Сапожникова Г. Арнольд Мери. Последний эстонский герой (2009)

Арнольд МЕРИ:
Галина Сапожникова
ПОСЛЕДНИЙ
ЭСТОНСКИЙ
ГЕРОЙ
Судьба человека как путеводитель по новейшей истории
Галина Сапожникова
Арнольд МЕРИ:
последний эстонский герой
Судьба человека
как путеводитель по новейшей истории
Таллин
2009
Галина САПОЖНИКОВА
Арнольд МЕРИ: последний эстонский герой
Судьба человека как путеводитель по новейшей истории
Редактор-составитель — Олег САМОРОДНИЙ
Художественное оформление, обложка — Владимир ШАСТИН
Корректура — Светлана КУЗНЕЦОВА
Таллин: Impressum; SKP Media, 2009. — 160 с.

ISBN 978–9949–18–456–9
Эта книга не только и не столько о яркой судьбе Героя Советско-

го Союза Арнольда Мери, немало повидавшего на своем веку, про-
шедшего сквозь огонь, воду и медные трубы. Это повествование о
целой эпохе, рассказанное человеком, который оказывался на са-
мых крутых изломах истории Эстонии XX и ХХI века.
Нередко историю называют «образом прошлого», которому с
годами свойственно видоизменяться под воздействием политиче-
ской суеты текущего момента. Поэтому для нас столь ценны и важ-
ны свидетельства непосредственного участника событий, нередко
трагических, перемалывавших жизни целых поколений.
Арнольд Мери никогда не претендовал на истину в последней
инстанции. Как и любой человек, он мог ошибаться или же идти
на уступки под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Но одно
можно сказать точно: Арнольд Мери никогда не врал, всегда ста-
рался говорить правду и, когда мог, помогал людям, попавшим в
трудную ситуацию.
А еще Арнольд Мери никогда не прогибался перед властями
предержащими, за что нередко в жизни страдал. Он служил только
той власти, которую считал справедливой. При этом никогда и ни-
кому не прислуживал. За это его многие не любили. Но именно по-
этому он и снискал уважение многих и многих людей — как в Эсто-
нии, так и далеко за ее пределами.
© Международный медиа-клуб IMPRESSUM, 2009

© Издательский дом SKP MEDIA, 2009
ОТ АВТОРА
Мы с ним так и не договорили…

Встречались десятки раз, я приезжала в гости, вклю-
чала диктофон, понимая, что вместе с Арнольдом Мери
уйдет Вселенная, и пока не поздно, надо ловить и запи-
сывать каждое его слово. Задавала свои вопросы, но на
самом деле ситуацией управлял он, а не я. Увести его в
сторону от главной темы разговора было невозможно:
Мери спокойно вел свою линию, четко произнося давно
обдуманные фразы. Как будто не говорил, а читал по на-
писанному.
Увы, в последнее время читать он уже не мог. Писать —
тем более. Общаясь с ним на протяжении нескольких
последних лет, я не раз его спрашивала: «Арнольд Кон-
стантинович, а почему бы Вам не написать книгу? Это же
просто фантастика — какую Вы невероятную прожили
жизнь!»
Он посмеивался, отбиваясь легкомысленным: «Да кому
это нужно?»... Но на самом деле причина отказа была
в другом. Он начинал писать книгу, но закончить ее не
успел. Ослеп. А перепоручать никому не хотел. Но не
было случая, чтобы он хотя бы раз отказался от интер-
вью! Может быть, просто понимал, что ускользающая от
него жизнь не оставляет других вариантов борьбы, кро-
ме этого?...
В последнюю с ним встречу мне удалось уговорить
его опубликовать стенограммы наших долгих бесед
за последние несколько лет. Я его все-таки убедила, что
это важно — впечатать в вечность ту версию Истории,
которую он творил сам, чтобы у доморощенных истори-
ков местного розлива не было повода и возможности ее

переиначить. Он согласился, грустно добавив: «Поздно.
Я вам еще НИ-ЧЕ-ГО не сказал»...
Мы договорились встретиться еще, и не раз, и обяза-
тельно договорить. Но вмешались обстоятельства: сва-
ливший меня в те дни грипп, который ни в коем случае
нельзя было нести в дом к умирающему человеку. И тог-
да нам с дочерью Арнольда Константиновича, Наташей,
пришлось принять нелегкое решение: оставить все как
есть. Чтобы на одну болезнь не наложилась другая и
не сократила ему последние дни, и чтобы с ним успели
встретиться другие мои коллеги — Олег Беседин, сняв-
ший об Арнольде Мери фильм, и Леонид Велехов, напи-
савший прекрасный прощальный очерк. Мы не прости-
лись... И для меня он так и остался навсегда стоять на по-
роге своего дома в Нымме, обнимая жену. Еще веселый и
живой — вот что важно.
Внучка Арнольда Константиновича, Настя, с которой
мы встретились на следующий день после того, как ее дед
стал смотреть на нас из другого мира, рассказала мне за-
бавную вещь: примерно за четыре дня до смерти, уже бу-
дучи в полузабытьи, он вдруг открыл глаза и хитро про-
изнес следующую странную фразу: «Я всегда буду на пол-
шага впереди них»...
Смысл ее дошел до меня на следующий день после
того, как его не стало. Когда таллинский аэропорт тор-
жественно назвали именем его двоюродного брата, экс-
президента Эстонии Леннарта Мери. Ожидалось, что об
этом событии должен будет говорить весь мир. А мир в
этот день, и во все последующие, говорил совсем о дру-
гом Мери. О Герое Советского Союза, Солдате, которого
не удалось свалить никому — ни гитлеровской пуле, ни
НКВД, ни эстонской прокуратуре, затеявшей год назад
позорный суд по надуманному обвинению в «геноциде»,
которого не было.
Именно поэтому международный медиа-клуб «Им-
прессум» и издательство «Комсомольской правды» в Се-
верной Европе» решили издать эту книгу. В нее, конечно,
вошла не вся история жизни Арнольда Мери — лишь та

ее часть, которую он успел надиктовать. Возможно, впо-
следствии некоторые фамилии будут уточнены, главы до-
писаны, а само издание дополнено. Мы очень спешили
(целая творческая команда: Олег Самородний, Игорь Те-
терин, Леонид Максимов, Владимир Шастин, Светла-
на Кузнецова и другие) и создали эту книгу всего за три
недели — чтобы успеть ее выпустить к Дню Победы, кото-
рый у нас всегда ассоциировался с Арнольдом Мери и ко-
торый в этом году пройдет без него... Мы успели! А это зна-
чит, что мы опять не одни.
Галина САПОЖНИКОВА

Автобиография
Я, Мери Арнольд Константинович, родился 1 июля

1919 года в городе Таллине (Эстония). Отец, Константин
Оттович, по национальности эстонец, временами ра-
ботал служащим, временами был мелким предприни-
мателем. Мать была обрусевшей петербургской немкой.
В 1926 году родители вместе со мной выехали в Югос-
лавию, где отец в городах Скопле, Белграде, Дубровнике
ремесленничал, работал поваром, два года — управля-
ющим маленького пансионата. Я окончил югославскую
русскоязычную гимназию в Белграде, основанную для
обучения детей белоэмигрантов.
В 1938 году семья вернулась на жительство в Эсто-
нию, где я, проработав полгода учеником слесаря на ма-
шиностроительном заводе в Таллине, осенью 1939 года
был призван на срочную службу в эстонскую буржуаз-
ную армию. Сочувственно встретив революционные со-
бытия июня–июля 1940 года и по собственной инициа-
тиве приняв в них некоторое участие, я был вовлечен в
ряды коммунистического союза молодежи Эстонии, из-
бран в июле месяце 1940 года в состав Таллинского гор-
кома КСМ Эстонии. Моей основной задачей было созда-
ние комсомольских организаций в частях эстонской ар-
мии, которая к тому времени уже была переименована в
Народную армию. После преобразования в октябре ме-
сяце 1940 года Народной армии в 22-й территориальный
корпус РККА, я вернулся дослуживать срочную службу в
415-й отдельный батальон связи 22 СК, где был назна-
чен помощником политрука учебной роты и избран се-
кретарем комсомольской организации батальона (а за-
тем и заместителем секретаря).

В начале Великой Отечественной войны, когда корпус
принимал участие в ожесточенных оборонительных боях
на дальних подступах к Ленинграду в полосе от Пскова до
Старой Руссы, 17 июля 1941 года на подступах к станции
Дно при внезапном прорыве фашистов к расположению
штаба корпуса и возникшей панике я по собственной
инициативе создал на направлении главного удара про-
тивника оборону штаба корпуса и возглавил ее — несмо-
тря на полученные в течение нескольких часов четыре
ранения — до прекращения атак на расположение штаба.
15 августа 1941 года указом Президиума Верховного Со-
вета СССР мне было присвоено звание Героя Советского
Союза.
После выхода из госпиталя проучился несколько меся-
цев в военном училище и, согласно своему рапорту, был
направлен в новоформируемые эстонские национальные
части РККА, в составе которых сперва в должности по-
мощника начальника политотдела по работе с комсомо-
лом и молодежью 249-й Эстонской Стрелковой Дивизии,
а затем 22-го Эстонского Стрелкового Корпуса принимал
в 1942–1944 годах участие в боях за освобождение горо-
дов Великие Луки, Невель, Новосокольники, Нарва и тер-
ритории Эстонской ССР. Заканчивал войну, участвуя в
боях по освобождению Курляндии в марте–мае 1945 года
(Калининский, Первый Прибалтийский и Ленинградский
фронты). Был награжден орденом Отечественной войны
II степени и двумя орденами Красной Звезды.
Был включен в состав участников Парада Победы 1945
года в качестве ассистента при транспаранте Ленинград-
ского фронта, однако еще до парада был демобилизован
в связи с назначением на работу I секретарем ЦК ЛКСМ
Эстонии, в качестве которого проработал до направле-
ния на учёбу в ВПШ при ЦК ВКП(б), в Москву, осенью
1949 года. В 1946 году был избран депутатом Верховного
Совета СССР, в 1949 году — членом ЦК ВЛКСМ и ЦК КП(б)
Эстонии. За годы комсомольской работы был награжден
вторым орденом Ленина и орденом Трудового Красного
Знамени.

На основании клеветнических материалов, представ-
ленных органами Госбезопасности, с 1948 по 1951 год был
неоднократно под следствием партийных и комсомоль-
ских органов различного уровня. В декабре 1951 года ре-
шением КПК при ЦК ВКП(б) был исключен из рядов пар-
тии по политическим мотивам, отчислен из ВПШ при
ЦК ВКП(б), а впоследствии лишен звания Героя Совет-
ского Союза и других правительственных наград. Вер-
нувшись в Эстонию и поступив на работу столяром на
мебельную фабрику, я вскоре убедился в наличии явных
признаков приближающегося ареста и поэтому выехал
вместе с семьей в город Горно-Алтайск Алтайского края,
где работал сперва техноруком местной мебельной фа-
брики, а затем учебным мастером в Педагогическом ин-
ституте.
В 1956 году по моей апелляции XX съезду КПСС была
проведена полная проверка моего партийного дела, и я
был восстановлен в рядах партии с сохранением перво-
начального партийного стажа. Президиумом Верховного
Совета было также отменено решение о лишении меня
звания Героя Советского Союза и других правительствен-
ных наград. После восстановления в рядах партии и окон-
чания заочно ВПШ при ЦК КПСС работал в Горно-Алтай-
ском пединституте преподавателем политэкономии.
В 1960 году вернулся на жительство в Эстонию, где
работал в 1961–79 годах заместителем, а затем пер-
вым заместителем министра просвещения, по совмести
тельству — преподавателем политэкономии в Таллин-
ском Политехническом институте, а на общественных
началах — ответственным секретарем республиканского
Комитета защиты мира. С 1979 года до ухода на пенсию в
1989 году работал председателем Президиума Эстонско-
го общества дружбы и культурных связей с зарубежными
странами. За 60-е — 80-е годы был награжден орденом
«Знак Почета», вторым орденом Трудового Красного Зна-
мени и орденом Дружбы народов, избирался членом ЦК
КПЭ и депутатом Верховного Совета ЭССР, членом пре-
зидиума Советского комитета защиты мира.

В пенсионное время являюсь членом президиума Тал-
линского общества участников Второй мировой войны,
а с прошлого года — председателем республиканского
Общественного союза против неофашизма и межнаци-
ональной розни. Был участником всех юбилейных па-
радов Победы и в числе гостей Президента РФ на празд-
никах Победы 2001 и 2002 года.
Женат на Екатерине Тимофеевне Курмаевой (Мери)
с октября 1942 года, имел 2 дочерей, в настоящее вре-
мя — 2 внуков и 3 правнуков.
Сейчас дожидается рассмотрения в суде обвинение,
подготовленное охранной полицией Эстонской Респу-
блики, о моем якобы участии в геноциде эстонского на-
рода, основанное на том, что в 1949 году я был направ-
лен в один из уездов республики уполномоченным ЦК КП
Эстонии для контроля за законностью действий органов
Госбезопасности при высылке за пределы республики так
называемых кулацких и антиправительственных элемен-
тов и членов их семей. Естественно, что к контролю за их
действиями я допущен ими не был.
28 марта 2005 года

/А. Мери/

Содержание
Часть перBая.
Начало..........................................................................13
«Болезнью национализма заражен не был»

Эмиграция. Детство. Югославия....................................15
«Стало ясно, что скоро начнется

кровопускание»
Возвращение в Эстонию. Смена власти.
Запах войны ................................................................... 24
Часть Bторая.
Bойна ........................................................................... 35
«Жизнь была спокойная, тыловая»

Ленинград. Свои. Долгая дорога в ад ............................ 37
«У раненых не выдерживали нервы»

Подвиг. Ранения. Звезда Героя ...................................... 44
«Я был воспитан на тургеневском отношении

к женщине»
Мобилизация. Новый эстонский корпус. Катя ............. 52
«Немцы отступали, но это не исключало боев»

Освобождение Таллина. Захоронение
на Тынисмяги. Победа!.................................................. 59
Часть третья.
Мирная жизнь .......................................................... 81
«Если я говорю спасибо —

значит, знаю за что благодарю»
Письмо Берии. Георг Мери.
Покушение на Гитлера .................................................. 83
«Если бы не было этой высылки —

была бы большая кровь»
Мартовские депортации. Хийумаа.
Николай Каротамм ........................................................ 88
«Не пора ли с этим Мери кончать?»

Проблемы с Госбезопасностью. Следствие.
Эстонское дело . ............................................................. 95
«Исключить из партии
по политическим мотивам»
КПК. Горный Алтай. Возвращение звезды .................. 108
Часть четBертая.
Bторая республика ................................................ 117
«Я сам выбрал этот путь и сам по нему шел»

Оккупация, которой не было.
Обвинение в геноциде. Пикет против НАТО .............. 119
«Нужен был мордобой. Крупный!»

Бронзовый солдат. 9 мая. Победа? .............................. 128
«Люди ошибаются, думая,

что они создают время»
Глобализация. Развал СССР. Конец истории .............. 133
Часть пятая.
Финал ........................................................................ 139
«Мы должны посмотреть на его

жизненный путь с позиции будущего».
Андрей ЗАРЕНКОВ, секретарь
Антифашистского комитета Эстонии ..................... 141
«Я повидал много, и умирать не боюсь»

Памяти друга
Владимир МЕТЕЛИЦА,
председатель Эстонского объединения
ветеранов II мировой войны ........................................ 146
«Он был сыном и пасынком века

одновременно»
Леонид ВЕЛЕХОВ, журналист газеты
«Совершенно секретно» ................................................ 152
Часть первая
НАЧАЛО
«Болезнью национализма
заражен не был»
Эмиграция. Детство. Югославия
— Моего отца звали Константин Оттович Мери. Ро-

дился он в России, в Шлиссельбурге. Вернулся в Эсто-
нию вместе с матерью примерно в 1903 году. Половину
среднего образования получил в России, а потом уже
заканчивал гимназию в Эстонии, но тоже на русском
языке. Поэтому для него русский был вторым языком,
а родным он, конечно, все-таки считал эстонский.
Отец был старше брата Георга (отец экс-президента
Эстонии Леннарта Мери — Авт.), или — как его называ-
ли дома — Жоржа, на десять лет. Родители отца, мои баб-
ка и дед, разошлись. Дед остался сельским механиком
и мельником в каком-то имении на берегу Онежского
озера, а бабка вместе с детьми вернулась в Эстонию.
После окончания гимназии отец поступил в Тартуский
университет. Насколько я понимаю, он ушел из универ-
ситета потому, что надо было зарабатывать деньги, что-
бы дать возможность учиться Жоржу. В начале 1920-х
годов, в детстве, я знал Жоржа как товарища моих дет-
ских игр. По-моему, он временами даже жил у нас...
Во всяком случае, он был очень близким членом семьи.
В молодости мой отец был спортсменом номер один
в Эстонии. Абсолютный чемпион по легкой атлетике,
занимавший несколько лет подряд первые места во
многих соревнованиях! Политикой он не интересовал-
ся совершенно. Презирал, можно сказать, политику.
Но как приличный человек считал себя, естественно,
демократом-пацифистом, европейцем и космополитом.
15
Часть I. Начало
На государство смотрел как на паразита, существующего

за счет общества. И болезнью национализма абсолютно
не был заражен. Я не могу назвать его интернационали-
стом, потому что в наши времена это стало словом не-
приличным.
— Вы назвали национализм болезнью — значит, как
и любая болезнь, он излечим? И эстонский национа
лизм — в том виде, в котором мы его наблюдаем се
годня — тоже?
— В общем смысле он, конечно, неизлечим, потому
что существуют определенные обстоятельства, которые
вызывают обострения этого чувства. За последние де-
сятилетия все было сделано именно для того, чтобы
нормальное чувство превратилось в болезненное яв-
ление национализма. Нормальное, присущее человеку
чувство болезнью не является.
Впервые отец пошел на государственную работу по-
сле февральской революции 1917 года в горсовет, где
ведал проблемами продовольственного снабжения на-
селения Таллина. В январе или феврале 1918 года, когда
перед заключением Брестского мира немцы затеяли оче-
редное наступление на Эстонию, он вместе со всем со-
ветским активом эвакуировался на территорию России.
Но в 1918 году он оказался вместе с моей матерью,
Ольгой Федоровной Дандорф, уже в Вильно (пожени-
лись они то ли в Петрограде, то ли в Москве) и там за-
болел сыпняком. Пока лежал в больнице, город захвати-
ли белополяки, а когда выздоровел, то от России Виль-
но был уже отгорожен каменной стеной. И он поехал в
Эстонию.
Не было собаки в Таллине (не говоря уже о ком-то
другом), ему не знакомой. На банкноте эстонского бан-
ка было четыре подписи — и все подписи друзей его
юности. Он знал всех и вся!
Я помню эстонские картинки детства: где-то в 1923
году мы жили на Тартуском шоссе. Помню декабрьское
вооруженное восстание в Эстонии 1924 года. Мне тог-
да было пять лет, но я очень хорошо все запомнил, по-
16
тому что это было резкое нарушение существовавшего

уклада. Помню дворников, которые выглядывали на
улицы из-за запертых калиток, потому что ночью была
стрельба. Помню, как летом жили на даче на речке
Пирита.
Домашним языком у нас был русский. Мать у меня
русская, вернее, поколениями обрусевшая немка. Во вся-
ком случае в детстве у нее в семье домашним языком
был русский. А восстановилась она как немка, обуча-
ясь в Петербурге в знаменитом Петершульце. В Эсто-
нию она впервые попала в конце 1918 года вместе
с моим отцом, выйдя за него замуж, и, конечно, эстон-
ским языком не владела. Немножко говорила, но не
в такой степени, чтобы семейным языком считать
эстонский.
В 1926 году отец уехал из Эстонии в Югославию
абсолютно без всяких средств. Без денег. Без ничего.
Мне тогда было шесть лет.
— А почему уехал?
— Не так это просто объяснить. Наверное, сказались
некоторые черты авантюрности в его характере. Здесь
ему было тесно. Он хотел выехать в Канаду, но для это-
го нужно было иметь серьезную материальную основу,
а таковой не было. И просто из-за совпадения некото-
рых обстоятельств мы поехали в Югославию. У отца
был то ли знакомый, то ли приятель, женатый на югос-
лавке. Он, поддавшись уговорам жены, уехал с ней и от-
туда присылал письма, где очень расхваливал природу
и существовавшие там возможности.
— Отец уезжал временно или навсегда?
— По-моему, он не очень задавался этим вопросом.
Эстония была страной очень упорядоченной, а ему
это не нравилось. Ему нужны были острые ощущения,
а здесь этого не было. Стало скучно, вот и все. Снялся и
поехал в Югославию, прихватив с собой жену и сына.
После окончания Первой мировой войны, в которой
Югославия принимала участие, было создано королев-
ство сербов, хорватов и словенцев. Когда мы приехали
17
туда, то это королевство еще существовало. Но очень

быстро приняли новую конституцию, по которой госу-
дарство было переименовано в Югославию.
Первые годы мы жили в Скопле (в то время он на-
зывался СкопЛЕ, а теперь СкопЬЕ), то есть в городе, ко-
торый сейчас сделали столицей Македонии. Вообще-то,
когда мы там жили, мы не знали, что живем в Македо-
нии, и что вокруг не сербы, а македонцы. Я подозреваю,
что они сами тогда этого тоже не знали...
Правда, население было чрезвычайно пестрое. Ско-
пле делится рекой Вардара на две большие, примерно
равные по величине части: на сербскую и турецкую.
Но дело в том, что турками в Югославии называли не
этнических турок (потому что их в Югославии почти не
было), а мусульман. Поэтому считалось, что в Македо-
нии, где мусульман было немало, много турок, и вос-
точная часть Скопле была турецкой: минареты, заборы,
отсутствие окон на улицу и прочее — все чисто магоме-
танское, так сказать. А сербская часть включала в себя
еще еврейские и цыганские кварталы.
Югославия не ждала нас с распростертыми объяти-
ями. В Скопле никакую работу отец не нашел, переби-
вался всякими случайными работами: то приноровился
делать абажуры, то настропалился мастерить дамские
шляпки, которые украшал расписанными масляными
красками цветами и пейзажами.
Дела у него никогда хорошо не шли. В Эстонии он
тоже занимался многими вещами. Одно время возил
в Финляндию яблоки. В то время яблок в Финляндии
было мало из-за климата, а в Эстонии, наоборот, ябло-
невых садов было полным-полно. Вот он и закупал по
хуторам яблоки, загружал нанятый парусник и прода-
вал эти яблоки в Финляндии. Потом имел что-то вро-
де мастерской по окраске тканей. Мама же была спе-
циалистом по трикотажному делу. В те годы в Таллине в
каждой подворотне открывался магазин, в отношении
которого совершенно ясно можно было сказать, что он
прогорит. В точности как сейчас...
18
В Югославии и шляпное, и абажурное дело обеспе-

чивали минимальное пропитание. Потом отец открыл
столовую домашних обедов в так называемом «рус-
ском доме». В Югославии была очень большая колония
русских эмигрантов. Остатки белогвардейских армий
сначала эвакуировались в Турцию, потом начали пе-
ребираться кто куда, а после революционных событий
1921–1922 года в Болгарии стали массово переезжать
из Болгарии в Югославию, а из Югославии растекать-
ся по всему белому свету (в особенности те, у кого за
душой что-то было): во Францию, в США. Кинофильм
«Бег» о жизни эмигрантов, огороженной занавесками,
в Стамбуле, в какой-то крепости — абсолютная правда.
Я колонию русских в Дубровнике именно в этих «казе-
матах» и запомнил: им тоже была отведена старая кре-
пость, они отгородились занавесями, каждый себе соз-
дал свою каморку и так жил. И эта торговля на улицах
Стамбула, и тараканьи бега — все действительно взято
прямо из жизни, я это видел.
Мы двенадцать лет прожили в Югославии. Вся-
кое было... Были и долгие периоды голодания — не об-
разно говоря, а в самом буквальном смысле: когда я,
мальчишка, стоял у витрин, смотрел на продукты, вы-
ставленные в этих витринах, и у меня текли не толь-
ко слюни, но и слезы... Столовая, открытая отцом,
себя не окупала, еле-еле концы с концами сводили.
Но главное — появились знакомства, которые дали отцу
возможность открыть ресторан. Правда, через два года
и этот ресторан благополучно прогорел... Он был сде-
лан в традициях лучших петербургских рестораций,
со скидкой (естественно!) на эмигрантское житье.
Петербургский дух выражался, например, в том, что в
вестибюле стояло чучело медведя — ведь в Петербур-
ге тоже был ресторан «Медведь», где стояло чучело.
Шеф-повар у нас был Аракелов, работавший до рево-
люции в знаменитом петербургском ресторане. Ну, а
что касается «стамбульской скидки», то она выража-
лась в том, что медведь был наполовину изъеден молью,
19
а Аракелов был беспробудным пьяницей... Примерно

три четверти рабочего времени он был в состоянии
только давать указания отцу, который сам варил ресто-
ранные кушанья и под руководством этого Аракелова
стал поваром. Помню, родственник из Таллина как-то
прислал нам посылку с несколькими банками килек.
Посетители ресторана были от них в восторге, а потом
страшно возмущались, что кильки подавались очищен-
ными, без голов и кишок. Мол, такое добро выкидыва-
ют в помойное ведро! Поэтому на следующий день в ре-
сторанном буфете по очень низкой цене продавались
килечные головы и кишки.
Отпрысков графов и князей в Скопле не было, потому
что такой медвежий угол создан не для знаменитостей.
Но я, например, своими глазами видел генерала Шкуро.
Это было в Белграде. Мне показали один раз: вот сидит
компания во главе с генералом Шкуро.
Пятнадцатилетним учеником белградской гимна-
зии я стоял в шеренге, отгораживающей тротуар от
мостовой, по которой проходила похоронная процес-
сия короля Александра, убитого в 1934 году в Марселе
вместе с министром иностранных дел Франции Барту
накануне решающих переговоров о создании так на-
зываемого «Восточного пакта». Они были одними из
последних европейских политиков того времени, ис-
кренне стремившихся создать систему «коллективной
безопасности» против угрозы фашистской агрессии.
Именно за приверженность этой политике они вместе
с королем Александром были убиты бандой террори-
стов, организованной Германией, Италией и хорват-
скими усташами. Но верхом цинизма, что лично мне
на веки вечные разъяснило, что такое фашизм, было
то, что мимо нас, стоящих в шпалере на расстоянии
4–5 метров, в первых рядах процессии шли Геринг и
министр иностранных дел Италии, зять Муссолини,
граф Чиано… Шли убийцы!
А в 1936 или 1937 году я оказался в гостях у Шуль
гина — это один из двух деятелей Четвертой Госу
20
дарственной думы, который принимал отречение им-

ператора Николая II.
— И что, все они, как показывают в кино, плакали
при слове «Россия»?
— «Что происходит в России?» — это единственный
вопрос, который людей действительно интересовал.
Среди эмигрантов, которые жили в Югославии, не было
таких, которые свое будущее видели за границей. Все
их мысли и разговоры всегда были связаны с родиной.
После окончания начальной школы в Скопле я был
отправлен на учебу в Белград в русско-сербскую гим-
назию, в которой преподавался сербский язык, а также
литература, история и география Югославии на серб-
ском языке. Все остальные предметы давались на рус-
ском. Преподавательский состав состоял из эмигрантов,
и ученики процентов на 80–90 тоже были дети бело-
эмигрантов. Но во всех классах были и югославы, пото-
му что любовь к России там традиционна. Она не охва-
тывает всех и вся, но русофилов действительно было
очень много, и они даже в условиях того времени пред-
почитали давать детям русское образование.
В Югославии было несколько учебных заведений для
русских. Гимназия одна — она делилась на мужскую и
женскую. Кроме этого, штук пять кадетских корпусов.
Демократически настроенная часть эмигрантов посы-
лала своих детей в гимназию, а более категоричная —
в корпуса. И учителя делились таким же образом. Если
говорить об умонастроениях преподавательского со-
става, то здесь первую скрипку играли меньшевики и
эсеры.
Нашим классным наставником был преподаватель
Елачич. По происхождению он был хорватом, но его
прадеды давно эмигрировали из Хорватии в Россию,
поэтому сербского языка он не знал, был чисто русским.
Он, например, со скандалом вел преподавание геогра-
фии не России, а СССР, потому что считал, что такой
страны — Россия больше нет, и поэтому дети должны
изучать географию Советского Союза. Это вызывало
21
немало нареканий, даже преследований, но руковод-

ство гимназии согласилось, и у нас велось преподава-
ние географии СССР.
В гимназии я проучился восемь лет. На улице с маль-
чишками играл, общался с ними на сербском языке, по-
этому этот язык знал довольно прилично.
— Вас, конечно, переделали на югославский манер в
какого-нибудь Мерича?
— Нет, мое прозвище было Сивка. По аналогии:
Мери — сивый мерин…
Родители тоже переехали в Белград после того, как
прогорел ресторан, а я сильно заболел. Началось с кори,
а потом плеврит и воспаление легких. Мать приехала
в столицу, чтобы быть при мне, а потом туда перебрался
и отец. Он работал поваром, так что школа Аракелова
не пропала даром. Через некоторое время мать устро-
илась прислугой. Потом они оба работали у одного ан-
глийского дипломата: отец — поваром и садовником, а
мать — уборщицей. Дипломат жил на вилле, нам там
отвели комнату. Меня забрали из интерната. Питались
тем, что оставалось от господ. Работы не было. Нигде.
Никакой.
Такого настроения, что, мол, я сын прислуги и поэто-
му хочу быть господином, у меня никогда не наблюда-
лось. Одно время я хотел стать лесником, потом — агро-
номом, любил мастерить.
Эстонский язык за эти годы забыл абсолютно. У нас
оставались родственники в Эстонии, причем довольно
тесное общение было с родней по материнской линии,
хотя они не были эстонцами. С родственниками со сто-
роны отца не общались. Какая-то переписка у него с ма-
терью была, но очень эпизодическая.
В 1938 году, дождавшись, когда я окончу гимназию,
родители решили вернуться в Эстонию.
— Почему?
— Главная причина возвращения была в том, что в
Югославии очень четко чувствовалось приближение
войны. Я прекрасно помню те дни, когда произошел
22
аншлюс Австрии. На всех улицах на стенах домов над-

писи на сербском языке: «Осторожно! Гитлер на гра-
нице!» Всем было ясно, что через год-два война обяза-
тельно начнется. Причем все были уверены, что основ-
ными противниками в этой войне будут гитлеровская
Германия и Советский Союз. В русской эмиграции
оживленно обсуждалось, на чьей стороне в этом слу-
чае быть. Согласия в этом отношении не было — нахо-
дились такие, которые потирали руки и надеялись, что
Гитлер отвоюет потерянную Россию. Но эти настро-
ения не были господствующими. Большинство было
все-таки убеждено в том, что в этом случае мы должны
стоять на стороне России. Какой бы она не была — со-
ветской или несоветской — но она Россия...
Поэтому мы решили, что нужно возвращаться, по-
скольку в условиях войны оставаться в чужой стране,
да еще между молотом и наковальней, не хотелось.
Да и жить в Югославии было трудновато. Отец и
мать работали у английского дипломата до 1934 года.
Потом он уехал в Китай. Отец поступил работать пова-
ром на рудник. Затем сошелся с каким-то русским бух-
галтером, скопившим за долгие годы капитал, который
он доверил отцу для открытия небольшого, всего на че-
тыре комнаты, пансионата в Дубровнике. Пансионат
прозябал — это была очередная авантюра. А тут бухгал-
тер ушел на пенсию, и услуги отца оказались ненужны-
ми. На работу ему устроиться было вообще невозмож-
но. Отец немножко подрабатывал машинописью: брал
работы на дом и печатал на машинке. Понято, что жить
нормально, имея лишь такой источник существования,
было невозможно. С работой становилось все труднее.
А тут еще приближение войны. Нужно было обладать
исключительной способностью отвлекаться от всего се-
рьезного для того, чтобы не чувствовать этого — по га-
зетным новостям и самому ходу событий.
23
«Стало ясно, что скоро начнется

кроBопускание»
Возвращение в Эстонию. Смена власти. Дыхание войны
— Югославию покидали легко?

— В юном возрасте смена обстановки, перемены тако-
го рода только приветствуются!
Родители предпринимали практические попытки воз-
вращения в Эстонию через Советский Союз. Они хотели
посмотреть: что же в действительности из себя представ-
ляет СССР? Но это была абсолютно неосуществимая идея.
Мы возвращались в Эстонию через Восточную Европу.
Начали поездку на речном корабле по Дунаю от Белграда
до Будапешта, где побыли дня три. Весь дальнейший путь
проехали поездами. Сначала через Чехословакию отпра-
вились в Польшу, неделю прожили в Варшаве. Потом на
день останавливались в Риге и, наконец, в начале июля
1938 года добрались до Эстонии.
Границу пересекали где-то часа в четыре утра. Я уже был
на ногах. Первая встреча с родиной была у меня на перроне
Валгаского вокзала. Кроме полицейского, никого не пом-
ню. Он был такой… внушительный. Все было красиво.
Когда ехали на поезде до Таллина, я всю дорогу смо-
трел в окно. За что цеплялся взгляд? Ухоженность, при-
глаженность, причесанность. И, прямо скажу, больно
скучно… В Югославии всюду чувствовалась широта на-
туры. А в Эстонии — все в рамках.
Ближе всего мне была эстонская природа: этот песо-
чек, эти сосны, эта мягкая травка. На юге-то она ведь не
мягкая, там колючек полно, а тут все хорошо, мусор нигде
не валяется. Обучаясь в русских учебных заведениях, об-
24
«Стало ясно, что скоро начнется кровопускание»
щаясь на 90 процентов с русскими, я больше чувствовал

себя русским, чем эстонцем, и Эстонию как родину тогда
не воспринимал.
После возвращения в Таллин отец некоторое время
был без работы, подрабатывал подавальщиком в столовой.
Но через некоторое время устроился экономом, то есть за-
вхозом торгово-промышленной палаты. Ни о какой квар-
тире мы и во сне не могли мечтать, поэтому жили у баб-
ки по отцу, но не сошлись характерами. Потом меня опре-
делили жить к тетке, младшей сестре моей матери.
Оказавшись в Таллине, я получил возможность слу-
шать советские радиопередачи. В Югославии для нас ра-
дио было недоступно, а здесь это был обычный бытовой
прибор. Появились в продаже советские газеты. Я поку-
пал их и, читая, в высшей степени сомневался: сколько
же в них пропаганды, а сколько правды? Что там есть про-
паганда, я не сомневался, но как узнать, где граница?
Поболтавшись на родственных хлебах, пошел ра-
ботать учеником слесаря, потому что хотел поступать в
политехнический институт. Готовился к отбыванию во-
инской обязанности, потому что весной 1939 года меня
должны были призвать в армию, но не призвали из-за не-
знания эстонского языка. Призвали осенью.
Службу в эстонской буржуазной армии я начал 2 ок-
тября 1939 года. Новый, 1940-й, год встретил в качестве
солдата. Меня определили в автотанковый полк, кото-
рый дислоцировался в Таллине. Служить в армии надо
было год, причем на выходные не меньше половины сол-
дат уходило по домам в 36-часовое увольнение. Ловкие
солдатики сокращали службу еще на полтора-два месяца,
потому что при малейшей возможности устраивали себе
операцию аппендицита. Врачи были хорошие, госпиталь
прекрасный, а главное — после операции был положен
месячный отпуск на выздоровление. Поэтому так и счи-
тали: двенадцать месяцев минус месяц. Замечательно!
При маршировке и энергичных командах «встать-лечь!»
в боку у меня иногда покалывало. Я к врачу. Слегка под-
симульнул, конечно, и меня отправили в госпиталь.
25
И тут я узнал, что на этом же этаже, в другой палате,

лежат советские моряки. А я последние два-три года все
время стремился к встрече с советскими людьми — для
того, чтобы узнать, что в действительности происходит
в Советском Союзе. Там была палата, в которой лежал
командный состав, но туда я не пошел, потому что там
я подвергся бы пропагандистской обработке, чего я
опасался. А вот в другой палате лежали матросики —
туда я сразу же и направился. И вцепился в этих мо-
рячков.
— А они не думали, что Вы засланный казачок?
— Я предполагал, что меня могут воспринять имен-
но так. Поэтому, общаясь с матросами, я изо всех сил из-
бегал любых политических разговоров — разговоры шли
на чисто бытовые темы. Я знал: как только начнется по-
литический разговор — начнется пропаганда, а мне это
было не нужно. Им, впрочем, тоже. Ну, а выводы-то мож-
но делать из любой беседы! Меня эти ребята поразили.
Я убедился, что они власть, существующую в СССР, счита-
ют своей властью! Одним словом, я у них просидел все те
дни, пока был в госпитале, включая даже день операции.
Ну и потом в течение месяца, пока был в отпуске по вы-
здоровлению, раз в неделю заходил с ними побеседовать.
У меня коренным образом изменилось отношение к
Советскому Союзу, я совершенно по-другому начал вос-
принимать советские радиопередачи. В продаже появи-
лась «Правда», которую я регулярно читал. Один раз при
обыске в казарме эту газету нашли и вытащили меня на
командирский суд. Я сказал, что, согласно Конституции
Эстонии, имею право читать все, что угодно. Признали
мою правоту, но сказали: «Если мы увидим, что ты дру-
гим даешь читать, то тут не обижайся — мы тебе такое
устроим...» Так я дожил до июня 1940 года.
Приближение каких-то очень значительных событий
чувствовали все, хотя были отрезаны от информации.
Нас перестали отпускать в город, появились ночные па-
трули. Стало ясно, что скоро начнется кровопускание.
Мне не очень хотелось в этой обстановке оказаться среди
26
тех, кто начнет стрелять, не зная, что в действительности

происходит, поэтому я из лагеря сбежал.
— Меня вот что интересует: во всех советских учеб
никах было написано, что население радостно встречало
советские войска. А в эстонских — что людей на митинги
согнали силой. Где правда?
— Забудьте то, что вы читали тогда, и тем более то, что
читаете сейчас, потому что и та и другая сторона или врет,
или ошибается. Надвигалась война — война страшная, и
люди прекрасно понимали, что Эстония не останется вне
этой войны, что она обязательно будет принимать в ней
участие, причем существует только два возможных ва-
рианта: или мы будем воевать против Советского Союза,
или против немцев, третьего не дано. Фантазировать на-
счет англичан и французов бессмысленно. Эстония конца
30-х годов прекрасно помнила 700 или 600 лет немецкого
ига — то, чего современная Эстония вообще себе не пред-
ставляет. Для подавляющего большинства эстонцев не-
мец был историческим врагом. Когда по договоренности
с Советским Союзом Гитлер вывез из Эстонии в 1939-м
году прибалтийских немцев, то по Таллину ходил такой
анекдот: «Придется все-таки ставить Гитлеру памятник,
потому что 600 лет от этой сволочи не могли избавиться,
а он наконец-то их подобрал».
Если говорить о простых людях, то желающих ока-
заться под Гитлером было сравнительно немного. И по-
дозрения, что пятсовские власти стараются втянуть Эсто-
нию в мясорубку на стороне немцев, были весьма и весь-
ма серьезными. Поэтому события того момента очень
многими воспринимались именно с этой точки зрения.
Сейчас, например, полностью замалчивается то, что по-
давляющее большинство творческой интеллигенции
Эстонии — писатели, ученые — на самом деле привет-
ствовали события 1940 года, но не как события, которые
приведут к восстановлению Советской власти. Привет-
ствовали, потому что были против втягивания Эстонии
в военную колесницу.
— Как Вы узнали о том, что сменилась власть?
27
— 21 июня 1940-го утром по всему лагерю пополз слух,

что на Длинном Германе исчез эстонский флаг и поднято
красное знамя. В полку началось сколачивание воору-
женных групп, куда-то кого-то посылали, выставляли ка-
раулы, категорически запретили выходить за пределы ла-
геря. Я почувствовал, что вот-вот поведут стрелять и нас.
А так как оказаться в таком положении страшно не хоте-
лось, решил выяснить, что же в действительности проис-
ходит в городе. Воспользовавшись тем, что я должен был
быть в автошколе, а занятий в тот день не было, я сбежал
в самоволку. Достал велосипед и уехал в город.
И весь день 21 июня 1940 года я был в Таллине, смо-
трел, что происходит. А там проходили гигантские де-
монстрации. Но важно даже не это, а то, что тротуары
в городе действительно были забиты людьми, которые
приветствовали эти демонстрации и повторяли лозунги!
Следовательно, то, что происходило в городе, было еди-
нодушным народным волеизлиянием!
Советской власти не требовали — это все придумали
потом.
Требовали демократии, свободы собраний, отмены
ограничений (а ограничения были серьезные: напри-
мер, больше пяти без присутствия полицейского не име-
ли права собираться), восстановления профсоюзных
прав. Категорически требовали прекратить всякие свя-
зи с фашизмом, честно выполнять договор о взаимопо-
мощи с Советским Союзом, отставки президента и пра-
вительства, формирования нового демократического
правительства. Я до вечера мотался по городу и смотрел,
что и как. Дезертировать не собирался, поэтому, ког-
да мне стал ясен характер событий, я на велосипеде же
двинулся назад. Снял с армейской фуражки эстонский
герб и нацепил красную звездочку: политически я уже
определился.
Но тут меня остановила вооруженная рабочая охра-
на. По-видимому, заподозрили, что я шпион из воин-
ской части. Разобрались, что не шпион, а дурак, поэто-
му сказали: «Ты, дорогой, звездочку снимай, тебя и так
28
посадят, потому что первая застава отсюда в двух ки-

лометрах».
Поехал дальше — там меня снова с велосипеда сняли,
арестовали и отправили в полк. Дежурный офицер поду-
мал (я это прочел в его глазах): «А кто его знает, кто по-
бедит в этой катавасии? Поэтому в карцер его сажать, по-
жалуй, не стоит». И отпустил меня, велев держать язык
за зубами.
— Как на эти события реагировала армия?
— Ко мне со всех бараков всю эту ночь шли солдаты
из всех рот с единственным вопросом: «Что же происхо-
дит?», потому что в полку ходили панические слухи. Ко-
мандование сообщало, что идет кровопролитный мятеж
и сплошной грабеж: грабят магазины и насилуют жен-
щин. Я говорил, что никаких трупов, полный порядок.
Полиция действительно разоружена. Вместо полиции
функции поддержания порядка взяли на себя рабочие па-
трули. Такие-то лозунги. Народ приветствует, аплодиру-
ет, а все, что вам тут рассказывали — это сплошная брех-
ня с начала до конца. Так началась моя политическая де-
ятельность. Все последующие дни шло великое брожение
умов. С этого момента, как только у кого-то возникала
какая-то проблема, шли ко мне — для того, чтобы узнать
мое мнение. Поскольку я все-таки слушал советское ра-
дио, кое-что читал, то мог ответить на нескончаемые во-
просы: «А что такое колхоз? Правда ли, что там общие не
только куры, но и жены?» Чем больше меня тормошили
этими вопросами, тем больше я должен был искать ли-
тературы и читать. На блошином рынке я купил и про-
чел сталинскую Конституцию СССР и краткий курс исто-
рии партии.
А потом мне предложили вступить в комсомол, и я
вступил.
— Вот так просто?
— У нас в части был один парень по фамилии Фирс, ко-
торый явно симпатизировал коммунистам. Потом вы-
яснилось, что какие-то его близкие родственники даже
участвовали в восстании 1924 года и были расстреляны.
29
Поэтому он, с одной стороны, новой власти симпатизи-

ровал, а с другой, страшно боялся, потому что расправа
после восстания была жестокая.
Однажды он обратился ко мне с просьбой: «Мне по-
ручили выступить на митинге, а я не знаю, что говорить,
помоги мне составить речь». Я эстонским языком вла-
дел еще плохо, поэтому на корявом эстонском говорю,
а Фирс записывает. «А ты пойдешь на митинг?» — спра-
шивает он. «А почему не пойти? Пойду», — отвечаю.
В тот день проходило молодежное мероприятие, ко-
торым ознаменовался выход комсомола из подполья.
Фирс зашел за мной и познакомил меня с тем, кто этим
делом занимался — это был человек по имени Эрик Там-
мель. Он говорит: «Очень приятно с Вами познакомиться,
мне Фирс много рассказывал про Вас. А не думали о том,
чтобы вступить в комсомол?» Я отвечаю: «Какой я ком-
сомолец? Нужно же быть сознательным, чтобы быть ком-
сомольцем». Таммель говорит: «Это нам решать, а вот ты
сам лично боишься или не боишься?» Не хватало еще го-
ворить, что я боюсь. Отвечаю: «Конечно, не боюсь, толь-
ко я не достоин». Но анкету заполнил. Таммель говорит:
«Итак, знай, что с этого момента ты — комсомолец».
Мы пошли на митинг. Идем, а Фирс, который должен
был выступить от армейской молодежи, начал какой-то
странный разговор: «Я не знаю, как я буду выступать на
митинге, я же никогда не выступал. И выступление-то не
мое — это ведь ты составил, а не я». Поторговались не-
много. Короче, Фирс струсил и в последний момент от-
казался.
Тогда мне как свежему комсомольцу предложили это
сделать. Это был митинг, на котором комсомол заявлял о
своем создании. И я выступил от армейской молодежи.
А на следующий день состоялись выборы в городской
комитет комсомола. Абсолютно неожиданно для себя
я был избран в состав первого таллинского комитета
комсомола. Дело было так. Ведущий собрания сказал:
«Вы друг друга не знаете, поэтому разрешите мне вне-
сти предложение». И назвал восемь или девять фамилий.
30
Я услышал свою фамилию в этом списке, но мне и в голову

не могло прийти, что это я. Ведущий собрания объявля-
ет: «Все. Комитет остается, а все остальные могут идти».
Я иду к двери, но он меня у двери останавливает: «Подож-
ди, мы же тебя избрали в комитет!» Так в июле 1940 года
я оказался в комитете таллинского горкома комсомола.
А поскольку я служил в армии, то все солдаты, которые
приходили в комсомол, обращались ко мне. Через неко-
торое время в составе ЦК комсомола создали солдатское
бюро, которое я возглавил. И все летние месяцы 1940
года я занимался комсомольскими делами.
Помню выборы, которые проводились по существо-
вавшему закону, и армия в них участия не принимала,
то есть солдаты срочной службы не могли голосовать.
Я начал в своей части бурную кампанию, что, мол, мы
должны потребовать, чтобы и нам разрешили принять
участие в выборах, потому что это все выдумки старого
порядка, а теперь демократия, и почему это солдаты не
будут голосовать... Я призывал идти на демонстрацию
и требовать для солдат права участия в выборах.
— Надо же! Получается, семь десятилетий назад в во
просе выборов демократии было больше...
— Осенью, после того как Эстония вошла в состав
СССР, бывшую эстонскую буржуазную армию, которая
пару месяцев была Народной, преобразовали в 22-й тер-
риториальный корпус Красной Армии. Поскольку армей-
ские комсомольские дела перешли в ведение политотдела
этого корпуса, то существование солдатского бюро при
ЦК комсомола Эстонии стало ненужным.
Меня вернули в армию дослуживать срочную службу.
А через некоторое время назначили замполитрука учеб-
ной роты. Дело в том, что командный состав 22-го кор-
пуса остался прежним, но дополнился политсоставом.
И получилась такая классическая ерунда: если эстон-
цы среднего и пожилого возраста более или менее вла-
дели русским языком, то среди молодежи русским не вла-
дел почти никто, а политсостав не владел эстонским. По-
этому из числа эстонцев были назначены во все роты
31
замполитруки в качестве переводчиков политсостава.

Вначале я был за переводчика, потом мой политрук по-
считал, что я могу не только переводить, но и заменять
его. Поэтому я проводил политзанятия, делал политин-
формации, издавал стенгазету.
Я категорически не принимаю тезис оккупации Эсто-
нии Советским Союзом в 1940-м году. Причем не скры-
ваю этого никогда, при всех обстоятельствах, независимо
от характера аудитории, и именно поэтому и состоится
надо мной суд. Потому что те события, которые произош-
ли в Эстонии в 1939-м — 1940-м году, были результатом
внутренних противоречий в Эстонии.
В конце 30-х годов в Эстонии было две активные
силы — профашистская и антифашистская…
— Как сейчас?
— Совершенно правильно. Революционные собы-
тия 1940 года, если их вообще называть революцион-
ными, были не борьбой за установление советской вла-
сти в Эстонии, а борьбой против втягивания Эсто-
нии в войну в качестве немецких холуев. Вот что было
причиной, которая поднимала людей на протесты.
Потому что идея подключить Эстонию к немецкому фа-
шизму имела здесь своих, весьма мощных сторонников.
В 1939–1940-м годах, после заключения пакта Молото-
ва-Риббентропа, все эти вопросы были чрезвычайно бо-
лезненны, ведь перед этим непрестанно Эстонию по-
сещали Канарисы и прочие фашистские деятели. За-
игрывание с гитлеровцами и продолжалось все трид-
цатые годы. А это вызывало народное возмущение. По-
этому я и видел действительно тысячные демонстрации,
когда бродил по улицам Таллина. Разговоры о том, что
люди были насильно согнаны силами оккупационных
войск — бред собачий! Я видел три-четыре советских
танка, которые стояли в стратегически важных местах.
Общее впечатление было именно такое: они следят, что-
бы не было кровопролития.
Подавляющее большинство эстонцев, конечно, пред-
почитало бы входить в антигитлеровскую коалицию под
32
руководством англичан, ну, может быть, французов или

американцев, а не в союзе с Советской Россией. Но тог-
да это был единственно возможный вариант, потому что
участвовать в антигитлеровской коалиции вместе с ан-
гличанами и французами мешала география.
В нашем 22-м территориальном корпусе зимой
1940–41 года была полная свобода высказывания поли-
тических мнений: любое политзанятие, любая утренняя
политинформация или просто разговоры в свободное
вечернее время превращались в оживленнейший по-
литический спор. Я никогда в жизни такой свободы вы-
сказывать свои политические взгляды, как в тот период,
не видел.
— 14 июня 1941 года в Прибалтике прошли репресии.
Брожения в армии начались сразу же?
— Из-за этого не произошло ничего! Хотя я был зампо-
литрука, я об этих репрессиях узнал только в июле, когда
вернулся в Таллин, и воспринял их как совершенно есте-
ственную чистку ближайшего тыла фронта, поскольку
так оно и было. Потому что сказки насчет внезапности
нападения гитлеровцев 22 июня — ерунда. Это была ле-
генда, которая была распространена для объяснения тех
тяжелейших поражений, которые Красная Армия терпела
летом 1941 года. В оправдание этого легенда и была изо-
бретена. Во всяком случае в Таллине по настоянию Бал-
тийского флота в ночь с 20 на 21 июня уже было полное
затемнение.
— ???
— Это факт. Я могу привести такой пример: весной 1941
года были затеяны маневры для проверки боеспособности
эстонского стрелкового корпуса — военные учения в по-
левых условиях, в которых в течение 3–4 суток принимали
участие все части, дислоцированные к югу от Таллина.
Маневры закончились, и мы возвращались в город.
Рядом со мной пристроился начальник клуба батальо-
на политрук Петров. Мы шли рядом и разговаривали.
«Вот, Арнольд, не знаю, что делать — предлагают идти
в отпуск. С одной стороны, мне обязательно нужно —
33
у матери столько лет не был, крышу надо перестилать,

а с другой стороны, в марте это так неудобно — дожди
и прочее. Как бы мне все же устроить так, чтобы пойти в
отпуск летом?» А я ему ответил: «Если есть возможность,
то иди в отпуск немедленно, потому что летом мы будем
воевать». Как в воду глядел…
Часть Bторая
BОЙНА
«Жизнь была спокойная, тылоBая»

Ленинград. Свои. Долгая дорога в ад
В конце весны или в начале лета 1941-го года нас вы-

вели в летние лагеря. В частности, наш батальон и много
других частей 22-го эстонского корпуса были выведены
в район Вярска. Это неподалеку от Печор, на берегу уже
не Чудского, а Псковского озера, в самом юго-восточном
уголке Эстонии.
Я прекрасно помню тот день. Воскресенье, занятий не
было, я красил свою байдарку — когда вдруг примчался
гонец на велосипеде из штаба батальона: «Немедленно
оповещай всех командиров и весь политсостав о том, что
началась война!»
Опять вскочил на велосипед, объездил все места, где в
то солнечное воскресное утро могли быть наши команди-
ры. И уже вечером наш батальон и остальные части 22-го
корпуса получили боевой приказ создавать оборону на
северном побережье Эстонии против возможных десан-
тов со стороны Финляндии. Немецкие войска были уже
и там, поэтому ожидались десанты с финской стороны на
побережье.
Так что в первый же день войны мы получили боевое
задание и отправились его выполнять. Дня три-четыре
рыли окопы, а потом получили новую задачу — высту-
пить на фронт на оборону Пскова. С побережья мы долж-
ны были вернуться в свои постоянные казармы для того,
чтобы захватить кое-какие вещи.
Вернулись в Таллин и в первых числах июля начали
продвигаться в сторону Пскова. Были роты моторизо-
ванные, на машинах, они шли по одному пути, и были
роты на конной тяге, у них был свой маршрут. Учебная
37
Часть II. Война
рота, где был я, не имела никакого транспорта, и поэтому

мы должны были отправиться в Псков 3-го июля поездом
Таллин — Ленинград, а потом от Ленинграда к Пскову.
Я был уже в вагоне, услышал сигнал к отходу, но тут
подскакивает ко мне политрук роты и говорит: «Выходи,
потому что часть наших остается на перроне, поезд пере-
гружен, они не помещаются, двадцать человек. Возглавь
их и догоняйте нас, мы будем где-то у Пскова». Я взял
свой вещевой мешок, выскочил. Поезд прогудел и ушел.
На перроне было новое пополнение, русские ребята из
Орловской области.
Я не получил никакого документа. Ничего оформить
было невозможно, потому что штаб батальона уже по-
кинул Таллин. Следующим образом появился такой уди-
вительный документ: у политрука Рукина, которого я
встретил на перроне, были бланки командировочных
удостоверений нашего батальона, а вот печати не было.
Он посадил меня в машину и повез по Таллину искать ка-
кую-нибудь воинскую часть, у которой еще осталась пе-
чать. Нашли. Это был противовоздушный дивизион. И на
бланк батальона связи, удостоверяющий, что я, такой-то,
возглавляю группу с задачей добраться до Пскова, поста-
вили печать дивизиона.
А еще Рукин дал мне список дезертиров из нашего ба-
тальона. Я не собирался этих дезертиров вылавливать,
потому что считал это бессмысленным и даже вредным
занятием. Хотя какие это были дезертиры? Болтались
туда-сюда по всей республике — отставших должно было
быть больше, чем дезертиров. Шесть человек из этого
списка сами потом нашлись и присоединились к моей
группе.
6-го июля мы выехали в Ленинград. Поскольку к это-
му времени в последних известиях сообщалось о тяже-
лых боях на подступах к Пскову, я прекрасно понимал,
что Псков уже сдан немцам. И поэтому думал, что в Ле-
нинграде уточню, где я могу найти свой корпус.
Добрались более-менее нормально. Более-менее, по-
тому что по дороге нас бомбили, и нам приходилось вы-
38
таскивать боеприпасы из горящих поездов. Потом нас

упросили прийти на помощь рабочим сланцевого бассей-
на, которые были атакованы так называемыми «лесны-
ми братьями». Одним словом, на месте были только дня
через два. Я сказал: «Идите, знакомьтесь с Ленинградом,
а я пойду по штабам узнавать, где нам искать наш корпус.
Вечером собираемся снова здесь же, на вокзале. Надеюсь,
тогда я буду знать, куда нам ехать дальше». И пошел.
К обеду мне стало ясно, что я ничего не узнаю. Тыр-
кался во многие воинские инстанции, но никто ниче-
го не знал. В конце концов мне сказали: если это Псков,
то штаб северо-западного направления (в то время еще
фронтов не было, были три направления: юго-западное,
западное и северное) находится в Новгороде, и там, мо-
жет быть, что-нибудь можно узнать, а в Ленинграде ло-
вить нечего.
Но поскольку с ребятами встречаться мы должны
были только вечером, я вторую половину дня посвятил
ознакомлению с историческими и архитектурными до-
стопримечательностями Ленинграда. Даже на островах
побывал, поездил всюду.
К вечеру, как и договорились, явился на вокзал.
Смотрю — наших нет. Подходят ко мне двое в синих фу-
ражечках Госбезопасности: «Вы кто такой? А мы Вас
тут с утра дожидаемся. И ребята ваши уже у нас». Я им
тычу свое командировочное удостоверение. Те говорят:
«Очень интересно: батальон связи, а печать-то почему
у вас чужая? С вами, по-видимому, нужно будет серьезно
разбираться».
Разбирались всю ночь. К утру стало ясно, что мы не пе-
реодетые немецкие диверсанты, а свои. После чего нам
сказали: «О Пскове забудьте, анархии в ближнем тылу мы
не допустим. Всякие бродячие части направляются на во-
енно-пересыльный пункт, и там из них формируются но-
вые». И отправили нас туда под конвоем.
Это было в центральной части Ленинграда. Три или
четыре больших дома за четырехметровой кирпичной
стеной, по верху стены — колючая проволока и битые
39
бутылки. Усиленный караул у железных ворот. Я думаю:

«А как будет объясняться мое исчезновение в моей ча-
сти? В их-то глазах я становлюсь дезертиром!» Значит
так: собрал ребят своих, 26 человек, и говорю: «Что бу-
дем делать? Нас направили на формирование новой ча-
сти. Но если мы сейчас отсюда сбежим, то это уже почти
что наверняка будет расстрельное дело». И что меня уди-
вило — то, что из шести отставших и присоединившихся
к нам эстонцев, все единодушно сказали: «Невзирая ни
на что, будем отыскивать свой корпус». И эти 20 парней
орловских тоже сказали: «И мы с вами».
— Как вам удалось бежать?
— Днем я присмотрел уголок, где стояли большие лест-
ницы. Дождались ночи и две из них утащили. Одну при-
ставили к кирпичной ограде. Несколько одеял было, бро-
сили их на проволоку и бутылочное стекло. Втянули вто-
рую лестницу, опустили с наружной стороны на улицу.
Перелезли — и бегом к железнодорожному вокзалу, отку-
да уходили поезда на Новгород. И самым ранним утрен-
ним поездом отправились. Удивительно, но нам все со-
шло все с рук.
Прибыли в Новгород. Я пошел искать штабы, что-
бы выяснить обстановку, а заодно реализовать продо-
вольственные аттестаты, потому что ребята, помимо
всего прочего, еще и хотели есть. А перед тем, как пой-
ти в город, выставил свои посты (по два-три человека
с винтовками) на всех шоссейных дорогах, которые с
юго-запада и запада вели в Новгород, и приказал оста-
навливать все въезжающие машины и спрашивать у
шоферов, не видели ли они где-нибудь ребят в таких-
то мундирах. А у нас были еще эстонские мундиры —
то есть отличительные знаки были красноармейские,
а сами мундиры эстонские.
Узнать, где эстонский корпус, мне так и не удалось.
Но на одном посту сказали, что людей в таких мундирах
видели под Старой Руссой, у станции Дно. Поэтому мы
из Новгорода первым же поездом двинулись в Старую
Руссу.
40
Только вылезли из поезда, как началась бомбежка. От-

сиделись в скверике. А на железнодорожной станции в
этот момент было около десятка эшелонов, причем часть
этих эшелонов — грузовые с боеприпасами. Все это за-
горелось, начало взрываться. И когда налет закончился,
я всю свою группу бросил на помощь железнодорожни
кам — спасать, тушить, растаскивать горящие вагоны,
ликвидировать последствия взрывов. И до самого вечера
мы вместе со старорусскими железнодорожниками этим
занимались.
А вечером снова появились «синие фуражки»:
«Идемте с нами, будем выяснять, кто вы такие». Но мы
измотались за день и поэтому ответили: «Никуда не
пойдем!» Те вызвали пулеметную команду. Но тут вме-
шались железнодорожники и набросились на этих «ка-
гэбэшников»: «Вот интересно, когда нас бомбили, вас
тут не было! А они помогали нам. А теперь, когда все
успокоилось и больше ничего не взрывается, приходи-
те тут!» Одним словом, поднялся страшный шум. А мы
расстелили свои одеяла, шинели и просто завалились
спать под ругань железнодорожников и «синих фура-
жек».
Утром проснулись — никаких «кагэбэшников» нет, а
железнодорожники говорят: «Наверное, вечером будет
поезд по направлению к станции Дно». Чтобы не мозо-
лить «кагэбэшникам» глаза, я до вечера свою команду
увел из Старой Руссы на берег речки.
А тут местные жители подошли с разговорами, что во-
круг по деревням шастают немецкие парашютисты. Пош-
ли мы искать этих немецких парашютистов. Никого не
нашли. Население все было уже эвакуировано, крупный
рогатый скот, лошади — все были уведены. Кое-где еще
оставались гуси, утки, куры. И никаких парашютистов,
только страшные рассказы о них.
К вечеру вернулись на станцию. Железнодорожники
говорят: «Состав уже готов — паровоз и четыре вагона
с боеприпасами. Очень хорошо, что будете сопровож-
дать нас: одновременно станете охраной от возможных
41
нападений немецких парашютных десантов». Мы сели

на паровоз, покатили. Утром были на станции Дно.
Я сразу в комендатуру, к военному коменданту. Предъ-
явил документы. Военный комендант, ни слова не говоря,
берет телефонную трубку и передает мне. И я слышу го-
лос комиссара нашего батальона: «Откуда вы? Как туда
попали? Ждите, сейчас посылаю за вами машину». Дей-
ствительно, минут 20 прошло — приезжает грузовик со
скамейками. Погрузились. Приехали. Удивлены все были
невероятно, узнав о наших приключениях. Это было уже
числа 13–14 июля.
Всю эту «банду», которую я привез, отправили от-
дыхать на трое суток. На кухню отдали распоряжение:
«В любое время, когда они придут, кормить».
Жизнь была спокойная, тыловая. Наш батальон связи
располагался рядом со штабом корпуса. А штаб корпуса,
конечно, был в тылу, это не передовой штаб. Я так при-
мерно прикинул, что до фронта оттуда было километров
пятнадцать-двадцать, потому что артиллерийский огонь
был слышен только на рассвете и в сумерки.
Правда, подозрительно часто над нашим расположе-
нием кружили немецкие самолеты-разведчики. Причем
кружили довольно настойчиво — прилетали через каж-
дые три часа: облетят, посмотрят...
На третий день вызвали меня в штаб и говорят: «Воз-
главите три радиомашины, которые сейчас стоят в лесу.
Когда стемнеет, отправитесь на передовую, распределите
эти машины в дивизии и будете поддерживать радиосвязь
между передовой и штабом корпуса. Идите, принимайте
машины. А под вечер зайдете, получите карты, маршрут
следования, коды и прочее. Учебная рота ликвидирована,
поэтому Вы уже не замполитрука несуществующей учеб-
ной роты. Звание у Вас остается старое — замполитрука,
а должность — командир взвода, а взвод будет состоять
из этих трех радиомашин».
Я пошел в лесок принимать машины. Знакомлюсь с
людьми, специалисты-командиры куда-то ушли. Тут под-
ходит обеденное время, посылаем ребят с котелками за
42
обедом. Они принесли кашу и суп. Садимся около машин

и начинаем есть.
И вдруг с противоположной стороны начинают стро-
чить автоматы. Причем трескотня поднимается очень
сильная, и очереди автоматного огня начинают достигать
и наших машин. Что такое — абсолютно не понять! Я же
ориентацию получил в оперативном отделе: вечером до
передовой доедете за пару часов. А тут такая стрельба!
Была чащоба, частый ольховник. Я решил, что это про-
сто очередная путаница, что проходила какая-то другая
часть Красной Армии, посчитала нас за немецкий десант,
поскольку ребята были в форме эстонской буржуазной ар-
мии, а наши, по незнанию языка, не сумели им ответить,
и началась перестрелка.
43
«У раненых не BыдержиBали нерBы»

Подвиг. Ранения. Звезда Героя
Когда я потом лежал в госпитале, то очень часто раз-

думывал: «А за что, собственно, мне дали звание Героя
Советского Союза?» Это звание тогда очень мало кому
давали. Если не считать летчиков Гастелло и Талалихина,
которые шли на таран и звания получили посмертно, то
я — вообще один из первых в истории пехоты. Поэтому
все думают, что это было что-то невероятное... Не хочу
задирать нос, но если говорить о стаже так называемо-
го геройства, то номер моей золотой медали — 513-й. А к
концу советской власти номера медали «Герой Советско-
го Союза» перевалили уже за двадцать тысяч.
При очень благоприятном стечении обстоятельств то,
за что меня наградили, тянуло на орден Красной звезды,
а вернее даже на медаль «За отвагу». Но была середина
июля 1941 года, когда только от одного слуха о появле-
нии немецкого десанта, которого никто не видел — лишь
бабы колхозные рассказывали — сдавались города. Когда
начался тот бой, рядом со штабом нашего корпуса стоял
артиллерийский полк, но как только стали стрелять, он
смылся...
Сколько немцев осталось на поле боя, я не знаю. Го-
ворили, что в кустарнике подобрали потом около сотни
трупов немецких солдат. Но я этому не верю — их было
всего человек 50, не больше.
В этом деле было вообще очень много вранья и фан-
тастики. Указ о моем награждении был опубликован 15
августа 1941 года. Постоянной связи между Таллином и
Москвой не было. А в газетах нужно было что-то напи
сать — за что же это звание было присвоено? Газетчиков
44
вызвали в ЦК и приказали: чтобы завтра же эта инфор-

мация в газетах была! «Откуда мы ее возьмем?» — воз-
мутились они? «А это не наше дело», — ответили им. На
следующий день представители газет собрались и поза-
ботились только о том, чтобы во всех газетах была одна
и та же версия. Они исходили из того, что раз это был ба-
тальон связи, то я будто бы героически доставил с фронта
какую-то срочную депешу в штаб корпуса...
— Как же было на самом деле?
— Слушайте.
В первый момент я даже мысли не допускал, что там
немцы. Подползаю к месту, где идет стрельба, и слышу
страшные вопли. Представляю себе, что штыками рас-
правляются с ранеными, потому что это невероятные,
мучительные вопли. Потом слышу немецкую речь. Не-
мецкий язык я немножко знал, потому что на нем пе-
реговаривались родители, когда хотели, чтобы я ничего
не понял (а это самый лучший способ выучить язык, так
что по-немецки я понимал сносно). Убеждаюсь в том,
что это немецкий десант. Первая мысль: надо как можно
быстрее добежать до штаба корпуса, потому что у штаба
никаких окопов нет, бери их, так сказать, тепленькими,
в земляночках.
Бросился назад. Добежал до радиомашин, потому
что я-то за них отвечаю, и надо вывести их из-под уда-
ра немцев. Никого нет, моторы прострелены. Бегу даль-
ше в штаб, чтобы предупредить, что немцы идут. По до-
роге соображаю: «А что, они сами не сообразят, что нем-
цы идут, если стрельба кругом и пули свистят? Нет, не это
моя задача. Не штаб оповестить мне нужно, а немцев за-
держать. Для того чтобы дать время штабу или оборону
организовать, или эвакуироваться».
Вижу, что у леса мечется большое количество наших
ребят. Осмотрелся: вот на этой поляночке как раз и мож-
но задержать наступающих немцев. Начал останавли-
вать своих: все, кто тут мечутся, будут трупами, так что
единственная возможность спастись — это немедленно
начать отражать немецкое наступление. Кричу им, что
45
тут ничего серьезного быть не может, потому что это ка-

кой-то немецкий воздушный десант, который пытает-
ся посеять панику, и если мы сумеем их остановить, то
все это будет ликвидировано немедленно. Между шта-
бом корпуса и наступающими немцами практически нет
ничего, ни одной серьезной части — следовательно, ми-
нут через двадцать штаб корпуса будет уничтожен пол-
ностью... Человек тридцать я сколотил и начал органи-
зовывать оборону. Заняли позицию. Себе выбрал ме-
сто под большой елью. Никаких окопов не было, толь-
ко противовоздушная щель, как раз посреди этой
полянки — в нее я сунул сержанта Теппамеэса: мол, ког-
да немцы выйдут, мы будем отражать их наступление,
а вы будете обстреливать их с фланга. И больше ничего
мы не делали — только отстреливались и все. Среди тех,
кого мне удалось поймать, примерно треть были мои то-
варищи по службе в Эстонском корпусе, а две трети было
новое пополнение, которое мы получили только в начале
июня — 18-летние юнцы. Они винтовок еще не видели и
ни разу даже не стреляли.
Только я ребят расставил, показал, как маскироваться,
появляется начальник политотдела корпуса полковой ко-
миссар Пенза. Я у него иногда бывал, так что он меня лич-
но знал, и я его тоже. Кричит: «Переходи в мое распоря-
жение! Я иду в разведку, всех твоих ребят — в мою груп-
пу!» Я отвечаю: «Нельзя, немцы наступают, минут через
пять-десять будут здесь. Ни на шаг мы отсюда не уйдем!»
Он на меня: «Разговоры! Это приказ старшего команди-
ра!» Переругались мы с ним, он вытащил пистолет — мол,
за невыполнение приказа в боевой обстановке расстрел
на месте. Я говорю: «Стрелять Вы не будете, тут тридцать
человек слышат наш разговор. Если Вы меня пристрели-
те, трибунал расстреляет и Вас»
Потом, через много лет, я узнал, что небольшое загра-
дительное отделение, которое было выброшено из штаба
корпуса, чтобы прекратить панику и бегство, этого Пензу
поймало в машине, в которой он удирал вместе со всеми
остальными. Официального разбирательства не было, он
46
был отстранен от должности, затем его перевели в резерв,

а летом 42-го года он погиб в огне пожара.
Только я отправил этого Пензу, появились немцы.
Вышли на поляночку, автоматы на пузе, вправо-влево
стреляют. Мы прицельным огнем скосили тех, которые
вышли первыми, отбились. И тут у нас такое веселое
дело пошло: через каждые 15–20 минут новая попытка
пройти — и мы опять перебиваем тех, кто выходит на
эту полянку.
Примерно минут через сорок мы оказались под ми-
нометным огнем. Для меня это было большой неожидан-
ностью, потому что по моим представлениям того вре-
мени воздушный десант никак не мог иметь с собой ми-
нометы. Это было совершенно ложное представление, и
в тот момент на какое-то время я растерялся: «Значит, это
не воздушный десант, а регулярная часть, и, следователь-
но, попытка нашими ничтожными силами в тридцать че-
ловек остановить это наступление — пустое занятие, по-
тому что наши силы абсолютно несравнимы». Как только
нас начали обстреливать из минометов, одним из первых
разрывов я был ранен в руку, и ранение изменило психо-
логический настрой. Моя задача — задержать здесь нем-
цев и больше меня абсолютно ничего не интересовало,
все остальное стало безразлично.
Потом меня ранило в ногу двумя осколками: один раз-
дробил коленный сустав, другой застрял повыше, в мяг-
ких тканях. Надо было перевязать раны. Я в очередной
раз полез за патронами, нашел одного парня из нашего
батальона, Кульмана, и спросил: «Нет ли у тебя перевя-
зочного пакета?» Он сказал: «Есть, сейчас дам». Начал из
кармана вытаскивать перевязочный пакет, а тут рядом с
нами разорвалась очередная мина: меня ударило в грудь
осколком, а его — в ногу. Он говорит: «Все, теперь мне па-
кет самому понадобится».
У нас уже было довольно много раненых. Наш огонь
ослаб, я подумал, что теперь уже все — немцы пройдут.
О том, успел ли эвакуироваться штаб корпуса, я не имел
никакого представления. Но тут подошел с тыла старший
47
политрук радиороты Клименко с двумя бойцами и го-

ворит: «Ага, это вы, значит, тут держитесь? Молодцы,
держитесь! Ну, за этот сектор я могу быть спокоен, пой-
ду дальше смотреть, есть ли еще где какие-нибудь обо-
роняющиеся». Он был ранен двумя пулями, все плечо за-
лито кровью.
Вы этого, ради Бога, только не пишите — это я для
вашего сведения говорю... Я посмотрел, что дело идет
к концу и еще раз подсчитал: в нагане шесть патронов.
Значит, пять патронов я могу потратить на немцев, когда
они буду подходить ко мне, ну, а шестой патрон — на себя.
Дело не в героизме, абсолютно! Просто я прекрасно пом-
нил, как кричали те, с которыми немцы расправлялись
штыками. Поэтому считал, что в данной ситуации самая
легкая смерть будет от своей собственной пули.
И когда я ждал следующей атаки, сзади вдруг появил-
ся батальон курсантов... Немцы не стали принимать бой,
разбежались.
Потом была очень тяжелая эвакуация, когда я был боль-
ше в бессознательном, чем в сознательном состоянии.
Помню, как девчонка — секретарша — выскочила из
землянки корпусной прокуратуры, разорвала свою про-
стыню на бинты и перевязывала мне руку и ногу. И она,
бедняжка, так надо мной рыдала, что я не осмелился ска-
зать, что у меня ранение еще и в грудь. Я это ранение счи-
тал смертельным, потому что у меня желудок очень силь-
но заболел, ну я и подумал, что, по-видимому, осколок
проник туда, а я только что пообедал, так что… Так что
об этом я даже не сказал, чтобы меньше слез было. Пока
она меня обматывала простыней, потерял сознание.
Очнулся в санитарном автобусе. Куда-то ехали, потом
снова терял сознание, опять ехали. Пришел в себя в по-
левом госпитале на станции Морино.
Утречком меня положили на операционный стол: об-
работали рану на руке, раны на ноге. Там-то я сказал, что
еще в груди рана. Подошел врач, щупом полез туда, го-
ворит: «Нет, это слишком глубоко уходит, это уже будут
делать в стационарных условиях».
48
И в этот момент заскочил красноармеец: «Приказ

штаба — немедленно эвакуировать раненых на железно-
дорожную станцию, там стоят составы, ждут их! Срочно
уходить, потому что немцы уже входят!»
Эвакуировали нас трое суток. За это время мы прое-
хали всего примерно тридцать километров, потому что
шло пять составов: два с ранеными, три — с заводским
оборудованием откуда-то из Пскова. Немцы, по-види-
мому, обязательно хотели завладеть этими составами,
поэтому нас они не бомбили. Они разбивали желез-
ную дорогу впереди, а потом строчили из пулеметов по
составу.
Вечером начинался ремонт путей, к утру железнодо-
рожное полотно восстанавливали, полчаса ехали по на-
правлению к Старой Руссе. Вставало солнце — и при-
летала очередная немецкая команда, которая опять раз-
бивала железную дорогу, и снова все повторялось.
Один раз проснулись от пулеметной очереди, потому
что между колесами именно нашего вагона было устро-
ено пулеметное гнездо, и пулеметчики отбивались от на-
ступавших немцев.
Одним словом, когда мы только начинали этот свой
трехсуточный переезд, вагон был полностью набит ра-
неными: лежали на полу и на полатях с левой и правой
стороны. К концу третьих суток, когда добрались до Ста-
рой Руссы, нас в этом вагоне оставалось четыре челове-
ка. Убитых не было, но у раненых не выдерживали нервы.
Люди уходили, уползали из вагона. Там страшный случай
был... Майор лежал в нашем вагоне, у него были переби-
ты кости обеих ног. И вот на второй день он не выдержал:
на руках дополз до дверей и выкатился, выпал наружу.
И уполз в кусты — умирать...
Эти трое суток мы продвигались между двумя линия-
ми фронта. Наши уже ушли, немцы наступали, в любую
секунду мы могли оказаться в лапах врага. Естественно,
они бы с нами расправились штыками, тратить на нас
пули вряд ли бы стали. Свое оружие, когда попали в го-
спиталь, мы сдали, так что были безоружны.
49
В первый день в наш вагон забрался красноармеец.

У него была самозарядная 10-патронная винтовка. Он
говорит: «Я отстал от своей части, поди с вами доберусь
быстрее» Влез к нам в вагон, притулился там и заснул.
Я был почти что неподвижен: на то, чтобы доползти до
дверей по естественной надобности и вернуться назад,
у меня уходило 27 минут — я по своим часам прове-
рял. Поэтому сказал одному легко раненному солдату:
«Ты забери у него винтовку и дай мне». Ну, тот и забрал.
Паренек просыпается и говорит: «Мы всю ночь никуда
не ехали. Нет, с вами не доберешься, я уж лучше пешком.
Где моя винтовка?» Я отвечаю: «У меня, но не подходи,
нам она нужнее».
Немцы в любую секунду могли быть у нас. И если бы
они появились, я бы, конечно, открыл огонь, даже не по-
тому, чтобы нанести урон им, а потому, что если я открою
огонь по немцу — то он меня застрелит из автомата. А это
лучше, чем быть заколотым штыком....
— Есть один вопрос — серьезный и неприятный. Это
правда, что половина эстонского корпуса разбежалась и
перешла на сторону немцев? Насколько этот слух обо
снован?
— Вранье. Сейчас некоторые говорят, что 22-й эстон-
ский корпус был упразднен из-за массового перехода сол-
дат на сторону врага.
Когда с эстонской территории вывели армию, стало
ясно, что Эстония отдавалась под немецкую оккупацию.
Это вызвало у людей определенную реакцию, а немцы за-
сыпали нас листовками о том, что эстонцы, добровольно
сдавшиеся в плен, будут отправлены по домам. И это дей-
ствительно соблюдалось. Так что было из чего выбирать:
если человек сдастся добровольно, то для него война за-
канчивается и продолжается мирная жизнь, а если он не
заявит о своей добровольной сдаче в плен, то отправится
на голодную смерть в лагерь военнопленных.
— Почему они бежали домой, я могу себе представить.
Но что их заставляло переходить на сторону немцев? Это
были убеждения или все-таки воля господина Случая?
50
— Убеждения, конечно убеждения. Сейчас поясню.

На территории Эстонии в 1940-м году шла острейшая
классовая борьба. Ведь ещё до начала войны профашист-
ские антисоветские элементы начали жесточайшие тер-
рористические действия против сторонников советской
власти. Это были неорганизованные группы, никакой
статистики не существовало, и ученым, которые занима-
лись этой проблемой, было очень трудно подсчитать ко-
личество жертв этой борьбы. Они утверждают, что ле-
том и ранней осенью 1941-го года на территории Эсто-
нии было уничтожено от 30 до 50 тысяч сторонников со-
ветской власти... И это похоже на правду.
Нас прибыло на фронт примерно восемь тысяч чело-
век. Бои начались 6 июля 1941-го года. Я считаю весьма
вероятным, что примерно треть состава корпуса сдалась
в плен к немцам. А остальные бились яростно. Последних
эстонцев выводили из состава корпуса ровно через три ме-
сяца, 6 октября 1941 года. В живых осталось 620 человек.
Их отправили в распоряжение военкоматов для того, что-
бы обеспечить несколько месяцев отдыха. И позже вместе
с теми, кто вышел из госпиталей, они стали фундаментом
для создания 8-го Эстонского стрелкового корпуса.
51
«Я был Bоспитан на тургенеBском

отношении к женщине»
Мобилизация. Новый эстонский корпус. Катя
— Меня часто спрашивали, как мне удалось сохра-

нить такие теплые отношения с женой после 65 лет бра-
ка, поскольку это большая редкость. Неужели правда ред-
кость?
— Правда... А как вы встретились?
— Первая встреча с моей будущей женой состоялась на
Урале, в Чебаркуле. По-моему, в конце марта или начале
апреля 1942-го года.
Я в тот момент находился в военно-инженерном учили-
ще в Мензелинске, это на границе между Татарией и Баш-
кирией. Узнав, что курс подготовки вместо обещанных
трех месяцев будет продлен до полугода, а может, и еще
больше, я написал рапорт с просьбой направить меня из
военного училища в формируемый новый эстонский кор-
пус. Я считал, что за год война закончится, а я тут буду, так
сказать, учиться. Куда, к черту, это годится?! Воевать надо!
И так ранней весной 1942-го года я оказался в 249-й ди-
визии, которая только-только формировалась, причем в
чрезвычайно тяжелых условиях. Это один из трагических
моментов, который сейчас используется для того, чтобы
показать, как Россия «уничтожала» эстонский народ... Но
тогда я все обстоятельства подробно выяснял, и на очень
высоком уровне, поэтому высказываю не предположения,
а то, что я считаю действительно абсолютным фактом.
Мобилизация, которая была объявлена в 1941-м году
в Советском Союзе, не распространялась на Прибалтику,
Западную Украину, Западную Белоруссию и Молдавию.
52
«Я был воспитан на тургеневском отношении к женщине»
Но в Эстонии мобилизацию объявил местный Военный

Совет. Причем независимо от возраста — во всяком слу-
чае и сорокалетние мужчины тоже были мобилизованы.
Эта мобилизация проводилась уже тогда, когда Эстония
была отрезана от России немецкими войсками, которые
вышли на побережье Финского залива около Кунды и Рак-
вере. Мобилизованные отправлялись на теплоходах в Ле-
нинград. Конечно, были большие потери, потому что оба
берега Финского залива — и северный, и южный — были
уже в руках немцев. Бомбили очень сильно.
Когда мобилизованные прибыли в Ленинград, то во-
енные власти от них отказались, потому что общесоюз-
ное постановление насчет мобилизации на них не рас-
пространялось, и поэтому в глазах военного начальства
они были, так сказать, незаконно мобилизованы респу-
бликанскими властями. Поэтому их всех направили на
военные работы: на лесозаготовки, торфоразработки, в
Архангельскую область, Западную Сибирь и так далее.
Положение было страшное. Даже мы в 1942-м году,
когда формировали эстонский корпус, по утрам питались
вареным овсом. Если армии есть было нечего, то можно
себе представить, в каком положении были те, кого от-
правили на лесо- и торфоразработки... Говорить, что это
был геноцид — ерунда и глупость. Вернее, не ерунда и не
глупость, а самая натуральная подлость. Но люди гибли,
в тех условиях вряд ли могло быть по-другому.
Когда осенью 1941-го года Николай Каротамм пред-
принимал действительно героические усилия по созда-
нию нового эстонского корпуса, одной из причин было
именно желание спасти от неминуемой гибели мобили-
зованных из Эстонии в 1941-м году. Вряд ли бы они дожи-
ли до следующей весны. И руководство эстонского пра-
вительства и компартии добилось решения о создании
нового корпуса Красной Армии из эстонцев.
Создание этого корпуса началось с 7-й дивизии, кото-
рая формировалась неподалеку от Свердловска, нынеш-
него Екатеринбурга. Я попал туда только весной 1942-го
года, когда она была уже укомплектована. Пробыл там
53
неделю. В «семерку» попал в основном советский актив,

эвакуированный вглубь территории Советского Союза,
и остатки первого эстонского корпуса (бывшей эстон-
ской армии), который воевал в июне, июле, августе и
сентябре у Пскова и Новгорода.
Потом меня направили в другую дивизию, 249-ю, кото-
рая создавалась под Челябинском. Эту дивизию комплек-
товали за счет мобилизованных в Эстонии, прошедших
лесоразработки. Я не скажу обо всех, но значительная
часть контингента, который туда прибывал, были полу-
трупы, если можно так сказать. Обессиленные и изголо-
давшиеся больные люди. Болезни начались еще на лесо-
разработках и в пути: дизентерия, сыпной тиф, пеллагра
(это острая болезнь авитаминоза, когда систематические
переутомление и голод доходят до такой степени, что пи-
щевой тракт человека начинает переваривать сам себя).
По-моему, в апреле-мае 1942-го года смертность в сутки
достигала десятков человек...
В 249-й дивизии меня назначили комсоргом одного из
полков, а потом помощником начальника политотдела
по работе с комсомольцами и молодежью.
Я начал обходить части. Пошел знакомиться с комсо-
мольской организацией медсанбата. А там как раз про-
водилось отчетно-выборное собрание. Я сидел рядом с
секретарем (по-моему, фамилия его была Шнейдер), ко-
торый делал доклад, и заметил, что одна из наших комсо-
молок спит. Шепчу Шнейдеру: «Послушай, неудобно все
же: на комсомольском собрании — и спать!» Он отвечает:
«Это врач сыпнотифозного барака. Там в бараке лежит
200 человек, а она единственный доктор, поэтому из-
матывается до предела». Я говорю: «Тогда понятно. Если
дело такое, ей сон нужнее, чем все эти собрания, пусть
хоть на собрании выспится».
Позже мне рассказали, что всего три месяца назад эта
девушка окончила ускоренный курс в Омском медицин-
ском институте, причем училась она на педиатрическом
факультете. Как только закончила учебу, ее, конечно, сра-
зу записали в армию и отправили к нам.
54
Недельки через две прихожу в медсанбат снова, раз-

говариваю с этим секретарем: «Как у вас дела, что и
как?» Ну, и как-то мне пришла на память эта девушка, я
и спрашиваю: «А как эта ваша, которая спала?» А он от-
вечает: «Она уже сама в сыпном тифе». Чего, собственно
говоря, и следовало ожидать. Но оказалось, что Ураль-
ским военным округом был создан специальный сып-
нотифозный госпиталь, где-то в десяти километрах от
расположения нашей дивизии. Так что всех наших пе-
ревели туда и ее тоже.
Вечером в политотделе мы, как обычно, обсуждали наи-
более острые вопросы и намечали, что делать завтра. Я за-
теял большой скандал: «Что за безобразие! Оказывается, у
нас создан специальный сыпнотифозный госпиталь, о ко-
тором в нашем политотделе никто ничего не знает. Что в
этом госпитале происходит, какие там условия?» Началь-
ник политотдела Альгус Раадик, подводя итоги, сказал:
«Действительно, никто ничего не знает. Вот, давай, завтра
с утра бери верховую лошадь из ветеринарного отдела, от-
правляйся туда и проверяй, что и как».
Я взял лошадь и поехал. Проверил, договорился о
том, что дивизия должна делать для этого госпиталя, а
что — госпиталь для нашей дивизии. Потом обошел па-
латы и наткнулся на ту девушку. Она уже поправилась.
Была обрита, но волосы начали отрастать — голова была
повязана марлей, сквозь марлю волосы торчали. Вот так
и состоялось наше первое свидание с Катей...
— Вот что: прямо с первого взгляда влюбились?
— Шел 1942-й год, но мы еще дышали воздухом
1941-го. Я, со звездочкой Героя, вдруг убедился, что
недоступных для меня женщин не существует. А я
воспитывался в русской гимназии, на тургеневском
отношении к женщине. И в молодости, еще в гимна-
зические годы, давал себе слово, что поцелую толь-
ко ту женщину, на которой впоследствии женюсь.
И вот я попадаю не в особенно приятное положение, по-
тому что из-за «звездочки» (я прекрасно это понимал!)
все девушки теперь вдруг стали готовы на любые аван-
55
сы... Поэтому я сказал себе: «Не будь дураком, найди

скромную, тихую, симпатичную и женись, как можно
быстрее, а то превратишься в проститутку в брюках».
А Катя была нормальным человеком. Никуда не лезла и
ко мне не лезла.
Ухаживал за ней все лето. Осенью нас отправили на
фронт. А перед этим мы с нею поругались. Добрались
под Москву, где из двух наших дивизий сформировали
8-й Эстонский стрелковый корпус. Наша дивизия рас-
полагалась в Коломне, там же находилось и управление
корпуса. И вот, когда приехали в Коломну и с Катей по-
мирились, я сказал: «Чтобы больше не ругаться, пошли
регистрироваться». И зарегистрировались.
Примерно через неделю должны были выступать на
фронт. А что такое фронт, я уже немножко знал. И хотя я
с величайшим уважением отношусь к женщинам-фрон-
товичкам, никак не хотел, чтобы моя жена оказалась на
фронте. Тем более, что здоровье у нее было слабенькое и
она мало приспособлена к фронтовой обстановке. Поэто-
му я пошел к комиссару 249-й дивизии и откровенно ска-
зал: «Помогите избавить ее от фронта». Тот посидел, по-
думал и говорит: «Единственное, что может избавить от
фронта — беременность. Давай вызовем дивизионного
главврача». Вызвал и спрашивает: «Как насчет справки
о беременности?» Тот отвечает: «А кто потом будет раз-
бираться? Никто не будет!»
Состряпали справку о беременности, и я отправил
Катю к своим родителям. Они были эвакуированы в Ле-
нинград последним самолетом, в последний день перед
тем, как Таллин был занят немецкими войсками. Потом
попали ко мне в госпиталь, я проводил родителей до Ом-
ска, а из Омска их эвакуировали в Киргизию на берега
озера Иссык-Куль. Вот я Катю туда и отправил.
В первом письме, которое я получил от нее будучи уже
на фронте, было известие о том, что воображаемая бере-
менность оказалась правдой... Так что старшая дочь Ольга
у меня родилась в Киргизии, а вторая — Наташа — уже
в Таллине, в 1945-м году.
56
Жена прожила у моих родителей до весны 1944-го

года, когда уже было ясно, что приближается освобожде-
ние Эстонии, поэтому эвакуированных начали собирать
поближе к границам. Ну, и моих тоже выписали из Кир-
гизии в Ленинград. Так что весной 1944-го, приезжая
с Наровы на побывку, я снова встретился с женой. А по-
том ее назначили врачом в Ленинградскую область, в те
районы, в которых размещались эвакуированные эстон-
цы. Мы готовились к боям за освобождение Эстонии,
штаб нашего корпуса располагался километрах в пяти от
той деревни, где работала Катя. Между нами было слабо
проходимое болото. И я к ней через это болото бегал.
Зимой 1944–1945-го года, освобождая Эстонию, мы
дошли до Сааремаа, где осталась одна дивизия, а штаб
корпуса и вторую дивизию перебросили на материковую
часть.
Я сразу же попросил, чтобы мне дали сутки для того,
чтобы привезти в Таллин жену, которая оставалась в
Ленинградской области. Где-то в ноябре или в декабре
1944-го я привез Катю на грузовике в Таллин.
Она поступила работать врачом в детскую больницу.
И пока мы в конце зимы и весной 1945-го года воевали
в Латвии, в Курляндии, дважды переболела дифтеритом.
Той зимой в Таллине разразилась эпидемия. А дифтерит
вообще-то болезнь детская, у взрослых вероятность смер-
тельного исхода многократно превышает вероятность
смертельного исхода у детей. А она «ухитрилась» пере-
болеть дифтеритом два раза! После немецкой оккупации
никаких особых приспособлений в больнице не было, ма-
териальная база была плохой. А когда ребенок начинал за-
дыхаться от дифтеритных пленок, то последнее средство
для его спасения — это пропихнуть резиновую трубочку
в горло и высосать пленки, чтобы освободить дыхание.
Ну, вот она и «высвобождала». Сердце, естественно, сорва-
ла, так что она у меня сердечница еще с 1945-ого года.
С болезнями она, конечно, намучилась. Позже, ког-
да мы жили в Горно-Алтайске, иногда бродили по тай-
ге и горам. Один раз собрались небольшой компанией и
57
пошли на Тиретское озеро, Катю взяли с собой. К этому

времени у нее развилось воспаление печени, но это мы
у нее вылечили в том походе медом и хариусами. А по-
том она где-то подцепила клещевой энцефалит. Причем
особо тяжелый, какой-то непонятный — даже из Москвы,
из Медицинской академии приезжала большая бригада
разбираться, откуда появился такой энцефалит. Полго-
да частично была парализована. Выздоровела, но оста-
лось хроническое воспаление покровов головного мозга.
Так что только держись...
Одним словом, когда мы попали в руки к теперешне-
му семейному врачу, которой я прочитал вводную лек-
цию насчет болезней, пережитых моей женой, она вос-
кликнула: «Послушайте, ведь это человек выдающегося
здоровья! Переболеть всем этим и дожить до девяноста
лет — да это просто чудо!»
Во всех передрягах моей жизни жена была мне под-
держкой. Хотя мне и не раз приходилось ее утешать и
успокаивать, потому что нервная система у меня покреп-
че будет...
58
«Немцы отступали,
но это не исключало боеB»
Освобождение Таллина. Захоронение на Тынисмяги.
Победа!
— Меня очень интересует день 22 сентября 1944 года.

Были ли все-таки в Таллине бои? И кого похоронили на
Тынисмяги?
— У людей, не участвовавших в войне, существует
свое, не совсем точное, представление о соотношении от-
ступления и наступления. Немцы отступали, но это аб-
солютно не исключало боёв, причем весьма серьёзных.
Части советской армии в начале осени 1944-го года
весьма успешно развивали наступление в Литве и Вос-
точной Пруссии и начали выходить к берегам Балтийско-
го моря. Поэтому все немецкие части, находившиеся на
фронте на территории Северной Литвы, Латвии и Эсто-
нии (территоря РСФСР была уже освобождена), остава-
лись в окружении, в «мешке».
Мы наступали днем и ночью, заходили глубоко в тыл
к немцам, которые собирали силы для того, чтобы за-
медлить наше продвижение вперед. Например, на тре-
тий день нашего наступления был тяжелейший бой не-
подалеку от Йыгева, в Торбу, он продолжался примерно
два с половиной часа. Немецкие части за это время были
уничтожены.
Территорию Эстонии освобождали две армии — 8-я и
10-я. Эстонский корпус был в составе 8-й, которая шла от
Тарту. Будучи на правом фланге этой армии, наш корпус
как раз и попадал на пересечение путей отхода немцев с
Синих гор, отступавших под ударами 10-й армии. Через
59
эти Синие горы части Красной Армии пытались пробить-

ся больше полугода. Значительная часть тех немецких
частей, которые держали оборону на Синимяэ, в том числе
и 20-я дивизия СС, погибла именно под нашими ударами.
Когда наш корпус вышел на берег моря, в Виртсу, перед
наступлением на острова, я подсчитал, вооружившись
картой и справочниками, скорость продвижения наше-
го корпуса по территории Эстонии. Получилось, что мы
пешим ходом в среднем наступали со скоростью 53 км в
сутки! Сплошь и рядом картина была такая: идешь, в ка-
наве лежат два-три бойца. Думаешь: раненые, подобрать
нужно! Подходишь, тормошишь — уснувшие... Просто
выбились из сил до предела.
Может быть, я ошибаюсь, но у меня было такое впе-
чатление, что совершенно не предполагалось участие
Эстонского корпуса в освобождении Таллина. Вместе со
всей 8-й армией мы должны были километров за сто до
Таллина свернуть налево и уходить к Хаапсалу и Пярну.
Но когда мы были в районе Пайде, к нам приехал се-
кретарь эстонской компартии Николай Каротамм, кото-
рый вообще часто бывал у нас. И у меня такое подозрение,
что это именно он сыграл решающую роль в том, что наш
корпус принял участие в освобождении Таллина. Будто
бы он предвидел, что может быть через 50 лет, и знал, что
Таллин должны освобождать именно сами эстонцы. Наш
правый фланг 8-й армии начал все больше и больше от-
клоняться с западного направления на северное. Пошли
разговоры о том, что Каротамм настаивает, чтобы корпус
направил часть своих сил на освобождение Таллина.
Накануне освобождения, под вечер, очень срочно соз-
дали то, что называется десантом. В районе Амбла сфор-
мировали группу, перед которой поставили задачу — за
одну ночь пройти оставшиеся километры, чтобы утром
быть в Таллине. Задача была такая — не ввязываться, по
возможности, в бои, а стремиться как можно быстрее
выйти в город.
Вообще ожидалось, что немцы будут Таллин взры
вать — так, как они сделали это с Нарвой. Этим и объяс
60
нялось стремление как можно быстрее и как можно неза-

метнее выскочить в Таллин, чтобы это было бы для нем-
цев неожиданностью. И это нам удалось!
Командир полка Муллас отдал приказ: «Пилотки по-
вернуть звездочками назад, обращаться к офицерам «го-
сподин», а не «товарищ», замаскироваться под немцев».
Вот так мы и шли, зная, что мы уже в тылу. Впереди — раз-
ведка, слева и справа — разведка, а по проселочной до
роге — колонна полка. Подскакивает солдат и по-эстон-
ски докладывает: «Господин полковник, там немцы!
Хутор метрах в ста от дороги, большой хутор». Муллас
спрашивает: «Что делают?». «Пьянствуют, песни орут».
«Очень хорошо, не тревожьте». Полк проходит мимо —
немцы остаются там.
Невероятно, но факт: неподалеку от Тапа на одном пе-
рекрестке нашу колонну направлял немецкий регулиров-
щик.
— Как так?
— А так. В темноте-то ведь все кошки серы.
Когда ночью колонна, пробиваясь от Амбла к Талли-
ну, переправлялась через реку, по нам был открыт огонь.
Командир первого танка, который по грудь высунулся из
люка, был убит. Это вызвало небольшую остановку, потом
была проведена атака с огневым налетом. Проскочили.
Когда мы вошли в Таллин, в порту еще продолжалась
погрузка немецких воинских частей. Потом наши тан-
ки обстреливали отходящие корабли — ну а те отвечали
огнем своей артиллерии. В самом городе немцев уже не
было, но они еще были на западных окраинах, где была
слышна стрельба.
Ночью накануне освобождения Таллина наш десант
наступал по Тартускому шоссе, а в это же время анало-
гично и с аналогичным составом (пехота на грузовиках
и танки) такой же отряд 10-й армии был направлен по
Нарвскому. По совершенно понятным причинам (мы же
были эстонцы!) сопротивление нашему отряду было ока-
зано только в одном месте — при переправе через реку Пи-
рита. А вот отряду 10-й армии досталось по-настоящему.
61
У него были стычки где-то в районе Куусалу, в районе Ма-

арду, на подходе к Кадриоргу. Поскольку были стычки, то
были и жертвы. Времени хоронить не оставалось. Поэто-
му трупы складывали на специальный грузовик и везли с
собой. Я слышал тогда, что это были погибшие по дороге:
их не успели похоронить.
Когда достигли Таллина, возник вопрос: что делать
с этими трупами? Поскольку в городе не было никаких
властей, то командование десантного отряда по своему
разумению и приказало похоронить их в сквере на Ты-
нисмяги. Там была установлена пирамидка с красной
звездочкой наверху. Был список захороненных в этой мо-
гиле.
Уже после окончания войны, летом 1945-го года, когда
я приступил к выполнению обязанностей первого секре-
таря ЦК Комсомола Эстонии, я был вызван то ли в гор-
ком, то ли в ЦК партии на совещание. Выяснилось, что те-
мой обсуждения является проблема захоронения на Ты-
нисмяги. Тогда излагалась и история возникновения это-
го захоронения, которую я рассказал, но я не могу по-
ручиться за ее абсолютную истинность.
На совещании обсуждался вопрос: перезахоронить
или оставить все как есть? Патриоты Эстонского корпу-
са считали, что именно наш корпус освободил Таллин, а
не этот отряд 10-й армии, и в захоронении на Тынисмя-
ги узрели претензию на первородство в деле освобож-
дения Таллина. И это была основная причина, почему
тогда требовали перезахоронить останки погибших на
кладбище.
— А почему решили оставить?
— Пришли к заключению, что тревожить погибших
нам не к лицу. И всякие разговоры насчет того, что кто-
то спекулирует этим захоронением, доказывая, что не
Эстонский корпус освободил Таллин, а 10-я армия, не яв-
ляются достаточным основанием для того, чтобы трогать
прах погибших. Но если мы оставляем эту могилу на том
месте, то требуется привести ее в порядок и установить
памятник. На том и порешили.
62
Вера в то, что это памятник освободителям, сформиро-

валась у людей за последние двадцать лет. Но это мнение
не имеет отношения к тому, как думалось в свое время.
Это памятник не освободителям. Бронзовый солдат — это
представитель эстонского корпуса, эстонского народа,
который склоняет голову перед теми, кто погиб за эстон-
ский народ. Это эстонец. Он благодарит других предста-
вителей советских народов, которые помогли ему осво-
бодить его родину.
— Где Вы встретили День Победы?
— На Курляндской Дуге. Мы должны были идти в ата-
ку утром 9 мая. Это было самым тяжелым за все годы
войны — приказать ребятам идти в атаку, когда война
вот-вот окончится.
Я добрался до политотдела дивизии часа в два ночи,
свалился на пол спать. И вдруг поднялся гвалт, который
меня разбудил. Я до того был измотан, что спросил толь-
ко: «Значит, атаки не будет?» А мне отвечают: «Конечно,
не будет — немцы выбросили белый флаг!» Значит, мож-
но спать дальше — я повернулся на другой бок и опять за-
снул...
А утром проснулся от страшной пальбы и уже по
ее характеру понял, что это не боевая стрельба, а без-
удержное веселье. Подумал только: «Господи, да я ж все
проспал — война закончилась!»
Тут подвернулся корпусной фотограф, который пред-
ложил посмотреть, какие можно сделать фотографии.
Я пошел к начальнику политотдела и попросил машину.
Поехали на передовую, там уже немцев не было. Забра-
лись к немцам в тыл на сорок километров, а вся причи-
на была в том, что фотографу вдруг захотелось заиметь
немецкий мотоцикл, а мотоцикла нигде не было.
Видим — на одном перекрестке наш танк стоит. Тан-
кист говорит: «Дальше наших нет». А фотограф ка-
нючит: «Ну, мотоцикл-то мне нужен!» Мы решили не-
много проехать до первых немцев, посмотреть. Тан-
кист нам: «Да вы что, ребята, с ума сошли? Там же вла-
совцы!»
63
Смотрим — хуторок метрах в пятистах и много-мно-

го немцев. Те тоже увидели нашу машину. Раздались ко-
манды, немцы повылетали из всех избушек на парадное
построение. Немецкий майор подходит к нам и рапорту-
ет: «Батальон для сдачи построен!» Я на своем немецком
языке, как мог объяснил, что мой камрад приехал сюда
за мотоциклом, а принимать вас в плен будут те, которые
еще едут, а пока распускайте свою команду и чувствуйте
себя свободно... Фотограф уже оседлал мотоцикл, и мы
двинулись назад: я на политотделовской машине, а он на
мотоцикле в качестве эскорта.
Через пару дней корпус двинулся из Курляндии в Эсто-
нию. Часть ребят отправили в Ригу, а часть (в том числе и
меня) — в Москву для участия в главном Параде Победы.
Фрагмент автобиографии Арнольда Мери,
написанный его рукой.
Арнольд Мери
в юношеском возрасте
и в годы войны, после
получения звезды Героя
Советского Союза.
Демонстрации в Таллине в июне 1940 года.

Командиры и солдаты
22-го эстонского
территориального
корпуса на параде
в Таллине.
7 ноября 1940 года.
Трибуной для выступления Арнольда Мери перед бойцами

во время войны порой становилась башня танка.
Карта
сражений
в Эстонии
летом
1944 года.
Бои за Нарву в 1944 году были жестокими, прошедшие

через них смотрели в глаза смерти.
Жители Таллина приветствуют солдат
Эстонского стрелкового корпуса.
Парад Победы на Красной площади в Москве.

Арнольд Мери (крайний справа) на комсомольской работе
в послевоенные годы.
Выборы в Верховный Совет Эстонии.

Одна из последних фотографий.
Декабрь 2008 г.
Среди ветеранов в День Победы.
Арнольд Мери
не мог смириться
с тем, что
в сегодняшней
Эстонии эсэсовцы
стали героями.
Внучка Анастасия была рядом и в радостные,
и в трудные минуты.
Разговор по душам с итальянским публицистом
и депутатом Европарламента Джульетто Кьеза.
Обозреватель «Комсомольской правды»

Галина Сапожникова, встречаясь в Арнольдом Мери,
старалась не пропустить ни слова.
Во время судебных заседаний в Кярдла (Хийумаа).
Май 2008 г.
Арнольд Мери считал, что в апреле 2007 года
вокруг Бронзового солдата развернулся
не национальный, а мировоззренческий конфликт.
За все годы, сколько помнил Мери, не было у памятника

Воину-освободителю в Таллине столько цветов,
столько людей и столько возвышенных эмоций,
как в мае 2007-го года.
Перед Бронзовым солдатом.
Всегда в центре внимания.
С послом России в Эстонии Николаем Успенским.

Арнольд Мери останется в нашей памяти как честный
и несгибаемый человек. Никому — ни гитлеровской пуле,
ни НКВД, ни эстонской прокуратуре, затеявшей над ним
позорный суд — не удалось сломить его волю. Наверное,
таким и должен быть настоящий Герой.
Часть третья
МИРНАЯ
ЖИЗНЬ
«Если я говорю спасибо — значит, знаю, за что благодарю»
«Если я гоBорю спасибо —

значит, знаю, за что благодарю»
Письмо Берии. Георг Мери. Покушение на Гитлера
— Когда уже все было готово и до парада оставалось

несколько дней, нас отпустили погулять по городу. А моя
супруга Катюша как раз в это время находилась в Москве
на курсах усовершенствования врачей. И я, конечно, рва-
нул к ней на курсы.
А на второй день, проходя мимо памятника героям
Плевны (это как раз неподалеку от ЦК Комсомола), встре-
тил кого-то из комсомольских работников, который ска-
зал: «Что ты тут делаешь? Ты уже демобилизован и на-
значен первым секретарем ЦК Комсомола Эстонии».
Меня еще во время войны хотели назначить первым
секретарем, но я решительно отказывался. А тут, не спра-
шивая, провели решение через ЦК ВКП(б). Мне велели
шить костюм, немедленно собираться и выезжать в Фин-
ляндию в составе нашей делегации на создание финско-
го демократического союза молодежи. Поехал. И вме-
сто того, чтобы принимать участие в Параде Победы,
я был в Хельсинки...
Впрочем, сожаления по поводу того, что лишился че-
сти участвовать в параде, я не чувствовал. После войны у
меня были настроения те же, что у 95-ти процентов ребят,
которые воевали четыре года: наконец-то окончилась вой-
на, можно взяться за действительно нужный труд, чтобы
людям дать хоть немного того, что они заслужили. Ника-
кие парады поэтому нас не интересовали. Бог ты мой, ка-
кой там парад! В стране господствовало такое настроение:
перестаньте в барабаны бить, зачем нам эти барабаны?!
83
Часть III. Мирная жизнь
Нам нужно сейчас досыта наесться, накормить детей,

чтоб они у нас с голоду не пропадали, вот что нам нужно!
А не парадными этими мундирами щеголять.
Я прекрасно знал, что в моем положении быть пер-
вым секретарем ЦК Комсомола Эстонии смертельно
опасно, и поэтому туда никак не рвался. Во-первых, не
хотел оставлять свою часть, а во-вторых, был совершен-
но убежден, что с моей биографией быть секретарем ЦК
Комсомола невозможно. Двенадцать лет за границей,
причем не просто за границей, а в среде белоэмигран-
тов... В глазах людей того времени я был чистейшим ан-
тисоветчиком, который при очень сомнительных об-
стоятельствах получил звание Героя. Когда в 1943-м
году меня хотели демобилизовать и назначить секрета-
рем ЦК Комсомола Эстонии, я целую петицию написал!
Тем не менее это случилось...
— А где были Ваши родственники по отцовской линии?
— Они вернулись в Эстонию спустя год, в 1946-м: мои
двоюродные братья, сыновья младшего отцова брата Ге-
орга Мери — Леннарт и Хиндрек.
Константин (мой отец) и его брат Георг (Жорж, как
называли его в семье) Мери оказались разными людьми
с различным мировоззрением, симпатиями, отношением
к жизни, но эти их расхождения не были очень острыми.
И отец встречался с Жоржем, и я. Мы находили общече-
ловеческие темы для разговоров, стараясь обходить те
вопросы, по которым мы заведомо стоим на разных по-
зициях.
Примерно такие же отношения у меня были и с его сы-
ном Хиндреком, младшим братом Леннарта. Я не скажу,
что они были очень близкие и теплые (сказывалась боль-
шая разница в возрасте), но он часто бывал у нас. Даже
чаще, чем Жорж. Вот с Леннартом — с тем мы были очень
разные. У нас никогда не было ничего общего.
— Это Вы помогли Жоржу вернуться в Таллин?
— И да, и нет. За Жоржа я не просил. Но писал пись-
мо по его поводу, надеясь, что оно может сыграть опре-
деленную роль.
84
А история была такая. Семья Жоржа Мери была высла-

на из Эстонии в июне 1941 года. Самого его арестовали
и поместили во внутреннюю тюрьму Госбезопасности на
площади Дзержинского в Москве, а родных отправили
в Вологду. Через некоторое время жене и детям опреде-
лили повышенное продуктовое содержание, они начали
получать продовольственный паек. Потом жену Жоржа
пригласили в Москву, где она встречалась с мужем. Еще
через некоторое время вызвали из Вологды на свидание
с Жоржем не только ее, но и их детей — Леннарта и Хин-
дрека. Примерно через полгода велели приехать в третий
раз, причем поселили жену Жоржа в гостинице «Москва»,
где она несколько дней прожила вместе с Жоржем.
Обо всем этом мой отец узнал, прочитав уже после
освобождения Таллина письма Алисы, жены Жоржа, на-
писанные его матери. У меня, конечно, возник вопрос:
«Что это означает?» Семья Жоржа, высланного, осужден-
ного, получает такие льготы, которые были абсолютно
незнакомы моим родителям — родителям Героя Совет-
ского Союза!
Самое простое объяснение, которое появилось и было
страшно раздуто нашими ультрапатриотами в 90-е годы,
состояло в том, что Жорж был стукачом во внутренней
тюрьме. Это я вполне допускаю, потому что выбор был
непростым: или жизнь родных, или стукачество. Не со-
мневаюсь, что Жорж мог на это пойти. Каждый нормаль-
ный человек на это пошел бы, если бы от этого зависела
судьба жены и детей.
Но с какого времени родным стукачей предоставля-
ются такие льготы? Такого никогда не бывало и исклю-
чалось, потому что функции стукача так не поощрялись.
Я рассудил, что тут есть какая-то не известная мне тайна.
После окончания войны в 1945 году отец начал на меня
нажимать, чтобы я принял какие-нибудь меры для спасе-
ния Жоржа и его семьи. Я сказал, что никаких мер принять
не в состоянии и мое вмешательство не только не поможет
Жоржу, а может только ухудшить его положение, поэтому
ничего писать о смягчении его участи я не буду.
85
А тут подошли выборы в Верховный Совет. Я был выдви-

нут кандидатом в депутаты. И у меня родилась одна мысль.
Я действительно написал письмо, адресовав его Берии.
Содержание было очень простое: так и так, я ежедневно
встречаюсь с избирателями и рассказываю им свою био-
графию, а в моей биографии имеется эпизод, по которому
я сам ничего не знаю и поэтому не умею правильно его
осветить. Поэтому прошу сообщить, осужден мой родствен-
ник или не осужден? Если осужден, то за что и на сколько?
И послал то письмо. Ответа я не получил никакого,
Но через полгода, в 1946-м году — звонок в дверь. Мы
вдвоем с отцом подходим, а там стоит Жорж Мери! Они с
отцом обнялись, расцеловались. Потом Жорж пожал мне
руку и сказал: «Спасибо за твое вмешательство, благо-
даря которому я здесь». Я ему отвечаю: «Жорж, ты оши-
баешься. В том смысле, в котором ты говоришь, я не вме-
шивался и ничего насчет смягчения твоей участи не пи-
сал». Он говорит: «Я все знаю. Я четыре года находился
у них и имел десятки случаев понять психологию их дей-
ствий. Если я говорю тебе спасибо — значит, знаю, за что
благодарю, и не будем детализировать. Я знаю, что я на
свободе благодаря тебе».
— А Леннарт Мери знал эту историю? И не был Вам
за это благодарен?
— Знал... А теперь мои догадки. Отец поддерживал
контакты с Жоржем, и тот уже в 80-е годы под большим
секретом выдал отцу свой вариант разгадки этой тайны.
Это единственный ответ, который снимает все вопросы.
В 1940-м году Жорж был заведующим отделом внеш-
ней торговли Министерства иностранных дел Эстон-
ской Республики. Перед этим он был первым секретарем
эстонского посольства в Германии. Он пользовался там
явными симпатиями, был знаком со многими членами
немецкого фашистского руководства, например с Риб-
бентропом и Геббельсом. Не знаю насчет Гитлера — не
говорил, а насчет Геббельса — это точно. Так что с Гер-
манией и с фашистским руководством у Жоржа действи-
тельно были прочные и широкие связи.
86
Когда его в Москве посадили, то через некоторое вре-

мя якобы привлекли к участию в подготовке покушения
на Гитлера, которое готовилось иностранным отделом
Госбезопасности. Подготовка покушения — это истори-
ческий факт, это не выдумка. Конечно, Жорж не должен
был стрелять в Гитлера или подрывать Рейхстаг, но он
должен был участвовать в самой операции.
План был такой: в нужный момент Жоржа переведут
в лагерь для военнопленных, где содержатся высокопо-
ставленные немецкие офицеры. Он организует группу
для побега в составе пяти-шести человек, и они должны
будут бежать через афганскую границу. Маршрут побега
был соответственно разработан. На границе должно было
состояться столкновение с советскими пограничниками,
которые расстреляли бы всех немцев, участников этого
побега, оставив в живых только Жоржа и дав ему возмож-
ность перейти афганскую границу. Попав в Афганистан,
он должен был требовать контакта с немецким посоль-
ством, через которое, выдав им какие-то данные, попасть
в Германию, где участвовать в подготовке покушения на
Гитлера.
Это, пожалуй, единственный вариант, который объяс-
няет особое положение семьи Георга Мери. Воздействие
Госбезопасности на него в этот период могло осущест-
вляться только через его семью. И тогда все действитель-
но становится на свои места. Это не стукачество. Это был
уже совершенно другой уровень сотрудничества.
87
«Если бы не было этой Bысылки —

была бы большая кроBь»
Мартовские депортации. Хийумаа. Николай Каротамм
— Каким образом Вы оказались втянуты в депорта

ции 1949 года?
— Был направлен в качестве уполномоченного ЦК
Компартии Эстонии и Совета министров Эстонской ССР
для проверки законности действий Госбезопасности при
осуществлении этой операции. Естественно, эта провер-
ка осуществлялась не с точки зрения человеколюбия и се-
годняшних законов политкорректности, а с точки зрения
законности. Такие уполномоченные направлялись во все
уезды. Ими были, как правило, члены бюро ЦК компар-
тии. Я им не был. Просто членов бюро ЦК было меньше,
чем уездов. Поэтому меня направили уполномоченным
на остров Хийумаа.
Нас подробно в течение нескольких часов лично ин-
структировал первый секретарь ЦК Компартии Эсто-
нии Николай Каротамм. Первая задача, которая была
поставлена перед уполномоченными — это проведение
обязательной документальной проверки обоснованно-
сти включения людей в число кулаков. На это надо было
обращать главное внимание. Каротамм прямо говорил:
«Не забывайте, что речь идет о сельской местности, где
широко развита не только взаимопомощь между соседя-
ми, но и межсоседская злоба. Мы пока не можем считать,
что органы внутренних дел и Госбезопасность вполне
объективно оценивают людей и их деятельность. Поэто-
му вы должны документально проверить в первую оче-
редь тех, кто включен в состав кулаков. Что такое кулак?
88
«Если бы не было этой высылки — была бы большая кровь»
Это не количество земли и скота. Это систематическая

жизнь за счет эксплуатации чужого труда. Причем имен-
но эксплуатации! Нельзя считать кулаком человека, у ко-
торого, например, нянька ухаживает за ребенком. Это не
просто наличие наемной рабочей силы, а характер ее ис-
пользования».
Здесь я хотел бы сказать о своих очень обоснованных
подозрениях. Дело в том, что еще в годы войны Каротамм
и в своих радиообращениях к населению Эстонии, и на
довольно частых встречах с нами, в Эстонском корпусе,
каждый раз утверждал, что насильственной массовой
коллективизации в Эстонии проводиться не будет. Само
собой разумеется, коллективное сельское хозяйство про-
грессивнее единоличного, но сейчас не то время, чтобы
это решало судьбу страны. Поэтому мы дождемся того
момента, когда государство будет обладать такой эконо-
мической и технической мощью, что колхозы будут в со-
стоянии оправдать и доказать свою пользу, практически
облегчая крестьянский труд.
Это не был треп, потому что на той же точке зрения
Каротамм стоял и в 1944-м, и в 1945-м, и в 1946-м году.
У нас, по инициативе крестьян, целый ряд колхозов созда-
ли немедленно после освобождения. Их было штук 20–25.
Но вы не найдете в материалах газет того времени об этом
ни одного слова. О них запрещено было писать, чтобы не
создавать впечатления, будто, положительно описывая
эти колхозы, мы хотим расширить эту практику. Я знаю
об этом, потому что, например, нам — комсомолу — было
рекомендовано взять шефство над одним из колхозов, и
мы часто в этом колхозе бывали. Но нигде публично не
могли сказать громко о том, что этот колхоз существует.
Это было запрещено.
— Странно...
— Исходя из того, к чему я веду, это как раз не стран-
но.
По тем временам в таком вопросе, как коллективи-
зация сельского хозяйства, отсебятину никто нести не
мог. Несомненно, особая позиция Каротамма в вопросе
89
коллективизации сельского хозяйства не могла не быть

согласованной с ЦК ВКП(б).
Но затем в ЦК ВКП(б) что-то изменилось — там же
очень часто настроения менялись... Знаете анекдот?
Анкета вступающего в партию. Вопрос: «Были ли у вас ко-
лебания в отношении генеральной линии партии?» Всту-
пающий пишет: «Никогда, всегда колебался только вме-
сте с генеральной линией партии». Так вот, колебания ге-
неральной линии партии — это было явление очень часто
встречающееся.
А для меня решение о высылке 1949 года неразрыв-
но связано с изменением курса в отношении коллекти-
визации. Потому что это была, несомненно, подготовка
к ее проведению. Это даже не пытались скрыть. И если
курс был взят на массовую коллективизацию, эта высыл-
ка была неизбежна, как бы цинично это не звучало. По-
тому что если бы не было этой высылки — была бы боль-
шая кровь.
— Что Вы имеете в виду?
— Это был 1949 год. Только в 1948-м добились рез-
кого сокращения бандитизма. На мартовском пленуме
ЦК партии 1950-го года Каротамму предъявили обви-
нение, что он сопротивлялся планам высылки кулацких
и других элементов из Эстонии. Причем якобы Каро-
тамм вместе с Веймером неоднократно обращались в ЦК
ВКП(б) с предложением не высылать кулацкие элемен-
ты за пределы Эстонии, а собрать их в сланцевом бас-
сейне и использовать в интересах развития сланцевой
промышленности. Обвинительный раж дошел до того,
что это предложение Каротамма истолковывалось так,
что он намеревался создать на границе между Эстони-
ей и Россией кулацкий заслон, который можно было ис-
пользовать, вооружив, при осуществлении планов свер-
жения советской власти в Эстонии и объединения Эсто-
нии с Финляндией...
Ни в каких решениях о проведении этих высылок не
было предусмотрено направления каких-то уполномо-
ченных ЦК и Совмина на места для проверки законности
90
деятельности Госбезопасности. Это свидетельствует о

том, что Каротамм придерживался тезиса, что деятель-
ность Госбезопасности должна проходить под строгим
контролем партийной организации. Поэтому он уполно-
моченных и направил.
Мы должны были действовать на пару с первым се-
кретарем уездного комитета партии Хийумаа Йоханне-
сом Ундуском, которого я очень хорошо знал и который
примерно за год до этого был у меня вторым секретарем
ЦК комсомола. Поэтому мы могли действовать, полнос-
тью доверяя друг другу.
Я приехал и сказал Ундуску: «Затребуй документы из
Госбезопасности, на основании которых люди включены
в списки на высылку». Тот позвонил и ему сказали, что не
все еще готово. Как только все будет готово, документы
представят. Вечером позвонил снова — повторилось то же
самое. На следующий день утром — то же самое, к вечеру —
опять. На третий день сказали, что все готово, но началь-
ник уехал, а без него эти документы выдать не могут...
Для нас с Ундуском все стало понятно, и мы отправили
первую шифрованную телеграмму Каротамму: «Просим
вашего вмешательства, нам не дают возможности вы-
полнять свои функции контроля над подготавливаемой
операцией». Таких телеграмм мы с Ундуском послали три,
потому что тех документов нам так и не выдали. Третья
наша шифрограмма была уже откровенно нахальной.
В ней было сказано буквально следующее: «Поскольку на
предыдущие две телеграммы мы не получили даже отве-
та, и мы лишены возможности выполнить контрольные
функции над подготовкой этой операции, снимаем с себя
ответственность за выполнение порученного нам дела».
И на эту телеграмму ответа не пришло.
Вместо этого нам сообщили дату высылки.
...Потом мы всю ночь ездили с Ундуском по хуторам,
откуда высылали людей. Проверяли и следили за тем, что-
бы не было эксцессов, воровства, грубости. Чтобы люди
были обеспечены транспортом, могли собрать все свое
хозяйство, которое они имели право взять с собой.
91
Утром, вернувшись в Кярдла, выяснили, что возникла

очень серьезная проблема, потому что тот теплоход, ко-
торый Госбезопасность заказала для переправки высы-
лаемых с острова на материк, не может подойти к пирсу,
так как недостаточна глубина. И поэтому представите-
ли Госбезопасности собираются приказать везти людей
на гребных шлюпках полкилометра по неспокойному
морю. А там ведь не только люди, там еще хозяйствен-
ных вещей по полтонны на каждого! И представить себе,
что по волнам (шторма не было, но волнение было все
же довольно порядочное) и на гребных шлюпках полки-
лометра люди будут чапать и потом с этих гребных шлю-
пок пересаживаться на теплоход, — было совершенно
страшное дело. Просто неизбежно какая-нибудь шлюп-
ка перевернулась бы.
Мы с Ундуском воспротивились категорически. По-
скольку ничего другого не оставалось, отправили шиф-
рограмму командующему Балтийским флотом с прось-
бой прислать судно с меньшей осадкой для того, чтобы
воспользоваться им для вывоза высылаемых.
Я не был основным организатором подготовки высыл-
ки, определявшим, кого высылать, и осуществлявшим все
практические шаги по ее организации. Это дело было по-
ручено Госбезопасности, и никаких людей со стороны к
нему не подпускали. В действительности Госбезопасность
ни в коей мере не могла допустить какого бы то ни было
контроля, даже партийного, над их действиями. Они, как
жена Цезаря, должны были быть вне подозрений.
Мой разговор с Николаем Каротаммом на эту тему, по-
жалуй, самое важное во всем этом деле.
На следующий день, как только высылаемые были от-
правлены, я прилетел на самолете с Хийумаа в Таллин
и сразу же бросился к Каротамму. Влетел в его кабинет,
и первый вопрос, который я ему задал, был такой: «По-
лучили ли Вы наши шифрограммы?» Поскольку посыл-
ка шифрограмм осуществлялась через органы Госбезо-
пасности, то у нас с Ундуском родилось подозрение, что
они просто наши шифрограммы Каротамму не передали,
92
потому что это была жалоба на них. Каротамм помол-

чал, потом говорит: «Да, получил». Я говорю ему: «Мы
с Ундуском как-то могли бы понять, что у Вас просто не
было сил и средств для вмешательства, чтобы заставить
органы с этими документами нас ознакомить. Но нам
совершенно не понятно, почему Вы нам не ответили?
В какое положение Вы нас поставили! Мы же всю эту не-
делю не знали, что делать!»
Каротамм посидел несколько секунд. Потом встал
из-за своего письменного стола, — а кабинет у него был
огромный — перешел в самый дальний угол, остановил-
ся у окна и уставился на площадь. Долго мы так стояли.
Подозвал меня, положил руку на плечо, вернее, обнял, и
единственный раз за долгие годы нашего общения (мы
с ним встречались до этого сотни раз и потом до самой
его смерти) обратился ко мне на «ты»: «Послушай, ты
ведь очень молод. Я надеюсь, что перед тобой еще долгая,
очень красивая и богатая жизнь. Но если ты уже сейчас
не поймешь, что даже первый секретарь ЦК компартии
республики далеко не всегда может поступать согласно
своей совести, то я за твою жизнь не дам и пяти копеек.
А теперь иди».
Для людей, слабо или не достаточно глубоко знающих
обстановку того времени (а это был 1949 год, расцвет
сталинщины, можно сказать), не очень понятно, поче-
му я придаю такое огромное значение этому эпизоду. Но
дело в том, что — если исходить из реального положения
дел того времени — сказав мне такую вещь, Каротамм
поставил себя под угрозу неизбежного расстрела, если
бы я капнул куда следует. Само собой, я был бы расстре-
лян тоже. Но то, что первый секретарь Центрального ко-
митета партии какому-то мальчишке-сопляку сказал та-
кую вещь — это, конечно, характеризует Каротамма с со-
вершенно исключительной стороны.
— Фантастика!
— Правильно! А вы еще спрашиваете, почему я себя
так веду. А я именно потому так и веду, что такой фан-
тастики навидался за свою жизнь...
93
Умный он был все же человек. Очень умный и инте-

ресный. И Каротамма, и Хендрика Аллика я считаю ком-
мунистами старой закалки, которые в Советском Союзе
были истреблены во второй половине тридцатых годов.
Это были люди, которые по любому вопросу руковод-
ствовались своими внутренними убеждениями. Это их
полностью объединяло, хотя они и были разные.
Первый раз Каротамм поразил меня тогда, когда он
нам сообщал о самоубийстве председателя Президиума
Верховного Совета ЭССР Йоханнеса Вареса. Это было в
1947 году. Меня срочно вызвали утром в ЦК, там были
собраны руководители ведомств. Нас решили быстрень-
ко созвать, чтобы сообщить о самоубийстве Вареса
ночью — для того, чтобы избежать толкований. Версия
Каротамма заключалась в том, что Варес был на меди-
цинском обследовании, которое якобы установило у него
рак в начальной стадии. Поскольку рак неизлечим, то Ва-
рес предпочел уйти из жизни сам.
Я поехал, созвал бюро ЦК Комсомола. И вдруг новый
звонок — срочно обратно к Каротамму. Приехал. Он го-
ворит: «Вы еще не успели рассказать? Очень хорошо.
Дело в том, что я доложил об этом в ЦК ВКП(б), и мне
категорически запретили разглашать факт самоубийства
Вареса и дали категорическое указание ссылаться на ско-
ропостижную смерть. Хотя я принципиально не согласен
с этим указанием, я как коммунист, опираясь на обяза-
тельность вышестоящих решений, буду ему следовать и
призываю Вас последовать моему примеру». Я не знаю,
нашелся бы в этой обстановке еще один секретарь ЦК со-
юзной республики или обкома, который мог бы сказать
такую вещь...
Последняя моя встреча с Каротаммом состоялась пе-
ред его смертью. Он приезжал из Москвы, и мы часа три
ходили по таллинским улицам. С чего-то его занесло на
воспоминания о мартовском пленуме, когда его освобо-
дили от должности. Он сказал: «Теперь я рад, что меня
тогда сняли. Если бы не сняли — неизбежно у меня на со-
вести была бы смерть моих товарищей».
94

Проблемы с Госбезопасностью. Следствие.
Эстонское дело
— За что Вас лишили звезды Героя и всех орденов?

— Все началось с того совершенно нелепого положе-
ния, которое создалось с момента присуждения мне зва-
ния Героя Советского Союза. Вы те времена не помните,
но по литературе обязаны их знать: о всеобщей подозри-
тельности, которая существовала в советских условиях,
в особенности начиная с 30-х годов. В любом подозрева-
ли контрреволюционера. Я не дворянин, в Эстонии во-
обще их не существовало, но ведь одной принадлежно-
сти к дворянству хватало для того, чтобы человека по-
садить лет на 8–10! Достаточно было просто шапочного
знакомства с иностранцем, чтобы гарантировать себе об-
винение в шпионаже и получить 20 лет без права пере-
писки, то есть расстрел.
А у меня было ВСЕ в моей биографии! Обучение в бе-
лоэмигрантской гимназии. Знакомство с десятками ино-
странцев. Пребывание за границей, во многих странах.
И сделать такого человека первым секретарем ЦК ком-
сомола Эстонии — уже этот факт был единственным и не-
повторимым во всей истории комсомола! Поэтому я пре-
красно понимал, что все это так просто с рук не сойдет.
Рано или поздно, но эти вопросы поднимут.
А тут я засобачился значительно сильнее, чем это
было позволительно, с Госбезопасностью. Ради Бога,
не посчитайте только, что я с колыбельного возрас-
та против нее боролся! Госбезопасность была необхо-
дима в том положении, в котором находилась страна
в 20-е, 30-е, 40-е и последующие годы. Это было абсо-
95
лютно оправданно, я нисколько в этом не сомневаюсь,

потому что врагов у страны — и внутренних, и внешних —
было огромное количество, и борьба с ними была необхо-
дима. Особое положение и абсолютная засекреченность
органов Госбезопасности были вполне объяснимы. Но это,
естественно, давало и положительные, и отрицательные
результаты. Засекреченность приводила к практически
абсолютной бесконтрольности действий.
Любая бесконтрольность порождает ощущение безна-
казанности. Поэтому наряду с работниками Госбезопас-
ности, жизнь, деятельность и поведение которых может
служить образцом — неизбежно в этих условиях появля-
лись в противовес и другие. Нигде не было столько своло-
чи, столько карьеристов, столько, по сути, преступников,
как в этой системе... Зная о могуществе этих органов,
люди предпочитали молча отходить в сторону.
А у меня это как-то не получалось, поэтому возникали
конфликты. В особенности, когда я работал первым се-
кретарем ЦК комсомола Эстонии. А тут зимой 1945 года
меня избрали депутатом Верховного Совета СССР, да еще
в Совет Союза, куда избиралось вообще по всей Эстонии
только четыре человека, а именно: первый секретарь ЦК
партии Николай Каротамм, председатель правительства
Арнольд Веймер, председатель Президиума Верховного
Совета Йоханнес Варес и я, секретарь ЦК комсомола. По-
этому я чувствовал ответственность. Я никогда не осто-
рожничал, руководствовался своей собственной головой.
Спорил, отстаивал свое мнение, поэтому понимал, что
рано или поздно что-то должно случиться.
Помню одно из первых заседаний бюро ЦК комсо-
мола летом 1945 года, на котором утверждались реше-
ния о восстановлении в комсомоле тех, кто отсеялся в
годы немецкой оккупации, когда комсомольской орга-
низации не существовало. Разбирались, кто из них вел
себя во время оккупации таким образом, что его мож-
но восстановить в комсомоле, а кто должен отсеяться.
Это было одно из первых заседаний, на котором я при-
сутствовал в качестве первого секретаря. Ну, а посколь-
96
ку нужно было показать свою активность, иногда кан-

дидатам на восстановление задавали самые дурацкие
вопросы.
— Например?
— Одним из любимых был вопрос о высшем органе
государственной власти. В частности, об этом спросили
одну девчонку из Тарту. Она такими овечьими глазами
посмотрела на спрашивающего и говорит: «Госбезопас-
ность». На нее обрушились: провокационное заявление,
ни в коем случае восстанавливать в комсомоле нельзя!
Я послушал-послушал выступления членов бюро и гово-
рю: «Подождите, товарищи. Я оцениваю этот ответ пря-
мо противоположно вашей оценке. По-моему, он как раз
свидетельствует не об испорченности человека, а о гро-
мадной наивности. Я не вижу никаких признаков поли-
тического несоответствия требованиям, которые предъ-
являются к комсомольцу. С моей точки зрения никто из
тех, кого мы восстанавливали, не заслуживает более вы-
сокой оценки, чем она. Вот именно такие люди и нуж-
ны в комсомоле. Что касается политического опыта и
разума — наберется. А тут совесть. Это просто предельно
наивное отражение действительности». Я думаю, что об
этой моей речи в нужное ведомство уже кто-то стукнул,
потому что с самого начала я почувствовал весьма солид-
ное недоверие со стороны органов.
Два раза, по меньшей мере, я вступал с ними в се-
рьезный конфликт, когда приходилось подключать пер-
вого секретаря ЦК партии Каротамма. И оба раза он ре-
шительно вставал на мою сторону.
Первый случай был в 1946-м году, когда ко мне в каби-
нет заявился один сотрудник Госбезопасности и сообщил,
что его направили с поручением просмотреть весь состав
работников ЦК комсомола для того, чтобы подобрать
среди них кандидатуры стукачей. Сказано было, конеч-
но, по-другому — «агентуру». Я к этому времени не был
таким дураком, чтобы сразу же выставить его за дверь.
Попросил выдать ему все документы, посадил в комнату,
где других нет, чтобы он с ними знакомился.
97
Как только он вышел, позвонил первому секретарю

ЦК партии: «С какого времени Госбезопасность набирает
агентуру среди руководящих работников ЦК комсомола?»
Каротамм меня выслушал и говорит: «Никуда не уходите,
оставайтесь у телефона». Через пять минут звонок от пред-
седателя Госбезопасности: «Мне звонил Каротамм, в чем
там дело?» Я рассказываю: так и так. Он говорит: «У тебя
кабинет на втором этаже? Так вот, возьми этого му…ка за
шиворот и спусти его с лестницы вниз. Пусть он явится к
нам сюда, а мы с ним разберемся». Тогда Госбезопасность
республики возглавлял Борис Кумм. Фактически он Госбе-
зопасностью не руководил, всем управляли его заместите-
ли, присланные из Москвы и прошедшие школу 30-х годов.
А Кумм был настоящим коммунистом, так что он, конечно,
возмутился. Разумеется, я не стал того посланца спускать с
лестницы, потому что это не метод воспитания. Но сказал
ему: «Дорогой мой, ты свою деятельность здесь закончил,
сдай все документы. А что касается объяснений, то ты по-
лучишь их от своих хозяев. Топай!»
Второй случай был серьезнее. Я жил тогда в городе в
квартире на втором этаже. А квартиры на третьем и чет-
вертом занимали довольно высокие чины Госбезопасно-
сти, присланные из Москвы в помощь. Один — полков-
ник, а второй — подполковник. Жили они на положении
холостяков. Мать и жена меня штурмовали: «Что за без-
образие?! Вечные пьянки и рев, по лестничной клетке та-
скается какое-то бабье». Я отмахивался: мол, не хватает
мне еще возиться с воспитанием полковников Госбезо-
пасности, приехавших из Москвы...
Один раз ночью, во втором часу, прихожу домой. У нас
режим работы был не восьмичасовой, а до часу-двух еже-
дневно. Правда, на работе мы появлялись не с девяти, а
где-то с одиннадцати, выспавшись. Дело было зимой.
Поднимаюсь и вижу, что на лестничной площадке меж-
ду первым и вторым этажами на подоконнике у окна си-
дит какая-то деваха, голышом, только солдатская шинель
наброшена на плечи, и ревмя ревет. Я спрашиваю: «Что
Вы здесь делаете?» Выясняется, что эти полковники зата-
98
щили ее на какую-то попойку, кого-то чем-то она не удо-

влетворила, и в порядке меры воспитания ее выставили
на мороз...
На следующее утро я звоню Каротамму. Описываю
всю эту ситуацию. Он говорит: «Спасибо. Ясно». Прихо-
жу вечером домой. Встречает мать и радостно говорит:
«Ой, как хорошо! Избавились мы от них. В два часа дня
подъехали пустые грузовики с солдатиками и вывезли
обоих из этих квартир». Так что в тот же день, благодаря
вмешательству Каротамма, дом был от них очищен. Это
было в конце 1946-го, а может, в начале 1947-го года.
Но это еще не все. Был у меня в Эстонии после воз-
ращения из Югославии один дружок по имени Ярослав
Изба, его все звали Тапик. Отец у него был чех, живший
в России, мать — гранд-дама Вера Сократовна, урожден-
ная графиня Урусова, проживала в Югославии. Отсюда и
возникло наше знакомство. Тапик был на два года млад-
ше меня. Порядочный, хороший парень, но лоботряс.
Семья его во время оккупации уехала в Чехословакию.
А сам Тапик принял советское гражданство, пошел в
Красную Армию. Был танкистом, дослужился до звания
старшего лейтенанта. Потом потерял документы, влип
в дурацкую историю, попал в штрафную роту, был ранен,
а это все снимало — ему возвратили звание и ордена.
Где-то в 1946-м году его демобилизовали, и он появил-
ся у меня в квартире. Я его, конечно, хорошо встретил,
потому что для меня определяющим было то, что он, уни-
чтожив свои чешские документы, добровольно пошел в
Красную Армию и сражался с немцами. Все остальное
отступало на второй план. К родственникам в Чехосло-
вакию он уезжать отказался, сказав, что его родина —
Советский Союз. Одним словом, я восстановил с ним
товарищеские отношения, иногда даже в воскресенье
брал его с собой за грибами. Парень как парень, старый
друг — я устроил его на работу кладовщиком в министер-
ство лесного хозяйства.
В феврале 1947 года проводилась первая после окон-
чания войны денежная реформа. Условия были такие:
99
с частных рук за 10 рублей давали 1 рубль, а что каса-

ется государственных денег — в кассе, на складе и так
далее, — то их обменивали рубль на рубль.
Весной 1947-го ко мне на работу пришел какой-то ад-
вокат и говорит: «Вы знаете Ярослава Избу? Он аресто-
ван». Я говорю: «Нет, в первый раз слышу, а в чем дело?»
Тапика арестовали по подозрению в махинациях при
обмене денег во время денежной реформы. Версия ад-
воката была такова, что Тапик обменял пять тысяч ру-
блей как деньги, принадлежащие складу. Поскольку это
были якобы государственные деньги, то он обменивал их
рубль на рубль. А позже выяснилось, что это были не го-
сударственные, а его — Тапика — деньги. Хотя сам Тапик
утверждал, что эти пять тысяч рублей принадлежали не
ему, а заместителю министра лесной промышленности,
который и заставил Тапика обменять их как складские
деньги. Я выслушал все это и говорю: «Я ничего не знаю,
но одно я могу полностью гарантировать — никаких де-
нег Тапика в этом обмене не участвовало. Я даю полную
гарантию, что Тапик Изба — это человек, у которого к мо-
менту обмена не только пяти тысяч, но и пятидесяти ру-
блей своих денег быть не могло. По своему безалаберно-
му характеру он полученной зарплатой рассчитывался с
долгами, которые у него образовывались в течение ме-
сяца. И через три дня после получения зарплаты у него
опять ни копейки не оставалось. В течение месяца он мог
жить только на деньги, перехваченные у кого-нибудь.
Ну, характер у него такой. Поэтому совершенно исключа-
ется, что это были его деньги».
Как только этот адвокат ушел, я немедленно позво-
нил Каротамму и доложил ему, что среди моих знако-
мых оказался человек, который арестован. Каротамм у
меня спрашивает: «А Вы что будете делать?» Я отвечаю:
«Ничего». А он как набросился на меня: «Нет, я не об
этом. Вы располагаете информацией, что у нас, оказыва-
ется, имеется замминистра, который произвел такую де-
нежную махинацию. Как Вы можете так формально от-
носиться? Тем более, что Вы являетесь депутатом Вер-
100
ховного Совета!» Отругал меня Каротамм по первое чис-

ло, а потом говорит: «Идите немедленно к прокурору
республики, передайте ему эту информацию, и пусть он
немедленно вмешивается в вопрос этого замминистра.
Это вопрос чистоты нашей администрации».
Я пошел к прокурору республики Паасу и изложил ему
это дело. Паас немедленно дал указание все материалы
передать в распоряжение прокуратуры. А мне сказал,
чтобы я зашел на следующий день их просмотреть.
Мой отец тогда работал в отделе кадров прокуратуры.
Обычно я возвращался домой поздно вечером, когда все
уже спали. Но в тот раз он меня встретил: «Говорят, ты
сегодня у Пааса был? А ты знаешь, что произошло? Эти
документы были немедленно переданы Паасом в ор-
ганы Госбезопасности». Мне стало все ясно. На следую-
щий день я, конечно, в прокуратуру не пошел. По-види-
мому, узнал об этом и Каротамм, потому что не бывало
случая, чтобы он лично не проверял выполнение своего
распоряжения. К этому вопросу он больше никогда не
возвращался. А месяца через три меня вызвали в от-
дел кадров ЦК партии, куда из органов Госбезопасности
в отношении меня пришла куча документов.
— Каких? Неужели они таки заподозрили в Вас югос
лавского шпиона?
— Еще интереснее. Читаю бумаги. Сопроводительная
бумажка Госбезопасности гласит о том, что они получили
документы, свидетельствующие об антисоветской дея-
тельности первого секретаря ЦК комсомола, то есть меня.
Просили обсудить и вынести решение. В порядке инфор-
мации прислали копии протоколов допросов дознания
по делу Ярослава Избы. Я начинаю читать: получается,
что в протоколах есть свидетельства о моих антисовет-
ских настроениях.
— И в чем же эти антисоветские настроения заклю
чались?
— В том, например, что в моей личной библиотеке
хранятся антисоветские издания. В частности Библия.
Действительно, Библия у меня была. Но наличие и чтение
101
антисоветской литературы не считалось противозакон-

ным. Кроме того, у меня была книжка предшественников
Солженицына, двух братьев — фамилию сходу не при-
помню, которые сбежали со строительства Балтийско-
Беломорского канала в Финляндию из советских лагерей
где-то в 1936-м году и развернули бешеную деятельность
по всей Европе по разоблачению злодеяний коммунизма.
В частности, приезжали с лекциями и в Югославию. И я
там слушал их лекции. И их книжка у меня действитель-
но была, только я ее никогда никому не давал читать.
Далее выясняется, что и сам Тапик был членом под-
польной антисоветской организации «Белый медведь»,
которая борется против советской власти за выход Эсто-
нии из состава СССР. Что я с симпатией относился к этой
организации и посещал ее заседания. И далее все в та-
ком духе.
Читая эти протоколы, я почувствовал какое-то несоот-
ветствие. Возьмем хотя бы «Белый медведь». Какому ду-
раку придет в голову выбрать для антисоветской органи-
зации такое название! И вдруг я вспомнил, что еще в годы
буржуазной Эстонии, когда я в первый раз встретился с
Тапиком, вероятно, зимой 1938–1939-го года, я над его
кроватью увидел на гвоздике скаутскую шапку. Тапик тог-
да сказал, что когда он учился в младших классах, то был
«волчонком» — это нижняя ступень скаутской организа-
ции. И вот с того времени эту шапку сохранил, давно не
имея ничего общего со скаутами. В другой раз мы гуляли
с ним по Таллину, и на улице Мююривахе он показал мне
башню, где когда-то размещалась штаб-квартира этих
самых «волчат». Мы туда зашли, на самом верху имелся
круглый зал, где стояла мебель, сделанная скаутами из
березовых веток. Осмотрели всякие табуреточки из бере-
зы. Я понял, что в действительности это и было основой
всех обвинений. Из этих «волчат» и родилась подпольная
антисоветская организация. Я себе представляю, как это
проходило: «Мы были скаутами». — «Записываем, был
членом антисоветской организации». — «Нет, я скаутом
был». — «А что, разве Вы считаете, что скаут — это просо-
102
ветская организация?» — «Нет, она не просоветская». —

«Вот так и запишем, что вы являлись членом антисовет-
ской организации»...
Тогда на этом все и закончилось. На заседании комис-
сии ЦК я, конечно, требовал встречи с Ярославом Изба.
Мне отвечают: «Мы не можем Вас свести с Изба, потому
что он уже давно заслужил наказание за свою антисовет-
скую деятельность. Что мы Вам, из гроба его достанем?»
Я сказал, что не только все, что касается меня — ерунда,
но и те обвинения, которые предъявлены Ярославу Изба,
тоже являются надуманными. Одним словом, помурыжи-
ли меня с полгодика и закончили, признав эти обвини-
тельные материалы клеветническими.
Примерно через год, в 1948 году, материалы, которые
были в ЦК компартии Эстонии, появились в ЦК ВЛКСМ
в Москве. Там этим делом занимались два дня и тоже
пришли к выводу, что за этим ничего серьезного нет.
После этого, в 1949 году, меня избрали в состав ЦК
Компартии Эстонии и ЦК ВЛКСМ и направили на учебу в
ВПШ в Москву. Учеба начиналась с 1 сентября, а где-то в
августе меня вызвали в ЦК ВКП (б) на заседание комис-
сии партийного контроля, которое проводил заместитель
председателя этой комиссии Шкирятов, и в третий раз
предъявили все те же обвинения.
Основой возникновения этого дела на уровне Кон-
трольно-партийной комиссии ВКП(б) была докладная
записка тогдашнего союзного председателя Госбезопас-
ности, бывшего руководителя СМЕРШа Абакумова, адре-
сованная Маленкову. Я ее видел только один раз, это было
в 1956 году. Насколько мне помнится, она была на одной
странице, и там было написано, что органы Госбезопас-
ности уже не первый год пытаются разоблачить врага,
то есть меня, пролезшего в ряды партии и добившегося
высокого поста, в действительности антисоветски на-
строенного и занимающегося организацией борьбы про-
тив советской власти. И резолюция Маленкова, которую
я буквально не помню, но смысл был такой: не пора ли
с этим делом кончать? В каком смысле кончать — остава-
103
лось решать Шкирятову, которому была переадресована

эта докладная записка.
С сентября 1949 года до конца 1951 года шло след-
ствие по моему делу. Раз в месяц меня вызывали, за-
давали очередные вопросы, я отвечал. Потом говорили:
«Теперь все это напишите». Шел домой, писал объяснения
на 5–6 страницах. Отправлял. Месяца через два вызыва-
ли снова. Опять спрашивали. Например: почему я скрыл
при приеме в партию, что обучался в белоэмигрантском
учебном заведении в Белграде? Конечно, в анкете, кото-
рую я заполнял, я не писал, что это было белоэмигрант-
ское учебное заведение. Писал — первая русско-сербская
мужская гимназия в Белграде. Но красногвардейских
гимназий в Югославии не было…
— И что, всего этого было достаточно для того, что
бы исключить Вас из партии и лишить звания Героя?
— Дело обрастало новыми «фактами» и обвинениями.
Добавилось, например, что я выручил из тенет Госбезо-
пасности своего дядю Георга Мери, что я якобы обратил-
ся с письмом в Госбезопасность с просьбой его освобо-
дить. Понимаете, какое интересное дело: Молотов обра-
щался неоднократно с просьбами освободить его жену —
не освободили. Калинин просил, чтобы из лагерей осво-
бодили его жену — не освободили. А Мери написал за-
писочку и немедленно дядьку вместе с семейством осво-
бодил... Это, между прочим, было серьезное обвинение:
что я своими действиями помешал осуществлению со-
ветских законов.
Затем нашли дело Пузнера. Он был секретарем по
школам таллинского горкома комсомола, а впоследствии
«уличен» в связях с немцами во время оккупации и за это
исключен из партии и уволен с работы. Это было пред-
ставлено как мое сознательное засорение комсомольских
кадров антисоветскими элементами. Ну, во-первых, не я
принимал Пузнера на работу в горком комсомола. А во-
вторых, Пузнер был молодец, борец против фашизма, а
не предавшаяся фашистам сволочь. И вот когда по этим
обвинениям Пузнера исключили из партии и выгнали с
104
работы, я встал во главе группы комсомольских работ-

ников, которые несколько месяцев дрались за его восста-
новление. Мы выясняли, что в действительности Пузнер
был молодец и ни в чем не виноват. А выгоняла Пузнера
как раз Госбезопасность.
Удивительно, но в том, что я — югославский шпион,
меня не обвиняли. Мимоходом был разговор, но прямых
обвинений в связях с югославами не было. Помню, один
из моих приездов в Москву в 1942 году был связан с вы-
ступлением на интернациональном митинге молодежи.
Выступающих было человек двадцать из многих стран
мира. Там я познакомился с участником митинга Велько
Влаховичем, представителем югославского комсомола и
одним из секретарей КИМа. Он сражался в Испании, был
там ранен, прошел концлагеря во Франции. Из Франции,
минуя Югославию, попал в СССР. Он потащил меня зна-
комиться с остальными югославами, которые находи-
лись в Москве. Каждый раз, приезжая с фронта в Москву,
я встречался с Велько Влаховичем. Один раз он затянул
меня в контору Коминтерна, я даже познакомился с Ди-
митровым. Я там бывал десятки раз. Мне старшие това-
рищи говорили: «Как ты не боишься! Ты же голову свою
на этом потеряешь!»
Два с половиной года шло следствие. Последний до-
прос проводил новый следователь — Алехин, который
предъявил мне обвинение в том, что я, будучи первым
секретарем ЦК комсомола Эстонии, создал подпольную
молодежную антисоветскую организацию террористи-
ческой направленности, в которой состояло более двух-
сот членов. Он обвинил меня в том, что такого-то числа в
таком-то месте я якобы проводил годовое собрание этой
антисоветской организации, выступил там с программ-
ной речью, в которой говорилось о выводе Эстонии из со-
става Советского Союза и о создании двуединого эстон-
ско-финского государства. В огромнейшем кабинете
следователь Алехин сидел за письменным столом, а я
рядом на стульчике. А у противоположной стены сидел
специалист-психолог, который внимательно «читал» га-
105
зету. Допрос продолжался около двух часов. И за все это

время тот из-за газеты ни разу не выглянул и даже не пе-
ревернул страницу — так два часа и просидел, закрыв-
шись. Он изучал мою реакцию на эти бредни.
— У Вас есть предположения насчет того, чего имен
но они хотели?
— Госбезопасность интересовал не я. После дутого ле-
нинградского дела органы начали подготовку нового.
Но нельзя же было одновременно с делом врачей-отра-
вителей и большим антиеврейским шумом (евреев тог-
да объявили «беспачпортными бродягами») вести еще и
эстонское дело! Перебор получался. По-видимому, меня
просто выбрали как возможного свидетеля обвинения по
эстонскому делу. К этому меня нужно было подготовить.
Сперва выгнать из партии, потом арестовать, затем озна-
комить с методами следствия в Госбезопасности. То есть
подготовить человека к тому, чтобы он давал любые по-
казания против эстонских антисоветчиков. Это един-
ственное объяснение.
— А чем закончилась история с Тапиком Изба?
— Пока шло следствие, я неоднократно требовал
встречи с ним. А так как мне все время в раздражении
говорили, что это невозможно, у меня сложилось впе-
чатление, что он расстрелян. И вдруг где-то в 1961-м году,
когда я уже вернулся в Эстонию из Горно-Алтайска, за-
езжает ко мне один наш общий знакомый: ой, как мы все
рады, что все эти недоразумения закончились! Да, меж-
ду прочим, Тапик хочет с тобою встретиться, ты ничего
против не имеешь? Я был огорошен этим абсолютно:
а он что, жив? Жив. Здесь? Да, в Таллине. Так, говорю,
пожалуй, я с ним еще больше хочу встретиться, чем он
со мной. Но только я-то прекрасно понимаю, что не
столько я из-за него сидел, сколько он из-за меня.
Но жена у меня этого понять не в состоянии, поэтому до-
мой я его пригласить не могу, только на работу. Появился.
Он рассказал, что после непрерывных допросов пример-
но в течение года он был отправлен в лагерь на Колыму,
а затем (я подсчитал, через 10–12 дней после моего ис-
106
ключения из партии, а это значит, что он там с 1947 года

«загорал») его вызвали к начальству, вручили паспорт
и сказали, что это проездной билет до Таллина. Он не
нашел в этом паспорте никакой отметки и обратился
с вопросом: «А как я буду объяснять, где я провел это вре-
мя?» Ни справки, ни отметки — ничего! Ответили ему
так: если не хочешь ехать — можем тебя оставить здесь.
Хотя я документы о том, что он был осужден на четыре
года, видел. Но он по каким-то причинам не хотел это-
го говорить.
107
«Исключить из партии
по политическим мотиBам»
КПК. Горный Алтай. Возвращение звезды
— Забавно, но пока шло разбирательство моего дела,

я продолжал получать награды и поощрения. В 1948-м
году меня наградили орденом Ленина за деятельность по
восстановлению комсомола Эстонии. Осенью 1949 года
я получил приглашение на чествование 70-летия Ста-
лина. Я, конечно, туда не поехал, потому что абсолютно
не был заинтересован в том, чтобы где-то в анналах Гос-
безопасности появилась бы запись о том, как я проник
на торжества по поводу юбилея Иосифа Виссарионовича
Сталина явно с намерением его уничтожить... А в 1950-м
году меня наградили орденом Трудового Красного Зна-
мени в ознаменование десятилетия установления совет-
ской власти в Эстонии.
В декабре 1951-го года мое дело опять рассматрива-
ли на заседании Комиссии партийного контроля. Шки-
рятов вызвал первого секретаря (тогда уже бывшего)
ЦК Компартии Эстонии Каротамма и второго секретаря
ЦК Лейцмана. Долго меня опрашивали — часа два с по-
ловиной. Шкирятов говорит: «Вот Вы не скрываете, что
были не очень советски настроенным человеком в школь-
ные годы. И вдруг воспылали такой любовью к советско-
му строю. С какого времени у Вас настроения измени-
лись?» Я ему отвечаю, что это не совсем так. Я говорил
о том, что в школьные годы у меня были большие сомне-
ния, и я очень сильно колебался. С одной стороны, меня
интересовал советский строй. С другой — было большое
недоверие. Но я всегда искал возможности получить до-
108
«Исключить из партии по политическим мотивам»
стоверную информацию о советской действительности.

И впервые такая возможность у меня появилась в январе
1940 года, когда я встретился с советскими людьми. Я по-
пал в военный госпиталь, а там была палата с советскими
моряками. И я, когда об этом узнал, всю неделю с утра до
вечера выспрашивал их о Советском Союзе. Даже в день
операции!
Шкирятов перебивает: «Подождите, подождите, что
Вы за ерунду тут несете! В начале 1940-го года какие со-
ветские моряки могли быть в Эстонии?» Я отвечаю, что в
1939-м году между СССР и буржуазной Эстонией был под-
писан договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи.
В наименовании договора я ошибся, потому что договор
был только о взаимопомощи. А я назвал еще дружбу и со-
трудничество. Шкирятов выслушал, покраснел, вскочил,
поворачивается к Каротамму и кричит: «Товарищ Каро-
тамм, кого вы приняли в партию? Человека, который даже
на заседании Комиссии партийного контроля продолжа-
ет антисоветскую пропаганду! Он пытается нам внушить,
что советское правительство, наша партия была способна
заключить договор о дружбе с такой фашистской кликой,
как ваша буржуазная Эстония!» А я на третьем часу этой
беседы уже, по-видимому, переутомился, поэтому и ска-
зал довольно дерзко, что даже в советской школе сегод-
няшние учебники истории 10 класса пишут о заключении
этого договора. Шкирятов свалился на стул, секунд десять
просидел молча, а потом и говорит: «Хватит, хватит, нам
все ясно! Признавайтесь в своей антисоветской деятель-
ности, пишите нам искреннее признание, и тогда мы при-
мем окончательное решение. А теперь идите».
Каротамм, между прочим, получил на этом совещании
строгий выговор за то, что меня в партию принимал с на-
рушением устава. Дело в том, что это нарушение устава
действительно было, но допустил его не Каротамм, а ор-
готдел ЦК ВКП(б).
— Как это?
— Меня приняла в партию партийная организация ба-
тальона еще до начала войны, весной 1941 года. А кор-
109
пусная партийная комиссия утвердила это решение толь-

ко после того, как я получил ранение в июле 1941-го года.
В 1942-м году, когда я снова попал в эстонскую часть, то
начал интересоваться своей партийностью. Решили вос-
становить тот прием весны 1941-го года. По новой, по-
скольку документов не сохранилось, взяли рекомендации
у коммунистов. И вот когда я весной 1942-го года был вы-
зван в Москву и впервые предстал перед ЦК Компартии
Эстонии уже в качестве Героя Советского Союза, они по-
ставили перед заведующим орготделом ЦК задачу вос-
становить мою партийную принадлежность. Инструктор
ЦК ходил в архивы искать документы. А потом в орготделе
ЦК ВКП(б) сказали: бросьте заниматься ерундой. В исклю-
чительных обстоятельствах высшим партийным органам
разрешается принимать в партию без кандидатского пар-
тийного стажа. Поэтому они рекомендовали прекратить
эти бессмысленные поиски документов, а просто решени-
ем ЦК принять меня в партию. И ЦК компартии Эстонии
выполнил указание ЦК ВКП(б). А Шкирятов и зацепился,
что, мол, я вообще незаконно в партию проник...
Пришел я в общежитие, свалился на кровать и думаю:
что делать? И вдруг часов в девять вечера кто-то энер-
гично стучится в дверь. Заходит Юхан Смуул, с которым
мы в определенной степени были приятели. Я никому об
этих четырехлетних мыканьях, за исключением жены и
отца, не рассказывал. И никто не знал о том, что я нахо-
жусь под следствием. А тут я все выложил Смуулу. Тот вы-
слушал и говорит: «Послушай, тут есть только один раз-
умный выход: пошли пить».
Откровенно говоря, это было столь неожиданно, что
я рассмеялся, и мы с ним пошли пить. Я никогда не
увлекался этим делом и в тот раз тоже не злоупотребил.
В двух-трех ресторанах мы с ним в общей сложности вы-
пили две бутылки коньяку. Причем на долю Смуула при-
шлось полторы бутылки, поэтому где-то во втором часу
ночи из последнего кабака я его тащил. Еле дошли. Я уло-
жил его спать, а сам в этом пьяном состоянии написал
покаянное письмо.
110
Я написал, что глубоко раскаиваюсь, что встал на та-

кой путь, который впоследствии мог быть расценен как
попытка что-то скрыть. Что при вступлении в партию
ясно не указал, что в Югославии учился в белоэмигрант-
ском учебном заведении. Но я не считал, что что-то скры-
ваю: поскольку коренного русского населения в Югос-
лавии не существует, то и так все было понятно. Кроме
того, одновременно тиражом 30 тысяч экземпляров вы-
шла брошюра, написанная с моих слов, в которой все
это было описано. И я не являюсь сумасшедшим, чтобы в
одном месте что-то скрывать, а потом об этом говорить в
брошюре, выпущенной большим тиражом. И так по всем
обвинениям. Ответа на свое покаянное письмо я не по-
лучил.
— В ответ на него Вас исключили из партии?
— В 1951 году. Дело было так. Я досрочно сдал сессию
в ВПШ и скорее уехал домой в Таллин. Уезжал через Ле-
нинград: боялся, что меня арестуют. Почти сразу прихо-
дит срочный вызов в Москву. Приехал. Явился в ЦК, где
мне зачитали решение — исключить из партии по по-
литическим мотивам. Когда уходил, то думал, что сра-
зу арестуют. Нет, не арестовали. Дошел до общежития.
Сообщил там, что исключен. Через час-два заходит ко мне
в комнату декан и предлагает написать письмо Сталину.
А передать это письмо Сталину соглашалась жена Андрея
Жданова, которая работала заведующей библиотекой
в ВПШ. Она иногда встречалась со Сталиным и гаранти-
ровала передать мое письмо прямо в руки.
Я подумал: «Мамочка моя, сейчас еще остается какой-
то маленький шанс остаться в живых. А если я вмешаю
в это дело Сталина, то тогда мне точно гарантирован
конец, потому что это будет оценено так, что я натрав-
ливаю Сталина на органы Госбезопасности. Таких уни-
чтожают немедленно». Говорю: «Нет, я Сталину писать
не буду, потому что никаким уставом не предусмотрено
вмешательство генерального секретаря в деятельность
Комиссии партийного контроля. Решение Комиссии пар-
тийного контроля может быть опротестовано только на
111
уровне съезда компартии. И я обещаю, что сколько съез-

дов еще будет, столько раз я буду это опротестовывать».
Когда уезжал из Москвы, то ждал, что меня арестуют
где-то на железной дороге, поэтому даже конспирировал-
ся, когда покупал билет. Приехал в Таллин. Тут начался
цирк с моей работой. Не брали даже плотником на судо-
верфь. А когда пошли ночные обыски и стало ясно, что
набирают материал для ареста, собрал своих и мы уехали
в Горно-Алтайск.
Месяца через три после того, как я добрался до Гор-
но-Алтайска, меня вызвали в областное управление
Госбезопасности, где вручили решение Президиума
Верховного Совета СССР о лишении меня звания Героя
Советского Союза, а также всех орденов и медалей в свя-
зи с исключением из партии по политическим мотивам.
Я собрал все награды, принес и сдал.
— А в каком году все вернули?
— В 1956-м. Через несколько месяцев состоялся 19-й
съезд партии, в адрес которого я написал апелляцию. По-
лучил ответ в одну строчку: ознакомились с вопросом,
оснований для пересмотра решения не нашли. Дошло
время до 20-го съезда. Я снова составил апелляцию и от-
правил в адрес съезда. Шел уже 1955-й год. Через пару не-
дель меня вызвали в горком партии, где сообщили, что
мое дело будет рассматриваться снова.
На 20-й съезд поступило много апелляций, поэтому
съезд принял специальное решение — рассматривать эти
вопросы в местных партийных органах. Мой вопрос рас-
сматривался в Алтайском крайкоме партии. Приехал ин-
спектор из КПК. Начали разбираться. Меня спрашивают:
«Вас что, пытали, что Вы это признательное заявление
написали?» Отвечаю: «Нет, не пытали. Но Вы сначала по-
читайте, что там написано».
Он начал читать: понятно, понятно. И говорит: «Зна-
ете, я не хочу показывать Вам этих материалов, потому
что у Вас может очень измениться отношение к челове-
честву. Вот только одно свидетельское показание пока-
жу, потому что написано оно работником органов вну-
112
тренних дел, что особенно удивительно. Чтобы Вы, ког-

да встретитесь с этим человеком, смогли пожать ему руку
не только от своего имени, но и от имени партии». А это
был начальник политотдела батальона связи, в котором
я служил... «Никакого нового дознания вести не нужно,
потому что все основные обвинения, которые вам были
предъявлены, опровергаются самими этими же матери-
алами».
Секретарем обкома тогда был Пысин, впоследствии
он стал министром сельского хозяйства. Вот встает он на
бюро обкома и говорит: есть такое предложение — вос-
становить Мери в рядах партии и объявить выговор.
Подымает руку второй секретарь, Георгиев: «Почему
восстановить — понятно. Это аргументировано. А вы-
говор-то за что?» Пысин ему отвечает: инспектор ука-
зывал, что остаются некоторые вопросы, по которым ма-
териалов нет — например, непонятно, чем занимался
отец Мери в 20-е годы? Спрашивают, что об этом думаю я.
Я отвечаю: «Знаете, я апеллировал к 19-му съезду партии,
и к 20-му съезду. Ни в той, ни в другой апелляции нет ни
слова просьбы о восстановлении. И там, и там я требо-
вал восстановить истину. А вот после этого партия будет
решать — восстанавливать меня или не восстанавливать».
Пысин говорит: делать нечего, значит будем продолжать
следствие. Я подумал: ну, теперь затянется еще лет на
пять. Потому что в Югославии архивы поднимать — Бог
ты мой... Месяца через два вызывают снова. В Югославии
живых свидетелей нашли! Пысин подходит ко мне, жмет
руку и говорит: «Ну, Арнольд Константинович, самое луч-
шее, что мы и Вы можем сделать, это забыть об этом раз
и навсегда, как будто бы этого и не было»...
Месяца через три меня вызвали к председателю об-
лисполкома в Горно-Алтайске, который зачитал решение
Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении
меня в звании Героя Советского Союза и возвращении
всех орденов и медалей.
— Их вернули в том же пакете, в котором Вы их сда
ли?
113
— Нет. Удостоверение было пробито скоросшивателем,

для того, чтобы вшить в дело. А вот номерок на звездоч-
ке пришлось перебивать: та, которая мне была вручена,
была уже переплавлена. А на новой был очередной но-
мер, который ликвидировали, и восстановили мой ста-
рый — 513-й.
Вскоре меня вызвали в Барнаул, на заседание в Алтай-
ский крайком партии, где сообщили, что с восстановле-
нием меня в партии решили сохранить за мной партий-
ный стаж за все те годы, что я находился вне партии.
После возвращения в Горно-Алтайск меня вызвали
в обком партии и предложили перейти на партийную
работу. И дальше состоялся любопытный диалог:
— А собственно говоря, с чего бы это вдруг на партий-
ную работу? Я сейчас работаю учебным мастером в Педа-
гогическом институте. Я должен закончить Высшую пар-
тийную школу, мне остался один семестр. Это моя основ-
ная задача. Всякая партийная работа мне только будет
мешать.
— Да нет, нам нужно, чтобы Вы перешли на партийную
работу. Сейчас у нас есть только вакансия заместителя
заведующего отделом промышленности, но как только
освободится первая руководящая должность, мы переве-
дем Вас в руководство.
— Подождите, а что случилось? С чего это вдруг?
— Вы сами же должны понять, что это не наша иници-
атива. Перед нами такую задачу поставил крайком. А от
них этого требует Москва.
И вот когда мне сказали «Москва», я понял, что новые
настроения доходят и до Горно-Алтайска. Я уже заметил,
что тогда не по заслугам и не по способностям начали вы-
двигать на руководящие должности комсомольцев 40-х го-
дов, к которым и я принадлежал. Когда заместителем за-
ведующего агитпропа ЦК КПСС назначали человека с че-
тырьмя классами образования, то это, конечно, вызывало
некоторое недоумение... А таких назначений было много.
Хрущев разоблачил культ личности Сталина, что не все
поддержали. У меня возникло подозрение, что во главе
114
тех сил, которые тогда боролись за восстановление куль-

та личности, наверняка должен был стоять Александр
Шелепин, который при мне был сперва секретарем ЦК
Комсомола по кадрам и оргвопросам, а потом — вторым
секретарем ЦК ВЛКСМ. Затем пошел на партийную рабо-
ту, три года возглавлял Госбезопасность, стал членом По-
литбюро, председателем оргбюро ЦК партии, то есть по
своему удельному весу явно вышел на второе место после
Хрущева. Шелепин — человек умный, жестокий, очень
решительный, с учетом всех обстоятельств, пожалуй,
был единственным, кто был способен на восстановление
культа личности Сталина в той или иной форме. После
Шелепина председателем Госбезопасности стал Влади-
мир Семичастный, который до этого был вторым секре-
тарем ЦК ВЛКСМ. Шелепин, державший в своих руках
все кадры и оргвопросы, и Семичастный во главе
Госбезопасности — все это объективно вело к неизбеж-
ности попыток восстановления культа личности.
Для меня совершенно была ясна объективная необ-
ходимость прекращения всех тех извращений, которые
культивировались при Сталине. И влипнуть в эту аван-
тюру, извините, было не для меня.
А через полтора года я вернулся в Эстонию, где меня
через некоторое время назначили заместителем мини-
стра просвещения. За это время мне несколько раз пе-
редавали, что звонил Шелепин и спрашивал, почему я
ему не звоню и не захожу. А я думал: зачем мне это удо-
вольствие нужно?
В 1965-м году я поехал в Москву на юбилей Побе-
ды. Участвовал там во всех мероприятиях. Прощаль-
ный банкет проходил в Кремлевском дворце. Я сто-
ял сбоку у столика, закусывал, беседовал. С другой сто-
роны стоял молоденький парень, секретарь какого-то
обкома комсомола с Украины. И вдруг этот парень го-
ворит: «Смотрите, смотрите, Семичастный сюда идет!
Я обязательно пожму ему руку». Я подбадриваю: «Да-
вай, давай». Он срывается и бежит... Тот со скучающим
видом поводит глазами и вдруг видит меня: «Арнольд,
115
это ты, что ли?» Обнялись, расцеловались. Он меня потя-

нул к Шурику (у Шелепина прозвище было — «железный
Шурик»). Идем. А Семичастный допытывает: «Мы столь-
ко раз тебя вызывали сюда, столько раз приглашали, что-
бы ты обязательно зашел к нам в Москве. Скажи, почему
ты скромничаешь? У скромности тоже должен быть ка-
кой-то предел!» Я отвечаю: «Все очень просто. У меня был
один партийный дядька (я старшего Аллика имел в виду),
так одно время он был у меня начальником и занимался
моим воспитанием и неоднократно мне говорил: «А глав-
ное, молодой человек, никогда не забывай: чем выше
обезьяна залезает на дерево, тем ярче сверкает ее крас-
ная задница».
Семичастный обалдел, вытаращился на меня, отстра-
нился, помотал головой, потом подошел, обнял и говорит:
«Ой, Арнольд, Арнольд, умный же у тебя был партийный
дядька! Представь себе мое положение (это председатель
союзного КГБ разговаривает с человеком, обвинявшем-
ся в антисоветской деятельности!). Вызывает меня один:
«Собирай материалы на того». Что поделаешь, приходит-
ся собирать. Завтра вызывает другой: «Собирай матери-
алы на этого». Представляешь?! Приходится! Арнольд,
Арнольд, собираю я материалы, а сам думаю: «Долго ли
еще продержится моя голова?!»»
На этом и распрощались — банкет подошел к кон-
цу, так что еще раз похлопали друг друга по плечам и ра-
зошлись. Никакого Шелепина мы, конечно, не нашли.
Да никому это и не нужно было.
Часть четBертая
BТОРАЯ
РЕСПУБЛИКА
«Я сам Bыбрал этот путь

и сам по нему шел»
Оккупация, которой не было. Обвинение в геноциде.
Пикет против НАТО
— Вам с Вашими орденскими колодками по улицам ны

нешнего Таллина ходить небезопасно?
— После 1991 года был один неприятный случай. Я ехал
в автобусе на какое-то мероприятие, на котором должен
быть при звездочке, и одна пожилая женщина примерно
60–70 лет, эстонка, учинила мне скандал. Поднялся страш-
ный шум, человек десять загалдели. Одна дама примерно
40-летнего возраста, очень расфуфыренная, встала и по-
просила, чтобы я занял ее место. В данной ситуации я сим-
волически, секунд на тридцать, присел. Она встала рядом.
Чистая эстонка, на чисто эстонском языке начала меня уго-
варивать, чтобы я не принимал близко к сердцу дурацкие
выходки явно психически неуравновешенных лиц.
Наша общественная жизнь развивается циклично.
По-разному в истории оцениваются события октября
1917-го года и роль Советского Союза в истории XX века.
Но в подавляющем количестве случаев люди могут от-
ветить, что от них ничего не зависело, что они родились,
когда все это уже было...
А я лишен этой возможности. Я находился в несколь-
ко особом положении, потому что моя жизнь — это мое
свободное решение. Я сам выбрал этот путь и сам по
нему шел.
Повторяю: я настойчиво возражаю против тезиса
об «оккупации» Эстонии в 1940 году. Элементы этого дей-
ствительно были, но история никогда не происходит в
119
Часть IV. Вторая республика
чистом виде как единый процесс единого содержания,

а всегда — как совокупность совместно протекающих про-
цессов. Это, конечно, не означает, что я считал, как это пы-
тались в течение чуть ли не пятидесяти лет представить, буд-
то весь эстонский народ, за исключением пяти или десяти
процентов отъявленных сволочей, рвался к советской вла-
сти и к соединению с Советским Союзом. Мои возражения
против тезиса об оккупации всегда пытались извратить.
Я нисколько не считал, что в 1940-м году установле-
ние советской власти в Эстонии стало осуществлением
мечты девяноста процентов эстонцев. Это ерунда и вы-
думка. Ничего такого не было и не могло быть. Было дру-
гое. Только идиоты могут заниматься созданием мифа
насчет того, что если бы в 1940-м году Эстония не вошла
в состав Советского Союза, то она осталась бы во Второй
мировой войне в положении нейтралитета. Это неверо-
ятная глупость — утверждать, что главное преступление
Советского Союза заключается в том, что захват Эстонии
забросил ее в молотилку Второй мировой войны. Сей-
час действительно можно найти идиотов, которые верят
всей этой сказке. А в то время таковых не было.
Эстония понимала, что от участия во Второй миро-
вой войне ей никак не уклониться. Я это прекрасно знал,
потому что с 1939-го года служил в эстонской армии, и
всякая война затронула бы эту армию в первую очередь.
И поэтому уже в 1938-м году на каждом шагу и каждую
минуту, в любом разговоре подтверждалось, что дело
идет к войне, которая не минует и Эстонию. Весь вопрос
состоял в том, будет ли Эстония воевать на стороне Гер-
мании или против. Вся проблема именно в этом и заклю-
чалась! И события 21 июня 1940-го года на все сто про-
центов были вызваны этим же.
Никакой массовой враждебности к русским ни в 1939-
м, ни в 1940-м году не было. К немцам — была, примерно
в том же масштабе, как сейчас к русским. Для 90% эстон-
цев немец был поработителем. Но понятно, что проблема
«с немцами или против» не могла полностью отрывать-
ся от других проблем. Была часть эстонского населения,
120
которая вопреки канонам геополитики интересовалась

судьбой своих фабрик, домов, капиталов и текущих сче-
тов. Поэтому, как только начался процесс советизации и
жизнь противопоставила вековую ненависть к порабо-
тителям-немцам и любовь к своему счету в банке, обста-
новка начала меняться.
Одновременно менялись настроения и направления дей-
ствий с советской стороны. Мне рассказывали активные
деятели Компартии, которые принимали участие в перего-
ворах, что первоначально со стороны СССР не было задачи
установления в Эстонии советского строя. Прибалтику не
собирались включать в состав Советского Союза. Вначале
ориентация была на то, что в Эстонии, Латвии и Литве долж-
ны быть установлены порядки, аналогичные порядкам Мон-
гольской Народной Республики. Говорилось, что советиза-
ции не будет, а будет ориентация на прочный союз.
Но в какой-то момент сыграло свою роль стремление
Сталина восстановить величие Российской империи.
Именно в тот период у него проявлялись такие тенден-
ции: переименования наркоматов в министерства, по-
явление мундиров (этакое обезьянничание с формы Рос-
сийской империи) — причем мундиров не только во-
енных, но и дипломатических.
В 1942-м году я на несколько дней задержался в Сверд-
ловске, где было представительство Эстонии в лице быв-
шего министра торговли Льюиса и бывшего заместите-
ля председателя Совета народных комиссаров Эстонии
Кресса. Льюис все время жил в Эстонии, принадлежал к
левым социал-демократам. Кресс был советским эстон-
цем, прибывшим после 1940-го года. Я слышал разгово-
ры между ними о том, что после победы над фашизмом
и освобождения Эстонии мы никогда не допустим такого
положения, какое было в 1940-м году, когда не мы были
хозяевами республики, а Москва. Мы будем проводить
свою политику, и так далее.
Что касается лично меня и моих настроений, то я был
совершенно однозначно патриотом советского строя и
вхождения Эстонии в состав даже не Советского Союза,
121
а России. Это во мне говорило мое «белоэмигрантское

прошлое». Потом я от этого избавился.
Далее началась история героической борьбы с так на-
зываемым буржуазным национализмом. Где-то в 1945-м
или 1946-м году меня пригласили выступить на активе
Балтийского флота с объемным докладом по националь-
ному вопросу и по взаимоотношениям между русскими и
эстонцами. Я был совершенно уверен, что с подавляющим
большинством балтфлотовского актива мы одинаково по-
нимаем эти вопросы. А вопрос заключался в том, что борь-
ба против буржуазного национализма является и борьбой
против великодержавного шовинизма. Когда я работал в
министерстве просвещения Эстонии, где-то в конце 60-х
годов меня опять пригласили выступить примерно на ту
же тему и снова перед активом Балтийского флота. Я опи-
рался на те же позиции, что и в 1945-м году. Но мы уже го-
ворили на совершенно разных языках... В 1945-м буржуаз-
ный национализм и великодержавный шовинизм стояли
на одной доске. А в 50-е годы, не говоря уже о 60-х, 70-х
и 80-х, объектом критики был только буржуазный нацио-
нализм, но не великодержавный шовинизм, который под
измененным соусом неофициально стал действующим
принципом страны. Это пример того, как исторический
материализм заменялся геополитикой.
Что касается положения Эстонии, Латвии, Литвы в со-
ставе Советского Союза, то это было привилегированное
положение. Была уйма безобразий, недоразумений, бес-
человечности, глупости — кто против этого будет возра-
жать?! Но это не делалось специально для этих трех ре-
спублик, которые как раз от всего этого страдали зна-
чительно меньше, чем все остальные.
Известно, что население СССР снабжалось по нор-
мативам, а во всей Прибалтике эти нормы совершенно
официально были выше. И когда на Косыгина напирали
в Москве — не пора ли, дескать, всех уравнять? — он го-
ворил: «Вы что, с ума сошли, не забывайте, каково было
экономическое положение населения в 1940-м году, ког-
да мы пришли. Мы не можем отрываться от этого уров-
122
ня». Он категорически запретил всяческие разговоры по

поводу выравнивания норм. При Косыгине материально-
техническое снабжение Прибалтики было не сравнимо со
снабжением российской глубинки. Я не говорю, что всего
было много — всего никогда не бывает много. Но уровень
жизни был абсолютно другим, чем в целом по СССР.
— У Вас есть ответ на вопрос — почему развалился
СССР?
— Все эти годы я только об этом и думал. Для себя я
ответ нашел. И совершенно успокоился, потому что все
произошло абсолютно закономерно. Именно так, как и
должно было произойти.
В первые годы царствования Брежнева ходил анекдот
о том, как оживляли Ленина. Будто бы ученые изобрели
способ оживлять мертвых, и Политбюро пришло к еди-
ному мнению, что первым нужно оживить Ленина. Ожи-
вили. Привели в Политбюро. Просят указаний. Ленин ре-
шил сперва ознакомиться с обстановкой и почитать со-
ветские газеты. Одну неделю читает, вторую... Через две
недели исчез. Никаких следов. Тогда Политбюро решило
оживить Дзержинского, чтоб тот нашел Ленина. Ожи-
вили. И Дзержинский в комнате, где Ленин читал газе-
ты, нашел листочек. Провел по нему горячим утюгом —
выступили буквы: «Феликс Эдмундович, я в Париже, все
начинаем с самого начала»...
Куда дело идет и чем оно грозит, я видел немножко
раньше, не с 1990-го года. Еще где-то в 1987–1988-м году
я выступал на совещании, где сказал, что в ближайшие
месяцы надо совершить полный переворот, иначе мы
распрощаемся с советской властью и со своей страной.
Просто совершенно дурацкие разговоры вывели меня из
себя, я не выдержал и ляпнул. Ляпнул и сам испугался…
В ответ на мое выступление поднялся тогдашний пред-
седатель КГБ Карл Кортелайнен. Я чуть с ног не свалился,
когда он сказал: «Наконец-то за последние годы я услы-
шал первое разумное слово». Вот такие бывали чудеса.
Когда мне еще в середине 80-х годов говорили, что
происходит крушение теории Маркса, я с этим не согла-
123
шался. Но когда что-то происходит не так, как мы пред-

полагали, нужно подумать: были ли правильными наши
прежние предположения, вытекают ли они из теории и
практики марксизма или являются плодом деятельности
тех, кого называли попами марксистского прихода?
Потом, в 90-е годы, глядя на то, что происходит, я чув-
ствовал, что живу в кладовке учебно-наглядных пособий
по курсу политэкономии капитализма. Все большему ко-
личеству людей и все с большей ясностью становилось
понятно, что происходит столкновение не наций, а ми-
ровоззрений.
Это касается и той игры, которую затеяли вокруг
меня. Не представляю себе другого такого везучего чело-
века, как я! За свою длиннющую жизнь я повидал такое,
чего другие не увидят, прожив хоть триста лет! И в фи-
нале пьесы — обвинение в «геноциде» и скамья подсуди-
мых. Эта комедия готовилась в течение тринадцати лет.
Ну, разве не повод для иронии?
— Смотря как на нее посмотреть... В чем Вас конкрет
но обвиняют?
— В трех эпизодах. Первый. Будто я руководил высыл-
кой эстонцев с Хийумаа в 1949-м году. Курам на смех! Ре-
шением политбюро ВКПБ проведение операции было по-
ручено органам Госбезопасности. А, извините, какой-то
партийный секретарь Эстонии перепоручил возглавить
это дело комсомольскому сопляку, подчинив ему органы
Госбезопасности… Более идиотского обвинения приду-
мать невозможно, если еще учесть, что к тому времени
этот комсомольский секретарь основательно испортил
свои отношения с Госбезопасностью, которая уже обви-
нила его в антисоветской деятельности.
Второй эпизод (это обвинение я считаю самым забав-
ным!): видите ли, я, узнав о намечающейся высылке, не
оповестил широкие слои общественности и народа о за-
планированном «геноциде» и тем самым не сорвал этот
геноцид... Большего идиотизма придумать трудно. Ори-
гинально в этом обвинении даже не то, что если бы я от-
крыл рот по этому поводу, то не успел бы его закрыть, как
124
меня бы уже посадили. А то, что если бы даже это можно

было сделать, этого человека нужно было бы немедлен-
но расстрелять, потому что это означало если не море, то
очень солидное озеро крови.
Все бандитствующие элементы, которые должны были
быть высланы и которые к этому времени легализовались
и жили по хуторам, узнав о предстоящей высылке, пода-
лись бы в леса. Откопали бы свое оружие. Получили бы
массовую поддержку со стороны тех кулацких элементов,
которые тоже подлежали высылке. Естественно, все это
начинание было бы подавлено оружием, что привело бы
к огромному кровопролитию. Это, конечно, с точки зре-
ния тех политических сил, которые главенствуют в совре-
менной Эстонии, было бы гораздо более предпочтитель-
но, потому что блестяще подтвердило бы правильность
их теперешних утверждений. Вот тогда действительно
случилось бы что-то вроде геноцида и не нужно было бы
этот «геноцид» высасывать из пальца.
Третий эпизод. Пособничество вмешательству оккупа-
ционных войск в процесс высылки. Я категорически вос-
противился вывозу людей с берега по бурному морю в ве-
сельных шлюпках на корабль, который стоял в проливе.
Это неизбежно привело бы к тому, что часть лодок пе-
ревернулась. Поэтому я и вызвал для вывоза людей судно
Балтийского флота. Да, я действительно сделал так, по-
этому, по крайней мере, никто не погиб.
А больше-то обвинений не было. Смешно? Смеш-
но. Но вокруг этого дела подняли шум на весь мир. Ведь
что им нужно? Они пытаются представить коммуни-
стическую идеологию как преступную. В Эстонии про-
ходило несколько судебных процессов, аналогичных мо-
ему, на которых в качестве обвиняемых фигурировали
сотрудники Госбезопасности. Но в моем лице впервые
хотели доказать преступность идеологии коммунизма.
Мой вопрос — маленькая частичка очень большой затеи.
Поэтому он не уголовный, а чисто политический.
— То есть Вы хотите сказать, что в данном вопросе
Эстония играет определенную, навязанную ей роль?
125
— И не она одна виляет хвостом. Это делают и Латвия,

и Литва, и Польша, и многие другие. Но между ними име-
ется определенная специализация. Литва специализиру-
ется на взыскании ущерба с России за советскую «оккупа-
цию». Но подсчитать его невозможно, поэтому тут мож-
но упражняться в красноречии до бесконечности, и Лит-
ва довольно настойчиво этим занимается.
Что будет делать Латвия, пока никто не знает. А Эсто-
ния выбрала другую нишу. Дело Эстонии — объявить
коммунизм преступным с начала и до конца. Это ее спе
циализация в Европейском союзе. Но не получается:
Евросоюз этому не очень верит. Мой процесс как раз и
нужен был для того, чтобы протолкнуть этот тезис в Ев-
ропейском союзе.
— У Вас нет ощущения, что гонения на Вас с новой си
лой начались после смерти Вашего двоюродного брата
Леннарта Мери? Может, он был серьезным сдерживаю
щим фактором?
— Я не думаю, что он был серьезным сдерживающим
фактором. Ему это было политически невыгодно. Пути
наши разошлись не в этом поколении, а еще в предыду-
щем. Отцы оказались разными людьми с различным ми-
ровоззрением, симпатиями и отношением к жизни, но
там эти расхождения не были очень острыми. Через наш
род удивительным образом прошла мировая история.
С Леннартом мы тоже были разные. Жили по соседству,
поэтому иногда виделись в магазине, здоровались, раз-
говаривали. А в последние годы общаться с ним я бы не
смог, если бы даже и захотел ему позвонить.
— А какие чувства испытали в тот день, когда он стал
президентом?
— Знаете, сейчас так много чудес происходит... Тогда мне
позвонил его брат, Хиндрек, спросил: «Может, тебе помочь
чем? Может, машина нужна?» Я спросил: «Ты что, серьезно
думаешь, что если мне будет нужна машина, я к тебе об-
ращусь?» Он сказал: «Нет, откровенно говоря, не думаю...».
«Ну, а зачем тогда предлагаешь?» Я ответил, что если бы я
даже в чем-то и нуждался, то все равно бы не позвонил...
126
Леннарт привел эстонский народ в НАТО. Это одна

из причин, почему я с ним не хотел общаться. Я считал
это преступным в отношении не столько России, сколь-
ко эстонского народа. В сфере обычных вооружений
Россия перед НАТО бессильна. Единственное, в чем она
превосходит — это в ядерном оружии. В случае конфлик-
та первой жертвой будет тот, кто находится между Рос-
сией и НАТО, то есть Эстония, которая для НАТО инте-
реса не представляет — ни по наличию вооружения, ни
по численности армии. Но в НАТО очень не любят риско-
вать жизнями своих солдат, смерть одного летчика име-
ет для них большее значение, чем гибель целой дивизии.
А в качестве парней, обученных всяким диверсантским
фокусам, эстонцы действительно могут пригодиться.
— В пикете возле американского посольства в 1999-м
году Вы стояли именно по этой причине, а не только из-за
особой любви к Югославии?
— Я понимал всю незначительность пикетов возле
посольств — по эффективности это близко к нулю. Но это
единственное, что можно было сделать, когда начались
бомбардировки югославских городов, и чего не сделать
было нельзя.
Я не был связан ни с какими партиями, формально —
только с ветеранской общественностью. Сразу же пошел
в ветеранские организации, которых тоже развелось при-
мерно столько, сколько русских партий. Они все дружно
закричали: «Мы возмущены, мы бы тоже пошли, но нам
не разрешают!» Я сказал: «Если вы будете спрашивать
разрешения у НАТО на то, чтобы протестовать против
действий НАТО, то вы можете ждать очень долго!»
Наконец сообщили, что получили разрешение участво-
вать в пикете. Обзвонил, кого мог. Пришел — на месте три
человека, включая меня, и полицейские машины. Через
час количество ветеранов в пикете возросло до шести че-
ловек. Из руководства ветеранских организаций был толь-
ко кто-то из афганцев. После этого я сказал: «Не жалуйтесь,
если следующее 9 мая будет последним днем, который мы
будем отмечать у памятника Неизвестному солдату».
127

Бронзовый солдат. 9 мая. Победа?
— Лично меня события апреля 2007-го просто пере

пахали. Я настолько была внутренне оскорблена, что не
могла прийти в себя почти год.
— Это не должно менять отношения к Эстонии, к стра-
не и к народу. Потому что это — грязная работа опреде-
ленных политических кругов. Ну, а что касается того, что
народ, как овцы, меняет свое настроение в зависимости
от усилий политиков, так ведь это к российской действи-
тельности имеет такое же отношение, как и к эстонской.
И поэтому за все художества, которые люди выкидыва-
ют, не нужно их обвинять, это не их вина. А что поделать,
если люди действительно похожи на овец?
Когда началась эта последняя возня вокруг Бронзового
солдата, я довольно быстро понял, что причина ее — пред-
выборное шоу. Все это было сделано совершенно искус-
ственно, специально для того, чтобы поднять рейтинг
право-националистических политических партий. Дело
в том, что до этого они, в особенности «Союз отечества
и Рес Публика», начали терять свой электорат. И поэтому
им нужен был этот психоз. Потому и были придуманы все
эти штуки с колючими проволоками, истериками и рва-
ньем рубах на груди — и все это перед памятником.
Очень многие удивлялись: почему в этой свалке нача-
ли активно участвовать реформисты? Вначале подавля-
ющее большинство людей, которые обсуждали этот во-
прос, удивлялись их позиции. То, что «Союз отечества и
Рес Публика», подговорив своих провокаторов, устроили
все эти скандалы с венками из колючей проволоки — это
понятно, а реформисты-то чего? Но все логично: ведь от
128
кого отбирает избирателей этой своей истерикой «Союз

отечества»? От центристов? Нет. Основная их часть не
подвержена этому психозу. Другое дело — избиратели-
реформисты. Поэтому премьер-министр Андрус Ансип
своим поведением просто попытался нейтрализовать де-
ятельность «Союза отечества», что вполне естественно.
Когда выборы прошли и дали блестящие результаты
организаторам всей этой кампании, «Союзу отечества»
и их союзникам, я некоторое время допускал мысль,
что теперь они Бронзового солдата оставят в покое, по-
тому что, по сути дела, вся эта возня вокруг памятника
была высосана из пальца. Искусственно создали шум
во имя завоевания голосов большинства избирателей.
Цель достигнута — теперь вроде бы можно было и успо-
коиться?
В конце марта 2007 года председатель эстонского ко-
митета ветеранов Великой Отечественной войны Вла-
димир Метелица собрал актив ветеранов для того, чтобы
обсудить, как мы будем отмечать 9 мая. На этом собра-
нии встал вопрос: что нам делать? Дело вот в чем. Когда
мы сообщили городским властям о том, что собираемся
возложить венки к Бронзовому солдату, нам ответили,
что это невозможно. Мол, уже два месяца тому назад эта
исамаалийтовская банда вышла с ходатайством о прове-
дении 9 мая у Бронзового солдата, с утра до вечера, ме-
роприятия по восстановлению «исторической правды».
Раздались отдельные голоса: «А нам плевать! Мы
пойдем — разрешат нам или не разрешат — и будем воз-
лагать цветы 9-го мая у Бронзового солдата!» Были и
другие голоса: «А давайте обманем: возложим цветы
к Бронзовому солдату не 9-го, а 8-го. Тем более что по за-
падноевропейскому времени война закончилась именно
8-го мая, а Эстония сейчас как раз находится в зоне за-
падноевропейского времени».
Мои мысли вертелись немножко в другой плоскости:
«Городские власти прекрасно знали, что 9 мая мы тоже
будем проводить свои мероприятия. Откуда это явно
провокационное разрешение закрыть площадь перед рус-
129
скоязычным населением Таллина? Зачем? Ведь они же

прекрасно понимают, что этим запретом и организацией
мероприятия националистов они идут на явное обостре-
ние ситуации! Что они — дети, чтобы этого не понимать?
Значит, здесь есть какой-то умысел. Вопрос не в памятни-
ке. Бронзовый солдат только средство, а целью является
именно обострение ситуации».
Но имелась проблема с Западной Европой, которая
просто болеет политкорректностью. И для нее важно не
то, что будет сделано, а форма, в которой это будет сдела-
но. Как сделать ликвидацию памятника приемлемой для
Европейского союза? Нужно создать такую обстановку,
чтобы Западная Европа развела руками и сказала: «Да-а…
Конечно, снимать памятники — это не политкорректно.
Но если уже доходит до ТАКОГО, то что тут подаешь?!
Приходится поступать неполиткорректно».
Значит, что им было нужно? Крупный мордобой! И все
было рассчитано именно на то, чтобы этот мордобой вы-
звать. Именно для того, чтобы получить приемлемый для
Западной Европы предлог для снятия памятника.
На том совещании ветеранских организаций я высту-
пил и сказал: «Вы же военные! Не забывайте, что когда
составляется боевой план, в первую очередь задаются во-
просом: что собирается делать противник? И правильно
разгадав его план, составляют свой. Если противнику сей-
час нужен крепкий мордобой перед памятником для того,
чтобы его убрать, то наша задача — запланировать ме-
роприятия так, чтобы этот мордобой исключить». Исходя
из этого, я поддержал идею возложить цветы и провести
мероприятия не 9-го мая, с силой и кулаками, а 8-го.
О событиях 26 апреля 2007-го года я ничего не
знал — мне уже ночью сообщили о них соседи. По мое-
му мнению, это совершенно ясная, сознательно рассчи-
танная провокация полиции. Но поскольку опыта зани-
маться провокационной деятельностью у них маловато,
дело вышло из-под контроля. Вот и все. Они согнали свою
агентуру, а присоединилось хулиганье, и пошло...
— У Вас было наутро горькое чувство проигрыша?
130
— Нет, простите. Вот это — точно не так! За все годы —

а я каждый год там бывал — у памятника Бронзовому
солдату не было столько цветов, столько народа и столь-
ко возвышенных эмоций, как в 2007-м году.
Я считаю, что Бронзовый солдат очень достойно сы-
грал свою роль. Я, конечно, сейчас говорю не о нем, а о
том общественном мнении, которое поднялось на его за-
щиту. То, что будет дальше, я, конечно, уже не увижу, по-
тому что это будет за теми временными рамками, кото-
рые мне отпущены.
И если до этого господствовало не совсем правильное
мнение, что вокруг Бронзового солдата разворачивается
конфликт на национальной почве, то после того, что слу-
чилось, для очень многих прояснилось, что речь идёт не о
национальном конфликте, а о мировоззренческом. И это
имеет огромное значение, потому что правильное пред-
ставление об истоках конфликта обязательно послужит
и его нормальному разрешению. Когда через две недели
после этих событий я говорил о том, что нами была одер-
жана огромная победа, я имел в виду именно это.
Правда, эта победа в значительной степени была по-
том утеряна. Ну что ж, так оно всегда и бывает... Если
правительственная российская газета, захлебываясь
от восторга, посвящает целый разворот воодушевля-
ющей трепотне насчет всенародного стремления дон-
ского казачества воздвигнуть памятник Краснову, то
что мы будем говорить о каком-то Бронзовом солдате?
Краснову, который даже среди белой эмиграции счи-
тался национальным предателем, потому что высту-
пал под эгидой кайзеровских немецких войск! Поэтому
корниловцы и деникинцы клеймили красновцев как
предателей нации. Каппеля вот не так давно тоже тор-
жественно перезахоронили... Как-то в российском по-
сольстве на приеме я наткнулся на одного руководителя
нашей ветеранской общественности, который стоял вме-
сте с двумя отставными адмиралами. Они спросили: «Ты
чего такой мрачный?» А это был очередной раз, когда меня
«обрадовали» Каппелями и прочими фокусами. Я сказал:
131
«Когда с определенными эстонцами начинаешь обсуждать

20-ю дивизию СС, сплошь и рядом слышишь: мол, что вы
шумите? Если в России чествуют Каппеля, то почему нам
не чествовать 20-ю дивизию? Ведь скоро подойдет время,
когда в России восстановят доброе имя Власова!». А мне
этот председатель и выдал: «А что Власов? Я о нем ничего
плохого не читал...»
132
«Люди ошибаются, думая, что они создают время»
«Люди ошибаются, думая,

что они создают Bремя»
Глобализация. Развал СССР. Конец истории
— Бронзовый солдат — только средство, а целью явля-

лось обострение отношений с Россией.
— Но зачем?
— Это очень большая тема. Это продолжение тех кон-
фликтов, которые привели мир к Первой и Второй миро-
вой войнам. Запомните: нет никаких особых отдельных
взаимоотношений России и Эстонии. Это — часть вза-
имоотношений мирового масштаба, в которых эстон-
ско-российские отношения играют свою, полностью под-
чиненную роль. Я неплохо помню 1934-й, 1935-й, 1936-й,
1937-й и 1938-й годы. И то, что сейчас в мире происходит,
слишком мне напоминает те годы.
— Чем именно?
— У населения всего мира пытаются создать ложное
представление о прошлом. Это происходит не только в
Эстонии — везде. На это выделяются огромные средства,
а без определенной цели такие деньги и такие силы не
тратятся. Значит, есть цель.
— Какая же?
— Сейчас весь мир вступает в период трагических со-
бытий. Они не обязательно должны принять форму Тре-
тьей мировой войны, я ее не пророчу. Но то, что в мире
назревает серьезнейший мировой конфликт и история
Бронзового солдата имеет к его зарождению самое непо-
средственное отношение, мне ясно как никому другому.
Этот конфликт, конечно, не будет полностью повто-
рять конфликты 1914-го или 1939-го годов. Закономер-
133
ности исторического развития проявляются в различных

вариантах. Но то, что сейчас происходит в мире, неверо-
ятно напоминает мне конец тридцатых! Это абсолютно не
означает, что я думаю, что все будет происходить именно
так, как было тогда. Нет! Но общих черт очень много.
Я нигде не встречал должную оценку роли глобали-
зации в ликвидации так называемого социализма в Со-
ветском Союзе. А я думаю, что в этих процессах она
сыграла, пожалуй, самую главную роль. Ведь что та-
кое глобализация? Не претендую на четкость форму-
лировки, но суть ясна: это развитие общественного ха-
рактера экономики до такого уровня, когда она в ми-
ровом масштабе становится единым организмом, где
всякая часть зависит от других частей. Можно ли пред-
ставить себе возможность построения социализма в от-
дельно взятой стране? Конечно, можно, если эта стра-
на достаточно велика. Но в условиях глобализации это
невозможно, потому что единая мировая экономика не
может развиваться одновременно по канонам и капи-
тализма, и социализма. Многие экономические трудно-
сти, которые испытывал Советский Союз, были как раз
и связаны с тем, что мировая экономика становилась все
более и более взаимозависимой. Социализм никак не мог
станцеваться с капитализмом.
И тут возникает вопрос, едва ли не самый главный:
если экономика во всем мире становится единой, значит,
по идее, должна быть единой и политическая власть?
Уже несколько лет идут активные споры по поводу
того, возникнет ли в мире в условиях глобализации еди-
ное политическое руководство, или же это мировое ру-
ководство будет осуществляться путем договоренностей
между государствами? Как строить отношения меж-
ду странами — по договоренности или через кулак?
Я не хочу утверждать, что во главе тех сил, которые за до-
говоренности, стоит Россия, а те силы, которые за кулак,
возглавляет Америка. По-моему, и тех, и других хватает
и на одной, и на другой стороне. Эстония же болтается
между этими двумя силами и ищет, где ей выгоднее при-
134
строиться. Кто за это больше даст, если уж говорить со-

всем грубо.
Попытки добиться консенсуса между ведущими ми-
ровыми силами практических результатов не дают. По-
тому что в условиях сохранения капитализма глобализа-
ция требует кулака. Что это за кулак, всем понятно — это
Америка, которая для обеспечения своего политическо-
го господства в мире нуждается в мелких странах, спо-
собных создавать ей возможности демонстрировать «де-
мократию» по-американски. А что такое кулак? Да это
же, образно выражаясь, новый Гитлер! Фашизм, отказ
от демократических иллюзий, непосредственный пря-
мой диктат.
Теперь возникает вопрос: а удастся ли это единовла-
стие кому бы то ни было осуществить? Какие у него за-
дачи? Сделать менее болезненными противоречия капи-
тализма. А это вопрос очень скользкий. Октябрьская ре-
волюция, каков бы ни был ее результат, и строительство
чего-то под названием «социализм» сыграли небывалую
роль в развитии человечества. Я, например, это ощущаю
прекрасно, потому что знаю, что представлял из себя мир
до того, как эта роль осуществилась. Вот что такое пен-
сия? В моем детстве это понятие отсутствовало. То есть
она существовала, но только у крупных правительствен-
ных чиновников и военачальников. Бесплатная медици-
на? Я с детства прекрасно знаю, что с медициной очень
просто: есть деньги — будут лечить, нет денег — не будут
лечить. Причем тут Октябрьская революция, спросите?
Она способствовала гигантскому скачку в социальных
вопросах. Но получилась парадоксальная вещь: на всем
мире эти изменения отразились сильнее, чем на самом
Советском Союзе. Социальные блага, возникшие за ру-
бежом СССР, были больше, чем социальные блага самих
советских людей!
Пироги и пышки достались французскому, немецкому,
английскому, американскому и прочему рабочему классу,
а синяки и шишки — трудящимся Советского Союза. Ло-
гика капиталистов была такова: мы должны идти на уступ-
135
ки своим трудящимся, потому что если мы не уступим

малое, лишимся всего. Они пойдут по пути Советов — и
тогда мы вылетим в трубу. Причина была в наличии
СССР. Результат — уступки рабочему классу. СССР исчез.
Но если исчезает причина, следствия тоже не остается.
Посмотрите, что происходит. Оказывается, хотя произ-
водительность труда за это время возросла в десятки раз,
пенсионная система, родившаяся в ХХ веке, сдерживает
развитие производительных сил в XХI веке. Приходится
возрождать определенные элементы платной медицины.
О бесплатном образовании уже давно никто не говорит.
Следовательно, проявляется невооруженным глазом ви-
димая тенденция отказа от тех социальных уступок, ко-
торые под влиянием существования Советского Союза
произошли в XX веке. Значит, в условиях глобализации
и единовластия для того, чтобы можно было бы продол-
жать эту линию, нужна сила кулака — то есть переход от
демократических, внешне свободных форм правления к
диктаторским. Следовательно, глобализм, единовластие
и то, что мы считаем фашизмом, и есть тот процесс, ко-
торый мы сейчас наблюдаем и в котором варимся.
Но для того, чтобы этот процесс проходил в мировом
масштабе, требуются определенные условия. В частно-
сти, поддержка единовластия громко лающими соба-
чонками. Там, где большим странам неудобно нападать,
выпускают маленькую собачку, чтобы она облаяла, кого
укажут. Платят за это очень неплохо — как стране, так
и конкретным политическим деятелям. И тут все ста-
новится на свои места. Американцы (не все, конечно, а
именно те, которые стоят на страже интересов крупного
американского бизнеса) стремятся доказать абсолют-
ную бессмысленность социального прогресса и идей
коммунизма. И все это лежит в основе той роли, кото-
рую Эстония и играет в современном мире. Тем более
что у нее имеется семивековой опыт обслуживания не-
мецких баронов. Но бароны сами своих рук не пачкали.
Драли эстонских крестьян не бароны, а сами эстонцы.
И на работу выгоняли не бароны, а приказчики-эстон-
136
цы. Поэтому у эстонской нации имеется глубоко укоре-

нившийся опыт такого рода деятельности.
— Наверное, Вы как эстонец имеете право это гово
рить... Я не рискну, пожалуй. Но меня мучает другой
вопрос: почему эстонский народ простил все премьер-
министру Андрусу Ансипу — завотделом горкома партии
и первостатейному коммунисту, и не простил Вам? Что
за избирательность?
— Да потому что то, о чем Вы сейчас говорите, нико-
го, кроме выживших из ума старушек, в Эстонии не ин-
тересует. Это искусственно насаждаемый психоз. Пода-
вляющее большинство населения смотрит только на то,
сколько стоят хлеб, масло и мясо. Истории свойственна
цикличность. Сейчас народ переживает период, когда
определенные идеалы рухнули, когда кажется, что дей-
ствительно покончено с прошлым. Но пройдет некото-
рое время, урежут пенсии, дотации на медицину, образо-
вание… О том, что пора отказаться от либеральной эко-
номики и снова пустить к кормушке социал-демократов,
начали говорить задолго до мирового кризиса. Говорят,
что история учит тому, что она никого ничему не учит.
Неправда. Для того чтобы человек воспринял уроки
истории как относящиеся непосредственно к нему, пе-
тух должен клюнуть его в темечко. Чужой опыт, конечно,
учит, но не воспринимается людьми как руководство к
действию, пока это не коснется их лично.
Сейчас мы можем многих поучать, делая это более
или менее успешно, более умно или более глупо, но это
все же поучения со стороны. А вот когда петух начнет
клевать конкретно, все вспомнится, появятся новые
люди с новой аргументацией и новой логикой, которые
расскажут все в десятки раз лучше, чем способны это
сделать мы. При всех моих симпатиях к марксизму-ле-
нинизму и к Советскому Союзу, я не думаю, что в бу-
дущем удастся восстановить советскую власть. Время
сейчас другое, и люди не те. Люди ошибаются, думая,
что они создают время. Никуда не денешься — время
создает людей.
137
— У эстонцев хотя бы мечта о независимости вопло

тилась. Русские же от всех этих мировых катаклизмов
только потеряли...
— По-видимому, у меня в этом отношении неблагопо-
лучная наследственность. Всякие независимости меня
не трогают. Отец мой считал любое государство обузой.
Мне это, очевидно, передалось: когда Вы говорите о ве-
ликом благе государственной независимости, которое
выпало на долю Эстонии — меня это оставляет бесчув-
ственным...
— Что нужно, чтобы сделать Вас абсолютно счаст
ливым?
— А я и так абсолютно счастлив! Я чертовски счаст-
ливый человек! Увидеть за свою жизнь то, что видел я,
участвовать в том, в чем участвовал я — да Господи!
Часть пятая
ФИНАЛ
«Мы должны посмотреть на его жизненный путь с позиции будущего»
«Мы должны посмотреть

на его жизненный путь
с позиции будущего»
Андрей ЗАРЕHКОВ,
секретарь Антифашистского комитета Эстонии
(Общественного Союза против неофашизма
и межнациональной розни)
...Я много раз был в его доме, и он всегда угощал меня

если не знаменитыми пирожками своей супруги Екате-
рины, так чем-то другим, но таким же вкусным. И обя-
зательно мы с ним пропускали по рюмочке. Он предпо-
читал неторопливую беседу, но пространные байки рас-
сказывать не любил. Помню, как мы говорили о том, что
такое война, и как человеку пережить и осмыслить не-
обходимость убивать врагов. Услышал рассказ о том,
как он с только что полученной винтовкой шел со сво-
им командиром по лесу, и вдруг прямо из-за кустов два
выстрела — командир, шедший впереди, упал, а он вы-
хватил свою винтовку и наугад пальнул в те кусты. Тя-
жело раненного командира повезли в госпиталь, а вот
труп неизвестного с дыркой прямо во лбу Арнольду Мери
пришлось самому донести до какого-то брошенного дома,
и вместе им довелось провести всю ночь. Он не спал,
думал — все ли он сделал, чтобы не допустить смерти че-
ловека, тело которого лежит в паре метров от него, и как
с этим жить дальше? И пришел к выводу, что в этой смер-
ти он не виноват.
Мне кажется, сегодня мы должны посмотреть на жиз-
ненный путь Арнольда Мери с позиций будущего. Он ведь
141
Часть V. Финал
очень не хотел, чтобы Эстония шла по пути потери само-

стоятельности, его расстраивало то обстоятельство, что
в самой нашей стране нельзя вести эффективный диалог
с властью, поскольку власть здесь представлена людь-
ми, не принимающими решения. Он считал, что Брюс-
сель и Вашингтон, выбирая себе партнеров, меньше все-
го заинтересованы разговаривать с Эстонией как с не-
зависимым государством, и это не радовало. Будучи вос-
питанным на основах взаимопроникновения русской и
эстонской культур, он с болью наблюдал, как процесс пе-
ресмотра истории приносил свои плоды в сознание мо-
лодых эстонцев.
В 2006 году мы решили устроить в школах города Ма-
арду встречу старшеклассников с ветеранами войны.
В одну школу пришел Арнольд Мери, а в другую Уно Лахт
(писатель, член Антифашистского комитета). Естествен-
но, за нами от въезда в город Маарду ехала машина, и по-
скольку телефоны откровенно прослушивались (а это вы-
давалось и выдается за профилактическую работу по за-
щите безопасности Эстонии), полиции было известно о
наших намерениях. Встречи прошли в запланирован-
ном режиме, но впоследствии на страницах патриоти-
ческой печати появилась заметка о том, что в школах
Маарду идет неприкрытая пропаганда неправильного
взгляда на историю войны. И, конечно же, инициатор
этих действий — Мери, который депортировал людей,
Лахт — бывший энкаведешник, и Заренков. Все мы впо-
следствии по данному эпизоду попали в ежегодный отчет
КАПО... Приходится только удивляться такому тесному
сотрудничеству полиции и изданий патриотической на-
правленности, а также оперативной и достаточно точной
информации.
Мы знали, что сегодня националистическая среда оде-
вает героев Эстонии в эсэсовские наряды, а власти на мес-
тах при неформальных встречах за накрытыми столами
во всю цитируют «Майн кампф». Нацистский душок, кото-
рый в начале десятилетия сдерживался из-за повышенно-
го внимания европейских структур к моральному облику
142
«Мы должны посмотреть на его жизненный путь с позиции будущего»
Эстонии, становится все более ощутимым, после того как

Европа приняла постыдное решение поддержать апрель-
ские события 2007 года в Таллине.
143
«Я поBидал много
и умирать не боюсь»
Памяти друга
Владимир МЕТЕЛИЦА,
председатель Эстонского объединения ветеранов
Bторой мировой войны
За две недели до своей смерти он вызвал меня к себе

домой. Его дочь Наташа позвонила и сказала: «Арнольд
Константинович просит вас прийти». Я немедля выехал.
Когда вошел к нему, он лежал в постели. Увидев меня,
собрался вставать. Сколько мы уговаривали его, что вста-
вать не надо! «Нет! — оборвал он нас, повысив голос. —
Одевать!» Ему помогли одеться. Арнольд сам повязал гал-
стук и вышел поздороваться. Он делал это не ради меня,
нет. Он официально прощался с нами. Были дочь и внуч-
ка Анастасия. Арнольд посадил ее рядом. Дал последний
наказ, как его похоронить. Он знал, что умирает. Попро-
сил, чтобы все были спокойны, не надо трагедий. Я хотел
уточнить, какие ордена на похоронах выкладывать. Близ-
кие никак с наградами разобраться не могли. Он говорит:
«Подожди-подожди! Ты мне называй ордена, а я тебе буду
говорить, когда какой дали». И он все ордена назвал — к
какой дате и где он получил.
У него был острый ум и уникальная способность ни
разу не повторяться в беседе. Это удивительная вещь.
Такое мало кому свойственно. Это был Человек с боль-
шой буквы.
Я давно знал Арнольда Константиновича по совмест-
ной работе в ветеранской организации, но подружились
144
«Я повидал много и умирать не боюсь»
мы, когда вместе ездили в Москву на 60-ю годовщину по-

беды в Великой Отечественной войне. Перед поездкой
он неудачно упал с лестницы, и врачи категорически за-
претили ему куда-либо ехать. За три дня до поездки зво-
нит и говорит: «Володя! Я поехать не могу. Врачи не раз-
решают. Я лежу в постели. Да и жена, Катя, против. Она
же тоже врач». А уже билеты были куплены, и менять Ар-
нольда на кого-то было нельзя. Сами понимаете, ехали на
встречу с Путиным, а в таких случаях людей проверяют
соответствующие службы. В общем, мы всем составом от
поездки отказались.
В Москве поползли слухи, что Арнольда Мери эстонс-
кие власти уговорили не ехать на празднование юбилея
Победы. Позвонил корреспондент с российского телеви-
дения. «Это правда, что об Арнольде Константиновиче
такое говорят?» Убедив собеседника, что это наглая ложь,
я перед тем, как идти сдавать билеты, перезвонил Ар-
нольду и спросил, как он себя чувствует. Слух распро-
странили про тебя, говорю ему, что ты согласился с мест-
ными властями и не хочешь ехать. Он промолчал. Ровно
через три часа у меня звонок. «Володя! Я еду!» Я ему:
«Как едешь?» Он: «Да вот так, еду. Иди покупай мне би-
лет!». Перед поездкой родственники Мери взяли с меня
слово, что я ни на шаг не буду от него отходить. В дороге
он мне сказал:
— Слушай! Перестань мне «выкать»!
— Арнольд Константинович! Я это не могу пересту-
пить. У нас с Вами разница в возрасте, но более важно —
у нас с Вами разница в положении. Я не могу. У меня язык
не поворачивается.
В Москву съехались больше сотни человек, обладате-
лей звания Героя Советского Союза, дважды Герои Совет-
ского Союза, кавалеры трех степеней ордена Славы. Мы
были размещены в бывшем доме отдыха Генерального
штаба под Москвой. Арнольду предоставили отдельный
номер, а он говорит: «Нет. Я хочу со своим другом жить».
То есть со мной. В тот раз он впервые назвал меня другом.
И все дни я не отходил от него ни на шаг. Ночью до трех
145
часов он мне рассказывал о своей жизни, а я слушал. И ни

разу он не повторился! Так мы стали друзьями.
Мы всегда ходили возлагать венки к Бронзовому сол-
дату вместе. Когда монумент погибшим во Второй ми-
ровой войне перенесли в 2007 году из центра города на
военное кладбище, Арнольд в первый раз на моей памя-
ти надел полковничий мундир со всеми наградами. Он
никогда раньше не надевал военную форму. То, как влас-
ти обошлись с памятником солдатам, погибшим в 1944
году при освобождении Таллина от немецких захватчи-
ков, сильно его расстроило. Когда мы шли по дорожке к
памятнику, то люди тянулись к нему, обнимали, кто-то
целовал, многие хотели хотя бы до него дотронуться.
Он шел в парадной военной форме при всех орденах и
плакал. Слезы стекали по его щекам. Никогда — ни до,
ни после этого — я не видел, чтобы Арнольд плакал. По-
дошли к Солдату, он потянулся рукой и погладил статую
Воина-освободителя. Мне кажется, что события вокруг
памятника и последующая травля Арнольда Мери эс-
тонскими властями сильно подорвали его здоровье, со-
кратив его дни на земле. Власти не могли смириться с
тем, что Арнольд Константинович никогда не отрекался
от своего прошлого и не предавал свои убеждения. Всей
своей жизнью он доказал, что не просто так в первые ме-
сяцы войны получил Золотую звезду, став первым эстон-
цем-Героем Советского Союза.
На том юбилейном праздновании победы в 2005 году
из всех собравшихся Героев он тоже был Героем номер
один. Вот выходим, а в коридоре ветераны ждут, когда от-
кроется столовая. Идем по коридору, подходит один. Здо-
ровается, пожимает руку, потом второй, третий... Мери
со всеми здоровается, улыбается. Я его потом спросил:
«Слушай, ты их знаешь?» — «Ну, одного я знаю. Он из Ка-
захстана, казах. По лицу видно. А так фамилии не знаю».
Пошутил так. Он их не знал, а его знали все.
Арнольд очень любил по-доброму над людьми подшу-
чивать. В тот раз он меня разыграл.
Мы стояли, говорили о чем-то. Вдруг прибегает гене-
146
рал молодой, который организовывал наше пребывание

в Москве, и обращается ко мне, так как я старший груп-
пы был: «Где ваш Мери? Срочно! Министр Иванов его
просит прийти, принять участие в пресс-конференции».
Арнольд сделал вид, что собирается идти как был —
в спортивном костюме. Я ему говорю:
— Ты же в спортивном костюме! Как ты можешь так
идти на пресс-конференцию! Оденься по форме.
А он рукой махнул и бросил через плечо:
— Ну-у-у! Обойдется.
— Арнольд! Извини, пожалуйста. Ты, конечно, вели-
кий человек, но я здесь старший и прошу выполнять.
— Ну, если ты старший, то, конечно, я выполню...
И смеётся. Так он меня разыграл.
На этой пресс-конференции я стоял у входа. И ког-
да Мери с Сергеем Ивановым после этой конференции
проходили мимо меня, я услышал слова тогдашнего
министра обороны: «Ну, Арнольд Константинович! Вы
даже мне слова не дали сказать. Все сами так блестяще
провели!». И действительно. Ему там задавали сложные
вопросы, а он сходу отвечал, как будто готовился зара-
нее. Иногда только промежутки делал. Рот так откроет,
как будто им думает. И дальше продолжает говорить.
Скупая на похвалу пресса в тот раз удостоила его апло-
дисментами.
А еще слышал, как Иванов его спросил: «Арнольд Кон-
стантинович, какая помощь нужна? Я Вам все сделаю».
На что Арнольд ответил, с подчеркнутой вежливостью:
«Я всем обеспечен. Я сейчас живу не хуже, чем когда я
был в руководстве. Если Вы имеете возможность, то ока-
жите помощь тем, кто живет хуже меня». В этом ответе
был весь Мери: скромный и гордый эстонец.
На приеме в честь ветеранов войны, после привет-
ственной речи Владимира Владимировича Путина, все,
кто хотели с ним пообщаться, двинулись к нему. А Мери
встает и идет в другую сторону. Я посмотрел, куда он на-
правляется, и увидел, что недалеко от нас сидит Патри-
арх Алексий II (ныне покойный). Алексий тоже встал и
147
пошел навстречу. Они тепло обнялись и расцеловались.

Не официально, а чисто по-человечески. Они ведь очень
дружны были. В советское время, когда были гонения на
священников, Мери не боялся поддерживать тесные от-
ношения с Алексием. Когда Патриарх умер, Арнольд Кон-
стантинович очень переживал. Он вообще очень тепло
относился к людям, которые его окружали.
Я был свидетелем, с какой любовью он относился к
своей супруге, Екатерине Тимофеевне. У них такая была
нежная любовь...
«Я повидал много и умирать не боюсь. Я не цепляюсь за
жизнь. Но что будет с Катей? Она ведь не проживет и дня
без меня», — часто повторял Арнольд Константинович.
Он очень любил своих внуков и правнуков. Внучку
Анастасию, Настеньку, никогда не отпускал, пока она его
в щечку не поцелует, а пятилетней правнучке Даше поз-
волял командовать собой: «Иди сюда! Встань здесь! Руки
вверх!». И он все это исполнял, причем с таким внима-
нием к ней, и впечатление было такое, как будто она им
командует. Хотя ему было уже тяжело двигаться, он делал
все, что правнучка просила. В тот день, когда он отдавал
последние распоряжения о своих похоронах, Арнольд
часто подзывал Настю к себе и просил поцеловать. Когда
она его в щеку целовала, он расплывался в улыбке. Каза-
лось, это придавало ему силы стоять на ногах. В послед-
ние дни жизни Арнольда Даша заболела и ее не пускали
к прадеду. В тот последний день, отдав все распоряжения,
Арнольд сказал с тоской: «Дашку ко мне не пускайте».
Я попытался его хоть на минуту отвлечь от грустных
мыслей и бодро так сказал:
— Арнольд! Давай переключимся на более радостное.
Мы готовимся отмечать твое 90-летие.
— Да перестань ты!
Я говорю:
— Нет, Арнольд! Тебе не нужно было совершать эти по-
ступки в жизни (это я так, шутил). Ты не принадлежишь
себе. Ты принадлежишь народу. Причем народу не толь-
ко эстонскому.
148
Мы оба понимали, что вряд ли Арнольду суждено до-

жить до своего дня рождения. Но даже в ту минуту он не
собирался сдаваться, опускать руки.
Сказал:
— Ну ладно! Пусть будет так! Я согласен.
Обнял он меня. Он меня никогда не целовал. Этого не
было у него в привычке. А здесь поцеловал. Я понял, что
это прощание.
149
«Он был сыном и пасынком Bека

одноBременно»
Леонид ВЕЛЕХОВ,
журналист газеты «Совершенно секретно»
Умер Арнольд Мери. Это случилось 27 марта, около

восьми часов вечера. Дело давно шло к этому, рак начал
пожирать его больше года назад. Когда я позвонил по-
здравить с новым, 2009-м, годом и сообщил, что в бли-
жайшее время собираюсь приехать в Таллин с исключи-
тельной целью повидать его, он со всегда свойственной
ему веселой приподнятостью предупредил:
— Если Вы, Лёня, действительно хотите меня застать,
то советую поторопиться. Тем более, что я тоже хотел бы
успеть Вас повидать. Но до смертинки, как говорили мы
на фронте, три пердинки…
Я как-то эти слова серьезно не воспринял, тем более
что и голос был, как всегда, веселый, и так он просто это
сказал, словно звал соседа по лестничной клетке поторо-
питься зайти за какой-то тому необходимой надобнос-
тью, вроде соли или спичек, а то он, хозяин, может от-
лучиться.
И так эти «три пердинки» неожиданно и почти смеш-
но, несмотря на суть разговора, прозвучали в его ра-
финированных устах, из которых я не только что
вульгарного — просторечного выражения никогда не
слышал. Арнольд Константинович Мери был настоящий
аристократ — при том, что большую часть жизни про-
жил в Советском Союзе и прослужил на номенклатурных
должностях, за исключением того послевоенного перио-
да, когда сталинские ищейки гонялись за ним по Союзу.
150
«Он был сыном и пасынком века одновременно»
Ну так и советский режим умел иногда оценить голубую

кровь — правда, после того, как пустил ее реками и водо-
падами. Таких, как Мери, трудно было не оценить: они
придавали Советской власти обаяние и стиль, которых
так катастрофически недоставало этому режиму кургу-
зых Шариковых.
И ведь как точно отсчитал — три месяца ему и остава-
лось, если каждый считать за эту самую «пердинку»…
* * *
Если бы, конечно, Арнольд Константинович услышал,

что я его называю аристократом и голубой кровью, он
бы меня на смех поднял. Он пафос на дух не переносил
и всегда морщился, когда я ему говорил что-нибудь не
только что пафосное, но даже просто сентиментальное.
А меня иногда вдруг пробивало на какое-нибудь глупое,
совершенно не соответствующее возрасту восклица-
ние: «Арнольд Константинович, как я Вас люблю!». Вос-
торженность мне, в общем, не присуща, но в отношени-
ях с Мери она была, и я ее даже не стеснялся. Мы по-
знакомились с ним вскоре после смерти моего отца, ко-
торого мне не хватает до сих пор, и иногда мне казалось,
что отец, который и ушел, и вместе с тем словно никуда
не уходил, как-то совмещается с Мери; они даже внешне
были чем-то похожи. Отсюда, наверное, эта нежность,
вплоть до дурацкой сентиментальности, моего к нему
отношения.
А за несколько недель до смерти Арнольда Констан-
тиновича отец мне приснился. Мне приснилось, что он
меня обнимает и сетует, что мы долго не виделись. А я все
глажу его родное плечо, такое до боли памятное в его по-
катости, во всех выступах и впадинах, хотя уже пять лет,
как смерть нас навеки разлучила, и плачу.
Моя жена Флора, большая любительница толковать
сны, сперва встревожилась по поводу такого видения,
а потом подумала и неожиданно изрекла: «Это был
151
Мери. Что-то случилось. Тебе нужно к нему поехать».

Я позвонил в Таллин — дело было в начале марта —
и узнал, что за месяц с лишним, что мы не разговари-
вали по телефону, Арнольду Константиновичу стало
много хуже, он лежит, почти не встает, иногда впадает
в забытье. Несмотря на драматизм ситуации, я помя-
нул добрым словом мою домашнюю толковательницу
снов, достойную наследницу Мартына Задеки, и стал
собираться в дорогу.
* * *
Я рассказываю все эти, частью сентиментальные,

частью метафизические глупости, потому что теперь
можно — Арнольд Константинович все равно меня уже
не услышит и не укорит: мол, Лёня, как вам не стыдно…
Он действительно был аристократом — аристокра-
том духа, вполне по Ницше и Шопенгауэру. Из трех кро-
вей, что текли в его жилах (немецкой, русской и эстон-
ской), во всем — в красивом нибелунговом профиле, в
косой сажени и в манере держаться, в замечательном
педантизме, определявшем и стиль жизни, и стиль
мышления, — превалировала, конечно, первая. Я ска-
жу совсем неполиткорректную вещь, но она, эта «кровь
немецких баронов», назовем ее так, чувствовалась и в
том… не то что высокомерии, но взгляде сверху вниз,
которым он смотрел на национальные эстонские вла-
сти, на всю эту псевдоэлиту, квазиполитиков и квазии-
сториков, копошившихся где-то там, у его ног, и все по-
следние годы норовивших его уесть, унизить, укусить.
Впрочем, в наших разговорах он никогда даже не опу-
скался до того, чтобы вообще упоминать их, этих ново-
явленных национал-мессий, многих из которых он пом-
нил еще в качестве молодых да ранних секретарей рай-
комов эстонского комсомола.
152
* * *
А разговоров у нас было не так мало, хотя мы позна-

комились каких-нибудь четыре года назад, когда я впер-
вые приехал к нему в Таллин, узнав из газетной заметки
об Арнольде Константиновиче Мери, Герое Советского
Союза, кузене первого президента послесоветской Эсто-
нии Леннарта Мери. С г-ном президентом мы были зна-
комы еще с конца 1990-х, вот я и решил написать о двух
братьях, которых судьба, просто как в классической эпо-
пее, развела по разные стороны баррикад: один, Арнольд,
был символом советской Эстонии — другой, Леннарт, в
ту же эпоху был диссидентом. Потом, после конца «исто-
рического материализма», они поменялись ролями: Лен-
нарт стал национальным кумиром и иконой, а Арнольд
чуть ли не изгоем.
Реальная история семьи Мери, когда я ее узнал в де-
талях, не просто внесла свои коррективы в мой схематич-
ный замысел. Обнаружилось, что она посложнее любой
литературной эпопеи. И Леннарт (который, к слову, тог-
да, весной 2005-го, отменил со мной встречу, узнав, что
я собираюсь встречаться с Арнольдом) был в прошлом
не таким уж диссидентом-рыцарем без страха и упрека.
И Арнольд оказался тем еще «человеком из мрамора»
(если кто помнит знаменитый фильм Анджея Вайды):
лишился в сталинские годы партбилета и военных на-
град, а ареста и лагерей избежал только благодаря тому,
что уехал из Эстонии куда-то на Алтай и, что называется,
затерялся там, как иголка в стоге сена, сбил со следа ста-
линских ищеек во главе с Абакумовым…
Но главное, история семьи, которую кровавая эпоха,
бессмертно названная Ахматовой 24-й драмой Шекспи-
ра, словно разрезала надвое, отступила как возможный
сюжет на задний план, когда я близко познакомился с Ар-
нольдом Мери. Его собственная жизнь оказалась рома-
ном с такой магистральной сюжетной линией, которой
не требовались дополнительные: эту, линию жизни Ар-
нольда Мери, осмыслить бы и изложить. Начиная с дет-
153
ства, прошедшего в белоэмигрантском Белграде, где он

ловил рыбу и сооружал байдарки с Шульгиным — тем са-
мым бывшим депутатом Государственной думы, который
несколькими годами раньше принимал на станции Дно
отречение государя императора, был знаком со Стру-
ве, со Шкуро, видел вблизи Геринга и еще бог знает кого,
и заканчивая… Ну, теперь вот понятно, чем заканчивать.
Точку в этом романе писательница-жизнь поставила
27 марта 2009 года.
И каждый раз, когда я приезжал к нему на протя-
жении этих четырех лет, в наших многочасовых разго-
ворах под горячую картошку, водку и кильку, которую
Арнольд Константинович самолично артистично раз-
делывал и укладывал на черный хлебушек, выяснялись
все новые подробности и перипетии этого богатейшего
и, как казалось, неисчерпаемого сюжета его жизни. Три
больших очерка, которые я о нем опубликовал на стра-
ницах «Совершенно секретно» с 2005 по 2008 год, вме-
стили лишь часть этой «исповеди сына века». Он был
сыном века — именно в том смысле, в каком это выра-
жение впервые когда-то сочинил и употребил француз-
ский романтик Мюссе. Сыном и пасынком одновремен-
но. Век то озарял его своим светом — в основном, прав-
да, это был свет от разрывов бомб и гранат в военное
время, — то кидался волкодавом на его худые, но силь-
ные плечи. Чего было больше? Да, наверное, поровну. Он
был идеально гармоничным человеком. И главное — ко
всем своим взлетам и падениям относился с одинаковой
иронией. Когда в прошлом году я приехал к нему в свя-
зи с судилищем, которое затеяли эстонские власти, на-
мереваясь наказать 88-летнего Героя Советского Союза
за участие в мифическом «геноциде эстонского народа»,
он мне сказал: «Дважды меня вознесли не по заслугам:
когда наградили Героем и когда привлекли к уголовной
ответственности».
Затрепали, конечно, выражение «свой среди чужих —
чужой среди своих». Ну, что такое свой среди чужих,
я не очень понимаю, а вот чужой среди своих — емкая
154
формула. Мне казалось, Арнольд Мери всегда был чужим

среди своих, потому что выламывался из любого стере-
отипа. Он был коммунистом по убеждению, но не имел
ничего общего с твердолобыми начетчиками и зажрав-
шимися главначпупсами. Он должен был стать гордостью
эстонского народа, чья история не так уж и богата на яр-
кие судьбы и крупные личности. А стал — изгоем.
* * *
Мне казалось, он не боялся смерти, относясь к ней

совершенно философски. Он любил повторять, что за-
жился, что уже даже и позвонить в Таллине некому — на
тот свет не позвонишь, все друзья давно на кладбище.
Но когда, за две недели до смерти, повинуясь истолко-
ванному моей Флорой сну, я приехал к нему — фактиче-
ски, проститься, — то понял, что умирать этот сильный
человек с могучим и ясным интеллектом не хочет. Нет,
конечно, внешне он страшно изменился за те восемь ме-
сяцев, что мы не виделись: ослабел, исхудал, на нем уже
лежала та страшная тень, которую незадолго перед тем,
как увести с собой навсегда, бросает на своих избран-
ников смерть, словно помечая их, чтобы не ошибиться.
Но узнав о моем приезде, он ждал, нервничал, впервые
за несколько дней встал с кровати. Да что там — мы даже
выпили неизменной московской водки и закусили веч-
ной ее спутницей, таллинской килькой! Он сам удивился
этому приступу бодрости и, уже прощаясь, заглянул мне
в глаза и сказал полуутвердительно-полувопросительно:
вдруг произойдет чудо, и он выздоровеет? Я обнял его
совсем исхудавшие плечи, мало веря в чудо, но все же
в глубине души надеясь, что эта наша встреча — не по-
следняя.
155
* * *
Он даже похороны свои сумел облагородить. Честно

говоря, я боялся, что их опошлит фальшь политиканства,
тех самых спекуляций, которые несколько лет назад пре-
вратили в фарс справедливую борьбу за Бронзового сол-
дата. Но Арнольд Мери был не бронзовым солдатом, а
все еще живым, его душа в те дни парила над нами, со-
всем еще невысоко, и зорко наблюдала, чтобы в церемо-
нии прощания не было и тени той смеси высокопарного
и низкопробного, вкус к которой нам прочно привила со-
ветская наша жизнь. Ее и не было. Даже послание, подпи-
санное Дмитрием Медведевым, было написано нормаль-
ными, почти не казенными словами. Кроме одной фра-
зы, в которой покойный был назван «поборником вза-
имовыгодного эстонско-российского сотрудничества».
«Выгода» и «Мери» — это, конечно, слова из совер-
шенно разных словарей. Ну да простим спичрайтерам
мелкий огрех. Российский президент даже удостоил
Арнольда Мери орденом посмертно. Малозначительным,
правда — орденом Почета, что выглядело странно, если
вспомнить, что высшими орденами «За заслуги перед
Отечеством» у нас теперь, не скупясь, награждают даже
молодых балерин. Но едва я подумал об этом, как вспом-
нил отношение самого Мери ко всей этой наградной ми-
шуре и выбросил досужую мысль из головы...
Он лежал в гробу, измученный болезнью, которая
даже фаса ему не оставила — один профиль, с красивым,
породистым носом и высоким лбом; я погладил все еще
такое сильное, такое родное плечо, прикоснулся губами
ко лбу, от которого веяло самым холодным, ни с каким
другим не сравнимым холодом на свете — замогильным.
Всё. Дальше — тишина.
156
Галина САПОЖНИКОBА
Арнольд МЕРИ: последний эстонский герой
Судьба человека
как путеводитель по новейшей истории
Документально-публицистический сборник
ISBN 978–9949–18–456–9
Редактор-составитель Олег САМОРОДНИЙ

Художественный редактор Егор ВАСИЛЬЕВ
Технический редактор Ирина ТАММ
Верстка, художественное оформление: Владимир ШАСТИН
Корректура: Светлана КУЗНЕЦОВА
Директор издательства Игорь ТЕТЕРИН
Международный медиа-клуб IMPRESSUM

Таллин, ул. Ляэнемере 70/1–36
e-mail: info@impressum-club.eu
Издательский дом SKP MEDIA

e-mail: info@kompravda.eu
Тел.: +372 622 8990
Факс: +372 622 8991
Тираж: 1 000 экз.

Международный медиа-клуб IMPRESSUM ставит своей целью под-
держку гражданских и общественных инициатив, связанных с ис-
пользованием потенциала современных СМИ.
Деятельность клуба направлена на расширение международного
информационного обмена, повышение квалификации журнали-
стов, проведение исследовательской, просветительской, издатель-
ской и иной общественно значимой работы в медиа-сфере.
Клуб функционирует в качестве недоходного
..
объединения. Заре-
гистрирован в Эстонии под названием MTU IMPRESSUM. Код ре-
гистрации — 80277075.
Контактные реквизиты:
.. ..
почтовый адрес: Laanemere tee 70/1–36 Tallinn 13914 Estonia.
Тел.: +372 635 5829, e-mail: info@impressum-club.eu
Издательский дом SKP Media выпускает и распространяет

в странах Балтии и Скандинавии газету «Комсомольская
правда» в Северной Европе» — общебалтийское русско-
язычное издание, адресованное массовому читателю.
Распространяется в Латвии, Литве, Эстонии, Финляндии, Швеции,
Дании, Норвегии. Общая читательская аудитория — свыше 100 ты-
сяч человек, из которых половина приходится на печатную версию
издания, и еще столько же — на онлайн-выпуск.
У издания создана обширная сеть реализации, которая включает в
себя более 1 500 точек: от Хельсинки и Тампере до Вильнюса и Кау-
наса. Значительная часть читательской аудитории «Комсомольской
правды» в Северной Европе», по данным исследований TNS Gallup,
принадлежит к наиболее состоятельным слоям населения. Газету
внимательно читает балтийская элита — политики, банкиры, на-
учные работники, представители шоу-бизнеса и т.д. Редакция и ди-
рекция газеты находятся в Таллине (Эстония). Издатель и главный
редактор — Игорь ТЕТЕРИН.
Контактные данные Издательского дома SKP Media:
.. ..
почтовый адрес: Laanemere tee 70/1–36 Tallinn 13914 Estonia
Тел.: +372 622 8990; +372 622 8996 Факс: +372 622 8981
e-mail: info@kompravda.eu
INTERNATIONAL MEDIA CLUB

Сапожникова Г. Арнольд Мери. Последний эстонский герой (2009)

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Сапожникова Г. Арнольд Мери. Последний эстонский герой (2009)

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Арнольд МЕРИ:

Таллин: Impressum; SKP Media, 2009. — 160 с.

Эта книга не только и не столько о яркой судьбе Героя Советско-

© Международный медиа-клуб IMPRESSUM, 2009

Мы с ним так и не договорили…

Я, Мери Арнольд Константинович, родился 1 июля

28 марта 2005 года

«Болезнью национализма заражен не был»

«Стало ясно, что скоро начнется

«Жизнь была спокойная, тыловая»

«У раненых не выдерживали нервы»

«Я был воспитан на тургеневском отношении

«Немцы отступали, но это не исключало боев»

«Если я говорю спасибо —

«Если бы не было этой высылки —

«Не пора ли с этим Мери кончать?»

«Я сам выбрал этот путь и сам по нему шел»

«Нужен был мордобой. Крупный!»

«Люди ошибаются, думая,

«Мы должны посмотреть на его

«Я повидал много, и умирать не боюсь»

«Он был сыном и пасынком века

— Моего отца звали Константин Оттович Мери. Ро-

На государство смотрел как на паразита, существующего

тому что это было резкое нарушение существовавшего

туда, то это королевство еще существовало. Но очень

В Югославии и шляпное, и абажурное дело обеспе-

а Аракелов был беспробудным пьяницей... Примерно

дарственной думы, который принимал отречение им-

немало нареканий, даже преследований, но руковод-

аншлюс Австрии. На всех улицах на стенах домов над-

«Стало ясно, что скоро начнется

— Югославию покидали легко?

щаясь на 90 процентов с русскими, я больше чувствовал

И тут я узнал, что на этом же этаже, в другой палате,

тех, кто начнет стрелять, не зная, что в действительности

— 21 июня 1940-го утром по всему лагерю пополз слух,

посадят, потому что первая застава отсюда в двух ки-

Поэтому он, с одной стороны, новой власти симпатизи-

Я услышал свою фамилию в этом списке, но мне и в голову

замполитруки в качестве переводчиков политсостава.

руководством англичан, ну, может быть, французов или

у матери столько лет не был, крышу надо перестилать,

«Жизнь была спокойная, тылоBая»

В конце весны или в начале лета 1941-го года нас вы-

рота, где был я, не имела никакого транспорта, и поэтому

таскивать боеприпасы из горящих поездов. Потом нас

бутылки. Усиленный караул у железных ворот. Я думаю:

Только вылезли из поезда, как началась бомбежка. От-

нападений немецких парашютных десантов». Мы сели

обедом. Они принесли кашу и суп. Садимся около машин

«У раненых не BыдержиBали нерBы»

Когда я потом лежал в госпитале, то очень часто раз-

вызвали в ЦК и приказали: чтобы завтра же эта инфор-

тут ничего серьезного быть не может, потому что это ка-

был отстранен от должности, затем его перевели в резерв,

политрук радиороты Клименко с двумя бойцами и го-

И в этот момент заскочил красноармеец: «Приказ

В первый день в наш вагон забрался красноармеец.

— Убеждения, конечно убеждения. Сейчас поясню.

«Я был Bоспитан на тургенеBском

— Меня часто спрашивали, как мне удалось сохра-

Но в Эстонии мобилизацию объявил местный Военный

неделю. В «семерку» попал в основном советский актив,

— Каким образом Вы оказались втянуты в депорта

лютно оправданно, я нисколько в этом не сомневаюсь,

— Вам с Вашими орденскими колодками по улицам ны

— Лично меня события апреля 2007-го просто пере