***********************************************************************************

************
A sip of feelings
https://ficbook.net/readfic/13461862
***********************************************************************************
************

Направленность: Слэш
Автор: sana taemur (https://ficbook.net/authors/4890197)

Беты (редакторы): Alarin

Фэндом: Bangtan Boys (BTS)

Пэйринг и персонажи: Чон Чонгук/Ким Тэхён
Рейтинг: NC-17

Размер: 456 страниц

Кол-во частей: 22
Статус: завершён
Метки: Разница в возрасте, Рейтинг за секс, Неравные отношения, Как ориджинал,
Первый раз, Развитие отношений, Второстепенные оригинальные персонажи, Нецензурная
лексика, Underage, Флафф, Повседневность, Повествование от первого лица,
Hurt/Comfort, Сексуальная неопытность, Здоровые отношения, Элементы юмора /
Элементы стёба, Школьники, Элементы ангста, Элементы романтики
Описание:
Сумин сказала, что мне нужен папик. Я посмеялся ей в лицо, но судьба посмеялась
громче.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
Визуал - https://vk.com/wall-210493503_25
Больше визуала в тгк по хештегу #асоф - https://t.me/+9tlQqF0PiBtjNDI6

Плейлист - https://vk.com/wall-210493503_34

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА - перед прочтением фф заглянуть в шапку профиля и прочитать

ремарку, начинающуюся со слов "ВАЖНО", иначе при недопониманиях буду банить.

========== Тебе нужен папик ==========

Вот знаете, есть в этом мире некоторые закономерности, свои законы, которые,
независимо от времени и места действия, имеют место быть, на которые ты, да, можешь
повлиять, но не всегда. Например, закон подлости: кто-то делает всё, чтобы избежать
щепетильной или не очень приятной для себя ситуации, и, казалось бы, ему удаётся
это сделать, но тут же происходит что-то другое, тоже ужасное, чего этот кто-то не
предвидел. Кажется, лучше законов физики действует именно он. Ещё один известный
пример — карма. Как бы ты ни старался избежать наказания за содеянное, что может
быть даже простым, с одной стороны, оскорблением, — тебя всё равно ждёт своё
наказание. Когда-то не сейчас, может, чуть позже, но карма — та ещё сучка, как и
жизнь, и всегда настигнет своего получателя в самый неожиданный момент его жизни
или, например, в кооперативе с законом подлости сделает двойное комбо.

В жизни вообще много всякой странной херни. Разность мнений, из чего вытекает
непонимание, а за ним ссоры, обиды, крики и прочие изыски различий человеческого
мышления. Но без него никак, иначе было бы, наверное, скучно и неинтересно жить.
Типа, каждый думает по-своему, из-за этого приходит к какому-то иному выводу, чем
кто-то другой, а если найдётся единомышленник, то у вас создаётся такой коннект,
что ненароком за обсуждениями выпадаешь из реальности.

— Тэхён.

Вот, например, как я сейчас. Только моё отличие от компанейских мыслителей-

философов в том, что своих единомышленников я не нашёл, оставляя своё никому не
нужное мнение при себе в голове и мыслях, иногда перенося что-то в заметки на
телефоне.

Сумин смотрит на меня немного осуждающе, с недовольством в глубоких карих глазах,

над которыми грозной ямкой сложились к переносице брови. Кажется, я снова задумался
во время её максимально увлекательных рассказов о том, как она сходила на свидание
с очередным тюбиком, после которого будет реветь, как та драматичная героиня, если
вдруг проникнется глубокими чувствами. Парнем её очередного… (даже не знаю, как его
назвать) избранника? — назвать сложно. Фетиш у моей подружани такой — выбирать
всяких уебанов на место своего парня и быть при этом самой счастливой на планете
Земля. Но нет, нифига. Потом эта дурёха придёт ко мне и будет реветь, говоря, что
всем им, извращенцам, нужно одно, а она же ищет принца на белом мерседесе, которого
полюбить бы так, чтоб раз и навсегда той самой сильнейшей и чистой, той, что
заклятье разрушит, дракона-отца победит и ребёнков поможет родить. Но это я снова в
лирику ударяюсь. О чём она там говорила?

— Парк аттракционов? — вспоминаю последнюю деталь разговора, которую удалось

запомнить, и ухватываюсь за неё, как за спасательный круг, предотвращая
столкновение лицом к лицу с айсбергом под названием «обида от того, что не слушаешь
меня, чёртов предатель». — Не говори, что ты оплачивала билеты себе сама, —
скептически выгибаю правую бровь и отпиваю остывший кофе. В небольшом кафе у школы,
в котором мы любим собираться, когда выходим на выходных погулять, его делают
восхитительно. Мне, конечно, не с чем сравнивать, кроме как с заварной отравой из
дома, но всё же.

— Да, — не удивлён, — но это же не делает его плохим человеком, — Сумин отводит

взгляд, остыв моментально, зачёсывает прядь длинных тёмно-русых волос за ухо и
старательно избегает со мной зрительного контакта — знает, что теперь безмолвно
осуждаю её я.

— Ну он хоть угостил тебя? — даю ещё один шанс горе кавалеру, отставляя кофе на
стол. Даже несмотря на то, что остыл, пьётся всё ещё сносно по сравнению с
заварным.

Сумин молчит и отворачивается к окну, закусив губу. Я как всегда прав.

— Всё ясно, — недовольно подытоживаю, поджав губы.

— Да что тебе ясно? — тянет неуверенно. Моя любимая часть — оправдания. — Мы

школьники, Тэ, может, у него нет достаточно денег, чтобы угостить меня или… что-то
ещё, в общем.

— Тогда зачем он пригласил тебя туда, если не мог проявить простые джентельменские
черты?

— Какие-какие? — щурится она, снова удостаивая меня своим вниманием. — Ты в каком

веке живёшь?

— Не думаю, что от века зависит поведение мужчины, а не мужлана, по отношению к

девушке, — складываю руки на груди, откинувшись на спинку диванчика. — Он должен
был оценить удачность своей затеи сводить — лови мысль, — поднимаю указательный
палец, делая акцент на нужном фрагменте моего монолога, — сводить тебя в парк
аттракционов. Он предложил, это свидание, здесь нет места тому, что ты платишь за
себя, а он за себя, в конце концов, это романтика, которую ты так хочешь, а не
розовая вуаль на глаза, под который ты не увидишь завуалированное предложение
потрахаться через недельку-другую.

Не сказать, что я считаю себя умнее других… Но в какой-то степени, да, так я и
считаю. Как минимум у меня хорошо развита мыслительная часть мозга, способность
анализировать и думать, опираясь на наблюдения, а не на чувства, которые застилают
обзор. Как и другие люди, я тоже подвержен порывам эмоций, я не робот, тоже могу
поступать глупо, но всё же делаю это куда меньше своих сверстников, чему даже не
знаю: радоваться или плакать. Может, мне и не хватает того бунтарского духа и
импульсивности при принятии решений, наверное, поэтому многие и считают меня
нудным, скучным с однообразной, монотонной жизнью, однако пока меня всё устраивает,
менять я ничего не хочу. Главная черта в жизни, которой я придерживаюсь, —
стабильность. У меня нет места сумбуру и случайностям, всё происходит строго так,
как я хочу, как запланировано и чтобы без непредвиденных вмешательств в планы. А
если вдруг кто-то решил, что может запросто вмешаться в мирное течение реки, по
которому я плыву, то пойдёт строго в одном, не совсем цензурном, направлении с
единственным намерением, ясно вытекающим из места, куда я, собственно, его пошлю.

Не я токсичный — вы не тактичны и слишком эгоисты, раз думаете, что имеете право

вмешиваться в мои устои, менять их как себе угодно просто потому, что вам вдруг
захотелось. Извините, если вдруг обидел. Пух.

Есть у меня немного дурная, но в некоторых моментах полезная привычка — выливать на

других своё видение проблем со стороны, огорошивая их реалистичной картиной
происходящего. В основном это распространяется на Сумин, реже — на маму или папу,
других друзей мне и не надо, по сути, а на ноунеймов, с которыми общаюсь в
интернете, не распространяю эту черту до тех пор, пока сами не попросят, то бишь,
пока не придут за советом.

Советчик, получается. Самому бы кто дал совет.

Например, перестать лезть в чужую личную жизнь, предотвращая плачевные исходы, тем
самым лишая человека возможного — травмирующего, пусть, но всё же — опыта. Я в
своей мере эгоист, получается. Чтобы у окружающих меня людей было меньше проблем,
которыми они могли бы нагрузить меня, я просто говорю им всё, как есть, и она сама
собой решается, а в какую сторону — уже не важно. Важно то, что мой мозг не будет
выебан тупыми «он изменился», «то, что он написал на снегу сердечко с нашими
инициалами — это романтика» и тому подобным.

— Как тебя только тянет на ущемлённых мамкиных сынков без капли достоинства или
хотя бы банального уважения к тебе, как к объекту заинтересованности, а не
вожделения?

— А у тебя из-за скверного характера ещё лет сто точно никого не будет! — атакует в
ответ меня Сумин, отзеркалив мой жест и сложив руки на груди, при этом насупилась
так, будто это я вытянул её на бессмысленную прогулку, итогом которой стало что? Я
тебе позвоню потом — и молчок. Слился лошок, вот и причина, по которой Сумин начала
рассказ — всё же так хорошо было, как так он слился? А тюбик (парнем его всё ещё
язык не поворачивается назвать) понял, что здесь ему, увы, ничего не перепадёт, и
ушёл.

— Да мне и не нужен никто, — пожимаю плечами. — Не многое потеряю, знаешь ли.

Нервные клетки и время точно сохраню, мозг никто выносить не будет, я не
разочаруюсь в человечестве ещё больше. Одни плюсы, смотри-ка.

Сумин закатывает глаза, цокнув.

— Найдётся же какой-то придурок, который будет терпеть тебя, — бурчит она под нос.
— Могу лишь пожелать ему удачи.

Да, я в довесок ко всему уникум среди своего окружения — гей. Скрытый из-за
общества, но факта это не меняет. Родители, что стало удивлением, приняли меня
спокойно год назад, когда я признался, что тяги к девчонкам с короткими юбками так-
то нет и не было. Это случилось во время просмотра какого-то фильма начала нулевых,
что-то с пошлятиной, не помню названия, но там точно была обнажёнка, в частности
женская, на которую у меня не то что не встал — даже не зевнул. Моя реакция была
настолько каменной и невозмутимой, что отец, не скрываясь, поинтересовался, как мне
на вид девушка из ящика. А я, ну, разобравшийся более-менее в своих предпочтениях,
ответил, что с такими буферами, наверняка, тяжело, и единственное, что растёт в
геометрической прогрессии с каждым потряхиванием её груди на экране — искреннее
сожаление. Тогда же мне намёками дали понять, что со всеми принятой ориентацией
видят несоответствие и вывели меня на совершенно спокойный разговор о моих
предпочтениях. Было неловко. Но не мне — им. По лицам родителей я видел, как они
пытаются как-то принять такой шокирующий факт, что, в принципе, произошло со
временем, но, к счастью, мне не промывали мозги правильностью, общепринятыми
нормами, не грозились отдать в психушку на перевоспитание и всякими страстями из
жизни многих представителей ЛГБТ, за что я проникся искренним уважением к ним, и
даже чуть позже, в комнате, на эмоциях всплакнул или, как принято говорить, пустил
скупую мужскую слезу.

Поэтому в том, что я найду себе избранника, который: а) окажется геем не из кино,
гламурным, с сумочкой и торчащей из неё чихуашечкой; б) не будет ебать мне мозг,
если вдруг окажется эмоциональным; в) с которым мы сойдёмся в сексуальных
предпочтениях (хотя, думаю, с этим проблем не возникнет, но тут в зависимости от
того, с какой стороны посмотреть. Сам я не особо и в своих-то осведомлён, не знаю,
нравится ли мне быть снизу — мне ни разу не вставляли — или сверху — я тоже никому
не вставлял, — поэтому тут как повезёт); и г) как верно подметила Сумин, который
вывезет мой характер; я не уверен.

— Тебе нужен папик! — щёлкает пальцами Сумин в эврике, когда я ей озвучиваю все
качества своего идеала. На неё и меня косятся другие посетители кафе, сидящие
неподалёку, а я только вздыхаю, хлопнув себя по лицу ладонью и уперев её в стол.

— Какой папик? — устало поднимаю глаза на подругу, не отнимая от лба руки.

— С дорогой тачкой, стабильным заработком, вкусно пахнущий, зрелый, желательно

тридцать плюс, готовый учить тебя жизни, и который поддержит твоё видение мира и,
по возможности, дополнит своими мыслями, — протараторила она с широкой улыбкой, но
уже тише. Всё-таки не гоже другим подслушивать наши сплетни.

— А ещё с женой и детьми для полноты картины, и чтобы был из преступной

организации, — без ноты позитива дополняю я. — Где мне по-твоему искать этого —
господи прости — папика? Как ты вообще себе представляешь это?

— Ну, многим богачам нравится кто помоложе, тут ты подходишь, а если учесть
нетипичные предпочтения многих из них, то вероятность наличия нетрадиционной
ориентации довольно велика. Таким зажравшимся хрычам зачастую очень скучно жить,
рутина надоедает, хочется новых ощущений, перемен. С достатком они могут позволить
себе что угодно, но только не любовь и не мальчишек с тяжёлым характером, как у
тебя, — заговорщически лыбится одними губами, когда заканчивает говорить.

— Это тебе лично говорил кто-то из них или ты фанфиков перечитала?

— Нет, заюш, это простое наблюдение, исходящее из новостей о звёздах и влиятельных

людях нашего времени. Взять даже чиновников — у половины сто процентов на стороне
от семьи есть любовница, а у многих даже любовники. Почему? Опять же — скучно жить,
хочется выйти из постоянства и снова почувствовать кайф от жизни, которая им
недоступна в силу статуса.

— Ты сейчас только что взяла и прорекламировала зажравшихся богатеев мне?

— Я нашла решение проблемы, зовущейся твоим одиночеством и поиском идеального типа.

Сам посуди. Папик — не гламурный гей, насмотревшийся сериалов от нетфликса, —
начинает загибать пальцы, — он зрелый, а значит, не только не будет ебать мозг
тупыми решениями, но и переживёт твой подростковый максимализм, поделится опытом,
что пойдёт тебе только на пользу, — загибается второй палец, — сексуальные
предпочтения… тут сложней, он может оказаться абсолютным активом, но это не будет
проблемой, если тебе понравится, так что и это не трагедия, — третий палец, — в
силу опыта, характера и рода деятельности он обязательно имеет холодную голову,
титаническое терпение, рассудительность и умение переждать, проанализировать,
направить на решение возникших конфликтов, поэтому даже твой характер не станет для
отношений помехой, — загнув четвёртый палец, она переворачивает ладонь, показывая
«лайк». — Вуаля, Ким Тэхён.

— Что «вуаля»? — невозмутимо переспрашиваю. — Ты сейчас описала человека, с которым

вероятность встречи ноль целых хуй десятых процента. Где прикажешь искать такого?
На луне? Таких идеальных мужиков не бывает.

— Ну да, ты же на опыте, чтобы судить, — невинно хлопает ресницами Сумин, повесив

голову на руку, которой упёрлась в стол.

— Всё ещё не вижу финала твоей мысли. Я тебе описал тип человека, с которым начал
бы отношения, ты нашла мне вроде как оптимальный вариант, но итога нет — место
поиска неизвестно, как и ориентир на определение тот ли это мужик или нет.

— То есть, тебе понравилась идея о папике? — довольно лыбится.

Вот, блять. Нет, мне эта идея не нравится.

— Просто кажется привлекательной, но сложнореализуемой, — закатываю неосознанно

глаза. Дурная привычка, когда пытаюсь что-то скрыть или оправдаться. Кажется,
только Сумин под силу заставить меня это делать и при этом разозлить.

— Не ссы, найдём, — вот так нефиговое обещание.

— Повторюсь. Где ж это, интересно?

— В интернете, кукся, лицо проще, — язвит Сумин, не выдерживая моего скептицизма.

Куксей она меня называет, когда куксю максимально недовольное по её мнению лицо,
держу в курсе.

— На сайте знакомств, что ли? — не удерживаюсь и язвлю в ответ.

— На улице у прохожих буду спрашивать, не состоятельные ли геи они.

Точку в разговоре ставит мой тяжёлый вздох, после которого Сумин говорит, что
духота помещения ей наскучила и она хочет пройтись. Весь оставшийся день мы много,
очень много ходили, почти не садясь передохнуть, а всё потому, что барышня,
зовущаяся моей подругой, решила, что она худеет, а спорт это жизнь, поэтому
категорически отказывалась останавливаться. Тиран в юбке. Мои слабые суставы таких
приколов не поняли, поэтому, придя домой, я тут же поплёлся в комнату на
долгожданную встречу с кроватью.

— Боже, моя любимая, — обнимаю подушку, будучи уже на мягком покрывале, — ни на

кого тебя не променяю.
Наконец-то этот день закончится, а я смогу отдохнуть. Но, как гром среди ясного
неба, звучит троекратный стук в дверь, после которого в дверном проёме показывается
макушка мамы, пустившей в комнату полоску света из коридора.

— Тэхён, ты пропустил обед, не голоден? — мягко спрашивает она, видя, с каким

энтузиазмом я преодолевал лестницу. — Я оладий напекла, будешь? С чаем или кофе?

Оладьи, чё-ё-ёрт, она знает, как заманивать. Никогда не мог устоять перед её
выпечкой.

— С чаем, — со слабой улыбкой говорю.

Мама понятливо кивает, отзеркалив её, и удаляется, снова погрузив комнату в

полумрак. Думаю, перед поздним ужином будет неплохо всё-таки сходить в душ и
переодеться, а то так потом и усну без задних ног в джинсах и джемпере.

Мне нравится, что у нас в ванной большое зеркало с подсветкой, наверное, самая
полезная вещь в этом доме, которой мы всей семьёй любим пользоваться. Захотел —
выключил её вообще, захотел — сделал ярче, ну идеально же. И свет, что немало
важно, не жёлтый, а именно белый, который не искажает картинку! Я готов оды
посвящать этому зеркалу, но, к сожалению, у меня на это нет сил сейчас. Быстро
ополоснувшись и почистив зубы (зачем — не понимаю, всё равно же ещё после еды пойду
это делать — вот такой чистюля), я спускаюсь вниз, где за обеденным столом уже
сидят родители, видимо, решившие тоже перекусить на ночь глядя, ну или составить
мне любезно компанию. Говоря о бесполезных вещах, на столе стоят две солонки — одна
простая, стеклянная, а другая в виде какого-то мужичка. Не знаю, зачем он вдруг так
понадобился маме в один из наших походов в магазин, но теперь этот челик живёт у
нас и уже получил от меня кликуху Дохлый, потому что ну реально дохлый, щуплый
весь, единственно, что улыбается через нависшие керамические усы всем, кто на него
взглянет.

Запах душистого чая и свежеиспечённых оладушек стремительно захватывает

пространство вокруг стола и проникает в лёгкие с колоссальной скоростью, поражая не
только мои рецепторы, но и сердце. С маминой едой не сравнится ничто другое.
Нетерпеливо я подхватываю первый оладушек и тут же кусаю, моментально расплавляясь
на стуле от его мягкости и вкусноты. Медовые, как мы с папой любим. Мама любезно
ставит перед нами кружки с напитками, от которых исходит беловатый пар, а после
присоединяется к трапезе с кружкой компота, который налила себе. Не могу не
отметить краем глаза её довольную улыбку, с которой она смотрит, как я уплетаю один
за другим оладьи.

— Как погуляли? — спрашивает отец, отпив из своей кружки. — Видели кого-то из

знакомых?

В ответ отрицательно качаю головой.

— Сумин как всегда поведала о всех новостях мира и затаскала меня по округе. Ноги
гудят.

— Её родители нас недавно в гости звали, — присоединяется к разговору мама. — Мы

пока ничего не ответили, но, мне кажется, ты был бы не против сходить с нами. Или
ты уже устал от гиперактивности Сумин за неделю школы? — по-доброму усмехается она,
знает меня, как облупленного, и хорошо осведомлена о моей быстро иссякающей
социальной батарейке рядом с подругой.

— А когда зовут? — с набитым ртом интересуюсь.

— Через два дня, у её отца день рождения.

— М, ясно, — киваю несколько раз, не дав чёткого ответа, хотя мне кажется, что он и
так понятен.

Я люблю Сумин, она была моим лучшим другом с начальной школы, я всегда рад её
компании, даже если не в духе. Она понимает, когда стоит сбавить обороты своего
наседания на меня, это её и отличает от других. Она исключительна. В конце концов,
кто, если не она, будет выдерживать мой строптивый характер, и кто, как не я, будет
отгораживать её от всяких тюбиков?

— Знаешь, Тэ, — спустя недолгое молчание зовёт меня отец. Я заинтересованно

поворачиваю голову во главу стола, где он сидел, и слушаю. — У нас с мамой на
работе недавно объявился… такой же уникальный работник, как ты, — жевательный
аппарат медленно перестаёт действовать, пока совсем не останавливается. Я
непонятливо выгибаю бровь, ожидая продолжения. — Он вполне себе нормальный.
Прилежный работник, хороший человек, добрый, при деньгах и хорошем статусе, — судя
по той неловкости, с которой говорит отец, он…

— Ты мне сватаешь работника вашей фирмы сейчас? — неверяще спрашиваю, широко

раскрыв глаза, но не бурно реагируя, а скорее шокировано. — Пап, это отвратно, ты
знаешь? — нервный смешок всё-таки срывается с губ.

— Папа не сватает, — вступается мама и, будто дёрнув за ниточку, привязанную к

моему подбородку, разворачивает моё лицо к себе, — просто господин Пак довольно
молод, недурен собой и кажется достойным человеком. К тому же, не каждый день
встретишь кого-то из ваших с такой хорошей биографией.

— Мама-а-а, — мученически скулю, приложившись ладонью о лоб так же, как и днём при
Сумин.

— Не самый плохой вариант, Тэхён, — пожимает невозмутимо плечами она. Ей разговор о

моих предпочтениях даётся явно легче, чем отцу, поэтому в переговорах она
перехватывает его роль.

— Такое чувство, будто я сам не смогу потом найти себе отношения, — отнимаю руку от
лица и смотрю в тёмные глаза мамы, обрамлённые длинными ресницами, передавшимися
мне по наследству от неё, как и губы, как и разрез глаз. Я вообще, по словам
многих, был её копией, что льстило, конечно: мама была красивой женщиной, и
является такой до сих пор, идя в ногу со всеми модными тенденциями и выглядя мне
едва ли не сестрой на людях. От отца мне передался тяжёлый характер, рост, широкий
размах плеч и немного вьющиеся волосы, которые я иногда подкручиваю сам, чтобы
довести гнездо на голове до ума. — В самом деле, кто сейчас сватает своих детей
кому-то?

— Мы не сватаем, а просто пополняем список кандидатов, — невозмутимо отпивает

компот мама.

Сегодня прям день благотворительной акции «помоги Тэхёну найти парня». Сначала
Сумин, теперь родители, и если у первой не было чёткого плана по поиску, а лишь
образ идеала, то у родителей есть, блять, готовый вариант. Хотя о каком идеале
речь? Мне не нужен папик, чёрт возьми!

Новость о возможном варианте прогнала сон, напугав его до такой степени, что
приходится ворочаться до часу ночи. Как, оказывается, странно, когда родители
находят тебе… кого-то, ещё и из своего окружения. Господин Пак. Ой, аж
передёргивает от одного имени, хотя даже имени и неизвестно, только фамилия. Всё
равно, одна мысль о возможном, не дай бог, знакомстве, заставляет задуматься о
путях отступления, если, например, он: а) неожиданно окажется у нас дома; б) меня
позовут на прогулку по городу родители, мы зайдём в какое-нибудь кафе, а там — ох,
как неожиданно — окажется господин Пак; в) если под предлогом того, что «Сумин
просила передать, что вы сегодня встречаетесь там-то там-то» я приду на место
встречи и увижу не поверите кого.

И кто ещё фанфиков перечитал, называется?

Но благо, в какой-то момент мне удаётся всё-таки уснуть.

***

Празднование отец Сумин решил перенести из уютного дома в роскошный ресторан, дабы
отпраздновать свои почётные сорок пять в куда более торжественной обстановке и в
придачу к этому перенёс всё с рабочей среды на выходной день, субботу. Так и нам с
Сумин было проще — на следующий день не надо было на учёбу, а значит, нам тоже
позволят пригубить алкоголя (не надо родителям знать, что лучше, чем пригублять, мы
умеем напиваться до поросячьего визга (это я за Сумин, если что, сам этим не
злоупотреблял)), и взрослым, поскольку следующий день такой же выходной, как и у
нас, и можно без зазрения совести праздновать на широкую ногу.

Сегодня как раз среда, юбилей отца Сумин, которая идёт рядом со мной по школьному
коридору и уже очень длительное время расписывает, как они с мамой собираются его
поздравить, когда тот вернётся с рабочего дня. Как у неё язык не отсох столько
говорить? Наверное, дело практики. До самого актового зала она тарахтит мне на ухо,
едва не подпрыгивая на каждом шагу от предвкушения. Мы занимаем свои места на не
слишком удобных креслах, как и другие ученики старшей школы, готовясь слушать
объявление, которое сделает директор, ну и заодно не упустит возможности выделить
особо выдающихся учеников. Как обычно, ничего нового. То, что я люблю —
стабильность.

— Скукотища, — расквасив щёку на кулаке, говорит приглушённо Сумин, заняв мой

подлокотник своей рукой, на которую и опирается темноволосая голова. — А этот твой
господин Пак, — припоминает личность, о которой я ей рассказал в переписке на
следующий день после того, как сам узнал, — какой он? Ты видел его?

— Где б я на него посмотрел? — поворачиваюсь к ней, стараясь говорить тише своим

выделяющимся басом.

— Родители не показывали фотографию?

Хм, и правда, надо было, наверное, попросить хотя бы фотографию этого таинственного
Пака, а не сразу отфутболивать. Может, он оказался хотя бы симпатичным. Спасибо,
Сумин, теперь меня будет сжирать любопытство от желания одним глазком взглянуть на
коллегу родителей. Низкий тебе поклон.

— Я сразу отмёл затею с нашим знакомством, так что о фото даже никто не заикался.

— Идиот, — шепчет подруга, покачав разочарованно головой, за что сразу получает от

меня щелбан. — Ай! — шипит и морщится, дёрнувшись и тут же потирая место удара
пальцами. Наверняка ещё смотрит недовольно с надутыми щеками и распахнутыми от
негодования губами.

— Ты как со старшими разговариваешь? — невозмутимо спрашиваю, даже не оборачиваясь

на неё, а потом дёргаюсь тоже, потому что эта язва проигрывать не привыкла, и
решила меня ущипнуть за бок.

Нашу недолгую перепалку прерывает одно внушительное «Ким! Мин!» со стороны нашей
классной руководительницы. Приходится успокоиться и продолжить втыкать на сцену,
где становится всё больше людей, которых награждают за разные заслуги в учёбе,
спорте, внешкольной деятельности и так далее по списку. Всё сопровождается бурными
аплодисментами других учеников и вялыми от Сумин, уже закатывающей глаза от
нудятины раз пятый точно — и это только то, что я заметил! — держу пари, она
сделала это гораздо больше раз.

Через пять минут директор, наконец, и объявляет то, ради чего собрал нас здесь.
Грядёт осенняя ярмарка, вот так неожиданность, собранные средства с которой пойдут
на благотворительность. Но какие же мероприятия без спонсоров? Вот и у нас появился
спонсор, помимо тех, что уже были у школы — некий господин Чон, о котором
отзываются как о человеке с большой буквы, учившемся в нашей школе раньше, имеющем
сейчас под своим контролем довольно крупную фирму, которая у всех на слуху (честно,
прослушал, какую именно, но точно слышал восхищённые вздохи других учеников —
видать, правда, у всех на слуху), одним словом: ходячий кошелёк для школы.

— Тэхён, — усмехнувшись, зовёт Сумин, склонившись немного ко мне, и говорит,

улыбаясь широко-широко, — смотри-ка, папик сам тебя нашёл, — и тихонько ржёт,
наблюдая, как я в откровенном шоке поворачиваюсь на неё, недовольно стреляя
глазами. Как она смеет!

Не люблю, когда в мою личную жизнь лезут без спроса, даже Сумин. Её от моего гнева
спасает только то, что она моя подруга. Хотя, казалось бы, злиться не на что,
безобидная шутка, коих у нас в разговорах проскакивает уйма, да только мне совсем
не смешно становится, когда этот господин Чон появляется на сцене. И Сумин, к
слову, тоже. И вообще много кому. Потому что этот ваш спонсор выглядит как айдол с
обложки глянцевого журнала.

— Нихуя-я-я… — тянет подруга рядом оценочно. — А он горяч для своих лет.

— Для каких? Думаешь, ему под сорок?

— Спонсорами в двадцать пять не становятся и тем более не имеют в управлении фирму,

вышедшую на мировой рынок.

Ага, а вот и то, что я прослушал. Всё оказалось ещё масштабней, чем могло
показаться на первый взгляд. Должно быть, господин Чон важная шишка среди своих и
та ещё заноза в заднице у конкурентов.

Пока директор продолжает толкать свою речь, господин Чон бегло осматривает
присутствующих, выглядя при этом так, словно мы все его рабы и этот мир принадлежит
ему, что, в принципе, свойственно людям его рода деятельности. Как-никак, он
директор своей фирмы, а это вам не хухры-мухры. В какой-то момент нам удаётся
пересечься взглядами. Внутри всё вздрогнуло от этой недолгой секунды, вынудив
судорожно вобрать носом воздух в лёгкие. Неоднозначная реакция, но не неожиданная.
Я всегда был немного замкнутым, когда дело касалось людей выше меня по статусу,
диалога с ними, переглядками и другими взаимодействиями, так что взгляд его
угольных глаз на себе ощущался как нечто резкое и пронзающее, как стрела, такое же
неожиданное и неприятное.

Спонсор, когда ему дают слово, слышит куда более живые аплодисменты, чем были до
его появления на людях, чему сдержанно улыбается и скромно благодарит за такое
внимание и интерес к его персоне.

— Какой у него голос, — качает головой Сумин поражённо, будто уже влюбилась,
дурёха. Чтоб не втыкала, дёргаю рукой, сбив её локоть с подлокотника и тем самым
выбивая у её головы опору, вынудив почти встретиться носом с этим самым
подлокотником. — А?.. Ты!..

— Мин! — шипит снова учитель. Чую, нам после мероприятия (если его так можно
назвать) пизда.
Но я всё равно с довольной миной смотрю на Сумин, которая прожигает меня
убийственным взглядом, а потом понимаю, что стало слишком тихо — спонсор замолчал.
Я поворачиваюсь, как и подруга, в сторону сцены, и сразу натыкаюсь на его взгляд.
Микрофон застыл возле губ, которые он вновь распахивает, продолжая вещать что-то о
планах и продуктивной работе. Видимо, то была секундная заминка на подумать. Не
хочется, чтобы причиной его резкого замолкания был я и Сумин, а иначе как объяснить
такое удачное стечение обстоятельств, что он заткнулся именно в тот момент, когда
на нас шикнула учительница, а потом упёрся взглядом прямиком в меня?

Непрошенные мурашки тут же пробежали по телу. И ведь непонятно почему. Спонсор

посмотрел не с намерением убить или заткнуть меня (как мне показалось, хотелось бы
верить, что не показалось), наверное, припугнул и заставил сжаться весь его образ в
целом: чёрный костюм-тройка, с торчащей белой рубашкой из ворота запахнутого
пиджака, зачёсанные назад смоляные волосы, немного хмурые брови и такой же, как
волосы, взгляд — тёмный настолько, что можно было бы утонуть в нём, если бы мы
находились в иной обстановке и… что?! Какого хрена я думаю о таком? Ладно, не
стыдно признаться, что с таким, откровенно говоря, красивым мужчиной хотелось бы
встретиться в неформальной обстановке. Но это чисто в теории! В жизни же это было
ужасно неправильно, неловко и другие эпитеты с приставкой «не».

— Спасибо за внимание, — наконец заканчивает свою речь господин Чон и слегка

кланяется, поднимая тут же ворох хлопков зазвучать по актовому залу. И тут то ли
моя паранойя играет злую шутку, то ли воображение, но я, кажется, снова чувствую на
себе уже длительный взгляд тогда, когда вместе с Сумин покидаю просторное
помещение, в котором успело стать душно. Нужно умыться и отбросить лишние мысли на
этот день, оставить в прошлом то, что сейчас произошло и, может быть, закопаться в
стыде, потому что, кажется, тот внезапный взор посреди речи был направлен как раз
на то, чтобы меня и Сумин заткнуть, дабы не мешали.

***

Долгожданная суббота наступила слишком быстро, я даже не успел особо устать за

неделю учёбы, а тут уже снова выходные дни. Долгожданной она, кстати, была не
столько для меня, сколько для Сумин, потому что ей разрешили чуть больше, чем
пригубить, на празднике, с чем могу её поздравить. Мне же остаётся довольствоваться
меньшим, но я привык радоваться мелочам, дают — бери и не жалуйся, а будь
благодарен, — кажется, именно так меня воспитали.

— Тэхён, ты готов? — в комнату, как всегда, после стука, заглядывает мама, уже
надевшая на себя приталенное тёмно-синее платье, на ключицах и в мочках ушей были
жемчужные украшения, подаренные отцом на годовщину свадьбы в этом году, волосы, что
обычно были уложены на плечи, сейчас собраны в небольшой пучок на затылке, при этом
с объёмным, красивым оформлением у корней и свисающей, подкрученной прядкой у лица.
Готова покорять мужские сердца.

А я, да, готов. Нацепил приталенные брюки, белую рубашку — всё как полагается, всё
торжественное.

— Ну, жених, — оценивает мой образ мама, а я не сдерживаюсь и усмехаюсь. — Только

не хватает чего-то, — у мамы всегда был тонкий вкус в моде, поэтому я жду её
вердикта, пока она уходит из комнаты и возвращается с тонким шёлковым платком и
какой-то брошью, как оказалось, в виде чёрной розы, которую она мне крепит к месту
у сердца, а платок повязывает на шее, оставляя два свободных края свисать впереди.
— Для многих чёрная роза символизирует что-то печальное и горькое, ассоциируясь с
трагичной любовью, скорбью или неудачами, но в иной трактовке этот цвет значит
мужественность и силу духа. Чёрный, как по мне, твой цвет, Тэхён, для других он
будет мраком и тьмой, а для тебя самой наивысшей силой.

Умение красиво говорить и размышлять мне тоже передалось от этой невероятной

женщины, на которую я не могу взглянуть без улыбки. Однако иногда она может
перегнуть палку.

— Ты снова просила сделать на меня расклад у госпожи Хван? — решаю спросить.

— Да, снова, — невозмутимо отвечает, подняв голову с цветка на меня, — и не считаю,

что эта информация сделает тебе хуже.

Наша соседка, госпожа Хван, то ли таролог, то ли ведьма, то ли медиум, я так и не

понял, но она любит погадать кому-то, если вдруг попросят, а моя мама, как самый
преданный фанат всего сверхъестественного, по редким случаям захаживала к ней
получить информацию касательно нашей семьи, в частности меня и моей жизни. Я не
виню её за это, она волнуется за моё будущее, хочет, чтобы у меня всё было хорошо,
тут её можно понять, и если ей приносят успокоение слова другой женщины, значит,
пусть оно так и будет. Лично я во всю эту сомнительную историю с астрологией,
экстрасенсорикой и мистикой не верю, а если быть вернее, отношусь скептически. Есть
случаи, когда что-то объяснить сложно, а потому отрицать наличие чего-то
паранормального нельзя, но верить в то, что говорят рандомно вытянутые из колоды
карты… Не понимаю этого.

— Господин Пак тоже там будет, — говорит спокойно мама, поправляя мою причёску —
немного завитые волосы.

Простите, что?

— Ничего не знаю, вы должны хотя бы поговорить.

— Мам! — какого хрена?! — По-моему, неразумно доверять своего несовершеннолетнего —

на минуточку — сына какому-то старому хрычу.

— Почему старому? У вас всего-то семь лет разница.

Всего-то, блять! Действительно.

— О чём ему со мной, школьником, говорить, мам? — пытаюсь вразумить её, но,
кажется, с тяжёлым характером отца мне передалось именно мамино упрямство.

— Я не говорю сразу к нему в постель прыгать, Тэхён, а просто прошу поговорить.

И бесцеремонность с прямотой, кажется, тоже от неё.

— Мама! — в откровенном шоке вскрикиваю, не в силах совладать с подкатившим

возмущением, перемешавшимся со смущением. Общение вообще не мой конёк, как и
знакомства, да ещё и со взрослыми состоятельными людьми. Чувствую себя ущемлённо.

— Тихо, это для твоего же блага, — не меняясь в тоне ни на йоту, отрезает и целует
меня в нос, тут же стирая следы помады пальцем, и зовёт пройти вниз, где нас уже
ждало такси.

В ресторане большая часть гостей, основной массой которых были коллеги по работе не
только отца Сумин, но и моих родителей, работавших в одной компании, уже собралась.
Мы подоспели как раз вовремя. Сумин, выряженная в простое чёрное платье чуть выше
колена, с разрезом сбоку, больше смахивающее на ночнушку или как то, что обычно
поддевают под другое платье, более пышное, сразу встретила нас и провела куда надо.

— Тоже папиков клеить собралась? — не удерживаюсь от подкола я, немного склонившись

к ней, когда мы отошли в сторону входа от пребывающих гостей, чтобы никому не
мешать и встречать других.
— А сам-то? — не теряется она, привыкшая к моему юмору и будучи явно готовой к
шуткам с моей стороны.

— Собрался кадрить господина Пака, — вздыхаю и слышу заглушенный в ладошке

кряхтящий смех Сумин, уже видевшей список гостей, среди которых оказался и наш
общий знакомый-незнакомый господин Пак. — Хватит ржать. Мама сказала, что мы должны
хотя бы поговорить, а дальше как пойдёт. Да прекрати! — шикаю на неё, а то стоит и
заливается пуще прежнего, уже отвернувшись от меня, чтобы, видимо, казаться тише.
Пакость ходячая, а не Мин Сумин.

— Я его не видела пока, — успокоившись, поправляет волосы, уложенные на одну

сторону, Сумин. — Ещё не приехал. Зато смотри, как классно получается, он прибудет,
а тут ты прямо с порога хлебом-солью его встретишь, — снова взрывается тихим смехом
она, а мне хочется, невзирая на то, что мы в ресторане, и что она моя подруга,
хорошенько треснуть её.

Как бы я не серчал на Сумин, она права, встречи не избежать, хочу я этого или нет.
Остаётся только вздохнуть и молча ждать своей участи, которая добирается-таки до
ресторана спустя десять минут, знатно опоздав. Минус балл тебе, господин Пак, за
пунктуальность.

Первое, что я слышу, не голос пресловутого господина Пака, а смех Сумин, который
она старательно прячет за неловким откашливанием, когда приветствует гостя, а меня,
кажется, постигло ещё одно самое большое разочарование в жизни. Я со своими
неполными сто семьдесят семь выше Пака едва ли не на полголовы. Фантастика. Я не
заделался ни активом, ни пассивом в сфере не только сексуальной жизни, но и в
целом, однако чертовски странно и неловко общаться с предполагаемым вариантом,
который старше тебя почти на десятку лет, но при этом дышит тебе в подбородок. Чую,
вечер обещает быть ужасным, и если я сейчас же не пригублю, то точно чокнусь.

К счастью, за Паком приезжает последний гость, и мы с Сумин, покинув пост,

присоединяемся к застолью. Я сижу… кхм, между ней и Паком, оказавшимся с именем
Чимин. На вид довольно слащав, как и его голос, блондин, с отличной укладкой и
неплохим вкусом в одежде, неразговорчив с гостями. Но это только с гостями, потому
что стоит нам отдалённо перекинуться парой фраз, у того будто начинается словесный
понос. Честное слово, пиздит — прости, господи, за мат — обо всём, что касается
работы, его дел, планов и ни разу, сука, не спросил чего-то у меня. Вот тебе и
господин Пак, самовлюблённый нарцисс, любящий поговорить о себе. За внешку плюс, а
за всё остальное — огромнейший минус. От его трещания начинает болеть голова
примерно на втором часу нескончаемого потока слов, которыми он меня награждает.
Даже Сумин так не умеет утомлять, как сделал этот метр с кепкой за рекордный час.

В какой-то момент он выходит из-за стола, получив неотложный, по его словам,

звонок, на который просто не может не ответить. Это позволяет расслабленно
выдохнуть. Неужели это тишина?

— Мне нужен отдых от общества или голова взорвётся, — причитаю, потирая переносицу
указательным и большим пальцами. Голова болит ужасно.

— Этот коротышка заговорит тебя до смерти, — говорит Сумин.

— Кончай шутить, сегодня твой стендап не смешной.

— А мне кажется, очень, — хмыкает она, не расстроившись ни разу. По заалевшим

щекам, проглядывающим сквозь слой макияжа, видно, что она захмелела, чему я безумно
в данный момент завидую. — Ладно, я готова отвлечь его внимание на себя, чтобы ты
немножко передохнул, так и быть, — видимо, я выгляжу настолько жалко, что сама
госпожа снисходительность решила проснуться в моей подруге. А ещё леди понимание,
когда я вижу, как она меняет наши с ней бокалы местами, изменив градус одинаковых
на вид напитков.

— Спасибо, — удивительно, что у меня ещё остались силы на улыбку, которую я дарю
Сумин, потому что фальшиво натянутые в любезности уголки губ, обращённые к Паку,
уже устали натягиваться. Недолго думая, я осушаю бокал вина, предоставленный
подругой, наполовину.

Когда Пак возвращается, я готов почти завыть, но вспоминаю, что должна была
поступить помощь с правой от меня стороны, и немного успокаиваюсь. Сумин не
заставляет себя ждать, с ходу активно заводя беседу с Чимином, выражая явный
интерес к его персоне, так как просекла, что о себе этот индюк потрындеть любит
больше, чем своё отражение, наверное. И это работает, они начинают вести диалог
через меня, а кто я такой, чтобы мешать их увлечённой беседе? Поэтому незаметно
толкаюсь ногами от пола, чтобы на стуле проскользить назад и не создавать барьеров
для двух спевшихся птичек. Сумин по ходу разговора продолжает незаметно менять наши
бокалы, чтобы я не оставался таким кислым, что очень помогает отвлечься и
расслабиться, даже голова вроде не так сильно болит уже, а в теле медленно
образуется лёгкость. Но надо не перестараться, чтобы у родителей не возникло вдруг
подозрений, а потому, оставляю последний, почти полный бокал, пока не тронутым, и
отпиваю самую мизерную часть, кажется, лишь смачивая губы алкоголем, а не
полноценно отпивая.

Ещё через час становится скучно. Сумин полностью увлечена Чимином, с которым я
поменялся местами, чтобы она могла быть ближе к нему и заговаривать не хуже, а
кроме неё мне здесь было и не с кем говорить. Взрослые дяди и тёти заняты своими
рассуждениями.

— А Тэхён-то совсем уж взрослый, — краем уха улавливаю своё имя в словах какой-то
неизвестной мне женщины, похожей на ту самую бухгалтершу средних лет с корпоратива,
которая сначала вся из себя скромница, а как выпьет — идёт в разнос. Не хочется
стать объектом её заинтересованности, но, кажется, я уже это сделал и остаётся
только молиться. — Скоро уже невестку в дом приведёт!

— Ну не говорите глупостей, — мама спасает положение, взяв женщину за руку и уведя

тем самым её хмельной взгляд узеньких глаз на себя, — рано ему ещё, какие невесты?
— а ведь сама нескольким ранее меня женихом называла, хах.

— Да вот же рядом Сумин! — находится с ответом тут же аджума, не побоюсь её так

назвать. — Чем не подходящая партия?

Упаси господь такой союз — положив руку на сердце. Мы поубиваем друг друга.

— Вы чего? Они же друзья с самого детства! — вступает в разговор госпожа Мин, мама
Сумин. — Какая там любовь?

— Самая что ни на есть крепкая!

— Так выпьем за любовь! — а вот и ещё один кадр — самый нетрезвый член застолья,
обожающий тосты и находящий повод выпить даже в чихе. За здоровье, хули.

После тоста от меня снова отстают. Телефон остался дома, как назло, заняться нечем.
Передо мной лежит уже четыре трезубца из проволоки, которой закрепляют пробки от
шампанского, в рот уже ничего, кроме крох вина, не лезет. Наступает уныние. Хочется
домой в постель. Но неизвестно, сколько ещё нам здесь сидеть, поэтому, лишь с
надеждой на скорейшее завершение вечера, жду его окончания.

Так как теперь я сижу с края стола, мне открывается вид на весь ресторан и вход в
том числе, поэтому я нахожу, чем занять себя в ближайшее время: смотреть, кто
пришёл (разумеется, в пределах разумного, я уважаю чужое личное пространство и не
собираюсь пялиться на каждого приходящего и уходящего). Хватает этого минут на
пятнадцать, за которые мой бокал пустеет наполовину, а скука, обратно
пропорционально ему, увеличивается.

И снова люди приходят и уходят. Как же скучно. Хотя нет, постойте, кажется, среди
новоприбывших я нахожу знакомую фигуру. Или, может, моей забродившей голове только
кажется. И всё же… Компания мужчин в составе трёх человек садится недалеко от нас
как раз так, что я беспрепятственно могу рассмотреть их. Видимо, к вечеру удача
решила всё-таки сыграть в мою пользу, а потому предполагаемый знакомый садится, как
никогда кстати, ко мне лицом и… Да.

Это наш новый спонсор. Вот так сюрприз.

Я о нём не вспоминал как раз со среды после его первого и единственного появления.
Да, в мыслях нет-нет, а проскакивал момент наших недолгих переглядок, но то было,
опять же, только в среду, потом как-то забылось. И вот он снова в моём поле зрения,
сидит с иголочки одетый, с убранными за одно ухо волосами (они у него чуть длинней
уровня ушей как раз), другая половина причёски аккуратно уложена. Вместо рубашки на
нём белая блузка, скрытая пиджаком неизменного чёрного костюма. Он словно
аристократ, пришедший на званый ужин к себе подобным, холоден, элегантен, одним
словом хорош. Словно вышел прямиком из конца девятнадцатого века, созданный, чтобы
им восхищались.

Лицо невозмутимо, сосредоточено на собеседниках, может, деловых партнёрах, а может,

простых друзьях, но он отдаёт им всё своё внимание, изредка кивая на чужие слова и
отпивая принесённое им вино из бокала. Как долго я уже сижу и пялюсь на него? Я
определённо пялюсь, но больше заняться нечем, а тут хотя бы глаз моего внутреннего
эстета радуется. Когда один из собеседников господина Чона удаляется, совсем уходя
из ресторана по неизвестным причинам, он начинает бегло сканировать помещение
взглядом. Я, кажется, всем своим видом показываю, что жду, когда его бездонный
взгляд дойдёт и до меня, но этого не происходит в силу того, что Чон поворачивается
к своему другому спутнику — тот что-то начал вещать. Вот непруха… Ну и чёрт с ним.

Я поворачиваю голову вбок — Сумин еле держится, чтобы не начать вешаться на Чимина,
оба уже достаточно пьяные ровно настолько, что вся гомосексуальная натура Пака
начинает менять своё направление на сто восемьдесят тогда, когда ладонь ненавязчиво
под столом оглаживает оголённую ляжку Сумин. Приплыли… На других гостей сил
смотреть нет. Кто-то ушёл, а кто-то остался, и среди вторых, к сожалению, был я
сам.

Качнув медленно головой, я возвращаю внимание своему объекту наблюдения и ненароком

чертыхаюсь — спонсор смотрит прямо на меня, и чётко в глаза. Дыхание выбило из
лёгких от неожиданности. Но я не отвожу взгляда и смотрю в ответ. Такое чувство,
будто мир вокруг перестал существовать на тот промежуток времени, что я чувствовал
его взор на себе. Чон немного склонил голову к плечу, словно играет со мной или
наоборот безмолвно упрекает в бесстыдном рассматривании себя, от этого он кажется
строже, властней, заставляет меня внутри сжаться до размера атома. Почему-то
захотелось свести колени вместе. Стало слишком душно, а ещё тяжело вдруг дышать,
приходится немного ослабить узелок платка на шее, но от жары это не спасает.

Не выдержав напора, я отворачиваюсь первым, опустив голову в свой бокал. Что это
было?

Нужно освежиться. Я встаю и целенаправленно иду в сторону уборной, там умываюсь,

сушу руки и промакиваю лицо бумажным полотенцем. Чтобы проверить свой внешний вид,
становлюсь перед длинным зеркалом, растянувшимся на все три раковины, и с немного
тяжёлой головой смотрю на всё такие же идеально уложенные волны тёмно-русых волос,
с одной стороны убранных за ухо невидимкой; на немного покрасневшее лицо не то от
смущения, не то перенявшее окрас выпитого вина; на болтающийся свободно на ключицах
платок и чёрную розу, не шелохнувшуюся за весь вечер.

Надо нормализовать дыхание: делаю глубокий вдох и закрываю глаза — также выдыхаю.
Ладонь тянется к лицу и проводит по ней устало. Неужто простые переглядки со
спонсором смогли настолько выбить меня из колеи? Возможно, ему в этом помогли
алкоголь в моём организме и усталость, которой наградил — прости, господи —
господин Пак.

Дверь в уборную открывается, мне нет дела, кого там потянуло отлить, я всё ещё
пытаюсь привести себя в порядок и не обращаю внимания на вошедшего. Но когда
кармана брюк едва заметно что-то касается, открываю глаза и вижу в отражении
зеркала человека, который, кажется, был за одним столом с Чоном. И тут же
отшатываюсь в сторону, смотря, как он так же невозмутимо, как зашёл, покидает
туалет. Какого хрена?

Когда возвращаюсь в зал, ни Чона, ни его дружка уже не нахожу, и сажусь за своё
привычное место за столом. Карман, он тронул мой карман. Из него, едва не выпав,
торчала маленькая записка, на которой аккуратным почерком было выведено: «За
чернотой этой розы не скроешь своего светлого сердца».

А?

— Тэхён, мы уезжаем, — зовёт меня мама, проходя мимо уже под руку с отцом. — Если
хочешь остаться, я не против, но только потом не жалуйся, что тебя кому-то
сосватала госпожа Им, — усмехается, наполненная хорошим настроением, ценностью в
десять градусов.

Как раз вовремя. Надо домой — спать, забыть всё, что произошло, расслабиться и
оказаться в долгожданной идеальной тишине.

По приезде сразу падаю на свою любимую, мягкую кровать, даже не удосужившись

раздеться, и почти сразу засыпаю. Наконец-то. Сумасшедший вечер остаётся позади.
Комментарий к Тебе нужен папик
Я не знаю к чему это приведёт. Совершенно спонтанная работа, которая начала
писаться буквально из ничего, без каких-либо идей, чёткого плана и тд. Я не знаю,
какой будет концовка, какой будет середина, но хочется увидеть вашу реакцию на
такую импровизацию)

Честно, первый раз пишу от первого лица, поэтому некоторые моменты могут кому-то
показаться резковатыми или сумбурными, какими в принципе и бывают мысли (мои так уж
точно хах).

Так что дайте знать, в том ли направлении я иду, ваша поддержка и отзывы очень
важны!

========== О сомнениях и надежде ==========

— Ещё одно слово, и будешь не в тепле и уюте, а в холоде и под дождём, где тебя
ёбнет шаровой молнией, — недовольно бурчу, когда Сумин снова начинает ржать и
кричать, а у меня голова раскалывается просто нещадно после вчерашнего вина, будь
оно неладно. Идея пригласить её в гости принадлежала маме, не знаю, чем она
руководствовалась, но сейчас ураган Мин Сумин терроризировал меня своим
незаглушимым криком.

Кажется, где-то у меня был скотч.

— У нас не бывает шаровых молний, — лыбится она, а моё желание треснуть её чем-то
увесистым всё ещё маячит на подкорке, — а вот искра, проскочившая между вами с
Чоном — да.
Вот же ж блять! Даже кинутая в лицо подушка не останавливает её смех.

— Когда мы с твоей личной жизни перескочили на мою? — что мне уже пипец как
надоело.

— Когда вы с Чоном первый раз переглянулись в актовом зале, — подхватывает тут же,
а я бросаю в неё вторую подушку, отправляя на встречу с полом, сопровождающийся
грохотом шмякнувшегося, как мешок картошки, тела.

— У вас всё хорошо? — приглушённо слышится голос мамы с первого этажа.

Конечно, мам, просто сейчас твой сын сядет за убийство, если кто-то не заткнётся.
Прошу, дождись меня и не серчай.

— Доска упала, всё хорошо! — отвечаю. На стене у меня правда висит пробковая доска,
которая с вероятностью в семьдесят процентов могла навернуться с ослабшего гвоздя,
держащегося если не на соплях, то на честном слове в стене.

— Сам ты доска! — крик на всю комнату.

Глубокий вдох…

— Я одной левой, не волнуйся, — преспокойнейше предупреждаю и двигаю в сторону этой

ненормальной.

— Лежачих не бьют!

— А мне похуй.

— Помогите! Убивают!

— Тэхён, не обижай Сумин!

Чего?! Это кто кого ещё обижает! Мама предатель, всё ясно.

— Это она меня обижает!

— Ты же мальчик, будь умней.

— Хах, — не выдерживаю и усмехаюсь севшей прямо Сумин в лицо, — она сказала, что ты
тупая.

— Сам ты тупой. Хватит обзываться.

— Ладно, извини, — смеряю пыл.

— А если серьёзно, — успокаивается и она, — что будешь делать с запиской?

— А что я могу с ней сделать? Съесть? Если ты не заметила, это не письмо, у

которого есть обратный адрес, весточку ему я никак не напишу. Да и не надо мне это.

— Почему ты так думаешь? Может, ты просто не понимаешь, что на самом деле хочешь
отношений. Сам говоришь, что это пустая трата времени и эмоционального ресурса, но
я уверена, что ты так не считаешь, а пытаешься убедить себя в обратном, потому что
хочешь, вот и отнекиваешься.

— Ты сама-то поняла, что сказала?

— Я — да, а ты понял?

Ну, типа.

— Допустим, — киваю. — Но что это меняет? Мы всё ещё незнакомы, у нас сто пудово
разница в возрасте как длина китайской стены, мы из разных слоёв общества и я всё
ещё школьник.

— Кажется, о последнем я тебе говорила на прошлой неделе, но если хочешь, повторю:

им плевать на возраст, если ты хорошенький, красивый мальчик. А ты хорошенький,
красивый мальчик. Смотри, как совпало. А за остальное, не думаю, что его будет
волновать ваше положение в обществе, если он вдруг тобой заинтересовался. Из чего
вытекает последний вывод: если заинтересовался — сам найдёт тебя.

Занавес.

С тяжёлым мученическим вздохом я, скуля, прячу лицо в ладонях. Жили же спокойно без
вот этих всяких спонсоров, чё началось-то?

— Это ты так от счастья плачешь?

— Сумин, это пиздец.

Потому что если всё действительно так, как мы с ней предполагаем, то этот богатей
не даст мне теперь ни вздохнуть, ни пукнуть. По крайней мере, так всегда было в
книгах, фанфиках, фильмах и так далее по списку. Там всегда, когда к простушке
приклеивался как банный лист какой-то альфач из разряда «у моих ног мир, а я у
твоих» (но тут я прямо зальстил себе…), их жизнь сразу менялась из спокойной и
размеренной в суетливую, полную контроля и прочих изысков жизни той самой пассии
уважаемого человека. Это ж он может начать ухаживать за мной, чёрт.

— И звучит как сон, которому не суждено сбыться.

— Ну, знаешь ли, мысли материальны. Если мы каркали, чтобы у тебя появился папик, и
он появился, то значит, и конфетно-букетный у тебя будет, — хлопает меня по плечу
Сумин, — и трахательно-спаривательный, и женато-бытовой.

— Расписала всю мою жизнь, спасибо.

— Знаешь, мне вот кажется, что завтра в школе сто процентов что-то будет.

— Откуда такая уверенность? — отнимаю руки от лица и смотрю на неё.

— Ну ты даёшь, — хмыкает она, удивлённо таращась на меня, — завтра же как раз

финальные подготовки к ярмарке, которую Чон спонсирует. Он придёт всё проверить,
разумеется.

Дайте мне знак, когда можно материться. Какого чёрта вообще я так эмоционирую из-за
него? Не конец же света случится, если мы вдруг пересечёмся взглядами. Опять.
Чёртова записка, будь она неладна. Сегодня же сожгу её.

***
black lilys — nightfall
Вон он, стоит и переговаривается с нашей классной руководительницей и директором.
Чон сегодня весь в чёрном: облегающая стройное, подтянутое тело, водолазка, брюки,
закреплённые на талии ремнём, туфли на невысоком каблуке, на голове причёска,
похожая на ту, которая была на выходных у него в ресторане. Что они все вообще
забыли в столовой? Специально стоят над душой, чтобы бедные дети (я) давились?
— Не пялься так очевидно, — Сумин, ты вот совсем не вовремя сейчас.

— Жуй свой рис молча, — отвечаю под нос и сам принимаюсь размешивать кашу в своей
тарелке. — Я не пялюсь, а тихо негодую.

— А, поняла, Чон тоже, видимо, негодует.

Тоже смотрит? Где? Поднимаю голову, но не вижу ответного взгляда, спонсор как
беседовал со свитой школы, так и беседует. Сумин усмехается, смотря на меня и мою
молниеносную реакцию. Подловила.

— Что прошло за ту недолгую ночь, что мы не общались? — с заискивающим интересом

спрашивает она. — Неужели ветер перемен подул в другую сторону, и ты решил пойти
навстречу своим желаниям? — подперев щёку кулаком, уставилась на меня во все
прищуренные довольно глаза, подведённые подводкой.

— Не неси чепухи.

— Ну да, точно, — саркастически говорит, — чтобы такое произошло, должно случиться

как минимум чудо. Не знаю, метеорит должен упасть или НЛО прилететь.

— Ты — замолчать.

— Ой-ой-ой, — кривляется Сумин, а я, подняв взгляд со своего обеда на вход в

столовую, вижу, как в нашу сторону (пожалуйста, скажите, что мне это только
кажется, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста) идёт директор. — О-оу, — заметив причину
моих стремительно расширившихся глаз, уже не так весело говорит Сумин. И правда «о-
оу».

— Тэхён, можешь зайти в мой кабинет перед следующим уроком? — говорит господин
Чхве, добравшись до нас.

— Хорошо, — киваю несмело — мужчина тут же удаляется, улыбнувшись нам и пожелав

хорошего дня.

Лучше он станет едва ли, а вот хуже…

После обеда, как и было велено, я подхожу к его кабинету. Ладони потные,
неприятные, приходится обтереть их о ткань брюк, прежде чем занести руку и
постучать, а после — войти, чтобы тут же замереть у закрывшейся двери. Чувствую
себя маленьким зверьком, попавшим в капкан охотников, главный из которых в гордом
одиночестве рассиживает в директорском (привычном для себя) кресле, расположив
локти с закатанными рукавами водолазки на подлокотниках. Поза расслабленная, как и
он сам — явно чувствует превосходство, оно немудрено: кто я и кто он? Хотя даже
если не учитывать это, то по сравнению с ним, я сейчас настолько сжатый, что ещё
вот-вот, и скрючусь как старец под девяносто градусов.

О, чёрт, я же не поздоровался, а он ведь, наверняка, ждёт этого.

— Здравствуйте, господин Чон, — блею, согнувшись в поклоне, и сразу выпрямляюсь, но

стараюсь не встречаться взглядом с ним. Принцип тот же, что с бездомными собаками —
не смотри им в глаза, и они не будут нападать, а пройдут мимо. Хочется верить, что
и сейчас меня обойдут.

— Здравствуй, — я вздрагиваю от внезапного ответа.

Ну вот и всё, пришли мне давать в штык за непозволительные переглядки, за

неуважение и вольность, которую я не должен был себе позволять.
— П-простите меня, — всё ещё не поднимаю глаз, на этот раз уткнувшись ими в пол; в
пиджаке становится ужасно жарко, а сцепленные вместе ладони увлажняются снова.

— За что? — страшно смотреть в ответ, вдруг он прямо сейчас хмурится, я же

провалюсь сквозь землю от тяжести взгляда его глаз, а после ещё и со стыда.

Голос будто садится, звучит тише, ниже.

— Я не должен был вмешиваться в ваше личное пространство и так долго разглядывать.

Простите, — снова поклон в девяносто градусов. Я слышу, как глубоко Чон вдыхает, а
после так же выдыхает.

— Присядь.

Что?.. Присядь? Он решил облегчить мою участь и отчитывать хотя бы сидя? Так и
быть, грех отказываться, когда предлагают. У директора т-образный стол, я сажусь за
длинной его частью, боком к Чону, на один из стульев с мягкой обивкой, чувствую,
как сердце бешено колотится в груди.

— Подними голову, не бойся, никто не собирается тебя здесь пороть.

Спасибо, успокоил. Так, надо правда успокоиться, в конце концов, что он мне
сделает? Правильно, ничего. Он мне никто, поэтому не имеет права как-либо решать
мою судьбу.

— Для начала давай познакомимся, — он подаётся вперёд и по-деловому складывает руки

в замок на столе, издержки профессии, наверняка. — Меня зовут Чон Чонгук, я являюсь
действующим директором компании Самсунг, а отныне также спонсором мероприятий,
проводимых в этой школе, — миллиардер-плейбой-филантроп — приписка от руки.

Судя по молчанию, повисшему в кабинете, спонсор ждёт, что теперь представлюсь я.

Перед этим приходится прочистить горло, неловко откашлявшись два раза, поскольку
пересохло ужасно, ещё и ком образовался, затрудняя способность говорить. Главное,
чтобы голос от волнения не дал петуха.

— Ким Тэхён, ученик старшей школы.

— Хорошо, Ким Тэхён, ученик старшей школы, — кивает удовлетворённо Чон. — Я

попросил позвать тебя сюда, чтобы поговорить, а потом предложить кое-что, если нас
обоих устроит проведённая беседа, и мы к чему-то придём. Хорошо?

Какая такая беседа? Отказывать как-то боязно, но, может, удастся увильнуть?

— У меня сейчас урок.

— Учителя предупредят, что ты опоздаешь.

Теперь капкан точно захлопнулся, не выберешься. Он не отпустит, пока не получит

желаемое.

— В обычной беседе нет ничего страшного или сверхъестественного, — разводит руками,

упёртыми локтями в стол, он, чтобы потом снова их скрепить между собой в замок. —
Небольшой диалог, после которого ты вернёшься к занятиям. Я не займу больше пяти
минут, обещаю.

Какой ужас, чувствую себя в какой-то второсортной дораме. Но Чонгук своим видом не
вызывает отторжение, а тем, что идёт на любой контакт и торгуется, пытаясь найти
компромисс, располагает к себе в какой-то степени.
— Какого рода будет разговор? — решаю озвучить пока что единственный вопрос,
который меня волнует. Потому что не похоже, что он будет связан с моей средней
успеваемостью, употреблением алкоголя в обществе взрослых в ресторане или
переглядками, за которые, как он сказал, меня никто пороть не собирается.

— Немного делового, но больше личного. Я могу немного поспрашивать тебя о таком?

Каком «таком»?

— Наверное, да, если это не будет пересекать норм дозволенного, — немного смелею,
обозначая некоторые ограничения. Каким бы важным он ни был, он не имеет права
вмешиваться в мою частную жизнь из собственного любопытства.

— Хорошо, — соглашается Чон.

Начинается разговор. Моё дыхание ненароком затаилось.

— Для начала мне бы хотелось узнать, как у тебя обстоят дела с общением. У тебя
много друзей?

— Какое это отношение имеет лично ко мне?

— С той девочкой ты довольно тесно общаешься, мне просто интересно, — склоняет

заинтересованно голову к плечу Чонгук.

— Почему вас это интересует? — продолжаю защищаться. Как бы мне ни симпатизировал

Чон, идти с ним на откровенный диалог я не хочу, я даже Сумин не всё рассказываю, а
он вообще мне никто, даже не знакомый моих родителей, чтобы я ему на что-то
отвечал. Он не имеет прямого отношения к школе, ко мне, моим друзьям (подруге,
окей), семье, я не хочу, чтобы что-то, что является моим, было чьим-то ещё.

— Не думаю, что ты захочешь узнать это сразу. Это нам обоим на пользу не пойдет. Я
рассчитываю на положительное окончание нашего разговора, а если всё пойдёт так
резко, то его можно не видать.

— Почему? Потому что вы окажетесь мной заинтересованы и побоитесь, что я испугаюсь

и сбегу? — выпаливаю как на духу, надеюсь пробить невозмутимость человека напротив,
вдруг обзаведясь уверенностью. Даже если окажусь не прав и меня попрут из кабинета
за этот позорный бред, это будет лучше, чем если всё вдруг окажется правдой.

Я не люблю, когда какой-то незнакомый мне человек с ходу пытается узнать все обо
мне и моих близких без веской на то причины. Маниакальные какие-то замашки. Маньяки
тоже ни слова о себе, но о тебе послушать готовы с радостью, чтобы потом выявить
лучший день и время и убить тебя где-нибудь в подворотне или на опушке леса.

На лице Чонгука такое же холодное безразличие, но я замечаю, как словно мираж,

дёргается уголок его губ от едва заметной усмешки.

— Почему вы молчите?

— Хочу послушать, что ещё ты заметил.

Я попал в точку? Это правда какая-то дорама, где здесь камеры? Но я не хочу
продолжать эту игру, которой он тешит своё самолюбие за счёт такого смущённого и
неловкого меня.

— Что вам от меня нужно? — уже не так страшно ошибиться и сказать что-то не так.
Господин Чон показал, что мне ничего не будет, если что-то скажу не то, в пределах
разумного, разумеется.
— Я не хотел так быстро переходить к этой части, но ты и сам всё понял, Тэхён, и
даже озвучил. Так что не вижу смысла юлить, — говорит, откидываясь снова на спинку
кресла, повторяя свою предыдущую позу, но теперь ещё и закидывая ногу на ногу. — Ты
действительно меня заинтересовал. Пока только внешне. Но, если у нас всё получится
— хотелось бы, чтобы получилось — то, думаю, мы понравимся друг другу не только
внешней составляющей.

На каждое слово язвить хочется. Но, как и говорила Сумин, я заинтересовал внешне.
Хорошенький, красивый мальчик. Только этот Чон бежит вперёд паровоза. Какое «если
получится»? Не слишком ли всё быстро? Он думает, что придя вот так, буквально
свалившись, как снег на голову, он может что-то требовать? У него и признание в
симпатии было сложено как деловое предложение, с выгодой для обеих сторон. В какой-
то степени так и происходят новые знакомства, и наш с ним диалог не отличается
ничем от той же встречи после короткой переписки на сайте знакомств.

Хорошо, даже если я пойду на контакт (что весьма странно), возникает новый вопрос.
Что могу дать ему я, школьник? Ему, состоятельному мужчине, у которого, наверняка,
есть многое, если не всё. Любовь? А будет ли она? Чон пойдёт ва-банк, чтобы
проверить будет ли взаимной его симпатия? Потратит время, возможно, средства и
нервы на такого, как я, чтобы просто попробовать, потому что среди толпы глаз
выцепил именно меня за смазливую мордашку?

— Я вижу, что тебя это заинтересовало. Ты задумался.

— Вы не находите это странным? — вернувшись в реальность, поднимаю взор на него и

тут же встречаюсь с поражающей чернью глаз.

— Что именно?

— Что вы хотите начать отношения с несовершеннолетним подростком, даже не

удостоверившись в том, совпадают ли у вас предпочтения. Не слишком ли самоуверенно?

С губ Чонгука впервые срывается смешок.

— Я тоже умею наблюдать, — отвечает и смотрит не просто в глаза — прямиком в душу,

так, что хочется закрыться руками, словно я обнажён перед ним. — К тому же, твои
длительные взгляды в мою сторону говорили сами за себя, как ни крути, ты намного
больше себя выдаёшь, чем думаешь.

— Вы довольно прямолинейны, — неосознанно хмурюсь.

— Как и ты, — кажется, с каждой секундой нашего разговора его настроение улучшается
— на лице без признака морщин уже куда более отчётливая ухмылка, от которой
становится не по себе.

— Не боитесь, что я расскажу родителям, и вас за педофилистические замашки

привлекут?

— Не расскажешь, — не колеблясь ни мгновения.

— Почему вы так уверены?

— Потому что в твоих глазах интерес.

Вот же… Проницательный.

Посмотрев на запястье с часами, господин Чон нехотя поджал губы от досады, потому
что время посещения вышло, все должны быть свободны. Сейчас он меня отпустит.
— Пять минут, — озвучивает и подтверждает тем самым мою догадку, — не смею
задерживать, — я встаю с места, чтобы немедленно покинуть кабинет, но торможу, едва
не впечатавшись бедром в так близко стоящий стол от неожиданного возгласа. — А, и
ещё, — из-под чехла последнего айфона выуживается небольшая карточка и ложится на
стол, передвигаемая двумя пальцами в мою сторону, — мой номер, если созреешь для
ещё одного разговора, я буду ждать сообщения.

Много самоуверенности, очень много, и, тем не менее, в глубине чарующего взгляда

видно сомнения. Нельзя быть уверенным в чём-то на все сто. Что-то даже в самом
идеальном, проработанном до мелочей плане, обязательно пойдёт не так — ещё один
закон жизни. Всё в этом мире несовершенно и подвержено тому, чтобы изменяться,
рушиться и ломаться, как ломаются надежды, как рушатся мечты и меняются вдруг
намерения и планы. Непостоянство, неидеальность и переменчивость — основные
составляющие человека как такового. Не бывает такого, чтобы кто-то был предан чему-
то с начала и до конца без единого сомнения, всем, абсолютно каждому, свойственно
думать, выбирать между несколькими вариантами, склоняться больше к одному или к
другому, но быть в то же время преданным третьему, а в конечном итоге выбирая
четвёртое. Люди непостоянны и склонны сомневаться, в каком бы возрасте они ни были,
при каком социальном положении и в какой бы ситуации.

Чонгук увидел с моей стороны интерес, но он настолько хрупкий с его точки зрения,
что быть полностью уверенным не получается. Уверен, ему было бы проще, не увидь он
совсем ничего, тогда не было бы надежды. Надежда, как и многие другие чувства,
приносят боль от ожиданий, которые могут не оправдаться.

— До свидания, господин Чон.

Я не благотворительный деятель, но… Ничего же не будет, если я просто возьму

визитку? Может, когда-нибудь я «созрею». Она может так же остаться лежать без дела,
только почему-то мне кажется, что такого не будет, потому что тёплая улыбка губами,
которую я вижу сейчас, едва соприкоснувшись пальцами с чужими, чтобы забрать
карточку себе, способна приковать к себе, пустив на месте парализующий мышцы яд. У
меня к нему иммунитет, но, видимо, это только пока, потому что, походу, Сумин, я
всё же собираюсь дать шанс себе и своим возможным потайным желаниям и пойти хотя бы
на одну встречу с Чоном.

— До встречи.

***
nda — billie eilish
Как же волнительно. Это будет простая встреча, Тэхён, успокой себя и свои гормоны,
вы просто снова побеседуете, чуть больше, чем пять минут, но от этого мир не
схлопнется точно, переживать не о чем. Спустя почти неделю я решился и написал ему.
Я написал Чонгуку, что был бы не против одной встречи на нейтральной территории,
чтобы проверить, может ли у нас в действительности что-то выйти.

Сумин ничего не знает и не узнает. Мама с папой тоже. Никто, кроме меня и Чона, об
этом не знает и в этом есть своя изюминка, стоит отметить. Какая-то нотка не
озорства… таинственности, наверное, чего-то личного, что понимаем только мы, что
останется приватным. В какой-то степени это даже возбуждает.

Нейтральной территорией обозначили кафе, в котором мы с Сумин могли зависать на

выходных. Мне там было спокойно, да и Чонгуку не надо было скрываться, он не
настолько медийная личность, чтобы его узнавали за километр и бежали с папарацци и
прессой.

Глубокий вдох-выдох и я не волнуюсь. Тупое самоубеждение не помогает, лайфхак из

интернета не сработал. Жизнь тлен. Везде обман.
— Тэхён, ты собираешься куда-то? — мама, как всегда, сама тактичность, стучит,
прежде чем войти.

— Погулять хотел, а что? — нагло вру и мне не стыдно. Хотя тут с какой стороны
посмотреть, фактически я не соврал, но кое о чём умолчал, каюсь. Всё же, какими бы
хорошими отношения с родителями ни были, что-то им не следует знать до поры до
времени.

— Ничего, не задерживайся, хорошо?

Такое чувство, будто она что-то умалчивает. Но ладно.

— Хорошо.

Последний раз осматриваю своё отражение в зеркале, встроенном в шкаф-купе. Белая

рубашка, поверх которой бежевый вязанный жилет, в тон ему брюки и тонкое, моё
любимое шоколадное пальто сверху, если похолодает. Я как старался подбирать образ
так, чтобы не создалось впечатление, что я выпендриваюсь или действительно серьёзно
переживаю по поводу того, что надеть на нашу встречу, но, видимо, всё равно
перестарался, и получилось как получилось. Волосы снова сами собой завились, но оно
и к лучшему, проблемы с причёской хотя бы не было.

Вот чёрт. Забыл. Чонгук же сказал, что заедет за мной, а для родителей я просто
ухожу гулять. Не думаю, что они охотно поверят, если случайно в окно увидят, ну… не
такси, а какой-нибудь лексус? Или там порш? Я хватаю с вешалки пальто и сбегаю вниз
так быстро, как только могу, когда получаю на телефон входящее сообщение. Я оставил
уведомление включёнными сегодня только на одного человека, так что сомнений в том,
что это он, у меня не было. Выбежал я из дома как раз вовремя, и — ёб твою мать —
всё оказалось куда хуже, чем я думал — к дорожке тротуара только-только подъезжает
чёрная ламборгини урус. Ламборгини урус, блять. Я не заделался большим знатоком в
тачках такого уровня, но знаю только то, что стоят они, как моя почка. Чон, как
присуще таким людям, как он, слова скромность явно не знает.

Так говорю, будто он больной чем-то или с другой планеты прилетел… Но это всё лишь
потому, что мы из разных слоёв общества, миров, как хотите, и его мир мне непонятен
и неизвестен, в то время, как мой ему — возможно.

Мне кажется, что я всё ещё сплю, а каждая встреча с господином Чоном — сон. Все
стёкла наглухо затонированы, мне ничего не видно, зато ему, я знаю, предстало всё,
как на ладони. Долго не раздумывая, открываю дверь на пассажирское спереди и
попадаю в такой же тёмный, как и машина, салон, где пропахло ненавязчивым запахом
какой-то пахучки, висящей на зеркале заднего вида.

Как мне с ним здороваться? Мы ж не друзья закадычные, не ровесники, не

родственники, но вроде как уже не такие друг другу далёкие люди, раз уж собрались
на… чашечку кофе? Свидание? Что это вообще такое?

— Добрый день, — никогда не подводило. Предусмотрительно не смотрю на него, потому

что, чёрт возьми, волнительно, страшно.

— Здравствуй, — а он, напротив, не торопится трогаться, смотрит на меня, я чувствую

его длительный взор на себе мнимым зудом и отворачиваю голову к окну, поджав на
секунду губы. Пожалуйста, давайте поедем, молю, я не хочу, чтобы у родителей потом
были ко мне вопросы, вы ещё успеете на меня насмотреться, целый вечер впереди.

Всё-таки он понимает, что от меня ничего не дождётся сейчас, и плавно выруливает на

дорогу. По пути до кафе меня немного укачивает, может, причиной тому бессонная
ночь, а может, так сказываются магнитные бури, обрушившиеся на Сеул на днях. Глаза
норовят закрыться, сидение оказалось таким удобным, а путь таким спокойным и
неторопливым, что я, кажется, даже умудряюсь задремать. Но ненадолго, поскольку мы
доезжаем до места как раз тогда, когда мне удаётся более-менее удобно устроиться.
Меня будит ненавязчивое касание к плечу, так близко от моего лица, повёрнутого как
раз к Чону, что позволяет мне учуять лёгкий шлейф его запаха возле себя, вперемешку
с парфюмом.

— Мы приехали.

Я и сам понял, в принципе, но рад, что меня решили в это посвятить. Уже внутри мы
занимаем один из столиков вдали, где мало кто обычно сидит из-за отсутствия окон,
но зато тут есть красивые картины, на которые я какое-то время залипаю, совершенно
не готовый к каким-либо диалогам. Волнение до сих пор не прошло, ладони снова
увлажняются, хотелось бы, чтобы только ладони…

— Кажется, я чем-то тебя задел в нашу последнюю встречу, — сделав заказ за нас
двоих (я доверился ему в выборе еды и для себя), спросил Чонгук.

Я только сейчас уделяю ему достаточное количество внимания и первым делом бегло
рассматриваю: он в костюме, торс утягивает тёмно-синий жилет в цвет брюкам и
пиджаку, который он отложил на место рядом, волосы небрежно уложены с обеих сторон,
струясь слабыми волнами вдоль лица. Он только с работы? Скорее всего устал и
голоден, хочет отдохнуть где-нибудь в комфорте.

— С чего такие выводы?

— Ты неразговорчив, отвернулся от меня, выдавив одно только сухое приветствие.

— А я был разговорчив до этого? — не сдерживаюсь и усмехаюсь.

— По крайней мере не игнорировал меня так открыто, — звучит без обиды, но с явной
досадой в ровном голосе. Либо я начинаю потихоньку разбираться в интонациях Чона и
понимать его, либо мне всё это только кажется.

— У меня не было цели игнорировать вас, иначе я бы не согласился на встречу, —

немного совестно за своё поведение.

Я, может, и эгоист в своей степени, но время людей я умею уважать и не стал бы

забирать его себе, просто чтобы потешить свое самолюбие обществом богатого мужчины,
которому небезразличен, и при этом не обмолвиться с ним и словом.

— Всё от волнения, — не думаю, что утаивать что-то будет правильным, как минимум в
обмен на то недопонятое молчание, я должен как-то объясниться. Впереди целый вечер,
с чего-то нужно начать диалог, а дальше он сам продолжится. — Ночью долго не мог
уснуть, а потом дорога сюда меня прямо-таки убаюкала, — я издаю нечто, сродни
нервному смешку.

— Вот как. Если твоё волнение было вызвано нашей встречей, то вынужден тебя
расстроить, в ней ничего страшного не будет. Мы поужинаем, может, погуляем, и всё,
ничего большего. Я не имею в виду, что твоё волнение не стоило того, и понимаю, что
тяжело настроить себя на новое знакомство, особенно если ты социофоб или, допустим,
закрытая личность, или интроверт. Но не буду скрывать, твоё волнение мне польстило
сейчас. Это значит, что тебе не всё равно. Жёлтый свет.

— Вы снова слишком самоуверенны.

— Что поделать, работа обязует быть во всём уверенным.

— У вас самая высокая должность в компании, — закрепившись за фразу о работе, решаю

развить эту тему, сцепив пальцы в замок и расположив на них подбородок. Исходя из
полученного опыта разговора с господином Паком, работа — одна из основных тем, на
которую любят говорить состоятельные люди, чтобы показать свой статус, достаток и
превознести себя как можно выше. — Наверняка трудно приходится.

— Уверен, что хочешь поговорить о моей работе? — вопрос, выбивающий меня из колеи.
— Я могу рассказать, но тебе вряд ли будет это интересно. Почему-то мне казалось,
что вне дел и обязанностей люди общаются на отвлеченные темы, как, например, погода
или новости.

— Новости? — невольно брови летят вверх. Хотя, чему я удивляюсь, многие взрослые
люди часто обсуждают новости как национальные, так и мировые, чтобы быть в курсе
происходящего в правительстве и контакте между странами и быть уверенными, что в
ближайшее время ничего не грозит. Мне же, в силу возраста, новости не так
интересны, как сдача приближающихся экзаменов или контрольной, чего-то, что важно
для меня здесь и сейчас, а не где-то и когда-то.

Чувствовать себя глупым с господином Чоном, значит, быть уязвлённым, но я таким по

умолчанию являюсь не только из-за юности и отсутствия опыта, но и от недостатка
знаний в целом, не только житейской мудрости. Это не с Сумин её хахалей обсуждать,
да носом тыкать в их косяки, Чонгук совершенно другой уровень, до которого мне ещё
карабкаться и карабкаться. Сомневаюсь на самом деле, что у нас найдутся точки
соприкосновения, за счёт которых наше общение станет ближе, но чем чёрт не шутит,
попытаться стоит, от попытки никому хуже не станет. Жизнь дана нам, чтобы
ошибаться, совершать глупости и исправляться. А то, что в предпочтениях можем не
сойтись или в точках зрения, — малая беда по сравнению с действительно серьёзными
проблемами.

— Что тебе нравится обсуждать? — добавляет конкретики в свои слова Чон.

А что мне нравится обсуждать? Я как-то не задавался этим вопросом с целью узнать
конкретный перечень ответов. Зачастую темой для разговоров с Сумин были её парни,
истории её подруг, семейные, бытовые истории. У нас с ней, как оказалось, тоже нет
точек соприкосновения, кроме одинакового предпочтения в мемах тиктока.

Единственное, наверное, что мне действительно нравится, это…

— Я это ни с кем не обсуждаю, но мне нравится размышлять о жизни, — такое чувство,

будто делюсь сокровенным и вижу неподдельный интерес в глазах господина Чона.
Быстро ты, Ким Тэхён, сдал позиции. То не хочешь отвечать ни на один вопрос, то
вдруг делишься тем, чем не делился никогда и ни с кем. Как это назвать?

— У тебя нет в этом единомышленников?

— Из друзей в школе у меня только моя подруга Сумин, с которой я и провожу большую
часть времени, но ей это точно покажется скучным. Она не такая, ей это не
интересно.

— А интернет? Уж там точно найдутся те, с кем ты можешь это обсудить.

— В интернете процветает кибербулинг, где тебя могут осудить за одно неверное, по

их мнению, слово. Люди интернета, к сожалению, слишком токсичны, когда дело
касается чьей-то жизни, предпочтений в чём-то или мнениях. Как найдутся
единомышленники — появятся и люди, думающие совершенно противоположное, и у них
может завязаться конфликт. От этого никто никогда не был защищён, но в интернете
такое процветает ещё ярче, чем в жизни, потому что там нет надзора, и никто за
сказанное не накажет. Слова могут быть изменены, контекст искажён, а пользователь и
вовсе остаться неизвестной точкой в пространстве, поставив себе режим инкогнито.
— Ты хорошо разбираешься в этом. Сталкивался с подобным?

— Лично нет, но неоднократно был свидетелем.

К нам подходит девушка официант и ставит много пиалочек с листами периллы, кимчи,
рисом, соусом, кимбапом и самгёпсалем. Потом отлучается и приносит по порции
чаджанмёна, Чонгуку айс-американо, а мне ароматный капучино — в предпочтении
напитка Чон поинтересовался, решил не рисковать, выбирая наугад.

— Сменим тему, — говорю, беря в руки палочки и сразу подхватывая ими лапшу, от
волнения разыгрался аппетит, с утра ничего не ел. — Сколько вам лет? — спрашиваю и,
прежде чем попробовать лапшу, отпиваю кофе. Чонгук жестом показывает на чашку,
чтобы я допил, и только после этого отвечает на мой вопрос.

— Тридцать.

И правильно сделал, а то я бы точно подавился от такой цифры. Хорошо сохранился,

что я могу сказать. Чон на принесённой небольшой плите выкладывает кусочки
самгёпсаля, чтобы прожарились, ведя при этом себя совершенно невозмутимо, в отличие
от меня, потому что разница в тринадцать (ладно, двенадцать с половиной) лет меня
не сказать, что напрягает, но как минимум ощущается дискомфорт, я чувствую себя
ребёнком по сравнению с ним, но он, видимо, обо мне иного мнения и имеет другие
цели, отличные от тех, которые обычно делают с детьми.

— Тебя беспокоит тема возраста? — поднимает он глаза с еды на меня.

Он уже не кажется таким страшным, как
ресторане, сейчас за непринуждённой в
выглядит таким же, как и все, отличие
стоимостью как всё кафе, в котором мы
которую не каждый смертный может себе
неделю назад в кабинете директора или в
извращённом смысле этого слова беседой он
только в брендовых часах на запястье,
сидим, и припаркованная ламба у входа,
позволить.

— Мне не хочется, чтобы это как-то отдаляло нас друг от друга, — отложив приборы,
снова складывает локти на столе. — Возраст не такая большая помеха для построения
здоровых, продолжительных отношений.

Вот он и озвучил прямым текстом, что хочет и чего добивается. А я уже… не против? С
чего ради? Наверное, не хочу упускать возможность, раз уж она выдалась. Не знаю.

— Любви все возрасты покорны? — усмехаюсь тихо, немного нервно, прежде чем отпить
кофе.

— Скажешь, что это слова настоящего педофила? — выгибает бровь Чонгук, а я впервые
за вечер по-настоящему смеюсь, почему-то фраза, которая буквально вырвана из моих
мыслей, смогла меня рассмешить. Я настолько предсказуем в своих словах? А Чон
улыбается слабо, смотря на меня, вот-вот дыру точно прожжёт, но будто и после этого
не остановится, смотря на мой пепел так… умиротворённо?

Есть такая необычная особенность у мира, вернее, у общества, которое в нём живёт,
разных его слоёв. У кого-то что-то есть, а у кого-то нет, но у них не будет того,
что есть у других. На примере звёзд это легко объяснить. У простых людей есть
соответственно простая жизнь, без папараций, без гастролей, мировых турне,
популярности, и многие себе это хотят, возвысив тяжёлый труд любимых артистов и
актёров до небес. Они мечтают о такой жизни, казалось бы, беззаботной и роскошной.
Медийные личности в своё время мечтают о простом человеческом, обычной жизни без
излишнего внимания, с возможностью без приключений выйти на простую прогулку, не
быть замеченным камерами. Такой вот парадокс. Мы видим то, что красиво, дорого и
что показано в интернете и телевизоре, но не видим, что происходит на самом деле.
Чонгук — принадлежа к тем людям, что вечно заняты, обязаны быть всегда с холодной
головой и невозмутимостью — достиг вершины, имеет в распоряжении целую компанию,
горы денег и, казалось бы, что ещё для жизни надо? У него есть всё, что нужно для
шикарной, беззаботной жизни в комфорте. Но чего-то всё-таки не хватает, а иначе
стал бы он приходить с предложением общения ради завязания совсем неделовых
отношений? Но не лучше было найти себе красавицу-жену, завести с ней детей и
отдавать свою любовь и время им, а не мне? Что за милость вдруг к простому
школьнику (я не перестану это повторять, я всё ещё никто по жизни, несостоявшийся
малец, которому ещё предстоит узнать многое в жизни, у меня просто в голове не
укладывается), попытка найти разнообразие в жизни? Поэтому он так улыбается, когда
я рядом с ним?

Я привык находить во всём в жизни подвох, какое-то двойное дно, поэтому не могу
пока расценивать его действия и слова за чистую монету.

— Расскажи ещё что-нибудь о себе, — просит Чон, переворачивая кусочки свинины

палочками.

— По-моему, получается неправильно, что вы обо мне всё знаете, а я о вас почти
ничего, кроме рода работы.

— Почему ты думаешь, что я знаю о тебе всё?

— Людям вашего уровня свойственно чувство держать всё под контролем, а для этого
надо всё знать, как и информацию о человеке, с которым вы собираетесь сходить на
ужин.

— Много знаешь о таких, как я? — немного прищурившись, спрашивает, смотря так, что
мне становится неловко под напором чёрных глаз. Ошибся? Он смотрит на меня так,
будто я ребёнок, доказывающий, что трава синяя, а не зелёная.

— Скажите, что я не прав, — остаюсь всё же при своём, ничего не могу поделать с
характером. Если и топить, то топить до конца, даже если попаду впросак.

— Ты прав только в том, что я привык держать всё под контролем, но добывать
информацию о человеке… Мы же не в криминальном фильме о мафии, а я всего лишь
работник офиса, как и многие другие, у меня нет таких связей, чтобы запрашивать
досье на кого бы то ни было.

— Вы прибедняетесь.

— Да неужели? — выгибает бровь, усмехаясь надо мной.

— При желании можно организовать что угодно.

— Ошибаешься. Есть многие факторы, противоречащие реализации твоих безумных планов,

— подняв руку, он начинает загибать пальцы. — Финансовая обеспеченность, время,
отсутствие связей, незаконность.

— Ничто из перечисленного не могло помешать вам узнать обо мне информацию хотя бы
из школьного архива.

— Конкретно в нашем случае больше сыграло то, что я хотел бы узнать тебя сам, — вот
и раскололся, не такой уж ты и невозмутимый, Чон. Но всё равно такое чувство, что
он говорит только то, что мне можно знать, что он мне позволяет знать, сначала
увиливал, а теперь сказал то, что действительно думает.

— Ради каких жертв такие заморочки?

— Я обозначил свою позицию сразу, как мы начали говорить, не понимаю, почему ты
продолжаешь спрашивать о причинах. Недоверие с твоей стороны вполне оправдано, но
смею заверить, что оно беспочвенно. Я не собираюсь играть с чувствами другого
человека, использовать его в своих целях и прочие страсти. Всё, чего я хотел бы
попросить, это взаимности и немного времени на то, чтобы понять искренность моих
намерений.

— Влюбиться в обложку, чтобы разочароваться в содержании?

— Уверен, что в итоге не разочаруюсь.

— Нельзя быть в чём-то на сто процентов уверенным. Везде есть погрешность.

— И какая же она у тебя?

— Я и есть погрешность.

— Ты слишком категоричен к себе, — выносит свою оценку, перекладывая готовые

кусочки мяса мне в тарелку. — Нужно быть проще в этой жизни, и не поверишь, какой
лёгкой она может быть.

— А вы сама простота, как я погляжу, — кажется, я немного наглею с выражениями,

Чон, как бы ни бесил меня, продолжает оставаться человеком, старше меня на
тринадцать лет, и имеющим определённый статус. Но ему, походу, нравится моя
своевольность в речи — сидит, ухмыляется.

— Не всегда. Здесь тоже есть своя погрешность.

Дальше мы едим молча. Несмотря на немного напряжённый, с моей стороны нервозный

диалог, с Чонгуком оказалось приятно беседовать. Не в сравнение Чимину, они даже
рядом не стоят, небо и земля. С Чоном приятно вести именно диалог, а не слушать
только его реплики. Он умеет не только говорить, но и слушать. Не стал говорить о
работе, потому что понимает, что мне это будет совсем неинтересно. Ему незачем
хвастать своими миллионами, чтобы я обратил на него внимание. Он пытается
подступиться другим путём — пробирается в душу. Должно быть, у него наполеоновские
планы, раз всё настолько серьёзно. Но проблема в том, смогу ли я дать ему то, что
он вскоре запросит? На односторонней симпатии далеко не уедешь, а если я так и не
проникнусь к нему ответными чувствами, значит, все его старания были напрасны. Не
то чтобы я беспокоюсь об этом, но как человеку, ищущему своё, я бы посочувствовал
искренне.

Приплыли, от раздражения до сожаления. От ненависти до любви?..

***

После кафе мы поехали в парк Ёидо. Там много ходили, господин Чон рассказывал
какие-то интересные факты об этом месте, поскольку был здесь не раз и в своё время
интересовался историей каждого уголка парка. Оказалось не так нудно, как я думал,
действительно интересно, как-то преподносил он всё это так, что хотелось слушать и
дальше. Может, это поставленный глубокий голос, а может, манера речи, простая и
понятная, но слушать его было приятно. Создалось ощущение, что я по-настоящему
отдыхаю, а не доживаю часы до прихода домой, утомлённый болтовнёй Сумин и
суматошными перебежками из одного места в другое.

— У тебя красивая улыбка, но ты редко позволяешь себе улыбаться, — говорит Чон,

когда мы переходим небольшой мостик, проходящий через искусственную узкую реку,
больше похожую на ручей. Вода бьётся о камни, меняя русло, тихой музыкой звучит.
Людей поблизости не было, как-никак будний день, и мы решаем пока остановиться
здесь, среди деревьев и высоких, огромных кустов.
— Мало поводов для улыбки, — опираясь руками и бёдрами о перила мостика, я
поворачиваюсь к нему. Пальто было как раз кстати, поднялся небольшой ветер, поэтому
сейчас оно было на мне. На Чоне было похожее, только чёрного — что уже не
удивительно — цвета, накинутое на плечи. Кажется, кому-то очень нравится казаться
загадочным готическим аристократом конца девятнадцатого-начала двадцатого веков.
Снова только это сравнение лезет в голову.

— Говоришь так, будто в жизни нет ничего такого, что способно тебя, повидавшего
много ужасного, обрадовать.

— Снова скажете воспринимать всё проще? — немного склоняю голову к плечу.

— Возможно. Или скажу, что твой источник счастья просто нужно найти.

— Не намёк ли это на то, что им можете оказаться вы?

Его намерения читаются между строк слишком очевидно, а он и не думает скрываться.

— Не намёк.

Значит ли это, что его источником счастья могу быть я?

— Вы тоже не слишком улыбчивы, — решаю перевести стрелки. — Издержки профессии?

— Если буду улыбаться слишком часто, люди перестанут воспринимать меня всерьёз, —
кивает, отвечая на мой вопрос.

Из-за наступления осени темнеет быстрей. Небо начинает пропитываться тёмными

красками, в парке зажигаются фонари.

— Какова вероятность того, что всё делается не зря? — звучу как никогда серьёзно,
немного боязливо, потому что надежда может передаваться воздушно-капельным путём,
иначе я не могу объяснить, почему во мне поселилось чувство, что видеться с
Чонгуком, как бы я к нему категоричен ни был, хочется и дальше, не так часто,
может, так же раз в неделю, но с ним действительно интересно и спокойно. Как
говорила Сумин? Может поделиться опытом и житейской мудростью?

— Пока не попробуешь, не узнаешь. В чём нельзя быть никогда уверенным, так это в
чувствах людей. Они всегда неоднозначны, переменчивы и непредсказуемы. Я не могу
предугадать, начнёшь ли ты что-то испытывать ко мне, или не пропадёт ли у меня к
тебе заинтересованность. Загадывать наперёд не получится, но пока есть настоящее,
то, что происходит здесь и сейчас, имеет значение то, что ты испытываешь в данный
момент. Если слишком долго думать о будущем, о том, как поступить, что может
произойти, начинаешь медленно перегорать. Это как шагнуть в пропасть, не проверив
исправен ли парашют. Произойти может что угодно.

В его слова хочется верить, не знаю почему, но он звучит очень убедительно, так,
будто это он творец мироздания и все законы, что есть в жизни, — его творение.

— Но в настоящем не будет смысла, если не стремишься к чему-то в будущем.

— Смысл будет всегда. Нужно только понять, что его можно найти везде, а не только в
будущем, которое может не наступить. Стремления это хорошо, но иногда цель не
оправдывает средства. Что ты будешь делать, когда достигнешь вершины? Будешь
радоваться или почувствуешь опустошение?

Вопрос, на который я не нахожу, что ответить.

— Всё в мире неоднозначно. И я не хочу, чтобы ты думал, что наше общение может
нести в себе только сексуальный подтекст, если ты вдруг так считал.

— Моментами, — поджимаю губы, уведя взгляд вниз и вжав в плечи голову. Руки теперь
сложены перед собой.

Чонгук стоит в метре от меня, на протяжении всего времени он держался на

расстоянии, не вмешиваясь в моё личное пространство, нарушив его только в машине,
чтобы разбудить меня, что я очень уважаю и ценю. Значит, человеку небезразличны мои
желания и мой комфорт. Не было поползновений случайно прикоснуться в кафе, не было
и здесь, в парке, пока мы шествовали, ведя беседу (в большинстве которой говорил
Чон). Но я вижу, как сейчас, когда контакт более-менее налажен, нет напряжения,
которое было в начале нашей встречи, в чужих жестах проскальзывает желание
коснуться меня. Вижу, как, видя моё смущение после упоминания о сомнениях насчёт
наших взаимоотношений в дальнейшем, пальцы на руке Чона дёргаются в попытке
дотянуться до меня, но он сразу себя одёргивает, и вовсе сжимая руку в кулак.

Тебя это трогает, Ким Тэхён? Тебе нравится держаться на расстоянии, оставаясь в
своей зоне комфорта? Не позволишь нарушить её, чтобы узнать, что же тогда будет?

Мы слишком мало знакомы, чтобы я позволял ему что-то, но… Боже, откуда взялось это
«но»? Что произошло за несколько недель после появления господина Чона в моей
жизни? Разве могут так быстро поменяться принципы, с которыми ты жил столько лет?
Наверное, да, когда человек тебе симпатизирует. А Чонгук симпатизирует?

Я поднимаю голову — смотрю на него. Он такой же человек, которому не чужды

сомнения, переживания и чувства. Он тоже над ними не властен. Он тоже… меняется?
Был ли он другим до встречи? Вероятней всего, нет, но что-то же заставило пойти на
риск и в школе вызвать меня на разговор.

— Думаю, стоит пойти дальше, если мы не хотим замёрзнуть, — он первым разрывает

молчание и, получив мой кивок, ступает по мостику.

Я догоняю его и решаюсь на нечто необдуманное и наверняка поспешное — аккуратно

подхватываю его пальцы своими и тут же ловлю на себе его удивлённый, даже опешивший
взгляд. Мою холодную ладонь мягко окутывает тепло его ладони, которую он слабо
сжал, чтобы не упустить моей руки. Этот незначительный жест как будто слишком
громко объявил обо всём, что я чувствую, начиная от сомнения, заканчивая надеждой
на что-то лучшее.

— Я не хочу, чтобы между нами были недопонимания, — решаю обозначить всё сразу,
чтобы потом не было неприятностей и обид. — Не знаю, смогу ли ответить вам
взаимностью, поэтому советую не строить воздушных замков и воспринимать всё слишком
близко к сердцу.

— Думаешь, я не понимаю этого? — добродушно, просто совсем, будто он самый

милосердный и добрый человек, не способный на злость, а лишь на понимание. — Верь в
лучшее, готовься к худшему.

Именно так. Точнее не скажешь.

Всё же странно до ужаса сложились обстоятельства. Чем я заслужил такую… удачу?

Захотел — получил? Так просто?

— Чувства не так быстро появляются, как ты думаешь, — прерывает мои размышления

Чон. — Симпатия — да, но что-то большее — лишь по истечении какого-то времени.

— Это вы на основании опыта говорите или исходя из собственных размышлений?

— Скорее второе, но и в этом не до конца уверен. Случаи разные бывают.

— А вы когда-нибудь любили до этого? — наверное, слишком наглый вопрос, но только

Чону решать: отвечать на него или сменить тему, тогда я пойму, что затронул то, что
было не дозволено.

— Если ты говоришь о чём-то кратковременном, то да, но если имеешь в виду ту самую

возвышенную степень любви, то нет, я не любил. Любовь тоже понятие неоднозначное,
верно? — поворачивается ко мне и слегка ухмыляется — закидывает удочку, уже зная,
что я люблю поразмышлять, и ждёт реакции.

— Должно быть, вы были влюблены, — излагаю, как тот мудрец, гуру в любовных делах,
блять! — Редко у кого влюблённость перерастает в любовь, она может остаться на
стадии влюблённости с идеализацией человека, окрылённостью от чувств и отрицанием
видеть проблемы и так называемые красные флаги у человека, к которому вы это
испытываете.

— М-м-м, — заинтересованно тянет, — какие красные флаги ты увидел у меня? Ты же не

влюблён, можешь трезво оценивать ситуацию.

— Пока только возраст.

— Это не считается за красный флаг.

— У меня считается.

— Ладно. Что-то ещё?

Что ты слишком идеальный?! Осмотрительный, внимательный, ценящий чужое время,

личное пространство, интересы и, чёрт возьми, ты за сегодня не накосячил ни по
одному фронту! Как? Почему у Сумин такие парни не попадаются? Если у неё это целый
набор из долбоёбов, то господин Чон собрал в себе почти все качества идеального
мужика. Любая девушка о таком мечтала бы!

— Пока ничего.

— Пока? Ты рассчитываешь на продолжение нашего общения? — я в непонятках

поворачиваюсь к нему. В смысле? — Я думал, что сегодняшний вечер внесёт ясность в
наше дальнейшее будущее, как минимум определит, стоит ли продолжать.

— Не поверю, если скажете, что сдались бы без боя просто так.

— Не сдался бы, если бы увидел хоть крошечный намёк от тебя на то, что у меня есть
шансы.

Боюсь спросить, что в итоге он увидел, но по его довольному виду всё более чем
заметно. Однако ещё рано о чём-то говорить! Это просто прогулка, знакомство, бета-
тест, как хотите. Но не что-то большее.

***

Возвращает он меня домой почти в десять вечера, когда Сеул погрузился во тьму ночи,
а лёгкость от истраченных сил окатила тело, стоило ему соприкоснуться с мягкостью
сидения в салоне ламборгини. Ноги приятно гудят после прогулки, голова совершенно
пустая. Кажется, я высказал Чону абсолютно всё, что таилось в мыслях столько
времени. И он был рад слушать мой бред, что до сих пор странно. Может, это и не
бред вовсе, а просто я нашёл в его лице единомышленника? Не знаю. Но факт остаётся
фактом — мне сегодняшний вечер понравился.
Пока за окном проносятся вывески разнотипных заведений, я думаю о том, что,
наверное, у меня сегодня случилось самое настоящее раздвоение личности. Вспомнить,
как я веду себя обычно, что думаю и как это преподношу, и как я сегодня обходился с
Чонгуком — сравнить огонь и воду. Может, я пытался казаться лучше, чем есть на
самом деле? Но зачем? Мне же с ним не дружбу водить и не что-то большее. Изначально
я думал именно так. Сейчас же — не знаю, что и делать. Моё мнение поменялось.
Границы, которые я определил между нами, немного размазались, приобрели нечёткость
под гнётом сомнений, появившихся в моей голове ещё в кафе. Или так сыграло первое
впечатление о Чоне, что было обманчивым и испарилось после общения с ним? У меня же
были мысли о педофилии (они и сейчас остались, но с сомнительной подложкой, которая
вот-вот рассыплется), о поиске отношений от скуки, но после прояснения… А было ли
оно? Может, я, опираясь на нынешний портрет личности Чонгука, сам себе надумал
сейчас его истинные намерения, которые совсем уж радужные, которые я так старался
избежать, видя только всё самое плохое?

Завтра новый учебный день, контрольная по истории, не знаю, как с таким ворохом
новых мыслей буду её писать. Смогу ли вообще уснуть? В дороге снова немного
укачивает, но не до такой степени, чтобы можно было провалиться в сон.

Чонгук останавливает автомобиль снова у тротуара, глушит мотор. А я не тороплюсь

выходить, как-то было в начале прогулки, чтобы родители не увидели, в чьей компании
будет их сын. Сейчас это имеет не такое большое значение как то, что в замкнутом
пространстве резко стало нечем дышать. Он смотрит на дорогу, так и не убрав руки с
руля, а я не рискую посмотреть на него — сердце точно остановится. Сейчас оно
бьётся суматошно, попадает по рёбрам; уверен, будь я сейчас в одной футболке, она
бы вздымалась от каждого толчка органа изнутри.

Должен ли я ему что-то сказать? Что мы вынесли из сегодняшнего дня? Только

неопределённость. Сбитые, перемешавшиеся между собой мысли и зародыш сомнения в
изначальных целях друг на друга. У меня точно. Эта встреча должна была стать первой
и последней, но снова взявшееся из ниоткуда «но» капает на нервы.

— Если захочешь снова встретиться, дай знать, — Чонгук снова берёт всё в свои руки,
как и ответственность за то, что происходит между нами. (А между нами ничего не
происходит, ясно?! Но он даёт себе отчёт в этом!).

В горле снова ком, как в кабинете директора. Не могу ничего внятного ответить,
кроме как смазано угукнуть и потянуться к двери, чтобы открыть её, но как будто
что-то гложет меня, словно я что-то делаю не так и поступаю, как последняя сволочь.
Потому что так холодно реагирую сейчас после откровенного в своей мере разговора?
Или потому, что рушу надежды другого человека?

Чёрт. Ненавижу неопределённость и сомнения. Не-на-ви-жу.

— Спасибо за компанию, — всё же говорю и открываю дверь, чтобы выйти. Чонгук… не

держит меня и не просит ничего. Представление о богатее, который не оставит меня в
покое, рушится, как карточный домик. — Всего хорошего.

— До встречи, Тэхён, — и, несмотря на всё, он едва дёргает уголком губ, являя лишь
тень улыбки на лице.

Я выхожу, добираюсь до дома, зачем-то оборачиваюсь и смотрю в тонированное стекло,

не зная, зачем. Почему-то уверен, что он тоже смотрит, но что нам даст этот факт?
Правильно, ничего.

Дома, укутавшись после душа под одеяло, как и думал, долго не могу уснуть. Стоит
закрыть глаза, начинаю вспоминать прошедший день, цепляюсь за Чона, и мысли
касательно него уже не могут оставить голову. Ненароком припоминаю тонкий шлейф его
парфюма, выбившуюся прядь волос из массы общей причёски, немного усталый вид после
трудового дня.

Объёмное одеяло сжимается в руках, ноги поджимаются, устремившись коленками к

груди, но замерев на полпути. Этот день был похож на что-то нереальное, как будто
меня из обычного русла моей жизни вынули и запихнули в другой мир, в жизнь совсем
другого человека, заставив прожить один день за него. Настолько всё было непохоже
на рутину, к которой я привык, что даже кафе, в котором я был с Чоном, куда я часто
захаживал с Сумин, казалось каким-то другим, но внутри ничего не поменялось, ни
интерьер, ни меню, ни официанты.

Чувство, похожее на трепет, зародилось внутри, когда я понял, что в отношении меня
у другого человека — который может себе позволить куда более раскрепощённых, смелых
и готовых на инициативы людей — нет скверных мыслей. Зная, какими люди бывают
отвратительными до собственных желаний, это осознание стало самой настоящей
дикостью. Несостыковка с представлением, которое сложилось в голове, с реальностью.
Диссонанс.

Я думаю об этом утром, когда чищу зубы, по дороге в школу и даже на уроке, когда мы
работаем с учебником, выписывая в тетради всё самое необходимое. Меня как будто
сломали, перевернув внутренний мир с ног на голову.

— Тэхён, я, конечно, привыкла, что ты можешь втыкать в какую-то точку в

пространстве и не слышать, когда я тебе что-то говорю, но имей совесть, в конце
концов, — усмехается Сумин в столовой. — Или ты думаешь, что хреново написал
контрольную? — она была только что, но не это меня волнует, далеко не это.

— Нет, всё как всегда.

— Не слышу радости, — видимо, она заметила, что от моего обычного состояния сейчас
только пыль, и меня что-то тревожит. — Поделиться ничем не хочешь? — да, точно
заметила. Но говорить о Чоне с ней не хочется, я сам не до конца разобрался, вернее
вообще не разобрался. Она и могла бы помочь, но это может повлиять на мою точку
восприятия, а значит, и на моё решение касательно его, чего мне не надо. Это должно
быть только моё решение, основанное лишь на том, что чувствую я.

— Если заметишь, что я веду себя как-то иначе, дай знать, — говорю вместо ответа на
вопрос, зарождая новые вопросы в её голове, это точно.

Попросил это из страха не заметить. Первый признак влюблённости — перемены в

поведении. Если этого не замечу я, это точно заметит Сумин.

— Хорошо, как скажешь, — неуверенно блеет она, и вижу, как хмурится немного. —
Слушай, ты не заболел? Выглядишь так, будто пентагон всю ночь взламывал, — потрогав
мой лоб, изрекает: — Да вроде нет… Может, ты устал? Вон, какие мешки под глазами.

— Сумин, я кореец, у нас у всех мешки под глазами, — не удерживаюсь от ироничного

комментария.

— Ты понял, что я имею в виду, — легонько бьёт меня кулаком в плечо. — Серьёзно,
попробуй отдохни от гаджетов и учёбы, пройдись по парку сам, подыши свежим
воздухом.

Парка мне хватило, кажется, спасибо. Но идея неплохая, может, я правда перенапряг
мозг интернетом и своими размышлениями на ночь глядя добил его и сейчас выгляжу как
местный дурачок с кашей в голове. Надеюсь, прогулка отвлечёт от мыслей и поможет
расслабиться.

========== Я, ты и море ==========

Вы слышали когда-нибудь о соулмейтах? О людях, которые, как говорят, самой судьбой
дарованы друг другу для долгой дружбы или крепкой любви. Я как-то раз углубился в
статью о таких и узнал, что души соулмейтов не просто встречаются в мире в
определённое время в определённом месте, а перерождаются из другой эпохи, чтобы
встретиться вновь в новой реальности. С точки зрения романтики, конечно, круто, что
у тебя всегда и везде будет человек, который как пазл подходит тебе, но если
рассматривать это со стороны нынешних реалий, то кажется уж слишком фантастическим.
Мир, в котором мы живём, огромен, не каждый пару себе находит, а вы говорите о
родственных душах. Если из существующих восьми миллиардов убрать стариков и детей,
скажем, одну четвёртую, останется шесть миллиардов человек, разделить по гендерному
стереотипу — их станет ещё меньше. Но всё равно найти одного такого же уникума как
ты, среди нескольких миллиардов человек на всей планете, — нереально.

Главным признаком того, что вы и предполагаемый вами человек соулмейты, — это тяга
друг к другу не на основе любви или симпатии, а на чувстве того, что вам этот
человек будто знаком, словно вы его всю жизнь знаете и знали ещё до этого. Вы
скажете, что это бред собачий, и что каждый может такое ощутить при знакомстве,
если человек отдалённо, но чем-то вам понравился. А я скажу, что хрен там, так оно
не работает. Я же не только гуру в отношениях, но и во взаимодействиях соулмейтов,
вы не знали?

— Тэхён? — стук, после которого в комнату заходит мама с тарелкой чего-то горячего,
ставит ту на тумбочку у кровати и садится на её край, смотря полными переживания
глазами на меня. — Как себя чувствуешь?

Как будто по мне проехался трактор. Прогнозы Сумин оказались ложными, я всё-таки
заболел и не пошёл ни на следующий день в школу, ни сегодня, приняв амёбное
состояние, и медленно растекаясь на кровати одним ослабшим куском клеток.
Температура, насморк и слабость стали корешами и прямо сейчас восседают со мной на
моём персональном ложе, просто мама их не видит, и никто другой тоже.

В том жаре, который окутал моё тело от подскочившей температуры, мой мозг начал
медленно, но верно отказывать или проявлять чрезмерную активность раз в день и
наталкивать на разные мысли, например, как соулмейты. И знаете, если я обычно думаю
слишком много на тему всякого разного, то сейчас, буквально сросшись с кроватью,
мой мозг думает, что самого подходящего момента перебрать все мысли на полочках
будет самой лучшей идеей. На любовных чувствах и взаимосвязях душ можно было бы
остановиться, но я же ещё и квалифицированный специалист по определению диагноза
самому себе. Поэтому в моменте, пока голову занимал вопрос «как так я мог
заболеть?», я определил, что, скорее всего, это не от ветра, который преследовал
меня эти несколько дней, а от стресса и волнения.

Как правило, наши психика и тело тесно связаны, и если барахлит одно, то скоро за
ним по цепочке выйдет из строя и второе. От переживаний и стресса появляются многие
болезни или обостряются уже существующие, от нашего психологического состояния
вообще много всего зависит, если не вся работа организма в целом. Привести в пример
людей, страдающих тяжёлой степенью депрессии. На той стадии, когда они не хотят или
— если быть точнее — не видят смысла делать что-либо (и в некоторых случаях жить),
они не считают нужным пополнять организм энергией, то бишь есть, ходить в туалет
или просто двигаться, проводя в состоянии ничего не желающего существа день, два,
три, пока не появится первый звоночек от организма, на который взяли и забили.

Это работает и в обратную сторону. Когда мы болеем, мы чувствуем что? Лень,

вялость, нежелание что-то делать (потому что мы и не в состоянии, в принципе), в
некоторых случаях апатию и вину, если планировалось какое-то мероприятие, встреча
или важные дела. Просыпаться не хочется, чтобы снова чувствовать вялость мышц и
всего опорно-двигательного аппарата. Хотя у некоторых бывает такое, что с
температурой под сорок они чувствуют прилив сил и какое-то ненормальное чувство
продуктивности. Угадаете, кто из моего окружения болеет так, что готов покорять
Эверест?

Я же отношусь к первому типу и искренне ненавижу болеть. Мне хватает периодического

желания свеситься с края кровати и пропялить в ножки стула до самого вечера по
нескольким причинам: первое — отсутствие сил; второе — потеря концентрации при
каком-либо занятии; третье — абсолютная пустота в голове, будто я познал дзен,
когда для меня перестаёт существовать всё, что меня окружает, включая не только
пространство, но и людей; четвёртое — потеря в этом самом времени и пространстве.

В литературе есть такой термин, который звучит как «закон трёх единств — места,
времени и действия». Так вот, если бы обо мне написали книгу, то моменты вот такой
прострации были бы как раз эпизодом, который все пролистывают, потому что создаётся
впечатление, что время остановилось или длится невыносимо медленно, а если ещё
взять в деталь подробное описание состояния главного героя, то, переняв его,
читатель будет чувствовать усталость и желание отдохнуть от книги или вовсе
перестать её читать. Нам интересно читать о переживаниях героев и их
психологическом состоянии, но не так, как действия и взаимодействия действующих лиц
между собой.

Так же, как и людям, которым чаще всего плачутся в плечо, как психологам, иногда
доходя до абсурда, становится неинтересно общаться с бедолагами, которые им как раз
таки плачутся, потому что сразу чувствуешь, как садится твоя социальная батарейка и
что из тебя вытянули энергию. Есть житейские трудности, которыми ты можешь
поделиться с друзьями или другими близкими людьми, чтобы тебе помогли, но делать из
них психологов и вываливать всё в необъемлющем размере, требуя помощи… Вы сделаете
этим только себе хуже, а у человека отпадёт желание продолжать с вами общение. Для
таких случаев есть квалифицированные специалисты, которые действительно могут
помочь. Но, может, это чисто моя позиция и то, что раздражает именно меня, и я жду
такой же реакции от других, поэтому молчу, если меня что-то беспокоит?..

Что-то я опять ударился в рассуждения. Тут же мама пришла.

— Как обычно, — задержав ответ на её вопрос на казавшиеся долгими пять секунд,

чтобы прикинуть, как я себя действительно чувствую, но что скрывать, если по одному
моему кислому виду всё видно и понятно? — Со вчера — неизменно.

— Не будет ли лучше вызвать врача, а не заниматься самодурством? — её лёгкая рука

зарывается в мои спутанные от бесконечного валяния на кровати волосы, принимаясь
нежно водить по ним, зарывается глубже к корням, делая приятный массаж головы.

— Оклемаюсь через денёк-другой, как и всегда, — еле выговариваю; слабость дикая

просто, чувство, что не могу даже пальцем руки двинуть.

— Сумин звонила. Просилась прийти проведать тебя.

— Ты сказала, чтобы она не смела подходить на пушечный выстрел? — лучше, чем

находить ужасных парней, Сумин умеет только подхватывать каждую болячку, даже если
кто-то просто прошёл мимо и чихнул — на следующий день мне в мессенджер приходит
невинное: «Прикинь, тот чахоточный, оказывается, был после простуды, и теперь я
болею», поэтому риск, что она заболеет, просто придя посмотреть жив я или нет,
крайне велик.

Мама усмехается, слабо улыбаясь, и тянет уголок губ вверх, немного прищурив глаза
от поднятых щёк. Что это за ухмылочка такая, от которой прёт чем-то нехорошим?
Мама, что ты сделала?

— Она сказала, что придёт в маске.

Блять, Суми-и-ин… Хочется простонать обречённо, но единственное, на что меня

хватает, это закрыть глаза с поднявшимися домиком бровями и коротко выдохнуть через
нос. Если бы мог заплакать, расплакался бы от безрассудства моей подруги.

— Не бухти, — говорит мама, — она зайдёт после школы, я к тому времени сделаю вам
чай с пирогом и проветрю твою комнату, чтобы она не дышала твоими бациллами.

Что ж, хотя бы мама заботится о сохранности здоровья этой ненормальной, в отличие

от неё самой. Спасибо, мам.

Когда она уходит, я вспоминаю изначальную цель её визита — суп на тумбочке, который
я хочу-не хочу, а должен хотя бы похлебать, чтобы принять лекарства. За что?

***

Меня будит со скрипом открывающаяся дверь в комнату. Во время болезни у меня

становится чутким сон, поэтому проснуться от прихода кого-то оказалось проще, чем я
думал. Веки болят, когда я их поднимаю, голова от каждого движения ими неприятно
пульсирует. После таблеток и горячего супа я почти моментально вырубился, если это
можно так назвать. Судя по тому, что в комнате свежо, мама успела проветрить её,
как и хотела. Но в комнату заходит не она. Она бы постучала.

Сумин заглядывает аккуратно, просунув только голову в образовавшийся проём —

проверяет, сплю ли я. А я не сплю и смотрю на неё. Она реально пришла в маске,
думая, что её лоховскую жопу это как-то спасёт?

— Тэ-э-э, — шёпотом зовёт, проникая всё больше на мою территорию. — Ты как?

Я предпринимаю попытку привстать, чтобы принять сидячее положение для более

комфортной беседы, но как только с плеч спадает кусочек одеяла, чувствую, как тело
моментально пробирает ознобом, а от ушей ползут по всей коже мурашки.

— Лежи, не вставай, — уже немного громче, машет рукой на меня, оставляя рюкзак у
входа и проходя ближе, — ещё успеем наобниматься, когда выздоровеешь.

— Чего? Дофига чести подниматься, чтобы обнять тебя. Полтора метра, женщина, —
бурчу, укутываясь в одеяло, но уже опираясь спиной о спинку кровати, прислонённой к
стене в углу комнаты.

— Когда болеешь, ты ещё большая язва, чем обычно, — без нотки обидчивости говорит
она, подтащив стул к кровати и сев напротив меня. Только сейчас замечаю в её руках
инородный предмет — небольшую коробочку с торчащими из неё сухими цветами, что даже
цветами назвать сложно, если честно, но смотрится красиво.

— У кого уже украсть успела? — киваю подбородком на интересующий меня предмет.

— А это не мне, — о, как. А кому тогда, маме? — А тебе. От нашего общего знакомого.

Чего-чего? Какого знакомого? Чона? Как он узнал, что я болею, и к чему вообще такой
яркий жест проявления внимания? Он же вроде ждал от меня знака, что всё
продолжится, а я вроде не давал знать, что так это и будет. Решил действовать сам?

— От кого? — хмурюсь больше, провоцируя головную боль разыграться с новой силой.

— От господина Пака, конечно, — а… от Пака. — Быстро же ты его со счетов списал, —

усмехается Сумин и ставит коробочку на комод.

— Красивый веник, ничё не скажешь, — скосив взгляд на него, говорю.

— Между прочим, я погуглила, и этот веник в нашем случае был подарен с контекстом
пожелания здоровья и скорейшего выздоровления! — подняв палец, изрекает. — Так что
зря еблом воротишь. О тебе хоть кто-то, кроме меня и родителей, волнуется.

— Спасибо за поддержку, Сумин, — киваю, и тут же указываю на выход из комнаты, —

дверь там.

— Твоя мама сейчас сгонит тебя за стол на чай с пирогом, и там уже я буду под её
защитой. Ты не сможешь меня выгнать.

— Прискорбно.

Сумин кажется менее активной, чем обычно, или пытается быть такой, чтобы не
переутомлять меня ещё больше, рассказывает о том, что было в школе за дни моего
отсутствия, не увидев меня в соцсетях. В принципе произошло не так много событий,
которые могли случиться и в любой другой день, поэтому я немногое запоминаю.

Вообще, как бы ни мандел на Сумин, я её безумно люблю. Вот кто ещё в здравом уме
придёт ко мне, чтобы передать цветы от мужика, с которого мы дико ржём, и покапать
мне на нервы своим присутствием, потому что волнуется о моём здоровье? Обычно люди
начинают что-то ценить только тогда, когда теряют это, и я бы не хотел, чтобы так
случилось с Сумин. В плане, я часто могу перегнуть палку в словах, чем-то обидеть
её, не имея при этом намерений сделать это. Страх, что она в какой-то момент может
уйти иногда даёт о себе знать, в основном это бывает в периоды кратковременной
апатии, когда мир не мил, жизнь — самый главный страх, и ты открываешься самому
себя настоящим, таким, какой есть на самом деле, без масок и данных себе новых
ролей, которые привык носить. Люблю эту дурёху настолько крепкой братской любовью,
что без неё и её рассказов мир точно покажется пустым и серым. Её присутствие
слишком правильно и чётко вписалось в мою жизнь, мы как инь и ян, она — лучик света
и неугомонная трындычиха, а я — кукся и язва. Всё так, как и должно быть. Полная
гармония. И я боюсь, что она может исчезнуть.

Мама зовёт нас вниз, куда я нехотя, собрав все силы в кулак, спускаюсь, преодолев
самого страшного монстра в периоды моей болезни — лестницу. Но я не учитываю то,
что снаружи всё ещё ужасно холодно, поэтому мама любезно приносит мне с комнаты мою
серую толстовку на молнии, в которую я сразу кутаюсь, не застёгивая. За столом
сразу притягиваю одну ногу к себе, поставив на стул как мне удобно, и смотрю
бездумно в заваренный из свежих трав чай с лимоном и мёдом.

— Да сними ты эту маску, — ворчит на Сумин моя мать, — не слушай этого дурака,
больные часто бредят.

Офигеть, спасибо. Мама предатель.

— Куда? — негодую я, тут же схлёстываясь в битве взглядов с ней. — А то, что я

беспокоюсь о её здоровье, ничего так? Она же ходячий магнит для болячек. Я на неё
только посмотрю, она уже сляжет с соплями.

— Не проверим, не узнаем, — солидарна Сумин с мамой. Извините, какого хрена? Для

кого я вообще стараюсь?

— Проверяли и узнавали, если ты не забыла.

— Пей чай молча, — возвращает мне фразу, которую я часто говорю ей за обедом. Вот
же… Ладно, я ей это ещё припомню, когда будет просить принести ей мармеладок из
супермаркета. Сама побежит.

Я и присасываюсь к кружке, держа её двумя руками, с максимально недовольным лицом.

Обалдеть просто, меня терроризируют в собственном доме мои мать и подруга. Когда
пирог остывает, мама отрезает по кусочку и ставит их перед нами. Я к нему пока не
притрагиваюсь. Как бы ни любил мамину выпечку, но сейчас даже чай лез с трудом.

— Не чвыркай, — бурчит в свою чашку Сумин, когда я снова чуть-чуть отпиваю, чтобы
не обжечься, издав характерный звук.

— Хочу и чвыркаю, — отвечаю тут же. — Мой дом, имею право.

Нашу короткую перепалку прерывает звонок в дверь. Прихожую со своего места мне
видно отлично, поэтому я машинально поворачиваю голову влево на источник звука,
сгорбившись над кружкой снова. Сумин делает то же, повернувшись на стуле на сто
восемьдесят.

— Вы кого-то ждёте? — спрашивает она у меня, а я не могу ей даже ответить, так как
выпал из реальности по причине болезни и даже не знал, кого могло принести. Отец на
работе минимум до восьми, а на часах только четыре. Мама дома, Сумин здесь. Тогда
кто это? Соседи?

— Без понятия, — отвечаю честно и делаю маленький глоток снова.

— Тэхён, ты ещё ждёшь кого-то? — из гостиной выруливает мама, чтобы открыть дверь,
и идёт в сторону прихожей. Почему у всех здесь создалось впечатление, что я очень
гостеприимный человек, особенно в момент, когда от ломки в теле и боли в голове
хочется помереть на месте? Я правда выгляжу именно так?

Оставляю её вопрос без ответа, поскольку сейчас мы все узнаем: кто и к кому пришёл.
Не дай бог Пак. Просто не дай бог. А теперь хочется вспомнить, сколько раз мне в
жизни везло? Наверное, ноль.

— Чимин, — по интонации мамы слышу, что она приятно удивлена его приходу и
улыбается.

Кое-кто рядом со мной тоже улыбается, то на меня смотря, то кося взгляд в сторону
входа. А мне, честно, хочется прямо сейчас слиться с воздухом, как какому-нибудь
магу воздуха. Полезный навык.

— Как неожиданно…

Да, мам, очень неожиданно. Разве у Чимина не должен быть рабочий день минимум до
шести?

— Извините за вторжение, нуна, — нуна, блять! Поганец, смеет ещё прислуживаться

перед мамой, чтобы получить расположение к себе. Она с тобой работает и стоит выше
тебя по должности, щенок! — Господин Ким, — о, а папа уже господин Ким, — вскользь
упомянул, что Тэхён заболел, и я думал проведать его, узнать, всё ли хорошо, — тоже
лыбится, падла, слышу лыбится.

— Индюк тоже думал, — в кружку под нос бурчу, а Сумин меня бьёт ногой под столом. —
Что?

— Он пришёл проведать тебя, — умилительно поднимает брови подруга, но не понимаю, к

чему она озвучила то же самое, что и он.

— Я уже понял, что дальше?

— Тэхён, это такой шаг к твоему расположению! — тихо говорит, нагнувшись ко мне,
совсем, кажется, забыв о том, что может заразиться, хотя её и прежде это мало
волновало.

— Я поставлю подножку.
— Ц! — хлопает по столу она, а я вздрагиваю. Ну что не так? Не нравится мне этот
человек, чего она бычится?

— Проходи к ребятам, я пока пирог отрежу, — говорит мама. Я поворачиваюсь и вижу,

как разувается у входа в дом Пак.

— Что вы, я ненадолго, какой пирог?

— Тёплый, — мама непреклонна. — Не стесняйся.

Пиздец, говорит так, будто он мой ровесник, а не двадцатичетырёхлетний мужик.

— Я его щас так застесняю, что мало не покажется.

— Только попробуй, — угрожает мне Сумин.

Чимин, он же господин Пак, идёт сюда. Вот не вздумай сесть возле меня. Сука.

— Здравствуйте, — улыбается Сумин, когда Чимин садится напротив неё, с правой

стороны от меня.

— Привет, Сумин, — уже привет, ахуеть. — Как дела?

— Нормально, ваши как?

— Всё как всегда. Как учёба?

Я вам, случаем, не мешаю?.. Обозначить как-то своё присутствие, значит

перенаправить внимание Пака на себя, чего мне не очень хочется. Махнуться, что ли,
с Сумин местами, как в ресторане, чтобы они говорили себе на здоровье, или сразу
ретироваться в комнату? Но вообще немного бьёт по самолюбию, что пришли так-то ко
мне, а разговор ведут с Сумин. Ладно бы, если б с мамой. Хотя, что я говорю? Я бы
негодовал ещё больше, если бы на беседу выводили меня. Поэтому всё ещё не так
плохо, как могло бы быть. А присутствие Чимина в одном квадратном метре я потерплю,
впервые, что ли? Едим чай и пьём пирог и никаких нервов.

Вообще я больной, мне положен отдых, покой и минимум переживаний! А я, кажется,

меньше чем за час умудрился проебаться по всем фронтам.

— Как ты себя чувствуешь, Тэхён? — Чимин обращается ко мне настолько внезапно, что
я резко дёргаюсь, почти перелив чай из поднесённой к губам кружки на себя. Тут и
мама присела к нам, разместившись со стороны Пака, и тоже что-то попивает.

— Кхм, — мимолётно зыркнув на Сумин и видя её многозначительное выражение лица,

которым она буквально говорит: «Убью», я отвечаю, уткнувшись глазами в стол: — уже
лучше, — и отпиваю. Чай с ромашкой и мятой, должен успокаивать.

— Твой отец говорил, что ты совсем не встаёшь из-за слабости, — это он так
«вскользь упомянул», да? — Двигаться тоже важно, когда болеешь, это немного
разминает мышцы, иногда даже помогает приободриться и почувствовать себя лучше, —
он сейчас мне нотацию прочитал? — Но, раз уж ты сейчас здесь, значит, тебе
действительно лучше.

Я не инвалид, если он не заметил, от простой простуды мои ноги не атрофировались, я

могу ходить. Видит бог, как я пытаюсь не съязвить в ответ. Вот видит бог. Видимо,
Сумин права и я, когда болею, правда становлюсь в разы противней.

Я выдавливаю максимально дружелюбную улыбку и снова утыкаюсь в чашку, мне в ней

намного комфортней.

Чай закончился. Твою мать.

Двинувшись на стуле назад, я собираюсь выйти из-за стола, чтобы обновить себе его,
но мужик рядом со мной чувствует своим долгом взять меня за руку (сука!), забрать
другой своей клешнёй у меня кружку и со словами «я сделаю тебе ещё» отвернуться и
уйти в сторону кухни, находящейся через стенку от нас, под умилительный вздох моей
мамы.

— Это что у тебя дёргается глаз? — прыскает тихо моя так называемая подруга под
рукой, а я даже не знаю, что ей сказать. В моё личное пространство только что
наглейшим способом вмешались. Я стараюсь дышать и вести себя спокойней.

— Тэхён, ты видишь, как он о тебе заботится? — присоединяется к разговору мама. —

Настоящий джентльмен.

Хуентльмен.

— Это не забота, а дешёвые понты перед тобой и Сумин.

— Тэхён!

— Что Тэхён?

— Дай ему шанс.

— Это мне говорит моя мать?

— Она права, — подключается Сумин. — Он же не сделал ничего такого, за что можно

было бы его уже отметать. За что ты так с ним?

Какого хрена, Сумин?

— По-моему, с тобой мы это обсуждали.

— Ты не даёшь ему шанса, — говорит мама.

— И не дам, — пожимаю плечами, а наш шёпот, кажется, перестаёт быть шёпотом по мере
того, кто сколько говорит, пытаясь перебить друг друга. — Он мне неприятен, с хера
ли я должен делать это? — моё раздражение достигает своего пика, я перестаю
контролировать речь.

— Тэхён!

— Тэхён, — Чимин появляется возле меня снова слишком неожиданно, но на этот раз не
пугает; Сумин поднимает глаза выше меня и смотрит на него, — сколько тебе сахара?

— Я без сахара, — ровно отвечаю, чтобы он поскорее ушёл, что и происходит. Я

возвращаю внимание к сидящим за столом. — Я не собираюсь отвечать на его любезности
после того, как он выделал мне весь мозг на дне рождении отца Сумин, ни разу не
обмолвившись обо мне и моём комфорте, и не без полученного на то разрешения,
вмешавшись в моё личное пространство сейчас.

— Какое пространство? Он всего лишь взял твою кружку.

— И схватил меня за руку!

— Не схватил, а остановил.
— Мама!

— Тэхён… — сделав вдох, чтобы что-то мне сказать, начинает Сумин, но я тут же
поворачиваюсь к ней, не дав продолжить.

— Заткнись, Мин Сумин, или клянусь, это будет последний раз, что я пускал тебя
сюда.

Сумин сразу замолкает, замерев с застывшим на лице удивлением. Её плечи опускаются,

взгляд поникает, вся она вжимается в стул, на котором сидит, опустив голову в
остывший чай. Кажется, я перегнул. Чёрт…

За столом воцаряется тишина. Даже мама больше ни слова не сказала. Чимин принёс мне
новый чай, сел снова рядом, но моего внимания так и не получил. Я снова закопался в
мыслях, пока он начал вести диалог с мамой, а Сумин сидела, как воды в рот набрала,
молча доедая свой кусок пирога.

Чувствую себя последним ушлёпком. Сумин не виновата в том, что хочет для меня
лучшего. Я понимаю её рвение помочь мне устроить мою личную жизнь, но ведь всему
должна быть мера. И моему гневу тоже… Боже, лучше бы сорвался на Пака, честное
слово. Смотреть на поникшую Сумин сил нет совершенно. И в её перемене настроения
виноват я. Взъелся на неё из-за очередного тюбика.

— Спасибо за гостеприимство, тётушка, — говорит она, улыбаясь маме, но в её улыбке

я вижу наглядную трещину, как и немую поддержку — в маминой, — но мне уже пора
домой.

— Я провожу, — говорю матери, на что она кивает. Дала добро.

В прихожей, пока Сумин шнурует свои кеды, я не могу подобрать слов, чтобы
извиниться. Я не должен был быть так резок с ней и вымещать накопленный негатив вот
так. Поступил как эгоист и просто отвратительный друг. Когда она поднимается и
надевает ветровку, то раздосадовано цокает.

— Рюкзак. Я оставила его в комнате наверху, — неловко мнётся, вздохнув.

— Сейчас.

Я поднимаюсь наверх и нахожу его у двери в своей комнате, беру и спускаюсь вниз,
уже не так убито и вяло, как было по её приходу. У подножья решаю сделать кое-что и
сворачиваю в сторону кухни, там нахожу в холодильнике шоколадку, которую купила ещё
два дня назад мама мне, и кладу Сумин в рюкзак в знак извинений. Когда подхожу к
ней и протягиваю оставленную вещь, опустив стыдливо глаза в пол, она едва слышно
окликает меня коротким «Тэ». Я поднимаю голову.

— Извини меня, я не должна была так наседать. Всё же тебе решать, с кем говорить и
идти на контакт, а если он причиняет тебе дискомфорт, то ты в праве не любезничать
с ним. Моё поведение было ужасным, извини ещё раз.

Я сейчас расплачусь, честное слово. Она не злится. Она не держит на меня обиду.
Она… чёрт с ним, что она сказала за мой комфорт, мой комфорт это ты, Сумин.

— Я знаю, что ты будешь потом жрать себя, если я не скажу тебе этого, — улыбается
она, а за ней, как по волшебству, улыбаюсь и я. — А ты и так бацильный, глядишь ещё
хуже будешь выглядеть.

Моё ты солнышко…
— Полтора метра, Ким Тэхён, — останавливает она меня одним жестом руки, когда я
едва делаю шаг ей навстречу.

— А дверь сама себе откроешь? — в обычной своей манере отвечаю. — Уж не думала ты,
что я обниматься лезу? Пф, размечталась.

Конечно, я обниматься лез. А как иначе я могу отблагодарить эту мелкую пакость за
её понимание? Ладно, шоколадки в портфеле было более чем достаточно, объятия уже
были бы перебором. Но когда я становлюсь рядом и таки открываю ей дверь, она сама
вешается мне на шею. А я потный, больной, Сумин, ну ё-моё!

— Заразишься, дурёха, отцепись! — разумеется, ворчу, а она только крепче цепляется,

и я сдаюсь, тоже прижимаю её к себе. — Спасибо, что пришла.

— Всегда пожалуйста. Если надо будет доесть пирог, ты знаешь, кому звонить.

— Ой, иди уже, — я мягко её отталкиваю от себя, она достаточно надышалась одним
воздухом со мной, чтобы заболеть, пусть уже идёт домой от греха подальше.

— Жду тебя в школе, — спускаясь по лестнице с крыльца, грозит пальцем она, а я стою
и, кажется, улыбаюсь ей, потому что вижу, как то же самое делает в ответ она.

***

Признаться, приход Чимина и Сумин меня растормошил. С момента их визита прошло ещё
три дня, за которые я успел полностью поправиться. Я не хочу думать, что причиной
тому то, что я последовал совету Пака и стал больше прогуливаться по дому и заднему
двору.

Время почти одиннадцать вечера, а у меня сна ни в одном глазу, и даже несмотря на
строгий наказ матери ложиться спать, поскольку завтра на учёбу, я сижу на
подоконнике, закутанный в одеяло, и листаю соцсети, смотря новости, которые прошли
мимо меня за те дни, что я был афк. Бунтарь прямо.

Чимин ушёл немногим позже Сумин, перестав маячить перед глазами, что очень меня
обрадовало, но не понравилось маме, которая, наверное, впервые в жизни провела со
мной профилактическую беседу на тему того, что нужно открываться людям и не грубить
им, когда они делают тебе добро. Сейчас она и папа спят в комнате на первом этаже,
а я, отложив телефон рядом на подоконник, обнимаю колени и любуюсь ночным небом,
сегодня нескрытым облаками.

Иногда кажется, что каждый день моей жизни один сплошной сюр, в котором зачастую
происходит много странных вещей. Но, наверное, самый большой сюр — это знакомство с
Чоном, который временами посещал мои мысли, если я не спал и не был в отключенном
состоянии, тупо пялясь в пространство, как люблю. Когда я пошёл на поправку, мозг
подкидывал воспоминания с ним чаще и навязчивей. Так что я уже не гоняю их прочь, а
цепляюсь за каждую мысль и пытаюсь осмыслить — почему я думаю об этом, что это
значит и к чему приведёт в итоге. Но пока ни к чему не пришёл, разве что понял, что
раз уж я так часто стал задумываться о Чоне, значит, он мне всё-таки небезразличен.
Как человек. Контакт в телефонной книжке манит, чтобы ему написали. С какой целью?
Не знаю, просто хочется увидеть его, получить ответ.

Я думал о соулмейтах не так давно, но никак не мог провести параллель с собой и

кем-то, вдруг повезло бы. Я не верю в это, но статья о людях, которые понимают друг
друга с полуслова, является из категории тех, в которые хочется верить, как в
хорошие новости. Это как проходить какой-то тест в интернете и быть довольным
результатом, который в итоге выдал сайт. Будем честны, когда получается не то, что
нам нравится или что мы хотели изначально, мы либо не верим, либо идём
перепроходить тест так, чтобы выдало нужный нам результат. Мы обманываем себя. И
иногда мне кажется, что я это делаю слишком часто.

Сумин говорит, что я только делаю вид, что мне не нужны отношения сейчас, и я не
знаю уже, права она или нет. Если раньше я бездумно твердил «нет», не задумываясь
об этом всерьёз, то сейчас сталкиваюсь с неопределённостью, в которой заблудиться
не так сложно, как кто-то может подумать. И ведь ничего не стоит попробовать пойти
навстречу. Не к Паку, боже упаси! А к Чонгуку. К нему у меня хотя бы нет
отторжения. А выбирать больше и не из чего. Практика в лице Сумин показала, что
среди ровесников искать кого-то — дохлый номер, так что…

Я беру телефон, открываю диалог с Чоном в какао. Он сейчас в сети. Завтра

понедельник, разве ему не нужно на работу? Странно видеть его бодрствующим в такое
позднее время. Нажимаю на вводную строку, на ней загорается палочка, что тут же
начала мигать, призывая написать что-то. Только что? Не придумываю ничего лучше,
чем напрямую спросить, почему он не спит в такой час. Ответ не заставляет себя
долго ждать.

Господин Чон:
Полчаса назад домой вернулся, ещё не ложился.

Довольно поздно. Начало двенадцатого на часах. Что можно так долго делать в офисе,
интересно? Снизу предыдущего сообщения сплывает новое облачко.

Господин Чон:
А ты?

А я думаю, почему вдруг у меня проснулся к вам интерес — такой ответ устроит? А
вообще странно получается. Полмесяца я уже знаю этого человека, виделись мы всего
раз, причём надежд на продолжение нашего общения я не давал, вроде как, но он
продолжает ждать мой звонок? Получается так? Иначе он, наверное, не ответил бы мне
сейчас.

Вы:
Почему вы мне отвечаете?

Господин Чон:
Потому что с тобой приятно говорить.

И от чего же у меня так приятно стало в груди? От тепла одеяла или от его слов? Где
здесь я могу соврать? Мне требуется минута, чтобы обработать информацию, за которую
я увожу взгляд от телефона к окну и вздыхаю. Сюр, по-другому никак.

Вы:
Не спится.

Чонгук что-то печатает, потом перестаёт и выходит из сети совсем, и снова печатает.

Господин Чон:
Я могу сейчас подъехать к тебе. Прокатимся до пляжа.

Он… что? Это всё ещё сюр, нонсенс, что-то ненормальное точно, потому что это снова
трогает меня. Это заставляет меня что-то чувствовать, что-то непонятное, такое
приятное. Но чёрт, как? Почему? Я же даже не думал о Чоне в таком ключе достаточно,
чтобы поддаваться таким чувствам. Откуда они вообще? Вот, что происходит, когда
перестаёшь обманывать себя? Или как это ещё назвать? Я не понимаю ничего. В голове
опять неразбериха. Проще в парнях Сумин разобраться, чем в своей собственной
голове.

Но если так посмотреть, компания Чонгука сейчас будет не самой плохой, я считаю,
что мне даже не хватало в какой-то степени его общения и некоторых мыслей по поводу
жизни и того, что в ней происходит. Он бы очень помог несколько дней назад, когда я
чуть не поругался с мамой. Может, он бы сделал так, что все мысли, как по
волшебству, встали по полочкам сознания в отведённые строго под них места?

Но что делать с родителями и тем, что я немного не имею права появляться на улице в
такое время суток? Ох, чувствую, если эта шалость вскроется, мне точно
несдобровать. Но чем чёрт не шутит, как говорится. Сам же говорил, что мне не
хватает импульсивных решений в жизни.

Жду, пока подъедет Чон, сидя в столовой и нервно дёргая ногой под столом… Сзади
меня, за лестницей, комната родителей, спереди — окно, в которое я увижу, что за
мной приехали. Кажется, я не нервничал так… никогда. Конечно. Когда бы ещё я сбегал
из дома в двенадцатом часу ночи с богатым мужиком втайне от родителей? Телефон
лежит передо мной экраном вверх, руки — одна лежит на столе, другая на него
опирается, пальцы согнуты и касаются губ, ногти, я чувствую, уже впиваются в кожу
от той силы, с которой я сжимаю руку. Не могу себя контролировать.

Моим терзаниям наступает конец, когда вижу, как к тротуару подъезжает ламбо
Чонгука. Срываюсь в коридор, где стоят начищенные мной же кеды. На телефон приходит
уведомление, пока шнурую их, с весточкой о том, что ваш убер прибыл и уже ожидает.
Но будет точней сказать ваш урус. Я как можно тише выхожу из дома, закрываю его на
ключ и иду скорым шагом к машине.

— Ты очень легко оделся, — первое, что слышу, когда сажусь на мягкое сидение. И
правда, за всей суетой, я выбежал как есть: в домашних штанах в клетку, белой
футболке и постиранной серой толстовке на молнии, даже не застегнув её, чтобы
скрыться от холода. А ведь уже почти середина октября, не самое жаркое время. —
Возле воды холодно. Может, сходишь переодеться?

— Нет, — если зайду в дом, то уже не смогу выйти, не хватит смелости. Да и что
таить, совесть проснётся. — Поеду так, — скатываюсь по креслу немного ниже, отчего
толстовка чуть поднимается, скрывая мои щёки от Чона.

Мы выезжаем на дорогу. Я стараюсь незаметно повернуться к Чонгуку, чтобы взглянуть

на него. На нём такая же простая одежда, как на мне, но вряд ли домашняя, скорее
повседневная, он ведь не бежал сломя голову на встречу, а, наверняка, спокойно
переоделся с офисной одежды в ту, которая на нём сейчас: спортивные штаны с белой
полоской по шву; лонгслив чёрного цвета, рукава которого были сейчас закатаны чуть
выше локтей. На голове чуть взъерошенные волосы, которые выглядят мягкими на ощупь.

— Почему вдруг решил написать? — спрашивает, нарушая тишину он, не отрываясь от

дороги и выкручивая баранку влево с улицы, на которой я живу.

— Просто… захотелось, — отвечаю, а потом решаю добавить: — Вспомнил о вас, и

захотелось, — и отворачиваюсь, поджав губы, потому что неловко до ужаса. Не уверен,
но такое чувство, будто он повернулся, чтобы увидеть мою реакцию.

Быть может, я себя накручиваю, но такое чувство, словно с ним я становлюсь

совершенно другим человеком. Менее вспыльчивым, наверное. Но с ним нет поводов
злиться как таковых, кроме его чрезвычайной уверенности, хотя и она не достигает
точки «бесит настолько, что я щас взорвусь». Господин Чон не бесит, он… он просто
есть и всё. Мне больше нечего добавить. Такое чувство, что я смирился с тем, что
меня к нему начало тянуть после нашей единственной прогулки, и это странно, не могу
пока принять этого.

— Я хотел сказать ещё в прошлую нашу встречу… — говорит Чон, а я поворачиваюсь на

него. — Опустим формальности. Мне неловко, что ты обращаешься ко мне на вы, когда
мы в равных правах друг перед другом, — ему неловко? — Зови меня Чонгуком, хорошо?
Думаю, когда между нами сотрутся границы вежливости, станет куда проще общаться.

Наверное, он прав. С загонами о возрасте и статусе я слишком много заморачивался

над самыми простыми вещами, например, как приветствие, обращение или тема, которую
не принято обсуждать в обществе или с кем попало. Но Чонгук же не «кто попало».
Теперь.

— Хорошо.

Мы снова замолкаем.

Я вспоминаю нашу прошлую встречу. На ней всё было так легко. То есть сначала
трудно, а потом легко. Но в итоге всё же было хорошо? Почему я вдруг задумался об
этом? Это ли волнение от того, что я снова рядом с ним?

Снова стук сердца в ушах — от взгляда, мельком кинутого на него. Я начинаю

подмечать его красоту снова, но уже в простой, а не офисной одежде. Он расслаблено
ведёт авто, следит за дорогой. А у меня зарождается внутри чувство, что всё может
получиться. Всё — это общение, может быть, отношения, потому что он прав, будь я к
нему равнодушен, не мучился бы от бесконечных размышлений о нём и о нас.

Но ведь так быстро всё не случается, не бывает. И у нас с ним не так, нет ведь
любви с обеих, да даже только с одной из сторон! Есть только взаимная симпатия друг
к другу просто потому что… Потому что я красивый, а он умный? Так, получается? Но
он тоже отметил интерес во мне, как в личности и собеседнике, поэтому уже не стоит
считать мою внешность основной причиной продолжения нашего общения.

Что ещё я могу отметить, так это то, что мне нравится, что Чонгук не спрашивает о
родителях. Отпустили ли они меня, знают ли об увлечениях (если его так можно
назвать) своего сына, о его ориентации. И я рад этому, меня бы очень дискомфортили
подобные разговоры, учитывая то, что меня до ужаса смущает наша разница в возрасте.
Не хотелось бы, чтобы Чонгук относился ко мне, как к ребёнку, опекал хлеще
родителей и снабжал беспрерывным строгим контролем. Пока что за ним такое не
наблюдается, и…

А что «и»? Как признаться хотя бы самому себе, что мне хочется пойти навстречу и не
разочароваться? Захотелось ещё после нашей прогулки, но тогда это было под большим
сомнением. А сейчас я могу расставить некоторые точки над «и», выделить свои плюсы,
минусы и привести сравнение… да вот даже с Чимином, с которым меня так упорно
сталкивают лбами мама и папа. И по положительным качествам Чонгук у него явно
выигрывает.

Странно, что я вообще трясусь об этом. Не похоже на меня. Но, опять же, с ним я
становлюсь кем-то другим, каким-то новым Тэхёном, которого не знает Сумин, которого
не знают родители, и которого не знаю даже я сам. Он настолько далёк от меня
привычного, что становится сложно разобраться в его желаниях и чувствах, которые он
испытывает к Чонгуку.

Я привык думать, что при знакомстве с людьми в каждом человеке зарождается

маленькая новая личность, которую он прорабатывает при общении с новым знакомым,
развивает и подбирает подход к незнакомцу в индивидуальном порядке. Модель
поведения с разными людьми отличается, как, например, моё отношение к Сумин и
родителям: с последними я не могу быть столь своевольным и раскрепощённым в словах,
как с подругой, не позволяю себе ругаться, язвить и срываться на них (на Сумин
тоже, но иногда бывают моменты, когда она невыносима). Так мы подбираем подход к
каждому.

И мой подход к Чонгуку… не такой, как к другим, почему-то. Скорее всего на него
повлиял тот факт, что я знаю, чего от меня хотят — отношений, и поэтому я стараюсь
как-то соответствовать образу идеального партнёра? Хотя мы ещё даже не пара. Я
будто хочу казаться лучшей версией себя, но вдруг я не кажусь, а становлюсь? Люди в
нашей жизни появляются не просто так, каждый встречный человек, с которым мы
контактируем, послан для какой-либо цели. Может ли быть такое, что Чонгук послан
для того, чтобы сделать меня лучше?

— Я… — речь даётся тяжело после долгого молчания и неуверенности, ставшей поперёк

горла. Чонгук поворачивает ко мне голову, мы стоим на светофоре, поэтому он не
упускает возможности на меня взглянуть. — Я хочу сказать… — снова замолкаю, потому
что не могу я так. Слишком сложно и страшно. Впереди загорелся зелёный, но мы не
трогаемся с места. — Я думаю… Думаю, от того, что мы просто попробуем, ничего
плохого не будет.

Насколько же это было ужасно! Промямлил обыкновенную фразу, в которой не было

ничего сложного! О, какой позор.

Чонгук думает несколько секунд, за которые опускает взгляд на мои сцепленные друг с
другом ладони, поднимает на дорогу, и в итоге, приводя ламбо снова в действие,
отвечает:

— Хорошо.

Только мне от его «хорошо» ни горячо ни холодно, мне вообще никак. Своим «хорошо»
он совсем не успокоил и прозвучал настолько монотонно, будто ему нет дела до меня и
моих слов. Или я себя уже накручиваю? Глубокий вдох-выдох. Я устало опускаю веки и
закрываю лицо руками.

— Ты молодец, Тэхён, — говорит вдруг Чонгук, привлекая моё внимание. Я чуть убираю
ладони от лица, повернув к нему голову. — Молодец, что смог сказать это мне. Я
очень ценю это. И ты тоже цени. Раз уж смог произнести то, что даётся тяжело,
вслух, значит, это стоило огромных усилий и должно пойти на пользу.

Он… что? Я… у меня нет слов, чтобы как-то описать то состояние, в которое я сейчас
впал. С виду, конечно, наверное, не скажешь, но я поражён. Очень. То есть… Чонгук,
он… Не могу описать, просто не могу. Его проницательность меня обескуражила.

Кажется, я настолько выпал из реальности после своего внезапного признания и ответа

Чонгука, что не заметил, как мы свернули к набережной. Чонгук оставил машину на
стояночном месте у обочины, где проходил тротуар, и вышел из машины, с заднего
сидения взял свою куртку и что-то достал из багажника. Я всё это время сижу внутри
и не знаю, как заставить себя пошевелиться. Слева за окном необъятная чернь воды,
идущая сразу после полосы рассыпчатого тёмного песка. А я всё ещё легко одет и
думаю, что, скорее всего, быстро замёрзну, когда выйду — после Чонгука в машину
проник слабый промозглый ветерок, от которого у меня до сих пор мурашки по коже.
Наверное, безрассудно было выходить так, в чём есть, на мне из теплого только серая
толстовка на молнии, в которую я кутаюсь, как в плед, прежде чем выйти наружу.

Осень остро ощущается именно в погоде вечером. Если днём ещё более-менее остаточное
тепло остаётся, то ближе к полуночи температура резко понижается до десяти
градусов, иногда и ниже. А возле воды — ещё холодней.

Я смотрю поверх капота — на море вдали. До него едва доходит свет фонарей, у
которых мы остановились, в такое позднее время людей на пляже можно сосчитать по
пальцам, поэтому их тени лишь изредка бросаются в глаза, оставаясь в большинстве
своём для меня незаметными. Я слышу его тихий шум, как прибивают к берегу волны.
Никогда не был романтиком, медитатором или кем-то в этом духе, но сейчас чувствую
себя по-настоящему одухотворённо, слушая едва уловимый звук воды.

Холодный ветер задувает за шиворот и бьёт в спину, я тут же горблюсь, пряча в

«ямке» ключиц голову и обнимая себя руками. На плечи ложится что-то тёплое и тонкое
— плед. Чонгук, обошедший меня со спины и возникший перед лицом, запахивает его
края у меня на груди, а потом смотрит точно в глаза и ловит мою реакцию на свой
жест. На губах мелькает тень улыбки.

— В следующий раз одевайся по погоде, — говорит он. — Какой смысл в поездке к морю,
если ты будешь концентрироваться на том, что тебе холодно, и искать способ
согреться вместо того, чтобы отдохнуть?

Меня вдруг тянет улыбнуться, но я пресекаю попытку уголков губ скользнуть вверх и
лишь скромно благодарю за заботу с его стороны. Стараюсь не задумываться о смысле
поступков, цели, которой добивается этот человек, а просто принимаю заботу и
внимание. Даётся немного туго. Непривычно.

А после — мы идём к нему. К морю, что манит своей необъятностью и красотой, но

также страшит глубиной и неизвестностью, тайнами, которые в себе таит. Ночью даже
чаек не слышно. Гул проезжающих редких автомобилей остаётся позади, перед нами
чернеющая водная гладь, неровно идущая трещинами волн, чьи пенистые воды оставляют
влажные следы на песке. В отражении мелькают огни Сеула, не позволяя ночи поглотить
землю, на небе россыпью поблёскивают звёзды, луна, совсем маленькая, повисла в
статичном состоянии над головами.

Тихо, спокойно.

— Ребёнком я любил сюда сбегать, — говорит Чонгук, когда мы идём вдоль берега. Я —
укутавшись в плед, он — засунув руки в карманы расстёгнутой куртки. — Наш дом был
недалеко отсюда, поэтому мне не составляло проблем прийти сюда по возникшему
желанию и просто посидеть на берегу. Ты когда-нибудь был здесь ночью? —
поворачиваемся друг на друга по инерции, что обычно возникает во время диалога.

— Не приходилось, — отвечаю, опуская голову в кеды, тонущие в неровности песка. —

Сейчас тут спокойней, чем днём, — поворачиваюсь и не могу увести взгляда от
чарующей мглы, где небо сливается со стихией, стирая абсолютно все границы между
небом и землёй.

Так бывает и у людей. Когда в дневное время суток мы строим правильные образы,
высветляя своё честное имя тем, что верно, что не аморально и небезрассудно — ночью
мы снимаем все запреты и позволяем себе быть теми, кто мы есть, мы позволяем себе
отдохнуть без масок. Именно ночью перед сном мы чаще всего задумываемся о жизни, о
её течении и том, насколько она у нас хороша.

Как бы я поступил в той ситуации когда-то давно, если бы мыслил, как сейчас?
Как бы я поступил, будь у меня такая-то возможность?
Как ко мне отнеслись бы, сделай я вот это?

И эти вопросы могут лезть в голову до бесконечности, пока на то есть воля фантазии
и работа подсознания. Ведь подсознание — это как раз то, что мы есть — наши эмоции,
чувства, мы настоящие. И когда мы задумываемся о правильности или неправильности
своих поступков, мы прислушиваемся к себе, нашему подсознанию, судя уже не по
нормам морали, не по разуму — а сердцем, чувствами.

Ночь стирает все границы, раскрепощает зажатых и направляет заблудившихся, словно

Полярная звезда. Море разрывает границы между собой и сушей.

А смогу ли я размыть границы между нами с Чонгуком? Я уже стал так часто
задумываться о нём, что это потихоньку входит в привычку, что-то обыденное, как
кофе по утрам или проверка соцсетей. Чонгук обосновывается в моей жизни, понаблюдав
со стороны, а сейчас делая поступательные шажки в мою сторону. И если раньше я
хотел бы его оттолкнуть, то сейчас я буду стоять, не идти навстречу — на это я пока
не готов, — не увиливать, а принимать.

— Здесь нет такой суматохи, как днём, — соглашается он, вернув меня в реальность. —
Почему ты согласился поехать? Не боишься, что увезу куда-нибудь в лес?

Это заставляет меня усмехнуться. Никак не забудет мои параноидные мысли. Это
заставляет почувствовать даже слабый укол стыда — я мог оскорбить его этим.

— Сильно задело, что я думал о педофилии и маньячестве?

— Не сильно. Это забавно, однако не лишено смысла. Ты правильно делаешь, что не

идёшь сломя голову на встречу к какому-то незнакомому мужчине с сомнительным
предложением, а сначала прощупываешь почву, чтобы понять, можно ли ему доверять.

— Доверие ведь нужно заслужить, так?

— Так, — кивает, как ребёнку, в ответ. — Я смог это сделать, учитывая то, что
сейчас ты идёшь рядом не сомневаясь?

— Одной встречей все проблемы не решишь, и уж тем более не получишь полную

уверенность в человеке. Я не могу быть уверен, что передо мной не играли другую
роль — праведника, чтобы показаться нормальным, а потом так же заманить в лес и
убить… — и тем не менее я не склонен думать, что Чонгук маньяк, хоть убейте. — Ах…
И мне почему-то кажется, что ты… — как же непривычно обращаться к нему неформально,
— на такое не способен. Хочется в это верить. Не знаю… — последнее на грани
слышимости.

Может, почувствовав тепло и внимание, я просто начал тянуться к человеку, потому

что нуждался в этом всё время, а теперь могу получить? Иначе как объяснить доверие,
которым я проникся к Чонгуку за один только вечер, проведённый с ним? Только тем,
что потянулся к теплу, которым он меня одарил тогда, ненавязчивым, которое
проявилось не столько в действиях, сколько в словах. В тот день. Сейчас… Сейчас мы
на перепутье между водой и сушей, на границе. На моих плечах плед, а по левую
сторону шуршит тихо куртка Чонгука.

Его внимание к деталям; интерес не просто к моей внешности, но и личности; попытки

построить здоровое общение, основанное на взаимопонимании и располагающем отношении
друг к другу; тёплый взгляд; слабые улыбки, от которых я каждый раз хочу смутиться;
ненавязчивость; то, что он даёт мне время на осмысление.

Это ведь… просто человеческое отношение, так что же в нём такого особенного, почему
меня это так до глубины души трогает?

— Хочется верить? — переспросил он. Внезапно его голос стал глубже, бархатистей,
так, будто он удовлетворён моими словами.

— Верить и попробовать, — говорю снова.

— Попробовать… — задумчиво так же повторяет, заставляя сердце от волнения забиться

быстрей. Узнай кто из моих знакомых о таких переменах — не поверил бы! — Позволишь
взять тебя за руку ещё раз? — спросил Чон, вынув руку из кармана и перевернув её
ладошкой вверх.

Особенно громкий удар отозвался в груди.

Я безмолвно протягиваю ему свою ладонь, не отрывая при этом взгляда от его
улыбающихся глаз. И всё было бы хорошо, если бы я не запнулся о собственную ногу,
споткнувшись, совсем утонув в море, что было таким же бескрайним, но ограничивалось
лишь двумя зеницами на чужом лице. Чонгук улыбается, я вижу, как он подавляет
смешок, а сам чувствую себя до ужаса неловко — это ж надо такой момент угрохать!
Слышу, что он всё-таки не сдерживается и тихонько прыскает, отвернув голову и
притянув к губам пальцы другой руки. Но я, вспомнив свой полёт, вдруг тоже начинаю
улыбаться, чувствуя, как краснеют от стыда щёки.

Мы проходим вдоль берега около километра и возвращаемся обратно, тогда уже и

температура стала ниже, и ветер суровей. Мы редко переговаривались с Чонгуком,
делясь только своими впечатлениями от ночной прогулки. В моменте, предавшись
воспоминаниям, я рассказал, как Сумин уронила на этом пляже свой бенто-торт в
песок, а потом мы съели мой напополам вместе. Чонгук поделился мнением об одной
кондитерской, в которой берёт уже долгое время десерты и угощения для коллег по
работе или друзей на праздники, сказал, что мы туда как-нибудь заедем, и он угостит
меня их фирменными кексами с воздушной глазурью, которые больше нигде так хорошо не
делают. А я с ним согласился.

В машине я блаженно падаю на сидение, выдыхая и устало слепляя веки. Нагулялся —

это слабо сказано, я вдоволь находился по песку, полюбовался ночным морем, побыл
наедине с Чонгуком, замёрз, разумеется, и уже на грани от того, чтобы заснуть, если
честно. Чонгук без слов садится в машину, точно так же, как и до этого, бросив свою
куртку на заднее сидение, и на панели приборов нажимает какую-то комбинацию кнопок,
после которой в машине начинает теплеть.

Дорога домой занимает куда больше времени, чем это было, когда мы ехали на пляж.
Или же мне так кажется в полудрёме? Но ведь должно же быть наоборот, для меня,
сонного, эта поездка должна пролететь как один миг. А потом я понял — Чонгук меняет
направление пути, петляя дорогами, чтобы мы побыли дольше вдвоём. Я моментами
поглядываю на него: расслаблен, красив, непринуждённо выкручивает баранку руля
влево одной рукой, косит взгляд в мою сторону, а мне уже неважно становится, что я
могу с ним вдруг столкнуться.

Как там говорят? Животные готовы уснуть рядом с вами только тогда, когда полностью
доверяют вам? У них это на уровне инстинктов, они чувствуют, кому можно довериться,
а кому нет. Людям в этом отношении иногда нужно больше времени, чтобы довериться, а
некоторых только пальцем помани, они будут тут же готовы на всё. Я не отношу себя
ни к первым, ни ко вторым. Потому что я не знаю, как так вышло, что сначала я был
готов держаться на расстоянии пушечного выстрела от Чонгука, а сейчас готов и,
кажется, хочу попробовать с ним построить что-то?.. Отношения пока слишком громкое
слово, может, союз… И всё же, я готов довериться и пойти навстречу. Пока меня,
возможно, везут в лес, чтобы убить и где-нибудь выбросить, я, слушая размеренное
биение своего сердца, верю человеку в полуметре от себя и чувствую тепло его ладони
на коже своей левой руки, медленно выпадая из реальности.

Я снова начинаю засыпать…

***

— Тэхён. Тэхё-ё-он, — тихим мурлыканьем звучит на грани сна и реальности.

Я открываю с трудом глаза, понимаю, что, оказывается, крепко уснул. Я всё ещё в
машине Чонгука, рядом с ним, сидящим на водительском сидении в полуобороте лицом ко
мне. Кажется, он немного наклонялся ко мне, чтобы разбудить, поскольку сейчас
отклоняется чуть назад.

— Мы приехали, — оповещает так же тихо-тихо, будто боится спугнуть тишину, которая

до этого царила в салоне.

Я поворачиваюсь в другую сторону, к окну, за тонированным стеклом — мой дом. Этот

вечер подходит к концу, небо начинает потихоньку светлеть, границы в мире вновь
приобретают чёткость.
Сколько же мы так прокатались, что уже начало светать? Небо из иссиня-чёрного
становится тёмно-синим, переходя в лиловый, а затем рыжий.

— Мы так долго ехали? — спрашиваю, с окна переводя внимание на Чона, а сам

ненароком отмечаю свою неестественную для езды в машине позу — я успел когда-то
снять обувь и залез с ногами на сидение, прижав их к себе и расположившись боком,
фактически лёг, а потом тут же отмечаю немного опущенную спинку сидения — Чонгук
позаботился о моём комфорте, наверняка.

— Ты почти сразу уснул, как мы выехали с пляжа, не стал тебя будить сразу, заехал
кое-куда только и сразу сюда.

Кое-куда — это в другую часть Сеула, раз уж мы около трёх часов ездили?..

Будто отвечая на мой не озвученный вопрос, он перегибается через наши сидения назад
и шелестит целлофаном, а потом протягивает мне пакет с какой-то коробочкой внутри.
Я сейчас немного не настроен мыслить, но нюх не обманешь, внутри что-то съедобное
и, кажется, сладкое.

— Десерты, о которых я тебе говорил, — поясняет Чонгук. — Попробуешь утром с чаем.

Иди домой и ложись спать, а то сейчас снова уснёшь, — опять улыбается тепло, что в
груди щемит.

А мне не хочется уходить от слова совсем, я бы и дальше спал в его машине до самого
утра, пока солнце не слепило глаза, но такие факторы как родители и школа встают
препятствием на пути и приходится прощаться с моим… компаньоном? Собеседником?
Другом? Кто он мне сейчас, на данном этапе наших отношений?.. Нет, сейчас о таком
думать я точно не могу. Ни о чём не могу и не хочу. Хочу только спать.

Собрав силы, я выхожу из тёплой машины, тут же ёжась от холода, и вспоминаю, что
укутан в чужой плед, заметив его лишь из-за запаха салона ламбо, которым
пропиталась мягкая ткань. Я не успеваю даже сообразить, чтобы вернуться и отдать
его, как машина Чонгука трогается с места и уезжает. На пустой улице среди домов
повисает тишина, нарушаемая лишь криками ранних птиц.

Дома я ставлю коробку — как потом оказалось — кексов в холодильник, а сам иду в
комнату досыпать два часа до будильника, после которого нужно будет просыпаться в
школу. На ладони фантомное тепло от чужой ладони, в носу всё ещё стойкий запах
слабого парфюма, в мыслях пред сном — образ человека, о котором я стал думать до
ужасного много, но который не вызывает отвращения и начал вдруг манить к себе.

========== Зона комфорта ==========

— Кто придумал, мать её, ик-ик-коту? — икнув посреди обжигающего раздражением

слова, недоумеваю я, плотно вцепившись пальцами в поднос с едой.

— Природа, кукся, природа, — отвечает мне Сумин, идя с точно таким же, набитым
школьной едой, подносом. Мы как раз подходим к столику и садимся за него друг
напротив друга. — Но говорят, что если тебя застала икота, то кто-то точно о тебе
думает.

Фантастика. Только присутствия в чужих мыслях мне не хватало. Хотя, мне кажется, я
знаю даже у кого я их посетил. Интересно, икал ли Чонгук во время моей болезни?.. Я
так часто думал о нём, что он должен был точно обыкаться весь.

— Может, тебя напугать? — повесив голову на руку, спрашивает Сумин, смотря на меня
несколько оценивающе.
— Сумин, если хочешь напуг-ик-гать человека, — снова вздрагиваю всем телом, морщась
от раздражающей меня икоты, — не нужно его об этом предупреждать.

— Да тебя хрен напугаешь, — отплёвывается она. — Тебя напугать может разве что
свадьба с Паком.

— Не произноси его имя в моём присутствии, — качаю головой, хмуро ковыряя рис. —
Мне его дома хватает, — и снова икаю. — Да что ж такое?

— Задержи дыхание или похлебай водички, неужели не знаешь, как бороться с икотой?

— Я с ней не так часто сталкиваюсь, как ты думаешь, чтобы на регулярной основе

практиковать способы её устранения, — моментально вспыхиваю, злобно зыркая на неё.

— Да это же даже маленькие дети знают!

— А я вот не знаю, и не упрекай меня за это.

— Я не упрекаю, просто предлагаю помощь, которую ты, какого-то хрена, отвергаешь, —

закатывает глаза. — Кстати, — внезапное «кстати» Сумин вынуждает меня замереть с
ложкой в руках и поднять на неё глаза в ожидании пиздеца. Просто так её «кстати» не
возникает, и это не преувеличение, это реально так. Становится страшно. — Коль уж
заговорили на тему того кто о ком думает. Чон больше писем не присылал?

Блять.

Я не рассказывал Сумин ни о чём. Совершенно ни о чём. Начиная нашим диалогом в

кабинете директора и заканчивая вчерашней-сегодняшней поездкой к морю. Рис, который
я жевал, удаётся с трудом проглотить. В пиджаке становится жарковато. Я говорил,
что знаю Сумин как облупленную, даже лучше, чем она сама себя знает, и проблема
нашей дружбы в том, что она, блять, тоже знает меня и раскусит мою ложь на раз-два,
добавить ко всему ещё и то, что врать я не умею от слова совсем, и получи трагедию
мирового масштаба, в которой судорожно пытаешься сообразить, как вычеркнуть Чона из
своей жизни хотя бы в представлении лучшей подруги. Напрягает ещё то, как спокойно
она продолжает перекладывать кимчи в другую тарелочку, совершенно непринуждённо
обедая, а потом так же, как и я, поднимает свой пронзающий взгляд, а я — после
мозгового штурма, вызванного внезапной паникой, ещё и подвергнувшись приступу икоты
— давлюсь остатками риса, которые не успел проглотить. Когда еле-еле очухиваюсь,
откашлявшись и отпив воды из пол-литровой бутылки, убираю лишнюю влагу и слюну с
губ салфеткой, любезно протянутой Сумин, что всё ещё сидит напротив и смотрит прямо
на меня, но уже откладывая столовые приборы и облокачиваясь руками о стол, чтобы
полностью сконцентрировать внимание на мне.

— Что, присылал? — уголки её губ ползут вверх.

— Рехнулась? — выпучиваю картинно глаза на неё. — Вспомни, кто он, кто я, и подумай
ещё раз, — не нахожу ничего лучше, кроме как съязвить в той манере, к которой она
привыкла.

— Ты просто так долго молчал, я и подумала, — пожимает плечами она, вмиг сникая, и
дует губы от досады.

— Думать явно не твоё.

— Брехать мне явно не твоё, — выделяет она, чуть наклонившись ко мне через стол в
боевой готовности расспрашивать обо всём.

Да ну вот же засада! Послал бог подругу.

Что могу отметить: напугать меня ей удалось — я перестал икать, когда подавился.
Хоть что-то хорошее. Но делать нечего. Вздохнув, я откидываюсь на спинку стула и
спрашиваю:

— Хорошо, что ты хочешь знать? — хотя ответ для меня давно очевиден. Как так вообще
оказалось, что Сумин, как та героиня фильма, слишком быстро просекла мою ложь?! Из
какого Ривердейла сбежала?

— Ах! Значит, было что скрывать?! — теперь глаза вылупляет на меня она, так и
сидим, как два дебила, молча смотря друг на друга в шоке посреди столовой.

Что? Меня сейчас просто взяли и обвели вокруг пальца как ребёнка? Я сдал себя по
собственной дурости? Я кто? Я — лох. А Сумин грёбаный Шерлок в юбке! Я снова
выдыхаю, осознав свой прокол. Она ничего не знала до тех пор, пока я не задал
последний вопрос.

— И что же ты от меня скрывал, засранец? — требовательно спрашивает она.

Иногда желание разговаривать с Сумин отпадает совершенно, случается это тогда,

когда либо тем для разговора не остаётся, и она переходит на личности и личную
жизнь других людей, которых я даже не знаю, либо когда настойчиво лезет в мою
личную жизнь. Второе я отметил только сейчас, потому что до этого у меня не было ни
отношений, ни влюблённости, ни чего-то такого, что я бы мог связать с другим
человеком. Не любил я раньше никогда. Вот такая история.

Важная деталь: Чонгука я не люблю. Но рассказывать о вечерах, проведённых с ним, не

хочу не только потому, что это мне кажется уж слишком личным, но и потому, что я
пока сам не до конца разобрался во всём. Вроде наши отношения сдвинулись с мёртвой
точки, а вроде я всё ещё стою на месте и жду с моря погоды. Всё слишком
неопределённо, незачем ворошить то, в чём не можешь быть уверен. Тем более с Сумин.

— Ничего особенного, встретились один раз, поговорили, разошлись, — пожимаю

плечами, надеюсь хоть сейчас мой навык недоговаривать не обойдётся мне боком. С
мамой прокатывает, пройдёт ли такой фокус с Сумин?

— И от «ничего особенного» ты так взволновался, когда я спросила? — с подозрением

выгибает бровь она. Я же молчу, уже и так много чего лишнего сказал. — А родители
чего? — она отстаёт и меняет тему, я же мысленно выдыхаю. — Что с Паком?

— Не хочу даже говорить за него, — отворачиваюсь, насупившись. Этот индюк одним

своим напоминанием вызывает у меня жгучее раздражение. С ним даже икота не
сравнится.

А всё потому, что в те дни, когда я оставался наедине с родителями, мама нет-нет, а
упоминала промеж слов господина Пака: то в разговорах о работе, то при упоминании
качеств хорошего человека. Короче, мама стала для меня врагом номер один в доме,
потому что «я не сватаю тебе его» превратилось в слишком очевидное «я уже выбрала
вам место для свадьбы», нет покоя даже в собственном доме. И ведь раньше такого не
было, непонятно отчего вдруг началось, ещё и так резко. Навалилось всё разом:
сначала Сумин со своим папиком, потом — прости господи — родители с Паком, потом
Чонгук из ниоткуда нарисовался, знакомство с Чимином, беседа с Чонгуком, болезнь,
приход Чимина ко мне домой, ссора с Сумин, примирение с Сумин, поездка с Чонгуком,
и параллельно со всем этим сватовство матери. Почему за эти две с небольшим недели
произошло больше событий, чем за всю мою сознательную жизнь? У меня передоз,
остановите планету, я сойду.

Радует только то, что сам Чимин не решал объявляться более, а лишь мелькал в словах
родителей. Огромное человеческое ему спасибо за это.
— Всё настолько плохо? — с ноткой сочувствия спрашивает Сумин.

— Слушай, — поворачиваюсь к ней снова, — а не хочешь его себе? Почти задаром отдам,
ты только попроси.

Они же так идеально друг другу подходят! Просто как два пазла. Оба любят говорить,
он богатый, внимательный, добрый, заботливый (это я если что перечисляю всё то, что
мне вбивала в голову мать при разговорах о Паке), а она нуждается в хорошем мужике!
Всё схвачено!

— Неее, — нервно усмехается Сумин, — мне такую головную боль не надо, — а я тут же
сникаю. Кому же можно сбагрить этого вашего Пака? — К тому же он гей, как бы я его
забирала?

Ну да, логично.

Мой телефон звенит из кармана брюк из-за входящего уведомления. Я, не раздумывая,

достаю его и вижу окошко сообщения от Чонгука.

Чонгук:
Ты в школе сейчас?

А где ж мне ещё быть интересно?

Вы:
Угу.

Чонгук:
Я сейчас подъеду по одному делу, не выйдешь поздороваться?

Хочу уже написать «да», потому что правда было такое желание — увидеться снова.
Утром, проснувшись, первой моей мыслью (после «убейте меня», конечно) было: «Такое
чувство, будто я начинаю портиться», в том плане, что я никогда в жизни не сбегал
из дома, а тут сделал это, и не из-за кого-то, а из-за мужика, который старше меня
едва ли не вдвое, и к которому у меня что-то, походу, есть. И вот, странное
ощущение того, что с каждой встречей или диалогом в какао это «что-то» крепчает, не
покидает с момента пробуждения. Когда-нибудь меня погубит то, что я так много
думаю. Даже утром, отпивая кофе, меня несколько раз окликала мама, уходящая на
работу, потому что я снова прожигал наш обеденный стол взглядом.

— Откуда кексы?.. — спросила тогда мама, когда заглянула в холодильник и увидела

коробочку. — Не помню, чтобы мы покупали их.

— Доставкой пришли, наверное, — отвечает папа, — может, Тэхён заказал. Да? — не

уверен, но тогда он, кажется, спросил это у меня, а я машинально качнул головой, а
потом сидел и думал: «А чё у меня спрашивали?». Но сейчас вроде более-менее
разобрался.

Кексы, к слову, не попробовал, нужно было уже уходить, да и я совсем про них забыл.
Спасибо маме, а то они так бы и стояли на полке до победного, пока их не разобрали
они с папой. Может, пригласить Сумин и с ней попробовать их?

Чёрт, Чонгук, забыл. Поджимаю губы от осознания, что не могу ответить ему
согласием, поскольку в таком случае придётся идти с Сумин, для которой мы виделись
один раз. А кто после первого раза берёт и идёт на встречу на школьном дворе или в
коридоре? После первого раза, какая ужасная формулировка — после одной встречи,
первой и последней. Так лучше.

Вы:
Нет, прости. Сумин ничего не знает про нас, не хочу, чтобы у неё закрались
подозрения.

Как же, чёрт возьми, непривычно обращаться на «ты», но Чонгук прав, это в какой-то
степени сблизило нас, по крайней мере, мы не общаемся теперь как школьник и папин
друг по работе. К этому просто надо привыкнуть, это дело времени.

Чонгук:
Понимаю. Всё хорошо.

Надеюсь, его это не задело. Хотя о чём это я? Чонгук умный, рассудительный мужчина,
который может, видимо, поставить себя на место другого и понять положение дел, как
они есть. Да и тем более обида в данном случае была бы крайне неуместна — я ничего
такого не сделал, чтобы как-то его оскорбить. А то, что я хочу оставить нашу связь
в секрете, только мой выбор, который он может либо принять, либо не принять, но
молчать об этом.

Да и Чонгук не один раз сюда будет заезжать, он всё ещё спонсор, который, на моё
удивление, проявляет большую активность, и в отличие от других своих «коллег»
регулярно заезжает в школу и лично всё проверяет. Это… вызывает уважение. Успеем
ещё свидеться.

— Тётушка Ким опять с Паком пристаёт? — спрашивает мимоходом Сумин.

— А? — отрываюсь от телефона.

— Говорю, опять тебе сватовством досаждают? — вновь увлёкшись едой, кивает на

гаджет в моих руках.

— Да, снова.

Непривычно врать Сумин. Какое же это поганое чувство, однако. Будто предаёшь
близкого тебе человека, от этого неприятно становится внутри, хочется тут же
послать всё к чёрту и рассказать в мельчайших подробностях, а потом ещё извиняться
невозможно долго. Сумин со мной всегда открыта, а я грешу иногда мелкими утайками,
но то были правда мелочи, типа на вопрос чем я занимался, что не смог пойти
погулять с ней, я отвечал, что помогал родителям по дому, или что к нам приехала
мамина подруга, или что-то в этом роде, а не потому, что я заебался и не хочу
слушать её бессмысленную болтовню, изводя себя ещё больше. Сейчас случай иного
характера, от которого чувствую себя моральным уродом, но в то же время понимаю,
что так мне будет лучше и спокойней. А мой комфорт стоит немного выше желания Сумин
знать всё и обо всём.

***
Чонгук приезжает на пятом уроке. Я сижу как раз у окна, мне отлично виден въезд в
школу, а услышать звук подъехавшего автомобиля было просто, учитывая абсолютную
тишину в классе, образовавшуюся из-за задания, данного нам для выполнения.
Любопытство берёт верх, и я вытягиваю шею, чтобы было лучше видно, как Чон выходит
из машины. Снова в костюме, в этот раз распахнут пиджак, видно белую рубашку с
галстуком, чёрное пальто на плечах. Вижу, как он немного отодвигает рукав на левой
руке, чтобы посмотреть время на часах, и идёт уверенным, прямым шагом к школе.

Сегодня на улице пасмурно, тучи затянули небо, Чонгук смотрится очень органично в
этом посеревшем мире, будучи таких же серо-чёрных оттенков.

— Тэхён, — меня окликает учитель Ким, женщина лет тридцати, — если ты справился,
можешь сдавать работу.

Я тут же отрицательно мотаю головой, потому что сделал задание всего наполовину и
не готов сдавать. Уткнувшись в тетрадь, решаю всё-таки доделать несчастные
уравнения, чтобы не получить неудовлетворительную оценку.

На перемене мы с Сумин проходили через школьный «перекрёсток» идущий разветвлением

в трёх разных направлениях — по обеим сторонам, назад, откуда мы пришли, и вперёд
(этот коридор самый короткий) — к входу в школу — своеобразный холл, где любят
тусоваться компашки. К ним нередко присоединяемся мы, стоя у нашего излюбленного
деревца в здоровом горшке, которое на моей памяти чуть не снесли раз пять точно.

— Омо, — вдруг пробирается вся Сумин, поднеся к губам ладонь, — видишь вон того
парня с мелированием? — и дёргает меня за рукав пиджака, почти прыгая на месте,
будто это должно помочь мне рассмотреть нужный экспонат среди толпы одинаковых
учеников.

— Вот клещ, — морщусь на неё, а она раздражённо цокает и закатывает глаза.

— Не на меня смотри, а на него! — шикает Сумин, и я повинуюсь.

Действительно, стоит возле окна небольшая компания из пяти человек, среди которых
был и тот «мелированный» паренёк, с голливудской улыбкой отвечающий во время
диалога своим друзьям. Ничего особенного в нём не вижу. А Сумин пялится на него,
как на восьмое чудо света, всё ещё не отпуская мою руку.

— И что?..

— Как, что? — недоумённо поворачивается на меня она. — Ты видишь, какой он

красавчик?! Это новенький, Убин, говорят, что он трейни и проходит стажировку в
JYP, — мечтательно вздыхает она, вновь обернувшись на обсуждаемый объект. — Ты
прикинь?! — поворачивается ко мне. — Мы учимся с будущей звездой!

— Не беги вперёд паровоза, — складываю руки на груди, смотря на неё немного хмуро,
— никакая он ещё не звезда.

— Ещё не! Но скоро станет! — обещает, а я смотрю на неё уже снисходительней. — Ах,
ты только посмотри на него, — снова вздыхает, смотря на него, кажется, вот-вот и
кипятком ссаться начнёт.

Я прослеживаю за её взглядом, увожу его в коридор, на углу которого стоит названый

Убин, но замираю на полпути, зацепившись за выделяющееся на фоне зелёных пиджаков и
жилетов чёрное пятно. И будто дыхание затаивается. Я вижу, как вдали коридора идут
подле друг друга директор школы и Чонгук, снявший пальто и закинувший его на
согнутую в локте руку. Я уже успел забыть, что он приехал.

В груди зарождается знакомое чувство, сродни тому, что было в ресторане и на

мероприятии — я жду, когда он заметит меня. Сейчас это предвкушение ощущается
затишьем в груди и разгорается самым настоящим пожаром, когда он всё-таки это
делает — цепляется за меня взглядом, продолжая слушать трёп директора. На деле
всего секунда, а для меня — момент, когда время, словно растянутая сладкая
карамель, медленно застывает с каждым шагом, с которым он становится ближе. И
ближе, и ближе…

— Здравствуйте, директор Мин, — кланяется на ходу возле нас какой-то парнишка,

бегущий мимо мужчин.

Они останавливаются в четырёх метрах от нас, чтобы директор развернулся и сделал

бегуну замечание. Чонгук поворачивается ему вслед, как и собеседник, под нос себе
усмехаясь, но я это всё равно подмечаю зачем-то, а потом поворачивается, пока
господин Мин что-то ещё причитает, и находит меня взглядом, вроде бы и бегло
осмотрев всех собравшихся, но задерживаясь на мне, чтобы предстать во всей своей
красе. Чувствую себя в ебучих «пятидесяти оттенках» от своего вечного состояния
невинного деревца, на которое кто-то властный давит своей сексуальной аурой. Скоро
начну губу через каждые три секунды прикусывать.

Вблизи удаётся подметить усталый вид Чона: его немного осунувшееся, хмурое лицо,
тёмные круги под глазами, слегка поджатые губы. Конечно, устал. Он вернул меня
домой в шестом часу утра и сразу поехал к себе. Не отдохнув после работы, забрал
меня и повёз к морю, мотался по всему Сеулу в кондитерскую, которая оказалась
круглосуточной и находилась в противоположной части города от моего дома (я
проверял по карте потом). Я не знаю, где он живёт, когда добрался домой, успел ли
отдохнуть хотя бы час перед работой, но, несмотря на всё это, он продолжает
выглядеть как с обложки журнала про успешных бизнесменов, которым он, в принципе, и
является. А усталость — как часть его образа безнадёжного трудоголика.

Кто-то из нас должен закончить это безумие, и этим кем-то стал Чонгук, прошедший с
директором мимо нас, далее бродить по школе.

Какого хрена это сейчас было? Я сейчас пялился на человека и испытал что?.. Окей,
ладно, проехали, что было, то было.

— Тэхён, у тебя всё хорошо? — обращается ко мне Сумин. — Ты чего красный такой? И
дышишь так, будто у тебя кислородное голодание, — в конце усмехается своей же
шутке, а мне нифига не смешно. Мне не смешно ровно настолько, насколько ужасно я
себя сейчас чувствую.

— Иди на физику без меня, я потом сам подойду, — быстро бросаю ей и позорно сбегаю.

— Что?..

Не обращаю внимания на её непонимание, оставляю его своей спине, когда, сорвавшись,

иду в сторону туалетов, которые, к моему кошмару, находятся в крыле, куда пошли
Чонгук с директором. Я пулей проношусь мимо них, получив вслед также замечание от
последнего, и радуюсь тому, что собрание курильщиков в этот раз проходит не на
первом этаже, и в нужном месте оказалось пусто. Из зеркала на меня смотрит
покрасневший, откровенно охуевший человек, не я точно. Губы пересохли, провожу по
ним языком и включаю холодную воду, чтобы умыться и снять тот жар со щёк хотя бы
ею. Пока стою в немного согнутом состоянии, замечаю, как неестественно топорщатся
школьные брюки.

— Да ну нет, — сокрушённо вздыхаю, оперевшись руками о раковину и свесив голову.

Может, оно само пройдёт?.. Уж извините, но по мне так дрочить в школьном туалете —
это уже слишком! Как так вообще вышло, что у меня встал? Блять, ну не могло же
этого случиться просто от одного взгляда на Чонгука! От одного его вида, чёрт
возьми! Не бывает так! Не со мной! Хотя, в теории, член может встать на что угодно.

Так, надо успокоиться и выдохнуть. Вдох-выдох, Тэхён, вдох-выдох…

В кармане жужжит телефон — входящее уведомление. Блять, я даже догадываюсь от кого.

Чонгук:
Всё хорошо?

Восхитительно, прекрасно просто!

Вы:
Да.

Просто «да», потому что на большее не хватает фантазии, чтобы соврать. Нифига не
«да», даже близко не «да». У меня ёбаный стояк, я в школьном туалете и не знаю, что
с этим делать, потому что онанизмом заниматься здесь не собираюсь!

Спустя ещё минуту звенит звонок на урок. Я не могу опаздывать, но что же делать?
Ну, ведь можно же обойтись как-то без этого. Подумать о гнили? О мёртвых щеночках?
О бабушках, просящих милостыню? О войне? О чём, блять, подумать, чтобы упал член?!
Я никогда в жизни не занимался подобным, чтобы знать, что делать в таких ситуациях!

Вдох-выдох, Тэхён, вдох, мать его, выдох.

Кафель на стене холодный, прислоняюсь к нему лбом, в попытке убрать жар с лица,
вода ни черта не помогла в этом. Открываю для лучшего эффекта окно и почти
свешиваюсь с него, вдыхая прохладный воздух. Не помогает. Я горько вздыхаю,
поморщившись в гримасе отчаяния. Ждать нет времени. Нужно покончить с этим как
можно быстрей.

Господи, чем я занимаюсь?

Войдя едва не с ноги в одну из кабинок, я делаю то, чего никогда в жизни не хотел
делать — снимаю штаны с бельём и натыкаюсь на предательски стоящий член, обхватываю
его пальцами и сразу начинаю водить вверх-вниз в ускоренном темпе, чтобы скорей
получить разрядку.

Какой позор.

С каждым движением чувствую, как сердце ускоряет свой ритм, слышу его куда
отчётливей, чем обычно, внизу живота концентрируется возбуждение, вызванное
чёртовым спонсором. Губа до боли закусывается, не позволяя издать ни звука, потому
что когда из головки тугой струёй выстреливает семя мне в ладонь, тело содрогается
в оргазменной судороге, от которой приходится опереться свободной рукой о стенку
кабинки, чтобы ненароком не упасть, а я, наконец, могу спокойно выдохнуть.
Прислонившись спиной к стенке, я утыкаюсь пустым взглядом в другую напротив.

— Пиздец…

Ты, Чон Чонгук, самый настоящий пиздец.

***
Что я могу сказать по истечении минувшей недели, будучи одним дома за обеденным
столом с кружечкой тёплого чая, кексом, покинувшим свою коробку, с разбросанными по
плоской поверхности учебниками и тетрадями для домашнего задания? Что ваша ебучая
химия меня доконает, честное слово. Химия не в плане школьной программы и науки в
целом, а её практическая часть, то бишь химические реакции, которые в нашем
организме вызывают гормоны.

Одну пору в мире процветало такое направление, как нигилизм, то есть отрицание
всего, кроме науки как таковой. Туда же в непринятие шли чувства, искусство,
отношения и другие духовные ценности. Так вот, я не нигилист, хотя иногда Сумин
говорила, что я как каменная глыба и ничем меня не сдвинешь в сторону чувств. Хрена
с два. Я человек, который склонен испытывать не только отрицательные (а именно они
у нигилистов считались самыми сильными) чувства, но и светлые. И тот факт, что у
меня в школе гормоны вызвали неоднозначную реакцию организма на появление одного
конкретного человека, нисколько не стыден… Если не брать в учёт то, что потом я
втихую мастурбировал в одной из кабинок. Это — пиздец.

Сейчас, когда ситуация отпущена, Чонгук где-то далеко, а я в моём доме-крепости

делаю уроки, соря крошками от кекса в тетрадь, я могу сказать, что наш спонсор
проник куда глубже, чем я мог подумать изначально. Имеется в виду не только в
мысли, но и куда-то дальше, что и вызвало такую бурную реакцию. Не берусь говорить,
что начинаю в него влюбляться или уже, но… с тяжёлым вздохом понимаю, что, кажется,
его слишком идеальный образ плотно отпечатался в моём восприятии как нечто хорошее,
к чему неосознанно тянешься, потому что просто хочется, без каких-либо на то
объяснений. И это очень пугает.

А ситуация с дрочкой в туалете всё ещё остаётся большим стрессом!

Кексы, кстати, очень вкусные, как раз такие, какими их описывал Чонгук: с нежнейшей
воздушной глазурью, невозможно мягкие и с вкусной клубничной начинкой. Определённо
поездка в другую часть города стоила того.

На часах половина седьмого; Чонгук сегодня больше не писал. Наверняка он прибегнет

к более решительным действиям теперь, когда я признал, что готов идти навстречу и
принимать его ухаживания, если те будут, чтобы попробовать. Как минимум, сообщения
тому подтверждение — он не написал бы сам, не дай я добро на наступательные
действия. Чонгук слишком очевидно уважает мои интересы, чтобы пренебрегать чужими
желаниями и мнением. Дав ему зелёный свет, я обрёк себя на значительные изменения в
жизни, к которым, если быть до конца откровенным, не уверен, что готов.

Начнём с того, что меня раньше не интересовали отношения, не в целом, а конкретно в

ближайшие годы; продолжим тем, что я ненавижу резкие перемены, к которым могу
приписать нового человека в жизни; и закончим полным отсутствием опыта, из-за чего
я чувствую себя невозможно неловко перед взрослым человеком, который имеет чёткое
представление чего он хочет, который знает, как этого добиться, идёт к цели и имеет
опыт хотя бы в основных взаимоотношениях между людьми, которые небезразличны друг
другу. Простым языком, у него больше опыта как сексуального, так и любовного, в то
время как у меня его — ноль по всем фронтам. И это развивает не только
неуверенность в завтрашнем дне и неготовность к чему-то новому, но и страх, что
если это зайдёт слишком далеко, я замру на месте, не зная, что делать, или
притворюсь мёртвым опоссумом. Но кто не рискует, тот не пьёт шампанское, без шагов
вперёд не будет развития, не будет этого самого «слишком далеко», не будет ничего,
по сути.

Я привык быть в своей зоне комфорта, выходить из неё будет крайне тяжело, но
необходимо. Не сейчас, так когда-то потом, потому что мир не стоит на месте, в
отличие от меня, который должен двигаться с ним в ногу.

На сегодня домашки хватит. Позвонки приятно хрустят, когда я разминаю спину,

выгнувшись назад, и возвращаюсь обратно в исходное состояние: немного сгорбленную
позу, в которой очень удобно опираюсь подбородком в коленку ноги, поставленной на
стул. Рядом, как бельмо на глазу, лежит телефон экраном вверх, на который я то и
дело посматривал, и смотрю сейчас, будто жду чего-то. Но не чего-то, а кого-то.
Только понимаю, что Чонгук сейчас, скорее всего, на работе, и писать не будет,
отвлёкшись от дел.

Странно даже, что к людям можно так быстро привыкнуть. Вот вы совершенно незнакомые
друг другу люди, а теперь ты сидишь после пары разговоров и ждёшь звонка,
сообщения, хоть какого-то жеста внимания, знака, что ваша связь ещё существует, что
вы не отдалитесь друг от друга. Так и я вдруг начал придавать слишком большое
значение тому, что жду, когда мне придёт сообщение.

Но оно не приходит. Может, стоит написать самому? Не одному же Чонгуку быть

активистом, верно?

Вы:
Ты сегодня выглядел уставшим. Отдохни после работы.

Странно видеть такое окошко сообщения от себя, а не какой-то героини сериала или
фильма. Проявление такой заботы мне не свойственно, но к такому, видимо, тоже
придётся привыкать, если вдруг что-то и получится.

На удивление ответ приходит почти сразу.

Чонгук:
Как раз ухожу на небольшой перерыв перед финишной прямой.
Что делаешь?

Вы:
Ничего, только расправился с домашкой.
Снова позовёшь погулять у моря?

Чонгук:
Сегодня не получится, к сожалению.
Не забывай об отдыхе тоже, это намного важней, чем ты можешь подумать.
И не красней так больше при Сумин, а то она точно всё узнает ;)

Обалдеть! Хах, вообще-то это из-за тебя мне пришлось краснеть при Сумин! И смайлик
подмигивающий в конце. Ну вообще! Боже, улыбаюсь как дурак не пойми чему. Ну это
надо же.

Чонгук так легко может вызвать у меня улыбку и в край поменять настроение… На такое
не способны даже родители со своими сомнительными шуточками за триста, а ему и
усилий особо прилагать не нужно для этого.

Чонгук:
Чем ты занят завтра вечером?

Он хочет снова встретиться? Если да, то я не против. Будем выходить из зоны

комфорта ради достижения чего-то большего. Если Чонгук хочет приложить усилия,
чтобы создать со мной отношения, построенные не только на любви, но и на
взаимопомощи и понимании (они вроде из этого и состоят…), то я буду стараться,
чтобы научиться делать то же самое в ответ. Быть может, со временем чувства
проснутся, и у нас получится начать здоровые отношения. Хотя… к человеку можно
проникнуться романтическими чувствами как через год-два, так и через час общения,
всё зависит не только от человека и того, как он себя преподносит, но и от
количества времени, которое вы проводите вместе. Привязать к себе помогает именно
время, вкупе с пониманием друг друга — оно усиливает связь, после этого избавиться
от привязанности будет тяжелей.

Вы:
Я свободен.

Чонгук:
Поужинаем вместе? Место можешь выбрать сам.

На короткий момент в моей голове пронеслась крайне ужасная, совершенно безумная

идея. Мимолётно промелькнувшая, она кажется слишком опасной и заманчивой
одновременно. На такое пойти может разве что кто-то в край ненормальный. Чёрт… Это
может мне ой как сойти с рук.

Вы:
Родители завтра утром уезжают в командировку на неделю. Можно поужинать у меня, а
потом пойти так же прогуляться, как в первый раз, если ты не против.

Боже, насколько отбитым и безрассудным надо быть? У человека может в порыве чувств
отключиться мозг или, скажем, инстинкт самосохранения?

Чонгук:
Ты приглашаешь меня к себе домой. Ты уверен в этом?

Что за вопрос с подвохом? Почему он ставит мои слова под сомнения и подстрекает
меня самого засомневаться в своих словах. Пытается донести, что это откровенно
ужасная затея? Так я это знаю и понимаю.

Вы:
Мой дом — моя крепость. Ты мне ничего не сможешь сделать, даже если захочешь)

Кулак, поднесённый к губам, немного дрожит. То ли это дрожь от понижающейся погоды

за окном, то ли от осознания, что я готов довериться этому человеку настолько, что
готов впустить в свой дом на столь коротком этапе нашего стремительно
развивающегося общения.

Чонгук:
Я бы и вне дома ничего не сделал тебе.
До сих пор боишься меня?

Вы:
Нет!
Боже, нет… Просто я доверяюсь тебе, но не доверяю при этом себе. Правильно ли я
поступаю? Стоит ли оно того?

Чонгук замолкает. Проходит минута, две. Я за них извожусь до невозможного. В

последнее время чувствую слишком много всего одновременно. «Печатает».

Чонгук:
Если ставишь под сомнения свои решения, лучше хорошо их обдумать, прежде чем сразу
предлагать.

Вы:
Я обдумал, но всё равно больше склоняюсь к тому, чтобы верить тебе.

Такое откровение чувствуется неожиданно. Приходит неосознанно и бьёт больно по

темечку. Я никогда не думал, что могу кому-то доверять больше, чем себе. Почему
Чонгуку, человеку, которого я знаю формально две недели, а официально всего два с
небольшим дня, я хочу верить больше, чем себе, при этом не просто поставляя под
сомнения свои решения, а подвергая удару себя самого? Чонгук всё ещё неизвестная
мне личность, ожидать можно чего угодно. Риск есть всегда, к нему надо быть
готовым. Но я совершенно не готов разочаровываться, поэтому и иду на такой
отчаянный шаг.

Чонгук:
Я заеду в семь.

***
Может, стоит всё-таки отдаться в чужие руки? Быть словно лист, подхваченный ветром,
таким же лёгким, ведомым чьей-то сильной рукой. Броситься в омут с головой.

Эта кратковременная мысль появилась как раз в день нашего первого разговора в
кабинете директора. Совершенно бредовая, которая возникает в результате дум «а что,
если?». Сейчас она уже не кажется таковой.

Я бешу сам себя из-за постоянных качелей мыслей, которые меняются не просто в
зависимости от настроения, а через каждые десять минут, и чем дольше думаю, тем
радикальней они становятся, вплоть до того, что я вбил себе в голову установку
«готов к отношениям» и готов идти навстречу Чону, чтобы узнать его и стать с ним
ближе. Нормальный человек в современном мире (рассудительный человек!) на такое бы
не пошёл, наверное, только импульсивный и, может, ищущий драйва, новых ощущений,
намеренно — отношений, и я точно к таким не отношусь.

На столе уже стоит приготовленная еда: суп с кимчи, сладкий картофель, кимбап и
другого по мелочи. Честно говоря, это всё, что я нарыл в холодильнике за
исключением каких-то закусок, и очень волнуюсь. Никогда не сомневался в кулинарных
способностях мамы, но предвкушение и слабый мандраж от скорой встречи подстрекают
начать это делать.

Я никого не приглашал домой, кроме Сумин, раньше. А Чонгук задерживается. Уже почти
половина восьмого, а его всё нет. Скоро не станет и ногтей на моих руках, учитывая
как часто я стал их сгрызать. Вдох-выдох, Тэхён. Вдох-выдох. На всякий случай
разогрею еду снова, а то она уже, точно, успела остыть.

В доме абсолютная, даже звенящая, тишина, именно она помогает мне уловить звук
подъезжающей машины за окном. Я тут же бросаюсь к двери и замираю в ожидании, пока
в неё постучат.

Что я творю, боже?

Дверь открывается, на пороге Чонгук, одетый как всегда с иголочки, заставляет

затаить дыхание и преданным щенком уставиться на него.

— Привет, — чуть улыбается он, а я слышу тихий шелест пакета, опускаю взгляд на его
руку — знакомый целлофан с уже известной картинкой — угощения из кондитерской.

Стоит ветру лизнуть мою оголённую шею, я вдруг понимаю, что стою в проходе и не даю
гостю пройти, и почти отскакиваю назад, чтобы пропустить Чонгука внутрь дома. Нужно
расслабиться и перестать дёргаться, как полоумному.

— Привет, — вспоминаю и приветствую тоже.

Пока Чонгук разувается и вешает пальто на плечики, чтобы убрать его в шкаф, стоящий
у входа, я забираю коробочку в пакете и преисполненный любопытством заглядываю в
неё, чтобы увидеть небольшие пирожные, на вид очень мягкие и пропитанные чем-то
вкусным. Что ж, в этой кондитерской всё не только на вкус хорошее, но и на вид
довольно аппетитно выглядит.

Теперь Чонгук смотрит на меня, буквально сканирует взглядом, словно оценивает, а я

чувствую себя как под прицелом. И он это замечает.

— А кто-то говорил, кажется, что не боится меня, — подмечает с иронией, чуть

склонив голову к плечу.

Что?! Он всё ещё думает, что я боюсь? Это волнение, Чон Чонгук. Люди, если ты не
знал, умеют волноваться.

— Я… — я даже опешил с этим чёртовым пакетом в руках. — Я…

— Успокойся, — по-доброму хмыкает он, устало улыбнувшись, и делает шаг ко мне,

поравнявшись, — ты сейчас в обморок упадёшь, — его это действительно забавляет,
кажется, или умиляет, я не могу понять.

— Я просто… — глубокий вдох, глубокий выдох… Открываю глаза. — Я никого не

приглашал домой раньше, кроме Сумин. Мне немного волнительно это делать.

— Как мило, — на этот раз улыбка широкая, такая яркая, что я готов прямо сейчас
выпасть из реальности и в привычной манере зависнуть, но не в пустой точке, а в
растянутых губах, немного выступающих передних зубах, озорных морщинках в уголках
глаз, приподнятых щёк, от которых глаза стали полумесяцами. Я в трансе смотрю, как
он улыбается, позабыв и о манерах, и о стыде, и о приличиях, и чувствую, что сердце
может в любой момент выскочить из груди. — Пошли к столу.

Он ищет взглядом нужную часть дома, которая очень удобно расположена как раз так,
что с прихожей её видно, и, немного подтолкнув меня между лопаток ладонью, чуть
приобняв, повёл в сторону столовой. При этом задержал руку на спине лишь на
секунду, чтобы направить, а после сразу убрал, сохраняя мой комфорт мне. От касания
побежали мурашки. Приятные, стоит заметить.

Мы садимся за стол, я — на своё привычное место во главе него, Чонгук — по левую

сторону от меня, спиной к окну. Для меня это всё по-прежнему неловко и неуютно до
ужаса, но я стараюсь себя успокоить и настроиться на положительное продолжение
вечера.

— Ты очень задумчивый, — подмечает Чонгук спустя какое-то время нашей абсолютно

безмолвной трапезы, за которую я похлебал от силы две ложки супа, в основном лишь
утыкаясь взглядом в него, а не употребляя.

Мне приходится оторваться от своего занятия и поднять на Чона голову.

— У тебя что-то случилось или ты всё ещё переживаешь по поводу правильности своего
решения? — отложив ложку, спрашивает он, сложив руки в замок перед лицом.

— Нет, я… просто очень много думал насчёт всего… — сказать ему или не стоит? Думаю,
лучше сказать, чтобы не было недомолвок, и мне, может, станет от этого проще.

— Например? — вижу искренний интерес в его глазах, но, если честно, чувствую
небольшой укол вины, как вчера.

Вчера я не дал возможности ему отдохнуть, а сейчас, когда он уставший после работы,
я собираюсь завалить его своими проблемами. С одной стороны это его выбор, спать
или носиться со мной по городу, разбираться с моими тараканами в голове или
игнорировать это. С другой же я чувствую себя виновником проблемы, не хочется
нагружать человека своими проблемами, сомнениями, у него, наверняка, своих хватает.

— Тэхён, ты снова задумался, — вырывает меня из мыслей Чонгук. — Тебя настолько это
беспокоит? — тихим, низким голосом, таким манящим и дарящим успокоение, что хочется
слушать его снова и снова. И, тем не менее, он выглядит настолько добрым, с немного
приподнятыми вопросительно бровями, а ещё этой не безучастностью располагает к себе
только больше. — Расскажешь?

Я сомневаюсь ещё какое-то время, колеблясь между ответами «да» и «нет», но в

конечном итоге, сжав ладонь в кулак на столе, решаюсь.

— Не знаю, как ты отнесёшься к тому, что я скажу, но для меня всё это в новинку.
Внимание, с… свидания, тема отношений… Мысли об этом будто ломают мне устоявшуюся
систему в голове. Я не знаю, что чувствую, не понимаю, как это контролировать,
понятия не имею, что мне с этим делать и куда податься, чтобы понять. Это не
поддаётся никакому объяснению, не развивается постепенно, а бьёт так резко и
неожиданно, что успеваешь только заметить, предотвратить — невозможно.

— Ты имеешь в виду чувства или?.. — решает уточнить Чонгук.

— Нет… Или да. Я не знаю, они ли это, но как минимум появилось желание стать ближе.
То есть, — спешно добавляю и начинаю тараторить в попытке донести нужную мысль. — Я
не чувствую чего-то прямо сильного, как любовь или ещё что-то, мне просто хочется
проверить, а сможем ли мы действительно построить отношения. Может, это получится,
а там и чувства появятся, и всё будет хорошо, — выдохнул, мысль закончена. — Я не
знаю, что творится, такого раньше не случалось, поэтому я жутко паникую. Волнуюсь
не только за себя, но и за тебя в том числе.

На мой сжатый кулак ложится тёплая ладонь Чонгука. Внутри меня что-то ёкает.

— Я верю, что ты справишься с этим и совсем скоро поймёшь, что это такое, —
складывается подозрение, что он уже знает, что это, но умалчивает специально, чтобы
я сам додумался. — А пока, давай немного поможем тебе в этом, — это немного
настораживает, но ладно. — Постарайся ответить на вопросы, которые я тебе сейчас
задам, хорошо? — я неуверенно киваю, закусив губу. Если это поможет, то пусть, если
нет… то мы хотя бы попытались. — Что ты чувствуешь, когда мы переписываемся?

Что я чувствую?..

— Вслух необязательно отвечать, если не хочешь, — добавляет Чон, — но это было бы

лучше в том плане, что ты сам это озвучишь и будешь понимать. Как в прошлый раз.

Я смогу ответить вслух. Думаю, так будет проще потому, что я смогу расставить всё
по полочкам и не заблужусь в потоке мыслей.

Что же я чувствую, когда мы переписываемся? Что было перед первой встречей в кафе?
Перед поездкой к морю? Вчера?

— Я будто всегда ожидаю сообщений. Предвкушение… Наверное, радость…

— Когда видишь меня? — новый вопрос.

Ресторан, кабинет директора, кафе, коридор школы, салон автомобиля, сейчас…

— Волнение, восхищение, чувствую, что могу задохнуться и упасть на месте, потому

что дыхание перекрывает. Воз… — не знаю, нужно ли говорить об этом, нет, не буду. О
том, что случилось в школе, будет знать только та несчастная кабинка. — Тоже
радость, ожидание.

— Ожидание чего? — наводящий вопрос.

— Ожидание того, что будет между нами в этот раз.

Чонгук внимательно слушает и смотрит на меня так, будто может прочитать меня, как
открытую книгу. А я не знаю, почему доверяюсь ему и позволяю быть себе откровенным
настолько, что так прямо говорю обо всём, что к нему чувствую, пока его ладонь всё
ещё находится на моей, а большой палец в успокаивающем жесте поглаживает мою
ладонь.

— Хорошо, — кивает Чонгук. — Что ты хочешь сделать, когда видишь меня? — почти по
словам разделяя, чтобы я вдумался.

А мне вдруг страшно. Потому что это то, в чём я даже сам себе боюсь признаться. Что
всегда было под запретом даже в мыслях, сейчас медленно выбирается из ларца,
запертого на тысячи замков, обёрнутого тугими цепями, которые начинают крошиться с
каждым словом, произнесённым Чонгуком.

— О чём ты думаешь, когда я рядом с тобой? Сейчас чего ты хочешь?

Теперь я точно чувствую себя уязвимым зайцем под прицелом. Я не могу, не могу, не
могу. Это слишком тяжело. Чонгук чувствует, что мой кулак в его ладони напрягается
от силы, с которой я его вновь сжимаю. Он делает то же, безмолвно подбадривая меня.
Разговор стал слишком напряжённым. С моей стороны уж точно.

— Если не хочешь, не отвечай, но главное, чтобы ты сам понял это. Ты боишься не

меня, а того, что чувствуешь ко мне. Это сложно принять, я понимаю, как тебе тяжело
сейчас.

Ужасно. Отвратительно мне сейчас. Я своими капризами трачу время и силы другого
человека, потому что в голове нарисовались неизвестные барьеры, не дающие идти
вперёд.

— Чонгук… — снова поджимаю губы, но не смею поднять головы, чтобы взглянуть на него
и поймать его взор в ответ. — Я хочу. Правда, очень хочу попробовать.

— Я верю тебе, и буду ждать, пока в твоей прелестной голове не уложится несколько
фактов. Сейчас ты их яро отрицаешь, но не исключаешь их существование. Всем нужно
время для перемен, умение быстро приспособиться к новым обстоятельствам не всем
дано, я это понимаю. Пойми и ты, не терзай себя мыслью, что мне от твоей…
неуверенности становится хуже. Нет. Я буду ждать, Тэхён, буду помогать, мы
преодолеем это вместе, если ты говоришь, что действительно хочешь.

Тебе не я нужен, Чонгук, не школьник с очередными заёбами, а зрелый,

рассудительный, принимающий себя, действительность и собственные чувства человек,
готовый к серьёзным отношениям.

— Тэхён, — зовёт — я поднимаю голову. — Что ты хочешь сделать прямо сейчас?

— Спрятаться и сгореть от стыда, — нервная усмешка срывается сама собой с губ.

— У меня есть идея получше, — улыбается слабо, а потом встаёт из-за стола и тянет
мою руку на себя, чтобы я тоже поднялся. — Иди сюда, — и я сам делаю шаг вперёд,
врезаясь в крепкое тело и тут же ощущая его тепло. Меня прижимают к себе чужие
руки, я чувствую их на спине и затылке и таки прячу лицо в ткани пиджака на его
плече, шумно выдыхая. Сердце, сумасшедшее, сейчас взорвётся точно, а тело вопреки
ему расслабляется. Напряжение уходит. Тревожный голос в голове вмиг затихает.
Становится идеально тихо.

Так хорошо.

Это момент долгожданного покоя. Ни о какой дистанции или личном пространстве не

может идти и речи, когда я, наконец, чувствую успокоение своей беспокойной души.
Мысли разом замирают, перестав жужжать как надоедливые мухи.

Позволь побыть так ещё немного, пожалуйста. В твоих руках так спокойно, сразу тихо
и мирно, проблем нет, я закрыт от мира. Я только с тобой, в твоих объятиях, в
безопасности, в своей зоне комфорта, где меня никто не достанет.

— Это то, чего я сейчас хочу, — почти шёпотом признаюсь. Теперь я могу это сказать.

— Что ты чувствуешь? — так же спрашивает Чонгук, обжигая теплом мои волосы над
ухом.

— Покой, — на грани слышимости. — Я не хочу отдаляться сейчас, потому что боюсь

снова попасть в вереницу страшных мыслей.

— Какие мысли тебя так пугают?

— О будущем, — слова потоком льются, сейчас говорить отчего-то проще в разы. — О

времени, которое может быть потрачено зря.

— Время никогда не тратится зря. Всё, что ты делаешь, не лишено смысла. Запомни
это. Что бы мы ни делали, это к чему-то приводит, к какому-то итогу. Неважно
хороший он или плохой, но это всё равно итог. Даже если у нас с тобой ничего не
получится, мы оба что-то получим. Время не будет потрачено впустую. Будет опыт. А
он на то и опыт. Постигается разными путями, даёт что-то новое, но никогда не
оставляет тебя. Так что думать забудь о времени, живи тем, что есть сейчас, не
думай о том, к чему всё придёт и что будет. Не в этом случае. Начни понемногу
отпускать сомнения, научись полностью доверять себе и своим ощущениям, принимай
это, мирись с собой, и тогда всё будет намного проще. Даже то, что сейчас ты не
можешь пока этого делать, важно, поскольку ты уже совершил большой шаг к тому,
чтобы научиться, время не потрачено зря, понимаешь? — я сжимаю в тисках плотную
ткань его пиджака. — Я спрошу у тебя ещё раз, — предупреждает. — Чего ты хочешь
сейчас?

Плакать. Я так сильно хочу плакать, что уже чувствую противное жжение в носу и
щекотку в уголках глаз.

— Ч… Чонгук, — едва выговариваю, но в конце голос срывается, а тело впервые

содрогается от слёз, тут же вышедших за свои границы. Меня прижимают немного
плотней.

— Всё хорошо.

Ничего не хорошо.

— Прости.

— Не извиняйся за это, — тёплым дыханием на ухо. — Ты ещё молод, многое не

понимаешь, из-за этого боишься. Это совершенно нормально, мы не будем торопить
события, пока ты не поймёшь, чего хочешь. Я не буду принуждать, уйду, если
попросишь, — не попрошу, — в любой момент. Даже если уже буду не в силах отпустить.

— Ты же врёшь.

— Отчасти, — признаётся, — но это не лишает моих слов смысла, услышь и запомни это.

— Я не попрошу, — озвучиваю шёпотом, оставляю пиджак в покое и завожу руки за

спину, чтобы обнять в ответ. — Сейчас — точно.

— Значит, я не уйду, — отвечает. — Сейчас — точно.

***
Как и обещал, Чонгук не уходит. Ни через час, ни через три. За это время за окном
успевает окончательно стемнеть, в столовой зажигается свет, как и на кухне, куда мы
переместились в середине разговора, чтобы я сделал нам обоим чай.

Говорят, что беда сближает, не знаю можно ли считать мои внезапные слёзы бедой, но
как-то получилось, что после этого мы начали оживлённо общаться, имеется в виду
почти не замолкая. Всё началось с того, что Чонгук заикнулся об излишней
болтливости директора моей школы, там слово за слово подключился и я. Меня
спрашивали о школьных мероприятиях, которые были раньше, каких-то праздниках, и я
начал вспоминать всё самое интересное и весёлое, что происходило со мной и Сумин на
них. Я настолько разговорился, что в моменте рассказал даже о Паке! А Чонгук слушал
меня и моментами посмеивался с моих возмущений.

— Нет, этот человек, правда, самый болтливый и самовлюблённый индюк, которого я

встречал в жизни, — стою на своём, заливая травы в заварнике кипятком.

— А ты много таких встречал?

Я оборачиваюсь на Чона, стоящего совсем рядом, у «острова», всего в метре от меня,

прижавшегося бёдрами к столешнице.
— Я с такой дружу.

— Поверь, дальше будет куда хуже. На работе тебе придётся время от времени
сталкиваться с излишне разговорчивыми людьми, а ещё — говорить с ними в ответ.
Очень много.

— Какой ужас, — широко раскрыв глаза, но не задействуя в мимике брови, говорю я.

Снова ловлю себя на мысли о том, что с Чонгуком просто общаться, когда перестаёшь
думать о том, кто вы друг другу, что вас связывает, и забываешь о возрасте. Он
такой же человек, как и я, с недовольствами касательно разговорчивых людей.

— И что он? — а, точно, мы же о Паке говорили. — Больше не давал о себе знать?

— Сплюнь, — снова оборачиваюсь, в ужасе взглянув на него. — Этот человек не знает

ничего о таких понятиях, как тактичность, личное пространство и умение держать своё
никому не нужное мнение при себе. Не хочу видеться с ним, особенно наедине.

— А я знаю? — спустя короткую паузу спрашивает Чонгук. Я поворачиваюсь всем

корпусом к нему, точно так же прислоняясь бёдрами к кухонной тумбе, поскольку
закончил всё подготавливать, осталось только дождаться пока чай заварится.

— Что? — искренне не понимаю.

— Я знаю такие понятия? — упёршись руками в край «острова», немного склонив голову
к плечу. Пиджак Чонгука, как и галстук остались в столовой висеть на спинке стула,
сейчас его рубашка расстёгнута на пару пуговиц, это придаёт словам немного игривый
подтекст.

Это что, флирт? К чему эта внезапная ухмылочка? Почему-то хочется поддаться игре,
влиться в неё и ответить в такой же манере.

— Имеешь представление, — отзеркаливаю его мимику, немного щурюсь, будто оцениваю

его по достоинству. Кажется, ему нравится — он усмехается, отвернув голову вбок.

— Только лишь имею представление? — возвращает мне внимание.

— Только лишь, — поднимаю брови, вместе с тем пожимаю плечами, мол, извини, ну
ничего с этим поделать не могу.

— А Сумин к нему как относится? — снова возвращаемся к нашей теме.

— Нейтрально. Хочет, как и мама, чтобы я попытал удачу с ним, но больше понимает
меня и мою неприязнь к нему, поэтому не наседает.

— Понятно.

— С ним я ничего не хочу, — уточняю и решаю добавить: — Но с тобой хочу

попробовать.

— Что именно попробовать? — ещё один вопрос из разряда тех, которые помогут мне
разобраться. Но конкретно здесь я нахожусь с ответом.

— Быть не одним. Обрести кого-то, кто ближе друга. Я хочу, чтобы у нас были
чувства, потому что ты хороший человек, но не хочу быть пустой надеждой, в которую
ты веришь. Ты достоин этих чувств, только я не могу давать гарант того, что у меня
они появятся. В этом проблема.
— Тебе не нужно давать мне гарант.

Что?.. То есть?

— Мне достаточно того, что ты рядом, — он снова окидывает меня взглядом, тёплым,
любующимся, каким-то… блаженным, — никуда не уходишь, твоё присутствие в жизни уже
делает слишком многое. Ты себе и представить не можешь.

Я не нахожу, что ответить, просто опускаю голову и отворачиваюсь, чтобы не дать

засечь смущение на своём лице и разлить чай по кружкам, но вдруг вспоминаю, что не
уточнил у Чонгука сколько ему сахара.

— Сколько… — я поворачиваюсь, но обрываю себя посреди предложения, будучи внезапно

слишком близко к Чону, решившему ко мне приблизиться настолько, что расстояния
сейчас между нами почти не осталось.

Мы с ним почти одного роста, я чуть ниже, буквально сантиметров на пять. Это не
кажется существенной разницей, пока не становишься вот так, почти грудь к груди.
Лица вдруг оказались ещё ближе тел. По его зависшей реакции вижу, что это не было
запланировано, скорее всего, он хотел подойти за кружкой, но обстоятельства сыграли
иначе. Чайная ложка в моих пальцах грозит погнуться от силы, с которой я её сжал.
На моём лице оседает тёплое дыхание Чонгука.

Что я хотел спросить у него? Не помню уже.

Я вижу, как он смотрит на мои губы, всего секунду, чтобы сподвигнуть меня опустить
глаза на его. Они аккуратные, почти кукольные, небольшие, но, наверняка, мягкие,
немного покрасневшие от тепла кухни, распахнутые, прямо как мои — от неожиданности.
Я понимаю, чего он хочет, об этом говорит не только взгляд, но и руки, которые
располагаются по обе стороны от меня на столе, и совсем маленький шажок навстречу,
чтобы стать ещё ближе.

Мне волнительно, руки немного подрагивают, но я хочу поддаться соблазну, ощутить

неведомое доселе чувство, проникнуться им, почувствовать нужность. Я медленно
приближаюсь к лицу Чонгука, закрываю глаза и, немного склонив голову вправо,
соприкасаюсь своими губами с его, тут же чувствуя, как всё тело пробирает волной
чего-то до жути приятного. По коже моментально бегут мурашки, когда Чонгук двигает
губами, чтобы чуть смять мои, я делаю то же в ответ, стараюсь как-то интуитивно
действовать, отбросив лишние мысли. Это мой первый в жизни поцелуй, я совершенно не
знаю, что делать, как и когда нужно отвечать, но Чон всё берёт в свои руки,
перехватывает инициативу и сам целует, немного напористо, но в то же время не
углубляя его, а только показывая, как нужно.

Границы между нами стираются до конца. Теперь чёрный и белый соединены плавным
переходом.

Безумно приятно.

Хочется больше контакта. Снова завожу руки за спину Чонгука, чтобы обнять его, он
чуть подаётся вперёд, я же наоборот по инерции назад, отчего стукаюсь затылком об
ручку навесного шкафчика, издав характерный звук тихого хлопка от столкновения, и
вынужденно вздрагиваю, а Чонгук тут же отстраняется.

— Извини, — тут же извиняется, но не отходит, а лишь отстраняется, чтобы

удостовериться, что со мной всё хорошо.

— Всё нормально, — неловко усмехаюсь, разворачиваясь и находя ту чёртовую ручку,

чтоб ей пусто было, и снова приковываю внимание к Чонгуку.
Я хочу ещё. По его глазам вижу, что он — тоже. Кажется, мы подаёмся друг к другу
одновременно, тут же припадая к губам. В этот раз Чонгук не боится, что я ударюсь —
предусмотрительно поднял руку и загородил ручки шкафа, а я прижался к его ладони
затылком, чувствуя напор от поцелуя снова. Я готов тут же упасть на месте от
властности, которую чувствую, ей хочется поддаться и позорно заскулить под её
силой.

Поцелуй казался мне всего несколько часов назад таким страшным желанием, сейчас он
— чистое удовольствие, которое хочется получить ещё и ещё, в двойной дозе, тройной!
Не хочу отпускать его губы ни на секунду, боже. Они мягкие, немного влажные, умело
двигаются и управляют моими. Я полностью в его власти сейчас. Я во власти Чонгука и
чувства, которое атакует моё сердце с новой силой, которому я сопротивляться уже не
в силах, но отчаянно зачем-то пытаюсь.

По ощущениям вечность — на деле несколько реальных минут. Губы немного припухшие,

кожа на лице, наверняка, красная, но внутри удовлетворение и лёгкость, будто я
готов вот-вот взлететь.

— Мы забыли о чае, — говорит Чонгук, разрывая тишину между нами.

Так вот, что я хотел! Я вспоминаю о ложке в своей руке, отпускаю Чонгука и смотрю
на неё перед собой, как на что-то инородное, словно никогда её прежде не видел.

— Хотя, наверное, забыл о нём только я, — комментирует он, а я начинаю смеяться от

души, искренне и не скрываясь, с зажмуренными глазами.

— Сколько тебе сахара? — всё-таки спрашиваю, успокоившись. Кажется, между нами

сейчас так сладко, что сахар уже не нужен.

— Я пью без него, — отвечает Чон, а я продолжаю убеждаться, что судьба та ещё
шутница.

Сумин сказала мне нужен папик. Я посмеялся ей в лицо, но судьба посмеялась громче.
А сейчас создала совершенно абсурдную ситуацию, при которой у меня не возникло бы
нужды поворачиваться, если бы не чёртов сахар. А Чонгук пьёт чай без него,
оказывается. Мистика не иначе. Нет, не мистика.

Сюр.

Решение остаться на кухне и принести пирожные сюда принадлежало мне. Так почему-то
казалось правильным.

— Уже поздно, — говорит Чонгук, посмотрев на время в наручных часах. — Попьём, и я,

наверное, поеду.

— Конечно, — киваю, держа кружку, как привык, двумя руками возле губ, — тебе нужно
отдохнуть.

— И тебе тоже, — настаивает. — У тебя была хорошая встряска сегодня.

— Да, — вздыхаю, — восстановление не помешает.

— Что скажешь, если мы будем встречаться немного чаще, чем раньше?

— Чем раньше — это как?

— Не раз в неделю.

— Два? — шучу.
— Почти, — улавливает юмор и ухмыляется, подыгрывая мне.

— Три?

— Может быть.

— А когда? У тебя работа, это наверняка сложно, ты же не будешь отдыхать, по сути.

— Я с тобой отдыхаю, так что об этом не переживай.

— Если мои эмоциональные всплески, как сегодня, продолжатся, наши встречи

перестанут быть отдыхом, — рационально замечаю, отпивая из кружки.

— Тогда мы можем сделать проще.

Я выгибаю вопросительно бровь.

— Чтобы не было таких же казусов, перед нашими встречами выписывай на листочек или
в заметках в телефон ответы на вопросы, которые я тебе сегодня задавал. Тебе будет
легче разобраться в своих мыслях и желаниях, а потом ты станешь в них замечать
закономерность, которая приведёт тебя к какому-то итогу. Тому, что их объединяет.

Я задумываюсь. Может, это действительно поможет. Нужно попробовать.

— Ты точно раньше не был психологом? — решаюсь задать интересующий давно вопрос.

— Мне приходилось иметь с ним дело.

Оу. Вот оно что.

Пирожные оказываются не хуже кексов, для меня даже лучше. Я с наслаждением отделяю
чайной ложкой кусочек и тут же отправляю в рот, едва удерживаясь, чтобы не закатить
в блаженстве глаза.

— Язык проглотить можно, — не удерживаюсь от комментария.

Чонгук довольно хмыкает.

— Я рад.

Наши кружки опустели слишком быстро.

— Мне пора, — оповещает Чонгук, а я грустнею, но стараюсь этого не показывать столь

очевидно и провожаю гостя до прихожей.

По пути Чонгук захватывает свои оставленные в столовой вещи, надевает пальто и

обувает туфли, в которых пришёл. Немного желтоватый свет в прихожей делает его кожу
темней, она кажется загорелой, а глаза совсем уж чёрными. Волосы с одной стороны
убраны за ухо, с другой — свисают вдоль лица. Он пленяет своей красотой, я таких
людей не видел раньше лично, только на картинках в интернете или по телевизору.

И снова тишина, в которой никто не решается произнести хоть слово. То, что сегодня
произошло, оставляет свой отпечаток в действиях и желаниях, они становятся
навязчивей, напоминают о себе и появляются раз за разом снова. Меня снова манят его
губы, хочу ещё почувствовать их мягкость и напористость, но не решаюсь озвучить
это. Сейчас это кажется таким неловким, когда расстояние не ничтожные сантиметры, а
почти полтора метра.
Чонгук, услышь мои мысли, прошу тебя. То ли карты так выпали, то ли мне сегодня на
редкость везёт, но он протягивает мне руку, явно ждёт, что я вложу в неё свою. Так
и происходит. Он плавно тянет меня на себя (надеюсь, не успевает увидеть улыбку,
которую я пытаюсь скрыть), кладёт другую руку мне на затылок и мягко целует, смяв
мои губы своими, отчего я буквально воском расплавиться готов. Почти сразу
отстраняется, и я не сдерживаюсь — улыбаюсь, тут же поджимая смущённо губы, прежде
чем проводить его, также улыбающегося в ответ, до двери и выпустить на холодную
улицу к стоящей на обочине ламборгини.

Оказывается, выходить из своей зоны комфорта не так страшно. Вернее, страшно, но

оно того определённо стоит. Не говорю, что это не нужно, когда рядом есть человек,
который тебе небезразличен, тот самый нужный человек, нет. Не всегда. У вас обоих
разные понятия о той зоне комфорта, в которой вам уютно, они могут в край
отличаться, но чтобы отношения начались вы выходите каждый из своей, чтобы создать
новую, ту, в которой вам обоим будет хорошо.

Мне с Чонгуком комфортно. Сколько бы я ни отрицал это, факт остаётся фактом. Мне
хорошо с ним, мне спокойно и мне это нравится. Со временем я приму это, буду проще
к этому относиться, а там… кто знает?

Чон доходит до двери с водительской стороны, открывает её и поднимает голову,

смотря на меня. Я стою в дверном проёме, обняв себя руками в попытке защититься от
осеннего холода, и смотрю, как садится в машину человек, перевернувший моё
восприятие мира с ног на голову, взявший на себя полную ответственность за
случившееся.

Мне с Чонгуком комфортно. Надеюсь ему со мной — тоже.

========== О принятии и чувстве ==========

the city holds my heart — ghostly kisses

Люди по натуре своей хамелеоны. Мы в разной среде обитания ведём себя по-разному. Я
недавно задумался об этом и поймал себя на мысли, что меняюсь не в зависимости от
обстоятельств, а в зависимости от моего окружения. С родителями — я тот, кого они
воспитали, — порядочный, не позволяющий себе мата, послушный сын, не доставляющий
проблем (единственное, что с ориентацией подвёл); с Сумин — я тот, кем хотел бы
быть, — уверенный человек, с чёткой расстановкой мыслей, умеющий помочь не только
другим, но и себе; а с Чонгуком — я тот, кем являюсь на самом деле, и кого
постоянно скрываю — сомневающийся, боящийся, искренний и способный на чувства,
ищущий защиты, того, с кем мог бы почувствовать себя слабым, тот, кто устал от
своей второй роли сильного человека и ищет надёжное плечо, чтобы иметь возможность
на него опереться.

Эти три роли слишком разные, если вдруг попутаются между собой — будет хаос. Если я
буду вести себя с Чонгуком так, как веду себя с Сумин, это будет слишком нагло, всё
же, с ней мы друзья, одногодки, поэтому я не думаю, что Чонгук поймёт моменты моего
скверного характера и тупые шутки в свою сторону. А если с родителями вдруг поведу
себя, как с Чоном? Меня сочтут наверняка слабохарактерным и бесхребетным, не таким
каким-то, слабым. А Сумин с той моделью поведения, которую я использую с
родителями, было бы со мной скучно, она бы не стала продолжать общение. Этот
порядок надо сохранять, но могу ли я когда-нибудь соединить все свои личности в
одну и быть кем-то целым, а не отдельной частью?

Лёжа на своей кровати в беззаботную субботу утром, после пополнения записей в

заметках, как советовал Чонгук, я думаю об этом и укутываюсь одеялом по самые
плечи, невольно сворачиваясь калачиком. Наедине с собой я тоже слабый, беззащитный
кусок человека, которому может стать одиноко даже в том случае, если у тебя широкое
окружение и много друзей. Но я не чувствую одиночества как такового сейчас,
наверное потому, что помимо Сумин, подруги, у меня теперь есть Чонгук, который не
друг, а кто-то больший. Может, то одиночество ощущалось от желания души обрести
кого-то своего, кого-то близкого сердцу? Не знаю, но почему-то мне кажется, что это
именно так.

Вопреки собственному предложению, Чонгук больше не предлагал встретиться на этой

неделе, поскольку на работе возникли какие-то проблемы, вынуждающие его оставаться
в офисе до девяти, а то и десяти вечера. И я не злюсь на него за это, я понимаю,
что это работа, это немного важней того, что какой-то школьник ждёт твоего
внимания. Ладно, нужно прекращать относиться к себе так по-хамски и обесценивать
собственное существование в жизни человека, который меня выбрал.

Когда с тобой происходит что-то значительное, что кардинально меняет жизнь на «до»
и «после», ты о многом задумываешься. Я и без того слишком много думал, а сейчас
голова грозит взорваться от количества мыслей о Чонгуке, о нас и наших отношениях,
о том, что будет потом, как это будет развиваться, потому что, кажется, поцелуй на
кухне стал отправной точкой с причала неуверенности в чётко различимое вдали, на
другом берегу, «вместе». Вместе преодолеем, вместе будем учиться, вместе увидим
рассвет, вместе построим что-то новое. И это «вместе» до жути непривычное, но
будоражащее, побуждающее внутренности приятно скрутиться не только от фантомного
чувства чужих губ на своих, но и от всплывающих картинок того, что может быть
дальше.

В моём случае это мирное «до», сменилось на беспокойное «после» как раз после
знакомства с Чонгуком. Это новые ощущения, новые чувства, которые я не испытывал до
этого, новый опыт, новый человек, который с каждой встречей делает огромные шаги
вперёд по шаткому мостику, соединяющему края двух скал, где на одной стороне я, а
на другой он, между которыми обрыв, бездонная яма, в которую ничего не стоит
случайно свалиться, но Чонгук идёт, держась за верёвочные перила, идёт сюда, ко
мне, чтобы доказать, что мы сможем. Я смогу. Смогу встать и тоже рискнуть пойти
навстречу, рискуя жизнью, шагнуть на мостик и доказать, что мы сможем.

Вместе сможем.

Октябрь скоро подойдёт к концу, наступит последний месяц осени: потеряют свой
золотой наряд деревья, зачастит с дождями серое небо, начнётся апатия и нежелание
что-то делать, придёт осенняя хандра. Она никогда не оставляет меня равнодушным,
принимает в свои объятия как миленького, я бы даже сказал, как родного,
обволакивает тяжестью депрессивных мыслей, грустного настроения и бесконечного
упадка сил, как при болезни. А я, любящий оставаться наедине с собой в абсолютной
тишине, не пытаюсь отвлечься от навязчивых мыслей и только поддаюсь ей больше.

Проходит ещё день, второй — я снова в школе, сижу один в столовой, потому что Сумин
уехала с семьёй куда-то, оставив меня на попечение собственных мыслей. Даже есть не
хочется.

Зачем я сюда пришёл? Сегодня что? Кажется, вторник. Или среда? Сколько дней я
мечтаю о том, чтобы встретиться с ним?

Каждое утро начинается с одного и того же ритуала, который скоро войдёт в привычку:
просыпаюсь, беру телефон, открываю заметки, пишу всё, что хочу, иду умываться. И
так день за днём. Потом мне вечером пишет Чонгук, спрашивая, как прошёл день. Я
ему, конечно, отвечаю, мысленно улетая куда-то в совершенно неизвестном
направлении, потому что чувствую себя лучше в разы, однако это чувство длится не
больше пятнадцати минут, потом — у Чонгука заканчивается перерыв, он возвращается к
работе, а я к самокопанию.

Так пролетает ещё несколько дней, истекает неделя, завтра начинается новая, ещё
один трудный этап для меня. Даже прогулка с Сумин меня не воодушевляет. Наоборот,
заметив моё состояние, она пытается вновь выведать, в чём дело, слишком настойчиво,
чем понижает и так хреновое настроение до мизерного уровня, из-за чего мы рано
расходимся, едва не разругавшись из-за моего проснувшегося характера на фоне
душевных метаний и мыслей, что я скучаю по Чонгуку. Взбесил подругу, вывел из
привычного равновесия, а теперь лежу в тёплой кровати, снова укрытый по уши, и
боюсь вдруг заплакать от чувства беспомощности, которое одолело так внезапно с
одной только мыслью, что я что-то чувствую к другому человеку и меня буквально
ломает из-за этого слишком ярко маячащим красным желанием преодолеть препятствие и
приковать его к себе. Таких радикальных мыслей никогда не возникало раньше, да и я
был приверженцем ценить чужие занятия, личное пространство и время, потраченное на
работу.

Но, блять! Как жить вдали с осознанием того, что ты так упорно отрицал, когда
человек был рядом, а как только вы отдалились, вдруг проснулся мозг и ты всё понял?

И вот, ноябрь уже на пороге, три дня — и месяц сменит другой. Прошло две недели, мы
так и не виделись с Чонгуком, но переписывались и утром, и вечером, и на его
перерывах, чтобы не терять ту тоненькую нить, что образовалась между нами, и
казалась такой хлипкой и слабенькой, что грозилась вот-вот оборваться, тогда мы бы
потеряли связь. Я бы ухватился за противоположный конец, если бы это случилось, не
позволил бы себе потерять, потому что обретаю счастье и покой только с этим
человеком, я будто нашёл своё место, я не могу его просто так потерять. Вот так
оказалось просто привязаться и понять, что ты не можешь без человека, которого ещё
совсем недавно считал каким-то непорядочным мужиком с сомнительными предложениями.

Без Чонгука пусто. Мне не хватает того мизера, который мы уделяем друг другу ввиду
его работы. И в то же время я знаю, что при встрече вернусь в то начало, где мне
всё ещё страшно. Это так странно ощущается, потому что вы можете стать близки
максимально, поцеловаться, переспать, разговориться о личных переживаниях и
страхах, а на следующий день или при следующей встрече всё будто стирается:
возвращается неловкость и неуверенность, в голове снова установки, что вы абсолютно
далеки друг от друга и вас ничего, кроме общения, не связывает. Не было поцелуя,
который сотворил такой чудовищный водоворот эмоций, не было поддержки, того
разговора, который расставит всё по полочкам, вы снова далеко, и это «далеко»
вместе со смущением надо преодолевать заново.

Всё же время — ключевой игрок в нашей жизни, как бы мы яро ни отрицали. Именно оно
правит бал, решает, сколько нам отведено жить, в какой момент перестать скорбеть по
усопшему родственнику, как долго переживать расставание со своей парой или ссору с
другом или подругой. Время тянется долго или пролетает за один короткий миг. И
когда происходит первое — это ужасно и ощущается хуже, чем промозглый холод, от
которого никак не скрыться.

На душе холодно, этот мороз не отогреешь даже чаем, который я литрами вливаю в себя
за столом в нашей трапезной, пока мама что-то готовит за стенкой, шумя сковородой.
На кухне, где у меня случился первый поцелуй. С того момента прошло две с небольшим
недели, кажется, завтра будет ровно пятнадцать дней, во вторник, а такое чувство,
словно целая вечность.

— Тэхён, тебе что-нибудь купить? — выплывает из кухни мама. — Мы с папой собрались

в магазин через час, может, ты хочешь с нами? — она ждёт ответа, но я вместо слов
отрицательно качаю головой, отпивая остывший чай — мои холодные руки слишком быстро
его остужают. — Что с тобой? — она обходит немного стол, чтобы сесть по правую
сторону от меня и с беспокойством заглянуть в моё ничего не выражающее лицо. —
Почему грустишь? Что-то случилось?

Нет, мам, просто твой сын, вопреки своим словам и утверждениям, что отношения ему
нигде не тарахтели, влюбился.

— Осенняя хандра, всё нормально, — отвечаю, слабо улыбнувшись ей, не хочется, чтобы
переживала. — Пройдёт, — тихо, в кружку.

— Поехали с нами, развеешься как раз, — предлагает.

Я соглашаюсь.

Пока родители выбирают на полках супермаркета продукты, которые нужны для дома, я
открываю заметки в телефоне, чтобы наткнуться на перечень, который веду по дням с
того самого вечера. «Что я хочу, когда вижу Чонгука?». Ведущим в каждом дне всегда
было лишь одно желание — поцелуй, всего один, неважно, короткий, длинный, глубокий
или нет, но мне просто хочется его поцеловать. Попробовав однажды, захочешь дважды.
В моём случае и трижды, и так далее. Везде первым пунктом числится именно желание
прикоснуться к губам. Вторым сразу следует желание увидеть его. Третьим — обнять. И
это — закономерность.

Я бездумно брожу хвостиком за родителями, чувствуя себя немного нелепо, потому что
ничего не выбираю, хотя так обычно и бывает. Беру хотя бы корзинку у папы, чтобы
быть немного полезным, а не просто декоративным гелиевым шариком следовать по
пятам.

В кармане пальто вибрирует телефон — я готов всё бросить и немедленно достать его.
Уведомления включены лишь на одного человека. С замиранием сердца открываю
диалоговое окно.

Чонгук:
Я сегодня рано освобожусь, не хочешь встретиться?

У меня сейчас точно глупый орган разорвётся от силы, с которой бьётся о рёбра в
груди, а я подлечу от счастья прямо посреди магазина. Наконец-то не пустые
переписки, а живая встреча. На лице улыбка, которую я пытаюсь скрыть от
общественности, поджав губы.

Вы:
Конечно, во сколько?

Чонгук:
Будь готов к половине шестого.

Ого, так рано. Наверное, на работе всё разрешилось, и он позволил себе освободиться
пораньше. Но оно же лучше. Сейчас около четырёх, пока мы доедем домой, пока
разгрузимся, пока я соберусь — и время уже подоспеет. Не придётся маяться, изводя
себя ожиданием, хотя кто знает, как ляжет карта, в прошлый раз Чонгук опоздал из-за
образовавшейся на дороге пробки, в этот раз может случиться то же самое, но буду
надеяться, что всё будет хорошо.

— Мам, — подхожу к ней, выбирающей зелень в овощном отделе, отвлекая от столь

важного дела, — я сегодня гулять пойду, меня к ужину не ждите.

— Осенняя хандра сошла на нет? — усмехается она, подколов меня. — Я только рада,
иди, пока погода позволяет. Сумин привет передашь.

— Сум?.. — обрываю себя, чуть не переспросив. Конечно, у меня же больше близких

друзей, кроме неё, и нет, с кем, как не с ней, мне идти гулять? — Хорошо, —
исправляюсь, — передам.

***

Я снова волнуюсь, снова в томительном предвкушении, но в этот раз всё немного

иначе, чем раньше. Сейчас я изменился, мои чувства другие, желания обрели ясность,
в груди самый настоящий ураган, потому что мы, наконец, увидимся. Я кручусь у
зеркала с того момента, как мы вернулись из магазина, уже около получаса, с минуты
на минуту должен написать Чонгук, если всё пройдёт так же гладко, как это было
задумано.

Первая влюблённость самая пылкая, самая запоминающаяся, одна из самых сильных в

жизни. Она меняет твою жизнь, привносит в неё что-то поистине новое и яркое, о неё
ты либо обжигаешься, либо принимаешь с распростёртыми объятиями, либо со временем
отпускаешь. Кажется, сейчас у меня она достигает пика. Я чувствую это по-настоящему
сильно и остро. Одного вечера вместе хватило, чтобы отбросить сомнения на дальнюю
полочку сознания и принять действительность, в которой я могу признаться в том, что
хочу попробовать свои первые отношения с Чонгуком, и что я в него влюблён
(последнее пришло со временем, но всё же лучше поздно, чем никогда). Я не могу быть
в этом на сто процентов уверен, потому что это мой первый такой опыт, но чувство,
которое я испытываю, достаточно сильное, чтобы считаться той самой влюблённостью,
которую я боялся не испытать по отношению к Чону. Не знаю, чувствует ли он что-то
столь же сильное ко мне, может, его чувство куда меньше, а может, куда больше, но я
не упущу возможности насытиться этим сполна.

Спонтанные идеи, немного сумасшедшие и необдуманные, привносят в жизнь необычные

вещи, которые с тобой могли раньше не происходить, и на которые ты вряд ли бы
решился, если бы не какие-то обстоятельства. В моей голове снова возникает
подобная, и я достаю телефон, чтобы написать Чонгуку об этом.

Вы:
Не подъезжай к дому, остановись чуть дальше, у поворота, и напиши, когда будешь
там, хорошо?

У меня внутри клокочет всё: совсем скоро встретимся. Я так хочу сделать то, о чём
грезил эти несчастные недели, испытать то же, что и при последней встрече, отдаться
чувствам полностью, насколько смогу. Но в то же время я могу не почувствовать
совершенно ничего. Людям свойственно надумывать, возвышать свои ожидания, а потом
так же легко в них разочаровываться. От страха на миг стягивает лёгкие. Нет, я не
разочаруюсь, я так долго ждал этого, чтобы просто понять, что это было зря? А хочет
ли он нашей встречи так же сильно, как я?

Чонгук лишних вопросов не задаёт.

Чонгук:
Тогда можешь выходить, я почти на месте.

Я почти срываюсь с места в сторону двери, но торможу и снова возвращаюсь к зеркалу,

проверяя, нормально ли выгляжу, но не нахожу изъянов в своём образе: водолазка
чёрного цвета, кофейная рубашка сверху, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних
трёх, заправленная в идеально выглаженные брюки в цвет водолазки, затянутые на
талии широким ремнём, а вместо кед сегодня обую низкие ботинки. Волосы привычно
завились, их не трогаю, только укладываю немного равномерней, скрыв лоб чёлкой.
Теперь можно бежать.

— Я ушёл! — кричу маме по пути к прихожей.

— Будь на связи! — кричит она мне в ответ.

Я обуваюсь, надеваю пальто и, попутно получив уведомление, вылетаю из дома, скорым

шагом идя вниз по улице, где должна стоять машина. У меня сердце бешено колотится.
Я вижу её издалека. Со стороны переднего сидения выходит Чонгук, закрывает дверцу и
смотрит вправо — в сторону моего дома, откуда я иду. Вот он. Неужели, встретились?

Пока иду, убеждаюсь, что никого поблизости нет, а после делаю то, что так долго
теплилось в заметках желаний — налетаю с объятиями, обвив руки вокруг его шеи,
побудив немного ко мне склониться и обхватить поперёк талии в ответ. Чувствую, как
крепче становится чужая хватка, горячий вздох облегчения за ухом и то, как
расслабляются плечи Чонгука.

Он тоже ждал. Он тоже жаждал этой встречи.

Это определённо стоит тех дней, проведённых в вакууме, огородившись от внешней

жизни, будучи окружённым лишь своим голосом, звучащим в голове с каждой новой
мыслью всё отчаянней. Теперь он снова затих, убаюканный тихим дыханием Чонгука, в
руках которого я вновь нахожу успокоение.

Как же хорошо.

— Я так скучал, не представляешь, — признаётся шёпотом он.

И даже не может понять, в каком ужасном состоянии я был в те дни, когда его не было
рядом. Ему и не надо понимать, сейчас мы здесь, стоим посреди дороги на опустевшей
улице, больше ничего в жизни не нужно, только этот момент.

— Представляю, — уверяю и цепляюсь за его пальто пальцами так, будто он сейчас

исчезнет, — ещё как представляю.

Хочу внести некоторую корректировку в свои слова. Неловкости и неуверенности при

новой встрече не будет, когда вы безумно друг по другу скучали. Они стираются, как
и границы, становятся пеплом от пожара, в котором горят внутренности, когда ты
обнимаешь человека, ставшего близким, тем, по кому ты можешь соскучиться, с кем так
долго жаждешь встречи, а когда получаешь не бежишь трусливо назад, наоборот —
устремляешься только вперёд. Чтобы с разливающимся светом в груди прижаться,
почувствовать тепло чужого тела, вобрать носом знакомый парфюм, ощутить мягкость
длинных мягких волос, услышать голос, который дарил успокоение, слова, в истину
которых ты верил.

Говорят, любовь проверяется расстоянием. Либо она затухает, либо разгорается с

новой силой. С влюблённостью это, оказывается, тоже работает в некотором ключе. Я
не могу описать счастья, которое испытываю сейчас, стоя настолько близко к Чонгуку,
насколько это вообще возможно. Отпускать боюсь — вдруг снова исчезнет и будет где-
то далеко, имея возможность лишь отправлять сообщения в Какао. Я не склонен к
излишней романтичности, но насколько же я романтизировал наши с ним отношения за
тот период времени, что мы были вдали друг от друга, что сейчас, доведя до
максимума своё ожидание встречи, не готов отпускать Чонгука даже на секунду.

Глупо просить его обещать, что больше мы не расстанемся на такой промежуток

времени, мы не властны над внешними обстоятельствами, которые нам готовит жизнь,
наша цель — преодолеть их, чтобы снова встретиться и быть счастливыми.

— В тебе что-то изменилось, так ведь? — спрашивает Чон, не отпуская меня, потому
что я не просил его об этом, потому что он не хочет этого сам.

— Я слишком долго жил с осознанием, что мне трудно без тебя, чтобы сейчас просто
взять молча поздороваться и сесть в машину.

Слышу усмешку довольную.

— Так что? Ты доволен тем, что получил?

— Нет, — бурчу едва слышно. Смущаюсь.

— Скажешь или мне додумывать самому? — в голосе слышу улыбку.

Он издевается надо мной. Определённо.

— Самому, — так тихо, что не будь мы настолько близко друг к другу, он бы не

услышал.

Господи, как Сумин ходит на все эти свидания с парнями, которые ей нравятся,
постоянно обнимается с ними, целуется и тому подобное? Это же неловко, смущающе и
совсем не просто! Может, она не испытывает к ним того же, что я — к Чонгуку, но это
ведь не меняет того факта, что мне это даётся слишком тяжело. Но сравнивать нас с
ней будет вообще верхом абсурда, мы совершенно разные люди, с разным воспитанием,
мировоззрением, мнением на счёт разных вещей, и поведение и восприятие таких
моментов, как поцелуи, у нас будут разные. Она более простая в этом плане.

Чонгук немного ослабляет хватку, но лишь для того, чтобы отстраниться, подхватить
мой подбородок пальцами, совсем легонько его поддев, — и да, он действительно
улыбается, блаженно так, довольно, — а после плавно примкнуть к моим губам. Касание
его губ сразу отдаёт разрядом тока по всему телу, суховатые, но оттого не менее
нежные и мягкие, их движению я отвечаю без промедления, отдаваясь полностью
топящему меня наслаждению. Я не шучу, оно полностью обволакивает меня, как огромная
волна, погружает в пучину своих тёмных вод, абстрагируя от окружающей реальности и
унося куда-то, точно в невесомость.

Я хочу углубить поцелуй, хочу попробовать, но совсем не знаю, как подать знак
Чонгуку, сам ведь не умею, только в теории знаю. Не успеваю сообразить, как он
тянется отстраниться, отрекнувшись от моих губ. Я досадно подмечаю, что не успел,
но вида не подаю. Просто смотрю как-то иначе на Чонгука, как-то завороженно, как не
позволял себе раньше. А нет, позволял, тогда, в ресторане. Я точно так же смотрел
на него, не в силах оторвать глаз, но сейчас между нами расстояния не существует, а
статус с простых незнакомцев перескочил несколько ступенек и сейчас он… а кто мы
друг другу? Мы пара? Первый поцелуй (да и второй тоже) считается ознаменованием
начала отношений? Спросить, что ли, об этом?

— Пошли в машину, начинает холодать, — замечает Чонгук, когда резкий порыв

промозглого ветра бьёт ему в спину и немного мне по лицу. Я не смею спорить.

Снова располагаюсь по правую сторону от Чонгука на пассажирском, пристёгиваю ремень

безопасности, но он не торопится трогаться с места. Повернувшись, я понимаю, что он
смотрит на меня и ничего не говорит.

— Что? — совершенно тупо спрашиваю, начиная сомневаться в своём внешнем виде, но я

перед выходом всё проверял, а потому причина такого пристального взгляда явно не
какой-то изъян.

— Извини, — говорит, улыбнувшись мимоходом, и отворачивается к дороге, чтобы

завести машину и начать плавно выезжать на дорогу, — не могу налюбоваться.

Такие простые слова, но какую же бурю они вызывают внутри. Я понятия не имею, что
конкретно ко мне чувствует Чонгук, как он ко мне относится, я не могу быть уверен
совершенно ни в чём касательно него, поскольку знаю его всего ничего, не могу
предугадать его чувства, его мысли остаются для меня загадкой, как и он сам. Я… мне
немного не по себе от того, что я не знаю, чего ожидать от человека, который не
знаю, как ко мне относится. Нет, я догадываюсь, конечно, да и со слов самого
Чонгука ясно, к чему он стремится, но одного стремления мало, чувства из воздуха не
появляются (ну да, ну да, попизди, Ким Тэхён, не ищущий отношений), а он ничего
конкретного на счёт себя не говорит, уделяя внимание только тому, что чувствую я.

Я могу говорить с ним о чём угодно, но не могу задать несколько простых вопросов,
касающихся только нас двоих, потому что совсем не разбираюсь в этой теме и чувствую
себя рыбой, выброшенной на сушу. Ревность, как правило, это неуверенность одной
стороны либо в себе, либо в своём партнёре, а неуверенность возникает по двум
причинам: самокритика или сомнение в чувствах другого человека. Конкретика нужна,
не всегда требуется на словах, но лично мне хотелось бы знать, что Чон чувствует ко
мне сейчас на самом деле. Конечно, в отношениях большинство намерений проявляется
скорее в действиях, чем в словах. При оказании внимания и слов не нужно, чтобы
понять — человек тобой дорожит. Но это же может быть обманом зрения. Сколько было
случаев, когда в счастливых отношениях кто-то из пары ходил налево? Не берусь
говорить, что Чонгук может так поступить, но… А почему я так далеко зашёл, что уже
думаю не то что об отношениях, а ещё и об изменах? Прекращай смотреть телевизионные
шоу со странными семьями, Тэхён, а то накрутишь себя хлеще колеса, в котором бегает
хомяк.

За окном проносится Сеул, а мы молчим. Почему? Было же столько всего, что хотелось
сказать! Но… нет же, не было, кажется. В моей голове было лишь то, что я хочу
сделать, а не о чём хочу поговорить или что-то в этом духе. Молчание сейчас
напрягает. Мне немного неловко.

— Расскажешь что-нибудь? — всё-таки спрашиваю, чтобы как-то исправить положение,

пока мы едем до места, в которое Чонгук решил нас отвезти.

— Думаю, максимально скучный рассказ о работе не сможет тебя взбодрить, и уж тем

более заинтересовать. Может, ты что-нибудь расскажешь?

— Я?.. Мне тоже нечего, — сникаю, опустив голову в свои ладони, сложенные вместе на
сведённых вместе коленях.

— Тэхён, — зовёт мягко, — тебя снова что-то беспокоит?

— Нет, просто молчание напрягает.

— Не всегда компания с кем-то близким может сопровождаться комфортной беседой. Ты

об этом думаешь? — мельком смотрит на меня, чтобы понять — да, именно об этом я и
думаю. — Что тебя смущает в молчании?

— Обычно ничего, но сейчас, когда мы встретились спустя столько времени, я чувствую

себя как-то неловко, потому что не могу завести простую беседу.

Я так долго изводил себя мыслями о встрече, чтобы только коснуться, что совсем
позабыл о том, что кроме встречи впереди будет ещё целый вечер, время которого
нужно занять чем-то, кроме поцелуев. А если учесть, что мы будем не у меня дома, а
в общественном месте, их не будет вообще. От этого становится грустно.

— Тебе не нужно заводить беседу, чтобы показаться интересным. Она сама собой
начнётся, не нужно ковырять голову в поисках темы для обсуждения. К тому же, мы
только увиделись, впереди ещё полно времени, за которое мы успеем вдоволь
наговориться. Тебе сейчас просто неловко не от тишины, а от факта того, что после
весьма бурного приветствия вдруг всё стихло. Но могу тебя заверить — это лишь
потому, что я за рулём, — он говорит так просто и в конце даже усмехается, чем
поддевает и меня, вызывав улыбку с поджатыми неловко губами, отчего мои щёки
наверняка округлились.

Я перестал чувствовать контроль над собой и своими эмоциям. Люди, они как
хамелеоны, подстраиваются под обстоятельства, в которых оказались. Я же —
подстраиваюсь под людей. Но в этот раз что-то совершенно точно идёт не по плану,
потому что не я подстраиваюсь под человека, а человек настраивает меня на волну
принятия меня того, которого я вечно скрываю. Он не манипулирует, а направляет,
объясняет некоторые истины, чтобы я мог принять не только факт наших
взаимоотношений, но и себя самого.
— Ловлю на слове, — хмыкаю тихо, выдав свои мысли, которые для него, такое чувство,
что не кажутся совсем уж тайной. Он меня словно читает, видит насквозь, от этого
становится не по себе и легко одновременно. Не нужно высказывать свои
перемешавшиеся между собой мысли, ставшие одним непонятным клубком слов, который
чтобы распутать, нужно углубиться основательно в каждую. А Чонгук будто с лёгкостью
находит их и плавно вытягивает каждую по одной, облегчая мне ношу.

— До места, куда я нас везу, ехать примерно полчаса. Ты не голоден? —

поворачивается ко мне.

Ну, как сказать? Я последний раз ел… утром, наверное? Но сейчас, вроде как,
такового чувства голода нет.

— Не особо, а что? — мы разве не куда-то поесть едем?

— Хочу показать тебе парк Пукхансан, он довольно большой, поэтому если голоден, мы
можем сначала заехать поесть, а потом уже отправимся туда.

Пукхансан, я много слышал о нём, но не ходил прежде: то забывал, то не хотел, то

Сумин канючила, что это слишком далеко, а на метро ей лень прокатиться, поэтому
меня заинтересовал наш маршрут. Еда подождёт, она не такая интересная, как место, в
которое я хотел попасть когда-то.

— Нет, всё нормально, поехали в парк.

— Хорошо. Если тебе не нравится молчание, можешь подключиться и поставить свою

музыку.

А?..

— А? — озвучиваю глупо, а Чонгук мягко усмехается, разулыбавшись.

— Говорю, музыку свою можешь включить, — его снова забавляет моя неловкость, или
умиляет, я до сих пор не могу понять. — Подключись к машине по блютузу и включай,
что хочешь.

Собравшись, я достаю телефон, чтобы сделать, как посоветовали, поскольку считаю это
неплохой идеей, и подключаюсь к урусу Чонгука, параллельно с этим открываю спотифай
и смотрю последние прослушанные мной песни, но в конечном итоге ставлю плейлист,
который люблю, на рандом, и откладываю гаджет на колени. Сначала неловкость
продолжает ехать с нами третьим пассажиром, но через две песни я расслабляюсь и уже
сижу свободней, чем десять минут назад, откинувшись на спинку сидения и немного
разведя колени в стороны. Теперь поездка до парка не кажется такой нагнетающей, но
это происходит ровно до того момента, пока не включается Лана Дель Рей.

Ситуация для понимания такая: под её песни невозможно не улететь в стратосферу не

только от её шикарного голоса, но и от атмосферы песен, которые она исполняет.
Дополнение номер один: я слишком много думаю под них в не самом скромном ключе.
Дополнение два: с недавних пор в этих думах принимает участие Чонгук. Дополнение
три: он сейчас сидит рядом. Дополнение четыре: у меня горят щёки и перехватывает
дыхание, и будет странно, если он это заметит и начнёт спрашивать не жарко ли мне.
А мне не жарко, мне просто-напросто кошмарно стыдно за собственные мысли, в которые
я впутал его. Радует только то, что дальше поцелуев эти шальные мысли не ушли.

И всё же, мне невольно вспоминается наша встреча в ресторане, как он был тогда
одет, какую властность и силу источал одной своей аурой.

— Тебе не жарко? — как обухом по голове.

Блять, нет, пожалуйста, только не это.

— Кхм, а что?

— По-моему, душно стало, хочу окно чуть открыть.

Ситуация — пиздец!

Молча киваю два раза — стёкла окон с обеих сторон немного опускаются, шум
автомобилей слегка заглушает песню Ланы, чему я очень рад. Пытаюсь всеми силами
выбросить лишние мысли, что так сильно заставляют волноваться, из головы,
отворачиваю голову к окну и вдыхаю прохладный воздух лёгкими. Я думал, что момент
неловкости и всего подобного нас отпустит после того, что было дома, но хрена с
два, потому что отношения между нами поменялись, а я и моё восприятие некоторых
вещей — нет. Чтобы изменить себя и перенастроить на новый лад требуется не один
день и не две недели, а немного больше времени. Чтобы перестать смущаться своих
фантазий в присутствии другого человека — тоже.

— Мы на месте, — оповещает Чонгук, заворачивая в сторону парковки.

Наконец-то — выдыхаю. За окном, вдали — горы. Я знаю, что этот парк славится как
раз тем, что туристы, да и коренные корейцы тоже, ходят в горные походы именно
через этот парк, что там проходят специальные дорожки и тропинки, ведущие к
верхушкам гор. Но вместе с тем у подножья есть зона отдыха для других посетителей,
видимо, по ней мы и пройдёмся.

Выйдя из машины, я отмечаю, что здесь очень много растительности. Склоны буквально
усыпаны деревьями. Из-за того, что пространство закрыто скалами и ими, ветра быть
не должно. Чонгук покидает урус тоже.

— Лучше всего посещать Пукхансан, когда осень, — говорит, смотря на то немногое

обилие красок, что видно нам с въезда. Это лишь часть от того, что нам предстоит
увидеть, у меня сразу просыпается внутри энтузиазм поскорей пойти дальше. — Здесь
красивей всего именно в период золотой осени. Пошли? — участливо спрашивает у меня,
а я снова киваю единожды. Мы стекаемся у капота ламбо, чтобы продолжить путь уже
рядом друг с другом.

С каждым новым шагом, который я делаю в парке, я не могу поверить глазам в то, что
вижу это наяву, а не через картинку, найденную в интернете. Кругом всё тёплых рыже-
красных оттенков, здесь осень не торопится уходить, наряд на ветвях деревьев
держится ещё. Лишь редкие листья, шелестя, срываются со своих тонких ножек и летят
по ветру нам под ноги. Дорожка, по которой мы идём, сужается, когда мы проходим
мимо небольшого озера, в которое уже успело налететь природного золота. Чонгук
рассказывает об этом месте так же, как и в нашу первую прогулку, я слушаю с
интересом, но моментами упускаю мысли, засмотревшись на окружение.

Осень, приносящая с моросью и холодом печаль и хандру, открывается под новым, по-
настоящему прекрасным углом. Ограждения в виде цельных неровных брёвен завладевают
также моим вниманием, выглядя очень органично в той местности, где их возвели люди.

Мы зашли в место, где их сейчас не было совсем. Узкая дорожка, по которой мы идём,
расположенная у подножья склона одного из холмов, идеально вмещает только нас
двоих. Звуков города не слышно — мы зашли достаточно далеко — только тихое журчание
воды с другой стороны, шелест листьев, редкие крики птиц, оставшихся на холодный
период здесь. Так волшебно, что поверить трудно.

Чонгук находит мою ладонь своей и переплетает наши пальцы. Я чисто машинально
поднимаю взгляд с озера на него, чувствуя пресловутых бабочек в животе от этого
жеста.

— Здесь никого нет, можешь не переживать, — уверяет меня, не упустив возможности

поймать мой взгляд и тут же взять его в плен своих поразительно завораживающих,
глубоких глаз, в которых будто вся доброта мира собрана.

Глаза не могут врать, они — зеркало нашей души, наши самые громкие показатели
истинных чувств. Что я вижу в этих чёрных омутах перед собой? Что они могут мне
сказать о душе того, к кому вдруг прикипело сердце? Кем я отражаюсь в них? Каким
они меня видят?

Наверное, больше всего в людях мне нравятся именно глаза. Они слишком у всех
прекрасны, слишком болтливы, но не в том ужасном ключе, о котором я привык думать,
а в том самом, когда они выступают лучшим доказательством того, что человек
счастлив, грустен, умиротворён, влюблён. Поэтому в мультфильмах и рисуют именно
глаза-сердечки, потому что только через них и выражаются внутренние чувства героев.

В глазах Чонгука я вижу бесконечность, пугающую и манящую одновременно, влекущую и

отталкивающую, красивую, невероятно красивую. А он позволяет мне тонуть в ней, не
отворачивается даже под предлогом того, что мы оба не смотрим, куда идём, и в любой
момент каждый из нас может споткнуться или врезаться во что-то.

Чонгук останавливается, немного тянет мою руку, чтобы я сделал то же самое,

поворачивается ко мне и внезапно припадает к моим губам. Я прислоняюсь поясницей к
ограждению, сделав небольшой шажок назад, чувствую выброс адреналина в крови от
мысли, что кто-то может пройти мимо и увидеть нас. Чонгук не даёт зацепиться за эту
мысль, другой ладонью, не держащей мою, оглаживает кожу на моём лице, проведя
большим пальцем по линии челюсти и уйдя немного дальше, к уху, пуская ворох мурашек
пробежать по телу.

И углубляет поцелуй.

У меня подкашиваются коленки, приходится крепко ухватиться свободной рукой за

древесные поручни, чтобы не упасть на месте. Ноги моментально стали словно ватными,
случайно коснись — выгнутся — и я полечу вниз.

Господь.

Не могу описать всего, что чувствую, когда его язык касается моего, когда ладонь
отпускает мою и переходит за спину, а тела прижимаются друг к другу. Я совершенно
теряюсь в пространстве, не как до этого — куда сильней. Мне настолько хорошо, что
невольно мычу в чужие губы что-то несвязное, и чувствую, как на спине пальто
подвергается тому, что его сжимают тонкие пальцы.

Я определённо упаду. Я абсолютно точно сейчас свалюсь на месте. Внизу живота

сладкой судорогой тянет, скользит по всему телу обжигающий огонь, самое настоящее
пламя, которому придалось сердце, удары которого я перестал слышать. Вместо него —
лишь наше сбитое дыхание, шум природы, пытающейся отчаянно скрыть человеческое
бесстыдство от чужих ушей.

Не знаю, что получится в итоге из нас с Чонгуком, но могу с уверенностью в сто

процентов сказать, что таких эмоций я бы ни с кем не испытал так, как с ним.

Я открываю глаза, когда перестаю чувствовать мягкость и напористость его губ на

своих, вижу, что те всё ещё распахнуты, как и мои, и не могу найтись со словами,
чтобы хоть что-то сказать. Но и сам понимаю — сейчас слова излишни. Вместо них
только сам подаюсь вперёд, мягко смяв его губы, тут же отстраняясь и заглядывая в
чернеющие омуты перед собой.
— Глаза не могут врать, — бормочу под нос, но мы оба слышим.

— Что они тебе говорят? Что ты видишь? — трепетно и так интимно, только между нами
поселяя сокровенные слова.

Что я вижу в этих чёрных омутах перед собой? Что они могут мне сказать о душе того,
к кому вдруг прикипело сердце?

— Я вижу вселенную, — шёпотом, неверяще.

Кем я отражаюсь в них? Каким они меня видят?

— Всё правильно, — отвечает Чон. — Ты видишь себя с моей стороны.

Я срываюсь и падаю в пропасть с верёвочного моста, соединяющего два мира — мой и

Чонгука, но чувствую, что лечу не один в страшную бездну — моя рука крепко лежит в
чужой, пальцы переплетены, ветер свистит в ушах. Со мной в неизвестность бросается
Чонгук, прижав тут же к себе как можно крепче, успев дойти до меня, бросившегося
ему навстречу.

Мы оба падаем в неизвестность, где известным остаётся лишь одно — там мы будем
вдвоём.

***

Снова передо мной окно, снова за ним тёмная, непроглядная ночь, опять в глазах ни
намёка на сон, а в голове на повторе один сплошной сюр, произошедший сегодня за
несколько часов. А ещё — внезапное спокойствие. Внутри штиль, буря успокоилась,
тучи разогнал один искренний человек, с которым мы поняли, что оба, оказывается,
можем быть не готовыми к тому, чтобы столкнуться с обстоятельствами в виде
вспыхнувших чувств.

— Тэхён? — в комнату без стука — ого — заглядывает мама, переманивая всё моё
внимание на себя. — Подоконник холодный, а ты сидишь на нём опять, — ворчит тихо,
проходя в комнату с двумя кружками чая и закрывая за собой дверь, легонько толкнув
её ногой. — Ты почему ещё не спишь?

— Ты рассчитывала на это, — смотрю на кружки, одну из которых она протягивает мне,

а другую ставит на рабочий стол, стоящий как раз у окна, и сама садится на
придвинутый стул, — или не стала бы так заваливаться, пока папа спит.

— Я просто хотела поговорить с тобой.

Не к добру это, определённо. Зачем приходить для этого ко мне в двенадцатом часу
ночи? Неужели до утра не подождёт?

— О чём? — я неосознанно сжимаюсь, притягивая колени ближе, и ставлю кружку на них,

грея обе ладони о тёплую керамику.

Чутьё не подводит.

— Тэхён, почему ты начал нам врать? — на выдохе спрашивает она, в голосе я слышу
разочарование. — Что за мужчина, которого ты пускаешь в дом в наше отсутствие, уже
который раз за тобой заезжает?

Чт… Как? Я же был убеждён, что всякий раз, когда Чонгук был у дома, ни у кого из
домашних не было возможности увидеть его.

— Молчишь, — констатирует, а я не просто молчу — я в шоке, мне нечего сказать в

своё оправдание, чтобы хоть как-то исправить ситуацию и спасти своё шаткое
положение. — Соседи уже не первый раз замечают неизвестный чёрный автомобиль у
нашего дома и то, как ты в него садишься, — пауза, за которую я чувствую, как лоб
начинает покрываться противной испариной далеко не от горячего чая. — Давай будем с
тобой честны и не станем врать? — снова пауза; мама прожигает меня серьёзным
взглядом, под его тяжестью трудно устоять, но я пытаюсь, недаром у меня в генетике
прописано быть таким же твердолобым, как она и папа.

Я не хочу рассказывать маме о Чонгуке. Я не хочу никому о нём рассказывать, это

только моё личное, которым я если захочу поделиться, обязательно поделюсь, но
вынуждать меня делать это — отвратительно. Хотя и маму можно понять: мне всего
семнадцать, я всё ещё её единственный сын, за которого она переживает. Я никогда в
жизни не врал ни ей, ни отцу, не уходил из дома без предупреждения, не прикрывал
парня, с которым я вижусь, подругой, я был паинькой. То, что я что-то скрыл (что-то
— это незнакомого мужика на ламбо урус), и этот секрет раскрыли соседи — шок. Как и
для меня то, что я оказался не до конца продуманным.

— Тэхён, — да, чёрт, я уже семнадцать лет Тэхён, хватит уже называть моё имя так…
расстроенно. — Кто этот человек?

Всё, финита ля комедия. Что мне сказать? Ну то, что я конкретно запизделся и с
Сумин, и с родителями — это факт, да, но я не готов открывать ящик Пандоры и
знакомить — а мама попросит, я знаю — их с Чонгуком. Что мне ей сказать? Это
человек, который без спроса вломился в мою жизнь, а потом вежливо спросил, готов ли
я к этому? Который помогает мне понять себя и принять такого, каким я думал, что
никогда не был, но кем, оказывается, являюсь? Который до дрожи доводит одним только
взглядом? Который сегодня открыто признался мне в том, что чувствует то же, что и
я? В которого я, блять, влюбился всего за несколько коротких встреч?

Что из этого ты хочешь знать? Какой ответ желаешь услышать, мама?

— Я хочу, чтобы мы доверяли друг другу, — снова пытается вытянуть из меня хоть
слово. — Пожалуйста, расскажи.

Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, так же выдыхаю и откидываю голову назад,
встречаясь затылком со стенкой. Открываю глаза — смотрю на маму. Она самый близкий
человек, ей можно довериться, к тому же, было бы куда сложней, если бы мои
нестандартные предпочтения осуждались ею, а так… Наверное, я могу сказать?

— Это наш школьный спонсор, — не могу смотреть на неё, пока говорю, поэтому
отворачиваюсь к окну, играя желваками от нежелания продолжать, но раз уж начал,
надо добить. — Мы несколько раз виделись. Издалека. Потом он предложил встретиться
в немного иной обстановке и поговорить.

— Он подбивал тебя на что-то?

— Нет, не подбивал, — мотаю головой, голос стал тише, оттого ниже.

Чонгук — ни разу! Ни в коем случае! Он уважает меня как личность больше, чем я сам
это делаю! Это последний человек, который мог бы меня к чему-то принудить. Я не
хочу, чтобы мама подумала о нём ужасно, когда наши с ним отношения укрепились, и,
скорее всего, их придётся в ближайшие дни познакомить.

— Он лишь сказал, что видел, как я смотрел на него, и предложил начать общение.

— А как ты на него смотрел? — спокойно спрашивает мама.

— Заинтересованно, — повернувшись на неё. Мне ужасно стыдно почему-то признавать

это перед ней, я вижу, как её глаза вспыхивают удивлением, как подлетают к
собранным «крабиком» волосам брови, как опускаются напряжённые плечи.

Я уже понимаю, что дороги назад нет и надо вывозить ситуацию. Лучший способ это
сделать — сказать всё, как есть.

— Прежде, чем ты что-то надумаешь, хочу сказать, что между нами не было ничего за
грань выходящего. Наши встречи ограничивались походом в кафе, прогулками по парку и
на этом всё.

— Ты приводил его к нам домой.

А вот это пиздецкий проёб, который мне нечем крыть и оправдывать.

— Лишь раз, — но если стоять — так до конца. — Больше этого не было. Мне стыдно за
это, извини меня.

— Мне-то ничего не станется от того, что я приводила какого-то мужчину в дом, когда
он пуст и никто не предупреждён, — намёк на то, что Чонгук мог оказаться маньяком.
Хах, понятно теперь, откуда ноги растут. — Сколько ему лет?

— Мам.

— Тэхён, возраст, — строже, чем до этого. У меня от этого голоса ком поперёк горла
встаёт.

— Тридцать.

— О, боже, — вздыхает тяжело, свесив голову и принявшись массировать лоб пальцами.

— Хорошо, — собравшись с мыслями, она поднимает её. — Что у вас с ним?

Сеанс психотерапии каждую встречу — и знак «пис» пальцами.

— Я не знаю, как точнее можно это объяснить, чтобы ты поняла и не исказила, —

задумываюсь на несколько секунд, опуская глаза в остывающий чай, а как готов
отвечать — снова поднимаю. — Это был осознанный выбор нас обоих, но при условии,
что это обоюдно с обеих сторон. Если я скажу прекратить — он прекратит, — самому в
этом слабо верится, конечно, теперь, но я продолжаю слепо верить словам, которые
могут оказаться всего лишь пустышкой. — Это не секс за деньги, если ты вдруг об
этом подумала, — вроде и отшучиваюсь, но судя по облегчённому вздоху мамы, понимаю,
что это уточнение было как никогда кстати. — Отношения. Серьёзные отношения, мам.

— Вы это решили, заключив всё как договор, без чувств? — спрашивает она.

— Нет, — ложь во благо, так ей будет проще. — Чувства были сначала с его стороны, а
теперь… кажется, что-то чувствую и я, — «что-то» слишком мягко сказано.

— Ладно… Скажи мне, пожалуйста, ещё вот такую вещь, — каждый её вопрос
настораживает до ужаса. — Как он к тебе относится?

— Не как господин Пак, — не смог удержаться, и ухмыляюсь, говоряще поиграв бровями.

Мама усмехается, заулыбавшись. — В лучшем смысле этой формулировки, — решаю
добавить, а она уже смотрит не так строго на меня. — Я не рассказывал о нём, потому
что был не уверен, что наше общение продолжится и зайдёт так далеко.

— А сейчас уверен?

— Более чем. Теперь точно.

Мама снова вздыхает. Замолкает. А потом выдаёт:

— Тэхён, я надеюсь это не из-за денег.

Что? Какого хрена?!

— Нет! — повышаю от удивления голос, а она смеяться начинает.

— Хорошо, уговорил. Главное, чтобы ты был счастлив с ним, — говорит миролюбиво,

успокоив своё материнское сердце, но я знаю, что оно всё ещё неспокойно, что бы она
ни говорила.

— Я счастлив, — уверяю, успокоившись. А потом меня вдруг осеняет. — Мам, — зову, а

она кивает, мол, «что?». — Ты хоть раз видела на господине Паке что-то чёрное, а не
тёмно-синее?

Она задумывается лишь на миг, чтобы ответить:

— Нет, — непонятливо.

— И он блондин, — подмечаю очевидное, — и машина у него серебристая.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать? — быстро хлопает она глазами.

— То, что мой цвет чёрный, — вспоминаю её слова, сказанные мне во время сборов на
день рождения господина Мина. — Для других он будет мраком и тьмой, а для меня
самой наивысшей силой, — я запомнил эту фразу, потому что потом Сумин пересказывал,
она отложилась в памяти и вспыхнула сейчас очень вовремя. Если мама верит во всю
лобуду, сказанную соседкой-гадалкой, то это может мне сыграть на руку прямо сейчас.

Мама сначала явно не понимает, сводит аккуратные брови у переносицы, потупив взгляд
в поверхность стола, а потом вижу, как до неё доходит смысл сказанного — широко
распахнутые глаза о слишком многом говорят. А они, как я уже убедился, лгать не
могут точно.

— Может, именно его видела в раскладе госпожа Хван, — помогаю ей принять за истину
свои слова и впервые за наш недолгий разговор отпиваю чай — немного остыл.

— А Сумин знает? — новый вопрос спустя почти минуту молчания.

— Нет, и я не хочу, чтобы знала, — подношу кружку вновь к губам, но уточняю, перед
тем как отпить. — Пока что.

— Ясно… Это он покупал кексы?

— Он, — киваю, — и пирожные тоже.

Теперь спрашивать точно нечего. Ну, если только из женского любопытства чего по
мелочи. И из материнского, естественно.

— Сегодня ты был с ним, а не с Сумин, так ведь?

— Да.

— И когда внезапно захотел погулять…

— Да, — обрываю её на полуслове.

— И…
— Мам, я уже понял, что ты наблюдательная. На всё ответ «да», в других случаях я
всегда был с Сумин или дома.

— Я хотела спросить: был ли он причиной твоей «осенней хандры»? — слишком

проницательна, ухмыляется нагло так, выгнув бровь. Как ты это делаешь, мама?

— И он же от неё избавил, — настроение улучшилось, я поддерживаю её и усмехаюсь.

— Предложил встретиться? — киваю в ответ. — Теперь ты предложишь.

Не вопрос. Утверждение. Какого?..

— В смысле? — хмурюсь, глупо захлопав ресницами.

— Я жду его к нам на ужин, Тэхён, — приплыли, как я и говорил, — отказы не

принимаются, — встаёт и идёт на выход из комнаты.

— М… мам! — смотрю на её удаляющуюся спину совиными глазами. — Чонгук занятой

человек, у него не каждый день свободен, чтобы к нам на ужин собираться.

— Одну прогулку я у вас украду, тебе жалко, что ли? — выходит из комнаты.

— Мам!

— Спокойной ночи, люблю тебя, милый, — на одном дыхании, и воздушный поцелуй в

конце, а далее — щелчок закрывшейся двери и шок на моём лице. Не женщина — ураган,
блять.

Уж лучше об этом сразу написать Чонгуку, чтобы потом не было внезапных сюрпризов.
Телефон лежит рядом, у ног, до него не составляет труда дотянуться, разблокировать
и открыть диалог в Какао.

Вы:
Будь готов к тому, что совсем скоро моя мама позовёт тебя знакомиться.

Чонгук:
?

Вы:
Соседи спалили.
Я всё ей рассказал, она сказала, что ждёт тебя к нам на ужин.

Чонгук:
Ахахахахаха

Походу, переживаю на счёт этого только я. Ну, не переживаю, просто у меня никогда
до этого не было парня, которого я бы приводил домой для знакомства с родителями. У
меня никогда не было мужика, которого я бы знакомил с родителями.

Чонгук:
В этом нет ничего страшного.
Обещаю, пройду любую проверку на пять с плюсом.

Мои брови подлетают вверх. Ему, правда, смешно. Его это забавляет. Его снова
забавляет моё волнение и моя неловкость. А мне не смешно, Чонгук, я скулить хочу,
потому что не планировал ваше знакомство так скоро!

Вы:
Скажи, что ты занят и не сможешь приехать Т.Т
Чонгук:
Мне понравилось у тебя дома, не могу упустить такую прекрасную возможность побывать
там ещё раз)

Издевается, просто, блин, издевается надо мной.

Чонгук:
Посмотри на это с другой стороны.
Твои родители познакомятся со мной, увидят серьёзность моих намерений,
соответственно, перестанут волноваться и будут без страха доверять тебя мне.

Вы:
Я не ребёнок и не собака, чтобы меня можно было кому-то доверить.

Чонгук:
Хорошо.
Но я имею в виду, что им будет спокойно, если они будут знать человека, с которым
якшается их сын, лично. Взять тот же возраст, который тебя смущает. Согласись, уж
лучше взрослый дядя с тридцаткой, чем подросток из-за гаражей.

Нихуя себе!

Вы:
А….
Крыть нечем.

Чонгук:
Вот и славно.
Напишешь день и время, когда надо будет подъехать, я найду свободную минутку, чтобы
к вам заскочить ;)

И выходит из сети. Ну, зашибись…

Я смотрю в экран ещё с минуту, а потом решаю, что всё моё окружение будто
ополчилось против меня, и теперь в их коварных рядах ещё и Чонгук. Такой подставы
от него я точно не ожидал.

Что ж… Осталось выслушать вердикт мамы насчёт ужина. Сказать Чонгуку день и время.
Помолиться, даже не беря в расчёт то, что я атеист, и перестать себя накручивать
из-за мелочей.

Чонгук:
Всё будет хорошо.

Жужжит телефон. Я смотрю на сообщение и невольно улыбаюсь. Чонгук не забывает

успокоить, словно чувствует, когда это нужно сделать. Я блокирую телефон и смотрю
на кружку в другой руке — опустела, чай снова слишком быстро выпит. Остаётся только
одно — идти спать, поскольку время почти двенадцать, а завтра ещё идти в школу и с
напряжением ждать даты от мамы.

Слезаю с подоконника, ложусь в постель и закрываю глаза, чтобы попытаться уснуть.

Надеюсь, всё пройдёт хорошо.

========== Языки любви ==========

Это случается через три дня. Мама выбивает на работе выходной, отец сказал, что
после окончания дел в офисе сразу помчится домой, а Чонгук… Чонгук сказал, что в
любое удобное для нас время приедет, вне зависимости от дня недели и степени
загруженности трасс во что бы то ни стало.

Сегодня суббота, как ни кстати у меня нет школы, а потому есть время обмозговать
всё, изволноваться, придумать самые разные исходы сегодняшнего знакомства Чонгука с
родителями. А вообще, на удивление этого не происходит, наоборот, я нахожусь в
каком-то совершенно пустом состоянии ожидания. Не знаю, чем себя занять, как
отвлечься. И даже не от навязчиво маячащих мошками мыслей (их просто-напросто нет),
а от безделья, в котором время тянется безбожно медленно. Телефон не вызывает
интереса, как и то, что происходит во всемирной Сети, мне быстро надоедает сидеть в
тиктоке, переписка с Сумин выходит достаточно сухой, да и потрачено на неё было от
силы полчаса, ютуб, твич, инстаграм — всё мусор, который висит на панели в телефоне
и не выполняет свою основную функцию — развлечь, отвлечь, занять чем-то
бесполезным, запустить механизм деградирования.

Как назло ещё и проснулся в девять утра, а сейчас только полдень, я уже чувствую
себя, как овощ, и прекрасно знаю, что как только стрелка часов будет приближаться к
отметке в пять вечера, которую мама обозначила как время приёма гостя, у меня
обязательно начнут потеть ладошки, участится сердцебиение, собьётся дыхание, я
начну волноваться и носиться по дому, как в жопу ужаленный, не в силах побороть это
ужасное чувство. Так и будет. Но до этого момента нужно ждать ещё четыре с
небольшим часа. Чем себя занять — вопрос, стоящий ребром.

Я уже сделал в комнате всё, что только можно было: посчитал количество книг на
полке, которая пополнялась с раннего детства разными учебниками жизни и сказами,
сделал уроки на понедельник, которых оказалось ничтожно мало, протёр пыль, даже со
шкафа, перезаправил постель, посчитал…

— Тэхён, можешь мне помочь? — тук-тук — и мама заглядывает в комнату.

Чёрт, мама. Почему я сразу не додумался попросить работу у неё? Уж у кого, а у неё
она всегда найдётся.

Я почти вскакиваю с кровати, на которой до этого лежал на спине, вытянув ноги вдоль
стены, чем, уверен, пугаю маму, потому что такого энтузиазма к домашним делам у
меня отродясь не было. Едва не выпаливаю с ошалелыми глазами: «Что сделать?! Что?!
Дай мне хоть какое-то дело, или я щас точно помру на месте от скуки!», уверен, она
бы точно с полными удивления глазами пошла в сторону телефона, чтобы вызвать мне
нужных людей, которые увезли бы меня прямым маршрутом «дом-дурка».

Но вместо того, чтобы сделать это, я просто резво поднимаюсь с кровати, тут же
ловлю удар по голове от своего вестибулярного аппарата, даю секунду себе на
передышку и, наконец, спрашиваю:

— В чём именно?

— Да ничего особенного, можешь к соседке сходить? Она обещала передать клубнику, ей

внук с плантации привёз, очень хвалила её и решила угостить нас.

Это дело пяти минут, но ладно, схожу, что ещё делать. Потом ещё попрошу себе
занятие.

— Хорошо, — киваю.

Мы вместе спускаемся вниз по лестнице, когда я уточняю:

— Это к госпоже Хван идти?

— Да, милый, к ней. И обязательно скажи «спасибо», понял? — наказывает мне, как
ребёнку, подняв указательный палец и обернувшись.
— Разумеется. А зачем клубника? Ты что-то будешь с ней делать?

— Не знаю, не думала об этом, — задумывается мама, когда я зависаю у перил

лестницы, оперевшись о них пятой точкой. — Но её можно как просто поставить, так и
испечь с ней что-нибудь, — пожимает плечами она. — Что ты хочешь?

— Ничего, — вторю ей, подняв на секунду плечи, — я равнодушен к клубнике, делай что
хочешь.

— Тогда просто поставим её на стол, — немного щурится она. — Чонгук не обидится

ведь, если я не стану терзать несчастные ягоды, — говорит, а я вдруг задумываюсь: а
нравится ли Чонгуку клубника? — Так, — строго призывает вернуться в реальность, —
ты уже должен быть одет, обут и выходить, почему ты ещё здесь?

— Выгоняешь меня из дома, в котором сама же прописала? — усмехаюсь, отталкиваясь от

перил и направляясь к прихожей.

— Я законный владелец участка, имею на это право, — складывает руки на груди, следя
за тем, как я обуваюсь. Обожаю её юмор, если честно. Он всегда добрый, без нотки
зла, без подтекста, без чего-то такого, что могло бы обидеть, лёгок так же, как и
она вся. В этом и есть характер моей мамы — простой совершенно, податливый и
гибкий, как пластилин, с ней найдёт общий язык почти каждый человек на планете, я
уверен. — Давай, дуй быстрее.

— Чем я тебе сегодня не угодил? — возмущаюсь шуточно и в итоге выхожу, слыша добрую
усмешку мамы: «Иди».

Сегодня пасмурно. Как и в любой другой осенний день, в принципе, но сегодня как-то
по-особенному сильно. Тучи серые, чернеют с каждым часом всё больше, по прогнозу
погоды передавали страшный ливень, и на самом деле, я из-за этого начинаю
волноваться. Вдруг Чонгук попадёт под него, когда будет за рулём? Это же опасно. И
папа тоже может пострадать в случае чего. Так, отставить нагнетающие мысли, а иначе
точно нужно будет искать успокоительное. Никогда не волновался особо по этому
поводу, потому что знал — папа дома, никуда не собирается, а если и на работе, то
выбирает куда безопасный путь домой, чем на собственном транспортном средстве. А
сейчас такой уверенности у меня нет, поскольку он обещал приехать не позднее чем в
шесть часов, а до него ещё должен прибыть Чонгук, а там уж я не знаю, как он решит
добираться.

Пока накручиваю себя, успеваю дойти до соседнего дома госпожи Хван. Он мало чем
отличается от нашего — такой же простой, со своим двориком, выполненный в
американском стиле, ничем непримечателен. Странно вообще видеть в Корее такие дома,
а у нас весь район такими уставлен, но это придаёт ему свой шарм, тут, стоит
признать, угодили всем собственникам.

Я нажимаю на кнопочку дверного звонка справа от двери и жду, когда госпожа выйдет
мне её открыть. Это происходит почти сразу, она старушка резвая, несмотря на свои
семьдесят с хвостиком. Как я и говорил, она то ли ведьма, то ли таролог, то ли
экстрасенс, я в этом не разбираюсь, и выглядит она соответствующе, как самая
настоящая цыганка и гадалка. Удивительно кстати то, что для своего возраста она
выглядит ну максимум на пятьдесят пять, не имеет седых волос, поскольку регулярно
посещает салон красоты, её лицо пропитано омолаживающими кремами и процедурами, на
которые ходит и моя мама. Кажется, если она продолжит, то её точно станут считать
ведьмой — те-то были невероятной красоты, долго не старели и выглядели потрясающе
даже в престарелом возрасте.

— Тэхён-и, — улыбается она, а я делаю то же самое в ответ, растянув губы, —

проходи, дорогой, — и тут же отходит в сторону, пропуская меня в дом, — тебя,
наверное, мама прислала за клубникой.

— Верно, — киваю, застенчиво заведя руки за спину и поджав губы. Мне неловко
находиться на чужой территории, особенно с человеком, которого я мало знаю
(условно, да, мы знакомы давно, с моего рождения примерно, поскольку переехали
сразу сюда, но так-то я виделся с этой женщиной не часто, поэтому считаю её для
себя чужой), особенно когда мама утверждает, что она владеет какими-то мистическими
способностями. Согласитесь, остаться наедине с бабкой-шептухой мало кто хочет.

Кстати, странно, что если она экстрасенс, то не смогла предвидеть мой приход и
сразу не открыла дверь перед моим лицом, не успей я занести руку над звонком. Но
это уже скорее мой скептицизм и маразм играет, чем вера в то, что госпожа Хван тоже
человек — пожилой, на минуточку! — ей, как и любому другому, не чуждо ошибаться,
забывать и тому подобное. Ну и не мне судить, как говорится, я не знаю, какого рода
её способности. Может, они правда есть, а может, и нет.

— Сейчас, подожди пару минут, я отсыплю вам, — и удаляется в другую комнату, как я
думаю, на кухню.

У неё дом такой же специфический, как и она сама — яркий, в каких-то непонятных
вещах, травах, амулетах, оберегах или я не знаю что это такое вообще… Интерес берёт
верх, я попадаю в комнату, которая ближе всего ко мне — гостиную. Здесь в своей
степени уютно, на диване и креслах горы подушек, в углах комнаты стоят растения, у
неё даже ворон домашний есть, только сейчас сидит в клетке, здоровой такой, чтобы
не стеснять птицу. Кажется мне, что обычно он не в ней обитает. Мама как-то
рассказывала, что в один из дней, когда они с госпожой Хван пили чай, Граф — так
зовут ворона — слетел со второго этажа и как ни в чём не бывало уселся старушке на
плечо. Я бы, наверное, ахренел от такого поворота событий, но как же хорошо, что
этот самый Граф сейчас в клетке.

Я дохожу до стола, где нахожу вещь, о которой был весьма наслышан от мамы, — карты
таро, свечи рядом с ними, почти исчерпавшие себя, палочку благовоний и ещё какую-то
тряпочку, на которой всё это стоит — для красоты, наверное.

— Заинтересовало? — из-за спины.

Блять! Как она подкралась так незаметно ко мне?!

Я, правда, пугаюсь, резко обернувшись на женщину, судорожно вобрав в лёгкие воздух.

— Извини, если напугала, — почему-то её это позабавило, и она добродушно

усмехнулась. Почему мои эмоции для всех какая-то шутка? В прямом смысле.

— Я-я… — заикаюсь, а потом выдыхаю, неловко хохотнув, хотя это больше нервы, чем
смущение. — Мама говорила просто… часто… они зацепили взгляд, — мямлю.

— Я могу тебе погадать, если хочешь, — тут же включается женщина. — Твоя мама
просит частенько, ей нравится это.

Думаю, говорить о том, что я в эту тему не верю, будет грубо по отношению к госпоже
Хван. С одной стороны мне нужно идти домой, но с другой почему бы и нет? Что будет
от того, что мне сделают один расклад таро? Ничего же, верно, да и минуты
дополнительные пройдут — одни плюсы, получается.

— Можно, — не знаю, как выразить и то, что мне не то чтобы хочется, но что я был бы
не против.

— Тогда присаживайся, — она ладонью указала на подушки, лежащие возле стола с таро.
Женщина первая заняла своё место, а мне оставалось только разместиться напротив.
Сразу зажглись свечи, непонятно зачем, может для антуража, хотя за окном день, и в
комнате достаточно света, чтобы можно было этого не делать. Она сразу начала
тасовать карты.

— Что ты хочешь узнать? На что делаем расклад?

Я… не знаю? Что там обычно спрашивают другие?

— Твоя мама спрашивала о твоём будущем, — словно прочитав мои мысли, говорит
госпожа Хван. — Может, и ты хочешь узнать о нём? Не думаю, что она много
распространялась о том, что узнала.

И то правда. Мама не говорит, когда просит расклад, что он ей показал, как и не

упоминает, что вообще его просила. То ли она не хочет заводить эту тему, поскольку
знает, как я к этому отношусь, то ли, получив успокоение собственного сердца, не
считает нужным делиться информацией, чтобы не сглазить.

— Наверное, да? — неуверенно мямлю. — Скоро же выпускной, экзамены.

— Тебя не это будущее интересует, — склонив голову чуть к плечу, говорит женщина и
ухмыляется, смотря мне прямиком в глаза. От её прямого взгляда невольно дрожь бежит
по телу. — Совсем не это, — качает головой.

Чего? Начнём с того, что меня моё будущее вообще не интересует, в плане что я не
хочу о нём знать, пока сам с ним не столкнусь, и закончим, пожалуй, тем, что эта
конкретика меня напрягает почему-то. Что значит «не это будущее»? Я куда-то в
другой мир улечу, и будет у меня там другое будущее? Или как?

— С темой завершения обучения и построения своей жизни в этой её составляющей у

тебя нет сомнений или страхов, — знающе говорит гадалка, продолжая неспешно
тасовать карты. — Тебя беспокоит нечто иное.

Ничего себе. Прямо-таки беспокоит. Интересно, что же?

— Например? — спрашиваю.

Почему я чувствую дежавю, будто мне уже кто-то когда-то гадал?

— Например, чёрный рыцарь за твоей спиной.

Кто, блять?.. Какой ещё чёрный рыцарь? Кажется, на моём лице отразились все
вопросы, возникшие в голове, поэтому гадалка сразу на них отвечает.

— Это не я должна знать, какой чёрный рыцарь, не спрашивай меня о таком, — немного
хрипя, говорит и улыбается. — Если хочешь, — снова эта фраза, которая конкретно
сейчас звучит как манипуляция, — сделаем расклад на него.

Чёрный рыцарь, чёрный рыцарь… Чонгук, что ли? До меня начинает смутно доходить
смысл чужих слов, однако я не знаю, на каком они основании прозвучали. Не могла же
мама рассказать соседке о том, что у меня появился молодой человек. Тогда что ещё
за тык в небо с этим рыцарем, и какого чёрта он так идеально совпал с
действительностью?

Я думаю недолго, секунды две, прежде чем киваю, всё ещё не проникаясь верой в её
слова.

— Ты беспокоишься не о своей жизни, Тэхён, — она до сих пор мешает карты, они
только для красоты? Она же, по идее, должна была опираться на них и только потом
говорить мне что-то. — Тебя волнует ваша жизнь, — делает акцент на нужном слове.

У меня в голове путаница, а по коже снова мурашки. Я никому, кроме самого Чонгука,
не говорил, что меня волнует будущее, в котором нас может не быть. Неизвестность, в
которой я пребываю с первой минуты нашего тесного знакомства, одолевает меня до сих
пор. Сколько бы мне ни говорили не думать о том, что будет, а жить сегодняшним
днём, я продолжаю кормить подсознание сомнениями, истощая себя.

У меня сердце начинает быстрее биться, когда госпожа Хван начинает одну за другой
выкладывать на стол карты с разными картинками. Что она может по ним понять? Как
они вообще работают? Есть ли смысл верить? Тьма вопросов, на которые ответ один — а
хуй его знает.

— Но тебе не в этом направлении нужно искать беду. У вас всё только начинается, ты
не в нём должен видеть проблему, и не в себе; союз будет крепким, — смотря на
карты, говорит женщина. — Он верен тебе и будет таким же дальше. Сколько будет
крепнуть ваша связь, столько же будет расти его привязанность к тебе.

— Почему «он», а не «она»? — решаю спросить из вредности, чтобы поймать шарлатанку

на вранье и замешательстве.

— Тебе самому не смешно от своего вопроса? — поднимает снова глаза на меня,

заставляя неприятно поёжиться изнутри. — Я тебя знаю очень давно, — говорит она, —
как знаю твою душу и энергетику. Когда я говорю что-то твоей маме на твой счёт, я
могу промахнуться, но когда вижу тебя лично, сомнений нет.

— Что это значит? — тихо интересуюсь, потому что совсем не понял, что она сказала.

— Тэхён, как бы ты не отнёсся к моим словам, знай: я ничего просто так не говорю и
мне нет смысла врать. Если бы я брала с вас деньги за гадание, то вы бы с полной
уверенностью могли считать меня лгуньей, которая скажет что угодно, только бы ей
отсыпали ещё в карман. Но я делаю это совершенно бесплатно, из чистого сердца
помогаю разобраться, выбрать нужный путь и отпустить тревоги. И сам посуди, разве
стала бы я заикаться за образ чёрного рыцаря в день вашей встречи, когда твоя мама
ко мне приходила, и вы ещё не были знакомы, и сейчас, когда ты уже точно имеешь
представление, кто это?

Мне нечего ей сказать. Я просто ловлю ступор, в ходе которого в голове запустились
шестерёнки размышлений. Но я не могу объяснить, почему вдруг хочу продолжить
слушать свою соседку.

— Допустим, я понял, кто это.

— Конечно, понял. Но повторяю, тебе не в нём нужно сомневаться. Чёрный цвет

является твоим истинным защитником, ты в его тьме укроешься и навсегда забудешь о
страхе. Но есть что-то другое, что совсем скоро к тебе приблизится, и это уже
станет для тебя ударом.

Всё слишком неоднозначно.

— А можно немного конкретики?

— К сожалению, это всё, что я вижу на данном этапе. Мы делали расклад на твоего
бойфренда, всё, что связано с ним, я увидела, в остальном пока бессильна, —
разводит слабо руками она.

На моего бойфренда, ну офигеть. Мама за три дня уже успела поведать об этом? Или… а
может, это госпожа Хван про нас родителям рассказала?
— Я могу тебе сказать немного больше, если позволишь свою руку.

Нет, на сегодня мне гаданий достаточно, я думаю.

— Нет, спасибо, не утруждайтесь, — я стараюсь дружелюбно улыбнуться, а пока

поднимаюсь на ноги, слышу, как женщина усмехается по-доброму. — Я задержался,
извините.

— Как хочешь, — задув свечи, Хван поднимается за мной. — Вот твоя клубника, — она
указывает на кресло, где уже стояла прозрачная пластиковая коробочка с красными
ягодами. Я её не замечал, должно быть, она тут оказалась, когда я испытал испуг и
был не в состоянии думать.

— Спасибо вам большое, — кланяюсь в знак благодарности, взяв контейнер двумя

руками, и иду в сторону прихожей.

— На здоровье, — улыбается соседка, как будто не между нами напряжение было минуту
назад.

Она провожает меня до двери, говорит передать маме «привет» и закрывает дверь,
когда я уже ухожу с территории её участка.

Сказать, что это был странный опыт, значит ничего не говорить. Мне никогда в жизни
не гадали, и это было довольно необычно. Но верить словам этой женщины я не хочу,
даже несмотря на то, что нам с Чонгуком она напророчила хорошее будущее. Не верю я
этим вашим таро, хоть стреляй. Она ещё и поселила сомнения насчёт чего-то другого,
что не связано ни с учёбой, ни с личной жизнью. Обалдеть вообще. Как мама к ней за
советами ходит? Это же больше только путает, чем помогает.

Но, тем не менее, поручение я выполнил. Клубника на руках, а значит, сейчас от мамы
поступит новое поручение, которое, надеюсь, займёт меня надолго.

***

Как и думал, ближе к пяти я начал волноваться. Облачившись так, будто у нас не
простой ужин, а день рождения президента, не иначе, я выпрямляю с наставления мамы
волосы утюжком, сидя перед зеркалом, и хоть как-то укладываю их, придавая немного
объёма, чтобы не висели сосульками. Успел несколько раз обжечься, проклясть идею
мамы, подумать, что пора бы, наверное, подстричься, и даже замер удивлённо перед
собственным отражением, потому что видеть себя с прямыми волосами непривычно, давно
я их не укладывал так. Я только немного завил их на концах, направив пряди от лица
и сделав косой пробор.

В комнату, как и полагается, после стука заходит мама.

— Я почти закончил, — говорю, подгибая последние пряди. Она, скорее всего, пришла
за утюжком.

— Нет, не торопись, я не за этим, — а потом решает вдруг поменять решение. — Хотя,

лучше поторопись, уже почти пять, можешь не успеть. Не будешь же ты заставлять
Чонгука ждать.

Что это за манипуляции пошли? Через Чонгука. Как-то часто его имя стало
фигурировать в маминой речи. В основном, чтобы заставить меня сделать что-то.
Например, как сейчас, поторопиться.

— Чонгук не обидится, если я на пару минут опоздаю, — отвечаю её же словами, думая,

что я, конечно, не заставил бы его ждать.
— Паршивец, — журит меня мама и становится за моей спиной, аккуратно перехватывает
утюжок и помогает с прядями на затылке.

Зеркало у меня в комнате длинное, в полный рост, стоит возле окна, иногда, конечно,
мной передвигается для удобства, но сейчас оно ровно там, где должно быть. Я сижу
на стуле, мама, одетая в платье-футляр винного цвета, уже успевшая выпрямить
волосы, доходящие почти до талии, стояла за мной и увлечённо колдовала над моей
причёской.

— Волнуешься? — спрашивает приглушённо. Когда в комнате тихо, мы становимся такими

же едва слышными, словно мышки, что мне безумно нравится. Говорить тихо, на
спокойных тонах, куда приятней и уютней, чем горланить на весь дом.

— Спрашиваешь так, будто выдаёшь меня замуж.

— Я надеюсь, что когда-нибудь спрошу у тебя то же и перед свадьбой, — мы оба

улыбаемся. — Знаешь, Тэхён, мне пока неясен твой молодой человек, как и непонятны
ваши с ним отношения, но когда тебе с ним хорошо и ты счастлив, то и мы с папой
счастливы. Только если вдруг у вас что-то будет не в ладах, обязательно говори,
хорошо? Папа не пойдёт, конечно, разбираться с ним, обидь он тебя, хотя там уже
зависит от степени обиды…

— Мам, — осаждаю её.

— …Но как минимум мы поможем тебе пережить сложные периоды в ваших отношениях,
поддержим, успокоим. Помни об этом.

Я вздыхаю безнадёжно.

— Ты снова говоришь так, будто я после этого ужина съеду, и начнётся моя замужняя
жизнь. Уже и поругать нас успела, — понятно в кого я, да?

— А ты не съедешь? — наигранно удивляется мама, склонившись вбок, чтобы заглянуть

мне в лицо, чем заставляет широко улыбнуться. — Как жаль, а то я уж понадеялась.

Она отходит на небольшой шаг назад, отклонившись корпусом, и оценивает свою работу,
потом возвращается ко мне и смотрит в зеркало, положив руки на мои плечи и тут же
восторженно вздыхая.

— Какой же ты у меня красивый, — я смотрю на своё отражение — и правда красивый:

чёрные брюки с тонким ремнём на талии, просторная рубашка, с завязками на груди и
рукавами-колоколами, смущает только то, что она полупрозрачная, но это вторичное. —
Какой же у меня красивый кулон, — говорит, выдержав паузу, мама.

— Эй! — я смеюсь и поворачиваюсь на неё — она тоже смеётся.

— Что? Неужели ты думал, что я о тебе? — но потом её юмор сходит на нет. — Ладно-
ладно, это ты у меня самый красивый и любимый в жизни человечек, — она склоняется,
обнимает меня, прижавшись своей щекой к моей, что в зеркале выглядит очень забавно.
— Взрослый уже стал, паразит, а всё растёшь и растёшь.

Ты ещё Чонгука не видела, думается мне. Он-то пошире в плечах, немного выше,
внушительней.

— Пошли вниз, уже время поджимает, — отлипает мама от меня.

Куда она так торопится? Не мы же идём, а к нам. Чонгука может не быть ещё долго,
кто знает, какие проблемы по дороге могли случиться. Дождь за окном не придаёт
оптимизма, но я стараюсь не накручивать себя раньше времени. Получается плохо,
конечно, но ничего не могу с собой поделать.

Сумин, кстати, писала сегодня — предлагала сходить вместе куда-нибудь в кино или у
неё зависнуть на ночёвку, но я ответил честно, что не смогу, поскольку планируется
семейный ужин. Не соврал ведь, просто немножко не договорил. Не знаю, когда смогу
рассказать ей о Чонгуке и наших отношениях: если раньше загвоздка была в том, что я
не был уверен, что наше общение продолжится, то сейчас мне, по сути, ничего не
мешает ёмким сообщением сообщить одну из последних новостей. Хотя, там одним
коротким сообщением не обойдётся, это же Сумин, она потребует подробностей, и вот о
них я бы уже не хотел распространяться. Не знаю почему, просто не привык, наверное,
делиться чем-то таким, личным.

Чонгук приезжает немногим позже назначенного времени. Я вижу из окна, как

подъезжает его ламбо и становится у обочины, как после этого из неё выходит он, и
сразу отхожу от стекла, почти сбегая по лестнице вниз. Мама, видимо, тоже увидела
его приезд, поскольку уже в боевой готовности стояла в прихожей, чтобы сразу
открыть дверь нашему гостю. И делает это.

На пороге вырастает в неизменном чёрном образе Чонгук с букетом из нежных цветов

жасмина, который сразу вручает маме. Я, конечно, ожидал чего-то такого, но почему-
то тянет рассмеяться от такой кинематографичной сцены в моей собственной жизни,
приходится сдержаться и поджать губы, чтобы потом поднять взгляд с пола, пока мама
с Чонгуком воркуют, и встретиться внезапно с его ответным.

— Я поставлю их в вазу, — оповещает мама. — Тэхён, проводи гостя.

Я тут и швейцар, и экскурсовод, и водопад, потому что Чонгук снимает пиджак, а под
ним оказывается жилет, подчёркивающий его тонкую талию и широкие плечи; волосы
сейчас абсолютно прямые, разделены пробором, выглядят длинней, чем обычно, но —
боже! — как же ему идёт эта длина. Мне не подобрать слов, чтобы описать, насколько
я завис на нём, а потом на его улыбчивом взгляде, когда он подходит ко мне, чтобы,
как в прошлый наш приход сюда, приобнять меня и направить в столовую.

— Ты как? — спрашивает он на грани слышимости грудным голосом.

Ни жив ни мёртв, Чонгук, веришь?

— В норме, наверное, — неуверенно отвечаю, чувствуя его приевшийся слабый парфюм с

отдушкой чего-то свежего.

— Наверное? — тянет уголок губ вверх.

— Не знаю, не разобрался до конца, — уже честней.

— Не волнуйся, всё пройдёт хорошо, — обещает мне и помогает сесть за стол, любезно
отодвинув мне стул. Очень мило, Чонгук, но я сейчас вроде не настолько овощ, чтобы
быть не в состоянии сделать это самому.

Боже, нужно прекращать это. Мне просто отодвинули стул, позаботились, проявили жест
внимания, это нужно принять и перестать, наконец, думать, что я весь из себя
самостоятельный, независимый и ничего такого банального и простого мне не нужно.
Именно в таких мелочах кроются чувства, которые испытывает человек по отношению к
кому-то. Ты можешь не сворачивать горы, не проходить километры ради встречи, а
просто совершенно обыденно спросить поел ли любимый человек, поправить воротник на
его рубашке, уберечь его голову от столкновения со шкафчиком, накрыв его ручки
ладонью.

Мама возвращается и ставит цветы на стол, не переставая улыбаться — белый её

любимый цвет, цветами жасмина Чонгук точно угодил ей. И пахнут они приятно.
Мы приступили к трапезе без папы, поскольку он должен подъехать позже. Мама начала
вести разговор, задавая Чонгуку классические вопросы касательно его отношения ко
мне, его жизни, его работы, и вот тут они зацепились за тему крепко. Поскольку оба
работали в компаниях, им нашлось, что обсудить, чему я, конечно, рад, потому что
они могли бы поделиться друг с другом опытом, дать советы и всякое-всякое, но
только я от этого конкретно заскучал. Но я слушал, да, и слушал внимательно,
старательно вникая в дела маркетинга, импорта, экспорта и других вещей, к которым
интересом не сильно кипел, но когда понял, что ничего не понял, отложил столовые
приборы и нацелился на выделяющуюся среди стола своим пёстрым цветом клубнику. Я
говорил, что равнодушен к ней, однако в момент, когда нужно себя чем-то занять, она
подойдёт как идеальный вариант перекуса.

Папа задерживается. Время уже почти семь, он обещал быть к шести, а его всё нет. Я
то и дело поглядываю на часы, будто они как-то мне помогут, но всё равно стрелка
бежит всё дальше, а моя тревога растёт в геометрической прогрессии.

Когда мама отлучается, чтобы ответить на телефонный звонок, Чонгук под столом
находит моё бедро и кладёт на него ладонь, привлекая тут же внимание.

— Всё хорошо? — беспокойный взгляд, бегающий по моему лицу.

Эта забота… Меня от неё подбрасывает каждый чёртов раз.

— Дождь усиливается, а папы до сих пор нет, — говорю, машинально смотря за окно,
где уже не дождь, а натуральный ливень. Если он продолжит идти в том же духе, может
произойти наводнение, как это уже бывало, чего я и боюсь.

Чонгук ничего не говорит, только смотрит снисходительней, теплей, находя мою ладонь
там же, под столом, и чуть сжимая её в своей. Ничего не говорит, поскольку знает,
что от слов мало что зависит. Погода может повести себя как угодно, мы не знаем,
чего ожидать, а ложных надежд никто давать не собирается.

— Хочешь клубнику? — спрашиваю. — Вкусная.

Он мягко усмехается.

— Я заметил, что вкусная, — и поясняет: — Была полная миска, а теперь и половины

нет. Кто же, интересно, её так любит?

— Я равнодушен к клубнике, но эта оказалась как никогда кстати, чтобы отвлечься.

— М-м-м, — тянет понятливо, а потом мимолётно косится в сторону гостиной, что была
справа от нас. Мы с Чонгуком сидели за столом рядом друг с другом, напротив была
мама, во главе стола должен был быть папа. — По-моему, твоей маме я понравился.

За своими переживаниями об отце я совсем забыл из-за чего тревожился поначалу, и

упустил момент, когда стало понятно мамино отношение к Чонгуку.

— Правда? — оборачиваюсь туда же, смотря, как мама ходит по гостиной, держа у
правого уха телефон.

— Как минимум она ничего не сказала, когда я заявил о том, что планирую тебя увезти
заграницу.

— Что?! — в ужасе даже не контролирую свой голос, вскрикнув громче положенного, а

Чонгук начинает смеяться, подрагивая плечами, и смотреть на меня совсем уж как на
глупого ребёнка. Понимаю, что он пошутил, воспользовавшись тем, что половину
разговора я прослушал, а теперь сидит довольный. Также понимаю, что это была
попытка отвлечь меня от беспокойных мыслей, причём удачная. Я немного растормошился
и улыбаюсь теперь тоже слабо.

— Но вообще я не пошутил, — усмехается. — В каждой шутке есть доля правды. И моя

правда в том, что мне действительно хотелось бы слетать с тобой куда-нибудь. Может,
после окончания твоей учёбы, может, раньше, если получится. Как ты на это смотришь?

— А… — я немного удивлён и не знаю, что говорить, — не знаю…

— Не грузись этим сейчас, ещё будет на это время, я просто предложил.

— Вот что значили твои слова о том, что родителям будет проще меня доверить тебе,
если вы познакомитесь, — вспоминаю вдруг нашу переписку.

— Ты не ребёнок и не собака, чтобы тебя можно было доверить мне, — возвращает мои
же слова мне Чонгук, заставляя меня усмехнуться.

— Хорошо, — киваю. — Но всё же. В этом и состоял твой план?

Чонгук глубоко вдыхает, а после на выдохе мне заявляет:

— Меньше знаешь — крепче спишь.

— Что-о-о? — тяну, смеясь уже открыто.

— Что за спор, а драки нет? — из ниоткуда появляется мама, возвращаясь на своё

место.

— Ничего серьёзного, нуна.

Какого хуя? Когда она успела стать нуной?

— Я знаю, как он может вредничать, поэтому понимаю всё, Чонгук, — кивает мама,
состроив сочувствующую гримасу, мол, крепись, тебе с ним ещё отношения строить.
Чонгук, вторя ей, закрывает глаза, поджав губы, и кивает несколько раз.

Кто бы у нас в доме ни появлялся, мама всегда переманит его на свою сторону,
настроив против меня (не всерьёз, разумеется). Добро пожаловать в клуб, Чонгук.

На часах короткая стрелка замерла на отметке восемь. Папы всё ещё нет. Я чувствую
себя от этого ещё хуже, чем было до. За окном бушует самый настоящий ураган. Мама,
подвыпив, уже не обращает внимания на то, что сижу я в привычной для себя позе,
подтянув одну ногу к себе и уперевшись в коленку подбородком, а только продолжает
беседовать с моим молодым человеком, чему я, правда, несказанно рад, но сейчас,
увы, не от всего сердца.

— Тебе, может, пойти прилечь отдохнуть? — спрашивает приглушённо Чонгук, чуть

склонившись ко мне.

Я отрицательно машу головой, хотя в другом случае поступил бы по наставлению и ушёл

в спальню, но не сейчас, когда Чонгук рядом. Мне с ним спокойней в какой-то
степени, чем если бы я был только с мамой или кем-то ещё. Но разумная моя часть
думает, что было бы лучше, не отсвечивай я своей кислой миной за столом.

— За окном такой ужас творится, — говорит мама, не услышав за шумом грозы слова
Чонгука. — Может, останешься у нас переждать грозу?

Чонгук оборачивается, чтобы оценить обстановку на улице, и, поджав недовольно губы,

разворачивается обратно к столу.
— Не хотелось бы стеснять вас, но, кажется, так будет безопасней.

Мама теперь тоже не выглядит весёлой, увидев, что творит разбушевавшаяся стихия.

— Я отойду на минутку, — говорит, берёт телефон и уходит. — Позвоню папе, —

оповещает, смотря на меня.

Как только фигура мамы скрывается в гостиной, Чонгук протягивает мне свой бокал с
вином. Я смотрю на него немного неуверенно, думая, что могу не так расценить этот
жест.

— Тебе нужно немного разгрузиться. От одного бокала ничего плохого не будет.

Я, ведомый чужими словами, выпиваю его залпом, не встретив ни удивления на чужом

лице, ни возмущения. Знаю, что от вина эффект будет не сразу, но оно хотя бы
немного согревает изнутри.

Напоминает последние дни моей краткосрочной депрессии, когда сначала мыслей было
столько, что голова болела, а потом их не было совсем и становилось мертвенно тихо.
Сейчас точно такое же пустое состояние.

— Папа не отвечает, — говорит мама, вернувшись. — Наверное, из-за… — её прерывает

звонок в дверь. Она незамедлительно идёт её открывать, а я с надеждой оборачиваюсь,
вцепившись в спинку своего стула пальцами до побеления костяшек. — Господи, —
выдыхает мама, расслабив плечи.

На пороге мой отец.

Облегчённо выдыхаю и я, поглаживаемый успокаивающе по спине Чонгуком. Я

разворачиваюсь обратно к столу, принимаю ещё один бокал от него, неполный, и
принимаюсь неторопливо из него отпивать.

— На улице реки, ужас просто, — ворчит папа, шурша вещами, разуваясь и снимая
промокшее пальто. — И связь не работает.

— Ты как добирался, пешком, что ли? — спрашивает мама, помогая ему и забирая мокрые
вещи.

— Почти. Сначала ехал на такси, потом проехать было уже невозможно из-за пробок,
добирался пешком, — оно и видно, ноги были почти по колено мокрые. — Несколько
аварий, по всему городу собираются перекрыть дороги на время грозы.

— По всему городу? — удивляется мама, кажется, прислонив к губам ладонь — звук был
глухим, будто через препятствие. — Обалдеть…

— Ладно, — завершает разговор о погоде папа, — где там жених-то?

Вино идёт не в то горло. Кое-как успеваю проглотить его, чтобы не забрызгать весь
стол. Пытаюсь откашляться и буквально слышу, как сбоку всеми силами сдерживает смех
Чонгук.

— Штаны переодень, тесть, — усмехается мама, отправляя папу в их комнату, где стоит
шкаф с вещами.

Родители либо просто в хорошем расположении духа, либо их тоже забавляет моя
реакция на некоторые вещи. Вот только в отличие от Чонгука, который подождал, пока
я допью кофе, прежде чем ошарашить меня, папа даже не думает меня щадить, выпалив
фразу о женихе слишком неожиданно. Я был не готов к такому от него. От мамы — да,
но не от него, чёрт возьми!

— Водички? — любезно интересуется Чонгук, а я машу рукой в отрицании и выдыхаю,

уняв свой приступ кашля до конца. Этот день меня доведёт.

Когда папа возвращается, Чонгук встаёт из-за стола. Я хочу вдруг было схватить его
за руку, чтобы не уходил и не оставлял меня, но он лишь пожимает руку моему отцу,
поклонившись и представившись, и возвращается на место.

— Мы, кажется, уже встречались где-то, — говорит отец, когда наш ужин продолжается.

— Возможно на одной из конференций, — говорит Чонгук. — Как мы выяснили с госпожой

Ким, — опа, уже не нуна, подмечаю начинающим хмелеть мозгом, — наши фирмы имеют
некоторые точки соприкосновения. Велика вероятность, что мы встречались раньше.

— У тебя достаточно высокая должность для такого юного возраста, — это комплимент
или что? — Как удалось добиться таких вершин? В наше время это не так просто.

— Когда есть цель, к которой ты готов идти, зациклившись лишь на ней, совершённый
труд будет оправдан. Рано или поздно, — Чон уже не выглядит таким весёлым, как при
разговорах с мамой. Будто ему слова о достижении своего места приносят какой-то
дискомфорт. Хотя не скажешь, что беседа о работе вызывала до этого у него
раздражение.

— Из людей, что идут по головам? — спрашивает папа, стуча вилкой по тарелке во

время еды.

— Когда того требует ситуация, — не отрицает Чонгук. А мне от его тона и характера
их разговора становится неуютно, как-то не по себе.

— Если цель оправдывает средства, — догадывается, и ему кивают, улыбаясь одним

уголком губ. — Была ли у цели причина?

— Была, — я ненароком затихаю. — У меня не было матери, я ничего не знаю о ней,

кроме того, что она оставила нас с отцом, стоило мне родиться. Отец был хорошим
человеком, работящим, но, к сожалению, зарплаты хватало на всё, кроме его здоровья.
Все деньги, что у нас были, он вкладывал в меня и мою учёбу, мечтая, чтобы я
выбрался в люди, жил припеваючи и ни в чём не нуждался. Я и в детстве не нуждался,
благодаря ему, но видел, как он тяжело переносил несколько смен на разных работах,
чтобы я получил хорошее образование, был сыт и одет, — Чонгук делает паузу, а я
слушаю затаив дыхание. — У него диагностировали рак лёгких, когда мне было
шестнадцать. Денег на лечение не оставалось, он продолжал делать всё ради меня,
понимал, что ему эти деньги не нужны были раньше и не нужны уже тогда, когда сроки
сочтены. Его не стало после моего выпускного из старшей школы. Я, чувствуя себя
обязанным, конечно, выучился на отлично, что потом зачлось и в университете. Я жил
потом с мыслью, что должен исполнить его единственное желание — жить лучше, чем он,
в комфорте, не горбатясь на нескольких работах, а обходясь одной хорошей. И я
добился своей цели. На удивление многих достаточно быстро, но так только кажется.
Ради должности действующего директора компании приходилось работать куда больше,
чем сейчас, но итог того стоил. Я там, где должен быть, где хотел бы видеть меня
мой отец. А значит, я спокоен.

Видимо папа остаётся удовлетворён ответом, а я прибываю в некотором ступоре. Чонгук

никогда не говорил о своём прошлом, наверное потому, что я и не спрашивал, хотя был
бы не против послушать, а сейчас, получив это, испытываю немного непонятные
ощущения. Это что-то граничащее между неудобством и смятением. На месте Чонгука я
бы затруднился говорить о таком, не решился бы точно, наверняка для него это
больная тема, но, тем не менее, он рассказал всё, чтобы дать понять причины своей
усердной работы и угодить этой открытостью папе. И несмотря на это, в груди
образовалось что-то такое, что я не могу описать словами, но это нечто трепетное,
дорогое мне, потому что Чонгук поделился чем-то из своего прошлого, рассказал о
дорогом себе человеке, это многого стоит.

Клубника больше не лезет. В повисшей тишине мой задушенный в груди «ик», больше
похожий на мышиный писк, слышится особенно громко, на что все отвлекаются, а папа
по-доброму усмехается, смотря на меня улыбающимися глазами. Боже, так только я мог.
Дайте сквозь землю провалиться или шляпу ковбойскую, чтобы я за ней скрыл своё
краснеющее лицо.

— У вас прекрасная семья, господин Ким, — говорит Чонгук, расслабившись. — Тэхёну

очень повезло, что у него такие замечательные родители.

— Вот же льстец, — смеётся мама.

— Чонгук, могу задать немного отвлечённый вопрос? — спрашивает отец, чем меня, если
честно, пугает. Такие предупреждающие вопросы никогда ничем хорошим не кончаются.

— Конечно.

— Тебе удобно с такими длинными волосами? — проведя по своим, коротким,

интересуется.

— Пап! — возмущаюсь низко я, пока Чонгук рядом смеётся беззвучно, не обижаясь

совсем.

— Многие спрашивают это, — отвечает он. — Довольно удобно, — кивает, дав ответ на
вопрос. — Они не мешают при работе, и их в любое время можно убрать.

Папа задумывается, разглядывая моего мужчину какое-то время, а потом выдаёт,

обратившись к маме:

— Может, мне тоже такие отрастить?

— Чтобы я с вами двумя свой утюжок делила? Щас прям! — тут же пресекает на корню
идею мама.

— А мне кажется, мне бы пошло, — продолжает комедию папа, веселя нас с Чонгуком, я
смеюсь тихо, а он улыбается рядом, неожиданно находя мою ладонь своей под столом и
переплетая наши пальцы, отчего в груди у меня словно фейерверки взрываются. Снова
мои холодные ладони в его, тёплых. Снова я чувствую комфорт и спокойствие.

Лёгкость в голове даёт о себе знать спустя ещё часа два. Когда за оживлённой
беседой взрослых мама замечает, что я начинаю придрёмывать, она просит Чонгука
провести меня до комнаты. Что за коварные мысли у неё в голове были в этот момент,
я не знаю, но её не смущает и тот факт, что Чонгук, мягко говоря, не местный и не
знает, где моя комната, и то, что я в состоянии идти сам. Но мне же лучше, потому
что побыть с ним наедине мне сейчас как воздух необходимо.

roses — ghostly kisses

В любимой комнате будто дышится легче. Может, это связано с тем, что тут всегда
свежо, а может, с тем, что в столовой слишком высокий градус витает в воздухе. Я
нажимаю на выключатель, зажигая несколько лампочек с тёплым светом, расположенные
по углам комнаты, есть ещё люстра по центру, её не трогаю, а то будет слишком ярко,
сейчас слишком сильный свет ни к чему. Дверь за нами закрывается. Чонгук почти
сразу обнимает меня со спины, прижимаясь губами к затылку. Я с упоением кладу свои
руки поверх его, позволяя себе закрыть глаза и улыбнуться.

— Вот видишь? — говорит почти шёпотом. — Всё прошло не так ужасно, как ты
рассчитывал.

— Я не рассчитывал, — возражаю. — А просто переживал. Но ты прав, всё было хорошо.

— Теперь тебя точно отпустят со мной заграницу.

Мы оба усмехаемся. Хватка на моём животе ослабляется, я получаю возможность

отстраниться и развернуться лицом к Чонгуку. Он улыбается. Никогда бы не подумал,
что буду так часто видеть это явление.

— А говорил, что если будешь часто улыбаться, то тебя перестанут воспринимать

всерьёз, — говорю так смело, а у самого настолько подскочил пульс, что я ощущаю,
как бьёт сердце по грудной клетке. Если посмотреть на рубашку с левой стороны, то
ткань на месте любвеобильного органа точно будет подскакивать от его ударов. Руки
Чонгука на моей пояснице чувствуются ненавязчиво, однако вызывают слишком бурные
эмоции внутри.

— Ты заставляешь меня улыбаться, ничего не могу поделать с собой, — оправдывается,

скользя по моему лицу умиротворённо, а после взгляд задерживает на моих губах.

Я подаюсь навстречу, поймав безмолвное желание, накрываю его губы своими, скользнув
ладонями с груди к плечам, тут же чувствую отдачу и понимаю, что меня по-настоящему
ведёт от того, с каким напором Чонгук перехватывает инициативу в поцелуе. Что я там
говорил? Людям его уровня свойственно держать всё под контролем? Ему это
определённо подходит.

Как же это, чёрт возьми, приятно. По телу, словно вспышкой, проходит тягучее
чувство наслаждения, граничащего с возбуждением, когда тела становятся так близко,
что кажется, между ними даже лишних атомов не было. Я чувствую спиной что-то
твёрдое, наверное, дверь, завожу руки за шею Чонгуку и не хочу совершенно
отрываться от его губ, но он делает это неожиданно сам. Я смотрю на него — он так
же сбито дышит, с такими же покрасневшими губами, всё ещё такой непривычный и
безумно мной любимый, что не могу удержаться и целую его снова, но уже не так
страстно, как до этого, отстранившись спустя секунды две с характерным чмоком.
Слишком приятно чувствовать его губы на своих.

— Твои родители разместили меня в гостевой комнате, — нарушает тишину Чонгук. —

Она?..

— Через стенку.

— Хорошо, — заключает. — Увидимся утром, — снова губы к губам лишь на миг, что
ужасно огорчает меня. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — вторю ему и позволяю отойти, чтобы я открыл дверь, и он ушёл.

Ночь спокойной точно не будет, я, кажется, вовсе не смогу уснуть, зная, что мы в
такой близости друг от друга. Вроде так близко, но в то же время далеко. Я мог бы
предложить ему провести эту ночь вместе, без сексуального подтекста, а просто
поспать вдвоём, но не могу стеснять чужой комфорт, наведываться посреди ночи в
чужую комнату просто потому, что хочу. Это неправильно. Чонгук устал, да и я,
наверное, тоже? И смелости мне не хватило бы завалиться к нему, чтобы что? Поспать
вместе? Нет-нет-нет, это слишком смущающе. И слишком рано для таких поворотов.
Хотя… господи, кого я обманываю? С Чонгуком куда легче преодолевать барьеры, с ним
этого смущения, наверняка, не было бы.

К чёрту всё это, на думы и борьбу с самим собой я сейчас явно не настроен, нужно
попытаться заснуть, но перед этим принять душ.
***
А сон не идёт как назло. Вернее, сначала идёт, мне даже удаётся уснуть, но потом я
просыпаюсь от грома и громко бьющих по стеклу капель дождя. Становится даже
страшно, что из-за грозы начнут падать деревья, и одно из них попадёт по окну дома.
У нас во дворе как раз растёт такое, которое могло бы это сделать.

На телефоне проверяю время — два часа ночи. И родители, и Чонгук должны сейчас
крепко спать, если, конечно, не решили задержаться на чашечку чая. Не знаю, как
они, но мне сейчас точно требуется глоток живительной влаги, да и потом, всё равно
проснулся, что ещё делать, усну не в ближайший час уж точно.

Вообще ночью страшно, как по мне. Темнота пугает, тишина тоже, а в совокупности
получается самая настоящая страшилка для детей и не только, прибавь к этому всему
грозу в два часа ночи и отправляйся в очередной фильм ужасов, где пугают внезапные
громкие звуки, раздающиеся почти в гробовой тишине. Повезло, что лестница у нас не
скрипучая, а то, если бы хоть одна досочка подо мной заскулила, я бы точно
оступился и полетел бы вниз. Пугливый очень в ночное время суток. Нас же приучили с
детства, что в темноте водятся всякие бабайки, другая нечисть, маньяки те же, что
темнота зло и её нужно опасаться. И тут через годы не помогает выражение «мой дом —
моя крепость», наоборот, становится ещё страшней, потому что из крепости выхода не
будет. Маньяк из темного угла выскочит и прихлопнет тебя.

Я замираю у подножья лестницы: на кухне горит свет. На цыпочках подхожу к повороту,

чтобы незаметно посмотреть, кого потянуло поесть на ночь глядя. Очень хочу
надеяться, что всё же это кто-то из домашних, а не кто-то посторонний. Хотя какие
посторонние, какие маньяки, когда за окном творится такая дичь?! Там не то что
маньяки — бабайка ахуеет от таких водных процедур.

Спокойно выдыхаю — это Чонгук, который, услышав меня, оборачивается, так и застыв с
кружкой в руке.

— Почему не спишь? — спрашивает он нестрого, а скорее из интереса, медленно моргая

и выглядя достаточно сонно.

Вот уж не думал пересечься с ним на кухне в два ночи, ситуации сюр продолжаются,
видимо. У Чонгука волосы немного растрёпаны, видимо, он тоже проснулся из-за грома;
папина растянутая белая футболка с чёрными шортами чуть выше колена смотрится на
нём хорошо. Подлецу всё к лицу прям.

— Из-за грозы проснулся, — говорю и наливаю себе воды из кулера, чтобы немедленно
выпить. — А ты?

— На новом месте спится плохо, не могу заснуть.

Мне всегда было обидно за таких людей. Им диктует правила место, в котором они
оказались. Если это не дом, то вероятность того, что ты уснёшь, мала, а если и
сделаешь это, то сон будет обрывочным, некрепким.

— Тогда, может, чаю? Раз уж на то пошло, — предлагаю, не видя решения ни чужой

проблемы, ни способов прогнать грозу, чтобы уснуть самому. — Я сделаю нам сладкий
чай с мёдом. От сладкого, по идее, должно хотеться спать, — говорю, поставив чайник
и занявшись приготовлением кружек и заварника, в котором будут настаиваться травы —
мелиса и мята, которые тоже должны успокоить организм и способствовать тому, чтобы
заснуть.

— Найдёшь ещё обезболивающее, пожалуйста? — на такую просьбу я поворачиваюсь,

вопросительно на него взглянув.

— Найду, а что такое? — и сразу подхожу к нужному шкафчику, где стоит коробка с
лекарствами, достаю её и ищу аспирин.

— Голова болит после вина, кажется, перебрал немного, — объясняет. Я даю ему
таблетку и обновляю воду в кружке. — Спасибо, — находит силы, чтобы улыбнуться мне,
но я вижу, что он устал ужасно. Сначала после работы заехал сюда, потом пригубил
вина, а сейчас мучается от бессонницы и головной боли. Думаю, наивно полагать, что
чай с мёдом ему поможет уснуть, но хотелось бы верить, что хотя бы дрёму вызовет.

Мы снова стоим так, друг напротив друга, он — у «острова», я — возле кухонного

гарнитура, сложив руки на груди. Сон как рукой сняло. Чайник закипает через три
минуты, я заливаю травы кипятком и жду, пока они настоятся. На громе я неожиданно
вздрагиваю, обернувшись на окно справа от себя, Чонгук же на это реагирует
спокойней, лениво скосив взгляд туда же.

— Если тебе страшно, можешь поспать со мной, — говорит он спустя время, когда я уже
разлил нам чай, и отпивает, смакуя оценивающе вкус напитка, это я вижу по желвакам,
играющим на его лице, и поджатым прямой линией губам.

— Я не могу, — мотаю тут же головой. — Не хочу стеснять тебя.

— Я не стеснительный, — играет словами Чонгук, стреляя ухмылкой, а я вдруг

смущаюсь, пряча лицо, как обычно, в пузатой кружке. — Я вполне серьёзно. Ты никак
не стеснишь меня на двуспальной кровати, поверь. Так тебе будет спокойней и будет
возможность поспать.

— Тебе тоже нужно поспать.

— И твоё присутствие со мной в одной постели на это никак не повлияет. Если я смогу
уснуть, я усну, ты мне не помешаешь.

Я выдыхаю шумно через нос, отведя голову к окну.

— Тэ, — мягко, так, что у меня мурашки по телу от короткой версии своего имени,
прозвучавшего из его уст. Чужие пальцы цепляются за мои, нежно поглаживают тыльную
сторону ладони, а взгляд ищет ответный на моём лице, и я его даю — смотрю в ответ.
— Тебе будет проще от этого. Тебе нужно это, чтобы заснуть, так ведь? — как
ребёнку, снова. — Если я могу как-то помочь в этом, а я, как видишь, могу и готов,
то я сделаю это. И поверь, мне будет только в радость, — усмехается в конце.

— Я знаю, что в отношениях обе стороны должны отдавать и принимать в равных

количествах, иначе это уже будут не здоровые отношения, а абьюзивные или
потребительские, — опустив глаза в тёплый чай. — Мне кажется, будто я отдаю
недостаточно.

— Глупости, — без раздумий говорит Чонгук, почти оборвав меня на конце фразы, и
вижу, как он даже хмурится на мои слова. — Ты отдаёшь столько, сколько можешь,
сколько позволяет тебе твоё смущение и страх перед отношениями. Поверь, на данном
этапе ты отдаёшь куда больше, чем думаешь. В любом случае, я не заставляю делать
это, только чтобы уравнять баланс отдачи. Если ты готов отдавать много, ты отдаёшь,
если не готов или не можешь, делаешь то же, но по мере возможностей. Ты ещё просто
не до конца понимаешь, чего от тебя требуют отношения, но тебе только нужно
осознать, что ты, не замечая того, делаешь куда больше, чем думаешь.

Я всё ещё не поднимаю глаз, чувствую себя неуверенно, и только веду неопределённо
плечами.

— Знаешь о таком понятии, как «языки любви»? — я обращаю взор на него. Всё ещё
уставший, он продолжает дарить мне свои маленькие истины, обучает, помогает, а что
даю ему я?
Я отрицательно мотаю головой. Я ничего не смыслю в любви и её аспектах, откуда мне
знать о таких вещах?

— Это языки, через которые ты получаешь или отдаёшь любовь. Допустим, у меня язык
любви — слова, значит я воспринимаю любовь другого человека сильнее, когда он мне о
ней говорит, и сам стремлюсь именно речью показать степень своих чувств. Но для
кого-то мои бравады о любви могут не иметь значения, потому что его язык любви —
это поступки, или, например, подарки. То есть, чтобы показать другому человеку, что
он мне дорог, я должен делать ему подарки, а он в ответ говорить, как любит меня.

— Твой язык любви — слова? — повторяю попугаем, что запомнил.

— Это я сказал к примеру, — значит, нет. Но это немного не совпадает с

действительностью, в которой он готов часами меня успокаивать и поддерживать именно
словами, а не чем-то ещё.

— А что тогда?

— Прикосновения.

— Ты чувствуешь проявление любви, когда идёшь на контакт с кем-то?

— Именно так.

Я задумчиво отпиваю из кружки. Уже плевать, что сладкий чай отвратителен на вкус,
имеет значение только то, что я начинаю припоминать ненавязчивые вопросы с целью
после взять меня за руку или наши поцелуи, объятия в столовой. Действительно, это
больше похоже на правду, чем моя догадка о словах.

«Если я могу как-то помочь в этом, а я, как видишь, могу и готов, то я сделаю это.
И поверь, мне будет только в радость»

Я усмехаюсь. Так вот, что это значит. Интересно, а какой у меня язык любви?

— А что будет, если у двух людей совпадёт их язык любви? — спрашиваю.

— Не знаю, но, полагаю, у них будет гармония. Представляешь, что было бы, будь у
одного язык любви прикосновения, а другой бы их не переносил и должен был,
переступая через себя, угождать другому?

— Я бы таким посочувствовал, — бурчу в кружку и снова отпиваю. — А у меня какой

язык любви тогда?.. Посмотрев со стороны, можешь предположить?

Чонгук, осмотрев меня с ног до головы, тоже отпивает чай, а потом, подумав,
говорит:

— Склоняюсь больше к прикосновениям.

— Как у тебя?

— Как у меня, — кивает. А я задумываюсь.

Если так рассуждать, то именно касания вызывали в животе пресловутых бабочек, о них
я мечтал, когда не виделся с Чонгуком несколько недель. Должно быть, прикосновения
— это то, чего я больше всего жду от наших встреч, то, что мне больше всего
приятно. Было бы здорово, если это правда было так. Пока ничего не могу сказать, но
есть подозрение, что у нас может быть как раз такая гармония, о которой шла речь
минуту назад.
— Всё ещё думаешь, что будешь стеснять меня? — спрашивает, склонив голову к плечу.

Я не могу не улыбаться. Могу только отставить кружку на столешницу и сделать всего

шаг, чтобы прижаться к тому, кто показывает, как можно любить и быть счастливым.
Чувствую, как по позвоночнику пробегаются тонкие пальцы, и утыкаюсь лицом в плечо,
коснувшись губами участка кожи на шее и впервые уловив новые нотки аромата, не
духи, не тот устоявшийся парфюм, а его запах. Блаженно закрываю глаза и застываю в
такой позе на какое-то время, пока Чонгук не допивает чай и не говорит, что нам
пора идти в комнату.

На втором этаже пропускаю дверь в свою комнату и захожу в чужую, чуть дальше, там,
кроме небольшого комода для вещей, зеркала над ним и кровати, нет ничего, разве что
картины на стенах придают уюта и небольшое искусственное дерево в горшке в углу.
Занавески плотно задёрнуты, чтобы не пропускать лишний свет в комнату, постель
расправлена и немного смята от некогда чужого присутствия в ней.

Чонгук почти бесшумно закрывает дверь и обходит кровать с дальней стороны, чтобы
расположиться, видимо, на той стороне, где спал до этого, потому что вторая
половина почти не тронута складками. Я несмело ложусь рядом, повернувшись лицом к
нему, укрываюсь по привычке почти по самые уши, и наблюдаю, как Чон, что-то набрав
в телефоне, откладывает его на небольшой столик, стоящий у стены, в полуметре от
кровати, а потом ложится удобней и располагается тоже лицом ко мне.

За окном — снова раскат грома, я, очевидно, вздрагиваю. Чонгук, смотря на меня, по-
доброму усмехается, немного приподнимая одеяло рукой — подзывая лечь ближе,
вплотную к нему. И я ложусь, прижимаюсь к нему, сжавшись калачиком, и успокаиваюсь.

— Спокойной ночи, — говорит, оставляя след поцелуя на моей макушке.

Для меня он снова отражается чем-то невыносимо ярким, словно мой язык любви
действительно прикосновения. Но как же так? Я ведь всю сознательную жизнь был далёк
от прикосновений, не любил обниматься, не позволял никому делать этого, кроме
семьи. Только Сумин изредка могла обнять меня, и то, я очень быстро отстранялся,
потому что было неприятно. Но может… это не потому, что неприятно, а потому, что я
не позволял проявлять любовь по отношению к себе, и моё подсознание блокировало это
действие со стороны других? А иначе как объяснить то, что я не могу протянуть без
касаний Чонгука и не отталкиваю семью, когда меня обнимают или целуют родственники?
Сумин… Я никогда не давал себе вольности по отношению к ней только поэтому?

Не имеет значения. Сейчас я с тем, кому готов отдавать себя без остатка и от кого
принимаю ответные чувства. Сейчас мне спокойно, никто другой не волнует. О себе и
своих предпочтениях подумаю утром, а сейчас…

— Спокойной ночи, — шепчу в ответ, чтобы, не боясь грозы, закрыть глаза и

попытаться заснуть в объятиях Чонгука.

========== Потеря сигнала ==========

В течение дня, когда нам холодно, наше тело вырабатывает тепло. Когда мы ложимся
спать, оно его притягивает. Я чувствую у своей шеи горячее дыхание, прямо в
затылок, а поперёк живота слабую хватку объятий. За окном слышу дождь, кажется, он
и не думает заканчиваться, отбивая свои ритмы каплями по стеклу и крыше. Но мне не
холодно, ознобом не прошибает тело, как обычно бывало утром, одеяло всегда казалось
слишком холодным. Сейчас — нет. Сейчас меня согревает теплом чужое тело, обдавая
своим жаром спину и затылок. Чонгуку удалось заснуть, он размерено дышит и каждый
раз касается своей грудью меня. Мне настолько сонно сейчас, что не сразу
концентрируюсь на чужом присутствии рядом, чувствуя себя абсолютно комфортно в
коконе защиты и уюта.
Не хочется двигаться, но стремительно растёт желание повернуться к нему, чтобы лишь
мельком взглянуть на умиротворённое выражение лица и, может, снова прильнуть, как
ночью. Но я боюсь его разбудить своей дерготнёй, он же наверняка с трудом добился
того, что уснул, и пребывает в этом эфемерном состоянии дремоты поверхностно.
Думаю, у него так и не получилось отдохнуть, как следует. Но я готов лежать, не
двигаясь, только бы он поспал подольше.

Сейчас то, что мы лежим в одной кровати в обнимку, не кажется мне таким смущающим,
как это было вчера. Это как с поцелуем или другим начинанием — перед ним всегда
неловко и страшно, а потом ты не видишь в этом ничего зазорного и просто
наслаждаешься временем, проведённым с удовольствием.

За спиной спустя недолгое время шуршит постельное, когда Чонгук прижимает меня
крепче и сам двигается плотней. Едва сдерживаюсь, чтобы не разулыбаться, хотя зачем
скрываться, когда рядом никого нет? Но всё рушит противный гром за окном, от
которого я дёргаюсь так, будто меня шарахнуло молнией. Ну и немудрено, что после
этого за мной сразу слышится тяжёлый вздох, который обычно звучит, когда люди
спросонья пытаются понять, что происходит. А если я так всю ночь дёргался? Как
часто Чонгук просыпался из-за меня?

— Не спишь? — шёпотом в затылок.

— Нет, — признаюсь и, пользуясь тем, что Чонгук тоже, переворачиваюсь на другой

бок, наконец имея возможность увидеть его. Волосы растрёпаны, в некоторых местах
торчат забавно, лицо немного припухло, глаза сонные до невозможного, открыты на тот
самый мизер, когда ты борешься со сном, чтобы оценить обстановку вокруг. — Хоть
немного поспал? — интересуюсь не просто из любопытства, а действительно волнуясь за
чужой сон.

Я как-то говорил, что писать сообщения с просьбой отдохнуть или поесть мне не
свойственно, что к этому придётся привыкать. Видимо, не придётся. Оно само ко мне
пришло, не успел я это осознать. И это не вынужденная мера, как я раньше думал, не
формальность, а искреннее беспокойство, которое утоляется только тогда, когда тебе
на данное сообщение отвечают «хорошо». Так и сейчас, когда я впервые увидел
уставшего по-настоящему Чонгука, начал беспокоиться за его сон. Это забота, это
волнение, это то, что испытывают по отношению к любимым и близким, это то, что я
испытываю в эту минуту, думая, что выгляжу совсем безэмоционально, но, судя по
реакции Чонгука, моё лицо говорит намного красноречивей языка.

— Немножко, — отвечает, лениво опуская раз за разом веки и тут же их поднимая,

медленно так, что мне кажется, ещё один такой взмах ресницами и он непременно
уснёт. — Как тебе спалось?

— Хорошо, — не лгу. — Я ночью так же дёргался во время грома?

— Нет, спал, как младенец.

Ну и хорошо, хотя бы в этом не подвёл.

— Поспи ещё, — говорю, — я уйду, чтобы не мешать.

— Ты не мешаешь. Но если хочешь уйти, то иди, не буду тебя силком здесь оставлять.
Кстати, около получаса назад или чуть больше заходила твоя мама, — в смысле
заходила? Она видела нас вдвоём? — Сказала, чтобы ты, когда проснулся, обязательно
к ней подошёл.

Неужели мне выскажут нотацию за то, что спал с Чонгуком? Хотя она, по идее, не
должна, раз уж они с ним нашли общий язык, и он ей и папе вроде как понравился.
Надеюсь, они оба не подумают ничего такого, увидев нас вместе. Не хочется, конечно,
заставлять маму ждать, но с Чонгуком хочется побыть подольше.

— А ещё, меня, кажется, оставляют здесь до тех пор, пока погода не успокоится.

Что? Когда это успели поставить перед фактом?

— Это на сколько? — хмурюсь задумчиво.

— Возможно, ещё на одну ночь, если вечером всё не утихомирится. Твоя мама была
непреклонна.

Верю. Она может. Я опускаю глаза вниз. Не сказать, что мне немного неудобно за моих
родителей, но маме присуща излишнее гостеприимство и совсем чуть-чуть наседание на
своём. Я, конечно, рад, что она решила оставить Чонгука на время у нас, так будет и
ему безопасней, и мне спокойней, но всё равно это как-то… не знаю. Почему-то мне
кажется, что ему от этого некомфортно.

— Посмотри на меня, — зовёт вдруг меня. Я поднимаю глаза снова. — О чём ты снова
задумался? — качнув слегка подбородком.

— Тебе каждая моя мысль интересна? — иронизирую. Он правда спрашивает о моих думах
каждый раз и всегда же слушает, вдумывается. Мне это кажется милым, но в то же
время каким-то странным.

— Да, — кивает, — потому что каждый раз, когда ты так делаешь, начинаешь грустить.
Теперь я начинаю понимать, почему ты не видел радостей в жизни. Просто слишком
много думаешь, — пальцами заправляет мне прядь волос за ухо.

— Разве это плохо?

— Много думать вредно. Это не плохо, но переусердствовать не нужно. Давай своей

голове отдохнуть.

— Относись ко всему проще, да?

— Именно. Так что заняло твои мысли в этот раз?

Я немного мнусь перед ответом.

— Мне кажется, что тебе неудобно ночевать у нас.

— Откуда такие мысли? Со мной сегодня спал дорогой мне человек, который до этого
спас меня от головной боли и напоил вкусным чаем, разве мне есть нужда жаловаться
на что-то? — его рука всё ещё у моего лица, на этот раз большой палец мягко
оглаживает мою щёку.

— Не знаю, возможно, — пожимаю плечами. — Мне показалось, что ты воспринял

предложение мамы не слишком радушно.

— А как я воспринял? — непонятливо сводит брови у переносицы.

— Ну… недовольно? — предполагаю, основываясь на том, что видел. — Но ты явно не

выглядел безучастно.

— И я точно не стал бы возмущаться за помощь, которую мне решили оказать твои

родители, — возражает мне. — Я был раздражён не предложением твоей семьи и не
перспективой времяпровождения в чужом доме, а тем, что дела, которые были
запланированы на сегодня — и, видимо, завтра — придётся перенести и выбиться из
графика, что очень обидно и впоследствии проблематично. Поэтому не принимай на свой
счёт всё, что видишь, и лучше спроси, прежде чем что-то надумывать. Я для этого и
справляюсь о твоих мыслях, потому что знаю, что людям свойственно переворачивать
какие-то детали разговоров и действий в голове в зависимости от их восприятия, и
иногда это приводит к проблемам. Тебе бы хотелось начать себя накручивать? Мне вот
этого не хочется. Я не позволю тебе начать процесс саморазрушения из-за
заблуждений, возникших от недоговорённости между нами.

Каждый раз после его слов я не нахожу, что сказать в ответ. Он говорит совершенно
простые вещи, которые знают многие, но не каждый рискует воспользоваться ими. Я
чувствую себя с ним совсем глупым, но уже не в том ужасном смысле, как при начале
нашего общения, когда я боялся слово лишнее сказать, чтобы вдруг не показаться
таковым, а в том, когда люди, состоящие в любовных отношениях, дружеских, неважно,
учат друг друга, помогая преодолеть трудности и барьеры, а не чтобы блеснуть умом.

Мне нравится, что он помогает мне проработать некоторые мои проблемы, но в то же

время чувствую себя неправильно, превращая каждый наш разговор в приём у психолога.
Может, он тоже хочет выговориться, а я со своими тараканами наседаю. Но и тут
двойственная ситуация: я опять могу себе это только надумывать, Чонгук же, если
захочет, сам скажет, что его беспокоит, верно?

— Иногда сложно переступить через себя и свой страх, чтобы задать самый простой
вопрос.

— Свой страх чего? — тут же спрашивает Чон. — Разговора? Человека? Ситуации?

— Наверное, страх показаться навязчивым, — бормочу медленно, стараясь понять и

сформулировать то, что меня действительно беспокоит.

— Иногда навязчивым быть нужно. В некоторые моменты это очень полезное качество.
Поэтому не бойся быть навязчивым, только если тебе самому это не приносит
дискомфорт.

— Это как?

— Ну, например, — тянет, задумавшись, чтобы придумать или вспомнить пример, — наша
поездка в Пукхансан. Помнишь, как ты через силу пытался завести тему для разговора?

— Это было навязчиво? — искреннее удивление и поднявшиеся к корням волос брови.

— В некоторой степени. Но я бы и слова не сказал насчёт этого, если бы у тебя было

тогда искреннее желание общаться, а не заполнить тишину пустой болтовнёй. Это была
навязчивость через силу. И её беда в том, что от этого стало некомфортно не мне, а
тебе в первую очередь. Ты ведь делал это, чтобы показаться интересным, ведь так?
Помнишь, что я тебе сказал? — конечно, помню, и киваю два раза. — Запомни, не делай
что-то, что причиняет тебе дискомфорт.

— Даже если это будет работа? — улыбаюсь, не удержавшись.

— В повседневной жизни, — дополняет тут же свои слова Чонгук, тоже улыбнувшись. — В

тебе есть задатки хорошего человека, Тэхён, — вдруг говорит, — не хочется, чтобы
они разрушились по чьей-либо вине или из-за тебя самого. Человек враг сам себе, а
подсознание привыкло этим пользоваться. Не каждый сумеет ему противостоять и при
этом не выгореть.

— Хочешь воспитать из меня хорошего человека?

— Ты и сам с этим справишься, от воспитания окружающих зависит немногое, в то время

как собственное воспитание на тебя влияет куда больше. За счёт него формируется
личность.

— А ведь поначалу я сомневался в чистоте твоей души, — выпаливаю после небольшого

затишья, стараясь разрядить обстановку и выбраться из этого болота жизненных
нравоучений. Сказали же, что много думать вредно, спешу следовать совету и не
думать хотя бы сейчас.

Чонгук смеётся тихо, широко улыбнувшись и закрыв глаза, я делаю то же, но не могу
оторваться от него и двигаюсь ближе, а он, перевернувшись на спину, прижимает меня
к себе обеими руками.

***

Видимо, своим разговором я разбудил Чонгука окончательно, поскольку больше никто из

нас не думал досыпать. Я сразу пошел умываться, когда ему позвонил секретарь, так
сказать, тактично удалился, а потом спустился вниз, чтобы спросить у мамы, зачем я
ей был так нужен. За беседой с Чонгуком я уже и забыл, что её могло смутить наше
совместное времяпровождение в одной кровати, но я рассчитываю на её благоразумие и
манеру узнавать у меня, что же есть на самом деле. Но, кажется, единственный, кого
смутила эта ситуация, отражается в кружке чая, которую мне сразу протягивают, будто
знали: во сколько я проснусь и спущусь. Я удивился, когда мне сходу мама отдала её,
но возражений не выразил. Их и не было.

— Как спалось? — спрашивает тут же. Они с папой, видимо, недавно завтракали, в
столовой стоит ненавязчивый аромат панкейков, которые я успел приметить, проходя
мимо кухни. Папа сидел в гостиной, пытаясь нащёлкать хотя бы один работающий
телеканал, а мама осталась со мной пить чай, разместившись, как и бывает — справа,
пока я в отсутствие отца — во главе стола.

Хотел бы я предположить, что она точно что-то знает, если бы не был уверен в этой
мысли на сто процентов с подачи Чонгука.

— Нормально, — делаю попытку отпить, вернее по привычке спрятаться в кружке во

время неловкой или неприятной для меня беседы, но обжигаю кончик языка и с горечью
понимаю, что пока такой план действий не прокатит.

— Завтракать будешь?

Да что-то не лезет в меня еда, знаешь ли, при разговорах подобного характера. И
ведь оба знаем, что другой знает, и понимаем, что речь завуалирована под одну тему,
которая очень интересует одного человека. Но я молчу. Молчит и она. Сидим вот, оба
молчим, пьём чай, пока папа ворчит на телевизор под аккомпанемент природы за окном.
Нет, мне точно нужно приложиться к чашке.

— Доброе утро, — голос из-за спины, от которого я вздрагиваю. Почему у нас не

скрипучая лестница? Так я хотя бы мог услышать, как Чонгук спускается, чтобы
поздороваться. Я как будто на миг забыл о его присутствии в доме.

— Доброе, — отзывается мама, пока выдыхаю, что не пролил на себя кипяток. — Как
спалось? — она пытается и его подловить на том, что всё знает? Но он же знает, что
она знает, и, я так понял, у них даже был небольшой диалог.

— Хорошо, надеюсь, вам тоже, — отвечает он ей и, кажется, останавливается за моей

спиной и ставит руки на спинку стула, мимолётно коснувшись моей спины пальцами.
Если я не смогу утопиться в чае, то точно потом укутаюсь в свою серую толстовку
плотней.

— Если бы, — хмыкает мама. — Дождь всю ночь тарабанил по отливу, не понимаю, как
вообще можно было уснуть в таком шуме.
— У тебя же были где-то беруши, — припоминаю что-то.

— Ах… — натурально удивляется она, — точно. Вот где ты был ночью? — раздосадовано
говорит.

— Спал, наверное, — пожимаю плечами.

— Наверное, — говорят и мама, и Чонгук за моей спиной, а потом между собой

переглядываются, при этом мама — улыбчиво. У них точно какой-то сговор между собой.

— Не завтракал ещё? — обращается Чон уже тише ко мне, а мама отворачивается,

опустив взгляд в свою кружку, из которой отпивает.

— Нет, — на грани слышимости. Как он может так спокойно о таком спрашивать при моей
маме? Ну да, я понимаю, что это забота, но мы же не одни.

— На кухне ещё тёплые панкейки, — говорит мама. — Позавтракайте.

— Будешь? — Чонгук, ты, по-моему, перепутал. Это я должен это спрашивать и

обслуживать тебя в своём доме.

Отрицательно качаю головой, не найдя в себе сил ответить, и снова погружаюсь в

кружку. Чонгук уходит на кухню, а я себя чувствую не в своём теле и жизни. Будто не
со мной всё это происходит. Слишком это… кинематографично. Ну, то есть… Богатый
красавчик, являющийся по совместительству уже моим бойфрендом, будет ночевать
второй раз в моём доме и имеет какие-то козни с моей мамой, о которых я не знаю, а
сейчас преспокойно осведомился, буду ли я завтракать, и ушёл на кухню, которая
буквально за стеной. Где тут камеры?

— В холодильнике осталась ещё твоя клубника, — говорит мама, — перекуси хотя бы ею.

— Не хочу, — едва слышно, не смотря на неё, а погрузившись в жидкость в кружке,

которой уже почти не осталось. Плевать на обожжённый язык.

— А чего это ты покраснел? — спрашивает елейно она, а я поднимаю голову и вижу, как
она подпёрла подбородок кулаком и смотрит довольно.

— Чай горячий, — оправдываюсь, снова уводя взгляд в кружку. А чай закончился. —

Блин…

— Иди обнови, — кивнув в сторону кухни, говорит мама, улыбаясь шире. В словах
кроется тот самый намёк, которым руководствуются многие мамочки. Что-то типа:
«Идите пообщайтесь, вам же есть, о чём поговорить, окей, да? Вы же такие милые, так
хорошо смотритесь вместе, а там вам никто не помешает побыть наедине. Идите,
идите!»

Я встаю и иду не чтобы дать маме лишний повод поулыбаться, не чтобы побыть с
Чонгуком (хотя кого я обманываю, ради этого тоже), а чтобы просто обновить себе
чай. Проблема только в том, что идти не далеко, особо момент не оттянешь. Но радует
одно — из-за дождя не было возможности услышать наши с мамой перешёптывания.

Чонгук делает себе чай, повторяя все те действия, которыми обычно руководил я, стоя
при этом ко мне спиной. Широкой такой, красивой спиной. Я подхожу едва ли не на
цыпочках, становясь рядом и наливая себе в кружку из заварника травяной чай.
Стараюсь не смотреть при этом на Чонгука, потому что, как сказала мама, я
покраснел, однако после затишья и безделья с левой стороны слышу смешок и почти
сразу оборачиваюсь на звук. Чон отвернул голову, явно развеселившись.
— Что? — стараюсь звучать ровней.

— Смущаешься перед родителями? — поворачивается ко мне, проведя по губам языком и

тут же их поджав на миг. Я замечаю родинку под нижней, которая до этого не сильно
привлекала внимание, и нахожу её милой.

Раз уж на то пошло, я смущаюсь всегда, когда нахожусь рядом с тобой, ясно тебе? И
это, блин, не свойственно мне. Ты каким-то образом делаешь со мной невероятное и
заставляешь чувствовать совершенно неожиданные вещи.

— Молчишь, — а ты улыбаешься, но я это не констатирую. — Я угадал?

Чтобы хоть как-то защититься сейчас, перевожу стрелки на него, зацепившись, как по
мне, за самую выделяющуюся часть его внешности.

— Ты никогда не пробовал завязать волосы?

— Я дома с хвостиком хожу. Могу убрать их, если хочешь.

Теперь перевёл всё на меня он. Блин. И что отвечать? Да, хочу? Нет, не надо? Что
делать в такой ситуации?

— Кажется, у кого-то произошёл сбой в программе? — немного исподлобья говорит, но

не раскаивается, ни капли вины в голосе, и понимает же, что этот сбой из-за него.

Вздыхаю.

— Я просто пришёл сделать чай, — напоминаю не столько ему, сколько себе, а после
отворачиваюсь снова к кружке, в которой вторую половину должен залить кипятком.

— Да, точно, — кивает Чон. — Но загвоздка в том, что о нём снова помнишь только ты.

— Что это зна…

Не успеваю договорить, нахмурившись, — ловкие пальцы подхватывают мой подбородок и

разворачивают лицо, чтобы Чонгук беспрепятственно мог накрыть мои губы своими и
мигом выбить абсолютно все мысли из головы одним поверхностным поцелуем, в который
вкладывает колоссальное количество нежности и выпускает меня из плена спустя
недолгие две секунды, тут же поймав мой растерянный взгляд.

— Твои родители не те люди, перед которыми ты должен стесняться своих чувств к

кому-нибудь, — заверяет, огладив мой подбородок большим пальцем, а после уходит,
взяв тарелку с панкейками, чашку чая, и оставив меня одного посреди кухни
обдумывать только что произошедшие события.

***

На протяжении дня я буквально маюсь, не зная чем себя занять. Уроки были сделаны
ещё вчера, уборка тоже, интернет из-за погодных условий, как и связь, работал
плохо, а общаться с кем-то из домашних или Чонгуком не хочется и не можется — с
родителями, потому что не о чём, с Чонгуком потому, что он забрал из машины рабочий
ноутбук и документы и работает дистанционно в гостевой спальне. Да и с ним,
наверное, мы обговорили уже всё, что можно. Не думал, что скажу, но это уже может
быть избыток проведённого вместе времени. Слишком непривычно видеть его так долго,
особенно в своём доме. Но мы практически не пересекались больше.

Уже вечером, когда решаю перечитать одну из книг, которая у меня была, звонит
Сумин, удивительно каким образом ей удалось до меня дозвониться, но сейчас её
внимание для меня как глоток воздуха, не иначе.
— Алло? — отвечаю, тут же отложив книгу страницами вниз на стол.

— Ну наконец-то, — недовольно выдыхает Сумин, могу представить, как в этот момент

она закатила глаза. — Грёбанные операторы, еле смогла дозвониться, уже четвёртый
раз пробую!

— Это не операторы, а погода.

— В рот я ебала такую погоду, — бурчит она в трубку. — Ты как вообще? На связь
перестал выходить, уже три дня меня в Какао игнорируешь. С тобой там опять что-то
случилось? Не заболел? — забрасывает меня вопросами, а я невольно улыбаюсь — успел
по ней и её говорливости соскучиться даже.

— Всё нормально, просто время с семьёй проводил, вот и забыл про телефон, — не вру,
а немного недоговариваю, опять же. — А ты?

— На стену скоро полезу от скуки. Интернет же не работает, телек тоже. Чем себя
занять не знаю уже, вот пробовала до тебя дозвониться, — и усмехается, — как
оказалось не напрасно. Время не потрачено впустую.

— Оно никогда не потрачено впустую, — возражаю я. — Оно всегда тебе что-то даёт.
Как минимум, если бы ты не дозвонилась до меня, то всё равно чем-то заняла себя.

— Хм, наверное, ты прав.

Мы говорим с ней около двух часов, нас то сбрасывало из-за погодных условий, то
связь периодически пропадала, и обрывки фраз проглатывались пространством. Но мне
удаётся немного отвлечься, так не заметил, как стрелка на часах приблизилась к
семи, когда мама зовёт меня на ужин.

Дождь за окном не думал прекращаться, а значит Чонгук домой пока не торопился. Как
и не торопился показываться из комнаты. На ужине его тоже не было. Уже когда дело
дошло до неизменного чая, мама сказала:

— Отнеси ему что-нибудь хотя бы перекусить.

Я и сам думал об этом, потому что если бы всё было по-обычному, как говорил Чонгук,
графику, то примерно в это время, если бы задержался на работе, он бы пошёл
перекусить и мы бы списались в мессенджере. А сейчас он сидит безвылазно в спальне
и выходил от силы раза два. По крайней мере, я слышал, как дважды открывалась и
закрывалась дверь в соседнюю комнату, пока был у себя.

Соглашаюсь с мамой и жду, пока она отрежет кусочек шоколадного пирога и сделает
чай. Едва она погружает ложку в сахарницу, я успеваю её прервать.

— Не надо. Он без него пьёт.

Мама цокает.

— Какие вы оба извращенцы, — говорит, покосившись на меня. — Не вкусно же. Один

кипяток.

Я забираю тарелку с кружкой и направляюсь на второй этаж, чувствуя, что сердце

начинает биться быстрей. И не пойму, отчего вдруг волнение. Встав напротив двери
застываю, зависнув с занятыми руками и препятствием перед собой. Постучать? Или
ногой попытаться открыть? Нет, попробую поставить тарелку на предплечье и
быстренько открыть дверь. Так и делаю, благо удаётся не перевернуть ничего.
Чонгук сидит на кровати, сложив ноги по-турецки, вытянув руки к ноутбуку, стоящему
на специальном низком столике, который я ему одолжил для работы.

Волосы убрал в хвостик на затылке.

Он поднимает голову, оторвавшись от экрана, на меня, закрывающего дверь ногой. Явно

не ожидал меня увидеть, это вижу по его немного опешившему выражению лица.

— Уже поздно, а ты даже не перекусил ничем, — объясняю причину своего прихода и

обхожу кровать с его стороны, чтобы сесть на край рядом с ним.

— Поставь пока на стол, — подбородком указав мне на небольшой столик у стены. Так и
делаю, а после возвращаюсь на место.

— Тебе ещё много работать? — спрашиваю.

— Нет. Я, кажется, немного увлёкся, — говорит, взглянув на часы в углу экрана

ноутбука, а потом снова на меня. — Чем занимался?

Я усмехаюсь.

— Тебе так же интересен мой досуг, как мне твоя работа.

— Не правда. Мне действительно интересно, почему ты смеялся примерно… — снова

смотрит на время, — час назад.

Точно, у нас же комнаты через стенку. А я что, настолько громко смеялся?..

— Сумин звонила, — объясняю, — общались.

— Боишься щекотки? — спрашивает вот так, внезапно, что я даже теряюсь.

— А… не знаю? Тебе зачем?

— У тебя красивый смех, хочу тебя рассмешить, — отвечает как ни в чём не бывало,
вызывая у меня смех абсурдом этой ситуации.

— Ты прямо как Сумин — предупреждаешь, прежде чем сделать что-то, что требует
элемента неожиданности.

— Кто сказал, что щекотка должна быть неожиданной, — хмурится непонятливо, — от

этого она менее щекотной не станет.

Я точно обсуждаю это с Чонгуком?

— У тебя здесь рабочий ноутбук, — указываю на него пальцем, как бы напоминая, что
такие забавы могут в неприятном случае влететь в копеечку.

— Уберу.

— Я убегу.

— А я догоню, — вижу — уже меняет позу для низкого старта, начиная улыбаться.

— Ты не успеешь сделать всё сразу, — улыбаюсь и я, потому что не могу рассчитывать

на пощаду, когда в человеке напротив столько уверенности.

— Успею.
— Нет.

— Хочешь проверить? — поднимает вопросительно брови, наклонив чуть голову и

взглянув исподлобья.

Молчание. Секунда. Вторая. Мы оба срываемся с места. Я бегу в сторону выхода из

комнаты, но по неуклюжести задеваю ногой край кровати и падаю (слышу, как Чонгук
прыскает, говоря мимоходом быть аккуратней), чтобы тут же подорваться и рвануть к
двери, но меня на финишной прямой обнимают поперёк талии и прижимают к себе, чтобы,
оторвав от пола, вернуть за два шага к кровати и вместе плюхнуться на неё. Мне и
так смешно стало от своего провала, потом ещё Чонгук поймал, а теперь вдобавок ко
всему щекочет, проходясь пальцами по рёбрам и смеясь вместе со мной.

— Я сдаюсь! — через силу выговариваю, не могу перестать смеяться. — Ты победил! —

уже слёзы проступают, и он, наконец, перестаёт, давая мне возможность отдышаться.

На самом деле обидно — я по своей же глупости проиграл в нашем глупом споре. Зато
сейчас, валяясь в разворошённой кровати, уже повернувшись к Чонгуку, вижу, как
светится его уставшее лицо. Он выглядит по-настоящему счастливым. По крайней мере,
мне так кажется. А я в своё время чувствую себя счастливым с ним.

Всё так, как и должно быть: его руки на моей талии, взгляд прикован к глазам, а
губы улыбчивы, пока я ловлю себя на том, что учащённое сердцебиение далеко не от
дрыганья на кровати, а от чувств, которые у меня к этому мужчине. Всё так, как и
должно быть: когда он подаётся вперёд, чтобы, немного привстав, нависнуть надо мной
и прижаться губами к моим губам. Снова о еде и работе помню только я, учитывая, с
каким упоением меня целуют — так, чтобы до дрожи, чтобы тело к телу прижать и
отключить разум. Когда мы наедине - нет смущения, когда закрыты от всего мира,
когда нет преград и в то же время их целая куча.

— Спасибо, что пришёл, — оторвавшись от губ и взглянув на меня сверху. Его волосы
немного выбились из причёски после метаний на кровати, я тянусь рукой и завожу
выпавшие пряди за ухо, едва касаясь его горячей кожи кончиками пальцев.

— Спасибо, что позволил остаться, — хмыкаю.

— Тебе за это спасибо, — выделяет.

— Мы не могли тебя выпустить в дождь… — немного торможу. — Тут не за что

благодарить.

Чонгук издаёт смешок на мои слова.

— Нет, — и с прежней улыбкой поясняет: — Спасибо, что дал мне шанс и позволил
остаться в своей жизни, — мои уголки губ медленно опускаются, а взгляд забегал по
лицу напротив, задержавшись снова на глазах. — Не знаю, что сейчас было бы,
отфутболь ты меня ещё после первой встречи. Наверное, мои будни были бы такими же
однообразными и скучными. Пустыми.

Пропущенный аккорд в устоявшемся ритме сердца — отказ дыхательных путей, замирание

моей жизни на миг. Чонгук только что признался мне в чувствах. Мы встречаемся
официально мало совсем, у нас не было ничего, по сути, всё ещё впереди, но он
просто говорит мне такие вещи уже сейчас, и я… совершенно не знаю, что ему на это
ответить. Я только тупо смотрю в ответ, не зная, как собрать в кучку все
разбежавшиеся из разбившейся банки внутри эмоции, как объединить все мысли в одну,
чтобы ответить. Но Чонгуку это словно не требуется, он почти сразу поднимается с
кровати и идёт к столику, на который отставил ноутбук, и где я оставил пирог с
чаем.
— Я не умею красиво говорить, но хотелось бы выразить всё, что я чувствую, так же,
— тихо и совершенно неловко признаюсь, приняв сидячее положение, пока Чонгук,
поставив на кровать столик для ноутбука, расположил на нём кружку и тарелку и уже
жевал пирог.

— Тебе не нужно говорить что-то в ответ сразу после того, как кто-то тебе это
сказал, — прожевав, говорит. — Если ты захочешь что-то сказать, слова сами польются
из уст, не нужно что-то из себя выжимать, чтобы просто ответить. К тому же,
действиями куда больше можно выразить, чем словами, — говорит и снова припадает к
пирогу.

— Например?

Не могу остановиться и замолчать. С Чонгуком настолько приятно общаться, что это

просто не контролируется.

— Забота, как тебе?

— Окей, понял, — киваю. — Доверие? — предлагаю свой вариант.

— Не совсем действие, но много значит, — кивает Чонгук. — Годится. Учитывание чужих

предпочтений.

— О да. У тебя резинка сейчас упадёт, наверное, — подмечаю, что причёска у него
стала совсем хлипенькая, вот-вот, и передние пряди снова свалятся, выбившись из
собранного хвостика.

— Поможешь? — предлагает.

Я становлюсь на колени, чтобы было проще доползти до Чонгука, который

разворачивается для моего удобства. Резинка действительно держалась на честном
слове, я её натягиваю на запястье и принимаюсь аккуратно собирать мягкие пряди
тёмных волос, а после фиксирую на затылке, стараясь причинять минимум дискомфорта и
не затягивать резинку сильно.

— Спасибо, — повернув ко мне голову, говорит Чонгук, когда я сажусь рядом немного
боком, и чмокает меня в губы, а я сразу собираю с них языком крошки пирога,
посмеиваясь.

— Спасибо, что поделился, — комментирую, заставляя его усмехнуться неловко и

опустить голову. Я его смутил? Ничего себе! Это, оказывается, так мило выглядит.
Вот он сначала уверенный, взрослый, состоятельный мужчина, учащий тебя жизни, а в
следующую секунду уже домашний, смущающийся любимый человек, с хвостиком на затылке
и шоколадными крошками на губах.

— Чаем не поделюсь, — предупреждает, поднося кружку к губам и показательно

отворачиваясь. Вижу, что пытается сдержать улыбку. А я не смущаю дальше и опускаю
голову, под нос усмехнувшись. — Сразу останешься или надо будет вылавливать тебя на
кухне посреди ночи? — спрашивает спустя время, когда расправляется с ужином и на
кровати не остаётся ничего, кроме нас.

— Не знаю. Я тебя не стесняю?

— Я уже говорил, что не стеснительный. Но нет, ты меня не стесняешь. Наоборот, с

тобой очень комфортно спать. Ты не ворочаешься, только обниматься лезешь, но это
приветствуется.

— О боже, — закрываю лицо руками, нервно хохотнув. — Хорошо, — отвечаю в конечном

итоге.
— Если тебе неловко перед мамой или некомфортно со мной, то можешь этого не делать,
тебя никто не заставляет, ты же помнишь?

— Нет, я хочу, — выпаливаю, почти перебив, не думая. Потом сразу тушуюсь, поумерив
пыл. — Мне тоже… комфортно.

— В любом случае двери всегда открыты.

И я прихожу. Ночью, когда все собираемся ложиться спать, я открываю дверь в чужую
комнату, и мне приветливо откидывают одеяло, приглашая разместиться рядом. Никакая
гроза не страшна, когда рядом есть тот, кто от неё защитит тем, что позволит обнять
себя и сделает то же в ответ. Я засыпаю почти сразу, не обратив внимания ни на гром
за окном, ни на то, что дверь в комнату совсем тихонько скрипит, когда в неё кто-то
заглядывает и тут же уходит, щёлкнув замком.

Реальность не имеет силы своего влияния, пока я нахожусь в руках Чонгука. Я

окончательно теряю связь с миром. Сигнал потерян.

***

Утром я кое-как продираю глаза только после того, как перед моим лицом возникает
уже собранный и одетый в костюм Чонгук, мягко трясущий меня за плечо и сидящий на
корточках возле края кровати, куда я укатился, видимо, когда он проснулся и покинул
меня. Взглянув на время, понимаю, что немного проспал, ну, то есть, в обычное время
я бы так долго не спал, а сейчас немного шиканул. В ускоренном темпе умываюсь,
принимаю душ и, одевшись, спускаюсь вниз, где мама с папой тоже уже готовые
отправляться на работу, допивают чай, от которого мне приходится отказаться, если я
не хочу опоздать к первому уроку. И всё из-за своей же глупости — забыл поставить
будильник, ещё и оставил телефон в комнате. Совсем забылся что-то.

— Я отвезу тебя, — говорит Чонгук, спускаясь следом по лестнице, за что я ему

благодарен искренне.

Улицы хмурые, после урагана много мусора, который в течение дня будут убирать
работники местных служб, тучи такие же серые и угрюмые, как в дни дождя, но теперь
хотя бы не «радуют» непогодой, ограничившись лишь леденящим ветром. А ведь только
начало ноября.

Я совсем упускаю момент, когда мы успеваем доехать до школы, и отмираю лишь когда
Чонгук снова зовёт меня ненавязчиво так, почти мурлыча моё имя. «Тэхё-ё-ён… Тэхё-ё-
ён…» Так убаюкивает.

— Ты что, спишь? — слышу смешок удивлённый и поднимаю действительно сонное лицо на

него, обнимая рюкзак на коленях двумя руками. Я, походу, прикимарил по дороге. —
Опоздаешь же.

— Угу, иду, — хриплю под нос, открывая дверь и выползая улиткой из уруса.

— Удачи тебе.

— Угу, и тебе, — опять под нос. Нужно проснуться, а то точно впечатаюсь носом в
какой-нибудь…

— Ким Тэхё-ё-о-он! — раздирая горло, орёт такой знакомый мне голос издалека, когда
дохожу до школьных ворот, и побуждает остановиться, повернувшись в направлении
звука. Сумин с шага переходит на трусцу и добегает-таки до меня, держа лямки
накинутого рюкзака обеими руками. — Привет, — и выглядит она явно бодрей меня. А я
слишком хорошо спал и слишком прискорбно, что меня из этого сна вырвали, хоть и
очень приятным образом. — А ты чего такой грустный? Член сосал невкусный? —
многозначительно играет бровями, улыбаясь во все тридцать два.

— Да если бы и вкусный, это не изменило бы реальность, где я мог поспать подольше.

Сумин, пока мы заходим в раздевалку и добираемся до кабинета, успевает мне

нажаловаться на то, как она проспала, как — цитата — ахуела от ветра на улице, и
про очередного тюбика, с которым она списалась до грозы, и который уже ей
предлагает встречаться.

— Тэхён, ты просто не понимаешь, — эмоционально рассказывает она, размахивая

руками. — Он такой внимательный к словам, несколько раз уже отвечал так, как
говорила я, интересовался о моём комфорте, и вообще он тако-о-ой краси-и-ивый, —
вздыхает, в конечном итоге сложа руки на груди. — Блять, Тэ, я не могу, это любовь.
Это всё, конечная, лучше не будет.

— Ты с ним знакома три дня, два из которых вы не общались из-за отсутствия сети, —
скептически подмечаю. А вообще, не скептически, а взвесив реальность и её мечты, в
которые она ударилась. — Сколько ты мне уже за таких говорила? Раз десять? И каждый
оказывался лохом. Что они летят на тебя, как мухи на говно, понять не могу?

— Эй! Сам ты говно, — обижено бурчит.

— Когда нормальных мужиков приманивать начнёшь? — интересуюсь.

— Мужики это по твоей части, — подмечает игриво она, — мне парнишки моего возраста
интересны. Да и я не сильно серьёзно всё говорю. Схожу с ним на пару свиданий, а
там посмотрим.

— Если он их осилит, — подмечаю.

Мы замолкаем. А как я собираюсь с мыслями, говорю:

— У меня появились отношения.

— Какого хрена? — в шоке поворачивается на меня подруга, остановившись у входа в

нужный нам кабинет. Тут звенит звонок, учитель зовёт нас всех поторопиться и сесть
по местам.

— Потом расскажу, — говорю и подталкиваю её зайти в кабинет.

Весь урок я ловил взгляды Сумин на себе, несколько раз получал намёки передать
записку или хотя бы сообщение в Какао отправить, невтерпёж ей было узнать, кто же
такой мой избранник. А я только крутил пальцем у виска, не собираясь рисковать
своим телефоном, чтобы быть пойманным за внеурочную деятельность. На перемене Сумин
одним ловким махом сбрасывает вещи с парты в свой рюкзак и подбегает ко мне, почти
вцепившись в руку и выглядя слишком возбуждённо.

— Это Пак? — приглушённо спрашивает уже в коридоре, поскольку я сказал, что отвечу,
как только мы выйдем из кабинета.

— Нет.

— Кто-то из школы? Я его знаю? Он…

— Это спонсор Чон, — прерываю её словесный понос одной ёмкой фразой. В принципе,
как я и предполагал — если бы я сообщил это в таком же коротком сообщении, Сумин
начала бы расспрашивать обо всём.
— Спонсор Чон?! — громким шёпотом переспрашивает, воззрившись на меня, как сова,
круглым глазами. — Ты же говорил, что у вас всё ограничилось одним ужином.

— Я так думал, — увожу взгляд.

— Спиздел, — щурится.

— Не договорил, — исправляю.

— Ладно, хрен с тобой, — отмахивается подруга. — Как… Как серьёзно вообще всё
обстоит? — искренне заинтересованно спрашивает. — Что у вас уже было? Как тебе в
принципе? Это же твои первые отношения, если я не ошибаюсь.

— Пока непривычно, — отвечаю честно, — но, в целом, прикольно.

— Как он к тебе относится? Дарит подарки? Омо! — вскрикивает почти, накрыв губы
ладонью. — Это он тебя подвёз сегодня?!

— Ничего не дарит, мне они и не нужны, — даже кривлюсь. Что я содержанец, что ли,
какой или любовник, чтобы мне подарки делали? Хотя в парах тоже предусмотрены
подарки. Но мне они не сдались, если честно. — Относится хорошо. И да, подвёз он.

О том, что он пару дней жил у нас, решаю умолчать, чтобы не вызвать ненароком ещё
один шквал несдерживаемых эмоций и вопросов. Я и так пошёл на смелый для себя шаг —
открылся Сумин, и чувствую себя невероятно легко после этого признания. Серьёзно,
просто камень с плеч. Теперь можно будет оправдывать своё нежелание гулять
встречами с Чонгуком. Хотя нет, не буду его сюда приплетать, всё будет так, как и
прежде, за исключением того, что меня теперь ничего не беспокоит.

— Ну, я рада за тебя, что сказать, — легонько бьёт меня кулаком в плечо, улыбаясь
широко и радуясь, кажется, больше меня.

Знала бы ты, Сумин, сколько мне пришлось испытать, чтобы прийти к тому, что есть
сейчас, наверняка обалдела бы, узнав, что я не такой скупой сухарь, каким ты
привыкла меня видеть. Я, оказывается, могу ого-го сколько чувствовать!

— Тэ, — внезапно тревожно зовёт меня, — Тэ, это он, — и дёргает за рукав пиджака,
смотря куда-то вперёд. — Он предлагает мне встречаться.

Я слежу за направлением её взгляда и нахожу нужного человека.

— Это разве не тот будущий айдол? — смутно припоминаю его цветные волосы и улыбку,
от которой за версту прёт фальшью.

— Он. Представляешь? — восторженно трясёт меня за руку. А я почему-то не радуюсь, у

меня от одного вида этого парня склизкое такое ощущение в груди. Неприятное.

— Мутный тип какой-то, — озвучиваю. — Ты уверена, что это хорошая идея — идти с ним
на свидание?

— Конечно! А прикинь, потом девушкой известного на весь мир айдола буду? А какие у
нас красивые будут дети! — с горящими глазами говорит всё это мне.

Я смотрю на неё, потом снова на предмет её обожания. Есть в нём что-то такое…
гадкое, как будто. Так выглядят лицемеры, которые могут потом поднасрать в душу. Но
решать всё равно Сумин.

— Ты же знаешь, что если вдруг что, ты мне сообщаешь? — осторожно спрашиваю.

— Да, а что?

— Не нравится он мне.

Не говорю, что даже тот факт, что они начали общаться, выглядит весьма странно,
учитывая то, что этот парень, имени которого я не помню, тусуется с этакими
звёздами школы, а Сумин, как и я, является ничем неприметной частью массовки. Я не
принижаю заслуги подруги ни во внешности, ни в манере подачи себя, она интересная,
с ней не бывает скучно, но всё равно это как-то…

Может, просто я себя накручиваю. Может быть и такое. Хотелось бы, чтобы да.

— Ну а так… Наверное, неплохой, — смягчаюсь и даю оценку, окинув его с ног до

головы сканирующим взглядом.

— У тебя мужик, губу закатай.

— Пф, больно нужен мне твой тюбик.

— Этот не такой.

— Ну да. Все гондоны, один он воздушный шарик.

— Не относись скептически к моему парню.

— Он не твой парень.

— Но скоро будет им! — важно подмечает с вздёрнутым уверенно подбородком.

— Да-да, как и айдолом.

— Но со мной хотя бы шансы есть, — закатывает глаза Сумин, потом понимает, что
ляпнула, и ойкает, а я прыскаю.

— Сама же загасила его!

— Да это всё из-за тебя! — возмущённо меня стукает по руке. — Если бы не гавкал под
руку, я бы не оговорилась!

— Гавкают твои тюбики, а я говорю.

— Да что ты заладил «тюбики» да «тюбики»?

— Просто я волнуюсь за тебя, — говорю серьёзней, повернув голову к Сумин. Она

сменяет гнев на милость и смотрит на меня уже снисходительней. — Сейчас парни особо
никакие, в школе тем более. Не берусь говорить за всех, конечно, но большинству
нужно только одно, и ты прекрасно понимаешь, что. Поэтому я переживаю за тебя,
когда на горизонте внезапно появляются такие индюки, как этот твой…

— Убин, — помогает мне Сумин. — Я и не утверждаю, что все парни, с которыми я

пробовала начать отношения, достойные кандидаты, но разве были другие? Я
встречалась с теми, кто так или иначе проявлял ко мне интерес, а в случае с другими
боялась ударить в грязь лицом или встретить равнодушие, — мы останавливаемся в
конце коридора возле кабинета, в котором должен проходить следующий урок. Сейчас
тут нет никого, пару человек вижу в самом классе, остальные — вдали, откуда мы
пришли.

— А в чём сложность написать кому-то, кто понравился, первой?

— Я же девушка. Это мне должны писать.

— Тоже мне, — фыркаю, складывая руки на груди, — глупости. Сейчас двадцать первый
век, взяла и написала первой, что тут такого?

— А то, что я буду видеть: есть у человека стремление общаться со мной и узнавать
меня или нет. Так будет понятней. А если я первая проявлю инициативу, то такого не
будет. Парень должен добиваться, показывать свою заинтересованность и неравнодушие.
Только так я пойму, что я ему действительно нравлюсь, — она замыкается, обняв себя
руками.

— И сколько у тебя таких было, заинтересованных? Много кто остался?

— Не дави на больное, а? — кривится она. — Это называется естественный отбор.

Я усмехаюсь на подобное сравнение и почти сразу нахожу ему пример.

— Естественный отбор — это когда парни между собой дерутся за право быть с тобой, а
не кромсают твою душу по одному раз за разом, чтобы понять, что они отношения с
тобой не потянут. Да, сейчас многие не имеют такой смелости, но посмотри на это с
другой стороны: если ты не начнёшь общение с новым парнем по своей инициативе, то,
возможно, никогда не узнаешь, что он мог заинтересоваться тобой после знакомства.
Знаешь, как это бывает — люди, которые никогда не думали, что познакомятся, вдруг
делают это, сближаются и начинают встречаться.

— Предлагаешь забить на Убина и найти кого-то другого?

— Начнём с того, что делай со своим Убином, что хочешь. Хочешь встречаться —
пробуй, забить хер — пожалуйста. Но не знаю, насколько долго это продлится. Через
три месяца выпускной, он пойдёт продвигаться дальше и, вероятней всего, останется в
Сеуле, а ты, насколько я помню, собиралась поступать в Тэгу.

— В любом случае, стоит ли просто попробовать? — пожимает плечами. — Ну типа, я

хотя бы не буду жалеть, что не пыталась. А там посмотрим… — она вдруг снова
начинает улыбаться. — Но я всё равно рада за тебя и спонсора Чона, — и снова
задевает меня рукой, дабы привлечь внимание.

Как бы она не кичилась, что рада за меня, я достаточно долго её знаю, чтобы увидеть
отголоски печали в игривых глазах. Сумин хорошая девушка, правда, просто на людей
натыкается неважных, из-за этого страдает, но никогда не показывает своей искренней
степени печали. Да, временами она плачет, когда расстаётся с кем-то, но то лишь
тогда, когда отношения были более-менее длительными и смогли задеть некоторые
струны её души. А так, это был первый серьёзный разговор на тему её переживаний по
этому поводу. Она может сколько угодно встречаться с парнями, бросать их, начинать
отношения, реветь, браниться, но то, что кроется внутри, на что не можешь найти
слов для описания, она никогда не показывает. Даже мне.

И мне искренне её жаль, на самом деле. Она готова меня поддержать, но в тот же
момент будет несчастна, и ей мои слова мало чем помогут.

— Я вчера с мамой говорил, — говорю, когда мы уже разместились в кабинете: я — за

партой, а Сумин передо мной. — Господин Пак спрашивал за тебя, — то самое чонгуково
«твоя мама сказала, чтобы ты потом обязательно к ней подошёл».

— Я твоя подруга, ещё бы ему обо мне не справляться. А он, кстати, знает, что у
тебя мужик появился?

— Молодой человек, — исправляю её. Мужик звучит как-то грубо.

— Молодого нет, есть старый.

— Сумин, — предупреждающе.

— Ладно, — идёт на попятную, улыбаясь, — мужчина.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Возможно, мама рассказала, а может, посчитала

нужным этого не делать.

— А мама знает о нём?

— Уже успели познакомиться. Вроде Чонгук ей понравился.

— А Чонгук о Чимине знает?

— Мы оба его тихо презираем за длинный язык.

Сумин, едва не светясь, внимательно слушает каждый ответ на свои наводящие вопросы.
Я чувствую себя как-то кощунственно из-за этого, будто не должен быть счастливым,
когда страдает она. Но ведь это не имеет значения, если у меня всё хорошо, а у неё
нет. Это же не от меня зависит. Я могу быть счастлив.

Но всё равно буду осторожен в словах, касающихся себя и Чонгука, чтобы ненароком не
обидеть её.

И всё же, в том, что я ей всё рассказал, есть один большой плюс — два моих мира
схлопнулись, теперь можно не шифроваться перед Сумин и вести себя более
раскрепощённо и спокойно.

Такое чувство, будто я медленно, но верно, начал прокладывать путь к жизни своей
мечты.

========== Слова, что так страшно произносить вслух ==========

На кассе душно, а очередь будто не собирается продвигаться. Уже руки отсохли

держать эту несчастную корзинку со снеками, сладкой водой и мармеладками для Сумин.

— Сука, чтобы я ещё раз пошла в магазин в середине декабря, — недовольно бурчит
она, размахивая какой-то листовкой, чтобы не было так жарко, перед лицом.

— Все получили результаты сунына{?}[экзамены, аналог ЕГЭ], конечно, тут будет много
народу — все отмечают. А я ведь предлагал заказать всё в доставке, но ты меня не
послушала, — припоминаю ей и закатываю глаза. — Правильно, зачем же слушать умных
людей?

Сумин снова цокает и закатывает глаза так, что мне кажется они могли бы сделать
оборот в триста шестьдесят, однако молчит. Перед нами и девушкой стоящей впереди
есть пустое место, в которое протискивается один наглый парень примерно нашего с
Сумин возраста, с корзинкой, забитой всякой всячиной.

Я, принимая позицию молчуна и терпилы, предпочитаю отмолчаться, но только не фурия

рядом со мной.

— А в конец очереди слабо встать? — тут же набрасывается на него недовольным

коршуном Сумин.

Незнакомец поворачивается на неё, жуя жвачку, и окидывает надменным взглядом сверху

вниз.
— Я здесь занимал.

— В прошлой жизни? — язвит моя подруга. — Встань в конец очереди, для тебя новые
правила не придумывались.

— Я девушек не бью, но для тебя могу сделать исключение, если не заткнёшься.

А вот это он зря. Я бы и заступился за неё, но мы здесь, к слову, были не вдвоём. Я

даже вижу нашего третьего, что идёт с компанией своих друзей, которых встретил в
супермаркете, пока ходил за ещё одной пачкой чипсов. Он хватает незнакомца за плечо
и разворачивает на себя.

— Проблемы? — спрашивает наш спутник. — Оставь девушку в покое и пиздуй в конец

очереди, если не хочешь весь декабрь пролежать в травмпункте, — говорит Убин и
подталкивает парня в то же плечо.

Убин. Ага… С момента, как они с Сумин начали всё-таки встречаться, прошло немногим
больше трёх недель. Они сначала пообщались, как и заявляла Сумин, сходили пару раз
на свидания, и она пропала. Ну, то есть в человеке — целиком и полностью. У меня
Убин всё ещё не вызывает доверия даже спустя месяц, поэтому она решила нас
познакомить ближе и собрать у себя на ночёвку, пока мама в другом городе у подруги,
а отец в командировке. Не знаю, что из этого выйдет, но хотелось бы, чтобы Убин не
разочаровал, потому что с ним Сумин выглядит счастливой в кои-то веки.

Пока что мы с ним знаем друг друга чисто формально из-за, собственно, Сумин. Если
пересекаемся в школе — просто киваем друг другу, а так о нём я знаю больше со слов
подруги, как, думаю, и он обо мне. Сейчас ей выдалась идеальная возможность нас
познакомить поближе, мы все сдали сунын, получили результаты, удовлетворительные
для всех, и она решила отметить это с нами обоими.

Шипя ругательства под нос, незнакомец уходит в конец очереди, а Сумин начинает
светиться ярче ёлки, которую уже поставили в городе.

— Я бы и сама надрала ему зад, но спасибо, — говорит Убину, а потом обращается к

двум другим парням, которые его сопровождали. — Привет, — и машет рукой. Я
отделываюсь безмолвным кивком.

— Он сказал, что хотел ударить тебя, — говорит Убин. — Это было непозволительно
грубое отношение к моей девушке, — и приобнимает мою подругу за талию, прижимая к
себе.

— Мелкая, ты же знаешь, что мы все за тебя горой, — говорит один из друзей Убина. —
Навтыкали бы уёбку по первое число, тронь он тебя хоть пальцем. Да, Тэхён? — вдруг
обращается ко мне.

— Угу, — киваю. Я против насилия, но если бы обидели Сумин, то не посмотрел бы на

собственные устои и «навтыкал», да. — Очередь продвигается, похоже ещё одну кассу
открыли, — говорю, подмечая рассасывание людей впереди.

Как только покупки были сделаны и мы с пакетами полными еды вышли из душного
супермаркета, Сумин, как ребёнок, начинает радоваться первому снегу, решившему
пойти сейчас. Крупные хлопья оседали на одежде, земле и не торопились таять, а чем
дольше мы шли до дома, тем сильней он становился, кажется, завтра уже будут первые
сугробы в этом году.

lost cause — billie eilish

— Господи, наконец-то, — выдыхает Сумин, стоит ей разуться и снять пуховик,
доходящий почти до щиколоток, в прихожей.
Мы с Убином делаем то же (причём не перекинувшись по пути и словом, не знаю, как
она собралась нас сближать, если мы даже на элементарные формальности не идём, а
просто киваем или улыбаемся друг другу при встрече), а после я перехватываю у него
второй пакет с едой и водой и несу всё на кухню. Я здесь уже свой, как и подруга у
меня в доме, поэтому нахожу нужное мне помещение без проблем. Шуршу пакетами,
расставляя всё на кухонной тумбе ближе к холодильнику, и слышу сначала визг, а
потом звонкий смех подруги. Кажется, они снова дурачатся с Убином. По её рассказам,
они часто так делают, поэтому особо внимания не обращаю, продолжая распаковку.

В заднем кармане джинс жужжит телефон, поставленный на беззвучный режим. Я достаю

его и вижу сообщение от Чонгука: «Думаю, не такая уж плохая идея», немного туплю,
поскольку не понимаю, о чём речь — забыл, про что мы переписывались ранее, и
открываю диалоговое окно полностью, прервав своё занятие. Я как раз говорил ему о
знакомстве с парнем Сумин и выставил это как очень сомнительную авантюру, в то
время как Чонгук как раз счёл это очень хорошей идеей. Он всегда это делает,
старается видеть лучшее и приучает к этому меня, чтобы сомнения и скептицизм не
заполняли мою голову так часто. Учение идёт — хах — сложно, я же упёртый, со своим
характером, который в присутствии Чонгука редко проявляется, но он его понимает по
мере того, что я рассказываю из своей жизни, как, например, вот эта встреча с
Убином или, там, разговор о Паке, почему бы нет? Везде главную роль играет моя
личная неприязнь к людям, из которой вытекает нежелание хоть как-то контактировать
и уж тем более сближаться с ними.

Чонгук:
Но со мной же ты согласился встретиться, хотя относился изначально с осторожностью.

Вы:
Это другое!!!
К тебе не было прям уж такой неприязни, а от УбИнА ей прёт за версту.

Чонгук присылает смеющиеся смайлики. Как-то он сказал, что его забавляет моё ещё
детское восприятие вещей. Иными словами, мой пубертатный период. Я могу быть
слишком резким, немного грубым, если меня вывести, слишком категоричным, но прикол
в том, что это всё к Чонгуку лично никогда не относилось, только к окружающим.
Поэтому ему забавно слушать мои суждения о некоторых людях. Он же мне и помогает
поверить в лучшее. Я пытаюсь, правда, но мою врождённую вредность не выведешь даже
кислотой.

Чонгук:
Хорошего вечера.

И выходит из сети только тогда, когда я пишу ответное: «И тебе». Снова слышу визг
за спиной и невольно оборачиваюсь. Должно быть, Сумин действительно хорошо с ним.
Не знаю, если честно, дело, конечно, её, но я был бы немного осторожней. Со вздохом
понимаю, что меня она слушать не станет, я и не буду ей навязывать своё мнение, но
снова видеть на её лице боль не хочется совершенно.

Я прихожу к ним в гостиную, где Сумин разобрала их домашний диван, чтобы нам было
удобней в случае чего смотреть телевизор. Уже все пледы и подушки, которые она на
них раскладывала, гамузом свалены где-то в стороне, а в одном из пледов они с
Убином запутались, выглядя очень нелепо. Оба растрёпанные, но улыбчивые,
оборачиваются на меня, застывшего в дверном проёме.

— Сколько воды нести? Чтобы я остальное убрал в холодильник.

— Думаю, по бутылке каждому пока будет достаточно, — отвечает подруга.

У Убина есть липовый паспорт, за счёт которого была куплена не только газировка
(она напоследок), но и пиво (его купили для разогрева, чтобы расслабиться). Я ухожу
за питьём и закусками обратно на кухню.

Вангую, буду чувствовать себя на протяжении всего вечера третьим лишним — уже
чувствую. Сумин и Убин это что-то пародирующее собой ураган, смерч даже, который в
симбиозе может снести слона. И любовь у них весьма суматошна и всеразрушительна, я
имею в виду интерьер дома или, например, рамка с какой-то грамотой в пустом
школьном коридоре, которую они снесли, когда самозабвенно лизались во время урока.
Я тогда отпросился в туалет, Сумин вышла передо мной и долго не появлялась, но не
думал, что увижу такую интереснейшую картину перед собой. Мне кажется, они бы тогда
сожрали друг друга, если бы я не захотел внезапно чихнуть. А чихаю я от души и
очень громко. В общем, получилось неловко. Такие отношения, как у них, для меня
какие-то дикие, если бы не знал Сумин столько лет, сторонился бы её, как огня. Но
так как она моя подруга, и мы близкие друг другу люди, мне приходится не просто
смиряться с появлением кого-то ещё в нашей школьной жизни, но и с тем, что нас
собираются знакомить.

Пиздец. Убейте.

— У тебя есть девушка, Тэхён? — один из вопросов, которые мне задаёт Убин,
поскольку я не особо горю желанием узнавать что-то из его биографии, а мы, к
сожалению, пришли сюда не молчать и не безмолвно друг друга осуждать.

— Боишься, что уведу твою? — говорю, отпивая пиво, не чтобы позлить его, а потому
что смеюсь с таких людей, которые ревнуют девушек к их друзьям, с которыми они
прошли огонь, воду и медные трубы.

А Убина это и не задевает — он усмехается, блеснув идеально белыми зубами.

— Я полностью уверен в ней, чтобы быть спокойным, что этого не произойдёт, —

салютует мне бутылкой и отпивает тоже.

Вижу, в каком напряжении сидит Сумин, медленно и маленькими глотками пробуя своё
пиво. Она сидит с Убином в обнимку, его рука покоится на её талии, пока я сижу
напротив них, расслабленно уложившись на бок и подперев рукой, поставленной на
локоть, голову.

— Успокойся, — говорю, уже обращаясь к ней. — Никто не собирается друг друга

гасить, — спешу её успокоить, а потом иронично добавляю: — По крайней мере в твоём
присутствии.

Но в каждой шутке есть доля правды, верно?

— Он прав, расслабься, принцесса, — приобняв её за плечи и немного потрепав,

прижавши к себе. — Щас мы разговоримся и подружимся, — ничего не обещаю, — всё
пучком будет.

— Да я спокойна, — замято отвечает Сумин, что совершенно ей не свойственно.

Спокойна она, как же. — Вы общаетесь, поэтому я молчу, всё окей.

Я неоднозначно играю бровями, отведя взгляд и изогнув губы. Ну ладно, сделаю вид,
что поверил тебе, врушка, а пока обращаюсь к Убину:

— Ты, я слышал, трейни в крупном агентстве. На чём специализируешься?

Тоже, кстати, история, полная непонятных мне вещей. Ладно, с тем, что он учится,
проблем нет, с тем, что он сейчас с нами, а не на практике — тоже (сегодня их
единственный выходной в неделе), но то, что он, будучи трейни, то есть будущим
айдолом, решил начать отношения с девушкой — в то время как во многих агентствах
это под строгим запретом — странно. Решил перед звёздной карьерой нагуляться
вдоволь, чтобы потом не дёргаться? Но на этот вопрос мне, конечно, не ответят
честно, детектора лжи, чтобы проверить слова на достоверность, у нас, увы, нет.

— Рэп и танцы, — отвечает мне. — Мечта детства, — в глазах сразу тепло и любовь к
этому ремеслу вижу, особенно, когда он вдруг улыбается мне.

Боюсь представить, что случится, если ему потом будет дан выбор: отношения или
карьера. С ним-то, понятное дело, всё будет ок, а вот Сумин… Блять, и всё равно же,
если я ей выскажу свои опасения, она слушать не будет!

— Сумин раньше тоже хотела стать айдолом, — киваю на неё подбородком, слабо
улыбнувшись.

— Правда? — поворачивается к ней Убин.

— Тэхё-ё-ё-ён, какого хрена? — тянет она, смеясь, и смущённо прячет лицо в синем
свитере своего парня.

— Что такое? Прикинь, если бы мы оба были звёздами, и были парой? Вся индустрия
содрогнулась бы.

Не вижу в этом чего-то радужного, но это их романтика, они видят это очень милым.
Но это же, на самом деле, пиздец полный. Папарацци, шумиха, скандалы, проблемы с
компаниями, с фанатами, буллинг. А так, да, индустрия содрогнулась бы точно, когда
их обоих (или кого-то одного) выгнали за скандал из компании.

Романтика, пиздец!

Незаметно закатываю глаза, снова прикладываясь к бутылке, пока эти двое милуются,
играя в игру «кто кого переговорит» — напоминает диалог, когда вы друг на друга
перекидываете какое-то качество, типа «ты лучше — нет, ты». Охота блевануть
блёстками.

Нет, я понимаю, что с Чонгуком выгляжу не лучше… Хотя нет, намного лучше, но такое
смущение я тоже могу испытывать. Говоря о нас с ним, за месяц изменилось немногое,
наверное только общение стало чаще, проще, мама стала справляться о нём чаще, чем о
моём здоровье, папа вспоминал… почти никогда? Ему фиолетово, в плане, что он узнал
этого человека ближе и понял, что ему можно доверять, да и я особо не жаловался. Я
вообще не жаловался. Там просто не на что жаловаться.

Мы регулярно встречаемся на выходных, чтобы погулять или сходить куда-нибудь,

поскольку у меня была усиленная подготовка к экзаменам и школа по будням, а у него
понимание ситуации. Идеально же, ну! Сейчас, когда сунын за спиной, а результаты у
меня на руках, он предложил встретиться и съездить на одну выставку, о которой я
заикнулся на днях в переписке, поскольку мне немного интересна тема искусства, но
Сумин его опередила тем, что позвала знакомиться с её тюбиком (для меня все её
парни тюбики, пока не заслужат определённую стадию доверия). Сижу вот и думаю,
правильный ли выбор сделал? Грустно посасываю пивко из бутылки.

— Как там Чонгук? — вопрос, прозвучавший от Убина, из-за которого я вдруг давлюсь,
едва не выплюнув всё, что успел выпить, на пол.

Кое-как откашлявшись, смотрю на Сумин говорящим, нет, буквально орущим: «Какого

нахер хуя, Сумин?!» взглядом. А потом по её такому же ахуевшему лицу понимаю, что
это что-то из разряда «я ему сказала, но добавила, что он если что об этом не
знает». А этот придурок ещё и её подставил.

На всякий случай смотрю на него вопросительно, прикинувшись дурачком и дав Сумин

ещё один шанс на то, что мне просто показалось, что она кому-то распиздела то, что
не надо было.

— Ну, вы же вроде общаетесь? — не показалось. К чему тогда, интересно, был вопрос о

девушке, раз он всё знал?

— Общаемся, — в той же манере отвечаю, выделив это слово.

— Как мы с Сумин или как вы? — м-да, приплыли, а ведь всё так хорошо начиналось.

— Тебя ебёт или интересует? — преспокойно спрашиваю, медленно наполняясь

раздражением и чувствуя, как сердце начинает стучать быстрей от назревающего
конфликта. Я ненавижу, когда лезут в мою личную жизнь, особенно таким образом.

— Может, лучше на другую тему пообщаемся? — мягко предлагает Сумин, начиная глазами
бегать опасливо от одного к другому.

— Извини, если это была запретная тема, man, — поднимает руки в сдающемся жесте
Убин.

Бог простит, придурок, а я запомню.

Точно так же закрываю глаза, опустив уголки губ и пожав плечами, мол, ничего
страшного, в то же время понимаю, что этот уродец специально спросил это, поскольку
всё знал и без моих реплик. Видимо, эта тема его заинтересовала, раз уж он так в
неё вцепился, даже при том, что Сумин — я уверен, она так и сделала — сказала не
упоминать об этом. Ладно, в этом пока ничего такого нет до того времени, пока не
всплывёт наружу в школе или где-то в общественности. Надо будет потом сказать об
этом Чонгуку, потому что я, правда, без понятия, что мне делать с информацией,
которую я сейчас получил.

В итоге Сумин, поняв, что если этот напряжённый диалог продолжится, то беды не
миновать, уговорила нас посмотреть какой-то фильм. Мне на него становится абсолютно
всё равно уже через полчаса — ни сюжет не зацепил, ни актёры, ещё и Убин, блять,
почти каждую сцену комментировал. Как же я радуюсь, когда в джинсах жужжит телефон
из-за входящего уведомления, тут же слезаю с дивана и направляюсь в сторону кухни,
где можно закрыться.

— Я маме позвоню и вернусь, — говорю, увидев вопросительный взгляд Сумин. Получив в

ответ кивок, иду к месту своего назначения.

На часах восемь вечера, за окном снег валит, светясь в жёлтом луче фонаря, а я
закрываю за собой дверь до тихого щелчка и, не включая свет, становлюсь у окна,
облокотившись о него. Слушаю гудки, но недолго, трубку быстро снимают.

— Я спросил, как всё проходит, не для того, чтобы ты мне перезванивал, — усмехается
на той стороне Чонгук.

— Мне нужно было выйти и отвлечься или я бы точно сорвался на Убина, не посмотрев
на присутствие Сумин. А ты что, не рад моему звонку? — без обиды спрашиваю, уголки
губ медленно сами поползли вверх.

— Рад, — не спорит Чонгук, — не ожидал, — объясняет. — А что Убин?

Настроение идёт на спад, снова лицо омрачается напряжением.

— Мне не нравится, что он начал спрашивать про тебя, пытаясь вывести меня на
чистосердечное о наших отношениях.

— Думаешь, он захочет как-то воспользоваться этой информацией? — как всегда

проницателен. Я молчу, опустив взгляд в белый подоконник. — Тебе не следует
придавать этому такое значение. Много проблем это в случае чего не составит.

— Мне — нет, они будут у тебя.

— И я с ними справлюсь, можешь не сомневаться. В конце концов посмотри на наше с

Убином разное положение и подумай, кому из нас поверят: обиженному юнцу или дяде с
репутацией и деньгами.

Я смеюсь тихо.

— Перестань называть себя дядей, это смешно.

— Как только ты перестанешь обращать внимание на возраст, так сразу.

Да, проблема всё ещё стоящая ребром — меня смущает возраст. Но уже не числовое
значение, а опять же, опыт и знания.

— Возраст для меня уже не проблема.

— Вау? — говорит Чонгук, и я знаю точно — улыбается.

— Я просто немножко глупый по сравнению с тобой, вот и всё.

— А ты и не сравнивай нас. И никого другого не сравнивай. Пустое занятие, как по

мне.

Снег за слоем стекла продолжает кружить в своём замысловатом танце. Сейчас бы

оказаться вдвоём под ним и, может, пройтись.

— Спасибо, что поговорил со мной, — говорю, чувствуя, что немного успокоился.

Общение с Чонгуком лучше любой терапии работает.

— Всегда пожалуйста, — мягко, немного хрипло. — Скучаю по тебе.

Мои губы широко растягиваются в улыбке, размыкаясь и открывая ряды зубов.

— И я по тебе.

— Возвращайся к друзьям.

— «Друзьям» — слишком громко сказано. Подруге, — исправляю.

— И приятелю.

— Знакомому.

— Убедил, — а ведь я даже до тюбика не дошёл.

— Я, возможно, позже напишу, — всё ещё улыбчиво.

— Буду ждать.

Сбрасываю первым. Пять минут, которые мне были нужны. Не хочу возвращаться в
комнату, Убин слишком действует на нервы. Может, уже пойти домой и плевать на
половину закусок, которые мы не съели? Но это же Сумин, я не могу её расстроить.
Чёрт… Думаю, можно ещё немного потерпеть, я же, как никак, терпила.

— Тук-тук, — дверь бесшумно открылась, в проёме стоит Сумин, постучавшая костяшкой

по косяку. Не выглядящая бодро или радостно, скорее как-то расстроенно или
пристыженно. — Ты же просто вышел, потому что тебя бесит Убин, так?

Я смотрю на неё секунды две, после чего снова поворачиваю голову к окну. Она долго
меня знает, но иногда я забываю, что настолько хорошо.

— Он твой парень, — напоминаю ей, — иди к нему, он ждёт.

— А ты мой друг, — протестует и заходит, почти неслышной поступью ко мне подходит и

опирается бёдрами о подоконник.

— Сумин, я не хочу, чтобы ты меняла своё счастье на меня, — говорю абсолютно

серьёзно.

— Я не меняю, а как раз пытаюсь вас сблизить, чтобы не разрываться. Вы мне оба
дороги, так что…

— Я не заставляю разрываться, — разворачиваюсь к ней, выпрямившись. — Мир не

схлопнется, если мы с ним не подружимся или ты будешь больше времени проводить с
ним, пойми. Я всё понимаю и принимаю, это твоя личная жизнь, то, куда я не полезу,
и что не осужу. Так вышло, что мы не можем с ним сойтись, но это же не конец света.

— Я понимаю, просто… — вздох. — Тэхён, я не хочу разделять вас.

— Не знаю, сколько продлятся ваши отношения, но пока они есть — будь счастлива с
ним, пока есть возможность.

— Я думала, ты обидишься, если я начну больше времени проводить с ним, — признаётся

Сумин, а я смотрю на неё улыбчиво, снисходительно. Она иногда такая глупенькая.

— Я не обижусь, — обещаю. — Всё нормально.

Она тянется обниматься, я принимаю её порыв и прижимаю к себе, положив голову на

миниатюрное плечо.

— Спасибо, — говорит мне.

— Получила одобрение папочки? Довольна?

Она усмехается.

— Да, — и отстраняется. — Хочешь уйти?

— После того, как объяснишь мне, какого хрена он знает про Чонгука, — не думаю
давить на неё и спрашиваю в саркастической манере, оперевшись одной рукой о
подоконник.

— А… Ну… — мнётся, а я жду, мне интересно. — Он сказал, что видел, как он подвозил
тебя в школу пару раз, поэтому спросил, что у вас, я и ляпнула, не подумав, — к
концу предложения слова проглатываются неловкостью и стыдом, которые в своих глазах
прячет Сумин, когда опускает голову.

— Больше так не делай.

— Извини, — шёпотом.

— Да что уж извиняться, если дело сделано? — вздыхаю тяжело. — Извиняю.

— Правильно говорить «прощаю», умник.

— Ладно-ладно, — закатываю глаза, — прощаю.

— Теперь пойдёшь домой? — поднимает на меня взгляд с пола.

Хотелось бы. Но, опять же, что мне мешает продержаться ещё немного, чтобы сделать
подруге приятно?

— Нет. Для тебя это важно, я могу остаться и потерпеть его присутствие ещё… минут
двадцать, — усмехаюсь.

— Нет, я не для того вас собирала, чтобы вы друг друга тихо ненавидели. Либо вы
реально подружитесь, либо тебе нет смысла доставлять себе дискомфорт. И для тебя
пытка, и мне от этого толка не будет. Поэтому иди, если хочешь, правда. Потом ещё
спишемся.

Я говорил, что у меня самая лучшая в мире подруга? Так вот, говорю. Сумин лучший
человек, которого я мог встретить на своём пути.

— Точно не обидишься? — переспрашиваю неверяще.

— Точно-точно, — улыбается она, — что я, изверг, что ли, держать тебя здесь против
твоей воли? Иди. А лучше, давай я вызову такси, — глянув в окно говорит, — там
такая метель, что даже не знаю, как тебе добираться. Холодно ж ещё.

— Я пешком дойду, не беспокойся.

— Или позвони Чонгуку, если он не спит.

Буду я его ещё дёргать по этому поводу, щас прям! Не переломлюсь.

— Глупости. Снег ещё никому не вредил, — говорю непреклонно и иду к выходу из кухни
сразу в прихожую.

— Ц, вот упрямый, — Сумин идёт следом. — Если снова сляжешь с температурой, я не

виновата, — грозит из-за спины.

— Пф, кто бы говорил, — оборачиваюсь по пути.

— Уже уходишь? — в проёме из гостиной вырастает фигура Убина.

— Мама домой гонит, — улыбаюсь широченно и пожимаю плечами. — Бывай, дружище.

— Бывай, — вскидывает бровь тюбик, оглядев меня с ног до головы насмешливым

взглядом. Утырок. Тебе бы господин Пак за меня за шиворот навтыкал, понял? У меня
вообще, вон, армия богатых взрослых мужиков в составе двух человек тебя одним
взмахом прихлопнуть, как блоху, могут, так что не рыпайся, рэпер, а то пизда тебе.

— Пока, — говорю Сумин, уже одевшись и обувшись.

— Напиши, когда дойдёшь, окей? — говорит мне, смотря взволнованно.

— Хорошо.

Я ухожу и — чёрт возьми — как же расслабленно выдыхаю. Больше не придётся видеть

рожу Убина и улыбаться ему. Теперь прямая дорога только домой, под любимую музыку в
наушниках и офигенно-красивый снегопад. Главное не набрать полные ботинки снега, а
так всё складывается как нельзя лучше.
***here — alessia cara
Когда ты не состоишь в романтических отношениях и мастурбируешь на что-то
отвлечённое, например, порно, или любимого персонажа игры, аниме или актёра, то не
задумываешься о том, что это странно или неправильно. Я никогда не думал, что,
вступив в них с Чонгуком, буду думать в каком-то таком ключе. Однако сейчас,
проводя по члену под звук падающих на поверхность душевой кабины капель воды, в
голове лишь его образ стоит божественным обликом. Такое уже было в школьном
туалете, но то скорее из-за того, что он послужил прямой причиной возбуждения. Но
мы об этом не говорим.

Я представляю его руки на себе, как они проводят по моей шее, немного щекоча, по
груди, животу, как его губы касаются меня везде, где только вздумается, и ловлю с
этого нереальный кайф. Тихо выдыхаю в пространство, чувствуя прилив возбуждения,
что мягким потоком накрыл моё тело, сконцентрировавшись в паху.

Вижу, как провожу по его бархатной коже, обнимаю и сжимаю в ладони мягкие длинные
волосы, пока он обдаёт мою шею обжигающим дыханием. Господи, представляю его
властную манеру вести поцелуй и тут же думаю о том, как в сексе он делает то же
самое — берёт инициативу на себя. По позвоночнику — дрожь, на губах — сокровенное
имя, произнесённое едва различимым шёпотом. С каждым действием руки становлюсь
чувствительней, а ноги вот-вот норовят подкоситься. Вода стекает и попадает в слив,
забирает с собой жар моего разгорячённого тела, но едва ли прохладный душ потушит
пожар, разразившийся внутри.

Мастурбировать на образ Чонгука кажется странным поначалу, только тогда, когда это
случилось впервые, а после стало какой-то нормой, единственной правильной истиной,
в которой только он мой идол, господин моих чувств, разума и тела, имеющий надо
мной полный контроль не только в жизни, но и в мыслях. В них он касается моего
обнажённого тела, целует мои губы, возносит до небес и показывает звёзды. Его голос
ласкает мои уши хрипотцой, дыхание обжигает, а тело, горячее, прижато к моему.

Кожа становится гусиной от одной мысли о нашей возможной близости. Я, прикусив

губу, кончаю, загнанно дыша и чувствуя, как наслаждение прокатывается сладостью по
телу.

Встав перед зеркалом позже, вижу, что оно запотело, и провожу ладонью по нему, дабы
увидеть своё отражение: мокрые вьющиеся волосы зачёсаны назад, но передние пряди
всё равно выбиваются из причёски и спадают на лоб, щёки порозовели от жара, глаза
широко распахнуты, губы в тон коже искусаны — ну прямо герой хентая, не хватает
только ахегао сделать и сказать «ямете кудасай».

Сегодня выходной, суббота, прошла ровно неделя с похода к Сумин в гости. Ровно
столько же она не заикалась об Убине и знакомстве с ним поближе. Назнакомились,
хватило. С Чонгуком не успел свидеться, поскольку он улетал в Токио по делам и
должен на днях вернуться обратно в Корею. Я накрываюсь одеялом и, смотря в потолок,
ловлю себя на мысли, что слишком часто стал задумываться о возможной перспективе
переспать с ним. Даже если учесть, что я нахожусь в своём пубертатном периоде, это
для меня как-то необычно. Раньше так не было, раньше не хотелось.

Чем больше я открываюсь Чонгуку, тем свободней становлюсь в своих желаниях. Они с
каждым разом точней, разнообразней, смелей, но остаются только в моей голове,
поскольку озвучить их не хватает смелости. Я знаю, что в сексе многое зависит от
партнёра, и в своём уверен, да, но гаденькая тревога всё равно пробирается внутрь и
оседает пылью сомнений на сознании.

Чонгук ни разу не заикался о том, чтобы зайти дальше, не подначивал к чему-то, не

упоминал при разговоре ближайшее будущее, в котором мы могли бы стать ближе, могло
бы даже сложиться впечатление, что он не хочет, но давайте смотреть правде в глаза:
хочет каждый, в большей или меньшей степени, в любом возрасте, а в отношениях — тем
более. Но не поступало даже намёков на это. Может, он видит, что я ещё не готов,
потому и не делает ничего и не говорит? А если бы и сказал, то как? Давай переспим?
Я хочу тебя? И что самое страшное: что мне нужно сделать перед тем, как всё
случится? Подготовка само собой… Какой «само собой»?! Я никогда в жизни не
занимался таким, не исследовал своё тело… там. Ладно, момент подготовки опустим,
что-нибудь придумается, а дальше что? Что мне делать? Я же гуру в чём угодно, но
только не в сексе.

Вздыхаю и по уши накрываюсь одеялом. Это невыносимо. Нужно прекращать быть таким
трусливым и перестраивать себя на этакое покорение новых вершин. Но… чёрт, нет, не
могу. Это уже чересчур. И хочется, и колется, не могу ничего поделать. Когда-нибудь
это произойдёт, вот когда момент подойдёт, тогда и задумаюсь над этим, а пока…

— Алло? — отвечаю на входящий звонок телефона.

— Уже не спишь, ранняя пташка?

— Угу, — мычу.

То, что я после душа вернулся в постель, ничего не значит, я всё ещё ранняя пташка
и всё ещё рад звонку Чонгука в девять утра. Он сейчас в Токио, и вместо сообщений
выбрал звонить утром и/или вечером, что меня порадовало — так можно слышать его
голос, а не фантазировать, читая буквы на белом фоне мессенджера.

— Я сегодня вечером уже буду в Корее, — оповещает, а у меня сразу предвкушение

томительное замерло в груди.

— Супер, — улыбаюсь. — Ты же будешь отдыхать после перелёта, надеюсь?

— А ты не хочешь встретиться? Я не сильно устану, самолёт будет лететь всего два

часа.

— Тебе нужно отдохнуть после работы, пару дней хотя бы, — стою на своём, потому что
Чон трудоголик, его заставить отдохнуть сложнее, чем погладить дикого льва.

А он мне в трубку усмехается мягко.

— Проведение времени с тобой считается за отдых.

— Нет, не считается. Мы постоянно в движении, и ты, позволь напомнить, всегда за

рулём, о каком отдыхе речь?

— Тогда можешь приехать ко мне, — внезапно предлагает без задней мысли. — Я, как ты
и хочешь, отдохну, и мы проведём время вместе, как хочу я. Оба в плюсе.

— Говоришь так, будто я совсем не хочу нашей встречи, — без упрёка, с усмешкой.

— Я знаю, ты хочешь её не меньше меня, можешь не сомневаться. Я слышу, как ты

каждый раз говоришь и сразу отвечаешь на звонок, будто только его и ждал, сидя
перед телефоном, — утрирует, конечно, но я от такого был недалеко какое-то время. —
Поэтому в твоём желании я не смею сомневаться.

— Так значит, предлагаешь поехать к тебе? — уточняю, чувствуя всей грудью своё
сердцебиение.

— Если у тебя нет планов.

Да даже если бы у меня были планы, они бы отменились, мы не виделись почти две
недели, отказываться от встречи самый настоящий мазохизм.
— Нет, у меня их нет.

— Тогда я немного позже скину адрес и буду ждать часам к шести. В пять будет
посадка, от аэропорта до дома мне ехать недалеко, я успею всё подготовить как раз к
твоему приходу.

— А… мне что говорить маме, что я к тебе только на вечер? Или… — мнусь, потому что
такое спрашивать неловко, боюсь, что навяжусь. — С ночёвкой?

— На твоё усмотрение, я буду рад любому раскладу, но мне важно, чтобы и тебе было
комфортно и не было проблем с родителями, хорошо?

— Думаю, мама не будет против, мне просто нужна была конкретика.

— Я тебя понял, тогда буду ждать. Хорошего дня.

— И тебе.

Экран телефона снова гаснет. Я снова вздыхаю. Снова после разлуки прошло не много
не мало, и снова я думаю лишь о том, что смогу к нему прижаться. Но обесценивать
чувства, которые я испытываю — глупо и нелепо, поскольку я ощущаю их силу, просто
проявление любви у меня такое — выражающееся через прикосновения. Но это не имеет
значения, важно только то, что сегодня Чонгук вернётся и мы, наконец, встретимся.
Нужны ли какие-то слова, чтобы описать степень моей радости?

***

Чонгук живёт в квартире — это я понял, когда водитель такси подвёз меня к
многоэтажке, на которую, чтобы посмотреть полностью, нужно задрать голову
посильней. Второе наблюдение: это может быть не просто квартира, а пентхаус. Я,
бродя по этажу в поисках нужной квартиры, увидел внутренности одной, когда оттуда
выходила какая-то девушка, взгляд зацепился за лестницу на второй этаж. Кажется, я
нахожу нужную мне дверь и заношу руку, чтобы нажать на звонок. Пальцы до побеления
цепляются за пакет, который у меня был с собой — я решил, что приезжать с пустыми
руками будет не слишком красиво, поэтому попросил маму, которая в этот момент была
в городе, заехать в любимую кондитерскую теперь уже не только Чонгука, но и мою, и
купить что-нибудь. Как итог, я стою с коробочкой других кексов, где их шесть штук с
разной начинкой.

Первые секунды радуюсь, что не ошибся квартирой, поскольку открыл именно Чонгук, и
незаметно выдыхаю, когда он улыбается и говорит проходить. Готов перекреститься
левой пяткой, ей богу — пока нужную квартиру в этом комплексе найдёшь, успеешь сто
раз заблудиться.

Чонгук выглядит по-домашнему мило. Поскольку мы сегодня никуда не идём, он встретил

меня, как есть, в домашнем: в огромной белой футболке и клетчатых штанах, при этом
волосы мило завились и пушатся; наверное, он только после ванны, поскольку в
прихожей я уловил запах чего-то похожего на гель для душа. Увидев у меня пакет со
знакомым логотипом, он усмехается, широко улыбнувшись, а я смущённо следую за ним
на кухню, совмещённую с кабинетом и некой чилл-зоной. И да, я не ошибаюсь — здесь
есть лестница на второй этаж, где вижу ещё две комнаты и небольшой балкон с мягким
креслом и лампой. Было бы классно там почитать что-нибудь, на самом деле, выглядит
очень комфортно. Квартира по цветовой гамме идёт немного в разрез с моим
представлением и стилем Чонгука, к которому я привык: она светлая, не без
присутствия тёмного, но белый всё же преобладает. Это стало удивлением. Я
засматриваюсь на интерьер не без восхищения, получая эстетическое удовольствие и
находя всё больше мест и вещей, которые кажутся мне комфортными.
— Не голоден? — спрашивает у меня Чонгук, пока я залипаю на его квартиру.

— Нет, не особо, — я успел стрессануть по пути к тебе, Чонгук, я уже ничего не

хочу. К слову, оказалось, что он живёт в полутора часах езды от меня, и это ужасно
долго и далеко, как он успел когда-то утром отвезти меня, вернуться к себе, а потом
поехать на работу — та ещё загадка.

— Чай, кофе?

Поебёмся? Кхм, что?

— Чай, — отвечаю, чувствуя пустоту в руках, поэтому завожу их за спину, натянув

рукава худи пониже, и неловко плетусь за Чонгуком на кухню, где становлюсь у барной
стойки, со стороны наблюдая за тем, как он хозяйничает.

Как, оказывается, неловко, когда ты приходишь к кому-то в гости, кого знаешь не

десять лет. И вроде момент неловкости у нас с Чонгуком отступил, а всё равно
получается, что при каких-то новых ситуациях я начинаю чувствовать себя зажато.

— Как долетел? — решаю опереться локтями о барную стойку, но пальцы всё ещё были
спрятаны в рукавах несмотря на то, что в помещении достаточно тепло.

— Проспал все два часа — как сел, так и отключился, — потом поворачивается ко мне.
— Я так понимаю, ты не голоден, но от принесённых кексов не откажешься, — я
улыбаюсь. Это настолько очевидно? — Ты мне так и не рассказал, что было дальше у
Сумин, — напоминает, отвернувшись вновь, сразу наливает в кружки кипяток — видимо,
ставил чайник заранее. Чай очень приятно пахнет, наверное, какой-то ягодный.

— Да ничего особенного. Хахаль её в школе, как обычно, крадёт её на переменах и

иногда на уроках, они видятся на выходных, всё хорошо. Я с ним не пересекаюсь
особо, а она ничего не говорит на их счёт.

— Беда миновала? — Чонгук поворачивается с двумя кружками, одну ставит передо мной,
из другой тут же отпивает сам, прислонившись спиной к длинному тёмно-серому шкафу,
как и весь кухонный гарнитур.

— Кто его знает, — пожимаю плечами. — Мутный всё равно, — и отпиваю.

— У меня для тебя кое-что есть, — вдруг вспоминает Чонгук, сразу завоевав моё
внимание.

Что у него есть?

— Сейчас, — поставив кружку на стойку, он ушёл на второй этаж, я так полагаю, в

спальню, а потом возвращается с небольшой продолговатой коробочкой из синего
бархата.

Это подарок? Мне? Это… Я… у меня нет слов.

— Дай свою руку, — просит, и мне приходится выпутать её из плена рукава, чтобы
оголилось запястье, на котором Чонгук закрепляет своими нереальными пальцами
серебряный браслет на тонкой цепочке, с небольшой подвеской в виде латинской буквы
J. — Может показаться излишне сентиментальным, но у меня такой же, видишь? — и
демонстрирует действительно такой же браслет, который я только сейчас замечаю, но
там уже буква Т.

— Это первые буквы наших имён? — не могу скрыть восхищения, смотря то на наши руки,
то на Чонгука.
— Я сильно скучал, пока был в Токио, и до этого тоже, а теперь он, — поднимает
запястье с браслетом, — будет мне напоминанием о тебе. Знаком, что ты всегда со
мной, где бы я ни был.

— Это очень мило, — чувствую, как щёки краснеют, и снова опускаю счастливый взгляд
на руку, — и красиво, — на грани слышимости.

— Я обычно не хожу в ювелирные магазины, но в этот раз почему-то решил зайти, —

слышу улыбку в голосе.

— Я никогда не сниму его, — смотрю на него, буквально светясь. — Спасибо, — говорю

и подлетаю, чтобы обнять, сцепив руки на затылке.

— Всегда пожалуйста, — обжигая дыханием место на шее, а после целуя в него же,
вызывая приятный спазм в низу живота.

Немногим позже мы перемещаемся в неприметную гостиную, которую я сначала не увидел,

прихватив, разумеется, кексы и чай. Чонгук спрашивает какой мой любимый фильм, а я
отвечаю, что редко их смотрю, и фаворита у меня как такового нет. В итоге он
находит какой-то, который не смотрели мы оба (оказалось, что он тоже не любитель
кинематографа), и включает.

Кажется, самое классическое и неумирающее занятие в гостях — просмотр чего-то.

Когда нет тем для разговора, когда хочется помолчать или просто отдохнуть — всегда
актуально. Я не много запомнил фильмов и сериалов, которые смотрел у Сумин, потому
что в большинстве случаев отвлекался на телефон или вовсе засыпал, поэтому даже
если я смотрел ту кинокартину, которую включил Чонгук, я бы об этом не вспомнил.

— Красиво, — без задней мысли комментирую картинку, на которой персонажи прибыли в

большой летний город Дубай. Эти высотки, голубое небо, море, пальмы…

— Мы могли бы туда слетать, — я немного полулежу на плече Чонгука, ему не

составляет труда немного склониться надо мной и пробормотать это в мою макушку, —
только скажи.

— Но это очень дорого, — хмурюсь. — В Арабских Эмиратах всегда очень всё…

масштабно.

— Тэхён, если я предложил, значит я могу это оплатить и тебе не нужно об этом
беспокоиться.

А мне неудобно ужасно! Это же и так очень-очень дорого, а тут ещё и за меня
отдуваться. Я понимаю, что он хочет сделать приятно и мне, и себе и устроить нам
отдых, но… Боже, если бы я не был просвещён насчёт Дубая и не знал, какие там цены,
было бы проще.

— Или я могу купить билеты без твоего ведома, и у тебя не останется выбора.

— Это манипуляция, — поднимаю голову, немного развернувшись. — А я всё ещё смогу

отказаться.

— Ты правда откажешься от этого, потому что жаба душит? — неверяще спрашивает. — Ни

твоему, ни моему кошельку от одной поездки худо не станет, поверь. Я всё возьму на
себя, а тебе просто нужно будет расслабиться и наслаждаться отдыхом.

— Я не хочу быть содержанкой, — снова хмурюсь.

— Ты и не будешь ей. Ты будешь моим любимым человеком, с которым я хотел бы

провести отпуск. Содержанка слишком грубое слово для наших отношений, оно совсем
тебе не подходит.

— А какое тогда подходит? — с интересом спрашиваю.

— У тебя нет нарицательных, кроме имени, как и нет пока статуса кого-то, кроме моей
пары.

— Это ты к чему клонишь?

— Ни к чему, просто констатирую, что есть.

hold me alternate version — the sweeplings

— Тогда ты мой папик, — выпаливаю сдуру, искренне желая увидеть его реакцию на
подобное заявление. Всё равно он платит за меня, поэтому в словах есть смысл.

— Если я папик, то ты автоматически содержанка, — поддерживает мою задумку Чонгук.

— Значит, это судьба, от которой мне не уйти, — пожимаю плечами и смеюсь.

— Переименую тебя на «содержанку» в телефоне.

— Э-э-эй, — тяну, теперь со мной смеётся уже и он. — Забавно то, что незадолго до
нашего знакомства Сумин так мне и сказала: «Тебе нужен папик», а потом вдруг
появляешься ты, — хочу поделиться этим с ним, потому что это правда очень забавное
стечение обстоятельств.

— Поэтому ты был таким подозрительным? Не мог поверить в подарок судьбы? — с языка

снял.

— Я действительно считал это лишь совпадением, а потом долго не мог свыкнуться, что
начал с тобой общаться.

— Не пожалел? — хрипло, приглушённо.

— Ни капли, — на грани слышимости.

Взгляд Чонгука падает на мои губы, после чего он медленно склоняется ко мне и
целует впервые за этот вечер. А поцелуи после разлуки всё так же сладки, и пьянящие
лучше алкоголя. Но мне его мало, недостаточно чувства его губ на своих. Углубляю
поцелуй, толкаясь языком дальше и тут же сплетаясь с его — по коже табун
неконтролируемых мурашек. Чонгук отрывается от спинки дивана, я привстаю и нахожу
его руки на своей пояснице, решаюсь на что-то смелое, чего раньше не делал в силу
обстоятельств, — перекидываю ногу через его бёдра и нависаю сверху, лишь на миг
оторвавшись от его губ и снова к ним вернувшись. Шумно выдыхаю, когда опускаюсь на
Чонгука, он ловит мои губы, немного прикусив верхнюю, снова целует. Пробравшись
руками под ткань худи, проводит по моей спине, заставляя меня прогнуться навстречу,
прижаться к нему и почувствовать зарождающееся возбуждение.

Не успеваю толком понять, когда я так быстро сумел поменять настроение нашего
поцелуя, но, сделав это, я, кажется, разбудил в себе что-то животное и ненасытное,
потому что даже когда Чонгук хочет отстраниться, я не позволяю ему этого сделать,
потому что мало. Он усмехается тихо, широко улыбнувшись, пока я, пользуясь этим,
немного прикусываю его губу.

— Твоя двойственность меня поражает. Ещё минуту назад ты смущался при разговоре о
стоимости отдыха, а сейчас уже не можешь оторваться, целуя как в последний раз.

Маска смелости тут же слетает с лица, мне снова хочется сжаться в комок, но вот
незадача — сидя на ком-то верхом это невозможно сделать.
— Испугался? — заметил и сидит улыбается довольно. — Скажи мне, чего ты хочешь? —
мне кажется или его голос стал глубже?

Я тяжело сглатываю набежавшую слюну; от мыслей, возникших в голове, снова дрожь по

телу бежит, особенно когда Чонгук подаётся вперёд, чтобы снова сократить расстояние
между нами и подхватить мягко мои губы, сладко причмокнув, когда отрывается. И
снова целует, повторяет это ещё раз, пока меня натурально не тряхнуло от мурашек.

— Чего ты хочешь, Тэхён? — томным шёпотом прямо в губы.

Я невозможно сильно хочу скулить, ты не представляешь себе, насколько… Потому что

это невозможно, ты невозможен, доводишь меня до истомы, до грёбанного рая одним
своим видом, потом убиваешь голосом, чаруешь поступками и ласкаешь словами, как
самый искусный мастер, знающий собственное творение, как свои пять пальцев. Ты
занял мой разум и покорил сердце, я тобой живу и умираю, Чон Чонгук, я хочу с тобой
всё и сразу, только не могу признать это вслух, потому что боюсь, что иллюзия моей
прекрасной реальности развеется вместе с тобой.

— Поцелуй меня ещё раз, — прошу, едва совладав с голосом.

Мы скучали, оба скучали по поцелуям, по рукам друг друга на телах, по запаху и

чувству оглушительного блаженства, когда губы к губам, а разум кристально чист.
Когда нет лишних мыслей, а есть лишь одна единственная, в которой главные актёры —
вы оба. Когда томительное возбуждение в теле и жар под кожей, от которого хочется
избавиться, как от одежды, чтобы ощутить нежность прикосновений, горячее дыхание на
месте, где сразу же будет оставлен поцелуй, вырывающий томный вздох.

Блять.

— Чонгук, я не готов, — жмурюсь, сжимая ткань его футболки на спине. Он сразу

отрывается от моей шеи, смотря без упрёка или разочарования, без досады — с
пониманием. Нижняя губа дрожит, я не могу смотреть ему в глаза, поэтому опускаю их
вниз, где чувствую прилив возбуждения, и это меня пугает вдруг до ужаса. — Я…

— Тише, тише, ты чего? — обеспокоенно спрашивает, подхватывая моё лицо обеими

ладонями и поднимая на себя, чтобы иметь возможность увидеть.

Я не собираюсь плакать, нет, просто это настолько ошарашило меня, что даже руки
задрожали, не говоря уже о сбившемся дыхании и самой настоящей панике.

— У нас сегодня ничего не будет, ты слышишь это? — уверяет меня, тревожно сведя
брови. — Тэхён, — зовёт.

— Чонгук, я хочу этого, правда, — не осмеливаюсь озвучить прямо, но не хочу

скрывать то, что посещает мои мысли так часто. — Но я не…

— Тише, успокойся, ничего не случилось бы, пока ты не был бы готов к этому. Никто
не собирается принуждать, ну?.. Иди сюда, — он прижимает меня за затылок и спину к
себе, я тут же завожу руки за спину, обнимая его в ответ. — Я бы ничего не сделал,
пока понимал, что ты не готов. Запомни это, пожалуйста.

— Я как ребёнок, зачем я тебе нужен? Даже не могу дать тебе с…

— Не в сексе заключается суть отношений. Не нужно так торопить события, потому что
тебе кажется, что ты чего-то мне должен — нет, не должен.

— Но я сам хочу этого, просто боюсь до ужаса.

— В этом ничего страшного нет, — хмыкает беззлобно. — С непривычки волнительно, но
точно не страшно. Тем более с опытным партнёром.

— А ты опытный? — не подумав, спрашиваю.

— М… вполне. Поэтому не переживай по этому поводу так сильно, в любом случае можно
обговорить некоторые вещи, которые тебя беспокоят, чтобы ты на их счёт больше не
волновался.

— Нет, к таким разговорам я ещё не готов, — сразу же пресекаю, а Чонгук смеётся

беззвучно, после чего подаётся назад, снова откидываясь на спинку дивана, а я
немного сползаю вниз, чтобы прилечь у него на груди.

— Ты можешь в любой момент сказать, что ты хочешь, и мы это устроим, но только при
условии, что ты не будешь бояться и подготовишься морально к этому, если тебя это
волнует.

— А если мне уже хочется, ну в плане, если я скажу тебе это через неделю? Или день?

— Хочешь запланировать? — снова усмехается, а мне не смешно, я правда думал по

этому поводу.

— Почему нет? — замято из-за смущения.

— Потому что такое не всегда можно запланировать. Оно может прийти когда угодно, в
любой момент, там уже не будет зависеть от того, знаешь ты, что сейчас будет, или
нет, там бал играет случай. Но, если хочешь, можно и запланировать.

— Да ну, ладно, это бред какой-то, — внемлю его словам.

— Можно сделать немного по-другому.

— Как? — поднимаю голову на него.

— Делать всё постепенно, — он же — опускает, ловя мой вопросительный взгляд, мой

мозг рядом с ним будто отключается каждый раз. — Начало положил поцелуй, — медленно
разъясняет. — За ним был ещё один, смелее. После этого смелеешь уже ты и даёшь волю
желанию, отдаваясь мне полностью сейчас. Если так же медленно по нарастающей ты
будешь дальше открываться, секс больше не покажется тебе самым страшным занятием.

Я не нахожу, что сказать. Предложение хорошее, но это «постепенно» может значить

любое занятие, входящее в секс, но с отсутствием проникновения. Это петинг, минет и
дальше по списку, от одного перечня которого у меня лицо пародирует помидор, хотя
это естественно, это нормально. И это, чёрт возьми, смущающе.

Помнится, я с Сумин упоминал, что мне нужен кто-то с характером сильней моего, кто
смог бы меня усмирить. Я ошибался. Мне нужен был кто-то, кто смог бы меня понять,
принять и защитить. Чонгук на это способен. Он может позаботиться обо мне, не
допустит ужасного или неправильного, с ним тепло и спокойно. Он мой личный островок
комфорта, на котором я бы хотел остаться как можно дольше. Сейчас не в прямом
смысле, конечно, хотя сидеть полулёжа на нём очень приятно, но всё же.

— Тебе тяжело, наверное, — только опомнился, что всем весом прилёг на него, пока на
фоне продолжает играть фильм, и предпринимаю попытку встать.

— Если бы было, я бы сказал, но, как видишь, я молчу, — возражает. Но я же не

пушинка, блять!

— Мне будет комфортней, если я не буду тебя давить.

— Чем давить? — смеётся, но позволяет мне слезть и прильнуть уже сбоку.

— Своими комплексами, — шучу.

Когда фильм заканчивается, время переваливает отметку в восемь вечера, а я отмечаю,

что коробка с кексами осталась нетронутой. Надо было это исправить. Я не хочу
больше смотреть фильмы, поэтому, взяв наши опустевшие кружки, предлагаю вернуться
на кухню: заварить новый чай и таки отведать десерты.

— А с чем они? — спрашивает Чонгук, открывая коробочку и расставляя кексы на

тарелке, чтобы было удобней брать, пока я нажимаю на кнопку включения чайника. Как-
то так получилось, что я быстро взял бразды правления на кухне в свои руки,
наверное потому, что чай делать уже рука набита.

— Вроде каждый со своим вкусом, но не знаю точно с каким, у тебя же нет ни на что
аллергии? — вдруг приходит мысль, что ему может быть что-то нельзя.

— Нет, — облегчение. — Здесь написано, — взяв коробочку, он начинает зачитывать

вслух: — Клубника, малина, черника, банан, киви и вишня. Но где какой не написали.
Будет у нас своеобразная лотерея. Тебе что хочется попробовать?

Я задумываюсь.

— С клубникой ты приносил, с черникой тоже, наверное, с бананом хочется

попробовать, — вижу, как Чонгук поджимает губы и отворачивается в сторону, и тут же
меняюсь в лице. — Только не шути про банан, я тебя умоляю, — щурюсь, но мне тоже
смешно становится, когда он машет отрицательно ладонью.

— Зачем мне шутить, когда ты сам это сделал? — воззрившись на меня. — Я подумал о
фрукте, а ты о чём думаешь? Не стыдно тебе?

Не стыдно, Чонгук, поверь, сейчас — нет.

— А тебе чего хочется?

— Киви звучит интересно. Посмотрим, кому повезёт.

— Пари? — немного сощурившись.

— Возможно, — подаётся вперёд, упираясь руками в барную стойку и смотря мне в

глаза.

— Снова издержки профессии?

— Конкуренция слишком привлекательна, — пожимает плечами, ухмыляясь одним уголком

губ. — Особенно такая приятная.

— Что будет с проигравшим? Нужно наказание.

— Желание слишком банально и заморочно, — рассуждает Чон. — Как насчёт выполнять

безотказно всё, что пожелает победитель?

— Идёт.

Обычно я в таких авантюрах не участвую, но как верно выразился Чонгук, в такой

приятной приму участие с удовольствием. Мы ждём, когда закипит чайник, я разливаю
нам чай и становлюсь напротив Чонгука с кружкой. От ситуации смешно ужасно просто,
но это завлекает. Мы берём по одному кексу — они, благо, небольшие — и пробуем,
пытаясь разобрать вкус.

— Малина, — говорю, запивая. Чай, к слову, тоже оказался с малиной, немного кислый,
но с десертом сочетается вкусно.

— Черника, — говорит Чонгук, не ожидая, что с самого начала никто не вылетит. — Как
сунын? — пока спрашивает, отпивая.

— Я ожидал худшего, результаты порадовали.

— Вот видишь, я говорил, что ты больше переживаешь. Поздравляю.

— Спасибо.

— Куда планируешь поступать после окончания школы? Уже выбрал учебное заведение?

— Пока нет, но думал заняться этим в ближайшее время. Как поездка в Токио?

— Там красиво, — говорит восхищённо. — Но сейчас холодно. Я даже удивлён, что

посадку не отменили, там такая пурга была. А здесь, наоборот, всё стихло. Вот
родители твои дадут добро, я тебя свожу туда.

— Айщ, — шиплю, опустив голову смущённо.

Он обещает-обещает, но может же правда исполнить! Я его более-менее узнал за

недолгие полтора месяца отношений — Чонгук человек слова, просто так их на ветер не
бросает, поэтому мне и неудобно. Правда же может свозить и в Токио, и в Дубай.

Мы снова пробуем кексы. Я хмурюсь непонятливо, понимаю, что это не то, что мне
нужно, но и по лицу Чонгука не скажешь, что он выиграл.

— Клубника, — говорю.

— Вишня, — вторит он мне. — Получается, осталось только то, что нам надо?

— И тут мы либо оба выиграем, либо проиграем. Сейчас решится, кто мы такие:
неудачники ли везунчики, — я без промедлений беру один из двух оставшихся кексов и
откусываю, пачкая нос в креме и усмехаясь из-за этого.

— Запей, а то икать потом будешь, — говорит Чонгук и тоже откусывает свой.

Пока он не успел ничего понять, я смотрю на него полными изумления глазами,

прожёвывая мягкую выпечку, и начинаю тихо смеяться, а когда доходит и до него,
смеёмся уже мы оба, потому что нам попались не те вкусы, которые мы хотели. Мне
попался киви, а Чонгуку — банан.

Как так? Получается, мы оба неудачники.

— Попробуй, — я протягиваю ему половинку кекса, который он хотел, собирая языком

крем с губ, а Чонгук подходит ко мне и целует в нос, слизав с кончика крем.

— Сладкий мальчик, — обвивает руки вокруг моей талии, становясь вплотную.

— Мы оба проиграли, — напоминаю, поднимая кекс, чтобы он его откусил, что и делает
сразу же. — Что будем делать?

— Значит, не будем выполнять желание выигравшего.

— М… Тогда я не хочу, чтобы ты прямо сейчас целовал меня, — Чонгук сразу понимает,
как именно я перевернул правила, и усмехается.

— Я не хочу, чтобы ты мне отвечал на поцелуй, — улыбаясь слабо и понизив голос,

чуть склоняет голову ко мне.

— Тогда ты меня не обнимаешь, — и мой тоже становится тише и ниже, словно бархат
звучит.

— А ты перестаёшь быть таким очаровательным, — заканчивает совсем уж возле моих губ

и целует. И мы оба не выполняем то, что говорили друг другу и делаем всё с
точностью наоборот. Сладость от десертов оседает вместе с поцелуем на языке, как
снег, струящийся крупными хлопьями за окном на землю.

— Я люблю тебя, — признаюсь, заглядывая в глаза доверчиво, с надеждой.

В этом так страшно признаваться вслух, что я даже подумать не мог. Это намного
волнительней сунына, прививки, любой другой вещи, потому что это касается другого
человека, моих чувств к нему, которые переполняют меня изнутри. Они проснулись с
такой ослепительно яркой вспышкой, разрослись с невероятной скоростью и начали
обретать силу с каждый днём. Я хочу ими делиться, их дарить и быть счастливым в
объятиях того, с кем свела так неожиданно судьба.

— Я тоже люблю тебя, Тэхён, — сокровенным шёпотом признаётся, прислонившись своим

лбом к моему.

А нужно ли большее? Нет. Потому что мне для счастья нужно немногое, оказывается.
Всего лишь человек, которому я могу доверить свои чувства и получить его в ответ.
Пока он будет рядом, я буду счастлив.

========== Тёплая Швейцария и возвращение давнего знакомого ==========

Начались зимние каникулы. Совсем скоро новый год, однако в Корее ему не придают
такого колоссального значения, как, например, в России или Америке, это больше
символический праздник, знаменующий начало года. У нас больше ценится китайский
новый год, а он в этот раз выпал на период с двадцать второго января по девятое
февраля. Но мне и на тот, и на тот фиолетово, в принципе.

— Мама предлагает собраться семьями и поехать куда-нибудь в Швейцарию на недели две

или чуть меньше, — говорит она мне, когда мы зашли в наше любимое кафе посреди
прогулки, чтобы погреться и выпить по чашке какао.

— Семьями? Звучит неплохо, наверное, — задумчиво отпиваю из кружки. — Твоя и моя? —

уточняю.

— И Убин с нами, — дополняет она, сразу не озвучив наверняка потому, что знала мою
реакцию на это. А она такова, что я закатываю глаза, недовольно поджав губы.

— Ладно, хрен с ним. Отдых он испортить не сможет, даже если захочет, потому что
там будем не только мы, но ещё и родители.

— Почему ты постоянно думаешь, что он намерено захочет тебе поднасрать? — Сумин

действительно не понимает моего отношения к нему, потому и спрашивает, хотя я не
вижу смысла в этом, поскольку она точно знает ответ на свой вопрос, просто хочет
хоть как-то оправдать Убина и выставить его лучше, чем он есть на самом деле.

— Наверное потому, что он это делает при каждой нашей встрече, длящейся дольше пяти
минут? Сумин, я говорил, говорю и буду говорить, что мы не споёмся с ним. У нас
взаимная неприязнь друг другу, потому что я гей, а он гомофоб и просто индюк,
питающийся моими нервами.
— Почему-то в отношении других он ведёт себя нормально, и никто не жалуется, —
обиженно возникает подруга с наездом, выставляя меня каким-то не таким.

— Других не геев? — повторяюсь. — Не твоих друзей?

Сумин замолкает, крыть меня ей нечем.

— Когда твоя мама предложила поехать? — нарушаю напряженную тишину между нами.

— В начале января, — под нос говорит, держа обиду, но потом оживляется, вникая в
тему. — Вообще, она сказала, что можно было бы махнуть туда на целый месяц.

О нет, месяц в холодной стране я точно не выдержу. Здесь едва свожу концы с
концами, а в Швейцарии тем более. Но чисто ради эксперимента выдержит ли мой
мерзлявый организм эту авантюру, можно было бы и попробовать остаться там на месяц.

— Твои родители ещё не дали ответ, — дополняет.

— Думаю, сегодня они заведут об этом разговор.

Гуляем мы недолго, поскольку снова начинает холодать, и расходимся домой ближе к

восьми вечера. Сумин мне накидала за шиворот снега, за что я её немного обвалял в
сугробе, и после этого точно нужно было идти домой греться и отсыхать.

Уже дома меня сразу зовут на ужин, куда я иду в предвкушении, а после него
поднимаюсь в комнату.

— Швейцария? — на том конце провода звучит вопрос.

Мы с родителями обговорили это и решили, что будет неплохо провести время вместе.
Мы давно не выбирались куда-то всей семьёй, нам это полезно. Я, недолго думая,
после вечерней трапезы и огласки принятого решения, сразу позвонил Чонгуку,
вернувшемуся недавно с работы.

— Не знаю, как буду выживать в холоде целых две недели, — был условлен именно этот
период, — но, надеюсь, оно будет того стоить.

— Чистый горный воздух, семья, подруга — конечно, оно будет того стоить.
Поздравляю.

Хотелось бы, чтобы и Чонгук был рядом, поскольку не чужие друг другу люди, но не
знаю, как на это отреагируют родители Сумин (я вообще без понятия, знают ли они мои
необычные предпочтения), к тому же немаловажным фактором выступает и работа
Чонгука, от которой он не может оторваться на такой длительный срок даже под
предлогом отпуска. Я точно знаю, что буду по нему скучать, это неудивительно и не в
новинку, но всё равно ненавижу периоды, когда увидеться не представляется
возможности.

— Вылет через три дня, — говорю, обняв небольшую декоративную подушку, улёгшись на
бок. — Мы же встретимся пред ним?

— Конечно, — его слова успокаивают, я умиротворённо прикрываю глаза. — Если у вас

вылет утром, можешь поговорить с семьёй, чтобы остаться у меня, я потом сам тебя
отвезу в аэропорт.

— Думаю, мама будет не против, я же уже оставался у тебя.

— Тогда я заеду послезавтра за тобой и помогу с вещами.

— Хорошо, спасибо.

***

Два дня пролетели стремительно в суматохе подготовки к нашему небольшому

путешествию: то вещи собрать, то билеты перепроверить, то поехать купить что-то,
чего у нас нет, но что обязательно нужно будет в Швейцарии, позаботиться о том,
чтобы всем было удобно в пути и уже по прибытии на место, проверить бронь коттеджа,
который мы все вместе выбрали для проживания — в общем, дел было невпроворот, а
потому перерыв на сон был столь же быстротечным, как и сами дни — только закрыл
глаза, открыл — за окном уже новый день, дела и подготовка. Такое редко бывает, что
в предвкушении чего-то ты быстро засыпаешь и так же быстро просыпаешься, думая, что
ночи не было, и ты просто моргнул. Обычно бывает наоборот — ты не можешь подолгу
уснуть и в итоге мучаешься весь день от слабости из-за бессонницы, которая
отпустила к глубокой ночи или же раннему утру. Но мне повезло.

Сегодня канун нашего вылета, день, когда я должен вечером отправиться на передержку
к Чонгуку, чтобы провести с ним заветные часы времени перед очередной разлукой.
Надоело, если честно, но что поделать. Жизнь всегда идёт своим чередом, у каждого
со своими правилами и в своём ритме, который редко нарушается и подстраивается под
чей-то ещё, находя определённый баланс. Наш с Чонгуком баланс в том, что нескольких
встреч в неделю нам хватает, не всегда, но это не критично. Я привыкаю думать, что
даже редкие наши посиделки у него дома или поход в кафе, ресторан, кино, да куда
угодно — надо ценить. Ведь не в частоте наших встреч измеряются и чувства, и
удовольствие, которое мы получаем от компании друг друга, а посему я рад, что перед
вылетом смогу провести с ним время, уже не думая о том, что мы долго не увидимся.
Есть же телефон, звонки, сообщения, напоминание о нём на моём запястье, да и мысли
он нечасто покидает, поэтому соскучиться я успею только по его касаниям.

— Тэхён, ты точно всё собрал? — спрашивает мама, ходя со списком вокруг чемоданов,
сложенных в гостиной, где мы вдвоём вместе с папой сидим.

— Точно, — говорю уже который раз, — я трижды проверял. Мне не три года, мам, я в
состоянии собрать собственный чемодан.

— Ты-то в состоянии, но если что-то забудешь, обратно вернуться, чтобы взять, не

сможешь. А Швейцария — чужая страна, в которой в магазинах тебя не поймут.

— Ты преувеличиваешь, — вступается отец. — Как минимум в коттеджном городке, где мы

поселимся, будет поблизости супермаркет специально для туристов с консультантами,
знающими хотя бы английский.

— А у меня с ним проблем нет, — напоминаю. Я достаточно хорошо знаю этот язык,
поэтому проблем особо не вижу в коммуникации с другими людьми в чужой стране.

— Всё равно проверить четвёртый раз, чтобы мамина душа была спокойна, можно, —
стоит на своём мама.

Я тяжело вздыхаю под лёгкую папину усмешку. Эту женщину не изменить, мы оба это
знаем. Но к твоему сожалению, мам, время уже подошло как раз к отметке «Х», когда
за мной должен заехать один очень привлекательный мужчина на ламборгини урус.

На звонок в дверь мама реагирует моментально, повернув голову к ней и побудив

хвост, завязанный на затылке, сделать пируэт вслед её движению. Что-то бормоча
недовольно под нос, она устремляется в прихожую, чтобы открыть и впустить Чонгука в
дом.

— Добрый вечер, — говорит Чонгук достаточно громко, чтобы и мы с папой услышали.

— Не зайдёшь на чай? — спрашивает мама, снова суетясь и почти убегая на кухню,
чтобы ставить чайник, не позаботившись услышать ответ.

Чонгук мельком смотрит на нас с отцом в гостиную и видит два синхронных кивка,
потому что, повторюсь, эту женщину не переубедишь, а если это касается гостей — тем
более.

— На чашечку задержусь, — отвечает дружелюбно он маме, а та на радостях упархивает

на кухню.

Разувшись и оставив зимнюю куртку в прихожей в шкафу, Чон присоединяется к нам с

отцом, расположившись в кресле. Он приветливо мне улыбается, оказавшись как раз
рядом (я сидел на диване с краю, ближе к креслу, куда он сел), а я не могу
отделаться от мысли, что всё чаще вижу вселенную в его тёплом взгляде.

— Куда в итоге решили отправиться? — спрашивает Чонгук, обращаясь к моему отцу.

— Флимс, в кантоне Граубюнден, — страшные слова, от которых я знаю только то, что
всё это находится в Швейцарии. Ладно, Флимс — название как раз горнолыжного
курорта, на который мы отправимся, а кантон Граубюнден — так называемая
федеративная единица Швейцарии, в которой этот курорт находится. Пока мне не
объяснили это, для меня всё звучало как какая-то абракадабра. Но Чонгук, похоже,
улавливает суть сразу и понимающе кивает, промычав заинтересовано.

— У меня коллега был там, говорил, там очень хорошая кухня и отношение к туристам.

— Не хочешь с нами отправиться туда? — вопрос, нагоняющий на меня досаду, поскольку

он уже обговаривался мной с Чоном, и было решено этого не делать по ряду некоторых
причин, одна из которых это:

— К сожалению, не могу, работа не отпускает.

— Понимаю, — тянет отец. — Значит, в другой раз.

— Обязательно, — кивает Чонгук.

Мама приносит чай, отдаёт его Чону и вспоминает, что в гараже было что-то, что нам
может пригодиться в поездке, и что папа должен ей помочь достать. Смахивает эта
сцена, конечно, на что-то сомнительное, напоминающее тот момент, когда героев
какого-то фильма или сериала оставляют одних из понимания их связи и потребности
побыть вдвоём. Но это уже у меня шарики за ролики и киношная жизнь в реальности из-
за череды событий, произошедших за последние четыре месяца. Но это только к
лучшему, что нас оставляют одних.

Расстояние между креслом и диваном позволяют без проблем дотянуться друг до друга и
переплести пальцы рук, в поиске контакта, который так нам нужен. У нас впереди
целый вечер, но я знаю — он пролетит, как одно мгновение, потому что моменты,
которые заставляют чувствовать нас сильные эмоции, так же скоротечны, как и время,
проходящее мимо нас в секунды покоя или умиротворения. Слова сейчас излишни, но в
то же время хочется что-то сказать, как-то выразить свои чувства, чтобы показать,
как ценны такие минуты нашего уединения.

В итоге мама находит, что искала, Чонгук допивает чай, и мы уезжаем, прихватив два
моих чемодана, половина вещей в которых — верхняя одежда. Обувь решили все вместе
приобрести уже на месте, в специальных магазинах с горными принадлежностями или в
каком-нибудь спортивном, думаю, он там точно будет. Вещи остаются в багажнике, мы
же перемещаемся в тепло квартиры, где позволяем себе, избавившись от верхней
одежды, прижаться друг к другу прямо в прихожей.
Я смеюсь.

— Что? — спрашивает Чонгук.

— Ничего, просто это странно, что мы сделали это только сейчас.

— Будь у кого-то меньше стеснения перед родителями, мы бы сделали это ещё у тебя
дома, — без упрёка, но с намёком на то, что мне ещё следует над собой поработать. И
это не манипуляция, чтобы подстроить человека под себя и свой комфорт, нет. Всё
делается ради меня самого в первую очередь, для преодоления моих барьеров, которые
должны мне облегчить жизнь, я понимаю, но это всё ещё непросто даётся. Если бы
Чонгук хотел меня настроить под себя, он бы давно это сделал, но он преследует цель
сделать меня менее скованным для меня же в первую очередь и уже после — для себя и
наших отношений.

— Когда-нибудь я научусь не смущаться родителей и мир схлопнется.

За время пребывания у Чонгука в квартире (а это не много не мало целых три раза) я
успел её исследовать и запомнить расположение комнат как на первом, так и на втором
этаже. На первом рядом с прихожей находилась ванная, совмещённая с туалетом,
гостиная, кухня со столовой и небольшое место, обустроенное под рабочее, где был
ноутбук, органайзеры с папками и неизвестными мне бумагам, подставка с канцелярией
и небольшой книжный шкаф сбоку стола, на котором были книги и другие папки, которые
либо уже были не нужны, либо не представляли особой ценности в данный момент,
поскольку были не на столе перед глазами (мне всё это объяснил сам Чонгук). На
втором ситуация немного интересней: две спальни — одна Чонгука, другая гостевая,
небольшая полупустая комната, которая тоже могла бы быть кабинетом, вторая ванная,
и небольшой балкончик возле лестницы, на котором было удобное кресло, которое я
всё-таки опробовал, с высокой лампой рядом.

Большинство времени мы проводили либо в гостиной и на кухне, либо, непосредственно,

в спальне Чонгука, когда уже ложились спать. В отдельной комнате мне было бы не
очень комфортно, особенно если учесть то, что мы встречаемся и что место для меня
незнакомое, да и Чонгук сам сказал, что не позволил бы мне спать отдельно, потому
что, оказывается, моё присутствие под боком его успокаивает и позволяет быстрее
заснуть. Что взаимно, между прочим. Зона комфорта была быстро найдена, с этим не
было никаких проблем раньше, и нет сейчас, когда Чонгук, отвлёкшись от своей
«домашней работы», которую не успел доделать в офисе, находит смотрящего какой-то
фильм (содержание которого не до конца понимаю, но что-то о похищении девушки и
данном ей сроке в год, чтобы она кого-то полюбила) меня на диване с пиалой
клубники, которой почти не осталось. Во мне ещё и любовь к данной ягоде недавно
проснулась, когда мало того, что не сезон, так и если находишь её, то она вся
кисловатая, а не сладкая.

Чонгук садится рядом со мной, утянув одну штучку себе, и минуту погодя изрекает:

— По-моему, я что-то слышал об этом фильме, — повернувшись, вижу, что между бровей
залегла складка задумчивости, а мимика на лице живописно играет от движения
челюсти. Даже появляются мимолётные ямочки, в которые тыкнуть хочется, но я
сдерживаю этот порыв и неопределённо пожимаю плечами.

Я забираю последнюю ягоду, что не ускользает от чужого внимания, и продолжаю

пытаться вникнуть в сюжет, потому что не знаю, сколько мне придётся себя ещё
занимать, пока Чонгук работает на дому. Отвлекать его — такая себе перспектива.

cherry — lana del rey

— Съешь и не поделишься? — спрашивает, вынуждая меня недоумённо на него обернуться.
Но во мне ни чувства вины не просыпается, ни стыда, когда я медленно подношу
последнюю клубнику к губам и безжалостно съедаю её, не отводя при этом взгляда от
чужих глаз. Делаю это только, чтобы посмотреть на его реакцию, которая следует
незамедлительно.

Ринувшись ко мне, Чонгук точно впивается в мои губы с поцелуем, из-за чего я
теряюсь поначалу от внезапности, и в процессе которого чувствую, как кусочек
клубники перехватывается чужим языком, коснувшись неоднократно моего. Внутри меня
пробирает от этого жеста, я вжимаюсь в спинку дивана под чужим напором, меня словно
парализовало в эту минуту, а становится ещё хуже, когда Чонгук для удобства
располагает ладонь на моём бедре и отстраняется так же неожиданно, как и
приблизился, вернувшись на своё место рядом со мной, не отодвигаясь далеко. Это
почти вплотную ко мне. Я в совершенно сконфуженном состоянии наблюдаю, как он
довольно жуёт украденную у меня клубнику, и с трудом проглатываю то, что дожёвываю
сам, чувствуя, как горло сдавило от выброса серотонина в крови.

— Хочу ещё, — звучало низким глубоким голосом, как предупреждение, чтобы я снова
так не пугался.

Это было не о закончившейся клубнике, а о моих губах, к которым он снова примыкает,

но в этот раз мягче, давая мне возможность сориентироваться, чтобы ответить слабым
движением. Я бессилен перед ним, когда снова горячий язык, переносящий кислинку от
съеденной ягоды, сплетается с моим, а руки, в которых была пиала, пустеют. Закрытые
глаза не позволяют мне понять, что происходит вокруг, но слышу, как небрежно
отставляется на пол та несчастная тарелочка, а ещё слышу звук из фильма, который
смотрел — томные вздохи, переходящие в стоны, и соответствующую музыку на фоне,
придающую сцене пикантности.

Чонгук тянет меня за руку немного в сторону, чтобы развернуть и уложить вдоль
дивана, не отрываясь от губ ни на секунду. Чувствую его руку на своём бедре снова —
она скользит вверх по ткани домашних штанов, с внутренней стороны. Тут же импульсом
проносится по телу возбуждение, отозвавшееся приятным спазмом в животе; я шумно
выдыхаю через нос, желая свести ноги, но не могу, потому что между ними находится
Чонгук, сплетающий пальцы на наших руках и прижимающий получившийся замок к мягкой
обивке дивана у моей головы.

Я захлёбываюсь от эмоций. Кажется, в моменте выстанываю прямо Чонгуку в губы, уже

переставая ориентироваться и концентрироваться только на поцелуе, когда Чон
буквально везде. Когда между ног проходятся чужие пальцы, я дёргаюсь не на шутку
сильно, тут же открывая глаза и неосознанно сжимая руку Чонгука в своей. Он
отстраняется, но только чтобы склониться немного в сторону, к моему уху, и
спросить:

— Позволишь? — проводя снова по моему возбуждённому члену через слои ткани. — Я

ничего не сделаю, пока ты мне не скажешь, — даёт право выбора, но подначивает тем,
что всё ещё поглаживает меня там, где никогда раньше не касался, склоняя меня
больше к положительному ответу. Я могу попытаться сбежать от ситуации, как пробовал
это делать в школьном туалете, но тогда меня это ни к чему не привело, в итоге я
всё равно поддался желанию, и сейчас сделаю то же самое.

Будем всё делать постепенно.

Я положительно мычу, не дав, видимо, тем самым определённого ответа. Чонгук горячо
выдыхает мне на шею, касаясь уха кончиком носа — по телу крупная дрожь, — и просит
конкретики:

— Скажи, Тэхён.

Новый узел внизу живота, сдавленная грудная клетка, недостаток воздуха и мой ответ
через силу на слабом выдохе:
— Позволяю, — а сам чувствую, как напрягаюсь, когда губы касаются кожи на шее, и
рвано хватаю воздух ртом, слыша стук сердца в висках, ушах, шее, груди — во всём
теле сразу.

— Уступчивый, — довольно мурчит Чонгук. — Я уже понял, что тебе нравится быть
ведомым, — целует в линию челюсти, щёку и небрежно цепляет губы. — Просто
расслабься и не бойся мне открыться.

Резинка штанов оттягивается вместе с кромкой боксеров, когда ладонь проникает под
них. Меня выгибает дугой ему навстречу, а губы распахиваются в немом стоне. Рука
выпутывается из чужой хватки, я ей обнимаю Чонгука, зарываясь в мягкие волосы
пальцами, другой хватаюсь за его плечо, будто вот-вот упаду куда-то. Чувствую, как
он проводит по всей длине в неторопливом темпе, доводя меня до ручки. Снова мычу в
чужие губы, умирая от того, насколько Чонгука сейчас много.

Возбуждение достигает пика, я впервые чувствую всё настолько остро, что боюсь
банально взорваться от переполняющих меня эмоций. Снова влажные касания на шее,
снова хриплый голос не в уши — в душу.

— Разведи ноги, не зажимайся, — делаю, как он сказал, закусываю губу, только бы не

застонать во весь голос, когда его ладонь начинает вдруг играть с чувствительной
головкой. Не знаю от чего мне сейчас хуже: от смущения или от возбуждения, которое
с каждым движением и словом Чонгука только крепчает. — Послушный мальчик, —
клянусь, ещё одна фраза этим тоном и я тотчас кончу. — Уже представлял, как я дрочу
тебе? — дыхание учащается.

Чонгук, пожалуйста…

— Насколько часто ты это делал?

Умоляю тебя…

— Как сильно краснело твоё прелестное лицо от таких пошлых мыслей? — рваный стон
всё же срывается с губ, а чужие волосы сжимаются в тисках.

Я уже не могу…

— Что ты выстанываешь, когда кончаешь?

— Чонгук… — сипло, чтобы замереть и после испытать дрожь от оргазма, накрывшего

одной волной всё тело, когда делаю то, что и сказал Чонгук — кончаю с его именем на
губах, не соврав при ответе на поставленный вопрос.

Не успеваю прийти в себя, уже пытаюсь ответить на поцелуй, тягучий и глубокий,

которым меня награждают, доставив мне расслабление, перемешанное с крышесносным
удовольствием. Чонгук, оторвавшись от моих губ со смачным чмокающим звуком, смотрит
в глаза с нездоровым огоньком, немного прищурено, хитро. Так хищник смотрит на
добычу. Я себя ею сейчас и ощущаю.

— Блять, — выдыхаю почти неразличимо. Первый раз, когда я позволяю себе мат при
Чонгуке, но ситуация патовая, я не могу выразиться никак иначе.

— Очень страшно? — спрашивает Чонгук.

— Можно мне спрятаться где-нибудь и умереть от смущения? — закрываю руками лицо.

— Дальше будет интересней, — чмокнув меня в ладони, где предполагаемо были скрыты
губы, а потом чувствую лёгкость и холодок от чужого движения.
Открыв глаза вижу, как широкая спина удаляется и исчезает за дверью ванной.

Я кончил ему в ладонь, твою мать…

С тяжёлым вздохом упираюсь взглядом в потолок, чтобы следом остолбенеть от одной

фразы, произнесённой Чонгуком, когда он выходит из ванной.

— Ещё клубнику будешь?

Он знал, что это не последняя клубника. Всё было сделано не по случайности, а

специально. Он это спланировал! Я думал, что он был не в курсе о наличии клубники в
холодильнике, поэтому и хотел узнать, что он сделает, если я съем последнюю, по его
мнению, ягоду. Оказывается, не я был хозяином ситуации, а он.

Я в неверии отталкиваюсь руками от дивана, принимая сидячее положение, и с довольно

говорящей физиономией смотрю, как Чонгук преспокойно достаёт ту самую клубнику в
контейнере и оборачивается на меня, вскидывая коробочку, мол, «будешь?».

— А фильм, который ты смотришь, эротического содержания, — оповещает, — так, к

слову.

Я хватаю пульт от телевизора и нажимаю кнопку, чтобы посмотреть информацию о

фильме. «365 Дней» — эротический фильм. Так и написано. Не берусь говорить, что
даже фильм на фоне был частью его плана, но припоминаю, что в процессе слышал на
фоне стоны. Карты сложились как нельзя лучше.

— Не думай так много, а то голова заболит.

Да ты!.. Ты!.

— Я не думаю, — я просто в ахуе, вот и всё.

Мне нужен чай. Я захожу к Чонгуку на кухню, обхожу его, уплетающего помытую
клубнику у тёмно-серого шкафа, прислонившись к нему спиной, и нажимаю кнопку
включения на чайнике, принимаясь подготавливать себе кружку. Боковым зрением
отмечаю, что за мной пристально наблюдают, и, в конечном итоге, поворачиваюсь,
чтобы поднять горящее смущением лицо на виновника моей эмоциональной катастрофы.

— Я… — начинаю и тут же заминаюсь, вздыхаю, расслабив плечи. — О, боже, — и

собираюсь позорно сбежать, даже не дождавшись чая и с провальной попыткой
высказаться Чонгуку. Предпринимаю попытку быстренько обойти его, но он отставляет
тарелку и ловко перехватывает меня поперёк талии, тут же развернув на себя и
приковав руки к ней.

— Ты что-то хотел сказать, кажется, — ну вот зачем я открыл свой рот, а? — На,
поешь, успокойся, — он подхватывает сзади одну ягоду и подносит к моим губам, — а
то сам как клубника.

Я немного откусываю, но всё равно не могу найти слов, чтобы сформулировать мысль, и
просто со вздохом утыкаюсь лбом в чонгуково плечо, окольцевав руками его тело.

— Ты молодец, — говорит Чон, поглаживая меня по спине. — Мне нравится, что ты, даже
когда боишься, пробуешь. Идёшь навстречу страхам, тому, что заставляет чувствовать
тебя неловко.

— Так сделал бы каждый.

— Поверь мне, нет. Кто-то мог бы ещё очень долго увиливать, а ты делаешь шаги
навстречу, хоть и неуверенные. Это огромный труд и работа над собой.

Он прав, наверное. В других условиях, с другим человеком я бы не позволил себе

такого. Другой и не пытался бы открыть меня себе под новым углом. Я всё больше
убеждаюсь, что встреча с Чонгуком — одно из самых удачных событий в моей жизни.

— Я люблю тебя, мой храбрый мальчик.

— И я тебя.

***

Утром, как и было договорено, мы с Чонгуком встаём пораньше, чтобы без спешки
собраться в аэропорт. Мне до сих пор неловко за вчерашнее, но уже в меньшей степени
— я успокоился ночью, уже когда мы легли, почувствовав его объятия со спины. Тогда
и сонливость накатила, и я ситуацию более-менее отпустил.

Выбравшись из одеяла, я мгновенно покрылся мурашками от холода и вяло пошёл во

вторую ванную комнату, пока первую занял Чонгук. Мы пересекаемся уже на кухне: я —
до сих пор сонный, едва не клюющий носом, а Чонгук немного бодрей, протягивающий
мне утреннюю порцию чая, а себе сделав кофе.

— Ещё успеешь поспать, вам семнадцать с половиной часов лететь, — хриплым после сна
голосом говорит и раскатисто зевает, отвернув голову в сторону. За окном ещё темно,
но скоро посветлеет. Вылет в восемь часов, забавно то, что мы вылетим в восемь утра
и прилетим во столько же, но уже в другой стране. Но внутренним часам от этого
забавно не будет.

— Кошмар, — так же хриплю, смотря тупым взглядом в тумбочку.

Чонгук же усмехается в кружку.

Мы выходим в семь, чтобы за полчаса доехать до аэропорта, мне остаться там, а

Чонгуку сразу отправиться на работу. Смотря на проносящийся за окном Сеул, кажется,
будто я покидаю его навсегда, немного странное ощущение. Я бывал уже раньше за
границей и каждый раз как первый ощущается.

Чонгук паркуется у входа в аэропорт, я вижу, как оттуда выходит мой отец, которого
я оповестил о своём приезде, чтобы меня встретили.

— Я жду много фотографий с отдыха, учти это, — говорит Чонгук и тянется ко мне,
чтобы чмокнуть на прощание в губы. — Повеселись там.

— Спасибо, — улыбаюсь и выбираюсь из машины. — Пока.

Услышав ответное «пока», закрываю дверь и обхожу ламбо, чтобы открыть багажник и
достать оттуда свои чемоданы, один из которых папа любезно перехватывает, чтобы мне
помочь. Уже в огромном здании вижу кучу народа: все куда-то отправляются или
прилетают, переговариваются между собой, разнося эхом неясный гомон. Издалека вижу
небольшую толпу из своей семьи, семьи Сумин и Убина, стоящего рядом с ней. Видимо,
все чемоданы уже были сданы ими, поскольку они стоят без них, а мы с папой первым
делом идём сдать мою поклажу. Это занимает минут пять, благо очереди не было и
сотрудница оказалась хорошей.

Подходя к «своим», складывается ощущение, что они все знают, что было вчера между
нами с Чонгуком, и смотрят на меня немножко странно, потому что у меня есть парень,
который меня сюда и привёз. Но это только наваждение, я же понимаю, что это полный
бред и никто ничего не знает, просто моё шокированное сознание до сих пор
отказывается принимать произошедшее за реальность.
— Привет, Тэхён, — здоровается со мной мама Сумин, улыбчивая женщина, повеселее
моей матери, от которой Сумин передалась большая часть характера.

— Здравствуйте, — здороваюсь и с ней, и с её мужем, почтительно поклонившись.

— У нас скоро посадка начнётся, давайте немного ближе сдвинемся, — предлагает уже
моя мама, взглянув на табло с расписанием и время.

По пути краем глаза замечаю Убина, подстраивающегося ко мне с правой стороны.

— Как Чонгук поживает? — ехидно спрашивает, в голосе отчётливо слышу ухмылку.

— Тебя ебёт? Попрыгай — отойдёт, — любезно советую, так же тихо перебрасываясь с

ним фразами под прикрытием слабой улыбки на лице.

— Ах, ты жопа! — запрыгнув на меня со спины, говорит Сумин, отчего я немного

отшатываюсь, едва не полетев носом вперёд. Она не слышала нашей милой беседы,
поскольку шла сначала с родителями, а потом немного отстала, чтобы сделать это. —
Звоню я ему, значит, такая, раз-второй, он трубку не берёт. Звоню сегодня повторно,
так мне Чонгук отвечает! — шипит на меня. — «Тэхён не может подойти, он ещё спит».
Ты сколько дрых там, а?

Чонгук отвечал на звонок и не сказал мне? Может, просто забыл сделать это?

— Не знаю, меня вырубило, еле встал сегодня, — отвечаю Сумин, перехватывая её

удобней под коленками. — А ты не звони так рано. Зачем ты вообще это сделала?

— Узнать настрой, конечно!

Ахуенная причина, ничего не скажешь. Хорошо, что не ответил.

— Боже, нам лететь почти сутки, — обречённо вздыхает она. — Кто-нибудь знает, чем
себя можно занять на это время?

— Спать, — отвечаю я.

— Поддерживаю, — соглашается со мной Убин, зевая.

— Какие вы нудные, — цокает Сумин.

Как только мы садимся в самолёт, где я оказываюсь возле своей мамы, у окна, я
выдыхаю. Две недели вдали от дома, только я, моя подруга и наши семьи… и Убин, чтоб
ему всралось! В целом, перспектива неплохая, даже очень. Но такое ощущение, что я
уже начинаю скучать по Корее.

— Тэхён, — зовёт меня мама аккуратно, коснувшись моей руки. Я поворачиваюсь к ней.
— Мы тут с папой говорили вчера, когда ты уехал, ну так разговор зашёл за учёбу и
твоё поступление… Ты решил, куда подашься? Кажется, как-то ты упоминал, что хотел
поступить в финансовый университет?

— Да, — киваю. Других вариантов пока нет, меня, в принципе, это устраивает, у меня
оба родителя в этой сфере работают, смогут чем-то помочь, да и Чонгук вроде не
далёк от этого, почему бы и нет?

— Как ты смотришь на то, чтобы поступить учиться в Америку? Мы говорили с папой о

Нью-Йоркской школе бизнеса, в которой обучают предпринимательству, экономике и
финансированию. Посмотрев на твои успехи в учёбе, мы подумали, что ты мог бы
поступить туда. Ты знаешь неплохо язык, до поступления можно будет ещё подучить его
со специалистом, а потом отправиться туда. Что думаешь?

— В Нью-Йорк?.. — неуверенно переспрашиваю, отведя взгляд. По мне так мои

достижения слишком переоценили. Это один из лучших финансовых университетов
Америки, куда простые смертные не попадают, только если за большие заслуги, а я там
как белая ворона буду.

— Это пока просто предложение, мы рассмотрим с тобой ещё варианты, но нам с папой
кажется, что этот неплохой.

Вариант-то неплохой, даже очень неплохой, но это так далеко, менталитет отличается,
тот же язык, люди. Это надо будет обмозговать обязательно, но предложение весьма
занятное.

Первые часы полёта я бездумно пялюсь в иллюминатор. Даже мыслей никаких нет, голова
настолько пустая, что я будто на физическом уровне начинаю чувствовать течение
времени. Небо постепенно меняется, начинает темнеть. Смена часовых поясов будет
переноситься отвратительно, знаю это только понаслышке, но уверен — это очень
неприятно, как минимум в голове происходит диссонанс, когда ты вылетаешь в ночь, а
через несколько часов у тебя снаружи уже вовсю день. Мне в этом плане проще,
конечно: вылететь, когда темно, пролететь ночь и прибыть, когда темно и только
начинает светлеть. Обратный путь будет трудней. Всё же семь часов разницы это не
шутки.

Глаза начинают закрываться, наверное, на третьем или четвёртом часу полёта, а потом
я всё-таки отрубаюсь. Будит меня восторженный громкий шёпот Сумин, сидящей сзади,
когда мы подлетаем к нашему месту назначения — аэропорт Бад-Рагац, расположенный
возле одноимённого города, откуда и начнётся наше путешествие по Швейцарии, уже от
него мы будем добираться до горнолыжного курорта, но сначала нужно сесть. Мама
рядом поднимает с глаз маску для сна, чтобы глянуть в окно и на время и
удостовериться, что мы долетели.

— Ты только посмотри на это! — слышу Сумин, вытягивающую Убина к иллюминатору.

— Мы долетели? — сонное слышу от него.

— Скоро посадка. Обалдеть, мы в Швейцарии, — как ребёнок радуется она.

Я, выглядывая за прозрачное стекло, тоже вдруг не могу сдержать улыбку и первую за

поездку фотку делаю с видом зимнего города и его огней сверху. Уже через пятнадцать
минут нам советуют пристегнуться, поскольку самолёт идёт на посадку.

Стоило приземлиться, мы почти без проблем освоились в новой для себя местности,
забрали чемоданы, арендовали два немаленьких автомобиля для передвижения и
перевозки вещей и добрались до Флимса. Было бы, конечно, надёжней поехать на
автобусе, так мы бы не заблудились среди дорог, но мы выбрали практичность и в
итоге выехали на нужный нам маршрут. По пути, как и планировалось, заезжаем по
магазинам и затариваемся вещами уже от местных ребят, чтобы не прогадать, и уже
ближе к полудню по местному времени добираемся до нашего местожительства.

Как выяснилось позже, у нас арендован не один коттедж, а два. А если точнее — один
коттедж и небольшой домик, в котором поселили меня, Сумин и Убина отдельно, с
пониманием того, что нам отдельно будет комфортней (сомнительно, но всё же). Оба
здания находятся рядом друг с другом, поэтому носиться туда-сюда можно без проблем,
душа родителей и мой желудок могут быть спокойны.

— Ахренеть! — почти с порога визжит Сумин, забегая в домик.

Он небольшой, двухэтажный, но комнаты достаточно просторные. Та, в которой мы

оказываемся со входа — гостиная с длинным угловатым диванчиком, камином и всякими
уютными вещами, коврами, пледами и подушками, а ещё, как бонус, стояла корзинка с
мандаринами, на которую у меня сразу пал взгляд. Также возле лестницы на второй
этаж имеется раздельный санузел, кладовая для всяких лыжных штук, встроенная в
стену, чтобы не мешать прохожим, и маленькая кухонька, разделяющаяся с гостиной
аркой вместо двери. На втором этаже две абсолютно одинаковые спальни, выход на
небольшой балкончик прямо над верандой, и на этом всё. А ещё на первом этаже есть
камин! Вот это действительно то, что приводит меня в восторг так же, как Сумин, но
я это не показываю настолько очевидно, а лишь интересуюсь у ребят, знают ли они,
как его можно разжечь.

Не знаю, как буду уживаться с Убином под одной крышей целых две недели, но буду
надеяться, что вернусь домой без седых волос.

Начинается наше маленькое путешествие.

***break the rules — charli xcx

Первая неделя прошла замечательно.

Так как почти всё время в самолёте большинство из нас спало, мы решили начать
горнолыжные приключения уже в день прилёта, за исключением мамы Сумин и моего отца,
им нужно было отдохнуть. Мы нашей небольшой компашкой оставшихся лыжников двинули в
сторону местных ресторанчиков, чтобы сначала подкрепиться. По рекомендации парня
официанта мы решили попробовать несколько местных блюд — вяленое мясо из
Граубюндена с валлийским хлебом из ржаной муки и Альплермагронен, что дословно
означало «макароны альпийских пастухов». Я не забываю сфоткать наш обед и тут же
отправить Чонгуку в Какао, смотря на ещё не прочитанное сообщение о том, что мы
прилетели. В Корее сейчас почти восемь вечера, надеюсь, он не задерживается на
работе.

Уже после мы, сытые и довольные, отправились кое-куда поинтересней. Мы прибыли на

первое место катания, не слишком высокое для нас, новичков, но неплохое для
разогрева. В нужном месте мы арендуем кто лыжи, кто сноуборды, и поднимаемся
наверх, откуда нужно съезжать. Как оказалось, Убин умеет кататься на сноуборде, это
становится понятно, когда этот выпендрёжник проезжает мимо потерявшего равновесие
при спуске меня, сидящего возле небольшого сугроба у оградки, выгнув сноуборд так,
чтобы меня ещё сверху обсыпало снегом. Сумин едва кипятком не ссалась, когда
увидела его навыки, чтоб у них языки слиплись во время поцелуя.

Я кое-как пытался устоять на лыжах пока катился снова, но после очередной неудачной
попытки мама показала мне видео, которое она успела снять, а именно — я, летящий
прямиком на Сумин и Убина и валящий их обоих в снег. Мама предложила попробовать
вместо лыж сноуборд, как это сделали эти двое, я нехотя согласился, а оказалось зря
лицом воротил, инструктор всё доходчиво объяснил, и в один из миллиарда попыток у
меня получилось проехать от начала и до конца трассы, не набив на теле новый синяк.
Было несправедливо, когда я, радуясь тому, что у меня в кои-то веки вышло, получил
в лицо снежок от Убина. А несправедливо это потому, что я всё ещё был прикреплён к
сноуборду, поэтому не смог резко соскочить с него, чтобы проучить суку.

Но моё время наступило на следующий день, когда мы узнали, что здесь можно
покататься не только на сноубордах и лыжах, но и на коньках. Мою ехидную улыбку
тогда надо было видеть: я знаю, что Убин не умеет кататься на них, поэтому на льду
чувствовал себя как рыба в воде, рассекая поверхность вместе с Сумин, пока этот
бедолага пытался устоять на ногах дольше минуты, прежде чем шлёпнуться на зад
снова. Пососи, сука, моя очередь смеяться. Но надолго моего веселья не хватает —
Сумин спешит помочь своему горе-фигуристу. А мне никто почему-то не помогал, ну и
ладно!

На протяжении всего времени Убин будто пытался мне что-то доказать, с недовольным
лицом смотря в мою сторону и постоянно в моём присутствии притягивая к себе Сумин
как можно крепче, при этом по-собственнически ухмыляясь мне, мол, смотри, она со
мной, а не с тобой. А я, если быть честным, и счастлив этому событию! Только
выглядит смешно до рези в животе то, как он вдруг начал её ко мне ревновать, будучи
прекрасно осведомлённым и о наших с ней взаимоотношениях, и о моих с Чонгуком. Ну,
видать, с порыва ревности он и шмальнул в меня ещё снежок, когда я общался с Сумин,
пока родители брали нам принадлежности для катания в другой день.

— Пизда ему, — прорычал я сквозь зубы, после того как поджал губы и убрал снег с
лица.

— Тэхён! — тут же реагирует Сумин, не успев меня схватить за руку, когда я срываюсь
с места и таки бегу за мудаком, чтобы навтыкать ему. Но моя попытка не
заканчивается положительно, поскольку мама шуточно кричит, чтобы я никого не
обижал. А обижают снова меня, мама!

Я думал, мы не уживёмся втроём в нашем доме, но, как оказалось, это было одной из
меньших проблем. Убин редко показывался из спальни по вечерам, я в основном
тусовался возле камина, который научился разжигать и греться возле него, а Сумин
металась от меня к нему какое-то время, а потом могла ещё свалить за едой к
родителям. Вообще, гостиная, как по мне, самая кайфовая зона во всём доме, я бы
перенёс свои вещи из спальни сюда и жил бы тут, если бы не знал, что со мной живёт
два жаворонка, которые по утрам шароёбятся по первому этажу и иногда даже не думают
вести себя тихо хотя бы ради приличия, а гогочут на весь дом! А так да, гостиная —
имба.

Но в нашем сожительстве были и положительные стороны, например, уже упомянутый

момент, когда Сумин тащит еду из родительского жилища. Еда! Мандаринки! Мне
кажется, я съел в одиночку половину корзинки и мне ни капли за это не стыдно,
потому что они оказались настолько сладкими и вкусными, что невозможно оторваться!
Разумеется, фото с ещё целой, полной корзинкой покоится у меня в галерее на
телефоне и в чате с Чонгуком вместе с моим отзывом, но плохо то, что с другими тоже
надо делиться, а не жрать всё в одно лицо. Помнится, так кто-то из моих знакомых
переел мандаринов или моркови, не помню точно, и у него пожелтела кожа на руках и
немного на лице. Без шуток, он был прямо жёлтый. Но меня даже этот фактор не пугает
— фрукты слишком вкусные.

Так вот, о хороших моментах. Было классно, когда Сумин ночью ни с того ни с сего
убежала наверх, преисполненная какой-то супер-пупер-дупер-мега великолепной идеей,
оставив нас с Убином в недоумении сидеть на диване в гостиной, а потом вернулась с
переносной колонкой, от вида которой я понимаю, что нас ждёт разъёб, и чёртовым
микрофоном. А ещё солнечными очками разной формы для всех. Сказать, что мы оба
обалдели, значит промолчать, но Сумин сказала, что у нас сегодня караоке-пати и
отказы не принимаются. И это было действительно весело, потому что песни, которые
она включала, побуждали встать и начать танцевать с ней. На импровизированной
сцене, которой выступил диван, она прыгала, распевая от души текст заученных
наизусть песен, при этом причудливо танцуя и развивая свои длинные волосы. Потом
мне приходит идея включить фен и направить воздух на неё, что получилось ещё
смешней и эффектней. Убин поначалу только снимал всё на телефон, потом тоже
присоединился к нам, запрыгнув к певице на «сцену» и уже крича слова Charli XCX
вместе с ней. Я не удержался и в моменте своего танца красноречиво посылал на языке
жестов Убина, оттопырив средние пальцы, пока Сумин не видит. За что и получаю потом
снова по лицу, только в этот раз не снежком, а потной футболкой, которую этот
утырок снял и кинул в меня. Разумеется, меня это выбесило, и я рванул за ним, пока
Сумин пополам от хохота складывалась. Ей уже было пофиг на наши перепалки, она
понимала, что ничего противозаконного мы друг с другом не сделаем, ну, может,
подерёмся немножко, может, в снег друг друга окунём, но не убьём же, правильно?

А ещё было прикольно, когда мы поднялись на самую высокую трассу на фуникулёрах,

во-первых, полюбовавшись невероятным видом, открывающимся с высоты, а, во-вторых,
чтобы скатиться всем вместе на ватрушках. Спуск был не простой, а с небольшими
пригорками, на которых можно было классно подлететь как на мини трамплинах, но для
этого нужно было хорошенько разогнаться.

— А вы уверены? — опасливо спрашивает Сумин, держа рядом с собой наши с Убином

ватрушки, чтобы мы разогнали её и запрыгнули в свои, покатившись сразу втроём. —
Может, не надо? — снова спрашивает, пока мы раскачиваем её вместе, чтобы хорошо
подтолкнуть.

— Надо, — в один голос отвечаем, впервые за эту поездку законнектившись и даже

улыбнувшись друг другу.

— На три, — говорю Убину. — Раз.

— Два.

— Ребят, я передумала, может, мы как-то отдель…

— Три!

Мы толкаем Сумин и едва успеваем запрыгнуть в свои ватрушки, чтобы покатиться вниз
с горы. Она сразу начинает кричать, схватившись за ручки по бокам, а на бугре так и
вовсе визжит, когда немного подлетает, что очень веселит нас с Убином. Мы катимся в
самый низ, где замечаю маму Сумин, успевшую нас сфотографировать, пока мы все
вместе катимся. Потом сфотографировались уже нормально, поднявшись на ноги, где
Сумин светится от радости, а после, тяжело дыша от эмоций, говорит: «А давайте
ещё!». Кто ж ей смеет отказывать?

Но недолго наша с Убином дружба водилась, и в какой-то момент я чувствую у себя за

шиворотом снег. Правда, в этот раз я успеваю схватить за куртку говнюка и повалить
в сугроб, чтобы замуровать его там заживо. В итоге извалялись оба и пошли посреди
дня отсыхать домой, пока другие веселились.

В общем и целом, неделя прошла быстро и весело, порадовали местные блюда, мы

получили много эмоций, впечатлений и фотографий. Почему я говорю только о первой
неделе? Потому что на вторую, которая идёт сейчас, я заболел.

***

Сидя на мягком ковре у камина, закутанный с головой в плед и с горячим чаем в

руках, я лечусь, пока остальные вторые семь дней веселятся и отдыхают. Я даже знаю,
по чьей вине я умудрился заболеть, мне то снег в лицо прилетал, то за шиворот, то
меня в нём вовсе топили. Если я говорил, что Убин не испортит мне отдых, то об этом
стоит забыть, потому что он умудрился это сделать, не до конца, но всё же.

Хлюпая носом, я смотрю, как играют передо мной языки пламени. Время близится к
восьми, за окнами уже темно, но ребята не торопятся возвращаться: мы всегда гуляли
почти до десяти, в зависимости от того, какие места в Флимсе работают; или
засиживаясь в ресторанах и кафе. Но в болезни есть свои плюсы — мне позволили
доесть мандарины. Витамины, все дела. Сижу вот над ними и медленно раскисаю, грея
ладони о керамику, пока внезапно не начинает звонить телефон. Но беда в том, что он
был оставлен на диване, к спинке которого я прислонён спиной. Приходится встать и
перегнуться через спинку, чтобы взять его и увидеть любимое имя на дисплее.

— Алло? — гундошу, но хоть не хриплю, как астматик и курильщик со стажем в одном

лице.

— Привет, не отвлекаю?
Чонгук, даже если бы отвлекал, дела бы пошли нахер. Мы это время не созванивались,
а только переписывались, причём очень редко, ограничивались моими фотками и видео и
небольшими комментариями Чонгука к ним. Он как-то поделился, что начал сильно
уставать и последние дни засыпал через час или два, как вернётся с работы. Как я и
предполагал, он снова там задерживался, но у этого есть свои причины, в которые я
не особо вдавался, а лишь попросил отдыхать хотя бы в его единственный выходной.
Так, секунду, если у меня сейчас почти восемь вечера, то в Корее почти четыре утра.

— Ты почему не спишь, рано же? — удивляюсь, на всякий случай проверив свои часы на
телефоне — 3:47, я оказался прав.

— Я лёг в семь где-то, а проснулся минут пятнадцать назад, наверное, — по голосу

слышу, что он ещё сонный немного.

— У тебя же выходной сегодня? — уточняю.

— Угу, — хрипло, — дай, думаю, тебе позвоню, узнаю, как самочувствие, — я

обмолвился о своей болезни вчера, но лишь мельком, не думал, что он позвонит. — Как
умудрился?

— Не моя вина в этом, поверь, — недовольно бурчу и от игры голосом захожусь в

приступе кашля, скрыв его в кулаке и предварительно отвернувшись от телефона. —
Зато мандаринами кормят, — со вздохом в конце.

— Домой не хочется ещё?

— Немного, когда смотрю на браслет, — и неосознанно делаю это, подняв перед собой
запястье. — И когда мы ходим есть. Правильно говорят, что везде хорошо, а дома
лучше, ужасно соскучился по нашей кухне.

Чонгук усмехается.

— Только по кухне?

— Может, и не только по кухне, — улыбаюсь и снова кашляю. Долго говорить не

получается, поэтому большую часть времени я молчу, чтобы не травмировать больное
горло кашлем. — Не могу выбросить из головы то, что случилось. Раньше как-то не
представлялось возможности задуматься, а сейчас, когда я сижу весь день в доме,
невольно вспоминаю тебя и впадаю в размышления на больную голову. Идея, кстати, так
себе, она начинает болеть гораздо быстрее, — эти слова его забавляют. — Но кое-что
дельное всё же было.

— И что же это? — с интересом спрашивает.

— Что страх — это всего лишь барьер, который ты можешь преодолеть посредством
выбора. Он же в голове сидит, в твоей и ничьей больше, получается, только ты им
распоряжаешься, а не он тобой. Но чаще бывает именно второе, потому что мы так
привыкли жить — жить и бояться, а не бороться со страхом. Бояться-то проще гораздо,
чем, смотря в глаза страху, делать что-то. Это выбор: бояться или нет. Только твой
выбор.

— М-м-м… — задумчиво мычит Чон. — Ты уже можешь сказать, какой выбор сделал?

— Честно, нет. Мечусь между обоими. Пока не готов к выбору, — смотрю на пол,
вспоминаю про чай, который отставил к камину, когда отходил за телефоном, ставлю
тот на громкую связь и кладу перед собой, чтобы, как до этого, взять обеими руками
пузатую кружку и тут же отпить тёплый чай.
— Это нормально, когда-нибудь сможешь сделать это, — говорит и зевает — слышу.

— Может, пойдёшь ещё поспишь?

— Позже, я соскучился по тебе, дай хоть немного побалдеть от общения, а не

переписки.

Я смеюсь тихо, он, наверное, не слышит.

— Расскажи лучше ещё что-нибудь, — просит; на фоне что-то шуршит — может, он в

постели? Вероятней всего.

— Мама предложила поступать на финансирование в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк? — да, Чонгук, слышу ты в таком же шоке, как был я.

— Угу. В одно из лучших заведений Америки, представляешь?

— Тебе не нравится эта идея?

— Нет, идея сама по себе неплохая, но… не знаю, если честно. Мои школьные
достижения явно были переоценены, а поступать туда по блату как-то… не по мне.

— Но главное же не то, как ты поступишь туда, а какие знания тебе дадут, — резонно.

— А ещё там другой язык, другие люди и ужасно далеко от дома и от тебя.

Чонгук молчит, но только чтобы обдумать мои слова.

— Я сейчас тебе скажу кое-что, но только ты вдумайся, хорошо? Мир не сходится

клином на мне или других людях, которые тебе дороги. Сам посуди: твои родители
предлагают тебе поступать туда, где у тебя потом будут перспективы, потому что
хотят тебе только лучшего. И ты тоже должен этого хотеть. Отношения — не самая
важная вещь в твоей жизни. Если вдруг так получится, что мы расстанемся, — я
невольно вздрагиваю на этих словах, — а ты не поступишь из-за дальнего расстояния,
то будешь грызть себя за то, что упустил такую хорошую возможность, когда был
выбор. Выбор, в котором ты сделал уклон не в пользу себе, а в угоду другим людям, —
он замолкает на какое-то время, а я поникаю, чувствуя себя как-то неопределённо,
пусто как будто. — Нужно ценить людей, которые рядом с тобой, и вашу дружбу, не
спорю, но себя нужно ценить немного больше, и получать счастье не только
посредством отношений.

— Ты же сам говорил, что мы можем стать причиной счастья друг для друга, — не
понимаю совсем. Удивляюсь, как ему удаётся меня услышать, я же говорил так тихо.

— Но это не значит, что весь мир должен сходиться только в нас. Пойми меня
правильно, Тэхён, я не хочу, чтобы ты был зависим от отношений. Ты ещё юн и можешь
не понять, но со временем, думаю, поймёшь, что я имею в виду. Мы не расстанемся ни
в коем случае, пока не сойдёмся на мнении, что чувства угасли. Но сейчас, в данный
момент, пока у тебя идёт период обучения, тебе следует поставить образование выше
наших отношений, где бы ты ни был, в Корее или Америке. Я не могу позволить, чтобы
из-за меня ты загубил своё будущее.

Что это такое? По щеке катится… влажное такое. Слеза? А за ней вторая, кажется.
Чёрт, и так не дышу, ещё и заплакал. Шмыгаю носом, понимаю, что он забит и это не
поможет. Блять.

— Тэхён? — я слишком долго молчу.

— А? — снова шмыгнув, тщетно пытаясь спасти положение.

— Всё хорошо?

— Да-да. Просто показалось, что ребята вернулись, — ну да, немного приврал. — Я

обязательно подумаю о твоих словах.

— Хорошо. Отдыхай.

— Ты тоже.

Смотрю, как экран телефона с чёрного сменяется снова обоями, поставленными на экран
блокировки. Отставляю чай на пол и иду в ванную прочистить нос, а то точно
задохнусь. Слова, сказанные Чонгуком, правильные, но болезненные достаточно, не
думал, что так остро могу отреагировать на слова о нашем расставании, но спишу всё
на моё амёбное состояние и эмоциональный хаос.

Когда выхожу из ванной, расположенной как раз у прихожей и лестницы, дверь в дом
открывается, впуская внутрь холодный ветер, от которого я могу на месте заледенеть
(а моё немного влажное после умывания лицо — тем более), и Сумин с Убином и моей
мамой. Чуть не выругался от мороза, которым меня откатило, но вовремя её заметил и
прикусил язык.

— Ты почему не в постели? — спрашивает она сходу, закрывая за ними дверь.

— До этого был у камина в одеяле.

— На холодном полу, — не отступает мама.

— На ковре, — но я защищаюсь.

— И разносил свои бациллы по дому, — а… тут крыть нечем, ладно.

Молча прохожу в гостиную и перемещаюсь с пола у камина на диван, который, по

сравнению с ним, смахивает на айсберг, а атмосфера вокруг на Северный Полюс. Возле
огня поприятней как-то было.

— Я пришла только проверить, что с тобой всё хорошо, — говорит мама, даже не
садясь, потому что в мокрой от снега одежде, — ты же пьёшь лекарства? — нет,
выбрасываю.

— Угу. Горло уже не болит, как вчера, — отчитываюсь, чтобы её успокоить.

— Хорошо. Не забывай делать всё, что я тебе говорила, Тэхён, а то мы до вылета тебя
на ноги не поставим.

— Я поставлю, — грозится Сумин, уже снявшая верхнюю одежду, сложив руки на груди.

— Сама не заразись, дурёха, — закатываю глаза. А вообще, странно, что я уже дважды
болел за прошедшие полгода, а Сумин лишь раз. Что за сбой в матрице?

— Рассчитываю на твоё благоразумие, — говорит мама мне.

Серьёзно? Такое чувство, будто я намеренно заболел и не хочу выздоравливать. Мне же

так нравится полный нос соплей, кашель, раздирающий горло, и такие прекрасные
перепады давления, когда на ноги поднимаюсь! Обожаю.

Как только мама под мой обречённый вздох удаляется, Сумин усаживается рядом со мной
на диван и протягивает фиолетовую упаковку с шоколадкой, мою любимую.
— Чтоб не раскисал, — поясняет, а я несдержанно поднимаю уголки губ в улыбке.
Сейчас мне это точно нужно. — Я тебе сейчас кое-что скажу, только ты Убину не
говори, — серьёзничает она, сделав голос тише, даже несмотря на то, что её парень
скрылся в ванной и принимает душ.

Я иронично выгибаю бровь. Мы же с Убином такие подружки, чтобы обсуждать всё на

свете и твои секретики, Сумин, говори быстрее, мне уже не терпится ему всё
растрепать.

— Ладно, не паясничай, — закатывает глаза она, вызвав у меня смешок, а потом

говорит то, что хотела оставить в тайне. — Пак снова связывался с родителями.

Я хмурюсь, немного дёрнув головой назад.

— Он коллега твоего отца, разве это не нормально? — спрашиваю, потому что эта фраза
пока кажется пустой.

— Но он звонил не по работе, а чтобы узнать, как у меня дела, — видя такую

серьёзность в её глазах, становится понятно, что её это всерьёз обеспокоило. — А до
этого он через твою семью спрашивал то же самое, помнишь?

Смутно, но помню. Кажется, это было тогда, когда Чонгук ночевал у нас. Да, точно,
он говорил, что мама утром заходила, я вспомнил.

— Почему Убин не должен об этом знать? — решаю поинтересоваться, потому что ни

одной более-менее весомой причины найти не могу.

— Потому что мне не нравится это. Совсем не нравится. Что это за внезапное
проявление интереса? Я бы не обратила на это внимания, если бы это было между
делом, как формальность в разговоре, знаешь? Но это уже стало чуть ли не
приветствием. Каждый раз, когда папе звонит Пак, второе после «привет» он отвечает,
что я сижу рядом и всё у меня хорошо, — она обнимает себя руками, чувствуя тревогу.
— Это стрёмно, потому что он старше меня на сколько, на семь лет, на восемь? И у
меня парень есть.

— Тебя никто не заставляет его бросать из-за Пака, — смотрю на неё недоумённо.

— Нет, я не это имею в виду. Просто если подумать, что он может перейти к куда
более решительным действиям, я боюсь, что это может как-то задеть мои отношения, и
мы с Убином расстанемся.

— Поэтому ты и должна сказать ему. Чтобы он был в курсе твоей позиции на этот счёт
и не надумал лишнего, если что-то произойдёт, — Сумин вздыхает тяжело. — Давай мы
подумаем об этом и найдём решение уже в Корее, когда вернёмся, хорошо?

— Угу, — кивает несколько раз.

Что ни день, то что-то новенькое. Хотелось бы надеяться, конечно, что все проблемы
решатся, будто их не было, но, к сожалению, без нашего вмешательства этого не
случится. А жаль.

За окном начинается снег, на душе тоже неприятный холодок, как на улице, который я
пытаюсь прогнать чаем, но бесполезно — это под силу сделать только одному человеку,
который пургу на сердце и нагнал.
Комментарий к Тёплая Швейцария и возвращение давнего знакомого
Кто-то мог подумать, что мы подходим к концу, но нет, дорогие, все только
приближается к середине)
Может, кого-то это успокоит, но у работы всё же появился план. Я примерно могу
прикинуть, что будет ещё глав восемь точно.

========== Смута ==========

Комментарий к Смута
в главе речь идет о новом годе по лунному календарю, который выпал на 22 января
Возвращение в Корею ощущается как глоток свежего воздуха. Меня не волнует ни то,
что я дико хочу спать, ни то, что за окном светло, ни даже то, что Сумин едва не
заливалась слезами, как дитё малое, когда мы объявили, что улетаем. Сейчас она,
конечно, спокойна, но её перфоманс на вылете вызвал у меня головную боль, потому
что ныла она не своему горячо любимому парню, а мне. Убин, кстати, не видел вины в
том, что я провёл половину отдыха с градусником в обнимку, и свою причастность яро
отрицал. Ну, ничего, карма ему это ещё припомнит, не мои проблемы будут, когда у
кого-то внезапно сыпь на жопе появится.

Аэропорт, кажется, был куда более набит людьми, чем когда мы улетали. Народу — тьма
тьмущая, я удивляюсь, как мы умудрились быстро забрать свои чемоданы и протиснуться
к выходу. Списал бы всё на удачу, если бы в этот же момент не сидел в пробке, ага.
Впереди произошла какая-то авария, поэтому ведётся разбирательство, движение
пытаются поменять и сделать его безопасным — для предотвращения новых аварий.

Я вздыхаю, откинув голову на спинку сидения. За окном кто-то сигналит недовольно,

но это вряд ли поможет движению возобновиться, как и не помогут такие же возгласы
некоторых водителей. И всем же куда-то надо. Мне тоже надо — домой, чтобы поспать,
но я же не кричу об этом на всю трассу, потому что понимаю, что это бессмысленно.
Часто бывает такое, что мы пытаемся докричаться, достучаться до кого-то, но в ответ
встречаем только тишину и игнор. Бесполезная трата времени, на самом деле. Если
видишь, что ничего нельзя добиться так, то лучше отступи, подожди, потерпи и будь
таким же душным терпилой, как я. Но на самом деле это полезно — не быть терпилой, а
отступать, когда это нужно. Так можно сохранить не только нервы, но и хорошее
настроение, если оно имеется. Излишние возмущения не стоят нашего внимания. Как
говорит постоянно Чонгук: «Нужно относиться ко всему проще».

Вот только я этому правилу не следую и всюду ищу подвох, даже если ситуация его ни
в коем случае не предусматривает. Это уже как дурная привычка, с которой я живу
семнадцать лет. Осторожность, подозрительность и паранойя — самые верные мои
друзья, потеснившие собой даже Сумин, поскольку досаждают мне не в какой-то
отдельный момент, а двадцать четыре на семь. И масла в огонь подливает одна теория,
в которую я начал верить лет в четырнадцать или тринадцать, а именно в то, что
жизнь, как зебра, имеет чёрные и белые полосы. И чёрт бы побрал эту теорию, потому
как каждый раз, когда у меня что-то хорошо и кажется, что лучше быть уже не может,
я начинаю себя накручивать и ждать из-за угла подвоха, потому что не может быть всё
настолько хорошо, нужно быть готовым к чему-то плохому и держать ухо востро. И о
каком тогда «живи проще» может идти речь, если каждый новый день подаёт сигналы о
чём-то, что скоро приблизится? О чём-то плохом.

И кажется, что жизнь уже начала из кипельно-белого переходить в грязный серый,

начиная с момента разговора с Чонгуком в Швейцарии. Мы больше не разговаривали с
того момента, совсем. Он дал мне время всё обдумать, а мне не хотелось даже слышать
его слова о том, что это всё делается для меня. Я понимаю, прекрасно понимаю, что
себя и свою жизнь нужно ценить больше, не забивать на будущее и так далее, но чем
будет хуже то образование, которое я получу в Корее, того, что мне дадут в Америке?
И почему ради этого нужно рисковать отношениями?

Почему я говорю «рисковать»? Потому что не могу предугадать своё отношение и

отношение Чонгука к нам после нескольких лет вдали друг от друга. До начала
семестра ещё полгода, можно всё обдумать, но я почему-то уверен, что он будет
непреклонен. И хотя мама дала мне право выбора поступать туда, куда я захочу, и
необязательно в Нью-Йорк, Чонгук при любой удобной возможности будет напоминать о
том, что это самый выгодный вариант. А я не хочу с ним обсуждать своё будущее, мне
хочется думать о нас. И не находящихся на расстоянии нескольких тысяч километров, а
рядом друг с другом.

— Кажется, пробка закончилась, — говорит мама с переднего сидения, и я вижу, как

автомобили впереди оживают и начинают движение.

Когда решение проблемы не кроется в твоём негодовании ситуацией, лучше отмолчись,

перетерпи, и, может быть, она исчезнет сама. Хотелось бы, чтобы и у нас с Чонгуком
проблема рассосалась, как пробка, в которой мы пробыли час, но тут справиться
должны только мы сами, потому что пробка — это не отношения, здесь пускать на
самотёк нельзя. Это огромный труд, в котором должны быть заинтересованы оба, а
иначе из этого ничего не выйдет, может, даже разрушится, чего я и начал бояться
после звонка.

Контакт Чонгука онлайн, но я пока не готов к нашей встрече, мне нужно побыть какое-
то время без него, чтобы иметь возможность рассуждать нейтрально, а не с уклоном в
его сторону. Он будет отвлекать от принятия решения, мне это сейчас нужно меньше
всего. Телефон блокируется, погрузив экран во тьму, а я погружаюсь в стремительно
проносящийся мир за окном, думая, что моё счастье может так же быстро промелькнуть
мимо меня.

***

Близится Новый год. Прошло почти две недели с приезда, мы с Чонгуком всё ещё не
разговариваем. Январь подходит к концу. Сумин с головой ушла в отношения, почти
всегда занята именно тем, что проводит время с Убином, который стал чаще получать
свободное от тренировок время, и тем не менее продолжает мне строчить с вопросом о
Паке, который мы ещё не решили, и предложениями пройтись. Было бы проще, скажи
Сумин обо всём родителям, что её это напрягает, что Пак проявляет нетактичность,
потому что она занятая девушка, но она хочет сама как-то показать ему, что ей это
неинтересно. И опять же проблему находит — ответит — значит ей небезразлично. По
мне так глупость совершенная, но именно это и придаёт ситуации в её случае статус
«нерешаемо, помогай, Тэхён». Однако у меня тоже свои дела есть, я не могу столько
времени уделять Сумин и её проблемам.

Звенит колокольчик в телефоне — пришло новое уведомление. Я намерено не смотрю,

потому что это может быть очередное обновление, которых в последнее время у меня
слишком много, и продолжаю листать сайты с ВУЗами Кореи, а именно Сеула, чтобы при
встрече с Чонгуком тыкнуть его носом в вариант, который будет ничем не хуже
Америки. Но меня одолевает ступор.

Чего я добиваюсь?.. Что хочу этим показать? Разве стоит оно того? Я
раскапризничался, как маленький ребёнок, потому что меня хотят отправить подальше
семья и любимый человек, но у них есть весомые причины для этого. А у меня в своё
оправдание есть только что? Любовь к мужчине, который хочет мне лучшей жизни?
Достаточно ли это значимый повод остаться в родной стране? С другой стороны, что
сделают какие-то три года?

Три года…

Нет, это слишком огромный срок.

Вздох. Ещё уведомление на телефоне. Нужно отвлечься, поэтому беру его и хочу,
наконец, обновить всё то, что так настойчиво подкидывает гаджет, но застываю на
миг. Мышцы лица расслабляются, брови уже устало не хмурятся. На дисплее — два
входящих сообщения из разных чатов.

Сумин:
ТээээЭэээЭэЭЭээ, мне нужна помощь с Паком, он опять…

Чонгук:
Привет.

Пальцы вдруг сжимают с силой телефон. Блокировка слетает после проведения по экрану
снизу вверх, открывается окошко Какао, ярким кружочком горят сообщения из двух
чатов. Я нажимаю на первое, у абонента по ту сторону должно высветиться, что
сообщение прочитано. Так и происходит — он сразу начинает печатать.

Чонгук:
Проведём новый год вместе?

Я хочу внезапно плакать. Я настолько слаб перед ним и чувствами к нему, что готов
забыть свою обиду и написать «да». Одним напоминанием о себе он крошит мысли в
порошок, заставляет хотеть его, скучать по нему, жаждать встречи. А было ли то
настолько сильной обидой, чтобы я так бездумно отправлял время, которое мог
провести с ним, в утиль? Стоят ли мои переживания того?

Чёрный рыцарь, будь ты неладен, почему из-за тебя я не могу разобраться в себе и
чувствую всё так сумбурно и непонятно?

Вы:
Проведём.

Сообщение Сумин так и остаётся непрочитанным.

Этой ночью я, обняв подушку, долго не могу уснуть. Отделаться не в силах от

склизкого чувства в груди, что должно что-то случиться. Чёрная полоса жизни близка,
я это чувствую, но не знаю, откуда ждать беды и как от неё укрываться. Завтра на
Новый Год я поеду к Чонгуку. Но почему-то это приносит не радость, а только липкий
страх, где учащённое сердцебиение вызывает не предвкушение встречи, а ожидание
подвоха.

***

Сумин весь день трезвонит, но я не могу ей ответить, потому что помогаю родителям
прибраться в доме и приготовить праздничный ужин, с которого я, как самый ужасный
сын, сбегу, когда приедет Чонгук. Ладно, утрирую. Мама и папа отреагировали
нормально, когда я сказал о принятом мной решении провести Соллаль не с ними, а с
Чоном.

— Ты с нами каждый год его празднуешь, а в этот раз есть тот, кто тебе дорог не
менее нас, проведи время с ним, — так мне сказала мама, а отец её поддержал.

За делами я не заметил, как быстро пролетело время, которое мне хотелось бы

продлить, чтобы оттянуть момент встречи, но так вышло, что часы звонко бьют шесть
часов, а дверь спустя несколько минут оповещает о пришедшем госте.

— Тэхён, кажется, это за тобой.

Я знаю, мам, но умоляю, не заставляй меня идти и…

— Пригласи его зайти.

Блять.

Ничего не имею против, но это тяжело. Тяжело встречаться как ни в чём не бывало с
человеком, которому хочешь высказать пару вещей и расставить все точки над «i». Но
я понимаю, что эта встреча нам нужна, а иначе разговора не состоится, как и не
будет продвижения с мёртвой точки. Проблема, которую я сам себе придумал, может
быть решена, но…

Относись к жизни проще…

Может, не стоило придавать такое огромное значение именно словам о расставании?

Поэтому Чонгук мне и сказал тогда вдуматься и понять его правильно, а я, как
всегда, накрутил себя, выставив всё так, будто со мной уже попрощались?

Я открываю дверь, на пороге Чонгук. Меня сразу цепляют глаза — они не могут лгать.
В них я вижу такую же неуверенность, какую испытываю сам. Или то моё отражение? Или
снова сомнения?

— Чонгук, зайдёшь? — выглядывает из кухни мама.

— Нет, мам, — отвечаю за него и открываю шкаф в прихожей, чтобы достать свой зимний
пуховик. — Мы сразу поедем.

Мама сдаётся без боя, лишь пожелав нам удачного нового года, и отпускает.

По дороге мы не разговариваем, успеем сделать это уже в квартире, поэтому время

немного обдумать всё ещё раз и за полтора часа пути сформулировать некоторые
тезисы. Чувствую между нами напряжение, но это может быть наваждение.
Неопределённость пугает, незнание — тоже. Я не могу разобраться не то что в Чонгуке
— в себе!

Я снова откидываю голову назад и закрываю глаза, чувствуя дежавю со дня пробки.
Большинство людей в отношениях привыкли закрывать глаза на возникшие проблемы: либо
пустить их на самотёк, либо умело игнорируя и делая вид, что так и должно быть и
ничего страшного. Но беда в том, что именно из-за этого упускаются детали. Мы не
видим очевидного, смотря сквозь проблему, не делая попыток проявить её и
искоренить, обманываем себя иллюзией того, что всё хорошо и ничего не случилось, а
обида на произошедшее тем временем жрёт изнутри, не давая спокойно наслаждаться
временем, проведённым вместе. Обида гасит чувства.

Я не хочу допускать этого. Не позволю просочиться сомнениям в душу и отравить

сердце. Я думал раньше, что любовь не более чем глупость, подкреплённая чувствами,
что статус отношений ничем не отличается от дружбы за исключением того, что
становятся доступны новые функции, которые должны сблизить. Но сейчас, нырнув в
омут с головой, я не могу так просто это отпустить. Любовь стала центром вселенной,
смыслом моей жизни, в которой я до этого бездумно плавал, не зная, куда податься.

Не позволить расстаться. Не допустить ни за что. А что для этого нужно сделать?

Вдруг я сделаю только хуже?..

— Тэхён? — настойчиво зовут меня, кажется, уже не первый раз.

Я очнулся в прихожей, сидящий на колене, чтобы снять ботинок, который уже давно
расшнурован, так, походу, и завис, замеченный Чонгуком, стоящим рядом. Поднимаю на
него голову, совершенно тупо смотря — растерялся. У меня весь день в каком-то
непонятном чувстве потерянности проходит: то я зависаю, то отмираю и не понимаю,
как так могло получиться. Упускаю что-то из внешнего мира, полностью погрузившись в
свой внутренний. В таком состоянии конструктивного диалога без лишних эмоций не
выйдет.

Я не хочу снова ругаться и отставлять наше общение в дальний ящик. Не хочу маяться
с чувством тревоги в груди из-за того, что не знаю, как ко мне относятся. Не хочу
мучиться от бессонницы из-за мысли о том, что самое страшное может наступить.
Я устал. От самого себя и противных параноидных мыслей, которые доводят до тихой
истерики и мешают мне спокойно жить.

Отступить.

На самом деле это полезно — отступать, когда нужно. Так можно сохранить не только
нервы, но и хорошее настроение, если оно имеется. Так можно сохранить отношения.
Излишние возмущения не стоят нашего внимания. Как говорит постоянно Чонгук: «Нужно
относиться ко всему проще».

Отнесись к этой чёртовой жизни и проблеме, придуманной у себя в голове, проще, Ким
Тэхён, и забудь её, а иначе всё испортишь.

Я выпутываю ногу из ботинка и немедленно прижимаюсь к Чонгуку.

— Прости, — шёпотом, поскольку голос сел, не может звучать уверенно и твёрдо,

только слабо, несчастным жалким блеяньем. — Я скучал.

Чонгук выдыхает шумно через нос, так, словно чувствует мясорубку из мыслей в моей
голове, сочувствующе, вплетая пальцы в мои волосы и прижимая другой рукой меня к
себе. Но не задаёт вопросов, как то бывает обычно, а даёт мне самому успокоиться и
уложить в голове одну простую истину — иногда вместо разборок полезней помолчать.

— Я тоже.

А иначе — беды не миновать.

***

Я просыпаюсь утром не по своему желанию, а с подачи того, кому к восьми на работу,

и с кем я провёл без малого неделю, отпросившись у родителей, которые — ого — не
выражали особых возражений. Нет, я, конечно, не сильно удивлён этому событию и
знаю, что родители у меня классные и понимающие, но это всё равно меня ввело в
некий ступор. Что, даже вопроса «зачем» и фразы «у тебя есть свой дом», как было
первое время с ночёвками у Сумин, не будет? Чонгук настолько преисполнился и
возымел доверие у предков, что они вот так готовы меня к нему отпустить? Не знаю
даже, радоваться тому, что они доверяют Чонгуку, или расстраиваться, потому что
складывается такое чувство, что меня пытаются сплавить из отчего дома?

И, тем не менее, я здесь, в его квартире, уже неделю, за которую успел испытать
самое настоящее эмоциональное безумие, потому что кто-то начал не подталкивать, а
направлять — это важно — в новый этап не только отношений, но и создания моей
личности. Конкретно в этом он принимает косвенное участие, большинство решений, и
последнее слово в том числе, зависят только от меня, но всё равно он производит на
меня немалый эффект.

Например, то, что я совсем недавно пытался в душе себя промыть и растянуть — уже
нихуя себе! Чонгук об этом не знает, но мне стало проще в какой-то степени хотя бы
от того, что я попробовал и ощутил каково это, когда в тебе что-то есть. Не берём в
расчёт, что это пальцы, мне нужно было прочувствовать это, потому что, когда дело
таки дойдёт до секса, не хотелось бы ловить сюрпризы в виде неожиданных ощущений и
тупой реакции на них. Да и полезно это на самом деле — изучать своё тело на
эрогенные зоны, на особые места касаний, даже чисто на пробу ради интереса. И это
полезно, потому что ты потом знаешь, чего ожидать. Это значит что? Правильно,
испарение неопределённости и страха.

Живу на птичьих правах, цвету и пахну рядом с любимым человеком, забывая о былых
тревогах в его присутствии, будучи полностью окутанным любовью. По-моему, это
прекрасно. Мысль о том, что было бы неплохо после моего обучения съехаться, всё
чаще даёт о себе знать в ненавязчивом ключе, однако об этом думать рановато,
поскольку ещё неизвестно, куда жизнь меня закинет.

Я пока думаю насчёт Америки. Этот вариант сколько хорош, столько и пугает до дрожи
в коленях, потому что это не несколько сотен километров расстояния, а несколько
тысяч. У меня есть ещё время подумать. Кто знает, может, я туда и поступлю, а
может, где-то здесь осяду. Подумаю об этом потом. Мысли о поступлении меня пугают и
вводят в уныние, состояние не самое приятное, скажем так. Оно мне сейчас совершенно
не нужно, не когда я под одной крышей с Чонгуком, который как та умная собака —
проницателен и внимателен настолько, что улавливает каждое движение мимической
мышцы, а потом пытается помочь решить проблему, ставшую причиной опущенных в пол
глаз и поджатых губ. Иногда это пугает — меня как будто считывают, сканируют, но
это же и хорошо, потому что я пока не могу находить решение волнующих меня ситуаций
сам, а просить в этом помощи лично — увольте. Проницательность Чонгука удобна, да,
но это не значит, что я намеренно ей пользуюсь, дабы, свесив ножки, слушать решение
моей проблемы и извлекать из этого себе выгоду. Я не говорю, не намекаю и не прошу
о помощи — он сам видит, когда она нужна, и не прогадывает.

Сейчас, когда он целует меня, расплывшегося по постели на животе, в лоб, собираясь

уходить на работу, я не думаю ни о чём плохом и только желаю удачи, лениво разлепив
глаза, чтобы попрощаться и увидеть самую нежную в мире улыбку. А потом Чонгук
уходит, а я не могу уснуть. Стоит признать, будильник у него что надо, даже
мёртвого поднимет. Ну и меня поднимает, заставляет пойти, вяло волоча по полу босые
ноги, сначала в душ, а потом на кухню, где ещё оставалась заказанная ресторанная
еда. Беру одну порцию себе, подогреваю в микроволновке и, прислонившись спиной к
шкафу, уперевшись в него стопой, начинаю есть. Понимаю теперь, почему Чонгук так
постоянно стоит — удобно, оказывается; а за столом, как все нормальные люди, есть
не хочу, постоять хочется больше. Теперь я, правда, выгляжу содержанкой, но сейчас
эта роль не кажется такой плохой, всё окупается тем, что всё время, когда Чонгук
свободен от работы, он проводит со мной.

Сумин продолжает строчить день за днём и предлагать встретиться, но прикол в том,

что время она запрашивает вечернее, когда Чонгук возвращается с работы. Днём она
досуг проводит с Убином, поэтому не может мне уделить время, а вечером свободна, но
тогда уже занят я — графики не совпадают. Я, не скрываясь, говорю, что занят на
сегодня-завтра-послезавтра Чонгуком, не видя в этом чего-то криминального. В конце
концов, она должна понять как никто другой мою ситуацию и выбор.

Завтрак заканчивается тем, что телефон разрывается входящим звонком, пока лежит на
барной стойке, где я его оставил. Я беру тарелку одной рукой, а другой подхватываю
гаджет, видя входящий от Чонгука. Не думаю, что он стал бы просто так звонить,
когда буквально час назад уехал, зная, что я могу ещё спать. Может, что-то важное?

— Алло? — отвечаю.

— Извини, пожалуйста, если разбудил, но мне нужно тебя кое о чём попросить, — слышу
его серьёзный, немного взволнованный голос. Да, это что-то важное.

— Я не сплю, — спешу успокоить в том, что мой сон не был нарушен им, потому что это
сделал треклятый будильник. — О чём попросить? — задумчиво свожу брови, жуя.

— На столе, где я обычно работаю, — я машинально поднимаю голову, натыкаясь на его

рабочее место, находящееся возле кухни тире столовой, — лежит голубая папка,
видишь?

— Вижу. Её нужно привезти? — догадываюсь.

— Пожалуйста.
— Без проблем, только адрес скажи.

— Скину в Какао, спасибо большое, — облегчённо, немного устало.

Меня начало напрягать то, что Чонгук снова начал вкалывать как проклятый. Нет, это
и раньше, конечно, было, но я тогда не был свидетелем всего того, что остаётся за
кулисами. Чонгук, как оказалось, очень виртуозно контролирует себя и свои истинные
чувства, когда ему это надо. Я бы не понял этого, если бы случайно не увидел, как
он, придя с работы, в спальне кривился, разминая спину и шею, потом устало вздохнул
так, будто тяжесть хоть немного свалилась с плеч, а когда заметил меня в проходе,
почти испугался.

Не только я привык скрывать свою слабость перед другими, чтобы казаться сильней.

Я тогда вывел его на беседу, в которой просил больше не притворяться передо мной
всесильным и не устающим супер-парнем, а он сказал, что не может показать мне
усталость, потому что не хочет выставлять себя слабым.

— Дурак ты, — цокнул я мягко и обнял его.

Не каждому приятно, когда кто-то видит их слабые стороны или усталое состояние,
куда лучше быть перед всеми собранным, холодным человеком, которому всё ни по чём.
Но так не бывает, организм имеет свойство уставать и истощаться, это нормально. Я
был поражён тем, что сам говорил это Чонгуку, а не он мне, для меня стало
удивлением, что он допускает подобные мысли, но от них никто не застрахован. Я
быстро отмёл своё удивление и просто дал понять, что мне не требуется его внимание
двадцать четыре на семь, что если он пришёл уставший, он должен идти отдыхать, а не
сидеть со мной (отговорки «я отдыхаю, когда с тобой» не прокатили, я сразу отправил
его в спальню отсыпаться). Ещё, увидев, что его беспокоит боль в шее и плечах, я
предложил пока здесь делать что-то по типу массажа, курсы я, конечно, не проходил,
но хотя бы как-то разминать мышцы умею. Чонгук мне лишь благодарно улыбнулся,
сказав тихое «спасибо», и вот уже дней пять я помогаю ему расслабиться после
работы, прежде чем он пойдёт в душ, а потом спать. Я заставил спать побольше. Мне
особо не возразили.

Добираюсь до нужного мне здания за полчаса, может, чуть больше, без проблем попадаю
внутрь, минуя охрану (по всей видимости о моём приходе были осведомлены), и
поднялся, как и сказал Чонгук, на сороковой этаж, который — вместе с несколькими
другими в комплексе — полностью был отдан его компании. А дальше уже сложней. Среди
огромного количества людей и кабинетов мне нужен был тот, что находится примерно
где-то в ебенях? По-другому не назову, без помощи мне точно не обойтись, я попросту
заблужусь здесь. Почему кабинеты директоров всегда находятся в какой-то залупе? Да
простит Чонгук мои изречения, но это невозможно. Я за потоком людей не успеваю
проследить, где коридор кончается, а где начинается, а он мне предлагает в этом
лабиринте с первого раза разобраться. Но, ладно, попытка не пытка, попытаемся
найти. Или проще у кого-то спросить?

Я в сомнениях кручусь по сторонам с несчастной папкой в руках, пытаюсь

сориентироваться, в каком направлении идти, а потом вижу смутно знакомую спину
недалеко от себя, беседующую с какой-то девушкой в офисном костюме. Подхожу и робко
спрашиваю своё неуверенное:

— Чонгук?.. — а поворачивается в недоумении совсем незнакомый мне человек, отчего я

тут же смущаюсь. — О… не Чонгук.

— Конечно не Чонгук, — хмыкает этот парень? На сильно взрослого он не тянет. — Так,

— он снова от меня отворачивается, чтобы дать девушке поручения, — Сунми, идёшь в
отдел кадров и там всё находишь, потом приносишь мне и дальше разберёмся.
— Поняла, — кивает она.

— Вперёд, — отправляет её и снова поворачивается ко мне. — Так ты, значит, ищешь

Чонгука?

— А… д-да, — неловко заикаюсь и стараюсь тут же взять себя в руки.

Меня с ног до головы осматривают, я бы даже сказал оценивающе сканируют, а потом,

ухмыльнувшись уголком губ, кивают в сторону.

— Следуй за мной, — наказывает, потом замолкает, начинает говорить уже, когда мы

сворачиваем первый раз. Я иду подле него. — Могу предположить, что зовут тебя Ким
Тэхён. Я Чон Хосок, секретарь нашего директора Чон Чонгука, в скобочках хороший
друг и просто привлекательный молодой человек. Отныне будем знакомы, — всё это
время с его губ не сходила лёгкая улыбка, а речь лилась так непринуждённо и
уверенно, что невольно располагала к себе, интонации завораживали так, будто я
слушаю какого-то телеведущего. — Предугадываю вопрос, который у тебя мог
возникнуть, и отвечаю на него сразу: да, я бы и сам мог забрать эту папку у тебя и
передать боссу, но думаю, что провести тебя и показать обитель нашего большого и
страшного директора будет лучше, поскольку в следующий раз ты уже будешь знать,
куда идти.

— Следующий раз? — мямлю под нос.

— Я заглядываю в будущее, заюш, а в нём как минимум есть вероятность того, что ты
ещё здесь появишься хотя бы раз.

Значит, этот Хосок ака лучший друг-секретарь точно знает меня и с вероятностью в
сто процентов представляет, кем мы друг другу с Чонгуком приходимся. Но если так
посмотреть, мне повезло, что я на него наткнулся, убил, так сказать, двух зайцев
разом — и с другом Чонгука познакомился, и не заблудился на сороковом этаже
огромного здания в каких-нибудь кушерах.

Хосок останавливается перед дверью, выглядящей навскидку такой же, как и многие
другие, но за исключением того, что сверху подписано, чей кабинет, и костяшкой
стучит по поверхности несколько раз. С другой стороны слышно глухое разрешение
войти.

— Директор Чо-о-он, — тянет Хосок, взяв меня за плечи и проводя в кабинет перед
собой.

— М-м-м? — в той же манере спрашивает Чонгук, не отрываясь от считывания какого-то

документа.

— У нас тут один очень интересный кадр доставил бумаги особой важности прямо к
вашему столу, — оповещает и скрывается за дверью, когда Чонгук решает поднять
голову и упереться взглядом в меня. Залёгшая между бровей сосредоточенная складка
разглаживается, а на губах уголки слабо дёргаются в подобии улыбки.

Я вздыхаю и подхожу к его рабочему столу, чтобы протянуть документы из рук в руки,
и чувствую неимоверное облегчение. Во-первых, потому что я всё ещё не заблудился
(но это пока, ещё обратно как-то надо выйти), а во-вторых, потому что меня своей
полуулыбкой успокоили.

— Спасибо большое, — благодарит Чонгук. — Присядешь отдохнуть? — в кабинете есть

небольшой диванчик, на который он мне лёгким кивком головы указывает.

А от чего мне отдыхать? Разве что от пережитого мини стресса после пребывания в
компании.

— Если только ненадолго, — соглашаюсь и сажусь на этот диванчик, откинувшись на

спинку. Хочется, конечно, залезть на него с ногами и сесть боком, но это уже будет
наглость.

— Куда-то торопишься? — он снова возвращается к работе, но в этот раз уже

задействуя бумаги, которые я принёс.

— Нет, просто не хочу тебя отвлекать от работы.

— Ты не отвлекаешь, я вполне могу работать и параллельно говорить с тобой о погоде.

Не заблудился на этаже? — учтиво интересуется.

— Мне повезло, что я Хосока перепутал с тобой, и он провёл меня.

— Мы так похожи? — усмехается Чонгук.

— Со спины — немного.

Он довольно хмыкает.

— Он мой секретарь и очень хороший друг, — решает рассказать и пояснить за новое

лицо, — почти как вы с Сумин, только мы друг друга знаем немного дольше.

— Немного это сколько?

— Вы с ней тогда только вылупились, наверное, когда мы познакомились, лет

семнадцать-восемнадцать, где-то так, — прикидывает. Они знакомы около стольких лет?
Ого. Не каждая дружба пройдёт испытание в такой долгий срок. — Он один из немногих
людей, кому я всецело могу доверять.

— Он показался мне дружелюбным, — выношу оценку.

— Он куда лучше и скромней, чем может показаться на первый взгляд. На вид он

выглядит немного… фривольно, — подняв на меня взгляд, а потом снова опускает его,
взяв из органайзера ручку и принявшись что-то писать. — Но на самом деле это не
так. Хосок один из тех, кто знает, как себя выгодно показать, при этом не потерять
заинтересованности в глазах других, не выложить всю подноготную, как есть, и
остаться самым что ни на есть загадочным человеком, за образом которого кроются
настоящие преданность, честность и искренность. Не треплется о чужих тайнах и
проблемах, готов всегда идти на помощь, и сущий ангел во плоти, — поставив точку,
он поднимает голову, откидываясь на спинку кресла и складывая руки в замок,
раскинув локти на подлокотники. — Если коротко, то вот такой у меня друг, —
подытоживает с поднятыми уголками губ.

— Понятно… Есть ли возможность сегодня закончить пораньше? — свожу к теме работы,

лицо Чонгука так же меняется, как и настроение нашего разговора, становится
непроницаемым, серьёзным.

— Постараюсь, но не могу ничего обещать. Осталось немного, ещё дня два-три и можно
будет вернуться к прошлому графику. Смотря когда закончим.

Я снова киваю, мол, понял.

Был я у Чонгука недолго и минут через десять ушел, чтобы его не отвлекать и самому
не маяться, потому что в кабинете у него, разумеется, развлечений для меня мало. По
пути обратно домой (странно, что я уже называю квартиру Чона домом, но ладно)
попадаю вместе с таксистом в пробку, стою там с час и потом почти вваливаюсь в
прихожую совсем никакой. Теперь снова тянет спать, пока пробыл на дороге начало
ужасно клонить в сон. Решаю себе не отказывать и сразу плюхаюсь на кровать, стоит
только переодеться, а когда спустя часа четыре просыпаюсь, чувствую себя самым
бодрым человеком на свете и думаю, что раз уж я тут на правах содержанки проживаю
(и немного личного массажиста-дилетанта), то было бы неплохо принести хотя бы
немного пользы. Поэтому провожу уборку во всей квартире. Чонгук говорил, что он для
этого обращается в клининг службу, но, думаю, я справлюсь не хуже, ещё и за
бесплатно.

В конечном итоге я трачу почти все свои наспанные силы на это, везде прохожусь
тряпочкой и средством от пыли по полкам, столам и другим плоским поверхностям, а
после пылесосом и шваброй по полу, меняю постель, на которой мы спим, и чуть не
поливаю искусственный цветок, благо вовремя заметил и отсмеялся знатно. А закончив,
убираю все сподручные средства на места и валюсь на диван в гостиной, чувствуя
приятную усталость. Давно я так не выматывался, лучше любой тренировки. Так и
время, когда Чонгук возвращается домой, подходит. Сегодня, кстати, это случается
почти на два часа раньше, и если учесть, что последние дни он задерживался и
возвращался в семь или восемь, то сейчас входная дверь щелкнула, когда отметка на
часах немного перевалила за шесть тридцать. Я даже не ожидал, если честно, и с
онемевшими от уборки конечностями поплёлся в прихожую.

— Ты рано, — говорю задумчиво вслух и замечаю у него ещё и пакет из кондитерской. И

туда успел, а ведь она тоже не ближний свет, неужели он решил покинуть офис
настолько рано?

— Прогоняешь? — шуточно спрашивает, пока снимает верхнюю одежду.

— Я тут уже прописался, поэтому — да, прогоняю, — в той же манере ему отвечаю, а
потом, когда он разулся, снял куртку и с ухмылкой смотрел на меня, я не смог не
улыбнуться, не подойти и не обняться. Лёгким движением я стягиваю с его волос
резинку на затылке и слышу блаженный стон у себя за спиной, от которого у меня
мурашки сразу побежали, а у него — вижу — от моего действия.

— Спасибо, весь день хотел это сделать.

— Так почему не сделал менее туго? — не сдерживаюсь и усмехаюсь, массируя пальцами

чужую голову. Иногда Чонгук сам себе жизнь усложняет, а меня учит быть проще.
Фиговый из вас учитель, директор Чон.

— Не до этого немного было, — бурчит невнятно, поскольку подбородком прижался к

моему плечу.

— Кушать?

— М-м, — отрицательно мычит.

— Массаж?

— А это можно, — говорит и отстраняется. — Ты лучший, спасибо большое, —

заканчивает шёпотом, прижавшись губами к моему лбу в целомудренном поцелуе, а я
невольно прикрываю на этот момент глаза.

Кажется, жизнь потихоньку приходит в своё привычное русло.

Переодевшись в домашние вещи, Чонгук по обычаю садится в гостиной на диван, на его

длинную часть, а я в угловую, сзади него, чтобы приняться мять напряжённые уставшие
плечи и шею. Чонгук тут же вздыхает тяжело — я уверен — нахмурившись от приятной
боли в мышцах. А они у него… упругие. В плане, что раньше я как-то не обращал
внимания на то, какое у него тело, я знал, что оно безумно красивое хотя бы в
пропорциональном плане: широкие плечи хорошо сочетались с немного округлыми бёдрами
и узкой талией, на которую я залип, когда впервые увидел его в жилете без пиджака;
но не думал о визуальной составляющей не только фигуры, но и самого тела. Как-то не
обращал внимания на такое. А сейчас, когда я регулярно его трогаю (хочу называть
это именно так, потому что никак иначе не могу), то отчётливо чувствую подкачанные
мышцы спины и плеч. Руки почти всегда скрываются тканью рубашки или домашней
футболкой, рукава которой чуть ниже локтя, они остаются мне неизвестны, но, думаю,
они у него не менее проработанные, поскольку, когда меня ночью обнимают, я чувствую
это. Ещё у него неплохо подкачаны ноги, а именно бёдра, в некоторых брюках это
особенно заметно, когда ткань плотно прилегает к мышцам. А торс… это то, на что я
как раз не смог обратить внимания сразу — вот, что для меня неизведанная
территория.

Не буду скрывать, одно лишь представление о Чонгуке и его подтянутой форме

заставляют сердце гулко забиться, а дыхание на миг затаиться. А соблазн подогревает
то, что мне представлен идеальный шанс проверить, каково оно на ощупь. В груди
затаивается интерес, когда я невзначай с плеч сползаю руками немного ниже, проводя
по груди и чуть шурша от движения ладоней по ткани футболки. И возвращаюсь снова
наверх. Потом опять вниз, и в какой-то момент это не ускользает от внимания
Чонгука.

— Что ты делаешь? — спрашивает он, не отрываясь от телевизора, играющего напротив.

— Трогаю тебя, — не скрываюсь я, говоря это как что-то само собой разумеющееся.

Возражений на мои слова не поступает, я уже смелее провожу руками ниже, чувствуя
ладонями крепкие мышцы груди, бусины сосков, которые задеваю пальцами, и скольжу
ниже, доходя до кромки пресса. Чтобы пройти дальше, нужно совсем уж навалиться на
Чонгука, чего я делать не хочу, а вместо этого пока задерживаюсь на верхней части
тела. Через футболку, конечно, мало что почувствуешь, но для того, чтобы первый раз
осознанно это сделать, возможностей предоставлено достаточно.

Выдохнув, Чонгук откидывает назад голову с закрытыми глазами и упирается мне,

стоящему на коленях, в солнечное сплетение.

— Опасно играешь, Ким Тэхён, — получилось немного на рыке, хрипло. Звучит больше
маняще, чем предостерегающе, это больше побуждает к действиям.

Я сажусь на ноги, склонившись чуть, теперь голова Чонгука у меня на плече, а мои
губы у его уха.

— Почему? — сходя на едва слышный тембр, пока руки всё же пробираются сбоку и
попадают на торс, где находят рельефные кубики пресса, а чуть выше чёткое очертание
рёбер. В животе всё скручивается.

— Потому что я расслаблен, а ты делаешь слишком приятно и задеваешь особые зоны… —

также хрипло.

— Например? — касаясь губами ушной раковины и не прекращая движений руками.

— Соски, Тэхён, — снова выдыхая, когда я намеренно поднимаюсь к ним. — Не касайся…

— просит.

А я не слушаюсь. Делаю это снова и мажу губами по месту на шее, мне для удобства
отклоняют голову в сторону, позволяя озвучить своё желание, коим грезил так долго:

— Чонгук, я хочу, — томно, волнительно, из-за участившегося сердцебиения. У него

оно тоже участилось — чувствую, проводя по груди снова. Усталость, которая была у
меня ранее, улетучилась, стоило одной конкретной мысли задержаться в голове и
пустить по крови манящее предвкушение, заставившее сердце участить свой ритм.

— Чего ты хочешь? — от хрипотцы — дрожь по телу.

— Тебя, — шёпотом, коснувшись губами от движения мочки уха. — Я хочу тебя, Чонгук,
— он поворачивает голову лицом ко мне, смотря из-под полуприкрытых век
расслабленно, будто уточняет, а я отвечаю: — Уверенней, чем сейчас, я не буду, — и
совсем уж смелею, проведя рукой между чужих ног, ненавязчиво так, дразня и больше
располагая к тому, чтобы мне ответили согласием, потому что, чёрт, я полностью
уверен в своих словах и намерениях. Так же внезапно, как задействовал руку, я
убираю её, немного выпрямившись и нависнув сверху, кладу другую ладонь мягко на его
скулу и целую, нарочито медленно и растянуто.

На самом деле совершенно спонтанное решение, к которому оба были не готовы

абсолютно. Чонгук прав, это нельзя спланировать, предугадать, когда хлынет чувство
за край, когда потребует чего-то большего. Я не торопился, а он не торопил, всё
произошло как-то само, без предупреждения, но оттого этот момент и чувствуется
особенно.

Я говорю, что нужно сходить в душ, Чонгук меня поддерживает. Мы разбредаемся по

этажам. Секс это не только страсть и похоть, это ещё и гигиена в одну из первых
очередей. Подготовившись, я выхожу из душевой кабины и становлюсь у зеркала,
смотрю, как капли стекают по моему телу. Не знаю, много ли смысла в одежде, но всё
равно одеваюсь и ухожу в спальню.

Чонгука ещё нет, меня встретил серо-белый интерьер комнаты и заправленная мной днём
чёрная постель, выделяющаяся вместе с такими же тяжёлыми шторами и шкафом среди
бледности спальни. Я включаю свет, нажав кнопочку настольной лампы, стоящей на
прикроватной тумбочке, он тусклый совсем, но так хотя бы не слишком темно. Начинает
подкрадываться волнение. Чувствую, как бьётся моё сердце за решёткой рёбер. Я замер
перед кроватью, как олень в свете фар, обняв себя руками, чтобы защититься от
вездесущего страха перед тем, что будет. Он неизменный спутник всех начинаний и
перемен, материализуется мелкими иглами и проникает в сознание. Ему всегда есть
место быть, и мой случай не исключение, но то больше не страх, а волнение, которое
вызывает сухость в горле и слабый мандраж.

pretty when you cry — lana del rey

Дверь за спиной открывается, я не могу пошевелиться, будто парализованный
собственной идеей, слышу, как сердце начинает стучать ещё чаще, неясно — от
волнения или потому, что рвётся к тому, кто входит аккуратно, закрыв за собой
дверь, и подходит ко мне, окутывая со спины жаром распаренного тела. Чонгук кладёт
ладони на мои локти, ведёт их к запястьям, заключая в объятия и прижимаясь грудью
ко мне. Кажется, он без верха, я не чувствую скольжения ткани о ткань, как и не
вижу рукавов футболки, стоит опустить взгляд на руки. Дыхание сбивается, когда мне
горячо выдыхают в ухо, прежде чем спросить:

— Тебе страшно?

А я, не сомневаясь, отвечаю:

— Страхи только в голове. Они не имеют надо мной контроля сейчас.

Но на самом деле, да, я немного боюсь, потому что это мой первый раз с Чонгуком, в
котором я не хочу опозориться. Я знаю, что не всегда первый секс отличается чем-то
хорошим у многих людей, но причислять себя к ним не хочется.

— Тебе со мной нечего бояться, — сдвинувшись ниже, пробравшись горячими руками под
ткань футболки и проведя по животу, что тут же поджимается трепетно от обжигающего
касания. — Я не обижу и не сделаю чего-то, что причинит тебе боль, — целует за ухом
и, спускаясь по шее к месту, где ворот футболки скатился, оголив плечо и ключицу,
оставляет след своего присутствия там, вырывая из меня судорожный вздох, который
чуть не переходит в стон, когда рука одновременно с этим проникает под ткань
домашних штанов, обхватывая мой член и проводя по всей длине растянуто.

Чувствуя тонкие пальцы Чонгука на себе, я начинаю возбуждаться и медленно плавиться

в его руках. Тело немного тряхнуло от приятных ощущений, когда ладонью проводят по
чувствительной головке. Хочется тоже сделать что-то, не стоять истуканом — уж точно
не так я представлял наш первый раз — однако я завис, отдавшись в надёжные руки, и,
не в состоянии найти хоть какие-то силы, подаюсь чуть назад, чтобы растворить
последние атомы между нами и откинуть голову назад. Одну руку завожу немного вверх,
находя Чонгука и зарываясь пальцами в его мягкие волосы.

— Что мне делать? — решаюсь в итоге спросить.

— Делай только то, что я скажу и когда скажу, всё остальное я сделаю сам, — от
властного тона коленки подкашиваются.

Приходится тяжело сглотнуть скопившуюся слюну, чтобы ненароком не подавиться от

последующих действий со стороны Чонгука. Рукой, которая всё ещё касается меня под
футболкой, он поддевает её край, чтобы потянуть вверх и снять, я ему помогаю и
отбрасываю в сторону, плевать, где мне её потом искать, сейчас это не то, на что
надо отвлекаться. Теперь я отчётливо ощущаю жар чужого тела и крепкие мышцы и
испытываю острое желание развернуться, что и делаю, поймав руку, трогающую меня
внизу, чтобы остановить. Чонгук выпрямляется, не отнимает ладоней от моей талии,
спустив при моём повороте их немного ниже, на бёдра. Я заворожённо смотрю на него,
на его невероятное тело, не отказываю себе в потребности провести по нему руками
снова, от рельефного пресса по груди и к рукам — в паху тяжелеет от вида, который
открылся перед мной, мне становится по-настоящему плохо, дыхание перехватывает,
особенно когда взгляд падает в самый низ, где помимо своего очевидного стояка вижу
и чужое возбуждение.

Чонгук снова даёт нашим телам примкнуть друг к другу, мне кажется, что только от
этого я готов пасть в бездну забытия и быть уже не в состоянии вернуться в эту
реальность, не говоря о том, что он склоняет голову для поцелуя, участие в котором
я отчаянно пытаюсь принять, но с трудом соображаю, что делать, теряясь в ощущениях.
Я ступаю под чужим напором назад, где должна быть кровать, нахожу её край ногой и
пытаюсь нас обоих туда переместить (хотя там больше всё контролирует Чонгук, чтобы
я не упал мешком картошки и не тряхнул неудачно головой, прикусив язык).

— Аккуратно, — предупреждает, придерживая меня за талию, а после — позволяя

отползти немного назад, чтобы не быть на краю. Вид Чонгука, ползущего ко мне
полуобнажённым и со страстным желанием в глазах отпечатается в памяти навечно. Он и
заводит, и немного пугает, но страх побуждает возбуждение, я чувствую, как оно
снова окутывает меня ощутимой волной. — Ноги, Тэхён, — положив ладонь на мои
сведённые колени, немного давит на одно, чтобы разомкнуть их, я и не заметил, что
чисто машинально сомкнул их, сжавшись по привычке.

Когда я развожу ноги, шурша стопами по постели, Чонгук нависает надо мной и словно
оголодавший припадает к тонкой коже на шее, прижавшись своим пахом к моему, отчего
я подавляю стон, сомкнув плотно губы, и только выдыхаю после этого судорожно, не
зная, куда деть руки, которыми терзаю тёмную ткань простыни. Губы Чонгука рассыпают
поцелуи по всему телу, я нахожу их влажные следы на груди, на сосках, внизу живота
и…

О, чёрт!

Не застонать не получается, когда резинка домашних штанов приспускается, а

истекающая смазкой головка погружается в горячее нутро чужого рта, выбивая у меня
весь воздух из лёгких. Последний элемент одежды снимается и отбрасывается за
ненадобностью, а Чонгук проводит языком по всей длине, заставляя залиться краской
смущения и откинуть голову на подушку, чтобы не светить своими красными щеками в
полумраке, освещаемом только тусклым светом настольной лампы. Снова хочу до
невозможного свести ноги, кажется, даже дёргаюсь в моменте, чтобы сделать это, но
на обе ложатся широкие ладони, плотно зафиксировав их «раскрытыми».

Быть перед Чонгуком голым не стыдно, немного смущающе, но не критично. Думаю, если
бы он не решился однажды мне подрочить, ситуация была бы куда плачевней сейчас. Но
стыд перед своим телом мне не свойственен, особенно сейчас.

Я смыкаю губы, чтобы не позволить непристойным звукам вырваться из груди, от чужого

внимания это не ускользает.

— Почему ты сдерживаешься? — спрашивает Чонгук томно.

Я на свой страх и риск открываю глаза, опустив не соображающий взгляд на него,

показушно проводящего языком от основания до головки и смотрящего так нахально,
ведь видит, как меня это смущает. И заводит одновременно — член возле чужого лица
от открывшегося вида дёргается. Не думал, что Чонгук будет заниматься чем-то таким…
развязным, это поражает и оттого эмоции от каждого действия ярче, потому что я не
знаю, чего от него можно ещё ожидать.

— Я же могу сделать так, что ты не сможешь этого делать, — убрав одну руку с ноги,
начинает проводить по моему возбуждению в медленном темпе, наблюдая, как меня
скручивает от этого — я снова поджимаю губы, невнятно промычав, и закрываю глаза,
успев заметить чужую ухмылку, но не позволяю себе лишнего звука. Я боюсь слышать
собственные стоны, поскольку не хочу вдруг опростоволоситься и как-то прогорланить
сорвавшимся петушиным голосом. Это будет позор.

Однако стоит извилистому языку снова оказаться на головке, играя только с ней, и
подавление себя становится провальной миссией. Я, не контролируя себя, выгибаюсь
чуть навстречу, распахнув губы в несдержанном, протяжном стоне, от которого потом
обязательно станет стыдно, и чувствую, как язык сменяется ладонью, а влажная
дорожка прокладывается вниз к яйцам; головка снова проезжается по скользкой стенке
чужого рта. Это невыносимая пытка, я не продержусь долго. У меня совсем сбивается
ритм дыхания.

— Чонгук, нет, остановись, — протестую, почти задыхаясь, пока продолжают натирать

головку члена, с каждой фрикцией подводя меня всё ближе к оргазму.

— Почему «нет», если я хочу сделать это, м? — снова ухмылка в голосе, после
звучного хлюпающего звука при отстранении.

— Потому что я сейчас кончу, — почти скулю, поджимая пальцы ног беззащитно,
чувствуя приближение оргазма столь быстро от своего первого в жизни минета.

— Кончай, — разрешение, передающееся вместе с влажной дорожкой от языка,

проезжающегося снова от основания к головке неторопливо. У меня в спазме
удовольствия сводит живот, и я изливаюсь, простонав что-то, в забытие не разобрал
даже, губы сами проговорили одно ёмкое слово из двух слогов, которое Чонгук смог
разобрать без проблем. Внезапно он оказывается у моего уха, тут же опалив его
дыханием. — Моё имя, звучащее от тебя во время оргазма — лучшее, что мне
приходилось слышать, — а я, едва соображая, всё же тянусь подрагивающими руками к
штанам Чонгука, кладу ладонь на его член, очертания которого проглядываются сквозь
ткань, слышу чужое шипение сквозь зубы и выдох за ним. Его рука ложится на мою,
пальцы сгибаются, сжимая налитую плоть. Хочу взять его в руку нормально, но Чонгук
сбивает мысли: — Чёрт, Тэхён, я из-за тебя о смазке забыл, — уткнувшись лбом мне в
плечо, говорит.
— Из-за меня? — усмехаюсь.

— Ты слишком очаровал меня собой, совсем из головы вылетело.

Отстранившись, Чонгук переместился к краю кровати, где была лампа, и открыл верхний
ящичек, чтобы достать оттуда лубрикант и сразу вернуться ко мне. Оказывается, и
такой подготовленный, взрослый мужчина может не предугадать некоторые казусы,
которые могут возникнуть в определённой ситуации.

— Ляг на живот и подними бёдра, — командует, возвысившись в центре кровати над

распластанным по её поверхности мной.

Я себя чувствую ничтожно маленьким на простынях цвета ночи, вступающей в свои права
за окном; кровать и без того была просторной, даже когда я лежал на краю, а сейчас,
будучи в центре, теряюсь, выполняя то, что сказал Чонгук. Такое чувство, что ноги
тотчас подкосятся, но я послушно становлюсь на колени, слыша, как открывается
баночка со смазкой и потом откладывается на постель. Когда палец с вязкой
субстанцией касается моего заднего прохода, я крупно вздрагиваю от того, что она
ещё немного прохладная по сравнению с моей разгорячённой кожей, тут же чувствуя
крупные мурашки по всему телу, но стоит ему проникнуть внутрь, губы Чонгука
оказываются на ягодицах и пояснице, а вторая рука ложится на снова полувставший
член. Тёплое дыхание проходится вдоль по всему позвоночнику, отвлекает от процесса
растяжки и перенимает внимание на себя.

— Тэхён, — следом за томно произнесённым именем приятная дрожь проносится,

скопившись сладким спазмом внизу живота. Невнятно мычу, вцепившись пальцами в
подушку. — Как у тебя с растяжкой?

Я… а… чего?

— Какой растяжкой? — спрашиваю вслух, стараясь выровнять дыхание, но тщетно —

движение руки на члене отвлекает и выбивает из равновесия раз за разом.

— Если попробуешь развести сейчас ноги, ляжешь?

Я, конечно, могу попытаться, но мои достижения в сфере спорта можно считать

фатальными уже два года как из-за растяжения, после которого я не мог заниматься
физкультурой. Я давно не растягивался и даже не занимался ничем, не знаю, получится
ли сейчас лечь так, но раньше положение, в которое предлагает встать Чонгук, было
одной из поз, в которых я почему-то любил находиться, когда лежал на кровати.

— А лучше подай мне подушку слева от тебя.

Я нахожу небольшую по сравнению с другими подушку, отдаю ему, а он, в свою очередь,
просит немного развести ноги и подкладывает её под мои бёдра, чтобы я мог не до
конца лечь и не доставлять своим связкам дискомфорт.

— Так удобно? — спрашивает.

— Да, — не думал, что смогу лечь, но это намного удобней. Только я не учёл одну
деталь — когда я двигаюсь, стимулирую трение члена между собой и подушкой.
Обнаруживаю это, когда Чонгук добавляет второй палец, а я рефлекторно двигаюсь от
него и прохожусь им по обивке подушки.

Блять.

В процессе растяжки от ушей до пят, как импульс тока, проносится удовольствие,

когда подушечки пальцев касаются какой-то зоны внутри. Я дёргаюсь, снова проезжаясь
по мягкости наволочки липкой от смазки головкой, и чувствую себя в каком-то
беспомощном положении, где от меня мало что зависит. Моё тело в руках Чонгука, он
контролирует меня, возбуждённого и смущённого, целиком и полностью, снова касаясь
простаты и вырывая подавленный стон из груди. Но я совсем теряю рассудок тогда,
когда слышу и чувствую его — рваный выдох-стон в районе шеи, похожий на немного
болезненный. Чонгук тоже возбуждён, однако не может сделать что-то, пока не
подготовит меня. От звука, который он издал, я готов излиться повторно уже сейчас.

— Боже, Тэ, ты потрясающий, — признаётся в моменте Чонгук, когда во мне двигаются

уже три пальца. Ощущения не слишком приятные, но и не очень ужасные — новые, к ним
стоит привыкнуть.

Когда пальцы пропадают, я позволяю себе перевернуться обратно на спину, притянуть к

себе Чонгука за лицо, положив обе ладони на скулы, и получить долгожданный поцелуй,
в котором нуждался больше, чем в глотке кислорода, коего стало слишком мало в
раскалённой атмосфере комнаты. Он вышел глубоким, влажным, с пошлыми
причмокиваниями, звучащими в унисон с шуршанием постели в почти идеальной тишине.
Нетерпение Чонгука выражается через отдачу в поцелуе, отчаянными и немного
хаотичными движениями губами и языком.

Моё волнение отступает совсем, остаётся только желание наконец ощутить его в себе,
стереть все возможные границы и не оставить пробелов между телами. Я завожу за
чужой затылок руки и обнимаю его без малейшего желания отпускать. Не знаю, чем
руководствуюсь, когда решаюсь на то, чтобы попробовать ногами стянуть штаны Чонгука
с его бёдер, но становится приятным удивлением то, что у меня это получается — они
слабо держались, поэтому без проблем оголили нижнюю часть тела. Чонгук хмыкает мне
в губы.

— Интересно, что ещё могут эти ножки, — отстранившись, говорит он, а потом
обхватывает оба члена одной рукой и проводит по ним несколько растянутых раз,
смешивая натёкшую смазку и размазывая её. Мы стонем одновременно, при этом вижу,
как Чонгук опускает голову, закусив губу, что выглядит невероятно сексуально.

Налив ещё лубриканта себе на член и распределив его, проведя несколько раз по всей
длине, он не забывает и про меня, добавляя смазку на кольцо мышц, чтобы потом
беспрепятственно войти. У меня сердце беспокойной птицей в груди бьётся. Чонгук
прекрасен абсолютно везде, каждая частичка его тела великолепна: рельефный торс,
подкачанная грудь, крепкие бёдра и сильные руки, аккуратный, в меру длинный член,
на который я невольно залипаю, пока надо мной вновь не склоняются, чтобы влажно
поцеловать, беспрепятственно расположившись между ног. Я по-настоящему дурею от
него.

— Поначалу приятного будет мало, — предупреждает меня.

— Я знаю, — отвечаю, — я готов. Но хочу только попросить.

— О чём? — смотрит, как умеет — тепло, внимательно, считывая все эмоции,

отражающиеся калейдоскопом на моём лице.

— Не переставай меня целовать, пока я не привыкну, — взгляд прямой — глаза в глаза.

— Хорошо, — в голосе — нежность, на губах — слабая улыбка, которая ложится на мои

губы сначала поверхностно, почти невесомо, а потом уже уверенней, когда сантиметр
за сантиметром начал проникать в меня налитый кровью влажный орган. Это ощутимей,
чем пальцы, немного дискомфортно, но нужно стерпеть и преодолеть это, чтобы
смотреть на всё уже с позиции победителя, как на препятствие, которое удалось
миновать.

Чонгук, как и обещал, не позволяет акцентировать внимание на неприятных ощущениях,

успокаивающе оглаживает мои ноги, бёдра и талию. Он шипит в поцелуй, когда я
ненароком сжимаю его в себе, и пытаюсь тут же расслабиться, чтобы помочь нам обоим,
а спустя тянущуюся вечностью минуту движение прекращается. Чонгук замирает на
время, войдя в меня полностью, давая привыкнуть и себе, и мне, меняет характер
поцелуя, немного поумерив пыл, и переводит моё внимание на свою руку, пальцы
которой сначала оглаживают моё лицо, а затем лёгкой щекоткой струятся вместе с
потоком мурашек вниз по шее, ключицам, груди, животу, и обхватывают сочащийся
смазкой член — меня подбрасывает снова, не думал, что могу быть таким
чувствительным. За движениями руки не замечаю, как проходит время и что-то
инородное внутри перестаёт так сильно волновать меня. Чонгук делает первый толчок
бёдрами, пробный, а за ним ещё один, медленный, чтобы причинить как можно меньше
дискомфорта. И в какой-то момент, когда амплитуда стала больше, задевает простату,
проехавшись по ней головкой, что сразу находит отражение в моём стоне, украденном
поцелуем. А потом снова. Я сжимаю чужие волосы в кулаке, чувствуя ещё одну волну
удовольствия, растёкшуюся по телу. Чонгук отрывается с влажным чмоком от моих губ.

— Всё хорошо? — как всегда внимателен и небезучастен, сбито дышит после длительных
поцелуев.

— Да, — киваю, не находя кислорода. Его критически не хватает. В комнате внезапно

стало слишком жарко. — Сделай так ещё, пожалуйста, — прошу, а Чонгук исполняет —
внимательно следя за моей реакцией, он возобновляет движения бёдрами, в этот раз
двигаясь свободней, и снова задевает чувствительную область внутри, вытягивая
очередной вздох с чуть нахмуренными бровями, и выглядит уже уверенней, чем раньше.

Меня заполняют собой, выбивая ненавистные мной стоны, что с каждым разом становятся
более развязными, проникают глубоко, заставляя чувствовать приятную дрожь по телу
от каждого движения. Новое и непривычное удовольствие накрывает с головой, мне
становится сложно себя контролировать, и я в итоге отпускаю предрассудки, полностью
поглощённый процессом. Чонгук немного наваливается сверху, оперевшись на локти,
одной рукой подхватывает мою ногу и заставляет завести за него, обнять и прижать к
себе. Он шумно дышит мне в шею, изредка порыкивая — от этого пальцы ног невольно
поджимаются — губами мажет по линии челюсти и подбородку; ловит мой поплывший
взгляд и покоряет своим — почерневшим и немного диким, сталкивает наши губы в
очередном поцелуе, делая толчки резче и — чёрт — каждый раз стимулирует
чувствительный комок нервов.

Я полностью пропадаю — в эмоциях, в ощущениях, в человеке, к которому так

животрепещет сердце, теряю самого себя, отдаваясь ему всецело и чувствуя его любовь
ко мне в каждом действии, каждом взгляде и каждом слове, что он говорит лишь мне.
Фразу, что шепчет в губы, повторяет как мантру, двигаясь внутри в своём темпе и
просовывая руку под моей поясницей, чтобы не оставить места воздуху между нами, а я
думаю лишь о том, как сильно жаждал этого момента, и сейчас он одолевает меня,
превосходя все ожидания.

Я сомневаюсь во многих вещах, многое представляю, о многом думаю, но часто бывает,

что ожидания не оправдываются, и нас это расстраивает. Я разочаровывался в самых
разных вещах в жизни, но ещё ни разу не был разочарован в Чонгуке. Он всегда
превосходит любые ожидания. И сейчас — не исключение.

— Люблю, люблю, люблю тебя, — с губ срывается судорожное, а руки цепляются за

взмокшие плечи, как утопающий за спасательный круг, но мне не помочь, я потонул в
чувствах и уже не могу быть спасён, только поглощён ими целиком. Аккомпанемент из
моих стонов, шлепков бёдер друг о друга, хлюпанья смазки и низких полустонов
Чонгука доводят до исступления.

— Тэхён, — на выдохе, трепетное, а ладонь сжимается на талии до слабой боли — он

близко, как и я.
Мой член, зажатый между животами, выпускает струю белёсого семени, когда Чонгук
ловит мой нескромный стон губами, слабо прикусывает мою нижнюю, и кончает немногим
позже, выйдя и излившись на мой испачканный живот. Я снова потерянный, пытаюсь
собраться, всё ещё держась одной рукой за плечо Чона, а другой вцепившись в его
волосы на загривке. Моя хватка ослабевает, когда он чуть отстраняется, рука
сползает на затылок. Немного придя в себя после оргазма, мы оба, тяжело дыша,
смотрим друг на друга, на лицах одновременно расползаются улыбки. Волосы Чонгука
небрежно свисают по бокам, влажные у корней, я поднимаю руку и зачёсываю их назад,
открывая взору его лицо. Он приближается ко мне, губы вновь одаривают поцелуем,
мягким, с ленцой, приятным до слабой щекотки в солнечном сплетении.

— Самый лучший, — отстранившись, говорит Чон и склоняется ниже, целуя в шею. —

Самый красивый, — а я вдруг смеяться начинаю. Что этот человек творит? Сначала
доводит до крышесносного удовольствия, даря максимально комфортный первый раз, а
потом зацеловывает всего, выглядя при этом забавно растрёпанным и очевидно
уставшим. Но он находит силы на то, чтобы поцеловать и в тыльную сторону ладони,
поднесённой к губам. — Самый потрясающий, — а потом прижаться ими к щеке. — Самый
любимый, мой самый сладкий и искренний мальчик.

— Чонгу-у-ук, — тяну, смущаясь и всё ещё смеясь.

— Что-о-о? — передразнивает меня он и покрывает мелкими поцелуями всё моё лицо,

задерживаясь на губах чуть дольше, чтобы потом отпрянуть и с блаженной улыбкой
заявить: — Я рад, что всё так сложилось, — он до сих пор полулежит на мне, держась
на локтях и коленях, а я всё ещё обнимаю его всеми конечностями, но нам обоим
удобно, кажется.

— Как «так»?

— Рад, что мы встретились случайно в ресторане, а потом я решил предложить тебе

поужинать вместе. Рад, что ты мне не отказал.

— Веришь в судьбу? — немного скептически, потому что я — не особо.

— Возможно. А ты?

— Я верю в совпадения.

— Совпадения? — переспрашивает, вздёрнув брови.

— Угу, — мычу.

— То есть даже то, что сейчас мы оба голые лежим, прижавшись друг к другу — всего
лишь совпадение? — игриво щурится Чонгук.

— Чистая случайность, — ухмыляюсь, потянув один уголок губ.

— Значит, щекотка сейчас тоже станет всего лишь совпадением, ворвавшимся в череду
случайных событий.

— Нет! — почти вскрикиваю, смеясь вместе с Чонгуком, уже оторвавшим от кровати одну
руку, чтобы иметь возможность воплотить свою угрозу в жизнь. — Я голый и
беспомощный!

— Тем более это случайность! Совпадение, не более.

— Чонгу-у-ук, — снова тяну, откинувшись на подушку и пытаясь поймать его руку,

представляющую угрозу для моих рёбер.
— Ну что-о-о, — снова передразнивает, а потом буквально нападает на мою шею,
немного прикусив. — Что тебе от меня надо? — слабо рыча и доводя меня до сводящего
живот смеха, от которого и так недостающего воздуха меньше становится в лёгких.

Мы дурачимся ещё немного, пока Чонгук не успокаивается у меня на груди, выровняв

дыхание. Я чувствую себя по-настоящему счастливым в эту минуту, вижу, что он —
тоже. Как минимум у него хорошее настроение, потому что не припомню, чтобы он часто
позволял себе дурачиться со мной. Я напоминаю о том, что мы всё ещё в сперме, но в
ванную идти так лень и мне, и ему, что обходимся влажными салфетками, которые
Чонгук достаёт из того же ящичка, что и смазку. Он так же ложится, расположившись
на мне — пригрелся, а я для удобства поднимаю подушку за спиной немного выше, чтобы
чуть присесть, и накрываю нас одеялом, с которого пришлось снять пододеяльник — тот
завтра отправится в стирку. Чужие руки захватили моё тело в плен объятий, а я,
разнеженный, неторопливо перебирал длинные волосы Чонгука. Внутри было легко и
спокойно, сонливость ненавязчиво проникала в голову и давила на веки, а кто-то —
что я поздно заметил потом — уже успел провалиться в сон, засопев тихонько у меня
на груди — устал. За ним и я медленно стал засыпать, в конце концов, потеряв связь
с миром уже минут через пять.

***

Проснулся немного отвратно, кое-как разлепив веки, с неприятным ощущением в груди,

будто шестое чувство бьёт тревогу и призывает обезопаситься и оглядываться на
каждом шагу в избежание беды. А стоило принять сидячее положение и согнуться
креветкой, начало тянуть поясницу. Мда, наверное, единственный минус быть геем-
пассивом — это то, что приходится ловить отходняки после приятного времяпровождения
со своим молодым человеком. Это не столько больно, сколько просто неприятно и
действует на нервы, но оно определённо того стоило. Чонгука рядом не было, сейчас,
наверное, уже давно за девять. Если его нет рядом, значит, он уже на работе,
спасибо хоть будильник потише сделал. Но почему-то кажется, что даже если бы он
прозвенел как всегда, меня бы это не разбудило — я спал как убитый.

Мои предположения оказались провальными — Чонгук, будучи уже одетым в костюм-двойку

и с уложенными назад волосами, неторопливо пил кофе на кухне, что-то смотря в
документах, которые разложил на столе. Я, успев сходить в быстрый утренний душ на
втором этаже, спускался по лестнице, чувствуя себя не слишком оптимистично, больше
— подавленно и вяло. Чонгук, увидев меня, отставил кружку на стол, подальше от
бумаг, и вытянул левую руку ко мне, безмолвно зовя к себе. Я подхожу неторопливо и
прижимаюсь к нему с тихим вздохом, таким, словно уже успел устать за это утро,
сцепив руки слабо на его талии и положив голову на плечо, а он приобнял меня мягко
в ответ.

— Как спалось? — спрашивает дежурное. От него пахнет пенкой для укладывания волос и
немного гелем для душа — очень свежо, без бросающегося как всегда первым одеколона.

— Отлично, — отвечаю лениво и так же спрашиваю: — Сколько сейчас времени?

— Около девяти.

— Прогуливаешь работу? — отшучиваюсь безэмоционально.

— Задерживаюсь в пробке, — исправляет Чонгук, а я всё-таки хмыкаю приглушённо. —

Как самочувствие? — откладывает лист на стол к другим таким же и склоняет немного
голову, прижавшись щекой ко мне. — Ничего не болит?

— Поясницу тянет немного. Но не критично, жить буду.

— Я могу намазать её тебе, пока не уехал, станет легче, — я отрицательно мычу,

немного насупив губы. — Как хочешь, — он оставляет у меня на лбу целомудренный
поцелуй и позволяет отстраниться. — Я постараюсь всё закончить и вернуться
пораньше, — говорит, собирая рабочий беспорядок в одну папку, а потом снова тянется
к кофе и допивает его.

— Я помою, иди, — на зевке спешу сказать ему и прикрываю рот ладонью.

— Спасибо, — снова целует меня, но в этот раз в губы, передавая остатки кофе,
которые я невольно языком собираю, пока он берёт нужные вещи для работы, ноутбук в
футляре, и скрывается в коридоре, ведущем в прихожую. — Не скучай, — кричит уже
оттуда.

— Хочу и скучаю, — кричу в ответ, хмыкнув себе под нос.

— Тогда скучай веселей.

— Серьёзно? — смеюсь тихо. Чонгук в хорошем расположении духа — я рад этому,

однако, к сожалению, не могу разделить того же, чувствуя себя живым мертвецом,
пробудившимся от своего покоя.

Слышу, как щёлкает входная дверь, когда он уходит, и тяжело вздыхаю — снова один на
целый день в клетке пентхауса. Интересно, Сумин сегодня сможет отвлечься от своего
ходячего недоразумения и пройтись со мной хотя бы в супермаркет?

Пожарив себе яичницу и от души поперчив, как люблю, я сажусь завтракать, до этого
найдя забытый на столе в гостиной телефон и тут же включая его. Время — начало
десятого, ниже цифр — входящие сообщения от Сумин и с десяток пропущенных от неё
же. Я снимаю блокировку с экрана отпечатком пальца, захожу в Какао, думая как раз
спросить — не занята ли она сегодня, как застываю на месте, зависнув на сообщениях
в диалоговом окне за несколько периодов: позавчерашний вечер, вчерашний день и
поздняя ночь сегодня.

Сумин:
Чимин задрал.
Ты обещал помочь.

Сумин:
Тэ, не хочешь пройтись сегодня?
А нет, отбой, Убин позвал к себе.

Сумин:
Тэхён, пожалуйста, ответь, мне так плохо сейчас.
Мне очень нужна твоя поддержка, Тэ.
Можешь приехать?
Убин воспользовался мной и бросил.
Мне так больно сейчас…
Тэ…

Я несколько раз перечитываю одни и те же строки, чувствуя, как меня окутывает ужас:
руки начинают мелко дрожать, а внутри, кажется, что-то обрывается. Предчувствие
оказалось не ложным, а ненависть на самого себя возросла с невероятной скоростью.

Аппетит пропадает. Мой завтрак отправляется в мусор. Превозмогая боль в

позвоночнике, я спешу наверх, чтобы переодеться и как можно скорей отправиться к
Сумин.

========== Моя вселенная ==========

Только бы пробок не было с утра — единственное, о чём я молюсь сейчас, сидя на

переднем сидении такси и направляясь домой к Сумин. Я пробовал писать, звонить ей,
но она не отвечала. Не слышала или телефон выключен — неизвестно, однако всё равно
добавляет волнения то, что она пропала из сети ночью. Судя по сообщениям, которые
мне пришли, Сумин могла быть уже дома, или она и так была дома. Всё пока неизвестно
и очень запутанно, надеюсь, что смогу чем-то помочь ей и окажу нужную поддержку.
Это же Сумин, мой лучший друг и одна из ярчайших людей в моей жизни, нежный цветок,
который ещё ни один мудак не осмеливался замарать своими похабными лапами. Но Убин
переплюнул их всех. Уёбок. Едва сдерживаю желание свернуть и указать дорогу не к
Сумин, а к нему, и начистить его ахуевшую рожу, но подруге сейчас нужен больше, это
подождёт.

Я тяжело вздыхаю, прислонив к губам кулак руки, поставленной локтем на дверь, и,

нахмурившись, думаю: что в такой ситуации можно придумать. Раньше всё не заходило
настолько далеко. Я банально не знаю, что говорить и как поддержать, но мчусь на
всех парах к подруге, понимая, что придётся импровизировать. У меня точно
тахикардия начнётся, я уже чувствую, что воздуха становится меньше, и прошу
водителя немного приоткрыть окно, чтобы вдохнуть морозную январскую прохладу. Но
она помогает едва ли, воздух кажется спёртым и тяжёлым, трудно проходит в лёгкие,
но выбирать не приходится.

Я всё ещё в шоке, в откровенном ужасе, что увидел сообщения так поздно. Я ведь мог
быть рядом, мог уследить и приехать помочь ей вовремя. Возможно, смысла от моей
бравады сейчас будет уже мало и меня вообще погонят с порога, сказав, что больше не
нужен. Так, нужно немедленно отмести эти мысли! Что за бред, в самом деле?!

У меня до сих пор подрагивают руки, с самого момента прочтения сообщений они не
прекращали это делать. Из них буквально всё валилось, я кое-как сумел переодеться в
первые попавшиеся вещи и выйти, не забыв закрыть квартиру. Как же, чёрт возьми,
страшно. Страшно не просто приехать, а увидеть, что стало с Сумин.

Спустя полтора долгих часа, за которые получается немного успокоиться, я оказываюсь

на пороге её дома. И снова подкатывает волнение, забившись тревожной птицей в
груди. Сердце вдруг к горлу подскочило, а голос сел. Когда дверь открыла её мама,
на ней лица не было, она выглядела поникшей, утратившей всю свою бойкость, которой
покоряла многих, и впустила меня в дом. Я скоро разуваюсь, передаю ей в руки свой
зимний пуховик и почти бегу прямо по коридору, чтобы свернуть и обнаружить нужную
мне комнату. Я не знаю, что говорить, немного мнусь перед тем, как занести руку над
дверью и слабо постучать, а потом заглянуть внутрь.

Сумин — растрёпанная, зарёванная, с опухшим лицом — лежала в обнимку с мягкой

игрушкой, которую я ей дарил в детстве на один из дней рождения, а как только
поднимает на меня красные после слёз глаза, немного отталкивается рукой от матраса,
принимая сидячее положение, и смотрит так, будто не ожидала меня увидеть. Я прохожу
в комнату, закрываю за собой дверь и срываюсь, подбегая к кровати и садясь на край,
тут же ловлю подругу в объятия. Лицом она уткнулась мне в плечо, снова начиная
плакать. Сколько же слёз до этого ты ещё выплакала? Неужели всё ещё есть силы
продолжать?

— Тэ, — всхлипывает прерывисто, хватаясь за мой свитер руками.

— Тш-ш. Я рядом, всё хорошо.

— Не хорошо, — мотает головой она. — Мне так больно, Тэ, так… так… — задыхаясь от
слёз, пытается выговорить она, но я снова прерываю бессвязный поток слов,
осматривая комнату на наличие питьевой воды, но не нахожу её.

— Я схожу за водой?

— Нет! — поднимает она голову с влажными щеками на меня, ресницы от слёз склеились,
глаза заблестели. — Нет, пожалуйста, Тэхён, не оставляй меня, — быстро заговорила
Сумин, кажется, вцепившись ещё крепче в меня. Из глаз вновь нескончаемым потоком
полились солёные ручьи. — Я не хочу оставаться одна, у меня кроме тебя никого нет,
Тэ…

— Тише, я не собираюсь уходить никуда, просто хотел принести воды, — пытаюсь

успокоить её, но она на каждое моё слово отрицательно качает головой, квася губы и
возводя брови на манер крыши дома, вот-вот снова сорвётся.

— Не нужно, нет, — и снова прижимается ко мне, не желая отпускать.

Я не могу на неё такую смотреть и промаргиваюсь, возведя глаза к потолку, лишь бы

самому не пустить слезу. Это тяжело — видеть, как страдает близкий человек.

Невыносимо.

Сумин уже не плачет, а натурально рыдает взахлёб. В каждой слезе осколки разбитого
сердца, они все состоят из любви, которую она испытала не к тому человеку. Она так
отзывалась о нём — с улыбкой на лице, с радостью и такой искренней теплотой во
взгляде. Это не тот случай, как раньше — понял я, когда в Швейцарии она испугалась
за их с Убином отношения. Мы потом ещё говорили у меня в комнате, когда мне уже
надо было по-хорошему ложиться спать, да и ей тоже, но так получилось, что мы
разговорились, и речь зашла об их отношениях дальше. Сумин редко мне говорила о
них, потому что знала моё отношение к Убину, однако если делала это, светилась ярче
летнего солнца. Но когда она высказала всё, что чувствует к нему, тогда я понял —
это серьёзней, всё куда сложней и сильней, такого не было раньше.

Это была любовь.

Любовь, начавшаяся с простого восхищения новеньким и переросшая во что-то большее.

Но, кажется, что только с одной стороны. И нет мне смысла злорадствовать и сетовать
на то, что «я говорил». Это был её выбор — довериться, отдаться в руки этого
человека и подарить ему свою любовь, которую она, наконец, нашла, кому отдавать. Но
случилось то, чего я боялся больше всего, что предугадал изначально. А она
подпустила слишком близко, дала себя ранить глубже некуда.

Сумин… как же так?

— Я рядом, — в растрёпанную макушку едва слышно говорю, из глаз полилась тонкими

дорожками влага. — Всё будет хорошо. Ты справишься, — стараюсь контролировать голос
максимально, чтобы не сорвался. Я должен быть сильным сейчас, чтобы стать Сумин
опорой.

— Почему он это сделал, Тэ? — сломлено, тихо. — Зачем…

Потому что в жизни много мудаков, Сумин, и, к сожалению, от них не обезопаситься и

не избавиться, они всегда будут в мире, кому-то попадутся на жизненном пути, а
кому-то нет. Но ты преодолеешь это, я уверен, я знаю, какая ты сильная, ещё
покажешь, что можешь быть счастливой без него.

— Я его любила, Тэхён, — снова всхлипывая. — Я впервые полюбила так сильно, а

теперь не могу дышать. Больно.

И стоило ли это того? Любовь стоит той боли, которую может причинить? Окупается ли
чувствами разбитое сердце, которое идеально целым уже никогда не будет, обзаведшись
глубокими шрамами? Боль, она ведь пройдёт, голова забудет, воспоминания сотрутся, а
сердце будет хранить осколки печали и предательства вечно.

Я понимаю, что Сумин может быть излишне болтливой, немного надоедливой и со своими
замашками, но она по-настоящему полюбила и отдавала всю себя отношениям. Она не
заслужила такого отношения к себе.

Я предложил ей прилечь, естественно, лёг рядом и позволил себя облепить всеми

конечностями, не забыл обнять в ответ и, слушая начавшие со временем утихать
всхлипы, всё больше стал сомневаться в таком чувстве как любовь. Бесспорно, оно
сильное, но не всегда надёжное. Хрупкое тельце Сумин подрагивает мелко в моих
руках, как от озноба, я накрываю нас одеялом и подкладываю с её стороны мягкую
игрушку, чтобы ей было тепло со всех сторон. Её окрылила любовь к Убину, возвысив
до небес, а потом отняла свой дар и безжалостно уронила о землю. Теперь на спине
только два продольных кровоточащих шрама, а на месте сердца невнятное месиво из
боли, обиды и разочарования.

Как же страшно любить. Никогда не знаешь, какой опыт принесёт тебе человек, в
которого ты, возможно, по уши.

Сумин, кажется, засыпает, пригревшись у меня в руках, как в комнату заходит её мама
с двумя кружками запоздалого чая, и садится аккуратно на край кровати, чтобы не
разбудить дочь. Взгляд её тяжёлый, я бы даже сказал, убитый. Смотреть, как твой
единственный ребёнок страдает, тоже тяжело. Я её понимаю, но со стороны дружеской,
не родительской.

— Она всю ночь не спала, — говорит госпожа Мин. — Плакала, — в груди от её слов
что-то сжимается. — Как только он ей написал, так сразу в истерику.

— Написал? — хмурюсь непонятливо.

— В одиннадцатом часу вчера вечером, — поясняет она. — Сумин давала мне почитать
переписку. Она до конца стояла на том, чтобы они встретились и поговорили, решили
всё нормально, но он, не объяснив объективной причины, сказал, что всё было ошибкой
и они расстаются, и заблокировал её контакт.

Трус. Сраный трус, бегущий от ответственности и не нашедший смелости сказать всё в

лицо. Даже придумать ничего в своё оправдание не смог. Как же меня переполняет
ненависть к нему.

— Я так рада, что ты пришёл, Тэхён, — признаётся госпожа Мин, а я слабо поднимаю
уголки губ в понимающей улыбке.

— Не мог не. Я бы приехал раньше, просто увидел поздно.

— Всё хорошо, — успокаивает меня, — она понимала, что посреди ночи ты к ней не
сможешь приехать, но всё равно пыталась достучаться. Ты же её знаешь.

— Она рассчитывала на меня.

— И ты не подвёл и приехал утром. Ты сделал всё, что нужно, — её взгляд огибает

замершую в моих руках маленькую, сжавшуюся фигурку; с тяжёлым вздохом госпожа Мин
поднимается с места и тихо зашторивает окно, чтобы свет не попадал в комнату. — Не
хочешь остаться сегодня на ночь у нас? Я предупрежу твою маму.

— Конечно, — понимающе киваю, не смея отказываться. Сумин сейчас нужна моя

компания, я не могу оставить её.

— Если проснётся и чай ещё будет тёплым, пусть выпьет, — указав на кружки, — я
накапала ей кое-что, чтобы немного нервы успокоить, — и выходит, тихо закрыв за
собой дверь.

Как правило, самую сильную боль причиняют именно близкие люди. Это родные, друзья,
твоя любовь, и каждый может ударить внезапно с разрушительной силой, когда ты этого
не ожидаешь. Но как же это? Они ведь ближе всех и не могут причинить боль. Мы
никогда не готовы к удару с их стороны, а он следует и подкашивает тебя знатно. В
какой-то момент ты боишься уже довериться даже им, близким людям. Ты возводишь
вокруг себя стены, через которые никто не сможет навредить, закрываешься в своей
клетке и, прижав колени к груди, с опаской смотришь на людей, которые тебя
окружают.

Болезненный опыт самый запоминающийся, из него ты выносишь морали и учишься на

ошибках, но он же тебя травмирует на всю жизнь, заблудившись в том самом дне, когда
всё пошло под откос. Ты обязательно справишься с испытаниями, которые послала тебе
жизнь, ведь она никогда не даёт то, что ты не смог бы преодолеть. Вот только какой
ценой это даётся?

Сумин засыпает надолго, ближе к вечеру и я успеваю задремать. Чай остаётся

нетронутым. Я просыпаюсь от того, что неудачно двинулся, и у меня снова стрельнуло
в пояснице.

— Блять, — морщусь на грани слышимости, потирая беспокоящее место.

Немного привстаю на локте, чтобы понять, что изменилось за время моей дрёмы: Сумин
перевернулась на другой бок, обняв игрушку, которую я ей подложил, до сих пор мирно
посапывала, чему я несказанно рад — у неё была тяжёлая ночь, эмоциональный всплеск,
ей нужно отдохнуть. Ещё — за окном успело стемнеть, что хорошо видно из-за не
пропускающих свет штор. В комнате и до этого было не сильно светло, после того как
мама Сумин зашторила окно, а сейчас тут совсем темень.

Я пытаюсь нащупать у себя в кармане телефон, но, кажется, забыл его в пуховике,
который оставил в прихожей. Было бы неплохо сходить за ним и заодно попросить себе
новую кружку чая, чтобы подуспокоиться самому. Я осторожно, стараясь как можно
меньше издавать какие-то звуки и не задеть Сумин, встаю с кровати и иду к двери.
Параноик внутри меня уже рисует картину, как она проснётся, не обнаружит меня рядом
и запаникует, поэтому делаю всё быстро и чётко: беру кружки, выхожу из комнаты, не
закрывая её до конца, чтобы не щёлкать замком, иду на кухню, прошу госпожу Мин
сделать пока чай только мне, а Сумин чуть позже, захожу в прихожую, где на одном из
крючков висит мой пуховик, нахожу в кармане телефон и возвращаюсь в спальню, ложась
на своё место. Тревога отпускает — Сумин крепко спит. Можно выдохнуть.

От слишком яркого света дисплея меня сначала слепит, а потом яркость автоматически
понижается, и я могу уже спокойно взглянуть на часы, не лишив себя зрения. Почти
семь вечера, чуть ниже — один пропущенный от Чонгука и сообщение из Какао: «Потом
напиши или позвони, хорошо?». Решаю написать, звонить сейчас совсем не вариант.

Вы:
Я у Сумин.
Спал, поэтому не ответил, извини.
Я потом расскажу, но, походу, остаюсь здесь на ночь.

Ответ от Чонгука приходит немногим позже, когда я листаю ленту Инстаграма,

высветившись облаком уведомления вверху экрана, на которое я сразу нажимаю, чтобы
открыть диалоговое окно.

Чонгук:
Хорошо.
Всё нормально.

Я выдыхаю расслаблено и одновременно обессиленно. Какой же тяжёлый день.

***
Наступил февраль. Совсем скоро выпускной из старшей школы, а там весна не за горами
и потом период поступления. Я задумчиво ковыряю палочками ттокпокки, что сидящий
напротив Чонгук заказал по моей просьбе, и который раз прихожу к тревожащим мыслям,
не дающим покоя, когда я один.

После случая у Сумин (с которого прошла неделя) я переехал обратно домой,

возобновив нашу с Чонгуком традицию встречаться после его работы или в понедельник,
когда у него выходной. Я вернулся в свою спальню и отныне засыпал один, чувствуя
холод слишком ощутимо — привык, что в большинстве случаев либо сам прижимался к
Чонгуку, либо он меня обнимал, теперь такого не было.

Родители Сумин начали вывозить её куда-нибудь отвлечься, стали больше времени

проводить с ней, а она в свою очередь была рада их компании. Недавно вернулась её
гиперактивность, а настроение немного начало улучшаться. Осталось также и то, что
она зачастую была свободна только вечером, когда я занят, и звала меня пройтись по
парку или сходить куда-нибудь в кино, кафе и другие места, где можно поесть и
хорошо провести время. Но и проблема осталась та же — вечером я с Чонгуком. Редко
выпадают дни, когда я свободен и Сумин позвала гулять, но такое бывает, это нельзя
исключать.

— Тэхён, — кажется, Чонгук зовёт не первый раз, не знаю, на какой из них я поднимаю
на него взгляд. — Ты не ответил.

— Что не ответил? — сконфуженно переспрашиваю, запнувшись посреди фразы.

— Я спросил, какого числа у тебя выпускной, но, кажется, ттокпокки чуть интересней
нашего разговора, — шутит, но я не реагирую улыбчиво, только чувствую, как голова
начинает болеть, и, поставив руку локтем на стол, пальцами начинаю растирать устало
лоб, будто мне это поможет.

— Извини, — хмурюсь на самого себя, закрыв глаза, — я как всегда.

— Ещё волнуешься за Сумин? — он всё знает, я ему рассказал, как и обещал, потому
спрашивает.

Но нет, Чонгук, не Сумин причина моей задумчивости, а мы. Да, у нас всё неплохо,
даже очень хорошо, если так посмотреть, но что будет, если я уеду, как тогда
поменяются наши отношения, и останутся ли они вообще? Убеждай себя, что всё будет
как прежде, не убеждай, но всё равно противный червяк сомнений будет прорывать свой
путь от головы к сердцу и делать больно.

Опустив глаза в тарелку, киваю, чтобы мою ложь не смогли раскусить.

— Не нужно себя накручивать, — мягко говорит он, его интонации в отношении меня
всегда такие уютные и нежные, что мне становится всё равно на окружающий мир, я,
кажется, в такие моменты всегда устремляю взгляд на него, влюблённый. Я прослеживаю
за чужими действиями, смотрю, как собираются в кулак пальцы на руке, лежащей на
столе, сначала порывавшейся вперёд — видно, он хотел что-то сделать, но нам не
позволяет сейчас окружение — мы находимся в кафе, на людях, нас не поймут. — Она
справится со своей проблемой. Ты же говорил, что уже есть положительные сдвиги, так
что не стоит волноваться по этому поводу. От твоих переживаний ей навряд ли легче
станет. Ты только себе в убыток это делаешь, — взгляд Чонгука опускается в мою
тарелку, — и не ешь, — а потом снова возвращается ко мне.

— Я ем, — возражаю и для убедительности цепляю палочками одну клёцку и отправляю в

рот. — Видишь? — понимаю, что веду себя по-детски прямо сейчас, но потом правда
исполняю то, что сказал, и, отвлёкшись от мыслей об Америке, начинаю есть.

— Так что в итоге с выпускным? — возвращается к первоначальной теме Чонгук, отпивая

кофе из маленькой чашки, должно быть, тот очень крепкий.

— Тебя разве не уведомляют чисто ради галочки о каждом мероприятии? — подключаюсь к

разговору и задумчиво свожу брови у переносицы.

— Зачем? Только о тех, которые спонсирую.

— То есть, почти все? — уточняю.

— Почти, — кивает. — Ваш выпускной и выпускной любого другого класса не входит в

перечень мероприятий, которые нуждаются в спонсировании кого-то постороннего. Это
уже исключительно на плечах вас и ваших родителей. Поэтому я спросил о дате
проведения, поскольку не знаю.

— А ты хочешь прийти? — я замираю с палочками и клёцкой, зажатой между них.

— Чему ты удивляешься? — мой вопрос, кажется, немного выбивает его из колеи, он

смотрит на меня так, будто впервые видит, своими большими, чёрными глазами.

— А… — я тут же тушуюсь, отводя взгляд куда-то вбок, и чувствую, что тело окатывает
липкой волной неловкости. — Просто это… разве ты не занят? — нахожу причину.

— Выделю один денёк на то, чтобы посмотреть на тебя с аттестатом, никто не пропадёт
от этого, — пожимает плечами Чон и выглядит уже расслабленней. — Не говори, что ты
пытаешься придумать причину, чтобы я не шёл, — усмехается, подняв брови. — Так
усердно думаешь. Зачем?

— Это неловко, — снова увожу взгляд.

— Тэхён, там никто, кроме нас и твоих родителей, не будет знать, какие отношения
нас связывают, — он всё ещё улыбается, слушая мои глупости.

— А ещё Сумин и Убин.

— Какая разница? — снова усмехается, но уже слышно, что он на грани от того, чтобы
открыто рассмеяться. Сколько бы времени не прошло, его всё так же будут забавлять
мои эмоции. — Я же не буду прилюдно целовать тебя или признаваться в чувствах со
сцены с микрофоном. Я приду как заинтересованное лицо, чтобы посмотреть на
выпускной учеников. Так многие делают и спонсоры тоже. Ни у кого не возникнет
вопросов по поводу моего присутствия. К тому же, откуда ты знаешь, что в этой школе
не учится кто-то из моих родственников?

— А у тебя есть там родственники? — переспрашиваю удивлённо.

— Нет, Тэхён, — улыбаясь снисходительно, — но есть один очень стеснительный парень,

— оу, теперь понял и покраснел заодно. — Никто не будет знать об этом, тем более,
кому какая разница, зачем я пришёл? Может, у меня своё дело с директором? Причин
может быть много, и у каждого будет своя гипотеза.

— Ты придёшь, даже если я попрошу не делать этого, да? — уже смирившись, вздыхаю.

— Нет.

— Врёшь? — щурюсь немного.

— Чуть-чуть, — и дразнит меня, скопировав мимику. Ладно, это забавно и немного

веселит меня.

— Вручение будет пятнадцатого числа, — я расслабляюсь. После аргументов Чонгука,

как и всегда, мне стало легче. — Время скажут уже ближе к выпускному.

— Это когда? — ровно спрашивает Чонгук, выглядя холодно, но мимика и сложившиеся в

замок руки выдают его негодование. — Осталось меньше двух недель, они до сих пор не
могут определиться со временем? Не слишком серьёзно с их стороны.

Я смотрю на него пару секунд немигающим взглядом, а потом опускаю голову, поджав
губы и испустив смешок под нос.

— Что?

На его вопрос я тут же машу рукой отрицательно, пытаясь сдержать порыв улыбнуться,
но это слишком тяжело даётся.

— Не, не, ничего, — а потом смотрю на него и признаюсь, всё-таки не удержав

поднявшиеся уголки губ. — Ты, когда возмущаешься из-за такой мелочи, выглядишь
забавно.

Чонгук вздыхает картинно тяжело.

— Я же говорил, что когда слишком много улыбаюсь, люди перестают меня воспринимать
всерьёз, — с наигранной досадой говорит, а я всё-таки начинаю смеяться, скрыв лицо
в ладонях.

Но моё веселье прерывает зажужжавший рядом телефон на столе. Я смотрю на экран —

узнать, кто звонит. Улыбка сходит с губ.

— Это Сумин, — Чонгук ничего не говорит на это, только отпивает вновь кофе, а я
снимаю трубку и прикладываю телефон к уху. — Алло?

— Привет, не хочешь приехать ко мне? — спрашивает Сумин. — Тут какие-то фильмы

новые вышли, мы могли бы глянуть их.

— Не могу сегодня, извини.

— Ты с Чонгуком? — голос явно поникает.

— Да, — чувствую себя перед ней неудобно, оттого и голос звучит тихо. — Может, в
другой раз.

— Ладно, давай, — за несколько секунд её голос с приподнятого и воодушевлённого

стал грустным и поникшим.

— Пока, — я бросаю трубку первым, откладывая телефон, и беру свой холодный латте,
чтобы сразу отпить.

Я всё прекрасно понимаю — Сумин плохо и ей хочется, чтобы я был с ней как можно
дольше, но у меня, помимо неё, есть и свои планы, которые я бы хотел реализовать. А
пренебрегать встречами с Чонгуком я хочу в последнюю очередь, поэтому чётко
разделяю дни, когда могу встретиться и с подругой, и с ним. Они оба мне дороги, я
хочу проводить время с ними, но не могу разорваться и быть одновременно в двух
местах. Когда-нибудь Сумин это поймёт, а я приму. Тогда миры точно схлопнутся.

***

На следующий день я соглашаюсь с ней встретиться. Поскольку сейчас ещё холодно, мы

решаем сходить в кино, а потом пройтись до нашего любимого кафе, посидеть в нём и
уже оттуда чуть позже идти домой. Сумин делится со мной впечатлениями о фильмах,
которые ей пришлось вчера смотреть самой, я внимательно её слушаю, отпивая какао из
пузатой кружки. Может, просмотренная кинокартина и не была шибко интересной, но моя
подруга умела пересказать так, что из шлака, который она посмотрела, вышла бы
годная конфетка. Вот и сейчас я заслушиваюсь, изредка бросая взгляды на телефон, а
точнее — на время в нём. Встреча с Сумин мне, конечно, очень важна и дорога, но я
себя в последние дни чувствую настолько вяло и устало, что едва ли не валюсь сразу
в кровать, когда возвращаюсь откуда-то домой. Думаю, сегодняшний день не станет
исключением. Скорее бы уже встретиться с кроватью.

— Тэхён, — зовёт меня Сумин, уже когда мы медленно бредём по улице в сторону её
дома — я, как джентльмен, обязан проводить, да и пятнадцать минут на свежем воздухе
не будут лишними. Чужой голос неуверенный, моё имя звучит немного боязно, будто она
не хочет заводить разговор, но не может этого не сделать.

— М? — поворачиваю к ней голову, не вынимая рук из карманов пуховика.

— Ты завтра и послезавтра свободен? — видно, она долго собиралась с мыслями, чтобы

спросить это. Боялась получить отказ?

А мне уже настолько неудобно отвечать на почти каждое её предложение собраться, что
я занят либо Чонгуком, либо родителями, что даже не нахожусь со словесным ответом,
а просто отрицательно мычу, отвернув голову, — завтра и послезавтра я уже занят.

— Снова Чонгук? — на выдохе.

«Снова»? И что за вздох, привлекающий внимание?

— Послезавтра его единственный выходной в неделе, мы завтра должны были

встретиться, а потом остаться на весь следующий день у него, — объясняюсь перед ней
и слышу едва уловимое цоканье. Мне послышалось? — Что? — поворачиваюсь к ней.

— Ничего, — не ничего — она обиделась. — Я просто остатки еды между зубов

ковырнула.

— Сумин, — меня такими отмазками не обманешь.

— Что? — резко, повернув ко мне голову с невозмутимым выражением лица. Уже нет той
неуверенности, с которой был начат разговор, теперь на его месте одно недовольство
обстоятельствами.

— Вот только давай без драмы, — прошу.

— О какой драме ты говоришь? — делает вид, что не понимает, и говорит вроде как
всегда, спокойно и без каких-то саркастичных нот, но всё равно это недовольное
цоканье не было вызвано просто так. И последующие слова были сказаны подтекстом
наезда на меня.

— Если хочешь что-то сказать, то говори сразу, — не обращаю внимания на её

увиливания.

— Мне нечего тебе говорить, Ким Тэхён, ты вправе распоряжаться своим временем, как
тебе угодно. Посвящай его всецело Чонгуку, а я, так уж и быть, постою в очереди.

— Ты это сейчас серьезно? — неверяще, нахмурившись и заглянув в её ничего не

выражающее лицо. Я начинаю раздражаться. Уж чего, а такого я не ожидал. Никогда
меня не выводили так быстро из себя, однако стараюсь вести переговоры мирно. — Не
прибедняйся, Сумин, всё осталось как прежде, просто сейчас у тебя появилось больше
свободного времени, которое нечем занять, вот ты и начала замечать, что я не всегда
могу быть свободен.
— Занятой, — под нос бурчит недовольно, но я слышу.

Так, я не собираюсь терпеть такое отношение, я ничего не сделал, чтобы сейчас

получить немилость от Сумин, поэтому ускоряюсь и становлюсь перед ней, преградив
дорогу, вынудив остановиться посреди тротуара и поднять голову на себя.

— Что происходит? — спрашиваю прямо. — Ты можешь мне объяснить?

— Ничего, — пожимает плечами невинно, но по недовольному лицу видно, что у подруги

явно затаилась на меня обида. — Просто кто-то повёлся на кое-кого богатенького и
перестал видеть по-настоящему близких себе людей, — она обходит меня и идёт дальше.
Я так и стою секунды две, пытаясь переварить услышанное.

Она сейчас что сказала?..

Я догоняю её и делаю то, чего не сделал бы никогда раньше, — хватаю её за руку и

разворачиваю к себе, снова обрывая её маршрут.

— Ты сама хоть поняла, что сказала? — моё раздражение достигает медленно своего
апогея, а терпение из-за усталости с каждой минутой становится более хлипким. — Ты
думаешь, что я бы променял кошелёк на дружбу? Да и при чём тут деньги вообще?!

— С состоятельным ёбырем тебе куда интересней проводить время, чем с друзьями, —

вот и раскололась. — Я думала, мы так и останемся друзьями, что ничего не
изменится, и мы будем как раньше видеться.

— Сумин, — удерживаюсь от обречённого вздоха, — всё и так осталось как раньше,

разница лишь в том, что у меня появились отношения и человек, которому я тоже хочу
уделять внимание, как и тебе или кому-либо ещё, не будь такой ревнивой.

— Я не была бы ревнивой, если бы мне придавали немного большее значение, а не

оставляли про запас.

— Какой «про запас»?! — уже не выдерживаю и даже почти срываюсь на крик от чужой
глупости. — Что ты несёшь?!

— То и несу! — тоже взрывается Сумин, но в отличие от меня не стесняется повышать

голос. — Что ты с появлением Чонгука совсем забыл о людях, которые всю жизнь с
тобой были рядом! Ты потерял ценность нашей дружбы, и уделяешь почти всё время ему,
— что за бред она несёт, боже… Сумин вздыхает, сменив гнев на жалость к себе. —
Тэхён, я скоро вообще забуду, как ты выглядишь, — состроив страдальческую мину. Она
преувеличивает, причём слишком, это вызывает во мне отвращение. Что поменялось
вдруг? Совсем недавно она была адекватной, а тут как переклинило. — Мы с тобой
видимся, дай бог, раз в неделю. Я знаю, что так было последние месяцы, но тогда это
было нормально, потому что мы оба были заняты, а сейчас…

— Что сейчас? — перебиваю я. — Сейчас изменилось только то, что ты теперь свободна,
у тебя больше свободного времени, тебе нечем его занять, и я в этом не виноват, — у
меня от подскочившего пульса дыхание участилось, но говорю я спокойно, по крайней
мере пытаюсь, хоть негатив внутри уже начинает зашкаливать.

— Но можно же, не знаю, как-то распределять время поровну, а не с уклоном в чью-то

сторону! — негодует, всплёскивая руками. — Почему ты ведёшь себя как эгоист?! Я всё
делала ради тебя все десять лет дружбы, а ты будто плевать на неё хотел, стоило
Чонгуку только рукой поманить. Ты всё время ему уделяешь, даже дома не ночуешь.

— Откуда?..

— Твоя мама сказала, когда я не могла до тебя дозвониться и пыталась сделать это
через неё, — прерывается на ремарку, а потом снова возвращается к недовольному
громкому тону. Чувство, будто меня жена отчитывает за гулянки, честное слово. — Тэ…

— Сумин, я не понимаю, в чём причина твоего негодования, — перебиваю её, немного

усмиряю себя и стараюсь успокоиться. Криками мало что решишь. — Почему тебе можно
было встречаться со всеми, и я не возникал, а как у меня появились отношения, так
ты сразу точишь когти? — но из-за этого негодую довольно пылко, поскольку нахожу
данный момент довольно несправедливым.

— Потому что я не забываю о друзьях!

— О тебе никто не забыл.

— Твои поступки говорят об обратном. Когда бы я ни позвонила, слышу только «Чонгук-

Чонгук-Чонгук», ты будто ничего больше не видишь перед собой, зациклился на этом
мужике и…

— Сейчас же замолчи, — шиплю на неё, сделав шаг навстречу и подняв указательный

палец, не хочу срываться на грубости, но она меня доводит до крайности. — Ты хоть
немного думаешь, о чём говоришь? — щурюсь. — Ты меня упрекаешь в том, что тебе не
хватает моего времени, которым — ты правильно выразилась — я могу распоряжаться как
мне угодно. Ты приплетаешь сюда Чонгука, я понимаю, что не без причины, но не он
корень всех проблем, Сумин.

— Правда? — треснуто спрашивает, не дав мне продолжить мысль. — Напомнить тебе, кто
обещал мне помочь, а сам всё время игнорировал, потому что был сам знаешь с кем? А
потом Убин сделал мне невыносимо больно, но ты и в это время был с…

— Я приехал утром, Сумин, не искажай факты, — голос медленно начинает повышаться, у

меня вот-вот из ушей пар пойдёт от злости. — И то, что я был в тот вечер у Чонгука,
не имеет никакого отношения к моему визиту. Я, если бы и дома был, не смог
приехать, потому что спал.

— Ты игнорировал меня на протяжении двух дней до, — снова наступает, — мне кажется
это чудо, что ты вообще увидел моё сообщение.

— Ты!.. — не нахожу даже что ответить, вздыхаю и отворачиваюсь, зачесав волосы

пятернёй назад. Клянусь, ещё немного, и я сделаю что-то нехорошее.

— Что, сказать нечего в своё оправдание? — разрывает тишину Сумин, и уж лучше бы ей

сразу заткнуться, а иначе держать себя я больше не смогу.

Я молчу и пытаюсь утихомирить своё дыхание. Спокойствие, только спокойствие. Вдох-

выдох, Тэхён, ты выше этого.

— Видишь? — тихо, из-за спины спрашивает она. — Я права. Тебя меняют в худшую
сторону отношения.

— Но у меня они хотя бы длятся больше недели, — говорю, повернувшись резко к ней.
Терпение лопнуло.

— Что?.. — задел за больное, но я не думаю об этом сейчас, она же не делает это,

когда говорит, так почему я должен?

— А что? Сколько парней за эти несколько лет ты сменила, Сумин? И хоть кому-то было
до тебя дело? Нет, и даже Убину не было. А до меня есть. Меня ценят, меня любят, я
делаю это же в ответ и чувствую себя счастливым, нравится тебе это или нет. Мы
многое пережили вдвоём за время нашей дружбы, но ты можешь пресечь это в один
момент, если не перестанешь нести чушь и не будешь совать нос куда не надо.
— Правда глаза режет? — не слушает, отказывается. Свои защитные механизмы против
меня выстраивает, но и я ведь делаю то же самое в ответ. Вместе мы точно натворим
глупостей, но думать об этом будем потом, не сейчас, когда нами движут эмоции.

— Сумин, — предупреждающе.

— Что «Сумин»? — снова бал правит раздражение, и вновь складка залегает между
ухоженных бровей. — Настоящий друг всегда найдёт время для общения или встречи,
было бы только желание. Но у тебя его, походу, никогда и не было. Знаешь, я даже
благодарна Чонгуку отчасти, что помог разглядеть твою гнилую натуру.

— А настоящая подруга видела бы границы между отношениями и дружбой и расставила бы

приоритеты правильно, — парирую.

— Где дружба будет в самом конце списка, я так понимаю. Такие у тебя приоритеты. И
ты готов всё оставить именно так?

— Я не хочу разрываться между вами двумя, пойми. Вы оба мне дороги одинаково, но я
чисто физически не могу уделять время сразу всем. Я тоже, блять, устаю.

— Получается, все обязаны подстраиваться под твой график и настроение? Почему ты

считаешь, что все тебе что-то должны? Мир не вертится только вокруг тебя, Тэхён, —
имя проговорив с особой, едкой интонацией.

— То же самое могу сказать и тебе, Сумин, — вторю ей. — Кто из нас и эгоист, так
это ты.

— Хорошо, — кивает она. — Раз уж я эгоистка, то и заставлю сделать эгоистичный

выбор.

Она что?.. Хочется думать, что это ещё одна бредовая мысль, пришедшая ей в голову,
но, кажется, она настроена серьёзно, и, чую, мне не понравится то, что сейчас
выдаст её рот.

— Выбирай: я и наша многолетняя дружба или мешок с деньгами, которого ты так сильно
любишь.

Что?

— Что?.. — озвучиваю мысль. — Ты… ты, блять, вообще рехнулась?! — я едва не

задыхаюсь от возмущения, на этот раз уже крича. — Во-первых, какого хрена ты в
принципе заставляешь меня делать какой-то выбор? А во-вторых, ты вообще слышала, о
чём я тебе говорил?!

— Мне это надоело, Тэхён. Либо мы прекращаем дружбу, либо ты расстаёшься с

Чонгуком.

— Я не собираюсь выбирать, не страдай хуйнёй.

— Я не страдаю хуйнёй, — снова срывая голос, — я заебалась быть терпилой,

проглатывать каждый плевок в свою сторону и всё равно собачонкой прибегать и ждать
от тебя похвалы! Тебе будто похуй на меня и мои проблемы, с которыми я прошу
помочь, ты только о себе и думаешь, и я не хочу больше это терпеть!

— Потому что у меня и свои проблемы тоже есть! А ты ведёшь себя как маленький
ребёнок, которого не долюбили в детстве, и теперь требуешь к себе внимания!

Мы замолкаем, оба раздражённые, оба на взводе.

— Давай обсудим это потом, когда успокоимся? — предлагаю, потому что понимаю, что
уже наговорил предостаточно, но меня тут же пресекают.

— Нет, мы решим это здесь и сейчас, — она остаётся непреклонна. — Выбирай. Но

обратного пути не будет.

Будь по-твоему, Сумин, я выбираю.

Смотря ей в глаза, вижу, как что-то в них крошится прямо сейчас, когда делаю
несколько шагов назад, а потом разворачиваюсь и ухожу в сторону своего дома. Не
хочу сейчас её ни видеть, ни слышать, абсолютно ничего не хочу. Ещё никогда в жизни
я не возмущался так, как сейчас. От Сумин такого тупизма я точно не мог ожидать. Ну
и пусть, раз уж она так решила, то поделом и ей, и её дружбе, и Папе Римскому, и
вообще, блять, всем!

Я не помню, как пришёл домой, улавливаю лишь то, что мама что-то спросила, когда я
поднимался по лестнице, после того как в пелене злости чуть не наебнул с психу шкаф
в прихожей, пока вешал пуховик. Зайдя в комнату, прислоняюсь к двери спиной и
тяжело вздыхаю.

Блять, блять, блять!

Как эта придурошная вообще додумалась до такого? Я, блять, променял дружбу на

богатого мужика — пиздец! Меня ещё никогда так не оскорбляли. И ведь я не давал
поводов для сомнений, так какого хера она вообще возникать начала? Если ей чего-то
не хватало, могла просто, сука, сказать! Но нет, она будет копить, чтобы в один
момент это всё вылилось в то, что вылилось!

Хочется что-то сломать, что-то ударить, но из подручного только стул, который я со

злости пинаю, канцелярия на столе, тоже отправившаяся на пол, и доска на стене,
доживающая своё, полетевшая следом. Я зарываюсь обеими руками в волосы, желая их
сейчас только вырвать, хожу из одного угла комнаты в другой, а потом слышу, как
несколько раз стучит в дверь мама.

— Тэхён, всё хорошо? — взволнованно спрашивает. Я заперся, поэтому она, даже если
захочет, не сможет зайти.

— Да, мам, — отвечаю, а сам чувствую, как к горлу подступает ком, из-за которого
голос может вот-вот сорваться. Глаза начинает предательски щипать. Какого хуя?

— Мне показалось, что-то упало.

Мам, пожалуйста, хотя бы ты сейчас не напрягай своим присутствием. Я небрежно

стираю пальцами влагу с глаз, шмыгнув носом, и поднимаю голову, пытаясь удержать
вдруг из ниоткуда взявшиеся слёзы.

— Всё в порядке, — стараюсь звучать ровней, и, видимо, получается, поскольку слышу,

как шаги начинают отдаляться от комнаты. Актёр без оскара.

Блять…

Со вздохом практически падаю возле кровати, оперевшись спиной о неё, и мечусь между
эмоциями, не зная, какая именно сейчас преобладает. Сердце бешено колотится. Я
проглатываю слёзы, откинув на мягкий матрас голову и пытаясь который раз
успокоиться. Это всё нереально, не могло так случиться, чтобы Сумин поступила
настолько по-скотски. Я не верю в это. Но всё кругом говорит совершенно иное.

Я могу стерпеть многое: неуважение к себе, к своим личным границам, но никогда не

позволю приплетать кого-то постороннего и выставлять его виноватым. Сумин не имела
права меня обвинять в том, что я влюбился, и уж точно не должна была впутывать
Чонгука и делать его источником всех бед. То, что происходит между нами с ней,
касается только нас и никого больше. Приплетя сюда Чонгука, она задела меня куда
больше, чем слова о том, что я продажный и падкий на деньги, по её мнению. Раз уж
она так хочет думать, то пусть. Может, ей от этого станет легче.

Но теперь нашей дружбе, видимо, пришёл конец.

***

— Тэхён? — в комнату заглядывает мама. Я, укрытый по уши одеялом, без энтузиазма

вопросительно мычу, не удосужившись даже глаза открыть. Утро, когда я хотел
проспать до полудня, не удалось, но я стараюсь тщетно продлить мгновение, когда ещё
сон не отпускает. — Мы с папой скорее всего сегодня задержимся на работе, так что
не теряй нас, понял? — снова мычу неопределённо. — Еда в холодильнике. Люблю тебя,
милый, — она подходит, целует меня в торчащий из-под одеяла лоб и выходит.

Я открываю глаза и смотрю закрывающейся двери вслед, шумно выдыхаю через нос и
натягиваю одеяло ещё выше. Не хочу вылезать из кровати. Сил ни на что нет
совершенно, будто из меня за ночь всю энергию выкачали. Я почти сразу отключился,
но потом несколько раз просыпался от кошмаров. Неспокойная ночка выдалась. За окном
хмуро и серо, по ощущениям прямо как моё состояние сейчас — оно такое же невзрачное
и бесцветное, одним словом: никакое. Телефон был снова оставлен в кармане, идти за
ним лень, да и смысла нет особо.

Ближе к полудню поднимаюсь и вяло плетусь на кухню, чтобы сделать утреннюю кружку
чая, но, подумав, решаю лучше выпить кофе, чтобы не заснуть днём, а то собью режим
сна и ночью уже ничего не смогу сделать. Но есть ли смысл быть бодрым сейчас, чтобы
ничего не делать и просто тупить в стену? Может быть.

От абсолютной тишины в какой-то момент начинает звенеть в ушах. Я сижу на

излюбленном месте в столовой — во главе стола, притянув ногу к себе, и, отпивая
кофе, задумываюсь о словах Сумин, прозвучавших вчера. Меня назвали эгоистом, падким
на деньги, даже ЧСВшником. Сказала ли Сумин это на эмоциях или правда так думает
обо мне?..

И так ли это на самом деле?

Не замечаю, как пролетает день, поскольку прилёг в гостиной на диван перед

телевизором и бездумно листал телеканалы. Ничего не цепляло, ничего не хотелось. Из
прихожей зазвонил мой телефон, о котором лишь сейчас вспоминаю. Нехотя оторвав свою
тушку от мягкой поверхности, дохожу до шкафа и выуживаю из кармана пуховика гаджет,
сразу смотря на дисплей — Чонгук.

Чё-ё-ёрт, Чонгук. Мы должны были сегодня встретиться. Я совсем об этом забыл и уже
совершенно не настроен на какую-либо компанию, даже его. Да и не хочу своей кислой
рожей портить ему настроение. Дожидаюсь, пока мелодия звонка не перестаёт звучать,
возвращаюсь на диван и сразу с ногами залезаю на него. Какое-то время просто
гипнотизирую телефон взглядом, пока экран снова не загорается, а динамик не
разносит звон колокольчика-уведомления.

Чонгук:
Можешь ответить?

В переписке — наверное, но не ртом точно, слова сейчас не вяжутся, я точно сморожу

какую-нибудь чушь, ещё и своим умирающим голосом. Чонгук точно заподозрит неладное,
не хочу, чтобы он отвлекался на мои проблемы снова. Помолчу пока о ссоре с Сумин и
напишу, что неважно себя чувствую и встретиться не получится ни сегодня, ни завтра.
Пусть в свой выходной он отдохнёт хорошо, а не будет снова разбирать подростковую
драму.

Чонгук:
Выздоравливай.
Я заеду завтра, хорошо?

Нет, тогда он точно поймёт, что я его обманываю.

Вы:
Не нужно, а то заражу.
Успеем ещё встретиться, когда я оклемаюсь.

Чонгук:
Хорошо.

Я обмякаю на диване, снова отложив телефон. Чонгук может быть очень настойчивым,
когда захочет, он мог вполне себе переубедить меня, но не стал этого делать
сегодня, за что я очень благодарен.

За окном темнеет. Потом приезжают родители. День так быстро пролетел, но в то же

время тянулся мучительно медленно. А почему?..

Потому что тихо.

Телефон за весь день ни разу не напомнил о себе входящим уведомлением. Потому что
Сумин ничего не писала мне.

— Ты кушал хотя бы? — спрашивает мама, заглянув в гостиную, где я спустя время уже
вместе с отцом сижу, притянув к себе колени. — Такое чувство, будто холодильник
сегодня не открывался вообще.

А я ел сегодня?.. Помню, что пил кофе, а потом чай, но про еду я, кажется, и впрямь
забыл. Не хотелось потому что.

— Да как-то аппетита не было, — веду плечом, а мама сразу ставит руки в боки и
говорит:

— Тогда хотя бы поужинай с нами, нельзя не есть целый день.

Чуть позже вкуса еды я практически не чувствую, пребывая не за столом с семьёй, а

где-то в мыслях. Кусок запечённого в духовке мяса едва проходит в горле, через силу
мне удаётся его проглотить. По итогу, не доев, убираю за собой тарелку, мою её на
автомате и ухожу в комнату, сразу скрываясь от мира под одеялом.

Там сразу стало тихо, спокойно, а ещё — холодно.

***

Смотря на своё отражение в зеркале, хочу немедленно отвернуться. Мне противен

человек, которого я перед собой вижу. Он не мог сказать те слова, не мог
воспользоваться чужой уязвимостью и вывернуть через неё всё в свою пользу, в
конечном итоге оставшись всё равно ни с чем. Вина приходит с запозданием, как оно
обычно бывает. Мне стыдно за всё, что я сказал Сумин. Мне стыдно за самого себя.

Мне отвратно от самого себя.

Сумин ведь девушка, я повёл себя как мудак, надавив на незажившую рану, поступил
как крыса. Окрестил Убина трусом, а сам ведь не лучше. Лучшая защита — это
нападение, но в нашем случае бой был неравным, потому что на мои болевые точки
Сумин не пыталась надавить.

Что же я наделал…

Натирая мочалкой своё покрасневшее от температуры воды тело, я провожу с каждым

разом резче по коже, хочу её снять с себя вместе с мышцами, дойти до костей,
разодрать в кровь грудь, а потом добраться до головы, чтобы хоть где-то найти свою
пропавшую совесть и достоинство. Но, смотря на своё отражение снова уже после
принятия душа и видя красную кожу, местами с небольшими полосами от ногтей, я не
чувствую удовлетворения. Мне всё ещё противно.

Родители с утра на работе, я снова один в доме. В этот раз остаюсь в своей спальне.
По телу чувствую неприятный подкожный зуд, отвращение к самому себе скребёт изнутри
и не даёт покоя. Собственное дыхание мне становится ненавистно громким, но не
дышать я не могу, приходится терпеть.

А ведь ничто не замерло, время не замедлило свой ход, ничего не изменилось от того,
что случилось, потому что да, мир не вертится вокруг меня. Однако я почему-то
заставил всех думать, что это не так, и вторгся в их жизни, возомнив из себя центр
вселенной. Может, это всё потому, что я просто немного удачливей многих? Мне
действительно везёт очень часто, поэтому и живу хорошо, ни на что не жалуясь. Могло
ли это как-то повлиять на меня и слишком завысить моё самомнение? Возможно.

Я никогда не хотел быть лицемерным человеком, циничным и слишком много и себе

думающим, но судьба, видать, распорядилась иначе. Я эгоист, действительно эгоист,
которому важен лишь его комфорт и ничей больше. Сделали больно, я поступил
соответствующе — если мне плохо, то тебе должно быть хуже. Я отвратительный человек
и ещё более ужасный друг.

Я эгоист во всём, даже в отношениях. Я не могу себе позволить того, что могу
расстаться с Чонгуком, потому что он только мой. Не получается его представить с
кем-то другим, но, кажется, так было бы лучше с одной стороны. Найди он кого-то
более зрелого, умного, без подростковых замашек, было бы всем проще. Но не мне. А
ведь Чон упоминал возможное расставание не просто так, а под предлогом, что это
когда-то может случиться.

Интересно, как быстро он бросит меня, когда узнает обо всём? Каким посчитает меня?
Тоже эгоистом? Тоже слабым?

Страшно думать о том, что дышит ледяным дыханием прямо в сердце. Оно мёрзнет, болит
и трескается, наполняется страхом и сомнениями.

Я вздрагиваю от входящего уведомления, которое нарушает устоявшуюся тишину комнаты,

тянусь за телефоном, в углу которого заряд совсем скоро приблизится к нулю, и читаю
сообщение от Чонгука: «Как ты себя чувствуешь?». А, точно, я же «болею».

Вы:
Не очень, но скоро поправлюсь обязательно.

Чонгук:
Пиши если что, я приеду в любой момент<3

Это что… сердечко? Он не присылал раньше ничего такого, ограничивался только

смеющимися смайликами и то очень редко, а тут… Но мне легче от этого не становится,
только хуже. Лицо кривится в отвращении, телефон отправляется на стол, а я
отворачиваюсь к стене, укутавшись в одеяло, как в кокон.

Знал бы ты, Чонгук, какого морального урода полюбил…

***

— Тэхён, ты весь день не ел ничего, — мягко говорит мама, зайдя в комнату и присев
на край моей кровати. Я из неё почти не вылезаю, это стало моим местом
безопасности. Одеяло огораживает меня от окружающих, я не смогу никому навредить,
пока здесь, и не заставлю делать что-то для себя, если не буду возникать. — Ты не
заболел? — она проводит рукой по моим волосам, задерживает ладонь на лбу. — Да
вроде нет. А что тогда случилось? В этот раз зимняя хандра? — попыталась пошутить
мама, слабо улыбнувшись, а я, чтобы лишний раз не тревожить её, выдавливаю из себя
такую же полуулыбку. Такой интересный парадокс получается — в детстве мы
притворяемся, что плачем, а сейчас притворяемся веселыми, чтобы не заплакать.

— Просто настроение: тюлень — хочу валяться весь день и никуда не выходить, —

оправдываюсь слабо.

— Я понимаю, но про еду не надо всё-таки забывать. Давай я суп с клёцками сейчас
подогрею, и ты поешь? — снова проводит по волосам своей лёгкой ладонью.

— Может, попозже? — аппетита совсем нет, в меня сейчас даже чай навряд ли влезет,
не то что суп.

Мама щурится игриво, пытаясь как-то так на меня повлиять, но быстро сдаётся и
говорит, что на ужин будет ждать. Вот только когда подходит время, а мама
возвращается в комнату, я притворяюсь спящим, и она уходит.

Живот жалобно завывает от недостатка пищи, но громче воет только почерневшая душа,
ищущая спасение в свете, что так от неё далеко. Не могу напрягать его. Не могу.

***

Утром мама приходила забрать ковёр, чтобы отдать его и остальные на чистку, и
открыла окно на проветривание. Сколько дней уже вот так прошло? Четыре? Семь? Я
потерялся во времени, перестав видеть разницу между днём и ночью из-за задёрнутых
плотных штор. Я, словно тень, брожу по дому, выполняя базовые задачи, все, кроме
приёмов пищи. Единственное, что я таскал с кухни всякую мелочь, как конфеты или
печенье, из-за чего мама ворчала на меня.

Сегодняшний день не отличался ничем от других на него похожих, разве что телефон,
который я подзарядил, работал дольше обычного, практически не покидая моих рук.

Сумин заблокировала меня везде, удалила совместные фотографии, отрезала нас друг от
друга во всех соцсетях. А я смотрю на совместную фотографию во вложениях нашей
переписки и не могу поверить, что это всё, конец. По моей глупости всё так
случилось. Только по моей.

Я ужасный человек, который обидел единственную подругу, я эгоист и лгун,

возомнивший о себе слишком много. Разве я достоин того, что имею сейчас? А тех
людей, которые меня окружают? Нет, абсолютно точно нет. Я им только врежу.

В комнате сквозит из-за открытой двери, поэтому я закрываю окно. Не хватало мне ещё
и заледенеть тут. Хотя какая разница? Холоднее, чем внутри, мне уже не будет.
Раньше в груди теплились чувства к самым дорогим мне людям, сейчас же, когда один
из них покинул меня, на его место пришёл страшный февральский мороз.

Стоит подняться на ноги, в глазах резко темнеет — недостаток пищи сказывается на

физическом состоянии, тело вялое и слабое совсем, странно, что вообще ещё держится
ровно. Приходится облокотиться о стол, опустив голову и зажмурив крепко глаза,
прежде чем всё проходит, и я могу уже спокойней передвигаться. Домашние штаны
болтаются на тазовых косточках — кажется, я похудел. Но нормально есть от этого не
начинаю. Вместо сытного обеда нахожу два йогурта в холодильнике и уношу с собой в
комнату, планируя съесть их там. Я сажусь на кровать, подтягиваю ноги к себе и
принимаюсь за свой обед, смотря прямо в стену и не думая ни о чём.

На глаза внезапно снова просятся слёзы. Какого чёрта? Уже который раз за эти дни.
Приходится быстро перенастроить себя на что-то отвлечённое, чтобы не дать себе волю
и не разрыдаться. Но что служит причиной этих слёз? Тоска по подруге? Ненависть к
самому себе? Жалость по отношению к любимому человеку? Что из этого?

Один из йогуртов остаётся нераспакованным. Я ложусь на бок, подложив сложенные

ладони под щёку, и чувствую, как из уголка глаза всё же катится капелька эмоций,
которые я держу в себе. Но лишь одна, больше я не позволяю.

Телефон сегодня не напомнил о себе ни разу, несмотря на то, что время уже почти
восемь вечера. День снова прошёл, оставшись незамеченным. Мама не звала на ужин,
хотя уже пора, но я бы и не пошёл, наверное, притворившись снова спящим, либо
отмахнувшись тем, что у меня есть ещё один йогурт — чем тебе не ужин?

В одной позе лежать тело затекло, я принимаю сидячее положение, притянув колени к
себе и обняв их, сидя на краю кровати. Так погано на душе. Так отвратительно. И с
каждым днём становится всё хуже и хуже. Хочется пропасть, исчезнуть куда-нибудь,
где никто бы не нашёл меня. Я как лишняя обуза для всех, кто мне дорог. Я весь
соткан из самых отрицательных качеств, на которые мне открыли недавно глаза, так
зачем я вообще такой нужен?

Внезапно дверь в комнату открывается, но заходит ко мне не мама и не папа.

— Почему не предупредил, что приедешь? — я во все глаза смотрю на Чонгука, одетого

не в офисную одежду, а в простую: тёмно-серый большой свитер, выглядящий очень
мягко, и синие джинсы, волосы распущены, с одной стороны убраны за ухо.

— Ты бы снова придумал причину, чтобы я этого не делал, — без приветствий, без

предисловий, чётко и по факту. Стоит ему приблизиться и опуститься передо мной на
колени, меня сразу окутывает его запах, который я уже успел позабыть. — Что с
тобой? Твоя мама позвонила, сказала, что тебе плохо.

Ковров ведь нет на полу, глупый, простудится, здесь же такой сквозняк был, а
ламинат наверняка ледяной.

— Пол холодный, встань, — но меня игнорируют, только кладя ладони на мои сцепленные
между собой руки, что обнимают колени.

— Тэхён, что происходит? — повторяет мягко, с нотками тревоги. — Почему ты мало ешь
и практически не выходишь из комнаты? — я молчу и, поджав губы, увожу взгляд вбок.
— Почему не сказал, что тебе плохо? — немного склоняет голову, чтобы поймать мои
глаза на себе. — Зачем скрывал?

— Потому что у тебя своих проблем куча, зачем тебе ещё и мои? — я давно не говорил
так много, голос немного сиплый, тихий совсем, слабый. Несмотря на успокаивающие
руки Чонгука на моих, я весь напряжён, потому что, кажется, сегодня, прямо сейчас,
я ему расскажу всё, и мы расстанемся.

— Тэ, — на выдохе, жалобно поджав губы. Мне стыдно смотреть ему в глаза. Чонгук
хороший человек, я не хочу его портить и делать ему больно, как Сумин, не хочу
доставлять хлопоты и неудобства, но… я же чёртов эгоист, я нуждаюсь в нём, как в
спасительном глотке воды среди бесконечных песочных океанов, и не могу позволить
нашей любви закончиться. — Расскажи, что случилось, пожалуйста.
— Нет, — отрицательно мотаю головой, — я не собираюсь нагружать тебя. Даже не
проси.

— Тогда просто поделись, что чувствуешь? Не говоря причин.

Снова качаю головой, поджимая с силой губы.

— Тэхён, ты понимаешь, что легче тебе не станет от того, что ты всё держишь в себе?
И мне кажется, мы когда-то об этом уже говорили.

— Я не могу постоянно полагаться на тебя, если морально подавлен. Мы пара, а не

психолог и пациент.

— Ты видишь нас как психолога и пациента? — аккуратно переспрашивает Чон. — Только

лишь потому, что я помогаю тебе в некоторых моментах… — он не договаривает,
поскольку в этот раз я киваю положительно. — Почему ты не хочешь рассмотреть это со
стороны заботы? Волнения? Поддержки? Почему ты выбрал мне роль именно психолога?

— Потому что раз за разом наши встречи заканчиваются тем, что мы копаемся только в
моих проблемах, — я возвожу глаза к потолку, чувствуя многообещающее жжение, что
сейчас было так не вовремя. — Ты копаешься, — исправляюсь.

— Потому что твои проблемы нам по силам решить, — немного сжимает мои руки, чтобы
привлечь к себе внимание, но я не поддаюсь. — Разве плохо, что я хочу видеть на
твоём лице улыбку и стараюсь сделать всё для этого? — я молчу. — Тэхён, — не зови
меня таким нежным голосом, я его не заслуживаю. — Посмотри на меня, пожалуйста, —
почти шёпотом.

— Я не могу, — я могу только позорно опустить голову, едва не сорвавшись на

последнем слове.

— Почему?

— Я не заслуживаю такого человека, как ты, Чонгук, и не стою любви, которую ты мне
даёшь.

— Кто тебе такое сказал? — хмурится, а я молчу. — В мире нет достойных и

недостойных, как и не бывает тех, кто не заслуживает чего-то или, наоборот,
заслуживает. У каждого человека есть право на любовь, на отношения, на поддержку и
общение. Любовь не нужно заслуживать. Почему ты думаешь, что её не достоин? Откуда
вдруг такие мысли?

— Потому что я — ужасный человек, — говорить с каждым словом всё тяжелей.

Признавать вслух то, что гложет мысли целыми днями, тяжело и больно. — Я так
запутался, Чонгук, — почти шёпотом, зажмурив глаза и уткнувшись лицом в коленки. —
Мне так страшно, что я самого себя боюсь.

— Чего ты боишься?.. Пожалуйста, Тэхён, не молчи, — губами касается моих сцепленных

рук, в чужих словах слышится боль, или мне всё же это кажется?

— Того, что я могу всё разрушить, — отвечаю, подняв полные слёз глаза на него, но
оставив нижнюю половину лица скрытой за коленями. — Как разрушил нашу с Сумин
дружбу.

В глазах Чонгука мелькает осознание и понимание, но он не задаёт вопросов

касательно этой ситуации.

— Что ты боишься разрушить? — я не могу сказать, мне сил не хватит, к моему счастью
Чонгук будто улавливает мои мысли. — Наши отношения?.. Почему ты ничего не говорил?
Это уже не только твои проблемы, Тэ, в этом случае это касается нас обоих.

džanum — teya dora

— Я ужасный человек, как только ты узнаешь это, то бросишь меня.

— С чего ты взял, что ты ужасный человек? Тебе это сказал кто-то или ты сам пришёл
к этому выводу? — я не отвечаю. — Если ты ужасный человек, то я ещё хуже.

— Н-нет… — не может быть такого.

— А ты только представь. Что тогда будешь делать? Ты бы бросил меня, узнай, что я
хуже тебя? — я едва нахожу силы, чтобы качнуть слабо головой в отрицании. Чонгук не
может быть плохим, а если даже и является таким, то со мной он никогда не был груб
или необходителен. — Так, что должно поменяться, если это сработает в другую
сторону? Я считаю, что ты неправ. Ты никогда не был ужасным человеком и уж тем
более не можешь из-за этого разрушить что-то. Всё совсем наоборот. Чем больше мы
общаемся, и я узнаю тебя, тем больше влюбляюсь. Каждое качество в тебе находит
тёплый отклик у меня внутри, будь то что-то хорошее или плохое. Плохого в тебе
ничего не было.

— Я эгоист.

— Тогда я балерина. Тэхён, ты кто угодно, но точно не эгоист. Эгоисты не переживают

о других больше, чем о себе, не сбивают себе аппетит из-за волнений, не жертвуют
временем, чтобы дать отдохнуть, не пекутся о чужих чувствах, не проявляют заботу и
точно не заставляют идти спать пораньше, несмотря на то, что на часах было только
начало восьмого вечера. Эгоисты никогда не будут волноваться о ком-то, кто попал
под ураган, будучи при этом в тепле и уюте, не переступят через себя ради кого-то
другого и не станут меняться, оставшись верным только себе. В тебе ничего
эгоистичного нет, Тэхён, — качнув головой вправо-влево для убедительности. — Я бы
даже сказал, что ты противоположность этого слова. Ты самый добрый и искренний
человек, которого я встречал. Ты боишься показывать свои слабости, но не скрываешь
истинные чувства, потому что ты такой — светлый и чистый. Считаешь себя эгоистом —
пожалуйста, но знай, что я тебя вижу иначе, — мягко отцепив одну мою руку, он
прижимается к ней на миг губами, пуская дрожь по моему телу. — Ты ассоциируешься
только с самыми хорошими вещами, твои чувства так же чисты, как и твоя душа,
которую ты не побоялся мне открыть. Пальцы так же нежны, как голос, которым ты
спрашиваешь, как у меня дела. Сердце так же любвеобильно, как и ты весь, когда
обнимаешь со спины или прижимаешься ко мне ночью. Ты олицетворение любви. Мой
воздух. Моё сердце. Моя любовь. Моя вселенная, — на последней фразе улавливаю
нечто, блеснувшее на чужом лице, покатившееся по щеке.

Чужие слёзы становятся для меня последней каплей, я позволяю оковам спасть и
выпускаю накопившиеся эмоции наружу, сначала громко всхлипнув, а затем начав
бесстыдно плакать. Чонгук поднимается, забирается на кровать и тут же ловит меня в
свои тёплые руки, прижав как можно сильней к себе, чтобы обезопасить. Я, уткнувшись
лицом в мягкий свитер, горько рыдаю, чувствуя чужое учащённое сердцебиение.

— Всё, я рядом, — шепчет, целуя меня в висок, макушку, везде, куда попадёт. —
Никогда не брошу.

Я всегда был сильным, холодным, непоколебимым, но как только мне позволили

расслабиться и быть слабым, всё полезло наружу. Чонгук сказал без этого никуда,
сильным людям тоже нужен передых, им тоже необходимо быть слабыми. С родителями я
никогда не позволял быть себе этого, с Сумин — тоже. С Чонгуком… он тот, кто
показал, что быть слабым — не страшно.

С Чонгуком не страшно.
С ним надёжно, комфортно, безопасно, он всегда подберёт нужные слова, крепко
обнимет и ни за что не бросит, пока не убедится, что всё в порядке. Я не понимаю,
что на меня нашло, раз я вдруг посмел подумать, что он может меня бросить. Без
предпосылок, без причин, просто потому, что накрутил себя сам. Но я же не смогу без
него.

Я так сильно люблю этого человека, что, кажется, разорвусь на части. Мне его
ничтожно мало сейчас, даже когда я обвил его всеми конечностями и в итоге притих
через время, почувствовав резко накатившую усталость. Я выплакал всё, что держал
внутри всё это время, чувствуя, как сразу стало так легко…

Не знаю, сколько времени проходит, когда Чонгук говорит:

— Тебе нужно поесть хотя бы немного, — хрипит куда-то в макушку, перебирая мои
волосы пальцами, пока я пригрелся на его груди. Я протестующе мычу — не хочу ничего
сейчас, только остаться в его руках и спокойно заснуть. — Чуть-чуть, — не
отступает, но и я не сдаюсь — снова мычу. — Даже от чая откажешься? — я молчу,
Чонгук усмехается мягко. — Ты задумался. Согласен на одну чашечку перед сном?

— А ты останешься? — поднимаю голову на него, вдруг ощутив в груди давящий страх,

что он уйдёт.

— Этот вопрос был решён, когда я только пересёк порог вашего дома, — успокаивает
меня Чонгук, прижимаясь губами ко лбу. — Конечно, останусь. А ещё я приехал не с
пустыми руками, поэтому хотя бы одно пирожное ты должен съесть.

— Хорошо, — соглашаюсь; вставать, чтобы спускаться на первый этаж, не хочу совсем,

однако надо.

Родители не доставляют нам неудобства, расположившись в гостиной, мы же закрылись

на кухне, где я не желал отлипать от Чонгука ни на секунду. Кажется, я засыпал
прямо так, стоя, и даже не заметил, как допил тёплый чай, разморивший меня
окончательно, как отведал вкусное пирожное с малиной. И вот меня уже аккуратно
ведут на второй этаж в гостевую спальню, где кровать побольше, и я, стоит
почувствовать мягкость перин, расслабляюсь, а отключаюсь окончательно, только
ощутив привычное тепло чужого тела.
Комментарий к Моя вселенная
это была одна из самых плаксивых глав за всё время, что я пишу...

ВАЖНО. В процессе написания могут добавляться или наоборот убираться метки. Не

паникуем, во втором случае мб это просто спойлер, который я не хочу, чтобы кто-то
видел)

Прим. беты: вдох-сдох, я ОТКАЗЫВАЮСЬ :_|

========== Личная панацея ==========

Коллективным мнением — в которое не входило моё — было принято решение снова

отправить меня к Чонгуку. Я не то что бы сильно сопротивлялся этому, просто
чувствовал себя самым настоящим нахлебником, уже даже не содержанкой, но мне
пригрозили все старшие разом тем, что за такие слова я могу получить в лоб, Чонгук
и вовсе сказал, что скоро будет считать это за личное оскорбление. Блин…

Сколько бы он ни говорил, что я не должен чего-то именно заслуживать, я каждый раз

киваю и всё равно жру себя изнутри, стоит ему что-то для меня сделать. Чонгук это
видит всё то время, что я живу у него, но уже молчит — понимает, что пока я сам не
приду к нужной мысли, убеждать меня в ней — пустая трата сил и времени. Не сказать,
что мне жаль его в этом отношении, но я чисто по-человечески ему сочувствую за то,
что ему достался такой партнёр, как я. Зато со мной не соскучишься.
— Снова не спишь, — сонно раздаётся сзади.

Чонгук подкрался незаметно, прижался со спины, сцепив руки у меня на животе, губами
замерев на макушке. Сейчас очень поздно, часа два ночи, наверное, но мне сон не
идёт и не идёт. Как бы я ни пытался закрыть глаза и забыться в сладкой дремоте,
мысли навязчивым роем крутились в голове и не давали покоя. Сколько бы ни менял
позу, ни считал овец, баранов и других их сородичей, — не получалось уснуть всё
равно, поэтому было решено не портить хотя бы чужой сон. Выбравшись из постели, я
спустился на первый этаж и поставил себе чайник, а сейчас уже пил не первую кружку
ароматно заваренных трав.

— Почему «снова»? — спрашиваю.

— Потому что ты не спал и вчера, и позавчера, — хрипло.

— Позавчера я спал, — возражаю ему, отпивая из кружки.

— Я не поверю, что ты проснулся до моего будильника, потому что рано лёг, — уже
успел узнать, что я любитель поспать вне зависимости от времени и места. — Ты
просто не ложился, — последнее слово произнеся по слогам. Я ничего не отвечаю,
снова чуть отпивая. — Может, выпьешь что-нибудь?

— Чтобы уснуть? — уточняю. Мне в ответ угукают тихо, даже сначала кажется, что
Чонгук так и заснёт, стоя прямо здесь. Вот надо было ему подниматься из-за меня… —
Пью вот, видишь? — приподнимаю кружку для убедительности. — Даже мёд откопал — от
сладкого же должно хотеться спать.

Чонгук усмехается мне в макушку.

— Не то пьёшь.

— А? — я поворачиваю голову в сторону, чувствуя, как меня отпускают, а потом

отходят к рабочему столу передо мной в район «кабинета». Чонгук садится перед ним
на корточки, прохрустев суставами, и, открыв один из нижних ящиков стола, достаёт
оттуда бутылку с чем-то крепким. — Я думал, ты сначала снотворное хотя бы ради
приличия предложишь…

— Это пьётся приятней каких-то лекарств, — ухмыльнувшись и стрельнув в меня игривым

взором чёрных глаз.

— Если мама узнает, что ты спаиваешь меня, то больше не пустит сюда, — говорю с
улыбкой и озорным огоньком в глазах, подперев щёку кулаком, и наблюдаю за тем, как
из кухонного шкафа достаются два низких стакана.

— Тебе никто много и не даст, — поднимает брови Чон, взглянув мельком на меня, а
потом отвернувшись вновь, чтобы открыть холодильник и достать что-то, чем можно
будет закусить. — Я предложил выпить, — на стол приземляется пиалка с клубникой,
которая теперь всегда есть здесь в наличии, а Чонгук улыбается, смотря на меня
довольно говорящим взглядом, — а не напиться.

— Эх, жаль, — наиграно расстраиваюсь. — Много упускаешь, я интересный собеседник,

когда выпью.

— Ты и когда не пьёшь очень интересный собеседник, — разливая нам обоим коньяк, а

потом предлагая: — Раз уж на то пошло, пойдём на диван, там удобней.

— Кружку только помою, — соглашаюсь и в один большой глоток допиваю свой чай, чтобы
исполнить сказанное и, взяв клубнику и ещё виноград из холодильника, пойти
присоединиться к Чонгуку. Думаю, на простое «пригубить для сна» наши посиделки не
потянут, поэтому, на всякий случай, взял немного больше еды. Сам Чонгук уже чуть
приободрился и ждал меня на диване.

Когда мы оба испиваем из стаканов, он тут же спрашивает, прежде чем отправить

подцепленную клубнику в рот:

— Ну как?

— Я пил коньяк только один раз, мне особо не с чем сравнивать, — рассматриваю
янтарную жидкость на дне. — Но это неплохо, я думал будет хуже.

Стоит мне отставить стакан на столик, взять несколько виноградин в ладонь, чтобы не
тянуться раз за разом, и снова привалиться плечом к спинке дивана, Чонгук заводит
разговор.

— У меня в голове отложились твои слова о том, что ты себя боишься. Что заставляет
тебя это делать?

— Мысли, — пожимаю плечами, опустив глаза на виноградины в руке. — Из-за того, что
они разные, всё смешивается, и в итоге получается что-то, что меня пугает.
Конкретно сейчас всё начало формироваться в какую-то ненависть к себе и обвинение в
том, что я виноват, что мы с Сумин перестали общаться.

— Да, я заметил, — кивает Чонгук.

— И из-за этого я чувствую себя каким-то… проблемным для всех.

— А что в твоём понимании твоя «проблемность»? — непонятливо сведя брови у

переносицы.

— Для тебя — что ты решаешь мои проблемы, для родителей — что заставляю их
волноваться из-за своих надуманных загонов, для Сумин — что не мог ей быть хорошим
другом. И меня подкосило как раз таки то, что ко мне пришло осознание, что другие
люди нервничают и страдают по моей вине. Я, видимо, думал, что всё достаётся мне и
случается так хорошо по умолчанию, что так и должно быть. Это выглядит, будто мне
все должны, но это совсем не так. Я слишком много о себе думаю, раз считаю, что все
должны под меня подстраиваться.

И всё же, как бы я не увиливал, а всё равно продолжаю делиться с Чонгуком тем, что
меня беспокоит, не переставая при этом чувствовать противную тяжесть вины в груди.

Он молчит секунд пять, без эмоций уставившись куда-то в пол под столом, а потом
кивает подбородком мне на стакан, призывая снова выпить с ним.

— Знаешь, раньше меня всегда поражали и восхищали люди, которые могли сами
справляться со своими проблемами и при этом выглядели абсолютно спокойными,
довольными жизнью, осознанными личностями, — говорит Чон, отрывая виноградину с
кисточки и начиная перебирать её в ладони. — Будучи маленьким, я, как и полагается
детям, смотрел на всё полными интереса глазами. Огромный мир, взрослые, на которых
хотелось равняться, столько красок в жизни и возможностей. А потом всё вокруг
начинает медленно выцветать, — и даже голос стал будто тяжелее. — Лица прохожих уже
не всегда предстают яркими и улыбчивыми, настроение стало зависеть от внешних
факторов, а не от твоего собственного настроя на день. И я тоже начал выцветать.
Это случилось, когда моему отцу поставили диагноз. Я понимал, что ничего не могу
сделать и хоть как-то помочь, от этого мне было ужасно тяжело. Он угасал у меня на
глазах с каждым днём больше и больше, но делал всё, чтобы помочь мне закончить
обучение. Потом его не стало, а у меня появились первые проблемы, с которыми
приходилось учиться справляться самому. Может, что-то из того времени и пошло мне
на пользу; может, взрастило стержень, которого у меня, честно, никогда не было; а
может, сделало только хуже, потому что приучило огораживать других от того, что —
как я думаю — должен решить сам. Но знаешь, Тэхён, я бы отдал многое из того, что
сейчас имею, чтобы мне тогда кто-то помог хотя бы одним советом, — подняв на меня
глаза. В них видна боль, словно пережитое тогда находит отражение в его зеницах
сейчас. Мне становится не по себе. — У меня тогда просто не было возможности
обратиться к кому-то за помощью, поэтому я привык всё делать сам и скрывать от
других то, что мне бывает тяжело. Но у тебя она есть. Не думай, что мне или твоим
родителям это в тягость, нас это не напрягает никоим образом. Раз уж на то пошло,
то все себя чувствуют спокойней, когда лично убеждаются в том, что человеку помогла
их поддержка или совет. Прозвучит очень романтично, жаль, конечно, что на деле всё
не так красиво, как на словах, но когда тебе плохо, плохо и мне тоже. Почему?
Потому что я знаю, что могу помочь, но ты этого не даёшь сделать, делая тем самым
хуже и себе, и мне.

Он заканчивает свой монолог, а я затихаю, не чувствуя себя в своём теле, словно

душа покинула его. От стыда. Мне снова стыдно за себя и за то, что я такой глупый.
Я спешу спрятать свой позорный взор в подобранных под себя ногах.

— Помнишь, мы с тобой как-то раз говорили о погрешностях, которые могут быть во

всём?

— Ну, — возвращаю внимание и взгляд к нему.

— В наших отношениях тоже есть погрешность, — я тут же вздрагиваю, напрягшись всем

телом. — Но не в них самих, а больше в ожиданиях, — конкретизирует Чонгук, но…

— Лучше ситуацию это не сделало, — чувствую, как сердце начало тревожно стучать в
груди.

Чонгук зависает и, моргнув пару раз, всё же переспрашивает:

— Что? Не понял.

А я чувствую себя ещё более неловко, мечтая сейчас же сжаться и прижать к себе
колени, но вместо этого только застываю с немного открытым ртом, не находя слов,
чтобы сказать. Только вот Чонгук всегда отличался тем, что умел наблюдать и
анализировать.

— Не в ожиданиях, в которых пришлось разочароваться, — почти по слогам

проговаривает, уловив, из-за чего меня вдруг переклинило. Я сижу, нем как рыба, и в
какой-то момент кажется, что даже не дышу. — Но кто-то, походу, увидел другую
погрешность и не сказал, да? — Чонгук вешает голову на кулак, оперевшись локтем о
спинку дивана, ухватившись за что-то интересное для себя.

— Это уже только мои заёбы, — вздыхаю хмуро, отвернув голову в сторону и
зацепившись взглядом за плазму на стене.

— Угу, — боковым зрением вижу, как тёмные брови летят вверх после ироничного
мычания, в конце которого слышится заглушенный смешок. — Что ещё входит в категорию
твоих заёбов, касающихся наших отношений? — с интересом, но немного насмешливо.

— Ты сейчас издеваешься надо мной? — поворачиваюсь к нему.

— Нет, мне просто смешно, извини, — Чонгук последний раз позволяет себе пустить
смешинку, а потом серьёзничает и говорит спокойней, объясняя причину своего смеха.
— Не могут личные заёбы появиться из ниоткуда, всему должна быть своя причина. Что-
то же стало отправной точкой того, что ты что-то мог надумать.
— Вот именно, Чонгук, надумать. Я надумал себе причины, из-за которых мы могли бы
расстаться.

— Что сподвигло тебя вообще начать размышлять в этом направлении?

— Мой топографический дебилизм, — не хочу отвечать от слова совсем и растираю

виски, поднеся ладонь к лицу.

— Тэхён, — но Чонгук непреклонен.

— Твои слова во время телефонного разговора, когда я болел в Швейцарии, — сдаюсь,

потому что не хочу начинать с ним ругаться.

— Какие слова? — на лице Чонгука отражается всё больше непонимания. — О твоём

поступлении?

— О том, что мы можем расстаться.

— Я не… — начинает, но обрывает себя, видимо, что-то припоминая, а пока он думает,

я решаю высказаться в свою защиту заранее.

— Я понимаю, что это было сказано не с подтекстом того, что мы обязательно

расстанемся, и ты не давал никаких поводов для того, чтобы я так думал, но в то же
время нет никаких гарантий, что наши отношения долго протянут. Короче, да — я себя
сам накрутил на пустом месте.

— И не сказал.

— А что я мог сказать? Я боялся, что одно лишнее слово, шаг влево, шаг вправо —
расставание.

— Тэхё-ё-ён, — тянет обречённо, упав головой на спинку дивана.

— Что-о-о? — передразниваю его, пытаясь хоть как-то спасти себя от неловкости.

— Я ни в коем случае не имел в виду, что это сто процентов рано или поздно
случится, даже не было мысли, что эти слова были подготовительными к как раз таки
расставанию. Но ты, преисполненный сомнением, зацепился за них и обкатывал до тех
пор, пока не пришёл к тому, что в ближайшее время мы можем всё закончить, если ты
дашь мне знать, что понял всё именно так?

— Да, — киваю.

Чонгук тяжело вздыхает.

— Выпей ещё, — указав на стакан пальцем.

Я смеюсь, но от предложения не отказываюсь.

— Ты планируешь таким образом разговорить меня?

— Оказывается, очень действенный способ, — кивает Чонгук и стукается своим стаканом

о мой, прежде чем мы оба отпиваем. — Та-а-ак, — тянет, подхватив клубнику, — что
ещё нарушает твой покой? Или мне нужно ещё немного тебя помариновать, чтобы ты
сознался сразу? — меня это смешит, но я молчу, не отвечаю, и Чонгук расценивает это
по-своему. — Значит, придётся угадать, — и садится в позу победителя, смотря
уверенно мне в глаза настолько, что я понимаю — он сразу попадёт в яблочко. —
Сумин, — потому что она — горячая тема для обсуждений.
— Не волнуйся, здесь всё намного проще, чем в наших отношениях, — кажется, сейчас
мои смешки становятся нервными. — Думаю, ты уже понял, что мы поругались, — он
кивает в подтверждение моих слов. — Такое и раньше случалось, конечно, но сейчас
появилось чувство, будто этот раз был крайним.

— Тебя волнует, что вы больше не общаетесь?

— Меня волнует, что я в этом виноват, — исправляю его и по лицу вижу, что нужно
накинуть немного контекста. — Если расписать коротко, то ей не хватало времени,
которое мы с ней проводим, и она начала приплетать тебя, мол, с тобой я чуть ли не
каждый день. Мы тогда много чего друг другу сказали, но последнее слово всё равно
было за мной. Я мало того, что надавил на больную мозоль, напомнив про Убина, так
ещё и добил тем, что сделал то, что сделал — ушёл, когда предоставили выбор.

— Предоставили выбор? — хмурится.

— Ты или она.

На самом деле у меня было время переварить всё на более свежую голову. Те несколько
дней, что я живу у Чонгука, стали как раз тем моментом, когда она работала
нормально, не в состоянии прострации и депрессивного периода. Я действительно не
спал накануне, но лишь потому, что задумался о том, что я чувствую не к себе
касательно этой ситуации, а к Сумин. К себе я чувствовал многое: отвращение, гнев,
ненависть, жалость, стыд и желание потеряться в мире. А потом я понял, что
преобладало среди всей помеси эмоций и переплюнуло их всех — обида.

Я никогда бы не подумал, что мы поругаемся из-за парня. После всего, что было,
Сумин перечеркнула красной линией одно ёмкое слово, на котором держались наши
взаимоотношения. До сих пор не могу понять, зачем это надо было делать? Рано или
поздно она бы нашла себе парня, и всё было бы точно так же, как когда у неё были
отношения с Убином — мы оба заняты любимыми людьми, уделяем друг другу немного
меньше времени, но нас это устраивает. Обидно, что столько лет дружбы были
выброшены так просто из-за тупой ревности и недостатка внимания. Может, она ещё
остепенится и напишет, и всё будет как раньше. А может, так и останется.

— Она перебросила на тебя ответственность за вашу ссору этим поступком, но он не

сделал виноватым только тебя, — спустя некоторое время молчания сказал Чонгук. —
Почему ты думаешь, что виноват? Потому что пришлось сделать выбор или что не пошёл
на компромисс и…

— Потому что я оскорбил её, выставив неинтересной и пустой, — продолжил я за него,

вертя браслет с латинской J на запястье, невольно поднимаю взгляд на руки Чонгука —
на одной из них такой же с первой буквой моего имени. — Дело даже не столько в
выборе, сколько в том, что я мог обидеть её… Всем. Не самый лучший поступок в моей
биографии.

— Да, — соглашается Чон, — но было бы хуже, если бы ты не признавал это и думал,

что сделал всё правильно. То, что ты задумался над этим и тебе стало совестно — уже
говорит о том, что ты не плохой человек, коим окрестил себя. На эмоциях люди могут
много всего наговорить друг другу, и не у каждого найдётся смелость извиниться
первым.

— Уж чего, а извиняться первым я точно не буду, — бурчу. — Не в этот раз.

Мне кажется, что меня оскорбили больше, чем я. Обозвали меня меркантильным, моего
партнёра ходячим кошельком, я разве должен терпеть это? Нет, не буду. Если она
сказала такое раз — скажет и второй, а я себе трепать нервы больше не хочу. У всего
должны быть свои границы, я их почему-то знал и соблюдал, а Сумин посчитала это
десятым делом. Вот и пусть извиняется первой, если вдруг захочет возобновить
общение.

Я с трудом сглатываю накопившуюся слюну, уставившись в свои руки, а потом закрепляю

взгляд за Чонгуком, который наливает нам ещё.

— Ты меня спаиваешь, а мне больше нечего скрывать, — говорю на всякий случай,

чувствуя уже, как заметно дало в голову.

— Немного осталось, — взглянув на бутылку в руке, говорит Чон. — Давай допьём. С

тобой комфортно проводить время, пить посреди ночи — тоже, — что ж, меня это радует
и вызывает улыбку на лице. — Не волнуйся, всё будет нормально, ещё будет у тебя
подружка, как Сумин, — говорит, взяв мою ладошку, упавшую на обивку дивана, в свою
и нежно огладив большим пальцем её тыльную сторону. Вызывает приятный трепет в
груди.

Хочется верить, что так оно и будет.

Этой ночью мы решаем оторваться по полной. Спустя время, пока я рассказывал, какое
крутое мероприятие прозевал, когда отсиживался дома, Чонгук успел сбегать за
телефоном и сейчас что-то сосредоточенно в нём делал, кивая и говоря, что слушает
меня. И ведь действительно слушал и поддерживал беседу, спрашивая что-то или,
наоборот, дополняя мой рассказ информацией, которую знает сам, вызывая новые
вопросы уже у меня. А потом я слышу звук включения какого-то прибора и поворачиваю
голову в направлении телевизора, куда поднял свои глаза и Чонгук. Под плазмой
стояла довольно дорогая музыкальная установка — две большие колонки, сабвуфер и
усилитель звука, которые вдруг начали светиться неоновыми цветами в обрамлении.

— Почти четыре часа утра, — напоминаю, что уже поздновато для подобных развлечений,
взглянув на настенные часы.

— И что? — но его это, кажется, не волнует. — Один раз можно. У меня выходной —
имею право, — сегодня же уже понедельник, точно. — Тем более мы не будем дуреть, а
если и будем, то чуть-чуть.

— Ого, — присвистываю, усмехнувшись и уже слабо что-то соображая. За полтора часа

коньяк улетел слишком быстро, а вот накрывало от него постепенно и хорошо.

— Что я, зря покупал это пять лет назад?

— И ни разу не пользовался? — удивляюсь.

— По мне скажешь, что я не включал их? — поворачивается на меня Чон. — Я ведь и

обидеться могу, — усмехается, дёрнув головой. — Когда приходил Хосок, ни один вечер
не обходился без музыки. Уж очень он любит танцевать, когда выпьет. Когда трезвый —
тоже любит…

— У тебя склад алкоголя в «кабинете» только для прихода Хосока? — подперев щёку
ладонью, слежу за тем, как дорогой моему сердцу мужчина выбирает, какую песню
включить первой. Интересно, что он слушает? В машине зачастую играло либо радио,
либо моя музыка. Что предпочитает Чонгук для меня загадка.

— Не хочешь что-нибудь своё включить?

— Нет, мне очень интересно узнать, что ты слушаешь.

— Здесь почти всё — музыка, которую скачивал Хосок. За мою соседи точно головы нам
открутят, — ухмыляется.

— Почему? — искренне интересуюсь и специально двигаюсь ближе, приваливаясь к его

плечу, чтобы пропалить для себя музыку.

— Рок на колонках в четыре утра они точно не будут слушать.

— Да ладно, — поворачиваюсь на него в неподдельном шоке. — Рок? Нужно как-то

вымещать злость из-за плохо работающих сотрудников или что-то в этом духе, да?

— Тогда я бы слушал фонк.

— А ты не слушаешь?

— Слушаю, — улыбается и почти смеётся, а я — уже. — Мне вообще не принципиально,

что слушать, но личное предпочтение всё же отдаю року, — а потом решает дополнить:
— А ты — Лане Дель Рей, — мою отдельную любовь к ней он тоже успел просечь за почти
полгода отношений.

— Включи просто что-нибудь, — предлагаю, когда Чонгук всё листает и листает и не

может выбрать что-то одно, — пусть на фоне играет. О, — вижу знакомую песню, но не
помню, какая это именно, — что это? — нажимаю на неё и с первых нот понимаю, даже
не понимаю — осознаю. Это была «all i need — within temptation». — Уа-а-а-а, — тяну
шокировано, закрыв ладошкой рот.

— Что? — поворачивается Чонгук ко мне.

— Когда-то давно мы с Сумин смотрели сериал, там была сцена под эту песню. Она
потрясающая, — я завороженно слежу за тем, как Чон делает звук погромче,
удостоверившись, что песню можно слушать так.

— Сцена или песня? — усмехается он.

— Песня, — улыбаюсь и не могу поверить, что это действительно она. — Я раньше

наизусть лирику знал, обалдеть… так давно не слушал её.

— Добро пожаловать в мой мир, — отложив телефон, Чонгук берёт стакан, стукается со
мной последний раз, и мы, наконец, допиваем алкоголь. — Хосок под неё повёл в центр
толпы меня на выпускном, чтобы медляк танцевать, — вспоминает, смеясь. — Шутник
хренов. Представляешь себе картину? Огромный спортзал, полный школьников, танцующих
трогательный медленный танец, и мы с Хосоком, как два отбитых, танцуем слишком
экспрессивно, выкрикивая слова песни, — я смеюсь, прекрасно представив себе такую
картину. Выглядит немного дико, конечно, да и юного Чонгука мне вообразить трудно,
но сама ситуация смешная.

На втором припеве я не сдерживаюсь и начинаю немного подпевать словам песни, с

позволения Чонгука просматривая его плейлист, всё ещё прижавшись к нему, уже
положив тяжёлую голову на его плечо. Пиалки с ягодами перемещаются со стола на
чужие колени, чтобы нам обоим было удобно брать их и никуда не вставать. Но это
происходит чуть позже, когда меня вдруг поднимают на ноги, потянув за руки и выведя
в зону, которую кто-то вообразил танцполом, и закидывают их себе на плечи, а мою
талию окольцовывают объятиями, чтобы начать медленно покачиваться в такт музыке. Я
тут же краснею смущённо, но не прячусь, вместо этого продолжаю тихо проговаривать
слова песни, смотря в улыбчивое лицо напротив, где влюблённый взгляд покоряет меня
с каждой секундой всё больше.

Это ощущается так по-особенному: то, что мы после задушевных разговоров, оба в
домашней мешковатой одежде, разморённые алкоголем и опьянённые чувствами, танцуем
медленный танец посреди ночи, невзирая на соседей. Это очень романтично и настолько
тепло и по-уютному приятно, что улыбку стереть с лица не получается.

Я так пропал в этом человеке…

Под влиянием момента я подаюсь вперёд и накрываю мягкие губы своими, стараясь
передать все испытываемые чувства именно так, через поцелуй. Пусть ощутит всё то,
что чувствую я: топящую нежность, окрыляющую лёгкость, любовь, любовь, любовь! В
таких, не покрытых пеленой похоти поцелуях кроется то самое чувство, которое до
бабочек в животе; до ватных ног и подрагивающих трепетно ресниц; до щемящей рёбра
заботы и песни, слова которой готов почти кричать вместе с ним в один голос,
отдавшись настроению лирики; до тихого шёпота, произнесённого сокровенно прямо в
губы, когда чужой большой палец невесомо оглаживает щёку, наслаждаясь её мягкостью;
до того самого тихого признания, идущего от сердца, что задержится между двумя
телами и останется там навсегда, в сохранности скреплённых друг с другом душ.

За ещё несколькими песнями не замечаю, как тело окончательно ослабевает не только у

меня, но и у Чонгука. Мы так и ложимся в гостиной: он — вдоль дивана, а я рядом,
обняв его и чувствуя слабую хватку на талии. Музыка утихла, за окном всё ещё темно.

— Я люблю тебя, — говорю уже на грани от того, чтобы уснуть, чувствуя себя
невероятно спокойно и умиротворённо. Чонгук прижимается губами к моему лбу и
отвечает:

— Я тебя тоже, — и пусть весь мир подождёт.

***
drugs — upsahl
В день выпускного мы с Чонгуком едем ко мне домой, чтобы подготовить меня к
торжественной части. И школьная форма, и другие нужные мне вещи были именно там.
Мама позвонила, сказала, что приготовила и выгладила всё, и что нам нужно заехать.
Уже с порога она начала причитать, стоило мне снять пуховик и остаться в облегающей
тело водолазке с горлом и брюках.

— Ну худой, как вобла, — едва не скуля. — Смотри штаны скоро потеряешь.

А брюки и правда стали большеваты в талии и могли бы упасть ничком на пол, если бы
не то, что бёдра у меня были шире, чем она. Чонгук тоже был в шоке, когда застал
меня за переодеванием дома — ахуй был налицо. Он, конечно, не высказал это, но стал
кормить меня как можно чаще — курьер с доставкой раз пять на дню приносит новые
блюда, пока Чон на работе, а вечером он сам привозит десерты из кондитерской.

— Мы над этим работаем, нуна, — отвечает за моей спиной Чонгук, разуваясь, пока я
закатываю на слова мамы глаза. Ну подумаешь минус пять кг на весах, устроили
трагедию. За неделю правда… даже меньше… Но сути это не меняет! Сейчас-то я ем
нормально, ни отвеса, ни привеса!

— Над худобой или над штанами? — спрашивает эта женщина.

— Мам!

— Не мамкай, — говорит и локтем меня бьёт пару раз, когда проходит мимо, чтобы
закрыть дверь, — дай поприкалываться на старости лет.

— Пф, на старости лет, — фыркаю я. Вот она «на старости лет», а выглядит, как
ровесница Чонгука. Я иногда думаю, что она ведьма.

Мы с Чонгуком размещаемся в гостиной. Папа сегодня работает, но отпросится

пораньше, чтобы поприсутствовать на вручении, поэтому, пока мама делает чай и кофе,
мы сидим одни. Мне всё ещё неловко проявлять свои чувства при ком-то, поэтому я
сажусь к краю дивана, поближе к креслу, на которое сел Чонгук, чтобы иметь
возможность, если что, взяться за руки и хоть как-то контактировать с ним. Можно
было сесть вдвоём на диван, но это было бы более неловко и слишком палевно, потому
что меня точно будут порываться обнять, поцеловать, положить ладонь на бедро и так
далее по списку, а ещё велик соблазн мне снова прилечь ему на плечо. Но нам и так
хорошо, к тому же Чонгуку понравилось кресло, и он сказал, что если кто куда и
сядет, то он — в него, а я, если захочу, — к нему на колени. Ясен хрен такого я
допустить даже в мыслях не могу — сразу краснею от этого, а что будет, если я
правда сяду? — собирайте урожай томатов с моего лица.

Уже четверг, а я всё ещё пребываю в ночи понедельника. Кажется, она была одной из
значимых за всё время наших отношений. Чонгук поделился небольшим отрывком из своей
юности, рассказал через что ему пришлось пройти, мы расставили все точки над «i»,
успокоили мои нервы, выпили и отдохнули, а потом до часу дня отсыпались на узком
диване. Конечности затекли тогда, конечно, но это определённо того стоило. Когда
вспоминаю о том, что было, улыбка сама на лицо лезет, приходится скрыть её в кружке
чая, которую принесла мне мама.

— Церемония вручения будет в четыре, — говорит она, размещаясь на диване рядом со

мной; сейчас — для справки — почти полдень, — вы всё это время здесь будете или вам
нужно съездить куда-то?

— А ты хочешь дать список продуктов, которые нужно купить к приходу гостей? —

догадываюсь я, обратившись к ней.

— Если вас не затруднит, — улыбается она немного неловко. — Просто вчера столько
всего было, совсем из головы вылетели эти гости.

— К вам приедут родственники? — подключается к разговору Чонгук. Он вообще не

стесняется делать это, умеет грамотно подключиться к любой беседе. Я бы
отмалчивался до тех пор, пока ко мне не обратились напрямую, а он… Вот такой
потрясающий, смелый и, очевидно, душа любой компании.

— Друзья, — поправляет мама. — Родители Сумин.

Мы с Сумин поругались, но это не значит, что из-за этого прекратится общение наших
родителей. Они вместе долго не только работают, но и знают друг друга, им смысла
нет сжигать мосты, если дети что-то не поделили.

Я снова прячу лицо в кружке, никак не комментируя это. Мне нет дела до Сумин и её
семейства. Не мои гости, я их не увижу, не буду с ними говорить и выслушивать
предложения, в которых нас настойчиво будут пытаться мирить, тоже — знаем,
проходили, но в этот раз не прокатит.

— Конечно купим, — отвечает Чонгук, массируя рукой шею.

Я снова начал замечать, что она его беспокоит, и предложил записаться на массаж, но
мне ответили, что дома корявый массаж от дилетанта лучше, чем где-нибудь в СПА, где
его делает профессионал. Ага. Надо предложить купить хотя бы массажёр, а то не
думаю, что мои руки-крюки на что-то дельное способны и хоть как-то помогают.

— Спасибо, — улыбается мама Чонгуку. — Слушай, Тэхён, а можно я у тебя уведу его? —
Чонгук улыбается, опустив глаза в пол. Смущается, что ли? Хотя мне кажется, что он
уже должен был привыкнуть к тому, что моя семья, как и я, временами немножко
чиканэ.

— Мама!

— Что «мама»?! — так же вылупляет на меня глаза она, по слогам проговорив последнее
слово. — Ты у меня утюжок брал? Брал. Дай я у тебя теперь немножко мужика
поэксплуатирую, — и отворачивает от меня голову с гордо поднятым подбородком,
закинув ногу на ногу и положив локоть на спинку дивана, приблизившись ко мне и сев
полубоком. Это неравноценный обмен! — Ты же не против, Чонгук? — указывает на него
ладошкой, а он качает головой отрицательно, тихо посмеиваясь с нас. — Ну вот,
видишь? — снова обращаясь ко мне. — Он не против. А как сдашь на права — тебя
эксплуатировать буду.

— Почему не папу? — задаю вполне логичный вопрос.

— Его только за смертью посылать, — фыркает мама. — Там пока он съездит в магазин,
гости уже и приехать, и уехать успеют.

— Кстати, — подаёт голос Чонгук, приковав наши взгляды к себе, — насчёт «приехать-
уехать», — улыбки на лице уже нет, только сосредоточенно сведённые брови и
серьёзность в голосе. — У Тэхёна есть загранпаспорт?

Пока мама задумывается, я давлюсь чаем, который только что отпил, и пытаюсь
откашляться так, чтобы меньше привлекать внимание, но, по-моему, уже то, что я
подавился — причина, чтобы повернуться ко мне.

Ну, допустим, есть, я же как-то летал в Швейцарию месяц назад. Но зачем Чонгуку
вдруг понадобилась эта информация?

— М-м-м должен быть, — кивает мама, пока я принимаю тщетные попытки привести себя в
порядок. Уже вроде и приступ закончился, но горло всё равно чешется будто. — У него
вроде срок должен истечь в следующем году. А что?

— Хотел слетать с ним кое-куда, — расслабляется Чонгук, загадочно улыбнувшись.

Ребят, вас не смущает, что я сижу между вами, нет?..

— Сюрприз? — расцветает тут же мама, пока я боязливо смотрю на чай, не рискуя его
пить, а то опять могу подавиться.

Чонгук не отвечает, только глазами в мою сторону стреляет, а потом снова к ней
возвращается. Вспомнил о моём присутствии, как мило.

— Тэхён, иди попей водички, пока мы с Чонгуком посплетничаем, — а вот это совсем не
мило! Какого хрена, мама?! Но мне лучше правда пойти попить водички где-то в
безопасном от поражающих меня тем разговоров месте.

Встав, я ухожу на кухню, прихватив заодно кружку из-под кофе Чонгука, который он
успел выпить, и свою с оставшимися чаинками на дне. Оставляю открытой дверь, но не
для того, чтобы подслушать, а потому, что лень закрывать, но мама сказала бы, что я
крыса, которой надо дать по любопытному носу. Я набираю себе воды в чистый стакан,
делаю пробный глоток, после которого снова кашляю пару раз, и, почувствовав потом,
что всё успокоилось, начинаю пить нормально, планируя дойти до дна, но моя беда
состоит в том, что я всегда слышал слишком много того, что не должен.

— Дубай?! — тихо восхищается мама, а вода, что секунду назад была у меня во рту,
фонтанчиком выплёскивается в настенную плитку над раковиной.

Не припоминаю, чтобы был таким впечатлительным (уверен, причиной тому — знакомство

с Чонгуком), но Дубай?! Дубай, блять?! Какой к чёрту!..

Ладонь ложится на губы, а глаза едва на лоб не лезут. Ёб твою мать, он собрался
везти нас в грёбанный Дубай… А… А? Где ты нашёл парня, Чонгук, могу сейчас только
косплеить рыбу, выброшенную на берег, смотря тупым взглядом в стену.

Когда возвращаюсь в гостиную, мама смотрит на меня ну слишком говорящим взглядом —

так, что мне хочется скрыться от её завораживающих чёрных глаз куда подальше. Но
хуже было бы, конечно, попасть под радар Чонгука, поэтому я поступаю хитрей —
становлюсь позади него, оперевшись сложенными локтями о спинку кресла.

— Я пойду тогда вам список составлю, хорошо? — решила откланяться мама, встав с
дивана и убежав на кухню, где будет на месте определять, что у нас есть, а чего ей
не хватает. И тоже дверь не закрывает — вот она это сделала, чтобы послушать!

— Почему не сел? — спрашивает Чонгук, поняв что я за его спиной по взгляду мамы.

— Чтобы глаз твоих не видеть, — отвечаю честно.

— Чем тебе не угодили мои глаза? — поднимает голову специально так, чтобы иметь
возможность видеть меня.

— Слишком бесстыжие, — шепчу, склонившись к нему.

— Ты всё слышал, — догадывается.

— Мама не умеет тихо удивляться. И слышал я не всё, а только самое основное, —

говорю с нескрытым намёком на то, что мне сюрприз не то что бы не нравится, но для
меня он слишком. Я знаю, что так нельзя делать, но… Дубай, блять!

— И в этом кроется причина твоего негодования.

— Точно, — на миг сощурившись игриво, серьёзно возмущаться с ним даже не не

получается, а не хочется. Всё проще и интересней сводить к шуткам или флирту. —
Одно слово, пять букв, угадаешь или сам скажу?

— Тебе неприятна возможность полететь со мной в Дубай в честь окончания школы? Если
не нравится, я могу слетать с твоей мамой, — он поддерживает такой ход разговора и
смеётся надо мной, а я с трудом держу лицо, чтобы не усмехнуться вместе с ним. Всё-
таки сейчас хотелось немножко повозмущаться хотя бы для вида.

— Нет, нравится, — но я быстро успокаиваюсь, отпустив лишнюю наигранность и оставив

сомнительное актёрское мастерство. — Просто это очень до…

— Тэхён, — пресекает меня Чонгук, редко когда перебивая, но если речь заходит о
деньгах, которые он на меня тратит, и которые мне на себя жалко, он не стесняется
этого делать. — Мы уже это обсуждали. И не один раз.

— Чонгук, мне неловко, — совсем тихим шёпотом признаюсь, закрыв плотно глаза.

— А мне приятно, что я могу доставить тебе удовольствие не только посредством еды и
секса, — в том же тоне отвечает мне он, стараясь понизить слышимость слов, чтобы
мама не слышала.

— Ты доставляешь удовольствие одним своим присутствием, всё остальное неважно по

сравнению с тобой.

— Мне очень приятно, конечно, но ещё приятней будет, когда мы отправимся на отдых,
который нам обоим нужен, в тёплую страну, где нет ни работы, ни учёбы, ни
посторонних людей, которые могли бы хоть как-то помешать.

— Ты хочешь этого?

— Нужно, чтобы и ты хотел, силком я не потащу тебя в аэропорт. Но учти, манипуляции

никто не отменял, я пригрожу тем, что страшно обижусь на тебя, если не перестанешь
беспокоиться о деньгах и научишься думать в первую очередь о том, что это отдых,
это полезно и пойдёт на пользу.
— Абьюз во благо? — хмыкаю.

— По-хорошему тебя не затащишь отдохнуть, — пожимает плечами Чонгук.

— Кто бы говорил. Ладно, окей. Но тогда и ты учти то, что в следующий раз тебе
такие сюрпризы с рук не сойдут.

— Следующего раза не будет, потому что к тому времени ты научишься принимать

подарки и не будешь возникать. Вот и всё, — Чонгук пожимает плечами, а я лишь
тяжело вздыхаю. — Переучивать себя сложно, понимаю, — его низкий тембр завораживает
и успокаивает. — Но ты сможешь это сделать, я верю в тебя.

— Просто раньше я особо не был падок на подарки и был непривередлив ко всему, что
казалось, покупок для меня. А подарки были не таким частым явлением, потому что я
сам просил не дарить мне ничего на какие-то мало значимые даты — не вижу смысла в
этом, не знаю… Поэтому сейчас, когда я без повода получаю их от тебя, практически
живу за твой счёт и собираюсь на отдых тоже за него, то чувствую себя каким-то
нахлебником.

— Содержанкой, — поправляет меня Чонгук, специально сводя всё к шутке, чтобы

разбавить трудное для меня признание юмором.

— И ею тоже, — не отрицаю, улыбнувшись.

— Когда-нибудь ты поймёшь, что смысл подарка кроется не в его стоимости, а в

намерениях, с которыми его делают.

— Когда-нибудь пойму, — смотрю на него, такого… Такого!.. Невозможно красивого, с

большим сердцем и невероятно тёплой и уютной душой. Такого моего. Вот за что мне
такое счастье в лице одного Чон Чонгука? Я уже склоняюсь для того, чтобы его
поцеловать, но меня прерывает звук шагов сбоку, вынудив почти отскочить от кресла
под недоумённый взгляд Чона, сразу нашедшего причину моего внезапно поменявшегося
настроения в прервавшей нас представительнице семейства Ким.

— Вроде всё написала, но если что ещё вспомню — позвоню, хорошо, Тэхён? — говорит
мама, перепроверяя список, а потом поднимает на меня голову и недоумённо
спрашивает: — А ты чего такой красный?

— Жарко после чая, — говорю, прочистив горло, и подхожу к ней, чтобы забрать
бумажечку со всем перечисленным.

— Мы тогда сейчас съездим, мало ли пробки, — говорит Чонгук, поднявшись с места.

— Как вам удобней, — пожимает плечами мама. — Но, пожалуйста, успейте к трём, чтобы
Тэхён успел переодеться и мы без спешки добрались до школы, хорошо?

— Хорошо, — отвечаю я.

Мы одеваемся и отправляемся за продуктами.

***

Перед вручением у меня в груди всё дрожит от предстоящего мероприятия. Ещё немного
и я официально закончу школу. Руки подрагивают немного, когда я сижу перед сценой в
ожидании своего имени, а когда это происходит, я, вздохнув судорожно, встаю с места
и иду к директору для получения аттестата. Надеюсь, не видно, как трясутся мои
руки, когда я пожимаю ладонь мужчины, а потом становлюсь рядом, чтобы нас
сфотографировали. Среди людей нахожу быстро своих родителей в стороне, улыбающегося
Чонгука рядом с ними со сложенными руками на груди, а потом смотрю в зал на
учеников перед собой и пересекаюсь взглядами с Сумин, но почти сразу же увожу
взгляд, не желая даже видеть её. Обида ещё не отпустила.

Сажусь на место и смотрю, как вручают документ об окончании школы другим, в том
числе и ей. Вижу её улыбку, а потом как она немного искажается, словно Сумин вот-
вот заплачет, это и происходит, когда она кланяется директору, и уходит, закрыв
лицо ладонью. Помню, она как-то говорила, что точно расплачется на выпускной,
потому что это значит конец, больше мы не пройдёмся по школьным коридорам, не будем
видеть лица своих одноклассников каждый день, не будет школьной формы и бесконечных
жалоб, что в этой слишком жарко, в этой холодно, а эта просто некрасивая. Этот этап
жизни закончен, теперь предстоит шаг в новую, взрослую, студенческую жизнь. Она
хотела, чтобы мы отпраздновали выпускной вместе. Сейчас я мог бы поддержать её,
обнять и утешить, вытерев солёные слёзы доброй печали с её румяных щёк, но это
невозможно — мы сделали выбор в пользу будущего, в котором у нас не будет друг
друга.

После торжественной части, как и полагается, нам устроили в школе прощальную

дискотеку. Спортзал был полностью оккупирован нами, некоторыми учителями, которые
должны следить за всем, едой, выпивкой, музыкой и весельем. С нашим классом
выпустилось ещё три, в общей сложности было чуть больше ста учеников, которые сразу
начали пить, кричать, танцевать, одним словом — тусить и праздновать окончание
школы. А мне даже не с кем поболтать, получается, я стою в стороне с этим
несчастным стаканчиком пунша, отрешённо его отпивая, слушаю попсовую музыку,
смотрю, как веселятся другие, и с каждым выпитым стаканчиком всё больше чувствую,
что хочу домой.

Я переоделся, как и многие здесь, в другую одежду, а именно свободную рубашку с

расстёгнутыми двумя пуговицами, открыв виду подвеску с чёрным камнем сапфира,
который мне подарила мама давно ещё, но некуда было нацепить — вот и повод
появился; светло-синие облегающие ноги джинсы и туфли, похожие на тапочки, но они
очень удобные и хорошо сюда вписываются; волосы оставил волнистыми. В целом, мне
нравилось, как я выгляжу, но веселей от этого на празднике не становилось.

— Где подружку потерял? — спрашивают сбоку. Я поворачиваюсь и едва удерживаюсь от

того, чтобы скривиться — Убин, решивший почтить меня своим вниманием. И ведь не
боится, что я ему ебальник прямо здесь разобью. Вообще он выглядит лучше всех здесь
собравшихся, с укладкой, лёгким макияжем, переодетый в джинсы, кожанку, весь из
себя краш для среднестатистических школьниц.

Раздражённо вобрав носом воздух, я отворачиваюсь от него, снова прикладываясь

губами к выпивке.

— Отстань от меня, Убин, — отвечаю перед тем, как отпить.

— Отвечаешь так, будто перед нами кошка пробежала, — я не удерживаюсь и

поворачиваюсь к нему с иронично вскинутой бровью, смотря как на дебила. Хотя почему
как? Этот дебил серьёзно? — Что? — и удивляется ещё при этом.

Я снова вдыхаю глубоко, надеясь на то, что у него хотя бы кроха мозга ещё работает
и скажет свалить от меня подальше.

— Не, серьёзно, где Сумин?

— Тебя это ебать не должно. Отъебись от неё и от меня тоже, вали на все четыре
дальше трахать девушек, а после бросать их.

— Ц, Тэхён, вот ты сейчас серьёзно?

— Тебе ещё раз повторить, чтобы ты шёл нахуй?

— Ты же меня должен понять, как парень.

— Чё, блять?! — у меня аж глаза на лоб полезли от этих слов. Какой нахуй… Он
думает, что я его поддержу чисто из мужской солидарности за то, что он выебал и
бросил мою подругу?! Они тут ебанулись все разом или что?

— Ну сам же понимаешь, Сумин это… так, — отмахивается.

У меня начинают навязчиво чесаться кулаки, а этот придурок будто не видит дальше
своего носа, продолжая мне в лицо засерать Сумин, которую я из-за него успокаивал,
которую он разбил, потому что она «так…». Так, я не могу затеять драку прямо здесь
и сейчас, слишком много людей, а выйти нельзя, потому что это Убин, он один никогда
не ходит, меня точно отчихвостят его дружки. Сука.

— Если тебе так похуй на неё, почему спрашиваешь? — хмурюсь, уже не скрывая своего
раздражения.

— Просто, — пожимает плечами этот придурок.

— Просто сходишь нахуй.

— Кхм, Тэхён, — слышу робкое с другой стороны и оборачиваюсь. Сумин с явно

недовольным лицом, уводя взгляд, завела руки за спину. Что ей понадобилось от меня
сейчас? Сама же говорила, что пути назад не будет. — Тебя Чонгук искал, — бурчит и,
посмотрев немного дальше места, где я стою, замечает Убина — вижу, как судорожно
она вздыхает, удаляясь так же, как и появилась.

И что это было? Разве стала бы она по просьбе Чонгука искать меня, чтобы сказать,
что он меня искал, раз так сильно его ненавидит? Он же стал — по её мнению —
причиной нашей ссоры. К тому же не думаю, что она подошла бы ко мне, если так уж
сильно злилась, или уже заняться на дискотеке нечем?

Убин трогается с места, порываясь пойти за ней, я тут же хватаю его за руку.

— Только попробуй, — предупреждающе шиплю. — И дело будешь уже иметь не со мной, а

со своей компанией, когда они узнают твой маленький секрет.

— Ты угрожаешь мне, Ким? — щурится грозно Убин.

— Предупреждаю.

— Смотри, как бы твой секрет наружу не всплыл, — он вырывает руку и уходит, но не

за Сумин, а немного в другую сторону, видимо, всё же побоявшись за свою репутацию.

Сучара.

Так, меня искал Чонгук. Вопрос только, где он. Скорее всего, у входа в спортзал или
в коридоре, а может, вообще с директором и учителями тусуется у других столов с
едой и водой. Так, нужно рассудить логически. Сумин пришла со стороны входа,
значит, Чонгук, вероятно, там. Да ведь?.. Единственный способ узнать — проверить.

white flag — pop|lemolo

Пробираясь по стеночке к выходу из спортзала, я до него таки добираюсь и выхожу в
коридор, закрыв за собой дверь. Здесь абсолютно пусто, но Чонгук показывается в
проходе одного из кабинетов, и я иду к нему, предвкушая в груди, что сейчас точно
что-то будет. Я захожу в класс истории, закрываю, не глядя, дверь и тут же
приваливаюсь к ней спиной, смотря моему искусителю прямо в глаза. Почему
искусителю? Потому что смотрит так, что хочется делать ужасные вещи.

Под его пытливым, завораживающим взглядом хочется сжаться, слиться со стеной,

задохнуться на месте. Я словно перенёсся в начало нашего знакомства, когда
сближаться было так страшно, а принимать заботу тяжело. В то время, когда каждое
касание отзывалось слабым ударом тока по нервам, прошибая всё тело, каждую
клеточку. Сейчас то, что мы в тёмном кабинете одни, туманит разум, особенно когда
Чонгук приближается настолько, что я действительно почти вжимаюсь в дверь за собой,
опустив взгляд — ещё немного и я упаду. Может, алкоголь, что подлили в пунш, так
действует на меня, а может, сам человек, проводящий кончиками пальцев от моего
бедра до талии, так влияет, но в животе что-то скручивается тугим узлом тут же, а
по телу бегут мурашки от кончиков ушей.

У нас как будто телепатия срабатывает, разделив одно настроение на двоих. Не знаю,
почему вдруг Чонгук решил позвать меня сюда, зачем я запер нас в пустом кабинете,
но то, что мы хотим этого оба, позволяет расслабиться и забыть обо всём: о людях,
что до сих пор тусуются в душном спортзале; о месте, в котором мы находимся; о
рамках приличия и испорченном ранее настроении. Полгода назад я бы точно не стал
зажиматься со своим молодым человеком в стенах школы, не позволил бы себя целовать
и не отвечал бы на чужие действия своими, не менее пылкими. И неясно, чем вызвано
такое спонтанное желание у обоих.

У меня воздух выбивает из лёгких, когда неторопливый поцелуй становится глубоким, а

руки Чонгука перемещаются ко мне на поясницу. Он всем телом прижимается ко мне, это
делает меня ещё слабей в его руках, я нахожусь в плену, оглушённый чувствами,
залюбленный прикосновениями, потерявшийся в пространстве, позволяю себе тонуть в
удовольствии, заведя руки за чужой затылок, и тихо умираю, пока за спиной глухо
звучит бас какой-то песни.

Чонгук прекращает поглаживания моей спины, останавливаются губы, медленно

отстранившись от моих, и побудив открыть глаза, чтобы увидеть его — мою смерть в
человеческом обличии.

— Ты такой красивый, Тэхён, — восхищённо выдыхает в губы. — Я не мог дождаться

окончания вечера, прости мне мою нетерпеливость, пожалуйста.

— За такое не извиняются, — мягко говорю, переместив одну ладонь с затылка на

идеально гладкое лицо и невесомо проведя по скуле пальцами. Чонгук склоняется к
моей шее, тут же припадает к участку на ней губами, вырывая из моей груди
задушенный вздох. — Чонгук, — моего протеста хватает только на то, чтобы сказать
имя, едва не простонав его. Я закусываю губу, только бы не сделать это, и стискиваю
в пальцах мягкие волосы на затылке Чона.

— Невероятный, — шепчет, рукой идя вверх по позвоночнику, а губами, наоборот, вниз

к призывно открытой впадине ключиц. — Прекрасный, — идя в этот раз выше, по кадыку,
поднятому подбородку. — Мой, — коснувшись губами губ. — Скорее бы этот вечер
закончился, я так хочу тебя, Тэхён, ты не представляешь, — откровенное признание
выбивает у меня почву из-под ног и пускает новый импульс возбуждения по телу. — Ты
меня с ума сводишь, — горячим дыханием на ухо, я вот-вот задрожу в его руках.

— Его можно завершить прямо сейчас и поехать домой, — одному мне на этом вечере
делать нечего, было бы куда лучше и полезней уйти отсюда с Чонгуком.

— Ты должен отметить свой выпуск, — возражает, но в это же время продолжает меня

заводить, пуская дрожь по телу тем, что присасывается к моей шее снова, и я уже не
могу сдержаться, шумно вбираю ртом воздух и что-то задушено мычу.

— Мне здесь нечего делать одному.

— Пить, — не, он точно споит меня.

— Я могу это сделать с тобой, а здесь я один, это будет не так приятно.

— Хочешь уехать? — отстраняясь и заглядывая мне в глаза. О, боже, его взгляд… Я

готов рассыпаться на атомы перед ним.

— Хочу.

И мы уезжаем. В тёплом урусе я расстёгиваю пуховик, откидываюсь на спинку сидения и

расслабленно развожу ноги, чувствуя долгожданный покой после церемонии вручения.
Ладонь Чонгука находится на моём бедре, другая выкручивает руль. В квартире, стоит
двери закрыться, я нетерпеливо прижимаюсь к упругому телу, без проблем находя чужие
губы и плавно сминая их.

Меня накрывает сильней, чем от алкоголя, который мы распивали вместе, когда я

чувствую отдачу. Настроение не такое, как в наш первый раз, не спокойное и
неторопливое. Сейчас разум захватило желание, нетерпеливое и страстное, которое не
позволяет добраться до спальни, а заточает в тесноте душевой кабинки. Журчание воды
заглушает мои тихие вздохи, когда мою кожу снова ласкают мягкие напористые губы, а
тела уже не сковывает ткань одежды. Мокрые волосы Чонгука немного щекочут меня,
когда он спускается ниже к соскам, чтобы облюбовать и их. Я возбуждён до предела и,
кажется, готов отдаться ему прямо так, без растяжки. Мне настолько мало касаний,
что я не замечаю, как со всей силы прижимаю его к себе, когда губы в очередной раз
сливаются в поцелуе. Чонгук шумно дышит в него, когда я, посмелев, провожу рукой по
его члену.

— Тэхён, — на выдохе, снова терзая моё тело, доводя меня до помутнения своей
животностью и нетерпеливостью.

Боже.

Когда он, наконец, входит, я понимаю, что не могу сдержаться от того, насколько мне
хорошо, и тихо всхлипываю, склонив голову вниз. Мне кажется, что он может меня в
какой-то момент просто сожрать и ничего не оставить, так часто он присасывался к
моей коже везде, где только мог, а я постанывал на каждое действие, отвечал своей
приглушённой смущением реакцией, находясь в нашем маленьком мире, где никто не
достанет, не разочарует и не обидит.

— Пожалуйста, не бросай меня, — прошу в забвении, находясь почти на грани, когда

меня снова и снова заполняют изнутри собой.

— Никогда, — обещание, которое, чтобы исполнить, требуется работать. Не только ему,

но и мне.

Отношения — тяжёлый труд, огромное строение, над которым вы усердно трудитесь

вместе, отдаёте частички себя на фундамент, подкрепляете каркас чувствами, а стены
возводите словами и действиями.

Он меня исцеляет раз за разом, не позволяя упасть на дно, а душе покрыться пылью
мрака. Чонгук действует на меня, как самое сильное успокоительное, афродизиак,
обезболивающее — выбивает хворь из тела и исцеляет своим светом душу.

Мой чёрный рыцарь, с которым я готов проводить каждую минуту жизни. Мой молодой
человек, показавший, что любовь может быть настоящей, красивой и искренней. Моя
личная панацея, излечившая раны на душе и искоренившая сомнения о любви.

Мой Чонгук. Только мой.

========== Мархабан или добро пожаловать ==========

Комментарий к Мархабан или добро пожаловать

Чайнатаун пишется слитно, я гуглила, это не исправлять
Дубай… до сих пор не верю, что мы тут. Жаркая погода, что стоит здесь круглый год,
порадовала ярким солнцем, ослепившем меня не только на улице, но и в аэропорту с
огромными окнами. Чонгук сразу же арендовал на наш уикенд автомобиль для
передвижения по городу, мы погрузили вещи в багажник и отправились на поиски нашего
места проживания. Пальмы, что были вдоль улицы, мимо которой мы проезжали, показали
мне, что мы действительно за границей. Я будто спал до этого весь день, сначала
собирая вещи в Корее, потом будучи в аэропорту, а сейчас кто-то щёлкнул пальцами и
пузырь прострации, в которой я был, лопнул — я вновь на переднем пассажирском
сидении, — только уже другого автомобиля, — в полуметре от меня Чонгук, одетый в
лёгкую рубашку с коротким рукавом и шорты (что удивительно — всё светлое, кремового
цвета, воздушное и летнее), с солнечными очками на переносице. Впервые вижу его в
светлой, открытой одежде, ещё и в очках. Он действительно выглядит как человек,
прилетевший на отдых в жаркую страну. Сам же я был тоже в шортах и футболке, но
тёмных. Забавно, мы будто одеждой обменялись.

Почти всё время полёта мы спали. Он — не выспавшись после трудного рабочего дня
(вернулся аж в десять вечера, доделав все дела перед отпуском!), а я — то ли от
скуки, то ли потому, что меня снова убаюкал уютный салон уруса, ставший уже родным.
Сейчас после девяти часов полёта мы оба бодры и готовы покорять Дубай.

По местному времени сейчас около часа дня — самый пик жары позади, но от этого
легче не становится, поэтому окна открыты настежь, пока мы в пути, чтобы хоть
какой-то ветер охлаждал нас. Можно было, конечно, включить кондиционер, но в этом
нет никакого интереса. Гораздо лучше слушать звуки большого города, по которому мы
едем, пока не добираемся до нужного нам места. Я всю дорогу кручу головой, почти
высовываясь из окна, но делая это не слишком вызывающе, чтобы меньше привлекать к
себе внимание. Успел увидеть знаменитые вышки и огромные здания, людей, одетых
закрыто из-за своей веры, и, наоборот, разодетых туристов, фотографирующих всё на
своём пути.

Чонгук сразу предупредил, что ехать нам далеко, около полутора часов, но я уже
привык — жизнь в Сеуле приучила к длинным поездкам. Со временем город стал всё
больше уходить в растительность, а высотки остались позади. Вскоре мы свернули с
основной дороги на другую, узкую, уходящую в небольшой лес. Кругом одни пальмы,
такая красота! Мне нравится природа этого места, всё выглядит непривычно и красиво,
глаз не оторвать!

Чонгук привозит нас к двухэтажному дому, выполненному в современном стиле, похожем

на модерн — наверное, это он и есть — белого цвета с элементами бежевых плит на
стенах второго этажа. Вылезая из машины, не могу сдержать восторженного вздоха:

— Вау… — я замираю возле автомобиля, держась за открытую дверь, смотрю на вид дома,
в котором мы будем жить целых десять дней. Панорамные окна, зелёная растительность
в округе, воздушный вид здания, его необычная конструкция — второй этаж расположен
немного повёрнуто, будто часть кубик-рубика повернули вправо — и полное уединение.
Таким темпами я точно разучусь говорить, так много раз я успел потерять дар речи.

— Так и будешь любоваться снаружи? — я оборачиваюсь на отвлёкшего меня Чонгука,

смотрящего сзади. Он стоит возле багажника с нашими уже выгруженными оттуда
чемоданами. — Даже не зайдёшь внутрь? — журит меня.

Вот ты, Чонгук, смеёшься, а я впервые такой дом вижу вживую, а не на картинке из
пинтереста, и выгляжу восхищённым дурачком, потому что не могу подобрать никаких
слов для описания того, что чувствую. Но, наверное, кое-что всё-таки сформулирую —
мне жарко, пройти внутрь и правда не помешает. Надеюсь, в доме есть кондиционер.
Я неловко поджимаю губу, пробормотав под нос скомканное «угу», подхожу к Чонгуку,
чтобы взять свой чемодан, и мы вместе идём к входной двери, до которой, чтобы
добраться, приходиться подняться по короткой лестнице. Внутри всё выглядит ещё
больше, чем казалось снаружи на первый взгляд. И всё такое же светлое, пропитанное
духом того места, в котором живут богатые люди где-нибудь в Италии или ещё где-то,
где в интерьере преобладает белый цвет. А потом я вижу в конце огромного холла,
совмещённого с кухней и гостиной, панорамное окно и прозрачную дверь, а за ними —
бассейн на террасе и море. Мы находились на берегу моря. Оставив чемодан в
прихожей, я почти на бег срываюсь, чтобы убедиться в том, что глаза меня не
обманывают, подхожу к разводным дверям, аккуратно тяну за ручки в стороны и попадаю
на улицу, но с другой стороны дома. Нет, не дома — виллы, я уверен, это именно
вилла на берегу моря. У меня сердце сейчас из груди выскочит. Это так… невероятно.

Я оборачиваюсь в поисках единственного человека здесь и сразу натыкаюсь на

довольную улыбку, когда он идёт ко мне, сняв очки и повесив их за дужки на рубашку,
расстёгнутую на две пуговицы. Он явно чувствует себя как рыба в воде, в отличие от
меня, боящегося дышать на что-то слишком сильно. Но его присутствие вселяет
спокойствие. Я засматриваюсь на то, как он без слов опускает ладони на мою талию и
плавно накрывает мои губы своими. Когда-нибудь я научусь не плавиться от его
действий и буду в силах удержать себя на ногах, но пока что это плохо получается, и
мне кажется, что они вот-вот подкосятся.

Наш официальный отдых начинается сейчас, когда меня за руку ведут на второй этаж
виллы, чтобы вывести на балкон, выходящий видом на море и пляж с золотисто-белым
песком, голубой водой и синим бесконечным небосводом. Я опираюсь руками о перила,
Чонгук прислоняется ко мне сзади и кладёт ладони сверху на мои, целуя за ухом.
Приятно до мурашек.

— Нравится? — спрашивает он чуть позже, когда мы закончили осмотр виллы, держась за

руки. Это так мило, но в то же время… по-детски, что ли? Но как бы то ни было, это
смущает в приятном смысле, вызывает жар в щеках и на ушах, не позволяет поднять
глаз, будто мы впервые видимся. Мне думается, что влюбиться заново в него не смогу,
но почти каждый раз я чувствую, что эмоции захлёстывают, как впервые.

— А по мне не скажешь, что я в восторге? — улыбаюсь, усмехнувшись.

— Скажешь, — тоже улыбается Чонгук. Я поворачиваю голову к нему и замечаю, как он

проводит языком по губам, опустив глаза в пол, а потом поднимает их, тут же
переведя на меня. — Просто хотелось это услышать.

— Чтобы самолюбие потешить или убедиться в том, что угодил? — иронизирую.

— Раскусил, я всего лишь делаю всё это, чтобы в очередной раз убедиться, какой же я
потрясающий, — подхватывает он, а я смеюсь.

— Эй, — и легонько бью его кулаком в локоть.

Он смотрит на меня, подняв один уголок губ с превосходством во взгляде, от которого

не неприятно, а наоборот, как-то до дрожи волнительно и — я бы даже сказал —
сногсшибательно буквально. Мне всё ещё нравится, что он выглядит властно и
уверенно, это туманит мне рассудок.

А потом Чонгук вдруг разворачивается ко мне в небольшом коридоре, ведущем к

лестнице вниз, подхватывает меня под бёдрами, вынудив сразу схватиться за его
плечи, и усаживает на комод с декоративным искусственным цветком, который
пошатнулся от соприкосновения моей тушки с мебелью. Я на всякий случай ловлю его
рукой, чтобы не упал, а сам задыхаюсь от Чонгука, ставшего между моими разведёнными
ногами совсем вплотную. Чужие руки поднимаются по бёдрам вверх: одна заходит мне за
спину, другая так и задерживается на тонкой ткани шорт. Я сижу на самом краю и
чувствую крепкое тело своим, прижатым к нему вплотную. Взгляд — глаза в глаза.

— Если мы не остановимся, то… — мои руки соскальзывают с плеч на выпирающую даже

через ткань свободной рубашки грудь.

— То что? — перебивает меня Чонгук. — Опоздаем куда-то? Кто-то зайдёт или позвонит?
— он делает паузу, а потом снова приближается к моему лицу, прислоняясь лбом ко
лбу. — Сейчас мы имеем полное право отдохнуть и забыть обо всех и обо всём, — почти
шёпотом. — Эти десять дней наши. Только ты и я. Не имеет значения, что будет, если
мы сейчас не остановимся, потому что здесь нет ограничений по времени или кого-то,
кто нам помешает. Если не хочешь, можешь просто сказать, я напирать не буду.

В смысле не хочу? Хочу, просто… как-то неожиданно и… а, чёрт!

— А если я хочу, чтобы ты напирал? — поднимаю, осмелев, глаза на него,

отодвинувшегося от меня, чтобы заглянуть в них.

— Хочешь? — в чёрных омутах мелькает что-то на миг, взгляд после взмаха ресниц
становится темней, а сердцебиение под моей ладонью — быстрей. Моё не уступает ему.

Когда понимаю, что сказал, тут же тушуюсь. Я, смущённый и красный до самых кончиков
ушей, опускаю голову, почувствовав себя неловко от своей же неудачной — как мне
кажется — попытки флирта, и утыкаюсь лбом в чужое плечо. Меня не хватает на этого
человека, меня настолько мало, что я не чувствую, что могу полностью угодить ему.
Так стоит ли пробовать смелеть, чтобы в итоге провалиться?

Чонгук усмехается и проводит в успокаивающем жесте вдоль позвоночника рукой.

— Моё ж ты чудо, — умилившись, говорит, позволяя мне обнять себя, и сделав то же

самое в ответ. Губы касаются моего виска на миг.

— Что мы сегодня будем делать? — спрашиваю, отняв голову от удобного для себя
места, заглядывая в чужие глаза. Уже не страшно и не неловко, когда мы оба
успокоились.

— Отдыхать от перелёта. Начнём более активный отдых завтра, хорошо? — я ничего не

имею против и киваю, полностью доверяя ему. — А пока давай поедим?

При словах о еде мой живот тут же подаёт признаки жизни. Отличная идея.

Мы спускаемся вниз и идём на кухню в поисках чего-нибудь поесть, потому что Чонгук
сказал, что еда доставляется на виллу каждые три часа, после уточнения о нашем
местонахождении. Так как он знает, как сильно я смущаюсь наших отношений при
посторонних, он предусмотрел вариант, при котором здесь, кроме нас, никого не
будет. Еду будут привозить либо пока мы спим, либо пока нас нет.

— По-моему, это… — задумываюсь, накалывая вилкой кусочек фруктовой нарезки, которую

нашёл. — Небезопасно. А вдруг кто-то сторонний проберётся сюда и украдёт что-то или
решит убить нас? Остаётся уповать на удачу, что у нас так не будет?

Чонгук второй вилкой цепляет дыню и отправляет в рот, прежде чем ответить.

— Здесь хорошая система безопасности и у агентства, где я арендовал нам дом на

отдых, очень строгий набор персонала. Ключи хранятся именно у начальства и у
жильцов, то есть, у нас. Дубликат никто из персонала сделать не сможет, поскольку
во время уборки и доставки необходимых вещей, на место пребывает второй человек —
смотритель, который следит не только за тем, чтобы кто-то из работников ничего не
украл, но и чтобы этого же не сделали мы.
— Кто будет это делать? — усмехаюсь, неверяще посмотрев на него. Не думаю, что
человек, который может позволить себе подобный отдых, будет что-то красть из виллы.
Да даже я — тот, кто сам никогда этого не сделает, не смогу что-то стащить, потому
что мне совесть не позволит.

— Русские, — подмигивает мне, улыбнувшись.

Я улыбаюсь, оценив шутку, и опускаю глаза в еду, которую и едой особо не назовёшь.
Скорее перекус. Нарезка из фруктов и холодный сок в графине — тоже фруктовый. А всё
потому, что завтрак и обед мы благополучно прозевали. Надеюсь, ужин будет сытным,
на одних витаминах я не протяну.

— За нами тоже будут следить?

— Нет, просто после нашего отъезда проверят все ли вещи на месте, их целостность, и
если что потом будут связываться со мной.

— М… — понятливо тяну. — Если честно, я понятия не имею, что мы будем делать все
десять дней здесь, — тут же меняю тему разговора. Хочется говорить и говорить,
почему-то сегодня я преисполнен энергией, которую нужно куда-то деть. Чонгук
сказал, что мы должны отдохнуть после перелёта, но я усталости не чувствую от слова
совсем. По нему тоже не скажешь, что он прям устал, но если хочет отдохнуть, то
пусть, от одного дня ничего не будет, к тому же, мы и прилетели сюда для этого. Моё
перевозбуждение от поездки начало проявляться по прибытии сюда, и сейчас выливается
в повышенную говорливость.

— У нас будет прогулка по достопримечательностям, поход в музей, арт-квартал…

— Алсеркаль? — перебиваю, раскрыв от удивления широко глаза.

— Угу, — кивает Чон, а когда я подпираю щёку кулаком, повесив голову с широченной
улыбкой, усмехается и продолжает. — Музыкальный фонтан, аквапарк, Светящийся сад и
Дубай Молл.

— Звучит так, будто обойти это можно за день, если не меньше.

— Это только так кажется. Дубай большой город, не успеешь заметить, как устанешь. К
тому же, помимо нашей программы, здесь будет какое-то мероприятие на пляже. Я
немного почитал про него, это будет что-то, похожее на вечеринку, — между бровей
залегла задумчивая ямка.

— Мы пойдём туда?

— Почему бы нет? — ведёт плечом. — Тебе нравятся вечеринки?

Ну, как сказать… Ничего не имею против, но предпочёл бы остаться дома. Из-за отдыха
сделаю исключение из правил, интересно посмотреть, что будет и как.

— Нейтрально к ним отношусь.

— Хорошо, — говорит Чонгук и зевает, широко открыв рот и опустив голову. Разве не
этот человек полчаса назад хотел меня раздеть и?..

— Ты не выспался в самолёте?

— Выспался, но после еды хочется ещё.

— Разве это еда? — смешно становится от того, как Чонгук назвал фруктовую нарезку.
Мне улыбаются устало. Я только сейчас замечаю, что кто-то и правда начал потихоньку
прикимаривать. Видно, как веки потяжелели и норовили закрыться, как лениво тянулись
руки за фруктами. Должно быть, силы были только на дорогу сюда, а дальше можно было
уже расслабиться. Впрочем, так и есть, и я ни за что не виню Чонгука в этом.
Учитывая, сколько он не досыпал всё это время из-за работы, сейчас организм понял —
можно спать подольше. И что-то мне подсказывает, что если он вырубится ещё и
сейчас, то, взяв в учёт прошлую ночь и перелёт, в сумме проспит почти двадцать
четыре часа.

— Старпёры много спят, извини, — разрывает тишину Чонгук, снова зевая, и

отшучивается, едва не прокряхтев свои слова.

Я тут же взрываюсь смехом. Какой из него старпёр?! Я же вроде смотрел без напряга,
мог ли он подумать, что я зол на то, что он устал и не может выспаться? Да нет,
вроде.

— Ты не старпёр, — говорю и хочу подойти обнять, но жарища такая стоит, мама

родная! Поэтому остаюсь на месте, но рука всё же тянется к Чонгуку и
останавливается на полпути, возвращаясь на стол, только Чон сам тянется и берёт её.
Я сразу ворчу и пытаюсь вытянуть руку. — У меня ладошки влажные! — а он только
сильней сжимает. — Чонгук, — тяну.

— Щас ещё и зацелую, — грозится, а я почти вскрикиваю и рывком возвращаю руку себе,
пока этот… — даже не знаю, как его назвать! — смеётся.

— Это же противно, — бормочу смущённо, чувствуя, как жаром отдаёт лицо, хотя,
казалось бы, куда ещё больше, жарища такая.

— Если бы у меня были влажные ладошки, ты бы не взял меня за руку?

— Взял, — без промедлений.

— Тогда почему эта логика не работает в другую сторону?

— Потому что мне неудобно за свои влажные ладони.

— Тебя успокоят слова, что мне неважно, какие у тебя ладошки?

Нет. Потому что меня смущают мои потные ладошки! Это… Это… Ну мои же они! И даже
тот факт, что Чонгука такие вещи не волнуют, мне легче не делает. Хотя, если так
подумать, мы уже многое обсуждали, проходили и закрепляли, какие нафиг влажные
ладошки?

— Какими бы они у тебя ни были, они всё ещё твои, — говорит Чон, подходит ко мне и
берёт мою руку, чтобы таки поцеловать и в тыльную сторону ладони, и в лицевую. И
ведь сбежать далеко у меня от этого не получится. В Корее не получалось, а тут и
подавно. — Не смущайся, это естественно, как слюна, сопли, другие телесные
жидкости.

Да я понимаю это, но по отношению к себе это кажется другим. Я же чувствую всё, мне
от себя бывает из-за этого противно, а когда другой человек что-то замечает или
трогает меня — ужас!

— Угу, — мычу с прямой улыбкой и аккуратно вытягиваю руку из захвата, тут же

сцепляя с другой, чтобы не перехватили.

Чонгук вздыхает только и, поцеловав меня в висок, говорит, что пойдёт ещё подремлет
наверху, а я достаю телефон, чтобы отписаться маме, что мы прибыли — так она будет
спокойна за нас обоих. Иногда мне вообще кажется, что она Чонгука больше меня
любит, но я понимаю, что это просто наваждение. Я рад, что мои родители приняли
его, как и рад тому, что сам Чонгук о них хорошего мнения. Хотелось бы и мне
познакомиться с его родителями, но, увы, жизнь распорядилась иначе.

Нажимаю на значок вызова и звоню. В Корее сейчас должно быть около восьми или
девяти вечера, думаю, мама ещё не спит.

— Алло? — отвечает она. — Ну как, добрались? — сходу спрашивает.

— Уже дома, да.

— Дома? — переспрашивает. — Вы не в отеле жить будете?

— Нет, — говорю и закусываю губу, не сдержав улыбку, пока машинально осматриваю

большое помещение, похожее на квартиру Чонгука тем, что гостиная и кухня совмещены.

Молчание между нами затягивается.

— Ну не томи, включи видеосвязь, — слышу её нетерпение и делаю, как она сказала,

всё ещё пребывая на пике своих эмоций, и переключаю камеру на основную, чтобы всё
показать. — Обалдеть… — включается видео и у мамы, закрывшей рот ладонью и с
восхищением смотрящей на первый этаж виллы. — Красота… А жарко наверное-е-е, — уже
без особой зависти тянет.

Кстати, о «жарко». Спасибо, мама, что напомнила — нужно найти кондиционер и понять,
как им пользоваться. Этим и занимаюсь, пока разговариваю с ней.

Беседа затягивается на два с лишним часа, за которые успевает пропитаться прохладой

первый этаж виллы, на которую я не могу насмотреться. Всё выглядит не реальным.
Чонгук каждый раз словно в сказку меня отправляет. В конечном итоге мы
разговариваемся с мамой (после присоединения к нам папы) настолько, что звонок
обрывается только в полвосьмого вечера. Я давно выключил кондиционер, потому как
становилось уже холодно, и успел принять у приехавшей девушки доставку еды. Есть
пока не хотелось. Взгляд снова притянуло панорамное окно с выходящей наружу
прозрачной дверью. Закат только-только начал наступать и окрашивать голубое небо в
рыжие и золотые цвета. Я встаю с дивана в гостиной, на котором был всё время, пока
говорил с семьёй, и иду к чемодану, чтобы найти нужные мне вещи, а потом застываю
над уже разложенной по обеим сторонам одеждой. Мы же одни на территории, верно? Еду
привезли, других домов поблизости нет, никто не сможет помешать. Возможно, я могу
сделать сейчас одну глупую вещь, но сделаю и не пожалею ни капли. Наверное. В конце
концов хоть раз в жизни каждый задумывался о таком, а раз уж выпала возможность
исполнить, так почему бы нет?

Чувство странное, когда я выхожу на террасу и подхожу к бассейну. Справа из-за дома
видно закатывающееся за море солнце. Да-а-а, за такую картинку в кино обоссались бы
кипятком миллионы девочек.

Сняв всю одежду и оставшись в белье, думаю секунды две, прежде чем снять и его, и
залезть в тёплый бассейн. На улице ещё жарковато, но не как днём. В воде сразу
хочется с облегчением выдохнуть, что я и делаю. Тело расслабляется, окутанное
влагой, выталкивающей наверх, водная гладь едва движется, спокойная, только я
нарушаю её покой, разводя руки по сторонам, когда плыву к бортику, что дальше от
дома и ближе к морю и закату. Белая плитка почти ровняется с водой, мне не
составляет труда сложить на бортике локти и начать любоваться уходящим солнцем.
Глазам только немного больно, но ради такой красоты потерпеть можно. Шум солёного
моря метрах в тридцати от виллы успокаивает, а тихий плеск воды в бассейне как
перезвон маленьких колокольчиков играет на струнах души мелодию умиротворения.
Наверное, так выглядит рай. Хотя, нет, раем это было бы, будь сейчас Чонгук рядом,
а не в кровати, но и это не так важно, он ведь в доме, недалеко.

Кто-то говорит, что с милым рай и в шалаше. Не знаю, насколько это может быть
правдиво, но то, что оба человека опустились до того, что живут в шалаше, это уже
перебор. Понимаю, что выражение образное, показывающее силу любви и прочее, но не
думаю, что жизнь любящих друг друга людей будет счастливой и похожей на рай, когда
положение их пары или семьи очень шаткое или находится на грани. Это может стать
отличной почвой для ссор, недопониманий, скандалов, тогда гармонии точно не будет.
А если же они найдут выход, то… Что-то не туда всё повело. Опять задумался.

Хотя, даже если так подумать, то с таким человеком, как Чонгук, не страшно и жизнь
с чистого листа начать. Не опираясь только на его возможности и ум, конечно, но он
— тот самый человек не только опора, но и поддержка. Он мотиватор, который
заставляет меняться в лучшую сторону, подталкивает не просто к тому, что правильно,
а что действительно нужно тебе. Раньше я считал, что возраст Чонгука — красный флаг
для меня, но сейчас понимаю, что это не недостаток, а преимущество его перед
другими. Никогда кто-то из ровесников не показал бы мне, что можно меняться в
лучшую сторону не в одиночку, а с поддержкой второй половинки. Не простыми словами
«удачи», «давай» и так далее, а наставлениями, советами. Чонгук делится личным
опытом, приводит аналогии, сравнения, и на фоне всего, что есть вокруг, его слова
выглядят самой правильной и логичной истиной.

Говорят, чтобы достичь успехов в жизни, нужно окружать себя правильными людьми,
которые уже чего-то добились, и ровняться на них. В то время как, если в твоём
окружении будут лишь те, кто ни умственно, ни морально не отличается от забитого
пубертатного подростка, ты так и останешься на их уровне. Такие люди мешают нам
двигаться вперед. Мы копируем поведение тех, кто рядом с нами, и заражаемся от них
многими вещами — продуктивностью, грустью, жизнерадостностью, ленью. Не знаю, можно
ли так чётко разбивать Сумин и Чонгука по этим категориям, но сказать могу лично по
себе, что с моей точки зрения — можно. До знакомства с Чонгуком я не знал ни кем я
хочу быть, ни каким будет моё будущее и моя жизнь в целом, я не знал, кто я, и меня
это устраивало, Сумин не давала думать об этом, будучи точно такой же ничего не
знающей и не желающей школьницей. Может, я, опять же, слишком много об этом думаю,
а может, так оно и было, но я казался себе умней Сумин даже не в плане учёбы, а со
стороны житейского опыта. У меня его не было, но из книг я многое узнал и мог
отчётливо фильтровать разные вещи. Конечно, при встрече с Чонгуком я забывал обо
всём, хотя поначалу и придерживался трезвой головы, но это было до тех пор, пока
мне не показали, что из панциря страха и сомнений можно выбраться и дать шанс
новому этапу жизни, где я начал развиваться как личность. Оказывается, для этого
нужен был просто толчок со стороны. Я чувствую, что с каждой встречей становлюсь
лучшей версией себя, хоть и понимаю, что работы ещё очень много, однако всё
сдвинулось с мёртвой точки.

С ним я иду вперёд. На него хочется ровняться. Чонгук — человек, вызывающий

восхищение каждый раз, когда я на него смотрю. Его внешний вид, его состояние,
харизма — да, понятно, что всё это достигнуто многолетним трудом, но каков
результат! К такому хочется стремиться, он хороший пример для подражания, но и сила
воли для реализации цели должна быть. Будем надеяться, что у меня она имеется.

Потому что я принял решение поступать в Нью-Йорк.

Мы с мамой это обсуждали ещё дома, пока я собирал вещи, она советовала мне ещё
подумать, и вот, я принял окончательно решение. Возможно, большое влияние на меня в
этом плане оказал именно Чонгук, потому что я бы и не задумался о словах мамы так
серьёзно и осел где-то в Корее, если бы он не перечислил плюсов обучения за
границей, когда я жил у него.

За спиной слышится плеск воды, но не мирный, как был до этого, а беспокойный. Я

оборачиваюсь проверить, в чём дело, и вижу сонного Чонгука, присевшего на край
бассейна и опустившего ноги в воду. Видимо, то, что он на пробу водил ими, и
спровоцировало всплеск. Поняв, что я заметил его, он улыбается. Снова. Как же много
он улыбается, хотя при знакомстве держал лицо очень долго. Кажется, только после
ночёвки у меня его маска серьёзности спала, и он понял, что можно не скрываться.
Это приятно и душу греет на самом деле, потому что я показал себя как человека,
которому можно довериться и открыться. Я об этом как-то не задумывался раньше, а
сейчас обратил внимание и… Это так приятно. Вот, оказывается, как чувствует себя
Чонгук.

У него волосы распушились, глаза ещё сонные совсем, полузакрыты, движения вялые,
сам он как только проснувшийся лев, отправившийся обходить территорию. Я
отталкиваюсь от бортика и подплываю к нему, берусь за его ноги под водой, чтобы
держаться на плаву, и кладу голову на сведённые колени, фактически обнимаю его
ноги. Меня поглаживают нежно по голове, волосы на которой сухие, поскольку я не
окунался полностью, вьются, как и всегда. Мне снова спокойно. Это чувство со мной
по умолчанию, когда рядом Чонгук.

— Как спалось? — спрашиваю.

— На новом месте, как и раньше, не очень, но всё лучше, чем ничего.

Он плохо спит на новом месте, точно. Тогда, получается, и в самолёте он спал

урывками?

— К тебе можно присоединиться?

— А если скажу «нет», ты уйдёшь? — хмыкаю.

— С позором, что мне отказали в перспективе провести время вместе.

Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза.

— Присоединись.

— Дай только за вещами сходить, — склонившись, говорит, проведя по моей щеке

ладонью, и тут же убирает.

— Нет, — торможу, когда он уже хочет встать и уйти. На меня смотрят с непониманием
в глазах. Я смущаюсь от своего смелого порыва и опускаю тут же глаза. — Просто иди
сюда, — блею, как телёнок. — Не переодевайся, не надо, — под конец голос совсем
стихает, а меня по инерции тянет назад, чтобы скрыться, уйти, только Чонгук цепляет
мой подбородок, поднимая взгляд вновь на себя, и меня будто приковывает к этому
месту. Я же никогда не был таким смущающимся и неловким, почему с Чонгуком я именно
такой?

— Ты невероятный, — снова признаётся, а я не знаю, как реагировать на чужие слова о

любви. Раз за разом это происходит, и постоянно я пребываю в глупом ступоре. Но
как-то раз мне сказали, что не нужно говорить что-то в ответ сразу, после того, как
кто-то признался в любви. Если захочу что-то сказать в ответ, слова сами польются
из уст, не нужно что-то из себя выжимать. К тому же, действиями куда больше можно
выразить, чем словами.

Меня выпускают из невидимого плена, когда рука исчезает с кожи на щеке, оставив
после себя фантомный жар. Я ухожу с головой под воду сразу же, желая остудить его,
но пожар в груди никаким водоёмом не потушить. Я снова всплываю у бортика, где до
этого любовался закатом.

Хочется усмехнуться, но я стесняюсь? Стесняюсь смотреть на раздевающегося за моей

спиной Чонгука. Это так странно и нелепо. Думал, что никогда не столкнусь с таким,
но в жизни так всё и происходит. Мы не знаем, как отреагируем на что-то, событие,
действие или человека, можем только предугадать, предположить, но утверждать, что
именно так и будет, — нет. Потому что человек странное существо, которое зачастую
не знает самого себя. Играет роль ещё и то, что мы меняемся, растём как личность
или, наоборот, деградируем. Я не могу с полной уверенностью заявить, что если, к
примеру, потеряю что-то, то буду сильно грустить, мне может быть так же всё равно
на это, как на многие другие вещи. А может, я расстроюсь и буду мучить себя мыслями
о своей рассеянности ещё несколько дней. Я не знаю, как будет, но могу
предположить.

Как и не могу знать, что будет сейчас, когда Чонгук заходит в бассейн — я слышу,
как волнуется вода. Не оборачиваюсь, дабы не делать себе хуже, но настойчивая мысль
«а что, если» побуждает повернуться, но совсем чуть-чуть, не рассмотреть, а скорее
оценить, насколько далеко Чонгук. Улавливаю боковым зрением, что он был по пояс в
воде, и возвращаю свой взор уходящему диску, уже превратившему небо в расплавленное
золото. Некоторое время не слышу никаких действий за спиной, а потом меня под водой
берут за талию, слышится тихое журчание воды — кто-то всплыл на поверхность.

От касания тел под водой незаметно подбрасывает. Моей грудной клетке пора уже
выдать медаль за стойкость, что не позволяет сердцу выбраться и пасть перед
Чонгуком. Шейных позвонков касаются мягкие губы, руки поднимаются и расходятся по
краю бортика. Со спины прижимаются тесней, а мне становится жарко не из-за климата
чужой страны. Я закрываю глаза от приятных ощущений, отдаюсь с головой в его руки
снова, разворачиваюсь, оставив природную красоту за спиной, и примыкаю к раскрытым
губам, сразу же углубляя неторопливый поцелуй; в это время ногами обвиваю чужую
талию, сокращая расстояние до мизера — так, как мне требуется для насыщения,
которого никогда не будет.

Чонгук становится бодрей после воды, это чувствуется по его напористости и

действиям, от которых мне крышу сносит. От сонливости не осталось и следа.

По ощущениям мы целуемся так долго, очень, я замечаю течение времени только тогда,
когда небо меняет свой оттенок и становится темней, добавив в палитру фиолетовый и
синий цвета.

Мы возвращаемся в дом в десятом часу, моё тело тут же покрывается мурашками от

контраста температур, внутри-то прохладно благодаря мне, а снаружи уже не жарко, но
тепло. Пойти купаться, не позаботившись даже о полотенце, — в этом весь я. Чонгук
приносит одно огромное из ванной и кутает меня сразу, себе берёт такое же и
проделывает то же самое. Мы поднимаемся на второй этаж, где потеплей, а потом
решаем выйти на небольшой балкон, вспомнив о креслах, что были там. На улице
согреваешься быстрей, поэтому, укутанные, как младенцы, сидим здесь. Я, подумав,
отлучаюсь за графином с соком и двумя стаканами и наливаю нам, чтобы хоть что-то
пить, а потом вспоминаю, что приносили ужин, и сбегаю ещё за ним. Чонгук, наблюдая
за мной, шутит, что я как пчёлка. Ласковое обращение снова заставляет смущаться.

На ужин у нас был Макбус, так называется арабский плов. Помимо мяса и риса в блюде
были орешки и лук, сочетание немного странное, но оказалось вкусным. На вкус не
острое, как в Корее, а скорее сладковатое, наверное, из-за специй, которые и
придали ему красивый золотистый цвет.

За время пребывания здесь я не устал ни капли, из меня всё ещё прёт энергия, но уже
не в таком количестве, как днём, а потому почва для разговора находит себя быстро.

— Как ты понял, что тебе нравится свой пол? — на самом деле меня давно интересовал
этот вопрос, но я не решался его задать. Почему бы сейчас, когда атмосфера
располагает, этого не сделать?

— Наверное, я его сам выбрал, поэтому нравится, видел же, какой он красивый, —
отшучивается Чонгук, имея в виду пол в прямом смысле этого слова.

— Я серьёзно, — испустив смешок в начале.

— Бурная молодость, эксперименты, всё до ужаса просто и тривиально, — отвечает Чон,

не видя в своей истории ничего примечательного, и тянется к соку, стоящему на
столике, а я же преисполняюсь непониманием к его отношению.

— Это не просто и тривиально. Много ты видел людей, которые чисто ради эксперимента
решают попробовать переспать с представителем своего пола?

— Мне кажется, человек, склонный пробовать новое, и не такое бы сделал.

— Нет. Просто и тривиально было бы, будь у тебя девушка, интерес к которой начал
угасать, а возрос по отношению к парням, и ты решил бы проверить. Но твой случай
редкость.

— Сказал мне эксперт, — журит меня.

Да, я гуру во всём, приятно познакомиться, Чонгук, тебе ещё многое предстоит обо
мне узнать. Дай руку пожму.

— Не, — смеюсь, — просто… Я же говорил, что сидел на всяких форумах и в

тематических группах в интернете, и там люди рассказывали свои истории, как
познакомились, как поняли, как разобрались и так далее. Поэтому я и говорю, что
такое, как у тебя, редко случается. Обычно люди боятся таких своих желаний и не
рискуют. А ты, как я понял, привык это делать. Вспомнить даже начало нашего
общения. Я вполне мог пожаловаться родителям или директору, или, ещё хуже, полиции,
что меня домогались.

— До тебя никто не домогался, — усмехается Чонгук.

— Я утрирую, но просто предположим. Ты осознавал этот риск и всё равно пошёл на

него. И когда общение началось, тоже не было гаранта того, что всё не зайдёт в
тупик. Ты человек деятель, который не боится рисковать и идёт на всё ради
достижения цели.

— Интересный анализ. Таким я выгляжу в твоих глазах?

— А… — я ловлю ступор на секунду. Не хочет ли он мне сказать, что я промахнулся по

всем пунктам, такого просто не может быть, факты налицо. — Я разве не прав?

— Прав, — ну вот, говорил же! — Просто не думал, что это так сильно бросается в
глаза.

— Знаешь, я бы не задумался над этим, если бы днём не провёл параллели между нашим
знакомством и тем, что есть сейчас. Мы оба изменились.

— А может, просто открылись друг другу с новой стороны.

— Может…

— В этом же и прелесть отношений — возможность меняться.

— Угу, — мычу, отпивая сок, а потом решаю уточнить о разнообразии экспериментов. —

Снизу ты тоже был?

— Было дело, — кивает Чон. — А ты хочешь попробовать поменяться?

— А… — у меня снова ступор. Поме-что? — Не думал как-то об этом… Нет?.. —
неуверенно пожимаю плечами. — Пока точно не хочу.

Нет, наверное, самое смущающее было всё-таки сегодня. Ни когда мы с Чонгуком

разговаривали о сексе, после того, как он подрочил мне, ни когда я глупо флиртовал,
а сейчас, когда мне говорят, что может быть возможность, что я смогу быть активом…
Господи, помогите, я сейчас сгорю от неловкости! Вообще не вижу себя в этой роли. Я
же, ну… Неловкий жутко, какой из меня актив? Я же испорчу всё на первом же этапе.
Нет, нет и нет, меня устраивает моя позиция.

— В любом случае, знай, что я буду не против, — дополняет Чонгук. — Если вдруг
захочешь, говори.

Ты, конечно, потрясающий бойфренд, но, господи-боже-мой, как же сильно я краснею

сейчас! А солнце уже село, мои малиновые щёки не оправдаешь закатными лучами. Лучше
укутаюсь в полотенце. Плевать, что оно мокрое и теперь это ощущается, мне просто
нужно спрятаться.

Определённо, этот разговор запомнится мне надолго.

***

Начинается наш отдых с «нудной части», как это назвал Чонгук, но без которой ни
один отдых не обходится — экскурсия, поход в музей и к достопримечательностям.
Нудной, потому что сам Чон от подобных вещей не в восторге из-за обилия информации,
которую вливают в туристов. Ему и так её на работе хватает — цитата. Но без этого
никуда, для общего развития (и фоток маме) не помешает. Не знаю, мне интересно было
узнать некоторые вещи об истории Дубая и местах, в которые нас водили, наверное,
потому, что голова ничем не забита в кои-то веки.

Экскурсия длилась с часу до шести, а потом с нами попрощались и тонко намекнули,

что за отдельную плату экскурсия продолжится в местах, которые не каждому позволено
увидеть. По мне так нам и так очень много показали, поэтому мы с Чонгуком уходим на
поиски заведения, где можно поесть, потому что были в городе, а до дома ехать чуть
больше часа. И тут поняли, что не помним, где оставили машину… Вот такие дела. Было
бы, конечно, разумным оставить её на территории виллы и приехать сюда, скажем, на
такси, но его надо было ждать, а мы и так не успевали на экскурсию, потому что
проболтали до поздней ночи и легли спать в районе четырёх утра. Забавно ещё то, что
выспавшийся — по собственным словам — Чонгук спал дольше меня, а проснулись мы из-
за моего будильника, поставленного на полдвенадцатого на всякий случай. Найти
машину в Дубае оказалось тем ещё приключением, но за время поисков аппетит
нагулялся только больше, а около парковки, как никогда кстати, оказалось какое-то
кафе. Хосок, когда спрашивал как дела и узнал всё, сказал, что мы дураки, раз
решили взять машину вместо такси. Но с кем не бывает, как говорится! Короче, денёк
выдался что надо.

Из-за нашего небольшого ЧП мы оба не сильно расстроились, на удивление. Было просто

огорчение, что придётся искать машину, а не то, что мы её почти потеряли, за что
надо было бы в случае чего выплатить штраф. У нас очень болели ноги, поэтому
расстроила перспектива пешей прогулки, нежели пропажи. Может, из-за этого и
воспринялось всё легко. Домой вернулись абсолютно выжатые и я, и он. Чонгук
сфотографировал меня во многих местах для мамы, даже втихаря селфи сделал, пока я
не видел (заметил позже, когда он проверял время — эта фотография стояла на обоях
телефона); мы вкусно поели даже несмотря на то, что ноги в ужасном стрессе,
познакомились с историей Дубая и получили незабываемые впечатления от — вздох —
пешей прогулки. Всё же на машине или метро передвигаться удобней.

— Вроде отдых, а устал так, словно вкалывал весь день, — делюсь впечатлениями,
выйдя из ванной в домашних футболке и шортах — она как раз соединена со спальней.
Чонгук уже лежал на кровати и листал что-то в телефоне, будучи в лёгких штанах и
майке-алкоголичке, которую я у него раньше не замечал, и ждал меня. У него волосы
ещё влажные после душа, завтра наверняка завьются и будут пушистыми, если он их не
высушит, но это будет мило. Я же сделал это, но в моей ситуации они волнистые по
умолчанию. Падаю рядом с ним, проваливаясь в мягкости воздушного одеяла. У нас в
комнате прохладно; кондиционер имеется и тут, сейчас он выключен, но работал с тех
пор, когда мы вернулись — духота за это время успела вытесниться холодком. Сейчас
тут хорошо.

Чонгук усмехается себе под нос. Я поднимаю с подушки голову и двигаюсь к нему.

— Ничего секретного? — уточняю сразу, не хочу лезть в чью-то личную переписку или
ещё какие-то штуки, которые мне знать не надо.

— Фотографии за сегодня, — хорошо, это смотреть можно.

Чонгук поднимает одну руку, приглашая к себе в объятия, а потом, когда я лёг,
прижавшись к нему, выходит в общий список фотографий, чтобы пролистать в самое
начало и посмотреть всё ещё раз, но уже со мной.

— Мы сделали настолько много фоток? — удивляюсь, сведя брови к переносице.

— Сам в шоке.

Мы просматриваем снимки, которые сделали друг с другом, и я выделяю для себя

нескольких фаворитов — фото рядом со скульптурой «Вместе», где две больших фигуры
мужчины и женщины стоят рядом друг с другом, и я перед ними; фото в кафе, когда уже
принесли еду (по словам Чонгука, у меня были такие радостные глаза, что он не мог
не сфоткать); наше селфи на фоне каких-то цветов; фото каждого на вершине
небоскрёба Бурдж-Халифа; а ещё небольшое видео, которое я снял, когда мы поняли,
что потеряли машину — как раз момент осознания: я записывал видео маме, а
получилось напоминание о том, как мы лоханулись.

— …мы чуть-чуть голодные, — говорил я для мамы в видео, — и…

— Ты помнишь, где мы оставили машину? — спрашивает задумчиво Чонгук за кадром,

перебив меня, я помню, как он тогда нахмурился, предвкушая момент, когда я скажу:

— Нет… — посмотрев с недоумением на него. Мы оба остановились посреди тротуара и

смотрели друг на друга в ожидании какого-то чуда. — Мы потеряли машину? — понимаю я
из телефона, а я нынешний смеюсь вместе с Чонгуком, смотря на своё глупое выражение
лица.

— Не сказать, что прям потеряли… Но идти к ней надо будет долго.

Видео обрывается на моём обречённом лице, на котором отражается вся степень

страдания, которую пришлось испытать. Когда ситуация осталась позади, это выглядит
смешно.

— Когда ты успел меня сфоткать? — пальцем выбираю фотографию, что стоит теперь у
Чонгука на обоях, и нажимаю на неё, чтобы увеличить. На снимке стою я в профиль и с
улыбкой фотографирую вид, стоя на балконе Бурдж-Халифа, меня тогда очень впечатлила
красота Дубая, я не мог удержаться и улыбнулся.

Чонгук пожимает плечами, закусив губу, будто не при чём, я вижу это в погасшем
экране телефона, который он откладывает в сторону, а потом опускает голову ко мне,
я же, наоборот, поднимаю на него. Переглядки длятся меньше десяти секунд, Чонгук
склоняется ко мне и целует в губы, без пошлости и намёка, просто и невинно, чтобы
после оторваться и раскатисто зевнуть, отвернувшись. Я смеюсь.
— Надеюсь, за десять дней ты сможешь выспаться.

— Я тоже на это надеюсь. Завтра будет очень насыщенный день, давай ляжем пораньше.

— Вечеринка, помимо нашей программы, я помню. Ради неё нужно выспаться, а то к

вечеру опять будем с ног валиться.

— Именно.

Я сразу же забираюсь по уши под одеяло, слушая чужие слова о том, что даже в тёплой
стране я каким-то образом умудряюсь замерзать даже под ним, Чонгук же меня в
«коконе» притягивает к себе и обнимает со спины, после этого я почти сразу
отключаюсь, слушая чужое беззвучное дыхание.

***

Мне за два дня надоело отсутствие чая, поэтому я попросил Чонгука в доставке
указать, чтобы нам его принесли. Сейчас сижу на кухне и с блаженством отпиваю
ароматный напиток из каких-то цветов. Я такого раньше не пробовал, но это вкусно.

— Это каркаде, — говорит Чонгук, сидящий рядом, с ароматным кофе в руке. Что-то
остаётся неизменным — чай и кофе по утрам.

— Серьёзно? — никогда бы не подумал, если честно. Я вроде пробовал чай каркаде, но

он отличается от того, что нам принесли. Но сути это не меняет, напиток безумно
вкусный. — Это отличается от того, что я пил в Корее. Попробуешь? — протягиваю ему
чашку. Он отпивает и немного кривится.

— Он разве должен быть таким кислым?

— По-моему, да. Может, у нас просто сорт отличается. У цветов, из которых делают
каркаде, есть сорта?

— Не знаю, — пожимает плечами Чон, отпивая свой горький кофе, чтобы перебить
кислятину, походу, потому что гримаса, которую он состроил, держалась до тех пор,
пока не был сделан глоток своего напитка. — Но мне кажется, ты его просто
передержал.

— Возможно.

На часах почти двенадцать, наш активный отдых продолжится через час в аквапарке. Не
думал, что Чонгук сторонник настолько подвижных и весёлых развлечений, но об этом
не говорю ему, мало ли обидится и снова пошутит, что я считаю его старпёром. Но я
же не считаю! Просто помню, каким серьёзным он был раньше, и не могу никак
привыкнуть к его простоте.

Я думал, мы быстро обойдём аквапарк и пойдём дальше смотреть кому что больше
понравилось, но, как оказалось, он только кажется маленьким, как и весь Дубай.
Чонгук был прав, когда говорил, что обойти все места, которые запланировано,
невозможно за день и даже за сутки. На то, чтобы опробовать каждую горку,
понадобилось четыре с лишним часа, потому что на каких-то мы задерживались дольше.
Было ужасно весело, особенно когда мы съезжали по очередной горке с какой-то
парочкой на парных кругах: девушка визжала в тоннеле, а её мужик заорал ей «не ори,
дура, я глохну» на английском. Мы с Чонгуком едва сдерживали смех, пока катились, а
потом, когда вспомнили по дороге, расхохотались так, что животы заболели. У него
потрясающий смех, я такого никогда не слышал. Он заразительный и живой, что хочется
веселить Чонгука снова и снова, чтобы слышать его.
Кстати, как выяснилось, Чонгук в идеале владеет английским языком. Это я понял ещё
когда в кафе он делал заказ для нас и когда звонил с просьбой доставить нам чай и
кофе домой. И сейчас, когда мы оба накупанные, окрылённые после аквапарка заявились
поесть, он делает заказ, согласовывая всё с официантом, а когда тот спрашивает, что
буду я, Чонгук повторяет этот же вопрос на корейском, подняв на меня голову. Не
знаю, хочу выделываться или нет, но вариант с ответом «да» в чаше весов
перевешивает, и я отвечаю парню сам на английском, что буду. Когда тот удаляется,
улыбнувшись напоследок и объявив, что еда будет через пятнадцать минут, Чонгук в
своей манере немного прищуривается, ухмыляясь, и смотрит на меня в ожидании
пояснений.

— А как ты думал я собираюсь поступать в Америку? — довольный собой спрашиваю. —

Если бы я не знал язык, то и родители даже не рассматривали бы этот вариант.

— Видимо, я просто забыл о твоих языковых способностях, — звучит двусмысленно, я

почему-то сразу думаю о его словах в пошлом контексте и тут же прогоняю ненужные
мысли из головы, чтобы не разогнать их до момента, когда может случиться что-то
непредвиденное. С Чонгуком такое может быть — знаем, проходили.

— А вот откуда ты знаешь английский? — поставив локти на стол и расположив на

сцепленных ладонях подбородок, спрашиваю.

— Я был прилежным учеником и учил всё, что нам преподавали как в школе, так и в
универе. Моим дополнительным предметом в универе был английский, который необходимо
было знать в идеале — в работе нужно, да и в жизни, вот, пригодится. Но твой навык
поразил, — улыбается. — Красиво говоришь. У тебя акцент милый.

— Thank you, — стреляю глазами игриво и смеюсь. Чонгук оценивает мои заигрывания и
в той же манере отвечает:

— You're welcome, baby.

Такие расслабленные разговоры позволяют забыть об окружающих, чувство, что мы в

кафе одни. Такое нередко бывает, когда ловишь одну и ту же волну с человеком и
обособляешься от мира — приятное чувство, невесомое такое, лёгкое.

Когда животы набиты, а их хозяева сыты и довольны, мы отправляемся в следующее

место, о котором Чонгук мне не говорил. Обычно мы обсуждали, куда пойдём, но не в
этот раз — он молчит, а на мои вопросы отвечает лишь загадочной улыбкой. Что ещё за
сюрпризы? Я, конечно, уверен, что меня не разочаруют, только вот ожидание чего-то
неизвестного не только томительное, но ещё и страшное отчасти. Как бы я ни пытался
вызнать для себя наш следующий пункт назначения, Чонгук, как самый лучший агент
ФБР, молчит до последнего. Когда мы подходим к одной из высоток, вопросов возникает
ещё больше. Мы здесь не были до этого и информации об этом здании как таковой я не
видел в интернете, оно ничем не славится, не понимаю, что мы здесь могли забыть.

В лифте он нажимает кнопку последнего этажа. Хочет показать красивый вид? Там есть
смотровая площадка или ещё что-то интересное? Но всё оказывается иначе — с
последнего этажа мы поднимаемся на крышу, а на ней — посадочная площадка с
вертолётом.

Если бы меня не вели за руку, я бы определённо замер истуканом не в силах

пошевелиться. Нижняя челюсть вот-вот отпадёт от осознания, что Чонгук решил
организовать.

— А… А… — единственная буква, которую у меня получилось вспомнить. Какие слова,

какие предложения, когда мы собираемся летать на чёртовом вертолёте?!

Из небольшой кабинки выглядывает пилот, который с улыбкой приветствует нас на

английском с отчётливым арабским акцентом. Я не разбираю, что он говорит, лишь
глупо хлопаю глазами, с восхищением смотря на вертолёт. Чонгук что-то отвечает
мужчине и поворачивается ко мне, чтобы удостовериться, что я в порядке.

— Тэхён? — обеспокоенно спрашивает он, убрав улыбку с лица. — Ты побледнел, тебе

нехорошо?

А я действительно чувствую, как у меня начинает кружиться голова, и на всякий

случай сжимаю чужую руку крепче. Чонгук приобнимает меня за плечи, чтобы помочь
удержать равновесие.

— Сможешь подняться, чтобы сесть? — я слабо киваю, и мы помогаем мне забраться в

вертолёт. Тот мужчина что-то спрашивает, Чонгук отвечает согласием, а потом передо
мной появляется небольшая бутылка с водой. — Тэхён, вот вода, попей, — открыв её,
протягивает мне. У меня в ушах звенит, мне ничего не хочется, губы пересохли, всё
тело бросило в жар. — Дыши глубоко, — строго и в то же время мягко наказывает.
Когда спустя несколько минут я прихожу в себя и таки делаю глоток этой несчастной
воды, Чонгук, сидя передо мной на корточках, спрашивает: — Что такое? Голова
закружилась? Я могу всё отменить.

— Не надо, — отвечаю, продолжая глубоко дышать.

— Ты себя плохо чувствуешь, — остаётся непреклонным Чон.

— Нет, — провожу ладонью по лбу устало, закрыв глаза, — просто… Я был не готов к
этому, — получается даже смешок пустить, а Чонгук, кажется, не до конца понимает от
испуга, что я имею в виду.

— В смысле? — хмурится.

До меня медленно доходит произошедшее, в голове сразу выстраивается логическая

цепочка. От осознания тянет рассмеяться громко-громко, так, чтобы в Корее слышно
было. Чонгук вопросительно поднимает брови, когда я улыбаюсь, и ждёт ответ.

— Твой сюрприз настолько поразил меня, что я, кажется, был на грани обморока, — со
смешком в конце. Чонгук тяжело выдыхает от облегчения и опускает голову, сжав мою
ладонь, лежащую на колене, своими. Его длинные волосы щекочут мои ноги.

— Ты меня так до клиники доведёшь, — нервно усмехается и прижимается губами к моей

ладони.

— Прости, — шёпотом говорю, чувствуя укол вины, что заставил так переживать, потому
что просто стал слишком впечатлительным. Чтобы хоть как-то успокоить и загладить
вину, наклоняюсь и зарываюсь носом в густые волосы, после — целуя. — Сам не ожидал.

— Guys it's okay?

— Yah, — отвечает Чонгук на выдохе, подняв голову и побуждая меня тоже выпрямиться.
— Можно перенести полёт, — обращаясь уже ко мне.

— Я в норме. Не стоит.

— Уверен?

— Чонгук, это твой сюрприз, — если я сейчас всё угроблю — не прощу себе.

— Плевать на сюрприз. Если тебе нехорошо, мы никуда не полетим.

— Но со мной же всё хорошо уже, видишь? Ты же спрашиваешь о моём самочувствии, так

вот, всё хорошо. Я в порядке, — пытаюсь его убедить, сделав голос мягче. Кажется, я
сильно его напугал.

— Точно? — очередное уточнение.

— Точно.

Чонгук снова выдыхает шумно через нос, поднимается на ноги и, взяв моё лицо в
ладони, целует мимолётно в губы, потом говорит пилоту, что мы готовы, и после этого
начинаются приготовления.

В кабине два ряда мест, первый отведён пилоту и одному пассажиру, задний же
полностью в распоряжении последних. Мы оба располагаемся на заднем ряду: я — у
окна, Чонгук — рядом. Нас обоих пристёгивают и выдают наушники и подключают к
одному каналу связи с пилотом, но, как мне объясняют позже, фишка в том, что мы с
Чонгуком оба слышим пилота и друг друга, а он нас — нет, только когда что-то
спрашивает, а не рассказывает. Эдакая приватность. Но даже если учесть то, что
пилот, которого зовут Джасир, будет нас слышать, он не знает корейский, а на
английском мы с Чонгуком друг с другом не общаемся.

tattoo — loreen
У нас спрашивают готовы ли мы, мы вместе отвечаем, что да.

— Okay, let's go!

Когда вертолёт начинает гудеть перед взлётом, лопасти запускаются и постепенно

раскручиваются, я чувствую, как воздуха в лёгких становится мало, но в хорошем
смысле. Я поворачиваюсь к Чонгуку, сидящему рядом, в предвкушении своего первого в
жизни полёта не на самолёте, и вижу многообещающую улыбку. Пальцы рук
переплетаются, сцепив их в крепкий замок.

— Готов? — слышу его голос в наушниках, а у меня настолько всё подскочило в груди,
как будто он у алтаря это спрашивает.

— Готов, — киваю слабо.

Мы взлетаем. Я машинально сжимаю чужую руку крепче, Чонгук большим пальцем

оглаживает мой, успокаивая.

Воздушная экскурсия по Дубаю начинается с того, что нам говорят о небоскрёбах,

которые мы пролетаем, среди которых уже знакомый нам Бурдж-Халифа, светящийся
разными цветами в это время суток, минуем целый город, что загорается огнями, когда
ночь медленно вступает в свои права, проводив позднее солнце за горизонт. Я вижу
внизу и достопримечательности, которые нам доводилось видеть днём, и знаменитые
отели, прославленные на весь мир, Дубайский Глаз, искусственный остров «Пальму», и
это всё настолько красиво, что даже дух захватывает. Я не могу оторваться от окна и
перестать восхищаться. Когда Джасир говорит, что именно мы пролетаем, я прилипаю к
стеклу и пропадаю от красоты, которая мне открывается. Вид с Бурдж-Халифа днём был
шикарен, не спорю, но вид с неба на ночной Дубай с ним не сравнится ни разу.
Голубые бассейны, выделяющиеся на фоне чёрной дороги с золотыми светлячками
фонарей, зелень парка Забиль, в котором мы должны побывать на днях, Дубайская рама
невероятных размеров так и вовсе заставляет восхищённо раскрыть рот. Мы пролетаем и
вдоль пляжей, что выглядят поначалу одинаковыми, но после начинаешь замечать
отличия, как, например, наличие пальм или полное отсутствие чего-то, кроме песка и
моря.

Но окончательно я выпадаю в осадок, когда мы пролетаем «Озеро любви», до которого

лететь пришлось сорок километров через пустыню. Это и было нашей конечной
достопримечательностью. А потом происходит немыслимое — прямо над озером начинают
запускать салюты, мы не подлетаем слишком близко, чтобы избежать аварии, но я, не
скрываясь, проговариваю тихое: «Вау», которое, уверен, было слышно Чонгуку.
Наверное, мы прилетели вовремя на какое-то мероприятие и успели к салюту. Очередной
залп из искр — и в небе появляются слова на корейском. Уголки моих губ медленно
опускаются по мере того, как я считываю послание в небе. Мысли в голове теряются,
мозг отказывается соображать, может, я ещё не отошёл после своего перфоманса на
стоянке? А иначе почему я вижу родную речь в небе, где ей и не пахнет? Почему вижу
такие до боли знакомые буквы с… поздравлением?

— С днём рождения, моя вселенная, — в ушах — родной голос Чонгука, в глазах —

влага, в небе — взрыв из пурпурных искр в форме сердца, заключительный.

Я отмираю секундой позже, воззрившись на него блестящими от слёз глазами, не могу

поверить, что это реальность. Это всё ещё чёртов сюр, я отказываюсь верить!

Пиздец — ничего больше не могу сказать. Я накрываю губы ладонью, только бы вслух не
всхлипнуть. Какой-то день сегодня богатый на впечатления, с каждым разом всё ярче и
ярче. Так хочется прямо сейчас прижаться к Чонгуку и сжать его настолько сильно,
сколько силы мне позволяют, но техника безопасности обязует не отстёгиваться и
сидеть на месте. Зато когда мы возвращаемся на посадочную площадку, я тут же вывожу
Чонгука из кабины и налетаю на него так, что почти сношу с места и едва не валю на
землю. Долгие минуты я ждал момента и вот теперь могу это сделать. Слёзы уже успели
высохнуть, но эмоции не угасли ни на йоту.

— Сумасшедший, — единственное, что могу сказать ему, выслушав до этого слова о том,
что могу задушить. Вот задушу и не посмотрю на то, что не смогу выбраться из чужой
страны сам.

— Ты заставляешь меня сходить с ума, — парирует Чон.

Я схожу с ума вместе с ним, по-другому не опишешь то, что я чувствую по отношению к
нему в эту секунду и другие последующие. Сколько бы времени ни прошло, секунда,
минута, месяц, год, я буду ценить каждый момент, проведённый с ним, как самое
дорогое сердцу сокровище.

— Люблю тебя, — шепчу в плечо.

— Я тебя тоже, — так же в ответ.

***

— А ведь я совсем забыл про свой день рождения, — говорю, идя с Чонгуком по
нагретому за день песку на пустом пляже Ла Мер. В одной ладони зажата пара обуви, в
которой я ходил до этого, другая вновь переплела пальцы с чужой рукой. Напоминает
нашу первую прогулку у моря в Сеуле, тогда ещё холодно было, Чонгук накинул мне на
плечи плед, впервые спросил разрешение взять за руку, пожертвовал сном из-за меня и
угостил десертами из кондитерской. Приятный укол ностальгии не заставил себя долго
ждать. Неужели это было почти полгода назад?

— Наш пилот, Джасир, один из немногих, кто относится без презрения к нетрадиционным
отношениям. В Арабских Эмиратах уделяют большое внимание именно традиционным
ценностям. Здесь с этим всё очень строго. Поэтому многие из окружающих думают, что
мы с тобой просто друзья или родственники, никто даже представить не может, что нас
связывает что-то большее, у них это считается большим грехом и ошибкой. Нам, как
туристам, конечно, многое позволено в силу того, что многих традиций мы не знаем,
но и меру ощущать надо, поэтому некоторые вещи мы делать не можем.

— Наши прогулки здесь мало чем отличаются от тех, что были дома. Тут просто с этим
строже, но правила те же — не показывать окружающим: не целоваться, не браться за
руки, не говорить об этом и так далее по списку, — это вызывает во мне грусть, но
не сильную, она почти сразу проходит. — Нам повезло, что ты вышел на Джасира.

— Знаешь, что он спросил первым, когда я сказал, что хочу сделать?

— Что? — поворачиваюсь с интересом.

— Мужу подарок? — счастливая, озорная улыбка покоряет меня с первых секунд, но

слова вынуждают увести взгляд и опустить голову под наш синхронный тихий смех.

— Честно говоря, эта поездка и правда смахивает на какое-то свадебное путешествие.

Сам Дубай подходит под определение «лучшее место на медовый месяц».

— Хочешь когда-нибудь провести здесь медовый месяц? — интересуется, а я уже не

чувствую щёк, постоянно краснея и улыбаясь.

Я ничего не отвечаю, но здесь слова излишни — оба это понимаем.

Мы пешком добираемся до места проведения вечеринки, издалека уже улавливая тяжёлые

басы аппаратуры. Ладони размыкаются, когда мы приближаемся к людям, собравшимся на
пляжное представление. А туда, оказывается, приехал какой-то крутой ди-джей,
который должен «разжечь огонь в сердцах людей» — цитата. Поразительным становится
то, что играют песни, знакомые и мне, и Чонгуку, которые подстёгивают нас
присоединиться к толпе уже выпивших людей. И наша фиеста не заканчивается только на
этой вечеринке, длящейся до поздней ночи.

По приходе домой, мы находим несколько бутылок с вином, которые Чонгук заказал,

чтобы мы отпраздновали мой день рождения, — который по календарю уже успел пройти —
и решаем включить свою музыку. Я не был сильно удивлён, когда при обходе виллы
обнаружил музыкальную установку, что была не хуже той, которая у Чонгука в
квартире, её мы и включили. Кричали разные песни до самого утра, пили, танцевали,
одним словом — праздновали. Со стороны могло показаться, что это не у нас разница в
возрасте двенадцать лет, что мы ровесники, что нет никакого директора крупной фирмы
и юнца, только окончившего школу, есть только Тэхён и Чонгук, которые прилетели,
чтобы отдохнуть, и прожигают часы свободного времени веселясь.

Мы разошлись на всю ночь и спать легли только в седьмом часу утра, когда дубайское
солнце уже светило ярко. Пришлось закрыть окно с помощью жалюзи, погрузив комнату в
полумрак. Только тогда мы легли оба спать. Не волновало, что на день запланировано
много дел, как и было плевать на то, что в ближайшие часы должна была прийти
девушка с горячим завтраком.

Абсолютно всё равно.

А просыпаюсь я первым. Обстановка в комнате не поменялась, даже сначала кажется,

что я проспал всего минут пять, но, посмотрев на время, обнаруживаю, что пик жары
мы оба скипнули — на часах было почти три. Доброе утро нам.

После вина голова немного болит, но я подстраховался и заранее оставил таблетки с

водой на тумбе. Закинувшись лекарством, я поднимаюсь с кровати и иду в ванную,
убедившись, что Чонгука не разбудил. Каждый раз удивляюсь, видя его таким открытым
и простым, но от этого не перестаю меньше любить.

Я опираюсь руками о раковину из тёмно-серого мрамора, выделяющегося на фоне бежево-

белой ванной, и, опустив голову, жду, когда подействует таблетка аспирина. Мы
фактически проебали половину дня, в которой должны были посетить Дубай Молл, но я
даже не расстроен особо, у нас ещё много дней впереди, в какой-нибудь сходим.

Отсутствие секса сказывается на организме внезапной жаждой другого тела. Не помню,

когда сталкивался с подобным последний раз, но сейчас возбуждение ощущается ярко и
ужасно давит на мозг, не хуже головной боли. Шорты после сна недвусмысленно
топорщатся, я становлюсь куда чувствительней, чем обычно, и начинаю глубоко дышать,
чтобы немного унять свои желания. Мог бы пойти помастурбировать в кабинке душа,
почему бы нет, но сейчас настолько мало сил, что я готов переждать бурю так.
Насколько ленивым должен быть человек, чтобы ему было в падлу дрочить себе?

Не обращаю на буквально стоящую ребром проблему внимание и принимаюсь чистить зубы.

Водя щёткой во рту туда-сюда, невольно вспоминаю о словах Чонгука про мои языковые
способности, сразу же зачем-то представляю, что во рту что-то интересней щётки, и
тут же заканчиваю своё занятие, сплёвывая лишнюю пасту в раковину. Блядский
пубертат застал в самый неудачный момент, заставляет сжать края раковины пальцами и
подавить рвущийся наружу болезненный стон.

Срочно в душ, там и сниму напряжение, терпеть это даже в силу собственной лени,
вышедшей за границы адекватного, невозможно. Стоит избавиться от футболки и
оставить её на мраморе стола, в который встроена раковина, дверь в ванную
открывается. Я стал замечать, что когда меня долго нет в постели, Чонгук
просыпается и сразу идёт меня искать, сейчас — тоже. Он выглядит немногим бодрей
меня — всегда просыпается быстрей и в себя приходит гораздо раньше.

— Уже был в душе? — спрашивает у меня с ходу. Я отрицательно машу головой.

— Сейчас хотел. Пойдёшь со мной? — возможно, его удивило моё предложение, обычно от
меня такого не услышишь. Всё бывает либо с инициативы Чонгука, либо само собой, без
вопросов.

Он раздумывает некоторое время, счёт которому я потерял, осматривая меня с ног до

головы. Я не стесняюсь рассматривать его в ответ. Сильная грудь, к которой я
прижимаюсь ночью, крепкие мускулистые руки, рельеф на теле, который хочется
потрогать, исследуя вдоль и поперёк, бёдра… Блять. Низ живота снова пронзает
спазмом, из-за чего я вбираю полными лёгкими воздух, тут же втянувшись.

Чонгук подходит ко мне, по пути снимая майку, в которой спал, и откладывая её к

моей футболке, я думаю, что он продолжит раздеваться и зайдёт в душевую кабину, но
вместо этого чувствую, как со спины ко мне прижимаются, это же вижу и в отражении
длинного зеркала, идущего вдоль стены. Широкая рука с тонкими пальцами, на которые
у меня скоро образуется фетиш, обнимает меня и оглаживает живот, после этого
спускаясь ниже.

— Ты мысли читаешь? — голос сел и стал хриплым.

— Смотря на тебя, не нужно уметь читать их. У тебя всё слишком очевидно отражается
не только на лице, но и на теле, — опустив руку на стоящий член под тканью спальных
шорт. Мне и усмехнуться хочется, и застонать от долгожданного прикосновения. —
Гораздо же интересней, когда кто-то помогает кончить, чем когда ты всё делаешь сам,
— обжигающим шёпотом на ухо, не разрывая при этом зрительный контакт через зеркало.

Блядство.

— Помоги снять, — говорит Чонгук, подцепив резинку шорт, чтобы я понял, что именно
снимать, и тяну их вниз, позволяя с бёдер упасть на пол, а потом ногой отмести
ненужную вещь в сторону. Главное потом не забыть про неё и не упасть, наступив.
Покрасневшая головка выделяется на фоне моей бледной кожи, по ней сразу проводит
тёплая ладонь, вынуждая вздрогнуть, а когда проходится по всей длине раскатисто, я
откидываю голову на плечо сзади, руки завожу назад, ища опору. — Какой же ты
красивый, боже, — на выдохе, после которого присутствие мягких губ чувствуется на
выгнутой шее, потом на ключице, а когда внезапно проходятся кончиком языка от шеи к
уху и одновременно с этим ласкают чувствительную головку, я резко вдыхаю, распахнув
губы от неожиданно приятного чувства, тело покрывается мурашками. — Хочу съесть
тебя, — чёрт, его слова доводят меня до исступления. Ноги сейчас подкосятся. Я не
сдерживаю стон и торможу его руку, орудующую на моём члене, когда он ускоряет
движения, ибо точно свалюсь в таком случае. — У тебя великолепный голос, не бойся
его показывать, — я могу тихо поскуливать и закусывать губу, только бы не сделать
этого, и ослабляю хватку, позволяя Чонгуку продолжить, но мне не дают убрать руку —
он перехватывает её и сцепляет пальцы на стволе, при этом не отнимая своей ладони,
руководящей процессом. Вторую руку нахожу снова на своём вздымающемся животе, она
ведёт выше к груди и цепляет вставшие соски. Я чувствую, как постепенно приближаюсь
к разрядке. Чонгук, видимо, понимает это по моей реакции на свои действия и немного
ускоряет движения рукой, особенно задерживаясь на истекающей смазкой головке.

— Чонгук… — неизменно выстанываю в пустоту ванной его имя, когда изливаюсь в свою
ладонь, мелко задрожав в чужих руках. Поцелуи на шее помогают прийти в себя и
открыть глаза, посмотрев в зеркало снова — лучше бы не делал этого. Из отражения
смотрит покрасневшая копия меня, с поплывшим взглядом, и выглядывающие сзади
жилистые руки Чонгука, оторвавшегося от моей шеи, чтобы тоже взглянуть. Картина на
миллион.

Чонгук отстраняется, собираясь всё же сходить в душ, но когда он это делает, я

чувствую, как по моему заду проезжается что-то твёрдое. Я в недоумении оборачиваюсь
на него, шустро смывая семя с руки.

— Подожди, а ты?

— Что я? — поднимает голову, развязывая шнуровку на домашних штанах, чтобы снять

их.

— Ты возбуждён, — мельком смотрю на говорящий бугорок и снова поднимаю взгляд на

Чона.

— Хочешь мне помочь с этим? — сегодня у кого-то день невероятных открытий, видимо.

— Почему тебя это так удивляет? — искренне не понимаю, хлопая быстро глазами. Я
что, изверг какой-то или потребитель, чтобы, получив удовольствие, оставить без
этого Чонгука?

Он в ответ только неопределённо пожимает плечами и стягивает штаны, откладывая ко

всем вещам. Мне протягивают руку, за которую я тут же берусь, и заводят в душевую
кабинку, включая тёплую воду. Либо меня не поняли, либо проигнорировали, но просто
так я это оставлять не собираюсь. Мне уже несколько дней не даёт покоя одна мысль,
реализовать которую я хочу сейчас. Вода звучно бьётся о кафель, Чонгук
подставляется под тонкие струйки, зачёсывая сразу намокшие волосы назад, я делаю то
же самое и тянусь рукой к вздёрнутому члену, проводя от основания до головки
нарочито медленно, чтобы услышать шумный вздох.

— Научи… меня делать минет, — прошу, видя, как открываются зажмуренные от приятных
ощущений глаза, вонзаясь в меня пронзительным взглядом, от которого внутри всё
чертыхается. Протестов на мою просьбу не возникает, как не слышится и одобрение, но
я считываю это как зелёный свет и опускаюсь на колени.

— Было бы лучше сделать это в кровати, — подаёт голос Чонгук, выключая воду,
которая лилась бы прямиком на меня в таком положении, — у тебя ноги устанут.

Не устанут, а если и да, то плевать, я хочу сделать это здесь и сейчас. В теории
это кажется не таким сложным, но когда налитый орган оказывается у моего лица,
возникают некоторые сомнения, например, достаточно ли у меня широкий рот для
минета.
— Глубоко не бери, даже не пытайся, — предупреждает Чонгук. — Можешь рукой себе
помогать, а сам уделяй внимание головке, так будет лучше для первого раза, — а для
не первого можно будет попробовать заглотнуть по самые гланды, да? Ладно, пошутили
и хватит.

Я делаю как он сказал и в уже отработанной манере провожу рукой по длине, а языком
на пробу касаюсь головки, слизывая манящую капельку смазки на конце — горьковато,
но не критично. Решаю попробовать взять её в рот, губы непривычно сильно
растягиваются на скользкой плоти, необычное ощущение.

— Не забывай про язык, — даёт наставления сверху Чонгук, проводя пальцами по моим
лезущим в лицо волосам и зачёсывая их за ухо.

Я прислушиваюсь к словам и начинаю с усердием обсасывать его член, вспоминая, как

это делал он: выпускаю изо рта головку и провожу языком вдоль от яиц до неё,
большим пальцем массируя щель уретры. Сверху слышится шипение, а после него тяжёлый
вздох — кажется, я всё делаю правильно. Возвращаюсь к концу и проделываю такие же
действия языком.

— Тэхён, — через силу зовёт меня Чон; мог ли я переборщить с напором? Я поднимаю
глаза на него, не переставая водить рукой по члену, и целую покрасневшую плоть,
немного усмиряя пыл. Чонгук издаёт смешок и поражённо говорит: — Тебе и наставления
мои не нужны, налету схватываешь.

— Мне не нужно читать твои мысли, чтобы понять что-то, — возвращаю его слова. — По
твоему голосу всё слышно, — мне улыбаются, проведя большим пальцем по щеке любовно.

Я возвращаюсь к своему занятию и уже уверенней всё делаю. Спустя несколько минут, в
течение которых замечаний больше не поступало, Чонгук останавливает меня, говоря,
что на грани, а я решил, что если и пробовать, то пробовать всё, поэтому
отмахиваюсь и позволяю излиться мне в рот. Тугая струя семени выстрелила в нёбо и
сразу потекла к горлу. Я сглатываю, поднимаю голову на Чонгука — он выглядит
донельзя довольным, грудь тяжело вздымается, дыхание сбито, но на лице довольная
улыбка. Вспоминаю, как в моменте он сжал слабо мои волосы, и снова чувствую укол
возбуждения, машинально смотря вниз, на свой полувставший член. Меня начал заводить
процесс и полустоны Чонгука, неудивительно, что я снова возбудился.

— Кажется, одной дрочкой и минетом мы не отделаемся, — замечает мою проблемку

Чонгук, не переставая выглядеть самым довольным человеком на планете, я, чувствуя
порыв улыбнуться в ответ, делаю это и, ни секунды не медля, поднимаюсь на ноги,
налетая на Чонгука. Меня тут же ловят в плен чужие руки, губы соприкасаются в
несдержанном поцелуе. Нас меняют местами, я спиной прижимаюсь к холодной плитке на
стене, сначала вздрагивая от контраста температур, а потом привыкаю.

Чую, душевую кабинку мы ещё нескоро покинем.

***

За оставшиеся дни мы обходим все места, которые планировали, уложившись даже так,
что один день не знали, чем себя занять. Было принято решение пройтись по городу,
заглянуть в Дубай Молл и поужинать там в Чайнатауне, прежде чем пойти гулять
дальше.

К вечеру людей становится больше, начинается веселье, в честь какого-то праздника,

на который мы удачно попали. Может, это был день рождения какого-то важного
человека в Дубае, потому что в моменте, когда мы проходили мимо скопления людей, я
слышал поздравление на английском.

Честно, в Дубай Молл мне больше понравился ресторан с огромным аквариумом, возле
которого мы и сняли несколько дней назад столик. Была тьма, освещение было только
от огромного бассейна, за стеклом которого плавали разные морские обитатели. Чонгук
тогда несколько раз напоминал мне о еде, которая остывала, а я всё смотрел и
смотрел. В Чайнатауне тоже неплохо, атмосфера Китая навеяла воспоминания о доме,
выполненный в традиционном стиле ресторан с круглыми фонариками выглядел
потрясающе. И кормят там хорошо, наверное, своё предпочтение именно в еде я отдаю
Чайнатауну.

Наш последний день решили завершить как-то по-особенному, так сказать, закрепить
то, что было, чем-то захватывающим. Нет, не прыжком с парашютом, слава богу, — хотя
нам и такое предлагали, — а походом на самое большое колесо обозрения в мире —
Дубайский Глаз. Перед ним, после Чайнатауна, мы смотрим на представление Поющих
Фонтанов возле Дубай Молла, в очередной раз засматриваясь на красоту, сделанную
руками человека. Это так удивительно, на самом деле, кто-то же это придумал и
воплотил в жизнь!

Мы добираемся меньше чем за час до искусственного острова Мария, находящегося в

одноимённом районе, и перед нами предстаёт самый большой аттракцион в мире во всей
своей красе. На улице уже темно, он сияет разными цветами, выдавая причудливые
узоры, продольные кабинки, тоже похожие чем-то на глаза, кажутся такими ничтожно
маленькими, что я даже не могу представить, какими будем мы на фоне этой громадины.
Когда мы заходим в одну из них, я уже не удивляюсь тому, что внутри стоит целый
стол со стульями для приёма людей. Возможно, можно снимать кабинки на какие-то
мероприятия за огромную сумму? Не знаю, но выглядит это так же внушительно и
крышесносно, как и весь Дубай. Стены полностью прозрачные, через них видно
абсолютно всё, что происходит снаружи. Мы садимся на стулья, немного выдвинув их
из-за стола, лицом друг к другу и боком к окнам, чтобы было всё видно.

— Невероятно, — говорю, смотря за стеклянную панель, когда мы поднимаемся выше. Моя

ладонь в чоновой ощущается правильно и необходимо сейчас.

— Как тебе наш отдых? — интересуется Чонгук.

— Никогда не думал, что смогу увидеть и испытать столько всего, — счастливо

улыбаюсь ему. — Спасибо за такую возможность, — на самом деле, никаких слов мира не
хватит, чтобы описать ту степень восторга, в котором я пребываю, и благодарности,
которую испытываю. Чонгук, он… он… Делает так много для нас обоих, но мне постоянно
кажется, что в большей степени пытается угодить мне, не думая о себе. Может, это
только мне кажется, но каждый раз, когда мы делаем что-то вместе, он интересуется о
моём мнении, и даже если ему не приносит удовольствия ходить по выставкам, музеям
или экскурсиям, он идёт, чтобы показать мне то, чего я ещё не видел. До слёз
трогает, но я не знаю, как показать ему это, сухая реакция в виде слов никогда не
опишет всего, что я чувствую к этому человеку.

Чонгук только улыбается, поглаживая большим пальцем тыльную сторону моей ладони.
Сейчас у нас скреплены руки, на которых висят парные браслеты — небольшая деталь,
греющая сердце, которую я подмечаю.

— Ты смог отдохнуть? — спрашиваю, поскольку сильно переживаю по поводу его

состояния. Стоит вспомнить, сколько он спал от усталости, когда мы прилетели, так
сразу неприятное чувство закрадывается в душу.

— Горы готов свернуть, — отвечает мне, надеюсь, серьёзно, а не чтобы прогнать моё
беспокойство. — Не волнуйся, до такого состояния, в котором сюда прилетел, я себя
доводить больше не буду, — заверяет, снова улавливая ход моих мыслей. У меня даже
складывается ощущение, будто мы не полгода встречаемся, а уже живём десять лет рука
об руку, понимая всё друг о друге без слов.

— Обещаешь?
— Обещаю, — если черта Чонгука выполнять все сказанные слова не распространится на
это обещание, я его лично прижучу.

С вершины колеса обозрения открывается вид на весь Дубай. Снова яркие башни и
причудливые огоньки в окнах. Этот вид не может надоесть. Я фотографирую то, что
вижу, встав с места и подойдя к прозрачной стене.

Но всё хорошее когда-то кончается, как и наш отдых. Жаль, что мы так быстро
улетаем, я буду скучать по этому месту, память о нём сохранится не только в голове,
но и в галерее наших телефонов.

Определённо, отдых в Дубае будет одним из самых лучших периодов в моей жизни,
который я запомню, как уикенд, проведённый с Чонгуком в уединении. Сказка, в
которую он меня переместил на десять дней, сохранится в сердце навечно, как и моя
любовь к нему.
Комментарий к Мархабан или добро пожаловать
прим. беты: я выклянчила этот Дубай, как и кое-что в следующей главе, так что
дружно читаем и наслаждаемся🤫

========== О сильных людях с чувствительной душой ==========

Середина апреля стала для меня началом продуктивной деятельности. Март я посвятил
тому, чтобы проскролить ещё варианты ВУЗов в Америке, куда мог бы поступить, какие-
то другие заведения, не такие крутые, как эта Нью-Йоркская школа бизнеса, и даже
нашёл, но родня сказала, что потянет качественное образование и там, и не нужно мне
искать альтернативы. На вопрос: «А если не поступлю?», мне ответили уверенным:
«Поступишь», и разговор был закрыт.

В апреле, когда документы на зачисление поданы, подготовка к Америке не заставила

себя долго ждать. У меня появился учитель по английскому, с которым мы встречались
через день, чтобы я подтянул навыки языка как можно быстрей. Занятия проходили в
приятной обстановке либо на дому, либо онлайн, если у кого-то происходят форс-
мажорные ситуации. Девушка, которая мне преподаёт, приятная в общении, очень милая
и, к тому же, метис: её папа чистокровный кореец, а мама из Америки, что и сыграло
роль в знании обоих языков и желании стать репетитором. Первый наш сеанс был
ознакомительным, мы узнавали друг друга, общались часа четыре, вместо отведённых
полутора, а Джессика не взяла плату, сказав, что это даже не занятие, а приятная
беседа с хорошим человеком. Мне было приятно. Потом же мы перешли к теории и
практике. Практикой я называю общение с ней исключительно на английском. Проблемой
это как таковой не было, я ведь не с нуля учил язык, однако иногда я забываю, что
говорю на английском с людьми, которые меня окружают. Уже в конце марта я после
занятий случайно ответил Чонгуку на нём, что перезвоню позже, он, видимо, сначала
не понял, потому как была небольшая пауза после звонка, а потом написал: «Okay».
Okay, блять! Я его напугал резкой сменой полярностей или как это ещё назвать? Потом
я, конечно, понял, что ляпнул, и перезвонил, чтобы извиниться.

— Всё нормально, — ответил Чонгук через телефон. — Но если захочешь вдруг

обращаться ко мне «Daddy», только скажи, я всё пойму.

Я сразу бросил трубку. Шутник хренов. Смеётся он, а краснею потом и полдня отхожу
я. Это даже стало нашим локальным мемом — когда вопрос требует какого-то короткого
ответа, Чонгук отвечает на английском, постоянно припоминая мне мой сбой в системе.

Рутина Чонгука тоже вернулась: дом-работа-я и то же самое, но в другой

последовательности, а у меня внезапно проснулась тяга к учёбе. Наверное, от нефиг
делать. Я взялся за экономику, основы финансов и прочие предметы, которые буду
проходить в другой стране. Лишним не будет начать готовиться уже сейчас, но Чонгук
постоянно говорит, что лучше бы отдыхал, пока есть возможность, а не посвящал время
учёбе — ещё успею устать от неё. Но мне и заняться-то особо нечем, в этом и крылась
проблема. Знакомиться как-то не хочется ни с кем, чтобы хотя бы раз в неделю кто-то
вытягивал мою тушку в свет, а кроме Сумин и друзей особо не было, только знакомые
да одноклассники, с которыми я не общался, если дело не касалось учёбы. В интернете
слишком долго сидеть тоже не вариант — начинает болеть голова и глаза, я будто
устаю в два раза быстрей обычного, а мне так-то не от чего это делать.

Также появилась небольшая новая традиция — выходные я теперь провожу у Чонгука. То

я к нему всё время спонтанно переезжал на неделю раз в месяц, а теперь закрепилось
регулярное «гостевание». Кстати, один из форс-мажоров в изучении английского — это
в большинстве случаев мои походы с ночёвкой к Чону. Сегодняшний день не исключение.

Утро воскресенья было спокойным и даже немного ленивым. Я проснулся, сходил в душ,
поел и созвонился с Джессикой, чтобы уточнить время занятий — она улетела в другую
страну на неделю, теперь у нас разнятся часовые пояса, — мне тут же ответили, что
на период её отдыха у меня выходные дни, из-за чего я готов взвыть, потому что это
ещё больше свободного времени, которое мне нечем занять. Как люди себя вообще
развлекают, когда нечего делать? Но развлечение мне хотя бы на пару часов придумал
Чонгук.

Со временем я начал замечать у него такую черту, как рассеянность. Проявляется это
в основном в забывании каких-то документов или вещей, но никак не дат, имён, встреч
и прочего. Я у него как-то спросил, что он делал раньше, когда не было меня,
привозившего оставленные дома предметы, на что мне ответили, что для любого такого
каприза есть волшебная кнопка, призывающая Чон Хосока. Я тогда посмеялся, но судьбе
секретаря не позавидовал — иногда забывчивость Чонгука доходит до грани.

Один раз он написал мне, что забыл дома сначала ключи от машины, потом сумку с
ноутбуком, а когда уже добрался до работы, вдруг понял по чужим словам, что у него,
оказывается, выходной, и всё это за одно только утро! А ведь кто-то обещал не
перетруждаться, потому что, когда человек устаёт, это проявляется именно в таких
вот вещах, как рассеянность и вялость, которые наблюдались за ним. Я стал замечать
слишком много подобных мелочей во время общения и совместного проживания, это как
раз и помогло понять, что отпуск этому человеку нужен каждый месяц по чуть-чуть или
хотя бы через месяц. Можно сказать, что он — человек, который любит свою работу, но
как-то жениться на ней позволять не хочется — до добра не всегда доводит подобный
брак.

Вот и занятие у меня такое, что по просьбе директора Чона я должен привезти ему
флешку, оставшуюся на рабочем столе. Думаю потом прогуляться по окрестностям, мне
не помешает, а то совсем корни пустил и в квартире, и дома. Дорога до здания
компании занимает почти час с учётом того, что я, как самый везучий человек, попал
в пробку. Я поднимаюсь на лифте, держа руки в карманах брюк, в одной из которых
зажата флешка, а потом выхожу в уже знакомый холл. Сотрудники, видя меня, уже
узнают знакомое лицо и улыбаются, когда прохожу мимо. Руки покидают пределы
карманов, чтобы не подумали, что пришёл какой-то барыга или некультурный человек. Я
даже на работу к Чонгуку езжу в брюках и футболке, изредка — рубашке, чтобы
соответствовать стилю, который здесь предусмотрен. Возможно, это выходит на
подсознательном уровне, чтобы не выделяться на фоне массовки и не привлекать к себе
лишнее внимание — уклад жизни, к которому привык за годы учёбы. Хосок, сидя на
своём привычном месте по пути в кабинет Чонгука, слышит шаги в пустом коридоре и
тут же замечает меня, приветливо улыбаясь.

— Какие люди! — откидывается на спинку стула на колёсиках он, складывая ладони на

животе. — В гости или по делу?

— По делу, — отвечаю.

У нас с Хосоком общения как такового нет. Мы пересекаемся только здесь, в офисе,
или слышим друг о друге со слов Чонгука. Да и о чём бы я беседовал с ним? Я до сих
пор удивлён, что с Чонгуком смог найти общий язык, с человеком, с которым у меня
разница в возрасте больше десяти лет, а Хосок ведь такой же, но в то же время
совсем другого поля ягода, я даже не знаю, как к нему обращаться, о чём с ним
говорить. Если случается такое, что у Чонгука в кабинете оказываемся мы оба или
пересекаемся вне работы втроём, то у меня сразу ступор — что говорить? Они
обсуждают своё, я не лезу практически, потому что такие разговоры надолго не
затягиваются и не требуют присоединения кого-то «лишнего» к себе. Я знаю только то,
что Хосок хорошо относится ко мне, и этого, в принципе, с головой хватает. В конце
концов это не мой друг, а Чонгука, мне и не нужно с ним заводить крепкую дружбу,
если не хочу. Мы хорошие знакомые, вот и всё.

— Секунду только, — показав единицу пальцем, попросил Хосок, вновь передвигаясь к

компьютеру. — Сейчас должны подойти ребята, мы быстренько его поздравим, и делай,
что хочешь.

— Поздравим?.. — переспрашиваю, запустив механизмы в голове. — Вы заключили какую-

то важную сделку?..

Хосок смеётся коротко.

— Ну ты даёшь! Вы столько вместе, а не знаешь, когда у Гука день рождения? Это

фиаско, Тэхён!

— Д… день рождения? — быстро хлопаю глазами в искреннем недоумении. — Он как-то не

упоминал о нём раньше…

Странно, как так вышло, что Чонгук обо мне знает такие детали, как дата рождения, а
я о нём — нет?..

Тут как по щелчку пальцев из кабинетов и того самого холла повыплывали сотрудники в
строгой деловой одежде, все как на подбор, готовящиеся поздравлять директора —
видимо, время было обговорено заранее. Вышел из-за своего рабочего места и Хосок,
вставший рядом со мной, чтобы не потерять в толпе, а потом, удостоверившись, что
все на месте, нажал на небольшую кнопочку и склонился к микрофону на столе.

— Директор Чон, можете выйти на минутку, к Вам пришёл один человек, которого Вы
должны принять.

— Сейчас, спасибо, — раздаётся из небольшого динамика в ответ механический голос

Чонгука.

— Все готовы? — спрашивает Хосок собравшихся, а те тихо перешёптываются, кто-то —

держа торт со свечкой, кто-то — показывая большой палец, а два мужчины разного
возраста встали по обе стороны от девушки с тортом, держа наготове хлопушки.

Стоит Чонгуку открыть дверь и выйти за порог кабинета, две хлопушки взрываются, из
них вылетают конфетти из красной переливающейся бумаги, свеча на торте начинает
светиться и раскрывается в красивый цветок, а сотрудники под руководством хосокова
«три-четыре!» дружно хором поют поздравительную песенку, без которой ни один день
рождения не обходится. Чонгук вздрагивает от неожиданности, поначалу с испуганным
лицом оглядев всех, а потом облегчённо выдохнул, растянув губы в широкой улыбке, и
опёрся о косяк прохода рукой, опустив голову смущённо.

Чон Чонгук настолько рассеянный в последнее время, что, кажется, забыл даже про
собственный день рождения. Под конец песни он раззадоривается и машет слабо руками,
немного танцуя, а когда все начинают кричать и хлопать, ярко улыбается людям, с
которыми работает.
— Желание, директор Чон! — подбегает девушка с тортом. Чонгук задумывается или
только делает вид, возведя глаза к потолку, и задувает свечу, снова слушая
аплодисменты в свою честь.

— Спасибо, — кивает и, походу, правда смущается, пряча взгляд, — спасибо.

— Чтобы деньги вас любили! — кричит кто-то.

— И женщины тоже! — откуда-то сзади доносится голос мужчины, слова которого

пробирают всех на смех.

— Куда ж без этого! — подхватывает Хосок.

— Директор Чон, вы планируете праздновать? — спрашивает женщина, выглядящая немного

старше других. — Мы можем всё организовать.

— Нет, спасибо, — отмахивается Чонгук. — Вы же знаете, я не любитель праздновать

свой день рождения.

— Вы каждый год это говорите, но один раз же можно! — тянет очередная сотрудница,
уже одетая в достаточно короткую юбку и белую рубашку с глубоким вырезом, при этом
обидчиво сложив руки на груди, из-за чего она выглядела немного больше.

Это… Что, простите? Нет, я не ревную, ни в коем случае, я уверен в наших с Чонгуком
отношениях, просто думаю, что такой наряд выделяется на фоне других, закрытых вещей
остальных сотрудников. К тому же, у них на этаже из-за вечно работающих
кондиционеров всегда дубак, каких не бывает на улице зимой, разве ей не холодно?

— Так, ладно, не налетай, — осаждает девушку какой-то молодой парень, выглядящий

навскидку лет на двадцать пять. — Если человек не любит такое, значит, мы
заставлять не будем.

После этого все начинают потихоньку расходиться, желая от себя успехов, здоровья и
прочего. Когда же в коридоре остаёмся только мы с Хосоком, Чонгук, наконец,
обращает на нас внимание и замечает меня.

— Я так понимаю, — пробегаясь по мне взглядом, — человек, которого я должен

принять, — должно быть, поздравление подняло ему настроение, поскольку улыбка не
покидает его уст, когда он это говорит.

— На самом деле, Тэхён тут «по делу», — выделяет Хосок, на которого мы оба
переводим взгляд, — и просто стал отличным предлогом, чтобы ты вышел из своей
берлоги. Но, думаю, вам есть, что обсудить, — хлопает он друга по плечу, потому как
никого уже нет, кроме нас, и уходит на рабочее место.

После этих слов между мной и Чонгуком впервые за долгое время образовывается
неловкая тишина, в которой мы оба не можем вымолвить ни слова. Пересечение взглядов
вдруг ощущается немного давящим, не знаю, почему.

— Я… флешку принёс, — контужено говорю, прочистив сначала горло, всё ещё не отойдя
от шока.

— Точно, флешка. Зайди, — кивает в сторону кабинета Чонгук и идёт туда первым. Я
плетусь следом. Как только дверь за мной закрывается, я подхожу к оперевшемуся
бёдрами о стоящий сзади стол Чону и протягиваю то, зачем сюда, собственно, ехал. Он
берёт её и откладывает на стол, вновь уставившись на меня.

Что за неловкость? Такого даже во время конфетно-букетного не было, разве что

только с моей стороны. Но, наверное, я сейчас надумываю, Чонгук, вроде, выглядит
как обычно, это мне тут вдруг стало не по себе.

— Почему не сказал, что у тебя сегодня день рождения? — это пока всё, что меня
интересует, поэтому с вопросом не медлю.

— Во-первых, потому что сам о нём забыл, — то есть, я был прав, — а, во-вторых,
потому что не особо люблю его праздновать.

И что? Это должно как-то оправдать то, что я даже знать о нём не должен?

— Но банальное поздравление от меня можно ведь принять, — внутри начала медленно

разгораться обида. — Тебе было бы приятно, да и мне тоже. Я хоть бы подготовился,
подарок там куп…

— Вот поэтому я и не говорил о нём, — перебивает Чонгук, медленно кивнув.

— Из-за подарка? — уточняю.

— Из-за суеты, которую наводят вокруг меня в этот день, — исправляет он. — Всё это
иногда доходит до абсурда, а я не достоин такого внимания к своей персоне.

— Все достойны, — пожимаю плечами непонимающе. — Хотя бы раз в году. И о каком

абсурде может идти речь в день рождения? — нервно дёргаю уголком губ.

— Тэхён, — говорит предупреждающе и делает небольшую паузу. Он серьёзно настроен. —

Я люблю делать подарки, но точно не получать, — улыбаясь снисходительно.

— Но ведь это не значит, что элементарных поздравлений на словах быть не должно, —

я тоже смягчаюсь.

Чонгук вздыхает, потом вновь возводит горе очи на меня.

— Ты хочешь, чтобы я отпраздновал день рождения? — сдаётся, но нет, я не этого

добиваюсь.

— Почему ты этого не хочешь? Нет, я серьёзно, — начинаю распаляться. — Мы можем

позвать того же Хосока и посидеть где-нибудь втроём, чтобы чисто символически
выпить. Можете даже вдвоём.

— Ага, щас прям, — хмыкает. — Втроём так втроём. Скажи время и место.

— Ну не я же звезда банкета, — почти обречённо говорю. У него такое равнодушное

отношение к своему празднику, что меня это начинает медленно раздражать, не могу
понять его. Даже я, который не очень люблю праздники, в особенности день рождения,
праздную его каждый год. — Чего бы ты хотел? — снова выделяю.

Чонгук задумывается на несколько секунд, чтобы после ответить:

— Хочу, чтобы мы остались дома, — видимо, это была попытка отменить празднество
тем, что в тяжёлом вздохе, с которым это произнесено, закралась усталость.

— Хорошо, значит, Хосок придёт к нам, — решаю я и вижу недовольно поджатые в прямую
линию губы, когда Чонгук отворачивает голову вбок. Неужели настолько не хочет
отмечать, что даже лучшего друга бортанёт? Я смягчаюсь и подхожу к нему вплотную. —
Чонгук… — ладно, он не обижается, а иначе не потянулся бы сразу к моей руке, чтобы
подцепить аккуратно пальцы в поиске контакта. На меня вновь оборачиваются, но без
прежнего веселья на лице — оно теперь совсем ничего не выражает. — Этот вечер ничем
не будет отличаться от любого другого за исключением того, что у нас в гостях будет
твой друг. Никаких торжественных частей, поздравлений, тостов. Просто обычные
дружеские посиделки. Что скажешь? — я беру его вторую руку, смыкая круг между нами,
и пытаюсь заглянуть в глаза, с целью найти в них ответ.

Он долго молчит, это начинает напрягать. Я уже готовлюсь к тому, что меня попрут из
кабинета или скажут не лезть не в своё дело, но всё происходит иначе. Чонгук
поднимает взор, и я тут же ловлю его, заранее боясь того, что услышу.

— Иногда я не могу понять, почему мне досталось такое сокровище, как ты.

— Я? — вскидываю удивлённо брови. — Я же ничего не делаю, чтобы считаться этим

сокровищем, — не думаю и произношу это вслух.

— Тебе и не нужно что-то делать, чтобы быть кем-то ценным для других, — он
отпускает мои руки, чтобы завести свои мне за спину и прижаться к груди. — Спасибо,
что ты есть.

Я обнимаю Чонгука в ответ и чувствую, как он расслабляется, когда выдыхает. Ещё

минуту назад сиял и был в своём репертуаре, а сейчас уже цепляется так, будто я
могу сбежать от него. Такого прежде не было, может, я чего-то не знаю?

Но… Спасибо, что я есть?.. Просто есть?..

***

Поскольку моё временное местожительство величает себя квартирой Чонгука, то я здесь

в его отсутствие на правах хозяина и должен подготовить всё к приходу гостя. Ну,
хоть занятие себе на день нашёл. Отчаянная домохозяйка прям. Плевать мне на то, что
позавчера перед моим приходом тут убирала клининг служба, я могу сделать это
повторно, ничем не хуже и, опять же, бесплатно. Вернувшись из офиса, я за уборку и
принимаюсь. Вычищаю всё до блеска (увидь меня мама — не поверила бы глазам), а
потом смотрю на время. Чонгук сказал, что они с Хосоком сразу после работы приедут,
сейчас — шесть ровно, нужно заказать что-нибудь поесть и спросить, что они будут
пить.

Чонгук:
Что дома есть, то и будем.

Вы:
А если дома мало?..

Чонгук:
Значит, Хосок обойдётся)

Хороший друг, ничего не скажешь.

Вы:
Заботишься о чужом здоровье?

Чонгук:
Нет, просто чтобы мне больше досталось.
А ты что будешь? Мы заедем купим.

Я? Я сегодня не планировал как-то пить… Да и в ближайшие дни — тоже. Наверное,

немного странно, но с Чонгуком пить особо и не хотелось. Не знаю, с чем это
связано, но, думаю, роль играет, опять же, окружение. Общаясь с Сумин, наши с ней
встречи нередко сопровождались бутылочкой-двумя чего-то некрепкого. Спасибо
липовому паспорту. Она всегда могла найти повод, а даже если его не было, то мы
пили просто так, для хорошего настроения. С Чонгуком я пил несколько раз — в одну
из ночёвок, на мой день рождения и на день рождения моей мамы, когда родители
пригласили его тоже отпраздновать. И не сказать, что к алкоголю была прям тяга, но
я пил как будто просто обязывало окружение? Это было не столько зависимостью,
сколько желанием присоединиться к другим за компанию или от нечего делать. Особо
кайфа не приносило, но я зачем-то делал это. Теперь, когда соблазна повторить нет,
градус в моём теле оставался стабильным. Поэтому я даже не знаю, что сказать
Чонгуку на это сообщение, и выкладываю правду.

Вы:
Я не буду.

Возможно, это я на подсознательном уровне пытаюсь казаться лучше или же становиться

лучше ради Чонгука, чтобы быть под стать ему. Это не плохо, но когда об этом
задумываешься в таком ключе, начинаешь думать, что что-то делаешь не так, поэтому
лучше забросить эти мысли в дальний ящик и принять то, что я не «не буду» пить, а
«не хочу». Можно было бы найти оправдание в том, что это один день, к тому же есть
повод, почему бы нет? Но раз не хочется, то и раззадоривать себя не буду.

Чонгук:
Хорошо.
Если что закажем потом доставкой.
Скоро будем.

И это я ещё сокровище, да? Окей.

Когда они приезжают, еда уже стоит на столике в гостиной, где мне сказали
разместиться и ждать. Но приезжают не они, а он — Чонгук, один. Я с искренним
непониманием смотрю за его спину, встречая в прихожей со сложенными руками на
груди, ищу за ним Хосока, но дверь как была закрыта, так и не открывается.

— А где Хосок? — задаю логичный вопрос.

— Лия, его помощница, позвонила и сказала, что он срочно должен подъехать решить
какой-то вопрос, — разуваясь, отвечает Чонгук.

— Секретарь секретаря? — попытка пошутить.

— Типа того, — выпрямившись, Чон подходит ко мне и обыденно чмокает в губы, прежде
чем уйти. — Я быстро в душ до его прихода, он будет примерно через пятнадцать
минут.

— Хорошо, — прослеживаю уже из гостиной за тем, как спина удаляющегося Чонгука

мелькает за дверью на втором этаже, а сам невольно задумываюсь.

Это же всё ещё день рождения, который не хотят праздновать, но всё же.
Единственное, что я смог сделать, это сервировать стол, даже подарка не подготовил.
Потом нужно будет обязательно что-то найти, но на ум ничего не идёт, я совершенно
без понятия, что дарить человеку, у которого всё есть. Можно, наверное, спросить об
этом у Хосока, но не знаю. У нас диалоги не задаются особо, будет ли один из них
удачным, если это касается человека, который нам обоим дорог?

По Хосоку, верно, можно во времени ориентироваться, потому как добирается он ровно

за пятнадцать минут, как и говорил Чонгук. Я в этот момент бегал наверх за
телефоном, который оставил, пока переодевался после уборки, а гостя встречал сам
именинник. Спускаясь по лестнице, я не видел, но хорошо слышал Хосока ровно с
момента, как тот переступил порог квартиры.

— Привет старпёрам! — приветствует он Чонгука ещё раз, а я только рот едва не

открываю по пути — так вот, откуда это пошло! — Песок сыпаться не начал, пока ждал
меня?
— Конечно, специально дорожку для тебя просыпал уже, — слышу ответ и не сдерживаю
улыбку, замирая у низа лестницы.

Когда оба мужчины проходят в гостиную и усаживаются сразу на диван, а Хосок так и
вовсе начал хозяйничать и подключился к колонке, мне становится жутко некомфортно.
В том смысле, что я будто третий лишний на этом празднике. В разговорах молчу
постоянно, словно пришёл уши погреть, к еде почти не притрагиваюсь, потому что
аппетита нет (присутствие Хосока и в принципе первая долгая встреча с ним немного
напрягает), даже не пью, ну, пью, конечно, только не алкоголь, а сок, который мне
захватил Чонгук.

Я, чтобы не мешать им беседовать, специально сел в кресло, подобрав под себя ноги,
а Хосок разместился рядом с Чонгуком на диване. Было приятно видеть, что у него
есть такой хороший друг, как Хосок. Хоть я и немного знаю о нём, но не думаю, что,
будь он каким-то не таким, с ним бы продолжали общение, да и по тёплым разговорам,
которые у них происходят, я вижу, как им уютно друг с другом.

За весь вечер я не сказал ни слова, но меня напрягало не это, а сам факт моего
присутствия. Чувствую себя на слежке или как при просмотре кино. Могло сложиться
впечатление, что факт моего существования просто-напросто игнорируют, но от этого
проще в какой-то степени — неизвестно, что захочется вдруг обсудить Хосоку. С
Чонгуком уже привычно говорить на разные темы, даже неловкие, но с ним же по-
другому. Секретарь — новый для меня человек, я без понятия, что у него в голове и
как он отреагирует на какое-то моё слово. Может, он вообще с презрением относится
ко мне, хотя Чонгук говорил, что это не так, но, бля, на словах мы все Лев Толстой.

Любимая паранойя делит место на кресле вместе со мной.

— Тэхён, — блять, Хосок. Сглазил, что ли? Я перевожу внимание из стакана на него и
смотрю вопросительно. — Помоги мне уговорить этого скрягу на развлечения, — кивает
на цокающего Чонгука. — Он даже музыку не разрешает громко включить.

— Пытаешься через Тэхёна надавить на мою совесть? — спрашивает Чонгук. — Разочарую

— не выйдет. Он на моей стороне, так ведь? — поворачивается ко мне — теперь оба
смотрят на меня. Не знаю, что у них там за игра, но такое резкое внимание выбивает
из колеи и заставляет внутренне съёжиться, а на деле медленно моргнуть пару раз,
глупо разинув рот.

— Ты давишь на него! — возмущается Хосок.

— А ты — нет? — фыркает Чонгук. — Буквально манипулируешь, чтобы устроить какое-то

показушное недо-шоу с нашим участием.

— Потому что это будет весело! — разводит руками, состроив такое лицо, что
буквально кричит: «Ты что, не понимаешь этого?!».

— Тебе сейчас веселья не достаёт?

— Во-о-от значит как, да? — возмущается и отставляет стакан с алкоголем на стол,

чтобы начать жестикулировать в придачу. — Как с Тэхёном громко музыку в три утра
слушать, так это — да, а как позволить включить одну коротенькую, — показав
указательным и большим пальцами размер, сощурившись, — песенку лучшему другу, так
хрен вам на постном масле! — и в конце всплёскивает руками, хлопнув себя по бёдрам.

Если я до этого был тихим, то сейчас и вовсе слился с креслом. Хосок серьёзно
ругается с Чонгуком из-за меня или я чего-то не понимаю? Пусть, пожалуйста, второе.
Так, я снова себя накручиваю. Чонгук и Хосок — взрослые люди, зрелые, с устоявшейся
психикой, характером и мировоззрением, они точно не будут опускаться до такого.
— Блин, Чонгук, ну пожалуйста, — смягчается Хосок и вмиг меняется, уже не напирая,
а упрашивая, даже умоляя. — Один разок. В честь праздника, — подняв указательный
палец. Чонгук отрицательно качает головой.

— Нет, — отвечает он. — Я потом соседям как смотреть в глаза буду?

— Раньше тебя это не волновало.

— А сейчас волнует.

— В таком случае меня сейчас волнует только то, что наша вечеринка заходит в тупик,
и с этим надо что-то делать.

Что ж, теперь я понимаю, почему Хосок стал редко посещать квартиру Чонгука — он его
просто не пускает сюда, потому что будет балаган, так ведь? В принципе, такое
впечатление и создаётся при встрече с ним — немного сумбурный, открытый и яркий
человек, склонный к веселью. Или это зависит от случая, расположения звёзд и
прочего? Но он, определённо, не стесняется подключать к своим авантюрам
посторонних, что мне конкретно сейчас показалось немного… Немного каким, блять?! Я,
как и он, тут гость и присутствую на празднике, который и праздником не назовёшь
особо. Боже, я путаюсь и паникую — мне страшно быть в одной комнате с Хосоком не
потому, что тот монстр какой-то, а потому, что он взрослый человек. С ним проблема
такая же, как с Чонгуком в начале нашего знакомства, вот только романтической
привязанности у него ко мне нет и не будет, то бишь поблажек никаких не будет.

— Может, стоит согласиться? — слабо подаю голос — на меня тут же оборачиваются оба
Чона, один с приятным удивлением на лице, другой же безнадёжно вздыхает.

— Хо-ро-шо, — по слогам проговаривает Чонгук. — Что ты придумал?

— Я хочу лучше узнать Тэхёна, — да блядский рот, почему я? Идея-то неплохая, но

волнительно что пипец. Я будто с родителями Чонгука знакомлюсь, а не с его лучшим
другом. — Поэтому нам втроём надо разговориться на какую-то тему, но перед этим я
предлагаю немного пострадать фигнёй. Чонгук, вставай и иди в коридор, — командует
Чон, указав в нужном направлении.

— Зачем?

— Молча встань и иди.

Чонгук шумно вздыхает, отталкивается от дивана руками и уходит куда указал друг.

— Не-не, вообще скройся, чтобы мы тебя не видели, — машет рукой Хосок, а сам
тянется к телефону, подключённому к колонкам. Чонгук снова вздыхает и медленно
разворачивается, собираясь исполнить приказ, но его вдруг останавливают. — Хотя не-
не-не, постой, постой! — тараторит, дёрнувшись, Хосок встаёт с дивана и, прихватив
стакан с выпивкой Чонгука, бежит к нему. — Накати.

— А запить не дашь? — принимает алкоголь тот, подняв глаза со стакана на друга.

— Да ты задрал запивать, больше запиваешь, чем пьёшь, больно трезвый ходишь! —

ворчит Хосок, а я под нос себе тихо смеюсь. Когда взаимодействуют они друг с другом
— это мило и забавно, но не когда кто-то затрагивает меня. — До дна давай! —
поднимает донышко ладонью, когда Чонгук пьёт. — Хорош, боец.

— Даже закуску зажал, — бурчит мой мужчина и, как было велено, скрывается в
прихожей, а Хосок, смеясь, возвращается ко мне.
Я не рискую спросить, что конкретно он задумал, но всё проясняется, когда откуда ни
возьмись в чужих руках появляется микрофон, вызывающий ещё больше вопросов в моей
голове и глаза в пятьсот вон.

— Итак, — говорит в него Хосок, повернувшись ко мне, а я, кажется, даже отсюда

слышу, как обречённо стонет Чонгук из прихожей. Звук почти без эха разносится по
квартире. — Прежде чем делиться секретиками, нам всем нужно познакомиться. Я
представлю вас, а потом Чонгук представит меня таким, каким знает. Таким образом мы
вместе познакомимся и будем готовы к определённым сюрпризам, — надеюсь, на сегодня
с ними покончено. — Все поняли?

— Угу, — мычу, кивнув.

— Старпёров не слышу! — поворачивает голову к выходу Хосок.

— Да, — нехотя отвечает Чонгук.

— Что ж, — загадочно произносит мужчина и откидывается на спинку дивана, по-

королевски развалившись, с закинутой ногой на ногу, и расположив свободную руку на
спинке. — Воу, — присвистывает Чон, — как вовремя заиграла «unholy», ведь именно
под неё этот человек надрался как в последний раз и пришёл наутро свежим огурчиком
на работу, — говорит он снова отработанным голосом, но теперь как ведущий не в
новостях, а на ринге. — Именно он зовётся адским боссом, наедине выглядя
наимилейшей булочкой с корицей, — меня вдруг пробирает на смех — это правда, я
стараюсь как-то сдержаться, прикрыв рот ладонью, и продолжаю внимательно слушать
Хосока, в предвкушении смотря туда, откуда должен появиться Чонгук. — Этот Дон Жуан
смог добиться внимания прекрасного человека, сидящего рядом со мной, через кровь,
пот и деньги, — я не выдерживаю и смеюсь в голос, накрыв пальцами глаза смущённо. —
Благодаря этому перцу мы сегодня здесь все вместе собрались. И сегодня я его
набухаю, потому что в другие дни он просто не даётся, — заканчивает, протараторив.
— Встречайте, гроза всех проблем, любимец женщин, бабушек и милых юношей, —
последнее добавляет спокойней, а потом заканчивает протяжным, — Чон Чонгук!

Я вместе с Хосоком хлопаю, приветствуя его, но вместо того, чтобы увидеть фигуру
нужного человека в проходе, мы слышим, как хлопает входная дверь. Улыбка с моего
лица сходит моментально.

— Он что, ушёл? — неверяще спрашиваю, повернувшись к Хосоку.

— Доставку забирал, — раздаётся голос Чонгука, а после показывается и он с пакетом.

Кажется, мы так увлеклись представлением, что не услышали, как он открывал дверь,

чтобы встретить курьера. Ужас, первой мыслью было, что он правда ушёл. Как хорошо,
что просто показалось, прямо камень с души.

Когда он подходит ко мне и склоняется, чтобы сказать что-то на ухо, я весь

сосредотачиваюсь на его голосе.

— Если не ешь нормальную еду, возьми хотя бы один кексик.

Я опускаю глаза на пакет, который он ставит на стол, когда выпрямляется, и вижу

эмблему кондитерской. Мне хочется проскулить, но я лишь только вешаю голову на
руку, поставленную локтем на подлокотник, и закрываю глаза, слабо улыбаясь. Ну, ё-
моё, Чонгук, откуда ты такой хороший? В свой день рождения заботишься не о себе и
госте, а обо мне, ну!..

Когда он усаживается на место и ловит мою страдальческую улыбку, то тоже улыбается,

забыв о нашей игре. А вот Хосок про неё не забывает.
— Следующий, — объявляет, удостоверившись, что мы «договорили», и взмахивает рукой
в сторону прихожей. — Милости прошу.

Следующий, то есть я, встаёт и направляется к выходу. Помнится, Хосок сказал, что

Чонгук объявит только его, получается, меня он представит сам? Как же он это
сделает, ничего не зная обо мне. Я слышу, как начинает играть Лана Дель Рей,
уверен, это Чонгук нашептал на ушко. Мне вдруг так неловко становится. Не припомню,
чтобы кто-то из моего окружения (из парней) слушал её, кроме меня, а тут ещё и
взрослые мужчины, что обо мне подумает Хосок? Боже…

— Для всех он — Ким Тэхён, — интонация Хосока поменялась, с представления

участников на ринге мы переместились в выпускной старшей школы, а именно — речь
классного руководителя. — Для своих он просто Тэ, — в голосе так отчётливо слышится
улыбка, что я даже могу представить, насколько она широкая. — Для семьи — Тэхён или
Тэхён-и. Для меня — уже, определённо, бро. А для кого-то — целая Вселенная,
перевернувшая жизнь с ног на голову. Накати, — слышится приглушённое, будто он
отвернулся от микрофона к Чонгуку, чтобы это сказать, — о тебе говорим, — и снова
звонко объявляет. — Встречаем, чёткий парень, поступивший в Америку, — Ким Тэхён!

Господи-боже-мой, как же мне неловко! Я дико смущаюсь и краснею, услышав приятные

слова и знакомое прозвище, бытующее между мной и любимым человеком, поэтому быстро
выхожу «из-за кулис» и сажусь на своё место, мямля под нос: «Ещё не поступил» и
закрывая помидор вместо лица руками.

— Ничего не знаю, документы уже поданы. А в том, что ты поступишь, я уверен на все
сто, — вновь быстро заговаривает Хосок.

— Почему?

— Прабабка была всевидящей, мне передался дар по наследству, — и ведь хрен поймёшь:
врёт человек или на серьёзных щах заливает.

Чонгук хмыкает, отвернув голову от друга, я же — надеваю свою серую толстовку на

молнии, которую притащил из дома, потому что у Чонгука часто бывает холодно после
работы кондиционера (к слову, он и сейчас включён), и запахиваю её, притянув к себе
колени и спрятав сложенные у груди ладони в рукавах.

— Так, теперь я, — воодушевляется Хосок и встаёт с дивана. — Вверяю тебе его, —

передаёт микрофон Чонгуку, — береги, как белка из «Ледникового Периода» свой орех.

— Мне его куда-то пихнуть, чтобы что-то раскололось и мир схлопнулся? — неправильно
мыслишь, Чонгук, он схлопнется только тогда, когда я перестану стесняться себя и
других. И сделаю это даже без ореха и микрофона.

— Я доверяю тебе, друг, — серьёзничает Чон. — Он мне как родной, — положив руку на
сердце.

— Иди уже, — прогоняет его Чонгук, усмехаясь. Хосок же, уходя, показывает двумя
пальцами себе в глаза и ему, говоря так, что следит за ним. — Найди, пожалуйста,
«black eyed peas — pomp it», — отключив микрофон, просит меня Чонгук, передавая
чужой телефон с музыкой, когда встаёт и, пока я, усмехнувшись, ищу, становится
сзади меня и склоняется, оперевшись о спинку кресла локтями. — У тебя всё хорошо? —
тихо, почти касаясь губами моего уха — больно близко я чувствую его дыхание на нём.

— М? — поворачиваюсь на него и возвращаю голову в исходное положение. — Да, всё

отлично, — и для убедительности киваю, найдя нужную песню и поставив в боевую
готовность палец, которым нажму на неё.

— Тогда почему закутался так? Может, принести одеяло, чтобы ты совсем спрятался? —
подтрунивает надо мной, взяв во внимание такую деталь, как моя привычка
«прятаться».

— Нет, просто холодно, замёрз, — я откидываю голову, чтобы иметь возможность видеть
Чонгука, что сразу выпрямляется.

— Выключить? — имея в виду кондиционер.

— Тогда вам жарко будет.

— Выпей с Хосоком и тебе тоже жарко станет, — мы вместе смеёмся едва слышно, пока
из коридора доносится голос упомянутого мужчины:

— Имейте совесть, я всё ещё здесь и жду, — мы оба переводим взгляд в направлении
звука. Хосок подумал, что мы забыли про него и что-то делали? О-о-о мой Бог.

— Песня не загружается, интернет плохой, — тут же находит оправдание Чонгук. — Жди.

— Накати ещё!

Мы с Чонгуком смеёмся. Куда ещё больше? Соотношение, в котором Хосок наливает

Чонгуку и заставляет его пить, уже через час сделает из него овоща. Это я вижу по
его состоянию уже сейчас — немного воздушное, лёгкое, с каждой секундой добавляющее
весёлые нотки в слова. Пьяным в зюзю я его ещё не видел, даже не знаю, хочу ли
этого или нет. Но радует то, что он расслабился и забыл о том, что не хотел
праздновать.

— Его называли по-разному, — начал Чонгук, видать, ему понравилось, как Хосок
представил меня, и он решил попробовать так же. — Мистер-оплатите-парковку. Закрой-
свой-нахрен-рот, — испустив смешок в конце — сам аж не выдержал. — Мальчик-с-
зелёными-ладонями. Хосок-сбегай-забери. Эй-длинный. И моё любимое — Хосок-ну-ёб-
твою-мать, — на последнем я смеюсь в голос, скрыв лицо в коленках. — Человек,
которому обязаны мои забытые везде вещи, и та ещё заноза в заднице — Чон Хосок.

Чонгук даёт мне сигнал — я включаю песню, через силу отрываю голову, расположившись
подбородком на коленях, и смотрю, как Хосок, откопав где-то солнцезащитные очки,
вплывает в комнату как Майкл Джексон, вызывая у меня новый приступ смеха, и
эффектно проворачивается вокруг себя, показывая свой офисный наряд — приталенные
брюки и белую рубашку с закатанными рукавами — во всей красе. Да, песня, которую
сказал включить Чонгук, ему идеально подходит, а она тем временем внезапно делается
громче. Я тут же начинаю крутить головой, чтобы понять, что случилось — телефон-то
чужой с музыкой у меня. Только потом до меня доходит, что Хосок прилунатил не
просто в гостиную, а прямиком к колонкам, он и сделал громче. Прихватив свой стакан
с алкоголем этот человек-веселье осушает его залпом и начинает танцевать, втягивая
после Чонгука, стоящего за мной, и порываясь взять меня, но мешкается, кажется,
тоже заметив, что я зажался, но не тут-то было — я резво встаю с места, сразу видя
яркую, даже солнечную улыбку Хосока, и присоединяюсь к разрывному веселью, забыв о
существовании соседей. Кто ж знал, что его так понесёт от этой песни? Чонгук знал,
он это сделал специально — по лицу видно.

План Хосока сработал — ему удалось его споить, вытащить из панциря и заставить
танцевать. Как и удалось втянуть в секту тусовщиков меня.

На втором припеве мы совсем, кажется, сходим с ума, когда с Чонгуком в унисон

выкрикиваем: «Pomp it», а Хосок нас в такт песне подстёгивает: «Louder!», то есть —
«громче».

За несколько последующих, таких же громких песен я понял две вещи: первое — что
соседям — пизда; второе — что пизда нам, потому что из прихожей с трудом удалось
услышать дверной звонок. Кому первей пизда стало понятно сразу — если бы соседям,
то к нам бы сейчас никто не звонил.

Пока я делаю музыку тише, почувствовав, как моментально сжалось очко, Чонгук,
махнув рукой, падает рядом со мной на диван устало и шумно выдыхает через нос,
переплетя пальцы наших рук с парными браслетами, и предоставив беду в лице
пришедших людей Хосоку. Он скрывается в прихожей. За ещё играющей — но уже тихо —
музыкой я не слышу разговора, который пытаюсь хоть краем уха уловить, но потом
отвлекаюсь на щекотку в районе шеи — Чонгук свесил голову вбок и прилёг мне на
плечо. Устал.

Не знаю, что Хосок назаливал в уши этим несчастным прихожанам, но возвращается он

уже в компании бутылки шампанского. Неужто, снова курьер?

— Мастер переговоров Чон Хосок к вашим услугам, — представляется и ставит бутылку

на стол к еде и остаткам виски. Взглянув на нас, Чон усмехается. — Недолго музыка
играла, недолго фраер танцевал, — и плюхается в кресло, где я до этого сидел весь
вечер.

— Что ты сказал им? — интересуюсь, смотря поражённо на бутылку. Оказывается, Хосок

не такой страшный, как я думал, если с ним спеть пару песен.

— Воззвал к совести. Человек три года, — выделяя пристыживающей интонацией цифры,

говорит, — не мог себе позволить отдохнуть, сейчас выдалась такая возможность, а вы
его лишаете её, даже при том, что никогда до этого он не доставлял неудобств! А
сегодня ещё и день рождения! Да как вы можете! — я в неверии качаю головой,
восхищённо улыбаясь, — он гений. — Короче, им настолько стыдно стало, что они
сгоняли домой и дали нам это в качестве извинений, — указав пальцем на стол с
шампанским. — Тебе налить? Я просто не буду — мешать не особо хочу.

Я задумываюсь лишь на секунду, прежде чем отрицательно качнуть головой — я толком

не ел, на голодный желудок пить не самая удачная идея, да и не хочется до сих пор.

— Как хочешь, — пожимает плечами Чон.

В целом, всё прошло не так ужасно, как я предполагал. Хосок оказался таким же
простым, раскрепощённым человеком, как Чонгук, не забил на моё существование и
попробовал подружиться, что приятно, а ещё прикольно шутил между песнями, что у
меня до сих пор живот болит от смеха. Хосок бесцеремонный, когда дело касается
близких, очень настойчивый, а ещё — располагающий к себе. Он лёгок на подъём, за
словом в карман не лезет и ещё много других фразеологизмов, показывающих, что он —
та самая икона, которую обычно показывают в дорамах, как уверенных людей, знающих
себе цену и то, чего хотят. Тот самый владелец крупной компании, но поместившийся в
скромном лице секретаря директора.

Чонгук отпраздновал день рождения за несколько часов. Успел и выпить, и

потанцевать, и попеть, и окутать меня своей любовью. Как объяснил мне потом Хосок,
Чонгук очень редко пьёт так, чтобы в понятии «отдохнуть», чаще всего это бывает
«для настроения», «чуть расслабиться» или «пригубить ради приличия», поэтому он так
настойчиво и спаивал его сегодня, чтобы тяжёлая голова хотя бы немного стала легче.

Сейчас он крепко заснул, расположившись на моём плече, и не выпускал руку из своей.

Меня и самого начало клонить потихоньку после уборки, а потом диких танцев. Надо бы
уложить Чонгука нормально и разместить Хосока в гостевой спальне.

— Я не планировал сегодня стеснять вас, — заявляет он, когда я говорю, что все
нужные вещи он найдёт там.

— Сейчас уже поздно, а ехать далеко, оставайся, ты никого не потеснишь. Тем более,
у вас обоих завтра выходной, нет нужды спешить домой, чтобы явиться утром вовремя.

— А откуда ты знаешь, что у меня нет, скажем, жены? — пытается подловить и запутать
Хосок, но я успел кое-что узнать у Чонгука.

— У тебя нет на это времени, откуда бы ей взяться?

— А ты хорош, — одобряюще улыбается мне и салютует стаканом, чтобы после допить

свой виски.

Я замолкаю на несколько секунд, а потом в итоге решаюсь.

— Хосок-хён.

— О, Боже, упаси, — вылупляет глаза Чон, — просто Хосок. Обойдёмся без

формальностей.

— Хорошо, — киваю, приняв чужие слова к сведению. — Почему Чонгук так не любит
праздновать свой день рождения?

— Он не любит излишнее внимание к себе, — отвечает, а я вдруг понимаю, что,

оказывается, мы с Чонгуком куда сильнее похожи, чем я думал. Хотя, погодите-ка. Он
не любит внимание?! Тогда как же…

— А как же спонсорство? Рабочая должность директора там… Как минимум первое очень
сильно привлекает внимание.

— Спонсировать школу он решил по собственной инициативе, поскольку сам отучился там

и хотел помочь, а не чтобы привлечь внимание прессы или ещё кого-то. Там все просто
знают о его существовании, пару раз он покажется и всё, конец. Поэтому можешь не
приплетать сюда это. А день рождения — его праздник. Внимание будет всецело
принадлежать ему, и это-то как раз бесит. Он всегда, как черепаха, в панцирь
прячется, не любит шум, большое скопление людей и довольно тяжело открывается
другим.

Чего? Он?! Не припомню, чтобы при нашем знакомстве была такая проблема именно со
стороны Чонгука, а не с моей. Но если задуматься… то, получается, да, Хосок прав.
Не сразу были показаны слабости, не сразу были раскрыты секреты прошлого, хотя они
до сих пор не раскрыты.

— Хосок, у него ещё есть кто-то из родных? — мучащий меня долгое время вопрос. Мы
всё время ходим к моей семье, беседуем с ними и о них, но никогда я не слышал о
семье Чонгука, только один раз, и тот был не правдой, а чтобы привести мне пример.

— Конечно, есть, — удивляется Чон. — Он не говорит о них, потому что они либо
вообще не поддерживают связь, либо не могут этого делать, либо это даётся с
натягом. Про родителей ведь знаешь? — я киваю. — Так вот, по стороне мамы он знает
её сестру, свою тётю, которая, если не ошибаюсь, года три назад свалила в Таиланд,
от неё же есть младшая сестра, примерно твоего возраста, может, чуть старше, с
которой он периодически переписывается. По папиной линии… — задумывается, почёсывая
висок, когда подпёр голову рукой на подлокотнике. — Там тоже какая-то тётя была с
тремя детьми. Два мальчика и девочка, им сейчас лет по двадцать-двадцать пять. Но
херня в том, что тётка вспоминает о нём только тогда, когда у неё проблемы. Дети
его не трогают, зная, что «ну есть и есть брат, чё бубнить». А мамашка у них с
прибабахом. Такое, конечно, нельзя говорить о чужих родителях, но я до сих пор
помню один случай, после которого отец Чонгука и разорвал с их семейкой связь. Не
проси — не расскажу, только если он сам это сделает. Эту информацию я уже
распространять не могу, но, думаю, вопрос, касательно семьи, уяснён.
— Более чем, — снова киваю, но уже чаще. — Спасибо.

— Штуку{?}[тысячу] на стол и я продолжу, — я приглушённо смеюсь, опустив ещё чуть

стеснительно голову. Хосок выглядит расслабленным, слабо улыбается, смотря на нас
двоих, а потом снова заговаривает. — Знаешь, ты можешь не видеть этого, но Чонгук
очень тобой дорожит, Тэхён. Я ещё не видел, чтобы он так о ком-то беспокоился, как
беспокоится о тебе, — у меня внутри всё ёкает из-за чужих слов.

— Я знаю, — прячу хотя бы одну руку в рукав толстовки. — И тоже беспокоюсь о нём и
его работе, — робко признаюсь, немного поникнув. — Он будто не знает меры и
приходит совсем без сил.

— С работы? — переспрашивает Чон, а я угукаю в ответ. — Да он особо не

перерабатывает, — ведёт плечом, — больше от левых мыслей устаёт, чем от работы.
Раньше же такого не было.

— Раньше это?.. — начинаю догадываться.

— Да, до вашей встречи, — кивает Хосок. — Там ещё периоды были, конечно, но суть
такова, что он выматывается не из-за работы, а из-за проблем, которые у него вне
её.

Ахуеть…

— Вижу по лицу, что объяснения всё же нужны.

— Скорее конкретные примеры, — исправляю его.

— Так, перед всем, что скажу, хочу предупредить: Чонгук хороший друг, но куда более
хороший парень. Всё, что я знаю и сейчас тебе скажу, не обсуждалось подробно между
нами, это происходит уже у вас, поэтому о ситуациях я знаю, как об обложке журнала
— чисто заголовок.

— Хорошо, я понял, — киваю, дав Хосоку право продолжить.

— Тогда начнём с самого банального на мой взгляд — твоё похудение, после которого
ты долго не мог восстановиться. Мы тогда с тобой редко виделись, но со слов Чонгука
ты был чуть ли не скелетом, так что мне было даже страшно представлять, что с тобой
сделала депрессия. Сейчас я вижу, что всё не так ужасно, как мне это преподнесли, и
понимаю, что свойство преувеличивать во время волнения отразилось на моём друге
впервые за тринадцать лет после смерти отца. Ты первый, кто заставил его
чувствовать такой сильный страх за столько времени. Не уходя далеко от похудения,
упомяну твою «болезнь», — показав кавычки пальцами. — Так часто, как тогда, я ещё
не мотался по городу. Чонгук сам по себе бывает рассеянным, сам знаешь, а когда
голова забита чем-то, что его тревожит, у него мозг будто вообще отключается, —
щёлкает пальцами. — Каждая ваша беседа, каждая перемена в настроении отражалась на
нём.

— Он не настолько очевидный, — хмурюсь, не веря, но когда уголок губ Хосока вместе

с бровями поднимается, начинаю сомневаться.

— Настолько, — возражает. — Настолько, что я прошарил, когда вы впервые переспали,

не спрашивая об этом.

Я густо краснею, пряча глаза в ворсе ковра.

— Ладно, понял, — мямлю.

— Было ещё такое, что он переживал о твоём отношении к нему. Такое и сейчас есть на
самом деле, просто он уже не говорит об этом или старается не показывать, это же
Чонгук.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не любит распространяться о своих страхах, но за столько времени бок о бок, я

понял, что его самый главный страх — остаться в одиночестве. Я не пытаюсь призвать
тебя к ответственности за свои чувства или что-то такое, но ты никогда не замечал,
что Чонгук… — он задумывается, подбирая нужные слова, а потом выдаёт: — как будто
постоянно боится упускать тебя из виду? — пока я начинаю думать, стараясь
припомнить что-то подходящее под это описание, Хосок продолжает. — Он боится
потерять тебя, думает, что ты когда-то надумаешь убежать, — у меня от чужих слов
даже челюсть отпадает и глаза расширяются. А потом я сопоставляю его привычку
искать меня по ночам, когда я в порыве бессонницы пью чай, или утром, когда встаю
раньше него. В Дубае такого не было, потому что мне там некуда бежать. — Уверен,
что не хочешь выпить? — кажется, по моему состоянию видно, что в этот раз ответ
будет иным — вот теперь, пожалуй, надо.

Хосок сбегает на кухню за высоким бокалом, пока я обдумываю информацию, которую

услышал. Я так переживал, что Чонгук может меня бросить, что не заметил очевидных
вещей, доказывающих мне обратное. Подарки, слова, нужда в прикосновениях, забота,
его привычка обнимать меня во сне — Чонгук всё время показывал, что не просто меня
любит, а что постоянно ходит по краю лезвия и не знает, чем может меня к себе
привязать, чтобы наверняка. Он открывался мне, не зная, к чему всё приведёт,
старался увлечь чем-то, давал поверить в себя, помогал совершенствоваться, делал
всё ради меня, а я видел это через призму страха, что мы в любой момент можем
расстаться.

Я видел его слёзы лишь один раз — когда плохо было мне.

«Прозвучит очень романтично, жаль, конечно, что на деле всё не так красиво, как на
словах, но когда тебе плохо, плохо и мне тоже»

Он зовёт меня Вселенной не потому, что она отражается в глазах, а потому, что на
мне сконцентрирован весь его мир.

«Моя Вселенная»

Он боится меня потерять, ищет по ночам потому, что боится остаться в одиночестве,
думает, что я его оставлю, как родители и вся семья, которой от него нужны только
деньги.

— Эгей, приём, — машет рукой Хосок, выводя меня из транса. Он стоит передо мной и
протягивает наполненный наполовину бокал с шампанским. — Часто у тебя такое?

— Временами, — отвечаю и задумчиво кручу бокал в руке, пока Хосок возвращается в

кресло. — Почему он мне ничего не сказал? — осипшим голосом.

— Он сам никогда ничего не говорит, — с горечью подмечает Чон. — Из него клещами не

вытянешь что-то, что сильно тревожит. Я удивлён, что хотя бы это знаю.

Что-то?! Да он всё знает, а я — совсем ничего.

— Я должен был хотя бы иногда спрашивать о его чувствах и тревогах, — вздыхаю,

прислоняя ладонь ко лбу, и начинаю неторопливо массировать его. Вечно только о себе
да о себе, а о нём хоть бы раз поинтересовался! Но нет, если же все молчат, значит,
у них всё хорошо. Какой же я ужасный человек.

— Дохлый номер. Этот орешек просто так не раскалывается, даже если его ёбнуть
наковальней. Не вздумай сейчас себя накручивать из-за этого, — грозит мне пальцем
Хосок, — я серьёзно, Тэхён. В том, что Чонгук держал тебя в неведении, нет твоей
вины и быть не может. Он привык справляться с проблемами сам, от этого и страдает.
Пока до него это не дойдёт, он не будет ничего говорить ни тебе, ни мне.

«…появились первые проблемы, с которыми приходилось учиться справляться самому…»

«У меня тогда просто не было возможности обратиться к кому-то за помощью, поэтому я

привык всё делать сам и скрывать от других то, что мне бывает тяжело»

— Сколько бы я ни говорил ему, сколько бы ни просил — всё в пустоту. Он упрямей

барана, Тэхён. Даже не думай винить себя. Можешь винить его, можешь высказать ему,
но оставь в покое свою кудрявую голову, она взорвётся скоро.

Вот это интересно получается — в то время как Чонгук пытался раскрепостить меня и
научить не держать всё в себе, с ним то же самое пытался проделать Хосок. Это… Это…

— Пиздец, — выдыхаю обречённо, отставляя бокал и пряча лицо в притянутых к себе

коленях.

— Ну. Давай смотреть правде в глаза — пиздец уже позади, главное, что мы его
распознали. А что делать дальше — уже тебе решать. Но только не накручивать себя —
этот вариант мы сразу же исключаем, — на столе звенит колокольчик уведомления из
телефона Чонгука. Хосок бездумно тянется за ним и читает сообщение, после которого
начинает широко улыбаться. — Вот, например, сейчас можешь радоваться.

— Чему? — спрашиваю, а ко мне сразу разворачивают телефон с сообщением из

финансовой школы: «Ким Тэхён — зачислен».

— Поздравляю.

Ну, хоть что-то хорошее, вечер ещё не обречён.

Речь почти сразу заходит о моей учёбе — «почему именно туда?», «как готовлюсь?»,
«как настрой?» и прочее. Хосок умеет искусно заболтать собеседника и отвлечь этим
от проблем, творящихся снаружи. И, честно говоря, я даже соскучился по тому, что
общаюсь с кем-то, помимо родни и Чонгука. Это сразу так легко ощущается, так по-
родному, даже если учесть то, что знакомы мы относительно недавно. Было полезно
услышать другие наставления и мнение по поводу каких-то ситуаций. Теперь у меня в
телефоне на случай ЧП был номер Хосока, который записал себя почему-то как «Турбо».

Когда я уже начал зевать, съев в итоге один из доставленных кексов, нехён сказал,
что пора сворачиваться. Он помог мне убрать со стола, принести одеяло и подушку
Чонгуку, а ещё показал, что диван в гостиной может разбираться, и выдвинул нижнюю
часть, чтобы я лёг не в спальне, а здесь. В попытке уложить Чонгука в
горизонтальное положение, пока Хосок в душе на втором этаже, я случайно бужу его,
когда хочу передвинуть ближе к середине дивана, чтобы он не был приклеен к спинке.

— Тэхён? — спросонья едва открывает глаза он и приподнимается на локтях. — Ты куда?

— Никуда, я здесь. Двигайся ближе, — плюс в моём косяке то, что Чонгук может мне
помочь в своём перемещении по дивану. Я ложусь на середине и жду, когда ко мне
придвинутся вплотную, тут же окольцевав мою талию рукой, а головой примостившись на
плече.

Хосок со второго этажа громко шепчет: «Спокойной ночи». Я ему киваю, безмолвно
пожелав того же, сонно моргаю и уже почти засыпаю. Рукой провожу по мягким волосам,
убирая выбившуюся прядь с лица за ухо, чтобы не разбудила снова, и понимаю, что
жизнь вкрутую поменяется после сегодняшнего разговора. Теперь до меня доходит смысл
многих сказанных слов.

— Спасибо, что ты есть, Чонгук, — шепчу в макушку и прижимаюсь к ней губами. —

Просто спасибо.
Комментарий к О сильных людях с чувствительной душой
прим. беты: Хосок - это чисто: &quot;Я ЛЮБЛЮ ЕГО, Я ХОЧУ ЗА НЕГО
ЗАААААМУУУУУУУУУЖ&quot;

========== Тысяча тридцать дней ==========

Если раньше времени было слишком много и я не знал, чем его занять, то теперь его
чертовски мало. Времени, которое я провожу с Чонгуком, мало. До отправления в
Америку осталась неделя, первые два месяца лета слишком быстро пролетели, уже
август. За своими делами мы не заметили, как долгожданная дата стала слишком
близка.

Эта мысль обухом дала по голове только неделю назад, когда я был у себя дома,
переписывался ночью с Чонгуком, но в тот момент мы уже разошлись, чтобы спать. Лёжа
в тёплой постели и уже отходя ко сну, голову внезапно пронзила фраза, от которой по
телу побежал неприятный холодок: «Я не увижу его целых три года, ещё не факт, что
не больше». Обучение будет длиться именно столько, но неизвестно, может, меня
отправят на дополнительный курс или ещё куда-то. Тревога дала о себе знать, сон как
рукой сняло, я всю ночь проворочался, потом лежал, обняв подушку, и смотрел в
пустоту, боясь представить, что будет дальше. В итоге так и не получилось уснуть,
пришлось сидеть на кухне до утра, играя с Дохлым в переглядки. Мама тогда
удивилась, что я так рано проснулся, но знала бы она, что в тот момент было у меня
в голове, перестала бы радостно на это реагировать: «Режим к учёбе полезно
настраивать, молодец, сынок, так держать!».

Но я не восстановил его, а только сильней сбил, что не укрылось и от Чонгука, когда

мы встретились через несколько дней.

— Ты весь день носом клюёшь, — сказал он мне, когда мы сидели в торговом центре
после просмотра какого-то фильма. Название не запомнил, потому что в процессе
просмотра чуть не уснул раз десять, наверное. После кино мы пришли покушать вредной
еды, и, видимо, моя вялость бросалась в глаза. — Плохо спал ночью?

— Вообще не спал. Уже третий день не могу уснуть ночью, — делюсь, макая картошку
фри в сырный соус и откусывая её. — Как только ложусь, мысли атакуют, удаётся
прилечь днём, когда сил уже совсем нет и я вырубаюсь.

— Волнуешься из-за учёбы?

— Есть немного, но больше из-за того, что мы долго не сможем увидеться.

— Я буду прилетать периодически, — находит решение проблемы Чонгук, но оно выгодно

только для меня. Опять.

— Нет, — твёрдо отвечаю, хмуро взглянув на него. — У тебя и так один выходной в
неделю, не хватало, чтобы ты терпел перелёты в фигову тучу часов ради пары дней со
мной, а потом снова уходил с головой в работу и истощал себя. Нет, Чонгук, ты не
будешь прилетать в Нью-Йорк.

Ему на мой протест нечего сказать — понимает, что я прав в этот раз. Возникло такое
чувство, будто глупой, абсолютно слепой любовью любит именно Чонгук, после
разговора с Хосоком это особенно хорошо чувствуется. Он готов на всё ради меня,
даже если для этого потребуется жертвовать своим здоровьем, но так ведь нельзя. Кто
мне говорил, что нужно любить всех, а себя немного больше?
Чонгук всегда даёт много советов, но сам им никогда не следует.

— Я тоже не буду прилетать, — опускаю голову в свою еду. — Если хотя бы раз приеду
на праздники или каникулы — вернуться к учёбе будет тяжелей, — говорю я вздыхая,
прислонив лоб к ладони руки, поставленной на локоть на столе. — Стоило поступить
где-то здесь, а не рваться в Америку.

— Не нужно жалеть об этом, когда уже так много сделано. Это лучший вариант из всех,
мы все это понимаем. Ты долго готовился к поступлению, тебя зачислили, дело
осталось за малым — отучиться.

— За малым, — шёпотом нервно усмехаюсь. Всего лишь провести три года вдали от дома
и всех, кого знаешь, вникнуть в учёбу, закончить всё на «отлично» и вернуться. За
малым, конечно. — Чонгук, ты не боишься, что за время, пока я буду там, что-то
случится? — поднимаю голову на него.

— Что случится? — не понимает, сведя брови у переносицы.

— Не боишься, что чувства могут угаснуть или мы влюбимся в кого-то другого? — когда
произношу это, внутри с глухим треском что-то ломается.

Старая песня зазвучала на несколько аккордов выше, превратилась в навязчивый писк в

ушах, разразившись с новой силой. Шум людей, заполняющих открытое пространство
второго этажа торгового центра, пропадает. В глазах, что сейчас выглядят
непроницаемо, в которых проглядывалась любовь, чувства, испытываемые ко мне,
холодным металлом блеснула боль. Я не могу смотреть в них, опускаю взгляд вновь на
остывшую картошку, уже не находя её такой аппетитной, и поджимаю губы, прикусив при
этом нижнюю, чтобы не позволить себе расклеиться прямо здесь, на людях. Но страшней
молчания, повисшего между нами, стал ответ Чонгука.

— Значит, так будет нужно, — бесцветным голосом, что до этого был пропитан
нежностью. Долго не было такого, чтобы он настолько серьёзно говорил на тему наших
отношений. Вернулся его деловой стиль, которым не общаются с любимыми людьми,
только с теми, на кого всё равно, или от кого хочешь скрыть свои эмоции.

«Я не буду принуждать, уйду в любой момент, если попросишь. Даже если уже буду не в
силах отпустить» — я помню это обещание. Как и помню то, что это чушь собачья. Ни
он, ни я не отпустим просто так друг друга.

— Но этого не будет, — непреклонно, отвернувшись от меня в сторону, из-за чего

стало видно, как на чужом лице играют желваки — он зол, расстроен, ему больно так
же, как и мне, от этих слов. — Я уверен.

В Чонгуке многое поменялось со знакомства, в разговорах это особенно заметно.

Раньше он мог говорить что угодно, и это было наполнено уверенностью, сказано с тем
непробиваемым настроем, при котором хочется сказать: «Да, верю». Но со временем это
начало пропадать, словно в его голову закрались сомнения насчёт всего
происходящего. Нет, это не мысли о расставании, таким в нашей паре страдаю я, а
скорее неуверенность в ком-то из нас. У многих пар это проявляется в ревности, у
нас же — в деталях общения. Чон никогда не отводил взгляд, если был в чём-то
уверен. И я понимаю, с чем это связано — чем дороже становится тебе человек, тем
страшнее его потерять. Это всё страх. Он вводит в заблуждение, не даёт спокойно
жить и присутствует в каждом из нас.

— Нельзя быть на сто процентов в чём-то уверенным, — бормочу и неосознанно

подкармливаю его демонов сомнения. У меня стойкое чувство дежавю, я когда-то уже
говорил ему эти слова, кажется, это было целую вечность назад. — Везде есть
погрешность. Здесь — она велика как никогда. Что будет и как всё обернётся? Мы оба
до конца себя не знаем, и это страшно. Вдруг кого-то переклинит?
Я не хочу сломаться там, в Америке, узнав, что он может найти кого-то другого, как
и не хочу ломать его, разлюбив. Я не хочу уже никуда, только быть с ним.
Пожалуйста, я что, так много прошу?

— Мы избавимся от неё и докажем себе, что нам по силам пройти любое препятствие на
пути отношений, — настраивает меня Чонгук, но выглядит как раз так, будто не может
понять: пытается он убедить в своих словах меня или себя самого. — Просто… — слова
даются тяжело, я слышу, как он пытается подобрать нужные, чтобы доказать мне свою
правоту. — Это нужно тебе, понимаешь? Качественное образование, которое ты получишь
там, откроет тебе двери в лучшую жизнь, где ты не будешь ни в чём нуждаться. Ты
отучишься, получишь диплом, на протяжении этого времени мы будем общаться, хоть
каждый час списываться и созваниваться, а потом ты вернёшься в Корею и всё будет,
как прежде. Веришь мне?

Всё не может быть так радужно. В жизни так не бывает.

— Мне нужно отойти, — говорю, судорожно вдохнув, выхожу из-за стола, едва не
откинув стул за собой, и в скором темпе направляюсь к уборной.

Не знаю, какое выражение лица было в этот момент у Чонгука: был ли он разочарован в
моей неуверенности или же потерял надежду в свои слова, поникнув? Сила слов о
будущем имеет значение лишь тогда, когда ты сам в них веришь и живёшь с мыслью, что
так и будет. Но я не могу этого сделать, когда шкала риска подскочила так высоко.
Можно поверить во что угодно, но только не в это и не сейчас, когда важная дата
давит фактом своего приближения.

Я закрываю ладонью рот, чтобы на весь этаж не всхлипнуть, и добегаю до туалета.

Почти подбегаю к раковине, чтобы включить воду и немедленно умыться, смешать
образовавшиеся слёзы с ней, смыть с лица прочь, не позволить себе настолько
убиваться.

Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Это давление преследовало меня несколько дней, в течение которых не получалось

нормально спать. Подавленные по привычке эмоции, которые теплились внутри и только
ждали момента, чтобы показать себя, сконцентрировались в груди. Внутренний сосуд
переполнился, они выходят наружу через влагу, вытекающую из глаз. Всё случилось в
неподходящем месте, резко и непредвиденно. Слёзы сами покатились нескончаемым
потоком, как-то было раньше, но дома я был защищён, здесь — нет. Меня пробрало
настолько, что я просто не успевал смывать их тёплые крупицы холодной водой.

В тот день мы больше не разговаривали. Как только я вернулся в зал, успокоившись,

Чонгук довёз меня до дома и мы молча разошлись. Наверное, это был самый глупый
поступок, который можно было совершить тогда. Я снова закрылся от мира в комнате,
прислонившись спиной к двери, медленно скатился вниз и не стал себя сдерживать.

А вдруг это он и есть — конец? Вдруг он наступит по моей глупости из-за этого
дурацкого переезда?

В комнату неоднократно стучала мама — я не открывал, потому что тихо задыхался,

проливая слёзы, оставляющие разводы на щеках и одежде. Никогда мне не было так
больно и ужасно на душе, как в тот вечер. Ссора с Сумин была ничем, по сравнению с
тем, что моё сердце медленно трескалось, причиняя адскую боль. Если раньше всё не
уходило дальше моих предположений и мыслей, которыми я себя накручивал, то теперь
ситуация куда более страшная — теперь сомнения были не только у меня.

Выйти из своего укрытия получилось уже ночью, когда убедился, что родители у себя в
комнате: не хочу слышать вопросы, не собираюсь на них отвечать. Время близилось к
полуночи. Мне даже чай не хотелось. Я вернулся в комнату и, переодевшись, лёг в
постель в надежде заснуть. В тот раз удача была на моей стороне, получилось почти
сразу отключиться, прижав к груди подушку и скрючившись в позу эмбриона. Но мой
покой был нарушен из-за того, что во сне я во что-то врезался спиной, когда
переворачивался на другой бок. На сонную голову слишком быстро пришло осознание,
что это не стена, у которой стояла кровать, а что-то тёплое. При попытке
пошевелиться, ощущались затруднения. Опустив голову, я сразу увидел руку,
обнимающую меня, на запястье которой браслет с латинской буквой Т. За окном
глубокая ночь, я всё ещё у себя в комнате, но со спины меня прижал к себе Чонгук,
который должен был быть дома. Кое-как перевернувшись, льну ближе, тут же обнимая
его в ответ, и снова ощущаю, как влага бежит по щекам и скрывается в ткани чужой
одежды. Ладонь с поясницы двинулась выше и зафиксировалась на спине.

Чонгук всегда плохо спит на новом месте.

— Прости, — в оглушающую тишину шёпотом — знаю, что он услышит.

— Всё нормально, — целует меня в макушку. — Я понимаю твою неуверенность. Мне тоже
страшно.

— Я не хочу оставлять тебя и родителей здесь и уезжать, — в тисках сжимая ткань

футболки.

— Я понимаю, но так будет лучше. Мы скоро встретимся. А пока, давай насладимся

временем, которое у нас осталось до твоего отъезда, — я в ответ часто-часто киваю,
зажмурившись.

Не знаю, можно ли это назвать нашей первой ссорой, но после того дня мы не
расставались ни разу.

Чонгук, вопреки моим возмущениям, устроил себе ещё отпуск на две недели, которые мы
должны были провести вместе. Мы много гуляем, отдыхаем и общаемся, были на ужине у
моей семьи и даже в гостях у Хосока, когда он попросил заехать, чтобы Чонгук кое в
чём разобрался по работе. Были на пляже под покровом ночи, гуляя до самого утра,
чтобы встретить на берегу рассвет, сидя на тёплом песке в обнимку. Всё это,
конечно, хорошо, но за широкими улыбками не скроешь грусть, что таится внутри.

В глазах всё отражается, а они лгать не могут.

Сейчас за окном непроглядная ночь, только мы, подобно совам, не спим, а лежим в
спальне под одеялом, прижавшись друг к другу, почти полностью обнажённые после
душа, и смотрим фотографии на ноутбуке Чонгука, которые были сделаны за весь период
нашего общения. Фотографии с прогулок; из Швейцарии, которые я ему присылал; глупые
селфи с Сумин оттуда же; мой выпускной; отдых в Дубае; со дня рождения моей мамы и
Чонгука; совсем недавние фотографии с каждого похода гулять, которые пришлось
добавить в папку сегодня. Как будто мы хотели запечатлеть последние моменты нашего
счастья.

Стоит Чонгуку убрать ноутбук, я, почувствовав острую необходимость в контакте с

ним, тянусь, чтобы поцеловать, для этого приходится чуть привстать, нависнув
сверху. Рука, обнимающая меня, спустилась со спины на ягодицы и подтолкнула вбок,
побуждая меня перекинуть одну ногу через упругие бёдра и оседлать их хозяина. Он
принимает сидячее положение, обнимает, плавно проводя ладонями по моему телу, не
перестаёт целовать и сводить меня с ума каждым действием. Его губы сминают мои
неспешно, движения растянутые, вызывающие волнение в районе солнечного сплетения.
Меня переворачивают и опускают на мягкую простынь, нависнув сверху, я сцепляю руки
на сильной спине и чувствую, как одеяло, которым мы были накрыты, сползает всё
ниже, позволяя холодку закрасться к нам. Когда Чонгук отстраняется, я открываю
глаза и тут же встречаюсь с другими, чёрными, как сама ночь, такими прекрасными,
вот только вместо блеска счастья в них сквозит печаль. Ладонь ложится на гладкую
щёку, большой палец любовно по ней проводит, а в свете луны за окном что-то блестит
на миг. Подушечкой стираю частичку боли, как только её становится невозможно
сдерживать. Чонгук берёт мою ладонь и прижимается к лицевой стороне губами, плотно
закрыв глаза, чтобы остановить поток эмоций, и болезненно хмурит брови.

Я знаю, как тяжело сдерживаться. Я понимаю тебя, Чонгук. Но мы все люди, нам всем
неподвластен полный контроль над эмоциями.

Приподнявшись на подушке, за затылок притягиваю его к себе, побуждая лечь мне на

грудь, прижимаюсь к смоляным волосам губами и замираю так. Ты всегда был со мной
рядом, когда мне плохо, позволь теперь мне сделать то же самое.

— Я никого никогда не любил так, как тебя, Тэхён, — признаётся через какое-то время
Чон. — Не представляю, что будет, если мы вдруг расстанемся, — он впервые
озвучивает свой страх, ослабев в моих руках.

Я мягко провожу по его волосам ладонью, неспешно перебирая тёмные пряди, и слышу,
как тяжко он вздыхает, обняв меня сильней.

Люди имеют огромное влияние на других людей, особенно если это кто-то дорогой тебе.
От тех, к кому душа тянется, каждое слово звучит единственной правдой, по себе
знаю, но только она не всегда приносит пользу и положительное влияние. Пары — яркий
тому пример. От состояния одного зависит состояние другого, передаётся настроение,
черты характера, вкусы.

Неуверенностью в себе, как чумой, заразился от меня Чонгук. Я боялся, что разобью
его, когда буду там, далеко, но сделать это вблизи оказалось куда проще. Близкие
причиняют самую сильную боль даже неосознанно, а потом раскаиваются, пытаясь
залечить причинённые раны, оставшиеся шрамом на душе. Чонгук не заслуживает такого
слабого человека, как я — от окружающих людей зависит слишком много, со мной он
медленно угасает. Это значит только одно — мне нужно стать сильней, лучше. Ради
него, себя и наших отношений. Раньше сильным был только он, вывозил на своих плечах
все наши проблемы — как личные, так и общие, — но ведь это не всегда будет
продолжаться, когда-то пришёл бы конец. И вот, его лимит достигнут — моё сомнение
подкосило устойчивое состояние Чонгука.

Чувствую себя так, будто меня подпустили настолько близко к чему-то сокровенному и
хрупкому, что посмотри не так — оно сломается на миллион кусочков. И я сломал это
неосознанно.

Но я не хотел! Нет!

— Этого не будет, — заявляю, невероятно сильно разозлившись на себя за глупость.

У каждого сомнения есть границы. Если ты будешь плакаться человеку регулярно об

одном и том же, в скором времени он и сам в это поверит. В какой-то момент он
перестаёт думать, что его слова истина, и поддаётся мысли, что единственная правда
кроется в чужих, лживых и слабых, которые и гроша не стоят.

Да, ты можешь сомневаться, ты можешь бояться, но поддаваться отчаянию, когда есть

хотя бы малейший шанс на лучший исход, приведёт только к тому, что ты вгонишь себя
и окружающих, пытающихся тебе помочь, в апатию.

— Помнишь о погрешности? — напоминает Чонгук, кажется, и правда поверив в мои

слова, сказанные в кафе. Они плотно засели в его голове.

Неделю мы улыбались друг другу, делали вид, что всё хорошо, но, оказывается, всё
было настолько плохо, что силы сдерживаться иссякли сейчас и показали то, что было
скрыто.

— Забудь о погрешностях, — твёрдо. Я такой дурак, что посмел поселить сомнения в

чужой голове, такой дурак! — Забудь вообще весь бред, который я тогда сказал. В
любви не существует погрешностей. Мы встретимся через три года, и всё будет как
раньше… Мы пройдём через это. Веришь мне?

Чонгук целует меня в районе сердца и говорит:

— Верю.

***

— Я не хочу тащить с собой столько чемоданов, можно будет купить что-то ещё там, я
же не на неделю еду, и не на месяц, это точно случится.

— Тэхён, — возражает мама и продолжает складывать вещи во второй чемодан, — вещей

на первое время много не бывает. Щас ещё третий принесу, — говорит, поднимаясь на
ноги, и идёт к выходу из моей спальни.

— Какой третий?! — возмущаюсь, разводя руками ей вслед, но на мой протест плевать

хотели, даже не обернулись. Я вздыхаю, размякнув на полу в позе лотоса. — А ты что
скажешь? — поворачиваюсь к лежащему на кровати на животе Чонгуку, наблюдавшему всё
это время за нами. Он вызвался помочь собрать вещи, но по итогу был усажен матерью
на кровать, потому что «Нечего гостям доверять работу, с которой мы с ней справимся
вдвоём», — цитата.

— Я согласен с твоей мамой, — отвечает он, сложив руки перед собой, на которых
размещает голову. — Неизвестно, что тебе вдруг понадобится поначалу.

— И как вы мне предлагаете тащить всё это до общежития? — рукой указываю на один
собранный чемодан и второй, почти полностью набитый вещами, а мама ещё за третьим
побежала, ну пиздец. У меня вещей не настолько много, как минимум от половины я
могу отказаться, они мне там нахер не нужны. — Я не уверен, что потом вообще смогу
впихнуть это добро в шкаф.

— Тогда рассортируй вещи, которые вы собрали, и оставь только всё нужное по твоему
мнению. Может, получится на один чемодан меньше.

— Кое-кто будет возникать, — закатываю глаза.

— А кое-кто другой может помочь переубедить её, — вскидывает брови, улыбаясь.

Я вздыхаю, а Чонгук поднимается с места и в несколько шагов подходит, садится за

мной на колени, чтобы склониться сверху и обнять за руки, уткнувшись носом в
область между плечом и шеей. Люблю, когда он так делает, сразу тепло и спокойно
становится.

— Иногда мне кажется, что твоё мнение в этой семье ценится гораздо больше моего, —
кладу свою руку на его, озадаченно сведя брови. — Может, это потому, что они не
воспринимают меня как взрослого.

Чонгук усмехается мне в шею.

— Ты и не взрослый, — ну, спасибо, — но с тобой считаются родители. Так просто

кажется, потому что ты нас сравниваешь и сам же себя принижаешь передо мной.

Сравнение — ужасная черта, от которой давно пора избавиться. Я знаю, с чем это
связано — с тем, что я не люблю себя и не уважаю, а иначе бы не задумывался о
подобном. Но полюбить себя гораздо тяжелей, чем полюбить кого-то, в этом кроется
вся проблема. Оно получается неосознанно, я просто знаю, что Чонгук во многом лучше
меня, вот это и выливается в то, что я недостаточно хорош, чтобы меня воспринимали
всерьёз.

— Ты тоже относился ко мне как к ребёнку сначала.

— Когда такое было?

— Постоянно.

— Я не относился к тебе как к ребёнку. С детьми не занимаются сексом на балконе

виллы в Дубае, — прохрипев последние слова мне в шею абсолютно невозмутимо.

Я смеюсь и легонько бью его по руке.

— Дурак, — снова смущаюсь, но уже не так сильно. Кажется, начинаю привыкать к его
любви доводить меня до краснеющих щёк.

Нас прерывает то, что мама возвращается в комнату, но без чемодана. Видимо, не
нашла.

— Мне кажется, Тэхён прав, нуна, — говорит сразу Чонгук, выпрямившись и положив
ладони мне на плечи — помнит о моём стеснении, поэтому при маме держит дистанцию. —
Вещи на первое время это, конечно, хорошо, но он многое успеет приобрести на месте.
К тому же, мы с вами не будем ограничивать его в денежных средствах…

— Мы? — на повышенных тонах удивляюсь, немного подаваясь вбок, чтобы поднять голову
и посмотреть на него, но чужие руки удерживают на месте и возвращают в исходное
положение.

— …Я буду высылать подарки…

— Чт… — не успеваю возмутиться, снова перебив, с вылупленными глазами, как мне

закрывают рот рукой. Чонгук?!

— …У него к первой половине семестра будет достаточно вещей, которые заполнят место
в комнате, — мои протесты будто вообще не были замечены.

— Не знаю, Чонгук… — неуверенно говорит мама, хмурясь с сомнением, и заводит руки

за голову, чтобы перезаколоть волосы и переделать немного растрепавшуюся причёску.
— Мне кажется, тогда лучше снять квартиру, а не селиться в общежитии. Вещей в любом
случае будет много, что сейчас, что со временем.

— В общежитии будет жить проще, поскольку это ровесники, с которыми можно будет
подружиться, подтягивать навык языка и заводить полезные знакомства. Может, это не
всегда выгодно для обучения, но для коммуникации — лучший вариант. К тому же, я
смотрел, самый ближайший комплекс находится в пяти километрах от университета, а
общежитие в соседнем районе. Намного ближе, согласитесь.

А почему этим всем занимаюсь не я?..

— Я понимаю, что коммуникация это важно, но не стоит забывать и о комфорте. Тэхён

не любит шум и шумных людей, у меня закрадываются сомнения насчёт его проживания в
общежитии.

— Куплю беруши, если так уж будет раздражать, — отнимаю руку Чонгука от губ и
говорю, пожав плечами.
— Всё будет хорошо, нуна, — уверяет он, уже не испытывая желания заткнуть меня, и
возвращает руку на моё плечо. — В ином случае, если Тэхёну будет совсем
некомфортно, он может сообщить, и его переселят.

— Он даже под дулом пистолета не пойдёт просить об этом, — закатывает глаза мама,
сложив руки на груди. Слишком хорошо меня знает.

— Пойдёт, — уверенно заявляет Чонгук.

Он сейчас правда спорит с моей мамой? Вот уж чего я никогда не мог себе
представить. Они же всегда сходились во мнениях насчёт всего и меня в том числе,
каким бы ни был разговор, эти двое всегда были в коннекте, а тут вдруг оказались по
разные стороны баррикад. И приятно во всём этом то, что Чонгук борется за мои
желания и моё мнение.

— Пойду, — поддакиваю на всякий пожарный. — Это как раз тот случай, когда я
переступлю через себя и сделаю всё, чтобы жить в спокойствии, а не балагане.

Мама со скептицизмом в глазах смотрит на меня, вскинув бровь, играет со мной в

переглядки какое-то время, а потом поднимает взгляд на Чонгука и капитулирует.

— Хорошо.

Я не могу сдержаться и широко улыбаюсь, сжав ладонь Чонгука радостно.

— Так значит, если я буду жить в общежитии, — подвожу её к тому, из-за чего
затевалась эта авантюра, — то мне и вещей надо брать меньше, ведь так? — мама
садится на пол рядом со сложенной одеждой, отзеркалив мою позу, и смотрит на меня в
ожидании завершения мысли. — Минус чемодан?

— Я всё равно его не нашла, — вздыхает.

Это победа.

Сегодня последний день перед вылетом, уже завтра я отбываю в Америку. После сбора
чемоданов, мы до вечера сидим у меня дома и общаемся с родителями в гостиной. К нам
даже приходит соседка, про которую я уже давно не вспоминал, чтобы попрощаться со
мной. Мы обнимаемся, она очень красноречиво смотрит сначала на Чонгука на диване,
потом на меня перед собой и широко улыбается, а после рукой манит наклониться к
себе, чтобы сказать мне на ухо одну короткую фразу: «Держись за него, и он будет
делать то же в ответ». Это вводит меня в ступор, как при последнем нашем разговоре.
Эта женщина будто знает всё и видит, поэтому уверена в том, какие именно слова мне
нужно услышать. Правда ведьма, что ли?..

В итоге она остаётся с нами, родители знакомят её с Чонгуком, никак не обозначив

его статус в нашем кругу общения. Но, блять, я по такому же очевидному, как у той
ведьмы, лицу матери вижу, что они обе всё знают, обе всё поняли и в представлении
Чонгук точно не нуждался!

Мы задерживаемся до девяти вечера и уезжаем, погрузив мои вещи в урус и

попрощавшись со всеми. Родители, конечно, приедут провожать меня завтра в аэропорт,
но мама уже сейчас пытается сдержать слёзы, активно размахивая перед лицом рукой,
когда сопровождает нас взглядом у входа в дом. Боюсь представить, что будет завтра.

Чонгук отправится в Нью-Йорк вместе со мной, чтобы помочь обустроиться на месте, и

улетит сразу же, поскольку закончится его отпуск. Он должен успеть долететь к ночи,
чтобы хотя бы немного поспать перед работой. Не знаю, сколько времени нам удастся
пробыть там вместе, но расставаться будет тяжело. Тяжело уже сейчас, а дальше что
будет?
По пути в квартиру наши пальцы были переплетены. Насытиться контактом невозможно,
ощущение чужого тепла не зафиксируешь на коже, не отложишь в памяти, чтобы потом
чувствовать это снова. Без него мне будет холодно, ужасно холодно, я уже вижу, как
кутаюсь в свою толстовку, пытаясь спрятаться от леденящего ужаса, что царит не
снаружи, а внутри меня.

Но мороз господствует не только в моей груди.

Мы не размыкаем руки до самой квартиры. Стоит входной двери закрыться и пиликнуть с

уведомлением о том, что она заперта, тело окатывает ознобом вовсе не от того, что
целый день работал кондиционер, который мы забыли выключить. Хочется согреться,
ощутить тепло, что так стремительно теряется. Я нахожу его в чужих объятиях,
прижавшись к источнику, даже не разувшись и не дав ему сделать того же. Но этого
мало, слишком мало, мне всё ещё холодно, тело покрывается мурашками.

— Ты дрожишь, — подмечает сразу Чонгук.

Этот мнимый холод, заставляющий тело содрогаться, течёт по венам в крови,

замораживает органы и идёт к сердцу. Не позволь заморозить и его тоже, оно же потом
разобьётся. Пожалуйста.

— Помоги мне согреться, — прошу. — Мне холодно без тебя. Пожалуйста, — последнее
слово — шёпотом молящим.

Чонгук отстраняется, чтобы понять, что я имею в виду, заглядывает в глаза, переводя
взгляд от одного к другому, и идёт у меня на поводу, стоит податься вперёд и плавно
накрыть его губы своими.

Мы оказываемся в спальне, я тяну его за руку на кровать, помогаю раздеться, потянув

края оверсайз футболки вверх, чувствую тёплые касания пальцев на талии под тканью
своей и теряю связь с миром, стоит под чужим напором податься назад и лечь на
спину. Чонгук действует неторопливо, целует почти каждый сантиметр моей кожи,
щекочет губами место за ухом, шею, ключицы, тянет края футболки вверх и снимает её,
чтобы продолжить спускаться ниже, к выпирающим рёбрам и впалому животу. Ладони
находят мои и приковывают их к кровати, переплетя пальцы, вызвав тут же приятный
спазм в груди.

Я слежу за тем, как, оставив меня без одежды, он целует оголённую внутреннюю
сторону бедра, закинув мою ногу себе на плечо, немного прикусывает чувствительный
участок кожи и касается губами вставшего члена, сразу же взяв его в рот наполовину.
Дыхание неровное, шумное, мешается с тихим причмокиванием. Я дышу через рот, не
знаю, куда деть руки, и сжимаю ими простынь, мечась на кровати в приятном чувстве
наслаждения.

Будучи почти на пике, я подаюсь назад, ускользая от Чонгука, чтобы побудить его
выпрямиться и, сев на бёдра сверху, подтолкнуть вперёд, поменять нас позициями. На
губах оседает вкус собственной смазки, смешанной со слюной, глубокий поцелуй топит
с головой, разливаясь нетерпением по телу. Чонгук растягивает меня прямо так, пока
я сверху, утыкаюсь ему в шею лицом и едва слышно кряхчу от дискомфортных поначалу
ощущений. Моя ладонь пробирается между телами, находит холодную пряжку ремня джинс,
расстёгивает его вместе с пуговицей и тянет собачку на молнии вниз, чтобы
беспрепятственно добраться до возбуждения, оставившего на белье небольшое влажное
пятно. Чонгук шипит сквозь зубы, когда я обхватываю его член через тонкую ткань и
немного давлю большим пальцем на головку.

В меня медленно входит возбуждённый орган совсем скоро, когда нас больше не
сковывает одежда. Я ещё не был сверху, но ощущается это тяжелей, чем когда ты
снизу. Поначалу трудно, но потом становится легче. Только я часто забываю одну
маленькую деталь — Чонгук привык всё контролировать. Меня подминают под себя спустя
несколько минут, дав почувствовать мягкую поверхность спиной. Пальцы вонзаются в
сильную спину при глубоком толчке, выбившем из меня стон, а чужие руки
располагаются возле моей головы. Боковым зрением замечаю, как мнутся подушки при
сжатии их длинными пальцами. Чонгук задевает простату, моё тело тут же содрогается,
а губы распахиваются, снова выпуская тихий стон на выдохе, и ещё, и ещё. Меня
кусают слабо за шею, вызывая волну мурашек, заставляют проскулить через сомкнутые
губы, когда касаются истекающей смазкой головки.

Но этого недостаточно, его всегда будет не хватать.

Чонгук много касается меня, не оставляет без внимания ни один участок кожи, как и я
не может насытиться и пытается вобрать побольше, чтобы хватило на долгие годы
разлуки. Но кого мы обманываем? Ничто не заменит телесного контакта, ни разговор по
телефону, ни приветствие через видео, ни пресловутые «целую, обнимаю», нет, они
никогда не передадут тепло другого тела, не покажут живой блеск в глазах, не дадут
почувствовать себя на своём месте.

Частичка меня остаётся в Сеуле, в то время как полупустая оболочка отправится в

Америку, где недостаток чужой души в груди будет сжимать в металлических кольцах
тоски.

Мы оба разваливаемся посреди постели, как всегда прижавшись друг к другу. Чонгук
укрывает нас одеялом почти до ушей, обнимает крепче и припадает на несколько секунд
губами ко лбу, оставляя целомудренный поцелуй. Я тянусь, чтобы найти их своими и
вновь коснуться. Меня так сильно переполняют чувства к этому человеку, я не готов
просто так с ним прощаться на целых три года. Знал бы он только, сколько всего я
чувствую, когда мы рядом. Совершенно не понимаю, как показать объем всего, что он
заставляет меня ощущать раз за разом, когда я вижу его, слышу, трогаю, ни один язык
любви не сможет показать это, и ни одна на свете подаренная вещь. Здесь только душу
нараспашку открывать, но и этого кажется недостаточным. Мои чувства к нему
несоизмеримы, жаль, я не могу показать этого наглядно.

Это наша последняя совместная ночь вместе, следующая будет через три года. Если
вообще будет.

***

— Долетите в безопасности, — просит мама, держа меня за руки и улыбаясь, только я

вижу, что она пытается всеми усилиями сдержать слёзы, которые вот-вот хлынут из
накрашенных неярко глаз.

Мы уже в аэропорту, кругом шумно и людей полно. Совсем скоро объявят наш рейс, а
пока я прощаюсь с родителями, приехавшими проводить меня.

— Обязательно, — улыбаюсь ей тоже, чтобы заверить, что всё хорошо. О моих

переживаниях знает только Чонгук, для родителей я очень счастлив, что смог
поступить и сейчас уже улетаю. — Не скучайте тут, хорошо? Особенно ты. Я не на всю
жизнь улетаю, — пытаюсь подбодрить её.

— Ещё б ты на всю жизнь улетел! — от её слов мы с папой и Чонгуком коротко смеёмся.

— Как дам в лоб, всё желание отпадёт!

Его и нет, этого желания, так что мой лоб останется в целости.

— Чонгук, забирай его, — говорит папа, — а то она не отпустит и обратно увезёт.

— Не торопи меня, дай с ребёнком попрощаться, — возмущается мама и тянется ко мне,

чтобы прижать к себе.
— Ребёнком, — недовольно повторяю тихо, подавшись вперёд, чтобы обнять её в ответ,
и слышу усмешку Чонгука рядом.

Не знаю точно, сколько мы так стоим, но через какое-то время объявляют наш рейс.

— Ой не-е-е-ет, — тянет мама, не отпуская меня, — почему так быстро?

— Ма-а-а-ам, нам пора уже идти, — настойчиво говорю, а эта женщина начинает меня
всего зацеловывать. — Мама! — вскрикиваю я, пока отец с Чонгуком посмеиваются, и
пытаюсь увильнуть от настойчивых губ.

— Не мамкай, — отрезает она, — когда ещё я тебя поцелую? Ты ж не позволяешь

никогда. Ой, всё, плачу, не могу, — резво отстраняется она, сразу принимая
заготовленный платочек у папы, чтобы промокнуть им глаза и предотвратить всемирный
потоп. — Идите уже.

— Пока, — говорю я и обнимаю папу тоже, но не так долго, как маму, потому что нам
уже надо бежать.

— Счастливо долететь, — говорит он нам напутствие, а я слышу, как мама всхлипывает,

и понимаю, что теперь точно пора бежать.

— Пока, Тэхён-и, — говорит она.

В последний раз успеваю увидеть, как папа обнимает её за плечи и машет нам с
Чонгуком вслед.

Уже в самолёте, когда мы располагаемся на своих местах, Чон решает спросить:

— Ты как? — подхватывает аккуратно пальцы моей руки своими.

Я протяжно вздыхаю.

— Тяжело. Не люблю прощаться, особенно с мамой. Она всегда, когда меня отправляет
куда-то больше чем на неделю, разводит сырость. Я не злюсь за это, нет, но… Порой
хочется к ней присоединиться, — нервно усмехаюсь в конце.

Чонгук понимающе улыбается и поглаживает мою ладонь большим пальцем.

Я не переживаю насчёт перелёта. Пока он рядом, всё хорошо.

***
we're alive — the sweeplings
Почти четырнадцать часов полёта пролетели для меня слишком быстро. Хотелось бы
оттянуть момент прибытия, но время сегодня выступало против меня. Разница в нём
между Сеулом и Нью-Йорком — тринадцать часов. В Корее сейчас должно быть уже восемь
вечера, но в Америке в это время только семь утра.

Чонгук помогает мне добраться до общежития и обустроиться. Всё время мы почти не

переговаривались. Была слишком мёртвая тишина. Когда вещи разобраны и
рассортированы в шкафу с моей половины комнаты, я сажусь на одноместную кровать,
поставленную к стене, сложив ладони на коленях, и чувствую давящее чувство в груди,
поднимаю голову на Чонгука, стоящего возле шкафа и смотрящего на меня в ответ, и
подрываюсь с места, подбегая и крепко обнимая. Я не знаю, есть ли у меня сосед или
соседка по комнате, когда он или она придёт, но упустить последнюю возможность
попрощаться не позволю. Даже если с ноги сюда ворвётся агент ФБР, я не отпущу
Чонгука до тех пор, пока не пойму, что готов это сделать. До его вылета в Корею
остаётся меньше двух часов, не представляю, как он будет переживать два перелёта
длительностью более чем двадцать четыре часа в сумме. Чтобы успеть в аэропорт
вовремя, ему нужно отбывать уже сейчас.

— Не хочу вести себя, как ребёнок, но можно улететь домой с тобой? — говорю ему в
плечо.

— Ты знаешь, что нет, — массирует кожу моей головы Чонгук, зарывшись рукой в
волнистые волосы.

— Знаю, — и это больнее всего — осознать, что это невозможно, что неизбежное уже
наступило сейчас. Всё, пути назад нет. — Зачем вы меня уговорили на это?

— Потому что так будет лучше. И это ты тоже знаешь.

Мне лучше только там, где будешь ты, Чонгук, остальное уже не имеет значения. Нет
ничего значимей и важней тебя и моей семьи. Вы меня закинули так далеко, так что же
теперь вместе с мамой горюете из-за своего же наставления? Почему заставляете
принять ваш выбор, просто потому, что «так будет лучше»? Мне нигде не лучше. Это не
моё место. Я тут погибну без вас.

— Блять, не люблю разводить драму, но это… оказывается так тяжело.

— Прощаться? — уточняет Чонгук.

— Да, — шёпотом, потому что боюсь, что голос может сорваться. Как бы самому это не
сделать.

— Всё будет хорошо, — целует меня в висок, — мы справимся.

Я мычу что-то несвязное и сильней прячу лицо в ткани футболки Чона, вдыхаю с
упоением аромат его тела, перемешанный с отдушиной парфюма, который так приелся за…
почти год знакомства? Уже? Ещё несколько месяцев и будет год… Как же быстро летит
время. Может, оно так же пролетит и здесь?

— Чонгук, я сейчас заплачу, что мне делать? — поджимаю с силой губы, жду совета, но
чувствую, что в носу уже щиплет, а из глаз вытекают первые капли влаги, скрываясь в
ткани одежды.

— Плачь.

Я шмыгаю носом и выдыхаю через рот, стараясь всё-таки сдержаться, но получается,

откровенно говоря, хреново.

— Ненавижу быть слабым.

— Слёзы не показатель слабости, а признак того, что ты живой. Ты когда-нибудь

видел, как плачут деревья? Звери? Они не считают слёзы чем-то постыдным, потому что
это заложено в каждом. Только бесчувственный человек не будет плакать, когда ему
грустно или безумно больно. Не слушай других, когда они говорят, что мужчины не
плачут — ещё как плачут, должны это делать наравне с любым другим человеком, потому
что это эмоции, которые делают нас живыми. Мы все достойны права на выражение
эмоций, кем бы ни были. Поэтому не думай, что ты слабый только потому, что плачешь.
Ты очень сильный, Тэхён. Нужно много смелости и силы духа, чтобы всё-таки решиться
и отправиться в чужую страну в одиночку учиться. Ты невероятно сильный, потому что
не боишься говорить о своих страхах и слабостях, и куда сильней меня, потому что я
так не умею, представляешь? Понимаешь, насколько превосходишь меня в этом? — нет,
не понимаю и понимать не хочу, хочу только уехать немедленно. — Я очень сильно
люблю тебя, мой сильный мальчик, — тихо.
— Не говори это так, будто мы прощаемся навсегда.

— Мы и не прощаемся навсегда. И я не скажу тебе «прощай», только «до встречи».

Не успели мы прилететь и разобраться с моими вещами, а уже стоим и говорим друг

другу последние слова перед расставанием. Чёрт, это выше моих сил, я не могу это
спокойно переносить, а ведь мне ещё сегодня идти на экскурсию по зданию
университета, где я могу увидеть своих будущих одногруппников. Хватит ли мне сил и
смелости покинуть пределы комнаты, чтобы отправиться в новый этап своей жизни?

— Ты так говорил мне раньше, когда мы только начинали общаться, — говорю, словив
прилив ностальгии после внезапного воспоминания о том времени.

— Потому что был уверен, что мы встретимся снова.

Наступает молчание, которое я нарушаю ответным:

— Я тоже очень сильно тебя люблю. Тебе уже нужно идти или опоздаешь, — всё-таки
голос разума взыграл во мне, и я попробовал отстраниться, но меня не пустили. —
Чонгук, пожалуйста, — умоляю шёпотом, с силой жмурясь, чтобы не пустить новые слёзы
покатиться из глаз. — Время, — лишь отмазка, за которой скрывается то, что он нам
обоим делает больно, затягивая прощание.

Чонгук обнимает меня крепче и только по истечении какого-то времени отпускает. Я

поднимаю голову и заглядываю в его глаза, что при свете дня становятся не такими
чёрными, какими кажутся на первый взгляд. В них тоска страшная, какой я не видел
никогда. В груди что-то болезненно ёкает. Сердце, ты всё ещё живое?

Он подаётся вперёд и касается своими губами моих, мягко, без пошлости сминая,
оставляя прощальный поцелуй на память.

— До встречи, моя Вселенная, — поднимает ладонь и большим пальцем проводит по моей

щеке.

— До встречи, — снова тихо — на что-то громкое попросту сил нет.

Медленно касание с лица исчезает, вместе с тем, как отдаляется любовь всей моей
жизни, выходя в коридор и скрываясь за дверью, взглянув на меня в последний раз. Я
падаю возле шкафа, там же, где меня и оставили, прислоняюсь к изножью кровати и
откидываю назад голову. Закрываю глаза и позволяю слезам вновь покатиться вниз.

Я думал, что мы с Чонгуком сможем разрушить друг друга за эти три года разлуки
будучи вдали, но всё вышло прозаичней — я это сделал ещё в Корее, а он — когда
оставил меня одного в пустой комнате общежития. Это оказалось куда проще, чем
принять в учёт тот факт, что единственная вещь, которая мне будет напоминать о нём,
висит на запястье и поблёскивает на солнце.

Латинская J выгравирована не просто на куске металла, а в самом сердце.

Весь день я провожу в каком-то подвешенном состоянии, смотрю на своё новое учебное
заведение и людей, привыкаю к чужой речи, а потом возвращаюсь в комнату, где
соседей так и не наблюдалось. Видимо, жить предстоит здесь одному.

Ночью, когда я собираюсь пробовать уснуть, мне приходит сообщение.

Чонгук:
Я дома.

Долетел. Добрался в целости и сохранности. Я могу спокойно выдохнуть.

Вы:
Хорошо.

Чонгук:
Спокойной ночи.

Мельком я видел, как перед полётом Чонгук установил в телефон вторые часы,
настроенные на Америку. То, что он знает, что у меня почти полночь, не удивляет. Я
отправляю ему кивающий стикер и откладываю телефон, укрываясь почти полностью
одеялом и обнимая его часть.

Теперь нас разделяет более одиннадцати тысяч километров и тысяча тридцать дней до
момента, когда мы увидимся вновь.

До скорой встречи, Корея. До скорой встречи, Сеул.

До скорой встречи, Чонгук.

Комментарий к Тысяча тридцать дней
Тг канал, где публикуются всякие ништяки к ФФ - https://t.me/+9tlQqF0PiBtjNDI6

========== Затмение. Часть 1. ==========

Самое тяжёлое в достижении лучшего будущего — ожидание.

Когда же оно наступит?

Ты делаешь всё для того, чтобы это случилось как можно скорее, но момент словно
каждый раз ускользает, как песок сквозь пальцы. Возможно, ты знаешь примерный срок
до наступления перемен, ждёшь его истечения, а на деле это подвешенное состояние в
ожидании чуда. Ждёшь новых людей, внеплановых изменений, событий, эмоций, чувств,
чего угодно, что было бы ново, что привело бы к счастью, виднеющемуся из-за
горизонта, которое кажется таким далёким и недостижимым. Однако оно реально, его
нужно просто дождаться, когда ты поймёшь, что сделал всё, что в твоих силах, а
остальное — лишь случай. Воля судьбы. Время.

Счастье понятие неоднозначное, как и многое другое в этом мире, потому что у
каждого его источник свой. Не всегда он совпадает, не всегда остаётся одним и тем
же, не всегда он просто есть. У меня раньше не было его, без него и не было повода
улыбаться. А потом мне показали, что для улыбки не нужен повод — если хочешь
улыбнуться, просто сделай это. Человек, в лице которого я обрёл счастье, научил
меня радоваться всему, но вдали от него приобретённый навык теряет свою силу,
возвращая в исходную точку — в болото апатии и равнодушия, в котором мне спокойно
жилось семнадцать лет. Всё вернулось в самое начало. Это новый этап жизни,
испытание, которое нужно пройти, как очень длинный квест в видеоигре, и вернуться к
основному сюжету с главными героями.

Страшно входить в новую жизнь одному. Раньше рядом были хотя бы родители и Сумин
под боком, сейчас же — абсолютно никого: ни их всех, ни Чонгука, которого я
последний раз видел больше двух месяцев назад. Близится середина октября, вот-вот
наступит одна из самых красивых осенних пор, которая окрасит деревья в разные
оттенки оранжевого, красного и жёлтого. Я люблю золотую осень, но беда в том, что
каждый раз мне было на неё абсолютно всё равно, и этот год не исключение. Красоту
этого времени меня заставили увидеть в парке Пукхансан. Там моя любовь к осени и
осталась.

Приспосабливаться к жизни в Америке первое время было тяжело, трудно и до сих пор,
но уже не в той степени, что раньше. Новые здания, новые люди, на которых я с
опаской посматриваю издалека, выкрашенные свежей краской стены университета,
привлекательного на вид, но отталкивающего всем остальным. Место приятное, я не
спорю, но даже порадоваться не получается из-за того, сколько говна уже пришлось
испытать, поступив сюда. Слишком болезненным оказался комфорт, в который меня
поместили, а ещё — пустым.

У меня так и не появилось соседа, а заводить знакомство с азиатом местные люди не

торопились, как не спешил этого делать и я. Без понятия, что у них всех на уме, но
точно знаю, какими двуличными могут быть люди, особенно с приезжими, которые мало
что соображают. Да, было бы хорошо найти кого-то из местных и набиться в друзья, но
будет ли от этого прок, если всё, что нас будет связывать — не перспектива о
совместном времяпровождении, а личная выгода (для меня уж точно)? Я не привык быть
каким-то потребителем или энергетическим вампиром, не получается у меня делать всё
в угоду себе, используя окружающих, и это, в какой-то степени, можно считать
проблемой. Поэтому знакомств я не заводил — мне не найти здесь друзей.

Мои одногруппники разбились на свои группы по интересам, подружились кто с кем,

кто-то был знаком и до поступления, и всё они выглядели так, будто знали, чего
хотят от жизни, и прямо шли к своей цели. Люди в Нью-Йорке были уверенными в себе,
амбициозными, но в то же время немного с ленцой. Везде есть такие, кто сначала
вкалывает, как проклятый, отдавая все силы на учёбу, а потом медленно сдувается и
вот уже просит у тебя конспект занятия, на котором его не было, потому что было
лень идти. Чувствую, после первого курса многих из-за своеволия отчислят.

Я, в отличие от них, не имею конкретной цели после окончания универа, но точно знаю
одно — что должен закончить его на «отлично». В школе я никогда особо не отличался
умом или усидчивостью, учился на твёрдое «хорошо» и всех всё устраивало. Сейчас —
нет. Сейчас я должен превзойти себя и стать лучше. Это первый раз в жизни, когда я
отдаю всего себя учёбе, которую не сильно жалую, но так надо, я обязан сделать как
лучше, чтобы вернуться с гордо поднятой головой и красным дипломом домой.

— Как дела?

Чонгук позвонил, когда было уже чуть больше семи вечера у меня и восемь утра у
него. В Корее понедельник — его выходной, и первое, что он сделал, проснувшись,
набрал меня, зная, что я уже как несколько часов назад отучился и сейчас сижу в
комнате над конспектами, которые надо заучить. Из-за того, что они на английском,
обучение даётся немного сложней, но то дело времени, надо просто привыкнуть.

— Пойдёт, — отвечаю, выделяя зелёным текстовыделителем нужную мне из контекста

фразу. Писать на английском конспекты на парах тоже стало эдакой новинкой, к
которой пришлось приловчиться. Сначала это был текст на корейском, к которому я
привык, но потом судорожно переводить в процессе чтения лекции стало слишком
тяжёлым занятием. — Ты только проснулся, что ли?

— Угу, — мычит Чонгук, шурша постельным бельём в динамик.

Как же я скучаю по его удобной кровати! Наверное, больше, чем по нему, я скучаю
только по ней. В общежитии моя, конечно, неплохая, но моментами она кажется такой
твёрдой, будто на полу лежу.

— Хосок сказал, что напишет тебе письмо от руки и отправит вместе с посылкой
сегодня, — похрипывает Чон в трубку.

— О боже, — говорю, прислонив ладонь к лицу, и слабо усмехаюсь.

О посылке мне сказали несколько дней назад в переписке — родители и Чонгук высылают
подарки и вещи, которые, по мнению мамы, должны быть у меня.

— Я же просил…
— Знаю, но ты же понимаешь, что доказывать твоей маме то, что ты можешь всё
приобрести сам на месте, сложнее, чем оттащить Хосока от колонки.

— Он у тебя прописался? — припоминаю, что уже несколько дней тот навещает Чонгука и
категорически отказывается принимать возражения по этому поводу.

— Никак не выгоню.

Это вызывает слабую улыбку. Да, Хосок такой.

— И не нужно. Позволь ему какое-то время пожить у тебя.

— Зачем?

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Просто. Почему бы нет?

— В этой квартире будем жить только ты и я, а у Хосока есть своя, куда ему уже
давно пора привезти невесту, — беззлобно ворчит Чонгук. Я цокаю и усмехаюсь.

— Это произойдёт не скорее, чем он поймёт, что ты пытаешься его куда-то сплавить.
Думаешь, если он найдёт девушку, то отвяжется от тебя?

— Надеюсь. Общение это хорошо, но не в таком количестве. У меня голова уже кругом.

Я улыбаюсь. Нет, мне не смешно, что Чонгука доконало почти ежедневное присутствие
Хосока рядом, я радуюсь, что у меня получается понять его в этом плане. Это делает
нас в какой-то степени ещё ближе.

У нас с Чонгуком редко выдаётся момент созвониться. Всегда, когда у меня утро — у
него уже вечер, и наоборот, и не всегда наше свободное время совпадает. Сейчас
общение состоит в основном из переписки на протяжении дня, во время которой мы
никогда не бываем онлайн одновременно, поэтому понедельник остаётся не просто
выходным Чонгука, а нашим днём, когда у нас есть возможность созвониться до того,
как я пойду спать.

— А друзья? — внезапно спрашивает он. Улыбка с моего лица сразу же сходит.

— Что «друзья»?

— Завёл?

— Предпочитаю заводить только одного человека, — пытаюсь увильнуть, пошутив, но

забываю, с кем говорю — с моим собеседником такие фокусы не прокатят.

— Тэхён, я серьёзно, — в голосе слышна усмешка.

— Я приехал сюда учиться, а не дружбу водить, — отвечаю ровно.

— Я понимаю, но и одному ведь нельзя.

— Я не один. У меня есть ты и мне этого хватает.

— Тэ, — мягко, пытаясь расположить к себе и подтолкнуть к очередному разговору, в

котором будут говорить, как лучше. Но мне это не нужно. Не сейчас. Не здесь.

Люди в Америке другие: неизвестные, незнакомые, я немного побаиваюсь их. А ещё они
двуличные и жестокие. Многие поступили сюда по блату и с подачки богатеньких
родителей, следовательно, у подобных представителей и характер соответствующий. Я
уже видел пару таких. Отвратительные люди. Не хотелось бы напороться на подобных,
ведь все мы притворяемся ангелами, чтобы потом вонзить нож в спину, а это мне
сейчас нужно в последнюю очередь.

К тому же, все обычно тянутся к людям, источающим свет, к весёлым и улыбчивым, коим
я себя назвать не могу. У меня из положительного сейчас только оценки, об эмоциях и
психологическом состоянии и речи быть не может. Ебало-кирпич, обезболивающее от
головной боли и погнал в новый день. Какая там дружба? Какие знакомства?

— Закрыли тему, — отрезаю строго.

Видимо, по моему тону Чонгук понимает, что развивать её не лучшее время, поэтому не
напирает.

— Хорошо.

Разговор затягивается на несколько часов, после чего мы прощаемся под предлогом

того, что мне завтра вставать раньше обычного на дополнительное занятие по
английскому, проводимое уже в самом учебном заведении.

Радует то, что благодаря таким регулярным созвонам я говорю на родном языке. Забыть
я его, конечно, не забуду, но как минимум акцент появиться может. Я знаю таких
людей, которые по истечении времени проживания в другой стране возвращались на
родину и говорили вроде бы как всегда, но потом слышали от родственников и друзей,
что в речи проскальзывают нотки чего-то иностранного. Такое случается у учеников по
обмену; у тех, кто переехал в другую страну, а потом решил вернуться и навестить
родных; у полиглотов или, как в моём случае, у тех, кто приехал на обучение. Акцент
может быть едва заметным, произношение может стать нечётким, поэтому я рад тому,
что мы с Чонгуком созваниваемся. Реже это происходит с родителями, там мы только
переписываемся или отсылаем короткие видео, которые снимаем друг другу на
протяжении дня. Я не сильный приверженец такого, но мама — очень, поэтому как
минимум два-три видео я получаю ежедневно.

По всему сказанному можно подумать, что у меня всё хорошо и я только больше
переживал по поводу переезда, но если бы всё было так радужно, то маме не
отправлялись бы видео без моего лица, а Чонгуку был бы одобрен запрос на
видеозвонок. Проблема в том, что из-за стресса я снова сильно похудел, и в этот раз
куда заметней, чем зимой. Рёбра стали слишком сильно выпирать, щёки впали, руки
напоминали скелет, а тазовые кости были единственным, на чём держалась привезённая
из дома одежда. На переведённые деньги пришлось купить пару новых брюк и одни
джинсы на несколько размеров меньше. Я ради интереса приобрёл себе ещё и весы,
чтобы узнать, насколько всё плачевно, потому что в глаза мой больной вид бросался
очень сильно даже мне самому, и был в ужасе, когда увидел отметку в пятьдесят три
килограмма при росте сто семьдесят шесть сантиметров. Никто не должен был это
узнать, а иначе началась бы суматоха, в которой кто-то точно сорвался бы сюда. Мне
нужно набрать вес, это всё, что пока волнует, кроме учёбы.

В какой-то степени даже хорошо, что я сейчас живу отдельно. Это подстёгивает к
самостоятельности. Жить вдали от семьи в некотором смысле проще: ты остаёшься лишь
со своими проблемами, а не чьими-то ещё, и учишься справляться с ними сам. Но когда
ты до этого был, как тепличный цветок, даётся подобное с трудом.

Помимо этого ко мне прицепились бессонница и беспокойный сон. Не помню, когда в

последний раз высыпался или спал крепко, наверное, в прошлой жизни, но я всё ещё
поражаюсь тому, что при самом херовом сне умудряюсь не вырубиться на парах и даже
вникнуть в материал, который нам преподают. Моими частыми гостями стали кошмары,
преследующие по ночам. Мне нет покоя днём и нет его ночью, и что будет, когда в
какой-то момент ресурс, выдерживающий это, иссякнет, — неизвестно.
Для меня мир посерел, лица окружающих размылись, а время, проведённое где-то вне
комнаты общежития, казалось бесконечным. Я потерял ему счёт, но по ощущениям дни
тянулись вечность. Была надежда на то, что время сжалится и пролетит так же быстро,
как и этот год, однако вера развеялась тогда, когда прошла только первая неделя
учёбы, на которой я проводил большую часть дня, и с горечью для себя отметил — это
только начало.

***

Меня выбрасывает из сна резко и неожиданно, тело вздрагивает, глаза тут же

распахиваются, и я жмурюсь от тусклого света наступившего утра. Я проснулся до
будильника из-за кошмара. Снова. До звонка, оповещающего о пробуждении через час.
Целый час, который я мог уделить сомнительному, но сну. Интересно, получилось бы
выспаться, проснувшись так же от кошмара, но на час позже? Это узнать уже не
получится, как и заснуть повторно. Не помогает и то, что одеяло скрывает меня,
сжавшегося в клубок, полностью собой. Что ж, значит не судьба поспать дольше.

Я встаю, тут же ёжась от утреннего холода, резко контрастирующего с теплом кровати.

К концу октябрь решил разыграться резким похолоданием. На улице морось, ветер,
пробирающий до моих торчащих костей, одним словом — погода располагает моему
состоянию, в этом с ней у нас коннект.

Собравшись, я рано выхожу в универ, где сажусь в пустом коридоре у аудитории, в

которой должно проходить занятие. Сегодня уже пятница, завтра и послезавтра
выходные дни, за которые я должен хотя бы попытаться выспаться, а иначе точно
чокнусь. Из чёрного экрана телефона смотрит явно нездоровый человек, со стороны
смахивающий на фрика — осунувшееся, бледное лицо, с выделяющимися тёмными кругами
под глазами, пустые глаза в разном разрезе, сухие, потрескавшиеся от ветра губы,
отросшие вьющиеся волосы. Надо бы сходить на стрижку и убрать половину длины, чтобы
те не мешались, а то уже скоро до подбородка доставать будут, как у Чонгука.

— Хей, — слышу со стороны, но от себя в отражении взгляда не отрываю, мало ли кто

припёрся так же рано, может, кого-то из знакомых увидел, это точно не ко мне
обращаются. Зачем? Друзей не имею, одногруппники тоже не стали бы дёргать, даже из-
за учёбы. — Парень, я к тебе обращаюсь, — я всё же поднимаю голову, повернув её
вправо, чтобы увидеть источник сего голоса. — О! Значит, ты не в наушниках, круто,
— незнакомый мне парень подходит, светясь ярче новогодней ёлки, и, встав уже
напротив, что вынудило меня выпрямиться и поднять голову, заминается. — Эм… ты не
против, если я подсяду? — указывает на место рядом со мной, неловко почёсывая
затылок.

Я на всякий случай осматриваюсь, крутя головой по сторонам. Там, откуда он пришёл,

были ещё лавочки, на которых можно было разместиться, или у него пунктик не сидеть
одному? Ну ладно, хочет присесть, пусть.

Я неопределённо веду плечом, кивнув в сторону головой, что незнакомец воспринимает

как согласие. Парень сразу же садится рядом, причём очень близко, мне приходится
немного отсесть от него, чтобы оставаться в комфортной для себя зоне.

— Я Энди, с параллельного курса, может, знаешь? — тянет мне руку для рукопожатия. Я
смотрю сначала на неё, потом на него, и нехотя пожимаю.

— Тэхён. Не знаю, — и сразу отворачиваюсь, снова опираясь локтями о колени и снимая

блокировку с телефона, где открыта лента инстаграма. Не сказать, что в ней есть
что-то важное, просто желания общаться с этим Энди нет, заводить знакомство — тем
более. Он не сделал мне ничего плохого, конечно, но так уж получилось, что к
знакомствам я не предрасположен, особенно сейчас.

— Теперь знаешь, — по голосу слышу улыбку. — Что у тебя сейчас?

Вздох.

— Энди, не пойми меня неправильно, — поворачиваюсь снова к нему, — но в данный

момент ты выбрал хренового собеседника. Поищи кого-нибудь другого, окей?

— Оу. Ничего страшного, я с любым найду общий язык, не беспокойся. Я смогу с тобой
общаться, даже если ты будешь молчать, — он… что? Это шутка? — У тебя милый акцент.
Не хочешь погулять на выходных?

Так, стоп, стоп, стоп! Брейк! Слишком много случайных фраз, я не успеваю ахуевать с
них.

— Прости? — всё-таки спрашиваю, состроив максимально непонятливое лицо.

— Я слишком навязчив, да? — вау, до него начало доходить.

— Есть такое, — киваю и, кажется, замечаю по его лицу, что выгляжу уже не
растеряно, а недовольно.

— Извини, я просто волнуюсь, — снова уводит руку за голову, пряча от меня стыдливый
взор голубых глаз. На вид он типичный европеец с убранными в хвостик на затылке
русыми волосами, видимо, сейчас мода пошла на подобные причёски. — Честно говоря, я
хотел с тобой познакомиться ещё в августе, но смельчаком меня точно не назовёшь, —
усмехается.

И что я должен делать с этой информацией? Только говорил с Чонгуком, что не ищу
знакомств, а они сами меня находят, оказывается. Может, стоит дать шанс этому Энди
и попробовать подружиться? Человек вон, два месяца мониторил меня и решился подойти
познакомиться. Так, стоп. Что он здесь забыл так рано? До начала пар ещё час, в
здании людей по пальцам пересчитать, не считая тех, кто на дополнительных занятиях.

— Ты следил за мной?

— А? — поднимает округлившиеся глаза на меня, как будто я попал в точку. — Н-нет,

просто так получилось, — говорит он и начинает мямлить оправдания: — Я не следил
намеренно, это само как-то выходило, и… о, чёрт, я сейчас на месте от стыда сгорю…

Поджав губы, я отворачиваюсь, чтобы не смущать Энди ещё больше, и буквально сам
чувствую на себе его неловкость.

— Тэхён, прости меня, пожалуйста, я…

— За что ты извиняешься? — честно говоря, я упустил нить нашего разговора, поэтому

даже не понимаю, чего тот хочет добиться.

— За… всё это, — неопределённо взмахивает рукой в воздухе, намекая на то, что
происходит в данный момент. — Я никогда не чувствовал себя так неловко раньше, сам
не знаю, почему вдруг разволновался, решив с тобой заговорить.

Я что, такой страшный? Или заставляю взглядом чувствовать неловкость? Я же вроде не

какая-то местная звезда, чтобы передо мной смущаться.

— М… всё нормально, — изрекаю в итоге. — Тебя это успокоит?

— Вполне, спасибо, — улыбается Энди. У него красивая улыбка, пухлые, розовые губы,
прямой небольшой нос и чёткие, острые скулы, но так не скажешь, что он страдает
излишней худобой, как я, у него это просто генетическая особенность, которая мне,
как азиату, не свойственна. — Эм… скажи, — снова мнётся, — мы можем стать друзьями?
— Почему ты хочешь со мной дружить? — для меня в данный момент очень странно, что
он хочет подружиться, я же, ну… выгляжу как фрик, особенно сейчас, когда ещё больше
похудел (на весах с утра было ещё минус два килограмма). Зачем ему это?

— Не знаю, ты выглядишь необычно, — улыбается чему-то, осматривая меня. «Необычно»

это как? Как больной? — Кажешься загадочным, не говоришь ни с кем, создаётся
впечатление, что ты либо не от мира сего, либо просто гений, чью мудрость не поймут
окружающие, думающие слишком легкомысленно, а ещё ты красивый, — последнее
заставляет неосознанно вскинуть брови от удивления. Когда красота стала весомой
причиной начинать общение? Да и в каком месте я сейчас-то красивый? — Так почему бы
нет?

Этот Энди какой-то странный. Но, говорят, люди тянутся к тем, кто на них самих
похож. Может, я и отношусь немного предвзято к дружбе, но простого общения всё
равно хочется, сколько бы я ни говорил Чонгуку и себе обратное. Поэтому, если он
хочет…

— Хорошо, — отвечаю, пожимая плечами и снова отворачиваясь, но в этот раз от

собственного смущения. Меня, кроме родителей и Чонгука, ещё не называли красивым,
было неожиданно услышать такое, ещё и от парня. Особенно, когда я, мягко говоря, не
в лучшей форме. Это было… приятно. Заставило смутиться.

— Выходит, мы теперь друзья? — сразу же просиял Энди.

— Выходит, да, — соглашаюсь я приглушённо.

Не знаю, конечно, что из этого выйдет, но надеюсь, что ничего криминального.

***

Всё, что не находит меня днём, настигает ночью, когда я ложусь спать. Думаю, у
каждого перед сном бывает момент, когда предаёшься воспоминаниям, думаешь, что
раньше надо было поступить вот так, а не так, как в итоге поступил, или когда
прокручиваешь прошедший день в голове и анализируешь его. В такие моменты я отдаюсь
всецело своей ненормальной голове, затягивая думы о чём-то и ни о чём одновременно
на слишком долгое время. Сегодня всё совсем тяжко — я увидел то, что не даёт покоя
даже сейчас, когда отметка на часах уже перевалила за двенадцать.

Я немногих знаю из своей группы, запомнить имена учащихся получилось лишь из

собственных наблюдений, а из параллели знаю только Энди, но фотографическая память
у меня развита хорошо, поэтому увидеть и узнать двух девушек — я так понял, подруг,
— из обеих групп не составило труда. Другим разговором была девушка, которую я
видел среди них на протяжении всего обучения — ещё одну подругу. Как оказалось, она
была приезжей, как и я, только родом из Норвегии. Никогда мне не приходилось лично
быть свидетелем буллинга, но, как говорится, всё бывает в первый раз. Я шёл на
занятия и особо не обратил внимания на суету передо мной, подумав, что девочки, ну…
помаду там не поделили или ещё что-то, но когда в сторону одной из них — той, что
из Норвегии, — посыпались оскорбления, я остановился у одного из входов в аудиторию
и на всякий случай притаился, чтобы понять, что будет дальше. Ту девушку вытолкнули
на улицу и заперли перед лицом дверь, повернув ключ. Без одежды, без телефона, без
вещей, просто вытолкали на морозную, уже ноябрьскую улицу, где совсем недавно
срывался снег. Говоря о вещах, сумку, валявшуюся на полу, забрали и унесли в
неизвестном направлении. Стоило тем двоим скрыться, я рванул ко второму выходу из
университета и открыл дверь, чтобы пострадавшая девушка, трясясь и плача, зашла
внутрь.

Как выяснилось позже за стаканчиком чая в кафетерии, её зовут Амалия, она долго ещё
благодарила меня за эдакое спасение и за чёрную олимпийку, которую я снял и отдал
ей, чтобы быстрей согрелась. По её словам, девушки с самого начала обучения
проявляли к ней интерес, хотя сами были ещё до поступления давно знакомы, казалось
бы, зачем им ещё одна подружка в компании, а потом вышло так, что всё это ради
того, чтобы было над кем издеваться. Они просто нашли себе игрушку для битья в лице
слабой, застенчивой Амалии, что была беззащитна без чьей-либо поддержки в чужой
стране. Меня холодом окатило в тот момент.

А вдруг Энди… тоже? Из таких.

Весь оставшийся учебный день я наблюдал издалека за ним, но не видел рядом каких-то
закадычных друзей или кого-то подобного среди его однокурсников. В другое же время
он подходил ко мне, находя среди толпы, и, как уже устоялось, проводил длинный
перерыв со мной. Ничего странного не было замечено, но всё равно как-то боязно.

Нет, он не такой человек. Надеюсь. За месяц с небольшим, который мы общаемся, он

пока не давал поводов для сомнения. Одним из самых весомых плюсов в нашем общении
то, что Энди оказался страшным сладкоежкой и любителем всего мучного, благодаря
чему, ходя с ним по всяким кафешкам и булочным, я вернул себе потерянные три
килограмма. Хотя бы три и на том спасибо. И ушло всё в ж… кхм. Куда надо, в общем.
Как я это понял? Новые джинсы стали в облипку.

Ночь снова выдалась отвратной, сил не было совсем, как и желания что-то делать.
Кажется, по моему внешнему виду было видно, что состояние, в котором я пребываю,
мягко говоря, паршивое, поэтому после второй пары преподаватель, оставшийся
неравнодушным к этому, договорился о том, чтобы меня отправили в общежитие. Я тут
же отписываюсь Энди, чтобы в случае чего не терял меня, и ухожу из универа,
укутавшись в большую, чёрную куртку, и сразу утонув в широком, тёплом капюшоне.

Уже у себя в комнате я снимаю верхнюю одежду и обувь и, как был — в полосатом
свитере и джинсах — заваливаюсь на кровать, предпринимая попытки уснуть. Это
удаётся сделать только спустя время, но проходит мой сон как по щелчку пальцев, и я
открываю глаза так, словно не проспал большую часть дня. Проснулся от того, что
телефон завибрировал на кровати около лица. На дисплее — Чонгук. В Корее сейчас
глубокая ночь, вернее даже раннее утро, он что, не спит? Не глядя, отвечаю и кладу
телефон на матрас, чтобы лечь самому тоже.

american beauty — thomas newman

— Алло? — немного хрипло.

— Тэхён? — несколько удивлённо, будто не он мне позвонил, а я ему. — Ты спишь? —

видимо, его это смутило.

— Уже нет. У меня к тебе немного другой вопрос. Почему ты не спишь? — я тру пальцем
глаз, пытаясь проснуться и настроиться на то, что нужно ещё узнать в групповом
чате, что я пропустил, и потихоньку навёрстывать.

— Я рано лёг вчера, вот и итог: бодрствую в пять утра. Думал, ты свободен, вот и
позвонил. А почему потолок снимаешь?

Что?

— В смысле? — хмурюсь.

— Видеосвязь.

Я что, ответил по видеосвязи? Привстав на локте и взглянув в экран, вижу — да. Твою
мать.

— Не выключай, — просит Чонгук, изображение с камеры которого у меня передаётся на

дисплее. Он уже на кухне сидит, отпивая кофе из кружки. Видимо, давно проснулся. —
Давай поговорим так.

— Я опухший, — надеюсь на это, в противном случае будет видно, как усохло моё лицо,
если я всё-таки наведу на себя камеру.

— А я же ни разу не видел тебя утром, да? — беззлобно говорит он, улыбаясь и снова
отпивая кофе. Я вмиг просыпаюсь, смотрю со стороны на него, чтобы маленький
кружочек вверху дисплея не уловил меня, и боюсь показаться на глаза. Чувствую и
вижу, как начинает дрожать рука, лежащая передо мной. Это страх или нервы? — Я уже
забыл, как ты выглядишь. Фоток не присылаешь, в видео не показываешься, говорить по
видеосвязи отказываешься.

Руки задрожали сильней. Это от холода? Но я же в свитере…

В носу защипало. Аллергия? Но у меня же никогда не было…

— Тэхён, — зовёт.

— М? — поджимаю губы, притягивая к груди ноги, всё ещё будучи на боку и смотря на
телефон.

— Всё хорошо? Изображение трясётся, — я тоже, это из-за меня.

— Холодно.

— Телефону?

— Мне. Телефон рядом.

— Ты не заболел?

— Нет.

— Уверен? — не очень. Я уже ни в чём не уверен. — Уверен? — повторяет настойчивей

Чонгук.

Я молчу. К горлу ком подступил. Чонгук не должен знать, он будет волноваться.

Нельзя.

— Удачи на работе, — не придумываю ничего лучше и говорю это, пытаясь попасть по

ярко-красной кнопке сброса звонка дрожащим пальцем.

— Чт… — последнее, что слышно перед гудками.

Телефон, лежавший на краю, падает на пол, а я зажимаю рот рукой, чтобы не слышать
собственный скулёж, и жмурюсь, чтобы не видеть пелену слёз, которые так давно
просились на глаза, кажется, с самого приезда, с того момента, когда Чон улетел.
Тогда я плакал последний раз, дальше — штиль, но не потому, что смирился, а потому,
что выгорел, устал, потратил все силы, которые были, на момент расставания. Теперь
их не остановить, боль в груди не заглушить, стыд и отвращение к самому себе не
убрать. Чонгук не должен волноваться, но я сейчас только разжёг новый повод для
тревоги, даже не показываясь на глаза. Почему я такой?

Телефон снова жужжит на полу. Я не беру трубку.

В дверь кто-то стучит, после чего за ней раздаётся голос.

— Тэхён? — Энди. — Я могу зайти?

Нет, пожалуйста, сейчас не лучший момент, но я не могу ничего ему ответить.
Молчание воспринимается согласием снова, как и когда-то при знакомстве. Дверь
открывается. Я не запер её, когда пришёл?

— Тэ?

Я приподнимаюсь, на ходу вытирая слёзы и пытаясь успокоиться, но попытки

заканчиваются неудачей, а эмоции снова топят в прямом смысле. Энди, увидев это,
запирает нас и буквально подлетает ко мне, садясь рядом.

— Тебе плохо? Воды? — он видит, что я всё ещё закрываю рот ладонью, чтобы подавить
всхлипы, и достаёт небольшую бутылку с водой из рюкзака, который был при нём. Я
отрицательно качаю головой, болезненно хмурясь. — Что-то болит? — да, душа, которую
я оставил в одиннадцати тысячах километров отсюда, а сейчас ещё и обманываю. — Не
молчи, пожалуйста, — просит.

«Чего ты боишься?.. Пожалуйста, Тэхён, не молчи» — с поцелуем на ладонях, но только

мнимым, фантомным касанием.

Глаза болят от горечи слёз, когда веки крепко смыкаются, а голова снова склоняется.
Я будто раньше не чувствовал, насколько сильно тоскую. Сейчас, когда состояние на
грани, мозг решил добить меня, подбрасывая кадры-воспоминания из уже далёкого
прошлого.

— Я мандаринок принёс, — какие мандаринки, что ты несёшь? — Любишь мандарины? —

клубнику люблю.

«Хочешь клубнику? Вкусная» — собственным голосом в голове.

«Я заметил, что вкусная. Была полная миска, а теперь и половины нет. Кто же,
интересно, её так любит?» — в ответ голосом Чонгука.

Снова вибрации на полу.

«Ещё клубнику будешь? А фильм, который ты смотришь, эротического содержания, так, к

слову» — тот вечер перед вылетом в Швейцарию…

Я снова заставляю его волноваться, он снова будет недосыпать, снова будет дёргать
Хосока, чтобы он носился за вещами. Я проблемный. Создаю проблемы, даже находясь на
другом конце планеты.

Энди вдруг встаёт с места и принимается что-то делать, взяв моё одеяло и расправив
его.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, отняв ладонь от лица, подав впервые голос при нём.

— Я помню, что ты не любишь прямые прикосновения, — всё равно связи не улавливаю,

продолжая следить за тем, как он подходит и укутывает меня в одеяло, чтобы
вернуться на кровать и скомандовать. — Подбери ноги, — я делаю, как он велит, а
потом так же внезапно валюсь на кровать вместе с ним, прижавшим меня к себе. —
Теперь плачь. Всё хорошо. Я никому ничего не скажу. Вряд ли я чем-то смогу помочь,
но побыть рядом точно могу.

Я сначала пытаюсь сдерживаться, но потом снова накрывает и приходится лбом

уткнуться в мягкую ткань тёплого худи на груди Энди, чтобы хотя бы скрыть наличие
влаги на лице. В его руках уютно и как будто безопасно, но не так, как в других,
родных.

Телефон продолжает трезвонить.

Не звони, не звони, не звони, пожалуйста, прошу, не нужно.

— Я могу посмотреть, кто там? Может, ма…

— Нет! — отрезаю.

— Ладно.

Это Чонгук звонит, не мама. И так переживает…

— Всё, всё, тише, — успокаивает меня Энди, снова улавливая приглушённые всхлипы.

Это затягивается надолго, по ощущениям час, может, больше, но я успокаиваюсь,

пригревшись на чужой груди, и даже вылезаю из своего кокона, в который меня обернул
Энди, обнимая его поперёк талии уже нормально и позволяя расположить ладонь на
своей спине. Телефон замолчал минут двадцать назад. У меня болит голова. А ещё мне
холодно. Кажется…

— Расскажешь? — интересуются у меня. Я молча качаю головой — не скажу. Надо мной

усмешка добрая. — Как всегда. Но не волнуйся, я терпеливый, если что, всегда
знаешь, к кому можно обратиться. Идёт? — в этот раз движения головой положительные.
— Ну вот и решили.

К вечеру у меня всё-таки поднимается температура. Энди загорается желанием остаться

у меня на ночь и хотя бы на завтра, чтобы помочь разобраться в лекарствах, за
которыми сразу же отправился в аптеку. Он коренной американец, родился и вырос в
Нью-Йорке и знает его как свои пять пальцев. Мои отговорки, что могу заразить,
прихлопнули уверенным: «У меня крепкий иммунитет», поэтому оставалось только
подготовить пустующую кровать напротив моей до чужого прихода.

Пока я жду его возвращения, успеваю быстро принять душ, переодеться и уже лечь в
кровать, продрогнув до костей за недолгий путь от ванной в комнату до постели.
Телефон всё ещё лежит возле неё. Я тянусь за ним и ложусь на спину, нажимая кнопку
сбоку. На дисплее — почти двадцать пропущенных. Чонгук. Снимаю блокировку и захожу
в какао.

Вы:
Прости.

На моих часах — половина шестого вечера, на других — полседьмого утра. Чонгук

читает сообщение без промедлений и отвечает так же быстро.

Чонгук:
Что происходит?
Почему не отвечал?

Вы:
Кажется, я правда заболел.

Чонгук:
Не говори, что ты сбросил, потому что не мог дать чёткий ответ на тот вопрос.
Из сети сейчас тоже выйдешь, пожелав хорошего дня?

Злится, оно и ясно. Я ничего не отвечаю. Вместо этого выхожу из какао и нажимаю на
иконку с трубкой, вижу последний входящий и кликаю на него. Из динамика — ровно
один гудок, после него сразу короткая вибрация, говорящая о том, что абонент на той
стороне ответил. Мы оба молчим. На нижних веках снова скапливается влага. Я не
понимаю, почему.
— Тэхён, я тебя не вижу, и не могу знать, нужно ли мне волноваться, но наш
последний разговор говорит, что да — надо, — я всё ещё молчу, снова кусаю губу.
Чувствую металлический привкус на языке. — Включи камеру, — и я включаю. Но лицо
прячу наполовину одеялом, только глаза видно. В комнате уже горит свет от точечных
светильников на потолке, меня не скрыть в полумраке. Чонгук теперь тоже ближе к
камере, но в этот раз не в домашней одежде, а в офисной, с убранными волосами,
уложенными по косому пробору, от этого видно хмурые брови и сосредоточенное
серьёзное лицо. — У тебя глаза опухшие? — я киваю. Никогда не думал, что у моего
старенького телефона такая хорошая камера. — Это после сна или потому что плакал? —
в голосе — сталь. Он зол моим поведением, церемониться не станет тогда, выяснит
всё, что требуется, если надо будет, прилетит сюда. Я снова киваю. — Что?

— Второе, — хриплю и тут же откашливаюсь, чтобы прогнать неприятную мокроту в

горле. Я мельком смотрю на время. — Чонгук, работа, — напоминаю.

— Я слежу за временем, а ты не увиливай. Что случилось? Можешь объяснить, что

происходит? Я бы с удовольствием поиграл с тобой в угадайку, но не сейчас.

— Тогда созвонимся позже.

— Тэхён!.. — немного повышает голос, но не до крика, и видно, как он сдерживается,

чтобы не сказать какое-то ругательство. — По-хорошему не скажешь, да? — уточняет.

— Ты будешь волноваться.

— Поздно думать об этом. Хуже ты уже не сделаешь, — в груди больно сдавило, не надо
было звонить, он бы побесился в переписке и успокоился, кто меня дёргал нажимать на
звонок? — Говори, что случилось. Что ты пытаешься скрыть за кадром?

Я поднимаю снова взгляд в камеру, встречаюсь с другим — чёрным, бесконечным, как

Вселенная. Моя Вселенная. Та, что смотрит пронзительно и выжидает. Вверху всплывает
окошко уведомления с сообщением от Энди: «Я задержусь, здесь очередь». Всё выходит
как никогда выгодно для Чонгука и просто ужасно для меня.

— Обещай не делать глупостей, — прошу, поднеся ладонь к лицу, которое скрываю.

Напротив молчание. — Чонгук, обещай, — требую.

— Хорошо, — кивает несколько раз, — обещаю.

Я поднимаюсь, приняв сидячее положение, смотрю, куда можно поставить телефон, и

убираю одеяло от лица, опустив глаза вниз — не хочу видеть его реакцию. Прождав так
секунд десять, со вздохом отталкиваюсь от постели, ставлю телефон на стол, оперев
его о книги, зашториваю окно и запираю входную дверь до прихода Энди. Встав перед
камерой, снимаю домашнюю футболку и только после этого, отложив её, поднимаю взор.
На лице Чонгука — шок, глаза бегают по всему экрану, от моих впалых щёк, по острым
ключицам и выпирающим над талией рёбрам к некрасиво торчащим тазобедренным
косточкам, штаны на которых держатся за счёт шнуровки. Руки-палочки свисают вдоль
тела. Я поворачиваюсь, показываю ступеньки позвонков и возвращаюсь в исходное
положение, становлюсь одним боком, другим, а потом подхватываю висящую на спинке
стула серую толстовку и кутаюсь в неё. Раньше она была просто велика, теперь же —
висит на моём угловатом теле, как мешок.

В кровать уже не иду, сажусь перед камерой на стул, притянув к себе колени и обняв
их. Губы дрожат при взгляде на Чонгука. Американская красота ему не понравилась.

— Сколько? — единственное, что он говорит.

— Десять, — на грани слышимости, — не считая того, что было в Корее.

— Пиздец, Тэхён… — не может найти слов Чонгук и проводит ладонями по лицу, одну из
которых на нём и оставляет, хмуро смотря куда-то в сторону.

— Тебе теперь противно смотреть на меня? — чувствую, как слеза всё-таки катится
вниз.

— Страшно, — поправляет он спокойно. — Но не смотреть. За тебя страшно… Твою мать,

почему ты снова умолчал? Ты же обещал говорить о неудобствах.

— О неудобствах, не о состоянии. Не хочу поднимать всех на уши.

— Ты!.. — начинает и не продолжает, снова вскипел, как чайник, и отвернулся,

заиграв желваками на лице.

— Я набрал… два, — считаю нужным озвучить. Всё не так плохо, как ты думаешь,
Чонгук, я справлюсь с этим. — Клянусь.

— Блять, — вздыхает Чон, встаёт с места и уходит куда-то.

— Чонгук, пожалуйста, не делай глупостей, — снова прошу, натягивая рукава ниже и

скрываясь за руками, оставляя только глаза — на них хотя бы смотреть не страшно.
Лицо корчится от хлынувших слёз. Что ж такое? — Чонгук, — зову. Он не откликается.
— Чонгук! — истерически. Почему он ушёл? Что хочет сделать? Больше не может видеть
меня?

Когда он показывается в кадре и возвращается на место, я немного успокаиваюсь.

Галстука на шее больше нет, рубашка расстёгнута не несколько пуговиц.

— Как только почувствуешь себя лучше — сразу говоришь мне, я запишу тебя к врачу.
Это уже не нормально.

— Мама не должна об этом знать.

— Разумеется, — голос стал мягче. — Мне вот интересно, сколько бы ты ещё молчал об
этом? Пока глаза не выкатились и не стали, как у лягушки?

— Я начал поправляться, думал, что справлюсь сам, и тогда позвоню. Я не… — голос
срывается. — Я же не специально, — и прячу лицо.

— Прости, что накричал. Ты ни в чём не виноват. У тебя есть кто-то, кто сможет
показать клинику?

— Энди, — шмыгаю носом, снова оставляя взору только глаза.

— Хорошо, пусть Энди потом сходит с тобой, — в это время в чужих я вижу жалость,
страх и немного стыд за то, что повысил голос. — Впредь больше не молчи о подобном.

— Ты всегда помогаешь мне, но чем я могу помочь тебе?

— Просто будь здоров, и я буду счастлив, — улыбается приободряюще через силу,

уголки губ едва сдвинулись.

Я со временем успокаиваюсь, Чонгук тоже.

— Я изначально звонил, чтобы сказать, что посылка прибыла и ждёт тебя в пункте
выдачи, — говорит он. — Хотел сказать, чтобы ты взял кого-то помочь, и, я так
понимаю, Энди придётся попросить и тогда проводить тебя в нужное место. Кстати, кто
такой Энди?
— Друг, — вымучено улыбаюсь и снова шмыгаю.

— Хороший?

— Пока не знаю, — пожимаю плечами, а потом вспоминаю про время. — Чонгук, работа, —
взволнованно говорю.

— Хосок знает, что я опоздаю.

Он для этого отходил тогда? Чтобы написать? Через ноутбук, наверное, потому что к
телефону никто не прикасался.

— Очень глупо и безрассудно менять работу на меня.

— Было бы глупо и безрассудно сделать наоборот, меняя бездушную работу, которая

подождёт, на живого тебя, которому нужна помощь.

Я вздыхаю. За мной как раз кто-то ломится в дверь.

— Походу, Энди с лекарствами вернулся, — оборачиваюсь.

— Тэ? — как недоумённое подтверждение с другой стороны.

— Иди на работу, обо мне есть, кому позаботиться, — стараюсь улыбнуться напоследок.

— Я ещё вечером напишу, — оповещает Чонгук.

— Угу, — киваю. — Пока.

— Пока.

***

Когда я выздоравливаю, мы с Энди идём в пункт выдачи и оттуда забираем тяжёлую

коробку, которую на себя берёт он, и что-то большое, но лёгкое, что достаётся уже
мне. Хорошо, что до общежития идти недалеко, а то, судя по тому, как в перерывах
хрустел чужой позвоночник, долго он бы не протянул. Энди сбрасывает посылку у
двери, когда мы заходим в комнату, и трясёт головой. На улице снова был лёгкий
снегопад, до зимы остался всего день.

— Фу-у-у-ух, — тянет низко он, согнувшись пополам и свесив руки. — Чтоб я ещё раз
тебе помогал…

— Да ну, всё не так плохо, — поднимаю коробку, чтобы перенести её глубже в комнату,
и понимаю, что нет, блин, именно так.

— Ага! Не ты же её два квартала тащил!

— Спасибо тебе за это, — говорю и сажусь на пол возле кровати в позу лотоса, взяв
со стола ножницы, чтобы начать распаковку.

— Встань с пола, опять простудишься, или подложи что-нибудь, — ворчит Энди.

— Подай, пожалуйста, — указываю на неиспользуемое одеяло на чужой кровати и после

сажусь на него, постелив так, чтобы и другу места хватило.

— Что тебе там такого отправили?

— Вещи, полагаю. Что ещё там может быть, не знаю.

Сейчас и проверим. Я провожу ножом пару раз по скотчу, сковывающему коробку, и

открываю её, сразу же видя, что да, мне отправили вещи. Рассматривая каждую и
понимая, что для них нужно ещё немного поправиться (для штанов уж точно), взгляд
цепляется за небольшую папку на дне. В ней оказываются письма от мамы, папы и
Хосока, а ещё фотографии с отпуска родителей, который у них был сразу после моего
отъезда.

— Зачем нужен интернет, спрашивается, — не сдерживаюсь и усмехаюсь. — Это мои

родители, — поясняю, показывая фотографии и Энди.

— Вау, — улыбается широко он. — Обалдеть, сколько им? Твоя мама такая красивая… ты
на неё похож, — говорит, подняв на меня голову.

— Знаю, — улыбаюсь в ответ, — нам все так говорят. Но волосы у меня вьются из-за
папы, — показав пальцем на фотографии на него, — поэтому он коротко стрижётся.

Я листаю фотографии дальше, а потом вдруг вместе с Энди начинаю смеяться. Откуда ни
возьмись появилась фотография селфи Хосока, показывающего в камеру язык на рабочем
месте на фоне говорящего по телефону с кем-то Чонгука, выглядящего очень
сосредоточенно и даже озадаченно.

— А это Хосок, — закрываю глаза свободной ладонью, словив ужасную неловкость из-за
этого невозможного человека. Кто так делает?

— Твой друг?

— Типа того.

Письма вместе с папкой откладываются на стол, коробка пустеет окончательно.

Осталась одна большая, которую нёс я. Интересно, что там, она была достаточно
лёгкой. На всякий случай провожу аккуратно остриём ножниц по краю, чтобы ничего не
повредить, и открываю её. Мне опять хочется смеяться, но теперь уже от удивления и
восхищения — внутри был огромный плюшевый медведь, который едва поместился,
сложенный вдвое, а сверху немного помятая открытка, которую я беру, чтобы увидеть
текст от руки на родном языке.

«Я знаю, как ты любишь ночами обнимать не меня, а подушку, поэтому возьми что-то
поудобней. Только при условии, что, вернувшись, его место будет моим, а то заберу
обратно и отдам твоей маме, он ей приглянулся ;)»

Улыбка всё не сходит с лица, а с каждым прочитанным словом шире становится.

— Ладно, я пойду тогда, — говорит, поднимаясь, Энди, вынудив поднять на него

голову. — Я помог, я своё дело сделал, теперь можно и домашкой заняться, — после
берёт свои вещи, обувается и бросает, прежде чем уйти: — До завтра.

— До завтра, — отвечаю. — Спасибо.

Посылки подняли мне настроение. Сегодня последний день моего больничного. С самого
утра я занимался тем, что навёрстывал материал, который пропустил, чтобы потом
ничего не упустить. Честно, не помню, когда так усердно учился, никогда, наверное,
но это к лучшему. Чонгук, как и обещал, каждый день звонил, сколько бы времени у
него ни было, и отныне просил скидывать свой завтрак, обед и ужин ему, только беда
в том, что я так часто не ем. Но ладно, об этом потом, сейчас я складываю новые
вещи в шкаф и всё поглядываю на огромного белого медведя, разместившегося на моей
кровати. Он кажется даже больше её самой, как же я умещусь с ним рядом? Но то всё
вторичные проблемы, с которыми реально справиться.
Я тоже установил себе вторые часы на телефон, поэтому всегда знаю, сколько в Корее
времени и без подсчётов. Сейчас там уже утро.

Утро понедельника.

Я не хочу его будить своим звонком, но когда отметка на часах переваливает у него
за девять, а у меня за восемь, не выдерживаю и нажимаю на вызов, когда уже лежу в
постели.

— Вселенная моя, нельзя звонить, когда я в душе. А вдруг я… голый? — ухмыляется в

камеру Чонгук с мокрыми волосами, зачёсанными назад.

— А я же ни разу не видел тебя в душе, — возвращаю сказанную им фразу, и мы вместе

усмехаемся. — Я был сегодня на почте.

— Так, — тянет он, выходя из ванной в одних домашних штанах — в зеркале увидел.

— Вашу посылку украли.

— Как украли? — останавливается он посреди просторного холла.

— Ну вот так, украли. Сказали был огромный белый медведь, который выбрался из
коробки и стащил мою посылку. Но я поймал вора, — поворачиваю камеру немного, чтобы
взять в объектив игрушку. Чонгук выдыхает облегчённо, а я смеюсь. У меня такое
хорошее настроение, что я не могу не шутить.

— Что ж, главное, что вор пойман и вещи найдены, — подыгрывает мне Чон и в конце
издаёт нервный смешок. — В больнице был?

— Завтра пойду. К неврологу, диетологу и психологу, всё, как ты и сказал. После

учёбы сразу туда.

— Потом напишешь, хорошо? Или позвонишь.

— Само собой.

— Всё, у тебя завтра тяжёлый день. Пора спать.

— Сейчас только восемь, — смеюсь. — Или ты так пытаешься сбежать от меня?

— Раскусил, — с наигранной досадой шипит, поджимая губы и уводя взгляд в сторону. —

Ладно, ещё часик и спать.

— Два.

— Хорошо, два, — кивает, идя на уступки.

— Три!

— Наглеете, мистер Ким.

— Два с половиной и медведь.

— Ты ставишь мне в условия медведя, которого я же тебе подарил? — улыбается.

— Два с половиной.

— Два с половиной и ты рассказываешь, кто такой Энди, — ого, он помнит его имя.
— Друг, я же сказал.

— Угу, это я понял. Но мне интересно, как так вышло, что со стадии «я приехал не
друзей заводить» мы перешли на «это Энди, мой новый друг» всего за месяц.

— За неделю, если не ошибаюсь, — поправляю его, задумавшись. Да, неделю спустя

после того разговора я познакомился с Энди, вернее он со мной.

— Угу. Сюрпризы продолжаются.

Я смеюсь и рассказываю про знакомство и нашу дружбу с американцем.

Энди на самом деле оказался не таким плохим, как я думал изначально. Нет, я не
приписывал ему все ужасные качества, пытаясь построить в голове портрет
отвратительного типа с завышенной самооценкой и манерой «всё, что я люблю в жизни,
это трахать сучек». Хотя если посудить по стереотипам, о которых я был наслышан от
Джессики, таких парней действительно много, имеется в виду, тех, что моего
возраста, поэтому даже такой вариант я не исключал, и держал в голове «на всякий
случай», вдруг совпадёт. Энди оказался едва ли не противоположностью образа,
навязанного Джесс. Он милый, добрый, часто застенчивый, но пытается казаться
уверенным и с эдаким стержнем мужика, но весь блатной образ рушится, когда мы идём
в булочную или когда он волнуется. Кстати, такое часто бывает, когда он что-то мне
рассказывает во время наших разговоров. Энди хочет казаться лучше, и, смотря на
него, я будто вижу себя со стороны во времена начала общения с Чонгуком: я тоже
много переживал, иногда путался в мыслях, сбивался и чувствовал себя из-за этого
неловко. Это, оказывается, со стороны выглядит мило. И хоть я сказал Энди, что всё
нормально и я ни за что не осужу его какую-то мысль, заминку или заторможенность,
он всё равно продолжает редко, но смущаться во время простых бесед. Думаю, это
происходит уже в силу характера, такой он человек, я с этим уже ничего не сделаю.

Но что мне нравится в нём больше всего, так это то, что он уважает мои границы. В
самом начале общения были обговорены некоторые моменты, касаемо тех же личных
границ, предпочтений, в общем, ознакомительная беседа о любимых цветах и самых
вкусных блюдах, которые ты пробовал. Тогда я и сказал, что не очень жалую телесный
контакт, каким бы он ни был, поэтому максимум, что у нас было, это короткое
рукопожатие при встрече и… и всё. Прощались мы обычно либо давая друг другу «пять»,
либо на словах, либо уже на расстоянии показывая какой-то жест, как та же поднятая
ладонь, или салютуя (всё это делал только он, я же почти всегда ограничивался
скромным кивком — в этом плане Энди свободней меня). И в целом, это выгодное
знакомство, поскольку теперь есть человек, который не даст мне первое время
заблудиться хотя бы на ближайших улицах Нью-Йорка.

Говорят, что судьба посылает нам людей, в которых мы нуждаемся. Они находят нас в
нужный момент, в нужном месте и как-то влияют на дальнейшее развитие событий. Быть
может, сама судьба послала мне в тот день Энди?

Мы с Чонгуком немного не укладываемся по времени и общаемся чуть дольше, чем два с

половиной часа, примерно на час с лишним, из-за чего он говорит, что я в этом
виноват и что мне от этого же будет хуже утром. А мне утром хорошо и не бывает,
поэтому не велика потеря. Мы расходимся в первом часу ночи. Чонгук собирается
уезжать по делам, а я иду спать. Хочется, чтобы каждый день был таким же
позитивным, как этот.

***

Холодным декабрьским утром субботы я впервые за долгое время высыпаюсь. Ощущение

непередаваемое. Настроение сразу же пошло в гору как только я посмотрел за окно и
понял, что проснулся сам, без кошмаров и будильников, когда на улице уже светло.
Добавило баллов ещё то, что за стеклом снова шёл снег, но не в суетливой пурге, а
спокойно, как обычно показывают в рождественских фильмах. Белые снежинки неспешно
кружили, опускаясь на каждую поверхность снаружи. Так красиво.

На губы сама по себе просится улыбка, и вовсе не потому, что совсем скоро
рождество, улицы и дома начнут украшать и готовить к празднику, а потому что мы с
Энди сегодня идём гулять по Нью-Йорку, который я в кои-то веки решил посмотреть.

Если говорить об изменениях, то их не так много. Вес мой скачет туда-сюда, с учёбой
всё хорошо, с Чонгуком регулярный созвон в понедельник и отправка еды в мессенджер
— всё как всегда. Я всё так же скучаю по нему, в какие-то моменты сильно, в какие-
то — нет, в основном, когда чем-то увлечён и могу себя отвлечь. Иногда кажется, что
моё пребывание в Америке строится не на обучении, а на счётчике «сколько раз я
вспомню Чонгука за день сегодня?», потому что это нет-нет, а происходит, причём
очень часто. Подловить себя на этом было случайностью, я просто в какой-то момент
подумал: «Интересно, а как бы Чонгук отреагировал на это?», а потом снова, и снова,
и снова, к концу дня я задался вопросом: «Это сегодня он так часто фигурировал в
мыслях или это постоянно так происходит?». Как оказалось, верным был второй
вариант.

Но, наверное, грустней всего и тяжелей в этом плане будет в периоды праздников,
которые обычно отмечают с родными и близкими. Вспомнить то же затюканное рождество,
которое я встречал у Чонгука, а потом недолго жил у него. Я не могу отправиться
домой, поскольку это будут ещё не выходные по случаю праздника и окончанию первого
семестра, а даже если бы и мог, то не сделал бы этого, поскольку боюсь кормить себя
вниманием тех, по кому безумно скучал. Знаю, звучит глупо, но так действительно
проще. Если не появлюсь дома на зимних выходных, то и не будет сложностей с тем,
чтобы вернуться в другую страну.

Ладно, сегодня моё настроение не испортит даже приближение рождества.

Мы с Энди встречаемся в час и, одевшись потеплей, отправляемся на исследование

большого города. Мы посетили много разных мест, включающих в себя Бруклинский мост
и знаменитую улицу Тайм-сквер, сделали кучу фотографий и вечером отправились на
поиски места, где можно покушать. В принципе мы не уходим далеко, поскольку среди
множества пестрящих вывесок, я заметил подсвеченные буквы своего родного языка и
потянул Энди за собой в корейский ресторан.

— Вообще, если в Нью-Йорке выпадает снег, люди обычно наводят панику, — говорит он
мне, когда мы уже сели и стали выбирать, что бы нам заказать. У меня даже глаза
разбегаются, я так давно не ел блюда своей страны, что и не знаю, чего хочу больше.

— Что? — поднимаю от меню голову, прослушав слова Энди.

— Говорю, люди, живущие в Нью-Йорке, не любят снег, — повторяет он.

— Почему?

— Он здесь редкое явление, — я продолжаю его слушать, но сам всё равно возвращаюсь
к меню. — Если выпадает снег, то сначала, да, это красиво, сказочно, снежки,
снеговики и так далее, но до тех пор, пока всё не зайдёт далеко. Часто было такое,
что его выпадало слишком много, и это приводило к не самым приятным последствиям:
аварии, отмена рабочих дней, перекрытие дорог. Зима будто не любит Нью-Йорк и
каждый раз, даруя нам снег, пытается стереть его с Земли. Поэтому, когда в Нью-
Йорке снегопад, люди затаиваются на время.

— В Корее снег тоже редко когда выпадает, — поднимаю голову. — Но ничего

противоестественного не происходит.
— Может, вам просто везёт в этом немножко больше, чем нам.

— Возможно, — не спорю.

— Что посоветуешь? — спрашивает спустя время Энди, тоже погрузившись в меню.

— Сам не знаю. Хочется всё и сразу.

— Тогда закажи на свой выбор и мне что-нибудь, хорошо? Я доверюсь тебе.

— Говоришь так, будто от выбора блюда зависит твоя жизнь, — усмехаюсь, взглянув на
него.

— А что, разве нет? — вторит мне. — Я слышал, что в Корее много острых блюд,
поэтому не знаю, во что ткнуть, чтобы не сжечь себе желудок, — я смеюсь.

— Всё не так страшно, как ты думаешь, — пытаюсь его успокоить. Хотя, может, это
просто я привык к тому, что дома много острой пищи, и уже не обращаю особо
внимания. — Думаю, здесь найдётся то, что придётся тебе по вкусу, — говорю,
выискивая среди блюд что-то менее острое. — Не волнуйся, твой желудок будет в
порядке.

Среди обилия до боли знакомых мне блюд, я нахожу то, что идеально было для Энди —
кхальгуксу. Наверное, и себе его тоже закажу.

— У тебя красивая улыбка, — говорит друг внезапно, действуя на меня не хуже

отрезвляющего хлопка.

Я поднимаю немного заторможено голову, опуская уголки губ неосознанно. Напротив

сидят и улыбаются мне слишком… нежно. Что я там хотел ему сказать?

— А… — недоумённо моргаю, а потом и вовсе опускаю взгляд, проговаривая под нос: —

Спасибо.

У меня сразу же начинают гореть щёки. От чего? В ресторане разве настолько жарко? А
в груди почему ёкнуло? Что происходит?

— Добрый вечер, — к нам подходит девушка в рабочей форме — официантка — и

улыбается, переводя всё внимание на себя. — Уже выбрали, что хотите заказать?

— Сейчас, — отвечаю и ищу на странице меню блюдо, о котором думал чуть меньше
минуты назад.

После ухода официантки я всё ещё пытаюсь немного прийти в себя. Внезапные слова
Энди меня прямо-таки выбили из колеи, отбросив на месяц с лишним назад в день
нашего знакомства, когда меня так же ошарашили слова о том, что я красивый. Но
ладно, тогда это было, как одна из причин знакомства, а сейчас всё как-то иначе,
как-то… по-другому, короче! И ещё эта улыбка… Мне приходилось слышать, что люди в
Америке открытые и часто говорят или делают те вещи, на которые у многих не хватило
бы смелости, например, те же комплименты, но не думал, что это будет ощущаться так
странно. Так… как гром среди ясного неба.

Мы возвращаемся в общежитие, едва успев к комендантскому часу. Пришлось бежать со

всех ног и даже упасть, поскользнувшись на одном из поворотов и сложившись, как
домино. Было неприятно и немного больно, но смеха — намного больше. В итоге мы
расходились уже возле моей комнаты, поскольку Энди нужно пройти дальше к лестнице,
чтобы попасть на этаж выше, где живёт он. Была, конечно, идея попросить подселить
его ко мне, но одному как-то комфортней и привычней, поэтому эта затея отмелась
мной так же быстро, как и появилась.
— Ну, пока, — говорит Энди с красными от мороза щеками и улыбкой от уха до уха.

— Ещё спишемся, — прощаюсь в ответ, поднимаю руку, чтобы дать «пять», как ко мне в
один короткий шаг приближаются и обнимают, заставив так и застыть на месте с
поднятой ладонью. Энди тёплый несмотря на то, что мы оба с улицы, и объятия у него
такие же уютные, как и он сам. Я несмело завожу руки за спину и слабо обнимаю в
ответ, после чего от меня отстраняются и уходят вглубь коридора, махая напоследок
ладонью с тем же светящимся лицом.

Я захожу в комнату в совершенном оцепенении. Что это сейчас было?

***

— Послушай, я с вероятностью в девяносто процентов уверен, что она позовёт тебя в

этом году даже несмотря на то, что меня нет дома, — говорю, прижав телефон к уху,
пока иду в универ.

— И всё же будет странно, если это рождество я проведу не с тобой, а с твоими

родителями, потому что ты не хочешь, чтобы я прилетал или наоборот.

— Чонгук, я уже объяснял, почему я не хочу этого делать, и, кажется, тогда мои
аргументы показались тебе довольно весомыми. А насчёт мамы я так говорю, потому что
знаю её. Она Сумин с самого детства пыталась затащить к нам домой, пока не узнала о
моей ориентации, думаешь, моего официального парня не пригласит отпраздновать?

— Рождество — семейный праздник.

— А ещё редко кто в Корее его празднует, но мы не фактами обмениваемся. К тому же,
для неё ты уже член семьи.

— А для тебя?

— И для меня тоже, — пытаюсь сдержать улыбку — не получается.

— Тебе это дал понять год отношений?

— Иногда и нескольких минут бывает достаточно, чтобы понять, что перед тобой твой
человек. Да и не во времени суть, а в том, как его проводят и что из этого выносят,
— важно изрекаю, заходя в здание.

— Да, ты прав, — говорит Чонгук и зевает. У него сейчас чуть больше девяти часов
вечера, он только час назад вернулся с работы и сразу, помывшись, пошёл в кровать,
поскольку устал.

— Кажется, кого-то утомили беседы со мной всего за… — отрываю телефон, чтобы
посмотреть на время, а прислонив обратно к уху, вижу, как ко мне уже несётся на
всех парах Энди, у которого было дополнительное занятие с утра, — полчаса.

— Это не ты утомил, — оправдывается и снова зевает, подстёгивая и меня сделать то

же самое. — А работа.

— В любом случае, тебе пора отдыхать, а мне учиться, — Энди в этот момент
останавливается возле меня, расстёгивающего зимнюю куртку, а я поднимаю
указательный палец, прося тем самым немного подождать.

— Уговорил, — а ты не так уж и сопротивлялся, чтобы уговариваться. — Удачи на

учёбе.
— Спасибо. Спокойной ночи.

— А тебе доброе утро, — внезапно говорит Чон, и мы оба смеёмся. Действительно,

когда у одного «спокойной ночи», у другого уже во всю «доброе утро». Забавно.

Чонгук кладёт трубку первым. Я здороваюсь с Энди и снимаю, наконец, куртку.

— Ты говорил с кем-то из дома? — интересуется он.

— Ага. Обсуждали рождество и прочую фигню.

— Корейский такой… необычный язык, — изрекает друг. — Никогда раньше не слышал его,
но звучит прикольно, — я на чужие слова могу только улыбнуться. Приятно, когда
восхищаются чем-то, что связано с твоей родиной. — Научишь меня парочке фраз?

— Посмотрим, — хмыкаю, отдавая вещи в гардеробную. — Пошли? — оборачиваюсь на Энди,

и мы уходим к нужным аудиториям.

Сегодня был сокращённый день, после которого нас нежданно-негаданно отправляют на

трёхдневные выходные в честь рождества, поэтому уже в час мы с Энди были свободны
от занятий и сразу пошли в общежитие, где планировали развалиться на кроватях и
посвятить все три дня отдыху. Ну ладно, я собирался. Энди в рождество отправится
домой к семье на праздник.

— Хм, в интернете пишут, что сейчас в Корее пошёл какой-то закон, запрещающий есть
собак, — говорит Энди, лёжа на моей кровати и читая что-то в телефоне, пока я всё-
таки решаю сделать всё для универа, чтобы на выходных об этом не думать. Кажется,
его правда заинтересовала тема Кореи, и он начал искать информацию о ней в
интернете.

— Нашёл, что смотреть, — цокаю.

— А что? Первое, что приходит на ум, когда говорят слово «Корея», это то, что вы
едите собак.

— Не все корейцы это делают. А насчёт закона не знаю. Если бы что-то такое было,
то, наверное, уже все жители старой закалки на ушах бы стояли.

— Тоже верно. Пишут, что потребление собачатины сократилось…

— Смени пластинку, — перебиваю. Говорить на подобные темы — не лучшая идея.

— Окей… Кто такой Джексон Ванг?

— Джексон Ван? — поправляю. — Певец, а что?

— Скандал какой-то. Чё-то про отношения. У вас там всё ахренеть как строго с этим,
да?

— В некотором смысле.

— Типа… не лизаться на улице, не признаваться в любви громче шёпота и вообще все

целомудренные?

— Ну… почти, — в целом, он попал в точку, но всё вроде не доходило до абсурда,

поэтому всех это устраивает.

— Планируешь возвращаться после учёбы туда?

— Конечно, — поворачиваюсь в недоумении, — что за вопрос?

— Не знаю, там всё как-то… давит. В том плане, что люди слишком ограничены из-за
себя же и не могут жить в кайф.

— Почему ты думаешь, что корейцы не живут в кайф? Разве в том, чтобы вести себя
вызывающе на улице, кроется этот самый кайф? Мы просто живём по-другому, немного
спокойней, но это не значит, что у нас скучная жизнь.

— Да ладно, Тэхён, у вас даже однополые браки не легализированы! — негодует Энди.

— Это не такая большая проблема для тех, кто действительно любит. То есть, брак —
это же по сути всего лишь штамп в паспорте. Во многих странах, где ЛГБТ под
запретом, есть те, кто скрывает отношения и живёт при этом припеваючи. Тут уже
никакой закон их не остановит.

— А ты вообще как к такому относишься? — несмело спрашивает, растягивая слоги.

— Я к этому отношусь, — усмехаюсь и отворачиваюсь снова к конспекту, над которым

работал с текстовыделителем между пальцев.

— И-и-и ты даже не остался бы в Америке просто ради того, чтобы жить с кем-то, не
скрываясь?

— Не знаю, сложный вопрос, ответ на который зависит от многих факторов. Так сразу
не отвечу.

— М-м-м, — понятливо мычит Энди и замолкает, а потом говорит: — Слушай, давно хотел
спросить. Что за браслет ты всё время носишь? — я машинально опускаю взгляд на
левое запястье, где поблёскивает подарок Чонгука. — Я всё думал, что может значить
буква Джей, ведь ни в твоём имени, ни в фамилии этой буквы нет. Джей типа джаги?
Тебя так дома называют?

— Джаги? — снова поворачиваюсь с нахмуренными от непонимания бровями.

— Ну, джаги, — повторяет Энди так, будто я должен понять со второго раза, и
утыкается в телефон, видимо, смутившись из-за своего неправильного произношения. —
Корейское слово, вот передо мной. Значит «любимый».

— Чаги? — доходит до меня.

— Может, и чаги, — пожимает плечами Энди, а потом придвигается к краю кровати,

ближе ко мне, и показывает слово. — Вот оно.

— Из тебя был бы ужасный кореец, — усмехаюсь я, видя действительно то слово, о

котором подумал. — И нет, Джей — это не чаги. Меня так не называют дома.

— А могу я так называть тебя? — робко.

Моя рука зависает над исписанным листом, не коснувшись цветным кончиком

текстовыделителя текста. Чего, простите?

— Извини? — медленно поворачиваюсь к нему и зачем-то отмечаю, что он сидит слишком

близко и смотрит так… пронзительно и в то же время неловко.

— Ну… чаги. Можно?

— А… — что-то мне не нравится во что переходит этот разговор. — Энди, — я опасливо

отодвигаюсь немного назад, а на мою ногу ложится чужая рука, не позволяющая этого
сделать.

— Не уходи. Я что-то сделал не так?

— Послушай, — всё-таки отцепляю его ладонь от себя и встаю с места, чтобы быть на
почтительном расстоянии. — Ты, ам… — не могу подобрать слов и сформулировать хотя
бы одно нормальное предложение у себя в голове. Ритм сердца сбивается, я слышу его
стук в ушах, это отвлекает. — У тебя что-то есть ко мне? — спрашиваю прямо.

— Э… да. Но я не знал, как поступиться и… не знал, как ты вообще относишься к

такому. А сейчас, ну, понимаешь, момент выдался, и я подумал… Почему бы нет? Мне
сейчас показалось, что ты, будучи геем, понял все мои намёки и не оттолкнул потому,
что всё взаимно…

— Намёки?

— Ну да, намёки…

— Я не… о, боже, — вздыхаю, проводя ладонью по лицу, и начинаю ходить по комнате. Я

всё время думал, что странности, которые я начал подмечать за Энди, были простым
дружелюбием и разностью менталитетов, а всё оказалось так просто и элементарно. — И
как давно?

— Наверное, с момента, как увидел тебя, — пожимает плечами Энди. — Сначала ты мне
просто понравился, слова о том, что ты красивый, были искренними, а потом всё зашло
куда-то дальше.

Блять…

Я замираю посреди комнаты будучи в абсолютнейшем незнании, что делать. Я ещё не был
в ситуации, когда нужно… отшить кого-то, причём сделать это мягко, чтобы не
травмировать и не обидеть. Энди не сделал мне ничего плохого, нельзя гнать его
взашей.

— Видишь ли, Энди… Джей значит не чаги и не какое-то другое слово. Джей — это
Чонгук. Мой парень. Из Кореи.

Я вижу, как в глазах напротив что-то гаснет со стремительной скоростью. Только что
передо мной разбилось сердце, которое притянулось к ложному источнику света. Снова
боль, причинённая мной неосознанно. Снова в груди неприятная давка. Снова я
разрушил что-то, что не принадлежало мне.

— Я не знал, извини, — опускает голову Энди, а потом вдруг поднимает её,

воодушевившись. — Но пока ты ещё здесь, — и встаёт с кровати, чтобы приблизиться ко
мне в два широких шага. — Мы можем хотя бы попробовать?

— Что попробовать? Я не…

— Три года, Тэхён, — показывает на пальцах, перебив. — Пожалуйста, — моей ладони

касается чужая и мягко подхватывает. — Потом ты вернёшься в Корею и обо всём
забудешь.

— Нет, — пытаюсь отнять руку, но её сжимают крепче. — Послушай, в этом нет никакого
смысла, — хотя бы попробую достучаться до его разума. — Я к тебе совсем ничего не
чувствую, при этом встречаюсь с другим человеком. Наши с тобой отношения заранее
обречены. Что тебе дадут эти три года, кроме боли, когда придётся расстаться?

— А вдруг всё случится раньше, чем через три года?

— Я не буду это проверять, — говорю твёрдо и вынимаю-таки руку, смотря прямо в
глаза. — И не собираюсь рисковать своими нынешними отношениями ради сомнительной
игры в любовь.

— Не говори ничего, и Чонгук об этом не узнает.

— Ты слышишь, что говоришь? — я начинаю злиться. — Энди, ничего не выйдет. Всё,

разговор закрыт. Покинь, пожалуйста мою комнату.

— Тэ… — вновь тянется ко мне, но я поднимаю обе руки на уровне своего лица и
повторяю.

— Дверь справа от тебя.

— Пожалуйста…

Я срываюсь с места, скорым шагом подхожу к двери и открываю её нараспашку, ожидая,

пока мои слова дойдут до своего адресата. Энди топчется на месте с секунд десять,
потом всё-таки выходит, смотря при этом неотрывно мне в глаза. Закрыв за ним дверь,
я прислоняюсь к ней спиной и протяжно выдыхаю, пытаясь успокоить учащённое
сердцебиение, а после медленно скатываюсь вниз, задумчиво смотря вперёд.

Я поступил правильно, как и должен был, всё хорошо. Тогда почему вдруг стало так
скверно?

***
1000 oceans — tokio hotel
В жизни бывают разные периоды, подразделяющиеся на хорошие и плохие, важные и
незначительные, быстро пролетающие или тянущиеся ужасно медленно. Я могу сказать,
что в данный момент нахожусь в одном из ужасно длинных, и, пытаясь подобрать
подходящее слово, нашёл ему описание в «затмении». Солнце, скрываясь за Луной,
когда-нибудь вернётся на небо и покажется, вновь озарив своим светом Землю. Так и у
меня. Только моё затмение длится не час и не день, а три года.

Наше общение с Энди прекратилось. Причём так же резко, как и началось. Я был в
какой-то степени к этому готов, но не думал, что всё будет так скоро. Мы не
контактируем друг с другом уже несколько месяцев, за которые я успел обмозговать
то, что между нами произошло. Инициатива прекращения общения была не с моей
стороны, хотя такие мысли мелькали и у меня в тот злополучный вечер признания. Мне
казалось, что оно мало что изменит, разве что внесёт ясность в некоторые моменты,
но всё получилось с точностью наоборот. Энди насовсем пропал из моей жизни,
кажется, ища в нашем общении только одну цель — вступить в романтические отношения.
Он бы добивался, я уверен, но только если бы у меня не было Чонгука, к которому
душа стремится каждый миг. Увидев моё отношение к себе, вернее своим чувствам, Энди
понял, что это не тот вариант, который нужен, и испарился. Мы видимся только в
универе, очень редко и издалека, часто происходит так, что я подолгу смотрю на
него, ожидая, пока он обратит внимание, а как только взгляды пересекаются, от меня
тут же отворачиваются.

Я не хотел его обидеть. Просто сказал всё как есть, расставив определённые границы
между нами.

Люди постоянно обсасывают тему невзаимной любви со стороны человека, которому

отказали в чувствах, которого обидели и отвергли, выставляя его самым бедным и
несчастным, но ведь если посмотреть на другую сторону той же монеты, можно
обнаружить не менее интересную ситуацию. После нашей ссоры я чувствовал себя просто
отвратительно, но не потому что меня пытались переманить в свою сторону, вытянув из
стабильных отношений, а потому, что я не могу ответить на чужие чувства взаимностью
и тем самым делаю человеку больно. Я после того случая записался к психологу, — что
уже помогал мне когда-то принять переезд, — мужчине, к которому меня записывал
осенью Чонгук. Мы проработали мою проблему за несколько сеансов, которых мне, как я
думаю, хватило, чтобы осознать одну простую вещь: пока я не научусь по-настоящему
уважать свои границы и предпочтения, то так и буду страдать из-за того, что не смог
кому-то угодить и этим причинил боль. Нужно полюбить себя и перестать делать для
других больше, чем делаешь для себя.

Чонгук обо всём этом не знает, только о том, что наше общение с Энди закончилось и
больше знакомств я не заводил. Мне и не хотелось. Если раньше была какая-то острая
потребность в человеке, с которым я мог бы обсудить погоду и расписание на завтра,
то сейчас мне было абсолютно всё равно на всех, кроме себя.

Иногда в жизни наступает момент, когда ты начинаешь обособляться от людей,

перестаёшь видеть потребность в общении или компании, в обычных формальностях,
отказываешься от общества как такового, уделяя всё своё время любимому делу или
работе, своей жизни. Прогулки с друзьями не доставляют того удовольствия, что и
раньше, а к тебе вдруг начинают тянуться с непониманием, почему так, что случилось,
ведь ты изменился, перестал испытывать потребность в их компании и, скрывшись от
них в своей скромной лачуге, чувствуешь себя абсолютно спокойно.

Без людей спокойно. Без людей безопасно. Без людей на душе штиль, а в голове на
тысячу проблем меньше.

Когда-то ты плачешь и знаешь, что тебя успокоят, помогут и поддержат, но в какой-то

момент ты остаёшься один, помогать уже некому, рядом никого нет, и ты помогаешь
себе сам. Нужно всего лишь понять, что в жизни нельзя рассчитывать на кого-то,
кроме себя. Ты перестал искать в людях защиты и поддержки, поскольку знаешь — никто
тебя, кроме себя самого, жалеть не будет.

У меня был нервный срыв, в который никого рядом не было, ни Энди, ни мамы, ни
Чонгука. Поддержки искать было не у кого, но жизнь от этого не остановилась, дела
не тормозились, а давили дедлайном на мозг, побуждая к каким-то действиям. На слёзы
уже не было времени. Никому, кроме тебя, они не сдались. Никто не обратит на них
внимание, не войдёт в положение, а станет давить ещё больше, потому что никому.
нет. дела. до твоих. проблем. У каждого они свои, у всех они есть, это неизменно, и
каждый думает только о себе.

И я учусь делать так же.

Близится конец февраля, а чуть позже — мой день рождения, который впервые придётся
праздновать в одиночку. Было бы не столько грустно, если бы не мысль, что Чонгук
мог приехать, попроси я об этом. Только с ним я не могу быть эгоистом, коим пытаюсь
стать хотя бы немного. Раньше меня пугало это страшное слово, но сейчас я понимаю,
что именно эгоизма в какой-то степени мне и не доставало. Я думал, что быть
эгоистом ужасно и неправильно, но всё зависит от ситуации. Сейчас я только учусь
быть немного жёстче, чем есть (как меня назвал в письме Хосок — сахарная вата,
потому что милый и неловкий, одним словом: мягкий).

Помимо учёбы я решил заняться собой. Первый шаг на пути к лучшей жизни — полюбить
себя.

Раньше меня не сильно беспокоил вопрос моего внешнего вида, но после стрессового
похудения вопрос о наборе веса стал ребром. Я до сих пор не могу добрать до своей
нормы, и недавно задумался о том, чтобы записаться в спортзал и нанять тренера,
который помог бы мне с этим, проблема кроется лишь в том, что на это нужны деньги.
То, что мне начисляют родители, достаточно для жизни в Америке, но, боюсь, тратить
деньги таким образом будет слишком расточительно. Мало ли, мне нужно будет что-то
купить срочно-обморочно, а я всё спущу на фитнес. Просить денег у Чонгука тоже не
вариант — я так никогда не делаю и делать не буду, поэтому перспектива устроиться
на подработку казалась всё более заманчивой.

— Зачем? — первое, что спрашивает Чонгук, когда я сообщаю ему об этом, смотря в
экран ноутбука с горящей вакансией перед лицом. — Тебе не хватает средств, которые
начисляют родители?

— Нет, хватает, просто хочется попробовать, новый опыт, все дела, да и деньги
никогда лишними не бывают, — листаю сайт заведения, бегло пробегая взглядом по
информации, но не читая её — уже изучил до этого, как раз перед звонком Чонгука.

— Тэ, первый курс — не лучшее время для подработок. В конце концов, когда ты
планируешь отдыхать, если у тебя учёба до трёх часов, а на работу ты собираешься
устроиться во вторую смену?

Это он ещё не знает, что я собираюсь потом совмещать это с походами в спортзал.

— За время обучения я привык к постоянной занятости, — отвечаю ему. — Поэтому

сокращение часов отдыха будет не такой большой проблемой.

— Напомнить, что ты говорил насчёт причины своего приезда в Америку?

Это он имеет в виду слова о друзьях и о том, что я приехал исключительно учиться?

— Я помню, но посмотри на это под предлогом того, что я никогда раньше не работал и
хочу попробовать, узнать, каково это, получить зарплату и пойти что-то купить за
свой счёт, а не твой или родительский.

— Хорошо, — соглашается спустя недолгое молчание Чонгук, а я улыбаюсь неосознанно.

Он всегда поддерживает меня во всех начинаниях, какими бы бредовыми или
импульсивными они ни были. — И куда ты хочешь устроиться?

— Недалеко от Тайм-сквера есть корейский ресторан, я посмотрел, там сейчас

требуются официанты. Это самая простая и доступная вакансия на данный момент. К
тому же, думаю, заведению будет на руку, что в тематическом кафе работает азиат, а
не европеец. Как минимум, это будет символично.

Чонгук молчит, видимо, обдумывает мои слова. Я не могу его сейчас увидеть,
поскольку он едет с работы и не включил видеосвязь — за рулём.

— Насколько я понимаю, отговаривать тебя в этой идее бесполезно.

— Пока я сам не пойму, что это тяжело и может плохо сказаться на мне, — подтверждаю
его мысль. — Да.

— Тогда вперёд. Жду впечатлений от первого рабочего дня.

А первый день проходит отлично. Работаю я, конечно, не на полную ставку, но того,

что получу в конце месяца, хватит на фитнес — уверен, поскольку сразу нашёл
тренера, у которого буду заниматься. Я быстро вливаюсь в коллектив ресторана,
отрабатываю свою смену до десяти вечера и возвращаюсь в общежитие, чтобы быстро
попытаться подготовиться к учебному дню и в полночь лечь спать. Возможно, я
перетруждаюсь, но это не сильно ощущается. Совмещать учёбу и работу оказалось
проще, чем казалось, но сложно это в том плане, что иногда силы покидали, если,
например, был мозговыносящий день в универе. Плюсом моей загруженности было то, что
я не успевал думать о проблемах, которые меня беспокоят, и загоняться по этому
поводу тоже.

С первой же зарплаты я побежал записываться к девушке тренеру, о которой прочитал

на одном сайте, и начал посещать занятия спортом, рассчитывая со временем
преобразиться. Жизнь завертелась, я только успевал бежать, как белка в колесе, в
этой круговерти, и на удивление всё получалось куда лучше, чем я думал. Я постоянно
был чем-то занят, и мне это нравилось, даже если выматывало.

Так прошла зима, три месяца весны, и вот уже июнь приближается к концу, как и
второй семестр, как и первый год моего обучения в финансовой школе, который я
закончил, как и хотел, на «отлично», чем сразу похвалился семье и Чонгуку. Я
приспособился к жизни в Америке, она уже не казалась такой страшной, как в самом
начале, единственное, что время тянулось долго, но и теперь это не проблема — за
занятостью не замечаешь, как оно быстро пролетает.

Осталось только пережить ещё два года обучения, а потом всё — домой. К родителям, к
дому, к Чонгуку.

========== Затмение. Часть 2. ==========

Я иду среди шумного потока студентов, смотря новое расписание в телефоне, которое
сейчас сфотографировал на доске, и ахуеваю, что то, с чего начинается первый день
обучения, это ненавистное мной банковское дело, на которое я почти бегу, потому что
проспал. Вчера была одна из насыщенных смен в ресторане, какой-то праздник, который
решила справить семья коренных корейцев, живущих здесь не первый год. Меня, как
понимающего родную речь человека, завлекали часто в беседу, много хвалили мою
работу и в конце отвалили огромные чаевые, чему я несказанно рад, но то, что
пришлось вернуться домой во втором часу ночи, сказалось на том, что будильник я
проворонил и проснулся не с первого, а со сто первого.

— Мистер Ким! — меня окликает знакомый голос преподавателя, на который я

оборачиваюсь и останавливаюсь посреди коридора. — На минуточку задержитесь.

— Доброе утро, мистер Уайт, — здороваюсь с мужчиной, подошедшим ко мне явно с

какой-то просьбой.

— Доброе, доброе. У меня будет небольшая просьба, — ну конечно, — я могу обратиться

к тебе за этим? — мне всегда на самом деле нравилась манера общения со студентами —
обращение на «ты», но зато «мистер Ким».

— Конечно, — а то ж у меня есть выбор.

— В общем, ситуация такая: к нам перевелись ученики по программе обмена из Франции

и Таиланда, их надо встретить и показать наше заведение, провести экскурсию, —
фантастика, только экскурсоводом я ещё не был. — Какая у тебя сейчас пара по
расписанию? — кивает в мой телефон, видимо, заметив фотографию вывешенного
расписания.

— Банковское дело, — отвечаю без задней мысли.

— Я поговорю с профессором Брауном, тебя отпустят. Ребят нужно встретить подобающе,

я могу доверить это только тебе, — кладёт руку на моё плечо. — Ну, и потому, что я
так взглянул, они вроде твоего поля ягоды.

Я делаю максимально вопросительное лицо, чтобы тем самым потребовать пояснений, а

когда мистер Уайт оттягивает внешний уголок одного глаза, до меня доходит.

— Азиаты, — констатирую, отведя голову в сторону. Да, это был очень нерасистский
жест с его стороны.

— Поэтому я и подумал, что вы бы нашли общий язык.

Ну да, мы же, азиаты, как цыгане — у нас везде родня, даже если один из Европы,
другой из Азии, и росли мы при разных традициях. Конечно. Мы бы нашли общий язык в
одинаковом разрезе глаз. Любовь и взаимопонимание с первого взгляда, получается?

— Меня снимут с пары? — уточняю ещё раз на всякий случай.

— Да, я сейчас же пойду договорюсь. Ребята должны подъехать через десять минут,
подожди их в холле у входа, автобус из аэропорта задержали, поэтому они опаздывают.

Они ещё и только с самолёта? Бедолаги, им сейчас наверняка будет не до нудной

экскурсии по многоэтажному корпусу. Надеюсь, они окажутся адекватными и не будут
сильно ёрничать по этому поводу.

Я, как и было велено, подхожу к выходу из здания и сажусь на скамейку прямо перед
входной дверью, чтобы точно не пропустить наших гостей, а до их прихода залипаю в
телефон. Родители недавно гостили у бабушки в Тэгу, мама прислала фотографии и
видео, которые я просматриваю, попутно зевая от недосыпа. Сегодня он чувствуется
хорошо, в отличие от других дней.

Всё моё лето состояло из двух аспектов: спорт и работа. Я работал два месяца на
полную ставку, потому что мог, занимался с Мэлл, моим тренером, а свободные дни
посвящал тому, чем жил когда-то давно, — чтению книг и скроллингу соцсетей. Было
непривычно возвращаться к данному хобби — если его так можно назвать — спустя год,
но в то же время увлекательно, поскольку за период моего отстранения от чтения
появилось много историй, которые завирусились в интернете и привлекли моё внимание.

Говоря о тренировках, мне, наконец, удалось набрать потерянные килограммы, и даже

начать кое-как приводить своё тело в норму. За полгода результат уже заметен, что
не может не радовать, появился рельеф на теле, руки уже не напоминают палки, а
попа… кхм, Чонгук во время видеозвонка оценил, сказал, что выглядит хорошо. Я не
специально крутил жопой в кадре, просто потянулся назад за зарядкой от телефона, и
так получилось, что домашние штаны очень выгодно обтянули её. Он о тренировках и
узнал только тогда, когда я ему прислал первые результаты под предлогом того, что
стал очень хорошо кушать и уже не так сильно выпирают рёбра. И, как всегда,
поддержал меня в этом, но просил не переусердствовать, а я и не собираюсь. Как
сказала Мэлл, у меня могут быть данные хорошей модели, и если мы поработаем над
верхней частью моего тела, то будет смотреться красиво. Я не стал с ней спорить и
доверился, в любом случае, хуже от тренировок мне точно не будет, но когда увидел,
к чему она меня подгоняет, то стал работать ещё усердней. Мне понравилось то, каким
я могу стать.

Кстати, был ещё забавный момент, когда во время работы ресторан посетила моя
одногруппница Хлои. Но забавно не это, а то, что она дождалась окончания моей смены
и позвала гулять. Гулять с намёком на дальнейшее, более тесное, общение. Ко мне
подкатывала девушка, с которой я учусь год, при том, что я так же был тише воды,
ниже травы, и никто меня не трогал. Шок. Я тогда мягко отказал ей, конечно, но
впечатлился очень сильно.

Общение с Чонгуком немного сократилось. У нас попросту закончились темы для общения
и прибавились дела, которые служили ещё одной причиной, из-за которой банально не
хватало времени. Мы могли редко переброситься парой сообщений в течение дня,
созвониться раз в неделю-две, но на этом всё. Не сказать, что это прям сильно
напрягает, но как таковой тревоги не вызывает. Мы оба заняты, причин особо
беспокоиться нет, хоть иногда и хочется до зуда в груди услышать любимый голос
через динамик телефона. А так, в принципе, всё по-старому и там.

Из-за абсолютной тишины в холле мне не составило труда услышать, как подъехал к
территории автобус. Я поднимаю голову и вижу через прозрачную дверь, как из него
выходят парень и девушка, предполагаемые ученики по обмену, которых я как раз и
должен встретить. Но они выглядят… слишком бодро для тех, кто только что сошёл с
самолёта. На мой взгляд. Девушка что-то смеётся, толкает в руку своего попутчика, а
он толкает её в ответ, даже вижу, как намечается какая-то потасовка, которая так же
быстро утихает, стоит им подойти ко входу. Кажется, эти двое друг друга знают. И
знают давно.

lucid — (g)idle
Смотря на них, просится только одна фраза в голову, и она, к слову, матерная.
Выглядят пришедшие… необычно. Казалось бы, пора уже привыкнуть к самовыражению
людей, учащихся и живущих в Америке, но к такому, кажется, невозможно привыкнуть
мне, Ким Тэхёну ака серой мыши со скучным стилем в одежде. Сегодня на улице жарко,
но такое чувство, будто эти двое живут по разным прогнозам погоды. Парень, высокий
— и красивый, к слову, — был в тонком оранжевом свитере, пастельно-жёлтых джинсах и
обуви, схожей с тапочками, но держащихся на ноге за счёт застёжки на пятке. А
девушка, не менее красивая, с длинными чёрными волосами и, видимо, скрытым
окрашиванием в виде почти белых прядей, была в топе, что крепится на шее, и шортах,
на ногах были белые кеды. При этом единственная поклажа, которая у них была, это
шоппер у девушки.

Я изо всех сил стараюсь держать лицо и не палить своё удивление, и, собравшись,
беру свой рюкзак, чтобы подойти к ним. Так, значит, кто-то из них из Франции, кто-
то из Таиланда. А на английском-то они говорить умеют?..

— Привет, — говорю им, когда подхожу и тем самым обращаю на себя внимание. Вблизи
они оказались ещё более разными. У парня очень широкие плечи, которым я могу пока
только позавидовать, а девушка едва доставала ему до носа со своим небольшим
ростом.

— Хе-е-ей, — тянет она, широко улыбнувшись. — Так это ты должен нас встретить? — на
английском говорит хотя бы, слава небесам. — Я Минни Нича Йонтарарак, — чего,
блять? У меня едва глаза на лоб не полезли. — Или просто Минни, — дёргает плечами
девушка, — приятно познакомиться, — и протягивает мне руку для рукопожатия, а я
заторможено делаю то же самое, аккуратно пожимая и будучи в ахуе ещё и с имени.
Окей, я понял, кто из них из Таиланда.

— Я Ким Сокджин, — протягивает руку её спутник следом. А у меня, кажется, сбой в

системе. Имя-то корейское, но парень из Франции. Такое ощущение, что это всё одна
большая шутка и меня просто решили сломать в самом начале учебного года вот этим
поручением.

— Ким Тэхён, — представляюсь в ответ и жму вторую руку.

— Тоже кореец?

В смысле тоже?

— Не понял, — хмурюсь.

— Я думал, по имени, да и по внешности можно понять, что я немного залётный житель

Франции, — хмыкает Сокджин. — Я кореец, но вырос в Париже, — да, по произношению с
немного западающей «р» слышу. — Так что насчёт тебя?

— Да, я… — заминаюсь, на ходу проглатывая набежавшую слюну, — кореец. И родился, и

вырос в Сеуле, — неловко покивав своим словам.

— Милашка, — говорит Минни своему другу, так же широко улыбаясь.

— Окей, давайте я всё вам покажу, — не медлю и приступаю к делу.

— Не думаю, что получится запомнить всё сразу, — усмехается Сокджин.

И то верно.

Я им всё показал, рассказал и в процессе понял, что Минни и Сокджин те ещё

персонажи. Они очень… Странные. Для меня так уж точно. Минни как та девушка,
которая всему восхищается, вся из себя невинная и милая, Сокджин ей часто в чём-то
поддакивает, и вроде как молчит, пока подружка не скажет что-то, что его подстегнёт
начать трындычать весь путь от точки А в точку В. Они выглядят, как один из тех
дуэтов, когда по одиночке они адекватные, а когда собираются вместе, начинает
происходить всякая дичь. Но прикол в том, что они идут только в комплекте друг с
другом, поэтому регулярный пиздец на весь день был мне обеспечен. Почему на весь
день? Потому что после экскурсии на первой паре, я почти на каждом перерыве слышал
звонкое «Тэхён!». Возле автомата с кофе, на выходе из аудитории, в кафетерии и даже
в туалете. Там уже, конечно, была не Минни, иначе я бы ахуел, откровенно говоря, а
Сокджин, который сказал, что меня искала Минни. В принципе не нужно быть гадалкой,
чтобы понять, кого же я потом встретил возле двери, когда справил нужду. Проще было
уже взять себе её расписание и нарисовать карту, по которой она могла бы найти
нужную аудиторию.

По итогу, в универе я устал сильней обычного, спасибо, мистер Уайт, за поручение.

Не знаю, как идти на работу, если честно, наверное, попрошу Лиз подменить меня
сегодня и пойду отдыхать от писклявого голоса новой знакомой.

Но на этом моё знакомство с этой парочкой не закончилось.

Такое ощущение, что судьба играет со мной злую шутку, потому что на следующий день
все только и делают, что пытаются вывести меня на эмоции, причём на разные. С утра,
не выспавшись, я в прямом смысле встал не с той ноги и упал, едва не ударившись
носом об изножье кровати; потом, выходя из комнаты, врезался в Энди, умело
игнорирующего меня; а потом так и вовсе мне приходит сообщение от мистера Уайта с
просьбой передать Минни и Джину, что он их ждёт у себя в кабинете. Вот почему я? Я
какой-то посыльный или что? Почему нельзя дать им свой номер телефона, а не
связываться через меня? Не могу, меня прямо вывела из себя эта «добивка». Фатальный
по моему терпению.

Как выяснилось, парочку поселили в одной комнате, что освободилась от ребят,

которые поехали как раз в другие страны по программе обмена студентами. Она была
недалеко от моей, но из плюсов было только это. Другой жирный факт в виде её
жильцов давил мне на нервы второй день. А ведь семестр только начался.

Подойдя к нужной двери, я уже собираюсь постучать, как застываю, услышав по ту

сторону довольно громкий диалог, схожий с чем-то похожим на ругань давно женатых
людей.

— Если ты сейчас же не соберёшься, я отстрапоню твою девственную, тощую задницу, —

ну или не совсем давно.

— Это у кого она ещё тощая! — приглушённым голосом Сокджина.

— Я и говорю — у тебя. Шевели колготками, а то опоздаем опять.

А я точно уверен, что хочу вообще ждать их?.. Мне уже как-то не хочется, но надо, а
иначе не сносить мне головы потом от профессора. Постучав пару раз по двери, я жду
когда мне откроют. На пороге сразу показывается Минни с высоким хвостом на макушке.

— Хей, — улыбается. — Ты в гости?

— Привет, мистер Уайт просил, чтобы вы зашли к нему сегодня.

— Спасибо, что сказал. Слушай, не хочешь зайти? — указав большим пальцем себе за
спину. — Джин сейчас соберётся быстро, и как раз вместе на учёбу пойдём.

— Не, знаешь, — говорю как можно мягче, — я, пожалуй, как-нибудь сам.

— А-а-а, волк-одиночка. Понимаю. Хорошо, встретимся в универе, — она уже собирается

закрыть дверь, но я останавливаю.

— Погоди, давай я дам вам номер мистера Уайта на будущее.

— Окей, сейчас, — кивает. — Щас я телефон только найду. Зайди пока, — приглашает
меня внутрь комнаты, отойдя с прохода.

Тут я уже не отверчусь. И кто меня за язык тянул? Приходится всё-таки задержаться у
них и зайти. С порога я попадаю в откровенный пиздец, глаза снова норовят
выкатиться. Абсолютно вся комната завалена вещами так, будто по ней прошёл тайфун.
Здесь на любой вкус: футболки, майки, бельё, штаны, какие-то коробки, кеды —
выбирай не хочу. И во всём этом мракобесии Минни пыталась найти телефон, а Сокджин
только-только выбрел из ванной, вытирая полотенцем волосы.

— Жир свой спрячь, — бросает девушка ему.

— Жир спрячь, зато зад тощий, — разводит руками Ким, — ты уж определись, — и

переводит взгляд на меня, чтобы сказать короткое: — Привет, Тэхён, — и вроде как не
видит ничего в том, что из одежды на нём только два полотенца — на голове и на
бёдрах. А я пиздец как вижу. Вижу неплохое, красивое мужское тело, с осиной талией,
очерченными кубиками пресса, широкими плечами, острыми ключицами и красивыми
длинными руками. И Сокджин был всё ещё в одном полотенце. Твою. Мать.

Чтобы не отсвечивать, приходится буквально вжаться во входную дверь и ждать, пока

потерянный телефон будет найден. Ну или слинять под шумок на крайний случай.

— Да, — не смущается ни разу Минни. — Знаешь, сколько в мире ходит плотных людей с
тощей задницей?

— У меня не тощая задница, — по слогам медленно проговаривает, подхватив с одной

кучки одежды трусы и склонившись к Минни.

— А какая? — не отвлекается от поисков. — Не орех уж точно. И не персик. Максимум

чернослив.

— Чернослив? — задыхается от возмущения Сокджин, застыв на месте и смотря с

недовольством на подругу.

— Ага, смо-о-орщенный такой, — говорит та и ехидно хихикает, повернув голову к

Киму.

Куда я попал, боже…

Сокджин, застыв с открытым ртом, поднимает указательный палец и после заявляет:

— Я с тобой не разговариваю.

— Окей, — не ведёт и бровью Минни, отворачиваясь и продолжая копаться в вещах, —

фен только верни.

— Да пожалуйста.

— И гигеничку, — продолжает преспокойно перечислять.

— Подавись, — расхаживает по комнате в поисках нужных вещей Ким.

— И страпон, — о, боже. Я не хотел этого знать!

— Я не брал, — останавливается, снова вознося указательный палец.

Вашу мать, я всё ещё здесь.

— А куда ж он тогда подевался? Я его не видела с момента разбора вещей. Разве что
ты его взял.

— Я не гей, — заявляет и отбрасывает полотенце, чтобы одеться.

Блять, зато я — да!

Я быстро перевожу взгляд куда-то вниз, чтобы не увидеть чего-то запретного для
себя. Он что, совсем без комплексов?! Хотя да, чего ему стесняется перед парнем и
своей девушкой? Не думаю, что их связывает тесная дружба, особенно сейчас, когда
Джин буквально был голым перед Минни. А о моих приколах они же не знают. Пиздец…

— Конечно, — не спорит Минни, — ты би, — и, кажется, наконец находит свой телефон.

— О, неужели.

— Какого хрена ты вообще бросила его на пол, когда вчера начала разбирать вещи? —
не понимает Сокджин, уже забыв об обиде на девушку.

— Чтоб ты спросил, — бросает та в ответ и подходит-таки ко мне. — Диктуй, —

обращаясь уже не к своему соседу, а меня вдруг как водой ледяной окатывает.

Я мог просто-напросто скинуть ей номер в личные сообщения, а не торчать здесь и

свидетельствовать в их сомнительной извращенской драме, мы же вчера обменялись
телефонами. Твою мать…

Проще было уже посыльным немного подработать, чем всё больше ахуевать со своих
новых знакомых.

***

Кажется, спокойствие и отчуждение от компании, сводящей меня с ума — в хреновом

смысле, — я могу найти только на работе, куда отправляюсь сразу после универа.
Сегодня уже пятница, первая учебная неделя подходит к концу, как и моя личная
головная боль в составе двух человек, перерыв от которых у меня будет ровно два
дня. Почему меня вдруг обозначили куратором Минни и Джина остаётся только гадать,
но что-то мне подсказывает, что данную информацию им нашептал на ушко мистер Уайт,
будь он неладен! Ну вот почему я? За что меня? Я же был прилежным студентом, где
успел провиниться?

— Ты видишь всё только плохое. Я думаю, всё не так плохо, как ты описываешь, —
говорит Чонгук, собирающийся на работу. Мы созвонились, пока у меня небольшой
перерыв, по видеосвязи.

— Нет, всё именно так, — возражаю, отпивая кофе через трубочку. — Причём у меня
такое впечатление, что слова как «чувство такта» или «скромность» им незнакомы.

— Значит, у них это нормально. Для тебя это дико, потому что ты был по-другому
воспитан.

— Менее трешовым это не становится, — недовольно бурчу.

— Ты очень агрессивно себя ведёшь в последнее время, — подмечает Чонгук.

— Потому что из меня все соки высасывают за день миллионным упоминанием моего
имени. Не успею выйти из аудитории — «Тэхён!», — делаю голос тоньше, пародируя
Минни. — Только зайду в кафетерий — «Тэхён!». Мне даже в кошмарах она начала
сниться, — говорю под нос и, насупившись, присасываюсь к трубочке.

— Тэхён! — крик через весь ресторан от которого я тут же давлюсь, выпучив глаза.
Американо едва носом не пошёл.

— Тэхён? — зовёт Чонгук обеспокоенно, наблюдая за тем, как я задыхаюсь и пытаюсь

откашляться, уходя в сторону уборной.

Я только мельком взглянул на выход и увидел тех двоих. Что за подстава?! Откуда они
тут взялись?! Какого хрена?!

Кое-как переведя дух, вытираю проступившие слёзы, оперевшись одной рукой о

столешницу со встроенными раковинами.

— Попей воды, — советует Чонгук, но я кофе оставил в зале, поэтому единственное,

что могу сделать, это умыться, не знаю зачем, просто надо что-то сделать. — Что
случилось?

— Они меня и тут нашли, — едва не скулю. — Я даже на работе от них скрыться не
могу.

Чонгук смеётся коротко, у меня такого же желания не возникает.

— Попробуй сказать им о том, что они бывают навязчивыми.

— А чем они навязываются? Тем, что спрашивают расположение аудиторий? Я что, помочь
им не могу? Облезу?

— Облезешь, раз уж тебе так мотают нервы. Ну или поседеешь раньше времени. Будем по
приезде твои белые пряди закрашивать.

Не смешно, Чонгук.

— Думаешь, поможет? — с надеждой спрашиваю после нескольких секунд молчания, будто

он знает ответ на этот вопрос.

— Пока не попробуешь — не узнаешь. Тебе с ними ещё два года в одном здании
куковать.

Пиздец, два года…

— И именно поэтому мне нельзя портить с ними отношения — плешь проедят и они, и…
Мистер Уайт, — кривлюсь недовольно.

— А их группа за ним закреплена, что он так печётся о них?

— Видимо, да. А иначе я вообще без понятия, какого хрена он вдруг проникся к ним
такой симпатией.

— Не волнуйся, неделька-другая и они запомнят расположение аудиторий и перестанут

тебя напрягать.

— Неделька-другая, — повторяю шёпотом, корча лицо в гримасе боли. Это слишком

долго, моё хвалёное терпение не выдержит уже через несколько дней.

— Всё будет нормально, главное просто переждать этот период, — да, говорить проще,
когда не знаешь этих людей лично.

Я поворачиваюсь к камере, смотря на подбадривающую слабую улыбку Чонгука, и сам

невольно улыбаюсь в ответ. Не могу себя контролировать, всегда, когда вижу это,
уголки губ сами ползут вверх.

— Люблю тебя, — говорю ему.

Даже несмотря на то, что в мыслях я могу сам с собой негодовать на каждое сказанное
мне слово, Чонгуку удаётся меня успокоить и подбодрить, заверив в лучшем исходе.

— И я тебя.

— Я пойду, перерыв сейчас закончится, — говорю, смотря на время.

— Удачи.

— Пока, — улыбаюсь последний раз и нажимаю на красную кнопку завершения вызова. Что
ж, время обслуживать vip-клиентов.

Вернувшись в зал, замечаю свой оставленный стакан с кофе за барной стойкой, где
орудует бариста, быстро допиваю американо, беру два меню и топаю в сторону шестого
столика, который обслуживаю.

— Добрый вечер, — дежурно улыбаюсь и кладу перед ребятами меню.

— Привет ещё раз, — говорит Сокджин. — Не знал, что ты здесь работаешь. Думал, этой
придурковатой показалось и она кого-то с тобой перепутала.

— Сам ты придурковатый, — бурчит Минни, открывая меню. — У меня глаз-алмаз, видит

за километры после лазерной коррекции, — оно и видно, с другого конца корпуса
визжит, когда замечает меня, ястреб. Нет — коршун. — Я впервые в корейском
ресторане… — озадаченно смотрит на список блюд Минни. — Тэхён, можешь что-нибудь
посоветовать? — поднимает на меня голову.

— А меня спросить не хочешь? — обижается Сокджин. — Я вообще-то тоже не пальцем

деланный.

— То, что ты, живя в Париже, ходил по заведениям с корейской кухней, не делает тебя
знатоком их кухни.

— Я урождённый кореец вообще-то!

— Но ты ни разу не был в Корее, вот так ирония.

— А ты!.. Ты!..

— Ну, ну, договаривай.

— В жопу иди, короче, — погружается в меню Ким, обидевшись на подругу.

Я уже понял, что манера обижаться друг на друга у них считается нормой, поэтому
просто пережидаю бурю и обращаюсь к Минни:

— В основном у нас в меню блюда имеют определённую степень остроты, это показано
внизу возле картинки каждого из них.
— Один перчик — это такое себе, два — уже может ебануть, а три — это пизда рулю.
Поняла, — проговорила быстро она, проанализировав значки.

— Смотри-ка, прям как измерение члена твоего бывшего. Только замерло всё на первой
стадии.

— Получается, его можно измерить в одном перчике? Там даже до половины не

дотягивает… Жухлый был продукт.

Я внезапно прыскаю и тут же отворачиваюсь, закусив губу. Не знаю почему, но эта

шутка показалась мне смешной.

— Извини за наши пошлые шутки. Мы будем потише, чтобы вдруг не опозорить тебя или
что-то подобное.

— Вы не позорите, — говорю и на удивление не вру. Они, конечно, обсуждают чужие

гениталии, но кто так сейчас не делает? Они хотя бы это делают тихо! К нам часто
приходят молодые люди, обсуждающие что-то непристойное достаточно громко, или
ругаясь на всё заведение. Минни и Джин по сравнению с ними ещё цветочки. — Если не
любите острое, могу предложить чаджанмён, чапчхе, кимбап или кхальгуксу — одни из
распространённых блюд.

— А если поострее? — с вызовом.

— Жаренная курочка и острая лапша.

— Тащи всё.

— А срать огнём не будешь? — хмыкает Сокджин.

— На тебя в первую очередь, — невозмутимо отвечает Минни.

— Мне тогда чаджанмён, — говорит Ким.

Я записываю, киваю и, подарив дежурную улыбку, удаляюсь, слыша в свой адрес слова о
том, что я лучший. Мои гости ведут себя достаточно тихо, своеобразно, но тихо,
чужой покой не нарушают и меня по поводу и без не дёргают. В конце так и вовсе
уходят из ресторана, оставив хорошие чаевые и пожелав удачи на смене. Может, Чонгук
прав, и я правда вижу только всё плохое? Стоит ли рассмотреть среди их поступков
что-то хорошее?

Вечером мне на телефон приходит сообщение от Сокджина.

Сокджин:
Мы можем послезавтра встретиться и втроём погулять?

И я… соглашаюсь зачем-то.

— Быстро же ты переобулся, — смеётся Чонгук на следующий день, собираясь на работу.

Он снова проснулся ни свет, ни заря, такое бывает редко, но если уж бывает, то он
обязательно звонит мне, зная, что у меня только вечер наступает. А я как раз
складываю вещи в сумку, чтобы пойти на тренировку.

— Ещё не переобулся. А вот завтра посмотрим.

— Могу только снова удачи пожелать, — ещё и насмехается надо мной.

— Да уж, она мне точно пригодится.

На следующий день, как и было обговорено, я встречаюсь с Минни и Сокджином, чтобы
мы вместе пошли гулять. Не знаю, почему я так легко согласился, при этом не
переваривая их общество, но попробовать стоит. Решили далеко не уходить и посидеть
в том же ресторане, в котором я работаю. По словам ребят, им очень понравилась
корейская кухня, и они теперь будут чаще сюда заглядывать. Знали бы они, как хороша
эта кухня в самой Корее. Здесь ни одно блюдо не сравнится с тем, что готовят там.

Сделав заказы и дождавшись ухода официанта, Сокджин заговаривает первым.

— Мы, наверное, тебе поднадоели уже, — но говорит без сожаления или раскаяния в
голосе, будто… они этого и добивались. — Извини. Стоило раньше завести этот
разговор.

Что? Я сейчас совсем ничего не понимаю. Как же не люблю моменты, когда человек
вбрасывает удочку с темой, будто вырвав фразу из середины, и ждёт, что другой
должен понять, что он имеет в виду, и при этом ничего не объясняет.

— Да, — подключается девушка, звуча на удивление серьёзно, не взбалмошно как

всегда. — Извини, Тэхён, просто сам понимаешь, мы приезжие, никого толком не знаем,
ты, по сути, единственный наш не только путеводитель, но и знакомый в универе, —
перебирает пальцы, опустив взгляд, и выглядит… поникшей.

— Мы не хотели доставлять тебе хлопот, — дополняет Ким. — Просто Минни таким

образом хотела тебя привязать к нам. Я заранее говорил, что это тупая идея, но она
меня никогда не слушает, — усмехается в конце. — На самом деле она ещё в первый
день расписала, где какой кабинет находится.

Получается, меня дёргали зазря? И тратили мои нервы тоже? Мне нечего на это
сказать, но ребята хотели это из лучших побуждений, как я понял.

— Я не хотела напугать тебя тогда в кафе, — стыдливо поднимает щенячьи глаза Минни.
— Видела, как ты подавился, всё было хорошо?

— Д-да, — даже запинаюсь, пребывая в лёгком шоке, — в норме.

— Наверное, будет глупо говорить такое после того, как вынесли тебе мозг, — видимо,
при каких-то важных переговорах больше всего говорит Сокджин, в то время как в
других случаях за это отвечает девушка. — Но хочется спросить, можем ли мы стать
друзьями?

Сомнительное предложение, был у меня уже один такой друг.

— Зачем? — глупо спрашиваю.

— В смысле «зачем»? — переспрашивает Минни, удивлённо смотря на меня, а потом слабо

смеётся. — Разве для подобного должна быть причина?

У Энди она была — я ему понравился, он хотел вступить со мной в отношения. Но не

думаю, что ту же цель преследуют они. Может, всё-таки стоит?..

***

Если бы я только знал, в какой водоворот пиздеца меня затянет то злосчастное «да»,
подумал бы ещё раз сто. Вот уже несколько месяцев как я вожу дружбу с Сокджином и
Минни, и скажу честно, пока ничего хорошего она не принесла. Весёлого — да,
хорошего — нет. Мой мир стабильности и покоя можно смело послать к чертям и сказать
«асталависта», потому что ни обожаемой мной стабильности, ни тем более покоя я
больше не видел. В принципе, от дружбы с Энди это отличалось разве что тем, что
ребята немного безбашенные, не питают ко мне чувств (вроде) и выглядят куда
дружелюбней. Со мной даже не осторожничают, поначалу — да, сейчас же — нет. Раньше
фильтровалась речь, многие темы в разговоре не поднимались. Твою мать, меня не
доставали с предложением посетить свингер-пати, в конце концов! Хотя мне кажется,
что это говорилось в шутку, но если учесть происхождение моих новоиспечённых
друзей, я могу и поверить в то, что они серьёзно.

Они совсем без комплексов. Оба! Ладно Сокджин, его ещё можно понять, но как-то раз
мне надо было зайти к ребятам и отдать тетради с конспектами, потому что как раз
бегал в корпус и забирал свои, так я чуть не убился на месте. Зайдя в комнату и тут
же закрыв за собой дверь, я даже как-то не обратил внимания на то, что происходит
внутри, а когда поднял голову, увидел наполовину голую Минни, надевающую
бюстгальтер.

— Блять! — вскрикнул я и поспешил выйти из комнаты, но забыл, что только что закрыл
её, и врезался носом в дверь.

— О, Тэ, — сказала невозмутимая подруга. — Проходи, я не стесняюсь.

— Я стесняюсь, блин!

— Ой, вот прям никогда ты не видел голых девушек!

— Не поверишь!

— Попизди! Порно все смотрели!

Вот и поговорили. Я посидел с красным носом, к которому заботливо дали прислонить

мороженное, и ушёл чуть позже. Так и передал тетради…

Из хороших новостей — страпон Минни был найден месяц спустя под кроватью.

Из плохих новостей — был найден под кроватью Сокджина. Отговорки, что он туда сам
закатился, когда девушка проводила генеральную уборку, были уничтожены одним
простым фактом:

— Он был в коробке, дубина, — едва сдерживая истерический смех, улыбалась Минни, а

я сидел рядом на кровати и стабильно тихо ахуевал. Вот негей и спалился.

Ребята оказались своеобразными, как я и предполагал, но точно не какими-то

неправильными. Чонгук снова оказался прав — они просто такие, какие есть, без
рамок, запретов, абсолютно свободные и беспринципные. Но всё равно я среди них
выгляжу какой-то белой вороной. Я скучно одеваюсь, почти всегда молчу, некоторых
откровенных тем в разговорах смущаюсь, поэтому молчу ещё усердней, иными словами:
не такой яркий, как они. Но это не мешает им везде звать меня с собой и делиться
какими-то забавными историями из жизни.

Идя по коридору в универе в прохладный пятничный день, я думаю о том, что сегодня
мне в кои-то веки никуда не надо: ни на работу, ни в зал, ни куда-либо ещё. Настал
тот момент, когда я начал ценить часы отдыха и ждал всей душой, когда же смогу
встретиться с кроватью и провести свой день тюленя в полном спокой…

— I say «disco», you say «party», disco-disco!

— Party, party, — не слишком активное подыгрывание Сокджина на вечно активный клич

Минни.

…ствии…
Но я забыл тот нюанс, как друзья, с которыми я держу путь на совместную пару по
финансированию.

— Тэхён, ты обязан прийти сегодня… — воодушевлённая, говорит она, но я вставляю

тихо свои пять копеек, прервав её.

— Я хотел отдохнуть, — может, прокатит?

— Не обсуждается, — перебивает Минни. Не прокатит. — Ты обязан прийти на нашу home-

вечеринку сегодня.

Надеюсь, слово «home» здесь употреблено не по тому же принципу, что в «home-видео».

— У меня нет выбора, я так понимаю? — вздыхаю, к подобным выкрутасам ещё привыкнуть
надо. За три месяца я этого пока не сделал. Обычно Сумин так любила делать —
ставить перед фактом и утверждать, что отказы не принимаются.

Сумин… Скоро будет два года, как мы с ней поругались. Это было так давно, но сейчас
почему-то кажется, что только вчера. Тот морозный вечер февраля, прогулка, кафе,
ссора… Интересно, что с ней сейчас? Я уже не держу на неё обиду, разве что не
понимаю мотивов её глупого поступка.

Я так давно не вспоминал о ней, это так странно ощущается, как будто что-то
приятное слабо отзывается в груди отголоском воспоминаний из прошлого, в котором бы
были всегда бок о бок. У меня же всё ещё есть на ноутбуке старые фотографии,
собранные с годами в одной папке. Кажется, только они и остались от нашей дружбы.

— Приходи к нам, когда стемнеет, думаю, мы уже успеем подготовить всё, — вырывает
меня из мыслей Минни.

Теперь у меня новые друзья. Но ведь и Энди был когда-то другом. Надолго ли со мной
Минни и Сокджин? Говорят же, что дружба проверяется годами, что с тобой может быть
много разных людей, тех самых друзей, но настоящих будет по пальцам одной руки
пересчитать. У меня было не так много друзей за жизнь, но после Сумин я даже не
знаю, была ли она мне тем самым настоящим другом, а если да, то будут ли ещё такие,
как она?

Я задумываюсь об этом снова уже у себя в комнате, когда прихожу с учёбы и открываю
папку на ноутбуке, где последний раз обновление было два года назад. Самая первая
фотография датируется 2016 годом, где мы ещё маленькие, ученики младшей школы,
только собирающиеся переходить в среднюю. Сумин беззубая, и я не лучше. Фотографии
вызывают улыбку. Их, оказывается, так много было всё это время у меня под рукой. Мы
столько лет с ней знакомы, столько прошли, что мне не верится как-то, что всё
закончилось на глупой ссоре из-за отношений. Мы буквально выросли вместе.

Последняя фотография была как раз из Швейцарии, где я больной сижу в гостиной с
чашкой чая в руках, укутанный пледом, а Сумин рядом обнимает меня. Помню, эта
фотография была сделана для мамы, показать, что Сумин вся такая хорошая заботится
обо мне, беспомощном и больном. И на этом всё. Счастье было заключено в
фотографиях, оставшихся единственным напоминанием о чём-то хорошем.

Рядом с этой папкой была другая, но там уже мои фотографии с Чонгуком. Их
значительно меньше, чем с Сумин, но оттого они вызывают не менее приятные
воспоминания. Но от просмотра этой папки улыбаться уже не хочется.

Мы с Чонгуком не общались почти месяц, но в этот раз я уже не знаю, что послужило
причиной, раньше ведь не были помехой ни время, ни обстоятельства. Общение
сократилось как никогда сильно. Мы не созванивались, а последнее сообщение в
мессенджере было почти неделю назад. Я не писал в силу того, что практически не
трогал телефон, поэтому не было мысли написать и спросить в чём дело. Какая у него
причина молчания — не знаю. Но мне кажется, я просто навожу панику, как привык это
делать. Это опыт печальный, поэтому нужно постараться себя успокоить. Если бы что-
то было не так, мы бы не молчали, кто-то точно высказал претензии, после которых
получилось бы найти компромисс. Тогда что же случилось?

Времени об этом думать у меня не остаётся. За окном уже темно, просмотр фотографий
занял всё свободное время, которое у меня было до момента, когда нужно идти к
ребятам. Я закрываю ноутбук и иду к шкафу, чтобы достать оттуда тёмную рубашку с
мелкими узорами и чёрные джинсы в обтяжку, вечеринка как-никак. Эти вещи ещё не
приходилось надевать, но они долго привлекали внимание, вися на плечиках и мозоля
мне глаза. Всё повода не представлялось выгулять их. Подхожу к зеркалу в ванной,
чтобы проверить свой внешний вид и заодно оценить подобранный образ. Выглядит
неплохо, волосы решаю оставить как есть, струящимися слабыми волнами. Утром была
попытка выпрямить их, но они снова начинают пушиться и прямые пряди становятся
ломанными.

«Чёрный, как по мне, твой цвет, Тэхён» — вспоминаются слова мамы.

Может, и мой. По крайней мере смотрится хорошо. Хотя мне кажется нет людей, на
которых бы плохо смотрелись чёрные вещи. Оглядев себя последний раз, я выхожу из
комнаты, запираю её и иду к ребятам.

А комната уже вовсю сияет разными цветами радуги, а из колонки звучит музыка —
когда-то обожаемая мной Лана Дель Рей. Когда Минни сказала, что они успеют
подготовиться, я думал, она имеет в виду выбор одежды там или уборку, но всё
оказалось куда интересней. К вечеринке они подготовились основательно. Хотя
«вечеринка» — слишком громкое слово как по мне для этого мероприятия.

— Со входа и до дна, — я не замечаю, как ко мне подбегают слева и подносят к губам

из ниоткуда взявшийся бокал с чем-то, что я сразу выпиваю (дурак) и понимаю, что
это что-то намешанное и крепкое. — Молодец!

Я морщусь — ещё это «что-то» горькое.

— Что это? — спрашиваю, смакуя остаточный вкус на языке.

— Моё волшебное зелье веселья, — пританцовывает Минни, одетая в короткие джинсовые

шорты, белый топ, который не топ даже, а верх от купальника, и чёрную куртку. — Не
щёлкай клювом, а то выдую всё без тебя, — и пальцем бьёт меня по кончику носа,
грациозно развернувшись и поскакав с пустым бокалом к комоду, на котором стояли
световая лампа, от которой и был радужный переливающийся свет, диско-шар и колонка.
Из ванной выходит Сокджин в аутфите, похожим на мой, разве что рубашка была немного
другой, с более редким рисунком, чем у меня, а ещё у него она расстёгнута не на
две, а на три пуговицы.

— О-ля-ля, — тянет он, растянув чертовски пухлые губы, когда видит меня. — Мы не в
одном магазине закупались, мон ами? — подходит и закидывает руку на плечо.

— Не думаю, — всё ещё кривлюсь, а потом меня натурально передёргивает.

— Что, ведьма уже зельем траванула? — усмехается Ким и отходит от меня к небольшому
холодильнику, который был у них.

— Не волнуйся, сейчас и тебя травану, — отзывается Минни, разливая по трём бокалам

пойло и пританцовывая, но выглядела при этом максимально сосредоточенной на том,
чтобы не проронить ни капли.

— Её отец сам делает настойку, — поясняет друг, достав несколько тарелок с

закусками и протягивая одну мне, на которой я вижу клубнику, которой и пытаюсь
перебить послевкусие чужой бадьи. — Она и стащила на время учёбы пару бутылок на
чёрный день.

— Если учесть то, что первую она разливает сейчас, как часто у неё бывает чёрный
день? — из интереса спрашиваю.

— Раз в месяц, — а, понял. — Угадаешь почему? — повернув голову ко мне.

— Нет, — смутился я, взял тарелку с фруктами и ягодами под свою опеку из рук Джина.

— Вторую оставлю на следующий год, — говорит Минни, разворачиваясь к нам с двумя

бокалами, которые и протягивает.

— Сотку ставлю, что и полгода не продержишься, — заявляет Ким, принимая тот.

— Спорим? — вытягивает ладонь.

— Спорим, — соглашается и протягивает свою, сцепляя с небольшой ладошкой Минни.

— Тэхён, разбей, — я и разбиваю. — Так, — она берёт оставшийся третий бокал и

поворачивается к нам. — Предлагаю выпить за знакомство. Надо было сделать это ещё
летом, но да пофиг.

— За знакомство, — поддерживает Джин.

Мы чокаемся (пока только бокалами) и пьём. Я в этот раз не рискую глушить всё
разом, поэтому ограничиваюсь небольшим глотком. Мы не пьём, а пригубляем, ибо то
неизвестно, как решит повести себя настойка отца Минни, и какие после неё будут
последствия. Сокджин, вижу, тоже пьёт немного, я так думаю, что наученный опытом.

— А, — отмахивается наша подруга, выпив залпом всё, — очкуны, — и наливает себе

заранее новый бокал.

Пока алкоголь разогревает наши тела, мы размещаемся на кровати: Минни и Сокджин с

одной стороны, полулёжа, а я с другой, и говорим о разном. Заговорили и о местах,
где они до этого учились, и о жизни в своих странах, и о том, как папа Минни делает
это самое зелье и что в него входит, при этом ребята активно жестикулируют, громко
смеются, ведут себя как привыкли, в общем. Я же так же сдержан, как обычно, и лишь
улыбаюсь слабо, витая мыслями совсем не здесь.

— Что-то ты какой-то зажатый, — прикидывает моё состояние Минни, придирчиво

осмотрев. — Причём не только сейчас, а в принципе. Тебя дома били или что?

— Что?! — даже глаза выпучиваю. — Нет. Просто я такой и есть, скучный и молчаливый.

— Ты не прав, Тэхён, — подключается Джин. — Все люди безумны, какими бы спокойными

ни были. Мы все тоже животные, цивилизованные, да, но внутри всё ещё дикие и без
тормозов. Только дай повод своему внутреннему безумцу — он тут же проявит себя.

— Как-то не хочется, — звучит как очень, очень сомнительная авантюра.

— Ты так и собирался провести все три года учёбы в универе? Пылясь и затухая от
скуки? — повисает молчание. Ну как бы да-а-а?.. — Камон, — возмущается Ким, — это
студенческая жизнь, твои лучшие годы, когда нужно быть безбашенным и пробовать всё!
— Минни в подтверждение чужих слов активно кивает, смотря на меня так, что одним
взглядом говорит: «Вот, послушай умного человека». — Ты долго собираешься быть
затюканным собственными ограничениями? Если да, то боюсь тебя разочаровать, именно
в них и кроется проблема, из-за которой люди не могут жить так, как им хочется, и
ненавидят себя за это. Я не говорю идти против закона или что-то такое, просто
нужно отпускать себя в некоторые моменты и давать отдохнуть и мозгу, и телу так,
как ты бы точно не стал делать.

Чего?

— Он имеет в виду, что часто люди стыдятся или боятся своих желаний и потому не
реализуют их. Разве ты не хотел бы хоть раз отдохнуть так, как это делают подростки
в американских сериалах? Или прыгнуть со скалы прямо в море? Или погладить акулу?
Ты бы побоялся это сделать или рискнул бы и получил кайф? Один миг взамен на
впечатления и эмоции, которые останутся в памяти на всю жизнь. Тебе разве жалко?
Или думаешь, что оно того не стоит?

А стоит ли? Подвергать себя риску ради какого-то момента, чтобы потом сидеть и
прокручивать его в голове снова и снова. Но я не могу. Для меня слишком сложно всё
это.

— О, классная песня, — щёлкает пальцами Сокджин, отпивая из бокала, потом

отставляет его на тумбочку и протягивает ладонь Минни. — Мисс Нича, — та не
отказывает ему в предложении потанцевать и встаёт следом, начиная двигаться под
биты заигравшей песни, что была мне незнакома, но звучала очень энергично и таки
подстёгивала танцевать. Но я отсиживаюсь, хотя и мог пойти тусить с ними, как
веселился когда-то в Корее и Швейцарии. Просто отрываться с ребятами… страшно?
Неловко? Они же совсем ну… совсем.

— Какие-то бразильские мотивы?

— Какие мотивы? — смеётся Минни на мою реплику. — Ты что, мультиков не смотришь?

Это же из «Рио»! Нам как раз в тему. Только вслушайся в текст и всё поймёшь, —
говорит и, видно, получает самое искреннее удовольствие, веселясь вместе с Джином.

А песня и не звучит так, будто это мультик, такое ощущение, будто пришёл в какой-то
клуб, где уже все поддатые. Хотя погодите-ка…

«Cause I just want to live my life, and party»Потому что я хочу жить своей жизнью,
и тусить «All I want is to be free, and rock my body»Все, что я хочу — это быть
свободным, и двигать своим телом
Я и сам ненароком начинаю притопывать ногой в такт, отпивая настойку и закусывая
клубникой, хотя, кажется, она мало чем помогает. Взгляд прикован к парочке,
танцующей передо мной без всякого стеснения. Должно быть, им хорошо быть такими —
свободными и наслаждающимися жизнью.

«I want to party»Хочу тусить«And live my life»И жить своей жизнью

Смотря на Минни с Джином, думается, что они могут найти повод для веселья во всём,
сказать в лицо проблемам «да и хуй с ними» и не унывать. Они действительно
чувствуют вкус жизни и живут этим, поэтому сначала и показались мне странными,
потому что я так не могу.

В какой-то момент Сокджин объявляет: «Минни — в соло!», а она вдруг запрыгивает на

другую кровать и начинает подпевать женской партии в песне, да так красиво, что я
невольно застываю, заслушавшись. У меня от её чистого голоса мурашки по загривку
бегут. Я ещё никогда не слышал, как она поёт, и даже не знал, что она умеет! Потом
её берут за талию и аккуратно снимают с кровати, а она… целует Сокджина. Справочка
— я успел узнать, что они нихрена не пара, а самые что ни на есть друзья. Но,
блять, они целуются. И это пиздец как красиво выглядит.

Кажется, я на этой вечеринке лишний.

feel it all — tokio hotel

Я усмехаюсь в бокал и отпиваю ещё, дойдя до дна. Это уже третий по счёту. Они
танцуют без перерывов ещё три песни, за которые я уже успел влить в себя ещё бокал
вместе с ними, а Минни так вообще решила играть по-крупному и пила прямо из
бутылки, на что мы с Джином смеялись, а он и вовсе причитал, какая же из неё теперь
леди?

— Хуеди, — отвечала она нам и продолжала танцевать, делая громкость на колонке на

максимум, не боясь за соседей, за коменданта, которому могут нажаловаться. На всех
был положен большой толстый член — цитата.

Напиток с каждым разом пился всё легче, а по голове давал больше. Смотря на то, как
мои друзья контактируют друг с другом, я понял, что у меня буквально зудит всё
тело, оно требует внимания, какого-то контакта, оно так истосковалось по ласкам и
прикосновениям, что желание отдавало участившимся сердцебиением в виски. У меня так
давно никого не было, боже. Но никогда это не было какой-то великой проблемой и не
доставляло дискомфорта. Нужно выпить ещё.

В какой-то момент Минни всё-таки тянет меня к ним и заставляет танцевать, пытаясь
как-то растормошить, а мне весело, смешно и я не сопротивляюсь, начинаю двигаться
вместе с ней в такт, чувствуя то, что так мне надо было — прикосновение ладоней на
груди и талии.

«Feel it all»Чувствуй.
Чувствуй, Тэхён, наслаждайся, проводи по телу ладонью, двигай бёдрами и отдайся
кайфу с головой. Позволь внутреннему дикарю проснуться.

— Это свобода, Тэхён, — улыбается Минни мне, прислонившись вплотную и поднявшись на

носочки к уху. — Твоя свобода, которую ты заслуживаешь, — отдаляется и растягивает
губы шире.

Моя рука тянется к ней, кончики пальцев медленно ведут от шеи вниз, между грудями,
и отрываются у низа живота, где была кромка шорт. Она проводит языком по своим
пухлым губам и снимает куртку, в которой была. Здесь слишком жарко, хочется открыть
окно, освежиться, охладиться, остудить то, что так горит внутри, но из меня
продолжают делать ходячее подобие расплавленной свечи. Минни разворачивается ко мне
спиной, но не отходит, берёт мои руки и ведёт по своему телу вверх, двигая медленно
бёдрами и каждый раз трётся задом о меня — теряется в безумии, откинув голову
назад. От неё вкусно пахнет чем-то сладким, хочется попробовать, но я стараюсь
держать себя в руках — остатки разума взывают обратить на себя внимание. И я
слушаюсь, отстранившись и танцуя уже на расстоянии полуметра.

В голову даёт ещё больше от подскочившей температуры. Минни снова глушит прямо с
бутылки, а Сокджин двигается рядом со мной, расстегнув рубашку до конца.

Блядство. Не могу оторвать от его тела взгляд.

«Nothing can break us down tonight»Ничто не разлучит нас этой ночью

Когда мой подбородок цепляют на секунду пальцем, побуждая поднять глаза на себя,
тело как разрядом тока прошибает. Взгляд напротив пленяет, смотрит немного
надменно, с хищным прищуром, невероятно соблазнительно и возбуждающе. Не замечаю,
как оказываюсь зажат между двумя телами, где спереди не переставала стрелять
глазками Минни, а спины касалось подкаченное тело Сокджина, чьи ладони гуляли
свободно по моему торсу и бёдрам.

Безумие.

Когда моих губ касаются чужие, тут же сминая, я немного погодя же отвечаю. Не знаю,
кто именно из них меня целует, но это приятно, чертовски желанно и нужно сейчас.
Но это не те губы. Чужие! Они мне не нужны.

Голова совсем не соображает, но тело ещё функционирует и активно подстраивается под

чужие ласки. Волос на затылке касается чья-то рука и притягивает ближе к себе,
чтобы углубить поцелуй. Теперь я отдалённо понимаю, что целую Минни, поскольку
немного наклоняю голову вниз для удобства.

Через время я чувствую снова пустоту, потом чью-то ладонь, тянущую меня за собой.
Меня усаживают на колени и снова целуют. Это уже другие губы. Я на коленях у
Сокджина. Шеи касаются влажные поцелуи, внизу живота становится тяжело. Спиной
чувствую мягкую тёплую простынь, чужие руки на талии.

Но всё это не то. Не то. Не то!

Я что-то несвязно говорю или пытаюсь сказать, а дальше — пустота.

***

Я просыпаюсь сам, без будильника, но из-за ужасного чувства сухости во рту. При
попытке повернуться, голова будто пытается приковать меня к кровати, став чугунной,
и не даёт даже принять сидячее положение, приходится орудовать исключительно
глазами. Первое, что я вижу — открытое на проветривание окно и абсолютно пустую
комнату. Осмотревшись и заметив детали, которых точно нет у меня, понимаю, что всё
ещё нахожусь у Минни и Сокджина. А где же они тогда? Может, сообщение хотя бы
оставили… Только где телефон? Я вообще брал его с собой вчера?

Но, кажется, друзья не покинули меня, судя по звукам из туалета. Звукам отходняка,
которым я, слава богу, никогда не страдал. Бедная Минни.

— Сколько ты влила в себя? — приглушённый голос Сокджина оттуда же. Видимо, волосы
ей держит. Предполагаю, она ему что-то отвечает, но делает это очень тихо, я слышу
только ответ на её слова: — Я не мог одновременно следить за вами обоими.

— За собой бы проследил, — единственное, что я слышу от Минни.

Проходит ещё немного времени, за которое я пытаюсь прийти в себя. Наступило

затишье.

— Лучше? — почти не слышу Джина, и снова тишина.

Чем вчера всё закончилось? Ничего не помню… Мда, зелье не веселья, а забвения что
надо, на пять с плюсом работает. Какая же тяжёлая голова. Хочется скулить, но я
только закрываю руками лицо и переворачиваюсь на бок, чтобы было легче уткнуться в
подушку.

Не знаю, сколько проходит времени, но из ванной выходит Сокджин, свежий, бодрый,

переодетый в футболку и шорты до колена, и оценивающе оглядывает меня, когда берёт
стакан, наливает в него воду и добавляет какой-то порошок, чтобы после размешать.

— Доброе утро, — говорит, а у меня даже сил ответить нет. — Тебе, надеюсь, не надо?
— хмыкает, кивнув на стакан с уже мутной водой. Я только едва заметно качаю головой
в отрицании. Ким усмехается, берёт раствор и уходит обратно.

Я снова прячу лицо от света, в этот раз в одеяле, кучкой лежащем рядом. Блядское
похмелье. Как же хреново. Я чувствую всё, что выпил вчера и уже жалею, что
согласился прийти. А сегодня ещё на смену в кафе.

Блять, работа.
Сколько сейчас времени? Надо найти телефон. Уверен, я уже опоздал, по выходным беру
же полный рабочий день. Кое-как приняв сидячее положение, чувствую, как сразу
начинает кружиться голова, и крепко жмурюсь, опустив её, чтобы переждать состояние
турбулентности. Если телефон в комнате, там уже точно много пропущенных от
менеджера.

— Уверена, что всё хорошо? — открывает дверь Сокджин и задерживается в проходе,

судя по тому, что характерный хлопок, оповещающий о закрытии, я не слышу.

— Да, — слышу вялый голос Минни и журчание воды. — Если что, недалеко бежать.

— Как знаешь, — говорит и закрывает дверь, подходит ближе и садится рядом со мной
на кровать, из-за чего та немного пружинит. — Таблеточку от головы? — предлагает.

— Сколько времени? — спрашиваю загробным голосом, которого даже сам пугаюсь, и

опускаю ноги на пол, скрыв лицо в руках, поставленных локтями на колени.

— Почти десять.

— Блять, — шепчу обречённо.

— А что?

— Работа.

— Скажешь, что сегодня не придёшь, тебе нужно отойти. Часто меняешься с кем-то? — я
отрицательно мычу. — Ну вот, попроси кого-то выйти за тебя или скажи начальству,
что неважно себя чувствуешь.

— Телефон в комнате… Кажется.

— Я схожу, скажи только где лежит.

— На тумбочке вроде, либо на кровати, — я выуживаю из заднего кармана джинс ключи и

вручаю Сокджину. Сам я сейчас точно не смогу дойти до комнаты. Нужно немного прийти
в состояние, при котором я хотя бы буду ровно стоять.

Когда он уходит, из ванной показывается Минни, на которую я нехотя поднимаю голову,

— потрёпанная, без макияжа, с небрежным пучком на голове, в огромной чёрной
футболке, будто с сокджинова плеча, и коротких шортах, которые стали заметны,
только когда она села на кровать напротив. Лицо бледное, губы сухие, оно и
немудрено — столько выпить и почти ни разу не закусить!

— Доброе утро, бля… — бурчит она, прикладывая какую-то тряпочку ко лбу, наверное,
смоченную в холодной воде. — Определённо, вечеринку можно считать удачной.

— Хорошие вечеринки всегда заканчиваются жёстким похмельем?

— Как повезёт. Хорошо целуешься, кстати, — как обухом по голове. — Мне понравилось.

Я ловлю ступор на несколько долгих секунд.

— Чего?.. — тупо переспрашиваю.

Откуда она знает, как я целуюсь? Что вчера было?

— Ты не помнишь ничего? — медленно поднимает голову Минни, чтобы не словить, как и

я, очередной вертолёт, и, видя по моему лицу, что нет, не знаю, говорит под нос: —
Ёпт…
Да что, твою мать, происходит?

Как никогда вовремя в комнату возвращается Сокджин с моим телефоном. Он здесь

сейчас самый бодрый, он всё сто процентов знает, и он всё объяснит!

— Что вчера было? — сразу же спрашиваю у него, дождавшись, пока его тушка
расположится рядом с Минни.

— Вечеринка, очевидно, — пожимает плечами Ким, а мне, блять, не до шуток, у меня

похмелье, я злой, ничего не помню и, кажется, сосался с подругой прошлой ночью.

— Он не помнит ничего, — помогает мне Минни, повернув к нему голову. — Я сказала о

поцелуе, так у него чуть глаза на пол не выпали.

— Оу, — теперь до него дошло, почему шутку слушатели не оценили. — Ты только не

пойми неправильно, окей? — обращается ко мне. — Между нами ничего не будет, — я
хмурюсь. Чего? — Я натурал, Минни лесбиянка.

— Ты би, блять, — закатывает глаза девушка, уже устав поправлять его.

— Стоп, — прерываю их обоих, — мы чё, с тобой тоже целовались?!

— А ты не про это? — хлопает глазами Ким.

— Он про меня, блять, — вздыхает Минни, видимо поняв, какая реакция у меня будет
ещё и на поцелуй с Сокджином.

— А… Так всё равно, ты лесбиянка, а я натурал. В аргументе ничего не изменилось.

— Ну да, с парнями сосёшься очень натурально, — отзывается девушка.

— Твою мать, — я вздыхаю, снова пряча лицо в ладонях.

Я целовался с ними обоими прошлой ночью… А вдруг ещё что-то было, о чём я не помню?
Боже, я же мог…

— Ты погоди загоняться по поводу кризиса своей ориентации, — говорит Сокджин.

— Кто бы говорил, — хмыкает Минни.

— Вы же понимаете, что это звучит, как хренов анекдот? — поднимаю на них голову. —
Собрались как-то вместе гей, лесбиянка и натурал и начали делить секс-игрушки.

— Так ты всё-таки гей? — спрашивает Ким.

— Да не заводись ты так, — пытается меня как-то успокоить другой голос, уже не

такой убитый. Кажется, порошок помог, и его обладатель чувствует себя лучше. —
Ничего же криминального не произошло. Один поцелуй ничего не значит. Вы же не
трахались, — я застываю, будучи в ужасе от одной только мысли, а потом Сокджин
отворачивает голову, пряча взгляд. — Не трахались же?.. — настойчивей
переспрашивает у него Минни.

— Всё к этому шло, — бормочет неуверенно.

А-ху-еть.

— Пиздец, блять, — шепчет шокировано подруга. — И на пять минут вас нельзя

оставить… Тэхён, ты как?
Я как? Супер, потрясающе, ахуенно! Я всего лишь чуть не изменил своему парню,
который находится за три пизды отсюда! А так я в норме!

— Хей, ничего же не было, всё нормально, — пытается достучаться до меня и Сокджин.

Я чуть. Не изменил. Чонгуку.

— Тебя так парит эта тема? Ты девственник, что ли?

— Если бы, — невесело усмехаюсь, закрывая половину лица дрожащей ладонью.

— У него есть кто-то, — говорит Минни, понятливо вздохнув.

Сокджин не выглядит сильно удивлённым и говорит только:

— Тэхён, ты же понимаешь, что это не измена?

— А что это, блять? — смотрю зло на него. Сам не знаю, почему, но хочу ему сейчас
голову оторвать голыми руками. Не гей он, конечно! Тогда я балерина!

— Дружеский… С… Секс, — вижу, что моё состояние начинает его пугать, сидит, вон,
заикается.

— Часто с друзьями трахаешься? — психую, ровно произнеся.

Я не хочу здесь находиться больше, поэтому беру ключи и телефон, которые оставили
на тумбочке рядом, и вылетаю из комнаты, не обращая внимания ни на своё шаткое
состояние, ни на голос Минни за спиной. По пути к себе в комнату где-то на середине
прислоняюсь боком к стене, почувствовав снова головокружение, а как оно проходит,
иду дальше и таки попадаю в нужное мне пространство, где нет никого и ничего, кроме
моей совести, забытой здесь на ночь. На меня с кровати смотрит подаренный Чонгуком
медведь.

Губы предательски дрожат, из глаз нескончаемым потоком полилась влага.

Какой же я мудак.

***
astronomical — svrcina
Кажется, я вырубился прямо на полу возле двери, потому как резко просыпаюсь от
навязчивого стука в неё. Лицо стянуло от пролитых слёз, во рту снова сухо, глаза
немного болят. Сколько я так просидел?

— Тэхён, это Минни, открой, пожалуйста, — через слой дерева. — Надо поговорить.

Не хочу, уходи, вы уже достаточно сказали. Оба.

Я молчу. Мою тишину прерывает повторный стук.

— Тэхён, это важно. Открой. Ты не изменил и не сделал бы этого, слышишь? Дай мне
всё объяснить, — и снова повторение — молчание, после него сразу стук.

Не знаю, что Минни мне может нового сказать, но понимаю, что она не уйдёт, пока не
выскажется, поэтому встаю и открываю дверь, видя её уже бодрую, хорошо выглядящую,
разве что ненакрашенную. Она смотрит на меня с пару секунд и принимает попытку
обнять, уже потянув руки вперёд, но я почти дёргаюсь назад, не позволяя коснуться
себя. Всё, теперь никаких касаний, никакого контакта. Табу. Напротив не напирают.
— Можно войти? — боязно. Она знает: лишнее слово - и я закрою дверь перед носом.

— Это надолго? — в голосе пустота, внутри — тоже. Я одна сплошная пустышка.

— Боюсь, что да.

Она не отвяжется, приходится впустить. Не знаю сколько сейчас время, но нажимаю на

выключатель, чтобы зажечь свет в точечных лампах на потолке. Минни небольшими
шагами проходит в комнату, она никогда не была здесь, как и Сокджин, поэтому с
любопытством всё осматривает, цепляясь за самую выделяющуюся часть интерьера.

— Милый мишка, — улыбается она, повернувшись. — Подарок от него? — сразу просекает,

только не понимаю, зачем спрашивает это. К чему? Знает же, как мне паршиво сейчас.

— Пять минут, — я не собираюсь терпеть её общество слишком долго, поэтому выставляю

тайминг и прохожу мимо неё, чтобы сесть на кровать. Минни садится напротив,
выдвинув из-за рабочего стола стул, от улыбки ни следа.

— Прежде чем ты начнёшь возражать, выслушай меня, хорошо? И, пожалуйста, вслушайся

и проанализируй, ты, вроде как, умный, должен уметь это делать, — небольшой
дисклеймер перед тем, как заявить: — Ты не изменял никому и не изменил бы, —
полосуя с ходу ножом по оголённой, израненной душе, которую я уже успел
самостоятельно окунуть в грязь. — Послушай. Да, был поцелуй, но не больше. Сокджин,
придурок, пошутил, когда говорил про дружеский секс, потому что у вас бы его не
было ни при каких обстоятельствах. Он думал, что дохуя смешно шутит и сможет как-то
тебя расслабить, но его просто в детстве часто роняли, вот дебилом и стал. Ни о
каком дружеском сексе не могло быть и речи, потому что и меня, и его ты оттолкнул
от себя, Джину так и вовсе сказал нахуй катиться.

— Что?.. — звучит как попытка оправдать мой блуд. — Я тебе не верю. Зачем ты через
враньё пытаешься выставить меня невиноватым, когда я виноват?

— Это правда, — утверждает уверенно Минни. — И ты не виноват. Это мы полезли

целовать тебя. Сокджин потащил тебя на кровать. Из-за нас ты думаешь, что виноват,
но здесь только наш косяк — в том, что мы не узнали раньше, есть ли у тебя кто-то.
Если тебя это успокоит — Сокджин не стал бы трахаться в моём присутствии. У вас бы
в любом случае ничего не было.

— Ты не права, — качаю головой хмуро. — Если бы я не позволил до этого дойти, если

бы не ответил на поцелуй…

— Тэхён, в тот момент самым угашенным был именно ты.

И что с того? Человек, если сильно захочет, сможет пересилить себя и не позволит
случиться чему-то против своей воли. Измена никогда не оправдывается алкоголем,
наркотиками, чихом, желанием — ничем и никогда! Я виноват. Я обрёк наши отношения
на погибель.

— Ты как тряпичная кукла шёл везде, куда тебя только вели. У тебя банально не было
сил, чтобы протестовать. Боже, как же ужасно это звучит. Но у нас не было цели
довести до такого состояния, чтобы потом всем вместе перетрахаться. И ни у кого
вообще не было мыслей спать с кем-то.

Я не знаю, как теперь смотреть ему в глаза, что делать, что говорить. Не знаю… Мы
не общались месяц. Сука, я даже думал об этом перед вечеринкой и всё равно
осмелился на это! Как теперь возобновлять общение? Со слов: «Привет, я тут тебе
чуть не изменил, а так всё шикарно, а твои как дела?»? Мне так стыдно за своё
поведение. Так паршиво перед Чонгуком. Он не заслуживает такого ужасного человека,
как я. Теперь я убеждён в том, что я — мразь последняя, не смог даже собственную
похоть удержать и… Чёрт…

— Когда Джин сказал, что, повторюсь, ты послал его, потому что не мог оттолкнуть, я
была в шоке, — возвращает меня в реальность Минни. — Ты бы не изменил кому бы то ни
было. Услышь меня, прошу тебя. Не изменил бы, — повторяет. — Если не веришь мне,
попробуй довериться себе, прислушаться к себе. Ты назвал его имя, когда был с
Сокджином! — что?.. — Невнятно, конечно, но было понятно, что это имя, потому что:
«Иди нахуй, у меня Джон», — проговорив невнятно, как бы цитируя, — тут как бы не
ошибёшься.

— Не Джон, — говорю, опуская взгляд на левое запястье с парным браслетом. Глаза

смачиваются новой порцией влаги. — Чон, — говорю правильно и делаю паузу, прежде
чем произнести его имя полностью: — Чон Чонгук, — вздыхаю, беззвучно уронив одну
слезу, но не плача.

— Знаешь, всем бы такую преданность, как у тебя к нему, — я поднимаю голову — Минни
грустно улыбается, в эмоции кроется что-то, помимо того, что она показывает.

— Тебе изменяли? — говорю догадку.

— Было дело, — выдыхает она. — Отношения были обречены с самого начала. Не имеет
значения, — отмахивается. — Пожалуйста, Тэхён, пойми, что не было измены, и в
поцелуе нет твоей вины. В данной ситуации ты — жертва обстоятельств, а не изменщик.
Если хочешь кого-то обвинить в этом — вини нас. Мы виноваты во всём.

— Я не знаю, как жить с этим грузом на плечах, — говорю обречённо.

— С моим печальным опытом в отношениях, я не могу разбрасываться советами, но

попробуй поговорить с ним об этом, обрисуй ситуацию, объясни всё со своей стороны и
с нашей, как мы это видели.

— Чтобы он сразу разочаровался во мне и мы расстались?

— Типун тебе на язык, — хмурится Минни. — Пообщавшись с тобой несколько месяцев,

смею предположить, что в отношениях с абьюзером ты бы точно не стал состоять.
Правда думаешь, что вы расстанетесь?

А правда ли расстанемся?..

— Во-о-от, — тянет на моё молчание подруга. — Попробуй поговорить с ним. Уверена,

что если он адекватный, то всё поймёт. Твоё, конечно, дело — говорить или нет, но
если тебе трудно жить с этим и всё скрывать от него, то лучше всё-таки рассказать,
чем мучить себя. Если хочешь, я сама могу поговорить с ним?

— Нет, — резко отвечаю. — Я сам.

— Хорошо, — кивает и неловко мнётся в наступившей тишине. — Ну, я тогда пойду, —

поднимается со стула она. — Удачи тебе в разговоре, если что заходи, — идёт к
выходу задом и выходит в коридор, а я остаюсь снова наедине со своими мыслями.

Прежде всего я решаю, что разговор нам нужен, хотя бы для того, чтобы прояснить
моменты резкого затишья, поэтому беру телефон и открываю диалоговое окно, видя
последнее сообщение, которое было отправлено неделю назад вечером (по моему
времени).

Чонгук:
Спокойной ночи

И несколько сердечек, от которых одно моё даёт о себе знать особенно сильным
ударом. Приходится поднять это сообщение выше.

Вы:
Привет.
Надо поговорить.
Позвони, как сможешь, хорошо?

Обычно разговоры, начинающиеся с этих слов, не заканчиваются хорошо, но молчать я

не смогу точно.

Сообщение прочитано почти сразу. Так же быстро приходит и ответ.

Чонгук:
Сейчас можешь говорить?

Конечно, не у меня же семь утра и пора на работу.

Я нажимаю на трубку, прислоняю телефон к уху. Ровно один гудок. После него — ответ.

— Привет, — говорю приглушённо и даже нежно. Никогда не замечал за собой, как

меняется мой голос при разговорах с ним.

— Привет, — хрипло с другой стороны говорят и почти сразу откашливаются.

— Ты заболел? — в груди моментально разгорается тревога. Я хмурюсь, огибая взглядом

узоры на ковре.

— Угу, — не мычит — рычит в динамик. — Не смей работать так, как я, а то придёшь к

тому же.

— Это из-за работы?

— Переутомление, за ним по цепочке: ослабление иммунитета, простуда, а потом

оказалось, что это не простуда, а грипп. Хосок отправил в больницу, там пролежал
неделю, сейчас уже долечиваюсь дома.

— А с горлом что? Почему ты так хрипишь?

— Если скажу, что сорвал голос, поверишь? — хмыкает, всё ещё рыча, как трактор.

— Нет.

— Значит, застудил.

— А если серьёзно?

— Виделся с родственниками, — что, правда сорвал голос, крича на них?.. Всё

настолько плохо? — Навестили недавно. Знаешь о них что-нибудь?

— Хосок только упоминал один раз, что вы в нейтральных отношениях.

— Хорошо. Большего знать тебе не стоит. Просто имей в виду, что это единственные
люди, на которых я когда-либо повышал голос, и, по возможности, если они как-то
захотят связаться со мной через тебя, не говори с ними.

— Хорошо, — киваю зачем-то.

— Так о чём ты хотел поговорить? — разговор, точно.

Я как язык проглатываю в этот момент, чувствуя, как тело окатило неприятной волной
дрожи. От волнения ладошки сразу стали влажными. Я долго собираюсь с мыслями, не
зная, с чего начать, как, прошу Чонгука подождать немного, а потом в итоге говорю:

— В этот раз всё серьёзно, поэтому… — сипло начинаю, — не думай, что я себя
накрутил и прочее. Послушай, пожалуйста, до конца.

— Хорошо, — говорит мягко Чон, — буду молчать, мне полезно сейчас.

И я рассказываю. О вечеринке, о поцелуях, об утре, о разговоре с Минни и к концу

чувствую острый укол вины. Закусив губу, стараюсь не заплакать снова. Почему-то
каждый раз, когда в моей жизни всё только начинает налаживаться, происходит какой-
то момент, заставляющий меня глотать слёзы, но в этот раз в этом замешан я
напрямую, а не обстоятельства.

— Я бы никогда не простил себе измену, — говорю уже голосом, что близок к шёпоту,
потому что только так получается управлять им и не срываться. — Я был в ужасе,
когда они сказали мне это…

Чонгук молчит. И я тоже молчу. Мне страшно, ужасно страшно услышать, что он скажет
в итоге.

— Я никогда не сомневался в тебе и твоих чувствах, а сейчас… — что сейчас? У меня

внутри замирает всё. — Я поражён тем, что услышал. В хорошем смысле, выдохни, всё
хорошо, — поясняет для меня специально, поскольку знает хорошо, а я пытаюсь догнать
его мысль и понять, что он имеет в виду. — Я, как и ты, не простил бы измену, но
сейчас мне нечего прощать или, наоборот, не прощать. Не потому, что ничего не было,
а потому, что ты, да, стал жертвой обстоятельств и, судя по чужим словам, был
против. Где измена, Тэхён? Её нет. И немаловажную роль играет то, что я знаю тебя,
знаю твои принципы и установки, а иначе, какой из меня бойфренд? Мне не нужны
доказательства от посторонних, чтобы понять, что ничего не было. Ты бы так не
поступил, даже будучи вусмерть пьяным.

— Почему ты так уверен? — всё равно щёки увлажняются, а я прижимаю колени к себе,
обняв одной рукой. — Под градусом люди многое вытворяют, о чём думают на трезвую.

— А о чём ты думаешь, когда трезв? Поделишься? — он знает. Он слишком хорошо меня

знает.

— О тебе, — после слов сразу — всхлип.

— Какие ещё доказательства требуются? — говорит, а я вдруг тихо смеюсь. — Что?

— Ты пытаешься говорить мягко и по-доброму, но звучишь, как алкоголик с прокуренным

голосом.

— Рад, что тебя это веселит, — усмехается Чонгук. — Спасибо, что рассказал всё
сразу, не нужно затягивать с таким, особенно если тебя это беспокоит.

— Я боялся, что разочарую тебя, сделаю больно, — говорю, успокоившись.

— Ты делаешь мне больно, когда издеваешься над собой, отмалчиваясь и наказывая себя
ни за что.

— Прекрати говорить так красиво, ты не думаешь о себе, а постоянно обо мне.

Посмотри, к чему это приводит — ты заболел, переутомился. Так нельзя. Всему должна
быть мера. Найми помощника или зама. Упрости себе работу. Пожалуйста, хватит
гробить на работе своё здоровье.
На том конце провода — вздох.

— Хорошо.

— Сколько я уже это слышал? И всё почему-то только на словах… Чонгук, пожалуйста, —
прошу.

— Скажу Хосоку, чтобы сегодня же занялся поисками.

— Сегодня? — хмурюсь, смотря за окно — темень непроглядная, куда Хосоку работать? —

Но уже ведь поздн… — стоп, что? Какой поздно? Это же у меня вечер, в Корее-то уже
утро. Чонгук смеётся, когда я замолкаю, поймав себя на бреде, который чуть не
сказал, и снова заходится в кашле, чем-то заглушая его. — Это всё от стресса, —
оправдываюсь и сам посмеиваюсь.

— Не сомневаюсь.

— Ой, я же не разбудил тебя сообщением? — я только понял, что у него сейчас утро,
он болеет, а не собирается на работу, вдруг спал?

Чонгук отрицательно мычит-рычит.

— Считай не спал почти, бессонница из-за таблеток. Не гони меня сейчас спать, всё
равно не усну, в этом смысла нет, — опережает мои мысли и слова. — Лучше поговори
со мной. Мы так давно не созванивались. Я соскучился по твоему голосу.

— Я по твоему тоже, — и это правда. Сейчас слушаю, и так сразу тепло становится,
будто вернулся домой.

— Только по этому не скучай потом, — просит, а я смеюсь, — каждый раз срывать его
такое себе удовольствие.

Когда я успокаиваюсь, ловлю себя на мысли, что прямо сейчас хочу безумно обнять
Чонгука, прижаться и не отпускать.

— Я на днях тут думал, — говорю, — что из-за своих барьеров очень многое упустил не
только в жизни, но и в наших отношениях. Пообщавшись с Джином и Минни, я понял, что
люди, которые таким не страдают, живут намного счастливей. Я сейчас говорю не о
чём-то спонтанном и опасном, а о стеснительности.

— Перед другими?

— Да-да. Было так много моментов, когда мы могли просто быть собой с людьми,
которые всё знают. Теперь я жалею, что сидел так далеко от тебя, когда мы были у
меня дома, — Чонгук усмехается.

— А о том, что мы даже не обнимались при твоих родителях, не жалеешь? — ну спасибо,

что напомнил!

— Жалею, — улыбаюсь, едва сдерживая смех. — Хочу стать более смелым и открытым.
Хочу побороть в себе эту стеснительность.

— Попроси друзей помочь тебе в этом.

Стоп, что?

— А ты… — даже торможу на секунду. — Разве ты не должен относиться к ним с

недоверием?
— Это твои друзья, не мои, — отвечает Чонгук. — И у тебя есть своя голова на
плечах. Ты сам решишь, как поступить, я не хочу подстрекать к тому, чтобы ты не
общался с ними.

Меня снова лишают дара речи.

— Откуда ты такой хороший? — спрашиваю спустя годы то, что так часто мелькало у
меня в мыслях. Чонгук хмыкает.

— Тебе точное место сказать?

Я смеюсь вместе с ним. Тревога, наконец, отпустила.

Не знаю, за что мне судьба послала такого человека, как Чонгук, но готов ей ноги
целовать за то, что познакомила нас, и руки, и вообще лучше бы целовал всё это
непосредственно Чонгуку!

Это не конец. Всё будет хорошо. Можно спокойно выдохнуть.

Комментарий к Затмение. Часть 2.
песня из мульта, о которой было в главе: RiO - Hot Wings (I Wanna Party)

========== Дом милый дом ==========

— Нужно напиться! — заявляет Минни, стукнув кулаком по столику, за которым мы

сидим, и отбрасывает блондинистые волосы назад.

— Ц ты, блять, — вздыхает обречённо Сокджин, отвернув от неё голову. — Ты когда уже
успокоишься? Сколько в тебя лезет? — подружка на это только невинно пожимает
плечами и отпивает коктейль, держа одной рукой стаканчик, другой направляя трубочку
к губам. — Вот почему все девушки, с которыми я дружу, такие… конченые?

— А я думал, у меня одного с этим проблемы, — усмехаюсь.

— Идея-то хорошая, — говорит Энди, — вот только где?

— Гонишь? — поворачивается уже к нему Ким. — У нас, по-твоему, есть варианты, кроме
как в общаге?

— Можно снять квартиру на сутки, — пожимает плечами друг, вводя своего собеседника
в ступор.

— Лох, — вставляет свои пять копеек Минни, когда Сокджин понимает, что и правда
протупил.

— Соси свою шоколадную кончу молча, — агрессирует на неё он, а я посмеиваюсь,

листая ленту инстаграма и изредка поднимая на них взгляд.

Сегодня мы получили дипломы. Ура. Хотя, как сказал мне Хосок, это должно быть не
«ура», а «Ура-а-а!» и желательно что-то разбить при этом — на счастье. Что сказать?
Отмучились. Отмучились, а теперь сидим в составе четырёх человек за круглым
столиком, расположенном на улице возле небольшого кафе, и пьём коктейли.

За год… Изменилось многое. Как минимум два моих приключения, накопленных за два
учебных года слились в один посредством сближения Сокджина и Энди. Наш негей
оказался настолько натуральным, что ждал ещё год и стерпел несколько случайных
перепихонов с парнями, чтобы в итоге принять то, что его возбуждают и члены тоже, а
потом ещё и замутить с моим приветом с первого курса. Энди, к слову, тоже
изменился, отпустил обиду за наш неудачный разговор, извинился даже и влился в нашу
небольшую компанию. Каким образом они с Сокджином вообще начали общаться — загадка
до сих пор и для меня, и для Минни, но тот факт, что они счастливы вместе,
очевиден.

Минни теперь блондинка. Это очень важная деталь! Потому что теперь Сокджин может
оправдывать свои тупые шутки об её интеллекте этим. Шутить он, кстати, так и не
научился, с чем пришлось столкнуться уже и Энди тоже. Чуть не поругались голубки,
пришлось нам с Минни вмешаться в драму, пока не полетели перья. Обошлось, теперь к
общению с Кимом готовы все.

У меня появилось тату на левом ребре — надпись «Universe». Оно небольшое, но зато
памятное и было сделано в день рождения, сразу после того, как я чуть не умер от
того, что подавился водой на паре, получив папку полуголых фотографий Чонгука в
подарок. «С днём рождения» чуть не отправило именинника на тот свет, потому что
профессиональная съёмка — пиджак на голый торс, а после снятый наполовину —
заставили воду пойти не в то горло. В тот же день мне пришла идея набить тату;
почему-то в том, что хочу именно эту надпись, я не сомневался. Чонгук ещё не знает
об этом — хочу увидеть его реакцию лично, когда вернусь домой. Ну, и я, конечно,
кинул ответочку в виде фотки, где одет по пояс и снимаю сбоку через зеркало, обняв
себя свободной рукой. Эротика, ничего не скажешь. Как говорится, несите чаю.

Я довёл с Мэлл своё тело до идеала, который видел в голове, а себя чуть не довёл до
ещё одного нервного срыва, потому что зимой умудрился потерять парный браслет.
Просто в какой-то момент было нечего трогать на руке, так и заметил пропажу.
Сколько тогда всего было… И слёзы, и крики, и депрессия, и дежурное: «Всё хорошо,
Тэхён, я тебе новый браслет подарю», как и такое же: «Мне не нужен другой, мне
нужен этот» — в ответ. Он так и не был найден, что грустно, но Чонгук всё равно
настоял на том, что по возвращении мы купим мне точно такой же, чтобы моя душа была
спокойна. Слетаем для этого в Японию, если понадобится.

У меня больше не было проблем с весом, питанием, самокопанием — в общем, жизнь за

год наладилась.

О самокопании хотелось бы сказать отдельно. А именно о том, что мне удалось через
силу поменять себя. То, к чему меня подталкивал в Корее Чонгук, нашло своё
практическое применение здесь, в Америке, благодаря Минни и Сокджину. А если быть
ещё точней, то я научился жить проще. Кто ж знал, что свобода ребят и простота
Чонгука смогут так идеально сойтись, как заколка-крабик, которую Минни достаёт из
шоппера и цепляет на волосы? Я вот не знал, а потом познал и как заметил, что они
близки друг другу, так жизнь новыми красками заиграла.

— Я бы сказала, — выделяет последнее слово Минни, — да не буду, — по слогам

произносит.

— Как вам идея прокатиться сегодня на пляж и отдохнуть там? — ставлю телефон на
блокировку и убираю в карман тонких джинс, другой рукой беру стаканчик с айс-
американо и отпиваю.

Ах да, ещё Сокджин получил права, и родители подарили ему машину. Красный кабриолет
Бентли, на котором мы теперь дружно разъезжаем.

— Я не против, — отзывается Минни. — Давно хотела на море, автобус в падлу

высчитывать, такси дорого, а один козёл, — красноречиво взглянув на Сокджина, —
наотрез отказывается меня туда свозить.

— Бензин мне оплати, отвезу хоть до твоего Таиланда, — буркает Ким.

— Мы все скинемся, — успокаиваю его.

— А почему только сейчас?! Раньше вас это как-то не парило. Катались за мой счёт и
совесть не мучила.

— Раньше ты жрал и пил за наш счёт, — говорит новоиспечённая блондинка, — и тоже

почему-то совесть не мучила.

Сокджину крыть её слова нечем.

— Значит, решено? — уточняет Энди. — Допиваем и идём за вещами?

— Можно сделать это по пути в общежитие, — говорю я и встаю с места, побуждая то же

самое сделать и других.

— Так, стоп, погодите-ка, — возникает Джин, — я опять один не пью, потому что за
рулём?!

— Никто не заставлял тебя сдавать на права, детка, — говорит мягко Энди, приобнимая
того за талию.

— Де-е-етка, — кривляемся мы с Минни, улыбчиво переглянувшись. Нас почему-то и

умиляет, и смешит, когда Энди так его называет. Для него такое обращение привычно,
он американец, а для нас, приезжих, это звучит смешно и немного кринжово. Но
Сокджину нравится.

— Может, хватит уже? — закатывает глаза он. — Серьёзно, сколько можно?

— Дай поржать последний раз, — бьёт его кулаком по руке Минни, — всё равно
разъезжаться скоро. Кстати, говоря об отъезде, Тэхён, у тебя когда самолёт?

— Через три дня, — отвечаю.

— Чонгук приедет тебя встречать?

— Он не знает, — хитро улыбаюсь, зыркнув на подругу с лёгкого поворота головой, идя

с краю, рядом с ней.

— Ты хочешь сделать ему сюрприз? — аж просияла вся, вы посмотрите на неё.

— И не только ему. Родители и Хосок тоже не знают.

— Ты же понимаешь, что на твой следующий день рождения мы все должны познакомиться

с ними?

— Его следующий день рождения в конце зимы, а сейчас только конец июня, — подмечает
Сокджин.

— Я строю планы на будущее.

— Дай ему хотя бы домой вернуться сначала.

Эх, домой… Наконец-то. С губ не сходит улыбка. Я купил билеты ещё за месяц до
получения диплома и всё сидел отсчитывал дни до момента «Х». И вот, он уже наступит
через три дня.

Через три дня я отбываю в Корею.

Даже не верится, что этот день, наконец, наступит. Я уже в предвкушении реакций на
своё появление. Особенно Чонгука, потому что в день моего прилёта у него день
рождения, на который мне удалось успеть. Вот так сюрприз будет!
У моря хорошо. Свежо и прохладно, по крайней мере не так жарко, как в городе. Минни
и Сокджин уже в воде и пытаются потопить друг друга, мы с Энди сидим пока на пляже,
общаемся. Он — вытянув ноги вперёд и откинувшись назад на прямые руки, я — притянув
к себе колени.

— Мы же не оборвём связь? — поворачивается он ко мне в какой-то момент.

— Нет конечно, — отвечаю сразу, смотря на ребят.

Джин перешёл в отчаянное наступление и тянет Минни за волосы в воду, слыша

моментально поток матов в свою сторону. На губах появляется улыбка. Мне будет не
хватать их дурости. Настал момент вернуться туда, где моё место, причин для жалости
нет, сомнения тоже отсутствуют. Я, наконец, возвращаюсь домой и счастлив этому. Но
это не значит, что теперь, когда прежний уклад жизни вернётся, я забуду о тех, кто
был со мной рядом долгие три года.

— Прилетайте в гости, — поворачиваюсь к Энди. — Попробуете настоящую корейскую

кухню.

— Решил сразу с козырей идти? — усмехается друг, уж очень любит он поесть, а

попробовать блюда национальной кухни на месте, а не в каком-то тематическом
ресторане, звучит слишком заманчиво.

Я улыбаюсь.

— А как иначе? Тебя ж только едой и заманишь.

— Зато тебя ничем сюда не заманить, — бьёт меня локтем в руку. — Разве что Чонгука
привезти, а ты — сразу за ним.

Моё хмыканье заглушается очередным вскриком с моря, но уже от Сокджина. Посмотрев в

ту сторону, вижу, что Минни кого-то поймала и подносит к нему, вот Ким, как белуга,
и орёт.

— Вы здесь все остаётесь? — снова обращаю внимание на Энди.

— Минни на лето собирается домой, нас зовёт с собой, а потом… Кто его знает.
Сокджин точно здесь осядет, ты же знаешь. Нам уже предложили работу в небольшой
компании.

— Круто! — улыбаюсь.

— У тебя там тоже вроде что-то было, да?

— Рекомендательное письмо от мистера Кима. Куда именно, ещё не смотрел, думаю

разобраться с этим уже когда вернусь в Корею. Сейчас нужно заняться подготовкой к
перелёту и найти подарок для Чонгука.

— С тобой пройтись? — предлагает друг. Что-то поменялось, но прежним осталось то,

что я всё ещё плохо ориентируюсь в Нью-Йорке.

— Было бы славно, — не отказываюсь от помощи. — Завтра сможешь?

— Перед вечеринкой Минни?

— Ну да.

— Хорошо.
— Да, блять, убери его! — к нам со всех ног несутся Сокджин и Минни, первый так и
вовсе подлетает и прячется за мной и Энди, ухватившись за наши плечи мокрыми
руками.

— Это просто маленький крабик, — не успокаивается Минни, вместе с Джином качаясь из

стороны в сторону, чтобы подгадать в какую сторону от неё захотят сбежать. — От
одного щипка ничего не будет.

— По крайней мере, дома ты будешь в тишине, которую так любишь, — вздыхает Энди,
обращаясь ко мне.

— О да, — смеюсь. Но по шуму этой разрывной парочки буду скучать, конечно же.

А через три дня у меня уже собраны чемоданы. За окном стоит солнечная погода,
разбавляемая прохладным ветерком — не день, а благодать. Ребята провожают меня в
аэропорт, по дороге включив на всю мощность музыку в кабриолете Джина, когда мы как
раз вечером проезжаем набережную и успеваем поймать красивый закат. Минни снимает
атмосферное видео, где стоит вместе с Энди на задних сидениях, держась за спинки
моего и Сокджина, и они выкрикивают слова песни «GAYLE — abcdefu». А потом Минни
склоняется и смачно чмокает меня в щёку, обнимая за шею, и тоже подстёгивает петь.
Я, конечно, подключаюсь, взяв её телефон и снимая уже нас всех на вытянутой руке.
Когда отдаю гаджет владелице, то опускаю на глаза солнцезащитные очки со лба и
откидываюсь на сидение, не в силах стереть улыбку с лица. Я ловлю крупицы
американской свободы, которой меня научили друзья; на полпути домой и безумно
счастлив. Что может быть лучше?

Уже в аэропорту меня стискивают в объятиях так сильно, что, кажется, начинают
хрустеть рёбра вместе с позвоночником. Я прощаюсь с друзьями, обещаю, что мы ещё
обязательно встретимся все вместе, и отправляюсь на посадку. В самолёте ещё смотрю
какое-то время в иллюминатор до того, как взлетаю, мысленно прощаясь с жизнью в
Америке. Что ж, это было увлекательно и полезно, но пора и честь знать. Я
соскучился по родным краям и своим близким, урвал билеты на самые ближайшие даты и
мчусь домой на всех парах. С губ срывается облегчённый вздох.

Неужели этот день настал, и я действительно лечу домой? Больше похоже на сон,
который я не хочу чтобы прерывался.

***

В Корее будто даже воздух другой. Он оседает ненавязчиво в лёгких и разносит по

телу тепло и лёгкость, мягко приветствуя меня и словно говоря «добро пожаловать
домой». Инчхон встречает суматохой, здесь много людей, кажется, кто-то важный
прилетел тоже, поэтому я стараюсь пробраться до выхода, не попав под ноги особенно
настойчивых фанатов какого-то айдола, о котором не слышал. А на улице вовсю светит
солнце.

Сейчас только два часа дня, двадцать пятое июня, день рождения Чонгука. Не терпится
уже увидеть его, если честно, но первым делом нужно заехать домой.

Я вызываю такси, погружаю в багажник два огромных чемодана и один небольшой,

который пришлось приобрести в Америке, поскольку вещей стало гораздо больше, и
указываю адрес. Боже, это же теперь не нужно будет двадцать четыре на семь говорить
на английском! Какое блаженство.

Я смотрю на давно известные мне пейзажи за окном, на губах счастливая улыбка даже
несмотря на то, что в самолёте выспаться не удалось, но это чувство усталости
меркнет по сравнению с приятной ностальгией и трепетом в груди от того, что я
вернулся в родной город. Сердце стучит неспокойно, не может, как и я, нарадоваться
долгожданному возвращению. Когда машина останавливается у нужного дома, таксист
получает заработанные деньги, помогает мне разгрузиться и уезжает. Я сразу же
завожу все три чемодана на крыльцо и нажимаю на звонок возле двери. Мне долго не
открывают. Начинает закрадываться сомнение насчёт моей идеи с сюрпризом. Я
элементарно не подумал, что родители могут быть на работе, и дом пустует. Но
сегодня суббота, поэтому я успокаиваюсь. Позвонив ещё раз, я всё-таки слышу топот
по ту сторону двери и взволнованное мамино: «Иду-иду», а когда дверь открывается,
она с кухонной тряпкой в руках замирает, удивлённо вдохнув и сделав очень
шокированное лицо.

— Сюрприз, — улыбаюсь я.

— Тэхён-и! — она отмирает и сразу бросается ко мне в объятия, почти столкнув меня с
крыльца, что даже приходится отступить на два шага назад и засмеяться. Такой
реакции я и ожидал. — Вот негодник, почему не предупредил?! — возмущается мама,
покачиваясь со мной. — Вымахал-то как, боже.

— Ц, подумаешь, вырос немного, — закатываю глаза, — что сразу «вымахал»?

— Потому что вымахал, — отстраняется мама, держа меня за плечи и осматривая с ног
до головы. — Кошмар, — сводит аккуратные брови, а потом поднимает голову, смотря в
глаза, — ты в два раза больше меня.

Ну да, чуть-чуть раздался в плечах, позанимался немножко с Мэлл и вуаля. Больше не

дрыщ.

На её слова могу только шире улыбнуться. Она, в отличие от меня, совсем не

изменилась: те же большие глаза с хитринкой и пушистыми ресницами, идеальная кожа,
нежные руки и почти чёрные волосы, собранные заколкой-крабиком. Разве что
мимические морщинки стали чуть заметней, но её это не портит, она всё так же
прекрасна.

— Заходи быстрей, в доме прохладно, а то так и будем стоять на крыльце, — тянет

меня за руку, побуждая пройти внутрь. Я беру два чемодана, самый маленький позволяя
взять маме и занести в дом, и сразу попадаю в прихожую, в которую доносится аромат
чего-то вкусного с кухни, откуда мама, видимо, и сбежала.

— А папа дома? — я снимаю небольшую сумку, которую привык носить с собой для
ключей, мелочи и телефона, и вешаю на один из крючков.

— В магазин его отправила. Скоро вернётся.

— Вы кого-то позвали сегодня? — не бывает у нас такой суеты, если только мама не
позвала кого-то в гости.

— Чимин обещал зайти, не знаю зачем, но…

— И ты решила устроить пир на весь мир? — хмыкаю. В этом вся моя мама.

— Не пир, а пару угощений, — исправляет меня она, а потом скоро удаляется на кухню,
но уже перед ней оборачивается и говорит: — А ты бы не паясничал, а лучше помог, —
знаю, что она шутит, но всё равно плетусь за ней, чтобы помочь и поговорить.

Мы долго не виделись, я сейчас не собираюсь запираться в комнате или ещё что-то,

хочется просто побыть со своим родным человеком, даже помолчать, но насмотреться на
неё в жизни, а не через экран телефона. Здесь стоит небольшая переносная колонка,
из которой играла негромко музыка. У меня закрадывается подозрение, что это только
сейчас она играет тихо, а до этого была куда громче, поэтому меня не сразу
услышали.
Спустя час с небольшим, за который я успеваю с мамой обсудить последние новости,
которые упустил (господи, я теперь действительно слежу за ними), слышу, как в двери
в прихожей щёлкает замок — папа вернулся. Я тут же встаю с места, мама делает плиту
тише и идёт со мной, чтобы посмотреть на реакцию ещё одного человека на моё
внезапное появление. А она весьма неоднозначная. Папа, ворча что-то про очереди,
ставит пакеты с продуктами на пол, а когда выпрямляется, произносит короткое:

— О! — поставив руки в боки. — Вернулась лягушка-путешественница. Язык-то хоть

родной не забыл?

— Нет, конечно, — усмехаюсь, подхожу к нему и тоже обнимаю, как маму. А меня
стискивают в руках так сильно, что я ловлю схожий вайб с прощанием с ребятами в
аэропорту — снова кости хрустят. — Я тоже скучал, — натужно говорю. — Но ты меня
сейчас задушишь.

— Ну, хотя бы помрёшь на родной земле.

— Ага, и в отчем доме, — недовольно говорит мама и бьёт папу по рукам тряпкой,
чтобы отпустил меня.

Папа всё-таки отстраняется и осматривает меня так же, как мама на крыльце часом
ранее.

— Ты посмотри на это! Дорос-таки до меня, — ох уж эти комментарии родителей, не

видевших меня три года.

Теперь на кухне сидим все трое и беседуем на разные темы, основная, конечно,
затрагивает мою дальнейшую судьбу и прошедшие годы, о которых я не слишком подробно
упоминал в мессенджере и разговорах. А потом заходит немного в другое русло.

— К Чонгуку сегодня идёшь? — спрашивает мама и смотрит на часы. — Уже время.

— Чуть позже, успею с ним ещё увидеться, хочу пока здесь побыть, — отвечаю.

— Нет, ты не понял. Не к нему домой, а на праздник. Ты же помнишь про день

рождения? — я хмурюсь непонятливо.

— Конечно, помню. А о каком празднике речь? Он ничего не говорил, когда мы

общались.

— Так к нам недавно Хосок заезжал, — родители знакомы с ним косвенно, но, кажется,
он решил, что самое время себя показать. — И привёз приглашение.

В голове всё больше вопросов. Какое ещё приглашение?

— Приглашение на день рождения? — уточняю, хотя всё равно думаю, что этого не может
быть.

— Да, — кивает мама, — оно в твоей комнате на кровати, можешь пойти посмотреть.

Я смотрю на часы — время почти шесть, наступает вечер. Если Чонгук действительно
празднует сегодня, то я должен к нему пойти, это не обсуждается. Но что-то тут не
сходится. Насколько мне известно, он не праздновал день рождения все три года, что
меня не было, не праздновал и до этого, а в этом году вдруг решил отметить? Должно
быть, в нём что-то изменилось за это время, что заставило поменять мнение насчёт
празднования.

Не медлю и поднимаюсь в свою комнату, чтобы найти приглашение. Нет, что-то здесь
всё-таки нечисто. Не мог Чонгук добровольно взяться за организацию праздника. Хотя,
мама сказала, что привёз приглашение Хосок, может, он и занимался всем этим?

Открыв дверь, я снова предаюсь ностальгии, когда попадаю в свою спальню. В ней
ничего не изменилось совершенно, оно и логично, в принципе, никто здесь не
хозяйничал без моего ведома, и это так странно чувствуется. Я никогда надолго не
покидал дом, поэтому трёхгодовое отсутствие меня здесь помогает разгореться
сладкому чувству тоски по месту, в котором вырос. Так хорошо снова оказаться здесь…

На кровати замечаю небольшой конверт, о котором говорила мама. На ощупь он очень

приятный, из плотной бумаги пастельно-зелёного цвета. Я сразу открываю его и достаю
такой же плотный лист с написанным каллиграфическим шрифтом приглашением. Нет, этим
точно занимался Хосок, приглашение, как на свадьбу, ей богу. Из того, что написано,
я узнаю где и во сколько проводится торжество и понимаю, что уже опаздываю, если
хочу попасть туда не к началу, так хоть к середине банкета. Насколько понял, всё
серьёзно, ведь праздник проходит в ресторане здания Лотте Ворлд, а там всегда всё
роскошно. Что ж, думаю, что смогу уложиться в полчаса, максимум — сорок минут, и
потом за полтора часа добраться до места, если пробок не будет. А чтобы всё это
получилось, нужно приступать именно сейчас.

Я сбегаю вниз по лестнице, чтобы попросить маму, которая как раз закончила
приготовления к появлению гостя, отпарить мне один костюм, который я приобрёл в
Америке на всякий случай, хватаю чемоданы и несусь наверх, чтобы найти его и отдаю
в женские руки, а после спешно удалиться в ванную для принятия скорого душа.
Надеюсь, сильно не опоздаю, но хотя бы попаду на праздник.

***
all for us — labrinth, zendaya
Путь до Лотте занимает час с лишним, добраться удалось достаточно быстро, к моему
счастью. Мне сегодня удивительно везёт, но спишем это на то, что я, наконец,
перестал заморачиваться по поводу жизни и — как сказала Минни — стал притягивать к
себе только хорошую энергию и положительные волны Вселенной. Чёрт его знает, может,
так оно и есть.

Я попадаю в огромное помещение ресторана, выполненного в тёмных оттенках, с

переплетением золотых элементов в интерьере. С потолка свисают красивые золотые
подвески, переливающиеся в свете люстр, когда создаётся движение от небольшого
ветра, заставляющего их вращаться и светиться бликами. Всё выполнено дорого и со
вкусом, чувствуется запах роскоши и шика. Раньше я мог бы зажаться и держаться
подальше от подобных мест и мероприятий, но сейчас я чувствую себя более чем
уверенно, неспешно идя к месту, что было прописано в приглашении, и вижу большое
количество людей, о чём-то беседующих и распивающих такое же золотое шампанское из
длинных бокалов. Видимо, это всё люди, приглашённые к Чонгуку, поскольку некоторых
из них я смутно помню — коллеги по работе. Смею предположить, что для проведения
праздника ресторан был забронирован полностью. Я бы не удивился этому, если честно.
Это создаёт определённый комфорт и успокоение, поскольку кругом будут только
знакомые люди и никого постороннего. Было бы очень в стиле Чона.

Все приглашённые выглядят под стать этому месту, будто собрались не на день
рождения, а на деловую встречу мафиози. Девушки и женщины одеты в платья разного
кроя и цвета, неброско накрашены и с причёсками, которые не каждый день делаешь. В
принципе, в этом плане я не далеко от них ушёл, сделав влажную укладку, которой
меня научил Сокджин полгода назад, когда мы решили праздновать новый год
торжественно, ведь — как его встретишь, так и проведёшь. Пока что всё очень даже
соответствует этому изречению, буду надеяться, что ничего не сможет испоганить
вторую половину года. Мужчины одеты в разные костюмы, преимущественно тёмных
оттенков, кто-то в рубашке и с галстуком, кто-то без него, даже был замечен мужчина
в тонкой блузе чёрного цвета, привлёкший моё внимание больше всего. Тоже поискать
такую, что ли?..
Я добираюсь до бара, у которого нахожу бокал с шампанским, и сразу беру, чтобы тут
же отпить немного за здоровье именинника. Кстати, где сам именинник? Я его здесь
ещё не видел, хотя осмотрел каждого гостя.

— Прошу прощения, — ко мне обращается невысокая девушка, на которую я обращаю своё

внимание. Она выглядит строго: платье-футляр чёрного цвета, длинные серебряные
серьги в ушах, ярко-красная помада на губах, большие глаза, подведённые стрелками и
аккуратный нюдовый маникюр на тонких пальцах, элегантно держащих наполовину пустой
бокал с шампанским. Её большие глаза смотрят любопытно, губы растянуты в широкой
улыбке. — Могу я присоединиться к вам и поднять этот бокал за нашего общего друга?
— видимо, ей просто не с кем выпить, хотя, судя по тому, как её взгляд неторопливо
скользит по мне, причина кроется в чём-то ином.

— Сочту за честь, — улыбаюсь ей в ответ и подношу свой бокал к её, чтобы тихо
стукнуться и отпить.

— Как я могу к вам обращаться? — собирая с накрашенных губ остатки напитка,

спрашивает незнакомая особа.

— Ким Тэхён, — без промедлений отвечаю из чистого дружелюбия, но в то же время

думаю, что себя можно на какое-то время занять беседой с этой женщиной, а может, и
выведать для себя, где находится Чонгук. — А вы?..

— Хан Джиу, — у неё приятный голос, стоит отметить, довольно низкий для женщины, но
в то же время завораживает, особенно, когда она говорит тише. — Должна сказать, ваш
образ меня привлёк, — снова осматривает меня, — выглядит необычно и со вкусом, —
делает комплимент, снова стреляя в меня взглядом глаза в глаза.

Я на её слова сдержано улыбаюсь, принимая их к сведению. Мной было принято решение

вести себя решительно. Цель была — сразить наповал одного виновника торжества,
которого я до сих пор не вижу. Потому на мне всего один костюм чёрного цвета в
светлую тонкую полоску, на пиджаке подвёрнутые белые рукава, а под ним — ничего,
кроме подвески с крупной мордой тигра, которую Чонгук подарил на мой прошлый день
рождения. Я, конечно, был в откровенном ахуе, потому что это было украшение
Cartier, стоящее баснословных денег. Можно было уже привыкнуть к тому, что если
Чонгук делает подарки, то они будут немного переходить за грань, но именно эту
черту мне в себе ещё побороть сложно.

Дополняют мой образ прямые волосы, разделённые пробором и выглядящие влажными из-за
укладки. За то время, что было отведено, я довольно-таки хорошо подготовился и
остался доволен, поэтому комплимент Джиу мне льстит.

— Вы тоже выделяетесь среди других приглашённых девушек, — на чужом лице вижу

интерес, склонённая немного в сторону голова побуждает к пояснению: — Выглядите
холодно и неприступно, привлекаете этим внимание многих мужчин.

— Ваше тоже? — открытый флирт.

— Возможно, — отвечаю, — но скорее интерес в ином смысле. Не сочтите за грубость,

но вы немного не в моём вкусе, — решаю сразу расставить определённые границы между
нами и дать понять сразу, что то, чего ищет эта дама, здесь точно нет.

— Я сразу поняла это, господин Ким, — неожиданно. — Я искала именно собеседника, а

не мужчину, с которым хочу позаигрывать. Вы отлично подошли на эту роль, поскольку
в ваших глазах не видно интереса к присутствующим здесь. Благодарю за оказанную мне
компанию, — что ж, она совсем не обижается на мои слова, видимо и правда хотела
найти собеседника среди пожирающих голодным взглядом гиен.

— Рад, что смог немного скрасить ваш вечер, — приподнимаю бокал, побуждая её
сделать то же самое и, стукнувшись, ответить:

— Взаимно.

После она уходит, снова оставляя меня в одиночестве. За нашим коротким диалогом, я
забыл, что хотел спросить о местонахождении Чонгука, поэтому снова взгляд утопает в
толпе. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем слышу со стороны:

— Вау, Тэхён, — я поворачиваюсь в нужную мне сторону и вижу идущего ко мне Хосока с
яркой улыбкой. На нём чёрный костюм с распахнутым пиджаком, открывающим вид на
шёлковую рубашку в цвет, расстёгнутую на три пуговицы, что открывает вид на
обнажённую грудь. — Правду говорят, что Америка меняет людей, — довольно
проговаривает, осматривая меня, как и я его.

Я не могу не улыбнуться так же широко в ответ и принимаю его объятия, аккуратно

отведя руку с бокалом в сторону, чтобы не облить.

— Это же ты всё организовал? — больше утверждаю, чем спрашиваю. Хосок кивает. — Как
узнал, что я прилечу?

— Я не знал, — пожимает плечами, — но не нужно быть дураком, чтобы понять, что ты

прилетишь почти сразу, как получишь диплом. Ты прислал фотографию с вручения,
значит, оставалось только подготовить на одно приглашение больше. Я почему-то был
уверен, что встречу тебя здесь, — его взгляд снова скользит по мне оценивающе, а
потом Хосок изрекает: — Хорошо выглядишь, кстати. Уверенность тебе к лицу, — не
могу не улыбнуться довольно. Хосок тот человек, который просто так слова на ветер
не бросает и комплиментами направо и налево не раскидывается, он увидел изменения
не только в моей внешности, но и во всём в целом. — Рассказывай, как отучился.

— Да что говорить? Время тянулось слишком долго. Было такое ощущение, что я
проживал один день на протяжении трёх лет, — и даже друзья не могли помочь мне
избавиться от этого противного чувства. Головой я всегда был с ними, но душой и
сердцем всё равно где-то в Корее.

— Разве здесь с Чонгуком тебя не преследовала та же рутина?

— Нет. Даже если это была рутина, то от неё не было такого отторжения и неприязни.

Хосок на мои слова понятливо мычит.

— Я так понимаю, никто не знал о твоём приезде, — утверждает он, пока я отпиваю
шампанское и киваю мимоходом.

— Видимо, кроме тебя, — поднимаю брови, а Чон довольно хмыкает, подняв уголок губ в
ухмылке. — Говоря о тех, кто не знает, ты не видел Чонгука?

— Конечно, я с ним сюда и пришёл, мы были на балконе, наверное поэтому ты нас и не

видел. Но когда мы вернулись, я увидел тебя и решил подойти поздороваться. Сейчас
он стоит во-о-он там, — кивком головы указывает мне в сторону панорамных окон,
около которых люди стоят небольшими компаниями и общаются, но Чонгука среди них я
не вижу, — сейчас девушка в красном платье отойдёт, и ты увидишь своего красавчика,
— говорит и прислоняет бокал к губам, чтобы тоже испить шампанское.

Я слежу за тем, как спустя некоторое время девушка, про которую говорил Хосок,
вместе со своим собеседником уходит, и, наконец, вижу его. Сердце невольно
пропускает удар. Чонгук выглядит в своей привычной манере строго: в чёрных брюках,
такой же кофте с горлом и синем пиджаке с серебряной брошью с правой стороны.
Волосы уложены волнами, впереди определённо став короче, но это не портит его
образ, наоборот — выглядит непривычно, но ему безумно идёт. Рядом с ним стоит
девушка, которую я узнаю почти сразу — та самая дама с глубоким декольте, которую я
уже видел у него на работе не раз. Сейчас на ней облегающее чёрное платье на
лямках, как шёлковое, смоляные волосы водопадом струятся по спине и с одной стороны
на груди, их она убирает назад, чтобы вырез было видно лучше. Знакомая картина,
ситуация неприятная.

— Вон виновник торжества, — ухмыляется Хосок. — А рядом с ним разведёнка наша,

которая к нему клинья второй месяц подбивает.

— Складывается впечатление, что она их подбивает уже несколько лет, — говорю

бесцветно.

Нет, я не ревную, я полностью уверен в Чонгуке и его чувствах ко мне, но глядя на

то, как эта особа наклоняется немного к нему, чтобы что-то сказать тише обычного, и
при этом открыв вид на свою грудь, внутри что-то щёлкает неприятно.

— Не волнуйся, то, как она пытается привлечь его внимание, выглядит забавно, я уже
давно за этим наблюдаю и едва сдерживаю смех, когда она приходит к нему в кабинет,
демонстрируя искусство соблазнения, а потом Чонгук, после её ухода, говорит о тебе
и твоих успехах. Поверь, тебе не о чем беспокоиться.

— Я не беспокоюсь, просто это… неприятно. Хоть я и понимаю, что он не может сказать

всему отделу, что мы встречаемся, но свои права заявить на него хочется, чтобы вот
такие стервятники, как она, не хотели даже смотреть в его сторону.

— Это ревность, мой друг. Не волнуйся, совершенно обычное чувство, когда

сталкиваешься с этим впервые, но сам посмотри, разве Чонгук заинтересован в беседе
с ней? — не похоже на правду. — Ему уже осточертели её попытки подкатить к нему,
уже не знает, как от неё отделаться покультурней.

— Я не сомневаюсь в этом и чувствую своё превосходство над ней, но ничего не могу

поделать с тем, что их близкое нахождение друг к другу меня бесит, — и неосознанно
стискиваю челюсти до тихого скрежета зубов. Откуда вдруг такая злость?

— Готов присвоить его себе и уже не скрываешь этого? — улыбается Хосок. — Ты

действительно изменился, Тэхён. Мне нравится, что даже спустя время ты держишься за
ваши отношения так же крепко, как он. Признаюсь, поначалу я немного сомневался в
тебе, — я поворачиваю на него голову, удивившись, — думал, что долго это не
продлится и в скором времени вы расстанетесь, но нет.

Я молчу, отвернув голову и опустив взгляд в бокал, который опустеет совсем скоро.

— Знаешь, было страшно, когда, будучи в Америке, я думал, что, вернувшись сюда,
вдруг почувствую пустоту вместо долгожданного ожидания встречи. Было страшно
подумать, что чувства могут угаснуть и пропасть из-за расстояния и времени, которые
нас разделили.

— Настоящая любовь так и проверяется — через испытания временем и расстоянием, —

глубоко изрекает Хосок. — Она либо исчезает, либо становится сильней. Отношение
Чонгука к этому я знаю, а вот над твоим ещё не определился, — зыркает на меня, мы
встречаемся взглядами. — Но если учесть то, что ты пришёл, то это уже что-то
значит. Я на это надеюсь, — под конец слабо улыбается и поднимает бокал, чтобы
стукнуться со мной и, получив такую же полуулыбку в ответ, допить кисловатый
напиток. Опустевший бокал остаётся на барной стойке. — Думаю, чтобы как можно
корректней украсть его у своей собеседницы, нужно дать понять, что мы его ждём, —
ухмыляется Хосок, внезапно взбодрившись. Я смотрю за тем, как он достаёт из кармана
телефон и, по всей видимости, пишет Чонгуку. — Беспроигрышный вариант, чтобы
привлечь его внимание, — отправляет сообщение, убирает телефон обратно в карман и
поднимает голову, устремив взгляд на Чона. Я делаю то же самое.
Чонгук, сдержано улыбаясь девушке в чёрном, кажется, получает сообщение и сразу
лезет за телефоном, отвлечённо кивая на слова незатыкающейся собеседницы, потом
читает послание, отправленное другом, убирает улыбку с лица и сосредоточенно
сканирует помещение взглядом, чтобы в какой-то момент задержаться на барной стойке,
где стоим мы с Хосоком. В плохо скрываемом удивлении он смотрит прямо на меня,
побуждая тут же широко растянуть губы. Сердце в груди вновь затрепетало, словно
беспокойная птичка, по груди тепло приятное разлил кто-то. Вижу, как расслабляются
чужие плечи, как теплеет взгляд, когда Чонгук улыбается сдержано, чтобы всё ещё
соответствовать образу собранного начальника. Этот взгляд лучше любого подарка,
который он когда-то делал для меня, ощущается так приятно и ненавязчиво, что
невольно вспоминаются наши переглядки в ресторане, когда я был на дне рождении
господина Мина, а он сидел вдали и прожигал меня взглядом в ответ. Снова заставляет
внутри всё оживать и светиться. Возрождает меня. По телу с мурашками от его взгляда
лавой обжигает нечто приятное, схожее с возбуждением.

Как же хочется сейчас послать всё к чёрту и на глазах у всех поцеловать его.

Чонгук, не разрывая наш зрительный контакт, немного склоняется к своей собеседнице

и говорит что-то, после чего она тоже переводит своё внимание на нас с Хосоком,
выглядя более чем спокойно, а потом в её лице что-то меняется, уголки губ медленно
опускаются, а взгляд становится расстроенным и одновременно напуганным, после чего
она удаляется, что-то сказав ему напоследок. Хосок немного подталкивает меня,
побуждая пойти навстречу к Чону, что я и делаю, неспешной поступью идя к нему. Его
взгляд всё ещё прикован ко мне, не отпускает, скользит заинтересованно с головы до
ног, снова задерживается на глазах, когда я подхожу и становлюсь в полуметре от
него. Большего на людях не позволено, как и лишней тактильности.

— Ты же не празднуешь дни рождения, — припоминаю я, немного склонив голову к плечу

и смотря без стеснения сначала на его губы, а после поднимаю взгляд.

— Это Хосок заставил, я тут не при чём, — как же приятно слышать его голос в жизни,
боже.

— Что ты сказал своей собеседнице, что она так спешно ушла, когда увидела нас?

— Что ты моя трансгендерная бывшая, которая готовится вырвать ей волосы, если она
сию же секунду не уйдёт подальше от меня, — не поведя и бровью, отвечает Чонгук.

— Чего?.. — моя игривость тут же пропадает. Я не понимаю, говорит он правду или

нет. — Серьёзно?

— Нет, — усмехается Чон. Шутит — значит в хорошем расположении духа. Я выдыхаю

мысленно. — Сказал, что ты брат моей невесты. Вот она и расстроилась.

— Поделом ей, — небрежно бросаю, а потом кусаю себя за язык, понимая, что сморозил.
Это было слишком грубо с моей стороны. Но Чонгук усмехается и вскидывает брови.

— Действительно, — мы замолкаем ненадолго, но лишь для того, чтобы по мне в

очередной раз прошлись глазами. Мне приятно, что я вызываю желание любоваться
собой. — Ты повзрослел, стал ещё краше, — говорит в итоге Чон. — Мой мальчик совсем
вырос.

Я вздыхаю.

— Говоришь, как мама, — едва закатываю глаза беззлобно, отвернув голову немного в
сторону.

— И в чём она не права? — не могу надолго отрывать взгляд от него и разворачиваюсь

обратно, сразу же утопая в глубине глаз напротив, в которых сквозит любовь,
счастье, нежность — всё в одном флаконе, вперемешку с обожанием, которым меня
успели облюбовать здесь.

Я судорожно выдыхаю. Желание поцеловать растёт в геометрической прогрессии с каждой

проведённой вместе секундой всё больше.

Чонгук немного склоняется ко мне, чтобы сказать приглушённо:

— У меня есть для тебя подарок.

— Странно, — говорю, отведя взгляд, чтобы не вызвать нашим длительным зрительным

контактом подозрения, — ведь день рождения у тебя, разве не я должен дарить тебе
подарки?

— Мой главный подарок прибыл из Америки сегодня и сейчас стоит передо мной, — его
слова заставляют довольно усмехнуться под нос. Чонгук был романтиком, им и остался.
— Нам повезло, что Хосок уговорил меня снять номер в отеле здесь, объяснив это тем,
что до дома потом добираться долго и проблематично.

— Твой подарок — совместная ночь, проведённая в одном из лучших отелей Сеула?

— Не угадал.

— Хорошо, значит, мой подарок не подвергся плагиату, — многозначительно смотрю на

него, соблазнительно прищурившись и потянув уголок губ верх. Чонгук толкает язык за
щёку, отвернув голову и глубоко вдохнув. — Что за реакция, директор Чон? — довольно
спрашиваю. — Вас заинтересовало моё предложение?

— Меня поразила ваша прямолинейность и умение сразу переходить от ненужной болтовни

к делу, господин Ким, — в той же манере отвечает, поворачиваясь ко мне. Лицо
изменилось: взгляд стал темней, немного нахальней, доля превосходства ощущается в
приподнятом подбородке. Но ведь и я не прост. Уверенно смотрю с довольной ухмылкой,
чтобы услышать: — Люблю деловых людей, — когда Чонгук немного склоняется. — Но есть
одна проблема.

— Какая?

— У меня ничего с собой нет, — поднимает брови Чон.

Пф, нашёл проблему.

— У меня есть, — говорю низко, а потом вижу — Чонгук сходит с ума, у него дыхание
сбилось и стало глубже. Я чувствую то же самое, закусываю губу, только бы не
выдохнуть слишком громко от хлынувшего в крови адреналина.

Чонгук кивает в сторону, призывая пойти за ним. Мы удаляемся с праздника.

blue jeans — lana del rey

Стоит покинуть банкетный зал, моя рука попадает в плен, взятая в чонову. По телу —
разряд тока от соприкосновения кожи к коже. Наши шаги ускоряются, мы почти бежим до
номера, преисполненные нетерпением. Чонгук хочет меня не меньше, чем я его прямо
сейчас.

Мы попадаем в стандартный светлый номер. Дверь закрывается, я сразу же

разворачиваюсь, нетерпеливо припадаю к чужим губам, прижав Чонгука к деревянной
поверхности. Мою талию сразу же сжимают в тисках сильные руки, резким движением
приближают к себе, заставляя простонать прямо в поцелуй. Мы оба задыхаемся, не
успеваем за суетливыми движениями друг друга. Чонгук меняет нас местами, вжимает
моё ватное тело в стену, потом резко подхватывает под бёдрами и усаживает на комод,
стоящий недалеко от входа, который я успел заметить, когда пришёл. Ногами тут же
окольцовываю его бёдра, с каждой секундой всё больше чувствуя подкрадывающееся
стремительно возбуждение. Отсутствие одежды под пиджаком позволяет Чону перейти с
губ сразу на мою разгорячённую кожу и немного прикусить чувствительный участок на
шее, вырвав из груди стон на выдохе. Я рукой зарываюсь в его волосы, как любил это
делать раньше, хватаюсь за его пиджак и снимаю к чертям, позволяя упасть ничком на
пол. Единственная пуговица на пиджаке едва не вылетает, когда её пытаются быстро
расстегнуть и оголить моё тело. Я усмехаюсь довольно, не заботясь о том, что вещи
дорогие, что помнутся, что чуть не пострадали в порыве страсти.

Абсолютно плевать.

Сейчас значение имеет только то, что когда меня переносят на мягкую кровать, с
белоснежной постелью, я немного пьяно улыбаюсь, смотря, как Чонгук снимает
водолазку, предоставляя моему взору то, что было скрыто.

— Ты сделал рукав? — шокировано смотрю на полностью забитую правую руку.

— Хочешь поговорить об этом? — его слова снова заставляют меня усмехнуться.

— Нет, — отвечаю и тяну его на себя, руками окольцевав шею, и снова целую, чувствуя
до боли приятный спазм внизу живота. Поговорим, но только позже.

Как же хорошо чувствовать его губы на своём теле, ощущать прикосновение горячих
пальцев на коже, раз за разом терзать его губы своими. Как же долго я этого ждал.
По телу пламя, под кожей возбуждение бежит, заставляя дышать намного чаще, губы
снова распахиваются для стона, стоит Чону припасть к области за ухом и горячо
выдохнуть.

Я просовываю руку между собой и кроватью, чтобы из кармана брюк достать одноразовую
упаковку смазки и презерватив и отложить в сторону. Не могу лежать на месте и
предпринимаю попытку раздеть себя и Чонгука, оставив нас только в белье. Мне в этом
помогают и отбрасывают ненужные вещи на пол. Я пользуюсь тем, что от меня
отстранились и подаюсь вперёд, чтобы поменять нас местами и повалить Чонгука на
спину, сразу сев сверху. В голодном взгляде вижу усмешку, хищно щурюсь,
ухмыльнувшись, и опускаюсь для очередного глубокого поцелуя, при этом проезжаюсь
бёдрами по чужому возбуждению, тут же слышу судорожный выдох носом и, наверняка,
нахмуренные брови. На мой зад ложатся широкие ладони, слабо сжимают, но не
препятствуют движениям. Одна ладонь проникает под ткань боксеров, сразу проезжаясь
по ложбинке, пальцы скользят ниже.

Чонгук что-то мычит в поцелуй, вынудив отстраниться с громким чмокающим звуком. Я

слизываю с губ привкус нашего поцелуя, предугадывая причину чужого удивления.

— Это пробка? — водя по ней пальцами и задевая мою кожу, спрашивает.

Я довольно улыбаюсь.

— Я знал, куда и зачем шёл, Чонгук, не нужно так удивляться, пожалуйста.

Чон только головой качает, смотря с нескрытым восхищением в помутнённом взгляде.

— Ты невероятен, — выдыхает.

— Я знаю, — тихо, снова склоняясь и втягивая его в очередной поцелуй. — Не могу

сдерживаться больше, — признаюсь, находясь на грани от того, чтобы прямо сейчас не
насадиться на него. Тело слишком требует, грудь горит, а сердце вот-вот проломит
рёбра.
— Не сдерживайся, — Чонгук берёт пробку и немного тянет назад, чтобы тут же вернуть
обратно. По телу — ни с чем несравнимый кайф, губы снова распахиваются в немом
стоне. — Как же красив, боже, — выдыхает Чон и резким движением заваливает меня на
кровать. У меня ноги отказывают, становятся совсем ватными, когда он так делает.

Блядство. Люблю, когда он ведёт.

— Пожалуйста, Чонгук, я уже не могу, — прошу, пока мы снимаем последние элементы

одежды с себя. — Хочу тебя внутри. Очень.

— И ты меня получишь, — снова опускается, прикусывая за ключицу.

Пакетик со смазкой разрывается, на пальцы Чонгука попадает лубрикант. Из меня

другой рукой плавно вынимают пробку среднего размера, снова вытягивая стон из
груди. Два пальца свободно проникают внутрь, тут же касаются простаты так, будто
точно знают её местонахождение, как и не было три года разлуки. Следом к ним
добавляется и третий, растягивающий меня лучше. Сил терпеть нет совершенно, но
приходится делать это, чтобы избежать неприятных ситуаций.

— Чонгук, я готов, — заверяю ещё спустя минуту.

Мои слова побуждают его вынуть пальцы и сделать последнюю вещь — раскатать по члену
контрацептив, пропитанный смазкой, и склониться ко мне, чтобы после плавно войти.
Наши голоса сливаются вместе в одном протяжном стоне. Я руками цепляюсь за его
спину, максимально расслабляясь и принимая его в себе, немного сжимаю мягкую кожу,
стараясь не царапать. Рука Чонгука проникает под моей поясницей и заставляет
немного выгнуться навстречу и прижаться животом к нему. Пробный толчок оказывается
куда проще, чем я думал, поэтому следующий не заставляет себя ждать. Терпения во
мне сегодня меньше, чем жалости Чона к моему телу, от которого он не может
оторваться, продолжая помечать шею. Я немного двигаю бёдрами навстречу, прошу его
ускориться, и словно срываю все тормоза не только у себя этой фразой. Чонгук
начинает двигаться быстрей, сбито дышит, прикусывает мою кожу слабо, чувствую, как
его спина становится влажной. Я буквально не могу замолчать, не скрываясь, открыто
выстанываю на каждое движение, не думая о других посетителях отеля и ни о ком
вообще.

Мне сейчас настолько хорошо, что хочется не просто стонать, а кричать. Кричать на
весь мир о том, что я, наконец, здесь, в Сеуле, со своей Вселенной сгораю в
страстном желании.

Его касания обжигают, оставляют следы на чувствительной коже, что потом нальются
яркими красками. Дыхание оставляет ожоги, покачивания бёдрами возносит к небесам и
заставляют терять голову. Я несдержанно выстанываю его имя в пустоту комнаты, с
наслаждением прокатывая два любимых слога на языке, повторяю как мантру, тону не в
простынях — в руках, о которых грезил долгие три года. Сколько раз я представлял,
как эти самые ладони касаются меня везде, где это возможно, сколько задушено шипел,
закрыв рот рукой, когда кончал лишь с одним образом в голове. Как долго хотел
ощутить лёгкость в теле и долгожданную истому в моменте, когда подходишь к
разрядке.

Я многое упускал, часто не позволял себе вольности и давал стеснению доминировать,

теперь всё иначе, в голове нет барьеров и препятствий, затыкающих меня и
сковывающих в действиях. Внизу живота тянет сильней, я чувствую, как приближаюсь к
оргазму с каждым движением Чонгука и всё-таки полосую по спине короткими ногтями,
когда волна наслаждения проходит по телу вместе с мурашками. Губы распахиваются, а
между нашими животами становится влажно из-за брызнувшей струи белого. Из моего
тела выходят немногим позже, после того, как Чон замирает надо мной, что-то рыкнув
в шею и с силой сжав мою талию в татуированной руке. Стоит ему покинуть моё тело, я
подаюсь вперёд, укладывая его на постель, и немного нависаю сверху, так же пылко
целуя, будто не сам только что был обездвижен оргазменной судорогой.

— Хочу ещё, — не скрываю своей ненасытности, горячо выдыхая ему в губы.

— Тогда нам надо домой, — не возражает Чонгук, пока я спускаюсь дорожкой из

поцелуев вниз по его груди. — Здесь нет больше смазки, если вдруг понадобится, —
его ладонь зарывается в мои волосы, дыхание, тяжёлое после секса, не может
восстановиться, пока я снова начинаю его заводить.

— Вызови такси. Эта ночь обязана быть только нашей.

— Не смею спорить, господин Ким, — в голосе слышу улыбку, а как поднимаю голову, то
уже вижу её.

Чонгук цепляет мой подбородок пальцами и манит выше, чтобы, подавшись навстречу,
отрывисто поцеловать несколько раз, а после отстраниться совсем, чтобы вызвать
такси, дать нам возможность собраться и уехать отсюда.

Домой.

========== Источник счастья ==========

Комментарий к Источник счастья

в тг найдёте визуал - https://t.me/+9tlQqF0PiBtjNDI6
Когда человек счастлив, он не хочет, чтобы момент, в котором он находится,
заканчивался. Когда человек грустит, он мечтает, чтобы его страдания как можно
скорей закончились. Когда человек тоскует, он думает лишь о том, чтобы время было к
нему снисходительно и прошло незаметно и быстро. Когда человек пребывает в
состоянии наслаждения, он теряет связь с миром и пропадает.

born in the north — blue in tokio

Каждую клеточку моего тела пронзает приятным чувством, с каждым совершаемым
движением бёдрами, каждым вздохом и звуком соприкосновения тел друг о друга, что
заполняют тишину спальни, которую я не видел на протяжении трёх лет. Во мраке
комнаты почти не видно деталей, таких как мебель или что-то валяющееся на полу. На
это попросту не обращаешь внимания будучи отданным полностью похоти и маниакальному
желанию большего, которое получить не сможешь. Это как зависимость, как чёртов
наркотик. Его дозы мне жизненно не достаёт, нужно больше, столько, сколько в
человеке и не уместится даже. Это чувства, переполняющие тебя изнутри, потребность
слиться телами и быть всегда вместе, то, что, увы, невозможно, но ты постоянно
стараешься реализовать это беспрерывным контактом, переплетёнными конечностями,
бесконечными поцелуями и нахождением части другого человека в тебе.

Бёдра ритмично поднимаются и опускаются, разнося хлюпающий звук смазки в

пространстве вместе с моими тихими постанываниями, когда головка чужого члена
проезжается по комку нервов внутри. Своими руками опираюсь об упругую подкачанную
грудь, в то время как другие придерживают меня за ягодицы, помогая двигаться ровно.
Я самозабвенно раскачиваюсь на Чонгуке, переняв главенство в постели, веду себя так
развязно, что «я» в прошлом никогда бы не подумал, что через какое-то время сможет
так.

Так бесстыдно, голодно и по-животному страстно.

Мне его слишком мало. Я, как вампир, дорвавшийся до крови, не могу насытиться. Мне
мало всего: мало его губ на своих; мало минета, который я ему сделал; мало следов,
которыми мы покрывали тела друг друга; мало того, что сейчас я двигаюсь верхом на
нём.
Мне всего его чертовски мало.

Я так соскучился по нему, что готов с ума сойти, хочу его себе под кожу, чтобы
нельзя было вывести, но и этого будет недостаточно. Чонгука всегда недостаточно.
Это вечная проблема, с которой вовек не справиться, только пытаться добиться того,
чтобы пропитаться им с головы до ног, наконец, усмирить внутренних демонов,
изголодавшихся по чужому вниманию, и найти покой в его объятиях.

Я просто-напросто не могу заставить себя остановиться.

Чонгук, видя по сжавшимся пальцам на своей коже и закрывшимся в экстазе глазам, что
я вновь приближаюсь к своему пику, резко подминает меня под себя и помогает
закончить, начав в ускоренном темпе глубоко вбиваться и доводя едва не до скулежа,
на который я готов сорваться, забывшись в удовольствии.

Господи, я точно умру на месте.

Тела, взмокшие и уставшие, валятся на мягкую перину. Чонгук тут же тянет меня к
себе, чтобы обнять. И плевать, что мы липкие и грязные от смазки и спермы после
нескольких заходов, которых мне было мало. Абсолютно всё равно. И даже сейчас,
немного отойдя от оргазма, я тычусь губами в жилку на чужой шее, касаясь уже
налившегося засоса, который поставил в какой-то момент.

Чон усмехается.

— Сексуальный маньяк, — говорит, проводя пальцами по моим взъерошенным волосам,

таким же влажным, как и его, но уже не от укладки, след которой давно простыл.

Я улыбаюсь, тихо хмыкнув, но не перестаю снова домогаться его.

— Не могу насладиться тем, что снова могу касаться тебя, — признаюсь и не вижу
ничего смущающего или постыдного в своём желании. Подняв голову и встретившись с
тёмным взглядом чоновых глаз, договариваю: — И я ещё не закончил, если ты об этом.

Мы вместе коротко смеёмся. Но протеста, как и в отеле, не возникает, это звучит для
меня, как призыв к действию.

— Отдохнуть не хочешь? — спрашивает Чонгук, а сам помогает мне снова сесть на себя
сверху, но не чтобы в очередной раз заняться сексом, а чтобы я лёг.

— Если ты устал, я сделаю всё сам, можешь не переживать, — я выгляжу, наверное, как
зависимый, снова губами касаясь немного солоноватой от пота кожи на груди Чона, где
уже живого места нет от следов, оставленных мной. — У нас ещё вся ночь впереди, а я
слишком долго этого ждал. Разве ты не хочешь того же?

— Сегодня воскресенье, — хрипло, грудь отдаёт вибрацией. — Мне на работу.

А время около полуночи только. Даже с учётом рабочего дня не вижу проблемы.

— У тебя теперь есть зам, так и пусть делает свою работу, — немного высокомерно и
нагло, но я не позволю работе снова забрать у меня Чонгука. В другой день, может, и
позволил бы, но не сейчас, когда мы встретились спустя несколько лет разлуки. —
Свали на один денёк обязанности на кого-то, вот и всё.

— Мне сказали, ты уже успел познакомиться с ней?

— С ней? — переспрашиваю, а потом уточняю. — С замом?

— Да, Джиу.
Та самая женщина, которая искала общения. Помню такую. Так значит, она его
заместитель? Не какой-то мужик с несколькими образованиями, а загадочная женщина,
которой не интересны мужчины на празднике? Интересно, на каких основаниях её
выбрали на такую высокую должность. Редко встретишь женщин, которые добились
подобного статуса.

— А у тебя везде глаза и уши, — вздыхаю, улыбаясь и качая головой.

Чонгуку это, видимо, льстит — он хмыкает довольно, потянув уголок губ вверх.

— Возможно.

Мой взгляд снова падает на покрасневшие от поцелуев губы, и я, точно как

сексуальный маньяк, снова поднимаюсь и на миг касаюсь их.

— Не могу остановиться, — признаюсь шёпотом, не поднимая глаз.

— Не останавливайся, — так же отвечают мне и позволяют снова примкнуть к губам,

растянуто медленно смять их и с характерным звуком отстраниться, приглушённо
выдохнув через рот. — Ты красиво смотришься сверху.

— Правда?

— Угу, — кивнув медленно. — А, забыл.

— Что? — спрашиваю, а потом меня перекладывают вновь на постель и нависают сверху,

чтобы указательным пальцем провести под надписью на левом ребре.

— Давно? — в глазах не злость, не недовольство — чистый интерес.

— Со дня рождения.

Чонгук заворожённо выводит буквы на моей коже пальцем, немного щекоча, и задумчиво
говорит:

— Почему не показывал?

На что я отвечаю:

— Хотел увидеть реакцию лично, — после моих слов он склоняется и покрывает

поцелуями едва ли не каждую букву, после произнося, смотря мне в глаза:

— Мне нравится.

Слова, вызывающие улыбку.

— Хорошо, — говорю, изменив тон с нежного и тихого, на немного наглый и

требовательный. — Если с вот этой случайной идеей ещё всё ясно, — указываю на своё
тату, — то как получилось вот это? — провожу уже от плеча до ладони Чонгука,
полностью заполненного преимущественно чёрными рисунками.

— Давно хотел сделать рукав, да всё времени и возможности не было. Когда ты уехал,
я записался к одному мастеру, и на протяжении года каждый понедельник мы работали
над эскизом и самим тату.

— Это же не что-то связное, — рассматривая внимательней, прихожу к такому выходу. —

Они все с разным значением?
— Верно.

— А есть среди всего этого парное тату? — отшучиваюсь, намекая на одинаковую

надпись, как у меня. Чонгук молчит. — Что, есть?! — мои глаза непроизвольно
расширяются, брови взлетают к линии роста волос. — Где?

— А ты найди, — бросает Чон, ухмыльнувшись.

Я подозрительно прищуриваюсь.

— Ты так планируешь отвлечь, чтобы не быть заваленным мной снова?

— Да как я могу. Ты же хочешь видеть тату, не смею препятствовать в этом, — невинно

пожимает плечами, а сам начинает спускаться ниже, изредка касаясь моего живота
губами, сразу вызывая мурашки. После чего переходит на ногу, начиная с бедра и
продолжая покрывать поцелуями внутреннюю его сторону, выпрямляясь и вытягивая мою
ногу, держа её за лодыжку, чтобы потом до неё добраться.

— Помнится, ты как-то раз спрашивал, что ещё могут эти ножки, — улыбаюсь, смотря
из-под полуприкрытых век. Чувствую, как сердце снова бьётся сильно. Но момент
небольшого затишья длится недолго, потому что Чонгук, закинувший мою ногу себе на
плечо, внезапно начинает щекотать меня. Я вскрикиваю и дёргаюсь, стараясь убрать
её, но ладонь крепко зафиксировала лодыжку и не позволила этого сделать. Я
шокировано издаю смешок. — Это подло!

— Что именно? Вот это? — и снова пальцами другой руки невесомо касается моей стопы,
вызывая щекотку.

— А! Чонгук! — смеюсь.

— Я не слышу чёткого ответа, мистер Ким, — хмурится он и не прекращает свою пытку

надо мной, заставляя извиваться ужом на простыне.

— Да за что?! — пытаюсь подняться, но Чонгук внезапно подаётся вперёд, вынуждая

снова упасть на подушку, и склоняется слишком близко к моему лицу.

— За это всё, — рукой указывает на свои пресс, грудь и ключицы, расписанные

творчеством моих губ. Я довольно поджимаю их, а потом улыбаюсь, поднимая взгляд с
рельефного тела на глаза. — И это только то, что мне видно.

— На шее они ещё красивей, поверь, — помогаю ему понять. — Немножко не сдержался,
ты же сам дал на это добро, вот и не жалуйся теперь.

Чонгук вздыхает тяжело, опуская голову, чтобы ещё раз осмотреть себя.

— Где именно на шее? — я аккуратно тыкаю в нужное место пальцем, а конкретно —

возле уха, немного ниже и ещё с другой стороны на жилке. — И как прикажешь потом
замазывать это? За пару дней они точно не сойдут, а рубашкой я это не скрою.

— Я и на лбу тебе засос поставлю, чтобы ваша разведёнка даже не дышала в твою
сторону.

Чонгук усмехается.

— Ревнуешь?

— Чуть-чуть.

— Она больше не посмотрит, не волнуйся, — наклоняется, целуя меня в щёку. Не только

я зависим от прикосновений.

— Может, для подстраховки, лучше поставить?

— На лбу? — переспрашивает Чон, широко улыбаясь.

— Могу и на спине, и на животе, и на попе тоже — в виде надписи «катись-ка ты

отсюда».

Чонгук смеётся хрипло, опустив голову, потом снова встречается взглядом с моим и
говорит:

— О каких разведёнках может идти речь, когда моя Вселенная вернулась и сейчас
смешит меня? — я широко улыбаюсь, не в силах налюбоваться счастливым Чонгуком,
касаюсь ладонью его гладкой щеки и любовно провожу по коже большим пальцем. — Я
очень скучал по тебе, Тэхён, — сокровенным шёпотом прямо в губы.

— Я по тебе тоже, — вторю ему и не скрываю ответного счастья.

Мы снова вместе. Мы всё преодолели.

***
where i come from — passion pit

Я встаю поздно, когда на улице уже давным-давно светило солнце, но я не проснулся

от его настойчивых лучей, поскольку шторы были задёрнуты. Лёжа на животе и обнимая
руками подушку, улыбаюсь широко, смотря в сторону окна. Это не общежитие, не
Америка, это дом, по которому я так долго тосковал и куда вернулся спустя столько
времени. Это квартира Чонгука, полностью впитавшая в себя его запах, которым
упивался всю ночь, и сейчас невольно зарываюсь носом в подушку, вдыхая полными
лёгкими такой родной аромат. В теле тяжесть после долгой ночи, полной страсти и
бесконечного чувства быть ближе, поясницу тянет, но на это так всё равно сейчас,
что особо не обращаю внимания.

Я принимаю сидячее положение, будучи всё ещё наполовину укрытым одеялом, провожу
сонно по спутавшимся волосам, зевая мимоходом, и поворачиваю голову вбок, чтобы
наткнуться на своё отражение в зеркале на дверце шкафа-купе. Взгляд сразу
притягивают фиолетово-розовые следы на шее, талии, и, выгнувшись немного, замечаю
на спине несколько таких же. На ногах тоже находится парочка засосов, когда
откидываю одеяло. Непроизвольно улыбаюсь, закусывая нижнюю губу. Да, ночка была
долгой.

В шкафу нахожу свои вещи, оставленные здесь ещё несколько лет назад, и направляюсь
в ванную на втором этаже. Там уже позволяю осмотреть себя с ног до головы в большом
круглом зеркале над раковиной. Не знай я всех подробностей, подумал бы, что меня
избили. Но вспомнить, как выглядит Чонгук (при том, что я ещё не видел, что стало с
теми следами, которые я оставил, утром), так сложится цепочка, что было не просто
избиение, а драка. Борьба. За главенство в постели, ага.

Пока не забыл, после душа сразу иду в спальню, чтобы поменять постельное бельё, до
которого ночью не было дела, отправляю грязное в стиральную машинку и застилаю
чистым, тёмно-синим, убираю с пола разбросанные вещи и решаю потом тоже отправить
их освежиться, поэтому откладываю на стул отдельной стопочкой. Телефон Чонгука,
который я достал из кармана и положил на тумбочку, загорается из-за входящего
уведомления — какое-то сообщение, которое я не собираюсь читать, но потом
обязательно напомню о нём, если не забуду.

С чувством выполненного долга спускаюсь на первый этаж, по пути улавливая запах

свежезаваренного кофе в воздухе, а потом вижу Чонгука на кухне, отпивающего этот
самый напиток и наливающего в другую кружку чай для меня. Уже успел как-то просечь,
что я проснулся. Моё появление не остаётся незамеченным — Чон поворачивается, когда
отставляет заварник на место и поднимает голову на меня, улыбающегося довольно. Я
подхожу ближе, планируя получить свой короткий утренний поцелуй, касаюсь чужих губ,
но когда пытаюсь отстраниться, чувствую ладонь на своей талии, прижавшей к сильному
телу, и усмехаюсь в них. Чонгук не отпускает сразу, целует меня снова, оттягивая
немного нижнюю губу, слегка прикусив, а потом всё-таки отстраняется, удовлетворённо
улыбаясь.

— Доброе утро, — говорит, оставив кофейный привкус на моих губах, который я собираю
языком.

— Доброе, — отвечаю и обхожу его, останавливаясь возле своей кружки с полюбившимся

мне каркаде, аромат которого сразу уловили лёгкие.

— Я так и не отдал тебе подарок вчера, — напоминает Чон, пока я делаю первый глоток
чая и едва не прикрываю в удовольствии глаза — как же я соскучился по этому вкусу.
В Америке такой было не сыскать.

— Думаю, он может немного подождать, — мне не столько важны подарки от Чонгука,

сколько время, проведённое вместе.

— Как скажешь, — поднеся к губам кружку, а после отпив кофе.

— Я вот что хотел у тебя спросить, — вспоминаю; Чонгук выжидающе смотрит на меня. —
У тебя нет аллергии на собак?

— Нет, а что? Хочешь завести собаку?

— Ну… — мнусь.

— Если хочешь, заведём, почему нет?

— Просто это твоя квартира, и…

— И ты в ней тоже теперь будешь жить, — заявляет Чонгук, поднося чашку к губам, а
после добавляя: — Если хочешь, — и отпивает.

— Я просто думал над этим ещё до нашего знакомства. Что как только повзрослею и
съеду, заведу себе щенка, которого не позволяли взять домой родители. Но это же
твоя квартира, да и вдруг ты против животных и вообще, какого хрена я уже здесь
прописал себя.

— Ну ты даёшь, — усмехается Чон. — В квартире ты себя прописал, потому что знаешь

моё отношение к этому, и оно положительное. Мы об этом уже говорили, если ты не
забыл. Как только возвращаешься в Корею, переезжаешь сюда на правах
совершеннолетнего, самостоятельного человека ко мне, своему…

— Папику, — заканчиваю за него, перебив.

Чон цокает и смеётся беззвучно.

— Парню, Тэхён, — исправляет.

— Помню, — говорю. Был такой разговор во время одного звонка, пока я был на
обучении.

— Родители знают об этом?

— Нет, — нервно усмехаюсь, отпивая каркаде.

— И как планируешь объяснять?

— Свой переезд сюда? — в ответ угуканье. — Я совершеннолетний, самостоятельный

человек, имею право, — передразниваю его. — К тому же, ты не чужой человек, они
поймут и примут. Кстати, говоря о совершеннолетии, нужно паспорт переделать. Срок
действия моего уже год как истёк, меня могли в аэропорту на месте повязать за
недействительный документ. Пока отделался только немаленьким штрафом, который
пришлось выплачивать на месте.

— Съездим на днях.

— Я во вторник сам разберусь с этим, потом заеду к тебе на работу. Нужно ещё
заняться вопросом о трудоустройстве.

— Будешь смотреть вакансии?

— Да. Лучше сделать это сразу.

— Новый паспорт ты в любом случае получишь только через месяц, не торопись пока,
просто поищи, а резюме отослать ещё успеешь.

— Да, ты прав, — задумчиво говорю и снова припадаю к кружке губами.

— А насчёт собаки я не против, — дополняет Чон. — Можно даже завтра покататься по

городу и всё купить для неё, если ты определился с породой.

— Если честно, ещё не…

В этот момент из прихожей раздаётся трель дверного звонка. Мы оба оборачиваемся в

направлении звука. Кто это может быть в такое время?.. И ничего, что время — час
дня.

Чонгук вздыхает.

— Можешь открыть? Я сейчас подойду, — просит, взглянув на меня.

Я безмолвно киваю, получив слабую благодарную улыбку, и, пока Чонгук удаляется на

второй этаж, бреду в прихожую к двери. Открыв её, вижу на пороге Хосока, который,
по идее, должен быть сейчас в офисе.

— Динь-дон, — улыбается он, приветствуя меня. — Хозяева дома? — и проходит в

квартиру, когда я отхожу с прохода.

— Где ж им ещё быть? — хмыкаю и ухожу снова вглубь квартиры, кивнув перед этим туда
же. — Заходи. Чай, кофе?

— Чай какой? — спрашивает Чон, следуя за мной, по пути снимая пиджак, в котором
пришёл, и оставаясь в белой рубашке.

— Каркаде, — я подхожу к шкафчику, где стоят тарелки и кружки, и достаю одну, чтобы
налить гостю попить.

— О! Класс, давай, — довольно хлопает ладонями, а потом переводит взгляд вместе со

мной на хлопнувшую тихо дверь на втором этаже. — Здорова, пенсия! — говорит он
Чонгуку, заставляя меня рассмеяться под нос, когда ставлю кружку с чаем перед ним.

— И тебе не хворать, малолетка, — парирует Чон, не растерявшись, и отдаёт какую-то

папку, с неизвестным содержанием, и флешку.

Я извиняюсь, если Хосок малолетка, то я тогда кто?..

Сделав пробный глоток своего каркаде, он снова смотрит на меня, отпивающего такой
же чай, а потом внезапно вылупляет глаза, доведя их до почти идеальной формы круга,
и говорит:

— У-у-у, вот это ничего себе, — а, видимо, моя шея привлекла внимание только
сейчас, не скрытая воротом белой футболки. — Животное, — щурится, повернувшись на
Чонгука.

— Ты ещё не видел, что он сделал, — преспокойно говорит тот, а я хмыкаю довольно,

пряча взгляд в кружке и снова отпивая.

— Не хочу знать подробностей, — капитулирует, вторя мне и возвращаясь к чаю, чтобы

смочить губы, но всё же взгляд на друга выжидающий посылает. А Чонгук что? Чонгук
как бы невзначай чешет затылок, убрав волосы, чтобы открыть вид на свежие следы. —
Еба-а-ать…

Я не сдерживаюсь и смеюсь. Ещё не обращал внимания на кожу Чона, но обязательно

сделаю это позже, а пока забавляюсь вместе с ним с реакции Хосока.

— Завидуй молча, — изрекает Чонгук и допивает свой кофе. Второй Чон только фыркает,
отвернув голову в сторону.

— Джиу просила, чтобы ты перезвонил ей, — переключается на другую тему тут же.

— Она звонила? — нахмурившись непонятливо.

— У тебя телефон на беззвучном, — обращаюсь к Чонгуку. — Тебе, кстати, писал кто-

то.

— Это был я, — говорит Хосок. — Предупреждал, что уже подъезжаю, но так понимаю,
что сообщение прочитано не было.

— Я знал о твоём приезде, ты звонил и предупреждал, — Чонгук шумно выдыхает через

нос, недовольно нахмурившись. — Сейчас подойду, — оповещает.

— Телефон на тумбочке с твоей стороны, — говорю, и Чон спешно удаляется наверх,

перескакивая сразу несколько ступенек на лестнице. Грустной мыслью я подмечаю, что
даже когда у него внеплановый выходной, без него не справиться ни Хосоку, ни
заместителю Джиу.

Да-а-а… с возвращением в Корею вернулись и прошлые проблемы, такие как работа

Чонгука. Скоро и я начну работать, интересно, как тогда всё будет происходить?
Наверное, я буду так же занят, и не буду замечать часов разлуки днём. Это, теперь
получается, терпеть ещё целый месяц, пока мне будут делать паспорт, и проводить
время в одиночестве в пустой квартире перед приходом Чона? Мда… Ну хотя бы не за
десяток тысяч километров, и на том спасибо.

— Он ведёт себя рядом с тобой по-другому, — говорит Хосок, вырывая меня из мыслей,
и тепло улыбается. — Как ребёнок, ей богу, — поясняет вдруг, беззлобно
усмехнувшись, а я не могу сделать ничего, кроме как поднять уголки губ. — Он как
мягкая игрушка, которую постоянно мять хочется. Хренов сквиши! Ты зефир, а он
сквиши.

— Я только рад этому, — отвечаю.

И я правда рад. Потому что это значит только то, что Чонгук не боится ребячиться со
мной даже будучи взрослым мужчиной, как я не боюсь показывать перед ним свои
странности. Мы открываемся и чувствуем себя комфортно в присутствии друг друга и
это — самое важное.

— Это значит, что он по-настоящему счастлив, — говорит Хосок.

И хорошо. Значит, насчёт этого можно не беспокоиться. Самое трудное уже позади,
теперь я могу позаботиться о том, чтобы мы оба были счастливы.

— Хосок, — привлекаю к себе внимание мужчины, жующего найденное мной печенье, —

никогда не видел, чтобы женщина занимала такую высокую должность, как замдиректора.
Как вы вышли на Джиу?

— Снова ревнуешь? — лыбится Чон.

— Нет, сейчас мне просто интересно, — мотаю головой.

— Видимо, у Чонгука фетиш такой — брать на работу своих друзей, поэтому и я, и Джиу
попали сюда сначала по блату, а потом уже по профессиональным качествам. Если бы не
проявили себя как достойные работники, наши места сейчас занимали бы другие люди.

— Она ваша подруга? — подношу к губам кружку, смотря, что чая осталось совсем
немного, и решаю допить.

— Бывшая Чонгука.

Я давлюсь. Да ёб твою мать, три года прошло, а привычки те же! Когда меня уже
перестанут травмировать внезапные новости, касающиеся Чонгука?

— Тише, тише ты, — взволнованно говорит Хосок. — Это было ещё в школе, а потом
универ и всё, ветер перемен подул в другую сторону. Они самые обычные друзья. У
Джиу к нему давно уже ничего нет, это было больше десяти лет назад, сам подумай.
Там исключительно деловые отношения. Но мне нравится, как ты переживаешь по этому
поводу, — подмечает с улыбкой, пока я пытаюсь нормализовать своё состояние,
прочищая горло и откашливаясь.

— У меня почему-то сложилось представление, что его единственный друг — ты.

— Интересно почему? — хмыкает. — Наверное потому, что он сам тебе не рассказывает о

своих других друзьях?

— Меня эта тема особо раньше не цепляла.

— А сейчас очень даже цепляет, да? — усмехается. — Но, думаю, тебе стоит знать
только основной список наших друзей, с которыми мы оба более-менее поддерживаем
связь. Загибай пальцы: Мин Юнги, Джиу, Бён Бэкхён, Хан Джисон, Ким Намджун…

Погодите, что?

— Стой, — прерываю его, нахмурившись. — Ким Намджун?

— Ты никогда такого имени у мужчин в Корее не слышал?

— Это мой куратор в универе, — объясняю причину своего удивления.

— Вот это я понимаю значение фразы «мир тесен», — поднимает брови удивлённо Хосок и
широко улыбается. — Считай и познакомились как раз. Хороший он человек.
— Знаю, — задумчиво бормочу, опустив взгляд в кружку. Вот это повезло, конечно,
попасть в одно из тысяч учебных заведений именно к другу Чонгука. Такое ощущение,
что это не может быть просто совпадением. Нужно будет потом посмотреть
рекомендательное письмо, которое он подготовил для моего зачисления на работу.
Совсем забыл о нём.

Чонгук спускается со второго этажа минутой позже.

— Всё нормально? — спрашиваю, когда он подходит ближе.

— Конечно, — проходя мимо, он кладёт руки на мои плечи и наклоняется, целуя в щёку,
прежде чем пройти дальше, чтобы заварить ещё кофе. Я перевожу взгляд на Хосока и
вижу, как он качает головой, улыбаясь и показывая в воздухе руками, что-то мягкое,
будто сжимает это, кивая подбородком на Чонгука и одними губами говоря: «Сквиши». А
тот, когда садится за стойку рядом со мной, вопросительно сводит брови, не понимая,
почему я глупо улыбаюсь.

Это называется счастье, Чонгук. Твоя Вселенная так же счастлива, как и ты.

***

В понедельник мама позвала нас двоих на ужин. Я это предвидел. Тогда можно будет
поговорить о переезде, имея при себе сторонника, который мог бы помочь в
аргументации. Мы с Чонгуком планировали перед ужином как раз проехаться по
питомникам, чтобы подыскать себе собаку, заодно купить все необходимые для неё
вещи, а потом и время будет подходить к тому, чтобы ехать к родителям.

С невероятной тоской по урусу, я забираюсь в его уютный салон и удовлетворённо

откидываюсь на мягкое сидение. Не такси, не автобус, не самолёт — любимый урус.
Больше, чем по Чонгуку, я скучал по удобной кровати и по машине. Сегодня жарко,
поэтому Чон, когда садится, сразу включает кондиционер. Вбив в навигатор нужный
адрес и сверив его с тем, что у меня в телефоне, я сажусь на место и пристёгиваюсь,
а потом открываю новую вкладку в браузере и смотрю на разные породы собак, которые
вообще есть, чтобы хотя бы знать, кого мы ищем.

— Не придумал, кого хочешь? — спрашивает Чонгук, когда мы уже выезжаем с парковки в

комплексе.

— Смотрю, — отвечаю. — Не хочу кого-то большого, — единственный критерий, который

образовался у меня в голове. — Маленькие собаки милые и вещи портят не так
оперативно, как другие.

— Думаешь?

— Надеюсь.

— У Хосока раньше был доберман, — говорит, пока поворотник приглушённо щёлкает. —

На ушах стоял весь дом, — с моих губ срывается смешок. — Всегда, когда мы приходили
к нему после школы, этот бандит скакал по всей квартире, пока не падал от
собственной неуклюжести. Дураком был весёлым.

— А говорят, что они злые.

— Они не злые, просто выглядят устрашающе. На самом деле, они очень добрые.

— Хочешь добермана? — решаю спросить. Чонгук так трепетно отзывается об этой

породе, может, он хочет её?

— Точно нет, — или не хочет… — Для таких приключений квартира пока не готова.
Может, если вдруг переедем куда-то, где ему будет не тесно жить, — мило, что он
думает о таких вещах, конечно, но пока переезжать куда-то ещё раз не хочется,
думаю, ему тоже. — Нашёл что-нибудь?

— Думаю между мальтипу, той-пуделем и шпицем. Про мальтипу пишут, что они
дружелюбные, но в случае чего смогут напугать чужака звонким лаем.

— Хосок тогда точно перестанет напрашиваться в гости, — усмехается Чонгук.

— Той-пудели очень дружелюбные, хорошо поддаются дрессировке и легко уживаются в

квартире, быстро привязываются к хозяевам и легко находят общий язык с другими
людьми. Шпицы тоже привязываются к хозяину, но очень любят лаять, чем нередко
докучают не только соседям, но и владельцам. Не любят чужаков, — дочитываю я и
блокирую телефон. — Что думаешь? — поворачиваюсь к Чону.

— Посмотрим, кого мы сможем найти, будем отталкиваться уже от этого. Кто тебе
больше понравился?

— Мне кажется, лучше взять тихого той-пуделя.

— Вот и определились.

Я снова включаю телефон и смотрю ближайшие зоомагазины, чтобы мы не ездили далеко и

приобрели всё сразу.

— Возле питомника, куда мы едем, есть один зоомагазин. Можно там купить всё потом.

— Не обидишься, если я оставлю тебя там, а сам пока съезжу за цветами твоей маме и
тортом?

— Нет, — улыбаюсь. — Так будет быстрей. Я тогда напишу потом, где буду.

Как и условились, Чонгук подвозит меня к питомнику, а сам уезжает дальше. Я попадаю
в небольшое помещение, выполненное в светлых тонах, здесь беспрепятственно ходили
собаки, за которыми ухаживали работники данного места. Чем-то напоминает
тематическое кафе, где ты можешь покормить животных и поиграть с ними. Я нахожу
девушку, что в данный момент насыпала корм некоторым жителям этого питомника, и
объясняю ей цель своего приезда. Она оказывается очень милой и располагающей к
себе, рассказывает о собаках, которые здесь есть, показывает имеющиеся породы, а
потом отводит меня к щенкам, среди которых было два той-пуделя — белая девочка и
рыжий мальчик. Ну настолько милые! Завидев Миён (работницу), сразу начали вилять
хвостиками и пытались выбраться из-за небольшой перегородки, за которую их пока не
пускали, поскольку они ещё слишком маленькие, их могут не заметить люди или другие
собаки побольше.

— Им всего месяц, но они уже очень юркие и любознательные, — с улыбкой и любовью во

взгляде объясняет Миён и даёт мне рыженького щенка, который сам тянулся в мою
сторону. Он очень лёгкий и маленький, наверное, как две мои ладони, а ещё очень
мягкий и пушистый, небольшим хвостиком виляет и смотрит на меня с интересом в
глазах-бусинках. — Той-пудели очень милые, даже когда уже взрослые, но если их
видят ещё щенками, многие плачут от того, какие они очаровательные.

— Понимаю их, — говорю, а девушка смеётся коротко. — Мне тоже хочется сейчас
заплакать, — улыбаюсь широко, а малыш на руках облизывает мою ладонь, вызывая тихий
смех.

— Вы ему понравились.

У меня сейчас точно лицо треснет от улыбки, которую вызывает маленькое пушистое
чудо в моих руках. Я здесь всего полчаса, а уже скулы и щёки болят.

— У них есть имена? — обращаюсь к Миён, играя с рыжиком одной рукой, почёсывая его
за одним ушком, а когда он поворачивается, перехожу на другое. Такой милый!

— У этих нет. Мы даём их, когда они достигают двухмесячного возраста, когда это
можно использовать для дрессировки. Вы же знаете, что той-пудели хорошо поддаются
ей? — я в ответ положительно мычу.

— Можно сделать фотографию? Они не испугаются? — хочется показать этого милашку

Чонгуку и родителям сегодня, он стоит того, чтобы о нём узнали прямо сейчас.

— Нет, что вы. Хотите показать семье?

— Да… семье, — внезапно заминаюсь, чувствуя, как сердце застучало быстрей от мысли,
что Чонгук моя семья. — Я могу прийти за ним завтра? — уточняю, делая фото без
вспышки и звука, чтобы не напугать малышей, и отправляя в мессенджер Чонгуку.

— Конечно, мы работаем до восьми вечера, приходите в любое время. Я могу написать

вам список рекомендованных вещей для содержания той-пуделя дома прямо сейчас,
хотите? — так будет даже лучше, чтобы я сразу знал, что именно мне нужно и не ломал
голову мыслями «а надо ли мне это?».

— Было бы неплохо, спасибо.

Когда Миён отходит, чтобы составить мне список, на телефон приходит уведомление,
как я потом вижу, с сообщением от Чонгука.

Чонгук:
Уже придумал, как назвать?

Вы:
Он такой активный и неугомонный.
Похож на огонёк.
Поэтому на ум сразу приходит Локи.

Чонгук:
Хорошо.
Я подъеду через час-полтора примерно, в пробке стою.
Подождёшь?

А то ж у меня есть выбор.

Вы:
Я побуду здесь тогда, если так можно.
Если нет, найду кафе или что-то похожее и скину геолокацию.

Чонгук присылает смайлик со знаком «ОК» и выходит из сети. Когда Миён возвращается
и отдаёт мне листочек со всем необходимым для Локи, я уточняю момент своего
местонахождения и узнаю, что так будет даже лучше, потому что если я собираюсь
забирать щенка завтра, то проведение с ним больше времени и знакомство уже сейчас
пойдёт только на пользу.

Вместе с тем Миён говорит мне о зоомагазине, находящемся недалеко, в который я и

собирался, объясняет, что они сотрудничают с ними, поэтому всё то, что она вписала
в список, можно найти у них. Я благодарю её за информацию и отправляюсь туда,
обещая скоро вернуться.

Зоомагазин оказывается достаточно большим, не удивлён, что здесь есть всё из

списка. Я быстро нахожу консультанта, чтобы не тратить время зря на поиски всего, и
прошу помочь мне. Мы довольно оперативно справляемся, уложившись в двадцать с
лишним минут, и идём к кассе, где мне всё набранное добро пробьют. Я расплачиваюсь
своей картой, где были деньги, которые родители переводили во время обучения, и
куда я перевёл остатки своей зарплаты из ресторана.

Подарок Чонгуку на день рождения я не отдал — забыл дома. Как-то не до этого было в
тот момент, я так торопился, что совсем вылетело из головы. Наверное, так и лежит в
спальне в чемодане. Сегодня будет возможность забрать его и вручить в честь
прошедшего праздника.

С огромными пакетами я возвращаюсь в питомник. Миён помогает мне убрать их в

отдельную комнату, куда животные не смогут добраться, и мы возвращаемся к щенкам.
Локи уже стоял на задних лапках, опираясь передними о металлическое ограждение,
ждал нас, пока его сестра послушно сидела рядом и была спокойней него. На
протяжении того времени, что ждал Чонгука, я играл с малышом и был на седьмом небе
от счастья, почти пища каждый раз, когда он, разыгравшись, неуклюже падал на пол и
тут же поднимался, безостановочно виляя хвостиком.

Вскоре за мной приезжает Чонгук, но узнаю я об этом не из сообщения, и не по

звонку, а по тому, как звенит колокольчик со входа в питомник, оповещая о чужом
приходе. Он быстро находит меня и Миён и идёт к нам, осторожно минуя любопытные
влажные носы других обитателей питомника, и садится рядом со мной на корточки, пока
я, умостившись на мягкой подушке, гладил щенка на руках. Со сдержанной улыбкой Чон
тянется, чтобы погладить Локи, чешет его за ушком, а тот ему сразу облизывает
пальцы, выражая свое дружелюбие, а меня заставляя умилиться.

Но надолго мы здесь, к сожалению, остаться не можем, чтобы наиграться с ним

вдоволь, уже пора ехать домой, чтобы потом успеть к родителям на ужин. Я вместе с
Чонгуком загружаю пакеты со всем необходимым в багажник уруса, припаркованного с
другой стороны дороги в специально отведённом месте, а когда уже сажусь в
прохладный салон, пропахший купленными цветами, лежащими на заднем сидении вместе с
тортом, хочу достать телефон, чтобы предупредить маму о том, что мы можем опоздать,
но не обнаруживаю его в кармане.

— Я сейчас, — отстёгиваю ремень безопасности, — забыл телефон там.

Выйдя из машины, я следую к пешеходному переходу, чтобы перейти дорогу, и захожу в

питомник, где, уверен, забыл телефон возле оградки с щенками. Миён уже общается с
какой-то девушкой, которая пришла, видимо, после нашего ухода, а рядом с ними
покачивалась с носков на пятки маленькая девочка, держащая незнакомку за руку. Мне
приходится привлечь к себе внимание и подойти, чтобы спросить у Миён разрешение
пройти в ту зону снова.

— Извините, — дожидаюсь, пока они обе договорят, и подаю голос, вынуждая обеих
повернуться ко мне. — Я, кажется, забыл телефон там, — указываю неловко большим
пальцем в сторону. — Могу я посмотреть?

— Конечно, — кивает Миён.

Я тут же удаляюсь, планируя быстро проверить и вернуться. Не люблю опаздывать, даже

когда предупреждаю об этом. Телефон правда оказывается на полу рядом с подушкой, на
которой я сидел. Забрав его, возвращаюсь в главный зал, где мельком смотрю на
работницу и девушку с маленькой девочкой, которые пришли сюда, и чувствую, как что-
то внутри сдавливает лёгкие, а в горле заставляет образоваться неприятный ком.

В незнакомой девушке с ребёнком я узнаю Сумин.

Я спешно удаляюсь из питомника, чувствуя, как пульс участился, а дыхание сбилось.

Она тоже узнала меня, об этом свидетельствует удивлённое лицо. Мы оба не ожидали
этой встречи.

Попав в урус, я тяжело дышу от того, что почти бежал до него, а ещё потому, что
девушка, с которой я думал больше не пересекусь, застала врасплох своим внезапным
появлением сразу же после моего возвращения.

— Ты будто призрака увидел, — моё состояние не остаётся незамеченным. Чонгук

сосредоточенно смотрит на меня, что был ещё несколько минут назад счастлив до
невозможности, а теперь уже неосознанно хмурится из-за непривычного чувства в
груди. Какого-то странного, напоминающего о прошлом. — Всё хорошо?

— Потом расскажу, — обещаю. Мне нужно переварить то, что я увидел, и только потом
обсуждать это с Чонгуком. — Поехали домой.

***

Всё-таки мы немного опоздали к родителям, но не критично. Мама тоже, оказывается,

немного не уложилась по времени, поэтому, опоздав, мы приехали, наоборот, вовремя.
За ужином мы обсуждали мою учёбу, а точнее её завершение, моё дальнейшее будущее и
Локи, фотографии которого я с трепещущим сердцем показывал. Поговорили и за мой
переезд к Чонгуку, который папа воспринял несколько равнодушно, зато мама,
преисполненная обидой, начала причитать:

— Ты не успел приехать и снова бежишь от нас, — говорила она, знаю, что не со зла,
а потому что соскучилась по мне, потому и не реагирую на её слова слишком
эмоционально.

— Я не бегу, — мягко говорю ей. — Я же не улетаю снова за тридевять земель, а

просто меняю местожительство. Это не значит, что наши совместные часы вместе
сократятся.

— Ц, даже подраматизировать не дал, — закатывает глаза мама, чья речь стала

красочней из-за выпитого вина. Но это смешит папу и заставляет улыбнуться Чонгука,
а меня успокаивает. Я, конечно, знаю, что она не развила бы свою драму и дальше, но
всё же утихомирить её был обязан.

Позже мы перемещаемся в гостиную для удобства. Есть уже никто не собирался, а

остатки алкоголя взяли с собой. Чонгук хотел по привычке разместиться в кресле, но
я уверенно потянул его к дивану, чтобы сесть рядом. Спустя время я уже сидел,
полулёжа на боку, прислонившись к спинке дивана, а мои ноги Чонгук положил себе на
ляжки. Вино, которое я предпочёл пить сегодня, начало медленно меня баюкать, веки
становились с каждым часом всё тяжелее, тело расслаблялось, особенно после едва
заметных поглаживаний Чонгука на ногах, а мысли испарялись, делая голову совсем уж
пустой. Кажется, в моменте мне даже удалось прикрыть на несколько минут глаза,
после чего меня нежно погладили пальцем по щеке, вызывав щекотку, от которой я
проснулся.

— Мы уже скоро поедем, — шёпотом говорит Чонгук, не убрав своей ладони. Я сонно
моргаю, обращая внимание на то, что помимо нас в гостиной больше никого нет. На
чужие слова ответом служит усталый вздох, после которого мой лоб падает на крепкое
плечо. — Потерпи чуть-чуть, хорошо? — хрипло, снова даруя приятные поглаживания. Я
тихо угукаю, после чего чувствую поцелуй на своей макушке, а потом слышу шаги
вернувшихся родителей.

Я правда всеми силами пытался не спать, но сон взял верх. Ощущалось так, словно
просто моргнул, задержав глаза закрытыми немного больше положенного, а открыл
тогда, когда меня будили тихой речью. Потом, кажется, вели по лестнице, там уже
становится видна большая кровать, на которую сразу заваливаюсь и позволяю себе уже
окончательно отключиться.

А потом проснуться посреди ночи из-за отвратительного чувства сушняка, от которого,

если не избавиться, мой рот окончательно превратится в Сахару, а мозг перестанет
работать, и в конечном итоге мне кранты. Я принимаю сидячее положение, провожу
ладонью по лицу, хмурясь, пытаюсь немного отогнать сонную пелену с глаз, чтобы
спуститься и попить воды. Покрутив головой, понимаю, что нахожусь дома, но не у
Чонгука, а у себя, в гостевой спальне. Один. Место рядом пустует. Не мог же Чонгук
оставить меня здесь одного отсыпаться и уехать к себе.

Помимо сухости во рту чувствуется тот алкоголь, который я выпил. Ненавижу это
чувство. Когда свешиваю ноги с кровати, замечаю, что я всё ещё в той одежде, в
которой приехал, и думаю, что раз уж встал, то нужно хотя бы переодеться, поэтому
перед тем, как спуститься на кухню, заглядываю к себе в спальню. Там так и стоит
раскрытый чемодан, из которого я доставал костюм на день рождения Чонгука, а рядом
лежит небольшая коробочка с подарком, о котором я в тот день забыл. Забыл и
сегодня. Хотел же по приезде сразу подняться и отдать, а голова оказалась куда
более дырявой, чем я думал. Надо отложить, чтобы опять не забыл забрать.

Переодевшись в белую футболку и серые штаны, в которых привык ходить дома,

беззвучно спускаюсь на первый этаж и иду на кухню. За закрытой полупрозрачной
дверью горит свет, и, кажется, я догадываюсь, кто мог его там включить в такое
время.

— История повторяется? — подмечаю с улыбкой, видя Чонгука с кружкой чая, сидящего

за «островом» в телефоне. Он обратил на меня внимание, ещё когда щёлкнула дверь,
которую я толкнул, а после закрыл, оказавшись на кухне.

Мне в ответ хмыкают неоднозначно, улыбнувшись одними уголками губ, рука в

татуировках откладывает телефон на стол, а взгляд становится прикованным ко мне,
тоже наливающему себе ещё горячий чай.

— Выспался? — спрашивает Чонгук.

— Немного, — отвечаю, беру кружку и поворачиваюсь к нему, становясь в точности, как

и несколько лет назад, оперевшись бёдрами о столешницу. — Мне кажется, скоро надо
будет вводить определённый час ночью, чтобы выйти вместе на кухню и попить чай.

— Возможно, скоро мы так и сделаем, — говорит Чон и подносит кружку к губам, чтобы
сделать небольшой глоток, а после сказать: — Иди сюда.

Я, будто околдованный, обхожу «остров», чтобы подойти вплотную к повернувшемуся

Чонгуку и позволить притянуть меня к себе. Руки окольцовывают мои ноги, а щека
прижимается к животу через ткань футболки. Слышу умиротворённый вздох.

— Мне этого не хватало, — говорит трепетно Чон, вызывая у меня улыбку и побуждая
пальцами зарыться в его мягкие волосы, немного массируя кожу головы.

— Мне тоже. Кажется, я никогда не смогу насытиться временем, проведённым с тобой.

До сих пор не верится, что ты довёл меня до такого.

— Довёл? — переспрашивает, насмехаясь надо мной. — Это было добровольно, попрошу

заметить.

— И всё равно это странно. Из чего-то неопределённого с неизвестным концом мы

пришли к тому, что есть сейчас. Это так… Здорово.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — конечно, мои слова о нашей любви не могут
образоваться из ничего, всему должна быть какая-то причина.
— Только то, что ты заставляешь меня понимать значение слова «счастье».

— У меня получилось стать его причиной?

Всё куда глубже, чем ты думаешь, Чонгук. Я не знаю, как показать тебе весь спектр
чувств, которые испытываю, но могу попытаться описать это словами.

— Лучше. Ты стал им. Ты не просто причина, ты и есть моё счастье. Я не могу сейчас
вспомнить, как жил без тебя все три года, и не хочу возвращаться в то время. В
голове только дни, которые мы проводили вместе перед отъездом, наша прогулка по
берегу, рассвет, кафе и мороженное, которое упало, растаяв, мне на обувь. Потом
твой день рождения, отель Лотте, наша спальня… Остального как и не было.

— Годы, проведённые порознь, хоть и позади, но оставили свой отпечаток на том,

какими мы стали. Ты сильно изменился, повзрослел, стал ещё красивей и сильней,
приобрёл уверенность и стал лучшей версией себя. Тебя было сложно узнать, если
брать в сравнение день, когда ты улетел в Америку. Честно признаюсь, я даже опешил
на какой-то момент, когда увидел тебя в ресторане такого… открытого. Оказывается,
за разговорами по телефону многое не замечаешь. Столкнувшись с новым тобой воочию,
я подумал, что и отношение твоё поменялось, но нет. Изменилось всё, кроме твоих
чувств и отношения ко мне.

— Кое-что всё же изменилось, — немного вношу правки. — Всё, что было раньше,
возросло в разы тогда, когда я увидел тебя не через экран телефона, а лично. Мне
было страшно, что то, что было раньше, по приезде притупится или я этого вновь не
почувствую, но всё оказалось наоборот — внутри проснулась ревность к той девушке,
которая общалась с тобой, и это настолько сильно ударило по мне, что я даже не
заметил, как воспылал к тебе чувствами сильней, чем было раньше. Потом мы
заговорили. Внутри меня будто цветы расцвели, жизнь вернула себе краски и перестала
быть чёрно-белой… А я впервые за долгое время почувствовал себя по-настоящему дома
рядом с тобой.

— Оставайся рядом со мной подольше, — говорит Чонгук.

— Подольше — это на сколько? — улыбаюсь, опустив голову, чтобы видеть его.

— Навсегда.

— Звучит заманчиво… — произношу, поглаживая мягкие вихры. — Я подумаю, —

отшучиваюсь и, пользуясь тем, что Чонгук этого не ожидает, подаюсь назад и
вырываюсь из его рук. Но не успеваю даже двух шагов сделать, меня тут же возвращают
обратно и уже прижимают к тёплой груди, и куда крепче, чем в прошлый раз, чтобы не
сбежал. Я негромко смеюсь, обнимая любовь всей моей жизни в ответ, и поднимаю с
плеча голову, находя чужие губы и коротко их целуя. Душа находится в тихой, мирной
гавани, где чувствует себя точно на своём месте.

Вселенная, наконец, обрела своё успокоение в руках того, к кому стремилось сердце.

Мы возвращаемся в спальню, когда допиваем чай, решив, что у обоих сна ни в одном
глазу, а разговор можно продолжить уже в мягкой кровати. Я уже не думая льну к
Чонгуку, стоит ему лечь рядом, обнимаю его поперёк талии и испускаю умиротворённый
вздох. Так спокойно.

— Так о чём ты должен был мне рассказать сегодня днём? — подаёт голос Чон, щекоча
кожу моей головы тем, что перебирает мои отросшие волосы.

— Я встретил Сумин, когда возвращался за телефоном, — сейчас вспоминаю об этом, и

сразу мурашки по телу. Сеул такой большой, но мне посчастливилось пересечься именно
с ней так скоро.

— Тебя это расстроило?

— Скорее удивило. Я не ожидал этого.

Я мог вспоминать о ней моментами, пересматривать старые фотки, когда совсем уж

накрывала ностальгия, но точно не планировал видеться с ней и тем более говорить.
Может, я не готов к этому, а может, просто не хочу, но факт остаётся фактом —
встреча с Сумин заставила что-то внутри болезненно дрогнуть.

— Она пыталась с тобой связаться все эти годы, — спустя недолгое молчание говорит
Чонгук.

Я отрываю голову от него, чтобы приподнять и заглянуть в глаза.

— В смысле?

— Только не злись, — предупреждает, но я не злюсь, мне всего лишь нужно пояснение.

Наверное, из-за изменений в характере Чонгук просто не знает, какой будет моя
реакция. — Когда ты уехал, она через меня и твоих родителей пыталась добиться того,
чтобы мы дали твой номер телефона. Хотела поговорить. Но мы не делали этого, потому
что помним, в каком состоянии ты был после вашей ссоры.

— Ещё обучение началось, — дополняю я, — а там свои проблемы, стресс, не хватало

мне ещё и новости о том, что она хочет поговорить, — Чонгук мычит положительно и,
чувствую, расслабляется, поняв, что я не злюсь. — И?

— Мы решили, что будет правильным, если ты обо всём узнаешь, когда приедешь, и
будешь решать сам, что с этим делать.

— У тебя ещё есть её номер? — интересуюсь на всякий случай.

— Я тебе скину утром.

— Хорошо, спасибо, — я ложусь обратно на тёплую грудь.

— Хочешь поговорить с ней?

— Мне интересно, что она может сказать после стольких лет. Да и у меня к ней
появилось несколько вопросов.

— Если она предложит возобновить общение, согласишься?

— Не знаю. Посмотрим.

Но нейтралитет между нами останется точно после разговора. Я надеюсь хотя бы на

это.

Сейчас нужно попытаться заснуть. Завтра тяжёлый день, перед которым нужно набраться
сил.

========== Отпустить прошлое, чтобы жить настоящим ==========

Нам с Чонгуком приходится встать очень рано: ему — чтобы поехать домой, переодеться
и сразу отправиться на работу, мне — чтобы перебрать привезённые вещи для перевоза
их к Чонгуку. Мама с папой проснутся в ближайшие минуты, у них сегодня тоже рабочий
день, один я, бездельник, сижу на кухне, преспокойно вливаю в себя утреннюю дозу
чая. Но это только пока, у меня много запланировано на этот день, и лучше было бы,
конечно, вместо чая выпить кофе, чтобы не свалиться от кратковременного сна. Думаю,
позже так и сделаю.

Чонгук, допив свой кофе, собирается уже уезжать, получив уведомление из приложения
с такси, которое его уже ожидает у дома, оставляет кружку у раковины, услышав, что
я помою её, и подходит ко мне, сидящему за «островом», чтобы наклониться,
поцеловать в шею и тут же затупить на месте, недоумённо нахмурившись, собирая
странный вкус с губ.

— Что это?

— Консилер, — поворачиваюсь и усмехаюсь. — Вкусно? — мне ведь сегодня по всему

городу кататься, как и вчера, я с самого утра замазал ещё не сошедшие следы на шее,
потому что потом забыл бы об этом.

— Спасибо за завтрак, — отвечает Чон, вытирая рот ладонью и уходя в сторону двери.

— В следующий раз целься в губы, — советую вдогонку, отпивая горячий напиток.

Проводив Чонгука, я часом позже провожаю и родителей. Оставшись в большом доме в

одиночестве, решаю не откладывать разбор вещей на потом и приступаю к этому уже
сейчас. В спальне на кровати до сих пор лежит коробочка с подарком для Чонгука.
Твою мать, опять забыл. Ладно, ничего, сегодня вечером отдам точно.

Сортировка занимает несколько часов, в течение которых я перенёс из кухни колонку,

на которой мама слушала музыку, и слушал песни из своего плейлиста. Даже не
заметил, как время пролетело. По итогу, у меня вышло два чемодана вещей, которые
надо перевезти к Чонгуку, и то, один неполный, потому что многое пришлось оставить,
поскольку стало маленьким.

Время близится к одиннадцати, если я хочу успеть сегодня сделать всё, что
планировал, то нужно действовать оперативней. Вызвав себе такси, я еду в квартиру,
оставляю вещи на втором этаже в спальне, думая разобрать вечером или, скорее всего,
завтра, а потом спускаюсь в гостиную, достаю телефон и открываю переписку с
Чонгуком, где он, как и обещал, скинул нужный мне номер телефона. Палец колеблется
перед тем, как перенести его в контакты и нажать кнопку вызова. Внутри затаилось
волнение. Я неосознанно притянул к груди колени и обнял себя свободной рукой,
слушая гудки. Через несколько таких по ту сторону слышится её голос.

— Алло? — сердце на момент пропускает удар, а потом начинает быстро-быстро стучать.

— Привет, Сумин, — приглушённо говорю я и поджимаю губы, смотря в панорамное окно

слева от себя.

На той стороне молчание, как будто она пытается понять, действительно ли это я
звоню.

— Тэхён? — удивлённо; видимо, правда сомнения были. — Привет… Эм… Как дела?

— Мы можем встретиться сегодня, чтобы обсудить это? — отвечаю вопросом на вопрос,

не смея церемониться. — Думаю, нам есть, о чём поговорить спустя… столько времени.

Она, скорее всего, понимает, что я знаю о её попытках связаться со мной, но,
походу, не может осознать, что это, наконец, случилось, поэтому неуверенно тянет:

— Да… Да, конечно, — уже преисполнившись энтузиазмом, немного усмехнувшись в конце,

наверное, от радости. — Где и во сколько?

— В нашем кафе, — первое, что приходит мне в голову, — в три. Устраивает?

— Да, хорошо. Встретимся там.

— До встречи.

— Пока, — я отнимаю телефон от уха и отключаюсь.

Стоит признать, её повеселевший тон отозвался чем-то приятным в груди. Даже улыбку
слабую вызвал. Интересно, изменилась ли она за это время?

Я часто думал о том, что было бы, продолжи мы общение после того случая, но так и
не смог прийти к какому-то конечному итогу. Всегда был плох в планировании и
раскадровке своего будущего, как и в проекциях возможных ситуаций. Но, наверное, с
Сумин мне было бы не так одиноко в Америке. Если Чонгук не мог часто со мной
связываться из-за работы, то её с учёбой это не остановило бы. Да, возможно, мне
было бы спокойней и легче переносить переезд, но было бы так или нет, мы это уже не
узнаем.

За время жизни в Нью-Йорке я видел много людей: хороших, плохих, эгоистичных,

циничных и настоящих моральных уродов. Я видел буллинг, любовные драмы в коридорах
универа, глупые споры девочек из-за одного парня, а сам, смотря на некоторых,
проводил параллели с тем, что было у меня. Анализировал. И понял, что тема нашей
ссоры всё никак не отпустит меня. Хоть я и показывал всем своим видом, что мне
отныне глубоко плевать на Сумин и то, что было раньше с нами, но всё равно мысли
раз за разом возвращались к ней, подталкивая к тому, чтобы много думать. И ведь
если удалил номер и стёр контакты, в памяти-то человек всё ещё живёт. От него не
убежишь в своей голове.

Казалось, этот период нужно было просто пережить, всё пройдёт и меня отпустит эта
петля прошлого, но судьба, видимо, решила поступить по-хитрому и вместо того, чтобы
навсегда вычеркнуть Сумин из моей головы, столкнула нас лбами в питомнике, вернув
её в мою жизнь.

И что же мы получим от этой встречи? Облегчение? Надеюсь на это. Потому что

невозможно жить в настоящем и думать о будущем, когда тебе шею крепко сдавливает
прошлое. Оно не оставит, пока ты что-то с этим не сделаешь. Может, я так часто
думал о Сумин, когда был в Америке, потому что подсознательно чувствовал, как она
пытается добиться возможности связаться здесь? Бывает же такое, не шестое чувство,
но что-то похожее.

Так, ладно. Нужно не задумываться об этом слишком сильно, а то потеряю ещё больше
драгоценного времени. Я вспоминаю о том, что должен был после переделки документов
заехать к Чонгуку и вынести вердикт касательно выбора места работы или уже на месте
искать, советуясь с ним. Наверху в чемодане всё ещё лежит документ, переданный моим
куратором и подписанный деканом, на чьё имя не знаю.

Все дела было бы гораздо проще выполнять, если бы не пришлось по часу с лишним
ездить по городу. Я беру документы для переделывания паспорта, рекомендательное
письмо, замечаю ещё папку, лежащую не на рабочем столе, а в спальне (видимо, кое-
кто хотел её взять и в итоге забыл), и иду в коридор, по пути решив всё-таки
прочитать, куда меня насоветовали, и застываю на месте, обувшись не до конца, ведь
нахожу кое-что весьма интересное.

***

За несколько часов, проведённых в пути и министерстве иностранных дел, я успел

немного обмозговать то, что увидел, но внутри всё равно противными кошками
скреблась обида, потому что от меня снова что-то утаили. Наверное, я не готов
мириться только с этой чертой в человеке, к которому целенаправленно и твёрдо шагаю
по нужному этажу в высотке, где вскоре натыкаюсь на Хосока, сидящего на своём месте
при параде.

— Тэхён, — улыбается он, приветствуя, и снова отворачивается к компьютеру. — Какими

судьбами? — после нажатия какой-то кнопки рядом с ним начал оперативно пищать
принтер, печатая какие-то документы.

— В гости, — отвечаю, подняв уголок губ в ответ.

— Ну наконец-то, а то всё по делу, да по делу. Деловые все такие. Принёс что-нибудь

к чаю? У нас обед скоро, останешься?

— Не думаю, — улыбка с моего лица сходит. — Он кого-то принимает? — машинально

смотрю на дверь кабинета директора фирмы.

— Да, но ты можешь пока подождать здесь и рассказать как дела и как собака.

— Всё хорошо, — отвечаю.

Хосок усмехается.

— А ты сегодня неразговорчив. Поругались с Чонгуком?

— Почему? Нет.

— Просто вид у тебя такой, будто ты пришёл его этой папкой сначала избить, а потом
использовать её как лопату, чтобы закопать.

А какой у меня вид? Совершенно обычный, по-моему. Разве что по коридору я рассекал
как Северус Снейп из Гарри Поттера, наверное и аура немного осталась такая.
Пробивная. Но это не на пустом месте появилось, у моего недовольства есть причины,
хотя там больше не недовольство, а, опять же, обида и непонимание.

Из кабинета выходит парень в костюме где-то через пять минут, дав тем самым мне
зелёный свет для того, чтобы сменить его и пойти к Чонгуку.

— Стой, Тэхён, — говорит Хосок. — Ты же всё равно к нему идёшь, можешь передать вот
это? — и протягивает мне соединённые скрепкой ещё тёплые листы, которые он при мне
распечатал.

— А зарплату на двоих поделим за исполнение твоих обязанностей? — отшучиваюсь,

принимая документы.

— Обещаю ноль целых хрен десятых процента, устроит? — улыбается Чон.

— Вполне, — ухмыляюсь и таки ухожу в сторону кабинета.

Не знаю, на что рассчитывал, пытаясь найти хоть какие-то изменения в интерьере

помещения, но все ожидания рассыпались и развеялись прахом сразу же. Абсолютно
ничего не изменилось. Всё тот же кабинет, тот же удобный диванчик, и Чонгук, за
столом потирающий переносицу после ухода своего работника. Не хочется, конечно,
капать ему на мозги ещё больше, но ждать до вечера, чтобы это обсудить, я точно не
хочу. К тому же, тогда он будет ещё более усталый и разговаривать точно не захочет.

— Привет, — говорит Чон, подняв на меня взгляд и вмиг убирая руку от лица, будто
делает вид, что всё у него хорошо.

— Привет, — отвечаю и первым делом отдаю листы, которые просил передать Хосок. —
Голова болит?
— Не критично, — бегло осмотрев документы, он откладывает их в сторону и
откидывается на спинку стула, расположив локти на подлокотниках, а я нахожу в
стороне какой-то другой стул и подставляю к рабочему столу, чтобы сесть напротив. —
Нужно просто сделать небольшой перерыв. Ты искал вакансии, как планировал?

— Нет. Я по этому поводу и зашёл. Я не упомянул, но у меня, кроме диплома, всё же

кое-что имеется, о чём я бы хотел поговорить.

Брови Чонгука немного сходятся, образуя складку на переносице, пока он смотрит на

другие две папки в моих руках.

— И что же? — интересуется, и я протягиваю одну к нему, разворачиваю на столе и

придвигаю к краю, чтобы он мог ознакомиться.

— Рекомендательное письмо от почетного президента Финансового университета, доктора

экономических наук, профессора Ким Намджуна на имя генерального директора компании
Самсунг Чон Чонгука с просьбой зачислить дипломированного специалиста Ким Тэхёна на
должность маркетолога к себе в компанию, — между нами повисает мёртвая тишина,
которую никто не смеет нарушить. Чонгук спустя время поднимает на меня
непроницаемый взгляд и напарывается на такой же в ответ. — Это же ты подбил
родителей по поводу Нью-Йорка?

Прихожу к этому выводу, складывая два и два, родители ни за что в жизни не подумали
бы отправлять меня в такую даль даже для получения качественного образования, а
Чонгук мог это сделать даже не отреагировав на эту идею отрицательно хотя бы
потому, что это далеко. Я хорошо помню разговор из Швейцарии, он даже рассматривал
перспективу с той стороны, что мы можем вскоре расстаться и из-за него оседать в
Корее смысла нет, то бишь если махнуть в Америку, то от этого будет больше пользы.

— Не вижу объективной причины, по которой ты мог бы злиться на меня, — голос

холоден, но он ничего не отрицает.

В принципе, да, он прав, объективной причины нет. Но есть парочка моментов, которые
мне бы хотелось всё-таки прояснить.

— Почему ты мне не сказал, что там работает твой друг? — пытаюсь смягчить голос,
чтобы не было впечатления, что я недоволен и вот-вот закричу. — Почему изначально
не сказал, что…

— Потому что ты не хотел поступать по блату, — перебивает меня Чон.

— Но по итогу я по нему и поступил и знал об этом, — незамедлительно отвечаю. —

Туда не попадают простые смертные, я не дурак и понимал это, когда меня приняли.
Здесь либо связи, либо деньги, одно из двух, но почему нужно было это утаивать?

— Хочешь теперь из-за этого ругаться? — выпаливает, усмиряя мой пыл и напоминая,
что я как раз и не хотел этого.

— Я пришёл не ругаться, а прояснить момент, который меня интересует, не более.

Ссориться после трёх лет разлуки не входило в мои планы — это неразумно. Но обида,
знаешь ли, засела, — приглушённо говорю, опустив взгляд и поджав губы, а после
снова смотрю на Чонгука и произношу чётко и размеренно, чтобы суть моего
недовольства поняли: — Ты поставил на кон наши отношения, — самую дорогую мне на
тот момент вещь, — и отправил меня за границу, утаив слишком важную деталь. Если бы
я знал, что Намджун твой друг, я бы хоть немного чувствовал себя спокойно, имея
хоть какую-то косвенную связь с тобой, — не знаю, как это работает, но знакомый
человек в чужой стране, среди незнакомых людей, дарил бы успокоение запуганному
поначалу мне. — Так нельзя поступать.
— Если тебе так будет проще, то я раскаиваюсь, — смягчил свой тон и Чонгук.

— Не сильно заметно, но сделаю вид, что поверил, — вздыхаю. — Не скрывай от меня

что-то, что связано со мной или тобой напрямую, — прошу. — Отношения без доверия не
строятся.

— Но ты же мне доверился.

— И напоролся на ложь, — парирую тут же.

— Во благо, — Чонгук не уступает.

— Это низко.

Наверное, многие меня бы не поняли и хотели бы оказаться на моём месте, получив

качественное образование за счёт другого человека, и не обратили бы внимания на
такие нюансы, но со стороны моей гордости сначала было тяжело мириться с тем
фактом, что поступил я не своими силами, а чужими связями. А сейчас меня душит
обида от того, что всё это время мой любимый человек скрывал от меня что-то важное.
Сейчас это информация о друге, а дальше что?

— Пусть, — упрямо. — Но зато теперь и я, и твои родители спокойны о тебе и твоём

будущем.

Нашёл своей лжи оправдание. Что ж…

— Включил режим понимающего, заботливого родителя? — невесело усмехаюсь я.

Чонгук, вместо слов, с тяжёлым вздохом встаёт с кресла, медленно обходит стол и
становится сзади меня. Кладёт руки на плечи, но я не поворачиваюсь.

— Режим любящего бойфренда, который хочет своей половинке только лучшего, —

исправляет меня и склоняется, чтобы как когда-то давно обнять сверху, расположив
голову на плече. — Если думаешь, что получишь должность на серебряном подносе,
потому что мы спим, можешь на это не рассчитывать. Твой испытательный срок — месяц.
Можешь приступать сразу, как получишь паспорт и подпишешь контракт.

— Я ещё даже не дал согласия, — упрямо говорю вновь пустым голосом, трудно
сглатывая и смотря прямо перед собой, не обращая внимания на чужие попытки
успокоить и отвлечь меня.

— Давай смотреть правде в глаза: выгодней предложения сейчас ты не найдёшь. У тебя

нет опыта, многим твой диплом будет неинтересен, поскольку набрано достаточное
количество опытных, проверенных сотрудников. А у меня недавно несколько девушек
ушли в декрет, один мужчина на пенсию и свободно место, которое тебе подойдёт.
Получив немного опыта в сфере работы, которую тебе поручат, можешь хоть на край
света идти. И тогда я тебя держать не буду.

— Чтобы вы все были обо мне спокойны, — понимаю.

— Именно, — говорит и в этот раз целует уже в щёку, помня печальный опыт с шеей
утром.

— О себе бы лучше побеспокоились, директор Чон, — я подаюсь в противоположную от

его губ сторону, чтобы отстраниться и встать, сразу же развернувшись к Чонгуку и
заглядывая в его глаза с поднятой рукой, в которой была папка, взятая мной в
квартире, — уже который раз оставляете дома документы по своей рассеянности, — она
с хлопком приземляется на рабочий стол, после чего под немного растерянный взгляд
Чона я разворачиваюсь и ухожу.

Не ругаться не получилось.

***

Я решаю забрать Локи из питомника после встречи с Сумин, когда уже буду собираться
домой, потому что не дело это — забирать щенка, которому нужны твои внимание и
забота на новом месте, а потом уезжать, оставляя его в большой квартире одного. У
малыша и без того будет стресс от переезда, а если я его брошу, он совсем с ума
сойдёт. За время, пока мне будут делать новые документы, я помогу ему освоиться, он
привыкнет не только ко мне, но и к новому месту жительства, и его уже можно будет
спокойно оставлять одного.

В кафе мирно и спокойно, как и три года назад. Я пришёл немного раньше положенного,
приехав слишком быстро, но это не плохо, у меня есть ещё немного времени побыть с
собой перед встречей со старой подругой. Я заказал себе чай и сказал принести
потом, когда придёт девушка, кокосовый раф и малиновый чизкейк, которые раньше
нравились Сумин, а потом уставился задумчиво в окно, у которого сел.

Меня не отпускает ситуация с Чонгуком. Был почти час, за который я мог бы обдумать
всё и прийти к решению, но за время пути в кафе я будто выпал из мира. Давно такого
не было. На рёбрах мнимое жжение на чернильных буквах ощущается. Вселенная
неспокойна, что её Счастье даже ничего не сказало в своё оправдание. Чонгук не
назвал точных причин, почему не сказал про Намджуна, лишь про само поступление в
Америку в целом — так было лучше. Но было ли правильным держать это в секрете? Это
же не какая-то великая тайна.

Молодой официант подходит и ставит передо мной чашечку ягодного чая. Я отвлекаюсь
от своего созерцания пустоты за окном и, взяв чашку за ручку, подношу её к губам,
сначала вдыхаю в лёгкие аромат ягод и только потом немного отпиваю, удовлетворённо
подмечая кисловатые нотки малины. Играет ненавязчивая музыка, кто-то тихо
переговаривается о своём, а я всё не могу найти себе места, чувствуя жгучую обиду и
в то же время жалея, что позволил ей образоваться через два дня после приезда. Мы с
Чонгуком не ругались, а если такое и случалось, то просто не замечали или быстро
мирились, но такое, чтобы прямо можно было ощутить эту ссору, у меня впервые.

Меня отвлекают нотки лёгких духов, добравшихся до меня, когда уверенным шагом к
столу подходит женская фигура. Сумин выглядит, как и всегда, хорошо, но сейчас в
ней видится не просто девичья красота, но и некая зрелость, пришедшая к двадцати
одному году; во взгляде видны нотки печали, оставшиеся могильными плитами в них
навсегда.

— Привет, — но несмотря на это она улыбается мне, не как раньше во весь рот, а
одними губами, несильно потянув уголки в стороны. — Надеюсь, не заставила себя
ждать, — она снимает небольшую сумочку через плечо и кладёт рядом на диванчик.

— Нет, ты как раз вовремя, — тоже улыбаюсь и скольжу неторопливым взглядом по ней.

Теперь мы никуда не спешим, я могу немного рассмотреть её, понять, что изменилось,
но первым, что бросилось во внимание — голос. Уже не такой звонкий и бойкий,
немного приглушённый, но не лишённый озорства, что было присуще его хозяйке. Глаза
с проблесками грусти всё равно блестели, хотели сиять и стремились к тому, чтобы
покорять своей чистотой, но для меня, знающего Сумин так давно, ясно — что-то было
в её жизни, что пыталось погасить огонёк в ней.

Тут к нам подходит тот же официант и ставит перед подругой то, что я просил
принести, когда она придёт.
— Кокосовый раф и малиновый чизкейк, — говорит он, — приятного дня, — немного
кланяется и уходит.

Сумин недоумённо смотрит ему вслед секунды две, подняв высоко брови, а потом
поворачивается ко мне и вдруг опускает голову. На её щеках я замечаю едва видимый
румянец.

— Ты помнишь, — говорит и явно пытается сдержать улыбку, но получается плохо,

потому она в итоге поднимает голову и смотрит на меня, в этот раз широко улыбаясь.
— Это приятно.

— За столько лет попробуй не запомнить, — хмыкаю, довольный тем, что предпочтения

подруги не изменились спустя столько времени, и я смог ей угодить и порадовать
небольшим знаком внимания.

Сумин смеётся под нос, но не торопится пробовать принесённый десерт, а берёт на

себя роль ответственного человека, который начал бы наш разговор.

— Ты знаешь, в своё время я много плохого тебе наговорила, — посерьёзнев, — у меня

было время подумать над своим поведением. Как-никак три года прошло, — с тяжёлым
вздохом в конце. — Много чего изменилось.

— Как и мы, — решаю дополнить, а Сумин кивает несколько раз.

— Когда мы с тобой дружили, ты ни разу не упоминал о том, что собираешься поступать

в Америку, я узнала об этом, когда ты уже был там. Знаешь, после нашей ссоры
произошло много разного, появились свои проблемы, какие-то резкие перемены в жизни,
к которым нужно было срочно приспособиться, времени думать об этом не было. А
потом, кажется, это была середина осени, я была дома, вдруг расчувствовалась,
поняла, какую глупость совершила и очень хотела увидеться с тобой, поговорить…
Пришла к тебе домой, а твоя мама сказала, что ты уже два месяца учишься в Нью-
Йорке, — она прерывается, чтобы отпить немного кофе и смочить горло, и, немного
подумав, продолжила: — Я не оставляла попыток связаться с тобой даже при таком
раскладе. Вышла на Чонгука, надоедала и ему тоже, пока мой контакт не был брошен в
чёрный список. Да, мне ясно дали понять, что у меня будет возможность получить
разговор только тогда, когда ты вернёшься, но я не могла быть уверена в том, что ты
захочешь этого и не будешь намеренно меня избегать. Возможно, тебе эта пустая
болтовня и не нужна. Так я думала. Оглядываясь назад, могу сказать, что то, что я
тебе наговорила зимой, не идёт ни в какие рамки, — хмурится, злясь на саму себя. —
Я не прошу сейчас простить себя, потому что сама бы, наверное, этого не сделала, но
хочу сказать, что сожалею, — в голосе раскаяние помимо дрожи в конце предложения.
Взгляд прикован не ко мне, а к чизкейку, к которому не притронулись, губы кривятся,
поджимаясь в прямую линию. — Мне… — сипло, с паузой, перебирая в пальцах взятую со
стола салфетку, — стыдно. За те слова и тот вечер в целом, — вижу, как по румяной
щеке покатилась слеза, которую она очень быстро стирает ладонью. — Надеюсь, когда-
нибудь ты сможешь простить меня за это.

Всё хорошо, Сумин, можешь не переживать, это произойдёт куда быстрей, чем в
неопределённом «когда-нибудь».

— Я прощаю, — мягко говорю и тут же ловлю её взгляд на себе. Глаза с застывшими

слезами боли и раскаяния смотрят мне в душу, их обладательница благодарно
улыбается, и я делаю то же самое в ответ, потянувшись одной рукой через стол и взяв
её миниатюрную ладошку. — Ты тоже меня прости. Мы оба были красноречивы тогда, —
Сумин часто кивает, слёзы снова катятся по щекам, и она уже промакивает глаза
салфеткой, которую терзала в руках, недовольно причитая:

— Боже, обещала же себе не плакать.

— Плакать нормально. Не нужно сдерживать эмоции, если они есть. Людям здесь всё
равно на причину твоих слёз, но если кто-то вдруг будет возникать, я лично заткну
им рты.

Сумин посмеивается, утирая влагу с лица.

— Спасибо.

Приятно видеть её улыбку снова. Я так скучал по ней, оказывается. Не только по

улыбке, но и по Сумин в целом. Она стала немного серьёзней, но от этого не
изменилась её манера быть весёлой и со своей припиздью. Я напоминаю ей о заказанном
чизкейке, который в итоге мы разделяем на двоих, потому что у неё от волнения нет
аппетита; нам приносят вторую ложку, которой я отламываю себе небольшой кусочек,
планируя только делать вид, что ем с ней, чтобы, по итогу, большую часть съела она
сама. Со мной такой трюк несколько раз проделывал Энди, а потом я его раскусил, но
способ накормить кого-то действенный.

— Я могу задать личный вопрос? — спрашиваю, пока мы отвлечённо общаемся на темы

того, что было.

— Ты сейчас издеваешься? — усмехается неверующе Сумин. — После десяти лет дружбы ты

смеешь такое спрашивать?

— Мало ли, — не могу не улыбнуться, пожав плечами, а потом становлюсь серьёзней. —

Девочка, которую я видел с тобой в питомнике…

— Моя дочь, Хейя, — говорит и вводит меня в ступор, вынудив вскинуть брови от
удивления. Я думал неродная сестра… или дочь подруги, кто угодно, но не её дочь.
Сумин, которая говорила, что дети после двадцати шести минимум, утверждает, что то
маленькое существо — её. Нонсенс… — Убин — её биологический отец, — решает добить.

Что?! У меня нет никаких слов, чтобы как-то выразить степень своего удивления,
злости, и вообще все эмоции внутри будто смешались, превратившись в кашу.

— То есть… как? — глупо спрашиваю. — Нет, я знаю, откуда берутся дети, но… Убин?

— Этот придурок в наш первый и единственный раз умудрился кончить внутрь и ничего
не сказал об этом, — треснуто улыбается подруга. — А потом ещё и свалил в закат.
Папаша хренов. А мне в тот день было не до этого, я была на седьмом небе от
счастья, когда мы переспали, а потом как-то не обратила внимания на всякие… нюансы,
поэтому даже не могла предполагать о беременности. Единственное, что могло
натолкнуть на эту мысль, внезапные перемены в настроении и постоянная потребность
во внимании. Несмотря на то, что срок был совсем маленький, две с половиной недели
всего, гормональный фон уже начал перестраиваться, и я вела себя, как идиотка.
Могла заплакать без причины, думая, что ещё не отошла от разрыва с Убином,
чувствовала внезапную радость или скуку, но не обращала внимания как-то. Такое ведь
и раньше случалось, а тогда был стресс и всякое такое, мало ли, это просто защитная
реакция психики — выплёскивание разных эмоций.

— На выпускной ты уже была беременна, получается? — уточняю зачем-то, хотя понимаю,

что и без уточнений думаю правильно.

— Да. Не знаю, видел ты ли нет, но я тогда расплакалась, когда получила аттестат.

— Из-за гормонов? Я думал, потому что растрогалась расставанием с одноклассниками.

— С этими придурками?! — округляет глаза Сумин. — Как ты вообще мог подумать о

таком? — немного отдаляется, смотря на меня как на врага народа.
— Ты говорила, что будешь плакать на выпускной.

— Из-за тебя плакать, — объясняет. — Думаешь, я бы плакала из-за других людей,

которые за несколько классов менялись, как перчатки? Нет. Мы с тобой вместе с
детства, я была не готова к тому, что наши пути разойдутся после окончания школы.
Поэтому я говорила, что буду плакать, — говорит и замолкает на несколько секунд,
чтобы после покачать головой и сказать поражённо: — Пиздец, Ким Тэхён, я была о
тебе лучшего мнения.

— Ой, да ладно тебе! — кривлюсь. — Подумаешь, ошибся в предположениях.

— Зато в каких! Ладно, кукся, успокойся, я не виню тебя в этом, — сменяет

наигранный гнев на милость подруга, усмехнувшись, и отправляет кусочек торта себе в
рот, после слизывая с губ крем.

У меня от старого обращения всё теплеет внутри. Я уже и забыл, что она так называла
меня раньше, а сейчас, видимо, на автомате сказала и даже не заметила, а может, и
намеренно сделала это.

Я опускаю взгляд на её свободную руку, лежащую рядом с тарелкой, и замечаю кое-что,

на что сначала не обратил внимания.

— Это обручальное? — потянувшись к ней, аккуратно переворачиваю ладошку, чтобы

рассмотреть.

— Угу, — жуя, кивает.

— Всё успела сделать за три года! — выпаливаю, смеша её. — И кто же? — спрашиваю.

— Пак, — как ни в чём не бывало отвечает Сумин, даже немного гордясь этим.

— Чего? — по слогам переспрашиваю, медленно моргнув и склонив голову немного вниз,

смотря чуть исподлобья. — Тот Пак, о котором я думаю, или другой?

— Тот-тот, — сделав голос немного выше, подтверждает мои догадки подруга, отпивая
кокосовый раф. — На самом деле, я зря делала, что лицом воротила. Чимин оказался
очень хорошим и понимающим человеком. Я постоянно тебе жаловалась, что он докучает
вниманием, даже при моих на тот момент действительных отношениях, но он был одним
из немногих, кто помогал мне после нашей с тобой ссоры. И, даже узнав о том, что я
залетела от Убина, он не ушёл и, более того, принял ребёнка, как своего. Он —
двадцатичетырёхлетний мужчина, которому своих бы детей надо, полюбил Хейю, как
родную, проведя со мной полностью беременность, найдя хорошую клинику и обеспечив
всем, что только нужно счастливой мамочке для поддержания и её здоровья, и здоровья
малышки. Это… я очень благодарна ему, честно. Наверное, на словах этого не
докажешь, но он очень много сделал для нас, — как я тебя в этом плане понимаю,
Сумин.

— А ваши отношения? Насколько я понимаю, брак был заключён, чтобы не было потом
проблем с документами ребёнка и Чимин был записан, как её родной отец.

— Да, так и было, но так получилось, что, помимо этого, была односторонняя
привязанность. С его стороны, как нетрудно догадаться. Я переехала к нему уже на
последнем триместре — в августе, получается. У меня не было к нему чувств, но была
благодарность и уважение, а у него ко мне — любовь и переживания о здоровье Хейи,
поэтому проблем в сожительстве не было. Чимин не напирал с вниманием, но проявлял
много заботы, помогал и во время беременности, и после, и до сих пор, — выделяет в
конце. — Я относилась к нему больше как к другу, наверное, когда мы в силу
совместной жизни стали больше разговаривать, но на романтику и прочее не было и у
меня сил, и у Чимина. А сейчас Хейе уже два с половиной года, нам стало как-то
попроще с ней, появилось время на себя и друг друга, и меня начали звать на
свидания. Впрочем, это неплохо. Может, я просто прикипела к нему, может, что-то
другое, но то, что я чувствую себя счастливой рядом с ним, налицо, — улыбается
вдруг нежно подруга.

— Если раньше вас с Чимином не связывали романтические отношения, как вы вели себя
при Хейе? Она же уже что-то, но понимает.

— Тэхён, мы сожители, а не враги, то, что не было романтики, не поменяло наше

хорошее отношение друг к другу. Ребёнок видит, что мы счастливы друг с другом и у
нас всё хорошо. А теперь, когда наши с ним отношения сдвинулись с мёртвой точки, —
и подавно.

Хорошо.

— Рад за вас, — улыбаюсь ей искренне.

— Спасибо, — смущённо краснеет Сумин, выглядя правда счастливой, хоть и с

грустинкой в глубоком взгляде. — Так, время, — собирается подруга и смотрит на
запястье, где смартчасы показывают ей четыре нужные цифры. — Нужно уже идти в садик
за Хейей.

Что? Уже расходиться? Я не готов, мы ещё столько должны обсудить. У нас, конечно,
будет ещё время, но хочется посидеть здесь подольше и поболтать.

— Вы сильно торопитесь домой? — спрашиваю у Сумин, задумчиво сведя брови.

— Нет, а что? — уже надевая сумку через голову, обращает на меня внимание.

— Давай после садика я заберу щенка и поедем ко мне? — предлагаю.

— К тебе это куда?

— К Чонгуку, — изъясняюсь понятней. — Я с ним живу.

— А он не будет против? — сомнительно спрашивает, двумя руками взявшись за ремешок

сумки.

— Он на работе, но я предупрежу, что вы у нас, всё хорошо.

— Тэ, ну это как-то не…

— Сумин, — прерываю её и смотрю непреклонно. — Не обсуждается.

— Хорошо, — соглашается она и встаёт. — Пошли, я на машине.

— И права успела получить, — вздыхаю, а она смеётся.

— Да ладно, тоже ещё успеешь получить! — подбадривает меня, идя впереди.

Наши планы немного меняются, мы сначала заезжем на серебристой хёндай солярис, —

которую, как я узнал позже, родители Сумин подарили ей, когда та получила права, —
в питомник, откуда я забираю Локи в оставленной вчера у Миён новой переноске, а
потом мы едем в садик за дочкой Сумин, который находится недалеко от новостроек, в
одной из которых, как оказалось, живёт Чимин. Не так далеко от нас с Чонгуком,
между прочим.

Хейя, с которой позже выходит из садика подруга, оказалась точной её копией,

начиная от внешности и заканчивая звонким смехом, который я услышал даже в закрытой
машине, когда Сумин подняла её на руки, как только та подбежала радостно к ней. У
неё длинные чёрные волосы по лопатки, широкая улыбка и озорные глазки с хитрым
прищуром, которыми она смотрит на мою подругу и воспитательницу, с которой та
общалась; лёгкая белая кофточка, потому что сегодня немного прохладно, и розовая
юбочка.

Когда заднее сидение автомобиля открывается, чтобы Сумин посадила девочку в детское
кресло, та, увидев меня на переднем, начала кричать:

— Папоцька! — а потом, видать, присмотрелась, когда я повернулся, и запнулась. —

Ой… не папоцька, — надув смешно большие, румяные щёчки.

Её мать на это только смеётся, пристёгивая.

— Это мамин друг, Тэ-оппа, — терпеливо объясняет, — веди себя хорошо, ты же не

хочешь, чтобы он подумал, что ты невоспитанная, — говорит и закрывает дверь, чтобы
вернуться на водительское сидение. — И мы сейчас едем к нему ненадолго в гости, —
поворачивается к дочке.

— А папоцька с нами?

— Папочка пока работает, как только освободится, мы пойдём домой, — говорит это и
мне, видимо.

Насколько мне помнится, Чимин, как мои родители, работает в среднем до шести
вечера, но может быть такое, что он задержится. Время сейчас только полпятого,
думаю, ещё пары часов нам с Сумин хватит, чтобы наговориться на сегодня, а то
пришли в кафе, посидели всего ничего, и разошлись.

Мы добираемся за пятнадцать минут до дома и заходим в квартиру. Хейя сразу бежит

исследовать её, а, увидев второй этаж, так и вовсе отказалась уходить отсюда.

— По комнатам не ходи только, — говорит Сумин, проходя вместе со мной в гостиную. —

А то Тэ-оппа обидится.

Ну-у-у, обижусь вряд ли, а вот если мелкая найдёт в спальне смазку и презервативы,
то получу по голове от её матери точно.

— У меня пирожные есть, она будет? — вспоминаю о наличии выпечки в холодильнике.

— Не знаю, сейчас спросим.

Она уходит на второй этаж, чтобы не кричать на всю квартиру, а я тем временем
пользуюсь случаем и выпускаю Локи из переноски. Он сразу же жмётся ко мне, сидящему
на коленях, забирается сверху и упирается передними лапками мне в солнечное
сплетение, стараясь дотянуться маленькой мордочкой до лица. Я не могу не умилиться
и тихо смеюсь с него, наклоняясь и давая-таки облизать своё лицо, пока мою руку,
которой я его придерживаю, щекочет пушистый хвостик.

Я вчера не успел толком разобрать пакеты со всем нужным для Локи, поэтому занимаюсь
этим сейчас. Малыш везде следует за мной, обнюхивает территорию, но далеко не
отходит — боится пока. Я тем временем ставлю чайник, достаю купленные миски,
соединённые вместе, ставлю на кухне у стены, где их никто не собьёт ногами, и
насыпаю сухой корм, как советовала Миён, чтобы наш новый житель поел. Пока наблюдаю
за тем, как Локи нюхает еду, сзади уже подходит Сумин с Хейей на руках, видимо,
всё-таки соизволив откушать сладкие угощения. Девочка, заметив щенка на полу,
восхищённо вдыхает полной грудью, привлекая наше с Сумин внимание, и говорит:

— Мама-а-а, у Тэ-оппы такая маенькая собацька, — говорит, часть букв не

проговаривая, — а у нас дома Томайо во-о-от такой больфой! — и широко руками
разводит, показывая размеры некоего Томайо.

Я вопросительно смотрю на подругу, ожидая пояснений.

— У нас дома живёт хаски. Его ещё щенком Чимину подарил один японец, когда Хейя
родилась. Они, считай, выросли вместе. Прикинь, вот так следить за щенком и
маленьким ребёнком? — улыбается Сумин. — Один другого милее.

— Мама, мама, — зовёт её Хейя, болтая ножками. — А можно мне поиграть с собацькой
Тэ-оппы?

— Ну ты же не у меня это спрашивай, а у Тэ-оппы, — девочка отрицательно мычит, даже

не глянув в мою сторону и снова дёрнув ножками в белых носочках в протест. —
Почему? — Хейя снова мычит, но уже дольше, и в итоге утыкается Сумин в плечо,
вынудив ту засмеяться, а меня улыбнуться. — Ты что, стесняешься? Или просто
вредничаешь? — снова мычание тихое. — А ведь Тэ-оппа собирается угостить тебя
пирожными. Как ты ему скажешь, что хочешь их?

— Ты скажешь, — бормочет едва слышно.

— Я не хочу пирожные, — отрицательно качает головой Сумин. — Попроси у оппы.

Хейя отрывает голову от мамы, смотрит на меня, ловит мой взгляд и улыбаться
начинает, а потом, снова смущаясь, вновь прячется, вызывая у нас с подругой смех.

— Ладно, не терроризируй ребёнка, — говорю я, вставая с корточек и хрустя коленями.

— Я и так угощу её, — подхожу к холодильнику и достаю оттуда коробку с пирожными из
кондитерской.

— Хейя, смотри, какой будешь, — зовёт её Сумин, подходя к столу.

Девочка заинтересованно подняла голову и начала рассматривать угощения,

отличающиеся начинкой и кремом сверху.

— Есть с клубникой, бананом, киви и малинкой, — объясняю, показывая на нужные

вкусы. — Какой тебе нравится? — спрашиваю у Хейи.

— С клубницькой, — тихо говорит она.

— Любишь клубничку? — спрашиваю я, доставая нужный кусочек и перетаскивая его на

тарелку. В ответ слышу тихое угуканье. — Я тоже. У меня ещё просто клубничка есть,
без пирожного, — предлагаю, но барышня воротит головой. — Не хочешь? Ну, значит,
мне больше достанется, — заявляю, смотря, как Сумин усмехается, наблюдая за нами. —
Держи, — хочу подвинуть к ним тарелку, но потом думаю, что барные стулья будут
низковаты для Хейи, — или давайте лучше в гостиной сядем, там столик ниже.

— Пошли, — говорит подруга.

Мы с ней садимся на диван, уместив Хейю на одной из больших подушек на полу за

столиком с пирожным, Локи сразу рванул за мной, когда увидел, что ухожу, и сейчас
лежал на ковре рядом, не отходя от меня больше, чем на метр.

— Она прямо твоя копия, — говорю я, поглядывая на девочку, уже измазавшую щёки и
губы в креме.

— Хоть в этом повезло, — тихо говорит Сумин.

— Кстати, что с ним, не знаешь? — мы оба понимаем, о ком говорим.

— Ему досталось сполна. Карма работает исправно, — говорит приглушённо, чтобы
любознательные ушки на этом не акцентировали внимание. — Сразу же после того, как
Чимин узнал, как именно это получилось, — на слове «это» показывает большой живот,
сделав полукруг рукой, — он пошёл в агентство, где продвигали Убина, рассказал им
обо всём, а с семьи потребовал возмещение ущерба и выплату алиментов до
совершеннолетия Хейи, — я машинально перевожу на неё взгляд и вижу, что девочка не
очень заинтересованная в нашей беседе и больше следит за Локи возле моей ноги. —
Короче, в итоге его оттуда попёрли, сказали, что компании не нужна дурная слава;
чуть позже был суд, где мы добились того, чтобы он или его семья платили, и больше
его не видели.

— Не разрешаешь ему видеться с Хейей?

— И я, и Чимин против этого. Нечего ей знать людей, которые при первой же

возможности пытались упечь её мать в больницу, чтобы ей сделали аборт и не было
проблем, и которые вспоминают о ней тогда, когда пришёл срок переводить деньги.
Думаешь, он или его семья хоть раз дарили что-то ей на день рождения? — вопрос, не
требующий ответа, судя по недовольной интонации Сумин, но она всё равно потом
отрицательно мычит. — У Хейи есть прекрасные бабушки и дедушки с обеих сторон и
любящие родители, она не должна знать тех гнилых людей, потому что те являются ей
кровными родственниками.

— Чимин очень печётся о вас, да? — подмечаю по рассказам.

— Я думала, он убьёт Убина на заседании, когда тот заикнулся об аборте. Спасло

только то, что папа был рядом и говорил ему успокоиться. Это я с его слов знаю,
сама в прострации будто была. Но помню отлично момент, когда мы с Чимином уже
выходили из зала, рядом шёл Убин, и он сказал ему, цитирую: «Увижу тебя возле них —
и ты труп». У меня тогда, клянусь, холодок по коже побежал от его тона, — да у меня
сейчас тоже… — Но по итогу что? Мы никого не видим, не слышим и живём хорошо. Без
понятия, где этого пропащего носит сейчас, но главное, что деньги высылает.

— А учёба? — перевожу тему. — Беременность, наверняка, поменяла твои планы.

— Ну, чуть-чуть, — отвечает Сумин. — Я учусь заочно второй год, — и поворачивается

к Хейе, уже доевшей пирожное. — Ты всё?

— Да! — звонко отвечает девочка, поднимая руки с ладошками, которые тоже почему-то
были в креме.

— Ай-да мыть моську, — объявляет подруга и поднимается вместе с дочкой. — Тэхён,

где ванная?

— В коридоре дверь слева, — направляю их, а сам встаю, чтобы сразу убрать тарелку и
заодно сделать нам всем чай. Чайник, наверняка, уже вскипел и выключился.

Локи неизменно следует за мной, стуча маленькими коготками по белому ламинату. Моё
ты солнышко. Не знаю, как можно оставаться к нему равнодушным, это же просто
ходячий комочек милоты.

Сделав себе с Сумин чай, наливаю в самую маленькую кружку, какая только есть, чай и
для Хейи, немного разбавляю его, чтобы был не кипяток, и кидаю два кусочка льда в
виде сердечек. Не думаю, что она выпьет много, но, может, когда остынет, захочет, а
потом, если что, ещё налью.

Когда возвращаюсь в гостиную, девочки уже ждут меня, причём одна стояла и явно была
намерена что-то сказать. Я ставлю их кружки на стол, говоря где чья, а потом всё же
замечаю, куда так упорно смотрит малышка Хейя — ну, то есть не на меня, а куда-то
мне в ноги, а потом поднимает щенячьи глазки и спрашивает робко:

— Можно поиграть с ним?

Я опускаю голову и нахожу возле себя Локи. Не знаю, хорошая ли это идея.

— Можно, но он маленький. Видишь? Немного боится.

— Хейя не обидит его, — вступается Сумин, — если он будет убегать, она не будет его
мучить. У нас тоже есть собака, мы понимаем, что это и как, — и улыбается в конце.

В принципе, она права, к тому же, они оба будут у нас перед глазами, ничего точно
не случится. Я присаживаюсь перед Хейей на корточки и начинаю инструктировать:

— На кухне возле стены есть мешок с кормом, — говорю ей, — возьми немного и
попробуй его покормить.

Девчушка, преисполненная радостью, с широкой улыбкой кивает мне и убегает на кухню.

Я же поднимаюсь и сажусь на своё место на диван. Хейе таки удаётся задобрить Локи
кормом через какое-то время. Пока мы с Сумин общаемся и дальше, я краем глаза
замечаю, что тот уже даже активно играет с ней и понимаю, что девочка действительно
не обижает его и даже наоборот — мало прикасается к нему, только изредка пытаясь
погладить мягкую шерсть. А он всё скачет вокруг неё под сопровождение тихого
тонкого смеха.

— Как его зовут? — в какой-то момент спрашивает подруга у меня.

— Локи, — говорю, смотря, как Хейя с ним уже начала бегать по свободной территории.
— Хорошо всё-таки, что взял маленького пуделя, он не сможет навредить Хейе и
наоборот. И ребёнку, и собаке есть, чем заняться, вон, носятся друг за другом и
жизнь прекрасна.

Сумин смеётся, а потом говорит, что ей звонит Чимин, и прерывается, чтобы ответить.

— У Тэхёна, — отвечает, видимо, на вопрос «вы где?», — я же говорила, что мы

собирались встретиться… На машине. Я не хочу потом её отгонять… — Сумин какое-то
время сидит и слушает, что говорит ей Пак, а потом поднимает на меня голову и
говорит: — Чимин хочет поздороваться, спустишься с нами?

Почему бы и нет? Я положительно киваю. Через минут десять мы все вместе спускаемся,
заодно решив и выгулять Локи на площадке неподалёку. Первое, что сказал Чимин,
увидев меня, это:

— Возмужал, — довольно осматривает перед тем, как обнять.

Мы идём на площадку, чтобы дать и Хейе немного порезвиться, и Локи чтобы погулял, а
сами садимся недалеко на лавочку. Сумин говорит, что собаку можно доверить её
дочке, мол, она маленькая, не убежит, а если и убежит, то только к нему, поэтому я
даю катушку с поводком Хейе и полностью погружаюсь в беседу с Чимином, которого я
не видел ещё больше, чем подругу. Тот ни на йоту не изменился, вот правда. Как был
болтуном, так им и остался, но теперь не о себе сказки сочинял, а рассказывал об их
с Сумин семье. О житейском поговорили, успели немного обсудить политику, мои планы,
планы ребят, не обошли и родителей стороной, а потом речь как-то зашла не в то
русло и…

— Кто тебе сказал, что я гей? — спрашивает у меня с удивлённой улыбкой Чимин.

Я тут же обливаюсь холодным потом, потому что… что? Только сижу и хлопаю глупыми
глазками, смотря то на него, то на Сумин, которая об этом тоже была, видимо, ни
слухом, ни духом, поскольку сидела с таким же лицом, как у меня.

— А ты не? — первой отмирает подруга.

— Солнышко, чтоб ты понимала, я даже не би, — говорит, кладя ладонь ей на бедро и

немного поглаживая. — Так вот, я повторюсь, кто вам, — уже не только мне, а вам, —
это сказал?

— Родители, — в один голос отвечаем с Сумин.

— Мне тебя буквально сватали, — дополняю я. Это не могло быть розыгрышем отдела, в
котором предки с ним работают, слишком уж серьёзно все к этому относились.

— Вы смеётесь? Я не голубой, — продолжает поражаться Чимин, а потом быстро

дополняет: — без обид, Тэхён. Серьёзно, почему они так решили?

— Ну, уже, по крайней мере, так не думают, учитывая, что мы женаты, — пытается
исправить положение Сумин и пожимает плечами. — Ты закрепил своё звание натурала,
всё хорошо.

— Да нет, не хорошо, — всё, эту шарманку не остановить. — Почему, когда я

перевёлся, все начали думать, что я гей?

— О, боже, — вздыхает устало подруга, повесив голову.

Ближе к семи часам было принято решение расходиться. Мне возвращают собаку, и мы
прощаемся. Я возвращаюсь в квартиру, сразу выпутываю Локи из оков ошейника и
отпускаю, чтобы он убежал на поиски воды, а сам неторопливо разуваюсь, вешаю
джинсовку, в которой вышел, на плечики, и убираю в шкаф. Прибираюсь в гостиной
после прихода девочек, мою кружки и убираю их в шкафчик, достаю себе клубнику из
холодильника, промываю и иду на диван, чтобы взять к себе Локи, включить телевизор
и бездумно листать каналы, пока что-то дельное не найду.

Сегодня рано стемнело. В восемь за окном было достаточно темно, но я не включаю

свет, чувствуя себя и так комфортно. Вспоминаю, что на втором этаже всё ещё
остались неразобранные вещи, но думаю уже завтра с ними разделаться, когда весь
день точно будет свободен.

Локи реагирует на возвращение Чонгука раньше меня — поднимает голову, устремив

взгляд в сторону коридора и прихожей, где после раздаётся звук открывающейся двери,
а потом лихо спрыгивает с дивана, что я поначалу пугаюсь, не ожидав этого, и
убегает встречать Чона. Может, он просто почуял знакомого человека, поэтому так
отреагировал? Потому что от Сумин и Хейи был на расстоянии какое-то время. Но я не
пошёл делать того же и остался на своём месте угрюмо смотреть телевизор.

Чонгук проходит вглубь квартиры, а после останавливается, хмыкнув.

— Где-то я уже это видел, — говорит он, подходя ко мне.

— Только теперь вместо порнушных фильмов транслируют новости и прогноз погоды,

чтобы я мог вести непринуждённые беседы со взрослыми людьми, — бесцветно отвечаю,
не обратив на него более внимания. С его возвращением вернулась и обида, вернее её
остатки.

Чонгук пропускает мимо ушей мой недовольный тон, садится перед диваном на корточки,
положив ладони на мои коленки, потом я замечаю краем глаза небольшую коробочку у
него в руках, из которой он что-то достаёт, а потом крепит на мою руку.

Браслет, как у меня раньше был, с латинской буквой J. Его подарок.

— Прости меня, — говорит, заключив мою левую руку в плен своих ладоней.

Я выдыхаю бесшумно через нос, закрывая ненадолго глаза, а потом поднимая усталый
взгляд на Чона.

— Когда мы уже научимся не врать друг другу и не скрывать ничего? — дурная

привычка, имеющаяся у нас обоих, которая уже не раз доказывала, что может
подпортить жизнь. — Я понимаю, ты привык держать всё и всех под контролем, но не
распространяй эту черту на меня. Я не подчинённый, а твой любимый человек, у
которого тоже есть голова на плечах, свои потребности, желания и характер.

На мои слова осознанно кивают несколько раз.

— Хорошо. Больше не буду, — Чон склоняется и целует мою руку, снова извиняясь.

Отношения ведь не строятся без недопониманий. Такое случается даже с годами, не

только на начальных этапах. Никто от этого не застрахован, людям свойственно иметь
разное мнение касательно одной и той же ситуации, как и мыслить по-разному. Кому-то
покажется правильным промолчать о каких-то деталях, а кто-то другой пошёл бы и
сразу рассказал, или они оба закрыли бы на всё глаза, продолжали бы что-то делать
за спиной друг у друга и были бы счастливы.

Но недопонимания и помогают в какой-то степени построить что-то комфортное вам

обоим. Недопонимания подталкивают к разговорам. Это некий двигатель, который и
определяет, готовы ли вы работать ради этих отношений или нет. Они помогают
разобраться, рассмотреть обе стороны, отличающиеся друг от друга, и найти одну
общую нишу, в которой будет комфортно обоим.

— Ты тоже. За то, что начал всё это на работе. Наверняка потом подпортил этим
настроение тебе и жизнь Хосоку.

Я помню, как мне говорили, что любое неправильное колебание воздуха между нами
приводит к тому, что это отражается на работе Чонгука, а соответственно, на работе
всей компании и, в первую очередь, на поручениях Хосоку «пойди-принеси-подай-иди-
нахуй-не-мешай».

— А что, тебе уже приходили сообщения с угрозами? — Чонгук скашивает взгляд в

сторону на Локи, пытающегося забраться ко мне на диван, но у которого не выходит
из-за роста, и помогает ему, взяв одной рукой и переместив на место рядом со мной.
Теперь наше внимание приковано к нему, шагающему маленькими лапками по обивке и
виляющему хвостиком.

— Нет ещё, а есть для этого причины? — я не могу удержаться и тянусь, чтобы
почесать малышу за ушком указательным пальцем, пока сам Локи нюхает руку Чонгука,
которую тот оставил на диване, видимо, чувствуя на нём незнакомый запах.

— Не берусь утверждать точно, но Хосок может.

Вот вроде говорим о недовольствах Хосока, а сами сидим и улыбаемся, когда Локи
ложится пред Чонгуком на живот и продолжает вилять хвостом. Я убираю руку,
переставая чесать за ушком, но без внимания пушистик не остаётся, потому что теперь
за это берётся Чон. Что там Хосок обещал сделать? Зол на что-то? Угрозы? Не знаем,
не слышали.

В нашем доме царит спокойствие, уют и тепло. Никакие Хосоки с истериками их не

испортят.

***
полгода спустя

Я клацаю задумчиво мышкой по очередной таблице, сравнивая её с той, что мне

прислала напарница, когда на телефон приходит сообщение от Чонгука.

Чонгук:
Зайди ко мне на секунду.

Я хмурюсь, перечитывая его слова ещё раз. Это что-то срочное? Обычно, если что-то
требуется, обо всём сообщает Хосок или он же зовёт по специальному каналу,
объявляя, что меня или кого-то другого вызывает начальство. А сейчас Чонгук пишет
лично, будто это что-то, касающееся лично нас с ним. Странно.

Сохранив наработки, я встаю с места и иду по уже привычному маршруту в кабинет

Чонгука, видя при этом и глазом не поведшего Хосока, без проблем пропустившего меня
к нему. Что происходит? Внутри всё как обычно, никаких изменений, складывается
впечатление, что ненадолго, потому что выглядит Чон… устрашающе. Слишком напряжён.
Кажется, его сильно рассердил кто-то. Неужели я?..

— Присядь у входа и притихни, — отдаёт приказ, даже не посмотрев в мою сторону.

Тишину в кабинете нарушает только звук перебирания листов Чонгуком. Я тихо прочищаю
горло, пытаясь прогнать образовавшийся в нём ком, и хочу было спросить, что
случилось, но напарываюсь на предупреждающий взгляд, которым меня затыкают, и
твёрдое:

— Тэхён, — пауза, а после почти по слогам, — рот на замок.

Нихуя себе, блять…

— Можешь расслабиться, — слышу голос Хосока, — не тебя ебать собрались.

Я вроде выдыхаю облегчённо, но… какого хрена?

— Ц, испортил всю малину, — говорит приглушённо Чонгук.

— Да ты его так запугал своим рыком, что я через стенку это чувствую! Любой бы
шуганулся!

— Ладно, неважно. Зови, — говорит, откладывая документы и садясь в позу готовности,

сложив руки в замок на столе.

Кого, блять, зови?.. Я уже даже пикнуть боюсь что-то, не то что переспросить. Сука,
даже дышать тише стал! Я впервые вижу его злым, и даже если причина такого
состояния не я, то всё равно это выглядит страшно!

— Только не отключай меня, — просит Хосок. — Не увижу, так услышу этот анал-
карнавал, — слышится тихий щелчок, и Чон говорит: — Хан Сохи, к директору Чону, —
снова щелчок, а после секретарь тихо договаривает по слогам: — На ковёр, — и
посмеивается.

Сохи? Её отчитывать будут при мне? Почему? И зачем моё присутствие здесь?.. Неужели
за сиськами не увидела ошибку и сейчас за это получит от начальства?

Девушка не заставляет себя ждать, появляется на пороге уже через минуту, не

подозревая, что её ждёт. Я, конечно, тоже не знаю, но меня уже посадил на очко один
только вид Чонгука.

— Директор Чон, вызывали? — Сохи бесцеремонно заходит, закрывает за собой дверь и

уверенной походкой от бедра идёт к столу, эффектно тряся длинными волосами почти до
пояса, и даже не заметив меня.

— Я вызывал одного из работников отдела маркетинга, — говорит задумчиво Чонгук, — а

пришёл человек, распространяющий по всему коллективу всякие небылицы. Бабка
базарная, если выражаться точнее, — поднимает взгляд на неё он, а я вскидываю брови
на такое резкое заявление, и, чёрт, понимаю, почему её позвали.

Я отдалённо об этом слышал, но не обращал внимания. Мол, я получил своё место по

родственным связям (я же вроде как брат невесты Чонгука, или уже жены, не помню)
или вообще через постель, наплевав на то, что начальник уже занят и вообще он
мужчина. Ну, ха-ха, доля правды есть, конечно, но никто об этом знать не должен.
Видимо, этот слушок пошёл как раз из ревности той самой разведёнки, которая не
оставила попыток приударить за директором. Зато меня осуждает за то, что полез к
занятому человеку, ага. Я не говорил ничего Чонгуку об этом, поскольку на работе
это никак не сказывается, а на сплетни мне глубоко наплевать, но, кажется, они уже
дошли до него, а у Чона ведущая должность в компании и подобные слова, мягко
говоря, нежелательны.

— П… простите? — видимо, думает, что ослышалась.

Но нет, дорогая, всё как раз так, как ты услышала!

— Прощаю, — раунд, сучка! — Но позволь поинтересоваться, на каких именно основаниях

построены слухи, которые ты распространяешь? Почему ты решила, что я опускаюсь до
того, чтобы через постель или по родственным связям давать людям работу. Я, вроде,
благотворительностью на работе не занимаюсь.

— Д-директор… — заикается, бедняжка, поняла, что сейчас получит по первое число.

Чонгук поднимает ладонь, тем самым моментально затыкая её и выглядя при этом
расслабленней некуда. Но лёгкость движений не избавляет от стали в голосе и тяжести
во взгляде.

— Ты уже достаточно сказала, теперь моя очередь, — а вот по-настоящему становится

страшно, когда он вдруг подаётся вперёд и говорит так, будто угрожает. — Место, где
ты работаешь, не школа, не рынок и не магазин в торговом центре. И говорить всякую
несуразицу за своей спиной, даже если это касается не меня, а кого-то другого, я не
позволю. И чтобы ты сейчас не подкрепляла свою уверенность в собственных словах
тем, что если я зол, то, соответственно, доказываю правдивость твоих домыслов, — он
отрывается от стола и снова откидывается на спинку кресла, складывая ладони в замок
и закинув локти на подлокотники, — давай поговорим на языке фактов, — следя за
происходящим, невольно залипаешь на то, как Чонгук кого-то отчитывает. Выглядит…
внушительно, даже сексуально в каком-то роде. — Говоря такие вещи, ты, в первую
очередь, ставишь под сомнение моё решение касательно приёма новых сотрудников на
работу, соответственно, считаешь его неверным, — разводит руками, не отрывая локтей
от кресла. Сохи хочет было возразить, но её снова затыкают поднятой ладонью и
уничтожающим взглядом. — Или ты сомневаешься в чьих-то профессиональных качествах?
Давай посмотрим на это так: господин Ким хотя бы раз пренебрегал обязанностями? —
две секунды молчания на то, чтобы подумать. — Нет. Опаздывал на работу? Нет.
Увиливал от неё? Не припоминаю. Наличие нужного образования позволяет ему работать
так же, как и любому другому здесь, — и снова тон, с которого всё начиналось —
недовольный и грозный. Чонгук берётся за ручки кресла, поднимаясь с места, и
упирается руками в стол, чтобы почти по слогам процедить: — Так какого хрена, скажи
мне на милость, я выслушиваю подобное о нём, ещё и приписанный туда же в пустые
сплетни? — голос понижается и становится тише, оттого ещё устрашающей. — Считаешь
себя самой умной? Думаешь, другим нельзя, а тебе можно? Я напоминаю тебе, что нет,
не можно. Твоя задача — работать, а не трепать языком попусту. Если ещё что-то
подобное до меня дойдёт, я позабочусь о том, чтобы твоё место занял кто-то другой.
И передай это всем в отделе, — подаётся назад и садится на место Чон, — хотя бы
польза будет от твоей болтливости. Свободна.

Девушка, стоявшая со сложенными перед собой руками, разворачивается и — о, этот

взгляд! Сюрприз, дорогая, я тоже тут!

— Хотя нет, тебе в этом поможет господин Ким лично, — как ни в чём не бывало меняет
решение Чонгук. — Новые сплетни — новые слушатели, не так ли, Сохи?

Оскорблённая и униженная девушка тут же вылетает из кабинета, хлопнув дверью так,

что я подумал, посыплется штукатурка.

— Уф, — не выдерживаю и присвистываю. Я слишком долго терпел это, а теперь,

наконец, могу вслух восхищаться. — Раскидал по фактам, — говорю и резко растягиваю
губы в улыбке будучи ну очень довольным тем, что увидел. Мало того, что сплетни
прекратятся, так ещё и девушка, пытавшаяся отбить моего мужчину, ушла со слезами на
глазах, поставленная на место. Просто восхитительно!

— Ты долго был добрым, — поддерживает Хосок, которому всё же позволили слушать, по

всей видимости. — Сохи слишком многое сходило с рук. Давно надо было показать ей её
ячейку в обществе, — причём говорит это Чон без насмешек и прочей игривости в
голосе, а на полном серьёзе. Видимо, девушка давно им на мозги капала, не только
Чонгуку.

Чонгук выключает связь с Хосоком и с тяжёлым вздохом устало откидывается на кресле

назад, закинув голову и закрыв глаза. Я встаю и подхожу к столу, садясь на стул
напротив его места.

— Я, конечно, сам в состоянии справляться с мелкими казусами, но иногда мне тоже

требуется помощь, — расслабленно говорю, отчего голос будто бархатный становится. —
Спасибо.

— Интриги в компании были, есть и будут, устранять их — одна из задач, входящих в

перечень обязанностей директора, — трёт переносицу большим и указательным пальцами.
Хочется лично разгладить складку, залёгшую между бровей, но я привык разграничивать
работу и дом, поэтому держу себя в руках.

— Было бы проще увольнять таких сотрудников, но тогда ты потеряешь ценные кадры, а

на их места искать замену слишком долго и проблематично, — размышляю вслух.

— Поэтому среди моих приближённых только проверенные временем люди.

— И твоя бывшая, — дополняю из вредности, веселя и себя, и улыбнувшегося Чонгука.

— Сколько ты мне будешь это припоминать?

— Примерно… всегда?

— Ну, в принципе, неплохо, если на это смотреть со стороны, что ты рассчитываешь на

такое продолжение наших отношений. Тогда я согласен на такую участь, — у нас
получается немного расслабиться от этого короткого диалога. После недолгого
молчания, я вспоминаю, что меня вообще-то оторвали от работы.

— Я могу идти? — уже встаю, собираясь покинуть кабинет.

— Да, но удели мне ещё минутку. Я просто думал на днях, хочу теперь у тебя
спросить.

Мои брови заинтересованно дёргаются вверх.

— Я слушаю.

— Как насчёт небольшого подарка в честь твоего возвращения? После твоего приезда у
нас толком не было времени, которое мы могли провести вдвоём.

— Насколько небольшого? — я немного прищуриваюсь, понимая, что речь не о чём-то

вещественном.

— На месяц. Или, может, несколько, — отвечает неоднозначно, играя со мной.

— Мы куда-то собираемся?

— Мы куда-то собираемся, — повторяет мои слова в утвердительном тоне. Кажется, моё

мнение уже мало что играет и это было затеяно для того, чтобы заинтересовать меня.

— М-м-м, — улыбаюсь, — куда же?

— Куда угодно. Хочу восполнить пробелы в наших отношениях.

— О каких пробелах речь?

— О времени, которое у нас отняло твоё обучение, — вот так уже звучит лучше. А то
от слов «погрешность» и «пробелы» у меня уже нервный тик начался.

— И что ты предлагаешь?

— Путешествие.

Я даже моргать перестаю.

— Путешествие? Не слишком ли долгое отсутствие нас двоих на рабочем месте? Это

подозрительно.

— Напомни, сколько даётся времени на больничный от заражения ковидом?

— Две недели минимум.

— А если с осложнениями?

А-а-а, я понял ход его мыслей.

— Хочешь отправить меня на больничный? — риторический вопрос, на который Чон

многозначительно тянет уголок губ вверх. — А с собой что сделаешь? Ногу сломаешь?

— А я без пяти минут женатый человек, у меня медовый месяц, — разводит руками Чон,
а мне хочется рассмеяться простоте и в то же время гениальности его плана. — Я,
значит, отправляю тебя на больничный, а ты меня в травмпункт, всё ясно.

Смущённо опускаю лицо и тихо смеюсь. Я ужасный бойфренд, да, Чонгук, но именно
таким ты меня и полюбил. Поднимаю голову, меняясь в лице.

— Значит, у нас типа свадебное путешествие? — улыбаюсь, немного хитро сощурившись.

— Пока только романтическое, — отзеркаливает мои эмоции Чон. — Не будем забегать

так далеко.

У меня сердце громко стучит от каждого его слова.

— Не будем, — повторяю, закусывая задумчиво губу, а после немного склоняюсь к Чону
и говорю: — Но я точно окольцую твой палец быстрее, чем работа, — и разворачиваюсь,
оставив обещание развеиваться по кабинету под довольный, беззвучный смех Чонгука.

— Она будет моей любовницей, — говорит мне вдогонку.

— Оу, — замираю уже у двери, схватившись за ручку, — тогда советую приготовиться, —

и бросаю через плечо: — Я очень ревнивый.

Но, думаю, с этим мы как-то справимся, всегда ведь справлялись. И будем дальше.

Целую вечность.
Комментарий к Отпустить прошлое, чтобы жить настоящим
Ну что, с завершением нас)
будет ещё бонус на этой неделе, так что не теряемся
ещё раз напомню про канал, где публикуются доп материалы для фф -
https://t.me/+9tlQqF0PiBtjNDI6

========== Бонус. Поход по воспоминаниям ==========

Комментарий к Бонус. Поход по воспоминаниям

Визуал тут - https://t.me/+9tlQqF0PiBtjNDI6
Думаю, всем хотелось бы когда-то испытать такую любовь, чтобы раз и навсегда, как
показывают в фильмах, мультиках и рассказывают в сказках. Ощутить это волшебное
чувство, когда твоя первая любовь оказывается и последней, до гроба любящей со всей
силой и искренностью. Не знаю, можно ли считать меня везунчиком, но в этом мне
повезло.

Нашим отношениям с Чонгуком недавно было пять лет, и мы пока не видим ни в какой
перспективе расставание, потому что причин для него нет абсолютно. Чувства не
угасают, а будто подогреваются с каждым мигом, проведённым вместе, только сильней,
ссор как таковых не происходит, проблемы обходят стороной, у нас царят мир и
гармония. Даже как-то удивительно говорить это, потому что такое редко встретишь. И
уж тем более я не думал, что когда-либо сам столкнусь с таким, резко и неожиданно.

Оглядываясь назад на наши первые встречи, в груди всё сжимается от того сладкого
предвкушения, которое я испытывал перед каждой. Такое волнение от первого в жизни
свидания, первых знаков внимания, будоражили и заставляли сердце биться чаще.
Чонгук в принципе был во многом первым у меня: он украл мой первый поцелуй,
подтолкнул попробовать на вкус отношения, дал испытать самые приятные ощущения при
первом разе, полюбил меня впервые так, как я думал, в жизни не бывает.

Сначала мы с ним много общались губами, потом перешли на языки любви. Со временем я
понял, что у Чона далеко не один способ показать её. Известно пять основных языков
любви, которыми показывают человеку его значимость: прикосновения, подарки, слова
поддержки и одобрения, совместно проведённое качественно время и забота. Так вот,
раньше я думал, что его язык любви — прикосновения, но нет. Постепенно чаша
пятиконечных весов перевешивала то в одну сторону, то в другую, то в третью, и я
понял, что у него не один язык любви, а все сразу. Чонгук — человек, с большим
сердцем, проявляющий свою любовь ко мне всеми возможными способами, чтобы окутать с
ног до головы нежным чувством. Для многих он строгий начальник (как я уже успел
выяснить), для кого-то — холодная неприступная скала, кто-то считает его даже
чёрствым, но я знаю, какой он мягкий и добрый на самом деле. Какой он со мной.

Честно, не понимаю, как может быть сухарём человек, который на выходных днями
напролёт может играть с Локи, широко улыбаясь, или обнимать крепко, будто ты можешь
растаять в воздухе. Было такое, что мы один день пили дома, кажется, это был день
Святого Валентина или что-то такое, разговорились, расчувствовались оба, и Чонгук
сказал мне кое-что.
— Я много думал раньше, когда мы только начали встречаться: «А что если?». Ты был
прав, говоря, что нет никакой гарантии того, что всё будет не зря. Может, было не
видно, но это заставляло меня крепко задуматься, размышляя на тему «а надо ли нам
это?». И знаешь, почему-то что-то внутри говорило мне: «Да, надо», «да, оно того
стоит», «да, добивайся его внимания». И я думал потом, что раз уж не смогу сделать
тебя счастливым, так хоть возмещу какой-никакой ущерб за потраченное на меня время.
Подарками, обучением в Америке, в общем, оставлю между нами всё на хорошей ноте,
если бы вдруг пришлось расстаться, и был бы спокоен, что жизнь тебе это не
испортит.

— Боялся, что я впаду в глубокую депрессию из-за расставания и забью на свою жизнь?
— спросил я тогда.

— Я не знал, чего ожидать, поэтому лучше было сделать так.

— А потом случился мой срыв, да?

— Да, — кивнул Чон и отпил вино из бокала.

Я помню нашу беседу посреди ночи о том, как он тогда испугался и понял, что самое
худшее, что может только произойти — это моя разбитость, которую он не может
убрать. Когда страдает твоя половинка, ты тоже страдаешь — неизменная истина,
которую я понял будучи в отношениях.

— В какой-то момент были мысли: «А почему он?», «Чонгук, это ребёнок, что в нём ты
нашёл?». И я не мог ответить на эти вопросы очень долго.

— А когда смог? — заинтересованно склонив голову и немного ложась на спинку дивана

на бок.

— Было два момента: после твоего звонка по поводу «измены», — показав кавычки
пальцами, — и когда вернулся. Во-первых, не у каждого нашлась бы смелость
заговорить о таком, что я очень ценю, поверь; во-вторых, ты сам тогда сильно
перепугался, что можешь всё, что между нами, прекратить; в-третьих, вспомни, чем в
итоге закончилась та история — измены не было. Я правда был… ладно, я был в шоке
после этого разговора, да, не буду скрывать. Но если в голове могли проскочить
какие-то сомнения по поводу твоих чувств ко мне, то после — их не возникало
никогда. А ещё я тебе соврал в нашу первую официальную встречу.

— Сегодня вся подноготная будет известна, да? — повеселев, улыбался я.

— Да, — вторит мне Чонгук, я отвечаю «окей» и отпиваю напиток из бокала. — Я залез
в твоё личное дело в школе и порасспрашивал у учителей о тебе.

— Достойному человеку нужна достойная пассия? — ухмыляюсь я.

— Любовь с первого взгляда, конечно, хорошо, но и головой думать надо немного, —

подтвердил мои слова; я не обижаюсь — тоже присмотрелся бы сначала к человеку,
понял бы, какой он, что из себя представляет, и уже потом начал предпринимать
какие-то действия. — И первое, что меня привлекло, это — как сказали твои учителя —
твоя изворотливость и умение подстроиться под обстоятельства. На тебя очень легко
повлиять в этом плане.

— Уже нет.

— Уже нет, — кивает, соглашаясь. — Но тогда ты был очень юн, и это было мне на руку
в какой-то степени. Я мог тебя настроить под себя, сделать удобным, но не стал. В
этом смысла не было никакого. И это бесчеловечно. Каждый в праве решать, что он из
себя представляет, и может выстроить свою внутреннюю и внешнюю составляющую так,
как он хочет, я не имею никакого права менять тебя, как хочу. Поэтому я задумался:
а станешь ли ты меняться в то русло, которое меня привлекало, сам, если немного
тебя направить?

— Пойду ли на путь саморазвития и познания себя? — говорю, а Чон кивает. — Значит,

я всё-таки был прав, когда говорил, что тебе рядом нужен зрелый, рассудительный
человек, а не школьник со своими замашками.

— Ты во многом был прав, просто об этом не знаешь. Но и дело ведь даже не в этом, а
в том, что я снова не мог быть уверен, что всё выпадет именно в мою пользу. Ты мог
бы так и возиться в болоте сомнений, где привык быть, потому что работа над собой —
это долго и тяжело. А потом в какой-то момент я понял, что мне не нужен кто-то
другой. Мне нравился твой спокойный характер, твоя скромность, я чувствовал отдачу
в отношениях, и думал: «А зачем мне надо его менять? Он и так хороший человек, но
со своими триггерами и комплексами, которые есть у каждого, чего я добиваюсь?». Мне
нужен кто-то с таким же статусом? С таким же достатком? Возрастом? А буду ли я так
же счастлив с кем-то другим, как счастлив рядом с этим мальчиком? Нет… Да, поначалу
было страшно, были сомнения… Они всегда есть, на самом деле, просто не каждый
берётся о них кому-то говорить. Но потом просто стало так всё равно на всё. Пока мы
вместе и счастливы друг с другом — ничего не имеет значения, так зачем ломать
голову какими-то ожиданиями, если реальность уже их превосходит в разы?

Я никогда раньше не задумывался над этим, но в тот вечер, прокручивая наши диалоги,
самые запоминающиеся моменты из них, я понял, что обещания просил один. Я требовал
человека брать на себя ответственность за то, над чем он может быть не властен по
ряду причин. Чонгук же никогда не заставлял меня чего-то обещать, только если себе,
хотя, догадываюсь, он хотел, и не один раз. Возможностей было много, но он не
сказал заветных слов ни разу. Не хотел взваливать на меня этот груз. Не оказывал на
меня давление. Он не говорил о своих сомнениях, чтобы я не накручивал себя ещё
больше, вёл себя так, как должен был на правах взрослого мужчины, у которого —
будем откровенны — мозги на месте, нежели у меня.

— Мы с Хосоком как-то говорили, — рассказывал я, — что ты долгое время не мог найти

кого-то, с кем мог бы быть собой, а не строить из себя кого-то доминантного,
главного, типа тот же глава семьи и весь из себя мужик. Тебе нужен был кто-то, с
кем ты тоже мог почувствовать себя спокойно не просто потому, что не один, а потому
что можешь быть слабым, — Чонгук внимательно слушал тогда, очень, мы всегда раньше
много говорили обо мне, но никогда о нём, поэтому тот вечер стал по-настоящему
особенным для нас обоих. — И, поверь, я не думал, что имею настолько большое
значение в твоей жизни.

— Ты и есть значение моей жизни, Тэхён, — улыбнулся мягко. — Моя Вселенная. В

буквальном смысле.

— Я много раз боялся, что ты во мне можешь разочароваться по разным причинам,

понять, что ошибся. Одно слово или поступок могли перечеркнуть всё красным.

— Могу сказать тебе так: я много сомневался в себе, своих поступках и выборе за всю
жизнь. Но моей самой большой ошибкой было сомневаться в тебе. Потому что ты не
просто оправдал все ожидания, ты их переплюнул, стал намного лучше, чем мог бы
быть. Стал… моим идеалом, — на этих словах у меня тогда тело мурашками крупными
покрылось. — Я в тебе не ошибся, когда передавал в ресторане записку, Ким Тэхён, —
тепло улыбаясь, взял аккуратно мою ладонь, — потому что ты — лучшее, что случалось
со мной в этой жизни.

Тот вечер надолго оставил отпечаток в памяти. Чонгук не знал, буду ли я меняться,
подпитывал меня словами о том, что я могу стать лучше, чтобы в первую очередь было
комфортней мне (здесь ничего не изменилось, эти наставления были искренними), но не
думал, что я захочу это сделать не просто, чтобы ему соответствовать и быть
наравне, а чтобы мог быть ему такой же опорой, как он мне.

Я человек, на которого Чонгук может положиться. Верит ли он в это — не знаю. Готов

ли я брать на себя смелость, чтобы не только говорить, но и делать это — да.

Чтобы пройти путь от старой версии себя к новой, пришлось через многое переступить,
в том числе и через некоторые принципы. Изменить их. Наверное, я бы никогда и не
задумался над тем, чтобы меняться, если бы не встретил Чонгука, — любовь к нему
подтолкнула становиться лучше. Даже несмотря на то, что это сложно, больно, ломает
тебе кости, когда идёшь наперекор устоям, по которым привык жить, и выбираешься из
зоны комфорта, я сделал это, изменив свою жизнь и став не просто лучше, а
счастливей.

Любовь может быть жестока, да, но она же и помогает пройти препятствия.

Я понял, что любить себя — не значит быть чсв или циничной сукой. Любить себя —
значит в первую очередь уважать себя, свои желания, потребности, и ценить каждую
свою часть. Полюбить себя сложно, очень, но мы все должны к этому стремиться, а
иначе на пути будут вырастать барьеры, которые мы сами себе же ставим. Сколько бы
ни потребовалось времени на осознание себя как личности, нужно стремиться к своему
идеалу, в котором тебе будет комфортно. Взлёты не бывают без падений, поэтому
сколько бы ни потребовалось упасть — падай. Падай и вставай снова, но не забрасывай
дело в дальний ящик, а иначе так и останешься на месте и не добьёшься успеха.

Научившись любить себя, я почувствовал, насколько сильно могу любить кого-то

другого. Раньше собственные мысли, навязанные комплексами, не давали прочувствовать
в полной мере тот спектр эмоций и чувств, которые я испытываю к Чонгуку.

Я был вовлечён в борьбу с самим собой и, всякий раз проигрывая, думал, что не
достоин его. Теперь же я могу не просто любить — я готов бороться за своё счастье и
любовь.

Я могу пронести её до смерти, быть бок о бок с человеком, чьё сердце мне отдано, и
кому я вручил собственное.

Я научился отдавать любовь и принимать её, проявлять заботу и внимание и получать

их в ответ.

Я научился любить. И я люблю Чонгука. Того, кто заставил почувствовать крылья за

спиной и показал, как ими пользоваться. Человека, который собрал весь мир в одном
коротком слове, чьё нарекание я получил. Мой любимый мужчина и самый лучший человек
на свете.

И я — Ким Тэхён, его персональная Вселенная, буду любить его вечно.

***
во сне наяву — baur karbon
Говорят, что любовь живёт всего три года, наша же продержалась на несколько лет
дольше.

— Показывай скорей! — маме невтерпёж увидеть фотографии и видео, которые накопились

за время их с отцом путешествия, которое мы с Чонгуком им организовали в качестве
подарка на фарфоровую свадьбу. Оно затянулось на долгие полгода, в течение которых
мы, конечно, связывались, но общались вскользь, поскольку было несовпадение часовых
поясов, дела, экскурсии у родителей и развлекательная программа. И вот они
вернулись неделю назад, мы с Чонгуком тогда были в Японии с Чимином, Сумин и Хейей,
и прилетели только вчера. Я сегодня с утра приехал к родителям и уже общаюсь с
мамой несколько часов перед тем, как за мной заедет Чонгук, и мы куда-то поедем.
Ещё не знаю, куда именно, но это должен быть подарок на нашу годовщину.

Вообще, мы не следили за этой датой ни в первый год, ни во второй: оба знали, что
это когда-то в середине октября, и всё. О точном дне каким-то образом прознала
Сумин в кооперативе с Хосоком и мамой. Как — загадка до сих пор, но поздравили нас…
оригинально, да. Точной датой оказалось четырнадцатое октября, поняли мы это,
когда, вернувшись с работы домой, обнаружили две вещи: первая — дверь открыта,
вторая — собаки молчат.

Я показываю маме видео, которое нам потом скинули друзья: как они затаились за
углом в коридоре и ждали нашего появления.

— Может, сразу полицию? — слышно мой голос еле-еле. — Вдруг воры?

— Если воры, то могли уже давно уйти, — так же тихо голосом Чонгука.

— Всё равно, лучше вызвать и выйти отсюда.

— А если ложный вызов?

— Да сколько можно?! — шёпотом голос Сумин возле камеры.

— Тихо! — шипит на неё Хосок.

Помню, мы в тот момент услышали их и одновременно повернулись в сторону гостиной,

где было уже темно из-за осени. Я на всякий случай взял длинную ложку для обуви, а
Чонгук зашёл тихо в ванную за полотенцем. Я тогда не понял, зачем, но мне потом
объяснили — «чтобы, если чё, душить гадов», ну или как-то обороняться и не дать
себя порезать, если кто-то вдруг с ножом. Да, все воры были бы повержены.

В итоге, когда я вхожу первый в гостиную и включаю в ней свет, нажав выключатель в
коридоре, то сразу замахиваюсь и чуть не бью по лицу Чимина, который вместе со
всеми выскочил (со всеми — это с Сумин, Хосоком и приехавшим на отпуск домой
Намджуном, так удачно попавшем в нужный период) и начал кричать «с юбилеем!».
Сказать, что мы ахуели, — значит, ничего не говорить, но по нашим тупым лицами на
видео маме всё сразу становится понятно. Объектив камеры телефона Намджуна ловит в
кадре нас с Чонгуком, с ложкой и полотенцем в руках, Сумин с тортом, Чимина с
шариками и Хосока с хлопушкой, которую он взрывает так же неожиданно, как они
появились, отчего я пугаюсь и отскакиваю назад на два шага, врезаясь в Чонгука
спиной. После хлопка на колонке, как по заказу, включается какая-то весёлая песня,
названия которой я не помню, и ребята начинают присвистывать и кричать, а потом
затихают.

— Собаки где? — это был мой первый вопрос, сказанный в контуженном состоянии.

— В спальне, не ссы, — отмахивается Хосок.

— А… — выходит вперёд Чонгук, уже не стоя в боевой позе и расслабившись, — что

здесь происходит?

— Вы прикалываетесь? У вас пять лет — юбилей! Годовщина! Вуху!

— Сегодня? — я начинаю медленно соображать.

— Нет, блин, завтра, — язвит Сумин, у которой из лексикона медленно, но верно,

уходили маты с каждым годом всё больше.

В общем, тогда нас кое-как привели в божеский вид, позволили переодеться после
работы, выпустить Бумера и Локи… Ах, да.
Вторая собака.

Решение максимально спонтанное, но о котором не пожалели ни я, ни сам Чонгук,

который и предложил купить вторую. Цитата: «Тэхён, давай заведём ещё?» — во время
умилительной игры с Локи, от которого Чон ну ни на день не отходил, серьёзно. Я
думал, что ему будет ну… хотя бы нейтрально на него, а они так полюбили друг друга,
что не отцепляются совсем. А потом мы… да… завели себе чёрного щенка французского
бульдога. Назвали Бумер, потому что…

— Бумер, — задумчиво рассматривая маленькое создание на огромной, по сравнению с

ним, кровати, изрёк Чонгук.

— Почему Бумер?.. — переспросил я тогда, лёжа рядом на животе, и сбоку третьим так
же пристроился Локи — всей семьёй грели пуза, приветствуя нового жителя.

— Не знаю. Смотрю на него, и прямо хочется назвать так, — в этот момент малыш Бумер
так мило чихнул, что Чонгук что-то невнятно пропищал от умиления, широко
разулыбавшись, а я засмеялся с них. — У него один язык больше всей головы. Ты как с
таким живёшь, бро? — говорил он тогда с ним, а мы с Локи наблюдали.

Вот так случайно у нас появился ещё один член семьи, которому уже полгода, между
прочим. А как верещал Хосок, когда долго у нас не был, а потом на него со звонким
лаем выбежала не одна, а две собаки! Испугались тогда все: сами собаки, поседевший
Хосок и мы с Чонгуком.

— Мы-то, ладно, просто испугались, а собак ещё и лечить ведь дорого! — рассказывал
я маме по телефону, пока у нас время совпадало.

— Ну ты не выражайся так о Хосоке, — сказал мне тогда Чонгук, стоя неподалёку.

— И что, у вас теперь живёт две собаки? — уточнила мама.

— Ну да, — ответил я. — Локи — чтобы играть, а Бумер — чтобы ржать.

Потому что если Локи — это в большинстве своём адекватное, спокойное существо,
которое идёт за тобой по пятам и может завлечь в игру, когда ты сидишь на месте, то
Бумер — это неугомонный окорочок, который носится по всей квартире, дрифтит на
ламинате и врезается во все поверхности. И я не говорю уже о том, что он храпит,
пыхтит, хрюкает и смешно дышит, высунув язык.

— Раньше он был больше похож на жулика какого-то, теперь вырос, сразу такой
статный, — отзывается мама, когда показываю ей фотографии Бумера. — Только морда у
него всё время грустная какая-то.

— У него-то?! — не выдерживаю и хмыкаю. — Вот кто-кто, а Бумер точно не грустит.

Дома сидит и держит в узде Локи.

— Они на вас с Чонгуком внешне похожи, — изрекает мама, смотря на меня. — Один в
один. Локи — на тебя, а Бумер — на Чонгука, — только у Чонгука вместо неуклюжести
Бумера — рассеянность. А так я согласен, мы действительно похожи с ними. И забавно
то, что Локи больше любит Чонгука, а Бумер — меня. Такое ощущение, будто наши
питомцы действительно олицетворение нас.

В общем, да. Собаки теперь две, секретарь остался жив, никто не пострадал. Вернёмся
к сюрпризу и годовщине.

После того, как мы с Чонгуком спустились, переодевшись, нас уже ждала оборудованная
под какую-то очередную затею Хосока кухня, а вернее — барный стол, на котором
стояли две широкие и глубокие тарелки или даже тары с водой, а рядом с ними были
Чимин с Намджуном. Напротив, по другую сторону, стояли Хосок с каким-то списком, и
Сумин с камерой наготове. Чонгук тогда сразу высказал подозрения насчёт сего вида
мне и предложил сбежать, пока не поздно. Зря мы так не сделали.

Запись второго видео, которое я показываю маме, начинается уже с момента, когда мы
оба сидим перед этими тарелками, рядом всё ещё стоят наши «охранники», а собаки
пасутся неподалёку, стуча короткими коготками по полу.

— Итак, — объявляет Хосок ака тамада. — В честь вашего первого — и, надеюсь, не

последнего — юбилея мы подготовили вам небольшой подарок.

— Утопите нас, чтобы померли в один день? — отшучиваюсь я, опустив глаза на миг на
сосуд перед собой.

— Вы сами с этим прекрасно справитесь, если будете неправильно отвечать на вопросы

друг о друге, которые я вам сейчас буду задавать. Но если всё-таки на большую часть
из них ответите верно, то вас ждёт вечеринка!

— Давай сразу проиграем? — поворачивается ко мне со страдальческим лицом Чонгук.

— Я тебе проиграю! — грозит ему Хосок, вмиг сменив тон с доброжелательного и смеша
этим всех присутствующих. — Так, вы меня разозлили, поэтому вас ждёт наказание.

— Из-за чего на этот раз? — усмехается Чонгук.

— Не усугубляй своё положение, — миролюбиво улыбается секретарь. — Руки, —

командует он, и нам с Чонгуком сразу обоим перевязывают какими-то лентами руки,
чтобы и не туго, но и выбраться и навалять в случае чего Хосоку было невозможно.

— Это ещё зачем?

— Меры безопасности для ведущего. Итак! — вновь воодушевляется Чон. — Вы знаете

друг друга уже очень давно, несколько лет живёте вместе, поэтому эта викторина
должна оставить вас сухими. Суть её состоит в том, что я задаю поочерёдно вопросы
каждому, и вы на них отвечаете. Если ответ правильный, то вы молодцы, если нет —
вас окунают лицом в воду. Иногда вопросы могут касаться вашего окружения.

— Надо было бежать, — говорю тихо, чуть склонившись к Чонгуку, и слышу, как он
хмыкает. Но бежать уже было поздно, увы.

— Помогать друг другу запрещено, любые подсказки — слова, мимика, жесты — запрещены
и воспринимаются, как неправильные ответы, соответственно, подсказывающего тут же
окунают в воду. Всем всё ясно?

— Да, — отвечаю за нас обоих.

— Мумий не слышу, — да, с каждым годом у Хосока не убавляется новых прозвищ для
Чонгука из-за возраста.

— Да, — нарочно чётко произносит Чонгук.

— Отлично! Приступим! — сразу после этого музыка становится на несколько секунд

громче, свет в кухне затухает, а световой диско-шар, принесённый Сумин, начал
мигать, делая некую отбивку, как в каком-то шоу по ТВ.

— Мы точно домой попали? — спрашивает у меня тихо Чонгук, наклонившись, пока есть
время, но вижу, что он не недоволен тем, что происходит, а уже даже немного азартно
вовлечён в игру Хосока.
Я тихо смеюсь, говорю «не знаю» и возвращаюсь вместе с ним в исходное положение.

— Первый!.. — объявляет громко Хосок, чтобы после тише закончить, — вопрос, — я не

сдерживаюсь и прыскаю, закрыв глаза от этого шоумена. — Я ещё даже ничего не
сказал, почему ты смеёшься? — озадаченно говорит Чон, смотря на меня, а потом
вопит: — Штрафной за насмешку над ведущим!

— Чего?! — мои глаза тогда чуть из орбит не выкатились.

Чимин, не медля, направляет мою голову прямиком в воду, поставленную передо мной, и
сразу же возвращает на место под смех друзей. Когда я пересматривал видео, увидел,
в каком ахуе сидел в этот момент Чонгук, тоже не ожидавший такой подставы. Мы-то
думали, что быстро отстреляемся с этими вопросами, но это же Чон Хосок, с ним так
просто не бывает.

— Первый вопрос, — возвращается к теме он. — Чонгук, — обращается к нему, — сколько

баллов Тэхён получил на суныне?

Я вообще без понятия, как он должен помнить такую информацию, особенно если учесть,
что это было пять лет назад.

— Семьдесят три? — спрашивает Чон.

— Семьдесят шесть, — держа в одной руке планшетку с вопросами, взмахивает другой

Хосок. Чонгука тут же окунает в воду Намджун. Обоим наши охранники-помощники
убирают с лица волосы. — Тэхён, сколько лет мы дружим с Чонгуком? Пять секунд на
подумать.

Я сижу, прикидываю и выдаю:

— Двадцать.

— Девятнадцать, счетовод, — снова встреча с водой. Если такие вопросы будут и

дальше, то Хосоку после несдобровать. — Была ли у Тэхёна в детстве собака?

— Нет, — отвечает Чонгук и оказывается прав, в этот раз избежав нашей с ним участи
утонуть здесь вместе.

— У Чонгука была девушка? — уже ко мне обращается.

— Издеваешься? — хмыкаю.

— Да-нет?

— Да.

— Почему у Тэхёна прозвище кукся? — к Чонгуку.

Тот немного тормозит, потому что впервые слышит то, как меня называет Сумин, и
говорит самое логичную и правильную вещь:

— Потому что куксится постоянно?..

— Верно! Год рождения Чонгука?

— А… — я судорожно в тот момент пытался посчитать, потому что никогда не

задумывался о таком, опираясь просто на возраст Чона, а не на год рождения. —
Девяносто третий.
— Девяносто второй, — снова взмах рукой. Меня опять окунают в воду, а пока прихожу
в себя, вопрос задают Чонгуку. — Почему Дохлый?

— Потому что Дохлый, — отвечаем вместе, благо это как штрафной не засчитали.
Любимая солонка, как дома, появилась и у нас, теперь в квартире тоже был свой
Дохлый, о котором Хосок и спросил.

— Кого Чонгук любит больше: Бумера или Локи?

— Меня, — хмыкаю, уже готовясь за свой ответ окунуться, но внезапно Хосок начинает
громко заливисто ржать после выкрика:

— Правильно! — как оказалось потом, никто не знал, какие вопросы подготовил Хосок,
поэтому все смеялись искренне и от души. — Какой именно цвет назвала гадалка, когда
сказала, что это цвет Тэхёна?

— Синий, — подумав с секунду, говорит Чонгук.

— Чёрный, — исправляет Хосок, и того тут же окунают.

— Почему синий? — спрашиваю я у Чонгука, когда тот «всплывает».

— Твой любимый цвет, — пожимает плечами он в ответ.

— Тэхён, — зовёт меня Хосок, и я поворачиваюсь, — сколько слоёв одежды на Чонгуке?

— ухмыляется он.

— Два, — сразу отвечаю, поскольку знаю это, мы буквально переодевались вместе.

— Уверен? — пытается меня надурить, смотря исподлобья и шире улыбаясь.

— Не слушай его, — говорит Чонгук.

— Штрафной за подсказку! — вопит шоумен. — Что я тебе дарил на совершеннолетие? —

обращаясь к пострадавшему.

Чонгук косится на меня и поднимает взгляд на Хосока.

— Не при Тэхёне будет сказано.

— Отказываешься от вопроса? — уточняет Чон.

— Он заказал тебе проститутку? — вылупляю я глаза. Нетрудно догадаться, о чём

именно мне не хотят говорить.

— Штрафной за кооперати-и-и-ив, — тянет Хосок, потому что я угадал вопрос. Меня

окунают в воду. — Вопрос Тэхёну, — объявляет Хосок и наимилейше мне улыбается,
подняв от текста голову. — Сколько мне лет?

— Тридцать четыре?

— Пока тридцать три, — говорит, вздыхая с наигранной досадой.

— Да бля.

— Девичья фамилия мамы Тэхёна? — Сумин прыскает от вопроса, улавливая издёвку в

тоне Хосока.
— Чего?.. — а вот Чонгук от него в недоумении сводит брови.

— Я просто хочу тебя окунуть ещё раз, извини, бро, — признаётся Хосок, веселя всех.
— Пак, — говорит правильный ответ, и наказание приходит в исполнение. — А ты чё
лыбишься, щас и до тебя дойду, — угрожает мне и задаёт вопрос: — Сколько ухажёров
было у Сумин?

— Я их не считаю! — возмущаюсь натурально.

— Твои проблемы, — пожимает плечами Хосок.

— Пятнадцать, — отвечает Сумин.

— Теперь знаю, — говорю, «всплыв».

— Что тебе подарил Тэхён, когда вернулся из Америки? — вопрос Чонгуку.

— Не при камере будет сказано.

— Штрафной!

— Ц, — закатываю глаза и снова ныряю.

— Я смотрю, тебе нравится, — усмехается Хосок, оценивающе меня оглядывая. — Тогда

давай продолжим! Как Чонгук называет свою машину?

— Ты её как-то называешь? — я в недоумении поворачиваюсь к Чонгуку. Он ни разу

никак не называл урус.

— Нет, — так же отвечает Чон.

— Да, — стоит на своём шоумен.

— А можно поменять ведущего? — обращается к стоящему рядом Намджуну Чонгук.

— Штрафной обоим! За переговоры и оскорбление ведущего.

— Кошмар, — смеётся моя мама, смотря видео и закрывая рот ладошкой.

— Он тогда отыгрался за все свои обиды, — говорю, и мы продолжаем смотреть.

— А теперь отвечаете вместе на один вопрос одновременно или вас окунают в уже
знакомые тазики, — объявляет Хосок. — Поняли?

— Да, — в один голос.

— Тогда начинаем. Быстро, чётко. Цвета флага Кореи: синий, белый, красный…

— Чёрный.

— Маму Тэхёна зовут…

— Вонён.

— Любимый цвет Тэхёна…

— Синий.

— Лучший друг Чонгука…

— Хосок.

— Любимый музыкальный исполнитель Тэхёна…

— Лана Дель Рей.

— Сколько лет вы вместе?

— Пять.

— Продолжите фразу: «Чай, кофе…»

— Поебёмся, — ляпаю я.

— Молоко, — говорит Чонгук, вспомнив вместо глупого вопроса из тиктока старую игру
с нераскрывшимися одуванчиками.

Друзья тут же взрываются смехом. Чимин чуть не падает под стол, Хосок орёт, как
белуга, Намджун отвернулся к холодильнику и качал головой, камера из-за Сумин
тряслась, а Чонгук рядом только спустя несколько секунд понимает смысл сказанного и
в шоке поворачивается на меня, тоже начиная смеяться. Эта игра уже веселей, потому
что теперь видно, кто как мыслит.

— Макайте обоих, — машет рукой Хосок, утирая слёзы. — Так… — пытается собраться он
и откашливается, прежде чем продолжить. — Теперь выбор. Белый? Чёрный?

— Чёрный.

— Ложка? Вилка?

— Вилка.

— Жара? Холод?

— Холод, — говорю я.

— Жара, — в это же время Чонгук.

Нас обоих окунают снова.

— Зима? Лето?

— Зима.

— Собаки? Кошки?

— Собаки.

— Куриные ножки или чаджанмен?

— Чаджанмен.

— Вода или огонь?

— Огонь.

— Квартира? Дом?
— Квартира.

— Умение читать мысли или видеть будущее?

— Читать мысли, — говорит Чонгук.

— Видеть будущее, — отвечаю я, и он тут же поворачивается на меня.

— Что? Почему?

— Так можно избежать проблем, — без задней мысли говорю, нас незамедлительно
погружают лицами в воду снова.

— А теперь вопрос импосибл, — заверяет нас Хосок. — Я и Сумин или Локи и Бумер?

— Локи и Бумер, — отвечаем, даже не подумав взять время на размышления. Не такой уж

и «импосибл».

— Вот черти, — округляет глаза Хосок.

— Хоть бы вид сделали, что думаете, — поддакивает ему Сумин, смеясь.

— Хорошо, последний вопрос, — говорит Чон и улыбается лучезарно, прежде чем

спросить тёплым голосом: — Вы любите друг друга?

— Да, — отвечаем.

Я поворачиваюсь к Чонгуку, вижу, как он улыбается, и делаю то же в ответ, а Хосок

вдруг объявляет:

— И это неправильно, потому что любите вы оба меня. Мокайте их! — взмахнув рукой.

— Вот же ж… — Чон не успевает договорить, как нас окунают последний раз.

Звучит «отбивка», на кухне снова темнеет ненадолго, а после свет загорается снова.
Нас по окончании игры развязывают, и Чонгук, недолго думая, встаёт и идёт
целенаправленно к Хосоку.

— Иди-ка сюда, друг.

Я, поняв, что тот хочет сделать, поднимаюсь следом.

— Так, вы чего это?.. — опасливо косится на нас шоумен, уже начиная пятиться назад.

— Тэхён, открой дверь в ванную, — командует, а сам начинает по всей квартире

гоняться за Хосоком.

В итоге тот едва не спотыкается о подбежавших Локи и Бумера, тут же рванувших

следом за ними, потому что подумали, что с ними играют, и Чонгуку таки удаётся его
поймать.

— На обиженных воду возят, ироды! — вопит Хосок, пока его ведут в ванную. — Все на
одного — нечестно!

— Один на двух обездвиженных — нечестно, — парирует Чонгук, заводит друга в душевую

кабину, рядом с которой стою я, и кивает мне, чтобы включить в душе воду и с ног до
головы облить Хосока, который издевался над нами.

На этом видео обрывается. Дальше идут другие, короткие, и фотографии из семейного

архива. Я становлюсь слишком сентиментальным с Чонгуком, потому что не могу
поверить, что меня смогли полюбить таким, какой я есть, приняли со всеми замашками
и бедами с головой, дали почувствовать себя центром Вселенной, подарили множество
незабываемых моментов и ярких эмоций. Частенько я могу расчувствоваться, потому что
счастлив с этим человеком, поэтому удивлением не стало то, что много моментов из
нашей жизни запечатлены у меня на телефоне.

Есть небольшое видео, где Чонгук, сидя на кухне перед работой, пьёт кофе с пирожным
и что-то смотрит в телефоне, а рядом смирно сидит бульдог и смотрит на него
выжидающе.

— Что, Бумер, тоже хочешь пироженку? — спрашивает он у него. За кадром слышно мой
смешок, после чего к чёрному силуэту присоединяется рыжий, сев рядом так же смирно.
— И ты, что ли? — боже, так трепетно, как Чонгук с нашими собаками, не
разговаривает даже Сумин с Хейей.

— А мне можно? — спрашиваю.

— Тебе? — переспрашивает Чон, поднимая на меня голову. Я угукаю. — Тогда кому-то

точно не хватит.

— Да, — говорю и усмехаюсь, — тебе и не хватит.

— Дайте поесть спокойно, — не выдерживает и смеётся Чонгук. — Вы у меня каждый раз

еду тягаете. Все.

— Мы с тобой потом тоже делимся, — заявляю и подхожу к нему. — Дай, — прошу и

наклоняюсь, развернув на нас с ним камеру.

— А что мне за это будет? — вскидывает подбородок Чон.

— Я покажу тебе эгьё.

— Тогда точно нет, — отворачивается, нервно смеясь.

— Да, Чонгук! — тяну. — Поделись!

— В холодильнике ещё есть.

— С твоих рук всё вкусней, — заявляю и открываю рот, чтобы получить пирожное, мне
давят пальцами на нижнюю челюсть и закрывают его. Я цокаю расстроенно и
разворачиваюсь, чтобы уйти, собираюсь выключить видео, но роняю телефон из рук,
когда меня внезапно хватают за руку, разворачивают к себе, чтобы поцеловать, а
потом всё-таки дать откусить пирожное. Но мама этого уже не видит и не слышит, как
громко мы целуемся, потому что к упавшему телефону подошёл Бумер и начал его
обнюхивать, заглушая всё и закрывая обзор. Спасибо ему за это.

Есть ещё небольшое видео, где я играю с Локи и ещё маленьким Бумером, пока
отсиживаюсь дома на больничном. Оно было отправлено Чонгуку — показать, что я
чувствую себя лучше и уже развлекаюсь с малышами, но момент портит то, что я чихаю
на протяжении всех двух минут так, будто атомный завод взрывается.

Короткое видео с моего дня рождения, когда Сумин притащила Хосока и Чимина в
двенадцать ночи к нам домой, чтобы меня поздравить. Пока я сонный задуваю свечи,
предупреждённый заранее Чонгук стоит рядом и улыбается, а потом безжалостно окунает
меня лицом в подаренный торт. Но и я не промах — потом трусь о его лицо своим в
отместку. Фотография с нами перепачканными теперь стоит у него на обоях в телефоне.

И ещё много-много всего, что я показываю маме, после чего в прихожей раздаётся
дверной звонок, оповещающий о приходе гостя, которого она тут же идёт встречать.
Чонгук, зашедший на порог после отворения двери, дарит маме полюбившиеся ей цветы
жасмина, поздравляет с возвращением домой и забирает меня. Я прощаюсь с мамой,
надеваю пальто и выхожу на улицу, где стоит у дома припаркованный урус.
Разместившись в салоне, я, преисполненный хорошим настроением и предвкушающий
отличное времяпровождение сегодняшним вечером, пристёгиваюсь и решаю спросить:

— Куда поедем?

— Куда захочешь, — увиливает от ответа Чон.

— Даже на край света отвезёшь? — улыбаюсь.

Чонгук заводит машину и находит мою ладошку своей, переплетая наши пальцы и
располагая на моей ноге.

— Там мы ещё точно не были, но я знаю местечко получше, и оно тебе точно
понравится.

— М-м-м, — заинтересованно тяну. — И где же это?

— У алтаря.

========== Бонус. О друзьях ==========

Комментарий к Бонус. О друзьях

Теперь точно могу сказать, что с этой работой покончено.
В двадцать четыре я понял для себя одну простую вещь — никогда не знакомь своих
старых друзей и новых, особенно если они схожи по степени ебанутости. Особенно если
у них одинаковый музыкальный вкус. Особенно если они находятся возле музыкальной
установки подвыпившие.
Полгода назад мы с Чонгуком условно связали себя узами брака. «Условно — это как?»
спросите вы, а я отвечу, что мы поженились везде, кроме документов. То есть без
штампа в паспорте, чтобы лишних проблем не возникало. Признаемся, что мир не готов
к легализации однополых браков, и пока закроем на это глаза. Нам важно то, что мы
можем официально называть друг друга мужьями, а на безымянных пальцах красуются
обручальные кольца. Для этого, конечно, мы полетели туда, где всё могли бы
устроить, то есть в Испанию, заодно и отдохнули там недельку. Время… незабываемое.
Сама атмосфера улочек Испании завораживала, а тот факт, что мы приехали туда
заключать брачный договор… В общем, да, теперь мы «официально» мужья, что не
укладывается в голове до сих пор, и продолжаем жить душа в душу уже… шестой год?
Удивительно, как быстро пролетело время.

Мы успели побывать и в других странах, помимо Испании, слетали в Париж, посетили

Грузию и Австралию. Всё это, разумеется, было с некоторыми промежутками времени,
чтобы не возникло подозрений на работе, но что-то мне подсказывает, что все давно
всё поняли и приняли. Мне кажется, что мы были слишком очевидными, хотя Хосок
говорил, что вроде всё как обычно. Я думаю над тем, чтобы сменить место работы,
дабы не доставлять Чонгуку лишних поводов отвлекаться на сплетни, он же всё равно
говорил, что как только я наберусь опыта, то могу идти на все четыре стороны.
Работать вместе, конечно, удобней и комфортней, да и привыкли уже оба, но… всё
равно меня немного напрягает то, что из-за наших отношений в Чонгуке как в
руководителе могут усомниться, но это нам с ним ещё предстоит обсудить. Самому
такое решение не хочется принимать, лучше посоветоваться, может, мы что-нибудь
другое придумаем.

Я не привык, что у нас с Чонгуком выходные совпадают, но с недавнего времени это

так, поскольку я получил новую должность и повышение. Хосок искренне поздравил
меня, сказав, что я это заслужил, то же сказал и Чонгук, когда дома шепнул об этом
на ушко, пока я обтирал Локи полотенцем после купания. Я опешил тогда, повернулся в
неверии с широко раскрытыми глазами, а потом меня осадили простым: «Но чтобы
получить повышение, тебе нужно ещё кое-что сделать». Этим «кое-чем» оказался ряд
поручений, плюсики за выполнение которых и приблизили меня к новой должности. Я
справился с ними за месяц и получил-таки новое место в компании. Преисполнился, так
сказать.

Теперь у меня выходные в четверг и понедельник, и последний день я старался забрать

себе и провести свободное время с Чонгуком. Он не всегда соглашался выходить из
дома, ссылаясь на то, что его социальная батарея иссякла и лучше нам посидеть в
квартире и поиграть с собаками, чем идти куда-то на прогулку. Я его понимаю,
поэтому не наседаю, вместо выхода в свет устраиваю нам день релакса и расслабления.

Сегодня один из наших долгожданных общих выходных, только мужа у меня украл на день
Хосок, вытащивший Чонгука в бар. В принципе, сейчас начинаются потепления, жарко, я
бы и сам был не прочь выпить кружку холодного пива, но тревожить их уединение не
буду. Они давно не сидели вдвоём, наверное, им есть что обсудить без лишних ушей.

Но их идиллию приходится нарушить в начале первого дня — мне необходимо позвонить

Чонгуку и кое-что спросить. Это не требует отлагательств, потому что от этого
завишу не только я, но и время и средства других людей. Набрав номер, ставлю
телефон на громкую связь и мою себе фрукты, чтобы позже нарезать и идти смотреть
фильмы, которые насоветовала Сумин.

— Да? — механическим голосом отвечает Чонгук, немного с перебоем из-за подключения

связи.

— Извини, что отвлекаю, но я должен кое-что спросить. Это важно, — не юлю и

перехожу к делу.

— Я весь внимание.

— Минни, Сокджин и Энди собираются прилететь, мы можем устроить что-то по типу…

вечеринки или чего-то такого дома?

Буквально несколько минут назад в нашем общем чате обсуждалась покупка билетов и
дата прилёта, по которой ребята ориентировались, чтобы прибыть в один день. Мы
последний раз виделись… наверное, когда разлетались после учёбы, это почти три года
назад. В остальное время только по видеосвязи общались или в переписке. Не самый
лучший способ общения, согласитесь. Куда лучше было бы увидеться воочию. Но у всех
были свои дела и проблемы, а сейчас всё складывается как никогда хорошо — у Минни
отпуск, у Джина и Энди тоже, я хоть и не могу таким похвастать, но всё равно
возможность увидеться даже после работы грела душу. Вопрос о проживании ребят
решается ими, о покупке билетов они тоже договорятся, я хочу только встретить их и
отметить приезд. А там, может, они и с Сумин успеют пересечься, она давно хотела
познакомиться с ними.

— М… а когда? — могу представить, как складка задумчивости залегла между его

бровями, когда он размышляет о чём-то.

— Я так думаю, в конце этой недели или в начале следующей. Где-то так.

От волнения закусываю губу, ожидая вердикт. Чонгук не имеет ничего против моих
друзей, как и я против его, но перспектива принимать столько людей в квартире может
восприняться немного нежелательно, особенно если учесть то, что на работе мы в
последнее время загружены и хотим отдохнуть. Гости могут стать помехой, но могут и
поспособствовать отдыху. Вопрос только в том — как Чонгук оценит это предложение, и
в какую сторону перевесит чаша весов выбора.
— Мы можем это обсудить потом, когда ты вернёшься, но было бы лучше решить всё
сразу сейчас, — мягко говорю. Не хочу давить на него, но сейчас мне нужно склонить
его к нужному себе выбору. Я потом точно знаю, как смогу загладить вину за друзей и
наш нарушенный покой.

— Манипулятор, — цокнув, усмехается на той стороне Чон.

— Чуть-чуть, — тяну уголок губ, выключая воду, беру разделочную доску, нож и
начинаю резать фрукты, отложив телефон немного дальше, чтобы он не так сильно
улавливал звуки потрошения яблока. — Ну так?..

— Я не против, Тэхён, делай, что хочешь, — озвучивает то, что я хотел.

— Хорошо, спасибо, — улыбаюсь широко. — Хосоку привет.

— Ага, давай, вечером приеду.

На этом наш разговор заканчивается.

Расправившись с фруктами, я возвращаюсь в гостиную, где сидел до этого, и включил

на телевизоре первый фильм. Попутно с просмотром придвигаю к себе ноутбук с
открытым чатом, где друзья вовсю обсуждают предстоящий отдых за границей.

Минни:
Учтите, что я уже взяла билеты на 16 число, никого ждать не буду.

Сокджин:
Сего года?)

Минни:
Нет, блять, следующего.

Энди:
Я смотрю, на 16 число есть только поздний рейс, мы в Корее будем аж вечером.

Минни:
Пф, ничем не могу помочь.¯\_(ツ)_/¯

Сокджин:
Надо было со всеми покупать, а не купить и поставить перед фактом. -_-

Минни:
Энди, приласкай свою истеричку, а?)

Энди:
Он в ванной тусуется, а я в спальне.
Слишком далеко, мне в падлу вставать.

Минни:
А как же эротический массаж в горячей ванне?!
Пиздец вы скучные.

Вы:
А идея между прочим неплохая.
Всем советую.

Энди:
Детка, нам стоит попробовать.
Минни:
ДееееЕЕеЕеЕетка)

Вы:
Дееетка XD

Сокджин:
Где тут кнопка заблокировать?

Я улыбаюсь на сообщения друзей. Как же не терпится их встретить спустя столько

времени.

Просмотр фильмов занимает меня на весь день, немного вгоняет в усталость. Я раньше
не особо жаловал фильмы и сейчас того же мнения, они наводят скуку и уныние,
большинство кинокартин не интересны мне и вызывают только зевоту и желание
выключить телевизор. Но я досматриваю всё, что мне прислала Сумин, и пишу ей, что
мне где понравилось, а что нет.

Локи лежит на диване рядом со мной, а Бумер развалился на спине на своей лежанке
возле дивана, чем вызывает у меня улыбку. Надо выгулять их до прихода Чонгука,
чтобы потом не дёргать ни себя, ни его, поэтому приходится оторвать свою тушу от
дивана, потревожив этим сон пуделя, и пойти наверх, чтобы переодеться и пойти на
прогулку. Сама она занимает не больше часа, за который мы проходимся по району,
встречаем наших соседей, с алабаем которых Локи не упускает возможности поиграть, в
отличие от Бумера, который их недолюбливает и предпочитает в моменты встречи
погреться у меня на руках, видим Хейю с мамой Чимина, машущую нам ручкой, а потом
всё же идём домой.

В прихожей, оставив ключи и рулетки поводков на полках шкафа, я замечаю обувь

Чонгука. Кажется, кто-то уже вернулся с неделовой — в кои-то веки — встречи.
Отпустив собак, почувствовавших второго хозяина, восвояси, я вешаю ветровку в шкаф
и прохожу в квартиру, сразу же улавливая нотки чужого парфюма в воздухе. Чонгук
находится в гостиной на длинной части дивана без спинки, сидит спиной ко мне и,
видимо, чем-то увлечён, раз не обращает внимания, пока я не подхожу ближе.
Склонившись, обнимаю его сверху, тут же прижимаясь губами к тёплой шее, и вижу, что
так заняло его.

— Ты её увольняешь? — немного хмурюсь, случайно прочитав сообщение из переписки с

Джиу.

— Она продолжает совершать ошибки, не вижу смысла держать её в компании, раз за ней
приходится всё переделывать.

Речь идёт о Хан Сохи, которая однажды пыталась подпортить жизнь мне на работе.

— А на её место кого определишь? — интересуюсь.

— Кто-нибудь найдётся, незаменимых людей нет, а работа нужна многим, — заблокировав

телефон, Чонгук откладывает его на столик впереди и возвращается в исходное
положение, чтобы повернуть голову в сторону, найти мои губы своими и на несколько
секунд примкнуть к ним. На языке остаётся послевкусие выпитого им пива, но это не
портит поцелуй. — Чем занимался?

— Фильмы смотрел, — отвечаю и сажусь рядом.

Чонгук опускает взгляд в пол, где вьются возле его ног Бумер и Локи, и наклоняется,
чтобы позволить им обласкать себя с ног до головы, гладит их за холку, между ушек и
по спинам, улыбаясь тепло. Локи даже запрыгивает на диван, чуть ли не падает с
него, когда пытается залезть на Чонгука, но тот придерживает его и опускает обратно
на пол.

— Чонгук, ты точно не против моих друзей дома? — уточняю, подав голос. Честно
говоря, меня напрягает это, кажется, больше, чем его, потому что я беспокоюсь о
комфорте Чонгука, и мне не нравится, что я должен его потревожить даже на день.

— В смысле? — немного заторможено поворачивает голову ко мне он, непонятливо сведя

брови. — Я же сказал, что ты можешь делать, что хочешь. В чём проблемы?

— Тебе будет нормально? В том плане, что…

— Тэхён, — со вздохом Чонгук выпрямляется, перебив меня, и делает лицо, которое я

люблю и ненавижу с нашего знакомства — мудрое, понимающее, с которым он будет мне
что-то объяснять. — Если бы я был против, то так бы и сказал.

— Я знаю это, — опускаю взгляд, поджав губы.

— Тогда почему в твоей голове возникла мысль, что это может навредить моему
комфорту? — немного склонив голову, он пытается заглянуть в моё лицо, а я ему
помогаю, снова подняв глаза на него. — Разве я могу быть против твоих друзей или
что-то запрещать тебе?

— Можешь, это твоя квартира.

— Ты постоянно забываешь, что тоже здесь живёшь, значит, она автоматически и твоя
тоже. Ты спросил у меня, поинтересовался, я ответил тебе согласием и поддержал, так
откуда вдруг сомнения?

— Не знаю, — вздыхаю. — Наверное, иногда просто хочется сомневаться. Иногда это

нужно.

— Возможно. Но помни, что всегда можешь ими поделиться.

— Я и делюсь.

— И как? Полегчало?

— Немного отлегло.

Чонгук усмехается.

— Только немного?

god knows i tried — lana del rey

Я недолго выжидаю, скользя по нему изучающим взглядом, а потом говорю:

— Чтобы прогнать их до конца, сделай кое-что, — голос стал немного тише.

— Что? — вторит мне Чон, а я вижу проблеск интереса в тёмных радужках.

Приблизившись к его лицу, мягко касаюсь мягких губ своими, опустив в удовольствии
веки. Чонгук тянется навстречу, углубляет поцелуй, поняв, что только им я не
планирую ограничиваться. Подобрав ноги на диван, на миг отрываюсь, чтобы перекинуть
ногу через его бёдра и устроиться сверху. Взяв лицо без признака щетины в ладони,
вновь припадаю к губам с шумным вдохом, по инерции изогнув позвоночник, чтобы быть
ближе, и как бы случайно двигаю бёдрами, провоцируя чужую реакцию на свои действия.
Задушенное в поцелуе мычание и, наверняка, сведённые брови пускают по моему телу
волну томного возбуждения, а когда широкие ладони ложатся на мои ягодицы и слабо
сжимают их, чувствую, как морским узлом завязывается приятное ощущение внизу
живота. Чонгук пытается отстраниться, я его прикусываю за нижнюю губу, позволяя
разорвать контакт и заглянуть в глаза.

— Не думаю, что дети захотят смотреть на это, — говорит, озадаченно хмурясь.

— Дети? — усмехаюсь я, поняв, что тот имеет в виду собак, которые всё ещё крутятся
у него под ногами. — Им не привыкать слышать нас.

— Но не видеть. Это может повлиять на их психику, — продолжает Чонгук и смешит этим

меня, заставляя уткнуться лбом в его плечо.

Меня всегда поражало, что он может в подобный момент контролировать себя и ещё
шутить при этом. Я завожусь едва не по щелчку пальца и готов на стену лезть от
желания, если мы просто увлекаемся, когда целуемся, но он всегда умел и умеет
сохранять трезвость разума, давая себе слабину лишь тогда, когда точно уверен в
том, что должно произойти.

— Хочешь пойти в спальню, так и скажи, — шепчу ему в шею и целую в любимую жилку,
на которой обычно не удерживаюсь и оставляю следы. Уж слишком мягкая и приятная
кожа, не могу удержаться. — И не нужно для этого приплетать сюда наших «детей».

— Я не хочу в спальню, — говорит Чонгук и обдаёт шёпотом моё ухо: — Я хочу горячую
ванную и тебя рядом со мной в ней.

Забавно, что сегодня мы с друзьями обсуждали подобное времяпровождение. Мысли

материальны, да? Я совсем не против.

— Тогда пойду включу воду, — оповещаю, последний раз оставляю след от губ на шее и
слезаю, чтобы уйти в ванную и побудить Бумера рвануть за мной следом.

Пока настраиваю воду, проверяя температуру, слышу, как в ванную заходит Чонгук,
наверняка принёсший сменную одежду. Я добавляю в воду какие-то аромомасла, которыми
меня задарила мама, а на мои плечи ложатся любимые руки, чтобы провести по
предплечьям вниз и губами прижаться к затылку, уткнувшись носом в отросшие вьющиеся
волосы. Чонгук стоит вплотную ко мне, заставляет выпрямиться и откинуться чуть
назад, чтобы не оставить просвета между телами и позволить поцеловать себя в
ключицу, оголившуюся из-за сдвинувшегося воротника футболки. По коже волна мурашек
от чужих прикосновений. Проводя ладонью по моему животу, цепкие пальцы — на одном
из которых в тусклом свете блестит обручальное кольцо — берутся за край футболки и
тянут вверх, помогая мне раздеться. Другая ладонь тут же находит надпись с левой
стороны на рёбрах, по памяти очерчивая нужное место самыми кончиками, немного
дразня и щекоча чувствительную кожу.

— Чонгук… — я не выдерживаю никогда его долгих пыток с прикосновениями, которыми он

любит меня одаривать.

— М? — мурчит на ухо, оставляя за ним короткий поцелуй.

— Если продолжишь и дальше, то просто расслабиться в ванной не получится.

— Кто сказал, что я хочу просто расслабиться? За просто разговора не было.

С моих губ срывается смешок.

— Ты…

— Я.

— Сводишь меня с ума.

Развернувшись, обнимаю его обеими руками за шею и притягиваю к себе, чтобы впиться
настойчиво в губы. Странно, что раньше приверженцем подобных поцелуев был он, ведь
стоило только начать целоваться, Чон сразу перехватывал инициативу и углублял
поцелуй, делал его напористым и возбуждающим. Теперь же такие ласки полюбил я, а
Чонгук стал более нежным, разогреваясь лишь тогда, когда я раздразню его, или когда
желание обострится. Но я, честно, плавлюсь от его трепетных касаний к себе, это
похоже на своего рода отвлекающий манёвр — вот он сначала ненавязчиво обнимает
тебя, медленно ведёт губами вдоль шеи, а потом неожиданно впивается пальцами в твои
бёдра и прикусывает в порыве страсти твою ключицу. От подобных махинаций конкретно
сносит крышу.

Его ладонь ложится на мою поясницу и прижимает вплотную к себе настолько, что,
кажется, кислорода начинает не хватать. Сзади меня журчит вода, почти заполнившая
ванную, её необходимо выключить, я стараюсь это сделать не глядя, немного
потянувшись рукой назад влево. Опустив рычажок крана, погружаю комнату в тишину,
нарушаемую только звуками наших губ. У меня кожа покрывается пупырышками мурашек,
когда приходится отстраниться, чтобы избавиться от одежды полностью и мне, и
Чонгуку. У него губы красивые безумно — покрасневшие, немного припухшие, необычной
кукольной формы, такие вкусные и любимые, от них отрываться каждый раз очень
трудно.

Некоторые говорят, что одежда украшает человека, но я вынужден оспорить их суждения

— Чонгука никакая одежда не сможет украсить так, как он её. Он продолжает посещать
зал, чтобы не терять форму, из-за этого мышцы его пресса заставляют залипать меня
каждый чёртов раз, а за крепкие бицепсы снова и снова хочется хвататься руками,
ощущать, как они напрягаются, когда он на пике. Я дурею от его вида долгие пять
лет, и, кажется, не перестану этого делать до самой смерти. Это куда больше, чем
любовь — это зависимость от человека и всего, что напоминает о нём, всё, что с ним
связано, кружит голову и заставляет быть самым настоящим наркоманом. Запах,
фотографии, жажда касаний, голос — я так сильно погряз в нём, что уже поздно что-то
делать. Это не первый этап зависимости, а тот самый момент, когда что-то
предпринимать уже поздно. Дальше только конец.

Пока помогаю снять ему рубашку, не упускаю возможности пометить губами как можно
больше участков смуглой кожи, чем получаю награду в виде сбившегося дыхания, тихих
вздохов и участившегося сердцебиения. От кончиков чужих пальцев, ведущих вдоль
моего позвоночника — дрожь по телу. Большой и указательный пальцы цепляют резинку
домашних штанов, тянут вниз, позволяя им свободно упасть на пол, оставив меня
только в белье. В ванной становится душно из-за тёплой воды, запотевает зеркало и
стеклянные стенки душевой кабинки; завесой похоти, как туманом, застилаются мои и
чонгуковы глаза. Я целую его в этот раз медленно, растянуто, пока звеню пряжкой
ремня на его джинсах, потом отстраняюсь, но от губ не ухожу, оставаясь всё также в
жалком сантиметре от них, ловлю его поплывший взгляд и не могу удержаться от
довольной ухмылки. Когда я хочу — даже его стойкая выдержка трещит по швам. Обожаю,
когда он смотрит на меня так — будто вот-вот накинется, от этого коленки
подкашиваются, дыхание сбивается, а улыбка всё шире становится, больше провоцируя
его на действия.

Чонгук подаётся вперёд в этот раз первым, вгрызается в мои губы и слабо прикусывает
их, заставляя меня задыхаться и почти свалиться в ванную. Джинсы тоже падают вслед
за штанами на пол. Рука Чонгука снова сжимает мою ягодицу через ткань боксеров,
прижимает мой пах к его. Заглушенный поцелуем стон отзывается мычанием, я немного
сжимаю смоляные волосы у корней, хмурясь. Трудно растягивать прелюдию, когда уже
горишь от желания.

Я через силу отлипаю от влажных из-за смешавшейся слюны губ, расправляюсь с

остатками одежды на нас и зову Чонгука в ванную. Он садится в немного горячую воду
первым, блаженно прикрыв глаза и откинувшись на бортик. Я залезаю следом, немного
зависаю, сидя между его разведённых ног на коленях. На бортиках расположились
накачанные руки, голова с закрытыми глазами чуть откинута назад, кадык под тонким
слоем кожи двигается от сглатывания. Тяжело дышать, воздуха не хватает, и всё из-за
того, что я не выдерживаю чужой красоты. Невозможно сочетать в себе всё, начиная
внешностью и заканчивая острым умом. Таких идеальных людей просто-напросто не
существует. Если это очень длинный сон, где мне достался единичный экземпляр
произведения искусства в лице любимого человека, я убью собственными руками
каждого, кто попытается меня разбудить.

Я немного ложусь на него сверху, снова припадая к жилке на шее губами, веду руками
по мышцам на груди, намеренно задеваю соски — сразу чувствую, как напрягается
каждый кубик пресса. В мои волосы зарываются длинные пальцы, губы над моим ухом
издают вздох-стон, когда я проезжаюсь своим членом по его, качнув слабо бёдрами.

— Сядь нормально, — говорит, опуская обе ладони на мои ягодицы и помогая

расположить ноги по сторонам от его бёдер и сесть сверху.

— Что в твоём понятии «нормально»? — спрашиваю с лёгкой улыбкой, выпрямившись, но

не отняв рук от сильного тела. Чужие ладони находят мои и перехватывают их,
переплетая наши пальцы, а истерзанные губы отзеркаливают мою улыбку, отчего глаза
немного сощуриваются. — Может ли это быть завуалированным предложением сесть на
твой чле… — Чонгук смеётся вдруг приглушённо. — Что? — шире улыбаюсь.

— Какие фильмы ты сегодня смотрел? — вопросом на вопрос отвечает, почувствовав

связь между моими словами и моим досугом.

— «Пятьдесят оттенков серого» все части, — цокаю, подрагивая плечами в беззвучном

смехе. — Так заметно?

— Ты из тех людей, которые атмосферу просмотренного фильма или сериала проецируют

на себе, если сильно впечатлились. Или характеры персонажей. И что? Как тебе? Ещё
не хочешь опробовать БДСМ?

— Нет, — кривлюсь, веселя Чона, поглаживающего мою талию и бёдра. — Наверное, это
то, к чему я никогда не буду готов.

— Тогда хочешь ли ты заняться любовью со мной? — спрашивает он, поднося мою левую
ладонь к губам и целуя её, смотря мне в глаза.

— Мистер Грей не занимался любовью в фильме. Он трахался.

— Жёстко, — вместе договариваем конец знаменитой фразы и усмехаемся.

Я наклоняюсь и целую его, неосознанно двинув бёдрами и спровоцировав трение наших

органов друг о друга.

— Но на что-то жёсткое сегодня нет сил, — оторвавшись, говорю. — И настроение не

то, — дополняю, уже намеренно двигая бёдрами навстречу и назад.

— Кто-то сегодня очень разнеженный, — руки Чона спускаются к моим ягодицам, одна
идёт чуть дальше, пальцы очерчивают кольцо мышц, немного щекоча и заставляя меня
вновь покрыться с ног до головы мурашками, а потом одним давит и проникает внутрь.

— Скорее ленивый, — исправляю я, двинувшись длинному пальцу навстречу.

— Если хочешь, я всё сделаю.

— Не хочу как бревно просто лежать.

— Ты не бревно, если не принимаешь в сексе активных действий. К тому же это
происходит не всегда, а лишь тогда, когда кому-то нужно отдохнуть. Всё во
взаимовыручке и понимании. Да и какая разница, кто что делает, если удовольствие по
итогу получат оба? Тебе принципиально?

— Не всегда, — усмехаюсь, чувствуя, как к одному пальцу добавляется второй, и

закусываю нижнюю губу, чтобы перетерпеть не слишком приятные ощущения.

— А мне нет. Поэтому не смей думать, что ты должен переступать через нежелание
каждый раз, просто чтобы не быть «бревном», — вроде и мягко, но строго наказывает
Чонгук, зная, как я могу порой серьёзно удариться в какие-то стереотипы и глупые
мысли.

— Хорошо, не буду, — обещаю. — Ц, за тебя архангелы в Раю драться будут!

Чонгук смеётся, а я снова приближаюсь к нему, взяв в ладони лицо, чтобы поцеловать
и не отвлекаться на растяжку.

***

Наступает шестнадцатое число. Оно удачно выпадает на понедельник, когда и я, и

Чонгук свободны от дел. Поинтересовавшись в чате у друзей насчёт предпочтений в еде
и выпивке, я заказываю всё нужное и попутно узнаю, что Минни везёт с собой
двухлитровую бутылку своей знаменитой настойки, которую уже делает сама, взяв
рецепт у папы.

Минни:
Не знаю, насколько ядрёной она получилась, надо будет проверить.
Но если вас унесёт от первой же рюмки — я не виновата!

Фантастика.

Сказав Чонгуку за чудо-зелье Минни, я видел, как он на секунду завис, а потом

повернулся на меня с вопросом: «То самое, от которого вы утром себя по частям
соскребали?». Да, Чонгук, именно оно, но уже с почерком моей дорогой подружки, так
что обещать такой же эффект не могу. Тут либо лучше, либо хуже. Но мы люди уже
наученные — перебирать не будем и постараемся пить аккуратно.

Я весь в суматохе с самого утра, вертелся как белка в колесе, приводя вместе с
Чонгуком квартиру в порядок, заказывая еду и ездя в магазин за алкоголем (на всякий
случай, не думаю, что после печального опыта кто-то рискнёт пить настойку Минни),
не заметил, как время подоспело, и пора было ехать в аэропорт встречать Сокджина и
Энди, которые нашли билеты на более раннее время и прибыли в три, а не в семь. До
аэропорта ехать полчаса без пробок, надеюсь, что не попаду в одну такую. К слову, я
успел получить права, и теперь Чонгук иногда даёт мне урус в распоряжение, когда
ему самому ехать никуда не нужно.

Удача явно не на моей стороне, потому что я таки попадаю в пробку и предупреждаю по
телефону друзей, что задержусь. После, повесив руки на руль, вижу, что мне звонит
Чонгук, и сразу снимаю трубку, поставив на громкую связь.

— Когда приедешь, тебя будет ждать сюрприз, — говорит он мне, отчего мои брови
сводятся непонятливо.

— Окей… — тяну неуверенно, а потом обрисовываю ситуацию: — Я задержусь, здесь

пробка, ещё даже не успел до аэропорта доехать. Не теряй, если что.

— Хорошо, мы ждём тебя, — слышу, как с последними словами звонко гавкнул Локи,
будто подтверждает слова Чонгука, и улыбаюсь этому, когда сбрасываю трубку.
Выехать получилось только через двадцать минут, и ещё пятнадцать я ехал до своего
места назначения. Сокджин и Энди нашлись на одной из лавочек в самом здании и,
завидев меня, машущего им рукой, сразу же двинулись навстречу с чемоданами. Энди
изменился и сделал себе забавные кудряшки, похожие на мои, и стрижку короче, чем
была у него раньше, а Сокджин, не изменяя себе, оставил родной чёрный цвет волос,
но стрижку сменил на некое подобие маллета. Оба выглядят будто повзрослевшими за то
время, что мы не виделись, последний так точно стал ещё шире в плечах, это видно
невооружённым глазом, а Энди в довесок ко всему ещё и в круглых очках в тонкой
оправе был. Как же давно я их не видел.

— Хе-е-ей, — тянет Джин и первым тянется обниматься, оставив чемодан стоять рядом.
— Как же, сука, я по тебе скучал, кудрявая башка! — говорит со стиснутыми зубами и
треплет меня быстро по волосам, путая их, из-за чего я ворчу.

— Я тоже по тебе скучал, киборг-убийца, — отвечаю и отстраняюсь. — Ты их себе

наращиваешь или что? — осматривая широкие плечи, спрашиваю.

— Завидно? — довольно ухмыляется Ким.

— Он хотя бы не боком в дом заходит, — хмыкает Энди, слыша тут же возмущённое «эй!»
от своего парня, и идёт ко мне обниматься. — Можно я на тебя прыгну?

— Нет! — вылупляю глаза, а видя жалостливо оттопыренную нижнюю губу Энди, говорю: —
Ладно, прыгай.

Друг, не медля, сигает на меня, облепив конечностями, как коала, и так же треплет
по волосам, как Сокджин ранее. Мне уже страшно представлять, что будет, когда я
посмотрю в зеркало.

Закончив с приветствием, мы идём к машине, погружаем в багажник чемоданы ребят,

садимся в салон и выезжаем из Инчхона. Джин расположился рядом на пассажирском, а
Энди выглядывает сзади, взявшись за наши сидения руками.

— Ахренеть, мы в Корее, — восхищённо вздыхает он. — Даже не верится, что всё же

выбрались. И Минни скоро встретим.

— Я бы сказал, что это минус, но я рад, что она тоже прилетит, — хмыкает Сокджин.

— Знаешь, меня уже несколько лет мучает вопрос: сколько вы с ней знакомы? —
спрашиваю, включая поворотник и сворачивая на другую улицу. Везти продолжаю одной
рукой, откинувшись на сидение.

— Ой, дохера, — говорит Ким. — Познакомились в интернете ещё… в 2019м, наверное. А

потом поступили так удачно, что попали на программу обмена в один универ и
встретились. Ну, ещё виделись раза два лично, когда она с семьёй прилетала в Париж.

По пути мы заезжаем в ещё одно место, чтобы Сокджин перевёл доллары в воны. Он
выходит, оставив нас с Энди в машине одних.

— А с нами будет твоя подружка? Как её… Сумин? — интересуется он.

Блять. Сумин.

— Блять, — вздыхаю тяжело и протяжно, откинув голову.

— Что? — спрашивает друг.

— Я должен был с ней встречать вас.

«Тебя дома будет ждать сюрприз» — всплывают в голове слова Чонгука. Может ли этим
сюрпризом оказаться Сумин, пришедшая пиздить меня? Узнаем через несколько минут,
когда доедем до дома. Следующей нашей остановкой стал отель, в котором ребята
забронировали номер, чтобы оставить вещи в нём и уже без зазрения совести и лишнего
груза поехать ко мне.

what you waiting for? — gwen stefani

Когда добираемся до комплекса и оставляем урус на парковке, направляемся к лифту. В
нём у меня почему-то в груди закрадывается не самое лучшее предчувствие. Может, это
потому, что я давно не видел друзей всех вместе в сборе, а может, потому, что когда
подхожу к квартире, слышу по ту сторону двери музыку.

— Вечеринка началась без нас? — хмыкает Энди.

А мне что-то нихрена не смешно, потому что Чонгук бы не стал так громко её
включать, и даже если это Сумин, ей нет нужды это делать, пока меня нет. В скором
темпе я открываю дверь, музыка становится громче, а на меня и парней сразу налетает
Бумер, радостно гавкая.

— Какая прелесть! — сразу же замечает чёрную фурию возле себя Энди и садится на
корточки, чтобы погладить. — Тэхён, можно его взять на руки?

— Он тяжёлый… — отрешённо отвечаю, разуваясь, и с хмурым видом пытаясь заглянуть в

гостиную, откуда музыка и доносится.

Стоит дойти до конца коридора, я буквально замираю, смотря на то, как Чонгук сидит
расслабленно на диване, закинув ногу на ногу, а в гостиной танцуют, выкрикивая
слова какой-то песни, Сумин с Локи на руках и внезапно Минни. Из-за задёрнутых
чёрных штор в комнате полумрак, который разбавляется только разноцветным динамичным
освещением, установленным в квартире.

— Ахуеть… — только и могу сказать.

— Это кто? — рядом со мной застывает так же Сокджин.

— Помнишь разговор о ебанутых подругах? Знакомься — Сумин.

Энди, обойдя меня и Сокджина, пользуется тем, что девушки слишком увлечены и не
видят нас, и налетает со спины на Минни с объятиями, заставив ту вскрикнуть от
неожиданности.

— Придурок! — смеясь, разворачивается она и обнимает его.

Я, оставив приветствия на минуту другую, подхожу к невозмутимому Чонгуку, почему-то

улыбающемуся мне, и, пытаясь перекричать музыку, сажусь рядом, чтобы спросить:

— Откуда здесь Минни?

— Сначала пришла Сумин, про которую ты забыл, минут через десять мы услышали звонок
в дверь, думали, ты вернулся, а там вот такой сюрприз.

У меня внутри холодеет всё от одной мысли, что Минни пришла в дом незнакомых ей
людей, где хотела найти меня, и что Чонгуку пришлось объяснять ситуацию обеим
подругам, потому что сам я прокололся, не рассчитав время и из-за своей дырявой
головы забыв о Сумин.

— Успокойся, — утешает меня Чонгук, вычисляя всё, что у меня творится внутри, по
одному только напуганному взгляду. — Девочки сразу подружились и начали
эксплуатировать колонки, с Минни я коротко переговорил, она сразу поняла кто я и
что, в силу характера не побоялась познакомиться, поэтому неловкости не было. Не
трясись, всё здесь в порядке, — мягко усмехается, положив свою ладонь на мою и сжав
мои пальцы.

— Кукся, иди гостей встречай! — кричит из-за спины Сумин на английском, поняв, что
сегодня мы только на нём балякать и будем.

Минни снова кричит коротко, когда во время очередной перепалки Сокджин закидывает
её себе на плечо и уносит в сторону прихожей, видимо, планируя вынести её из
квартиры.

— Энди, — протягивает Сумин руку мой друг, а она жмёт её, — очень приятно.

— Мне тоже, — отвечает Сумин.

Я не успеваю следить за всем сразу, замечаю всё урывками и бегу за Минни и

Сокджином. В прихожей застаю уже пошедших на мировую обнимающихся друзей, и
застываю на месте, когда Минни отрывается от Кима и резво бежит в мою сторону, а
потом прыгает, как Энди, повисая на мне и целуя в щёки.

— Я спросила у Чонгука, он разрешил, — говорит попутно, сжимая мою шею так, что,
кажется, задушит. — Твой парень просто душка. Я могу даже засосать тебя прямо
сейчас.

— Не надо! — протестую, смеясь.

— Ладно, не буду, — шутливо тянет и слезает с меня. — Когда еда? — идёт обратно в
гостиную.

— Сейчас уже должна приехать.

Сокджин и Энди также знакомятся с Чонгуком, пока девочки выбирают новую песню,
собаки резвятся у них под ногами (по крайней мере, Локи. Бумер просто лёг рядом и
не подавал признаков жизни даже тогда, когда его в сторону отодвинул Сокджин, чтобы
девочки его ненароком не затоптали. Бумер как муд по жизни) а я, поняв, что делать
пока нечего, сел к Чонгуку, открывающему шампанское, о чём его попросила Сумин.

— Для конца света не хватает только Хосока, — вздыхаю, положив голову ему на плечо,
не представляя, что будет, если к девочкам присоединится человек-праздник. Боковым
зрением вижу, что он перестаёт открывать алкоголь и замирает. Это что за реакция?
Неужели он…

Оторвавшись от него, поворачиваю в непонятках голову и спрашиваю:

— Не говори, что ты…

— Хорошо, не буду, — перебивает меня Чонгук и откупоривает-таки шампанское, вынув

пробку с характерным хлопком, а потом поворачивается на меня и пытается сдержать
улыбку, из-за чего на лице играют мимические мышцы.

— Бедные соседи, — смеюсь я, зажмурившись.

— Только не плачь, ещё рано оплакивать их нервные клетки.

— После этого нам точно придётся съезжать, — падаю лбом на его плечо снова, пока он
разливает по бокалам шампанское.

— И заводить добермана.
— Тогда Хосок точно перестанет к нам ходить.

— Тэхён! — зовёт меня Минни и тут же подходит, за руку утягивая меня на

импровизированный танцпол. — Мне нужно было ждать почти три хреновых года, чтобы
потанцевать с тобой, не лишай меня этого удовольствия.

— Но…

Чонгук проходит мимо нас и говорит мне, приблизившись к уху:

— С Хосоком и едой я разберусь, веселись.

Я выдыхаю и смотрю ему, уходящему в коридор, вслед, пока Минни не пищит тихонько.

— Говорю же, душка!

Сумин залпом выпивает свой бокал с шампанским вместе с Минни, танцует в такт
знакомой им — и незнакомой мне — песни, пока Сокджин на пробу наливает немного
настойки Минни и подносит к носу рюмку, чтобы понюхать, но начинает сразу кашлять,
отвернувшись и отведя от себя подальше чудо-зелье. Энди заводит Сумин в совместный
танец, то закручивая её, то вместе с ней двигаясь в танце, выученном из тиктока. Не
могу не улыбаться, смотря на них всех.

В какой-то момент музыка обрывается, из-за чего все в один голос возмущённо стонут,
а я непонятливо кручу головой. Колонки были подключены к телефону Чонгука, но ни
его, ни телефона я нигде не вижу. Зато через несколько секунд музыка возвращается с
композицией «rock this party», и, проговаривая слова песни, в комнату вплывает в
солнцезащитных очках и с пакетами еды Хосок.

— Everybody dance now! — кричит он, побуждая моих друзей закричать ему одобряюще в
приветствии.

Чонгук сворачивает с такими же пакетами в сторону кухни, смеясь под нос, а я качаю
головой, почему-то не удивившись, что Хосок захочет появиться эффектно.

— Чон Хосок, — представляю я его и забираю пакеты, чтобы помочь Чонгуку, пока Чон
поворачивается вокруг своей оси на пятках, расставив руки в стороны. — Сокджин,
Энди, Минни, — указываю на всех по очереди и удаляюсь.

— Пока мне не нальют, я отказываюсь воспринимать вечеринку, как удачно проведённую,

— заявляет Хосок, а я усмехаюсь под нос.

Поставив пакеты с горячей едой на стол на кухне, достаю контейнеры, пока Чонгук
достаёт тарелки из шкафчика, и слышу, как компания за спиной громко смеётся из-за
чего-то, а Минни что-то кричит вдогонку шутке, добивая её и заставляя всех смеяться
громче. Кажется, Хосок уже нашёл с ними общий язык, всего за несколько минут.

— Теперь твоя душа спокойна? — отвлекает меня от слежки Чонгук, тоже принявшись
разбирать пакеты.

— Кажется, да, — улыбаюсь, снова бросая взгляд в гостиную, а потом обращаюсь к

Чонгуку: — Кто в этот раз пойдёт договариваться с соседями?

— Я уже договорился, — невозмутимо отвечает он.

— Когда успел? — хмурюсь.

— Сейчас, когда с Хосоком еду забирал, решил заскочить к ним, чтобы дальше проблем
не было.

— Капец, Чонгук, ты когда перестанешь быть таким идеальным? — восхищённо усмехаюсь.

— Когда перестанешь быть таким прекрасным, — отвечает, впиваясь взглядом в меня и

соблазнительно улыбаясь.

— Льстец, — щурюсь и склоняюсь через стол, улыбаясь в той же манере.

— О да, — делает то же и Чонгук, ловя губами мой смешок, прежде чем поцеловать и
почти сразу оторваться, чтобы не заставлять гостей голодать.

Удивительно, но на небольшом, вернее невысоком, столике в гостиной удалось уместить

большинство блюд, которые я заказал, другие остались стоять пока на кухне, но,
думаю, и до них доберёмся. Минни решительно настроена, чтобы попробовать всё, что
здесь есть.

Пока Чонгук и Энди разливают всем алкоголь, Хосок решает толкнуть тост.

— Давайте честно, друзья, если бы не вот этот чудесный человек, — смотря на меня,
говорит, — мы бы сейчас здесь не сидели за одним столом и не пробовали ядрёный
тайский алкоголь, — Минни довольно щёлкает пальцами, «стреляя» после одним пальцем
в Чона. — Именно Тэхён-и нас собрал здесь, познакомил и предоставил офигенную
возможность напиться и повеселиться от души.

— Не забывай, что завтра на работу, — напоминает Чонгук, заставляя всех

усмехнуться, а друга скорчить лицо в досаде.

— Ну вот, всю малину испортил, — хлопает себя по бедру Хосок в наигранном

возмущении. — Так вот о чём я. Ах, да. За дружбу!

— За дружбу! — поддерживают его все и тянутся стукаться.

За весь вечер, я, кажется, не сидел толком, танцуя то с Минни, то с Сумин, то

вообще вытянув к себе Чонгука, не выразившего возражений. С Энди мы так вообще в
какой-то момент предались ностальгии и вдвоём орали «bad romance» Леди Гаги, с
отсылкой на начало нашего общения и тот неловкий момент, когда он вдруг признался
мне в чувствах. Сейчас мы к этому относимся с иронией, поэтому не стесняемся
подпевать от души, танцуя сначала друг с другом, а потом возвращаясь к своим
партнёрам не только в танце, но и в жизни.

Настойка Минни, которой я обещал себе не злоупотреблять, пошла слишком хорошо. Она
оказалась ужасной только на запах, по вкусу почти не отличается от какой-нибудь
водки с добавками чего-то секретного. Как и по первому опыту, меня унесло довольно
быстро, даже если брать в учёт то, что я довольно плотно поел и каждый тост
закусывал.

Чувствуя руки Чонгука на своей талии во время финальной партии, не могу не провести
по его телу руками, проговаривая чётко каждое слово ему и смотря при этом глаза в
глаза. Он, кажется, подхватывает моё желание и делает то же самое, говоря со мной в
унисон.
«I want your love»Я хочу твоей любви, «I don't wanna be friends»Я не хочу быть тебе
просто другом!
Вижу, как на чужих губах растягивается широкая улыбка на последней строчке,
повторяющейся раз за разом в песне, и подаюсь вперёд, онемевшими губами втягивая
Чонгука в поцелуй. Я уже совсем ничего не разбираю, ни пространства, ни времени для
меня не существует, тело воздушное и ватное, я вот-вот улечу в небо, но меня
придерживают родные руки. Нужные. Другие губы от меня отстраняются только тогда,
когда спиной и затылком чувствую стену, не позволяющую мне потерять равновесие,
когда открываю глаза. Передо мной всё плывёт, но Чонгук не даёт заблудиться в
карусели, которую мне устроила настойка Минни.

— Всё нормально? — интересуется Чонгук, выпивший меньше всех. Кажется, мои тяжёлые
вздохи и внешний вид оставляют желать лучшего, раз он всё же решает это спросить.

— Голова кружится, — говорю и закрываю глаза.

— Открой. А то хуже будет.

Я усмехаюсь, но послушно открываю глаза.

— Угрожаешь мне?

— Не хочу, чтобы ты упал и ударился о что-то, — улыбается Чонгук. Видимо, его

забавляет мой вид.

— А ты разве не поймаешь меня? Я же сейчас начну намеренно падать, чтобы узнать.

— Не надо, — смеётся беззвучно Чонгук, а я дую губы, поднимая взгляд виноватого

щенка на него.

— Я сильно пьяный?

— Достаточно, — кивает мне, а я вздыхаю, снова прислонившись затылком к стене. — Но

знаешь, — привлекает моё внимание, вынудив открыть глаза, — как говорится… — он
поднимает палец и говорит в такт новой играющей песни: — a little party never
killed nobody.

Это заставляет нас обоих рассмеяться, а меня ещё и уткнуться лбом ему в плечо,
схватившись за предплечья руками, чтобы не пошатнуться.

— Присядешь? — на ухо спрашивает он.

— Давай постоим чуть-чуть вот так, — прошу, прижавшись к нему и чувствуя себя куда
в большей безопасности, чем если бы меня оставили на диване. — До следующей песни,
— а песня как назло сменяется в эту же секунду Сокджином. — Блять, — говорю, а
Чонгук смеётся. — Ещё один девиз, который подойдёт мне.

Мы оба ждём припева и поём в унисон: «I will survive», немного пританцовывая.

Надеюсь, утром я выживу и не умру от похмелья.

***

Кажется, я отрубился. Понимаю это по тому, что не помню, как добрался до комнаты, и
уж тем более как уснул. Чонгука рядом нет. Неужели ушёл на работу после такого?
Хотя да, он-то выпил немного, ему не из-за чего страдать. А вот я с трудом
поворачиваюсь на спину, чтобы не застонать от того, как же мне хреново. Чувствую
себя листом бумаги, который смяли, потоптали, покромсали и ещё в дерьмо окунули.
Ужасно. Как выжить? Как хотя бы добраться до несчастной таблетки от головы?

Пролежав ещё с минут десять ориентировочно в попытке заснуть, чтобы проснуться уже
трезвым и здоровым, открываю глаза, слыша, как щёлкает замок на двери в комнату, а
после заходит Чонгук. Не ушёл, вот так сюрприз.

— Ты что делаешь здесь? — хриплю не своим голосом.

— Живу, — пожимает плечами он, невозмутимо садясь на край кровати с моей стороны,
чтобы помочь с принятием таблетки, которая, оказывается, была всё это время на
тумбочке рядом вместе с водой. — Совсем дурно?

Хотелось бы сказать, что бывало и хуже, но хуже не было. Настолько херово мне
впервые. Даже ответить на вопрос не могу.

— Принести что-то?

— Намёк на тазик? — я пытаюсь принять сидячее положение, что получается очень

медленно, будто со скрипом, но в итоге получается. — До этого пока не дошло, не
волнуйся, — утыкаюсь лицом в коленки устало.

— Может, кофе или чай? За пивом похмелиться могу сходить.

— Ой, нет. Не говори про алкоголь, молю. Тогда уж лучше кофе.

— Хорошо. Выпей пока таблетку, — я отрываю лицо от ног, Чонгук протягивает мне
колёсико и стакан с водой.

Через силу пью таблетку, когда он уходит, и чувствую, что мне жарко в домашней
одежде, в которой уснул. Раздеваться пока нет сил, но терпеть то, что я могу
свариться, не хочется. Приходится преодолеть себя и раздеться, снять футболку и
штаны. Хорошо было бы, конечно, ещё сходить в душ, возможно, это помогло бы немного
прийти в себя. Никогда больше не буду пить с Минни.

Чонгук возвращается в компании Локи и кофе через несколько минут, закрывает дверь и
вручает мне кружку, которую я ставлю на колени, укрытые одеялом, а потом хлопает по
краю кровати, позволяя Локи запрыгнуть на неё и пойти ко мне.

— Почему не пошёл на работу? — спрашиваю, попутно зевая. Локи настойчиво лезет к

моим рукам, чтобы облизать их, а я увожу колени немного в сторону. — Локи, нельзя,
горячо.

— Не мог оставить тебя и гостей одних.

Каких гостей? Оставить тебя и гостей — это как? Они что, всё ещё здесь?

— То есть?..

— Я предложил им переночевать у нас, — мои брови удивлённо поднимаются. — Не каждый

таксист согласится взять с собой пьяных попутчиков, да и отправлять их куда-то по
отелям так себе идея. У нас достаточно спальных мест, поэтому все, кроме Сумин,
остались здесь — за ней в пятом часу Чимин пришёл.

Чонгук, тебе определённо нимба над головой не хватает.

— И они все сейчас внизу? — считаю нужным уточнить.

— Энди ещё спит в гостевой спальне, а другие на кухне завтракают.

— Завтракают… а сколько времени?

— Почти десять.

Я коротко мычу и отпиваю кофе, чувствуя тяжесть во всём теле и в голове особенно.

— Локи, пожалей Тэхёна, — говорит Чонгук, указывая на меня.

— Зачем? Он же может обжечься, если кружку заденет, — возмущаюсь лениво я, но

отвожу одну руку с кружкой в сторону, чтобы дать Локи подойти и облизать меня
всего. — Как ребята? У них всё хорошо?

— Вполне. Хосок и Минни, кажется, даже нашли общий язык. Вчера трещали без умолку,
и сейчас продолжают это делать.

— Сразу сказать Хосоку, что ему ничего не светит? — хмыкаю, снова отпивая немного,
пока Локи прилёг, расположившись рядом со мной.

— Давай подождём, пусть она сама ему обо всём скажет.

— Мне как-то жаль его, — поникаю. — Он столько времени без девушки, весь в работе и
случайных связях.

— У него с одной девушкой завязался короткий роман, он мне на той неделе рассказал.
Пока не знает, к чему он приведёт, но девушка очень хорошая.

— Знаешь её? — интересуюсь.

— Подруга Джиу. Сейчас её нет в городе, но не думаю, что Хосок настолько придурок,
чтобы флиртовать сразу с несколькими девушками.

— Может, с Минни у них просто нашлись общие интересы.

— Может быть, — не спорит Чонгук.

Мы общаемся ещё какое-то время, он забирается на кровать с ногами, сложив их по-

турецки, играя с Локи, чтобы я мог спокойно допить кофе, и только когда он
заканчивается, мы встаём и идём на выход из спальни: я — в ванную, Чонгук с Локи —
к гостям. Душ помогает мне более-менее прийти в себя, но всё равно в теле
чувствуется неприятное ощущение после выпитого крепкого алкоголя, поэтому двигаюсь
я, как улитка, медленно, и не спеша спускаюсь со второго этажа ко всем. Среди
перечисленных Чонгуком людей вижу и проснувшегося помятого Энди, прилёгшего на
плече Сокджина. Сам же Чон отпивает кофе, стоя на своём излюбленном месте возле
холодильника, хотя есть ещё несколько свободных мест, чтобы сесть. Недолго думая,
я, поприветствовав всех, сажусь перед ним и широко зеваю, прикрыв ладонью рот.

— Уверен, Чонгук может тебе устроить отпуск, пока друзья не уедут, — привлекает
внимание Хосок. Кажется, я пропустил большую часть разговора, смотря в невидимую
точку в столе перед собой.

— Что? — отрываюсь, смотря на него. — Какой отпуск? Больно часто они у меня начали
происходить.

— Неоплачиваемый, — говорит Чонгук, кладя ладонь на моё плечо, обозначая тем самым
своё присутствие рядом.

— А, ну тогда другое дело, — хмыкаю. — Правда, это уже наглость.

— Наглость — это когда требуешь, — твёрдо утверждает Хосок. — А это — предложение,

от которого ты отказаться не можешь. Две недели, Тэхён, всего лишь.

— Я чуть позже к тебе присоединюсь, — склонившись, шепчет мне на ухо Чон, пуская
мурашки по телу.

— А как потом навёрстывать? — разворачиваюсь к нему, поднимая голову.

— С этим я и Джиу разберёмся, — говорит Хосок. — Кому-то больше работы будет, пока
вас не будет. Вот и всё.
— Но это же неправ…

— А ну захлопнись, душнила! — стукает по столу Чон, заставляя уснувшего Энди

дёрнуться, а Минни вздрогнуть и уставиться на него широко раскрытыми глазами. —
Сказали уйдёшь в отпуск, значит уйдёшь!

— Завидует, видишь? — заговорщически говорит Чонгук, снова склонившись ко мне, но

смотря на Хосока, прищурившись.

— Перебью вашу максимально важную дискуссию, — говорит Минни, поднимая руку, пока
жуёт кимчи и листает что-то в телефоне. — Тэхён, как ты смотришь на то, чтобы пойти
с нами сегодня на исследование Сеула? — отрывается от созерцания экрана и смотрит
на меня.

— Я…

— Положительно! — хлопает по плечам Чонгук, ответив за меня.

— Какого?.. — поворачиваюсь, опешив, на него, но он отошёл в сторону кофемашины,

чтобы сделать ещё кофе.

— Вот и чудненько, — улыбается широко довольная подруга. — Чонгук, ты душка.

Со вздохом, вешаю голову на руку, упёршуюся локтем в стол. Боже, они меня с ума
сведут.

— Детка, что я пропустил? — спрашивает тихонько Энди у Сокджина.

И вот чего я не ожидаю, так это что ко мне и Минни присоединятся Хосок с Чонгуком,
протянув наше общее: «Де-е-е-етка». Мы все одновременно начинаем смеяться — Хосок и
Минни громче всех, Чонгук почти беззвучно у меня за спиной, а я — закрыв лицо
ладонью, потому что, кажется, познакомить своё прошлое и настоящее было одной из
самых сумасшедших идей за всю мою жизнь.
Комментарий к Бонус. О друзьях
Я сейчас готова взорваться от эмоций, честно. Этот бонус был написан случайно,
но он стал отличным поводом сказать всем и каждому огромное спасибо за прочтение,
отзывы и поддержку! Я читаю каждый комментарий не только на фб, но и на других
платформах, где попадается асоф. Честно, пробирает до слез каждый, будь он
небольшим или довольно внушительным. Не хватает слов, чтобы описать мою любовь к
вам, дорогие читатели. Я очень рада, что смогла достучаться до многих и оставить
свой след в ваших сердцах, сделать ваш досуг немного лучше и порадовать этой
историей. Я буду продолжать читать отзывы раз за разом и вспоминать о вас, буду
ждать новых и публиковать другие работы, чтобы мы с вами могли пообщаться вновь.

Вы - моя самая прекрасная на свете Вселенная и самое искреннее и любимое Счастье,

люблю вас бесконечно!💜

Если кому-то нужны песни с вечеринки, то вот они:

Rock This Party Everybody Dance Now - Bob Sinclar, Cutee B feat. Dollar
Bad romance - Lady Gaga
A Little Party Never Killed Nobody (All We Got) - GoonRock, Q-Tip
I Will Survive - Demi Lovato