затянулся и
продолжил: — Знаешь, что вас сближает? В ваших четырехкомнатных сердцах две комнаты
забиты каким-то хламом, типа воспоминаний, уважения, ностальгии, но есть пара свободных
комнат, которые можно занять любовью.
— Очень трудно покорить чужую пустоту, особенно если речь идет о сердце.
— С пустыми сердцами всегда так, можно наполнить их любовью, как два бокала,
чокнуться, выжрать и разбить. А можно потягивать медленно, долго наслаждаясь послевкусием.
Хочешь, чтобы женщина была тебе покорна, — покори ее.
— Но чем?
— Чем-чем. Языком. Твоим можно зализывать любые раны. У каждой есть такие
сокровенные места. Коснешься их пальцами, языком, и шкатулка откроется. Женщины любят
письма. Может, тебе стоит ей написать? — осенило Роберто.
— А что я ей напишу? То, что она меня околдовала?
— Не без этого. В каждой хорошенькой женщине есть что-то от ведьмы. Влюбишься в
такую, и пиши пропало.
— Так и писать?
— Да, так и пиши: пропало чувство стыда, теперь я могу заниматься с тобой чем угодно, где
угодно, как угодно, как угодно тебе.
— И что дальше?
— Мы не можем знать, что будет дальше, даже не знаем, будет ли? Потому что все еще
держимся за то, что было. А тем временем жизнь всегда делится на две части: сначала на то, что
было и то, что будет, потом на то, что было и то, чего уже не будет. Так что не упусти свою
Фортуну.
Мы остановились у машины, которая должна была забрать Роберто.
— Ты мне стратегию толкуешь?
— Да какая может быть стратегия, если у тебя к ней чувства, просто подойди и скажи: «Я
тебя люблю, я тебя хочу и буду хотеть всю свою жизнь».
— Ну как же, я не хочу получить пощечину с ходу.
— Лучше с ходу, чем постепенно, в течение нескольких лет совместной жизни. Если ты
хочешь, чтобы эта женщина всегда была такой же красивой, да еще и рядом с тобой, предложи
ей руку и не сомневайся. Однако я вижу испуг в твоих словах.
— Да, я боюсь разрушить их семью.
— Ты про какую семью? Там давно руины. То, что с тобой рядом женщина, уже большая
удача. А рядом с тобой настоящая. Настоящие женщины на дороге не валяются.
— А где же они валяются?
— В постели. Так что поторопись, пока твое место не занял кто-нибудь другой, — похлопал
по груди Павла ладонью режиссер.
 — А что ты скажешь об этой истории с итальянцем?
— Наслаждайся ее глупостями, это лучшее доказательство, что она без ума от тебя. Сдается
мне, ты просто боишься, что тебе откажут. Не бойся! Все женщины талантливые актрисы и
замечательно играют в жизни свои роли. Однако немногие из этих лент можно назвать
успешными: для хороших фильмов, как всегда, не хватает настоящих режиссеров.
— Режиссер у нас ты.
— Я только на съемочной площадке. И к тому же у меня уже есть муза. Ты напоминаешь
мне моего дядю, к которому я с родителями ездил в детстве на дачу. Каждое утро он один
уходил на рыбалку. Как-то я намылился вместе с ним. Сидим, рыбачим. У меня клюет, у него
нет. И тут я заметил, что крючок у него абсолютно пустой. Я спросил его, почему он рыбачит
без наживки, ведь так он ничего не поймает. Знаешь, что он мне ответил? «Чтобы даже рыбы не
отвлекали».
— То есть я тоже, по-твоему, рыбачу без наживки?
— Молодец, не зря тратишь со мной время.
— Ты про червей?
— Да, я про мысли. Копай их в голове, она же у тебя светлая, во всех смыслах. Твори. И не
будь таким серьезным, тебя это старит. Впрочем, всех это старит. В каждой женщине есть доля
здравой глупости, она-то и отвечает за очарование. Вот и лови ее на свой здравый смысл.
— Понять бы — как? — продолжал канючить Павел.
— Если ничего не понимаешь в любви, больше занимайся, научиться можно всему. А чтобы
понять женщину, иногда достаточно купить цветы.
— Цветы? Это не слишком банально?
— Мужчина должен в своей жизни сделать четыре вещи… вот ты дерево посадил, сына
вырастил, дом построил, цветы любимой подарил?
— Ну, почти.
— Что значит почти?
— Квартира мне досталась от родителей, сына воспитывает бабушка, а когда я сажал дерево
на газоне у дома, меня оштрафовали за мелкое хулиганство, так что денег на цветы не
осталось, — попытался отшутиться Павел.
— Смешно, только я тебе хочу сказать, что женщины любят настоящих.
— Ну, ты-то в курсе, как стать настоящим мужчиной?
— Не знаю, но думаю, что без женщины здесь не обойтись.
— Не может же весь мир крутиться вокруг одной женщины?
— Может, если это твоя женщина. Упустишь, хоть кайся после, хоть молись, все без
толку… Женщина, как иная цивилизация, появляется ярко, исчезает внезапно. Потом сиди и
выстраивай модель ее существования по запаху волос на оставленной случайно заколке.
Запечатлишься ли ты в ее памяти ярким болидом — это еще вопрос. Возможно, она будет
больше сожалеть об утраченной заколке, чем о тебе. Полюби как следует одну, что ты все время
размениваешься?
— Она для меня слишком крупная купюра, — прибеднялся Павел, искренне вглядываясь в
темные очки режиссера.
— Ну да, может, и не будет растрачиваться на всяких мудаков. Но ты же не мудак? Ты
романтик редкого типа: самодостаточный, — по-доброму рассмеялся Роберто.
— И?
— Иногда женщине достаточно рот закрыть поцелуем, — сделал похожее движение губами
Роберто. И сдул свой поцелуй в небо. — Ну все, я поехал, до завтра! — протянул он руку Павлу.
— Спасибо, Роберто, до завтра. — Тот пожал его ладонь, открыл дверцу и помог режиссеру
сесть в машину.

***

— Случилось то, чего я боялась больше всего: ты перестал меня удивлять, — произнесла
Лучана неожиданно, едва официант успел принести меню.
— А как же любовь?
— Наш союз исчерпал свое вдохновение. Можно, конечно, еще потянуть несколько лет или
даже целую жизнь, чтобы потом получить растяжение и лечить себя тем, что любовь перешла в
стадию уважения.
— Понимаю, откуда дует ветер, — закрыл я окно, напротив которого мы сидели. Из него
действительно тянуло прохладой. — Я просто попытался содрать со всех маски хотя бы на
бумаге. Показать, какие они есть настоящие — взаимоотношения полов.
— Ты спал со всеми этими бабами?
— Да.
— То есть все это было на самом деле?
— Если быть до конца честным, все эти женщины — это ты.
— Я?
— Да, только в разных ипостасях, в других масках.
— Отлично, ты хочешь сказать, что написал краткую эротическую биографию моей жизни?
— Я написал так, как это бывает.
— Да? Тогда странно, что у нас такого секса никогда не было. Значит, ты это проделывал с
другими. С кем интересно, давай рассказывай.
— Дура, ты моя дурочка! — подошел я к ней и попытался обнять.
— Тебя это заводит? — увернулась она.
— Да.
— Я всегда знала, что безумие — это моя сильная сторона. — Она схватила вазу с цветами
со стола и шмякнула ею о пол. Ваза с грохотом расплескалась фарфоровыми каплями по ковру, а
подаренные цветы тут же превратились в некрасивые водоросли и растеклись по паркету. На
шум оглянулись жители соседних столиков. Из паркета вырос официант, которому Лучана
успела мило улыбнуться и процедить через губы: «Извините, случайность». Тот молча начал
сметать фарфоровые осколки любви.
— Хватит истерить! — стряхнул я с себя капли внезапного дождя.
— Это не истерия, это артистизм. — Она взяла в руки блюдо, на котором только что еще
жила ваза.
— Ну перестань, я прошу тебя, давай спокойно во всем разберемся.
— Да, я неудовлетворенная дура, которая хочет, чтобы ее любили всеми средствами и
способами, даже самыми неприличными.
— Ты хочешь сказать, я тебя не люблю? — пытался я объясняться как можно тише, чтобы
не привлекать свидетелей. Но они уже были наготове и ловили каждую фразу ловушками своих
ушей, будто всю жизнь играли в бейсбол.
— Я не хотела бы говорить. Но ты сам об этом написал.
— Как ты не понимаешь. Ты внимательно читала? Я же писал про общество без масок с
нормальными порывами.
— Мне они не показались нормальными. На грани извращений. Именно то, чем мы можем
питаться только в наших фантазиях.
На слове «извращений» официант поднял голову, видно было, что оно его заинтересовало.
Мне кажется, он даже готов был сам предложить нам тарелку на бой, лишь бы досмотреть драму
до конца.
— Так вот о чем твоя постоянная задумчивость?
— А твоя разве нет? Только не надевай на себя маску праведника. Так ты все-таки спал с
ними?
— Хорошо, считай, что я переспал со всеми женщинами, которых только встретил.
— Я знаю, что у тебя их было достаточно.
— Ну и что это меняет? — подозвал я официанта, чтобы рассчитаться за вазу.
— Теперь, может, я тоже хочу и именно так, как ты описал.
— Прямо здесь?
— С ума сошел?
— Нет.
— А жаль, похоже, по мне так никто и не сойдет с ума.

***

— Отлично, снято! — медленно встал со своего рабочего кресла Роберто. — Если вазы
остались, можем еще пару дублей сделать, — улыбнулся он и объявил в громкоговоритель: —
Поздравляю всех с окончанием съемок, вечером жду на банкет в ресторане отеля, в 21. 00,
просьба не опаздывать и не напиваться.

***

— Может, тебе и не нужен вовсе любовник? — спросил ее Павел, когда они возвращались
вдвоем в отель. — Или нет, лучше я спрошу по-другому: зачем тебе любовник?
— Чтобы любил.
— Тогда в чем проблема?
— В том, что теперь всех мужчин я буду сравнивать с Роберто.
— Черт, я так и знал. Но это нормально, в него все влюбляются с первого слова. Теперь тебе
будет не просто — слишком высока планка мужского обаяния.
— Ничего. Мне уже случалось быть хорошей и послушной в быту, нежной и ласковой в
постели. Не стервить, когда очень хочется, не уходить, когда очень хочется, не приставать, когда
очень хочется, не любить никого кроме, когда очень хочется, но ничего хорошего из этого не
выходило, вот и он теперь сидит в моем сердце и не хочет выходить.
— А чем он тебя взял? — не мог понять Павел, шутит она или говорит правду.
— В том-то и дело, что он не брал, и это дорогого стоит. У него какое-то сенсорное
восприятие жизни. Может, я скажу глупость, но хочется уснуть на подушечках его пальцев,
спать и видеть приятные сны под рокот его баритона.
— У него очень ревнивая жена, — принял игру Фортуны Павел.
— Не волнуйся. Я не дам ей повода, — улыбалась она.
— А ему?
 — Место любовника по-прежнему вакантно.
— Как ты думаешь, любовник может быть безответный.
— В моем случае нет, мне без прикосновений никак нельзя. Мне нужно чувствовать.
Роберто относится к той редкой породе мужчин, что боготворит женщину.
— Любимую женщину, — добавил в этот стройный механизм свою деталь Павел.
— Я поняла, что на два фронта воевать не смогу.
— Почему воевать?
— Для внутреннего мира это будет война.
— Ты имеешь в виду своего мужа?
— Нет, у меня появилась другая необходимость.
— Какая такая необходимость?
— Ну, встречаешь ты человека, и не обойти тебе его никак, — взяла она меня под руку. —
Знаешь, с того самого вечера мне очень хочется прижаться к тебе.
— Так прижмись.
— Да? А потом ты скажешь, что я давлю на тебя.

***

Вскрыв оборотом дверь, она включила свет, с плеча столкнула сумку на пол. Отделалась от
обуви. Ей было приятно наконец-то очутиться дома. «Здесь можно говорить, что думаешь, хотя и
некому. Здесь можно не скрывать, что чувствуешь, хотя уже и не от кого…» — подумала она. В
ванной смыла с лица водой полутона веселья, которые устала вынашивать целый день. «Сколько
можно притворяться? Сшивая внешнее спокойствие с клубками нервов. Некоторые мои подруги
любили вязать крючком», — теперь она их понимала, кажется. В полотенце выдохнула тень
лица, пустую маску.
Скинула свое платье, прошла сквозь душ в спальню за свежими трусиками и маечкой.
Подняла глаза и вскрикнула. Ей показалось, что в комнате кроме нее был еще кто-то.
Отражение. Оно смотрело на нее в упор из нового раздвижного шкафа, одна дверь которого
была полностью зеркальной. Лучана осторожно двинула ее, та поддалась. Внутри шкафа
пустовали белые полки, на каждой из которых лежало по красной розе. Она сделала три шага
назад. Чтобы оценить масштабы вмешательства. Это было как раз то, о чем она когда-то
мечтала, снова приблизилась к белой глыбе. «Мечты вянут так же быстро, как и цветы», —
собрала она их, закрыла шкаф и пошла на кухню. Там поставила в вазу с водой, сварила себе
кофе и, любуясь на розы, открыла почту, где обнаружила письмо от него:

«Если ты любишь меня, будь готова встретить утром пьяного в стельку. Не

расспрашивать ни о чем, просто постелить коврик, как собаке, преданной и любимой.
Так я высплюсь гораздо быстрее. И утром буду как шелковый, понимая, что ты любишь
меня гораздо сильнее прочих только за то, что я дома, рядом.
Если ты любишь меня, будь готова никогда не расспрашивать, прежде чем не
накормишь едой или телом, я сам расскажу все таким образом, чтобы не ранить твою
тонкую душу. Цветами будут мои сильные руки. Если ты любишь меня, дай мне в тебя
окунуться, не требуя ежеминутно признаний и доказательств любви. Мне как мужчине
 не надо кричать постоянно об этом. Я молча переживаю свои чувства. Просто
прислушайся: с каждым выдохом я произношу „я люблю тебя“. И не надо меня
испытывать, гораздо приятнее — оргазмы. Если ты любишь меня, просто возьми
сегодня эту чертову трубку. Ответь. Даже если обида и ревность комом плетут в твоем
сердце заговор. Я понимаю, что причинил тебе много боли, но еще больше другие.
Будь готова, если ты меня любишь, не слышать, что о нас говорят: женщины и не
очень, они могут завидовать тому, что я сейчас сплю с тобой рядом, пусть даже на
коврике моих теплых фантазий».

Лучана перечитала еще раз письмо и ответила:

«Слух мой был идеален, пока ты не расцарапал его своим голосом, вкус мой был
изыскан, пока ты не насолил мне, тело мое было послушно только мне, пока твои руки
не прикормили его лаской, одиночество мое было так блаженно, пока ты не разрушил
его своим отсутствием, тем не менее, знаешь, за что я тебе благодарна? Не будь тебя, я
никогда бы не научилась так искренне разговаривать со своим сердцем».

И добавила:

«Люби меня, я ушла».

2013
Librs.net
Данная книга была скачана с сайта Librs.net.