В.Г.

Адмони (30е гг):

За то, что мучительных лет вереница

Нанизана Вами на строгую нить,

За то, что Вы с Дантом решились сравниться

И, смерти отведав, умеете жить,

За то, что шумят липы пушкинских парков

В поэзии русской и в наши года -

За царскую щедрость крылатых подарков

Труд нежный Ваш благословен навсегда.

Сборник «Вечер», 1912

Читая «Гамлета»

У кладбища направо пылил пустырь,

А за ним голубела река.

Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь или замуж за дурака…»

Принцы только такое всегда говорят,

Но я эту запомнила речь, -

Пусть струится она сто веков подряд

Горностаевой мантией с плеч.

В Царском селе

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озёрных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни…

Здесь лежала его треуголка

И растрёпанный том Парни.

1911

Сладок запах синих виноградин

Сладок запах синих виноградин…

Дразнит опьяняющая даль.

Голос твой и глух и безотраден.

Никого мне, никого не жаль.

Между ягод сети-паутинки,

Гибких лоз стволы ещё тонки,

Облака плывут, как льдинки, льдинки

В ярких водах голубой реки.

Солнце в небе. Солнце ярко светит.

Уходи к волне про боль шептать.

О, она, наверное, ответит,

А быть может, будет целовать.

1910, Киев

Сборник «Чётки», 1914.

Смятение

Было душно от жгучего света,

А взгляды его – как лучи…

Я только вздрогнула. Этот

Может меня приручить.

Наклонился – он что-то скажет.

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

Мне очи застил туман,

Сливаются вещи и лица…

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице.

Как велит простая учтивость,

Подошёл ко мне. Улыбнулся,

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся.

И загадочных, древних ликов

На меня поглядели очи…

Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его напрасно.

Отошёл ты, и стало снова

На душе и пусто и ясно.

1913

Вечером

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остно пахли морем

На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»

И моего коснулся платья…

Как не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,

Так на наездниц смотрят стройных…

Лишь смех в глазах его спокойных

Под лёгким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса

Поют за стелющимся дымом:

«Благослови же небеса –

Ты первый раз одна с любимым».

1913. Март

Венеция

Золотая голубятня у воды,

Ласковой и млеюще зелёной;

Заметает ветерок солёный

Чёрных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.

В каждой лавке яркие игрушки:

С книгой лев на вышитой подушке,

С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,

Стынет небо тускло-голубое,

Но не тесно в этой тесноте

И не душно в сырости и зное.

1912

По неделе ни слова ни с кем не скажу

По неделе ни слова ни с кем не скажу,

Всё на камне у моря сижу,

И мне любо, что брызги зелёной волны,

Словно слёзы мои, солоны.

Были весны и зимы, да что-то одна

Мне запомнилась только весна.

Стали ночи теплее, подтаивал снег,

Вышла я поглядеть на луну,

И спросил меня тихо чужой человек,

Между сосенок встретив одну:

- Ты не та ли, кого я повсюду ищу,

О которой с младенческих лет,

Как о милой сестре, веселюсь и грущу? –

Я чужому ответила: - Нет!

А как свет поднебесный его озарил,

Я дала ему руки мои,

И он перстень таинственный мне подарил,

Чтоб меня уберечь от любви.

И назвал мне четыре приметы страны,

Море, круглая бухта, высокий маяк,

А всего непременней – полынь…

И как жизнь началась, пусть и кончится так.

Я сказала, что знаю: аминь!

Чем хуже этот век предшествующих?

Чем хуже этот век предшествующих? Разве

Тем, что в чаду печали и тревог

Он к самой чёрной прикоснулся язве,

Но исцелить её не мог.

Ещё на западе земное солнце светит

И кровли городов в его лучах блестят,

А здесь уж белая дома крестами метит

И кличет воронов, и вороны летят

1919

Та столетняя чаровница

Вдруг очнулась и веселиться

Захотела. Я ни при чём.

Кружевной роняет платочек,

Томно жмурится из-за строчек

И брюлловским манит плечом.

Я пила её в капле каждой

И, бесовскою чёрной жаждой

Одержима, не знала, как

Мне разделаться с бесноватой.

Я грозила ей звёздной палатой

И гнала на родной чердак,

Но она твердила упрямо:

«Я не та английская дама

И совсем не Клара Газюль,

Вовсе нет у меня родословной,

Кроме солнечной и баснословной.

И привёл меня сам Июль».

А твоей двусмысленной славе,

Двадцать лет лежавшей в канаве,

Я ещё не так послужу;

Мы с тобой ещё попируем

И я царским моим поцелуем

Злую полночь твою награжу.