Андрей Дитцель

Кентавр
vs
Сатир
ББК 84 (4ФР)

Андрей Дитцель
Кентавр vs Сатир

Фотографии: Артём Крепкий,

Денис Кравец
Attila Erüstün
Картография: Wanja Kilber
Обложка: Елена Иванникова
Оригинал-макет и верстка: Сергей Фёдоров
Руководство изданием: Дмитрий Боченков

© Андрей Дитцель, 2009

© Kolonna Publications, 2009
isbn 978-5-98144126-4
Ты еще так молод. Жизненный путь ты прошел
лишь до середины, в сущности, ты – часть этой
жизни… Воли тебе не занимать, прилежания
тоже, но ты никогда не будешь в состоянии уси-
деть на месте… Тебе нужно еще пошататься,
поколесить по свету, хмелея от вина собст-
венного любострастия.
Герард Реве

Обычно кентавры показываются дикими и не-

сдержанными существами, в которых преоб-
ладает животная природа.
Википедия

Сатиры славились пристрастием к алкоголю

и избыточной сексуальной активностью.
Детская энциклопедия

Лукреций утверждает, что существование

кентавров невероятно, ибо лошади достигают
зрелости раньше, чем люди, и кентавр в три го-
да был бы взрослым конем и вместе с тем лепе-
чущим младенцем. Такой конь умер бы на пять-
десят лет раньше, чем человек.
Борхес
Новосибирск
 Кентавр

Новосибирское

Каждый день я шатаюсь по тем же, зеленым и мало- 7

этажным, улицам новосибирского Академгородка
и рассказываю сопровождающему меня юноше ис-
тории, heikle Geschichten, от которых ему становится
немного не по себе. Вдруг кто-то услышит нас! Ведь
очень неудобно, когда случайный прохожий ловит
в фоновом шуме выражения наподобие «матерые
лесбиянки», «трансухи», «анальный секс»… Могут
и плохо подумать, и морду набить (чего на моей па-
мяти здесь, вообще-то, не происходило). Поскольку
скромный спутник не очень благодарный слуша-
тель, – что, правда, компенсируется его другими
мужскими и человеческими качествами, – я решил
сделать несколько записок. Так действуют ландшаф-
ты памяти при наложении на реальную географию.
Первый фрагмент или осколок – о рядовом, поч-
ти рутинном кризисе с моей девушкой Леной. Нам
зачем-то нужно было на левый берег, и мы поймали
микроавтобус. Водителю было просто по пути, в на-
шем распоряжении оказался весь салон с мягкими
сиденьями аэрофлотовского типа, очень уютными.
В лобзаниях и поцелуях мы зашли достаточно да-
леко, и через пять минут мне захотелось сделать
паузу до прибытия в пункт назначения… хотя
рука, расстегивающая молнию джинсов, не дава-
ла сконцентрироваться на этой мысли. Водитель
 оглянулся и задернул шторку, отделяющую нас
от кабины. «Как мило с его стороны», – прошептала
Лена. В этот момент меня можно было раскрутить
почти на все. Голова Лены склонилась над моими
коленями – но я посмотрел в сторону водителя и бук-
вально столкнулся с его взглядом в зеркале, которое
находилось выше шторки и давало возможность
наблюдать за происходящим в салоне. (Как он сле-
8 дил за дорогой? Видимо, это профессиональное –
одним глазом…)
«Я не могу, он смотрит». – «Ну и пусть, ты бы на его
месте поступил так же». – «Через пятнадцать минут
мы приедем, подожди». – «Ты не любишь меня? Мо-
жет быть, ты меня блядью считаешь?..» Дальнейшие
пошли уже взаимные упреки и обвинения. Лена,
забыв даже о своей сумочке, выпрыгнула из машины
на светофоре и, обливаясь слезами обиды и ожесто-
чения, бросилась бежать куда-то вглубь незнакомого
микрорайона.
Не помню, присутствовал ли какой-то сексуаль-
ный элемент в Обиде № 2, когда я купил йогурт
неправильной жирности. Дело было в томской гости-
нице «Центральная», где каждые пять минут звонил
телефон и вкрадчивый голос предлагал развлечься.
Пару раз я ответил, что мне самому не надо, но ес-
ли у них найдется симпатичная девушка для мо-
ей подруги, мы можем обсудить условия. Томск
1998 года, видимо, еще не был таким продвинутым
городом. Йогурт оказался молочным и клубничным,
а не сливочным и ванильным. Я не хотел спускаться
за новой баночкой. Лена громила все подряд, после
чего закрылась в ванной и пыталась утопиться…
Но поскольку Обида № 2, в сущности, была самой
мелкой, надо сразу перейти к следующему эпизоду.
 – Мне достоверно известно, что сегодня он покон-
чит с собой, – раздался звонок в самое неподходящее
время у меня на работе, – он уже со всеми попрощал-
ся и два дня не был дома. А только что один знакомый
видел его в кафе где-то на Красном…
– Чем я могу помочь человеку, с которым никогда
не был знаком?
– Если ты меня любишь, найди и спаси его. Если
ты мужественный человек и способен совершать 9
неожиданные поступки.
Так была задета моя честь, и я отправился на поис-
ки. На Красном проспекте, надо думать, есть не одна,
а несколько десятков кофеен, в которых обитает
множество молодых людей байронического вида,
соответствующих описанию Лены. Но уже в третьем
или четвертом я его определил. «Здравствуй, ты –
Стас?» – «Да, а ты кто?» – «У нас есть много общих
знакомых, и меня попросили кое-что тебе передать.
Давай выйдем на улицу!»
Стас преодолел скепсис. Я не был похож на опас-
ного человека.
«Хорошо… так кто и что просил передать?» – на-
девая шапку, спросил он. «Симпатичный», – отме-
тил я про себя и начал: «Знаешь, меня обвиняют
в высокомерии и, возможно, в ненависти к людям
и, возможно, в безумии. Эти обвинения, – за кото-
рые я в свое время рассчитаюсь, – смехотворны…».
Дальше – по тексту Борхеса.
Истории про минотавра хватило на одну станцию
метро, потом мы купили пива. Через час мы лежали
перед закругленным фасадом дома на углу Красного
и Октябрьской, – прохожие осторожно обходили нас, –
и спорили, напоминает ли угол дома на фоне неба
скорее античный амфитеатр или пирамиду майя.
 Отлучившись, я позвонил Лене из автомата, и она
дала понять, что не разочарована во мне. Терапев-
тический успех (появление Лены оказалось неожи-
данностью для Стаса) закрепили двумя литрами до-
машнего вина из сухофруктов, после чего высылать
людей домой было уже просто опасно.
Когда немного освежившийся в душе Стас зашел
в комнату, мы с Леной на минуту прекратили возню
10 под одеялом. Возможно, Стас просто не заметил под-
готовленный для него диван, но, так или иначе, он
довольно уверенно полез под одеяло со стороны Лены.
Она была не против и хитро подмигнула мне. На не-
сколько минут воцарилась тишина. Лена потихоньку
начала приставать к Стасу. Но, проигнорировав это,
он встал, перешагнул через нее, сел у меня в ногах
и уверенно, не по-детски так, взял в рот.
Это была очень приятная неожиданность…
И Обиду № 3, если задуматься, я заслужил меньше
всего. Ведь я же не виноват, что человеку в этой
ситуации захотелось так поступить?.. Надо сказать,
что позднее Лена восстановила некоторую справед-
ливость и с полным правом тоже может записать
Стаса в свой донжуанский… донна-анновский спи-
сок. Но при этом мне всегда приходилось хлопать его
по попе. То есть более чем присутствовать на месте.
В последний раз это было на нашей с Леной помолвке.
Я затащил Стаса в душ. Мы открыли на стук и вопли
Лены, которой тоже захотелось потрахаться. Все-
го за полчаса до этого я подарил невесте кольцо,
и отказать ей теперь в этой маленькой прихоти
было бы неудобно.
Может показаться, что наша жизнь вообще была
легкомысленной и (или) развратной, но это не так.
Прошло два года после того, как мы познакомились
на поэтическом вечере – Лена представляла в качест-
ве составителя сборник стихов сибирских студентов
(книжка была зеленого цвета и называлась «Любви
нехоженые тропы»), – а сексом мы еще не занимались.
Первое лето своей любви я провел, усмиряя плоть
в археологичке. Я был уверен, что Лена хочет сохра-
нить девственность до свадьбы. Она в свою очередь
считала, что меня интересует литература, а не секс.
Вообще-то, примерно так оно и есть. 11
 Детская газета

12 Говорят, у каждого в жизни была какая-нибудь

суровая школа. Если это и не так, то я, например,
совершенно точно могу вспомнить, где научился
всему хорошему и всему плохому, что умею, – в ре-
дакции детской газеты. В пятнадцать я записался
на курсы юных журналистов и напечатал первые
заметки о вахтах детства и фестивалях дружбы.
Стилистику несколько извиняет личность моего
первого шефа и редактора публикаций. Звали его
просто – Соков. До детской газеты и до развала СССР
он был редактором «Молодежи Алтая», – считай,
региональной номенклатурой. В общем-то, неуме-
ние писать и пьянство были его единственными
недостатками, а в остальном он был гениален, по-
тому что в газете можно было заниматься всем,
чем угодно. Мы – как бы юные корреспонденты –
и пользовались этим, приезжая в редакцию после
уроков, а потом – после лекций.
Сначала Соков выбил под редакцию обычную
двухкомнатную квартиру в панельной девятиэтажке,
но когда соседи стали жаловаться, а штат расширять-
ся, нас переселили в помещение заброшенного де-
тского клуба. Это был подвал в жилом доме по улице
Сибирской, сырой и облезлый, но зато просторный,
с грудой старой мебели и душевой комнатой. Рас-
клеивая на стенах после переезда постеры, обрывки
обоев и газеты, я понял, что здесь будет если и не мой
второй дом, то некий опорный пункт.
Практически так оно и произошло. Здесь я на-
учился фотографировать, верстать газету, курить,
заниматься сексом, писать стихи и заявки на гранты.
Впрочем, большая часть этого – рутина, которая,
конечно, составляет фундамент профессиональной
(не говоря о личной) жизни, но ровным счетом ни-
кому не интересна. Позже я столкнулся и с более 13
яркими персонажами, чем здесь. Если что-то и оста-
лось от этих лет, в штате редакции и за штатом,
так пара сюжетов.
Первой всплывает, конечно, всякая ерунда на-
подобие того, как я готовил газетный вкладыш
про сексуальное воспитание и был – в обществе
представительницы центра здоровья – похищен
фрустрированными женщинами из местной право-
славно-коммунистической организации. Нас про-
держали целый день на допросе, причем без капли
воды, но мы так и не раскрыли тайну финансиро-
вания программы растления советской (так они
говорили) молодежи. Но это тоже не сюжет, а так,
будни. Классический сюжет выстраивается, напри-
мер, вокруг моего восемнадцатилетия. Потому что,
став совершеннолетним, я остро переживал свою ста-
ромодность. Особенно учитывая вкладыш про вос-
питание. Абсолютно все юные корреспонденты уже
трахались друг с другом и на стороне, а я позорно
топтался на месте.
Вопросы пола давно ставили меня в тупик. То есть
я, наверное, с первого класса знал, что мне нра-
вятся мужчины. Кое-какие скромные опыты под-
тверждали эту теорию – и даже пара нескромных.
Но следовало еще проверить, почему (и к чему) вся
 эта шумиха, мифотворчество и нездоровый инте-
рес к теме «женщина и мужчина». Проблема была
лишь одна: самолюбие или какая-то брезгливость –
что-то не позволяло мне провести расследование
с первой встречной. Однако стоило сформулировать
в уме задачу – и на горизонте появилась Майя, девуш-
ка целомудренная и вместе с тем любознательная.
Мы сразу поняли друг друга.
14
После неожиданного ухода на какую-то лучшую
работу штатного верстальщика его место занял
Ромка – он, как и остальные, крутился у редакцион-
ных компьютеров. Когда выход очередного номера
срывался, Ромка просто сел, открыл пейджмейкер
и стал делать газету. Сотрудники выпали в осадок
и побежали покупать на всех пельмени – дело было
вечером, кушать было нечего, а работы предвиде-
лось много.
Отступление о Ромке понадобилось мне потому,
что он застукал меня с Майей. Ромка жил на ка-
ких-то очень далеких задворках и иногда, после
авралов, оставался ночевать в редакции. В таких
случаях на пару сдвинутых столов кидались матрац,
подушка и одеяло. И конечно, пропустив метро, он
вернулся на работу именно в ту ночь, когда Майка
решила подарить мне самое дорогое, что может по-
дарить девушка мужчине, – вернулся, но осторожно
прикрыл дверь и уехал к друзьям.
Самое дорогое было предъявлено мне довольно
технично. Майя как-то быстро опрокинулась на край
стола, смешно задрав и раздвинув ноги. Я отступил
на шаг, чтобы получше рассмотреть алтарь любви
и смиренную жертву. Пока мы не обнажились, у ме-
ня все стояло, но теперь… «Сделай же что-нибудь!»
В голосе Майи звучала мольба, и я начал работать
рукой. Кое-как мне удалось восстановить эрекцию
и натянуть презерватив. «Как ты думаешь, я уже
стала женщиной?» – прервала меня Майя. Начало
нового круга.
Мы встречались еще несколько раз и даже от-
работали рекомендованную для таких случаев
программу: 15 минут – прелюдия, 15 – на фрикции
и полчаса посткоитальных ласк. Мне было скучно- 15
вато. И через неделю после первой ночи – на этот
раз я позаботился, чтобы никто, кроме меня, не мог
попасть в редакцию, – я лежал на том же матраце
с мужчиной. Собственно, мы даже не целовались.
Немного поласкали друг друга и кончили каждый
сам по себе. Но в этот момент – да, да – разверз-
лись от края до края небеса и святой фра Анжелико
из Фьезоле, стоя на облаке, радовался за меня. Хотя
мужчине было неловко и стыдно. Скорее всего, даже
не из-за того, что мы подрочили, а из-за того, что ле-
жали так близко.
Еще через пару дней я не смог вечером уехать
на свою Затулинку. За редакционным компьютером
сидел Ромка. В полночь мы выпили клюкву на конья-
ке из редакторского шкафчика. Нам было мало, и мы
пошли в киоск. Почему-то хотелось шампанского.
Не важно, о чем мы проговорили и просмеялись
всю эту ночь. Мне было впервые необъяснимо лег-
ко и грустно. Ромка был красавчиком. У него была
девушка. И он был уверен, что у меня есть девуш-
ка. Еще бы не быть уверенным… Мы сохраняли
дистанцию.
Разумеется, у этого сюжета есть трогательная и ба-
нальная развязка. Даже не знаю, стоит ли… Я сменил
несколько работ, пожил в Германии и, в очередной
 раз приехав в Новосибирск, пьянствовал в местном
гей-заведении. Лицо у стойки бара показалось уди-
вительно знакомым… Прежде чем я успел собраться
с мыслями и спросить, Ромка сам подошел ко мне:
«Андрей, ты – и здесь? А помнишь, как мы ночью
шампанское пили?!»
Ромка был не один, его спутник несколько неодоб-
рительно осмотрел меня. Я не стал ворошить, ре-
16 конструировать, строить альтернативные сценарии.
Хорошо там, где мы есть, – и с теми, с кем мы есть.
 Aqua distillata

Сцепление. Не автомобильное, а то, что Стендаль 17

в широком смысле называет кристаллизацией. Зачем
звонить каждые два часа и забрасывать мейлами, ес-
ли в этом нет никагого послания, botschaft, message.
Достаточно выйти на связь раз в день – и выдать
что-то содержательное, пусть и какой-нибудь герме-
тический текст, но чтобы не транслировать пустоту
и не умножать сущности. Я не равнодушная скотина.
Это вы, дорогие, все разрушаете сами. Предпосылки
были: лицо, запах, светлая голова и даже хороший
секс. Не было главного.
Сейчас в Гамбурге минус десять, что психологи-
чески соответствует новосибирским минус тридцати
пяти. Я вспомнил, как, замерзая, мотался однажды
зимой по городу, разыскивая Лену. Ее мама пере-
дала мне записку и ключи от дома друзей, где мы
какое-то время ночевали. Квартира была безвидна
и пуста, но по намеку из записки я догадался открыть
спрятанную в шкафу бутылочку ликера – и там ока-
зался еще один манускрипт. Мчался на такси, чтобы
успеть. Друг ответил искренне пожал плечами: была,
разговаривала по телефону с твоей кузиной (?). По-
иски кузины через родных, знакомых и левых лю-
дей; наконец по телефону: «Да, Лена сказала, что ты
позвонишь, но я не знала когда. Она зачем-то про-
сила тебе напомнить о… месте, где вы, кажется,
 танцевали польку». Маршрутка к ДК «Академия»,
еще не припорошенные снегом следы через сугроб
к тумбе с афишами. Кружу вокруг, пока не отыски-
ваю на уголке плаката кусочек знакомого почерка
и адрес. Дверь открывает человек, которого меньше
всего ожидаешь увидеть: «Почему ты такой запы-
хавшийся? Откуда ты знаешь, где я живу? И вот
совпадение, Лена зашла, давайте чай пить…»
18 Мы часто играли в такие и куда более сложные
игры, пока мир был юным и даже еще не вышел
фильм об Амели. Моей местью было многоэтапное
похищение Лены на дальний север и исполнение
обряда посвящения в свободные Джонатаны. Лена
лежала дома со сломанной ногой. Ее нужно было
перенести с третьего этажа в такси № 1 так, чтобы
она не видела ни водителя, ни направления отъезда.
Таксист № 2 нервничал, слишком уж криминально
выглядела поездка со связанной девушкой – кругами
по району, с высадкой на индустриальном пусты-
ре. К тому же на девушке был гипс. Я бы на месте
таксиста набрал из первого телефона-автомата 02
и 03. Обошлось.
Это было сцепление, несмотря на разные форма-
ты, горькие слезы и благородные сожаления. Позже
я узнал, что бывает и по-другому, спокойнее и осмыс-
леннее. Но предание свежо и, как говорится, не со-
мкнулись воды за кораблем в ливерпульской гавани.
Одна пухленькая однокурсница, пытавшаяся рас-
стегнуть мои джинсы, пока ее брат колотился в дверь
общей комнаты, а родители смотрели телевизор, сде-
лала свои выводы: «Не орел ты, Андрюха, не орел…»
Немного несвязно? Но вот что хочу я сказать,
иначе совсем запутаюсь. Искать нужно по размаху
крыльев. Теперь я кончил, господа.
 Коля

Наверное, жить к старости станет совсем невыно- 19

симо, потому что каждый день мы будем пережи-
вать все, что происходило с нами в это время года,
в такую погоду или при подобных обстоятельствах
год, два… пять, десять лет назад. Самое страшное,
что нельзя разлюбить человека, которого однажды
любил, – со всеми сопутствующими высоким чувст-
вам нервотрепками.
Уже под утро после разъездов, танцев и фило-
софских кружков мы с Леной уснули на середине
разговора о человеческой валентности (моя лю-
бимая теория) и неспособности любить одного-
единственного человека (что я тогда еще оспари-
вал). Не смогу реконструировать, как мы попали
в эту квартиру и в эту постель, но кто-то окружил
нас заботой – и даже установил в изголовье тетра-
пак томатного сока. Я проснулся от яркого луча,
пробивавшегося через штору. Осторожно, чтобы
не разбудить Лену, встал и подошел к окну. Солнеч-
ное морозное утро, заснеженный овраг и лес, кисть
рябины на подоконнике. Это была Академическая,
улица на кромке леса.
Человека, приютившего нас и уже возившегося
на кухне с завтраком, я знал. Скорее всего, из ка-
ких-то тайных – не обязательно эротических, хотя
не исключаю – снов, менее банального объяснения
 нет. И я сразу захотел, чтобы он стал моим лучшим
другом. А он был не против.
Мы были похожи на братьев – у обоих немного
восточной крови – и могли читать мысли друг друга.
Однажды, когда ни одна машина на ночном проспек-
те не реагировала на отчаянные жесты с обочины,
мы переглянулись и, к ужасу наших девушек, взялись
за руки и легли на дорогу. Вовремя затормозивший
20 водитель орал, что мы идиоты, но был тронут не-
преклонностью и забросил домой. Денег не взял.
«Коля – это мой потерявшийся в детстве брат», –
представлял я его друзьям. Мы любили переодеваться;
на вечеринках с друзьями мы уединялись, менялись
вещами и именами, – то есть не именами, а identity.
Он был замечательным мною, – мои речи были тогда
куда туманнее, а поведение куда сомнамбуличнее.
Мне кажется, и я схватывал что-то его, бесшабашное
и открытое. Сексом мы занимались в параллельных
потоках: я и Лена, рядом – Коля с его очередной, –
текучесть кадров была такой, что я не запомнил имен.
Коля был в восторге, когда у нас с Леной появился
общий Стас – тот самый, спасенный от самоубийства,
со своеобразными ценностями и эрогенными зона-
ми. «Замечательно, что вы так доверяете друг другу,
и вообще, вы трое – такие красивые!» Приближались
январь и день рождения Стаса. Коля предложил свою
территорию для организации феерии. План был
такой: Лена и еще одна девушка под каким-то пред-
логом уводят Стаса от гостей, уединяются с ним
в спальне и раздевают его. В нужный момент дверь
открываем пинком мы с Колей, демонически произ-
носим: «С нашими девчонками?!» – и выбрасываем
голого Стаса в окно. В заснеженный овраг. Однако
нам нельзя было отказать в милосердии: еще один
человек должен был заниматься подготовкой горячей
ванны и еще один – открыть дверь подъезда с теплым
халатом наготове.
Примерно так все и развивалось. Разница между
замыслом и его воплощением состояла только в том,
что после соприкосновения с морозным воздухом
и снегом Стас приобрел силу и ярость Годзиллы
и вернулся в квартиру не через дверь, как планиро-
валось нами, а гигантским прыжком обратно в окно. 21
Посыпались книги и столовые приборы. Пятеро
человек напрасно пытались связать и обездвижить
разбушевавшегося монстра. Лишь расколовшаяся
и упавшая на ноги раковина в ванной – и вид крови,
в конечном счете, – немного прояснили его разум.
Мы сидели втроем – Коля, Лена и я – в клубах пара
на бортике ванны и читали Стасу стихи. Начала Ле-
на: «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд /
И руки особенно тонки, колени обняв…»
Сегодня мне приснилась именно эта картинка.
Еще спросонья я спрашивал себя, почему мы все-таки
расстались и Лена вышла замуж за Колю? Чтобы от-
нять у меня лучшего друга? (Я не знаю этой жизни /
ах она сложней / утром синих, на закате / голубых
теней.) Или мы с ним были настолько похожи, что ей
было все равно? Наша свадьба должна была быть 15
апреля. Я уехал из Новосибирска за сутки до ЗАГСа.
Через месяц она вышла замуж, а в конце осени родила.
И еще я иногда спрашиваю себя, встречается ли
Лена с той девушкой, о которой почти никто ничего
не слышал; у которой своя жизнь, тщательно скрыва-
емая от мужа, коллег и детей, – большинство женщин
когда-нибудь приживают детей, и у той наверняка
тоже есть кто-то. Ребенок, любовницы, любовники.
Вот такой circle of life.
 Возвращение

22 На выходных я лазил по лесистым холмам над Эль-

бой. То и дело нужно было огибать заборы маленьких
домиков и вилл. На воротах одной была надпись:
Vorsicht, pflichtbewusster Hund! Осторожно, собака,
исполненная чувства долга (!). Слава Бисмарку, ко-
торый провел в свое время закон, гарантирующий
каждому свободный проход по берегам рек, перева-
лам и прочим местам, где владельцы земли раньше
чинили препятствия… Я вышел на террасу, с нее
открывался обрыв, насыпи и молы, устье с остро-
вами, на которых в любое время суток копошатся
цаплеподобные краны, – и меня постигло дежавю.
Я снова стоял на берегу Волги. Уже растаял снег,
но еще не успела пробиться зелень. Фантастическое
смешение цветов: зеленая вода и оранжевая глина.
Новосибирск, как известно, стоит на Оби, а не
на Волге. Но я переместился сюда так сомнамбули-
чески и так быстро, что место склейки киноплен-
ки практически неразличимо. Вот мой последний
разговор с невестой – никому не удается переупря-
мить другого. Вот я забрасываю в рюкзак пару
вещей и роняю младшей сестре: «Если меня поте-
ряют – я в Чебоксары…» По рассеянности, свойст-
венной, кажется, всем у нас в семье, сестра сооб-
щает о моем местонахождении родителям только
на третий день.
 Двоюродная бабушка, открывшая мне дверь, сразу
поняла, что приехал кто-то из нашего рода. Дедуш-
кины глаза и скулы были мгновенно идентифициро-
ваны. В лоно истинной семьи, сохранившей все пре-
дания и традиции глубокой старины, возвращался
блудный внук. А то, что он не говорил по-чувашски,
было делом третьим: научится у наших.
Мой приезд стоил жизни паре кроликов, оказав-
шихся действительно нежными и вкусными. Пред- 23
стояло знакомство с бесчисленной родней, смот-
рины невест и поездка по памятным чапаевским
местам. В поезде я читал Пелевина, и последний
пункт программы по этой причине всерьез заин-
тересовал меня… «Но у меня была… то есть, есть
невеста», – не унимался я. «Куперфильд или, как ее,
Фельдман? Что за невеста с такой фамилией?» – при-
водила убийственный аргумент мудрая бабушка.
Дальше следовал пристрастный допрос о привычках
и вкусах моей будущей жены. «Моет посуду в пер-
чатках?» – ужасалась бабушка. Последним, хотя
и в довольно дипломатической форме, был задан
вопрос о девственности избранницы. «Да, мы уже
ночевали вместе» – признал я. «А здесь девушки –
не такие!» – победно заявляла бабушка.
Трудотерапия помогла мне отвлечься от гряз-
ных мыслей: за разбрасыванием навоза под робким
весенним солнышком я размышлял о прелестях
деревенской идиллии. Слух о вернувшемся к сво-
им корням городском родственнике быстро раз-
несся по округе. И однажды в просторный дом ка-
кой-то близкой, по местным меркам, родни собрался
едва ли не весь Козловский район Чувашской АССР.
Меня потчевали мясом, потом другим мясом и рыбой,
холодцами, пирожками, соленьями. Мне постоянно
 подливали самогон, домашнее вино, домашнее пи-
во, домашнюю ягодную настойку, домашний квас.
Кажется, за столом я вел себя прилично и скромно.
Но когда гости стали расходиться, мои ноги подкоси-
лись, я упал и неведомая сила начала выворачивать
меня наизнанку. «Хорошо пошло!» – удовлетворенно
заметила многоопытная бабушка, схватила меня
в охапку (при том, что я в два раза выше и шире)
24 и унесла на улицу поливать водой из ведерка.
Утром я несколько шатко, но самостоятельно вы-
шел из дома и направился через пепелище сгорев-
шего незадолго до этого столетнего дома, в котором
родились мой прадед и мой дед, к Волге. У чува-
шей не было фамилий, и всех однажды переписали
по отцу: Егоров Василий Егорович, Васильев Евсей
Васильевич…
На обрыве захватило дух. Может быть, от чувства
простора, хотя было и что-то другое: освобождение
от тяготившего меня. Передо мной даже, кажется,
промелькнули картинки чего-то еще не случивше-
гося… Дамбы, острова и цаплеподобные краны
в той стороне, где большой город. Я больше не мог
оставаться здесь. Мне нужно было скорее к роди-
телям, а потом куда-то еще. Но это я пока плохо
себе представлял.
Мне было на удивление жалко покидать Чапаева
и молчаливую – работящую и скромную – девушку,
родителям которой бабушка, кажется, уже бессо-
вестно наобещала, что я женюсь. Мы совершенно
невинно переписывались, она поступила в строи-
тельный и стала гордостью своей семьи, – а потом
я ее потерял.
На новосибирском вокзале меня встречали
всей семьей – папа, мама, брат и сестра. «Больше
не поступай так», – единственное, что сказала мама,
когда дома в честь возвращения было открыто игрис-
тое. Я, правда, до сих пор не знаю точно, что имелось
в виду: «больше не исчезай, никого не предупредив»
или «больше никогда не уезжай со своей свадьбы»?

25
 Развиртуализация

26 Знаю, что я страшно далек от народа. Первые две

недели с археологами комплексной Северо-Азиат-
ской экспедиции меня берегли от деревенских. В раз-
говоры я не ввязывался. Лопатой махал исправно.
Но наезжавшие верхом или на тракторах местные
сразу просекали, что я думаю какую-то хуйню.
В ночь перед посвящением в археологи я, опасаясь
провокаций товарищей, – кто-то намекал, что нович-
кам приходится делать всякие гнусные вещи и даже
есть землю из могильника, – прихватил спальник
и ушел ночевать в степь.
Среди членов отряда был толстый аспирант,
частенько рассказывающий, как к нему пристава-
ли пидары. Клеились они к нему якобы повсюду:
на автобусных остановках, в институтском туале-
те, на педагогической практике (но почему к не-
му, а не ко мне?). Естественно, аспирант выступал
за изоляцию и принудительное лечение этих по-
донков. И естественно, однажды именно он – дро-
жащими и липкими от страха руками – попробовал
облапать меня.
Недавно я соприкоснулся с эмигрантской диа-
спорой и снова задумался о людях, отчаянно ста-
рающихся казаться сильными, но совершающих
ради этого слабые или малодушные поступки.
Среднестатистический русский в Европе – это
не культивированный уроженец одной из столиц,
а щепка, выпавшая из социологического среза мах-
ровой глубинки. Он получает неплохое образование,
обустраивается – и остается маленьким человечком.
Самое сладкое, что ему довелось попробовать в жиз-
ни, – тыква печеная.
Мустанг – человек, но похож на приземистую
лошадку: черные живые глаза, какая-то восточная
угловатость, короткий ежик волос. То, что среди 27
них пробивается ранняя седина, только подчер-
кивает сходство. Вообще-то сначала не было ника-
ких глаз. Мне кто-то анонимно писал, а на просьбу
представиться отправил безголовую фотографию.
Ситуация типичная, особенно в сетевом общении,
и не заслуживала бы рассказа… Но что-то зацепило,
мы продолжали переписку. Встреч была всего пара.
Между нами оказались не только разные города.
В последний раз я вытащил Мустанга в узкий кружок
друзей. Выпивка и развиртуализация шли по плану.
Он много шутил, вещал о том и о сем, флиртовал
со всеми подряд. Передо мной был поэт и, значит, –
товарищ мой.
Мы расходились и разъезжались, я шел с ним
к метро – и тут его переклинило. Вот ведь «педе-
растическая клика», он мог оказаться узнанным, он
«не готов к этому». Я подставил его под удар: работа,
ученицы и т. д. Еще через час пришло многословное
смс. Если я верно уяснил смысл, мы больше не можем
видеться. Он – другой человек. Не как я и мои друзья.
…За двое суток до этого мы гуляли с «другим»
человеком по ночному городу. Он прикасался к моей
руке и задавал тысячу разных вопросов. Мне кажется,
я простодушно рассказывал все – от детских историй
до интересных фактов, вроде того, что по четвергам
 в 12 часов гамбургские студенты собираются на пер-
вом этаже подрочить в кружке. Поцелуй – и холод-
ные руки, нетерпеливо пробирающиеся под одежду.
Мы стояли где-то у воды, защищенные от прохожих
темнотой и деревьями. Не давая сопротивляться, он
полез расстегивать мою рубашку.
Секс в постели оказался лучше уличного. Мустанг
был сильным и нежным. Только только активом, –
28 видимо, в угоду народному убеждению, что эта
роль бросает на личность не такую позорную тень.
(Кстати, еще один человек из литературно-театраль-
ной тусовки однажды выдал: «Я не гомосексуалист,
потому что никогда не брал хуй в рот». NB! В жопу
при этом давал.) Вообще, странная смесь: высокая
философия, отягощенная дворовыми предрассудка-
ми. «Либеральная глобализация» и «западло», «вхожу
я в темные храмы» и «девочка моя синеглазая».
По-своему он человек сильный, каким и считают
его окружающие. Но мне жалко его. Я знаю, что он
много лет любил своего Лучшего Друга – нормально-
го такого пацана – и иногда, среди рабочей недели,
разводил на секс. Что-то мне, кстати, подсказывает:
Мустанг был с ним не только активом. Это были
счастливые часы. А выходные Лучший Друг всегда
проводил со своей женщиной, и поэтому Мустанг
не любит выходные дни.
Однажды Лучший Друг по пьяни обзвонил всех
остальных общих друзей и даже родителей Мустанга
и сказал, что тот пидар и пристает к нему.
Мустанг сперва решил, что все кончено, и даже
жизнь кончена. Но одумался и завел себе девушку –
даже красивее, чем у Бывшего Лучшего. Всем доказал,
и все забыли. Стали считать Мустанга нормальным
пацаном. Если кто-то сплетничал (кто знает этого
ебанутого…), в ход шли угрозы – устрою тебе пер-
сональный ад, – иногда кулаки.
Девушка бросила университет и переехала
из-за него в другой город. Хорошая девушка. Но од-
нажды ночью он ей все-таки рассказал – не мог
больше держать в себе. Теперь и девушка считает,
что ее жизнь кончена. Но, наверное, тоже передумает
и не будет делать глупостей.
Как видите, никто, кроме меня, не делает 29
глупостей. А если и делает, то и развиртуализацию,
и coming out можно отменить волевым решени-
ем. Да здравствуют счастливые гетеросексуаль-
ные семьи.
 Любви нехоженые тропы

30 Новосибирцы десяти-пятнадцатилетней давности

представляются уже немного мифическим народом.
Дело, наверное, не столько в быте и нравах, сколько
в мелочах вроде немыслимого теперь отсутствия
мобильной связи. Или что маршрутки давно стали
массовым видом транспорта и перестали восприни-
маться как нечто, доступное не всякому… А тогда
было именно так.
Мои сверстники, друзья и коллеги, разъехались
из родного города за рубеж и в обе русские столицы
позже, после миллениума.
Вот еще один черновик, немного банальный и не-
корректный, зато из смежного горизонта общения.
Уточняя временные рамки – пока я писал диплом,
проходил стажировки в пресс-службах и запутывал-
ся в своих отношениях с Леной.

Элла часто и с вызовом произносит по слогам: «Не-

на-ви-жу свою мать». Но никто не принимает этого
всерьез. К девушке по имени Элла Кузина вообще
сложно относиться всерьез. Тем более зная, что, кро-
ме мамы, у нее никого нет, что в семье всем делятся,
кое-как сводят концы с концами, регулярно при-
нимая при этом гостей, филологических юношей
и барышень. Ну а в испорченности студенток педа
убеждены абсолютно все родители. Мама Эллы с ее
зубовным скрежетом по поводу очередного увле-
чения дочери – не исключение. В конечном сче-
те – скрежет и ворчание, а не скандал с валерьян-
кой-корвалолом, как года три назад, когда застала
несовершеннолетнюю дочь с пацаном из соседнего
подъезда. «Мама, это было мое осознанное реше-
ние – именно с Максиком начать половую жизнь!»
Сейчас Элла парит в облаках, причем в облаках
пара, поднося зажигалку к свече на краю ванны, 31
случайно затушенной брызгами и пеной; не одна,
а с мужчиной неопределенного возраста, хотя, судя
по растительности на лице, – из младшего препо-
давательского состава. Мамы нет дома. Мужчина,
назовем его Игорем, смеется, хотя ему тесновато
и в спину упирается неудобный выступ ванны.
Элла и Игорь стоят у окна. Играет кассета с Ви-
вальди или Бахом или, возможно, просто сборник
«Шедевры классики» – наверняка единственный
на целую девятиэтажку в этом районе. Затулин-
ка – заводская, спальная окраина с разбитым ас-
фальтом, собаками, гопниками, бронированными
киосками. Из окон Кузиных виден кусок лесополосы
и кукурузное поле. В институт с двумя пересад-
ками на автобусах или на автобусе-метро-автобу-
се добираться часа полтора. Конечно, у Эллы есть
своеобразная гордость перед теми однокурсника-
ми, которые окончили элитные школы в центре
и не пользуются муниципальным транспортом.
И в особенности перед теми, у кого «читали Сарт-
ра» родители. Игорь именно из такой семьи и осве-
домлен о причудливой ненависти Эллы к мамам,
как к пролетарским, так и к академическим. Он
кое-что знает об оппозиции белой и черной кости,
благородного и простого.
 Вечером Элла приглашена на день рождения
к подруге, которая может себе позволить не только
маршрутку, но и такси. Учится в вузе центральнее
и престижнее, живет в Академгородке (хотя в Ниж-
ней, а не Верхней зоне). Достаточно геополитических
оснований быть к ней по-человечески насторожен-
ной. Однако подруга – имя ее, в общем-то, и не важно,
скажем, Даша – подрабатывает на радио, в моло-
32 дежной газете и даже где-то еще… Элла уважает
деятельных людей. Помимо этого, Даша напечатала
в литературном альманахе «Любви нехоженые тро-
пы» глубокие и декадентские стихи.
Ты стиль до кончиков ногтей,
ты сигарету тушишь молча,
глядишь в глаза мои по-волчьи.
Мы заведем с тобой детей.
Элла и Игорь приехали первыми: «Дорогая Даша, ты
знаешь, что я не-на-ви-жу дни рождения. Но ты такая
умничка. И тебе все-таки сегодня двадцать. Расти
большой и счастливой. Вот». Элла протянула подарок,
повисела на имениннице и ушла целоваться в угол
с Игорем. Вечер был бы ничем, кроме плотности
и громкости людей на квадратный метр, не при-
мечателен. Но на нем появился и покорил сердце
Эллы Алик. Он, разумеется, появился в обществе
Маши, однокурсницы, увлекающейся эзотерикой
и французским языком. Алик и Маша, должно быть,
проводили вместе много времени, но никто не зна-
ет, какого рода отношения их связывали. Алик –
это вообще легенда. Говорят, он то ли сплавлялся
по Ангаре, то ли тонул в Байкале, потом ездил с эко-
логами в Калифорнию, а теперь его приглашают
в магистратуру зарубежного университета, потому
что Алик опубликовал научную статью об искрив-
лении позвоночника.
Знакомства с легендами обычно разочаровыва-
ют, особенно на фоне неблагоприятной геополити-
ки: элита Академгородка, чуть-чуть карикатурная
внешность, носатый и курчавый, худой и сутулый…
Но Алик умеет приковывать к себе внимание. Шутит,
находит пару слов для каждого, отводит в сторону
Игоря – и они уже смеются как старые знакомые. 33
«Сразу хотела тебя спросить… – Элла тычет паль-
чиком в маленький значок с радужным флажком
на рубашке Алика, – я только слышала об этом симво-
ле… скажи, ты – гей?» Алик смеется и подмигивает:
«By the way, я – бисексуал».
Кто-то приносит гитару и аккомпанирует. У Алика
оказывается неожиданно бархатный и проникно-
венный голос. «Виноградную косточку в теплую
землю зарою», – обещает Алик после того, как про-
демонстрировал имениннице и гостям на первых
двух песнях свой прекрасный английский.
Игорь не умеет петь, Игорь проигрывает сразу
по многим показателям. Блаженные слова: Кали-
форния, бисексуальность, блюз – вызывают при-
лив тепла внизу живота. И Элле кажется, что Алик
намеренно рассказал ей о Дне земли, который че-
рез неделю отмечается в университетском Геоклу-
бе. Наверняка это было осторожное предложение
встретиться, которое он не рискнул оформить иначе
в присутствии ее спутника.
На следующий день Элла болтала по телефону
с Машей и немного распросила об Алике. «Сколько
мы пережили с этим человеком!» – высокопарно вос-
кликнула подруга. Судя по всему, они были знакомы
с раннего детства, росли по соседству, куда-то вместе
 ездили… «Да, да, Алик опасен». Теперь Элла узнала
эту интонацию. В самые многозначительные момен-
ты Маша, по-видимому, представляла себя немного
Фаиной Раневской.
Судьба Игоря была решена, и можно сразу перей-
ти к тому, что случилось в Геоклубе. Алик, улыбаясь,
пристально посмотрел в глаза и прикоснулся к Элле:
«У тебя красивая форма рук». Больше ничего не про-
34 изошло, но этого было достаточно.
Следующие несколько месяцев Алик и Элла
держались за руки. Они появлялись вместе везде:
в Академгородке и на Затулинке, в театре, в Гео-
клубе, в общежитии у однокурсников. Наверное,
к зависти Игоря и Даши-Маши, но Элла не очень
задумывалась. Единственное, что ее беспокоило, –
когда же они наконец переспят. Наедине с ней Алик
оказывался более робким, чем в шумной кампании.
В объяснение Элла придумала теорию, что она сама
исполнена дионисийства и зовов плоти, а ее любовь,
аполлоническая и солнечная, пока просто не спо-
собна на трансформацию отношений в телесные.
Но трахаться все равно хотелось.
Тогда Элла решила сама проявить инициативу. По-
сле разговора о формах половой активности древних
греков и испорченности французской аристократии
эпохи Просвещения Алик неожиданно легко сдался.
Вопросы предохранения не были предусмотрительно
решены, и в первый раз она просто сосала. Алику
понадобилось время, но протеины были хороши.
«Он всегда динамил, – откровенничает Даша. –
Только один раз ночевал здесь, я перелезла к нему
под утро. Ну, у него как раз стоял. Я попробовала…
знаешь, скучно было». Дашины глаза почему-то блес-
тят – провокация, вызов или насмешка, что-то в этом
есть. Постепенно и необъяснимо отношения подруг
портятся.
Алик то приезжает каждый день, то исчезает
на неделю-другую. Главный вопрос хочется ста-
вить меньше всего, но однажды Элла не выдержала
и услышала в ответ раздраженное: «Разве я давал
повод считать, что мы вместе? Ты хочешь присво-
ить меня? Давай лучше не будем видеться, если
у тебя возникли ко мне какие-то чувства». Разго- 35
вор случился поздним вечером дома у родителей
Алика. Элла молча оделась, собрала вещи и вышла
на улицу.
Транспорт не ходит, денег на такси нет. Август,
еще стоят теплые ночи, но именно поэтому молодой
девушке и не следует идти несколько часов пешком
через всю Нижнюю зону, шлюзы, Гэс, Васхнил, Зату-
линку… К счастью, недалеко живет Маша.
«Бедное мое дитя, – встречает она Эллу. – Толь-
ко ничего, ничего не говори мне…» Маша бывает
высокопарна, но ее нельзя обвинить в недостатке
гостеприимства или непредупредительности. Эл-
ла окружена вниманием и засыпает, когда Маша
делает ей массаж головы. И сквозь сон мягкие руки
продолжают ласкать Эллу.
Поэтесса, журналистка и хозяйка светского са-
лона Даша сейчас почему-то неприятна, но с ней
очень хочется поговорить. Как можно более небреж-
но, как будто ничего не беспокоит Эллу. Как будто
это она, Элла, роковая искусительница, поиграла
с Аликом и не очень жалеет о потере. На выходных
девушки встретились на Морском проспекте, купили
пива и отправились в сторону Обского моря. Лес,
потом собачий пляж, потом нудисты. Элла почувст-
вовала, что образ ее родного города дал легкий крен.
 «Посмотри, этот с животиком и маленьким членом
читал у меня введение в философию», – шепчет Да-
ша. Если ей верить, здесь можно встретить чуть ли
не всех преподавателей универа, архитектурного
и академии госслужбы. Пиво и своеобразное окру-
жение способствуют откровенности… «А Маша ни-
когда не приставала к тебе?» – «Разве она похожа
на лесбиянку?» – смеется Элла и вдруг осекается.
36 «Ну, Алик – любовь ее жизни. Несчастная любовь,
конечно. Вот она и решила стать лесбиянкой», – ка-
тегорично заявляет Даша.
Начинается осень. Алик обязательно сваливается
на голову, как только Элла перестает о нем думать.
Иногда они спят. Наконец, в начале зимы, Элла ре-
шает, что справиться с депрессией поможет только
новый любовник. Сережа, смазливый мальчик с пер-
вого курса, – сама она уже на пятом, – оказывается
легкой добычей. И темперамент отвечает самым
смелым фантазиям. Постепенно Элла втягивается.
Дома у Даши снова не протолкнуться. Празд-
нуется «прелюдия Нового года» или католическое
Рождество, как объяснила сама хозяйка. Элла це-
луется в уголке с Сережей, когда к ним подходит
Алик. «Представишь нас?» – «Знакомьтесь. Алик,
это – Сережа, мой лучший любовник. Сережа, это –
Алик, бисексуал и тряпка…»
Вокруг Алика возникает маленькая группа. Алик
поет, рассказывает о Калифорнии, Байкале и типах
искривлений позвоночника.
Потом все разбредаются по углам. Элла оказы-
вается на кухне с Дашей и Машей, которые спорят
о наличии астральной сущности человека. Даша
убеждена, что помимо сущности физической сущест-
вует лишь эфирный, он же ментальный, двойник.
Маша ссылается на многоплановость бытия и на свое
умение видеть ауру. Сережа вроде бы нашел общий
язык с другими гостями. Устав от спора и призвав
Маш-Даш поговорить о чем-нибудь земном, Элла
оказалась в прихожей. Лучший любовник выходил
из туалета: «А я почти потерял тебя!» Элла хоте-
ла войти, но там оставался кто-то еще. «Вы что,
по двое ходите?» – спросила Элла, заметив смущение
и румянец на Сережином лице. «Ку-ку, – распахнул 37
дверь Алик, – мужчины иногда помогают друг другу,
это же нормально?»
Элла не знает, что думать. Вроде бы все хорошо.
Она романтически встречает Новый год с Сережей.
Лишь из-за зимней сессии они видятся чуть реже.
Алик иногда звонит. Сережа иногда сам по себе бы-
вает в гостях у Даши-Маши и компании. Вот и сессия
проходит. По этому поводу все снова собираются
у Даши. Вечер затягивается. Элла и Сережа остаются
с ночевой. («Сибирское выражение с ночевой», – за-
метил недавно знакомый.) До последнего болтает,
болтает, болтает Алик – и разочарованно взмахивает
руками: «Теперь и мне лень тащиться по холоду
и темноте… Даш, найдешь еще одно одеяло?»
Элла просыпается под утро, ей кажется, что она
слышит возню. Рядом никого нет. Элла осторожно
встает и проходит на цыпочках на кухню.
Алик облокотился на кухонный стол и выставил
задницу. Сережа сосредоточенно работал тазом,
как будто заколачивал в Алика гвозди.
«Свиньи», – громко и отчетливо произносит Элла
и возвращается в постель. Она делает вид, что сразу
засыпает, хотя это уже не получается.
Говорят, что Алик встречался с Сережей, пока
не уехал «делать мастера» в Тель-Авив, или Варшаву,
 или даже в оба места одновременно. «Говорят»,
потому что они давно не существуют для Эллы.
Из всех подруг ближе всех к ней стала Маша. Эл-
ла как-то незаметно для себя стала с ней ласкать-
ся – это казалось естественным, – и она удивилась
словам Маши, что у той уже давно не было такого
прекрасного секса. То, чем они занимались, было
приятным и необязательным, слово «секс» для его
38 описания подходило меньше всего. Правда, на-
ступил день, когда Маша стала говорить совсем
чудные вещи и задавать Элле совсем дурацкие во-
просы. «Ну разве я давала повод думать, что мы
вместе? – рассмеялась ей в глаза Элла – Ты же
не хочешь присвоить меня? Давай лучше не будем
видеться, если у тебя возникли ко мне какие-то
чувства…»
В Машиных глазах выступили слезы, и Элле вдруг
стало ее жалко. И саму себя стало жалко или, может
быть, стыдно сделалось за себя, за нее, перед ней –
разобраться в этом не получалось.
Кто-то скажет, составляющие таких нехитрых
историй вовсе не надо анализировать. Возможно, так
оно и есть. Мотивы поступков и благородство того
или иного образа куда важнее. Мы, по большому
счету, не знаем, что за люди Игорь, Даша, Сережа,
Алик и другие. По умолчанию хорошо думаем о тех,
кто обижен, и плохо о тех, кто обижает. Но и Алик
с его не по возрасту серьезным вкладом в мировые
науки и вокал кажется нам достойным человеком.
Возможно, именно об этом и написала одно из сво-
их последних стихотворений Даша, – как известно,
большинство девушек перестает писать стихи, когда
находит свою половину и вступает в размеренную
череду семейной жизни:
 Ты мой застенчивый герой,
порой порывистый и шумный,
соблазн в глазах твоих бездумных.
Запретной манишь ты игрой.
Кто ты, куда ведет твой путь
и сколько жертв несет с собою…
Пристало порно ли герою?
В глазах качается лишь муть.
39
Стихи, между нами говоря, очень плохие. И очень
хорошо для ноосферы земли, что поэтесса Даша
больше стихов не пишет.

Рябинин, который заправляет Геоклубом, конеч-

но, не такой харизматический лидер, как директор
студцентра НГУ Матусян. Рябинин никогда не играл
в КВН, не был гостем на вечеринках у Элтона Джона
или, скажем, Марка Алмонда, не драл студенток
или студентов в душевой общежития и никогда
не попадал в скандальные колонки местной прессы.
Рябинин – воплощение ценностей традиционных:
любви к своему краю и семье: жене и двум малень-
ким сыновьям. Иногда Рябинин отпускает бороду
и вообще становится похож на батюшку. Впрочем,
не слишком харизматический, но все-таки довольно
пробивной человек, знающий молодежных лидеров
здесь и за бугром.
Ничего удивительного, что Алика и Рябинина свя-
зывают приятельские, если не дружеские отношения.
Сережа, смазливый мальчик, с некоторых пор
сопровождающий Алика вместо Эллы, становит-
ся в присутствии Рябинина совсем молчаливым
и робким. «Но объясни, что в нем такое, отчего ты
его боишься? – проводит Алик воспитательную
 беседу. – Он же открыто признает, что среди его
друзей есть бисексуалы. И за легализацию легких
наркотиков однажды выступал». Не очень понятно,
почему с некоторыми людьми обязательно нуж-
но дружить (как говорит Алик), но, действительно,
Рябинин так открыт и радушно-болтлив, что Се-
режа постепенно начинает доверять и доверять-
ся. В гостях у рябининского семейства, пока Алик
40 и хозяин дома обсуждают геополитику и экологию,
Сережа часто чирикает на кухне с хозяйкой. «Жен-
щины, кажется, нашли общий язык», – шутит Ряби-
нин, и Алик смеется так, будто услышал лучшую
в своей жизни шутку.
Собираясь на очередную студконференцию, Алик
составляет для Сережи письменные указания. Ну
или план действий, памятку, если угодно. Примерно
такую:
1) разделы III, IV easy English – проверю; 2) если
случайно увидишь Машу, забери мой Dead Can Dance,
«Spiritchaser»; 3) воздерживайся от общения с Эллой;
4) Прочитай «Лысую певицу» как все образованные
люди; 5) передай Рябинину зеленый журнал:).
Вместо того чтобы встретиться из-за журнала
где-нибудь наспех или на ходу, Рябинин зазыва-
ет Сережу в гости. «И жена будет тебе рада», – до-
бавляет он.
Вечер у Рябининых получился приятный, се-
мейный, с просмотром мультфильмов, – сыновья
по очереди сидели у Сережи на коленях. Добродуш-
ная и болтливая жена приготовила какие-то хит-
ро и остро фаршированные баклажанами кабачки
(или наоборот). Напитком вечера, разумеется, была
фирменная настойка «Рябиновка». Расчувствовав-
шийся и раскрасневшийся Рябинин поднял десятый,
наверное, по счету тост за то, чтобы в этой стране
когда-нибудь стало возможным регистрировать
и такие отношения, как у Алика и Сережи. Теперь
стало окончательно ясно: он человек прогрессивных
взглядов, несмотря на вновь отросшую православ-
ную бороду. Опьянение накапливалось.
Сережа проснулся от горячего дыхания в затылок.
Он помнил, что вроде бы сначала спать легли дети,
а потом Рябинин с женой пожелали ему спокойной 41
ночи и оставили в комнате. Но тогда он был на ди-
ване один. Дыхание явно не было размеренным,
как у спящего. Вдобавок Сережу очевидно лапали.
Тогда он резко повернулся.
«Тссс! – горячо зашептал и стал делать знаки Ря-
бинин – Жена услышит».
«Что тебе нужно?» – испуганно спросил Сережа.
«Ну, давай по-быстрому… я тебя… в жопу, как будто
тебе трудно…» Рябинин стаскивал с сопротивляю-
щегося Сережи трусы.
«Отстань! Прекрати, прекрати… я закричу!»
Сережа, судя по всему, действительно мог сорвать-
ся и перебудить весь дом. «Вот ты какой. И пошутить
нельзя… А я пошутить хотел. Ну, спи, красавчик». –
Рябинин поднялся и вышел из комнаты, бесшум-
но прикрыв дверь. Сережу трясло от омерзения
и от какого-то стыда. Особенно стыдно было перед
женой Рябинина.
Он не стал рассказавать о случившемся Алику
по телефону и отложил разговор до личной встречи.
Поговорить получилось в автобусе, на задней пло-
щадке «восьмерки» из города в Академ. Сережа попы-
тался передать все, как было. Вместе с тем ему не хо-
телось представлять хорошего друга Алика совсем
в черном свете. Закончив рассказ, он неожиданно
 для себя самого добавил, скатываясь в краску и па-
фос: «Все люди слабые. Нужно быть снисходитель-
ными к слабостям и ошибкам. Наверное».
Он ждал любой реакции Алика, но не этой.
«Я о чем-то таком подозревал». – «О чем?» – «Что ты
такой грязный». – «Почему грязный, почему я?» – «Ты
наверняка дал ему повод так о себе думать».
Сережа попытался вспомнить слышанную где-то
42 формулировку: «Ты ведешь к тому, что жертвы из-
насилований сами виноваты в случившемся?!» Ему
казалось, что если не почва, то пол автобуса ухо-
дит из-под ног. «Когда я вижу, как ты кокетничаешь
с каждым встречным мужчиной, я думаю, что все
возможно», – холодно и презрительно парировал
Алик. «Ты никогда со мной так не говорил». – «Теперь
ты это заслужил!..»
Алик вышел на остановку раньше. В Сережиной
голове остался сумбур. Если бы Сережа мог, то разре-
велся или расхохотался бы. Но он, мальчик не только
смазливый, но и задумчивый, решил, что произо-
шло недоразумение и они с Аликом еще во всем
разберутся.
Однако и вторая попытка объясниться не уда-
лась. «Это прекрасно показало, что мы не подходим
друг другу», – объявил Алик после того, как в про-
странном пассаже коснулся своей давней дружбы
с Рябининым и (их с Рябининым возможных) бу-
дущих поездок на Байкал, в Калифорнию и даже
на Селигер.
Алик вскоре уехал «делать мастера» – то ли в Эдин-
бург, то ли в Будапешт – и вряд ли мог составить
Сереже счастье. Общая подруга Маша так и считает:
Алик нашел повод и порвал с Сережей, чтобы не сде-
лать тому еще больнее.
 Может быть, она и права. Да и зачем жалеть маль-
чика, который не написал ни одного тезиса про ис-
кривление Калифорнии.
Поэтому остановимся на гипотезе: и в повести
о нехоженых тропах любви победили добро и здра-
вый смысл.

43
 Старая гвардия

44 В конце той зимы, когда мы познакомились с моим

будущим мужем Олегом и стали заглядывать в по-
следний советского образца кафетерий за водкой
и бутербродами с останкинской колбасой, – его тогда
еще мучил вопрос, долгосрочно ли я сплю с муж-
чинами, – всем сотрудникам моей пресс-службы
выдали пластиковые карты. Сущая мелочь на фоне
грандиозных событий и свершений того февраля.
Умы передового человечества больше занимал раз-
вод поэтессы Кати Гольдиной с ее мужьями Григом
и Кириллом.
Каким-то странным образом я подрядился помо-
гать с переездом практически незнакомым людям.
К тому же остальные предполагаемые участники
куда-то запропастились, и загружать-разгружать
мебель пришлось втроем. Когда мы наконец усе-
лись на куче коробок и уже открывали шампанское,
чтобы перейти с ним в душ, раздался тревожный
звонок. На другом конце провода чужие люди со-
общили, что Катя почему-то потеряла сознание
и находится в детской комнате милиции на Ново-
сибирске-Главном. Мы отправились выручать Катю,
а не развратничать.
Так моя душа была спасена от лютой погибели.
Мое тело на долгие годы досталось Олегу. А Ка-
тя до сих пор не перестает меня удивлять, и ей
принадлежат мои самые высокие восторги и поле-
ты мысли.
Поскольку в те глухие и дальние годы Катя кор-
мила своих многочисленных гостей исключительно
бразильскими салатами, – а что только не входи-
ло в их состав: и колбаса, и курица, и мандарины,
и мед с орехами, – ее бюджет постоянно сводился
с дефицитом. Но относительная легкость, с кото-
рой она согласилась на ограбление банка, все же 45
озадачила меня. Гениальный план включал в себя
чертежи, ноты и список инструментов. В качестве
цели был избран тихий филиал Сибакадембанка
на проспекте Строителей. Я запасся ватниками
и кирзовыми сапогами.
Полночь. Мы переодеваемся – и у Кати сдают
нервы. Нет, поздно уже менять решение! Подаю ей
темные очки: «Чтобы не так выделяться на улице».
Катя безропотно подчиняется.
Нам повезло: дорога оказалась безлюдной. Катя
осталась стоять на шухере у дороги, а я с чемоданчи-
ком инструментов подошел к банкомату на крыльце.
Вдруг в морозном воздухе раздались чарующие звуки
музыки – Катя блюдет план и предупреждает меня
о появлении прохожих мелодией «Когда умолкнут
все песни, которых я не знаю…». Надеюсь, прохожим
не придет в голову ничего подозрительного: ну поду-
маешь, девочка в фуфайке и солнцезащитных очках
идет по ночному проспекту и играет на флейте…
Музыка стихает, и я устраиваю зловещий шум:
стучу молотком, лязгаю отвертками. «Как же она
сейчас переживает», – проносится в голове. До-
стаю свою карту и снимаю деньги. Стучу еще не-
сколько минут… Так, сейчас нужно постараться
не улыбаться…
 – Катя, получилось!.. Скорее уходим, вот-вот сра-
ботает сигнализация…
На Катином лице смесь ужаса, восторга и безу-
мия. Я хватаю Катю и тяну ее в сугроб: «Уходить бу-
дем по другой стороне…» Вопреки всякому здравому
смыслу, мы двадцать минут по-пластунски ползем
через парк на улицу Терешковой. Поднимаемся,
взмокшие и счастливые. Катя категорически заяв-
46 ляет, что снять нечеловеческое напряжение может
только водка. Была не была – по пути домой заходим
в круглосуточный магазин за водкой и тортом. Надо
сказать, что это был действительно опасный момент
вылазки… Но продавщицу не хватила кондрашка.
Мы благополучно добрались домой и отпраздно-
вали успех.
Жаль, что Кирилл потом предательски развенчал
мой миф. Кажется, это произошло, когда я закрыл-
ся от них с Катей и просидел пару часов в стенном
шкафу: Катя угрожала мне изнасилованием, и он
тут же выразил свою поддержку этому плану. Пока
я отсиживался в глубокой обороне, мне перемыли
все кости.
А может быть, Катечка, именно поэтому ты боль-
ше не пристаешь ко мне? Ограбление оказалось ин-
сценировкой, я потерял в твоих глазах облик героя –
и ты больше не хочешь родить от меня ребеночка
или даже посвятить мне какое-нибудь захудалое
стихотворение…
Да, я всегда знал это! Таковы женщины.
 Мастер чайных церемоний

Надо признать, не только гетеросексуалам иногда 47

мерещатся представители сексуальных меньшинств,
ждущие подходящего момента, чтобы распустить
руки или, о ужас, пустить в ход свои полицейские ду-
бинки. Иногда бывает и наоборот. Пару раз в жизни
и я неправильно истолковывал входящие сигналы.
А что бы вы подумали, получив однажды следую-
щее сообщение?
Здорово, Андрей, дико рад увидеть твой мейл
в своем вновь обретенном ящике. Вот проснулся –
скажешь ты – и не ошибешься. Я пробудился от дол-
гого сна и первым делом пишу тебе – такому, какой
ты есть – шагающему по линии прибоя в плавках
и пиджаке…
Поздним вечером за две недели до этого (видимо,
не обошлось без банкета) по пути с журналистского
задания я вышел на остановочной платформе «Об-
ское море» и зачем-то поперся пешком – с портфелем
и при галстуке – до «Береговой». Сентябрьский ветер
поднимал сильные волны, я снял брюки. Шлепал
по кромке воды, распинывая коряги. Просто не-
обитаемый остров, никаких следов человека, если
не считать полуразмытых пепелищ костров и пары
палаточных кольев… Но где-то за собачьим пляжем
я по рассеянности чуть не столкнулся со спускаю-
щимся к воде человеком – светлым и длинноволосым,
 раскуривающим «Беломор». «Ты уже купался?» – за-
просто заговорил он.
Мы плавали в холодной воде, а потом скакали,
кувыркались и носились по берегу, чтобы согреть-
ся. Я отхлебывал что-то горькое из металлической
фляжки и жадно курил. Так произошло знакомст-
во с Антоном – мы расстались после бесконечной
прогулки и первенства по академическому гону
48 где-то неподалеку от университета лишь под утро.
Это длинная история, рассказывать которую
в такую ненастную сырость и слякоть просто ру-
ка не поднимается. Я как-то записывал отдель-
ные впечатления и мысли по поводу происходящего,
но ворошить их означает насморк, простуду и бред
сивой кобылы. Немного о себе: в остальном кризис
жанра. Бросил заведение свое полотерное. Но лед
тронется. Рассказы понравились. Шли еще! Да вы,
батенька, эстет – так говорил Заратустра, спус-
тившись наутро с гор и увидев на площади у булочной
серебряного голубя стрелецкой казни. Не читал ли
ты когда-нибудь митьковские сочинения о похож-
дениях штандартенфюрера СС майора Исаева фон
Штирлица в 3-х томах?
Две недели после памятной ночи на водохрани-
лище Антон не мог вспомнить пароль от своей элек-
тронной почты. И с контрольным вопросом про «фа-
милию матери» не получалось. На четырна дцатый
день Антон попробовал ответить «Лилит». Так воз-
ник наш маленький союз читателей (и чуть-чуть
писателей).
Его заседания чаще проходили на свежем воздухе.
Вот мы перебираемся по обледеневшему трубопро-
воду через овраг. В нескольких метрах под нами – вы-
рубка, мусор, торчащая арматура. Останавливаемся
на середине, усаживаемся и открываем ключом
бутылку девятой «Балтики». До хрипа спорим,
что за люди проживают в Целебееве. Незаметно
темнеет – и пора уходить. Подошвы соскальзывают.
Идем мелкими шажками, пока не падаем, обнявшись,
в снег. Какое облегчение.
Самый большой и знаковый трип был совершен
нами в тридцатиградусный мороз с посещением
нескольких – хмурых и норовящих поскорее рас- 49
прощаться – друзей. Ах, Анечка, разве можно было
ревновать к Антону? Или тебе пришлось не по душе,
что мы притащили из ванной комнаты по эмалиро-
ванному тазику и устроили рыцарский турнир? Гоша,
нежный Гошечка, мы столько с тобой пережили…
когда я заступался за тебя перед гопами, дело окан-
чивалось поврежденными зубами, а вот ты до сих
пор сохранил свою робкую улыбку… Как ты мог
назвать Антона пьяным бомжом и выставить нас
на улицу в поздний час, когда уже не ходит метро?
Дотащившись по Октябрьскому мосту – и там же
разбив последнюю бутылку – на левый берег, мы
столкнулись с перспективой обморожения. Дре-
мавший у автобусной остановки таксист требовал
набросить десятку-другую и, убедившись в нашей
неплатежеспособности, прекратил общение. «Ка-
кой мелочный, мелочный человек», – был уверен
Антон. Вместе мы подняли на руки мусорку типа
«урна обхарканная» и мстительно опрокинули ее
содержимое на капот машины.
Водила заорал и выскочил, вернулся прыжком
в машину и рванул за нами – через тротуар по пус-
тырю. Мусор разлетался по сторонам, лепился к ло-
бовому стеклу. Мы завернули в маленький переулок.
Машина еще не появилась из-за угла, но спрятаться
 было совершенно негде: бронированные двери
подъездов, пятачок с помойкой и детской площад-
кой. В одной из пятиэтажек на следующей улице
дверь оказалась открыта. Мы забежали на верх-
нюю площадку и наблюдали через полузакрашен-
ное окно, как наш приятель мечется в бессильной
злобе по двору.
«Мой дорогой друг Андрей, разреши поцеловать
50 тебя, чтобы запечатлеть этот прекрасный момент!» –
произнес Антон. И я потянулся к его губам. Через
минуту он встряхнул головой и задумчиво про-
вел пальцами по своему рту: «А разве мужчины
так целуются?»
Мы засыпали в обнимку дома у моих родителей.
«Андрюха, я люблю тебя», – хлопнул он меня по плечу.
Даже когда Антон понял, что я хочу трогать, об-
нимать его и вообще проводить с ним все свое время
не только как с другом, но и как с мужчиной, он
отказывался верить, что я-то и есть злобный гомо-
сексуалист, о которых сочиняют сказки.
Аристократ духа, забулдыга, – «ну и что, закодиро-
вался, просто посидишь с нами», – физик, – продукт
академгородковского распада. На очередном витке
я наконец понял, что должен беречь себя… Фаталь-
ное несовпадение кодировок.
У меня есть одна, всегда с тех пор путешествую-
щая со мной, безделушка. Бездомный и безалабер-
ный Антон подарил мне на день рождения – с Катей,
Григом, Кириллом и святым Валентином – ма-
ленького терракотового Мастера чайных церемо-
ний – символ очага, гостеприимства и плавного
течения времени.
 Рейки на сексуальную релаксацию

В мой быт на этой неделе снова прокралась тема 51

рейки. Сегодня только у ленивого нет первой сту-
пени Усуи, даже естественнонаучная картина мира
моего мужа однажды дала крен. Новосибирская,
ныне берлинская, Маша-Мыша и вовсе практикует
телекинез, а не штудии «Арабесок» и «Луга зеленого».
А я меняю крыши, обращаясь то к эгрегору правосла-
вия, то к либеральной мысли, верю в перенос кармы
и в то, что некоторых аспектов мироустройства луч-
ше совсем не знать. А если и оперировать моделями,
то самыми простыми, например: чаю воскресения
мертвых и жизни будущаго века.
Переживание, вернувшее меня в поток воспоми-
наний о прежних дружбах и друзьях, было скорее
тантрическим, но я так увлекся, что позволил се-
бе поиграть камушками в зеленом ручейке अनाहत
сердца и раздуть бледный огонек िवश в ямочке
под кадыком. А принц, он же моя жертва, ничего
не заметил.
Мне всегда казалось, что люди наподобие Маши
забивают гвозди микроскопом. Когда в старом чай-
нике отошел какой-то контакт, она наложила руки
и на него. Кстати, успешно, хотя я и склонен списать
успех этой операции на физические манипуляции,
то есть тряску. Но самым выдающимся сеансом в ис-
тории Машиного врачевания навсегда останется
 рейки на сексуальную релаксацию. А я, наверное, –
самым интересным (и благодарным) пациентом.
Тем летом все казалось апокалиптическим,
и в первую очередь – два бесконечных месяца раз-
луки с любимым. И разумеется, воздержание, ко-
торое после долгой и насыщенной полосы половой
жизни обрекает на головные боли, расстройство
желудка, шатания и душевные метания. (По мере
52 взросления секс перестает играть такую важную
роль – это в какой-то степени правда.) «Вижу, как те-
бе плохо, – сказала однажды Маша. – Давай, я тебе
гармонизирую сексуальность?» При всем недоверии
к Машиному методу от предложения было трудно
отказаться. «А как это на меня подействует?» – все же
поинтересовался я. «Организм сам возьмет у приро-
ды то, в чем он в данный момент нуждается, я только
приоткрою канал!»
Саму терапию я помню смутно, дело было на За-
тулинке, у родителей. Папа порадовался, разглядев
через приоткрытую дверь, что я валяюсь в постели
с девушкой. Потом мы с Машей поехали в Академ,
чтобы забежать к ней домой за купальником и по-
даться на пляж, где мы тем летом, к слову, слыли
среди нудистской общественности самой звездной
и эстетической парой.
На улице Маша поинтересовалась, почему я так
откровенно пялюсь на мужчин: «Еще не подейст-
вовало?» Уже в первом автобусе – предстояла одна
пересадка – я и сам отметил, что среди пассажиров
есть несколько симпатичных и сексапильных эк-
земпляров, а когда на одной из остановок я оказался
зажат на выходе, сердце мое заколотилось и вовсе как
бешеное. Такого сексуального голода – и желания
броситься на первого встречного – я не испытывал
с тех пор, как посмотрел в четырнадцать лет пер-
вое порно. Такого сильного приступа приапизма
в общественном транспорте у меня до сих пор тоже
не случалось. «Маша, кажется, рейки действует…
Только как-то странно!»
Пересадка на Шлюзе; на остановке топчется
юноша, как мне кажется в этот момент – просто
ослепительной красоты: широкоплечий, с упругой
попой, правильно подчеркнутой джинсами. Ма- 53
ша протестует, но я иду напролом. Я красноречив
и остроумен, что, надо заметить, со мной бывало
лишь пару раз в жизни. Меня несет. И вот мы втроем
(что же делать с Машей?) пьем пиво, словно знако-
мые сто лет друзья, хохочем и толкаем друг друга.
Я расстегиваю на рубашке парня верхние пугови-
цы и пытаюсь задержать это сближение, чувствуя
на своей щеке его дыхание. Под недоуменными
взглядами попутчиков мы продолжаем дурачиться
на задней площадке автобуса, идущего через ГЭС
на правый берег. Маша постоянно пытается вкли-
ниться между нами и даже громко шепчет на ухо:
«Ты же не будешь с ним спать?!»
К ужасу Маши, мы договорились о встрече на
этот же вечер. Одной из тем автобусного разговора
были связки и мускулы в человеческом теле, которые
невозможно без трепета видеть, поэтому характер
встречи определенно должен был стать романтичес-
ким. Юноша, правда, не пришел. Я представил себе,
как, выйдя на своей остановке из автобуса, он вдруг
оказался вне электромагнитной аномалии, потряс
головой и спросил себя, что же это было.
Но открытый Машей канал у меня, кажется,
остался.
 Бессонница

54 Несмотря на открытое окно, спать было душно,

cовсем невозможно; проваливаешься ненадолго
в сон – и снова мучительное бодрствование. Тело
ныло, как будто вечером я разгрузил вагон карто-
шки, а не проплыл всего лишь двести метров на во-
дохранилище. Что было накануне еще? Прогулка,
окрошка и пироги у родителей, телефонный раз-
говор… Подступила и перехватила горло дурнота.
Я вскочил из постели и бросился в ванную. Присел
от головокружения в дверном проеме, массируя
себе виски, – без толку. Вспомнилось, как однажды
отхаживали Данила – промывание желудка, крепкий
чай, постель. При чем здесь Данил?

Кто в новосибирском Академгородке не знал Дэна!

В любое время суток можно было заглянуть к не-
му – через дверь или окно, остановив его на Мор-
ском проспекте, заказав такси из центра. Он был
просто вездесущ: рок-маевка, пляж, лыжная база,
ресторан Дома ученых, дискотека в «Восьмерке».
Казалось, что он одновременно находился везде,
где кипела, – а если и не кипела, то просто текла
своим чередом, – городковская жизнь. Собрать
за час рюкзак и отправиться автостопом в Томск
или Красноярск, ставить под проливным дож-
дем палатки с толкиенутыми, – Дэн откликался
на все, как будто спешил чувствовать и торопился
жить.
Помнится, в самый первый раз я попал к нему
в гости именно через окно. Первый этаж, тенистый
двор между обшарпанными хрущевками. Сложно
было разобраться, кто из пестрой публики, зава-
ривающей чай, распиваюшей пиво, танцующей,
галдящей, орущей, – хозяин квартиры. Но вот на ме-
ня с распростертыми объятиями бросается что-то 55
рыжее, с горящими глазами, смеющееся и жестику-
лирующее: «Я сразу тебя узнал. Ты – поэт, о котором
я так много слышал…»
Дэн легко и простодушно делится всем, что у него
есть. И свое сердце с легкостью дарит хорошему че-
ловеку. Мама – насупленная женщина из аптечного
окошка, помню ее почему-то только такой, в больших
очках, внимательно изучающей неразборчивый ре-
цепт, – говорит в который уже раз: «Мой сын – насто-
ящая блядь». Нет, не с ужасом восклицает, как мож-
но было бы себе представить, – бросив на столик
очки и закрывая рукой лицо, – а спокойно замечает
между делом. И даже какая-то гордость примешива-
ется к этому.
А что же эти счастливчики, заполучившие ка-
менный цветок, то есть сердце Данилы-мастера,
его слегка вьющиеся волосы, светлую веснушчатую
кожу, маленькие руки с чувственными пальцами,
прерывистое дыхание и приглушенный подушкой
стон – ведь за стенкой спит мама, которой утром
вставать в аптеку?.. Счастливчики бегут от неустро-
енности, от тысячи друзей, забирающихся ночью
в окна, от панк-рока, альтернативной поэзии. Прав-
да, долго продержался Шура – Шура с ударением
на последний слог, но нельзя же столько пить, это
 даже Данилу показалось слишком… И ебливый
Вовочка, живой персонаж анекдотов, уже перевез
из общежития свои вещи – но собирает их обрат-
но и прощается с мамой; он будет позже заходить
в гости к ней на работу. Говорят, что Вовочка просто
влюбился в кого-то другого, и вся эта суровая правда
жизни, пустой холодильник, жалобы соседей, вовсе
ни при чем. Виновник – гладкий и тонкий еврейский
56 мальчик, однокурсник по ФЕНу. Но что же, Данил
готов простить достойному сопернику.
Как гротескно перекрещиваются и скрещивают-
ся – то есть, чего греха таить, разбиваются на ячейки,
спариваются – иногда люди. Через два года я зайду
с парой приятелей в ничуть не изменившуюся ком-
нату, и Данил случайно вспомнит о том роковом
мальчике. Приятели будет украдкой подавать знаки,
пока до него не дойдет: «Так ты… так вы с ним сейчас,
это так понимать?..»
Это сейчас каждый кому не лень читает по памяти
«Письма римскому другу» и Бродский до такой сте-
пени становится нашим всем, что и любить-то его
уже стыдно. А Данил был первым, кто читал мне
в непогоду на вечернем берегу: Нынче ветрено
и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится
в округе… Он показывал мне цилиндр, а потом Баш-
ню, – недостроенный блок в тени Облсовета, пол-
ный сталкеровскими ловушками и наполняющийся
вечером странными людьми: рокерами, йогами,
какими-то раскольниками и сектантами; я ему – раз-
рушенную пристань на Бердском заливе, лестницу
на крышу дома по Терешковой, откуда открывались
Нижняя и Верхняя зоны, кусочек реки и лес.
Однажды я нащупал в темноте подъезда дверной
звонок и долго звонил, пока не догадался просто
надавить на дверь. Конечно же у Дэна было открыто.
«Есть здесь кто-то живой?» – спросил я. «Странные
вы вопросы задаете, молодой человек». – С чаш-
кой чая навстречу мне вышло странное существо,
не то мальчик, не то девочка, с кудряшками, без-
грудое, в майке, коротких шортах и шарфике через
плечо… Одним словом – Анечка. Через несколько
минут мы покинули квартиру через окно – и боси-
ком, чтобы срезать путь, – сбегали в ближайший 57
киоск за молоком и сметаной, вернулись и затеяли
на кухне блины. «Благославляю вас, дети мои, вы
идеальная пара», – шамкал Данил с набитым ртом,
пока не насытился.
Анечка на какое-то время вторглась в круг моих
друзей, постояла, потолкалась в нем – и так же бес-
следно исчезла. И неудивительно: мальчик не маль-
чик, девочка не девочка. То ли журналист, то ли
художник. Говорит, что девственница, но любит по-
рассуждать о вкусе спермы и подобных вещах. Никто
не видел, чтобы она ширялась или выпила хотя бы
глоток вина, но почему так блестят глаза, не может
усидеть ни одной минуты на месте? Единственное,
что о ней можно было сказать с уверенностью, – лю-
била приходить в гости к Дэну, в его бардак. Была
частью обстановки. А-а-а-анечка (растягивая «а»).
Я не хотел спать с Дэном – зачем умножать ми-
ровую скорбь, – хотя моя девушка Лена говорила,
что она-то на моем месте попробовала бы. «И как,
это все еще не случилось?» – с весьма кровожадным
видом интересовалась она, узнав, что мы снова ку-
да-то ездили или где-то пьянствовали. Лене безумно
нравилось, как Дэн танцевал. Они действитель-
но красиво двигались вместе – как будто их тела
умели предугадывать все движения друг друга.
 Но что-то липкое и темное омрачило нашу дружбу.
Я по сей день чувствую какую-то вину.
На вечеринке было много людей, и я не только
сильно поддал, но и отрубился, посапывая в обним-
ку с бутылкой пива, в углу на кресле. Похоже, Лену
обуяла забота, и, когда гости стали расходиться,
меня уложили спать. Я пришел в себя, обнаружив,
что – во сне или, не суть важно, в бессознательном со-
58 стоянии – лежу на своей девушке и совершаю харак-
терные поступательно-возвратные движения. Про-
буждение или просветление наступило, наверное,
в тот момент, когда ее тело до крайней степени на-
пряглось, а ногти прочертили на моей спине царапи-
ны – именно так она всегда делала, несмотря на мои
протесты. Я медленно перевел взгляд от ее переко-
шенного лица и обнаружил, что мы делим постель
с Дэном – а он жадно, во все глаза смотрит на нас.
«Это было красиво», – прошептал он. «Блядь…
я ничего не помню, прости меня, – ответил я и по-
чему-то добавил: – Я и не кончил даже…»
«А можно… можно теперь мне?» – с ноткой мольбы
в голосе Дэн обращался то ли ко мне, то ли к Лене.
Мои раздумья продолжались бы целую вечность,
но Лена уже достала презерватив. Смесь возбужде-
ния и брезгливости. Боже, как туго. Тебе не больно,
правда? Дэн, если ты будешь так крепко прижимать-
ся, я тут же кончу. И ты тоже? Да?..
Мы больше никогда не вспоминали эту ночь. Да-
же не знаю, могу ли я говорить, что между нами
что-то было, ведь я даже не поцеловал его… Когда
после расставания с Леной водораздел пролег меж-
ду теми из наших общих друзей, кто поддержал
ее и кто поддержал меня, Данил остался на мо-
ей стороне. Именно он выступил посредником
в урегулировании какой-никакой имущественной
стороны: книги, пара тарелок, деньги передава-
лись через него. Он вынес и самый справедливый
приговор: «Ты поступил по-скотски, но если бы вы
поженились, все было бы еще хуже».
Мы продолжали наши вылазки к заливу, в город,
пьянство с друзьями. Данил хотел издать небольшую
книжку. С эпиграфом и посвящением, – «Бессонни-
ца». Вообще, Данил не бездельничал, как могло бы 59
показаться. Он работал воспитателем в частном
детском садике с развивающими играми, англий-
ским и французским, – разрабатывал программы,
переводил, собирал зарубежные статьи, придумывал
игры… «Посмотри, какие у меня пацаны, – доста-
вал он каждый раз фото своей группы. – А Ирочка…
А Женя…»
И я помню детей, вешающихся ему на шею на ули-
це. Стремглав от родителей – к Дэну, взрослому,
с которым можно на «ты», знающему все-все на свете,
умеющему говорить на иностранных языках. Только
мама вздыхает, вечная аптекарша, – продает целый
день таблетки, мази, контрацептивы, – ну, может,
хоть эта Анечка родит когда-нибудь внука? Не маль-
чик, не девочка, но кто ее знает…
Время от времени Данила вызывала на серьезный
разговор начальница. «Мне опять позвонили и спро-
сили, знаю ли я, что воспитатель Д. Л. – педераст?!
А если знаю, то как мы таких держим… Дэн, Дэн,
солнце мое, не светись так, пожалуйста, на людях!..
Далеко не все это понимают…» Даже в новосибир-
ском Академгородке, где всегда был не только секс,
но и нудистский пляж и даже – страшно произнести
это слово – голубые, такой детский педагог был
для многих красной тряпкой.
 Мы с Дэном иногда вспоминали такие истории.
Это уже случалось и с ним и со мной, и никто в этой
стране, если слишком много высовывается, не за-
страхован от этого. Когда адреналин в крови за-
шкаливает, боль, в общем-то, исчезает. Ты отдаешь
себе отчет, что о твою голову разбивают бутыл-
ку, слышишь хлопок и видишь слабую вспышку –
и, не чувствуя боли, ждешь следующего удара. Угол
60 толстой подошвы ботинка медленно приближается
к лицу. Хруст во рту, ты сплевываешь мелкую крош-
ку зубной эмали и пломб, если она сама не стекает
из уголка рта грязной красной жижицей, и ждешь
следующего удара. А что остается, если их трое, пяте-
ро, десятеро… А потом лежишь и смотришь мудрыми,
чудом уцелевшими глазами в небо и, представляя
себя князем Болконским, слышишь прозябанье доль-
ней лозы и гад морских подводный ход.
Преодолев головокружение, я открываю дверь
ванной. Рвота до полного изнеможения. Хватает
сил налить на кухне стакан воды и доковылять об-
ратно в постель. Еще несколько часов бессонницы.
И лишь когда в комнате становится светло, я засыпаю
и вижу неспокойные сны. Я гуляю где-то по обла-
кам, поскальзываюсь, не могу удержать равновесие
и с огромной высоты падаю на серый город, чтобы
вот-вот разбиться о крыши с уродливыми, расто-
пырившими свои щупальца антеннами. Телефон
вырывает меня из кошмара. Я какое-то время не могу
понять, что говорит Анечка, потому что это не укла-
дывается в голове.
Данила сегодня ночью зверски убили.

Вот мы с Анечкой подходим к гробу и не можем

узнать лицо. Это воск и пудра, а не наш Данил.
Конечно же ошибка, подмена… Но почему тогда здесь
толпится столько людей, что здесь делают эти дети?
Кладем в восковые руки Дэна плюшевые игрушки.
Хранившая до этого молчание мама, скучная и тихая
аптекарша, начинает что-то шептать, потом говорить
в полный голос и, наконец, начинает голосить.
Дэн, Даня, мой солнечный мальчик! Я был с тобой,
я почувствовал это в ту страшную ночь. И я знаю,
что ты со мной. Часто я чувствую твое присутст- 61
вие и думаю, что ты радуешься или переживаешь
за меня.
До встречи, Данил… Когда-нибудь облачные до-
рожки посыпят песком, я распутаю их лабиринт
и отыщу тебя. Если ты не будешь прятаться. Но зачем
тебе прятаться от меня?
 Сломанная кукла

62 У одних в шкафу пылятся скелеты, у других – сло-

манные куклы. Для меня не подлежит сомнению,
что есть близость с человеком любимым – отно-
шения, а есть мелкая и недостойная возня. Но на-
ряду с этим существует и пространство неясных
координат. В нем обитают, например, бывшие ког-
да-то близкими люди, на прикосновения к которым
нет блока, – иногда кажется, что на другом (глубин-
ном или, напротив, поверхностном, не знаю) уровне
коммуникации наши сущности живут сами по себе.
Спрашиваешь: «Что я сейчас делаю, и я ли это?..»
И на другой стороне – провода или постели: «Ну
почему мы опять?» А как быть с простым и честным
сексом без взаимных обязательств?
Когда мне ставят в вину половую неразборчи-
вость, я интересуюсь у собеседника, смотрел ли
он – при живой и здоровой половине, – хоть однажды
порно? Ведь он наверняка – человек творческий,
внутренний мир которого доминирует над несо-
вершенством и скукой окружающих людей и пред-
метов. Как можно беспрепятственно пускать в себя
копулирующие xxx, когда твое сознание и есть если
не единственная, то самая важная реальность, твоя
и твоей половины?
Иногда я получаю сообщение из одного или двух
слов – «зайдешь?» – и прихожу в маленькую квартиру
с окнами на уровне голов пешеходов, на шумную
улицу. Здесь все такое мягкое, без острых углов.
Фотографии танцующих людей, балерины. На одном
фото хозяину квартиры протягивает цветы женщина
с угловатым лицом. «Да, это она… в Москве», – под-
тверждает Оскар.
Возраст в его анкете, когда он написал мне, был
скорректирован на пятнадцать лет, и это единст-
венный случай, когда я кому-то простил подобный 63
обман, – мелкое вранье обычно не получается про-
гнать из памяти. Дело в том, что ему действительно
не дашь больше двадцати пяти. Видимо, профессия,
балет. Медленная майя молчаливых дней по одну
сторону – и Майя Михайловна по другую. Хотя…
морщинки в уголках глаз; хотя глубокий и отстра-
ненный взгляд.
Вроде бы прекрасная форма, прекрасное тело
и красивое лицо. Что-то странное бросается в глаза,
лишь если Оскару нужно передвинуть столик или со-
вершить хоть какое-то небольшое физическое усилие.
Его движения какие-то механические, как будто вы-
зывающие боль. Но это еще можно списать на осанку,
походку, нервы – на что угодно… И только когда он
разденется, на спине и ногах станут видны широ-
кие операционные шрамы. И тогда станет понятно,
почему он назначает встречи только у себя дома
с мягкой мебелью без острых углов.
Я почти ничего не знаю об этом несчастном слу-
чае… кроме того, что это произошло на сцене, и два
года после этого Оскар был прикован к инвалидной
коляске. Он очень много занимался и совершил не-
возможное. И продолжает заниматься каждый день:
гимнастика, процедуры, массаж, снова гимнастика.
Только никто не должен знать, как больно ему бывает.
 Но, конечно, Оскар никакой не супермен и не ти-
тан духа: «Всю ночь просмотрел вручение «Грэмми»,
сходил на спорт и проспал остаток дня… Как тебе,
кстати, эта майка?» Мы курим что-нибудь крепкое
и быстро освобождаемся от одежды. В этом есть
что-то запретное: в сексе он раскрепощается и нако-
нец ведет себя естественно. Как человек с переломан-
ной спиной. У Оскара больше никогда не будет эрек-
64 ции. Но если его долго, очень долго ебать, смотреть
в глаза и шептать самое грязное: как бессовестно он
перед тобой лежит, раздвинув ноги; как легко про-
никают в него пальцы, хуй; если царапать его шею
и грудь, щипать соски – он начнет выгибаться, зака-
тывать глаза, хрипеть, и из маленького, сморщенного
члена выступит пара мутных капель. В этот момент
возбуждение такое острое… Прекратить двигаться,
снять резинку, встать в полный рост и кончить ему
на руки или живот… В последний раз незадолго
до оргазма я видел, как его пупок стал светиться.
Он разгорался и выбрасывал небольшой огненный
язычок, который лизал меня, перебирался к моим
бедрам, гладил болезненно поджатые яйца.
После секса мы почти не разговариваем. Мы
и вообще не очень много разговариваем. Такой
у нас полуденный отдых. Я выпиваю стакан воды
или сока перед тем, как уйти. Но чувствую себя
при этом как-то иначе. Наполненным чем-то новым
и особенным. Чем-то, возможно, поделившимся
или что-то отдавшим… Кто с кем играл или игра-
ет? Не знаю. Не оба ли мы – сломанные игрушки?
Мы потеряли своих владельцев, в пустой детской
комнате нам остается играть только друг с другом
или с самими собой. Куклы и люди, взрослые и остав-
шиеся детьми.
 Олег

Меня просят рассказать о Великой Битве Варени- 65

ками – а не получается. Наверное, так обстоит с са-
мыми дорогими воспоминаниями. Есть событийная
канва, а остальная часть айсберга – невидимая и не-
вербализуемая; даже не эмоции, а какие-то холод
или теплота, в зависимости от человека.
Хорошо помню командировку в штабном вагоне –
по кузбасской ветке ЗСЖД – со всеми остановками
и рейдами, информацию для прессы, высоко-высо-
копоставленных попутчиков. Когда все дела были
сданы, я не стал оставаться на грандиозные пьянство
& блядство с железнодорожными генералами, а пере-
прыгнул на кемеровский поезд – благо тогда на руках
был открытый билет по всей Западно-Сибирской –
и поздно вечером вышел на Новосибирске-Главном.
Первой подошла маршрутка в Академ – и я, не осо-
бенно раздумывая, поехал к Кате Гольдиной. С не-
которых пор, как только я материализовывался в ее –
обильно увешанной колокольчиками, афишами,
масками, куклами, фотографиями, монотипиями,
подарочками, коробочками – квартире, здесь же
необъяснимым образом всегда оказывался мой идеал
интеллекта и мужской красоты. Нет, Катя не занима-
лась сводничеством! Эти появления, пожалуй, даже
огорчали ее. Ведь только наедине с Катей мы мог-
ли по душам поговорить о пятистопных анапестах
 и французских одиннадцатисложниках. Третий
перетягивал одеяло разговора на себя. Да и тема
одеял стояла весьма остро. Возможно, именно по-
этому на этот раз мы перешли к активным военным
действиям.
Дальше в памяти простирается безграничное бе-
лое пятно. Убей бог не помню, кто выступил против
кого (хотя я, скорее всего, по-джентльменски защи-
66 щал Катю), кто достал из холодильника упаковку
вареников и выпустил первый снаряд.
Перестрелка продолжалась, пока боеприпасы
не размякли, не растерялись под кроватями, за шка-
фом, – спустя месяцы Катя еще находила то в одном,
то в другом углу мумифицированные корочки, – а мы
не выдохлись. Один из последних залпов был местью
за пошлую шутку в мой адрес, когда я уже пытался
поудобнее разместить на уголке дивана свои оде-
яло и подушку. За неимением вареников я бросил
в сторону обидчика трусами, которые – следует на-
помнить – провели на мне антисанитарные сутки
в командировке.
Кто же знал, что именно этот символический акт
и станет началом прекрасной дружбы? Через месяц,
когда предмет одежды в ответ на многократные
и настойчивые просьбы будет возвращен мне, я даже
не узнаю жесткий, мятый и местами склеившийся
комок: «Что, это – мои трусы?.. Какой ты извра-
щенец…» И, немного помедлив: «Почему я узнаю
об этом только сейчас?»
 Два зайца

Когда моя семейная жизнь в Гамбурге покатилась 67

под откос, я уехал побродить по Венеции и Ново-
сибирску. Венецию я не видел никогда и поэтому
просто принял факт ее существования к сведению,
а в Новосибирске пропустил два-три года, но за-
то каких… Именно в это время в местной жизни
произошли какие-то тектонические изменения.
Видимо, пустоши, образовавшиеся в русских недрах
из-за откачивания углеводородного сырья, вызвали
не только подвижки обширных земных пластов; они
резонировали и отдавались гулким эхом, искажа-
ли голоса и отражали радиоволны. Телеведущие
вдруг загнусавили интонациями Владимирско-
го централа. Газеты стали скучны. Центральный
кинотеатр «Пионер» больше не сдавали в аренду
лесбиянкам и гомосексуалам. Гей-дискотеки нового
образца проводились на границе частного секто-
ра, в подвале, за обоссанным собаками деревян-
ным забором.
Стоило устроиться на стульчике импровизирован-
ного бара, как ко мне подошел прогрессивный юноша
и попытался заговорить по-английски. Я осмотрел
себя: в моих нехитрых джинсах и майке не было
ничего особенно западного. Но, наверное, находясь
некоторое время среди представителей закатываю-
щейся европейской цивилизации и не предохраняясь
 регулярным общением с соплеменниками, очень
легко подхватить иной, равнодушный и поверхност-
ный, взгляд… в общем, что-то выдало меня. Перво-
му юноше я ответил, что приехал в командирову
из Кемерова, и он как-то потерял ко мне интерес.
Второму ничего не ответил.
А потом внезапно ожило все былое, потому что
по темной лестнице в клуб спустился он – Тимка.
68 Высокий и породистый. Правда, он всегда был таким,
даже на елке подшефного третьего класса, когда
в костюме Буратино, под руку с одноклассницей,
моей младшей сестренкой – Мальвиной, следует
понимать, – выходил что-то зачитывать к доске.
Тимка подрастал и, обогнав меня ростом, посте-
пенно перестал заходить к нам делать уроки. Но
однажды мы буквально столкнулись на дискотеке.
И не где-то, а в том самом легендарном гей-«Пионе-
ре». «И ты здесь? – подмигнул он мне. – Классно!
Звони как нибудь!»
«Кстати, знаешь, кто там еще был? – на следу-
ющий день я без всяких задних мыслей делился
впечатлениями о вечеринке со своей понимающей
сестрой. – Тимыч! Правда, здорово?» Позже сестра,
тоже без задних мыслей, шутя, поделится со своей
лучшей подругой: «Вот почему у него нет девушки!..»
Но лучшая подруга почему-то испугается и пере-
даст Тимке на уроке записку: «Это правда? Как ты
стал таким?»
Тимка не мог простить утечки конфиденциаль-
ной информации, пусть она и не причинила ка-
кого-то особенного вреда. И лишь сейчас, спустя
несколько лет, мы впервые могли об этом говорить –
и смеяться. И вообще, нам было о чем рассказать
друг другу. Обоих помотало там и сям. Его занесло
в речное пароходство, – две навигации до Обской
губы; в перерывах – курсы в Доме моделей и серти-
фикат «манекенщицы»: для единственного парня
в наборе не нашлось подходящего свидетельства.
Поступления и отчисления из вузов. Наконец, со-
вершенно неожиданно, газеты, реклама. И дела,
кажется, стали налаживаться.
– Я тебе сейчас что-то скажу, но возьми паузу пре-
жде, чем ответить. Не подумай, что я часто говорю 69
такое и что мне легко…
– О чем ты, Тим?
– Поехали отсюда ко мне?.. Я… я просто хочу тебя
потрогать…
Через две недели я возвращался в Германию –
то ли с тяжелым сердцем, если оно вовсе не осталось
в Новосибе, то ли с тяжелой совестью. План был
следующий: разобраться с кучей учебных и про-
чих дел, заработать за пару месяцев немного денег,
привезти Тимку на Рождество, прокатиться с ним
по европам – и возвращаться строить новую старую
жизнь в Россию. Я запасся терпением.
Хотя, может быть, и не было никакого плана.
Или я не мог быть для него на расстоянии тем,
чем был вблизи, в темной съемной квартире с ка-
пающими кранами и допотопной гэдээровской стен-
кой; во время длинных прогулок по набережной
и мосту между правым и левом берегом; с общими
приятелями в «Трубе», где мы неизменно заказы-
вали под водку грибное ассорти. Во всем была ка-
кая-то обреченность, а может быть, грусть скорого
расставания.
Так или иначе, я оказался способен терпеть доль-
ше, чем он. Через месяц Тимка познакомился с не-
ким пловцом и все чаще испытывал по телефону
 мои нервы рассказами о его замечательной фигуре
и прекрасных глазах. Как-то незаметно пловец пере-
ехал жить к Тимке.
По необъяснимым причинам мужчины разбега-
лись от меня, – сначала мой зрелый и мудрый муж,
потом юный и легкомысленный Тимыч… И тогда
я – от скуки, отчаяния, недотраха или всего этого
вместе, – подпустил и прикормил Якоба, славного
70 немецкого мальчика с подоконника не менее славной
обсерватории Эппендорф.
Известие о том, что Тимка, несмотря на свою
новую любовную жизнь, намерен воспользоваться
моим прежним обещанием и приехать на Рождество,
Якоб воспринял философски: он собрал вещи и пере-
ехал ко мне, чтобы держать ситуацию под личным
контролем. Мне предстояло провести самые дурац-
кие в моей жизни, полные хаоса и стресса, Рождество
и Новый год.
Сюрпризы начались с первых минут. Юноши на-
отрез отказались пользоваться языком междуна-
родного общения и объяснялись исключительно
через меня: «Что ты ему сказал?» – «Я перевел, что он
спросил, когда ты спросил, что он сказал…»
В пяти часовых зонах Тимку ждал верный пловец,
но при виде того, как Якоб, мальчик с подоконника,
берет меня на улице за руку, тесно прижимается
в метро, шепчет какую-то ерунду, норовя прикусить
мочку уха, в его глазах вспыхивали колючие искры.
Рожденная в муках культурная программа летела
к чертям. Тимка старательно подавлял зевки на вы-
ставках, и было неясно, вынесет ли он симфоничес-
кий концерт. Якоб, со своей стороны, ныл, что не-
льзя же так много ходить пешком; и перекусывать
надо не на ходу, а в каком-нибудь добропорядочном
заведении, в крайнем случае – дома, чем-нибудь
горячим с салатом и бокалом вина.
Первые два дня Тимка шарахался от людей, ред-
ко открывал рот и боялся потеряться в городе. Но,
как известно, лучший способ научиться плавать –
оказаться совершенно одному на середине реки.
И когда на третий день нашего сосуществования мне
понадобилось разобрать почту и написать несколько
писем, Тимка был вытолкнут за дверь: «Ты идешь 71
гулять! Садишься на метро и едешь в Санкт-Георг.
Там много книжных магазинов, ха-ха. И гей-баров.
Раньше одиннадцати вечера не возвращайся!» Якоб
отправился к маме с папой. (Золотые родители Яко-
ба, конечно, достойны отдельного рассказа, если
не романа. «Существует ли в России дискриминация
по признаку сексуальной ориентации?» – первое,
что спросили они у нас за рождественским столом.)
Надо сказать, что у брошенного на середине реки
Тимки в этот вечер прорезался английский и ис-
чез страх большого и чужого города. На мою боль-
ную голову. Потому что юношу сорвало с катушек.
В самом воздухе Санкт-Георга витал запах секса.
После российских гей-заведений со скучающими
бледнолицыми вьюношами, изредка перемежае-
мыми кавказскими профилями и одухотворенны-
ми мальчиками-пловцами, Тимка открыл для себя
смуглых бразильских мачо, иссиня-черных выходцев
из бывшей германской Восточной Африки и совсем
светлых, почти прозрачных скандинавов, загорелых
австралийских фермеров… и все, все они, разуме-
ется, хотели познакомиться со стильным русским
парнем… При этом Тим все более открыто позволял
себе и ревность к Якобу: «Что ты в нем нашел? Он
и трахаться не умеет…»
 Вы наверняка хотите узнать, откуда такая осве-
домленность в вопросах нашей с Якобом половой
жизни. Все очень просто. Она протекала в парал-
лельном, но прозрачном для Тима потоке. Мальчик
с подоконника очевидным образом наслаждался,
демонстрируя близость парню, с которым у меня
что-то было до него.
В прогулках рука об руку по городу не заклю-
72 чалось бы ничего особенного, но они перерастали
в перманентный петтинг. Дома Якоб был виртуозен
и сексуален, как никогда прежде. На секс в присутст-
вии третьего лица он раскрутил меня в первый же
вечер. Вначале третье лицо сидело в двух метрах
от нас за компьютером и просматривало порнуху. Но,
скосив через двадцать минут глаза в сторону, я обна-
ружил, что Тимка пялится в выключенный монитор.
На экране прекрасно отражались мы с Якобом.
Якоб застонал, прогибаясь подо мной, и, глубоко
дыша, рухнул на живот. Тимка побежал в душ.
Примерно то же самое повторилось и на второй
день. С той разницей, что Якоб хотел принять перед
сном ванну, а я собирался присоединиться к нему, ра-
зобрав постель. Тим со скучающим видом все еще си-
дел перед выключенным монитором. Я зачем-то за-
шел на кухню. Шагов не было слышно. Просто одна
нетерпеливая рука обняла меня со спины и начала
шарить по животу и груди, а другая крепко зажала
рот – так, что я не мог прошептать или промычать:
«Идиот, что ты делаешь…» Я оказался прижат к по-
доконнику – по телу разлилась резкая боль. Конечно,
он уже насмотрелся и порно в компьютере, и пор-
но в нашем с Якобом исполнении; всего несколько
движений – не может отдышаться, стирает с лица
выступившие капельки пота; целует – как будто
крадет этот кусочек нежности – меня в шею и уходит
обратно к компьютеру.
Располагаясь в горячей ванне с Якобом, я раз-
мышлял о том, как хорошо бы произвести из двух
человек одно совершенное существо. Мимолетная
близость с Тимкой озадачила и напомнила, что,
несмотря на всех мальчиков-пловцов и неприятие
классической музыки, я схожу с ума от его запаха
и фигуры. И пожалуй, прощу ему это фактическое 73
изнасилование. Отношения с Якобом имели, если
задуматься, основу интеллектуальную. Обязательств
верности мы друг другу никогда не давали. Но как
себя правильно вести, я не знал.
Нужно констатировать, что в последующие дни:
1) я урывками трахался с Тимкой; 2) я трахался с Яко-
бом; 3) Якоб урывками трахался с каким-то Marti24
из чата; 4) Тимка трахался с неграми, скандинава-
ми и австралийскими фермерами. Но только наш
с Якобом секс был достоянием информационного
космоса. Все дружно делали вид, что это единствен-
ная объективная реальность, не считая, разумеется,
собрания порно на компьютере.
Видимо, откуда-то с жесткого диска или графи-
ческой карты они и переползли к нам.
Превозмогая рвотные порывы – Тимка спокойнее
остальных, – «Ну чего вы так, обычные насекомые», –
мы находили их не только в традиционном ареале
обитания, но и под мышками, на ногах и простынях.
На велосипеде, в темноте под падающим мокрым
снегом, я несся по городу в поисках дежурной аптеки.
Дома все было перевернуто вверх дном. Сейчас я бы,
не раздумывая, отдал за видео этой ночи любые день-
ги… если только кто-то в информационном космосе
занимался тогда видеонаблюдением. Мне казалось,
 что наступил апокалипсис. Настоящий, а не с каки-
ми-то гладом и мором. Трое голых парней носились
с брызгалками по квартире, заталкивали в панике
в стиральную машину невообразимое количество
белья и одежды – все, разумеется, постиралось на 90°
и приобрело грязно-серый оттенок…
На следующий день мы с Якобом решили пере-
страховаться и обрили все, что только можно обрить
74 на мужском теле. Естественно, узнать о последст-
виях этого шага мы решили, – Google, спасибо тебе,
тем не менее, – лишь после того, как операция была
благополучно завершена. Многочисленные источ-
ники предупреждали об адских муках, когда волосы
начнут отрастать и колоться. Так оно и произошло.
Адские муки настигли нас в Берлине, где на несколь-
ко дней в нашем распоряжении оказалась огромная
пустая квартира на Курфюстендамм.
В плохую погоду мы медленно потягивали ви-
но или часами валялись в ванне. Наши прогулки
продолжались в прежнем модусе – компромисс
по поводу того, куда пойти, принципиально не до-
стигался. Тимка время от времени сбегал в какое-ни-
будь гей-заведение. А потом как-то вдруг наступил
Новый год.
В толпе у Бранденбургских ворот на каждый
квадратный метр падало несколько ракет, – чуть
позднее мы оказались очевидцами того самого по-
жара телекомпании ZDF, после которого фейерверки
в центре станут куда скромнее. В двенадцать Якоб
вручил Тимке камеру, чтобы тот запечатлел наш
новогодний поцелуй.
Якоб намеренно затягивал. Тогда, видимо в знак
протеста, Тимка сделал шаг и тоже обнял меня –
впервые в присутствии информационного космоса
и Якоба. Я почувствовал его руку, настырно забира-
ющуюся под одежду; как, наконец, она обнаружи-
вает там чужую руку – Якоб и Тимка обмениваются
наглыми взглядами и продолжают дальше.
После шампанского, братания с земляками и про-
чей праздношатающейся публикой, пожара и пере-
бежек по Унтер-ден-Линден Якоб стал жаловаться
на скуку, усталость и холод. Мне очень хотелось
пойти клубиться с Тимкой, но я уступил и поехал 75
домой.
Вдрызг пьяный Тимка явился под утро и, пока
я вылезал из постели и открывал дверь, перебудил
всех соседей: «Дай денег… там таксист ждет…»
Нам оставалось еще несколько бестолковых
дней. Тимка утверждал, что соскучился по своему
пловцу, регулярно звонил ему и клялся в верности.
После чего лез целоваться и говорил, что это я – са-
мый лучший. Правда, после секса снова вспоминал,
что вот его парень – это просто что-то и я не могу
понять, как он по нему скучает… Потом приходил
Якоб. И только в последнюю ночь все точки над йот
оказались расставлены. Мы наконец валялись и ку-
выркались в постели втроем.
Сведи нас обстоятельства в одной географической
точке на больший срок, не знаю, образовалось бы
у нас что-то вроде семейной жизни. Возможно, она
была бы довольно гармоничной в плане секса. Но тог-
да, после двух недель под одной крышей, я больше
всего желал только одного: побыть наедине с собой,
остаться одному.
Проводив Тимку в аэропорт, я объяснился и по-
рвал с Якобом. Вернувшись в Новосибирск, Тимка
порвал со своим мальчиком-пловцом и написал мне,
что очень скучает. Я не ответил ему.
 Если пытаться из всякой ситуации вынести хоть
какое-то поучение, то я должен признать, здесь дело
с этим обстоит печально. Каждый из участников
истории, – не стоит забывать и о наличии Marti24, –
бежит за двумя зайцами и в итоге остается ни с чем.
Однако все вместе они приобретают бесценный
социальный (и сексуальный) опыт, что восполняет
недостаток гармонии в космосе. Учебник матема-
76 тики для 7-го класса утверждает: решить систему
уравнений – это значит найти такие значения пе-
ременных, при подстановке которых образуется
верное равенство.
Определение великолепное и приложимое к лю-
бым жизненным ситуациям.
 Cчастье продолжается

Якобу Лембергу исполнилось восемнадцать. Гости 77

разбрелись по просторной родительской кварти-
ре с бокалами вина. Несколько девушек курили
и неторопливо покачивались под музыку в комна-
те, отведенной под танцпол. В библиотеке стоял
ящик пива, здесь громко говорили о завтрашней
демонстрации – разумеется, антивоенной и анти-
американской. Занятия закончатся раньше, ди-
ректор обещает два автобуса для выезда в центр.
Кто-то предложил, чтобы все пришли в белом – это
цвет мира, и к тому же эппендорфской гимназии с ее
славными традициями пристало как-нибудь выде-
ляться на фоне прочей серости. У одного из гостей
все еще не было белых джинсов. «Есть такое забытое
слово: солидарность», – пристыдили его. Именин-
ник зачем-то вышел на кухню, и никто не замечал,
что его отсутствие затянулось.
На десять тысяч человек, как известно, приходит-
ся один, который может умереть от стакана молока.
Зубчатые колеса и червячные передачи в организме
Якоба могли застопориться всего от пары зернышек
пшеницы или ржи. Поэтому он никогда не ел хлеба
или сдобы. В шоколадных шариках, подаренных
друзьями, содержались какие-то вытяжки из зер-
новых, и сейчас Якоб, белокурый и крепко сбитый,
в рубашке с расстегнутыми пуговицами, лежал
 на полу, пытаясь побороть приступ слабости и дур-
ноты. Разумеется, гости решили, что он дурачится,
и не сразу вызвали врача.
Якобу слышится шум дождя и далекой грозы.
Небо заволакивает тучами; плотный туман с ред-
кими красными прожилками просачивается в дом,
окутывает непроницаемым коконом. Когда Якоб
по-настоящему придет в себя, – но, конечно, он бу-
78 дет немного помнить и больницу, и беспокойство
родителей, и завтраки в белой комнате, и все прочи-
танные за неделю книги, – снова будет идти дождь.
Якоб будет целый день сидеть на подоконнике с пода-
ренной родителями камерой, снимая проезжающие
машины и пешеходов. Засыпая, он оставляет шта-
тив перед постелью, а утром просматривает запись
в ускоренном режиме. Правда, он и сам не может
объяснить, на что именно надеется. Самое интерес-
ное, что пока удалось запечатлеть, – как он, ворочаясь
во сне, сбрасывает одеяло и, не просыпаясь, снова
натягивает его на себя.
Конечно, Якоб много раз экспериментировал
с собственной наготой, но записи всегда оказывались
скучны. Однажды он забыл закрыть дверь; вошедший
отец закашлялся от неловкости – на полу между раз-
двинутых ног сидящего в кресле сына стояли камера
и настольная лампа – и тут же вышел из комнаты.
Даже если бы не злополучный шоколад, никто бы,
наверное, не убедил Якоба поехать на демонстрацию.
Пусть родители всю жизнь голосуют за зеленых,
высеивают на балконе марихуану и терроризируют
соседей своей музыкой. И эта бесконечная рефлексия
шестьдесят восьмого… Cын не курит, никогда не вы-
пивает больше пары глотков вина, слушает Шубер-
та, а в его комнате на долгое время задерживается
избирательный плакат христианских демократов.
Якоб хотел бы во всем быть нормальным. Он даже
хотел бы назло родителям любить женщин, но это,
к сожалению, выше его сил.
Мама сама отвела его три года назад в подрост-
ковую coming out группу. Это оказалось дурацкой
и скучной затеей, – как и все, что приходит в го-
лову родителям. «У меня нет проблем в общении
со сверстниками и принятии себя», – подытожил 79
Якоб после первого вечера в центре Магнуса Хирш-
фельда. «Я читала, что у них замечательная про-
грамма и педагоги», – возразила мама и настояла
на продолжении.
Якоб добросовестно выполняет задания психо-
лога. Он приходит в школу в серебристой майке
с написью «DIVA» – это упражнение на развитие
самооценки – и пишет эссе о своем первом сексу-
альном контакте.
Впервые это было в тринадцать или четырнад-
цать по объявлению. Они созвонились, встретились
и через час расстались. Якоб отдает себе отчет в во-
пиющей заурядности опыта и придумывает исто-
рию с групповым изнасилованием. Русская банда
из Бергедорфа нападает на него в электричке, сры-
вает стоп-кран, вытаскивает из вагона и изощренно
пользуется его молодым и красивым телом в чистом
(рапсовом и по-достоевски желтом) поле. Обсужде-
ние эссе наконец оживляет скучную, по большому
счету, жизнь группы.
Как и все образованные немцы, Якоб произно-
сит фамилию Гоголь с ударением на втором слоге.
Правда, в отличие от большинства образованных
соплеменников, он знаком с писателем не только
по экранизации ZDF, в которой патлатый господин
 много и усердно молится, а потом рукоблудству-
ет, подглядывая за купающимися деревенскими
мальчиками. Якоб прочитал пару рассказов, и ему
запомнилось: скучно на этом свете, господа.
В головах у одноклассников ветер. Якоб завязывал
виртуальные романы (и более или менее настоящие
отношения) со сверстниками, томился от невозмож-
ности поговорить о чем либо, кроме H&M и айподов;
80 рвал и метал, прощался и шел исповедоваться Нэнни,
своему бывшему учителю музыки.
Нэнни Отто Вернер когда-то был музыкальным
вундеркиндом из горного швейцарского поселка. Лет
тридцать назад его слава еще гремела по всей Европе.
Тогда же он поселился в университетском городке
гамбургского Ротербаума и зачастил в студенческую
столовую. Сначала он знакомился со студентками,
которые – Нэнни великолепно владел искусством
флирта – с легкостью соглашались перейти к нему
через улицу на чашку кофе. Через десять лет он посте-
пенно перешел на зрелых преподавательниц. Нэнни
до сих пор пребывает в хорошей форме и частенько
приводит к себе домой какую-нибудь дородную
женщину из обслуживающего персонала.
Сначала Нэнни стало лень разъезжать с концерта-
ми, несколько лет спустя – преподавать в музыкаль-
ной школе, позднее – заниматься репетиторством.
Сейчас он живет на сбережения или пособие, читает
книги о буддизме и называет себя лебенскюнстлером.
С переводом этого слова на русский есть определен-
ные трудности. Скорее всего, так можно охаракте-
ризовать человека, сделавшего объектом искусства
свою повседневную жизнь.
Нэнни сидит за роялем в комнате, захламленной
бутылками колы, бюстами Будды и плюшевыми
собачками. На пульт прикреплена вырезка с голой
женщиной.
– Мой любезный друг, господин Лемберхь! – об-
ращается он к Якобу. – Нам ли пристало грустить,
когда мир наполнен прекрасными звуками! Разре-
ши сопроводить тебя на прогулку по Альстеру. Мы
купим мороженое с фисташками, и ты забудешь
этого идиотского Михаэля. Или его зовут Торстеном,
а Михаэль – это предпредпоследний? 81
Главное достоинство Нэнни в том, что он задает
вопросы, не рассчитывая на какой-либо ответ. Он
лишь иногда дразнится или передразнивает, на-
пример, мягкий гамбургский звук «х» – Хамбурхь,
Лемберхь. Можно просто молчать и слушать его
болтовню. Так и пройдет пара лет, пока Якоб будет
раздумывать о своем призвании, находить и нис-
провергать идеалы, снимать из окна своей комнаты
хронику бесконечных гамбургских дождей.
Когда он поступит на отделение режиссуры, од-
нокурсники будут долго считать, что Нэнни и есть
его друг, – как говорится, друг с определенным ар-
тиклем. Почему бы и нет, если они всегда вместе, –
взлохмаченный седовласый Нэнни в массивных
очках, иногда с тростью, и Якоб – эстетствующий,
скрытный, если верить слухам, циник.
Но, конечно, это ерунда. Потому что на самом деле
Якоб с недавних пор встречается с русским Серьежей.
Вначале была встреча по следам чата, date, прогулка
и разговор. Когда они сидели в уютном домашнем
полумраке и Якоб положил ему на колени свою руку,
русский отодвинулся. Это было что-то неожидан-
ное и новое.
На второй встрече русский завязал Якобу глаза
и куда-то повел его через оживленные городские
 кварталы. «Стоит ли так доверять незнакомым?» –
спрашивая себя, Якоб запнулся и едва не упал. Вход
в здание, лестницы и переходы. Наконец повязка
медленно сползает. Вокруг – мягкий свет и сепия.
Фотовыставка рассказывала о жизни слепых чис-
тильщиков обуви.
– Мама, он ищет квартиру, но пока ему приходится
жить у своего бывшего парня. А у нас достаточно
82 места…
– Конечно, пригласи его к нам. Если вы не будете
еще громче заниматься сексом…
Якоб фыркает и начинает генеральную уборку.
Сереже как-то неловко, он пока не может пред-
ставить себе ничего подобного. А Якобу кажется,
что вот, нашелся правильный человек, чего же
еще ждать? Якоб садится за клавиши и начинает
играть.
Strangers in the night, exchanging glances,
wondering in the night what were the chances…
Иногда кажется, что этот русский, приходя в гости,
легче и охотнее общается с родителями. Вот они
распивают с отцом бутылку красного – Якоб верен
принципам и почти не прикасается к вину – и спо-
рят о тоталитаризме и демократии… Скорее, скорее
забрать его в свою комнату, для себя одного, отклю-
чить телефон, Интернет, закрыть окно, оставить его
на всю ночь.
– Яша, ты торопишься присвоить меня, – говорит
Серьежа в один прекрасный день. – Я лишь недавно
расстался со своим экс-другом и пока не готов к но-
вым серьезным отношениям.
Якоб согласен на отношения несерьезные, но
скоро, очень скоро его терпение иссякнет. Где он,
оседлый и предсказуемый человек, с которым можно
строить общие планы на жизнь?
Через год Якоб переедет в один из соседних домов
к дирижеру средней руки. Когда над Эппендорфом,
над югендстилем парадных и крыш, над белыми и ро-
зовыми каштанами прекращается дождь и ненадолго
показывается солнце, на их балконе можно разгля-
деть много цветов. Якоб и дирижер часто ужинают
в ресторане на другой стороне улицы. Раз в год они 83
едут отдыхать на море. Уверен, что Якоб аккуратно
отвечает на письма, оплачивает счета и по субботам
выезжает за покупками. Счастье состоялось.
Вскоре он получит место помощника режиссера
в театре и будет особенно охотно работать с русской
классикой. Вполне в духе времени Якоб Лемберг вы-
водит Андрея Прозорова латентным гомосексуалом
и намекает на проблемы трех сестер с наркотиками.
Вечерняя газета называет его в рецензии знатоком
русской души.
Как известно, все истории заканчиваются в мо-
мент пира и свадебки, потому что счастливые се-
мьи – неблагодарный материал для повествовате-
ля. И в этой тоже можно было бы поставить точку,
если бы не одно досадное происшествие. Ресторан
гамбургской кухни на другой стороне улицы, где
подавали нежных креветок, угря и, разумеется,
немало достойных мясных блюд, разорился.
Новое заведение в этих же стенах открыли сер-
бы – но кто будет ходить ужинать к военным пре-
ступникам? Еще через пару месяцев помещение
выкупила турецкая семья. Теперь там продают до-
нер-кебабы и вверх, к белым балконам, увитым роза-
ми и плющом, иногда поднимается запах лука и горе-
лого жира.
 Но это, по большому счету, мелочь, смотреть
на которую нужно философски-снисходительно.
Через улицу есть еще один неплохой ресторан. Ита-
льянский. Счастье никуда не денется.
Счастье продолжается.

84
 Проблема познания

Говорят, что Гоша всегда учился в нашей школь- 85

ной параллели, но я почему-то заметил его только
за год до выпуска, когда классы в очередной раз
перетряхнули. Может быть, потому, что такие глад-
кие и правильные мальчики совсем не бросаются
в глаза. Он всегда ходил в одном и том же сером
вытянутом свитере, отвечал тихо, а на переменах
и вовсе куда-то исчезал. Гошу даже гопы не трога-
ли. Но зато стоило ему появиться на улице со мной
или с кем-то из наших общих приятелей – агрессия
всего мира вдруг концентрировалась на сопровож-
дающем лице. Гошу физическое насилие неизменно
миновало… А вот мои выбитые передние – дань
нашей недолгой философической дружбе. Защит-
ник слабых…
«Каждая опасность дает также преимущество.
Центр гортани приносит синтез. Так меч закаляет-
ся в огне. Конечно, каждое пламя опасно, но тонкость
формы восприятия утверждается пламенем…» Мы
читали Блаватскую, Клизовского, Андреева, Агни-
йогу и прочую хрень. «Далеко от жизни; не пони-
маю», – жаловался я. «Ты просто стоишь на низкой
ступени развития», – упрекал меня Гоша.
Как-то нас вдвоем занесло на одно из таких сбо-
рищ одноклассников – с пивом и просмотром пор-
нухи, – которые мы обычно отвергали, разумеется,
 как занятие, недостойное людей Новой Эпохи. Го-
ша не отрывался от видика: «Гляди, он вытащил
перед тем, как кончить. Чтобы она не забереме-
нела… Учись!»
Дрочили все вместе, прямо на пол. Гоша выпустил
самую мощную и длинную струю – и купался в лучах
славы. «Да у тебя просто с неделю ничего не было!» –
«Нет, я сегодня уже спускал. Это из-за упражнений
86 на кундалинь!» Подтирать пол должен был проиг-
равший в «Монополию».
Начиная с этого вечера интеграция Гоши в жизнь
класса зашагала по сравнению с тем, что было, се-
мимильными шагами. Он даже поехал со всеми
на культовую среди выпускников школы базу от-
дыха; должно быть, в силу соседства с населенным
пунктом она называлась – и сейчас, наверное, назы-
вается – «Девкино». День заезда, лес и река, пьяня-
щий свежий воздух. Конечно, я замечаю стихийное
разделение на парочки, косые взгляды, мелочные
сценки ревности. Но дела до этого мне почему-то нет.
После небольшой выпивки меня настигает сон.
Просыпаюсь на диванчике веранды, Гоша трясет
меня за плечо: «Там… такое сейчас!» – «Ну что тебе?» –
«У нас в классе есть половые отношения, я сейчас
во втором корпусе видел». – «Ну и что, мы все взрос-
лые люди, дай поспать…»
Так я и не узнал, что мне предлагали посмотреть.
Приближались выпускные экзамены. Гоша схо-
дил с ума от любви к одной из одноклассниц. Но та
вдруг стала уделять внимание мне. Внимание за-
ключалось в том, что иногда мне давали подержать
пухлую, пахнущую мамиными духами ручку. Кон-
куренция между двумя титанами мысли 11-го «А»
приобретала зримые формы – мы оба шли на медаль.
Сокрушительным ударом для меня стало Гошино
выпускное сочинение по литературе, – говорят, в ис-
тории нашей школы еще не было написано ничего
сопоставимого по гениальности (я же, разумеется,
наваял что-то посредственное и серенькое по «Бе-
лой гвардии»). Тему, весьма впечатлившую комис-
сии всех уровней, Гошечка придумал сам. Кажется,
формулировка звучала так: «Русская интеллигенция
и проблема познания». 87
Сокрушительным ударом для Гоши, однако, стал
провал вступительных экзаменов в универ и поспеш-
ное бегство от армии в институт железнодорожного
транспорта, куда отличников брали без экзаменов.
Девочка с пухлой ручкой связалась с каким-то
старшекурсником, и Гоша решил, что это обстоя-
тельство должно обновить нашу старую дружбу. Ведь
мы оба познали горечь разочарования в женщине.
Я не спешил разубеждать его. Наши эзотерические
беседы продолжались. Постепенно и без того уко-
роченное имя моего приятеля размякло, как кусок
булки в чашке с молоком, и я все чаще называл его
не Георгием и не Гошей, а Гошечкой. Это очень ему
шло. Свободолюбивый дух Гошечки и железнодо-
рожный транспорт были излюбленными темами
моих поэтических сочинений.
Суровый взгляд из-под очков,
ланиты цвета кабачков.
Печален в мудрости своей
и одинок в кругу людей.
Однажды в два часа ночи дома у моих родителей
раздалась трель звонка – даже не трель, а несколь-
ко протяжных пулеметных очередей – и отчаян-
ный стук, как будто кто-то оказался в беде. Отец
 оттеснил меня и сам открыл дверь. На коврике стоял
запыхавшийся и до нитки промокший Гошечка. «Вы
не поверите, что стряслось!!!» – «Подожди, пере-
оденься, я сделаю тебе чай, и ты обо всем спокойно
расскажешь…» Но нетерпение, видимо, было велико,
и Гошечка сбивчиво начал прямо с порога… Оказы-
вается, пухлая девочка залетела – а, спрашивается,
разве можно залетать на первом курсе? – он узнал
88 это от общей подруги. Никто не знает, женится ли
на ней этот тип. Поэтому Гошечка готов признать
ребенка своим и жениться на ней сам. Он сделал бы
предложение прямо сегодня вечером, но ее подъ-
езд был закрыт, и Гоша простоял несколько часов
на улице. А теперь не может вернуться к себе домой.
Транспорт не ходит.
«Вопрос довольно деликатный, и я советую тебе
выдержать паузу. Может быть, настоящий отец – во-
все не скотина? И что это за добрые подруги, которые
так обходятся с конфиденциальной информацией?»
Что-то мне подсказывало, что Гоша поступает не-
верно. Пытаясь в этом разобраться сам, я произнес
пламенную речь о чести, достоинстве и ранимости.
Кухонный разговор затянулся до утра, предложе-
ние сердца, руки и фамилии было отложено; я, ка-
жется, сыграл роль доброго пастыря. Через месяц
Гошечка выступил свидетелем на скороспешной
свадьбе. Пухлая девочка и ее старшекурсник были
счастливы.
За свадебным столом Гошечка разоткровенни-
чался. Конечно, он еще девственник – согласитесь,
в таком возрасте это как-то старомодно, – но это его
осознанный выбор… «Да, мы с тобой выбрали труд-
ный путь развития», – обратился он ко мне. «Почему
трудный? Я как-то не ограничивал себя с сексом…»
 Гнев Гоши был страшен. Лучший друг уже трахал-
ся – и молчал! Теперь оставалось выяснить с кем…
«Знаешь, дорогой, это моя частная сфера. Но у меня
были не только девушки…» Гошечка с ужасом пере-
двинул стул, увеличивая дистанцию между нами
сантиметров на двадцать. Которые, видимо, должны
спасти его от сексуального посягательства…
Второй курс. На пересдаче зимней сессии Гошечка
знакомится с какой-то лаборанткой и вскоре взахлеб 89
рассказывает по телефону: «У нас все по-настояще-
му… Да, понимаешь, абсолютно все!»
Весна – и снова, как год назад, Гошечка колотится
в дверь. Два часа ночи. «Теперь я как благородный
человек должен на ней жениться… Будешь моим сви-
детелем?» Я нахожу предлог отказать. Наша дружба
обрывается, и мы не видимся несколько лет.
Конечно, я старался следить за тем, что проис-
ходило с одноклассниками. Знал, что Гоша выле-
тел из института, откосил от армии и устроился
продавать какую-то мебельную фурнитуру. Знал,
что после свадьбы они с женой поселились у тещи –
и, кстати, сделали ненароком еще одного ребенка.
Прошла целая вечность, – тогда, на первых курсах,
это было невозможно себе представить, – десять лет.
Я приехал в Новосиб навестить родителей и случай-
но узнал, что Гоша разводится. Город не настолько
велик, чтобы не отыскать в нем человека, – Гоша
сразу выехал на мой звонок. Щеки слегка впали,
на голове наметилась седина, под глазами обозна-
чились ямки и тени, но, если не присматриваться,
все было как тогда: гладкий и незаметный мальчик
в заношенном сером свитере. «Тебе везло. А у меня
не сложилось. Ну ничего. Переехал к маме, продаю
фурнитуру для мебели…»
 Рассказ постепенно начинал наскучивать… Я не
выдержал и перебил на середине предложения:
«А помнишь проблему познания?»
Гошечка осекся и задумался.

90
 Первый раз

На самом деле не о пресловутом «первом разе», по- 91

скольку он с большой вероятностью случился все-та-
ки позже, а о честности и белом вине.
В тот исторический промежуток, когда запад-
ные границы уже приоткрыли, но Югославия еще
не развалилась – по заминированным мостам ез-
дили красные КамАЗы «Совтрансавто», – мой папа,
дальнобойщик, привез из командировки пятилит-
ровую бутылку белого вина. В плетеной корзинке
и с какой-то очень красивой пробкой. В первый же
вечер мы дегустировали его. Немного алкоголя мне
к этому времени разрешалось. Вкус оказался удиви-
тельным, травяным или ягодным. Сейчас я склонен
думать, что дело было в ароматизаторе. Но тогда
вино показалось просто божественным. Родители
решили запечатать бутылку и задвинуть ее поглубже
в кухонный шкаф – для особенных случаев.
Если не ошибаюсь, дело было в конце лета, кото-
рым я часто зависал на новосибирском ипподроме.
Я ходил в вечернюю детскую группу, но часто при-
езжал еще утром, слонялся по конюшням, просто
сидел на трибунах или помогал тренерам. Даже
отбивать денники и задавать корм казалось абсо-
лютным счастьем. Таких альтруистов кроме меня
было еще несколько, пара девочек и один парень.
С одной девочкой я даже целовался после чинного
 и мирного дня рождения среди хорошистов и от-
личников, но уже совсем забыл ее. А парня звали
Макс. Он тоже жил на Затулинке – городской окра-
ине за речкой-вонючкой Тулой, – но совсем на краю,
у гаражей и лесополосы. И учился в еще более про-
летарской школе, чем я. Макс был похож на среднего
хищного зверя. До конноспортивной школы ходил
на карате. Много дрался. Жил «с мамкой». Умел брать
92 на гитаре три блатных. Вот так, тезисно, по-другому
не получается. Я сначала просто не верил и пропус-
кал мимо ушей его истории о телках, но как-то его
стала поджидать на троллейбусной остановке де-
вушка – с сумасшедшими глазами, чуть постарше
нас, – каждый день. «Я ей целку сломал, ну щас ходит
за мной везде», – простодушно пояснил Макс.
Судя по обилию вокруг нас девушек с такими гла-
зами, целок Макс успел наломать много. По этой же
причине он не вылезал из разборок. Слово «разбор-
ки» тогда еще не вполне вошло в наш язык в ны-
нешнем значении, но разбирались с ним пацаны
с четвертого, двенадцатого и шестого микражей.
А также отцы одноклассниц.
Что я думал тогда обо всем этом, казался ли Макс
мне, так сказать, героем или подонком? Совсем
не могу реконструировать. Я играл в школьном
«Что? Где? Когда?», много читал, рисовал со школь-
ными друзьями уточненные карты Средиземья
и прочих параллельных вселенных. Но все это бы-
ло чем-то вроде литературы, а Макс казался таким
живым. Иногда он даже казался мне ожившим анти-
чным героем, красивым и холодным, по ту сторону
доброго и плохого.
Он избегал, пару раз увидев, моих хорошо вос-
питанных одноклассников. В общем-то, он был
(и остается, наверное) одиночкой. И это странно,
что мы по-своему подружились. Длинными, через
все Левобережье, прогулками, я перессказывал ему
брюсовского «Огненного ангела», а он, в свою оче-
редь, делился со мной все новыми подробностями
своей половой жизни. Но, конечно, Макс говорил
не только о ебле. Именно у него я переписал первую
кассету Цоя. Группа «Кино» повлияла на форми-
рование моего стиля куда сильнее символистской 93
поэзии. То есть я надеюсь, что повлияла.
В самом начале дружбы мы, естественно, опре-
делились, что я еще не ебался, а только дрочу.
Макс признавал, что это нормально, и не отрицал,
что и сам временами, когда яйца болят, практикует
подобное. «Ну а мацал хотя бы кого-нибудь?» – спро-
сил он меня на трибуне манежа во время соревнова-
ний по выездке. Мы и без того сидели очень тесно.
«Я с пацанами», – нашел в себе смелость признаться
я – и с вызовом посмотрел Максу в глаза. Он, казалось,
растерялся: «И тебе нравится… мацать пацанов?» Тут
я неожиданно для себя самого проявил еще большую
наглость. Я стал его трогать и гладить – плечи, руки,
спину, бедра. Макс не мешал. Больше того, он сам
потянулся рукой к моему паху. По организму бегали
сладкие мурашки, что-то мучительно напрягалось,
а что-то таяло и расслаблялось. (Я знаю, мне проти-
вопоказано писать эротические сцены.) Но здесь нас
могли увидеть. Непослушным голосом я спросил
Макса, не поедет ли он вечером ко мне, сегодня
родители на даче. Он не был против.
Перед отъездом я спрашивал родителей, мож-
но ли будет дать попробовать друзьям то самое ви-
но. «Чуть-чуть, и не увлекайтесь», – заговорщицки
сказала мама. Тем самым формальное разрешение
 было получено. Мы с Максом наспех пожарили яич-
ницу – спортивные впечатления и голод сначала
вытеснили мысли о плотском – и разлили к ней
югославское.
После первого бокала мы закурили, что, к слову,
являлось дома абсолютным табу. После второго, ка-
жется, стали стряхивать пепел рыбкам в аквариум.
А дальше я ничего, практически ничего не помню.
94 И это невероятно обидно.
Проснулся я в обеденное, полагаю, время с абсо-
лютно ясной и пустой головой. Один. Отмечу ряд
странностей: а) в родительской постели; б) голым,
хотя прежде я всегда спал в трусах или трусах-майке;
в) на столе красовались остатки ужина, бокал с пла-
вающими окурками и пустая пятилитровая бутыл-
ка в плетеной корзинке с очень красивой пробкой;
г) вставая, я запнулся о стоящую почему-то на полу
бутылку подсолнечного масла.
Сознание обнаруживало два проблеска. Во-пер-
вых, мне казалось, что мы с Максом принимали душ
и залили санузел. На полу действительно валялись
мокрые полотенца. И во-вторых, безотносительно
к чему-либо – визуального образа проблеск тоже
не содержит – я вроде бы говорил Максу: «Какой
у тебя большой член», а он отвечал: «И твой ничего».
Досада из-за того, что я не могу точно восста-
новить произошедшее ночью, пришла после. Куда
серьезнее в этот момент казалось обстоятельство,
что вот-вот могут появиться родители. По кварти-
ре раскиданы окурки. И драгоценное вино, выве-
зенное отцом из Югославии по заминированному
мосту, выпито.
Тут зазвонил телефон. Макс интересовался,
не болит ли у меня голова. «Ну, знаешь, это… ну ты
даешь…» – сбивчиво продолжил он, но больше ни-
какой ценной информации я не мог из него выудить.
К приходу родителей я успел преодолеть разгром.
Я честно указал на пустую бутылку в плетеной кор-
зинке. Мама всплеснула руками… почти пять лит-
ров? «Сколько же пришлось на человека?» – спросила
она. И сама же, не дожидаясь ответа, принялась
перечислять моих близких друзей… Леша, Дима,
Пашечка… «Вы выпили его вчетвером?!» 95
И тут я в первый и последний раз в жизни так
нагло соврал родителям: «Мам, нас было шестеро,
еще Саша и Рустам…»
Мама сказала, что это все равно плохо, но сразу
успокоилась. Папа посмотрел многозначительно:
типа, вырос пацан, – но совсем ничего не сказал.

Собственно, это все. Дорогие мама и папа, примите,

если вы это читаете, мое запоздалое раскаяние. За то,
что я соврал про вино. И не сказал про подсолнечное
масло. На нем в тот вечер жарили карасей. (Но я,
честно, не уверен, что смог им воспользоваться.) Вы
замечательные, добрые и терпеливые. Вы любите
меня таким, какой я есть.
А что касается Макса, то он с тех пор избегал
меня. На ипподром стал демонстративно таскать
(и тискать) какую-то крашеную малолетку. А потом
перестал ходить на занятия. Так мы никогда и не по-
говорили. Я переживал, ну конечно. Иногда гордился.
Если бы память не отрубило, наверняка написал бы
рассказ «Совращение натурала». Но, наверное, эта
физическая реакция с памятью неспроста: вместо
этого получился текст о маме и семейных ценностях.
А как-нибудь еще будет о том, как я стал разрядником
по конному спорту.
 Железнодорожное

96 Проезжаешь мимо дома, в котором прожил всего

какой-то год, – и попадаешь в шторм самых разных
эмоций. Для меня переезд – окончание очередной
серии. Досматриваешь – и кладешь на полку, чтобы
долго не возвращаться. Сознательная жизнь состоит
из обрывков пленки, а сам ты живешь внутри ка-
тушки и редко припоминаешь, как было в прошлом
фильме. Одна из моих серий компактно уложилась
в год моего личного великого перелома, абсурдный
и тем не менее счастливый – 2000-й.
Совсем не важно, как это получилось, кто при-
гласил меня на работу в железнодорожную пресс-
службу и газету «Транссиб». На тот момент я уже
лет восемь марал бумагу как журналист и убедился
в бессмысленности данного занятия. Наступило
состояние рутинного профессионализма, в котором
уже абсолютно все равно, о чем писать: о нашествии
колорадского жука или убийстве директора шоко-
ладной фабрики. Железнодорожники предлагали
неплохие деньги – и после звонка из управления
ЖД я бодро забрал документы на прежнем месте.
Задуматься о прелестях нового работодателя нуж-
но было, вообще-то, уже на следующий день, когда
меня принимали на работу. То есть не приняли. За-
мначальника дороги, которому в обязательном по-
рядке представляли свежую поросль, выковыривая
из зубов остатки пирожка, изрек: «Ты что, образо-
ванный? А в депо был? – и порвал мое заявление. –
Напишешь три статьи о жизни депо – приходи через
месяц…» Из раздумий меня вырвал горячий шепот
пресс-секретаря: «Возьмет, куда он денется, а на пре-
рванный стаж забей, кому он нужен…» Это показа-
лось мне довольно убедительным. Написать три
статьи о трудовых подвигах железнодорожников
было как плюнуть – и вскоре я действительно стал 97
сотрудником зверинца под названием Управление
Западно-Сибирской железной дороги.
Редакция «Транссиба» состояла из настоящих
персонажей. Мой ближайший коллега и сверстник
Макс занимался социальной сферой – главным об-
разом в виде пенсионеров и ветеранов. Дело в том,
что самаритяне-железнодорожники «неустанно пе-
кутся» о тех, кто от заката до рассвета пропахал
всю жизнь на шпалоукладке или в вагоноколесных
мастерских. Говорят, что под главным корпусом МГУ
стоят гигантские холодильники, которые не дают
поплыть грунту Воробьевых гор. Точно так же и эти
высосанные скорлупки людей: если лишить их иллю-
зии благосостояния и причастности к великому делу,
человеческий оползень двинется, а с ним и оборонка,
и перевозки на российский восток, и, не в последнюю
очередь, виллы железнодорожных боссов, цветной
металл для Китая и многое, многое другое… Так
вот, Макс был одним из опорных болтов этой со-
циально-суггестивной конструкции, штамповщик
бесконечных публикаций на тему «Славная биогра-
фия», «Жизнь на транспорте», «Трудовая династия».
Я не сомневаюсь, что и до сих пор штампует – а мате-
риалы по-прежнему размещаются в ведомственной
прессе и на откупленных газетных площадях.
 «Не подохнет никак», – сокрушался Макс после
очередного звонка ветерана труда – и поставлял
типовое, вполне добросовестное количество знаков.
Алексаналексаныч Александров запомнился мне
бесконечным курением, размышлениями о судь-
бах отечества и старинным компьютером, который
он отказывался менять, потому что на нем была
установлена шахматная программа и записаны все
98 партии за десять лет.
Кстати, одно из первых ярких впечатлений о ра-
боте – соседство включаемых для раскладывания
пасьянсов крутейших компьютеров и старинных
печатных машинок, на которых чиновники продол-
жали набирать письма. Не знаю, как с этим обсто-
ит сегодня, но тогда моя озадаченность высокими
технологиями на ЖД оставалась стабильно высо-
кой. Только с письменного разрешения на специ-
альном бланке из здания, например, можно было
выносить (тогда еще широко распространенные)
дискеты или другие носители информации. Чтобы
не разглашать, сохранять режимность и т. д.… И это
при наличии на каждом рабочем месте безлимитной
связи – перекачать по ftp или электронной почте
можно было все, что угодно!..
Александров специализировался на локомотивах,
а еще один коллега по имени Павлов – на путейцах.
Практически в любое время года Павлов приходил
на работу в ушанке и резиновых сапогах. На его
столе всегда стояла банка растворимого кофе. Cвоей
молчаливостью и незаметностью он был мне сим-
патичнее всех остальных сотрудников. О регулярно
меняющихся редакторах ведомственой газеты с уве-
ренностью можно было сказать лишь одно: их жиз-
нями управляла непостижимая карма, они пили
и редко появлялись на работе. Делами заправляла
ответсек Круглянская – старая грымза партийной
закалки, сразу заподозрившая, что я пришел на ра-
боту с подобного поста в другой газете не просто так,
а как будущий ставленник недоброжелателей на ее
насиженное место. Это обстоятельство, как ничто
другое, повлияло на маршруты моих командировок
и темы публикаций. Если в редакционной обойме по-
являлся занудный экстрим вроде проверки техники 99
безопасности в каком-нибудь кузбасском или алтай-
ском поселке, обязательно с выездом на выходных
и ночью в поезде, Круглянская тут же предлагала
отправить на поле битвы за информацию самого
юного и талантливого сотрудника.
Целью одного из таких бессмысленных выездов
был Барабинск, где железная дорога (излишне до-
бавлять, владеющая заводами, газетами, парохода-
ми) отгрохала ресторан. Меня до отвала напичкали
осетриной, но когда я поинтересовался у официанта,
почему в здании упорно не отыскивается уборная,
он отвел меня на задний двор, где за заборчиком
из шлакоблоков была прокопана канава.
Впрочем, редакционная нервотрепка и редакци-
онные маразмы постепенно отошли на второй план.
Потому что состоялась Великая Битва Варениками,
я был влюблен и вил гнездо.
Мне часто говорили, что я лишь позволял лю-
бить себя. Не знаю. Сейчас мне кажется, что я делал
что угодно, но только не плыл по течению. «Я потеря-
ла сына» – мама не разговаривает со мной несколько
месяцев. Если не весь мир, то многие против меня.
Первый совместный быт, – я снял квартиру в Академ-
городке, как хотелось моему тонкому еврейскому
мальчику, – и каждый день полтора часа на работу
 в одну сторону. Так плохо ко всему приспособлен-
ный, – это потом в Гамбурге он будет тянуть нашу
семью, пока у меня не появится стабильный доход.
А в России – аспирантские 400 р. и еще полстав-
ки уборщицы… Тогда я не особенно задумывал-
ся (удивительно разумно по российским меркам!),
что кого-то, будь это родные, однокашники, соседи,
шокировали наши отношения. Я чувствовал себя
100 независимым и сильным в оболочке своих чувств.
А на работе был еще и первый отдел… Однажды
во время телефонного разговора по рабочему:
«Что мне захватить по пути домой?» – в трубке раз-
далось грубое: «Прекратить личный разговор». Гудки.
Я не кричал на каждом углу, что живу с мужчиной,
но и секретом за семью печатями это не являлось.
Несколько месяцев подряд и. о. завотдела – но ставку
необъяснимо отказываются передать. Гораздо позже
мне намекнули почему: моральный облик, естест-
венно… Сейчас мне самому странно, что я почти
не боялся. Или семь-восемь лет назад православные
хоругвеносцы еще не завелись в лужковских, толо-
конских и прочих ретортах – и дышалось действи-
тельно немного вольнее?
Единственный раз, когда я со страхом подумал
о потере работы, – после (хулиганского) выступления
на подиуме «Сибирской ярмарки». К счастью, никто
из коллег и начальников не видел выпуска местных
новостей, где промелькнули мой торс и еще кое-что.
Я показывал дизайнерские жилетки из соломки.
Символические шорты лишь фронтально прятали
самое главное – попу мне оставили открытой.
Я рвал глотку в кабинете Круглянской, рвал когти
на рейдах начальника железной дороги, рвал, вы-
цедив крупицы информации, редакционную почту,
потому что чувствовал, что у меня есть дом, а в нем
ждет любимый человек. Я играл по заданным пра-
вилам. Вот машинист электрички – на помощни-
ках машинистов экономят – сваливается на выезде
из города с сердечным приступом. Поезд-призрак
проезжает, не останавливаясь, станцию за станци-
ей. Единственное, что могут диспетчеры, – давать
зеленый свет. Где-то за Искитимом, на сороковом ки-
лометре, машинист ненадолго приходит в сознание 101
и останавливает состав. Все могло бы закончиться
иначе. Журналисты обрывают телефоны. Разумеется,
мы снабжаем их самой достоверной информацией.
Самой успокаивающей.
К декабрю я все чаще стал впадать в уныние. Мой
парень собирался в Германию – это казалось неверо-
ятным недоразумением. Редакция мучительно ро-
жала новогодний номер – первый цветной в истории
газеты, дополнительный фактор стресса… В самый
разгар этого в больницу попал верстальщик. Мне,
как универсальному и техническому гению, заслу-
женному левше и человеку доброй души, предстояло
доделывать обложку и везти газету в типографию.
Две ночи на рабочем месте – и номер выходит. Вечер
выходного дня – я чувствую себя героем отрасле-
вой прессы и наряжаю елку, когда раздается зво-
нок Круглянской. Начальник ЖД недоволен цветом
праздничной ленточки на первой полосе. Будем
переделывать. Заодно и новую заметку вверстаем.
Вся редакция уже в сборе, ждут только… В этот мо-
мент у меня в голове промелькнуло, что моей семьи
через неделю не станет; что эта многостаночная
работа ненавистна мне; что Круглянская зарвалась
и слишком смачно лижет чью-то жопу… И еще пара
мыслей, которые я не замедлил высказать.
 «Хорошо, я действительно не могу заставить вас
работать три ночи подряд. Повода быть недовольной
вами у меня тоже нет. Пообещайте, что вы напишете
заявление по собственному».
Когда я сдавал дела, Макс, Алексаналексаныч
и Павлов выстроились выражать соболезнования –
и я вдруг понял, что они навсегда останутся здесь,
будут дрожать за свои задницы и даже на смертном
102 одре бредить о значке «Почетный железнодорож-
ник». А у меня больше не будет такой подневольной
работы.
Черная полоса, по моим ощущениям, продол-
жалась еще долго, но вот… вот я праздно шатаюсь
по Москве, знакомлюсь с новыми людьми и даже
что-то зачитываю на сборище авторов «Стихиры»;
вот я получаю место в языковом центре; впервые
прилетаю в Германию; сдаю в печать книжку; вот
переводы; вот волейбол. Черные полосы нужны,
чтобы понять, кто ты есть и чего ты можешь добить-
ся, когда остаешься один. В октябре случилась моя
свадьба, – мы были первыми русскими мужчинами,
зарегистрировавшими такой брак, – а в конце зимы
я перебрался в Гамбург.
Мой 2000-й – это пачка публикаций, за которые
теперь стыдно, но какой все-таки опыт; это треуголь-
ник поездов Омск–Барнаул–Новокузнецк; это вечер-
ние прогулки к Обскому морю за руку с любимым
человеком, – не обращая внимания на вытянутые
лица встречных. Это вкус скорых перемен, которые
нельзя остановить.
 Повесть о спартанцах

A (…)

Меня хотели назвать Андреем, как прадедушку Ан- 103

дрея Кондратьевича Дитцеля, добрейшего и очень
красивого человека. Он был призван на фронт
еще до августовской депортации немцев из Поволь-
жья. Точно не знаем, где он погиб – либо на войне,
либо в трудармии, куда вскоре отозвали всех воен-
нослужащих подозрительных национальностей.
И первые несколько дней жизни меня называли
Андреем. Но отец неожиданно настоял на другом
имени, в честь лучшего друга. Я рос, ходил в школу,
поступал в институт. Но мне всегда хотелось быть
Андреем. Постепенно это приняли друзья. И родите-
ли перестали удивляться, когда к телефону просили
пригласить Андрея. В восемнадцать лет, отдавая в пе-
чать первую большую подборку стихов, я задумался,
как их лучше подписать. До этого несколько текстов
выходили за подписью Андрей Веселов или Андрей
Невеселов – по настроению. Подписался Дитцелем.
Бабушка плакала. Прабабушка была еще жива, но ма-
ло понимала родных. Когда я ее навещал, она расска-
зывала, мешая русские и немецкие слова, что есть
только одна сильная молитва – «Кристи Плют». Я был
уверен, что она сама придумала этот страшный и пу-
таный текст и к тому же меняет его каждый раз, рас-
сказывая по памяти. Позже я узнал, что это стихотво-
рение 1739 года, его написал граф фон Цинцендорф.
 Имена сильнее нас. Мое со временем обзавелось
всеми мелочами, которые требуются для решения
иных формальностей с почтой, налогами, билетами
и т. д. Перебирая бумаги, я на днях сложил отдельной
папкой авторские договоры, выписки из типографии,
заявки на сценарную работу, письма, переводы. Сей-
час я могу подписывать любым из имен официальные
документы, это невероятно здорово.
104

Школа

Бывшая учительница собирает книгу о городе и шко-

ле, просит что-нибудь написать. Ну хорошо, попро-
бую, хотя не уверен, что ей пригодится.
Что меня больше всего удивило и что больше
всего понравилось в первом классе? Совершенно
не раздумывая отвечу: фонтанчики с питьевой во-
дой. Любимой игрой, конечно, было зажать струю
и неожиданно забрызгать проходящего школьника.
Только пить из фонтанчиков нужно было осторож-
но. В любой момент кто-то мог толкнуть. У одного
одноклассника навсегда осталась рассеченной губа.
Столько крови я тогда видел впервые. И он, и я, и еще
несколько детей знали, кто толкнул, но не хотели
быть стукачами.
Да, это одно из первых выученных в школе слов.
А одна из наших веселых игр называлась в парашу
или парафин. «Парашей» становился тот, кому под-
брасывали половую тряпку или что-нибудь куда
более грязное. Тот, кто его трогал, сам становился
парашей или «парафинился». Но на деле это была
бесконечная эстафета – вся школьная параллель но-
силась на переменах с тряпкой, пока ее не отнимали
учителя или дежурные по школе – парашей успевал
побывать каждый, это не было большой трагедией.
По крайней мере в младших классах.
Окончание младшей школы совпало с тем, что все
фонтанчики опечатали. Вода теперь была только
в туалетах или в умывальниках перед столовой – там
никогда не мыли руки, но всегда стояла очередь пить.
Школьный водопой. Сначала фонтанчики можно бы-
ло тайком открывать ключом, но потом они насмерть 105
заржавели. Еще около года они стояли как мусорки
и плевательницы, пока их одним прекрасным днем
не выкорчевали и не сдали в металлолом.
Меня не переубедить, что пересохшие фонтан-
чики и конец детства как-то связаны с разрухой,
новыми талонами – на туалетное мыло, макарон-
ные изделия, чай, сахар… Наша безумная классная
Надежда Ивановна еще проверяла качество узлов
и чистоту пионерских галстуков, между делом от-
мечая, что поляки предают коммунизм, – в треть-
ем классе нам, кстати, разрешались только белые
рубашки, – а на улице уже творилось что-то нево-
образимое. На фоне первых кооперативов и пере-
стройки, но в особенности накануне перемен, нево-
образимо расцвел блат. По знакомству доставалось
практически все – дутые сапоги, бытовая техника,
справки, путевки. По знакомству же можно было
избавиться от унизительной физкультуры или бес-
смысленной школьной практики. Но мои родите-
ли, к счастью или несчастью, ничего подобного
для меня не делали.
Мне было лет девять, когда я догадался, что сис-
тема дает сбои. Конечно, тогда бы я назвал это ина-
че. Чтобы как-то занять детей на летней практи-
ке (по каким-то причинам нас не могли вывезти,
 как всегда, в совхоз «Заводской») в школе объявили
сбор лекарственных растений. Тут же во дворе. Вы-
дали мешки и проинструктировали, как рвать подо-
рожник и мать-и-мачеху. В одном из самых грязных
и индустриальных районов полуторамиллионного
города! Школьники старались побыстрее выпол-
нить норму и освободиться. На полу в рекреации
расстелили брезент и раскидывали травы для про-
106 сушки. Каких сорняков там только не было! И это
сено начинало медленно подгнивать. В последние
дни «практики» я видел, как старшеклассники устро-
или на брезенте возню. Даже если «сырье» и попало
в аптеки, в чем я сильно сомневаюсь, то могло стать
для больных источником разве только свинца.
За полчаса до звонка на первый урок класс, на-
значенный дежурным, выстраивался в живую цепь
и блокировал школьный вестибюль. Чтобы ученики
не могли без разрешения продвинуться в раздевалку
и на второй этаж. Бывало, кому-то удавалось порвать
цепь дежурных с разбегу, как в игре «цепи кованые».
Но за четверть часа до звонка перед живой плотиной
все равно собиралась внушительная толпа. После
открытия шлюзов в раздевалке и на лестницах, ес-
тественно, творилось смертоубийство. Кто и зачем
придумал этот ежедневный спорт – было и остается
для меня загадкой.
Школа – со спивающимися «трудовиками», отрав-
лениями в столовой, тычками в спину – оставалась
тем не менее одним из убежищ от еще более абсур-
дного и жестокого окружающего мира. Все свое
школьное средневековье я провел между домом
и школой, по возможности не задерживаясь на улице.
Библиотека № 59, еще один опорный пункт, находи-
лась в другом микраже, и добираться до нее было
уже подвигом. Да, деньги трясли, но это было не так
страшно. За яркий портфель или новую куртку могли
и замочить, порезать. Как и за чуть более длинные
волосы, за что угодно, выделяющее тебя из толпы.
При том, что я был заучкой («ботаник» в Сибири
не говорили), ко мне довольно хорошо относились.
Парни из местной банды подростков, в которой за-
правлял некто Бадырин, на два года старше, олицет-
ворение животной жестокости, даже заступались 107
за меня, «гения». Если кто-то из них дожил до двад-
цати, то наверняка не на свободе. Я откупался от них
чертежами космических кораблей. Не знаю, кому
из них и почему это пришло в голову. И что они с ни-
ми делали. Я рисовал очередные межгалактические
крейсеры на фотонных отражателях, у меня просто
забирали рисунки.
Сам Бадырин однажды исчез. Классная, с трудом
подбирая слова, объявила на собрании, что он за-
ставлял других мальчиков «лизать его переднее мес-
то». Могла бы и не стесняться. Мы все уже – по край-
ней мере теоретически – знали, что это называется
«давать в рот». Как и много другого о половой жизни.
Что, например, телка, которая у кого-то «взяла», по-
том становится «маститой», блядью, и с ней это могут
делать все остальные.
Однако от самых глубоких знаний что-то меня
берегло. Или я сам занял глухую оборону. В конце
концов, я не был таким уж слабым. Я занимался бе-
говыми лыжами, а потом конным спортом – в этом
было, по меркам моих одноклассников, что-то почти
небесное. Но не знаю, сколько я мог бы выдержать
оборону в одиночку и вообще развиваться без ка-
ких-либо ориентиров, кроме журналов и детской
библиотеки, в которой все перечитал.
 Если бы не пара учителей – на фоне невыносимой
серости и тоски, – я бы, возможно, никогда не узнал,
что есть другие люди и какая-то другая жизнь. Новая
математичка, сразу прозванная Любашей, Любовь
Владимировна, поставила класс – а не наоборот –
с ног на голову. На ее уроках парты сдвигали в круг,
а выбор места (и само посещение занятий) были
добровольным. Настоящая революция на тот мо-
108 мент – мы лишь незадолго до этого сняли пионерские
галстуки. Успеваемость не пострадала. Любовь Вла-
димировна приносила на уроки и зачитывала Кар-
неги – сейчас смешно, а кто его тогда знал в СССР, –
Библию и, кажется, даже Борхеса с Кортасаром.
Потом мне повезло с учительницей немецкого –
Софья Андреевна была на нашей промышленной За-
тулинке едва ли не единственной, повидавшей мир,
четыре континента, соц- и каплагерь. То, что сложная
судьба забросила ее сюда, было для меня и моих
друзей невероятным везением. Когда я спустя много
лет стоял на стене крепости Кобленца, захотелось
набрать ее телефон: «Все точно так, как вы рассказы-
вали в шестом классе, вода на слиянии рек разного
цвета, Мозель желто-зеленый, Рейн сине-черный…»
Что, пожалуй, даже важнее огромной эрудиции,
Софья Андреевна – первый человек мира, которого
я встретил. И первый человек без дома. Хотя дом,
конечно, был – мы с парой одноклассников быст-
ро стали там завсегдатаями. Я впервые пробовал
там водку. Да. Я впервые выбрался с Софьей Андреев-
ной на органный концерт. В клуб интеллектуальных
игр. И многое еще.
«Мы – дети того и другого века, поколение рубе-
жа», – пишет мелом учительница литературы. Рядом
с доской плакат: храм Христа Спасителя накануне
взрыва и текст: «Что имеем – не храним, потерявши –
плачем». Это конец школьного средневековья, выпус-
кные классы, такие же дикие, как и годы, на которые
они пришлись. В наши головы хлынул неочищенный
поток информации и политинформации, Агни-йога
пополам с Зигмундом Фрейдом и Григорием Яв-
линским. Елена Львовна – одно из олицетворений
противоречивого 91-го, чуть менее экстравертиро-
ванный клон Валерии Ильиничны Новодворской. 109
Нина Николаевна вела экономическую географию
(блестяще и светски) и добровольно-принудитель-
ные курсы русской религиозной философии (бес-
толково, с растущим православным фанатизмом).
С ней я как самый умный десятиклассник области
ездил на последнюю школьную олимпиаду СССР
(вообще-то страны уже несколько месяцев не было
даже на бумаге). Что-то случилось с нашими билета-
ми, мы возвращались в Новосиб с приключениями,
на переполненном поезде Москва – Пекин», заплатив
проводникам.
За один вечер мы с парой одноклассников распи-
сали стену класса листьями и цветами – страшной
мазней, по большому счету, – но нас только похва-
лили за инициативу и креативность.
Мы созывали школьный парламент и издавали
эротическую газету. Мы, выпускные классы, практи-
чески самостоятельно выстраивали программу и вы-
бирали учителей. (Кажется, теперь такое в средней
школе снова невозможно?) И в результате получили
аттестаты очень самонадеянными, очень начитан-
ными, но не вполне готовыми к тому, что начнется
после. Возможно, наше поколение сформировалось
на волне потрясений таким деидеологизированным
и лишенным каких-либо авторитетов, что просто
 навсегда остается в состоянии беспорядочного
поиска.
Школа позволила физически выжить. В ней
я встретил несколько людей, без которых не стал бы
самим собой. А вот знаний и опыта она не дала.
Скорее обеспечила множеством заблуждений. Так
и вышло: половина страниц в книге детства черные
или вовсе вырванные… Хотя самые важные части
110 сохранились – оглавление, комментарии, списки
замеченных опечаток. Хочется так думать.

Про Гамбург

В Германии провели опрос «Счастливы ли вы и до-

вольны ли своей жизнью?». Самая высокая доля счаст-
ливых оказалась в Гамбурге – 77 %. Бавария отстает
на целых 17 %. Хуже всего в Бранденбурге, там лишь
каждый третий счастлив.
Какие теории могли бы объяснить подобное
распределение? Только давайте не будем спорить
об уровне безработицы – это было бы слишком прос-
то. Вот еще одна замечательная статистика. На сред-
нестатистического немца в жизни приходится 6,3
сексуальных партнера. Гамбург лидирует не только
по счастью, но и по числу партнеров – 10,4.

Weil kein Ich werden kann, wo kein Du bist

Вчера я наконец сформулировал этот вопрос. Нетер-

пение было таким сильным, что я сразу задал его
близким людям. Все равно нужно было спасать вело-
сипед (самое спортивное занятие – останавливаться
каждые десять минут и подкачивать колесо). Я бро-
сил рюкзак на скамейку у канала Кайзера Фридриха
и принялся рассылать sms:
Интересно: если сам не можешь быть счастлив,
но можешь хоть кого-то сделать счастливым – чего
ждет от нас Бог?
Ничего удивительного, что ответы на такие
вопросы не заставляют себя долго ждать. Тут же
раздался звонок с острова в Северном море и при- 111
шло два текстовых сообщения. Единодушия между
моими собеседниками не наблюдалось, хотя каж-
дый по отдельности и был прав. Поэтому я умолчу
об этом. Верно заметила фрау Керхер, ответившая,
правда, не на этот вопрос, а на следующий, который
еще не был задан. В вольном переводе с немецкого:
«Если твой конь подох – пора слезть с него».

Тадзио

Балет Ноймайера по «Смерти в Венеции» – рыхлый,

распадающийся на хореографические номера. Как
в фотографии рискованно смешивать солнечный и ис-
кусственный свет, так и в музыке – Баха и Вагнера.
Но что меня потрясло, помимо предельной дозы го-
моэротики, – передача переживания неуверенности
и неловкости при встрече с красотой (и молодостью,
но об этом лет через двадцать). Растерянность, страх
жеста или слова перед лицом естественного, когда сам
ты, – на девяносто процентов тела состоят из воды, –
лишь социальная память, бесполезная и фальши-
вая. И если в чем-то остается смысл, то в том, чтобы
продлить момент наблюдения, любования. Не обя-
зательно самой любви, если ей некуда пустить корни.
 Пляж

Пляж в Боберге – любимое место размышлений

о тщете человеческого существования. Каждый раз
меня поражает обилие старичков, кое-как ковыляю-
щих по дюнам – в чем мать родила, следует понимать.
Смотришь на такого и беспокоишься, что вот-вот
испустит дух, – кардиостимулятор откажет на жаре
112 или почечная колика случится… Но нет, этот Мафу-
саил подмигнет тебе хитро, начнет тереть свою пи-
письку – а та растет, как у тинейджера. Одна старая
сморщенная обезьянка бегала по соседству часа три
подряд, то и дело почесывая свой стояк. Я не выдер-
жал и указал: «Поделитесь секретом, как вам это
удается, – виагра?» Кто-то услышал меня и заржал.
Однако старичок не смутился, а с гордостью заметил:
«Это у меня от природы!»
Встречи. Спустя два года увидел вернувшего-
ся из Индии F. Амзеля. Мы поздоровались, он был
в каких-то старомоднейших (либо суперстильных)
купальных трусах в серую полосочку и в соломенной
шляпе. С красивым и манерным мужчиной – а я ду-
мал, что он вернулся к женщинам или воздержа-
нию. Бывает, что мы недоблагодарим. Реже бывает,
что благодарность неуместна – зачем благодарить
воду за то, что она мокрая, или ветер за то, что он
свежий? Я мог бы рассказать F., что переломилось
во мне к лучшему за пару недель знакомства с ним,
но вряд ли его это хоть сколечко интересует. Он
такой – прекрасный и неодушевленный.
Я разговаривал с видеооператором, который сни-
мал и запомнил меня на европрайде в 2004-м.
И странное. Валяясь на своем пледе, я в какой-
то момент зафиксировал, что меня внимательно
рассматривают. Рядом на корточках сидел парень
в безупречно белых брюках и строгой черной рубаш-
ке. Он не стал отводить взгляд. Я спросил: «И не жар-
ко в строгом?» Парень на минуту задумался: «Да,
жарко. Но ничего не могу поделать». Возникла пауза,
мне нужно было обдумать message этого сообщения.
И тогда он еще внимательнее посмотрел на меня
и сказал: «Если бы я выбирал тебе имя, то назвал бы
тебя Тадзио». 113
Я озадачился: «Кажется, имя не подходит мне
по возрасту…» – «А сколько тебе?» – «Мне тридцать». –
«Вот не подумал бы». – «А тебе?» – по лицу я предпо-
ложил бы, что ему не больше двадцати пяти: нежная
кожа, в уголках глаз ни единой морщинки, чуть вью-
щиеся волосы, прикрывающие виски и лоб. «О, я го-
раздо старше тебя, – совершенно серьезно ответил
он. – Дело в том, что я и есть Густав, Густав Ашенбах».
Я встретил его взгляд – серьезный и спокойный.
«Знаешь, здесь необыкновенная природа. Когда
я вижу всех этих людей и то, чем они занимаются,
нисколько не удивляюсь…»
На это я, стараясь улыбаться, показал ему
свое ободранное запястье: «Да, я тоже чувствую
что-то в самом воздухе. Вот, мне захотелось залезть
на дерево – такие хтонические силы здесь». – «Хто-
нические? – переспросил Густав. – Ты говоришь
по-гречески?» – «Вообще-то я просто перелез по той
большой ветке на другую сторону канала и спрыгнул;
но это почему-то собрало зрителей, и я, болтаясь
в воздухе