Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
СЕСТРА КЕРРИ
1. Притягательная сила магнита. Во власти стихий
Когда Каролина Мибер садилась в поезд, уходивший днем в Чикаго, все ее
имущество заключалось в маленьком сундучке, дешевеньком чемодане из поддельной
крокодиловой кожи, коробочке с завтраком и желтом кожаном кошельке, где лежали
железнодорожный билет, клочок бумаги с адресом сестры, жившей на Ван-Бьюрен-стрит,
и четыре доллара.
Это было в 1889 году. Каролине только что исполнилось восемнадцать лет. Девушка
она была смышленая, но застенчивая, преисполненная иллюзий, свойственных неведению
и молодости. Если, расставаясь с родными, она о чем-нибудь и жалела, то уж во всяком
случае не о преимуществах той жизни, от которой она теперь отказывалась.
Слезы брызнули у нее из глаз, когда мать в последний раз поцеловала ее, в горле
защекотало, когда поезд прогрохотал мимо мельницы, где поденно работал отец,
глубокий вздох вырвался из груди, когда промелькнули знакомые зеленые окрестности
города и навек были порваны узы, которые не слишком крепко привязывали ее к родному
дому.
Конечно, она могла сойти на ближайшей станции и вернуться домой. Впереди лежал
большой город, который связан со всей страной ежедневно прибывающими туда
поездами. И не так уж далеко находится городок Колумбия-сити, чтобы нельзя было
поехать в родные края даже из Чикаго. Что значит несколько сот миль или несколько
часов?
Каролина взглянула на бумажку с адресом сестры и невольно задумалась. Она долго
следила глазами за зеленым ландшафтом, быстро мелькавшим перед нею; потом первые
дорожные впечатления отошли на задний план, и мысли девушки, обгоняя поезд,
перенесли ее в незнакомый город, она пыталась представить — какой он, Чикаго?
Когда девушка восемнадцати лет покидает родной кров, то она либо попадает в
хорошие руки и тогда становится лучше, либо быстро усваивает столичные взгляды на
вопросы морали, и становится хуже. Середины здесь быть не может.
Большой город с помощью своих коварных ухищрений обольщает не хуже иных
соблазнителей, самый опытный из которых микроскопически мал по сравнению с этим
гигантом и принесет человеку гораздо меньше разочарований. В городе действуют
могучие силы, которые обладают такими способами проникнуть в душу своей жертвы,
какие доступны лишь умному и тонкому человеку. Мерцание тысяч огней действует не
менее сильно, чем выразительный блеск влюбленных глаз. Моральному распаду
бесхитростной, наивной души способствуют главным образом силы, неподвластные
человеку. Море оглушающих звуков, бурное кипение жизни, гигантское скопление
человеческих ульев — все это смутно влечет к себе ошеломленные чувства. Какой только
лжи не нашепчет город на ушко неискушенному существу, если не случится рядом
советчика, который сумеет вовремя предостеречь. И ложь эта, пока не раскрытая,
обольстительна, — зачастую она незаметно, как музыка, сначала размягчает, потом делает
слабым, потом развращает неокрепшее человеческое сознание.
Каролина, или сестра Керри, как ее с оттенком ласковости называли в семье,
обладала умом, в котором были еще совершенно не развиты способности к наблюдениям
и анализу. Она была поглощена собой, и этот эгоизм, хотя и не слишком явный, был тем
не менее основной чертой ее характера. Она была мила пресноватой миловидностью
переходного возраста, сложение ее обещало в будущем приятную округлость форм, а
глаза светились природной сметливостью, к тому же она была полна пылких мечтаний
«Я не могу принять Вас здесь. Подождите, пока я снова не дам о себе знать.
У моей сестры слишком уж крохотная квартирка».
Как и накануне, Керри отправилась в город пешком, так как уже поняла, что ее
четырех с половиной долларов, если вычесть из них плату за стол и квартиру, не хватит
даже на конку. Невольно она подумала, что такое распределение заработка не особенно
выгодно для нее. Но стоило ей выйти на улицу, как утреннее солнце рассеяло все ее
тяжелые мысли. Утреннее солнце обладает такой удивительной способностью.
На обувной фабрике Керри провела томительно долгий день, и хотя работать ей
было уже не так тяжело, как накануне, зато в ее впечатлениях было гораздо меньше
новизны. Главный мастер во время обхода мастерской остановился возле ее машины и
спросил:
— Вы откуда взялись?
— Меня нанял мистер Браун, — ответила Керри.
— А, вот как! Ладно! Только смотрите, не задерживайте работу!
Девушки, работавшие вместе с Керри, произвели на нее еще более неприятное
впечатление, чем в первый день.
Казалось, они были довольны своей долей, и все, как одна, какие-то «неотесанные».
У Керри было развито воображение куда больше, чем у них. Она не привыкла к их
жаргону. Да и одевалась Керри с большим вкусом, чем они. Особенно тяжело действовали
на нее разговоры одной из соседок — девушки, ожесточенной жизненной борьбой.
— Я сбегу отсюда, — как-то сказала та, обращаясь к своей подруге. — Грошовая
плата и длинный рабочий день не для моего здоровья.
Керри заметила, что девушки очень свободно держат себя с мужчинами как с
молодыми, так и с пожилыми, и перебрасываются с ними грубыми шутками. Вначале это
ее шокировало. Несомненно, и ее ждет такое же обращение.
— Здравствуй, красотка! — окликнул ее один из рабочих во время обеденного
перерыва. — Славная у тебя мордашка!
Это было сказано самым безобидным тоном, и парень рассчитывал услышать в ответ
обычное: «Ну тебя, проваливай». Поэтому он был настолько удивлен, когда Керри молча
отвернулась от него, что, смущенно ухмыльнувшись, поспешил прочь.
А дома ее ждал еще более тоскливый вечер. Ей все труднее становилось тянуть это
унылое существование. Она уже убедилась, что у Гансонов почти никогда не бывает
гостей. Спустившись в подъезд, Керри постояла в дверях, потом, осмелев, решила
немного пройтись. Неторопливая походка и праздный вид девушки вызывали обычного
рода оскорбительный интерес. Керри была огорошена, когда хорошо одетый мужчина лет
тридцати, проходя мимо, внимательно посмотрел на нее, потом замедлил шаг и,
обернувшись, сказал:
Керри получила это письмо в почтовом отделении Западной стороны, куда зашла во
вторник утром. Она тотчас же написала ответ:
Герствуд прочел письмо и стоял, держа его в руках. От этой наглости у него
перехватило дыхание. Он был разгневан и глубоко возмущен. Первым его порывом было
написать в ответ лишь четыре слова: «Убирайся ко всем чертям!» Но он вовремя овладел
собой и, избрав полумеру, сказал мальчику, что ответа не будет. Затем он опустился на
стул и, глядя перед собой невидящим взглядом, стал думать о том, к чему приведет этот
шаг. Что теперь сделает жена? Какая гадина! Неужели она думает, что ей удастся запугать
его и добиться полной покорности? Он сейчас же поедет домой и объяснится с ней, да!
Слишком уж она зазналась!
Таковы были первые мысли Герствуда.
Однако вскоре к нему вернулась былая осторожность. Необходимо что-то
предпринять. Близится минута развязки: жена, надо полагать, не будет сидеть сложа руки.
Он достаточно хорошо знал ее и не сомневался, что, задумав что-либо, она уже ни перед
чем не остановится. Возможно даже, что она сразу передаст дело в руки адвоката.
— Будь она проклята! — пробормотал Герствуд, стиснув зубы. — Я проучу ее, если
только она вздумает мне вредить. Пусть даже силой, но я заставлю ее заговорить другим
тоном!
Увлекательный Английский – Fenglish.ru
Герствуд встал и, подойдя к двери, принялся глядеть на улицу. Заморосил дождь и,
очевидно, затяжной. Пешеходы подняли воротники пальто, некоторые подвернули брюки.
У тех, кто шел без зонтов, руки были засунуты в карманы. Над головами остальных реяли
зонты, и улица напоминала собой колышущуюся, извивающуюся реку круглых черных
матерчатых крыш. По мостовой с грохотом тянулась вереница телег и фургонов; и всюду
люди старались возможно лучше укрыться от дождя. Но Герствуд почти не замечал этой
картины. Перед его глазами неотступно стояла сцена его будущего разговора с женой. Он
мысленно требовал, чтобы она изменила свое поведение, угрожая в противном случае
переломать ей все кости.
В четыре часа снова пришло письмо, в котором просто говорилось, что, если до
вечера деньги не будут доставлены, она, миссис Герствуд, завтра же обо всем расскажет
мистеру Фицджеральду и мистеру Мою, а помимо того, предпримет еще и другие шаги.
Герствуд чуть не взвыл от злости, до такой степени разъярила его настойчивость жены.
Ладно, он пошлет ей деньги! Он сам отвезет их ей… Он немедленно отправится к ней и
как следует поговорит.
Герствуд надел шляпу и стал искать зонтик. Сейчас он покончит с этим делом!
Он кликнул кэб и под унылый шум дождя отправился домой, на Северную сторону.
По дороге, обдумывая все подробности дела, он несколько остыл. Что знает его жена?
Неужели она уже что-то предприняла? Может быть, ей удалось найти Керри или… или…
Друэ? Что если у нее есть какие-нибудь улики и она готовится нанести удар из-за угла? О,
эта женщина хитра! Она не стала бы его пугать, если бы не была уверена в своих силах.
Герствуд уже начал жалеть о том, что он не пошел на какой-нибудь компромисс, что
не послал ей требуемых денег. Но, может быть, еще не поздно? Он увидит, что можно
сделать. Скандала она не хочет.
К тому времени, когда Герствуд доехал до своего дома, он успел прочувствовать всю
серьезность этой ситуации и мучительно надеялся, что решение придет само собой и он
найдет выход. Он вышел из кэба и поднялся по ступенькам подъезда, но сердце его билось
учащенно.
Герствуд достал ключ и хотел было сунуть его в замочную скважину, но изнутри
торчал другой ключ. Герствуд несколько раз дернул ручку, но дверь была на запоре. Он
позвонил — ответа не последовало. Герствуд позвонил вторично, на этот раз
настойчивее, — никто не отзывался. Он несколько раз бешено дернул звонок, но
безуспешно.
Тогда он спустился вниз.
В доме, под лестницей, была еще одна дверь, которая вела на кухню. От воров она
была защищена железной решеткой. Герствуд, подойдя к этой двери, тотчас же убедился,
что она заперта изнутри, а окна кухни закрыты. Что это могло значить? Он позвонил и
стал дожидаться. Наконец, убедившись, что никто не идет открывать, он отошел и
вернулся к кэбу.
— По всей вероятности, никого нет дома, — сказал он, словно извиняясь перед
возницей, который сидел, спрятав красное лицо в просторный брезентовый дождевик.
— Я видел молодую девушку вон в том окне, — заметил тот.
Герствуд посмотрел вверх, но в окне уже никого не было. Он угрюмо уселся в кэб,
испытывая одновременно и облегчение и досаду.
Так вот в чем их игра! Выгнать его из дому и заставить платить! Поистине это уже
переходит все границы.
«Милостивый государь!
Настоящим сообщаем, что нам предложено ждать Вашего ответа до завтра
(четверг), до часа дня, прежде чем подавать в суд о разводе и о назначении
содержания Вашей жене. Если до того времени мы не получим от Вас ответа,
мы будем считать, что Вы не желаете идти на какое-либо соглашение, и будем
вынуждены принять соответствующие меры. С глубоким почтением…»
2 Американские паровозы были снабжены небольшим колоколом, звонящим при движении поезда.
41. Забастовка
Трамвайный парк, куда направили Герствуда, страдал от острого недостатка людей:
там распоряжались, в сущности, всего три человека. За работой явилось много новичков,
это были большей частью опустившиеся, изголодавшиеся люди, чьи лица говорили о том,
что только крайняя нужда толкает их на такой отчаянный шаг. Они бодрились, но вид у
них был пришибленный.
Герствуд выронил записку и спокойно оглядел комнату. Теперь он знал, чего ему
недоставало, — маленьких настольных часов на камине, принадлежавших Керри. Он
переходил из комнаты в комнату, зажигая свет. С шифоньерки исчезли все безделушки.
Со столов были сняты кружевные салфетки. Он открыл платяной шкаф — там ничего не
оставалось из вещей Керри. Он выдвинул ящики комода — белья Керри там не было.
Исчез и ее сундук. Его собственная одежда висела там же, где всегда. Все остальное тоже
было на месте.
Герствуд вернулся в гостиную и долго стоял, глядя в пол. Тишина давила его.
Маленькая квартирка стала вдруг до ужаса пустынной. Он совсем забыл, что ему хотелось
есть, что сейчас время обеда. Казалось, уже наступила поздняя ночь.
Внезапно Герствуд вспомнил, что все еще держит в руке деньги. Двадцать долларов,
как писала Керри. Он вышел из комнаты, не погасив света, с каждым шагом все острее
ощущая пустоту квартиры.
— Надо выехать отсюда! — вполголоса произнес он.
И вдруг сознание полного одиночества обрушилось на него.
— Бросила меня! — пробормотал он. И опять повторил: — Бросила!
Уютная квартира, где он провел в тепле столько дней, стала теперь воспоминанием.
Его обступило что-то жестокое и холодное. Он тяжело опустился в качалку, подпер рукой
подбородок и так сидел без всяких мыслей, отдавшись одним только ощущениям.
Потом его захлестнула волна жалости к себе и боль утраченной любви.
— Не нужно ей было уходить! — произнес он. — Я еще нашел бы какую-нибудь
работу.
Он долго сидел неподвижно и наконец заметил вслух, словно обращаясь к кому-то:
— Разве я не пытался?
Наступила полночь, а Герствуд все еще сидел в качалке, раскачиваясь и уставясь в
пол.
Наконец-то Керри достигла того, что вначале казалось ей целью жизни или, по
крайней мере, венцом человеческих желаний. Она могла любоваться своими нарядами и
собственным экипажем, своей обстановкой и счетом в банке. Были у нее друзья — те,
кого у нас принято называть этим словом, то есть люди, готовые склоняться перед нею и