Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Мне было чуть больше двадцати лет, и я ехал в переполненном автобусе домой. Я
думал, что мне повезло, поскольку я успел занять сидячее место и поскольку впервые
за долгое время в моем стареньком и еле живом телефоне оставался заряд батареи. Но,
заняв столь дефицитное в час-пик сидячее место, я и не подозревал, насколько мне на
самом деле повезло.
Я разглядел её не сразу. Совсем не сразу и не совсем разглядел. Я чувствовал,
как моё бедро касается её бедра. Тепло разливалось по всему моему телу и мне
хотелось застонать. Я боялся повернуть голову, чтобы посмотреть, как она выглядит.
Мне казалось, что, как только наши взгляды встретятся, она всё поймёт и вместо
блаженства я испытаю стыд. Мне придется отодвинуться от неё, чего делать я совсем
не хотел.
Прошло ещё немного времени, и я почувствовал, как её голова склоняется к моему
плечу. Она опускала её очень медленно, как бы не специально. Невозможно описать
весь трепет и волнение, которые я испытал, когда её голова наконец легла мне на
плечо. Мне так хотелось этого и так хотелось посмотреть на неё, но я боялся и не
смотрел.
Она делала вид, что спит, но я знал, что это совсем не так. Я чувствовал её
дыхание, а вместе с ними её тепло. Я чувствовал, как она всё сильнее опирается
своим телом на меня. Это была игра. Игра, в которой она якобы заснула и всё
происходящее лишь нелепая случайность. Так она снимала с себя ответственность, а я
подыгрывал ей и делал вид, что тоже практически сплю.
Мы проехали так десяток остановок, а затем она взяла мою руку, и я почти умер от
волнения.
Никто в автобусе не знал, что мы незнакомы, и что мы просто чужие люди, которые
нарушают физические границы друг друга, не имея визы и прочих прав. Чужие люди в
автобусе, который превратился в место их первого свидания. Никто не знал, какое
преступление мы совершаем и как становимся близки, просто взявшись за руки. Мы как
бы были одни против всего мира. У нас была тайна, о которой никто вокруг даже не
подозревал.
Проехав ещё несколько остановок, она подняла голову и шепнула мне на ухо:
— Мы друг друга совсем не знаем,— сказала она.— И если мы начнём говорить, велика
вероятность смущения и прочего. Может быть, мы друг другу сразу не понравимся и
разочаруемся во всём этом, если заговорим.
— И что делать?— спросил я—Молчать?
— Да! — ответила она.—Идти домой молча. Просто возьми меня за руку. Я думаю, нам
нужно просто побыть вместе. Научиться чувствовать друг друга в молчании, тогда и
наши первые разговоры пройдут естественней. Нам нужно привыкнуть друг к другу.
Привыкнуть держать друг друга за руки.
— Хорошо! — ответил я, уловив логичность и законченность её мыслей.
С неба падали хлопья снега, а впереди лежала дорога длиною в час. Час—это
много, но пролетел он словно 5 минут. И я думал потом, почему у меня было такое
восприятие времени. Мы с ней не разговаривали и просто, взявшись за руки, топтали
снег ногами, каждый к своему конечному маршруту. Но мысль о том, что сейчас я
провожу её и на этом всё закончится, заставляла пытаться насладиться каждой
секундой, и оттого они (секунды), складываясь в минуты, пролетали с космической
скоростью.
А затем мы подошли к какому-то дому, и она сказала:
Её слова сняли смущение, которое душило и сковывало меня. А затем, когда она
встала и быстро принесла мне подушку и одеяло, я испытал новый прилив возбуждения,
представляя, что сейчас будет происходить в соседней комнате, и понимая, что мне
дали место в первом ряду на просмотр этого «представления».
Я сел возле её двери, смотря в замочную скважину, и наблюдал, как она снимает с
себя кофты и штаны, оставаясь в майке и трусах. Она не разделась до конца и, лежа
на кровати, опустила руку ниже живота. Я в это же время снял с себя нижнюю одежду и
сидя на тёплом полу начал делать всё то, что делал несколько минут назад, но очень
тихо, и так же нежно и медленно, как это делала она с собой. Когда она закончила,
лампа в её комнате погасла, следом закончил и я, отправившись спать на кожаный
диван.
***
Долго ворочаясь, я стал думать о том, что чувствую себя так, как чувствовал бы
себя, если бы нашел миллион долларов. Я не планировал этой встречи и даже не
подозревал о её возможности—но вот она случилась.
Думая об этом, я стал медленно проваливаться в сон. Но в очередной раз сработал
закон подлости, и проехавшая на улице машина вырвала меня из сна. И если бы просто
вырвала… Вместо этого она меня буквально избила реальностью. Я вскочил с дивана, не
понимая, где я, а вернее, боясь того, что я не там, где я засыпал. На секунду мне
показалось, что я дома, а прошедший вечер был лишь сном. Но интерьер квартиры сразу
же успокоил меня. Я был у неё. Всё случившееся было реальностью.
Я вновь попытался заснуть, предварительно перевернувшись на другой бок, но
вместо этого купался в океане своих мыслей и переживаний. Я начал вспоминать и
анализировать весь свой прошлый жизненный опыт и почти все свои прошлые
влюбленности…
Вспоминая сейчас свою первую детскую неразделенную любовь, я понимаю, что она
была настолько тупа и скучна, насколько это только возможно. Просто каждый день
происходила цепочка одних и тех же событий и я им неимоверно радовался, несмотря на
весь мазохизм моего положения.
Был конец 90-х, мне было семь лет, и я влюбился в девочку, которая была старше
меня на два года. Я не помню, как увидел её впервые, но в какой-то момент она
просто заняла все мои мысли, и понять, когда это начало происходить и когда она из
общей массы стала единственным объектом моего пристального взгляда, я затрудняюсь.
Тогда казалось, что так было всегда.
Я учился в первом классе на первом этаже, а она училась в том же кабинете, но
во вторую смену в третьем классе. Когда мы заканчивали уроки, её класс только
начинал. После окончания наших уроков и до начала их уроков была перемена в
несколько минут, и это были одни из самых счастливых минут моего дня, поскольку я
мог смотреть на неё.
Боже, как она была красива! Вокруг было столько девочек, а красивой была только
она. И все были красивы по своему, а она — по-моему.
Сейчас мне не понять её красоты, а тогда её красота казалась абсолютной.
К моему огромному детскому счастью, школа находилась в соседнем дворе. А её дом
был через двор. То есть, чтобы попасть в школу, она должна была идти через мой
двор. Таким образом, я мог узнать расписание её уроков и увидеть её не только днём
после окончания школы, но и на минутку вечером, когда она возвращалась со школы
домой.
Так прошёл почти целый учебный год. Я видел её пару минут два раза в день и не
предпринимал никаких попыток познакомиться с ней. Три раза наступали сезонные
школьные каникулы, и я мучился, сходя с ума, без возможности прикасаться к ней
взглядом. Мне сложно давались даже два школьных выходных, которые я, вопреки логике
ученика начальных классов, не любил. Я не мечтал, как другие школьники, навсегда
перестать ходить в школу — напротив, я хотел проводить с ней (со школой) как можно
больше времени, поскольку там была она. Я просыпался утром с радостным
предвкушением того, что спустя несколько часов увижу её, и жалел лишь о том, что у
нас пятидневка, а не шестидневка.
Как я уже сказал, это были поздние девяностые, и тогда ещё не было телефонов с
фотокамерами, как впрочем, не было и самих телефонов. Нет, где-то они, конечно,
были, к примеру, в редких американских фильмах по выходным на первом канале. Но жил
я не в американском фильме, а в российском арт-хаусе. Даже пленочный фотоаппарат
был неимоверной роскошью, и поэтому единственным местом, где я мог смотреть на
образ своей любимой, была моя голова. Я прокручивал заснятые за день мозгом
моменты, в которых она была рядом, и гонял их в своей голове раз за разом.
Желая хоть как-то запечатлеть её образ в физической форме, я брал карандаш и
краски и рисовал её в альбоме. Да, как Земфира в своей несуществующей тогда песне,
где она искала его и тоже рисовала гуашью. Я рисовал свою любовь и, не имея
возможности качественно нарисовать лицо, просто рисовал её силуэт. Черная кожаная
куртка, белые штаны и красная шапочка. Для стороннего наблюдателя мои рисунки были
безобразными, но для меня, вложившего в них всю любовь и весь художественный
талант, мои рисунки были волшебными. Я просто не видел в них размытый образ какой-
то девочки, я видел в них лицо той, которая была для меня всем, и рисунки оживали.
Детская платоническая любовь возможна лишь до момента полового созревания,
когда тебя привлекают женские прелести, изредка мелькающие по телевизору, но ты,
смотря на любимую девочку и думая о ней, представляешь, как вы будете гулять,
держась за ручку, как вы будете без конца смотреть друг другу в глаза и однажды её
щека случайно коснется твоей щеки и ты умрёшь от наслаждения и трепета. Ты не
думаешь, как и в какой позе сделал бы с ней «всякую всячину», ты для таких мыслей
ещё слишком непорочен. Это ещё девяностые, это ещё не век интернета и повсеместных
образов женских тел, которые без смущения преследуют ребенка с самого раннего
детства.
Детская любовь прекрасна сама по себе, но она тупа в своей выжидательной
пассивности. Ты просто ждёшь, когда она признается тебе в любви. Или ждёшь
внезапной смелости, которая вдохновит тебя самого признаться ей. Ты просишь друга,
чтобы он передал ей твою тайну. Или ты пишешь ей записку и носишь её с собой
неделями и месяцами, так и не решаясь подойти и передать ей своё сокровенное. Ведь
возможность её ответной любви стопроцентная лишь до тех пор, пока она не узнает о
твоей любви. Как только она узнает, вероятность её любви будет 50/50, и её ответ
тебе не понравится. Ты заранее знаешь, что её ответ тебе не понравится, но ты
заставляешь себя верить в чудо. Ведь если твоё чувство не взаимно, зачем тогда
жить?
Влюбляться в начальных классах—вещь обязательная. Обязательная, но губительная.
Хорошо, если эта девочка — твоя одноклассница, хуже, если она в соседнем классе, и
совсем глупо, если она на два класса старше. Мне достался последний вариант, и
спустя восемь месяцев обожания издалека я решил признаться ей в своих чувствах.
Я не писал ей записок, не просил друзей или подруг, я решил поступить
максимально тупо, поскольку был туп и нужно было вести себя подобающе.
Я просто ждал её, и когда она проходила возле моего дома, вылез из массивных
кустов и крикнул ей вслед: «Таня, я люблю тебя!» и убежал. Убегая, я дважды упал,
споткнувшись от волнения и адреналина. Затем я просидел весь день дома, после чего
отправился встречать её на велосипеде. К моему удивлению, она направилась ко мне
вместе с подругой. Подруга сказала мне:
Меня не смутило то, что подруга выступает посредником в этой сделке чувств.
***
Вторая детская влюбленность нашла меня лишь через три года, когда мне было уже
(уже!) десять лет и я учился в четвёртом классе.
Я видел её несколько раз, и, как и в случае с первой детской любовью, эта
девочка была старше меня на два года. Влюбился я не сразу. Я часто видел её и в
какой-то момент осознал, что она самая необычная, самая красивая и я влюблен.
Теперь я вновь приходил в школу, как на праздник. Мы учились в одну смену, и
каждую перемену я спускался на её этаж и смотрел на неё.
А затем, спустя месяца два, меня перевели в другую школу. Перевод был для меня
кошмаром, поскольку я не умел смотреть сквозь время и пространство, а значит –
перестал видеть её. Я даже не имел возможности прийти в свою старую школу и увидеть
её, поскольку школы находились далеко друг от друга и, помимо того, что я не умел
смотреть сквозь время и пространство, я также не умел перемещаться в нём, нарушая
законы физики.
Всё изменилось накануне Нового года. Я бродил по улице возле киосков и вдруг
увидел её в толпе. Я так испугался и обрадовался, что не знал, куда себя деть и как
взять себя в руки. И я до сих пор не знаю, чего было больше — страха или радости, и
как я вообще выжил тогда, не скончавшись от череды микроинсультов. А затем на смену
микроинсультам вполне могли прийти инфаркты, поскольку в тот момент, когда я узнал
её в толпе, она обернулась и посмотрела на меня. Я так испугался и переволновался,
что развернулся и побежал прочь. Затем я успокоился и понял, что это мой шанс. Я
решил проследить за ней и узнать, где она живёт. Так я смогу приходить в её двор и
иногда видеть её (этого мне тогда было вполне достаточно.)
Если бы в тот вечер я проходил экзамен на «незаметную слежку», я бы его
провалил на начальных этапах. Заметила она меня практически сразу, и то, что я иду
за ней, тоже заметила, но постаралась не выдавать этого. Я же продолжал идти за
ней, и вдруг она начала бежать во дворы. Идиотизм ситуации был в том, что я тоже
начал бежать. В какой-то момент она пропала из виду, и это означало, что двор, где
потерян след, —это двор, где она живёт. Она думала, что мне зачем-то нужна она, а
мне всего лишь нужна была её геолокация. (Девушки всегда переоценивают свою
значимость. Хотя в данном случае, действительно, не место красит человека, а
человек место.)
Я вернусь в этот двор спустя несколько часов, потому что идиоты всегда
возвращаются на место преступления. Я буду жадно вгрызаться взглядом в каждое окно
в надежде увидеть в нём её. Но, этого, конечно же, не случится.
Спустя три дня я опять окажусь в её дворе, и произойдёт очень странная и
гениальная в своей режиссуре постановка:
Она выйдет из своего подъезда и, увидев меня, зайдёт обратно. Я подойду к её
дому, радуясь тому, что вычислил подъезд, и желая вычислить квартиру. Её дверь
захлопнется раньше, чем я смогу заметить, в какую из десятка квартир она зашла. И я
сяду в подъезде, смиренно ожидая развязки. Она ведь зачем-то выходила? Значит,
побудет немного дома и будет вынуждена выйти ещё раз. Мне нужно просто подождать.
Но я не оценил масштаб её ума. Она, в свои 12 лет, додумалась позвонить по
домашнему телефону подруге, и та подошла к её подъезду, заблокировав входную дверь
и оборвав мне пути для отступления. Увидев подругу из окна, «моя вторая детская
любовь» выбежала из квартиры, а я (как она и планировала) побежал вниз. Дверь не
открывалась, и я понял, что пропал. Она быстро спускалась вниз, а я еще быстрее
спускался в царство своего страха. Она подошла ко мне, занесла руку над моей
головой и мужицким наигранным басом сказала:
Много знать про неё мне было ненужно. Вернее, нужно, но знал я немного.
Достаточно было сказать ей её имя и фамилию, которые я знал от неё самой, добавить
к этому отчество, которое вывел сложным математическим путём, предположив, что, по
теории вероятности, если папу зовут Дима, то отчество должно быть Дмитриевна. А
затем я назвал её дату рождения, которую также узнал раньше от неё. И всё! Этого
было уже достаточно, чтобы видеть во мне человека, обладающего секретным доступом к
секретным базам данных. (Я же в те годы даже не знал, зачем компьютеру мышка.)
Но обладая «секретными знаниями» о ней из прошлого, я совсем не обладал какими-
либо знаниями о ней из будущего, а это будущее тем временем незаметно наступало.
В моей школе училась её подруга, та самая, которая заперла меня однажды в
подъезде, став соучастником начала наших отношений. Ей же выпала возможность стать
соучастником и нашего расставания. В один из январских дней она передала мне
записку от Жанны. Если свести к краткому пересказу, то в записке было нарисовано
разбитое надвое сердце, и написано: «Ты мне очень понравился, но я забыла, что у
меня уже есть парень». Таких записок я получу в жизни ещё две штуки. Девочки-
подростки очень склонны «забывать» о своих парнях, когда знакомятся со мной (то ли
я так хорош, то ли дети стали слишком плохо питаться).
Я хотел объяснений и после школы пошёл за ними к Жанне. Она заканчивала позже
меня, а её дом находился через несколько дворов от моей новой школы. Я стал ждать
возле подъезда. Ждал минут срок, а затем ко мне подошла её подруга.
— Это всё была шутка,— говорила она.— Я просто решила тебя испытать. Проверить твои
чувства.
— Зачем?
Естественно, она ничего не собиралась проверять. Она просто нашла легкий способ
меня кинуть и решила, что я получив записку смирюсь. А я, гад такой, не смирился. И
она из защиты перешла в нападение. В нелепое нападение, но мне было 10 лет, и я
повёлся.
Логики во всём этом не было совершенно, но она тогда была мне не нужна. Мне
было достаточно просто того, что мы не расстаемся. Мне действительно было
достаточно этого. И я поверил в несуществующую Виолетту и даже задумался, а не
гулял ли я с ней, и я запросто поверил в то, что никакого другого парня, про
которого на время забыли, не существует. Я хотел верить, и я верил.
Всё окончательно закончилось ровно через неделю. Она позвонила мне на домашний
телефон, был вечер пятницы и по каналу НТВ показывали «Золотая коллекция — Джеймс
Бонд». Я сидел в коридоре дедушкиной квартиры и слушал самые сложные и самые
болезненные слова за все 10 лет своей жизни.
Она говорила, что врала мне. Что просто пожалела меня. Что у неё есть другой и
я не займу его места. А я, положив телефонную трубку, лёг на ковёр в коридоре и
просто не мог дышать. Я не хотел жить, и воздух был густым. Я не понимал тогда
происходящих в моём организме процессов, но у меня поднималось давление и кружилась
голова. Потолок плыл, а звуки, доносящиеся из телевизора в зале, становились
расплывчатыми и я слышал лишь глухие отголоски фраз.
Тогда во мне родилось понимание того, что любовь — это боль. Вернее, не
родилось, а вернулось. Всё повторилось опять. Всё началось сначала, и если «люди —
это новая нефть», то Жанна — это просто новая Таня. Меняются имена и декорации,
меняются актеры и места действий, но спектакль всё тот же. И все врут, и всё в
любой момент может рухнуть. Но я верил, что однажды всё будет иначе. Для этого
нужно просто найти своего человека и быть с ним честным. Но впереди меня ждали
исключительно «не свои люди», а до «своего» нужно было прожить ещё десяток лет.
И мы уже собирались драться, но тут вышла Жанна, и мы забыли о том, что ещё
минуту назад хотели беспричинно крошить друг другу зубы и бить морды. И мы просто
гуляли вчетвером, пока не разошлись по домам. История не имела продолжения, как не
имела и логики.
***
Тогда я не знал, что, если хочешь поцеловать, нужно брать и целовать. Более
того, думая об этом после, я приходил к выводу, что я вовсе и не хотел её целовать,
но чувствовал себя обязанным это сделать и, спросив разрешения и получив её отказ,
я словно снял груз вины перед ней за то, что до сих пор не поцеловал её.
Напомню, что тогда у меня не было мобильного телефона, как не было и домашнего.
Поэтому я не звонил ей, чтобы назначить встречу, а просто приходил к её дому и
звонил по домофону, сообщая, что «батя прибыл в здание». Тогда я не понимал, почему
её это так сильно злило. Сначала она ничего не говорила, а потом не выдержала. Она
говорила одно, но подразумевала то, что я прихожу не предупредив и вырываю её из её
дел, ведь она не может меня прогнать или сказать, что занята. А значит, ей
приходится подстраивать себя и свои планы под меня, а приходил я, когда хотел. Но
выражала она это иначе:
Как я мог объяснить ей, что в свои 13 лет, живя с мамой на съемной квартире, не
могу попросить у неё деньги на карточку или телефон, поскольку помню те голодные
годы, которые нам пришлось пережить, и мне жаль каждой потраченной на меня мамой
копейки. Как объяснить, что один доллар на телефонную карточку — это одна 150-я
маминой зарплаты, одна 75-я тех денег, что у нас остаются после оплаты квартиры.
Что это одна 10-я тех денег, что остаются у нас после покупки еды и бытовых
необходимостей. У моей мамы остается всего 10 долларов в месяц на личные траты. Как
я могу попросить у неё хоть что-то? Но сказать это (как мне казалось) я не мог и
просто виновато кивал головой, говоря: «Да, обязательно куплю». Но не покупал.
Однажды, когда она в очередной раз упрекала меня за приходы без предупреждения,
я вспылил и просто ушёл, громко хлопнув абстрактной дверью. Спустя три дня я решил
прийти и извиниться. (Не думаю, что хотел этого, но мне казалось, что с ней мне
лучше, чем без неё.) Я поднялся на её этаж, позвонил в дверь, она открыла мне, и мы
прошли в зал. Я что-то говорил, пару раз извинился. Она сказала, что для неё
слишком утомительно проводить со мной каждый день по несколько часов, что она очень
устаёт и ей не хватает времени на себя. А затем в комнату зашла её мама.
Эта тупая история не могла не иметь тупого продолжения, и оно не заставило себя
ждать. Вернее, продолжение заставило себя ждать, но есть определенные фигуры речи,
и давайте уважительно к ним относиться.
Пройдёт несколько лет, и я узнаю, что Маша просила нескольких одноклассников
провожать её домой, аргументируя это тем, что она боится меня. Был это реальный
необоснованный страх передо мной или попытка через «страх меня» добиваться симпатии
других мальчиков — я не знаю. Но факт остается фактом.
***
Закончив вспоминать Машу, я медленно провалился в сон. На этот раз я не
вздрагивал от проезжающих за окном машин и проснулся только рано утром. Моя
незнакомка из автобуса, которая использовала имитацию сна как способ познакомиться,
разбудила меня нежными поглаживаниями по лицу.
На ней по-прежнему из одежды была лишь майка и трусы. Я быстро сходил по своим
утренним делам и, выйдя, сел рядом с ней.
Я стянул с себя штаны, а она сняла майку, обнажив грудь. Я был возбужден ещё до
того, как пришёл в зал и сел рядом с ней, а теперь моя голова вновь кружилась и я
чувствовал, что, если начну говорить, буду заикаться.
Она взяла мои руки и приложила к своей груди. И пока я держал её грудь в своих
руках, она стягивала с себя нижнее бельё.
— Сейчас мы не будем трогать друг друга, но, трогая самих себя, ты можешь левой
рукой ласкать мою грудь.
Она взяла ручку, и я подумал, что сейчас она нарисует у себя на руке часы и начнёт
смотреть уже на них, чтобы я точно понял намёк. Но вместо этого она нашла листок
бумаги и начала выводить на нём кривые цифры.
— Это мой номер. Позвони вечером после шести,— она выдержала небольшую паузу и
очень неуверенно добавила — Если захочешь.
— Я позвоню.
— Я буду ждать.
Она проводила меня до двери, и я пошёл в этот холодный мир из самого теплого
места на земле, в котором этой ночью и этим утром со мной происходили самые
невероятные и волнительные события в моей жизни.
Идя и пиная утренний снег, я думал о том, как это волшебно в своей простоте,
как это естественно и совсем не безобразно. У нас не было секса, но то, что было,
было настолько особым и возбуждающим, что я готов был потратить на это всю свою
жизнь.
Но вместе с невыносимой лёгкостью бытия меня также одолевали всякие сомнения. Я
думал о том, что больше подобного может не произойти. Думал о том, что, возможно,
она проиграла кому-то спор и всё это было лишь жестоким издевательством надо мной.
Думал, не окажется ли она очередной жертвой ранней забывчивости, а потом произойдёт
чудесное исцеление и она вспомнит о том, что у неё уже есть парень, а то и муж, а
то и дети. А быть может, она только-только рассталась с кем-то и я просто
подвернулся под руку и помогаю забыть. А быть может — помогаю отомстить. А ещё она
просто может быть сексуально озабоченной, ведь вряд ли я настолько особенный,
чтобы, познакомившись со мной в автобусе, она пригласила меня к себе домой и дальше
происходило то, что происходило.
Я накручивал себя, пропуская через свою голову сотни самых паскудных вариантов
и возможностей. Мне становилось грустно и тошно, и она была здесь совсем не причём.
Весь ад в своей голове устраивал я сам. А она? Как я могу так думать о ней, когда
она пренебрегла всеми женскими правилами и, пригласив меня к себе домой, подарила
столько счастья? А ведь мы не были пьяны, и я совсем не тот, перед кем невозможно
устоять. Я не выгляжу богато, более того, я выгляжу почти бедно. Моя одежда и мой
телефон всем и сразу говорят о том, кто я и сколько я стою. А она взяла и подарила
мне себя.
***
— Привет, Серёга.
— Привет.
— Про долг не забыл?
— Не забыл. Каждый день помню. Бывает, забываю, но тут же вспоминаю и опять помню.
Сейчас с деньгами совсем туго.
— Когда брал в долг, вроде тоже было туго?
— Тогда было туго, потом ты дал — и стало полегче. А потом деньги закончились, и
опять стало туго. А если сейчас отдать, то станет еще туже. Порочный круг, но я его
разорву.
— Могу помочь. Мне услуга от тебя нужна. Сделаешь чётко и без лишних вопросов —
считай, не должен. Девочка у тебя в друзьях есть, Ася.
— И?
— И мне бы про неё чего узнать. Только так, чтобы между нами.
— Запал на неё?
— Ну, типа того.
— Не советую, если чё.
На этих словах мне стало дурно, мне казалось, что этот телефонный разговор
закончится моим полным в ней разочарованием и я узнаю о том, о чём бы мне не
следовало узнавать.
— Я вот всё думаю, почему между людьми всё так сложно?— сказала Ася, стоя ко мне
спиной и заливая воду в чайник. — Вот вроде все понимают, чего они хотят друг от
друга. И каждый понимает, чего другой хочет от него. Естественно, я говорю лишь о
тех людях, которые, как и мы, разнополые и проходят первые стадии знакомства с
намеком на продолжение банкета в лежачей позе. Зачем столько прелюдий — я понимаю.
А вот для чего человеку столько стеснений и переживаний, когда всё предельно
очевидно и твоё желание взаимно?— Ася развела в стороны руками. — Вот ты пришёл ко
мне, и я тебя хочу. А ты боишься. Хочешь меня, но боишься. Я словно хожу с
транспарантом «я тоже тебя хочу», а ты всё равно боишься. И я боюсь. И мы должны
сейчас выпить и шутить и смеяться, и всё произойдёт играючи. То есть сексом
займемся не те мы, которые мы по жизни, а выпившие идиотики с плоскими шутками и
натянутыми улыбками. И когда я думаю об этом — мне противно. И ведь утром, когда
проснемся, будет стыдно. Стыднее, чем было бы, если бы всё было на трезвую голову.
— Но ведь, пока я пьян, мне не будет стыдно, — попробовал ненавязчиво возразить я.
— Да, но почему вообще должно быть стыдно? Я не думаю, что древним людям было
стыдно за свои желания. Не думаю, что стыдно собакам и кошкам.
— А я думаю, многие собаки и кошки стали бы хроническими алкоголиками, если бы
имели такую возможность.
— Вот о чём я и говорю: глупые плоские шутки, чтобы снять неловкость. А снимать
нужно одежду друг с друга, а неловкость оставлять дома,— приструнила меня Ася.
Я промолчал.
— Есть у меня одна история, о которой я никому никогда не рассказывал. Мне тогда
было 14 лет, и на день города я поехал в центр, где познакомился с двумя сестрами,
вернее, они познакомились со мной, но я тоже принимал участие в знакомстве,
инициатором которого являлись они, так что можно сказать, что я тоже с ними
познакомился.
— Так, — перебила меня Ася — Мы не на судебном заседании и не в детском саду, где
важно, кто первый начал. Успокойся!
— Так вот, господа присяжные, одной было 17, другой 22. Я зачем-то соврал, что мне
15 лет, как будто этот один лишний год в корне всё менял. Которая постарше
познакомилась с каким-то парнем, но там что-то не заладилось, и она решила уйти
домой. Её младшая сестра попросила меня проводить их. Я согласился. После долгой
прогулки младшая взяла у меня номер телефона и сказала, что позвонит. «Да,
конечно!»— с издевкой подумал я.
Но на следующий день она действительно позвонила. Звонила она с уличного
телефонного автомата, что меня естественно насторожило, но она объяснила это тем,
что её мама не пополняет ей счет и очень строго относится к кругу её общения,
поэтому звонить она может только с улицы. На деле это означало, что прекратить наше
общение она может в любой момент, просто перестав звонить. Её адрес я не знал,
номер телефона мне не дали и так далее.
Мы договорились с ней встретиться через два дня. Она сказала, что позвонит и
уточнит где. Раньше «не получится». И я два дня ждал её звонка. Так она привязывала
меня к себе ожиданием. А потом позвонила и отменила встречу. Сказала, что в этот
день едет с мамой на рынок, и бросила трубку. Это была вторая стадия привязки,
поскольку я за секунду испытал огромную досаду от потери того, чего у меня даже и
не было. А потом трубка была брошена, и я не получил альтернативы в виде другого
дня. И она перезвонила через 20 минут, сказав, что был неисправен телефонный
автомат (или что-то в этом духе). Это была третья стадия привязки: меня обломали,
оставили пережить это, при этом я никак не мог повлиять на ситуацию, поскольку не
мог перезвонить. И звонок был четвертой стадией привязки, поскольку она сказала,
что встретится со мной завтра, и я, конечно же, был этому очень рад. Она сама со
мной познакомилась, но из легко доставшегося она превратилась в трудный и оттого
более желаемый приз, который не будет подстраиваться под меня, но под который
должен подстроиться я.
Мы встретились и, мило общаясь, прошли полгорода. Она призналась, что, увидев
меня в толпе, сказала сестре: «Смотри, какой красивый мальчик, давай подойдём
ближе», после чего они подошли и мы незаметно разговорились.
— Я на самом деле думала все эти дни о твоем возрасте — сказала она мне на том
первом свидании.
— А что с ним? — спросил я.
— Ну, ты младше меня на два года. А мы в том возрасте, когда это сильно
чувствуется. Это не 20 и 22, это не 30 и 32, это 15 и 17.
— Ясно.
— Ну, не обижайся.
— Я не обижаюсь.
— Просто я же не собираюсь за тебя сейчас замуж выходить, так какая разница, что ты
меня младше?
— А зачем тогда об этом говорить и делать на это акцент?
— Ну, просто…
И это было шестой стадией привязки—показать мне, что я получил что-то, до чего
ещё не дорос, и что-то, чего людям моего возраста не положено. А пятой стадией
привязки был рассказ о том, как она увидела меня в толпе, посчитала красивым и
решила познакомиться. То есть она делала меня особенным, а подростки очень
нуждаются в таком чувстве, поскольку ещё ни в чём не реализовались и ничего собой
не представляют, но имеют о себе большое мнение и считают, что люди вокруг просто
не осознают, кто перед ними. Она сделала меня особенным, сделав особенной себя,
поскольку человек, делающий тебя особенным, автоматически сам становится особенным
для тебя.
Конечно, вряд ли она сама тогда до подобного дошла, особенно с учетом того, что
интернет тогда был у двух с половиной человек на всю Россию. Но у неё была толковая
взрослая сестра, и та могла прописать ей план общения с мальчиками на взрослом
«привязывающем» уровне.
Мы гуляли с ней так несколько раз, а после я провожал её домой, но не до самого
дома, поскольку «нас не должна увидеть мама или мамины знакомые».
А потом, однажды, по её инициативе, мы заговорили о первом поцелуе. Она
рассказала, как это должно происходить, и добавила: «Когда ты будешь готов —
скажи». Я решил, что это призыв к скорейшему действию и под «когда» подразумевается
«сейчас».
Тогда я ещё не знал, что общение с девушками — это особый вид психологического
насилия. В этом психологическом насилии была ещё одна особенность: ей каждый раз
нужно было быть дома через три часа после начала встречи — иначе её накажут. Я
принял эти правила игры и тщательно следил за ходом времени и говорил ей: «Пора
идти», когда время было уже на исходе. Она умилялась тому, как я переживаю за неё,
но переживал я не за неё, а за себя, ведь, если её накажут и больше не выпустят, то
я останусь один. Естественно, тогда я и представить не мог, что, скорее всего, нет
никакой тираничной мамы и она сама решила не проводить со мной больше трех часов в
день, чтобы я не перенасытился ей и ещё больше привязывался, ожидая новой серии
«захватывающего сериала».
А затем, спустя пару недель, наступил тот самый день, когда мне должен был
достаться мой первый поцелуй. Я, проводив её до дома, сказал: «Сейчас», и она
согласилась. Я прислонился к столбу под каким-то домом и стал собираться с мыслями.
Вернее, я начал набираться смелости: первый поцелуй — ответственное мероприятие.
Она ходила вокруг меня, а потом не выдержала, и мы начали неумело и неловко
целоваться. Я не понимал, что я делаю и правильно ли я это делаю. И на второй
минуте, переполненный волнением, я спросил:
— Я девственник.
— Тебе нравится моё тело?— спросила она, посмотрев на меня, а потом начав
разглядывать свою наготу.
— Ты цел? — обернувшись, спросила Ася — Будем считать твоё падение ответом на мой
вопрос.
Встав с пола, я подошёл к ней вплотную, а она, обняв меня, прошептала мне на
ушко:
— Давай, так: сегодня повторим то, что было вчера, но на этот раз ты останешься
спать со мной. А потом, не сразу, в один из дней, мы перейдём к «серьезной стадии».
— Хорошо!
— Иди в душ, только там не падай.
***
«Наступил вечер»
— Слушай, а откуда у тебя такая большая квартира? — спросил я. Этот вопрос меня
мучил уже третий день.
— Папа подарил.
— А папа у нас кто?
— Папа у нас переводчик с немецкого.
— Никогда бы не подумал, что можно напереводить с немецкого на огромную квартиру в
Москве.
— Для этого ему пришлось уехать по контракту в Германию и после долгих поисков
дополнительного дохода создать несколько мобильных приложений, каждое из которых,
вопреки здравому смыслу, решило стать в Германии дико популярным.
— То есть папа ещё и программист?
— Нет. Он переводчик с немецкого, а также большой знаток германского менталитета. А
еще человек, понимающий, что проще кому-то заплатить, чем самому начинать всё с
нуля.
— То есть он придумал идеи и просто нанял исполнителей?
— Ну, это если очень упрощать. На деле за этим стоял долгий и трудный путь.
— А гараж у него был?
— Какой гараж? — удивилась Ася.
— Ну, все большие американские стартапы начинали в гараже. Там без гаража в большой
бизнес не берут.
— Это не США, это Германия. Или ты не следишь за моим рассказом
— Слежу,— подтвердил я. — Так в каком штате, говоришь, он живет? В Айове или Огайо?
Пройдя полгорода, мы незаметно перешли к одной неловкой для меня теме. Вернее,
к неловкой для меня теме перешёл я.
— А почему ты так легко вышла со мной? Ты же даже не видела моего лица, когда я сел
с тобой в автобусе.
— Вообще-то видела. Ты сел не сразу, и, пока ты не сел, я не сводила с тебя глаз. Я
ещё думала: «Только бы он сел рядом». И так сильно об этом думала и хотела этого,
что мужчина, сидящий со мной, встал, а ты занял его место.
— То есть я как бы пошёл на твой зов?
— Можно и так сказать.
— Знаешь, кто это? — спросила у меня Ася после нескольких минут разговора с
неизвестной мне девушкой.
— Понятия не имею.
— Это очень хороший пример того, как мы попадаем в ловушку собственных
представлений о том, как всё должно быть.
— Она позвонила мне около года назад, и телефонный разговор начался с непонятных
звуков. «Ты там плачешь или смеешься? А то звуки похожие»,— спросила я.
— Я не знаю,— ответила она.
— Не знаешь, плачешь или смеешься?
— Я то плачу, то смеюсь. А то и то и это одновременно.
— Весело тебе. И, видимо, грустно.
— В общем, началось всё с ерунды…—сказала она.
— Ну, как всегда!
— Нет, не как всегда!
— А когда было иначе?
— Ну, иногда всё начинается с полной ерунды.
— От масштаба ерунды суть ерундовости не меняется.
— Мне нужны были деньги, и я искала подработку.
— Интересно. А нашла проблемы?
— Нет, нашла подработку, а на подработке меня нашли проблемы.
— Я не заинтригована, но продолжай,— дразнила я её.
— Искала я что-то непыльное. Что-то, где можно просто быть и тебе за это платят.
— Хороший подход. Не в политику ли ты намылилась?
— Нет. Я пошла на кастинг моделей. Ну как кастинг, я там была всего одна, и меня
сразу утвердили. Легко быть лучшей, когда у тебя нет конкурентов.
— Эй, полегче — разговоры записываются, и эти слова могут неправильно истолковать!
— Нужно было, чтобы я снялась для местной рекламы нижнего белья. Платили как за
неделю моей обычной работы. Я думала, ну и согласилась.
— Ты же не забеременела от этой съемки?
— Нет, но чувство тошноты присутствовало.
— Продолжай.
— Ну, всё бы хорошо, но я понравилась фотографу. И он сказал, что не хотел бы,
чтобы я снималась в этой рекламе, а хотел бы, чтобы вместо этого я пошла с ним на
ужин.
— И ты пошла?
— Говорю же, мне нужна подработка, а значит, я хочу кушать. Шучу. Но на ужин я всё
же пошла.
— И чё, и чё? Продолжай!
— Ну, мы поели…
— Про «поели» в инстаграме расскажешь, а мне давай про «ну, мы поговорили».
— Ну, мы поговорили… Он сказал, что я ему понравилась и он не хотел бы смешивать
работу с личным.
— То есть вместо того, чтобы платить тебе за участие в рекламе нижнего белья, он
хочет увидеть твоё нижнее белье бесплатно?
— Нет. Он просто не хочет смешивать работу и личное.
— Смешивать не надо водку с пивом, а если ты пришла на подработку, нужно тебе её
дать, и тогда есть вероятность, что ты тоже дашь.
— Мне 30 лет, я и так дала. И не всё так меркантильно.
— Я же шучу.
— А я, увы, нет.
— Почему увы?
— Ну, он как бы не моё.
— Разжевывай!
— Во-первых, он младше меня на пять лет. И он вообще не понимает многих моих
приколов.
— Подруга, я тебе открою страшную тайну: мужчины в принципе не понимают многих
наших приколов.
— Ну, ты вот младше меня лет на десять, но мы с тобой на одной волне. А он не
смотрел множество фильмов, которые смотрела я. Он не понимает, когда я говорю
фразами из этих фильмов.
— Да, трагедия! Мои родители тоже говорили непонятными фразами. При этом они даже
не думали объяснять мне их происхождение. Я до последнего не знала, что они из книг
и советских фильмов, которые я не смотрела. Я считала, что родители просто с
придурью. Но это как-то не мешало.
— А мне мешает.
— Скажи, после того, как он раз-другой не понял твоих приколов, ты сразу начала
стараться заметить как можно больше различий между вами? Не отвечай сразу, подумай.
— Наверное, да…
— То есть ты заметила проблему и решила разогнать её до космических масштабов.
— Это вопрос?
— Это факт.
— Ну а что я могу поделать, если мы слишком разные?
— А зачем что-то делать? Ты женщина, а он — мужчина. Вы по определению слишком
разные.
— Да, но он меня не понимает.
— А ты сама себя понимаешь?
— Нет.
— Так как он может понимать тебя, если ты сама себя не понимаешь?
— Ты всё как-то усложняешь.
— Нет, подруга. Я не усложняю, я упрощаю. Но поскольку то усложнение, которое ты
сделала в своей голове, кажется тебе упрощением, то моё упрощение кажется тебе
усложнением.
— Ты говоришь как женщина.
— Мать! Алё! Я и есть женщина. Или ты совсем уже шурупчики растеряла?
— Наверное, мне нужен совет мужика.
— Не нужен тебе совет мужика, а нужен тебе сам мужик.
— Ну, он так-то есть.
— И чего тебе тогда нужно?
— Я запуталась.
— Сложно быть бабой, да?
— Сложнее не быть бабой!
— Знаешь, что мне помогает не сойти с ума?
— Что?
— Желание не сойти с ума. А ты не можешь разобраться со своими желаниями, оттуда
все проблемы.
На этом мы попрощались и продолжили разговор спустя два месяца.
— Рассказывай!
— Ты представляешь, он оставил у меня дома свою сраную зубную щетку. Я просто
просыпаюсь однажды, иду в ванную и вижу чужую зубную щетку.
— Проблема именно в том, что зубная щетка была сраной?
— Нет, это фигура речи. Проблема в том, что с какого-то хера в моей ванной была
чужая зубная щетка.
— Он при этом был в твоей постели?
— Да.
— То есть, наличие в твоей ванной чужой зубной щетки тебя шокировало и
травмировало, а наличие чужого голого мужика в твоей постели — нет?
— Ну, с какого такого он захватывает моё личное пространство? Щетку поставил. Потом
я ещё и дезодорант его нашла.
— Я тебе скажу по секрету: он ещё и писает в твой унитаз.
— Я не против его в моей постели, но я против его зубной щетки в моей ванной.
— Знаешь, что мне помогает не видеть чужих зубных щеток в своей ванной?
— Что?
— Я просто никогда не привожу в дом мужчину, если не хотела бы видеть его зубную
щетку в своей ванной. И если ты придешь ко мне домой, то очень быстро убедишься,
что там только одна щетка, и она всегда принадлежала мне. Попробуй! Это реально
работает.
— Зубной щеткой он не ограничился. Он живёт в другом городе, работает и т.д., но,
не оговорив этот момент со мной, решил, что это его дом на выходные, и просто
приезжает, думая, что осчастливливает меня этим.
— У него есть ключи?
— Нет.
— Тогда в чём проблема? Просто не открывай дверь. Скажи: «Никого нет дома». Когда
он спросит: «А кто говорит?», скажи, что говорит голос разума в его голове и вообще
весь этот мир он однажды сам придумал.
— Ну, а если серьезно?
— А если серьезно, то чего ты от него хочешь?
— Я не знаю.
— Ты хочешь, чтобы он приезжал?
— И да и нет.
— А чего больше — «да» или «нет»?
— Поровну.
— Тогда кидай монетку.
— Ладно, пускай живёт. Не каждый день всё-таки.
— Очень интересный подход.
— Ну а что? Это демоверсия отношений. Будем тестировать, будем испытывать мои
ощущения от них.
— Хочешь совет? Не заиграйся в тестирование. Сегодня он тебе не нужен, но есть. А
завтра будет нужен, а его не будет. Отношения как вредная привычка— сегодня тебя не
торкает, а потом появляется зависимость. Я думаю, зависимость позволительна, только
если доставляет удовольствие, а судя по твоим рассказам, удовольствие сомнительное.
— Ну а что, я буду как дура, без отношений в 30 лет?
— А так ты как дура в отношениях, причём в странных и не особо приятных. Запомни:
отношения ради отношений — глупая трата времени. Если тебе что-то не приносит
радости, как не приносит радости и отсутствие этого чего-то, то зачем платить
больше?
— Ну я же ничего не теряю, если останусь с этим человеком, а если не останусь, то
потеряю этого человека.
— Хорошо, представим, что завтра ты встретишь мужчину, назовём его «тот самый»,
который один и на всю жизнь. Встретишь ты его и что ты ему скажешь? «Ну, я в
отношениях, но ты не подумай ничего такого, это просто отношения ради отношений, я
его не люблю и просто провожу с ним время». И мужчина тебе ответит: «Боже! Я же
именно такую и искал!»
Ты как будто взяла кредит, но, платя проценты банку, сами деньги не тратишь и
хранишь их с мыслью «ну, может, пригодятся». Декоративное ружьё на стене никогда не
стреляет, и если ружьё тебе нужно не для красоты на стене, то стоит покупать
боевое.
Прошло ещё несколько недель, прежде чем я опять подняла трубку телефона и
услышала её зарёванный голос. Как и в первом описанном мной разговоре с ней, при
всех внутренних напряжениях с целью понять «плачет или смеется» я понять так и не
смогла.
— Он вернулся к бывшей.
— Кто он?
— Он.
— Кто он?
— Ну ОН!
— И?
— И я не знаю, что делать.
— А зачем тебе что-то делать?
— Мне плохо.
— Отчего?
— Оттого, что он вернулся к бывшей.
— Но он же был тебе не нужен.
— А теперь нужен. Или нет. Я не знаю.
— Ты не хотела с ним быть и плакала оттого, что он у тебя есть. Теперь его нет и ты
плачешь оттого, что его нет?
— Я привязалась к нему.
— Сколько вы были вместе?
— Почти три месяца.
— В днях?
— Одиннадцать выходных, то есть двадцать два дня.
— И где-то между этими двадцатью двумя днями ты поняла, что он тебе нужен? Или ты
поняла это тогда, когда он ушёл к бывшей?
— Когда ушёл к бывшей, наверное.
— Может, и ты уйдёшь к его бывшей? Там, видимо, хорошо, раз ты так завидуешь тому,
что он не там, где ты, а там, где она.
— Почему он так поступает?
— А как он поступает?
— Она позвонила ему, и он, сразу всё бросив, побежал к ней. А она его бросила
полгода назад.
— Ты давала ему понять, что тебе отношения с ним не очень важны?
— Да. Наверное.
— И чего ты тогда удивляешься?
— Почему всё так сложно?
— Потому что мы женщины.
— Я ненавижу его.
— Давно он ушёл?— уточняла я.
— Дней десять назад. И он мне про неё рассказал, а ей про меня нет.
— И что тебя удивляет? Зачем ему рассказывать ей о тебе, если он идёт от тебя к
ней, а не от неё к тебе?
— Ну кто так поступает?
— Люди.
— Разве это нормально?
— Норма — дерьмовое слово, Малышевой оно нравится, а мне нет. Норма — это убивать
людей на войне, норма — это изменять женам и мужьям. Нормальность — это делать то,
что делает большинство. Ну, или то, что одобрила всё та же Малышева…
— Почему он ей не сказал обо мне?
— А зачем ему это делать?
— Ну мне же он сказал о ней.
— И? Где связь? Ты бы сказала парню про того, с кем была, пока была не с ним?
— Нет.
— Тогда почему ты ждешь от него того поведения, на которое не способна сама?
— Не знаю.
В итоге кончилось всё тем, что она ещё три месяца ревела в подушку оттого, что
он ушёл к бывшей, сделав бывшей её. И конечно, мечтала, чтобы он бросил бывшую,
которая ему сейчас настоящая, и вернулся к другой бывшей, то есть к ней, сделав из
неё настоящую. Но этого не произошло, и через три месяца она встретила армянина и
больше не звонила мне, чтобы поплакать.
— В общем, моя знакомая спрашивала меня, что будет, если специально отдаляться от
человека, он это почувствует или нет? Ну, типа, если она стала холодней и всё
такое. Мужик это поймёт? Почувствует? Или ему нужно в лоб сказать типа: «Слышь, ты,
человекообразное, я так-то холодна, как лед в бокале на борту „Титаника“».
— И что же ты ей ответил?
— Может быть, почувствует, а может быть, и нет. Во взрослой жизни людей хрен
поймешь. То у нас завал на работе, то у нас болит что-то, то у нас депрессия. И всё
это, не имея отношения к конкретному человеку, тем не менее сказывается на нашем к
нему отношении, и он принимает это за личное и бьет тревогу. Или вообще ничего не
замечает. Особенно если мы часто насилуем ему мозг. Чем больше насилуем, тем меньше
он реагирует и меньше обращает внимания на наши реальные проблемы. Меньше обращает
внимания на наши обиды, если мы постоянно кидаем ему обидки с поводом и без.
— А что она?
— Вот чё ты вытягиваешь из меня? Я же тебе не мешал рассказывать про твою
любительницу фотографов и армян!— шуточно возмутился я.— Она решила сделать паузу в
отношениях, и, пока она кушала свой «Твикс», он женился на другой, о чем она узнала
из «Фейсбука». До этого, примерно за неделю до свадьбы, она начала подозревать его
в том, что у него есть другая, на что он твердо ответил, что никого у него нет, что
она у него одна-единственная, и что вы, бабы, вечно себя накручиваете и что-то
придумываете.
— Каждый, кто не первый, тот у нас второй,— подытожила Ася.
***
Не знаю, как чувствовала себя Ася, «делая мне хорошо» и позволив при этом
смотреть на экран телевизора, где другая девушка «делала другому парню хорошо», но
я был счастлив. Я словно участвовал в групповом сексе, при этом никто не трогал Асю
и никто не трогал меня. Не было измены, но была острота запретного плода. И уж я-то
насладился им, насколько это возможно.
После того как всё случилось, наступило глупое чувство стыда. Чувство стыда в
данной ситуации действительно было глупым. Глупо стыдиться того, чего вы оба
хотели, сделали, получили удовольствие — а теперь вам стыдно. Возможно, чувство
глупого стыда появилось оттого, что удовольствие получал лишь я. Уверен, Ася тоже
получала удовольствие от процесса, но основным получателем ништяков всё же был я, и
от этого было стыдно. И ведь не бывает стыдно «во время», всегда стыдно «после».
Глупый окружающий мир не учил мужчин тому, как правильно доставлять девушкам и
женщинам удовольствие. Нет! Вместо этого нас учили тому, что секс — это больше
мужское увлечение, чем женское. Женщине не нужен секс, но нужен мужчина, которому,
напротив, женщина без секса не нужна. Женщина выступает в сексе чуть ли не в виде
жертвы, которая участвует в неинтересном для неё спектакле и каждый раз терпит. То
есть «мужчина — похотливое хищное животное, а женщина — травоядная жертва хищника».
На деле всё было иначе, но зависело от самой женщины и от того, какой мужчина был у
неё первым.
Мой взрослый знакомый рассказывал про свою бурную молодость и про первую девчонку,
у которой он тоже был первым.
***
— Можно, наконец, выключить эту морозилку? Мои дети мёрзнут,— сказала женщина лет
тридцати пяти.
— Сколько мы ещё будем стоять и ждать? — спрашивала другая женщина в знак протеста
против десятиминутной стоянки в ожидании не пришедшего на подвозку туриста.
— У меня там прям черти, думаю дисбактериоз,— сказала по телефону девушка лет
двадцати пяти, когда водитель доедал мороженое на перевале.
— Сколько нам ещё ехать? — возмущенно спросила женщина с кожей курицы гриль и
утиными губками, перекачанными ботоксом, закрывая на айфоне вкладку гугл-
навигатора, который сообщал о том, что до места назначения осталось 34 минуты.
***
Мир нужно менять постепенно, и мир меняется. Просто резко менять ничего нельзя.
Особенно в России. В России редко делают настоящие реформы, но еще реже доводят их
до конца. Нельзя ведь просто прийти и дать старухе с корытом айфон последней
модели.
— Почему нельзя?
— Потому что бабушек нужно беречь! Надо сначала провести радио, установить
телевизор, домашний телефон, радиотелефон, плохой компьютер, плохой интернет,
старую «Нокию» размером с кирпич. И так шаг за шагом. Иначе бабка сойдет с ума и
спалит деревню.
— А нельзя дать людям инструкцию по применению? — спросила Ася.
— Учебник, как правильно жить во времена прогресса?
— Да!
— Можно, а смысл? В 2000-х еще выпускали толстые книги «Компьютер для чайников»,
вот только толку от них крайне мало. Посади ребенка за компьютер, и через две
недели он будет в нем больше понимать, чем взрослый, прочитавший пять таких книг.
Да, в строении компьютера прочитавший пособие будет понимать больше, а вот в
использовании самого компьютера?
— Зато с втулкой все разобрались.
— Тем и живём!
***
Поздно ночью, когда практически весь город спал, спала и Ася, а я сидел на
балконе отеля, пил пиво и смотрел вдаль. Хотелось подумать о чем-то, поговорить с
кем-то, помечтать. Когда на небе такие звезды, такое небо, такая теплая ночь с
прохладным и ласкающим ветерком. Всё спокойно.
Я думал о себе, о ней, о нас, о людях…
Все мы могли делать со своими жизнями то, что захотим. Но при огромном желании
«делать что-то» мы не делали ничего, плывя унылой какашкой по течению. Мы
предпочитали проживать жизнь, которая нам не особо доставляла удовольствие и мы
предпочитали считать, что над самыми главными событиями нашей жизни у нас власти
нет, лишь бы не брать ответственность за свою жизнь на себя, лишь бы не начинать
жить так, как хотим.
И да, это не было лишено смысла. Вернее, это было лишено смысла, но это не было
лишено смысла для нас, поскольку все мы боялись зажить однажды так, как мы этого на
самом деле хотим. Нам проще было мечтать о том, что когда-нибудь наступит такой
день, когда можно будет жить иначе.
Прекрасное далёко, и тем оно и прекрасно, что далёко. А будет не далёко — будет
жестоко. Как-то так нас воспитали.
Но были некоторые люди, которые в какой-то момент понимали, насколько странно и
смешно они и их окружение проживают жизнь, и выбирали жить в угоду себе, в угоду
своим желаниям, своей любви (к человеку или занятию), своим мечтам. И вдруг
обнаруживали, что, несмотря на какие-то сложности, которые встречаются на их пути,
это очень легко и просто, и вся прошлая жизнь, полная опыта и ведущая к этой самой
минуте, казалась страшной глупостью и нелепостью.
Как можно было прожить столько лет абсолютно не той жизнью, которой ты хотел
жить? Всё было так элементарно: сделать шаг, сделать два — и вот мир уже поменялся.
Но нет, мы все были рабами своих цепей. А между тем проходит жизнь, и проходит она
в напряжении.
В напряжении из-за сотен значительных и незначительных вещей.
Порой выбивают из колеи слова случайных людей и недобрые взгляды уличных котов.
Жизненные мелочи — как снежинки: сами по себе незначительны, но вместе,
накладываясь друг на друга, превращаются в крепкий снежок, которым жизнь бьет в
лицо и очень редко промахивается.
И оптимизм с годами превращается в натянутую улыбку, за которой прячется
истерзанная душа.
Жизнь для очень многих превращается в подвиг, который в своём героизме не
уступает смерти на войне.
Взрослые пишут сказки для детей, в которых есть чудо и доброта, а в перерывах
между написанием этих сказок для детей взрослые убивают чудеса и насилуют доброту.
Взрослые хотят воспитать прекрасных людей, при этом не потрудившись сами стать
прекрасными людьми.
И первая смерть, с которой детям предстоит столкнуться в жизни, — чаще всего
смерть тех сказок, в которые они верили.
Взрослая жизнь наступает постепенно, и в ней теряется что-то важное. Что-то,
что потом пытаешься заменить алкоголем, наркотиками, работой, деньгами,
потреблением.
Взрослые создают правила жизни, которые должны сделать жизнь легче, но на
выходе правила делают жизнь сложнее и жить становится невыносимо.
И нет, любовь — это не всё, что есть в этом мире. Любовь — это не всё, что
нужно нам в этом мире. Но именно любовь может сделать так, что всё, что есть в этом
мире, несмотря на свою ценность, станет нам ненужным.
Любовь или её отсутствие.
Кому как повезет.
***
Город был очень маленьким, и даже из своего номера в отеле на шестом этаже мы
видели почти всю его территорию, состоящую из обычных домов прямо возле гор на
границе с Иорданией. Днем эти горы были видны, но они словно находились в легком
тумане. Даже в солнцезащитных очках рассмотреть их было трудно. Они были очень
близко, но всё равно виделись нечетко, словно фотография, сделанная трясущимися
руками. Или даже видео. Одна стена из гор шла за другой, и если смотреть на них не
отводя глаз, казалось, что они переливаются — как картинки, которые при вращении
создают эффект мультика из двух кадров. Ночью, когда солнце уходило по своим делам,
горы исчезали в темноте, и казалось, что их просто нет. Есть просто дома с горящим
светом в окнах и горящими красными огнями на крышах, а дальше просто конец мира,
бесконечная чернота.
Теория Аси о том, что можно заглянуть за ширму сказки, мне казалась
необоснованной.
Ася, скорее всего, исходила из той логики, что, когда заканчивается спектакль,
актеры смывают грим, снимают сценическую одежду, выходят из сценического образа и
превращаются в обычных людей. И любому стороннему наблюдателю эти перемены будут
очень хорошо заметны.
С курортными городами дело должно обстоять иначе. В обычных городах, среди
стекла и бетона, полно улыбающихся людей, которые выглядят старше своих лет, но
так, словно никакой работы, кредитов, импотенции и болезней не существует. Особенно
когда наступает лето и люди сбрасывают свои толстые куртки, мужики попивают пиво и
город полон красивых девушек в сексуальных нарядах. Лето делает жизнь красивее и
радостней. Зимой, среди снега и грязи, замечаешь почему-то только злых женщин с
лишним весом. Летом они никуда не пропадают, но фокус смещается и ты видишь только
вчерашних школьниц в шортах и юбочках. Так же и в курортных городах: нужно обладать
определенным талантом, чтобы ходить с кислой рожей среди солнца и вчерашних
школьниц.
Да, за отельной зоной начинается мир тех, кто не в отпуске, а на работе, и всё
же работать возле моря и солнца, гор и отелей как-то радостней, чем работать среди
заводских труб и серости хрущевок со ржавыми качелями и разбросанным мусором. Не
верите? Раскидайте по своей комнате грязную посуду, одежду, банки и бутылки и
живите так, стараясь не впасть в депрессию. А потом наведите в доме порядок,
помойте окна и распахните шторы — жизнь сразу станет как-то прекрасней. Декорации
решают всё, ну или очень многое.
А если совсем упрощать, то обычные города часто похожи на душный трактир с
липкими столами и приглушенным светом. В то время как курортные города напоминают
дорогой ресторан, в котором скатерти не стирают, а выкидывают после каждого
застолья и стелют новые.
И вот мы вошли в жилую часть города, и дома и горы не оказались фанерами с
напечатанными пейзажами, которые приготовили российские чиновники к приезду
президента. Все настоящее.
Вообще, весь Израиль, так или иначе, можно было назвать курортной зоной. Просто
в этой зоне жили обычные люди, которые в большинстве своем работали с утра до ночи
и немножко забывали об окружающих их природных ништяках. (А ещё мусорили и прилюдно
справляли нужду, не умея ценить то, что с таким большим трудом строили и оберегали
их родители.)
Огромная часть маленького Израиля граничила со Средиземным морем. В городах и
селениях, где не было выхода к морю, были другие особенности курортных городов:
солнце почти круглый год, бесконечные пальмы, люди в легкой одежде, пустыни и горы
и уникальное для такого маленького участка земли наличие нескольких климатических
зон. Но если некурортный Израиль напоминал сказку, то сказка эта была старой,
снятой на плохую камеру плохим режиссером. А вот курортный Израиль снимался с
огромным бюджетом, в самом последнем формате, со спецэффектами на несколько сотен
миллионов долларов. Показывали эту сказку в дорогом красивом кинотеатре, а обычный
Израиль показывали по дешевому старому телевизору, без пульта, в деревянном
корпусе.
Когда мы шли в не отельный город, было такое чувство, что сейчас, переступив
черту отельной зоны, мы попадем в какую-то запрещенную реальность, где нас ждут те,
кого не пустили на «праздник жизни».
Мы прошли вдоль сетчатого металлического забора школы и увидели небольшую
драку: четыре школьника постарше толкали школьника помладше. Мы крикнули на них, и
они разбежались. Это всегда работает. Взрослые, которые вряд ли станут перелазить
через забор и догонять малолеток, всё же одним криком способны разогнать толпу.
Потом эти дети подрастут и в ответ на твой крик обложат тебя набором слов из
женских и мужских половых органов. И это в лучшем случае, в худшем дружно вломят.
Это уже не прошлый век, авторитет старшего существует максимум до средних классов,
затем ты в лучшем случае становишься спамом для подростковых ушей и глаз. Они
забивают на тебя, как только ты открываешь рот.
Мальчишки убежали, а мальчик остался. На приключения Данилы Багрова в Америке
это всё, конечно, не тянуло, но всё же с неким чувством выполненного долга и
спасения невинных мы вернулись в отель.
***
После этой спонтанной шутки Ася смеялась несколько минут, а потом, взяв себя в
руки и успокоившись, продолжила.
— Очень многое в этой стране было не понятно и только поэтому раздражало. Но очень
многое было понятно, но всё равно раздражало. Чтобы разобраться в традициях и
обычаях этой страны, нужно было читать специальную литературу, причем из нескольких
источников, а также общаться с носителями этих традиций и обычаев, то есть с
коренными жителями. Но большинство русскоязычных жителей этой страны «слышали звон,
но не знали где он» и передавали из уст в уста искаженную версию реальности.
Чтобы сложить об Израиле неправильное впечатление и остаться невеждой, нужно
было всего лишь пообщаться с какими-нибудь работягами с любого местного завода. А
потом почитать блоги русских туристов, которые в своих суждениях были неправы
минимум на 80% и, видимо, черпали информацию от всё тех же рабочих с заводов.
Я встречала людей, которые верили в то, что местные жители очень тупые,
поскольку есть заговор правительства и правительство добавляет в хумус химикаты,
которые разлагают мозг. И те, кто это говорил, боялись отупеть от хумуса, но не
боялись разрушать свой организм литрами дешевой водки.
У многих было понимание, что в этой стране существует дискриминация
русскоязычного населения. Русским не дают пробиться наверх, хотя большинство
руководящих должностей занимают русские наравне со всеми другими национальностями.
Русским не дают стать частью Израиля, хотя русские сами стараются общаться только с
такими же русскими, смотреть только русское телевидение, читать только русские
газеты, а от всего израильского держаться подальше. Русским не дают нормальную
работу и хотят, чтобы те занимались уборками и гнили на заводах, хотя сами русские
предпочитают не учить язык и не получать новое образование или хотя бы профессию, а
идти на уборки и заводы, лишь бы не выходить из зоны некомфортного комфорта.
— И при всем при этом ты меня всё равно повезла на отдых в Израиль?
— Ну, к Эйлату и Красному морю у меня претензий нет. Там всё по-другому.
***
По приезду домой мы еще долго обсуждали, «кому и где жить хорошо» и «кто во
всём виноват», пока не оказались голыми в постели.
Спустя 10 минут мы повторили попытку, но теперь страшно было мне и моё волнение
неслабо передавалось Асе.
4. Что, если я был нужен ей только для того, чтобы лишиться девственности? Да,
что, если я был выбран ей для совершения этой миссии и, исполнив её, я буду
выброшен на помойку истории? Хотя она сказала, что оставит мне ключи от квартиры, и
как бы приглашала прописаться в её жизни. Но смогу ли я прописаться в её сердце
после этой ночи?
5. А что, если она уедет на этот свой месяц в папину эту «поганую заграницу» и
встретит там заграничного красавца и всё у них получится и она больше не вернется
или вернется другой?
—Господи, что за рожа? Как я с этой рожей живу?— сказал я сам себе, смотря на
самого себя. — Почему она вообще согласилась со мной на что-то?
***
Я пришёл домой, и через два часа раздался телефонный звонок от Аси. Я его
пропустил.
Через полчаса раздалось ещё два звонка, которые я также проигнорировал.
Спустя ещё 15 минут пришла первая СМС.
«Привет! Чего ты ушёл? Что-то случилось?»
«Эй, ну ты чего? Что-то не так?»
«Ладно, не буду вести себя, как стереотипная женщина. Захочешь — позвонишь»
«P.S. У меня вылет в 8 вечера. Проводишь?»
«И это… Мне всё очень понравилось».
Я чувствовал себя очень скверно и решил наконец-то ответить Асе.
Мы проговорили около 20 минут о разной ерунде, словно специально не касаясь
темы этой ночи и того, что в ней происходило. Договорились, что в пять вечера я
приду к ней и мы поедем в аэропорт.
Ася встретила меня уже собранной.
—Я бы предложила тебе чашечку чая и секс, но извини, у меня там внизу всё болит.
—Мне принимать это как комплимент?
—Прими это как женскую физиологию. Хотя и как комплимент тоже!
«Здравствуй, незнакомец!
Если ты поднял этот кошелек и не попытался мне его вернуть, то знай, что ты
мудак. Чтобы твое мудаческое разочарование не было слишком обидным, в маленьком
кармане есть 30 копеек. Да, не 30 серебреников, но и ты не Иуда. Хотя Иуда тоже был
мудаком, а значит, вы похожи.
Если ты всё же попытался вернуть мне кошелек (а я в тебе и не сомневалась), то
прости за то, что назвала тебя мудаком. Я как бы называла мудаком не тебя, а ту
версию тебя, которая могла бы быть на твоём месте, если бы на её месте не было бы
тебя.
Ты мне понравился. Но есть стереотип о том, что девушка не должна знакомиться
первой. Я не привыкла сидеть и ждать у моря погоды. Я привыкла быть той бабочкой,
которая, махнув крыльями, создаёт бурю. Поэтому вот тебе мой кошелек, вот тебе
возможность проявить себя. И вот тебе мой номер телефона».
Я сохранил её номер, и с тех пор началось наше общение, а спустя две недели я
наконец нашел в себе смелость пригласить её на свидание.
Я хотел быть тактичным и знал, что могу получить больше, если не буду торопить
события. Она согласилась на встречу, предложив не размениваться на рестораны и
сразу перенести её к ней домой.
—А это не слишком резко? — спрашивал я, моля Вселенную о том, чтобы она подтвердила
своё предложение.
—Нет. Я не люблю неожиданности,— отвечала она.
—По-моему, в ресторане их может быть меньше.
—Нет, ты должен прийти ко мне и принюхаться.
—В смысле?
—Переступить порог моего дома, вдохнуть живущие в нем запахи. Понюхать меня.
—Зачем?— спросил я, как бы давая ей шанс убедить меня в наличии здравого смысла в
её словах.
—Затем, что я не хочу, проснувшись утром, узнать о том, что я тебе отвратительна.
—А причем тут запах тебя и твоего дома? У тебя какой-то специфический аромат на
любителя?
—У каждого дома и человека специфический запах. И если запах нам не подходит,
противен/неприятен, то и человек нам не подходит. Если мы встретимся в ресторане, я
буду сидеть в одежде, пахнуть сладкими и нежными духами и ты так и не узнаешь,
каков мой фломастер «на вкус и цвет».
—А дома я узнаю?
—Да. Я не буду душиться. Уф, звучит как самоубийство через повешенье.
—А что с домом и его запахами?
—В ресторанах свои запахи, и я к ним не причастна. А дома всё «моё, родное».
Пропитанное мной. Если тебе будет неприятен аромат моего дома, то…
—Я понял, не продолжай. Я согласен.
—Будешь чай?
Я увидел её перед собой и почти испугался. Я всё это время неотрывно смотрел на
неё, и только когда она нарушила бег моих мыслей своим голосом, я вдруг увидел её
перед собой.
Я сделал несколько глотков и, чтобы выкрасть ещё немного времени на свои
раздумья, попросил её рассказать о том, как прошёл её день.
Можно было бы, конечно, встать и уйти, объяснив ей, что сейчас мои мысли в
очень далеком от неё направлении и мне более интересно подумать о строении
мироздания и о смысле жизни человека в рамках этого мироздания, чем провести с ней
эту ночь, слушая о её жизни и рассказывая ей о своей, делая вид, что нам обоим это
интересно, хотя на деле суть нашего общения в самом общении. Нам не интересно
открывать друг друга и нам лишь хочется заполнить чем-то вечер, прежде чем мы
вступим в сексуальные отношения. Или не вступим, и тогда всё и вовсе теряет смысл.
Но не хотелось обижать её такой бестактностью. Да, и уходить не хотелось. Мне
нравилась эта квартира, этот чай и эта девушка. Нравилась, несмотря на то что я
видел в ней бесконечную интеллектуальную пустоту. К тому же я не просто так начал
думать о своём. Совокупность этих фонов и этих вещей привели в действие мои мысли и
выбрали тему для них. А значит, есть большая вероятность, что, выйдя из ее
квартиры, я начну думать о другом. Или буду думать всё о том же, но уже иначе: как
хамелеон меняет окрас в зависимости от обстановки, так и мои мысли не сменят
направления, но я, сменив своё местоположение, сменю их окрас. Всё же в уютном
домашнем туалете о высоком размышлять легче и приятней, чем в общественном сортире.
И как же я не хочу уходить! Как же я хочу довести мысль до логического финала,
допить этот чай и испить её…
Ну вот, в очередной раз думая о том, какой смысл моего нахождения в этом мире,
я через груды мыслей ушел от изначального вопроса и принялся думать о том, отчего
всё так неправильно и почему всё так, а не иначе. И так всегда! Начинаешь искать
объяснение текущему моменту, как вдруг обнаруживаешь себя думающим о том, как
поступил бы на месте Сталина в 1953-м, если бы знал, что это последняя зима и весна
уже никогда не наступит. И как бы со своей жизнью так и не разобрался, зато
разобрался, как помочь умирающему Диктатору навести порядок в стране и уйти
красиво.
А может нафиг всё это высокое и низкое, её ум и его почти полное отсутствие? И
просто выпить чаю и просто отдаться страсти с ней, а наутро уйти, чтобы вновь
прийти вечером. Или всё же смысл в том, чтобы думать о смысле, или, напротив, смысл
в том, чтобы не думать о смысле? Или, быть может, смысла нет и есть лишь череда
процессов или напротив, череда процессов и является смыслом?
Она знает, что это в миллион раз эротичней, чем если бы она сама сняла его,
стоя ко мне лицом. Практически любая женщина — мастер по скоростному снятию
лифчиков. Они умеют делать это одной рукой, причем сломанной, причем стоя на
голове. И снять перед мужчиной лифчик — секундное дело. Раз — и он всё увидел. А
так я буду аккуратно расстегивать его, возбуждаясь от одной только мысли о том, что
ждет меня, когда она медленно повернется.
И она повернулась, как повернулся и ключ в замочной скважине.
Она что-то хотела сказать, но вдруг кто-то попытался открыть входную дверь с
другой стороны.
—Однако!— сказала ухоженная женщина лет сорока, открыв дверь и зайдя в квартиру.
—Проходите… пожалуйста,— сказал я, чтобы сказать хоть что-то.
—О как! А можно я буду чувствовать себя как дома?
—Это ваша… квартира… вроде.
—Я в курсе. И хорошо, что ты тоже. Дочь моя дома?
—Нет. Но она скоро придёт.
Боже, что я несу? А если она решит остаться и подождать её? Как она может скоро
прийти туда, где она уже есть? И зачем я вообще вру? Зачем подыгрываю чужому
идиотизму?
—Слушай,— сказала она,—я не лезу в ваши отношения — судя потому, что она оставила
тебя тут одного, они у вас серьезные. Поэтому, чтобы не тратить моё время, скажи
ей, что я жду её завтра вечером в гости, и сам приходи, познакомимся в более
обыденной обстановке.
—Я не приду! — вдруг раздался голос любительницы играть в прятки.
—Придёшь-придёшь.
—А вот и не приду!
—Придёшь и парня своего приведешь.
Мама ушла, а я остался в коридоре, офигевая от последовательности происходящего
безумия.
—Это чё сейчас было? — спросил я, обращаясь к ней, не зная точно, где она.
—Это жизнь, а жизнь — это очень сложный прикол.
—Я бы сказал, что жизнь — это пранк, который вышел из-под контроля.
—Ну да,— сказала она, появившись в коридоре совершенно голой.
—Я всё же пойду.
—Ну и иди. Вечно вам всё не так. Перед тобой стоит голая девушка, которая готова
тебе отдаться, а ты титьки мнешь.
—Ничего я не мну.
—Вот именно. А мог бы. Вот скажи, ты импотент, что ли?
—Нет, просто мой интеллектуальный член на тебя не встает.
—Ну и иди тогда козе в трещину.
***
Прошло ещё несколько дней, и вдруг Ася перестала появляться в Сети. Я писал и
звонил, но в ответ получал либо тишину, либо короткие гудки. Я очень серьезно
переживал и перекрутил в голове все возможные и невозможные варианты того, что
могло и не могло с ней произойти. А затем я услышал звуковое уведомление
«ВКонтакте».
Взглянув на свою страницу, я увидел, что меня отметила на своей записи Ася.
Прежде чем смотреть на запись, я зашел на её страницу, ожидая увидеть статус
«Онлайн», но статус гласил «Заходила 24 января в 17:03».
«Здравствуй, мой любимый! Да, я могу так тебя называть, поскольку люблю.
Поскольку ты любим мной.
Если ты читаешь эту запись, значит, всё уже случилось и у меня уже всё позади.
Эта запись стоит на автопостинге, то есть она автоматически опубликуется на моей
странице, как только наступит нужный день. Я очень надеюсь, что этот день не
наступит и я лично прочитаю тебе это письмо и лично расскажу тебе обо всём. А мне
есть о чём тебе рассказать.
Теперь, когда мы разобрались с механизмом автопостинга, перейдём к самому
письму. Его ты найдешь в прикрепленном файле».
Ася
Я знаю, что оставила след в твоей жизни, и знаю, что он никогда не сотрётся. Но
мне будто бы мало того, что было, и хочется дать тебе всю себя. Подарить тебе свою
душу и всё то, что было в ней. Но душу нельзя подарить, поэтому я просто постараюсь
конвертировать её в слова…
С детства я жила со странным чувством, будто бы я родилась для чего-то
великого, для какой-то высшей миссии, но после моего рождения что-то случилось в
раю и мою миссию отменили, не отменив при этом мою жизнь.
Мне казалось, что каждый мой день прожит в долг, и мне однажды предстоит
отчитаться за потраченные дни. Я только не могла понять, кто даёт мне жить взаймы
или кто навязывает мне чувство того, что я живу взаймы.
У меня были очень любящие родители. Я бывала в разных квартирах у разных друзей
и видела разные семьи, но никто не любил своих детей так, как любила меня мама и
как любил меня отец. Чаще всего нас больше любят бабушки и дедушки, они больше нам
позволяют, они более мудры, они на многое закрывают глаза, понимая, что «всё
пройдёт». Мы их последняя возможность любить кого-то и заботиться о ком-то. Но я
была поздним ребенком, и, когда мне довелось родиться, моему отцу было 45 лет, а
маме — 44. Они много лет пытались зачать ребенка, но только попытка, названная в
итоге Асей, увенчалась успехом. Мои родители стали мамой и папой в том возрасте, в
котором другие люди часто становятся дедушками и бабушками. Они были зрелыми и
мудрыми, и они больше всего на свете хотели моего рождения.
И вот я родилась. Меня хотели назвать «Счастье», но рациональная мама сказала:
—Эй, Аська, ту-ту, ёпта! А в тебя когда входят, ты тоже издаешь звук «ту-туум!»?
В этом мире действительно можно было купить всех, но, к сожалению, не всё. Моя
мама не успела дожить всего несколько дней до моих 12 лет. Они отдыхали с папой в
Эйлате, когда маму настиг очередной приступ… поэтому я попросила тебя провести со
мной там мой день рождения.
После смерти мамы папа сделал вид, что ничего не произошло, и я начала его
ненавидеть за это. Он так сильно любил её, но её смерть совсем ничего не значила
для него. Так думала я, исходя из внешних проявлений отца, из его поведения, его
постоянных шуток по любому поводу и без. А потом я узнала, что папа с момента
смерти мамы находился в тяжелой депрессии, и весь его весёлый вид был лишь
спектаклем, зрителем которого была одна я. Папа сходил с ума от боли, и я была
единственной его причиной жить. Я поняла это лишь в 14 лет, когда нашла его
дневники. Каждый день папа писал маме письма, которые никогда не достигали
адресата.
Он каждый день просыпался и брал себя в руки, чтобы я не чувствовала его боль,
чтобы продолжать работать. Чтобы государство не разлучило нас.
Когда мне исполнилось 15 лет, папа отвез меня к своему брату, и я стала жить у
него. Сам он оформил очередную рабочую визу и уехал работать в Германию. Папа
работал переводчиком и жил в какой-то маленькой комнате, питался дешевой едой и
тем, чем угощали на встречах, где он выступал переводчиком. Все остальные деньги он
отправлял брату, чтобы я ни в чем не нуждалась.
В 16 лет я прошла полное медицинское обследование, и оказалось, что в ближайшем
будущем мне потребуется пересадка сердца. Даже в этом папа винил себя, считая, что
мои сердечные проблемы вызваны его неправильным поведением, его отъездами и,
конечно же, смертью мамы. Я же считала, что время просто выставило мне счет к
уплате за то, что я родилась и жила, несмотря на то что мою миссию при рождении
отменили.
Папа в это время начал подрабатывать и все дополнительные деньги тратил на
разработки своих стартапов. Что было потом — ты знаешь. Папа приехал в Россию и
купил мне четырёхкомнатную квартиру. Я жила в этой квартире одна, по документам
продолжая жить у дяди. Папа оставался жить в Германии и продолжал работать,
несмотря на то что у него было целое состояние. Дело в том, что когда папа уезжал в
Германию, он подписал документы, согласно которым он должен отработать в Германии 7
лет. То есть папа должен был вернуться, когда мне исполнится 22 года. Конечно, он
мог нарушить договор, но это грозило очень серьезной суммой штрафа и плохой
репутацией. Отец всегда был человеком чести, и если он пообещал что-то сделать, то
делал это, не обращая внимания на меняющиеся обстоятельства.
Мне же предстояла операция по пересадке сердца, но я тянула с этим сколько
могла.
Так вот, я не знала заранее, что в этот день встречу тебя. Нас разделяло всего
несколько дворов. Мы выросли почти на соседних улицах, и как же сложно было не
пересечься однажды! И быть может, мы и пересекались, но так и не узнали друг друга.
Что было бы, встреть я тебя раньше или позже? Наверное, ничего хорошего. Ведь
не случается ничего хорошего, когда оно случается не вовремя и не к месту.
Как мы представляем себе нашу первую встречу с «тем самым» человеком? Встречу,
которая изменит всё и станет отправной точкой нашей новой жизни?
Естественно, все девушки, как и мужчины, представляют себя неотразимыми. И не
важно, какие мы в повседневной жизни. На нашу первую встречу, на которой нас сразу
же полюбят и на всю жизнь (а как иначе?), мы попадём в самом лучшем нашем наряде.
Наряде, который пылится в шкафу и который мы наденем только на особый случай, о
котором нам, видимо, сообщат по СМС из небесной канцелярии.
Только вот на деле было бы неплохо, если встретят и полюбят нас в нашем обычном
повседневном виде. Почему? Потому, что так мы выглядим, и в этом мы. А встретить
будущую любовь в лучшем наряде — значит всегда держать заданную планку, а это
сложно и неестественно.
И ведь перед смертью не надышишься и к важной встрече со своей судьбой не
подготовишься. Можно подготовиться к встрече с маньяком в тёмном переулке,
вооружившись газовым баллончиком, травматом и бешеной собакой. А вот к встрече с
судьбой сколько волосы не укладывай — встретишь по дороге ветер и дождь. Сколько
туфли не выбирай — сломается каблук, порвутся колготки, и увидит он тебя впервые
нелепой и смешной. Такой, какой ты себя не считаешь, но такой, какая ты есть на
самом деле. И полюбит он тебя такую — со странной прической, со сломанным каблуком,
с порванными колготками.
А может быть и так, что встретишь ты его, будучи в компании мужчины, которого
уже давно не любишь (да и не любила никогда по-настоящему). И он будет не один. Но
взгляды пересекутся и, возможно, вас даже познакомят. И только время расставит всё
по местам. Или не расставит. Много нас у времени и мало времени у нас. И тратим мы
время своей жизни на сон и пробки, на работу и сериалы и, конечно же, на ненужных
нам людей. А между тем где-то жизнь бьет ключом, вот только бьёт не нас. Вернее,
нас, и сильно, но не так, как нам хотелось бы.
Проходит время. Время разное. Весёлое и тревожное. Трагичное и унылое. Быстрое
и медленное. Наше и не наше. Время наивности и зрелости. Молодости и старости. И
всё это мы.
И где-то есть что-то, ради чего всё это. Только мы почти всегда засыпаем в
автобусе и в метро и проезжаем «ту самую» остановку. А затем долго ждём, пока
автобус развернется обратно, и тщательно высматриваем на обратном пути эту заветную
остановку, но забываем нажать на кнопку «стоп», и автобус проезжает мимо. Мы знаем,
что наш проездной уже просрочен, и мы выходим, чтобы идти пешком. Но там, куда мы
идём, не работает интернет, и наши навигаторы бесполезны. И стоим мы посреди нашей
жизни, потерянные и недошедшие. И если наша судьба едет с нами в одном автобусе, мы
обязательно уснём (и не рядом) или залипнем в телефон. Именно в этот день мозг
решит уснуть в публичном месте, или именно в этот раз настроение заставит залипнуть
в «Тик-токе», рассматривая максимально тупые видео. И он увидит эти видео через
твоё плечо, сидя позади тебя. Его привлечет твой запах, но отвернет тупорылость
потребляемого контента. И… «И мы потеряем друг друга снова, в бесконечности
переходов»…
Если всё уже случилось и если всё уже хорошо, то ты как минимум ждёшь того, что
это «хорошо» продолжится. А если это «хорошо» ещё даже не намекнуло о своём
существовании? Вся наша жизнь — это ожидания. И когда нечего ждать, незачем и жить.
А жить хочется, а значит, нужно найти среди жизни то, чего стоит ждать и ради чего
стоит жить.
Проснувшись тем утром, я почувствовала, как солнце бьёт мне в глаза сквозь
шторы. Редкие лучики солнца преодолевают препятствия в виде штор, отрываясь от стаи
других лучей, и целятся прямо в то место на подушке, где оказались с утра твои
глаза.
Эти лучики преодолели огромное расстояние просто для того, чтобы оказаться на
моём лице. В детстве верилось, что мир существует для меня и солнце так здоровается
со мной. И удивительна жизнь тем, что в детстве кажется, что весь мир существует
для тебя, а во взрослой жизни кажется, что весь мир существует против тебя.
Обычно утро начинается с других чувств — чувства предвкушения или чувства
сожаления. Предвкушения всегда разные, и разве что предвкушение того, что сейчас
откроешь компьютер или телефон, и там будут сообщения,— почти всегда одинаковое.
Ты ждешь сообщения от него, и за жизнь «от него» превращается в «сообщения от
них».
Сначала это друг в школе, потом это, возможно, другой друг, потом это,
возможно, парень из интернета, с которым недавно завязалось общение, и совсем не
понятно, что будет дальше. И ты ждёшь. Ждёшь и ждёшь. Ждёшь днём и вечером.
Просыпаешься иногда среди ночи, просто чтобы посмотреть, есть ли он в Сети и не
написал ли тебе чего. И если написал, то что? А если не написал, то почему?
И конечно, утро… Утром обязательно должны быть сообщения. А сообщений нет.
И ты проживёшь этот день в ожидании, обновляя страницу и ожидая, что вот сейчас
он напишет. Но он не пишет.
Еще томительней, когда он не в Сети. Ты сидишь и обновляешь раз за разом его
страницу. Обновляешь так, словно от его появления всё в этом мире изменится.
А потом он наконец появляется. Иконка на его странице меняется, и это обжигает
тебя изнутри. Волна счастья и страха прокатывается по тебе. Он здесь. Он здесь!
«Здесь» — как будто бы с тобою рядом. Но «здесь» — это всего лишь в зоне доступа
для твоих сообщений.
И разве этого мало?
Ещё страшнее, если ты решилась написать ему «то самое сообщение». В этом
сообщении могло быть твоё отчаянное признание в любви или просто приглашение
встретиться в офлайне. И ты давно хотела это написать, но не хватало смелости, и
вот ты написала.
Написала ему тогда, когда он не был в Сети, поскольку просто не решилась бы на
это, зная, что сейчас он всё прочтёт и ответит. Писать ему, когда он онлайн, — это
же почти тоже самое, что сказать ему всё в лицо, и есть ли что-то страшнее этого?
Но он в офлайне, и письмо отправлено. И теперь ждёшь. Ждёшь. Ждёшь. Ждёшь. Всё,
что будет после отправки письма,— это ожидания. Зачем, зачем ты ему написала?
Сколько было сомнений «до», и их в тысячи раз больше «после».
Да пошло оно всё к черту! И ты демонстративно закрываешь ноутбук. Идешь на
кухню или ложишься на кровать, чтобы спустя несколько минут открыть компьютер и
опять сидеть в ожидании его ответа. А он до сих пор не в Сети. Он где-то ходит и не
знает, что его ждёт самое важное на всём его тупом жизненном пути.
Час мучительного ожидания. Два часа мучительного ожидания.
«Сволочь, да я тебя просто ненавижу! Как можно спокойно жить, не зная, написала
я тебе что-то или нет? Как можно быть таким стрессоустойчивым? Или тебе совсем на
меня наплевать? Я тебе совсем не нужна? Зачем же ты тогда тратишь столько времени
на переписки со мной? Может, я просто чудная и забавная или ты очень добрый и не
хочешь меня обижать? Может быть, ты — это несколько человек, которые собираются
вместе и, смеясь и попивая пиво, пишут мне? А может быть… а может… быть может…Как я
ненавижу себя за то, написала тебе! Я написала тебе, и теперь вся моя жизнь — это
ожидание твоего ответа. Ведь ты же ответишь? Правда? Ты же не добавишь меня в
черный список? А если добавишь? Как жить после этого? Я же даже не буду знать
причины, я же сойду с ума!»
И уже время спать. Но как можно спать, когда в Сети лежит моё к нему письмо и
он в любой момент его откроет. Как заснуть при таком раскладе? Но ты засыпаешь.
Засыпаешь измотанной, под утро.
И утро начнется с игнорирования солнечных лучей, пробившихся сквозь окно, утро
начнется с игнорирования организма, который хочет воды и в туалет. Первое, что ты
захочешь сделать, — это прочесть, что же он написал тебе в ответ. Но очень страшно!
Боже, как страшно!
Ты открываешь свою страницу и видишь: «1 непрочитанное сообщение». И оно не от
него.
Душа, забравшаяся на вершину, за секунду падает с неё и разбивается в лепёшку.
А он… он даже не прочёл твоё письмо.
Ты заходишь на его страницу и видишь, что он был в Сети час назад. Был и не
открыл твоё сообщение. Наверное, заскочил мимоходом и просто не успел открыть. Или
отложил на потом. А быть может, прочел первые строки, которые отражаются в
диалогах, и решил, что ему нечего тебе пока ответить. Тысячи версий, почему он не
прочёл, почему так поступил с тобой.
Ты смотришь в монитор, на значок «неоткрытого сообщения». Смотришь и смотришь.
Вокруг целый огромный мир, но для тебя он сузился до маленького экрана, а вернее,
до иконки непрочитанного сообщения. Прошло уже столько часов с момента его
отправки, а оно так и не доставлено ему. Вернее, доставлено и лежит на его столе,
но он проходит мимо.
А потом он неожиданно появляется в Сети и сразу открывает твоё сообщение.
Проходит минута, и он молчит. Наверное, читает и думает. Проходит вторая
минута. Но он молчит. Возможно, перечитывает. Проходит третья минута, и волнение
просто разрывает твоё сердце. Сердце, наличие которого ты чувствуешь физически.
А потом он говорит, что ответит позже. И нет, и не может быть ничего хорошего в
этом «позже».
И ты спрашиваешь его:
—Почему?
—Занят сейчас немного.
Но чем таким можно быть занятым, чтобы не ответить мне? Ведь, я написала то,
что требует моментального ответа. Моментального, безотлагательного. Сиюминутного. А
он говорит: «Потом».
Ну что ж… Потом — так потом. Катитесь, любезный друг, колбаской….
И вот то утро, которое было после вчерашнего вечера. Вечера, когда я впервые
увидела тебя.
Ранее-раннее утро, которое должно прокатиться бульдозером по вчерашним мечтам и
надеждам.
Чего я ждала от этого утра? Ждала причины жить? Нет, я засыпала с этой
причиной. И за ночь причина никуда не делась. Но я не выспалась, и это давило на
меня.
Я умылась, а затем разбудила тебя. И чтобы отвлечь тебя от своего внешнего
вида, и чтобы окончательно запасть тебе в душу, я предложила тебе то, что
предложила. И было то, что было. А затем ты ушёл.
Ты ушёл, а я вновь отправилась спать.
Отправилась спать, зная, что мне нужно набраться сил. Набраться сил, прежде чем
окончательно вступить в новую жизнь.
—Ты должна убрать свои зубные щетки,— сказал папа.— И кремы свои ты тоже должна
убрать.
—Я могу поставить их в своей комнате?
—Нет, ты должна их выкинуть. Хозяин наших жизней не любит всего этого, и чем больше
будет пустоты в доме и в наших душах, тем легче нам будет жить с ним.
—Он Бог?
—Нет.
—Тогда почему он что-то решает?
—Он просто решает. Это данность.
Я начала ломать зубные щётки и выливать в раковину кремы, понимая, что это не
просто щётки и кремы, это моя свобода, которую я, не зная причин, соглашаюсь
сломать и смыть в водосточную трубу канализации.
—И магазин мой —он тоже его. И работа твоя, он решает, что и как.
—А где я работаю?
—Ты работаешь охранником в бассейне.
—И что я там делаю?
—Просто ходишь и смотришь. Он иногда будет заходить, поэтому будь всегда готова.
А затем папа начал сдвигать унитаз с его привычного места, создавая свободное
пространство между сливным бачком и стеной. Это показалось мне невыносимым, это
было самым страшным. Чем больше папа двигал унитаз, тем менее удобным он
становился. И я готова была стерпеть щётки и кремы, но унитаз, который был в моём
сне символом удобства и уединения, казался мне фигуральным «серпом по
несуществующим яйцам».