Андрей Дитцель

Кентавр
vs
Сатир
ББК 84 (4ФР)

Андрей Дитцель
Кентавр vs Сатир

Фотографии: Артём Крепкий,

Денис Кравец
Attila Erüstün
Картография: Wanja Kilber
Обложка: Елена Иванникова
Оригинал-макет и верстка: Сергей Фёдоров
Руководство изданием: Дмитрий Боченков

© Андрей Дитцель, 2009

© Kolonna Publications, 2009
isbn 978-5-98144126-4
Ты еще так молод. Жизненный путь ты прошел
лишь до середины, в сущности, ты – часть этой
жизни… Воли тебе не занимать, прилежания
тоже, но ты никогда не будешь в состоянии уси-
деть на месте… Тебе нужно еще пошататься,
поколесить по свету, хмелея от вина собст-
венного любострастия.
Герард Реве

Обычно кентавры показываются дикими и не-

сдержанными существами, в которых преоб-
ладает животная природа.
Википедия

Сатиры славились пристрастием к алкоголю

и избыточной сексуальной активностью.
Детская энциклопедия

Лукреций утверждает, что существование

кентавров невероятно, ибо лошади достигают
зрелости раньше, чем люди, и кентавр в три го-
да был бы взрослым конем и вместе с тем лепе-
чущим младенцем. Такой конь умер бы на пять-
десят лет раньше, чем человек.
Борхес
Новосибирск
 Кентавр

Новосибирское

Каждый день я шатаюсь по тем же, зеленым и мало- 7

этажным, улицам новосибирского Академгородка
и рассказываю сопровождающему меня юноше ис-
тории, heikle Geschichten, от которых ему становится
немного не по себе. Вдруг кто-то услышит нас! Ведь
очень неудобно, когда случайный прохожий ловит
в фоновом шуме выражения наподобие «матерые
лесбиянки», «трансухи», «анальный секс»… Могут
и плохо подумать, и морду набить (чего на моей па-
мяти здесь, вообще-то, не происходило). Поскольку
скромный спутник не очень благодарный слуша-
тель, – что, правда, компенсируется его другими
мужскими и человеческими качествами, – я решил
сделать несколько записок. Так действуют ландшаф-
ты памяти при наложении на реальную географию.
Первый фрагмент или осколок – о рядовом, поч-
ти рутинном кризисе с моей девушкой Леной. Нам
зачем-то нужно было на левый берег, и мы поймали
микроавтобус. Водителю было просто по пути, в на-
шем распоряжении оказался весь салон с мягкими
сиденьями аэрофлотовского типа, очень уютными.
В лобзаниях и поцелуях мы зашли достаточно да-
леко, и через пять минут мне захотелось сделать
паузу до прибытия в пункт назначения… хотя
рука, расстегивающая молнию джинсов, не дава-
ла сконцентрироваться на этой мысли. Водитель
 оглянулся и задернул шторку, отделяющую нас
от кабины. «Как мило с его стороны», – прошептала
Лена. В этот момент меня можно было раскрутить
почти на все. Голова Лены склонилась над моими
коленями – но я посмотрел в сторону водителя и бук-
вально столкнулся с его взглядом в зеркале, которое
находилось выше шторки и давало возможность
наблюдать за происходящим в салоне. (Как он сле-
8 дил за дорогой? Видимо, это профессиональное –
одним глазом…)
«Я не могу, он смотрит». – «Ну и пусть, ты бы на его
месте поступил так же». – «Через пятнадцать минут
мы приедем, подожди». – «Ты не любишь меня? Мо-
жет быть, ты меня блядью считаешь?..» Дальнейшие
пошли уже взаимные упреки и обвинения. Лена,
забыв даже о своей сумочке, выпрыгнула из машины
на светофоре и, обливаясь слезами обиды и ожесто-
чения, бросилась бежать куда-то вглубь незнакомого
микрорайона.
Не помню, присутствовал ли какой-то сексуаль-
ный элемент в Обиде № 2, когда я купил йогурт
неправильной жирности. Дело было в томской гости-
нице «Центральная», где каждые пять минут звонил
телефон и вкрадчивый голос предлагал развлечься.
Пару раз я ответил, что мне самому не надо, но ес-
ли у них найдется симпатичная девушка для мо-
ей подруги, мы можем обсудить условия. Томск
1998 года, видимо, еще не был таким продвинутым
городом. Йогурт оказался молочным и клубничным,
а не сливочным и ванильным. Я не хотел спускаться
за новой баночкой. Лена громила все подряд, после
чего закрылась в ванной и пыталась утопиться…
Но поскольку Обида № 2, в сущности, была самой
мелкой, надо сразу перейти к следующему эпизоду.
 – Мне достоверно известно, что сегодня он покон-
чит с собой, – раздался звонок в самое неподходящее
время у меня на работе, – он уже со всеми попрощал-
ся и два дня не был дома. А только что один знакомый
видел его в кафе где-то на Красном…
– Чем я могу помочь человеку, с которым никогда
не был знаком?
– Если ты меня любишь, найди и спаси его. Если
ты мужественный человек и способен совершать 9
неожиданные поступки.
Так была задета моя честь, и я отправился на поис-
ки. На Красном проспекте, надо думать, есть не одна,
а несколько десятков кофеен, в которых обитает
множество молодых людей байронического вида,
соответствующих описанию Лены. Но уже в третьем
или четвертом я его определил. «Здравствуй, ты –
Стас?» – «Да, а ты кто?» – «У нас есть много общих
знакомых, и меня попросили кое-что тебе передать.
Давай выйдем на улицу!»
Стас преодолел скепсис. Я не был похож на опас-
ного человека.
«Хорошо… так кто и что просил передать?» – на-
девая шапку, спросил он. «Симпатичный», – отме-
тил я про себя и начал: «Знаешь, меня обвиняют
в высокомерии и, возможно, в ненависти к людям
и, возможно, в безумии. Эти обвинения, – за кото-
рые я в свое время рассчитаюсь, – смехотворны…».
Дальше – по тексту Борхеса.
Истории про минотавра хватило на одну станцию
метро, потом мы купили пива. Через час мы лежали
перед закругленным фасадом дома на углу Красного
и Октябрьской, – прохожие осторожно обходили нас, –
и спорили, напоминает ли угол дома на фоне неба
скорее античный амфитеатр или пирамиду майя.
 Отлучившись, я позвонил Лене из автомата, и она
дала понять, что не разочарована во мне. Терапев-
тический успех (появление Лены оказалось неожи-
данностью для Стаса) закрепили двумя литрами до-
машнего вина из сухофруктов, после чего высылать
людей домой было уже просто опасно.
Когда немного освежившийся в душе Стас зашел
в комнату, мы с Леной на минуту прекратили возню
10 под одеялом. Возможно, Стас просто не заметил под-
готовленный для него диван, но, так или иначе, он
довольно уверенно полез под одеяло со стороны Лены.
Она была не против и хитро подмигнула мне. На не-
сколько минут воцарилась тишина. Лена потихоньку
начала приставать к Стасу. Но, проигнорировав это,
он встал, перешагнул через нее, сел у меня в ногах
и уверенно, не по-детски так, взял в рот.
Это была очень приятная неожиданность…
И Обиду № 3, если задуматься, я заслужил меньше
всего. Ведь я же не виноват, что человеку в этой
ситуации захотелось так поступить?.. Надо сказать,
что позднее Лена восстановила некоторую справед-
ливость и с полным правом тоже может записать
Стаса в свой донжуанский… донна-анновский спи-
сок. Но при этом мне всегда приходилось хлопать его
по попе. То есть более чем присутствовать на месте.
В последний раз это было на нашей с Леной помолвке.
Я затащил Стаса в душ. Мы открыли на стук и вопли
Лены, которой тоже захотелось потрахаться. Все-
го за полчаса до этого я подарил невесте кольцо,
и отказать ей теперь в этой маленькой прихоти
было бы неудобно.
Может показаться, что наша жизнь вообще была
легкомысленной и (или) развратной, но это не так.
Прошло два года после того, как мы познакомились
на поэтическом вечере – Лена представляла в качест-
ве составителя сборник стихов сибирских студентов
(книжка была зеленого цвета и называлась «Любви
нехоженые тропы»), – а сексом мы еще не занимались.
Первое лето своей любви я провел, усмиряя плоть
в археологичке. Я был уверен, что Лена хочет сохра-
нить девственность до свадьбы. Она в свою очередь
считала, что меня интересует литература, а не секс.
Вообще-то, примерно так оно и есть. 11
 Детская газета

12 Говорят, у каждого в жизни была какая-нибудь

суровая школа. Если это и не так, то я, например,
совершенно точно могу вспомнить, где научился
всему хорошему и всему плохому, что умею, – в ре-
дакции детской газеты. В пятнадцать я записался
на курсы юных журналистов и напечатал первые
заметки о вахтах детства и фестивалях дружбы.
Стилистику несколько извиняет личность моего
первого шефа и редактора публикаций. Звали его
просто – Соков. До детской газеты и до развала СССР
он был редактором «Молодежи Алтая», – считай,
региональной номенклатурой. В общем-то, неуме-
ние писать и пьянство были его единственными
недостатками, а в остальном он был гениален, по-
тому что в газете можно было заниматься всем,
чем угодно. Мы – как бы юные корреспонденты –
и пользовались этим, приезжая в редакцию после
уроков, а потом – после лекций.
Сначала Соков выбил под редакцию обычную
двухкомнатную квартиру в панельной девятиэтажке,
но когда соседи стали жаловаться, а штат расширять-
ся, нас переселили в помещение заброшенного де-
тского клуба. Это был подвал в жилом доме по улице
Сибирской, сырой и облезлый, но зато просторный,
с грудой старой мебели и душевой комнатой. Рас-
клеивая на стенах после переезда постеры, обрывки
обоев и газеты, я понял, что здесь будет если и не мой
второй дом, то некий опорный пункт.
Практически так оно и произошло. Здесь я на-
учился фотографировать, верстать газету, курить,
заниматься сексом, писать стихи и заявки на гранты.
Впрочем, большая часть этого – рутина, которая,
конечно, составляет фундамент профессиональной
(не говоря о личной) жизни, но ровным счетом ни-
кому не интересна. Позже я столкнулся и с более 13
яркими персонажами, чем здесь. Если что-то и оста-
лось от этих лет, в штате редакции и за штатом,
так пара сюжетов.
Первой всплывает, конечно, всякая ерунда на-
подобие того, как я готовил газетный вкладыш
про сексуальное воспитание и был – в обществе
представительницы центра здоровья – похищен
фрустрированными женщинами из местной право-
славно-коммунистической организации. Нас про-
держали целый день на допросе, причем без капли
воды, но мы так и не раскрыли тайну финансиро-
вания программы растления советской (так они
говорили) молодежи. Но это тоже не сюжет, а так,
будни. Классический сюжет выстраивается, напри-
мер, вокруг моего восемнадцатилетия. Потому что,
став совершеннолетним, я остро переживал свою ста-
ромодность. Особенно учитывая вкладыш про вос-
питание. Абсолютно все юные корреспонденты уже
трахались друг с другом и на стороне, а я позорно
топтался на месте.
Вопросы пола давно ставили меня в тупик. То есть
я, наверное, с первого класса знал, что мне нра-
вятся мужчины. Кое-какие скромные опыты под-
тверждали эту теорию – и даже пара нескромных.
Но следовало еще проверить, почему (и к чему) вся
 эта шумиха, мифотворчество и нездоровый инте-
рес к теме «женщина и мужчина». Проблема была
лишь одна: самолюбие или какая-то брезгливость –
что-то не позволяло мне провести расследование
с первой встречной. Однако стоило сформулировать
в уме задачу – и на горизонте появилась Майя, девуш-
ка целомудренная и вместе с тем любознательная.
Мы сразу поняли друг друга.
14
После неожиданного ухода на какую-то лучшую
работу штатного верстальщика его место занял
Ромка – он, как и остальные, крутился у редакцион-
ных компьютеров. Когда выход очередного номера
срывался, Ромка просто сел, открыл пейджмейкер
и стал делать газету. Сотрудники выпали в осадок
и побежали покупать на всех пельмени – дело было
вечером, кушать было нечего, а работы предвиде-
лось много.
Отступление о Ромке понадобилось мне потому,
что он застукал меня с Майей. Ромка жил на ка-
ких-то очень далеких задворках и иногда, после
авралов, оставался ночевать в редакции. В таких
случаях на пару сдвинутых столов кидались матрац,
подушка и одеяло. И конечно, пропустив метро, он
вернулся на работу именно в ту ночь, когда Майка
решила подарить мне самое дорогое, что может по-
дарить девушка мужчине, – вернулся, но осторожно
прикрыл дверь и уехал к друзьям.
Самое дорогое было предъявлено мне довольно
технично. Майя как-то быстро опрокинулась на край
стола, смешно задрав и раздвинув ноги. Я отступил
на шаг, чтобы получше рассмотреть алтарь любви
и смиренную жертву. Пока мы не обнажились, у ме-
ня все стояло, но теперь… «Сделай же что-нибудь!»
В голосе Майи звучала мольба, и я начал работать
рукой. Кое-как мне удалось восстановить эрекцию
и натянуть презерватив. «Как ты думаешь, я уже
стала женщиной?» – прервала меня Майя. Начало
нового круга.
Мы встречались еще несколько раз и даже от-
работали рекомендованную для таких случаев
программу: 15 минут – прелюдия, 15 – на фрикции
и полчаса посткоитальных ласк. Мне было скучно- 15
вато. И через неделю после первой ночи – на этот
раз я позаботился, чтобы никто, кроме меня, не мог
попасть в редакцию, – я лежал на том же матраце
с мужчиной. Собственно, мы даже не целовались.
Немного поласкали друг друга и кончили каждый
сам по себе. Но в этот момент – да, да – разверз-
лись от края до края небеса и святой фра Анжелико
из Фьезоле, стоя на облаке, радовался за меня. Хотя
мужчине было неловко и стыдно. Скорее всего, даже
не из-за того, что мы подрочили, а из-за того, что ле-
жали так близко.
Еще через пару дней я не смог вечером уехать
на свою Затулинку. За редакционным компьютером
сидел Ромка. В полночь мы выпили клюкву на конья-
ке из редакторского шкафчика. Нам было мало, и мы
пошли в киоск. Почему-то хотелось шампанского.
Не важно, о чем мы проговорили и просмеялись
всю эту ночь. Мне было впервые необъяснимо лег-
ко и грустно. Ромка был красавчиком. У него была
девушка. И он был уверен, что у меня есть девуш-
ка. Еще бы не быть уверенным… Мы сохраняли
дистанцию.
Разумеется, у этого сюжета есть трогательная и ба-
нальная развязка. Даже не знаю, стоит ли… Я сменил
несколько работ, пожил в Германии и, в очередной
 раз приехав в Новосибирск, пьянствовал в местном
гей-заведении. Лицо у стойки бара показалось уди-
вительно знакомым… Прежде чем я успел собраться
с мыслями и спросить, Ромка сам подошел ко мне:
«Андрей, ты – и здесь? А помнишь, как мы ночью
шампанское пили?!»
Ромка был не один, его спутник несколько неодоб-
рительно осмотрел меня. Я не стал ворошить, ре-
16 конструировать, строить альтернативные сценарии.
Хорошо там, где мы есть, – и с теми, с кем мы есть.
 Aqua distillata

Сцепление. Не автомобильное, а то, что Стендаль 17

в широком смысле называет кристаллизацией. Зачем
звонить каждые два часа и забрасывать мейлами, ес-
ли в этом нет никагого послания, botschaft, message.
Достаточно выйти на связь раз в день – и выдать
что-то содержательное, пусть и какой-нибудь герме-
тический текст, но чтобы не транслировать пустоту
и не умножать сущности. Я не равнодушная скотина.
Это вы, дорогие, все разрушаете сами. Предпосылки
были: лицо, запах, светлая голова и даже хороший
секс. Не было главного.
Сейчас в Гамбурге минус десять, что психологи-
чески соответствует новосибирским минус тридцати
пяти. Я вспомнил, как, замерзая, мотался однажды
зимой по городу, разыскивая Лену. Ее мама пере-
дала мне записку и ключи от дома друзей, где мы
какое-то время ночевали. Квартира была безвидна
и пуста, но по намеку из записки я догадался открыть
спрятанную в шкафу бутылочку ликера – и там ока-
зался еще один манускрипт. Мчался на такси, чтобы
успеть. Друг ответил искренне пожал плечами: была,
разговаривала по телефону с твоей кузиной (?). По-
иски кузины через родных, знакомых и левых лю-
дей; наконец по телефону: «Да, Лена сказала, что ты
позвонишь, но я не знала когда. Она зачем-то про-
сила тебе напомнить о… месте, где вы, кажется,
 танцевали польку». Маршрутка к ДК «Академия»,
еще не припорошенные снегом следы через сугроб
к тумбе с афишами. Кружу вокруг, пока не отыски-
ваю на уголке плаката кусочек знакомого почерка
и адрес. Дверь открывает человек, которого меньше
всего ожидаешь увидеть: «Почему ты такой запы-
хавшийся? Откуда ты знаешь, где я живу? И вот
совпадение, Лена зашла, давайте чай пить…»
18 Мы часто играли в такие и куда более сложные
игры, пока мир был юным и даже еще не вышел
фильм об Амели. Моей местью было многоэтапное
похищение Лены на дальний север и исполнение
обряда посвящения в свободные Джонатаны. Лена
лежала дома со сломанной ногой. Ее нужно было
перенести с третьего этажа в такси № 1 так, чтобы
она не видела ни водителя, ни направления отъезда.
Таксист № 2 нервничал, слишком уж криминально
выглядела поездка со связанной девушкой – кругами
по району, с высадкой на индустриальном пусты-
ре. К тому же на девушке был гипс. Я бы на месте
таксиста набрал из первого телефона-автомата 02
и 03. Обошлось.
Это было сцепление, несмотря на разные форма-
ты, горькие слезы и благородные сожаления. Позже
я узнал, что бывает и по-другому, спокойнее и осмыс-
леннее. Но предание свежо и, как говорится, не со-
мкнулись воды за кораблем в ливерпульской гавани.
Одна пухленькая однокурсница, пытавшаяся рас-
стегнуть мои джинсы, пока ее брат колотился в дверь
общей комнаты, а родители смотрели телевизор, сде-
лала свои выводы: «Не орел ты, Андрюха, не орел…»
Немного несвязно? Но вот что хочу я сказать,
иначе совсем запутаюсь. Искать нужно по размаху
крыльев. Теперь я кончил, господа.
 Коля

Наверное, жить к старости станет совсем невыно- 19

симо, потому что каждый день мы будем пережи-
вать все, что происходило с нами в это время года,
в такую погоду или при подобных обстоятельствах
год, два… пять, десять лет назад. Самое страшное,
что нельзя разлюбить человека, которого однажды
любил, – со всеми сопутствующими высоким чувст-
вам нервотрепками.
Уже под утро после разъездов, танцев и фило-
софских кружков мы с Леной уснули на середине
разговора о человеческой валентности (моя лю-
бимая теория) и неспособности любить одного-
единственного человека (что я тогда еще оспари-
вал). Не смогу реконструировать, как мы попали
в эту квартиру и в эту постель, но кто-то окружил
нас заботой – и даже установил в изголовье тетра-
пак томатного сока. Я проснулся от яркого луча,
пробивавшегося через штору. Осторожно, чтобы
не разбудить Лену, встал и подошел к окну. Солнеч-
ное морозное утро, заснеженный овраг и лес, кисть
рябины на подоконнике. Это была Академическая,
улица на кромке леса.
Человека, приютившего нас и уже возившегося
на кухне с завтраком, я знал. Скорее всего, из ка-
ких-то тайных – не обязательно эротических, хотя
не исключаю – снов, менее банального объяснения
 нет. И я сразу захотел, чтобы он стал моим лучшим
другом. А он был не против.
Мы были похожи на братьев – у обоих немного
восточной крови – и могли читать мысли друг друга.
Однажды, когда ни одна машина на ночном проспек-
те не реагировала на отчаянные жесты с обочины,
мы переглянулись и, к ужасу наших девушек, взялись
за руки и легли на дорогу. Вовремя затормозивший
20 водитель орал, что мы идиоты, но был тронут не-
преклонностью и забросил домой. Денег не взял.
«Коля – это мой потерявшийся в детстве брат», –
представлял я его друзьям. Мы любили переодеваться;
на вечеринках с друзьями мы уединялись, менялись
вещами и именами, – то есть не именами, а identity.
Он был замечательным мною, – мои речи были тогда
куда туманнее, а поведение куда сомнамбуличнее.
Мне кажется, и я схватывал что-то его, бесшабашное
и открытое. Сексом мы занимались в параллельных
потоках: я и Лена, рядом – Коля с его очередной, –
текучесть кадров была такой, что я не запомнил имен.
Коля был в восторге, когда у нас с Леной появился
общий Стас – тот самый, спасенный от самоубийства,
со своеобразными ценностями и эрогенными зона-
ми. «Замечательно, что вы так доверяете друг другу,
и вообще, вы трое – такие красивые!» Приближались
январь и день рождения Стаса. Коля предложил свою
территорию для организации феерии. План был
такой: Лена и еще одна девушка под каким-то пред-
логом уводят Стаса от гостей, уединяются с ним
в спальне и раздевают его. В нужный момент дверь
открываем пинком мы с Колей, демонически произ-
носим: «С нашими девчонками?!» – и выбрасываем
голого Стаса в окно. В заснеженный овраг. Однако
нам нельзя было отказать в милосердии: еще один
человек должен был заниматься подготовкой горячей
ванны и еще один – открыть дверь подъезда с теплым
халатом наготове.
Примерно так все и развивалось. Разница между
замыслом и его воплощением состояла только в том,
что после соприкосновения с морозным воздухом
и снегом Стас приобрел силу и ярость Годзиллы
и вернулся в квартиру не через дверь, как планиро-
валось нами, а гигантским прыжком обратно в окно. 21
Посыпались книги и столовые приборы. Пятеро
человек напрасно пытались связать и обездвижить
разбушевавшегося монстра. Лишь расколовшаяся
и упавшая на ноги раковина в ванной – и вид крови,
в конечном счете, – немного прояснили его разум.
Мы сидели втроем – Коля, Лена и я – в клубах пара
на бортике ванны и читали Стасу стихи. Начала Ле-
на: «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд /
И руки особенно тонки, колени обняв…»
Сегодня мне приснилась именно эта картинка.
Еще спросонья я спрашивал себя, почему мы все-таки
расстались и Лена вышла замуж за Колю? Чтобы от-
нять у меня лучшего друга? (Я не знаю этой жизни /
ах она сложней / утром синих, на закате / голубых
теней.) Или мы с ним были настолько похожи, что ей
было все равно? Наша свадьба должна была быть 15
апреля. Я уехал из Новосибирска за сутки до ЗАГСа.
Через месяц она вышла замуж, а в конце осени родила.
И еще я иногда спрашиваю себя, встречается ли
Лена с той девушкой, о которой почти никто ничего
не слышал; у которой своя жизнь, тщательно скрыва-
емая от мужа, коллег и детей, – большинство женщин
когда-нибудь приживают детей, и у той наверняка
тоже есть кто-то. Ребенок, любовницы, любовники.
Вот такой circle of life.
 Возвращение

22 На выходных я лазил по лесистым холмам над Эль-

бой. То и дело нужно было огибать заборы маленьких
домиков и вилл. На воротах одной была надпись:
Vorsicht, pflichtbewusster Hund! Осторожно, собака,
исполненная чувства долга (!). Слава Бисмарку, ко-
торый провел в свое время закон, гарантирующий
каждому свободный проход по берегам рек, перева-
лам и прочим местам, где владельцы земли раньше
чинили препятствия… Я вышел на террасу, с нее
открывался обрыв, насыпи и молы, устье с остро-
вами, на которых в любое время суток копошатся
цаплеподобные краны, – и меня постигло дежавю.
Я снова стоял на берегу Волги. Уже растаял снег,
но еще не успела пробиться зелень. Фантастическое
смешение цветов: зеленая вода и оранжевая глина.
Новосибирск, как известно, стоит на Оби, а не
на Волге. Но я переместился сюда так сомнамбули-
чески и так быстро, что место склейки киноплен-
ки практически неразличимо. Вот мой последний
разговор с невестой – никому не удается переупря-
мить другого. Вот я забрасываю в рюкзак пару
вещей и роняю младшей сестре: «Если меня поте-
ряют – я в Чебоксары…» По рассеянности, свойст-
венной, кажется, всем у нас в семье, сестра сооб-
щает о моем местонахождении родителям только
на третий день.
 Двоюродная бабушка, открывшая мне дверь, сразу
поняла, что приехал кто-то из нашего рода. Дедуш-
кины глаза и скулы были мгновенно идентифициро-
ваны. В лоно истинной семьи, сохранившей все пре-
дания и традиции глубокой старины, возвращался
блудный внук. А то, что он не говорил по-чувашски,
было делом третьим: научится у наших.
Мой приезд стоил жизни паре кроликов, оказав-
шихся действительно нежными и вкусными. Пред- 23
стояло знакомство с бесчисленной родней, смот-
рины невест и поездка по памятным чапаевским
местам. В поезде я читал Пелевина, и последний
пункт программы по этой причине всерьез заин-
тересовал меня… «Но у меня была… то есть, есть
невеста», – не унимался я. «Куперфильд или, как ее,
Фельдман? Что за невеста с такой фамилией?» – при-
водила убийственный аргумент мудрая бабушка.
Дальше следовал пристрастный допрос о привычках
и вкусах моей будущей жены. «Моет посуду в пер-
чатках?» – ужасалась бабушка. Последним, хотя
и в довольно дипломатической форме, был задан
вопрос о девственности избранницы. «Да, мы уже
ночевали вместе» – признал я. «А здесь девушки –
не такие!» – победно заявляла бабушка.
Трудотерапия помогла мне отвлечься от гряз-
ных мыслей: за разбрасыванием навоза под робким
весенним солнышком я размышлял о прелестях
деревенской идиллии. Слух о вернувшемся к сво-
им корням городском родственнике быстро раз-
несся по округе. И однажды в просторный дом ка-
кой-то близкой, по местным меркам, родни собрался
едва ли не весь Козловский район Чувашской АССР.
Меня потчевали мясом, потом другим мясом и рыбой,
холодцами, пирожками, соленьями. Мне постоянно
 подливали самогон, домашнее вино, домашнее пи-
во, домашнюю ягодную настойку, домашний квас.
Кажется, за столом я вел себя прилично и скромно.
Но когда гости стали расходиться, мои ноги подкоси-
лись, я упал и неведомая сила начала выворачивать
меня наизнанку. «Хорошо пошло!» – удовлетворенно
заметила многоопытная бабушка, схватила меня
в охапку (при том, что я в два раза выше и шире)
24 и унесла на улицу поливать водой из ведерка.
Утром я несколько шатко, но самостоятельно вы-
шел из дома и направился через пепелище сгорев-
шего незадолго до этого столетнего дома, в котором
родились мой прадед и мой дед, к Волге. У чува-
шей не было фамилий, и всех однажды переписали
по отцу: Егоров Василий Егорович, Васильев Евсей
Васильевич…
На обрыве захватило дух. Может быть, от чувства
простора, хотя было и что-то другое: освобождение
от тяготившего меня. Передо мной даже, кажется,
промелькнули картинки чего-то еще не случивше-
гося… Дамбы, острова и цаплеподобные краны
в той стороне, где большой город. Я больше не мог
оставаться здесь. Мне нужно было скорее к роди-
телям, а потом куда-то еще. Но это я пока плохо
себе представлял.
Мне было на удивление жалко покидать Чапаева
и молчаливую – работящую и скромную – девушку,
родителям которой бабушка, кажется, уже бессо-
вестно наобещала, что я женюсь. Мы совершенно
невинно переписывались, она поступила в строи-
тельный и стала гордостью своей семьи, – а потом
я ее потерял.
На новосибирском вокзале меня встречали
всей семьей – папа, мама, брат и сестра. «Больше
не поступай так», – единственное, что сказала мама,
когда дома в честь возвращения было открыто игрис-
тое. Я, правда, до сих пор не знаю точно, что имелось
в виду: «больше не исчезай, никого не предупредив»
или «больше никогда не уезжай со своей свадьбы»?

25
 Развиртуализация

26 Знаю, что я страшно далек от народа. Первые две

недели с археологами комплексной Северо-Азиат-
ской экспедиции меня берегли от деревенских. В раз-
говоры я не ввязывался. Лопатой махал исправно.
Но наезжавшие верхом или на тракторах местные
сразу просекали, что я думаю какую-то хуйню.
В ночь перед посвящением в археологи я, опасаясь
провокаций товарищей, – кто-то намекал, что нович-
кам приходится делать всякие гнусные вещи и даже
есть землю из могильника, – прихватил спальник
и ушел ночевать в степь.
Среди членов отряда был толстый аспирант,
частенько рассказывающий, как к нему пристава-
ли пидары. Клеились они к нему якобы повсюду:
на автобусных остановках, в институтском туале-
те, на педагогической практике (но почему к не-
му, а не ко мне?). Естественно, аспирант выступал
за изоляцию и принудительное лечение этих по-
донков. И естественно, однажды именно он – дро-
жащими и липкими от страха руками – попробовал
облапать меня.
Недавно я соприкоснулся с эмигрантской диа-
спорой и снова задумался о людях, отчаянно ста-
рающихся казаться сильными, но совершающих
ради этого слабые или малодушные поступки.
Среднестатистический русский в Европе – это
не культивированный уроженец одной из столиц,
а щепка, выпавшая из социологического среза мах-
ровой глубинки. Он получает неплохое образование,
обустраивается – и остается маленьким человечком.
Самое сладкое, что ему довелось попробовать в жиз-
ни, – тыква печеная.
Мустанг – человек, но похож на приземистую
лошадку: черные живые глаза, какая-то восточная
угловатость, короткий ежик волос. То, что среди 27
них пробивается ранняя седина, только подчер-
кивает сходство. Вообще-то сначала не было ника-
ких глаз. Мне кто-то анонимно писал, а на просьбу
представиться отправил безголовую фотографию.
Ситуация типичная, особенно в сетевом общении,
и не заслуживала бы рассказа… Но что-то зацепило,
мы продолжали переписку. Встреч была всего пара.
Между нами оказались не только разные города.
В последний раз я вытащил Мустанга в узкий кружок
друзей. Выпивка и развиртуализация шли по плану.
Он много шутил, вещал о том и о сем, флиртовал
со всеми подряд. Передо мной был поэт и, значит, –
товарищ мой.
Мы расходились и разъезжались, я шел с ним
к метро – и тут его переклинило. Вот ведь «педе-
растическая клика», он мог оказаться узнанным, он
«не готов к этому». Я подставил его под удар: работа,
ученицы и т. д. Еще через час пришло многословное
смс. Если я верно уяснил смысл, мы больше не можем
видеться. Он – другой человек. Не как я и мои друзья.
…За двое суток до этого мы гуляли с «другим»
человеком по ночному городу. Он прикасался к моей
руке и задавал тысячу разных вопросов. Мне кажется,
я простодушно рассказывал все – от детских историй
до интересных фактов, вроде того, что по четвергам
 в 12 часов гамбургские студенты собираются на пер-
вом этаже подрочить в кружке. Поцелуй – и холод-
ные руки, нетерпеливо пробирающиеся под одежду.
Мы стояли где-то у воды, защищенные от прохожих
темнотой и деревьями. Не давая сопротивляться, он
полез расстегивать мою рубашку.
Секс в постели оказался лучше уличного. Мустанг
был сильным и нежным. Только только активом, –
28 видимо, в угоду народному убеждению, что эта
роль бросает на личность не такую позорную тень.
(Кстати, еще один человек из литературно-театраль-
ной тусовки однажды выдал: «Я не гомосексуалист,
потому что никогда не брал хуй в рот». NB! В жопу
при этом давал.) Вообще, странная смесь: высокая
философия, отягощенная дворовыми предрассудка-
ми. «Либеральная глобализация» и «западло», «вхожу
я в темные храмы» и «девочка моя синеглазая».
По-своему он человек сильный, каким и считают
его окружающие. Но мне жалко его. Я знаю, что он
много лет любил своего Лучшего Друга – нормально-
го такого пацана – и иногда, среди рабочей недели,
разводил на секс. Что-то мне, кстати, подсказывает:
Мустанг был с ним не только активом. Это были
счастливые часы. А выходные Лучший Друг всегда
проводил со своей женщиной, и поэтому Мустанг
не любит выходные дни.
Однажды Лучший Друг по пьяни обзвонил всех
остальных общих друзей и даже родителей Мустанга
и сказал, что тот пидар и пристает к нему.
Мустанг сперва решил, что все кончено, и даже
жизнь кончена. Но одумался и завел себе девушку –
даже красивее, чем у Бывшего Лучшего. Всем доказал,
и все забыли. Стали считать Мустанга нормальным
пацаном. Если кто-то сплетничал (кто знает этого
ебанутого…), в ход шли угрозы – устрою тебе пер-
сональный ад, – иногда кулаки.
Девушка бросила университет и переехала
из-за него в другой город. Хорошая девушка. Но од-
нажды ночью он ей все-таки рассказал – не мог
больше держать в себе. Теперь и девушка считает,
что ее жизнь кончена. Но, наверное, тоже передумает
и не будет делать глупостей.
Как видите, никто, кроме меня, не делает 29
глупостей. А если и делает, то и развиртуализацию,
и coming out можно отменить волевым решени-
ем. Да здравствуют счастливые гетеросексуаль-
ные семьи.
 Любви нехоженые тропы

30 Новосибирцы десяти-пятнадцатилетней давности

представляются уже немного мифическим народом.
Дело, наверное, не столько в быте и нравах, сколько
в мелочах вроде немыслимого теперь отсутствия
мобильной связи. Или что маршрутки давно стали
массовым видом транспорта и перестали восприни-
маться как нечто, доступное не всякому… А тогда
было именно так.
Мои сверстники, друзья и коллеги, разъехались
из родного города за рубеж и в обе русские столицы
позже, после миллениума.
Вот еще один черновик, немного банальный и не-
корректный, зато из смежного горизонта общения.
Уточняя временные рамки – пока я писал диплом,
проходил стажировки в пресс-службах и запутывал-
ся в своих отношениях с Леной.

Элла часто и с вызовом произносит по слогам: «Не-

на-ви-жу свою мать». Но никто не принимает этого
всерьез. К девушке по имени Элла Кузина вообще
сложно относиться всерьез. Тем более зная, что, кро-
ме мамы, у нее никого нет, что в семье всем делятся,
кое-как сводят концы с концами, регулярно при-
нимая при этом гостей, филологических юношей
и барышень. Ну а в испорченности студенток педа
убеждены абсолютно все родители. Мама Эллы с ее
зубовным скрежетом по поводу очередного увле-
чения дочери – не исключение. В конечном сче-
те – скрежет и ворчание, а не скандал с валерьян-
кой-корвалолом, как года три назад, когда застала
несовершеннолетнюю дочь с пацаном из соседнего
подъезда. «Мама, это было мое осознанное реше-
ние – именно с Максиком начать половую жизнь!»
Сейчас Элла парит в облаках, причем в облаках
пара, поднося зажигалку к свече на краю ванны, 31
случайно затушенной брызгами и пеной; не одна,
а с мужчиной неопределенного возраста, хотя, судя
по растительности на лице, – из младшего препо-
давательского состава. Мамы нет дома. Мужчина,
назовем его Игорем, смеется, хотя ему тесновато
и в спину упирается неудобный выступ ванны.
Элла и Игорь стоят у окна. Играет кассета с Ви-
вальди или Бахом или, возможно, просто сборник
«Шедевры классики» – наверняка единственный
на целую девятиэтажку в этом районе. Затулин-
ка – заводская, спальная окраина с разбитым ас-
фальтом, собаками, гопниками, бронированными
киосками. Из окон Кузиных виден кусок лесополосы
и кукурузное поле. В институт с двумя пересад-
ками на автобусах или на автобусе-метро-автобу-
се добираться часа полтора. Конечно, у Эллы есть
своеобразная гордость перед теми однокурсника-
ми, которые окончили элитные школы в центре
и не пользуются муниципальным транспортом.
И в особенности перед теми, у кого «читали Сарт-
ра» родители. Игорь именно из такой семьи и осве-
домлен о причудливой ненависти Эллы к мамам,
как к пролетарским, так и к академическим. Он
кое-что знает об оппозиции белой и черной кости,
благородного и простого.
 Вечером Элла приглашена на день рождения
к подруге, которая может себе позволить не только
маршрутку, но и такси. Учится в вузе центральнее
и престижнее, живет в Академгородке (хотя в Ниж-
ней, а не Верхней зоне). Достаточно геополитических
оснований быть к ней по-человечески насторожен-
ной. Однако подруга – имя ее, в общем-то, и не важно,
скажем, Даша – подрабатывает на радио, в моло-
32 дежной газете и даже где-то еще… Элла уважает
деятельных людей. Помимо этого, Даша напечатала
в литературном альманахе «Любви нехоженые тро-
пы» глубокие и декадентские стихи.
Ты стиль до кончиков ногтей,
ты сигарету тушишь молча,
глядишь в глаза мои по-волчьи.
Мы заведем с тобой детей.
Элла и Игорь приехали первыми: «Дорогая Даша, ты
знаешь, что я не-на-ви-жу дни рождения. Но ты такая
умничка. И тебе все-таки сегодня двадцать. Расти
большой и счастливой. Вот». Элла протянула подарок,
повисела на имениннице и ушла целоваться в угол
с Игорем. Вечер был бы ничем, кроме плотности
и громкости людей на квадратный метр, не при-
мечателен. Но на нем появился и покорил сердце
Эллы Алик. Он, разумеется, появился в обществе
Маши, однокурсницы, увлекающейся эзотерикой
и французским языком. Алик и Маша, должно быть,
проводили вместе много времени, но никто не зна-
ет, какого рода отношения их связывали. Алик –
это вообще легенда. Говорят, он то ли сплавлялся
по Ангаре, то ли тонул в Байкале, потом ездил с эко-
логами в Калифорнию, а теперь его приглашают
в магистратуру зарубежного университета, потому
что Алик опубликовал научную статью об искрив-
лении позвоночника.
Знакомства с легендами обычно разочаровыва-
ют, особенно на фоне неблагоприятной геополити-
ки: элита Академгородка, чуть-чуть карикатурная
внешность, носатый и курчавый, худой и сутулый…
Но Алик умеет приковывать к себе внимание. Шутит,
находит пару слов для каждого, отводит в сторону
Игоря – и они уже смеются как старые знакомые. 33
«Сразу хотела тебя спросить… – Элла тычет паль-
чиком в маленький значок с радужным флажком
на рубашке Алика, – я только слышала об этом симво-
ле… скажи, ты – гей?» Алик смеется и подмигивает:
«By the way, я – бисексуал».
Кто-то приносит гитару и аккомпанирует. У Алика
оказывается неожиданно бархатный и проникно-
венный голос. «Виноградную косточку в теплую
землю зарою», – обещает Алик после того, как про-
демонстрировал имениннице и гостям на первых
двух песнях свой прекрасный английский.
Игорь не умеет петь, Игорь проигрывает сразу
по многим показателям. Блаженные слова: Кали-
форния, бисексуальность, блюз – вызывают при-
лив тепла внизу живота. И Элле кажется, что Алик
намеренно рассказал ей о Дне земли, который че-
рез неделю отмечается в университетском Геоклу-
бе. Наверняка это было осторожное предложение
встретиться, которое он не рискнул оформить иначе
в присутствии ее спутника.
На следующий день Элла болтала по телефону
с Машей и немного распросила об Алике. «Сколько
мы пережили с этим человеком!» – высокопарно вос-
кликнула подруга. Судя по всему, они были знакомы
с раннего детства, росли по соседству, куда-то вместе
 ездили… «Да, да, Алик опасен». Теперь Элла узнала
эту интонацию. В самые многозначительные момен-
ты Маша, по-видимому, представляла себя немного
Фаиной Раневской.
Судьба Игоря была решена, и можно сразу перей-
ти к тому, что случилось в Геоклубе. Алик, улыбаясь,
пристально посмотрел в глаза и прикоснулся к Элле:
«У тебя красивая форма рук». Больше ничего не про-
34 изошло, но этого было достаточно.
Следующие несколько месяцев Алик и Элла
держались за руки. Они появлялись вместе везде:
в Академгородке и на Затулинке, в театре, в Гео-
клубе, в общежитии у однокурсников. Наверное,
к зависти Игоря и Даши-Маши, но Элла не очень
задумывалась. Единственное, что ее беспокоило, –
когда же они наконец переспят. Наедине с ней Алик
оказывался более робким, чем в шумной кампании.
В объяснение Элла придумала теорию, что она сама
исполнена дионисийства и зовов плоти, а ее любовь,
аполлоническая и солнечная, пока просто не спо-
собна на трансформацию отношений в телесные.
Но трахаться все равно хотелось.
Тогда Элла решила сама проявить инициативу. По-
сле разговора о формах половой активности древних
греков и испорченности французской аристократии
эпохи Просвещения Алик неожиданно легко сдался.
Вопросы предохранения не были предусмотрительно
решены, и в первый раз она просто сосала. Алику
понадобилось время, но протеины были хороши.
«Он всегда динамил, – откровенничает Даша. –
Только один раз ночевал здесь, я перелезла к нему
под утро. Ну, у него как раз стоял. Я попробовала…
знаешь, скучно было». Дашины глаза почему-то блес-
тят – провокация, вызов или насмешка, что-то в этом
есть. Постепенно и необъяснимо отношения подруг
портятся.
Алик то приезжает каждый день, то исчезает
на неделю-другую. Главный вопрос хочется ста-
вить меньше всего, но однажды Элла не выдержала
и услышала в ответ раздраженное: «Разве я давал
повод считать, что мы вместе? Ты хочешь присво-
ить меня? Давай лучше не будем видеться, если
у тебя возникли ко мне какие-то чувства». Разго- 35
вор случился поздним вечером дома у родителей
Алика. Элла молча оделась, собрала вещи и вышла
на улицу.
Транспорт не ходит, денег на такси нет. Август,
еще стоят теплые ночи, но именно поэтому молодой
девушке и не следует идти несколько часов пешком
через всю Нижнюю зону, шлюзы, Гэс, Васхнил, Зату-
линку… К счастью, недалеко живет Маша.
«Бедное мое дитя, – встречает она Эллу. – Толь-
ко ничего, ничего не говори мне…» Маша бывает
высокопарна, но ее нельзя обвинить в недостатке
гостеприимства или непредупредительности. Эл-
ла окружена вниманием и засыпает, когда Маша
делает ей массаж головы. И сквозь сон мягкие руки
продолжают ласкать Эллу.
Поэтесса, журналистка и хозяйка светского са-
лона Даша сейчас почему-то неприятна, но с ней
очень хочется поговорить. Как можно более небреж-
но, как будто ничего не беспокоит Эллу. Как будто
это она, Элла, роковая искусительница, поиграла
с Аликом и не очень жалеет о потере. На выходных
девушки встретились на Морском проспекте, купили
пива и отправились в сторону Обского моря. Лес,
потом собачий пляж, потом нудисты. Элла почувст-
вовала, что образ ее родного города дал легкий крен.
 «Посмотри, этот с животиком и маленьким членом
читал у меня введение в философию», – шепчет Да-
ша. Если ей верить, здесь можно встретить чуть ли
не всех преподавателей универа, архитектурного
и академии госслужбы. Пиво и своеобразное окру-
жение способствуют откровенности… «А Маша ни-
когда не приставала к тебе?» – «Разве она похожа
на лесбиянку?» – смеется Элла и вдруг осекается.
36 «Ну, Алик – любовь ее жизни. Несчастная любовь,
конечно. Вот она и решила стать лесбиянкой», – ка-
тегорично заявляет Даша.
Начинается осень. Алик обязательно сваливается
на голову, как только Элла перестает о нем думать.
Иногда они спят. Наконец, в начале зимы, Элла ре-
шает, что справиться с депрессией поможет только
новый любовник. Сережа, смазливый мальчик с пер-
вого курса, – сама она уже на пятом, – оказывается
легкой добычей. И темперамент отвечает самым
смелым фантазиям. Постепенно Элла втягивается.
Дома у Даши снова не протолкнуться. Празд-
нуется «прелюдия Нового года» или католическое
Рождество, как объяснила сама хозяйка. Элла це-
луется в уголке с Сережей, когда к ним подходит
Алик. «Представишь нас?» – «Знакомьтесь. Алик,
это – Сережа, мой лучший любовник. Сережа, это –
Алик, бисексуал и тряпка…»
Вокруг Алика возникает маленькая группа. Алик
поет, рассказывает о Калифорнии, Байкале и типах
искривлений позвоночника.
Потом все разбредаются по углам. Элла оказы-
вается на кухне с Дашей и Машей, которые спорят
о наличии астральной сущности человека. Даша
убеждена, что помимо сущности физической сущест-
вует лишь эфирный, он же ментальный, двойник.
Маша ссылается на многоплановость бытия и на свое
умение видеть ауру. Сережа вроде бы нашел общий
язык с другими гостями. Устав от спора и призвав
Маш-Даш поговорить о чем-нибудь земном, Элла
оказалась в прихожей. Лучший любовник выходил
из туалета: «А я почти потерял тебя!» Элла хоте-
ла войти, но там оставался кто-то еще. «Вы что,
по двое ходите?» – спросила Элла, заметив смущение
и румянец на Сережином лице. «Ку-ку, – распахнул 37
дверь Алик, – мужчины иногда помогают друг другу,
это же нормально?»
Элла не знает, что думать. Вроде бы все хорошо.
Она романтически встречает Новый год с Сережей.
Лишь из-за зимней сессии они видятся чуть реже.
Алик иногда звонит. Сережа иногда сам по себе бы-
вает в гостях у Даши-Маши и компании. Вот и сессия
проходит. По этому поводу все снова собираются
у Даши. Вечер затягивается. Элла и Сережа остаются
с ночевой. («Сибирское выражение с ночевой», – за-
метил недавно знакомый.) До последнего болтает,
болтает, болтает Алик – и разочарованно взмахивает
руками: «Теперь и мне лень тащиться по холоду
и темноте… Даш, найдешь еще одно одеяло?»
Элла просыпается под утро, ей кажется, что она
слышит возню. Рядом никого нет. Элла осторожно
встает и проходит на цыпочках на кухню.
Алик облокотился на кухонный стол и выставил
задницу. Сережа сосредоточенно работал тазом,
как будто заколачивал в Алика гвозди.
«Свиньи», – громко и отчетливо произносит Элла
и возвращается в постель. Она делает вид, что сразу
засыпает, хотя это уже не получается.
Говорят, что Алик встречался с Сережей, пока
не уехал «делать мастера» в Тель-Авив, или Варшаву,
 или даже в оба места одновременно. «Говорят»,
потому что они давно не существуют для Эллы.
Из всех подруг ближе всех к ней стала Маша. Эл-
ла как-то незаметно для себя стала с ней ласкать-
ся – это казалось естественным, – и она удивилась
словам Маши, что у той уже давно не было такого
прекрасного секса. То, чем они занимались, было
приятным и необязательным, слово «секс» для его
38 описания подходило меньше всего. Правда, на-
ступил день, когда Маша стала говорить совсем
чудные вещи и задавать Элле совсем дурацкие во-
просы. «Ну разве я давала повод думать, что мы
вместе? – рассмеялась ей в глаза Элла – Ты же
не хочешь присвоить меня? Давай лучше не будем
видеться, если у тебя возникли ко мне какие-то
чувства…»
В Машиных глазах выступили слезы, и Элле вдруг
стало ее жалко. И саму себя стало жалко или, может
быть, стыдно сделалось за себя, за нее, перед ней –
разобраться в этом не получалось.
Кто-то скажет, составляющие таких нехитрых
историй вовсе не надо анализировать. Возможно, так
оно и есть. Мотивы поступков и благородство того
или иного образа куда важнее. Мы, по большому
счету, не знаем, что за люди Игорь, Даша, Сережа,
Алик и другие. По умолчанию хорошо думаем о тех,
кто обижен, и плохо о тех, кто обижает. Но и Алик
с его не по возрасту серьезным вкладом в мировые
науки и вокал кажется нам достойным человеком.
Возможно, именно об этом и написала одно из сво-
их последних стихотворений Даша, – как известно,
большинство девушек перестает писать стихи, когда
находит свою половину и вступает в размеренную
череду семейной жизни:
 Ты мой застенчивый герой,
порой порывистый и шумный,
соблазн в глазах твоих бездумных.
Запретной манишь ты игрой.
Кто ты, куда ведет твой путь
и сколько жертв несет с собою…
Пристало порно ли герою?
В глазах качается лишь муть.
39
Стихи, между нами говоря, очень плохие. И очень
хорошо для ноосферы земли, что поэтесса Даша
больше стихов не пишет.

Рябинин, который заправляет Геоклубом, конеч-

но, не такой харизматический лидер, как директор
студцентра НГУ Матусян. Рябинин никогда не играл
в КВН, не был гостем на вечеринках у Элтона Джона
или, скажем, Марка Алмонда, не драл студенток
или студентов в душевой общежития и никогда
не попадал в скандальные колонки местной прессы.
Рябинин – воплощение ценностей традиционных:
любви к своему краю и семье: жене и двум малень-
ким сыновьям. Иногда Рябинин отпускает бороду
и вообще становится похож на батюшку. Впрочем,
не слишком харизматический, но все-таки довольно
пробивной человек, знающий молодежных лидеров
здесь и за бугром.
Ничего удивительного, что Алика и Рябинина свя-
зывают приятельские, если не дружеские отношения.
Сережа, смазливый мальчик, с некоторых пор
сопровождающий Алика вместо Эллы, становит-
ся в присутствии Рябинина совсем молчаливым
и робким. «Но объясни, что в нем такое, отчего ты
его боишься? – проводит Алик воспитательную
 беседу. – Он же открыто признает, что среди его
друзей есть бисексуалы. И за легализацию легких
наркотиков однажды выступал». Не очень понятно,
почему с некоторыми людьми обязательно нуж-
но дружить (как говорит Алик), но, действительно,
Рябинин так открыт и радушно-болтлив, что Се-
режа постепенно начинает доверять и доверять-
ся. В гостях у рябининского семейства, пока Алик
40 и хозяин дома обсуждают геополитику и экологию,
Сережа часто чирикает на кухне с хозяйкой. «Жен-
щины, кажется, нашли общий язык», – шутит Ряби-
нин, и Алик смеется так, будто услышал лучшую
в своей жизни шутку.
Собираясь на очередную студконференцию, Алик
составляет для Сережи письменные указания. Ну
или план действий, памятку, если угодно. Примерно
такую:
1) разделы III, IV easy English – проверю; 2) если
случайно увидишь Машу, забери мой Dead Can Dance,
«Spiritchaser»; 3) воздерживайся от общения с Эллой;
4) Прочитай «Лысую певицу» как все образованные
люди; 5) передай Рябинину зеленый журнал:).
Вместо того чтобы встретиться из-за журнала
где-нибудь наспех или на ходу, Рябинин зазыва-
ет Сережу в гости. «И жена будет тебе рада», – до-
бавляет он.
Вечер у Рябининых получился приятный, се-
мейный, с просмотром мультфильмов, – сыновья
по очереди сидели у Сережи на коленях. Добродуш-
ная и болтливая жена приготовила какие-то хит-
ро и остро фаршированные баклажанами кабачки
(или наоборот). Напитком вечера, разумеется, была
фирменная настойка «Рябиновка». Расчувствовав-
шийся и раскрасневшийся Рябинин поднял десятый,
наверное, по счету тост за то, чтобы в этой стране
когда-нибудь стало возможным регистрировать
и такие отношения, как у Алика и Сережи. Теперь
стало окончательно ясно: он человек прогрессивных
взглядов, несмотря на вновь отросшую православ-
ную бороду. Опьянение накапливалось.
Сережа проснулся от горячего дыхания в затылок.
Он помнил, что вроде бы сначала спать легли дети,
а потом Рябинин с женой пожелали ему спокойной 41
ночи и оставили в комнате. Но тогда он был на ди-
ване один. Дыхание явно не было размеренным,
как у спящего. Вдобавок Сережу очевидно лапали.
Тогда он резко повернулся.
«Тссс! – горячо зашептал и стал делать знаки Ря-
бинин – Жена услышит».
«Что тебе нужно?» – испуганно спросил Сережа.
«Ну, давай по-быстрому… я тебя… в жопу, как будто
тебе трудно…» Рябинин стаскивал с сопротивляю-
щегося Сережи трусы.
«Отстань! Прекрати, прекрати… я закричу!»
Сережа, судя по всему, действительно мог сорвать-
ся и перебудить весь дом. «Вот ты какой. И пошутить
нельзя… А я пошутить хотел. Ну, спи, красавчик». –
Рябинин поднялся и вышел из комнаты, бесшум-
но прикрыв дверь. Сережу трясло от омерзения
и от какого-то стыда. Особенно стыдно было перед
женой Рябинина.
Он не стал рассказавать о случившемся Алику
по телефону и отложил разговор до личной встречи.
Поговорить получилось в автобусе, на задней пло-
щадке «восьмерки» из города в Академ. Сережа попы-
тался передать все, как было. Вместе с тем ему не хо-
телось представлять хорошего друга Алика совсем
в черном свете. Закончив рассказ, он неожиданно
 для себя самого добавил, скатываясь в краску и па-
фос: «Все люди слабые. Нужно быть снисходитель-
ными к слабостям и ошибкам. Наверное».
Он ждал любой реакции Алика, но не этой.
«Я о чем-то таком подозревал». – «О чем?» – «Что ты
такой грязный». – «Почему грязный, почему я?» – «Ты
наверняка дал ему повод так о себе думать».
Сережа попытался вспомнить слышанную где-то
42 формулировку: «Ты ведешь к тому, что жертвы из-
насилований сами виноваты в случившемся?!» Ему
казалось, что если не почва, то пол автобуса ухо-
дит из-под ног. «Когда я вижу, как ты кокетничаешь
с каждым встречным мужчиной, я думаю, что все
возможно», – холодно и презрительно парировал
Алик. «Ты никогда со мной так не говорил». – «Теперь
ты это заслужил!..»
Алик вышел на остановку раньше. В Сережиной
голове остался сумбур. Если бы Сережа мог, то разре-
велся или расхохотался бы. Но он, мальчик не только
смазливый, но и задумчивый, решил, что произо-
шло недоразумение и они с Аликом еще во всем
разберутся.
Однако и вторая попытка объясниться не уда-
лась. «Это прекрасно показало, что мы не подходим
друг другу», – объявил Алик после того, как в про-
странном пассаже коснулся своей давней дружбы
с Рябининым и (их с Рябининым возможных) бу-
дущих поездок на Байкал, в Калифорнию и даже
на Селигер.
Алик вскоре уехал «делать мастера» – то ли в Эдин-
бург, то ли в Будапешт – и вряд ли мог составить
Сереже счастье. Общая подруга Маша так и считает:
Алик нашел повод и порвал с Сережей, чтобы не сде-
лать тому еще больнее.
 Может быть, она и права. Да и зачем жалеть маль-
чика, который не написал ни одного тезиса про ис-
кривление Калифорнии.
Поэтому остановимся на гипотезе: и в повести
о нехоженых тропах любви победили добро и здра-
вый смысл.

43
 Старая гвардия

44 В конце той зимы, когда мы познакомились с моим

будущим мужем Олегом и стали заглядывать в по-
следний советского образца кафетерий за водкой
и бутербродами с останкинской колбасой, – его тогда
еще мучил вопрос, долгосрочно ли я сплю с муж-
чинами, – всем сотрудникам моей пресс-службы
выдали пластиковые карты. Сущая мелочь на фоне
грандиозных событий и свершений того февраля.
Умы передового человечества больше занимал раз-
вод поэтессы Кати Гольдиной с ее мужьями Григом
и Кириллом.
Каким-то странным образом я подрядился помо-
гать с переездом практически незнакомым людям.
К тому же остальные предполагаемые участники
куда-то запропастились, и загружать-разгружать
мебель пришлось втроем. Когда мы наконец усе-
лись на куче коробок и уже открывали шампанское,
чтобы перейти с ним в душ, раздался тревожный
звонок. На другом конце провода чужие люди со-
общили, что Катя почему-то потеряла сознание
и находится в детской комнате милиции на Ново-
сибирске-Главном. Мы отправились выручать Катю,
а не развратничать.
Так моя душа была спасена от лютой погибели.
Мое тело на долгие годы досталось Олегу. А Ка-
тя до сих пор не перестает меня удивлять, и ей
принадлежат мои самые высокие восторги и поле-
ты мысли.
Поскольку в те глухие и дальние годы Катя кор-
мила своих многочисленных гостей исключительно
бразильскими салатами, – а что только не входи-
ло в их состав: и колбаса, и курица, и мандарины,
и мед с орехами, – ее бюджет постоянно сводился
с дефицитом. Но относительная легкость, с кото-
рой она согласилась на ограбление банка, все же 45
озадачила меня. Гениальный план включал в себя
чертежи, ноты и список инструментов. В качестве
цели был избран тихий филиал Сибакадембанка
на проспекте Строителей. Я запасся ватниками
и кирзовыми сапогами.
Полночь. Мы переодеваемся – и у Кати сдают
нервы. Нет, поздно уже менять решение! Подаю ей
темные очки: «Чтобы не так выделяться на улице».
Катя безропотно подчиняется.
Нам повезло: дорога оказалась безлюдной. Катя
осталась стоять на шухере у дороги, а я с чемоданчи-
ком инструментов подошел к банкомату на крыльце.
Вдруг в морозном воздухе раздались чарующие звуки
музыки – Катя блюдет план и предупреждает меня
о появлении прохожих мелодией «Когда умолкнут
все песни, которых я не знаю…». Надеюсь, прохожим
не придет в голову ничего подозрительного: ну поду-
маешь, девочка в фуфайке и солнцезащитных очках
идет по ночному проспекту и играет на флейте…
Музыка стихает, и я устраиваю зловещий шум:
стучу молотком, лязгаю отвертками. «Как же она
сейчас переживает», – проносится в голове. До-
стаю свою карту и снимаю деньги. Стучу еще не-
сколько минут… Так, сейчас нужно постараться
не улыбаться…
 – Катя, получилось!.. Скорее уходим, вот-вот сра-
ботает сигнализация…
На Катином лице смесь ужаса, восторга и безу-
мия. Я хватаю Катю и тяну ее в сугроб: «Уходить бу-
дем по другой стороне…» Вопреки всякому здравому
смыслу, мы двадцать минут по-пластунски ползем
через парк на улицу Терешковой. Поднимаемся,
взмокшие и счастливые. Катя категорически заяв-
46 ляет, что снять нечеловеческое напряжение может
только водка. Была не была – по пути домой заходим
в круглосуточный магазин за водкой и тортом. Надо
сказать, что это был действительно опасный момент
вылазки… Но продавщицу не хватила кондрашка.
Мы благополучно добрались домой и отпраздно-
вали успех.
Жаль, что Кирилл потом предательски развенчал
мой миф. Кажется, это произошло, когда я закрыл-
ся от них с Катей и просидел пару часов в стенном
шкафу: Катя угрожала мне изнасилованием, и он
тут же выразил свою поддержку этому плану. Пока
я отсиживался в глубокой обороне, мне перемыли
все кости.
А может быть, Катечка, именно поэтому ты боль-
ше не пристаешь ко мне? Ограбление оказалось ин-
сценировкой, я потерял в твоих глазах облик героя –
и ты больше не хочешь родить от меня ребеночка
или даже посвятить мне какое-нибудь захудалое
стихотворение…
Да, я всегда знал это! Таковы женщины.
 Мастер чайных церемоний

Надо признать, не только гетеросексуалам иногда 47

мерещатся представители сексуальных меньшинств,
ждущие подходящего момента, чтобы распустить
руки или, о ужас, пустить в ход свои полицейские ду-
бинки. Иногда бывает и наоборот. Пару раз в жизни
и я неправильно истолковывал входящие сигналы.
А что бы вы подумали, получив однажды следую-
щее сообщение?
Здорово, Андрей, дико рад увидеть твой мейл
в своем вновь обретенном ящике. Вот проснулся –
скажешь ты – и не ошибешься. Я пробудился от дол-
гого сна и первым делом пишу тебе – такому, какой
ты есть – шагающему по линии прибоя в плавках
и пиджаке…
Поздним вечером за две недели до этого (видимо,
не обошлось без банкета) по пути с журналистского
задания я вышел на остановочной платформе «Об-
ское море» и зачем-то поперся пешком – с портфелем
и при галстуке – до «Береговой». Сентябрьский ветер
поднимал сильные волны, я снял брюки. Шлепал
по кромке воды, распинывая коряги. Просто не-
обитаемый остров, никаких следов человека, если
не считать полуразмытых пепелищ костров и пары
палаточных кольев… Но где-то за собачьим пляжем
я по рассеянности чуть не столкнулся со спускаю-
щимся к воде человеком – светлым и длинноволосым,
 раскуривающим «Беломор». «Ты уже купался?» – за-
просто заговорил он.
Мы плавали в холодной воде, а потом скакали,
кувыркались и носились по берегу, чтобы согреть-
ся. Я отхлебывал что-то горькое из металлической
фляжки и жадно курил. Так произошло знакомст-
во с Антоном – мы расстались после бесконечной
прогулки и первенства по академическому гону
48 где-то неподалеку от университета лишь под утро.
Это длинная история, рассказывать которую
в такую ненастную сырость и слякоть просто ру-
ка не поднимается. Я как-то записывал отдель-
ные впечатления и мысли по поводу происходящего,
но ворошить их означает насморк, простуду и бред
сивой кобылы. Немного о себе: в остальном кризис
жанра. Бросил заведение свое полотерное. Но лед
тронется. Рассказы понравились. Шли еще! Да вы,
батенька, эстет – так говорил Заратустра, спус-
тившись наутро с гор и увидев на площади у булочной
серебряного голубя стрелецкой казни. Не читал ли
ты когда-нибудь митьковские сочинения о похож-
дениях штандартенфюрера СС майора Исаева фон
Штирлица в 3-х томах?
Две недели после памятной ночи на водохрани-
лище Антон не мог вспомнить пароль от своей элек-
тронной почты. И с контрольным вопросом про «фа-
милию матери» не получалось. На четырна дцатый
день Антон попробовал ответить «Лилит». Так воз-
ник наш маленький союз читателей (и чуть-чуть
писателей).
Его заседания чаще проходили на свежем воздухе.
Вот мы перебираемся по обледеневшему трубопро-
воду через овраг. В нескольких метрах под нами – вы-
рубка, мусор, торчащая арматура. Останавливаемся
на середине, усаживаемся и открываем ключом
бутылку девятой «Балтики». До хрипа спорим,
что за люди проживают в Целебееве. Незаметно
темнеет – и пора уходить. Подошвы соскальзывают.
Идем мелкими шажками, пока не падаем, обнявшись,
в снег. Какое облегчение.
Самый большой и знаковый трип был совершен
нами в тридцатиградусный мороз с посещением
нескольких – хмурых и норовящих поскорее рас- 49
прощаться – друзей. Ах, Анечка, разве можно было
ревновать к Антону? Или тебе пришлось не по душе,
что мы притащили из ванной комнаты по эмалиро-
ванному тазику и устроили рыцарский турнир? Гоша,
нежный Гошечка, мы столько с тобой пережили…
когда я заступался за тебя перед гопами, дело окан-
чивалось поврежденными зубами, а вот ты до сих
пор сохранил свою робкую улыбку… Как ты мог
назвать Антона пьяным бомжом и выставить нас
на улицу в поздний час, когда уже не ходит метро?
Дотащившись по Октябрьскому мосту – и там же
разбив последнюю бутылку – на левый берег, мы
столкнулись с перспективой обморожения. Дре-
мавший у автобусной остановки таксист требовал
набросить десятку-другую и, убедившись в нашей
неплатежеспособности, прекратил общение. «Ка-
кой мелочный, мелочный человек», – был уверен
Антон. Вместе мы подняли на руки мусорку типа
«урна обхарканная» и мстительно опрокинули ее
содержимое на капот машины.
Водила заорал и выскочил, вернулся прыжком
в машину и рванул за нами – через тротуар по пус-
тырю. Мусор разлетался по сторонам, лепился к ло-
бовому стеклу. Мы завернули в маленький переулок.
Машина еще не появилась из-за угла, но спрятаться
 было совершенно негде: бронированные двери
подъездов, пятачок с помойкой и детской площад-
кой. В одной из пятиэтажек на следующей улице
дверь оказалась открыта. Мы забежали на верх-
нюю площадку и наблюдали через полузакрашен-
ное окно, как наш приятель мечется в бессильной
злобе по двору.
«Мой дорогой друг Андрей, разреши поцеловать
50 тебя, чтобы запечатлеть этот прекрасный момент!» –
произнес Антон. И я потянулся к его губам. Через
минуту он встряхнул головой и задумчиво про-
вел пальцами по своему рту: «А разве мужчины
так целуются?»
Мы засыпали в обнимку дома у моих родителей.
«Андрюха, я люблю тебя», – хлопнул он меня по плечу.
Даже когда Антон понял, что я хочу трогать, об-
нимать его и вообще проводить с ним все свое время
не только как с другом, но и как с мужчиной, он
отказывался верить, что я-то и есть злобный гомо-
сексуалист, о которых сочиняют сказки.
Аристократ духа, забулдыга, – «ну и что, закодиро-
вался, просто посидишь с нами», – физик, – продукт
академгородковского распада. На очередном витке
я наконец понял, что должен беречь себя… Фаталь-
ное несовпадение кодировок.
У меня есть одна, всегда с тех пор путешествую-
щая со мной, безделушка. Бездомный и безалабер-
ный Антон подарил мне на день рождения – с Катей,
Григом, Кириллом и святым Валентином – ма-
ленького терракотового Мастера чайных церемо-
ний – символ очага, гостеприимства и плавного
течения времени.
 Рейки на сексуальную релаксацию

В мой быт на этой неделе снова прокралась тема 51

рейки. Сегодня только у ленивого нет первой сту-
пени Усуи, даже естественнонаучная картина мира
моего мужа однажды дала крен. Новосибирская,
ныне берлинская, Маша-Мыша и вовсе практикует
телекинез, а не штудии «Арабесок» и «Луга зеленого».
А я меняю крыши, обращаясь то к эгрегору правосла-
вия, то к либеральной мысли, верю в перенос кармы
и в то, что некоторых аспектов мироустройства луч-
ше совсем не знать. А если и оперировать моделями,
то самыми простыми, например: чаю воскресения
мертвых и жизни будущаго века.
Переживание, вернувшее меня в поток воспоми-
наний о прежних дружбах и друзьях, было скорее
тантрическим, но я так увлекся, что позволил се-
бе поиграть камушками в зеленом ручейке अनाहत
сердца и раздуть бледный огонек िवश в ямочке
под кадыком. А принц, он же моя жертва, ничего
не заметил.
Мне всегда казалось, что люди наподобие Маши
забивают гвозди микроскопом. Когда в старом чай-
нике отошел какой-то контакт, она наложила руки
и на него. Кстати, успешно, хотя я и склонен списать
успех этой операции на физические манипуляции,
то есть тряску. Но самым выдающимся сеансом в ис-
тории Машиного врачевания навсегда останется
 рейки на сексуальную релаксацию. А я, наверное, –
самым интересным (и благодарным) пациентом.
Тем летом все казалось апокалиптическим,
и в первую очередь – два бесконечных месяца раз-
луки с любимым. И разумеется, воздержание, ко-
торое после долгой и насыщенной полосы половой
жизни обрекает на головные боли, расстройство
желудка, шатания и душевные метания. (По мере
52 взросления секс перестает играть такую важную
роль – это в какой-то степени правда.) «Вижу, как те-
бе плохо, – сказала однажды Маша. – Давай, я тебе
гармонизирую сексуальность?» При всем недоверии
к Машиному методу от предложения было трудно
отказаться. «А как это на меня подействует?» – все же
поинтересовался я. «Организм сам возьмет у приро-
ды то, в чем он в данный момент нуждается, я только
приоткрою канал!»
Саму терапию я помню смутно, дело было на За-
тулинке, у родителей. Папа порадовался, разглядев
через приоткрытую дверь, что я валяюсь в постели
с девушкой. Потом мы с Машей поехали в Академ,
чтобы забежать к ней домой за купальником и по-
даться на пляж, где мы тем летом, к слову, слыли
среди нудистской общественности самой звездной
и эстетической парой.
На улице Маша поинтересовалась, почему я так
откровенно пялюсь на мужчин: «Еще не подейст-
вовало?» Уже в первом автобусе – предстояла одна
пересадка – я и сам отметил, что среди пассажиров
есть несколько симпатичных и сексапильных эк-
земпляров, а когда на одной из остановок я оказался
зажат на выходе, сердце мое заколотилось и вовсе как
бешеное. Такого сексуального голода – и желания
броситься на первого встречного – я не испытывал
с тех пор, как посмотрел в четырнадцать лет пер-
вое порно. Такого сильного приступа приапизма
в общественном транспорте у меня до сих пор тоже
не случалось. «Маша, кажется, рейки действует…
Только как-то странно!»
Пересадка на Шлюзе; на остановке топчется
юноша, как мне кажется в этот момент – просто
ослепительной красоты: широкоплечий, с упругой
попой, правильно подчеркнутой джинсами. Ма- 53
ша протестует, но я иду напролом. Я красноречив
и остроумен, что, надо заметить, со мной бывало
лишь пару раз в жизни. Меня несет. И вот мы втроем
(что же делать с Машей?) пьем пиво, словно знако-
мые сто лет друзья, хохочем и толкаем друг друга.
Я расстегиваю на рубашке парня верхние пугови-
цы и пытаюсь задержать это сближение, чувствуя
на своей щеке его дыхание. Под недоуменными
взглядами попутчиков мы продолжаем дурачиться
на задней площадке автобуса, идущего через ГЭС
на правый берег. Маша постоянно пытается вкли-
ниться между нами и даже громко шепчет на ухо:
«Ты же не будешь с ним спать?!»
К ужасу Маши, мы договорились о встрече на
этот же вечер. Одной из тем автобусного разговора
были связки и мускулы в человеческом теле, которые
невозможно без трепета видеть, поэтому характер
встречи определенно должен был стать романтичес-
ким. Юноша, правда, не пришел. Я представил себе,
как, выйдя на своей остановке из автобуса, он вдруг
оказался вне электромагнитной аномалии, потряс
головой и спросил себя, что же это было.
Но открытый Машей канал у меня, кажется,
остался.
 Бессонница

54 Несмотря на открытое окно, спать было душно,

cовсем невозможно; проваливаешься ненадолго
в сон – и снова мучительное бодрствование. Тело
ныло, как будто вечером я разгрузил вагон карто-
шки, а не проплыл всего лишь двести метров на во-
дохранилище. Что было накануне еще? Прогулка,
окрошка и пироги у родителей, телефонный раз-
говор… Подступила и перехватила горло дурнота.
Я вскочил из постели и бросился в ванную. Присел
от головокружения в дверном проеме, массируя
себе виски, – без толку. Вспомнилось, как однажды
отхаживали Данила – промывание желудка, крепкий
чай, постель. При чем здесь Данил?

Кто в новосибирском Академгородке не знал Дэна!

В любое время суток можно было заглянуть к не-
му – через дверь или окно, остановив его на Мор-
ском проспекте, заказав такси из центра. Он был
просто вездесущ: рок-маевка, пляж, лыжная база,
ресторан Дома ученых, дискотека в «Восьмерке».
Казалось, что он одновременно находился везде,
где кипела, – а если и не кипела, то просто текла
своим чередом, – городковская жизнь. Собрать
за час рюкзак и отправиться автостопом в Томск
или Красноярск, ставить под проливным дож-
дем палатки с толкиенутыми, – Дэн откликался
на все, как будто спешил чувствовать и торопился
жить.
Помнится, в самый первый раз я попал к нему
в гости именно через окно. Первый этаж, тенистый
двор между обшарпанными хрущевками. Сложно
было разобраться, кто из пестрой публики, зава-
ривающей чай, распиваюшей пиво, танцующей,
галдящей, орущей, – хозяин квартиры. Но вот на ме-
ня с распростертыми объятиями бросается что-то 55
рыжее, с горящими глазами, смеющееся и жестику-
лирующее: «Я сразу тебя узнал. Ты – поэт, о котором
я так много слышал…»
Дэн легко и простодушно делится всем, что у него
есть. И свое сердце с легкостью дарит хорошему че-
ловеку. Мама – насупленная женщина из аптечного
окошка, помню ее почему-то только такой, в больших
очках, внимательно изучающей неразборчивый ре-
цепт, – говорит в который уже раз: «Мой сын – насто-
ящая блядь». Нет, не с ужасом восклицает, как мож-
но было бы себе представить, – бросив на столик
очки и закрывая рукой лицо, – а спокойно замечает
между делом. И даже какая-то гордость примешива-
ется к этому.
А что же эти счастливчики, заполучившие ка-
менный цветок, то есть сердце Данилы-мастера,
его слегка вьющиеся волосы, светлую веснушчатую
кожу, маленькие руки с чувственными пальцами,
прерывистое дыхание и приглушенный подушкой
стон – ведь за стенкой спит мама, которой утром
вставать в аптеку?.. Счастливчики бегут от неустро-
енности, от тысячи друзей, забирающихся ночью
в окна, от панк-рока, альтернативной поэзии. Прав-
да, долго продержался Шура – Шура с ударением
на последний слог, но нельзя же столько пить, это
 даже Данилу показалось слишком… И ебливый
Вовочка, живой персонаж анекдотов, уже перевез
из общежития свои вещи – но собирает их обрат-
но и прощается с мамой; он будет позже заходить
в гости к ней на работу. Говорят, что Вовочка просто
влюбился в кого-то другого, и вся эта суровая правда
жизни, пустой холодильник, жалобы соседей, вовсе
ни при чем. Виновник – гладкий и тонкий еврейский
56 мальчик, однокурсник по ФЕНу. Но что же, Данил
готов простить достойному сопернику.
Как гротескно перекрещиваются и скрещивают-
ся – то есть, чего греха таить, разбиваются на ячейки,
спариваются – иногда люди. Через два года я зайду
с парой приятелей в ничуть не изменившуюся ком-
нату, и Данил случайно вспомнит о том роковом
мальчике. Приятели будет украдкой подавать знаки,
пока до него не дойдет: «Так ты… так вы с ним сейчас,
это так понимать?..»
Это сейчас каждый кому не лень читает по памяти
«Письма римскому другу» и Бродский до такой сте-
пени становится нашим всем, что и любить-то его
уже стыдно. А Данил был первым, кто читал мне
в непогоду на вечернем берегу: Нынче ветрено
и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится
в округе… Он показывал мне цилиндр, а потом Баш-
ню, – недостроенный блок в тени Облсовета, пол-
ный сталкеровскими ловушками и наполняющийся
вечером странными людьми: рокерами, йогами,
какими-то раскольниками и сектантами; я ему – раз-
рушенную пристань на Бердском заливе, лестницу
на крышу дома по Терешковой, откуда открывались
Нижняя и Верхняя зоны, кусочек реки и лес.
Однажды я нащупал в темноте подъезда дверной
звонок и долго звонил, пока не догадался просто
надавить на дверь. Конечно же у Дэна было открыто.
«Есть здесь кто-то живой?» – спросил я. «Странные
вы вопросы задаете, молодой человек». – С чаш-
кой чая навстречу мне вышло странное существо,
не то мальчик, не то девочка, с кудряшками, без-
грудое, в майке, коротких шортах и шарфике через
плечо… Одним словом – Анечка. Через несколько
минут мы покинули квартиру через окно – и боси-
ком, чтобы срезать путь, – сбегали в ближайший 57
киоск за молоком и сметаной, вернулись и затеяли
на кухне блины. «Благославляю вас, дети мои, вы
идеальная пара», – шамкал Данил с набитым ртом,
пока не насытился.
Анечка на какое-то время вторглась в круг моих
друзей, постояла, потолкалась в нем – и так же бес-
следно исчезла. И неудивительно: мальчик не маль-
чик, девочка не девочка. То ли журналист, то ли
художник. Говорит, что девственница, но любит по-
рассуждать о вкусе спермы и подобных вещах. Никто
не видел, чтобы она ширялась или выпила хотя бы
глоток вина, но почему так блестят глаза, не может
усидеть ни одной минуты на месте? Единственное,
что о ней можно было сказать с уверенностью, – лю-
била приходить в гости к Дэну, в его бардак. Была
частью обстановки. А-а-а-анечка (растягивая «а»).
Я не хотел спать с Дэном – зачем умножать ми-
ровую скорбь, – хотя моя девушка Лена говорила,
что она-то на моем месте попробовала бы. «И как,
это все еще не случилось?» – с весьма кровожадным
видом интересовалась она, узнав, что мы снова ку-
да-то ездили или где-то пьянствовали. Лене безумно
нравилось, как Дэн танцевал. Они действитель-
но красиво двигались вместе – как будто их тела
умели предугадывать все движения друг друга.
 Но что-то липкое и темное омрачило нашу дружбу.
Я по сей день чувствую какую-то вину.
На вечеринке было много людей, и я не только
сильно поддал, но и отрубился, посапывая в обним-
ку с бутылкой пива, в углу на кресле. Похоже, Лену
обуяла забота, и, когда гости стали расходиться,
меня уложили спать. Я пришел в себя, обнаружив,
что – во сне или, не суть важно, в бессознательном со-
58 стоянии – лежу на своей девушке и совершаю харак-
терные поступательно-возвратные движения. Про-
буждение или просветление наступило, наверное,
в тот момент, когда ее тело до крайней степени на-
пряглось, а ногти прочертили на моей спине царапи-
ны – именно так она всегда делала, несмотря на мои
протесты. Я медленно перевел взгляд от ее переко-
шенного лица и обнаружил, что мы делим постель
с Дэном – а он жадно, во все глаза смотрит на нас.
«Это было красиво», – прошептал он. «Блядь…
я ничего не помню, прости меня, – ответил я и по-
чему-то добавил: – Я и не кончил даже…»
«А можно… можно теперь мне?» – с ноткой мольбы
в голосе Дэн обращался то ли ко мне, то ли к Лене.
Мои раздумья продолжались бы целую вечность,
но Лена уже достала презерватив. Смесь возбужде-
ния и брезгливости. Боже, как туго. Тебе не больно,
правда? Дэн, если ты будешь так крепко прижимать-
ся, я тут же кончу. И ты тоже? Да?..
Мы больше никогда не вспоминали эту ночь. Да-
же не знаю, могу ли я говорить, что между нами
что-то было, ведь я даже не поцеловал его… Когда
после расставания с Леной водораздел пролег меж-
ду теми из наших общих друзей, кто поддержал
ее и кто поддержал меня, Данил остался на мо-
ей стороне. Именно он выступил посредником
в урегулировании какой-никакой имущественной
стороны: книги, пара тарелок, деньги передава-
лись через него. Он вынес и самый справедливый
приговор: «Ты поступил по-скотски, но если бы вы
поженились, все было бы еще хуже».
Мы продолжали наши вылазки к заливу, в город,
пьянство с друзьями. Данил хотел издать небольшую
книжку. С эпиграфом и посвящением, – «Бессонни-
ца». Вообще, Данил не бездельничал, как могло бы 59
показаться. Он работал воспитателем в частном
детском садике с развивающими играми, англий-
ским и французским, – разрабатывал программы,
переводил, собирал зарубежные статьи, придумывал
игры… «Посмотри, какие у меня пацаны, – доста-
вал он каждый раз фото своей группы. – А Ирочка…
А Женя…»
И я помню детей, вешающихся ему на шею на ули-
це. Стремглав от родителей – к Дэну, взрослому,
с которым можно на «ты», знающему все-все на свете,
умеющему говорить на иностранных языках. Только
мама вздыхает, вечная аптекарша, – продает целый
день таблетки, мази, контрацептивы, – ну, может,
хоть эта Анечка родит когда-нибудь внука? Не маль-
чик, не девочка, но кто ее знает…
Время от времени Данила вызывала на серьезный
разговор начальница. «Мне опять позвонили и спро-
сили, знаю ли я, что воспитатель Д. Л. – педераст?!
А если знаю, то как мы таких держим… Дэн, Дэн,
солнце мое, не светись так, пожалуйста, на людях!..
Далеко не все это понимают…» Даже в новосибир-
ском Академгородке, где всегда был не только секс,
но и нудистский пляж и даже – страшно произнести
это слово – голубые, такой детский педагог был
для многих красной тряпкой.
 Мы с Дэном иногда вспоминали такие истории.
Это уже случалось и с ним и со мной, и никто в этой
стране, если слишком много высовывается, не за-
страхован от этого. Когда адреналин в крови за-
шкаливает, боль, в общем-то, исчезает. Ты отдаешь
себе отчет, что о твою голову разбивают бутыл-
ку, слышишь хлопок и видишь слабую вспышку –
и, не чувствуя боли, ждешь следующего удара. Угол
60 толстой подошвы ботинка медленно приближается
к лицу. Хруст во рту, ты сплевываешь мелкую крош-
ку зубной эмали и пломб, если она сама не стекает
из уголка рта грязной красной жижицей, и ждешь
следующего удара. А что остается, если их трое, пяте-
ро, десятеро… А потом лежишь и смотришь мудрыми,
чудом уцелевшими глазами в небо и, представляя
себя князем Болконским, слышишь прозябанье доль-
ней лозы и гад морских подводный ход.
Преодолев головокружение, я открываю дверь
ванной. Рвота до полного изнеможения. Хватает
сил налить на кухне стакан воды и доковылять об-
ратно в постель. Еще несколько часов бессонницы.
И лишь когда в комнате становится светло, я засыпаю
и вижу неспокойные сны. Я гуляю где-то по обла-
кам, поскальзываюсь, не могу удержать равновесие
и с огромной высоты падаю на серый город, чтобы
вот-вот разбиться о крыши с уродливыми, расто-
пырившими свои щупальца антеннами. Телефон
вырывает меня из кошмара. Я какое-то время не могу
понять, что говорит Анечка, потому что это не укла-
дывается в голове.
Данила сегодня ночью зверски убили.

Вот мы с Анечкой подходим к гробу и не можем

узнать лицо. Это воск и пудра, а не наш Данил.
Конечно же ошибка, подмена… Но почему тогда здесь
толпится столько людей, что здесь делают эти дети?
Кладем в восковые руки Дэна плюшевые игрушки.
Хранившая до этого молчание мама, скучная и тихая
аптекарша, начинает что-то шептать, потом говорить
в полный голос и, наконец, начинает голосить.
Дэн, Даня, мой солнечный мальчик! Я был с тобой,
я почувствовал это в ту страшную ночь. И я знаю,
что ты со мной. Часто я чувствую твое присутст- 61
вие и думаю, что ты радуешься или переживаешь
за меня.
До встречи, Данил… Когда-нибудь облачные до-
рожки посыпят песком, я распутаю их лабиринт
и отыщу тебя. Если ты не будешь прятаться. Но зачем
тебе прятаться от меня?
 Сломанная кукла

62 У одних в шкафу пылятся скелеты, у других – сло-

манные куклы. Для меня не подлежит сомнению,
что есть близость с человеком любимым – отно-
шения, а есть мелкая и недостойная возня. Но на-
ряду с этим существует и пространство неясных
координат. В нем обитают, например, бывшие ког-
да-то близкими люди, на прикосновения к которым
нет блока, – иногда кажется, что на другом (глубин-
ном или, напротив, поверхностном, не знаю) уровне
коммуникации наши сущности живут сами по себе.
Спрашиваешь: «Что я сейчас делаю, и я ли это?..»
И на другой стороне – провода или постели: «Ну
почему мы опять?» А как быть с простым и честным
сексом без взаимных обязательств?
Когда мне ставят в вину половую неразборчи-
вость, я интересуюсь у собеседника, смотрел ли
он – при живой и здоровой половине, – хоть однажды
порно? Ведь он наверняка – человек творческий,
внутренний мир которого доминирует над несо-
вершенством и скукой окружающих людей и пред-
метов. Как можно беспрепятственно пускать в себя
копулирующие xxx, когда твое сознание и есть если
не единственная, то самая важная реальность, твоя
и твоей половины?
Иногда я получаю сообщение из одного или двух
слов – «зайдешь?» – и прихожу в маленькую квартиру
с окнами на уровне голов пешеходов, на шумную
улицу. Здесь все такое мягкое, без острых углов.
Фотографии танцующих людей, балерины. На одном
фото хозяину квартиры протягивает цветы женщина
с угловатым лицом. «Да, это она… в Москве», – под-
тверждает Оскар.
Возраст в его анкете, когда он написал мне, был
скорректирован на пятнадцать лет, и это единст-
венный случай, когда я кому-то простил подобный 63
обман, – мелкое вранье обычно не получается про-
гнать из памяти. Дело в том, что ему действительно
не дашь больше двадцати пяти. Видимо, профессия,
балет. Медленная майя молчаливых дней по одну
сторону – и Майя Михайловна по другую. Хотя…
морщинки в уголках глаз; хотя глубокий и отстра-
ненный взгляд.
Вроде бы прекрасная форма, прекрасное тело
и красивое лицо. Что-то странное бросается в глаза,
лишь если Оскару нужно передвинуть столик или со-
вершить хоть какое-то небольшое физическое усилие.
Его движения какие-то механические, как будто вы-
зывающие боль. Но это еще можно списать на осанку,
походку, нервы – на что угодно… И только когда он
разденется, на спине и ногах станут видны широ-
кие операционные шрамы. И тогда станет понятно,
почему он назначает встречи только у себя дома
с мягкой мебелью без острых углов.
Я почти ничего не знаю об этом несчастном слу-
чае… кроме того, что это произошло на сцене, и два
года после этого Оскар был прикован к инвалидной
коляске. Он очень много занимался и совершил не-
возможное. И продолжает заниматься каждый день:
гимнастика, процедуры, массаж, снова гимнастика.
Только никто не должен знать, как больно ему бывает.
 Но, конечно, Оскар никакой не супермен и не ти-
тан духа: «Всю ночь просмотрел вручение «Грэмми»,
сходил на спорт и проспал остаток дня… Как тебе,
кстати, эта майка?» Мы курим что-нибудь крепкое
и быстро освобождаемся от одежды. В этом есть
что-то запретное: в сексе он раскрепощается и нако-
нец ведет себя естественно. Как человек с переломан-
ной спиной. У Оскара больше никогда не будет эрек-
64 ции. Но если его долго, очень долго ебать, смотреть
в глаза и шептать самое грязное: как бессовестно он
перед тобой лежит, раздвинув ноги; как легко про-
никают в него пальцы, хуй; если царапать его шею
и грудь, щипать соски – он начнет выгибаться, зака-
тывать глаза, хрипеть, и из маленького, сморщенного
члена выступит пара мутных капель. В этот момент
возбуждение такое острое… Прекратить двигаться,
снять резинку, встать в полный рост и кончить ему
на руки или живот… В последний раз незадолго
до оргазма я видел, как его пупок стал светиться.
Он разгорался и выбрасывал небольшой огненный
язычок, который лизал меня, перебирался к моим
бедрам, гладил болезненно поджатые яйца.
После секса мы почти не разговариваем. Мы
и вообще не очень много разговариваем. Такой
у нас полуденный отдых. Я выпиваю стакан воды
или сока перед тем, как уйти. Но чувствую себя
при этом как-то иначе. Наполненным чем-то новым
и особенным. Чем-то, возможно, поделившимся
или что-то отдавшим… Кто с кем играл или игра-
ет? Не знаю. Не оба ли мы – сломанные игрушки?
Мы потеряли своих владельцев, в пустой детской
комнате нам остается играть только друг с другом
или с самими собой. Куклы и люди, взрослые и остав-
шиеся детьми.
 Олег

Меня просят рассказать о Великой Битве Варени- 65

ками – а не получается. Наверное, так обстоит с са-
мыми дорогими воспоминаниями. Есть событийная
канва, а остальная часть айсберга – невидимая и не-
вербализуемая; даже не эмоции, а какие-то холод
или теплота, в зависимости от человека.
Хорошо помню командировку в штабном вагоне –
по кузбасской ветке ЗСЖД – со всеми остановками
и рейдами, информацию для прессы, высоко-высо-
копоставленных попутчиков. Когда все дела были
сданы, я не стал оставаться на грандиозные пьянство
& блядство с железнодорожными генералами, а пере-
прыгнул на кемеровский поезд – благо тогда на руках
был открытый билет по всей Западно-Сибирской –
и поздно вечером вышел на Новосибирске-Главном.
Первой подошла маршрутка в Академ – и я, не осо-
бенно раздумывая, поехал к Кате Гольдиной. С не-
которых пор, как только я материализовывался в ее –
обильно увешанной колокольчиками, афишами,
масками, куклами, фотографиями, монотипиями,
подарочками, коробочками – квартире, здесь же
необъяснимым образом всегда оказывался мой идеал
интеллекта и мужской красоты. Нет, Катя не занима-
лась сводничеством! Эти появления, пожалуй, даже
огорчали ее. Ведь только наедине с Катей мы мог-
ли по душам поговорить о пятистопных анапестах
 и французских одиннадцатисложниках. Третий
перетягивал одеяло разговора на себя. Да и тема
одеял стояла весьма остро. Возможно, именно по-
этому на этот раз мы перешли к активным военным
действиям.
Дальше в памяти простирается безграничное бе-
лое пятно. Убей бог не помню, кто выступил против
кого (хотя я, скорее всего, по-джентльменски защи-
66 щал Катю), кто достал из холодильника упаковку
вареников и выпустил первый снаряд.
Перестрелка продолжалась, пока боеприпасы
не размякли, не растерялись под кроватями, за шка-
фом, – спустя месяцы Катя еще находила то в одном,
то в другом углу мумифицированные корочки, – а мы
не выдохлись. Один из последних залпов был местью
за пошлую шутку в мой адрес, когда я уже пытался
поудобнее разместить на уголке дивана свои оде-
яло и подушку. За неимением вареников я бросил
в сторону обидчика трусами, которые – следует на-
помнить – провели на мне антисанитарные сутки
в командировке.
Кто же знал, что именно этот символический акт
и станет началом прекрасной дружбы? Через месяц,
когда предмет одежды в ответ на многократные
и настойчивые просьбы будет возвращен мне, я даже
не узнаю жесткий, мятый и местами склеившийся
комок: «Что, это – мои трусы?.. Какой ты извра-
щенец…» И, немного помедлив: «Почему я узнаю
об этом только сейчас?»
 Два зайца

Когда моя семейная жизнь в Гамбурге покатилась 67

под откос, я уехал побродить по Венеции и Ново-
сибирску. Венецию я не видел никогда и поэтому
просто принял факт ее существования к сведению,
а в Новосибирске пропустил два-три года, но за-
то каких… Именно в это время в местной жизни
произошли какие-то тектонические изменения.
Видимо, пустоши, образовавшиеся в русских недрах
из-за откачивания углеводородного сырья, вызвали
не только подвижки обширных земных пластов; они
резонировали и отдавались гулким эхом, искажа-
ли голоса и отражали радиоволны. Телеведущие
вдруг загнусавили интонациями Владимирско-
го централа. Газеты стали скучны. Центральный
кинотеатр «Пионер» больше не сдавали в аренду
лесбиянкам и гомосексуалам. Гей-дискотеки нового
образца проводились на границе частного секто-
ра, в подвале, за обоссанным собаками деревян-
ным забором.
Стоило устроиться на стульчике импровизирован-
ного бара, как ко мне подошел прогрессивный юноша
и попытался заговорить по-английски. Я осмотрел
себя: в моих нехитрых джинсах и майке не было
ничего особенно западного. Но, наверное, находясь
некоторое время среди представителей закатываю-
щейся европейской цивилизации и не предохраняясь
 регулярным общением с соплеменниками, очень
легко подхватить иной, равнодушный и поверхност-
ный, взгляд… в общем, что-то выдало меня. Перво-
му юноше я ответил, что приехал в командирову
из Кемерова, и он как-то потерял ко мне интерес.
Второму ничего не ответил.
А потом внезапно ожило все былое, потому что
по темной лестнице в клуб спустился он – Тимка.
68 Высокий и породистый. Правда, он всегда был таким,
даже на елке подшефного третьего класса, когда
в костюме Буратино, под руку с одноклассницей,
моей младшей сестренкой – Мальвиной, следует
понимать, – выходил что-то зачитывать к доске.
Тимка подрастал и, обогнав меня ростом, посте-
пенно перестал заходить к нам делать уроки. Но
однажды мы буквально столкнулись на дискотеке.
И не где-то, а в том самом легендарном гей-«Пионе-
ре». «И ты здесь? – подмигнул он мне. – Классно!
Звони как нибудь!»
«Кстати, знаешь, кто там еще был? – на следу-
ющий день я без всяких задних мыслей делился
впечатлениями о вечеринке со своей понимающей
сестрой. – Тимыч! Правда, здорово?» Позже сестра,
тоже без задних мыслей, шутя, поделится со своей
лучшей подругой: «Вот почему у него нет девушки!..»
Но лучшая подруга почему-то испугается и пере-
даст Тимке на уроке записку: «Это правда? Как ты
стал таким?»
Тимка не мог простить утечки конфиденциаль-
ной информации, пусть она и не причинила ка-
кого-то особенного вреда. И лишь сейчас, спустя
несколько лет, мы впервые могли об этом говорить –
и смеяться. И вообще, нам было о чем рассказать
друг другу. Обоих помотало там и сям. Его занесло
в речное пароходство, – две навигации до Обской
губы; в перерывах – курсы в Доме моделей и серти-
фикат «манекенщицы»: для единственного парня
в наборе не нашлось подходящего свидетельства.
Поступления и отчисления из вузов. Наконец, со-
вершенно неожиданно, газеты, реклама. И дела,
кажется, стали налаживаться.
– Я тебе сейчас что-то скажу, но возьми паузу пре-
жде, чем ответить. Не подумай, что я часто говорю 69
такое и что мне легко…
– О чем ты, Тим?
– Поехали отсюда ко мне?.. Я… я просто хочу тебя
потрогать…
Через две недели я возвращался в Германию –
то ли с тяжелым сердцем, если оно вовсе не осталось
в Новосибе, то ли с тяжелой совестью. План был
следующий: разобраться с кучей учебных и про-
чих дел, заработать за пару месяцев немного денег,
привезти Тимку на Рождество, прокатиться с ним
по европам – и возвращаться строить новую старую
жизнь в Россию. Я запасся терпением.
Хотя, может быть, и не было никакого плана.
Или я не мог быть для него на расстоянии тем,
чем был вблизи, в темной съемной квартире с ка-
пающими кранами и допотопной гэдээровской стен-
кой; во время длинных прогулок по набережной
и мосту между правым и левом берегом; с общими
приятелями в «Трубе», где мы неизменно заказы-
вали под водку грибное ассорти. Во всем была ка-
кая-то обреченность, а может быть, грусть скорого
расставания.
Так или иначе, я оказался способен терпеть доль-
ше, чем он. Через месяц Тимка познакомился с не-
ким пловцом и все чаще испытывал по телефону
 мои нервы рассказами о его замечательной фигуре
и прекрасных глазах. Как-то незаметно пловец пере-
ехал жить к Тимке.
По необъяснимым причинам мужчины разбега-
лись от меня, – сначала мой зрелый и мудрый муж,
потом юный и легкомысленный Тимыч… И тогда
я – от скуки, отчаяния, недотраха или всего этого
вместе, – подпустил и прикормил Якоба, славного
70 немецкого мальчика с подоконника не менее славной
обсерватории Эппендорф.
Известие о том, что Тимка, несмотря на свою
новую любовную жизнь, намерен воспользоваться
моим прежним обещанием и приехать на Рождество,
Якоб воспринял философски: он собрал вещи и пере-
ехал ко мне, чтобы держать ситуацию под личным
контролем. Мне предстояло провести самые дурац-
кие в моей жизни, полные хаоса и стресса, Рождество
и Новый год.
Сюрпризы начались с первых минут. Юноши на-
отрез отказались пользоваться языком междуна-
родного общения и объяснялись исключительно
через меня: «Что ты ему сказал?» – «Я перевел, что он
спросил, когда ты спросил, что он сказал…»
В пяти часовых зонах Тимку ждал верный пловец,
но при виде того, как Якоб, мальчик с подоконника,
берет меня на улице за руку, тесно прижимается
в метро, шепчет какую-то ерунду, норовя прикусить
мочку уха, в его глазах вспыхивали колючие искры.
Рожденная в муках культурная программа летела
к чертям. Тимка старательно подавлял зевки на вы-
ставках, и было неясно, вынесет ли он симфоничес-
кий концерт. Якоб, со своей стороны, ныл, что не-
льзя же так много ходить пешком; и перекусывать
надо не на ходу, а в каком-нибудь добропорядочном
заведении, в крайнем случае – дома, чем-нибудь
горячим с салатом и бокалом вина.
Первые два дня Тимка шарахался от людей, ред-
ко открывал рот и боялся потеряться в городе. Но,
как известно, лучший способ научиться плавать –
оказаться совершенно одному на середине реки.
И когда на третий день нашего сосуществования мне
понадобилось разобрать почту и написать несколько
писем, Тимка был вытолкнут за дверь: «Ты идешь 71
гулять! Садишься на метро и едешь в Санкт-Георг.
Там много книжных магазинов, ха-ха. И гей-баров.
Раньше одиннадцати вечера не возвращайся!» Якоб
отправился к маме с папой. (Золотые родители Яко-
ба, конечно, достойны отдельного рассказа, если
не романа. «Существует ли в России дискриминация
по признаку сексуальной ориентации?» – первое,
что спросили они у нас за рождественским столом.)
Надо сказать, что у брошенного на середине реки
Тимки в этот вечер прорезался английский и ис-
чез страх большого и чужого города. На мою боль-
ную голову. Потому что юношу сорвало с катушек.
В самом воздухе Санкт-Георга витал запах секса.
После российских гей-заведений со скучающими
бледнолицыми вьюношами, изредка перемежае-
мыми кавказскими профилями и одухотворенны-
ми мальчиками-пловцами, Тимка открыл для себя
смуглых бразильских мачо, иссиня-черных выходцев
из бывшей германской Восточной Африки и совсем
светлых, почти прозрачных скандинавов, загорелых
австралийских фермеров… и все, все они, разуме-
ется, хотели познакомиться со стильным русским
парнем… При этом Тим все более открыто позволял
себе и ревность к Якобу: «Что ты в нем нашел? Он
и трахаться не умеет…»
 Вы наверняка хотите узнать, откуда такая осве-
домленность в вопросах нашей с Якобом половой
жизни. Все очень просто. Она протекала в парал-
лельном, но прозрачном для Тима потоке. Мальчик
с подоконника очевидным образом наслаждался,
демонстрируя близость парню, с которым у меня
что-то было до него.
В прогулках рука об руку по городу не заклю-
72 чалось бы ничего особенного, но они перерастали
в перманентный петтинг. Дома Якоб был виртуозен
и сексуален, как никогда прежде. На секс в присутст-
вии третьего лица он раскрутил меня в первый же
вечер. Вначале третье лицо сидело в двух метрах
от нас за компьютером и просматривало порнуху. Но,
скосив через двадцать минут глаза в сторону, я обна-
ружил, что Тимка пялится в выключенный монитор.
На экране прекрасно отражались мы с Якобом.
Якоб застонал, прогибаясь подо мной, и, глубоко
дыша, рухнул на живот. Тимка побежал в душ.
Примерно то же самое повторилось и на второй
день. С той разницей, что Якоб хотел принять перед
сном ванну, а я собирался присоединиться к нему, ра-
зобрав постель. Тим со скучающим видом все еще си-
дел перед выключенным монитором. Я зачем-то за-
шел на кухню. Шагов не было слышно. Просто одна
нетерпеливая рука обняла меня со спины и начала
шарить по животу и груди, а другая крепко зажала
рот – так, что я не мог прошептать или промычать:
«Идиот, что ты делаешь…» Я оказался прижат к по-
доконнику – по телу разлилась резкая боль. Конечно,
он уже насмотрелся и порно в компьютере, и пор-
но в нашем с Якобом исполнении; всего несколько
движений – не может отдышаться, стирает с лица
выступившие капельки пота; целует – как будто
крадет этот кусочек нежности – меня в шею и уходит
обратно к компьютеру.
Располагаясь в горячей ванне с Якобом, я раз-
мышлял о том, как хорошо бы произвести из двух
человек одно совершенное существо. Мимолетная
близость с Тимкой озадачила и напомнила, что,
несмотря на всех мальчиков-пловцов и неприятие
классической музыки, я схожу с ума от его запаха
и фигуры. И пожалуй, прощу ему это фактическое 73
изнасилование. Отношения с Якобом имели, если
задуматься, основу интеллектуальную. Обязательств
верности мы друг другу никогда не давали. Но как
себя правильно вести, я не знал.
Нужно констатировать, что в последующие дни:
1) я урывками трахался с Тимкой; 2) я трахался с Яко-
бом; 3) Якоб урывками трахался с каким-то Marti24
из чата; 4) Тимка трахался с неграми, скандинава-
ми и австралийскими фермерами. Но только наш
с Якобом секс был достоянием информационного
космоса. Все дружно делали вид, что это единствен-
ная объективная реальность, не считая, разумеется,
собрания порно на компьютере.
Видимо, откуда-то с жесткого диска или графи-
ческой карты они и переползли к нам.
Превозмогая рвотные порывы – Тимка спокойнее
остальных, – «Ну чего вы так, обычные насекомые», –
мы находили их не только в традиционном ареале
обитания, но и под мышками, на ногах и простынях.
На велосипеде, в темноте под падающим мокрым
снегом, я несся по городу в поисках дежурной аптеки.
Дома все было перевернуто вверх дном. Сейчас я бы,
не раздумывая, отдал за видео этой ночи любые день-
ги… если только кто-то в информационном космосе
занимался тогда видеонаблюдением. Мне казалось,
 что наступил апокалипсис. Настоящий, а не с каки-
ми-то гладом и мором. Трое голых парней носились
с брызгалками по квартире, заталкивали в панике
в стиральную машину невообразимое количество
белья и одежды – все, разумеется, постиралось на 90°
и приобрело грязно-серый оттенок…
На следующий день мы с Якобом решили пере-
страховаться и обрили все, что только можно обрить
74 на мужском теле. Естественно, узнать о последст-
виях этого шага мы решили, – Google, спасибо тебе,
тем не менее, – лишь после того, как операция была
благополучно завершена. Многочисленные источ-
ники предупреждали об адских муках, когда волосы
начнут отрастать и колоться. Так оно и произошло.
Адские муки настигли нас в Берлине, где на несколь-
ко дней в нашем распоряжении оказалась огромная
пустая квартира на Курфюстендамм.
В плохую погоду мы медленно потягивали ви-
но или часами валялись в ванне. Наши прогулки
продолжались в прежнем модусе – компромисс
по поводу того, куда пойти, принципиально не до-
стигался. Тимка время от времени сбегал в какое-ни-
будь гей-заведение. А потом как-то вдруг наступил
Новый год.
В толпе у Бранденбургских ворот на каждый
квадратный метр падало несколько ракет, – чуть
позднее мы оказались очевидцами того самого по-
жара телекомпании ZDF, после которого фейерверки
в центре станут куда скромнее. В двенадцать Якоб
вручил Тимке камеру, чтобы тот запечатлел наш
новогодний поцелуй.
Якоб намеренно затягивал. Тогда, видимо в знак
протеста, Тимка сделал шаг и тоже обнял меня –
впервые в присутствии информационного космоса
и Якоба. Я почувствовал его руку, настырно забира-
ющуюся под одежду; как, наконец, она обнаружи-
вает там чужую руку – Якоб и Тимка обмениваются
наглыми взглядами и продолжают дальше.
После шампанского, братания с земляками и про-
чей праздношатающейся публикой, пожара и пере-
бежек по Унтер-ден-Линден Якоб стал жаловаться
на скуку, усталость и холод. Мне очень хотелось
пойти клубиться с Тимкой, но я уступил и поехал 75
домой.
Вдрызг пьяный Тимка явился под утро и, пока
я вылезал из постели и открывал дверь, перебудил
всех соседей: «Дай денег… там таксист ждет…»
Нам оставалось еще несколько бестолковых
дней. Тимка утверждал, что соскучился по своему
пловцу, регулярно звонил ему и клялся в верности.
После чего лез целоваться и говорил, что это я – са-
мый лучший. Правда, после секса снова вспоминал,
что вот его парень – это просто что-то и я не могу
понять, как он по нему скучает… Потом приходил
Якоб. И только в последнюю ночь все точки над йот
оказались расставлены. Мы наконец валялись и ку-
выркались в постели втроем.
Сведи нас обстоятельства в одной географической
точке на больший срок, не знаю, образовалось бы
у нас что-то вроде семейной жизни. Возможно, она
была бы довольно гармоничной в плане секса. Но тог-
да, после двух недель под одной крышей, я больше
всего желал только одного: побыть наедине с собой,
остаться одному.
Проводив Тимку в аэропорт, я объяснился и по-
рвал с Якобом. Вернувшись в Новосибирск, Тимка
порвал со своим мальчиком-пловцом и написал мне,
что очень скучает. Я не ответил ему.
 Если пытаться из всякой ситуации вынести хоть
какое-то поучение, то я должен признать, здесь дело
с этим обстоит печально. Каждый из участников
истории, – не стоит забывать и о наличии Marti24, –
бежит за двумя зайцами и в итоге остается ни с чем.
Однако все вместе они приобретают бесценный
социальный (и сексуальный) опыт, что восполняет
недостаток гармонии в космосе. Учебник матема-
76 тики для 7-го класса утверждает: решить систему
уравнений – это значит найти такие значения пе-
ременных, при подстановке которых образуется
верное равенство.
Определение великолепное и приложимое к лю-
бым жизненным ситуациям.
 Cчастье продолжается

Якобу Лембергу исполнилось восемнадцать. Гости 77

разбрелись по просторной родительской кварти-
ре с бокалами вина. Несколько девушек курили
и неторопливо покачивались под музыку в комна-
те, отведенной под танцпол. В библиотеке стоял
ящик пива, здесь громко говорили о завтрашней
демонстрации – разумеется, антивоенной и анти-
американской. Занятия закончатся раньше, ди-
ректор обещает два автобуса для выезда в центр.
Кто-то предложил, чтобы все пришли в белом – это
цвет мира, и к тому же эппендорфской гимназии с ее
славными традициями пристало как-нибудь выде-
ляться на фоне прочей серости. У одного из гостей
все еще не было белых джинсов. «Есть такое забытое
слово: солидарность», – пристыдили его. Именин-
ник зачем-то вышел на кухню, и никто не замечал,
что его отсутствие затянулось.
На десять тысяч человек, как известно, приходит-
ся один, который может умереть от стакана молока.
Зубчатые колеса и червячные передачи в организме
Якоба могли застопориться всего от пары зернышек
пшеницы или ржи. Поэтому он никогда не ел хлеба
или сдобы. В шоколадных шариках, подаренных
друзьями, содержались какие-то вытяжки из зер-
новых, и сейчас Якоб, белокурый и крепко сбитый,
в рубашке с расстегнутыми пуговицами, лежал
 на полу, пытаясь побороть приступ слабости и дур-
ноты. Разумеется, гости решили, что он дурачится,
и не сразу вызвали врача.
Якобу слышится шум дождя и далекой грозы.
Небо заволакивает тучами; плотный туман с ред-
кими красными прожилками просачивается в дом,
окутывает непроницаемым коконом. Когда Якоб
по-настоящему придет в себя, – но, конечно, он бу-
78 дет немного помнить и больницу, и беспокойство
родителей, и завтраки в белой комнате, и все прочи-
танные за неделю книги, – снова будет идти дождь.
Якоб будет целый день сидеть на подоконнике с пода-
ренной родителями камерой, снимая проезжающие
машины и пешеходов. Засыпая, он оставляет шта-
тив перед постелью, а утром просматривает запись
в ускоренном режиме. Правда, он и сам не может
объяснить, на что именно надеется. Самое интерес-
ное, что пока удалось запечатлеть, – как он, ворочаясь
во сне, сбрасывает одеяло и, не просыпаясь, снова
натягивает его на себя.
Конечно, Якоб много раз экспериментировал
с собственной наготой, но записи всегда оказывались
скучны. Однажды он забыл закрыть дверь; вошедший
отец закашлялся от неловкости – на полу между раз-
двинутых ног сидящего в кресле сына стояли камера
и настольная лампа – и тут же вышел из комнаты.
Даже если бы не злополучный шоколад, никто бы,
наверное, не убедил Якоба поехать на демонстрацию.
Пусть родители всю жизнь голосуют за зеленых,
высеивают на балконе марихуану и терроризируют
соседей своей музыкой. И эта бесконечная рефлексия
шестьдесят восьмого… Cын не курит, никогда не вы-
пивает больше пары глотков вина, слушает Шубер-
та, а в его комнате на долгое время задерживается
избирательный плакат христианских демократов.
Якоб хотел бы во всем быть нормальным. Он даже
хотел бы назло родителям любить женщин, но это,
к сожалению, выше его сил.
Мама сама отвела его три года назад в подрост-
ковую coming out группу. Это оказалось дурацкой
и скучной затеей, – как и все, что приходит в го-
лову родителям. «У меня нет проблем в общении
со сверстниками и принятии себя», – подытожил 79
Якоб после первого вечера в центре Магнуса Хирш-
фельда. «Я читала, что у них замечательная про-
грамма и педагоги», – возразила мама и настояла
на продолжении.
Якоб добросовестно выполняет задания психо-
лога. Он приходит в школу в серебристой майке
с написью «DIVA» – это упражнение на развитие
самооценки – и пишет эссе о своем первом сексу-
альном контакте.
Впервые это было в тринадцать или четырнад-
цать по объявлению. Они созвонились, встретились
и через час расстались. Якоб отдает себе отчет в во-
пиющей заурядности опыта и придумывает исто-
рию с групповым изнасилованием. Русская банда
из Бергедорфа нападает на него в электричке, сры-
вает стоп-кран, вытаскивает из вагона и изощренно
пользуется его молодым и красивым телом в чистом
(рапсовом и по-достоевски желтом) поле. Обсужде-
ние эссе наконец оживляет скучную, по большому
счету, жизнь группы.
Как и все образованные немцы, Якоб произно-
сит фамилию Гоголь с ударением на втором слоге.
Правда, в отличие от большинства образованных
соплеменников, он знаком с писателем не только
по экранизации ZDF, в которой патлатый господин
 много и усердно молится, а потом рукоблудству-
ет, подглядывая за купающимися деревенскими
мальчиками. Якоб прочитал пару рассказов, и ему
запомнилось: скучно на этом свете, господа.
В головах у одноклассников ветер. Якоб завязывал
виртуальные романы (и более или менее настоящие
отношения) со сверстниками, томился от невозмож-
ности поговорить о чем либо, кроме H&M и айподов;
80 рвал и метал, прощался и шел исповедоваться Нэнни,
своему бывшему учителю музыки.
Нэнни Отто Вернер когда-то был музыкальным
вундеркиндом из горного швейцарского поселка. Лет
тридцать назад его слава еще гремела по всей Европе.
Тогда же он поселился в университетском городке
гамбургского Ротербаума и зачастил в студенческую
столовую. Сначала он знакомился со студентками,
которые – Нэнни великолепно владел искусством
флирта – с легкостью соглашались перейти к нему
через улицу на чашку кофе. Через десять лет он посте-
пенно перешел на зрелых преподавательниц. Нэнни
до сих пор пребывает в хорошей форме и частенько
приводит к себе домой какую-нибудь дородную
женщину из обслуживающего персонала.
Сначала Нэнни стало лень разъезжать с концерта-
ми, несколько лет спустя – преподавать в музыкаль-
ной школе, позднее – заниматься репетиторством.
Сейчас он живет на сбережения или пособие, читает
книги о буддизме и называет себя лебенскюнстлером.
С переводом этого слова на русский есть определен-
ные трудности. Скорее всего, так можно охаракте-
ризовать человека, сделавшего объектом искусства
свою повседневную жизнь.
Нэнни сидит за роялем в комнате, захламленной
бутылками колы, бюстами Будды и плюшевыми
собачками. На пульт прикреплена вырезка с голой
женщиной.
– Мой любезный друг, господин Лемберхь! – об-
ращается он к Якобу. – Нам ли пристало грустить,
когда мир наполнен прекрасными звуками! Разре-
ши сопроводить тебя на прогулку по Альстеру. Мы
купим мороженое с фисташками, и ты забудешь
этого идиотского Михаэля. Или его зовут Торстеном,
а Михаэль – это предпредпоследний? 81
Главное достоинство Нэнни в том, что он задает
вопросы, не рассчитывая на какой-либо ответ. Он
лишь иногда дразнится или передразнивает, на-
пример, мягкий гамбургский звук «х» – Хамбурхь,
Лемберхь. Можно просто молчать и слушать его
болтовню. Так и пройдет пара лет, пока Якоб будет
раздумывать о своем призвании, находить и нис-
провергать идеалы, снимать из окна своей комнаты
хронику бесконечных гамбургских дождей.
Когда он поступит на отделение режиссуры, од-
нокурсники будут долго считать, что Нэнни и есть
его друг, – как говорится, друг с определенным ар-
тиклем. Почему бы и нет, если они всегда вместе, –
взлохмаченный седовласый Нэнни в массивных
очках, иногда с тростью, и Якоб – эстетствующий,
скрытный, если верить слухам, циник.
Но, конечно, это ерунда. Потому что на самом деле
Якоб с недавних пор встречается с русским Серьежей.
Вначале была встреча по следам чата, date, прогулка
и разговор. Когда они сидели в уютном домашнем
полумраке и Якоб положил ему на колени свою руку,
русский отодвинулся. Это было что-то неожидан-
ное и новое.
На второй встрече русский завязал Якобу глаза
и куда-то повел его через оживленные городские
 кварталы. «Стоит ли так доверять незнакомым?» –
спрашивая себя, Якоб запнулся и едва не упал. Вход
в здание, лестницы и переходы. Наконец повязка
медленно сползает. Вокруг – мягкий свет и сепия.
Фотовыставка рассказывала о жизни слепых чис-
тильщиков обуви.
– Мама, он ищет квартиру, но пока ему приходится
жить у своего бывшего парня. А у нас достаточно
82 места…
– Конечно, пригласи его к нам. Если вы не будете
еще громче заниматься сексом…
Якоб фыркает и начинает генеральную уборку.
Сереже как-то неловко, он пока не может пред-
ставить себе ничего подобного. А Якобу кажется,
что вот, нашелся правильный человек, чего же
еще ждать? Якоб садится за клавиши и начинает
играть.
Strangers in the night, exchanging glances,
wondering in the night what were the chances…
Иногда кажется, что этот русский, приходя в гости,
легче и охотнее общается с родителями. Вот они
распивают с отцом бутылку красного – Якоб верен
принципам и почти не прикасается к вину – и спо-
рят о тоталитаризме и демократии… Скорее, скорее
забрать его в свою комнату, для себя одного, отклю-
чить телефон, Интернет, закрыть окно, оставить его
на всю ночь.
– Яша, ты торопишься присвоить меня, – говорит
Серьежа в один прекрасный день. – Я лишь недавно
расстался со своим экс-другом и пока не готов к но-
вым серьезным отношениям.
Якоб согласен на отношения несерьезные, но
скоро, очень скоро его терпение иссякнет. Где он,
оседлый и предсказуемый человек, с которым можно
строить общие планы на жизнь?
Через год Якоб переедет в один из соседних домов
к дирижеру средней руки. Когда над Эппендорфом,
над югендстилем парадных и крыш, над белыми и ро-
зовыми каштанами прекращается дождь и ненадолго
показывается солнце, на их балконе можно разгля-
деть много цветов. Якоб и дирижер часто ужинают
в ресторане на другой стороне улицы. Раз в год они 83
едут отдыхать на море. Уверен, что Якоб аккуратно
отвечает на письма, оплачивает счета и по субботам
выезжает за покупками. Счастье состоялось.
Вскоре он получит место помощника режиссера
в театре и будет особенно охотно работать с русской
классикой. Вполне в духе времени Якоб Лемберг вы-
водит Андрея Прозорова латентным гомосексуалом
и намекает на проблемы трех сестер с наркотиками.
Вечерняя газета называет его в рецензии знатоком
русской души.
Как известно, все истории заканчиваются в мо-
мент пира и свадебки, потому что счастливые се-
мьи – неблагодарный материал для повествовате-
ля. И в этой тоже можно было бы поставить точку,
если бы не одно досадное происшествие. Ресторан
гамбургской кухни на другой стороне улицы, где
подавали нежных креветок, угря и, разумеется,
немало достойных мясных блюд, разорился.
Новое заведение в этих же стенах открыли сер-
бы – но кто будет ходить ужинать к военным пре-
ступникам? Еще через пару месяцев помещение
выкупила турецкая семья. Теперь там продают до-
нер-кебабы и вверх, к белым балконам, увитым роза-
ми и плющом, иногда поднимается запах лука и горе-
лого жира.
 Но это, по большому счету, мелочь, смотреть
на которую нужно философски-снисходительно.
Через улицу есть еще один неплохой ресторан. Ита-
льянский. Счастье никуда не денется.
Счастье продолжается.

84
 Проблема познания

Говорят, что Гоша всегда учился в нашей школь- 85

ной параллели, но я почему-то заметил его только
за год до выпуска, когда классы в очередной раз
перетряхнули. Может быть, потому, что такие глад-
кие и правильные мальчики совсем не бросаются
в глаза. Он всегда ходил в одном и том же сером
вытянутом свитере, отвечал тихо, а на переменах
и вовсе куда-то исчезал. Гошу даже гопы не трога-
ли. Но зато стоило ему появиться на улице со мной
или с кем-то из наших общих приятелей – агрессия
всего мира вдруг концентрировалась на сопровож-
дающем лице. Гошу физическое насилие неизменно
миновало… А вот мои выбитые передние – дань
нашей недолгой философической дружбе. Защит-
ник слабых…
«Каждая опасность дает также преимущество.
Центр гортани приносит синтез. Так меч закаляет-
ся в огне. Конечно, каждое пламя опасно, но тонкость
формы восприятия утверждается пламенем…» Мы
читали Блаватскую, Клизовского, Андреева, Агни-
йогу и прочую хрень. «Далеко от жизни; не пони-
маю», – жаловался я. «Ты просто стоишь на низкой
ступени развития», – упрекал меня Гоша.
Как-то нас вдвоем занесло на одно из таких сбо-
рищ одноклассников – с пивом и просмотром пор-
нухи, – которые мы обычно отвергали, разумеется,
 как занятие, недостойное людей Новой Эпохи. Го-
ша не отрывался от видика: «Гляди, он вытащил
перед тем, как кончить. Чтобы она не забереме-
нела… Учись!»
Дрочили все вместе, прямо на пол. Гоша выпустил
самую мощную и длинную струю – и купался в лучах
славы. «Да у тебя просто с неделю ничего не было!» –
«Нет, я сегодня уже спускал. Это из-за упражнений
86 на кундалинь!» Подтирать пол должен был проиг-
равший в «Монополию».
Начиная с этого вечера интеграция Гоши в жизнь
класса зашагала по сравнению с тем, что было, се-
мимильными шагами. Он даже поехал со всеми
на культовую среди выпускников школы базу от-
дыха; должно быть, в силу соседства с населенным
пунктом она называлась – и сейчас, наверное, назы-
вается – «Девкино». День заезда, лес и река, пьяня-
щий свежий воздух. Конечно, я замечаю стихийное
разделение на парочки, косые взгляды, мелочные
сценки ревности. Но дела до этого мне почему-то нет.
После небольшой выпивки меня настигает сон.
Просыпаюсь на диванчике веранды, Гоша трясет
меня за плечо: «Там… такое сейчас!» – «Ну что тебе?» –
«У нас в классе есть половые отношения, я сейчас
во втором корпусе видел». – «Ну и что, мы все взрос-
лые люди, дай поспать…»
Так я и не узнал, что мне предлагали посмотреть.
Приближались выпускные экзамены. Гоша схо-
дил с ума от любви к одной из одноклассниц. Но та
вдруг стала уделять внимание мне. Внимание за-
ключалось в том, что иногда мне давали подержать
пухлую, пахнущую мамиными духами ручку. Кон-
куренция между двумя титанами мысли 11-го «А»
приобретала зримые формы – мы оба шли на медаль.
Сокрушительным ударом для меня стало Гошино
выпускное сочинение по литературе, – говорят, в ис-
тории нашей школы еще не было написано ничего
сопоставимого по гениальности (я же, разумеется,
наваял что-то посредственное и серенькое по «Бе-
лой гвардии»). Тему, весьма впечатлившую комис-
сии всех уровней, Гошечка придумал сам. Кажется,
формулировка звучала так: «Русская интеллигенция
и проблема познания». 87
Сокрушительным ударом для Гоши, однако, стал
провал вступительных экзаменов в универ и поспеш-
ное бегство от армии в институт железнодорожного
транспорта, куда отличников брали без экзаменов.
Девочка с пухлой ручкой связалась с каким-то
старшекурсником, и Гоша решил, что это обстоя-
тельство должно обновить нашу старую дружбу. Ведь
мы оба познали горечь разочарования в женщине.
Я не спешил разубеждать его. Наши эзотерические
беседы продолжались. Постепенно и без того уко-
роченное имя моего приятеля размякло, как кусок
булки в чашке с молоком, и я все чаще называл его
не Георгием и не Гошей, а Гошечкой. Это очень ему
шло. Свободолюбивый дух Гошечки и железнодо-
рожный транспорт были излюбленными темами
моих поэтических сочинений.
Суровый взгляд из-под очков,
ланиты цвета кабачков.
Печален в мудрости своей
и одинок в кругу людей.
Однажды в два часа ночи дома у моих родителей
раздалась трель звонка – даже не трель, а несколь-
ко протяжных пулеметных очередей – и отчаян-
ный стук, как будто кто-то оказался в беде. Отец
 оттеснил меня и сам открыл дверь. На коврике стоял
запыхавшийся и до нитки промокший Гошечка. «Вы
не поверите, что стряслось!!!» – «Подожди, пере-
оденься, я сделаю тебе чай, и ты обо всем спокойно
расскажешь…» Но нетерпение, видимо, было велико,
и Гошечка сбивчиво начал прямо с порога… Оказы-
вается, пухлая девочка залетела – а, спрашивается,
разве можно залетать на первом курсе? – он узнал
88 это от общей подруги. Никто не знает, женится ли
на ней этот тип. Поэтому Гошечка готов признать
ребенка своим и жениться на ней сам. Он сделал бы
предложение прямо сегодня вечером, но ее подъ-
езд был закрыт, и Гоша простоял несколько часов
на улице. А теперь не может вернуться к себе домой.
Транспорт не ходит.
«Вопрос довольно деликатный, и я советую тебе
выдержать паузу. Может быть, настоящий отец – во-
все не скотина? И что это за добрые подруги, которые
так обходятся с конфиденциальной информацией?»
Что-то мне подсказывало, что Гоша поступает не-
верно. Пытаясь в этом разобраться сам, я произнес
пламенную речь о чести, достоинстве и ранимости.
Кухонный разговор затянулся до утра, предложе-
ние сердца, руки и фамилии было отложено; я, ка-
жется, сыграл роль доброго пастыря. Через месяц
Гошечка выступил свидетелем на скороспешной
свадьбе. Пухлая девочка и ее старшекурсник были
счастливы.
За свадебным столом Гошечка разоткровенни-
чался. Конечно, он еще девственник – согласитесь,
в таком возрасте это как-то старомодно, – но это его
осознанный выбор… «Да, мы с тобой выбрали труд-
ный путь развития», – обратился он ко мне. «Почему
трудный? Я как-то не ограничивал себя с сексом…»
 Гнев Гоши был страшен. Лучший друг уже трахал-
ся – и молчал! Теперь оставалось выяснить с кем…
«Знаешь, дорогой, это моя частная сфера. Но у меня
были не только девушки…» Гошечка с ужасом пере-
двинул стул, увеличивая дистанцию между нами
сантиметров на двадцать. Которые, видимо, должны
спасти его от сексуального посягательства…
Второй курс. На пересдаче зимней сессии Гошечка
знакомится с какой-то лаборанткой и вскоре взахлеб 89
рассказывает по телефону: «У нас все по-настояще-
му… Да, понимаешь, абсолютно все!»
Весна – и снова, как год назад, Гошечка колотится
в дверь. Два часа ночи. «Теперь я как благородный
человек должен на ней жениться… Будешь моим сви-
детелем?» Я нахожу предлог отказать. Наша дружба
обрывается, и мы не видимся несколько лет.
Конечно, я старался следить за тем, что проис-
ходило с одноклассниками. Знал, что Гоша выле-
тел из института, откосил от армии и устроился
продавать какую-то мебельную фурнитуру. Знал,
что после свадьбы они с женой поселились у тещи –
и, кстати, сделали ненароком еще одного ребенка.
Прошла целая вечность, – тогда, на первых курсах,
это было невозможно себе представить, – десять лет.
Я приехал в Новосиб навестить родителей и случай-
но узнал, что Гоша разводится. Город не настолько
велик, чтобы не отыскать в нем человека, – Гоша
сразу выехал на мой звонок. Щеки слегка впали,
на голове наметилась седина, под глазами обозна-
чились ямки и тени, но, если не присматриваться,
все было как тогда: гладкий и незаметный мальчик
в заношенном сером свитере. «Тебе везло. А у меня
не сложилось. Ну ничего. Переехал к маме, продаю
фурнитуру для мебели…»
 Рассказ постепенно начинал наскучивать… Я не
выдержал и перебил на середине предложения:
«А помнишь проблему познания?»
Гошечка осекся и задумался.

90
 Первый раз

На самом деле не о пресловутом «первом разе», по- 91

скольку он с большой вероятностью случился все-та-
ки позже, а о честности и белом вине.
В тот исторический промежуток, когда запад-
ные границы уже приоткрыли, но Югославия еще
не развалилась – по заминированным мостам ез-
дили красные КамАЗы «Совтрансавто», – мой папа,
дальнобойщик, привез из командировки пятилит-
ровую бутылку белого вина. В плетеной корзинке
и с какой-то очень красивой пробкой. В первый же
вечер мы дегустировали его. Немного алкоголя мне
к этому времени разрешалось. Вкус оказался удиви-
тельным, травяным или ягодным. Сейчас я склонен
думать, что дело было в ароматизаторе. Но тогда
вино показалось просто божественным. Родители
решили запечатать бутылку и задвинуть ее поглубже
в кухонный шкаф – для особенных случаев.
Если не ошибаюсь, дело было в конце лета, кото-
рым я часто зависал на новосибирском ипподроме.
Я ходил в вечернюю детскую группу, но часто при-
езжал еще утром, слонялся по конюшням, просто
сидел на трибунах или помогал тренерам. Даже
отбивать денники и задавать корм казалось абсо-
лютным счастьем. Таких альтруистов кроме меня
было еще несколько, пара девочек и один парень.
С одной девочкой я даже целовался после чинного
 и мирного дня рождения среди хорошистов и от-
личников, но уже совсем забыл ее. А парня звали
Макс. Он тоже жил на Затулинке – городской окра-
ине за речкой-вонючкой Тулой, – но совсем на краю,
у гаражей и лесополосы. И учился в еще более про-
летарской школе, чем я. Макс был похож на среднего
хищного зверя. До конноспортивной школы ходил
на карате. Много дрался. Жил «с мамкой». Умел брать
92 на гитаре три блатных. Вот так, тезисно, по-другому
не получается. Я сначала просто не верил и пропус-
кал мимо ушей его истории о телках, но как-то его
стала поджидать на троллейбусной остановке де-
вушка – с сумасшедшими глазами, чуть постарше
нас, – каждый день. «Я ей целку сломал, ну щас ходит
за мной везде», – простодушно пояснил Макс.
Судя по обилию вокруг нас девушек с такими гла-
зами, целок Макс успел наломать много. По этой же
причине он не вылезал из разборок. Слово «разбор-
ки» тогда еще не вполне вошло в наш язык в ны-
нешнем значении, но разбирались с ним пацаны
с четвертого, двенадцатого и шестого микражей.
А также отцы одноклассниц.
Что я думал тогда обо всем этом, казался ли Макс
мне, так сказать, героем или подонком? Совсем
не могу реконструировать. Я играл в школьном
«Что? Где? Когда?», много читал, рисовал со школь-
ными друзьями уточненные карты Средиземья
и прочих параллельных вселенных. Но все это бы-
ло чем-то вроде литературы, а Макс казался таким
живым. Иногда он даже казался мне ожившим анти-
чным героем, красивым и холодным, по ту сторону
доброго и плохого.
Он избегал, пару раз увидев, моих хорошо вос-
питанных одноклассников. В общем-то, он был
(и остается, наверное) одиночкой. И это странно,
что мы по-своему подружились. Длинными, через
все Левобережье, прогулками, я перессказывал ему
брюсовского «Огненного ангела», а он, в свою оче-
редь, делился со мной все новыми подробностями
своей половой жизни. Но, конечно, Макс говорил
не только о ебле. Именно у него я переписал первую
кассету Цоя. Группа «Кино» повлияла на форми-
рование моего стиля куда сильнее символистской 93
поэзии. То есть я надеюсь, что повлияла.
В самом начале дружбы мы, естественно, опре-
делились, что я еще не ебался, а только дрочу.
Макс признавал, что это нормально, и не отрицал,
что и сам временами, когда яйца болят, практикует
подобное. «Ну а мацал хотя бы кого-нибудь?» – спро-
сил он меня на трибуне манежа во время соревнова-
ний по выездке. Мы и без того сидели очень тесно.
«Я с пацанами», – нашел в себе смелость признаться
я – и с вызовом посмотрел Максу в глаза. Он, казалось,
растерялся: «И тебе нравится… мацать пацанов?» Тут
я неожиданно для себя самого проявил еще большую
наглость. Я стал его трогать и гладить – плечи, руки,
спину, бедра. Макс не мешал. Больше того, он сам
потянулся рукой к моему паху. По организму бегали
сладкие мурашки, что-то мучительно напрягалось,
а что-то таяло и расслаблялось. (Я знаю, мне проти-
вопоказано писать эротические сцены.) Но здесь нас
могли увидеть. Непослушным голосом я спросил
Макса, не поедет ли он вечером ко мне, сегодня
родители на даче. Он не был против.
Перед отъездом я спрашивал родителей, мож-
но ли будет дать попробовать друзьям то самое ви-
но. «Чуть-чуть, и не увлекайтесь», – заговорщицки
сказала мама. Тем самым формальное разрешение
 было получено. Мы с Максом наспех пожарили яич-
ницу – спортивные впечатления и голод сначала
вытеснили мысли о плотском – и разлили к ней
югославское.
После первого бокала мы закурили, что, к слову,
являлось дома абсолютным табу. После второго, ка-
жется, стали стряхивать пепел рыбкам в аквариум.
А дальше я ничего, практически ничего не помню.
94 И это невероятно обидно.
Проснулся я в обеденное, полагаю, время с абсо-
лютно ясной и пустой головой. Один. Отмечу ряд
странностей: а) в родительской постели; б) голым,
хотя прежде я всегда спал в трусах или трусах-майке;
в) на столе красовались остатки ужина, бокал с пла-
вающими окурками и пустая пятилитровая бутыл-
ка в плетеной корзинке с очень красивой пробкой;
г) вставая, я запнулся о стоящую почему-то на полу
бутылку подсолнечного масла.
Сознание обнаруживало два проблеска. Во-пер-
вых, мне казалось, что мы с Максом принимали душ
и залили санузел. На полу действительно валялись
мокрые полотенца. И во-вторых, безотносительно
к чему-либо – визуального образа проблеск тоже
не содержит – я вроде бы говорил Максу: «Какой
у тебя большой член», а он отвечал: «И твой ничего».
Досада из-за того, что я не могу точно восста-
новить произошедшее ночью, пришла после. Куда
серьезнее в этот момент казалось обстоятельство,
что вот-вот могут появиться родители. По кварти-
ре раскиданы окурки. И драгоценное вино, выве-
зенное отцом из Югославии по заминированному
мосту, выпито.
Тут зазвонил телефон. Макс интересовался,
не болит ли у меня голова. «Ну, знаешь, это… ну ты
даешь…» – сбивчиво продолжил он, но больше ни-
какой ценной информации я не мог из него выудить.
К приходу родителей я успел преодолеть разгром.
Я честно указал на пустую бутылку в плетеной кор-
зинке. Мама всплеснула руками… почти пять лит-
ров? «Сколько же пришлось на человека?» – спросила
она. И сама же, не дожидаясь ответа, принялась
перечислять моих близких друзей… Леша, Дима,
Пашечка… «Вы выпили его вчетвером?!» 95
И тут я в первый и последний раз в жизни так
нагло соврал родителям: «Мам, нас было шестеро,
еще Саша и Рустам…»
Мама сказала, что это все равно плохо, но сразу
успокоилась. Папа посмотрел многозначительно:
типа, вырос пацан, – но совсем ничего не сказал.

Собственно, это все. Дорогие мама и папа, примите,

если вы это читаете, мое запоздалое раскаяние. За то,
что я соврал про вино. И не сказал про подсолнечное
масло. На нем в тот вечер жарили карасей. (Но я,
честно, не уверен, что смог им воспользоваться.) Вы
замечательные, добрые и терпеливые. Вы любите
меня таким, какой я есть.
А что касается Макса, то он с тех пор избегал
меня. На ипподром стал демонстративно таскать
(и тискать) какую-то крашеную малолетку. А потом
перестал ходить на занятия. Так мы никогда и не по-
говорили. Я переживал, ну конечно. Иногда гордился.
Если бы память не отрубило, наверняка написал бы
рассказ «Совращение натурала». Но, наверное, эта
физическая реакция с памятью неспроста: вместо
этого получился текст о маме и семейных ценностях.
А как-нибудь еще будет о том, как я стал разрядником
по конному спорту.
 Железнодорожное

96 Проезжаешь мимо дома, в котором прожил всего

какой-то год, – и попадаешь в шторм самых разных
эмоций. Для меня переезд – окончание очередной
серии. Досматриваешь – и кладешь на полку, чтобы
долго не возвращаться. Сознательная жизнь состоит
из обрывков пленки, а сам ты живешь внутри ка-
тушки и редко припоминаешь, как было в прошлом
фильме. Одна из моих серий компактно уложилась
в год моего личного великого перелома, абсурдный
и тем не менее счастливый – 2000-й.
Совсем не важно, как это получилось, кто при-
гласил меня на работу в железнодорожную пресс-
службу и газету «Транссиб». На тот момент я уже
лет восемь марал бумагу как журналист и убедился
в бессмысленности данного занятия. Наступило
состояние рутинного профессионализма, в котором
уже абсолютно все равно, о чем писать: о нашествии
колорадского жука или убийстве директора шоко-
ладной фабрики. Железнодорожники предлагали
неплохие деньги – и после звонка из управления
ЖД я бодро забрал документы на прежнем месте.
Задуматься о прелестях нового работодателя нуж-
но было, вообще-то, уже на следующий день, когда
меня принимали на работу. То есть не приняли. За-
мначальника дороги, которому в обязательном по-
рядке представляли свежую поросль, выковыривая
из зубов остатки пирожка, изрек: «Ты что, образо-
ванный? А в депо был? – и порвал мое заявление. –
Напишешь три статьи о жизни депо – приходи через
месяц…» Из раздумий меня вырвал горячий шепот
пресс-секретаря: «Возьмет, куда он денется, а на пре-
рванный стаж забей, кому он нужен…» Это показа-
лось мне довольно убедительным. Написать три
статьи о трудовых подвигах железнодорожников
было как плюнуть – и вскоре я действительно стал 97
сотрудником зверинца под названием Управление
Западно-Сибирской железной дороги.
Редакция «Транссиба» состояла из настоящих
персонажей. Мой ближайший коллега и сверстник
Макс занимался социальной сферой – главным об-
разом в виде пенсионеров и ветеранов. Дело в том,
что самаритяне-железнодорожники «неустанно пе-
кутся» о тех, кто от заката до рассвета пропахал
всю жизнь на шпалоукладке или в вагоноколесных
мастерских. Говорят, что под главным корпусом МГУ
стоят гигантские холодильники, которые не дают
поплыть грунту Воробьевых гор. Точно так же и эти
высосанные скорлупки людей: если лишить их иллю-
зии благосостояния и причастности к великому делу,
человеческий оползень двинется, а с ним и оборонка,
и перевозки на российский восток, и, не в последнюю
очередь, виллы железнодорожных боссов, цветной
металл для Китая и многое, многое другое… Так
вот, Макс был одним из опорных болтов этой со-
циально-суггестивной конструкции, штамповщик
бесконечных публикаций на тему «Славная биогра-
фия», «Жизнь на транспорте», «Трудовая династия».
Я не сомневаюсь, что и до сих пор штампует – а мате-
риалы по-прежнему размещаются в ведомственной
прессе и на откупленных газетных площадях.
 «Не подохнет никак», – сокрушался Макс после
очередного звонка ветерана труда – и поставлял
типовое, вполне добросовестное количество знаков.
Алексаналексаныч Александров запомнился мне
бесконечным курением, размышлениями о судь-
бах отечества и старинным компьютером, который
он отказывался менять, потому что на нем была
установлена шахматная программа и записаны все
98 партии за десять лет.
Кстати, одно из первых ярких впечатлений о ра-
боте – соседство включаемых для раскладывания
пасьянсов крутейших компьютеров и старинных
печатных машинок, на которых чиновники продол-
жали набирать письма. Не знаю, как с этим обсто-
ит сегодня, но тогда моя озадаченность высокими
технологиями на ЖД оставалась стабильно высо-
кой. Только с письменного разрешения на специ-
альном бланке из здания, например, можно было
выносить (тогда еще широко распространенные)
дискеты или другие носители информации. Чтобы
не разглашать, сохранять режимность и т. д.… И это
при наличии на каждом рабочем месте безлимитной
связи – перекачать по ftp или электронной почте
можно было все, что угодно!..
Александров специализировался на локомотивах,
а еще один коллега по имени Павлов – на путейцах.
Практически в любое время года Павлов приходил
на работу в ушанке и резиновых сапогах. На его
столе всегда стояла банка растворимого кофе. Cвоей
молчаливостью и незаметностью он был мне сим-
патичнее всех остальных сотрудников. О регулярно
меняющихся редакторах ведомственой газеты с уве-
ренностью можно было сказать лишь одно: их жиз-
нями управляла непостижимая карма, они пили
и редко появлялись на работе. Делами заправляла
ответсек Круглянская – старая грымза партийной
закалки, сразу заподозрившая, что я пришел на ра-
боту с подобного поста в другой газете не просто так,
а как будущий ставленник недоброжелателей на ее
насиженное место. Это обстоятельство, как ничто
другое, повлияло на маршруты моих командировок
и темы публикаций. Если в редакционной обойме по-
являлся занудный экстрим вроде проверки техники 99
безопасности в каком-нибудь кузбасском или алтай-
ском поселке, обязательно с выездом на выходных
и ночью в поезде, Круглянская тут же предлагала
отправить на поле битвы за информацию самого
юного и талантливого сотрудника.
Целью одного из таких бессмысленных выездов
был Барабинск, где железная дорога (излишне до-
бавлять, владеющая заводами, газетами, парохода-
ми) отгрохала ресторан. Меня до отвала напичкали
осетриной, но когда я поинтересовался у официанта,
почему в здании упорно не отыскивается уборная,
он отвел меня на задний двор, где за заборчиком
из шлакоблоков была прокопана канава.
Впрочем, редакционная нервотрепка и редакци-
онные маразмы постепенно отошли на второй план.
Потому что состоялась Великая Битва Варениками,
я был влюблен и вил гнездо.
Мне часто говорили, что я лишь позволял лю-
бить себя. Не знаю. Сейчас мне кажется, что я делал
что угодно, но только не плыл по течению. «Я потеря-
ла сына» – мама не разговаривает со мной несколько
месяцев. Если не весь мир, то многие против меня.
Первый совместный быт, – я снял квартиру в Академ-
городке, как хотелось моему тонкому еврейскому
мальчику, – и каждый день полтора часа на работу
 в одну сторону. Так плохо ко всему приспособлен-
ный, – это потом в Гамбурге он будет тянуть нашу
семью, пока у меня не появится стабильный доход.
А в России – аспирантские 400 р. и еще полстав-
ки уборщицы… Тогда я не особенно задумывал-
ся (удивительно разумно по российским меркам!),
что кого-то, будь это родные, однокашники, соседи,
шокировали наши отношения. Я чувствовал себя
100 независимым и сильным в оболочке своих чувств.
А на работе был еще и первый отдел… Однажды
во время телефонного разговора по рабочему:
«Что мне захватить по пути домой?» – в трубке раз-
далось грубое: «Прекратить личный разговор». Гудки.
Я не кричал на каждом углу, что живу с мужчиной,
но и секретом за семью печатями это не являлось.
Несколько месяцев подряд и. о. завотдела – но ставку
необъяснимо отказываются передать. Гораздо позже
мне намекнули почему: моральный облик, естест-
венно… Сейчас мне самому странно, что я почти
не боялся. Или семь-восемь лет назад православные
хоругвеносцы еще не завелись в лужковских, толо-
конских и прочих ретортах – и дышалось действи-
тельно немного вольнее?
Единственный раз, когда я со страхом подумал
о потере работы, – после (хулиганского) выступления
на подиуме «Сибирской ярмарки». К счастью, никто
из коллег и начальников не видел выпуска местных
новостей, где промелькнули мой торс и еще кое-что.
Я показывал дизайнерские жилетки из соломки.
Символические шорты лишь фронтально прятали
самое главное – попу мне оставили открытой.
Я рвал глотку в кабинете Круглянской, рвал когти
на рейдах начальника железной дороги, рвал, вы-
цедив крупицы информации, редакционную почту,
потому что чувствовал, что у меня есть дом, а в нем
ждет любимый человек. Я играл по заданным пра-
вилам. Вот машинист электрички – на помощни-
ках машинистов экономят – сваливается на выезде
из города с сердечным приступом. Поезд-призрак
проезжает, не останавливаясь, станцию за станци-
ей. Единственное, что могут диспетчеры, – давать
зеленый свет. Где-то за Искитимом, на сороковом ки-
лометре, машинист ненадолго приходит в сознание 101
и останавливает состав. Все могло бы закончиться
иначе. Журналисты обрывают телефоны. Разумеется,
мы снабжаем их самой достоверной информацией.
Самой успокаивающей.
К декабрю я все чаще стал впадать в уныние. Мой
парень собирался в Германию – это казалось неверо-
ятным недоразумением. Редакция мучительно ро-
жала новогодний номер – первый цветной в истории
газеты, дополнительный фактор стресса… В самый
разгар этого в больницу попал верстальщик. Мне,
как универсальному и техническому гению, заслу-
женному левше и человеку доброй души, предстояло
доделывать обложку и везти газету в типографию.
Две ночи на рабочем месте – и номер выходит. Вечер
выходного дня – я чувствую себя героем отрасле-
вой прессы и наряжаю елку, когда раздается зво-
нок Круглянской. Начальник ЖД недоволен цветом
праздничной ленточки на первой полосе. Будем
переделывать. Заодно и новую заметку вверстаем.
Вся редакция уже в сборе, ждут только… В этот мо-
мент у меня в голове промелькнуло, что моей семьи
через неделю не станет; что эта многостаночная
работа ненавистна мне; что Круглянская зарвалась
и слишком смачно лижет чью-то жопу… И еще пара
мыслей, которые я не замедлил высказать.
 «Хорошо, я действительно не могу заставить вас
работать три ночи подряд. Повода быть недовольной
вами у меня тоже нет. Пообещайте, что вы напишете
заявление по собственному».
Когда я сдавал дела, Макс, Алексаналексаныч
и Павлов выстроились выражать соболезнования –
и я вдруг понял, что они навсегда останутся здесь,
будут дрожать за свои задницы и даже на смертном
102 одре бредить о значке «Почетный железнодорож-
ник». А у меня больше не будет такой подневольной
работы.
Черная полоса, по моим ощущениям, продол-
жалась еще долго, но вот… вот я праздно шатаюсь
по Москве, знакомлюсь с новыми людьми и даже
что-то зачитываю на сборище авторов «Стихиры»;
вот я получаю место в языковом центре; впервые
прилетаю в Германию; сдаю в печать книжку; вот
переводы; вот волейбол. Черные полосы нужны,
чтобы понять, кто ты есть и чего ты можешь добить-
ся, когда остаешься один. В октябре случилась моя
свадьба, – мы были первыми русскими мужчинами,
зарегистрировавшими такой брак, – а в конце зимы
я перебрался в Гамбург.
Мой 2000-й – это пачка публикаций, за которые
теперь стыдно, но какой все-таки опыт; это треуголь-
ник поездов Омск–Барнаул–Новокузнецк; это вечер-
ние прогулки к Обскому морю за руку с любимым
человеком, – не обращая внимания на вытянутые
лица встречных. Это вкус скорых перемен, которые
нельзя остановить.
 Повесть о спартанцах

A (…)

Меня хотели назвать Андреем, как прадедушку Ан- 103

дрея Кондратьевича Дитцеля, добрейшего и очень
красивого человека. Он был призван на фронт
еще до августовской депортации немцев из Поволь-
жья. Точно не знаем, где он погиб – либо на войне,
либо в трудармии, куда вскоре отозвали всех воен-
нослужащих подозрительных национальностей.
И первые несколько дней жизни меня называли
Андреем. Но отец неожиданно настоял на другом
имени, в честь лучшего друга. Я рос, ходил в школу,
поступал в институт. Но мне всегда хотелось быть
Андреем. Постепенно это приняли друзья. И родите-
ли перестали удивляться, когда к телефону просили
пригласить Андрея. В восемнадцать лет, отдавая в пе-
чать первую большую подборку стихов, я задумался,
как их лучше подписать. До этого несколько текстов
выходили за подписью Андрей Веселов или Андрей
Невеселов – по настроению. Подписался Дитцелем.
Бабушка плакала. Прабабушка была еще жива, но ма-
ло понимала родных. Когда я ее навещал, она расска-
зывала, мешая русские и немецкие слова, что есть
только одна сильная молитва – «Кристи Плют». Я был
уверен, что она сама придумала этот страшный и пу-
таный текст и к тому же меняет его каждый раз, рас-
сказывая по памяти. Позже я узнал, что это стихотво-
рение 1739 года, его написал граф фон Цинцендорф.
 Имена сильнее нас. Мое со временем обзавелось
всеми мелочами, которые требуются для решения
иных формальностей с почтой, налогами, билетами
и т. д. Перебирая бумаги, я на днях сложил отдельной
папкой авторские договоры, выписки из типографии,
заявки на сценарную работу, письма, переводы. Сей-
час я могу подписывать любым из имен официальные
документы, это невероятно здорово.
104

Школа

Бывшая учительница собирает книгу о городе и шко-

ле, просит что-нибудь написать. Ну хорошо, попро-
бую, хотя не уверен, что ей пригодится.
Что меня больше всего удивило и что больше
всего понравилось в первом классе? Совершенно
не раздумывая отвечу: фонтанчики с питьевой во-
дой. Любимой игрой, конечно, было зажать струю
и неожиданно забрызгать проходящего школьника.
Только пить из фонтанчиков нужно было осторож-
но. В любой момент кто-то мог толкнуть. У одного
одноклассника навсегда осталась рассеченной губа.
Столько крови я тогда видел впервые. И он, и я, и еще
несколько детей знали, кто толкнул, но не хотели
быть стукачами.
Да, это одно из первых выученных в школе слов.
А одна из наших веселых игр называлась в парашу
или парафин. «Парашей» становился тот, кому под-
брасывали половую тряпку или что-нибудь куда
более грязное. Тот, кто его трогал, сам становился
парашей или «парафинился». Но на деле это была
бесконечная эстафета – вся школьная параллель но-
силась на переменах с тряпкой, пока ее не отнимали
учителя или дежурные по школе – парашей успевал
побывать каждый, это не было большой трагедией.
По крайней мере в младших классах.
Окончание младшей школы совпало с тем, что все
фонтанчики опечатали. Вода теперь была только
в туалетах или в умывальниках перед столовой – там
никогда не мыли руки, но всегда стояла очередь пить.
Школьный водопой. Сначала фонтанчики можно бы-
ло тайком открывать ключом, но потом они насмерть 105
заржавели. Еще около года они стояли как мусорки
и плевательницы, пока их одним прекрасным днем
не выкорчевали и не сдали в металлолом.
Меня не переубедить, что пересохшие фонтан-
чики и конец детства как-то связаны с разрухой,
новыми талонами – на туалетное мыло, макарон-
ные изделия, чай, сахар… Наша безумная классная
Надежда Ивановна еще проверяла качество узлов
и чистоту пионерских галстуков, между делом от-
мечая, что поляки предают коммунизм, – в треть-
ем классе нам, кстати, разрешались только белые
рубашки, – а на улице уже творилось что-то нево-
образимое. На фоне первых кооперативов и пере-
стройки, но в особенности накануне перемен, нево-
образимо расцвел блат. По знакомству доставалось
практически все – дутые сапоги, бытовая техника,
справки, путевки. По знакомству же можно было
избавиться от унизительной физкультуры или бес-
смысленной школьной практики. Но мои родите-
ли, к счастью или несчастью, ничего подобного
для меня не делали.
Мне было лет девять, когда я догадался, что сис-
тема дает сбои. Конечно, тогда бы я назвал это ина-
че. Чтобы как-то занять детей на летней практи-
ке (по каким-то причинам нас не могли вывезти,
 как всегда, в совхоз «Заводской») в школе объявили
сбор лекарственных растений. Тут же во дворе. Вы-
дали мешки и проинструктировали, как рвать подо-
рожник и мать-и-мачеху. В одном из самых грязных
и индустриальных районов полуторамиллионного
города! Школьники старались побыстрее выпол-
нить норму и освободиться. На полу в рекреации
расстелили брезент и раскидывали травы для про-
106 сушки. Каких сорняков там только не было! И это
сено начинало медленно подгнивать. В последние
дни «практики» я видел, как старшеклассники устро-
или на брезенте возню. Даже если «сырье» и попало
в аптеки, в чем я сильно сомневаюсь, то могло стать
для больных источником разве только свинца.
За полчаса до звонка на первый урок класс, на-
значенный дежурным, выстраивался в живую цепь
и блокировал школьный вестибюль. Чтобы ученики
не могли без разрешения продвинуться в раздевалку
и на второй этаж. Бывало, кому-то удавалось порвать
цепь дежурных с разбегу, как в игре «цепи кованые».
Но за четверть часа до звонка перед живой плотиной
все равно собиралась внушительная толпа. После
открытия шлюзов в раздевалке и на лестницах, ес-
тественно, творилось смертоубийство. Кто и зачем
придумал этот ежедневный спорт – было и остается
для меня загадкой.
Школа – со спивающимися «трудовиками», отрав-
лениями в столовой, тычками в спину – оставалась
тем не менее одним из убежищ от еще более абсур-
дного и жестокого окружающего мира. Все свое
школьное средневековье я провел между домом
и школой, по возможности не задерживаясь на улице.
Библиотека № 59, еще один опорный пункт, находи-
лась в другом микраже, и добираться до нее было
уже подвигом. Да, деньги трясли, но это было не так
страшно. За яркий портфель или новую куртку могли
и замочить, порезать. Как и за чуть более длинные
волосы, за что угодно, выделяющее тебя из толпы.
При том, что я был заучкой («ботаник» в Сибири
не говорили), ко мне довольно хорошо относились.
Парни из местной банды подростков, в которой за-
правлял некто Бадырин, на два года старше, олицет-
ворение животной жестокости, даже заступались 107
за меня, «гения». Если кто-то из них дожил до двад-
цати, то наверняка не на свободе. Я откупался от них
чертежами космических кораблей. Не знаю, кому
из них и почему это пришло в голову. И что они с ни-
ми делали. Я рисовал очередные межгалактические
крейсеры на фотонных отражателях, у меня просто
забирали рисунки.
Сам Бадырин однажды исчез. Классная, с трудом
подбирая слова, объявила на собрании, что он за-
ставлял других мальчиков «лизать его переднее мес-
то». Могла бы и не стесняться. Мы все уже – по край-
ней мере теоретически – знали, что это называется
«давать в рот». Как и много другого о половой жизни.
Что, например, телка, которая у кого-то «взяла», по-
том становится «маститой», блядью, и с ней это могут
делать все остальные.
Однако от самых глубоких знаний что-то меня
берегло. Или я сам занял глухую оборону. В конце
концов, я не был таким уж слабым. Я занимался бе-
говыми лыжами, а потом конным спортом – в этом
было, по меркам моих одноклассников, что-то почти
небесное. Но не знаю, сколько я мог бы выдержать
оборону в одиночку и вообще развиваться без ка-
ких-либо ориентиров, кроме журналов и детской
библиотеки, в которой все перечитал.
 Если бы не пара учителей – на фоне невыносимой
серости и тоски, – я бы, возможно, никогда не узнал,
что есть другие люди и какая-то другая жизнь. Новая
математичка, сразу прозванная Любашей, Любовь
Владимировна, поставила класс – а не наоборот –
с ног на голову. На ее уроках парты сдвигали в круг,
а выбор места (и само посещение занятий) были
добровольным. Настоящая революция на тот мо-
108 мент – мы лишь незадолго до этого сняли пионерские
галстуки. Успеваемость не пострадала. Любовь Вла-
димировна приносила на уроки и зачитывала Кар-
неги – сейчас смешно, а кто его тогда знал в СССР, –
Библию и, кажется, даже Борхеса с Кортасаром.
Потом мне повезло с учительницей немецкого –
Софья Андреевна была на нашей промышленной За-
тулинке едва ли не единственной, повидавшей мир,
четыре континента, соц- и каплагерь. То, что сложная
судьба забросила ее сюда, было для меня и моих
друзей невероятным везением. Когда я спустя много
лет стоял на стене крепости Кобленца, захотелось
набрать ее телефон: «Все точно так, как вы рассказы-
вали в шестом классе, вода на слиянии рек разного
цвета, Мозель желто-зеленый, Рейн сине-черный…»
Что, пожалуй, даже важнее огромной эрудиции,
Софья Андреевна – первый человек мира, которого
я встретил. И первый человек без дома. Хотя дом,
конечно, был – мы с парой одноклассников быст-
ро стали там завсегдатаями. Я впервые пробовал
там водку. Да. Я впервые выбрался с Софьей Андреев-
ной на органный концерт. В клуб интеллектуальных
игр. И многое еще.
«Мы – дети того и другого века, поколение рубе-
жа», – пишет мелом учительница литературы. Рядом
с доской плакат: храм Христа Спасителя накануне
взрыва и текст: «Что имеем – не храним, потерявши –
плачем». Это конец школьного средневековья, выпус-
кные классы, такие же дикие, как и годы, на которые
они пришлись. В наши головы хлынул неочищенный
поток информации и политинформации, Агни-йога
пополам с Зигмундом Фрейдом и Григорием Яв-
линским. Елена Львовна – одно из олицетворений
противоречивого 91-го, чуть менее экстравертиро-
ванный клон Валерии Ильиничны Новодворской. 109
Нина Николаевна вела экономическую географию
(блестяще и светски) и добровольно-принудитель-
ные курсы русской религиозной философии (бес-
толково, с растущим православным фанатизмом).
С ней я как самый умный десятиклассник области
ездил на последнюю школьную олимпиаду СССР
(вообще-то страны уже несколько месяцев не было
даже на бумаге). Что-то случилось с нашими билета-
ми, мы возвращались в Новосиб с приключениями,
на переполненном поезде Москва – Пекин», заплатив
проводникам.
За один вечер мы с парой одноклассников распи-
сали стену класса листьями и цветами – страшной
мазней, по большому счету, – но нас только похва-
лили за инициативу и креативность.
Мы созывали школьный парламент и издавали
эротическую газету. Мы, выпускные классы, практи-
чески самостоятельно выстраивали программу и вы-
бирали учителей. (Кажется, теперь такое в средней
школе снова невозможно?) И в результате получили
аттестаты очень самонадеянными, очень начитан-
ными, но не вполне готовыми к тому, что начнется
после. Возможно, наше поколение сформировалось
на волне потрясений таким деидеологизированным
и лишенным каких-либо авторитетов, что просто
 навсегда остается в состоянии беспорядочного
поиска.
Школа позволила физически выжить. В ней
я встретил несколько людей, без которых не стал бы
самим собой. А вот знаний и опыта она не дала.
Скорее обеспечила множеством заблуждений. Так
и вышло: половина страниц в книге детства черные
или вовсе вырванные… Хотя самые важные части
110 сохранились – оглавление, комментарии, списки
замеченных опечаток. Хочется так думать.

Про Гамбург

В Германии провели опрос «Счастливы ли вы и до-

вольны ли своей жизнью?». Самая высокая доля счаст-
ливых оказалась в Гамбурге – 77 %. Бавария отстает
на целых 17 %. Хуже всего в Бранденбурге, там лишь
каждый третий счастлив.
Какие теории могли бы объяснить подобное
распределение? Только давайте не будем спорить
об уровне безработицы – это было бы слишком прос-
то. Вот еще одна замечательная статистика. На сред-
нестатистического немца в жизни приходится 6,3
сексуальных партнера. Гамбург лидирует не только
по счастью, но и по числу партнеров – 10,4.

Weil kein Ich werden kann, wo kein Du bist

Вчера я наконец сформулировал этот вопрос. Нетер-

пение было таким сильным, что я сразу задал его
близким людям. Все равно нужно было спасать вело-
сипед (самое спортивное занятие – останавливаться
каждые десять минут и подкачивать колесо). Я бро-
сил рюкзак на скамейку у канала Кайзера Фридриха
и принялся рассылать sms:
Интересно: если сам не можешь быть счастлив,
но можешь хоть кого-то сделать счастливым – чего
ждет от нас Бог?
Ничего удивительного, что ответы на такие
вопросы не заставляют себя долго ждать. Тут же
раздался звонок с острова в Северном море и при- 111
шло два текстовых сообщения. Единодушия между
моими собеседниками не наблюдалось, хотя каж-
дый по отдельности и был прав. Поэтому я умолчу
об этом. Верно заметила фрау Керхер, ответившая,
правда, не на этот вопрос, а на следующий, который
еще не был задан. В вольном переводе с немецкого:
«Если твой конь подох – пора слезть с него».

Тадзио

Балет Ноймайера по «Смерти в Венеции» – рыхлый,

распадающийся на хореографические номера. Как
в фотографии рискованно смешивать солнечный и ис-
кусственный свет, так и в музыке – Баха и Вагнера.
Но что меня потрясло, помимо предельной дозы го-
моэротики, – передача переживания неуверенности
и неловкости при встрече с красотой (и молодостью,
но об этом лет через двадцать). Растерянность, страх
жеста или слова перед лицом естественного, когда сам
ты, – на девяносто процентов тела состоят из воды, –
лишь социальная память, бесполезная и фальши-
вая. И если в чем-то остается смысл, то в том, чтобы
продлить момент наблюдения, любования. Не обя-
зательно самой любви, если ей некуда пустить корни.
 Пляж

Пляж в Боберге – любимое место размышлений

о тщете человеческого существования. Каждый раз
меня поражает обилие старичков, кое-как ковыляю-
щих по дюнам – в чем мать родила, следует понимать.
Смотришь на такого и беспокоишься, что вот-вот
испустит дух, – кардиостимулятор откажет на жаре
112 или почечная колика случится… Но нет, этот Мафу-
саил подмигнет тебе хитро, начнет тереть свою пи-
письку – а та растет, как у тинейджера. Одна старая
сморщенная обезьянка бегала по соседству часа три
подряд, то и дело почесывая свой стояк. Я не выдер-
жал и указал: «Поделитесь секретом, как вам это
удается, – виагра?» Кто-то услышал меня и заржал.
Однако старичок не смутился, а с гордостью заметил:
«Это у меня от природы!»
Встречи. Спустя два года увидел вернувшего-
ся из Индии F. Амзеля. Мы поздоровались, он был
в каких-то старомоднейших (либо суперстильных)
купальных трусах в серую полосочку и в соломенной
шляпе. С красивым и манерным мужчиной – а я ду-
мал, что он вернулся к женщинам или воздержа-
нию. Бывает, что мы недоблагодарим. Реже бывает,
что благодарность неуместна – зачем благодарить
воду за то, что она мокрая, или ветер за то, что он
свежий? Я мог бы рассказать F., что переломилось
во мне к лучшему за пару недель знакомства с ним,
но вряд ли его это хоть сколечко интересует. Он
такой – прекрасный и неодушевленный.
Я разговаривал с видеооператором, который сни-
мал и запомнил меня на европрайде в 2004-м.
И странное. Валяясь на своем пледе, я в какой-
то момент зафиксировал, что меня внимательно
рассматривают. Рядом на корточках сидел парень
в безупречно белых брюках и строгой черной рубаш-
ке. Он не стал отводить взгляд. Я спросил: «И не жар-
ко в строгом?» Парень на минуту задумался: «Да,
жарко. Но ничего не могу поделать». Возникла пауза,
мне нужно было обдумать message этого сообщения.
И тогда он еще внимательнее посмотрел на меня
и сказал: «Если бы я выбирал тебе имя, то назвал бы
тебя Тадзио». 113
Я озадачился: «Кажется, имя не подходит мне
по возрасту…» – «А сколько тебе?» – «Мне тридцать». –
«Вот не подумал бы». – «А тебе?» – по лицу я предпо-
ложил бы, что ему не больше двадцати пяти: нежная
кожа, в уголках глаз ни единой морщинки, чуть вью-
щиеся волосы, прикрывающие виски и лоб. «О, я го-
раздо старше тебя, – совершенно серьезно ответил
он. – Дело в том, что я и есть Густав, Густав Ашенбах».
Я встретил его взгляд – серьезный и спокойный.
«Знаешь, здесь необыкновенная природа. Когда
я вижу всех этих людей и то, чем они занимаются,
нисколько не удивляюсь…»
На это я, стараясь улыбаться, показал ему
свое ободранное запястье: «Да, я тоже чувствую
что-то в самом воздухе. Вот, мне захотелось залезть
на дерево – такие хтонические силы здесь». – «Хто-
нические? – переспросил Густав. – Ты говоришь
по-гречески?» – «Вообще-то я просто перелез по той
большой ветке на другую сторону канала и спрыгнул;
но это почему-то собрало зрителей, и я, болтаясь
в воздухе перед прыжком в крапиву, представлял
себя привязанным к жертвеннику, под которым вот-
вот зажгут огонь». Теперь говорил я, а он молчал.
«Посмотри», – захотелось мне показать Густаву еще
что-то. Рядом со мной цвел боярышник – в Боберге
 его много, и в эти дни все пропахло его легким за-
пахом. Я тронул ветку, на меня посыпались кремо-
вые лепестки… «Как жаль, как жаль, что мне уже
пора», – сказал Густав, протянул руку и провел мне
по волосам, собирая опавший цвет. «Но подожди…
Хочешь, я тебе еще что-нибудь расскажу или по-
дарю?» – я сделал, возможно, и немного дешевый,
но однозначно понятный жест: рука, записываю-
114 щая на листке номер. «Нет, мне действительно пора.
Но мы еще увидимся, обещаю». Я больше ничего
не успел сказать – он встал и, честное слово, исзчез.
Может быть, я смотрел против солнца и упустил
момент, когда он слился с каким-то лучом или самим
солнечным диском.
Он не приснился. Знакомая парочка, отдыхавшая
неподалеку, завистливо отметила, что я, видимо,
лично знаком с самыми красивыми мужчинами
пляжа. Я не стал опровергать.

Друзья спорта

Сейчас мы живем в разных городах, вертимся

на разных орбитах и общаемся лишь эпизодически,
но раньше Оливер был одним из тех друзей, с кото-
рыми я ходил в воду и огонь, выбирался на крыши
в Шанценфиртеле, крутил джойнты и всерьез диску-
тировал о смысле жизни. Сексуально он меня не ин-
тересовал – наверное, потому, что из-под воротничка
рубашки у него выглядывала рыжая шерсть.
В то же время знакомые жестами, полунамеками
и намеками убедили меня подать заявку на вступ-
ление в сообщество «Друзья спорта». В нем состояло
около тридцати мужчин в прекрасной физической
форме. Для чего они самоорганизовались, посторон-
нему наблюдателю не было понятно. Страница сооб-
щества в Интернете выглядела довольно нейтрально.
Но когда меня приняли, все стало на свои места. Раз
в две недели участники встречались в чьей-нибудь
просторной квартире и трахались. В этом и состояла
их главная миссия. Эти встречи были настоящими
праздниками юности и здоровой плоти. К моему
удивлению, чаще всего народ собирался прямо 115
через перекресток от моего дома в Аймсбюттеле,
у авиаинженера Алекса, стажировавшегося в конс-
трукторском бюро Туполева и поэтому говорившего
по-русски. С Алексом я уже успел переспать, но он
ни о чем не рассказывал. Конспирация у друзей
спорта была на высоте.
Каждый участник мог в течение двух суток на-
ложить вето на прием новичка. Поэтому сообщест-
во к моменту моего вступления уже почти не при-
растало участниками: такой массе людей сложно
сойтись во вкусах. Тем не менее заявки поступали.
Пару раз я одобрял или не одобрял попадавшие мне
в руки, вернее – просмотренные в разделе для мем-
беров, анкеты кандидатов. Но однажды на прило-
женной к формуляру фотографии оказался Оли-
вер. Я задумался. Раздеваться в его присутствии
мне не хотелось. И вносить в нашу дружбу некий
порнографический элемент тоже, – она мне была
дорога другим. Но мои представления о взаимопо-
мощи, доверительности и прочих высоких материях
давали трещину.
Так я, вполне в своем амплуа, – подобные ситуа-
ции случались и до и после, – принял самое честное
и глупое из возможных решений. Я воспользовался
правом вето и гарантированно провалил вступление
 Оливера в «Друзья спорта» (хотя вряд ли мой голос
против был единственным). Вместе с тем я пригла-
сил Оливера на чай и признался ему, что не могу
принять решение, то есть что уже пару месяцев
состою в том самом сообществе, куда ему так хо-
чется попасть, но не хочу разрушить наши высокие
отношения и поэтому поступаю так… Оливер даже
не дослушал выкладку до конца. По его мнению,
116 я предал эту дружбу. Не говоря о том, что вообще,
как человек чуткий, мог бы давно обратить внима-
ние на его интерес и трахнуть без всяких друзей…
спорта. А теперь все кончено.
Мы долго не общались, потом кое-как восста-
новили диалог и вот сейчас созваниваемся пару
раз в год.
Только чтобы вы не подумали, что я циничная
и бессовестная скотина, надо добавить, что на встре-
чи «Друзей спорта» я после этой истории ходить
перестал, и вскоре автоматически вылетел за не-
участие. Но Оливеру об этом не рассказал. Мо-
жет быть, для того, чтобы втайне чувствовать се-
бя хоть чуть-чуть рыцарем, этаким благородным
и сильным.

Повторяется

Пару ночей подряд снится, что все люди на самом

деле заключены в полупрозрачные сферы, напо-
добие огромных мыльных пузырей. Все движутся
по канавкам и бороздкам упрощенного земного
ландшафта. Молотить руками или семенить нога-
ми бесполезно – воздействие на траекторию ми-
нимальное. Когда я присмотрелся, все оказались
одеты – в то, что называется комфорт-одеждой. Я был
босиком, в джинсах и майке. И у каждого с собой
оказался минимальный набор предметов. Я видел
Олега – в его небольшом шарике парило множество
безделушек, диски, какие-то карандаши. На внеш-
нюю поверхность – в радужных разводах, действи-
тельно как у мыльного пузыря, – налипли кусочки
от всех зон и участков, где он передвигался. Лис-
тья и хвоинки, обрывок афиши с текстом, кажется, 117
на испанском.
В моем собственном шаре было очень много пус-
тоты (на дне лежали пачка бумаг и фотоальбом).
Понимая, что управлять этой махиной, двигающейся
по сложной траектории, нельзя, я все же пытался
предотвратить столкновение. Напрягся, ожидая
хлопка, но шары плавно самортизировали и оттол-
кнулись друг от друга. Вмятины на пленках начали
выправляться.
Многие сферы, разных размеров и оттенков цве-
тов, двигались парами или группами. Не очень по-
нятно, чем обусловлено это движение – каким-то
ветром или геологическим характером местности.
Но что я понял – некоторым удается как-то раска-
чаться или подпрыгнуть. И еще я откуда-то узнал,
что произойдет, если оболочка порвется. Дело в том,
что внутри шаров совершенно нормальная сила
тяжести. А вот снаружи – отрицательная, и все, вы-
павшие туда, падают вверх.

Пробуждение

Когда интенсивность ночной жизни снижается,

в злачных местах так и кажется, что все рассмат-
 ривают тебя, – а может быть, виною была неформат-
ная белая рубашка или то, как я бодро влил в себя
предложенную Юргеном водку. На танцфлехе к двум
ночи можно было лишь осциллировать. Я отошел
выпить текилы, потому что это самый доступный
крепкий напиток, а денег с собой почти не было.
Ко мне подкрался смутно знакомый лицом (клуб,
Интернет?) мужчина и сказал: «У тебя в глазах та-
118 кая печаль… как у… – я наклонился к нему, чтобы
расслышать, – как у щенка», – повторил он, отвер-
нулся и оставил меня стоять у стойки бара с этим
знанием.
На Репербане среди гламура и пьяни меня удиви-
ла женщина, живущая, по-видимому, где-то в квар-
тире с окнами на улицу. Запахивая домашний
халатик, она спустилась по лестнице покурить
и поболтать к продавцам магазинчика с телефон-
ными картами и пивом, простоволосая и уверенная
в себе. Постоял и послушал, речь шла о каких-то бы-
товых пустяках, вроде вывоза мусора и уборки
на лестнице.
Женщины в этих краях хватают тебя за рукава,
просят ответить на какой-нибудь пустячный вопрос
или просто, неотрывно глядя в глаза, шепчут: «Тебе
я отсосу всего за двадцать евро». Но вчера ко мне
впервые в жизни прицепился транс – в черной кур-
тке из кожзаменителя и длинном черном парике.
Может быть, я, не зная того, стоял на каком-то опре-
деленном месте или подал какой-то определенный
знак. Или просто разглядывал людей. Ощущение
абсурда этой ночи стало таким сильным, что ме-
ня пробрал ужас, и я, сдерживая и успокаивая се-
бя, чтобы не сорваться на бег, побрел ходульными
шагами домой.
 Кровь

Кофе, приготовленный фрау Бурмайстер, нужно раз-

водить 1/3 молока. А фрау Байерли – 1/2. Как говорил
Воланд, вот что значит благородная кровь. В семейст-
ве Байерли, которому принадлежит наша фирма, все
доживают до девяноста, хотя пьют кружками эспрес-
со и постоянно курят невыносимо крепкие сигары.
Меня полюбили, потому что я кофеиноустойчив. 119

Собачки

В Ротербауме, где я работаю, среди маленьких вилл

и аллей гуляют почтенные дамы с болонками и други-
ми ценными собачьими породами. Одну такую даму
я уже пару лет узнаю, потому что вижу, как минимум,
по два раза в день. Мы здороваемся, я при этом каж-
дый раз немного морщусь, вспоминая, как наступил
в оставленный ее собачкой подарок. Дама пудрится
и носит драгоценности. До недавних пор она каза-
лась мне скучающей аристократической старухой.
Но на днях я заметил, что она выгуливает не двух
болонок, а какого-то терьера. А вчера она, опира-
ясь на палочку, гуляла с пуделем. При этом к ней
подошла другая дама – энергичная и одетая совсем
уж с иголочки. Было похоже, что дама-в-пудре получа-
ет разнос и за что-то оправдывается. И (только) тогда
я понял, что «моя» старушка – вовсе не аутентичная
и аутичная аристократка. Она лишь выгуливает соба-
чек настоящим аристократам. Возможно, по графику.
Наверняка – днями напролет. А то выражение, что
мне всегда казалось презрительной скукой, скорее
всего отпечаток хронической усталости и безнадеги.
 Подарки

Неделю назад, за распитием Альстера/Радлера после

второго похода на «Shortbus» в обществе индийского
Феликса и еще двух симпатичных молодых людей,
на которых он предполагал мое влияние, – один
из них счастливо сосуществует в союзе с бразиль-
ским программистом, а второй переезжает в Гамбург
120 с юго-запада и снял у меня на неделю комнату, –
я получил в подарок желание. «Все, абсолютно все,
что взбредет тебе в голову. Только один раз у тебя
есть такой шанс», – прошептал Феликс, когда наши
спутники отвлеклись. Я ответил, что такие подарки
получают не каждый день, и мне нужно подумать
над его предложением.
И вот мой юго-западный гость уехал, впечатления
от фильма улеглись, каждый из нас, кроме, наверное,
спутника бразильского программиста, отсмотрел
по несколько порнофильмов, а я в спешке уезжал
на выходные из Гамбурга, оставив в квартире неве-
роятный бардак, кучу посуды, пыль и прочие пре-
лести. Тогда я позвонил Феликсу, у которого имеется
запасной ключ, и сказал, что теперь я знаю, чего
хочу. В результат не верилось – голос Феликса звучал
разочарованно, но, очутившись сегодня ночью дома,
я обнаружил, что пыль аккуратно протерта, завалы
мусора: стеклотары, упаковок и пр. – ликвидиро-
ваны, посуда перемыта и аккуратно расставлена
по шкафчикам.
Это, конечно, бытовуха, да еще и по заказу. Но та-
кое ощущение, как будто мне подарили неделю от-
пуска на Эгейском море, честное слово. Задумался,
а умею ли я сам радовать и подзаряжать. Не знаю.
Моими благими намерениями вымощены мирные
и шумные разфрендживания. Однажды накануне ДР
интересного, но практически незнакомого человека,
находящегося от меня в двух часах лета через одну
госграницу, мы так проникновенно поговорили в ICQ,
что я просто подарил ему визу и билеты на самолет.
Именно этот подарок стал причиной сожалений
и упреков, о которых я непременно расскажу как-ни-
будь позже. Один раз – уникальность ситуации в том,
что у (немецкой) жертвы не было сетевого дневни- 121
ка – я исполнял серенаду, под балкончиком и пада-
ющим снежком. Кажется, с поправкой на разницу
менталитетов, это была плохая идея. Жертва меня
терпеть не может.
Предание еще свежо, а коммуникация пунктирна,
и я пока не знаю, во что вылилась моя последняя
акция, собственно, заготовка, – запомнится ли она
как глупость или станет началом нового союза. Дано:
скверная погода и человек, плохо ориентирующийся
в Гамбурге. Самое сложное – дипломатия перво-
го жеста. Условиться о встрече в городе, усадить
на скамейку недалеко от стоянки такси и завязать
шарфом глаза. Дальше – дело техники и чаевых.
Быстро договориться с таксистом (черный плохо
понимает немецкий, но обещает помочь). Осто-
рожно занять места, контролируя, чтобы ничего
не было видно.
По дороге к Эльбе мы попали в пробку, – тем луч-
ше, дезориентация на местности. Путешествие
на Ландунгсбрюкен заняло не пять, а пятнадцать
минут. Глядя на нас, таксист посмеивается и чешет
репу. Мы спускаемся на лифте в туннель под Эльбой –
и полтора километра я по-рериховски веду моего ис-
пуганного спутника пешеходной полосой через про-
хладную и гулкую трубу. Лифт вверх и асфальтовая
 дорожка влево-вправо-вниз-вверх. По-настоящему
он запаниковал, когда мы попытались подняться
на парапет над водой – и совершенно зря, потому
что в этот момент можно было бы полететь на камни
мола. Я снял ему шарф – мы стояли на другой сто-
роне реки, перед нами был вечерний город. В такие
моменты нужно целоваться – даже с малознакомыми
людьми независимо от их возраста, пола и сексу-
122
альной ориентации, – пока они не пришли в себя,
разумеется. Чтобы отогреться на речном ветру, ре-
комендуется традиционный бальзам «Егермайстер».
Из горлышка.
Он так ничего и не сказал «по содержанию».
Только о том, что не понимал, где мы. Ему каза-
лось, что мы забираемся на какую-то башню за го-
родом, – но, спрашивается, почему мы тогда спуска-
лись под землю? В последний момент ему пришло
в голову, что я его сейчас столкну – куда угодно,
с крыши или в канализационный коллектор, а сле-
ды уже безнадежно удалось замести, – и он прове-
рил, в кармане ли его бумажник, чтобы при нем,
по крайней мере, остались его аусвайс и кредитная
карточка.
На самом деле, нет ничего проще, чем подарить
кому-то весь мир, звезду (помните мультфильм?),
радугу или даже вечную верность. Но попробуй-
те подарить что-нибудь действительно полез-
ное – и вы в тупике. Мне кажется, я постоянно
завожу и себя и других в такие переулки, где
нет автобусных остановок и даже такси, до утра
пугаю кошек, а потом засыпаю в вагоне метро
или S-Bahn’a и, вдобавок ко всему, проезжаю свою
станцию.
 Почерпнуто из сна

Когда умираешь, не сразу замечаешь это. Дога-

дываешься, что что-то не так, обобщив следующие
факты: 1) тебя не замечают люди (правда, прими-
тивная коммуникация возможна, если строить
рожи, пинаться, орать, – тогда они с недоумением
оглядываются и морщат лоб); 2) не нужно в туалет
(и, к слову, ни при каких обстоятельствах не на- 123
ступает эрекция); 3) вдруг обнаруживаешь, что ты
можешь летать.
Разобраться в самой технике полета очень легко.
Конечно, хочется посмотреть на город сверху, од-
но, другое, третье; но потом охватывает желание
проверить, как высоко ты можешь подняться; ну-
жен ли тебе, например, теперь для дыхания кисло-
род и холодно ли там, на высоте пары километров.
При этом ты встречаешь НЛО наподобие вагины
(как мне потом показалось, форма закономерна).
Видимо, это и есть узкие врата (они же игольное
ушко); через дырку (или, скажем, шлюз) можно
перебраться на другую сторону. Рассмотреть ее
можно было довольно хорошо: большой зал, свечи,
рояль. Но моя голова никак не входила в эту дырку,
и я прекратил попытки.
В чистилища можно беспрепятственно спускаться
(как бы на экскурсию) в любое время. «Спускать-
ся» – поскольку ниже уровня земли летать не по-
лучается. А ведет туда множество лестниц, лифтов
и просто провалов, которые (кто бы мог подумать)
есть на углу каждого дома. Больше всего чистилища
напоминают тесные и прокуренные ночные клубы.
И большинство тех, кто там находится, не хочет
покидать их исключительно по своей воле. Ах да,
 что меня больше всего удивило: там до сих пор в ходу
немецкие марки, а не евро!
Цветаевы (это как о знакомых говорят, Зерновы
или Рицы, но никогда обе фамилии), Марина и Сер-
гей, живут в обветшалом доме, все оплетено плю-
щами. Летание им кажется слишком простым и не-
поэтическим способом передвижения, suspekt. Если
мы вообще говорили (они молчаливые), то на не-
124 мецком. Отсюда и слово bodenständig, оставшееся
как впечатление.
Проснулся с невероятно распухшей, больной го-
ловой и решил сразу записать все, что задержалось
в памяти. К счастью, оказалось – немного. Теперь
можно варить кофе.

Языкознание

Also, два хуя… Der Singular ist хуй, Plural хуя. – Nein,
eine falsche Schlussfolgerung, die Pluralform wäre dann
хуи!!! Метро. На лице русской женщины, через два
ряда сидений от нас, написан ужас.

Мультикульти

Пойти на невероятно модную вечеринку меня

не в последнюю очередь вдохновила покупка крас-
ной майки, облегающей, короткой и невероятно
приятной на ощупь. Как водится в провинциальных
городках вроде нашего Хаммербурга, я встретил
знакомых. И прежде всего моего любимого полицей-
ского Свеннибоя. Угораздило же меня пожаловаться
на этикетку, оставшуюся после покупки… Потому
что скотина Свенни (он же живое воплощение мас-
кулинных фантазий Тома Финланда), заверив ме-
ня, что он-то сделает это аккуратно, рванул так,
что на спине образовались две дыры. Прощай, не-
долго, но верно прослуживший предмет гардероба!..
Впрочем, гости, замечавшие порчу, когда я пово-
рачивался спиной, пользовались этим открытием,
чтобы заговорить со мной. Знакомство недели: ку-
бинский негр по имени Игорь Морозов. Отец был 125
советским специалистом на Острове свободы. Го-
ворит, что таких там много.

Конец семестра

Недавно узнал, что у Макса Фасмера все: готовые

к изданию рукописи, рабочие материалы, библио-
тека – погибло в конце войны при бомбежке, и он
восстанавливал свой знаменитый словарь (напеча-
танный в 1951 году в Швеции) по памяти.
Старенький профессор Гутшмидт очень тепло
рассказывает о Фасмере. После прихода к власти фа-
шистов тот появлялся на улице не иначе как с двумя
тяжелыми портфелями. И тем самым – поскольку
руки заняты – приветствовал встречных знакомых
и коллег, избегая предписанного зигхайля, неизмен-
но лишь кивком головы и угрюмым «Tach…».

Снег

Когда от него отвыкаешь, потом радуешься ему

как ребенок. Поехал на работу на велосипеде – не-
вероятно бодрое ощущение. Двадцать сантиметров
 на нерасчищенных участках можно кое-как пре-
одолеть. Кажется, что ты на лыжах, а не крутишь
педали. А вчера бегали по заснеженному берегу
до музейной гавани с любимым полицейским.
В новогоднюю ночь у него дежурство на Репер-
бане – кто представляет, что это такое, пусть по-
молится за Свена, – он нуждался в утешении и на-
путствии.
126 Час под снегопадом на улице в очереди перед
клубом, а после еще полчаса в гардероб (два года
назад «Кир» был почти неизвестен, а сейчас пре-
вратился в культовое место). Я бы не стал мерзнуть,
чего там не видел, но это (Ул)лис, скептически на-
строенный накануне к самому походу, проявил
выдержку: пришли – значит, выстоим и пройдем.
Какая-то карма: ко мне тянутся люди с чем-то ос-
трым, шероховатым или выпуклым в душе. Когда
у Лиса умерла мать, он сбежал из своего маленько-
го бразильского городка в Рио и год жил на улице.
Мыл машины, брался за любую работу. В тринад-
цать стал работать в передвижной книжной лав-
ке – фургон колесил по такой глубинке, где целые
деревни не умеют читать. Пересек несколько раз
амазонскую сельву. И перечитал во время переездов
все книги. Многие люди покупали их, не понимая,
о чем они, – впрок. Но он рассказывал содержа-
ние и назначение – вымышленная история, учеб-
ник, географические карты, – ему верили, и товар
раскупался.
Мне-то казалось, что досадные предрассудки
в международных компаниях касаются прежде все-
го наших соплеменников: «Ты же русский! Почему
не пьешь?» Оказывается, есть не менее обидные:
«Ты же из Бразилии! И совсем не танцуешь?!»
 О пользе открытости с коллегами

Вечером органист и кантор Саша опоздал на свой

поезд и остался до утра в Гамбурге, потому что мы
засиделись в заведении «Knuth» за составлением
психологических профилей и беседой о современ-
ной конфликтологии. Добрый Саша уверяет, что все
проблемы этой планеты давно бы решились, если бы
я, Андреас Д., мог дарить свое тело и свою любовь 127
каждому, каждому человеку. Но он, конечно, от-
дает себе отчет, что такое мессианство возможно
лишь в теории. Потом мы смотрели «Полтора кота»
про Бродского, и я вспомнил о недавнем столкно-
вении с подрабатывающей у нас в фирме девушкой
хорватского происхождения. Собственно, это бойкая
и пышнотелая женщина, даже немного постарше
меня. Но поскольку абсолютная блондинка образ-
ца «кто украл с рабочего стола мою программу»,
к тому же обесцвеченная, то пусть будет девушкой.
Однажды мы с коллегами дискутировали о роли
женщины – обычный формат офисного разговора,
согласитесь. Хорватская девушка категорически
заявила, что единственное предназначение и единст-
венная данная Богом и природой роль женщины –
быть матерью и хранительницей семейного очага.
Я тогда еще невзначай поинтересовался, почему
она в свои-то тридцать два года все еще не спешит
рожать карапузов и вышивать на пяльцах…
Но из-за чего произошло конкретное обострение,
мне все-таки неведомо. Две недели назад девушка
устроила скандал, получив «неудобный» стул и «дерь-
мовое» задание. Возможно, у меня при этом вышло
как-то неправильно ухмыльнуться, но я все же пред-
ложил ей свое собственное офисное кресло и другое
 нехитрое занятие на оставшиеся пару часов. Это
предложение было довольно яростно отвергнуто.
Тогда на правах старшего товарища я попросил ее
окончить рабочий день и покинуть помещение. По-
следовал новый отказ. Девушка прижала к груди
клавиатуру: «Мне нужно написать мейл, а дома Ин-
тернета нет». И ушла домой лишь через час, накатав
за это время, судя по всему, не меньше дюжины
128 жалоб на притеснения и нездоровую обстановку
в отделе. Ну не полицию же было вызывать. Са-
ма обстановка казалась настолько карикатурной,
что я не думал о каких-то серьезных последствиях.
А они бы могли наступить. Потому что хорватской
блондинке каким-то образом удалось поставить
на уши самого президента и учредителей фирмы.
Просчиталась (и переиграла) она только в одном.
Когда мы встретились для разбора полетов в кругу
коллег, в ход было пущено самое грозное оружие.
Оказывается, я приставал к девушке. Трогал ее.
На этом месте всем стало смешно. Так я, пожалуй,
впервые в жизни получил профессиональную выгоду
от своей сексуальной ориентации.

Не выспался,

готовил доклад по «Марии Магдалине» Геббеля.

Выступление через три часа. Несмотря на обилие
выписок и слайды, понятия не имею, о чем буду
говорить (нужно заполнить целый час!).
Поздний завтрак в «Гнозе» с франко-венгерским
Крисом. Такой большой, а время от времени впадает
в смущение, пытается чем-то заполнить неловкие
(как ему кажется) паузы: «Какие у тебя еще есть
хобби?» – «Артикуляционная фонетика», – отвечаю
с самым серьезным видом. Рассеянно кивает: «Ах,
да…» Через пять минут возвращается на землю
и смеется. Как театрального студента его мучают
упражнениями на дикцию, произношение и т. п.
Упросил меня: громко и выразительно читал ему
вслух с подчеркнутым русским акцентом. Как вы
думаете, что? Конечно же Евангелие от Луки, заго-
товленное на семинар. То-то на нас странно погля- 129
дывали прочие М/М и в особенности Ж/Ж парочки.
Вместо того чтобы заглянуть в библиотеку, пошел
гулять по берегу Альстера, через маленькие прича-
лы и мосты. Давно не гулял один. Погода весенняя,
природа одухотворенная, люди красивые – как в тот
день, когда я впервые приехал в в Гамбург. Впервые
вернулось это ощущение. А почему – не знаю.

Кухонный яд

Более всего в своей частной жизни я нетерпим к рет-

роградам, консерваторам и гетеросексуальным шо-
винистам, но иногда задумываюсь о том, что тра-
диционное общество пустило свои корни и во мне.
Моя замечательная чувашская бабушка учила: бери
жену, которая любит мыть посуду! В те семейные
эпохи и фазы, которые у меня были, я, разумеется,
не брезговал никакими домашними обязанностя-
ми. Хотя, как у каждого, у меня есть определенная
структура предпочтений. Я охотно стираю и готов-
лю – и не столь охотно мою полы и посуду. Так вот,
единственное, чего я совершенно не могу принять,
так это полного отказа (как вариант – трусливого
увиливания) человека, с которым делю постель,
 от кухни и грязных тарелок. Есть яды, которые мед-
ленно накапливаются в крови и начинают внезапно
действовать, лишь достигнув определенной кон-
центрации. Один из самых сильных – кухонный.
Во всяком случае, я к нему не резистентен. Моя
чувашская кровь просто протестует, моя немецкая
кровь взывает к порядку и справедливости.

130
Знаю твои дела

После работы отправились с коллегами пить глин-

твейн на рождественский рынок. После четвертой
кружки (с коньяком) я, неправильный русский,
взвыл, что больше не могу. К тому же над ухом
играл какой-то тирольский оркестр. Продолжили
за коктейлями в небольшом баре, обсуждая живот-
репещущие вопросы. «Разумеется, попперс гораздо
вреднее кокса».
Ощутил острую потребность в порнотексте для
личной анкеты на сайте знакомств и разместил
в соответствующем разделе «знаю твои дела, ес-
ли бы ты был холоден или горяч» и т. д. О чем это я?..
90 процентов моих собеседников из чата инте-
ресуются, что я курю или на чем сижу. Культура
Библии в этой стране, должен сказать, в полной
жопе. И если бы в писательской. Привет поэту
Кабанову.

После Рождества

В магазине у кассы написанное от руки объявление:

ВСЕ ТОВАРЫ С АНГЕЛАМИ УЦЕНЕНЫ НА 50 %.
 Стилистика

Докатился. Назначаю встречи с восемнадцатилет-

ними… Поскольку юноша очень своеобразный, сти-
лизующий себя под апокалиптическое чудовище
с обильным пирсингом, я очень переживал, что буду
выглядеть на прогулке старомодно. После мучи-
тельного мозгового штурма ограничился черными
джинсами, черной рубашкой (под нее – защитного 131
цвета кофту) и кожаным браслетом. Постарался
сделать нечто креативное с прической.
Но юношу, оказывается, тоже терзали стилис-
тические сомнения. И в обществе такого циви-
лизованного человека, как я, хотелось прилично
выглядеть. И вот встречаемся мы, два дурака, на вок-
зале: я в садомазо-милитари-панковском прикиде
и он – в светлых штанишках и пиджачке… и даже
при галстуке.

Несомненное право

Я христианин и верю, что самоубийство – тягчай-

ший грех. С другой стороны, в силу моего понима-
ния вещей и людей мне свойственно каяться и на-
казывать себя. И я могу представить себе убийство
себя в качестве самого жестокого наказания себя
самого – да не будет спасения. Правда, при этом
я вынужден думать и о том, что: «Каким-то угол-
ком души каждый знает, что самоубийство хоть
и выход, но все-таки немного жалкий и незакон-
ный запасной выход, что, в сущности, красивей
и благородней быть сраженным самой жизнью, чем
своей же рукой».
 Легенда об антихристе

Почему-то проверено: если кто-то с вызовом рас-

сказывает, что воздушные замки ждут прямо за по-
воротом, он скорее всего имеет в виду лишь бабло,
дорогую жрачку и дорогих мальчиков / девочек. Ми-
мо меня пронеслось несколько таких людей. Не те-
ряя их какое-то время из виду, можно убедиться,
132
что счастливее и гармоничнее за этим поворотом
они не становятся. А наоборот. Накануне я подбирал
на работе для одной редакции фотографии местной
звезды, женщины из мира искусства, – что само по се-
бе кажется неподготовленному человеку печатью
избранности, – да еще и употребляющей в выступле-
ниях слова вроде «духовность», «путь познания» и пр.
На тумбочке в ее спальне оказалась очень изящная
статуэтка Будды. И все было бы просто замечательно
и изящно, если бы основатель учения об уважении
ко всем формам жизни не был водружен на самую
натуральную леопардовую шкуру.
Леопардовые шкуры на тумбочках – это те же ске-
леты, которые, правда, за их как бы невидимостью
не обязательно прятать в шкаф. Я никогда не под-
держу проповедь суровой аскезы. Но я за простоту.
В конце концов, лисицы имеют норы и птицы небес-
ные – гнезда. А в экономике есть теория полезности.
Профессор Алферов рассказывал о ней на приме-
ре своей дочери Маши, получившей в подарок не-
ограниченное количество пирожных. Удовольствие
от второго было максимальным, четвертое казалось
на вкус пресным, а шестое просилось обратно. Мне
немного неловко говорить об этом в силу причин
географических, но как складывание основных
цветов спектра дает нам белый, так и сумма всех
ароматов прованса, заморских дорог и тумана ма-
лярийных болот оказывается березовым соком.
По большому счету, нет разницы, где мы и что про-
исходит с нами. Важно, как мы перерабатываем
информацию и какие уроки извлекаем. В Переслав-
ле-Залесском Марианны Гейде можно, например,
подобно греку, зрить народы и страны, изведать
грязь и амбру. 133
В машинки по переработке информации, прав-
да, иногда зашиты невероятно индивидуальные
алгоритмы распознавания символов, синтеза бел-
ков и расщепления прописных истин. Представим,
что явился он – темен, зол и свиреп, как предска-
зывалось. И инок у входа в обитель ослеп, и желез-
ный посох выкован в самом Мордоре. Но возникает
неустранимый запах изо рта. И вот уже никаких
народных стад. (Или, по крайней мере, часть попу-
ляции оказывается резистентна к внушению.)
Мефистофиля тоже можно петь козлиным тено-
ром, но нужно считаться с тем, что мурашки у зри-
телей будут жиденькими.

***

Мистер воплощение хорошего образования и ма-

нер произносит перед тем, как отвалиться к стенке
и захрапеть:
– Не зря, ох не зря говорят в народе: маленький
хуек – в жопе королек!..
Со мной редко происходит что-то подобное,
но в этот момент меня накрывает истерика. Сон
снимает как рукой.
 Татьянин день

Один из недавних моментов постижения психопа-

тологии обыденного. Татьянин день, встреча вы-
пускников нашей кафедры. Татьяна Ивановна Р-ва,
которая вела у меня разные теоретические курсы
по журналистике, в прошлом – Мисс «Советская
культура», затем коммунистка зюгановского разлива,
134 затем заметный провинциальный политтехнолог
и, наконец, гуру по воспитательной работе нашей
академии, дает интервью местной звезде тележур-
налистики, Леночке, из моего же выпуска.
К моему невероятному удивлению, – помню,
как подобные программы делались раньше, – нос-
тальгические воспоминания о прошлых Татьяниных
днях теперь перемежаются цитатами из заветов
Путина. Интервью уже подходит к концу, когда Та-
тьяна Ивановна вспоминает, что чуть не упустила
самое важное. Ее интонации приобретают упругость
и стальные нотки. Татьяна Ивановна выходит на фи-
нишную прямую:
– Президент сказал: женщины должны рожать. Вот
и мы ввели в строй новое студенческое общежитие.
Пускай студентки рожают!
Но я не успеваю офигеть, потому что Леночка
делает знак оператору, и он уже переводит камеру
на меня. «А сейчас наш выпускник, продолживший
обучение в Германии, расскажет, как празднуется
Татьянин день у немецких студентов», – произносит
Леночка и протягивает мне микрофон.

Спиритуалы

Уже несколько раз доводилось слышать расширенное

определение «кириллического». Мой католический
друг, индийский Феликс, прозываемый Филей, за-
метил, например, за рассказом о воскресной эку-
менической латино-немецко-церковнославянской
службе: «А кириллическое пение мне очень даже
понравилось…» Может быть, это пробел в знаниях,
но я поправил, что кириллица – лишь письмо. Фе-
ликс пообещал подарить компакт-диск, который так
и называется «Kyrillischer Gesang» или что-то в этом
роде. Подозреваю, что такая же клюква, как и гима- 135
лайская музыка для тантрических медитаций, кото-
рую мне однажды в интимной обстановке поставил
господин замредактора немецкого еженедельника
«BamS». Прислушавшись, я различил тогда на фоне
ситара, колокольчиков и прочих бубенцов самую
что ни на есть оригинальную «Беловежскую пущу»
в исполнении незабвенных «Песняров».

Интеллигенция
Двое суток экзистенциальной терапии. Спал около
часа; мужчин девять. В том числе: три раза я, два
раза меня, один сам с собой и пару раз как-то так…
Из заслуживающего внимания: полбутылки виски
в пять утра с последующим «избей меня». И о спектре
занятий людей, с которыми я знакомлюсь. Брито-
головый качок с кожаных качелей в сексзаведении –
я хотел избежать посткоитальной беседы, но он
не отвязывался: «У меня… творческая профессия,
я – флейтист». Занавес.

Реплики
1. От девушки с давнишнего концерта БГ: «Я поэтесса.
Стихи пишу. Никому не показываю, правда. Они
слишком сложные для большинства».
 2. От девушки, близкой дюссельдорфской фрак-
ции: «Я чувствую в себе писательский талант. Я хо-
тела бы написать какой-нибудь роман, но у меня нет
русской клавиатуры».

Почта (независимое расследование)

136 Десять дней назад установил личный рекорд – под-

писал в течение дня 44 открытки друзьям в восьми
странах мира. Пока мне точно известно, что до по-
лучателей дошла четверть. Невероятно сработа-
ла британская почта: уже на следующий (!) день
первая отправленная из Гамбурга открытка была
в Лондоне. На второй день почта была в Израиле
и, наконец, у друзей в Берлине и Франкфурте. На тре-
тий – во Франции. На четвертый – в Казахстане (!),
Эстонии и на Украине.
А что же российская почта? Как и ожидалось,
только на девятый-десятый день, причем пока от-
крытки дошли только в Москву, Омск и Новосибирск.
И есть серьезные подозрения, что часть потеряется
в пути.
Пару лет назад я писал для одного человека в Но-
восибе (сад Кирова – для местных) роман в открыт-
ках – сбрасывал каждую неделю в почтовый ящик
по десять штук, естественно, на один и тот же ад-
рес, с одними и теми же марками, без неприличных
картинок, призывов к терроризму и т. д. Так вот,
стабильно доходило меньше половины. Ума не при-
ложу, как это возможно и куда девались остальные.
Хотя тексту пошло на пользу. Краткость – сестра
больших форм, а мета-роману и вообще пристала
недосказанность.
 Познавательно

Решил на ночь глядя почитать какое-нибудь

порно.
Утром Толик и Вадим проснулись с большим тру-
дом, но мегафон, оравший на улице, их все же разбудил.
Когда оргазм тряхнул тело Вадима, он снял голову
Скворца со своего члена.
137
(На этом месте стало очень страшно.)
Вадим, не вынимая руки из его попки, под-
нялся и поцеловал Скворца в губы. Он, оторвав-
шись от губ любовника, нагнул его. Тем временем
Вадим шуровал своим агрегатом в попке своего
любовника. Сегодня он не остановился на обыч-
ных возвратно-поступательных движениях. Он
стал разнообразить трах, отклоняясь в сторо-
ны и вверх-вниз, потом начал помешивающие
движения.
Интересно, занимался ли кто-нибудь разбором
современного (весьма обильного и часто анонимно-
народного) порносочинительства с точки зрения,
например, «Морфологии сказки» Владимира Яков-
левича Проппа? Действующие лица, функции, атри-
буты?.. Какой простор для исследователя! Например:
§ 6. Вредитель пытается обмануть свою жертву, что-
бы овладеть ею или ее имуществом; 6.1. вредитель
действует путем уговоров; 6.2. подробное описание
репродуктивных органов вредителя; 6.3. примене-
ние волшебных средств (выпивка); 6.4. обман и на-
силие (пенетрация). § 7. Жертва поддается обману
и помогает врагу.
Ну… вы поняли, что я хотел сказать, господа
филологи?!
 Я пьян

Вопрос к девушкам. Я думаю, что у меня хорошие

гены, я мог бы быть хорошим отцом. Дистанция, ко-
нечно, подразумевается: я бисексуален, но не до та-
кой степени, чтобы была совместная жизнь. Согла-
сились бы вы родить от меня ребенка? А я бы его
признал. И заботился бы.
138

Очередные вопросы

C удивлением узнал, что опрошенные журналом

«Neon» (в возрасте от 18 до 35 лет) занимаются сексом
в среднем лишь 9 раз в месяц. Газета «Welt» не ста-
вила возрастной планки и выявила 8 раз в месяц.
«Menshealth» пишет о 3,6 раза в неделю по Германии.
Это самая высокая оценка, но и она повергает меня
в шок. До сих пор я был уверен, что всем здоровым
людям в день требуется, как минимум, два литра
воды и два оргазма.

Технология

По тротуару разгуливает с бумажным стаканчиком

для монеток типичный немецкий бомж – в камуф-
ляжных штанах, с собакой – и окучивает прохожих.
«Не поможете ли мне? – обращается к проходящему
мимо серьезному господину, но тот отрицательно
мотает головой. – Ну, немного мелочи?!» Господин
бормочет что-то вроде «нет, нет» и лишь ускоряет шаг.
Бомж разочарованно произносит вслед: «А я и кре-
дитки принимаю…»
 A Vida na praÇa Roosevelt

«Как ты думаешь, Арт, какая профессия у Хауке?» –

«Парикмахер?» – «Нет». – «Тогда стюард?»
Хауке недоверчиво обнюхивает поданную ему
водку.
Перед этим мы с Хауке поехали в театр на «Жизнь
на Прачо Рузвельт». Я ждал этой постановки полго-
да. Еще и потому, что на месте должна была быть 139
сама Деа Лоэр, драматург. Времени было мало, мы
неслись через душный город на велосипедах. В глаза
то и дело попадала мошка. За две минуты до начала,
совершенно взмыленные, стояли у кассы. Закрытой:
каникулы. Разумеется, я все перепутал и ориентиро-
вался на июньскую афишу. А на дворе, оказывается,
уже июль.
Срочно нужна была альтернативная культурная
программа. Билетная касса «Gay Factory» то ли пере-
ехала, то ли была закрыта. Хауке огляделся по сто-
ронам и направился в сторону припарковавшейся
машины, из которой выходило двое парней: «Они
должны знать». К моему удивлению, не только знали,
но и поделились билетами… Локаторы Хауке рабо-
тают безошибочно. Он знакомится (и занимается
развратом) с парнями в супермаркетах, на борту
самолета и в Интернет-кафе, куда спускается на три
этажа вниз из своей квартиры проверить почту.
До начала вечеринки, перед которой была спешно
спланирована водка в обществе Арта, мы успели
съездить на Эльбу. Живя в городе, который регулярно
затапливает, я почему-то до сих пор не видел лег-
ковых машин в воде по середину дверцы. Красиво –
и какое-то пролетарское удовлетворение. Разувшись,
сидели в подтопленном пляжном кафе.
 Водки оказалось мало, и мы перешли на вино.
(Или наоборот, не помню.) Кажется, в клуб добра-
лись на автобусе, а там всеобщее оживление сделало
свое дело, и, во всяком случае, я временно протрез-
вел. Танцевали с какими-то толстыми лесбиянками.
Потом мы с Артом оказались на питейной галерее
над танцполом. Хауке поначалу пытался прикрыть
нас своей широкой спиной от публики. Но быстро
140 перестал бороться за нравственность и отправился
в народ. Вообще-то так далеко мы не зашли. Это было
чуть позже в такси.
В воскресенье я последовательно переплывал туда
и обратно Боберг. На руки наматывались водоросли.
На берег не хотелось: среди распаренных тел витал
смрад не то противозагарного крема, не то свального
греха. Вечером встретился перекусить на Шультер-
блатте со Штеффом и еще одним приятелем, быва-
ющим наездами из Геттингена. Обсуждалась тема
подсчета партнеров. Я со своим предложением («если
целовались») оказался в меньшинстве. Двумя голо-
сами против одного принята в качестве основопо-
лагающей методика: «если дотрагивался до члена».

Прайд

На празднике Санкт-Георга дежурил в палатке

Hamburg-Pride e. V. Проникся организационной под-
ноготной. Редко встречал таких людей, как Мэтт, –
чтобы все свое свободное время жертвовать об-
щественной работе (осторожно, непроизвольные
советские штампы). Три-четыре человека, стоящие
за организацией, информационной политикой, вы-
пуском журнала и т. д. и т. п. в Гамбурге, делают
это действительно бескорыстно. Зарядил ливень,
и кстати пришелся кофе от соседей, раздававших
презервативы и брошюры о безопасном сексе. Сес-
тры неизбывного отпущения грехов мужественно
переносили удары стихии на перекрестке, прикрыв
свои маленькие корзинки с агитационными мате-
риалами полиэтиленовыми пакетами.
Моросящий дождь по пути домой навел меня
на мысль о горячей ванне. Больше половины немецко-
го жилфонда располагает лишь душевыми кабинами. 141
Загрузился фастфудом и нагрянул к Штеффу, кото-
рый уже пару недель никого не желает видеть ввиду
подготовки к госэкзаменам. Но меня ему пришлось
впустить. И даже набрать горячей воды и сварить ка-
као со жгучим перцем. Действие этого напитка мягче
и психоделичнее, чем у перцовки. Чувствовал себя
аристократом, даже немного Уайльдом-в-пене, кото-
рому по первой просьбе приносят то одну, то другую
мелочь… Смотрели «An American in Prague», каждый
из своего кресла. Примерно на сцене в гримерной
кабаре (где еще двадцать пятым кадром мелькает
существо в огромном парике) необходимость в про-
должении просмотра отпала. Я скажу вам, что знаю,
о чем писал Гумилев, воспевший лучезарный и непод-
властный обидам мир хохотавших над Эврипидом
афинских парней. Как повернулась бы его история,
если бы он познакомился с актером Йоханом Па-
уликом?.. Когда-нибудь святая Цецилия замолвит
и за нас свое слово, за Йохана и меня.

Черненькое и черное

Вот кто-то говорит, что согласен годами ждать ме-

ня. Ну какая же несусветная чушь. Не понимаю,
кому вообще может быть приятна или лестна такая
 ситуация. Что дает крестьянская верность с щеня-
чьим взглядом тому, кого помимо его воли угораз-
дило попасть в объекты любви? Кроме, разумеется,
осознания того, что кто-то страдает, болеет и про-
водит свои дни в созерцательном написании поэм
на обрывках карельской бересты?..
Ты вдруг оказываешься кругом виноват за то,
что не отвечаешь взаимностью, в твоих добродушных
142
и легкомысленных подарках из дней оных обнару-
живают зловещие смыслы, твоим близким людям
досаждают подозрительностью и ревностью.
Есть что-то омерзительно эгоистическое в вер-
ной и безответной любви. Можно ровным счетом
ничегошеньки не делать и, поплевывая в пото-
лок, плакаться, что ты никому не нужен. И даже
собирать на этом эмоциональные дивиденды
друзей.
Все это наводит на мысль, что нет никакой го-
рячей и сильной любви, а есть какое-то клини-
ческое самовнушение или отклонение в развитии,
потому что…
Потому что когда любят по-настоящему – заби-
раются в окна, поют серенады, переходят границы
по тонкому весеннему льду, дарят цветы и котов,
наборы для выжигания и смешные трусы, отдают
последнюю рубашку – и берут у тебя, не спрашивая,
все, в чем нуждаются. Зовут поехать автостопом
на Байкал или озеро Чад. Смеются, смешат и подни-
мают настроение, но никак не наоборот. Я хорошо
проинформирован.
«Полюбите нас черненькими?» Спасибо, дорогие,
научен. Копнешь человека, а белого в нем и не было
отродясь.
 И конечно, про счастье

Оно почти всегда бывает задним числом, если это

не опьянение спортом, хорошей погодой, алкоголем,
кофе, эротикой. Если я и был однажды (или много-
кратно) счастлив, то упустил минуту, чтобы отзер-
калить это чувство в себе и произнести фаустов-
ское «ну задержись». Подобный строй мыслей всегда
143
приносит с собой мелодию «Почти элегии» – моего
любимого сочинения на эту тему. Еще не музыка,
но уже не шум – единственно верное обозначение
интервала, на котором вдруг формализуются все
былые несчастья.
Вчера я лежал на правом боку, головой на пле-
че сильного мужчины, прижавшись спиной к его
рельефной груди и животу, обнимая при этом вто-
рого мужчину, – с застывшей на лице недоумен-
ной и неловкой улыбкой, отчего хотелось снова
и снова проводить по этому лицу рукой, трогать
пальцами податливые губы. И я уже подумал,
что это и есть счастье. Но, разумеется, это было
просто опьянение, которое быстро прошло, когда
мы встали. Один из мужчин бегал и искал поте-
рявшийся носок (который он называл, не зная пра-
вильного слова, strumpf, чулок, еще и с турецким
акцентом). Все включились в поиски, двигали кро-
вать и перетряхивали сваленную в кучу на стуле
одежду. Как-то суетливо и немужественно – паро-
дия на счастье; максимум, несостоявшееся счастье,
скетч о сибаритстве.
А носок был в штанине джинсов, которые турок
уже успел на себя натянуть. Парень торопился, ему
нужно было в ночную смену на автозаправку.
 Leidenschaft

Затянувшийся ужин за ноутбуком в одном из кафе

Альтоны и экзистенциальный разговор с Ником
о кризисе немецкого театра. И о том, почему после
нескольких лет в Германии у меня происходит ма-
ленькая контрреформация: вытеснение абориге-
нов и приобретение новых русских / русскоязычных
144 друзей. «Я знаком с массой интеллигентных людей,
которые могут говорить о русской литературе, влия-
нии буддизма на творчество Гессе, новой парадигме
сценического искусства и т. п. Но я не знаю ни одного
человека, с которым можно было бы поговорить
об этом увлеченно, страстно – leidenschaftlich – поспо-
рить о какой-нибудь мелочи, скатиться в стиходекла-
мацию, подраться и побрататься. Так же и современ-
ная литература, равно режиссура, в Германии – все
делается так, как будто за этим нет ничего трансцен-
дентного. Есть искусные ходы, но это еще не искусст-
во. Вот в новой интерпретации «Войцека» – которая
в жестяном ящике, залитом кровью, – если герои
передвигаются по периметру треугольника, то это
считается невероятно креативным: ведь режиссер
намекает не на хухры-мухры, а на святую троицу
(или, спорят газеты, на последовательность полосок
германского флага). И такая пустота за всеми этими
«войцеками» и бегущей Лолой, снятой как нехитрое
уравнение и вытянутой за уши только игрой актеров;
Франка Потенте играет так, будто в ее роли есть
что-то иррациональное и метафизическое, хотя и там,
конечно, зияющая пустота. У посредственного дра-
матурга на сцене выстреливает каждое ружье. А ге-
ниальный предоставляет ими распорядиться самому
зрителю. Возможно, после представления, но зона
поражения оказывается куда обширнее. В этой стра-
не почему-то нет гениальных писателей, актеров,
режиссеров, певцов. Есть масса умелых гюнтеров
грассов, которые то ли таковы от рождения, то ли
всю жизнь катятся на ручном тормозе».
(Этот пассаж примерно передает содержание мо-
его монолога.) Следует неожиданная реакция.
– Ich habe dich lieb, – подскакивает Ник, cнова са-
дится за столик и стучит рукой по столу так, что нам 145
вопросительно кивает официантка. – Именно этого
нам не хватает в жизни и искусстве. Leidenschaft…
Leidenschaft.

Ich habe dich lieb (времена года)

В прошлом году накануне праздников меня, ви-

димо, в последний раз по-настоящему хтонически
занесло – когда у меня появился и вскоре со скан-
далом исчез бразильский сирота. Да, 2005-й был
годом трехсот спартанцев, но в 2006-м я неизменно
стремился к руслу и очагу. Возможно, движение
души по этому вектору – не более чем заблуждение:
память о моей идеальной семье мифологизирова-
лась (и кстати, поначалу еще острее захотелось все
вернуть). Сначала я принял за любовь влюблен-
ность в меня, – наверное, со многими такое происхо-
дит, – восторг обретения и доверие, а по прошествии
времени – понимание, что нет горчичного зерна,
одна горечь. И неминуемое озлобление влюблен-
ного. Через пару месяцев я повторил этот паттерн
наоборот, сам втюрившись и излив на своего из-
бранника тонны нежности. От которых он сбежал,
что снова было горько. Правда, я учел прежний опыт,
 свой и своих жертв. Мы хорошо дружим, держимся
за руки и делимся друг с другом всем, чем могут де-
литься между собой настоящие мужчины. В третий
раз я принял за любовь свои собственные заботу
и нежность, которые кому-то обязательно хотелось
подарить. Кажется, сейчас у меня четвертый. «Ка-
жется» – потому что я переживаю и впадаю в сен-
тиментальность, но не вижу места подвигу. Сейчас
146 я не сорвусь из отпуска / командировки / гастролей,
чтобы почивать лишнюю ночь в объятьях голубицы.
Я много огрызаюсь, потому что мое превосходство
постоянно ставится под сомнение. Вчера я сказал
о ком-то из общих знакомых, что нет у этого человека
никакого мира и мировоззрения, а есть только тем-
ная загаженная комнатка. «Как ты можешь так отзы-
ваться о людях?! Посмотри на себя, это у тебя-то есть
собственный мир?» («Мир» или «Вэльт», как мы знаем,
слово многогранное – «мир кафеля», «детский мир»
и т. д. Распространенность этого оборота связана
с глобализацией.) Именно эти перебранки и создают
пока напряжение между клеммами. Наверное, это
тоже секс, а не любовь. Если и я нахожусь в темной
комнатке, то утешаю себя, что все подстроено и все
будет хорошо:
Wie ist die Welt so stille / Und in der Dämmerung Hülle
So traulich und so hold / Gleich einer stillen Kammer
Wo ihr des Tages Jammer / Verschlafen und vergessen sollt.

Нежелательная реклама

«Кто бы ни сосал член: длинноволосая блондинка,

расплывшаяся мамаша или даже симпатичный
молодой парень, одно точно – незабываемый оргазм
гарантирован!»

Взором медленным пронзая ночи тень

По родному и знакомому каждой трещиной си-

бирскому городу нужно гулять рано утром, пока
147
совсем не рассвело, выбравшись из постели ка-
кого-нибудь теплого мальчика, – ему рано на ра-
боту, а из-за смещения часовых зон, перелетов,
пьянства, эмоциональных кризов внутренние часы
все равно не работают. Город становится более
пестрым. Не то чтобы чище или дороже – просто
пестреет, это особенно замечаешь, наведываясь
сюда раз в год на пару дней. Фасады шестидеся-
тых или семидесятых заклеены пластиковыми
фантиками рекламы и вывесок. Все, что рекла-
мируется, – обязательно «элитное» или «мир» че-
го-то там: кафеля, цветов, мобильной связи. В ма-
газине «Кентавр-Инвест» самый большой выбор
шкафов для дома – это не шутка, а новосибирская
реалия.
Азиатчины, разумеется, хватает и в Москве.
В итальянском заведении средней руки недалеко
от Савеловского офисный планктон при галстуках
и пиджаках лузгал за столиком семечки. Кучка ше-
лухи выглядела внушительно.
Проискав полтора часа в Левобережье интернет-
кафе, я уселся в игровом салоне, где мой слух пыта-
ют патриотической блатной чунга-чангой. У меня
грандиозные планы. Надо увидеться еще с кучей
людей. Что прекрасно – это зима.
 Сложность

Выбегая из дома, забросил в рюкзак первую попавшу-

юся книжку с полки – в метро оказалось, немецкий
«Алеф». Открыл на пересказанной Борхесом истории
лангобарда Дроктульфта, который во время военного
похода перешел на сторону жителей Равенны – и по-
гиб вместе с защитниками города (за что ему позднее
148 воздвигли памятник).

Легкость

Самое важное – не выпасть из этого потока. Ког-

да, не задумываясь, выбрасываешь деньги, зная,
что сможешь заработать новые. Когда прыгаешь
из города в город, собираешься с мыслями за полча-
са и за пять минут оформляешь билеты на самолет.
Когда звонишь и говоришь: «Приезжай» – и тебе
не отказывают. Или когда, наоборот, не раздумывая
отказываешь во встрече близким прежде людям.
Потому что другой поток уже не примет. И на быто-
вом уровне совершается необычное. Хочется ярких
красок, прежде всего красного. Даже подушка и плед,
под которым я сплю в теплые ночи в красной комнате,
красные. В офисе вдруг получается пробить переста-
новку и откладывавшийся месяц за месяцем ремонт.
Осталось развесить последние картинки на стенах.
Как кто-то сказал бы, в такие дни ускоряются
кармические следствия. Стоит соврать – обязательно
прикусываешь язык, например. (Смайл.) Если бы
я мог рассказать о всех сиюминутно соседствую-
щих совпадениях и знаках… Но это когда-нибудь,
не сейчас.
 И так бывает

Промокшая женщина, – на улице льет – отсчитывает

в кондитерской мелочь. Продавец, улыбаясь, подает
пакет: «Здесь не хватает пятидесяти центов, но по-
жилой господин перед вами забыл сдачу».

Главное 149

Сегодня я вдруг понял, что помню каждый раз, когда

говорил «я тебя люблю». И каждого человека, кото-
рому сказал это, конечно. Мне хотелось бы, чтобы
их было немного, к примеру, три – ведь хорошее
число, или чтобы в этих признаниях усматривалась
какая-нибудь художественная симметрия, или им
сопутствовали красивые моменты. Но все складыва-
лось иначе. Хорошо помню первый раз – он же первый
и последний неискренний. И у девушки я был пер-
вым. «Маленькая, я люблю тебя», – вырвалось почти
само собой, когда я сделал ей больно. Она запомнила
и однажды, правда куда позже, вернула мне обман.
Второй раз. Приехав из археологической экспеди-
ции, я первым делом, обросший и небритый, поспе-
шил к Лене. «Я должен был давно тебе это сказать.
Я тебя…» – «Ах ты мой влюбленный поэт», – засме-
ялась она. Я огорчился, но набрался терпения. Лена
ответила через полтора года.
Разумеется, я говорил эти слова человеку, с ко-
торым провел больше всего лет. Сейчас, как сказал
один друг, на его месте в моей биографии белое
пятно. Но я не забуду и это, третье, «я тебя люблю».
Как Олег нашел меня сидящим в переходе метро по-
сле размолвки с родителями, а я мог только повторять
 сквозь слезы: «И ты единственное, что у меня есть…»
Или как мы стояли во время переезда на крыше
девятиэтажки и не могли оторваться друг от друга.
Позже я научился сходиться с людьми без всяких
чувств – просто чтобы не быть одному.
В следующий раз мое «я тебя» прозвучало уже
тогда, когда у меня и моего нового друга устоялась
какая-никакая рутина: общие постель–интересы–
150 друзья. После того как я оказался предоставлен
самому себе в чужой стране, такое уже случалось.
Но теперь мужчина был шикарным, отношения сер-
дечными, а секс заводным. Слова вырвались – и по-
висли в воздухе. Он остановился – все происходило
именно во время секса – и сказал, что не хотел этого
слышать. И даже, к моему ужасу, что я все испортил.
А я не мог понять как.
В последний раз – совсем недавно, отсюда и раз-
думья. И он не был готов к этим словам, но дал мне
надежду. С ним я могу быть честным. Я не знаю
точно зачем, но расскажу ему, как это было раньше.
Два раза с женщинами и два раза с мужчинами.
Один раз я обманывал; три раза сказал это по-русски
и один – по-немецки.

Вложенные сны

Снилось, что я сплю, а рядом перешептываются. Чуть

приоткрываю глаза на свет, у окна стоят двое. Мой
друг Данил, убитый летом 2000-го, и Оля Спичак,
любимая однокурсница, – она когда-то приехала
поступать из райцентра, всего добивалась сама,
очень много работала, – осенью 2004-го передали:
внезапный инсульт, умерла.
 Замечают мое движение, и Данил произносит:
«Тише, он нас может слышать». Я делаю вид, что про-
должаю спать, но и на самом деле засыпаю.

Квартет на конец света

На третьей части Мессиана – соло кларнета, «птичьей

пропасти» – заплакала и вышла из зала женщина. 151
После концерта мы с музыкантами и Корнелией,
местной журналисткой, собрали корзину с бутерб-
родами и вином. Доехали до моря, где еще угадыва-
лась полоска заката. Сдвинули в кружок плетеные
пляжные кресла и сидели, пока не замерзли. Среди
нас был внук Бальмонта, запросто говоривший: «Ах,
когда дедушка был болен… но еще до того, как у него
случился срыв и он выбросился из окна третьего
этажа». А я в пику рассказывал, что «Конь блед»
Брюсова гениальнее всего Бальмонта.
Под ногами, незадолго до того, как мы отправи-
лись обратно, мелькнула тень. Думали, что запах
нашей снеди привлек собаку. Но это была лиса! Хвос-
татая и рыжая, что было прекрасно видно в подсвет-
ке мобильных телефонов. Она не очень боялась нас
и удалилась, лишь когда ей очевидно наскучили
наши «кыс-кыс, лиса» и «ну дай тебя погладить».

Ханс Касторп и другие

Ничто не раздражает так сильно, как собственная фи-

зическая слабость. Каждое движение и движение мыс-
ли даются неимоверным трудом. Зато я стал обладате-
лем низкого хриплого голоса. Говорят, сексуального.
 Мой сосед по палате господин Савицки, родом
из прусских помещиков и венгерских баронов, ока-
зывается, воевал и был при этом одним из самых
молодых (в восемнадцать) фронтовых командиров.
Он сбежал в 1945-м из советской зоны к союзникам
и сдался у них. Другой больничный сосед, югослав,
неизменно панибратствовал и своеобразно, с неот-
вязными цыганскими интонациями, шутил: «Ну друг
152 Савицки, скажи, а стрелять тебе приходилось?» –
«Так война была…» – «А сколько русских ты убил?»
«Я не считал», – спокойно признается герр Савицки.
Сначала из палаты выписали югослава, а потом
меня. На освободившееся место привезли немецко-
го студента, который весь день смотрит телевизор
и не разговаривает с соседями. Герр Савицки без ме-
ня – но особенно без югослава – скучает.

***

Меня на неделю выписывали, но снова положили

в ту же больничную палату. И господин Савицки
тут же, только еще ослабел. При этом много каприз-
ничает. Бросил едой в нового общего соседа, весель-
чака, который всех ободряет и настаивает, чтобы мы
подчищали обеденные подносы.
Позавчера господину Савицки подтвердили, что
у него на фоне пневмонии развился рак, уже в легких,
печени и где-то еще. Савицки не понимает или от-
гоняет от себя это. Приходила жена – взбодрил-
ся и сказал ей, что готовится к выписке. Я слушал
и не знал, как себя вести. Водил его утром на рентген.
Господин Савицки по секрету жалуется, что сестры
подглядывают за ним, когда он моется.
 Дождь

После работы бежал на Юнгфернштиг через парк

мимо кино «Синемакс». Собирался дождь, отсюда
спешка. Ветер поднял пыль, глаза полуприкрыты.
Чуть не столкнулся на дорожке с парнем. Он под-
мигнул. Я не сразу сообразил, прошел и лишь потом
оглянулся. Парень лет двадцати пяти в обтягива-
ющей безрукавке. Замедлил шаг, тоже оглянулся. 153
Я свернул на боковую дорожку. Парк редкий, все
на виду. Только боковая стена кинотеатра создает
некоторую защиту от улицы.
Давно, пару недель, наверно, у меня не было
в не-специальных местах. В общем, мы друг дру-
га правильно поняли. Только в тот момент, когда
он присел передо мной и занялся отсосом, дождь
хлынул-таки. И еще оказалось, что рядом с нами
какая-то серая дверь (служебный вход в кафе?).
Она неожиданно открылась и тут же снова захлоп-
нулась. Не знаю, ливень кого-то напугал или мы.
Тем не менее все прекрасно получилось. Мы по-
бежали в противоположные стороны к разным
станциям метро. Я – застегивая на ходу рубашку
и пытаясь раскрыть зонт. Меня еще нагнал какой-то
мужчина. Но оказалось, из чистого любопытства:
«А я вас видел. Вы кончить успели?» Зонт схлопы-
вается, такие ветер и дождь. «Schon. Всяко», – гордо
отвечаю я.
В метро обнаруживаю, что я насквозь вымок.
Объясняю немецкому другу, о чем будет моя книга:
«Главный герой раньше вел беспорядочную жизнь,
а после ряда испытаний остепенился». – «Ты точно
уверен, что это будет кому-то интересно?» – спра-
шивает друг.
 Воскресенье

Оказалось, что немецким фермерам нельзя про-

давать парное молоко – только пастеризованное.
Но все равно наполнить за несколько центов бутылку
из-под минеральной на подворье, где телята норовят
зажевать рукав майки, где разгуливают ленивые
кошки и пахнет все так по-настоящему, для чело-
154 века культуры урбанистической кажется просто
чудесным. Пить крупными глотками.
В одну сторону один из нас – прекрасных, вдохно-
венных и загорелых – доехал на роликах, временами
на буксире, держась то за один, то за два велосипеда;
обратно – на багажнике, как только позволили рель-
еф и дорожная ситуация. Мартовский Рейн быстрый
и еще обжигающе холодный, а на озерах вода уже
прогрелась. Фрау Барабан & Co экипировали меня
и поставили на водные лыжи. Я научился не па-
дать, хотя именно с первыми ошибками связаны
самые космические ощущения, внезапная смена
сопротивления среды, удар, инерция. На самом деле,
держаться стоило хотя бы для того, чтобы не воз-
вращаться вплавь через озеро к причалу – несмотря
на термокостюм и жилет.
Сошел с невероятно медленного ночного поезда
в восемь утра – и почти сразу на планерку. Вопреки
прогнозам друзей, молочная кислота пока не обездви-
жила мои мышцы. Всем, кому это не сказал в Вест-
фалии, признаюсь в любви и приглашаю в гости.

Поезд

Гамбургский поезд стоял, по своему обыкнове-

нию, два часа ночью в чистом поле. В качестве
компенсации за опоздание пассажирам отдали
на разграбление ресторан – я подошел одним из по-
следних и попросил горячий шоколад, стоя по колено
в куче упаковок. Набил себе карманы карамельным
печеньем. Понадобилась еще крышечка для стакана,
чтобы удобнее нести его в свой вагон. Официантка
молча протянула мне упаковку из двадцати крышек –
и я понял, что награбленное уже разграблено и на-
ступил военный коммунизм. По домам в Гамбурге 155
ЖД развезла нас на такси.

Ахматова

«Отчего русские все-таки так много пьют?» – ита-

льянский гость распрашивает о Сибири, Горбачеве,
Солженицыне и святейшем патриархе. «Видимо,
сказывается экзистенциальный ужас перед беско-
нечными заснеженными пространствами». Глаза
гостя загораются, и я понимаю, что через час такой
беседы он будет готов совершенно на все. Героям
вообще (и простым романтикам в частности) отда-
ются не только женщины.
На азиатской вечеринке местной прессы народ
оживленно оценивал крабовые коктейли и сладкие
куриные грудки. Можно было для смеху сразиться
на ринге в надувных костюмах борцов сумо. Отку-
да-то возникла и сразу обросла шлейфом поклон-
ников Настоящая Звезда. На стены проецировались
фильмы с побоищами и окровавленными узкогла-
зыми воинами. Но это вроде бы никому не портило
аппетит.
«Смерть Бодлера, ля морт, – это прежде всего
женщина», – следующим вечером, с музыкантами
 и славистами. Возникшая в Гамбурге после трех лет
отсутствия Лиза Керхер, барышня и венская актриса,
а не суетливая студентка, вела вечер в новой Нико-
лайкирхе. К первому струнному Сметаны, в котором
он глохнет на ми, и Шубертовской «Девушке и смер-
ти» подавали соответствующие стихи. Ахматову,
лишенную рифм, но до гусиной кожи убедительную
в немецком переводе.
156 Лиза в «Старбаксе» у Альстера, где мы, собст-
венно, и нашлись накануне: «Я ходила по городу,
у меня не было наличных, а карточку отказывались
принимать. Просто пришла сюда и сказала, что мне
нужен кофе».

Самое главное

Смородина уже везде отцвела, но со мной теперь

всегда ее запах. Дни, когда становится меньше стрес-
са, – хотя, говорят, темп моих событий и без того
расслабленный, – кажутся совсем дачными. Разгова-
ривая по телефону, я незаметно для себя самого спус-
каюсь к воде и возвращаюсь, сделав крюк или круг,
домой. С тех пор как перестраиваются Миллернтор
и окрестности, кратчайший путь между домом и ра-
ботой – через Репербан. Раньше мне было не по себе
маневрировать на велосипеде между машинами
и пешеходами, а теперь привык. Я мотаюсь в сво-
бодное время по городу или проселкам и покупаю
себе, если проголодаюсь, булку с рыбой и луком.
Валяюсь на солнце, листаю, не дочитывая до конца,
книги. Если я встречаюсь с мужчинами, то меня
не беспокоит, как я одет или что я говорю. Я оставляю
за собой право обрывать на любом месте разговор,
забираться в чужую постель или выставлять чужого
человека из своей именно тогда, когда этого меньше
всего ждут. Ночью я оставляю открытым балкон.
И мне сейчас почему-то ясно: если хочешь, чтобы
тебя любили, – не делай ничего, ради бога, чтобы
не спугнуть. С тобой февраль, март, апрель и запах
смородины.

157
 Сатир

Фалько – ясный сокол

158 Самый большой интерес для искусства (и телеви-

зионных серий) представляют две стратегии чело-
веческих отношений: «полюбите нас черненькими»
и «принцессы не какают». Дзен состоит в том, чтобы:
а) научиться распознавать их у близких; б) воздер-
живаться от применения самому.
После того как я порезвился и набегался, встречая
Новый год с двумя зайцами, наступило странное
время. Дело в том, что моя новогодняя история раз-
ворачивалась на фоне декораций старой кварти-
ры – вверху и слева на красной ветке гамбургского
метро. Мы там долго и довольно счастливо жили
с моим мудрым и зрелым мужем Олегом. Разобраться
в причинах нашего разрыва ввиду противоречи-
вости показаний сторон практически невозможно,
но на всякий случай упомяну три обстоятельства.
Во-первых, недовольство Олега моим кругом
чтения. «Библия – отвратительная книга, кото-
рой не место дома», – заявлял, например, муж.
Сначала он аргументировал это своей естествен-
нонаучной картиной мира, а потом внезапно тем,
что стал открывать энергетические каналы, видеть
ауру и чакры. Аура у Священного Писания была
не очень. Во-вторых, и при всем этом, после од-
ного философского спора о механизмах действия
порнографии он заклеймил меня (субъективным)
идеалистом-порнографом. И в-третьих, мне после
студенческой вечеринки по пьяни подрочил одно-
курсник Ренато. Если бы я заранее знал о грядущей
истерике мужа, – как добропорядочный партнер я,
естественно, во всем немедленно признался и пока-
ялся, – несомненно позволил бы Ренато еще и взять
в рот. А то и выебал бы его. И ведь больше не пред-
ставилось случая.
Так или иначе, Олег сказал, что теперь у него 159
своя жизнь, а у меня своя. Я довольно быстро нашел
себе маленькую квартиру в Аймсбюттеле с окнами
в желтый колодец двора и дровяной печкой на кух-
не. Но освобождалась она лишь через три месяца.
Скромный мальчик с подоконника Якоб и начина-
ющий сибирский мачо Тимыч заполнили первые
два. Благо, муж был в долгосрочном отъезде с це-
лью увеличить свою кундалини и почистить шакти.
А в январе вернулся, и нам нужно было провести
на общей территории еще месяц.
Несмотря на опасения, что мы окончательно по-
грязнем в спорах о смысле жизни, переход в режим
общежития совершился гладко. Возможно, из-за кун-
далини. Более того, мы стали чудесно готовить, ра-
душно собирать старых друзей и каждый день цело-
мудренно петь перед сном друг другу колыбельную
«Schmetterling kommt nach Haus» – про спешащего
в постель мотылька. Мы оба открыли анкеты на од-
ном сомнительном сайте и доброжелательно обсуж-
дали поступающие на рассмотрение кандидатуры
принцев. А за несколько дней до моего переезда
вместе отправились в гей-клуб.
В моем присутствии Олег всегда старался быть
настоящим и многоопытным мужчиной. И тут, едва
мы вышли из гардероба, сразу прошел на полупустой
 танцпол и стал покачиваться и махать руками,
как настоящий Джордж Майкл. Мне быстро стало
скучно, и я решил что-нибудь выпить. Вливая в се-
бя пиво, я и познакомился с немецким богатырем
Фалько – из породы санитаров. Не говорите мне,
пожалуйста, что большинство геев работает стю-
ардами или рецепционистами отелей. Среднеста-
тистический немецкий мужеложец выбирает в силу
160 гуманистического инстинкта профессиональный
путь санитара. Или хотя бы успевает поработать
санитаром в молодости. И разве не мудро устроила
природа? Бывшие субтильные мальчики из групп
подросткового каминг-аута знакомятся с нелице-
приятной изнанкой жизни – и при этом подкачи-
вают мышцы.
Это был экземпляр санитара не только с рельеф-
ным торсом, но и с удивительно пушистыми ресни-
цами. И кажется, чуткой душой. Поэтому я поин-
тересовался у Фалько, где он живет. «Понимаешь,
у своего друга… – замялся он и сделал едва заметный
жест в сторону танцпола. – А вообще в Уленхорсте».
Немецкое междометие tja может передавать це-
лый спектр эмоций, родственных сожалению или го-
рестному пониманию. «Тja», – понимающе кивнул я.
Следующие два часа Фалько не отставал от ме-
ня, а я, соответственно, от него. Улучив минуту,
я перебросился парой слов с Олегом: «Дорогой, ты
разрушил мою жизнь, ты выпил все мои соки, ты
бросил меня волкам, заведя в темный лес. Если ты
отдаешь себе во всем этом отчет, сделай мне хотя бы
единственный раз в жизни маленькое одолжение.
Я познакомился с красивым парнем. И нам негде…»
Это был монолог пылкий, хотя без всякой на-
дежды. И каково же было удивление, когда Олег,
выдержав небольшую паузу, спокойно ответил: «Ну
хорошо, я тоже кое с кем познакомился. Давай со-
звонимся утром».
По пути из клуба домой – ехали ночным автобусом
среди громкоголосых турков, орущих подростков,
футбольных болельщиков – самый прекрасный вид
городского транспорта в Гамбурге – Фалько писал
смс, одно за другим. Я почувствовал укол совести:
не разрушаю ли я сейчас самым аморальным образом 161
счастливую семью?
Мы ввались в квартиру и предались утехам.
И этой ночью, вернее – в оставшиеся до рассвета
часы, я совершил революционное открытие. Что-то
до сих пор берегло меня от этого горького плода,
от этой пропитанной ядом страницы книги жизни.
Наутро я точно знал, что партнер с великолепным
телом может быть никудышным любовником. Мы
проснулись под одним одеялом, но мне уже было
ясно, что повторения не будет.
Проводив своего героя после чашки кофе на оста-
новку, я особенно остро почувствовал несовершенст-
во мироздания и позвонил Олегу. «Я был с неким
Уве, в Уленхорсте. Сейчас еду домой». Упомина-
ние района, в котором муж провел ночь, застави-
ло меня на мгновение задуматься. Но я стряхнул
наваждение.
«Вообще-то я немного рисковал, когда пообе-
щал тебе переночевать в другом месте, – рассказы-
вал за вторым завтраком Олег. – Понимаешь, Уве
был не один, а с другом, и они не сразу договори-
лись…» – «А ты случайно не знаешь, как зовут его
друга?» – «Какое-то смешное немецкое имя… Фаль-
ке, Фалько, кажется… Что с тобой?» Олег пытался
постучать меня по спине, думая, что я поперхнулся
 круассаном. Но это, конечно, были не предсмертные
хрипы, а смех.
Потом мы смеялись оба. Потом делились деталя-
ми. Потом – физиологическими деталями. Потом
сидели в обнимку и просто говорили про хуи. По-
сле чего уже совершенно естественно занялись сек-
сом, оба не принимавшие душ, пропахшие табаком
и мужчинами. Это был торопливый и жадный секс,
162 но вполне себе на твердую четверку. На «отлично»
получилось после душа и третьего завтрака.
Так ясный немецкий сокол Фалько вернул или,
по крайней мере, поспособствал возвращению су-
пругов в объятия друг друга. Этот подвиг не дол-
жен быть забыт, потому что с самим Фалько судьба
обошлась неласково. Он уехал к старому терапевту
в маленький населенный пункт федеральной земли
Гессен; возможно, даже Фульду. У терапевта оказа-
лись ярко выраженные SM-наклонности, и Фалько
живет в клетке на заднем дворе его пряничного до-
мика. Пищу ему подают из собачьей миски. Друзья
неоднократно заявляли в полицию, и дело почти
доходило до суда, но юристы из тайного SM-общества
каждый раз доказывали, что все происходит по вза-
имному согласию.
В феврале, когда я обосновался в аймсбюттель-
ской квартире, наступили совсем замечательные
времена. Мы с Олегом ночевали то у меня, то у него.
Иногда он ночевал у Уве или у других своих любов-
ников. Наши открытые отношения не были вполне
свободны от ревности и споров. Но все равно кажутся
мне теперь куда более гармоничными, чем преж-
няя модель. Разумеется, сам мой муж не поддержит
эту историческую версию. Он же немного принц
и утверждает, что еще два-три года после того,
как мы стали жить под разными крышами, совсем
не пукал и не какал. Следует заметить, позиция
вопиюще антинаучная.
В следующих выпусках моей передачи о сексоло-
гии и славистике я расскажу о еще одном санитаре
переходящей сексуальной природы; о том, как в Гол-
ландии поселилась (и сгинула оттуда) небезызвест-
ная Катя Гольдина; о том, как Олег разрушил мое
счастье с восходящей порнозвездой, а я в свою оче- 163
редь невольно воспрепятствовал его эмиграции
в Бразилию.
 Машина каша

164 В часы скорби бог посылает мне в утешение Ма-

шу-Мышу. Она поселилась у меня, например, когда
Олег попрощался с Новосибом и уехал в Германию,
а я еще пару месяцев оставался в академгородковском
жилище, где мы с ним были так молоды и счастливы
в двухтысячном году. Находиться там одному стало
просто невыносимо. Все напоминало о совместном
быте и досуге: картинки из гей-журналов на стенах,
цветочек на компьютерных обоях, пара маек и кру-
жек, но пуще всего (великая) куча мусора на балконе.
Бытовые отходы в новосибирском Академгород-
ке вывозятся горбатыми мусоровозками в стиле
ретро, нередко по расписанию, но всегда в такие
часы, когда народ или работает, или спит. Поэтому
с наступлением морозов мы с Олегом просто склады-
вали пакеты с мусором на балкон до лучших времен.
К первой оттепели там образовалась внушитель-
ная и красочная инсталляция, грозившая заблаго-
ухать и ухудшить санитарно-эпидемиологическую
обстановку в окрестностях Морского проспекта
и улицы Ильича.
Появление Маши (с чемоданом) было как обе-
щание счастья, потому что в первый же день она
помогла мне прибраться и наполнила помещение
новыми вещами и запахами, которые отвлекли
от печали. Кроме того, Маша умела делать массаж
головы и рейки на разные релаксации, включая
сексуальную.
Правда, за прошедшее со времени нашего зна-
комства время Маша изменилась. Она была роб-
кой, а стала активно практикующей лесбиянкой.
Кровать дома была всего одна, делили ее мы честно
и беспроблемно. Но когда Маша приводила домой
женщин, мне приходилось спать на полу. Пользо-
ваться ими совместно со мной (я же бисексуал) она 165
отказывалась (и Олег бы огорчился). Посуду Маша
мыла лишь однажды, причем моей пеной для бри-
тья. Представляя и рекомендуя меня каждой новой
знакомой, она замечала: «Не нарадуюсь на него. Все
делает по дому… Кстати, Андрей, не приготовишь
нам чего-нибудь?»
– Мне надо поработать за компьютером, – медленно
вдохнув и выдохнув, отвертелся я на этот раз.
Машина очередная любовь носила камуфляж-
ные штаны и курила вишневую трубку. Было сразу
видно, что на кухне она может почистить трубы
или выложить новый кафель, но не сварить кисель.
Маша вздохнула и отправилась готовить сама. Она
выбрала романтический рецепт – манную кашу
с изюмом и сухофруктами.
Девушка в камуфляже уже минут двадцать курила
трубку за моей спиной, когда мне показалось, что
дело как-то не клеится. Заглянув на кухню, я обнару-
жил, что Маша совершает над кастрюлей пассы: «От-
ражаю потоки энергии, слишком медленно закипает».
Кастрюля с манкой стояла на холодном кружке.
Раскален был соседний. Я направил процесс в нуж-
ное русло и вышел.
Надо сказать, часть продуктов в нашем с Оле-
гом семейном гнезде происходила из склада моей
 запасливой бабушки. Во время большой уборки у нее
дома на заколоченных антресолях был обнаружен
забытый тайник времен перестройки – с мылом, кру-
пами, тушенкой, сухофруктами и мешком зеленых
кофейных бобов. Кофе мы, наполняя квартиру едким
дымом, поджаривали на сковородке, мололи и зава-
ривали в турке, тушенку я съел, а до остального бо-
ялся дотрагиваться и хранил лишь на случай голода.
166
– Сколько крупы на литр молока?
– Примерно в три раза меньше, чем жидкости.
– А если с курагой? – снова показалась в дверном
проеме Маша.
Из кухни несло горелой органикой, но я принял
приглашение девушек – не хотелось быть букой
и трусом. К приглашению прилагалась тарелка че-
го-то мутного, с серыми и желтыми кусочками, ко-
мочками и прожилками.
– Я научилась готовить это блюдо в Больцано, – та-
инственно и кокетливо прокомментировала Маша. –
Очень вкусно и полезно для пищеварения.
Разного заграничного опыта у Маши – после неде-
льного отпуска в Италии и Германии – было вдоволь,
она им всегда охотно делилась, чтобы заполнять
социальные паузы.
Маша сама подала пример и бодро прожевала
первую ложку.
Начали и мы с камуфляжной девушкой. Вопреки
опасениям, было съедобно, только что-то скрипело
на зубах и крупа казалось какой-то странной.
– Маша, ты что, риса еще добавила?
– Как ты мог подумать… в сумме с манкой это да-
ло бы слишком много элемента инь. У меня тут лишь
хорошо сочетающиеся продукты.
 Тогда я стал внимательнее приглядываться к про-
долговатым белым зернам, составляющим примерно
четверть объема каши. У некоторых из них, насколько
я мог разглядеть, были головки и маленькие глазки.
Это же открытие, судя по всему, сделала и наша
гостья.
– Черви, опарыши! – прошептала она, схватилась
за горло и рванула в туалет, откуда тут же раздались
звуки толчкообразного выбрасывания желудочного 167
содержимого через рот в унитаз.
Потом она спешно собралась и эвакуировалась.
Маше всегда нравились сильные женщины. Эта
девушка, несмотря на вишневую трубку, оказалась
недотрогой и сразу ее разочаровала. Если бы за при-
готовление пищи взялся я сам, то сухофрукты на-
верняка оказались бы отбракованы. Экспресс-теста
на мужество и выдержку не произошло бы, разоча-
рование наступило позже – и далось бы болезненнее.
Так что Маша должна меня благодарить за то,
что я отказался готовить, а не копить недовольство.
Никогда не готовьте романтические ужины жен-
щинам. Только мужчинам.

Верность этого императива подтвердилась и позже,

когда Маша оказалась по немецкой линии в Европе.
Первое время Маша жила у друзей, в том числе у ме-
ня. Это пришлось как раз на сложную фазу отноше-
ний с Олегом. Зная, что в приготовленной Машей
пище могут оказаться червяки, а на помытых чашках
не исчезает, а даже усиливается чайно-кофейный
налет, я избавил ее от кухонных обязанностей.
Из России приехала и новая любовь Маши, жен-
щина-альпинистка. Они решили пожениться – «как
наши мальчики».
 Я стал готовить на троих, а иногда, когда заходил
Олег, и на четверых. Это вовсе не жалоба – я очень
люблю готовить. Только посуду мою неохотно.
Маша выправляла бумаги и искала работу. Из-
за того, что у альпинистки было много времени, –
ведь на кухню я ее тоже не пускал, а немецкая среда
была ей довольно-таки до лампочки, – она стала
вести блог и общаться по переписке с какими-то
168 другими женщинами.
До свадьбы девушек оставалось всего несколько
дней, когда альпинистка сказала, что в Германии нет
настоящих просторов, гор и духовности, а в России
ее ждет более понимающая женщина.
Маша была безутешна. Правда, не очень дол-
го. «Это у вас, геев, неизличимый промискуитет.
А нам, девушкам, лишь найти подходящую спутни-
цу – и прожить с ней до глубокой старости».
«Ага, и умереть в один день», – подумалось мне,
когда я через неделю увидел новоиспеченную из-
бранницу Маши, представительницу готического
молодежного течения, близкую – исключать этого
было нельзя – кругам некрофилов.
Но поживем – увидим. Девушки поженились и уже
пару лет вместе. Маша нашла в Германии клиентов,
которые хорошо платят за диагностику кармы и от-
крытие энергетических каналов. Готовить дома ей
теперь не приходится, конфликтный потенциал
стабильно низок.
Кстати, обратите внимание, источник всех раз-
ладов и недоразумений в семейной жизни – кухня
и кухонные яды. Обязательно создавайте рядом
с плитой хороший фэншуй, воскуряйте благовония,
развешивайте бодрые картинки – лишь тогда в доме
будет много-много счастья (и ебли). Андреас Дитцель
рекомендует.
 Принцессы не какают

Единственный сотрудник нашего маленького и гор- 169

дого медиаагентства со свободным графиком по чет-
вергам – это я. Дело в том, что четыре года назад
в тесном подвальчике воспетой Сартром Альтоны
на Барнерштрассе стали по средам устраивать поли-
сексуальные вечеринки. Клуб «Кир» был не только
единственной точкой, где что-то достойное проис-
ходило среди рабочей недели, но и вообще местом
не от мира сего. Там собирались студенты, турки,
лесбиянки, рокеры, гламурные кисы, скандинавские
атлеты и тайские мальчики.
Отдаленное представление о «Кире» можно со-
ставить по берлинскому «Швуцу», но в том слишком
просторно и неуютно, громко. И нет той харизмы
Альтоны, которая пропитывала голые стены и по-
тертые диванчики, – это сейчас стены задекориро-
ваны, танцпол подсвечивается тысячей прожекторов
на оси, а бар сияет свежим алюминием… Хотя нужно
сказать, что клуб стал обычнее, но не потерял глав-
ного. А именно черных близнецов-барменов – самую
идеальную пару гомосексуальной истории челове-
чества: говорят, они с рождения хранят верность
друг другу, – и сумасшедшую буфетчицу Нину. Я ни-
когда не спрашивал ее о возрасте, хотя она вряд ли
станет скрывать. Возможно, двадцать, а возмож-
но, и все шестьдесят. Она носит тельняшки поверх
 вечерних платьев. Она забирается на барную стойку
и танцует – и как! Благо, ночью здесь можно изучать
историю музыки и танца – от фокстрота до «Нирва-
ны», «Violent Femmes», Бритни Спирс, панка и попсы.
В любом другом месте такая эклектика казалась бы
вызывающей, но в «Кире» – вполне органична. Ко-
нечно, я пристрастен. Потому что это моя первая
и пылкая любовь. После каждой встречи с которой
170 весь четверг уходил на то, чтобы отоспаться. С этим
смирились коллеги, и даже несговорчивый шеф внес
соответствующий пункт в мой контракт.
Олег не очень-то поддерживал мои ночные на-
чинания и ворчал, что выходит из юного возраста,
что он теперь не такой, как я, и не любит дискотеки.
Эту мысль, я думаю, он позаимствовал не у певицы
Земфиры, а у своего любовника Уве, несколько стар-
ше нас, профессионального безработного, который
охотно собирал друзей у себя дома на настольные
игры. Для моего повествования Уве представляет
интерес лишь постольку, поскольку через полтора
года, когда Олег переезжал в Берлин, сидел за рулем
его фургона с мебелью. Когда мы разгрузили первую
партию вещей, я отымел Олега на лестничной пло-
щадке. Добрый и спокойный Уве не мешал. Видимо,
он уважал узы нашего супружества.
На этом месте нужно представить следующего
персонажа. Уже сложно реконструировать, как мы
познакомились со Штеффом, но это, несомненно,
связано с «Киром». Мы стали узнавать друг друга
на вечеринках и однажды разговорились. Получи-
лось очень духовно: секс у нас случился не через пару
часов после знакомства, а лишь через пару недель.
И я даже хорошо помню наш первый поцелуй. «У те-
бя такие красивые губы, – сказал Штефф, потупив
взгляд. – Как жаль, что я не могу их поцеловать…» –
«Да пожалуйста», – отозвался я – дескать, не жалко –
и первый потянулся к нему. Мы оказались почти сосе-
дями по Аймсбюттелю и установили замечательную
традицию общих ужинов, которая долго не преры-
валась, несмотря на сложные обстоятельства наших
личных жизней. Штефф был санитаром, возлюбил
человечество, подался в буддисты и решил стать
психологом. Девять из десяти его однокурсников 171
были голубыми (значит, из санитаров), занимались
дыхательной йогой и создавали на подоконниках
своих комнат садики камней.
Мои силы были брошены на роман со Штеф-
фом и одновременно – поддержание душевного
равновесия своего мужа, который не только иг-
рал в настольные игры, но и готовился к защите
диссертации. Настроение Олега раскачивалось,
как мальчик на качелях, окруженный голодны-
ми сорокалетними мужиками в темной комнате
сексклуба. А тут еще в самые жаркие и страст-
ные дни московские друзья попросили приютить
на несколько дней хорошую девушку Аню, кото-
рая приехала в Германию учить немецкий язык.
Я запросто согласился, и лишь когда девушка Аня
позвонила мне с гамбургского вокзала и представи-
лась – «Новоглинская», осознал, с кем мне предстоит
иметь дело.
Анна Новоглинская была поэтессой, прославив-
шейся незадолго до этого христианской азбукой
в стихах. Особенно ей удались буквы начиная с се-
редины. Поскольку воспитание человека облагоро-
женного православного образа сегодня становится
все более важной задачей русского общества, я, так
и быть, сделаю Анне немного пиара:
 У – красный Угол сияет в домах:
Смотрит с иконы Спаситель на нас.
Ш – это Шапка. Мальчики, вам
Надо без шапок входить в Божий храм.
Ъ – вот твердый знак, хоть и тверд, но не строг.
В книгах старинных с ним пишется Богъ.

172 Э – твой Этаж может храма быть выше.

К Богу не этим становишься ближе.
Ю – это Юбки девчонок и дам.
В них, а не в брюках, ходить надо в храм.
Даже будучи человеком религиозным и сочувст-
вующим православному воспитанию, я в свое вре-
мя честно указал Анне на недостатки этих стихов.
Из-за чего мы пересрались на весь русскоязычный
Интернет с переходом на личности.
Но Новоглинскую это больше не смущало. При
встрече она сказала, что обиды в прошлом и она
хочет сходить на улицу красных фонарей Репербан.
Туда мы и направились в первый же вечер, прихватив
Штеффа. Общество двух голубых невероятно развле-
кало Анну. «Ну поцелуйтесь для меня, пожалуйста,
еще раз!» – просила она. Мы со Штеффом останавли-
вались посреди улицы и начинали страстно, высовы-
вая языки и капая слюной, целоваться. Анна хлопала
в ладоши, хохотала и от радости прыгала вокруг.
Я всегда был за то, чтобы такое показывать на эк-
ране и печатать в газетах. И остаюсь сторонником
гей-парадов. Потому что обращенная во внешнее
пространство мужская ласка способна обратить
к добру даже православную писательницу и мать
двоих детей.
 Наши отношения с Новоглинской остались бы
безоблачны, но вакуум, образовавшийся у нее
в душе после разочарования в православии, через
пару лет заполнила новая страсть. Анна стала со-
бирать автографы деятелей Третьего рейха. И за-
снуть она больше не могла без чтения «Железного
сердца» Пауля Йозефа Геббельса. Но для истории
с Олегом и Штеффом эти сведения не самые реле-
вантные. 173
С приездом Анны я стал ночевать у Штеффа. По-
чему-то до этого мы гораздо чаще встречались (и но-
чевали, если на место не претендовал Олег) в моей
квартире. Сам воздух дома у Штеффа настолько
пропах восточными благовониями и эзотерикой,
что я чувствовал себя там немного не в своей та-
релке. И спал он на кровати, закрепленной у него
над компьютерным столом так, что между матрацем
и потолком оставался зазор меньше метра. Ребен-
ком я был бы в восторге от такой планировки. Но,
попытавшись в первый же вечер заняться на этом
сооружении сексом, больно ударил голову. А Штеффу
было очень удобно. Видимо, он часто такое практи-
ковал. Штефф лежал на спине, задрав ноги вверх
и упираясь пятками в потолок.
К нашим прогулкам с Анной и Штеффом нередко
присоединялся Олег. Штефф разделял его увлечения
чакрами, и мы с Анной нередко становились свиде-
телями интереснейших дискуссий.
Через несколько дней, к моей превеликой ра-
дости – пятки Штеффа на потолке уже начали ме-
ня утомлять, – меня возжелал Олег. «В этот вечер
вы были особенно нежною», – тянул Вертинский,
горели свечи, дышало в бутылке хорошее вино.
Я провел рукой по волосам Олега – но он вдруг
 вздрогнул и отстранился. «Что с тобой, мой хоро-
ший?» – «Эммм… ничего, я на работе ударился го-
ловой о полку».
Я внимательно посмотрел ему в глаза. На следую-
щий день я так же смотрел в честные глаза Штеффа.
Лишь через пару месяцев оба завалились ко мне, об-
нимаясь и мурлыкая. Это была официальная помолв-
ка, после которой Олег сказал мне извиняющимся
174 тоном, что больше не может со мной спать, потому
что у него теперь есть его котик Штефф. Мне стало
смешно и чуть-чуть неловко.
Союз двух могучих духов Гималаев продержался
две недели.
Я с самого начала не сомневался, что и Штефф
из породы некакающих принцев – как мой муж. Не-
давно я получил еще одно подтверждение своей тео-
рии, обнаружив в Сети достаточно однозначное объ-
явление о поиске половых приключений, к которому
прилагались две фотографии ануса, одна – хуя, стяну-
того у основания металлическим кольцом, и еще од-
на – торса на фоне постера «Властелина колец». Опо-
знание удалось по сочетанию артефактов. К этому
времени Штефф уже два года как был вовлечен, по его
словам, в классические моногамные отношения.
«Понимаешь, у нас не принято об этом говорить», –
извиняюшимся тоном рассказал он при встрече.
В конце лета мы с Олегом отправились путешест-
вовать и пережили наш четвертый или пятый по сче-
ту медовый месяц. Вообще-то скромная заслуга
Штеффа в продлении наших отношений наверняка
есть. И есть еще кое-что, за что я ему благодарен
и думаю, что психолог из него будет не совсем хре-
новый. В разгар моей разгульной жизни в Аймс-
бюттеле, когда я почти бросил университет и начал
испытывать определенные сложности на работе, он
попросил меня каждый день отмечать в блокноте,
что и в каком количестве я выпиваю. Имелись в виду,
конечно, алкогольные напитки. Через неделю учета
мне самому стало жутко. Судя по статистике по-
требления, я находился на полпути к хроническому
алкоголизму. Это отрезвило. Буквально и надолго.
Следующая серия моей передачи задумана о ме-
довом месяце, но, возможно, стоит не гнать галопом 175
и подробнее развить какие-то смежные темы?
 Джинсы, порно, европрайд

176 Начало новой и замечательной, основанной на раз-

дельном проживании, стадии наших с Олегом от-
ношений омрачило единственное обстоятельство.
Он решил оставить себе чудесные черные джинсы
Marc O‘Polo. Раньше мы носили их по очереди, хотя
каждому дураку было ясно, что они куда лучше си-
дят на моей, маленькой и упругой, заднице. Найти
компромисс не удавалось, хотя я был готов отдать
в обмен на эти джинсы практически все. Самое
обидное, что, злорадно отпраздновав победу, Олег
совсем прекратил их носить и спрятал в дальний
угол шкафа.
Но у меня оставался ключ от квартиры. И я счел
справедливым одалживать джинсы для самых от-
ветственных встреч, романтических сексдейтов
и гламурных вечеринок. Когда хозяина не было дома.
И надо сказать, почти полгода он ничего не замечал.
Я их регулярно стирал и возвращал на место. Навер-
ное, так могло бы продолжаться и дальше, но во вре-
мя короткой паузы, когда у меня уже формально
кончилось со Штеффом, а у Олега еще формально
не началось, грянул гром.
Вообще, начиная уже с того момента, когда на-
ше воссоединение невольно благословил простой
немецкий парень и санитар Фалько, наметилась ин-
тересная тенденция. Вроде бы мы с Олегом всячески
поощряли друг у друга поиск внебрачных партнеров,
каждый под девизом «найдешь своего Mr Right –
будешь счастливее, чем со мной». Но как только
на горизонте появлялся более или менее подходя-
щий кандидат – делали все возможное, чтобы его
скомпрометировать и очернить.
Самую массивную контрпропаганду Олег вел
против отпрыска семьи литературных критиков
Юргена Зонтага, с которым у меня установились 177
такое понимание и доверительность, что одним пре-
красным днем мы договорились спрыгнуть с высотки
на границе Аймсбюттеля и Альтоны. Позже я узнал,
что именно это сооружение писательница Деа Лоэр
ввела в пьесу «Невинность» под именем Дома Са-
моубийц. Олег обвинял Юргена в плохом влиянии.
А ведь именно он струсил – и этим спас меня.
Второй целью, объектом насмешек и глумливой
критики, был латышский паренек Денис (с ударени-
ем на первом слоге), но тут Олег немного осторожни-
чал: боевые действия велись на каком-то непонятном
для него игровом поле. Дело в том, что Денис был
чертовски привлекателен и принадлежал к особому
профессиональному миру.
Мы познакомились на главном профсоюзном па-
раде Европы, который в том году проходил именно
в Гамбурге. Прекрасная погода, прекрасное настро-
ение и человеческие толпы, заполнившие главную
улицу, побудили нас забраться на павильон автобус-
ной остановки. Стеклянный и скорее всего не рассчи-
танный на вес двух крепких мужчин, которыми мы,
собственно, являлись. Поэтому снимать и наказы-
вать нас через час приехала полиция. Но сочувству-
ющие вовремя предупредили об опасности по живой
цепи, мы благополучно растворились в толпе.
 На этот час мы стали чем-то вроде символа гей-
парада и главным объектом внимания фото- и ви-
деооператоров. Денис раскрутил меня на достаточно,
наверное, эротическое шоу. Под нашими ногами
колыхался народ – пресса, голубые посланцы всех
европейских держав, скромные и нескромные жите-
ли нашего славного города. Мы танцевали, ласкали
друг друга и между делом сильно обнажились. Жур-
178 нал «JAG» даже напечатает позже нашу фотографию
с неверным по существу комментарием: гей-пара
ищет на крыше остановки уединения…
Парад подходил к концу, движение транспор-
та восстанавливалось. Мы целовались, стоя уже
на проезжей части Юнгфернштига, перед ратушей.
Водители истошно сигналили, но вынуждены были
объезжать нас по тротуару. И это было прекрасно.
И тут Денис сказал, что переезжает жить ко мне
в Гамбург. Поскольку за пару часов знакомства мне
удалось узнать о нем не так уж и много, – что он
из Риги, получил два месяца назад рабочую визу
и занимается в Дортмунде то ли дизайном, то ли
модой, – я честно ответил, что его предложение очень
приятно, но чуть-чуть неожиданно и нам лучше
хорошенько (и неторопливо) подумать, взвесить
все «за» и «против». На этом и порешили. Тем же
вечером он вернулся в Дортмунд.
Мы созванивались по десять раз в день, но за неде-
лю я почти не расширил свои знания. Он постоянно
уходил от определенных вопросов. Под смутным
подозрением были его работа, дом, деньги, семья.
Во всем было что-то неправильное. Двадцатилет-
ний юноша Денис жил на широкую ногу – и очень
шифровался. Наконец, сопоставив кое-какие фразы
с почтовым адресом на отправленной мне открытке
и покопавшись в Интернете, я вышел на проект
gay-erotica.net, где можно было, среди прочего, за-
казать откровенные фильмы. С Денисом в главной
роли. Должен сказать, что это обстоятельство меня
скорее развеселило, чем напугало.
Однако Денис решил, что это конец и я не вы-
несу горькой правды. Я пытался кричать в трубку,
что уважаю его работу и еще больше им восхищаюсь.
Но он плакал и повторял, что на самом деле не такой, 179
как я думаю, не испорченный.
После того как я поделился с мужем информацией,
что у меня завязался роман с порнозвездой, у Олега
наступил новый период гиперсексуальности. Перед
эти мы неделю не занимались сексом, а теперь Олег
стал оставаться у меня каждым вечером. Кроме того,
он нежно говорил, что такому зрелому и прекрас-
ному во всех отношениях мужчине, как я, нефиг
связываться с малолетками.
Денис приехал ко мне на еще одни выходные.
К этому моменту я находился в тяжелых раздумьях.
А тут еще Денис разглядел во мне поэта и сказал,
что тоже любит, как Есенин, сесть вечерком и за бо-
калом вина написать стишок-другой. Не хочу ли
я послушать? И очень зря. На фоне этого литератур-
ного дарования даже мой муж выглядел как Роман
Осипович Якобсон.
Сами выходные прошли противоречиво, под зна-
ком шопинга и постельной любви. Шопинг я никогда,
собственно, не любил, а постельной любовью на-
столько пресытился перед этим с Олегом, что просто
не мог оценить всех инноваций и штучек Дениса. Это
был не катастрофический, но все-таки конец. Спустя
какое-то время Денис написал мне, что вернулся
в Латвию. И что я в этом виноват.
 Я бы даже переживал и винил себя, но юноша
вскоре обнаружился в Ирландии (и лишь потом
окончательно потерялся).
Всплывающие по следам профсоюзного парада
в разных источниках фотографии моего голого торса
(и даже тянущегося к моей расстегнутой ширинке
Дениса), по-видимому, льстили самолюбию Олега.
Пока ему в руки не попал еще один, – не очень при-
180 мечательный, на мой взгляд, – снимок. «Как ты себе
мог такое позволить?» – негодовал Олег, к моему не-
малому удивлению. Он произнес целый пламенный
монолог об аморальном облике некоторых литера-
торов. Я все еще ничего не понимал…
«Ты брал мои джинсы!..»
Скорее всего, именно это открытие и ускорило
помолвку Олега с котиком (и бывшим санитаром)
Штеффом. Но всем здравомыслящим людям уже
тогда было ясно, что у этой пары не предвидится
продолжительного общего будущего. И чуть-чуть
неприятного осадка остается от этой истории даже
не из-за того, что я лишился ключа от квартиры
Олега, – о, это сущая мелочь. По сравнению с тем,
что больше никто и никогда не видел чудесные чер-
ные джинсы Marc O’Polo.
Которые так замечательно сидели на моей ма-
ленькой и упругой заднице.
 Ода к нужнику

Это интермеццо долго хранилось под семью замками. 181

Но сейчас нашло свое место в повести о принцах
и принцессах, и его можно вытащить на свет божий.
Только я хотел бы предупредить о наличии в нем,
как говорится, adult content.
Мой муж Олег вроде бы продолжал быть (и спать)
со мной – и время от времени с нами даже случался
очередной медовый месяц, – но перед лицом об-
щественности эта связь последовательно отрица-
лась. Поэтому я не считал себя обязанным хранить
целомудрие. Только не знаю, двигался ли наш се-
мейный корабль по спирали или по кругу. В нача-
ле витка я получал карт-бланш, при этом свобода
действий Олега была сама собой разумеющейся,
а в конце – сцену ревности… Но, хорошо, перейдем
к подпольной и половой жизни университета. Ведь
это весьма достойная тема, составляющая бэкгра-
унд к эпизодам с участием Юргена, котика Штеффа
и Порнодениса.
Мой факультет располагался в так называемой
«философской башне». Сразу после поступления
я заподозрил что-то неладное, перекусывая в мест-
ной мензе, столовке, и рассматривая настенную
живопись в прилегающих коридорах. Но пока я был
хорошим и семейным мальчиком, эти подозрения
быстро развеивались. И лишь в один прекрасный
 день, когда я стал мальчиком плохим, пазлы соста-
вились, и в мое сознание проник совершенно новый
концепт.
В том семестре я ходил по четвергам на церков-
нославянский. Между лекцией и пленумом была
сорокаминутная пауза. Я забежал перед переры-
вом отлить в туалет мензы. Для чувствительных
стоит, видимо, сделать отступление, что заведения
182 подобного рода отличаются в Западной Германии
чистотой и хорошим запахом. В туалете стояло чело-
век пятнадцать – куда больше, чем писсуаров и про-
чих посадочных мест. В глаза бросалось, что люди
разместились по периметру помещения. Вид у них
был скучающий. Я встал в сторонке и стал смотреть
вниз, – ну а что делать-то было? Парни потолкались,
оглядели меня. Видимо, я не представлял угрозы.
И тогда они продолжили то, чем, очевидно, зани-
мались до моего вторжения. Расстегнули ширинки
и стали дрочить.
У меня отпала челюсть. Такое разнообразие
эрегированных членов я видел только раз – в душе
спортивной школы, где запирались парни из стар-
шей группы: однажды я и еще несколько младших
мальчиков застали их в таком виде, долго обсуждали,
что бы это могло быть, но так и не пришли к одно-
значному выводу.
Я присоединился. И потом целый семестр ходил
по четвергам в перерывах между церковнославян-
скими занятиями подрочить в кружке. В такой
группе возникают удивительно мощные резонан-
сы. Уверен, что когда десять, пятнадцать, двадцать,
тридцать человек накрывает волна и все одновре-
менно спускают, астрономы в далеких галактиках
наблюдают ослепительную вспышку.
 Наверное, я был последним человеком в универе,
который не знал, что в этот туалет не ходят просто
так. Потому что германисты, романисты, философы
и журналисты зарезервировали его под сексуальные
нужды. Конечно, туда часто проникали старые озабо-
ченные дядьки и дедки, но при желании там в любое
время суток можно было удовлетворить сексуальный
голод с сочными и симпатичными зайцами. Почему
я говорю в прошедшем времени? Десятилетиями 183
администрация не посягала на студенческую воль-
ность, но недавно, – что совпало с приходом нового
ректора от христианских партий, – половину по-
мещения передали библиотеке, и, таким образом,
масштабы происходящего уже не идут ни в какое
сравнение с былым размахом.
Помню, как – не совсем публично, а скромно,
то есть в полуприкрытой кабинке, – плотно стояли
вчетвером, и симпатичный юноша арабской внеш-
ности по очереди брал в рот. Кто-то достал презер-
вативы. Юноша оказался прекрасно подготовлен
и смазан. Я ебал его несколько минут, сдерживая
себя, чтобы не кончить слишком быстро. Потом
по кругу – остальные. Нам даже пришлось приот-
крыть дверь, потому что на стоны и хлюпы собрались
зрители… Недавно я встретил этого парня на улице,
он смущенно улыбнулся мне – не забыл.
За время учебы было только два случая, сопря-
женных с социальным или криминальным риском.
Однажды, когда сразу в нескольких кабинках совер-
шался экшен, в туалет вошел какой-то прогрессив-
ный (или, скорее, консервативный) деятель. Видимо,
его угораздило заглянуть в одну из дырок между
стенками. Он начал орать: «Какое свинство! Я вызову
полицию и вас всех отсюда заберут!» Особенность
 этого уголка университета – отсутствие мобильной
связи, спасибо массивной железобетонной конструк-
ции. Мужику пришлось бежать вызывать полицию
с вахты, из противоположного конца здания. За это
время все участники непотребств, естественно, спо-
койно разбрелись по этажам и аудиториям.
Второй раз – сужу о том, что происходило,
на слух, – двое парней зашли в отсек с кабинками
184 и, наверное, увидели под одной из дверей голые
ноги. «Вау! – восторженно закричал один из них. –
Я слышал, что здесь отсасывают, но не верил… Да-
вай посмотрим?» – «Нет уж, давай поскорее пойдем
отсюда, мне что-то не по себе, – отозвался второй
голос, – больше не буду ходить в этот туалет ссать…»
Выдающиеся во всех смыслах ноги принадлежа-
ли парню, которы смачно отсасывал мне. На языке
у него был пирсинг, и мой член охуительно (…) сти-
мулировался. Второй парень меня при этом ебал –
с толком, чувством и расстановкой, как полагается.
Вопрос, посвятить ли следующую серию на-
стоящему секс-экстриму или пока поставить точ-
ку на универе? Есть соблазн погрузиться в тему
и подготовить портреты представителей разных
факультетов и специальностей. Тем более бывший
санитар, а после психолог Штефф уже открыл гале-
рею… Предположительно герои следующих серий
нашего шоу о литературоведении и сексологии –
славист Миша, подглядывавший однажды через
дырку в историческом туалете, романисты Рикардо
и Франческо, ряд германистов и философов. И мой
муж никуда не денется пока. Действующие площад-
ки – «Пони-бар» на площади имени коммуниста
Альенде, где раньше была синагога, и философское
кафе на десятом этаже той же «философской башни».
 Песня невинности, она же – опыта

Мыши заводятся из белья, пауки приползают в дом 185

через форточку, а откуда берутся иные мальчики,
я не знаю. Понятно, что из бывших советских рес-
публик. Приезжают учиться в чужую страну, под-
рабатывают официантами, если с языком хорошо,
или – посудомойками, если не очень. Интеграция
в западное общество успешно началась, но чуть-чуть
пробуксовывает, свидетельством чему неизменный
спутник – полиэтиленовый пакет из магазина вроде
«Альди» или «Лидл». В пакете носят зонтик, книжку
и бутерброд. Мальчики грустят по борщу, тянутся
к «своим» и ходят в т. н. русские кафе. Чиновники
от образования считают, что подобные проекты
очень важно поддерживать. Раз в неделю в кафе
набивается тридцать-сорок русскоязычных. Сту-
денты съедают халявный ужин и на родном языке
обсуждают, как завести немецких друзей и потенци-
ально – найти интересную работу в немецкой фирме.
По секрету, у меня есть универсальный рецепт,
решение всех без исключения обсуждаемых в таких
местах вопросов, но когда я пробовал с кем-нибудь
делиться, меня высмеивали. Ведь никто не верит
в суеверия. А надо лишь отказаться от полиэтиле-
новых пакетов – у них плохая карма, которая быстро
переносится на владельца. Ну и не ходить в русское
кафе, это второе по важности.
 Самой постановкой вопроса, откуда берутся маль-
чики, я имел в виду не их появление в Федеративной
Республике Германии – я и сам возник здесь необъяс-
нимым образом, – а материализацию именно в моей
маленькой аймсбюттельской квартире.
Петя был «с Киева» и жил в полутора часах езды
от Гамбурга. Сюда он приезжал в интеграционное
кафе и чтобы познакомиться с новыми людьми.
186 «Я как раз собираюсь на вокзал и могу по пути к те-
бе заглянуть!» – радовал он меня звонком. «А где
ты сейчас, если тебе по пути?» – «Ой, я совершенно
случайно оказался на твоей улице».
Несколько раз я поил Петю чаем и с некоторым
усилием выпроваживал домой. Мы немного и ней-
трально разговаривали о гей-парадах и гей-культуре,
хотя как сексуальный объект Петя скорее отталкивал
меня. У него были красивые глаза дикой (даже очень
дикой) лани, но это достоинство с лихвой переве-
шивали проблемная кожа и общая неряшливость,
помноженные на навязчивость и занудство. Я ломал
голову, как бы мне достойно распрощаться. Роль
старшего товарища, советчика и психотерпаевта,
которую я иногда принимаю с такими мальчика-
ми, уже тяготила. Одной из главных тем у кушет-
ки, кстати, были отношения в семье. После того
как Петя получил место в немецком учебном за-
ведении, заявку туда же отправил его брат Вася.
Вместе они и снимали комнату в полутора часах
езды, только Вася не выбирался даже в русское кафе,
чаще дома сидел.
Когда в очередной раз Петя «случайно» оказался
в моем районе, я резко ответил, что занят. Ближе
к полуночи раздался еще один звонок: «Я гулял по го-
роду и опоздал на свою электричку. У меня, кроме
тебя, здесь больше никого нет». Мне оставалось
лишь проявить милосердие и великодушие. Через
несколько минут в дверях стоял счастливый Петя:
«Ой, а нам вместе спать придется?» Кровать у меня
была одна, а надувной матрац для гостей, как назло,
перед этим приказал долго жить.
Как и ожидалось, через пять минут после того,
как выключили свет, Петя стал ворочаться и прижи-
маться ко мне. Ну, что можно было сделать, чтобы он 187
поскорее успокоился и я сам мог уснуть? Было при-
нято самое простое решение – трахнуть. В темноте
прыщей не было видно, у меня получилось довольно
быстро. Кончили одновременно. Я приготовился
смотреть сны, но тут произошло непредвиденное:
Петя разрыдался.
«Тебе больно, ты не хотел этого?» – пытался рас-
тормошить его я… Рыдания продолжались, пока
я не принес воды и не проветрил комнату.
«Это слезы счастья, – всхипывая, сказал Петя. – Ты
сделал меня настоящим мужчиной, и это лучший
момент моей жизни».
Я на всякий случай заверил Петю, что мы не под-
ходим друг другу, и наконец провалился в сон.
Зная о том, какие испытания ждут сорвавше-
го цветок невинности, я постарался оградить себя
от волнений. Выпроводил Петю рано утром, не при-
готовив кофе. И сказал, что всю рабочую неделю
занят, а потом приглашен в гости к старым друзьям.
На выходных действительно намечалось выпить
в узком кругу у моего приятеля котика Штеффа и от-
смотреть что-то вроде «Властелина колец» или «Аме-
риканца в Праге».
Но, к моему большому удивлению, в субботу ве-
чером у Штеффа меня поджидал Петя. «Вот не знал,
 что вы знакомы». – «Да, немного», – промямлил Пе-
тя, сосредоточенно вытягивая пробку из бутылки
красного. Я прошел на кухню, где находился хозяин.
«Так что, ты теперь с этим русским?» – простодушно
спросил Штефф. (Немцы умеют отличать курдов
от турок, но еще путаются с украинцами, русскими
и казахами.)
Оказалось, Петя откуда-то выяснил контакты
188 Штеффа, позвонил ему и представился моим спут-
ником. Сказал, что мы приедем в гости независимо,
потому что я задерживаюсь на работе. И что я забыл
сказать Пете адрес.
Эта хитрость выяснилась на очной ставке. Вы-
ставить Петю за дверь было бы актом истеричным
и крайним. Тут еще подошли остальные гости,
и установилось благодушное настроение. Накор-
мили, напоили Петю. Я на всякий случай проводил
его до электрички. Сказал ему, что не люблю врунов.
Петя заверил, что ему стыдно и он больше не будет.
Прошло недели две, я уже решил, что мне повезло.
Но однажды поздним вечером мне в дверь позвони-
ли – событие, само по себе по себе равносильное ЧП:
немцы и примкнувшие к ним практически никогда
не заходят на огонек без предварительной догово-
ренности. После девяти вечера – просто никогда.
Русский голос сказал в домофон: «Ну, это я, прости
пожалуйста, мне некуда пойти…»
«Петя… – сказал я на пороге. – Что, опять элект-
ричка ушла?»
После горячего травяного чая – Петю, казалось,
чуть-чуть знобило, – и выключения света в кровати
рядом со мной началось предсказуемое копошение.
Деваться было некуда, я опять трахнул Петю. Он
громко стонал и кончил даже два раза.
 «Мне было очень хорошо», – прошептал он и
всплакнул. «Так, это мы уже проходили», – сухо от-
метил я и закрыл глаза. «Подожди, мне в туалет очень
надо… где у тебя включается свет?» Петя шарил ру-
ками в темноте. Это почему-то казалось странным.
Я всегда быстро засыпаю. После секса и вовсе
за считаные секунды. «Андрей!.. Андрей, мне нужно
тебе что-то сказать», – раздалось в ухе сквозь дрему.
Я проворчал что-то нечленораздельное и отвернулся 189
к стене…
– А ведь я не Петя, а Вася.
Информация с трудом поступала в мой мозг, ней-
роны и аксоны коры уже спали, но мозжечок отреаги-
ровал оперативно. Сначала я подпрыгнул до потолка,
потом зачем-то включил компьютер (и лишь потом
свет во всем доме).
Вроде бы на кровати сидел Петя. Но стоило к нему
лучше присмотреться, становилось заметно, что ко-
жа у него была несколько чище, но зато один глаз
немного косил.
«Мне Петя так много о тебе рассказывал…» – «У вас,
судя по всему, чудесная семья», – выдавил я из себя.
«Да, мы все делаем вместе», – покраснел Вася.
Я поинтересовался, почему бы им и не спать вмес-
те – вместо того чтобы домогаться других мужчин.
«Мы с двенадцати лет сосем друг другу, но анала
еще не было, ты первый». Вася то ли от смущения,
то ли от кокетства грыз ногти. «А чего ждали?» – «Ну
не инцестом же заниматься, – резонно заметил он, –
и потом, мы оба, наверно, пассивы».
Васе я приготовил завтрак. За храбрость.

Что-то у братьев не сложилось, и они вскоре уеха-

ли. Пишут раз в год благодарно и с извинениями
 за то, что произошло. Ну и я извиняюсь за бестакт-
ность. Вообще, иногда это даже утешительно – если
я не встречу свою старость в глубоком кресле в окру-
жении внуков и внучек, то у меня, по крайней мере,
будут мои васи, пети, юли, роберты, эдуардо, миха-
эли. В каком-то смысле я страдал, но принес миру
благую весть. Конечно, далеко не каждому человеку.
Но время у меня еще есть. Презервативы тоже.
190
 Голландская печка

Ключевая роль в нашем с Олегом сближении за пять 191

лет до событий вокруг европрайда принадлежала
Кате Гольдиной. Именно у нее в гостях состоялась
Великая Битва Варениками, после которой Олег
присвоил и тайком нюхал мои трусы. Потом Катя
была свидетельницей на нашей свадьбе. Ее, блудную
дочь советской научной интеллигенции, уравно-
вешивала Сандра, плоть от плоти немецкого бюр-
герства, уверенная, что русские пишут иероглифами,
а Маугли придумал Дисней. Сандра была строгой
и черно-белой, а Катя – в платье с котами и разных
босоножках. Я люблю обеих девушек и рассказываю
об этом лишь потому, что однажды нужно будет
вернуться к теме моей свадьбы. «Комсомольская
правда» почему-то выпустила в своем репортаже
из внимания самые важные подробности (вроде гар-
деробов свидетельниц), хотя не преминула развить
в «комментарии психолога» теорию, что голубыми
становятся от недостатка каких-то минералов в ор-
ганизме беременной матери.
Катя пару раз появлялась у нас в безоблачную
пору семейной жизни. Пределом ее желаний было
записать в Германии музыкальный альбом. Ведь
Катя играет на дудке и поет песни. После того
как я обзвонил несколько студий, стало, правда,
ясно, что в полном объеме нам это не по карману.
 Даже учитывая то, что Катя зарабатывала игрой
в центре города по пятьдесят евро в день, а после
того, как я подарил ей свою старую лыжную шапочку
и вручил для сбора денег коробку из-под стирального
порошка, все сто. Мы для начала решились на пару
часов записей в подвале где-то на задворках города.
Владельцем оказался брутальный немецкий про-
лль, то есть пролетарий, гопник: лысина, татуиров-
192 ки, небрежная речь. Впрочем, довольно любезный
и терпеливый человек. Мы назначили встречу через
неделю. И конечно, только после этого выяснили,
что у Кати истекает виза.
Туристические визы вообще-то не подлежат про-
длению, но Катя подалась в самое центральное ве-
домство, простояла целый день в очереди среди при-
бывших в корабельных трюмах искателей счастья
из Африки и Индонезии и призналась офигевшему
чиновнику, что хочет остаться в Германии, потому
что Андрей Дитцель умеет брать на гитаре аккорд
фа, а без этого нельзя записывать музыку.
Так бы Катя и осталась в Гамбурге, но ее в ту пору
связывала большая любовь с рыжим программистом
из сибирской глубинки, который неделями не ме-
нял носки и питался недоваренными макаронами,
но зато делал расчеты для руки Шрека в известном
мультфильме. В конце концов его пригласили про-
граммировать и анимировать в Лондон. Поэтому
через час после записи Катя уже стояла на подножке
готового вот-вот тронуться поезда. Не хватало лишь
Олега, забиравшего чемодан в камере хранения. Вот
мы бросаем в тамбур Катины вещи – и тут же двери
закрываются, Катя уезжает от нас на два года.
Запись, как выяснилось потом, получилась хре-
новая, шумная. А программист почувствовал себя
в Лондоне звездой и объявил Катю, сделавшую, надо
признать, из него своими слабыми женскими руками
какое-то подобие человека, провинциальной дуроч-
кой. Даром что обладал маленьким хуем в рыжих
колечках волос (мы однажды обсуждали это досто-
инство в переполненном вагоне новосибирского
метро – Катя кричала, что я, верно, положил на ее
лягушоночка блядский глаз; народ внимательно
слушал). Так или иначе, Катя пожила в Лондоне сама 193
по себе, в качестве уличного музыканта и нянечки, –
однажды мимо нее даже прошел по Миллениум-
Бридж рыжий программист и задумчиво бросил
пятьдесят пенсов, – а потом решила продолжить
свою миссию где-нибудь в другом месте. И тут очень
кстати оказалось, что ее прежние писательские за-
слуги не забыты. Голландские деятели выбрали Катю
в качестве представительницы России, пригласили
к себе и дали денег под фантастическую повесть.
Повесть, конечно, писалась в последние дни. А ма-
ленький, но очень прогрессивный городок Дордрехт,
в котором поселилась Катя, испытал нашествие рус-
ских. Благо, у Кати было пять или шесть комнат
в доме с окнами на главную улицу города. На случай
избытка гостей по соседству пустовало еще несколь-
ко квартир – в них можно было забираться через
окна. Там должен был начаться ремонт, но с ним
что-то не торопились.
Мы были приглашены к Кате вдвоем. У Олега
перед этим не сложилась совместная жизнь с его
новым котиком, но он решил быть принципиальным
и предупредил меня: «Спим в разных комнатах».
Старинный город пропах шоколадом и мари-
хуаной. Мы с Катей заходили в очередной кофе-
шоп, и она, как более опытная, произносила своим
 октябрятским голосом (следует себе представить:
когда Катя снимает трубку телефона, ее просят при-
гласить врослых) буквально «Хеллоу! Ай вуд лайк
ван джойнт. Ноу хашиш плиз!»
Большой компанией мы забрались ночью в пус-
тую квартиру соседей – у Кати тоже было достаточно
места, но акустика страдала из-за обилия кукол,
слонов, картинок, афиш, фотографий, подарочков
194 и коробочек – и устроили вечер африканских буб-
нов. Потом он плавно перетек в песенный, причем,
поцеловав после некоторого перерыва своего мужа,
я написал на клочке бумаге песню про ниточку слю-
ны. Все было как когда-то давно – друзья, бестолковое
бренчанье гитары, академический гон. Как в ново-
сибирском Академгородке. С той разницей, что мы
не только выпивали, но и немного покуривали –
в Голландии иначе было бы просто неправильно.
Излишне говорить, что в эту же ночь я снова овла-
дел Олегом. Даже когда через неделю мы возвра-
щались домой, на евролайновском автобусе через
Роттердам, эротическое напряжение было таким
сильным, что мы не могли дождаться, пока заснут
соседние пассажиры – так хотелось хотя бы подро-
чить. Напряжение держалось еще какое-то время.
В Гамбурге мы снова ночевали то у Олега, то у ме-
ня, пока (очень важное слово «пока») не подошел
к концу и этот виток. Собственно, он был последним.
Я хотел бы написать об агонии подробнее, но чувст-
вую, что не хватит терпения. Дело было примерно
так. В моем, как это уже случалось, кружке знакомых
Олег выхватил на очередной вечеринке команди-
рованного в Германию специалиста из Бразилии.
С ним еще пару месяцев он трахался в Берлине,
а со мной – в Гамбурге.
 Одним прекрасным днем Олег заявил, что летит
в порядке упрочнения семейных связей в Брази-
лию, а со мной теперь окончательно все, понимаешь,
теперь точно, да, вот, совсем, никакого будущего,
и это уже год или больше как ясно, и не надо ви-
деться, и я ничего для него не значу, давно пора
понять, вот. Эта было так убедительно, что у меня
показались слезы. Тогда Олег закричал, что я играю
его чувствами, не отпускаю, манипулирую. Смутно 195
вспоминаю продолжение. Я бился на полу, ревел,
хватал его ноги и обещал, что буду любить, буду
таким, каким он хочет. Он выставил меня за дверь,
как только я немного пришел в себя.
Через месяц Олег вернулся из Рио. Я, по его сло-
вам, оказался виновен в том, что у него ничего
не сложилось с бразильцем. Потому что он думал
обо мне. Именно с такой формулировкой. Это было
уже слишком. Где-то здесь и была поставлена немно-
го смазанная точка в наших нежных отношениях.
Но это было бы грустно, если бы действительно
было так грустно. Словно после внезапного освобож-
дения я стал влюбляться и еще пуще – позволять себя
любить. Интуитивно я, видимо, исследовал глубины
каждого типа мужской психики. Я говорю не (только)
о темпераменте. Отталкиваясь от психологической
шкалы интроверсия-экстраверсия и пресловутой оси
пассив-актив, получаем четыре модели:
1) экстраверт и пассив – «дива»; 2) экстраверт,
актив – «мачо»; 3) интроверт пассивный – «жертва»;
4) интроверт активный – «маньяк».
Теория, естественно, ненаучная и даже вред-
ная: факторы экстраверсии / интроверсии никогда
не представлены в чистом виде, да и предрассуд-
ки о субориентации геев сродни теориям о жидах,
 пьющих кровь христианских младенцев. То есть
не всегда подтверждаются практикой. Но люди с во-
ображением могут сами развить или дополнить эту
схему (особенно интересно было бы мнение лесбий-
ской фракции). Например, подумать о механизмах
дрейфа того или иного типа, когда, предположим,
при виде очевидной жертвы в партнере просыпается
маньяк. Другой случай – неистребимое желание
196 вилять жопой перед лицом мачо. Можно поговорить
и о любви, космическом сцеплении, существующем
только за пределами этих категорий.
Итак, год ушел на то, чтобы перепробовать все
типы мужчин, а потом я влюбился по-настоящему.

Но прежде чем снова браться за тему любви, я на-

пишу, пока не забыл, кое-что о Боге. Однажды нам
с Катей Гольдиной было дано бесспорное доказа-
тельство его существования.
После написания голландской повести Катя
на пару недель приехала в Германию. Как всегда,
нехватку денег на карманные расходы она воспол-
няла посредством игры на флейте. В один из позна-
вательных и одновременно коммерческих бросков
на юг страны она останавливалась у родителей Оле-
га (которых мы все, кстати, очень любим). У Кати
был далеко не самый удачный день, но под вечер
прохожий дал ей бумажку в двадцать евро. «Это
Бог послал тебе», – сказала вечером за чаем добрая
и набожная мама Олега. «Да ну, – отмахнулась Ка-
тя, – если бы он был, то по, крайней мере, позабо-
тился бы, чтобы не все красивые и умные мужчины
были гомосексуалистами…»
На следующий день Катя снова играла на ка-
ком-то мосту, как она это любит. Собирался дождь.
Вдруг рядом появился вчерашний мужчина. Он снова
протянул двадцать евро. Катя начала благодарить
и одновременно уверять, что ее скромная музыка
не заслуживает таких гонораров. Но прохожий уже
спешил дальше. «Это не от меня, а от Бога», – только
и сказал он, уходя.
Поэтому я думаю, что Бог есть и он неспроста
допускает мужеложство. Или на этот счет могут
быть другие мнения? 197
 Рыбный рынок

198 У меня есть теория личных радикальных перемен.

В 1985 году меня приняли в пионеры. В 1990-м я вы-
полнил норматив третьего разряда по конному спор-
ту, претерпел половое созревание и решил, что буду
бисексуалом.
В последние часы 1995 года мне разбили голову
и выставили передние зубы, после чего я устроил-
ся сразу на несколько работ и начал писать стихи.
Современный казахский акын Ербогулов сначала
был футболистом, а стихи стал писать после того,
как ударился головой о штангу – предмет абсолютно
неодушевленный. Меня били разными человечес-
кими конечностями, то есть живым материалом,
а под конец бутылкой шампанского, которую я со-
бирался подарить своей первой женщине Майе. По-
этому и стихи мои гораздо душевней, в них больше
человеческой теплоты, страсти и брызг («Советского»,
как помню) шампанского.
В 2000-м я полюбил своего будущего мужа Олега,
добился взаимности и начал вести гомосексуальный
образ жизни. Например, мы ходили с ним вместе
в кино. Еще через пять лет, пройдя этапы классичес-
кой моногамии, открытых отношений и раздельного
проживания, мы окончательно расстались. В очеред-
ной раз радикально сменились декорации: оставив
желтый двор в Аймсбюттеле, континентальной части
Гамбурга, я перебрался к порту и Рыбному рын-
ку. Там началась и пока продолжается моя личная
современность.
В год смены декораций мы с Ербогуловым вмес-
те оказались под твердой обложкой поэтического
сборника, что, в целом, подтверждает теорию о пяти-
летних циклах, хотя параллели наших биографий
на этом пока исчерпываются. Пару раз я выступал
в том году на разных чтениях в Москве и обзавелся 199
новыми знакомствами среди литераторов, блоггеров
и сочувствующих.
Среди них был и некто Оловянный Солдатик.
Не из-за Андерсона, а потому что работал с цветны-
ми металлами. Однажды Оловянный дал интервью
глянцевому журналу «Работница» в качестве образца
метросексуала и завидного московского жениха.
Девушки и женщины, особенно из провинции, с тех
пор массово добивались его благосклонности.
У Оловянного получилось совместить команди-
ровку со свободной неделей в Европе. Я звал его
проявляться в Гамбурге, смутно отметив про «мо-
жет быть, не один», – наверное, с девушкой. «Только
у нас на всех будет лишь одна комната, и та в со-
стоянии ремонта», – предупредил я. Именно в это
время от знакомых друзей любовников других
друзей – иначе говоря, гей-мафии – я узнал о сво-
бодной квартире в порту: такой, о которой мечтал,
практически у воды. Я решил переезжать через пару
недель, но для этого нужно было спешно урегулиро-
вать денежные, организационные и бумажные дела.
Германия, если вы не знали, – страна победившей
бюрократии, и в частности института прописки.
В день, когда я покупал краску для ремонта
и готовился встречать Оловянного, мне позвонил
 новосибирский заяц Тим, от которого не было вестей
почти два года. Странным образом Тимка находился
не в Новосибе, а во Франкфурте-на Майне – без денег
и крова, хотя и с обратным билетом в Россию через
две недели. Объяснить это он не мог, но надежду
питал только на русское консульство и на меня. Про-
верив службу митфаргелегенхайт, придуманную
именно для таких случаев, я составил маршрут и на-
200 шел Тиму попутную машину в Гамбург.
Тим прибыл чуть раньше Оловянного, совсем
взрослый и подкачанный, – и сразу полез в холо-
дильник.
Оловянный приехал не с девушкой, а с небес-
ной, но какой-то пацанской красоты парнем по име-
ни Женя. «Вы вместе путешествуете? Молодцы,
а я-то со своим поругался…» – выдал Тимка за чаш-
кой кофе, не обращая внимание на реакцию гостей.
Оловянный лишь чуть-чуть побледнел, а вот Женино
лицо исказила мучительная работа ума. «Андрей, –
теряющимся голосом объявил Оловянный, – у меня
есть для тебя подарок, но я хотел бы вручить его…» –
«Понятно», – отозвался я, подмигнул Тиму, и мы
вышли в подъезд.
«Он ничего о тебе… то есть о вас, о таких, не зна-
ет» – зашептал Оловянный. – «Прекрасно, и кто он
вообще, такой информированный? Мне отказать-
ся в его присутствии от всякой личной жизни?» –
«Просто хороший друг. Мы решили вместе поездить».
Оловянный вздохнул.
Женя решил благоразумно выяснить, как мы
поделим спальные места. Тим ехидно заметил,
что насиловать без добровольного согласия здесь
никого не будут. Я подтвердил приверженность
этой гуманистической позиции и даже предложил
ребятам посмотреть окружающий мир. Но идти
на полисексуальную вечеринку в «Кир» Женя не хо-
тел, сославшись на усталость и «если бы там были
нормальные девчонки». И Оловянный отказался. Мы
оставили их отдыхать дома, а сами сели на велоси-
педы и уехали в клуб.
«Бля, вот не повезло парню – влюбиться в нату-
рала», – сказал Тим за второй водкой с «Ред Буллом»,
когда мы уже обсудили все новости. Я хотел было 201
ответить, что не уверен в этой оценке, но тут к нам
подошел котик Штефф – почти дипломированный
психолог и буддист, с которым какое-то время спал
я сам, потом по очереди я и мой муж, а потом только
мой муж. Штефф и Тим познакомились. На смеси
русского, немецкого и английского мы поговори-
ли о том, насколько далеко можно зайти в поисках
собственного «я», потом перебрались на танцпол,
выпили и поговорили еще. Судя по вниманию окру-
жающих, эффектный Тим невольно занял в эту ночь
роль Главной Звезды клуба. Я устало и мудро взирал
на бушующие страсти. После того как несколько
человек предприняли в отношении Тима отчаян-
ные попытки приголубить и угостить напитком,
Штефф, очевидно, решил больше не терять времени
и брать быка, хмм, за рога. «У тебя такие красивые
губы, – сказал он Тиму, потупив взгляд, – как жаль,
что я не могу их поцеловать». Я не сдержался и выра-
зительно фыркнул. «Why not?». – Тим уже подтягивал
к себе Штеффа.
Итак, я чувствовал себя слишком многоопытным
и усталым для этого мира. Но мир тем не менее
не собирался меня отвергать. Возможно, потому
что на мне была майка с большим медведем в позе
«превед». На танцполе я поймал взгляд раскованного,
 судя по всему, парня. Спортивного, бритого под ноль.
Мы без слов поняли друг друга. Проблема состоя-
ла лишь в том, что в «Кире» нет темной комнаты.
А клубная ночь была особенно людной. Пришлось
проталкиваться в туалет… Я совершенно вылетел
из пласта реальности, поскольку человек хорошо
знал свое дело. Смачно отсасывая, достал презер-
ватив и спустил джинсы со своей крепкой попы…
202 Я вставил и начал двигаться. Скорость нарастала.
Пакет мускулов сам насаживался на меня. И я уже
думал, что вот-вот… Но меня неожиданно выбро-
сило из процесса: под стенкой туалетной кабинки
я заметил чью-то руку с видеокамерой.
Пнул, насколько мог переместить центр тяжести,
камеру ногой и попытался снова сосредоточиться
на прекрасном. Но практически перед оргазмом сно-
ва заметил объектив… возможно, оператор работал
профессионально. Бритый и спортивный похлопал
меня по плечу, шепнул «чао» и исчез.
Первой же мыслью было, что меня заманили.
Вот веселье. Утешали два момента: в шантаже
я не видел смысла, да и своей наготы не слишком
стеснялся. Тем не менее, было бы интересно узнать,
кто и зачем устроил съемку. Вмешался, так сказать,
в мою частную (!) жизнь. В раздумьях я незаметно
добрался домой.
Небесной пацанской красоты парень Женя по-
сапывал во сне, а Оловянный задумчиво сидел
у окна. Стоило автопилоту довести меня до кресла,
как я просто отрубился, в неудобной позе и даже
в верхней одежде.
К позднему завтраку подтянулся Тим. «Аспирин
есть от головы?» – спросил он первым делом. «По-
хмелье или где-то ударился?» – поинтересовался я.
«Откуда ты знаешь, что я ударился?» – «Богатый
жизненный опыт».
Притихшие Женя и Оловянный прислушива-
лись к нашему мозговому штурму. «Так ведь все
ясно, – развил Тим, покинувший клуб со Штеффом
чуть раньше, мою версию, – видео наверняка сни-
мал бойфренд бритого, они обо всем договорились.
Любителей такого много». – «Я хочу его найти. Если
не из-за видео, то еще раз трахнуть». Тимка задумал- 203
ся о чем-то своем: «Да все геи пидары. Чтобы я теперь
два раза кончил в одну жопу?.. Этот, как его, Штефф
благовония зажег, свечи. Дышать было нечем…» –
«Ты несправедлив к человечеству», – упрекнул я Тима
и задумался о том, как лучше провести следующую
неделю со своими гостями. Что досуг будет инте-
ресным, сомнений уже не оставалось. Но хотелось
мира и взаимопонимания.

После завтрака я помог Тимке зарегистрироваться

в локальной мясной лавке, также известной как со-
циальная сеть «гейромео». Уже через полчаса Тим
поехал трахаться. Я отправился на работу, а Оловян-
ный со спутником – в музей прикладного искусства.
Вечером мы встретились в «Гнозе» – любимом
кафе бургомистров Гамбурга и Берлина. Публи-
ка там почтенная и хорошо одетая, кормят вкус-
но и не очень дорого. Туда стоит водить всех гос-
тей, нуждающихся в нешоковом соприкосновении
с субкультурой. Правда, недавно я увидел одного
из официантов в гей-сауне за таким занятием,
что при случае у него надо будет потребовать сани-
тарную книжку.
Кроме того, что мне на работу позвонил Дитер Бо-
лен и спросил, где в программе кнопка для удаления
 морщин, рассказать о прошедшем рабочем дне было
нечего. Оловянный и Женя видели выставку этрус-
ков. Я поинтересовался, обратили ли они внима-
ние на барельеф со счастливо совокупляющимися
мужчинами. Женя на это сказал, что у него есть
девушка и после возвращения в Москву он сделает
ей предложение. Интереснее всего провел время
Тим. На станции метро «Шлюмп» («Ну кто так на-
204 зывает метро?») его встретил парень, оказавшийся
чуть старше, чем Тим себе представлял, но в целом
очень спортивным и обаятельным. «У него стиль-
ная квартира, зеркала на все стены и современные
скульптуры… И такая попа, мммм. А еще на кровати
петли для рук, он любит, когда привязывают».
За рассказом Тима я осознал, что уже шестнадцать
часов не занимался сексом сам. Кроме того, мне
казалось, что забыто что-то важное – кому-то по-
звонить или что-то сделать. Я задумчиво зарылся
в свой рюкзак. В боковом кармане нашелся диск,
который нужно было вернуть в видеотеку неде-
лю назад. На самом дне, среди крошек и брошюр
по безопасному сексу, лежала распечатка о секс-мобе.
Точно, через полчаса в парке возле церкви Святого
Духа гамбургского района Уленхорст начиналась
многообещающая оргия. Я сказал ребятам, что мне
срочно нужен свежий воздух, и вышел к припарко-
ванному на улице велосипеду. Группа Оловянного
отправилась гулять по набережной, а Тим перешел
через полтора дома в «Generation Bar», более извест-
ный в народе как «G-Bar».
В парке было темно и тихо. Покружив по местнос-
ти, спустившись к какому-то каналу и даже посту-
чавшись на всякий случай в церковь, я достал из кар-
мана и перечитал объявление. Оргия, оказывается,
бывает только по четвергам на первой и третьей
неделе месяца. Чертова немецкая пунктуальность.
Когда я уже собирался ехать обратно, в аллее по-
казался человек с велосипедом. Остановился и огля-
делся по сторонам. Видимо, он приехал по тому же
поводу. Я двинулся навстречу.
Мне улыбался бритый и спортивный мужчина
из ночного клуба. «Хай, очень рад тебя видеть. По-
чему сегодня никого нет?» Он полез обниматься, 205
как будто мы были давно знакомы. «Сегодня вторая
неделя месяца», – растерялся я.
«Tja, тогда нам надо поторопиться». – «Куда?» –
«В Даммторпарк, это ближе всего».
Мы сели на велосипеды и погнали по берегу кана-
ла, через Альстер, к вокзалу Даммтор, что неподалеку
от университета. С одной стороны вокзала находит-
ся большой и красивый парк «Плантен ун Бломен».
С другой стороны – несколько кустов, оставшиеся
от исторического Даммторпарка. Это меня и уди-
вило. Я слышал, что там в древности встречались
первобытные геи, но потом на этом месте построили
большой кинотеатр. Меня вели именно в мелкий
кустарник, подсвеченный огнями кино, а не в густой
развесистый парк.
Мой Вергилий нырнул первым. Я потоптался,
раздвинул ветки руками и оказался на маленькой
полянке. Не знаю, как можно так быстро избавить-
ся от одежды, но его уже ебали. «Займись моим
ртом», – обратился Вергилий ко мне. Отказать в та-
кой ситуации было сложно. Вот что значит хорошая
физическая форма: мужчина в условиях сниженной
видимости, практически на пересеченной мест-
ности, отдавался сразу двоим – мне и еще кому-то
примерно с теми же физическими и ебательными
 характеристиками. И еще раздавал презервативы
занявшим очередь за нами. Но очередь двигалось
медленно, и на полянке организовалось несколько
независимых рабочих групп.
Последние залпы отгремели, мы познакомились.
Вергилия звали Марк. «Ты русский? Это я люблю!»
Марк оказался не только способным любовником,
но и славянофилом… Однако я собирался задать ему
206 серьезный вопрос: «Стоп. Стоп. Я хочу кое-что знать.
Где наше видео?»
Марк не сразу понял, о чем идет речь. И сам
несколько озадачился, когда я поделился полной
версией случившегося в клубе: «Я столько выпил,
что почти ничего не помню, шайссе… А что, тебя
беспокоит потеря репутации?»
«Вообще-то, не очень», – подумалось мне.
«Ну а я художник (лебенскюнстлер). Мне сейчас
даже не помешает скандал. Хотя хорошо бы все равно
узнать, кто это был».
Мы договорились о сотрудничестве. Марк поспе-
шил домой в душ. Остаток вечера я провел по-се-
мейному в обществе Оловянного и Жени. Тимка
вернулся, когда мы уже почивали. Механически пе-
решагнул сопящих на матраце Оловянных и забрался
ко мне. Насколько я мог судить, он был не совсем
в себе. Тимка шептал: «Стеклянный дом, стулья
и стол из стекла, а на нем белые дорожки…» Мы
обнялись и целомудренно уснули под одним одеялом.
Звонки друзей скрашивали утреннюю работу
в офисе. Я порекомендовал очередные достопримеча-
тельности Оловянному и выслушал рассказ о новых
опытах Тима. Они носили неординарный характер.
Тим выпивал в каком-то пентхаузе над крышами
города, где на стеклянном столе (или в стеклянном
гробу) лежала и пела женщина. Дальше следовал
провал в памяти. Несмотря на провозглашение до-
ктрины «один мужчина – один оргазм», Тимка соби-
рался на встречу со вчерашним знакомым, у которого
петли для рук. «Для разминки», – объяснил он.
Я вышел на улицу за обеденным салатиком, когда
мне позвонил Марк: «Ты не мог бы заехать и по-
мочь? Вообще-то меня только что хорошо трахнули,
но еще хочется». – «Говори адрес, у меня как раз 207
перерыв…»
Проходя мимо метро «Шлюмп» я еще подумал, что
час назад мог столкнуться здесь с Тимом. Но в гам-
бургском профсоюзе все-таки состоит не меньше
ста пятидесяти тысяч человек, вероятность была
ничтожной.
Лишь когда Марк провел меня в спальню с зер-
кальными стенами и большой гипсовой отливкой
чего-то наподобие атавистических останков дождя,
я получил подтверждение, что предчувствие не об-
мануло. Запах Тима еще витал в комнате. Все это
было глупо, но очень возбуждало. Я выполнил (и пе-
ревыполнил) намеченную программу и вернулся
в офис.
Забегая далеко вперед, я должен сказать, что Марк
стал для меня в каком-то смысле образцом любов-
ника. Я не знаю ни одного другого столь интелли-
гентного и столь жадного до хуев мужчины. Хотя
Марк, конечно, подвижник, но далеко не святой.
Образцовый, но не идеальный. Во-первых, ничего
не помнит, если напьется. Во-вторых, у него не-
сколько односторонние предпочтения, что касается
разделения сексуальных ролей; долгосрочно это
наскучивает. В-третьих, он уехал жить в Грецию
и видимся мы редко.
 Но всегда, когда я приезжаю в Афины или Марк
оказывается на родине, мы встречаемся поебать-
ся. Или я собираю друзей – и мы ебем его по кругу.
Марк излучает такую непосредственность и такую
детскую радость, что все участники потом долго
испытывают подъем духа.

Без шантажиста не обошлось, но он оказался ка-

208
ким-то инфантильным. Он знал или отыскал меня
в социальной сети и – видимо, по подписям к фо-
тографиям («мой менеджер», написал Тим; «мой
сообщник» – сослался я на него) решил, что мы па-
ра. Пригрозил разместить в Интернете тот ролик
и отправить ссылку Тиму: за аморальные поступки
надо отвечать! «Сделай одолжение, – отписал я. –
Нам будет очень любопытно посмотреть».
Мы и посмотрели отрывок. Тимка возбудился.
Но я теперь испытывал к нему только братские чувст-
ва. Позже мы еще вместе трахали Марка, но друг
друга больше не трогали. Не знаю, как это объяс-
нить. Я верю в дружеский секс, но верю и в дружбу,
которая переросла секс.
Видео из к лубного туалета так и болтает-
ся где-то в Сети. Но кого сейчас, в пору бурного
цветения PornoTube и подобных ресурсов, таким
удивишь?
Следующей ночью Тим снова куда-то исчезал.
Возможно, в стеклянный дом. Ко мне под одеяло
неожиданно перебрался Оловянный. Мы тихонько
подрочили и пососали друг другу. Но он попросил
об этом никому не рассказывать. И пуще всего –
своему спутнику Жене. Лишь сейчас, по истечении
срока давности, наверное, можно.
Накануне переезда на рыбный рынок все гости,
как назло, разъехались. Но недостатка в крепких
руках я не испытывал. После того как я в нужное вре-
мя и нужном месте разместил объявление, для ко-
торого сфотографировался на фоне строительной
стремянки, прикрывая срам табличкой с текстом
«Андреас переезжает. Нужны помощники», мне уда-
лось сколотить крепкую команду друзей, знакомых,
малознакомых и совсем незнакомых людей. Даже 209
мой бывший муж Олег приехал из Берлина потаскать
коробки (и откуда взялось все это барахло?).
Переезд на Эльбу был в субботу, утром в воскре-
сенье мы с участниками спустились к Фишмаркту
и впервые купили на завтрак копченой рыбы.
С тех пор, если я нахожусь в Гамбурге, каждое
воскресенье начинается с рыбного рынка. Я покупаю
всегда у одного и того же продавца. Он собирает
для меня пакет с кусочками семги, морского оку-
ня, макрели, угря и сезонных продуктов – икры,
мяса акулы, шпротов, например. Я всегда плачу
пять евро, благодарю и убегаю, чтобы еще успеть
купить до закрытия (с 9:30 торговать больше нельзя,
добропорядочные горожане спешат на церковную
службу) хлеба и овощей. Продавец – турок или курд,
мужчина неопределенного возраста с толстыми гу-
бами, у него на подбородке часто висит какая-нибудь
рыбная пленка или косточка, потому что он то и дело
отправляет себе в рот маленький кусочек с лотка.
Так в моей жизни появился твердый фундамент.
Нечто стабильное. Сначала продавец просто узна-
вал меня и приветливо кивал головой, стряхивая
при этом косточку с подбородка. Потом он стал вы-
делять меня из толпы покупателей, туристов и зевак,
подзывая сразу к себе, к неудовольствию очереди:
 «Он уже стоял здесь». С какого-то момента он стал
называть меня mein Prinz, своим принцем. Возможно,
даже полагает всерьез, что я не какаю.
Настоящие истории и сюжеты – только такие,
в которых в той или иной форме присутствуют рыбы.
(Хотя бы по гороскопу.) Я думаю об этом, обозревая
свои подвиги, глупые и не очень, опасные и не очень.
Большинство рассказов в моем секторе чтения
210 построены примерно одинаково: речь идет о встрече
с экзотическим существом или сексуальным парт-
нером, сближении или укрощении, охоте или ебле
(мастер этого жанра – Малатов). В экзегезе обобща-
ется новый опыт героя и превозносится его половая
потенция. Я уже обращал внимание друзей-писате-
лей и читателей, что для анализа таких текстов сле-
дует привлекать «Морфологию волшебной сказки»
Проппа. И еще из одного, латиноамериканского,
источника мне, конечно, известно, что историй всего
четыре. Но то и дело хочется какого-нибудь нового
композиционного приема.
Можно было бы как-нибудь рассказать об ар-
гентинце № 1, блестящем танцоре танго, который
обосновался в нашем городе и открыл собствен-
ную школу. У него длинные черные волосы и очень
большой хуй. Он всегда платит за своих спутников
и напропалую флиртует с женщинами. Но эта ис-
тория представляла бы сомнительную ценность.
И обстоятельства охоты / нашего сближения весьма
обычны. Правда, говорят, man trifft sich immer zwei-
mal im Leben, каждого человека встречаешь дважды
и, возможно, когда-нибудь из этого и возникнет
сюжет. Но не сейчас.
Можно было бы рассказать о F. Амзеле, который
научил меня гонять на велосипеде в Овельгенне,
ночевать на пляже и бегать голым под грозовым лив-
нем. Амзель – человек без профессии, дома и денег.
Он не ест мяса, но зато, в неимоверном количестве –
шоколад, яблоки и клубнику. Я всегда казался ему
слишком буржуазным. (А для Юргена был недоста-
точно буржуазным.)
Отдельной повести был бы достоин Эдди, кото-
рый теперь работает не в Гринделе, а в культовом
кафе «Урлауб». Я все еще могу рассчитывать у него 211
на чашку кофе «Бейлис». Но это повествование тоже
было бы линейным. Когда Эдди еще рисовал – и ус-
пешно продавал – картины с коста-риканскими за-
катами и орхидеями, я завидовал его образу жизни.
Раз в месяц он малевал полотно и на вырученные
деньги вполне мог двенадцать часов в сутки кататься
по городу и окрестностям на роликах, зависать в ко-
фейнях и клубах, не пропускать ни одного фильма
в кинотеатре. Оставшиеся двенадцать часов он спал
в маленькой квартире на Ландунгсбрюкен.
Персонажей сочных и харизматических хватает –
чего, например, стоит один студент медицинского
факультета, заявивший после первого секса, что не-
излечимо болен, слепнет, глохнет и уже записан ми-
лосердными родителями на эвтаназию в Голландии,
а поэтому я должен провести оставшиеся дни с ним.
На протяжении следующего года он присылал мне
фотографии, рентгены и флюорограммы (якобы)
своей раковой опухоли; прошло уже два года, но сту-
дент лишь расцветает и тусуется в самых модных
заведениях. Персонажей достаточно – не хватает
интриг и сюжетных ходов. А я не специализируюсь
на экстенсивном творчестве.
Собственно, это и не творчество, а поиск зако-
номерностей. Исследователь из меня фиговый,
 но я вслед за мудрым (и занудным) Леонардом Коэ-
ном скажу, что учился всему у любви.
Хорошо все, что сделано с радостью, будь это
трижды физиологично. Лишь то, что сделано со стра-
хом, – некрасиво или, по-старому, грех.
Заберите у меня лэптоп, иначе этот поток сентен-
ций не остановить.

212
 Любимчик Пашка

Столько в столице девиц и такие в столице девицы, 213

Что уж не целый ли мир в Риме сошелся одном?
Овидий
Иногда славистами становятся от большой любви
к русской литературе, но я уверен, что большинст-
во европейских и американских исследователей
движимы лишь неким сексуальным фетишизмом.
Мужская (и, поверим в ее существование, женская)
мастурбация на показах фильмов Эйзенштейна,
коллекционирование матрешек и подносов с вы-
сокохудожественной росписью, наличие в жизни
одной главной мечты – проехать когда-нибудь по всей
Транссибирской железной дороге – вот лишь неко-
торые черты к портрету большого и неизученного
явления.
Славистика в качестве разновидности сексуаль-
ного поведения выражается в предпочтении по-
лового партнера славянской национальности. Вот
и у Маттиаса Мюллера пульс учащается при звуках
русского акцента в речи собеседника. Особенно если
это симпатичный юноша. Маттиас впервые приехал
в Россию студентом, учил язык в середине девяно-
стых. Говорит, это была у него эпоха непроходящей
эрекции. Позже, когда он сам привозил в Москву
и Петербург молодежные группы, было тоже пре-
красно, но люди уже стали сильно шугаться. Да,
 именно так – «шугаться» – произносит он на русском
почти без акцента.
Маттиасу, уважаемому университетскому препо-
давателю, можно верить, хотя его и без того пестрый
гардероб завершают сегодня огромный рыжий па-
рик и розовые очки – эдакий гибрид Элтона Джона
и Аллы Борисовны Пугачевой. Только что Маттиас
исполнял гостям своей вечеринки под караоке: «Лю-
214 бимчик Пашка, а-а, ну как дела? Любимчик Пашка,
Пашка, любовь прошла. Любимчик Пашка, а-а-а-а,
ну как дела, Пашка?»
Я чувствую себя на этом сборище людей немного
не в своей тарелке. Во-первых, берлинская публи-
ка ведет себя иначе, чем ганзейская или, скажем,
швабская. Люди здесь более открыты и свободны
от предрассудков, но, с другой стороны, и хамят
гораздо больше. Во-вторых, у меня болит голова.
И в-третьих, зашел я сюда с самим Пашкой, любим-
чиком и т. д. В рамках визита вежливости, потому
что Маттиас – это его муж. Уже год как брошенный,
но «он очень, очень нас просил».
Пашка был историко-архивным студентом, с Мат-
тиасом познакомился «в обезьянах». Это была любовь
из темной комнаты, как говорят, с первого бляда.
В Германии в это время стали жениться мужчи-
ны. «Вот я и решился. Но кто тогда знал, что он так
оскотинится?» – негодует Пашка. Через пару лет
благополучной семейной жизни опрятное телосло-
жение Маттиаса стало скорее упитанным или даже
жирным. «И я уже НЕ МОГ слушать эту Пугачеву!»
Пашка, широкоплечий и спортивный, иногда
простой как два рубля, иногда задумчивый, с не-
давних пор мой кандидат номер один. У него та-
тарские, лисьи и глубокие, глаза. Я, правда, плохо
его понимаю. Он больше говорит о катастрофичес-
кой политике Джорджа Дабл-Ю Буша, чем о самом
себе. Но позволяет мне все-таки мотаться между
двумя – не такими близкими, как кажется на кар-
те, – городами, ласкает и обнадеживает. После по-
лосы житейских неурядиц знакомые пристроили
Пашку на русское радио. Он только читает новости,
но у слушателей по его уверенному и мужествен-
ному голосу в эфире создается ощущение, что он 215
их и составляет – или даже сам является средоточи-
ем мировой политики и культуры. С тех пор Пашка
утвердился в роли секс-символа русских пидарасов
Германии.
Я еще не знал, как зовут немецкого мужа, это было
на одной из первых прогулок, – мы искали в Кройц-
берге кафе потише, кто-то окликнул нас со спины.
«Мы ничего не заметили, идем как ни в чем не быва-
ло», – шепнул Пашка. Мы ускорили шаг и свернули
за угол. Тем не менее нас нагоняли. Прятаться было
глупо. «Почему мы убегаем?» – спросил я.
«Маттиас, – представился мне полноватый человек
и неожиданно пропел: – Куда, куда вы удалились…»
Я глупо улыбался. «Шпатци, воробушек, – обратился
он к Пашке жалобным голосом, – мы так редко теперь
видимся, может быть, это Королева меня не любит?»
«Королева» – это на самом деле, Королев, друг,
пополам с которым Пашка снимает квартиру, WG.
«Вэ-гэ» (Wohngemeinschaft) – один из краеугольных
столпов немецкой жилищной культуры. Многие
живут такими коммунами не только в студенчестве
и не только потому что дешевле, а из любви к соци-
альному эксперименту. Корона у Королева тоже есть,
хотя он и ведет беспорядочный образ жизни без опре-
деленного рода деятельности. Где-то (вероятно, даже
 на славистике) числится студентом – чтобы платить
дешевую страховку и получать скидки. У Короле-
вы есть и зеркало – от пола до потолка, – модные
безделушки, вазочки с бамбуковыми стеблями
из магазина IKEA, а также гигантский гардероб-
ный шкаф, который заметно обновляется каждые
две недели. Дело в том, что европейская торговля
шмотками довольно безропотно позволяет возвра-
216 щать товары в течение четырнадцати дней после
покупки. При наличии чека и если не очень заноше-
ны. Не знаю, является ли такая модель пополнения
гардероба изобретением наших соотечественников,
но ушлые русские хабалки отточили ее до совер-
шенства. Когда свободное время позволяет охватить
обширную торговую сеть, в безраздельной личной
собственности необходимо иметь только нижнее
белье (не подлежащее обмену в магазине). Некоторая
денежная сумма находится в обороте. Но все вещи,
в принципе, берутся на время.
«Какая у вас во-лос-ня, мужчина…» Королева де-
журит на выходе из душа и тянется рукой к моему
хую. Я проскальзываю в комнату к Пашке. Если бы
не постоянные уверения, что Королев – лучший друг,
сделавший для него в жизни больше мамы, папы,
Маттиаса и партии зеленых во главе с Йошкой Фи-
шером, мое отношение к соседу было бы не таким
ангельским.
На тумбочке в изголовье стоит одна из самых
больших банок (хочется сказать – баков) анальной
смазки, какую мне доводилось видеть. Но Пашка
и ебется очень много, чем, кстати, исключительно
симпатичен мне. Мы трахались в темных комнатах
гей-баров – с умеренным участием третьих лиц.
Но, впрочем, кого этим сейчас удивишь, а вот секс
в «Тахелесе» случался далеко не у всех моих знако-
мых. Хотя и там, на руинах еврейского торгового
пассажа, обжитого сумасшедшими художниками,
социального протеста или даже заурядного худо-
жественного перформанса из этого не получалось.
В «Тахелесе» незадолго до нас выбросилась с пятого
этажа женщина – и пролежала целый день во дво-
рике, проткнутая арматурой, – все были уверены,
что это просто современное искусство. 217
Судя по тому, что Маттиас еще несколько раз
попадался нам на глаза в разных точках города, он
вполне мог последовательно отслеживать наши мар-
шруты. Только дома не появлялся. Наверное, боялся.
«Эта подружка плохо на тебя влияет», – решительно
заявлял Королев. Мое влияние на Пашку, очевидно,
тоже было Королеву-Королеве не совсем по душе,
но вначале мы мило общались.
«Пашка – золотой мой ребенок, – изливал(а) мне
душу Королева на кухне, – Но такой непрактичный.
Я уж его обстирываю, обглаживаю, готовлю…» –
«Мне кажется, ты несколько преувеличиваешь его
беспомощность», – возражаю я. «Нет, нет, – теат-
рально машет руками Королева и цитирует: – Люди
эмоционального склада нуждаются в некотором
руководстве».
Новый год мы встречали в Гамбурге. По-семей-
ному, тремя парами – мы с Пашкой, господин орга-
нист с эстонским психологом и еще один психолог,
котик Штефф с каким-то залетным стюардом. Вот
странно, все три пары распались в течение двух по-
слепраздничных недель. Хотя некий знак нам был.
После ужина мы поехали на фейерверк, но за десять
минут до полуночи застряли в метро на Ландунгс-
брюкен. В вагоне еще и выключился свет. Открывать
 шампанское не получалось из-за тесноты. На поверх-
ности мы еще застали последние огни, но настроение
необъяснимо испортилось, хотя вроде бы можно
было отнестись ко всему этому как к необычному
новогоднему приключению.
Пашка позволял делать с собой практически
все, то есть: спать и трахаться, расширять взаим-
ные кружки общения, ездить и гулять по Берлину
218 или Гамбургу, – но практически никак не комменти-
ровал нашу, так сказать, личную ситуацию. О двух
людях он говорил много, хотя часто зло – о Маттиасе
и Королеве. Мне казалось, что Пашка часто тяготит-
ся или даже стыдится, но отдает себе отчет, что это
старые верные друзья.
Тем не менее я был удивлен, что Королев нашел
новую, более просторную квартиру и WG готовится
к ремонту и переезду. Пашка не находил против
этого серьезных возражений, хотя ему и нужно было
в таком случае где-то занять денег.
«А самостоятельно не хочешь пожить?» – спраши-
вал я. «Но ведь Королев уже обо всем договорился», –
беспомощно пожимал плечами Пашка.
В последний раз я ночевал на старом месте нака-
нуне переезда. К обеду мне нужно было вернуться
в Гамбург, а через два дня – обратно в Берлин, я обе-
щал помочь с мебелью. В шесть утра Пашка уехал
на радио читать утренний выпуск новостей, оставив
меня досматривать сны. Только за ним закрылась
дверь, как ко мне в комнату – и даже непосредствен-
но в постель – юркнула Королева. «Ты чего?» – офигел
я, перетягивая одеяло на себя.
«Хороший мой, дай Королеве хуй пососать. У тебя
все равно утренний стояк. А я всю ночь не спала,
маковой росинки во рту не держала. Это вам хорошо,
счастливым…» – «Ты с какого дуба рухнул, дорогой,
иди прими холодный душ», – отстранился я. Но ху-
денькая и казавшаяся до этого физически неразвитой
Королева буквально набросилась на меня, пытаясь
получить доступ к телу. Оказалось, ее не так легко
сбросить. Но тут у меня включилось что-то вроде
пожарной сигнализации, сон сняло как рукой, я въе-
хал Королеве под дых. Исход борьбы этим решился.
Я собрал вещи раньше, чем расчитывал, и вышел 219
позавтракать в уличном кафе.
Позвонив Пашке, я сказал, что не знаю, как отно-
ситься к случившемуся. Что, при всей моей привер-
женности идее сексуальной свободы, нахожу в по-
ступке Королевы что-то неприятное. «Да, он бывает
таким, а что поделаешь, зато хороший, заботливый
друг, не бери в голову, еще об этом поговорим», –
утешил меня Пашка.
В новой квартире нас ждал сюрприз. «Я все пе-
ремерил, мальчики, – в минуты серьезности и от-
ветственности Королев говорил о себе в мужском
роде, – лучше всего мы устроим здесь гостевую». –
«А моя комната?» – удивился Пашка. «Так разве у ме-
ня в угловой не достаточно места на двоих? Я уже
и новый столик заказал», – безапелляционно ответил
Королев. Пашка оглянулся на меня, как будто ища
защиты, но я предпочел не вмешиваться в вопросы
планирования.
Шла первая неделя нового года. Я попробовал
составить с Пашкой серьезный разговор. Сказал,
что больше не толерирую Королеву, что мне на-
срать, что он (а) друг и вообще. Если хочет со мной
встречаться и сближаться, то не в такой форме. Ес-
ли хочет – пусть в перспективе переезжает ко мне
или, наоборот, я найду работу в Берлине и приеду
 сюда. «Но скажи мне что-нибудь, Паш, а?..» – «По-
нимаешь, мне и так удобно», – задумчиво произнес
Пашка.
Через несколько дней я совершил небольшое во-
левое усилие и стер его номер из телефона. Пашка
остался жить с Королевой. Года через два я с удив-
лением узнал от общих знакомых, что жилищная
коммуна продолжает существовать, хотя Пашка
220 и жалуется, как всегда, на соседа.
Мы увиделись на одном из гей-прайдов спустя
еще год. Первое, о чем мне рассказал Пашка, – что на-
конец разъехался с Королевым. «И почему не раньше,
он столько нервов перепортил…» – «Наверное, тебе
было удобно?» – предположил я.
Маттиас еще какое-то время звонил и звал
на свои «русские» вечеринки с караоке, но поскольку
я ни разу не приехал, перестал беспокоить. Прав-
да, однажды встретился мне в городе. Я не смог
отказаться от приглашения тут же выпить чаш-
ку кофе, и он рассказал, что все еще переживает
из-за Паши. «Ты меня скорее всего понимаешь».
Как у всех, говорящих на неродном языке, волне-
ние усиливало акцент Маттиаса, его голос звучал
почти комично.
«Послушай, дружище Маттиас, все совсем не так. –
Я сдвинул брови и сделал заговорщицкий вид. –
Об этом у меня есть маленькая зарифмованная
история:
Гость нежданный (точка, прочерк)
прижимайся, полуночник,
крепче в темноте ко мне…
И не страшно, в самом деле,
засыпать в чужой постели
и в совсем чужой стране.
 (Я поправлю одеяло.)
Спи же, мой небритый малый,
спи, татарин, лисий сын.
Сны смежают людям веки,
спят леса, моря и реки,
спят и Гамбург и Берлин.
Знаю, есть лишь этот вечер,
шея, руки, губы, плечи. 221
За окном кромешный мрак.
Тени падают на стены…
Я найду тебе замену.
(Секс от скуки, просто так.)»
«И это все? А продолжение будет?» – капризно спро-
сил Маттиас.
Нет, это – все.
 Дива

222 Первые годы режима серых полковников были,

как мы помним, тучными. Запад еще не открыл
флогистон и покупал у нас топливо. В России выко-
вался новый тип человека и расцвели искусства –
батальная живопись, исторический кинематограф,
монументальная скульптура и, не в последнюю
очередь, опера.
После того как Максим Максимов еще в быт-
ность студентом Гнесинки получил партию Сталина
в новой постановке Эрнеста Модестова, уже никто
не сомневался, что юноше предстоит головокру-
жительная карьера в искусстве. Только выглядел
Максимов немного по-среднерусски. Гримерам при-
шлось постараться.
В двухстах километрах от Москвы, в городке, где со-
стоял в должности канцелярского служителя Л. Н. Тол-
стой, есть драмтеатр с чугунными музами, плешка,
художественный музей и Вечный огонь. Сколько
ни пытай Максимова, почти ничего не узнаешь о его
детстве. Как будто всегда жил в Москве, пел Модестова,
а теперь живет в Восточном Суссексе, поет Россини.

«Зона летающих вафлей!» – раздается чей-то шепот

сразу после звонка. Класс молчит. «Что это с вами,
тихие такие?.. – замечает учительница. – Но на-
чнем. Смирнов?..» Смирнов морщится, сгибается
и хватается руками за живот, как будто его скрутила
боль. «Тебе надо выйти? Ведь перемена только кон-
чилась. Ну иди, что поделать». И Смирнов преуве-
личенно, серьезно мотая головой, выбегает за дверь.
По классу гуляют смешки.
«Максимов?! А ты почему молчишь?»
Сжавшись в комок и сцепив в замок руки, Мак-
симов оглядывается со своей первой парты назад.
«Ты будешь сегодня отвечать?» – «Я… не могу», – 223
наконец шепчет Максим. Класс хохочет. «Странные
вы сегодня», – недоумевает учительница.
«Максимов, а правда, что ты вафлю глотать лю-
бишь? – У раздевалки дежурят двое старшеклассни-
ков. – Так ты вафлер, значит? Может, ты и пидар?»
Один из них громко отхаркивает и «вешает» харчок
на ручку двери, сваренной из металлического прута.
Максимов и без того боялся идти домой, пока
не разойдутся остальные. А теперь и его однокласс-
ники, и все учителя, наверное, уже ушли.
– За своей сифозной курткой? Иди, что ждешь.
Максимов осторожно, чтобы не запачкать руки,
открывает дверь раздевалки – и тут же летит к стене
от резкого тычка или пинка в спину.

– Что вернулся так рано?

– Меня не пустили в музыкальную. Из-за резиновых
сапог.
Максим стоит в калитке. Осень, частный сектор,
мелкий дождь. Мать с бидоном воды из колонки.

Мы познакомились в Германии. Приятели попроси-

ли выгулять и развлечь одаренного соотечествен-
ника, который прилетел подменить заболевшего
тенора. Максимов действительно сидел в отеле
 и хандрил, – как он объяснил, без итальянского солн-
ца и Ла Фениче. Погоды стояли хмурые, обычные
для немецкого севера зимой, но миссия спасения
удалась, Максимов стал почти каждый свободный
вечер присоединяться к моим друзьям.
Вначале Макс был самим воплощением скром-
ности и хороших манер. Даже студент психологии
Вадик № 1, с которым я тогда время от времени
224 встречался и спал, записал Макса в интроверты
и интеллигенты. Лишь один эпизод озадачил нас.
Я отлучился от своих гостей созвониться с родите-
лями – мы часто разговариваем, а в последнее время
устраиваем видеоконференции. Поэтому разговор
вскоре зашел о мамах и папах. Например, студент
№ 1 долго не решался рассказывать родителям,
добрым и простым русским переселенцам, о своей
личной жизни. Когда к Вадику переехал его шатц
(все русские в Германии называют своих спутников
или спутниц schatz, золотце, сокровище), они делали
вид, что просто снимают вдвоем жилье. Но потом
выяснилось, что мама и папа все давно понимали,
просто не считали нужным вмешиваться. Сейчас
они живут через пару улиц, в том же Санкт-Георге,
гей-районе Гамбурга, подкармливают ребенка рус-
ским борщом.
– А где сейчас твои? – невинно поинтересовался
я у Максима.
– В той же дыре, где и были, думаю, – раздраженно
ответил он, потягивая мартини.
– Вы давно не виделись?
– Уже лет пять. И что-то не очень тянет.
– Ну списываетесь же наверняка. Неужели ты не от-
правил отрытки из Венеции или Токио (где еще вы-
ступал перед этим?..).
 – Совсем не общаемся. – Макс повысил голос и раз-
дельно, растягивая, произнес: – Они это нииииии-
чем не заслужили… За что? За то, что я, пока шко-
лу не окончил, грязь месил? За удобства на улице?
За боты «прощай, молодость»?
Я прервал воцарившееся молчание, выпроводив
гостей гулять на Репербан.
Через пару дней Макс подарил мне бокалы
для мартини: «Андрюш, я вот о чем хотел с тобой 225
поговорить… В гостинице и скучно, и грустно, и до-
рого, а у тебя есть свободная комната. Как ты дума-
ешь, две недели в качестве соседа меня трудно будет
потерпеть?» Я попробовал себе представить проект
«Общежитие с Максимовым» и не нашел никаких
возражений против. Макс казался занимательным
и культурным собеседником, а на случай незапла-
нированного развития событий – сексуальным
партнером моей лиги; возможно, лишь чуть-чуть
более светловолосым, круглолицым и ухоженным,
чем мне нравилось.
Первые сутки прошли идеально, лишь в адрес
ночевавшего у меня психолога Вадика Максимов
оказался язвителен: «Вадик, Вааадичка… Так жалоб-
но стонет в постельке, ты его не обижай, насильник
Андрюша!» Следующий день сложился тоже неплохо,
только Вадик сослался на учебные дела и оставил
меня без сладкого – а я так ждал вечера.
На третий день Вадик тоже не мог встретиться,
и я решил больше не хранить верность. Хотел за-
глянуть в заведение «Mystery Hall» на одном из от-
ветвлений Репербана – там в любое время суток
можно найти секс, и в стенах есть такие дырки,
за каждой из которых прячется бескорыстный по-
мощник. Но мой новый сосед попросил посмотреть,
 почему у него напряжена спина. Джинсы на попе
были приспущены. Во время массажа Максим
волнительно двигался подо мной. В общем, я его,
не особо задумываясь, трахнул. Секс сначала пока-
зался проходным эпизодом, но повторился на сле-
дующий день, еще и еще раз. Анальные таланты
Максимова и афинянина Марка, конечно, нельзя
сравнить из-за разности дискурсов, но по коли-
226 честву очищенных от эмоций баллов мужчины
идут в ногу. Только Марк излучает в сексе неверо-
ятное моцартовское счастье, а Макс отдается так,
как будто приносит роковую жертву вагнериан-
ским богам: «Трахни меня как шлюшку, используй
меня…»
Кстати об оперном искусстве. Студент Вадик про-
стодушно поинтересовался однажды: «Ведь этим
в сегодняшнем мире занимаются одни неисправи-
мые романтики и бессребреники?» – «Вот уж не надо.
В некоторых жанрах искусства вертятся неплохие
деньги», – поправил его наш певец.
День за днем я узнавал о Максимове что-то но-
вое. Чаще по случайным оговоркам, чем по ответам
на прямые вопросы. И он меня исследовал, не сом-
неваюсь. Порой даже казалось, что Макс мысленно
составляет какое-то сложное досье на меня и мое
окружение.
– Андрюша, ты лично знаешь столько интереее-
есных и успешных людей, но не умеешь извлекать
из этого никакой поооользы. Вот что у тебя за работа?
Фотографии перекладываешь?
– Мне нравится. Не напрягает особо. Оставляет
много свободного времени. То стихотворение напи-
шу, то повесть о каком-нибудь настоящем человеке
между делом.
 – Ты вполне мог бы больше печататься. Но паааль-
цем для этого не шевельнешь, ни одним пальцем…
Ну ладно, скажи мне вот некстати, хочу познако-
миться, когда буду в Москве… этот журнааальный
Красопкин, он актив или пассив?
– Между нами, мальчиками, с Айрутой был пасом.
Но зачем тебе это?
– Информаааация правит миром.
– Ага. 227
– А с Сухоцким меня познакомишь? Неплохо иметь
среди друзей человека с таким весом в СМИ…

Первое, что Максимов узнал, готовясь к поступле-

нию в Москве: едва ли не самое важное в образова-
нии и карьере вокалиста – попасть к настоящему пе-
дагогу. В шутку в Гнесинке говорят, что таких на весь
мир приходится лишь восемнадцать, над ними же
пять архонтов, в том числе верховный, прозываемый
Вельзевулом.
Патриарх Кирилл недавно напоминал нам,
что православному человеку по-прежнему следует
отдавать церкви десятину, хотя бы символическую.
Ничего удивительного, что и ведомство Вельзевула
собирает со своих членские взносы. С этим даже
строже, чем у православных. Чада пожизненно от-
числяют в партийную кассу ровно десять процентов
всех профессиональных доходов.
Но сплетни про архонтов, сексуальную и фи-
нансовую экспулатацию певцов, возможно, и сами
от лукавого. Возьмем педагога Каракуртова. Со-
всем не чудовище, а добрый улыбчивый человек.
Он так много сделал для Максимова. И говорит,
сделает еще больше. Бархатный, сладкий Кара-
куртов.
 – Максииимка, мальчик мой, талааантище. Боялся,
зажался так, а уже все. Говорит же наш мудрый народ,
маленький хуек в жопе королек…

Видимо, я прошел какие-то сложные личностные

тесты, и перед вылетом из Гамбурга Максимов ре-
шил огласить свои положительные выводы. Мастер
красивого жеста перехватил меня после работы
228 на берегу Альстера с парой хрустальных бокалов
и бутылкой «Клико» девяностого года. Мы выпи-
ли, Максимов торжественно швырнул хрусталь
в воду.
«Ты молодец и романтик, но на этом самом мес-
те через неделю начинают заплыв триатлонисты.
Кто-нибудь порежется», – заметил я. «Человек ра-
зумный в эту сточную канаву не полезет». Максимов
ненароком задевал мой новорожденный местечко-
вый патриотизм, назвав канавой водоем, из которого
жители Гамбурга получают питевую воду.
Я спросил: «Ну так о чем мы должны погово-
рить?» – «Мне некогда по-настоящему ухаживать… –
начал Максимов – но чего же терять время, ты при-
влекателен, я привлекателен. Есть лично-деловое
предложение. Бросай свою гнилую работу». – «Ради
чего?» – решил осторожно осведомиться я. «Помо-
гать мне с письмами и календарем. Для начала буду
давать тебе три штуки евреев в месяц. Мы будем
путешествовать. Ты увидешь со мной мир и насто-
ящую жизнь».
Пожилой господин, совершающий, видимо, свой
ежевечерний моцион у воды, как вкопанный оста-
новился возле скамейки с максимовским «Клико»,
убедился, что зрение не обманывает, бросил на нас
испуганный взгляд и ускорил шаг.
 «Бедняяжка, верно, давно не пробовал ничего,
кроме дешевой шипучки», – прокомментировал
Максимов. «Хороший ты человек, Макс…» Я вздох-
нул и предложил заесть шампанское мороженым
где-нибудь со стороны ратуши.

Неделя в Москве была необходимостью производст-

венной, я переводил и показывал многообещающие
презентации партнерам своего немецкого работода- 229
теля. Мы с Максимовым встретились в «Жан-Жаке»
(«Кухня должна быть если не итальянской, то хотя бы
французской»), и на меня сразу обрушился поток
новостей.
– Как хорошо, что ты приехал! Пока я парил в грезах
любви, Корчагин и Романов итриговали против меня
у Каракуртова! Только сейчас все налаживается…
Мой старичок, мммм чмок, мой каракуртик, чмок,
мой дягилев…
– Никак не могу запомнить, кто у вас с кем спит. –
Я запросил милости. – Скажи лучше, что ты делаешь
девятого? Я пару лет не был в России в мае, хочу
посмотреть салют откуда-нибудь с Воробьевых гор
или совсем по-туристски пойти на Манежную…
– Извини меня, но этот вечер я собираюсь провести
в панорамном баре на тридцать четвертом этаже
«Свиссотеля». И плевать оттуда на быдло. Присо-
единяйся, если хочешь.
Я не присоединился и вообще избежал дальнейших
встреч. Улетел, не попрощавшись, полагая, что мы
с Максом в целом разобрались в небольшой несовмес-
тимости программных установок и нам не обязатель-
но поддерживать тесные отношения. Хотя дружес-
кие дипломатические – почему бы и нет. Мы же оба
деятели культуры, нам пристало уважать друг друга.
 Максимов неожиданно-романтически появил-
ся в Гамбурге еще раз: «Не до конца я разуверился
в тебе, Андрюююша. Вот, потерял время и деньги,
но прилетел. Ты хоть знаешь, сколько красивых
мальчиков вешаются на меня в Москве – и не только
там? А остальных можно купить, за какую-то сраную
сотню в час – все, просто все фантазии выполняют,
ой, они такие затейники…»
230 Я ответил, что очень рад исполнению его эроти-
ческих фантазий. На этом мы вроде бы и расстались.

В глубине посудного шкафа оказался бокал для мар-

тини. Напиток не относится к моим любимым,
я сперва удивился находке (вот склероз). Но после
некоторого перерыва мне позвонил Максимов, и все
вспомнилось. В первую очередь: коктейли, оливы,
соломка. («Не понимаешь оперы? Я тоже. Но начнем
с двойного мартини…») После обмена незначитель-
ными и необязательными репликами голос Макса
дрогнул.
«Что у тебя стряслось?» – попробовал выяснить я.
Максимов вдруг разревелся. Я не знал, что он может.
Какое-то время я пытался говорить общие слова
и хоть как-то успокоить его… «Мне больше некому
рассказать, – прошептал наконец Макс. – У меня ма-
ма умерла… уже год назад, оказывается. А я только
сейчас узнал…»

Мы случайно столкнулись лбами совсем недавно.

Я мог бы вежливо помолчать, но на этот раз болтовня
об итальянской кухне, победах над тенором Корча-
гиным и мальчиках-затейниках всего за сотню в час
почему-то особенно раздражала. За прошедшие пару
лет понтов у Максимова стало еще больше. Макс
рассказывал о своих успехах, своем знании жизни
и людей.
– Слушай, Макс, а тебе кто-нибудь уже говорил,
что у тебя, собственно, и не жизнь, а подслащенное
говно?.. Говно с мартини. Ну тогда я скажу. До новых
встреч, я пошел. Скучно с тобой.
– Ты занимал в моей жизни довольно мало мес-
та! – Максимов выкрикнул это вслед так, как будто
вернулся к разговору трех-четырехлетней давности. 231
К своему лично-деловому предложению.
Я не стал отвечать. Мне и не льстило бы зани-
мать место, как вещь в комнате или деталь декора.
И я знаю, почему было бы невозможно по-другому.
Раньше по крайней мере один человек заполнял
в жизни Максимова некий объем, особые кубические
сантиметры, полость любви. Но это место нужно
было освободить, стенки гладко выскоблить. Сейчас
там пустота, которую ничем не зарастить.
Мама умерла, и больше никого нет.
И никого не можешь любить.
Осенью мама давала носить резиновые сапоги,
а зимой – войлочные боты. Но этого лучше никому
не рассказывать. «Тоска по немытой пизде, из кото-
рой вылез?» —остроумно заметит Каракуртов.
Поезжай теперь в городок, где состоял в долж-
ности канцелярского служителя Толстой, – пустоты
станет еще больше. Поднимайся на тридцать четвер-
тый этаж «Свиссотеля», – и там разреженный воздух.
 Амзель

232 Иногда я чуть-чуть грущу о маленькой и темной

квартире в Аймсбюттеле – далеко от порта, но зато
в старом доме с прекрасными соседями, не мешав-
шими моим занятиям. Нынешние жильцы не идут
с ними ни в какое сравнение, хотя тоже редко ворчат.
Моим ближайшим соседом по площадке был
престарелый рок-музыкант и байкер Петер, иногда
громкий, иногда пьяный, – но и мою музыку, гостей,
любовные стоны принимавший как должное. Напро-
тив нас жила (и до сих пор здравствует) фрау Герман,
глуховатая – невероятное везение для нас с Петером, –
очень добрая и общественно активная. Собственно,
наша hausmeisterin, хаусмастерша, управдом.
Фрау Герман каждый день физкультурно прохо-
дила тряпочкой шесть этажей лестничных пролетов,
заботилась о цветнике, руководила районной бла-
готворительной лотереей, пекла пироги и ездила
на историческом велосипеде на танцы «для тех, кому
за сорок». Ей самой при этом было уже за восемьде-
сят. Фрау Герман родилась и жила рядом, на улице
Садовников. «В этот самый двор попала бомба, ровно
посередине, я приходила смотреть», – рассказывает
она у меня в гостях. Колодец двора до сих пор вы-
глядит так, как будто его ремонтировали наспех –
кладка лежит как попало, балконы перекошены.
А фасад дома аккуратный, лепной и свежий, хотя
год постройки – 1909-й. «Знаете, почему здесь все
так плохо растет? – продолжает фрау Герман. – Здесь
не земля, а сплошной кирпич, обломки».
«Фрау Герман, вам не помешал тот молодой че-
ловек, который прошлый ночью стучал во все окна
и звонил во все звонки после того, как я его вы-
гнал?» – «Что, wie bitte? Говорите в мой слуховой ап-
парат пожалуйста… Нет, я хорошо спала, как всегда.
Я крепко сплю». 233
Накануне я выставил на улицу одно кратковре-
менное увлечение, болгарского студента. Он вылез
ночью из постели покурить на кухне, что было стро-
го запрещено. У меня дома не курят. Правда, через
полчаса я проявил сочувствие – к своим соседям
прежде всего – и заказал ему такси до дома. Кстати,
номер гамбургской службы такси легко запомнить –
дважды 666. Как специально для таких случаев.
Фрау Герман я до сих пор навещаю. А вот Фе-
ликс F. Амзель потерялся – так же неожиданно, как
возник. Материализация, как можно догадаться,
произошла в «Кире». В клубе ко мне подошел длинно-
волосый и небритый мужчина в пляжных тапочках
из соломки на босу ногу.
«У тебя футболка белая», – обратился он ко мне.
«Что ты имеешь в виду?» – не понял я. «Что на ней
нет никакого рисунка, просто белая, ты здесь один
такой – чистый».
Я попросил у бармена что-нибудь пишущее: «Если
хочешь – нарисуй или напиши что-нибудь!»
Он обошел меня по кругу – насколько позволяла
заполненность помещения – и написал что-то на спи-
не. Я поежился от щекотки и перекрутил майку так,
чтобы рассмотреть текст. Текст был таким: «HELLO –
sagt Felix der Glückliche» – от Феликса Счастливого.
 Тогда и я представился. Только у меня уже был
один друг Феликс-Филя и еще один Феликс-коллега,
и я стал называть нового знакомого по фамилии –
Амзелем. Она ему досталась очень точная, Амзель –
это черный дрозд.
Eins, zwei, drei, vier, fünf, sechs, acht…
Nach dem Tag kommt frische Nacht.
234
Wer versteckt sich im Gebüsch?
Das ist Amsel, schwarzer Bursch!..
Десять, девять, восемь, пять…
Птицам тоже надо спать.
Чей в траве мелькает хвост?
Это Амзель, черный дрозд.
Мы вышли из душного – никаких запретов курения
еще не было в помине – помещения на улицу. «Упс,
кто-то поставил свой велосипед так, что мне сей-
час не вывести со стоянки свой». – «Это я не нашел
другого места, – сказал Амзель, – но, честное слово,
не знал, кому помешаю». – «Так поедем вместе?» –
предложил я.
Амзель отучился на чем-то вроде социологии
или социальной педагогики, но по жизни был фото-
графом (для души) и велокурьером (чтобы немного
зарабатывать). Его способ перемещения в городском
пространстве сразу покорил меня – все светофоры
последовательно игнорировались, для сокращения
пути использовались темные парковые дорожки
и территории строек. Ничего по части освещения
на велосипеде при этом не было. Пока мы гнали,
я сконцентрировался на самой езде – и шею свер-
нуть не хотелось, и файглингом, трусом, я прослыть
не мог – и не понял, как мы оказались на нижней на-
бережной канала Кайзера Фридриха, среди местных
просто «Кайфу», – то есть я часто бывал на верхней,
с деревьями и клумбами, но дорожку у воды видел
впервые.
Над каналом нависала ежевика, в воде плескалась
рыба. Мы нарвали ягод и перепачкались – темно
все-таки было, – футболка окончательно потеряла
невинность. Я сказал, что тоже покажу Амзелю лю-
бимое место.
В моем доме не закрывался чердак. По приставной 235
лестнице можно было с некоторым риском выбраться
на крышу, которая соединялась с другими аймс-
бюттельскими домами. Кое-где по брандмауэрам
на высоту пятых-шестых этажей забирался плющ.
На востоке, за телебашней и философской башней
университета, начинало светать. Мы стояли над го-
родом, держась за руки, а потом спустились вниз
и любили друг друга в моей комнате.

– Представляешь, на Хольстене меня хотел остано-

вить полицейский («Что, из-за светофора?») Я сде-
лал вид, что не заметил и поехал дальше. Тогда он
погнался за мной на машине.
– Тебе впарили штраф?
– Nee, я ушел. Свернул на Альзинкплатц в боковую –
и через дворы. Только восьмерку на колесо поставил,
когда прыгал на тротуар.
– Снимай рубашку, ты вымок.
– Я знаю. Я гнал со всех сил. Там еще и дождь
начинается.

Мы пьем дешевое красное из тетрапака и валяемся

в постели. В Гамбурге гроза, ливень. Амзель тащит
меня на балкон, усаживает на перила перед собой,
обнимает, держит в руках, держит на руках, входит
 в меня. На улице то и дело становится светло от мол-
ний. По нам текут дождь и пот. Перед оргазмом
я чуть не лечу вниз.

Утром Амзель выбежал за круассанами в kleine

Konditorei на углу дома. И вернулся почти со сле-
зами на глазах: «У меня велосипед ночью увели…»
Амзель без велосипеда – как птица без крыльев,
236 как человек без детства. Бывают же сволочи, поду-
мал я… А на таких велосипедах нужно ставить спе-
циальные знаки – принадлежит хорошему человеку.
«Он у тебя был на замке?» – «Да, только я торопил-
ся, поставил лишь на раму и заднее, не пристегнул
к столбику…»
Поиски не дали результата. Велик был старый,
никак не застрахованный. «Ну что же, новый куп-
лю», – вздохнул Амзель.
«Фрау Герман, у нас тут часто велосипеды кра-
дут?» – позвонил я соседке. «Неет, это где-нибудь
в Санкт-Паули, а у нас хороший район, – отвергает
саму возможность фрау Герман. – Да и я сама при-
сматриваю из окна». Стоянка – несколько метал-
лических перекладин – действительно находилась
прямо под ее кухней.
Вечером я приехал утешить Амзеля к нему до-
мой – он снимал комнату в WG, жилищной коммуне,
практически над каналом. «Покормишь меня?» – по-
сле бессонной ночи, поисков велосипеда и рабочего
дня на голых нервах у меня разгорелся нешуточ-
ный аппетит. Амзель открыл холодильник, общий
с соседкой, которая в отъезде. «Сейчас посмотрю,
что у меня есть!»
В холодильнике есть молоко, две плитки горь-
кого шоколада и тарелка клубники. Мясо и рыбу
Амзель не ест, да и вообще его мало занимает пища.
Только кофе много пьет. «Ты такой прожорливый», –
погладил он меня после того, как я опустошил за-
пасы. – Видел уже мой новый? Вернее, он немного
подержанный, по объявлению, но мне нравится.
Есть в нем что-то стремительное». В комнате, в ко-
торую и помещаются-то всего матрац с книжной
полкой, к стене прислонен велик со снятыми коле-
сами. На полу лежат инструменты. 237
Амзель меняет камеру на переднем колесе, мы вы-
езжаем кататься в порт, спускаемся на Эльбштранд,
сидим в кафе у воды. Чтобы ночевать у Амзеля, мне
нужно захватить дома пару вещей. Да и дождь опять
начинается, стоит утеплиться. На пять-десять минут
я по привычке оставляю свой велосипед под окном
фрау Герман без замка. Выхожу на улицу с натянутым
на лоб капюшоном дождевика. Шайссе. Где велоси-
пед? Кто у нас повадился воровать? Должно быть,
кто-то, живущий рядом – надо ведь было уследить.
И конечно, какой я сам растяпа, после вчерашнего…
«Надеяться на полицию не будем, – сказал Ам-
зель, – разберемся сами». И мы придумали план.

На следующий вечер Амзель оставил под окном

фрау Герман свой новый велосипед, зашел ко мне
домой, включил громкую музыку, покинул квартиру,
спустившись с балкона и спрятался на углу улицы.
Если бы кто-то из соседей отслеживал велотрафик,
то наверняка бы остался уверен, что и я, и мой гость
дома. Я же сидел на скамеечке в кустах через дорогу
от Амзеля.
Прошло несколько часов. Я нервничал и скучал.
Пытался играть в арканоид на мобильнике, но ни-
чего не получалось. Погода стояла хорошая. «Давай
 просто гулять», – позвал я Амзеля. «Ну, мы еще завтра
повторим», – с облегчением сказал он. Никто в этот
вечер так и не клюнул на оставленный без присмотра
велосипед.
Играть в шпионов под моросящим дождиком,
еще и вечером в пятницу, когда столько приглаше-
ний посидеть у друзей или совершить что-нибудь
клубное, совсем не хотелось. Но и велосипеды тре-
238 бовали мщения. Мы заняли те же наблюдательные
пункты.
Мне уже становилось прохладно, когда из подъез-
да, прикрывая волосы от дождя ладошкой – как будто
это могло помочь, – выглянула фрау Герман. Она
подошла к велосипедам – кроме нашего на стоянке
были еще два, но пристегнутые к металлическим
трубам. И тут меня пронзила догадка. Вот кто это,
старая недобитая фашистка! У нее наверняка не толь-
ко благотворительные лотереи, но и маленький
бизнес по сбыту краденого!
В подтверждение моей мысли восьмидесяти-
летняя фрау Герман одной правой подняла новый
велосипед Амзеля на плечо. И, придерживая левой
рукой дверь, исчезла в дверном проеме.
Ко мне подбежал Амзель: «Tja. Ты все видел?»
Мы влетели в подъезд. Невозмутимая фрау Герман
поднималась из подвальчика, в котором стояли му-
сорные баки для пластика и стекла. Прожив в доме
полгода, я как-то и не исследовал его подземелья.
А может быть, там еще и склад краденого?
– Мальчики, – опередила нас фрау Герман, в ее
голосе неожиданно слышался упрек, – вас совсем
разбаловало общество потребления. Полетело ко-
лесо – покупаете новый велосипед. Вы хоть знаете,
сколько моему? Мне его покойный муж при Аденауэ-
ре подарил. А почему он так долго ездит? Не оттого,
что раньше делали лучше. Я его от ржавчины берегу.
Всегда спускаю в подвал, fahrradkeller. Имейте в виду,
в моем возрасте уже тяжело заботиться о других.
Я несколько раз и ваши прятала от дождя. Думаете,
мне легко?
Последние вопросы оказались сняты сами со-
бой, когда мы спустились по лестнице. За железную
дверь возле мусорных баков я никогда не заглядывал, 239
а большинство жильцов хранило велосипеды именно
там, в велоподвальчике. В ряд стояли и велосипед
рок-музыканта Петера, и исторический велосипед
самой фрау Герман, и наши с Амзелем. И еще, как
позднее выяснилось, несколько велосипедов соседей
по дому, гостей соседей и каких-то неизвестных
людей, – фрау Герман частенько «помогала», только
не считала нужным об этом говорить – ведь оче-
видно, что велосипед должен стоять в подвальчике,
а не на улице. Особенно в дождь.
Мы сдержанно поблагодарили фрау Герман за за-
боту, пообещали быть хозяйственными и отпразд-
новали возвращение наших велосипедов походом
в «Страус», соседнее кафе с нехитрой рустикаль-
ной – жареная картошка, салатики – кухней и на-
питками. (Да, да, спонсор этого текста.) Влияние
Амзеля на меня в эти дни стало уже таким сильным,
что и в моем холодильнике можно было найти лишь
яблоки и шоколадную пасту.
Шоколадную пасту съели, перепачкав постель,
ночью. «Хочешь, я буду тебе верным?» – спросил
я Амзеля. «Какой ты старомодный», – улыбнулся он.
Следующую ночь мы просидели (и немного поспа-
ли) на Эльбштранде. Валялись на мокром и теплом
песке, потягивая «Смирноф-Айс». Я, как бывалый
 русский, учил Амзеля обходиться без открывал-
ки. С одной бутылкой удалось (крышка о крышку),
а у второй я отбил горлышко и порезался. Оказалось,
Амзель очень боится вида крови.
А потом Амзель уехал в Индию. Так же внезапно,
как и все, что он, человек не очень предсказуемый
и не очень оседлый, делал. Я люблю таких. Они
не собирают сокровищ на земле, где моль и ржа, где
240 подкапывают и крадут воры. (Велосипед сокрови-
щем не считается.) И поэтому могут себе позволить
сосредоточиться в жизни на чем-то главном.
С фрау Герман мы, как я уже говорил, дружим.
Она в хорошей форме. И свой велосипед я берегу
от дождя, это само собой.
 Грех первородный

Бог взял немного земного праха и сделал из него 241

Анди в конце последней войны, когда англичане
сожгли Гамбург. Анди еще помнит пустыню на месте
Верхней Гавани, где стоял дом родителей, и редкие
зубья уцелевших домов на улице Садовников в Айм-
сбюттеле, где жили добрые родственники.
Анди рос, руины разбирали или присыпали зем-
лей, чтобы разбить парки. Улицам и площадям да-
вали новые имена. Новые имена брали себе люди.
И сам Анди придумывал в детстве имена морским
кораблям, небесным самолетам и полевым трак-
торам. Имена были такие: Соломон, Ровоам, Аса,
Езекия, Амон.
Анди не любил солдат и пообещал Богу уйти в Свя-
тую землю, если тот избавит его от призыва в армию.
И когда Анди исполнилось восемнадцать, Бог ввел
в ФРГ альтернативную гражданскую службу. Анди,
правда, пришлось доказывать, что у него комму-
нистические убеждения, такой был порядок. Всем,
у кого были другие убеждения, давали в руки оружие.
Анди ухаживал за инвалидами войны и начал
их урывками рисовать. Сначала он пытался как мож-
но точнее передавать выражения их лиц, но быстро
накопил столько страдания, что постепенно стал
смазывать рисунки, а потом и вовсе изображать
людей в виде цветных пятен.
 Через полтора года Анди записался на курс ри-
сунка, но бросил и уехал в Эрец-Исраэль. Анди стал
работал в кибуце Эйн-Геди. В последние времена
стоило жить именно там, где в Мертвое море впадает
черный Кедрон – чтобы получше рассмотреть Страш-
ный суд, когда он начнется. Что это произойдет вот-
вот и где-то поблизости, сомнений не оставалось.
Но кончился Карибский кризис и еще несколько
242 кризисов, прошло пять лет. Ни рабби, ни право-
славные монахи в соседнем монастыре, ни старый
лютеранский пастор, с которым Анди переписывался
все эти годы, больше не видели тревожных знаков.
В мире вообще творилось что-то странное. В кино-
зале кибуца показали «Желтую подводную лодку»,
и Анди кольнуло чувство, что он теряет время. Он
вернулся в Гамбург и поступил на искусствоведение
и философию.
В эту прекрасную пору европейского образования
семинары выбирались и посещались по настроению.
Клаузуры и экзамены принимались в свободной
форме. Университетская жизнь концентрировалась
в кафе, клубах и дискуссионных клубах, комите-
тах по улучшению мира, кружках медитации и т. п.
Не говоря о всем том, что происходило каждый день
под открытым небом.
Анди, как и все остальные, требовал больше сво-
боды и демократии, меньше государства и полиции.
Жил в тесном углу снятой на восьмерых квартиры
неподалеку от кампуса. Выращивал на подокон-
нике коноплю, читал Маркса и Ульрику Майнхоф.
Лишь в одном он отличался от других, счастливых
и шумных, проповедующих революцию и новое
сознание. Анди не был ханжой, не стыдился наготы,
но не знал плотского соития. Почему-то ему делалось
очень страшно от мысли о чем-то подобном. И даже
рукоблудия Анди не знал.
Он продолжал рисовать людей в виде цветных пя-
тен. Свои работы дарил философскому кафе или в бар
«Пони» на Борнплатц, которую позже переименуют
в площадь Сальвадора Альенде. У Анди появились
единомышленники.
Война Судного дня разразилась, когда Анди чис-
лился в университете уже на десятом или один- 243
надцатом семестре, но еще не слишком далеко
продвинулся в учебе. Анди вдруг показалось, что
он слышит голоса, укоряющие его за то, что пре-
дал Святую землю. Он мгновенно убедил четырех
друзей-художников ехать в Израиль. Они собрали
денег и с приключениями добрались в Эйн-Геди.
В день, оказавшийся последним днем войны, им
разрешили основать там международную колонию
художников.
Анди не боялся трудностей. К тому же он знал все
местные плоды, деревья и полевые травы. Но солнце
Мертвого моря – совсем не солнце Италии, другие
художники быстро разочаровались и уехали. Анди
поначалу не хотел возвращаться, но не протянул
среди людей с пыльными лицами больше нескольких
месяцев. В кибуце ничего не происходило.
Когда Анди вернулся в Гамбург и восстановился
в университете, его снова стали преследовать голоса.
На шестнадцатом семестре Анди начал писать ма-
гистерскую, в которой размышлял о религиозной
подоплеке учения Кандинского о цвете и форме. Она
осталась неоконченной. Анди все чаще рассказывал
о голосах, а однажды забаррикадировался в своей
комнате. Он отказался от пищи, воды и речи. Соседи
узнали об этом из его записки.
 Анди стали лечить. Его одели в белое и увезли
в белый дом среди зеленых полей – психиатрическую
лечебницу Тетензен.
Тогда даже Бог наконец заметил, что Анди нехоро-
шо быть одному. И сотворил ему помощника, какого
смог. Только не стал его сразу являть в Гамбурге.
Помощник родился в Коста-Рике и был назван
Эдди. До двадцати пяти лет он не знал, что будет жить
244 в другой стране. Коста-Рика очень похожа на Россию:
тикос, местные жители, убеждены, что являются
носителями особой духовности. Только армии там,
в отличие от России, нет. Тикос ее просто отменили,
чтобы не раскалывать общество и немного обуздать
коррупцию.
Эдди окончил обычную среднюю школу города
Сан-Хосе, работал продавцом, случайно устроился
крупье в казино, сделал стремительную карьеру
и стал управляющим. В его компетенцию теперь вхо-
дило и улаживание отношений с «крышей», под ко-
торой следует понимать совсем не гуманитарное
ведомство Господа нашего Бога. После одной щекот-
ливой истории Эдди заплатил все свои сбережения
посреднику и вступил в фиктивный брак с граждан-
кой Германии Еленой Гельман. Но это произошло
лишь через двадцать пять лет после того, как Анди
бросил почти готовый диплом.
Анди пропустил в больнице немецкую осень тер-
актов 77-го и еще один год. Голоса перестали его сму-
щать. Анди покинул клинику и развил немыслимую
активность. Он убедил банк выдать ему маленький
кредит и открыл магазин художественных товаров.
В нем же он продавал свои полотна, а потом и рабо-
ты других художников. Это дало ему немного денег
и очень много свободного времени.
 Одни из бывших сокурсников Анди стали буржу-
азными, успешными и аккуратными, другие ушли
в левое движение. Анди болтался где-то посере-
дине, пока ему не показали пустующие квартиры
на Хафенштрассе. Эта старая улица на берегу Эльбы
возле Ландунгсбрюкен готовилась под снос. На ее
месте должны были вырасти новые дома и бюро.
Постепенно в пустующие квартиры стала въезжать
чудная публика – студенты, музыканты, художники, 245
красные террористы. Эту ползучую экспроприацию
не удалось остановить собственникам. А когда дело
дошло до вмешательства полиции, улицу уже защи-
щали баррикады. Жители Хафенштрассе выбрали
самоуправление и объявили законодательство Фе-
деративной Республики недействительным.
Свое сорокалетие Анди праздновал в мансарде
под крышей Хафенштрассе, двадцать четыре, с видом
на гамбургский порт. Четырехэтажное здание в честь
этого события раскрасили в красный горошек. Бла-
го, краски у Анди было достаточно. «Kein Mensch ist
illegal» («Никто не нелегален») было выписано двух-
метровыми буквами на торце дома. На Хафенштрассе
часто не работал водопровод, всегда нужно было быть
готовым к провокациям полиции. Бывало, и грабили.
Но здесь, среди сквоттеров, «автономных», Анди
чувствовал себя привольно, как нигде. И даже почти
перестал думать о своем одиночестве. В искусстве
Анди полюбил монументальные формы. Он распи-
сывал фантастическими и абстрактными сюжетами
фасады Хафенштрассе. Часто Анди рисовал поверх
своих собственных мотивов, но ему не было жаль.
Так прошли восьмидесятые и девяностые. Го-
родской сенат решил, что нелегалов действительно
не должно быть, и признал самоуправление. Эдди
 стал законно владеть аварийной, но светлой и на-
полненной бесчислененными художественными
артефактами квартирой в три комнаты с высокими
потолками. Потолки, кстати, тоже были расписаны
красным горохом.
Одну из комнат Анди сдал студентке философии
Елене Гельман. Факультет давно переехал в новый
корпус, но Анди иногда заходил посидеть в фило-
246 софское кафе. Там же собирались и друзья прежних
лет вроде безумного музыканта Нэнни Отто Вер-
нера. Это Нэнни обратил внимание на объявление
девушки. Вообще-то Нэнни собирает и рассовывает
по карманам всякую дрянь: объявления, программы,
буклеты, письма счастья. В детстве он был музыкаль-
ным вундеркиндом и до сих пор уверен, что о нем
пишут газеты.
Угол и отдельная прописка были Елене нужны
главным образом для демонстрации независимости
другу (другу с определенным артиклем, то есть ее
парню). Она нечасто ночевала на Хафенштрассе.
Но когда оказывалась на одной территории с Анди,
они замечательно общались.
Анди всецело поддержал ее проект заработать
двадцать тысяч марок, или, по-новому, десять тысяч
евро, на фиктивном браке: «Обманывать государство,
аппарат подавления человека, совсем не стыдно».
Так Анди встретился с Эдди.
Эдди быстро учил немецкий. «А можно мне рисо-
вать?» – спросил он, побывав в арт-магазине Анди.
Получив краски и холст, Эдди набросал преуве-
личенно пышную зелень, пестрые цветы и закат
над океаном.
Анди улыбнулся и вывесил работу на продажу.
Она ушла через несколько часов. Коста-риканские
колосья и цветы очень хорошо продавались в Гамбур-
ге, а в детской манере Эдди знатоки обнаруживали
отголоски то Анри Руссо, то Нико Пиросмани.
Эдди стал рисовать по паре картин в месяц. Денег
вполне хватало, чтобы снимать отдельное жилье
и проводить целые дни в конструктивном безделье.
До обеда можно было спать, потом пойти в фитнес-
студию. Вечером – кино, кофейни, друзья. Ночью –
клубы. В хорошую погоду Эдди объезжал на роликах 247
половину города или выбирался на природу. Мы
познакомились с ним на озере в Боберге – уголке
под Гамбургом, который славится дюнами и сек-
суальной раскрепощенностью отдыхающих. Эдди
пересекал нудистский пляж как смуглый бог, пре-
красный и естественный в неведении своей красоты.
Эдди добивались женщины и мужчины, а он этого
искренне не замечал.
Анди казалось, что к шестидесяти годам у не-
го появился сын – или лучший друг, он не мог ра-
зобраться в своих чувствах. Почти каждый день
они с Эдди пересекались хотя бы на несколько ми-
нут, на чашку кофе. Эдди подробно рассказывал
о своих делах.
Так продолжалось год или даже несколько лет –
никто не сможет точно сказать сколько, ведь счастья
не замечаешь.
От Эдди не было вестей пару дней. Анди беспо-
коился и зашел к нему, воспользовавшись своим
запасным ключом. В комнате стоял плотный запах
спиртного. На полу валялось несколько бутылок
от дешевого красного. Эдди посапывал на кровати.
Вроде бы все было в порядке, лишь сильно пьян.
Что такое происходит с ним в последние дни, спросил
себя Энди. Проветрив комнату, он присел на кровать.
 Эдди не хотел просыпаться. Эдди лежал без майки,
с чуть приспущенными брюками. И Анди вдруг от-
чего-то затрясло. Ему очень хотелось гладить эти
плечи, грудь и живот. Он гладил их, хотя дрожь
от этого становилась еще сильнее.
Анди разделся и лег рядом. Эдди был такой теп-
лый и гладкий, что от него нельзя было оторваться.
Анди с закрытыми глазами плыл или скользил по не-
248 му, как по реке. И вскоре ему захотелось кричать.
Может быть, он и закричал.
У обоих открылись глаза, и они увидели, что наги.
Эдди ничего не сказал, только извинился, что не зво-
нил, и пошел принимать душ. Анди уехал к себе
домой. Ночью к нему вернулись голоса – «в поте лица
твоего будешь есть хлеб», обещали они.
Давние и недобрые предчувствия Анди сбылись.
В галерее перестали продаваться картины. Краски,
рамы, холсты – вообще ничего не продавалось. И Ан-
ди усматривал в этом не влияние экономического
кризиса, безработицы и политики Герхарда Шредера,
а свою собственную вину. И вину Эдди, который
ввел его в искушение. Дома же, на Хафенштрассе,
нужно было ремонтировать аварийный потолок.
Везде требовались деньги.
Анди горько плакал, но продал за смешные деньги
свои мансарду и магазин, снял маленькую кварти-
ру в Аймсбюттеле и выкупил старое кафе на углу
кампуса. Старое кафе «Цумир», «Ко мне», «У меня» –
только пишется одним словом. Эдди он пригласил
работать официантом.
Эдди стал зарабатывать, но этого не хватало
на жилье. Вскоре он перевез свои вещи в подсобку
«Цумира». Его кровать стояла теперь в окружении
коробок и ящиков. Неотапливаемое помещение
освещалось лампой дневного света. Перед этим Эдди
просился к Анди, но тот отказал ему.
Я шел по кампусу ночью. Заведение пустовало,
только за стойкой грустно протирал бокалы Эдди.
Он сделал мне чашку кофе «Бейлис» за счет заведе-
ния – как всегда. Стойку украшала запылившаяся
модель желтой подводной лодки. Столы и стулья
представляли собой полный разнобой. С потолка
свешивались елочные гирлянды, стены утопали 249
в выцветших бумажных цветах. Казалось, что здесь
кто-то недавно умер.
Около половины второго, шаркая и спотыкаясь,
зашел сам владелец, Анди. В свете красных и синих
фонариков он выглядел уже почти стариком. Ввалив-
шиеся морщинистые щеки, дрожащие руки. Обведя
глазами пустое пространство, Анди стал подходить
к каждому столику и приветствовать воображаемых
посетителей. С некоторыми призраками он соста-
вил весьма содержательные разговоры. Мне стало
жутко, я вжался в свое кресло и просидел в неспо-
койной полудреме до четырех утра. Потом помог
убраться Эдди и зашел с ним в холодную подсобку.
Мы забрались под двойное одеяло. «Только у меня
нет презервативов», – прошептал Эдди. «Выеби меня
так», – не терпелось мне.
– Ich muss dir was sagen, – прошептал он еще тише.
Я едва понимал его, так тихо и еще с его акцентом… –
Ich bin positiv. Schon seit Jahren. Ich bin H. I. V. posi-
tiv. – Я должен тебе что-то сказать. Я позитивный,
у меня давно ВИЧ.
Я обнял Эдди и заплакал.

Уже год, как Анди вернулся в прах, из которого

его сделал Бог. В сорок третьем году после того,
 как за одну ночь сгорел Гамбург, на пустырь возле
кладбища Ольсдорф привезли тридцать семь тысяч
трупов. Английский адмирал Артур Харрис, кстати,
дал своей операции кодовое имя «Гоморра». Там же,
на тринадцатом квадрате Ольсдорфа, до сих пор за-
капывают неопознанных покойников. И пепел тех,
кто сам захотел остаться без имени, разбрасывают
там же. Анди устал и хотел просто вернуться в прах.
250 Кроме того, он придумал за свою жизнь слишком
много разных имен и думал, что будет хорошо, если
хотя бы одно исчезнет.
Эдди работает официантом то в одном, то в дру-
гом кафе Санкт-Георга, гамбургского гей-района.
Живет с каким-то пожилым, но крепким мужчи-
ной. Ходит в фитнесс-студию. Угощает друзей кофе
«Бейлис».
Я тоже хорошо живу.
Сейчас я смотрю из своего окна на Эльбу и кораб-
ли. Совсем как Анди в лучшие годы.
 Повесть о Ване

Разрешение на поселение

Отец понимает немецкий благодаря родителям (дол- 251

гое время не говорил, а к сорока, когда открылись
границы, многое вспомнил). Прабабушка Амалия
Каспаровна настояла, чтобы меня крестили в мест-
ной общине, от нее же у меня старая Библия – я был
единственным из внуков-правнуков, кто мог ее чи-
тать. Но я всегда думал о себе как о русском. Иногда,
оказываясь среди родственников по другой линии,
кивал в шутку: чуваш, конечно. Фенотип соответст-
вует. Мои родители тоже не относились к немецкому
и Германии всерьез. Могли бы уехать в начале 90-х
на общей волне – но зачем… Я до сих пор наблю-
дал за своим пребыванием здесь как бы со стороны,
не понимая, к чему это. Часто поправлял людей: мой
дом, по эмоциональным критериям, да и по фор-
мальным – визу каждый раз продлевать, – скорее
где-то между Новосибирском и Москвой.
Теперь я разобрался с университетом (точка
на преддипломе) и работой (новый контракт). А се-
годня получил постоянный вид на жительство. В го-
лове теснятся странные мысли. Вообще, кончается
март, а с ним полоса безнадежного и трудного. Язык
не поворачивается говорить «эмиграция», потому
что границы (пока) открыты, информационное по-
ле общее, а место жительства – для моего поколе-
ния, если обобщать, – не решающий фактор. Но все
 больше по-житейски укореняюсь в Гамбурге. Хотя
куда уже больше.

Превращение

Известный факт: силы зла и соблазны активизи-

руются перед наступлением нового. Например, во-
252 енкоматы лихорадочно ищут в последние месяцы
твоего двадцать шестого года. Или герои прошлого
сулят вернуться и все простить, когда начинается
новый роман.
Моему индийскому другу Феликсу исполнилось
тридцать, он впервые в жизни собрал в квартире
родителей вечеринку с дешевым вином, салатиками,
мальчиками на коленках и парочками, запирающи-
мися в ванной комнате – как у других в пятнадцать
лет, – хотя история не об этом. Накануне я трогатель-
но встретился с Ником, телезвездой и мачо, в гости
поехали вместе. Музыка, окружение и воспитание
чувств. Тинейджеры-переростки. Ник владеет пуб-
ликой, привлекает внимание, – и я говорю чистую
правду: «Мне сегодня сделали предложение», – он
подхватывает и развивает (хитрожопая подруга
по телефону из Москвы – «единственный человек,
которого я могу представить на этом месте»). Лишь
в такси по пути в Альтону я проветрился и сказал,
что поздно.
Потому что вырос другой коралл, я беспокоюсь
о том, кто не со мной, редко вижусь с кем-то из ста-
рых приятелей и часто сижу дома один с книгой
или копаясь в компьютерном железе (тоже уми-
ротворяюще действует). Потому что я могу гово-
рить об этом очень мало и только с самим собой.
Я привык к обилию секса и ничем не связан, но впер-
вые за долгое время секс кажется отвратительно
липким и тяжелым.
Новое – это, убеждаю сам себя, не желание сгрес-
ти в охапку и обладать, а благодарность, граничащая
с бездеятельностью. Я сижу за компьютером, занима-
юсь канцелярской ерундой, форматирую на втором
компьютере жесткий диск, задерживаюсь вечерами
на работе, проезжаю потом в темноте под дождем 253
на велосипеде через порт – и усматриваю во всем
этом глубокие смыслы. Много времени провожу
в поездах, но тоже задумчиво и праздно.

Краткое содержание предыдущих серий

1977. Родился, сильно болел (пневмония), научился

ходить.
1978. Мне показали ананас.
1979. Изучал занавеску с героями мультфильма «Ну,
погоди». Качался на качелях.
1980. Учился читать по расстеленной на полу карте
мира. Смотрел телевизор.
1981. Меня часто ставили в угол, иногда наказывали
ремнем.
1982. Мама в общих чертах рассказала, откуда бе-
рутся дети. В аквариуме родились гуппи, а у меня
сестренка.
1983. Скучал на подготовительных и в первом классе.
Первая мужская и настоящая дружба с однокласс-
ником Герой.
1984. На Кубани оказалось, что я очень белый (и об-
лезлый от солнца), не умею харкаться и не хочу
водить машину.
 1985. Пионерский террор. В школу можно ходить
только в белой рубашке.
1986. В школе бьют. Прочитал в библиотеке весь раз-
дел «Живая природа», переопылял узамбарские
фиалки и цикламены.
1987. Разводил рыбок. Хорошо бегал на лыжах, типа
третий по району. Нежно влюбился в однокласс-
ницу Сорокину.
254
1988. После того что увидел и пережил в спортивном
лагере, получил прививку от систематического
спорта. Родился брат.
1989. Мастурбировал со сверстниками. Научился
ездить верхом. Слушал по радио съезд народных
депутатов.
1990. Детский «Что? Где? Когда?».
1991. Школьные олимпиады, ипподром.
1992. Последняя олимпиада школьников СССР
в Ярославле, плацкарт в поезде Москва–Пекин.
Заметки в детской газете.
1993. Выпускные, красивая одноклассница, первая
командировка, поступление, эзотерика, разго-
воры за жизнь.
1994. Дыра какая-то. Наверное, был влюблен в муж-
чину.
1995. Писал стихи, пересдавал матанализ, отпустил
волосы. Под НГ мне разбили голову.
1996. Три работы, стажировка в важной пресс-службе,
много спал с женщинами.
1997. Влюбился в бисексуальную и неуравновешен-
ную девушку. Уехал от несчастной любви на рас-
копки могильников.
1998. Мы стали любовниками, но она жила с другим.
Диплом, дальние командировки.
1999. Мы расстались за сутки до свадьбы. По работе
много общался с немцами.
2000. Нашел мужчину и половину. Объяснился с ро-
дителями и друзьями. Мы идиллически жили
в энском Академгородке, держались на улице
за руки. Издал маленькую книжку стихов.
2001. Мужчина уехал работать в Германию, поста-
вив меня перед выбором, быть с ним или нет.
Мы ездили туда-сюда и в итоге бракосочетались 255
в Гамбурге. Много плавал и играл в мячик.
2002. Перебрался в Германию, поступил в контору,
в которой работаю по сей день, написал в универе
первый немецкий курсовик о сиренах Кафки.
2003. Вторая студенческая юность и эмансипация
со всеми вытекающими, для мужа я слишком
недомашний, публичный и непредсказуемый.
2004. Жил самостоятельно, иногда одиноко, много
пил, начал вести блог. Переспал с тремя сотня-
ми мужчин ради спортивного интереса («ни дня
без строчки»).
2005. То сближались, то расходились с мужем. Читал
стихи в Москве, участвовал в «Московской кух-
не». Повесил вывеску поэта над дверьми в мой
молчаливый дом (поздно как-то).
2006. Бросил университет ради работы, исследовал
типы мужчин.
2007. Сбежал со своей собственной вечеринки гулять
в порту с художником Ваней. Мы много ездили,
много кипели. Я разрушил его семью. Потом жили
вместе. Успел побывать в реанимации, и еще мно-
го страшного. Но и давно так прекрасно не было.
2008. Много моря и дома. Здравствуй, взросление.
2009. Мы с Ваней живем душа в душу, много экспе-
риментируем с формой.
 Случайности

1. Желание настигает на кухне. Спущены штаны, па-

дает чашка, рассыпается сахар. Я поглощен страстью
и сосредоточенно пыхчу. Но тут происходит, – сложно
сказать, художественная акция или банальная про-
вокация, – следующее: мой пытливый и креативный
во всех без исключения сферах жизни партнер на-
256 чинает хлопать дверцей шкафчика. Открывать-за-
крывать, дотягиваясь рукой, на каждое движение
тел. Дзын-дзынь-бряк – ритмично отзывается посуда.
Первую минуту я осмысливаю происходящее, не вы-
ходя из процесса. Но потом меня разбирает такой
смех, что продолжение невозможно. Объяснения
нет, но мы уже хохочем оба. На полу, где сахарный
песок и блестки. Хотя откуда взялись – и рассыпались
по всему дому – маленькие клейкие блестки, я пока
не могу рассказывать.
2. Душ, кофе, утренний секс (порядок произволь-
ный) – так не начинают день настоящие мужчины,
решил я позавчера. Мобилизовал душевные силы
и сразу после звонка будильника натянул на себя
тренировочные брюки. Затем натянул спортивную
форму и кеды на вяло отбрыкивающегося Ваню. Че-
рез две-три минуты мы уже бежали трусцой по парку
над Эльбой. Пробуждение длилось полчаса, за кото-
рые мы сомнамбулически достигли далеких и жи-
вописных краев. Где и обнаружили, что сил на об-
ратную дорогу просто не хватает. И кеды до крови
натерли ноги. Привыкли к стремительному переме-
щению на велосипедах – и, очевидно, недооценили
дистанцию. Но как мужественно мы возвращались,
как подавляли стенания, как поддерживали друг
друга нежными словами. И какой завтрак с детским
питанием, копченой форелью и козьим сыром устро-
или себе дома!..

Забастовка

Транспортники должны чаще бастовать. В первой по-

ловине дня не вышли на работу машинисты S-линий
(U – это метро, S – как бы электрички, но разница 257
между ними только в подчинении – местном или цен-
тральном). Мои велосипеды, как назло, пристегну-
ты в подвальчике, а ключ забыт в Дюссельдорфе.
Прошел пешком по порту, до Ландунгбюрюкен, где
работающее метро. На обычно пустующей утром на-
бережной – оживление. Пешеходы и велосипедисты
в два потока. Незнакомые люди заговаривают друг
с другом. Все улыбаются, все в хорошем настроении.
И на работе можно с воодушевлением поболтать,
кто и как добирался. В общем, пассионарный взрыв.

Бефрайунг

Человек, с которым у меня до сих пор были самый

длительные отношения, отличался исключительно
точными представлениями о том, какие повседнев-
ные (и метафизические) занятия являются достой-
ными или недостойными. Например, однозначным
«фу» и табу был «Макдоналдс». Но для меня введение
любого запрета – или даже закрепление в качестве
нормы чего-то справедливого и прогрессивного –
всегда означало соблазн борьбы. Однажды солнеч-
ным октябрьским днем, когда мне было (на юбилей
нашей свадьбы, если это важно) подарено желание,
 я, конечно же, выбрал романтический ужин в мест-
ном ресторане быстрого питания.
Совершив сегодня с Ваней велосипедный марш-
бросок по городу и по каналам верхнего Альстера, –
между делом познакомившись за кофе с юношей,
которому очень хочется чтобы его выебали в два
хуя завести русских друзей, – мы замерзли и зашли
в тот самый «Макдоналдс» в Гамбурге-Локштедте.
258 Здесь я и рассказал Ване историю о неудавшемся
романтическом ужине. И еще историю о своей первой
немецкой подруге Сандре, которая сначала думала,
что русские пишут иероглифами, а потом, на двадцать
пятом году жизни, впервые влюбилась в женщину
и уехала с ней в глухую провинцию. Сандра подарила
нам тогда, осенью 2001-го, обручальные кольца, ведь
как же совсем без колец, даже мужчинам?
Я впервые мог рассказывать обо всем этом так
легко. Хотя и место, и пасмурный день, казалось бы,
не должны были способствовать. С Ваней все не-
вероятно легко. Иногда – легкомысленно, но лишь
пока не начнутся джаз и/или тибетское танго. Ваня,
Wanja, Йоханнес – моя троица: мои любовник, брат
и я сам, узнавший и рассматривающий себя. (Форму-
ла тоже легкомысленная bis глупая.) Наверное, это
химия «Макдоналдса», каналы в желтой листве, утки,
гуси-лебеди, шварцкиршевый торт и кофе с пенкой,
велосипеды и холодные уши. Наверное, я очень по-
глупел – но это, как и все остальное, поправимо.

Авто

«Любимый, я загоню лермантавский опель в мыло», –

пишет Ваня, выезжая из Дюссельдорфа в Гамбург.
После того, как позавчера на 150 км/ч лопнуло ко-
лесо на фридриховском авто, а незадого до этого
случилась авария на робертовском… Неприятности
с машинами и транспортом вообще преследова-
ли нас с друзьями в последние месяцы так часто,
что я почти обрадовался, когда Ване пригрозили
аннулировать права. Он и на велосипеде ездит так
резво, что у зрителей мурашки. А незадачливые
официанты, переходящие велосипедную дорожку 259
в Овельгенне, опрокидывают подносы с посудой.
Кстати. «Тут что-то висело с проводками и мешало,
я оторвал». – «Это был велокомпьютер». «У цвет-
ка на кухне что-то висело, я обрезал». – «Это бы-
ли воздушные корни». В маленьком ресторанчике,
не дожидаясь, что хозяин убавит дурацкую музыку,
Ваня встает и выдергивает из стены провода, ве-
дущие к колонкам. И уже дома: «Где у нас моло-
ток?» – «Мы же сейчас будем ужинать». – «Я лед хочу
поколоть…»
Мой коллега по работе отрывается от монитора,
мычит и первые секунды ничего не может сказать.
На подоконник с улицы забрался человек – это, ко-
нечно, Ваня пришел меня навестить.
Ваня рисует простыми и грубыми мазками
или штрихами – точно так же он режет и жарит
на ужин форель, выбегая во двор нарвать на газоне
полыни для гриля. И сексом занимается так, что мы
ходим потом побитые, а дом нуждается в генераль-
ной уборке. Ваня перелезает через забор частной
виллы и срывает мне цветок. Бросает трусы и ныряет,
независимо от температуры воды и погоды, в Эльбу,
Рейн, Северное море. Кстати, это обстоятельство уже,
как говорится, кleinkriminell, но трусы вполне могут
быть сперты – у каких-нибудь Гуччи или Кельвина
 Кляйна, – в качестве протеста против общества по-
требления. Ваня вытаскивает меня, цепляясь за ка-
кие-то скобы, на крышу стамбульского отеля. Ваня
находит нужные слова тогда, когда (изысканное!)
общество неловко отмалчивается: «Ну, кто кого хо-
чет выебать?»
Когда мы впервые оказались совсем-совсем вдво-
ем, – на вечеринке в феврале, ненадолго оставив
260 друзей, чтобы спуститься на улицу, – сразу взялись
за руки и побежали к реке. Мы летели через порт
и, задыхаясь, рассказывали что-то глупое друг дру-
гу. Мне кажется, что мы бежим до сих пор, потому
что вокруг такое мельтешение пейзажей, обстоя-
тельств и лиц… Но от этого не наваливается усталось.
Сломанные ребра и порванные легкие, по большому
счету, тоже ерунда. Как и состояние банковского
счета. И обилие прочих досадных мелочей бытово-
го, житейского и потребительского плана. Потому
что у меня есть мой брутальный и нежный Ваня.
Потому что я люблю его.
Иногда я кажусь сам себе скучным или медли-
тельным. Но Ваня целует меня в глаза, и неуверен-
ность сразу проходит. А еще он умеет собирать и ми-
нутами хранить, складывая лодочкой ладонь, запах
живого или сорванного цветка. Он и сам пахнет
смородиной, полынью, медом, луком, и у меня уже
собрано много историй про каждый из этих запахов.

День писателя

В довелосипедную эпоху у меня ломались пуговицы

или молнии, а теперь штаны до этого не доживают –
стандартно протирается и рвется одна и та же зона,
по седлу. Купил впрок двое простых джинсов. Трогал
и нюхал черную косуху, на что Ваня в очередной раз
заметил, что меня не отпускают восьмидесятые. Ну
не виноват же я, что бытовая эстетика тогда, в детст-
ве, сформировалась. Меня просто гипнотизируют
расстегнутые джинсовые рубашки мужчин и лосины
на женщинах.
Ваня чуть-чуть нервничал на выходе из магазина.
Я не мог понять из-за чего, пока мы не оказались 261
на улице. Мне были вручены трусы супермена, си-
ние, с красным значком поверх гениталий – подарок
на день писателя.

Кто о чем

Приятель прислал вечером сообщение, хвалил ка-

кой-то XL-CUT. «Что это такое?» – спросил Ваня.
«18–20 см., обрезанный», – предположил я на осно-
вании знания субкультурного кода, хотя причины
откровенности отправителя смс мне оставались
неясны.
Оказалось, так парикмахерская называется.

Маяк

Рейн в переводе Майкова быстроводный, хотя у Гей-

не вообще-то спокойнотекущий. Мой герой уже спал,
я вышел к воде. Здесь Эльба, а не Рейн, но с недавних
пор над портом живет неоновая Лорелея.
Я был уверен, что в нашей части порта, среди офи-
сов, потеснивших рыбопереработку, не осталось ни-
чего занимательного. Секс-индустрия на Репербане,
 травка на Хафентреппе. Сколько раз перемещался
ночью по окрестностям дома – ничего не замечал.
Но на этот раз ко мне приближались (и отдалялись)
странные силуэты, то мужчина в спортивном костю-
ме – на спортсмена он не был похож, – то женщина
в дутой куртке и высоких сапогах. На углу улицы
дежурил старенький «фольксваген» с приоткрытой
дверцей и светом в салоне. Возле него прогуливалась
262 еще одна женщина, насколько я мог разобрать – в гус-
том гриме. На капоте машины стоял позолоченный
ангел почти в человеческий рост – то ли из католи-
ческого ширпотреба, то ли из погребального хозяйст-
ва. Наверное, маяк для моряков и дальнобойщиков.

Альтона v. 2.0

Ваня всегда принимает самые правильные реше-

ния. В последний вечер перед тем, как нужно было
разобрать дюссельдорфскую квартиру, он не стал
заниматься утряской и упаковкой вещей, а поехал
смотреть новую Пину Бауш – и сам танцевать. И по-
знакомился ночью в танго-салоне с человеком, ко-
торому на следующий день тоже нужно было пере-
езжать в Гамбург.
И вот. Человеку Торстену, его жене и двум дочкам
(которых мы, правда, не увидели) – искренняя бла-
годарность. Прихватить, переезжая в другой город,
кого-то практически незнакомого, да еще с книгами,
диваном и двумя-тремя шкафами, помочь с погруз-
кой и разгрузкой, – проявление человеческого братст-
ва и по русским, и по немецким меркам совершенно
невероятное. Мы помогли Торстену с его коробками,
но наш груз, пожалуй, был больше и тяжелее.
 ***

Ничто так не распаляет влюбленных, как совмест-

ный ремонт и перестановка мебели. Не важно,
что дом вверх дном, что в какие-то детские восемь
вечера в дверь ломился сосед и на ужасном саксон-
ском наречии грозил всеми небесными карами. У нас
изысканные завтраки и ужины. А сегодня был изыс-
канный обед в Самом Грязном Макдоналдсе в Мире, 263
в середине Репербана, куда каждый уважающий
себя человек обязан заглядывать хотя бы раз в год,
чтобы быть ближе к народу.
К нашему с Ваней-Йоханнесом удивлению, заве-
дение покрасили свежей краской, пусть и поверх
старой, шелушащейся. Еще больше мы удивились,
когда отлепили с салатиков, кофе и картошек на-
клейки мгновенной лотереи и выиграли два пирожка
с яблоками и мобильник «BlackBerry». По-немецки
блэкберри называется Johannisbeere, Иванова ягода.
А картошка была пересолена.

Забота

Высадка Ваниных родителей напоминала десант. Ма-

ма – вооруженная тряпками, щетками, перчатками,
ведерками; при ней – батарея моющих и чистящих
средств. Папа – с ножовкой, дрелью, ящиком скоб,
болтов, уголков. Вроде бы у нас чисто и аккуратно.
И мы все умеем сами, вот, новый пол постелили не-
давно. Перед выходными еще специально отдраили
квартиру. Но родителей это не убедило, а возражать
было бессмысленно. Ванина мама собственноруч-
но двигала мебель, раздавала нам задания и сама
 терла. В это же время второй родитель пилил доски
и засверливал стены.
Я спрашиваю себя сейчас, было ли это на самом
деле. Судя по квартире – вроде бы да. Помимо всего
нам, мальчикам, сделали покупки: 20 кг стирального
порошка, полезные и бесполезные средства для ван-
ной и кухни – от пятновыводителей до нескольких,
про запас, тюбиков зубной пасты, ящик ананасового
264 сока; шоколад, орехи, мед, крупы, горошек, оливы,
сыр. Рейн–Эльбе.
Последний раз чувствовал себя так, ребенком,
о котором заботятся, не помню сколько лет назад.
Вообще-то приятно.

Берлин

У нас с Ваней в гостях профессор Академии искусств,

издатель одного из главных немецких журналов
по дизайну, между прочим. У него два хобби. Во-
первых, выносить из магазинов нижнее белье (вот
от кого это у студентов). В год по его прикидкам
получается примерно на тысячу евро. Во-вторых,
книги. Например, он украл из книжного целое со-
брание Томаса Манна. Но этот успех кажется ему
самому скромным с тех пор, как другой профес-
сор, его коллега, вынес из берлинского универмага
«KaDeWe» (кстати, самого большого в Европе) пять
больших и дорогих кресел. По одному в день. Никому
не пришло в голову, что он за них не платил.
Берлин – город восточный. Водители и офици-
анты хамят. Транспорт не придерживается распи-
сания. Народ открытый и душевный, все со все-
ми знакомы. Про моего бывшего мужа передают
слухи, что у него дома послушная мужеподобная
жена.
Иногда приятно поиграть в распространение слу-
хов – если они носят гуманистический характер,
разумеется. Когда-то давно я собирал перечень того,
что, бывает, говорят обо мне самом («работает в га-
зете «Бильд», собирается менять пол»). Поделитесь,
если еще что-то интересное слышали?!
Фильм, над сценарием которого я помогал рабо- 265
тать, между тем снимается. Из-за отсутствия денег
в орбиту втягиваются знакомые и знакомые знако-
мых. Отдельные друзья уже стали жертвами мое-
го – прошу великодушно простить – телефонного
террора, когда срочно понадобился молодой человек
для эпизодической роли проститутки. И Ваня, за-
бив на курсовой проект, работал над реквизитом
и декорациями – рисовал на полях школьных тет-
радей неприличные картинки. В фильме будет сре-
ди прочего показана и современная школа. Самый
дорогой реквизит – автомобиль главного героя. Это
видавший виды «вольво», длинный и немного квад-
ратный, с вместительным салоном и багажником.
Расходы составили целых 900 евро. Потеряв литр
масла, мы с режиссером доехали на нем из Берли-
на в Гамбург. Машина при разгоне до ста свистела
и скрипела, но инвестиция, мне кажется, невероятно
удачная.

Польза любовника

Новый человек сказал, что ничего не знает о моей

личной жизни. Гера Перл прокомментировал: «Бла-
жен, кто не ведает».
 Под утро от забытой на окне долгоиграющей
свечи могли загореться еловые ветки. Воск распла-
вился и залил вулканической лавой подоконник,
фитиль поплыл. И вот бесспорное доказательство
пользы любовника: делили ложе втроем, спалось
неспокойно, проснулся и вовремя заметил – дом
спасен.
Но наш пожар был бы заурядным, а кантор и ор-
266 ганист на известном острове забыл вечером задуть
свечу в деревянных рождественских яслях с резными
животными, Марией и Иосифом. Сгорела святая
колыбель.

Улитка на склоне

Говорили в тесном кружке об экологии и наступ-

лении зеленых джунглей. Органиста по ночам бес-
покоит куница – топает по чердаку. У нас во дворе,
как известно, лисы попрошайничают. Ванин профес-
сор жалуется, что олени забираются в палисадник
и объедают розы (оказалось, нужно помочиться
у калитки; после того как территория помечена
сильным самцом, они не приближаются). У певицы
Н. Пшеничниковой в городской черте Берлина садик
перерыли кабаны, а соседа укусил бобер.

Прогулочное

Я так долго ждал европейских каникул мамы, что

беспокоился, наверное, сильнее ее самой. Мама
давно не летала, не путешествовала. А тут стра-
хи оказались напрасными. Ей хочется как можно
больше посмотреть. Мы выпиваем в день на рождест-
венских рынках по несколько пуншей-глинтвейнов,
лопаем жареные каштаны, суши и прочую ерунду.
А во Франции баловались крепами. И немаловажно:
дружба со второй мамой – порой они могут забол-
таться за полночь. Вчера вместе гуляли по музеям
Кельна.
В Париже мамы свободно общались с персоналом
отеля, продавцами и сотрудниками музеев – рус- 267
ская мама по-русски, немецкая по-немецки. А вот
мою международную лексику не всегда и не везде
понимают.

***

Как Ваня проник в Лувр. Перепрыгивая извилистые

ограждения (и опережая остальных туристов) с сыр-
ным багетом в руке / зубах и реактивным шлейфом
крошек. Ваня был так целеустремлеен, что его даже
не проверили на предмет бомбы.

Семейные ценности

В музейном туалете ко мне приблизился симпа-

тичный парень арабской наружности и показал,
что у него стоит. Мы потоптались рядом, я тоже
показал хуй. Он предложил уединиться в кабине.
Но я все же решил не углублять знакомство. В другое
время не упустил бы шанса (и Ваню, конечно, позвал).
Но нас ждали родители, было как-то нелепо. Только
потом вспомнил, что подобный эпизод был в «Queer
as Folk», горькой книге гей-жизни.
 Дела

На рабочем столе регулярно собирается стопка жел-

той и развлекательной прессы. В ней часто попадают-
ся вкладки с наклейками – обычно их откладывают
себе попсовые девочки и сентиментальные старуш-
ки – бабочки и котики, Санта-Клаусы, звездочки,
ленточки и т. п. Ну и я тоже собираю.
268 Когда я пишу деловое письмо (бывает, выписы-
ваю лицензии или счета), обязательно наклеиваю
какую-нибудь ерунду, хотя бы в уголок. Пока кол-
леги / партнеры не жаловались. Но замечать тоже
упорно не хотят.

Про баню

В сауне нашего спорткомплекса есть не слишком

горячая турецкая парная. Из-за ограниченной ви-
димости это самое подходящее место для петтинга.
Сексом, как таковым, занимаются в солярии или од-
ной из душевых, но я до сих пор не верил, что это
практикуют и смешанные пары. Мужчинам вообще
до некоторой степени просто.
Вчера было много красивых людей и витало
эротическое напряжение. Я уже раз кончил в душе,
но было мало. Когда в клубах пара изчезли двое сим-
патичных парней, я шагнул за ними. Глаза привыкли
к полумраку. Я увидел красивые, ухоженные ноги,
полусогнутые в коленях. Их обладатель, должно
быть, лежал на спине. Меня, судя по всему, тоже
заметили и оценили. Лежащий стал поглаживать
себя. А вскоре совсем демонстративно ласкать – да,
да, именно там, между.
 Я передвинулся поближе, чтобы разглядеть, ка-
кой у него хуй. Ну и свой стояк показать. Но тень
колена скрывала от меня самое интересное. Тогда
я передвинулся практически вплотную и провел
по коленке ладонью.
Коленка отклонилась в сторону. Пар немного
развеялся. Хуя не было. Зато чуть дальше наличест-
вовала женская грудь. Ее обладательница теперь
269
теребила пальцами сосок. Лица я все еще не мог раз-
глядеть, но это был крепкий и немного мужеподоб-
ный экземпляр человеческой самки. А не хрупкий
и чуть женоподобный самец.

Транссиб-2

Ваня рассказал по телефону из Нюрнберга, что рису-

ет какой-то девушке схему, как лучше делать массаж
простаты ее другу. Поздно вечером мне было не избе-
жать встречи с нашим общим андрогинным любов-
ником – мальчиком способным и добрым, если бы он
только не совал в себя все подряд и не терроризиро-
вал звонками. Но, к счастью, я вспомнил, что у на-
шей новой подруги Марины новоселье и спрятаться
от анальной секс-машины можно там. Что сказать,
Марина прекрасна. Новое жилье в Шанце, недалеко
от «Красной флоры», – тоже.
Друг Марины усаживал меня на коленки. Говорил,
что нисколечки не бисексуал и не зоофил, только
курнул.
Я как-то уже делился, что на каждой немецкой
вечеринке обязательно будет кто-то с мечтой про-
ехать по Транссибу «из Китая в Москву». Матрица
 на этот раз дала сбой. Со мной заговорил человек,
уже осуществивший подобный проект.
Природа за окном вагона оказалась однообразной,
но зато он кое-как, на смеси швабского, славянского
и языка жестов, всю дорогу общался с попутчиками.
В знак доверия они показали ему, что перевозят
в подошвах ботинок китайскую анашу. Носки и бо-
тинки при этом надо неделями не снимать, чтобы
270 даже обученным собакам не хотелось приближаться.

Микстюте

Покупаешь у продавца на углу пакетик или box с ку-

сочками картошки, рыбы, креветок – все жирное,
из фритюра, еще и залито майонезом, но поддеваешь
на ходу руками, обжигаешься, пачкаешься, роня-
ешь – на набережной среди ноябрьской сырости.
Радость.

Будни

Сравнительным страноведением и репортажами мо-

гут заниматься только те, кто провел в новой стране
или городе меньше двух-трех лет. (Голованов добро-
вольно прекратил писать про космические старты –
когда обвыкся.) Утром я выбираю маршрут, чтобы по-
дольше пройти пешком у воды, и пытаюсь вспомнить,
на что обращал внимание раньше. Чем хотелось
делиться – звонить по нескольку раз в день родным
и друзьям в Россию. Вот единственная кондитер-
ская, в которой бывают францбретхен с яблоками,
фундуком, красной смородиной – и еще несколько
вариантов, хотя жанр обязывает только корицу и са-
хар. Раньше я бы добавил к описанию справку о том,
что французские булки изобрели в 1812 году именно
в Гамбурге, пытаясь воспроизвести французские
(по происхождению, правда, венские) круассаны.
А теперь мне почему-то лень. Да и запахи кофе, кон-
дитерских, сдобы стали обычными.
На набережной Альстера стройка нового мет-
ро. Рабочий разматывает какой-то кабель. Очки 271
в стильной оправе, аккуратно уложенные волосы.
Наверняка завтракал в той самой кондитерской,
читая газету о выборах.
Из средней руки виллы – таких в Ротербауме, где
я работаю, немало – выходит пожилая женщина
в мехах. Садится на старенький велосипед и катит
по своим делам. Подобные моменты. Поменялась
перспектива, их почти не замечаешь.
Банк прислал мне совсем новую пластиковую
карту вместо выданной всего за пару недель до это-
го. Я заподозрил преступный умысел и позвонил
клерку. Тот сразу содержательно отреагировал: «Ах,
получили новую карту? Разрежьте ее ножницами
и выбросьте».

Жизнь духа

Возвращались на велосипедах домой по темноте.

Ваня увлеченно говорил о Кашине и Башакове. Вы-
ехал на встречную. Я закричал: бери правее… Кое-
как разминулся с встречным автомобилем.
Выезжаем на угол Тальштрассе и Шмукштрас-
се – место печальное и темное. Перед кофейней
стоят трое альмодоварского вида трансов. Ваня
 продолжает свой монолог, не переводя взгляда от ка-
фе: «А вот у трансух, мне кажется, не жизнь, а просто
жизнь духа… Девочки мои!..» Я не успеваю ответить,
потому что Ванин велосипед в этот момент вписы-
вается в ограждение (тип «труба железная») между
тротуаром и проезжей частью.
Руль, тормоза, переключение передач – силь-
но всмятку, но телесных повреждений, слава богу,
272 никаких.

Юность мира

За считаные минуты договорился в чате о встрече

с турецким парнем. Тот сказал, что футфетишист
и прямо сейчас хочет. Ваня был не против, потому
что любит массаж ног. Мы только поспорили, сто-
ит ли перед встречей принимать душ или ему будет
приятнее так.
Турок сразу объяснил, что, вообще-то, не гей,
поэтому его нельзя касаться и целовать. Тогда мы
просто сели на диван и вытянули пятки. Сначала он
трогал и нюхал носки, потом снял их.
Только я сказал: «Ваня, это не очень эротично,
и я щекотки боюсь», – как меня укусили за большой
палец ноги. Я подскочил и начал нервно хихикать.
Сошлись на том, что парень будет нас облизывать
по крайней мере раздевшись. С паршивой овцы,
как говорится… Я приготовился, правда, к дальней-
шим укусам и щекотке, но стоило на турка поставить
голые пятки, как он сразу забился в конвульсиях
оргазма.
«Бывают же настоящие извращенцы. А что из не-
го еще вырастет?» – укоризненно произнес я, когда
за гостем захлопнулась дверь. Между прочим, гостю
было восемнадцать лет и три месяца, я проверил
на входе документы.

Имбирь

Что так огорчает в иных приятельствах и дружбах,

что я физически начинаю болеть, – когда делят лю- 273
дей или пытаются выстроить табель о рангах окру-
жающих. «Я более близкий друг, зачем ты сегодня
встречаешься с N», «почему две недели не звонил,
мы же друзья» и подобные – цитаты неточные и ни-
какой персональной конкретики, все это автомати-
чески отодвигает «от», а не приближает «к», верно?
Собственно, меня начинает тревожить, даже ес-
ли кто-то часто и с большим пафосом перебирает
производные слова «дружба» – жди какой-то беды,
подсказывает опыт.
Дух вроде бы дышит где хочет. Но мне недавно
всерьез сказали, что дружба (теперь цитата точная)
устанавливается по договоренности и по догово-
ренности же прерывается. Видимо, мои взгляды
устарели.
Нужно бы в общих словах написать об эмоцио-
нальных горках и ямках, а потом перейти к насто-
ящему биографическому материалу – вроде того,
что вчера я смотрел, как на мелководье играли мор-
ские свиньи, мелкие северные дельфины, но лучше
разнести темы. Вообще, грех жаловаться на межлич-
ностное: на голову сваливаются замечательные люди.
И старые друзья с их теплотой здесь, и, с позволения
сказать, среднесрочные. А Ваня придумал от легкой
простуды чай с шиповником, имбирем и тмином.
 Мумия

Темнеет, на улице играют дети лет семи, пара белоку-

рых, пара мулатов с дредлоками. Прохожу мимо – пря-
чутся в кусты, оттуда зловеееещим голосом раздается
мне вслед: «Wer traut sich einen Toten auszugraben?» –
«Кто… решится… раскопать… мертвецаааа?»
Это откуда цитата?
274 У нас с Ваней деликатные соседи. Недавно на лест-
нице меня остановил Инго и спросил, почему мы так
часто пользуемся кофемолкой – и утром, и вечером,
и ночью? Меня это удивило, поскольку, да, кофе мы
пьем много, но машина у нас тихая. А кофемолка
ручная, для особенных случаев. Ваня предположил,
что Инго хотел обратить внимание на что-то другое.
Сегодня я сам на всякий случай спросил другую
соседку, фрау Бооле, не слышит ли она чего. Сосед-
ка посмотрела куда-то вниз и сказала, что слышит,
хотя, наверное, не кофеварку; но нас это совсем
не должно смущать.

Зоология

Ваня на неделю уехал в Тверь. В самовоспитательных

целях – если на кухне немытая посуда – беру себе
нелюбимую кружку со свиньей (правда, других чис-
тых и не остается, момент преодоления скромный).
Вспомнил, что во времена школьного выпуска од-
на одноклассница растолстела. Родная мать стала на-
зывать ее не иначе как «коровушкой». Девочке было
обидно, но она терпела. Тогда мама стала приносить
в квартиру всевозможных коров – плюшевых, плас-
тмассовых, керамических. Больше того – вырезать
из журналов и книжек картинки буренок и раскле-
ивать по стенам и потолку. Девочка сначала хотела
уйти из дома, но потом просто похудела, как-то у нее
само собой получилось.
Ужасаюсь и восхищаюсь личностью матери.

Автобусы
275
Ни одна народность не ведет себя в чужой стране
так, как русские-постсоветские. Я имею в виду не то,
что они харкают и бросают бумажки, а отношение
к соседям. Мусульмане или темнокожие, не говоря
о других, чувствуют себя в Европе гостями – это,
разумеется, лишь мой личный опыт, фрагментарный
и поверхностный. Русские чувствуют себя, по умол-
чанию, хозяевами дома.
Навеяно эпизодом поездки Кёльн–Брюссель. Са-
димся в автобус – представляете себе, как это: дешево
и сердито, иностранцы, студенты, разговоры о жиз-
ни, – почти все места заняты, двойных не осталось.
Но на самом заднем плане – мужчина и женщина,
у них вольно, разложили сумки, вытянули ноги –
вдвоем на целый ряд из пяти кресел. Женщина
держит русскую газету. Спрашиваем, едут ли они
одни (да, больше никого), и садимся рядом. Автобус
трогается. Я кладу руку Ване на плечо – жест совер-
шенно невинный, – и тут мужик, так себе мужик,
в растянутых на коленях брюках, открывает пасть:
«Пацаны, вы чо, педики?» – «У вас какие-то пробле-
мы?» – Ваня резко подскакивает, я пытаюсь смягчить
реплику: «Мы вам чем-то помешали?»
Мужик тычет пальцами и дышит вонью: «Мы
были раньше и заняли места. Вы пришли, сели сюда
 и непотребством занимаетесь, у меня жена смотреть
не может… Идите к водителю!»
Тут мы с Ваней срываемся. Я повышаю голос
и прошу показать резервацию на весь ряд, если им
действительно принадлежат пять мест. Ваня ин-
тересуется, почему жене соотечественника можно
разуться и разлечься на два места. В ход идут слова
покрепче. Мужик гнет пальцы и отбрыкивается,
276 но начинает нервничать. В общем, мы не только
остаемся на своих местах (другие варианты и не рас-
сматривались), но пара еще и отодвигается от нас,
освобождая буферную зону. На выходе мужик даже
промямлил что-то вроде извинения: мол, устали
с женой и перенервничали.
Исход довольно прогрессивный, но я не строю
иллюзий, что мы «победили» лишь потому, что были
сильней. И вокруг были нормальные, неозлоблен-
ные люди – среди которых и поляки, и африканцы,
не говоря о немцах-бельгийцах.
Этот эпизод далеко не первый. И если бы дело
ограничивалось банальной гомофобией! Наш сооте-
чественник прекрасно осведомлен, как обустроить
Россию, Грузию, Германию, кто с кем должен спать,
что носить, сколько платить и т. д. И чем больше зна-
ний, тем чаще похож на жирного скота с гнилыми
зубами. Простите, вырвалось.

Московские голубые

У нас снова были гости. Московский стиль – это

постоянно говорить о деньгах & марках одежды.
Причем покровительственные советы «надо учиться
зарабатывать» и сочувственные реплики «как вы тут
может жить на эти гроши» органически сочетаются
с уверенностью, что в кафе за ужин заплатит другая
сторона.
Хотя это ладно, можно списать на вредную среду
обитания. Но вот когда мы проплываем на паро-
ме возле доков, в которых красят сухогруз – уже
стемнело, зрелище совершенно фантастическое
и по масштабу, и в каждой детали, – а гости горо-
да уткнулись в свои коммуникаторы и не смотрят
по сторонам… Вот это – в моих глазах – разочаро- 277
вывает куда сильнее.
Не подумайте, что я на кого-то лично обижен.
Антропологически было интересно, развлекло.
Справедливости ради надо сказать, что у меня
есть прекрасные московские друзья, о которых я могу
рассказать (и рассказываю) только приятное.

Первое лицо

На тему самооценки. Читаю заметки друга, вер-

нувшегося из Гамбурга. Глаза выхватывают первые
строки: «Об этом я еще буду рассказывать своим
внукам…» Как лестно, думаю я сразу. Не иначе, будет
рассказывать внукам о нас с Ваней. Чего ждать в сле-
дующем абзаце? Новые Марк Шагал и Уинстон Оден?..
Но, конечно, я рано задрал нос. Друг написал,
что ходил в Гамбурге на концерт великой Кайли
Миноуг.

Их нравы

У нас все-таки невероятно прогрессивный бас-

сейн. Вчера в душевой спортивного сложения па-
рень с легким вызовом публике (и полуэрекцией)
 намыливал и брил яйца. Я мыл волосы и не очень
внимательно смотрел. Смыл шампунь, открыл глаза –
еще у двоих стояло. Наверное, у них этим не окон-
чилось.

Реплика

278 «Только не надо в меня ничего совать, я просто так

прилег!»

Статистика

До конца лета у нас в общей сложности 15–20 дней

(> 50 % времени) квартируются разные гости. За ме-
сяц дома в среднем выпивается тридцать бутылок
красного, десять пива (скромно), две рома (коктейли,
пунш), одна водки.

Голод

Ночью Ваня, как это уже бывало, встал порисовать

и, наверное, почитать форумы kidpix и all_drawings.
Утром я обнаружил на столе в открытом состоянии:
бутылку белого вина, мед натуральный, оливы с чес-
ноком. Еще я уверен, что он съел из холодильника
копченую рыбу, но мне не хватает доказательств.
К слову, немцы так любят Фридриха Шиллера
и его романтическую прическу, что называют «ло-
конами Шиллера» брюшки колючей акулы, кат-
рана – они при копчении завиваются светлыми
кудряшками.
 Вечер и утро

Вчера в душевой после спорта со мной и Ваней мыл-

ся лысый качок с вытатуированными на ляжках
кружевными чулками. Мне подумалось, что вот
он, современный вариант подвига веригоношения.
По пути домой нас накрыла гроза, но под козырь-
ком дома на углу Шанце ее получилось переждать –
в тесном обществе еще дюжины трогательно растре- 279
панных велосипедистов. Кроме того, через десять
метров ливня в пластиковом кафе еще не кончились
кофе и торты с печеными яблоками. В помещение
не хотелось, было так красиво сидеть на земле перед
завесой дождя и смотреть, как небо расщепляется
молниями по контуру телебашни. Это была самая
вкусная выпечка за последнее время.
Постфактум утренний секс обычно проклинаю я.
Но сегодня еще и Ваня. Он опоздал на электричку
в Киль и пропускает важный семинар.
Независимо от того, завтракал ли я уже дома,
на работе меня первым делом тянет на кухню
за кружкой кофе, сваренного фрау Бурмайстер. Ина-
че все валится из рук.

Exegi monumentum

А как вы складываете и сортируете носки? Я у ко-

го-то позаимствовал упрощенный вариант, один
наполовину в другой. Ваня с его склонностью к край-
ностям раньше либо не складывал совсем, либо
трудоемко совмещал каждую пару так, чтобы можно
было вывернуть верхний и получить идеальный
пирожок.
 «Ты заслужил памятник за этот метод», – призна-
ется Ваня после стирки. «Тогда уж человек, который
меня этому научил!» – «Кто был он?» – «Любовник
какой-то, не помню…» – «Памятник неизвестному
любовнику!»
Решили воздвигнуть. За инновации, полезные
привычки и вообще жизненный опыт.

280
Пляж-2

Озерное: 5 мая в Боберге, ровно через год и на том же

месте, мне снова явился Густав Ашенбах. Вечно
молодой, говорящий парадоксами.
Морское: собирал и относил в воду выброшенных
на берег морских звезд. Но убедился, что для спа-
сательной акции в темноте на десять километров
берега моих сил не хватит. Странные существа: рот,
он же животик, с извивающимися ручками.
Археологическое: обнаружил в полях круговой
вал германской крепости времен кесаря Августа.
О нем знают даже не все местные. Место дивное.
Хорошо видно на спутниковых картах.
Эротика: мы с Ваней набегались у кромки воды
и отправились гулять в дюны. Там на нас погляды-
вал хорошо сохранившийся мужчина («консерва»
говорят сейчас про таких, имея в виду, что возраст
уже к сорока, но старение каким-то образом при-
остановлено). Мы немного пообщались о пустяках,
причем мужчина стоял на коленках почти в мура-
вейнике. Сегодня проверил в Сети, знаменитый
актер.
Я люблю Ваню. Однажды он спросил, что бы я де-
лал без него, – и сам же ответил: то же самое, лишь
без него. И ведь вот, с ним все становится гораздо
лучше. А без него какая-то фигня.

Эволюция

Пару лет назад мальчики встречали меня в каждый

приезд на родину практически у трапа самолета. Ка-
лендарь встреч был жестко расписан. Встречающие 281
интересовались моим творчеством, щедро одаривали
комплиментами внешность и без промедления шли
на сексуальный контакт.
Но с тех пор, как я перестал быть завидным же-
нихом, все поменялось. Последним гвоздем в кол-
лективный гроб юношей, видимо, стало известие
о том, что у нас с Ваней есть идеальный любовник.
То есть даже эта роль уже занята.
Эх, а я думал, что они действительно интересо-
вались моими стихами. Дурацкие, значит, у меня
стихи были.

Дамба

Утром несколько раз строились и менялись планы,

в час дня было принято решение, а в два с велоси-
педом и рюкзаком я сидел в поезде. Завтра сюда
из Киля подтянется Ваня. Мы уже пили чай в саду
с хозяином острова.
Ездить на Сильт-Зильт стоило бы хотя бы ради
дороги. Поезд пересекает светящиеся поля рапса,
над которыми крутятся белые и голубые ветряки.
А потом слева и справа оказывается вода, море. На-
ступает что-то вроде невесомости. Десять минут
 поезд идет по дамбе Гинденбурга. До 1927 года на ос-
тров можно было попасть только на корабле. Здесь
мелководье, но проект и без того оказался почти
неподъемным. (Вот почему рухнула Веймарская
республика.) Полторы тысячи рабочих потратили
на сооружение насыпи четыре года. И по ней про-
ложена лишь эта железнодорожная ветка.
Мы оказались в вагоне вдвоем, я и велосипед.
282 И меня еще никогда не посещало ощущение, что во-
круг мультфильм Миядзаки.

Привычки

Девушка лет двадцати, в мятой ярко-зеленой кур-

тке – перед прилавком в кондитерской рассеянно
обращается к продавщице:
– Мне не удалось сопоставить (zuordnen!), к ка-
кой разновидности торта относится вывешенный
на передней стороне прилавка ценник… – Далее
несколько придаточных, которые я от удивления
прослушал (…) – Но я бы, пожалуй, не отказала себе
в (…) – Собственно, заказ.
Продавщица с интонацией заботливой бабушки
отвечает после заминки что-то вроде: «Ну… вы спра-
шивайте, спрашивайте у нас, если чего непонятно,
мы, чай, не звери лютые».
В немецком языке помимо чудовищного бюро-
кратического наречия (и разговорной лайт-версии)
существует такое прекрасное явление, как «эсте-
тендойч». Узнать его можно по повествовательным
и сослагательным глагольным формам. Девушки, го-
ворящие на эстетендойч, вызывают у меня симпатию,
граничащую с преклонением. Такова Лиза Керхер.
 ***

В привыкании к чему-то одному есть не только

переход на автоматизм восприятия. Возвращаясь
в полюбившийся город, я селюсь в том же отеле,
что и раньше.
Ужинать несколько раз на неделе или заказывать
еду в одном и том же заведении Альтоны, регу-
лярно и несколько монотонно заниматься спор- 283
том, да, наконец, вести дневник – все это создает
дополнительные ребра прочности. Закон легко-
сти не противоречит закону трудности. Смешное:
я размышлял об этом вчера, когда на автопилоте
повернул велосипед в ту улицу, по которой час-
то ездил раньше, а не туда, куда мне было нуж-
но. Гамбург с его проездами, парками, каналами,
велосипедными дорожками я знаю лучше свое-
го родного города, и на его карте есть несколько
силовых линий. Направляющих или магнитных,
к которым «липнешь», когда ноги сами привычно
несут тебя.

Калокагатия

До двадцати лет можно ровным счетом ничего не де-

лать, лишь немного направлять рост: много гулять,
например. Ну а если к этому добавить чуть-чуть
спорта, то получаем на выходе практически совер-
шенного совершеннолетнего человека.
До двадцати пяти окончательно закладывается
фигура. Если в это время много сидеть на месте, пить
пиво или жрать сладкое, у мужчины появляются
животик и сутулая спина. А также пористая кожа,
 запах изо рта и комплекс несостоявшегося мачо.
Большинство русских мужчин, простите обобщение,
не справляются с этим переходом и в двадцать пять
выглядят уже так, как будто прошли земную жизнь
до половины. Да так оно и есть, если верить расчетам
ожидаемой продолжительности жизни.
С двадцати пяти уже нужно последовательно на-
прягать себя, если не тренировками, то, по возмож-
284 ности, активным образом жизни. Что-то рациональ-
ное есть в совете моего тренера: не присаживаться,
если можно постоять, – в транспорте, дома, везде…
Как минимум, пять часов в неделю физической ак-
тивности. Хотя бы ходить по лестнице. Есть, правда,
фракция, которая утверждает, что достаточно лишь
правильно питаться и поддерживать душевную гар-
монию. Отчасти они правы, но и мужчины и жен-
щины, поддерживающие такой образ жизни после
двадцати пяти, постепенно становятся мягкими
и дряблыми. И в итоге, не справляются с последу-
ющей трансформацией.
В тридцать и у обывателей и у порнозвезд изче-
зает мальчишеская свежесть. Если вы еще вери-
те в вечную юность, отыщите непостановочные
фотографии какой-нибудь звезды, хотя бы Орландо
Блюма. Но у мужчины, который морально пригото-
вился к решительному этапу, появляется прекрасная
возможность задержаться десять-пятнадцать лет
на плато зрелости. Начиная с тридцати требуется:
а) высыпаться; б) не жрать жирного; в) умерить
вредные привычки; г) не нервничать; д) как ми-
нимум, три-четыре раза в неделю по-настояще-
му заниматься спортом; е) следить в оставшееся
время за осанкой. Но все это, по большому счету,
не настолько сложно. А наградой герою (помимо
всяких социальных бонусов) становится невооб-
разимый раньше – качественно и количественно –
секс.
Мне пока не хватает эмпирических знаний о том,
что начинается после сорока, сорока пяти… Но это
дело наживное. Прошу не принимать выкладки се-
рьезно. Я лишь выписал пару моментов недавней
дружеской болтовни.
285

Акцент

Мы, русские (или русскоговорящие), довольно не-

терпимы к тому, что кто-то живет среди нас и что-то
неправильно выговаривает или, скажем, перевирает
падежи. Половина шуток в нашем кинематогра-
фе основана на высмеивании – то добродушном,
то желчном – кавказского акцента и украинских
диалектизмов. Даже уважаемая Татьяна Толстая –
дело было пару лет назад – на встрече с читате-
лями в Гамбурге прошлась катком по слависту,
задавшему ей вполне понятный вопрос, но не без-
упречно выговаривавшему русские «(в)ы» и прочие
трудные звуки.
То есть доходит до того, что мы отталкиваем тех,
кто полюбил наш язык. Или просто по каким-то ко-
рыстным причинам хочет им владеть. Я вспомнил
о встрече с Толстой, потому что у нас на работе только
что провел замечательный семинар по ПО специ-
алист курдско-иранских кровей. У него богатый
и бойкий немецкий, только произношение с экзо-
тической горчинкой.
Славянский акцент, кстати, – один из самых едких
и узнаваемых.
 Подъем

Ваня ходит на фотокурс, проявляет пленки и раз-

бирает старые фотоаппараты. Сегодня проснулся
в шесть утра и вытащил меня фотографировать вниз,
к реке. Я старался не зевать в объектив. Замерзли
и зашли позавтракать в новооткрытое кафе. Мимо
нас проплыла в док какая-то круизная «Аида», мет-
286 ров триста длиной. Кофе оказался монументальным,
а в бублике (или бейгле?) помимо предполагавших-
ся речных креветок обнаружились еще и два вида
салата, ростки бамбука, авокадо, паприка, жгучий
перец, сыр и творог.
После этого я стал замечать то, чего не видел
раньше. Например, что на прогулке с собакой сосед
грызет яблоко и запивает его кока-колой.

Долго и занудно про это

Ночной секс довольно груб и безыскусен. Просну-

лись и начали тыкаться друг в друга. Или двигались
сквозь дрему – и забыли наутро, что произошло.
Просыпаешься после восьми часов сна как после
четырех, на смятой постели: распухшие губы, мо-
лочная кислота в мышцах. И только догадываешься,
что это было. Ночной секс прекрасен как очищенная
от примесей похоть. Случайные мужчины шепчут,
распаляясь ночью, то, чего никогда не скажут днем.
Заслуженный only top трясется от возбуждения
и просит, чтобы его грубо отымели. Но, конечно,
как и в любое время суток, лучше всего секс с люби-
мым человеком. Тела влюбленных живут по ночам
независимо от их душ, вольно сплетаются, сближа-
ются и отталкиваются в магнитном поле влечения.
 Утро – это секс light, самый одухотворенный и до-
верительный, вопреки несобранности и несвежести.
Или именно благодаря им: только ранним утром, пе-
ред походом в душ, мужчины пахнут по-настоящему.
Утренний секс может растянуться на несколько ча-
сов – и ради этого иногда стоит опаздывать на работу.
Связки и мышцы тел утром натянуты до предела.
И только утренний секс в постели с чужим челове-
ком – измена. Наверное, понятно почему. 287
Днем, когда голова безнадежно занята тысячей
мыслей и дел, сексу не получается отдаться полно-
стью. Но поскольку организм работает на самых
высоких оборотах, секс получается качественный,
классический по всем параметрам. Положения тел
в пространстве и относительно друг друга управля-
ются скорее рассудком, нежели вдохновением. Секс
днем – это подпитка в пути. А секс вечером – растрата
сил. Но любой отдых, вопреки убеждению, состоит
не в том, чтобы копить силы, а в том, чтобы разбра-
сываться и рассеивать свое тепло в окружающий
космос. Если меня навскидку спросить, я отвечу,
что лучше всего для секса подходит вечер. Первый
заход – перед ужином, чтобы усилить аппетит,
и второй – на сон, чтобы лучше спалось. Пока в три
ночи снова не начнется: горячее дыхание, возня,
сопротивление.

§1–2

1. Вот как в нашем сообществе прошел слух о Ва-

ниной исключительности. Знакомый рассказывал
в чате о своем друге, что он, мол, 24 * 7. Оказывается,
это такое новое явление в русском языке (например:
 работать 24 часа в сутки 7 дней в неделю). Одна-
ко в тот момент я был не очень уверен, что понял
правильно. И поинтересовался на всякий случай
небрежно: «Что, и у твоего тоже?» Ну а потом эта
(изначально не вполне достоверная, прошу обратить
внимание!) информация обросла клюквой.
2. В течении дня нужно несколько раз помянуть
добрым словом в разных документах фрау по имени
288 Mariella Ahrens. Каждый раз допускаю какую-ни-
будь ошибку. Обнаруживаю, распечатывая письмо
или отправляя мейл. Кто-то наслал порчу, не иначе.
Но, положа руку на сердце, нужно менять в немецком
языке систему. Потому что когда в наличии четыре
знакомых Штефана, не считая звезды спорта Штефа-
на Эффенберга, и пишутся они так: Stephan, Steffen,
Stefan, Stephen, причем все обидчивые, – жизнь ста-
новится каждодневным экзаменом. Но эта жалоба
вообще-то лишь для того, чтобы в тень ушел преды-
дущий абзац про члены: запоминается последнее.

Пропал мальчик

Пропал мальчик, зовут Мэтт. Если до него дозво-

ниться, говорит, что мы с Ваней суки (аршлохи) и он
больше не хочет нас видеть. Правда, нежно очень го-
ворит. И добавляет: «Ну, может быть, через выходные».
Предположение по многим признакам подтвер-
дилось: Лучшая Подруга промыла мальчику мозги.
Мы с Ваней – распущенные старые козлы (даром
что сама подруга будет постарше нас), пользующи-
еся Мэттом. Поэтому не надо с нами ходить в кино,
бассейн и на выставку Макса Эрнста. Лучше уделять
больше времени самой Лучшей Подруге, которая
не подведет, не обидит, поймет. А тут еще и красивую
куртку подарила.
В одном из отсмотренных на гей-кинофестивале
фильмов действие разыгрывается в швейцарской глу-
бинке. Юный механик Юлиан любит машины, горы
и аккордеон. «Открывается» он лишь своей лучшей
подруге. Из сочувствия или по другим причинам та
подстраивает ему встречу с карикатурным пидора-
сом из города. Дело доходит до постели, но у Юлиана 289
ничего не получается. В спальню врывается подруга.
Во время разбора полетов она заявляет, что уверена:
Юлиан – не голубой.
Дорогие геи, приобретая на птичьем рынке Луч-
шую Подругу, убедитесь, что у нее нет клыков и же-
лез для распрыскивания серной кислоты. Дорогие
лесбиянки, и вы берегитесь Лучших Друзей.

Потребительская корзина

Ваня не даст соврать, что все так и было. Утром

по магазину метался бородатый мужик и спрашивал
каждого покупателя, где ему найти картофельный
салат. Наконец, его перенаправили к сотруднику,
который с серьезнейшим видом указал, как пройти
к нужной полке.
Снова встретились в очереди перед кассой. Мужик
пританцовывал от нетерпения с банкой желанного
салата – традиционное немецкое блюдо из плохо
отваренной картошки и майонеза, еще и в самом
несъедобном варианте – с кусочками сала, – и (!)
бутылкой какого-то напитка, за которую ему, види-
мо, не терпелось приняться. Очередь не двигалась.
Тогда он открыл бутылку и жадно отхлебнул… Все
 увидели, что он пьет из горла. Самый что ни на есть
настоящий ирландский ликер «Бейлис». Если бы оче-
редь не тронулась с места, он бы и салатом закусил.

Канал

Занятно, что я практически никогда не выпиваю

290 лишнего, исключений два – домашнее вино с че-
боксарской родней и шипучка на Альстере во время
бала прессы. На этот раз отправился домой пешком,
проветриться, по каналу. Было безлюдно. Изрядно
прошел, встал на парапет и стал ссать в воду. И тут со-
всем рядом раздалось робкое: «Извините?..» На про-
тяжении необитаемой набережной между ратушей
и Эльбой я нашел единственный пятачок, на котором
сидело двое рыбаков. Встал к ним вплотную и еще по-
мочился на поплавки. Чем руководствовался мой
внутренний навигатор – загадка.

Вода

Ваня в командировке, я плавал вчера и позавчера

поздно вечером. Почти никого не было, ночь тиха,
над открытым бассейном клубится пар. Никто не ме-
шает, но и красивых мужчин маловато. Недавно мы
с Ваней раскрутили парня прямо в общей душевой.
Правда, окончательно отстреляться уединились
в кабины для переодевания.
По спорткомплексу дефилировал дедушка, лет
семидесяти, в женском купальнике с накладками
на месте бюста. В руках он держал сумочку с блест-
ками. Я подумал, что это глюк, но позже мы еще раз
пересеклись в раздевалке. Дедушка натягивал лео-
пардовые лосины и сапоги на высоком каблуке.
Это – специфика нашей части города.
Ваня позвонил с автобана и сказал, что на автоза-
правке ему отсосал дальнобойщик. Я сразу вспомнил
портовую стоянку грузовиков, запах дизеля и пота,
нетерпеливые руки, – мой случайный знакомый
перевозбудился и кончил тогда, едва разобравшись
с презервативом. Но на моей памяти еще не слу- 291
чалось, чтобы суровые мужики сами предлагали
отсосать или чтобы я их выебал в жопу.
Ваня мой герой.

12

Чтобы не гадать в будущем, было ли, например, в год

солнечной активности 300 или 500 спартанцев, за-
веден реестр. Веду я его, по понятным соображе-
ниям, на чувашском языке, но стенографическим
шрифтом. Поэтому вероятность потери информации
минимальна.
Должен сказать, что мы с Ваней живем, вопреки
слухам, удивительно целомудренно. У нас набирает-
ся всего дюжина общих любовников. (И лишь один
из них идеален – не сексуальный партнер, а скорее
инцестуальный брат.) Видимо, все объясняется не-
осознанным стремлением к красивым числам.

Числа

Немецкие числительные – это мрак, все, навер-

ное, знают. Про себя я долго произносил все эти
 zweitausendsiebenhundertzweiundachtzig по-русски.
В быту – первое, что приходит в голову – это касалось
запоминания номеров телефонов. Только не спра-
шивайте, пожалуйста, в сотый раз, «на каком языке
думаешь», – естессно, на котором в конкретной ситу-
ации говорю. Лишь диктуя кому-то телефон или но-
мер банковского счета, я до сих пор притормаживал:
циферки мысленно записывались на мысленный
292 лист бумаги, а уже с него зачитывались по-немецки.
Так вот, на седьмом году жизни в Германии (что ин-
тересно – и гражданство теперь можно запрашивать)
я стал вставлять в русскую речь немецкие цифры.
Натыкаясь в тексте на 2782, долго соображаю, как это
будет на родном языке.
Похоже, на переключении цифрового регистра
в голове стоит какая-то очень тугая и залипающая
кнопка.

Мойн

Вы замечали, что на приветствие чаще всего авто-

матически отвечают тем же приветствием, будь это
«добрый вечер» рано утром? Уже скучно перепрове-
рять, но местный репертуар довольно разнообразен:
Hi – позволительно всем до предпенсионного воз-
раста, вносит неформальный элемент.
Hallo, привет – в нашей местности разрешает-
ся и малознакомым людям: сфера обслуживания,
чиновники. Вносит оттенок радости неожиданной
встречи. Hallöchen – «приветики», очень развязно.
Guten Morgen, Guten Tag, Guten Abend – длинные
формы подчеркивают важность приветствия, поэто-
му звучат чуть формальнее / уважительнее.
 Morgen, Abend – усеченные приветствия на ходу.
Спросонья или засыпая – недовольные «na Morgen»,
«na Abend».
Tach! <тах, почти «тахь»> – универсальное па-
нибратское приветствие в северной части Германии.
Mahlzeit <мальцайт> – приветствие в обед, сов-
мещенное с пожеланием приятного аппетита, ис-
торически от «благословенна трапеза». Несколько
вульгарно. 293
Servus – говорю я при встрече коллеге, приехав-
шему из Австрии. Из уважения.
Grüß Gott – приветствие в бухгалтерии (главная
из Баварии).
Ahoi! <ахой> – мне лично редко встречается,
но распространено, особенно по Рейну и в преддве-
рии карнавала. Вроде бы от сигнального английского
«a hoy» на флоте. Множество версий произношения
и написания.
Moin! – самая главная и самая радушная форма
в Гамбурге, Гольштинии и у фризов (также на флоте)
в любое время суток (moi не связано с утром, это
лишь фризское и нижнемецкое «распрекрасный»).
Изменяется по числу, чего часто не знают приезжие.
Обращение к группе – Moinsen!
Moinsen – кстати, и более ласковая форма ответа.
И, по обстоятельствам, ироническое приветствие
(нашкодившему ребенку).
Moin-Moin (дважды) – чуть сильнее выдает бли-
зость к рабоче-крестьянскому классу. И чуть боль-
ше скороговоркой на ходу. Тоже в любое время су-
ток, хотя здесь второй «мойн» скорее всего возник
от фризского утра.
Ну и я всегда охотно рассказываю о типично гам-
бургском двойном или даже тройном приветствии
 Moin, Moin – Hummel, Hummel – Mors, Mors. Непро-
извольно, т. е. без инсценировки участниками его
не встречал, но история полезная. Вполне себе
исторический водонос Иоганн Вильгельм Бенц
(1787–1854) отличался скверным характером, к нему
прилепилось прозвище Хуммель, шмель. Возникло
оно не на совсем пустом месте: водонос поселился
в каморке старого солдата Даниеля Хуммеля. Когда
294 за нагруженным Иоганном, настоящее имя которого
все давно забыли и называли просто Ханс Хуммель,
бежали, дразнились и мешали дети, он орал: «Klei
mi am Mors!» Самый адекватный русский перевод:
«Пионеры, идите в жопу!» Это устоялось.

Appellatio

Идеальный любовник принадлежит не одному, а дво-

им. Все сочетания возможны с ним, вдвоем и втроем.
Благо, природа позаботилась о том, что и двое и трое
мужчин могут образовывать самые красивые формы
и формулы. По мере усложнения молекулы соедине-
ние, как известно, теряет стабильность. Но из трех
элементов еще можно создать нечто auf Dauer. Да,
первыми производными опытов неизбежно будут
щелочи или кислоты. Но искусные пчеловоды не бо-
ятся трудностей.
Идеальный любовник всегда готов уступить, сде-
лать шаг назад, в тень. Но именно эта его способность,
помноженная на тактичность и уважение к чувствам
другого, и делает подобный шаг лишним. В такие
минуты хочется его заласкать, положить посередине.
Просто любовник – кукла, которую можно гладить
или брать в руки. А идеальный берет сам – и это
получается, как будто так и должно быть. Если вы лю-
бите заниматься сексом перед камерой или зеркалом,
то можете себе представить обостренное чувство
присутствия и телесности. С идеальным любовником
оно многократно усиливается – при условии, раз-
умеется, что репрезентативная система настроена
на визуальный канал и/или кинестетику.
«Это начало конца» – знакомый написал мне
полное предостережений письмо, апеллируя среди 295
прочего к таким категориям, как мораль, верность,
семья. Я ответил, что moralapostel из него хреновый
и эта чушь прежде всего не подтверждена ни его
личным, ни книжным опытом. После этого он поин-
тересовался, не хотим ли мы, если дело обстоит так,
выебать этим вечером его. С моей / нашей стороны
последовал отказ, потому что теперь он проявил себя
как малодушный человек и конформист.
Уже не раз возникали дискуссии, должны ли от-
ношения двух мужчин копировать традиционную
семейную модель. Когда-то и я считал, что разница
между складами/укладами минимальна. Но мальчи-
ки сделаны из других материалов, и синтез – причем
нас интересуют реакции с бурным высвобождением
энергии – образует иные продукты.
Я люблю Ваню еще и потому, что он чуток. Потому
что он понимает законы взаимодействия. Все сбы-
лось по БГ. Вот идет мальчик, сквозь можжевеловый
ветер, сквозь пламя, чище которого нет. Мы начнем
с радости, и у нас будет идеальный любовник. А если
вам кажется, что это как-то уничижительно или не-
достойно звучит, представьте, что, в свою очередь,
и у того будут двое идеальных любовников. Разве это
не по-братски? Быть любовниками не стыдно. Стыдно
лишь то, что некрасиво и в чем нет ни капельки любви.
 Красное знамя

23 февраля можно вспомнить о защите и защитниках

отечества. Перед дипломом я проходил стажировку
(сам диплом был о другом) в редакции окружного
«Красного знамени». В газету тогда начали призывать
выпускников моей специальности. Первые двое,
поступившие в вуз на год раньше меня, оказались,
296 правда, поначалу в общих казармах, где их били
еще сильнее, чем остальных салаг. Лишь спустя ка-
кое-то время редактор получил для них через штаб
разрешение ночевать на матрацах в газетной подсоб-
ке. Ходить на построение нужно было по-прежнему,
но это была уже сносная по армейским меркам жизнь.
Газету набирали на линотипах (шел 1998-й год!)
солдатики из грамотных, методом одного пальца.
Набор по этой причине многократно правился и пе-
ределывался. Не хватало бумаги, для черновиков
выдавали то желтые архивные акты, то перфокарты.
Такой бедности не было даже в глубоких районках.
За работу среди дюжины сотрудников держались
и двое крепких журналистов, умудрявшихся порой
писать читабельные тексты. Но на 90 процентов
газета состояла из приказов и унылого официоза.
Я писал о военных училищах, библиотеках и во-
обще культуре. Однажды продавил на последнюю
полосу, в рубрику о воспитании, «Стихи о зим-
ней кампании» Бродского. Но рассказать хочу
не об этом, а о святая святых округа и окружной
газеты – письмах.
То, как они готовились в печать, было покрыто
тайной. Очевидно, что редакция получала немало
почты: от новобранцев и дедов, солдатских мате-
рей, народных умельцев, правдоискателей и прочих.
Но на выходе полоса с письмами всегда выглядела
стандартно. Одно письмо командиру от солдатской
матери Гороховой: «Спасибо, что воспитываете моего
сына настоящим мужчиной». Пара солдатских писем
о том, что кормят в частях сытно и разнообразно.
Пара писем в редакцию, проникнутых ностальгией
о СССР и правильному порядку. И наконец, для ожив-
ляжа, какое-нибудь письмо родителям под заго-
ловком «Скучаю по девушкам» или даже «Только 297
с сексом здесь не очень», по содержанию примерно
такое: «Здравствуйте, дорогие папа и мама. Не пе-
реживайте за меня. Здесь нет никакой дедовщины.
Старшие товарищи помогают нам. Кормят нас очень
вкусно и до отвала. Только с сексом здесь не очень».
Возможно, я раскрою страшный военный секрет.
В редакции было двадцать подборок такой «почты»,
согласованных со всеми заинтересованными ин-
станциями. Придумывала их сотрудница редакции
прапорщик Тат. Сатурина, – так, во всяком случае,
подписывались ее собственные заметки. Эти два-
дцать готовых и одобренных полос ротировались
в газете год, два, три… то ли это никому не бросалось
в глаза, то ли воспринималось как должное – не знаю.
С этим враньем и Тат. Сатуриной у меня и ассо-
циируется до сих пор день 23 февраля.

Hecht und Hengst

Любимый бреется – как будто чистит рыбу с мелкой

чешуей, судака или щуку.
Во сне часто все отзеркалено или переверну-
то – что-то с настройками импорта изображения.
В Новосибирске меняются местами левый и правый
 берег, четная и нечетная сторона улицы. Другие
города и страны до последнего времени снились
редко. Но сегодня я во сне открывал кафе на месте
книжного магазина возле метро, на торце нашей
Пальмальи, – может быть, Каннингем дает о себе
знать, – могу вспомнить мелкие детали, вплоть до то-
го, как выглядел договор аренды и как я подбирал
подходящие стулья.
298

Траектория

Над городом висел такой красивый туман, что я прос-

то должен был поехать на работу на велосипеде. Ваня
еще завтракал с гостем, который вечером перед этим
бросил жену, пришел к нам пить с горя водку и в ито-
ге лишился в каком-то смысле – через десять лет
после того, как с женщиной, – девственности (наутро
не жалел, хотя болеть после нас двоих у него должно
было сильно). Потом Ваня кое-как успел на поезд
в Киль, по университетским делам, обнаружил уже
там, что захватил не ту папку с документами, и вер-
нулся ближайшим поездом в Гамбург, зашел ко мне
в офис, откуда мы отправились обедать в турецко-
афганский ресторанчик, а потом – я продлил себе
на час перерыв – еще посидели в местной кофейне.
Ваня уехал на велосипеде, я вернулся к фотосессии
Ивонн Каттерфельд, которая будет играть Роми
Шнайдер, но ненадолго, потому что в город при-
ехали левые: Грегор Гизи, последний председатель
Партии демократического социализма и Оскар Ла-
фонтен, бывший председатель социал-демократов.
Мы с Ваней примчались в клуб «Фабрик» вовремя,
но уже не попали: у социалистов был полный аншлаг.
В толпе на улице преобладали длинноволосые и тату-
ированные молодые люди – в России они бы подались
в нацболы, – пожилых практически не было. Мы
постояли, целуясь, среди веселья и вполне кухон-
ных разговоров, позаглядывали в окна и поспорили
с секьюрити. Собрали пару брошюр у шныряющих
тут же зеленых агитаторов. Стало голодно, в местном
пролетарском заведении не было мест, я зачем-то по-
тащил Ваню в соседнюю дверь, в солярий. Там поле- 299
жали четверть часа, причем Ваня немного меньше
из-за клаустрофобии. Поиски еды в Альтоне ослож-
няются слишком широким национальным и прочим
репертуаром закусочных заведений, пристрастиями
и представлениями об уюте – муки выбора, – из-за че-
го, попетляв по улочкам, мы оказались-таки у тайцев.
Там Ване дали кокосовый суп с курицей, но когда
заметили ошибку – второй без мяса.
Пошатавшись между Альтонским вокзалом и рыб-
ным рынком, оказались уже в поздний час дома.
Сегодняшний день отчасти совпадает с вчераш-
ним, только гостя нет и митингуют не левые, а пра-
вые. Ваня в Киле, у меня «Токио Отель».

Ваши маленькие ножки трепетали

на паркете

На танцевальных сборищах и курсах танго, где бы-

вает Ваня, обычно имеется перепредложение кра-
сивых девушек. Некоторые из них такие изящные
и страстные, что способны растопить полярные льды.
Накануне к нам заглянула на бокал вина местная
хореографическая студентка. Маленькая и гибкая,
как обезьянка. Ее так и хотелось погладить.
 Ну вот, мы и перешли в какой-то момент вечера
к решительным действиям. И девушке нравилось
принимать ласки двух сильных мужчин. Но вскоре,
когда прелюдия уже почти перешла к чему-то более
сложной конфигурации, произошло следующее:
девушка, пытаясь, видимо, угодить нам обоим, це-
луясь и обнимаясь со мной, смогла перекрутиться
и одновременно захватить своими ступнями второй
300 хуй. Оказалось, что она владеет нижними конеч-
ностями не хуже, чем руками. Почти как макака,
которая может висеть на ветке, чистить при этом
банан и еще ковыряться в ухе.
Скосив глаза, я несколько секунд тупо наблюдал
за этими манипуляциями. Пока у меня не случился
такой приступ хохота, что я полностью выпал из про-
цесса. Абсурд ситуации стал доходить и до Вани.
Прошло несколько минут, а мы не могли унять смех.
Ни о каком сексе уже не могло быть речи. Девушка
недоуменно выбралась из постели, прикрывая по-
чему-то рукой грудь.
Кажется, мы ее больше не увидим. Вот и потра-
хались, блин, бисексуалы.

Так, наблюдение

О русском казенном духе известно почти все. Не-

мецкий иному нашему соотечественнику может
показаться курортным, но и он как-то своеобразно
довлеет над обитателями казарм, больниц, соци-
альных учреждений. Прежде всего, немецкие ка-
зенные дома находятся в какой-то другой часовой
зоне. Рассмотрим больницу. День здесь начинается
в 6 или 7 часов утра, в 11–12 уже обедают, а к восьми
вечера звучит отбой. Казенный хлеб – темный, тонко
нарезанный. По необъяснимым причинам к завтраку
подают ровно 20, а к обеду ровно 30 граммов сливоч-
ного масла. Утром все получают кофе, белые булки
и немного мармелада или шоколадной пасты.
Лет десять назад я познакомился в Новосибирске
с немецкими альтернативщиками, которые ухажи-
вали за неимущими и кормили бомжей. У них был
именно такой фильтрованный кофе и именно такие
белые булки, которые у меня и теперь ассоциируются 301
с Германией куда сильнее, чем пивные и сосисочные
палатки, тусклый красный кирпич и даже Бранден-
бургские ворота, помноженные на Кельнский собор.
Кстати, среднестатистический немец выпивает в год
146 литров кофе – больше, чем любого другого на-
питка, не исключая пиво (лишь 127 литров на чело-
века). Эту нацию вполне можно переименовывать
из пивной в кофейную.

31-е, Сильт

В 12 часов по новосибирскому времени я позвонил

родителям и сказал, что долго искал связь, потому
что на этой стороне острова мобильный либо ничего
не ловит, либо ловит датскую сеть. В итоге я забрался
на дюну. Перед этим мы с Ваней и остальными были
в сауне и выпрыгивали из нее в воду. Северное море
штормит, температура плюс четыре. Ощущения
абсолютно полетные. По голосам родителей каза-
лось, что они не верят. Но все было именно так. Мы
только что вернулись по ночному восточному берегу
на велосипедах домой к хозяину острова, сварили
глинтвейн, начинаем готовить костер и празднич-
ный ужин.
 Прогресс не остановишь

Моя школа выпустила юбилейную книжку об ис-

тории, выпускниках и т. п. Сам не видел, но меня,
говорят, записали в прилежные и успевающие.
И еще опубликовали старые стихи. Я позвонил
бывшей учительнице, она же составительница, по-
благодарить и получил предложение напечататься
302 в следующий раз в районной педагогической газете.
Честно ответил, что в последнее время пишу только
порнорассказы для гомосексуальной аудитории.
«Это замечательно! – обрадовалась учительница. –
Наши старшеклассники наверняка заинтересуются».
И взяла обещание прислать.

Кино

Сидел в кино с друзьями, а по правую руку свободное

место. На середине фильма кто-то целеустремленно
прошел по ногам (наверное, выходил писать), усел-
ся, положил мне на плечо руку и стал что-то нежно
шептать. Это было так неожиданно (и эротично),
что я офигел и в первый момент не стал ничего
предпринимать. Но человек через несколько се-
кунд понял, что ошибся своим рядом, и начал, дико
нервничая, извиняться. Я ответил, что нет проблем,
и похлопал его по плечу.
Ему нужно было на два ряда ниже. Там сидел
его парень. Молодой и симпатичный, насколько
можно было разглядеть. Они шепотом объясни-
лись и стали коситься вверх. Факты второстепен-
ные: в зале находилось около 350-ти человек, шел
«Беовульф».
 Смелость

Передарили Лермантаву (полученный на работе)

рождественский пакет от «Плейбоя», с Памелой Ан-
дерсон и жестяной коробкой, в которой шоколад
и еще голые бабы. Потому что ему все это гораздо
больше подходит, чем нам с Ваней.
Но, конечно, просто так расставаться с таким
сокровищем не хотелось. И мы придумали задание. 303
Лермантов должен был устроить маленький показ
мод. Изделие, которое было выбрано для этого, –
изящный кожаный cockring с заклепками. Я лишний
раз убедился, что Лермантав – самый мужественный
и смелый мужчина в мире. Найдется ли второй та-
кой герой, полнокровный натурал, который тут же
снимет штаны – перед двумя геями и гетеросексу-
альными девушками? А вы могли бы? Ради дружбы,
ради Памелы?

«Duncan Island»

До вечера нужно оставаться в офисе, а по пути в Гам-

бург корабль потерял семь контейнеров бананов.
В новостях сообщают, что их начинает выносить
на берег. Правда, еще какое-то судно повредило бак,
и не исключено, они будут с дизельным душком.
Роттердам со вчерашнего дня закрыт для судо-
ходства, над нашим городом пока просто злые ветры,
но вечером ожидается, что вода поднимется на два
с половиной метра выше обычного приливного уров-
ня. Можно устроить небольшую New Orlean Party.
Запасы крупы и муки, свечи (и Интернет через GPRS),
а также надувной матрац для эвакуации имеются.
 Русский концерт

Реакция соотечественников на держащихся за руки

мужчин в целом была спокойная. Пальцами на нас
почти не показывали, мы вели себя как всегда. Сам
БГ удостоил любовным взглядом. Где-то на середине
концерта мы много целовались. Только на выходе нас
поджидали (?) и пожирали взглядами трое-четверо
304 молодых людей. Одного из них я заметил еще рань-
ше: у него были очень ухоженные руки и волосы,
бусы, узкая красная курточка и, если не ошибаюсь,
даже выщипанные брови (ну, турецкие юноши это,
например, практикуют почти поголовно, поэтому
признак неявный). И вот этот неловкий продукт
русско-немецкой селекции говорит на выходе своим
корешам так, чтобы мы услышали: «Вон пидары
идут». Я бы просто улыбнулся и прошел мимо. Ес-
ли бы полезли – ответил. Но Ваня первый проявил
инициативу: задержался, посмотрел пристально
и подмигнул:
– Интересуешься?
Парень сдулся.

Спорт

В местной социальной сети можно создавать разные

маски для поиска людей. Ваня создал канал «пассивы
Альтоны», то есть нашей части города. Не хватает
в семье определенных витаминов. Но живем мы
весело, даже очень. Вот, например, у Вани нака-
нуне орально было с девушкой (биологической),
а я порукоблудил в кружке с четырьмя мужчинами.
Кто набрал больше баллов?
 За миллиард лет до конца света

Однажды вечером мы засели за лист бумаги и нари-

совали схему – знакомые, приятели, друзья в виде
кружочков, связанных линиями отношений и стре-
лочками секса.
Все оказалось так запущенно (а предположим,
есть и неизвестные взаимодействия), что доку-
305
мент был тут же предан огню. Единственный
человек, которому его показали, – поэт Дима Ма-
каров. Потому что чистая душа. Что характерно,
схема напоминала карту звездного неба. В цент-
ре галактики, естественно, были мы с Ваней, но
по соседству с нашим млечным путем враща-
лось еще несколько спиральных, эллиптических
и неправильных звездных скоплений. А вы еще
не верите, что 75 процентов космоса наполняет
темная материя!
Update. Эта заметка о дружеской ебле и темной
материи родилась в конце рабочего дня. На стадии
корректуры к зданию фимы подъехал бульдозер
и выворотил какой-то важный кабель. В бюро нача-
лась беспорядочная иллюминация, свет включался-
выключался. Сработала сигнализация. Раздалась си-
рена пожарной машины. Комп вырубился, несмотря
на бесперебойник. А если восстановить все события
дня по порядку, то у нас уже в 14:00 необъяснимо
отключалась связь (и я как самый ловкий выбирался
на крышу проверять тарелку, принимающую сигнал
с крыши «Шпрингера»).
И все из-за того, что я открыл связь дружес-
кой ебли и темной материи. Друзья, берегите это
знание.
 Аэрофлот

Прилетела сестра. На посадке пилот сообщил пас-

сажирам, что самолет садится в Копенгагене. В са-
лоне образовалась напряженная тишина. Повторил
на английском, и сомнений не осталось: в Копенгаге-
не. Поэтому народ был приятно удивлен, оказавшись
все-таки на немецком, а не датском пограничном
306 контроле, в аэропорту Гамбурга. Пилот просто пе-
репутал. Но это было только недоразумение, а не-
большая неприятность ждала на выдаче багажа. Его
не погрузили в самолет. (И спустя сутки еще ника-
ких следов.) Но зато из аэропорта мы сразу налегке
отправились гулять (и выпивать), чтобы залечить
психологическую травму. Я считаю, что если вещи
не всплывут, это нужно принять как обновляющий
импульс.

Про погоду

Гамбургские погоды заслуживают не меньшей славы,

чем питерские или лондонские. Утром я успеваю по-
крутить педали и через пятнадцать минут оказаться
в офисе – как раз между двумя дождиками. Сегодня
в перерыве Ваня подъехал в кофейню на углу моей
конторы – тут открылся уютный «Бальзак». Хотели
занять столик снаружи, но остались внутри имен-
но потому что на террасе слепило солнце. Через
десять минут налетел порыв ветра, небо затянуло
и хлынул ливень. Публика суматошно перемести-
лась под крышу. Турки из магазинчика через улицу
бросились спасать под козырек свои фрукты и цветы.
На столике за окном остался стоять чей-то кофе. Мы
смотрели, как крупные капли заставляют подпры-
гивать на столе ложку. А еще через десять минут все
кончилось и опять выглянуло солнце.

+49

Сегодня, обзванивая редакции и издательства, –

в Москве я, как всегда, буду улаживать кое-какие 307
дела своего работодателя, – снова нервничал. Заме-
чено, что если телефон редакции распознает хитрый
иностранный номер на +49, разговор с той стороны
протекает подобострастно и вежливо. А если нет, – ну,
какой-то Андрей из какого-то агентства, – нейтраль-
но или даже по-хамски.
Иностранцев в России все еще любят и побаи-
ваются.

alice. burmeister@

Наша фирма, как я уже рассказывал, занимает ста-

рую виллу, – здесь сто лет назад жил один из бур-
гомистров Гамбурга, – на улице Полевых Родников
в Ротербауме, – дорогом и скучном, если бы не уни-
верситет, районе на берегу Большого Альстера. Во-
обще-то фирм несколько, главные – фотоагентство
и музыкальное издательство, но все они как-то связа-
ны с семейством Байерли. Я долго не мог разобрать-
ся в отношениях родства и считал фрау Байерли,
которая готовит кофе и занимается бухгалтерией,
женой того герра Байерли, который весь день сидит
у окна, курит сигары и иногда присылает мейл с про-
сьбой конвертировать приложенное фото в формат
 mp3. А она оказалась его мамой. Ей 87 лет – и она,
не задумываясь, может сказать, например, сколько
отпускных дней мне еще полагается в этом году
или какого числа мая прошлого года мне выдали
сто евро наличными на покупку срочно понадо-
бившегося жесткого диска. Фрау Бурмайстер – ее
сестра, младше на пять лет. Она сидит в приемной,
встречает посетителей, рассылает курьеров, зака-
308 зывает расходные материалы – и тоже никогда ни-
чего не забывает. А ещ она, когда случаются паузы,
оцифровывает в хитрой компьютерной программе
ноты для наших музыкальных коллег.
На улице Полевых Родников считается само собой
разумеющимся шепотом обсуждать, когда же обе
фрау наконец покинут нас и освободят рабочие места
для каких-нибудь молодых и аттрактивных блонди-
нок. Мне при этом всегда немного стыдно. Я понимаю,
что грудастая девушка в приемной (вариант – заго-
релый юноша в узкой полурасстегнутой рубашке,
как на мне сегодня) больше соответствовала бы имид-
жу мультимедиа-издательства. И кофе, возможно,
стал бы вкуснее. Но в качестве (надежных) коллег обе
старушки меня абсолютно устраивают. И я догадыва-
юсь, что, кроме этой работы, у них ничего нет. Нуж-
даться, уйдя «на пенсию», они, конечно, не будут. Но
скорее всего просто угаснут от скуки за год-другой.
После отпуска я занес фрау Бурмайстер русскую
шоколадку, что-то вроде «Золотых куполов». Фрау
Байерли была где-то в разъездах. «Вы мне всегда
делаете подарки…» Я напряг лоб и постарался вспом-
нить, дарил ли ей что-нибудь раньше. «Ваши деревян-
ные куклы, которые прячутся одна в другой, стоят
у меня дома на самом видном месте», – сказала она,
видя мое замешательство.
 Мне стало так грустно! Я уже забыл о копеечных
матрешках, которые налево и направо раздавал по-
сле очередной поездки в Россию, а фрау Бурмайстер
хранит их как настоящую драгоценность.
Это было позавчера. А сегодня она позвонила:
«Я просто должна была набрать ваш номер и еще раз
поблагодарить. Необыкновенно вкусный шоколад…»
Не знаю, что со мной, – растроган, наверное…
Глаза на мокром месте. 309

Городничий

Один из самых больших человеческих страхов, задо-

кументированный еще в «Ревизоре», – что найдется
щелкопер, бумагомарака, проклятый либерал, про-
пишет в комедии. Чина, звания не пощадит, и бу-
дут все скалить зубы и бить в ладоши. Маленький
и незначительный (вычеркнуто: русский) человек
боится точно так же, как и крупный пройдоха. Хотя
из-за своей скромной величины ни для комедии
положений, ни, тем более, для трагедии нравов ни-
какого интереса не представляет.
Подруга, правда, напомнила, другую цитату. На-
боковский Мартын заходит к убитому горем писа-
телю Бубнову. Какое-то время спустя «Мартын на-
шел в русской газетe новую бубновскую „новеллу“…
и там у героя-нeмца был Мартынов галстук, блeдно-
сeрый в розовую полоску, который Бубнов, казав-
шийся столь поглощенным горем, украл, как очень
ловкий вор, одной рукой вынимающий у человeка
часы, пока другою вытирает слезы».
Я честно предупреждаю всех мужчин и женщин,
с которыми общаюсь и сплю, что чуть-чуть писатель.
 31

Почти не помню дни рождения даже близких лю-

дей, не считаю нужным поздравлять и принимать
поздравления сам. И в очередной раз стоит заметить
лишь вот что. Год назад я влюбился. Были причины
считать это неправильным (в человека несвобод-
ного). Но постепенно все счастливо разрешилось,
310 сейчас мы живем под одной крышей.
Примерно тогда же вышла моя книжка про сла-
вистику, я читал стихи в Булгаковском доме (плохо)
и Музее Набокова (хорошо). Я увидел один за дру-
гим три Рима и еще кучу городов. Один раз меня
реанимировали. За исключением последнего об-
стоятельства, сюрпризы были только хорошие. Пусть
так будет и дальше.

Балкон

Куда отправляются двое мужчин, отпраздновав

нечто важное в любимом кафе, заглянув еще в пару
питейных заведений и дошагав в обнимку через
Шанце и Санкт-Паули домой? Воровать доски в порт.
После закрытия летних пляжных клубов к вывозу
на свалку собраны хорошо и не очень хорошо сохра-
нившиеся дерево, рейки, ящики, скамьи. Именно
за ужином Ваню посетила идея соорудить на балконе
деревянный настил. В две изнурительные ходки а-ля
субботник под пронзительным ветром – и это после
отмеченных аспирином и медом выходных – таскали
по пять-семь двухметровых досок, перекуривали
на подъеме к нашей улице, грохотали на лестнице.
Полночь, груз дома, я сдаюсь и предлагаю завершить
рабочий день. Но Ваню уже не остановить, он разма-
тывает переноски, освещает балкон, раскладывает
инструменты. В общем, программа к двум ночи
была вчерне выполнена. Удивительно, но соседи
еще не заявили на нас в полицию по факту скрежета,
грохота, забивания гвоздей.
Утром Ваня, даже не позавтракав, сел на велоси-
пед и погнал покупать пилу, потому что одну доску
надо еще располовинить. 311

Meditation XVII

Оказалось, мы были не единственными, кто сделал

это открытие и искал разгадку. На старой опоре мос-
та в промгавани кто-то разбил палатку. Высота – пять
метров над водой (во время прилива), до ближайшего
берега пятнадцать метров… Перед палаткой стоит
кружка или котелок, ночью мерцает свет, как будто
внутри водят фонариком. На лодке пристать невоз-
можно. Рядом фарватер.
Весь Гамбург обсуждал, кто – и не в последнюю
очередь как – мог там поселиться. Городские форумы
пестрели фотографиями, под которыми обсужда-
лись теории. Бездомный? Шутка или даже реклама –
туристского снаряжения, например?
Ваня был уже на полпути к ответу, когда заметил
граффити на ближайшей пристани: Niemand ist eine
Insel ganz für sich allein. Это, несомненно, был вольный
перевод отрывка Джона Донна: No man is an island,
entire of itself; every man is a piece of the continent, a part
of the main. Того, что у Хемингуэя.
А художник Марк, который живет в Гамбурге
и Афинах, рассказал нам все остальное. Палатку
 поставила некая Элизабет Рихноу – дождавшись
самого высокого прилива и заказав лодку. Операция
оказалась рисковой, Элизабет чуть не сорвалась.
По ее словам, она хотела сделать что-то о грани-
цах одиночества. Мне кажется, у нее получилось.
И еще как.

312 ***

У Вани левая подмышка пахнет пиздой, а правая

хуем. Или озером и морем.
В супермаркете Ваня переклеил на ревенево-яб-
лочно-сырнопесочный торт ценник от пучка редиски,
на кассе это не вызвало вопросов. Одна знакомая
сказала, что это было низко. А я люблю Ваню.

Программное (в дни революции)

Глобальный вопрос, в котором я желаю себе больше

твердости, – не «что делать», поскольку дел много,
а приоритеты. Под «делать» надо при этом подразу-
мевать и частный случай «говорить». Вся несправед-
ливость мира, в том числе политическая… насколько
подточит камень еще один голос? В ближнем и даль-
нем окружении много людей неравнодушных. Я чувст-
вую укоры совести, когда вижу, что кто-то собирает
подписи или петиции, ходит в народ, культпросве-
тит (глагол), и спрашиваю себя, почему я вот живу
и ничего не делаю. Или, конечно, делаю – но иногда
и бестолково (*оставлено место для примеров).
Мой образ жизни почти дачный. Я ненапряж-
но работаю, гуляю у воды, катаюсь на велосипеде,
листаю книги, сижу в кино, театре, клубах и кофей-
нях, много занимаюсь сексом, чуть-чуть выпиваю.
Теория состоит в том, что есть программа-ми-
нимум: ты сам и твои любимые люди. Программу-
максимум (группа людей или человечество) выпол-
нять необязательно – и даже, без особой подготовки,
вредно. Занимаясь полной ерундой или бессмысли-
цей, я испытываю экзистенциальный ужас, а вот
просиживая штаны в портовой кнайпе, чувствую 313
полноту жизни. Но тут говорит интуиция. И ес-
ли сказать, что в исправители мира записываются
для того, чтобы сбежать от себя, тоже будет нечестно
и глупо. Я бы избегал лишь тех, кто сам нуждается
в помощи – от ночных кошмаров или каких-нибудь
фобий, например.
Еще я иногда думаю об одном месте из Вонне-
гута, – что на земле существует множество полов,
причем все не без пользы, – экстраполирую на жизнь
духа и надеюсь, что зачем-то нужен и я сам, в таком
не самом неистовом и не самом пламенном модусе.
Одной из идей, преподнесенных Билли тральфама-
дорцами, было их открытие, касающееся вопросов
пола на Земле. Они сказали, что команды их летаю-
щих блюдец обнаружили не меньше семи различных
полов, и все они были необходимы для продолжения
человеческого рода. И опять-таки Билли даже пред-
ставить себе не мог, что же это еще за пять из семи
половых групп и какое отношение они имеют к дето-
рождению, тем более что действовали они только
в четвертом измерении.
Тральфамадорцы старались подсказать Билли,
как ему представить себе секс в невидимом для него
измерении. Они сказали, что ни один земной житель
не может родиться, если не будет гомосексуалистов.
 А без лесбиянок дети вполне могли появляться
на свет. Без женщин старше шестидесяти пяти
лет дети рождаться не могли. А без мужчин того же
возраста могли. Не могло быть новых детей без тех
младенцев, которые прожили после рождения час
или меньше. И так далее.

314 Конь

Внешнего толчка не было, но мне приснилось,

что я ездил верхом. В порту выпал густой снег,
я спустился через парк к Эльбе и увидел двух ко-
ней, привязанных к каким-то столбикам. Один,
белый, был уже заседлан. Второго, черного, седлал
мужик, похожий на строительного или дорожного
рабочего, в оранжевой жилетке. Он спросил что-то
вроде: не слабо ли мне? Я бросил на землю курт-
ку, подтянул по вытянутой руке стремена. Мужик
подмигнул.
Я еще никогда не рысил такого понятливого коня.
Дорога была свободной, и где-то в стороне от Эль-
бшоссе мы перешли на галоп. Самое прекрасное
в моем сне – именно это ощущение скорости. А потом
я вдруг обнаружил, что бегу вдоль реки с большим
черным псом, и мне было отчего-то понятно, что это
мой белый конь стал черной собакой. Мы вошли
в незнакомый дом. Резко и кисло запахло псиной.
Тут пес стал человеком, но мне нельзя было его ви-
деть и нельзя было знать, почему. Мы разговаривали
или в полной темноте, или через стену комнаты.
Я спросил его, откуда берутся такие, как он. Он
ответил, что когда мужчины разбрасываются се-
менем и не обращают внимания, где оно осталось,
кто-то может его собрать. И мы еще долго говорили.
Мне было страшно, но он был добрым и любил меня,
конь, пес, человек.

***

Не предупреждая, задерживаюсь на работе. В гос-

тиной составлена пирамидой вся более или менее 315
легкая мебель. Под потолком сидит плюшевый мед-
ведь и держит в лапах записку: ушел, не выдержал,
не вернусь.
На самом деле – спрятался под кроватью. Никуда
не уйдет. И я его никуда не отпущу.
Гамбург
 КЕНТАВР
Новосибирское 7
Детская газета 12
Aqua distillata 17
Коля 19
Возвращение 22
Развиртуализация 26
Любви нехоженые тропы 30
Старая гвардия 44
Мастер чайных церемоний 47
Рейки на сексуальную релаксацию 51
Бессонница 54
Сломанная кукла 62
Олег 65
Два зайца 67
Cчастье продолжается 77
Проблема познания 85
Первый раз 91
Железнодорожное 96

ПОВЕСТЬ О СПАРТАНЦАХ 103

 САТИР
Фалько – ясный сокол 158
Машина каша 164
Принцессы не какают 169
Джинсы, порно, европрайд 176
Ода к нужнику 181
Песня невинности, она же – опыта 185
Голландская печка 191
Рыбный рынок 198
Любимчик Пашка 213
Дива 222
Амзель 232
Грех первородный 241

ПОВЕСТЬ О ВАНЕ 251

Книги издательств «Митин Журнал»
и «Kolonna Publications»
можно приобрести в Москве:
«Фаланстер» Малый Гнездниковский переулок,
д. 12/27
«Москва» ул. Тверская, д. 8
«Проект оги» Потаповский пер., д. 8/12, стр. 2
«Гилея» Нахимовский пр-т , д. 51/21,
«Молодая гвардия» ул. Б. Полянка, д. 28
«Московский Дом Книги» ул. Новый Арбат, д. 8
«Библиоглобус» Мясницкая ул., д. 6/3, стр. 5
«Индиго» ул. Петровка, д. 17, стр. 2
«Клуб 36, 6» Рязанский пер., д. 3
в Петербурге:
«Петербургский Дом книги» Невский пр., д. 28
«Индиго» Невский пр., д. 32-34
дк им. Крупской, стенд фирмы «Ретро»
через Интернет:
«Ozon» ozon.ru
«Esterum» esterum.ru
«Petropol» petropol.com
«Болеро» bolero.ru
«Чакона» chaconne.ru
«Международная книга» mkniga.ru
«Лавка Я + Я» shop.gay.ru/books
на Украине:
«Либра» librabook.com.ua

По вопросу оптовых продаж

обращаться в ооо «Берроунз», тел. (495) 971-47-92
Все книги нашего издательства можно заказать
наложенным платежом в редакции на сайте kolonna.org

Андрей Дитцель
КЕНТАВР VS САТИР

Kolonna Publications. Россия, Тверь, улица Л. Базановой, 20

Подписано в печать 23. 11. 2009. Тираж 1000 экз. Заказ № 2787
Формат 70 × 100/32. Объем 10 п. л. Гарнитура itc Charter
Подготовлено на оборудовании Apple Macintosh
Отпечатано в ооо «Тверской Полиграфический Комбинат»
170024, Тверь, проспект Ленина, 5