Треугольная вселенная Фания из Эреса

Перипатетик Фаний был учеником Аристотеля и товарищем Феофраста, оба они происхо-
дили из Эреса на Лесбосе. Фаний родился после около 370-350 гг. до н.э. и умер, видимо, после
300, хотя когда именно, неизвестно. Как и Феофраст, Фаний писал о растениях, но этот его
труд не сохранился. Как историк Фаний работал в разных жанрах, в частности, в биографиче-
ском, следуя здесь в основном основателям этого жанра, Аристоксену и Дикеарху, и расширяя
их тематику. К биографиям философов и поэтов он первым добавил биографии политиков и за-
конодателей, Солона и Фемистокла. Несколько работ Фания посвящено политической истории:
тиранам Сицилии и властителям Эреса. Плутарх называл Фания философом, опытным и в ис-
тории, и нередко использовал его в своих биографиях. Фрагмент Фания, о котором пойдет речь,
также сохранился у Плутарха, в его диалоге «Об упадке оракулов».
Этот фрагмент, по структуре своей напоминающий матрешку, содержит четыре находя-
щиеся одно внутри другого сообщения. Такие многослойные цитаты иногда встречаются в ис-
тории античной философии, но в данном случае сложность состоит в том, что каждое из сооб-
щений содержит в себе нечто странное и даже, не побоюсь этого слова, таинственное. Итак, в
диалоге Плутарха об упадке оракулов спартанец Клеомброт объясняет это обстоятельство тем,
что даймоны, от которых зависят оракулы, периодически мигрируют в иные миры, оставляя в
запустении обычные места своего пребывания. Так возникает тема множественности миров,
число которых Платон теоретически ограничивал пятью, хотя сам признавал только один. Да-
лее Клеомброт рассказывает историю о некоем таинственном человеке, не греке, который об-
щался в основном с нимфами и даймонами, а с людьми лишь раз в году (421 A-C). Этого чуже-
земца, мудреца и красавца, от которого вдобавок исходил чудесный аромат, Клеомброту после
долгих поисков удалось найти близ Персидского залива. Мудрец, разговаривая с ним по-
дорийски, сообщил, что существует 183 мира, расположенные в форме треугольника, каждая
сторона которого содержит по 60 миров, а остальные 3 расположены в его углах (422 A-C).
Миры, которые расположены рядом, соприкасаются друг с другом, тихо кружась, словно в тан-
це (ἅπτεσθαι δὲ τοὺς ἐφεξῆς ἀλλήλων ἀτρέμα περιιόντας ὥσπερ ἐν χορείᾳ). Таким образом, у
даймонов есть возможность переходить из одного мира в другой. Описание внутренней облас-
ти космического треугольника содержит много деталей, почерпнутых из мифа о душе из пла-
тоновского «Федра» (248b-e, 249c). Так, эта область названа долиной истины (πεδίον ἀληθείας),
она является общим очагом всего (κοινὴ ἑστία πάντων), в ней находятся «основания, формы и
образцы» (τοὺς λόγους καὶ τὰ εἴδη καὶ τὰ παραδείγματα) всех прошлых и будущих вещей. Все
это, говорит Клеомброт, таинственный чужестранец рассказывал так, как будто это был некий
обряд посвящения в мистерии, не давая при этом никаких доказательств (422 C), – как это и
свойственно, добавим от себя, платоновским мифам.
Мистериальная история Клеомброта наталкивается на неожиданно прозаическую реакцию
главного действующего лица диалога, брата Плутарха Ламприя. Он обвиняет чужеземца в пла-

1
гиате, но не у Платона, а у никому не известного философа Петрона. На это указывает, говорит
он (422 D-E), одна деталь, а именно, число миров, поскольку

число это не египетское и не индийское, а дорийское, из Сицилии, и принадлежит уроженцу

Гимеры по имени Петрон. Книжку его я не читал и не знаю, сохранилась ли она, но Гиппис
из Регия, которого упоминает Фаний из Эреса, сообщает, что это воззрение и учение при-
надлежит Петрону; оно гласит, что существует сто восемьдесят три мира, соприкасающихся
друг с другом κατὰ στοιχεῖον, но что означает выражение «касаться κατὰ στοιχεῖον», он
(Гиппис) не поясняет и не приводит никаких аргументов.
Итак, Ламприй, в котором принято видеть alter ego Плутарха, ссылается на некую книжечку
(βιβλίδιον) Петрона из Гимеры, которую он, правда, не видел. Мнение Петрона передает Гип-
пис из Регия, которого упоминает, μέμνηται, Фаний из Эреса. Роль Фания здесь более чем
скромна, он всего лишь последнее передаточное звено. Фаний обладает, однако, тем несомнен-
ным преимуществом, что в его реальности нет никаких сомнений, – в отличие и от Петрона, и
от Гипписа. Действительно, Петрона из Гимеры не упоминает больше ни один античный ис-
точник, что весьма странно для раннегреческого философа, изложившего в своей книге столь
экзотическую теорию. Но был ли Петрон раннегреческим философом? В своих «Фрагментах
досократиков» Герман Дильс отнес Петрона к пифагорейцам конца VI в., из-за предполагаемо-
го сходства его учения с числовой философией, однако против такого решения говорит очень
многое. В Гимере на Сицилии пифагорейцы не известны, кроме того, ни один из пифагорейцев
не связан с теорией множественности миров, которую впервые выдвинул Демокрит, так что она
не могла быть заимствована раньше конца V в. Похоже, что книжечка Петрона, если она и су-
ществовала, была псевдэпиграфом, использовавшим учение Платона и написанным, соответст-
венно, во второй половине IV в. Почему же Дильс, вопреки всякой вероятности, поместил Пе-
трона в конец VI в.? Дело в том, что датировка Петрона зависит от датировки Гипписа, а она, в
свою очередь, очень и очень спорна.
Согласно византийскому лексикону Суда, сохранившему единственную доступную нам
информацию о Гипписе из Регия, он был первым историком Италии и Сицилии, жившим во
времена персидских войн, то есть старшим современником Геродота. Это объясняет датировку
Дильса, но не делает ее более вероятной. В отличие от Геродота, Гиппис написал не одно, а
множество исторических сочинений, как-то: «Основание Италии», пять книг «Сицилийской ис-
тории», пять книг «Хронологии», три книги «Истории Арголиды». Ни одна из этих работ не
сохранилась, а число дошедших до нас и весьма сомнительных по содержанию фрагментов со-
вершенно ничтожно. Вслед за Виламовицем и особенно за Якоби, издавшим «Фрагменты гре-
ческих историков», большая часть немецких и многие англоязычные исследователи полагают,
что этот якобы самый ранний историк Великой Греции есть фикция и что эпитома его никогда
не написанных книг была изготовлена незадолго до Фания, который – внимание! – был первым
автором, упомянувшим Гипписа. Правда, большинство итальянских историков вслед за Джу-
зеппе де Санктисом полагают, что историк Гиппис, этот италийский Нестор, все-таки сущест-

2
вовал, либо V в., либо в конце IV в. до н.э., но пока им еще не удалось убедительно опроверг-
нуть аргументы скептиков.
Итак, единственным источником теории Петрона, не вызывающим подозрений, является
Фаний, хотя и его фрагмент ставит перед историком немало вопросов. Во-первых, это свиде-
тельство доксографическое, оно сообщает о некоей философской теории и по содержанию не
подходит ни под одно известное нам сочинение Фания, будь-то полемическое, биографическое,
или историческое. Издатель Фания Верли относил этот фрагмент к книге о сицилийских тира-
нах, но единственное, что связывает Петрона с сицилийскими тиранами, это его происхожде-
ние из Гимеры. Достаточно ли этого, чтобы космология Петрона была упомянута в историче-
ской работе? Корнфорд, который резонно относил теорию Петрона к пост-платоновскому пе-
риоду, замечал, что для историков было обычным упоминать о космологических спекуляциях.
Ни одного примера на этот счет мне найти не удалось, а очень хотелось бы. Каков был контекст
цитаты из Гипписа или псевдо-Гипписа у Фания, мы не знаем. Неясно также, насколько об-
ширным был материал, заимствованный Фанием из его источника и какие именно элементы
теории псевдо-Петрона он содержал. Что общего между подробным рассказом Клеомброта о
треугольной вселенной и свидетельством Фания?
Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, вернемся к диалогу Плутарха. Комментаторы в
основном согласны в том, что фигура восточного мудреца – это плод фантазии самого Плутар-
ха. Но чем именно нарисованная им картина треугольной вселенной обязана Фанию? Мнения
на этот счет разделились. Согласно позиции максималистов, обе теории практически совпада-
ют, так что всё, сказанное Клеобротом, содержалось у Фания и, тем самым, у Петрона. Это де-
лает Петрона платоником с очень экстравагантной космологией, которая, тем не менее, оста-
лась практически неизвестной. Из текста Плутарха, однако, никак не следует, что обе эти тео-
рии совпадают. Напротив, некоторые платонические черты версии Плутарха, например, что че-
ловеческим душам позволено видеть космическое зрелище лишь один раз в 10.000 лет или что
философии следует оформлять воспоминания об ином мире (ἀναμνήσεως ἕνεκα τῶν ἐκεῖ), го-
раздо лучше подходят к контексту эсхатологического рассказа Клеомброта, нежели космологи-
ческой теории. Более умеренная позиция подразумевает, что оригинальна только математиче-
ская часть теории, остальное же представляет собой более позднее платоническое оформление.
Наконец, минималистский подход, который предпочел, например, Андреа Решиньо в своем
комментарии этого диалога Плутарха, состоит в том, что единственный общий элемент этих
двух теорий, – это тот, который и был прямо упомянут в свидетельстве Фания, а именно, 183
мира, соприкасающихся друг с другом κατὰ στοιχεῖον, что означает, по мнению большинства
толкователей, то же самое, что и κατὰ στοῖχον, т.е. в ряд.1

1
Diels. Op. cit., 65; Burkert, W. “Konstruktion und Seinsstruktur: Praxis und Platonismus in der griechischen
Mathematik”, Kleine Schriften VIII. Philosophica (Göttingen 2008) 123 n. 139 (‘in Reihe’).

3
 Какую бы позицию мы не заняли, представляется, что космологию Петрона невозможно
полностью очистить от присущих ей платонических черт. Математическая и астрономическая
части этой теории пост-платоновские, ведь именно Платон интересовался значимыми числами
больше десяти, такими как брачное число или большой год. Вспомним, что в Тимее Платон
сделал равносторонний треугольник одним из главных составных элементов пяти правильных
тел, а, соответственно и всего космоса. Показательно, что Плутарх в том же диалоге отмечал,
что Ксенократ, ученик Платона, сравнивал равносторонний треугольник с божественной при-
родой (416c-d), и это типично для платоников. Даже если мы ограничимся основным элементом
теории, упомянутой Фанием, то есть числом миров, которое равно числу дней в половине года,
то нетрудно заметить, что 183 делится только на 3, и поскольку миры, во-первых, соприкасают-
ся друг с другом, а, во-вторых, расположены в ряд, то единственно возможным геометрическим
способом их организации является как раз равносторонний треугольник. С Платоном нашего
Петрона или псевдо-Петрона в изложении псевдо-Гипписа сближает и идея ограниченной
множественности миров, с которой и начинается это отступление у Плутарха. Единственной в
античной философии параллелью к ограниченной множественности миров является вселенная
Петрона с ее 183 мирами, упорядоченными в виде треугольника.
К форме вселенной Петрона есть еще одна любопытная параллель, на сей раз из Эпикура.
Эпикур оспорил одно из центральных представлений греков о космосе, а именно, его сферич-
ность. Резюмируя свое учение о небесных явлениях в письме к Пифоклу, Эпикур утверждал,
что по форме космос может быть не только круглым, но и треугольным, и любой другой фор-
мы, поскольку никакие известные нам явления этому не противоречат (Pyth. 89). Насколько
мне известно, никто, кроме Эпикура, подобных идей не высказывал. Итак, Платон обсуждал,
пусть и не всерьез, идею ограниченной множественности миров, а Эпикур допускал, что кос-
мос может быть треугольным. У Петрона миров намного больше, чем у Платона, а треуголь-
ным является не каждый космос в отдельности, а вся вселенная в целом. И все же мне пред-
ставляется, что сочетание этих очень нетривиальных идей позволяет достаточно уверенно да-
тировать эту теорию концом IV в., т.е. временем жизни самого Фания. А поскольку после сере-
дины IV в. никаких пифагорейцев не было, то Петрон, если он и существовал, пифагорейцем
быть не мог.
Есть, правда, еще одна ниточка, которая могла бы связать обсуждаемую нами теорию с пи-
фагорейцами, на этот раз не через Петрона, а через Гипписа. В уже упоминавшейся статье в
Суде о Гипписе говорится, что он был первым, кто написал τὰς Σικελικὰς πράξεις, эпитома ко-
торых была позже создана неким Миесом (FGrHist 554 T 1). Myes – очень редкое имя, во всей
греческой литературе оно встречается только однажды, а именно, в каталоге пифагорейцев, со-
ставленном Аристоксеном (DK I, 447.6). И вот, Виламовиц предположил, что этот Миес был
псевдо-пифагорейским автором середины III в. до н.э, который и изобрел Гипписа из Регия
вместе с его сочинениями. Якоби поддержал эту идею, но датировал Миеса-Гипписа концом IV
в., чтобы сделать его старше, чем цитировавший его Фаний или, по крайней мере, современни-

4
ком последнего. В этой теории есть некое изящество, но все же она неубедительна. Пифагореец
Миес из Посейдонии – это просто имя из каталога Аристоксена, о нем решительно ничего не
известно. Для чего же кто-то стал бы писать от его имени, тем более, не как автор, а как эпито-
матор историка Гипписа из Регия, которого также нужно было выдумать, не говоря уже о Пе-
троне! Это слишком сложно для псевдо-пифагорейской литературы, в которой, кстати, истори-
ческих трудов не было, а были философские трактаты, приписываемые знаменитостям или их
родственникам. Мы должны рассматривать Гипписа отдельно от его более позднего эпитома-
тора с редким именем Миес.
В нескольких разрозненных фрагментах, сохранившихся от Гипписа или псевдо-Гипписа,
можно усмотреть две тенденции. Во-первых, он сообщает то же самое, что и другие историки,
например, Гелланик Лесбосский (F 8) или Гекатей Абдерский (F 7). В одном случае он заимст-
вует, незначительно изменив, историю, известную из посвятительной надписи в храме Аскле-
пия в Эпидавре, датируемой последней четвертью IV в. до н.э. В ней говорится о женщине, у
которой был огромный глист-солитер, и его не мог удалить ни один врач. Она отправилась в
Эпидавр, где жрецы Асклепия отделили ей голову от шеи и вытащили, наконец, чудище глиста.
Они, однако, оказались не в состоянии прикрепить голову обратно – это удалось лишь самому
богу, который прибыл на следующий день (F 2).2 Другая тенденция Гипписа состоит в том,
чтобы сообщить нечто, что не засвидетельствовано никаким другим источником и противоре-
чит общепринятому мнению. Так, описывая некое культовое место в Сицилии, Гиппис относит
его происхождение ко времени, когда царь Эпайнет правил в Афинах, а именно в 36-ю Олим-
пиаду (она приходится на 636/2 гг. до н.э), когда спартанец Аритам победил в беге на стадий (F
3). На это современный комментатор замечает, что в Афинах VII в. никаких царей не было, что
“ни один писатель греческой хронологической традиции не путал афинских царей и архонтов;
что ни один афинский царь на звался Эпайнетом; что победитель 36-й олимпиады в беге на
стадий был афинянин Фринон и что никакого спартанца Аритама в списке олимпиоников нет”.3
В истории с треугольной вселенной Петрона можно усмотреть те же черты: она одновре-
менно и сенсационна, и не известна никому, кроме Гипписа, что дает серьезные основания со-
мневаться в существования Петрона и его «книжечки». Хотя исключить существование такого
псевдэпиграфа невозможно, признавая его, мы тем самым признаем два псевдэпиграфа подряд,
что маловероятно. Более вероятным кажется, что Гиппис или некто, пишущий под этим именем
в конце IV в. и знакомый с философией своего времени, в частности, с космологией другого
дорийца из Великой Греции, Тимея из Локр, выдумал космологическую теорию Петрона, кото-
рая вскоре привлекла внимание Фания. На других перипатетиков и других читателей Гипписа
эта история не произвела должного впечатления, и Петрону пришлось ждать еще четыреста
лет, прежде чем Плутарх решил использовать его для своей еще более невероятной истории о
чудесном чужестранце с берегов Красного моря.

2
Pareti. Op. cit., Pearson. Op. cit., 9f.
3
Cadoux, T. J. “The Athenian Achons from Kreon to Hypsychirides”, JHS 68 (1948) 70-123, at 91.

5
Плутарх, Об упадке оракулов

Спартанец Клеомброт

Ламприй, брат Плутарха

Plut. De defect. or. 22 p. 422 [Клеомброт] B τρεῖς καὶ ὀγδοήκοντα καὶ ἑκατὸν εἶναι
[n. κόσμους] συντεταγμένους κατὰ σχῆμα τριγωνοειδές, οὗ πλευρὰν ἑκάστην
ἑξήκοντα κόσμους ἔχειν. τριῶν δὲ τῶν λοιπῶν ἕκαστον ἱδρῦσθαι κατὰ γωνίαν,
ἅπτεσθαι δὲ τοὺς ἐφεξῆς ἀλλήλων ἀτρέμα περιιόντας ὥσπερ ἐν χορείαι.
23 p. 422 D [Ламприй] ἐλέγχει δ'αὐτὸν ὁ τῶν κόσμων ἀριθμὸς οὐκ ὢν Αἰγύπτιος
οὐδὲ Ἰνδὸς ἀλλὰ Δωριεὺς ἀπὸ Σικελίας, ἀνδρὸς Ἱμεραίου τοὔνομα Πέτρωνος·
αὐτοῦ μὲν ἐκείνου βιβλίδιον οὐκ ἀνέγνων οὐδὲ οἶδα διασωιζόμενον, Ἵππυς δὲ ὁ
Ῥηγῖνος, οὗ μέμνηται Φανίας ὁ Ἐρέσιος [fr. 22 Wehrli], ἱστορεῖ δόξαν εἶναι ταύτην
Πέτρωνος καὶ λόγον, ὡς ἑκατὸν καὶ ὀγδοήκοντα καὶ τρεῖς κόσμους ὄντας,
ἁ π τ ο μ έ ν ο υ ς δ' ἀλλήλων κ α τ ὰ σ τ ο ι χ ε ῖ ο ν , ὅ τι δὲ τοῦτ' ἔστι τὸ ‘κατὰ
στοιχεῖον ἅπτεσθαι’, μὴ προσδιασαφῶν μηδ' ἄλλην τινὰ πιθανότητα
προσάπτων.
___________________________________
Платон (427-347)
Эпикур (342–271)
___________________________________
Фаний из Эреса, ученик Аристотеля (ок. 370/350 – после 300 до н.э.)

Гиппис из Регия (?) последняя треть IV в. до н.э. (?)

Ἵ π υ ς , Ῥηγῖνος, ἱστορικός, γεγονὼς ἐπὶ τῶν Περσικῶν, καὶ πρῶτος ἔγραψε τὰς
Σικελικὰς πράξεις, ἃς ὕστερον Μύης ἐπετέμετο· Κτίσιν Ἰταλίας, Σικελικῶν
βιβλία εʹ, Χρονικὰ ἐν βιβλίοις εʹ, Ἀργολικῶν γʹ. οὗτος πρῶτος ἔγραψε παρῳδίαν
καὶ χωλίαμβον καὶ ἄλλα.

Петрон из Гимеры (?)