Download ebook pdf of Апология Физического Смысла 1St Edition П И Дзыгивский Художник Владимир Егоров full chapter

■■■■■■■■ ■■■■■■■■■■■
■■■■■■ 1st Edition ■ ■

■■■■■■■■■■ ■■■■■■■■
■■■■■■■■ ■■■■■■
Visit to download the full and correct content document:
https://ebookstep.com/download/ebook-43092718/
More products digital (pdf, epub, mobi) instant
download maybe you interests ...
Giáo trình Be Internet Awesome 1st Edition Google
https://ebookstep.com/product/giao-trinh-be-internet-awesome-1st-
edition-google/
I ll Be Your Wife Jho Hyo-Eun
https://ebookstep.com/product/i-ll-be-your-wife-jho-hyo-eun/
Marry Me or Be My Wife Ally Jane
https://ebookstep.com/product/marry-me-or-be-my-wife-ally-jane/
The Way I Used to Be 1st Edition Amber Smith
https://ebookstep.com/product/the-way-i-used-to-be-1st-edition-
amber-smith/
Osez être trois Dare to be Three Dare Ménage 3 1st
Edition Jeanne St James
https://ebookstep.com/product/osez-etre-trois-dare-to-be-three-
dare-menage-3-1st-edition-jeanne-st-james/
■■■■ ■■ ■■■■■BE■■ 1st Edition ■■■■
O Menino Que Se Alimentava de Pesadelos Coleção It s

Okay To Not Be Okay Livro 1 1st Edition Ko Moon Young
https://ebookstep.com/product/o-menino-que-se-alimentava-de-
pesadelos-colecao-it-s-okay-to-not-be-okay-livro-1-1st-edition-
ko-moon-young/
■■■■■■■■■■■■■■ How to Be an Anticapitalist in the

Twenty First Century Traditional Chinese Edition
■■■.■■
Orgia dos loucos 1st Edition Ungulani Ba Ka Khosa
https://ebookstep.com/product/orgia-dos-loucos-1st-edition-
ungulani-ba-ka-khosa/
Санкт-Петербург
ALEXANDRIA
2020
УДК 53:1
ББК 22:87.6
Д 43
Художественное оформление
Владимира Егорова
Всякое коммерческое воспроизведение текста или оформления

книги — полностью или частично, в печатном или электронном
виде — возможно исключительно с письменного разрешения
Издателя. Нарушения преследуются в соответствии
с законодательством и международными договорами РФ.
© П. И. Дзыгивский, 2020
© «Александрия», 2020
© «Александрия», оформление, 2020
ISBN 978-5-903445-59-2
Посвящается
моим прекрасным
родителям
Оглавление
Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9
Глава 1. УНИВЕРСАЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

§ 1. «Розеттский камень» научного знания . . 11
§ 2. Запретная формула математики . . . . . . . 17
§ 3. Силлогизм как пропорция . . . . . . . . . . . 25
§ 4. Формула жизненного пути . . . . . . . . . . . 38
§ 5. Условия для физического смысла . . . . . . 50
Глава 2. ДИНАМИКА ВО СНЕ И НАЯВУ

§ 1. Всеобщий характер машин . . . . . . . . . . . 55
§ 2. Сила . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 59
§ 3. Масса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61
§ 4. Ускорение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
Глава 3. ЖИЗНЬ И ИГРА

§ 1. Законы сохранения . . . . . . . . . . . . . . . . 77
§ 2. Игра в собственность . . . . . . . . . . . . . . . 84
§ 3. Источник желаний . . . . . . . . . . . . . . . . 86
§ 4. Три уровня игры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91
§ 5. Предельные ставки . . . . . . . . . . . . . . . . 95
§ 6. Параметры машины познания . . . . . . . . 101
Глава 4. ЛИШНИЙ ЗАКОН НЬЮТОНА

§ 1. Упрямые факты . . . . . . . . . . . . . . . . . 109
7
АПОЛОГИЯ ФИЗИЧЕСКОГО СМЫСЛА
§ 2. Бегство в социальную реальность . . . . . . 111

§ 3. Закон тяготения и капитализм . . . . . . . . 121
Глава 5. ТЕПЛОВЫЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ МАШИНЫ

§ 1. Нулевое начало . . . . . . . . . . . . . . . . . 127
§ 2. Три двойных постулата . . . . . . . . . . . . 133
Глава 6. ТАНЕЦ С НЕИЗВЕСТНЫМ

§ 1. Местоимение электромагнетизма . . . . . . 146
§ 2. Поспешная канонизация . . . . . . . . . . . 149
§ 3. Расколдованный заряд . . . . . . . . . . . . . 157
Глава 7. СОФИСТЫ ПРОТИВ СХОЛАСТОВ

§ 1. Кукушка и гнездо . . . . . . . . . . . . . . . . . 165
§ 2. Независимые кванты . . . . . . . . . . . . . . 174
§ 3. Возвращение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 182
Глава 8. ОСНОВАНИЯ ПОЛИТЭКОНОМИИ

§ 1. Русская рулетка . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190
§ 2. Действие группы . . . . . . . . . . . . . . . . . 201
§ 3. Системы понятий . . . . . . . . . . . . . . . . 204
§ 4. Правило последней ставки . . . . . . . . . . . 211
Выводы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 222
Summary . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 226
ВВЕДЕНИЕ
Наука основана на принципе всеобщего и одно-

значного понимания. Раскрывая тайны природы,
она производит знание, доступное как воздух, кото-
рым мы дышим, и как вода, которую мы пьем. Каж-
дая наука является программой с открытым кодом
в виде базовых представлений и понятий, поэтому
любой человек может сам понять новое утверждение,
сопоставив его с известной всем формулой.
Этот код науки не сакрален и достаточно уязвим.
У многих возникает соблазн слишком широкого тол-
кования основных положений. Ложные представле-
ния могут объявляться и вариантом нормы, и даже
единственно возможной нормой. Противоречия но-
вых фактов таким началам вынуждают ученых вво-
дить собственные термины и постулаты для новых
научных разделов, и даже для очередных теорий,
сужая круг понимающих и умножая невежество
среди остальных. Деградация понимания достига-
ет предела, когда даже сторонники теорий не мо-
гут объяснить их смысл и следуют совету физика
Д. Мермина: «Заткнись и считай!»
Решить проблему борьбы за власть над основа-
ниями науки путем насильственного утверждения
«самых правильных» аксиом и постулатов нельзя.
9
Как и в политике, можно только изменить форму

этой борьбы, ограничив ее общим законом. Таким
законом является единый для всех способ выраже-
ния научных утверждений. Когда все знают, как
отличить подлинную монету от фальшивой, мани-
пулировать пониманием людей становится гораздо
сложнее. В данной работе предложен способ оценки
универсальности любых формализованных выска-
зываний о реальном мире.
На примере физики мы рассмотрим, какие имен-
но инородные включения в основания этой науки
обеспечили ей затянувшийся на долгие годы кризис
понимания. Эти включения стали возможны в ре-
зультате искусственной изоляции оснований физи-
ки не только от формул точных наук, но и от начал
наук биологических и социальных. Разделенные по
своему предмету науки подобны сиротам, от которых
приемные родители скрывают и их родство друг с
другом, и общую цель их существования. Неизбеж-
ный процесс оздоровления физической аксиоматики
послужит примером для всех остальных применений
дедуктивного метода познания и сделает возможным
грядущее объединение наук.
Глава 1
УНИВЕРСАЛЬНАЯ
ХАРАКТЕРИСТИКА
§ 1. «Розеттский камень» научного знания
Р. Декарт показал возможность свести боль-

шинство математических задач к алгебраическим
уравнениям и выдвинул идею универсальной мате-
матики. Г. В. Лейбниц предложил в такой же степе-
ни формализовать логику, чтобы выявить единую
основу всего рационального знания — универсаль-
ную характеристику. По его замыслу, это должно
быть уравнение для поиска правильных решений не
только в математике, но и при рассмотрении любых
физических и метафизических вопросов. Програм-
ма формализации всего знания была естественным
следствием разносторонних интересов мыслителей
Нового времени, но реализовать ее силами какой-
либо одной из точных наук не удалось, поэтому идея
универсальной характеристики негласно была при-
знана очередным «философским камнем».
Все попытки определить общую основу позна-
вательной способности неизбежно сталкивались с
корпоративными интересами бурно развивающихся
11
научных специализаций. Каждая корпорация уче-

ных, помимо особого предмета исследований, вы-
рабатывает свой язык, аксиоматику, формирует
пантеон основателей и отстаивает все это от любых
поползновений соседей так же, как государства за-
щищают свой суверенитет. Универсализм был на-
поминанием о теологическом контроле и восприни-
мался как угроза свободе мысли. Кроме того, многие
ученые были уверены в грядущем царствовании
именно своей науки.
Дальнейшее развитие показало, что объединить
все науки на основаниях одной из них невозможно,
создания союзов и заимствования методов друг дру-
га для этого недостаточно. Разделенные на многие
языки, науки продолжают участвовать в строитель-
стве башни нашей цивилизации. Очевидно, что для
единого понимания целей этого проекта необходимо
найти то общее, что есть во всех их языках. Вопрос
об универсальной характеристике актуален, по-
скольку является частью проблемы целей и средств
человеческого существования.
Если мы покажем, что три теоретических науки
Аристотеля — математика, физика и логика* имеют
в своей основе одно и то же высказывание, которое
содержит в себе главные понятия этих наук и дает
возможность их взаимного определения, — это зна-
чит, что Лейбниц был прав, и универсальная харак-
теристика существует. Выбор трех «точных» наук
позволяет охватить все сферы познания, поскольку
* Аристотель считал логику органоном науки и методологией

первой философии (теологии, метафизики).
12
предметом математики является мир мыслимых

форм, предметом физики — движение материаль-
ных объектов, а логика изучает вопросы истинности
суждений о тех и других.
Универсальная характеристика Лейбница оши-
бочно трактуется как особая наука или исчисление,
поскольку, по замыслу автора, она должна быть об-
разцом, эталоном формы всякого исчисления на лю-
бом языке. Скепсис специалистов по поводу суще-
ствования общего инструмента исчислений вполне
оправдан. Хирургические операции не делают то-
пором, а шилом неудобно бриться. Чем универсаль-
нее орудие, тем оно примитивнее. Но лейбницевская
характеристика — это не практический инструмент,
а мыслимая мера для оценки правильного примене-
ния всех других орудий познания.
Что означает существование высказывания, об-
щего для всех наук? Это значит, что есть универсаль-
ная матрица для любых разумных утверждений. По-
скольку высказывание — это действие, оно вызывает
ответное действие понимания этого высказывания
другими людьми. Из универсальности формы вы-
сказывания следует и универсальность способа по-
нимания этого высказывания, его принципиальная
понятность для всех людей.
Матрица высказывания одновременно является и
матрицей понимания. Эта ее функция чрезвычайно
важна для современной науки. Она позволяет нам
требовать от любых тождественно-истинных выска-
зываний о действительности соответствия ее форме.
Мы сможем вернуть к реальности тех, кто исполь-
13
зует безразличные к истине существования матема-

тические формы в качестве наркотика, разрушаю-
щего способность представления и рассудок. Если
артефакты сознания вроде образов многомерного
пространства, замедления времени или отсутствия
причинности не соответствуют матрице правильного
высказывания, то мы вправе считать их формальной
ошибкой и мороком сознания.
Итак, универсальная характеристика — это не
инструмент исчисления истинного вывода из истин-
ных посылок, а способ определения пригодности для
восприятия человеком того, что исчислено в физи-
ке, математике и логике по поводу реального мира.
Это пропуск к сознанию человека, получать который
должны далеко не каждые представления. Если вы-
ражение претендует на общее для всех людей значе-
ние, но не соответствует матрице понимания, оно не
может считаться истинным. Такие высказывания не
имеют отношения к научному знанию, хотя могут
удовлетворять религиозные потребности человека,
питать его творческую фантазию или стремление к
развлечению. Цель науки — общезначимое знание
о мире и человеке. Тот, кто не стремится понимать
и быть понятым, не является ученым.
Матрица понимания необходима тем добросо-
вестным исследователям, которые, сталкиваясь с
очередной фантастической теорией, склонны винить
в непонимании ее положений самих себя. В науках,
которые допускают произвольную замену аксиом и
постулатов, приводить рациональные аргументы к
содержанию таких теорий бессмысленно — но можно
и нужно указывать на соответствие или несоответ-
14
ствие их основных формул универсальной мере по-

нимания и, тем самым, ставить точку в определении
их адекватности. По сути, матрица понимания воз-
рождает для аксиоматических высказываний общий
порядок логической непротиворечивости, поскольку
она является выражением сразу трех законов фор-
мальной логики.
В государстве истины логика играет роль право-
охранительного органа. Попытки приватизировать
логику со стороны математики и физики создали ав-
торам некоторых теорий иллюзию необязательности
для них логических законов и даже возможности от-
казывать простым смертным в способности постиг-
нуть глубокий смысл их теорий. Это самоуправство
под флагами свободы мысли и творчества разрушает
науки изнутри. Оно может быть остановлено толь-
ко благодаря не меньшей свободе каждого человека
самостоятельно оценивать результаты такого твор-
чества по общезначимым правилам выражения на-
учных истин.
Если мы этого не сделаем, количество ложных
представлений может в какой-то момент резко из-
менить качество нашего существования. Ложь —
это насилие в области смыслов. Она накапливается
годами, а проявляется в жизни мгновенно. Многие
человеческие цивилизации исчезли с лица Земли.
Весьма вероятно, что к катастрофе их привел недо-
статок практических знаний и общего понимания
действительности. Даже относительно близкие к нам
по времени создатели египетских пирамид не смогли
сохранить свои знания и язык. Их иероглифическое
письмо было полностью забыто и расшифровано поч-
15
ти случайно, благодаря камню, найденному у города

Розетта. На этом камне один текст был выбит в трех
вариантах: на древнегреческом языке, демотическим
письмом и иероглифами древнеегипетского языка.
Прочтение иероглифов открыло нам большой пласт
древней истории и даже способствовало появлению
новой науки — египтологии.
Подражая древнему полиглоту, мы запишем вы-
сказывание на языках математики, логики и физи-
ки, которое будет равнозначным для этих наук. Что-
бы его найти, пришлось восстановить и дополнить
части понятийных аппаратов этих наук, отколотые
в свое время так же, как были отбиты причинные
места у античных статуй Ватикана. И основания для
повреждений в этих случаях были схожие — удален-
ные части вызывали неудобные вопросы и ввергали
людей в сомнения.
В ходе реставрации пришлось объяснить проис-
хождение запретов на определенные математические
действия и представления, восстановить полную
форму категорического силлогизма и последователь-
но изложить физику социальных отношений, кото-
рая возвращает основным физическим понятиям их
первоначальный смысл.
Тот, кто символическую запись предпочитает сло-
весным пояснениям, может сразу перейти к срав-
нительной таблице в конце 4-го параграфа. Пред-
ставленные в ней формулы позволяют определить
все использованные в них аксиоматические понятия
не только взаимно, но и через аналогию с такими же
понятиями в другом языке. Общая структура этих
16
формул потребуется нам для анализа любых дру-

гих высказываний, претендующих на универсальное
значение.
§ 2. Запретная формула математики
Для того чтобы возник мир математических обра-

зов и величин, должны соединиться два качествен-
но отличных друг от друга элемента — бесконечное
мыслимое пространство ∞ и принципиально нетож-
дественный ему ноль 0. Пространство ∞ — это един-
ственное количество, которое не является числом, а
число ноль обладает уникальным качеством — оно
выражает познающего субъекта.
Ноль — это сам человек, единственная точка
пересечения общего всем реального мира и уни-
кального мира его собственных представлений.
Субъективность ноля выражается в том, что в мыс-
лимом пространстве скалярных величин он является
единичным вектором времени жизни познающего
субъекта 0. Модуль этого вектора представляет собой
бесконечно малую величину, стремящуюся к нулю
и достигающую его в конце жизни.
Вектор времени жизни является самой первой ме-
рой для всех количественных величин. Все исполь-
зуемые нами величины производны от единичного
вектора жизни. В логическом смысле это собствен-
ное имя для той точки мыслимого пространства, ко-
торая прочертит на оси времени свой единственный
и неповторимый отрезок жизненного пути — выска-
зывание с предикатом ее существования.
17
Каждый объект действительности может быть

представлен как точка мыслимого пространства, ко-
торая движется по собственному вектору времени
жизни. Этот вектор
 сонаправлен единичному векто-
ру наблюдателя 0 и имеет свою уникальную длину.
Сумма всех существующих одновременно с наблю-
дателем физических объектов образует в мыслимом
пространстве общую с точкой 0 плоскость соприсут-
ствия в моменте настоящего времени. Эта плоскость
движется перпендикулярно вектору времени с общей
всем ее точкам средней скоростью жизни. Она пред-

ставляет собой актуальную бесконечность ∞ всех ре-
ально существующих объектов.
Потенциальная бесконечность непрерывно раз-
ворачивается во времени, а актуальная бесконеч-
ность — в пространстве. Первая является синони-
мом мыслимого мира прошлых и будущих событий,
а вторая — образом физического мира, данного нам
в моменте настоящего.
Различая действительный мир обладающих век-

торами времени вещей ∞ и мыслимый мир наших
представлений о прошлом и будущем ∞, любой на-
блюдатель одновременно
 является и точкой 0 и еди-
ничным вектором 0 так, что верна формула:
 
∞0 = 0∞
Тождественный себе наблюдатель остается

единственным вектором среди скалярных величин
его мыслимого мира и единственным неизменным
числом в потоке окружающих его жизненных из-
менений.
18
Данная пропорция означает одно известное

 еще
со времен Парменида утверждение: «Я (0) мыслю
о мире (∞), следовательно, источник моего мысли-

мого образа (0) существует в действительности (∞)»
(Cogito, ergo sum).
Чтобы измерить что-то неизвестное, нужно со-
поставить его с подобной ему известной величиной.
Именно это действие выражает следующая пропорция:

∞ ∞,
 =
0 0

0 = 1.
Единственным известным нам количеством дви-


жения 0 = 1 мы измеряем количества движений
всего физического мира, а единственным известным
нам качеством 0 измеряем весь мыслимый мир воз-
можных качеств.
Каждому элементу из области определения —

бесконечного множества реальных объектов ∞ со-
ответствует один элемент из бесконечного множе-
ства значений ∞. У каждого вектора есть свой ноль,
к которому он стремится. Таким образом, данную
формулу можно понять как функцию существования

мира по отношению к живому наблюдателю 0.
Все четыре элемента этой пропорции определяют
друг друга и не могут быть объяснены средствами
самой математики, они выражают не только проти-
вопоставление единого и многого, но и тождество
физического (левая часть выражения) и мыслимого
(правая часть выражения) миров. В этой формуле
19
вся предметная область математики ∞ выражена че-

рез три запрещенных в ней действия:

1. Актуальная бесконечность реального мира ∞
не рассматривается в математике вообще, она явля-
ется предметом физики.
2. Делить на вектор нельзя.
3. Делить на ноль нельзя.
Три эти запрета — словно заколоченная дверь
к реальному человеку и физическому миру, ограж-
дение сферы чистых вычислений от непрерывного
потока перемен. Предмет математики, выраженный
бесконечностью чисел и равных им тождественно-
истинных высказываний, является наиболее общей
для всех людей частью мыслимой реальности, но и
эта универсальная реальность не может существо-
вать без наблюдателя и взятых из его жизни условий
для рассмотрения любой вычислительной задачи.
Почему математике пришлось пойти на такие
ограничения, видно из заключенного в этой форму-
ле кажущегося противоречия. Если отказаться от
различения двух видов бесконечности, то равенство
∞ ∞
примет бессмысленный вид: = . Эта проблема
1 0
известна как парадокс Рассела, одним из возмож-
ных выражений которого является рассматриваемая
нами формула:
«Существует множество всех множеств ∞,
которое всегда больше суммы всех его мыслимых
частей на величину единичного вектора жизни на-

блюдателя 0 = 1». Целое больше суммы его частей
благодаря тому, кто участвует в этом целом, нахо-
дясь в нулевой точке отсчета.
20
Запретная формула выражает проблему принци-

пиального несовершенства наших представлений.
Левая часть пропорции описывает действительный
мир, измеренный наблюдателем. Правая часть —
мыслимый мир, измеренный образом этого наблю-
дателя в виде общего понятия. Все «преходящее»
уравнивается с «вечным». Жизнь богаче и полнее
содержанием, чем любое ее описание, и это в наи-
большей степени очевидно именно в случае матема-
тического языка. Левая и правая части тождества
постулируются равными для того, чтобы мы могли
проектировать будущие действия. Каждый вменя-
емый человек утверждает свое Я неизменным, как
число 0, хотя может непрерывно наблюдать пере-
мены во всем том, что он считает принадлежащим
своему Я — теле, сознании, окружающих вещах.
Логический закон тождества несет в себе этот «пер-
вородный грех» познания. С этой ошибки человек
начинает мыслить, ее же он неизменно обнаружи-
вает в результате своих попыток ухватить живую,
конкретную истину с помощью общих понятий.

Единичный вектор 0 является бесконечно малой
величиной, стремящейся к 0. Будучи непрерывным
отрезком, этот вектор может быть поделен на лю-
бое число других отрезков. Так любая часть нашей
жизни — суточное обращение Земли, год и т. д., мо-
жет стать единицей измерения длительности любо-
го события — пути во времени и пространстве или
сравнения
 скоростей различных процессов. Вектор
0 и скаляр 0 существуют одновременно, но в разных
реальностях, точно так же, как одновременны в них
причина и следствие, действие и воздаяние. Ска-
ляр — это образ вектора на перпендикулярной ему
21
плоскости физической реальности. Вектор в данном

случае выражает функцию существования, поэто-
му формула равносильна высказыванию «Я жил и
умер» в любом грамматическом времени и вполне
может использоваться как эпитафия.
Математические действия деления, умножения
и отождествления, применяемые в данной формуле,
являются базовыми по отношению ко всем осталь-
ным математическим операциям.
Деление (отношение, измерение) однородных
величин — вектора на модуль вектора, скаляра на
скаляр — основано на отрицании тождества из-
меряемого и того, кто выступает для него мерой.
Частными случаями деления являются вычитание
и извлечение корня.
Умножение векторной и скалярной величины
представляет собой создание новой меры для мыс-
лимого мира, при этом изменяется размерность век-
тора. Произведение вектора и скаляра аналогично
соединению субъекта и предиката в новом выска-
зывании. Частным случаем умножения являются
сложение и возведение в степень.
В общей записи сложных вычислений действия
деления и умножения имеют приоритет над вычи-
танием и сложением. Это связано с возможностью
появления величин с новой размерностью, если
хотя бы один из множителей или делимого является
векторной величиной, то есть описанием реального
процесса. Следствиями первой пропорции для дей-
ствий и сочетания действий с числами и векторами
являются переместительный, сочетательный и
распределительный законы математики.
22
И деление, и умножение — это способы отрицать

тождественность наблюдателя и мира. Деление —
для родственных величин, а умножение — для раз-
нородных. Поэтому можно сказать, что действие
отождествления, выраженное в пропорции знаком
равенства, противостоит отрицанию тождественно-
   
сти (∞ ≠ 0, ∞ ≠ 0, ∞ ≠ 0, ∞ ≠ 0).
Наиболее полным выражением для двух логи-
ческих действий отождествления и отрицания тож-
дества служат сопряженные комплексные числа,
описывающие возможные пути единичного вектора
в двухмерном пространстве — плоскости соприсут-
ствия.
Геометрический смысл пропорции заключается
во введении четырех основных абстракций для опи-
сания мыслимого пространства:
плоскость пространство .
=
прямая точка
Для определения каждого члена этой пропорции

также необходимо и достаточно иметь представление
о трех других.
Пространство ∞ является трехмерным,
 потому
что оно задается единичным вектором 0 и двумя его
производными, взятыми благодаря последователь-
ному делению на модуль этого вектора. Сведение
реального мира к движущейся по вектору времени
жизни наблюдателя плоскости — это способ пред-
ставления социальной физики. Он позволяет с по-
мощью ортогональных векторов времени жизни,
скорости и ускорения описывать любое действие
23
живой материальной точки в мыслимом (социаль-

ном) пространстве.
Визуализация отношений четырех величин из
двух реальностей послужила прообразом декарто-
вой системы координат и определяет необходимое и
достаточное количество величин для описания дви-
жения материальной точки в физике. Физический
мир трехмерен потому, что трехмерна наша мысли-

мая реальность ∞, описанная в пропорции ∞ = ∞ .
0 0
Мыслимое пространство возможных действий стало
матрицей для описания физического мира.
При переходе к абстракции трехмерного физи-

ческого пространства, наоборот, мыслимая реаль-
ность становится плоской, двухмерной, что хорошо
видно по способу изображения графиков изменения
любых физических величин во времени и растерян-
ному утверждению физиков о том, что да, время это
вроде бы вектор, но куда именно он направлен —
неизвестно. Благодаря тому, что вектор времени
жизни — прообраз всех других векторов, мы имеем
возможность делать его ортогональным вектору из-
менения любой другой физической величины. Уйдя
из системы координат мыслимого пространства воз-
можных действий, мы перестаем видеть, что все фи-
зические единицы измерения не только скорости и
ускорения, но и расстояния, массы, силы и работы
восходят к единице времени жизни и являются ее
производными.
Вечный мир «холодных числ» не может суще-

ствовать без искры субъективного интереса его ис-
24
следователя, который задает этому миру свою соб-

ственную меру. Вот почему математика является
наукой о человеке в не меньшей степени, чем все
остальные области знания, при этом ее выводы о ко-
личественных соотношениях в наибольшей степени
универсальны.
Математическое описание предполагает последо-
вательное изгнание всего субъективного ради общих,
действительных для всех других людей тождествен-
но-истинных высказываний. Но при этом сам по-
знающий их субъект и окружающий его реальный
мир незримо присутствуют в каждом таком выска-
зывании благодаря универсальной форме первой
пропорции.
Математика — это наиболее точный и форма-
лизованный язык с очень бедной лексикой, одно-
значной семантикой и синтаксисом, основанным

на выражении ∞
 =
∞
и трех основных действиях
0 0
деления, умножения и отождествления. Это значит,
что любое математическое высказывание по поводу
физической величины может быть представлено как
ее пропорция с тремя другими величинами из двух
реальностей, в которых существует каждый наблю-
датель.
§ 3. Силлогизм как пропорция
Формальная логика является наукой о правиль-

ных, доказательных умозаключениях на «праздно-
словном и лукавом» естественном языке. На верши-
25
не общих форм правильного мышления со времен

Аристотеля находится простой категорический сил-
логизм. Поскольку к его форме может быть при-
ведено любое умозаключение, мы вправе считать
силлогизм матрицей для всех субъектно-предикат-
ных взаимодействий в нашем языке и мышлении.
Высказывания логики являются артефактами
той же мыслимой реальности, в которой происходят
математические вычисления. Математика как наука
мыслимых форм давно пытается включить в себя
логику как метаматематику или недоматематику.
Можно с уверенностью утверждать, что окончатель-
ного слияния этих наук никогда не произойдет. При
всей абстрактности форм логических высказываний,
главным в них остается содержание — качество
истинности или ложности. Это качество не может
иметь математическую природу, поскольку связано
с потребностью рассуждающего человека адекватно
отражать действительность.
Истина конкретна. Функция истинности опреде-
лена только в точке настоящего времени жизни того,
кто истину постигает. Так же как счастье, истина
существует только здесь и сейчас, в точке соединения
физического и мыслимого миров, которой является
стремящийся к ней человек. Как бы глубоко ни ны-
рял этот человек в мыслимое пространство дедук-
тивного вывода, он может там существовать только
за счет воздуха истинности посылок, единственным
источником которого является практика, чувственно
воспринимаемая физическая реальность. Математи-
ческие сущности (числа, формулы, геометрические
формы) тождественно истинны по определению, им
воздух практики для существования уже не нужен.
26
Силлогизм невозможно окончательно формализо-

вать с помощью только математических понятий и
операций, поскольку он представляет собой ту самую
запретную формулу математики, о которой мы го-
ворили выше.
Аксиома силлогизма называется Dictum de omni
et nullo (сказанное обо всем и ни о чем). О том же
∞
самом говорит правая часть запретной формулы .
0
Возможно, когда-нибудь эта формула также будет
названа аксиомой математики. В основе простого
категорического силлогизма мы можем видеть общее
с ней синтаксическое ядро — пропорцию количе-
ственных отношений. Большая и меньшая посылки,
сопоставление объемов и содержания используемых
понятий призваны установить тождество между ми-
ром реальных субъектов и мыслимым миром пре-
дикатных множеств. Объемы трех терминов сил-
логизма в его первой фигуре соотносятся так же,
как три основных геометрических образа: прямая
количественно входит в плоскость, а плоскость —
в пространство. Пересечение этих количеств позво-
ляет установить единственную точку — заключение.
Школьная запись простого категорического сил-
логизма:
Все люди смертны.
Сократ — человек.
Сократ смертен.
Мы можем выразить ее как отношение:
Все люди Все смертны

= .
Сократ Сократ смертен
27
Левая часть формулы — это отношение множе-

ства всех субъектов к субъекту высказывания. Пра-
вая часть — отношение избранного нами предикат-
ного множества к тому предикату, который входит в
высказывание. Как и в случае с запретной формулой
математики, реальным (векторным) именам сопо-
ставлены скалярные, мыслимые предикаты. Логи-
ческие субъекты — это векторы, потому что у них
всегда есть время жизни, предикаты — это скаляры,
которые существуют до тех пор, пока есть носители
данного языка.
В формальной логике принято обозначать субъ-
екта меньшей посылки и заключения буквой S, пре-
дикат большей посылки и заключения буквой P, а
средний термин силлогизма, который входит в обе
посылки, но не входит в заключение, буквой М. Вы-
разим наш пример про Сократа в этих терминах:
МР
SM
SP
Эта формула очень проста, но синтаксически не-

полна, поскольку не учитывает ни выражения «Все
люди», ни различие между предикатным множе-
ством «Все смертны» и единственным предикатом
«смертен» в заключении. В естественном языке
большая посылка соединяет субъект (М) и преди-
кат (Р) разных объемов, что затрудняет исчисление.
Правильнее было бы использовать в силлогизме не
две, а три посылки: «Все смертны», «Все люди» и
«Сократ — человек», и при этом различать в терми-
нах их субъектную и предикатную природу. Тогда
28
мы получаем пропорцию с одной неизвестной вели-

чиной — заключением SP.
Используя квантор общности ∀, запишем эту
пропорцию:
∀M ∀P .
=
SM SP
Средний термин М, по сути, является кванто-

ром существования субъектов «Все люди» (∀M) и
«Сократ» (S). Точно такую же роль выполняет знак
вектора в запретной формуле математики.
В этой пропорции силлогизма используются три
основных логических действия:
1. Отношение субъекта S к другим субъектам и
высказывания SP к другим высказываниям показы-
вает их подчиненность общему, но при этом и отри-
∀M ∀P
цает их тождественность своему общему: и .
SM SP
2. Высказывание SP является произведением
субъекта и предиката и так же отрицает их тожде-
ство. Утверждение о субъекте представляет собой по-
иск одного из членов пропорции по трем остальным.
Поэтому силлогизм — это вычисление пропорции
субъектов и предикатов. Данное действие можно
назвать и умножением, ведь оно увеличивает число
мыслимых сущностей нашего знания на еще одну.
3. Отождествление: ∀M = ∀P, S = S, SM∀P =
= SP∀M.
Таким образом, как и в случае математики, мы
обнаруживаем два действия — отрицание тожде-
ственности (в форме отношения и высказывания)
29
и отождествление. Мышление, а вместе с ним и ло-

гика, начинаются с возможности сказать «нет». Дву-
значность первого умозаключения достаточна для
возникновения lingua Adamica — универсального
общечеловеческого языка, раскрыть который пытал-
ся в свое время Г. В. Лейбниц.
В других терминах те же отношения между по-
сылками пропорции силлогизма описывает извест-
ный «логический квадрат». Каждую посылку можно
понимать как суждение о существовании в действи-
тельном или мыслимом мирах. Поэтому между ре-
альными субъектными посылками слева и мысли-
мыми предикатными посылками справа существует
отношение контрарности. В моменте существования
мышление невозможно. Помыслить в понятиях, вы-
сказать — значит обозначить прошлое или будущее
явление. Иначе говоря, любое высказывание о субъ-
екте невольно отрицает истину его существования.
Пропорция силлогизма решает эту вечную проблему
тем, что постулирует тождество предикатного выска-
зывания и субъекта этого высказывания, опираясь на
опыт и данные чувств того, кто высказывает.
Кроме того, между общими посылками в числи-
телях и их частным случаем в знаменателях есть от-
ношение подчинения (включенности в объем (слева)
и в содержание (справа)). Сравним логический ква-
драт и пропорцию силлогизма на следующих схемах.
30
ОТНОШЕНИЯ СУЖДЕНИЙ
A контрарность E
подчинение
подчинение
противоречие
I субконтрарность O
Субъекты Предикаты
∀M отождествление ∀P
отношение к содержанию
отношение к объему
SM высказывание SP
31
Частное всегда подчинено общему. Отождествле-

ние субъектов и предикатов преодолевает их взаим-
ное отрицание — контрарность, субконтрарность и
противоречие. Высказывание — это результат «пер-
сонального» отождествления субъекта и предиката
под гарантии двух «семейств», к которым они при-
надлежат.
Силлогизм описывает рождение высказывания.
Взаимодействия этого высказывания с собственным
отрицанием и другими высказываниями выражают
операции конъюнкции, дизъюнкции, исключитель-
ной дизъюнкции, импликации и эквивалентности.
Так же как все арифметические действия восходят
к трем основным действиям деления, умножения и
отождествления, так и данные операции являются
частными случаями трех использованных в пропор-
ции силлогизма действий отношения, высказывания
и отождествления. Каждое из логических действий
исследовано на способность производить ложные
или истинные высказывания в зависимости от лож-
ности или истинности исходных суждений.
В отличие от математики, в логике дверь в реаль-
ный мир никогда не запирается. Более того, основа
логики — силлогизм — и есть эта дверь! Тот, кто
занимается логикой, служит привратником и защи-
щает мыслимый мир от ошибочного истолкования
фактов, а реальный мир — от рожденных на основе
такого истолкования решений. Смысл бесплодного
спора о том, принадлежит ли логика математике или
является обобщением экспериментальных данных,
заключается в определении, с какой стороны двери
находится привратник.
32
Универсальный характер пропорции силлогизма

подтверждается и тем, что в ней содержатся объекты
применения трех основных логических законов.
Закон тождества заключается в требовании од-
нозначно определять смысл каждого высказывания
о предмете на протяжении всего рассуждения. Иначе
говоря, и в посылке SM, и в заключении SP субъ-
ект должен быть одним и тем же: S = S. Предикат
Р также должен сохранять свое значение, а субъект
М должен рассматриваться как взятый в одно и то
же время его существования. Общим условием для
такого равенства является тождество больших по-
сылок ∀M = ∀P, которое выражает принципиальную
познаваемость физического мира. Очевидно, что оба
эти равенства — частные случаи наиболее полного
выражения закона тождества, каковым является
∀M ∀P
сама пропорция силлогизма: = .
SM SP
Закон противоречия. В процессе рассуждения
об определенном предмете нельзя одновременно
утверждать и отрицать что-либо в одном и том же
отношении, поскольку оба эти суждения не могут
быть вместе истинными.
Действие закона привязано ко времени существо-
вания предмета рассуждения и к реальному отно-
шению, в котором этот предмет находится. Поэтому
областью применения данного закона является мно-
жество фактов действительности ∀M. Закон противо-
речия может быть выражен формулой: ∼ (SM ∧ ∼ SM).
Закон исключенного третьего имеет силу толь-
ко при условии исполнения в посылках рассужде-
ния требований законов тождества и противоречия.
33
Результатом рассуждения должно стать определен-

ное утверждение или отрицание, в этом случае ис-
тинным будет одно из двух отрицающих друг друга
суждений.
Результат рассуждения всегда является новым
артефактом мыслимого мира. В мыслимом мире рав-
но возможны и суждения, и их отрицания. Только по
их форме, не оглядываясь на практический опыт, мы
можем утверждать истинность одного из них. Смысл
закона исключенного третьего выражает формула:
SP ∨ ∼ SP.
Мы видим, что закон противоречия описывает
процедуру отбора входящих в наше сознание фак-
тов, а закон исключенного третьего предлагает сде-
лать выбор возможного действия из двух мыслимых
альтернатив. Хорошо поясняет действие всех трех
законов логики принцип работы суда. Сначала су-
дья оценивает установленные следствием факты и
проверяет их соответствие реальности. При этом
действует закон противоречия: о факте можно ска-
зать только был он или нет, принимаются только
подтвержденные сведения, остальные отбрасывают-
ся. Затем судья сопоставляет факты преступления с
выраженными в своде законов мыслимыми принци-
пами общежития и выносит вердикт. В случае суда
присяжных решение имеет ясно выраженную форму
закона исключенного третьего — присяжные долж-
ны сказать только, виновен или не виновен подсу-
димый. Часто изображаемые в судах весы Фемиды
символизируют тождественность совершенного пре-
ступления и назначенного судом наказания.
34
Еще одним примером работы всех логических за-

конов является такой социобиологический процесс,
как выбор полового партнера. Большинство претен-
дентов сразу отсеивается нами по объективным при-
чинам (живут далеко, слишком старые или молодые,
уже заняты и т. д.). А затем по каждому признанно-
му годным для нового жизненного проекта партнеру
необходимо вынести субъективное решение из двух
альтернатив — да или нет, люб или не люб.
Все высказывания о прошлом и будущем являют-
ся вероятностными и нуждаются в подтверждении.
Проблему достаточных оснований для высказыва-
ния выразил Г. В. Лейбниц в четвертом логическом
законе. Закон достаточного основания не имеет сим-
волического выражения и, по сути, представляет
собой призыв проверять факты. Он указывает на
прикладной характер логических исчислений. До-
статочность основания не может быть формализо-
вана, поскольку требует практических действий для
достижения высокой степени убежденности в истин-
ности посылок. Примерами таких процедур являют-
ся судебные экспертизы, физические опыты, система
идентификации владельца банковской карты и т. д.
Аргументом в пользу пропорции силлогизма мо-
жет служить теория четырех причин, также разра-
ботанная Аристотелем, но ставшая жертвой научной
специализации. Необходимость и достаточность трех
причин для объяснения любого явления (которое
само выступает как четвертая причина) плохо соче-
тается с двумя посылками силлогизма, а в естествен-
ных науках, если речь не шла о классификациях,
это представление многим казалось избыточным и
35
бесплодным теоретизированием. Тем не менее по-

нять одновременность существования причины и
следствия, а также соотнесенность любого выска-
зывания со всеми накопленными людьми знаниями
позволяет следующее отношение причин:
материальная формальная
= .
действующая целевая
Материальной причиной высказывания выступа-

ет весь физический мир. Он является средней посыл-
кой в любом умозаключении о реальном субъекте.
В качестве формальной причины выступает все до-
ступное человеку и выраженное в общих понятиях
знание. Это множество всех возможных предикатов
для описания действительности. Субъект высказы-
вания является действующей причиной, а высказы-
вание о нем — целевой.
Итак, силлогизм представляет собой пропор-
цию — отношение единого и многого (знаменате-
ли и числители) при тождестве действительного и
мыслимого (левая и правая части высказывания).
Он выражает рождение субъектно-предикатного вы-
сказывания и совпадает по смыслу с векторно-ска-
лярными отношениями основных величин в мате-
матике и принципом причинности, действительным
для всех разумных объяснений.
Важным следствием пропорции силлогизма яв-
ляется объяснение христианской доктрины троич-
ности Бога, который открывается людям. Рождение
высказывания при участии трех посылок, две из ко-
торых субъектные, а третья — мыслимый предикат,
36
может быть сопоставлено с тремя ипостасями Святой

Троицы. Откровение Слова человеку происходит от
Отца, Сына и Святого Духа:
Отец Святой Дух .

=
Сын Слово
Для тех, кто назвал Бога Словом, было бы есте-

ственно определить три необходимых и достаточ-
ных условия для его проявления в мыслимом про-
странстве человека. Это Слово будет существовать,
пока жив хоть один его носитель, а все три посыл-
ки «единосущны», ведь они являются терминами
умозаключения. Поскольку пропорция силлогизма
представляет собой предел рационального знания и
не может быть объяснена из себя самой, мы действи-
тельно имеем дело с аксиоматическим откровением.
Ирония истории заключается в том, что именно
церковь, а не наука в наиболее полной форме со-
храняет матрицу нашего понимания мира как свою
главную тайну и сокровище. В то же время «точ-
ные» науки отвернулись от своего единого корня и
пребывают в вавилонском смешении языков только
потому, что основания любой науки не могут впол-
не принадлежать ей самой. Сохранение знания без
понимания его смысла — это надежный способ не
утратить его в спорах и интерпретациях на протя-
жении многих веков. Еще одним примером такого
послания к нам из далекого прошлого можно счи-
тать 64 гексаграммы китайской Книги перемен. Они
давно и широко используются в качестве гадальных
карт, но многие ученые видят в них символическое
изложение бинарной арифметики.
37
§ 4. Формула жизненного пути
Все основные физические понятия: тело, сила,

время, ускорение, масса, работа, путь — заимство-
ваны из опыта существования человека как обще-
ственного существа. Они продолжают апеллировать
к этому опыту всякий раз, когда мы хотим понять
их взаимные отношения, выраженные в математи-
ческой форме. Описание действий живой матери-
альной точки в мыслимом пространстве человека
составляет предмет социальной физики*. В этом
описании нет тех противоречий, которые возникают
после переноса описания взаимодействия живого су-
щества и среды на действия с физическими «как бы
телами». Используя известный платоновский образ,
можно сказать, что если социальная физика — тень
реальной жизни, то физика — сон этой тени.
Преимуществом социальной физики над физикой
является математически точное исполнение законов
сохранения в системе взаимодействия любого живо-
го тела и среды, позволяющее дать физическое опре-
деление жизни. Главным недостатком социальной
физики можно считать уникальность ее результатов
для каждого наблюдателя. Речь идет об опыте само-
познания человека, готового рассматривать себя и
любой иной объект реальности как нулевую точку
и единичный вектор мыслимого пространства. Это
противоречит нашей естественной потребности за-
* Дедуктивное изложение понятий и законов социальной физи-

ки содержится в моей работе «Игра в собственность. Основания
социальной физики» (СПб.: Изд-во «Александрия», 2016), кото-
рая доступна в интернете.
38
быть о конечности своего существования и выявляет

иллюзорность всего, что мы считаем своей собствен-
ностью. Известное замечание поэта «Мы почитаем
всех нулями, А единицами — себя» объясняет пси-
хологическую сложность этого интеллектуального
упражнения.
Смысл детальной разработки индивидуальной
по своей сути социальной физики заключается в
том, что ее положения способны прояснить многие
темные места в нашем понимании содержания фи-
зических законов. Социальная физика — это рас-
крытие того самого «физического смысла» (или даже
«интуитивной очевидности») формальных выраже-
ний, о которых часто говорят, но никогда внятно
не определяют. В социальной физике все языковые
концепты, использованные для создания абстракт-
ных физических понятий, возвращают себе перво-
начальное значение.
Что же является неразрушимым структурным
ядром этой науки? Прямым аналогом пропорции
силлогизма и запретной формулы математики, рав-
ным им по степени обобщения действительности,
является физическая формула жизненного пути:
 vñð
∞
 =
∆t Sæ

∆t — единичный вектор времени жизни чело-
века, модуль которого — стремящаяся к нулю бес-
конечно малая величина.

∞ — физическая действительность, бесконечное
множество всех существующих вещей.
39
vср — средняя скорость жизни всех объектов фи-

зической действительности.

Sж— жизненный путь во времени ∆t , уникаль-
ный опыт существования человека, выраженный в
общих понятиях и доступный другим людям. Это
социальный результат его жизни.
Физическая реальность относится к вектору
времени жизни наблюдателя так же, как средняя
скорость жизни всех существ относится к величи-
не его жизненного пути.
Формула жизненного пути является главной
в физике потому, что она определяет ее предмет.
В качестве средней посылки и материальной причины
в ней выступает вся физическая реальность:

 vñð ∆t .
∞=
Sæ
Данное выражение показывает нам, что эта ре-

альность никому из нас не дана вполне и окончатель-
но. Для каждого человека она представляет собой от-

ношение его личного участия ∆t в общем деле жизни
vср (его физического существования) к социальному
результату этого участия Sж. Иначе говоря, это от-
ношение прожитого к понятому и созданному для
других. Оставить после себя в мыслимой реальности
нечто полезное (или вредное) другим Sж ≠ 0 значит
продолжить «существовать» и после того, как соб-

ственное ∆t дойдет до своего 0 и станет еще одной
скалярной единицей прошлого. Благодаря общему
характеру понятий мыслимой реальности vср, время
социальной жизни человека в памяти других людей,
40
как правило, больше

 времени
 его физического суще-
vñð ∆t vñð ∆t
ствования: > .
Sæ 0

Время жизни человека ∆t является его единствен-
ной актуальной собственностью, а жизненный путь
представляет собой оставленную им потенциальную
собственность — превращенное в знание возможное
время жизни тех, кто этим знанием обладает. Смысл
пути Sж как «законсервированного» на будущее вре-

мени жизни позволяет понимать отношение ∆t как
Sæ
человеческую размерность в отношении простран-

∞
ственной и временной бесконечностей .
vñð
Наличие в формуле жизненного пути актуальной 

бесконечности ∞ делает выражения для Sж, vср и ∆t
лишенными математического смысла, но это не от-
меняет их онтологического и метафизического значе-
ния. Мы говорим «жизненный путь», поскольку вся

физическая реальность ∞ выступает сомножителем
этой величине в самой «простой» формуле физики:
 
Sæ ∞ =vñð ∆t .

vñð ∆t
Выражение Sæ =  означает физическое су-
∞
ществование человека, измеренное (оцененное) всем
миром действительности. Как известно, константа,
деленная на бесконечность, равна нулю. Все знания
и деяния человека ничтожны по сравнению с «без-
различной Природой» или Вселенной. Именно по-
этому мыслящему человеку всегда нужен космос —
41
большое, но упорядоченное и замкнутое множество

объектов, по отношению к которым результаты его
жизни будут иметь определенное значение и, следо-
вательно, смысл.
Разум требует границ, поскольку осмысленность
существования в безграничном пространстве и вре-
мени невозможна. По той же причине в человече-
ском обществе неизменно возникают социальные
группы «людей» и тех остальных, кто недостоин
ими считаться. К сожалению моралистов, основания
для такого отношения заложены в условиях любого
мыслительного действия. Поэтому гуманность не-
разумна, а мудрость заключается в осознании ин-
струментального характера интеллекта.
Только мнения своей социальной группы о ре-
зультатах жизни ее участника важны для него и
определяют его поведение. Если бы множество этой
социальной группы было всеобщим, бесконечным
и неразличимым рядом поколений, значение жиз-
ненного пути каждого из его членов обратилось бы
в ноль. Это объясняет естественную потребность че-
ловеческого сознания не только в многоуровневой
партийности, но и в финитной истории, смене эпох
и цивилизаций, а также необходимость революци-
онных обновлений.
Средняя скорость жизни vср в формуле жизнен-
ного пути предполагает потенциальную бесконеч-
ность всех тех, кто существовал, существует и будет
существовать во времени. В социальной физике она
является единственной константой — абсолютной
42
величиной, единой для всего этого множества. Мож-

но сказать, что это общий всем жизненный путь, из-
меренный в единицах времени жизни наблюдателя:

Sæ ∞
vñð =  .
∆t
Находясь на плоскости соприсутствия со все-

ми существующими объектами, мы все движемся
с этой скоростью во времени и поэтому можем не
учитывать ее в своих взаимодействиях. Константа
vср является предикатом существования, поэтому
vñð
выражение вида указывает на потенциальную
a
бесконечность любых мыслимых предикатов a.
Единичный вектор времени жизни определен
через три других члена пропорции:

 Sæ ∞
∆t = .
vñð
Только он является результатом измерения об-

щего жизненного пути единственной абсолютной
величиной. Это жизненный путь с точки зрения
вечности, sub specie aeternitatis. Во всех физиче-
ских формулах время прямо или косвенно выражает
субъекта высказывания, является его собственным
именем.
Каждая из трех величин, определяющих физи-

ческую реальность ∞ в формуле жизненного пути,
не выводима в рамках социальной физики и может
быть только постулирована.
43
Постулат абсолютности времени жизни: «Каж-


дая жизнь уникальна, непрерывна и конечна» ( ∆t ).
Постулат о суете: «При любых действиях жи-

вого существа средняя скорость его жизни всегда
остается постоянной величиной» (vср ).
Постулат о пропорции: «Взаимодействия жи-

вого тела и среды происходят с равными по вели-
чине и противоположными по направлению ускоре-
ниями» (ускорение — это совершаемая работа или
путь Sж).
Следствиями данных постулатов являются три

закона динамики, три закона сохранения основных
величин в процессе взаимодействия и три закона
статики, которые описывают победу одного из участ-
ников взаимодействия с использованием бесконечно
малых величин.
Именно из физических наблюдений возникло
представление о разнородности величин и связан-
ных с этим разделением двух видах пропорциональ-
ных отношений (прямого и обратного). Основными
действиями во всех физических формулах являются:
деление прямо пропорциональных величин:

∞ vñð
 , ;
∆t Sæ
умножение обратно пропорциональных величин:
 
Sæ ∞ , vñð ∆t ;
 vñð
∞
отождествление векторов и скаляров:  = .
∆t Sæ
44
Another random document with
no related content on Scribd:
The Project Gutenberg eBook of Sink or swim?
This ebook is for the use of anyone anywhere in the United States
and most other parts of the world at no cost and with almost no
restrictions whatsoever. You may copy it, give it away or re-use it
under the terms of the Project Gutenberg License included with this
ebook or online at www.gutenberg.org. If you are not located in the
United States, you will have to check the laws of the country where
you are located before using this eBook.
Title: Sink or swim?

a novel; vol. 1/3
Author: Mrs. Houstoun
Release date: December 31, 2023 [eBook #72560]
Language: English
Original publication: London: Tinsley Brothers, 1868
Credits: Sonya Schermann, Chuck Greif and the Online Distributed

Proofreading Team at https://www.pgdp.net (This file was
produced from images generously made available by The
Internet Archive)
*** START OF THE PROJECT GUTENBERG EBOOK SINK OR

SWIM? ***
CHAPTER I., II., III., IV., V., VI., VII., VIII., IX., X., XI.,
XII., XIII., XIV., XV., XVI., XVII., XVIII., XIX., XX., XXI.,
XXII.
SINK OR SWIM?
A Novel.
BY THE AUTHOR OF
“RECOMMENDED TO MERCY,”
ETC.
IN THREE VOLUMES.
VOL. I.
LONDON:
TINSLEY BROTHERS, 18 CATHERINE ST. STRAND.
1868.
[The right of translation and reproduction is reserved.]
LONDON:
ROBSON AND SON, GREAT NORTHERN PRINTING WORKS,
PANCRAS ROAD, N.W.
SINK OR SWIM?
CHAPTER I.
WHAT THEY SAID IN THE VILLAGE.

“If I hadn’t heard it from Mrs. Clay herself, I never would have believed it!
To think that John Beacham, who’s a sensible man as men go, should be
marrying an Irishwoman! If Honor Blake was English-born now, one
wouldn’t blame him so much; but to choose a girl that comes of people
who, as everyone knows, you can’t trust farther than you can see them, is
what I call a sin and a shame.”
The speaker was a woman of low stature, elderly, and sharp of voice and
feature. She was seated at a round old-fashioned mahogany table, on which
a teapot of the material known as Britannia metal steamed with a pleasant
warmth, while the odour of buttered toast, “hot and hot,” filled the little
room in which she and a chosen chum and gossip had met together to talk
over the domestic affairs of their friends and neighbours.
The name and title of the first-mentioned lady was Mrs. Thwaytes, and
she, being at the present time a widow, and highly respected, kept a small
general shop in an old-fashioned village, to which I shall give the name of
Switcham. This village, situated near the grandest and most imposing of
England’s rivers, could be reached by express train in something a little
under an hour and a half from London. It was, considering this proximity,
rather a behindhand village. Progress had not hitherto made any gigantic
strides in the old-world-looking place, where not a single house was less
than a century old, and where the aged inhabitants of the quiet spot had not
as yet ceased to speak of crinoline as an abomination, and the absence (on
young women’s heads) of that decent article called a cap as a sign and
symbol of a lost and abandoned soul.
The guest of the widow Thwaytes was qualified in many ways to be that
highly-respected personage’s confidential friend and favourite gossip. A
widow indeed she was, forlorn and desolate by her own account, but
comfortable withal in outward circumstances, and possessed of a portly
person, and a complexion indicative of good cheer and inward content. Mrs.
Tamfrey, for that was the relict’s name, had been left (like the congenial
friend above named) with an only daughter to solace her declining years;
and, after duly casting that young woman upon her own resources as a
domestic servant, she—the widow of the deceased Mr. Tamfrey, a
journeyman carpenter in a comfortable way of business—had entered upon
the attractive career of a monthly nurse. In this lucrative profession she had
met with marked and flattering success. Endowed with a low voice, a
caressing manner, and a universal fund of anecdote, as well as considerable
powers of invention, “Mrs. Tam,” as she was habitually called, made her
way very successfully among the matrons, young and middle-aged, of the
district; and over a cup of a “woman’s best restorer, balmy tea,” the widow
Tamfrey was very generally allowed to be—during the pauses between her
professional engagements—very excellent company.
The room in which these well-suited friends had met for the purpose (not
openly avowed, but nevertheless existent) to which I before alluded was a
snug but not very spacious apartment running parallel with, and having easy
access to, the shop. Miss Thwaytes, the widow’s only daughter, and a young
person verging on forty, was occupied in the said shop—waiting upon
customers and keeping up the credit of the establishment by civil speeches
and oft-repeated remarks on the beauty of the weather and other such banal
topics of conversation. A wonderfully useful person in her way was Esther
Thwaytes; a thorough woman of business, keen-eyed, calculating, and with
only the very smallest of soft spots in the woman’s heart beating under her
maidenly bosom. But there was yet another purpose besides that of business
utility to which Miss Esther Thwaytes was daily put. With her the aged
mother, who possessed but that one ewe lamb, was always indulging in, not
sweet converse, gentle reader—not the interchange of soul with soul, nor
the pleasant fellowship of congenial trencherwomen—but the inexhaustible
enjoyment, the indescribable satisfaction of what we have heard described
in five single letters as “words.” They were both—the daughter of forty and
the parent of sixty-five—essentially “naggers.” The daily food of snip-snap,
the eternal picking of bones, was as necessary to them as the air they
breathed. Deprived of wholesome excitement, the lives of these two women
would have been horribly flat and uninteresting; a vis inertiæ, despite the
busy shop, the cheering tea-drinkings, and the friendly intercourse with that
unfailing gossip Mrs. Tamfrey, the monthly nurse of Switcham.
That exemplary village functionary was pouring out her third dish of tea
when, with a wheezy sigh, she commenced a reply to her friend’s comment
on the approaching marriage.
“As sure as I sits here, Jane Thwaytes,” she said oratorically, “if John
Beacham marries that Irish gurl he’ll come to trouble. There’s that about
Miss Blake as speaks a vollum. It isn’t that she’s, so to speak, aither bold or
forrard; I couldn’t say that of her—no, not if I was to be put upon my Bible
oath; but what I do say is, that she’s got a look with her eyes that I would
have whipped my daughter out of before she was twelve years old, or I
would have known the reason why.”
“It’s singular now, ain’t it,” suggested Mrs. Thwaytes, “that one can’t
learn more about who she is, and where she comes from? A nussery
governess too isn’t much to boast of neither, and I don’t wonder as the old
lady is a bit put out. The Beachams have allers held their heads high, and
John’s mother hasn’t been behindhand with ’em. She’s not the woman, I’m
thinking, to like being mother-in-law to a gurl who may, for anything that’s
known, be a gentleman’s love-child. And, pretty as she is—I must say that
for her—and like a lady too, Miss Blake had to dress the children, and hem
the pincloths, and all that sort of thing at Clay’s Farm.”
“All that sort of thing! I should think so, and a precious deal more to
that. Why from the first moment that Mrs. Clay was took in labour—and
that’s been twice in the two years that Miss Blake’s been at the farm—the
most of the head-work fell upon Honor. There was this to be thought of, and
that to be done—the children to be kep from noise, and the master from
being put out because the baking was spoiled. Everything, morning, noon,
and night—and I used to think it was a bit too much for such a mere girl as
she is—fell upon the nussery governess.”
“And that’s true, I believe, or the Clays, one and all, wouldn’t make so
much of her as they do; and the old lady ought to think of that, proud as she
is, for she’ll be a rare help, will Honor, at the Paddocks. A good headpiece
of her own, and not above making herself useful; and add to that that John’s
getting on for forty, and is particular in his ways—so he is. He means
honourable, does Mr. Beacham, and stands high with rich and poor, and
what’s more, he can take his wife to as good a home as any in the country.”
“Better, maybe, for his wife if it was a poorer one,” said Mrs. Tamfrey,
who knew something of the world and of human nature. “When a young
gurl that’s been used to work marries a man that can keep her without it, ten
to one that she gets into mischief. I don’t say, if she gits a family about her,
which it’s a’most certain she will,” continued Mrs. Tam, speaking, as was
only natural, in the interests of her profession, “that Mrs. John Beacham
won’t settle down; but she’s but a giddy thing at present, always laughing—
I declare it’s the prettiest thing to hear her, and makes one laugh, too, for
company; but if she don’t have a family—and John Beacham’s nearly old
enough to be her father—and if the young men get about her, why”—and
Mrs. Tam, deeming, probably, that she had said enough to enlighten the
feminine mind of her auditor, wound up her prognostications with a very
suggestive sigh.
“I hope not. It would be a sad thing, indeed, if mischief came of this
grand marriage of hers. I should be sorry for John Beacham if it was to,”
mumbled the widow Thwaytes, whose mouth was fuller than was altogether
becoming of well-salted buttered toast. “I should be sorry as sorry could be
for John if trouble was to come upon him that way. Ah well! if the Squire
had only lived! Such a gentleman as he was for advising and keeping things
straight! There isn’t a day nor yet an hour that the parish doesn’t feel the
want of him. If Squire Vavasour had been spared, things would have gone
on, as we’ve all on us said a hundred times, in quite another guess sort of
fashion. There would have been more living at the Castle then, and a
precious sight more money spent in the parish. The Castle then would have
been a proper house for young people to live in, and be married out of; and
now what is it? As Mrs. Shepherd says—and she ought to know that’s been
housekeeper these twenty years at the great house—there’s as much
skinflinting there as if milady hadn’t as many pounds as she has thousands.
‘I declare,’ says she to me, which it will be a week to-morrow, the day I was
taking tea with her up at the Castle,—‘I declare,’ says she, ‘it’s a sin and a
shame how little’s been spent this five years at Gillingham Castle. The
Chace itself and the game and all has been let to go to rack and ruin. Next
to no labourers employed, no parties given where there used to be a’most
open house kep, and such a home made for the young gentlemen as it’s no
wonder they should run a little wild when they was let out like.’”
“There’ll be a change now, I’m thinking,” suggested Mrs. Tamfrey after
a pause; “the young ladies are getting on, you know, and Mr. Arthur coming
of age next year will make something of a stir, in course.”
The widow shook her head with a dreary air of superior wisdom. “From
what Mrs. Shepherd tells me”—and the words were said in one of those
ominous whispers that are intended to imply even more of knowledge than
is expressed—“from what Mrs. Shepherd says, there’s no coming of age yet
awhile for the air aperient of Gillingham. There’s something out of the
common, it appears, though what it is Mrs. Shepherd couldn’t speak to
exactly, in the last entail. Anyway, milady—which seems odd, don’t it? she
having been the heiress—hasn’t got, after a certain day—that’s pos—
anything to do with the estate and property. It’s that, folks say—them as
knows something about the matter—as puts her out so. And it’s to be, some
says, when Mr. Arthur is five-and-twenty that his mamma will have to walk
out of her own house like a private person, after all the money and land that
she was born to.”
“Let milady alone,” put in Mrs. Tam decidedly; “she’ll be rich enough, if
all’s true, whatever happens. There’s a pretty long purse a-filling
somewhere, I’ll be bound. It’s little besides her name that she gives to all
them mad-houses and county ’ospittles that there’s such a talk about. No,
no; Milady Millicent isn’t one to be short of cash, whoever else goes to the
wall—but,” interrupting herself, “my gracious! Jane Thwaytes, if there ain’t
two parties a-waiting in the shop, and no one in life to serve them but
Esther!”
Startled by this appeal to her love of gain and order, the widow, after a
hurried wipe of her lips with the corner of her apron, bustled into the
adjoining shop with a sharp rebuke already on her tongue. It was a tidy and
very prosperous establishment that of which Esther Thwaytes was the prop
and mainstay. In it you could obtain all that the heart of a reasonable
woman of simple tastes and habits ought to desire. On one side, the counter
was strewed with cheap ribbons, snowy cap-fronts, artificial flowers more
gaudy than artistic, with occasionally a tempting novelty in the shape of the
last new thing in bonnets. The other side of the widow’s flourishing “store”
contained goods that were more useful than ornamental. Tea, coffee,
tobacco, and snuff, together with other articles of home and colonial
produce, were procurable at “the” shop in the main street of Switcham. As a
matter of course, the widow, enjoying the benefit of a monopoly, drove a
thriving trade; and, equally as a matter of course, incessant were her
jeremiads on the disjointedness of the times, the dearness of provisions, the
iniquity of subordinates, and the general decadence of all things since the
days which she was pleased to call “her time.” And yet, at scarcely any
hour of the day from the early hour of opening was the little shop devoid of
customers; while towards the witching time of evening, and that more
especially on a Saturday night (for the widow was no advocate for early
closing), her house was one, it may be said, of “call”—a regular rendezvous
for the busy and the idle, for the sweethearts and the gossips, of the village
where the much-respected widow had been born and bred.
CHAPTER II.
THE ANTECEDENTS OF MILADY.

The Lady Millicent Vavasour, whose proceedings were thus so freely
commented upon by her inferiors, was the only child of the rich and potent
Earl of Gillingham. That nobleman, who survived the Countess, his wife,
but little more than a year, bequeathed at his decease, with restrictions and a
good deal à contre cœur, all that he possessed, in land, mines, personalty,
and otherwise, to his only child, the Lady Millicent aforesaid and in the last
chapter duly commented upon.
The income produced by the above-mentioned properties—of all of
which the heiress came into undisputed possession at the age of twenty-
three—amounted at a moderate computation to thirty thousand pounds per
annum. The Lady Millicent Vavasour therefore took her stand on the
platform of public estimation with the prestige of being one of the richest
heiresses in England.
As might naturally be expected, the eyes of the world and eke the
monster’s tongue had from her earliest womanhood a good deal to look and
say on the subject of the Lady Millicent’s future disposition in marriage.
That she would—like the Maiden Queen of mighty memory, or the banker’s
heiress of nineteenth-century renown—be content to enjoy her power alone,
no one appeared for a single moment to imagine. There exist, always have
existed, and probably always will exist, a large proportion of the bolder sex
of whom it is averred, and safely too, that they are not “marrying men;” but
whoever in his or her experience—and I say it without prejudice—has
heard of a “non-marrying woman”? Such a being, if it were discovered to
exist, would be an anomaly, a lusus naturæ, a freak, so to speak, of the
mighty mother who has done all things not only wondrously, but “decently
and in order.”
But if there be a class of females likely to “go in,” as the saying is, for
celibacy, that class is the genus heiress. There are causes too numerous to
mention that may account for this established fact: the watchfulness alike of
friends and foes; a natural as well as a cultivated suspicion that “men are
not (always) what they seem;” the difficulties attendant on an embarras de
choix; and last, but by no means least in importance, the fear of being
reduced to a second-rate power,—may all be cited as good and sufficient
reasons for the delay which so frequently occurs in the “going off” of an
heiress. As regarded the Lady Millicent Vavasour, the rich partie par
excellence of this story, the last-mentioned cause was, far and away beyond
the rest, the one to which might be attributed the important fact that she had
reached the age of twenty-four while still a single woman.
There is much to be said in excuse for the almost proverbial arrogance
and love of power which marks the woman who is born to greatness. She is
so often taught—if not indeed by words, at least by the deference of those
around her, by the inevitable yielding to her will, and by the kotooing of
dependents—that she is, in her way, a Queen, that it would be rather
surprising if any humbler ideas of her own position should find entrance
into her mind. A great deal has been advanced and written on the
importance of public schools as tending to the discovery of that imaginary
line known as a young gentleman’s “level;” but whether this hoped-for
good is ever attained, and if attained whether it be worth the high price
often paid for its possession, must remain an open question; the distressing
truth however cannot, I fear, be disputed, that the “level” of a young lady
possessed of forty thousand pounds per annum is never likely to be found,
save and except in rare cases of matrimonial felicity—in those exceptional
cases, I mean, where there is no struggle for power, where the Salic law as
exemplified in the nineteenth-century wife is virtually set aside, and where
(but this is a sine quâ non) the husband is in every way worthy of this
heroic act of voluntary self-abnegation.
That the Lady Millicent Vavasour was very far from being the model
woman whose price is far above rubies will very speedily be seen. She was
a cold and unattractive child, and she grew up to be in many respects a cold
and unattractive woman; but that she was so must in a great measure be
attributed to the peculiarity of her “bringing up,” and, strange to say, to the
regretable fact that she was not born to be a man. The Earl and Countess of
Gillingham were both what I must be permitted to describe as “family-
mad.” That the Vavasours were the most ancient, the noblest, and most
exalted of all the races of men upon earth, this elderly and highly
respectable couple religiously believed. Previously to her union with the
last male of this ancient family, the Lady Caroline M‘Intyre (the respected
mother of Lord Gillingham’s heiress) had entertained a foolish
prepossession in favour of the old Scottish blood which ran in her own blue
veins; but the engrafting of her northern race in the still nobler stock of the
Vavasours of Gillingham was sufficient to inoculate her with every
prejudice entertained by Richard, eleventh earl of that most princely house.
They were not—barring this one folly—either a particularly silly or an
especially objectionable pair. They were a little grand and distant to those
who might be so daring as to claim equality with themselves, but to their
clearly-marked inferiors and to the actual poor they were kind, generous,
and “pleasant.”
Perhaps the person who suffered the most from the “madness” which
may be said to be inherent in the Vavasour blood was their only child—the
Lady Millicent, whose career will form one of the subjects of these pages.
To her, without intending to be otherwise than affectionate and kind, the
behaviour of both father and mother was invariably cold and distant. She
was never forgiven for the “sin” of her birth—never pardoned, poor
unconscious child, for the guilt of being a girl! As the last male descendant
of the Vavasours, Lord Gillingham would willingly have given ten years at
least of his vast rent-roll, for a son in whose person the grand old title might
be perpetuated; and the Countess his wife fully shared in what she deemed
his very natural discontent. To bear without murmuring this crumpled rose-
leaf on their luxurious couch was not in the nature of either; so instead of
making the best of the only child with which Providence had blessed them,
they did precisely the contrary; and the little Lady Millicent, deprived of the
caresses and the softening influence of a gentle mother’s love, grew up as I
have described her to be—cold, arrogant, and unamiable.
The young lady herself was fully capable of appreciating the wrong that
had been done, not only to her family but to society at large, by the
deplorable accident of her birth. As one of the richest heiresses in England,
and as the bearer of a name so noble and so honoured, she was of course a
“personage;” and as one of the uppermost (that could not be denied) of the
upper ten thousand she would take her place, and an exalted place too,
among the great ones of the land; but—there was the rub!—there “pinched
the shoe,” and “galled the withers”—she was not and would not be, in the
course of nature, a peeress! Power—the power that wealth would give—
was hers, but precedence—that honour so dearly valued by her sex—was
sadly and, unless it were obtained by marriage, for ever wanting.
When, after her parents’ decease, which occurred soon after she had
completed her twenty-third year, the orphaned heiress pondered regretfully
upon these things, the idea of purchasing with her valued thousands one of
the highest of England’s titles could scarcely fail to occur to one whose love
of rank—the well-imbibed prejudice of a dull and unsympathised-with
childhood—was only outdone by her passionate attachment to power. Well
did the Lady Millicent know—for her girlhood had not all been spent in the
seclusion of Gillingham, and at London balls and routs and dinner-parties
she had learned something of the level of gold—well did the heiress know
that, were she willing to barter her rent-roll for rank, the negotiation would
have been only too easily effected. But, all things considered, this young
woman was not so willing. Any superiority enjoyed by a husband, any
benefit conferred upon her through him, would—so singularly was she
constituted—have been as gall and wormwood to her taste. She was
overweeningly proud, besides, even as her parents had been before her, of
the name she bore; and, singular as it may at first seem, it was to that very
pride in, and attachment to the name of Vavasour that the tardy marriage of
this proud and impracticable lady was owing.
Late in the summer of the year following on her accession to wealth and
power, the Lady Millicent set forth in great state on a continental tour. As
companions on the way she had chosen Lord and Lady Merioneth: a good
simple-minded pair, ready and able to be amused, and withal tolerably slow
to comprehend (from the circumstance of their own entire want of foolish
family pride) the besetting sin of their young companion.
The delicate health of Lady Millicent Vavasour was, to the surprise of
the world in general, the alleged motive for her spending the winter abroad.
It had been suddenly discovered that the lungs of the heiress were delicate;
and although her breadth of chest and generally healthy appearance tended
to correct the assertion, public interest—no unusual occurrence when the
malade imaginaire, or otherwise, happens to be a millionaire—was
immediately enlisted in “poor dear” Lady Millicent’s behalf. “So young!”
“so gifted!” “so attractive!” It would, indeed, be hard (and a “liberty” was
implied, if not actually spoken) if Death should venture to approach within
hailing-distance the august person of the Lady of Gillingham. Happily,
however, as it soon became manifest, there was no immediate danger that
the wealth of the heiress would be turned into some obscure and probably
(to the public) uninteresting channel. Long before the money-scattering
English party had reached Florence the Lady Millicent had thrown off every
appearance of invalidness, and was ready for any amusement suitable to her
exalted position which chance might throw in her way. And ready, too, for
something more than amusement—ready to be softened into as much love
as her nature was capable of feeling, by one worthy of the best affections of
a far worthier woman than was the Lady Millicent Vavasour. Cecil
Vavasour was a cousin, many times removed, of that autocratic lady—the
descendant of a junior branch of the noble family whose name he bore; and,
moreover, in his branch of the family there existed the title of baron—a title
which there was every probability would eventually be borne by this poor
and comparatively obscure relation. Comparatively obscure, for in a world
of his own—a world that was not that of the Lady Millicent Vavasour—the
intellectual but retiring Cecil was known and honoured. She for that reason,
among others too insignificant to mention, had never till on the occasion of
this her first continental trip chanced to fall in with her kinsman; and when
at last she did make his acquaintance, the effect of even a first meeting was
marked and decisive. Not that there was much in Cecil Vavasour’s outward
man calculated to touch a woman’s fancy or to win her heart. He was some
years past thirty, and in person neither handsome nor the reverse; but there
was a something undefinably attractive even in the reserve of manner, that
spoke of latent power, and of an intelligence above that of ordinary and
unreflecting mortals. He was tall, too, and of a stately presence; one of
those men, in short, to whom, both physically and mentally, a woman, be
she ever so highly placed in her own estimation, would hardly have refused
to pay the tribute of tacitly acknowledging to her own self that he was her
master. Cecil’s father, a practical though not exactly a discerning man, had
intended his only son for the Bar; but circumstances, to say nothing of the
young man’s own individual tastes, decided against the realisation of the
old gentleman’s plans. A short sojourn in Italy, whither he had gone to
protect and comfort an invalid sister, whose days when she left the shores of
England were already well-nigh numbered, had completed the dislike to his
profession which before had been little more than a surmised distaste.
Cecilia Vavasour died a tranquil death in the soft climate of Tuscany; and
her brother, throwing law study to the winds, and leaving Blackstone to
grow dusty on its shelves, remained to make the best of his three hundred a
year in the sunny land that he had learned so soon to love.
Cecil Vavasour had been three years in Italy—a busy idler, devoted,
almost to idolatry, to the Beautiful that has survived the touch of Time; as
well as to the memories, the associations, and the soft sadness that cling
around the decaying ruins of the past. He had roved from place to place,
mixing little in society, but yet not actually shunning communion with his
fellows, when Lady Millicent arrived at Florence. It would have been
impossible, even had he felt the wish (which he did not) to avoid his cousin,
for the quondam barrister not to become intimate with the heiress of
Gillingham. At first he was very shy—as shy as a proud poor man was
almost certain to be under the peculiar circumstances in which he was
placed. Compared to the cousin, who called him Cecil, and treated him
from the first with marked kindness and consideration, he might well be
termed an impecunious relation. Had Lady Millicent’s conduct towards him
been different—had she behaved to him with anything approaching to her
usual rigid arrogance—his poverty would have troubled Cecil Vavasour but
little. It was his young kinswoman’s gentleness, her unwonted amiability,
her actual deference towards himself, that, while it rendered him ill at ease
in her society, both puzzled and touched him. He little guessed, while
gradually falling under the spell of a woman who in youth was not destitute
of personal attractions, and who could be agreeable when she chose, what
was the true mainspring of her conduct regarding him. He could form no
idea of the hidden demon of Pride lurking beneath that still exterior. To his
thinking, Lady Millicent Vavasour—young, courted, with tens of thousands
yearly at her command, with power to effect so vast an amount of good to
others, and (which we fear was almost equally enviable in Mr. Vavasour’s
sight) with wealth to indulge to the utmost every æsthetic taste—was
scarcely likely to ambition any extra or unpossessed advantage. And then
he was himself so utterly unassuming, so entirely unaware that he in his
own person owned, or was likely ever to own, gifts that the rich heiress of
Gillingham could covet, that, as I said before, he was at the beginning
almost more puzzled than gratified by her notice.
That this state of things should have occasioned at first a something of
distance in the relations between the cousins is not surprising, nor need it
afford subject for wonder that that very distance lent a piquancy to their
intercourse which was not, to the petted heiress at least, without its charm.
Lady Millicent had been so beset by flatterers, and so cloyed by adulation,
that the silence, the fits of absence, and the almost brusqueries of her cousin
Cecil were greeted by her as a very agreeable variety. She was sick to death
of oversweet confections, of butter and honey she had been positively
surfeited, so that the honest brown-bread diet, dry and husky though it was,
which was all that she appeared likely to obtain from Cecil Vavasour, tasted
fresh and wholesome to her fevered palate.
But there was, as I before said, another cause—the cause, in fact—for
Lady Millicent’s obvious appreciation of her cousin, and that motive power
was her cousin’s future rank; for Mr. Vavasour, simple as he stood before
her, quiet, unpretending, noticeable for his carelessness of outward
advantages, his simple manners, and his unfashionable dress, could
nevertheless, failing some very abnormal event, be the means of obtaining
for her in a mitigated degree the fulfilment of her long-cherished desire—
the hope of her heart, the insatiable craving, known only to herself, to wear,
while retaining the noble name of Vavasour, the coronet of a British peeress
on her brow.
The courtship, if courtship it could be called, between Lady Millicent
and the future Baron de Vavasour was somewhat singular and out of rule;
and if any distinct offer of marriage were made between the parties—not a
common occurrence, by the way, in set and deliberate phrase, between
acknowledged lovers—that offer was believed by those best acquainted
with the contracting parties to have emanated from the lady. That Cecil
believed—free from personal vanity though he was—in her attachment to
himself there could be no doubt; nothing, therefore, remained for the man
whose own nature was too noble for him to fear for himself the imputation
of mercenary motives, but to put his pride, and his scruples, if such he had,
into his comparatively empty pockets, and to accept the goods which his
millionaire kinswoman had provided for him.
Perhaps, had the autocratic mistress of Gillingham and its dependencies
been better acquainted with the character of Cecil Vavasour, she might have
hesitated longer ere she selected him as the partner of her life. With all her
ambition, she yet required a husband who would understand her character
and enter into her views; and of this Mr. Vavasour soon showed himself to
be incapable. Misled by the natural faith which we all are apt to place in our
own individual judgment, Lady Millicent had discovered imaginary
qualities in the man whom she had honoured with her choice. Deceived by
the extreme composure of manner and the gentle reserve which were among
her kinsman’s outward characteristics, she had given him credit for an
indolence of disposition which she rather approved of than regretted, and
for an inborn pride of race calculated to assimilate satisfactorily with her
own. They were married, and the Lady Millicent was not long in
discovering to her annoyance—for hers was not a character to take a
disappointment to heart—that she had made a fatal mistake. A better man,
nor one possessed of a more conscientious spirit than that which dwelt in
Cecil Vavasour, never walked the earth. That this was so, no one who
boasted the slightest knowledge of character would long doubt. It might be,
though that fact had yet to be decided, that the lawyer manqué was not
likely to be a distinguished man; but the most casual observer would have
decided at once upon the impossibility of his being otherwise than an
upright and a straightforward one. But for all this, and though Mr. Vavasour
proved to be, in the broad and usual acceptation of the term, an excellent
husband, Lady Millicent was, and withal showed herself to be, bitterly and
hopelessly disappointed. It was terrible to find that, instead of sympathising
in her ambitious desires, Cecil was content to devote himself to the
cultivation of his understanding, the care of his wife’s extensive property,
the amelioration of the condition of the poor, and later, as the—to him—
exceeding blessing of children was granted to his hopes, to the education
and moral training of his sons and daughters. At every time and season, and
to all the occupations and interests of her husband, Lady Millicent took
marked exception. She had expected to find him an amiable nonentity, and
instead, there was ever at her side an earnest and highly intelligent
companion; one too who, although he was no rival power ready to edge her
off the throne she so dearly prized, was nevertheless a man who,
entertaining both stern and exalted notions of the responsibilities of the rich,
was not easily to be diverted from the line of duty—often narrow and
difficult—which he had marked out for himself to follow. Under the
vexatiousness of this tardy discovery, Lady Millicent daily fumed and
fretted—fumed and fretted till her temper, never one of the best, grew
peevish and easy of irritation, and till the chafing of the crumpled rose-leaf
against the sensitive skin of the proud woman’s self-esteem grew to be a
painful, and in process of time a never-to-be-cicatrised sore.
Nor was Cecil Vavasour long behindhand in awaking from the one
delusion that had so effectually changed for him the cherished habits of a
life. The conviction that the love in which he had believed had been but a
passing fancy, and the certainty that he was solely valued by her as a
stepping-stone on which to rise to rank, were not subjects for agreeable
reflection. But though Vavasour was capable of feeling keenly the wrong—
for wrong it was—that had been done him, he was the last man in the world
either to complain of, or to grow silently morbid under, its infliction; only
by his deeds could it be surmised that he was an unwilling sharer in the
good things procurable by the Lady Millicent’s gold; and as, previously to
his marriage, he had steadfastly resisted the making of any settlement by
which he could in his own person benefit, so did he, after becoming
convinced of his wife’s indifference, keep with rigid economy his private
expenses within the scope of his own limited means to defray, while he
abstained as much as lay in his power from indulgence in luxuries which
those means would, unassisted, have been inadequate to procure for him.
Setting aside this glaring instance (which it clearly was) of eccentricity,
Cecil Vavasour, as was universally allowed, acted well up to the obligations
imposed upon the rich and powerful. There was no lordly house throughout
the length and breadth of the land in which the rights of hospitality were
exercised with a more liberal hand than at the various residences owned and
occupied by the Vavasour family. At Gillingham Castle especially, where
the establishment was on an almost princely scale, the grand old house was
twice a year brimming over with guests, and far and wide spread the
reputation for “good entertaining” of the Lady Millicent and her consort.
But for all that this was so, and although Cecil Vavasour was loved and
appreciated by the poor, whose invaluable friend and adviser he ever proved
himself to be, he was not generally popular either with his equals or his
superiors in social position. To anyone accustomed to look inquiringly into
human motives, and to those who have gained knowledge of mankind by
enlarged association with their fellows, the fact that Cecil Vavasour, with all
his excellence, his gentleness and his hospitality, was not generally a
favourite, will excite but little surprise. As a rule, the silent and apparently
self-conceited man rarely meets with favour, for silence is too often taken
for a diagnostic of pride, and pride is of all human qualities the one which
both men and women find the most difficult to pardon. But there was yet
another quality, and it was the one to which his taciturnity was mainly to be
attributed, that interfered greatly with the comfort of Cecil Vavasour’s
existence—he was constitutionally, and therefore incurably, shy. Now the
shyness of a middle-aged gentleman who has lived much in society, and
whose intellect is above the average, is one of those “facts” to believe in

Download ebook pdf of Апология Физического Смысла 1St Edition П И Дзыгивский Художник Владимир Егоров full chapter

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Download ebook pdf of Апология Физического Смысла 1St Edition П И Дзыгивский Художник Владимир Егоров full chapter

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

■■■■■■■■ ■■■■■■■■■■■

■■■■■■ 1st Edition ■ ■

Giáo trình Be Internet Awesome 1st Edition Google

I ll Be Your Wife Jho Hyo-Eun

Marry Me or Be My Wife Ally Jane

The Way I Used to Be 1st Edition Amber Smith

■■■■ ■■ ■■■■■BE■■ 1st Edition ■■■■

O Menino Que Se Alimentava de Pesadelos Coleção It s

■■■■■■■■■■■■■■ How to Be an Anticapitalist in the

Orgia dos loucos 1st Edition Ungulani Ba Ka Khosa

Всякое коммерческое воспроизведение текста или оформления

Глава 1. УНИВЕРСАЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Глава 2. ДИНАМИКА ВО СНЕ И НАЯВУ

Глава 3. ЖИЗНЬ И ИГРА

Глава 4. ЛИШНИЙ ЗАКОН НЬЮТОНА

§ 2. Бегство в социальную реальность . . . . . . 111

Глава 5. ТЕПЛОВЫЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ МАШИНЫ

Глава 6. ТАНЕЦ С НЕИЗВЕСТНЫМ

Глава 7. СОФИСТЫ ПРОТИВ СХОЛАСТОВ

Глава 8. ОСНОВАНИЯ ПОЛИТЭКОНОМИИ

Наука основана на принципе всеобщего и одно-

Как и в политике, можно только изменить форму

§ 1. «Розеттский камень» научного знания

Р. Декарт показал возможность свести боль-

научных специализаций. Каждая корпорация уче-

* Аристотель считал логику органоном науки и методологией

предметом математики является мир мыслимых

зует безразличные к истине существования матема-

ствие их основных формул универсальной мере по-

ти случайно, благодаря камню, найденному у города

формул потребуется нам для анализа любых дру-

§ 2. Запретная формула математики

Для того чтобы возник мир математических обра-

Каждый объект действительности может быть

Тождественный себе наблюдатель остается

Данная пропорция означает одно известное

Единственным известным нам количеством дви-

вся предметная область математики ∞ выражена че-

Запретная формула выражает проблему принци-

плоскости физической реальности. Вектор в данном

И деление, и умножение — это способы отрицать

Для определения каждого члена этой пропорции

живой материальной точки в мыслимом (социаль-

При переходе к абстракции трехмерного физи-

Вечный мир «холодных числ» не может суще-

следователя, который задает этому миру свою соб-

§ 3. Силлогизм как пропорция

Формальная логика является наукой о правиль-

не общих форм правильного мышления со времен

Силлогизм невозможно окончательно формализо-

Мы можем выразить ее как отношение:

Все люди Все смертны

Левая часть формулы — это отношение множе-

Эта формула очень проста, но синтаксически не-

мы получаем пропорцию с одной неизвестной вели-

Средний термин М, по сути, является кванто-

и отождествление. Мышление, а вместе с ним и ло-

Частное всегда подчинено общему. Отождествле-

Универсальный характер пропорции силлогизма

Результатом рассуждения должно стать определен-

Еще одним примером работы всех логических за-

бесплодным теоретизированием. Тем не менее по-

Материальной причиной высказывания выступа-

может быть сопоставлено с тремя ипостасями Святой