----

0
 ПРЕДИСЛОВИЕ

В Италии, как и за рубежом, много написано о фашизме и его

происхождении; так много, что библиография фашизма богаче, чем
библиография по любой смежной теме.

И все же, несмотря на все написанное, очень немногие, особенно за

границей, поняли его суть; и истинные духовные силы, породившие
его, не всегда получали правильное толкование.

Эта работа г-на Пальмиери "Философия фашизма" восполняет весьма

ощутимый недостаток такой библиографии с ее изложением духовных
аспектов фашизма и поэтому высоко ценится в такие времена, как
настоящее, когда желание познать фашизм в его истинной сущности
становится столь широко распространенным.

Таким образом, именно благодаря своей уникальной ценности

“Философия фашизма” появляется под эгидой Национального
общества Данте Алигьери, великолепного вестника итальянского духа
в мире.

Но труд господина Пальмиери удостоен не только печати организации

Данте, но и одобрения самого отца фашизма, самого Дуче, Его
Превосходительства Бенито Муссолини.

Именно Муссолини с ясным и дальновидным видением истинной

реальности нарисовал образец новой и более высокой формы
общественной жизни, основанной на более справедливом и
рациональном распределении благ жизни между различными классами
общества.

Благодаря новой фашистской концепции и применению

корпоративного государства такое перераспределение происходит в
Италии, а со временем может произойти и в других странах. Потому
что если верно, что фашизм как политическая система не может быть
экспортирован, то тем не менее верно и то, что то, что составляет
фундаментальные принципы его доктрины, всегда найдет полезное
применение в современных обществах.

Труд как долг для всех, как основное обязательство перед

национальным государством, которое превыше всего и всех,
составляет концепцию такого значения, что, будучи реализованной на
практике, она не может не привести к более удовлетворительной
форме общественной жизни.

1
Таким образом, вполне может случиться, что с течением времени
новые страны откажутся от индивидуалистического пути ради этого
нового образа жизни в надежде, что он даст им возможность
дальнейшего прогресса и дальнейшего развития в рамках порядка,
власти и права.

Поэтому я очень рад, что моя поездка в Америку дала мне

возможность подготовить эту книгу к ее американскому изданию, зная,
что американская общественность окажет ей поддержку, которой она
по праву заслуживает.

Чикаго, 27 Июля 1936 Года

Доктор Гвидо Корни
Член итальянского парламента,
Почетный Губернатор Сомалиленда.

2
 СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие доктора Г. Корни...................................................................1

Введение автора............................................................................................4

ЧАСТЬ I: ФАШИЗМ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ

I. Индивидуализм и фашизм.......................................................................6
II. Фашистский идеализм и современный материализм.........................18
III. Фашизм и смысл жизни........................................................................27
IV. Фашизм и образ жизни.........................................................................34
V. Фашистская этика.........................................................................….....41
VI. Фашизм и свобода.....................................................................…….. 48

ЧАСТЬ II: ФАШИЗМ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ

ОРГАНИЗАЦИЯ

VII. Фашизм и демократия.........................................................................58

VIII. Фашистское государство...................................................................64
IX. Конституция фашистского государства.............................................76
X. Корпоративная идея...............................................................................82
XI. Корпоративная система........................................................................93

Часть III: ФАШИЗМ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС

XII. Исторические предпосылки фашизма.............................................101

XIII. Два предтечи фашизма....................................................................113
XIV. Наследие Рима..................................................................................129
XV. Герой как лидер.................................................................................137
XVI. Фашистская революция...................................................................144

Заключение................................................................................................150

3
 ВВЕДЕНИЕ

Философия фашизма! Эта книга посвящена смыслу этих самых слов,

которые могут звучать как вызов всем обычным способам мышления о
фашизме.

Об этом ослепительном социальном феномене нового времени,

называемом фашизмом, было написано и сказано гораздо больше. Но
все, о чем было написано и что было сказано, еще не коснулось сути
вопроса. Истина ее, то есть философия ее-как сказал бы историк
“расцвета американской цивилизации” — не была ни объяснена, ни
даже поставлена под сомнение; и мы сегодня все еще не знаем,
возможно ли человечеству обнаружить проблеск некой великой
истины за пиротехническим показом сенсационных событий, которые
характеризовали расцвет фашизма.

Рождение семнадцатого года фашизма как теории правления и

доктрины социальной организации и четырнадцатого года фашизма
как политической и социальной системы в практическом действии
было отмечено и приветствовалось как убедительное, прагматическое
доказательство того, что фашизм, как теория, так и факт, установил
свои притязания на неоспоримое первенство в области политики и в
мире действия.

Но в последнее время был поднят вопрос, вопрос первостепенной

важности для каждого мыслящего человека, а именно: существует ли
стройная система мышления как основа фашизма? То есть, принимая
во внимание все притязания фашизма в мире действия, оправдываются
ли его притязания на неоспоримое первенство в мире мысли
существованием философии фашизма?

И этот вопрос не может быть легко отброшен, потому что человек

прежде всего и прежде всего духовное существо и, как таковое, имеет
обыкновение измерять конечную ценность вещей в соответствии со
шкалой нематериальных духовных ценностей, которая не имеет места,
например, для столь часто приветствуемого исполнения всех поездов
Италии по совершенному расписанию или для превращения
зараженных малярией болот в подразделения недвижимости.

Тот, кто думает о фашизме и его ценности, думает, прежде всего и

прежде всего, о том, что представляет собой фашизм в области духа; о
его вкладе в духовное наследие человека.

4
И если Фашизм не является материальным выражением системы
мышления, превращением в реальность совокупности идей и набора
верований, практическим воплощением, одним словом, целой
философии жизни; если Фашизм не является таковым, он не может
претендовать на полное первенство в мире человека.

Кроме того, социальная и политическая система, влияющая на жизнь

сорока миллионов людей, обязана, хотим мы того или нет, влиять на
конечную судьбу всей человеческой расы.

Поэтому не только своевременно, но и крайне необходимо, чтобы

притязания фашизма на абсолютное превосходство в области мысли и
действия были сформулированы так, чтобы мир мог осознать их и
беспристрастно исследовать; потому что это надежда фашизма, что его
ценность может быть доказана или опровергнута только в свете разума
и никогда в соответствии с влиянием иррациональных чувств и
истерических эмоций.

Эта книга представляет собой, в то же время, попытку

систематизировать в систематическом изложении те немногие
фундаментальные оригинальные идеи, которые могут действительно
заслуживать права составлять часть философии фашизма, и попытку
определить, в какой степени фашизм может влиять на судьбы
человечества посредством все более широкого распространения и
применения его принципов: социальных, политических,
экономических и т. д.

Независимо от того, удастся ли книге выполнить свою амбициозную

задачу, останется ли фашистская философия жизни постоянной частью
интеллектуального и духовного наследия человечества или будет
окончательно отвергнута и забыта, все равно остается верным, что
фашизм в этом мире с нами в настоящее время, что это сила, с которой
мы должны считаться, и что с ее верой в возможность всемирного
духовного возрождения она несет для всех людей послание глубокого
значения, универсального применения и вечной ценности.

— Марио Пальмиери

5
 ЧАСТЬ I: ФАШИЗМ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ

"На самом деле, существует ли индивидуум или нет, разница

настолько абсолютно незаметна во всем, что каждая жалоба и
каждое желание смешны.”

— Амьель

ГЛАВА I: ИНДИВИДУАЛИЗМ И ФАШИЗМ

Одна невидимая связь объединяет судьбы всех людей. Не может быть

никакой радости от любой боли, испытываемой одним человеком,
никакого добра или зла, постигшего его, которые в конечном счете не
повлияют на благосостояние расы, на прогресс мира, на сам ход
истории.

Подобно тому, как падение камня в тихий пруд рисует на поверхности

воды концентрические круги, которые становятся все шире в диаметре,
пока не достигают крайних пределов пруда, так и последствия
человеческого поступка, который, казалось, сначала повлиял на жизнь
одного человека, мало-помалу начинают влиять на жизнь всех людей.

Это признание сущностного единства, лежащего в самом корне

человеческой жизни, является частью того наследия вечно
пребывающих истин, которые придают смысл и цель той же самой
жизни и составляют движущую силу действий людей.

Но подобно чередующимся приливам и отливам космического течения,

подчиняясь таинственному закону циклов, ритм которых не в нашей
власти обнаружить или контролировать, чередующиеся периоды
времени появляются в свете этой конкретной истины или отступают от
нее, превращая человеческую историю в постоянно меняющуюся
историю триумфов социального инстинкта или разрушительных
последствий индивидуалистических воль.

Глядя на калейдоскопическую последовательность культур, на

бессистемный прогресс человечества, на подъем и падение
цивилизаций, человек всегда задавался вопросом, Можно ли
обнаружить и проследить скрытую нить, соединяющую кажущиеся
несвязанными события; можно ли обнаружить какую-либо форму
плана, лежащую в основе многообразного исторического опыта; можно
ли вообще иметь истинную философию истории.

6
И его ответ на такой вопрос принимал в разное время различные
аспекты, пока, наконец, большое количество предложенных систем и
объяснений не убедило его в том, что существует не одна философия
истории, а множество, все одинаково истинные и все одинаково
действительные, потому что все они отражают какую-то идею,
сообщающую и дающую свет жизни человечества. Системы Вико,
Шлегеля, Гердера, Маркса, Гегеля - все они свидетельствуют об этой
истине.

Поэтому можно и оправданно рассматривать историю как

альтернативную игру индивидуалистических и
антииндивидуалистических сил, интегрирующих и разрушающих, в
свою очередь, социальную структуру, экономические организации,
политические системы и все другие внешние аспекты жизни человека.

В свете этой особой формы философии истории целые периоды

человеческой жизни, которые по общему согласию считаются
необычными, блестящими примерами возможностей, присущих
человеческой природе, теряют свой блеск и привлекательность и
свидетельствуют о бесчисленных ловушках, подстерегающих жизнь
духа.

Ни один другой период человеческой истории не считается, в

сущности, более уникальным, более блестящим, чем период
Возрождения. Если когда-либо человек, казалось, и находил истинную
меру своих сил, то это было тогда, когда вся жизнь была одной славой
художественного выражения.

Но Ренессанс воспевал не только пеан искусства, он воспевал также

рождение индивидуализма, философию жизни, которая должна была в
последующие века направлять мысли и действия людей к нынешнему
состоянию хаоса и отчаяния.

Невидимые и невесомые силы, которые формировали аспекты,

принятые различными проявлениями жизни нового времени,
действительно родились с Ренессансом; и историк, который пытается
изобразить крах индивидуализма и подъем фашизма, должен вернуться
назад во времени, чтобы обнаружить корни этого явления в
плодородной почве идей, теорий, систем и т. д., характеризуя те
насыщенные событиями годы.

Может показаться, пожалуй, несколько неправдоподобным

утверждение, что подъем фашизма завершает период человеческой
истории, начавшийся еще в эпоху Возрождения. Достаточно, тем не

7
менее, проникнуть в скрытые глубины смысла исторического процесса,
чтобы остаться убежденным в обоснованности этого утверждения.

Обычно считается, что Ренессанс был и, несомненно, являлся в

некотором смысле всем тем, что это название подразумевает
возрождение классических исследований и языческих знаний. И все же,
если бы это было только так и никак иначе, если бы это означало для
мира лишь искусственное воспроизведение старых идей, чувств, образа
жизни и т. Ренессанс не смог бы стать важной вехой на пути развития
человечества. Дух эпохи не имел истинной органической связи с духом
древних времен, и классически-язычески-гедонистическое отношение
человечества на протяжении всей этой эпохи было в лучшем случае
бедным воспроизведением чего-то, что представляло собой момент
человеческой истории, составляющий часть прошлого, прошлого столь
же мертвого, как и люди, которые в этот момент были самыми яркими
огнями. Напротив, Ренессанс имеет значение, поскольку он
представляет собой рождение индивидуализма; рождение философии
жизни, которая должна была господствовать над мыслями и
действиями людей в течение почти четырех столетий; эти
знаменательные столетия характеризовались величайшими
изменениями во всех областях человеческой деятельности.

Рождение индивидуализма означало веру в человека и его силы,

отсюда и Реформация, которая, опираясь прежде всего на
рассуждающую силу человека, превратила эту веру в практическое и, в
некотором роде, логическое приведение в действие доктрины свободы
от всех авторитетных правил веры.

Рождение индивидуализма означало также рождение свободы от

всякого внешнего авторитета, всякого внешнего принуждения, всех
внешних правил и законов; отсюда либерализм, забывший, что человек
является по-настоящему человеком только потому, что он есть часть
большего целого, провозгласил учение о свободе, которое в основе
своей есть только учение об отрицательной свободе.

Рождение индивидуализма означало со временем возвращение к

природе, отсюда учение о его естественных правах в политике, учение
о его материальной сущности в философии, учение о классовой войне
в экономике, отрицание моральных ценностей в этике.

Рождение индивидуализма означало, короче говоря, разрушение всех

связей, связывающих человека с духовным миром и делающих его
существом, совершенно отличным от мира природы.

8
Таким образом, если мы хотим правильно понять Ренессанс, то
зловещее значение и пагубное влияние индивидуализма необходимо
сделать частью и интегрировать в эту сложную картину, наполненную
рождением экспериментальной науки, возрождением искусства и
возрождением классических исследований.

Что же такое индивидуализм?

Индивидуализм - это отрицание фундаментального единства,

лежащего в основе бытия и лежащего в основе всего человеческого
мира; это отрицание принципа авторитета, который через
промежуточные стадии вновь присоединяет мимолетного индивида к
внешнему источнику справедливости и власти; это отрицание того
принципа свободы, который может быть действительно достоин своего
названия, когда он освобождает человека от тирании его потребностей,
его желаний и его желаний и заставляет его выбирать – по своей
собственной воле-то, что имеет более высокую ценность, чем
удовлетворение чувств.; это отрицание принципа долга, лежащего в
основе нравственного мира, и утверждение вместо него принципа прав
– тех прав, которые являются вечным источником всех человеческих
бед и пороков; это отрицание духовной сущности человека и
утверждение того, что главное для человека-его материальное,
экономическое или телесное благополучие и что это благополучие
стоит страданий, позора или смерти любого другого существа; это
прославление каждого отдельного человека как центра и владыки всей
Вселенной и, следовательно, апофеоз его индивидуальных
потребностей, страстей и желаний; это, наконец, торжество
рассудочных способностей ума над мистическими силами души.

Таким образом, руководствуясь принципами такой роковой философии

жизни, человек уже не был озабочен великим запредельным, идеалами
этики, торжеством закона и справедливости, мечтой о спасении,
видениями великих подвигов духа.

С наступлением Нового времени человек стал прежде всего заботиться

о своем собственном благополучии, и, поскольку вера в душу была
окончательно разрушена неверно истолкованными открытиями науки,
это благополучие означало в конечном счете только и всего лишь
благополучие его собственного тела.

Поиски смысла жизни закончились одновременно с открытием того,

что индивид является центром всей Вселенной и что эта вселенная-не
более чем игровое поле, готовое к проявлению его личности.

9
Индивидуализм, утверждаясь и торжествуя таким образом над всеми
другими представлениями о жизни, постепенно вел человечество через
демократическое правление, конкурентный бизнес, стяжательскую
собственность, наследственное богатство, экономическую
индивидуальную войну, социальную классовую борьбу и
национальные войны к такому положению вещей, о котором уже
можно представить себе исход-тот исход, который так ясно и так
убедительно предсказал Освальд Шпенглер в “Закате Европы".

Таким образом, если рассматривать Ренессанс в свете пагубного

влияния философии жизни, которую он породил, то он утрачивает
большую часть своей очаровательной привлекательности и остается
обозначаться словом Джентилле:

"Эпоха индивидуализма, которая привела людей через прекрасные

мечты об искусстве и поэзии к безразличию, скептицизму и жалкой
лени людей, которым нечего защищать вне себя, ни в семье, ни в
Отечестве, ни в широком мире, где каждая человеческая личность,
сознающая свою ценность и свое достоинство, имеет свои истинные
корни. Это происходит потому, что индивид не верит ни во что, что
могло бы превзойти беззаботную, счастливую игру его собственной
творческой фантазии... Человек, внезапно осознавший свое величие,
просит свободы; и как отдельный индивид он считает себя имеющим
право на ту бесконечную ценность, которая принадлежит только
жизни духа.”

Ренессанс пережил свой день славы, а затем, как и все смертные вещи,
он ушел в прошлое; но человек, опьяненный своей вновь обретенной
свободой, движимый вперед своими инстинктами и физиологическими
потребностями, продолжал жить все более и более безжалостно,
попирая тела и души своих менее одаренных, менее могущественных
собратьев; удовлетворенный существующим порядком вещей, создавая
для себя материалистические, позитивистские, прагматические теории,
чтобы объяснить факты так, как он хочет их объяснить.

Лишь в последнее время тяжелое чувство тщетности всех человеческих

усилий и мучительное сомнение в справедливости индивидуализма как
истинного ответа на жизненные проблемы стали бросать свою
зловещую тень на весь западный мир.

Целая область ценностей, которые человек ставил себе как вещи

высшей ценности и для осуществления которых он был готов бороться
и страдать, постепенно утратила опору своей веры и была поглощена
тем морем пессимизма и отчаяния, которое затопляло саму жизнь
человечества.

10
Тогда должен быть поставлен вопрос (и это в высшей степени
своевременно) - является ли индивидуализм истинным ответом на
поиски человеком правильной философии жизни.

На самом деле, в самой природе человека заложено то, что он не может

долго оставаться удовлетворенным предположением, что жизнь духа
завершается заботой о телесном благополучии индивида и что ему не
остается ничего другого, как есть, пить и производить на свет других
детей, которые, в свою очередь, будут есть, пить и иметь детей, так что
повторение этого кажущегося вечным цикла рождения, жизни, смерти
и возрождения никогда не может закончиться.

И поскольку он не может оставаться удовлетворенным этим

предположением, всякая система индивидуальной и общественной
жизни, основанная на истине фундаментальной животности человека,
неизбежно обречена на неудачу.

Такая система может только подчеркнуть притязания индивида на

полное самовыражение и сделать из этих притязаний высшую цель и
истинный конец жизни. Но притязания одного индивида должны
вступать в противоречие с притязаниями другого; жизнь одного
существа должна быть в состоянии войны с жизнью целого, если эти
притязания должны восторжествовать; и необходимо приложить
усилия, чтобы разорвать невидимую связь, связывающую судьбы всех
людей, если жизнь одного противопоставлена жизни другого.; целая
бесконечная череда зол возникает вкратце всякий раз и везде, где
индивидуализм торжествует как философия и образ жизни.

Таким образом, ясно видно, что условия, которые сделали возможным

возникновение фашизма, возникли из основных концепций, на
которых основана современная жизнь западного мира. Эти условия
свойственны не одному народу, а всем народам.

Именно нынешняя материалистическая, механистическая,

индивидуалистическая концепция жизни с ее отрицанием духовной
сущности человека и допущением безбожной вселенной, в которой
человек подчинен только одному правилу - правилу своей животной
природы, подготовила почву для подъема фашизма.

Это очевидный провал всех человеческих усилий для лучшей жизни,

очевидная невозможность вывести какую-то форму порядка из
нынешнего состояния хаоса и остановить предсказанное падение
Западной цивилизации; это осознание того , что человек, оставленный
свободным удовлетворять свою жажду власти, свою жадность к золоту,
свою любовь к чувствам, свое поклонение силе, является жалким и

11
презренным существом; и, наконец, видение того, что высшее
призвание должно быть истинным наследием человека, которое
привело к рождению фашизма.

Именно тот факт, что человек потерял веру в себя, тот факт, что он не
может получить никакой поддержки от своего внутреннего мира и что
он вынужден искать помощи во внешнем мире; это признанный факт
его печального морального упадка, короче говоря, сделал возможным
триумф фашизма.

И, наконец, именно растущая сложность человеческих отношений во

всех областях: социальной и моральной, экономической и духовной, а
также растущая зависимость отдельного индивида от своих собратьев
и общества в целом-составляют причину существования фашизма.

Поэтому ничто не может быть более ошибочным, чем общее

убеждение в том, что исторический процесс, который сделал
возможным развитие фашизма и был в некотором смысле главным
условием его рождения, является чисто локализованным опытом одной
нации-итальянской нации. Условия, из которых возник фашизм, были
и остаются условиями, увековеченными во времени, должны создавать
и усиливать потребность в обобщенном применении универсальных
принципов фашизма.

Если верно то, что "Historia magistra vitae" ("История – учительница

жизни"), то урок, который преподает история, также должен быть
истинным: урок, заключающийся в том, что опыт жизни западного
мира является единым опытом, что любое локальное развитие
неизбежно повлияет на этот западный мир во всех его частях, и что вся
структура западной цивилизации должна стоять или падать вместе.

Таким образом, если в своих непосредственных проявлениях новой

социальной системы, новой формы политической и экономической
организации, новой теории правления фашизм предстает продуктом
своего времени и той конкретной страны, в которой он родился, то в
своем трансцендентном выражении – в том выражении феномена
деятельности духа, которое одно только имеет высшую ценность, –
фашизм выходит за пределы ограничений времени и пространства; его
корни находятся в глубинах бытия, его цветы-в царстве становления.

Эти две формы фашизма: поверхностный аспект его непосредственных

проявлений и более глубокий аспект его предельного выражения-в
некотором смысле соответствуют современному представлению о
фашизме, которое имеет мир в целом, и внутреннему знанию,
полученному теми, кто занимается открытием идеи, стоящей за фактом,

12
истины, лежащей за искусственностью, реальности, лежащей за
видимостью.

Нет ничего необычного в том, что фашизм - это всего лишь изменение
социальной и политической системы одной нации, или восстание
среднего класса, или организация капиталистических групп, или
господство милитаристской касты, а также орудие деспотизма, продукт
реакции, порождение диктатуры, орудие жестокого, безудержного
насилия и, наконец, Немезида свободы.

Но все эти определения не в состоянии охватить центральную истину

фашизма. Они помещают в искаженном рельефе некоторые
преходящие аспекты этого явления, но не проливают света на его
постоянные и универсальные элементы, то есть на то внутреннее ядро
фашизма, которое имеет смысл и ценность только для всего мира
людей.

Фашизм - это нечто большее, нечто бесконечно большее, чем

тираническая диктатура над душами и телами людей, нечто более
глубокое, чем новая форма экономической организации или простое
изменение социальной и политической системы одной нации.

Что же тогда такое фашизм?

Это вопрос из всех вопросов: Что такое фашизм?

Фашизм - это в высшей степени идеалистическая и, более конкретно,

антиматериалистическая и антииндивидуалистическая философия
жизни. Эти характеристики ясно выражаются в признании вечной
ценности духовной сущности человека и преходящего аспекта его
земного бытия; в признании абсолютной ценности личности в сфере
духа и относительной ценности личности в сфере природы; в
признании трансцендентного значения исторического процесса и
фундаментальной непрерывности человеческой истории.; признание
высшей роли, которую играют в жизни человечества те общественные
образования, которые называются семьей и нацией, и малое значение
роли, которую играет отдельный индивид; признание влияния религии
на человеческую жизнь и господства в этой жизни этики над
экономикой, искусства над бизнесом, поэзии над наукой, интуиции и
вдохновения над опытом и методом; признанием высшей этической
природы государства и функции государства как конкретного
выражения во времени и пространстве вневременной идеи нации;
признанием истины, что человечеству нужна аристократия вождей,
ведомая, в свою очередь, национальными героями; необходимостью
учения о правах человека; тем фактом, что человек живет не только

13
хлебом единым, но и, главным образом, верованиями и убеждениями.;
и, наконец, об истине, что все формы личной свободы бледнеют в
противоположность той форме свободы, которая имеет только смысл и
действительно имеет значение: свободе духа.

Фашизм обращается к человеку, чтобы сказать ему:

Твоя жизнь не имеет никакой абсолютной, никакой вечной ценности;

твоя жизнь может приобрести ценность лишь постольку, поскольку
она посвящена и, если необходимо, принесена в жертву торжеству
идеи. Люди живут сегодня, умирают завтра, но идеи живут вечно. И
тот, кто будет стремиться спасти свою собственную жизнь,
действительно потеряет ее, потому что только принося ее в жертву
вечной идее, индивидуальная жизнь обретает характер бессмертия.

Этот смысл жизни, как торжество отдаленного идеала над

непосредственной реальностью, всеобщего над индивидуальным,
является фундаментальной характеристикой фашизма. Но убеждение о
никчемности человеческой жизни, когда речь идет только о
материальном благополучии человека, не является новым в истории
человеческой мысли. На протяжении веков великие вожди и провидцы
предупреждали человечество, чтобы оно прислушивалось; увы, это
предупреждение оставалось всегда не замечаемым массами.
Последним пророческим голосом, услышанным на берегах Америки,
был голос Эмерсона, который, выступая перед выпускным классом
Богословского колледжа в Кембридже воскресным июльским вечером
1838 года, сказал:

"Жизнь становится смешной или жалкой, как только высокие цели

бытия исчезают из поля зрения, и человек становится близоруким и
может заниматься только тем, что обращается к чувствам.”

Но Эмерсон давно умер, и его послание звучит странно чуждо Америке

двадцатого века.

Идея фашизма - то есть сама мысль Эмерсона, доведенная до

логического завершения, – находится в процессе превращения вместо
этого, по странному повороту судьбы, в живую реальность другой
нацией.

Поиски смысла жизни заканчиваются для этой нации осознанием того,

что главным для человека должно быть не представление о его правах
как личности, а видение его обязанностей как общественного существа,
что высшей ценностью является не личная жизнь, а жизнь нации; и что,
наконец, человеческая жизнь есть в основе своей не удовлетворение

14
чувств, а выражение души и, как таковое, не носитель счастья, а
носитель печали, потому что только через печаль душа познает, как
сказал Новалис,

"... те вещи, которые приобщаются к истине и переживают века.”

Фашизм, вновь звучащий как призыв к аскетическому и героическому

взгляду на жизнь, должен тогда рассматриваться как духовный
принцип, или, скорее, как связная и Единая совокупность духовных
принципов.

Сам факт того, что фашизм смог придать современному миру новый
смысл жизни, а следовательно, и новый смысл жизни, борьбы,
страданий и смерти, требует, чтобы нечто трансцендентальное лежало
в основе и составляло истинную сущность фашизма.

Но и рождение фашизма, его рост, его развитие и прогресс

свидетельствуют о том, что он является не побочным продуктом
материальных обстоятельств, а явлением духовного мира, который
возник из творческой стихии в человеке и который может создавать, в
свою очередь, новые и никогда не мечтавшиеся материальные условия.

Ничто так не способствовало общему непониманию фашизма, как

незнание такой фундаментальной истины. И ничто так эффективно не
поможет пробудить человечество к осознанию его бедственного
положения, как видение и знание истинной роли фашизма. Так будет
происходить, что по мере того, как пройдет больше времени, все яснее
и убедительнее будет казаться очевидным, что все то, что до сих пор
считалось сущностью фашизма: диктатура, империализм, национализм,
милитаризм и т.д., представляют собой не что иное, как внешние
наросты на внутреннем ядре, которое подпадает под область
человеческой истории. Человеческая история мыслится не как
разрозненный ряд несвязанных событий, а как поступательное
развитие идей в одном органическом, непрерывном процессе.

В сущности, пятнадцатый век, шестнадцатый, восемнадцатый и так

далее - это не что иное, как Ренессанс, реформа, Просвещение; это те
самые идеи, которые наложили на них свой отпечаток.

Точно так же верно и то, что двадцатый век, вне всякого сомнения,
войдет в историю как эпоха фашистского Возрождения, независимо от
того, примем мы его или нет, потому что некоторые из величайших
духовных принципов, управляющих сегодняшним миром действия, -
это принципы фашизма.

15
Но эзотерический аспект фашизма не исчерпывается его совершенно
оригинальным решением этой вечной загадки - смысла жизни. На
самом деле существует еще одна не менее мучительная проблема,
которая до сих пор не решена, хотя общепризнано, что поиск
правильного решения имеет первостепенное значение для человечества.
Эту проблему можно кратко сформулировать так: "что такое хорошая
жизнь? И как может человечество когда-либо подняться до видения и
осознания хорошей жизни? Другими словами, каким должно быть
поведение в жизни?”

В конечном счете, все улучшения социальной, политической и

экономической организации человечества не могут рассматриваться
иначе, как лучшие средства достижения более адекватной реализации
жизни духа в мире человека.

Ни в коем случае эти улучшения не должны быть ошибочно приняты

за цель и цель жизни; эта цель - не строить лучшие дома, более
широкие дороги, более прекрасные школы; не создавать больше
богатства и распределять его поровну; не увеличивать благосостояние
и счастье; цель жизни - одухотворение человека. Но как до него
вообще добраться? Каков путь к хорошей жизни? Вопросы такого рода
имеют трагическое значение и должны получить определенный ответ,
если человеческая жизнь вообще должна быть по-настоящему
человеческой.

Образ жизни должен опираться на три великих неизменных принципа,

утверждает фашизм, а именно: принцип единства, принцип авторитета
и принцип долга. Они составляют основу общества, основу права и
суть нравственного порядка. На них можно возвести здание
устойчивой человеческой жизни, управляемой справедливостью и
вдохновленной этикой. Без них не может быть ничего, кроме анархии,
распущенности и хаоса.

Утверждая эти кардинальные принципы жизнеустройства, фашизм

обретает достоинство, силу и ценность и вновь завоевывает право на
более глубокое истолкование своей доктрины как всеобъемлющей
философии жизни; более того, как истинного образа жизни, образа
жизни, который влечет за собой торжество души над алчностью и
страхом; алчности к похоти, власти, золоту; страха перед нищетой,
позором, страданием, мученичеством и смертью.

Человек живет не только хлебом, но и, главным образом, убеждениями.

При наличии вдохновляющего набора верований человек может
совершить великие дела, и мир может оживиться новой эпохой веры.

16
Это первая статья фашистского вероучения, и именно ей в основном
обязано то великолепное прорастание духовных энергий, которое мы
наблюдаем сегодня на Земле Италии.

Именно с таким вероучением фашизм нанес решительный удар по

корню зла, подрывающего структуру западной цивилизации и
подрывающего саму жизнеспособность современного мира. Это
смертное зло-не машина, не перенаселение, не концентрация богатства.
Нет, это просто отсутствие общей веры, которая одна может сделать
человечество единым живым единством и заставить человека наконец
отказаться от индивидуалистических притязаний эго на благо целого.

Человек не живет одним хлебом...

Не фашизм открыл эту истину, лежащую в самой основе самой жизни,

но именно фашизм впервые в истории человечества превратил ее в
живую реальность в жизни всего народа. Именно фашизм поставил
человечество перед лицом и еще раз признал фундаментальный факт
жизни: тот факт, что – по словам Карлейля:

"...то, что человек делает практически в глубине души и знает

наверняка о своем жизненном отношении к этой таинственной
Вселенной, о своем долге и судьбе там, - это во всех случаях первично
для него и творчески определяет все остальное.”

Как странно, что на каждом решающем повороте человеческой

истории человеку приходится заново напоминать об этой истине,
которая является самой основой жизни.

При наличии вдохновляющего набора верований человек может

совершить великие дела, и мир может оживиться новой эпохой веры.
Среди всех верований первостепенное значение всегда должна иметь
вера в духовную сущность человека. Только такая Вера, утверждает
фашизм, может заставить человека ценить вещи высшей важности:
благосостояние нации, прогресс расы, рост знания, освобождение духа
внутри себя.

Это вера фашизма в сущностную духовность человеческой природы;

это его признание невидимой связи, связывающей судьбы всех
смертных существ; это его вера в мир ценностей, гораздо более
важных, чем ценности чувственной жизни; это его призыв к
возрождению расы и объединению народов каждой страны в живое
единство; это его цель сделать государство – то есть высшую форму
политической организации, известную человеку, - видимым,
осязаемым выражением нации.; его цель - поставить благосостояние

17
личности, сделать обогащение жизни нации движущей силой жизни
гражданина; и, наконец, его стремление поставить идеалы выше
желаний, жертвы выше желаний, героизм, мученичество и смерть
выше

трусости, безопасности и благополучия - вот что определенно и

решительно ставит фашизм антитезой и Немезидой индивидуализма.

"Чтобы быть правильно понятым, фашистское движение должно

рассматриваться во всей его широте и глубине духовного явления.
Фашизм - это фактически духовный бунт против тех идеологий,
которые развратили священные принципы религии, Отечества и
семьи. Фашизм может не проявляться в своих истинных аспектах в
отдельной личности и в социальных группах, но в своем чистом
выражении пламя фашизма бессмертно, потому что это само пламя
духа. И если верно, что материя хранилась на наших алтарях в
течение целого столетия, то верно и то, что именно дух сегодня
займет ее место”

Эти слова отца фашизма представляют собой ключ к правильному

пониманию значения и важности этого характерного продукта нашей
собственной эпохи. Потому что если фашизм в его чистейшем
выражении действительно есть вещь духа, если за поверхностной
видимостью локального явления он пользуется эзотерической
интерпретацией трансцендентного значения для всего человечества,
если его можно рассматривать не как внешнее проявление
сенсационных аспектов, а как внутреннее послание новой философии
жизни – той философии жизни, которая должна занять место нашего
прославленного и, тем не менее, столь остро неудовлетворительного,
потому что столь жестоко разрушительного, индивидуализма. – тогда
еще возможно, что предсказанный “Закат Европы” будет окончательно
остановлен и вместо него мы станем свидетелями рождения нового и
более великого возрождения.

"Жизнь человека - это больше, чем жизнь животного; это также, и

главным образом, жизнь Духа.”

— Толстой

ГЛАВА II: ФАШИСТСКИЙ ИДЕАЛИЗМ И СОВРЕМЕННЫЙ

МАТЕРИАЛИЗМ

Человек выше, вне и против природы.

18
Человек – это часть и продукт природы.

Эти два видения человека, подобно двум полюсам бытия,

противопоставленным друг другу и разделенным непреодолимой
пропастью, представляют собой ключи к правильному пониманию
этих двух противоположных философий нашего времени: фашистского
идеализма и современного материализма.

Момент, когда мы думаем о человеке как о существе, одаренном

дарами духа и, следовательно, наделенном силой творения,
способностью преодолевать случайности своей материальной жизни,
желанием подняться над детерминизмом внешних событий и
внутренних потребностей, стремлением к жизни, которая не
принадлежит этой земле, но принадлежит волшебной стране его
верований и его мечтаний – этот момент знаменует также наше
вступление в царство фашистского идеализма.

Напротив, тот момент, когда мы думаем о человеке, привязанном к

миру природы, неспособном освободиться от оков и уз своих
чувственных переживаний, о животном среди животных –
единственное различие между его жизнью и их жизнью состоит в его
особом подчинении действию таинственных законов экономики,
которые могут превратить существование большего числа его
собратьев в настоящий ад на Земле – этот момент знаменует также
наше знакомство с материализмом, философским учением,
характеризующим образ жизни столь значительной части
современного мира.

Материализм, конечно, не является продуктом нашего времени.

Подобно потоку, лежащему под зелеными лугами и пышными
пастбищами, который время от времени выходит на поверхность земли,
чтобы снова исчезнуть, поглощенный подземным течением, таким
образом, материализм – или его эквиваленты: натурализм и реализм – с
начала истории время от времени поднимался на поверхность
сознательной жизни человека и формировал тип его реакции на
окружающую среду и на жизнь его собратьев.

Это происходит потому, что, укоренившись в глубочайших тайниках

своей собственной природы, человек таит в себе примитивные
инстинкты всех животных существ. Постоянно повторяющиеся волны
духовного возвышения вытесняют эти инстинкты на задний план его
сознательной жизни, но в тот момент, когда волна спадает, в тот
момент, когда внутренний голос становится глухим и
нечленораздельным, эти инстинкты легко и неизменно выходят на
первый план, чтобы утвердить себя над творениями духа и против них.

19
Так случилось, что возвышение христианства разрушило то, что
останется, возможно, самой грубой формой материализма, которую
когда-либо знал мир, только чтобы

освободить место во времени для новой и более тонкой формы. Так

случилось, что блистательное видение Царства Божия, которое на
время осветило горизонт человеческой жизни, вдохновило его мысли,
тронуло его сердце, постепенно утратило свой блеск и превратилось,
наконец, в размытый и искаженный образ.

Так случилось, что уверенность в лучшей жизни медленно менялось в

памяти об обещании, которое никогда не исполнялось и, возможно,
никогда не будет исполнено.

Таким образом, в конце концов, была подготовлена почва для подъема

современного материализма, рожденного с зарождением науки,
возросшего с ростом машины и ставшего в конце концов настоящей
религией с созданием человеком таких идолов для своего поклонения,
как богатство, комфорт, успех и прогресс.

И все же никогда не было более сильного призыва к лучшему в

человеке, чем призыв христианства. Порожденный им идеализм,
составляющий в некотором роде его главную характерную черту,
всегда обращался непосредственно к душе и через душу. Оно говорило
о мире ценностей, которые не были от мира сего и которые далеко
превосходили все, что мог предложить этот мир. Оно говорило о
другой жизни, более привлекательной, чем теперешняя земная, жизни,
невидимой для смертных глаз, но, тем не менее, гораздо более яркой,
чем все остальное, воспринимаемое ими. Наконец, оно говорил о
существовании другой формы реальности, неизвестной человеку в его
обычном состоянии, но о которой он мог получить мимолетные
проблески в редкие моменты своего мистического сознания; и, говоря
об этой реальности как о единственной реальности, оно осуждало ту,
которая воспринимается умом через посредство опыта чувств, как
наиболее иллюзорную и обманчивую.

Таково было и, если уж на то пошло, остается послание, доставленное

религиозным идеализмом, рожденным христианством.

В таком послании человек жил когда-то; в такое послание человек

верил когда-то. Увы! Как эти времена и эта вера - часть прошлого. Для
современного человека настоящая и земная жизнь - это единственная
жизнь, которая его интересует. Такие невообразимые сферы
деятельности представляются его глазам; такие никогда не
мечтавшиеся возможности для работы, достижений, открытий,

20
изобретений предоставила ему наука; так много его орудий и целей,
что современный человек верит – справедливо или нет, – что вся его
энергия, вся его сила, все его честолюбие должны быть посвящены
жизни мира повседневного опыта, того мира, неотъемлемой частью
которого он себя чувствует и который несет ему такие великие и
заманчивые обещания.

Другой мир, мир духа, становится невыразимо далеким и странным.

Ценности, которые ценит и жаждет современный человек, - это не
невидимые духовные ценности, а материальные и осязаемые, разве
недавно глава великой нации не

объявил высшим благословением для своего народа наличие

автомобиля в каждом гараже и курицы в каждом котле? Напротив, не
так давно человечество уже забыло об этом, когда вождь нации
провозгласил высшим благом для своего народа исполнение таких
идеалов, как уважение к возрасту, любовь ко всем людям, стремление к
истине, стремление к красоте, стремление к совершенству.

Как может религиозный идеализм в таком измененном мире вновь

завоевать утраченное им положение, то положение превосходства в
управлении человеческими делами, которое было узурпировано богами
материализма?

Ясно, что надежды больше нет, по крайней мере, пока. Придет время,
возможно, в будущем гораздо более близком, чем нам хотелось бы
верить, когда религия вновь обретет свое влияние на жизнь человека.
Но пока давайте будем искренни сами с собой: религия для
современного человека - пустая вещь, а религиозный идеализм -
формула, лишенная всякого смысла, всякой ценности, всякой
привлекательности.

И все же современный человек не удовлетворен и не может быть

удовлетворен жизнью в ее нынешнем состоянии.

Трагичным, бесконечно более трагичным, чем крах нашей

экономической организации, является тот упадок подлинной духовной
жизни, который проявляется в распространенном идолопоклонстве
нашей религиозной жизни, в отвратительной низости нашей
общественной жизни, в пустой тщете нашей интеллектуальной жизни и
в бесплодных усилиях нашей художественной жизни.

Церкви умножились, но из них не вышло ни одного нового слова

спасения.

21
Число университетов увеличилось, но академическое обучение душит
всю духовную деятельность.

Библиотеки покрывают землю, но информация заняла место эрудиции.

Знание распространяется, но того одностороннего, поверхностного,

неполного источника, который является самой опасной из всех форм
знания.

Наука, неспособная приблизиться к сердцевине предельной реальности,

тем не менее претендует на роль арбитра жизни человека.

Интеллект и метод заняли место интуиции и воображения.

Великое искусство не рождается.

"...все верования вымерли, у нас нет веры в наших богов, нет веры в
Республику. Великих принципов больше нет. Господствуют
материальные интересы. Толпа требует хлеба и зрелищ.”

Действительно, наше время странным образом напоминает дни упадка

других форм культуры; опять же, человек, занятый теперь тревожным,
неустанным поиском более полного и более удовлетворительного
опыта чувств, может достичь гораздо раньше, чем он думает, конца
пути, по которому он шел в течение этих последних трехсот лет. Затем,
когда он будет вынужден повернуть назад и столкнуться с испытанием
того, что составляет высшие реалии его жизни и его мира, что может
быть предложено ему в качестве якоря для его внутренней жизни, той
жизни, которую он может отрицать, но которую он никогда не сможет
отрицать?

Таким образом, в такие времена, как нынешнее, когда все указывает на

разрушение и хаос, когда пугающий “Закат Европы” кажется более чем
когда-либо неизбежной вероятностью, когда поддержка религии
исчезает и догматы религиозного идеализма полностью утрачивают
свою репутацию, неизбежно возникает новая форма идеализма, чтобы
донести новое послание надежды для человечества и изменить не
только курс, но и саму основу человеческой жизни.

Именно в такие времена, как нынешнее, когда единственное счастье

человека заключается в одном лишь чувственном наслаждении, когда
религиозная жизнь человека становится поверхностным исполнением
ритуальных и бессмысленных практик, когда жизнь духа находится на
самом низком уровне, возникает высокая потребность в новом
возрождении идеализма как философии и образа жизни.

22
Каковы же будут аспекты этого нового идеализма? Очевидно, что это
не может быть повторным утверждением старых теорий и старых
принципов. Это также не может быть академическим обсуждением
абстрактных систем верований без связи с миром фактов. Чтобы быть
жизненной силой в жизни современного человека, новый идеализм
должен прежде всего нести послание, созвучное потребностям этой
жизни, как она живет сегодня, а не как она должна быть прожита в
будущем, которое может никогда не наступить. Кроме того, новый
идеализм должен обязательно учитывать всю сложность современного
мира. Отрицание этой сложности или игнорирование некоторых
аспектов этого мира заранее означало бы гибель любой философской
доктрины, которая пытается интерпретировать или направлять
нынешнее положение дел.

Таким образом, все царство фактов, переживаний и ценностей,

рожденных с зарождением науки, должно быть приведено в рамках
высшего синтеза нового идеализма к конгруэнтным, гармоничным
отношениям со всеми другими сферами человеческой жизни.

Наконец, новый идеализм не должен оставаться интеллектуальным

времяпрепровождением элиты, но должен заквасить жизнь масс.
Именно массам, а не немногим, новый идеализм должен донести свою
весть о спасении, причем донести ее в такой форме, чтобы сделать ее
легко понятной и легко принятой – потому что спасение – это не
привилегия интеллигенции, а потребность народа. То есть спасение от
того, что заставляет людей забывать о существовании чего-то более
высокого и благородного, чем жизнь тела, и приводит их к замене веры
в неизменную

реальность невидимого на веру в иллюзорную и обманчивую

бренность чувственного мира.

Прежде всего, послание нового идеализма должно быть посланием для

современного человека: человека, которого мы все знаем; одного из
нас, нашего брата, брата по духу, если не по плоти, с нашими пороками
и добродетелями, нашими надеждами и нашими неудачами, нашими
печалями и нашими радостями, нашими стремлениями и нашими
мечтами.

Только таким образом новый идеализм может завоевать место в нашем

уме и в нашем сердце, изменить весь наш образ жизни и таким образом
принести наше собственное спасение.

Таковы должны быть отличительные черты нового идеализма; таковы

действительно отличительные черты фашистского идеализма.

23
Чтобы понять их подробно, достаточно ознакомиться с их
сокращенной формой в кратком, но мастерском изложении принципов
фашизма самим Муссолини.

"...Фашизм есть действие и есть мысль: действие, в котором доктрина

имманентна, и доктрина, возникающая из данной системы
исторических сил, в которую она встроена и воздействует на них
изнутри. Поэтому она имеет форму, соотносимую с случайностями
времени и пространства; но она имеет также и идеальное содержание,
которое делает ее выражением истины в высших областях истории
мысли. Нет никакой возможности осуществлять духовное влияние в
мире как человеческая воля, господствующая над волей других, если
только она не имеет представления как о преходящей, так и о
конкретной реальности, на которой должно осуществляться это
действие, и о постоянной и универсальной реальности, в которой
преходящее пребывает и имеет свое бытие.

Чтобы знать людей, нужно знать человека, а чтобы знать человека,

нужно знать действительность и ее законы. Не может быть такой
концепции государства, которая не была бы принципиально
концепцией жизни: это может быть философия интуиции, или система
идей, развивающихся в рамках логики, или сосредоточенных в видении
или вере, но это всегда, по крайней мере потенциально, органичное
представление о мире.

Таким образом, многие практические проявления фашизма – такие, как

партийная организация, система образования, дисциплина – могут
быть поняты только тогда, когда рассматриваются в связи с его общим
отношением к подлинно духовному отношению. Фашизм видит в мире
не только те поверхностные, материальные аспекты, в которых человек
предстает как индивид, стоящий сам по себе, эгоцентричный,
подчиненный естественному закону, который инстинктивно побуждает
его к жизни эгоистичного сиюминутного удовольствия; он видит не
только индивида, но и нацию и страну; индивиды и поколения,
связанные между собой нравственным законом, общими традициями и
миссией, которые, подавляя инстинкт жизни, заключенный в коротком
круговороте удовольствий, строят высшую жизнь, основанную на
долге, жизнь, свободную от ограничений времени и пространства, в
которой индивид, жертвуя собой, отказываясь от собственных
интересов, самой смертью, может достичь того чисто духовного
существования, в котором состоит его ценность как человека.

Таким образом, эта концепция является духовной, вытекающей из

общей реакции века против вялого материалистического позитивизма
девятнадцатого века. Антипозитивистские, но позитивные; не

24
скептические и не агностические; не пессимистические и не
сверхоптимистические, как, вообще говоря, доктрины (все
отрицательные), которые помещают центр жизни вне человека; в то
время как, осуществляя свою свободную волю, человек может и
должен создать свой собственный мир.

Фашизм хочет, чтобы человек был активен и действовал со всей своей

энергией; он хочет, чтобы человек мужественно осознавал трудности,
стоящие перед ним, и был готов встретиться с ними лицом к лицу. Он
рассматривает жизнь как борьбу, в которой человеку надлежит
завоевать для себя действительно достойное место, прежде всего
приспособив себя (физически, морально, интеллектуально) к тому,
чтобы стать орудием, необходимым для ее завоевания. Как для
отдельного человека, так и для нации, и так для человечества. Отсюда
высокая ценность культуры во всех ее формах (художественной,
религиозной, научной) и выдающееся значение образования. Отсюда и
сущностная ценность труда, посредством которого человек подчиняет
себе природу и создает человеческий мир (экономический,
политический, этический, интеллектуальный).

Эта позитивная концепция жизни, очевидно, является этической. Она

охватывает все поле реальности, а также человеческую деятельность,
которая овладевает ею. Ни одно действие не освобождается от
морального суждения; ни одна деятельность не может быть лишена
ценности, которую моральная цель придает всем вещам. Поэтому
жизнь, как ее понимает фашист, серьезна, сурова, религиозна; все ее
проявления уравновешены в мире, поддерживаемом моральными
силами и подчиненном духовной ответственности. Фашист презирает
“легкую " жизнь.

Фашистская концепция жизни – это религиозная концепция, в которой

человек рассматривается в его имманентном отношении к высшему
закону, наделенному объективной волей, трансцендирующей индивида
и поднимающей его до сознательного членства в духовном обществе.

В фашистской концепции истории человек является человеком только

в силу того духовного процесса, в который он вносит свой вклад как
член семьи, социальной группы, нации и истории, в которую все нации
вносят свой вклад.

Отсюда огромное значение традиции в летописях, в языке, в обычаях, в

правилах общественной жизни. Вне истории человек – ничто.

Поэтому фашизм противопоставляется всем индивидуалистическим

абстракциям, основанным на материализме XVIII века, и всем

25
якобинским утопиям и инновациям. Она не верит в возможность
счастья на земле, как это представлялось в экономической литературе
XVIII века, и поэтому отвергает телеологическое представление о том,
что когда-нибудь в будущем человечество окончательно разрешит все
свои трудности. Это понятие противоречит опыту, который учит, что
жизнь находится в постоянном движении и в процессе эволюции.

В политике фашизм стремится к реализму; на практике он стремится

иметь дело только с теми проблемами, которые являются спонтанными
продуктами исторических условий и которые находят или предлагают
свои собственные решения. Только войдя в процесс реальности и
овладев действующими в ней силами, человек может когда-либо
воздействовать на человека и на природу.”

Таков "Манифест" фашистского идеализма.

Таково послание фашизма.

Это послание-призыв: призыв к новой жизни. Слишком долго

человеческий дух страдал от рабства природы. Слишком долго человек
поклонялся ложным богам материальных благ. Новая жизнь,
фашистский образ жизни, будет новым творением человеческого духа,
пробудившегося наконец к полному сознанию своего достоинства.

Поражая корень зла, отравляющего самые пружины его существа,

фашизм говорит человеку, что ему давно пора поставить себя
определенно выше, вне и против природы. Резко оборвав гордиев узел,
удерживающий его рабом своих физиологических потребностей и
материальных препятствий, фашизм говорит человеку: “Встань,
наконец, войди в свое собственное, достигни полного роста своего
существа, исполни свою миссию в мире, будь хозяином своей судьбы.”

Фашистский образ жизни – это, таким образом, жизнь, как она должна
быть прожита: преданная тем идеалам, которые составляют саму
субстанцию мира духа, того мира вневременных и абсолютных
ценностей, который причастен сущности Бога и которому
принадлежит истинная сущность человека.

В фашистском образе жизни человек, осознав наконец свою

ответственность перед ближними, превратит представление о братстве
всех людей в факт, видение неразрывной связи, которая делает их
судьбы одним взаимосвязанным целым, в реальность.

В фашистском образе жизни нет места социальной системе, которая

дает нескольким привилегированным личностям право распоряжаться

26
жизнями ста миллионов или более своих собратьев; ибо социальная
система, которая скрывает за кричащими атрибутами внешне
демократических политических форм самую отвратительную форму
экономического рабства, какую когда-либо испытывали массы, и
которая, осуждая, таким образом, политическую тиранию, пытается
навязать народу худшую тиранию из всех: лишить его права на
самовыражение, права на труд, права на хлеб.

В фашистском образе жизни нет места тому типу культуры, который

является лишь интеллектуальным спортом элиты: истинная культура
для фашизма – это спонтанный расцвет духа внутри, когда весь народ
возбуждается живительным призывом к высшей жизни, к жизни долга,
самопожертвования и героизма.

В фашистском образе жизни нет места тому типу цивилизации,

который подорвал самые основы всего человеческого прогресса – тому,
что потребовалось вечность, чтобы вывести из хаоса жестокости и
дикости и останется высшим достижением человека, а именно тем
институтам, которые называются Церковью, семьей и государством.

В фашистском образе жизни нет религии вне Церкви, нет любви вне
семьи, нет свободы вне государства.

Реализация такого образа жизни требует, чтобы человек снова стал

верующим в реальность невидимого, требует, чтобы он снова принял
смиренное отношение к неразгаданным тайнам жизни и смерти,
рождения и творения, требует, чтобы он снова испытал силу великих
сил духа.

Тогда, и только тогда, он будет готов к новой весне своего внутреннего

мира, к великому пробуждению своего внутреннего "Я", к грядущему
возрождению новой жизни.

"Жизнь имеет смысл: найти этот смысл - моя еда и мое питье.”

-Браунинг

ГЛАВА III: ФАШИЗМ И СМЫСЛ ЖИЗНИ

Есть вопрос, который человек всегда задавал в каждый решающий

момент своей истории, и этот вопрос звучит так: “в чем смысл и цель
этой моей жизни? Есть ли у него миссия для выполнения, цель для
достижения, план для развертывания? Или это просто "сказка, полная
ярости, ничего не означающая"?.

27
Побуждаемый необходимостью дать какой-то ответ на вопрос,
который нельзя оставить без ответа, человек был вынужден
критически исследовать основы, ход и аспекты человеческой жизни,
чтобы обнаружить, дают ли они какой-либо намек на трансцендентный
смысл и достойную цель.

Таким образом, индусский провидец обнаружил, что жизнь имеет

смысл и что этот смысл состоит в отождествлении индивидуального
сознания с сознанием целого, и что истинной целью жизни является
Нирвана, то благословенное состояние, в котором происходит
исчезновение всего, что препятствует возможности такого
отождествления.

Греческий мыслитель, напротив, находил смысл жизни в полном и

радостном посвящении всех индивидуальных усилий достижению
идеала, а цель жизни - в гармоничном развитии и предельном
совершенствовании всех человеческих способностей.

Мы видим, что римляне находят этот смысл в поклонении закону,

порядку, справедливости, и их национальная жизнь становится
плодотворной и торжествующей. Мы видим, как они мало-помалу
теряют этот смысл, а созданная ими цивилизация становится
соответственно бесплодной и в конце концов приходит в упадок.

Христианские отцы, напротив, считали, что человеческая жизнь есть

лишь подготовка к более высокой и благородной жизни, которая
должна быть прожита не на этой земле, а в ином мире – мире, о
котором мы не знаем и существование которого не может быть ни
доказано, ни опровергнуто, – и что целью жизни является не угасание
индивидуальности или совершенствование личности, а спасение от
самих себя и искупление самих себя.

Мы видим, как это видение жизни освещает полный цикл человеческой

истории и помогает, благоговея и изумляясь, торжествующему
возвышению над теми могучими симфониями камня, которые
являются готическими соборами.

Мы видим, что люди эпохи Возрождения находят этот смысл в

торжестве духа внутри себя, и их жизнь становится одной
великолепной славой духовного выражения.

Другими словами, на протяжении всего исторического процесса мы

содействуем раскрытию в человеке сил и энергий почти божественной
природы, почти богоподобной сущности всякий раз, когда его
тревожные поиски смысла жизни приводят его к визуализации и

28
поклонению более глубокой реальности, лежащей позади и за
пределами непосредственного и тесно связанного мира его
собственного "я".

Но с появлением современного человека сцена меняется. Человек

больше не интересуется идеалами красоты, закона, власти; его больше
не интересует жизнь за пределами; он больше не живет ради торжества
духа внутри.

С приходом нового времени человек просто и исключительно

заботится о своем собственном благополучии, и поскольку это
благополучие означает только удовлетворение его телесных
потребностей и желаний, то совершенно материалистический взгляд на
жизнь, в котором нет места поклонению таким нематериальным вещам,
как поклонение идеалам, торжествует над всем, что считалось великим,
возвышенным и достойным в человеческой жизни.

Таким образом, современный человек, отвергая все другие

интерпретации смысла жизни как выражения мертвого и скоро
забытого прошлого, утверждает, что весьма сомнительно, имеет ли
жизнь вообще какой-либо смысл, и что в лучшем случае этот смысл
состоит лишь в самом полном осознании собственных возможностей, и
что цель жизни состоит в том, чтобы осуществить такое осознание
здесь, на этой земле, а не в гипотетическом мире, который может
никогда не существовать и в будущем времени, которое никогда не
наступит .

В соответствии с этим взглядом на жизнь современный человек ведет

беспощадную войну против всего, что, как ему кажется, ограничивает
его свободу, потому что только в неограниченной свободе он верит в
возможность реализовать свою волю к жизни.

Поэтому он отверг все притязания Церкви на его образ жизни, все

притязания государства на его личность и его имущество, все
притязания семьи на его время, его энергию и его привязанности.

Чтобы соответствовать своему взгляду на жизнь, он потребовал и

добился, чтобы функция Церкви была ограничена этим институтом
бессмысленных ритуальных практик, которые, возможно, когда-то
были выражением некоторых глубоких истин, но теперь являются
просто формами без содержания, атрибутами шоу, от которого сбежал
весь дух.

Он также потребовал и добился того, чтобы государство стало

творением его воли, главной функцией которого должна быть

29
организация, способная защищать его жизнь, его народ и его
собственность и в то же время как можно меньше вмешиваться в его
дела, планы и замыслы.

Наконец, он потребовал и добился того, чтобы семья была

преобразована из института постоянных отношений и обязательных
связей в институт недолговечного

характера, который можно временно опекать, легко распускать и от

которого можно отмахиваться.

Чтобы все это осуществилось, он создал лозунг слова Свобода, которое

стало для него поистине волшебным, способным открыть двери рая на
земле и предложить ему то, что он всегда искал и никогда не находил,
потому что это никогда не может быть найдено: материальное и
чувственное счастье.

Во имя религиозной свободы он подорвал религии, во имя

политической свободы он ослабил государство, во имя экономической
свободы он поработил своих братьев, во имя личной свободы он
разрушил семью.

Полностью материалистический взгляд на человеческую жизнь привел,

таким образом, к торжеству животной воли индивида к жизни над его
духовными устремлениями и к падению тех институтов, которые
потребовались человечеству эоны времени, чтобы воплотить в жизнь и
представить истинные достижения человека на этой земле.

В высшей степени показательно и последовательно знамение времён.

Оно дано нам для того, чтобы помочь в действии спектаклю,
печальному и в то же время забавному, человека, который никогда не
мог превратить отношения тел в общение душ, изменить свою жену в
третий, четвертый или пятый раз в надежде достичь Миража
исполнения любви, который всегда лежит вне досягаемости, как
истинная Фата-Моргана.

Всякое чувство ответственности покинуло человека: ответственность

перед внутренним духом, призывающим его сделать из своих внешних
действий выражение внутренней жизни, ответственность перед своими
ближними, которые становятся орудиями и пешками его эгоистичных
желаний, и ответственность перед государством, требующим от своих
граждан новых поколений, посвященных не преследованию желаний
эго, а служению нуждам Отечества.

30
Мы также содействуем смехотворному спектаклю человека, который
говорит: "Бога нет", и который, думая о Боге как о жандарме его
добродетелей, верит, что его словесное отвержение страшной силы
может открыть ему дверь, ведущую на путь необузданных
удовольствий.

И все же мы оказываем помощь повседневному спектаклю

коммерсанта, осуждающего вмешательство государства в свои дела и
мечтающего о времени, когда он сможет быть совершенно свободен
для достижения своей цели - безжалостной денежной выгоды.

Мы содействуем, наконец, спектаклю великих промышленных,

банковских и других могущественных корыстных интересов, которые,
контролируя государство, как они это делают сегодня, имеют
возможность самым бесчеловечным и эгоистичным образом
эксплуатировать жизнь простого человека.

Знамение времён действительно очень красноречиво. Оно громко

кричит о том, что современный взгляд на человеческую жизнь, на ее
смысл, ее цель и предназначение не может не привести к хаосу и
отчаянию, к окончательному падению западной цивилизации.

Когда пропасть, разделяющая имущих и неимущих станет такой

широкой и глубокой, что уже не будет преодолимой; когда те, чье
существование - лишь тень истинной человеческой жизни, готовы
восстать против немногих, кто превращает это существование в ад на
земле; когда безудержная коммунистическая пропаганда учит массы,
что есть только один путь покончить с мученичеством простого
человека от рук его немногочисленных, но более могущественных и
более удачливых собратьев, и что этот путь - путь разрушения,
ненависти и смерти; когда единственный идеал, за который стоит
бороться, станет идеалом общества муравьев или пчел, делящих
поровну все богатство, все усилия и все награды; когда
распространенное ныне мнение - что нет Бога, которому стоит
поклоняться, нет семьи, ради которой стоит жить, нет отечества, ради
которого стоит умирать - станет общей и полностью принятой идеей,
тогда будет совершен великий шаг на пути, который ведет человека
назад от его нынешнего состояния к первобытному состоянию
животного среди животных, озабоченного своими телесными
потребностями, не обращающего внимания на зов Духа, глухого к
голосу совести.

Картина может показаться слишком мрачной, чтобы ее можно было

представить. Но более странные вещи, чем исполнение этого
страшного пророчества, произошли в истории человечества!

31
Мы никогда не должны забывать, что другие цивилизации, имеющие
гораздо большее значение, чем наша, с точки зрения духовных
достижений (единственно возможный и истинный эталон сравнения)
появились на этой земле, расцвели в великолепных результатах
духовного выражения и снова исчезли, поглощенные тенями забвения
и покрытые несколькими слоями песка или землей с богатой
растительностью.

Новая темная эпоха все еще возможна, и она наступит достаточно

скоро, если мы не найдем снова смысл жизни, иного предназначения,
чем удовлетворение чувств, и, наконец, новой цели для наших усилий,
ныне столь непримиримо разочарованных пустотой,
бессодержательностью и тщетностью цели, которую мы так отчаянно и
все еще так тщетно пытаемся достичь.

Это возможность такого темного века, который фашизм усиленно и

успешно пытается предотвратить, заново обучая нас истине, что нам
нужно осознать и поклоняться более глубокой реальности, лежащей
позади и за пределами непосредственного и тесно связанного мира
нашего “Я”, если мы хотим найти мир, достичь спасения и
восстановить достоинство и цель нашей жизни.

В этот чрезвычайно критический момент нашей истории, когда на

карту поставлена судьба целой цивилизации, фашизм вновь бросает
вызов и на недоуменный, извечный вопрос решительно отвечает, что
жизнь имеет смысл, что у нее есть предназначение и цель, что она
имеет ценность, достоинство и красоту.

Когда мы осознаем, что наша индивидуальность действительно и

полностью реализуется в этих институтах и через эти институты,
называемые семьей, Церковью, нацией и государством, тогда и только
тогда мы осознаем великое значение и глубокий смысл фашистской
философии жизни.

Фашизм фактически утверждает, что смысл жизни заключается только

в осуществлении полной жизни духа; что эта реализация, в свою
очередь, достигается только тогда, когда духовные потребности,
стремления и желания индивида укоренены, интегрированы и
взращены в семье, Церкви, нации и государстве; что эти институты,
образующие основу всей жизни духа, в свою очередь обладают
собственным существованием; вневременным и абсолютным,
сущность которого принадлежит самому духу и не зависит от воли и
действий человека.

32
В фашистской философии жизни человек впервые поднимается до
уровня истинного духовного существа, когда в семье он находит нечто,
в чем и через что он может выразить и реализовать свои первые
духовные потребности, - затем в церкви, учреждении, которое
предлагает ему новый выход для тех духовных потребностей, которые
не удовлетворяются семьей. Далее, в нации он находит нечто такое,
что выражает фундаментальную непрерывность его человеческого
существования в определенных пределах пространства и
фундаментальное единство, лежащее в самом корне жизни. Наконец, в
государстве он находит организм, который дает достаточно простора
для выражения его духовной жизни, организм, рожденный
сознательным актом ограничения, по его собственной свободной воле,
полной игры его деятельности и полной степени его свободы; чтобы
позволить его собственные права, его собственные свободы, его
собственные возможности тем собратьям, которые связаны теми же
законами, теми же обязанностями, той же властью.

Семья, церковь, нация, государство - вот четыре кардинальные точки

человеческой жизни; через них эта жизнь может расцвести в
выражении великого духовного достижения; отрицая их, она может
вернуться только к состоянию удовлетворенных животных
потребностей, недостойных имени человеческого.

Можно было бы выбрать сотни цитат из трудов фашистских

мыслителей и добавить их сюда, чтобы обосновать эту весьма
характерную фашистскую интерпретацию отношения индивида к этим
четырем кардинальным институтам. Думаю, будет достаточно
привести несколько примеров из произведений Бальбино Джулиано и
Джованни Джентиле.

"Семья, - утверждает Джулиано, - как основной элемент общества,

имеет цель, выходящую за пределы воспроизводства жизни и
имеющую отношение к первому формированию физической и духовной
структуры личности.

Нация - это фундаментальная форма дифференциации Духа,

постоянная непрерывность, лежащая в основе изменений творческой
деятельности Духа; конкретное выражение, которое должно
ограничивать и определять человеческую универсальность, если эта
абстракция должна достичь действительной жизни. Вне конкретной
жизни нации нет ни человечества, ни человеческого индивида, потому
что индивид по-настоящему человечен только тогда, когда он
является частью нации, от которой он получает и мысли, и языки, и
воспоминания, и идеалы - словом, все то духовное богатство, которое
составляет самую сокровенную часть его личности.

33
Государство – это организованная коллективность, которая берет
свое начало в сердце индивида... когда он осознает, что близкое
родство духа и фундаментальное тождество интересов связывают
его с другими индивидами... когда он осознает, что эта
организованная коллективность составляет сверхчеловеческую
сущность, в которой заключена глубочайшая суть его личности и его
идеалов... когда он чувствует необходимость навязать себе законы,
ограничивающие его деятельность в интересах общего блага... когда
он создает мощь, которая должна представлять высшую власть
учреждения и обеспечивать послушание и уважение закона.”

А Джованни Джентиле говорит:

"Индивид, который в самой сокровенной глубине своей воли есть сама

воля государства в синтезе двух понятий: власти и свободы, есть
также индивид, который через эту волю находит решение своих
нравственных и религиозных проблем... А для католика это решение
можно найти, только живя в церкви и подчиняясь ее дисциплине.
Отсюда вытекает необходимость фашистского государства
признать религиозный авторитет Церкви, добиться реализации самих
целей государства.”

В заключение, если человек, чтобы достичь спасения, должен быть

заново приведен к визуализации и поклонению более глубокой
реальности, чем непосредственный и тесно связанный мир "Я", есть
один путь, и только один путь, чтобы привести его к цели, говорит
фашизм, и этот путь - через обновленный культ семьи, Церкви, нации и
государства.

Этот культ даст новый смысл жизни; с этим культом жизнь снова
обретет цель; через этот культ жизнь наконец достигнет своей далекой,
величественной цели, которая есть не что иное, как одухотворение
человека.

“На умение вести себя мы тратим три четверти нашей жизни.”

- Мэтью Арнольд

ГЛАВА IV: ФАШИЗМ И ОБРАЗ ЖИЗНИ

Любая теория или любая практическая система жизни может быть, в

конце концов, оправдана только самой жизнью.

34
Только в той мере, в какой эта теория или эта система делают жизнь
лучше, богаче, полнее, можно претендовать на вечную славу.

Таким образом, когда мы противопоставляем жизнь страны, где

фашизм родился в годы, непосредственно предшествовавшие этому
рождению и последующие за ним, мы становимся особенно
внимательными к претензиям фашизма на мировое признание.

Теперь уже никто не оспаривает и даже самые яростные противники

фашизма признают, что он изменил жизнь Италии. Новый дух,
пронизывающий все слои общества, дыхание нового возрождения
будоражит старую страну до самых глубоких ее аккордов. В воздухе
витает ожидание чего-то великого, чего-то чудесного, что еще должно
и готово прийти, и это пробуждает все энергии нации в одном высшем
выражении силы. И ожидание может только усилить напряжение и
добавить к динамическим эффектам высвобождения сдерживаемых
энергий, когда такое высвобождение произойдет.

Таковы факты, и для нас остается чрезвычайно важным обнаружить

тайную причину успеха фашизма и выяснить, может ли эта тайная
причина действовать в более широком поле деятельности и оказывать
таким образом более глубокое и широкое влияние на жизнь
человечества.

Образ жизни не может быть предоставлен индивидуальному выбору

народа, не может зависеть от его индивидуальных симпатий и
антипатий, а должен определяться для него силой, которая стоит над
ним и постигает его, а именно государством. Потому что на
государстве лежит обязанность и задача осуществления национального
идеала, потому что только государство сознает цели и задачи жизни
нации.

Этот кардинальный принцип фашизма, полностью реализованный как

на практике, так и в теории, завершает весь период человеческой
истории, характеризующийся верой в человека и его силы; этот период
начался с Реформации, приведшей к французской революции и
провозглашению прав человека, и закончился, наконец, нынешним
состоянием хаоса и отчаяния современного мира.

Образ жизни должен опираться на три великих, неизменных принципа,

которые утверждает фашизм, а именно: принцип единства, принцип
авторитета и принцип долга.

"Одна невидимая нить связывает воедино судьбы всех людей одной

нации. Не может быть ни радости, ни боли, испытываемых одним

35
человеком, ни добра, ни зла, выпавших на его долю, которые не
повлияли бы в конечном счете на благосостояние всего народа.”

Это первый принцип фашистского образа жизни, последствия которого

оказываются самыми далеко идущими в жизни нации.

Если мы всегда находили, говорит фашизм, такие подвижные

основания для основ прочной и удовлетворительной социальной жизни,
то это просто потому, что мы забыли, что благо целого не может
зависеть от материального благополучия индивида, что сама жизнь
индивида зависит и является частью жизни существа гораздо большего
и гораздо более глубокого смысла, чем его маленькое эго, а именно
нации, неотъемлемой частью которой он является и которая составляет
для него высшую сущность расы.

Никогда прежде, конечно, социальная и политическая система не

выдвигала таких требований к внутреннему миру человека, как это
требование фашизма, чтобы определить для него формы поведения;
никогда прежде это возрождение социальной и политической жизни,
всегда мечтавшееся, никогда не осуществлявшееся, не было так близко
к осуществлению.

Первый принцип фашистского образа жизни покоится на мистической

вере в единство всех живых существ; второй принцип, принцип
авторитета, покоится на другой мистической вере: вере в
божественную сущность героя. Не военный герой, а герой в том
смысле, который имел в виду Карлейль: герой души.

"Найдите в любой стране самого способного человека, который там

существует, возвысьте его до высшего положения и верности,
почитайте его, у вас есть совершенное Правительство для этой
страны; никакая избирательная урна, парламентское красноречие,
голосование, конституционное строительство или другие механизмы
не могут улучшить его ни на йоту. Это идеальное государство,
идеальная страна.”

Так говорил Карлайл в своей лекции о герое как короле, прочитанной

двадцать второго мая 1840 года. И его слова сегодня не менее
правдивы, чем сто лет назад. Нет, еще ближе к истине, если это вообще
возможно, и в еще более глубоком смысле, чем думал Карлайл. Потому
что высшая реальность Вселенной, лежащая за обманчивым царством
видимостей, не открывается всем людям без разбора и в равной мере.

36
Есть человек абстрактный как мыслящее и духовное существо; есть
люди конкретные, одаренные в различной степени дарами этих
божественных элементов мысли и души.

Мы все причастны божественному, но герой среди нас причастен ему в

большей мере, чем все остальные. Он находится в более прямых, более
непосредственных отношениях с источником всех знаний, всей
мудрости, всей любви. То, что он видит в

жизни, мы не видим, нам даже бесполезно стремиться к лучшему

пониманию жизни, лучшему пониманию природы, потому что мы
никогда не сможем разорвать завесу тайны, окутывающую высший
аспект реальности.

Тщетно мы стремимся через наблюдение, экспериментирование,

анализ, логику достичь сути бытия. Высшие истины скрыты от нас.
Только та волшебная вспышка мгновения высшей интуиции, та
вспышка, которая на мгновение делает человека сродни Богу, может
открыть истину. И мы никогда не познаем экстаза этого момента.
Высшие дары синтеза, интуиции, откровения нам недоступны; они по
праву принадлежат герою и никому другому.

А если в стране нет героя, то на Земле царит тьма; тьма, порожденная

путаницей противоречивых идей, противоречивых верований,
противоречивых желаний.

Тогда сразу становится ясно, насколько совершенно невозможно

примирить такой символ веры с наивной надеждой в мудрость массы, в
руководство многих, в высшую ценность демократии.

Возможно, настанет день, и мы все искренне надеемся и молимся о нем,

когда все люди станут героями, но на нынешней стадии человеческой
эволюции пусть только величайший из великих правит и управляет,
потому что он видит глубже и дальше, чем мы когда-либо сможем
увидеть, потому что он знает то, что мы никогда не сможем узнать,
потому что он – дар Божий.

Но если принцип авторитета признает, что в конечном счете должна

существовать верховная власть, то он, тем не менее, не исчерпывается
этим признанием полностью. Фашизм фактически считает, что
государство должно быть социальным, политическим, экономическим,
моральным и религиозным организмом, построенным как пирамида,
вершиной которой является национальный герой, величайший человек
своего времени и своей нации, и ведущим к этому национальному

37
герою непрерывным рядом непрерывно расширяющихся полномочий,
организованных в иерархии.

Иерархия становится, таким образом, самой сущностью власти, а

иерархическое устройство общества - ее истинным выражением в мире
человека.

Все признание ценности человека выражается в том месте, которое он

занимает в иерархии; все функции социальной и политической жизни
человека заключаются в функциях, которые он должен выполнять как
член иерархии.

Ни один человек не является изгоем в социальной системе фашизма,

ни один человек не является никчемным; ни один человек, то есть тот,
кто принадлежит фашистской нации и ее жизни.

Поэтому нет ни малейшего признака славы фашизма в том, что он

привел к этому новому пониманию братства людей в то время, которое
по общему согласию считается временем наибольшего и неизбежного
морального упадка.

Но эти два великих принципа единства всех человеческих существ и

преданности власти, выраженные через шкалу человеческих ценностей,
не могут быть отделены – как утверждает фашизм - от третьего и
величайшего принципа из всех: принципа долга.

И, возможно, именно в этой концепции долга как высшей движущей

силы действий человека и в вере в то, что такая концепция может быть
преобразована в живую реальность, фашизм наиболее ясно раскрывает
глубокий идеализм, лежащий в основе его философии.

Есть некоторые фундаментальные законы, которым неизбежно должна

соответствовать нравственная природа человека и согласно которым
должна происходить жизнь человека на этой земле, если эта жизнь
должна исполнить свое высокое предназначение, говорит фашизм.

Обычно считается, что эти законы вытекают из прагматических

результатов человеческого поведения. Пожалуй, нет мысли дальше от
истины, чем эта. Эти законы изначально были и остаются основой
самого устройства Вселенной, и нравственная природа человека будет
постепенно формироваться в течение веков таким образом, чтобы
сделать человека способным соответствовать им. Вытеснение этих
законов всегда окажется в конечном счете совершенно напрасной
попыткой, потому что любое человеческое усилие или процесс,

38
противоречащий Вечному порядку вещей, существующему в царстве
Абсолюта, должны быть сведены на нет.

И поскольку всякий нравственный закон существует прежде в Царстве

Абсолюта, как вневременное проявление Духа, человеку необходимо
лишь открыть в себе возможности дальнейшего нравственного
прогресса, чтобы Божественная идея воплотилась в человеческом
законе, а идеал стал реальностью.

Поэтому фашизм неизбежно считал, что рано или поздно человек в

своем нравственном прогрессе должен был открыть и применить к
своей практической жизни принцип долга.

Человек одарен разумом и наделен социальной способностью. До сих

пор он полностью использовал свой первый дар. Фашизм говорит, что
ему давно пора осознать все возможности, заключенные во втором.

Другими словами, человек должен быть пробужден к тому чувству

ответственности по отношению к своему ближнему, которое
постигается под именем долга. И пока это чувство ответственности
полностью не пробудится и не начнет действовать в его жизни, он не
имеет права на имя человека.

Как и все животное царство, человек обладает своими правами, но он

один во Вселенной. Он обязан признать свой долг.

Доктрина долга, несомненно, является наследием мысли Мадзини.

Рядом с Данте по значимости, хотя и не рядом с ним по процессу

времени, стоит, для фашизма и его философии, великий апостол
итальянского "Рисорджименто", Джузеппе Мадзини.

Если Данте оставил в наследство фашизму концепцию исторической

миссии Рима, видение мировой империи как единственного средства
достижения вечного мира, сознание тесной связи между миром
Божьим и миром человеческим, то Мадзини, напротив, оставил в
качестве своего наследия эту самую радикальную из всех мыслей, а
именно: что общественная жизнь может найти свое истинное
выражение только тогда, когда индивид заменит теорию права и
примет теорию долга.

Не более далеко идущие и революционные слова, чем эти, когда-либо

были услышаны современным миром:

39
"Право – это вера отдельного человека. Долг – это общая
коллективная вера. Право может только организовать
сопротивление; оно может уничтожить, но не может найти. Долг
созидает, связывает и объединяет; он вытекает из общего закона,
тогда как право вытекает только из человеческой воли. Поэтому нет
ничего, что могло бы воспрепятствовать борьбе против права; любой
индивид может восстать против любого права в другом, которое ему
вредно; и единственный судья, оставшийся между противниками, –
это сила.

Общество, основанное на долге, не было бы вынуждено прибегать к

силе; долг, однажды признанный правом, исключает возможность
борьбы; и, подчиняя индивида общей цели, он уничтожает в самом
корне те пороки, которые право не в состоянии предотвратить, а
только излечивает.

Учение о правах кладет конец жертве и отменяет мученичество от

мира; в каждой теории индивидуальных прав интересы становятся
управляющей и движущей силой, а мученичество – абсурдом, ибо какие
интересы могут выстоять за гробом!”

Таким образом, жизнь, по замыслу фашизма, "серьезна, сурова,

религиозна, и ее развитие происходит в мире, поддерживаемом
моральными и ответственными силами духа.”

Это означает, в свою очередь, что быть фашистом – это, пожалуй,

самое трудное в мире. Тот, кто присоединяется к доктрине фашизма,
присоединяется также к правилам поведения, которые предъявляют
строгие требования к его воле жить удовлетворительной чувственной
жизнью. Жизнь фашиста – это жизнь аскетического самоотречения,
героического самопожертвования, нравственного отречения и
религиозного энтузиазма.

Истинный фашист работает не только для себя, но и для своего народа;

верит не в безбожную Вселенную, а во вселенную, которая существует
по воле Бога; поклоняется этому Богу не как отдаленной, абстрактной
сущности, не имеющей тесной связи с его индивидуальной жизнью, но
как чему-то, с чем он расстался при рождении, к чему он может
уверенно обратиться в жизни и к чему он вернется после смерти;
истинный фашист отказывается от реализации своих прав ради
исполнения своих обязанностей; стремится сделать любовь
выражением души, а не наслаждением чувств; считает единство семьи
священной вещью, а моногамный брак - высшим испытанием и
истинной целью любви; уважает то иерархическое устройство
общества, которое через последовательные стадии наделяет первичную

40
власть божественного происхождения людьми, наделенными
могуществом властвовать над своими собратьями; готов пожертвовать
своим личным удовольствием ради блага своих собратьев, готов
страдать ради блага своей семьи, готов умереть ради блага своей
страны и, наконец, истинный фашист готов отказаться от всех
притязаний на личную свободу, если эти притязания противоречат
реализации истинной цели жизни: одухотворению человека.

Увенчаются ли успехом фашистские усилия, направленные на такую

великую цель, как духовное заквашивание человеческой жизни? День,
когда человек будет верить и действовать как истинно нравственное
существо, не признавая никакого другого закона жизни, более
великого, чем нравственный закон, может еще наступить.

"Мало кто из писателей осмелился бы утверждать, что фашизм по

существу является мистико-религиозным движением.”

- Н. Коко

ГЛАВА V: ФАШИСТСКАЯ ЭТИКА

"Фашизм отвергает доктрину материализма и любую другую

доктрину, которая пытается объяснить запутанную историю
человеческих обществ с узкой и исключительной точки зрения
превосходства материальных интересов.”

Эти слова Муссолини от шестого января 1923 года должны

рассматриваться как пролегомены всей фашистской философии. Они
сразу характеризуют эту новую систему философии, появляющуюся в
области мысли, как принципиально новую форму идеализма.

Фашистская философия, как ее развивали наиболее представительные

мыслители, начинается, по сути, с явного признания фундаментальной,
неприводимой двойственности реальности, двойственности
субъект-объект.

Это признание, когда оно не оживляется еще более высоким

философским принципом, приводит к тупику без решения или с
решениями, характеризующимися противоречиями и отрицаниями.

Но философия фашистских мыслителей, установив существование

двойственности субъект-объект, немедленно разрешает эту
двойственность через признание того, что всякая реальность, будь она
очевидно внешней по отношению к нам или неотъемлемой частью нас

41
самих, не может быть постигнута, если она не преобразована в чистое
мышление.

Синтез: внешний мир - данные опыта - состояния сознания -

мыслительный процесс -мысль, предполагает в свою очередь
существование идеи.

Идея есть в основе своей сама действительность, то есть

действительность до того, как ее единство трансформировалось в
двойственность субъект-объект, а после этого двойственность снова
рассасывается в чистую мысль.

Мысль становится, таким образом, для фашизма самым критерием

истины. “Ни один аспект реальности”, - пишет фашистский
мыслитель, - “не может приобщиться к истине, находящейся вне
мышления.”

На фундаменте, заложенном этой идеалистической концепцией

реальности, фашизм строит структуру своей философии и, в частности,
своей этики, которая охотно пускает все свои корни в плодородную
почву этого нового идеализма.

Вся фашистская теория этики начинается с признания того, что мораль

всегда находится в процессе становления, никогда не бывает
окончательной. Она всегда находится в процессе становления, потому
что тот процесс, который превращает постижение нравственных
отношений внешнего мира в чистое мышление, продолжается вечно.
Все эти отношения предсуществуют как идеи в Царстве Абсолюта; в
этом царстве то, что лежит вне времени и пространства, но становится
мыслью в царстве, которое по существу характеризуется
последовательностью времени.

Более того, мораль никогда не бывает окончательной, потому что

человеческий ум не может не подниматься через медленные
последовательные и бесконечные стадии к тому плану, где чистая
мысль принимает участие в характере Абсолюта.

Мораль, следовательно, должна принимать внешний мир таким, каким

он предстает перед восприятием интеллекта, она не может создавать
для себя произвольный внешний мир моральных ценностей и
моральных отношений, проецируемых из ума. И область этики - это не
законодательство произвольных законов морали, а превращение в
законы посредством процесса мышления тех нравственных отношений,
которые человек обнаруживает существующими во внешнем мире в

42
данное время и в данном месте. В этом свете все нравственные
вопросы, все нравственные проблемы приобретают новое значение.

“А что такое жизнь, в сущности?" спрашивает фашизм, и его ответ

заключается в том, что жизнь в основе своей есть только и просто
состояние равновесия, всегда достигнутое, всегда нарушенное; момент,
в который это равновесие становится окончательным, этот момент
знаменует уход жизни и появление смерти.

Добро и зло, таким образом, являются первичными условиями самого

существования, самой возможности жизни.

Фашистская этика, которая, как и все этические системы, прежде всего

имеет дело с добром и злом, не отрицает их, но принимает их, когда
они представляют себя как субъекты мышления, и строит на них свою
структуру индивидуальной и общественной морали.

По словам Муссолини:

"Борьба есть источник всех вещей, ибо жизнь полна контрастов;

есть любовь и ненависть, белое и черное, ночь и день, добро и зло, и
пока эти контрасты не сведены к равновесию, борьба всегда будет
оставаться в основе человеческой природы, как высшая
фатальность... И в целом хорошо, что это так.”

Проблема войны и мира, несомненно, является первостепенной

проблемой общественной морали. С незапамятных времен так много
написано о зле войны и добре мира, что подойти к этой теме заново -
значит просто впасть в банальное повторение.

И все же именно в рассмотрении этой проблемы отчетливо

проявляется своеобразие фашистской философии.

В свете фашистской философии вечная проблема войны и мира

приобретает более глубокий смысл и получает поразительно
характерное решение.

Если действительно верно, что вся жизнь есть, в сущности, не что иное,
как состояние равновесия, вечно разрушенное, вечно обновленное, то
верно и то, что сама возможность ее осуществления на земле
предполагает увековечивание во времени и пространстве этой
двойственности враждующих элементов созидания и разрушения. В
тот момент, когда двойственность растворяется в единстве с
временным торжеством одного из двух фундаментальных элементов,
этот момент знаменует также уход жизни и появление смерти.

43
И то, что верно для отдельного человека, гораздо более верно для
жизни нации. Можно сказать, что нации живут полноценно только в те
редкие моменты истории, когда созидательные силы достигли своего
зенита, а разрушительные силы еще не начали разрушать социальную
структуру.

Эти редкие моменты оправдывают все годы терпеливой подготовки,

кропотливого строительства, невоспетых жертвоприношений. Да,
оправдано все, что способствует реализации таких моментов: даже
война, если война необходима. Потому что то, что ценит жизнь - это не
мир, а сама жизнь. И смерть нельзя принимать за покой.

По словам отца фашизма:

"...доктрина пацифизма рождается из отказа от борьбы и трусости

перед лицом жертвы.”

Таково воинственное кредо фашизма, звучащее странно одиноко в

мире, уставшем от ужасов войны, как будто война не была
неотъемлемой частью драмы его существования, и без этой драмы это
существование вообще не имело никакого смысла.

"Человечество есть еще и всегда будет абстракцией во времени и

пространстве”, - сказал Муссолини 2 января 1921 года, - люди не
братья, они не хотят и, очевидно, не могут ими быть. Мир, потому,
абсурден или, скорее, является необходимой паузой в процессе войны.
Есть нечто, что привязывает человека к его судьбе борьбы либо
против своих собратьев, либо против самого себя. Мотивы борьбы
могут меняться бесконечно, они могут быть экономическими,
религиозными, политическими, сентиментальными, но наследие Каина
и Авеля кажется неизбежной реальностью, а братство – это басня,
которую люди слушают между биваком и перемирием.”

А шестого февраля 1922 года он сказал:

“Я должен признать, что не верю в вечный мир... В этом мире

существуют некоторые фундаментальные факты, называемые расой,
прогрессом, развитием, подъемом и упадком народов; все они ведут к
конфликтам, которые зачастую не могут быть разрешены никаким
иным способом, кроме как с помощью вооруженной силы.”

Год спустя он оказался еще более настойчив.

"Я вижу мир таким, каков он есть на самом деле; это мир
необузданного эгоизма. Если бы мир был пасторальной Аркадией, было

44
бы очень приятно и прекрасно провести время среди нимф и пастухов.
Но я не вижу этой Аркадии. И даже когда я смотрю на
развевающиеся на ветру великие флаги великих принципов, я не могу не
заметить, что за этими флагами, более или менее освященными,
скрываются эгоистичные интересы, ищущие свое место под
солнцем.”

Такое глубоко реалистическое видение реальных жизненных

обстоятельств, как кажется на первый взгляд, приводит к пессимизму и
отчаянию. Поэтому великим званием славы фашизма остается то, что
он сумел перейти от этого видения к более высокому синтезу, синтезу
вдохновляющего созидающего душу идеализма.

Война не является ни добром, ни злом, – говорит фашизм, – война есть

опыт расы; опыт, оправданный и объясненный всем историческим
процессом, сделавшим человечество социальным, моральным и
политическим организмом нашего времени. Если мир является
главным условием возможности такого процесса, то и война тоже.
Вечный мир означает конец всякой конкуренции, отсутствие всякого
честолюбия, поражение всех усилий; короче говоря, он означает
летаргию вместо активности, регресс вместо прогресса, смерть вместо
жизни.

Мы должны иметь мужество, – говорит фашизм, – утверждать в мире,

уставшем от ужасов войны, что человеку дано подняться над этими
ужасами всякий раз, когда война становится необходимой для
торжества идеала. Умереть или пострадать за такой триумф – это вовсе
не значит просто умереть или пострадать, это значит жить вечно.

Это ясное осознание своеобразной связи национальных групп с их

фундаментальными несовместимыми национальными антагонизмами,
лежащими в самой основе и, возможно, в самом условии великой
жизни человечества, – превращается, таким образом, в призыв к
героизму, призыв к обновлению героического духа в человеке,
который один может придать достоинство его иллюзорной,
преходящей, бесцельной и столь мучительно неудовлетворительной
жизни.

Сама проблема страдания, кажущегося огромного и ненужного

количества горя и боли во Вселенной, затенена признанием фашизма,
что только через горе мы способны постичь высшие вещи жизни. А
того, кто страдает, не жалеют, ему завидуют.

Вопрос очень ясен.

45
”Это равносильно выбору”, - сказал Муссолини 5 февраля 1924 года, -
“между ложными теориями жизни и истории и нашим квадратным
Римско-латинским духом, который может принять во внимание всю
действительность, который сталкивается с жизнью как с
непрерывной борьбой и готов умереть, когда идея зовет и звонит
великий колокол истории.”

Наряду с отношениями между национальными группами, это также

забота этики отношения между человеком и обществом. И здесь
принципы фашистской этики, безусловно, оригинальны в своем
признании фундаментального характера таких отношений.

Фашистская этика начинается, по сути, с признания того, что не

индивид придает смысл обществу, а существование человеческого
общества определяет человеческий характер индивида.

Иными словами, в фашистской философии человек смещается со

своего привилегированного положения в центре всей Вселенной, и его
место занимает человечество, или, скорее, то коллективное выражение
человечества, которое называется нацией.

"Индивидуальность не может стать основой социальности, не

вступая в войну со всем, что входит в понятие индивидуальности.”

Эти слова фашистского мыслителя объясняют все отношение

фашистской этики к притязаниям индивида и ее максимальную заботу
о наиболее полном выражении жизни нации.

Необходимо подчинить индивида семье - говорит тот же мыслитель:

Антонио Пагано в своей книге "Idealismo e Nazionalismo" – семью
гражданскому обществу и, наконец, общество государству. Только так,
посредством такого процесса, материальное существо превращается в
этического индивида, в личность; и, будучи просто частью физической
вселенной, становится клеткой моральной Вселенной.

И в этом заключается все глубокое значение фашистской этики: в

переоценке, то есть, того первичного фундаментального отношения
жизни, которое есть отношение человек-Бог-Вселенная.

Наконец, когда встает вопрос об отношении человека к своим ближним,

фашизм поднимается до видения того будущего состояния общества, в
котором человек не будет пытаться поработить своих собратьев, не
будет возводить себя в ранг их господина, но вместо этого будет
делать все, что в его силах, чтобы поднять их на тот более высокий
уровень сознания, где этические нормы господствуют превыше всего.

46
“Рабы уже не ниже нас, они среди нас.”

Это печальное размышление Амьеля олицетворяет состояние

современного мира на протяжении всего периода истории, открытого
промышленной революцией и только теперь завершающегося на
итальянском полуострове: - период, характеризующийся грубым
раболепием человека перед машиной, постепенным обеднением всех
его

духовных черт, возвышением великого бога “бизнеса”, отказом от

традиций, отрицанием прошлого, вырождением любви.

Мы не можем отрицать, что среди нас есть бесчисленные рабы,

прикованные к бессмысленной рутинной работе, к монотонному
механическому повторению ежедневных дел, от которых бежала вся
душа.

Но мы едва ли осознаем, что число рабов постоянно растет и грозит

поглотить нас всех, грозит утопить те немногие свободные
человеческие души, которые еще остались.

Ясно, что если мы не вернем всем этим миллионам человеческих

существ (лишенных самой их души) их право создавать жизнь по мере
того, как они продолжают жить, они приведут человечество к гибели
механического существования, лишенного всех ценностей, всего
смысла.

Иными словами, мы должны восстановить стремление к творчеству

как у художника, так и у ремесленника; мы должны восстановить
способность формировать свою собственную судьбу для каждого
индивида; мы должны восстановить возможность придавать все новые
формы личной и общественной жизни; мы должны снова сделать из
человека то, чем он должен был быть: существо, одаренное
божественным даром созидательной силы, используя эту силу, чтобы
сделать из своей жизни творение красоты.

И то, что мы все должны сделать рано или поздно, во всем мире,
фашизм уже делает сейчас в Италии.

Фашизм, восстанавливая притязания ремесленника на то, чтобы его

работа была выражением его души, пытается вернуть индивиду
утраченное сознание его творческой силы, а обществу - материал, из
которого рождается все искусство, вся литература и вся религия.

47
Нормы фашистской этики являются, таким образом, не абстрактными
от жизни нормами, а неотъемлемой частью самой субстанции жизни и,
как таковые, истинными отражениями в преходящем мире человека,
одним из аспектов вневременного мира идей.

"Когда индивидуум становится настолько сильным, что стремится

поглотить все, ему приходит время поглотить самого себя, слиться с
самим собой и исчезнуть во множестве и Вселенной.”

—Эли Фор

ГЛАВА VI: ФАШИЗМ И СВОБОДА

Фашистская концепция жизни настолько радикально революционна во

всех ее аспектах, что оправдывает расширенное индивидуальное
рассмотрение каждого из этих аспектов в детальном анализе.

Как мы уже видели, общая, всеобъемлющая концепция состоит в том,

что жизнь есть выражение души и, как таковая, расцветает в лучшем
виде только тогда, когда ее духовные притязания полностью
признаются и удовлетворяются.

Природа этих притязаний такова, что они неизбежно вступают в

конфликт со всеми эгоистическими устремлениями, амбициями и
желаниями индивида.

Фашистская концепция жизни выдвигает, следовательно, требования к

внутреннему миру человека, которые обычный человек остерегается
удовлетворить. Именно из этого контраста между притязаниями
индивида и притязаниями целого возникает проблема свободы. Потому
что фашизм считает необходимым с самого начала отнять у обычного
человека то, чему его научили и чему он научился больше всего
дорожить, - личную свободу. И можно утверждать, не впадая в
преувеличение, что ограничение личной свободы не только оказалось,
но и обязательно должно быть основным условием торжества
фашизма.

К сожалению, именно из-за такого сокращения произошло величайшее

непонимание фашизма в мире, где личная свобода стала едва ли не
главным вопросом жизни.

Но фашизм считает, что личная свобода не является самоцелью.

Личная свобода – это просто средство для достижения более великой
цели, а именно свободы духа; это последнее означает способность

48
человеческой души подняться над силой внешних обстоятельств и
внутренних потребностей, чтобы посвятить себя культу тех идеалов,
которые формируют истинную цель жизни.

Таким образом, две радикально различные концепции свободы

находятся в конфликте, и нет никакой надежды на то, что пропасть,
разделяющая их, когда-либо будет преодолена.

В фашистской концепции быть свободным – значит больше не быть

рабом своих страстей, амбиций или желаний; значит быть свободным
желать того, что истинно, хорошо и справедливо, во все времена и во
всех случаях; значит, другими словами, осознавать здесь, в этом мире,
истинную миссию человека.

В индивидуалистической концепции, напротив, свобода есть

следование зову своей собственной природы; поклоняться своему
собственному Богу; думать, действовать или говорить в соответствии с
диктатом своего собственного ума; зарабатывать, тратить, копить по
своему желанию; накапливать собственность и делать это по своей
прихоти или фантазии; достигать всех гедонистических целей;
богатство, здоровье, счастье или удовольствие. Другими словами, быть
свободным от принуждений, ограничений, запретов, правил, кодексов
и законов.

В этой концепции Свобода берет, как говорит Шпенглер:

"...кровавое значение, которое есть в упадке веков. Имеется в виду:

освобождение от всех уз цивилизации, от всякого рода форм и
обычаев; гордость и тихо переносимая нищета, молчаливое
исполнение долга, отречение ради задачи или убеждения, величие в
переносе своей судьбы, верность, честь, ответственность,
достижения – все это постоянный упрек униженным и
оскорбленным.”

Индивидуалистическая концепция свободы подразумевает, таким

образом, не что иное, как свободу от всех этих внешних оков,
порожденных самим фактом, что человек вынужден жить в обществе,
то есть в государстве, которое предъявляет фундаментальные
требования ко всем формам индивидуальных свобод, в государстве,
которое накладывает железные ограничения на ту форму свободы,
которая позволила бы полностью выразить его инстинкты, желания и
потребности.

Но, как говорит Джованни Джентиле:

49
"Единственная форма свободы, которая не знает ни границ, ни
пределов, ни ограничений – это свобода художника, поскольку
искусство – это мечта, представляющая собой абстракцию от
реальности, той реальности, частью которой являются другие люди
и которая включает в себя мир, с которым связана наша жизнь.
Искусство, таким образом, может существовать в том свободном
мире фантазии, где индивид является творцом и господином своих
собственных творений. И художник – это существо, которое ищет и
в конце концов находит, что его свобода находится вне этого нашего
мира, где есть жесткий закон, который ограничивает личность и где
есть та сила, которая тяготит человека – сила, превосходящая
любую естественную или человеческую силу – которую мы можем
назвать Богом или Судьбой и которую никакая сила воли или науки
никогда не сможет победить или уничтожить.”

Более того, истинные факты заключаются в том, что, хотя основные

инстинкты человека остались (в его цивилизованном состоянии)
практически такие же самые, какие были у него будучи рабом в своем
естественном состоянии, его желания и потребности уже не те же
самые, а увеличились в тысячу раз, потому что они рождены самим
ростом цивилизующих средств. И чем более развитой, более
совершенной, более сложной становится цивилизация, чем больше она
предлагает на пути комфорта, притяжения, удовольствия, тем больше
индивидуум становится рабом возросших потребностей или возросших
желаний. Те потребности, которые человек находил в естественном
состоянии уже трудными для удовлетворения, теперь утрачивают свое
значение по сравнению с бесконечно более многочисленными
потребностями, возникающими в результате его реакции на ту
искусственную среду, которую мы называем цивилизацией. Если в
естественном состоянии он стремился

быть свободным только для того, чтобы есть досыта, когда ему
заблагорассудится, бродить по своей воле и любить, когда этого
требует его животная природа, то теперь, в своем цивилизованном
состоянии, человек стремится быть свободным, чтобы поклоняться,
думать, завоевывать и содержать дом, растить детей, зарабатывать,
тратить, копить, накапливать собственность...

Иными словами, к какой бы свободе он ни стремился в своем

естественном состоянии, она должна быть увеличена в тысячу раз,
чтобы соответствовать свободе, к которой он стремится в своем
нынешнем состоянии.

Но, как и в своем естественном состоянии, человек не был свободен

есть досыта, когда ему это было угодно, бродить по своей воле или

50
любить, когда он чувствовал зов своей животной природы, потому что
он находил на своем пути препятствия, которые он не мог преодолеть,
но бывает и так, что это инстинктивное стремление к безграничной
свободе достичь, получить и сохранить все блага, которые
цивилизация выставляет напоказ перед его глазами, не может быть
удовлетворено, и он должен всегда довольствоваться лишь частичным
осуществлением своих желаний.

И даже если допустить, что научный прогресс и народнохозяйственное

планирование должны были дать возможность каждому человеку
обрести разумное количество материального комфорта, все же остается
верным, что в самой природе человека заложено то, что он никогда не
удовлетворен своим настоящим состоянием и, следовательно, его
стремление зарабатывать больше, тратить больше, копить больше,
накапливать больше собственности будет все еще и всегда грызть его
сердце и заставлять его желать той волшебной свободы, которая не от
мира сего или, по крайней мере, не от мира в его цивилизованном
состоянии.

Истинная свобода, абсолютная неограниченная свобода – это не дитя

свободы, а мать анархии; и как таковая она является не винтиком
истинно культурного государства, а его смертельным врагом.

Подлинно культурное государство означает такое состояние общества,

в котором этические ценности господствуют безраздельно, а также
этические ценности предполагают во всех случаях ограничения
индивидуальной свободы.

"Подобно тому, как падение камня в тихий бассейн рисует на

поверхности концентрические круги, которые становятся все шире в
диаметре, пока не достигают крайних пределов бассейна, так
последствия человеческого поступка, который, казалось, сначала
повлиял на жизнь одного человека, мало-помалу начинают влиять на
жизнь всех людей.”

В свете этой истины нет или, вернее, не должно быть ни одного

существа на Земле, которое могло бы делать все, что угодно, не
обращая внимания на последствия, вызванные его мыслями, его
словами или его действиями; и если есть такое существо, то оно
недостойно имени человека.

На самом деле каждый человек в каждый момент своей жизни

сталкивается с дилеммой, противоречит ли удовлетворение
определенного желания, определенного инстинкта или определенной

51
потребности благополучию его ближних, и должен ли он осуществлять
такое удовлетворение независимо от его конечных последствий.

Именно в принятии этого решения, в акте выбора не того, что он хочет,

любит или нуждается, а того, что его совесть говорит ему, что он
должен выбрать, даже если этот выбор означает страдание, позор,
мученичество или смерть, человек становится достойным имени
человека. Тогда, и только тогда, он поднимается к видению истинной
роли, пониманию истинного смысла и познанию истинной функции
свободы.

Тогда и только тогда слова Амьеля могут показаться ему полными

значения, и он может дать утвердительный ответ на чреватый вопрос
швейцарского мыслителя:

"Разве ответственность не является высшим корнем бытия

человека?”

В этом мире взаимосвязанных человеческих действий не остается

места для экспликации свободного выражения индивидуальной
личности; есть только место для выражения той же самой личности,
видимой в свете ее отношения к деятельности других существ, и
истинная свобода есть та свобода духа, которая может освободить нас
от всех ограничений, всех оков, всех цепей, рожденных из мира
природы и заменяющих то, что возникает из видения и осуществления
нравственного закона в мире человека.

Только в той мере, в какой политическая и социальная система

отказывает человеку в его неотъемлемом праве на эту форму свободы,
эта политическая и социальная система виновна перед Богом и перед
человеком.

Фашизм не отрицает такого права, но утверждает его, и не только

утверждает, но и делает его своей высшей заботой. Если бы индивид
сознавал великую миссию человека в мире, если бы обычный человек
сознавал цель и смысл человеческой жизни, если бы он, другими
словами, был хозяином своего собственного "я", то не было бы
необходимости во внешних, по отношению к его собственной совести,
органах, которые предписывали бы ему его образ действий. Точно зная,
как использовать свою свободу для достижения наилучшей цели
человечества; для продолжения благой жизни, то есть жизни духа,
индивид был бы тогда оставлен без других ограничений и требований
к своей свободе, кроме тех, которые исходят из его внутреннего мира.

52
Но это факт, неоспоримо доказанный исторический факт, что обычный
человек не знает, как использовать свою свободу, или, скорее, он
просто знает, как использовать ее для удовлетворения своих
инстинктов и желаний.

И только потому, что он вынужден жить в обществе, которое не

позволяет ему довести до логического завершения свое предположение
о том, что индивид является центром всей Вселенной.

На протяжении веков его жизнь была, таким образом, жалким

компромиссом между его стремлением к самовыражению и
необходимостью обуздать это желание, если какая-то социальная
жизнь вообще должна была быть реализована.

Вместо этого, говорит фашизм, настало время вернуть индивида к

видению его истинного места во Вселенной; настало время, чтобы он
научился обуздывать и подчинять свое "я"; настало время, чтобы у
него отняли свободу, если он хочет достичь величайшей цели жизни –
развития духа.

День, когда он научится управлять своей собственной судьбой, этот

день подпишет для человека его право на свободу, полную, ничем не
связанную свободу, и ознаменует таким образом для него рождение его
истинной мужественности.

Поэтому человек должен стать хозяином самого себя, хозяином своей

судьбы. Это призыв и вызов нашего времени; это послание фашизма.
Возвышаться над силой внешних обстоятельств и внутренних
потребностей, внимать зову Духа, нести в себе божественное – вот
истинная цель человеческих усилий.

Противопоставить себя в одиночку жестокому миру своей животной

природы, злой силе своих ближних, даже судьбе, если это необходимо,
всему, что склоняет его к тому, чтобы согнуть, раздавить, задушить в
его стремлении к хорошей жизни – да, это долг и слава человека.

Потому что если человек может быть только тем, чем он является в
настоящее время, если нет никакой надежды на осуществление
хорошей жизни, тогда то, что сказал Ницше, становится в высшей
степени истинным и:

“Человек – это нечто, что должно быть превзойдено.”

53
Человек должен осознать тогда вместе с фашизмом, что эта свобода –
не самоцель, а средство для достижения цели; или, говоря словами
Муссолини:

“Свобода – это не право, а долг.”

Таковы принципы, вдохновляющие фашизм, и все попытки

фашистских мыслителей прояснить и обосновать отношение фашизма
к проблеме свободы излишни и даже не стоили бы того, чтобы
сообщать о них, если бы не было возможности обнаружить через них
постоянную предоккупацию, чтобы дать теоретическое обоснование
тому, что инстинктивно ощущалось.

Мы никогда не должны забывать, что реализация идеи фашизма

предшествует всем попыткам понять такую реализацию в свете разума.

Но мы снова проследим борьбу идеи за ее выражение в некоторых

наиболее характерных высказываниях фашистских мыслителей.
Первым по порядку времени и важности является то, о котором уже
сообщал Муссолини 27 ноября 1922 года, когда он сказал:

“Свобода – это не право, а долг.”

На следующий год, 24 октября, он сказал:

"Свобода без порядка и дисциплины означает распад и катастрофу.”

И двадцать восьмого числа того же месяца:

“Если для свободы это означает остановить ритм спокойной и

упорядоченной работы нации; если для свободы это означает
оскорбить символы религии, Отечества и государства; то я заявляю,
как глава правительства и Дуче фашизма, что такой свободы никогда
не будет.”

В этих словах можно обнаружить озабоченность, порожденную

недисциплинированным состоянием Италии до подъема фашизма, и
попытки возобновить такое состояние в течение первого месяца
фашистского режима.

Поэтому они не могут быть универсально привлекательными. Но

следующее высказывание, произнесенное двадцать четвертого марта
1924 года, не имеет времени и имеет католическое применение:

"Понятие свободы не является абсолютным, потому что в

человеческой жизни нет ничего абсолютного. Свобода – это не право,

54
а обязанность, не уступка, а завоевание, не признак равенства, а
привилегия. Понятие равенства меняет смену времен. Существует
свобода мирных времен, которая не является свободой военных времен.
Есть свобода времен богатства, которая не может быть допущена
во времена нищеты и депрессии. Наконец, существует великая
молчаливая, непрерывная борьба; борьба между государством и
личностью; между государством, которое требует, и индивидом,
который пытается уклониться от таких требований. Потому что
человек, предоставленный самому себе, если только он не святой или
не герой, всегда отказывается платить налоги, подчиняться законам
или идти на войну.”

В этой речи Муссолини существующая связь между степенью свободы,

предоставляемой индивиду, и высшими притязаниями государства
впервые получает полное признание. Но это признание выходит далеко
за рамки первоначального высказывания. По словам фашистских
мыслителей, самое первое условие осуществления благой жизни
отождествляется с условием господства государства над личностью.

Согласно фашизму, истинная, великая духовная жизнь не может

состояться, если государство не возвысилось до положения
главенствующего в мире человека. Таким образом, ограничение
свободы сразу же становится оправданным с этой потребностью
возвысить государство до его законного положения.

Как говорит Джованни Джентиле в своей книге – "Что такое

фашизм?”:

"Свобода есть, конечно, высшая цель и цель всякой человеческой

жизни, но в той мере, в какой личное и общественное воспитание
реализует ее, вызывая в индивиде эту общую волю, она выступает как
закон, а, следовательно, и как государство. Максимум свободы
совпадает с максимумом силы государства. Государство, которое
предполагает свободу, отрицает ее именно потому, что оно
предполагает ее, ибо нет свободы вне жизни духа, который, в
отличие от естественных существ, не предполагает себя, но творит,
побеждает и вызывает себя. Человек становится свободным; он не
таков по своей природе. И государство является либеральным
фактически, а не только на словах, если оно способствует развитию
свободы, рассматриваемой как идеал, который должен быть
достигнут, а не как естественное право, которое должно быть
гарантировано."

И когда индивид полагает, что если бы он наслаждался свободой в

полном смысле этого слова, то в мире возникла бы благословенная

55
утопия, фашизм отвечает словами одного из своих выразителей:
‘индивидуальность не может стать основой социальности, не
вступая в войну со всем, что входит в значение индивидуальности.’ ”

Свобода, следовательно, не может быть связана с притязаниями

индивида, но должна найти свою максимальную заботу в самом
полном выражении жизни нации и государства, которое из такой
жизни является конкретным воплощением.

"Необходимо подчинить личность семье” - говорит другой

фашистский мыслитель Антонио Пагано в своей книге “Идеализм и
национализм” - “семью гражданскому обществу и, наконец, общество
государству. Только так, посредством такого процесса,
материальное существо преобразуется в этического индивида, в
личность, и из простого существа, являющегося частью физической
вселенной, становится клеткой моральной Вселенной.”

Не индивид, таким образом, придает смысл обществу, но именно

существование человеческого общества, существование государства
определяет человеческий характер индивида.

Джованни Джентиле очень убедительно выражает эту

фундаментальную истину, когда говорит:

"Философия фашизма отрицает ту форму свободы, которая

пытается быть вне закона, так как только через закон, то есть
государство, возможно реализовать свое существование в процессе
времени в лучшей части совести и воли гражданина.”

Мы возвращаемся к пониманию свободы через классическое

определение Монтескье:

"Свобода – это не что иное, как право делать только то, что
позволяют законы.”

В то же время мы видим, что вся важность личной свободы меркнет в

сравнении с трансцендентным значением реализации идеала
национального государства. И не в последнюю очередь слава
Муссолини заключается в том, что он с самого начала взял на себя
истинную миссию фашизма как опоры свободы государства.

“Труды пятидесяти лет истории и, прежде всего, войны сделали

наконец из итальянцев нацию. Историческая задача, которая нас
ждет – превратить эту нацию в национальное государство. Это
нравственная идея, которая находит воплощение в системе

56
ответственных иерархий, члены которых от высших до низших
чувствуют гордость и привилегию выполнять этот особый долг...
Нашей единственной целью должно быть возведение этого единого
цельного существа: национального государства, единственного
носителя всей истории, всего будущего и всей мощи итальянского
народа.”

Так писал Муссолини в своей газете “Il Popolo d'Italia” второго января
1923 года, ставя перед собой и перед фашизмом программу, которая
должна была пробудить целую страну к новой жизни и, возможно, со
временем пробудит весь западный мир.

"Ибо конец человека на земле” - говорит другой фашистский

мыслитель, Франческо Эрколе – “состоит не в том, чтобы жить
блаженно и инертно в раю идентичности всех людей, которая сделала
бы жизнь недостойной того, чтобы быть прожитой; это, скорее,
посвятить себя как личность торжеству тех национальных
ценностей, которые история вверяет ему ради прогресса человеческой
цивилизации.”

И снова Муссолини:

"Антииндивидуалистическая фашистская концепция жизни есть

служение государству, и она принимает во внимание только индивида,
поскольку он един с государством, которое представляет совесть и
всеобщую волю человека в его историческом существовании... Фашизм,
таким образом, является единственной серьезной формой свободы –
cвободы государства и личности в государстве.”

Пророчество Эли Фор, как сказано в тех словах, которыми открывается

эта глава, было исполнено фашизмом, и таким образом индивид
возвращается, чтобы слиться и исчезнуть если не во множестве и
Вселенной, то в том коллективном выражении человечества, которое
является национальным государством.

ЧАСТЬ II: ФАШИЗМ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ

ОРГАНИЗАЦИЯ

"Эпоха великих людей прошла; начинается эпоха множества,

муравейника...”

— Амьель

57
 ГЛАВА VII: ФАШИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ

Все возможности осуществления демократии основываются в

конечном счете на неявной вере в способность простого человека
познать добро, красоту и истину, то есть на наивной, ничем не
ограниченной вере в его мудрость.

И поскольку обычно считалось, что мудрости можно научиться, было

вполне естественно надеяться, что в надлежащее время обычный
человек, несомненно, станет живым воплощением всех
интеллектуальных и нравственных добродетелей.

И наконец, поскольку люди в целом верят в то, на что они только

надеются, проповедь демократии как новой утопии нашло
немедленное признание и широкое распространение.

Вся история нового времени может быть охарактеризована борьбой,

временной победой и окончательным поражением, чтобы установить
царство демократии в человеческом обществе, когда это общество не
было готово – не готово сейчас, и, возможно, никогда не будет –
позволить простому человеку быть судьей как своей собственной
жизни, так и жизни собрата.

Но эта фаза человеческой истории подходит к концу, если она еще не

подошла к своему завершению. Все яснее и убедительнее мы приходим
к пониманию того, что мы обманывали и обманываем себя, что узкие
ограничения составляют границы духовной, интеллектуальной и
нравственной жизни обычного человека, что он от природы наделен
инстинктами, но не мудростью, и что никакое количество знаний,
наставлений, образования не может когда-либо увеличить его
человеческий рост сверх пределов, установленных для его
возможностей в самый момент его рождения.

Потому что мы не можем учиться, кроме того, что мы узнаем изнутри;

то, что находится в гармонии с нашим более глубоким "Я" и может
быть усвоено и стать пищей этого неосязаемого и все же
всепроникающего элемента нашей личности: внутреннего духа.

Тщетно мы предлагаем знание, образование, мудрость простому

человеку. Он не может воспользоваться нашим предложением.
Мать-природа очень бережно относится к своим человеческим детям
из высших даров разума, понимания, духовности. Однажды в течение
долгого времени она рождает Будду, Конфуция, Платона, Иисуса,
наполняя весь мир видениями высшей жизни, открывающей свои
сферы для доступа человека.

58
Затем, возможно, истощенная своими усилиями, она возвращается к
своей повседневной роли родителя посредственностей, и эти видения
высшей жизни остаются лишь мечтами людей, которые никогда не
смогут их реализовать.

При таких фактах почти преступно поддерживать в человечестве

надежду на подлинное осуществление демократического идеала.
Поступая таким образом, мы фактически исключаем возможность
развития человеческого общества по путям, более созвучным
потребностям, стремлениям и возможностям, присущим массе людей;
людей, какими они действительно являются в природе, а не такими,
какими мы хотим их видеть.

Поэтому фашизм с самого начала признает, что демократия не может

быть осуществлена и что всякий раз, когда и где бы ее ни пытались
осуществить, она рано или поздно вырождается в олигархию
тиранических автократов – будь то военные, как в старые времена, или
финансовые, как в наше время.

К ублюдочной форме социальной и политической организации,

которая, как и все ублюдочные вещи, не может существовать вечно
из-за присущей ей лживости, фашизм подменяет подлинную
жизнеутверждающую организацию, возникшую из признания
фундаментальной истины жизни: истины о том, что масса людей
создана для того, чтобы ею управлять, но не чтобы она управляла;
создана для того, чтобы ею руководить, но не чтобы она руководила, и
создана, наконец, для того, чтобы быть рабами, а не господами: рабами
своих животных инстинктов, своих физиологических потребностей,
своих эмоций и своих страстей.

Может быть, настанет день, когда все люди будут такими же

Сократами, но до тех пор, пока не наступит этот день, давайте
избавимся от этой великой лжи демократического идеала, давайте
избавимся от нашего лицемерия, давайте будем искренними, давайте
признаем, что средний человек не способен управлять своей жизнью и
нашей жизнью, давайте примиримся с господством лучших среди нас,
для нашего блага и для блага целого.

Как сказал Муссолини 17 ноября 1922 года:

“Мы хотим поднять людей материально и духовно, но не потому, что

думаем, что численность, масса и количество могут создать в
будущем какие-то особые типы цивилизации. Мы оставляем этот
тип идеологии тем, кто считает себя жрецами этой таинственной
религии.”

59
А 23 июля 1933 г.:

“Демократия... живет за счет и ради слов... Но во времена кризиса

люди не просят, чтобы их агитировали... они хотят, чтобы ими
командовали.”

Эти слова Муссолини являются ключом к двояким аспектам фашизма:

характеризующимся отсутствием веры в массы и великой целью
возвышения их материального и духовного состояния.

Что же тогда сделает фашистское государство для бесчисленных

существ, составляющих пульсирующие, живые массы людей, с их
амбициями и желаниями, их любовью и ненавистью, их мечтами и
надеждами?

Что сделает для них фашистское государство и чего оно может

ожидать от них взамен?

Именно в постановке такого вопроса и в его ответах фашизм наиболее

радикально отличается от любой политической и социальной системы
нового времени – потому что весь взгляд фашизма на роль, которую
играют различные индивиды нации, основан на философской
концепции предельной уникальности и важности.

Фашизм решительно отвергает этот так часто и так громогласно

повторяемый лозунг о том, что все люди созданы равными.

Фашизм считает, что все люди созданы неравными по

интеллектуальным, духовным, моральным и физическим качествам.

То, что является общим для всех людей – это их человечность.

Но именно из-за того, что высший смысл этого общего корня затмевает
смысл любых различий, которые могут существовать в тех
принадлежностях человеческой личности, которые являются мыслью,
творческой способностью, художественным выражением и так далее;
именно потому, что все люди – будь они разумны или нет, творцы или
толкователи, мыслители или рабочие, художники или ремесленники –
все же только и всего лишь люди, фашизм считает, что все члены
нации должны считать себя не более чем слугами одного дела, отдавая
соответственно своим врожденным возможностям всю меру своей
преданности торжеству этого дела.

То, что человечество потеряло таким образом с потерей политической

демократии, оно приобрело с реваншем в этой новой концепции

60
духовной демократии, где величайшие и низшие имеют в глазах
государства одинаковую конечную ценность.

"Люди не созданы равными, но должны действовать так, как если бы

они были созданы равными.”

Большая часть фашизма со временем исчезнет, но этот символ веры,

несомненно, станет частью духовного наследия человечества.

В свете весомых следствий этой основной философской фашистской

концепции общественной жизни внушительное здание взаимных
обвинений против внешних политических форм фашизма: диктатуры,
милитаризма, иерархии и т. д., и сожаления об утраченной привычной
игре демократии; избирательная урна, представительное правительство
и т., теряет свои определенные очертания и становится теневой
сущностью.

Критика, наваленная таким образом на фашизм, когда его путают с

диктатурой, не имеет под собой никакого основания, потому что эти
два термина не синонимичны, потому что фашизм есть нечто большее,
нечто бесконечно большее, чем диктатура, потому что фашистская
специфическая форма политической организации есть не что иное, как
инструмент, необходимый в настоящее время для созидания жизни
нации, и потому этот инструмент может быть использован или
отброшен в свою очередь по мере необходимости, не затрагивая ни в
малейшей степени сущностной истины фашизма.

Если авторитарное правление временно является необходимым

элементом фашизма, если либерализм должен быть отброшен для
новой формы социальной теории, если демократия несовместима с
истинными политическими и социальными характеристиками
человечества; тем не менее верно также и то, что фашизм не
обязательно подразумевает диктатуру, что либерализм может еще
эволюционировать так, чтобы принять в качестве фундаментальной
реальности жизни двойственность между возможностями, присущими
человеку как личности, и возможностями, присущими человеку как
социальному существу, и навсегда отказаться от своей утопической
веры в человека как хозяина всей Вселенной и что, наконец, новая
демократия может иметь возможность выбирать героев для лидеров;
истинных героев, а не демагогических марионеток, и стать, таким
образом, другой формой фашизма под другим именем.

Но на своем пути к “Каноссе” новая демократия должна отказаться от

всех атрибутов устаревших политических форм, если она вообще хочет
отождествиться с фашизмом, потому что фашизм имеет полное

61
презрение к этим политическим формам вообще и к парламентам в
частности.

Это недоверие к парламентам, которое только сейчас стало всеобщим

во всем мире, было озвучено Ф. Т. Маринетти в Италии еще в 1910
году. "Парламентская система почти везде является пустой формой" -
сказал он. "Это дало нам несколько хороших результатов; создало
иллюзорное участие большинства в правительстве; я говорю
иллюзорное, потому что это доказанный факт, что люди не могут и
никогда не будут представлены представителями, которых они не
умеют выбирать. Поэтому народ всегда остается вне правительства.”

И Муссолини, объясняя причины этого недоверия, 8 июня 1923 года

сказал:

"Парламентаризм был смертельно ранен двумя типичными явлениями

нашего времени: синдикализмом и журналистикой. Синдикализмом,
потому что он концентрируется в определенных ассоциациях, все
люди имеют особые и частные интересы, которые они должны
защищать; журналистикой, потому что это ежедневный парламент,
ежедневная трибуна, где люди, приходящие из университетов,
промышленности, науки, самой жизни, обсуждают все проблемы со
знанием, которое редко встречается на местах парламентов.”

Еще более убедительной является другая речь Муссолини:

"Во всем мире существует ощущение, что парламентская система,

которая просуществовала в течение ряда десятилетий в истории
девятнадцатого века, исчерпала свою полезность и что сегодня она
недостаточна для того, чтобы справиться с растущим напором
потребностей и страстей современной цивилизации. Повсюду
чувствуется, что в этом современном обществе необходимо
восстановить принципы порядка, дисциплины, иерархии во всей их
строгости, без которых человеческое общество идет к хаосу и
гибели.”

Но нигде дело против парламента не ведется так эффективно, как в

“докладе королевской комиссии по конституционным реформам”.

"Парламентская система – это самое тяжелое и опасное

вырождение политических обычаев. Она представляет собой сложное
отклонение и узурпацию власти. Это не согласуется с
происхождением и историческими основаниями парламентов. Она
явно противоречит логическим требованиям конституционного и

62
представительного режимов. И, что еще важнее, это препятствие
для достижения высших целей государства.

Принцип всеобщего избирательного права, согласно которому все

граждане, имеющие законную правоспособность участвовать с
равными правами голоса в политической жизни страны, связан с идеей
о том, что он есть или должен быть наилучшим средством
адекватного удовлетворения большинства индивидуальных интересов;
и с идеей, которая в настоящее время противопоставляется и
вытесняется мысль о том, что государство является
самодостаточным принципом, что оно является не суммой, а
синтезом индивидуальных интересов и, следовательно, имеет свои
собственные высшие и постоянные цели; что она, наконец, носит
скорее моральный и идеальный характер, чем экономический и
материальный.”

Естественно, что распад парламента влечет за собой необходимость

новой формы представительного правления, если политическая
демократия хочет выжить в тех странах, которые все еще являются ее
самыми стойкими сторонниками.

Но в Италии, где решительно отрицается необходимость увековечения

демократии, распад парламента привел к тому радикальному
преобразованию государственных органов, которое воплощается в
принципе, что правительство исходит от короля, а не от народа, от
королевской власти, а не от парламента.

И потому, что парламентская система опирается в конечном счете на

два основных допущения: суверенитет народа и способность народа
делегировать этот суверенитет отдельным лицам, способным издавать
законы и управлять ими; как только эти предположения отвергаются и
вместо них утверждается суверенитет государства и стремление масс к
руководству, парламент теряет свою главную причину быть высшим
органом государства и становится просто еще одним средством,
посредством которого голос масс становится отчетливым, а нация
поднимается до сознания своих проблем, своих стремлений и своих
потребностей.

Кроме того, там, где (как и в корпоративном государстве) гильдейская

система организации трудящихся классов нации поднимается до
главенствующего положения в качестве политического инструмента
этих же классов, парламент почти готов лишиться своего последнего
остатка власти и делегировать свою прежнюю власть представителям
корпоративной организации.

63
Именно это и произойдет в Италии, где гильдии не только возьмут на
себя те функции, которые им присущи, но и полностью вытеснят
старую палату депутатов в той роли, которую эта палата играла в
правительственном аппарате.

Другая глава дофашистской эпохи счастливо завершается гибелью

парламента и отождествлением политики с более широкими аспектами
жизни.

"Государство является хорошо организованным и внутренне сильным,

когда частные интересы его граждан совпадают с общими
интересами государства.”

— Гегель

ГЛАВА VIII: ФАШИСТСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Утверждение, что рождение фашизма привело политический мир в

состояние анархии и упадка – не более чем банальность.

Теократический принцип самодержавного государства, который

выводил власть государя из Воли Божией, был не только
дискредитирован, но и осмеян.

Гуманистический принцип либерального государства, рожденный из

смутной веры в ценность личности, пережил свои лучшие дни и
выродился в хаотичную и бессмысленную практику.

Демократический принцип, предполагающий врожденную мудрость

масс, фундаментальную нравственную доброту и неоспоримый
интеллектуальный потенциал народа, был полностью опровергнут
действительными фактами в тех странах, где он был наиболее
характерно опробован.

Казалось, для человечества не осталось ничего, кроме

коммунистической глупости, внезапно вернувшей мир к первобытному
состоянию общества муравьев или пчел.

Перед лицом симптоматического упадка всех политических

организаций первой задачей фашизма стало восстановление веры
человечества в государство как идеал.

Сами слова "государство как идеал" звучат довольно нелепо в нашем

современном мире, где материалистическая и механистическая

64
концепция жизни и Вселенной господствовала на протяжении
последних ста лет.

Ни в одной книге по философии государства, изданной в эти

насыщенные событиями годы, не предпринималось попыток найти в
государстве нечто большее, чем отросток первоначальной племенной
группы первобытных веков.

По мнению современных авторов о политике, государство возникло

как естественный продукт эволюции общественно-политической
организации человеческого общества. Представление о государстве как
об идеале, который должен быть осуществлен, как о движущей силе
человеческой жизни было так же далеко от их обычного образа
мышления, как мысль о том, что нация одарена собственной
органической жизнью.

И так как человек не может быть предан тому, что не принадлежит

душе, то государство появилось как символ всего, чего можно было
бояться, ненавидеть, властвовать или эксплуатировать в этом мире.

Неудивительно, что солдат считал военную службу невыносимой,

гражданин считал уплату налогов бременем, воспитатель считал
образование вечной ложью, священник находил, что его миссия
противоречит миссии государства, и так далее, и тому подобное.

Государство, в свою очередь, отождествлялось с землей, с королем, с

народом... но никогда с сущностью нации, потому что это было
равносильно признанию притязаний духовного характера; притязаний,
которые казались нелепыми, если не смешными в те благословенные
дни, когда Бюхнер писал “силу и материю”, а Роберт Ингерсолл занял
место Ральфа Уолдо Эмерсона.

Причина существования государства, согласно фашизму, заключается

не во внешних причинах, таких, например, как общественный договор
его составных частей, а в его природе этической сущности,
заключающей в себе коллективное выражение нации. Без государства
нет нации, так как нация сначала поднимается к сознанию себя в
государстве и через государство.

Если бы государство было не идеей, которая, по словам Джентиле,

“превосходит все частные выражения во времени или любую
случайную и материалистически определенную форму”, а просто
продуктом общественного договора, оно всегда оставалось бы во
власти договаривающихся сторон; все полномочия по управлению

65
жизнью содружества принадлежали бы не государству, а этим
сторонам.

Напротив, высшей характеристикой фашистского государства является

способность желать и действовать, издавать законы и командовать,
иными словами, способность действовать как этическая личность.

Эта концепция функции, которую государство должно выполнять в

мире человека, и которая представляет собой, без сомнения, одно из
самых оригинальных понятий фашизма, находит свое самое краткое и
ясное выражение в определении государства, данном в фашистской
трудовой хартии, великой хартии вольностей фашизма.

Прочесть это определение – значит прочесть начало новой главы в

развитии человеческого общества; это значит также снова вдохнуть
воздух идеализма, чтобы вновь оживить жизнь человека в выражение
духовной энергии; это значит, наконец, доказать чувство восторга и
гордости, проистекающее из осознания того, что человек еще может
познать и осознать некоторые из высших истин духовного мира.

"Итальянская нация – это организм, который имеет цель, жизнь и

средства действия, превосходящие как по элементу силы, так и по
элементу времени цели, жизнь и средства действия индивидов или
групп индивидов, составляющих его.”

Так говорится в определении государства в фашистской трудовой

хартии.

Но какой медленный, мучительный, болезненный процесс скрывается

за этим прогрессом понимания того, что действительно является
функцией государства от его первого определения до последнего.

Мы находим, таким образом, что в своем первом высказывании на эту

тему Муссолини говорит 16 ноября 1922 г.:

"Италии не 'не хватает' определенных программ, нет, Италии не

хватает людей и воли применять эти программы. Государство
сегодня представляет эту твердую и решительную волю.”

Эта концепция государства предполагает существование

удовлетворительных программ действий и ограничение функции
государства деятельностью интерпретатора и исполнителя этих
программ; только это очень плохая и неадекватная функция в лучшем
случае.

66
Но седьмого января следующего года он немного более точен:

"Государство существует для всех людей, но оно также выше народа

и, если необходимо, против народа... Оно против него, когда он
пытается поставить свои частные интересы выше общих интересов
нации.”

26-го числа того же месяца он еще более откровенен:

"Национальное государство примиряет в себе интересы всех

социальных категорий и решительно желает величия нации через
благо одного гражданина.”

Таким образом, определение государства с течением времени находит

все лучшее выражение, но высшая функция фашистского государства –
охранять и воплощать идею, сущность и волю нации – все еще ожидает
своего истинного определения.

Это определение находится почти на грани того, чтобы быть

произнесенным, когда Муссолини, выступая 8 августа 1924 года,
говорит:

"...государство суммирует в себе не только политическое сознание

нации в настоящее время, но и то, какой она будет в будущем.”

Если бы он в то время сделал еще один шаг вперед, если бы он объявил

о существенном превосходстве государства над нацией, если нации
вообще суждено жить, определение было бы практически полным.

Но только год спустя, 8 августа 1925 года, он говорит:

"Цель фашизма состоит в том, чтобы объединить нацию через

суверенное государство, которое выше всех и может быть против
всех, потому что оно представляет собой моральную
преемственность нации. Без государства нет нации.”

Без государства нет нации – эти слова обращают вспять общепринятый

принцип современной политической науки о том, что без нации нет
государства. Поначалу они кажутся противоречащими всем фактам, но
для фашизма они представляют собой

выражение фундаментальной истины, одной из тех истин, которые

лежат в самой основе социальной жизни человечества.

Сказать, что в государстве и через государство народ прежде всего

поднимается к сознанию самого себя, значит, что государство дает

67
народу то политическое, социальное и нравственное единство, без
которого невозможна подлинная национальная жизнь. Кроме того,
государство является единственным органом, через который скрытая
воля народа может найти выражение воли отдельной личности,
сознающей свои цели, задачи и потребности.

Таким образом, государство становится наделенным достоинством,

атрибутами и силой этической личности, которая существует и живет,
развивается и прогрессирует или распадается и, наконец, умирает.

По сравнению с этой личностью государства с ее характеристиками

трансцендентных ценностей и ее проблемами огромного масштаба
личность отдельного индивида теряет все то значение, которое она
принимала в новое время.

Таким образом, фашистский писатель Г. Корсо написал:

"...либеральная идея, демократическая идея и социалистическая идея

исходят из общей предпосылки, что индивид должен быть свободен,
потому что только индивид реален. Такому пониманию фашизм
противопоставляет другое, что личность должна рассматриваться
как весьма преходящая и кажущаяся вещь по сравнению с этнической
реальностью расы, духовной реальностью нации, этической
реальностью государства.”

Или у Муссолини, который заявил:

"...Либерализм отрицал государство в интересах конкретного

индивида; фашизм, напротив, подтверждает государство как
истинную реальность индивида.”

В этом смещении акцента с личности на государство сама функция

одного становится частью жизни другого. Поэтому государство
должно заботиться не только о социальном порядке, политической
организации и экономических проблемах, но и о нравственности и
религии.

Иными словами, фашистское государство – это не только социальная,

политическая и экономическая организация людей одной нации, но и
внешнее проявление их нравственной и религиозной жизни, а,
следовательно, и этическое государство.

Фашистское государство предполагает, что человек, помимо того, что

он индивидуум, является еще и социальным существом, и поэтому он

68
готов и вынужден подчиняться той или иной форме дисциплинарной
власти на благо целого.

Он предполагает также, что высшим законом для человека является

нравственный закон, и что правильное или неправильное, добро или
зло имеет в этом нравственном законе вполне определенные значения
и находится вне пределов индивидуальных симпатий, или антипатий,
или индивидуального суждения.

Она предполагает, наконец, что национальное государство одарено

собственной органической жизнью, которая далеко превосходит по
своему значению жизнь индивида и развитие, рост и прогресс которой
подчиняются законам, которые человек не может игнорировать или
изменять, но открывает и подчиняется им.

Отныне государство уже не является словом, обозначающим власть,

лежащую в основе сложной системы отношений между индивидами,
классами, организациями и т.д. но что-то гораздо более важное,
гораздо более значимое, чем это: это живое существо, это высшая
духовная сущность политического мира.

По словам Джованни Джентиле:

"Мы утверждаем нашу веру в то, что государство – это не система

препятствий и внешних юридических средств контроля, от которых
люди бегут, а нравственное существо, которое, подобно совести
индивида, проявляет свою индивидуальность и достигает своего
исторического роста в обществе. Таким образом, она является
совестью индивида, проявляет свою индивидуальность и достигает
своего исторического роста в человеческом обществе. Таким же
образом, она сознает, что не ограждена особыми ограничениями, а
открыта, готова и способна расширяться как коллективная и в то
же время индивидуальная воля.

Нация – это та воля, сознающая себя и свое историческое прошлое,

которая, как мы ее формулируем в нашем сознании, определяет и
очерчивает нашу национальность, порождая цель, которая должна
быть достигнута, миссию, которая должна быть реализована. Ради
этой воли, в случае необходимости, мы жертвуем своими жизнями,
ибо наши жизни подлинны, достойны и наделены неоспоримой
ценностью только тогда, когда они тратятся на выполнение этой
миссии.

Активное и динамичное сознание государства – это система мыслей,

идей, интересов, которые должны быть удовлетворены, и морали,

69
которая должна быть реализована. Следовательно, государство
является, как и должно быть, учителем; оно поддерживает и
развивает школы для пропаганды этой морали. В школе государство
приходит к осознанию своего реального бытия.”

И, по словам Альфредо Рокко, экс-министра юстиции:

"Нация есть то живое, нравственное существо, которое, хоть и

состоит из индивидов, но превосходит масштаб и жизнь своих
составляющих, отождествляя себя с историей и окончаниями
непрерывной череды поколений.

Народ есть нравственное существо, так как он состоит из людей;

ибо человек есть не только материя, и цель человеческой жизни,
отнюдь не материалистическая из всей животной жизни, есть скорее
духовная, свойственная человеку и только ему одному, и есть цель, к
достижению которой стремится всякая форма человеческого
общества, насколько это позволяет ему его стадия развития.

Нация – это единое целое, единство которого обеспечивается общими

традициями составляющих ее народов, традициями,
сформировавшимися с течением времени в результате действия
различных влияний, таких как общность топографических и
климатических условий; общность языка, расы, культуры, религии,
законов, обычаев, исторических чувств и волеизъявлений; общность
также экономических интересов и территории, имеющей четко
обозначенные географические границы.”

Таким образом, согласно этим взглядам фашистских мыслителей,

государство есть уже не чисто абстрактное политическое образование,
а конкретное существо, рост, развитие и прогресс которого
подчиняются своим собственным законам, а нация есть одновременно
материальная субстанция и духовная сущность государства. Процесс
воспитания предполагает прежде всего формирование и воспитание
национального самосознания.

В рамках национального идеала человек способен, по сути, подняться

до восприятия и осуществить некоторые из высших истин духовного
мира. И то, что это так, не должно быть совершенно удивительным,
если мы остановимся на рассмотрении того, что является
неотъемлемым условием фундаментальной природы человека – это
разделение того, что подпадает под область чувственного опыта; это
постижение отдельно того, что никогда не могло быть постигнуто в его
первичном неразрывном единстве.

70
Историческая истина состоит в том, что на протяжении всей долгой
борьбы за господство над внутренним и внешним миром человек
всегда считал необходимым, если он хотел вывести какую-либо форму
порядка из окружающего хаоса, ограничивать и ограничивать всю
действительность.

Мы видим, что этот процесс применяется в научной области, где

ученый не пытается заниматься изучением природы в целом, но
ограничивается гораздо более скромными задачами; в области
искусства, где художник не пытается охватить всю жизнь в ее
сущностном единстве, но остается удовлетворенным изображением тех
частных аспектов жизни, которые входят в область его
индивидуальной чувствительности; в области религии, где священник
не пытается понять Бога как такового, но стремится постичь его
сущность как сублимацию сущности человека; и в политическом поле,
где человек последовательно приходит к пониманию и реализации
национального идеала. Сам по себе этот идеал есть не более чем
переходная стадия к чему-то еще более полному, еще более великому,
но он

представляет собой в настоящее время то выражение политической

организации, которое в наибольшей степени оживляется духовным
элементом в человеке.

Таким образом, одной из главных причин упадка западного мира

неизбежно следует считать быстро угасающую веру в национальные
идеалы и подмену их личными целями и личными выгодами.
Реализация этих идеалов требует жертвования этими самыми целями и
достижениями или, во всяком случае, их подчинения и ограничения в
четко определенных пределах – пределах, которые с течением времени
становятся все более несовместимыми с распространением и
торжеством индивидуализма.

Чтобы вернуть человечество к истинному видению относительной

ценности индивида и нации, того организма, неотъемлемой частью
которого является отдельный индивид, хоть случайной и бесконечно
малой, необходимо поистине сверхчеловеческое усилие.

Навсегда ушло то время, когда можно было найти путь к сердцу

человека через его преданность более высоким вещам, чем его личные
дела; ушло то время, когда можно было обратиться к мистической
стороне его природы через религиозную заповедь; ушло, наконец, то
время, когда можно было осветить рассуждающие силы его ума светом
идеалов, существование и причина существования которых не могут
быть доказаны силами разума.

71
Все, что остается – это призыв к силе, к принуждению, как
интеллектуальному, так и физическому, призыв к тому, что лежит вне
человека, к тому, чего он боится и с чем он должен по необходимости
смириться.

Такой мощный призыв в настоящее время делает фашизм, который,

принуждая старших или воспитывая младших, медленно, но верно
приближает итальянский народ к пониманию ценности, красоты и
значения национального идеала.

Но если фашистское государство является этическим государством, то

оно также, и прежде всего, суверенное государство. Его власть,
следовательно, не обусловлена волей народа, парламента, короля или
любого другого из составляющих его элементов: она скорее
имманентна самой его сущности.

Еще раз мы видим индивидуализм с его порождениями, либеральные,

демократические и радикальные доктрины, противоположные
фашизму по вопросу первостепенной важности для всего
человеческого мира.

Переходя от либеральной доктрины, которая уступала суверенитет

государства народу в целом, к демократической доктрине, которую
этот суверенитет отдавал численному большинству, и к
социалистической, коммунистической доктрине, которая вкладывала
его в один небольшой частный класс, мы находим всегда большее
отречение от суверенных атрибутов всегда более ограниченному
составному элементу нации.

Вместо этого утверждать, как это делает фашизм, что “все находится в
государстве и для государства; ничего вне государства, ничего против
государства", означает утверждать, что идеальное государство – это то,
которое стоит выше индивидов, организаций, каст или классов; или
выше всех частных интересов, потребностей или амбиций.

Подъем фашизма навсегда разрушает, таким образом, этот гордиев

узел кажущихся неразрешимыми социальных проблем, порожденных
столкновением противоречивых интересов индивидов внутри
государства. Она разрушает также подчинение благосостояния
государства благосостоянию любого индивида, любой группы
индивидов или даже всего народа. И поскольку обращение к Воле Бога
как к высшей власти во всех вопросах, которые могут повлиять на
благосостояние государства, потеряло всякий смысл в нашем
современном, индивидуалистическом, материалистическом обществе,

72
точно так же демагогическое обращение к воле народа потеряет всякий
смысл в грядущем фашистском обществе.

Триумф фашизма означает, в сущности, что роль народа в конечном

счете возвращается к тому второстепенному значению, которое он
принимает, если рассматривать его в должном отношении к другим
элементам национального государства.

Таким образом, то место, которое народ занимает в общественном

устройстве, как оно понимается либерализмом, в новой схеме вещей,
намеченной фашизмом, фактически занимает национальное
государство; то существо, основной частью которого народ все еще
остается, но которое постигает его и превосходит его как в абсолютном
смысле, так и в конечной ценности.

"Антииндивидуалистическая, фашистская концепция жизни, - говорит

Муссолини, - подчеркивает важность государства и принимает
индивида лишь постольку, поскольку его интересы совпадают с
интересами государства, которое выступает за совесть и всеобщую
волю человека как исторического субъекта.»

Фашистская концепция жизни противостоит классическому

либерализму, возникшему как реакция на абсолютизм и исчерпавшему
свою историческую функцию, когда государство стало выражением
совести и воли народа.

Либерализм отрицал государство во имя личности; фашизм утверждает

права государства как выражение реальной сущности личности. И если
свобода должна быть атрибутом живых людей, а не абстрактных
манекенов, изобретенных индивидуалистическим либерализмом, то
фашизм выступает за свободу, за единственную свободу, достойную
обладания - свободу государства и индивида в государстве.

Фашистская концепция государства всеобъемлюща, вне нее не может

существовать никаких человеческих или духовных ценностей. Таким
образом, фашизм является тоталитарным, и фашистское государство
(синтез и единица, включающая все ценности) интерпретирует,
развивает и потенцирует всю жизнь народа.

Ни один человек или группа (политические партии, культурные

ассоциации, экономические союзы, социальные классы) не находятся
вне государства. Поэтому фашизм противопоставляется социализму,
которому неизвестно единство внутри государства (как слияние
классов в единую экономическую и этическую реальность), который не
видит в истории ничего, кроме классовой борьбы.

73
Фашизм также противопоставляется профсоюзному движению как
классовому оружию. Но когда фашизм вводится в орбиту государства,
он признает реальные потребности, породившие социализм и
профессиональные союзы, придавая им должное значение в
гильдейской или корпоративной системе, в которой различные
интересы координируются и гармонизируются в рамках единства
государства.

Группируясь в соответствии со своими многочисленными интересами,

индивиды образуют классы; они образуют профсоюзы,
организованные в соответствии с их различными видами
экономической деятельности; но прежде всего они образуют
государство, которое никогда не следует рассматривать как простое
число, как просто сумму индивидов, составляющих большинство.

Фашизм, следовательно, противостоит той форме демократии, которая

приравнивает нацию к большинству, низводя ее до уровня
наибольшего числа; но это самая чистая форма демократии, если
рассматривать нацию (как и должно быть) с точки зрения качества, а
не количества, как идею, самую могущественную, потому что самую
этичную, самую последовательную, самую истинную; выражая себя в
народе как совесть и воля массы, всей группы, этнически оформленной
естественными и историческими условиями в нацию, продвигающуюся,
как одна совесть и одна воля, по одной линии развития и духовного
становления. Нация – это не раса и не географически определенный
регион, а народ, исторически увековечивающий себя; множество,
объединенное идеей и проникнутое волей к жизни, волей к власти,
самосознанием, личностью.

В той мере, в какой она воплощается в государстве, эта высшая

личность становится нацией. Это не нация порождает государство; это
устаревшая натуралистическая концепция, которая давала основание
для публичности девятнадцатого века в пользу национальных
правительств. Скорее, именно государство создает нацию, наделяя
волей и, следовательно, реальной жизнью народ, осознавший свое
нравственное единство.

Право на национальную независимость возникает не из какой-либо

чисто литературной и идеалистической формы самосознания; еще
меньше из более или менее пассивной и бессознательной фактической
ситуации, но из активной, самосознательной, политической воли,
выражающей себя в действии и готовой доказать свои права. Короче
говоря, она возникает из существования, по крайней мере в Фиери,
государства. Действительно, именно государство, как выражение

74
всеобщей этической воли, создает право на национальную
независимость.

Нация, выраженная в государстве, является живым этическим

существом лишь постольку, поскольку она прогрессивна. Бездействие
– это смерть. Поэтому государство – это не только власть, которая
управляет и придает правовую форму и духовную ценность
индивидуальным волеизъявлениям, но и власть, которая делает свою
волю ощутимой и уважаемой за пределами ее собственных границ, тем
самым обеспечивая практическое доказательство универсального
характера решений, необходимых для обеспечения ее развития. Это
подразумевает организацию и расширение, потенциальное, если не
фактическое. Таким образом, государство приравнивает себя к воле
человека, развитие которого не может быть остановлено
препятствиями и которое, достигая самовыражения, демонстрирует
свою собственную бесконечность.

Фашистское государство, как высшее и более мощное выражение

личности – это сила; но духовное выражение личности – это сила, но
духовная. Она суммирует все проявления нравственной и
интеллектуальной жизни человека. Поэтому его функции не могут
ограничиваться лишь установлением порядка и поддержанием мира,
как это было в либеральной доктрине. Это не просто механическое
приспособление для определения сферы, в которой индивид может
должным образом осуществлять свои предполагаемые права.
Фашистское государство – это внутренне принятый стандарт и правило
поведения, дисциплина всей личности; она пронизывает волю не
меньше, чем интеллект. Оно выступает за принцип, который
становится центральным мотивом человека как члена цивилизованного
общества, погружаясь глубоко в его личность; оно обитает в сердце как
человека действия, так и мыслителя, как художника, так и человека
науки: сердца души.

Короче говоря, фашизм – это не только законодатель и основатель

институтов, но и воспитатель, пропагандист духовной жизни. Он
направлен на переосмысление не только форм жизни, но и их
содержания – человека, его характера и веры. Для достижения этой
цели он насаждает дисциплину и использует власть, входя в душу и
правя с бесспорным влиянием. Поэтому он выбрал в качестве своей
эмблемы жезлы ликтора, символ единства, силы и справедливости.”

Следовательно, в конце нашего беглого обзора фашистского

государства мы сталкиваемся с неизбежным фактом, что философия
фашизма с ее идеалистическими концепциями этического государства
как духовной сущности и национального государства как вещи высшей

75
ценности в жизни человека поднимается гораздо выше философии
индивидуализма как истинного ответа на социальные потребности этой
жизни.

"Люди не смогли понять, что значит иметь самую сильную, богатую

и благородную природу, наделенную высшими силами.”

— Брандес

ГЛАВА IX: КОНСТИТУЦИЯ ФАШИСТСКОГО ГОСУДАРСТВА

Было сказано: “фашизм – это диктатура, а диктатура – это фашизм

– поэтому фашизм предан анафеме и должен быть подвергнут
остракизму.”

Но является ли диктатура синонимом фашизма, и действительно ли

фашистская форма правления является диктатурой?

Не может ли быть наоборот, что диктатура вовсе не является

элементом фашизма и что фашизм решительно противостоит всем
формам диктатуры, как политической, так и иной?

Итак, давайте познакомимся с организацией фашистского государства

и выясним для себя, сколько правды заключено в этом столь
обобщенном и вместе с тем столь глубоко ошибочном понятии.

Прежде всего, фашистское государство, будучи суверенным, должно

по необходимости подчеркивать авторитет того органа управления,
который наилучшим образом характеризует атрибуты суверенитета.

Таким образом, мы видим, что исполнительная ветвь власти

укрепилась за счет законодательной, которая в итальянской форме
либерального государства превратилась в настоящее чудовище,
пожирающее всякую инициативу, всякую оригинальность.

В фашистском государстве законодательная власть принадлежит как

парламенту, так и королю, который через своего государственного
секретаря осуществляет законодательную власть, отказывая в
рассмотрении парламентом любого законопроекта, который он не
одобряет.

Кроме того, исполнительная власть имеет право издавать правовые

нормы без непосредственного согласия законодательной ветви власти,
когда этого требует высшее благо государства.

76
Эта новая мощь исполнительной власти устанавливает четко
определенные пределы деятельности законодателей, возвращая эту
деятельность к той истинной функции законодательства, которую так
часто неверно истолковывают при вырождении
либерально-демократических доктрин.

Отрицая суверенитет народа, фашизм считает, что законодательная

ветвь, избранная всенародным голосованием и представляющая собой
одновременно символ и депозитарий этого суверенитета в
либеральном государстве, теряет практически все свое прежнее
значение и становится просто совещательным органом, надлежащим
назначением которого является сотрудничество с другими
государственными органами.

И поскольку это сотрудничество осуществляется наилучшим образом,

когда в ходе обсуждения каждого закона специальные знания
используются для решения каждой конкретной проблемы, возникает
необходимость в том, чтобы палата депутатов была преобразована из
политической конгрегации разнородных индивидов в
специализированный однородный орган экспертов по различным
аспектам жизни.

Наконец, отняв у масс привилегию выбора в качестве своих

представителей людей, которые могли бы быть толкователями их
политических идей, фашизм возвращает массам право выбора в
качестве своих представителей лиц, способных охранять и защищать
их профессиональные интересы.

Палата депутатов становится, таким образом, профессиональной

палатой, четыреста членов которой избираются по спискам,
составленным фашистским великим советом, содержащим тысячу
имен, обозначенных различными профессиональными группами нации.

Таким образом, парламент в фашистском государстве есть не что иное,

как голос истинных творческих и производительных сил нации, и он не
дает эха для вспышек политических страстей.

Другой элемент, способствующий укреплению исполнительной власти,

вызван изменением этой освященной веками традиции либерального
государства: ответственностью министров перед парламентом.

В фашистском государстве министры ответственны только перед

своим премьером, который, в свою очередь, ответственен только перед
королем и ни перед кем другим.

77
Это новое положение вещей кладет конец зависимости министерской
функции от политической судьбы министров, обеспечивая тем самым
саму стабильность и преемственность правительства. Он представляет
собой также отмену главного постулата либерального государства:
постулата о том, что исполнительная и законодательная функции
должны всегда разделяться в совершенном типе правления.

Прежде всего, основой и опорой фашистской реформы является теория

о том, что все государственные полномочия принадлежат королю,
олицетворяющему саму государственную власть, и что он просто
делегирует исполнительные, законодательные и судебные функции
самим органам государства.

Король, другими словами, а не народ, является истинным сувереном

фашистского государства.

В высшей степени характерным для этой реформы является то место,

которое фашизм отводит премьер-министру, который одновременно
является государственным секретарем и главой правительства; он
уступает по своей власти только королю и наделен достоинством и
ответственностью, намного превосходящими достоинство и
ответственность любого другого государственного органа.

Эта высокая должность, назначенная фашистской реформой главе

правительства, уступала по своей власти только королю и была
наделена достоинством и ответственностью, намного превосходящими
достоинство любого другого органа государства.

Это высокое положение, назначенное фашистской реформой главе

правительства, основано в конечном счете на идеалистической
концепции иерархии человеческих ценностей, создаваемой народом
нации, и, следовательно, иерархии человеческих достоинств, которые
последовательно идут от низшего человека к высшему.

Согласно этой идеалистической концепции, только правильно и

уместно, чтобы на высшей вершине этого иерархического устройства
общества был поставлен глава правительства, который, хотя и исходит
от народа и является частью народа, тем не менее представляет царя,
который ни исходит от народа, ни является частью народа.

Эта власть, предоставленная главе правительства, далека от того,

чтобы сделать из него то, что сегодня принято понимать под словом
“диктатор".

78
Это было время, когда диктатор был человеком, избранным народом и
которому народ делегировал свою власть только на определенный
период времени. Диктатор был тогда слугой, а не господином народа;
он работал только в интересах народа и, поскольку народ тогда
отождествлялся с государством, он работал в интересах государства.

В наше время диктатор – это тот, кто выступает против народа и в

противовес народу как власть, которая есть государство, и что эта
власть может осуществляться так, как он считает нужным или считает
правильным, в интересах народа или против интересов народа, а не
обязательно на благо государства.

Для такого типа персонажей нет места в фашистском государстве. Два

полюса фашистского государства – это народ и король, а не народ и
глава правительства. В то время как Король олицетворяет суверенную
власть государства, власть, которая сама по себе суммирует все
полномочия: исполнительную, законодательную и судебную, глава
правительства представляет только короля в его отношениях с
народом.

Таким образом, в фашистской реформе государства король остается

единственным, кто имеет право объявлять войну или принимать мир,
право помилования осужденных судебными органами государства,
право оговаривать от имени государства, трактаты о союзе с другими
государствами и, наконец, право быть вне и выше всех законов.

Если бы либеральная доктрина, лежащая в основе современных

демократических форм правления, не привела к опасному переходу
власти от короля к народу, наделив последнего властью, которая по
праву принадлежит первому, мы никогда не стали бы свидетелями,
возможно, этой фашистской попытки обуздать законодательную
функцию народных представителей.

Вместо этого, благодаря повышению престижа и авторитета главы

правительства, ограничению полномочий законодательной ветви
власти и участию исполнительной власти в законодательной
деятельности, фашизм очень успешно справился с необходимой
задачей укрепления центральной власти государства, не допуская при
этом возникновения какой-либо диктатуры в его правительственной
организации.

Единственный невесомый элемент, который остается сейчас и

останется навсегда – это, конечно, личность главы правительства,
которая может обладать такими героическими качествами, которые
затмевают все остальные элементы государства вместе взятые. В таких

79
случаях, как нынешний, может возникнуть опасность, что мир примет
его за диктатора или за того, кого обыватель считает тираном.

Но такие случаи вряд ли случаются очень часто в истории нации. И

затем... герой вполне может позволить себе быть принятым за тирана.
Время – отец справедливости и "для щедрого и истинного
предвестником славы всегда является смерть.”

Описание фашистской реформы было бы неполным без упоминания

той роли, которую сыграл “Gran Consiglio” фашистской партии. Этот
Большой Совет является абсолютно новым органом управления, чисто
фашистским созданием, которое не находит себе иного аналога в
Конституции любого другого государства.

БольшойСовет, будучи голосом единственной признанной

политической партии нации; фашистская партия, в отсутствие
политической палаты депутатов, является единственным признанным
политическим органом фашистского государства.

Он стоит также между народом и правительством как переводчик

одного и советник другого; наконец, он является хранителем власти
фашизма в фашистском государстве.

Большой Совет не издает законов и не выносит решений, не приводит

в исполнение законы и не отменяет их. То, что она делает, носит
весьма неуловимый характер; он всегда поддерживает фашистскую
традицию.

Его более конкретными функциями являются: утверждение преемника

короля; назначение на корону главы правительства и министров; выбор
имен для представления различным профессиональным группам для
избрания их заместителей; обсуждение всех вопросов, которые могут
повлиять на конституцию фашистского государства, и обсуждение
всех вопросов, которые могут повлиять на жизнь фашистской партии.

Короче говоря, Большой Совет – это не корона, не народ, не

правительство, не партия; это просто орган, через который фашизм
будет увековечивать себя в итальянской нации до тех пор, пока есть
итальянцы, пригодные стать фашистами.

Осуществив свою важнейшую реформу правительства, фашизм берет

на себя другую трудную задачу – обновление всей административной
структуры государства. Это обновление осуществляется путем
уничтожения раз и навсегда представления
Либерально-демократической доктрины о том, что местная власть

80
зависит от местного выражения численного большинства суверенного
народа, и замены его представлением о том, что местная власть, как и
всякая власть, имеет общий источник: исполнительную власть, которая
выше всех местных предрассудков, амбиций или интересов.

Выборный мэр, таким образом, заменяется “подестой”, назначаемым

исполнительной властью, ответственной за свои действия не перед
народом, а перед главой правительства.

В этой новой системе местная борьба, амбиции и интересы больше не

могут влиять на упорядоченную процедуру закона, который должен
заниматься регулированием общинной жизни. Исчезли, таким образом,
навсегда все надежды на личное возвеличивание индивидов или групп,
полученные через политические милости за счет содружества. То, что
потерял индивид, приобрело сообщество, и эта выгода компенсирует
потерю на много процентов. И по мере того как авторитет главы
коммуны (основного ядра общественной жизни) укреплялся, точно так
же авторитет провинциального представителя исполнительной
власти, ”префекта" провинции, получал фашизмом новое и более
высокое подтверждение. Отныне общинная и провинциальная жизнь
должны развиваться в железных рамках порядка и дисциплины,
которые индивид должен признавать и соблюдать.

Подводя итог, мы видим, что высшее достижение фашистской

реформы состоит в том, что она лишила народ всякой власти и
передала эту власть центральному органу, который, в свою очередь,
делегирует свою власть второстепенным и производным органам
управления и управления Национальной жизнью.

Истинная сущность фашистской Конституции государства заключается,

таким образом, в том, что власть берется сверху, а не снизу; от короля,
а не от народа, и в централизации власти внутри того исполнительного
органа, идеальным, хотя бы и кажущимся олицетворением которого
является король.

“Экономического человека не существует. Человек целостен; он

одновременно политический, экономический, религиозный, святой и
воин.”

—Муссолини

81
 ГЛАВА X: КОРПОРАТИВНАЯ ИДЕЯ

Чтобы понять причины краха экономической жизни современных

капиталистических государств, достаточно рассмотреть
фундаментальные концепции, лежащие в основе их экономической
практики. Только добравшись до корней дерева, мы сможем
когда-нибудь узнать причину гниения его ветвей.

Эти концепции можно кратко резюмировать следующим образом:

1. Экономическая жизнь человека – это поле деятельности, которое

может быть абстрагировано и отделено от всех других сфер его
духовной деятельности.

2. Экономическая жизнь человека определяется только

материалистическими факторами.

3. Экономический прогресс может проистекать только из свободной

игры человеческого эгоизма и человеческих амбиций.

4. Частные, индивидуальные интересы, являются единственной

движущей силой всех экономических инициатив.

5. Увеличение богатства может быть достигнуто только за счет

открытой конкуренции.

6. Богатство общины может быть измерено в терминах богатства

отдельных людей.

7. Единственно правильная функция государства в экономической

жизни нации может быть выражена формулой: Laissez-Faire (принцип
невмешательства), формулой, разработанной либеральной школой, но
поддерживающей только интересы реакционного класса.

8. Борьба классов – явление естественное и неизбежное. В этой борьбе,

как и во всех конфликтах, важно, чтобы власть имущие удерживали и,
если возможно, еще более решительно отстаивали эту власть.

9. Производство товаров является главной функцией в экономической

жизни нации, а увеличение производства – единственной желательной
целью. Предполагается, что распределение этих благ каким-то
таинственным, но непогрешимым образом само о себе позаботится и
будет неизменно приспосабливаться к условиям, согласно действию

82
таких эмпирических законов, как, например, закон спроса и
предложения.

10. Частное богатство, полученное индивидом в любом количестве и с

помощью любого устройства, которое он счел нужным использовать,
является священным и неприкосновенным.

Вера в этот Декалог и практика его заповедей привели современные

капиталистические государства к нынешнему состоянию хаоса и
отчаяния, когда они должны признать, что коммунистическая
пропаганда впервые стала реальной угрозой их структуре.

Что же делает коммунизм в действительности?

Приняв постулат о неизбежности классовой борьбы, коммунизм

принимает вызов капитализма и доводит эту борьбу до ее
окончательного исхода: торжества одного класса (пролетарского) за
счет всех других классов.

Принимая принцип, что государство есть орган, лишенный

трансцендентного значения, коммунизм делает государство просто
инструментом для продвижения частных интересов индивида.

Наконец, приняв постулат о том, что материалистические интересы

являются единственной движущей силой человеческой жизни,
коммунизм возводит их на престол как новых богов для служения и
поклонения, а при необходимости и для смерти.

Иными словами, коммунизм, рожденный из капитализма, может

преуспеть только в том случае, если он действительно преуспевает,
подчеркивая те болезни, которые гложут самое сердце
капиталистической системы.

Коммунизм, как это ни странно, есть не что иное, как экономический

индивидуализм, доведенный до своего логического и фатального
конца.

Фашизм, являющийся полной противоположностью индивидуализму,

выступает как Немезида всех экономических доктрин и всей
экономической практики, как капиталистической, так и
коммунистической систем. Фашизм считает, что:

1. Экономическая жизнь человека не может быть абстрагирована и

отделена от всей его духовной жизни. Говоря словами Муссолини:
"экономического человека не существует. Человек целостен; он

83
одновременно политический, экономический, религиозный, святой и
воин.”

2. Экономическая жизнь человека находится под влиянием, если не

определяется на самом деле, идеалистических факторов.

3. Истинный экономический прогресс может быть достигнут только

благодаря согласованным усилиям отдельных людей, которые знают,
как пожертвовать своим личным эгоизмом и амбициями ради блага
целого.

4. Экономические инициативы нельзя оставлять на произвол частных,

индивидуальных интересов.

5. Открытая конкуренция, если она не направлена мудро и не

ограничена, фактически разрушает богатство, а не создает его.

6. Богатство общины – это нечто неосязаемое, что нельзя отождествить

с суммой богатств отдельных индивидов.

7. Надлежащая функция государства в фашистской системе состоит в

надзоре, регулировании и арбитраже отношений капитала и труда,
работодателей и наемных работников, отдельных лиц и ассоциаций,
частных интересов и национальных интересов.

8. Классовой борьба можно избежать, и ее следует избегать. Классовая

борьба вредна для упорядоченной и плодотворной жизни нации,
поэтому ей нет места в фашистском государстве.

9. Более важным, чем производство богатства, является его правильное

распределение, распределение, которое должно наилучшим образом
принести пользу всем классам нации, следовательно, и самой нации.

10. Частное богатство принадлежит не только индивиду, но и в

символическом смысле государству.

Эти основополагающие принципы фашистской экономики вытекают, в

свою очередь, из тех основных концепций фашистской доктрины
государства, которые мы изложили в главе “фашистское государство”.
Мы там сказали, что фашистское государство – это суверенное
государство. Это означает, что не может быть ни единого
экономического интереса, стоящего выше общих экономических
интересов государства, ни отдельных экономических инициатив, не
подпадающих под надзор и регулирование государства, ни отношений
различных классов наций, не являющихся заботой государства.

84
Кроме того, фашистское государство является этическим государством.
Это означает, что все факторы, влияющие на жизнь нации:
экономические, социальные, политические и т.д. вводятся в
фашистское государство под господство нравственного закона,
который становится не только высшим законом личности, но и
высшим законом государства.

"Одна невидимая нить связывает вместе всех людей нации. Не может

быть ни радости, ни боли, испытываемых одним человеком, которые
не повлияли бы в конечном счете на благосостояние всей нации.”

Таков принцип фашистской этики, который, будучи переведен и

применен в области экономики, трансформировал экономическую
организацию государства.

Если верно, что одна невидимая нить связывает судьбы всех людей
одной нации, то верно и то, что термины "богатый" и "бедный",
"капиталист" и "рабочий", "землевладелец" и "фермер",
"предприниматель" и "наемный работник" совершенно теряют свой
антагонистический смысл и остаются обозначать братьев по духу, если
не по плоти, занятых с разных сторон, на разных планах, трудной
задачей построения жизни нации.

Мы видим, как фашистское государство решительно выходит на

экономическое поле, чтобы диктовать, какими будут отныне
отношения между капиталом и трудом, работодателем и наемными
работниками, землевладельцем и батраком, промышленником и
рабочим.

Эти отношения означали, вплоть до подъема фашизма, только и всего

классовую войну. Но—

"...Классовая война", - сказал Муссолини 2-го января 1923 г. - " не

может быть более чем преходящим эпизодом жизни народа. Это не
может быть повседневным явлением, потому что это означало бы в
конце концов уничтожение всего богатства.”

И выступая 20 декабря 1923 года, Муссолини сказал:

"...Ошибка марксизма состоит в том, что он полагает, будто нация

состоит только из двух классов. Еще большей ошибкой является вера
в то, что эти два класса находятся в состоянии постоянной войны.
Конечно, может быть и противоположность интересов, но она не
может быть более чем преходящей; она никогда не может быть
систематической. Эта систематическая антитеза, положенная в

85
основу всех социалистических теорий, является не фактом, а
предположением. Её место должно занять сотрудничество.”

Наконец, в своем определении доктрины фашизма Муссолини раз и

навсегда сформулировал условия фашистской реакции на войну
классов внутри государства:

"Отрицая исторический материализм, который видит в человеке

лишь марионеток на поверхности истории, появляющихся и
исчезающих на гребне волн, в то время как реальные, направляющие
силы движутся и действуют в глубине, фашизм отрицает также
неизменный и непоправимый характер классовой борьбы, являющейся
естественным результатом этой экономической концепции
истории.”

Но классовая война – не единственная проблема, оставленная

нерешенной либеральным или демократическим государством. Есть
еще одна не менее важная проблема, оставшаяся без решения:
проблема адекватного производства и эффективного распределения.
Об аспекте этой проблемы Муссолини заявил 2 июня 1923 г.:

"Сотрудничество между тем, кто снабжает чело, и тем, кто

снабжает мозги; организация всех элементов производства в
иерархиях неизбежного и необходимого; это та программа,
посредством реализации которой народ может достичь
материального благополучия, а нация – процветания и могущества.”

Эти последние слова являются ключом к пониманию отношения

фашизма к фактам производства и распределения.

Зная, что социальные проблемы не могут быть полностью решены

регулированием отношений между капиталом и трудом, но должны
быть решены также в отношении общих фактов производства и
распределения, фашизм объявляет, что производительные силы нации
не могут более находиться во власти эгоизма и жадности индивида, а
должны быть подчинены высшей дисциплине государства.

Ограничивая таким образом сферу действия капитала и труда,

согласовывая производство и распределение с реальными
потребностями нации,

законодательство фашизма достигло в области экономики того, чего не

смогло достичь ни одно законодательство любой другой политической
системы, а именно – координации всех экономических сил нации, с тем
чтобы материальная жизнь народа была свободна от борьбы,

86
забастовок, безработицы, классовой войны, сосредоточенного
богатства и широко распространенной нищеты.

Для осуществления такого магического преобразования

экономической жизни нации фашизм использовал наиболее
характерное явление современной эпохи – синдикалистский феномен.
Возникнув как орудие классовой борьбы, синдикализм попытался
организовать различные категории трудящихся в синдикатные
организации, не имеющие иной цели, кроме защиты материального
благополучия своих членов. Таким образом, эти организации были
привержены продвижению в высшей степени частных интересов,
готовые противопоставить себя друг другу и самому государству,
когда эти интересы подвергались угрозе или вступали в конфликт с
другими.

Проблема, которая представлялась зловещей угрозой на горизонте

фашизма в самом начале его жизни в Италии, состояла, таким образом,
в том, чтобы сразу поставить явление синдикализма под власть
государства и последовательно преобразовать его первоначальную
цель защиты интересов пролетариата в защиту интересов всей нации.

Это могло быть достигнуто только путем расширения узкой формы

первоначальных синдикалистских организаций в более крупные
формы, которые включали бы всех граждан страны во
всеохватывающее национальное проявление. Это проявление
итальянцев всех классов, всех профессий, всех профессий и всех
вероисповеданий в рамках одной огромной и далеко идущей
организации, которая имеет своей целью материальное благополучие
целого, называется национальным синдикализмом.

Этот национальный синдикализм представляет собой первую попытку

подчинить эгоистические притязания индивида дисциплине
суверенного государства; для реализации цели, которая превосходит
благосостояние индивида и отождествляет себя с процветанием всей
нации.

Чтобы сделать эту дисциплину возможной, а суверенитет

эффективным как на практике, так и в теории, фашизм изобрел
“корпорацию”, инструмент социальной жизни, предназначенный для
осуществления наиболее далеко идущего влияния на экономическое
развитие фашистских государств. (Итальянское слово "Corporazione“,
которое в настоящее время переводится на английский язык
аналогичным слову “корпорация”, означает на итальянском языке то,
что значит слово “Гильдия” на английском языке; то есть: ассоциации

87
лиц, занимающихся родственными занятиями. Тем не менее мы будем
следовать общему обычаю, чтобы избежать опасности недоразумений.)

В рамках корпораций интересы производителей и потребителей,

работодателей и наемных работников, отдельных лиц и ассоциаций
взаимосвязаны и интегрированы

уникальным и однозначным образом, а все виды интересов находятся

под эгидой государства.

Наконец, через эти корпорации государство может в любое время,

когда оно сочтет нужным или, когда этого потребует необходимость,
вмешаться в экономическую жизнь индивида, чтобы высшие интересы
нации превалировали над его личными, частными интересами, вплоть
до того момента, когда его труд, его сбережения, все его состояние
могут быть заложены и, если это абсолютно необходимо, принесены в
жертву.

Существенное различие, существующее между синдикатными

организациями и корпорациями, лучше всего можно
проиллюстрировать сравнением выполняемых ими функций.

“В то время как признанные синдикатные организации”, - говорит Г.

Боттаи, - “являются юридическими лицами публичного характера,
корпорации, напротив, являются органами государственного
управления. Таким образом, в то время как синдикатная функция
является строго прерогативой синдикатов, корпоративная функция
принадлежит исключительно государству...”

Таким образом, фашистское государство можно определить как

"государство синдикатного состава и корпоративной функции.”

Через эти корпорации фашистское государство не только признает

конкретные интересы отдельных лиц, классов и категорий,
признаваемые также либеральным и демократическим государством,
но, кроме того, организует их, подчиняет их власти и дисциплине
государства и делает из них наиболее подходящие инструменты для
развития экономической жизни нации.

Эта социальная реформа, которая подразумевалась в первом признании

синдикалистских объединений во Франции законом от 21 марта 1884
года, навсегда прекращает нейтральную позицию либерального и
демократического государства в конфликтах, возникающих из
столкновений противоположных интересов различных классов.

88
“Вся современная история”, - говорит Д. Боттаи, - “то есть вся
современная жизнь, ведет к корпоративной концепции государства, с
включением экономики в государство или отождествлением
экономики с политикой.”

И, как сказал Муссолини:

"Фашизм отвечает сегодня требованиям общечеловеческого

характера. Он фактически решает тройственную проблему
отношений между государством и индивидом, между государством и
различными группами и между организованными и неорганизованными
группами.”

Пятьдесят долгих и тоскливых лет борьбы, забастовок, гражданских

войн, анархии и депрессий были необходимы для осуществления
фашистской реформы, но, наконец, наступил новый день для
человечества: день, когда бессистемное развитие синдикалистского
феномена, являющегося необходимым и неизбежным результатом
нашего промышленного развития, наконец-то направлено к четко
определенной цели и поставлено в границах, установленных
дисциплиной и властью государства.

Достижение такого великолепного прогресса в экономической

организации нации, несомненно, является достижением высшей
ценности, но оригинальность фашистской концепции корпоративного
государства не исчерпывается этим достижением. Мы никогда не
должны упускать из виду тот факт, что, поскольку фашизм – это нечто
большее, чем корпоративная система, корпоративный принцип – это
нечто большее, чем просто экономический принцип. И, собственно, по
словам другого фашистского мыслителя, Б. Донати:

"Корпоративный принцип – это принцип, оживляющий индивидуальное

и коллективное поведение; это вопрос одновременно этический и
социальный; это, наконец, потребность самой жизни, развивающейся
и преобразующейся в процессе времени.”

“В корпоративном государстве”, - сказал Муссолини, - “рабочие

находятся на том же уровне, что и их работодатели, с теми же
правами и теми же обязанностями. Но все категории жизни, а не
только работники и работодатели, имеют свое место в
корпоративном государстве. Получается так, что элементы
производства – капитал и техника труда, – бывшие когда-то вне
сферы влияния или интересов политического государства, находят в
нем наилучшую защиту своего высшего интереса.”

89
И снова, определяя еще более явно, еще более решительно фашистское
корпоративное государство, он сказал:

"Целый народ, целая нация конституируется через корпоративный

принцип в компактном блоке политических, экономических и
моральных энергий и поднимается фашистское государство до
достоинства оперантного субъекта, обладающего волей и
сознающего свою собственную судьбу.”

Корпоративный принцип, который по существу является

антииндивидуальным принципом, становится, таким образом,
истинной основой антииндивидуального фашистского государства.

Та организация, которой она дает начало в области экономики, находит

своего двойника в политической сфере, где она порождает новую и
совершенно оригинальную общественную формацию.

Это возможно потому, что корпоративный принцип – это, по словам

Боттаи:

"...Принцип политико-правовой организации и в то же время принцип

общественной жизни. Придавать ценность и организовывать
экономические категории, устанавливать их в определенной форме
иерархии, вершиной которой является национальный интерес,
означает в то же время разрабатывать не только специальные
органы, которые должны их реализовывать, но и целый ряд принципов
подчинения двух видов: политического, то есть интересов и фактов;
юридического, то есть прав и законов. Причем, поскольку сторон
общественных отношений всегда две: индивид и Содружество; и
поскольку всякая политическая или юридическая организация в основе
своей есть лишь система отношений между различными индивидами
и между отдельным индивидом и обществом, то отсюда следует,
что корпоративный принцип есть принцип сложного и прогрессивного
подчинения экономических интересов индивида более широким
интересам различных экономических категорий и общей
всеохватывающей национальной экономики.”

Тот, кто думает о фашистской экономике, должен думать о ней как о

чем-то большем, чем о новой форме экономики, потому что это прежде
всего перевод этики в экономику, применение этических принципов к
экономическим фактам.

Всякий раз, когда в фашистском государстве возникает этический

вопрос, как, например, право на забастовку, все соображения

90
материальных интересов не должны и не будут иметь никакого
влияния на правильное решение этого вопроса.

Идеал экономической справедливости интерпретируется и

применяется в свете морального идеала, который, как утверждает
фашизм, должен оставаться главным в мире человека.

Если корпоративизм был принят таким образом для разрешения

векового конфликта между рабочими и теми, кто обеспечивает их
работой, то это происходит не только из-за материальных выгод,
которые можно от него ожидать, но также и из-за бесконечного блага,
которое этот принцип принес в исчезновении братоубийственной
борьбы внутри нации и в содействии образованию унитарного,
тоталитарного, целостного государства.

Если сегодня корпоративный принцип, по-видимому, точно отвечает

требованиям времени, то завтра может случиться так, что другой
принцип, другая система лучше ответят той же цели.

Как говорит Бальбино Джулиано:

"Фашизм считает, что корпоративная система является полезным

инструментом, который фашистское государство разработало для
обеспечения гармоничного развития энергий в экономической жизни
нации и содействия прогрессу индивидуальной деятельности и
увеличению производства. Но если функция корпоративных органов
может в любой момент стать причиной регресса такой
деятельности и снижения производства, то фашистское государство
позволит отдельным энергиям найти для себя, через новые испытания
и новые битвы, новый порядок и новую систему.”

В этом случае корпоративизм исчерпает себя и уйдет в прошлое,

потому что если фашизм означает корпоративизм в настоящее время,
то обратное неверно: фашизм – это больше, чем экономическая
система, это также больше, чем политическая диктатура, или больше,
чем социальный бунт, вызванный утверждением среднего класса.

Каждая из этих характеристик различных аспектов фашизма, которые

разные авторы ошибочно считали его определяющим фактором и
которые время от времени принимались в качестве единственного
лейтмотива исследований фашизма, должна быть вместо этого
возвращена к их относительной важности и интегрирована во
всеобъемлющее представление о фашизме как о целой философии
жизни, значение которой превосходит все поверхностные и частичные
объяснения.

91
Так происходит, что экономические ценности, такие как
промышленность, сельское хозяйство, торговля и т. д. которые
являются первостепенными ценностями современной
либерально-демократической формы государства, смещаются, в
фашистской форме государства, на подчиненные позиции; и
соответственно, подчиняются таким духовным ценностям, как религия
или Отечество, интеллектуальным ценностям, как наука, образование
или культура, социальным ценностям, семье, расе и т.

Таким образом, та фиктивная абстракция, которая была “Homo

aeconomicus", получила от фашистской теории государства последний,
смертельный удар. Вместо этого идеальный человек, как полноценное
человеческое существо со своими устремлениями и мечтами,
надеждами и страхами, возможностями и ограничениями, вновь обрел
в фашизме свой голос и свое выражение.

Во всех высказываниях Муссолини можно усмотреть первостепенную

заботу о придании осмысленной формы центральному стремлению
фашизма, стремлению восстановить продолжение полной жизни духа в
мире человека.

Как только экономическая проблема будет решена, все еще остается

решить проблему удовлетворительной человеческой жизни.
Экономическая безопасность не может быть чем-то большим, чем
врата в жизнь духа; материальное благополучие никогда не может
быть обменено на благо души. Фашистская доктрина пользуется
экономическими принципами синдикализма и корпорации, но
рассматривает их только как инструменты; его цель не в том, чтобы
создать рай коммунизма, в котором каждый человек будет иметь
равную долю всех благ жизни, или рай индивидуализма, в котором
каждый человек будет иметь все, что он может получить от благ жизни,
и оставаться удовлетворенным ими, но в том, чтобы создать такое
состояние общества, в котором человек, свободный от борьбы за
существование, мог бы посвятить свою энергию более великой цели –
заботе о тех благах, которые он имеет... – “переживи века и приобщись
к истине.”

“Нет другого движения, будь то духовное или политическое, которое

имело бы более устойчивую и решительную доктрину, чем доктрина
фашизма”, — сказал Муссолини 24 марта 1924 года, — “у нас есть
некоторые истины и некоторые четко определенные реальности, и
они таковы: государство, которое должно быть выше всего и всех;
правительство, которое должно знать, как защитить себя и как
защитить нацию от всех нападений, стремящихся разрушить жизнь
нации; сотрудничество различных классов, уважение религии,

92
возвышение всех национальных энергий. Учение фашизма – это учение
о жизни, а не о смерти.

Фашизм отвергает экономическую интерпретацию счастья как

чего-то, что должно быть обеспечено социалистически, почти
автоматически, на данном этапе экономической эволюции, когда все
будут уверены в максимальной степени комфорта.

Фашизм отрицает уравнение: благополучие равно счастью, которое

сделало бы людей просто животными, думающими только о том, как
они могут насытить и откормить себя, сводя их, таким образом, к
простому и чистому растительному существованию... И если верно,
что материи поклонялись на протяжении целого столетия, то верно
и то, что сегодня ее место занял дух.”

Такие высказывания определенно доказывают, что один из самых

благородных видов идеализма появился в нашей среде и, хотя все еще
очень неправильно понимаемый и искаженный сегодня, не преминет
принести завтра обновление наших внутренних и внешних форм
жизни.

Вся Конституция фашизма пронизана духом его идеалистической

доктрины: передел власти, роль иерархии, основы права, отношения с
Церковью, организация семьи; все элементы фашистского государства
отражают свет этого нового идеализма, занимающего место
позитивизма, материализма, прагматизма и всех других доктрин,
отрицающих вечное стремление человека к благой жизни.

"Фашистский режим должен всегда избегать искажения духа буквой;

избегать также материалистических целей, которые могут затмить
идеалистические; избегать, наконец, возможности того, чтобы
интересы или амбиции нескольких лиц превалировали над общими
интересами народа.”

—Муссолини

ГЛАВА XI: КОРПОРАТИВНАЯ СИСТЕМА

Постепенное и прогрессивное развертывание фашистских практик и

теорий, свидетельствующих о том, что фашизм все еще находится в
процессе становления, поскольку фашистская революция далека от
свершившегося факта, находит свое отражение в различных шагах,
через которые пролетарский синдикализм становится национальным

93
синдикализмом, корпоративной системой и, наконец, государственной
организацией.

Первым шагом является закон от 3 апреля 1926 года "О синдикатах и

коллективных трудовых отношениях". Этот закон четко определяет,
что синдикаты, являясь неотъемлемой частью жизни нации, должны
получить юридическое признание государства, если они рассчитывают
на продолжение своего существования. Кроме того, этот же закон
предусматривает институт суда по трудовым спорам, являющегося
инструментом разрешения споров, возникающих в связи с толкованием
договоров, положений о труде и т.д., которая доказала свою
наибольшую полезность в улучшении отношений капитала и труда.
Наконец, объявив в статье 18: “локаут и забастовка запрещены в
фашистском государстве" - этот закон одним ударом устраняет
величайшее зло современной экономики, а именно потерю
производства в результате добровольного или принудительного
отстранения работника от работы.

Следующим шагом является королевский указ от 1 июля 1926 года “о

функциях синдикатов и коллективных трудовых отношениях".

Этот закон, определяя, кто может вступать в синдикаты, устанавливая

правила, регулирующие правовое признание, а также организацию и
управление синдикатными ассоциациями, различая всевозможные
категории синдикатных ассоциаций, органов связи между
ассоциациями рабочих и работодателей, составляет краеугольный
камень синдикалистской организации фашистского государства.

Эта синдикалистская организация, обычно рассматриваемая как

чрезвычайно сложная структура, на самом деле очень проста.
Работодатели и работники группируются отдельно в
профессиональные и торговые ассоциации первого разряда: местные
синдикаты. Эти местные синдикаты, в свою очередь, группируются в
синдикальные ассоциации более высокого уровня, называемые
федерациями, каждая из которых представляет отдельную категорию
или класс лиц, занятых в одной и той же профессии.

Эти Федерации, имеющие национальный характер и поэтому

называемые национальными федерациями, также связаны друг с
другом, когда они охватывают деятельность, имеющую некоторые
общие основания. Эта связь обеспечивается синдикатной ассоциацией
еще более высокого уровня, называемой конфедерацией, которая
объединяет все национальные федерации синдикатов, занимающихся
одной из четырех отраслей деятельности: банковским делом,
промышленностью, торговлей и сельским хозяйством.

94
Таким образом, существует восемь общих конфедераций: четыре
работодателей и четыре наемных рабочих, занятых в четырех
основных отраслях национальной деятельности, и, кроме того, девятая
национальная конфедерация интеллектуальных работников,
образованная ассоциацией всех лиц, занимающихся искусством и
профессиями, где не проводится никакого различия между
работодателем и работником.

Конфедерации являются органами полуполитического характера,

поскольку они уполномочены представлять интересы своих
аффилированных синдикатов во всех их отношениях с национальным
правительством и уполномочены государством контролировать,
контролировать и координировать от имени правительства
деятельность местных синдикатов в провинциях.

В обязанности местных синдикатов входят:

1) Определение коллективных трудовых договоров для рабочих на

территории своей юрисдикции;

2) Разрешение трудовых споров;

3) Организация для своих членов службы социального обеспечения и

курсов профессиональной подготовки;

4) Назначение представителей для работы в советах или комитетах, где

должна быть представлена вся категория.

Обязанности национальных федераций:

1) Защита интересов всех представленных категорий и содействие их

экономическому и техническому развитию;

2) Изучение и урегулирование экономических и социальных вопросов,

касающихся каждой из представленных категорий;

3) Определение коллективных трудовых договоров между

категориями;

4) Регулирование экономических отношений между ними;

5) Контроль работы по социальному обеспечению и технической и

умственной подготовки членов;

6) Содействие развитию и совершенствованию производства;

95
7) Назначение представителей различных категорий для участия в
работе корпораций и других советов, в которых должны быть
представлены такие категории.

Конфедерации имеют обязанности и функции, очень похожие на те,

которые возложены на национальные федерации, но они охватывают
более широкий и глубокий круг действий, поскольку они касаются
общих интересов всех национальных федераций, представленных ими.
Таким образом, они представляют собой важнейшую часть всего
здания фашистского синдикализма.

Создав на основе рабочих синдикатов социалистического

происхождения эти девять национальных конфедераций, фашистская
реформа не только признала синдикатное движение, но и легализовала
его, поставив его в лоно и под защиту государства.

Кроме того, давая этим синдикатам законы и нормы, которым они

должны подчиняться, фашизм установил для них пределы, в которых
их деятельность может быть объяснена; установил объем свободы,
разрешенной им, только такой объем, который совместим со свободой
других организаций и групп внутри государства, и, наконец, возложил
на них обязанности, а также права: обязанности по отношению к
отдельным лицам, организациям или самому государству, обязанности,
которые они игнорировали или никогда не признавали прежде.

Эта совершенно новая экономическая и юридическая концепция

общественного устройства получила свое первое синтетическое
выражение в Трудовой Хартии, обнародованной великим Советом
фашизма 21 апреля 1927 года.

Важность этой новой хартии прав и обязанностей человека переступает

национальные границы итальянского государства и границы времени
фашистской Революции, чтобы проецировать себя через весь западный
мир и через грядущие столетия.

Устанавливая в качестве основных принципов индивидуальной и

общественной жизни, что “труд во всех его формах есть
общественный долг”, что “нация есть организм, имеющий цели, жизнь
и средства, превосходящие отдельные индивиды или группы индивидов,
составляющих её” и что “нация есть нравственная сущность”, а не
совокупность отдельных элементов, трудовой устав выдвигает
законное требование бессмертия.

В Трудовой Хартии мы впервые находим, что деятельность

синдикатных организаций, которые являются, в частности,

96
экономическим порядком для федерации и административным и
политическим порядком для конфедераций, еще более расширяется
через организацию корпораций.

В статье VI трудовой Хартии фактически говорится, что:

"Корпорации составляют унитарные организации всех сил

производства и целостно представляют их интересы. В силу этого
целостного представительства, поскольку интересы производства
являются интересами нации, корпорации признаются законом
государственными органами. И представляя унитарные интересы
производства, корпорации могут применять обязательные правила
дисциплины трудовых отношений, а также координации
производства всякий раз, когда они уполномочены на это
ассоциированными объединениями.”

Таким образом, нынешняя практика фашистской системы заключается

в том, что всякий раз, когда возникают споры внутри какой-либо
синдикатной организации, они

передаются соответствующим корпорациям и, при необходимости,

Министерству корпораций для принятия мер по примирению. Должен
ли суд по трудовым спорам, который является не чем иным, как
обычным апелляционным судом, оказывать помощь экспертам по
предмету спора.

Таким образом, в Трудовой Хартии мы впервые обнаруживаем, что

корпорации приняли то значение, которое конкретно характеризует их
сегодня.

Самое первое определение корпораций фактически раскрывает, что

они изначально задумывались как частные органы сотрудничества
между различными категориями, занятыми определенной
производственной деятельностью. (Термин категория используется
здесь для обозначения всех лиц, занятых в данной профессии,
независимо от того, являются ли они постоянными членами синдиката
или нет.)

Это первое определение, закрепленное в статье 3 закона от 3 апреля

1926 года, гласит:

"Ассоциации работодателей и трудящихся могут быть объединены

посредством центральных органов связи (будущих корпораций),
имеющих общих для обеих ассоциаций высоких должностных лиц.”

97
Только статья 42 королевского указа от 1 июля 1926 года придала
национальный характер этим "органам связи", впервые использовав
термин корпорация в качестве их обозначения и дав, наконец,
конкретное определение юридических аспектов корпораций. Эта
статья и три последующих здесь представлены в полном объеме из-за
большого интереса, который они представляют для студентов
политических и экономических наук.

Статья 42. "Органы связи, предусмотренные статьей 3 закона от 3

апреля 1926 года, носят национальный характер. Они объединяют
национальные синдикатные организации нескольких факторов
производства: работодателей, интеллектуальных и ручных работников,
связанных с данной отраслью производства, или с одним или
несколькими классами предприятий. Организации, связанные таким
образом, образуют корпорацию. Корпорация учреждается указом
министра по делам корпораций.”

Статья 43. "Корпорация не наделена гражданской правосубъектностью,

но является органом государственного управления. Декрет, которым
она учреждена, определяет ее организацию и регулирует обязанности
ее центральных и местных отделений.”

Статья 44. "В целях достижения этих целей корпоративные органы

наделяются полномочиями:

a) примирять споры, которые могут возникнуть между

аффилированными организациями, и издавать правила,
предусмотренные статьей 10 закона от 3 апреля 1926 г.;

b) поощрять, стимулировать и субсидировать все инициативы,

направленные на координацию и совершенствование производства;

c) создавать биржи труда там, где в них возникнет необходимость. В

тех случаях, когда такие обмены осуществляются, независимое
посредничество и осуществление других подобных функций могут
быть запрещены королевским указом, а специальные законы и
постановления, касающиеся таких вопросов, всегда остаются в силе;

d) регулировать ученичество путем издания общих обязательных

правил по этому вопросу и осуществлять надзор за их соблюдением.
На такие правила распространяются все положения, содержащиеся в
коллективных трудовых договорах.”

Статья 45. "Президенты корпоративных органов назначаются и

освобождаются от должности указом министра по делам корпораций.

98
Каждая корпорация имеет совет, состоящий из делегатов организаций,
связанных с ней. В этих советах представительство организаций
работодателей должно быть равным представительству
интеллектуальных и физических работников, взятых вместе.”

Вслед за этими подготовительными положениями мы находим закон от

20 марта 1930 года о создании "Национального совета корпораций“, в
котором излагается первая органическая Конституция корпораций;”
резолюцию “от 13 ноября 1933 года Ассамблеи Национального совета
корпораций, составленную самим Муссолини, об окончательном
определении и присвоении корпораций; и, наконец, закон от 5 февраля
1934 года об "образовании и функционировании корпораций".

В своем окончательном определении корпорациями являются:

"органы, которые под эгидой государства осуществляют целостное,

органическое и унитарное регулирование производства с целью
расширения богатства, политической власти и благосостояния
итальянского народа.”

Они представляют собой, опять же в официальных выражениях,

"мосты, перекинутые через вертикальные линии рабочих синдикатов
и федераций работодателей", или, другими словами, органами,
позволяющими рабочим и работодателям вступать в контакт и
налаживать сотрудничество, необходимое для замены той бесплодной
девичьей борьбы, которая лежит в основе устаревшей марксистской
философии жизни. Следуя геометрическому образцу, корпорации
представляли бы тогда горизонтальные организации, а конфедерации –
вертикальные организации корпоративной системы; вся система
возводилась бы на синдикальной основе.

В настоящее время существует двадцать две корпорации, состоящие из

представителей работодателей и работников, участвующих во всех
национальных мероприятиях, а также членов ex-officio и технических
экспертов.

Деятельность двадцати двух корпораций координируется через

Национальный совет корпораций и подчиняется высшему органу
Министерства корпораций.

Двадцать две корпорации:

Восемь корпораций для циклов производства, охватывающих сельское

хозяйство, промышленность и торговлю:

99
1. Корпорация зерновых культур.

2. Корпорация фруктов, овощей и цветов.

3. Корпорация виноградарства и виноделия.

4. Корпорация сахарной свеклы и сахара.

5. Корпорация пищевого масла.

6. Корпорация животноводства и рыболовства.

7. Корпорация лесного хозяйства, пиломатериалов и древесины.

8. Корпорация текстиля.

Восемь корпораций для циклов производства охватывающих

промышленность и торговлю:

9. Корпорация металла и машиностроения.

10. Корпорация химической промышленности.

11. Корпорация торговли одеждой.

12. Корпорация печати, издательского дела и бумаги.

13. Корпорация строительных профессий и жилищного строительства.

14. Корпорация водоснабжения, газоснабжения и электроснабжения.

15. Корпорация горного дела и добычи полезных ископаемых.

16. Корпорация стеклянной посуды и керамики.

Шесть корпораций, охватывающих профессии, производящие услуги:

17. Корпорация искусств и профессий, состоящая из четырех разделов:

юридические профессии; медицинские профессии; технические
профессии; искусство.

18. Корпорация внутренних перевозок, включающая четыре секции:

железные дороги, трамваи и внутреннее судоходство; автомобильные
перевозки; вспомогательные транспортные средства; связь по телефону,
радиотелефония.

100
19. Корпорация морских и воздушных перевозок.

20. Корпорация гостиничной индустрии.

21. Корпорации кредитования и страхования, состоящие из трех секций:

банки, сберегательные кассы и государственные учреждения;
страхование.

22. Корпорация развлечений.

С классификацией двадцати двух корпораций окончательно

завершается описание синдикатной организации фашистского
государства.

В своей совокупности эта организация предстает как его

иерархическое устройство, которое исходит из местных синдикатов,
через национальные федерации, девять генеральных конфедераций,
двадцать две корпорации, Национальный совет корпораций и
Министерство корпораций, в непрерывно возрастающем ряду
атрибутов, обязанностей и полномочий и в непрерывно
расширяющейся сфере задач и влияния, дублируя в экономическом
порядке более широкое социальное иерархическое устройство
фашистской нации и фашистского государства в целом.

ЧАСТЬ III: ФАШИЗМ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС

"Давайте сделаем прошлое настоящим; чтобы судить о чем-то, оно

должно быть перед нами; нет опыта того, что отсутствует.”

— Тэн

ГЛАВА XII: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ФАШИЗМА

Фашизм, чтобы быть правильно понятым, должен быть рассмотрен на

фоне его собственного исторического фона. Именно этот фон сам по
себе может придать глубину, а вместе с глубиной – значимость и
выразительность другим, кажущимся поверхностными и
бессмысленными характеристикам и непонятным, запутанным
аспектам.

Почему фашизм родился в Италии, а не где-либо еще; почему Бенито

Муссолини был избран судьбой, чтобы придать конкретную форму
новому социально-экономическому евангелию; почему реакция на
индивидуализм как образ жизни началась только с приходом фашизма,

101
а не раньше; это вопросы, на которые необходимо ответить и на
которые можно ответить только путем реконструкции того, что
образует исторический фон фашизма.

Три главные духовные силы сформировали душу культуры Западного

мира: Ренессанс, Реформация, революция.

Ренессанс, высвобождая всю накопленную энергию, накопленную во

внутренних глубинах бытия в течение долгой череды нерасчлененных
столетий, породил индивидуальное сознание своей индивидуальности.
Реформация, проверяя и доказывая право личности на свободу
вероисповедания, привела к независимости духовной жизни личности
от церковных ограничений.

Революция, провозглашая и утверждая, что свобода – это не

привилегия немногих людей, а неотъемлемое право каждого человека,
привела к реализации тех условий, которые сделали возможным
окончательное торжество индивидуализма и первоначальный упадок
всех человеческих институтов.

В той мере, в какой эти три главные силы воздействовали на жизнь

страны, в этой мере жизнь этой страны становилась репрезентативным
выражением души западной культуры.

Поэтому нельзя сказать, что Италия, испытавшая на себе все влияние

Ренессанса, но оставшаяся в стороне от основного потока Реформации
и лишь косвенно почувствовавшая последствия революции, была столь
же репрезентативна в этой культуре, как и другие народы, которые в
полной мере испытали на себе действие всех трех упомянутых выше
сил.

Историк, пытающийся таким образом проследить основную причину

итальянского зарождения фашизма, не может не приписать ее прежде
всего этому различию причин и следствий, действия внешних
духовных сил и реакции внутренней сущности нации.

Нигде так не проявляется та органическая необходимость судьбы,

которую Освальд Шпенглер видел обусловливающей сами аспекты
мира-как-истории, как в этом соответствии, существующем между
душой западной культуры и выражением жизни западного мира.

Но это доказательство становится почти непреодолимым, когда от

общего рассмотрения трех определяющих сил мы переходим к
частному рассмотрению инструментов, созданных этими силами в
заключительный период осуществления их действия.

102
Эти инструменты можно кратко сформулировать как:

Интеллектуальные средства: философия, которая под различными

названиями материализма, натурализма, реализма и т.д. дала человеку
механистический взгляд на мир и свою жизнь, взгляд, в котором не
было места таким нематериальным вещам, как Бог, душа и идеалы.

Либеральная доктрина, которая основывалась на идее свободы как

средства обеспечения более полной жизни для всех людей, сделала эту
свободу привилегией только небольшого класса.

Политические средства: институт парламентской демократии,

основанный на убеждении, что осуществление демократии в политике
совместимо с социальным и экономическим неравенством, потерял
всякую основу, когда это убеждение было полностью опровергнуто
действительным ходом человеческих событий.

Экономические средства: институт капитализма, возникший из

эксплуатации рабочего класса, стал в итоге наиболее эффективным
средством господства и власти класса капиталистов.

В конечном счете торжество индивидуализма как философии и образа

жизни основывается на адекватности этих средств для достижения
цели, для которой они были разработаны.

Историческая истина состоит в том, что эти средства, оказавшиеся

лишь частично адекватными в Англии, Франции или Соединенных
Штатах Америки, оказались совершенно неадекватными в Италии.

Мы, конечно, знаем, что из-за различий в традициях, привычках,

законах жизнь в разных частях западного мира неизбежно принимает
различные аспекты; но это не объясняет фундаментальной
неадекватности тех инструментов интеллектуальной,

социальной, политической и экономической жизни, которые в

противном случае привели бы к полному торжеству индивидуализма в
других странах.

Что-то радикально важное, что-то, имеющее отношение к самому ядру

бытия нации, должно составлять существенное различие. Именно в
исследовании этого неизвестного чего-то и состоит главная цель этого
неизвестного чего-то, главная цель этого исследования исторического
фона фашизма, и, хотя исследование не может быть только кратким в
пределах пространства этой главы, а ,следовательно, и исследование не
может быть полным, цель слишком заманчива, чтобы не быть

103
осуществленной, даже если она должна быть осуществлена лишь
частично и очень неэффективно.

Начнем с того, что ни одна философская доктрина не может быть

более чуждой самому духу Италии, чем материализм или любой его
эквивалент: позитивизм, натурализм, прагматизм и т. д.

Бенедетто Кроче выражает чувства всех итальянцев, когда говорит:

"Новое представление видело уже не истинного и цельного человека, в

котором должна была вестись борьба между духом и телом, но
человека, низведенного до уровня животного, всегда и только тела и
плоти, несмотря на некоторые видимости и ложные проявления
общих импульсов и возвышенных стремлений, которые, если их
тщательно исследовать, обнаруживали себя как нервные
расстройства или, откровенно, как результаты неврастении. Далеко
за пределами видимости была помещена не настоящая тайна,
священная тайна, содержащая в себе все эти ценности, тайну
которых она не раскрывает, но наше незнание, наше более или менее
временное невежество, с предположением, что, возможно,
когда-нибудь будет найдено некое сочетание атомов или тому
подобное, которое все объяснит и позволит нам произвести в
лаборатории жизнь со всеми ее продуктами, обычно называемыми
духовными.”

Этому учению, отрицающему истинную жизнь и истинное

предназначение человека, итальянская нация противопоставляет свое
глубокое, непостижимое чувство существования тех великих, вечных
реальностей, которые называются Богом, Отечеством, душой и
идеалами; ее мистическое чутье, что вера в Бога, в душу, Отечество и
силу идеалов есть величайшая формирующая сила человеческой жизни;
его таинственное, инстинктивное знание истины о том, что жизнь – это
нечто большее, чем одежда, и что только при исполнении своих
обязанностей через искупительный и облагораживающий духовный
процесс жертвоприношения и скорби жизнь может иметь какой-то
смысл и приобретать какую-то ценность.

Если материалистическая философия является, следовательно,

необходимой основой для торжества индивидуализма (а это так, никто
не может отрицать этого) то этот триумф никогда не мог бы быть
полным в Италии или, если бы он был доведен до конца, никогда не
мог бы быть вечным.

Философия Италии была последовательно идеалистической

философией на протяжении всех этих веков, характеризующихся

104
подъемом и утверждением индивидуализма. Одна одинокая душа,
Роберто Ардиго, предпринял пробную экскурсию в бесплодную
область позитивизма, но его бесплодная экскурсия не могла дать
прочной философской основы для возведения устойчивого здания
индивидуалистических целей.

Весьма симптоматично поэтому, что фашистской

антиматериалистической реакции хронологически предшествовало
провозглашение философии исторического идеализма Бенедетто Кроче
и философии фактического идеализма Джованни Джентиле. Как бы ни
были различны эти два аспекта идеализма, у них все же есть одна
общая черта: характерная черта быть антитезой любой доктрины,
которая прославляет индивидуума как господа и центр всей Вселенной,
и материалистические цели индивидуума как самые цели этой
вселенной.

Когда мы переходим далее от рассмотрения философской доктрины,

лежащей в основе всей практики индивидуализма, к рассмотрению
либеральной теории невмешательства, лежащей в основе всех
индивидов и народов в современных западных государствах, мы еще
сильнее, чем прежде, замечаем, насколько недостаточным может быть
полное осуществление этой доктрины в жизни итальянской нации.

Для того чтобы либеральная доктрина максимально возможной

свободы личности могла успешно применяться на практике,
необходимо проверить два важных элемента индивидуальной и
общественной жизни: во-первых, средний человек должен настолько
желать пользоваться этим максимальным количеством свободы, чтобы
быть готовым пожертвовать для ее осуществления всеми другими
идеалами, всеми другими целями; во-вторых, связь экономических,
политических и социальных отношений должна быть такой, чтобы
обеспечить возможность для полной экспликации такой свободы.

Из этих двух условий второе никогда не было реализовано ни в одной

стране в любое время человеческой истории, первое никогда не было
реализовано в Италии.

Это широкое заявление об ограниченном энтузиазме среднего

итальянца к свободе должно, конечно, быть обосновано тщательным
анализом формирования итальянского характера. Здесь достаточно
указать на то, что особый жизненный опыт англосаксонского народа,
который привел англосаксонского человека вкусить запретный плод
свободы и сделать из него идола для поклонения, не был и не мог быть
воспроизведен в жизни итальянского народа. Итальянец всегда считал,

105
что уважение к власти имеет приоритет над любым стремлением к
свободе.

Слова Мадзини по этому вопросу окончательны и достойны

воспроизведения в объеме:

"Со всех сторон возникло сомнение – какая польза от свободы? В чем

преимущество равенства, которое на самом деле является лишь
свободой для всех? Что такое свободный человек, как не
деятельность, не сила, которую нужно привести в движение? В
каком направлении он должен двигаться? Как случай или каприз
может направить? Но это не жизнь, это просто
последовательность действий, явлений, излучений жизненности без
связи, зависимости или непрерывности; это анархия. Свобода одного
неизбежно столкнется со свободой других; постоянная борьба будет
возникать между индивидуумами с последующей потерей силы и
расточением дарованных нам продуктивных способностей, которые
мы обязаны считать священными. Свобода всех, если она не
управляется каким-либо общим руководящим законом, приведет лишь
к состоянию войны между людьми, войны, которая становится все
более жестокой и неумолимой из-за фактического равенства
антагонистов.”

Выраженная мысль Мадзини, которая является невыраженной мыслью

каждого итальянца, показывает, что либеральная доктрина,
совершенно чуждая итальянскому духу, привитая к телу итальянской
жизни, но никогда не становившаяся неотъемлемой ее частью, не
могла не быть отброшена всякий раз, когда этого требовали
потребности времени и возникали благоприятные обстоятельства.

Когда от этого общего обзора либерализма мы переходим к

рассмотрению конкретного применения его принципов в области
политики, мы замечаем, что такое применение, которое нашло свое
истинное воплощение в той форме представительного правления,
которая называется парламентской демократией, менее всего
приспособлено для продолжения традиций итальянской политической
жизни.

Парламентская демократия означает законодательный орган, который

представляет собой высшую государственную власть, и
исполнительный орган, ответственный перед законодательной властью;
вся система основывается на избрании отдельных лиц для
представления общих интересов народа.

106
Успешная работа этой системы требует, чтобы долгая практика
самоуправления сделала людей способными быть независимыми от
высших властей, не впадая в анархию, и столь же долгая практика
выборного процесса сделала их мастерами трудного искусства
правильного выбора своих лучших представителей.

Оба типа практик были чужды политической жизни итальянской нации

вплоть до времени “Рисорджименто”, и какой бы опыт их ни
накопился с того рокового 1848 года, когда первая итальянская
конституция последовала за европейским либеральным движением,
этот опыт менее чем за столетие вряд ли можно назвать достаточным,
чтобы сделать из итальянского народа мастеров искусства
представительного правления и восторженных последователей
демократических форм.

Наконец, если мы вспомним, что вся история итальянской культуры –

это не история массового самовыражения и массовых достижений, а
история личного, в высшей степени индивидуализированного и весьма
характерного вклада каждого отдельного итальянца в совокупные
усилия, необходимые для создания такой культуры, то мы можем с
ужасом смотреть на навязывание капитализма экономической жизни
итальянского народа.

Успех капитализма основан на подчинении целого класса людей

стандартизации личного труда; подчинении всей нации стандартизации
национального вкуса; подчинении каждого национального государства
самому общему международному стандарту жизни.

Иными словами, капитализм, помимо всех других многочисленных зол,

сопровождающих его, как это испытывают все западные народы,
представляет для Италии антитезу и Немезиду этого аспекта ее
истинного национального духа, отраженного в экономической жизни
ее народа.

История современной Италии, таким образом, является

действительным, ярким доказательством того, что капитализм, как
парламентская демократия, как доктрина невмешательства, как и все
другие средства, разработанные торжествующим индивидуализмом,
чтобы сделать его триумф более полным, более длительным в
современном западном мире, должен был оказаться совершенно
недостаточным, чтобы привести к такому триумфу в Италии, и, что
является истинным благословением, должен был стать определяющим
фактором начала той реакции на индивидуализм, которая должна была
называться фашизмом.

107
История современной Италии начинается с 1870 года. Выбор этой даты
может показаться несколько произвольным, и все же она обусловлена
самим ходом политического развития страны.

Если бы десять историков попросили назвать даты двух важнейших

событий в истории Италии с точки зрения национального
политического развития, то, несомненно, девять из них не преминули
бы назвать даты 456 года, когда занавес окончательно опустился на
последний акт Римской Империи, и 1870 года, когда Рим вновь стал
столицей возрожденной Италии.

Таким образом, примерно четырнадцать столетий отделяют

исчезновение итальянского (Римского) государства от его возрождения
под подлинно национальным флагом и с подлинно национальным
характером.

За эти четырнадцать столетий последовала череда таких событий, как

быстрое распространение ужасающей тени на цивилизованные зоны
западного мира, рост светской власти пап, возрождение учености,
симфония Возрождения, панихида Реформации, открытие Америки,
изобретение книгопечатания, открытие пороха, рождение
национальных государств, торжество принципа представительного
правления, французский переворот, наполеоновская трагедия,
промышленная революция.; события, которые фактически изменили
облик Земли, превратили Италию, в частности, в страну
многочисленных социальных и политических организаций с
различными и часто противоречивыми целями, интересами, законами,
традициями и обычаями. Таким образом, ни одна страна не была так не
готова, как Италия в 1870 году, поддерживать жизнь современного
национального государства с политической структурой, основанной на
принципе представительного правления, социальной структурой,
основанной на либеральных принципах, и производственной
организацией, основанной на промышленности и машине.

И все же, если Италия должна была занять свое место под солнцем,
если Италия должна была вновь завоевать свое первенство среди
народов Земли, если Италия должна была снова возглавить западный
мир в гонке прогресса, Италия должна была в кратчайшие сроки
приспособиться к путям западного мира.

Такова была мысль тех, кто руководил ходом итальянской жизни в те

роковые годы, которые начались с вступления войск короля Виктора
Эммануила второго в Папский Рим и закончились вступлением
фашистских войск в Рим короля Виктора Эммануила третьего.

108
Новый ход национальной жизни требует всегда нового набора идеалов
как движущей силы и конечной цели этой жизни.

Идеалы, которые вдохновляли курс итальянской жизни в течение

решающих лет "Рисорджименто" и до 1870 года, были идеалами
Мадзинии; то есть: моральное и религиозное образование как основа
всего образования, преданность Богу, Отечеству и семье как основа
всей общественной жизни, долг, жертва и уважение к власти как
основа всей индивидуальной жизни.

Эти идеалы вдохновляли всех великих патриотов; поэтому можно

сказать, что эти идеалы привели к итальянскому “Рисорджименто” и
возрождению Италии как национального государства. (Мы всегда
должны помнить, что “Рисорджименто” был шедевром множества
великих духов, поддержанных несколькими тысячами последователей,
а не работой масс).

Но начиная с 1870 года, убеждение становилось все более и более

обобщенным: убеждение, что эти идеалы пережили свои лучшие дни и
что их практика не может быть достаточной, чтобы справиться с
реалиями повседневной жизни, поскольку она формируется новыми
силами, работающими в ее среде.

1876 год ознаменовался триумфом этого взгляда с падением

последнего кабинета “правых”, состоявшего из членов “старой
гвардии”, наследников традиций Мадзини, Джоберти, Кавура и
Гарибальди, и приходом к власти первого кабинета “левых”,
состоявшего из представителей новых социальных и экономических
классов, формирующихся внутри нации.

Если новый кабинет очень хорошо знал, какие идеалы должны быть
оставлены, то он, конечно, не знал также хорошо, какие идеалы
должны занять их место. За границей существовало смутное ощущение,
что политика нового правительства должна быть более демократичной,
и это чувство люди “левых” попытались выкристаллизовать в серии
реформ, начавшихся, естественно, с расширения избирательного права.

Из всех аттракционов, которые правительство, стремящееся завоевать

благосклонность народа, может предложить народу, продление
франшизы, безусловно, легче всего предоставить и вернее всего
принести результат.

Таким образом, мы видим, что начиная с 1882 года, когда было

предоставлено первое продление, и заканчивая 1913 годом, когда
Джованни Джолитти увеличил число избирателей с трех миллионов до

109
семи миллионов за один раз, демагогические правительства Италии,
преуспевшие у власти с 1876 по 1913 год, сделали именно то, что
делают все демагогические правительства во всем мире: предложили в
качестве приманки для парии общества волшебную и все же
бессмысленную привилегию голоса лицам, которых он не может знать,
и вопросам, которые он не может понять.

Главная ошибка либерально-демократической доктрины состоит в том,

что она утверждает осуществление абстрактного принципа
избирательного права личности как идеала, подлежащего
осуществлению, не соотнося его с другими особенностями жизни
индивида, такими как его моральная и интеллектуальная пригодность и
его отношение к социальной и экономической среде.

Мало заботило власть имущих, готовы ли те, кому они дали право
голоса, духовно и материально воспользоваться этим правом. Мало
заботило их то, что предстояло проделать огромную подготовительную
работу, чтобы народ Италии, вылепленный четырнадцатью веками
кампанилистского соперничества в борющихся поборников за особые
интересы, осознал высшие интересы нации в целом.

Мало заботило их то, что долгий процесс формального и

символического воспитания был необходим для того, чтобы сделать
южного фермера – унижаемого веками самой жалкой жизни, прожитой
под этим кровожадным иностранным господством, называемым
Гладстоном “истинным отрицанием Бога” – достойным гражданином
современного государства.

Процесс расширения избирательного права шел весело, и коррупция,

взяточничество, ложь и преступность сопровождали торжество в
Италии священного принципа представительного правления.

Но представительное правительство – это не только электорат, это еще

и парламент. Парламент означает в свою очередь партийную систему, а
партийная система-противопоставление множества идеологий как
основы всей политической жизни.

До 1870 года, когда единственными партиями итальянского

парламента были те, которые существовали в парламенте небольшого
королевства Пьемонт, интересы масс были заботой всех
представителей. Но после 1870 года массы начали чувствовать, что их
лучшие интересы будут защищены избранием людей, чьи идеологии
были рождены из влияния на реалии их повседневной жизни. И
поскольку эти реальности носили очень материалистический характер,
эти идеологии были очень прозаичны.

110
Таким образом, уровень итальянской политической жизни начал
падать все ниже и ниже с каждым последующим годом после 1870 года,
кульминацией которого стал триумф людей, отвергавших и
презиравших те самые идеалы, которые привели к возрождению
Италии. Тщетно люди вроде Джосуе Кардуччи или Альфредо Ориани
протестовали против существующего порядка вещей, предвещая
возвращение к старому величию и классическим идеалам. Поэт пел для
людей, которые могли оценить только чувственное очарование
красивых слов и мелодичных рифм, а пророк говорил для множества
людей, которые не могли понять его и не хотели понять.

Тем временем парламент превратился в арену для решающих вопросов

классовой войны, перенесенной с рыночной площади в ареопаг, и за
нее боролись десятки партий, отличавшихся друг от друга только
названиями, потому что все они были озабочены одним и только
одним-как присвоить большую часть государственных трофеев.

Высшее благо, высшие интересы государства никого особенно не

интересовали и были совершенно забыты и откинуты в безумной
борьбе за власть, за преимущества, за богатство.

На основе такой пародии на подлинную либерально-демократическую

политическую практику были заложены основы для превращения
Италии из в высшей степени аграрной страны с остаточной
феодальной формой хозяйства в индустриальную страну с
современной капиталистической формой хозяйства.

Не имея, как это делает Италия, всего сырья, необходимого для

успешной промышленной жизни, эта трансформация потребовала
видения проблем, которые должны быть решены, но которые лидеры
не могли предоставить.

Либеральные лидеры считали, что достаточно позволить государству

как можно меньше вмешиваться в людей и события, что в конце
концов все будет хорошо.

Лидеры рабочего класса только что открыли для себя Карла Маркса и
“капитал” (Das Kapital) и проповедовали материалистическую
интерпретацию истории и классовой войны как нового евангелия
социального разрушения, а не социального спасения.

Между тем, в то время как промышленность множилась, число

промышленных предприятий, составлявших в 1870 году менее пяти
тысяч, увеличилось почти в сто раз к 1914 году, и капитализм
процветал – капитал, вложенный в общества с ограниченной

111
ответственностью, составлявший всего двести миллионов долларов в
1870 году, вырос до двух миллиардов к 1914 году – государство стало
предметом издевательств и насмешек, нация была низвергнута в
состояние анархии, уровень жизни продолжал падать все ниже и ниже,
а рабочий класс, несмотря на все проповеди социализма или, возможно,
как следствие этого, открыто дрейфовал в коммунистическое лоно.

Но, как это ни странно, мировая война была тем, что косвенно привело
к спасению Италии; косвенно, потому что она никогда не должна
рассматриваться как главный двигатель сил, которые привели к
рождению фашизма.

И снова, как это всегда бывает, это была субъективная реакция на

объективную вещь: воздействие военного опыта на сознание
чувствительного человека и счастливое совпадение, что у этого
человека была душа, достаточно Великая, чтобы вместить истинные
смыслы этого самого трагического из всех трагических событий,
которые вызвали рождение того нового образа жизни, который
называется фашизмом.

Мировая война, итальянская нация и ее история, Бенито Муссолини с

его прошлым и его военным опытом составляют, в то же время,
неразрывную триаду, ответственную за итальянское рождение
фашизма.

Как бы то ни было, война на время примирила все

противоборствующие интересы, всю классовую борьбу, все вражеские
силы в пределах каждой из национальных границ, задержав, но не
остановив неизбежный процесс распада и разложения западного мира.

Только когда окончание войны не нашло другого элемента, другой

силы, другой силы, кроме фашизма, которая могла бы остановить
последнюю стадию конфликта между распадающимися силами
индивидуализма и объединяющими силами социальных законов,
традиций и обычаев, изменение всего жизненного уклада итальянской
нации определило начало реакции этой нации на доктрину и практику
индивидуализма.

Но если верно, что триада: мировая война-итальянская нация-Бенито

Муссолини привела к рождению фашизма в Милане двадцать третьего
марта 1919 года, то верно и то, что более четырех столетий назад в
самом сердце западной цивилизации зародились темные силы, которые
с течением времени приобретали все большую интенсивность и рано
или поздно должны были вызвать революцию в образе жизни
западного мира.

112
Мировая война, которую ошибочно сделали фактическим
первопричиной сил, приведших к рождению фашизма, была
симптомом, а не причиной процесса упадка западной культуры.

И поскольку мировая война все еще является фактом современной

хроники, а не событием прошлой истории, ее описание; описание ее
причин, ее особенностей и ее последствий не имеет места в изложении
исторического фона фашизма.

Таким образом, изложение заканчивается обнадеживающей нотой

человека, который нашел себя в фашизме, и нации, которая нашла в
фашизме свое спасение.

"Великие дела никогда не совершаются иначе, как путем отказа от

индивидуализма и постоянного принесения себя в жертву общему
прогрессу.”

— Мадзини

ГЛАВА XIII: ДВА ПРЕДТЕЧИ ФАШИЗМА

ДЖАМБАТТИСТА ВИКО

Фашизм – порождение двадцатого века, но этот век, в свою очередь,

есть дитя прежних времен: продукт тех других веков, которые
предшествовали ему в царстве времени.

Невидимые и невесомые силы, которые сформировали аспекты,

принятые этим наиболее характерным явлением нового времени,
действительно являются проявлениями тех самых идей, оставленных в
наследство представительными мыслителями прошлого.

Таким образом, можно утверждать, что реакция на индивидуализм, чей

окончательный триумф теперь называют фашизмом, началась не в
1919 году, а в 1620 году, когда Джамбаттиста Вико опубликовал свой
первый проект “новой науки”, решительно выступив против
индивидуалистической философии жизни эпохи Возрождения и
растворяющегося духа своего времени.

Было справедливо сказано, что:

"...философия его эпохи имела тенденцию растворять общество,

разъединять людей, терять из виду человечество, нации и семьи в
созерцании изолированных индивидов...”

113
Итак, именно с Вико мы должны начать изучение двух величайших
предшественников фашизма.

В истории человечества есть отдельные имена людей, которым было

суждено оказать мощное влияние на интеллектуальную жизнь своего
народа, но которые, тем не менее, остались практически неизвестными
остальному миру.

Одно из этих имен – имя Джамбаттиста Вико.

Какие бы притязания Италия ни выдвигала в тех самых великолепных

областях мысли, которые называются философией истории,
философией языка, философией права и морали, остается
неоспоримым фактом, что эти притязания основаны на трудах Вико и,
главным образом, на его шедевре “La Scienza Nuova” (новая наука).

“Новая наука,” - говорит Джованни Джентиле, - “есть глубокая

интуиция этой великой истины: человек, истинный человек, который
поет о своих печалях и надеждах, который мыслит и объясняет свою
мысль, который основывает религию и вместе с религией город, закон
и государство, ведет войну и переходит от варварства к цивилизации,
не есть отдельный индивид, не есть сумма индивидов, но только и
всегда человек.”

Иными словами, “новая наука” – это дань тому скрытому и вместе с

тем столь явно видимому единству, которое лежит в основе
многообразной деятельности человека.

В историческом процессе это единство раскрывается тождеством

субстанции тех внешних форм социальной организации, через которые
человек выражает свою социальную жизнь с каждой последующей
цивилизацией. Согласно Вико, закон циклов "Corsi e Ricorsi" действует
на протяжении всей человеческой истории.

Этот закон циклов делает все надежды на постоянный, линейный,

непрерывный всеобщий прогресс беспочвенными и бессмысленными.
Каждая цивилизация есть духовная сущность, совершенная сама по
себе, и ни в одно время человеческой истории определенная форма
цивилизации не представляет собой прогресса или регресса по
отношению к другой и иной. И те самые элементы, которые
определяют характер цивилизации, не развиваются последовательно во
времени, а сосуществуют со дня ее рождения.

Для Вико вся история человечества есть лишь вечная идея этой
истории, как она существует в Божественном разуме, реализованная и

114
проявленная в реальных событиях. Истинная философия истории, как
ему казалось, лежала за пределами всех проявлений Божественного
идеала.

Философия истории, понимаемая, таким образом, как раскрытие

деятельности духа, имманентного в жизни человека и во все времена
равного самому себе, придает новое достоинство сегодняшней жизни,
потому что отпала необходимость оправдывать ее как подготовку к
лучшей жизни завтрашнего дня.

Именно сегодняшняя жизнь, по мнению Вико, должна быть

возвращена к видению идеалов, которые должны управлять миром
человека, а не жизнь гипотетического завтра, которое может никогда
не наступить.

Если же мы принимаем “новую науку” как самое верное толкование

явлений, характеризующих развитие человеческой истории, то мы
должны принять также и следствие необходимости обновления
духовных источников жизни всякий раз, когда они иссякают, и
возникает опасность нового возвращения к варварству, нового "Заката
Европы".”

Фашизм не только принял это логическое следствие, но и сделал его

своей главной причиной бытия, полностью убежденный в том, что
Вико видел очень глубоко и очень далеко в той оккультной области,
где “Parcae” непрерывно плетут паутину человеческой судьбы. И как в
любом цикле мировой истории, начало цикла характеризуется
подчеркиванием героических качеств, присущих человеческой душе, –
качеств, которые в периоды упадка полностью вытесняются низшими
инстинктами нашей животной природы, – фашизм открывает новый
цикл утверждением, что “жизнь фашиста питается героизмом и имеет
своей целью жертву.”

Эти прекрасные слова свидетельствуют о глубоком идеализме,

лежащем в основе всей философии фашизма, и если при их прочтении
задается вопрос, не слишком ли идеалистичен фашизм, даже
провидческий, то, возможно, на этот вопрос можно ответить, вспомнив
слова Джозефа Чемберлена:

“Пусть никто не воображает, что в этом мире можно достичь

чего-то великого, если не задействовать чисто идеальную силу.”

Обнаружив свою главную причину существования в необходимости

обновления духовных источников жизни, в необходимости завершения
этого периода духовного упадка и открытия нового цикла мировой

115
истории, оживленного героизмом и отмеченного жертвенностью,
фашизм находит в Вико другие направляющие элементы своей
философии жизни, элементы, которые глубоко контрастируют с теми,
которые существуют в нашем современном образе жизни.

Наука причинила человечеству великое зло, потребовав почти полной

преданности интеллектуальных энергий человека на протяжении
целых трех столетий.

Таким образом, мы смогли достичь частичного господства над

внешним миром, сведя тем самым к минимуму важность нашего
внутреннего мира.

Настало время, говорит фашизм, чтобы мы повернулись от внешнего

мира к внутреннему и попытались достичь если не полного овладения
им, то хотя бы некоторого понимания его для нашего собственного
спасения. Но подход к внутреннему царству должен идти по иному
пути, нежели пути науки.

Следуя научному процессу познания, мы постигаем мир природы,

разлагая его на части, анализируя эти части по отдельности и затем
пытаясь достичь синтеза из нашего частичного анализа.

Мы все верим, что этот процесс приближения ума к миру природы

извне – единственный, который действительно способен достичь
сердцевины бытия. Но Вико в своей “новой науке” показывает,
насколько инфантильна эта наивная вера в то, что наука может
когда-либо дать нам абсолютную истину. Его слова, на эту тему,
действительно стоит упомянуть:

"Истина – это просто факт, то есть то, что сделано. В Боге есть
первая истина, потому что он первый творец; бесконечная истина,
потому что он творец всех вещей; абсолютно точная истина, потому
что он представил себе все элементы, как внешних, так и внутренних
вещей, видя, что он содержит их. Но человеческий ум, поскольку он
ограничен и потому что ко всем вещам, внешним по отношению к
нему и отдельно от него, может достичь только их наружного
состояния, он не может их постичь.”

Также:

"Бог знает все вещи, потому что он содержит в себе элементы, из

которых он составляет все вещи; но человек, стремясь познать вещи,
должен прибегать к разделению их. Поэтому наука о человеке – это
своего рода анатомия природы.”

116
И:

"Видя, что человеческая наука рождается от недостатка ума, а

именно от его крайней малости, вследствие чего она является
внешней по отношению ко всем вещам, она не содержит ничего из
того, что она желает знать, и поэтому не может произвести
истину, которую она стремится установить; эти науки являются
наиболее достоверными, которые искупают недостаток, из которого
они происходят, и которые напоминают Божественную науку своей
творческой деятельностью.”

Нет более действенного удара по наивному предположению

современного человека, что в науке он создал для себя орудие мысли и
исследования, которое непременно приведет его к открытию истины,
чем удар, нанесенный этими словами Вико.

И это заблуждение, которое принято считать, что все великие открытия

являются результатом только настойчивости и терпения, остается для
Вико благочестивой надеждой, потому что он утверждает, что
подлинные открытия могут быть сделаны только людьми,
проникнутыми “видением и божественной способностью”, которые
могут видеть и понимать вещи, которые остаются невидимыми и
неизвестными огромной массе человечества.

Поэтому необходимо согласиться с фашистскими мыслителями в том,

что стремление к познанию истинной природы вещей должно идти по
двум совершенно различным путям.

Через первый, путь науки, мы можем постичь законы, управляющие

миром материи, миром времени и пространства, миром фактов,
действия, движения; одним словом, миром становления; через другой,
путь философии, мы можем постичь мир бытия, мир идей, мир
ценностей, который не существует ни во времени, ни в пространстве;
мир, который существует в Божественном разуме и которому
принадлежит истинная природа человека.

"Есть область, которая предназначена не столько для исследований,

сколько для медитации о высших целях жизни. Следовательно, наука
начинается с данных опыта, но заканчивается фатально в философии; и
только философия может осветить путь науки и привести ее к видению
всеобщей идеи.”

Такая задача, как та, которую взял на себя фашизм, воспитание нового
поколения к переоценке науки и поиск – через возрождение

117
философских исследований – нового подхода к жизни духа, проблемам
совести и миру души, является частью наследия Вико.

Но это наследие еще не исчерпано. Существует, по сути, область

человеческих отношений, где должна господствовать реализация
основополагающего идеала человеческой жизни – справедливости. В
этом царстве, царстве закона, Вико бросил пытливый луч света своего
ищущего разума. Он видел, что законы – это не что иное, как мотивы,
которые их породили, или внешние условия, в которых они родились.

Закон рождается потому, что человек – социальное существо. Закон

имеет свою причину быть, потому что он гармонизирует потребности
индивида с требованиями социального организма.

Кроме того, хотя закон должен заниматься регулированием

общественных отношений, он не должен заниматься внешними
наказаниями. Величайшее наказание, которому может подвергнуться
виновный человек – это чувство, что он нарушил внутренний закон
своей совести, и ни один человек никогда не грешил против
внутреннего света.

“Поскольку край совести притупляется,” — говорит У. Найт, излагая

мысль Вико, — “и боль, которую он причиняет, перестает быть
достаточно острой, интересы общества компрометируются таким
образом, что внешняя и материальная боль должна быть добавлена
человеческим законом к чисто внутренней и духовной боли, которая
следует за неправильным поступком. Внешний закон и наказание,
однако, должны быть смоделированы по образцу внутреннего закона и
наказания. Голос судьи внутри, если бы ему было позволено быть ясно
услышанным. В противном случае уголовное законодательство
становится выражением произвола и мести.”

Такие революционные идеи, как идеи Вико, не могли вечно оставаться

без практического воплощения в той или иной форме общественной
организации. Поэтому фашизм утверждает, что главная задача этого
высшего существа среди всех социальных учреждений – государства –
состоит не в том, чтобы всегда строить большие и лучшие тюрьмы, а в
том, чтобы всегда немного ярче освещать внутренний свет, поднимать
общий уровень сознания людей, заставлять людей понимать и
признавать более благородные требования нравственной жизни и вести
их, таким образом, непрерывным, прогрессивным, постоянным
процессом образования к видению высших вещей жизни,
единственных вещей, которые действительно имеют значение и ради
которых стоит жить.

118
Из того, что было сказано до сих пор, можно уже представить себе
огромное влияние философии Вико на фашистскую мысль. Но это
влияние простирается еще дальше, достигает еще более глубоких
глубин, пускает еще более прочные корни во внутреннее ядро
фашизма.

Зная, что принцип авторитета является одним из трех кардинальных

принципов, которые, согласно фашизму, должны управлять
поведением жизни, можно уже утверждать, что главное значение Вико
заключается в его жесткой концепции

авторитета как предельного критерия поведения общественной жизни.

Право на индивидуальное суждение по всем вопросам, касающимся
общественных отношений, должно быть отречено от права общества в
целом; и это право должно быть предоставлено тем, кто обладает
верховной властью в государстве или государстве.

И если возникает вопрос о тех, кому должна быть делегирована

верховная власть, Вико без колебаний отвечает, что такая власть
принадлежит по праву тем, кто может претендовать на более полное,
высшее и непосредственное отношение к Божественному.

Таким образом, ничто не может быть более чуждо мысли Вико и,

следовательно, фашистской мысли, чем предположение, лежащее в
основе всей современной теории правления, а именно предположение,
что те, кто правит, должны получать свое право по общему согласию
управляемых. Для Вико власть, которую он определяет как "источник
вечной справедливости", должна быть независима от воли народа и
выше ее. Любое государство или любое содружество, в котором
первостепенные вопросы зависят от выражения такой воли, должно
неизбежно привести к хаосу и анархии.

Позиция, которую Вико занимает в вопросе о власти, находит свое

отражение в позиции, которую он занимает в вопросе о свободе. В
одном случае, как и в другом, он выступает против тенденции своего
времени и нашего нового времени; против растворяющейся силы
индивидуализма, требующего независимости от всякого авторитета и
свободы от всякого принуждения.

Для Вико свобода – это нечто совершенно иное, чем то, что принято
считать: возможность делать то, что нравится, получать то, что хочется,
действовать так, как хочется. Для Вико свобода означает ту власть
“которая присуща человеческой воле держать в рамках страсти ума,
а также инстинкты тела, потому что с этими актами
превосходства над самим собой рождается истинная свобода.”

119
Иными словами, для Вико свобода приобретает тот же смысл, который
она получила в фашистской реформе: смысл высшей направляющей
власти индивидуальной жизни человека, основания общественной
жизни, порождения морали.

С Вико рождается фашизм, а индивидуализм начинает умирать.

ДЖУЗЕППЕ МАДЗИНИ

Реакция на индивидуализм, начатая Вико, нашла своего величайшего

выразителя в Джузеппе Мадзини столетие спустя.

Жизнь Мадзини – самый яркий пример жизни человека, целиком

отданного служению идее.

Имея одну веру, одну цель, один идеал, эта жизнь развивается от
начала до конца как музыкальная композиция, которая постепенно
разворачивается из единого целого. И как музыкальное произведение
отмирает, когда исчерпываются все возможности вариации темы, так и
жизнь Мадзини подходит к концу, когда идея становится реальностью,
и она исполнила таким образом свою собственную судьбу.

Но Мадзини был не только великим итальянским патриотом, он был

также и главным образом внутренним провидцем, глубоким мистиком
и очень изобретательным пророком.

Он был, по сути, первым из современников, кто осознал, что

индивидуализм как образ жизни может привести человечество только к
анархии, хаосу и разрушению. Он был первым, кто понял, что
человеческая история может предложить патентованные примеры
истины, что триумф индивидуализма приводит к краху власти, порядка,
закона; короче говоря, к падению самой цивилизации.

Описывая последние дни Римской Империи, он рисует зловещую

картину: "небо было темным, небеса пустыми; люди странно
возбуждены или неподвижны в оцепенении. Исчезли целые народы.
Другие подняли головы, словно желая увидеть свое падение. По всему
миру прокатился глухой гул распада. Все трепетало: небо и земля.
Человек был отвратительный, чтобы созерцать. Помещенный между
двумя бесконечностями, он не сознавал ни того, ни другого; ни своего
будущего, ни своего прошлого. Все верования вымерли. Человек не
верил ни в своих богов, ни в республику. Общества больше не было.
Великих принципов больше не было. Отечества больше не было.
Материальные интересы существовали сами по себе. Душа человека
бежала: чувства господствовали безраздельно... Таковы были времена;

120
они напоминали наши собственные", - писал Мадзини столетие назад.
Насколько точнее и уместнее к нашему времени могли бы быть
применены его слова!

Отрицание идеалов, утрата религии, спад нравственности, обнуление

власти, пренебрежение законом, поклонение богатству, разрушение
семьи – все это симптомы жизни, которая отошла от своей истинной
человеческой основы и возвращается к состоянию чисто животного
существования.

Картина мрачная, но не безнадежная. Луч надежды озаряет его, как

только мы осознаем, что весь исторический процесс может быть
изменен и направлен к плодотворной цели, если мы заменим учение о
правах человека учением об обязанностях человека, как движущей
силой планов, целей и действий отдельных существ и социальных
групп.

И не будет преувеличением утверждать, что именно на изложении

учения об обязанностях человека, как движущей силы планов, целей и
действий отдельных существ и социальных групп.

И не будет преувеличением утверждать, что именно на изложении

учения об обязанностях человека зиждется главная слава Мадзини и
его влияние на весь западный мир.

Когда он говорит - "Мы должны убедить людей, что они должны

повиноваться одному единственному закону здесь, на земле; что
каждый из них должен жить не для себя, а для других; что цель их
жизни не в том, чтобы быть более или менее счастливыми, а в том,
чтобы сделать себя и других лучше; что бороться с
несправедливостью и заблуждениями на благо своих братьев – это не
только право, но и долг; долг, которым нельзя пренебрегать без греха,
- долг всей их жизни." у Мадзини бессознательно звучит боевой клич
той философии жизни, которая составляет истинную сущность
фашизма.

Великая ирония истории, по мнению Мадзини, заключается в том, что

теория прав обманула самые надежды и ожидания тех, кто пролил
свою кровь и отдал свою жизнь за ее торжество. “Какая польза,” -
спрашивает он, - “от признания их прав теми, у кого нет средств для
их осуществления? Что означает свобода для тех, у кого нет средств
извлечь из нее выгоду? Для всех тех, кто вынужден бороться с
голодом, это не свобода, а иллюзия и горькая ирония судьбы? Если
идея прав, присущих человеческой природе, сегодня так общепринята,
то почему же тогда не улучшилось положение людей? Почему

121
потребление продуктов, вместо того чтобы быть разделенным
поровну между всеми членами общественного организма,
сосредоточено в руках небольшого числа людей, образующих новую
аристократию? Почему новый импульс, данный промышленности и
торговле, привел не к благосостоянию многих, а к роскоши немногих?”

Но доктрина прав не только обманула людей; она также не обеспечила

необходимых рамок для удовлетворительной человеческой жизни.

"Конечно, права существуют,” - говорит Мадзини, - “но там, где

права одного индивида вступают в конфликт с правами другого, как
мы можем надеяться примирить и гармонизировать их, не апеллируя
к чему-то более высокому, чем все права? И когда права отдельного
человека или многих людей вступают в противоречие с правами
страны, в какой суд мы обращаемся? Если право на благосостояние,
на максимально возможное благосостояние принадлежит каждому
живущему человеку, то кто разрешит трудность между рабочим
человеком и фабрикантом? Если право на существование является
первым и нерушимым правом каждого человека, то кто будет
требовать жертвовать этим существованием ради блага других
людей? Будете ли вы требовать этого от имени страны, общества,
множества ваших братьев? Что такое страна, по мнению тех, о ком
я говорю, как не место, где наши индивидуальные права наиболее
защищены? Что такое общество, как не собрание людей,
согласившихся принести силу многих в поддержку прав каждого?
После того как вы научили человека, что общество создано для того,
чтобы обеспечить ему осуществление его прав, попросите ли вы его
пожертвовать всем этим ради общества, подчинить себя, если это
необходимо, непрерывному труду, тюрьме, изгнанию ради его
улучшения? После того, как вы повсюду проповедовали ему, что цель
жизни – благополучие, вы все сразу же предлагали ему отказаться от
благополучия, вы все сразу предлагали ему отказаться от
благополучия и самой жизни, чтобы освободить свою страну от
чужеземца или обеспечить лучшие условия для класса, который ему не
принадлежит? После того, как вы годами говорили с ним о
материальных интересах, как вы можете утверждать, что, находя
богатство и власть в пределах его досягаемости, он не должен
протягивать руку, чтобы схватить их, даже во вред своим братьям?
И даже в обществе, построенном на более справедливых основаниях,
чем наше, кто убедит верующего в теорию прав, что он должен
трудиться для общей цели и посвятить себя развитию социальной
идеи?”

На этот ряд вопросов, предложенных Мадзини, были даны новые

ответы. Однако подобные вопросы имеют трагическое значение для

122
человечества и должны быть даны ответы, если мы хотим сохранить
социальную жизнь в наше время. Таким образом, фашизм, сделав свою
собственную центральную мысль Мадзини, нашел ответ в подмене
теории обязанностей человека теорией прав человека. Подчеркивая
наш долг перед Богом и страной, перед семьей и ближними, перед
государством и нашим духовным наследием, фашизм дал человеку
новую основу для развития осмысленной индивидуальной жизни и
удовлетворительной общественной жизни.

Таким образом, фашизм является прямым наследником мысли

Мадзини. Но наследие Мадзини не исчерпывается учением об
обязанностях человека. Именно Мадзини ясно видел, что, хотя жизнь
требует нормы поведения в понятии долга, высшего закона в
моральном законе, все же остается загадочный вопрос, требующий
ответа, а именно: что составляет движущую силу человеческой
истории?

Именно в ответе на такой вопрос мистический гений Мадзини нашел,

пожалуй, свое величайшее выражение.

Сущность человеческой истории, говорит он, заключается в

религиозной идее. Вся история есть развертывание этой идеи в мире
человека. И величайшие моменты этой истории - это времена, когда
эта идея восторжествовала.

Такой взгляд на человеческую жизнь и ее историю, конечно, очень

чужд и совершенно непонятен современному человеку, который
обычно является гражданином государства, где религия имеет
наименьшее значение как для правительства, так и для правителей.

Современные либеральные и демократические государства, по сути,

являются преимущественно светскими государствами. Заявляя таким
образом о своем безразличии к религиозному явлению, они тем самым
санкционировали нынешнее разложение религиозного духа, столь явно
заметное и столь широко осуждаемое во всем западном мире.

На самом деле нет ничего необычного в том, чтобы найти такие слова,
выражающие печальное положение дел:

"Религия была когда-то не так давно живой, трепетной,

всепроникающей, всеуправляющей внутренней реальностью,
обладающей неоспоримым суверенитетом над целями, верностью и
поведением жизни... Сегодня это одна из второстепенных забот
жизни...”

123
Предостережение, которое давным-давно произнес Рудольф Эйкен,
предостережение, что вместе с падением религии неизбежно
произойдет и падение всякой морали, так и не было услышано, и через
двадцать лет фашистские мыслители должны были повторить его
снова в другой форме...

Но внутри государства или вне государства, с его сотрудничеством или

без него, в чистом виде или в вырожденном виде, религия все еще
живет в мире человека. И та форма государства, которая игнорирует
или недооценивает свою жизнеспособность и свое мощное влияние,
теряет большую помощь одной из главных формирующих сил
характера своих граждан.

Кроме того, если бы религия, как и этика, была явлением деятельности

духа, совершенно независимым от всякой материальной связи, то
высшее равнодушие государства к ней было бы если не оправдано, то
хотя бы частично оправдано.

Но, как бы то ни было, вся религиозная деятельность связана с

проявлениями тех посредников религии, которые называются родовым
именем церквей. Однако Церковь, как и любая другая организация
материальных или духовных интересов, может найти свою главную
причину существования только в согласии государства.

И поэтому, когда государство добровольно или неохотно, сознательно

или бессознательно отказывается от своего суверенитета, оно сразу же
становится уязвимым для распада. На самом деле ничто не встанет
между состоянием незнания его закона и состоянием открытого бунта.

Отношение государства к церкви или к церквям, действующим в его

среде, определяет, таким образом, в некотором роде исход очень
важного вопроса, а именно: может ли государство отказаться от своего
права надзора за такой значительной частью жизни своих подданных,
как их религиозная жизнь?

Фашистское государство решительно и энергично отвергает

утвердительный ответ на такой вопрос. Фашистское государство – это
действительно суверенное государство и, как таковое, вершитель судеб
Церкви, когда Церковь, выражая свою миссию, подчиняется
авторитету социальных, политических или экономических законов.

Но, признав с самого начала высокую историческую функцию Церкви

и сделав все, что в ее силах, чтобы эта функция могла быть выполнена
беспрепятственно и в полном объеме ее целей, фашистское

124
государство, которое, как мы уже говорили, уже является этическим
государством, становится вдобавок религиозным государством.

“Народ не может стать великим и могущественным,” — говорил

Муссолини 23 сентября 1924 года, — “не может осознать своего
высокого предназначения, если он не ценит религию и не считает ее
существенным элементом своей общественной и частной жизни.”

“Ни одно истинное общество не может существовать без общей

веры и общей цели,” — писал Мадзини, — “религия провозглашает
веру и цель. Политика регулирует общество в практическом
осуществлении этой веры и готовит средства для достижения этой
цели. Религия представляет принцип, политика – его применение.

Религиозная идея – это само дыхание человечества, его жизнь, душа,

совесть и проявление. Человечество существует только в сознании
своего происхождения и предчувствии своей судьбы; и раскрывает
себя только тогда, когда сосредоточивает свои силы на каком-нибудь
промежуточном пункте между этими двумя точками. Именно в этом
заключается функция религиозной идеи. Эта идея составляет веру в
общее для всех нас происхождение, ставит перед нами, как принцип,
общее будущее; объединяет все активные способности в одном
единственном центре, откуда они непрерывно развиваются и
развиваются в направлении будущего, и направляет к нему скрытые
силы человеческого разума.

Она овладевает жизнью во всех ее аспектах и в малейших ее

проявлениях, произносит свое предзнаменование над колыбелью и
могилой и дает одновременно высшую и самую универсальную формулу
данной эпохи цивилизации, самое простое и всеобъемлющее
выражение ее знания (scientia), господствующий синтез, которым она
управляется как целое и которым ее последовательные эволюции
направляются свыше.”

Одно из главных верований, составляющих часть универсальных

аспектов учения фашизма - вера в высшую ценность религиозного
опыта - является, таким образом, частью наследия Мадзини.

С этой верой связана и другая – в трансцендентного Бога. В самом деле,

в фашизме нет места атеистической концепции Вселенной или
какой-либо другой концепции, основанной на аналитических
способностях разума.

Фашизм считает, что истина о бесконечном Боге не может быть

познана конечным человеком никаким иным способом, кроме как

125
через богооткровенную религию, и что ничто другое так эффективно
не способствовало нынешнему хаосу современного мира, как утрата
веры в богооткровенную религию.

Более того, фашизм считает, что в своих многогранных,

многообразных аспектах жизнь ускользает от железных сетей любой
системы знания, созданной исключительно силами разума. Потому что
жизнь прорывается сквозь все те категории мысли, с помощью
которых мы пытаемся классифицировать и каталогизировать ее, и в
конце концов смеется над нами и издевается над всеми нашими с
трудом добытыми и никчемными знаниями.

Как жалко, но как верно, что жизнь захлестывает нас своим

стремительным потоком чувств, инстинктов, желаний, эмоций,
которые мы так тщетно пытаемся понять, не говоря уже о том, чтобы
направлять или контролировать.

Именно эта вера фашизма в то, что ни один человек никогда не мог и
никогда не сможет охватить всю жизнь рациональной системой логики,
именно эта вера в то, что жизнь есть нечто большее, чем разум,
поддерживает и определяет смиренное отношение фашизма к великой
тайне жизни и смерти и высшей, непостижимой тайне Бога.

И поскольку вся жизнь исходит от Бога и возвращается к Богу, фашизм

считает необходимым культивировать в растущем индивидууме это
чувство тесной связи между человеком и его Творцом, чтобы он мог
осознать на заре своего духовного пробуждения свое истинное место в
видимой и невидимой Вселенной.

Мы не должны забывать слова Джентиле: “нерелигиозное государство

– это вовсе не государство”, или слова Хэвлока Эллиса: “с уходом
Бога и религии прозвучал бы похоронный звон человека.”

Но фашистское государство не только в высшей степени религиозно,

оно, кроме того, особенно католическое как в мыслях, так и в опыте. И
в этот момент мы наталкиваемся на еще одно крайне неверно
понимаемое отношение фашизма, а именно на его приверженность
католической интерпретации религиозного опыта. Эта приверженность
включает в себя еще один фундаментальный принцип философии
фашизма, и один из них стоит рассмотреть более подробно.

Фашизм считает, что мы дети прошлого.

Прошлое, настоящее, будущее. Эти три магических имени,

вызывающие в индивидуальном сознании видение непрерывного

126
течения времени и представленные в сознании индивида как отдельные
моменты его жизненной истории, становятся в сознании расы
неотъемлемыми частями одного неделимого явления, неотъемлемыми
частями одного вневременного духовного опыта. Потому что все мы –
дети прошлого и творцы будущего.

Из глубин времени мы видим, как прошлое манит нас и напоминает

нам, что все наши учреждения, дом, в котором мы растем до зрелости,
школа, которая делает нас гражданами этого мира, церковь, которая
учит нас существованию другого, высшего мира – все это продукты
вековой борьбы человека за то, чтобы возвыситься над зверем.

И, в свою очередь, нам дана сила и слава нести вес наших интуиций,
наших убеждений и нашего вдохновения на те же самые институты и
определять таким образом тот самый курс, который они должны
принять в будущем.

Если это правда, то, как утверждает фашизм, что все мы – дети
прошлого и что особое наследие народа – самое ценное для этого
народа; если все это правда, то верно и то, что непрерывная традиция
католицизма 1900-х годов не может быть легко отвергнута, а должна
рассматриваться скорее как опыт итальянской нации, который не имеет
себе равных в духовной жизни.

Говоря словами Муссолини: “мы никогда не должны нарушать

преемственность традиций. Традиции составляют великую
нравственную силу в истории людей, и если вы устраните их, то вы
уничтожите основы, на которых должна строиться история
будущего, ибо эта история есть не что иное, как дальнейшее
достижение и дальнейшее совершенствование прошлого.”

И, говоря словами Джентиле:

"Итальянец всегда был католиком в своей философии; католицизм

был самим вдохновением его философии от Бруно и Кампанеллы, до
Вико, Росмини и Джоберти.”

Поэтому итальянский фашизм, который не может и не будет отрицать

такое славное прошлое, считает, что растущая молодежь страны
должна узнать, что Бог существует и что Католическая Церковь
является Его Церковью.

Фашизм, который считается антитезой духовных вещей, является,

таким образом, наилучшим выразителем глубокого стремления
человека к общению с духом и, следовательно, самым истинным

127
детищем того видения жизни, которое сделало Мадзини поборником
религии в мире человека.

Это, наконец, и у Мадзини, фашистская вера в силу и превосходство

идеала над материальным, вера, которая может остановить солнце в
его движении, сдвинуть горы с их ложа, открыть двери рая и ада и
сделать из человека мученика или героя.

“Всегда любите и почитайте идеал,” - говорит Мадзини, - “идеал

есть слово Божие. Высоко над всякой страной, высоко над
человечеством стоит страна Духа, город души, в котором все братья
верят в незыблемость мысли и в достоинство нашей бессмертной
души, и крещение этого братства есть мученичество. Из этой
высокой сферы исходят принципы, которые одни могут искупить
людей.

Великие идеи создают великих людей. Пусть ваша жизнь будет

живым изложением одной органической идеи. Расширьте горизонт
людей. Освободите их совесть от того материализма, от которого
она отягощена. Поставьте перед ними огромную миссию. Заново
крестите их. Возродить веру. Вера, которая есть разум, энергия и
любовь, положит конец раздорам, существующим в обществе,
которое не имеет лидеров; которое призывает новый мир, но
забывает спросить у Бога его тайну, его слово.”

Мадзини проходит, таким образом, через переливающийся ландшафт

мысли, который составляет фон фашизма как фигуры динамической
моральной силы. Подобно древнему пророку, подобно библейскому
Самуилу или Илии, он вновь проповедует спасение и возрождение
человека.

Его слова были обращены к Италии и к итальянцам, но они

принадлежат не одной стране, не только определенным людям; они
были предназначены для всех людей: как часть всеобщего содружества
мысли они действительно являются частью достояния расы.

"Рим – это больше, чем город; Рим – это универсальная идея.”

—Моммзен

128
 ГЛАВА XIV: НАСЛЕДИЕ РИМА

Историческая преемственность политических форм, социальной

организации, религиозного выражения и духовных устремлений в
жизни итальянского народа, которые длились две тысячи лет и были
нарушены лишь в последние несколько столетий рабства чужеземца и
его иноземного образа жизни, были, наконец, восстановлены
фашизмом, который является прямым наследником римских традиций
и римских идеалов.

Фашизм означает, по сути, возвращение к порядку, к власти, к закону;

возвращение к Римской концепции человеческого общества,
концепции, которую эти века забвения могли затмить, но никогда не
стереть.

Иными словами, фашизм тесно связан с Римом; его миссия –

продолжение миссии Рима; его наследие – наследие Рима.

Есть некоторые вещи, символизированные Римом в золотой век его

славы, которые были и все еще имеют высшее значение для
человечества; вещи духа вечной и абсолютной ценности, которые
фашизм хочет восстановить до их законного господства.

Главными среди этих вещей является организация Семьи. Семья была

задумана римлянами как исполняющая двойную миссию в мире
человека; она была одновременно основой государства и основой
индивидуальной жизни. Семья как основа государства была
организмом, благосостояние которого превосходило благосостояние
отдельных членов; организмом, жизнь которого не могла быть
изменена волей какого-либо отдельного индивида; организмом,
другими словами, социальной стабильности, наделенной достоинством,
властью и ценностью.

Как основа индивидуальной жизни, семья была основанием для

полного раскрытия сил личности, потому что вне семьи римляне не
могли представить себе существования полноценной индивидуальной
жизни или жизни, во всяком случае, достойной человеческого
атрибута.

Всякое другое учреждение римляне позволяли менять со сменой

времен, но семейное устройство - никогда, потому что оно было
опорой самой их жизни, несокрушимой скалой, на которой покоилась
непрерывность этой жизни; скалой, которая должна была успешно
противостоять натиску мелких, корычтных, эгоистичных притязаний
индивида. И когда семейное устройство, окончательно подорванное

129
тысячелетними подобными нападениями, действительно изменилось,
тот упадок государства, который римляне предвидели и так успешно
пытались предотвратить в течение столь долгого времени, наконец
наступил, принеся с собой крах всей Римской цивилизации и начало
темных веков.

Жозеф Чемберлен, выразитель тевтонского господства в мире,

справедливо писал в своем монументальном труде "Основы
девятнадцатого века“: “я не думаю, что какой-нибудь
непредубежденный человек станет отрицать, что римская семья –
одно из самых славных достижений человеческого разума, одна из тех
высот, на которые невозможно взобраться дважды и на которые
самые отдаленные поколения будут смотреть с восхищением,
убеждаясь в то же время, что они сами не слишком отклоняются от
правильного пути.”

Но Римская концепция семьи долгое время игнорировалась, и это

пренебрежение фашизм считает одной из главных причин нынешнего
морального упадка и социальных волнений.

Таким образом, мы обнаруживаем, что фашизм, вновь идя к корню

одного из величайших зол современной жизни, вновь присоединяется к
римской традиции и восстанавливает значение и важность семьи как
строителя души и основания государства.

Все, что способствует укреплению структуры семьи, все, что еще

теснее связывает семейные узы, все, что способствует росту той
неповторимой атмосферы семьи, где рождаются и развиваются самые
чистые, самые благородные, самые великие отношения, все, что
способствует расцвету сердечной глубочайшей любви, все это есть
хорошо.

Все то, что могло бы привести к распаду социальной структуры, что

ускорило бы процесс распада всех человеческих институтов, столь
явственно проявляющийся в современной жизни; все то, что, в
сущности, вернуло бы человека к опасному состоянию безудержной
вольности, есть зло.

Таким образом, функция фашистского государства четко определена

как функция самого верного сторонника семьи; расширение
социальных рамок и расширение деятельности семейной группы
являются частью прогрессивной и очень эффективной программы
восстановления и реабилитации семьи в фашистском государстве.

130
Наконец, за фашистской деятельностью стоит фундаментальная мысль
о том, что все завоевания человека над внешним миром, все
простодушные орудия и удивительные приспособления – это просто
мертвые вещи, которые не могут и никогда не смогут удовлетворить
глубочайшее стремление человека. Это стремление – любить и быть
любимым. И поскольку любить и быть любимым – это действительно
суть жизни, фашизм верит вместе с Мадзини в то, что: “семья – это
Отчизна сердца”. Несомненно, у семьи есть и другие функции,
помимо тех, которые описываются поэтическими словами Мадзини, но
если истинная природа человека – это природа существа, которому
дорого все, что говорит о сердце, то верно также и то, что все, что по
праву принадлежит сердцу, должно иметь первостепенное значение
при планировании его социальной структуры. Таким образом, мы
обнаруживаем, что фашизм, убежденный в том, что все другие
соображения теряют свою значимость и значение, когда они
противопоставляются этому первичному и наиболее превосходному
порыву, восстанавливает тот храм, где человеческое сердце впервые

и в последнюю очередь познает любовь, и тем самым восстанавливает

преемственность римской традиции в мире человека.

Но преемственность римской традиции достигается не только

переводом в действительность представления о роли семьи в
индивидуальной и общественной жизни человека.

Гораздо более великое понятие действительно образует основу той

универсальной идеи, которая есть идея Рима. Эта концепция есть
концепция империи как единственного объединяющего принципа
всего человечества.

Империя в общепринятом смысле – это политическая организация,

основой которой всегда является территориальное расширение.
Империя в фашистском значении этого слова означает, напротив,
объединение народов и наций, вызванное торжеством всеобщей идеи.
Следовательно, место империи обязательно находится там, где
происходит реализация этой универсальной идеи.

Таким образом, вполне понятно, что Рим был дважды столицей

империи и что судьба вновь избрала его на эту роль в третий раз
подряд в двадцать восьмом столетии ее роковой истории.

Дважды в прошлом, из Рима, вселенская идея посылала весть гармонии

и единства разделенному, воюющему и больному человечеству.
Дважды семь холмов Рима видели, как торжество этой идеи привело в
их среде к осуществлению империи.

131
Торжество идеи порядка, власти, равной справедливости по закону
привело к тому, что империя августа и Траяна впервые в истории
человечества дала ему жизнеутверждающее благословение
политического единства.

Торжество христианской идеи спасения во Христе и через Христа и

Его Церковь видело, что империя Церкви дает человечеству
вдохновляющее жизнь благословение духовного единства.

Триумф фашистской идеи подчинения всей индивидуальной жизни к

жизни целого приведет к возникновению новой империи на семи
холмах Рима, империи, основанной не обязательно на
территориальных владениях и политических завоеваниях, но прежде
всего на всеобщей вере в то, что фашизм может наконец дать человеку
долгожданное решение загадки жизни.

Духовная сила, порожденная теми великими итальянскими духами,

которые в прошлом утверждали бессмертное и вечное право Рима на
Империю, и пророками третьей формы Римской Империи, является
закваской, которая привела к брожению духовных сил, называемых
фашизмом.

Мы уже говорили, что фашизм как система мышления не является

порождением наспех состряпанного и с трудом переваренного массива
идей. Это скорее непосредственный, прямой потомок целой
исторической, философской традиции, которая на протяжении веков
восходит к величайшему мыслителю Италии, соединяя таким образом
в неразрывном единстве прошлое с настоящим, то, что было
предсказано тогда, с тем, что совершилось сейчас.

Данте был назван и обычно считается “выразителем Средневековья”. И

в каком-то смысле так оно и было. Но что важнее всего для Италии и
итальянцев: Данте является предшественником современной Италии,
или, точнее, он является апостолом тех идей и тех верований, которые
стали символами веры фашистского вероучения, и, в частности,
концепции империи, которая играет одну из ведущих ролей в
фашистской философии жизни.

Все знают что такое “Божественная комедия”. Однако очень немногие

знают о существовании таких произведений Данте, как “Vita Nuova”,
“Convivio” и “De Monarchia”.

Но полный смысл послания, переданного “Божественной комедией”,

никогда не может быть понят и оценен в полной мере, если к нему не
подойти через изучение его второстепенных произведений.

132
Второстепенные, то есть по отношению к необъятности и великолепию
“Божественной комедии”, но сами по себе произведения высочайшего
философского значения.

В “Vita Nuova” Данте учит человека никогда не отчаиваться в жизни,

никогда не сомневаться в бессмертии души и никогда не забывать, что
любовь человека – это частица Божественной любви, потому что
человек исходит от Бога и возвращается к Богу.

В “Convivio” Данте учит человека, что человечество едино и что это

единство требует общего духовного центра как объединяющего
средоточия духовных энергий расы и как цементирующего фактора
всех многообразий, всех стремлений, всех амбиций. В “Convivio”
Данте впервые видит империю как “универсальную религию
человеческой природы”, то видение, которое составляет сущность “De
Monarchia”.

Некоторые благонамеренные, но плохо информированные критики

говорили, что “De Monarchia” – это не что иное, как политический
трактат средневековья, и что, следовательно, изложенные в нем идеи
не могут быть применены в наше время. Напротив, величайшей славой
Данте остается то, что его послание – это послание всех времен,
способное применяться как тогда, так и сейчас, и всякий раз, когда
человек приходит к осознанию тех фундаментальных истин, которые
образуют саму паутину жизни.

Глубокое религиозное мировоззрение сообщает и характеризует всю

книгу “De Monarchia”; религиозное мировоззрение, не сектантское, но
имеющее самое широкое понимание и сочувствие к воле Божьей, той
воле, которая, адекватно реализованная в мире человека, требует,
чтобы человечество было единым, как един Бог; единым в организации,
как оно уже едино в принципе.

Чтобы осуществить это, должна возникнуть вселенская империя,

империя, подчиненная господству единственного монарха. Тогда, и
только тогда, человек обретет покой, тот покой, который является
главным условием хорошей жизни; тот покой, который один может
сделать возможным для него исполнение его предназначения.

И поскольку целью Рима на протяжении веков была миссия духовного

сосредоточения для всего мира, Данте показывает, что нигде больше не
может быть места империи, чем в Риме; Рим, город, избранный Богом,
нетронутый смертью, освященный временем.

133
И, наконец, поскольку в Риме покоятся и престол мирской власти в
монархии, и престол духовной власти в папстве, Данте с поистине
пророческим прозрением показывает, как две державы могут
сосуществовать, не враждуя друг с другом, как два полюса бытия
двойственной организации, реализующей волю Бога в мире
человеческом.

Это послание Данте, переданное отдельно в “Vita Nuova”, в “Convivio”

и в “De Monarchia”, и в одной великолепной гармонии в
"Божественной комедии", которая является вдохновением и закваской
жизни фашистской Италии. Именно мысль Данте – “Данте, глубокий,
яростный, центральный огонь мира” - стремящаяся к реализации
после печального промежутка в шесть веков, является фоном фашизма
и придает ему его универсальную и вневременную привлекательность.

И если когда-либо человек может быть вдохновлен одним из своих

собратьев, то именно Данте может вдохновить его, потому что ни в
одном другом человеческом существе, ни в одно время человеческой
истории, все способности души не нашли такого полного и
совершенного выражения, как в нем. Воистину Данте – “герой души”.

С мыслью Данте тесно связана мысль Винченцо Джоберти, великого

деятеля итальянского "Рисорджименто", еще одного великого апостола
современной Италии и еще одного пророка итальянской, третьей
империи.

Послание Джоберти - это послание Данте, доставленное новым

голосом, новым акцентом и новыми словами.

“Del Primato morale e civile degli Italiani” (о нравственном и

гражданском первенстве итальянского народа) – одна из тех книг,
которые оставляют неизгладимый след в душе нации.

Но называть “Primato” книгой не совсем правильно, потому что это

нечто большее, чем просто книга; это послание; это призыв и
пророчество. Нигде больше притязания Италии и итальянцев на
верховное первенство в моральной и социальной сферах (кроме “De
Monarchia” Данте, которая устанавливает и поддерживает эти
притязания в политической области) не нашли такого сильного и
обстоятельного выражения, как в двух больших томах “Primato”.

Главный тезис “Primato” состоит в том, что современная цивилизация

построена и должна покоиться на фундаменте, заложенном
христианством, и что истинное выражение христианства можно найти
только в католицизме.

134
"Европейская цивилизация должна быть восстановлена во второй раз,
вернув ее к своим христианским истокам и уничтожив иноверие,
которое в течение двух столетий царило во всех ее частях... Когда
цивилизация должна быть восстановлена, моральный центр действия
должен быть установлен там, где может находиться источник
движения и откуда движение может распространяться на все ее
части, как от центра к окружности.

История учит, что каждая цивилизация имеет свое особое место в

одной стране или городе в качестве своей базы, которая становится
морально столицей нецивилизованного мира.

Центр цивилизаторского процесса находится там, где находится

центр католицизма... Теперь, поскольку Италия является центром
последней, следует, что Италия является истинной главой
цивилизации, а Рим – идеальной метрополией мира.

Провидение избрало итальянскую землю для этой высокой судьбы,

питая в ней искру божественной истины “ab antico” и формируя там
расу, чудесно приспособленную в гении и разуме к подчинению всего
мира в христианском послушании... Италия – это священническая
нация среди великого множества искупленных народов... Жители
этого полуострова давали другим народам не только Божественные
дары, но и всякого другого гражданского и человеческого блага, и все
великие умы Европы, которые в какой-то мере увеличивали славу своих
стран, зажигали свои светильники на живом огне итальянского
гения.”

Такие слова, как эти – слова огня, и мало остается удивляться,

прочитав их, видению Италии, ещё раз мечтающей о славе, о величии,
об империи.

“Я представляю себе ликование и восторг моря, когда итальянские

флотилии снова отправятся в плавание по его безграничным
владениям и когда оно увидит себя вновь под властью той сильной и
щедрой расы, которая когда-то дала ему свои имена.

Я вижу в будущем глаза Европы, устремленные на возрожденную

Италию; я вижу, как все другие народы, сначала робкие, затем
восприимчивые и тревожные, получают от нее принципы истины,
форму красоты, пример нравственной жизни, закон справедливости.”

Странные, пророческие слова, произнесенные в один из самых

мрачных периодов итальянской истории, когда мечтать о лучшей
Италии было изменой, когда мечтать о независимости и свободе было

135
безнадежно, и итальянскому народу не оставалось ничего, кроме
черного, глубокого отчаяния.

Но эти слова оставались пылью на полках библиотек в течение целого

столетия; они оставались мертвыми словами до того дня, когда
фашизм обнаружил, что мысль Джоберти была его собственной
мыслью, что дух Джоберти был его собственным духом, что видение
Джоберти было его собственным видением.

Империализм, проповедуемый Данте и Джоберти, нашел свое первое

адекватное выражение как неотъемлемая часть фашизма в статье
Муссолини в “Popolo d’Italia” от 15 сентября 1919 года.

“Империализм есть вечный и непреложный закон жизни,” — писал

Муссолини, — “в основе своей он есть лишь потребность, желание и
воля к экспансии, которые каждый живой, здоровый индивид или
народ имеет в себе. Именно средства, с помощью которых он
практикуется, отличают один империализм от другого, как среди
отдельных людей, так и среди народов.”

Теперь важно отметить не эту веру в Имманентность империализма в

жизни человека, а веру, выраженную следующими словами, именно
веру в духовную возможность империализма. Именно эта философия,
смутно видимая в 1919 году, через несколько лет становится
определенностью и самой сутью империализма.

“Империализм не обязательно, как принято считать,

аристократический и военный. Империализм может быть
демократическим, мирным, экономическим или духовным.”

Это слова Муссолини 1919 года. Но шесть лет спустя, когда он снова
обращается к империалистической теме, он не перестает считать
империю прежде всего и только торжеством духа.

“...цель всегда одна: империя! Построить город, основать колонию,

основать империю – вот чудеса человеческого духа.”

Империализм, этот элемент фашизма, представляющий одну из

многообразных граней его пестрой структуры, становится, таким
образом, еще одним средством выражения Духа в жизни человека.

Эта вера фашизма в сущностную духовность природы человека есть

откровение существования эзотерического аспекта фашизма, того
аспекта, который связан главным образом с развитием духовной

136
природы человека и только один имеет значение и ценность для всего
мира человека.

Поэтому то, что философ фашизма есть философ Духа – это нечто
большее, чем простое совпадение.

Ни для одного другого ума нового времени откровение имманентности

Духа в жизни человека не казалось таким несомненным, таким
очевидным и таким неопровержимым, как для ума Джованни
Джентиле.

Через Джованни Джентиле фашизм вновь подтверждает свою веру в то,

что дух, всегда присутствующий, всегда активный, всегда
действующий в жизни человека, придает этой жизни смысл, цель и
достоинство, которые полностью оправдывают весь исторический
процесс, посредством которого человек постепенно поднимается к
видению и осуществлению хорошей жизни; той жизни, которая
питается героизмом и имеет своей целью империю.

“Только те, кто строит на идеях, строят на вечно.”

— Эмерсон

ГЛАВА XV: ДУЧЕ, ГЕРОЙ КАК ЛИДЕР

В наш скептический, безверный и сомнительный век это, несомненно,

будет выглядеть как самая несуразная и нелепая попытка обеспечить
продолжение лекций Карлейля о “героях и героизме”, добавив
седьмую лекцию о герое как лидере к его первоначальным и
несравненным шести.

Эпоха поклонения герою представляется нам в самом деле весьма

странной и отдаленной; сама возможность появления героя среди нас
отрицается с горячностью и окончательностью, которые обнаруживают
нашу неспособность понять истинную сущность героизма; все
указывает, другими словами, на то низкое состояние, в которое впали
поклонение и опыт героического в человеке.

Но если эпоха поклонения героям прошла навсегда, то неверно, что

герои не могут появиться среди нас.

Что такое герой, Карлейльский герой?

137
Герой – это тот, кто может проникнуть мистическим светом
внутреннего видения в самое сердце вещей; Тот, кто может заново
открыть величайшую и самую глубокую из всех истин, а именно: , что
за этой реальностью мимолетных видимостей лежит неизменное и
вечное то, что Фихте называл “Божественной идеей мира”; наконец,
тот, кто, живя уже в духе в этом царстве вневременной и абсолютной
реальности, способен перевести своё видение в дела и действовать
согласно велению внутреннего голоса, говорящего ему об этом “...они
сильно заблуждаются, когда говорят, что он должен быть соблазнен
легкостью. Трудности, отречение, мученичество, смерть – вот те
соблазны, которые действуют на сердце человека.”

Как Бог или пророк, как святой или воин, как поэт или царь; в каком
бы аспекте они ни появлялись на этой земле, все герои всегда несли и,
если уж на то пошло, всегда будут нести одно и то же послание
человечеству, что человек живет истинно человеческой жизнью только
тогда, когда его жизнь посвящена и, если необходимо, принесена в
жертву торжеству идеала, и что только живя такой жизнью, он может
когда-либо обрести счастье на этой земле.

И поскольку каждая эпоха порождает свой собственный тип героя,

героя – вождя; новый тип героя, рожденный необходимостью времени,
отвечающий на зов истории, вновь несущий такую весть – весть
надежды и доверия, веры и восстания, отречения и утверждения
одновременно – должен нести ее не в форме богооткровенной религии,
не в форме боговдохновенной книги, пророчества или поэмы,
охватывающей землю и небо, но в форме нового образа жизни: образа
жизни, способного вывести человека из этого состояния – этого
поистине несчастного, жалкого состояния.

Герой как лидер!

Чтобы признать, что человек среди нас, человек из плоти и крови, с

нашими пороками и добродетелями, с нашей силой и нашими
слабостями, с нашими стремлениями и нашими мечтами,
действительно герой – герой как лидер, мы должны просить его
прежде всего, чтобы через его речь, его действия, его влияние, его
пример, всю его жизнь он жил тем самым посланием, которое он нам
передает.

Но этого недостаточно; мы хотим быть уверенными, что он не

мошенник, не шарлатан и не самозванец, а истинный и искренний
человек. Искренность цели, тот волшебный пробный камень, который
так хорошо служит для того, чтобы отличить золото от шлака в

138
поступках людей, – вот что мы ожидаем найти в человеке, который
будет признан героем.

И все же искренность, какой бы замечательной она ни была, сама по

себе не достигает ничего вечного, если она не сопровождается
мужеством. Ничто великое, ничто сколько-нибудь ценное,
сколько-нибудь значимое никогда не может быть достигнуто в этом
нашем мире, если весь страх перед известными и неизвестными
враждебными, унижающими или насмешливыми силами не изгнан из
сердца и разума человека.

Наконец, искренность и мужество должны быть достигнуты верой;

верой в собственную судьбу, верой в ту роль, которую человеку
суждено играть на сцене жизни, верой в свои собственные силы, если
мир действительно и эффективно изменится благодаря его
собственным усилиям.

В основе этой магической Троицы искренности, мужества и веры

всегда должна лежать в глубочайших тайниках души мистическая сила
непосредственного познания истины через высший дар интуиции, если
поступок человека должен разделять окончательность поступка Бога.

Как только мы обнаружим все эти качества в душе одного человека,

как только мы обнаружим, что они не только существуют там, но и
полностью овладели его внутренней жизнью – вычеркнув, так сказать,
любую другую добродетель, любой другой порок – тогда мы можем
быть уверены, что мы нашли человека, достойного нашего восхищения,
истинного героя, достойного включения в священную когорту
карлейльских героев.

Но наши скептические собратья – маленькие люди без видения, без

веры, без веры – просят прагматического доказательства его права на
наше восхищение, если не на наше поклонение. Такое доказательство,
очевидно, не нужно тем, кто может распознать героя, когда видит его,
но крайне необходимо тем, кто осознает хлеб, который они едят, но
слеп к реальности невидимого.

Этой категории людей, обреченных подлой судьбой на худшую из всех

форм слепоты, необходимо будет дать объяснения и спросить их,
может ли самозванец, шарлатан, лживый человек когда-нибудь
привести к объединению нации, к возрождению империи, к
освобождению земли, к возрождению нравственного сознания народа.

Какой самозванец, какой шарлатан, какой лживый человек когда-либо

делал это раньше? Каким чудом изобретательности, хитрости или

139
злобы ему удавалось все время дурачить людей? И возможно ли это
вообще?

Если то, что было совершено однажды, является гарантией того, что
может быть совершено сейчас, если прошлое является предтечей
настоящего, если это правда, что “Historia magistra vitae”, мы
вынуждены признать, что здесь, среди нас на этой земле, есть человек,
отмеченный судьбой, чтобы сказать новое слово человечеству. Его
слова, его поступки, его мысли, вся жизнь этого человека – живой
пример героизма для всех тех робких душ, которые верят, что нет на
Земле ничего более великого, чем довольствоваться рутинным,
обыденным существованием.

Как глубоко, волнующе, невыразимо трогательно видеть этого

человека, горящего великим пламенем, которое он нес и все еще несет
глубоко внутри; искать здесь и там, и везде прибежище, и с
прибежищем кусок хлеба, и с куском хлеба средство вызвать то
внутреннее пламя, горящее глубоко, глубоко внутри. Как вдохновляет
видеть, как он следует зову судьбы, не зная точно, чего ждет от него
судьба; лишь смутно различая в затуманенном зрении образ какого-то
великого существа, вырисовывающегося в тумане и взывающего к
нему, ведущего его, увлекающего к неизвестной и, возможно, опасной
цели.

Указывает ли свет на социализм, марксистскую утопию, классовую

борьбу, международное братство?

Через долгие годы борьбы, жертв, лишений, скорбей он отдает всего

себя торжеству миражей; ради торжества социализма, марксистской
утопии, классовой борьбы, международного братства он живет и
всегда готов умереть.

Увы, какой горький вкус имеют плоды победы! Победа означает, в

сущности, не что иное, как сведение на нет всех трудов, всех страданий,
всех мучений патриотов, которые вновь создали Италию после
столетий расчленения, рабства и унижения.

Но час судьбы зовет. Неужели для Италии не осталось никакой

надежды? Неужели Италия должна навсегда отказаться от своего
славного прошлого? Должна ли она смириться с незначительной ролью
в мировой истории? Разве нет никакого значения во всем том, что
составляет сущность идеи нации, итальянской нации? Было ли
изгнание Мадзини, заключение Пеллико, смерть Менноти,
мученичество Мамели, истребление братьев Бандиера, героизм
Гарибальди – все это было ошибкой? Была ли пролита кровь, чтобы

140
снова сделать Италию нацией, пролитая напрасно? Были ли часы
тревоги Кавура, видение Джоберти, работа Виктора Эммануила
плодами великой шутки какой-то дьявольской силы?

Подобные вопросы, должно быть, волновали ум и сердце этого

человека, когда час судьбы пробил свой зов.

Но туман, окутывающий видение, преследующее его с первых дней

юности, наконец рассеивается, контуры этого видения становятся
наконец четкими, ясными и отчетливыми... Что они открывают
внутреннему глазу провидца? Они раскрывают образ Великой Матери
Италии, погруженной в трясину, ищущей света, молящей о помощи.

Именно тогда истинная, совершенная революция всех мыслей, всех

чувств, всех ощущений взяла штурмом душу этого человека и
заставила его критически осмыслить все свое прошлое, пересмотреть
все свои убеждения, выработать для себя новую веру, найти в себе
способность произнести новое слово, слово, которое целый народ,
целый континент, вся западная цивилизация нуждались и ждали
услышать.

Тогда у него возникло предчувствие, что на карту поставлено нечто

чрезвычайно важное для человечества, что он рискует принять
решение о своем жизненном пути; он понял, что вопрос, имеющий
далеко идущие последствия для будущего человечества, должен быть
решен именно тогда. Перед лицом упадка
либерально-демократической, капиталистической и
материалистической организации общества встал вопрос: Должен ли
человек принять коммунизм и уничижение или избрать иной образ
жизни, созвучный стремлениям его души, если не желаниям его
животной природы?

Таким образом, бессловесные, неоконченные исторические силы,

формирующие судьбы человека, внезапно обрели голос; таким образом,
столетия мысли и действия были внезапно доведены до кульминации
таким голосом; таким образом, сами люди внезапно обрели голос,
который они так искренне и в то же время так тщетно искали; потому
что если фашизм – порождение Бенито Муссолини, то, по правде
говоря, он принадлежит самой западной цивилизации.

Этот человек был просто рупором, избранным судьбой, чтобы

произнести то, что должно было быть произнесено в решающий
момент человеческой истории; то, что он сказал, все люди жаждали
сказать; то, что он сделал, многие люди, возможно, пытались сделать.

141
Он действительно выражал словами то, что оставалось невыраженным
в самом сердце народа; он только переводил в действие то, что дремало
в потенциальном состоянии в самой природе народа.

В одиночку он ничего не добьется. Как лидер он мог бы изменить, и

меняет аспекты мира.

Мы никогда не должны забывать, что – как мы уже говорили и еще раз

повторим – именно тот факт, что почва была готова для посева его
послания; именно острая необходимость в том, чтобы такое послание
было доставлено; именно, наконец, упадок целой цивилизации сделал
возможным триумф фашизма.

Так всегда бывает в человеческих делах – “даже то, что больше,” -

говорит Рудольф Эйкен – “имеет свои необходимые предпосылки и
условия; почва должна быть готова, возраст должен способствовать
решению ее особых проблем.”

Единственная заслуга Муссолини, поистине великая заслуга этого

человека, состоит в том, что он принял вызов коммунизма и осмелился,
и в своей смелости он дал миру несравненный дар нового типа жизни:
типа жизни, ставящего героизм, аскетизм, мученичество и смерть
выше комфорта и трусости, безопасности и благополучия; типа жизни,
признающего единство, лежащее в основе жизни, подчеркивающего
невидимую связь, связывающую судьбы всех людей; типа жизни,
признающего необходимость поклонения человека тем неосязаемым
вещам, которые называются идеалами Отечества, государства, Церкви
и семьи; типа жизни, наконец, в которой власть, ответственность и
долг занимают место той отрицательной формы свободы, которая
является проклятием единственной формы свободы, ради которой
стоит жить и умереть – свободы духа.

Таким образом, предлагая людям трудности, страдания, лишения и

нужды вместо легкости, комфорта, изобилия и богатства, Муссолини
исполняет пророчества всех великих душ девятнадцатого века,
которые проповедовали новый образ жизни, но не нашли никого, кто
воплотил бы его в реальность.

Он исполняет, например, пророчество Ницше, который в век, больной

всеми болезнями души, поднимается, как пророк древности, чтобы
проповедовать героическую жизнь, опасную жизнь, аскетическую
жизнь, духовную жизнь; Ницше, который в век, оглашенный боевым
кличем демократии, презрительно замечает: “когда-то дух был богом,
потом он стал человеком, а теперь он даже стал народом”; Ницше,
который в эпоху, изобилующую лицемерием, ложными притворствами

142
и претенциозностью, позволил Заратустре блуждать по миру, чтобы
объявить истинную жизнь, искреннюю жизнь, подлинную жизнь;
наконец, Ницше, который в эпоху, когда самая желанная цель
человеческой жизни – жить в согласии с природой, имеет смелость
сказать: "представьте себе существо, подобное природе, безгранично
экстравагантное, безгранично безразличное, без жалости и
справедливости, одновременно плодотворное, бесплодное и
неопределенное: представьте себе безразличие как силу – как вы могли
бы жить в согласии с таким безразличием? Жить – не значит ли это
просто стремиться быть иным, чем эта природа? Он исполняет также
слова Карлейля – “Вера велика, животворна. История нации
становится плодотворной, возвышающей душу, великой, как только
она верит.”

Он позволяет человечеству признать истину, уже виденную Эмерсоном

в его мистических моментах высшей интуиции, истину о том, что “то,
что мы обычно называем человеком – еда, питье, посадка, подсчет
людей – не является, как мы его знаем, самим собой, но искажает его",
или, как говорит Карлейль:

“Они сильно заблуждаются, когда говорят, что его можно

соблазнить легкостью. Трудности, отречение, мученичество, смерть
– вот те соблазны, которые действуют на сердце человека. Зажгите
внутреннюю добродушную жизнь его и у вас появится пламя, которое
сжигает все низшие соображения.”

Он позволяет словам Альфредо Ориани, одинокого мыслителя

грядущего века человека, быть руководством его отношения к новой
аристократии фашизма: "аристократия бессмертна!”

"То превосходство, которое лежит в основе аристократического

характера, имеет свое происхождение в самой природе индивидов:
оно проявляется как характеристика, отличающая их от толпы и
побуждающая их объединяться, устанавливать иерархическое
устройство между собой, придавать единство своей работе и
бессмертие своему роду.”

Он исполняет, наконец, пророчества всех предшественников фашизма,

от Вико до Мадзини, от Данте до Джоберти, от Карлейля до Кардуччи;
он позволяет всем словам тех великих душ, которые верили в силу и
красоту идеала, стать фактом, заставляя людей принять их как
евангелие нового образа жизни, заставляя людей верить в них,
работать для них, страдать за них, умирать за них.

143
Воистину, если человек и имеет право называться героем, то это,
несомненно, новый тип героя, герой времени, герой-лидер.

"Идеалы не являются полностью самими собой, пока они не

преобразованы в силы.”

— Кроче

ГЛАВА XVI: ФАШИСТСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

"Моя индивидуальность - это совокупность общественных

отношений.”

Эти несколько слов Карла Маркса из его “Коммунистического

манифеста”, опубликованного в 1846 году, являются правильным и
необходимым пролегоменом для краткого описания фашистской
революции.

Фашистская революция – это, в сущности, революция против людей,

идей и условий, которые позволяют индивидуальному сознанию
самости начинаться и заканчиваться с ограничениями личности
индивида.

Верно, что Карл Маркс, когда он писал эти слова, имел в виду другой
тип революции, идущей к разрыву границ индивидуальности, чем
фашистская; но верно также и то, что нет одного единственного
способа решить вечную проблему правильного соотношения личности
и общества и что коммунистический путь, конечно, не является путем
западного мира.

Фундаментальной характеристикой культуры Западного мира всегда

был акцент на свободную деятельность человеческого духа как
первопричины сил, формирующих ход человеческой истории.

Фундаментальной характеристикой коммунистического пути является,

напротив, акцент, сделанный на материалистическом историческом
детерминизме, как истинном агенте, обусловливающем аспекты и
развитие человеческой жизни.

Ограничивая мотивы человеческих поступков только экономическими

мотивами, еще больше ограничивая эти экономические мотивы
классовой борьбой, Карл Маркс смог заявить: “история всех доселе
существовавших обществ есть история классовой борьбы.”

144
Уничтожьте все экономическое неравенство, устраните
экономическую эксплуатацию одного класса другим, приведите к
возвышению классового положения пролетариата в социальной
структуре, создайте коммунистическое общество; вы
усовершенствовали тогда, согласно пророкам коммунизма, всю
индивидуальную и общественную жизнь.

Такую материалистическую интерпретацию человеческой истории,

основанную на экономическом детерминизме, обусловливающем
действия и цели людей, фашизм решительно и решительно отвергает.

Фашизм считает, что не через торжество одного класса за счет других;

не через устранение неравенства экономических и материальных
условий; не через продвижение всех экономических целей можно
найти истинный путь к разрушению железной защиты, построенной
современным индивидом на границах его личности.

Нужно придумать другой метод нападения. Равенство доходов никогда

не удовлетворит высшие устремления человека. Ликвидация классовой
войны путем порабощения всех других классов пролетарскими
хозяевами может породить только еще больший хаос, несчастье и
отчаяние. Нужно найти другие средства...

Разрушьте устаревшие институты, воспитайте людей видеть в жизни

более высокие вещи, чем материалистические цели, организуйте
общество на основе сотрудничества, иерархии и гармонии, пусть элита
аристократических духов ведет общество вперед, пусть целью
человека будет достижение духовного величия, а не богатства; вот
средства, которые нашла и пытается использовать фашистская
революция.

Фашистская революция, которая тем не менее является революцией,

потому что ее цели достигаются мирным путем, только началась. Ее
курс, возможно, будет простираться на весь период двадцатого века.
Она, конечно, не закончится до окончательного разгрома
индивидуализма и его последствий.

“Революция,” - сказал Мадзини, - “это переход идеи от теории к

практике.” Фашистская революция завершит свой путь только тогда,
когда лежащая в ее основе кардинальная идея станет реальностью
повседневной жизни; когда простой человек признает, что его
индивидуальность не останавливается на границах его личности, а
включает в себя “всю совокупность общественных отношений.”

145
Именно для того, чтобы сделать возможным такое осознание,
фашистская революция изобрела такие радикальные средства, как
разрушение всех устаревших институтов.

Из всех устаревших институтов капиталистическая система является

самой устаревшей.

Ряд разрушительных сил превратил его в такой анахронизм в наше

время и в нашей форме общества, что никакие человеческие усилия
никогда не смогут спасти его.

Первая разрушительная сила возникает внутри самой системы из

противоречия, существующего между тем, что капиталистическая
система есть общественный производственный организм, и целью
людей является превращение ее в индивидуальное средство личной
выгоды.

Вторая – это сила, порожденная внешними агентами, называемыми

машинами, которые, вытесняя человеческий труд, могут создавать
избыток товаров, не создавая средств для его распоряжения, то есть не
увеличивая, а, напротив, фактически уменьшая число наемных рабочих,
необходимых для производства и потребления этих товаров.

Третья – это сила, порожденная печальной истиной, что капитализм

может процветать только за счет эксплуатации многих из немногих;
сила, следовательно, в высшей степени антисоциальная и регрессивная.

Наконец, рост крупных трестов и монополий, отсутствие

собственности на факторы производства, организации, требующие
постоянно расширяющихся рынков для непрерывности своего
существования, экономические частные интересы, противоречащие
более широким интересам нации в целом, и международное братство,
управляющее судьбами людей и наций, завершают ряд
разрушительных сил, которые сделали капиталистическую систему
самой устаревшей вещью наших дней.

Поэтому прежде всего должна быть ликвидирована капиталистическая

структура, или, скорее, капиталистическая сверхструктура,
причинившая столь большой вред современному обществу.

Но гибель капитализма влечет за собой гибель демократии, потому что

устаревший аспект одного тесно связан с устаревшим аспектом
другого.

146
Действительно, уже много раз говорилось и должно быть повторено,
что демократия может процветать только в обществе, состоящем из
экономически свободных индивидов.

Такой тип общества, возможно, существовал когда-то, но он, конечно,

не существует в наши дни. Капитализм за короткий промежуток
времени сумел уничтожить саму возможность его осуществления.

Когда прогрессирующая дезинтеграция капиталистической системы

порождает странное явление огромных скоплений продуктов, стоящих
перед огромными полчищами голодающих людей, которые не имеют
права на потребление тех продуктов, которые уничтожаются вместо
того, чтобы распределяться, то уже близится время, когда слово
демократия потеряет всякий смысл. Какое значение может иметь
демократия для масс, когда право на свободу слова, свободу
голосования, свободу печати превратилось в ужасную пародию на само
право на жизнь?

Но даже если предположить, что невозможное может произойти, что

процесс истории может быть обращен вспять, что общество может
вернуться к той стадии жизни, когда всеобщее распределение
богатства, индивидуально принадлежащие средства производства,
небольшие накопления капитала и равные экономические
преимущества при истинной системе свободной конкуренции могут
сделать фактически возможным осуществление демократии.; разве не
печально, что конечное воздействие демократии на человеческую
жизнь – это нивелирующая тенденция, приводящая к единообразию
идей, институтов, привычек, законов, которое в конце концов убьет
всю оригинальность, всю индивидуальность, все моральное и духовное
величие?

Именно это видение несовместимости таких устаревших институтов,

как капитализм и демократия, с нынешними условиями жизни
общества и привело Карла Маркса к

предсказанию грядущей революции – коммунистической революции

как единственного средства спасения от краха общественного строя.

Карлу Марксу и в голову не приходило, что существует иной путь

спасения, чем путь триумфа пролетариата, что можно найти иные
средства, кроме коммунистических, для рождения нового
общественного строя.

147
Карл Маркс мало предвидел грядущую фашистскую революцию:
революцию, которая сейчас в самом разгаре и которую увидят дети
наших детей, возможно, ее полный триумф.

Поразив в корне все то, что составляет идеологический фон нашей

повседневной жизни, фашистская революция вызывает в наше время, и,
хотя мы лишь частично осознаем это, самые важные изменения,
которые когда-либо происходили в какой-либо период человеческой
истории.

Фашистская революция пришла не для того, чтобы осуществить

долгожданную материализацию утопии на этой земле; она пришла не
для того, чтобы воплотить в жизнь причудливые и фантастические
теории внутри социального организма.

Фашистская революция была начата и в настоящее время

продолжается для достижения одной цели: осуществления нового
социального порядка, основанного на вечных, вдохновляющих жизнь
идеалах.

Фашистская революция учит нас тому, что человеческая история – это

нечто большее, чем история классовой борьбы; она учит нас также
тому, что есть способ положить конец классовой войне и что этот
способ заключается в том, чтобы поставить все классы под защиту,
покровительство и дисциплину государства.

Фашистская революция учит нас, что эксплуатация одного класса

другим несовместима с социальной справедливостью и должна быть
заменена, следовательно, сотрудничеством различных классов для их
собственного блага и для блага нации в целом.

Фашистская революция учит нас, что поскольку производство имеет

национальный характер, то вся прибавочная стоимость, полученная в
результате игры производительных сил, имеет национальное значение
и смысл и не должна использоваться, следовательно, для обогащения
частных лиц и для достижения целей частных интересов.

Фашистская революция учит нас, что время громко требует полного

пересмотра принципов производства; она учит нас, что должно быть
национальное планирование, а не индивидуальное планирование
количества производимых вещей, и что, кроме того, должно быть
национальное планирование распределения и разделения между
различными классами общества.

148
Наконец, если в области экономики она объявляет гибель капитализма,
то фашистская революция не может не выражать себя в то же время
как бунт против всех других аспектов индивидуализма в жизни
человека.

Таким образом, фашистская революция-это восстание против

либерализма в социальной теории и социальной практике, против
демократии в политике, против материализма и его производных в
философии.

Но революция – это всегда нечто большее, чем бунт.

Бунт может разрушать, но не может созидать.

Вместо этого революция всегда создает новые ценности, всегда

является плодотворным предвестником нового порядка вещей.

"Религия или философия лежат в основе каждой революции”, - сказал

Мадзини.

Идеалистическая философия, лежащая в основе фашистской

революции, делает из нее нечто большее, чем бунт, нечто
созидательное, творческое, духовное.

Именно эта идеалистическая философия ответственна за

осуществление корпоративной системы, заменяющей ныне столь
совершенно устаревшую капиталистическую систему; она
ответственна за иерархическую организацию общества, заменяющую
жалко устаревшую демократическую организацию; она ответственна
за евангелие долга как основу общественной жизни и евангелие
аскетизма и героизма как основу индивидуальной жизни.

Достичь той стадии жизни, когда мы можем с уверенностью

утверждать, что сумели слить свою индивидуальность в рамках
социального организма, достичь ее путем упорной борьбы, достичь ее
против собственной воли, с радостью переживать страдания,
мученичество и смерть ради нее – вот учение, задача и цель
фашистской революции.

"Опасно высвобождать больше внутреннего духа без

соответствующего повышения самообладания.”

— Гёте

149
 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В мире, медленно, но верно и неуклонно приближающемся к той

стадии жизни, когда акцент на человеческой личности будет смещен с
отдельного индивида на человечество в целом; в мире, который
медленно, но бесспорно трансформируется биологическими,
психологическими, социальными и мистическими силами из сложного
состояния хаотических, разобщенных, противоречивых целей в мир
гармоничных целей, вдохновляемых и управляемых общей волей; в
мире, наконец, где все указывает на эволюцию человека, образующего
автономное животное существо, в клетку нравственного и духовного
универсума; больше нет места для той философии жизни, которая
пользуется апеллятивом индивидуализма.

Увековечение такой философии может только замедлить продвижение

человека к конечной цели его самоуничижения, самореализации и
самоидентификации в более всеобъемлющие аспекты реальности.

Если конечной целью жизни является, другими словами,

одухотворение человека, то философское учение, которое учит
человека утверждать свою индивидуальность и беречь ее как самое
драгоценное достояние, представляет собой, без сомнения,
исторический анахронизм. Более того, такая философская доктрина
должна рассматриваться как зло само по себе и порождающее зло, и
должна быть заменена образом жизни, более созвучным духу времени
и потребностям расы; образ жизни, подчеркивающий истинные
добродетели товарищества, сотрудничества, долга, милосердия,
преданности и любви, и уничтожающий ложные добродетели эгоизма,
самоуверенности, жадности, презрения и ненависти, которыми
человечество питалось до сих пор, которые составляли саму духовную
пищу нашей юности и преподаются нашим собственным детям в этот
самый день и в этот самый час.

Фашизм – это новый образ жизни?

Пусть читатель решает это сам...

Но пусть читатель помнит, что, отвечая на этот вопрос, он должен

думать не о конкретных, локальных, преходящих и узких аспектах,
которые фашизм принял в какой-то определенной стране, а о тех
вневременных, универсальных, глубоких аспектах фашизма, которые
одни имеют значение и ценность для всего мира человека и сияют на
горизонте как единственный источник света в нашем иначе
затемненном, измученном, борющемся и барахтающемся обществе.

150