Р.Г.

Назиров Реминисценция и парафраза в

«Преступлении и наказании»
Конспект
В 1845 году Достоевский писал брату о том, что чтение странно влияет на
него. При повторном прочтении книг, автор преисполняется силами, вникая в
текст, он понимает, что сам способен творить.
Внимание этой проблеме уделил Г. Фридлендер. По его словам, Достоевский
прекрасно умел описывать новые отношения, характеры, ситуации при
помощи уже имеющихся, классических их вариантов. Много в работах
Достоевского специально ориентировано на исторические прообразы. Он,
как никто другой, мог проникать в философский смысл чужих образов и
«наряжать» в «русскую жизнь». Он тонко ощущал возможность
возрождения, переосмысления, углубления этих старых, заезженных,
классических образов в новой форме.
По ряду причин «Преступление и наказание» особенно наглядно
демонстрирует различные формы такого возрождения.
Не раз отмечалась роль евангельских образов в романе (лейтмотив Лазаря,
Новый Иерусалим): «Раскольников, Мармеладов, Соня образуют
своеобразную триаду, сопряженную со смыслом евангельских образов:
разбойник, мытарь, блудница».
Цитируется в «Преступлении и наказании» и Пушкин, выхваченная из его
«Подражания Корану», «тварь дрожащая» в контексте Достоевского
начинает играть другими красками. Сон о повторном убийстве старухи,
пронизан реминисценциями «Бориса Годунова» и «Пиковой дамы». Важно,
что этическая проблематика романа связана с «Моцартом и Сальери»
(теоретическое обоснование права на преступление) и «Борисом Годуновым»
(невозможность искупления зла последующими благодеяниями; суд народа
над преступником).
С помощью Пушкина, Достоевский прочитывает Бальзака. Не один раз
отмечали, что разговор студента с офицером восходит к «Отцу Горио»
Бальзака. В беседе Бьяншона и Растиньяка старый китайский мандарин —
абстракция, имеющая целью выделить «чисто этический» план. Достоевский
же не признает абстракций, он верит в то, что все поступки и побуждения
связаны, поэтому он вводит образ «реальной» Алены Ивановны. Она
отвратительна, но конкретна, такая конкретизация типична для русской
литературы.
Растиньяк занимает важное место среди литературных предшественников
Раскольникова. В «Отце Горио» есть беседа Вотрена и Растиньяка,
начавшаяся под знаком дуэли, а кончившаяся предложением преступной
сделки со стороны каторжника. Таким же образом проходит беседа
Раскольникова и Свидригайлова.
Но перекличка с Бальзаком до сих пор не отмечена на более высоком уровне,
не отмечено сходство одного из эпизодов «Преступления и наказания» с
романом «Блеск и нищета куртизанок.
Во второй части романа Бальзака рассказано, как люди Вотрена из мести
Пераду похитили и отдали на поругание его дочь Лидию. Корантен случайно
нагоняет на улице всхлипывающую девушку в ночной кофте, узнает Лидию
и ведет домой. «Я обесчещена, погибла и сама не могу объяснить себе как!»
— говорит Лидия. Она бежала из притона. Диалог Корантена и Лидии звучит
слишком «разъяснительно», практически описывая все произошедшее с
бедной Лидией.
Корантен вносит ее в дом. «Когда Лидию уложили в постель, у нее начался
бред. Она пела отрывки из прелестных арий и тут же выкрикивала гнусные
слова, слышанные ею! Ее красивое лицо было все в фиолетовых пятнах».
Лидия сходит с ума.
Достоевский сокращает и трансформирует эту сцену. О то, что произошло с
девочкой, которую Раскольников нагнал на Конногвардейском бульваре, мы
узнаем без слов- она одета мужским руками, пьяна и быстро засыпает.
Случай, который подает Достоевский как совершенно обычный, становится
от этого еще ужаснее и страшнее. Весь драматизм эпизода концентрируется в
одном месте, он лишен гореваний жертвы, которые ослабили бы эффект от
произошедшего, подчеркивается будничностью случившегося: «Ныне много
таких пошло», — комментирует городовой.
Старый сюжет у Достоевского становится «действительностью» благодаря
новой трактовке, этот эпизод зауряден, интерес рассказа сосредоточен на
реакции Раскольникова. Иной взгляд автора делает традиционный сюжет
почти неузнаваемым.
Но можно ли назвать это реминисценцией? В последнее время это слово
расширило свой смысл, в исходном же варианте, реминисценция-
бессознательное подражание. Обычно мы говорим о сознательных
реминисценциях образов, ритмико-синтаксических ходов, но в прозе нового
времени много других случаев переклички сюжетов и ситуаций, к ним этот
термин неприменим.
Возьмем «Робинзона Крузо» Д. Дефо, книга, произведшая на читателей
впечатление истины. Тем не менее, в ней можно найти множество
несовпадений с исходным материалом, и наоборот, прослеживаются
параллели с «Бурей» У. Шекспира, но реминисценцией это назвать нельзя,
здесь мы имеем дело с заимствованием сюжета-прототипа. Такое
использование называется скрытая парафраза.
В широком смысле парафраза — пересказ литературного произведения в
упрощенном или сокращенном виде.
Это «или» вводит большое различение: адаптация текста — упрощающая
парафраза, укорачивающая оригинал. Но в профессиональном искусстве,
парафраза, стремится, сократив и упростив текст, сохранить исходную ее
значимость и даже приумножить, сделав текст более комплексным. Крупный
текст обычно включает несколько скрытых парафраз.
Парафраз близка к пародии, но не имеет целью какое-либо осмеяние.
Скрытая парафраза типична и для искусства Достоевского.
Кажущаяся «перегруженность» его романов часто служит маскировкой. В
них можно найти персонажей на любой вкус. «Современного Христа»,
жалеющего блудницу, Фауста и Мефистофеля, и даже завершение
фантастического анекдота гоголевской «Шинели».
Культурная ситуация России конца 19 века заставляла Достоевского искать
известные и доступные для понимания читателя символов и сюжетов, но
воплотить их нужно было в современной обработке. «Коньком» автора стала
парафраза классических текстов посредством газетной фактуры и быта. Для
эпизодов поменьше Достоевский парафразировал практически любые
тексты, имевшие хоть какой-то потенциал к «новой жизни». Обезумевшая от
горя вдова Мармеладова-Шекспировская Офелия, а неподалеку пьяная
компания Череванова из «Молотова».
Рассмотрим некоторые примеры. Для этого сначала обратимся к творчеству
Гоголя.
В «Мертвых душах» есть описание встречи Чичикова и Плюшкина, во время
которой «покупатель душ» никак не мог разобрать пол очередного
помещика, сначала приняв того за ключницу. Далее между ними происходит
диалог: Плюшкин, которого вначале приняли за прислугу на вопрос о барине
отвечает отрицательно, но, когда узнает, что к нему есть дело, просит
Чичикова пройти в комнаты. В доме он решает, что это все-таки ключник и
между ними происходит немая вопросительная сцена, в конце которой
ключник говорит, что барином-де является как раз он.
Следует описание страшного удивления Чичикова, его повторный портрет и
рассказ о жизни. Его непонятная внешность скрывает страшную сущность
характера, предостерегая Чичикова.
Теперь вернемся к «Преступлению и наказанию» (часть 3, глава VI):
В этой главе дворник помогает человеку неопределенного пола найти
Раскольникова. На вопрос героя, почему его искали, «странная фигура лишь
развернулась и пошла прочь, как бы приглашая пройти за собой, так они и
идут рядом, молча, пока герой (так же как и у Гоголя) первым не прерывает
молчания:
«— Да что вы… приходите спрашивать… и молчите… да что же это такое?
— Голос Раскольникова прерывался <… >
— Убивец! — проговорил он вдруг <… >
Следует описание шока главного героя, сама сцена же строится на контрасте
невнятной внешности персонажа и его страшных, правдивых слов.
В сопоставленных фрагментах совпадают не только лексический материал и
описание, но даже приемы, в построении диалогов, в частности разнословие
говорящих об одном и том же (как Плюшкин в ответ на слово «барин»
дважды называет себя «хозяином», так мещанин-обличитель дважды
опрокидывает литературное слово «убийца» яростно-экспрессивным
«убивец»).
Оба эпизода скомпонованы по одной и той же схеме: центральная фигура-
загадочный собеседник, контраст внешности и важности их слов. Но если у
Гоголя Чичикова предостерегает сам автор, то Предупреждение
Раскольникову дано в форме обличия другим персонажем.
Достоевский парафразирует Гоголя, используя драматизм эпизода в своих
целях. Обнажая эпизод до основных структурных отношений, он
«переодевает» его в свои реалии, сохраняя некоторые детали и лексический
материал, и меняет концовку эпизода или его продолжение.
От такой структурной парафразы заметно отличается реминисценция,
несущая в себе скрытую аллюзию. В «Преступлении и наказании» есть
замечательный пример такой реминисценции из Лермонтова.
В главе VI первой части «Преступления и наказания» описано видение
Раскольникова, где он будто бы попадает в Египет и видятся ему оазис,
караван, верблюды, пальмы. Дальше идет описание «чудесной» воды,
которую он пьет из ручья, протекающего рядом и тут… он услышал звук
бьющих часов.
Детали построения этой картины такие же, как и в «Трех пальмах» М. Ю.
Лермонтова. У Лермонтова после идиллии происходит убийство. У
Достоевского — тоже.
Сюжетная функция этого видения двояка: с одной стороны, оазис с ручьем,
контрастируя с «вонью Петербурга» дают понять, чего так хочет
Раскольников, а с другой- видение тонко намекает на трагедию. Читатель,
конечно, не узнает, откуда был взят этот отрывок, но в памяти возникнет
смутное предчувствие беды. Прием рассчитан на неосознанное
припоминание читателя.
Видение вводит в мировоззрение героя лермонтовскую идеологию- ропот на
бога и тоска о счастье. На общем плане реминисценции заметна идейная
полемика с Лермонтовым.
Цитация, аллюзия, прямая и полемическая реминисценция, сюжетная и
структурная парафраза встречаются на всем протяжении «Преступления и
наказания». Несмотря на это, роман оставляет впечатление замечательной
цельности. Она достигается благодаря глубокой творческой трансформации
чужих точек зрения, сливающихся в единую систему. «Чужое» становится
«своим», пройдя через горнило вдохновения Достоевского.