Статья В.А.

Викторовича «О природе фантастического»

Конспект
Для понимания фантастического в литературе необходимо отделит два
понятия: фантастическое- плод нашего воображения, отсутствующий в
реальности, чудесное- реальное, но сверхъестественное. Так и различаются
текст литературный и сакральный.
Для атеиста, читающего Евангелие в качестве литературного текста, теряется
адекватное восприятие, поэтому Л. Толстой, переписав Евангелие и
исключив все «чудесное», создает из сакрального текста литературный.
Наоборот, Достоевский, включая евангельский текст в текст своего романа и
показывая его через призму восприятия Сони, считающий Евангелие
сакральным, создает четкое изображение сознания верующего человека.
Читатель-атеист может быть спокоен, ему не навязывают религиозного
восприятия чуда воскресения, ведь литературный текст, в отличие от
сакрального, оставляет нам выбор, показывая нам лишь факт осознания того
чуда автором или героем.
Похожее случалось в истории культуры, когда миф становился литературой.
Миф, становясь частью литературного текста, предполагает реальность
чудесного, вновь изображая сознания (относительно мифа лучше сказать
сознания целого народа, живущего в мифе). Но читатель находится снаружи,
он входит внутрь в процессе игры, предложенной автором.
Вся литература так или иначе фантастична, ведь вся она плод фантазии
автора (за исключением разве что документальной литературы). На
основании этой фантастичности литература позволяет себе играться с
сакральным. Это ее право, ограниченное только этическим императивом.
Достоевский, определив для гипотезу фантастического искусства, по
меньшей мере трижды являл ее своим читателям и корреспондентам
Первый раз- в 1861- Достоевский подготовил для публикации рассказы
Эдгара По, написав к ним предисловие, в котором он рассуждал о фантастике
Эдгара По и Гофмана. У американского писателя поражает сила
воображения, смелость в обращении с обстоятельствами. Но свойственно это
не только Эдгару По, но и самому Достоевскому. Но фантастику Эдгара По
Достоевский считает более внешней, условной.
Гофман же, считает сам Достоевский, не только вводит в свои рассказы
волшебниц и духов, но и ищет свой идеал в вымышленном мире, принимая
его за идеал. Достоевский тонко чувствует игровое начало фантастики
немецкого автора. Но эта игра затеяна не ради ее самой, а ради приближения
читателя к высшему миру, который выступает доказательством того, что в
человеке кроется красота истинная.
По словам Достоевского, высшим достижением Гофмана следует считать
роман «Житейские воззрения кота Мурра», в котором можно найти и юмор, и
злость, и жажду красоты, и светлый идеал. Это именно то, что сближает
Гофмана с русским писателем. Так, Достоевский в своем творчестве
соединил правдоподобную исключительность американца По с фантазийным
идеализмом немца Гофмана.
Второй раз гипотеза фантастики мелькает в переписке с Тургеневым по
поводу повести «Призрак», которую тот отправил братьям Достоевским, но
затем засомневался стоит ли печатать такую фантастическую вещь. Причина
этих сомнений- эпоха, критически настроенная против фантастического
жанра.
Интересны попытки Достоевского переубедить Тургенева. Апеллируя
Тургеневу, Достоевский утверждает, что единственная возможная критика в
адрес повести, это то, что она недостаточно фантастична. Он останавливается
на определенном моменте в произведении и говорит Тургеневу: «У вас
является существо [имеется в виду женщина-призрак Эллис], и оно
объяснено как упырь. А по-моему, не надо этого объяснения».
Имеется в виду диалог, который сохранился, дошел до нас в беловом
автографе Тургенева. Впрочем, в печатной версии повести этого отрывка,
критикуемого Достоевским, уже нет, исходя из этого мы можем
предполагать, что Тургенев все-таки согласился с Достоевским.
Это единственный известный случай, когда Достоевский стал своеобразным
соавтором Тургенева. Учитывая сложности их отношений, эпизод весьма
симптоматичен. Но зачем же Достоевский убедил Тургенева усилить
«фантастичное» в произведении?
Но что же изменилось в описании призрака? Намек на его вампирскую
сущность, который в исправленном варианте остался как бы за кадром.
Осталась некая неопределенность и необъяснимость этого призрака. Автор
отдал этот момент на откуп фантазии читателя. Автор начинает играть с
нами, мы теряемся в догадках, читая его повесть, а наша фантазия в это
время активизируется и начинает «угадывать». Или, как пишет Достоевский
Тургеневу, выступает «еще не разрешенная мысль», и нас захватывает эта
неразрешенность, это брожение мысли, «без всякого облегчения». Вот игра, в
которую предлагает поиграть Достоевский.
Третий раз- в письме Достоевского к Ю. Ф. Абаза 15 июня 1880 года. В нем
автор восхищается «Пиковой дамой», считая ее вершиной искусства
фантастического. Почему? Потому что, невозможно определить, вышло ли
это видение из природы Германии или же он один из тех, кто соприкоснулся
с миром злых и враждебных человеку духов. Фантастичность «Пиковой
дамы» близка Достоевскому, балансируя на грани чудесного, но никогда не
переходя ее, она тем самым не отнимает у читателя свободу выбора.
Чудо у Достоевского никогда не появляется извне, всегда оно является
осознанием и только таким образом может стать реальностью. Сам автор
приоткрывает нам процесс взаимопротекания чудесного и фантастического в
маленьком рассказе «Мальчик у Христа на елке». В нем обыграна одна из
установок рождественского рассказа- чудо, и, следуя этому канону, мальчик
и его мама после смерти «свиделись у Господа Бога на небе».
Но если канонический рождественский рассказ после этих слов должен был
закончится, то Достоевский добавляет: «И зачем же я сочинил такую
историю?» И предлагает читателю самому решить: «…а там об елке у Христа
— уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и
романист, чтоб выдумывать». Теперь уже показывается каноничность
фантастики- карт-бланш решать самому, как было на самом деле. Думается,
что этот механизм и обнажает природу фантастического в понимании
Достоевского: фантастика — это игра.