Александр  Берник

Речники
 
 
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=42240954
SelfPub; 2019
 

Аннотация
Степная сказка для взрослых. Написана в стиле
ненормативной лексики, но без применения мата, хотя он
подразумевается со стороны читателя. Итак… Жили-были во
времена давние люди речные. Не то чтобы в реках плавали,
словно рыбы невиданные. Нет, конечно же. Хотя в сказках
и такое дозволено. А эти были люди как люди. Ничем не
отличались от нынешних. Две ноги, две руки, голова бестолковая.
Просто на берегах воды проточной селились семьями, оттого
и звались речниками, так сказать, по месту проживания…
Содержит нецензурную брань.
 1. Присказка.

Жили-были во времена давние люди речные. Не то чтобы

в реках плавали словно рыбы невиданные. Нет, конечно же.
Хотя в сказках и такое дозволено. А эти были люди как лю-
ди. Ничем не отличались от нынешних. Две ноги, две руки,
голова бестолковая. Просто на берегах воды проточной се-
лились семьями оттого и звались речниками, так сказать по
месту проживания.
Большими родами жили, да не по-нашему теперешнему.
Бабы с детьми малыми бабняком [1] обустраивались с нра-
вами жёсткими да порой не по-человечьи лютыми. Мужики
отдельно сами по себе – артелью [2] вольною никем окро-
мя атамана выбранного, почитай непуганые. Промышляли
по мясу разному да по делам важным шастали, куда важней
чем за подолы бабьи держаться да сопли утирать подрастаю-
щему поколению.
В те времена далёкие, благодать была для рода мужицко-
го. Не то что нынче случается. Куда не плюнь – мужик оби-
женный. Никто им тогда на мозги не капал, да и не выносил
их с помоями за порог в канаву сточную. До жён своих ха-
живали как положено по великим праздникам, а в простые
дни и не бывали почитай в бабьем селении, чтоб не мозолить
лишний раз глаза их похотливые, да ещё чего натирать из
того что хоть сотрись на «нет», всё равно не за мозолится.
Правда, на зимы снежные да морозные стойбища поближе к
 
 
 
баймакам [3] устраивали. Ну, там уж сам бог велел, как во-
дится. Там уж в холода не до вольностей.
Таким «Макаром» в те времена давние почитай все жили
без исключения. Так было принято да предками заповедано.
Давненько то дело было. Так давно, что даже тех, кто из уст
в уста об этих временах сказывал и тех за десятки поколений
забыли напрочь, как и не было. Как теперь бы мужи учёные
поведали с умными лицами, было то ещё в веке каменном.
Почему не в деревянном? Да Бог его знает. Им видней учё-
ным-то. Только железа калёного тогда люди и впрямь не ве-
дали, а медное что в руки попадало, так это от соседнего на-
рода арийского. [4]
Жили мирно, никого не трогали да меж собой по пустя-
кам ни цапались. Друг на друга войнами не хаживали, ибо
места всем хватало раздольного, да и делить-то особо было
нечего. К тому же жили-то далече друг от друга. Пока до со-
седей доберёшься дотопаешь, так и забудешь к маньякам [5]
непуганым за каким лядом припёрся в края дальние. Какие
уж там войны с захватами.
Не жировали, но и не пухли с голода. Мужики стадам ди-
ким, загоны обустраивали да при тех запрудах артелью охо-
тились. Из года в год те загоны суживали, завалы по лесам
устраивали, рвы в полях копали змеиные [6] для себя халяву
обустраивая. [7] Как не прискорбно признавать, но именно
лень человеческая да погоня за дармовой добычей сладост-
ной сделала людей шибко разумными да сообразительными
 
 
 
для своего выживания. И то, правду сказать. Чего за зверем
съедобным по просторам гоняться немереным коль его из-
начально загнать можно в нужное место да там потреблять
по надобности.
Земля кормила от пуза. Грех жаловаться. А грибы в ле-
су как пойдут, так ступить некуда. Ягоды ковром сплошным,
орехи валом сыплются да диким мёдом баловались, жизнь
подслащивая. Артель мясом, рыбой снабжали с дичью вся-
кою. Порой столько набьют что девать некуда. Рыбы в реке,
хоть руками вычерпывай. Сколь ни пытайся – всю не выло-
вишь. Про стада загонные вообще помалкиваю. Там ни ло-
вить, ни ходить особо даже не требовалось.
Бабы с детьми жили многодетными семьями в землянках
с бревенчатыми стенами катаными, на берегу рек с водой
чистой для питья пригодной. По праздникам положенным,
мужей встречали-привечали что в гости наведывались. При
каждом куте [8] бабьем, огород был немаленький. Почитай
на каждое дитё пола женского свой кусок прикапывали, обу-
страивали грядками рядными да кустами ягодными с дере-
вьями. Вот на тех огородах вскопанных, почитай весь тёплый
сезон девки спины и гнули с малолетства самого. То сажали,
то пололи, то мух ловили с жуками разными.
В бабняке с работами огородными, дело строго было по-
ставлено, не забалуешь, да и отлынивать не получалось как
ни пробовали. Бабы взрослые не давали. За раз мордовали
ленивую. Хотя весь приплод рода женского на удивление в
 
 
 
теле вырастал добротном да ладно сложенном. Было мужи-
кам на что посмотреть да за что подержаться при случае.
Девки с рождения самого растились здоровыми да работя-
щими. Гонялись по хозяйству и в хвост, и в гриву, так что о
другом о чём и подумать было некогда. Ибо взрослые бабы
по себе знавали-ведали, что коль девка от безделья о чём за-
думается, почитай там в «мечталках» своих и пропадёт сду-
ру, толком бабой не вырастя.
Баня при каждом куте имелась прикопанная, ибо в те вре-
мена давние, баня была делом особенным. Не для помывоч-
ных дел предназначена, а для дел оккультных их верой за-
поведана. [9] А зародилась та вера в Святую Троицу, [10]
говорят, ещё со времён древнее древнего, когда Мать Сыра
Земля подо льдами Валовыми почивала почитай совсем без
просыпа. Учёный люд называет те времена Великое Оледе-
нение. Вот так и жили не тужили речные жители.
Но пришла беда на земли речников горести не знающих.
Завелась в степи напасть шибче мора повального. Зверьё за-
велось невиданное, лютое, всё живое ненавидящее. И по-
вадилась напасть пришлая баймаки речные разорять. Да не
просто лиходейство устраивать, а подчистую сносить саму
жизнь на корню выкорчёвывая…

2. По праву сильного у бессильного все права в обязан-

ность затолканы…

 
 
 
 Словно скалы мхом покрытые, звери странные с шерстью
чёрною неслись клином степь вытаптывая. Это нежить [11]
чёрная, лиходейская в свой очередной набег направилась.
Числом четыре девятки без малого. Издали на вид все оди-
наковые. Неслись по сухой земле поднимая пыль завесой се-
рым облаком. Но в отличие от облака небесного, это по земле
стелилось да ползло в след чудовищам словно хвост расфу-
фыренный.
Жути зрелищу страшному добавлял гром с грохотом, что
шёл от их поступи по земле солнцем высушенной. Грохот
каждого по отдельности в гул единый сливался, нагоняя
страх на всё живое да мёртвое. Не похож он был на небес-
ный гром, а пробирал до костей своей глухостью. Будто вы-
рывался из мрачных недр земли да глубин мира подземного,
заставляя спину холодеть да каждый волосок на теле подска-
кивать у всех, кто имел эти волосы…
Вкруг костра прогорающего, собрались люди отдыхаю-
щие. Все как один, мужики здоровые. Так сказать, артель
Нахушинская в полном сборе. Опосля обеда сытного мерно
пищу переваривали да жирок на пузе завязывали. Кто сидел,
кто в траве валялся мух от себя отпугивая. Мужики с живо-
тами полными предгрозовой духотой разморённые негром-
ко о чём-то переговаривались. Атаман их бравый тут же в
траве пузо в небо выставил да ковырял в зубах травиной со-
рванной. Глядел хмуро в ту сторону откуда тучи чёрные на-
двигались да сверкали всполохи, запугивая громом дальним
 
 
 
раскатистым. Наверняка думал о грозе наползающей, но сла-
бину себе давал, понимая, что времени ещё предостаточно
до того, как придётся по шалашам прятаться. О чём атаман
конкретно думал тогда? Да, какая разница.
Мужики что вповалку раскинулись не пацаны чай были
зелёные. Мясом на теле не обиженные, да и жизнью артель-
ной калённые. Почитай все как один, звероловы искусные.
И глаз намётан вроде бы. И нюх не потерян на опасности.
Только в этот раз не заладилось. Подвела их чуйка охотничья
вместе с ними от пуза обожравшаяся да где-то рядом в траве
прикорнувшая. Не почуяли горе-охотники зверя лютого на-
летевшего стайным клином супротив ветра свежего.
Крики ужаса, вопли страха да отчаяния вперемешку с ма-
том яростным захлебнулись в громовом раскате гула звери-
ного. Налетели твари вихрем нежданно-негаданно да втоп-
тали мужиков в сухую землю пыльную, перемешав остатки
человеческие с головешками костра догорающего. Закружи-
лись в танце смерти убийцы лютые, смерчем чёрным жизни
охотников в себя всасывая. Кровь по степной траве размазы-
вая да обрывки тел по сторонам разбрасывая, перемешивая
всё в кашу единую.
А пыль поднятая, зверем разбушевавшимся, тут же отно-
силась в сторону ветром крепчающим. Вместе с отлетающим
пыльным облаком, отлетали и жизни охотников так не во-
время попавших в это место и времечко. Вот так звероловы
всю жизнь зверя ловившие, зверем были убиты-растоптаны.
 
 
 
 Но кровопийцы лохматые на том не успокоились. Покру-
жив немного на месте, перемалывая трупы с чем не попа-
дя, они вновь в боевой порядок выстроились и клин их без-
жалостный дальше рванул на грозу нацелившись. Видно не
хватило им крови, не насытились, оттого за очередной жерт-
вой направились…
В травяном бурьяне за околицей, где полынь с крапивой
плели заросли с коноплёю дикой да вьюнами крепкими, по
проторённой дорожке в узкий проход вытоптанный с высо-
ченными травяными стенами, как гусята друг за дружкой ва-
тага [12] пацанов вышагивала, растянувшись длинной цепью
на тропе петляющей. Впереди атаман ватажный как долж-
ное. В след за ним шли дружки его, ленно палками помахи-
вая, подрубая стебли трав на тропу вылезшие. Эти шли мол-
ча, степенно, не утруждаясь разговорами, а вот «мясо» ма-
лолетнее следом семенившее, громко о чём-то спорили.
Крики, визг, препинания с «наездами», но до драки не до-
ходило и то дело хорошее. Лишь языками цеплялись друг за
дружку, не более. Что делили? Не понятно, но галдели знат-
но на тонах, как всегда, повышенных, стараясь заорать собе-
седника.
Отобедав в родных кутах да собравшись на окраине шла
ватага сытая в свою берлогу секретную, что оборудовали на
холме высоком, считавшимся у народа Горкой Красною. [13]
Но дойти до логова не суждено им было. Пацаны зверя не
почуяли, а гром им издаваемый поначалу за раскаты грозо-
 
 
 
вые приняли, что из-за речки натягивало. Даже, когда загро-
хотало уж совсем отчётливо, обернулись в сторону туч на-
двигающихся, и всей толпой уставились в черноту неба за-
речного. Но когда поняли, что шум идёт с другой стороны,
было уж поздно куда-либо кидаться.
С высоты холма на них другая чернота нахлынула, мгно-
венно накрывая пустотой забвенья. Одни мальцы глаза за-
крыли ладошками с перепуга замерев столбиком, где и бы-
ли настигнуты. Другие в траву нырнули куропатками. Тре-
тьи думали, что, присев на корточки прямо на тропе, спря-
тались.
Но свора нелюдей не стала их выискивать, а всех под-
ряд перемолола вместе с травяным бурьяном не останавли-
ваясь. Будто вовсе не заметив жизни под собой загублен-
ные. Нежить чёрная рвалась куда-то дальше ни перед чем не
останавливаясь. Лишь выскочив на баймак обжитой, зверю-
ги стали притормаживать да расправлять атакующий клин в
разные стороны, обхватывая бабье селение словно огромная
птица крыльями. И когда крайние прижались к реке да куты
бабьи оказались окружёнными, замерла стая страшная, гото-
вая за один присест заглотить людское поселение вместе со
всеми его постройками да огородами.
Лишь один вожак не останавливался. Он, стремглав стоп-
тав огороды наружные, своротил да расшвырял тыны заго-
родок низенькие, ворвался на площадь меж землянок нако-
панных. По пути на развороте у самого берега сбив какую-то
 
 
 
вековуху [14] грузную, что сдуру на него от реки выскочила
да от удара улетела в воду куклой изломанной.
Крутанулся вожак, развернулся к своей стае передом, что
полукольцом весь баймак к реке прижала – не выскочишь,
остановился от гона долгого. Но не замер как вкопанный, а
продолжил топтаться на месте, нервно похрапывая.
Лишь теперь рассмотреть можно было, что зверь казался
большим оттого, что тянул за собой коробку тележную, той
же шерстью покрытой чёрною, во что и сам был облачён пол-
ностью. Та коробка на двух колёсах больших пристроена, а
в ней ехали два зверя поменьше, шибко на людей ряженых,
смахивая.
Один из них на землю спрыгнул, разминая плечи могучие.
С виду бер, [15] но только больно уродливый. Сзади вро-
де как похож на косолапого, а глянешь в морду – кровушка
льдом становится. Вместо нижней челюсти провал бездон-
ный, будто там внутри ночь кромешная. Да в провале том два
огонька поблёскивали, напоминая глаза человеческие. Толь-
ко от глаз тех веяло лютой яростью, ледяным бешенством да
читалось в них жажда крови дикая.
Вот чудовище косолапя вразвалочку да держа в одной ла-
пе дубину увесистую, что окована была блестящим металлом
горя золотом, прошагал к одной из землянок выбранных, да
застыл перед входом, прислушиваясь. В баймаке стояла ти-
шина мёртвая. Даже птицы как одна петь не отваживались.
Бабы с малыми детьми по кутам забились-попрятались, от
 
 
 
чего всё вокруг казалось вымершем. С треском громким со-
рвал он шкуру с входа узкого да закрывал собою свет белый
в проёме единственном, хищно вглядываясь в темноту жи-
лища бабьего.
Поначалу по ушам резанул визг девичий, словно плетью
кто стегнул в тишине нетронутой. Визг пронзительный, тон-
кий да на голоса разные. Только оборвался так же резко, как
и начался, перейдя в надрывистый плач деток маленьких,
где-то там в глубине норы человеческой. Ревели двое, при-
том один из них судя по голосу грудничок крохотный.
Чудовище внутрь протиснулось, не обращая на истерику
внимание. Там на входе, прям у ног его, валялась кутырка
на подросте [16] уж совсем без чувств да каких-либо жиз-
ненных признаков. Чуть поодаль на травяном полу, прова-
лившись в канавку для ног [17] развалилась вторая такая же,
только чуть постарше, но в том же состоянии. А в дальнем
углу, что за очагом спрятан был, сидела баба на корточках
с маской ужаса на лице обезумевшем. Забилась она к сте-
ночке, вминаясь в угол пола сеном стеленного, пытаясь стать
для врага невидимой, прижимая к себе двух малых деточек.
Один ребёнок стоял на ножках своих крохотных, а вторым,
голосившим истошно да заливисто был действительно груд-
ничок. Его баба на руках прятала.
Уродливый бер вглубь ступил уверенно, через первую ку-
тырку перешагивая, а дойдя до второй стал медленно осмат-
риваться. Та что лежала подле его, уткнулась лицом в соло-
 
 
 
му седалищную да кажись совсем не дышала, бедная. Валя-
лась словно мёртвая. Зверь тело подхватил безжизненное, на
плечо взвалил мешком бесформенным. Встряхнул поклажу
поудобней устраивая, да столь же неспешно наружу вышел,
унося добычу, облюбованную…

3. Заела бытовуха плесенью, от безделья не знаешь куда

кинуться, серость жизни ни мила хоть вешайся? Пойди сдай-
ся в полон ворогу…

Как пришла в себя Зорька от беспамятства, так враз и по-

няла, что валяется по рукам-ногам пленённая. Локти за спи-
ной за ломаны, босы ноги вязаны травяными путами. И ле-
жит не пойми на чём. Только место больно ровное по ощу-
щениям да густой шкурой беровой устелено.
Шкура жёсткая, словно иглами колется да кем-то у ко-
го руки из зада выросли плохо выделана. Оттого работа его
скверная воняла жутко, будто её не в соли, а в отхожем ме-
сте вымачивали. Ещё глаза с перепуга не распахивая, она
эту шкуру носом учуяла. Не с чем бы ни перепутала зловон-
ность крепкую да за нос прищепкой хватающую, норовящую
до нутра достать да то нутро наружу вывернуть.
Где-то рядом совсем говор мужицкий послышался, но
негромкий и оттого неразборчивый. Голоса гудели грубые,
приглушённые, для её уха незнакомые, да и говорили они
странно слова коверкая. Потому девка решила ещё немно-
 
 
 
жечко, рыбой дохлой по прикидываться да глаз вовсе не от-
крывать, кабы не увидеть, чего непотребного. Но при этом
прислушалась. Лучше б она этого не делала.
Хотя, чего на девку-то пенять. Ведь не она даже так по-
решила, а страх её животный непонятно откуда змеюкой вы-
ползший да сковавший сознание скудное так решил за девку
пугливую, у самой хозяйки на то разрешения не спрашивая.
А как только уши навострила, так и за правду чуть со страха
не окочурилась. Потому что где-то рядом совсем, почитай
прямо над головой девичьей, с треском жутким да грохотом
оглушающим, разорвалась грозовая молния. Зорька аж, лё-
жа подпрыгнула. И как только умудрилась, горемычная. Вся
при этом в клубок съёжилась. Но вместо того чтоб совсем за-
жмуриться, распахнула зенки свои бешеные, что раскрыть-
ся раскрылись, а как смотреть – позабыли напрочь со страха
животного.
Лишь когда очухалась да понимать начала во что глаза
уставились, сообразила, что везде докуда взгляд дотягивал-
ся, видела только шкуру берову, будто была она безразмер-
ная. Лежит, таращится, глазами ворочает, ничего понять не
может, бестолковая, а тут ещё то на чём валялась вдруг дрог-
нуло да начало вертеться по кругу в сторону. В кружении
карусельном её последние мозги жалкие, изнутри по черепу
размазывая.
Мужицкий говор разом загудел встревоженно, но о чём
гудел, Зорьке разобрать не суждено было. Оттого что на неё
 
 
 
кто-то воду начал лить кадками. Только таким образом голо-
ву охладив да мозги остудив от горячности, сообразила де-
вонька, что это дождь хлынул как с водопада гремячьего и
голоса чужие утонули в шуме воды с неба льющейся.
Капли тяжёлые от души лупцевали пленницу по телу да
голове немилостиво, пробивая пышную, но резко вымокшую
шевелюру рыжую. Рубаха в раз промокла и прилипла к спине
холодом. Только ноги до того времени от чего-то горящие,
восприняли прохладу мокрую с облегчением.
Тут накрыло чем-то сверху, будто крышку захлопнули и
стало совсем темно, но и лить перестало. Хотя куда уж бо-
лее. И так была совсем мокрая, да и шкура под ней водой
напилась и при малейшем движении чавкала. Лежала словно
порося в луже, только что не хрюкала.
Крышка сверху не только воду небесную перекрыла, но
и звуки наружные поубавила. Зорька полежала так, прислу-
шиваясь да осмелев осторожно подняла голову, оглядывая
с острасткой западню собственную. Изнутри она оказалась
коробкой с бортами высокими со всех сторон шкурами усте-
ленной. Шкуры всё беровы да как девка поняла ни один и ни
два на неё зверя были израсходованы.
Только в ногах стенки не было, но разглядеть в пустой ды-
ре что-либо, невозможно было. Ибо стояла там стена сплош-
ная из дождя скошенного, чуть ли не ураганом трёпаного. Да
и вообще снаружи было хмуро как-то, да и страшно стало
деве молоденькой во всякую чушь сразу поверяющей. А тут,
 
 
 
ещё раз где-то рядом сверкнуло да грохнуло и её пристани-
ще в очередной раз закружило в неистовстве.
Зорька пискнула, телом дёрнула да со страха принялась
извиваться, выползая к выходу. Только тело затёкшее, не
очень-то хозяйку слушалось. А руки так вообще принялись
колоться колючками внутренними. Так всегда бывает коли
отлежать поначалу, а затем выпустить. Оттого замерла де-
вонька, пережидая внутренние неприятности.
А что просто так лежать? Тут поневоле ни с того ни с сего
задумаешься. Понять где она, что стряслось да кто те мужи-
ки неместные, ярица естественно знать не знала, ведать не
ведала. Ничего не помнила и спросить не у кого. А послед-
нее что помнила, как опосля обеда стол убирала. Деревян-
ные миски да чашки в кучу складывала.
Вспомнила, как земля задрожала гулко, а откуда-то от
землянок соседних, визг послышался да бабьи крики тре-
вожные. Домашние окромя братьев двух, что при ватаге ша-
стали, почитай все в куте сиживали. Тут словно морок [18] к
ним в землянку вполз. Всех до одного за душу схватил цеп-
кими лапами, разлив как туман страх да смятенье с оцепе-
нением на ужасе замешанное. Даже посикухи несмышлёные
притихли в рот воды набрав да за маму [19] ручонками вце-
пились словно нутром беду предчувствуя.
Затем разом стихло всё, только кони храпели где-то на
площади. Зорька тогда ещё подумать успела про тех коней
неведомых. Мол, откуда взялись эти звери брыкастые?
 
 
 
 Недобрая такая тишина разлилась вокруг, на себя как на
живца беду приманивая.
– Пойду, гляну? – прошипела Милёшка шёпотом сдавлен-
ным.
То была сестра Зорькина что на два лета [20] её позже
уродилась да как раз собиралась на выход с объедками.
– Цыц, – на неё мама шикнула, как отрезала, а сама в даль-
ний угол за очаг нырнула, посикух с собой утаскивая.
Милёшка застыла у шкуры входной столбом вкопанным,
лохань с огрызками выпуская на пол да ухом вперёд вытяги-
ваясь, стараясь уловить звуки наружные. Да так и замерла в
позе кверху задом к чему-то прислушиваясь.
– Ой, маменьки, – давя в себе ужас шевелящийся, тихо да
плаксиво девка выдохнула, выпрямляясь да прижимая к ли-
цу ладошки, задом попятилась прям на Зорьку у стола рас-
корячившуюся, – сюда кто-то топает…
А вот опосля этого Зорьке память как обрезало.
Пока дождь хлестал да ливнем с неба лил пленница ва-
лялась на шкуре да мучила тяжёлую голову пытаясь дойти
до понимания иль придумать хоть какую захудалую версию
для всего вокруг происходящего. Но как ни пыталась раз-
ное придумывать, во всех придумках упиралась лишь в одно
заключение – это нежить чёрная степная, будь она трижды
проклята.
Об этой напасти на род людской давно слухи множились.
Налетает мол это отродье нечеловеческое на баймаки мир-
 
 
 
ные, мужиков бьёт подчистую от мала до велика чуть ли не
вниз головой в землю втаптывая, а баб с девками куда-то уво-
лакивают в своё логово подземное. Утаскивают с концами да
бесследно, словно по воздуху. Никто из тех подземелий ни
вертался, ни объявлялся. Потому никому было не ведомо,
что там с бабами да девками делают?
Сказывали о том по-разному. Но Зорька до выпученных
глаз всем доказывала, что их там съедают заживо. Хотя дев-
ки про них врали, кто во что горазд, кто дурней придумает,
но в бабняке бабы согласны с Зорькой были, вернее она с ни-
ми соглашалась от скудности собственной фантазии. Да и по
поводу заживо съедения картинка у неё пред глазами вста-
вала как настоящая, от чего мурашки табунами по щуплой
спине бегали холодом внутренности вымораживая. Опосля
как всё это себе представила, в другое уже ни в какую не ве-
рила, потому что пугаться пуще этого не получалось как ни
пробовала.
Долго ль, коротко ль ливень кончился. Грозовой наскок
всегда явление скорое и ярица притихшая, вновь отчётли-
во различила голоса человеческие. «Нежить молвит челове-
чьим голосом?», – мелькнул в её голове вопрос вкрадчивый,
от чего в раз живот противно заболел кишки скручивая да
моча наружу запросилась предательски. Еле сдержала, зажи-
мая ноженьки.
Голова шла кругом, дурнота припёрлась невесть откуда, за
нутро Зорьку схватила, мразь тошнотворная. Ярица по наи-
 
 
 
тию поняла, что вот-вот простится с сознанием да с перепуга
принялась дышать полной грудью да притом с голосом, гор-
лом присвистывая. Извернулась-вывернулась да выставила
лицо белое уж без единой кровиночки в дырку свободную,
откуда свежесть пробивалась в коробку вонючую.
Только не успела она насладиться свежестью воздуха гро-
зой напоенного. Откуда не возьмись перед ней возникла
морда страшная, зверя невиданного. Словно бер огромен,
только лохмы чёрные. А челюсть нижняя с мясом выдрана.
И с той раны кровавой, чернота текла струями, заменяя со-
бой кровь привычную.
Зорька на всё это безобразие глянула. Сглотнула в горле
ком с громким бульканьем да опять сбежала от сознания в
закрома снов спасительных на прощание издав ни то стон
предсмертный, ни то свист улетающей души в пятки мозо-
листые …
Приходила она в себя медленно. Сначала Зорька не могла
понять никак почему трясут её безостановочно. Ни сильно
так потряхивают, как бы ни желая пробудить спящую, но и
при этом в покое не оставляя, будто издеваются. Глаза от-
крывать не стала. Побоялась, помня прошлое пробуждение.
Но поняла даже через веки сомкнутые, что вокруг светло да
благоухает ароматом степного разнотравья.
Наконец к ней вернулся слух, вернее осознание того что
слышит звуки разные да по шороху тележных колёс поня-
ла, что везут её в этой коробке будто в телеге нагруженной.
 
 
 
Только телега эта больно чудная, на телегу совсем непохо-
жая.
Зорька глаза приоткрыла до щёлок узеньких. Перед ли-
цом была всё та же шкура берова. Поняла, что лежит лицом
к стеночке. И тут рядом совсем, прям за спиной собствен-
ной, голос мужской кому-то небрежно указывал:
– Чуть правей держи. В обход пойдём меж холмами, ни-
зиною.
– Хорошо, атаман, – отозвался другой мужик.
Сердце Зорьки зайцем пуганым, заскакало как сумасшед-
шее. От чего девка зажмурилась, да попыталась вдавиться
телом в подстилку ворсистую. Эта нежить говорила языком
человеческим! Никогда ещё Зорька не слышала, как сила по-
тусторонняя меж собой общается. И вообще никто не рас-
сказывал, чтоб нежить вслух разговаривала.
Пацаны сказывали, а они от мужиков артельных слышали,
будто говорит нежить не разевая рта. Даже губами не дёргая.
А голос, вроде как сам собой звучит, будто нежить в голо-
ву залазит да там речи изнутри ведёт. Поразило это ярицу
до глубины души девичьей. И ни сколько напугалась, сколь
обиделась, поняв, что пацаны и тут её обманывали…
Время шло неспешной поступью. За спиной разговоров
больше не было. Трясучка мерная – успокоила. Пленница,
пригретая солнцем ласковым, разморилась, да расслабилась.
Лёжа на боку да всякого в голове передумав разного, тупо в
ворс мохнатый уставилась, шерсть разглядывая да забыв про
 
 
 
своё положение улыбалась, грустью светлой объятая. Навея-
ла шкура вонючая на приятные воспоминания – прошлогод-
ние Дни Девичьи, [21] что были в аккурат по осени …

4. Сколь плодится род людской, столь и спорят меж собой

люди «знающие» чего можно молодёжи, чего нельзя пока, да
до коих пор это «пока» растянуть надобно, саму молодёжь
не спрашивая. Вот и молодняк их не спрашивая берёт да де-
лает…

Ещё загодя Девятка – атаман ватажный со своими това-

рищами все леса здешние облазили в поисках пчелиных за-
кладок на зиму, грабя бедных мух кусачих без зазрения со-
вести. Пчёлы к времени тому уже на зимовку за конопати-
лись. Оттого вели себя вяло словно сонные. Из ульев не ле-
тели, только ползали. Воров не кусали, будто все остались
без жальные.
Водил ватагу по сладким местам в лесах запрятанных,
приставленный к ним мужик артельный, что Коптырём кли-
кали. Главный знаток по медовым делам в артели давно на
том промышляющий. Он во всей земле рода Нахушинского,
почитай каждую семью пчелиную в «лицо» знавал иль, что
там у них, вместо лица имеется. Ну не морда же!
Коптырь не только ведал, где эти «мухи» водятся, но и с
кого сколько мёда можно взять, не навредив полосатым бес-
тиям. Бабы поговаривали что он как мужик пропащий со-
 
 
 
всем. Мол, с самой Лесной Девой [22] договором повязан-
ный, а значит для баб здешних, в общем-то, как супружник
потерянный.
Был он с виду неказист. Ни ростом не вышел, ни плечами
не выдался, да и отросток мужицкий так себе, как знающие
бабы сказывали. Ну, в общем, ни одна хозяйка по-хорошему
не позарится. А вот как стал для них недоступен, так давай
ему кости мыть да помыв, заново перемывать с таким видом,
что и прям подумать можно «эх, какого мужика потеряли
ценного». Ну вот что бабы за народ. Сама ни ам и другим
не дам.
Пацаны по указке Коптыря гребли мёд от души да всегда
чуть больше, чем велено. Жадность – она ещё та дрянь па-
губная. А как тут не будешь жадным коли знаешь, что мёд
на медовуху пойдёт да не для кого-то там, а для себя люби-
мого. Натаскают девкам мёда, те наварят пойла пьяного да
совместно его же и приговорят, прям как взрослые.
Гонянье Кумохи [23] праздник был особенный. Целых
три дня сплошной пьянки никем не контролируемой, да ещё
в бане с голыми девками. Мечта любого мужика нынешне-
го. Вообще этот праздник один из немногих, когда девки па-
цанов звали сознательно, не то что на другие куда приходи-
лось вечно с боем прорываться иль хитростью. А тут ещё ко
всему прочему на Девичьи Дни никого из баб для присмот-
ра да старшинства из бабняка не ставили. На всех девичьих
праздниках за главную снаряжалась «смотрящая» из бабня-
 
 
 
ка, большухой девичьей поставленная, а на эти дни никогда
не ставили.
Старшую выбирали девки из своих самостоятельно. Как
уж они там это делали? Доходило ль до склок с драками? Па-
цаны ни знали, ни ведали. Почему на эти три дня пьянки да
разврата никакого присмотра не было, пацаны тоже не веда-
ли. Хотя врут. Знали, конечно, но помалкивали.
Когда весь молодняк буквально в шею из баймака вытал-
кивался, ну, окромя посикух, конечно, куда их выгонишь, к
бабам мужики артельные с загона наведывались почитай в
полном составе во главе с атаманом выбранным. Да не как
попало, а каждый мужик ещё на Положении [24] отмечен-
ный шёл к конкретной бабе аль молодухе, что обрюхатил на
дни Купальные. [25] В реалии только бабы знали, кто от кого
понёс, а мужикам так лишь полоскали мозг обманами. Ещё
до Положения меж собой договариваясь, кто кого «своим»
звать будет на год следующий, а мужики и рады дураки об-
манываться.
Бабы особо и не стремились за девками да пацанами в эти
дни приглядывать вовсе ни из-за того, что мужик выбранный
притащит в её кут вычищенный свой уд вонючий да будет
там перед ней им похваляться во всех его состояниях. По
большому счёту мало кто из них мог похвастаться. А ждали
бабы этих дней из-за того, что каждый из «бычков» с воло-
сатой грудью нёс подарочек. Да подарочек не простой, а до-
рогой, особенный.
 
 
 
 Для самих мужиков эти подарки были головной болью
ежегодною. Именно для этого они на Трикадрук [26] к арий-
цам хаживали. Именно там искали подарок невиданный,
украшение «блестючее». Чтоб от одного вида коего у сосед-
ских баб глаза на лоб повылазили, да так там и полопались
от завести.
Хотя по правде сказать настроение у беременных к то-
му времени улучшилось. Мутить прекратило, еда вроде как
прежде съедобной сделалась. Да ещё ожидание долгождан-
ного подарочка… Всё это повышало настроение настолько,
что откуда-то, мать её, и желание с мужиком потискаться
всё же появлялось как себя не обманывай. В общем, пода-
рок подарком, а мужика на три ночи тоже не помешало бы.
Какая ни какая ласка. Какая ни какая услада. Пусть вонюче-
го, пусть с огрызком, но своего снизу доверху. Как от такого
бабу оторвать да за девками караулить отправить. Да никак.
Вот и гулял молодняк эти дни сам по себе. Хотя на самом
деле всё не так было просто, как кажется.
Бабы провожая молодняк грузили воз посудой резной из
дерева, продуктами огородов да заготовками из припасов на
зиму. Артельные мужики снабжали шкурами да мясом, мё-
дом, пацанами собранным.
Нагрузили два воза доверху что молодняк тащил вручную
по слякоти, тягая да толкая их с песнями да прибаутками.
Тащили это всё ребятушки на слияние двух рек большой да
маленькой, где на песчаной косе из года в год гуляла моло-
 
 
 
дёжь с размахом да каждый раз как в последний раз.
Именно в прошлом году Зорька была девками за большу-
ху избрана. Кутырок-одногодок что навыдане было четверо,
но выбрали именно её, потому что была шустрая, шебутная
да не раз с пацанами дралась по-настоящему да при том не
всегда проигрывала. А в этот праздник именно за пацанами
и нужен был глаз да глаз. Их следовало в рамках держать как
на привязи, а это у Зорьки лучше всех получалось из круга
девичьего.
Погодка правда подвела. Было слякотно, мерзопакостно.
Мелкий дождь зарядил моросью. Ветер хоть и не сильно
дул, но лез под шкуры да до дрожи выхолаживал. Потому в
первую очередь решили костёр для обогрева запалить, а уж
потом приниматься за приготовления к празднику.
Девки стали свои костры складывать, готовить мёд да чем
его закусывать. Пацаны на косе откопали от песка да мусо-
ра большую «каменюку» плоскую, что на трёх камешках по-
меньше была устроена. Этот банный камень здесь стоял ис-
покон веков. Просто по весне при половодье его топило, за-
носило илом да мусором, а яму под ним, где огонь разводи-
ли, песком сравнивало. Было необходимо привести его в по-
требное состояние да развести основной огонь, чтоб начинал
греться до каления. А это дело не быстрое.
Затем пацаны таскали жерди с брёвнами из леса местно-
го, где всё это аккуратно было сложено ещё с года прошлого.
Опосля чего устанавливали большой шалаш над камнем тем,
 
 
 
что и был по сути банею. Застилали его лапами ели да ёлки
мохнатой. Осина уже облетела полностью, берёза с клёном
тоже лист сбрасывали, так что пришлось обходиться лишь
игольчатыми. Снаружи всё это сооружение завалили шкура-
ми туровыми да кабаньими, а внутри все пристенки да пе-
сок вдоль них шкурами мягкими: заячьими, лисьими, бели-
чьими. На место большухи постелили шкуру бера лохматую.
Вот почему Зорька и вспомнила те дни. Навеяла, так сказать,
ассоциация.
Командовать особо было не кем, да и не зачем. Песча-
ная коса напоминала муравейник в разгар дня рабочего, где
каждый муравей чётко знал, что ему делать полагается. Дев-
ки сами как-то разделились по котлам да вертелам. Никому
объяснять ничего не требовалось. Они готовке пищи с мало-
летства обучены, аж чуть ли не с посикух несмышлёных при
кутах маминых, потому всё знали и умели не хуже Зорьки,
это дело не хитрое. Она, конечно, прохаживалась туда-сюда
по кухне импровизированной, с гордым видом да надменной
поступью, но исключительно для значимости себя любимой
да собственной важности.
Делала ничего не значащие замечания на что все плевать
хотели, но помалкивали. Так же хаживала и по пацанским
работам строительным. В отличие от неё их атаман Девятка,
как и все трудился в поте лица, а может быть и старательней.
Пацаны тоже знали кому что делать и ходить над ними над-
зором никакого резона не было.
 
 
 
 Атаман с кругом ближним занимался обустройством ша-
лаша банного, самой сложной, трудоёмкой работой, ответ-
ственной. Ватажное «мясо» таскали из леса берёзовый суш-
няк поваленный, хотя сушняком его назвать было затрудни-
тельно, так как опосля затяжных дождей осенних этот суш-
няк валяющийся, было хоть выжимай от воды впитанной.
Один из ближников атамана по кличке Моська поставлен
был на колку этого «сушняка-мокряка». Дубиной али топо-
ром ему лично артелью выделенным, который он, тем не ме-
нее, применял редко, так как берёг и буквально трясся над
ним, ломал стасканные из леса деревья на мелкие поленья в
костёр годные. Для общей бани поленья отбирались особен-
ные. Два пацанёнка следившие за костром таскали мокрые
поленья внутрь да на плоский камень сушиться складывали.
Другие пацанята с телег шкуры да шкурки таскали. В общем,
все были делом заняты.
Как только Зорька на обходе возле Девятки оказывалась,
так тот бросал работу, да принимал позу важную, напыщен-
ную, что соответствовала как он считал его положению. И
каждый раз между ними случался один и тот же диалог, как
правило:
– Ну, как? – вопрошала она, задрав свой носик в надмен-
ности да от атамана смотря в сторону.
– Ладно всё, – отвечал он, утирая о штаны руки натружен-
ные, – скоро управимся. А у вас?
– То ж ни чё. Проголодались чё ль?
 
 
 
 – А то.
– Потерпите.
И с этими словами не торопясь уходила на круг следую-
щий. Девятка, проводив ухмылкой да взглядом масляным,
заинтересованный её задом девичьим вновь брался за рабо-
ту общую.
Наконец последняя шкура закрепилась как положено.
Входной полог погрузил баню праздничную в полумрак и
внутри как-то сразу потеплело да запарило.
Малышня пацанская натаскав валежника достаточно от
безделья да голода принялась проказничать, пытаясь украд-
кой что-нибудь стащить съедобного. То там, то сям слыш-
ны стали девичьи окрики грозные, гонявшие воришек нера-
дивых подальше от костров кухонных. К самому большому
котлу с мясной кашей пацаны не лазили. Что там делать? Там
стащить не чего. Не будешь же из варева голыми руками кус-
ки вылавливать. Вертела тоже обходили стороной дальнею.
Ни оторвёшь, не укусишь от куска целого.
А вот Милёшке, младшей сестре Зорькиной не повезло
по-крупному. Она пекла лепёхи на сале кабаньем. Пеклись
они на стенках котла смазанного. Стряпались споро, не успе-
вали вынимать да закладывать, ароматом на всю округу во-
няя вкусностью. Готовые лепёхи в большую корзину склады-
вала да накрывала волчьей шкурой от дождя да выветрива-
ния.
Вот это то и было основным предметом воровства маль-
 
 
 
чишеского. Девченюха, что Берёзкой кликали, лет восьми от
роду, напросившаяся Милёшке в помощницы больше зани-
малась охраной продукции да отгоном мелкого ворья при-
мерно её же возраста, что пытались во что бы то ни стало
стащить готовую выпечку из корзины неусыпно охраняемой.
Пацаны словно мухи вокруг навоза вертелись, всячески
стараясь отвлечь внимание лютого стражника. Кто-то с ви-
дом, типа, просто так мимо прохаживал как можно ближе
пытаясь пройти с корзиною. Кому-то срочно потребовалось
поговорить с кутыркой о чём-то важном не терпящим отло-
жения. Кто-то пробовал даже с тыла по-пластунски запол-
зать. Но отважная охранительница сокровенного всегда бы-
ла начеку да не подвержена обманному говору. Быстра да
глазаста для крадущихся. Её голосок визгливый с разухаби-
стостью бабы матёрой то и дело слышался над общим гулом
работающих.
– А ну, кыш, я сказала, шелупонь голозадая, – голосила
девка грозным писклявым окриком,  – а ну ползи обратно
червяк жопный…
Ну, и так далее и тому подобное.
Но похоже это только подзадоривало пацанов голодных да
без дела шатающихся, и они всё активнее напирали на Бе-
рёзку со всех сторон. Наконец не мудрствуя лукаво, пацаны
ухватили голосистую в охапку да оттащили в сторону. По-
ка трое держали, четвёртый заграбастал лепёх горячих что
сверху схватил да припустил в лес бежать, унося награблен-
 
 
 
ное. Девченюха визжала будто порося недорезанная и только
опосля того как начала их кусать с остервенением за что не
попадя, пацаны, завизжав с ней за компанию бросили «зве-
рюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели
да со всех ног рванули в лес, где ждала их добыча желанная.
Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька как стар-
шая поспешила к его источнику. Милёшка с двумя кутырка-
ми, что по соседству кабанчика жарили, катались со смеху
до истерики, а Берёзка сидела на песке сыром да громко ре-
вела турицой не до доенной.
– Чё случилось? – принялась пытать Зорька сестру свою
младшую, стараясь при этом как можно строже выглядеть,
но у неё это не очень получалось, так как смех девичий будто
зараза легко цепляемая, заставлял её, не желая того посте-
пенно расплывалась в улыбочке.
Ничего не добившись от девок постарше, истерикой за-
ходящихся да вповалку валяющихся, держащихся при этом
животы сведённые, Зорька подошла к Берёзке рыдающей.
– Чё случилось Берёзка? Ты чё ревёшь белугой недоби-
тою?
Девка, рёв не прекращая, сквозь слёзы проголосила еле
разборчиво:
– Они… лепёхи… стырилииииии.
– Она их покусала! – сквозь смех безудержный прореза-
лась Милёшка на песке валяющаяся.
– Она грызла их да чавкала! – прокричала сквозь истерику
 
 
 
ещё одна из валяющихся соседок-девонек.
Последняя фраза сказанная их повергла в очередной при-
падок хохота, ещё больше животы скручивая.
– Вот же дуры, —фыркнула Зорька, а сама расплылась в
ухмылке нескрываемой, и уже обращаясь к Берёзке на песке
рассиживающейся грозно повелела зычным голосом, подра-
жая большухе бабняка общего, – а ну-ка, вставай, девонька!
Неча на холодном сидеть. Жопу застудишь потом рожать за-
мучишься. Вона садись на корзину со своими лепёхами. И
заду тепло и лепёхи из-под тебя не вытащат.
Опосля чего старшая тряхнула её за плечи щуплые, под-
няла, да развернув лицом к корзине обворованной, легонько
подтолкнула девку уж напрочь зарёванную. Инцидент как-
то сразу затих сам собой.
Берёзка, забравшись на корзину да размазывая по личику
сопли со слезами солёными, злобно посверкивая глазёнками
злющими, в раз реветь перестала, лишь озлобилась. Девки
тоже от смеха отошли, утерев лица мокрые да руками отма-
хиваясь, проветривая влажность слёзную, принялись за свои
дела привычные. Всё пошло своим чередом как давеча…
А в тёмном лесу промозглом дальше по берегу прячась
за лапами ёлки раскидистой, стояла девка с ликом уродли-
вым. Смотрела на всё издали да поскуливала. Лохмотья гряз-
ные еле скрывали тело белое, бескровное, изнурительной бо-
лезнью высушенное. Сосульки грязных волос лицо прятали,
прикрывая глаза впалые да губы раскисшие, язвами разъ-
 
 
 
еденные. Пальцы сухие крючковатые в трясучке болезнен-
ной за мокрые метки цеплялись, то и дело спасая больную
от падения.
Но, несмотря на своё плачевное состояние она не спешила
покидать своего укрытия и выходить к людям на обозрение.
Она скрывалась и ждала, будто какого-то знамения…
Наконец всё готово было к празднику. Как по заказу пре-
кратил дождик нудный накрапывать, и даже кое-где проби-
валось солнышко. Мутно, блекло, но показывалось. Настро-
ение и так приподнятое, повысилось до своих приделов в
ожидании. Оно ведь как бывает. Ни сам праздник радует,
сколь его ожидание.
Все расселись на брёвна натасканные да девки принялись
кормить работников. А там и сами пристроились, только по
привычке в сторонке своею кучкою. Но это было лишь в на-
чале праздника.
Опосля того как атаман ватажный как из пацанов старший
с ковшом медовухи в руках поздравил девок с праздником да
предложил выпить за каждую назвав всех до одной не про-
стецкой кличкой, [27] а по полному, [28] все дружно встали
да выпили.
Ещё закусить не успев, девки завели песнь величествен-
ную – восхволялку [29] Матери Сырой Земле. Песнь невесё-
лая, но торжественная. Обо всём бабьем племени людей на
свет рожающих. Пока девки пели, пацаны ели.
Опосля второй да третьей среди ватажных, говор пошёл
 
 
 
живее. Языки расплелись, полегчали да голоса повысились.
Шутки, прибаутки, рассказики в виде слухов «проверен-
ных», да и просто выдумок откровенных и не всегда скром-
ных да не при детях сказанных. Девки пацанов нагнали быст-
ренько. Много ли им надо худосочным да не раскормлен-
ным.
Зорька, она же по полной Заря Утренняя, пила мало, ела
не больше выпитого. Требовалось статус блюсти, следить за
правильностью происходящего. Только несмотря на это она
всё же упустила одну деталь существенную. Нежданно-нега-
данно в их коллективе прибавилось. Появилась девченю-
ха неприметная. Подсела явно под мороком. Оттого на неё
невзрачную никто не обратил, внимания, а коли и видели то
тут же забывали о её существовании. Она не пила ни ела, а
лишь сидела скромницей ликом поникшая.
Когда все поели да разогрев пошёл, Зорька, не стараясь
даже переорать гомон, что творился вокруг, просто завела
песенки. Эдакие шутейки-прибаутки [30] короткие про зло-
дейку Кумоху ненавистную. А вскоре уж все как один гор-
ланили эти прибаутки незамысловатые знакомые каждому с
детства раннего. Рифмованные и не очень, ругательные да
частенько матерные четверостишья складные про «Кумоху
– кривожопу, чтоб ей пёрнув улететь».
Наконец Зорька вскочила с бревна звонко выкрикнув:
– Айда Кумоху гонять!
Девки разом завизжали, пацаны свист устроили да с этим
 
 
 
гомоном оглушительным все бегом, вприпрыжку через брёв-
на под ногами перескакивая, кинулись в банный шалаш
устраивать праздника продолжение.
Внутри уж было жарко натоплено. Девки с малышнёй сво-
ей кучкой в глубине строения устроились. Пацаны по краям
у входа «кости бросили», прихватив с собой медовуху с за-
куской что смогли унести.
Шкуры-куртки сразу скинули. Ватажные лишь по пояс
оголились, но штанов снимать не спешили. Так уселись, на-
супились. Девки разделись до рубах нижних тоненьких.
Зорька на камень банный семена конопли высыпала заго-
дя запасённые. Те зашипели, запрыгали и от них заклубил-
ся пар пахучий вперемешку с дымом берёзовым. Веселушки
завели по новой, но уж с танцами вокруг камня нагретого.
Девоньки резвились все без исключения в составе полном от
мала до велика. Пацаны вокруг них прыгали только малень-
кие.
Девятка со своими ближниками сидел, где сидел, не дёр-
гался. Хоть и поглядывал нет-нет искоса на девок резвящих-
ся, но старательно делал вид что его это не волнует ни ка-
пельки. Что его задача главная напиться с пацанами до визга
поросячьего аль до скулёжки собачьей безудержной. Атаман
как гуляка опытный на таких праздниках, прекрасно знал,
что сейчас начнётся да откровенно этого побаивался. Пото-
му спешил с опьянением, понимая, что это его единственный
шанс спасти свою честь с достоинством.
 
 
 
 И тут началось как по писаному. С девок последние руба-
хи слетели, что значительно прибавило им задора да весёло-
сти, будто спали оковы последние с их наглой бесстыжести.
Атаман с ближниками разом притихли, потупились, скучко-
вались поближе друг к другу, налили молча, выпили не за-
кусывая.
Это было ещё то испытание. Ну, что казалось в этих воб-
лах особенного. Ни жоп не откормили, ни сисек не вырас-
тили, а ведь как дряни действуют на суровую натуру пацан-
скую. А они, лет четырнадцати от рождения, без году как му-
жики артельные, авторитеты их мира пацанского могли сей-
час опозориться да при том по полной и на всю жизнь остав-
шуюся. Мало кто перенёс бесчестья этого. Нормальные па-
цаны опосля позора руки на себя накладывали, топились да
резались. Таковы были устои давешние, законы речных лю-
дей незыблемые: баня и до баб желание вещи несовмести-
мые. Возбудиться мужику в бане – позор и вечное осмеяние.
А эти гадины задками щуплыми перед ними виляют-по-
трясывают, передками своими как ножом по глазам режут, а
у старших, щёлки уж волосиками покрываться начали. Тьфу
ты Вал [31] их изнасилуй не милостиво. Грудки острые, как
прыщи опухшие, смотреть не на что, а от всего этого в шта-
нах нет-нет да позор зашевелится.
Вот и пьют ватажные, заливают зенки честные, чтоб не
видеть разврата этого ведущего их молодых да сильных к по-
гибели. И в штанах от того сидят не снимают да не скидыва-
 
 
 
ют и ни скачут с голыми дурами. Борются пацаны с соблаз-
ном не на жизнь, а насмерть лютую. А в бане и так напари-
ли да от жара внутреннего вообще жизнь нестерпимой стала
для пацанов в одёжах тёплых рассевшихся. Атаман поднял-
ся, всем видом показывая, мол устал отдыхать да пустыми
забавами тешиться. Накинул шкурку на плечи мощные да
пошёл неспешно охладиться наружу, подышать свежим воз-
духом аль ещё по каким делам, не терпящим отлагательства.
Ближники как один гуськом за предводителем следом вы-
скочили. Не успели они отойти от входа в сторону, как полог
распахнулся да вся эта шобла развратная голышом в клубах
пара мутного, с визгом да улюлюканьем вылетела из бани да
рванула в реку студёную охлаждаться да друг в друга брыз-
гаться.
Вышла со всеми и дева неприметная докрасна распарен-
ная с глазами бешеными. Вошла в воду студёную, пала туда
пластом будто теряя сознание, да и сгинула в той воде слов-
но растаяла. Никто не обратил на этот инцидент внимания и
потерю своих рядах ни заметил за общим сумасшествием.
Беспрестанный визг, смех да ор с плесканием. Вода в
мёрзлой реке аж вскипела от такого безобразия. Куда уж там
заметить, как какая-то нежить топится. Тут вся эта орава
рванула обратно, сверкая жопами. Только кутырки что на-
выдане, все четыре гадины не побежали, а важно так слов-
но на показ мимо пацанов прошествовали. А Зорька, дрянь
бесстыжая, мимо проходя свои лохмы рыжие так на плечико
 
 
 
небрежно закинула да нежным голоском воркующим, давай
Девятку провоцировать:
– Чё атаман, запарился? Так нырни, охладись. Чай не са-
харный.
Ну, просто издевается над пацаном авторитетным, охаль-
ная. Ну, нельзя же так по живому-то голым станом своим
резать мозг пацанский. Но атаман мужик-кремень, на авось
не взять. Он нашёл что ответить да ответить достойно, как
положено:
– Ни чё. Успеем ещё.
Проговорил Девятка важно, многозначительно, смотря не
на вихлявую рыжуху бесстыжую, а куда-то за реку.
Она хмыкнула вызывающе да прошла мимо атамана стоя-
щего, да как бы невзначай скользнув по нему бедром голым,
скрылась за пологом.
– Вот же сука, – ругнулся кто-то из ближников.
– Спокуха, пацаны, – атаман одёрнул его тоном бывалого
да всего на свете навидавшегося, – прорвёмся, не в первой.
И ни такие щели видели. И ни на такие жопы поплёвывали.
Все ватажные одобрительно забурчали головами покачи-
вая да плечи расправляя для вида пущего. Кто-то даже смач-
но сплюнул под ноги.
Охладившись и ещё хлебнув пойла пьянящего, что уже не
лезло внутрь, потому что было некуда, они вернулись на свои
места насиженные, сделав вид что ничего не было.
А девки к тому времени не на шутку распотешились. То-
 
 
 
ли конопли нанюхались, толи ещё медовухи добавили, толи
и той хватило, просто развезло в жаре да в пару уже слабо
просматриваемом. Они принялись распевать веселушки по-
хабные да при этом выгибаться да хватать себя за места раз-
ные. Каждая норовила выпендриться пред атаманом с ближ-
никами. Тьфу ты, позорище блудливое!
Но атаман ватажный крепился да виду не показывал,
что хоть что-нибудь привлекло его внимание. Так, улыбал-
ся небрежно их сальным шуточкам, но взгляда на их крив-
ляньях не задерживал. Ближники, поначалу во всём атама-
на поддерживали, подражая его поведению. Но Неупадюха,
один из ближников, пацан уж взрослый по меркам их воз-
раста, первым не выдержал издевательств девичьих.
Красавцем назвать его даже спьяну невозможно было. Ро-
стом не вышел. От корешка два вершка. Девки красоту его
не могли рассмотреть даже в том состоянии, в котором на-
ходились в данное времечко. Лопоухий до безобразия. Уши
поперёк головы даже сквозь гриву волос торчали мохнатую,
что он сознательно расфуфыривал в разные стороны. Морда
рябая, глазки рыбьи, маленькие, да всё это при носе огром-
ном уродливом. Да и весь он какой-то нескладный был. Боль-
ше всего его руки уродовали. При росте маленьком они были
длинными чуть ли не до колен висли, с ладонями-лопатами.
И вот при всём при этом, несмотря на недостатки внеш-
ности, девкам он нравился. Чем? Да остёр был на язык слов-
но камень точенный, да и умом Троица не обидела. Сообра-
 
 
 
жал быстро, изворотливо, благодаря чему ещё с детства за-
бил для себя правило: не хочешь, чтоб над тобой смеялись,
смейся над собой в первую очередь.
Но не только слово острое да меткое примечали девки в
пацане уродливом. Была у него ещё одна вещь для них ин-
тересная. Уд у пацана был в глазах девок длины немереной.
Наградила же природа не пожадничала. Ни у одного мужика
в артели таких размеров не было. Потому несмотря на всю
внешнюю непривлекательность всё же кой-на-чё можно бы-
ло посмотреть глаза выпучив, и уродец, зная это не раз при
девках показами пользовался.
Так вот Неупадюха языкастый не выдержал подначек де-
вичьих. И дойдя до определённой кондиции опьянения со-
скочил с места насиженного, скинул махом штаны уж развя-
занные да крутя своим мужским достоинством словно кус-
ком змеи где-то пойманной, пустился в пляс, девок тощим
задом распихивая да горланя ответную похабщину.
Девки мигом навалились на него будто только и ждали
этого. Принялись по очереди ввинчивать ему веселушки по
заковыристей, а он так же шустро каждой отвечал не жад-
ничая. То шлёпая их по задам голым распаренным, то пыта-
ясь ущипнуть за прыщи на груди набухшие, то припечатывая
удом почему-ни-попадя.
От хохота баня шаталась только что не разваливалась.
Девки закатывались до слёз с коликами. Каждую уколол, в
чём ни попадя вымазал, но при том никого не обидел. Как
 
 
 
умудрился? Неведомо. Неупадюха он и есть Неупадюха. Вот
за это он и был интересен девкам его знающим.
Зорька захмелев да забыв о своём статусе вертела всем
что удавалось напоказ выставить. Голосила матершинщину
налево и направо как заправская матёрая. А что с оторвы
взять? Такой уж она выросла. Как не прячь сущность, ни мас-
кируй от глаз порядочностью один хрен всё наружу вылезет.
Она уж Неупадюхе дала да выдала. Он конечно огрызался,
но побаивался с Зорькой палку перегнуть. Оттого осторож-
ничал.
Зорька кутырка была видная, красивая. К ней все пацаны
дышали неровно, а то и с придыханием и он из них не был
исключением, но все же пару раз в куплетах сальных по её
заду выпукло заманчивому хлопнул да не щадя особо, ибо
звонко шлёпнулось. Правда она в долгу не осталась да в «от-
ветке» последующей за волосы его так дерганула, что искры
из глаз высекла, да и растительность головную кажись, про-
редила изрядным образом.
Так в бесчинстве всеобщего разгула Зорька даже не заме-
тила, как в их девичьем круге появился сам атаман пьянень-
кий и всё его голожопое окружение. «Бесиво» пошло на но-
вый заход.
Перегревшись, всей толпой с визгом да воплями ныряли в
ледяную реку и тут же с ором обезумившим, неслись обрат-
но в пар греться заново. Девченята с пацанятами, что по мо-
ложе были уже давно забились в шкуры вдоль стенок и пре-
 
 
 
спокойненько посапывали, наплевав на ор да визг со смехом
оглушительным.
Но, а те, что навыдане, Кумоху гоняли до утра до само-
го. Только тогда выбившись из сил повалились каждый на
своё место приготовленное, да одевшись в нижнее, распа-
ренные и взмокшие, раскинулись на шкурах постеленных.
Как-то разом все затихли и так же быстро заснули беспро-
будным сном.
Следующий день проспали до вечера. А потом девки разо-
грели что не доели давеча, медовуху приняли на закваску
вчерашнюю и веселье началось по-новому. На вторую ночь
Кумоху не гоняли. Вроде как в первую выгнали. Только б
знали о том дети малые, как близка она была к их телам щуп-
леньким, только руку протяни, и зараза прицепится. Но не
вынесла Кумоха к себе такого безобразного отношения да
утопилась в реке, так и не прилипнув ни к кому из них.
На другую ночь забава была новая. Оттого похабных пе-
сен ни орали, голых танцев не выплясывали. Игры банные
они затеяли. Да такие заводные, что краснели не только от
жара банного. Творили такое что сказать ни описать. Стыд-
но до непристойности.
И тут задумаешься, а зачем всё это распутство было на-
добно? Что это, беспредел от бесконтрольности со стороны
матерей да общества? Но ведь это было из года в год, из по-
коленья в поколение. И веселушки эти непотребные переда-
вались из уст в уста и играм бесстыжим учились по наслед-
 
 
 
ству. Не могло всё это быть за просто так, и не было.
Жили тогда люди коротко. Взрослели рано непогодам ны-
нешним. Умом да опытом приходилось вживаться быстрей
чем тело с его потребностями.
Меньше чем через год все эти кутырки навыдане четырна-
дцати лет от роду, оставленные атаманом артельным в роду
собственном на расплод под мужиков лягут уже взрослыми.
Эти девки ещё только-только созрели телом для материнства
будущего, но внутренней своей сутью заматерели да обаби-
лись. А иначе было нельзя. Не сдюжили бы.
Все девичьи праздники периода холодного хоть и выгля-
дели как игрища бесшабашные, но на самом деле имели в
себе хоть и подготовительную, но суровую школу жизни да-
вешней, реальной да безжалостной. Все они в той или иной
степени учили девок выживать не в очень ласковом сообще-
стве, а порой и просто жестоком в нашем понимании.
Пацанов приучали к жизни во всеобщей агрессии не толь-
ко их круга общения, но и всего мира окружающего. А вот
так проходило половое воспитание. Это не про то как поль-
зования половыми органами, хотя и этому учили, не то что
нынешних, а в первую очередь правилам отношения меж по-
лами. Между мужиками да бабами.
Девятке и всем его ближникам также на год следующий,
на седмицу Купальную предстоит поход в лес к еби-бабам
[32] хаживать да в свои пятнадцать лет отрываться от мамки-
ной рубахи с подолами. Да со всего маха окунаться в жизнь
 
 
 
взрослую, где гладить по головке больше никто не будет. Бу-
дут только бить да приговаривать. Там слёз обиды с униже-
нием всех не вы реветь да переглотать водицей солёною.
Вот и ставил молодняк себе прививки заранее этими
праздниками бесшабашными, чтоб не убиться, ударившись
о жизнь взрослую со всего-то маха в неё плюхнувшись. На-
добно было не обижаться, когда обидели. Не унижаться, ко-
гда унизили. Ни быть злопамятным, но и не забывать пло-
хого что тебе сделано. Да перед бабами не робеть коль где
прижать придётся-представится. Дети речников всегда были
сильней духом, чем физически, а коли силушка не подводи-
ла, то это уже были не люди, а камни железные заточенные
под жизнь со всеми её закидонами.
Под утро, когда игры на убыль пошли от усталости, где-то
рядом совсем волчий вой из леса донёсся пугающий. При-
том вой семейный, а не одиночки заблудившегося. Все рез-
вящиеся как один играться бросили да наружу высыпали. В
эту ночь не парились, оттого и на реку не бегали, потому и
не заметили, что снег повалил, да такой густой, с огромными
лохматыми хлопьями.
– Вот и первый снег, – с горечью да тревогой в голосе про-
говорила Зорька сама себе.
В раз большуха пробудилась в ней выбранная. Вспомнила
рыжая о своей ответственности, да о том, что уже почитай
взрослая, а на ней детворы куча целая. Задрала девка голову
к небу пасмурному да с досадой кому-то попеняла голосом:
 
 
 
 – Ну, не мог ты чуток повременить со своими покровами?
Но тут и Девятка вспомнил, что он атаман ватажный, а
ни посикуха мамкина. Почуял он себя хоть невеликой, но
единственной защитой тех, кто рядом был. Осмотрелся да
громко скомандовал:
– Так. Припасы все собрать да стаскать в укрытие. Мелюз-
га! Все в шалаш забились и носа наружу не кажете.
Но никому ничего объяснять не требовалось даже самым
маленьким. Быстро, молча сносили еду, что нашли да в ша-
лаше спрятались. Пацаны изнутри укрепили полог да по оче-
реди стали зверя караулить. Остальные спать попадали.
Волк не только самым злейшим был врагом в те времена
далёкие. Волк единственный зверь – людоед по своему пред-
почтению. Мужика побаивался, коли тот ведёт себя как му-
жик. Баб взрослых и так, и эдак. Как получится. Кого боялся
да не подходил лишь издали приглядывая. Кого не боялся,
пусть та хоть из орётся, хоть из машется. Как волк понимал
кого бояться из баб стоит, а кого нет одному ему ведомо.
А вот детей волк не боится никогда. Зорька на всю жизнь
запомнила слова Данавы – колдуна родового: «Человеческий
детёныш для серого – главное лакомство. На детей, коли най-
дёт, нападает всегда, начиная с самых маленьких. И даже ко-
ли будет много вас, то это не остановит, а только порадует».
Зорька знала и то что волчица, глава семьи в этом лесу
обитающая, с первым снегом свой приплод последний ставит
«на тропу походную». И вся семья волчья: дядьки да тётки,
 
 
 
переярки агрессивные до того времени на краю земель родо-
вого логова державшиеся да на днёвки свои морды не совав-
шие, где она растит своё потомство последнее, объединяют-
ся. С первым снегом у волков начинается время походов да
рейдов охотничьих. Время кочевой жизни до самых волчьих
свадеб, [33] чтоб им провалиться людоедам проклятым.
Знала Зорька и то что эта семья конкретная, невдалеке от
артельных загонов жившая, [34] по специализации «козлят-
ники», то есть охотились они на козлов-оленей исключитель-
но, но от этого спокойней не становилось на душе у ярицы.
Спала она чутко, просыпаясь постоянно от каждого шо-
роха, но Вал, да будет он вечно сыт да обласкан девами, ми-
новал их карой лютою. Волчья семья повыла, повыла, да и
ушла, не показав ушей серых, оставив на этот раз детей в
спокойствии.
Днём, пока девки перекус готовили, пацаны шалаш разо-
брали до мелочи. Стаскали брёвна с жердями обратно в лес,
где брали давеча. Шкуры со шкурками на телеги сложили.
Все поели, но без распития медоварного, что ещё ночью кон-
чилось. Отдраили котлы закопчённые, «приспособы» повар-
ские, посуду в реке вымыли, загрузили это всё на возы да по-
тащили их обратно в селение. Праздник кончился. Кумоха
выгнана. Уставший да опустошённый праздником, но шибко
довольный ночами бессонными, возвращался домой молод-
няк речной …

 
 
 
 5. Кому на роду написано сгореть в синем пламени в во-
де не утонет, выплывет. Кому суждено утонуть не сгорит, из
любого пожара выскользнет. Ну а коли угораздило тебя ба-
бой родиться, вообще бояться нечего. Хрен чем убьёшь жи-
вучую…

Вот не задался у Данухи день почитай с самого пробужде-

ния. Да и какое это к маньякам ссаным пробуждение? Коль
ни свет ни заря разоралась Воровайка – ручная сорока Да-
нухина, что при её куте приживалкой устроилась. Эту пти-
цу за беспредел да лютость звериную боялся весь баймак пу-
ще самой большухи бабняка Нахушинского. Была она слов-
но сучка злобная. Но в отличие от последней не кусалась, а
щипалась болезненно да клевалась исподтишка, абсолютно
границ не ведая, в своих бесчинствах необузданных.
Большуха сорочьи выходки прилюдно хаяла неодобрени-
ем. Уговорами Воровайку укоряла, кулачищем грозила сво-
им увесистым, но и решительно не пресекала её беспутное
поведение, мотивируя это тем, что она, видите ли, тварь при-
родная, а знать без повода ни клюнет, ни обсерит мимохо-
дом нечаянно, а раз случилось от неё чего непотребного, то
поделом тебе да за дело видимо, наперёд будешь знать.
Так вот эта засеря пернатая ещё до рассвета бойко по полу
прыгая, шурша сеном словно боров перекормленный, злоб-
но лаяла как собака спесивая на входную шкуру турову. Ве-
ковуха на неё спросонок цыкнула, потом наотмашь бросила,
 
 
 
что попало под руку, только чем не помнит, запамятовала.
Помнит только, что промазала. А та всё равно не успокаива-
лась, словно нежить какая в неё вселилась да там буйствует.
Баба, кряхтя, попыталась встать на свои больные ножень-
ки, но клюка к лежаку приставленная качнулась, да рухну-
ла на ступни опухшие, вдобавок покалечив и без того «хо-
дилки» испорченные. Большуха в ярости громко выругалась,
притом матюки подобрала на загляденье аж сомой понрави-
лись. Лишь заслышав мат забористый, хозяйки разгневан-
ной, сорока быстрыми скачками до входной шкуры допры-
гала, а там юркнула в щель не понять откуда взявшуюся. Вот
и лови эту дрянь теперь по всей площади.
В жилище ещё темно было, лишь огни очага мерцали
тускло светом малиновым. Вековуха всё же встала. В раско-
ряку до очага до топала грузно с ноги на ногу перевалива-
ясь да при этом руками по сторонам размахивая. Покормила
огонь домашний сухими чурками. Подула на угли ласково.
От чего Данухина нора просторная осветилась молодым ог-
нём. Он запрыгал язычками пламени из стороны в сторону
в отличие от хозяйки своей радостный.
Осмотрелась баба внимательно, выискивая, что могло это
крылатое отродье так вы бесить. Ничего не нашла необычно-
го. Верталась к лежаку травяному, подобрала клюку старую
покряхтывая да тяжело, с трудом переставляя ноги пухлые
поковыляла вслед за «сорочьим наказанием».
Время было предрассветное, тихое. Весь баймак погру-
 
 
 
зился в пелену тумана лёгкого, плывшего вдоль реки медлен-
но, от чего мерещилось будто сама земля за рекой плывёт в
равномерном движении. Огляделась Дануха вокруг, прислу-
шалась. Идиллия была полная, безмятежная, ничем не пу-
ганная.
Она глаза прикрыла да воротить начала голову. Сначала
справа налево, затем слева направо, проверяя округу кол-
довским умением. Все бабы ведьмы на белом свете. Кто бы
спорил с этим утверждением. Только большуха Нахушин-
ская даже среди отродья ведьменного была особенной. Глаза
с прищуром открыла в туман на реке всматриваясь. Опять
закрыла да резко носом зашмыгала, будто собака угол обню-
хивая. Наконец громко хрюкнула, смачно плюнула, глаза от-
крыла да в сердцах злобно выдала:
– Убью, дрянь хвостатую, – да стала шарить взглядом по
земле в поисках всех бед виновницы, но от сороки уж след
простыл, оттого прошипела злобно в тишину туманную гро-
зя кулаком увесистым, – поймаю, дрянь. Перья повыдёрги-
ваю. Затолкаю во все дыры, что найду. Особливо в глотку
твою мерзкую.
Но сорока на ругань никак не отреагировала, даже не
огрызнулась, что до этого случалось обязательно. Раствори-
лась в сумраке будто её и не было.
Воровайка объявилась в полдень, как в поселении отобе-
дали. Скача по площади, что в центре баймака меж бабьих
кутов устроена да стрекоча во всю сорочью глотку лужёную
 
 
 
поднимая тревогу нешуточную.
Дануха её услышала, когда по краешку прибрежной воды
расхаживая. Босыми ногами поднимая муть мелководную да
шепча при этом заговоры на излечение отёкших во все сто-
роны конечностей. А как опознала истеричный ор сожитель-
ницы, так встрепенулась будто кто под зад пинка поддал.
С силой глаза зажмурила, переключаясь на колдовской
режим восприятия. Дёрнула головой как от удара в лоб, глаза
распахивая. Пошатнулась от головокружения. Повертелась в
поисках клюки, что была в песок воткнута у самой кромки
воды в двух шагах да схватив подмогу ручную для хождения
на пригорок кинулась, валом отделявший реку от поселения.
Подъём был в общем-то не крут, но больной на ноги, пока-
зался чуть ли не стеной отвесной, скалой обрывистой. Спус-
калась да поднималась Дануха чуть дальше по берегу, где
подъём был пологим, да ещё и тропа наискось, но теперь об-
ходить было некогда, оттого напрямик ломанулась без раз-
бора особого.
Предчувствие погибели неминуемой кротчайшим путём
гнало бабу под зад, на карачках бугор штурмующую. Одной
рукой на клюку опираясь, другой за траву ухватываясь. От-
того даже заслышав грохот неведомый, почитай перед самым
носом где-то рядышком, Дануха ничего разглядеть была не в
состоянии. Потому что выползала на холм чуть ли не кверху
задницей, а там у неё глаз не было. Лишь одолев подъём, за-
пыхавшись до присвиста, смогла кое-как разогнуться в спи-
 
 
 
не и первое что увидела, заставило её бедную вообще забыть
о дыхании, будто подавилась увиденным.
На неё неслось огромное страшилище издающее тяжёлый
топот с грохотом, от чего даже Мать Земля в испуге дрожью
пошла. Чудище налетело на Дануху да в одно мгновение по-
глотило в безмерную пустоту чёрную, где повисла баба в па-
утине липкой намертво. Почему в паутине именно? Большу-
ха не задавалась такими вопросами, чай по возрасту уже не
любопытная. Баба просто поняла, что попала в путаницу па-
учью, размера необъятного. Вот и всё объяснение.
Помнила также, как во что бы то ни стало пыталась откле-
иться от этих липких сетей. Но те хоть и поддавались нако-
ротке, держали крепко, не вырваться.
А затем большуха увидела себя в пустоте мрака кромеш-
ного, но от чего-то точно знала, что стоит на пороге кута
собственного. Перед ней в черноте склонив голову, в той же
пустоте Тихая Вода сгорбилась, одна из двух прошлогодних
невестушек.
Данухин сын – родовой атаман Нахуша купил их в про-
шлом году в каком-то дальнем баймаке большухе не ведо-
мом. Особых нареканий на молодух не было, а на эту тем бо-
лее. Забеременела как положено. Под сыном не брыкалась,
зубы не скалила. Приняла его с почтением. Нормально вы-
носила, родила, словно не первородка, а баба рожавшая. Вот
уж год поскрёбыша выкармливает. Хорошенький растёт ре-
бёночек, ничего не скажешь, здоровенький. Не плохой бабой
 
 
 
станет, послушной да покладистой. Подумала тогда Дануха
про неё принимая из рук невесты ярко-красное яйцо разри-
сованное.
И тут же на ощупь почуяла какую-то странность, непра-
вильность. Пригляделась. Ба! Эка безделушка затейливая.
Дануха хоть и числилась вековухой, но на глаза не жалова-
лась. Зубов вот было мало, что да то да, а глаза на место
вставлены. И остры, и зорки, как по молодости. Потому мно-
го труда не составило ей разглядеть на яйце подарочном тон-
кую ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах да рас-
смотрела подарочек, поняла, что на яйцо обычное искусно
паутинка приклеена. Да так ладно, что ни разрыва не видать,
ни стыка. Всё ровненько.
– Лепо, – похвалила её баба главная, продолжая поделку
разглядывать, – кто эт тебя науськал до этого?
–  Сама, Матерь рода,  – елейным голоском мягко стеля-
щим ответствовала невестушка, – правда не с первого раза
получилось, но я упорная.
–  Глянь-ка на неё. Сама она. Ну, чё ж, упорная, ступай
на Моргоски. [35] Приглашаю тебя, – отвечала ей большуха
на подарок затейливый да при этом кивнула слегка, намекая
наподобие поклона снисходительного.
– Благодарствую тебе, Матерь рода, – буквально пропела
Вода Тихая, резво кланяясь низко в пояс до земли рукой как
полагается.
«Подмазала, как подлизала», – подумала тогда про неё Да-
 
 
 
нуха грозная расплываясь в хищной улыбке людоеда голод-
ного, ничего молодухе в будущем не предвещая хорошего,
да опять поклон изобразила лишь наклоном головы еле ви-
димым. Тут невестка испарилась будто не было…
Вот Дануха уж сидит во главе стола праздного прямо на
поляне накрытого да всё вертит в пальцах яйцо подарочное,
а вокруг в безмолвии будто весь бабняк её в полном составе
трапезничает. Справа увидела Сладкую, подругу свою ближ-
нюю, что без зазрения совести всё ела да ела. Жрала да жра-
ла руками обеими. «Скоро лопнет», – Дануха подумала, аб-
солютно беззлобно сей факт констатируя, – «и куда это всё
внутри складывает? Наверно в жопу свою безразмерную».
Тут у Данухи от чего-то по всему телу широкому мураш-
ки табуном забегали и большухе вроде бы как стало холодно.
Оглядела она поляну взглядом увесистым да на краю трёх
просительниц в бабняк заприметила, что на коленях замер-
ли, ожидая её решения. Позвала для начала Сирень Раски-
дистую. Молодуха была из своих, доморощенных. Ей, как и
двум невестам купленным, предстояло пройти проверку по-
следнюю для посвящения из молодух бесправных в бабы за-
конные.
Пройти это испытание плёвое на «бабье право» желанное
было с одной стороны проще репы пареной, а с другой порой
и вовсе неисполнимое. Хоть в лепёшку расшибись не полу-
чится. Задание-то с виду простенькое. Большуха каждой мо-
лодухе по очереди вручала посудину деревянную почернев-
 
 
 
шую от времени. Что-то вроде миски глубокой из цельного
куска вырезанной да отправляла на родник просительницу
принести ключевой воды. Ей видите ли пить хочется. Та бе-
жала к источнику, воду в миску зачерпывала да большухе
доставляла с превеликим почтением. Вот и всё испытание.
Но коли было бы так просто как сказано то молодухи бы не
топились опосля этого, а такое случалось порой. Хотя редко
да метко. До смерти. Во-первых, родник не простой, а самый
что не наесть «змеиный», особенный. Охраной ему была га-
дюка белая. Не знаю сколь живёт обычная тварь ползучая, но
эта пережила уж не одно людское поколение. Ни одну боль-
шуху видывала да не одного человека на тот свет спровади-
ла. По какому принципу гадюка людей отбирала точно ни-
кому не ведомо, но местные верили, что худого не подпустит
к роднику священному. Либо ещё на подходе пугнёт, либо
укусит, когда тот пьёт о беде не думая.
Во-вторых, родник для чужого хоть и был с виду обыч-
ным источником, но только не для бабняка Нахушинского
да тем более для большухи его секретами ведающей. С этой
водой, что приносили молодухи Дануха делала три вещи на
вид странные. Поначалу нюхала. Хотя вода эта хоть занюхай-
ся, не пахла ничем. Обычная, кристально чистая, роднико-
вая. Потом щупала её своими пальцами толстыми, растирая
сырость между большим да указательным. Будто выискивая
там попавшие песчинки иль мусор какой, иль на жирность
да скользкость проверку устраивала. И в конце концов её на
 
 
 
вкус пробовала да притом не с миски пила, а все те же мок-
рые пальцы облизывала.
Итогом трёх простых, но непонятных деяний ведьменных,
считался приговор непререкаемый, что бывал только двух
разновидностей. Первый и для молодух желанный: «тебя во-
дица приняла в бабняк», опосля чего хватала молодуху, на
коленях пред ней стоящую, за косу плетёную да кремние-
вой пластиной острой без всякого зазрения совести букваль-
но отпиливала красоту девичью, укорачивая волос по плечи
самые. Вот и всё. Нет больше косы девонька. Вставай с ко-
лен баба новоиспечённая да садись за стол и со всеми вместе
пропивать утраченную молодость.
Второй вариант приговора большухинского для любой
молодухи был как серпом… ну, не ведаю я по какому там
месту девкам серпом надобно, чтоб было побольней да обид-
нее. Большуха говорила те слова ласково, беззлобно, как ди-
тя малому: «Иди ка ты девка погуляй годок, а на другие Мор-
госки неси подарочки. Глядишь и пригласим, коль не скур-
вимся».
Такое зачастую молодуха слышала и год, и два, и три, и
детей не одного успевала нарожать, а всё в невестах бесправ-
ных да молодухах хаживала, а право бабье так и не получала
из года в год. Хотя, как говорилось ранее такое бывало боль-
шой редкостью, чтоб родовой источник змеёй охраняемый
девку наотрез принимать отказывался. Вот по этой причине
кой у кого нервишки и не выдерживали.
 
 
 
 Именно поэтому молодухи все как одна, что невестились
при баймаке Нахушинском к этому источнику как на рабо-
ту хаживали. Чуть ли не каждый день тропу натаптывали. И
кормили то они его яствами. И поили то они его кто во что
горазд. А какие беседы с ним вели, да сколько слёз солёных
утопили в нём вообще не счесть. Никому не ведомо…
Тут сознание Данухи скакнуло в сторону, и она уже уви-
дела себя как бы на пьянке в разгар праздника. По ощущени-
ям даже опьянела чуток, но странные дела творились в мире
том неведомом. Чем больше пила пива пьяного, тем больше
мёрзла от непонятного холода…
Очухалась она в первый раз в реке плавая кверху пузом
надувшемся. Уткнувшись головой в камыши прибрежные,
колыхаясь в мелководье телом грузным перекормленным.
Озноб колотил трясучкой крупною. Зубы последние друг
дружку добивали безжалостно. И тут светлая мысль вдруг
мелькнула в голове болезненной: «Хорошо, что во мне говна
много, а то б утопла к едреней матери».
Но то была единственная мысль незатуманенная, а все
остальные осознавались не то кошмарным мусором, не то
кошмаром мусорным. С разбега и не разберёшь такие тон-
кости. Вот будто спишь и сны один на другой карабкаются,
с кондачка наскакивают, а какая-то сволочь тебя постоянно
будит да никак не добудится. И уснуть не можешь толком,
чтоб один сон посмотреть, как положено, потому что тормо-
шат, сбивая концентрацию и проснуться не можешь потому
 
 
 
что эта сволочь тебя не «дотормашивает».
Она хотела было отмахнуться от этой дряни назойливой,
что будит еле-еле. Врезать ей промеж разлёта бровного, чтоб
те вообще разлетелись в разные стороны. Дёрнула рукой и…
проснулась окончательно.
Резануло от локтя до кисти так, что аж искры с того света
увидала. Разлепила зенки заплывшие, а в них всё вертится,
плывёт, качается. Да хорошо так укачивает, аж рвать тянет
немилостиво. Поняла, что в реке плавает да что на берег на-
до бы. Уразумела что нужно бы зад утопить, чтоб о дно упе-
реться ножками, а тот не тонет ни в какую хоть ты тресни
сволочь жирная.
И так она топила этот «шар спасательный» и сяк под воду
толкала да куда там, ничего не получается. Не тонет «говно-
хранилище» и ни чего ты с ним не сделаешь. Потом толи Да-
нуха сообразила, толи туловище и без неё справилось, толи
случайно получилось, но нащупала она дно не двумя нога-
ми, как старалась по первому, а одной и только зацепившись
за траву подводную, смогла наконец утопить задницу безраз-
мерную да почувствовать под ногами опору долгожданную.
Встать не встала, да она и ни пробовала. Лишь ногами пе-
ребирая еле-еле, цепляясь за траву водную, отталкиваясь от
дна песчаного она проталкивала своё туловище сквозь ка-
мыш к берегу. Но лишь спина на песок тёплый выползла,
задница опять протест затеяла. Застряла она и Данухе, как
баба не корячилась вытолкать седалище округлое на сушу не
 
 
 
удалось никакими стараниями.
Ноги буксовали в песке речном, канавы выкапывая, а эта
хрень упёрлась и из воды вылезать наотрез отказывалась,
хоть на самом деле отчекрыживай да выбрасывай. Тут Дану-
ха поняла, что устала, притомилась бабонька. Только глаза
закрыла да почуяла тепло песка нагретого широченной спи-
ной во все стороны, особливо по бокам куда пузо расплю-
щилось, тут же заново провалилась сознанием во тьму кро-
мешную…
Вновь сидит на Моргосках за поляной накрытою, да в оче-
редной раз посылает молодух на родник. Лишь на этот раз
пихает в бок Сладкую, что всё жрёт без перерыва да проды-
ху.
– Хватит жрать, жопа безразмерная, айда-ка разомнись,
повесели народ. Глянь за девкой. Да смотри не переусерд-
ствуй мне!
– Да ты ж меня знаешь, подруга лепшая, – обиженная на
неправомерный наезд большухи пробурчала баба со ртом на-
битым, непонятно чего-то не пережёванного.
– Да я-то тебя знаю, подруга лепшая, – ехидно Дануха её
передразнивала, – коль Сладкая в лес по грибы пошла, так
«звиздец» настал и зайцам, и «охотничкам».
Бабы пьяно загалдели, добавляя хмельных реплик по это-
му поводу да снабжая слова свои комментариями с картин-
ками. Сладкая на всё это никак не отреагировала будто и не
слышала, потому что ей было некогда. Жевала она с усерди-
 
 
 
ем, а это было для неё куда важней. Поначалу хотела было
выплюнуть на стол, то что зубами перемалывала, но тут за-
мерла задумавшись, прикинула что-то в уме жиром пропи-
танным, да и проглотила натужно до конца не дожёванное.
Жалко видать стало выплёвывать.
Кряхтя да громко поминая зайцев с охотниками нелас-
ковыми словами заковыристыми сначала взгромоздилась на
карачки иль на пузо устроилась. Не понятна со стороны бы-
ла эта поза ей принятая. Отдышалась да рывком землю от
себя отталкивая поднялась на колени могучие. Вот. Полдела
сделано. Потянулась поочерёдно руками обеими, поправила
мешки с грудями на пузо сложенными. Вот одна нога упёр-
лась в землю твёрдую. Рывок со взмахом рук обеих словно
птица крыльями… и вот она во всей красе. Поднялась пре-
восходно, легко, аки пушинка лебяжья, даже поляна не дрог-
нула. И пошла, разбрасывая тумбы ног в стороны да залих-
ватски себе по тому месту почёсывая, где должна была быть
шея лебединая, но, где уж давно никакой не было.
Сладкая, дело своё знала с лёгкостью. Не одну зассыху
подкосила на этом поприще. Как девка бежит да скачет до
источника, ей плевать было с высокого дерева. Как и о чём
она там с ним разговаривает, ей было тем же концом в то же
место налаженное, а вот на обратном пути с миской полною
молодуха не имела права на звук ни из какого отверстия. Ибо
вода должна быть принесена «тихая».
Бабы, для пригляда посланные вместо того, чтоб следить
 
 
 
за тихостью приношения, изгалялись над бедными девками
как сучки последние, прости их Троица. А под кожу залезть
да нагадить туда, да в придачу ещё харкнуть смачно в душу
чистую, при этом всю дорогу ей мозг поклёвывая это ж каж-
дая баба умела с самого рождения. Самой Матерью Сырой
Землёй в неё эта способность заложена. А тут такой случай
представился. Ну ведь грех не воспользоваться.
Единственный «недочёт» в устое был. Дозволялось всё, но
только без рукоприкладства недозволительного. Сладкую за-
прет этот всегда доводил до нервного почёсывания всех мест
телесных докуда ручищи дотягивались. Притом не только
бить, касаться нельзя было. Да что касаться, наотмашь руки
подступаться ближе запрещалось категорически. Тьфу! Как
это бесило Сладкую! Хотя она баба тёртая и одним языком
да словесным нахрапом могла ухайдакать так, что мало не
покажется.
Вот молодуха до источника сбегала, на коленках лбом
оземь постукалась, чашку зачерпнула доверху да семенит
дорогой обратною стараясь воды не пролить ни капельки.
Сладкая не спеша на встречу вышагивала. А куда торопить-
ся тяжеловесу эдакому? Чай не от неё бежит, а на неё торо-
питься. Где столкнутся там и начнёт издевательства.
Не ходила от поляны с бабами далеко ещё и по потому
разумению, что для представления ей задуманного зритель
нужен был благодарный да понимающий. А без зрителя шут
– рукоблудник-баламут, в чём баба была абсолютно уверена.
 
 
 
Только Сладкая отродясь таким пороком не страдала. Нет,
пороков в ней хоть отбавляй было, больше чем живого веса
собственного, вот только таким, точно не страдала бабонька.
– Дай сюды! – рявкнула ближница во всю глотку лужёную,
семенящей к ней молодухе зашуганной.
Ну, а дальше началось как положено. Со всеми вывиха-
ми да завихреньями. Обозвав по-разному такой-сякой и про-
чее да такими словечками обидными, что молодуха отродясь
не слышала, начинала награждать её эпитетами один краше
другого, один другого непристойнее. Девка от ора неждан-
ного каждой частью тела вздрогнула по отдельности. Проли-
ла воду на руки. Перепугалась до смерти округлив глазён-
ки в животном ужасе, да хотела было рот открыть, но спо-
хватилась вовремя. Насупилась, уткнулась в миску злобным
взглядом мстительным да просеменила не останавливаясь,
мимо глыбы жира разъярённого.
– Стоять! – взревела ближница из-за спины девичьей ис-
теричным воплем оглушающим.
Далее посыпались новые обвинения, мол такую важную
да грозную какая-то девка мелко сложенная да дурно пахну-
щая отходами прокисшими, её игнорирует! Молодуха только
вздрогнула лишний раз от окрика, но услышав впереди смех
заливистый всего бабняка Данухинского, потопталась пару
шагов в нерешительности, а затем состроив на губах ухмыл-
ку злобную зашагала к бабняку быстрее прежнего.
– Да я тебя… – продолжала визжать в раж вошедшая ба-
 
 
 
ба жирная, матом [36] кружевным да забористым, уже не по-
спевая за шагом быстрым молодки резкой да сноровистой.
Дальше Сладкая принялась описывать действия, что
непременно проделает с этой не послушницей при том все
действия обещанные, почему-то были сексуального характе-
ра с применением колов заточенных да брёвен берёзовых.
Непременно что-то ей порвать обещала да при том не в од-
ном месте, а во множестве.
И тут Сладкая не выдержала взрыва таланта собственно-
го, да сама подключилась к веселью общему, со слезами па-
дая на четвереньки пузом об землю стукаясь, визжа при этом
да хрюкая, как свинья зажравшаяся.
У молодухи испытуемой чуть «хмык» через нос не выско-
чил, и она просто чудом удержалась, чтоб не издать этого
звука мерзкого. Девка тут же до крови закусила губу ниж-
нюю. Боль не дала заразиться весельем безудержным да бук-
вально бегом донесла миску Данухе, что в истерике покаты-
валась. Та, как и все на испытуемую не смотрела, а залива-
лась слезами над представленьем дурашливым.
Ну, а Сладкая уже сама так билась в припадке веселья
неуёмного, что даже стоя на карачках ползти уж была не в
состоянии…
Дануха вновь очнулась от наваждения, но уже с улыбкой
на губах почему-то высушенных, хотя половинкой тела до
сих пор в воде плавала. А только что заразный хохот бабий
заливистый сам по себе перетёк в сорочье воркование, где-то
 
 
 
совсем рядом у уха правого. Она повернула болезную голову
да всё также лыбясь дурою скрипуче из себя выдавила:
– Воровайка, дрянь эдакая…
Сорока встрепенулась враз, по песку запрыгала, запричи-
тала, затрещала, меняя звуки безостановочно. Птица радо-
валась как дитя малое.
Дануха оперлась на локоть, превозмогая боль в руке пока-
леченной, да с огромным трудом села на пузо наваливаясь.
Опять расцвела в улыбке беззубой вспоминая дуру Сладкую,
да принялась корячиться, как и та на поляне примерещив-
шейся.
Сперва на колени, а затем и на ноги. Только сначала у неё
не получалось как ни тужилась. Голова болела будто вонзил
в неё кто-то вичку заточенную. Опосля закружилось всё пе-
ред глазами не понять: где низ, где верх, где какие стороны
да рвать бабу начало будто чего съела непотребного. До му-
ти в глазах выполаскивало. Куда плевала уж себя не контро-
лировала. Оттого у хряпалась баба сверху донизу. Утереться
не смогла, руки не слушались. Только стало полегче значи-
тельно, видать вышла желчь в голову вдарившая. А как от-
дышалась да пришла в себя окончательно, кое-как удалось
ей встать на ноги. Расставив широко «ходилки» в стороны
да качаясь поплавком на воде с волнами мерными, она сжа-
ла три зуба оставшихся да прорычала матерно, что-то вроде
себе стоять приказывая.
По «мотылявшись» так время недолгое Дануха первый
 
 
 
шаг сделала. Затем ещё, и ещё и так далее. Каждый ша-
жок маленький отзывался ударом колющим, в голове да ру-
ках болезненных безжизненными плетьми повисшими. Одна
лишь мысль сверлила отупевшее сознание: «Идти надобно».
Не думала куда идти, зачем, но только знала уверенно, что
непременно куда-то надобно.
Прошагала вдоль бугра, что от буйства реки баймак ого-
раживает, куда взбиралась давеча штурмуя по тревоги со-
рочьей его кручу неподъёмную. Только дальше прошла до
подъёма пологого, где сподручней было карабкаться. Шла в
ту сторону скорей по привычке обыденной, чем осознано.
Забралась наверх да замерла при виде картины увиден-
ной. Так обмерев она долго стояла ветерком качаемая. Сто-
яла да плакала. Дануха почитай до этого дня думала, что уж
вовсе разучилась творить это безобразие. Ан нет, оказыва-
ется.
Баймака больше не было. Головёшки чёрные прогорев-
шие чадили в небо дым белёсый на месте кута каждого. Все
до одной землянки сожжены были да разрушены.
Воровайка и та заткнулась на плече у неё посиживая.
Только время от времени головой вертела бестолковой из
стороны в сторону, наклоняя то направо её, то налево закла-
дывая. Будто не веря в то что одним глазом видела, перепро-
веряла другим. Но тут же, не соглашаясь с увиденным, начи-
нала процесс заново.
Наконец вековуха вздохнула горестно с надрывами всхли-
 
 
 
пывая. Подобралась, выпрямилась перестав как-то резко
слёзы лить горькие.
–  Чё эт я?  – вопрошала она не пойми кого да к сороке
своей поворачиваясь, добавляя убитым голосом, – слышь ты,
дрянь пархатая. Меня вроде как исток кликает. Чуешь ли?
На что птица наклонилась глубокомысленно, заглядывая
бабе в лицо с видом как бы спрашивая: «а не сбрендила
ли ты, хозяюшка?» да звонко клювом щёлкнула чуть нос не
прищемив Данухе, перед ней маячивший. Баба на инстинкте
головой дёрнула, боль опять по лбу вдарила с искрами. От
чего большуха обозлённая сквозь три зуба шипя, сплюнула:
–  Тьфу, тупая. Чё с тобою балакать бестолковая? Айда,
давай.
Развернулась, да тяжело ногами двигая пошагала к источ-
нику змеиному.
Хоть недалече был родник, только больно долго до него
добиралась парочка. Путь-дорога показалась длинною. Толи
она действительно плелась как улитка обожравшаяся, толи
время в самом деле было к вечеру, а она не приметила, но до
родника добралась, когда уж смеркаться начало. Дануха ведь
понятия не имела сколь в реке проплавала да провалялась на
песочке тёпленьком. Но куты, дотла выгоревшие говорили,
что времени прошло значительно.
Упав на колени перед лужей как слеза прозрачною, отку-
да ручей утекал да в высокой траве прятался, баба вымерила
взглядом расстояние нужное, а затем повалившись с живота
 
 
 
на огромные груди мягкие больно ударившись культяпками
рук своих о землю голую, нырнула с размаха лицом пылаю-
щим, в воду родника холодного, чуть ли не целиком головой
под воду скрываясь да лужу разбрызгивая.
Запрокинулась назад, широко раскрыв рот беззубый да
воздух схватывая, а затем уж медленно припав лишь губа-
ми пылающими, принялась пить с жадностью до ломоты не
только в трёх зубах оставшихся, но и во всей челюсти. Вновь
отпрянула мокрых глаз не распахивая, отдышалась чуток да
опять принялась упиваться будто впрок её в себя вливая на
долгие дни последующие.
Наконец ломота от холода нестерпимой сделалась и Дану-
ха вынырнула окончательно. Одна из её кос седых распле-
лась да по воде разбросалась в стороны. Только теперь по-
няла баба пластом лежащая, что положение её было хуже не
придумаешь. Встать-то она из него не могла никоим обра-
зом, а извернуться страх не давал за руки переломанные, что
валялись плетьми вдоль туловища. Дануха на бок повернула
голову. Так удерживать её на весу было легче, да в таком по-
ложении и замерла «отпыхиваясь», саму себя успокаивая:
– Вот чуток передохну. Соберусь да сяду на задницу.
Но только веки прикрыла для отдыха, как совсем рядом
почуяла силу немереную за версту колдовством пропахшую.
Сила та была столь огромною, что её обладателем могла быть
только нежить природная, почитай с ближнего круга самой
Троицы. Баба резко глаза распахнула да дышать перестала
 
 
 
прислушиваясь.
Тут Дануха собралась с силами последними, да стараясь
не подмять под себя руку сломанную, для чего изогнулась,
как смогла изворачиваясь, крутанулась, но не получилось
без боли движение. Она вскрикнула. В глазах потемнело, но
на этот раз лишь на мгновение. Подвывая прискорбно ма-
терно она глаза открыла медленно. Прям над ней чуть в на-
клоне, как бы со стороны заглядывая восседала в луже Дева
Водная. [37]
Не молодая нежить, но и не вековуха древняя. Дануха аж
дух перевела, воздав хвалу Троице, что не матёрая Черта за
ней явилась с бездонным глазом своим чёрным, а лишь Во-
дяница, вся прозрачная из воды сотканная. Волос её цвета
травы спелой от палящего солнца в тени выращенной шеве-
лился да путался сам с собой, живя в отрыве от своей хозяй-
ки могущественной. Лик Девы был не то серьёзным до без-
образия, не то спокойным словно гладь водная, Дануха сразу
не поняла, ни задумалась.
– Я уж думала ты не придёшь, – начала нежить грудным
голосом, приятным для слуха и сознания, что при её губах
сомкнутых, в голове у бабы зазвучал переливами да, когда
речь вела, то по телу её водному пробегала рябь в унисон
словам сказанным.
– Будь здрава, Дева – вод хозяюшка, – поприветствовала
её Дануха с почтением, валяясь на спине да кося ко лбу глаза
прищуренные, ибо дело это было до ломоты болезненное.
 
 
 
Наконец бросила она нежить разглядывать. Терпеть уж боль
больше мочи не было, да закрыв глаза расслабилась.
– Прихворнула я маленько, Святая Водяница. Ручки сло-
маны – не упрёшься. Ножки больны – не побегаешь. Башка
дырява, то и дело спать просится.
– Это не беда, Дануха. Это дело поправимое.
– Да будь уж добра, Дева дивная, – устало, будто собралась
помирать на её глазах, еле шевеля губами начала Дануха по-
прошайничать, но Водяница и без её причитаний уже начала
своё действо волшебное.
Одной рукой нежить коснулась лба большухи и бабе по-
чудилось, будто ледяная сосулька проросла от её прикосно-
вения куда-то прямо внутрь головы раскалывающейся да там
замерла, заморозив заодно все мозги её с мыслями жалкими,
и обездвижив тело полностью, сделав словно вовсе не своим.
Ни чему совсем нечувствительным.
Затем Водяница её по голове погладила, но уже другой
рукой ото лба к затылку оледеневшему. Будто тёплая вода
подогретая, от руки её колдовской через кожу, сквозь череп
в голову просачивалась, растекаясь внутри да сосульку рас-
тапливая. В мозгах прояснилось, полегчало в раз, наступило
спокойствие безмятежное.
Так же поступила Дева с культяпками переломанными.
Сначала одной рукой их заморозила, от чего Дануха как-то
сразу перестала их чувствовать, а затем другой оживала да
оттаяла, приводя их к привычному состоянию.
 
 
 
 Большуха лёжа на спине головой край лужи захватывая,
подняла к глазам обе руки «новые», сжала пальцы в кулаки,
разжала опробовав, и так как с ней больше ничего Водяница
не делала, то слова благодарности сказывала:
– Благодарствую тебе, Святая Дева Водная.
Дануха уже без боли повернулась да встала пред родником
на колени голые, задрав подол да подоткнув его меж ляжек,
друг от друга уж давно не раздвигаемых.
Прямо пред ней по центру ванночки родниковой восседа-
ла баба её роста, как бы вытекая вверх из воды сделанная.
Водяница улыбалась, с удовольствием свою работу разгля-
дывая.
– А с ножками как же, Хозяюшка Вод Святых? Замуча-
лась я с ними, – начала канючить Дануха с детской непосред-
ственностью, – никакого с ними слада нет с окаянными. Со-
всем меня толстые не слушаются.
–  А что с ножками?  – игриво вопрошала Дева, как ди-
тю малому подыгрывая да при этом чуть наклоняя голову, –
ножки у тебя как ножки. Ни сломаны в костях, не перелома-
ны.
– Так, Святость ты моя благоверная, ходить то они болез-
ные не могут совсем.
– Они ни ходить не могут, Дануха, а таскать твою тушу
замучились. Ничего. Скоро жирок подъешь да запрыгаешь
как козочка.
Но при этом всё ж живой рукой намочила ноги страдали-
 
 
 
цы, и та с облегчением почуяла и силу в ляжках, и напряг в
ягодицах.
– Век в долгу буду не забуду милость твою, Водяница.
Дева колдовская улыбаться перестала в раз. Чесанула
пальцами волосы зелёные с одной стороны, затем и с другой
пригладила да уж на полном серьёзе с неким укором в го-
лосе, как Данухе показалось-пригрезилось, проговорила хо-
лодно:
– Ты на век-то баба не рассчитывай. Не дано тебе. А что
долг на себя берёшь, любо-дорого. Только за тобой должок
был ещё и до этого. А за «теперь» почитай в двойне спрошу.
Дануха глазки округлила будто девка несмышлёная при-
кидываясь дурой полною. Потому что эта часть беседы ей
откровенно начинала не нравиться, а Дева тем временем
прикрыв очи с кристаллами водяными да подняв гордели-
во прозрачную голову принимая вид торжественный, приня-
лась изрекать наставления:
– Река течёт, вода меняется, а за тобой Дануха долги во-
дятся. У речной жизни старой, русло высохло. Степь пожа-
ром охвачена. Человечьими телами устилается. Всё сгорит.
Опустеют речные земли исконные. И тебе со своим семенем
надлежит родить жизнь новую. Только не так как давеча. То-
му что было не бывать более. Соберёшь да засеешь новое.
Все, кто к тебе пристанет – твоим сделается. Забудь, что зна-
ла о жизни бабняцкой. Но не забывай, что тебе как бабе да-
но от Троицы. Породишь три закона простых да понятных
 
 
 
всем, но их нарушившие жить не должны никоим образом.
На том сама стоять будешь да семя строить в узде железной
да без жалости. Нет больше родства крови, есть родство за-
коны твои принявших. Пусть не коснуться они веры, но усто-
ям прежней жизни не бывать до века вечного. Отречёшься
от всего. По-человечьи жить откажешься, станешь лютовать
по-звериному. Накормишь жизнями злыдней то что сроднит
вас. Очищая землю, засевайте новой. От реки уйдёшь. Но
из своих земель тебе хода нет пока, а разносить новое будут
сёстры твои наречённые. Ты же столпом станешь собираю-
щим. А теперь иди да про долги не забывай свои.
Дева форму враз теряя потоком воды вниз рухнула, рас-
сыпаясь брызгами, расплёскиваясь волнами в луже источни-
ка змеиного. Вот она была и нету.
Крепко тут Дануха призадумалась. Уж больно любят Де-
вы излагаться заковыристо. Толи в пень тебя имела, толь в
колоду сунула. Как хошь, на того и похож. Зачерпнула в ла-
донь влаги живительной, побулькала во рту да проглотила
набранное, утерев рукавом лицо мокрое. Встала, покрутила
головой в сером сумраке ища свою сороку блудливую, явно
от нежити затаившуюся да вслух запела тихим голосом:
– Куда пойти, куда податься, кого прибить, кому отдаться?
…

6.  Народ простой по простоте душевной от безделья не

мается, потому что когда совсем уж делать нечего он просто
 
 
 
что-нибудь празднуют…

Дануха вернулась к куту своему сожжённому, улеглась ря-

дом на бугре-завалинке, на мягкой травке под кустом сморо-
дины да принялась случившееся переваривать, тут же вспо-
миная свои былые промахи…
На Святки [38] то дело было. Мужики артельные уж за-
мучились дороги торить, вешки откапывать да поправлять
санный путь чуть ли каждый день. Всю седмицу снег валил
нескончаемый. То с ветром да метелью, то тихим сапом. То
большими хлопьями, то мелкой крупой колючею.
Баймак с жилищами бабьими да шатровый постой му-
жиков артельных, тут же за огородами пристроившийся, уж
давно слились в один настил снежный, большими буграми
искристыми. Коли бы не дымки очагов, повсюду струящие-
ся в небо мутное, хмурое да беспросветное, можно было по-
думать, что эта идиллия бескрайнего пейзажа зимнего, дев-
ственно чиста да никем не обитаема. В монотонность плав-
ную бугров белых влился даже некогда чёрный лес с хвойной
зеленью, что стоял чуть поодаль баймака да теперь казался
сугробом пористым.
В каждом куте бабьем поутру раным-ранешенько одна и
та же рутина делается. Изо дня в день. Из года в год. Хозяй-
ка как всегда продирала зенки первою. Подбрасывала дров
в очаг, что погаснуть за ночь не должен ни при каких обсто-
ятельствах. Коль огонь в очаге погаснет да не раздуть, то это
 
 
 
беда верная для кута бабьего. Тут и весь бабняк встаёт на
уши. Как-никак чрезвычайная ситуация. О таких делах Да-
нуха слышала, конечно, но на её памяти подобного ещё не
было в баймаке Нахушинском.
Она баб своих за содержание огня держала в строгости да
каждый очаг как родной знала во всём поселении. К этому
её ещё мама приучила с детства раннего. Потому очаг был
первым, кого будила да кормила хозяйка каждая, а уж потом
только за себя бралась да за дела домашние.
Умывалась в ушате с водой нагретой, что тут же стоял у
очага горящего, прибирала волосы в две косы бабьи да меж-
ду делом травяной отвар для детворы варганила с молочной
кашей болтушкою, наполняя её чем-не-попадя. У каждой ба-
бы свои вкусы, свои предпочтения, что от мам к дочерям
уходили родовыми секретами. Кто орехом толчёными да се-
менами сдабривал, кто листом сухим перетёртым с коренья-
ми, кто с леченым сбором коли хворь какая случалась с дет-
ками.
В этом отношении Дануха единых правил не устанавлива-
ла. Носа длинного в бабьи котлы не засовывала. Бабы знают,
что делают и влезать ещё в эту шелуху обыденную большуха
никогда себе не позволяла, хотя нет-нет да проверяла, кто
там чем детей пичкает.
Но это так, для других целей подкожно-задиристых. Надо
же было повод большухе иметь кого за волосы потаскать да
по мордасам похлестать по случаю. Дануха доброй не имела
 
 
 
права быть по определению. Большуху бабы должны как од-
на уважать, а значит, как огня побаиваться. От этого зависе-
ла спайка бабняка да его единение, а стало быть и лёгкость в
управлении поселением. Бабам ведь только дай слабину, так
каждая из себя большуху корчить начнёт и тут уж не только
на голову усядутся да там нагадят, чего доброго, так ещё и
меж собой пере цапаются. А коли бабы сцепятся по-настоя-
щему, то даже нежить с полу житью топиться кинуться. Так
что уж пусть лучше дружат супротив неё, чем дерутся меж
собой до смерти.
Особо большуха придиралась к облику внешнему самих
баб да детей их, на возраст скидки не делая. Имела та-
кую слабость-привередливость. Сама чистоплюйкой была
пожизненной и бабняк приучила к этому. Поэтому баба каж-
дая поутру прибирала себя с такой тщательностью, что хоть
гостей принимай да на смотрины себя выпячивай. Окромя
того, хозяйка каждая за детей своих пред бабняком держа-
ла ответ. Что-что, а лени да непотребства в убранстве Да-
нуха терпеть не могла до бесчинства лютого и это все бабы
знали, как облупленные. Любая неопрятность с неаккурат-
ностью, замызганность иль не дай Святая Троица грязь ка-
кая-нибудь, бесила большуху доводя до белого каления, а
доводить её до такого состояния было себе дороже в любом
случае. Поэтому убранству утреннему придавали все особое
значение, а с годами так привыкали к хорошему, что и не
мыслили себя без этого.
 
 
 
 Лишь закончив с собой да столом утренним, начинала ма-
ма поднимать ребятню разоспавшуюся. Те, как всегда из-под
нагретых шкур вылезали с неохотою, толком сразу из грёз не
вываливаясь. Кто глазки сонные протирал, щурясь на очаг
полыхающий, кто вовсе их не открывал, продолжая досыпать
да сны досматривать.
Пацаны всегда вставали первыми. Кто сам вылезал, ко-
го девченята выпихивали. И вот уж молодцы, пошатываясь
кружком стоят у помойной лохани скобленной, да задрав до
пупа рубахи нижние выуживают из-под них свои брызгалки.
Покачиваясь словно берёзки на ветру из стороны в сторо-
ну, досыпая свои сны последние, поливали кому-куда-взду-
мается. Кто-то точно, кто-то мимо, у кого-то вообще струя
вверх задирается. Мама, конечно, помогала им целиться пу-
тём затрещин да за уши дёргая. Словцом крепким фиксируя
их шаткие положения, из коих «кривоссыха» было самым
ласковым.
Ну, а за ними щебеча голосами писклявыми, дружно, но
выстраиваясь в очередь вставали девченята лохматые. Кучей
общей как пацаны давеча им было несподручно лохань оби-
хаживать, оттого начинали с самой малой посикухи на долб-
лёнке пристраиваться. Они как одна корча рожицы, смешно
подражали маме, «кривоссых» обругивая, что намочили всю
солому напольную, отчего им бедным ступить не куда.
Пока девки зады голые, посудине помойной демонстриро-
вали, пацаны подвергались сущему наказанию. Они умыва-
 
 
 
лись принудительно. Верней, кого мама умыла, тот умылся,
считай. Кого не достала, тот не очень, естественно, а кое-кто
у очага пригревшись вновь засыпал беспробудным сном.
Но, в конце концов, безобразие «побудное» заканчива-
лось и наступало «завтра» долгожданное, то есть завтрак на
столе, малышня пред ним в канавках сиживая. Здесь уже ни-
кого уговаривать не требовалось. Правила простыми были,
но жёсткими. Не успел, проболтал аль проспал, клюя носом
значит сам виноват. Поделом тебе. До стола следующего, что
в обед накроется, никто подкармливать не будет нерадиво-
го. Куска не перехватить, «червячка не заморить» просяще-
го. Никто не даст, никто не сжалится, хоть ложись в ногах у
мамы да помирай с голоду. Всё равно не даст, ещё и по шее
обломится.
Затем начинались сборы тех пацанов ватажных, что по-
старше значились. Им работать да трудиться в первую оче-
редь. Надо вход откопать от снега за ночь навалившего, про-
ход отрыть тот что за зиму превратился в стены снежные,
высотой больше роста мужика взрослого. Очистив проходы
кутовы, пацаны делились на группы разные, но делились уже
собравшись всей ватагой на площади. Там ватажный атаман
Девятка сам уже определял, кому воду по домам да баням
таскать с проруби, кому в лес за дровами путь держать.
Лично Девятка всегда в лес хаживал, притом через артель-
ных мужиков обязательно. Там кто-нибудь из ближников са-
мого атамана артельного, а иногда и лично Нахуша коль был
 
 
 
в настроении, отряжал в помощь мужиков-охотников. Без
них пацанам в лес в ту пору ходу не было. В любое другое
время они бы сами не спрашивали, но только не теперь в по-
ру лютую.
К Святкам волк доходил в своём зверстве до самых страш-
ных беспределов в деяниях. В это время лютовал он, страх
теряя, порой доходя до безумия. Волчьи семьи совсем за зи-
му оголодавшие, а значит и в корень обнаглевшие, не толь-
ко вплотную подходили к зимнему лагерю стада артельного,
прижавшемуся к становищу мужицкому, но бывало и на сам
лагерь наскакивали, а то и вовсе на баймак, где лишь бабы
да дети малые.
Мужики знали да пацанов науськивали, что это есть по-
следний да самый важный бой с волками за зиму. В ту пору
было не до хитростей, не до откупов с подачками. Теперь су-
постатов серых бить надо было да истреблять безжалостно.
Убивать да калечить нещадно в большом количестве. Зверь
ополоумел совсем, бояться перестал, к тому ж чем больше
его убудет, тем меньше наплодится в будущем.
Буквально опосля Святок атаки волчьи на убыль пойдут.
У волчиц, что в семьях заправляют, гон начнётся и стаи, да и
сами их семьи развалятся. Но сейчас пацанов прикрыть на-
добно, да и серых, что подобрались шибко близко погонять,
пострелять да подальше в лес отогнать, припугнув как сле-
дует.
Отправив пацанов на работы каждодневные, хозяйки на-
 
 
 
чинают собирать посикух с кутырками-девченятами. Этих
требовалось гулять спровадить, чтоб под ногами не меша-
лись да ни путались. Вся эта шантрапа писклявая вывалива-
ясь кучей общею на площадь селянскую, рыла норы в сугро-
бах, играла в куклы самосвязанные да шумно носилась, за-
тевая игры нехитрые.
Дануха всегда в это время выбиралась из своего логова
подышать воздухом. Так как детей у неё на воспитании не
было, [39] то откапывалась баба сама без сторонней помощи.
И кут, и двор содержала руками собственными, ни на кого
сей труд не перекладывая. На огород свой, правда, девок на-
гоняла порой, когда надобно. Да и ватажный атаман пацан-
ский следил за наличием дров да воды в хозяйстве большухи
привередливой, но двор с кутом никому не доверяла. Мела
да чистила самостоятельно. Эта работа, что называется для
души была.
Большуха по площади средь мелюзги расхаживала, улы-
баясь ласково да разглядывая каждого ребёночка. Для них
она была вековушка добрая. Говорила ласково, не дралась
да ни задиралась попусту. Не ругалась ни по-простому, ни
матерно. А главное в игры не вмешивалась. Хотя кутырки,
что постарше при виде Данухи тихарились, побаиваясь. Иг-
ры бросали да вид делали, что только и делают то, что во все
глаза за посикухами следят да присматривают. А то, что кук-
лы плохо прячутся под тулупами тёплыми, так это не страш-
но совсем. Дануха древняя уж не видит сослепу. Ничего ж
 
 
 
не говорит, а значит и не приметила.
Большуха не любила Святки да чем старше становилась,
тем больше ненавидела это время зимнее. И всё вот из-за
этих посикух ещё совсем махоньких. С каждым летом в сво-
ей жизни проникаясь к ним всё большей жалостью. Вот к
бабняку с летами только злее всё становится да привередли-
вей, а с этими наоборот. Так глядишь и до слёз дойдёт. Да,
вот что значит векование.
К Святкам начинали забивать излишний скот, уменьшая
поголовье стада полудикого, чтоб на кормах оставшихся,
до весны дотянуть без падежа ненужного. Поэтому столы
праздничные от мяса ломились разного. Начиналось время
«мясоедное», для животов раздольное.
Кормились все от пуза, окромя вот этих маленьких со-
зданий человеческих! Для них начиналась седмица голоду-
хи безжалостной, но так было нужно да притом не большу-
хе-кровожадной, а для мальцов самих в качестве обучения.
Через это их пропустить надобно обязательно да как мож-
но жёстче, со строгостью. Хотя у самой большухи это в по-
следние лета не получалось, ни хватало строгости. Что-что, а
с посикухами лютовать, не сподручна она была. Сердце они
смягчали быстро, паршивцы маленькие. Но ни Дануха эту
традицию завела во времени, оттого не ей ломать да переме-
ны устраивать. К тому ж умом-то понимала всё, а вот серд-
цем…
Надо было обучить их выживанию. Посикухи в кучки сби-
 
 
 
вались по возрасту да ходили от кута к куту, от стола к столу
еду выпрашивая, становясь «поберушками» да попрошайка-
ми. Никто не имел право кормить их за просто так. Мамам
так вообще на этой седмице своих детей кормить запреща-
лось категорически. Совсем. Ни воды попить, ни крошек с
пола собрать. На ней лежала обязанность учить как лучше
да сподручней выпрашивать эту еду в других кутах по сосед-
ству вырытых.
В этом жестоком со стороны обычае было своё зерно ра-
зумности с рациональностью. В любой момент эти милые ко-
мочки жизни могли остаться совсем одни. Без мамы, а ино-
гда и без рода всего, и единственный способ выжить для них
было попрошайничество. Где угодно, у кого угодно лишь бы
с голоду не окочуриться. И чем лучше да «профессиональ-
ней» они это делали, тем больше шансов у них было выжить
в этой жизни немилостивой.
Что бы там не говорили, обеляя старину да в идиллию рас-
писывая, в лихие годы чужие дети никому нужны не были.
Своих бы поднять да выкормить. Сердобольные да жалост-
ливые не только были не в почёте, но и считались сродни
полоумным да свихнувшимся, от коих и сами держались по
далее и детей укрывали-прятали.
Ходила Дануха по площади, мерным шагом расхажива-
ла да беззаботных деток разглядывала. По домам в это вре-
мя большуха нос свой вездесущий не засовывала. Ну, коль
только какую непотребность иль явное упущение в убран-
 
 
 
стве найдёт, но это бывало редко, тем более в пору зимою.
Недогляда в одеянии ребятишек пред выпуском на морозы
лютые бабы не допускали, как бы заняты не были да бестол-
ковы от рождения.
А в самих кутах Дануха и так знала, что творится-делает-
ся. Кутырки на подросте да навыдане с ярицами свою красо-
ту наводят, по дому работают. Помойную лохань надо выне-
сти, опорожнить в нужном месте да вычистить. Солому под
ней поменять, а то и во всём куте заодно. Посуду опорож-
нить, отдраить, убрать да за готовку приниматься под при-
смотром маминым. К обеденному столу орава нагуляется,
пацаны натрудятся, соберутся голодные их кормить надобно.
А у посикух стол сегодня особенный, праздничный, послед-
ний на этой седмице в родном куте подаваемый. В общем,
все при деле как обычно каждый день зимой.
К вечеру Дануха собрала бабий сбор в своей норе вмести-
тельной. Жилище у неё было просторным, как раз весь баб-
няк по лавкам рассаживался, притом строго по ранжиру за-
ведённому. Баба каждая своё место знала не путала. Ника-
ких ссор, передряг с перебранками. Идиллия прямо сказоч-
ная.
Приходили к ней в кут несмотря на то что самой большу-
хи в землянке не было. Так заведено было с тех самых пор,
как большухой стала в селении. Прежде чем собраться баб-
няку Дануха из кута уходила заранее. То на реку уйдёт, то по
огороду шастает, то в бане отсиживается, давая возможность
 
 
 
бабёнкам рассесться да словом обмолвиться.
Нельзя сказать, что бабы целыми днями друг друга в глаза
не видели. Хотя в куте у каждой дел невпроворот да у каж-
дой как не спроси, по горло булькает, но и друг к дружке бе-
гали да просто по-соседски балакали новостями да сплетня-
ми обмениваясь. А как же бабам без этого?
Но вместе вот так собирались редко. Тут и толки други-
ми были да разговоры более приличные. Блядских [40] да
непотребных здесь не заводилось в принципе, ибо большуху
как одна все побаивались. За такие вещи и ближниц своих
не щадила Дануха языки быстро укорачивая да своей клю-
кой по чему не попадя охаживая. Хоть и считалась их боль-
шуха вековухой да больная на ноги, но матёра была, ни-дать-
ни-взять, ни отобрать силою. Хоть сама себя за матёрую не
считала, ибо не положено, но взглядом одним могла любую
в хворь уложить не по тужившись.
Дануха в бане сидела собственной и всё что говорилось в
куте через шкуру-загородку слышала. Тогда-то и пошёл сре-
ди баб впервые пустозвон о некой чёрной нежити. Только
тогда это в виде сплетен от кого-то прилетело, а сплетня, она
ж ещё хуже сказки будет вымыслом. Так размалюет естество,
что не только до не узнаваемости, но порой и переворачивая
всё с ног на голову.
Большуха послушала, послушала, да и решила пресечь это
блядство на корню выползая из укрытия. Все говоруньи за-
молкли, словно в рот воды понабирали да пустым местом
 
 
 
прикинулись. Вышла она на средину меж ними опираясь на
клюку старую. Каким-то мутным взглядом глаз полуприкры-
тых осмотрела каждую снизу доверху, почесала свою седелку
да еле слышно, чтоб все прислушались, начала беседу вос-
питательную:
– Хватит воду в реку лить, пугалки девичьи пережёвывать.
Делом надобно заняться.
Бабы замерли, даже подолы теребить перестали. Большуха
продолжила:
– Вот чё бабоньки я скажу для вас. Этой ночью снег утих-
нет за долбавший нас за время последнее. Небушко прояс-
ниться да к нам на несколько деньков Вал Морозный заявит-
ся. Сразу предупрежу, злой аки волчара с края голодного.
Знать Мороз не мужик. За жопу схватит, бабью душу не со-
греет, а за чё хватит, то и отвалится. В аккурат на Святки
припёрся. Надо ж как… Встретить надобно как заповедано.
Закормить, задобрить. Злым он нам, ой, как не нужен тепе-
реча.
Бабы дружно закивали, забубнили, создавая мерный гул
как в дубле с пчёлами. Тут Дануха брякнула клюкой об пол
земляной, но от чего-то гулко у неё это вышло, словно Слад-
кая своей ножкой топнула. Замолчали в раз, лишь одеж-
ды шелест с тихим потрескиванием в очаге создавал нер-
возность да насторожённость, мешком тяжёлым повисшим в
воздухе. Они помнили разнос большухи на Святки прошло-
годние, да тут ещё Дануха им напомнила:
 
 
 
 – Да вы сучки не скупитесь, как, то было в прошлу зиму,
принесли как обосрали.
Злобный взгляд её блеснул грозовым всполохом по по-
притихшим бабам, что глаза в солому тупили, свою вину в
полной мере сознавая да раскаиваясь.
– Чуют жопны мои кости, – продолжила большуха тихим
голосом да скрипуче старческим, – зима лютой будет да не
короткой как прошлая.
Затем ещё раз обвела бабняк весь взглядом немилости-
вым да уже привычным тоном своим ледяным заморажива-
ющим, словно раздавая подзатыльники закончила:
– Дров запасти более обычного. Пацанов отрядить в лес да
чтоб ни по одному разу сбегали. Атаману скажу, мужичков в
помощь даст, никуда не денется. Брат Данава в аккурат к по-
ловине дня заявится. Детей всех, да и самим жиром мазать-
ся. Мне ещё отморозков на завтра не хватало. Всё поняли?
И на следующий же день, что Дануха предсказывала,
оправдалось в полной мере, да ещё с довесочком. Небо про-
яснилось за раз, даже тучки не видать нигде. Воздух с самого
утра точно зазвенел от мороза лютого. В дымке низкой солн-
це блёклое на краю неба светит тускло, будто снегом выма-
зано. Ветер стих, как и не было у природы стихии такой, а
снег под ногами заскрипел до противного. Мерзко, громко, с
хрустом по ушам режущим. Пацаны в отличие от дня обыч-
ного в лес по две ходки сделали, натаскав дерева горючего
и для бабьих кутов, и для бань, и для костра общего, что в
 
 
 
центре площади складывали…

7. Когда из тебя мужик вроде бы как не мужик, а в бабу

наряжаться ещё совестно иди народу проповедовать истины.
Там как раз все собрались не от мира сего…

К полудню со стороны источника змеиного, пробираясь

сквозь заносы снежные пожаловал родной брат Данухи Да-
нава – родовой колдун Нахушинский. По летам он не мо-
лод был, чуть моложе сестры своей, но лицом казался древ-
нее древнего, а кто лично не водил знакомства с ним близко-
го, для тех страшен был из-за росписей колдовских его лик
украшающих.
Хоть и шёл он не издалека по местным меркам речным,
всего лишь из леса соседнего, но такая дорога далась тяжело
бедному. По крайней мере, выглядел он уставшим да изряд-
но измотанным. На нём шкура бера рыжего, мехом внутрь
завёрнута. Шапка волчья с волчьей же башкой поверх шапки
нахлобученной, от чего мерещилось народу издали будто у
Данавы две головы, одна на другую посажена. Ноги кутаны
в мех бобровый по самые «эти самые». На ступнях решётка
из прутьев вязана, эдакие «говноступы» укороченные. Руки
в варежках-мешках с когтями зверюги неведанной.
Во всём этом одеянии колдун казался большим да гроз-
ным созданием, хотя без одежды худосочен был словно дрищ
заморенный, за что Дануха над братцем вечно потешалась да
 
 
 
ни упускала момент по стебаться над немощным. Но лишь
один на один без свидетелей. Тот на неё, как водится, по мяг-
кости своего характера никакой обиды не держал за пазухой,
каждый раз всем видом показывая, что вовсе не обращает
внимания. С малолетства привык к её колкостям. Хотя, ко-
гда весел бывал, что случалось порой и то по великим празд-
никам, нет-нет да огрызался, пройдясь мельком по её теле-
сам перекормленным, во всех местах жиром пышущих.
Колдун ко всему прочему тащил за спиной мешок боль-
шой самотканый из травяной нити суровой вязаный, кой
обычно под рыбный улов использовали, а в руках тягал по-
сох увесистый с белым словно снег черепом какого-то зверя
странного в качестве набалдашника.
Весь род вывалил встречать Данаву разодетого, даже ата-
ман Нахуша – глава рода с мужиками пожаловал. Пацаны
помогли колдуну на бугор вскарабкаться, тропку пред ним
протаптывая да освобождая колдуна от ноши отяжеляющей.
Тот устало взобрался, смачно плюнул на плечо левое [41]
да опёршись на посох руками обоими, согнувшись от устало-
сти в три погибели, оглядел народное собрание. Затем обнял
сестру подошедшую, с атаманом персонально здоровался да
со всеми присутствующими, покивав им головами обеими.
Никого не спрашивая, и ни с кем не разговаривая, прямиком
прошлёпал на своих вязанках в кут большухи, что в аккурат
крайним к реке пристроился.
Там с себя шкуры скинул прямо на пол в церемониях не
 
 
 
расшаркиваясь, да в баню прошмыгнул натопленную, про-
блеяв на ходу своим тонким голоском вибрирующим, даже
не оборачиваясь:
– Данух, дай чё горячего внутри погреть.
Большуха зачерпнув в ковш варева парящего стоящего в
глиняной миске у очага пылающего, подала знак бабам, за-
полнявшим вслед за ней жилище просторное, мол, готовь-
тесь бабоньки, и нырнула вслед за братом под полог в баню
вход прикрывающий.
– Есть чё будешь? – вопрошала она, ковш протягивая с
травяным отваром колдуну замёрзшему.
– Нее. Не голоден, – отвечал Данава, ноги к камню банно-
му протягивая да шумно прихлёбывая пойло горячее, – как
тут у вас? Всё ль спокойно вокруг?
Судя по гримасе лица его исписанного да исчерченного
шрамами ритуальными, да по напряжённости вопроса задан-
ного, большуха в раз почуяла что-то не ладное и это бабу на-
сторожило нешуточно.
– Тихо всё, – ответила она на брата уставившись, – ты б не
припёрся, так вообще благодать была. Волки и то не дерзят
как давеча, а чё случилась-то?
Колдун, как и не услышал будто иль сделал вид, что сест-
ра ничего не спрашивала. Не меняя позы расслабленной да
продолжая отвар прихлёбывать, опять задался вопросом как
бы между прочим, как бы невзначай на ум пришедший, от-
куда-то:
 
 
 
 – Чужие не забредали к вам?
Дануха прежде чем отвечать подумала. К чему это клонит
гость родственный? Но решив не пытать пока, прошуршала
в своей памяти чужих вспоминая да ответила:
– На Гостевой седмице [42] народ бывал. Как без этого.
Из трёх баймаков соседских, люди наведывались. А от Гра-
бовских атаман лично гостевал два дня. Волк его изрядно
в эту зиму погрыз, вот и приезжал по загонному зверю до-
говариваться. Три арийца были в сопровождении, то ж торг
вели. В общем, как обычно. Да чё случилось-то? Говори уж,
малахольный наш!
Но ответить колдун не успел. Шкура входная рывком рас-
пахнулась да в баню ввалился сам атаман артельный, персо-
ной собственной, грузно на полог плюхаясь да тулуп свой
толстенный распахивая.
– Чё смурной такой, Данава? – встрял Нахуша в разговор
снимая шапку беличью остроконечную да ноги свои в сторо-
ны разбрасывая, – аль окоченел по пути? Ты ж колдун, как-
никак. Тебе ль от мороза мучиться?
Но Данава опять-таки никак не среагировал на вопрос ему
заданный, продолжая хлебать из ковша пойло горячее. На-
ступила тягучая пауза. Хозяева молчали на гостя уставив-
шись. Тот молчал, не отрываясь от ковша горячего. Нако-
нец колдун напился, поставил ковш на полог рядышком, да
взглянув пристально на атамана спросил главу рода Наху-
шинского:
 
 
 
 – Атаман. А тебе «охотнички» ничего подозрительного не
сказывали?
–  Ты о чём?  – переспросил Нахуша вроде бы как без-
различным голосом, откидываясь спиной широкой на стену
бревенчатую.
–  Чужие тут по твоим землям нигде не шастали? Я не
имею в виду гостей да торговых людей. Может где по лесам
попадались нечаянно заблудившиеся иль где на дальних под-
ступах натоптали, кто такие неведомо?
Атаман оторвался от стены, да всем телом мощным по-
давшись к колдуну щуплому.
– Какой дурак в это время по лесам шастает, да ещё далеко
так от жилья людского? Не мути Данава. Говори чё не так.
– Чёрная нежить степная в краях завелась, – выдал кол-
дун полушёпотом, показывая всем своим видом напуган-
ным, весь ужас в его голове поселившийся и вместе с тем
волнующее любопытство с заинтересованностью.
– Тьфу, ты отрыжка турова, – сплюнула Дануха в сердцах
расстроено, – и этот малахольный туда же кинулся. Только
давеча бабам языки укорачивала. Братец, ты эт с каких пор
в девкины страшилки играться принялся?
– С тех пор Данушка, как только по нашему берегу четыре
баймака поубивали начисто.
Дануха переглянулась с сыном-атаманом да оба на кол-
дуна в недоумении уставились. Тот же продолжал, нагоняя
страх на собеседников:
 
 
 
 –  Я тоже давеча по гостям хаживал. Заглянул к своему
приятелю давнему, что на два с гаком перехода назад [43] от
нас жил-поживал. Колдун он там родовой… был когда-то до
поры до времени. Так вот он один от всего рода и остался
в живых. Мужики артельные побиты-порублены, пацаны по-
топтаны-закопаны. Дети малые пола мужицкого по кутам со-
жжены все до единого. Большуху с ближнецами тоже, кста-
ти, в кутах зажарили, – молвил он запугивающим голосом,
сделав ударение на «кстати» да на Дануху уставившись, как
бы намекая на веские обстоятельства по её поводу, – а что
по моложе, да детей всех пола бабьего, утащили в степь ши-
рокую.
Наступило молчание гнетущее. Каждый думал о своём.
Атаман с большухой об услышанном, колдун видно о недо-
сказанном.
– Ну, говори уже, колдун, – не выдержался Нахуша мол-
чания,  – чё зайца за яйца потягивать? Что ещё за нежить
хренова?
– Пацанёнка он нашёл недобитого, хоть тот и помер всё
равно погодя чуток, но успел про лиходеев поведать прия-
телю. Большие, чёрные. Все как один страшные да не одна
нежить, а стая целая.
– Ох, ё. Чё за напасть творится-то? —в этот раз уже вспо-
лошилась Дануха встревоженная.
– Так вот приятель мой тоже в сказки не верит, чай не па-
цан сопли размазывать. Схоронил мальца да следы почитал,
 
 
 
как следует. А натоптали они изрядно там, не скрываясь, в
наглую. Нежить, как известно следами не пачкает. Отсюда
следует, что ни нежить это вовсе, а люди лиходейские. Душе-
губы местные под нежить ряженые. Следы эти нелюди оста-
вили конские. Кони парные, будто друг к другу чем привя-
занные. Таскает эта пара за собой шкуру волокушею. Шкуры
разные, большие, сшитые. В основном туровы да лосиные,
толстые. На этих шкурах ездят по два человека. Следы чёт-
кие, мужицкие. Голов больше, чем двадцать раз по три. На-
летели, всех побили, баб с детьми на шкуры побросали да на
тех волокушах упёрли волоком.
– Арийцы, – злобно прошипел Нахуша меж зубов сомкну-
тых.
– Мой приятель так не думает, – поставил колдун атамана
в недоумение, – арийцы на такое ни за что не пойдут. Им так
мараться не пристало по канонам их. [44] На такое только
гои [45] способные, да и то до ручки доведённые либо созна-
тельно арийцами подкупленные.
– Гои то здесь откель? – в раз опешил атаман от такого
предположения,  – они ж в лесах с другой стороны земель
арийских селятся. Как они могли сюда-то попасть? Через все
земли городов [46] проехали?
– Эх, – прокряхтел Данава на пологе задом ёрзая, как бы
устраиваясь поудобнее,  – ещё летом до меня дошли слухи
проверенные, о некой стае пацанов-переростков из гоев вы-
гнанных, да в беглых значатся, – продолжил Данава поник-
 
 
 
шим голосом,  – устроили они себе логово прям под горо-
дом, что Манла у них называется. Укрылись в лесу неболь-
шом. Сам лес ловушками запечатали да завалами законопа-
тили, ни войдёшь не пролезешь в него. Живут там по-волчьи.
Поговаривают, много их там. Взрослых нет. Бабы с детьми
тоже отсутствуют. Промышляют тем, что отбирают у людей
заработанное, беря не силой да умением, а большим коли-
чеством. Городских да пригородных не трогают, а лишь по-
одаль безобразничают. Обозы у народа отбивают да так по
мелочи, – затем колдун помолчал чуть-чуть, как бы обдумы-
вая да решая для себя рассказывать далее иль и этого до-
статочно, но подумав да посмотрев на смурных родственни-
ков, продолжил рассказывать, – приятель два дня по их следу
шёл, пока степь не заровняло пургой. Туда следы ведут, чуть
левее города. Ватага это паршивая бесчинствует. Ни богов у
них нет, ни святостей. Обделённые да злые как волчата го-
лодные. Бугаи уж выросли силы немереной. Кровь кипяток,
а ума с корешок, да и тот какой-то хитро вывернутый.
–  Ну, к нам то они не сунутся,  – самонадеянно атаман
констатировал, – а полезут так мои мужики им кровушку-то
быстро остудят да рога повыломают.
–  Данав, а ты чё про чужих-то спрашивал?  – встряла в
разбор большуха, вспомнив с чего начали.
– Так судя по тому как напали да как ловко баймак раз-
дербанили, не в слепую налёт делали, а по чьему-то науще-
нию. Слишком уж всё хорошо было да слажено. Что артель-
 
 
 
ные мужики, что ватажные перемолоты словно и понять ни-
чего не успели, ни то что дать отпор. А значит, соглядатай
впереди у них был, иль кто из своих науськал да указал паль-
чиком.
– Так ты думаешь и к нам заявятся? – вопрошал атаман,
о чём-то сильно задумавшись.
–  Не ведаю я Нахуша их дел пакостных, но ты уж му-
жиков-то настропали, как положено, – посоветовал колдун,
вставая с полога, – а по поводу облома рогов им, не думаю.
Сам Масаку помнишь. Атаманом он не хилым был, да и му-
жики у него не хуже нашенских, а их как пацанов сопливых.
Они и не пикнули. Ладно, идти надобно народ готовить. Вре-
мя уходит, поспешать требуется.
– Ох, ё – проскрипела Дануха, поднимаясь следом да но-
вость обдумывая.
Атаман из своего угла не тронулся. Сидел отвалившись на
стену да думу думал, о чём-то соображая да прикидывая…

8. Ни верь глазам своим, ибо всё что видишь – мерещится.

Ни верь ушам своим, ибо всё что слышишь лишь чудится.
Ни верь рукам, коли щупаешь. И себе не верь, ибо врёшь ты
всё…

Вот так впервые по-настоящему узнала Дануха про эту

«нежить чёрную». И теперь валяясь на траве у кута догора-
ющего, костерила себя на чём свет стоит за всё что случи-
 
 
 
лось давеча. Не доглядела, не до чувствовала она беду смер-
тельную. И чего опосля этого стоит она как большуха всего
лишившаяся?
А ведь тогда на обряде Кормления кольнуло её предчув-
ствие, что нежить колдуном вызванная, так бесновалась, как
никогда до этого. Да отмахнулась она от знамения, будто от
мухи назойливой увидав в них лишь страхи собственные. И
тут большуха попыталась припомнить всё, что тогда было
при кормлении Вала Морозного. [47]
Дануха-то, как из бани вышла в кут да баб своих увидела,
так из головы вся тревога разом улетучилась, а «пугалки»
братца забылись-выветрились. Бабняк время даром не терял
да подготовился к действу честь-по-чести, по совести. Так
как маски напяливать бабам строго воспрещалось устоями,
то они себе на лицах устраивали роспись витиеватую. Рас-
пустили волосы да, намазали краской белою, что на тёртом
меле с жиром замешана. От корней до кончиков на всю дли-
ну у кого до какой обстрижены. Этой же мазнёй друг дружке
рожи расписали будто иней узорчатый. Ресницы убелили с
бровями, губы выпачкали. Вид у баб такой получился, что
сам Мороз бы глаз не отвёл, залюбовался бы. Какой уж тут
спрос с Данухи растерянной?
Бабы все подобрались, спины выпрямили. Красота на за-
гляденье. Данава тем временем пацанов рядил ватажных.
Правда только атамана их Девятку да дружков его, что по-
старше бегали. В том мешке большом, что приволок колдун
 
 
 
маски были деревянные сложены в страшилки жуткие рас-
писанные. Накидки из волчьих шкур да так мелочь всякая
для действа нужная.
Дубины пацаны себе сами наломали позаковыристей.
Неупадюха, паразит эдакий, на свою палку кусок говна тогда
наколол, чтоб девок пугать да пачкать, только ведь пока до
того дошло какашка та замёрзла-задубела. Об такую не за-
мажешься. [48]
Мелочь вся пузатая во главе с девками кутырками, ярица-
ми да молодухами с невестками по краю площади собралась
вокруг сложенных шалашом поленьев из леса натасканных.
По сугробам расселась в ожидании зрелища. Тогда Данава
для них целое представление устроил феерическое. Надев на
себя всё своё колдовское одеяние, он сначала попрыгал, как
козлик вкруг дров шатром сложенных стуча да потрясывая
своим посохом с черепушкой-набалдашником, в коем что-
то брякало да тренькало. А затем присел, руками помахивая,
пошептался с дровами и заструился от них дымок тоненький
от самого края шалаша дровяного, хотя пламени видно не
было.
Отошёл шагов на девять нарочито отмеривая каждый
шаг голосом да швырнул в дымок вроде камень неболь-
шой. И бабах! Как по волшебству для селян неведомому, ко-
стёр вспыхнул разом весь, ярко-голубым пламенем да таким
огромным, да глаза слепящим, что шалаша дров из-за него
не видно сделалось.
 
 
 
 Ребятишки, что в сугробах наваленных, восседали по кра-
ям площади, от такого зрелища да от неожиданности завали-
лись на спины ноги к верху задрав. Визг да ор вокруг, да все-
общее ликование. Тогда Данава посикух малолетних впечат-
лил своим фокусом. Да и девки молча в стороне не отсиде-
лись, визжали как не дорезанные. Для всех это было громом
средь неба ясного. Смог тогда братец даже Дануху уж всего
в жизни повидавшую удивить, ничего с этим не поделаешь.
Когда голубой огонь спал, а костёр обычным пламенем за-
нялся, большуха вывела своих баб побеленных, да то ж не
просто так, а с песнями да танцами. Дети мамок не призна-
ли! Вид у них был такой растерянный, что большуха даже
расплылась поначалу в улыбке да такой, что щёки чуть не
треснули. Шире чем от уха до уха собственного.
Она вприпрыжку, грузно пританцовывая, скакала впере-
ди баб размалёванных, что по ранжиру змейкой следом ше-
ствовали да выли воем волчицы одногодки, отощавшей на-
прочь, оттого помирать собирающейся. Пели бабоньки кто в
лес, кто по дрова, кто просто так прогуливался. Дануха тогда
чуть не подавилась со смеху да от стыда не провалилась от
позорища этого, а Сладкая за спиной, скотина жирная, даже
не пела, тварь, а лишь курлыкала. «Курлы, курлы да раскур-
лы, курлы».
Большуха и так еле сдерживалась, чтоб не завалиться,
надрывая живот от хохота, а эта дура толстая так и подна-
чивала. У неё все слова в песне «курлы» были. Эта сучка,
 
 
 
да прости её Святая Троица, с самого начала действа приня-
лась шутовать да паясничать и сбила с Данухи весь настрой
серьёзности. Да, Сладкая. Где-то ты теперь подруга верная?
Заведя вкруг костра вереницу баб, сцепила их в карагод
[49] крутящийся, а сама внутри круга из мешка кожаного,
что в рукаве припрятан был, стала баб опаивать зельем заго-
ворённым. Набирала себе в рот да в поцелуе сцеживала, как
птичка птенчиков подкармливала. Когда Сладкой сцежива-
ла, прошипела, угрозу в голосе выдавливая:
– Я тебе курлы жирна, опосля устрою вечером.
Та лишь растянулась в блаженной улыбочке, мол стращай,
стращай беззубая. Боялась я тебя словно баба отростка му-
жицкого, по мужику изголодавшаяся.
А затем зелье подействовало да карагод, что окромя смеха
ничего до этого не вызывавший, изменился резко до неузна-
ваемости. Бабы и так размалёванные да не пойми во что
разодетые, вообще перестали на себя походить, даже коль
признаешь кого по лику да строению. Лица их застыли мас-
ками в умиротворении расслабленном, раскраснелись, от че-
го узоры белые на ликах рисованные, проявились резко да
контрастно, как бы даже светом морозным вспыхнули, пре-
вращая лица человеческие в нечто не земное, сказочное.
Блики огненные заблистали, поигрывали на их лицах жи-
ром мазанные колдовскими всполохами. Цепь задвигалась
как нечто единое целое. Чёткий ритм поступи, след в след.
Качаясь да колыхаясь будто одна другой тень аль отражение.
 
 
 
Вид их общий завораживал да приковывал к себе взгляды
восхищённые.
Голоса и те изменились словно всем глотки переделали.
Вместо «леса по дрова» зазвучал хор стройностью, только
запели бабы высоким голосом, словно комары пища, отчего
слов их пения не разобрать было, но песнь мотивом выводи-
ли без помарочки.
Зрители, что в сугробах мягких устроились, находясь в
дурмане гипнотическом от зрелища ритуального вдруг взо-
рвались отчаянным визгом девичьим вперемежку с детским
рёвом закатистым. Как из-под земли аль снега белого, отку-
да-не-пойми, прям пред ними стая серой мохнатой «нежи-
ти» выскочила со страшными мордами масок рисованных да
палками в лапах вида ужасающего.
Посикухи со страха в сугробы нырнули да зарылись там,
молотя мягкий снег своими ручками да ножками и пропа-
хивая в нём колею носами сопливыми. Девки что постарше
от визжав да наоравшись на пацанов-дураков, что напугали
чуть ли не до рубах подмоченных, принялись посикух из су-
гробов вылавливать, отряхивать да успокаивать, утирая слё-
зы с соплями да снег на их лицах растаявший.
А ряженые продолжали носиться как угорелые вдоль ря-
дов девичьих, кривляясь да пугая малышню и без того пере-
пуганную, голося как им казалось рыки устрашающие.
Но тут на помощь детворе родовой колдун заявился с по-
сохом. Лихо стал ловить «нежить беснующуюся» да поймав
 
 
 
каждого поить из узкого сосуда принялся. Опосля заталки-
вал напоенного под руки карагода бабьего широко расстав-
ленные, к костру поближе в объятия большухи их там дожи-
дающейся.
Те, поначалу попрыгав вокруг её для вида да мерзко дёр-
гаясь, замирали в ступоре да принимались раскачиваться
словно пьяные, а затем как один на карачки попадали да
башками в снег уставились. Вроде как уснули к верху жопа-
ми.
Переловив всех пацанов ряженых, да затолкав их внутрь
карагода кружащего, Данава и сам за ними следом нырнул,
и здесь началось главное, ради чего затевалось всё это пред-
ставление.
Ряженые мало-помалу оживать начали. Продолжая стоять
на четвереньках, принялись шевелиться да поползли кто ку-
да как слепошарые, постоянно друг с дружкой сталкиваясь,
от чего кто-то резко взвизгивал пугающе, кто-то рыкал ба-
сом в оскале озлобленном, словно каждое их столкновение
доставляло боль нестерпимую или жутко обижало непонят-
но чем.
Постепенно шутовство-дурачество переросло в естество
реальное. Их движенья стали резкими, агрессивными. Голо-
са огрубели до низких тембров кровь выхолаживая. В один
миг пацаны разодетые, стали походить на зверя лютого, за-
бивая бабий хор с их фальцетом, воем, леденящим душу да
рыком наполняя округу баймака Нахушинского.
 
 
 
 Ещё б чуть-чуть и вцепились бы друг другу в глотки устро-
ив грызню с дракою. Дануха уж всего навидавшаяся в сво-
ей жизни немаленькой и то поначалу опешила, а вот Дана-
ва наоборот, вместо ступора задёргался да быстро взял под
контроль беснующихся, хотя сделал он это скорее со страха,
чем осознано. Это видно было по лицу его обескураженно-
му, что изуродовало татуировки да шрамы ритуальные гри-
масами паники безвыходной.
Дануха давно не видала братца в таком испуге нешуточ-
ном. Он накинулся на них и давай орать, переходя в своих
воплях на визг девичий, и при этом лупил их без разбора
посохом, вернее черепом, что был на его оконечности.
Получив по башке вот такое «благословение» нежить впа-
дала в некое оцепенение. Лишь опосля того, как огрел каж-
дую, а кой кого и не по разу «пригладил» с перепуга трясу-
щегося, восстановился у костра порядок мало-мальски при-
емлемый. Только бабий карагод на всё это безобразие ни-
как не среагировал, продолжая всё так же мерно шествовать
с отречёнными от всего мира лицами, да так же распевать
свою песнь странную да никому не понятную.
Брат с сестрой посмотрели друг на друга, но каждый
взглядом по-разному. Дануха с тупым непониманием про-
исходящего, Данава с выражением обессилившего. Один в
один похож он был на мужика опосля Кокуя [50] тяжкого,
умоляюще на бабу смотрящего в блаженной надежде сбе-
жать от неё проклятущей быстрее своих ножек резвых ку-
 
 
 
да-по-далее.
– Чё эт с ними? – спросила большуха колдуна в полголоса.
– Я бы знал, – так же тихо отвечал ей Данава взмокший
от усердия, – только кажется мне, ничего хорошего. Как ты
думаешь, круг удержит коли кинутся? Кабы не разбежалась
нежить по баймаку да делов не наделала.
– Ты меня спрашиваешь, ***? [51] Кто у нас тут колдун?
*** ***.
– А-а, – отмахнулся Данава на слова её матерные.
Так стояли они на пару да смотрели молча на нежить при-
битую, что была в некой дрёме иль колдовском мороке. По-
лагалось, по сути, с каждой дрянью побеседовать по очереди.
Сначала узнать кто вселился в живую куклу пацана ряжено-
го. Затем в зависимости от содержимого, как следует по рас-
спрашивать эту нежить в той области из коей тварь вырва-
лась. Например, коли в кукле волкодлак [52] сидит, то мож-
но спрашивать о волках всё что вздумается, притом ответит
нежить на любой вопрос и не сможет отмолчаться, как бы ни
артачилась.
Коли в пацана маньяк полевой [53] подселился, то его пы-
тают о погоде на всё лето грядущее, да об урожаях можно эту
нежить спрашивать: что лучше по весне сажать да в каком
количестве. Ну и так далее да по тому же месту, как из года
в год делалось.
– Ну. С кого начнём? – спросил колдун с выражением на
лице изрисованном, мол лучше бы совсем не начинать эту
 
 
 
затею пагубную.
– Да, ***, братец, – всё так же насторожено отвечала ему
сестра старшая, – давай чё ли с этого.
Она указала на ближнего. Колдун набрал пойла в рот из
сосуда узкого, пополоскал да выплюнул. Затем встал на ко-
лени перед указанным да с шумом дунул в маску разрисо-
ванную. Тут же отскочил назад, схватив посох наизготовку
да приготовился.
Нежить дёрнулась. Не спеша, поднялась на ноги. Осмот-
релась медленно. Не успела большуха ей вопрос задать, мол
кто такая, чудо дивное, как та на Дануху рыкнула да резво
рванула в сторону, но налетев на стоящих «сестёр» своих,
споткнулась да на снег рухнула. Завизжала барахтаясь, но
ползком словно вплавь по воде миновала своих соплеменни-
ков устремляясь на место свободное. Лишь из стада ряженых
выбравшись да в бабий круг упёршись модою, нежить замер-
ла к прыжку приготавливаясь, жадно малышню меж баб раз-
глядывая да низким, утробным голосом возликовала торже-
ственно:
– Кровь! Корм! Жрать!
У Данухи от такого рёва лаконичного аж внутри что-то ёк-
нуло да оборвалось к едреней матери. Ужас по всему телу ба-
бьему разлился сверху донизу вязким варевом. Но большего
прорычать ему не дал колдун, вслед за ним скакавший, через
ряженых перепрыгивая. Подбежал он к озверевшей нежи-
ти да с размаха по башке брякнул набалдашником посоха.
 
 
 
Нежить дрогнула, обмякла да повалилась на бок, клубочком
устраиваясь, зачем-то громко хрюкнув при этом, как бывало
Сладкая делала.
Такое поведение нежити не укладывалась в головах старо-
жил рода Нахушинского. Те, кого Данава вынимал из небы-
тия да в куклы рассаживал, всегда были сонными. В это вре-
мя года почитай вся эта нежить спит. Потому общение с ней
подобно было тому, когда говоришь с поднятым, но не раз-
буженным. Нежить куксилась на вопрос держа ответ. Жалко
хныкала недовольная, что тревожат попусту да спать не да-
ют досыта. Все движения были вялые, сумбурные. Постоян-
но мямлила иль языком едва ворочала. Но проснуться пол-
ностью не могла по природе своей в это время заповедное.
Что творилось теперь, Дануха никак объяснить была не в со-
стоянии.
Непонятная тревога грызла бабу изнутри словно зверь ка-
кой. Сердце ухало в ушах, куда сбежало из груди прятаться.
Но Данава тогда разрядил «непонятку» с лёгкостью, признав
вину свою сразу и безоговорочно. Убедив большуху встре-
воженную, что непотребность эта по его промашке, бестол-
кового. Мол, напортачил что-то с пойлом заваренным. Толь
неправильно сварил, толь заговорил наискось. И Дануха, ду-
ра, поверила. Потому что это было самое простое объясне-
ние. Потому что в это ей хотелось верить тогда. А вот во что-
то страшное, верить не хотелось категорически.
–  Ну, чё?  – вопрошал её Данава до смерти перепуган-
 
 
 
ный, – будем ещё кого будить да спрашивать?
– Да ну тебя на хрен мелко порубленный, – злобно рявк-
нула большуха рассержено, – ты и так уж накуролесил, кри-
ворукий мой. Того и гляди самим в глотки вцепятся. Отправ-
ляй-ка ты их обратно в дырку вонючую. Недоделанное ты
создание.
Колдун будто только и ждал этого. С нескрываемой ра-
достью дела сделанного, торопясь чтоб сестра не передума-
ла, стал подтаскивать по одному к костру ряженых, да начал
«разряжать их куклы» от нежити. На этот раз он не дул в
маски, а высасывал да резко выдувал на огонь, будто сплё-
вывая. Опосля чего срывал личину рисованную и пацан ва-
лился на снег тушкой безвольною, не то в обморок, не то в
крепкий сон проваливаясь…
Дым драл горло несусветно, спину припекло от земли го-
рячей почти. Села Дануха, в темноту кромешную всматри-
ваясь да тут же поняла, что задыхается. Ветра не было и дым
от жилищ догорающих, едкий, мерзкий, с каким-то против-
ным привкусом, будто мясо сгорело что до костей сожгли,
заполнял округу плотным облаком.
Нестерпимо глаза защипало, аж до слёз болезненных. В
голове промелькнула мысль паническая: «надо задницу от-
сель уносить по-быстрому, а то задохнусь тут к едрёной-ма-
тери».
Дануха встала да на ощупь, лишь ориентируясь по памя-
ти обошла кадящий баймак огородами да полезла на холм,
 
 
 
что у них звался Красной Горкой испокон веков. Лишь про-
дравшись сквозь бурьян травяной наверх, да задышав пол-
ной грудью расправленной, остановилась баба, утирая слёзы
рукавом да дыша как загнанная.
Обернулась да вниз уставилась, стараясь рассмотреть в
этой черноте хоть что-нибудь да опять заплакала, непонятно
от чего на этот раз. Толь от дыма глаза продолжало есть, толь
от обиды за то, что случилось непоправимого, толь от того
и другого вместе взятого.
Вновь помянула она Святки последние с кормленьем Мо-
розовым.
Тогда пацанов ватажных так и не пришедших в себя на ру-
ках разносили мужики артельные. Баб своих вспомнила всех
до одной, как наяву представляя каждую. Как тогда опосля
карагода охранного разводила бабью цепочку с «хвоста» по
очереди, так по очереди и вспомнила.
Никто тогда из баб по выходу из дурмана опоенного, не
смог устоять на ногах, все попадали. Первые, что по моложе
был, так вообще срубленным деревом в сугроб рушились без
сознания. Те, кто постарше, лишь садились на задницы, те-
ряя равновесие с устойчивостью.
Ей припомнилась малышня посикушная, что мамок тогда
почитай бесчувственных по родным углам растаскивала, где
в банях домашних отогревали их да приводили в сознание.
А как вспоминая дошла до Сладкой, подруги своей с девства
самого, с коей прошла её жизнь горемычная, разревелась в
 
 
 
голос да навзрыд словно кутырка сопливая.
Та как вышла из дурмана лишь качнулась слегка да растя-
нула харю в улыбке радостной. Хрюкнула громко словно по-
рося молоденькая, как всегда это делала, да со всего маха на
спину рухнула, раскидав руки в разные стороны. И опять то-
гда её выходка бесшабашная стёрла всю серьёзность проис-
ходящего в Данухином сознании. Она Сладкую отматькала,
как следует. Не со зла, конечно, да и не в серьёз, естествен-
но. А та в ответ принялась дурачиться, смешно пытаясь из
сугроба выбраться, что у неё не получалось как не пробова-
ла. При этом она издавала звуки различные, непотребные да
громко хохотала до слёз размазывая краску по харе жиром
намазанной…

9. Была Варвара мужиком, да любопытство подвело. Ото-

рвали Варваре на базаре…

Зорьку выбросило из воспоминаний сладостных, когда

тряхнуло крепко это несуразное средство транспортное. То-
ли кочка большая попалась там, толи колесом на камень на-
ехали, притом в аккурат с её стороны лежания. Тушку яри-
цы по рукам ногам вязаную вверх подкинуло да на край ко-
робки бросило, там, где у неё борта не было. Она край тот,
ногами почуяла. Тело затормозило на животе, что позволило
приподнять голову да украдкой осмотреться вокруг подроб-
нее.
 
 
 
 Увидала сразу две пары ног. Одни, что впереди стояли
обуты были в мужские сапоги кожаные, а вторые, что ближе
– лапы беровы, но ни те, ни другие не смотрели в её сторо-
ну, что позволило ей осмелеть да поднять глаза на нежить
чёрную.
Тут кутырка и обалдела аж челюсть на пол выронив. Оба
оказались людьми арийского роду племени! Эту народность
ей знакомую ни с кем не спутаешь. Один, конями управлял
длинными верёвками, а другой облокотившись на борт лишь
обувку имел в виде лап беровых, притом сапоги высокие, вы-
ше колена ноги закрывающие. А так мужик мужиком только
раза в два здоровей первого.
Оба стояли, не смотря в её сторону. Сердце ярицы за-
трепетало в груди так, что казалось, наружу выскочит. «Бе-
жать», – мелькнуло в голове девичьей, – «в траву да схоро-
ниться тетёркой малою».
Оглянулась Зорька. Коробка катилась по степи прямё-
хонько, дорог не выбирая торёных. И пусть трава в местах
этих, рост не набрала как за их огородами, но укрыться в ней
можно было, коль пластом лежать да задницу не выпячивать.
Принялась она извиваться телом связанным, аккуратно
сползая на край нащупанный, да украдкой поглядывая на за-
хватчиков. Наконец соскользнула со шкур в траву степную,
при этом чуть головой о землю не шмякнувшись. Быстро от-
катилась в сторону да замерла, уткнувшись носом в пучок
травы.
 
 
 
 Но не успела ярица обрадоваться побегу удачному, как
рывок резкий чуть ноги не выдернул. Крутануло Зорьку, раз-
вернуло. Нещадно потащило по стерне жёсткой да мелким
камешкам. Как назло, трава по пути попадалась колючая, да
и камешки в земле далеко не покатые. А потом вообще на
какие-то кусты наехала. Ни трава, а деревья целые.
Обе рубахи почти сразу задрались на голову, так как та-
щило её вперёд ногами бедную и оттого скребла землю аб-
солютно голая. Сложилось стойкое ощущение, что ей на го-
лову мешок накинули. Света белого не видно, да и дышать
резко стало затруднительно.
Ужас девку обнял, паника, от чего забилась она в молча-
ливой истерике, головой мотая из стороны в сторону в руба-
хах закутанных, да мыча носом, будто кто рот зажал ладонью
широкою. Зорька тела своего не чуяла. Даже не понимала
тогда, что голышом по земле едет кверху задницей. Вернее,
ярица не помнила о своих ощущениях в тот момент от стра-
ха панического, хотя её естество нежное буквально протира-
лось на тёрке каменной, сдирая тонкую кожицу да до мяса
тело царапая. И вообще, даже опосля ничего не помнила из
того, как поранилась.
Только тут перестали тащить. Всё вокруг резко замерло.
И тогда осознала Зорька умом своим от страха парализован-
ным, что её притащили на гибель верную. В аккурат в кост-
рище непогашенное. Потому что тело девичье с головы до
ног в раз зажгло безжалостно. Завертелась девонька рыбой
 
 
 
жареной, что на раскалённом камне к обеду готовится. За-
кусила кубки алые, чтоб от боли нестерпимой не заняться
криком предательским.
А тут кто-то ещё ухватил её волосы чрез «мешок набро-
шенный». Грубо дёрнул, вверх подкидывая словно пушин-
ку невесомую. Она и вовсе потеряла ориентацию, заблудив-
шись, где земля с небом находится, но не успев уж в кото-
рый раз испугаться как следует, тут же стукнулась ногами о
землю твёрдую.
Голова закружилась от такого выверта, но Зорька прило-
жила старание, чтоб удержать равновесие да не упасть опять
в костёр воображаемый. Рубахи, что мешком на голове были
собраны, в раз расправились, да и приняли привычное поло-
жение. Глаза ярицы ослепил диск солнечный, оказавшийся
прямо перед лицом её вверх задранным.
Ничего ни понимая в этой жизни грёбанной да соображая
с трудом где находится, не видя пред собой ничего в упор
глазами прищуренными, все же заметалась взглядом беше-
ным по сторонам осматриваясь, тяжело дыша с голосом. Дев-
ка так и не успев понять «что-здесь-где» да «какого пса во-
нючего», направилась в очередной полет оказавшись в воз-
духе, только пред глазами замелькало небо с облаками, да
ещё что-то непонятное.
Лишь когда её больно брякнули об пол коробки уже нена-
вистной по запаху, ярица сориентировалась в своём про-
странственном положении да не осознано вдавилась в стенку
 
 
 
мехом обитою, поджав колени к груди да пытаясь за ними
спрятаться.
Её бестолковый взгляд мечущийся, упёрся в морду мужи-
ка в сапогах беровых. Тут на Зорьку ступор напал глаза рас-
пахивая, да и рот вместе с ними в одном движении, а по
башке словно кто бревном оприходовал. Перед ней стоял не
обычный мужик! Его лицо было чем-то вымазано чёрным с
подтёками оттого казалось страшным до безобразия. Един-
ственно что Зорька поняла, мужик был молод, судя по толь-
ко что отрастающей бороде с усиками.
Ариец был вида здоровенного, широченный в плечах, да
и сам весь какой-то с крупной кости сложенный, но видно не
жиром заплыл, а весь из мяса свит слово вожак туровый. Ли-
цо похитителя суровым сделалось, но глаза при этом смея-
лись хохотом. Зорька молча на него пялилась быстро по лику
его глазками бегая, даже не думая о чём-либо спрашивать.
Ей самой было не понятно потом почему она так старалась
в тот момент голос не показывать.
Рыжий мужик наклонился над одуревшей ярицей, сцапал
в ладонь волосы пучком охватывая, но не больно как в про-
шлый раз, а где-то даже ласково. Настойчиво наклонил го-
лову, сунул её меж колен в подол. Второй рукой её руки вы-
простал, что в локтях за спиной были стянуты.
Зорьке как с крыльев путы скинули. Такая нега разлилась
по телу с облегчением, что даже жжение всего переда со-
дранного, отпустило боль да забылось на время короткое.
 
 
 
Только захватчик и не думал выпускать на свободу птичку
пойманную. Вновь связал ей руки, только в этот раз спереди
за запястья тонкие. Она не сопротивлялась, даже не пытаясь
противиться. Ей и в голову не приходило артачиться. Будто
всё вот так и было изначально задумано.
Сделав дело своё, он выпрямился, отвернулся от Зорь-
ки на него во всю глазевшую да отойдя на другую сторону,
опять на борт упёрся даль разглядывая. А кутырка узрела на
борту, что напротив был, перекинутую шкуру берову, башка
коего в аккурат оказалась прямо перед ней на одном с лицом
уровне. Зорька вздрогнула, ещё больше съёжилась да толь-
ко тут по-настоящему почуяла боль жгучую всего тела изо-
дранного.
Кони тронулись, и коробка затряслась на неровностях. И
чем больше Зорька приходила в себя от ужаса пережитого,
тем больней становились раны на теле истерзанном да так
всё зажгло, что ярица закусила губу до привкуса солонова-
того да глаза зажмурила только б не заорать голосом.
Дальше молча ехали. Нудно как-то пленницу потрясывая.
Сначала девка похитителей разглядывала, но те постоянно
к ней спиной стояли и со временем ей надоело это заня-
тие. Стала степь рассматривать, что видна была позади че-
рез борт отсутствующий. Там за ними целая вереница таких
же парных коней с похожими повозками ехали, только за со-
бой тащили волокуши, гружённые барахлом награбленным.
Наконец и это надоело ярице. Выбрав тогда позу поудобнее,
 
 
 
чтоб не так было больно трястись на ухабинах с кочками она
уставилась на облака далёкие.
Тут её взгляд привлекло море клевера красного, разре-
зая который их повозка двигалась, мерно шелестя по густым
травяным зарослям. И стало вдруг грустно девоньке оттого
что вспомнила, уж чего забыть не могла теперь, как всего не
так много дней назад гуляла с девками Семик [54] на полно-
луние…
Большухой на Семик, бабняк для девок Сладкую выде-
лил. Бабу опытную, не вековуху, к слову, но и просто бабой
назвать её как-то язык не поворачивался. Единственная да
почитай самая любимая при Данухе ближница. Баба автори-
тетная во всех направлениях. С ней не забалуешь, да и не
соскучишься. Матом стелет, как песнь выводит, можно за-
слушаться. Такие выкрутасы выдаёт с перлами, сама Дануха
иной раз плюнет да не связывается.
К тому ж ручищи у неё были тяжеленые, да и с размахом
никогда не задерживалась. Как что не так она уж их распу-
стила во все стороны. Давая волю своим «махалкам» не раз-
думывая. А телесами так вообще Дануху переплюнула. Жо-
па не объедешь, титьки ни титьки – два мешка с рыбой вы-
ловленной, чуть ли не до пупа висят, а на плечи не закиды-
ваются лишь оттого, что веса немереного, да объёма необ-
хватного. Может быть, и до лобка бы отвисли, кабы не пузо
много складчатое. Чтоб до низа достать, им вокруг живота
ещё раза в два растянуться требовалось.
 
 
 
 Бабы Сладкую побаивались, ну, а девки так подавно ки-
пятком писались. Особливо невестки с молодухами. Те во-
обще обделывались от ужаса, прости эту зверюгу Святая
Троица. Зорька вспомнила, как в позапрошлый год атаман
где-то невесту купил. Так при первом же знакомстве со
Сладкой та девка от страха жуткого на себе все подолы об-
мочила с ляжками. Хорошо Дануха заступилась да за собой
пригляд оставила, а то бы ближница её бедную довела до
омута. А девка оказалась неплохая, в общем-то. Зорька с ней
чуть ли не подружилась опосля этого. Вот это-то местное пу-
гало и собрало кутырок на Семик, что в начале лета празд-
новали.
Поначалу все сильно струсили, как узнали кто большухой
идёт. Особливо они четверо, что гуляли навыдане да уж на-
значены были на будущее в бабняк молодухами. Зорька не
была исключением. Ведь ей с подружками уж совсем скоро
на седмицу Купальную [55] первых мужиков на себя прини-
мать, становиться беременными, а знать под пригляд Слад-
кой идти. Тут никак не отвертишься.
Сколько помнила Зорька эти праздники, раньше эта баба
грозная никогда на Семик в большухах не хаживала. Зачем в
этот раз вызвалась? Кто её знает, что баба удумала, но Зорь-
ка для себя порешила тогда, что к этой бабище как-то под-
ход искать надобно. Как-то понравиться что ли, приблизить-
ся, чтоб та не лютовала над ней два лета последующих. Од-
но лето пока ребёночка вынашивает, да второе пока растит
 
 
 
да выкармливает, чтоб в бабы косы подрезали да в бабняк
приняли.
Но понимала она и то, что коли испортит с ней отноше-
ния то конец наступит её существованию. Зорьке можно бу-
дет топиться в омуте, не дожидаясь Купального праздника.
Жизни всё равно не будет, не даст Сладкая, не отпустит её
на тот свет своею дорогою.
Перепуганная с начала самого, она лихорадочно приня-
лась вспоминать обряды нужные да ритуалы праздника, чтоб
не опозориться да ни сконфузиться. Но, как и всегда бывает
в таких случаях со страха забыла всё. Напрочь. Как отрезало.
И Семик начался у Зорьки с того, что рыдала она в истерике
в своём углу сеном застеленным, пока посикухи за мамой не
сбегали да ни напугали её своими воплями малопонятными.
Та, прибежала, бросив все дела да застрекотала, как соро-
ка над птенчиком, тряся Зорьку бедную за плечи хрупкие.
А как узнала в чём дело, так хохотала до слёз с покатами, а
отсмеявшись, выдала:
– Дура ты, Зорька, бестолковая. Ни чё она баба не страш-
ная. Просто Сладкая с виду ершистая, а внутри она даже доб-
рая, да и вовсе она не злопамятна. Не трясись ты дурёха да
перестань реветь. Вот чужие пусть боятся её зверства люто-
го. За своих детёнышей порвёт любого на полоски драные,
а вас малявок ни то, что не тронет, наоборот станет облизы-
вать. Ещё нахлебаетесь её слюней по самое «не хочу» к кон-
цу праздника.
 
 
 
 Тирада эта не особо Зорьку успокоила, но реветь всё же
перестала до поры до времени. Да и мама права оказалась,
что не говори. Всю седмицу Сладкая крякала над ними как
утка над утятами, и даже её мат витиеватый забористый, да
вечные затрещины с поджопниками воспринимались в кон-
це седмицы праздничной как нечто родное да душевное. Хо-
тя поначалу была грозная, стараясь нет-нет да сердитой сде-
латься, что у неё потом не очень получалось, как ни звер-
ствовала.
Собрала она девчат у реки на площади. Злобно зыркну-
ла из-под бровей мохнатых, что кустами пушились раскиди-
стыми, но увидев на лицах неподдельный страх, а кой у кого
и блеск слезинок на щёчках пухленьких, как-то в раз обмяк-
ла, подобрев к подрастающему поколению.
– Значит так, убогие, – начала втолковывать она инструк-
таж девкам перепуганным, перед ней как по струночке тя-
нувшихся, – никаких чё б пацанов духу не было.
Вообще-то запрета прямого бывать на девичьих праздни-
ках для пацанов как такового не было. Даже были такие, ку-
да их звали сознательно и без них там было уж совсем ни-
как. Были и такие куда не звали, но они сами являлись без
приглашения и без них те праздники были бы не праздники.
Но вот на Семик, ватажных не только никогда не звали, но
и хоронились насколько возможно было, потому что на эти
дни они были не нужны безоговорочно. Это было девичье
таинство.
 
 
 
 Но пацаны пройдохи из кожи лезли вон, чтоб узнать, где
девки гулять станут эти дни заповедные да во-чтобы-то не-
стало старались подмазаться к празднику. Коль ватага нахо-
дила их пристанище скрытое, а те оказывали активное со-
противление с непременным гоненьем с побоями, то упорно
старались мешать таинству, несмотря на то, что иногда до-
ставалось по-взрослому. Били-то чем попало, куда попало да
со всей дури девичьей.
Коли же на них гуляющие плевали с берёзы раскидистой
да не обращали никакого внимания, то и пацаны по выделы-
ваясь для собственного самоуважения, тихонько в сторон-
ке пристраивались да были лишь простыми наблюдателями,
находясь на этом празднике в роли тех же берёз, что вокруг
росли. Интереса в этом было мало, почитай вообще не было.
Девятка, как атаман ватажный, был уже без двух лун как
мужик артельный, потому ватагу за девками подглядывать
он не повёл в принципе и не собирался изначально им пор-
тить праздник девичий. Авторитет атамана не позволял за-
ниматься хренью всякою. Так что Сладкая зря шифроваться
девок заставила, хотя излишняя таинственность, в прочем,
не помешала праздничности, наоборот, добавила мурашек
на спины девонек с самого начала ритуального действия.
Рано поутру, лишь стало светать да за рекой заря зароди-
лась красная, из разных щелей на площадь общую стали вы-
ползать украдкой фигурки девичьи, теребя в руках узелки
маленькие. По одной, по две тихо-тихо на цыпочках, соби-
 
 
 
рались у реки, где их ждала Сладкая. Она на чём-то сидела
у самой воды, но на чём, из-за её размеров видно не было.
Девки сбивались в кучки да о чём-то перешёптывались,
и чем больше становилось их, тем щебетание становилось
громче да явственнее.
– Цыц, – приструнила их баба грозная.
Все замолкли и замерли.
Зорьке помнится тогда было любопытно до крайности, на
чём же там сидит эта туша необъятная, но даже когда Слад-
кая поднялась кряхтя, чтоб оглядеть собравшихся, из-за ши-
рины её седалища Зорька так и не смогла рассмотреть, на
чём там эта «жира» рассиживала. Хотя девка точно знала,
что у воды в этом месте раньше ничего не было и сидеть там,
соответственно, было не на чем.
– Всё, – сказала тихо Сладкая, – более никого не ждём.
Кто проспал, пусть спит далее.
Девки суетно за озирались, высматривая кого нет, да кто
проспал, а затем двинулись за грузно шагающей большухой
девичьей вдоль реки по тропе натоптанной и Зорька, так и
забыла посмотреть на чём же там сидела бабища грозная.
Не успели они дойти ещё до Столба Чурова, [56] как сзади
послышался топот да два жалких девичьих голоса запищали
в разнобой:
– Подождите нас.
Большуха резко встала, словно в дерево врезалась, развер-
нулась и приняла вид устрашающий. Чуть-чуть сгорбилась
 
 
 
да надулась будто. Хотя, казалось, куда ещё надуваться с её-
то комплекцией. Руки полукругом словно лапы у бера скрю-
чила. Глазки сузила. Остатки зубов оскалила. Жуть кромеш-
ная.
Все, кто шёл за ней в стороны кинулись, а прямо на Слад-
кую две сестрички выскочили, дочурки бабы Бабалы, Ли-
зунька да Одуванька, бедные. Девченята погодки девяти да
десяти лет отроду. Добежав до чудища бабьего, вытаращив
глазёнки круглые да запыхавшись от бега быстрого, они что-
то хотели сказать в своё оправдание, но не успели горемыч-
ные. Сладкая резко, не говоря ни слова в их обвинение, од-
ной справа в ухо, второй слева заехала. Обе отлетели в раз-
ные стороны. Одна в кусты, задрав ноги к небу из подолов
торчащие, другая в камыш речной, словно крупная рыбина
булькнула.
– Цыц, я сказала, – прошипело толстозадое чудовище, –
только вякните мне ещё, мелкожопые. От кого голос ещё
услышу ***, голосявку выдерну, в жопу затолкаю да там по-
ворочу, чё б застряла на век.
На тех словах она наглядно показывала безразмерной ру-
чищей, как она это сделает. Девки и так молчавшие от гре-
ха подальше всю дорогу недолгую, от такой картинки доход-
чивой не только языки проглотили, но и головы в плечи по-
прятали.
Начало праздника было многообещающим и Зорька, как
не настраивала себя на лад с этой жирной зверюгою, тем не
 
 
 
менее страха натерпелась столько, что не могла себя заста-
вить даже рядом идти, как одна из старших девок, а прята-
лась в общей толпе среди мелочи.
Наконец прошагав за Сладкой, в раскорячку топающей
вдоль берега довольно неблизкое расстояние, уж солнце из
земли вылезло, они остановились на поляне у берега, где ре-
ка делала заводь потаённую, а над этой заводью прямо в воду
опускала свои ветви ракита старая. Вокруг лесок берёзовый,
светлый без травы высокой да кустов разросшихся. Большу-
ха постояла молча, оглядываясь и наконец кивнула, не то
здороваясь с кем-то, не то соглашаясь сама с собой.
– Всё. Дотопали, – гаркнула она неожиданно, да так что
пичуги с дерева ближайшего рванули стайкой в лес подальше
по добру по здоровому, – седайте у берёз по краю поляны да
готовьтесь к своей кончине неминуемой.
Сладкая, с видом свиньи обожравшейся теребя свои
«мешки с рыбою» с трудом от пуза отлепляя да проветри-
вая, расплылась в улыбке хищника безжалостного, продол-
жая девок запугивать. А те, не обращая на неё внимания ки-
нулись в рассыпную занимать места поудобнее.
Не сговариваясь, все сгруппировались кучками отдельны-
ми по возрастам, естественно. Все четыре ярицы во главе с
Зорькой-предводительницей, устроились у старой берёзы с
ветвями корявыми, что росла недалеко от той ракиты рас-
кидистой. Только тут Зорька осмотрелась вокруг. Странно
стало ей. Вроде бы как земли местные вдоль да поперёк из-
 
 
 
лазила, а этого места не припомнит. Она явно была впервые
здесь.
Заводь тихая, не проточная, в воде угадывалось лишь сла-
бое круговое движение, притом вода двигалась как бы вся,
одновременно по всему кругу заводи. Зорька смотрела на
гладь воды плавно крутящую как загипнотизированная, буд-
то всем телом, всеми внутренностями почуяла нечто такое,
что выходило за рамки естественного.
Словно озарение посетило её голову. Пришло осознание
того, что в этой заводи чудной как раз и должны обитать те
полужити, ради коих они собрались праздновать – Речные
Девы, [57] настоящие. Вот как-пить-дать в этом месте, да не
в каком другом должны были жить эти речные красавицы.
И вода здесь колдовская, да и ракита вон точно, как мама в
детстве сказки сказывала да даже берёза эта где сидела, бы-
ла не обычная. Листики на ней совсем маленькие, молодень-
кие, светлые и от того берёза старая вся корявая да несураз-
ная покрывалась неким свечением загадочным, будто сияла
изнутри зеленью.
«Так вот он какой, зелёный шум!» – подумала девка, да
задрав голову принялась разглядывать этот нежный туман
молодой зелени.
С глазами распахнутыми да открытым ртом она замерла
и не заметила, как к ней подковыляла Сладкая да не громко
буркнула:
– Рот закрой, а то мухи насерут хлебало полное, не по-
 
 
 
брезгуют.
Зорька аж вздрогнула от неожиданности и захлопнув рот
с зубным цоканьем, непонимающе уставилась на большуху
противную. Та стояла перед ней широко раскидав ноги в сто-
роны да уперев руки в боки, где-то под грудями теряющиеся.
– Чё сидим, мелкожопые? – вопрошала баба издеватель-
ски, – чё ждём ***? А готовиться за вас я чё ли буду? Поче-
му волосы ещё в косе? Сидим тут, словно жабы говноедок
ловим языками липкими.
И с этими словами «душевными» она двинулась дальше
вдоль берёз, подходя к каждой группе девок щебечущих, да в
издевательстве подзуживая каждую. Никого не пропустила.
На каждой отвела душу мерзкую.
Зорька мигом с небес спустилась на землю грешную.
Шкурную безрукавку скинула, верхнюю рубаху с поясом то
ж долой, косу расплела, свою копну рыжую растребушила
пальцами, по плечам раскинула. Развязала узелок. Яйца пе-
чёные, солонины кусок. Отдельно свёрнуты в лист лопуха то-
ненькие волосяные верёвочки, плетённые жгутом да в раз-
ный цвет окрашенные. Всё. Приготовилась. Стала ждать пер-
вого действия – девичьего кумления. [58]
Оно было почитай таким же, как у баб с молодухами, что
на Сороки [59] устраивали. Только коли бабы порождали Ку
[60] Матушку, то девки сей процесс колдовской просто ими-
тировали, путём порождения некой Кукуши-девоньки. [61]
Силы в ней никакой не было в отличие от бабьей Ку, но она и
 
 
 
не требовалась, так как Семик был праздник-обучение. Всё
в нём было как у баб на Сороках только как бы не по-насто-
ящему. На Сороках куманились всерьёз, но учить там было
некому, да и некогда. К нему уже полагалось знать всё что
положено, уметь да быть готовой полностью. Вот в этой под-
готовке и состоял весь Семик девичий.
Было ещё одно отличие. На Сороках большуха куклу, [62]
то есть, то куда Ку закладывали, делала всегда по-разному.
Почему? Да кто её знает? Поди разбери. Лишь большуха и
знала, как на эти роды куклу делать полагается. Когда из гли-
ны смоченной слюной каждой бабы по кусочку во рту жёва-
ной, когда смачивала кусочки глины у баб в другом отвер-
стии, когда только из их волос, тут же на карагоде у каж-
дой надёрганных. Иногда волосики щипала из бородки лоб-
ковой с болезненными «ойками». В общем, по-разному, в
разных интерпретациях да в разных последовательностях.
Лишь большуха знала у кого где выдрать да у кого где намо-
чить надобно. А бывало, и до пуска крови доходило, правда,
обходились лишь на руках порезами.
А у девок это делалось всегда одинаково. Кукла у них бы-
ла травяная, не телесная. Никаких человеческих вложений в
неё не делали, никакой силой общности эта полужить не на-
делялась. Зорька всё это знала прекрасно, не первый год се-
митует как никак, но на этот раз большуха удивила их своим
поведением. Хотя ярица и ждала от Сладкой, подвоха како-
го-нибудь.
 
 
 
 Она как-то быстро успокоилась, расчёсывая лохмы паль-
цами словно граблями огородными да сама, не ожидая от се-
бя запела песню на сбор да плетение венков праздничных.
При этом её нисколько не покоробило то обстоятельство, что
она без веления большухи захватила лидерство. Это полу-
чилось, как бы само собой, будто так и должно было быть
по определению. Сладкая, до этого с грозным видом неради-
вых девок чихвостившая, вдруг перестала шипеть, обмякла
да повернувшись к Зорьке расцвела в улыбке по-доброму.
Зорька встала, продолжая петь да начала собирать для
венка цветы с травинами. Тут же песню подхватили осталь-
ные девоньки, и вот уже нестройный хор в свободном хож-
дении да в таком же свободном «песне излиянии» расползся
по поляне да по лесу светлому к нему прилегающему.
Песнь короткой была да всякий раз как заканчивалась, на-
чиналась заново. Её повторяли аж несколько девяток раз, до
оскомины, пока все не собрались под своими деревьями да
не закончили с плетением веночков с цветочками. Те, кто за-
канчивал плести, и петь заканчивал. А как песнь постепен-
но утихла, на поляну вышла Сладкая. Действо началось кол-
довское, умы девичьи захватывающее.
Откуда-то у неё в руках появилась миска с молоком. Зорь-
ка готова была об заклад биться, что Сладкая ничего с собой
не принесла. Она бы увидела. Баба пришла сюда пустая, на-
легке. Откуда взялась эта миска деревянная? Да ещё и моло-
ком наполненная.
 
 
 
 Большуха праздника, как и девки то ж опростоволосилась,
расплела обе свои бабьи косички жидкие, скинула шкуру,
рубаху верхнюю да босиком выйдя в центр поляны начала
что-то себе под нос выговаривать, постоянно кланяясь так
низко, на сколь позволяло её телосложение, вернее жироот-
ложение. Зорька ничего не разбирала в её говоре, только по-
няла, что большуха к Матери Сырой Земле обращается. То-
ли с просьбой какой о разрешении, толи славя её да благо-
дарствуя.
Наконец плеснув на землю молока, склонилась с глазами
закрытыми, да стояла долго так, будто ожидая знака како-
го-то иль ещё чего, Зорька не ведала. Через какое-то время,
постояв так согнутой, Сладкая ещё раз резко поклонилась да
выпрямилась, принимаясь водить носом что-то вынюхивая.
Нанюхала, определилась, развернулась в том направлении.
Как Зорька решила туда, откуда ветер дул, хотя он абсолют-
но не чувствовался и как баба его носом унюхала ярице не
понятно было.
Большуха задрав голову к небу синему опять начала что-
то бубнить да себе под нос выговаривать. Зорька поняла из
этого, что она обращается теперь к Отцу Неба, Валу Всесиль-
ному. Зачерпнув из миски молоко своей ладонью-лопатою,
Сладкая на отмажь его разбрызгала да опять поклонилась на
сколь пузо позволило.
Затем пошла к воде, где проделала то же самое да остатки
молока в заводь вылила. И запела… Зорька аж рот приот-
 
 
 
крыла от удивления. Голос у бабы оказался столь красивый
да чистый, что заслушаться можно было. Чего-чего, а такого
от Сладкой явно не ожидал никто. Зорька поймала себя на
мысли, что никогда раньше не слышала, как поёт Сладкая.
Песнь её была торжественная, как и положено было
«сборной» быть. Этой песней большуха начала собирать ка-
рагод девичий. В ней не было постоянных слов, не было ни
рифмы, ни размера единого. Большуха пела обо всём, что
сама делала, да что делалось вокруг неё. Вернувшись в центр
поляны, о чём тут же пропела, начала по очереди персональ-
но вызывать девонек. Притом в отличие от бабьего карагода
на Сороках, на Семик почему-то вызывали не по старшин-
ству да близости к большухе, а наоборот, как раз. Начала
Сладкая с самых маленьких, а закончила ярицами, притом
Зорька оказалась самой крайней из всех.
Когда вызванная девка подходила к большухе, неся в ру-
ках свой венок вязаный, Сладкая отщипывала от него стеб-
лей несколько, да одев венок на голову подошедшей целова-
ла её в губы мелкие, при этом обо всём продолжала петь да в
песне рассказывать. Затем отводила кутырку на место опре-
делённое, и оставив её там, принималась за следующую.
Когда очередь дошла до Зорьки ожидающей, круг почи-
тай был собран полностью. Девченята с венками на головах
держались за руки да были поставлены таким образом, что
рядом друг с другом стояли девки разного возраста. Её по-
други ярицы были разбросаны по всему кругу, а для самой
 
 
 
Зорьки оставалось лишь одно место единственное.
Она подошла к большухе. Вот тут-то её и ждал сюрприз.
Сладкая, окромя травин из венка выдранных, что подала
Зорька с почтением, как-то внезапно рванула волосины ры-
жие из её роскошной копны растрёпанной. Зорька от неожи-
данности да боли вздрогнула, непонимающе на большуху вы-
лупилась. Та мягко да подобному улыбнулась, подмигивая
заговорщицки, да ввязала всё это в куклу тут же приготов-
ляемую. Травины из венка с волосами закончили компози-
цию. Опосля чего водрузила венок Зорьке на голову, крепко
впилась в губы девичьи, буквально засосав их в свои губищи
пухлые, да отвела обалдевшую девку на место свободное.
Опосля поцелуя этого губы Зорькины гудели да пылали
пожарищем, и ещё чувствовался на них какой-то привкус за-
гадочный. Девка инстинктивно облизала их. Странный вкус.
Неведомый.
Песнь дальше продолжилась, указывая, что делать и ка-
рагод девичий пришёл в движение. Разноголосый хор стал
нестройно повторять за Сладкой слова заговора нехитрого.
Большуха довязала куклу, усадив её в чашку пустующую,
что стояла на земле посерёдке всех. Сделала она это встав
на колени пухлые, что при её габаритах стоило бабе усилий
неимоверных со старанием. Особенно тяжело было ей потом
подниматься с них, но при этом петь она не перестала, хо-
тя в тот момент бабий голос скорее напоминал нечто сред-
нее между скрежетом да стоном страдальческим. Но всё же
 
 
 
поднявшись с отдышкою, опять запела чисто, самозабвенно,
неистово. Обряд кумления продолжился.
Сначала Зорька зациклилась на том вкусе непонятном,
что оставила ей на губах Сладкая. Что-то совсем незнакомое,
вместе с тем на что похожее, но на что хоть убей не помни-
ла. Машинально повторяла всё, о чём большуха пела торже-
ственно. И в один прекрасный момент вдруг заметила, что
голос неприятно завибрировал где-то внутри головы под че-
репом, отчего та начала кружиться да в висках побаливать.
К этому ощущению неприятному, тошнота добавилась да
живот закрутило болезненно. По всему телу прошла волна
онемения. Началась где-то внутри и на кончиках пальцев
рук кончилась. С этим все неприятные ощущения отпусти-
ли ярицу. Голова уже не болела, а кружилась в лёгком опья-
нении. Краски стали ярче, насыщенней. В голове появилось
странное чувство не то раздвоенности, не то даже «растро-
енности». Так сразу словами и не выскажешь. Будто внутри
неё сидели люди разные да сами с собой разговаривали. И в
общей каше не понятно было сколько их там сидит, и кто о
чём думает. Она лишь смогла определить, что это были де-
вы, притом разные.
Затем они начали менять друг друга, выходя на первый
план по очереди, то полностью, то лишь частями вылезали.
Потом начали переливаться друг в друга. В голове творил-
ся полный кавардак. Ни на чём не удавалось сосредоточить-
ся. Зорька даже петь перестала, потому что не могла уже,
 
 
 
язык не слушался. Она вообще ничего понять не могла. Её
взор затуманенный, воспринимавший всё исключительно в
ярких, но размытых пятнах, блуждал по траве, по которой
с трудом продолжала вышагивать. Да коли б не держали за
руки да не вели насильственно, давно бы уже рухнула.
Взор то перескакивал на «зелёный шум» лесной, то на яс-
ную до рези в глазах синеву неба далёкого. Наконец её взгляд
блуждающий, мазнул по стороне противоположной и в пят-
нах девок размазанных, что напротив ходил, абсолютно чёт-
ко проступила фигура Елейки, её подруги, одной из яриц на-
выдане.
Та не то с ужасом, не то с высшей степенью удивления
смотрела на неё в упор словно не на подругу лучшую, а в
первый раз голого мужика увидела. И тут с Зорькой произо-
шло нечто вообще неописуемое. Она вдруг отчётливо почув-
ствовала подругу, притом где-то внутри себя. Верней ей по-
казалось, что она и есть Елейка худосочная!
Зорька даже с перепуга хотела за груди схватиться соб-
ственные, потому что точно почуяла, что те другими ста-
ли, вернее вовсе пропали, как у Елейки, плоской от рожде-
ния. Но руки сцепленные, не дали ей проделать этого унизи-
тельного жеста панического. Тут ей передалось и Елейкина
взволнованность, и такое же непонимание происходящего,
только как-то по-другому, по Елейкиному.
Зорька посмотрела направо, будто кто позвал, да в мути
круга девичьего увидела Краснушку резко проявившуюся,
 
 
 
свою вторую подругу хорошую да точно так же её почувство-
вала. Та растеряно лыбилась, Зорька тут же улыбнулась в от-
вет. Только теперь поняла она, что в ней проснулась сила
единения самой Ку – Матушки. Это Сладкая, вплетя их во-
лосы выдранные, в куклу вязаную, сделала так, что их четве-
рых накрыло единение, какая-то общность сознания да общ-
ность чувств человеческих. Состояние это было настолько
необычное, что от эйфории у Зорьки аж дух захватило, а ра-
дость так и пёрла наружу её не спрашивая.
Ярица налево метнула взгляд, где стояла подруга четвёр-
тая – Малхушка-жирная, и та цвела улыбкой растерянной.
Лишь у неё от эмоций перехлёстывающих, ещё и слёзы в гла-
зах заблестели блёстками. Зорька её восторг почувствовала
да у самой глаза на мокром месте сделались.
Раздался хлопок в ладоши. Громкий. Звонкий. От чего
это марево рассеялось да девки пришли в себя полностью.
Круга уже не было, а все кутырки к воде кинулись, где тол-
пились у прохода камышового, а на поляне стояли лишь они
четверо, да чуть поодаль стояла Сладкая довольная до без-
образия.
– Ну, чё, мелкожопые, прочуяли силу бабьего единения? –
хитро спросила она у девок ошарашенных.
Но ярицы словно бревном прибитые, всё ещё не отойдя
от шока ощущений невиданных, ничего не ответили, лишь
обернулись на голос жадно на большуху уставившись, будто
видели в первый раз это недоразумение.
 
 
 
 Сладкая, как оказалось, тоже вплела частичку себя в эту
куклу плетёную и потому они не просто её видели, а также
почуяли весь мир этой бабы бывалой многоликий да мно-
гоопытный. Всю доброту её огромную да ласку безмерную
под оболочкой страшилки «вреднопакостной». Всю её лю-
бовь безмерную ко всем малым детям без исключения, всю
её тонкость да хрупкость души, в массивном да безобразном
туловище упрятанной.
Зорьке вдруг во что бы то ни стало захотелось подбежать к
ней да прижаться крепко-крепко, и она не стала себя сдержи-
вать, рванула да повисла на могучей руке «чудовища». Ещё
миг и Сладкую облепили с разных сторон подруги её по кум-
лению.
–  Ну, ладноть, будя,  – булькала баба растроганная, не
очень настойчиво стараясь от прилипших к ней девонек из-
бавиться, и они почувствовали, что проявление любви спон-
танной ей очень нравится.
Сладкая ещё немного понежилась, по умилялась их лас-
кой открытой, да не поддельно естественной, а как почуяла
к горлу слёзы подкатывающие, вдруг резко встряхнулась да
какой-то силой внутренней в раз девок настроила на рабо-
чий лад.
– Так, девоньки. У нас тут дел – полная помойка недоеден-
ная. Вон молодняка сколь беспризорного побросали. Того и
гляди подерутся да перетопят друг дружку, зассыхи криво-
ногие.
 
 
 
 У воды действительно творилось невообразимое. Подход
к заводи был узкий, заросший с двух сторон камышом гу-
стым и у этой водной тропы куча-мала барахталась, с виз-
гом да криками. Толкаясь и пихаясь, каждая норовила впе-
рёд вылезти. Вот раздался плюх с травяным шелестом. Ко-
го-то напор девичий окунул с головой в камыш прибрежный,
опосля чего над поляной раздался рёв обиженный, нерасто-
ропной девоньки.
– А ну стоять! – взревела Сладкая турицей раненной.
Все четыре ярицы, как по команде рванули к клубку тел
девичьих, хитро сплетённых руками да ногами зацепленны-
ми, да шустро начали растаскивать эту кучу-малу, выдёрги-
вая по одной обратно на поляну твёрдую.
– Мозги вышибу, у кого найду! – продолжала орать Слад-
кая взбешённая, грузно ковыляя к примолкшим кутыркам
вздрогнувшим, – а ну, встали в очередь, засранки вичконо-
гие. Всех Речных Дев распугаете, горлопанки поносные.
Девченята всё ещё толкаясь да попискивая, тем не менее
образовали что-то похожее на очередь, и большуха по одной
выстраивала их в одну линию тычками да затрещинами.
И тут произошло диво-дивное. Одно из тех событий жиз-
ненных, что остаётся неизгладимым следом на всю жизнь
оставшуюся. В центре заводи вода кругами пошла, да по-
явилось любопытное личико рыжее. Увидев вереницу девок
мелких, пищащих да щебечущих меж собой без устали, ли-
цо речной красавицы расцвело в улыбке елейной обворожи-
 
 
 
тельной, словно свет от неё заструился приятной мягкости.
И тут же Дева в раз из воды по пояс вынырнула, словно по-
плавок при поклёвке рыбой отпущенный.
Одеяние на ней было волшебное, неописуемо лёгкое, про-
зрачное. Полужить была в тончайшей рубахе, плотно тело её
стройное облегающей, сотканное не то из света лунного, не
то из кристально чистой воды, но при этом изнутри подсве-
ченной. Покров её хоть и казался прозрачным, но источая
непонятное свечение холодное, создавал туманное замутне-
ние.
Это была сама Дева Речная! Настоящая! Молодая да пре-
красная ликом на загляденье. У Зорьки разом дыхание пере-
хватило от восторга картинки увиденной, и она упала перед
ней на колени в мокрый ил прибрежный взбаламученный.
Сладкая уже стояла на своих коленных тумбах да кланялась,
то и дело плюхаясь руками в жижу да что-то щебеча под нос
да горлом булькая.
Зорька не слышала, что говорит большуха, но ей этого и
не требовалось. Она всё прекрасно чувствовала и осознавала
в мельчайших подробностях. Баба благодарствовала Речной
Деве за явление, а та, продолжая радоваться кутерьме деви-
чей, расцветая колдовской улыбкой на обворожительном ли-
чике медленно выплывала к берегу.
Её рыжие длинные волосы, где-то в глубине водной глади
прятались. Какой длины они были, неведомо. Несмотря на
то, что Дева вышла уж из воды настолько, что показались
 
 
 
её ноги ровные, прикрытые тканью призрачной, волос по-
прежнему уходил вглубь реки, притом медленно да плавно
шевелился, словно колыхаясь на ветру, но ветра-то никакого
не было.
Волосы Речной Девы были живыми, притом живыми по-
настоящему и жили сами по себе, как мама в сказках и ска-
зывала. Только тут Зорька мельком осмотревшись поняла,
что Деву малышня не видит совсем. Её лицезрят лишь они –
закуманенные. А вот Речная Дева наоборот, казалось их не
замечая, только девченят видела, топчущихся да галдящих
в очереди.
Неожиданно за её спиной показалась ещё одна, за ней ещё
и ещё. Вскоре Девы Речные заполонили собой всю заводь
тихую да ни одна на другую, лицом не была похожая. Они
были все разные, узнаваемые, каждая со своими чертами и
все удивительно красивые одна прекрасней другой на загля-
денье. Девы начали между собой переговариваться, явно в
голос смеясь, но ни звука от них слышно не было.
Большуха всё кланялась да причитала. Девки в очереди
нетерпеливо ёрзали, но без команды Сладкой к воде больше
не лезли. Побаивались.
Речная Дева, та что вышла вперёд, подошла почитай к са-
мому берегу, где воды ей было по щиколотку и по колыха-
нию прозрачной рубахи, что по-прежнему в воду спускалась,
Зорька поняла, что Дева все-таки не плыла, а шла, мелко
перебирая ножками. Полужить колдовская остановилась да
 
 
 
протянула руку к девченюхе стоявшей ближайшей в очереди.
Сладкая встрепенулась будто кто ей скомандовал, да не
поднимаясь с колен, в пол-оборота, как смогла, повернулась
к девонькам. Погладила рядом по спине стоящую да ласково
тихим голосом проговорила:
– Иди. Только осторожна будь, – и уже в спину входящей в
воду кутырке самой маленькой напряжённо добавила, – опу-
сти свой веночек да вертайся тихонечко. Речная Дева прям
пред тобой стоит да на тебя смотрит пристально.
Девченюшка по кличке Желтявонька, семи лет отроду,
до этого уверенно шлёпавшая меж камыша вытоптанного,
высоко задирая свои ноженьки кривые да худющие, вдруг
вздрогнула да за озиралась по сторонам пристально. Но ни-
чего не заметив приметного движение вперёд продолжила,
но уже с опаской настороженной. Странный для девки голос
большухи сделал своё дело пугливое. Зайдя в воду по кале-
но, она сняла с головы венок приготовленный, пустила на
воду да легонько толкнула, отправляя в плаванье.
Речная Дева стояла совсем рядом с ней и улыбалась, про-
вожая венок взглядом радостным. Кольцо из трав да цветов
сплетённое медленно дрейфовало вдоль берега. Девченюха
поклонилась, как положено и о чём-то тихо попросила полу-
жить. Речная Дева явно её услышала, потому что плавно пе-
ревела взгляд на кутырку просящую и кивнула утвердитель-
но, продолжая мило лыбиться.
Желтявонька, не видя Девы перед собой, ещё раз про-
 
 
 
бежала взглядом по водной глади в поисках чего-нибудь
необычного и спокойно держа руки в стороны для равнове-
сия, пошлёпала обратно. Очередь двинулась.
С каждой последующей просительницей, опускающей
свой венок перед Девою, происходило примерно то же самое.
Только когда в воду вошла первая из яриц, а то была Крас-
нушка-долговязая, картина изменилась несколько. Когда ку-
тырка венок опустила на воду, да смотря в глаза водные Реч-
ной Девы – красавицы, стала о чём-то просить шёпотом, Де-
ва не кивнула ей как остальным делала, а заговорила губами
двигая. Но, несмотря на то, что губы её шевелились, а Зорька
стояла совсем близко от них, тишина стояла полная. Но по
ощущениям, что рыжая получила от подруги за счёт кумле-
ния, та прекрасно её слышала и то, что слышала, Краснушку
не радовало. Какое-то беспокойство забилось внутри её.
Речная Дева не просто знала судьбу всякого, а являясь вот
таким образом могла изменить иль исправить предначертан-
ное, перечертить всё будущее человека в принципе. Беспо-
койство, что получила от Краснушки, переросло мгновенно
в страх, но уже собственный. Что-то Дева скажет ей, как-то
её судьбу изменит и изменит ли?
Примерно то же самое произошло и с Елейкой, и Малхуш-
кой жирною. Наконец и до Зорьки дошла очередь, послед-
ней из всего этого балагана девичьего. Ноги подкашивались,
не слушались, будто травой набитые. Руки тряслись, но кос-
нувшись ступнями вод прохладных, поняла, что не только
 
 
 
руки трясутся, трясучка колотила тело от макушки до самых
пяточек.
Вошла в воду настороженно, не спуская глаз с лика по-
лужити. Как заворожённая подошла к ней вплотную. Беспо-
койство волной нахлынуло и снаружи, и изнутри, заколыха-
лось в гулком биении сердца захлёбывающегося. Дыхание
сбилось. Зорька даже рот открыла, глотая воздух недостаю-
щий всё больше и больше, да лишь когда в глазах очертания
Девы поплыли да образ её стал расплываться в слезе высту-
пившей, Зорька выдохнула.
Как оказалось, она всё это время только вдыхала до пре-
дела наполняя лёгкие. Опосля того как выдохнула, Зорька
очнулась от наваждения и взяла себя в руки крепкие. Ры-
жая сразу вспомнила все, что делать надобно да от осозна-
ния этого постепенно начала успокаиваться.
Опустив глаза на воду чистую, её отпустило окончательно,
будто оторвав взор от лика завораживающего да сверкающих
блеском ледяным кристаллов водяных, глаз Речной красави-
цы, она прервала жуткой силы давление на своё бедное со-
знание.
Зорька сняла венок с головы да медленно поклонившись,
опустила на воду. Только подталкивать не стала. Тот и сам
поплыл. У неё в голове вдруг отчётливо прозвенела мысль
безрадостная, «будь-что-будет», от чего остатки страха неиз-
вестности сдуло, словно дым свежим ветерком утренним.
Зорька спокойно выпрямилась да уже без паники да ка-
 
 
 
ких-либо признаков беспокойства мучительного, прямо да
не мигая уставилась в глаза Девы, что блеском заворажива-
ли.
Только теперь заметила, что лик речной красавицы преоб-
разился до неузнаваемости. Она не улыбалась более. Полу-
жить перед ней стоящая была серьёзная, но не злая, как мог-
ло показаться с взгляда первого. Она просто стала какой-то
монументальной, торжественной. Дева улыбалась с того мо-
мента самого как показалась из воды и улыбалась всем на
протяжении всего обряда девичьего, а теперь улыбка с её ли-
ка исчезла будто не было. Зорька не успела осознать переме-
ны разительной да тем более встревожиться иль напугаться
осознано, так как Дева заговорила нежным, мягким, журча-
щим голоском:
– Не проси меня ни о чём, Заря Утренняя. Я бы рада те-
бе помочь, да не могу, не в силах я. Твоя судьба особенная
и будущее предначертано осознано и нам запрещено менять
суть его. Да и не будет из нас никто делать этого, ибо пони-
маем мы, что именно так нужно для дела нашего.
При этих словах Дева взор потупила, кристаллы глаз её
помутнели и весь вид её показывал, как ей жаль, что не мо-
жет поменять что-то страшное в судьбе Зорькиной и за это
просит прощения. Её живые волосы рыжие пришли в волне-
ние жуткое. За извивались да полезли Деве на лик чистый,
обворожительный. Она мягким, но уверенным движением
расчесала их пальцами тоненькими, от чего капли воды с них
 
 
 
мелкими брызгами разлетелись в разные стороны.
Часть из них попала Зорьке на лицо пылающее, но дев-
ка даже не дёрнулась, продолжая стоять истуканом вкопан-
ным, не понимая, толи радоваться от того, что у неё судьба
особая, толи тут же плюхнуться в воду да утопиться с горя
великого. Речная Дева встрепенулась, протянула руки свои
прозрачные да взяла Зорьку за плечи хрупкие, от чего руба-
ха ярицы моментально вымокла, но неприятных ощущений
от этого она не почувствовала. Дева, тем временем смотря
Зорьке в глаза округлившиеся, уверенным, волевым тоном
добавила:
– Ты станешь началом конца времени прежнего да поло-
жишь конец его полному разрушению, не дав миру нашему
рухнуть в небытие забвения. Только ты это сможешь сделать
и ни у кого окромя тебя не получится. Будет больно, нестер-
пимо больно во времени, но я верю, ты справишься. Ты силь-
ная.
С этими словами полужить притянула Зорьку к себе,
лишь не понятно, как руки из воды сотканные смогли проде-
лать подобное, да в буквальном смысле утопила девку в сво-
их объятиях. Зорька от неожиданности зажмурилась, входя
в тёплую да приятную стихию водную, да чудом успела за-
таить дыхание, чтобы не хлебнуть воды в лёгкие. Но омы-
ваемая нежным объятием умиротворяющего прикосновения
чуда невиданного всё же позволила себе набрать в рот одея-
ния Речной Девы и даже успеть проглотить, тут же про себя
 
 
 
порадовавшись, как ребёнок удачно нашкодивший, коего не
поймали на озорстве да шалости. Вода оказалась как вода,
чистая да вкусная. Речная Дева отпустила Зорьку да опять,
как и раньше мило да ласково улыбнулась ей.
– Иди милая. Только живи, пожалуйста.
Но Зорька с места не тронулась, будто присосалась ко дну
трясиною. У неё вдруг не с того ни с чего потекли слёзы со-
лёные, а Речная Дева отдалялась медленно, да печально улы-
баясь девице, продолжала смотреть в глаза Зорькины. Ярице
показалось, нет, она была просто уверена в том, что Дева,
несмотря на улыбки подобие, тоже плачет слезами водными.
Так и стояла Зорька, пока Дева Речная не отошла обратно в
заводь, где вода достигла её пояса. Затем резко кувырнулась
да нырнула в глубину, порождая на поверхности тихой заво-
ди волну, расходящуюся кругом в разные стороны. А Зорь-
ка всё стояла да плакала, сама уж не зная, по какому пово-
ду. Голова была пуста, без единого проблеска мысли хоть ка-
кой-нибудь.
Из пустоты её вырвала рука чья-то на плечо опустившая-
ся. Мокрая до кончиков волос, Зорька обернула лицо слеза-
ми залитое да увидела Сладкую не на шутку встревоженную,
что тут же развернула её силой да прижала к грудям своим,
как к подушкам пухом напичканным. И тут Зорька разры-
далась голосом. Невыносимая тяжесть рухнула с её хрупких
плеч девичьих. Стало с одной стороны легко и свободно, а с
другой нестерпимо жаль себя любимую.
 
 
 
 Зорька смутно помнит то что происходило дальше на
празднике. Как обедали, как собирались в обратный путь.
Она начала приходить в себя лишь у самого баймака к вече-
ру. Никто не приставал к ней с расспросами, наоборот дер-
жались от неё отстранённо, даже как бы побаиваясь.
Только потом Зорька узнала, что все просто с ума сходили
от любопытства съедаемого, но «жирное страшилище» стро-
го-настрого запретила девкам не то что спрашивать, близко
к Зорьке подходить да серьёзность сказанного подкрепляла
затрещинами да словами крепкими.
Краснушку даже норовила пнуть ногой толстенной, но та
оказалась «вертлявой ***», как Сладкая обозвала её матерно
и увернулась от ноги бабы неповоротливой. Кстати сказать,
именно этот эпизод с громким смехом девичьим да отбор-
ным матом большухи осерчавшей от промаха и вывел Зорь-
ку из состояния прострации с оцепенением и вернул к обыч-
ной жизни девичьей…

10. Коль хочешь жить, то медицина бессильна тут. Только

пьяному хирургу об этом молчок. Ему наплевать и на меди-
цину, и на твои желания…

Ох, далеко далече в небе зорька разгорается… А Дануха

всё сидела на травке склона высокого, чуток до верхотуры
не докарабкавшись. Сидела сиднем, разведя коленки в сто-
роны, уронив меж ними руки усталые на пузо откормленное.
 
 
 
Но лишь в сознании её одурманенном, блудившим где-то по
завалам памяти, наконец созрело понимание, что именно пе-
ред собою видит, не моргая уставившись, то тут же вспом-
нила Зорьку-проказницу.
Эту, в общем-то, кутырку обычную, каких она в жизни
повидала немерено. Живую непосредственность, что все ба-
бы то и дело обзывали «оторвою». Да какая она оторва? Нор-
мальная девка, как и многие. Только зря Нахуша, наверное,
не послушал её просьб с доводами да оставил при родном
баймаке на расплод. Глядишь, осталась бы целою.
Дануха знала о родовом проклятии этой крови баймака
соседнего, где большухой некая Хавка хаживала, да прости
Святая Троица это отродье рода бабьего. Та из-за напасти
этой свою родную дочь, маму Зорькину продала в них бай-
мак за бесценок лишь бы избавиться.
С Хавкой-то они хоть подругами и не были, но регуляр-
но виделись. Их сводили вместе интересы бабняцкие в боль-
шей степени, чем чисто бабские. Встретившись, они вечно
меж собой подтрунивали, «обчёсывая» друг дружку языка-
ми колкими, но обиды никогда не затаивали, но и любви меж
ними особой не было. Так, хорошие знакомые. Притом очень
хорошие и очень давние.
Получилось так, что одновременно стали большухами
каждая в своём бабняке лишь с малой разницей в одно ле-
то по времени. Притом на лето раньше стала Хавка, ведь-
ма старая. Поэтому в знакомство первое, это «чучело высу-
 
 
 
шенное» надув щёки для пущей важности учила уму разуму
«зассыху малолетнюю».
Дануха поначалу обманулась даже, признав в ней бабу ма-
тёрую, но быстро раскусила самозванку худосочную. Вот так
они всю жизнь и общались встретившись, обнимались да зу-
боскалили. Хавка надменно эдак свысока больше придури-
ваясь, чем по-настоящему, а Дануха «клала на её авторитет
большой да толстый» не заморачиваясь. Но надо признать,
что общение меж ними всегда проходило без напряжения да
с необременительной непринуждённостью. Хотя, разойдясь
в разные стороны, каждая поносила собеседницу за глаза на-
чём-свет-стоит, но также беззлобно да с улыбкой лёгкою.
Обе стали большухами будучи по меркам бабняков мо-
лодками, по крайней мере и та, и другая имели ещё детей на
воспитании. И когда Хавка сплавляла дочь свою к Данухе в
баймак Нахушинский, то по пьяни разболтала о проклятии
их рода бабьего. Дануха как полагалось в эти россказни не
поверила, но, тем не менее в голове отложила для памяти. А
когда Зорька по зиме заярилась, совет дала атаману твердо-
лобому продать её подобру-по-здоровому, но тот упёрся как
бычок с писюном застоявшимся и ни в какую не соглашался
на её увещевания. Козёл старый, глаз на дитё положил, ви-
дите ли.
Да и Дануха, по правде сказать, не очень-то тогда настаи-
вала. Уж больно самой захотелось посмотреть воочию, как
мать с дочерью грызться начнут не на жизнь, а смерть лютую
 
 
 
да насколько права была Хавка – вонючка старая, что огова-
ривала девку такими страшилками.
Вспомнила Дануха и последнюю Зорькину выходку, ко-
их эта срань малолетняя в своей жизни непродолжительной
целую кучу на выделывала. «Припахала» её как-то по весне
на своём огороде с работами. Так эта дрянь подучила паца-
нов ватажных во главе с атаманчиком, ей дохлых сусликов
да кротов натаскать мешок из-под рыбы кожаный. А она их
на грядках прикопала, чтоб тухли там да воняли со време-
нем. Но Воровайка, как собака-ищейка всех по выкопала да
к порогу кута стаскала на входной тропе разбрасывая. Вот
ещё дрянь одна, из всех дряней самая дрянная дрянь, а не
птица пернатая.
Дануха встрепенулась. А где, кстати, Воровайка блудли-
вая? Её нигде не было ни видно, ни слышно, что настора-
живало. И тут как по заказу раздался дикий сорочий треск
встревоженный. Большуха задёргалась, заметалась сидя на
траве задницей, зашарила руками по земле в поисках клю-
ки, но тут же вспомнила, что её внизу оставила, да поднима-
лась уж с пустыми руками на гору высокую. Видимо бросила
клюку у кута догорающего.
Тут нащупав камень наполовину в земле прикопанный
она с силой его выцарапала да в ладонь примерила. Камень
был размером с репу спелую, неровный, но увесистый. Такой
далеко не кинешь, а в руке им махать, тяжеловато, не по её
силушке. Но выбора другого не было. Больше вообще ниче-
 
 
 
го вокруг не было окромя травы, торчащей пучками бугри-
стыми.
Она, торопясь торопыгою, поднялась на ноженьки тол-
стые да развернулась в ту сторону, откуда доносилось стре-
котанье неистовое, Воровайки до смерти перепуганной.
Вглядываясь в направлении ора птичьего, Дануха наконец её
заприметила. Та шустро металась в воздухе, кружась у самой
земли низёхонько, но совсем низко не опускалась постоянно
вверх взбрыкивая.
Сорока не нападала. Она кого-то стращала своим вихля-
нием, а не нападала оттого, что сама была перепугана. Дану-
ха её как саму себя знала да всеми её выкрутасами ведала, во
всех жизненных ситуациях. Кого так неприветливо сопро-
вождала Воровайка, Дануха не видела. Мешал бугор впереди
да трава наверху высокая, но тот, кого сорока гнобила шёл
прямиком в её сторону.
Первое что в голову скакнуло – испуг объял её не-пой-
ми-перед-чем неведомым. Она лишь переложила камень в
руке, схватив его поудобнее. Бежать по любому не собира-
лась. Некуда. Осмотрела ещё раз место, где стояла растопы-
рившись, с прищуром вглядываясь в пучки травы топорщив-
шейся, да пытаясь найти, ну хоть что-нибудь убойное. Палку
какую, иль нечто в этом роде. Но ничего не приметила.
Тогда резко наклонилась да пучок травы вырвала с ком-
ком земли на корневище разросшемся. Только от такого ору-
жия в драке пользы не было, коли только в рожу кинуть да
 
 
 
землёй глаза запорошить, а там и «каменюкой» приложить
пока враг опешит сослепу.
Она ожидала видеть кого угодно во врагах нежданных, но
лишь не того, кто высунулся. Раздвинув траву высокую, на
холм прямо пред ней, всего в шагах девяти не более вылез
здоровенный волк вида старого. Он огромен был словно тур
откормленный, по крайней мере, Данухе так показалось с
взгляда первого.
Зверь непрерывно скалился, вертя мордой огромною, то
и дело зубищами клацая в попытках поймать сороку приста-
вучую. У бабы сердце в пятки рухнуло, гулко шмякнулось да
там замело, не подавая больше никаких о себе признаков.
Волк, увидев бабу тоже обмер от неожиданности. Пере-
став обращать внимание на птицу бешеную, в упор на Дану-
ху уставился. Низко зарычал, оголяя клыки жёлтые да при-
жимая уши к прыжку приготовился.
Что сделалось с Данухой в тот момент, она позже не смог-
ла объяснить даже самой себе, как ни пробовала. Испуг при
виде зверя лютого сначала вогнал её в страх панический, а
за тем как-то резко накатил на неё волной обиды за всю эту
жизнь грёбанную. Она даже завыла от досады за своё невезе-
ние. Только скулёж её был похож больше на вой кота болот-
ного, а обида быстро нарастая захлестнула кипятком ярости.
Разом тело напряглось дурной силою, да три зуба сжались
с таким остервенением, что мышцы на лице глаза до щёлок
сузили. Дануха уж себя не помня, сама пошла в нападение
 
 
 
шагнув зверю на встречу камнем замахиваясь.
Волк оказался какой-то неправильный. В подобном слу-
чае зверь нормального поведения нападать на эту бабу дур-
ную никогда б не стал по волчьим правилам. Правильный
волк пугал бы как это сорока делала, стараясь заставить по-
бежать добычу, показав беззащитную спину хищнику. Каж-
дый волк нюхом чует два вида страха еды будущей. Когда
она удирает и тогда её поймать надобно да сожрать чтоб не
бегала. И когда добыча сдуру нападать кидается, сама набра-
сываясь на охотника, при этом ополоумев до безумия. Та-
кую добычу неправильную лучше не трогать первому, а коль
один да без подмоги «товарищей», так не трогать вообще по-
добру-поздорову.
Волк даже самый голодный никогда на жертву не накинет-
ся, коли та своими действиями, ополоумевшими может на-
нести ему хоть какую-нибудь рану иль увечье. Волк не трус,
но он зверь умный, с пониманием. Зверюга знает, что ране-
ный он иль покалеченный тут же станет добычей своих же
собратьев да родственников. Таков волчий закон ими же за-
поведанный. Волк израненный – слабый волк, кровью пах-
нущий, а значит должен умереть да пойти на съедение. По-
тому каждый зверь, что по волчьим живёт понятиям, очень
рьяно следит за целостностью шкуры собственной. Эта сво-
лочь оказалась совсем неправильной. Он оказался обнаглев-
шим да вовсе без башки на туловище. Зверь, не задумываясь
на бабу кинулся одним прыжком с пастью распахнутой.
 
 
 
 От такой неожиданности Дануха вперёд руку вытянула
прям перед собой пучком травы заслоняясь от неизбежно-
го и даже глаза зажмурила, ожидая страшного, а хищник со
всей дурости заглотил кусок корней в пасть открытую, при-
том заглотил «по самые свои внутренности». Но волк был
тяжёлый словно боров по осени, а прыжок столь стремитель-
ный сверху вниз, что толстую да грузную бабу растопырен-
ную, он снёс как пушинку-пёрышко. И покатились они по
склону травяному кучей-малой перемешанной.
Дальше Дануха плохо помнила происходившее. Помнила,
что орала во всю глотку лужёную почитай в самое ухо зверя
матёрого, то и дело срываясь на визг истерический да моло-
тила ему морду «каменюкой» увесистым. Умудрилась даже
укусить за нос пса шелудивого, но беззубый рот старческий
никаких увечий зверю принести не смог по определению.
Сколько так они катились вниз, иль просто на месте ело-
зили, она не ведала, совсем потерявшись во времени. Пом-
нила, что сначала он сильно брыкался лапами да извивался,
будто рыба живая на раскалённом камне жарится. Но хоро-
шо запомнила самый конец побоища, когда уже сидела вер-
хом на его боку, да схватив двумя руками «каменюку» от
крови липкую, плющила его башку бестолковую.
Помнила, что Воровайка, дура пернатая, постоянно меша-
ла её расправе праведной, суясь всё время под руку горячую,
клюя да щипая хищника окровавленного. Потом перестала
летать, а лишь по земле прыгая, в перерывах между прикла-
 
 
 
дыванием «каменюки» на волчью морду разбитую, стреми-
лась во что бы то ни стало клюнуть в кровавое месиво.
Наконец Дануха остановила побоище. Потому что устала.
Притомилась, видите ли. И только тут поняла, что зверь дав-
но подох её стараниями. Тяжело дыша, посмотрела на сороку
глазами обалдевшими, что от азарта схватки аж на лоб вы-
лезли. Та скакала вокруг одно крыло подтаскивая, но также
перестала кидаться на убитого. Видимо от Данухи ей всё же
«прилетело». Дометалась под горячей рукой, «помощница».
Баба, продолжая сидеть на туше волка дохлого, резко
обернулась будто кто окликнул нежданно-негаданно, и уви-
дела на вершине холма вторую тварь серую да тут же как
есть поняла, что второй не волк, а волчица молоденькая. Вот
прям по морде признала суку серую. Зверюга так же, как и
кобель её конченый, стояла на том же месте да также скали-
лась, всякий раз издавая на выдохе сиплое рычание, но в от-
личие от «муженька» вниз не кидалась.
Дануха всё ещё не остыв от горячки боя скоротечного,
медленно да по-ухарски поднялась с вызовом. Поудобней
взяла камень окровавленный, да зачем-то ухватив за хвост
волка дохлого, стала грозно наступать на нового противни-
ка, медленно поднимаясь по склону с травой укатанной, да
волоча тушу за собой за хвост то и дело его дёргая.
Дело это было не из лёгких, как понимается, но она упор-
но почему-то не хотела отпускать дохлятину. Вот спроси за-
чем, так сама не знает, ни ведает. Тащила да волокла будто «с
 
 
 
ума съехала». Сделав несколько шагов натруженных, Дануха
внутренним чутьём поняла отчётливо, что волчица наверху
оказалась правильная и нападать на неё не собирается.
Сука перестала рычать, лишь изредка клыки оскаливая.
Опустила морду к земле будто ей так было сподручней рас-
сматривать да поджала между лап хвост к животу впалому.
Баба тоже столбом встала чуть наклонившись вперёд. Набы-
чилась, злобно зыркая на соперницу из-под бровей раскиди-
стых и только тут наконец-то бросила хвост убитого.
– Ну, чё, сучка серая, – злобно прорычала Дануха осип-
шим голосом, при этом поигрывая в руке «каменюкой»
окровавленным, – съела, зверюга злобная? Теперь, тварина
мохнатая, я вами питаться буду до скончания века собствен-
ного. Я вам *** покажу у кого подол ширши: у меня иль у
маменьки.
Волчица перестала скалиться, подняла морду прислуши-
ваясь, затем дёрнула головой вверх и сторону да тут же ис-
чезла в густой траве. И только тут Дануха с концами поняла,
что всё для неё закончилось. Она победила в этой схватке
полностью. Азарт отпустил, но злость лютая всё на том же
месте осталась, вскипая кровушкой.
– Так молвите дикой стать надобно? – совсем уж охрип-
шим голосом вопрошала баба у кого не ведомо, смотря при
этом себе под ноги, но ничего там не рассматривая, – ну так
я вам покажу, что значить баба дикая. Вы у меня все кровя-
тиной ссаться будете.
 
 
 
 Стало совсем светло. Дануха оглянулась на горизонт за
рекой далёкий до бесконечности. Там шевелясь да дёргаясь
будто живое, вылезало из-под земли солнышко. На бабу как-
то резко навалилась усталость да апатия. Бесчувственное те-
ло до этого, неожиданно заныло болью во всех местах. На ле-
вой груди рубаха была разодрана когтями волчьими да силь-
но кровью пропитана.
Она аккуратно отлепила рубаху за разрез ворота да загля-
нула за него, раны рассматривая. Рваные следы когтей чёт-
ко прослеживались в чернеющей мазне крови запекающей-
ся. Похоже, сильно зацепил, пока лапами размахивал.
– Плохая рана, – грустно проговорила баба, обращаясь к
притихшей сороке своей, – когти грязные. Может и сгнить в
*** к едреней матери.
Наконец отпустила камень окровавленный, да осмотрела
руки израненные. Они были тоже все исполосованы, обгры-
зены да изодраны. Спина ныла, но туда не заглянуть, а на за-
тылке глаз не было. Осмотрела рубаху, вернее то, что оста-
лось от одеяния. Грязная, драная, вся в крови только не по-
нятно в чьей. Хотя, похоже, и в своей, и в волчьей в одина-
ковой степени.
Подобрала на руки сороку смирно сидевшую, да двину-
лась, как и положено любой бабе поутру приводить себя в
порядок, но пошла не на реку, а дальше на источник запове-
данный. Она не думала, что непременно встретит там Водя-
ницу, что тут же, как и в прошлый раз излечит всё это без-
 
 
 
образие, но где-то в глубине души все же на это надеялась.
Девы на источнике не оказалось, поэтому пришлось ле-
читься самостоятельно. Осмотрела сороку взором внутрен-
ним, пронюхала. Пришла к выводу, что крыло не сломано, а
просто ушиблено. Дануха не знала, бывают ли у птиц синяки
с подтёками, но заморачиваться с ней не стала, считая за ме-
лочь пущую. Это не рана. Само образуется. Потому поставив
Воровайку на кочку, принялась за себя любимую.
Разделась догола, рубахи в родник отмокать бросила. За-
нялась сбором трав, главной из которых подорожник был.
Затем стоя на коленях, осторожно смыла кровь запёкшую-
ся, с тела белого. Опосля чего разжевав травы горькие впе-
ремежку с водой родниковой, аккуратно запечатала ранки,
докуда дотянулась ручищами.
К полудню она уже шагала вдоль берега в рваных рубахах
с клюкой в руке, на том месте найденной, где спала давеча, в
направлении берлоги своего братца Данавы непутёвого. Во-
ровайку оставила на берегу у баймака. Как ни странно, легко
уговорив птицу покалеченную, не ходить с ней в соседний
лес. Сорока и не пошла с удовольствием.
До логова колдуна, в общем-то, было рукой подать. Вер-
нулась, когда по солнцу ещё середины дня не дошло. Вот
только сходила зря. Данавы на месте не было. Опять ушёл
бродить куда-то, непутёвое создание. Следов чужаков видно
не было. Значит до него не добралась нежить чёрная, но и
его, судя по жилищу запущенному, не было уже почитай с
 
 
 
седмицу, не менее.
В том, что он жив остался Дануха была уверенна, но, когда
этот непутёвый изволит вернуться, никому не ведомо. Хотя
должен появиться в ближайшие дни. Как-никак на носу сед-
мица Купальная, а к ней он заявится обязательно.
Следующие живые души, о ком Дануха вспомнила – это
её еби-бабы родовые, что по лесам посажены, но к ним ид-
ти не хотелось по понятным основаниям. Все эти бабы боль-
шуху ненавидели. Это ж она их сослала со свету. И таких
по местным урочищам аж пять штук сиживало. Вспомни-
ла каждую. Последнюю уволокла и луны не минуло. У этой,
ненависть совсем свежая да временем не притушена. Да, лю-
бить им всем её было не за что. Особенно последней, Сике-
ве взбалмошной. Детей отобрала, правда, уж большеньких.
Оба пацана на подросте в ватаге бегали. Да и другие вряд ли
забыли её «благоденствия».
Дануха мучительно думала, что делать с ними. Пойти пре-
дупредить, прибрать к себе иль пусть пропадают пропадом?
Ведь коль сказать, то та же Сикева может и драться кинуться,
коль узнает, что за большухой больше защиты нет. Притом
драться на смерть будет, тварь, а Дануха изранена, может и
не сдюжить бабу рассвирепевшую.
Она сидела на горячей земле у своего кута тлеющего,
с подветренной стороны да мучительно думала. Вдруг как
гром средь неба ясного из-за бабьих огородов со склона хол-
ма памятного раздался бабий вопль душераздирающий. Да-
 
 
 
нуха соскочила, сквозь дым всматриваясь, но разглядеть, кто
там так орёт не смогла, не видела. Лишь поняла, что это кто-
то из своих, но не смогла определить по голосу.
Неужто кто сбежал? Она, схватив клюку, огородами рину-
лась вокруг пожарища чуть ли не бегом на вопли отчаяния.
Но, не добежав шагов несколько, вдруг резко остановилась
и прислушалась.
Баба уже не вопила, а причитала вполголоса и Дануха враз
узнала Сикеву только что вспомненную. И то, о чём она голо-
сила где-то впереди в бурьяне разросшемся, большуху про-
сто подкосило да вместо того, чтоб бежать к ней она в траву
на задницу рухнула.
– Родненькие вы мои, – ныла Сикева слезами захлёбыва-
ясь, – что ж я дура наделала?! Они же обещали не трогать
вас. Мне обещали свободу да власть. Что большухой в баб-
няке сделают. Я б одного из вас атаманом поставила. Что же
я наделала? Я же им всё про вас поведала. Они же обеща-
ли только атамана с ближниками да Дануху со Сладкой при-
бить. Троица Святая, что ж я сотворила, проклятая?!
– Ах ты, сука продажная, – прошипела в ярости Дануха,
закипая от ярости.
Злость кровью в глаза брызнула. Тело мгновенно переста-
ло чувствовать что-либо да напрягаясь, налилось дурной си-
лою. Рука так сжала клюку, что готова была переломить де-
рево крепкое. Она медленно встала, да так же медленно дви-
нулась сквозь травяные заросли к изменнице. Большуха со-
 
 
 
всем недавно думала, что Сикева узнав о злодеянии, будет
драться с ней до смерти, а сейчас была уверена, что никакой
драки не будет, потому что Дануха просто прибьёт эту мразь
без всякой церемонии.
Она тихо вышла на большую прогалину утоптанную. По-
всюду были разбросаны как куклы переломанные пацаны ва-
тажные. У одного из них она увидела виновницу, всего что
здесь сделалось. Сикева валялась на земле да рыдала без
устали. Дануха подошла почитай вплотную, пылая от ярости
праведной да свирепо прорычала волком оскаленным:
– Встань ***, отродье сучье да глянь мне в глаза, *** туск-
лая.
Сикева вздрогнула, резко прекратив рыдать, словно пода-
вилась чем. Встать не встала, а лишь медленно да боязли-
во, шавкой зашуганной подняла на Дануху глаза зарёванные.
Растрёпанная, грязная, страшная, до смерти напуганная, она
с ужасом посмотрела на большуху, будто саму Смерть [63]
узрела в её образе.
И тут резко вдохнув грудью полной, как завизжит свиньёй
недорезанной! Дануха будто только и ждала этого. Резко под-
скочила да со всего размаха могучего, врезала клюкой ей по
башке растрёпанной. Та, издав неопределённый звук тявка-
ющий, повалилась на бок да обмякла мёртвою.
Дануха слабо соображая, что делает, стянула через голо-
ву с её рубахи, оголив бабу полностью. С трупа пацана бли-
жайшего сняла пояс да связала Сикеве руки узлами сильны-
 
 
 
ми. Снятой рубахой ноги спутала. Большуха была уверена,
что не убила гадину, а лишь оглушила и что это мразь ско-
ро придёт в сознание. Так и вышло. Как только та зашеве-
лилась, Дануха схватив её за волосы сильно дёрнула, усажи-
вая на задницу. Сикева взвизгнула от боли, скрючилась да
попыталась опять упасть на бок, но Дануха не дала ей рас-
слабиться. Намотав на руку уж кровью волосы вымазанные,
она вновь усадила предателя, да задрав её лицо кверху, чтоб
видела, зарычала неистово:
– Сказывай, сука! Кто таки? Да откуда пришли *** ***?
Но Сикева прибывала в безмолвии. На её лице застыла
паника с ужасом, что сковали не только тело хрупкое, но и те
процессы, что в голове делались. Дануха поняла, что в таком
состоянии, даже коль захочет ничего сказать будет не в со-
стоянии и сплюнув на землю, отпустила волосы. Та момен-
тально на бок рухнула да свернулась калачиком. Большуха
сделала глубокий вдох, снимая с себя напряжение да села на
траву рядом с пленницей.
Сменив тон на спокойный и даже безразличный как будто
бы. Вековуха начала обрисовывать изменнице всю картину
происшедшего, то и дело указывая на пацанов переломан-
ных, вокруг валяющихся да давя на жалость материнскую,
поняв, что этот способ более действенный что-либо узнать
от одуревшей еби-бабы свихнувшейся.
Опыт всё же дело великое. Он не подвёл Дануху и на этот
раз. Сикева сначала лежавшая, уткнувшись лицом в груди
 
 
 
собственные, со временем начала всхлипывать. Потом про-
сто реветь и наконец её прорвало на признание. Правда, мно-
го Данухе узнать не удалось, но всё-таки.
Пару седмиц назад опосля того, как Дануха её в еби-бабы
спровадила, появился сначала один гость неведомый. Моло-
дой ариец. Красивый да ласковый. Говорил, что заплутал.
Отбился от обоза, а по месту открытому, в чужих землях ид-
ти побаивался, вот и брёл лесами, скрываясь от стороннего
наблюдателя. Добрый был, обходительный. А у Сикевы тогда
всё кипело в душе за несправедливость с нею сотворённую.
Всю обиду свою на всех выложила, а он возьми да пообещай
помочь по случаю.
Седмицу назад он опять пришёл, но уже с другом-товари-
щем. Тот всё расспросил, кого убивать надобно, кого не на-
добно. Кто, где, когда бывает да всех по головам посчитал
для верности. Пожалел её, пообещал, что большухой сдела-
ет, потому что за ними силы немерено. Согнут в бараний рог
любую артель мужицкую, а взамен просил мясо с рыбой по-
дешевле давать на будущее.
Окромя того, из её рассказа Дануха услышала, что в про-
даже её рода на заклание, участие принимали все пять еби-
баб рода в разной степени. Вот оказывается, кто был у них
за соглядатаи.
Дануха не стала сразу добивать эту мразь. Перегорела ви-
димо. Вместо этого развязала да велела придать воде всех
ватажников, решив отложить пока вопрос, что с ней делать,
 
 
 
на потом. До вечера. Сама же пошла разбирать завалы куто-
вы да хоронить по закону всех, кого там нашла.
Она видела, как Сикева пронесла убитых пару раз, а по-
том как в воду канула. Дануха ни сразу искать кинулась, а
когда пошла, то искать уже было некого. Обойдя склон с па-
цанами побитыми, большуха поняла, что эта тварь безмозг-
лая похоронила лишь своих детей, а других бросила. И куда
она опосля делась было ей не ведомо. Толь сбежала, но ку-
да бежать ей дуре от заговора на сидение? Толь сама в реку
бросилась, что всего вероятнее.
Дануха плюнула на еби-бабу пропащую, и даже на душе
как-то стало легче от этого. Оставлять эту сволочь в живых
не хотелось ей, а убивать рука не поднималась. Трупов и без
неё было предостаточно. Хотя прибить всё же нужно было.
Заслужила, мразь смерть позорную.
Баба залила, затушила останки жилищ тлеющие. Разгреб-
ла да раскопала, где нашла трупики деток маленьких, кого
прибили иль сожгли прямо в кутах заживо. Ближницу свою
Сладкую то ж нашла. Вернее, то, что от неё осталось под за-
валами. Сильно сгорела баба, до костей обугленных. Дануха
даже не признала, она ли это. Но обгоревший костяк был в
её куте, других там не было, потому гадать не приходилось
да разбираться с опознанием.
Да и как Данава сказывал, таких, как она да Сладкая не
брали бандиты ряженые, а прибивали на месте, не задумыва-
ясь. Других взрослых баб не нашла. Только детки маленькие
 
 
 
полу мужицкого. Сносила всех к реке. Схоронила, по обы-
чаю. [64] Ватагу пацанскую перемолотую сначала в кучу сно-
сила. Все разбросаны были на том же склоне, где Дануха вол-
ка мутузила лишь чуть ниже да в стороне от их побоища.
Из утвари мало что нашлось, и продуктов не было. Что
упёрли с собой, что погорело в пожарищах. Нашла большой
котёл глиняный. Горячий, но не лопнувший. Запасы соли на-
шла да те припасы, что долго не портятся. Такие заначки хо-
зяйки в земляных приямках прятали, а вороги видать про
эти бабьи хитрости слыхом-ни-слышали. Нигде приямки по
кутам не тронули.
Вечером, первое, что она сделала, это развела костёр пря-
мо на площади под котлом на камни установленным. Раз-
делала да сварила в крапиве с вонючими травками, всякий
мерзкий запах перебивающими, две задние ляхи от волка
убитого.
Разделка волка само по себе дело неблагодарное. Со сла-
бым желудком там вообще делать нечего. А разделка старо-
го волка, каким был тот урод неправильный, на изуверскую
пытку тянула мерзостью. Мясо серого воняло нестерпимым
запахом, будто он ещё при жизни сдох и давно уж протух по-
трохами сгнившими, а на Дануху кинулся, лишь решив по-
кончить с этой жизнью сраной полуразложившейся уж ни на
что более не годной окромя самоубийства быстрого.
Ей казалось, что она свой нос сунула в чей-то рот гни-
лой, что вместо того, чтобы проветриться со временем, изда-
 
 
 
вал запах ещё крепче да устойчивей. Несколько раз раздел-
ку останавливали позывы рвотные, но она почему-то как за
должное восприняла свою «пугалку» сказанную, пообещав
волчице питаться её собратьями. Раз сказала, что волков бу-
дет грызть, так тому и быть. Поэтому стиснув зубы оставши-
еся, упорно продолжала резать тушу вонючую.
Именно тогда опосля очередного порыва наизнанку вы-
вернуться, а до самого полоскания дело не доходило, ибо
нечем было, желудок был девственно чист и уж давно выпо-
лоскан, в голове её сверкнула догадка на загадку Девину. Да
так, что первый раз в жизни дух как-то перехватило по-осо-
бенному. «Вот он!» – озарилась она мыслью истины.
Так родила Дануха закон первый: «не блядить». Так он
значился. Коль сказала, то делай обязательно. А не можешь
сделать обещанного, то и жить незачем.
Мясо хоть и варилось время долгое, но не по зубам при-
шлось едоку беззубому. Отвара похлебала, а мясо пилила
ножом каменным, в виде широкой пластины кремниевой,
кусочками маленькими да дожаривая их на углях тлеющих.
Только так и съела. Морщилась, но ела.
Хороня в реке кого нашла по кутам да на склоне холма вы-
сокого, она не проронила более ни одной слезинки, даже ка-
пельки. Опосля драки с волком как обрезало. Только злость
осталась непонятная. Раздражало всё, даже погода хорошая.
Воровайка чуя настрой хозяйки, что был хуже некуда, дер-
жалась от неё поодаль да молчала, как онемела от всего это-
 
 
 
го. Усевшись где-нибудь на верхотуре, ветке дерева, вертела
головой на полный круг, изображая из себя на стрёме сторо-
жа при исполнении.
Дануха, только как закончив все дела в баймаке порушен-
ном, пошла по прибитому травяному следу в степь широкую
в поисках артели да сына единственного. Место их погибе-
ли нашла сразу почитай, а вот из мужиков уже никого, толь-
ко кости обглоданные да разбросанные огрызки голов во все
стороны.
Лагерь у них был временный, кибиток не было. Остались
лишь шалаши разваленные да шкуры с жердями разбросан-
ные. Сложила жерди, что нашла в одну поленницу. Сносила
на эту кучу дров все останки человеческие. Пересчитала по
головам. Оказалось, что артель была полная. Никто не спас-
ся от ворога лютого. Запалила. Поныла песнь похоронную,
отправляя мужиков своих на небеса к Валу Вседержителю.
Вот и всё что смогла. Прощай сынок. Прощайте мужики ар-
тельные.
Вернувшись напоследок в баймак. Подрыла Столбы Чуро-
вы. Уронила в реку да пустила плыть к Дедам-покойничкам,
навсегда расставаясь со старой жизнью привычною. Волка
она доела всё-таки. Шкуру оскоблила как смогла, солью из-
нутри натёрла, выдержала, а потом как накидку на плечи
пристроила. Было не холодно, даже жарковато под солныш-
ком, а накидку сделала просто от того, что захотелось так.
Да хвост от зверя отрезала, приделав на клюку в виде
 
 
 
украшения. Этот хвост обладал для неё странным колдов-
ством неведомым. Как только брала его в руки старческие, в
раз вскипала от непонятно откуда берущейся злобы с нена-
вистью. Так злыдней и ходила все дни погребальные, нет-нет
да затеребит в руке серый огрызок от волка оставшийся.
Воровайка так вообще к хозяйке близко подлетать наот-
рез отказывалась, куда там на плечо усаживаться, как бывало
ранее. Как Дануха накидку на себя набросила, так эту дрянь
все эти дни молчавшую, прорвало на понос говорливый без
умолку. Как уж она только не причитала бедная. Как толь-
ко не драла свою глотку сорочью да не возмущалась увиден-
ным. Выкрутасами в небе психовала, скакала, прыгала. Даже
пучок травы в припадке злобы весь исклевала да выщипала.
Опосля истерики припадочной, за которой Дануха с интере-
сом смотрела посмеиваясь, сорока улетела на берёзу да там
усевшись на ветку, нахохлилась, затаив обиду смертную, от-
вернулась от хозяйки да замерла чучелом.
Дануха ещё маленько позубоскалила на выплеск её пти-
чьих чувств, собрала пожитки, что нашла в мешок заплеч-
ный, что смастерила из уцелевшей шкуры найденной. Взяла
клюку, вечно с собой таскаемую, хотя теперь она была как
бы и не к чему ей с её ногами помолодевшими, но от при-
вычки иметь её под рукой просто не смогла избавиться.
За долгие годы эта деревяшка старая стала чем-то вроде
части тела собственного. К тому же Дануха не бросила ещё
и потому, что чуяла себя с ней словно при оружии. И отма-
 
 
 
хаться можно, и врезать как следует. Так что посчитала пал-
ку вещью полезною.
И вот лишь опосля того, как собралась полностью, подо-
шла к берёзе той, где сидела сорока «надутая» да впервые за
эти дни с ней заговорила, как, бывало, ранее:
– Слышь Воровайка. Ухожу я отсель. Нет у нас с тобой
более ни баймака, ни кута прежнего. Да и жизни старой то-
же нет более. Хочешь айда со мной. Только птица ты моя,
я теперь другая сделалась. Вижу тебе не по нраву пришлись
во мне изменения. А коли нет, ты сорока взрослая. Края эти
знаешь как облупленные, чай ни пропадёшь, не потеряешь-
ся. Так что сама решай, как станешь жить далее. Чай не ма-
ленькая. Не пойдёшь, я в обиде не останусь. Пойму, как-ни-
как. На кой пень тебе привыкать к новой-то хозяйке взбал-
мошной. Хотя к другой жизни привыкать всё одно придётся.
Хоть со мной, хоть без меня, оно ведь без разницы, – Дануха
замолчала, как бы ожидая, что ответит сорока обиженная, но
та сидела всё так же на ветке, ничего не собиралась отвечать
видимо, – ну, как знаешь. Спасибо тебе за всё Вороваюшка
и прощай на добром слове. Не знаю, свидимся ли.
С этими словами перехватила лямку на плече поудобнее
да пошла вдоль реки в сторону леса чёрного. Пошла даже ни
разу не оглянувшись на бывший баймак.
Сорока как сидела, так и осталась сидеть на дереве…

11. Все мы пикаперы, когда зубы сводит от желания и все

 
 
 
мы мастера пикапа, когда и тебе и ей хочется…

Грубый голос мужика конями правящего, вырвал Зорьку

из воспоминаний сладостных вот на самом интересном ме-
сте по «закону подлости». По его словам, поняла пленница,
что они куда-то не то прибыли, не то приехали.
Она огляделась, головой вертя с рыжими лохмами, но в её
сидячем положении ничего особо видно не было. Всё та же
степь что и ранее лишь повозки за ними следовавшие, стали
круто забирать правее, таща свои волокуши куда-то в сторо-
ну. Они были далеко от них, и ярица не смогла разглядеть
как следует, что же они там тащили такого ценного. Только
виднелись кучи большие непонятно чего наваленного.
Их повозка остановилась, и атаман громким окриком ко-
го-то там из своих оставив чем-то командовать, чем Зорь-
ка не поняла естественно, велел ехать в логово. «Ну, вот и
всё», – обречённо девка констатировала, – «сейчас начнётся
что-то плохое, кажется».
Через время недолгое въехали в лесные заросли, и она
увидела пацанов, вооружённых луками. Они главаря своего
приветствовали криками восторженными. Хотя сами паца-
ны были обычные, только явно постарше, чем их ватажные.
Все как один, мужики молоденькие. Атаман небрежно под-
нимал руку в знак приветствия да не останавливаясь продол-
жал движение всё глубже заезжая в заросли тенистые по уз-
кой дороге накатанной.
 
 
 
 В глубине чащобы их ещё одна группа встретила, так же
проявившая восторг при их приближении и наконец, опосля
третьей засады над головой вновь засветило солнышко. Кро-
ны деревьев кончались, и повозка выкатила на место откры-
тое. Но то была уже не степь, что была давеча. За бортом по-
явились землянки, кибитки с шалашами разными и поняла
Зорька, что они прибыли в какое-то поселение.
Повозка встала, проехав небольшое расстояние. И похи-
титель её, спрыгнув наземь да заложив на груди руки пере-
мазанные, стал пристально Зорьку рассматривать. Было жут-
ко неудобно от этого взгляда мерзкого, будто на менах на
неё приценивается. Да с такой рожей кислой словно изъяны
отыскивает, чтобы цену сбить на неё как на товар не первой
свежести.
Она сжалась вся, губу надула обиженно, обхватив колени
руками да почуяла, как щёки загорелись румянцем преда-
тельским. А в его руках сверкнул нож из металла блестяще-
го. Срезал он узел, что был на повозке завязанный да намо-
тав верёвку на руку грозно рявкнул на неё, запугивая:
– Слазь! Приехали!
От этого рыка звериного по всему телу девки щупленькой
пробежало стадо мурашек испуганных, и она оцепенела от
ужаса. Почему-то именно теперь ей вспомнились все расска-
зы о «чёрной нежити», что питается исключительно бабами
да такими как она девками худосочными, и Зорька была уве-
рена, что её прямо тут начнут грызть, даже не варя и не жаря
 
 
 
предварительно.
Пока мысли в голове скакали зайцами, что-то очень силь-
но за ногу дёрнуло, и ярица оказалась на земле в одно мгно-
вение, со свистом проскользнув по шкуре беровой да больно
боком стукнулась о дорогу пыльную. Сердце из груди выско-
чило, заметалось где-то в голове, в висках бухая. Она вско-
чила на четвереньки неосознанно, резанула боль в коленях
изодранных. Девка тут же поднялась на корточки, да при-
няв позу сидячую в ожидании неминуемого, уткнула голову
в колени, руками обхваченные, стараясь в размерах умень-
шиться иль вообще стать для «зверя» не видимой. И тут яри-
ца описалась. Толь от страха тело сковавшее, толь от натуги
сжатости позы скрюченной.
– Запомни, – услышала она голос «пленителя» возле са-
мой макушки, где зашевелились волосы, – я никогда не по-
вторяю дважды своего повеления, не делая при этом никому
исключения.
«Зверь» замолчал, но его дыхание тяжёлое, Зорька чуяла
своим темечком даже сквозь толстый слой грязи, коим были
покрыты волосы. Какое-то время недолгое он молчал да ды-
шал ей в голову. А она никак не могла понять, что эта сво-
лочь ждёт от неё да чего ему надо, проклятому.
Страх ознобом колотил тело девичье да больше всего по-
чему-то голову, что тряслась болванчиком во все стороны. В
ней и так сердце долбилось, как ненормальное да к тому ещё
добавилась «трясучка страховая», отчего Зорька получила
 
 
 
сотрясение, наверное. По крайней мере было у рыжей, такое
предположение, ибо голова вдруг резко разболелась аж «до
не могу» до самого. Несмотря на ужас, что сковал её бедную
где-то на границе между паникой обезумевшей, толкающей
бежать куда глаза глядят да обморочным состоянием.
Зорька зачем-то медленно подняла голову, глаза приот-
крыла щёлками, да искоса посмотрела на мужика над ней на-
висшего. Меж грязных паклей волос собственных, лицо за-
крывающих, прямо пред собой она увидела лезвие ножа бле-
стящее. Зенки резко распахнулись, да так в распахнутом со-
стоянии и замерли, застыв как у дохлой рыбы на берег вы-
брошенной. Всё поплыло, закружилось в глазах перепуган-
ных. Она в очередной раз теряла сознание, но его голос низ-
кий с нотками грубости удержал девку от падения во мрак
восприятия.
– Если я сказал тебе что-то сделать, то ты это сразу дела-
ешь, не раздумывая. Поняла ты меня?
К ней опять вернулся колотун-озноб, что затряс ярице го-
лову в знак её понимания и вода не только снизу, но и сверху
хлынула из глаз в три ручья, как показалось Зорьке, аж под
напором брызнула.
– Встань, – проговорил он властным голосом.
Зорька собрала свои силы последние и кинулась испол-
нять повеление, но получилось это нерасторопно как-то,
неуклюже медленно. Тело предательски не слушалось, оно
будто не её было вовсе, а чужого хозяина. Но поднявшись
 
 
 
кое-как на ноги, ей разом полегчало от чего-то, да за дыша-
лось свободней в первую очередь. Озноб утих, только ноги
подрагивали. Нахлынула усталость дикая, а с ней и силы по-
следние покидали тело вялое. Хотелось просто упасть и не
вставать более, вот только вместо этого Зорька прижала ру-
ки к груди да уронила в ладошки голову, не в силах больше
держать её тяжеленую. В тот момент она уже ничего не виде-
ла, ничего не слышала и шатаясь из стороны в сторону, лишь
следила зачем-то за своим дыханием, стараясь во что бы то
ни стало восстановить его и выровнять.
– Руки вытяни, – потребовал мучитель вымазанный.
Кутырка исполнила повеление безропотно, сдавшись на
милость победителя. Ей было уже наплевать на всё что во-
круг делалось. Зорька даже обрадовалась в глубине души,
что кто-то ещё её телом командует, ибо сама это делать уже
не могла ни какими усилиями. Рывок и руки стали свобод-
ными. Он срезал ей путы туго вязанные. И тут в онемевшие
кисти хлынула кровь горячая, а в кожу впились тучи острых
иголок от ёжика. Зорька замерла всем телом, особливо рука-
ми болезными, чтоб не усугублять колючки противные. За-
мерла при этом в несуразной позе, неестественной. Вся сгор-
билась, скукожилась, руки пред собой вытянув. Глаза зарё-
ванные, на них уставила будто отродясь никогда своих рук
не видела.
Атаман кого-то позвал по имени, велел баню готовить
ему, да ещё давал какие-то указания. Зорька тогда ещё успе-
 
 
 
ла подумать вскользь в глубине сознания: «Баня! Вот баньку
бы теперь, а опосля и сдохнуть не жаль от всего этого». Тупо
продолжая смотреть на пальцы сами себя кусающие, она бо-
ялась пошевелиться вся. Даже глазами не моргала, а то вдруг
чего. Из этого оцепенения её вновь вывел голос грубый с вы-
зовом:
– Ну. Ты видела?
«Что видела? Где видела? Ну вот, опять просмотрела всё.
Теперь снова больно сделает». Все эти мысли сами по себе
рождённые словно вихрь пронеслись в голове ярицы, и она
в очередной раз вся сжалась, ожидая недоброго. Но вопрос
оказался риторическим, и ей отвечать не потребовалось. Он
сам ответил, не нуждаясь в собеседниках:
– Я сказал и все метнулись выполнять мои повеления. Это
всех касается, потому что Я здесь самый главный. Главнее
некуда.
Она вновь закивала головой болванчиком, опуская нако-
нец-то руки в чувства пришедшие да облегчённо вздыхая с
радостью, что на этот раз всё обошлось без грубости.
– Ну если поняла, то иди за мной, – проговорил мужик
спокойным голосом и зашагал к большой кибитке, пёстрой
как поляна цветочная, отчего-то сразу в глаза бросившейся.
Зорька хотела пойти за ним в след не раздумывая, но ка-
жется забыла, как это делается. Она только мелко затопта-
лась на месте, даже успев испугаться, что не догонит «пле-
нителя». Но потом как-то само собой получилось, и она за-
 
 
 
семенила в след, не дав натянуться верёвке к ноге привязан-
ной.
Атаман нырнул в эту кибитку пёструю, придерживая ру-
кой шкуру входную, но её с собой не потащил и верёвку не
натягивал. Зорька остановилась в нерешительности и огля-
делась по сторонам, находясь в полной прострации. Но ни-
чего особо не успела рассмотреть, окромя того, что это по-
ляна огромная, окружена со всех сторон лесом тёмным, так
как мужик из кибитки вынырнул и протянул ей ковш питей-
ный с кровью человеческой, как поначалу Зорька подумала.
Сердце снова забилось как у зайца концы отдающего.
– Пей, – потребовал он грозно зыркая.
Дева подчинилась безропотно, а куда деваться было в её-
то положении. Протянула руки к ковшу, а сама заметалась
мыслями. Как же она будет пить эту хрень несусветную? Хо-
тя пить хотелось невтерпёж, будто с прошлого лета не пое-
на. Думая о том, как будет ей противно глотать чью-то кровь
выпущенную, как её стошнит всеми внутренностями, тем не
менее страх пред ним был больше да увесистей, оттого Зорь-
ка исполнила волю «тут самого главного» да пригубила алое
содержимое.
Но лишь испив чуть-чуть лицо скрививши, рыжая тут же
волей-неволей принюхалась. «Кровь» оказалась вкусной до
безумия. Почмокала языком да поняла с запозданием, что
это не кровь вовсе, а напиток ягодный, причём такой вкус-
нятины кажись, отродясь не пробовала! Зорька, аккуратно, в
 
 
 
себе торопыгу приструнивая, чтоб не торопилась да ни про-
лила влагу живительную одним махом осушила ковш увеси-
стый, но ей оказалось мало этого.
Он как будто прочитав мысли пленницы на её лице бес-
хитростном начертанные, и обрезал коротко:
– Ну и хватит с тебя, а то лопнешь тут, да всё обрызгаешь.
И отобрал рывком вожделенный ковш из её цепких паль-
чиков, на что у девки в раз лицо сквасилось. Ариец повесе-
лел от увиденного. Видать, вид её сморщенный, изрядно по-
радовал душегуба кровавого. Он повёл её дальше к огороду
конопляному, что стеной возвышался невдалеке от кибитки
всего в девяти шагах. Что не дикие то были заросли, а на-
саждения искусственные, Зорька сразу поняла, лишь взгля-
нув в их сторону. Указав на ряды аккуратные, он небрежно
проговорил безразличным голосом:
– Гадить сюда. И никуда более.
Ощутив сырость между ног позорную, Зорьке стало
нестерпимо стыдно за себя нерадивую, и она, потупившись,
промолчала вслух, а про себя выдала: «Не хочу уже». Но он
как будто снова слышал речь не высказанную:
– Ну, как знаешь. Было бы предложено.
Атаман бесстыже распустил штаны прямо пред девицей,
мужиками непуганой, да доставав свой уд руками грязными
показательно полил зелёные насаждения. Только для Зорь-
ки-оторвы это не было чем-то не виданным. Нашёл чем уди-
вить кутырку навыдане. Она много раз подобное видела.
 
 
 
Притом не только у пацанов ватажных, но и у мужиков ви-
дала, но, чтобы вот так напоказ…
Хотя, чего кочевряжиться. На показ тоже видела. Как-то
раз, Неупадюха своим отростком размахивая, за ними бегал
да целил струёй в девок скачущих, а они как дуры визжали
радостно да увёртывались. И любопытно было «до-ни-мо-
гу», как у пацанов это устроено, но и вонять опосля него бы-
ло не радостно.
Неупадюха, гадёныш эдакий, прекрасно знал, что разме-
ром своего достоинства ему не придётся стыдиться в буду-
щем, а потому всякий раз им хвастался, как выпадала воз-
можность для этого. Атаман же сейчас не напоказ делал
своё деяние, показывать то там было нечего, насколько Зорь-
ка успела высмотреть. Он делал это абсолютно естественно,
будто для него это само собой разумеющиеся и другого не
подразумевается в принципе.
Отлив да смешно потрясся «недоразумением», он не стал
завязывать штаны, а лишь их поддерживая, чтобы вовсе не
упали, зашагал в обратную сторону. Его походка со штанами
спущенными, даже повеселила пленницу, забывшую о сво-
ей привязи. Но пошёл он не туда, откуда пришли, а на дру-
гую сторону, где Зорька увидела большой шатёр, пёстро от-
деланный шкурами разными. А из верхушки шатра дымок
белёсый струился столбиком.
– Тряпьё сбрасывай, – велел мужик, подходя к какой-то
насыпи с её роста высотой на вид глиняной.
 
 
 
 Он, не оборачиваясь скинул с себя шкуры верхние да шта-
ны снял приспущенные и на Зорьку уставились две массив-
ные ягодицы цвета молочного да широкая спина мускули-
стая, в отличие от задницы загорелая. От этого зрелища во-
пиющего, ей вновь подурнело как давеча.
Вцепилась она в рубахи свои грязные да начала их ком-
кать отчаянно да теребить неистово. Нет, она не была застен-
чивой и не страдала скромностью, как можно было подумать
со стороны глядя на кутырку растерянную. Она не умела это-
го делать в принципе. С посикух голышом сверкала, чем не
попадя. За что от мамы получала частенько тем, что попада-
ло под руку по заду голому выпячиваемому, а уж теперь, в
ярицах и подавно стыда не ведала. Ей наоборот нравилось
тело собственное, и она всегда при любой возможности кра-
соту свою демонстрировала всем да без разбора особого, ло-
вя взгляды пацанские восхищённые. Зорька осознавала пре-
восходно силу тела молодого да стройного со всеми его до-
стоинствами и без единого изъяна во всех местах…
Вот в этом то и было её замешательство. Лишь взглянув
на коленки ободранные, кутырка поняла с ужасом, что кра-
сота её девичья вся ободрана как кора с мёртвого дерева. Ка-
кое уж тут к червям совершенство природное? Зорька вдруг
почуяла каждую ссадину, каждую царапину мерзкую и как
скажите на милость показать пред мужиком такие непотреб-
ности. Пусть даже он и людоед с кровопийцей в одном лице.
Всё равно кошмар полный да жалкое унижение.
 
 
 
 К тому же она вся грязная и вонючая. Руки не поднима-
лись у девицы обнажиться в такой ситуации да пред глазами
мужика представиться. Позор-то какой невиданный. Лучше
б он сожрал её вместе с рубахами, не так обидно было бы
за вид свой ободранный, но увидев в его руке нож блеснув-
ший, тут же всё закидоны забыла, как не было, и рубахи по-
летели на землю через голову, успев при этом одним движе-
нием утереться меж ног. Ну, хоть какое-то облегчение. Ари-
ец присел на корточки, воткнул в землю нож да тихо позвал
пленницу:
– Подойди ко мне.
Под ногами оказалась стерня жёсткая от травы недавно
срезанной, что впивалась в ступни голые клыками зверины-
ми. Хоть ноги и привыкли босиком ходить, и кожа тонко-
стью не страдала с детства раннего, но идти всё равно было
несподручно и болезненно. Это не по травке вышагивать да
не по песочку бегать подол подворачивая. Смотря под ноги
да руками балансируя, сгорая от стыда за вид свой отврати-
тельный, грязный и буквально порванный, она шагала к му-
чителю.
И чем ближе подходила к мужику голому, тем более дур-
ные чувства овладевали ей. Не дойдя чуток до атамана ожи-
дающего, она остановилась, взмолилась Святой Троице, чтоб
не учуял он проклятый, как от неё воняет нечистотами.
– Ближе, я сказал, – он скомандовал, вынимая нож из зем-
ли да в руке поигрывая.
 
 
 
 Тут она забыла и о вони в носу копошащейся, и о сво-
ём виде неподобающем для кутырки до «навыдане» вырос-
шей, и резко переключилась на прощание со своей жизнью
загубленной. Такой короткой, такой любимой да сладостной
и вместе с тем несчастной хоть плачь по ней. Подошла в
плотную безропотно. Отворотила лик от участи неминуемой
да принялась себя жалеть всеми силами. Ком к горлу под-
катила, приготовилась, но зареветь не успела, как не пыжи-
лась. Атаман верёвку срезал с ноги ободранной, да в том ме-
сте, где она была привязана, зачесалось зверски зудом неми-
лостивым. Так зачесалось, что жуть какая-то. Зорька маши-
нально ногу подняла, чтоб почесаться как следует, а он возь-
ми да схвати её своими ручищами. Поднял как пушинку, да
с размаха швырнул за насыпь глиняную вариться в котёл ки-
пящий, как она осознала последними мыслями.
Сооружение из глины слепленное, было устроено подоб-
но котлу варочному, кипятком наполненное. Посудина была
настолько глубока да вместительна, что Зорька с головой ту-
да нырнула, не вякнула и даже умудрилась о дно не ударить-
ся. Тело охватила боль жгучая да такая, что изначально по-
казалось девице, что она сварилась сразу и заживо. Оттолк-
нувшись от дна скользкого уже не помня-чем, да наружу вы-
нырнув, кутырка заорать попыталась в панике, что было мо-
чи, но не смогла родимая. Перехватило горло спазмами. Тут
что-то большое да грузное рядом с ней в котёл плюхнулось,
поднимая волну тягучую, от которой чуть не захлебнулась
 
 
 
отваром собственным.
Ничего не соображая, руками размахивая, глаза вытара-
щив так, что от чрезмерного усердия они уже ничего не ви-
дели, забарахталась к краю спасительному. Только то, не во-
да была, а бульон тягучий да наваристый, быстро пеной по-
крывающейся, от её брыканий беспорядочных.
Ноги дно учуяли, но оно было скользким да вогнутым,
будто салом изнутри вымазанным, и ей никак не удавалось
вцепиться в край спасительный до которого рукой подать да
не дотянешься. Она бултыхалась из последних сил, захлёбы-
валась тем в чём плавала, только тщетны все были усилия.
Не давался ей край в руки скрюченные. Видать, умный шиб-
ко был строитель тот, кто придумал эту посудину. Всё сделал
правильно, чтобы мясо само собой из супа не вылезло.
Наконец Зорька рывком дотянулась до края желанного да
судорожно в него вцепилась из последних сил, замирая и ре-
вя безголосо от безысходности. Наружу вылезти да сбежать
из варева мочи не было. Напрасны были усилия. Это был ко-
нец жизни девичьей. Ярица даже в жутком сне с кошмарами
не представляла себе подобного, как это страшно вариться
заживо, когда ты всё это чувствуешь, каждым кусочком тела
собственного. И безысходность с болью невиданной слились
в кусок обиды безмерной жалости к себе любимой да един-
ственной, такой молодой да такой красоты неписаной. И тут
у неё, наконец, голос прорезался для рёва от всей души без-
удержного.
 
 
 
 – Что щиплется? – услышала она голос мучителя.
– Да, – прокричала она, не задумываясь, но голос вместо
крика отчаяния издал лишь нечто странное, на писк похо-
жее.
– Значит заживает. Не пищи. Ничего с тобой не сделается.
«Какой к *** заячьим, «не пищи». Сволочь ***. Людоед
обоссанный, чтоб ты усрался этим супом до смерти». Руга-
лась девка про себя без удержи, стиснув зубы да пальцы за
край уцепившиеся, но терпела, как могла из последних сил.
Собирая все маты да гнусности, какие только знала да при-
помнила.
Тут боль от первого ошпаривания утихать начала вроде
бы. И ярица сквозь клокотанье сердечное вдруг про себя по-
думала: «Так это что получается? Чем дольше варишься, тем
меньше боль становится? Мясо варёное не чувствует? А по-
чему я ещё не умерла тогда?». Но тут нежданно-негаданно
голос за спиной с надменностью высказал:
– Да, расслабься ты дура бешеная. Пощиплет чуток да пе-
рестанет. Отмокай пока.
Она как будто от забытья очухалась. Отцепила одну руку
от края котла глиняного да медленно поворотила голову. Её
мучитель сидел, нет, лежал, пожалуй, в том же вареве и, судя
по его морде мерзкой, получал от этого наслаждение!
И только тут она почуяла, что жижа, в кой плавая варилась
– холодная! Тут же и спина почуяла прохладу и задница. Нет,
не холод родника и не речной воды. Жижа была чуть про-
 
 
 
хладней тела пылающего, что для измученного долгим путе-
шествием туловища даже приятно было в какой-то степени.
А пекло и горело только спереди, там, где всё было ободрано.
И тут она всё поняла, и на неё накатил отходняк бессилия.
Хват руки ослаб, а пальцы, обезумевшие от напряжения, за-
ломило до нестерпимости. Она опрокинулась на скользкую
стенку котла спиной, но не сползла вниз только потому, что
зацепилась там попой за какое-то углубление, будто только
для этого и предназначенное.
В голове, отупевшей мысли кончились, а в ушах звон сто-
ял оглушающий, там и сердце где-то между ними колоти-
лось, да так, что норовило выскочить. Зорька осмотрела по-
судину. Жижа, где она сидела по плечи утопленная, была гу-
стой да пахла пивом с терпкими травами. Девка носом пове-
ла, принюхалась. Приятный запах, едой пахнущий. Отчего
слюной рот наполнился да живот заурчал весело, будто кто
его кормить собирался ни с того, ни с чего да запросто так.
Вся поверхность была усеяна мелкими листьями. Плавали
травинки, корешки, веточки. То там, то сям была накроше-
на кора дерева да знакомые семена трав в степи собранные.
Тут вдобавок поняла кутырка, что коли не двигаться, то тело
вовсе боль не чувствует, наоборот, прохлада жар снимает и
оно погружается в негу приятную. Голова закружилась будто
в опьянении, и глаза закрылись от усталости…
Зорька дёрнулась. Уснуть да утонуть во сне в этой жиже
месива непонятного ей не хотелось решительно. Хотя вражи-
 
 
 
на, что напротив устроился, похоже, уже крепко спал мерно
посапывая. Поняв, что всё не так ужасно, как мерещилось,
она принялась с любопытством мелочёвку разглядывая, что
вокруг плавала. Вот листок смородины, вот вишняк моло-
денький, а вот мелкий крестик травы-силы всем ведомый.
Она так увлеклась этой ботаникой занимательной, что го-
лос атамана прозвучал настолько неожиданным, что она от
испуга чуть не сиганула из котла этого, из коего ещё недавно
не могла вылезти. Зорька испугалась и устыдилась в равной
степени, будто её застали за непристойным деянием, поймав
с поличным на месте преступления.
–  Это пивас,  – проговорил мужик, хитро прищурив-
шись, – что-то с чем-то на пиве с квасом замешанное. А ещё
травы всякие, кора тёртая, ягоды даже есть и ещё что-то, на-
верное. Я не разбираюсь в этом. У меня вон, знатоки есть,
помощники.
Он колыхнул волну поднимаясь на ноги, да окрикнул ко-
го-то смотря в сторону:
– Диля! Где ты лодырь прохлаждаешься?
– Да тут я атаман, – ответил голос мальчишеский.
– Ну что там с баней, бездельник эдакий?
– Так готова давно. Тебя дожидается.
Нагоняя волну тягучую, он подошёл к пленнице, не стес-
няясь вида голого. Бесцеремонно вынул её из котла, но не
махом как закидывал, а осторожно за руки придерживая спу-
стил за край на покатый отвал глиняный.
 
 
 
 Она коснулась земли ногами да оглядела себя безобраз-
ную всю покрытую мутной плёнкой чего-то непонятного, с
всюду прилипшими листочками да семечками. Ощущение
было таким, что говном жидким измазали, и она брезгливо
начала обтираться от налипшего, отлепляя всю эту дрянь что
в котле плавала.
Ну, а дальше и сам мучитель выпрыгнул, да, особо не ин-
тересуясь её мнением потащил в цветастый шатёр за руку,
где темно было и жарко до изнеможения. В нос ударил с дет-
ства ведомый банный запах берёзовый. Сидя в котле с про-
хладной жижей, она уж начала подмерзать чуть-чуть, и бан-
ный жар был как нельзя желанным в данном случае.
Войдя во мрак опосля солнца яркого, она замерла, опу-
стив голову, как учили бабы в бабняке Данухином. Раз му-
жик в баню завёл, то тут и понимать нечего, значить и вести
себя надо подобающе. Атаман о чём-то шептался с пацана-
ми мелкими. Зорька их не слышала, о чём они там секрет-
ничали. Она стояла и просто блаженствовала, аромат дыма
берёзового в себя втягивая. Ярица и не заметила, как мужик
подошёл, потому в очередной раз вздрогнула, когда тот взял
её за подбородок и поднял голову, да так что его взгляд ока-
зался супротив её лица испуганного.
Глаза к темноте привыкли, и лик арийца виделся отчётли-
во. Хоть и было оно ещё не отмытое, а всё в подтёках черных,
что с волос текли ручьями волнистыми. Какая-то суетли-
вость да внутреннее возбуждение овладело девкой от непри-
 
 
 
вычности происходящего. Он смотрел спокойно, не мигая,
будто внутрь заглядывал. Она же извелась вся под его взо-
ром пристальным, не находя себе ни места, ни выхода, отто-
го провалиться сквозь землю готовая.
В ней отчаянно боролась кутырка вчерашняя, с кем себя
никто не вёл подобным образом да молодуха завтрашняя,
как ей казалось уж ко всему готовая. Пока никто из этих
половинок внутренних не мог победу одержать противобор-
ствуя. Молодухой быть хотелось, конечно же, но кутырка
внутри упиралась, дура несмышлёная, вцепившись в ярицу
словно посикуха в рубаху мамину.
Зорька нежданно испытала стыд, давно забытый за нена-
добностью за то, что неумёха такая неуклюжая. Она не зна-
ла, что делать надлежит в таких случаях. Их другому учили
да о другом рассказывали. И мужик по её понятиям не так
себя вести обязан при обладании девицей. А он, как назло,
стоит да ничего не делает. Держит её за подбородок и в глаза
заглядывает, да так мучительно долго, что невыносимо ста-
новится. Зорька от стыда сгорала лучиной высушенной, не
понимая, с какой стати стыд тут взялся, да ещё у неё – ото-
рвы общепринятой. Ничего подобного она раньше не испы-
тывала. Это было что-то новое, непонятное, оттого возбуж-
дающее и вместе с тем страшное.
Наконец отпустив Зорьку, он указал на скамью, шкурка-
ми зайца крытую да повелевая лечь на неё без слов одним
движением. Она как одурманенная, битая дрожью мелкой в
 
 
 
раскалённом воздухе, еле доковыляла до лежанки, по песку
нагретому. Улеглась, отодвигаясь к краю дальнему в ожида-
нии, что он возляжет рядом с ней да с ней сделает наконец
то, чего так боялась девонька и так нестерпимо хотела уж всё
время последнее.
Но он не лёг, а повелел лечь на ближний край и на спину.
Она послушалась. «Ну, вот теперь уже точно», лихорадочно
девка подумала, пребывая вся в предвкушении, да чтоб не
выдать своего волнения, а тем более желания предательско-
го, зачем-то сильно зажмурилась. А он всё ни начинал, будто
издевался над девицей. Но тут его насмешливое «Расслабь-
ся, дура. Я просто полечу твои царапины», выдернуло её из
сладостных грёз вожделения.
Это был облом. И воспринято было как унижение. Только
тут рыжая поняла, что не только зажмурилась, но и напряг-
ла все мышцы тела до последней жилочки, да так, что паль-
цы на ногах заныли от усталости да перенапряжения. В воз-
духе пахнуло коноплёй привычной на камне сгорающей, а
«пленитель»-зверь страх нагоняющий, начал омывать её те-
ло с нежностью, чем-то мягким да тёплым словно пухом бе-
личьим.
Было так приятно, что девка в раз забыла обо всём и рас-
слабилась, разомлев от неги да благодати деяния. Зорька да-
же глаза прикрыла от удовольствия, только что не поскули-
вала. Опосля мягкого да тёплого, он начал щекотать раны
пальчиком, нанося что-то вязкое да липкое, судя по ощуще-
 
 
 
ниям. Ранки чуть пощипали вначале прикосновения, а затем
чесаться принялись. И чем дальше, тем больше распаляться
начали.
Вскоре нега с блаженством, словно дым улетучилась, и на-
чались мучения нестерпимые. Нет, пытка сущая. Чесаться
хотелось неимоверно, аж до «не могу» крайнего, но Зорька
терпела стоически. Лишь когда он закончил экзекуцию да
зашебаршил в сторонке, что-то делая, она глаза распахнула
да принялась оглядываться и, извиваясь потихоньку почёсы-
ваться.
Мужик мылся. Смывал с себя краску чёрную да то, что
налепил в котле, плавая. Она осмотрела себя сверху донизу
всю покрытую полосами зелёными. Зорька в раз поняла, что
целебной мазью намазана. Только какай-то неведомой. У них
бабы такой не делают. Вот от этого-то щиплет да чешется.
Кожа просто заживает, затягивается.
Она бросила рассматривать себя непутёвую да с непод-
дельным интересом принялась рассматривать похитителя.
Мужик стоял к ней спиной да был занят собой исключитель-
но, совершенно не обращая на неё внимания. Правда пара
в шатре нагнал много так, что она едва видела его силуэт
мелькающий. «Интересно», – вдруг подумала ярица, – «а как
его зовут по-ихнему?». Все, кто к нему обращался при ней,
только «атаманом» кликали и по-другому никак не обзыва-
ли более.
Она осторожно на лавку села делая вид, что втирает мазь
 
 
 
нанесённую, а сама продолжала его откровенно рассматри-
вать. Он оттирался, плескаясь в ушате, поддавая пару сво-
им плесканием и, в конце концов, воздух стал настолько об-
жигающим, что Зорька, хоть с рождения к бане привыкшая,
но из-за содранной кожи не выдержала и тихонько сползла
вниз, устроившись за лавкой на прохладном песке возле сте-
ночки.
Раздалось громкое шипение головёшек водой залитых, и
пар превратился беспросветный туман, такой, что не видно
было руки протянутой. Тут неожиданно он позвал её по пол-
ному Зарёй Утренней. И её в тот момент даже не насторо-
жило, не заставило задуматься, откуда он знал её. Ведь она
не представлялась похитителю, да и вообще с ним не разго-
варивала. Зорька лишь пропищала, откликаясь на зов хозя-
ина, закрывая при этом лицо руками обеими от жара нестер-
пимого.
Атаман звал выходить, но куда? В какую ползти сторону?
Кутырке было абсолютно не ведомо. Зорька вообще не сооб-
ражала, где тут выход может быть, а он ещё источник света
залил, собака вонючая. Идти на четвереньках она не могла
– колени содраны. Встать, поднять голову – жар кусается. И
тогда девка ничего лучше не придумала, как встать на руки
да на ноги, выставив попу вверх да придерживаясь стенки
шатра как ориентира единственного, шустро двинулась впе-
рёд на четырёх конечностях.
– Утренняя Заря, – заорал он откуда-то спереди, почитай
 
 
 
рядом совсем, – выходи оттуда, пока не задохнулась и не пре-
вратилась в рыбу дохлую.
И тут же через пару шагов Зорька увидела мутный свет
спасения и вот в этой позе вызывающей, буквально наружу
выскочила и замерла, глотая воздух освежающий. Вдруг от-
куда-то с неба ясного на неё хлынул поток ледяной воды. Ры-
жая не то взвизгнула, не то хрюкнула от неожиданности да
резко вскочила на ноги.
Всё вокруг плавало да качалось, словно в реке отражение.
Но холодный душ привёл в какое-то сознание, хоть и пьяное.
Кутырка убрала с лица волосы мокрые да узрела пред собой
двух мальцов, лет по десять, что в упор на её промежность
уставились, да так и оцепенели с глазами распахнутыми.
Зорька, не спеша и даже где-то величаво с надменной улы-
бочкой, прикрыла лобок ладошками, а затем из одной скру-
тила фигу смачную, изобразив на лице ухмылку злобную.
Мальчишки разом встрепенулись, пришли в себя и засму-
щались застенчиво. Заметались на одном месте из стороны в
сторону, не зная куда себя деть да где сквозь землю провали-
ваться поблизости, моментально покраснев до самой маков-
ки. Зорька тогда ещё подумала: «Какие странные пацаны тут
водятся. Они что ни разу девку голую не видели?» Откуда
ей было знать тогда, что в этом логове девок нет попросту,
и самое главное – никогда не было. И если эти мальчики и
видели когда-нибудь девочку голую, то это было для них так
давно, что они и не помнили.
 
 
 
 Но Зорьке её выходка понравилась, и она была собой до-
вольная. Пока рыжая издевалась над пацанами-малолетка-
ми, атаман окатил себя водой из большого ведра долблёно-
го, выхватил шубу из рук пацанов, совсем потерявшихся да
грозно на них рявкнул, явно наигранно:
– Пожрать накрыли, дармоеды, бездельники?
– Всё готово атаман. Осталось только горячее.
И тут оба с пробуксовкой по траве сырой, рванули куда-то
за шатёр ляписный. Зорьку от души порадовала их ретивость
поспешная. Как-то смешно у них получилось это убегание.
Но тут руки сильные подхватили её тело голое и понесли,
не понять куда. У кутырки заново внутри всё встрепенулось,
задёргалось. Дыхание перехватило, и она поняла неожидан-
но, что покраснела так же, как и пацаны давеча.
Он донёс её до входа в жилище странное, резко поставив
на ноги. Проделал это грубо как-то, непочтительно. Не по-
ставил, а небрежно бросил, что ли. По крайней мере, ярице
показалось так, и она, забыв про то, в каком положении на-
ходится, умудрилась даже обидеться.
– Залазь, – гаркнул он, не обращая внимания на кутырку
надувшуюся.
Рыжая на волне короткой забывчивости злобно на него
зыркнула, поджав губки в стервозности, но упёрлась в ещё
более злобный взгляд, от чего тут же стушевалась, запанико-
вала, резко вспомнив, кто она теперь да где находится. Дев-
ка, не мешкая в кибитку юркнула, понимая чувством внут-
 
 
 
ренним, что ничего хорошего в дальнейшем ждать не при-
ходится. Вернулся страх пред этой сволочью. Она опять бо-
яться стала этого зверя безжалостного.
Прошла куда велел, да взгляд потупила, уставившись в
пол соломой застеленный. Даже не стараясь оглядеться да
рассмотреть помещение. К ней вернулся ужас сковывающий,
что был в самом начале, когда он сбросил её с повозки в
пыль придорожную. Похититель стал снова злым, и от него
повеяло смертельной опасностью. «Неужели та безобидная
шалость с мальчишками, его так разозлила да из себя выве-
ла?» – спрашивала она себя, вспоминая фигу выкрученную.
Атаман велел сесть на лежак. Она села, не смея ослушать-
ся. Небрежно кинул одеяло мехом шитое, и Зорька тут же
в него закуталась, чуть ли не с головой зарылась в меха мяг-
кие, почувствовав при этом хоть какую-то защиту эфемер-
ную. Ну, или, по крайней мере, возможность в него спрятать
тело зеленью изрисованное.
– Поешь пока. Голод не баба, в шею не вытолкать. И го-
лову не забивай мыслями разными. Говорить опосля будем,
как насытимся.
– О чём мне с тобой говорить? – машинально да не заду-
мываясь, ляпнула Зорька с вызовом, что больше походило:
«да пошёл ты, мразь поганая».
Тут раздался мерзкий хруст костей дичи жареной, что
пред ним лежала на доске тёсаной, и мужик взревел в звери-
ной ярости:
 
 
 
 –  Я тебя предупреждал, кажется, что дважды, тварь, не
повторяю сказанного!
В мановение ока, паника без разборная, накрыла Зорьку
с головой лохматой вместе с одеялом из меха тонкого, куда
она юркнула полностью, спрятавшись да в ужасе не только
зажмурилась, но и втянула в плечи голову. Ярица была уве-
рена, что её сейчас будут бить и, похоже, чем ни попадя…
Время шло, но ударов не было. Он в неё даже не швырнул
ничем. Видать «зверь» подумал, что, ударив пигалицу, при-
бьёт ненароком. А она ему зачем-то живой нужна. Зорька
поняла, что избиение откладывается, но и высовывать свой
нос из-под меха не решилась всё-таки.
Было слышно, как он ест. Молча. С жадностью. А у ры-
жей, аж бока подвело от запахов да осознания того, что он
ест, сволочь, а она голодная. Есть хотелось очень, но выле-
зать из своего укрытия кутырка побаивалась.
Просидев весь обед принюхиваясь, да прислушиваясь к
любому шороху, осталась девонька голодной, на слюну изой-
дя полностью. Зорька ни о чём не думала. Она просто сиде-
ла, трясясь как мышь да плакала.
Почему-то вспомнился кут родной, мама, сёстры с подру-
гами. Что с ними стало? И где они теперь родные? Молоду-
ха, что пёрла из неё в бане куда-то запропастилась и нару-
жу вылезла кутырка зарёванная. Именно такой она себя и
представила. Не нужны ей стали ни арийцы, не свои мужики.
Ни нужна стала жизнь взрослая. Она к маме хотела, как по-
 
 
 
сикуха мелкая. В беззаботное детство прежнее. Она уже не
прислушивалась к звукам окружающим, не следила за этим
«зверем» да оттого не заметила, как он поел, встал да пошёл
к выходу. Лишь когда мужик заговорил со стороны, Зорька
снова вздрогнула, да как бы ни хотелось ей, вернулась в этот
мир кошмаров с мученьями.
– Слушай меня внимательно.
«А куда я денусь», – обречённо она подумала, – «зверюга
ты тошнотная».
– Я помылся, наелся и поэтому стал добрый на загляденье.
Параллельно тому, как он говорил фразы растягивая, с
некой сытой леностью в голосе девка про себя его слова ком-
ментировала, постепенно из покорной да зашуганной, пре-
вращаясь в сущую язву да «в бесшабашную дрянь с ото-
рвою». А кто запретит? Она же сама с собой разговаривает, а
эта сволочь мыслей её не слышит да лица с гримасами не ли-
цезрит под мехами спрятанное. Почитай на каждое его сло-
во сказанное, она вкручивала какое-нибудь гнусное оскорб-
ление да при этом ещё рожи корчила. Вот только поначалу
было бедно с фантазией, и все гадости были какие-то одно-
бокие – говнистые. И помылся то он говном, и наелся того
же в неимоверных количествах…
– Я даю тебе выбор. Притом не один, а несколько.
«А я тебе высер», – продолжала язвить про себя кутырка
злобная, – «и то ж хоть завались с горой выше темечка».
– Даю слово атамана, что исполню то, что ты выберешь.
 
 
 
 «Да засунь ты его себе в жопу белую».
– Первый выбор. Ты жить отказываешься.
«Ага, размечтался, *** толстожопый».
– Я с удовольствием порублю тебя на мясо и суп сварю.
От такого поворота речей его, даже внутренняя язва за-
пнулась обо что-то да подавилась на выдохе. Зорька глаза
вытаращив сначала не поверила в услышанное.
– Мясо у тебя молодое. Суп отменный получится.
«Мама!» – прошептала ярица одними губами в панике.
– Выбор второй. Следующий.
Тут она уж прислушалась.
–  Жить ты хочешь, но не здесь. Знаю я о твоих мечтах
арийской женой заделаться.
«Что? Откуда?»
– Я продам тебя первому встречному в арийский коров-
ник [65] на расплод да разведение.
«Ну, так ещё куда не шло. В арийский коровник я ни про-
тив. А то ишь, в суп он меня захотел, *** ***».
– Девка ты молодая и не дурна собой. К тому же как по-
гляжу не пользованная. А значит продать можно будет хоро-
шо и за золото.
«Да, я молодая и красивая, не то что ты урод с огрызком
укороченным. Я даже рассмотреть его не смогла как следу-
ет».
– К каким бабам в загон попадёшь, и к какому хозяину,
мне плевать. Продам кто дороже выкупит.
 
 
 
 «Фу! А вот это мне как-то не нравится».
– Третий выбор.
«Так, что ещё ты мне предложишь говнюк ***».
– Ты хочешь жить среди арийцев доблестных, но не хо-
чешь, чтоб тебя продавали кому не попадя, тогда остаёшься
при мне со своей злобой и ненавистью.
«Да разбежавшись трахнись оземь, вонючка облезлая. На
кой ты мне сдался, зверюга сраная».
– Я посажу тебя на поводок укороченный, и ты станешь
коровой атаманскою.
«Ух ты!»  – она скорчила ехидную мордочку и даже ти-
хонько плюнула в его сторону, но, не вылезая из-под одеяла,
естественно.
– Корова атамана – высокое звание.
«Да я прям рухну с этой высоты, шелудивый пёс».
– Среди других коров логова ты будешь вроде как стар-
шая.
«Ну, с другой стороны, я чё ли большухой сделаюсь? Ну,
это уже не плохо, как мне кажется». Зорька тут впервые при-
задумалась, что-то в голове начиная прикидывать.
– Подчиняться будешь только мне – своему хозяину. Бу-
дешь делать, что велю по первому требованию, притом, как,
где и сколько мне будет надобно, и не приведи боги, ослу-
шаешься.
«А вот *** тебе с поленницу, глиста жопогрызная. Я на
такое несогласная. Чай не в помойке себя нашла любимую».
 
 
 
Она так вошла в роль беспредельщицы, что, напрочь забыв-
шись, даже выпрямилась от гордости, высоко задрав голову.
– Выбор следующий.
«Да пошёл ты полем со своими выборами, недосерок ***,
чтоб тебя кабан ***».
– Ты желаешь жить в достатке, властью обласкана.
«Ещё бы не желать, и ты мне в том деле не помеха, жопа
ушастая».
– Не хочешь продаваться, а желаешь сама продавать.
«Да», – шепнула она, глубоко кивнув, с таким видом, что
это уже решено как должное и пусть только кто посмеет
оспорить это утверждение.
– Меняешь злобу на доброту сердечную, а ненависть свою
на обожание и становишься мне женой законною.
Зорька в раз перестала дышать, глаза выпучив, да замерла
с открытым ртом, где застряло зубоскальство матерное.
– Первой и пока единственной.
«Женой!?» – недоумённо переспросила она сдавленным
шёпотом, не веря в слова услышанные.
– Рожать и воспитывать детей моих станешь да обо мне
заботиться.
Это осталось без комментариев, потому что, впав в ступор
заклинивший, Зорька молча пустила слезу одинокую.
– И наконец, осталось последнее.
Она продолжала слушать, но уже как-то рассеяно.
– Ты забываешь всё, что говорил до этого. Одеваешь ру-
 
 
 
бахи свои грязные. Они валяются там, где их бросила, и я
вывожу тебя из этого леса за засаду последнюю. После чего
ты как ветер в поле свободная.
«Воля?». Глаза ярицы округлились да чуть не вылезли,
сердце заколыхалось, словно на ветру тряпка порванная. Та-
кого она вообще не ожидала от людоеда-похитителя.
–  Притом свободна совсем. Не только от меня, но и от
всего, что тебя раньше связывало.
«Что значит от всего?»
– Рода твоего больше нет, девонька. Я их всех продал за
золото.
Зорька закусила губу до соли во рту, но боли не почуяла.
– Баймака тоже нет, я его пожёг до основания.
Сжала кулачки впивая ногти, ладоней не чувствуя.
– Что с тобой будет за пределами леса моего, мне не ве-
домо.
Ярица вскипела от услышанного. Хотела вскочить на но-
ги, но удержалась вовремя.
– Забуду, как сон. Найду другую. Не велика беда.
А вот это был уже удар ниже пояса. Говорить такое кутыр-
ке, всё равно что обозвать самовлюблённую уродиной. Ка-
кая бы девка не была, с какими изъянами, любую должны
хотеть просто их по определению. Какой бы образиной ни
казалась она другим, сама же в своём отражении любая оты-
щет неоспоримые достоинства.
И вообще. Любую бабу любить полагается хотя бы за то,
 
 
 
что есть куда. Даже дуру можно полюбить за то, что местами
умная, а за её богатый мир внутренний, так подавно все му-
жи должны с ума сходить. Тут Зорька не была исключением
и её кипучее возмущение моментально на себя переключи-
лось любимую. «Это как это забуду? А как же я?»
– Время на выбор даю тебе до утра завтрашнего. И отны-
не, Заря Утренняя – это имя твоё, а не кличка позорная. Ты
человек, а не собака прирученая. Моё же имя – Индра. За-
помни на будущее.
Он замолчал. А потом она услышала, как атаман поки-
нул кибитку, на землю спрыгивая. Зорька ещё посидела при-
слушиваясь, да тихонько выглянула из-под одеяла шкурно-
го. Никого. Ушёл.
И тут начался разбор на кости белые, как положено помыв
при этом каждую. «Какова морда наглая. А? Нет, вы гляньте
на него. Прямо *** с горы, круче не было. Жопу он отрас-
тил… Да тьфу на неё! Вот сдалась же мне его жопа сраная.
Прям глаза намозолила. Род он продал, баймак сжёг, сволочь
***. Куда идти? В степь голую? Податься в соседний баймак?
Только чем там лучше будет, чем здесь теперь? А коли он и
его сожрёт, как нас? Бежать-то выходит некуда, это ж смерть
голимая. Лучше уж в суп пойти на съедение. Небось, зару-
бит быстро, а там глядишь, этим супом отравится. Я хоть и
вкусная, но ядовитая… Нет, вы только подумайте, суп он за-
хотел из меня сварить, да чтоб я на это согласилась словно
дура набитая. Мудак жопастый. Тьфу! Опять я про его жопу
 
 
 
вонючую. И имя он мне дал, видите ли. Ну, я тебе устрою
ещё кошмары в жизни будущей».
Всю эту тираду внутреннюю, Зорька буквально прошипе-
ла через зубы сомкнутые, сидя на лежаке, в меха укутавшись
да постоянно раскачиваясь взад-вперёд болванчиком, тупо
уставив взгляд на накрытый стол с яствами. Наконец подве-
дя итог разборов мыслью осознанной, что жопа у него всё ж
ничего и ей нравится, порешила, прежде чем думать о буду-
щем не мешало бы пожрать, как следует. Зорька скинула с
себя одеяло сшитое, да с дикостью зверька голодного на еду
накинулась…

12. Ничего не даётся за просто так. За всё счета приходят

с суммами соответствия. Даже халява у нас, и та платная…

Ну, а в прошлом году вся седмица Купальная на редкость

прохладной выдалась, но без дождя, почитай, и за то спаси-
бо Валу Небесному. В Травник, [66] Зорька по лесу носи-
лась как угорелая. Поутру раннему, росу собирала с трава-
ми. Сцеживала росу в сосудик глиняный, что плотно проб-
кой затыкался для хранения. Мимоходом травы ломая нуж-
ные да скороговоркой бубня заговоры заветные.
Девонька спешила. Торопыгой бегала. Надо было до вос-
хода солнца красного, успеть ещё и на реку к Столбу Чуро-
ву, там, где с вечера подруги закадычные, четыре кутырки
навыдане припрятали ушат огромный в секретных кустиках,
 
 
 
с помощью которого намеревались девоньки провести «об-
ряд» потаённый, на прирост Славы [67] девичьей.
Четыре дурёхи малолетние сговорились да порешили меж
собой: «А вдруг?». Вдруг у них всё получится, и их молодых
да красивых, на кого не глянь, учуют мужики завидные из
высокородных родов городских арийского происхождения.
Тогда прощай баймак постылый да здравствуй город с со-
блазнами роскоши да удовольствия все от жизни особ при-
вилегированных.
Какая же девка речная не мечтала о сказке бесхитрост-
ной: выйти замуж за дородного да богатого, ну ещё за одно
и красивого, а как же без этого, но обязательно арийского
горожанина. А коль Славой под себя подмять суженого, так
он ещё и мягким как пух сделается. На все прихоти её с ка-
призами станет чутко реагировать да подолом рубахи управ-
ляться, словно поводком укороченным. Не жизнь – сказка
на ночь для счастливого сновидения. Ходишь себе, цветёшь,
ни хрена не делаешь и получаешь за это всё, что хочется.
Хотя «сговорились» громко сказано. Заводилой Зорька
была, естественно – командирша их четвёрки не-разлей-во-
да. Подружки лишь округлив глазёнки блестящие, поразе-
вав рты губу раскатывая, кивали заговорщицки, будто дя-
тел о дерево. Выражения лиц у подруг в тот момент име-
лось неопределённое, странным образом на нём перемеша-
лось разное, словно Зорька предложила им что-то из рук вон
запретное да постыдное, но при этом жутко любопытное да
 
 
 
до чесотки в одном месте заманчивое. В общем, «и хочется
и колется и от мамы в лоб отколется». Но хотелось всё же
больше, чего кривить душой да на девок наговаривать.
Вот и спешила Зорька росу да травы собрать к тому вре-
мени. А для трёх «веников Славы» ей нужно было наломать
предостаточно. Это ж почитай: три веника из девяти трав
разного соцветия да по три травины в каждом одного назва-
ния. Это ж сколько получится? Много, ведомо! Зорька до
стольких и считать не умела, да и не пробовала, но точно
знала, какие травы нужны для веника, а там по три травины
на три веника срывай, не ошибёшься как-нибудь.
Ярица себя любила очень, а местами даже больше этого
и считала, что её красота небывалая да грязными мужицки-
ми ручищами не тисканная заслуживает лучшей доли в бу-
дущем, чем при родном баймаке горбатиться почитай всю
жизнь свою оставшуюся. Стелиться под вечно грязных да
вонючих мужланов доморощенных, да беспрестанно рожать
детей от них в перерывах меж огородными работами. Прав-
да всё это она про мужиков слыхала лишь от баб взрослых,
что меж собой иногда по пьяни судачили, ну, а рожать так
тем более не приходилось пока, но уже по наслушалась.
Кутырка считала себя девкой заманчивой. С большим за-
пасом Славы от рождения. Не то что у подруг её жизнью оби-
женных. Елейка – худоба костлявая. На неё ни один мужик
за просто так не позарится. Ни один глазастый не увидит её
за граблями огородными. Краснушка – страшилка длинно-
 
 
 
носая. Та своим видом не только ни приманит мужика, на-
оборот пугнёт любого куда по далее. Её только пугалом на
огороды пристраивать, а не мужиков дородных привлекать
да облапошивать. И тем более Малхушка – толстушка, поро-
ся толстожопая. С её телесами вообще хоть плач да топись
в слезах. Даже атаман ватажный, Девятка со своими ближ-
никами все как один западали лишь на Зорьку-красавицу, а
остальных девок и в «подпорки не ставили».
Да, избаловала её жизнь всеобщим вниманием. Ну и что?
Коль родилась красивой да ладно сложенной, почему бы
этим не пользоваться. В замухрышках ещё на старости на-
сидишься, коль до этого дотянешь да от зависти на молодух
наплюёшься ртом беззубым да слюной высохшей.
Собрав охапку травы в росе намоченной, кинув за пазуху
сосуд плотно заткнутый, она со всех ног бежала к песчаному
берегу. Наполнить ушат, загодя припрятанный, речной во-
дой необходимо было лишь с всходящим солнышком. Дру-
гая вода для этого дела была непригодная.
Прискакала ярица в место условленное. Подружек ещё
видно не было, а уже совсем светло сделалось. Солнце вот-
вот из-за бугра покажется. Кинула на берег свой сноп травы,
туго перевязанный шнурком плетёным заговореным, выта-
щила из-за пазухи сосуд драгоценный, тут же рядом на земле
пристроила.
Скинула пояс, рубаху верхнюю да нырнула в кусты за кад-
кой припрятанной, что оказалась тяжеленой сама по себе, от-
 
 
 
чего пришлось тащить её за ухо волоком. И только тут Зорь-
ка подумала: «Что ж они дуры наделали? Ну, притащили пу-
стой ушат, кое-как. А когда водой заполнят? Была же воз-
можность поменьше взять. Так нет. Схватили самый боль-
шой от жадности. А всё эта Малхушка, дрянь, глаза завиду-
щие. Всё-то ей мало. Всё-то ей побольше надобно».
Не успела Зорька с кадушкой управиться как из тума-
на редкого, предрассветного выпорхнула Елейка запыхав-
шаяся. Дыша ртом широко распахнутым, она кинула свой
сноп травы на песок сырой да заметалась, будто приспичило.
Зорька поначалу хмыкнула, наблюдая за её мельтешением,
но оно так и оказалось в действительности. Елейка ломану-
лась к кустам, задрала подол, резко испугав кусты жопой го-
лою, да зажурчала водичкой, тут же застрекотав, как сорока
оголтелая.
– Ой, мама! Думала, что последняя. Так бежала, так бежа-
ла, чуть на ляхи не вылила. А остальные где? Неужто опоз-
дают, козы драные? Ан, нет. Вон Краснушка чешет, тропы не
разбирая, как лосиха перепуганная. А Малхушка-свинюшка,
опоздает как должное. Вот помяните моё слово веское.
Тут она, наконец, сделала своё дело нехитрое, оправила
подолы широкие на ней как на шесте висевшие да кинулась к
Зорьке с помощью, на ходу рубаху с поясом скидывая. Хотя
с её-то вичками вместо рук натруженных, толку было, как от
рыбы в реке при сборе навоза на пастбище.
Когда ушат уже плавал, на волнах покачиваясь, а три ку-
 
 
 
тырки вооружившись ковшами деревянными для забора во-
ды солнечной, молча стояли по пояс в реке утренней, ожидая
восхода светила с нетерпением, откуда-то издалека с бере-
га до них донеслось жалобное блеяние Малхушки запыхав-
шейся:
– Девки! Меня подождите! Я быстрень…
Тут она резко заткнулась, споткнувшись да грохнувшись.
– Давай быстрей, – крикнула Зорька в ответ, даже не обо-
рачиваясь да тут же тихонько добавила,  – толстожопка ты
наша неповоротливая.
Стоящие рядом кутырки, уже до костей промёрзшие,
прыснули в губы синюшные. Зорька взглянула на них
мельком да ужаснулась от увиденного, Подумав про себя:
«Неужто, и я такая же?» За спинами послышался всплеск во-
ды. Это Малхушка с разбегу в реку кинулась. До кадки волна
дошла, и та взбрыкнулась да так, что Зорька её державшая,
чуть бадью из рук не выпустила.
Ушат и без волны постоянно норовил опрокинуться. То-
ли неустойчивый был по своему строению, толи три руки, в
края вцепившиеся, тянули его на раскоряку без за зренья со-
вести, от чего он никак не мог сообразить, деревяшка долб-
лёная, кому подчиняться да в какую сторону кидаться.
– Да тише ты, – рявкнула на подругу Зорька замёрзшая,
оттого обозлённая.
Но опоздавшая будто и не слышала. Пёрла напролом,
словно лодка под парусом, продолжая создавать волны вели-
 
 
 
кие. Только уцепившись за ушат да в очередной раз, чуть не
опрокинув его к едреней матери, остановилась, тяжело дыша
аж с голосовым присвистом.
– Хватай ковш, дура, – зашипела на неё Краснушка си-
нюшная, – вон уж показалось солнце краешком.
И тут закипела работа чародейственная. Девки пригиба-
лись к воде текущей, так что груди под рубахами нижними
ныряли в воду холодную, да всматриваясь в отражение слов-
но в зеркало, ловили восходящий диск светила в ковши де-
ревянные, как бы зачерпывая его вместе с водой речной. Вы-
лив «пойманное» в  ушат плавающий, опять мочили груди
девичьи, вылавливая очередное отражение.
Зорьку уже колотило от холода. Дрожало всё тело, но по-
чему-то руки особенно. Да и ноги чего греха подкашивались.
К тому ж пальцы так окоченели, что едва ковш удерживали.
Она то и дело внутрь ушата поглядывала, но тот, как назло,
набирался медленно. Ещё нырнув пузом пару раз, она поня-
ла, что больше не выдюжит. Коли задержится в реке хоть ещё
на чуть-чуть, то попросту околеет, как рыба мороженная.
– Всё, кончаем девки, – проговорила она с явной дрожью в
голосе, с трудом разжимая челюсти непослушные, а те толь-
ко разомкнувшись, тут же принялись зубами стучать позвя-
кивая.
Никто возражать не стал. Все дружно покидали ковши в
ушат, да потащили его к берегу. Зорька глянула на Елейку
рядом выплывающую да от испуга аж вздрогнула. Не Елейка
 
 
 
это вовсе была, а Смерть ходячая. Лицо без единой крови-
ночки. С синей аж до черноты полоской губ безжизненных.
С остекленевшими глазами ледяными да уж в предобмороч-
ном состоянии. Она передвигалась, не толкая посудину, а
держась за её руками обеими, схватившись мёртвой хваткой
побелевшими пальцами да тащилась из воды в нагрузку к
ушату полному. Елейка бы давно запросилась на берег, но
замёрзла так, что и «кыш» сказать была не в состоянии.
Дотащив наполненный ушат до мелководья песочного,
они брякнули его на дно реки да сами на берег выскочили.
Правда, не все. Елейку пришлось сначала отцеплять от по-
судины, а затем под руки выволакивать. Но тут оказалось,
что в воде ещё было тепло! Бриз утренний схватил Зорьку за
все внутренности ледяной хваткой безжалостной. По край-
ней мере, ей так показалось-померещилось. Зубы застучали
так, что голова задёргалась, отчего девка никак не могла со-
брать в кучу глаза да сфокусировать их хоть на чём-нибудь.
Ярица обхватила себя руками да запрыгала, пытаясь хоть
маленько согреться движением, но мокрая рубаха прилипла
к коже как банный лист и высасывала последнее тепло из те-
ла окоченевшего. Она скинула её не раздумывая, и приня-
лась растирать конечности посиневшие, да плохо уже что-
либо чувствующие. Девки по её примеру кинулись делать то
же самое. Высказав что-то невнятное себе под нос, Зорька
принялась искать свою рубаху верхнюю. Она точно знала,
что та была ещё сухой, не намоченной. Резкими движеньями
 
 
 
дёргаными кое-как натянула найденное да принялась опять
прыгать как полоумная.
– Надо было хоть костёр развести, – пробурчала Малхуш-
ка недовольная, в воде, между прочим, просидевшая мень-
ше всех.
– Ага, – огрызнулась Зорька скачущая, – все мы умные,
когда задним умом думаем.
Четыре охватившие себя руками кутырки замёрзшие пры-
гали на берегу, то и дело что-то обидное выговаривая, да тяв-
кая друг на друга, как лисята дикие, чем-то жизнью обижен-
ные. Ну, кто бы мог подумать, смотря со стороны на эту кар-
тинку идиотскую, что четыре замёрзшие пигалицы так Славу
в себе выращивают. И мечтают, что все мужики при взгля-
де на них, красавиц невиданных будут падать в любовном
оцепенении да ползти, протирая колени да задирая руки к
ним протянутые. При этом плакать от умиления слезами с
кулак, выпрашивая как подачку хоть капельку их божествен-
ного внимания.
Четыре дурёхи скакали так до тех пор, пока Краснушка
синюшная не разразилась визгом душераздирающим, смот-
ря куда-то на реку. У Зорьки аж сердце в пятки выпало.
Она резко перестала прыгать и с ужасом окинула взором
рябь водную. Зорька почему-то была уверена, что Краснуш-
ка узрела нежить водную. Притом, как минимум их боль-
шуху матёрую – Черту чёрную, от одного взгляда коей быть
ей молодой да красивой бледно-синей помирашкой утоплен-
 
 
 
ной. Но обрыскав взглядом реку спокойную, не переставая
дрожать от страха, спросила, как выстрелила, продолжая гла-
зами выпученными, отыскивать погибель водную:
– Где?
– А я откуда знаю? – отвечала ей визгля, рукой на реку
показывая, – видишь же, нет ни хрена.
– А раз нет, чё визжишь, дура синюшная?
– А кого нету? – тут вмешалась в диалог Малхушка вечно
непонятливая.
– Ушата нету, – заорала на неё паникёрша, на реку рукой
тыкая.
Только тут Зорька поняла, по поводу чего переполох
Краснушка устроила. Пока они как четыре козы взбесивши-
еся, скакали по берегу, перекапывая речной песок, посудина
благополучно уплыла вниз по течению. Все кинулись обрат-
но в воду ледяную, задирая подолы рубах по самое горло да
чуть ли не на голову. Ушат уплыл не далеко, так как рывками
двигался, постоянно цепляясь за дно реки да за водоросли.
Отважная четвёрка его поймала да притащила на место
прежнее. Только в этот раз вытащили на берег, чтоб не сбе-
жала в очередной побег посуда деревянная. Притом волоком
тащили, оставляя в прибрежном песке канаву глубокую. И
тут, похоже, все задались одним и тем же вопросом мучи-
тельным: «И как же мы его попрём далее?»
– Ни чё, – тут же отвечала им заводила на их вопрос невы-
сказанный, – зато согреемся.
 
 
 
 Малхушка улыбнулась, Краснушка хмыкнула, Елейка ни-
как не среагировала, тупо в кадку уставившись.
– Так, девоньки, – начала командовать Зорька нахрапи-
стая, – Елейка с Краснушкой по бокам, Малхушка спереди,
как самая здоровая. Ну, а я сзади пристроюсь так и быть. Бе-
рём за дно. Несём вон к той берёзе, что на развилке дорож-
ной выросла.
Место, куда было надобно доставить ушат тяжеленный,
было недалеко и ста простых шагов не было. Вон она оди-
нокая берёза старая на поляне пристроилась, а перед ней в
аккурат развилка тропы, что для их задумки обязательна.
Нести всего нечего, да и берег пологий. Не в гору лезть. Но
девки, то поглядывая друг на друга, то на кадку неподъём-
ную явно сомневались в своих способностях. Елейка, тупо
на воду смотрящая вдруг подняла глазки жалостливые да вы-
дала:
– Может, отчерпаем малёк? Станет полегче тащить, как-
никак.
–  Я отчерпаю кому-то,  – тут же рявкнула Малхушка до
всего жадная, прекращая все её панические измышления да
указывая большим пальцем себе за спину, проговорила ре-
шительно, – там, каждая капля будет на вес золота. Ещё ма-
ло набрали, как бы хватило на всех, а ты «вычерпать».
Елейка обречённо понурила голову, понимая, что приго-
вор окончательный и её здравое предложение единогласно
похоронено.
 
 
 
 – Так, хватит пересудов пустых, – поставила точку коман-
дирша бравая, – глаза пугливы – ручки шаловливы. Подка-
пывайтесь под него, чтоб ухватиться, как следует.
Все четыре кутырки на коленки брякнулись да принялись
рыть песок речной, словно не подкоп под ушат делают, а бер-
логу для бера обустраивают.
Наконец все подкопы были сделаны и Зорька, заговор-
щицки на подруг поглядывая, напомнила самое главное:
– Воду несём молча. Чтоб ни единого звука не было.
–  Может в рот воды набрать,  – предложила Краснушка
мысль дельную, – так вроде как с гарантией.
Сказано, сделано. Было бы предложено. С огромным тру-
дом приподняли кадку неподъёмную, но, когда Малхушка
стала перехватываться, чтобы взять её за спину, из уст Зорь-
ки с Краснушкой послышалась осколки слов матерных в но-
совом исполнении. Только Елейка стояла молча, глаза вы-
пучив да зачем-то надув щёки бледные. Вода в кадке колы-
халась словно взбесившаяся, отчего ушат норовил кувырк-
нуться в руках девичьих. Ну, наконец, Малхушка перестро-
илась, вода в ушате успокоилась, да и девки утихомирились,
вроде даже как полегче сделалось.
–  Гу-гу,  – прогнусавила командирша, типа «пошли, да-
вай».
И «несуны» в путь тронулись.
Елейка продолжала глаза таращить да щёки дуть от нату-
ги перекашиваясь. По виду её замершему, поняла Зорька,
 
 
 
что эта дурёха вообще не дышит. Ещё подумала про себя, не
задохнулась бы с дуру-то, «недоношенная». Но тут худыш-
ка резко выдохнула через носик крохотный, да так же резко
только с голосом, похожим больше на скрип колеса несма-
занного, вдохнула грудью полною, вновь задержав дыхание,
будто перед нырком под воду при купании. Зачем-то снова
щёки надула, сжав губки до невидимости. Зачем? Да кто её
знает? Наверное, ей так нести было сподручнее.
Краснушка моментально варёным раком сделалась. Та, в
отличие от первой, наоборот дышала часто да поверхност-
но. Притом с каждым шагом её шумное сопение становилось
громче, словно в гору карабкалась. Какая морда лица была
у Малхушки толстой, Зорька не видела. Да не очень-то и хо-
тела любоваться подобным зрелищем. Не раз лицезрела, как
эта «жира» тужится. Приснится ночью, так во сне и похоро-
нят увидевшего.
Далеко им кадку упереть не представилось. Буквально че-
рез несколько шагов сделанных со стороны Малхушки раз-
дался громкий «Пук!!» нежданно-негаданно. Так как трое за
ней несущие в тот момент вперёд смотрели, то есть в её сто-
рону, то все трое разом водой выстрелили, что была у них
во рту кляпами, прямо по Малхушке пукнувшей. Те, что по
бокам несли, в уши плюнули, а Зорька в аккурат по макушке
врезала.
Скукоженная под безмерной тяжестью да частично взва-
лившая часть ноши себе на спину Малхушка от такой
 
 
 
нежданности резко выпрямилась, а Зорьку от приступа хохо-
та наоборот сложило вперёд, на бочку заваливая. В резуль-
тате сам ушат и всё что было в нём набрано, оказалось на
голове у командирши с гривой рыжею. Отчего та, усевшись
на траву мокрою, верещала что-то гулким ором из-под уша-
та опустевшего, да на башку нахлобученного.
Утренний берег взорвался от звонкого хохота. Больше
всех заливалась Зорька с пустой посудиной, куда не только
голова пролезла, но и плечи по локти втиснулись. Проняло
рыжуху так, что от истерики закатившейся, растратила силы
все свои до полного бессилия. Даже не было мочи от плена
избавиться. И то, что ей не удавалось снять с башки ушат
нахлобученный, да собственный хохот оглушающий, внутри
посудины, только ещё больше ввергал девку в приступ хохо-
та.
Наконец обессилив вовсе, кутырка на траву рухнула, да
только тогда на четвереньках задним ходом выползла. Дев-
ки уж ревели белугами, по траве катаясь живыми брёвна-
ми. Лишь когда истерика отпускать начала, а живот болел уж
до «не могу более», короткой судорогой изредка схватывая,
Зорька, завалилась на спину да глядя сквозь слёзы на облака
белые, проговорила тогда, тихо, не обращаясь ни к кому:
– Хорошо то как.
Словно с этой истерикой безудержной вылетело из неё су-
матошное утро ранее всё в бегах да припрыжку суетную. А
вместе с ней затерялся в памяти и леденящий холод реки,
 
 
 
пробиравший до зубовного лязганья. Забылись и неимовер-
ные усилия, что пришлось приложить к этому ушату прокля-
тущему. Всё куда-то улетучилось. Осталась только лёгкость
во всём теле да радость в голове, вымокшей…
И теперь, сидя далеко от родимых мест в чужом краю пу-
гающем, она вдруг почувствовала себя так же легко и весело.
Зорька, на лежанке удобно пристроившись, укуталась в мяг-
кое одеяло пушистое и при этом тихо улыбалась, и плакала.
Плакала от умиления, упиваясь былыми воспоминаниями о
счастье таком простом и таком не оценённом вовремя.
Тогда таща домой пустой ушат с мокрыми рубахами, они
хохотали до слёз всю дорогу недалёкую, не раз и не два ещё
роняя на землю посудину несчастную. А Краснушка тогда
ещё в шутку упрекнула её, что, мол Зорька всю Славу со-
бранную, на себя одну израсходовала. Куда теперь арийским
мужикам деваться, как за Зорькой ни бегать да в жёны не
выпрашивать.
– Как в воду глядела, – тихо прошептала ярица не без удо-
вольствия.
Как бы она ни хорохорилась. В какую бы позу не встава-
ла гневную, но её положение было таким же, как у родствен-
ников за одним исключением. У неё был выбор между раб-
ством и значимостью, и она выбрала последнее. Мечта лю-
бой девки речной – выйти замуж за арийца дородного. Пусть
этот не такой, как ей грезился, но она про арийцев вообще
мало что ведала. Только то, что девки врали меж собой, кому
 
 
 
что вздумается. А этот вон хоть и лют как зверь, а добром в
жёны зовёт. Грех от такого отказываться.
Про другие выборы уж позабыла да вспоминать не хотела,
чего таить. А тут ещё вспомнила Нахушу, атамана мужиц-
кого, что примерялся к ней молодой, кабель старый дурно
пахнущий, отчего совсем перестала жалеть баймак загублен-
ный. Хотя окромя него и других вспомнила в те дни Купаль-
ные…
Следующий за Травником, Купала [68] был. Мама ещё с
вечера для Зорьки с Милёшкой баню приготовила. Зорьке,
Славу напаривать было не в новинку. Дело привычное. А вот
Милёшку мама загнала впервой. У неё, правда, тогда ещё
ничего и не выросло, но мама посчитала, что уж пора и ей
заняться, как следует.
По-хорошему, для такого дела звали колдуна, но глава их
семьи почему-то Данаву недолюбливала и никогда не звала к
себе да ни о чём не просила лысого. Зорька не знала почему,
да никогда интереса о том не высказывала. Какая крыса про-
бежала меж ними, Зорьке было не ведомо. Просто знала, что
мама колдуна сторонится и когда он в баймаке объявлялся,
что бывало редко всё-таки, она всегда от него пряталась. Ко-
ли мама сама колдовала, значит так было нужно. Ей виднее.
Она же мама, всё-таки. Зорька как-то спросила её, почему
она всё делает сама, на что та ответила, мол лучше мамы де-
тям никто не наколдует, так как кровь одинаковая и ближе
её всё равно не сыщется. [69]
 
 
 
 Для бани за водой Зорька бегала с Милашкой на три ис-
точника. Вместе вязали «веники Славные» из трав собран-
ных. Ярица при этом себя взрослой чувствовала да всё зна-
ющей, обучая младшую сестру этому, в общем-то, делу не
хитрому. Мама парила дочерей по очереди, делала это кра-
сиво, торжественно. Зорька всегда любила смотреть на кол-
довство мамино. Её всегда это буквально завораживало.
А опосля торжества да восторга всё настроение испорти-
ла, заставив Зорьку мокрую рубаху стирать, что с утра при-
тащила с берега да всю в зелёной траве у стряпала. Пурхалась
с ней девка до глубокой ночи, а когда добралась до лёжки
шкурами заваленной, уснула так, будто потеряла сознание.
На следующее утро все встали, как обычно, окромя Зорь-
ки не выспавшейся. Та просыпаться наотрез отказывалась.
Даже когда мама рявкнула в её сторону, кутырка лишь села,
спустив ноги на сено напольное, но продолжала сидя сны до-
сматривать. И только получив воды ледяной порцию, глаза
её распахнулись, и ярица была из сна нещадно выгнана.
Дел было невпроворот, а когда в баймаке отдых был. Весь
этот день она обязана была возиться с мелюзгой кутовой.
Это их день по праву был. У малышни праздник великий, а
у Зорьки сплошное наказание. Для начала надо было опять
баню греть, воду натаскивая. Мама в этот день проводила
«слив поскрёбышу». В былые годы и других мальцов «сли-
вала», но на тот год решила только им обойтись, других не
трогая. Зорька даже помнила, как и её пару лет назад «сли-
 
 
 
вала» мама, когда она где-то хворь подцепила заразную.
«Сливать» ребёнка собственного дело, в общем-то, не
хитрое. Мама садилась на полог, а под себя меж ног поскрё-
быша усаживала. Воду грела до тепла, поливала ею на себя,
а та, стекая с тела, попадала на ребёночка. Напрямую лить
на дитё нельзя, оказывается. На него должна попадать вода
только с тела мамы, ибо только такая вода будет полезная
для него да лечебная.
Грудничков только так и купали, и никак по-другому не
делали, а в грудничках поскрёбыши ходили годков до трёх, а
то и более. Бабы, нарожав детей полный кут, старались гру-
дью кормить как можно дольше, чтоб матёрая не доставала
их с последующей беременностью. Остальных детей «слива-
ли» лишь по маминому усмотрению.
К тому времени как солнце над головами поднялось, ма-
ма ушла на бабьи сборы общие. У одной на Роды [70] наро-
дился ребёнок увеченный. Сам худой, живот большой и пла-
чет безостановочно. Вот большуха и решила переродить его
в Матери Сырой Земле по ритуалу древнему. Для того весь
бабняк и собирался для общего мероприятия. Зорьке очень
хотелось на это действо взглянуть хоть одним глазком. Слухи
ходили по баймаку с самой Троицы. [71] Такое не часто де-
лалось. Любопытно было до «не могу», но мама не пустила.
Надо было готовить на всю семью чистое, а малышне и вовсе
новое одеяние. Доставать из закромов, собирать да аккурат-
но укладывать. Это был день смены белья всего поселения.
 
 
 
 Посикухи достигшие семи лет от роду переходили в раз-
ряд пацанов с кутырками, но в их семье посикухи были ещё
малы и не дотягивали до переходного возраста. Они и даль-
ше ходили посикухами. А вот маме, как бабе бабняка Дану-
хиного да Зорьке с Милёшке, как девкам в возрасте в реку
лезть придётся, не открутишься. От одной этой мысли ры-
жую аж передёрнуло.
Зорьке второй день Купальной седмицы не нравился.
Скучный был. Одно слово – детский день. Вот перерождение
в Матери Сырой Земле она никогда не видела, потому было
жутко любопытно до нетерпения, как это грудничка в землю
закапывают, ну опосля вынимают уже здоровеньким, словно
заново народившимся?
А то, что с посикухами делается – тоска зелёная. Ну, вый-
дут все на реку к берегу низкому. На песок рубахи новые
разложат аккуратной стопочкой. И с нудными песнями по-
прутся в воду холодную, там разнагишаются догола да ста-
рые рубахи пустят по течению. Зорька почему-то не очень
верила в то, что отпущенная по реке одежда уплывает к Де-
дам. Хотя… Говорят, ни конца, ни края у этой реки не было.
Она, конечно, так далеко не проверяла, не бегала, но даже
взрослые меж собой на полном серьёзе гуторили, что проще
помирашкой стать да оказаться в Дедах праведных, чем по
реке до них добираться вплавь в любую сторону. Может и
правда это. Зорька это и проверять не думала.
Затем все от посикух до самой древней вековухи поселе-
 
 
 
ния, что в их роду Дануха значилась по возрасту, голышом
выходят из реки да одевают рубахи новые. Для всех это дей-
ство рутинное, из лета в лето привычное, ну окромя поси-
кух кому это в первый раз. Посикухи рода женского впер-
вые в жизни одевают не посикушную одежду бесполую, а на-
стоящие рубахи, бабьи, хоть и размера маленького. С это-
го момента становятся они кутырками. Только пока самыми
малыми – девченятами. Мамы заплетают им косу первую, в
ушах дырку колют да вставляют первое украшенье девичье,
как правило, из пуха гусиного.
Зорька сама до сих пор такие «пушки» в ушах носит, не
брезгует. Очень они уж ей нравятся. Другое конечно тоже
пробовала, но другое – не по вкусу пришлось. Из украшений
только бусы носила из речной ракушки мелко крошеной да
браслеты змеиные на запястьях. Да и все, в общем-то. Осо-
бенно украшать себя было нечем, да и в отличие от той же
Краснушки, что на всё блестящее была падкая, не очень-то
и любила всё это украшательство.
А вот Краснушка, та, да. На себя цепляла дрянь всякую,
что хоть как-то в глаза бросается. И в уши толкала, и на шею
вешала, и на руки с ногами да всего побольше, да в разно
масть, без разбору в сочетании. А коли рожу ещё красками
распишет, вообще хоть стой, хоть падай в обморок от пест-
роты да ряби в глазах мелькающей. Кстати, Краснушкой её и
прозвали как раз за роспись охровую, что с посикух ещё се-
бя мазала. Уж больно она её любила, не понять за что. Иной
 
 
 
раз распишет так себя, что нежити не надобно, всех своей
мордой красной насмерть перепугать могла, за что мама её –
Москуха, от бабняка не раз награждалась взбучкою.
Да, в бабняке не забалуешь с всякою непотребностью. Ка-
кой бы ты себя взрослой не считала про себя, а пока ярицей
не станешь, за твой внешний вид пред бабняком мама ответ-
ствует. Сама Зорька ярицей стала лишь по зиме нынешней.
Вспомнила она сейчас и о том, как маму донимала вопроса-
ми, мол, «когда кровить начну, да, когда начну кровить». На
что мама всегда отшучивалась:
– Жри нормально да скачи поменьше, блоха ошпаренная,
глядишь тогда и вес наберёшь положенный.
–  Я чё жирная должна стать? Малхушкой сделаться?  –
окрысилась тогда Зорька на её замечание, – не хочу я такую
жопу отращивать. И причём тут вес да бабье дело кровавое?
–  А при том,  – осекла её тогда мама без шуточек,  – ты
природу-то за дуру не считай, девонька. Прежде чем детей
рожать ты сама для начала должна из них вырасти. Так уж мы
бабы Матерью Сырой Землёй устроены, что в первую оче-
редь для этого должна жопа вырасти. [72]
– Фу, мама. А может как-нибудь без этого?
– Не-а. Вес, конечно, можно набрать костями с мясом, ко-
гда вырастешь, а всё равно рожать без жопы, ну, никак не
получится. Жопна кость не разойдётся, ни ребёнку света не
видать белого, ни тебе боле не ходить под этим солнышком.
Иль вовсе не родишь, иль вся порвёшься да изойдёшь на
 
 
 
кровь.
А как перед Волчьими Свадьбами кровя замазала, так
весь бабняк припёрся праздновать. Пьянку затеяли. Это они
так рождение ярицы отмечали всем сборищем. Зорька тогда
ещё подумала, ну что бабы за народ такой. По любому пово-
ду предлог найдут, чтоб загулять да напиться пьяными. Мя-
са в дом натащили столь, что они всей семьёй потом седми-
цу целую этим мясом только и питались. Аж до тошноты с
отвращением.
Рубаху с кровавым пятном с неё стянули, чуть не оторвав
голову. Дануха лично её долго рассматривала, с кем-то из
очага перешёптываясь. Потом своими грязными, ручищами
засаленными, ей меж ног залезла да испачканные пальцы вы-
нюхивала. Фу! Дальше Зорька смутно помнила, что твори-
лось тем вечером. Помнила, что пьяные бабы плясать её на
этой рубахе заставили. Помнила, что стирали её, да мама
воду грязную, выносила куда-то из кута, да ещё так торже-
ственно. А, в конце концов, Дануха пьяная затащила Зорьку
в баню да подмыться заставила, разъяснив по ходу как это
делается, будто она сама не знала эти мелочи и закрыла её
на всю ночь со словами непонятными:
– Молодись девка как следует.
Вышла да заперла Зорьку снаружи, завязав чем-то шкуру
входную, чтоб не вылезла. Ох, сколько страха она тогда на-
терпелась за ночь. Лучше не вспоминать… Ну его к банни-
ку. [73]
 
 
 
 А в Купалу опосля девичьего купания начинались забавы
пацанские. Зорька откровенно их считала тупыми до безоб-
разия. Посикухам мужицкого пола семи лет отроду мамы да-
вали пуповину высушенную, на узел завязанную. Ту, что ре-
зали им ещё при родах их собственных. И посикухи долж-
ны были развязать тот узел. Вот и все развлечения. Узел-то
простецкий до безобразия, любая девка-посикуха ещё в лет
пять его бы развязала с лёгкостью, а эти пыжатся, репы че-
шут языки высунув. Кто с узлом справляется, того сам ата-
ман артельный чествует, какие-то погремушки дарит, клич-
кой одаривает.
Кстати, кутыркам тоже клички давали опосля купания с
уменьшительно-ласкательным суффиксом. Ну, а кто с узлом
не справляется, отправляют дальше посикушничать до лета
следующего. Прошедших испытание атаман нарекал разум-
ными да говорил, что теперь они становились человеками. А
девки что? Не люди что ли по его разумению?
Зорьку всегда бесило это мероприятие, потому она на них
никогда и не хаживала. Но окромя того, была ещё одна при-
чина веская, по которой Зорька терпеть не могла эти мужиц-
кие сборища. Причина та была в самом атамане. Этого хрена
старого она на дух не переваливала да вместе с тем до мок-
рых ляжек побаивалась. Он уж года два, наверное, зыркал на
неё своими глазками замасленными. Всё ждёт, не дождётся,
когда Зорька вырастет. И на предстоящий Крес [74] в эту
седмицу летнею она бы уже точно под него угодила, не от-
 
 
 
вертелась бы. Атаман всегда и на Крес и на Кокуй [75] толь-
ко кутырок пользовал, отгрызи ему овца да по самые яйца.
Зорьку, аж передёрнуло от воспоминаний нерадостных. Ка-
кая мерзость эти мужики вековые со своей похотью. В об-
щем, не нравился ей день Купальный. Хоть тресни, не нра-
вился.
А вот третий день, что Яром кликали, совсем другое дело.
Нечета остальным. С того дня и начинался для неё праздник
по-настоящему. Главным в этот день, а вернее в ночь был ко-
стёр особый – колдовской костёр. Огонь для него добывался
руками, вернее сухими деревяшками. Этим действом зани-
мался Данава-колдун по ритуалу особому. Костёр разжига-
ли на Красной Горке в аккурат на закате, чтоб впитал в себя
солнце заходящее. По мере того, как солнце за горизонтом
тухло, костёр разгорался с большею силою. Огонь его так и
кликали – Яр-яростный. И огонь тот был не простой даже
среди прочих священных по другому поводу. Он даже не был
костром в привычном понимании, а являлся куклой для све-
тила небесного, то есть эдакой ловушкой для его сущности.
Поговорить с солнцем с глазу на глаз невозможно было,
и считалось дуростью. Даже коли человек дойдёт до его зем-
лянки, что за краем земли выкопана, то лишь одним глазом
узрев светило, тут же сгорит заживо. А поймав солнце в кук-
лу в виде костра Ярого, с ним можно запросто поговорить и
вполне безопасно для шкуры собственной. К тому же солнце
в этом костре всячески задаривали.
 
 
 
 Поили, кормили, веселили от всей души, принимали све-
тило как самого дорогого гостя в селении. Ведь от него во
многом зависела жизнь каждого, да и всего живого, что ж тут
не понятного. Потому тут кабы как нельзя было в принципе.
Надо было с душой да совсем радушием, а то светило могло
обидеться и тогда…
Зорька сама не знала, что будет тогда, но то, что ниче-
го хорошего, догадывалась. Это был единственный праздник
летом у жителей Страны Рек, когда собирался весь род от
мала до велика в единое собрание. Весь день уходил на при-
готовления. Бабья половина еду готовила да чем запить при-
готовленное. Мужики поставляли мясо разное да таскали на
Красную Горку валежник для куклы Яровой.
К вечеру, к закату, когда всё было приготовлено. Во всех
жилищах очаги гасили домашние. Что делали только раз в
году и то на время короткое. Даже в артельных загонах в ла-
герях огонь гасился весь без исключения. При отсутствии лу-
ны на небе земля погружалась в полный мрак и только кост-
ры Яровы на Красных Горках баймаков по рекам разбросан-
ных указывали небесам, что жизнь на земле продолжается.
Наутро, лишь солнце с рассветом будет выпущено из кук-
лы Яровой на волю вольную, горящим колесом с горы катя-
щимся, угли костров Яровых до конца не затушенных, ста-
нут предтечами очагов обновлённых, во всех речных посе-
лениях.
А вначале праздника опосля того, как костёр разгорается,
 
 
 
а солнце полностью за горизонтом пряталось, взрослые на-
чинали какие-то не понятные для Зорьки действия. Собира-
лись в кучу, о чём-то спорили. Мужики даже, бывало, дра-
лись меж собой, непонятно что, деля, таким образом, но мо-
лодёжь не интересовали их разборки непонятные. Для них
эта ночь была ночью обжорства да бесшабашных игрищ дух
захватывающих. Взрослые, наконец, поделившись парами,
рассаживались за едой да принимались за бурное гуляние.
Наевшись да напившись, тоже начинали чудить как дети
малые. Раздевались догола да через Яров костёр сигали пря-
мо через пламя буйное. Бабы волосы на голове тканью кута-
ли, чтоб лысыми не сделаться. Мужики маски страшные на
морду натягивали, чтоб бород своих не лишиться. По край-
ней мере, так Зорька думала. А все волосы, что на теле рос-
ли, сгорали к едреней матери. Смешно было смотреть, как
какой-нибудь мужик с воплями из огня выскакивает, а на
нём всё искрится, дымится, словно головешка обгорелая. А
он прыгает да скачет, свой отросток с яичками колотит ла-
дошками, а там порой аж пламенем всё занимается. Маску
сбросит, ругается, а сам доволен, словно хряк в тёплой луже
обожравшийся.
Бабы снизу вообще обгорали на лысо. Ни одного волоска
не оставалось на бабьем органе. Зорька тогда ещё подума-
ла, зачем они это делают? Кому они мешают? Кутырка тут
же залезла себе под рубаху нижнюю. Ощупала мелкую, но
жёсткую растительность. Странно, но Зорьке они не меша-
 
 
 
ли. Наоборот, так со стороны красивее даже, а то лысая – она
страшная какая-то. Но вспомнив мамино «ничего просто так
не делается, а коли делается, то для «надобно»», перестала
заморачиваться на эту тему непонятную да побежала дальше
играть с девками да пацанами ватажными.
Под утро самое как заря кровью наливалась светлою, ва-
тажные пацаны, достигшие пятнадцатилетнего возраста, на-
чинали со всеми прощаться по очереди. Это ритуал так и зва-
ли – «прощание». Отправлялись они все в особое путеше-
ствие, в леса местные, к еби-бабам посаженным, становить-
ся мужиками полноценными. Притом каждый своей тропин-
кой к еби-бабе намеченной, предварительно прощаясь с ма-
мами, братьями, сёстрами, со всей ватагой, друг с другом да
со всеми девками. Трогательно было до слёз. Возвращались
они оттуда уже в артель, а не в родимый кут, переставая быть
сыном мамкиным, а становясь вольным человеком – мужчи-
ною.
Утром, как солнце с колесом отпускалось на небо синее,
взрослые, попарно взявшись за руки, разносили угли от ко-
стра по кутам поселения. Рожали новые очаги с новыми се-
мьями, а вся молодёжь под Данухиным присмотром непо-
средственным, дружной гурьбой направлялись в летние ла-
геря загонов артельных, где им предстояло прожить целых
два дня и две ночи, ночуя у костров на стогах травы свеже-
скошенной. Верней, один день да две ночи, так как первый
день опосля праздника придя в лагерь дети дрыхли до само-
 
 
 
го вечера. Никто не будил. Никому это нужно не было. А к
вечеру молодняк выспавшись, стекался к кострам для них
приготовленным. Посикухи с мамками [76] во главе с Дану-
хой у одного костра, посикушного. Девченята с ватажным
мясом у другого пристраивались. А те девки, что на подро-
сте, с остальными пацанами, у третьего. Там, кстати, без ата-
манные пацаны тогда Девятку в атаманы и выбрали.
Главным при их костре в прошлый год был мужик один
из артели Нахушинской с громкой кличкой Ломай Гора. Хо-
тя по виду мужик сначала Зорьке показался так себе. Из се-
редняка будет. Ни высотой не вышел, ни вширь не раздался.
Но когда рубаху скинул да остался сидеть с голым торсом на
обозрение, Зорька мысли свои о его среднем виде обратно
взяла. Тело его, всё из клубков мышц связанное производи-
ло должное впечатление.
Ломай Гора, был из разряда неприкасаемых и бабы бабня-
ка от него шарахались, так как был он мужиком самой Девы
Водной, а тот, кто с ней договором на сезон повязанный, дру-
гих баб иметь не мог целый год до следующих выборов. Да и
какой бабе жизнь недорога, переть поперёк нежити, зная её
нрав да ревнивость жуткую. Артель в начале сезона рыболо-
вецкого, сезона охоты на живность водную да дичь водопла-
вающую заключала договор со Святой Водой на пользование
всеми водами на их землях отмеренных. Мужик, определён-
ный по жребию на дела эти нужные, ходил к нежити «заклю-
чать договор-прошение».
 
 
 
 Разговоры-переговоры всегда «постелью мокрой» закан-
чивались с одной из Дев из их круга выбранных. Так сказать,
для закрепления договорённости. На всё время действия до-
говора с нежитью эти мужики выпадали из конвейера демо-
графического. Уж больно ревнивы были эти зелёноволосые
бестии. Вот и оставлен был Ломай Гора при лагере и на стаде
пасущимся, а в придачу ещё и молодняк ему на голову пове-
сили. Правду сказать, он всю ночь с ними не сиживал, спать
уходил, но вечерами туго мужику приходилось. Молодняк
любопытный до ужаса всё норовил спросить что-нибудь эда-
кое, на что отвечать ему не хотелось категорически.
Взрослый мужик о связи с Водной Девой никогда не спро-
сит, не принято, а эти весь мозг своими пальцами вытянут
любопытными. Правда их интересовала не сама связь как та-
ковая, а Девы в общем, как нечто сказочное для многих со-
бравшихся. Никогда ничего подобного ещё не видевшие. И
тут уж он страху на них нагонял без стеснения, только дер-
жись да под себя не пачкай…
Забравшись на лежак с ногами да в меховое одеяло заку-
тавшись, Зорька, вспоминая все те страшилки мужика Ло-
май Гора, как тот в воду ходил, как с Чертой переговаривал,
не смея глаз поднять на неё страшную, как последняя неве-
ста в бабняке только что купленная. Вспомнила, как над ним
Шутовки изгалялись да Уроки жизнь «выламывали», она по-
неволе вдруг захотела из себя водичку слить, только тут по-
няв, что давно уже хочет сделать это дело естественное.
 
 
 
 Соскочила с лежака. Прокралась на цыпочках к выходу,
там прислушалась. Из-за шкуры выглянула. Тьма кромеш-
ная. Только где-то в стороне большой костёр горит да у него
народ шумит голосами мужицкими, но возле кибитки тиши-
на стояла полная лишь сверчки самозабвенно потрескивали.
Сначала хотела прямо с одеялом вылезти, но повозившись
с ним время долгое пытаясь прибрать как подол, плюнула на
это занятие. Бросила его у выхода, а сама в чём мама роди-
ла, из кибитки выскочила. Недолго думая, тут же присела в
темноте головой вертя, сделала, что хотела да юркой белоч-
кой вновь нырнула внутрь к одеялу мягкому. Добралась до
пригретого лежака, по дороге ещё нащупав на столе тушку
лебедя да отломав целую лапу и недолго думая, на ходу при-
нялась её обгладывать. Над ухом комар запищал, за ним дру-
гой пристроился.
«Ну, вот. Напустила зверья писклявого»,  – в сердцах
Зорька буркнула. Она плотней в меха укуталась, поедая мясо
захваченное. Ещё хотелось повспоминать дни былые, весё-
лые, но мелкие кровососы у лица зудящие, всё же заставили
вернуться к реальности да заняться насущными вопросами.
Комаров оказалось не два, как она думала. Толи шкуру за
собой не прикрыла как следует, толи всю эту толпу на себе
принесла, но на этом воспоминания кончились.
С началом комариного нытья над ухом, невольница пол-
ностью пришла в себя от грёз памятных. Вернулся не то ис-
пуг, не то тревожность какая-то, но именно это чувство ку-
 
 
 
тырку заставило серьёзно подумать о дне сегодняшнем.
Осознавая всю критичность своего положения, она тут же
задалась наиважнейшим вопросом в данной ситуации, коим
каждая девка задаётся: «Так, как я выгляжу?». Руки маши-
нально вскинулись к голове взлохмаченной, нащупав шеве-
люру растрёпанную. В мозгу тут же вспыхнула паника, вы-
тесняя и выпихивая из мозгов все прочие мысли самым бес-
пардонным образом и руки на автомате с лихорадочной ско-
ростью принялись за наведение порядка в этом гнезде «со-
роки бешеной».
Волосы спутались узлами связавшись, сбились клубками
сплетаясь с травой. В них то и дело пальцы проворные что-
то мелкое да жёсткое вылавливали. Поначалу пыталась их к
ногтю прижать, испугавшись что наловила живности, но те
не давились словно каменные. Только опосля того, как раз-
гадала, что это семена из той бадьи глиняной, где отмока-
ла, немножко успокоилась. Сбросила одеяло с себя. Села на
край опустив голову да начала вычёсывать волосы пальчика-
ми, освобождать себя от мусора.
Наконец привычный, каждодневный тренинг сделал всё
как должное. Волосы были кое-как прибраны, очищены да
заплетены в косу девичью. [77] Благодаря тому, что они бы-
ли всё же вымыты да к этому времени высушены в произ-
вольном состоянии, коса получилась на редкость толстенная
и это пока единственное что порадовало. Она ощупала ранки
на теле истерзанном. Те уже покрылись корками жёсткими
 
 
 
да мерно кожу стягивали. Не больно, но нудно подзуживая.
Одежды по-прежнему не было. Прикрыть это уродство
нечем было окромя всё того же одеяла мехового пушистого.
Недолго думая, Зорька схватила накидку мохнатую да быст-
ро принялась соображать, как её пристроить на своём теле
по выгодней. Требовалось скрыть кожу изодранную и вместе
с тем подчеркнуть все свои достоинства в выгодном для неё
представлении.
Она спешила, будто её показательные выступления вот-
вот начнутся, и она уж опаздывает. Зорька пробовала обер-
нуться в тот мех и так, и эдак, и через эдак с «таком», по-
всякому. Там, где должна была быть талия, приталила, там,
где груди округлые, округлила, шкуру выпятив. Косу вперёд
пустила, чтоб сразу в глаза бросалась, как лисица бешеная.
Всё. Приготовилась да на том успокоилась.
Надменный томный взгляд уставился во тьму кромешную
на воображаемую жертву своей атаки соблазнения. Она бы-
ла сыта, отмыта, спать вовсе не хотелось в азарте предвку-
шения. Дышалось легко, свободно. Тут рыжуха почуяла, как
из неё вовсю заструилась Слава девичья. Мощная, ослепи-
тельная да всех мужиков давящая. Она настолько в себя по-
верила да в роль вошла выдуманную, что начала даже разго-
варивать с предполагаемой добычей своего соблазна всё по-
жирающего.
– Ну, чё беложопый?
Начала рыжая наглым да развязным обхождением, но тут
 
 
 
же осеклась, посчитав общенье с гонором уж чрезмерно на-
храпистым. Потому речь свою притомила, добавив в голос
обворожительности, по крайней мере, так ей показалось в её
понимании. На самом деле это больше походило на разврат-
ность вызывающую.
– Ты не бойся меня, молодец. Как там тебя? Индра, ка-
жется.
Такая маска ей больше понравилась, и она ещё добавила
мягкости в свой голос с томной желанностью. Теперь он за-
звучал даже для того времени, откровенно непристойно и
вызывающе:
– Ты будешь моим мужем. Позволяю тебе это деяние.
И тут неожиданно призадумалась. «А что это значить
быть женой арийца непонятного?». Волна мурашек прока-
тилась по загривку, шевеля волосы. До неё нежданно-нега-
данно дошло очевидное, что она не знает, что это такое да
как это делается. В голове всплывали только сказки девичьи
да небылицы откровенные. А Зорька, окунувшись с головой
в арийские реалии, в раз перестала верить в то, что раньше
слышала.
Она тут же вспомнила своего «пленителя». Властного, мо-
гучего, люто страшного. Такому ничего не стоило её убить,
сожрать живьём иль отправить в суп. Что значить быть же-
ной такого чудовища? И как себя вести с ним, да по каким
правилам? К тому ж у арийцев, говорят, очень строгий обряд
свадебный. Девки в баймаке про него все уши прожужжали
 
 
 
своими сплетнями. Да и мама как-то, помнится, сказывала,
что-то такое же, с затаённым восхищением. А Зорька о нём
ничего не знает! Опозорится, дура. На весь белый свет опо-
зорится!
Кутырка в очередной раз упала в панику, то есть на лежак
в меха, где в них закуталась. Она принялась вспоминать от-
чаянно всё, что было ей известно об арийцах да их обыча-
ях. Почему-то вспомнились те торгаши последние, кого она
видела на Волчьих Свадьбах в разгар зимы. Трое дородных
да богато ряженых, приезжали к ним в баймак по своим де-
лам торговым, что-то у Нахуши выменивая. Один по возрас-
ту как их атаман артельный, только толстый да с пузом ба-
бьем, как у Сладкой в складочку. А вот те двое, что с ним
– моложе были. Ходили по баймаку, будто у себя в городе.
Смотрели по сторонам да на Зорьку тогда пялились. Невест
они не купили, а верней – атаман не продал. Наотрез отка-
зался менять Зорьку с её подругами, преследуя свои интере-
сы меркантильные.
По всем лесам гуляли волчьи свадьбы к тому време-
ни. Волчицы матёрые пару уж себе выбрали, да скрылись
от остальных родственников по далее. Очередь дошла до
остальных волчиц, молоденьких.
Волки перестали охотиться окончательно. Ну, окромя
старых да ущербных, кто на волчиц уж не зарился. Другим
же не до охоты было, другие проблемы мучили. Еть видно
хотелось пуще голода. Старые да больные откололись от драк
 
 
 
свадебных, но опасность от них не великой была, так как
охотились парами да в основном по мелочи. Так, где украсть,
что плохо положено аль на одинокую да больную живность
напасть, коль сдачи не даст. Зимняя война с волками почи-
тай закончилась.
Коли первые рейды серых ещё пугливые да неуверенные
напрягали артели мужицкие, но не более. То каждый после-
дующий становился всё напористей да нахрапистей. Каждая
отбитая атака волчья делала их голоднее, а значит и злее чем
давеча.
Вконец оголодавшие семьи начинали стаиться. Где в две,
где в три, а то и более семей в одну шайку сколачиваться.
Вот тут уж война начиналась по-настоящему, да не всегда
человек выходил из неё победителем. Но самыми страшны-
ми были стаи бешеные, что по каким-то причинам неведо-
мым меняли свою специализацию со зверя определённого,
что был основным рационом, на человечину!
С этими-то людоедами было тяжелей всего. И умней они
были, и хитрей, и коварство проявляли, будто сами очелове-
чивались. Интеллектом такой зверь ничем не уступал люд-
скому разумению. И самое страшное – такой зверь переста-
вал бояться охотника. Хотя бы потому, что и мужики с ору-
жием становились для них кормом обыденным.
Охоту на человечину вели изощрённо, с выдумкой. Род
речников, попавший под такую стаю людоедскую, в обяза-
тельном порядке нёс потери, да и в каком-то смысле обре-
 
 
 
чён был иль на голод, иль на вымирание. Звери прижимали
людей к баймакам, где они, по сути дела, как в блокаде на-
ходились полной и безвыходной. Стада в загонах зачастую
бросались на произвол и, как правило, вырезались другими
волчьими семьями. Коли баймак допускал до превращения
волков в людоедов да не смог отпор организовать своевре-
менный, то впоследствии, обрекал себя на планомерное по-
едание иль голодное вымирание.
Окончив войну очередную с волками лютыми полною по-
бедою, артельный атаман Нахуша первым делом провёл ре-
визию кормов оставшихся, да посчитал, сколь до весны оста-
вить в стадах голов требуется, чтоб не попадало до первых
трав с голода. Избыток поголовья, что запасался с осени и
для волчьего прокорма, в том числе, шёл под нож иль на про-
дажу тем же торгашам арийским иль в соседние стойбища.
Эта зима прошла удачно для баймака Зорькиного. Наху-
ша ещё с начала зимы расчётливо да регулярно волкам под-
брасывал подачки мелкие, не давая им совсем озвереть с го-
лоду, но и лишая их возможности собираться в стаи да резать
стада в большем количестве. Пару раз артельные мужики са-
ми в атаку хаживали да в засадах приговорили пару круп-
ных семей, невесть откуда забежавших в их края к полному
истреблению. Потому к Волчьим Свадьбам в баймаке мяса
было завались и ещё оставалось столько же.
А вот ближним соседям, что сверху по реке, не повезло
зимой. Пару волчьих атак они прозевали, видимо. Хоть вол-
 
 
 
ков в обоих случаях побили, но двух мужиков зверь порвал,
и стада порезал основательно. Да, не всем с волками везло,
где-то и волкам везло с человечиной.
На Волчьей седмице как раз обмены затевались да торги
меж родами у кого что есть, да кто чем богат. У кого скота
да мяса было в избытке, как у Нахуши в пример, а у кого
лишь кутырки навыдане на обмен и остались бедные. На эти
дни в Зорькин баймак гости отовсюду наехали. Три делега-
ции речников, притом от пострадавшего рода сам атаман по-
жаловал, персоной собственной да одна делегация от города
арийского.
Зорька догадывалась, да и бабы меж собой судачили, что
невест Нахуша покупать не будет, а продавать тем более. Он
так решил, видите ли. Хотя Дануха, говорят, и заикалась, мол
хоть одну невестушку в бабняк для молодой крови прику-
пить было бы не плохо, но сынок её, атаман артельный, пре-
сёк бабьи разговоры на корню отдавая скот соседу лишь за
золото, приговаривая: «Ни чё. Пущай лучше свою кубышку
растрясёт. Ни всё ему откупаться девками».
Дануху понять можно было. Любая большуха была заин-
тересована в бесправном «мясе». Надо ж было бабам на ком-
то отрываться да пар спускать. Да хоть с такими понятиями
как «генетика» народ тогда знаком ещё не был, но по более
сегодняшних учёных людей разбирались в смешении кровей
для потомства здорового. Да в крови разбирались и с кем
попадя не смыкались да не скрещивались. С другой сторо-
 
 
 
ны, чем больше бабняк, тем круче статус. Тем легче жизнь
всему роду немалому.
Очень часто у равных соседей шёл простой обмен неве-
ста на невесту без довеска мясом, шкурой да живым поголо-
вьем. Соседи, конечно, они соседи, люди близкие, почитай
родные, но всё же главными покупателями были арийцы за-
езжие. Притом, как местные из степных городов, так и даль-
ние, с моря далёкого, говорят когда-то и такие заглядывали.
Хотя на Зорькиной памяти дальних арийцев она не припом-
нила. Говорили будто те совсем чудные. На местных вовсе
не похожие. А вот городские постоянно к ним в баймак за-
глядывали на Гостевой седмице [78] как и положено.
Именно тогда-то шли торги да договоры крепили зарока-
ми. Этим можно было продать ту же невесту за то, что у со-
седа и отродясь не было. А именно за «продукцию высоких
технологий»: орудия труда и быта из металла медного, раз-
личные украшения, не пойми из чего сделанные, в том чис-
ле и из золота. Атаманам всем без исключения такой товар
был по душе куда ближе, чем мены с соседями. Кроме то-
го, арийцы скупали мясо, шкуры, как стада загонного, так и
зверя, охотой в лесу добытого. Заготовки грибов, ягод, мёда
душистого. Брали рыбу да скот живьём и многое другое, что
всегда у речников в избытке запасалось по осени.
На этой седмице проходил самый противный для кутырок
обряд – невестование с обязательными банными атрибута-
ми. Баня невесты – действо святое, не открутишься. К по-
 
 
 
мывке никакого отношения не имеющий. Дело это было не
только противным, но и слезливо грустным как похоронное.
Одно слово – прощание. Хоть Зорька и оставалась при род-
ном бабняке да в невесты никуда не продавалась на сторону,
но всё же они с мамой наревелись тогда до опухших глаз.
Хоть ей в невестах и не хаживать, но участи обрядной не из-
бежать было.
Весь бабняк собирался у невесты будущей. Она просила у
большухи благого слова «на прощание». Опосля получения
благословения Зорьке накинули на голову тряпку нарядно
вышитую, и она превратилась в невесту. Так как самостоя-
тельно она под этим покрывалом на голове ходить не могла,
ничего перед собой не видя, её таскали за руку как слепую,
будто ничего не ведающую.
Ярица должна была упираться да реветь. Вот и все её обя-
занности. С «упиранием» Зорька без труда справилась, а вот
слезы с причитаньями не очень получались как не выдавли-
вала. Выходило явно не естественно да наиграно. Потому что
вместо рёва ржать хотелось, как лошади. Так как с упорством
девка перестаралась даже, то бабам пришлось таскать её, аж
за обе руки, за одну не получалось у них. Первым делом по-
тащили её по всему баймаку.
Зорька ничего не видела окромя ног собственных да ма-
ло что слышала, потому что реветь приходилось в голос, но
она отчётливо вычленила из бабьего гомона противный го-
лос Данавы-колдуна. Этот «немужик» в бабьих рубахах был
 
 
 
тут как тут. Его тонкий, раздражающий и вместе с тем напы-
щенно-надменный голос ни с кем не перепутаешь. Она зна-
ла, что это скоморошное таскание невесты из кута родного
через весь баймак в их же баню собственную, возглавлял не
кто иной, как родовой колдун. Так было положено.
Вот коли бы её продавали на сторону, то колдун бы был из
того рода куда продавали девицу. Коли бы её покупал ариец,
то вёл бы в баню самолично за руку. Данава постоянно бле-
ял что-то своим мерзким голосом. Постоянно запугивая ко-
го-то да по сторонам «кышкая», будто он и впрямь мог ко-
го напугать. К тому ж Зорька точно знала, что в это время
снежное вся нежить с полужитью спит мертвецким сном. И
кого тогда гонял колдун, было ей не ведомо.
Единственно кого в то время бояться следовало, так это
волка-оборотня – волкодлака [79] лютого. Страшилок да пу-
галок по этому поводу среди девок было предостаточно и что
самое интересное сами девки верили в эту чушь безогово-
рочно. А как не поверишь? Коль именно в это время у зве-
ря гон шёл нешуточный, и волк язык высунув, метался по
лесу себе пару отыскивая. А там постоянно драться требо-
валось. Либо соплеменников своих драть, либо самому быть
ободранным.
Не найдя себе волчицу иль, не дотянувшись до неё зубами
слабыми, обезумев от желания, кидался он к Деве Лесной на
поклон. Та всегда входила в положение, так сказать, влезала
в шкуру серую, потому что сама была вечно озабоченная.
 
 
 
Оборачивала она волка мужиком человеческим, отправляя
прямиком к людям на торги девичьи.
Купит такой волкодлак себе невесту первую попавшуюся,
притащит в лес глухой, раскорячит там меж сугробов глубо-
ких, обернувшись обратно в зверя лютого, вцепится зубища-
ми девке в загривок и ну её обихаживать. А сам рычит, куса-
ется, кровь девичью ручьём пускает в белый снег. От этого у
него вожделение ещё больше напрягается. И борются в нём
два желания: и съесть охота и еть невтерпёж. А как дело своё
похотливое кончит, так невеста к тому времени и не живая
почитай. Кровью напрочь истекает бедная. Вот тут-то он её
и добивает. Всю сгрызает вместе с косточками.
Поговаривали «бабы знающие», что некоторые волки на
свои волчьи торги даже не носа не кажут, а сразу к челове-
ческим девкам напрямик бегут. Ибо там и поеть, и поесть
вдоволь можно, да и грызться с другими волками не прихо-
дится.
Для каждой ярицы, в пору невестину, все эти небылицы в
один миг в быль превращаются. На словах верили, не вери-
ли, а на деле все как одна боялись этого аж до мокроты по
ляхам растекающейся. Правда, бабы бабами бы не были ко-
ли во всех этих страшилках не нашли бы подсластёнку-ягод-
ку. Как говаривали «знающие», смерть от тех волков совсем
неболезненная, а наоборот. Девка от него такое колдовское
блаженство да удовольствие отхватывает, что до самой поте-
ри сознания доходит от услады немереной. Ни одному мужи-
 
 
 
ку так бабу не пронять, как волкодлаку лютому. Так в беспа-
мятстве да в радужных судорогах с жизнью-то и прощается.
У Зорьки на этом месте страшилок почему-то всегда волосы
на голове шевелились да дыбом вскакивали, разгоняя мура-
шек по всему телу в разные стороны. Жуть какая-то.
Когда Зорьку протащив по кругу, вновь подвели к куту
собственному. Ей уже надоело не только реветь, но и упи-
раться ноженьками, потому что замёрзла просто в одних ру-
бахах по морозу разгуливать. Зато в бане было тепло, даже
жарко натоплено. Банька у мамы была маленькая, семейная,
от силы человека три взрослых залазило. Поэтому внутрь
протиснулись только Данава – дрищ, сама Зорька, да Дануха
до безобразия толстая, непонятно как протолкавшая свои те-
леса в проём предбанника. Вообще-то, по правилам, невесту
должны были раздеть, но большуха со своим братцем посчи-
тали эту процедуру ниже своего достоинства, поэтому баба
просто рявкнула:
– Давай сама оголяйся, да на пологе раскорячивайся.
Зорьку уговаривать и не надо было. Она быстренько ски-
нула с себя рубахи холодные с заледенелым покрывалом.
Огляделась. Лучше бы она этого не делала. Первое, что она
увидела перед собой – это мерзкую Данавину голову. Лысую,
без единого волоска где-либо. Без бороды, усов и кажись
без бровей даже начисто срезанных. Сама голова маленькая,
глазки птичьи, ехидные да вечно бегающие. Ухмылка мерзо-
пакостная на губах узеньких. Всё лицо с лысиной густо из-
 
 
 
рисовано татуировками. Свои ручонки сцепил на груди, по-
стоянно шевеля высохшими пальчиками, как паучок на сво-
ей паутине в ожидании мухи залётной вкусненькой. Зорька
от увиденного скривилась в отвращении, но тут же получила
от большухи под ребро тычок:
– Ну-кась, сдрисни наверх. Нам ещё твоих подружек дол-
банутых оприходовать надобно. Некогда тут с тобой рассу-
соливать.
Дальше началась процедура мерзкая, о которой Зорьке да-
же вспоминать не хочется. Брат с сестрицей разложив её на
пологе, ноги раздвинули, чуть не выломав, да начали меж
них ковыряться своими ручищами. Тьфу! Матёрая её пару
раз больно по ляхе шлёпнула, рыча, чтоб не зажималась, ви-
дите ли. Затем резкая боль острая. Но ярица выдержала, не
издав ни звука, ни скрежета. Она знала, что с ней будут де-
лать и к чему готовиться. Кто-то из этой парочки одобри-
тельно по животу похлопал, скорей всего это был колдун,
уж больно ласково. Матёрая бы приложилась по-другому.
Опосля чего оба выперлись из бани, оставив Зорьку в оди-
ночестве.
Только тут она с облегчением вздохнула да позволила себе
расслабиться. Всё, что колдун с большухой с ней делали бы-
ло элементарной проверкой на наличие девственности. Ну,
нисколько проверкой, сколько её лишением специальной ко-
лотушкой деревянной сильно похожей на уд мужской длин-
ной с ладонь взрослую. Таким образом, колдун «выменивал
 
 
 
красу девичью» у банника на её плодовитость будущую.
Девственность у речников как таковая особо не береглась,
но приветствовалась. Коли б Зорька была не девственной,
матёрая с колдуном и слова бы не высказали. Данава нашёл
бы там, что подрезать да кровь пустить, а Дануха врезала
бы маме за недосмотр. Хотя, зная эту бабу мерзопакостную,
скорей всего оторвалась бы она на ней от всей души своей
гадкой, на полную.
На сторону, как правило, продавали девственниц, если,
конечно, не шёл разговор о какой-то девке конкретной, что
приглянулась до «невтерпёж». Там уж извини, какая есть.
Хотя и в этом случае арийские покупщики, например, могли
потребовать цену скостить. Очень уж их волновала чистота
крови собственной да непорочность при зачатии.
Кроме того, они товарку осматривали да проверяли по
полной. Не то что свои доморощенные. Груди мяли, ягодицы
тискали, руки, ноги щупали. В рот заглядывали, придирчиво
зубы пересчитывая. Трепали за волосы, проверяя на проч-
ность. Покупатель порой ковырял в каждой дырке, даже там
опосля которой палец приходилось мыть. Зачем? Зорьке по-
нятно не было. Что они там искали? В общем, эта «обяза-
ловка» для невест была противна до омерзения и длилась,
как им казалось, вечность целую.
Зорька от процедуры прощупывания да проверки отвер-
стий была свободная. Данухе это было не нужно, «в *** ко-
выряться», как она выражалась, а Данаву интересовали боль-
 
 
 
ше мужики и Зорькины прелести его не впечатляли, как не
заманивай.
Вообще в отличие от покупщиков арийских, речные кол-
дуны особо над невестами не изгалялись. Они же все как
один, мужиками были лишь снаружи, а по сути своей бабы
бабами. Зорька никогда не понимала, как они вместо баб с
мужиками живут? Или у них там всё как-то по-другому было
устроено? Это для неё была загадка неразгаданная, отгадку
которой, она даже знать не хотела.
Для самой Зорьки с этого момента начинался кошмар в
сорок дней невестования. Вернее, сорок дней считались в
чистом виде, без этого дня – начала да дня выхода из этого
жестокого поста морального воздержания. Для неё эти шесть
седмиц были не просто испытанием, а сущим наказанием. На
глазах у бабы любой ей вообще запрещалось издавать зву-
ки какие-либо, не то что разговаривать. Ей глаз нельзя бы-
ло поднять, когда с ней кто-нибудь из баб разговаривал, да-
же с мамой собственной! Все шесть седмиц она имела право
только слушать да подчиняться безропотно, выполняя всё,
что этим бабам проклятущим взбредёт в голову.
На время она становилась самой бесправной единицей ба-
бьего общества. Но Зорька знала, что экзамен этот сдать на-
добно. Никуда от него не денешься. И за любую оплошность
будут бить и в первую очередь её мама собственная. Конеч-
но, до смерти не забьёт, лишь для поучения, ломки, так ска-
зать, нахрапистости с гонором, а вот другие бабы, особенно
 
 
 
из круга Данухиного и до смерти забить могут, коль норов
на показ выставишь да не обломаешься, когда нагибать бу-
дут ниже нижнего.
Переламывали девок по-взрослому. Всё. Детство у них
кончилось. Хотя в родном бабняке всё же делалось снисхож-
дение не то что чужачкам купленным. Невесты пришлые на-
матывали сопли со слезами на кулак не сорок дней как они,
а с Волчьих Свадеб и аж до самой Купалы – макушке года
летнего. Кое-кто не выдерживал, руки на себя накладывал,
хотя это было большой редкостью.
Большуха, как правило, брала всех чужих под своё покро-
вительство, не допуская особого беспредела со стороны баб
бесчинствующих, у коих руки чесались на бесправных дев-
ках злость сорвать собственную. Справедливости ради Зорь-
ка всё ж про себя отметила, что в их бабняке бабы относи-
лись к чужачкам с пониманием, как к бедолагам, даже где-
то жалея, но и не давали от рук отбиться полностью. Коли
невеста хоть своя, хоть со стороны вела себя подобающе, то
её особо не задирали, не трогали. Кто и мог «пригнуть», так
это сама большуха иль на худой конец Сладкая. И Зорьку
всем бабняком тоже начали готовить к Купале уже всерьёз
да чуть ли каждодневно своими придирками.
Тех трёх арийцев, что приехали торговаться зиму про-
шлую, новоиспечённая невеста на следующий же день увиде-
ла. В первый раз встретила, когда с Милёшкой тащили ушат
воды с реки. Зорька заметила, как все трое её глазами ели
 
 
 
оценивая. Второй, в тот же день ближе к вечеру, когда с по-
ленницы у бани дрова набирала. Они втроём совсем близ-
ко тогда подошли, к самому заборчику да самым наглым об-
разом пялились. Даже вдоль заборчика прошлись, раздевая
ярицу глазами со всех сторон.
У Зорьки тогда ещё возникли какие-то двойственные
ощущения. Во-первых, было неприятно такое дотошное
внимание, а во-вторых, приятно было ощущать повышенную
заинтересованность чужих мужиков на своей персоне осо-
бенной.
И какое из этих ощущений преобладало у ярицы, тоже бы-
ло непонятно. В общем, мура какая-то. С одной стороны, её
радовало, что атаман оставил при родном бабняке, как бы
все свои, все знакомые, с другой, вдруг забрезжил лучик ма-
ленький надежды на лучшую долю бабью с возможностью
вырваться из этого бабняка постылого в городскую сказку со
всеми её прелестями.
Мешанина в башке была полная. Чего-то хотелось, а непо-
нятно чего именно…

13. Старики, что дети малые. Только дети ПОКА не ра-

зумные, а старики УЖЕ из ума выжили.

Через день перехода неспешного почитай уж к концу вто-

рого к вечеру, Дануха вышла к баймаку рода соседнего в ко-
ем Хавка, её знакомая, две луны как из большух была раз-
 
 
 
жалована да в каком-то лесу еби-бабой посажена.
Ребятня вековуху с восторгом встретила, особливо восхи-
тила их накидка серая да хвост на палке в виде украшения, а
вот большуха новая, что вышла на ор малышни радостный,
к гостье отнеслась настороженно, а то и вовсе с неприязнью
нескрываемой. Всем видом Данухе показывая, мол, явилась,
не запылилась соседка непрошенная, припёрлась тут учить
уму разуму.
Но только лишь Дануха коротко да как-то запросто, почи-
тай по-будничному, да никаких чувств не выказывая, но, тем
не менее, с жуткими подробностями изложила свою историю
страшную последних дней существования, конечно, только
то, что той знать следовало, с большухи новой бабняка со-
седского, спесь как рукой сняло. Проняла бабу её история.
Стушевалась, залебезила, принялась в гости звать. Дану-
ха её благодарила за то, но отказалась от приглашения, со-
славшись, мол идти ей ещё, ой, как далече по дню светло-
му. А сюда заглянула лишь так, с кем знакома была попро-
щаться пред дорогой дальнею, но мимоходом испросила дать
ей пацана какого-нибудь, чтоб до Хавки сводил, коль жива
ещё, ведьма старая. Попросила вежливо, почтительно, ста-
раясь не обидеть главную, а даже наоборот, выражая честь да
уважение. Новая большуха тут же отрядила ей провожатого
да на том и расстались расцеловавшись, по обычаю.
Недолго плутая, добралась до лесной избушки еби-бабы
посаженной, отослав пацана лишь завидела в глуши «хоро-
 
 
 
мы» на пнях поставленные.
Хавка Дануху встретила, будто ждала, уж который день.
Стояла у самой избы, навалившись спиной на сосну могу-
чую. Маленькая, щупленькая, руки в боки воткнуты, с чуть
на бок головой заваленной, презрительно да с вечно ехидной
улыбочкой на иссушенной временем мордочке. Всем видом
своим как бы говоря гостю незваному: «вот не было печали
– принесла ж нелёгкая».
Дануха за ответным жестом не полезла за пазуху, а, как
всегда, бывало, при их встречах редкостных, самым хамским
образом хозяйку игнорировала. Спокойно, ничего не выра-
жая не видом ни действием, демонстративно мимо вековухи
прошлёпала, как мимо пустого места, в упор не видя мелочь
хозяйскую, да уселась на бревно с другой стороны избы слу-
жащее здесь чем-то вроде лавки, видимо.
Ни одна из вековух при столь «тёплой» встрече ни сло-
вом, ни полусловом не обмолвились. Хавка, правда, оберну-
лась, проследив за гостьей наглеющей, внимательно разгля-
дывая её странную одёжу сверху донизу. Дануха же разбро-
сав по сторонам ноги уставшие, да положив возле себя клю-
ку с мешком, пристально свой волчий хвост разглядывала.
Видно думала, а не потрепать ли его для озверения, но, ре-
шив, что пока не стоит делать этого тяжело вздохнула да пе-
ревела взгляд опечаленный, куда-то прямо пред собой в глу-
бину леса тёмного, сделав такой вид, что сидит уже так веч-
ность целую аж устала ждать не-пойми-кого. Птички пели,
 
 
 
ветерок шуршал кронами. Покой да благодать вокруг миро-
творная.
Немая сцена продолжалась время недолгое. Нарушила её
Хавка на правах хозяйки выселки. Она медленно ушла в из-
бушку, чем-то там брякнула. Вышла тут же с двумя деревян-
ным мисками. А проходя мимо бабы, без разрешения рас-
севшейся, принялась нудно ворчать себе под нос, но доста-
точно громко, чтоб гостья слышала:
– Э-хе-хе. Ну, чё за жизнь нынче прёт говённая? Никако-
го покою под старость лет хоть ты вы***. Ходют тута всяки
засранки-оборванки вонючие. Зверьё да комариков пугають,
векову еби-бабу объедають.
Со словами этими подошла она к пню широкому, чья по-
верхность была ровно стёсана и служила в хозяйстве вроде
стола обеденного. Пень стоял у того же бревна чуть по да-
лее от того места, где Дануха телеса пристроила. Чуть ли, не
бросив миски на стол вроде как в озлоблении, она обратно
пошаркала, продолжая своё ворчание:
–  Ладноть, мужик бы заглянул ни с того ни с сего. То-
го-то хоть отодрать от грязи да отмыть можно в луже какой.
А там глядишь на лежак затащить да всласть натешиться. А
с этих вон сраных попрошаек и взять-то нечего? О-хи-хи.
Одни убытки с объедками.
– Я тоже тебя рада видеть, червячина ты жопная, – отве-
чала гостья усталым говором, по-прежнему смотря куда-то в
сторону и ничего не выражая ни лицом, ни голосом, – тебя
 
 
 
объесть – только пользу принесть. Ведьму дохлую кормить
– лишь добро переводить. Ты ж в себе ни чё не задержива-
ешь. Титьки и те вона внутрь растут, ишь как-спину-то вы-
гнуло, а жопы у тебя отродясь не было, видно всё насквозь
летит, да ещё небось со свистом злобно пахнущим. А насчёт
мужичков залётных, эт ты зря мечтами тешишься. На тебя ж
мужика палкой не загнать, даже силой да в наказание. Мно-
го их к тебе наведывалось-то, к гнилушке, высушенной? А
без пригляда ты ж совсем плесенью покроешься. Тута где-
нибудь под деревцем и протухнешь. Вот я и думаю. Схожу,
навещу мохнатку злобную, *** кусачую, может быстрее по-
дохнет от завести, да яда собственного при виде меня моло-
дой да одарённой статью во всех местах.
Только тут Дануха повернула голову да узрела в доволь-
ной улыбке рожу беззубую, всю изрезанную морщинами –
бороздами времени, но вместе с тем сволочно-хитрую. Го-
стья тоже в долгу не осталась как полагается, улыбнулась в
ответ своим трезубым ртом на обозрение. Встала. Обнялись,
прижавшись щеками, будто две подружки закадычные, но
тут же расцепившись, скривили лица от наигранной против-
ности да вселенской брезгливости по поводу мерзкого при-
косновения.
– А я б тебя ещё век ни видывала, рвань полстожопую, –
ответила Хавка на речь приветственную, – ну, вот и поздо-
ровкались. А ты эт чё, Данух, таки телеса богатые, в таком
замухрыжном виде выгуливаешь? Никак и тебя из бабника
 
 
 
пнули под задницу?
При этих словах она слегка присела, разведя руки в сто-
роны да распахивая свой беззубый рот в широченной улыбке
злорадства торжествующего.
– А чё я тебе не приглянулась-то? – поинтересовалась Да-
нуха наигранно, ощупывая да разглядывая своё одеяние, –
ну, не знаю. Мужикам нравиться. Каждый встречный-по-
перечный приставал да норовил в кусты затащить, обещая
услады «по самое не хочу» да подарков золотом.
Хавка противно закаркала. Это она так смеялась, будто
ворона перепуганная. Указала рукой на бревно, куда они
совместно и устроились.
– Так эт они со страху, бабонька. В кусты тащили с глаз
долой. Прибить тебя там, да спрятать чё б ни пугала честной
народ.
Она и дальше пыталась развить тему убийства зверского,
но Дануха перебила её языкастость змеиную:
– А вот с бабняком угадала, как в воду глянула, ведьма
старая. Только не он меня под зад, а сам в эту дырку канул
со всеми причиндалами.
Хавка в спине выгнулась, изображая видом всем и осо-
бенно лицом полное недоумение. И начала Дануха свой рас-
сказ по новой. Почитай все, как и её сменщице, лишь теперь
с переборным матом от души да с «картинками». Хавка по-
мрачнела враз да ни с одним вопросом не влезла, пока баба
рассказывала. И опосля того, как закончила, какое-то время
 
 
 
сидела молча, переваривала. Затем тяжело вздохнув, прого-
ворила встревоженно:
– Данавка-то твой ко мне заглядывал. Поди, как пару сед-
миц уж тому назад. К моему полудурку Ладу захаживал, –
и она указала пальцем большим скрюченным, куда-то себе
за спину, – со мной посидел. Потрещали, посорочились. В
аккурат про эту нежить чёрную был у него интерес нешуточ-
ный да потому же интересу куда-то дальше убёг. Но уж дол-
жен вот-вот вертаться взад по времени.
Она замолчала, задумчиво смотря куда-то в сторону, туда
же куда Дануха уставилась, что-то там выискивая. Обе веко-
вухи сидели в одинаковых позах скрюченных. Обе смотрели
в одно и то же место непонятное, да обе не смотрели нику-
да, а скорей внутрь себя. Тут Хавка встрепенулась, будто что
вспомнила, да толкнув локтем гостью радостно выдала:
– Так эт, слышь, Данух? Поначалу-то он сюда притопает.
Так тут и встретитесь. Идти тебе всё равно некуды. Со мной
покуда поживёшь. Чай хоромы просторные.
– Меня в еби-бабы не саживали, – тут Дануха улыбнулась,
на Хавку поглядывая, – да и некогда мне у тебя рассиживать.
Хотя раз брательник мой, говоришь, сюда заявится, то, по-
жалуй, дождусь, коль накормишь да не выгонишь.
– Ой, да, чё эт я, – всплеснула Хавка руками тонкими, с
бревна вскакивая, – давай за стол.
Дануха поднялась да к пню пересела. Неспешно, с досто-
инством, держа себя в рукавицах ежовых, несмотря на голод
 
 
 
зверский, приступила к трапезе. Хавка металась от стола в
избу, из избы в баню пристроенную, из бани куда-то за избу,
не-понять-куда. Натаскала на пень похоже все, что нашла да
на чёрный день прятала. Мельтешила, пока Дануха не пре-
секла её забег нескончаемый:
– Да хватит тебе мельтешить, аки муха над говном оголо-
давшая. Сядь, посиди со мной. Успеешь ты ещё набегаться.
– А чё ж ни побегать-то. Без тебя совсем заскучала тут,
а ты как припёрлась, вот тепереча бегаю, радуюсь, – но хо-
дить всё же перестала да рядом пристроилась, потирая руки
какой-то тряпицей оборванной, – слышь, Данух? Вот бегаю,
я бегаю, да думку думаю. Как эт ты опосля нежити, что тебе
вломила как следует, чё еле с реки выкарабкалась, ещё и с
волком дралась? Чё т у меня в башке ни складывается. А где
***, ни пойму. Прояснила бы.
–  Ну, чё ж ты за гнида вездепролазная. Вот до всякого
до*** как банный лист. Всё-то ей скажи да выложи, – она
сделала паузу, обдумывая, а затем тихо пробурчала себе под
нос тоном пацана нашкодившего, – Водяница меня залечила.
Понятно, небось? А вот о чём с ней речи держала, расслабься
да подотрись. Не твоего ума это дело, старая.
– Вот, – оживилась Хавка радостно, задирая к небу паль-
чик скрюченный, – тепереча другое дело. Складное. Тепе-
реча, вижу, чё ни ***, а лишь при***. От лучшей подруги
правду ныкаешь. Я тебя тут пою, кормлю. Баню вона зато-
пила. Прям все удовольствия.
 
 
 
 – Хавка, – назидательно погрозила ей пальцем гостья се-
рьёзная, – от***. Не дура ведь. Больно непогодам любопыт-
ная.
– Так тем и живу Дануха, – состроив детское лицо оби-
женное, да выпятив губу нижнюю, прогнусавила Хавка без-
зубая, – больше знаю, меньше сплю. Меньше сплю, больше
дел делаю. А без этого, я б давно сдохла от безделья тухлого.
Тут она резко стала серьёзной, продолжая уже, как бы го-
воря сама с собой:
– А то, что ты неспроста живой осталась, я ещё при твоём
сказе скумекала. Чай не дура последняя. Я хоть и сижу в ле-
су да не просто так зад просиживаю. Да, еби-баб они не тро-
гают. Колдунов наших – ни рыбу ни мясо, то ж по лесам ни
гоняют, не вылавливают, а остальных кого продать ни смо-
гут, никого ещё в живых не оставили. Ты вроде как первая,
получается. А я слыхала уж об восьми бабниках загублен-
ных. Значит, ваш девятый будет по реке. И ты единственная,
кому посчастливилось живёхонькой опосля них остаться, да
ещё и с Водяницей свидеться. Нет, эт ни счастье привали-
ло, да ни случай выгорел. Это значит, колёсико судьбы твоей
покатилось по тропке особенной. И чует моя ведьмина зад-
ница, ко мне ты припёрлась тоже ни за просто так. Помочь
я тебе чем-то должна, да пока ни разумею, чем… Давай-ка
подруга вредная, колись, орех ты двухстворчатый. Одна го-
лова хорошо, а двухголовые они всяко лучше думают. Я ж
знамо, как эти Девы мокрые, воду водой разводят да ту во-
 
 
 
ду мутью взбалтывают. О чём сказала? Подол проссышь да
два просеришь. С разбегу ни поймёшь, да вприпрыжку ни
проглотишь.
Хозяйка замолчала, давая время гостье обдумать предло-
жение.
– Да, уж, – начала Дануха в глубокой задумчивости, – Де-
ва узлов навязала до вязаной вязанки. Вязать эту вязь не пе-
ревязать, да ещё до останется. А помощь, пожалуй, не поме-
шает мне.
И Дануха решилась рассказать всё, не утаивая. Стала рас-
сказывать ещё и потому, что слова Девы всплыли в памяти,
словно кто их из головы их вытолкал. Мол, не отталкивай
никого кто «к тебе придёт». Хоть не Хавка к ней пришла, а
она к ведьме наведалась, но Дануха разницы в том не видела.
Да к тому же держать язык за зубами Дева запрета не накла-
дывала. А так глядишь сторонним взглядом и подскажет что.
На этот раз Хавка слушала по-другому. Постоянно дёр-
гая вопросами чуть ли не через слово каждое. Как смотрела?
Как лыбилась? Чё руками делала? При этом всякий раз, по-
лучая ответ от Данухи, издавала «Ага» загадочное да кива-
ла, словно вот теперь ей понятно всё. Но то, что один закон
Дануха «родила», всё же умолчала. Почему? Сама не веда-
ет. Она пока вообще не могла понять, что ей делать далее.
Что значит «сёстрами обзаводиться»? Как это будет выгля-
деть? Только теперь Хавке всё это рассказывая, баба, по су-
ти, впервые об этом задумалась. А тут ведьма старая возьми
 
 
 
да ошарашь, будто мыслей её наслушалась:
– Молодняк тебе вокруг собирать надобно супротив этих
мразей-нелюдей, – вдруг выдала вековуха мелкая, – наших
«колдунков» немощных по рукам вязать. Пускай тоже в по-
мощь идут. Чё им теперь по лесам отсиживаться.
Хавка и так по жизни вся сгорбленная, а тут ещё больше
скрючилась, став комком ни пойми-чего. Голову понурила
повыше колен, да вперёд-назад качается, будто в дрёме-по-
лусне находится. Голос тихий стал да на распев ровным сде-
лался.
–  Ладноть,  – неожиданно резко закончила Хавка, вска-
кивая, – обождать надобно. Додумать думку каверзную. Да-
вай-ка сымай свою шкуру с рубахами, а сама в баньку сту-
пай отмокать пока. Я попозже примочку сделаю секретную.
Рубах на твоё пузо безразмерное у меня нет, естественно.
Придётся эти латать как-нибудь. Давай, давай, отрывай свою
жопу от бревна насиженного, ишь пригрела-насидела, того и
гляди зацветёт коряга дохлая да листья выпустит в разные
стороны.
Дануха с радостью приняла приглашение да долго угова-
ривать себя не заставила. Скинула все одёжки на бревно, где
сиживала. Они тут же на пару рассмотрели грудь когтями
распоротую, где борозды набухли, налились багрянцем вос-
палительным да заметно стали болезненней, на что Хавка,
потыкав пальчиком скрюченным, в больную титьку Данухи-
ну, сморщилась как от противности, покачала головой да по-
 
 
 
шла в избу, видно примочку колдовать секретную.
Дануха тем временем пошлёпала в баню пристроенную.
Распласталась на пологе, растеклась телесами да мыслями по
дереву горячему и не приметила, как с усталости, недосыпа
да сытного ужина, задремала, а там и вовсе уснула глубоким
сном…
И видит Дануха сон, будто на дворе седмица Дедова. [80]
Странный сон. Небывалый до этого. Но не в том смысле, что
снилось, а как это делалось. Будто всё на наяву, как в дей-
ствительности. Вместе с тем Дануха знала, что это сон по-
настоящему. С ней такого раньше никогда не было. Она вро-
де как в реальном сознании, а вот всё вокруг иначе как во
сне и не привидится.
Баба в куте своём была да накрывала стол для предков
разносолами. Что будто вот-вот заявятся Деды Данухины:
мама, её мама с мамой маминой. Должна ещё большуха за-
глянуть прежняя с той, что пирог рыбный пекла [81] на баб-
няк становясь большухою. Бабы из бабняка старого, где сама
в молодухах числилась, да кого уж нет в живых давно. Все к
Дедам уплыли по реке в дали неведомые. Откуда знала, кто
в гости заявится? Это вы у себя во сне спросите как-нибудь.
Откуда о таких вещах знаете. Просто знаешь и всё. Что тут
сложного.
Реалистичность картинке виденной, придавала Воровай-
ка – «подруга закадычная». Эта дрянь скакала по столу на
земле устроенном да чуть не в каждое блюдо свой клюв со-
 
 
 
вала, хозяйку не спрашивая. Тут она в грибочки солёные,
хвост свой длинный сунула, да лапами как собака зарывать
принялась, будто туда нагадила. Не выдержала такого непо-
требства Дануха обиженная да веником её со стола смела, да
так смачно сороке попало по заднице, что аж перья из бед-
ной по вылетели. Та в поленницу «припечаталась», соскочи-
ла, ощетинилась да как заорёт на хозяйку человеческим го-
лосом:
– Я вот всё твоей маме наябедничаю, как ты тут со мною
обходишься!
На что Дануха ни дивясь, ни капельки её говору, недолго
думая, отправила и веник следом за птицей горланящей, то-
же заорав на неё нахраписто:
– Это я твоей маме нажалуюсь, засеря ты, дрянь пернатая.
Скажу в какую гадкую птицу ты выросла.
Тут сорока пропала будто не было, а на вместе её объяви-
лась Сладкая. Худая словно жердь. Лицо чёрное. Не то гряз-
ное, не то закопчённое. Дануха и этому не удивилась виде-
нию. Не напугал её вид подруги, наперёд зная, что это Слад-
кая и что она за столом будет плакальщица. [82]
Сладкая Дануху как увидела, так и давай рыдать с причи-
таньями да слезами заливаться по погрому последнему. Всех
помянула да каждого. Начиная с поскрёбышей с посикуха-
ми, что в кутах сожжёнными были заживо, пацанов ватаж-
ных да мужиков артельных вспомнила. Кончила всеми баба-
ми рода кровного, кого сама Дануха помнила. А все бабы,
 
 
 
что из Дедов уж за столом сидят да все как одна на Дануху
глядят глазами немигающими. Тут мама молодая да краси-
вая тихонько говорит, как дитя баюкает:
– Данушенька-девченюшенька. Ты к Сладкой-то прислу-
шайся. Она от нас всех тебе в помощь назначена. Она ведь
нам родная как-никак через колено третье кровное. Вот баба
Кубушка ваша общая, – и она показала на бабу незнакомую
одинаковых габаритов, что она, что Сладкая.
–  Будь здрава Кубушка,  – поздоровалась с ней Дануха,
кланяясь.
– Да как же мне здравствовать, коль я своё отжила дав-
но? – весело спросила баба Дедова.
Данухе вдруг стыдно стало за свой ляп несознательный.
Она лихорадочно заметалась мыслями, вспоминая, как мож-
но ещё поздороваться в этом случае, но Кубушка, родня ко-
лена третьего прервала её мытарства бесполезные.
– Да ты не тужься баба. Лучше на двор выгляни.
Дануха руки о подол утёрла будто мокрые, а на Дедовой
седмице воды касаться-то грех хуже не куда. Вспомнила об
этом да опять стушевалась, словно молодуха перед бабами
зрелыми.
Стремглав из кута выскочив, поднялась из землянки вы-
рытой, да так и встала столбом от увиденного. Вокруг было
лето вместо ранней зимы. Да повсюду куда глаз дотягивал,
Деды стояли: мужики, бабы, дети малые, колдуны белые с
посохами.
 
 
 
 Вся площадь, огороды за кутами, весь склон Красной Гор-
ки и весь берег реки был сплошь забит Дедами. И на том бе-
регу реки количество несметное. Дануха и представить себе
не могла такого множества. Все молча стояли столбами вко-
панными, смотря Данухе прямо в душу, что колыхалась тре-
петом. У неё аж мурашки по спине забегали. Глаза слезами
заполнились, и она низко поклонилась им всем на все четы-
ре стороны.
А тут пока кланялась, услыхала в тишине полнейшей, вро-
де как, кто в реке плещется, но удивиться тому, что кто-то в
эти дни воды касается, не успела, так как глянув на реку она
сама столбом сделалась.
По реке скакали кони аки посуху. Прямо по спокойной
водной глади словно пополю, только не пыля копытами, а
брызгая. Да кони сами не простые, а водные. А вместо голов
у них были тела по пояс девичьи. А у дев тех и руки были
мускулистые да в них они держали луки натянутые. Подска-
кали эти кони-девы к берегу и тоже встали как влитые. Так
же Данухе в душу заглядывая.
– Вы что, тоже мои Деды будете? – настороженно их Да-
нуха спрашивала.
– Конечно, – отвечала ей та, что стояла ближняя, – откуда
же нам взяться, коль не от тебя, родимая?
Дануха вновь за озиралась, и её повело в сторону. Голова
закружилась, в глазах муть белёсая. И тут вдруг всё пропало,
как не было. А она будто уже в бане собственной. Развали-
 
 
 
лась на широком пологе, отдыхает в разопрелом состоянии.
А по бане туда-сюда переваливаясь словно кадка-долблёнка
под соления, вышагивает голая Сладкая в своих прежних те-
лесах немереных.
Дануха расцвела в улыбке по-доброму, глядя на подругу
жопастую, а тут откуда не возьмись Воровайка – дрянь пер-
натая, вскочила на грудь раненую, и давай её когтями скре-
сти да клювом поклёвывать. Баба обложила её матом закру-
ченным, но согнать не смогла с тела истерзанного. Орёт, ру-
гается, даже плюнула в неё пару раз, а вот руки прогнать не
поднимаются. Вроде машет ими, но где-то под лавкой, пони-
зу. Хотела было попросить Сладкую о помощи, голову-то к
ней обернула, да чуть не окочурилась.
У самого входа стояла кукла огромная как на Сороки из
глины лепленная. Только кукла эта в виде Сладкой сделана.
То есть по её телесам копия. Вот только вид у неё был пугаю-
щий. Ноги плотно вместе сомкнуты. Сладкая бы ни в жизнь
их так не свела. Они у неё отродясь наружу вывернуты. И
ступней у этих ног не было. Вся она висела в воздухе. Руки
спрятаны на животе под груди огромные. И волос на голове
толи не было, толи так туго были в косы утянуты. Но лицом
один в один Сладкая, только не живое, а каменное.
– Ну, – прогрохотало это страшное создание, – теперь по-
няла, как сестрить станешь дев-воительниц?
И тут Дануха словно прозрела в понимании. И опять, как
и в тот раз, когда волка разделывала, как-то по-особому ды-
 
 
 
хание расправилось.
– Ку-Матёрая, [83] – расплываясь в улыбке озарения, про-
шептала Дануха восхищённая.
– Верно Данушка, – похвалила Сладкая, не то с глины ме-
шана, не то с камня резана, но тут же принимая свои фор-
мы обычные да в раскорячку ноги разбрасывая, подошла к
Данухе распаренной, – наступают «времена лютые». Чай не
рожать придётся человечков маленьких, а на охоту в похо-
ды ходить на человечину. Как поход объявишь своим сёст-
рам будущим, так и меня в кукле вылепишь, а как поход
окончишь, так обратно выпустишь. Да будь осторожна, по-
друженька. Я ж не простая родовая, а матёрая. Питаться бу-
ду только самым вкусным да дорогим – жизнями. А ты мои
запросы на «пожрать» сама ведаешь. Коль жизнями врагов
не прокормишь, за вас возьмусь с голода, но и никому с мо-
ей помощью не одолеть вас будет во веки вечные. И сёстрам
защиту дам, да и точность убоя прибавлю в разы.
Лицо её скривилось в злобе яростной, и она со всего маха
по щеке врезала, от чего баба в раз из сна вылетела. Перед
ней колыхалось тельце щуплое с занесённой рукой для уда-
ра следующего. Дануха с перепуга, а больше с непонимания,
ногами забрыкалась, руками замахала да дико взревела: «А-
а-а!». От чего Хавку как волной отбросило.
– Тьфу ты срань. Замолкни жопастая, – завизжала Хавка
перепуганная, стараясь визгом перебить её ор обезумевшей.
Вскочила Дануха, по сторонам озирается бешено, понять
 
 
 
ничего не может. Где она да что тут с ней делают? Да почему
так темно и жарко вокруг?
– Заткнись, – заверещала хозяйка, принимающая позу во-
инственную, она ещё больше сгорбилась, ощетинилась, буд-
то вот-вот запрыгнет на бабу жирную. Руки крыльями пу-
стила в стороны, того и гляди в волосёнки вцепится, – сядь,
отродье, говорю тебе. Воды хлебни. Отдышись, бешеная.
Только тут Дануха пришла в себя, и сразу вернулось пони-
мание происходящего. Сердце колотилось как сумасшедшее.
По лицу пот полил струями. Она утёрлась да грузно брякну-
ла свой зад на полог устроенный, продолжая тяжело дышать
словно опосля бега долгого.
– Вот так-то лучше, – проговорила Хавка, сама успокаи-
ваясь, но подходить к взбесившейся гостье не спешила из
опасения, – чё пугаешь, ***, чуть ни обделалась тут под ста-
рость-то лет.
– А чё случилось-то? – недоумённо её Дануха спрашивала.
– Это ты меня спрашиваешь? Да я тебя дуру вообще ***
б тут. Уж две лучины бужу да не могу растрясти в сознание.
И по мордасам хлестала, и водой обливала, думала, уж по-
дохла ты сдуру ни с того ни с сего да на радость мне. А как
плеваться начала, так я чуть ляжки ни обмочила от ужаса.
Первый раз вижу, чтоб человек во сне плевался по-настоя-
щему. Ну, всё думаю, нежить тебя прибрала, как пить дать
вселилась зараза какая-то.
Дануха глаза прикрыла в усталости да как-то само собой
 
 
 
перешла в изменённое зрение. Не то, чтобы колдовать чего.
Просто, чтоб успокоиться. Но тут же почуяла нежить в уг-
лу да вместо того, чтоб успокоиться, встрепенулась насторо-
женно. Но глаз не открыла, а лишь принюхалась. Это оказа-
лась ни нежить лютая, а две полужити перепуганные, притом
какие-то мелкие.
В одной она учуяла банника местного, а в другой Девку
Банную, ту, что Хыней [84] в народе кликают. Только тут
Дануха расслабилась. Глаза открыла да посмотрела хитрым
прищуром на Хавку замершую, не понятно, чего ожидаю-
щую.
– Хавка, – спросила она вековуху, ухмыляясь презритель-
но, – ты ж вроде как помирать собиралась давеча?
– Ну, – опешила та от вопроса нежданного.
– Так зачем тогда Хыню завяла, пердушка старая?
–  Де?  – прикинулась Хавка дурочкой, округляя глазки
невинные.
– Да вон в углу сидит перепуганная. Чё тут такого было
страшного, что она бедная коли б смогла, то полный угол со
страха навалила бы.
– И чё? – тут же взбрыкнула ведьма сушёная, переходя в
лучшую оборону – нападение, – может я красивой помереть
хочу. Тебе-то чё, завидно сделалось?
– Ох, ё, – нараспев Дануха подытожила их разговор корот-
кий ни пойми о чём, утирая пот с лица льющийся, – да, бабы
они и в еби-бабах, бабы. Ничего не меняется.
 
 
 
 С этими словами гостья встала покряхтывая, да не давав
хозяйке опомниться, прошагала мимо Хавки пристыженной
на выход из бани на свежий воздух проветриться.
Выскочила на поляну весёлая, да так и замерла на выхо-
де. В лесу стемнело к тому времени и у бревна-сидушки уж
костёр разгорается. А у костра на бревне два мужика сидят,
пялятся.
Она как баба порядочная сначала опешила от неожидан-
ности. Но в свою очередь, как баба опытная тут же пригляде-
лась повнимательней. Скривилась, состроив на лице криво-
лыбочку. Это были не мужики, оказывается. Это были «му-
жицкое недоразумение», «колдунки», как их Хавка кликала.
Лад, да Данава мордами собственными. Оба тощие как две
жерди от забора огородного. Сидят, как два гуся шеи вытя-
нули да на Дануху голую глядят парализовано. В наглой ба-
бе кровь взыграла на незлобное издевательство. Не снимая
с лица ухмылки ехидненькой, раскорячила ноги в стороны,
сунула руку под пузо отвисшее, да зазывно почесала волоса-
тый пучок.
Лад, что был самый старший из всех, даже старше Хавки,
наверное, с длинными седыми космами да бородой до пупа
выращенной, не вынес такого непотребства наглого, да от-
вернувшись, смачно сплюнул в сторону. Данава же заёрзал
на бревне, будто кто снизу поджаривал да блеющим голос-
ком запинающимся, принялся поучать свою сестру старшую:
– Ну… ты эт… вот чё. Кончай… баба. Мерзость тут вся-
 
 
 
кую …
– Ох, ё, – пропела Дануха любимое, хлопая себя по ляж-
кам ладошками да обрывая его речь пламенную,  – никак
мужская половинка, взъерошилась? Зашевелился отросток
коим под дерево мочишься?
– Кончай Дануха придуривать. Не хорошо это. Меру знай.
– А я чё? – всё так же нагло да вызывающе баба продол-
жила разглагольствовать, подходя к колдунам без стыда да
совести, – вышла я тут с бани. Вас, не ждавши, а вы припёр-
лись тут. Да ты к тому ж на моей одёжке расселся, мне и
прикрыть нечем свои телеса роскошные.
С этими словами баба подошла да с силой дёрнула шкуру
волчью, на кой действительно Данава пристроился. От рез-
кого рывка он чуть в костёр с бревна не угодил да коли б не
Лад, его полёт перехвативший, то точно бы ему жариться.
– Ну, хватит, баба, – зашипел в его защиту Лад, продолжая
воротить глаза, да на голую стараясь не пялиться.
Но Дануха и не думала представление заканчивать. Хотя
телеса свои прикрыла шкурой найденной, а вот рубах своих
с подолами нигде не находила, как не рыскала вокруг бревна
седалищного.
– А куда рубахи мои дели, недоделанные? – рявкнула она
так, что оба вздрогнули.
– Да не пугай ты их малахольных, – встряла тут в разборки
со спины еби-баба сушёная, выходящая, наконец, из бани, но
в отличие от Данухи одетая, – я твои рубахи в бане отмокать
 
 
 
бросила. За раз такое точно не отстирывается.
– А мне чё? – гостья вскинулась в недоумении, оборачива-
ясь к «колдункам» притихшим, увесистым задом своим вы-
пяченным, – глаза мозолить кому ни попадя да пытаться со-
блазнить вот этих недоделанных? Иль ты решила между де-
лом своих комариков мной накормить досыта?
– И то дело, – подхватила Хавка игру весёлую, баба не ме-
нее наглая да похлеще Данухи бессовестная, направляясь в
избу свою на пнях поставленную да продолжая кричать от-
туда своим тонким голосом, – глядишь, обожрутся да пере-
дохнут писклявые. Так мне хоть какое никакое облегчение.
Глядишь и кровушку мою некому будет пить последнюю.
Еби-баба вынырнула из избы с большим одеялом из меха
заячьего да бросая его гостье язвительно буркнула:
– На-кась, прикрой срамоту-то, распутная.
– Ох, ё, – только и пропела Дануха распаренная, завора-
чиваясь в меха поданные.
Затем подошла к колдунам уж опять зады на бревно при-
строившие, да командным тоном рявкнула:
– Ну-кась, двигай, – и устелив шкуру волка на место преж-
нее, откуда не так давно сдёрнула, плюхнулась к костру да
притихла на времечко.
Наконец наступило перемирие.
–  Здорово подружки худосочные,  – обращаясь к колду-
нам, начала своё приветствие хозяйка местной поляны да
двух строений неказистых вокруг неё, стоявшая в гордом
 
 
 
одиночестве с другой стороны костра разведённого,  – чё
припёрлись на ночь глядя? Сразу говорю, жрать нечего. Го-
стья всё сметала подчистую. Разорила вековуху начисто.
Тут Данава встрепенулся, поднимая голову.
– Так мы ж не с пустыми руками, хозяюшка. Вон и мясо
принесли, – и он указал куда-то в сторону.
Хавка сделала несколько шагов в указанном направлении
да горестно вздохнула, руками всплёскивая:
– Так и знала, дармоеды-бездельники. Им даже лень себе
пожрать приготовить, лодыри. Нашли где-то дохлого кузне-
чика да притащили вековушке, чё уж при смерти. Бабонька
приготовь да покорми деток маленьких, – подражая посику-
хам несмышлёным юродничила вековуха скрипучая.
Настроение у всей четвёрки на подъёме было. Хорошее.
Круг был узкий, так сказать, все свои, чужих не было. У
баб настрой появился ни понять откуда по изгаляться вдо-
воль над горе-колдунками да с языков пену сдуть. Видно,
соскучились по общению. Представителям культа местного
тоже ничто человеческое чуждым не было. Они перегляну-
лись, выправились. Растянули морды в улыбках да огрызать-
ся приготовились…
Но тут нежданно-негаданно всё их веселье рухнуло. Из-
за спины сидящих послышался волчий рык сдавленный. На-
род резко оглянулся, а Дануху как под зад кто коленом пнул.
Она вскочила словно ошпаренная, сбросив с себя одеяло на-
кинутое, да заметалась по бревну в поисках клюки да хвоста
 
 
 
волчьего. Её оружие лежало там же, где и было оставлено.
Баба ухватила палку невзрачную да со злорадным удовле-
творением прижала волчий хвост к древку гладкому. Тут же
тело налилось силою да злостью на всё окружение. Она даже
стала в темноте лучше видеть, но рассматривать особо и не
требовалось. Две пары глаз светились огоньками красными,
и не увидеть их было разве что только сослепу.
До волка первого, а это были они родимые, было шагов
три по десять, не более, но самих серых туш видно не было.
Дануха глаза прикрыла, принюхалась. Впереди стояла вол-
чица матёрая. Кабель был моложе да стоял поодаль в девяти
шагах. Открыла Дануха глаза свои обозлённые, уставившись
на суку хищную.
Понимая, что из этой парочки она главная. Перехвати-
ла клюку двумя руками, переступила бревно шагом медлен-
ным, да ещё пару шагов сделала в направлении гостей непро-
шенных.
– Ты чё припёрлась, сучка серая? – зарычала Дануха на
соперницу, – я чё звала тебя чё ли, мразь вонючая?
Волки в раз заткнулись, перестав рычать, и сложилось та-
кое впечатление, что они к траве как бы припали на лапы
передние. А вот Дануха рычать не перестала, а только разо-
шлась пуще прежнего:
– Я волчатиной обожралась, давеча. Как оголодаю, клик-
ну. А ну, пошли отсель, псы шелудивые!
Выкрикнув фразу последнюю, она вскинула резко клюку
 
 
 
старую. Тут же пара глаз звериных будто выключилась. Сле-
дом и вторая погасла, как и не было. Дануха в темноте их не
видела, но отчётливо чуяла, как парочка неспешной рысью в
лес удаляется. Опустила Дануха клюку медленно, выпуская
хвост из рук болтаться на привязи да неспешно к бревну во-
ротилась, накидывая на плечи одеяло пушистое.
Отчего-то руки у неё вдруг окоченели, и она протянула
их к огню, растирая пальцы замёрзшие. Только тут осмотре-
лась, да так и уставилась на троицу в недоумении. Те стояли
с другой стороны костра, и все как один, глаза выкатив.
–  Чё?  – убирая руки от огня да запахиваясь, Дануха их
недовольно спрашивала.
Ни один из троицы не шелохнулся, да и в лице не изме-
нился. Как стояли пришибленными, так и остались стоять
чурбанами окаменевшими.
– Расслабьтесь, – продолжала баба вяло да при этом вид
делая, что ничего не произошло сверхъестественного, – я че-
ловечину не ем, тем более такую старую, даже укусить вас не
могу по малости зубов, а очень хочется.
Первой отошла Хавка от ступора.
–  Ну, баба ты дала, так выдала,  – выдавила из себя она
шёпотом перепуганным, будто сдулась опосля чрезмерного
надувания, – коли б не слышала твоего рассказа давеча, то
уж, верно, в баню бежала мыть подолы с задницей.
Постепенно обмякли и колдуны перепуганные, но возвра-
щаться на свои места прежние не спешили, а топтались на
 
 
 
месте, прячась за костром как за спасением. Дануха глянула
на них жалостливо да пояснила «колдункам» зашуганным:
– Большухой я у них тепереча. Или что-то вроде этого.
– С каких это пор, сестра, – недоверчиво да не смело так
пробубнил Данава лысый, пугливо по сторонам оглядываясь.
– Да с тех пор, как драку за волчий круг взяла, почитай
последним зубом выдрала да волчатиной питаться начала по
слову данному.
Хавка тем временем подтащила к костру то, что «колдун-
ки» принесли в качестве мяса к ужину. То была косуля мо-
лоденькая. Похоже волки как раз на её запах крови и пожа-
ловали. Прямо по следу пришли, никуда не сворачивая. Па-
рочка колдунов тут же ожили, найдя себе дело отвлечённое,
да принялась с энтузиазмом резать да обдирать косулю мо-
лоденькую. Хавка же куда-то скрылась в сторону, но тут же
из темноты вынырнула, волоча по траве котёл глиняный.
Работая над мясом, «колдунки» очухались, осмелели, но-
жами орудуя. Даже вечно молчаливый Лад как бы невзначай
интерес проявил:
– Это они тебе начертали на груди ритуальные борозды?
– Вот эта сволочь, – подтвердила большуха волчья, хлопая
по шкуре серой, на которой сиживала.
– Ах, ты ж мать мою, – встрепенулась вдруг хозяйка по-
селения, бросая котёл обустраивать, да кидаясь в темноту в
сторону своего жилища убогого.
– А в каких лесах ты с ним встретилась? – продолжал бес-
 
 
 
печно Лад допытывать, стараясь делать вид, что вообще-то
это его интересует в последнюю очередь.
– Да в каких лесах?! У нас на Красной Горке за огородами.
Оба бросили косулю, выпрямились, встав столбами вко-
панными. Тут и Хавка вернулась с деревянной посудиной,
бултыхая в ней тонкой шкуркой непонятного зверя серого.
– На-кась, промокни примочку, – велела Хавка, подавая
миску бабе раненой, – пощиплет маленько, ну ни чё, потер-
пишь, чай ни целка сопливая.
Дануха расправила шкурку мокрую на груди расцарапан-
ной, да тут же скривилась, последние зубы стискивая. При-
мочка обожгла раны неистово нестерпимым огнём, будто ки-
пяток вылили. Баба сжалась вся, замерла, зажмурилась, тут
же улетев в изменённое состояние. Отчего боль притупилась
сначала, а там и отступила, становясь терпимою. Она откры-
ла глаза чрез пелену слезы, осматриваясь. Только тут сооб-
разила, что её кто-то о чём-то спрашивает, вот только не по-
нятно кто и тем более о чём.
–  Слышь?  – недовольно Данава куксился, на которого
сестра не реагировала, но тут осекла его Хавка руганью.
– Да *** ты от неё *** на всю голову. У бабы искры с глаз
летят, да дым с ушей валит аки от мокрого валежника. Она
вас ни видит, ни слышит, ***. А я б вас вообще ни видела,
да ни слыхала жизнь целую. Режьте мясо ***. Ночь уж на
дворе. До утра чё ль собираетесь разделывать?
Те оставили болезную в покое да вновь принялись за ра-
 
 
 
боту кровавую. Только опосля того, как котёл был заправлен
доверху, вся четвёрка расселась на брёвнышке и тут уж Да-
нава не вытерпел.
– Данух. Так с чего это волки посередь лета в баймак-то
захаживали?
– Как с чего? – устало переспросила она братца бестол-
кового, – так за свежей человечиной, молоденькой. Весь же
склон пацанвой переломанной усеян был, и ступить не куда.
Вся ватага во главе с Девяткой. Вот они крови нанюхались
да припёрлись на угощение.
– Ты брось Данух таки шутки шутить, – заканючил Дана-
ва, обидевшись, что его и вовсе уж в серьёз воспринимать
отказываются.
– А чё с тобой шутить? Теперь уж не до шуток Данавушка.
Нет больше баймака. Нет рода нашего. Да никого нет. Сиро-
ты мы с тобой братец. Как есть сироты.
Колдун скривился весь, а по его щекам исколотым, потек-
ли слёзы двумя дорожками. Он всё понял. Он догадлив был.
– Когда это случилось, Данух? – сочувственно вступил в
разговор Лад в один момент тоже сникшим став.
– Так почитай уже четыре дня как я по лесам шастаю.
– Как же так? – почти шёпотом задал Лад вопрос ритори-
ческий, скорее сам себе, чем кому-либо.
– Жопой об сосняк, – огрызнулась баба, отродясь сопли-
вость мужиков не переваривая,  – налетели, перебили всех
людей пола мужицкого. Девок повязали, куты разграбили, а
 
 
 
чё не забрали, то сожгли к едреней матери.
– Значит, скоро к нам пожалуют, – заключил седой кол-
дун, теребя бороду.
– Нет, – пропищал вдруг Данава, уже ревя на полную и
размазывая слёзы по щекам расписанным, но вместе с тем
и прекращая это безобразие, утираясь рукавом от плеча са-
мого, – им теперь долго ни до кого не будет дел. У них там
другие нашлись забавы, поинтереснее.
Данава утёр подолом рубахи лицо полностью, оголяя ноги
тощие. Попросил у хозяйки воды испить. Колдун прекрас-
но понимал, что три пары глаз на него уставившихся, ждали
объяснения утверждению, ибо дал понять, что знает что-то о
враге им неведомое. Но Данава выдачу своих знаний оттяги-
вал, видимо набивая цену своему самомнению. Он ожидал,
что на него с расспросами накинуться, глотая жадно всё, что
он будет рассказывать. Но вместо этого услышал лишь ёмкое
да злобное рычание Хавкино:
– Ухайдакаю, убогий! А ну выкладывай!
Колдун по-ребячьи надулся, обиделся, что недооценили
его собеседники, даже нижнюю губу поджал, но говорить всё
же принялся:
–  Был я у них в логове. Оттуда и путь держу. Ну, не в
самом, конечно, поблизости. Мы туда свою бабу пристроили
лекаркой.
–  Кто эт мы?  – тут же Хавка принялась давить на него
бестией агрессивно настроенной.
 
 
 
 – Не важно, – встрял в защиту Данавы Лад, делая при этом
харю недовольную да отмахиваясь от еби-бабы как от мухи
назойливой.
– Ладноть, – резво подытожила Хавка их объяснения с ви-
дом «ну, вы оба у меня ещё получите».
–  Гои [85] они. Даже и не просто гои, а изгои из гоев,
так сказать. Все как один молодняк. Молодые да здоровые.
Да много их там. Один ближний круг три по десять, да ещё
три довеском значится. Атаман у них – коровий сын. [86] И
ближники его видно оттуда же. Вроде даже как одной ватагой
росли, да видать от рук отбились окончательно. Отцом у них
был вроде как жрец из города Мандалы, что поблизости при-
том не рядовой какой, а в старших значился. Но толи неко-
гда ему было за подростом приглядывать, толи какая дру-
гая причина приключилась неведомо, толи изначально всё
так было задумано. Бежали пацаны в леса поначалу, а там и
озверели до непотребности. Построили себе в дебрях лого-
во да за конопатились со всех сторон. Не войдёшь в тот лес,
ни выйдешь, коль тропы не ведаешь. К ним пацаны беглые
бегут со всех арийских коровников. Поначалу промышляли
разбоем да воровством по мелочи, а как в силу вошли, так
и по-крупному принялись проказничать. А с прошлого года
придумали себе забаву новую – рода речников бить да девок
наших продавать за золото. Скорей всего не сами дошли, а
кто науськал да надоумил из властителей. Баб да детей полу
женского продают дорого. Тем и живут, безбедно купаясь в
 
 
 
роскоши. Арийцы хорошо видно за такой товар платят, не
скупятся да всецело подкармливают. Потому и этих пацанов
никто не трогает. Видать по договору они к самим арийцам
не лезут, а речников не только продают коровами, но и зем-
ли освобождают для арийского расширения. Польза для го-
родских двойная получается. Тележки они изобрели хитрые
да быстрые. Коней к таким тележкам двухколёсным подвя-
зывают по паре на каждую да на них катаются. Словно ветер
по степи носятся. Два больших отряда лучников имеется да
большая артель охотников. Пацанвы в логове вообще неме-
рено. В придачу целая орава лазутчиков. Следопыты толко-
вые, да и не только следы читать могут, но и к бабам сердо-
больным, что у нас по лесам рассажены в души без всякой
смазки пролазят. Для наводки разбоя лютого наших же еби-
баб используют. Вот и всё, что она пока выведала.
– Ну, и, – подгоняла его Хавка изведясь вся от нетерпе-
ния, – почему ж они к нам-то ни прилетят на своих тележ-
ках, сколоченных?
– Да погодь ты, – её Дануха одёрнула, и обращаясь уже к
Данаве ласково, словно дитё успокаивает, – да ты сказывай
братик, сказывай.
– Ну, так я же сказываю. В аккурат на день следующий,
как наша баба у них пристроилась, эти гои вертались с налёта
лиходейского да в логове закатили свадьбу. Даже две.
– Свадьбу? – переспросила Хавка, глаза на лоб выпячи-
вая.
 
 
 
 – Ну, да, – ни с того, ни с чего подтвердил колдун обра-
дованно, – их атаман женился на богине их арийской – Заре
Утренней.
– Зорьке?! – в один голос одновременно вскрикнули Да-
нуха с Хавкою.
– Какой Зорьке, на богине своей я сказываю… – обеску-
раженно пролепетал Данава, но тут же осёкся, не договорив,
будто понял-что.
–  Нашей Зорьке, ***,  – припечатала его Дануха веским
эпитетом, – это ж в аккурат они вертались опосля налёта на
наш баймак.
Данава бедный глаза выпучил, рот открыл, как рыба пой-
манная, пытаясь возразить, но тут будто сдулся да поник го-
ловой лысой, да бестолковой от рождения.
– Точно. Зорька да Тихая.
– Какая такая Тихая?
– Да Тихая Вода. Одна из невесток прошлогодних, куп-
ленных.
– И эта там?
Дануха непонятно почему вдруг закипела от негодования.
Лицо её красным сделалось и на скулах желваки заиграли от
злости немереной.
– Да, похоже, – ответил колдун, понурив голову да гово-
ря уж еле слышно себе под нос, – свадьба у них двойной бы-
ла. Атаман на Утренней Заре по их обряду в круг костра хо-
дил, а его «рука правая» с  Тихой Водой оженились. Наша
 
 
 
баба Зорьку собирала к действию ритуальному. Там у них
ещё одна баба в знахарках имеется, так вот та другая одевала
Тихую.
– Вот сучки мелкожопые, – вдруг взорвался Лад ни с того
ни с сего, сидевший до этого словно его и не было.
– Э! Сучёк-дристачёк. Ты на Зорьку то ни рычи ***. Ни
знаем, как-дело-то было. Чай ни бегом бежала, тащили воло-
ком, – заступилась за свою кровиночку Хавка рассвирепев-
шая.
– Да эти вертихвостки спят и видят, как из родных бай-
маков сбежать в города арийские. Мёдом им видать там на-
мазано?
–  А я-то все мозги сломала про загадку Зорькину,  – не
обращая внимания на их перебранку бестолковую да уходя
в глубокую задумчивость Дануха себе под нос выговорила.
– Какую такую загадку? – по-змеиному зашипела на неё
Хавка, мгновенно переключаясь на бабу, будто с Ладом толь-
ко что не зубоскалила, а только и делала, что к Данухе при-
слушивалась, – почему ни ведаю. Данух, ты ж знаешь я за
Зорьку глазки-то по выцарапаю да волоски на *** у любой
по одному повыдергаю.
– Не шипи, – столь же злобно шикнула на неё Дануха сер-
дитая, – на Семик то было, а потом тебя пнули в еби-бабы.
Мы и не виделись. Когда ты у меня в последний раз гостила?
По осени?
– Давненько, – остывая, согласилась Хавка с доводами и
 
 
 
сделала вид, что успокоилась.
– Сладкой, что девок водила в карагод тогда померещи-
лось. Хотя уж коли всё так вышло, то может и не померещи-
лось. Может она и правду тогда сказывала. Ладноть, потом
потолкуем, – заговорила она примиряюще да вновь перевела
стрелки на Данаву-рассказчика, – ну чё дальше-то? Расска-
зывай.
– А чё дальше? – переспросил он с видом, мол, а что вам
ещё от меня надобно, – праздник у них там. Загулы с пьян-
ками.
– А остальные? – как на допросе пытала его Хавка неуго-
монная.
– А чё остальные? – не понимая, пожал колдун плечами
узкими.
– Ну, двое оженились, а ты блядишь их там тьма целая.
Кто ещё из наших девок там имеется?
– Да я почём знаю. Никого там больше не видели. Только
эти две да две бабы на всё логово.
– Значит скоро в гости ждать надобно, – грустно конста-
тировал всё в том же ключе Лад взволновано.
– Не, вряд ли, – тут же на автомате отвечал ему Данава
разошедшийся.
–  Раздолбай ты в одно место и то заднее,  – обречённо
выдохнула Хавка взъерошенная да как дитю непонятливо-
му начала вдалбливать всем понятные истины, – они, наобо-
рот, кинутся по примеру атамана любимого, мокрощёлок се-
 
 
 
бе разыскать и тут им одного баймака маловато будет, как
мне кажется. Им с девяток, и то может не хватить с их аппе-
титами.
– Пока атаман Зорькой не наиграется, они никуда не дви-
нутся, – набычившись, упрямо стоял на своём Данава оби-
женный, – а это дело молодое, может и надолго. Как полу-
чится.
– И у трёх по десять ближников яйца дымиться начнут к
тому времени? Он ведь наверняка ни туп, раз столь большим
народом командует, а значит, понимать должён, что может
доиграться до бунта мужицкого. Соберутся ближники да раз
скинут с места насиженного.
– Нее, – протянул колдун в довольствии, – в том-то и де-
ло, что там у них всё не так как у нас устроено. Он у них с
детства несменяемый. Там на нём всё держится. Этот атаман
у них какой-то особенный. Все как один не только его боятся
да уважают как мужика авторитетного, они на него молятся
как на бога собственного. Ни один даже подумать о бунте
не смеет, не то что всерьёз поднять голову. Я думаю, что до
осени они из своего логова не вылезут.
– А осенью степь дождями напитается, как они на колёсах
по ней ездить станут? – встрял в разговор Лад.
– Значит, и осенью не полезут.
– Они раньше прискачут, – задумчиво проговорила Дану-
ха, отлепляя примочку от груди раненой, да макая шкурку в
миске для новой пытки мучительной, – а помнишь на Свят-
 
 
 
ках, чё творилось Данава?
Колдун враз погрузнел, осунулся.
– Помню.
– Огрызок ты ни понять-чего, братец ***, – беззлобно руг-
нулась Дануха на лысого да гротескно передразнивая, доба-
вила, – отвар он попутал. Так бы и дала б в лобешник-то.
Надо было тогда всю нежить выслушать, глядишь, отвели б
беду от рода Нахушинского.
– Так, – опять влезла хозяйка наглая, – а там чё было?
– Да вон пускай колдун недоучка покается, а я пойду ру-
бахи простирну да высушу.
И утопив шкурку в миске с примочкою, Дануха направи-
лась в баню тёмную.

14.  Незваный гость хуже… лучше… да какая разница.

Лишь бы подарки тащил дельные…

Гостеприимную Хавку покинули только к полудню дня

следующего. На этот раз подруги «непримиримые» чуть ли
слезу не пустили, прощаясь трогательно, даже глумились на
прощание друг над дружкой ласково да местами аж с любо-
вью какой-то странной, застенчивой.
Данава с Ладом всё время их прощания о чём-то бурно
перешёптывались, энергично маша руками да посохами. Со
стороны могло показаться в их действиях, что они ругались,
на грани драки неминуемой. Только ругались отчего-то шё-
 
 
 
потом. Когда же время уходить пришло, то резко успокои-
лись, обнялись и долго молча стояли, друг друга поглаживая.
И стояли так, пока Хавка не рявкнула, обозвав их «бабами
недоделанными», обматерила Данаву смачно да чуть ли не в
шею выгнала.
Добравшись до лесной норы, где обитал колдун родовой
Нахушинский, они побросали мешки с поклажею, что с со-
бой несли да то, что Хавка добавила и по Данавиной прось-
бе настоятельной пошли на место баймака бывшего. Инте-
рес сходить туда, как ни странно, оказался обоюдным жела-
нием. С интересом Данавы тут понятно всё. Лучше раз уви-
деть глазами собственными, чем кучу раз внимать разговоры
сторонние, а вот Данухин интерес был не понятен, казалось
бы, но лишь добравшись до развалин с головешками, стало
всё на свои места без объяснения.
Ещё на подходе к баймаку бывшему отвесив поклон ро-
довому источнику, их встретила настоящая истерия птицы
взбесившейся. Воровайка от их прихода да радости уви-
дев хозяйку старую, похоже, голову свою сорочью потеря-
ла напрочь в сумасшествии. Она выписывала такие завихре-
ния замысловатые, что уследить глазами за её выкрутасами
невозможно было попросту. При этом то, что она выдавала
голосом, вообще не поддавалось описанию.
На все увещевания Данухи замолчать да успокоиться, ни-
как, ненормальная, ни реагировала. Лишь опосля того, как
Дануха не вынесла истерики нескончаемой да обложила её
 
 
 
матюгами со всех сторон, замахиваясь клюкой с волчьим
украшением, сорока заткнулась и, отлетев к берёзе на ветку
плюхнулась. Всё равно при этом, скача нетерпеливо по ветке
туда-сюда, бурчала что-то себе под клюв невнятное.
– Воровайка, – устало начала Дануха общение, – я тоже
тебя рада видеть, дрянь ты эдакая. Вот гляди, даже шкуру
волчью скинула, чтоб тебя не бесить, ни расстраивать.
Она развела руками, как бы показывая вот, мол посмотри
на меня да мои старания. Потом похлопала себя по плечу
правому да ласково позвала по-доброму:
– Подь сюды. Я тебя потреплю засранку пернатую.
Сорока замерла. По наклоняла голову из стороны в сторо-
ну. Затем вспорхнула и с размаха буквально шлёпнулась на
плечо хозяйское. Та погладила её по головке пальчиком, по
спине провела, прошлась рукой по хвосту длинному, от чего
тот резко вверх вздёрнулся. Птица заурчала довольная, за-
цокала, забулькала и в сочетании с её блестящими глазками
масляными, сложилось полное впечатление, что сорока ти-
хо плачет от радости. Примирение сторон состоялось к обо-
юдному удовлетворению. Данава стоял в сторонке от них да
как дитё радовался, по крайней мере, слезу уж точно пустил
сентиментальную.
Они медленно поднялись на площадь да встали словно
вкопанные, как оказалось каждый по своей причине друг от
друга независящей. Данава хмуро руины оглядывал, а Дану-
ха настороженно взглядом вперилась в небольшой шалаш,
 
 
 
что пристроился с противоположной стороны площади. Сна-
чала бабу посетила мысль щемящая, что кто-то, бежав из
плена, вернулся к баймаку по старой памяти, но присмот-
ревшись к жилищу внимательней, да осознав, что он совсем
чужой поняла, что это не пленники.
Шалаш был инородный, совсем незнаемый. Таких не
только в роду, вообще на реке не делали. Это-то и заставило
её насторожиться да замереть посередь площади. Где-то там
совсем рядом чужак спрятался.
Она спешно глаза прикрыла, но от волнения не сразу уда-
лось понять, что искать собирается, а когда сообразила, то
быстро начала принюхиваться. В шалаше никого не было.
Баба и глазами видела, что он пуст по зеву распахнутому, а
вот пронюхав чуть в стороне камыши прибрежные, учуяла
человека притом девку, кутырку по возрасту, но пахнущую
для неё неведомо.
Первый раз за всю жизнь такое чуяла, что немало уди-
вило бабу опытную. Запах девки, был совершенно неведо-
мый, незнакомый ей до сей поры не встречаемый. Она от-
крыла глаза, в камыш всматриваясь. Данава стоял к ней спи-
ной да смотрел в сторону. Баба хлёстко шлёпнула его клю-
кой по месту мягкому, колдун аж подпрыгнул от неожидан-
ности да резко обернулся в полном недоумении, почёсывая
место ушибленное, собираясь уж в очередной раз обидеться.
Дануха медленно подняла клюку, указывая на шалаш зага-
дочный.
 
 
 
 – Ты видал такие штуки? – спросила она вполголоса.
Данава повернул голову в направлении клюки указующей,
и его лицо приняло гримасу недовольства с раздражением.
– Видал, – прошипел он, перехватывая посох удобнее да
готовясь к драке неминуемой,  – это охотники арийские с
приграничья [87] вольного. Быстро они наши земли к рукам
прибирают, спешат видимо.
– Это не охотник, – тут же остудила его пыл сестра стар-
шая, – это девка притом совсем молоденькая. И сидит она не
в шалаше, а в воде прячется. Вон в тех камышах у берега.
Перевела она конец клюки поднятой в сторону реки, ука-
зывая направление. Тут с плеча оттолкнувшись с силою да
красиво распахнув крылья пёстрые, Воровайка в полёте бре-
ющем, про скользила через площадь баймачную да усевшись
на центральную жердину шалаша инородного, завертела го-
ловой из стороны в сторону. Она, коротко клювом цокая,
будто потеряв кого, отчего находилась в недоумении. Нако-
нец вновь взмыла в воздух, закружив над камышами при-
брежными, да застрекотала тревогою.
– Вон она где, – проговорила баба уверенно, да пошла бы-
ло в том направлении.
Но тут сорока чуть ли не взвизгнула, круто к земле спи-
кировав да замелькав крутыми дугами у самой травы, за бу-
гор спряталась, по земле скоком запрыгала, хоронясь за куст
смородины.
Дануха увидев сорочью выходку, остановилась мгновен-
 
 
 
но, будто налетела на стену невидимую, резко к земле при-
саживаясь да рукой Данаве показывая сделать следом то же
самое. Хозяйка знала сороку как себя и все эти вихляния го-
ворили о том, что кто-то в птицу целится, и для сороки на-
стала угроза реальная.
– Эй, девка, как там тебя, а ну не балуй, – громко Дануха
выкрикнула в сторону камышей замерших и, смягчив голос,
понижая его до спокойного уже по-доброму добавила, – не
надо на мою Воровайку охотиться. Она сорока не дикая все
ж, а ручная, домашняя. Чай с птенца со мной выросла. Жал-
ко будет вековушке хоронить подругу пернатую.
Опосля паузы затишья недолгого камыш затрепетал с ше-
лестом да расступился в стороны, и на берег вышло юное
создание, вот только по виду пацан это был, а не девка как
Дануха сказывала.
Короткая курточка кожаная на завязках-бантиках умело
рукой мастера сшитая, такие же штаны кожаные плотно нож-
ки облегающие. Обуто в короткие сапожки с узорами. На го-
лове ничего не было даже волос почитай. Верней, они были
там, но очень короткие. В руках у этого чуда был лук увеси-
стый, Недетский явно, к тому ж со стрелой наложенной.
– Так это ж пацан, – удивился Данава голосом, выпрямля-
ясь в полный рост и не страшась оружия.
– Ох и дурачина же ты братец, – весело его Дануха под-
трунила, – она не более пацан, чем некоторые. Ты у нас тоже
с виду вроде как мужик значишься.
 
 
 
 – Да ладно тебе, Данух, что ты, в самом деле, опять нача-
ла, – замялся колдун обиженный.
Этот непосредственный диалог двух родственников одно-
временно успокоил гостью и порадовал. Дануха громко да
насмешливо крикнула:
– Воровайка, лети сюды, – и уже обращаясь к гостье неве-
домой, голосом вековушки доброй-при-доброй спрашива-
ла, – ты ж не будешь её стрелять, девица?
Охотница ничего не ответила, но стрелу из лука вынула и
убрала за спину, ловко сунув её в коробку кожаную. Сорока
не полетела, как было велено, а смешно полу боком проска-
кала по траве утоптанной, обходя гостью по кругу дальнему,
видимо для надёжности и только доскакав до хозяйки таким
образом, вспорхнула да уселась ей на плечо, шею вперёд вы-
тянув да разглядывая лучницу. Та улыбнулась вполне доб-
рожелательно. Сорока её явно радовала.
– Ну, здрава, будь, гостья незваная, – поздоровалась Да-
нуха с радушием, – как тебя звать-величать и чё эт ты в на-
ших краях делаешь?
Девочка стала серьёзной и о чём-то задумалась. Медленно
как бы время оттягивая, перекинула лук через голову, одела
его за спину наискось да вместо ответа спросила неожидан-
но:
– А это точно сорока твоя? Не обманываешь?
Дануха удивлённо посмотрела на птицу и ответила:
– А ты думаешь, она к любому на плечо усядется? – и об-
 
 
 
ращаясь к колдуну, спросила лысого, – Данав ты хочешь Во-
ровайку на плаче поносить?
Тот аж отпрыгнул от них как от змей нападающих.
– Да ну её зверюгу лютую. Мне мои уши дороги, да и на
спину насерит обязательно, знаю я её птицу мерзкую.
Дануха с девочкой засмеялись расковано.
– А отчего это тебя так занимает, милая? – спросила Да-
нуха, скрывая за своей весёлостью до сих пор не пропадаю-
щее напряженье с тревогою.
– Я её уже второй день вылавливаю. Она скачет вокруг,
смешно так разговаривает, даже, кажется, ругается, а в руки
не даётся, как не пробовала.
Пока девочка говорила это, Дануха к шалашу вышагива-
ла, по пути окрестности осматривая. Только тут она поняла
с ужасом, что не прощупала округу до этого, а ведь девка-то
может быть, не одна пряталась. Она остановилась, глаза при-
крыла веками да медленно повертелась из стороны в сторо-
ну. Девочка тем временем, ни обращая внимание на стран-
ное поведение бабы в старом одеянии, продолжила безмя-
тежно щебетать тонким голосом:
– Было велено мне прийти в края здешние да найти бабу с
сорокой прирученой. Я почему-то сразу поняла, как увидела,
что эта сорока та самая, вот только тебя всё не было и не
было.
Дануха услышав ответ загадочный да ничего вокруг не об-
наружив криминального, заволновалась ещё больше в душе,
 
 
 
но волнение то было другое какое-то, словно доброе пред-
чувствие чего-то важного. Она дошла до шалаша. Осмотрела
кострище залитое, с двумя лапами от утки вырезанных, что
похоже пытались приготовить для съедения, но были они со-
всем сырые даже не опалённые. Из чего Дануха заключила,
что их варили в какой-то посудине и этим отваром как раз
и залили костёр притом, только-что. Рассматривая мокрые
головешки, она тихо спросила охотницу:
– И кто сказывал?
Девчонка промолчала будто не услышала. Дануха удив-
лённо иль вопросительно на неё глянула. Та потупила глазки
да жёстко ответила:
– Неважно это.
Дануха подошла к ней вплотную и смотря в лицо, что по
сути своей было совсем детское, вновь спросила, меняя тему
да стараясь разговорить пришелицу:
– Так как тебя звать-то, охотница?
Девочка напряглась, губку нижнюю покусывая, и вновь
выдавила из себя то же самое:
– Неважно это.
– Ладноть, – усмехнулась Дануха, – будем звать Неважной
тебя. Нам-то какая разница? А меня кличут Дануха – баба с
сорокою, а это, – указала она на лысого, – мой брат Данава.
Без сороки, но с посохом.
– Он колдун? – спросила девочка почему-то шёпотом, и в
глазах её блеснул интерес неподдельный, нешуточный.
 
 
 
 – Колдун, – печально Дануха выдохнула, показывая всем
видом своим, что, к сожалению, от колдуна там одно назва-
ние.
– Настоящий?
– А вот это вряд ли, красавица, – засмеялась баба, на брат-
ца оборачиваясь, – коли б был настоящий…
– Настоящий, – встрял Данава обиженный прекрасно слы-
шавший все их перешёптывания да пытаясь произвести эф-
фект значимости стукнул посохом о землю, принимая гор-
дый вид заносчивый.
– Ох, ё, – только и пропела Дануха издевательски, и обни-
мая плечи хрупкие гостьи-охотницы, обращаясь уже к деви-
це, проговорила ласково, – я смотрю, ты без обеда осталась,
деточка. Собирайся, пойдём к нам, накормим голодную.
Реакция охотницы удивила Дануху и вместе с тем порадо-
вала. Она засуетилась, забегала, собирая пожитки нехитрые
в такой же мешок кожаный, как и вся одежда её умело по-
шитая. Порыскала в траве высокой ближе к берегу, выдер-
нув оттуда небольшой котелок металла жёлтого да сложив в
него лапки недоваренные, что валялись в головешках зали-
тых, последовала за Данухой вполне уверенно.
– Выбрось, – сказала ей баба вперёд шагающая, при этом
даже не оборачиваясь.
– Что выбрось? – переспросила охотница, явно не пони-
мая о чём разговор идёт.
– Лапы эти выбрось грязные, а котелок свой роскошный
 
 
 
вон в реке сполосни, – указала она рукой в сторону, – у нас
мяса валом, голодной не останешься.
Девочка в котелок глянула, задумалась, скорей всего жа-
лея добро выбрасывать, но затем, перевернула его решитель-
но, высыпая на землю содержимое, и быстро метнулась к
берегу ополаскивать котелок испачканный. Вскоре так же
быстро догнала парочку неспешно по тропе идущую.
Впервые за всё время своего одиночества да скрытной
жизни от людей по лесам с перелесками, она боялась отстать
от них да потеряться в неведении. Они шли по узкой тропке,
хорошо протоптанной среди высокой травы по пояс залив-
ных лугов. Впереди шла Дануха, как старшая. За ней колдун
семенил, то и дело крутясь из стороны в сторону. Замыка-
ла вереницу молодая охотница. Воровайка летала кругами
широкими словно орлица гордая, осматривая окружение да
охраняя этот отряд маленький.
Наконец Дануха вышла к источнику змеиному да встала,
в воду вглядываясь. Рядом колдун пристроился непонимаю-
ще. Вышла к роднику и девочка. Увидев ключ и перед ним
людей замерших, тоже встала, рассматривая окружение вни-
мательно, ища то, что так могло заинтересовать её попутчи-
ков.
– Неважна, – загадочно проговорила баба, – ты котелок
сполоснула, как сказывала?
Молодая охотница встрепенулась, лишь сейчас поняв, что
это к ней обращаются.
 
 
 
 – Сполоснула, – ответила она непонимающе, свой пови-
давший время котелок разглядывая.
– Зачерпни-ка воды да подай мне испить, девонька.
Охотница изобразила недоумение на своём личике, не по-
нимая, с чего бы это она сама не может подойти к воде да
напиться коль хочется. Дануха посмотрела в глаза, да улыб-
нувшись ласково, объясняя свою прихоть добавила:
– Так надобно, девонька.
Неважна пожала плечиками, как бы всем видом показы-
вая «ну, надо так надо, она от этого не переломится» и за-
черпнув из чаши родниковой, почитай котелок доверху, про-
тянула бабе привередливой. Та аккуратно взяла его руками
обеими, закрыла глаза да к воде принюхалась, резко своим
носом фыркая. Затем обняла его левой рукой, прижала к
груди увесистой да обмакнула в воду пятерню свою пухлую.
Намочив, принялась растирать пальцы мокрые, поднеся их
прямо к глазам, будто что-то высматривая. Наконец сунув
в рот да облизав пальцы мокрые, при этом смачно губами
причмокивая, закрыла глаза, выражая удовольствие. Опосля
выплеснула воду на траву да вернула котелок охотнице, а по-
том притянув её к себе, нежданно поцеловала её в лоб ис-
пачканный.
– Вот и первая ласточка, – проговорила она торжествен-
но, – ну, здравствуй Неважна, сестра моя.
Девочка зарделась от такого приветствия да проявления
чувств для неё не ведомых. Ей вдруг стало как-то неудобно
 
 
 
перед этими людьми добрыми, и она стыдливо попыталась
представиться:
– Меня зовут…
–  Неважна,  – быстро прервала Дануха её откровение,  –
знаю, как вы трясётесь со своими именами [88] настоящи-
ми. Не хочу, чтоб ты себя уязвимой чуяла. Потому, отныне
все мы будем звать тебя Неважною. Так будет лучше. Поверь
мне. Ты ж не против, скиталица?
–  Угу,  – кивнула облегчённо лучница, её такое вполне
устраивало.
Шагая дальше от родника к берлоге Данавиной, Неважна
шагала посерёдке меж сестрой да братом назваными и без-
остановочно треща словно Воровайка при встрече радост-
ной. Сказывалось долгое воздержание от общения, и теперь,
казалось, охотница навёрстывала упущенное. Рассказывала
она свою жизнь, но не всю, естественно, а последних пару
лет как минимум. Рассказывала, эмоционально руками раз-
махивая да котелком, что несла в руке за край придерживая.
Да так махала выразительно, что шедший за ней Данава при-
отстал чуток, чтоб ненароком не схлопотать этой медной по-
судиной в свой любимый лоб изрисованный.
Была она, что называется из простого народа арийского.
Не знатных кровей, не из городских, а из приграничного по-
селения. Росла в семье охотника свободного и была ребён-
ком единственным. Почему? Сама не знала, а родителей ни-
когда не спрашивала. Проживала на землях Аркозы-города,
 
 
 
что далече был от земель Нахушинских. Дануха о таком го-
роде даже не слышала. Жили хорошо, в достатке, в доволь-
ствии. Отец её был один из лучших охотников. Только вот
две осени [89] назад поменялось всё.
–  Есть у нас там лес один. Зачарованный. От города на
полночь [90] почти день пути. Его чёрным люди назвали не
понятно, за что, хотя никакой черноты в нём и в помине не
было. Обычный лес, зелёный как положено. Вот только не
хожен людьми оттого и дикий своей первозданностью. А не
ходил туда никто, потому что боялись его до паники. Гово-
рили, богами он проклятый. Все, кто туда ходил, назад не
возвращались, как сквозь землю проваливались. Отец мой
тоже туда не ходил, побаивался, но в тот год совсем плохо со
зверьём сделалось. Как он говорил, и зверь ни уродился, и
охотников прибавилось. В лесах стало легче с человеком по-
встречаться, чем с кабаном иль косулей какой-нибудь. Вот и
решили они с Апаном, другом отца, что по соседству жил, в
тот чёрный лес наведаться. Мама тогда переживала сильно,
но он успокоил, что они в сам лес не собираются, а лишь по
краю походят да посмотрят, что чего. А на самом деле вглубь
пошли. Мой отец хоть и кормил жрецов местных да одари-
вал, но в богов не очень сильно верил, как мне кажется. За-
то он верил в Душу Леса волшебную, потому что он в лесу
почти жил всё время и очень много о нём знал разного. До
того времени я вообще его редко видела.
–  А сколько тебе лет Неважночка?  – спросила впереди
 
 
 
идущая Дануха, не оборачиваясь.
– Что значит лет? – непонимающе спросила охотница.
– Ну, осеней, по-вашему.
– А, – протянула охотница, – так, пятнадцать… будет в
скором времени.
Девочка помолчала, ожидая, что на это скажет провожа-
тая и видя, что та идёт дальше в лес, как ни в чём не бывало
и ничего больше не спрашивает, рассказ продолжила:
– Ну, вот. Я тогда не знала, что они задумали. Маме отец
тоже ничего не рассказывал. Как оказалось, он прослышал
от людей ведущих, что охотиться в тех местах можно, но для
этого надо заключить договор с хозяйкой леса этого. Дану-
ха резко встала как вкопанная и Неважна со всего размаха
ткнулась в спину ей. Баба повернулась медленно и с трево-
гой посмотрела в глаза девочки.
– Мама-то жива? – неожиданно спросила провожатая.
Охотница глаза опустила печальные и ответила:
– Нет. В прошлом году умерла. Заболела по осени да будто
сгорела лучиною.
– Кто бы сомневался, – с какой-то грустью баба прошам-
кала, развернулась да пошла дальше по тропе еле топтаной.
– Ну вот, – продолжила Неважна свой рассказ прерван-
ный, пускаясь вдогонку за спиной широкою, – пошли они в
тот лес нашли Хозяйку волшебную. Она с отцом договор за-
ключила, а с Апаном, похоже, не сладилось.
– А чё с ним стало? – спросила Дануха не оборачиваясь.
 
 
 
 – Так не знает никто. Не вернулся он. Отец говорил, что
он потерял его, как только в чащу сунулись, а как только по-
терял Апана из виду, так сразу и наткнулся на Хозяйку Ле-
са чёрного. С тех пор зверя он бил немерено. Сколько на-
до было, столько и брал не жадничая. Какого надо было, та-
кого и добывал, даже редкого. Жизнь у нас совсем налади-
лась, а тут мама померла в аккурат. Меня одну в пустом до-
ме не стал оставлять. Поселенцы его удачи завидовали, все
недобро на нас поглядывали. Знаю, что даже жрецам жало-
вались, но отец всегда жрецами хорошо отдаривался, оттого
не трогали они его, даже защищали перед селянами. Говори-
ли всем, что ведёт отец жизнь богам угодную. С тех пор как
мама умерла, он стал меня с собой забирать да учить всему.
Про жизнь, про лес много рассказывал. Мы почти всё время
в лесу жили безвылазно, выходили к дому лишь добычу об-
менять да продать за золото. Он хотел много золота для ме-
ня собрать, чтоб завидной женой стала со временем и в го-
роде жила как высокородная, а я не хотела этого. Мне в лесу
нравилось. А этой весной он решил без перекупщиков сам в
город съездить и все шкурки зимние, что добыли и выделали
обменять на торгах на золото, а заодно жениха присмотреть
по дороднее. Я же на это время в лесу заповедном в шатре
жила. Ждала его. Но он обратно не вернулся уже.
Она затихла, и какое-то время шла помалкивая.
– А ты знаешь, что с ним стало? – не выдержал Данава,
позади шагающий.
 
 
 
 – Знаю. Не доехал он до города. Убили его люди лихие,
разбойные. Лук то он свой в шалаше оставил, а из оружия
один нож охотничий с собою забрал. Их всех стрелами в за-
саде перетыкали. Весь обоз поселковый, что шёл до города.
Сам обоз с добром угнали, а убитых всех там, на дороге бро-
сили.
– Откуда ты узнала? – не успокаивался колдун участливо.
– Душа Леса рассказала. А потом я тайком в поселение
сбегала. У меня там подружки остались. Вот они и поведали,
что всех нашли убитыми. Привезли в поселение. Схоронили,
по обычаю. Много тогда народа побили и не только торгово-
го. Рассказали, что жрецы меня искали, спрашивали. Но я
как представила зачем, недолго думая опять сбежала к себе
в лес и больше в селение не хаживала.
Теперь и Данава замолчал, понурив голову. Колдуну ль не
знать, кого она Хозяйкой Леса кликала. То была никто иная
как Лесная Дева – нежить могучая.
– А как ты с ней увиделась? – теперь уже спросила Дануха
любопытствуя.
– С кем увиделась?
– Да с Девой Лесной.
– С какой ещё Девой? Ни с какой я девой не виделась
– С той, что ты зовёшь Хозяйкой Леса заповедного. Мы
их называем Девы Лесные иль Душа Леса, как ты уже обмол-
вилась.
– Так их что много у вас?
 
 
 
 – Почитай в каждом лесу имеется да не каждому честь с
ней свидеться.
– Ну, – продолжила Неважна, скомкано, – как отец уехал,
так на следующий же день она ко мне наведалась и расска-
зала тогда, что случилось с отцом и с людьми обозными.
– Неважна, а как она выглядела? – влез Данава в разго-
вор, – Красивая?
На что Дануха только крякнула, а Неважна, расплылась
в улыбке благостной, да упиваясь воспоминаньями, восхи-
щённо подтвердила Данавины предположения:
–  Очень, Данава. Я такой красоты не видывала. Даже и
не знала, что такая красота водится. Как я хочу быть не неё
похожею. А ты Данава видел её?
– Ну, – замялся колдун, и не зная, толь соврать, толь, при-
знаться.
– Не видел он, – ответила за него Дануха, посмеиваясь, –
он у нас вообще ничего не видит. Колдун-самоучка, недоде-
ланный.
Дануха смачно сплюнула. Данава лишь насупился, поджал
губки узкие да отстал, ничего не отвечая на оскорбления.
– Наказал же Вал таким созданием, – завелась было ба-
ба по случаю, не забыв свои замашки старые, но потом толи
вспомнила, что уж не большуха более, толи просто потеря-
ла всякий смысл кости брату мыть, от чего махнула рукой в
пустоту да обречённо добавила, – а!
Так и пошли дальше молча. Каждый о своём думая. Паузу
 
 
 
в разговорах прервала Дануха притом неожиданно:
– Неважна, так это она тебя ко мне отправила?
– Да, – зашугано ответила лучница, будто Дануха непо-
нятным образом проникла да раскрыла её тайну сокровен-
ную, что кроме неё никому знать не положено.
– Да ты не боись, девка. Лесная Дева не отправит к воро-
гам да к плохим людям на поругание. Она чё наказывала?
– Наказывала, – тихо пробубнила охотница, явно не желая
о том рассказывать.
Дануха встала, развернулась размашисто да сурово взгля-
нула на девку упрямую, ожидая от неё подробностей.
– Она велела найти тебя и передать умения. Все, чем меня
наградила за время последнее.
– Какие такие умения?
Неважна глаза потупила. Ей очень не хотелось делиться
подарком редкостным. Она перебирала мысленно все вари-
анты возможные как бы утаить награду, но и при этом остать-
ся здесь. Она уж решила, что расскажет обязательно, но по-
том как-нибудь. Пауза затягивалась.
– Неважна, – тихо да вкрадчиво заговорила Дануха, вгля-
дываясь прямо в лицо собеседницы, уловив её заминку
нескрываемую да нежелание рассказывать самого главно-
го, – ты хоть понимаешь, с каким огнём заигрываешь, деточ-
ка? Ты же вроде большая по возрасту да к тому же смотрю
сообразительная. Дайка я перескажу твой сказ вкоротке да
без картинок с выкрутасами, а ты поправь меня, ежели, где
 
 
 
ошибусь. И так. Ты живёшь в семье ребёнком единственным.
Ни братьев не имеешь, ни сестёр разновозрастных. Как толь-
ко вырастешь ты до нужных лет, жизнь толкает твоего отца
в заветный лес к нежити. Опосля того как заключает он до-
говор с Лесной Девою, ты теряешь маму, и отец ведёт тебя в
тот лес заколдованный. А как только ты попадаешь в место
нужное, нежданно-негаданно и он покидает жизнь твою, а
Дева приходит к тебе лично, награждая даром невиданным
с одним условием, чтоб ты доставила его по назначению. Я
ничего пока не перепутала?
Тут она сделала паузу, внимательно охотницу разгляды-
вая, а затем, сменив тон на грустный, продолжила:
–  Ты что ж думаешь, деточка, Дева Леса – волшебни-
ца сказочная? Ты хоть понимаешь, что для Девы человечьи
жизни, что для нас комариные. Только мы комариков ладо-
шкой шлёпаем, а она наши судьбы на узел вяжет с концами
развязными.
Молодая охотница была в шоке от услышанного. Глаза её
распахнулись до размеров невиданных, рот может быть, то-
же распахнулся, но она прикрыла его ладонями, уронив при
этом котелок под ноги.
– Ты решила поиграться в прятки с силами, что решают в
людской жизни всё, сами с нами играючи?
Охотница младая замерла столбиком, не издавая не еди-
ного звука, даже дыханием, а по её щекам текли две слезин-
ки одинокие. Дануха сжалилась над ней, смягчила лицо да
 
 
 
тон в голосе, обняла, прижав к груди больной и продолжила:
– У каждого своя судьба, своё назначение. Вы все под Лес-
ной Девой изначально были положены. У твоей мамы судь-
ба была родить тебя да вырастить. Вот она выполнила с че-
стью, что было предначертано, и Дева прибрала её как бо-
лее не нужную. Судьба твоего отца была научить тебя тому,
чему научил да свести с самой Девой для твоего продолже-
ния. Он с честью выполнил своё назначение и тоже был изъ-
ят из твоей жизни как помеха дальнейшему. Ей была нужна
ты девонька, и она тебя получила как должное. Твоя судь-
ба не кончается на этом тем, что надобно принести секреты
какие-то. Она у тебя только начинается. Долгая твоя дорога
жизни да цели её мне не ведомы. Твоя судьба накрыта самой
Лесной Девой и наша встреча оттого тоже неспроста выда-
лась.
Девчонка уже навзрыд рыдала голосом, но всё же через
рёв вопросила отчаянно:
– За что?
Слёз горьких излияние да утешенья сироты безутешной
продолжались долго да бес толку. Дануха даже усадила её на
травку под берёзкой молоденькой, и сама рядом пристрои-
лась, всякую муть, нескончаемо рассказывая в качестве уте-
шения да успокоения. Данава подсуетился, да пробежав по
лесу, насобирал лесной ягоды пригоршню. А когда охотница
перестала реветь и даже улыбнулась при виде ладони протя-
нутой, Данава тут же похвастал что он лучший знаток леса и
 
 
 
с ним не пропадёшь. На что Дануха «причесала» его языком
в который раз и Неважна совсем успокоилась.
– Ладноть, айда до стойбища, – скомандовала баба непо-
воротливая, еле поднимая зад с травы, чуть не сломав при
этом берёзку хлипкую,  – а то мы с этим знатоком лесным
можем и помереть с голоду.
Но идти у Данухи не получилось, так как её остановила
охотница.
– Стойте, – сказала она уверенно, – я должна рассказать,
что велела передать Душа Леса чёрного.
Дануха встала, обернулась, приготовилась, хотя пока не
понимала, чего ждать от подарочка.
– Я должна научить вас делать луки со стрелками и метать
их колдовским образом без промаха.
– И всё? – дивился колдун простоте подарочка, недоумён-
но с Данухой переглядываясь.
– Странные вы какие-то, – удивлённо проговорила охот-
ница, округляя глазки зарёванные, – такое ощущение, что вы
вообще луков в жизни не видели?
– Говна такого завались. Насмотрелись всякого, – отмах-
нулась баба как от запаха, она явно ждала нечто особого, –
у нас почитай вся шантрапа бесштанная с гнутой палкой по
лесам бегает да стреляет вичками куда ни попадя.
– А я-то думаю, почему вы на мой лук не обратили вни-
мания? – загадочно улыбнулась охотница.
– А с чего ты взяла, что мы все тут безглазые, – не пере-
 
 
 
ставала Дануха ехидничать, – отцов знамо лук. Ну, и чё тут
хитрого? Один хрен палка да верёвка вот и все премудрости.
– Это мой лук, собственный, – огрызнулась кутырка, кри-
вясь в улыбке презрительной, – отцов я похоронила вместе с
тулой и стрелами. У него был обыкновенный, охотничий. Да,
лук его хорош был, но не до такой степени. Этот же лук не
охотничий. Душа Леса сказала мне, что он боевой. То есть
для боя предназначенный. Поэтому я не охочусь с ним, а зве-
ря бью, притом любого и одной стрелой, да и делать это с
ним в разы легче, чем охотиться. Таких больше нет. Он един-
ственный.
Дануха недоверчиво покосилась на хвастунью, чуть на-
клонив голову да всем видом как бы спрашивая, «а не врёшь
ли ты, кутырка сопливая?». Охотница торопливо со спины
сняла своё оружие да протянула бабе неверующей.
– Посмотри на него внимательней, разве ты такой раньше
видела?
Дануха брать в руки лук не стала, но присмотрелась вни-
мательней. Даже глаза закрыла да иным взором глянула,
но ничего сверхъестественного не обнаружила. Данава тоже
стоял рядом, разглядывая тупо странную загогулину.
– Я в них не больно разбираюсь, – подытожила просмотр
Дануха с интонацией «да на кой оно мене надобно», – ну,
красивый, сложней, чем наши устроены. Явно мастером сво-
его дела сделанный. Ишь сколь загогулин разных налеплено.
Наверное, каждая для чего-нибудь нужная.
 
 
 
 – Данава, а ты? – уже упрашивая, спросила она колдуна,
скребущего лысину.
Тот поморщился и ответил пристыжено:
– Да я тоже по этим «тыколкам» не мастак. Не моё это.
– А как же ты на зверя охотишься? – неподдельно удиви-
лась охотница.
–  А он его красотой сражает, девонька,  – съехидничала
баба, держа ответ за братца младшего, – лишь рожу скорчит
умную, тот со смеха и давиться.
Неважна звонко засмеялась да сквозь смех из себя выда-
вила:
–  Вот те на. Да меня с этим луком если б поймали лю-
ди знающие, то на огне бы пытали или сулили горы золота,
лишь бы секрет его выведать. Вы посмотрите на меня. Разве
во мне сила есть, чтоб из лука охотиться, да ещё из такого
огромного? А я с него со ста шагов лося через сердце про-
биваю. Притом навылет бью. А стрелки видели? – и она тут
же лук на плечо накинула да достала две стрелы из коробки
кожаной, – смотрите. Разве вы такие видели?
Неважна протянула их колдуну, но тот тут же от них руки
попрятал за спину, зато Дануха взяла да каждую рассмотрела
в отдельности.
– Хорошие стрелы, ровные, а чё в них не так? – недоумён-
но баба расспрашивала, ничего в них не видя особенного.
– Да вы что притворяетесь? – вдруг не на шутку рассер-
дилась охотница, – вы колдуны или врёте всё?
 
 
 
 Дануха почуяв подвох, взяла по стреле в руку каждую, да
закрыв глаза, решила проверить подарок по-своему, да, как
только перешла в иное состояние, резко распахнула зенки
бешеные, да оставив пред собой лишь одну стрелу, удивлён-
но выдохнула:
– Ох, ё. Эт чё это такое? Это какая ж в ней дрянь сидит?
– Вот это и есть стрелка. А эта, – Неважна забрала вторую
и показывая наконечник, – стрела обычная.
С этими словами она ловко сунула её в коробку за спину.
–  А это,  – Неважна забрала у Данухи оставшуюся,  – не
стрела, а стрелка называется. Душа Леса говорит, что у лю-
бой обычной бабы сил на такую стрелку предостаточно. У
некоторых и две получится, а у особенных, таких как я, и
три. Я, когда вырасту, то и на четвёртую, сил хватит внут-
ренних. Вот смотри.
Охотница вдруг поняла, что лучше раз показать этим без-
дарям, чем до вечера объяснять то, что всё равно не пой-
мут своим вековым разумом. Она подняла с земли зелёный
листочек маленький да послюнявив его, к молодой берёзке
приклеила. Затем отошла шагов на пять, в лук стрелку вста-
вила, да отвернувшись от той берёзки в другую сторону, пу-
стила её в просвет между кронами деревьев в небо синее.
Опосля чего медленно повернулась и замерла неестественно.
На её лице играла странная мимика. Она будто тужилась
по большому, челюсть зачем-то перекашивая да с силой от-
водя её в сторону. Глаза полузакрытые, под веки закати-
 
 
 
ла словно припадочная. Дануха с Данавой с любопытством
смотрели на девку рожи корчащую, ничего не понимая и с
интересом ждали разъяснения, что же она им хочет показать
своими кривляньями.
Вдруг раздалось нарастающее шелестение да тут же глу-
хой шлепок за спинами, даже не желая того они обернулись
в ту сторону да от увиденного у обоих глаза навыкат сдела-
лись, и беззубые рты распахнулись одинаково. В листочек,
что Неважна к берёзке приклеила, точно в его середину бы-
ла стрела воткнута.
Данава аж дар речи потерял, издавая звуки нечленораз-
дельные, то и дело тыкая рукой то в небо, куда стрела была
пущена, то в саму стрелу, что была в дерево воткнута. Тут
молодая охотница гордо прошествовала между ними с важ-
ным видом победительницы, выдернула стрелку из дерева,
поцеловала кончик да аккуратно в коробку засунула.
– Теперь понятно надеюсь? – с явной бравадой спросила
лучница, с высоты своего колдовского умения.
Первый отошёл колдун.
– Это как же ты?
– Что? – переспросила Неважна, требуя уточнения немно-
гословной риторики Данавы «красноречивого».
– Как ты это? – и он изобразил потуги на лице с отворо-
том челюсти, – управляла чё ли? Да ведь точно так. Как же
знаешь, куда летит?
– Весь секрет в том, что на наконечнике стрелки мои вто-
 
 
 
рые глаза пристроены. Я, когда её пускаю в цель, то от своих
глаз отказываюсь, а начинаю смотреть теми, что на стрелке
мной порождённые. Я как будто лечу на ней. Хорошо, аж дух
захватывает. Я не только вижу, но и двигать могу, направляя
её в место нужное, правда, не очень много, сил пока недо-
статочно, но сначала и этого не могла, а теперь сами видели.
Я её в другую сторону пустила, в небе развернула и точно в
цель.
– Ох, ё, – только и смогла Дануха из себя выдать, посте-
пенно переходя из ступора в состояние ликования на эйфо-
рии замешанном, – ты даже не представляешь себе деточка,
насколько поняла. Ай да Дева Лесная, ай да благодарствую
за подарочек.
С этими словами она повернулась в сторону да поклони-
лась в пояс Душе Леса невидимой.
Они весело шагали по лесной тропе к стойбищу и почи-
тай дошли до норы, что Данава гордо называл колдовским
пристанищем, как шедшая за Данухой, Неважна неожидан-
но спросила в задумчивости:
– Дануха, я вот только не пойму никак. Я, конечно, тебя
научу всему, но зачем вам всё. Вы же старые.
Дануха в ответ только хмыкнула весело.
– Какие твои лета, сестра, поймёшь ещё. А учиться у тебя
я и не думала. Без этого жила да уж как-нибудь и помру без
твоей помощи. Учить ты будешь других, таких же как и ты
молодых да дерзких в стремлениях.
 
 
 
 – А где они?
– Они? – переспросила Дануха и сделала паузу, видно что-
то обдумывая, – они, сестра, идут сюда. Со всех концов идут.
Скоро нас будет много, я чувствую.
Она ещё что-то хотела сказать возвышенного да торже-
ственного, но её перебил братец не по делу выступивший:
– А я хочу. Научишь меня?
– Конечно, – ответила охотница.
– Ох, ё, – взревела Дануха смехом раскатистым, – тебе-то
в какое место упёрлось это учение?
– А чё? Вещь полезная, – не сдавался колдун.
– Любая вещь полезная в дурных руках – беда поломан-
ная. К тому ж сказано тебе, что это только бабы могут, а ты
чё у нас баба чё ли от рождения?
Так весело припираясь да смеясь по-доброму, добрался
маленьких отряд до своего нового поселения, на Чуровом
Столбе которого их дожидалась Воровайка нетерпеливая,
мотая длинным хвостом сверху-вниз да без устали стрекоча
какую-то свою, наверное, тоже песню радостную…

15. Гадкий утёнок вырастает в лебедя. Баба дура стано-

вится женой начальника. Карга старая и та может лишить на-
следства ценного. Ну что за жизнь пошла? Даже поглумить-
ся не над кем…

Небольшое стойбище в лесной глуши в скором времени

 
 
 
обжилось, обустроилось, и потекла в нём жизнь размерная,
неторопливая. Дануха с Неважной не сговариваясь, наотрез
отказались жить в земляной норе, подобной той, где обитал
колдун «недоделанный». Младая охотница, отыскав невда-
леке местечко свободное от деревьев разных да подлеска
проросшего, устроила там шатёр свой походный, Данухой до
селей невиданный.
Девка во всей красе расписала его простоту с удобства-
ми. Он из шкур был шит, тонких, мехом внутрь заправлен-
ных. Стенки круглым конусом с остроконечным навершием.
Только на полу шкура была цельной да толстой – беровой,
а на стенах шкурки мелких зверьков всяческих. В основном
белка с зайцем зимние, не линялые. Притом шкурки были с
сознанием дела подобраны для получения узора красивого.
В одном месте шкуры сшиты не были, а образовывали проём
входной, наверх откидываясь.
Весь шатёр собирался на трёх палках в лесу подобранных,
упирающихся в края пола с трёх сторон, да завязанных свер-
ху треногою. Но самое интересное, что понравилось старо-
жилам без исключения, его можно было для сна использо-
вать даже не раскладывая, да не ища палок для этого. Стои-
ло просто разложить на земле да залезть туда как в мешок
вместительный, прикрываясь откидной дверью, закупорива-
ясь, что Неважна тут же продемонстрировала.
Дануха тщательно изучив шатёр сверху донизу, в собран-
ном да разобранном состоянии, изъявила желание иметь та-
 
 
 
кой же только большими размерами. И так как она не со-
биралась никуда таскать его, а поставить на постоянное, так
сказать, место жительства, то сделать его захотела весь из
толстых шкур. Притом из шкур зверя единого, не любя вид
ляписный в глаза кидающийся, а по центру в крыше обяза-
тельно дыру круглую, так как Дануха во что бы то ни стало,
возжелала иметь очаг в куте собственном.
В конечном итоге что-то подобное они и соорудили со
временем. Шатёр получился просто огромный, хоть хоровод
води. Пришлось валить деревья, пни выкорчёвывать, делая
целую поляну с землёю ровною. И получился он у них не ост-
рым, как у охотницы, а какой-то непонятной конфигурации.
Сначала установили стены круглые выше роста человеческо-
го, только потом свели крышу покатую, где по центру дыру
проделали. Только получилась она не круглой, как заказыва-
ла, а скорей многоугольной, но это хозяйку не расстроило.
Ей вообще-то плевать было на геометрию.
Местный лес являлись лосинным урочищем, потому ос-
новным материалом шкурным для строительства был есте-
ственно лось величественный. Неважна охотилась, как в иг-
рушки поигрывала. С такой лёгкостью добывала зверя раз-
ного, что Дануха с Данавой всякого повидавшие только ди-
ву давались да друг на друга поглядывали, не успевая за ней
по лесу бегать да шкуры сдирать, а потом дни-на-пролёт их
выделывать. А мясо как жалко было! Сердце кровью обли-
валось в три ручья, но куда его было девать-то столь? Кладо-
 
 
 
вые и так им забиты были сверху донизу.
Дануха изворчалась вся да извелась на «нет» из раза в
раз бросая горы добра съедобного, но зверя, как не стран-
но, от этого не становилось меньше прежнего. Тогда, кста-
ти, вскрылась ещё одна особенность гостьи пришлой не-пой-
ми-откуда появившейся. Во-первых, она не могла заблудить-
ся в лесу в принципе, даже дивилась непонимающе, как это
вообще делается, ведь в лесу нет двух деревьев одинаковых
и как вообще можно сбиться с направления.
Во-вторых, что ещё больше удивило старожил речных,
она всегда знала, как должное, в каком направлении идти на-
добно, чтобы попасть в место нужное. Неважна, даже похва-
сталась, что может прийти куда угодно. Хоть с глазами за-
крытыми. На что Данава азартом охваченный побился с дев-
кой об заклад, не веря в бахвальство пустозвонное, но завя-
зывать глаза ей не стал, а надел целый мешок на голову да
раскрутил, чтоб та не смогла запомнить увиденное. Неваж-
на потопталась чуть-чуть на месте, как бы выбирая куда дви-
нуться, а затем, вытянув руки вперёд, деревья прощупывая,
уверенно пошла к роднику за водой ключевой, что и потре-
бовал Данава по уговору заключённому.
Как выяснилось опосля этого, именно таким образом она
и пришла сюда, пробираясь по землям неведомым, по лесам,
перелескам маленьким да через степные участки открытые,
где пряталась в траве высокой да пробираясь балками. Ей,
оказывается, даже знать не надо было те места, куда направ-
 
 
 
лялась посланница. Достаточно было думать о них и какое-то
чутьё внутреннее безошибочно направляло девку в нужном
направлении. И это касалось не только людей да искомых
мест, например, таких, как источник Нахушинский.
Чтобы лося бить на шкуру да пропитание младая лучни-
ца просто думала о великане лесном и тут же волшебным
образом отыскивала, где тот находился, шла туда, заставля-
ла выйти сохатого на близкое расстояние да убивала одной
стрелой, сердце пронизывая.
Кутырка самым естественным образом удивлялась тому,
что другим это не дано было. Она почему-то была уверенна,
что это обычное для людей умение, потому что легко да за-
просто. Что здесь могло быть сложного? И это оказался не
дар Лесной Девы, а её дар от рождения. До того, как отец её в
лес забрал, она по лесам почитай не шастала, но и не боялась
их сроду. А став охотиться с отцом она всегда так делала, и
отец нисколько этому не дивился, наоборот хвалил. А может
просто делал вид, что не удивляется…
Неважна добывала из леса всё что требовалось. Дануха
еду готовила, мыла за ними «засранцами», прибиралась в
куте большом. В общем хозяйничала. Ходила драть крапиву
волокнистую, да чесала её, нить заготавливая. Окромя до-
машних дел, что Данухе выпали, она регулярно на развали-
ны наведывалась, проверяя, не появился ли ещё кто-нибудь
из сестёр обещанных, и ходила туда каждый день, превратив
это в ритуал обязательный.
 
 
 
 Данава наловчился работать со шкурами. Он выделывал
их да сшивал жилами. Притом не только обшивал Данухин
шатёр, но и стал шить одежду сменную и делал это с таким
азартом да удовольствием, что Дануха как-то похвалила его
даже, чего раньше сроду не было, притом выразив сожале-
ние, что такое умение мастера, оказывается, раньше пропа-
дало в лесу бес толку.
Он сшил для Данухи рубаху кожаную, так как от распаш-
ной куртки как у Неважны, она отказалась категорически.
Ну, естественно, подол к рубахе, шире некуда. Штаны даже
предлагать не стал, зная на то её реакцию. Себе тоже сшил,
но лишь примерив, отложил в сторону. Не положена была
одёжка такая по статусу.
И наконец, четвёртый член поселения – Воровайка, а то,
как же без неё засери пернатой да горланящей, взяла на себя
самые важные обязанности. Она регулярно снимала пробы с
хозяйских шедевров кухонных да зорко следила за окруже-
нием, охраняя покой да безмятежность лесного лагеря. Со-
рока, наверное, сильно переживала-расстраивалась, что не
может никак отличиться на этом поприще. Ей так хотелось
подать тревогу пусть хоть пустяшную, чтоб всем показать ка-
кая она сторожиха замечательная, но никто не покушался на
их границы да жизнь безмятежную. Однако птица ни уныва-
ла и зоркости не убавляла от этого.
Так продолжалось почитай до лета бабьего. К тому време-
ни селение обжилось окончательно. Шатёр Данухи был до-
 
 
 
строен полностью, погреба для хранения запасов нарыты в
большом количестве, а сами запасы в них набиты доверху.
Данава достроив Данухин дом, загорелся и для себя такой
же выстроить да тут же приступил к созданию второго ше-
девра «шатёростоения». Дануха каждый день уходя к байма-
ку старому, надеялась, что вот сегодня точно придёт кто-ни-
будь, но день шёл за днём, а никого не было.
И в тот тёплый день солнечный ничего не предвещало
особенного. Дануха обед сготовила. Поели. Она прибирать
принялась. Остальные разбрелись по своим делам. И тут как
гром средь неба ясного прогремело яростное стрекотание со-
роки-охранницы. Тревога! Да тревога не шуточная. Все, по-
бросав дела собрались у шатра бабьего. И настороженно ста-
ли следить за птицей беснующейся, но та не кидалась на вра-
га невидимого, а металась от леса к шатру от шатра к лесу
как сумасшедшая. Дануха первая поняла, что она орёт-над-
рывается:
– Она кличет нас куда-то за собой следовать, – прогово-
рила баба уверенно и определив, что сорока зовёт в сторону
баймака старого, радостно добавила, – никак пришёл кто-то
к нам?!
Дануха тут же кинулась собираться на вылазку, хотя все
сборы заключались лишь в отыскании клюки несменяемой
да быстро, почитай бегом пустилась за постоянно мельтеша-
щей средь деревьев Воровайкой указующей. Все за ней по-
следовали. Данава вооружился своим посохом, Неважна лу-
 
 
 
ком, соответственно.
Всю дорогу до баймака Дануху грызла тревога странная и
решив прислушаться к этому чувству непонятному, она по-
вела отряд не напрямую через родовой родник, а в обход,
выходя на баймак со стороны Красной Горки на возвышен-
ности. Решив сначала издали глянуть на гостей, и в случае
чего обратно в лес бежать, прятаться. Данава поддержал её
настороженность, Неважне было всё равно, лишь Воровайка
была против категорически. Она отчаянно орала, таща хо-
зяйку по прямой, но получив в ответ порцию мата задири-
стого разъярённым шёпотом, с показательными помахива-
ниями волчьего хвоста на клюке привязанным, заткнулась и
стала лишь сопровождать отряд, летая чуть в сторонке и, как
ни странно, замолчав на время долгое.
Выскочив из леса на лысину холма высокого, Дануха при-
гнулась к земле в три погибели да рассекая траву высокую
стала пробираться на край с осторожностью, чтоб оттуда рас-
смотреть, как следует, что же в сожжённом баймаке делает-
ся. На всякий случай прижала шкурку серую, рукой к древку
полированному, да как следует пожулькала пальцами, отче-
го по телу прошлась волна горячая лютой ненависти ко все-
му окружающему да злости внутренней ко всему живому, в
частности, а также появилось чувство безоговорочное о на-
личие врага впереди как должное. Она всегда в этом состоя-
нии врагов видела, даже коли никого и не было, но это были
мелкие издержки дара волчьего, с коими смириться получа-
 
 
 
лось вполне безболезненно.
Ещё по пути к краю склона крадучись она глаза прикры-
ла да принюхалась, но ничего не поняла из того, что учуя-
ла. Там внизу было что-то с чем-то, необъяснимое. Какая-то
помесь несоединимого. Подкравшись к спуску, Дануха при-
подняла голову… и тут же клюку из рук выронила, выпрям-
ляясь в полный рост, забыв об осторожности.
То, что вековуха увидела, её буквально шокировало, да
так, что она дышать забыла-как. По площади шёл конь в сто-
рону реки хвостом потрясывая, а вместо головы отчётливо
различалась спина девичья и голова с косой длинной до по-
яса. Ведения сна наяву проявились, порождая в голове Да-
нухиной целый рой мыслей перепутанных, заставляя бабу на
миг поверить в сказки девичьи.
Но тут всю эту картинку нереальности, как всегда, Воро-
вайка изгадила. Пока Дануха во все глаза пялилась на фигу-
ру мистическую к реке уходящую, эта дрянь слетела шуст-
ро вниз, орлом пикируя, да закружилась над девой-конём, да
при том даже не скрывая бурной радости. В ответ волшебное
создание повернулось боком к наблюдающим, и Дануха раз-
глядела и коня целого, и сидевшую на его спине девку-на-
ездницу.
– Воровайка, – прокричала гостья радостно, протягивая к
ней руки тощие, при этом конь под ней закружил, заплясал,
будто тоже несказанно обрадовался.
Тут наездница лихо соскочила с четырёх ножного зверя
 
 
 
ретивого, да задрав руки к птице, кружащей да вихляющей,
залилась звонким смехом девичьем. Только тут Дануха вы-
шла из ступора. Она в раз узнала молодуху-наездницу. Это
была Елейка – дочь Кунихи, одной из баб её бабняка преж-
него. Вечно маленькая, вечно щупленькая никак не желаю-
щая в рост идти, хоть по возрасту и была навыдане. Баба,
забыв о клюке потерянной, сломя голову припустилась вниз
бежать, не обращая внимания на траву высокую да оря во
всю глотку лужёную:
– Елейка! Елеечка!
Молодуха как услышала, так навстречу кинулась. Встре-
тились они на бывших огородах за обгорелыми кутами. Да-
нуха прижала её к себе одной рукой, второй безостановочно
по голове поглаживая, а та рыдала, уткнувшись в её груди
пухлые. Рыдала навзрыд, при этом что-то, пытаясь, выска-
зать, но не получалось ничего связного. С боку Елейку и Да-
нава обнял, наконец, нагнавший Дануху непогодам прыткую.
Девка, узнав колдуна, кинулась и с ним обниматься растро-
гавшись.
Это, наверное, могло продолжиться долго ещё, коли б не
конь бешеный. Эта зверюга четырёх копытная подскочила к
обнимающимся да грозно заржала, оголяя ряд зубов размера
угрожающего, вставая на дыбы да всем своим видом показы-
вая, что сейчас кого-то треснет копытом по башке, а осталь-
ных закусает до смерти.
Елейка тут же из объятий вырвалась, что-то громко шик-
 
 
 
нула с присвистом и конь, буквально шарахнулся в сторо-
ну, но и там продолжал нервно крутиться да копытом бить,
выказывая своё недовольно фырканьем. Девка быстро слёзы
утёрла, да сказав лишь «подождите» подбежала к жеребцу
разъярённому, и обхватив его за шею могучую, что, то и де-
ло норовила из её рук вырваться, но не очень настойчиво,
принялась коню что-то на ухо нашёптывать. Тот как-то рез-
ко успокоился. Ну, почти. И Елейка, как человеку всех со-
бравшихся представила:
– Это Дануха, – матерь рода нашего. Она большуха. Тут
главная. Дануха хорошая и мне ничего плохого не сделает.
Мы просто давно не виделись и слёзы мои не от боли, от
радости.
Конь недоверчиво покосился на бабу растерянную, свои-
ми глазами огромными, да как бы говоря, что понимает ска-
занное, мотнул головой с фырканьем. А Елейка продолжила:
– А это, – указала она на колдуна лысого, – Данава – наш
родовой колдун. Он тоже хороший и тоже ни тебе, ни мне
плохого не сделает.
Конь повторил процедуру принятия. Тут Елейка, наконец,
заметила Неважну скромную и замялась, увидев в ней не
только незнакомого, но и пацана явно чужеродного, по край-
ней мере, таких раньше не видела. Дануха заметила её заме-
шательство и тут же незнакомца представила:
– А это Неважна, то ж девка хорошая. Я думаю вы даже
подружитесь.
 
 
 
 – Она девка?! – изумилась Елейка искренне, недоверчиво
незнакомку рассматривая, что в отличие от старожил, спу-
стилась с горы неспешной походкой охотницы, – да она ж в
штанах? И косы напрочь нет.
– Да эт ни чё, – успокоила её Дануха, покряхтывая, – она
с краёв дальних, для нас совсем чужих. Нашим обычаям да
нравам не обучена. Но девка чё надо. Проверено.
Дануха сознательно не стала раскрывать её арийского про-
исхождения, так как была абсолютно уверена в Елейкиной
реакции для неё вполне предсказуемой, и чтобы как-то раз-
рядить обстановку наряжённую, постаралась тему эту поме-
нять в принципе:
– Ты, деточка, с дороги-то оголодала, небось. Мы-то толь-
ко отобедали, но и тебя найдём, чем подкрепить.
– Хорошо бы, – ответила на приглашение Елейка голод-
ная, но напряжение в голосе никуда не улетучилось.
У неё в голове не укладывалось, как это девка посмела
одеться в одёжу мужицкую, и что это случилось с большухой
лютою. Раньше она б за такое, забила до смерти и не спро-
сила бы как звать да какого племени.
Разрядила обстановку Воровайка вездесущая. Она лихо, с
маха широкого плюхнулась на спину коня как на плечо Да-
нухино, да так и застыла присев, задрав хвост в позе побе-
дителя. Конь шарахнулся, округлив глаза от такой наглости.
Сорока вспорхнула да издевательски зацокала. Но далеко не
улетела, а сделав небольшой вираж попыталась снова осед-
 
 
 
лать скакуна могучего, но конь зорко следил за её выкрута-
сами и в момент подлёта резко отскочил в сторону пытаясь
схватить птицу зубами как собачонка злющая.
– Ох, ё, – пропела, веселясь Дануха да поддерживая пе-
реключение внимания, – никак у Воровайки в жопе детство
разыгралось на старости. Смотри подруга до балуешь с мо-
лодым да ретивым. Он тебе хвост-то твой красивый по вы-
щиплет.
Елейка тоже расцвела в улыбке расслабляющей, и коню
крикнула:
– Злыдень! Это она играет с тобой, – и тут же обернув-
шись к людям, добавила, – я коня так кличу, но он не злой,
а так, иногда психованный.
Но конь сообразил и без её увещевания, что сорока не
противник, а игрушка занятная и с лёгкостью ребёнка бес-
шабашного принялся с ней играть в игру навязанную. Он
прыгал, скакал, изворачивался да на задние ноги вскакивал,
стараясь поймать птицу назойливую, а та, ликуя, наслажда-
ясь своей неуязвимостью, порхала как молодая бестия.
Уже через несколько мгновений они с шумом носились по
площади, туда-сюда, вызывая в зрителях радость неподдель-
ную. Как эти два абсолютно разных создания так быстро на-
шли друг в друге души родственные? Непонятно. Лишь ото-
гнав при помощи Воровайки преданной от Елейки эту зве-
рюгу охранную, Дануха смогла спокойно подойти к молоду-
хе да приобнять за плечо щуплое:
 
 
 
 – Пойдём, моя хорошая. У нас теперь новое поселение и
мы больше люди лесные, чем речники давешние. Но я наде-
юсь, тебе понравится.
Вот только повела она всех не через Горку Красную как
сюда прибыли, а напрямик через источник змеёй охраняе-
мый. Конь с сорокой догнали людей быстро, как только те
вышли из баймака разорённого. Жеребец, похоже, за игрой
вовсе про хозяйку забыл, но Воровайка себе этого позволить
не могла по возрасту. Она хоть и бесилась как дитя малое,
но опыт да невзгоды прожитые, просто так не проигрывают-
ся. Они стрелой пролетели мимо вереницы людей, рассекая
траву высокую, да там и пропали где-то, притаившись в за-
рослях.
Когда Дануха дошагала до родника заветного, то увидела
картину для неё радостную. Конь, набегавшись, жадно воду
пил из лужи, что родник образовывал. Сорока скакала ря-
дом, будто науськивала.
– Ах, какой молодец, только глянь на него, – похвалила
коня Дануха удовлетворённая, – вот и ты приобщился к нам,
зверь степной.
Злюка, услыхав позади голос чужой, брыкнулся, да скак-
нув в траву, пустился дальше носиться в зарослях, поднимая
тучи мошкары облаком.
Дануха подошла к роднику да задумчиво на него устави-
лась. Затем посмотрела на вновь прибывшую. Елейка сразу
поняла, что от неё большуха требует, но почему-то неуве-
 
 
 
ренно за озиралась во все стороны.
–  Поднеси мне девица водицы напиться,  – проговорила
большуха Елейке, да ласково при этом улыбаясь девице.
– А чаша где? – неуверенно и скорей испуганно спросила
её молодуха, не видя сосуда священного.
– Так нету, – не меняя на лице выражения, отвечала ей
вековуха хитрая.
– А как же? – хотела было возразить соискательница, но
тут же осеклась, подумала, что-то про себя хмыкнула да ша-
гом уверенным, подошла к роднику и задрав подол на коле-
ни бухнулась.
Зачерпнула в ладони воды и повернулась в сторону Дану-
хи ожидающей. Та, сделав два шага торжественных, накло-
нилась к поднесённым ладоням лодочной. Принюхалась, за-
крыв глаза, пальцы вымочила, потёрла воду, что-то выиски-
вая да облизав, наконец, вынесла решение:
– Не, – сказала Дануха наигранно на что молодуха вдруг
вся сжалась настороженно, но не успев даже испугаться по-
настоящему услышала продолжение, – не буду я тебе косу
пилить пущай болтается.
С этими словами она взяла Елейку за руки да подняла с
колен, перед собой выставив.
– Нет, и не будет у нас больше бабняка, девонька. Нынче
мы не баб сборище, а сёстры меж собой для дела великого, –
тут она обняла молодуху опешившую, да трижды на крест
приложилась щека к щеке, – ну, здрава, будь Елейка – сестра
 
 
 
моя.
Молодуха непонимающе улыбалась, но тихо ответила:
– Здрава будь, сестра Дануха.
– Вот и умница. Только, чур, я сестра старшая, – шутли-
во пробурчала вековуха, поднимая в воздух палец указатель-
ный, – поздоровкайся и с сестрой Неважной – нашим пер-
венцем.
Охотница подошла застенчиво, и они повторили ритуал
«прищёчивания».
– А Данава? – радостно спросила молодка, на колдуна по-
сматривая.
– А Данава облезет, – с шутливой напыщенностью отре-
зала Дануха, махнув на него рукой пренебрежительно и на-
правляясь по тропе дальше в лес, – у него для сестры титьки
не выросли.
Елейка зачем-то посмотрела на свои, вздохнула тяжко, да
ни к кому не обращаясь, констатировала:
– У меня тоже не растут проклятые.
– И у меня, – подхватила тем же грустным тоном, Неважна
разочарованная.
– Отрастут ещё. Замучитесь за плечи закидывать, – успо-
коила их Дануха продолжая шествовать, но вдруг резко вста-
ла как вкопанная.
Когда она обернулась к спутникам, на лице её была трево-
га нешуточная. Все напряглись, а Данава в панике выпалил,
по сторонам осматриваясь:
 
 
 
 – Чё опять не так?
Дануха посмотрела на Неважну, состроила физиономию
жалостливую и столь же слёзно покаялась:
– Клюку-то я свою потеряла, Неважночка. Сестричка, ты
бы сбегала. Я её на Красной Горке обронила, кажись.
–  Хорошо,  – ответила охотница с готовностью и тут же
пустилась назад, больше ни о чём не спрашивая.
– Мы тебя здесь подождём, – прокричала в след убегаю-
щей Дануха хитрая.
– Не надо, – в ответ послышалось, – я и так вас найду, куда
бы вы ни двинулись.
– Ну, ладноть, – пробурчала Дануха в полголоса и обра-
щаясь к Елейке ничего не понимающей, – ну как тебе арий-
цы сестра? Нагостилась, я думаю?
– Ненавижу, – злобно скрежеща зубами, прорычала моло-
духа мелкая.
– Я так почему-то и думала. Потому хочу сразу предупре-
дить тебя, чтоб до драки не дошло по неведенью. Неважна –
арийка чистокровная.
– Что?! – ощетинилась Елейка, сжимая кулачки крохот-
ные.
– А то, – рявкнула не неё Дануха грозным окриком, вы-
пуская из себя большуху до поры до времени спрятанную,
что моментально остудило бесшабашный пыл молодой да
уже нахлебавшейся, – теперь она сестра наша. К тому же си-
рота полная. Её отца опосля смерти матери убили те же са-
 
 
 
мые скоты вонючие, что перебили род наш да баймак выжгли
с землянками. Потому она с нами отныне. Поняла, козявка
мелкая?
– Да, – ответила ей сухо Елейка недовольная, – только то
зверьё не арийцы, а гои бесхозные. Хотя даже и гои их бы не
приняли. Они там сами по себе как не-пришей-кобыле-хвост
болтаются. Арийцы их не принимают, но толи боятся словно
Лихорадки [91] убийственной, толи нарочно до поры до вре-
мени не трогают. Я про них в коровнике уже успела столь-
ко наслушаться. Бабы про них говорят разное, но правдивей
всего, что городские высокородные их содержат сознатель-
но, чтоб речников повывести, прибрать земли себе да баб
речных рассадить по коровникам.
– Не знаю, не знаю. Может быть, – проговорила Дануха
задумчиво,  – ладноть пошли уже, а по дороге расскажешь
свои злоключения.
– Да рассказывать-то особо нечего, – отмахнулась моло-
духа, скривившись как от кислого, но они пошли дальше, а
Елейка всё же хоть и нехотя, но начала рассказывать.
Начала вяло, малословно, будто заставляла себя с усили-
ем. Как напали, как хватали, как вязали да кидали на воло-
куши шкурные. Потом тащили по степным ухабам, пересчи-
тывая кочки телами связанными, а когда привезли куда-то,
то на ней уж живого места не было. Вся побита, перебита си-
няк на синяке. И сбежать не получится. Их не только по ру-
кам да ногам запутали, но всех меж собой какой-то странной
 
 
 
петлёй за шеи накинутой. Из неё не выскользнешь. Верёвка
не ослаблялась, но и не затягивалась. Словно обруч-поводок
только из толстой плетёнки вязанной.
Всех расставили по поляне. Тут пришли арийцы высоко-
родные. Дородные такие, важные, как свиньи перекормлен-
ные. Походили, посмотрели да разделили всех на кучки ма-
лые. Елейка попала вместе с бабой Ухтиной, мамой Зорь-
киной, ещё бабой Разавой да тремя кутырками: Лебяжкой,
Красавкой да Невеличкой – дочкой Калухиной.
Потом ариец что их прибрал, опять сцепил такой же ве-
рёвкой, только ноги выпростал и погнал их пешком к городу.
Но до города не дошли, а где-то свернули на полпути, и при-
шли в селение, высокими кольями огороженное. Как позже
выяснилось, то был коровник жреца Агнидха – главного в
том городе по огню их священному.
– Важная такая сволочь, – описала его Елейка с отвраще-
нием, – перед ним все спины гнули без исключений, а ба-
бы, то бишь коровы тамошние, как пришёл так все на ко-
лени пали да мордой в землю уткнулись безропотно и стоя-
ли так кверху задом пока он не скрылся в строении. Нас он
всех осмотрел по одной, облапал своими ручищами да велел
по клетям рассадить как зверей каких. Сидели мы там пять
дней безвылазно. Кормили плохо, а маму Зорькину так во-
обще морили голодом, только воду давали и то по капель-
ке. Как я потом узнала от баб тамошних, нравились старому
пердуну девочки маленькие да бабы что по моложе, но обя-
 
 
 
зательно худые до безобразия. Баб в теле он не признавал,
урод. Потом Ухтину повязали да куда-то вывели. А на сле-
дующий день весь коровник построили да гуськом повели в
город на издевательства. Я единственный раз этот город из-
нутри и видела. Век бы не видеть эту мерзость скотскую.
Тут она замолчала, а Дануха спиной почуяла, что Елей-
ка плачет, но ни останавливаться, и успокаивать её не стала
сознательно. Через время некоторое, молодуха продолжила,
уже слезами захлёбываясь:
– Нас всех согнали на площади чисто убранной, среди на-
рядных домов не понять для кого выстроенных, вокруг ко-
стра большого из одинаковых поленьев сложенного и в тот
костёр Ухтину бросили. А нас заставили смотреть да запо-
минать, как следует. Ариец, что за коровником надсматри-
вал, орал, что их богам, видите ли, жертвы требуются и коли
мы не хотим стать следующими, то надобно беспрекословно
слушаться повелителя. Коли ему что не понравится, то ми-
гом окажемся на костре в наказание. Потом рассадили об-
ратно в клети деревянные. Я так и прожила всё время за ре-
шёткой вязанной. Только опосля этого нас запирать переста-
ли ни пойми за что, наказывая. Там на ночь во двор собак
голодных спускали, так что мы сами запирались, как могли.
Собаки эти какие-то ненормальные. Злые как мелкие нежи-
ти голодные. На клеть прыгают, рычат, лают без устали, мор-
ды меж жердин просунуть норовят зубами клацая. Сами эти
жерди грызут, рвутся до тебя добраться. Глаза бешеные. Ох,
 
 
 
и натерпелась я страху ночи первые. Глаз сомкнуть не мог-
ла, чуть там не сбрендила. Только опосля того, как не смог-
ла уж держаться да уснула, иль потеряла сознание, они пе-
рестали грызть мою клеть и с ночи следующей, вообще не
обращали на меня внимание. Странные какие-то собаки. Я
так и не поняла их поведения. А потом приехала из города
большуха коровника, главная жена жреца-хозяина. Ни чё так
баба не злая хотя девки тамошние, а в коровнике у него по-
читай лишь молодухи да кутырки разного возраста, преду-
преждали, что б с ней была поосторожнее. Мол, мягко сте-
лет да жёстко прикладывается и лучше всего прикидываться
при ней дурочкой да несмышлёной от рождения. Ну, я так
и сделала.
Тут она состроила придурковатую мордочку, показывая
Данаве идущему сзади, какой дурой она там притворялась
по случаю. Колдун хмыкнул, но не улыбнулся на дурашли-
вость, думая о незавидной судьбе баб их рода бывшего. Тем
временем Елейка продолжила:
–  Нас новеньких всех обмыли водой вонючей цветами
пахнущей, переодели, а опосля началось жизнь кошмарная.
Там в коровнике дом большой из стволов деревьев сложен-
ный. Девки его еби-избой называли-кликали. Жили в нём
постоянно три семьи арийских. Из простых, не родовитых,
но к нам относились хуже скота загонного. Работа у них была
такая – коровник содержать в добротности. Мужики арий-
ские за нами пригляд вели, да так чё починить, что поло-
 
 
 
мано. Собак держали да натаскивали. Они только их слуша-
лись. Жёны их, нас кормили, мыли да одевали в тряпки раз-
ные. Самим нам ничего не позволялось правилами. Какую
бурду сварят, то и жрали как свиньи голодные. Какие тряпки
кинут, то и одевали не выпендриваясь. Баб, у которых детки
были, на молоко сдаивали да это молоко куда-то отвозили
в специальной посудине. Ну и дом содержали тот большой.
Владыка-то шибко брезгливый был до грязи любой. Чисто-
плюй, обосранный. Так вот в тот дом и стали нас таскать по
очереди, а когда и в не очереди по хозяйскому желанию. Этот
старый хрыч чуть ли не ночь каждую из города наведывал-
ся. Поначалу мрак, как больно было, а потом ни чё, вроде
притерпелась, наплевать стало, что со мной делали. Ну а как
обжилась немножко стали меня на работы гонять общие, как
они завывали это – «в поля отдыхать от бездельного лежа-
ния». Поля у них, как наши огороды только огромные. Со
временем тот старый уд ездить перестал, видать насытился
иль убыл куда из города, я не ведаю. Говорили разное. Где-
то седмицу назад я на поле корень дёргала да в самый разгар
дня иду я по гряде к верху задницей, и вдруг чую, впереди
кто-то стоит на моём пути. Я спину-то распрямила да тут же
ляжки со страху стали мокрые. Всякого, казалось, видела, но
такое… Стоит эдак боком ко мне жмур [92] страшнее не ку-
да, уже почитай разложившийся. На костях белых куски мя-
са тухлого. Высоченный такой в два моих роста, наверное. Я
дышать не могу. Орать хочу – тоже не получается. Бежать,
 
 
 
ноги-руки как не мои, не слушаются. А он стоит и куда-то
смотрит в сторону. Я тогда подумала: «а может, не заметил
сослепу?». Даже не смогла сообразить, что не стою, а сижу
на заднице. Но помню, что только собралась на четверень-
ки встать по-тихому да дёру дать, куда глаза глядят, а оно
вдруг возьми да спроси бабьим голосом: «Как аукнется, так
откликнется. Что это, по-твоему?». Тут меня вообще бабай
[93] обнял выше пояса. Чую что уж вся мокрая не только
между ног. С головы до пяток пот прошиб, аж в раз холод-
но сделалось. Трясучка началась, да живот со страха скру-
тил так, что коли б голодной не была, вся бы обделалась. И
понять то ничего не могу. Где это «что»? И причём тут эта
загадка детская? И тут меня как по морде кто съездил пощё-
чиной. Загадка детская! В раз поняла, кто предо мной стоит.
Лишь Степная Дева [94] напугав до смерти, может загадки
задавать-загадывать. Ты не поверишь Дануха, но я пока ко-
ренья дёргала, одними мыслями была занята. Искала путь к
побегу. Хоть к волку в зубы, только подальше от всего этого.
Знала я, что поле собаками отцеплено, но почему-то была
уверенна, что только отсюда бежать возможность есть. Ку-
да бежать да что делать потом, не думала. Но вырваться из
проклятого места желала всей душой да лишь об этом дума-
ла. И знала, что поможет только чудо вырваться. И до меня
тогда дошло про загадку-то. Я в раз поняла, что вот оно чу-
до-то. Откуда? Не знаю, не спрашивай, но уверовала я, что
жмур этот – Дева Степная и она мне поможет обязательно.
 
 
 
Тут и живот отпустило. Бояться-то я не перестала. Волосы
дыбом стояли аж больно сделалось. А она стоит, молчит да
ждёт ни пойми-чего. Ну, я возьми да ответь, мол, эхо это. В
горле всё высохло. Вот ни капли слюны не было, а она раз и
повернулась ко мне передом. Мама роди меня обратно. Луч-
ше б она этого не делала. Она оказывается, из двух полови-
нок склеена. Одна живая как баба обычная, а вторая – ске-
лет обглоданный. Половина черепа голая. Вместо глаза ды-
ра огромная. На теле рёбра с кусками мяса тухлого, а вто-
рая часть – тело стройное девичье в облако одетое. Ну, или
как туман в виде рубахи с подолами. Дева меня опять спра-
шивает: «Все её топчут ногами, а она от этого только лучше
становится. А это что?» А говорит она странно, будто ей всё
равно, всё равно. И рот закрыт, губы не шевелятся. Я тут со-
всем осмелела и даже встала на ноги только колени подраги-
вали, и всё тело колотит, будто в реке пересидела лишнего.
Только я зубы стиснула, кулаки сжала, а себе думаю, долж-
на, другого случая не представится. Отвечаю, мол, тропинка
протоптана. А она уж раз и стоит ко мне правым боком, что
совсем нормальный, вроде как живая вся. Как повернулась,
хоть убейте меня, не приметила, хотя никуда не отворачи-
валась и даже не моргала, кажется. Смотрит куда-то вдаль
поверх меня да задаёт мне загадку следующую. «Скачет по
степи красиво, разметалась ветром грива», – говорит, – «кто
это?». «Конь», – отвечаю не задумываясь. И тут она раз и
вновь ко мне лицом стоит, а мёртвой-то половины у неё и во-
 
 
 
все нет. Вся нормальная стала, только светится, так что лица
толком не разобрать от свечения. Будь здрава, Елейка, гово-
рит, а сама как не живая только в глазах зайчики солнечные.
Так и прыгают, так и слепят, не давая лик разглядеть. Здра-
ва будь Дева Степная – сестра Облачная, [95] отвечаю, а у
самой аж в зобе всё спёрло, как же с ней говорить-то трудно,
оказывается. Я почему-то тогда зареветь захотела от обиды,
что плохо получается, но удержалась. А она протягивает мне
вот это.
Елейка вытянула из-за пазухи блинчик каменный изу-
мрудно цвета зелёного, размером с яйцо перепелиное. По-
средине дырка проделана. В неё продета плетёнка хитрая
притом плетёнка та была свита из конского волоса, а не из
травы соткана.
– Какой красивый, – восхищённо проговорила Неважна,
касаясь камня пальчиком.
Елейка и не заметила, как та их нагнала да рядом при-
строилась. Каждый потрогал странный камешек. Он был на-
столько гладко вылизан, что в него можно смотреться как
в зеркальце. Дануха даже взяла его в руку да пронюхала, и
произнеся лишь: «вот оно как» тут же от него отпрянула.
–  Ну ладно вам, хватит,  – пробурчала Елейка набычив-
шись, упрятывая подарок Степной Девы поглубже себе за па-
зуху.
– А что дальше? – полюбопытствовала Неважна рассказом
захваченная.
 
 
 
 – Что было, то было, – огрызнулась молодуха, явно не же-
лая общаться с арийским выродком.
– Елейка, – проговорила на распев Дануха с интонацией в
голосе, как бы грозя непутёвой девке пальчиком.
Они стояли на тропе посреди леса светлого, окружив
Елейку и ожидая продолжения. Та огляделась хмуро, явно
не желая рассказывать.
– Ну, вот, – наконец сдалась она, – подаёт она мне этот
камень и говорит повелительно: «С этим змеиным камнем
пойдёшь к роднику, где воду черпаете», а я думаю про себя,
как же я пойду, коль вокруг охрана зубастая. Сама-то огля-
нулась вкруг себя да обмерла. Все пластом на земле валяют-
ся. И девки, и надсмотрщики и даже собаки словно дохлые.
А она продолжает: «Найдёшь там коня старого. Напоишь его
через этот камень да сделаешь все, что он велит тебе».
– Это как? – не удержалась молодая охотница.
– Да жопой об косяк, – съехидничала Елейка самодоволь-
ная, – ты слушай, не перебивай. Хотя я тоже поначалу ниче-
го не поняла. Хотела было её спросить, а та повернулась ко
мне спиной да поплыла по воздуху. Даже не двигая ни одной
частью тела, не своим одеянием. А спины-то у неё и вовсе
не было. Весь зад – от не догнившего жмура остаточки. И
смрад такой от неё пахнул. Брр. Меня чуть не вырвало.
– И ты за ней пошла? – не успокаивалась молодая охотни-
ца в охватившем её азарте любопытства немереного.
– Растворилась она, – ответила Елейка на это раз спокой-
 
 
 
но без злобы да раздражения, – отплыла на несколько шагов
и как туман развеялась. И хорошо, а то пока я смотрела, как
она плывёт, у меня самой всё в глазах поплыло. Голова по-
шла кругом. Чуть не потерялась там. А как пропала, так в
раз очухалась да бегом к роднику кинулась. Он был за лес-
ком, недалеко, в общем-то. К тому же пить самой хотелось
аж невтерпёж, всё высохло. Прибегаю, а там действительно
конь стоит.
– Злыдень? – в очередной раз влезла Неважна с вопроса-
ми.
– Нет. Старый такой. Спина седая. Стоит, голову понурил,
будто спит. Я подбежала, воды похлебала, камень в руках
верчу, да только тогда задумалась, а как же мне через него
коня-то напоить?
И тут на самом интересном месте рассказ прервался
неожиданно. Откуда-то из леса, перепрыгивая через буре-
лом, с треском жутким на них вылетел, вернее, выскочил
Злыдень разбесившийся. А сверху, широко раскинув кры-
лья, брякнулась на плечо Данухи Воровайка довольная.
– О срань пархатая заявилась, не запылилась, – пробурча-
ла хозяйка, тем не менее, птицу по голове поглаживая.
Елейка подбежала к коню и тоже по морде его погладила,
что-то как змея «нашикивая». Злыдень довольно пофырки-
вал, переступая с ноги на ногу.
– Ну, Елейка, – чуть не плача взмолилась охотница, – ну,
что дальше-то?
 
 
 
 Елейка в ответ тяжело да звонко выдохнула, всем видом
показывая, как ей уже надоела эта чужачка назойливая.
– Да с ладошек она его напоила, Неважночка. Так же как
и мне воду подала на источнике, – раскрыла секрет Дануха
и, махнув клюкой, что уже была у неё, скомандовала, – айда
домой, а то сестру совсем заморим с голоду.
– Правильно, – хлопая Злыдня по боку да отправляя гу-
лять, подтвердила наездница, – вложила камень в ладони, за-
черпнула воды да под морду сунула. Тот шустро так, неожи-
данно зачерпнул губами всю воду вместе с камешком, но не
успела я напугаться, как он камень в ладони выплюнул да
мордой так машет мне, мол, надень на шею. Ну, я и надела.
Думала, что тут страшного. А как надела так по конскому и
запела кобылою. Я, когда к роднику-то бежала, ещё думала,
что с каким-то колдовским конём буду разговаривать, что он
заговорит со мной человеческим голосом, а оказалось, на-
оборот. Это я заговорила по-ихнему. Нет, я, конечно, ржать
не стала лошадью, но сразу поняла, что их говор разумею
словно свой. Я на каком-то странном зверином языке нача-
ла разговаривать. Ни на кого не похоже получается. А когда
он говорит, то будто у меня в башке сидит да там талдычит
мужицким голосом, только «соображалка» у него детская.
Дальше она рассказала, что поведал ей старый конь сек-
рет из секретов для людей неведомый, как с помощью кам-
ней змеиных, таких как тот, что подарен был, с конями кума-
ниться. Затем кликнул он Злыдня да назначил его половин-
 
 
 
кой Елейкиной, коли сумеет сделать то, что сказывал. Она
тут же ритуал провела и всё у неё сладилось. Легко получи-
лось, даже сама не ожидала что просто так. Снимет с шеи
камушек, она как была Елейка так ей и остаётся и конь как
конь, а стоит камушек одеть, толи она наполовину конём ста-
новится, толи конь наполовину ею оборачивается.
– Так я не поняла? – спросила Дануха задумчиво, вышаги-
вая впереди отряда пёстрого, – кто из вас кем повелевает-то?
– Я им, – недоумённо высказалась наездница, – он же во-
обще не говорит. Он же просто конь. Это я, когда с ним раз-
говариваю, то на язык перехожу неведомый. Притом про се-
бя в голове говорю словами нормальными, а звуки получа-
ются какие-то странные. Стоит мне прислушаться к себе, всё
колдовство пропадает, как и не было. Поэтому, когда я с ним
говорю, себя не слушаю. А его просто чувствую, как руку
вот, ногу. Ну, понимаете?
– Я лично ничего не понимаю, – встряла Неважна с то-
ном ребёнка капризного, раскусившего, что водят его за нос
небылицами, – колдовство какое-то. Так не бывает по-насто-
ящему.
–  Ох, ё,  – пропела своё любимое Дануха впереди иду-
щая, – кто б пел да ты б не плясала, девонька.
Тут она остановилась. Развернулась, уперев руки в боки
да ехидно так подначила:
– Ну-ка, охотница, закажи-ка сестре своё, которое «так не
бывает по-настоящему».
 
 
 
 Неважна растянулась в улыбке довольствия, понимая, что
про неё можно тоже сказать, что она про Елейку только что.
Обмякла сразу, но не стала артачиться. Сняла со спины лук,
наслюнявила да приклеила листик к дереву… Ну, а дальше
всё как в первом выступлении показательном. Опосля че-
го глаза выпучивать да поднимать челюсть отпавшую, при-
шлось уже Елейке в это не верящей.
– Вот, – удовлетворённо Дануха констатировала, – теперь
вам есть о чём меж собой разговор вести. Пошли, а то мы
так до вечера не доберёмся до стойбища.
С этого момента для Елейки с Неважною вообще все пе-
рестали существовать окромя их двоих. Дануха только по-
ражалась, как девки стрекоча одновременно в два голоса,
умудрялись при этом понимать друг дружку безоговорочно.
Она слушала их со стороны, слушала. Ничего не смогла разо-
брать, о чём трещат. Сплошной перезвон из обрывков слов.
Эта парочка не заметила, как пришли в поселение, как Да-
нуха обеих усадила за стол да накормила досыта. Притом
Неважна, набила живот уже повторно за день сегодняшний, а
затем чуть ли не взашей выгнала, потому что сами они, тре-
ща без умолку уходить из её шатра не собирались, кажется.
Ну, толкать она их, конечно, не стала. Не в шею, ни в ка-
кое другое место мягкое. Просто ненавязчиво предложила
Неважне-охотнице показать сестре свой шатёр походный, и
девок как ветром сдуло, найдя себе очередную тему для сло-
воблудия.
 
 
 
 Они трещали весь день безостановочно. Даже Злыдень
возле хозяйки отиравшийся, сначала ревниво, затем с удив-
лением и в конечном итоге принимая как должное, смирился
с тем, что чужачка и хозяйка ни обращают на него никакого
внимания, даже когда совместно его чесали да гладили.
Неважна попросила её научить колдовству конскому, и
тут неожиданно выяснилось, что такое проделать можно
лишь раз в году притом в особый день. В самом конце ле-
та на полнолуние, но зато разрешила на Злыдне проехаться,
правда, долго на пару коня уговаривая. Тот ершился, арта-
чился, недовольно храпел, норовил даже куснуть охотницу,
но, в конце концов, согласился, не выдержав напора двух де-
вок бешеных.
Елейка валялась по траве, держась за живот от хохота, за-
катываясь до слёз да одури, смотря, как её подруга новая с
диким воплем «А-а-а» колотится задницей о круп коня спе-
сивого. Затем перейдя в лежачее положение да стараясь об-
хватить жеребца за шею могучую начала биться о его хре-
бет уже другими местами разными. И, в конце концов, под
звонкий визг Елейки, Неважна в траву грохнулась, будто с
коня мешок сбросили. Злыдень же, как ни в чём не бывало,
продолжал гарцевать по поляне, задрав хвост победителем.
Но вскоре они поменялись местами. От смеха в припад-
ке умопомрачения и вся в слезах от бессилия уже каталась
охотница, а Елейка тужась да сопя старательно, пыталась вы-
стрелить из лука охотницы. В первый раз она вообще не из
 
 
 
лука стрельнула, а луком себе по лбу заехала. Ну, в общем, у
неё с оружием получалось не лучше, чем у Неважны с конём
да катанием.
Вечером девки завалились спать в шатёр охотницы и ещё
долго не могли угомониться, про хихикав чуть ли до утра
самого. Дануха тоже не могла уснуть. Всё ворочалась. Но во-
все не от того, что ей мешали девки неугомонные. Она дума-
ла об их общем будущем. Баба впервые за много-много лет
мечтала, словно кутырка навыдане…

16. Человек скотина неблагодарная. Добра не помнящая

– зла не забывающая…

То событие, что арийцы свадьбой чествовали, пролетело

для Зорьки как дурной угар в полусне с кошмарами. Опосля
ночи бессонной в мечтах просиженной, весь день прошёл
будто не в этом мире, а в дрёме пришибленной. И вообще
столько навалилось на её бедную голову, что она попросту
прекратила не только переваривать, но вообще принимать
в себя какую-либо информацию. Отупела, словно мозгов не
имела от рождения. Но вот то что одели красиво да увеша-
ли в золото, это Зорька точно помнила, а вот как её таскали
вкруг огня да о чём спрашивали, хоть убейте не сознается,
оттого что голова дырявая. Вроде что-то мямлила на вопро-
сы какие-то. С чем-то даже соглашаясь то и дело «дакая», но
по какому поводу, Хыня её знает не мытая.
 
 
 
 В логове лесном, народу было немерено да все как один,
рода мужицкого. Как на подбор мужички молоденькие, а ве-
ковых даже видать не было. А из баб вообще только две име-
лись на всю ораву мужицкую, и то бабой назвать лишь од-
ну могла по-настоящему. Из их же речного народа бабонь-
ки, вернее, из коров беглых пристроились. Хабарка, так во-
обще не так давно в молодухах хаживала, а вторая – Онежка,
возрастом как мама, наверное. Обе в знахарках при логове
числились. Наряжала Зорьку да прихорашивала одна Онеж-
ка без помощников, а Хабарку лишь мельком видела.
Из всего знакомства с бабами лишь одно въелось в память
дырявую, что смотрели на неё косо да не по-доброму. Непо-
нятно за что на ярицу и так запуганную обозлились ещё и
бабы местные, а может они такими были от рождения. Зорь-
ка тогда не знала ни той, ни другой, но не приятный осадок
осел в душе трепетной.
Ещё в логове два мужика заприметила в возрасте. Два
брата, вроде бы из высокородных арийцев выходцы, но они
в логове совсем не командовали, а тут мастеровыми числи-
лись на все руки умельцами, как ей потом пацаны сказывали.
Странные по слухам мужики были. Явно ни от мира этого.
Окромя своей работы ничего-то им жизни не надобно. Они
и с камнем мастера были и с деревом, но самое главное – по
металлу умельцы знатные. И плавить могли, и кузня при них
была, чего Зорька отродясь не видывала.
Все последующие дни для молодухи новоявленной, про-
 
 
 
шли словно пытка в заточении. Окромя угла своего она по-
читай ничего не видела, выходя до кустов конопли лишь по
потребностям. Два пацана, что при атамане жили в помощ-
никах: Диля да Ероля, вот и всё её общение. Пацаны лет по
десять-одиннадцать, а точнее прожитого они и сами о себе не
ведали. Оказались они из каких-то далёких краёв, для Зорь-
ки совсем неведомых. Из коровьих детей беглых, как и всё
население логова.
Пацаны поначалу Зорьку стороной обходили-прятались, а
затем, ни чё, подружились, нашли, так сказать, общей язык
для единения. Вот они-то и поведали пленнице про жизнь
местную, про устои логова да его обитателей.
Индра – муж её, в общем-то, мужик нормальный был, по
их пацанским понятиям. Не обижал, и они за ним как за ка-
менной стеной сиживали. Даже из круга атаманского не за-
дирал никто, обходясь с пацанами почтительно. Только всё
было хорошо до поры до времени. До того, как перепьёт ата-
ман «молока бешеного», что арийцы величают Сомою. [96]
Тогда враз в зверя лютого превращается. А в том не адекват-
ном состоянии и убить ненароком может в беспамятстве.
Поначалу Зорьке тяжко пришлось исполнять свои супру-
жеские обязанности. Он трепал её естество девичье днями и
ночами безвылазно, будто волкодлак оголодавший, не в со-
стоянии ею насытиться. Жизнь казалась сном или полусном
нескончаемым. Постоянные недосыпы да полное непонима-
ние, что вокруг неё творится-делается.
 
 
 
 Зорька прибывала в странном состоянии, ни то во сне гре-
зила, ни то наяву спала. Все границы сознания потёрлись, за-
мешались в кучу однородную. Девка давно не ведала, сколь-
ко дней уж минуло со дня пленения. Потеряла счёт. Хотя, по
правде сказать, она и не пыталась считать. Не умела Зорька
до стольких пальцы гнуть. Но со временем муж насытился.
Покидать стал молодую жену да подолгу отсутствовать. По-
началу до вечера каждый день, а потом и вовсе стал пропа-
дать сутками, давая роздых её телу до боли «залюбленному».
Зорька высыпаться стала. В себя пришла полностью. На-
чала выходить на свежий воздух проветриться, вкруг кибит-
ки да бани прогуливать. Диля с Еролем про хозяина своего
ей много сказывали. Насколько тот был важный да отваж-
ный душегуб безжалостный. Для всех остальных он не про-
сто атаман выбранный, а почитай бог, на землю спущенный
и оттого все пацаны на него не на шутку молятся. И ей вну-
шили, что она как избранница бога местного, тоже не пустое
место в логове, а как по законам арийского общества, так
вообще его вторая половинка, как-никак. Зорьке поначалу
в это мало верилось, но почтенное отношение к ней Диля с
Еролем своё дело сделали.
Вот в одно утро прекрасное своего безвылазного сидения,
она впервые спросилась у мужа законного прогуляться с ним
по лесному логову. Индра отпустил её сразу, и как показа-
лось с радостью. Только сам с ней не пошёл, а завалился
спать, прошлявшись всю ночь, непонятно где и послав про-
 
 
 
вожатым Диля с Еролем по выбору. Только выбора не полу-
чилось между помощниками, ибо, наплевав на веление ата-
мана сурового, оба кинулись логово ей показывать, бросив
дрыхнуть в одиночестве своего хозяина.
Зорька нарядилась в одежды арийские, как по ней, так
просто роскошные, увешалась золотом с головы до ног да
знакомиться пошла с логовом, на обитателей поглазеть, ну и
себя показать естественно.
Нет, не пошла, а по-царски прошествовала. Важно щёки
надув, задрав нос на высоту своего самомнения да погля-
дывая свысока на пацанву мелкую повсюду суетящуюся да
непонятно чем занятую. Почему-то в основном по логову
бегала малышня не подросшая. Копошились, как муравьи в
муравейнике да все чем-то были заняты. Таскали, хлопали
тряпками, шкурами, плескали воду в бадьях, будто стирали
что, колотили тут и там да стукали. Она не очень понимала,
чем они были заняты.
Мальчуганы, как один завидев её вскакивали, замирали
сторожевыми сусликами да восхищённо провожали взгляда-
ми. Даже кое-кто рот разевал да глаза выпучивал. У Зорьки
собственное «Я» буквально зашкаливало.
Единственного мужика из круга атаманского повстречала
она у деревянной коробки с колёсами. Молодуха в ней при-
знала точно такую же, в которой атаман её привёз в логово,
только на этой, шкур не было. Молодой мужик ковырялся с
колесом большим, чем-то там постоянно постукивая.
 
 
 
 Он явно заприметил Зорьку издали, только вида не подал
на её присутствие. Полностью проигнорировав безразличи-
ем, её такую всю из себя красивую. Даже когда прошествова-
ла в шаге от него, не обернулся и не прекратил своего заня-
тия. Такое пренебрежение к её величию несколько обидело
«атаманшу» самозваную, как её Диля восхвалял-чествовал.
Небольшая тень наползла на настроение лучезарное, но она
тут же про себя смачно плюнула на этого мужлана неотёсан-
ного, как-то кратко обозвав его «по матери» и тень исчезла,
будто не было. Зорька заблистала дальше в своём гулянии.
Дорога шла кругом большим, окольцовывая поляну
огромную, что позволяло осмотреть всё логово, но явно ни
всех обитателей. Вокруг была малышня, притом только па-
цанская! Вот тут ей стало неуютно, и вся спесь улетучилась.
Диля ей, конечно, рассказывал, что в логове девок не было,
только Зорьке в баймаке выросшей, никак в это не верилось.
А то, что среди пацанов любознательных, что вокруг зами-
рали столбиком, были ещё и такие «сокровища», кто вооб-
ще в своей жизни убогой ни одной девки отродясь не виды-
вал, у молодухи такое в голове не укладывалось. Только тут
она поняла, во что вляпалась, осознавая с ужасом, шевеля-
щим волосы, что здесь совсем одна из рода девичьего. Стало
Зорьке не по себе от этого открытия, захотелось опять спря-
таться в свою ставшую уже родной берлогу на шести колёсах
да с коноплёй за ней.
Но тут же вспомнила неожиданно, что где-то были здесь
 
 
 
ещё две бабы взрослые, которых она видела. Да пацаны ска-
зывали должна быть ещё невеста из её селения, что ближник
Индры, его рука правая себе прибрал в качестве доли от на-
грабленного да толи в тот же день играл свадьбу с ней, толь
на следующий, Зорька не запомнила. Девку распирало лю-
бопытство неуёмное. Кто такая? Ведь только ради этого она
и напросилась в прогулку по логову.
По щебетанию Диля с Еролем Зорька так и не смогла по-
нять, что за девка, из чьей семьи. Ни на одну из её подруг не
походила в описании. Но то, что девка из её баймака, пацаны
в один голос утверждали уверенно.
Молодуха перестала себя всем показывать да принялась
разглядывать жилища разномастные, в надежде найти хоть
мельком кого-нибудь на девку похожую. Притормаживала у
землянок вырытых, стараясь украдкой заглянуть в проём, но
шкуры закрытые, не давали её любопытству выхода, а ло-
миться в чужой кут гостем непрошенным, Зорьке было не с
руки, не по правилам.
Наконец, дойдя до кибитки колёсной, что сильно походи-
ла на Индрову, она остолбенела идолом. У самого угла стоя-
ла молодуха знакомая. Та тоже застыла как вкопанная, при-
жимая к груди тряпицу какую-то и в отличие от Зорьки по
сторонам глазеющей, похоже, давно гуляющую заприметила
да ждала с особым напряжением. Они стояли да молча друг
на друга пялились, будто не зная, что делать дальше в таком
случае.
 
 
 
 Это была не одна из её подруг, на что Зорька надеялась,
хотя враз признала молодуху знакомую. Девкой оказалась
Вода Тихая. Та самая невеста, что атаманом родовым пол-
тора года назад была куплена, да при знакомстве со Слад-
кой описалась. Та самая, с кем Зорька опосля почитай по-
дружкой сделалась, так как девка она оказалась, в общем-то,
непривередливой. К тому же старше была чуть-чуть да зна-
ла то, чего ни Зорька сама, ни подруги её закадычные ещё
не ведали, и Тихая с удовольствием делилась тем, через что
проходила при их бабняке, приживаясь в новом для неё об-
ществе.
Зорька первая вышла из ступора да почитай бегом под-
скочила к молодухе замершей. Та тоже встрепенулась, бро-
сив тряпицу в ушат с водой да трижды облобызав друг другу
щёки, они обнялись как приятельницы.
– Тихая, – чуть ли не шёпотом, в полголоса признала её
Зорька, растрогавшись, разглядывая лицо молодухи, в раз
повзрослевшее, да вместе с тем осунувшееся.
Она похудела за эти дни значительно. Под глазами зацве-
ли тени синюшные. Глаза красные будто ревела только что.
– Как ты? – спросила Зорька в золото разодетая, понимая
почему-то, что у Тихой всё ещё хуже, чем у неё жизнь скла-
дывается.
Та в ответ лишь вздохнула горько да глаза потупила.
– Тебе очень плохо? – продолжила шептать рыжая, беря
молодуху за руку.
 
 
 
 Тихая взглянула на неё глазами печальными да ответила:
–  Устала я просто. Меж двух разрываюсь, а силы-то не
бездонные.
Зорька сначала впала в недоумение, не представляя себе о
каких двоих говорит Тихая. Но тут будто услышав её мысли
вопросительные со стороны шатра ляписного, что, похоже,
как и при их жилье баней был, послышалось натужное всхли-
пывание грудничка-поскрёбыша, и Зорька тут же вспомни-
ла, что у Тихой же был ребёночек, что родила весной ны-
нешней. Вот именно это обстоятельство и развело их тогда
в разные стороны, так и не сделав подругами.
Зорька увидела Тихую, пожалуй, впервые за время долгое
чуть ли не с зимы самой, а когда в последний раз и не пом-
нила. Молодая мама засуетилась в раз, глянула на Зорьку да
быстро проговорила тихим голосом:
– Кормить надобно.
Она обняла Зорьку столбиком стоящую да торопливо по-
шла в шатёр к детёнышу. На входе оглянулась да неуверенно
добавила:
– Будет время – заходи. А у меня как видишь ни дня, ни
ночи не хватает. Спать некогда.
Зорька всё поняв, закивала в ответ.
– Обязательно зайду, Тихая.
Молодая мама скрылась внутри шатра, и рёв малыша за-
хлебнулся титькою…
Как-то само собой течение жизни Зорькиной вошло в рус-
 
 
 
ло для неё привычное. Дни стали днями, ночи ночами, как и
положено. Она сначала каждый день к Тихой наведывалась,
но подружиться они не смогли, как Зорька не пробовала. На-
оборот, от чего-то отдаляясь с каждым разом словно раззна-
комились.
О том, что в баймаке случилось при налёте Индры, Тихая
отвечала скудно да без особого желания. Об участи осталь-
ных ничего якобы не ведала, потому что, как и Зорьку, её
отдельно от всех везли. У рыжей ещё тогда зародилось по-
дозрение, что Тихая чего-то не договаривает. А попросту не
верит в её бессознательность. Она явно думала о ней плохое,
а то и с обвинением.
Зорька не раз ловила себя на этой мысли ею нескрывае-
мой. Да что говорить, хоть почитай уж полтора года Тихая
прожила в их роду, а так и осталась чужою невестою. Не при-
жилась к роду новому. Вскоре им вообще стало говорить не
о чём. Отношения были натянутые. Тихая не стремилась из-
ливать сокровенное, а Зорька и подавно ничего не расска-
зывала. Она стала ходить к ней всё реже, а вскоре и вовсе
перестала, как обрезало. Так, коли встретятся, где нечаянно,
здоровались, да и только-то.
С Онежкой – знахаркой в возрасте, отношенья были при-
мерно такие же. Баба обходилась с ней настороженно да с
опаской непонятной всячески старалась проявить заботу ма-
теринскую. Но всё это Зорьке казалось ненастоящим, наиг-
ранным.
 
 
 
 А вот с Хабаркой, второй бабой логова, они как-то быстро
сдружились-сладили, не пойми даже по какому поводу. По-
началу эта баба почитай молодуха по возрасту тоже пыталась
проявить какие-то старшинские поползновения строя из се-
бя чуть ли не бабу матёрую. Но ей это быстро надоело, да и
не очень-то получалась роль. Не хватало у неё на это опыта.
Хабарке куда более пришлось по душе общение с Зорькой
как с равной себе, что случилось опосля совместной попой-
ки втихаря от всех на Положение. [97]
Этот праздник души, таясь от всех, устроили они себе на
бане-землянке за кузницей, где трудились братья-мастеро-
вые арийские, один из которых Хабаркиным мужем числил-
ся. А опосля этого «попоища» вообще стали подружками не
разлей вода.
Зорька беременной сделалась. Узнав о том на девятый
день. [98] Только поначалу сама себе не поверила. А как
«грязные дни» не пришли совсем, так рванула первым делом
к Хабарке с этой новостью. Та, обтерев о подол руки мокрые,
раздвинула веко, что-то в глазу у Зорьки выискивая. Опосля
чего заявила уверенно:
–  Точно. Как есть беременная. Ну, Зорька готовь мужу
«благодарственную».
– Ой, – вскинулась молодуха новоиспечённая, – да как же
так. У меня ни очага, ни продуктов никаких. Не идти же на
поклон к кашеварам попрошайничать?
– Не боись молодуха, чё-нибудь придумаем.
 
 
 
 Ну и придумала на свою да на Зорькину голову.
Хабарка, следуя указаниям атамана божественного, ещё
на свадьбе Зорькиной опоила одного из братьев мастеровых,
что по моложе был, окрутила да «пристегнула» к  себе его
об этом не спрашивая. Да так крепко вцепилась, что тот и
вырвался. Да так мягко и умно постелила себя, что тот и не
пытался вырваться. Очень уж ему понравилось, когда баба
всё за него сделала.
В отличие от Онежки, что второго братца всё потихоньку
да помаленьку обихаживала, корча из себя девку несмышлё-
ную, эта сразу взяла быка за рога. Нахрапом, без зазрения
совести впёрлась в жилище братьев не от мира сего да там
и поселилась, будто жила испокон веков, по сути, выселив
второго братца из его законного обиталища. Тот поначалу в
кузне жил, вокруг которой кружила Онежка в нерешитель-
ности, пока обнаглевшая Хабарка чуть ли не силой затолка-
ла его к Онежке в землянку обустроенную, так сказать, по-
гостить, попить, поесть, разговоры поразговаривать. Так он
там впервые и заночевал к всеобщему удовлетворению.
Хабарка не стала бабу расспрашивать, что они там этой
ночью делали, да и делали что-нибудь аль всю ночь просиде-
ли за разговорами друг против друга в нерешительности. Ей
было наплевать с высокого дерева. Главное, что с этой но-
чи памятной он в «новом» её доме больше не показывался.
Опосля работы ходил к Онежке спать. А видя харю знахарки
счастливую и вовсе не стала расспрашивать, ибо там было
 
 
 
предельно всё ясно нарисовано.
Кстати, братья тоже повеселели, прочуяв жизнь семей-
ную, орлами за глядели, соколами. Атаман даже похвалил
Хабарку, что не часто случалось с ним, да за свадьбу заик-
нулся, мол, не плохо бы, но Хабарка отшутилась лишь на
его хотение, типа не пришло ещё время то, когда бабы му-
жиков начнут за замуж звать. Посмеялись все, отшутились
по-разному, но на этом всё и закончилось. Замуж так и не
позвал разбитную бабу младший брат. Хабарка много ещё
тогда атаману шуток навешала, а для себя всё же зарубку на
душе сделала. Телок телком, но замуж позовёт, никуда не
денется. Только бы палку ни перегнуть, не упустить добычу
в руки пойманную.
В Хабарке, откуда не ведомо проснулась дремавшая в ней
оторва давешняя, чем-то очень на Зорьку похожая. Имен-
но схожесть их разгильдяйских характеров да одинаковость
«шкодливых наклонностей» сроднила их, не столкнув лба-
ми, а взаимно дополнив до нечто единого целого. Обе оказа-
лись легки на подъём в вопросах чего-нибудь непотребного.
Разбирали мужиков своих без зазрения совести, не смеясь,
а похваляясь по случаю. И Зорьке от этого стыдно не было,
а как-то даже легко да обыденно.
Странно, но у них всегда было о чём потрещать с обо-
юдными интересами. Зорька запросто делилась с подругою
сокровенным мыслями. Хабарка отвечала взаимностью. Её
будто прорвало за годы долгие одинокого воздержания от по-
 
 
 
носа словесного, и она облегчала душу молодухе появившей-
ся. По крайней мере, Зорька на то надеялась.
Хабарка тянулась к молодухе сознательно. Как она гово-
рила, с ней она забывала свои невзгоды да как та станови-
лась молодкой интересной для пола мужицкого. В общем, за
молодилась она с Зорькой и это как нельзя вовремя. Имен-
но этим сразила мастерового отшельника. Молодой задор да
кой-какой опыт в делах постельных, супротив такого оружия
ни один бы мужик не устоял, а Рибху-младший так тем бо-
лее. Он, как и следует телку неопытному, в раз переключил
мысль с головы на головку торчащую, да безропотно таскал-
ся за ней как на привязи.
Две дурёхи чуть ли не бегом прошвырнулись по логову.
Зацепили по дороге небольшой котёл для готовки съедобно-
го. В схроне нахватали продуктов, что смогли унести вдво-
ём да всё это притащили в кузницу, выгнав оттуда обоих
братьев самым наглым образом. Рибху-младший подчинил-
ся безропотно, придурковато лыбясь бросил молот, обмяк да
пошёл к выходу. Его старший брат хотел было огрызнуться
на наглость бабскую, но его обломала Зорька в этом стрем-
лении, мило улыбаясь да зависая на его руке, как «из ума вы-
жившая», «абсолютно стыд потерявшая», при этом жалобно
упрашивая. Тот тут же растаял, махнул рукой и сдался «ба-
бам проклятущим» со словами:
– И то, правда, брат. Пойдём, посидим с тобой да выпьем
чего-нибудь. А то в последнее время всё никак ни соберём-
 
 
 
ся да не потолкуем спокойно без свидетелей. Так обняв друг
друга за плечи могучие, они и подались, оставив двух про-
ныр, что-то замышляющих у горна непогашенного.
Сначала Зорька переживала сильно, боясь сознаться Ха-
барке опытной, что не знает, как эти «благодарности» гото-
вятся, но как тут же выяснилось между делом, печь их Зорь-
ка умела чуть ли ни с малолетства самого. Только вот не
знала, что лепёхи незатейливые, который перепекла в своей
недолгой жизни сотнями и были теми самыми «благодарно-
стями», что принято было дарить на Положение. Оттого ра-
бота пошла у них споро аж в четыре руки умелые.
Вместо очага использовали горнило кузнечное. Но оказа-
лось, что продуктов нахапали больше, чем требовалось, при-
том зачем-то и не понятно кем из них была притащена со-
лонина в изрядном количестве, хотя она совершенно была
не нужна для лепёх подарочных. Хабарка оглядела продукты
задумчиво, тут же вспыхнула, как огонёк да куда-то унеслась
с видом загадочным. Появилась скоро, держа в руках боль-
шой мешок кожаный и с лучезарной улыбкой на лице свер-
кающей, как зайчик солнечный.
Ближе к вечеру младший Рибху подвыпивший, глупо улы-
баясь ни понять-чему, сидел на брёвнышке у входа в куз-
ницу. Именно в таком растёкшемся состоянии его и застал
разъярённый атаман, пробегая мимо с шипованной дуби-
ною. Индра наконец-то потерял свою жену новоиспечённую
да со злобным видом двинулся на её поиски. Но спрашивать
 
 
 
у Рибху о своей пропаже ему не понадобилось, так как ещё
на подходе услышал бабью песню пьяную, доносившуюся от-
куда-то из-за кузницы.
Песня была нудная да жалостливая и, судя по голосам за-
вывающим, они её несколько пели, сколько ревели голосом.
Атаман, подойдя к мастеровому, спросил в недоумении:
– Что тут происходит, Рибху?
Тот ничего не ответил, лишь подняв с травы да показав
остатки котла расплавленного, по-прежнему продолжая при
этом придурковато лыбиться. Индра решительно двинулся
на песнь пьяную. Там за кузней была баня-землянка полу
закопанная, где на крыше насыпан холм земляной, уж дав-
но поросший травой густой, а на этом холме на расстелен-
ной шкуре тура мохнатого сидели и ревели две в умат дуры
пьяные. Растрёпанные, в чём-то испачканные, да уже похоже
ничего пред собой не видящие и ничего не понимающие.
Индра поднялся на холм, подошёл к столу. Они даже не
обратили на него внимания, продолжая уныло завывать свою
песнь страдальную.
– Не понял! – грозно рявкнул атаман, сверкая глазищами.
Хабарка хотела было повернуться, но вместо этого на-
бок рухнула да как кадушка покатилась с холма под гороч-
ку. Зорька лишь икнула оглушительно, широко улыбнулась
с глазами закрытыми, да тут же завалилась на спину, раски-
дывая руки в стороны, да тяжело из себя выдавив:
– Ооой, маманьки.
 
 
 
 Индра оглядел стол импровизированный. Заглянул в пу-
стой мешок, принюхался. Хмыкнул, улыбнувшись невесело.
Посмотрел на Хабарку на четвереньках стоящую и даже в
таком виде шатающуюся. Посмотрел на жену. Та уже спала
посапывая. Лютый «бог» этого поселения поиграл желвака-
ми на скулах мужественных, поднял «неживое» тело жены
молоденькой, закинул на плечо, словно мешок с ворохом да
понёс домой, задумавшись…
Проснулась она утром поздно. Солнце уж высоко стояло
над логовом. Лежала на своём лежаке одетая полностью и
даже вся при золоте, что прибавляло тяжести её состоянию.
Было очень плохо и болело всё, кажется. С огромным тру-
дом села постанывая, опустив ноги на солому напольную, да
только тут поняла, что ещё до сих пор пьяная.
В грудях что-то мешалось, сдавливало. Приложила руку,
нащупала комок чего-то непонятного. Нехотя сунула туда
руку, вынула свёрток белой материи. Сначала просто сидела
да тупо его разглядывала, пытаясь сообразить, что это такое
может быть. Соображать не получалось. Притом совсем. Раз-
вернула, фокусируя взгляд. Улыбнулась радостно. В тряпи-
це лежали лепёшки благодарственные. Сразу вспомнила по
поводу чего приготовленные. Медленно, руками мелко тря-
сущимися, старательно завернула обратно подношение.
Попыталась подняться на ноги да с грохотом обратно
плюхнулась. В голове грохнуло, да так, что Зорька зажму-
рилась. Тут она поняла, что очень пить хочется. Это была
 
 
 
первая мысль ясная, что тут же овладела разумом, ну и те-
лом в какой-то степени. Такое единение не только позволи-
ло подняться на ноги, но и целенаправленно двинуться к вы-
ходу, где при входе стоял жбан напитка ягодного. Но, толь-
ко выглянув за занавеску тканую, замерла словно вкопанная,
резко забыв, куда да зачем следовала. На своём лежаке пря-
мо перед ней сидел сердитый муж. Сидел мрачнее тучи гро-
мовой, уткнувшись взглядом в пол да тяжеленной конской
плёткой в руках поигрывая. Зорька сразу поняла, что её сей-
час будут бить, кажется, но почему-то нисколько не напуга-
лась этого, а приняла подобное как должное.
Молодуху за её жизнь недолгую били довольно часто да
по-разному поводу. Это не было связано с её каким-то осо-
бым шкодливым характером, что тянул задницу девкину в
различные приключения, детей пороли всех без исключе-
ния. Принято так было в воспитании подрастающего поко-
ления. Ну, может Зорьке в виде того же исключения доста-
валось чуть больше, чем сверстникам.
Мама порола за закидоны да за ослушание. Соседские ба-
бы лупили на пойманном безобразии, в качестве коллектив-
ного воспитания. Даже пару раз большуха приложилась лич-
но к её седалищу, зажав девичью голову меж ног толстенных,
чуть не раздавив черепок своими ляхами, правда Зорька уже
не помнила за что. Да какая разница. Было бы за что, убили
бы к едреней матери.
Так что, несмотря на то, что выросла до звания жены мужа
 
 
 
арийского, а вскоре даже станет сама мамою, Зорька не забы-
ла, как жопу дерут да какого потом. Но мысль эта пролетела
словно стрела пущенная. Вжик и нет её. А свёрток в руках
стиснутый, тут же заставил о другом подумать. Она со всего
маха на колени брякнулась, сильно о пол ударившись даже
через солому настеленную, да низко опустив голову, протя-
нула на обеих руках подношение, жалобно при этом пробле-
яв не своим голосом:
– Благодарствую тебе муж мой за подарочек.
Атаман всё утро себя настраивавший на воспитательное
избиение совсем отбившейся от рук жены, обескуражен был
подобным её поведением. Он искоса глянул на жену, на ко-
ленях стоящую да недовольно пробурчал, стараясь закипеть
от ярости:
– Что это?
– Тебе благодарственная, – тихо пропищала она, не смея
головы поднять.
Он резко вырвал свёрток протянутый. Прощупал. Развер-
нул. Достал оттуда лепёшки остывшие, зачем-то понюхал их,
пожулькал, хмыкнул, ничего не понимая, но есть не стал, от-
ложив в сторону.
– С чего это вы вчера напилась? – спросил он грозно, но
уже без особой ярости, примеряясь плёткой к её спине скрю-
ченной, в ожиданье ответа и пока не решаясь на применение.
– Я с радости великой. Хабарка с горя неуёмного, – всё
так же тихо попискивая, ответила она, склоняясь в три по-
 
 
 
гибели.
– Эко вас разбросало в разные стороны, – буркнул он уже
с насмешкой расслабленной, – объясняй толком да не уви-
ливай.
Только сейчас Зорька подняла на него глаза до сих пор
ещё пьяные да в полном недоумении выпалила, указывая ру-
кой на тряпицу с лепёшками:
– Так Положение же.
Индра перестал поигрывать плетью и ничего не понимая
уставился на подношение, будто не на съестной продукт, а
невиданную диковину. А Зорька не унималась тем време-
нем:
– Вчера ж Положение было по луне и тебе как мужу мое-
му, благодарность положена.
При этих словах она расплылась медленно в придурко-
ватой улыбке, благодаря лицу пьяному. При виде этого зре-
лища атаман вскипел как молоко убежавшее, посчитав, что
из него дурака хотят сделать круглого. Он соскочил с лежа-
ка, наливаясь яростью да со всего маха протянул её плетью
вдоль хребта щуплого.
– Толком объясняй, я сказал, дрянь пьяная!
Зорька взвизгнула. В клубок сжалась, закрывая руками
голову. Вдоль всего позвоночника боль жгучая вспыхнула.
Слёзы брызнули из глаз, отрезвляя голову. За горло схватил
обиды комок, придушивший дыхание, сквозь который она
запричитала жалостно:
 
 
 
 – Я беременна. И будет у меня ребёночек.
Только Зорька себя спросила: «За что?», как в голове
мелькнула мысль ясная, что Индра может просто не знать их
обычаев и молодуха тут же решила исправить оплошность
допущенную:
– У нас баба как узнает, что забеременела, так на Положе-
ние, так седмица называется, отцу ребёнка будущего прино-
сит в благодарность подарочек.
И тут она разревелась по-настоящему. В голос, с рёвом
коровы не доенной. Прямо перед ней зашуршало сено, и она
вздрогнула. С опаской зыркнула туда да сквозь слёзы льющи-
еся, рассмотрела плеть тяжёлую на полу валявшуюся. Ата-
ман толи выронил её, толи выбросил, но она поднять голову
всё же побоялась от греха по далее.
Руки сильные ухватили её за плечи хрупкие, подняли с
пола, поставив на ноги. Прямо перед собой Зорька увидела
абсолютно спокойный взгляд атамана лютого, что впился в
глаза её слезами залитые, ещё и опухшие с похмелья нешу-
точного.
Наконец муж улыбнулся, в который раз обозвав её дурою,
только на этот раз ласково да крепко обнял, напомнив о спи-
не располосованной. Она вскрикнула. Индра тут же раздел
жену, побрякушки снял да уложил к верху задом на лежак
собственный. Напоил отваром ягодным, затем лечил мазью
кожу рассечённую. Гроза миновала на этот раз, обошла сто-
роной Зорьку непутёвую.
 
 
 
 Лепёшки съев, совсем повеселел мужик. А когда узнал,
что за горе у Хабарки сделалось, даже до слёз хохотать при-
нялся. Горе её заключалось в том, что баба очень хотела за-
муж хоть за кого-нибудь. Ей был нужен не мужик сам по се-
бе. Как она выразилась, «он ей и в титьку не упёрся свои-
ми причиндалами», а нужна была свадьба красивая да статус
жены по законам обвенчанной.
Опосля того как Индра отсмеялся в своё удовольствие они
обе у него стали дурами, на что Зорька лишь похрюкива-
ла да прыскала смешками короткими, повернув на бок голо-
ву и смотря на то, как он заливается. Только после каждого
её вздрагивания смешок отдавал жгучей болью вдоль позво-
ночника, но и это ей казалось пустяком нестоящим, вызыва-
ющий лишь дополнительный приток весёлости. «А жизнь-то
кажись, налаживается», – подумала Зорька тогда, растягивая
губы от уха до уха на всё личико.
А потом был круг большой, куда ушёл атаман набычив-
шись. Был он для него какой-то особенный. Долго народ шу-
мел у своего огня священного. Она, выйдя из кибитки, тща-
тельно прислушалась о чём ближники спорили, но ничего не
могла разобрать. Сборище проходило далеко от неё, особо не
прислушаешься. Но то, что там ругались да спорили, моло-
духа определила с особой точностью. Зорька ни с того, ни с
сего начала переживала за мужа законного и даже в какой-то
момент времени в голову закралась мысль крамольная, что
эти мужики ругают атамана как раз из-за неё и почему-то
 
 
 
сразу о плохом подумалось.
Она не знала тогда об особом отношении атамана с ватаж-
ными. Не знала, что все мужики там кричащие, лишь меж
собой могли горячиться да глотку драть, а мужа её боялись
намного больше, чем она горемычная, тогда ещё совсем ма-
ло зная своего избранника. У Зорьки в голове до сих пор бы-
ли речные понятия: о ватаге, артели и потому с опаской себе
представила, что Индру снимут с атаманов, лишат власти в
логове, что он такого не переживёт позорища, а она так тем
более превратится в «ни пойми кого».
Всплакнула даже, мечтая о том, как вместе с ним хлебнёт
горюшка. Но он пришёл с круга вполне довольный собой и
её плохие мысли как-то сразу улетучились. Зорька, как поло-
жено, даже не стала расспрашивать. Коль надобно будет, из-
вестит, может быть. Порадоваться только за него не получи-
лось, как следует, так как он тут же объявил, что ему уехать
надобно на несколько дней по делам ватажным и Зорька тут
не на шутку встревожилась. Она не сомкнула глаз всю ночь.
Чего только за неё не передумала.
Сначала о нём думала. Он как узнал про дитё, ласковым
сделался. Много о себе по ночам рассказывал, а Зорька ре-
вела от души, жалея его бедного. Потом о себе думала. Мама
вспомнилась, опять всплакнула. Затем размечталась о буду-
щем, да так размечталась, что до утра так и не сомкнула глаз.
А утром он уехал, и почитай на десять дней она одна оста-
лась в этом логове. Несмотря на то, что отъезд атамана сде-
 
 
 
лал её свободной в своём поведении, это свобода преврати-
лась в сущее наказание. Сначала молодуха отсыпалась, а по-
том наступило безделье. Она просто не хотела себя занимать,
опосля чего наступила вторая часть безделья – она уже и не
знала, чем себя занять.
Зорька бездельно шаталась по логову, в лес, что был во-
круг её не пускали, за пределы леса тем более. Хабарка с
Онежкой в отличие от рыжей наоборот были все в делах, и
им даже поболтать с молодухой было некогда. Они были за-
няты заготовками на зиму из того, что малышня таскала из
лесов да лугов поблизости. В помощь Зорьку не звали, она не
напрашивалась, но, в конце концов, всё же к ним пристрои-
лась и с отрешённым видом начала помогать. Затем втяну-
лась несколько. Настроение ей это не подняло, разговоры с
бабами не поддерживала, но за делом хоть время быстрей
полетело. И то хорошо.
Индра вернулся странный какой-то, неузнаваемый. Зорь-
ка не могла эту странность объяснить ничем. От расспросов
уклонялся, всё на потом откладывая. Сначала думала, что
просто устал с дороги. В первую ночь муж был с ней ласков,
мил, как, бывало, когда у него настроение было хорошее. У
неё от души отлегло, но на утро стал совсем замкнутым, хму-
рым и даже грубым сделался, как в первые дни пребывания
её в логове. Она старалась не лезть под руку горячую да не
докучать лишними расспросами, хотя чуяла, как что-то гло-
жет его изнутри. Ни то мысли не хорошие, ни то беды не раз-
 
 
 
решимые. Со временем она совсем перестала быть для него
интересною и это неожиданно сильно её обидело…

17. Две бабы – базар, три – ярмарка. Дальнейшее увели-

чение их количества на квадратный метр ведёт к апокалип-
сису…

Почитай сразу опосля появления Елейки в лесном посе-

лении Данава покинул лагерь девичий, упросив Неважну от-
дать ему временно шатёр её походный для дела нужного,
предложив взамен пожить в его жилище, пускай ещё не до
конца обустроенном. Неважне не очень хотелось расставать-
ся с жильём привычным излюбленный, но подумав, решила
всё-таки, что ходить с ним теперь вроде некуда, да и вообще
пора бы себе новый сшить – лучше прежнего, потому отдала
его колдуну без особого сожаления. К тому ж она теперь жи-
ла в нём с Елейкой, а походный шатёр для двоих становился
тесным спальником.
Данава к Ладу направился, а от него хотел пройти ещё
к одному знакомому, ну а дальше наведаться в стан врага.
Уж очень ему хотелось новостей набрать, зная тем более,
что девки рода Нахушинского прижились там в качестве жён
узаконенных, притом самых значимых нелюдей логова.
Прикинув свой путь по времени, колдун собирался назад
прийти к первому снегу, не задерживаясь до того, как вол-
ки местные встанут на тропу походную. Но он не вернулся
 
 
 
к первому снегу, а притопал по второму. Объявился он спу-
стя почитай луну целую. Вообще без каких-либо вестей из
логова, но привёл с собой двух беглянок с коровника. Бабу,
лет двадцати восьми да молодую бабу девятнадцати с вось-
мимесячным мальчонком в довесочек…
Воровайка подняла тревогу загодя. Оставив коня Злыдня
на привязи, девки под предводительством Данухи перепу-
ганной осторожно за сорокой двинулись, что вела их чуть ли
не в обратную сторону от баймака старого куда-то вглубь ча-
щи нехоженой. Пробирались медленно, настороженно, то и
дело в голый лес всматриваясь и когда у Воровайки терпенье
кончилось и она, бросив «к удам собачим» людей, еле пле-
тущихся вперёд ринулась, Дануха остановилась девкам по-
казывая, что шли по бокам тоже замереть в ожидании. Ба-
ба глаза прикрыла, шумно воздух понюхала в направлении
птицы порхающей.
– Далеко. И ветер поперёк, как назло, – сделала она нера-
достное заключение, – не могу учуять, кого принесла нелёг-
кая.
– Дай-ка я, – вышла вперёд охотница, да выстрелив в небо
стрелкой, замерла с лицом каменным, глаза закатив за веки
верхние.
Постепенно на её мордашке расцвела улыбка светлая. Она
резко кивнула и все поняли, что стрелка воткнулась в цель
какую-то. Опосля чего завизжала радостно, вглубь леса паль-
цем тыкая.
 
 
 
 – Там Данава идёт и с ним две бабы какие-то. Они поче-
му-то мой шатёр разложенный, словно мешок тащат по сне-
гу волоком.
И тут же все втроём сорвались на бег.
Худые, голодом обглоданные, замёрзшие до синевы, особ-
ливо бабы обе в своих травяных рубахах затасканных, с
вдрызг изодранными подолами, правда, в шкурных накид-
ках-безрукавках, но за то длинных, задницы прикрывающих
да кожаных сапожках на ногах выше щиколотки. Ребёнка,
чтоб не замёрз, тащили в походном шатре волоком.
Дануха нагрела шатёр свой большой, превратив его изнут-
ри чуть ли не в баню распаренную. Всех отогрели, обсушили,
накормили досыта. Новенькие хоть и старались виду не по-
казывать, но вели себя отчего-то настороженно, вниматель-
но каждую поселянку разглядывая. Молодая, что Хохотуш-
кой кликали, совсем своей клички не оправдывала. Сидела
словно бука, то и дело прижимая к себе детёныша.
Старшую Голубавой кликали. Она выглядела старше сво-
их двадцати восьми, коли правду поведала. И лицом, и те-
лом, волосами особенно. Была она совсем седая, без едино-
го цветного волоса. Сидела молча, насупившись, уйдя в ка-
кие-то мысли тяжёлые, никак не желая от них избавиться.
Расспрашивать их поначалу никто не стал, так как постоян-
но трындел лишь Данава в гордом одиночестве. А рассказал
он следующее.
Сначала всё шло своим чередом, как задумано. Навестил,
 
 
 
кого хотел, поговорил, о чём хотел, а затем двинулся к лого-
ву. Дойдя до него, правда, чуть с опозданием. По пути два
раза на нелюдей наталкивался. Как уяснил для себя Данава,
то были лазутчики логова. Ходили строго парами. Молодые,
но не сказать, что шибко здоровые. Они шли лесом запро-
сто, никого не боясь дорогою. Знали точно, что земли пустые
и опасаться некого. Данаву всякий раз проносило от беды
неминуемой, так как оба раза замечал их раньше, чем они
его, да и шли они куда-то в сторону.
Но от этого он шёл медленней, постоянно опасаясь да ша-
рахаясь от каждого шороха. Добрался в место условное, что
на реке у логова. И тут его ждала неприятность первая. Он не
обнаружил никаких следов бабы засланной. Будто с их по-
следней встречи она тут даже не показывалась. Он расставил
знаки условные да ждать принялся. Прождал её долго почи-
тай седмицу целую, но она так и не пришла на свидание.
Тут его застала вторая напасть. Не зная, что и подумать о
её судьбе, он в одно утро хмурое сам попытался в их лес су-
нуться, но чуть не напоролся на ловушку хитроумную. Толь-
ко чудом ноги унёс. Хорошо посохом дорогу прощупывал.
Вернулся. Ещё день подождал, а на утро следующее, как на-
зло снег повалил хлопьями. И ругал то себя Данава упрёка-
ми, вот как ему теперь уходить по снегу чистому. Наследит
вокруг, что любой дурак след возьмёт и собак сыскных не
надобно.
Пока он горевал, солнце вышло снег растапливая. Тут уж
 
 
 
он, недолго думая рванул оттуда подобру-поздорову. Снача-
ла вдоль реки прикрываясь берегом, а там как стемнело че-
рез степь открытую, до леса ближайшего.
Пока бегал совсем стемнело. Дни-то почитай уж корот-
кие. Уже еле различая в темени набрёл на дуб раскидистый
да только решил под ним на ночлег пристроиться, скатку по-
ходного шатра ещё не успел с плеча стянуть, как услышал,
волки где-то рядом завыли да близко так.
– Не поверишь Дануха, – войдя в кураж повествования,
размахивал руками «колдунок» доморощенный, – я на тот
дуб со страха быстрей белки вскарабкался, стрелой прям за-
летел. Не успел опомниться, а они уж тут-как-тут под дере-
вом. Хорошо сук был толстый в целое дерево. Я на нём раз-
лёгся, вниз гляжу, а они тенями чёрными так и шастают, так
и шастают.
– Ну ты там на суку-то и обделался, – поддела его Дануха,
понимая с сожалением, что ничего уже про логово не узнать
путного. Ни про Зорьку с Тихую, ни про нелюдей.
– Да ну тебя, – Данава обиделся, – у тебя на языке одно
говно «мотыляется». Ничего я не обделался. Я ж наверху си-
дел, а волки по деревьям не лазают.
– А зря, – не унималась стерва старая, – ежели б ты на них
навалил, то волков бы в этом лесу больше не было. Кто б ни
сдох, сбежал бы без оглядки от запаха.
– Ты будешь слушать? – психанул Данава, вызывающе на-
клоняясь в её сторону.
 
 
 
 – Буду, – придурковато сестра ответила, тоже подаваясь
телом необъятным да нависая над братцем-заморышем.
– Ну, так вот, – сделал вид колдун, что ни обратил никако-
го внимание на выходку своей сестры дрянной да переклю-
чил внимание на молодух, что хоть и лыбились, но слуша-
ли участливо, – ощупался я там. Место оказалось удобное.
Рядом с толстым суком чуть по далее ещё один поменьше
рос да мелких веток заросли. Решил, что лучше мне на де-
реве заночевать. И ждать не придётся, пока зверь уйдёт, да и
наверху как-то спокойнее. Стал я тут мешок раскладывать.
Расстелил дно, получилось удобно так.
– Да, – вставила молодая охотница, – вот где-где, а на де-
реве мне ещё в нём не доводилось спать.
– Да ты слушай, что дальше было-то, – азартно перебил её
колдун возбуждённый, своим же рассказом захваченный, –
только я честь по чести устроился да собрался внутрь зале-
зать-спрятаться, как слышу откуда-то издалека веток хруст.
Будто кто-то напролом сквозь лес ломится и по звуку в акку-
рат на меня прёт словно лось перекормленный. А ещё даль-
ше свора собак залаяла и по звуку тоже ко мне приближают-
ся.
– Я как погляжу, братец, ты в том лесу личность знамени-
тая, – не удержавшись вставила свой «репей» Дануха распа-
ренная, убирая со стола объедки да недоеденное, – прям и
птица, и зверь к тебе на поклон бегут сломя головы.
Данава никак на её колкости не среагировал.
 
 
 
 – По шуму слышу, вроде люди топают. Запыхались так,
что аж в голос хрипят. И тут вдруг понимаю, что они напря-
мую к дубу моему направляются, а ткнувшись в ствол, оста-
новились да мечутся. Топчутся, свистят горлами. А по хри-
пу-то слышно, что это толи бабы, толи пацаны на подросте
возрастом. Ну, я их тут и спрашиваю: «Вы кто такие буде-
те?».
И тут Дануха не выдержала да закатилась таким хохотом
заливистым, ломаясь пополам да хватаясь за живот в присту-
пе, что никто спокойно смеха заразного перенести не смог,
все охватились весёлостью.
– Ты чего? – обиженно, чуть ли не крикнул Данава ей.
Дануха еле выпрямилась да сквозь смех со слезами отве-
тила:
– А … я…тут представила. Вот бегу я это значит по лесу
в ночь кромешную, от собак обозлённых, дёру даю, сверкая
пятками. Уткнулась в дерево большое необъятное. Ну, ду-
маю, *** мне подкрался, прости Троица, а сверху дерево и
спрашивает: «Вы кто такие будете?», – последние слова она
уже проревела дурным голосом, да на сколь смогла глаза из
орбит выпятила.
Теперь грохнули хором все до единого. Даже Данава пред-
ставив всё с такой стороны, замялся в улыбке перекошенной.
– Ну, тогда-то мне не до смеха было, по-честному.
Гостьи тоже улыбались, но с натягом большим, осторож-
ничая.
 
 
 
 –  А они дуры ещё как завизжат поросями резаными,  –
продолжал рассказ Данава уж сам покатываясь, – я на них
как рявкну, мол, чё орёте, дуры безмозглые, я тут сижу на
дереве.
Дануха упала на пол да забилась в судорогах. Елейка уже
ползла на корячках вдоль стола к выходу. Неважна сложи-
лась пополам, но удерживалась в сидячем положении. Но Да-
нава уже не обижался, он тоже весёлым сделался и продол-
жил дальше, сам похохатывая:
– А снизу волки набежали не понять куда отбегавшие. Ба-
бы по новой на визг изошли. По ушам резануло так, что чуть
не свергся им на головы. Хотел было крикнуть дурам, чтоб
заткнулись проклятущие, а они уже не только на сук взобра-
лись, но и на меня верхом вскарабкались.
Дальше в куте большом началась истерика…
Отходили долго, а как все успокоились, колдун продол-
жил свой рассказ незаконченный, будто не прерывался даже
на всё это безобразие:
– А там внизу такое началось. Собаки добежали, на волков
кинулись, а за собаками пара мужиков с факелами. Невда-
леке встали, стоят, орут, не пойми кого запугивая. Шатёр-то
мой уж расстелен был, ну я их по одной внутрь затолкал, да
сам залез. Эти-то как залезли, притихли враз, а вот дитё ни в
какую не успокаивается. Накрылся я шкурой откидной, чтоб
ребёнка не так слышно было. А внизу грызня стоит. Визг,
рык, ветки ломаются. И мужики как-то враз притихли, пе-
 
 
 
рестав орать. Лежим мы замерли ни живые, ни мёртвые. Ну,
я чтоб, так сказать, снять напряжение стал им шёпотом объ-
яснять, кто я есть, да откуда тут. Они вроде ожили. Тоже в
ответ шептать принялись. За разговором вроде все успоко-
ились, даже дитя замолкло, будто понимало чё. Оказались
они беглыми коровами. Это их собаками травили да за ними
гнались надсмотрщики. Собак штук шесть, кажется, а мужи-
ков лишь двое с дубинами. А потом всё раз, и резко стихло
вокруг. Я тихонько выглянул из-под шкуры. Света факелов
не видать, темно кругом. Мужики либо сбежали, либо их со-
жрали волки голодные. Собак, кстати тоже стало не слыхать,
а тени волчьи так под деревом и гуляют, как гуляли давеча,
только глаза в темноте посверкивают. Ну, мы на дереве при-
грелись да уснули до утра до самого.
– Ты уснул, – поправила его Голубава хмурая.
– А ты будто не спала? – спросил колдун, сделав при этом
лицо ехидное.
– В ту ночь только ты у нас спал. Мы ещё подумали с Хо-
хотушкой вот же нервы у колдуна словно каменные. Всё ни-
почём. Даже позавидовали.
Говорила она отрешённо и даже с каким-то безразличием.
Похоже, ей всё вокруг было «ниже пояса».
– Ну, в общем, – продолжил Данава, пропуская слова в
свой адрес обидные, – утром вылезаю из мешка, осматрива-
юсь. Семь волков внизу ходят, никуда не уходят, а от собак
только шерсть клочками по земле раскидана. Ни людей не
 
 
 
видать, ни следов от них. Так ещё день просидели и только
к вечеру эти гады серые ушли восвояси подобру-поздорову.
Дануха, – обратился он к сестре с шутливым вызовом, – чё ж
ты, волчья большуха, свою братву не держишь на привязи?
Но баба, не обращая на брата внимания, в раз стала се-
рьёзной, да подойдя вплотную к новеньким спокойно Дана-
ве ответила, только при этом глядя на Голубаву взором при-
стальным. Чем-то не понравилась ей эта баба. С самого на-
чала не понравилась.
– Дурак ты, братец, – принялась наставлять колдуна сест-
ра старшая, – волки ж тебе да им защитой сделались. Кабы
не они, то для начала их, а затем и тебя собаки бы порвали,
а там и мужики бы добавили. Да и вообще чую всё это не
просто так.
Данава с гостьей молодой поглядели на Дануху вопро-
сительно. Голубава же осталась сидеть с лицом каменным,
смотря под ноги.
– А ты думаешь сам к дубу прибежал да залез туда? И эти
бабы в ночь кромешную во всём лесу на этот дуб наткнулись
да сами по себе к тебе вскарабкались? А ты их заставь тот
дуб найти даже средь бела дня. Да ни в жизнь не найдут. А
залезть? Говна лопату, они туда сподобятся.
– Эт точно, – согласился Данава озадаченный, – как сле-
зали, так там целая канитель сделалась.
– А ушли не сразу, – продолжала Дануха наставительно, не
обращая на брата внимания, – видать подмогу людскую ожи-
 
 
 
дали, да те мужички с собаками храбрые, похоже без собак
оказались трусами, а баб сбежавших, на корм волкам оста-
вили. Неважна, – обратилась она к охотнице, – надобно го-
стей приодеть по сезону да посикушку в первую очередь.
– Сделаем, – с охотой откликнулась девка шустрая, под-
нимая упавшую на пол шапку беличью да закидывая лук за
спину.
Как только Неважна шатёр покинула, Голубава будто
встрепенулась ото сна да с неприкрытой злобой прошипела
себе под ноги:
– Что тут делает эта мразь арийская?
– Залепи-ка сральник свой, – рявкнула в ответ Дануха, да
так, что все вздрогнули, а дитя малое испуганно захныкало.
Дануха, казалось, не только предугадала гостьи реакцию,
но и ждала от неё что-то подобное. Её глаза налились яро-
стью, рот искривился, и вся она стала страшная. Не обращая
внимания на ребёнка ревущего, она продолжила рычать на
бабу обозлённую:
– У нас тут нет ни арийцев, ни речников более. Мы сами
по себе. Мы – люди новые. Не нравится? Так вот тебе уё, а
потом бывай. За твои титьки тут никто не цепляется. А коль,
сука седая, сидишь за столом с хозяевами, то будь добра ува-
жать руку кормящую, да теплом обогревшую.
Гостьи обе были не на шутку перепуганные. Голубава гла-
за потупила, но злоба её лица не покинула. Но тут в защиту
новеньких кинулся Данава-заступничек. Он залепетал голо-
 
 
 
сом заискивающим, стараясь меж разъярённой сестрой втис-
нуться да злобно скалившейся гостьей с кулаками сжатыми.
– Данушка, ну, ты чего? Не серчай ты так, горе у неё ве-
ликое. Она четырёх сыновей потеряла в раз.
– А я весь род вот этими руками схоронила давеча, – ора-
ла большуха, суя ему под нос кулаки сжатые, в одном из ко-
торых был прижат волчий хвост к клюке, – целый род вот
этими руками! Всех до единого!
Только тут Данава увидев клюку с хвостом прижатым,
взмолился жалобно, на колени падая:
– Данушка, ты хвостик-то пусти, не доводи до греха кров-
ного. Они ведь ни в чём невиноватые.
Увидав эту картину странную, Голубава вдруг вздрогнула,
видимо до неё дошло, наконец, сквозь пелену морока яро-
сти, что сейчас произойдёт нечто страшное и это страшное
произойдёт непременно с ней любимою, а там глядишь и ре-
бёнку достанется. Только тут она вспомнила рассказы Дана-
вины и неожиданно поняла, что пред ней ведьма настоящая,
а не простая баба с бабняка иль коровника.
Вот тут она перепугалась по-настоящему, и от этого её
лицо в раз изменилось на нечто жалкое. Дануха скрежетну-
ла зубом об верхних два, посмотрела себе на руку да раз-
жала пальцы скрюченные. Хвост встрепенулся и закачался в
воздухе. И Голубава с Хохотушкой одновременно сглотнули
ком, видимо поняв, что сказанное про волков не было вы-
мыслом, а эта вековуха и впрямь с волками водится.
 
 
 
 Дануха выпрямилась, вроде как, успокаиваясь, отошла об-
ратно на место прежнее. Данава опосля долгой паузы про-
должил:
– Ты ведь сама сказывала, мол к тебе случайных не при-
бивается, да не просто так они на дуб вскарабкались. К тому
ж волки твои заступились за них.
– Данава, – перебила она его усталым голосом, – хватит
тебе мотнёй трясти. Где ты видел моих волков? Я их просто
жру, как они человечину.
Вот тут не только гостьи в осадок выпали, но и Елейка
к ним прибавилась. Только Данава не сдавался, продолжал
уговаривать.
– Ну, ты ведь сама мне сказывала, что к тебе не приходят
за просто так?
– Они не сами пришли, а ты привёл. И вот это мне как раз
не нравится, – продолжала баба упорствовать, брякнув мис-
кой о пол да чуть не расколов посудину, но тут же обмякла
и уже спокойно продолжила, – да ладно, я успокоилась. Всё
равно не мне решать. Приму любую, кто со мной пойдёт, да
какая б не была, – вековуха вновь зыркнула на Голубаву при-
битую, – за любую в глотку вцеплюсь коли чё.
Тут она перевела взгляд на Хохотушку перепуганную,
прижавшую к груди ребёнка притихшего. Движением голо-
вы указала на лежанку, шкурами заваленную да скомандова-
ла тоном, не терпящим возражения:
– Ребёнка в мои шкуры затолкай. Пусть поспит пока, успо-
 
 
 
коится.
Та хотела было возразить, но тут же передумала и под тя-
жёлым взглядом ведьминым, а в этом она уже не сомнева-
лась ни капельки, отнесла поскрёбыша на лежанку да в меха
укутала. Не успела чмокнуть в лобик, как тот заснул преспо-
койненько. Хохотушка замерла над спящим да лихорадочно
думала:
«Куда же её занесло? Куда ж она попала, бедная?»
– Ну, чё, спит сосунок? – спросила вековуха с небрежно-
стью.
– Да, – удивлённо ответила баба оборачиваясь.
– Да не ссы ты девка. Моя кикиморка [99] своё дело знает,
как должное. Пока ходим, будет спать как миленький.
Хохотушка встрепенулась, хотела было рот открыть, но
Данава опередил:
– Куда это?
–  Ты, никуда,  – опять перейдя на тон издевательский,
уточнила Дануха, зубоскаля презрительно,  – Неважна, как
начнёт зверя таскать, поможешь ей со шкурами. А мы пой-
дём, погуляем чуток, – да не дав брату слово вымолвить, тут
же добавила, – я хочу сразу знать кого привёл. Родных аль
ворогов? Я так думаю, что моё желание справедливое. Коль
родными окажутся – приму как родных, а коль враги, не бо-
ись. Грызть не стану человечину. Отпущу на все четыре сто-
роны.
Она посмотрела поочерёдно на гостью каждую. Голубава
 
 
 
решительно поднялась, изображая готовность хоть к Черте
идти на смотрины смертельные. Хохотушка такой уверенно-
сти не выказывала.
– Да как же в таком-то виде? – не унимался Данава жа-
лостливый.
– Елей, сестрёнка, – попросила баба уже ласково молоду-
ху к дальней стенке прижавшуюся,  – ты не дашь им ваши
одеяла, сбегать туда-сюда.
–  Конечно,  – согласилась Елейка, наскоро лисью шапку
натягивая да быстро продвигаясь к выходу.
Дануха подняла миску деревянную, что швыряла на пол
давеча да вышла из шатра, ещё в проходе Воровайку окрики-
вая, но ту и звать было не надобно. Она сидела прямо у шат-
ра на дереве, откуда тут же на плечо хозяйки спикировала.
– Да тише ты, дрянь откормленная, – пробурчала Дануха
наигранно, – эдак руку от сушишь когда-нибудь.
Тут прибежала Елейка с мехами. Гости завернулись в оде-
яла пушистые да последовали в неизвестность за злобной
ведьмой, уныло вышагивая. Поход на змеиный источник для
них завершился положительно. Первой вода приняла Хохо-
тушку, а вот когда воду подала Голубава, Дануха впервые в
жизни отошла от ритуала привычного.
Начала она как обычно. Закрыла глаза, принюхалась. За-
тем открыла и с каким-то хитрым прищуром, покосилась на
стоявшую бабу в меха укутанную. Опять закрыла, второй раз
носом шмыгнула. Удовлетворённо хмыкнула. Потёрла воду
 
 
 
пальцами. Совсем повеселела. А когда на вкус попробовала
да выплеснула, подняла Голубаву за плечи и обняв расцело-
вала как сестру свою.
– Ну, чё, – проговорила она ласково, как-то даже с тепло-
той старческой, – в нашей семье прибавление. Вы уж меня
простите вековуху за несдержанность.
И при этих словах низко поклонилась новеньким. Это так
растрогало проверяемых, что они защебетали сконфуженно,
что-то невнятное да неразборчивое.
– Отныне, – продолжала Дануха торжественно, – вы мои
сёстры и моим сёстрам сёстры. Но всё ж помните, я здесь
сестра старшая, – съехидничала под конец вековуха, подни-
мая вверх палец указательный.
Вернулись они обратно той же дорогою, но при этом боль-
ше ни слова не высказав. Вновь все собрались в шатре Да-
нухином. Неважна за это время короткое, добыла гору бе-
лок с зайцами. Данава по локти в крови потрошил добычу
охотницы. Елейка шкуры скрести помогала да в рассоле за-
мачивать. Дануха принялась за готовку на вечер на всю ком-
панию. Только новенькие ничего не делали. На все их поры-
вы помочь им отказывали, пока Дануха не велела им вместо
того, что лезть под руку лучше рассказать о своих скитани-
ях. Вот они на пару этим и занялись, но только не очень ра-
достно.
В прочем ничего особенного не прозвучало в рассказе
их. Были они такими же, как все жертвами. Лишь Голуба-
 
 
 
ве досталось по более. Её как в куте поймали ряженые, тут
же повязали да прямо на её глазах четырёх сынов зарезали.
Подробности она рассказывать, наотрез отказывалась. Нет и
всё. Притом самое интересное, на что внимание обратили
все без исключения, она, рассказывая зверства над детьми
собственными, слезы не проронила, будто у неё сердце ка-
менное. Опосля чего совсем замолчала, вновь озлобившись,
и тут Дануха вдруг спросила неожиданно:
– Голубава, а ты когда-нибудь куманилась?
Та замялась, пряча глаза в сторону, видимо соображая
врать иль признаваться по-честному. Вместе с тем понимая,
что ведьма старая не просто так спрашивала, к тому же она
как будто её мысли видела.
– Только давай по-честному. Петь мне тут песни не на-
добно.
Голубава прикусила губу узкую, ещё поразмыслив чуть-
чуть да призналась решительно, понимая каким-то чутьём
внутренним, что пред спасителями ей таиться нечего.
– Куманилась, а то, как же без этого.
– Ну и как? – спросила Дануха с улыбочкой, выделяя каж-
дое слово в отдельности.
– Да никак, – выдала Голубава, тоже скривившись.
– Ну, я где-то так и думала, – подытожила вековуха себе
под нос, как бы говоря уже сама с собой, – вот только не пой-
му никак, зачем мне тебя такую направили. Не спорь, – тут
же остановила она ответчицу, что хотела, было огрызнуться
 
 
 
на это утверждение, – прислали, притом сознательно.
На что в итоге Голубава подумав лишь рукой махнула, но
на словах ничего не ответила.
– А что не так? – нежданно подал голос Данава, оторвав-
шись от своего дела кровавого.
Дануха обернулась и только сейчас заметила, что все трое
дружно бездельничали, уставившись на них в ожидании рас-
крытия какой-то тайны неслыханной.
– Понимаешь, непутёвый ты наш «колдунок» за валящий-
ся, – начала она в очередной раз, в ехидстве растягиваясь, –
вот ты с виду мужик мужиком, а внутри чистой воды баба
непутёвая.
– Ну вот, опять началось.
– Так вот она как раз наоборот сделалась, – прервала Да-
нуха его ворчание недовольное,  – Голубава с виду баба, а
мозгами мужик мужиком.
Наступила тишина полная притом надолго затянувшая-
ся. Каждый что-то про себя кумекал, на Голубаву уставив-
шись да что-то в голове переваривал. Похоже, что с подоб-
ным природным чудачеством все столкнулись впервые и не
ведали, что делать теперь да как себя вести. Голубава тоже
себя чувствовала словно не в своей шкуре, а одетой с чужого
плеча. Она всю жизнь скрывала всячески свой бабий дефект,
а тут вдруг взяла да призналась не пойми зачем.
Она мысленно проклинала себя, обзывая словами послед-
ними, из коих «дура» было самым ласковым. Ситуация сло-
 
 
 
жилась тупиковая. Никто не знал, как себя вести, но выход
нашёл самый неразумный из всего собрания:
– А что, – промямлил Данава растеряно, – мужицкий ум
разве плохо для нас?
У Данухи в голове промелькнуло озарение словно зайчик
солнечный посередь дня туманного.
– А скажи-ка нам Голубава, как ты сотворила побег из ко-
ровника? Ведь это ты всё сделала?
Голубава встрепенулась. Посмотрела на Дануху внима-
тельно, перевела взгляд на Данаву, расправила плечи на му-
жицкий манер, выпрямилась, лицо её приняло некую задум-
чивость. Она неожиданно поняла каким-то озарением, что
этот проклятый её недостаток от рождения, что всю жизнь
поперёк горла стоял вдруг действительно послужить на её
благо мог, притом можно наконец не прятать свою суть от
окружения, наоборот, освободиться да просто быть такой,
какой природа сделала.
Она каким-то неизвестным образом поняла и поверила,
что здесь не будет уродиной. Колдун трепался по пути в по-
селение, что здесь собираются люди необычные, великими
дарами одарённые, а значит и она тут не изгой какой-нибудь,
а такая же, как и все «особенная».
– Я, – ответила она уже уверенно и даже впервые улыбну-
лась, кажется, – это было не сложно, только время потребо-
вало. Для начала нашла слабину каждого, кто крутился во-
круг, в том числе и надсмотрщиков с их жёнами. Они тоже
 
 
 
люди и как все не без греха житейского. На кого наехала, к
кому подъехала, кого лестью подсластила, на кого секретом
надавила. В общем, договорилась я со всеми, даже с собака-
ми, подпоив их для надёжности. И коли б не она, – Голуба-
ва указала на свою подельницу, – ушла бы без шума и даже
думаю, что за мной бы не кинулись. Пропала и пропала, да
и хрен бы со мной.
Хохотушка как квочка насупилась. Не то от жары в шатре
распарилась, не то от стыда покраснела девица.
– Я должна была по реке уплыть, чтоб собаки след не уню-
хали. Там у меня и плотик припрятан был, но Хохотушка на-
гнала меня, когда я грузилась да плот вытягивала. Как ока-
залось, она за мной сразу кинулась, а я-то дура даже не по-
думала, что какая-то безголовая решится на такое безумие.
Плотик маленький был и двоих бы не выдержал. Пришлось
срочно планы менять. Коль одна бы ушла охрана б даже не
потревожилась. Они собак спустили именно за ней. Они не
знали, что молодуха за мной увяжется. Видимо посчитали,
что просто воспользовалась тем, что собаки опоены. Прав-
да, пока собак раскачали, мы уж до лесов добрались. Ну, а
дальше вы знаете.
– Ладно, – подытожила Дануха, – поживём-увидим. А ты
чё побежала, да ещё с дитём, ненормальная? – обратилась
баба к Хохотушке насупившейся,  – я так полагаю, что-па-
цан-то хозяйский, арийского семени.
Молодая бабёнка как-то разом взбрыкнула волосами
 
 
 
нечёсаными, глазищами стрельнула да гордо выпрямилась.
– Это мой сын, а не арийское пополнение.
– Ну, так чё бежать-то было, непутёвая. Растила бы себе
на здоровье, у тебя кто отбирал чё ли силою? А настигли бы
собаки бешеные. И тебя б порвали и сына в клочья мелкие.
Хохотушка как-то сразу сникла, обвисла в плечах да тихо
выдавила:
– Не знаю я. Увидела случайно, как Голубава в бега нала-
дилась да будто кто под зад коленом дал. Вот втемяшилось
в башке: бежать и всё. Даже не думала, куда бежать да за-
чем.… Не знаю я.
Опосля паузы безделья все опять за работу принялись.
– А я? – неожиданно для всех спросила Хохотушка жа-
лостно, – я ведь тоже получаюсь сюда попала не по случаю?
А во мне какая-такая особенность?
Она смотрела на Дануху, буквально ответ выпрашивая. А
та сама была удивлена, что впервые за всё время последнее
к ней прибилась абсолютно обычная ничем не примечатель-
ная молодка несуразная, ничего не принеся окромя ребёноч-
ка. Обычная, в общем, баба как многие, но чтоб не обижать
успокоила:
– А тебя пока не ведаю. Вот как откроется твоя особен-
ность, вот тогда и поговорим по душам. Она у тебя скрыта
до поры до времени.
Поселение увеличилось и стало их жить семеро, считая
младенца-поскрёбыша, ну ещё, конечно, для счёта ровно-
 
 
 
го надобно посчитать Злыдня с Воровайкой, а куда же без
них…

18. Осторожно мужики! Коли девка не признаётся, что ду-

ра дурою, это первый симптом её слабоумия…

Перед самой Гостевой седмицей, что наступала спустя две

луны с момента появления новеньких, Данава вновь покинул
поселение. У колдунов, ведунов да ведуний с ведьмами на-
ступал «профессиональный» праздник – «молчальник хре-
новый», как его обзывала Дануха, наземь сплёвывая.
Колдуны ходили по гостям, будто у них других забот не
было или как в этот раз собирались где-нибудь вместе на
сходку общую. Дануха всегда дивилась этим сборищам, на-
отрез отказываясь понимать сии мероприятия. Она прекрас-
но знала, чем они там занимаются. Собираются, обнимают-
ся, усаживаются вкруг костра да молча кто куда пялится. Вот
так сидят, молчат да ни хрена не делают. Они собирались с
разных уголков земли, чтобы помолчать, видите ли!
В этот день никому не понятный, колдуны ни слова не
сказывали, только слушали. Как предупредил Данава радост-
ный, на этот раз вся эта шатия-братия собиралась в священ-
ной роще у какого-то озера, до коего ему четыре дня пути
топать ножками. Там они собирались, видите ли, послушать
воды тихие. Дануха, конечно, и сама была баба не совсем
обычная, да и кое-что умела и знала из дел ведьминых, но
 
 
 
этих горе «колдунков» понимать наотрез отказывалась.
Хотя справедливости ради отметить надобно, что каждый
раз возвращаясь с таких прослушиваний, Данава точно по-
рой предсказывал вещи многие насчёт погоды да приплода
природного, в смысле урожая на будущее. На что в следую-
щий сезон надо было обратить внимание, что лучше сажать
по весне, что собирать для заготовок осенью. Даже всегда
угадывал сколь грибных слоёв пройдёт до осени. Расписывал
он тёплый сезон завсегда с точностью, а вот откуда он всё
это знал, Дануха никогда не заморачивалась. Толь воистину
Святые Воды ему нашёптывали, во что она слабо верила, то-
ли там действительно среди непутёвых один приличный кол-
дун имеется.
Данава на этот раз походный шатёр не стал выпрашивать
и без того тяжести на себя нагрузил «по самое не хочу», еле
выпрямился. Он набил в свой мешок мяса разного, что в их
лагере было «завались больше некуда». Оно было в разносо-
лах замочено да плотно каждый кусок в свой мешочек замо-
тано.
Столы по рассказам Данавы у них там ломились от яств
выставленных. Они накрывались за счёт того, что несли ро-
довым колдунам беременные, а несли те много да разное.
Старались ублажить, как следует, ибо просили не только за
себя любимых, но и за дитё будущее, а колдуны ту еду от-
рабатывали, по крайней мере, так утверждал Данава в этом
уверенный.
 
 
 
 В эти дни мужик к жене захаживал, внизу теребил неми-
лостиво, как бы ребёночку не навредил да ей самой, чего
доброго. В том подношении несли весь свой пай на несколь-
ко дней будущих, так как опосля садились на пост впрого-
лодь, единственный за всю беременность и всю седмицу при
этом бездельничали. Им запрещалось к огню подходить да
приниматься за работу всякую, чтоб не навредить ребёнку
будущему. Запрещалось ругаться, ссориться, потому они так
же, как и колдуны на празднике предпочитали в эти дни иг-
рать в «молчаночку». Единственное что им дозволялось без
ограничения – это получать от мужика удовольствие, да и то
в «позе бревна» коли он, естественно, соизволит заявиться
да на ночь останется.
Уходя на свои празднества, Данава нахлобучил на себя
обычные для такого дела шкуры маскарадные со всеми при-
бамбасами да побрякушками и, попрощавшись с каждой се-
лянкой в отдельности неспешно в свой путь тронулся.
Поселение за эти две луны изменилось разительно. По-
явилась баня шатровая одна для всех отдельно стоящая. С
наступлением холодов ожидаемых, сразу всем понятно сде-
лалось преимущество шатра с обогревом, как у Данухи в рас-
поряжении. Потому все как одна принялись себе шить нечто
подобное только не такие большие да широкие, но с такой
же дыркой в крыше да очагом каменным.
Неважна с Елейкой даже Злыдню шатёр выстроили и тот
словно «людь» какой-нибудь ходил ночевать в укрытие соб-
 
 
 
ственное. Неважна почитай каждый день уходила в лес охо-
титься только теперь не одна, а на пару с подругою.
Елейка долго приноравливалась, наверное, только раза с
пятого испортив да переломав кучу дерева хорошего, нако-
нец, смастерила себе личный лук такой, какой её заставляла
сделать младая наставница. Сначала все что делала Елейка,
было почему-то «не то» да «руками из жопы сделано». Но
постепенно ученица постигла что да как от неё требовалось,
и всё же изготовила оружие, которое Неважна одобрила, со-
строив на своей мордашке лик стервозности:
– Не ахти чего, конечно, но на первый раз сойдёт, по-мо-
ему.
Со стрелами Елейка тоже сполна намучилась. Не сразу
получилось это дело нехитрое. Даже когда приноровилась,
кажется, нет-нет, да запорет труды мучительные. Но Елейка
упёртой девкой оказалась до безобразия. Все её этому каче-
ству в поселении просто дивились с белой завистью. Что в
башку вобьёт, даже, казалось, не выполнимое, эту башку се-
бе расколотит, но сделает.
Стрелы они с Неважной мастерили без наконечников.
Нет, Неважна знала о наконечниках. Какие они бывают, из
чего делаются, но сама их делать не умела. А зачем? Она же
охотница, а в охоте эта хрень была ненужная. Она ж стреля-
ла то в глаз звериный, чтоб шкурка не попортилась, то навы-
лет свозь сердце, когда что-то большое убить требовалось, а
наконечник при таких делах был помехой, становился вред-
 
 
 
ностью. Застрянет в туше, вот потом мучайся выковыривая.
Потому стрелы делали они гладкие без извращений и про-
чих лишних ненужностей. А вот когда пришла пора Елей-
ке стрелку себе «рожать», то Неважна удивилась да восхити-
лась ею одновременно. С первого раза «родила», да так лег-
ко да просто у неё это сделалось, что аж позавидовала, но
по-доброму. Как только стрелка получилась, Елейка тут же
по настоянию Неважны её опробовала да чуть от восторга не
описалась.
Поворачивать она ей не могла ещё в воздухе, не давалась
эта наука хитрая, но пуская стрелку прямо над собой, где,
поднимаясь ввысь она сама переворачивалась, устремлялась
вниз да втыкалась в землю поблизости.
Ни с чем несравнимое ощущение полёта свободного, ко-
гда вторые глаза на острие стрелы посажены. Захватывало
дух до табуна мурашек по телу девичьему, вызывая невооб-
разимый восторг чуть ли не до потери сознания.
Елейка игралась безостановочно, визжа от экстаза дух за-
хватывающего, пока не надоело, но не ей, а Неважне-настав-
нице. Тут же попробовали ещё одну «родить», но на этом
халява закончилась. Сколько Елейка не старалась, сколько
не тужилась, ни в какую у неё не получалось повторить тво-
рение. Приняв объяснение охотницы опытной о том, что для
второй стрелки надобно в себе что-то накопить для деяния,
она со спокойной душой оставила потуги безуспешные да с
не меньшим упорством взялась за учёбу в меткости.
 
 
 
 Девка мучила свой лук с утра до вечера. Даже когда от
занятий всё тело побаливало, так что руки не поднять без
стона болезного. Сжимала зубы, перешагивая через боль да
стреляла, стреляла, а потом ещё достреливала.
Елейка так увлеклась достижением цели поставленной,
что напрочь забыла про своего Злыдня любимого. Хотя
за ним ухаживать помогала Неважна по воли собственной.
Именно она в эти дни как раз больше времени проводила с
конём всеми брошенным.
Злыдень принял её как безысходность галимую. Сначала
было брыкался, ну, в смысле, выражал своё плохое распо-
ложение относительно подруги хозяйки его бросившей, но
со временем привык как должное. Тем более хозяйка его за-
куманенная занималась непонятно чем, только не им люби-
мым да скучающим, а опосля того, как охотница смастерила
ему накидку тёплую, что крепилась на спине, даже зауважал
чуть-чуть и без всяких там позволял на себя вскарабкивать-
ся.
Частенько возле этой парочки Голубава прохаживалась.
Так, ходила, смотрела, делала комплименты ненавязчивые,
хвалила и как бы само собой разумеющееся подсказывала
разные улучшения. Эти советы казались настолько дельны-
ми, что девки их с охотой приняли. Именно Голубава при-
думала затею нехитрую: повесить на сук травяной мешок да
раскачав на верёвке стрелять в него, предположив, что зверь
не будет стоймя стоять, облокотившись на дерево да скре-
 
 
 
стив лапы дожидаться девицу пока та будет полдня выцели-
вать.
Елейка это новшество приняла обрадованно, но сначала
никак в этот сраный мешок не могла попасть даже стрелкой
своей зачарованной. Хотя зачем мучилась? Всё равно управ-
лять не умела никаким образом. А прибежавшая на эту но-
вую забаву молодая охотница воткнула в мешок вихляющий,
пять из пяти на бешеной скорости, чем сильно разозлила
ученицу старательную. Злилась она, естественно, на саму се-
бя и оттого приложила всю свою упёртость до самой край-
ности.
Набегалась Елейка за стрелами по всему лесу собирая их
при неудачных выстрелах «по самое ни хочу», язык высунув,
но уже через два дня явно удивила Голубаву, всадив в вертя-
щийся мешок четыре из пяти как должное. Тогда Голубава
тут же предложила усложнить обучение. Стрелять по тому
же мешку, но самой двигаясь да стрелять на скорость. Задер-
жать, например, дыхание да пока без воздуха терпится весь
запас стрел в туле израсходовать.
В скором времени Елейка уж сама придумывала для себя
всякие трудности. Стреляла стоя, лёжа, в прыжке с кувыр-
ком через голову и, в конце концов, уселась на Злыдня вер-
хом да стала стрелять с его спины, скача в разные направле-
ния.
В общем уже седмицу вполне уверенно ходила с Неваж-
ной на охоту настоящую, правда только пешком, без люби-
 
 
 
мого Злыдня и у неё неплохо получалось зверя бить. Ни так,
конечно, как Неважна, но тоже не умерла бы в лесу с голо-
ду. К этой троице пристроилась и Хохотушка, которая нако-
нец-то стала оправдывать свою кличку поначалу странную.
Когда увлекалась да забывала о своей жизни грёбанной, то
действительно хохотала по любому поводу, даже заливалась
просто пальцу показанному. Говорила она быстро, отрыви-
сто и очень эмоционально, даже через чур, кажется. Она изъ-
явила желание тоже обучиться делу стрелковому. Неважна
не возражала в принципе и тут же начала готовить учени-
цу новую. Только Голубава почему-то наотрез отказывалась,
заявив, что это не её совсем и ей без надобности.
Впервые Елейка на охоту пошла самостоятельно да пото-
му позволила себе не идти пешком, как всегда, бывало, а по-
ехать на Злыдне, за одно его выгуливая. Особой надобности
ни в мясе, ни в шкурах не было поэтому так сказать, она вы-
ехала просто для собственного удовольствия. Для начала на-
правилась в сторону баймака старого. Вернее, к источнику
змеиному, что в ту пору уж замёрз окончательно, был заме-
тён снегом да до весны спрятанным.
Регулярный поход в края тамошние стал чем-то вроде тра-
диции у сестёр лесных. Только если поначалу обязанность
проверять баймак лежала на Данухе единственной, то поз-
же перешла к Елейке с конём. Им-то куда сподручней было
туда-сюда кататься в своё удовольствие. Воровайка хоть на
посту постоянно дежурила и Дануха была уверена, что коли
 
 
 
что, она знак подаст, но раз уж завелась такая традиция, то
пусть останется. Тем более, какая разница, где девке коня
выгуливать, а так хоть с пользой какой-никакой.
Снег был ещё не глубокий, оттого особой сложности не
представлял для коня сильного. По лесу петляли шагом по
тропе уже наизусть заученной, а как вышли из леса к источ-
нику, Елейка пустила Злыдня рысью до площади, где по ров-
ной площадке и галопом проскакать можно было.
Подъезжая к баймаку бывшему вдоль реки с огорода Да-
нухиного, Елейка вдруг замерла, остановив Злыдня одним
касанием. На льду реки за камышами стояли сани ни речни-
ками деланные с привязанной к ним лошадью, а на санях в
полный рост стоял ариец с копьём в руке да что-то поверх
камыша высматривал.
Елейка шустро, но бесшумно стекла с коня, прошипев по-
следнему, чтоб тот стоял да прятался. Сама же, выудив из
тулы стрелку зачарованную, наложила её на тетиву да кра-
дучись пошла к камышовым зарослям.
В ней моментально всё вскипело внутри. В голове вопрос
заныл: «Какого этот урод тут делает?». Она, согнувшись,
прижав к себе лук со стрелкой прошла бывший сад-огород
большухи да пройдя уж высаженный на краю вишняк соби-
ралась осторожно к реке направиться, как резанула боль жгу-
чая по ляжке со стороны внутренней в аккурат посредине
меж коленом да задницей.
Елейка даже понять ничего не успела, как на колени рух-
 
 
 
нула, взвыв от боли да роняя лук с заговорённой стрелой ин-
стинктивно стараясь схватиться руками за место болью взо-
рвавшееся. И тут же боковым зрением заметила, что со сто-
роны развалин бабских через площадь общую к ней со всех
ног бежит ариец здоровенный с луком в руках.
Паника охватила девку, страх спеленал с ног до головы
словно верёвками. Она потом сама не могла объяснить, что
произошло, но даже не задумываясь, будто это ни она, а кто-
то за неё делал всё. Схватила со снега лук, притом уверяла
всех, что не искала да снег не щупала, он сам будто в руку
лёг. Вскочила с колен на ноги, забыв про боль жгучую. И
про стрелку забыла, что где-то выронила. Просто лёгким от-
работанным движением вынула из тулы стрелу новую да с
какой-то неописуемой яростью на одном слитном движении
выстрелила в подбегающего почитай в упор. Стрела проши-
ла шею, в ней не задерживаясь.
Мужик как-то резко перестал бежать, переходя в прыжок,
при этом раскидывая руки в стороны, и безжизненным меш-
ком нырнул мордой в снег не до бороздив до неё всего три
шага маленьких. Зато струя алой крови, что из его шеи вы-
рвалась ещё в полёте, словно плетью хлестнула девицу по
всему тулову, даже лицо забрызгало. Она стояла как вкопан-
ная, опустив лук на руках ослабленных, да тупо на мужика
уставилась пред ней распластавшегося.
В ушах такой гул стоял с перезвонами, что напрочь за-
глушал попытки всякие соображать что-либо дельное. Но
 
 
 
тут же со стороны реки крики послышались выводящие её
из оцепенения. Погоняя лошадь по речной дороге катаной,
убегал на санях второй ариец, хлеща немилостиво животное
бедное.
Это почему-то Елейку так взбесило да обидело, что у неё
аж слёзы из глаз брызнули и жутко захотелось укусить ко-
го-нибудь, ну иль на худой конец впиться зубами во что-ни-
будь. Осмотрела снег. Нашла стрелку потерянную. Поверну-
лась, чтобы шикнуть Злыдня, но тот уже как статуя стоял за
её спиной. И только когда к нему кинулась, боль дала о себе
знать, и заодно отрезвила от пьяной ярости.
Наконец-то она осмотрела то, что причиняло телу муче-
ния. Сзади пробив подол кожаный торчало древко стрелы с
чужим незнакомым оперением. Задрав подол да между ног
заглядывая, она, не стесняясь никого матерно выругалась.
Стрела была с белым костяным наконечником, половинка
коего торчала из раны резаной, кровью обливающейся. Елей-
ка шикнула-взвизгнула на Злыдня, тот послушно лёг на снег,
глядя на неё глазами печальными. Она, цепляясь за шку-
ру-накидку на спине коня скрежеща зубами на него вскараб-
калась, да вновь закипая от злости праведной, дала скакуну
команду короткую: «Догнать эту сволочь трусливую». Злы-
день резко поднялся да чуть ли ни с места, где стоял, рванул
галопом к реке за обидчиком.
Елейка взвыла от боли мучительной, да ещё, как назло,
умудрилась язык прикусить до крови в полный рот. Но при-
 
 
 
жав с силой ноги к бокам скакуна азартного да схватив тор-
чавшую стрелу за древко, чтоб не дёргалась, зажмурив глаза,
терпела сколько было сил.
Догнали быстро. А когда впереди отчётливо услышала
окрики удирающего, то открыла глаза, за лук ухватившись
судорожно. Но лишь увидев врага испуганно озирающегося,
трусливо лошадь погонявшего да голосящего как баба с пе-
репуга великого её вновь охватил азарт и боль, и страх уле-
тучились.
Такая злость откуда-то вылезла, такая ненависть к этим
уродам по жизни себя пупами земли считавшими, и позво-
лявшими себе всё, что желали, что захотелось поймать эту
тварь да порвать руками голыми, но она этого делать не ста-
ла, естественно.
До саней оставалось шагов пятьдесят, не более. Елейка
вставила стрелку в лук да что было силы, тетиву натянула и
выстрелила. На этот раз полёт на стрелке сильно отличался
от всех давешних, что в небо устремляла, что в мишени раз-
ные. Он был… горячим по ощущениям. Она чётко это почу-
яла. Её взгляд приближался стремительно, но вместе с тем
в заторможено-тягучем мареве. Всё, что было вокруг, рас-
плывалось, плавилось, словно в слезе искривлялось на глаза
навернувшейся, но мужик по центру виден был отчётливо.
Он размахивал плетью плавно и медленно, словно в толще
воды ей махал, а не в пустом воздухе. Тут, он вдруг стал так
же замедленно поворачивать голову, стараясь оглянуться на
 
 
 
догоняющего. Елейка перевела свой взгляд со спины на его
лицо, стараясь заглянуть в эти глаза ненавистные, и тут же
влетела ему в око левое.
Всё вокруг взорвалось ярко-красным, будто в лужу крови
мордой плюхнулась и это поначалу пелена яркая до черно-
ты непроглядной потемнела в раз. Она пришла в себя и уже
обгоняя сани скользящие, увидела врага на них лежащего.
Стрелка торчала у него из глаза, глубоко войдя в голову. Бу-
ря эмоций пронеслась в голове у девицы. Не было никако-
го сожаления о содеянном. Не было ни жалости, ни раская-
нья, было ликования от победы, восторг от силы собствен-
ной, азарт охоты да простого счастья человеческого. Она, на-
конец, не только поняла, что такое стрелка зачарованная, но
и узнала, как ей управлять требовалось.
Елейка обогнала напуганную лошадь и, смотря в глаза
скотине загнанной несущейся уже без управления, громко
на конском языке выкрикнула: «Стоять!». И та резко дёрну-
лась, будто её по морде плетью врезали, тут же переходя на
шаг да в сторону отворачивая. Наконец, встала вовсе, тяже-
ло хрипя, с ноги на ногу перетаптываясь. Елейка тоже пере-
шла на шаг. К саням направилась, чтоб забрать свою стрелку
единственную, но тут же встала как вкопанная, ошарашенно
уставившись на сани и их содержимое.
Там, связанные по рукам да ногам с заткнутыми ртами ле-
жали три молодухи примерно её возраста только были они
страшно худые и почему-то белые. Кожа да кости, щёки впа-
 
 
 
лые. Одни глаза на пол лица вытаращенные. Когда шок про-
шёл от увиденного, Елейка со стоном сползла со своего ска-
куна в рыхлый снег, и хромая подошла к саням, осматривая
убитого. Тот молод был и красивым при жизни, наверное. По
крайней мере, одет богато да ухожен как девка навыдане.
Елейка вынула из глаза стрелку, обтёрла о его одеяние да
не спеша убрала в тулу заплечную, переводя взгляд на плен-
ниц ошарашенных. У всех троих глаза были настолько беше-
ными, что, подумав чуть-чуть, решила их пока не развязы-
вать от греха подальше да собственного спокойствия. А то,
кто его знает, что от них ожидать в таком состоянии.
Развернулась и доковыляла до Злюки фыркающего. Поло-
жила ему на спину руку, лишь подумав о том, чтобы лёг, и он
тут же слоился в снег, давая возможность хозяйке раненой
вскарабкаться себе на спину. Как только примостилась, конь
тут же поднялся на ноги.
Елейка медленно подъехала к морде кобылки привязан-
ной, а сомневаться в том, что это была кобыла Елейка не мог-
ла в принципе, она ещё на скаку по одной жопе её догадалась
о половой принадлежности. Та стояла смирно, но с крылья-
ми пены у рта и глазами мокрыми. Наездница наклонилась к
ней, утёрла пену рукой, нашёптывая ей на ухо с присвистом
и наконец, погладив между глаз сказала на всё том же язы-
ке зверином, чтоб шла за ней никуда не сворачивая. Опосля
чего спокойным шагом обратно к баймаку отправилась. Ло-
шадь развернула сани и безропотно зашагала следом, пону-
 
 
 
рив голову.
Добредя до баймака бывшего, ещё издали увидела Елейка
сестёр в полном сборе да при оружии. У Неважны в руках
лук со стрелой вставленной. Дануха с клюкой наперевес хво-
стом размахивая. У Голубавы дрын какой-то в руках в пол
дерева, а у Хохотушки ребёнок собственный.
Не успела Елейка удивиться отряду этому, как всё поня-
ла, лишь увидев Воровайку-сторожа летящую к ней как уго-
релую. Это она и тревогу подняла, и их привела разборки
устраивать. Отряд тем временем уже спустился на лёд да в
разнобой, кто быстрей, а кто, запаздывая, но все со всех ног
бежали навстречу победительнице. Дануха ещё издали нача-
ла выпускать пары оря на всю реку да леса окрестные:
– Ты какого уда творишь, мать твою? Как поймаю, ноги
повыдёргиваю! Ты с какой жопы на рожон полезла? Ну, вот
только доберусь до тебя, ухайдакаю!
Но видать на этом пар её закончился. Она орать переста-
ла, но не успокоилась. Наверное, просто запыхалась от бега
быстрого и, чтоб продолжить свой ор праведный ей следова-
ло немножко отдышаться да успокоиться.
Наконец они встретились, да друг перед другом замерли.
Дануха тяжело дыша и склонившись в три погибели, всё же
между вздохами глубокими не упускала возможности выска-
заться, но уже более спокойно, по крайней мере, не оря как
сумасшедшая:
– Сколько раз… тебе сучка малолетняя… орать в твоё ухо
 
 
 
говном заткнутое…, чтоб ты не святила свою жопу кому не
попадя. Узнают про нас…, *** всем придёт. Вы ж ещё слепы
как щенки… Не укусить, ни пёрнуть по-настоящему…
Но она тут же подавилась, не доведя тираду до заверше-
ния, резким ответом девки совсем страх потерявшей да от
того, что язык был прикушенный и еле ворочался, получи-
лось огрызнуться как-то даже по-звериному:
– Да не ори ты, Данух. Глаза разуй. Это я их как щенков
сделала. Жаль, что мало было. Был бы десяток и десяток бы
порвала в клочья мелкие.
– Ох, ё, рвалка *** – в щели ковырялка. А это чё? – тут
же Дануха отреагировала, тыкая клюкой в ногу раненую, – а
ежели б точней попал? Титька ты с ушами пучеглазыми.
– Да *** это, – буркнула Елейка необдуманно – я тут язык
прикусила, вот это да.
На что Дануха тут же надулась да грозно на девку рявкну-
ла, клюкой замахиваясь:
– Я те по матькаюсь по мордасам-то, мелкожопая.
Елейка инстинктивно сжалась в клубок, хотя и знала, что
не ударит из жалости.
– Да точнее уже некуда, – встряла в их разборку Голубава
подошедшая, задирая Елейкин подол да рану осматривая, –
попал в аккурат куда целился. Он же её не убить хотел, а
лишь подранить, чтоб не бегала. И рана плёвая и не убежишь
с такой.
Дануха тут же зашипела на Голубаву как гусыня за гусён-
 
 
 
ка, обиженного:
– Не трошь. До места доберёмся, там и вытянем, а то по
дороге на кровищу изойдёт. Не до тащим до поселения.
– Да там и исходить то нечему. Крови маленько вытекло.
Больше вымазалась непонятно где. Ну, как свинья до грязи
дорвавшаяся.
Елейка утёрла лицо, посмотрела на руку измазанную,
оглядела свою накидку шкурную забрызганную.
– Да это ж не моя, Данух. Это того урода, что там валяет-
ся, – и она мотнула головой в направлении площади.
– А это кто?
Удивлённый вопль Неважны-охотницы моментально пе-
реключил всеобщее внимание с Елейки извозюканной на са-
ни трофейные, где лежали три брёвнышка белых, словно
снег да похожих на трёх замороженных оголодавших мелких
нежитей. Голубава оставив наездницу раненую, быстро по-
дошла к саням и недолго думая освободила рты пленницам.
Те неспешно, заторможено пошамкали челюстями затёкши-
ми, но ни звука не издали лишь тихо заплакали.
Голубава накинулась на узлы верёвок крайней к ней мо-
лодухи связанной. Неважна, забежав с другой стороны, при-
нялась освобождать вторую пленницу. Дануха тоже подойдя
с тревогой на лице просто стояла да их рассматривала. Толь-
ко Хохотушка поодаль топтавшаяся, не подходя к саням бо-
язливо озиралась вокруг.
– Бабоньки, – вдруг затараторила молодая мамочка сдав-
 
 
 
ленным голосом, – может, скроемся отсюда куда-нибудь? А
вдруг вокруг ещё кто имеется? А то выстроились тут как
невесты на смотринах ледовых. Того и гляди набегут замуж
звать по очереди.
Дануха тут же встрепенулась, приняла стойку охотни-
чью да быстро огляделась, пронюхивая окружение. Голубава
продолжая узлы развязывать, тихо спросила пленницу:
– Сколько было их?
– Двое, – прошептала одними губами девка замёрзшая.
– Хохотушка права, – тем не менее, сказала Дануха реши-
тельно,  – уходим в лес с места открытого. Неважна конём
править сможешь, что к саням привязанный?
– Не надобно, – тут же остановила её наездница, – это не
конь, а кобыла. Она сама за мной пойдёт без управления.
Елейка пустила Злыдня вперёд и лошадь действительно
тут же пошла за ней, опустив голову, будто след вынюхивая.
Голубава с Неважной запрыгнули в сани, а Дануха с Хохо-
тушкой от греха подальше не сговариваясь, пустились через
камыш каждая свою просеку проламывая.
Сани в лес далеко завести не смогли. Лес больно густой,
меж деревьев не пролазили, но спрятать за раскидистым ку-
стом, спрятали. Тут же сбросили с саней да прикопали труп
снегом запинывая. Первого, как Елейка узнала, ещё в бай-
маке в яму стащили да там привалили тем что попало под
руку. Неважна вывязала из саней кобылку замученную, и та
послушно потопала за Злыднем с Елейкою.
 
 
 
 А вот развязанные девки не смогли идти самостоятель-
но. Толи так ноги затекли, толи обессилили, совсем оголо-
дав в конец до потери сознания. Каждая из сестёр, ну окро-
мя Данухи естественно, что решила лучше посикуху нести
мелкую, сбагрив на Хохотушку девку полудохлую, схватили
под руки по молодухе замороженной, да потихоньку в селе-
ние двинулись.
Придя в лагерь, все занялись делами срочными, притом
разделились даже не сговариваясь. Дануха уложив дитя на
свою лежанку да поручив поскрёбыша своей кикиморе, тут
же занялась приковылявшей раненной. Голубава затащив
пленниц в баню холодную, начала суетиться с огнём под ка-
менным. Неважна отвела коня и лошадь новую к Злыдню в
дом, где принялась снимать со скакуна накидку кровью ис-
пачканную, да заодно обоих почистила, изведя на дело стог
сена, наверное.
С Елейкой Дануха долго не церемонилась. Протолкнула
стрелу дальше в ногу, чтоб наконечник вылез из раны полно-
стью, применяя при этом успокоитель боли типа «заткнись
срань безмозглая, а то *** клюкой по матюкальнику *** зу-
бы по полу собирать, мелкожопая».
Сломала да выдернула стрелу из мяса. Наложила трав за-
варенных, да до каши толчённых с кореньями и туго перевя-
зав, выдала в заключении, чтоб та «*** к себе в нору» неча,
мол тут у неё пол меховой вытаптывать.
Это ворчание до сладостной боли знакомое было лучшим
 
 
 
лекарством для раненой, и она, повеселев похромала к себе
в убежище услышав вдогонку последние наставление:
– Залезь под шкуры да смотри мне ногами не дрыгай там.
Я тут мигом сварю кое-чё, принесу, похлебаешь для выздо-
ровления.
Елейка ничего не ответила, лишь улыбнулась с лёгкостью,
будто ей что-то очень весёлое поведали. Откуда-то навали-
лась усталость жуткая, и действительно захотелось зарыться
в шкуры да уснуть, наплевав, что день на дворе. При хромав
в шатёр, она скинула с себя одежду в крови уделанную, пря-
мо на пол под ноги. Сил на неё у Елейки уже никаких не бы-
ло. Забралась под одеяло мягкое, замерев да нагревая место
спальное. Вскоре заявилась Дануха с обещанным. Принесла
отвар, сунув миску под нос раненной и усевшись на край ле-
жанки начала допрос с пристрастием:
– Ну, давай, сказывай.
И Елейка ничего не осталось, как всё перед бабой выло-
жить. Как вышла из леса, как арийца с копьём за камыша-
ми увидела, как чуть ли не ползком по Данухиному огоро-
ду ползала, чтоб камыш обогнуть да хоть одним глазком по-
смотреть, что он там делает. Потом как её подстрелили да
как она начала их убивать без жалости. Особенно долго да
в подробностях девка, захлёбываясь от восторга рассказы-
вала про полёт стрелки зачарованной. Этот красочный рас-
сказ со всеми мельчайшими нюансами занял у восхищённой
девки столь же времени, сколько всё остальное вместе взя-
 
 
 
тое. Наконец она выдохлась и обмякла в мехах с выражением
счастья полного. Дануха погладила её по голове, приказала
«спать» да пошла к выходу. Елейка уснула ещё до того, как
вековуха успела покинуть её пристанище.
С освобождёнными пленницами всё оказалось хуже неку-
да. Пока Голубава банный камень растапливала да снимала
с них остатки их жалкого одеяния, Хохотушка носилась из
бани на кухню общую, где варила травяные отвары, да осту-
див чуток, отпаивала каждую девку уж полумёртвую. Окро-
мя того что девки были истощены до безобразия, в добавок
ещё оказались обмороженными.
Тут уж и Голубава забегала. Принесла из кладовой жир
топлёный да принялась мазать их с головы до ног. Пришлось
баню тушить да проветривать, а то от жара девки бы загну-
лись, боль не вытерпев. Пришла Дануха хмурая, подключи-
лась к оживлению «полудохликов». Отвары трав, мази с при-
мочками, отвар из птицы для подкрепления. А как оттаивать
по одной начали, так и вовсе в горячку бредовую попадали.
Их по одной в шкуры закатали, шапки на головы нахлобучи-
ли. А они в бреду стонут, мечутся, воют, ругаются, а в себя
ни в какую не приходят, находясь в беспамятстве.
Вот когда Дануха пожалела, что Данавы под рукой не бы-
ло. Он хоть и «колдунок» недоделанный, а в делах лекарских
да в отраве всякой по более их вместе взятых сведущ был,
но Данавы на тот момент не было и приходилось самим вы-
кручиваться.
 
 
 
 Только к вечеру Дануха о ребёнке вспомнила, что остави-
ла у себя на попечении домашней полужити, но бегающая
туда-сюда мамаша её успокоила, сказав, что с ним давно уже
Неважна нянчится. Дануха сначала даже оторопела от услы-
шанного. Неважна и ребёнок почему-то в её голове вместе
не складывались, но успокоив себя мыслью, что, какая бы
девка не девчачья была, а природа один хрен возьмёт своё.
На том и успокоилась, но вместе с тем поймала себя на мыс-
лишке вредненькой, что как жучок кору дерева подтачиваю-
щий, куснулась её сознания, испоганила настроение да спря-
талась.
Не успела Дануха её за хвост поймать, но для себя ре-
шила потом ещё раз подумать над этой несуразностью. Гля-
дишь, мыслишка ещё раз вылезет. Не ассоциировалась у неё
Неважна с матерью. Не было в ней абсолютно ничего жен-
ского. Пацан пацаном только члена не было. Даже голая пе-
ред ней в бане без единого намёка на девичьи очертания,
воспринималась Данухой именно как пацан маленький. Ве-
ковуха и забыла, кажется, что она была девка по рождению.
И тут такое проявление материнства обычного.
– Стоп, – тут же сказала себе Дануха, мысль останавли-
вая. Она всё же поймала эту гадкую мыслишку за хвостик
раздвоенный, – природа – она и есть природа. С ней спорить
бес толку. Девки молоды, а мужиков уж напробовались. Хо-
тят ни хотят, а как пить дать природа потянет их на сторону.
Вот так из ничего беда появится. Это беда, конечно, в буду-
 
 
 
щем, но думать над ней нужно сегодня уже. Коль любовью
головы забьют, то почитай пропали все её устремления. Об
этом надо думать немедленно. Да, эту проблему грёбанную,
как-то решать требуется».
Два дня они сидели по очереди с этими тремя доходяга-
ми. Были моменты, когда думали: всё, не выкарабкаются, но
Дануха пресекла панику простым выводом:
– Тут место особое. Сюда запросто так не попасть, да и
кому не попадя дорога закрытая. Коль суждено, то оклема-
ются, а коль не нашего поля ягода… ну, что ж, видать судьба
у них такая тут концы отдать.
Наутро следующего дня больные проснулись мокрые, но
живые. Притом проснулись все три за раз. Голубава осмот-
рела их да потрогав лбы, растопила баню на полную. Теперь
было можно, даже нужно было обязательно. Вскоре стало
тепло даже жарко и их из шкур вынули. Обмыли кости кожей
обтянутые, да усадили сохнуть вкруг камня банного, сунув
в руки каждой по миске с отваром питательным.
Сёстры сбежались все как одна, даже Елейка опираясь на
палку пришлёпала. Разделись догола, а что было делать раз в
баню пришли, как не греться да хворь от себя гнать зимнюю.
Дануха на банный камень пригоршню конопли высыпала и
в благоухающем дыму все принялись слушать рассказ трёх
странных девиц с того света вернувшихся.
Начали девки скромно с некой неохотою. Вернее, говори-
ла лишь одна из них. Две другие только поддакивали. Как
 
 
 
оказалось, при их повествовании, беда их постигла ещё вес-
ной нынешней. Их баймак разорили в аккурат перед Дану-
хиным, и жили они от них вниз по течению через земли Ма-
саковские ещё зимой разорённые.
– Так вы Лесановские? – высказала Дануха своё предпо-
ложение.
– Да, да, – наперебой оживились сразу три, словно в лице
Данухи нашли родственника, – нас в тот день большуха без
обеда оставила,  – заговорила рассказчица, не придавая на
радостях значенья сказанному, – ну, мы вообще из баймака
сбежали в одно наше место укромное. Был у нас свой секрет
затаённый, за огородами.
– За чё лишила? – тут же ухватившись за их оговорку Да-
нуха, будто просто из любопытства праздного.
Девки как опомнились. Глазки потупили, друг на дружку
поглядывают, губы жуют, соображают видимо признаваться
иль нет в содеянном. Эту заминку к их облегчению сняла
Неважна своим любимым «Ладно не важно. Что дальше бы-
ло-то?». Дануха злобно на Неважну зыркнула, но та на неё
ни смотрела и недовольства не заметила. Девки же встрепе-
нулись, поняв видимо, что секрет можно скрыть и «заводи-
ла» продолжила:
– Ну, сидим мы там, дуемся, а потом видим реку дымом
занесло чёрным таким с едким запахом. Сразу поняли, что
пожар. В баймак кинулись, а там…Она замолчала, вспоми-
ная весь ужас увиденный, что вновь предстал перед глазами
 
 
 
девичьими.
– Все куты пылают. Отовсюду дым валит. И ни души во-
круг, – дальше заговорила девка опосля долгой паузы, – мы
бегали по площади, кричали, звали кого-нибудь, пока не на-
ткнулись на большуху мёртвую. Сначала с перепуга обрат-
но сбежали да спрятались, а к вечеру опять к баймаку на-
правились, но заходить в поселенье не стали. Только издали
посмотрели на место страшное. Куты дотла сгорели, только
тлели ещё долго пока дождь не прошёл. Мы решили атамана
найти. Ничего ж не могли поначалу понять. Пошли в летний
лагерь к мужикам, а там…Тут она тихо заплакала.
Дальше говорила, как и до этого только слёзы потекли по
щекам иссушенным.
– Все перебиты-переломаны. Ни одной живой души в ла-
гере. Только тут мы поняли, что остались совсем одни. Пе-
репугались до смерти. Куда идти не знаем. Делать что, не
ведаем. Вернулись в свой секрет да проревели всю ночь, не
смыкая глаз. Первые дни так и ходили, как поленом по баш-
ке прибитые, а потом, есть-то охота. Стали думать, как вы-
кручиваться. Припасы-то все по кутам сгорели. Охотиться
не обучены, рыбу ловить тоже не знаем-как. Выпросить еду
и то не у кого. Хотели было податься к соседям, но струси-
ли, а вдруг думаем нас по пути тоже кто сожрёт, да и волки,
почуяв, что охраны нет прямо в наглую, парами по баймаку
разгуливали. Потом на пожарище котёл нашли. Стали траву
варить. Крапива молодая вкусная, но не очень сытная. Бе-
 
 
 
лянка, – она кивнула на одну из подруг, – суслика прибила
камнем. Так у нас пир был целый день. Так и перебивались
пока грибы не пошли да ягоды. В общем, обжились мы там.
А потом лето кончилось, началась слякоть, стало холодно.
Что по огородам нашли, поели на корню, а как морозы стук-
нули, совсем стало тягостно. Мы ещё летом в баймак пере-
брались. Одну яму кутову от головешек очистили, перекры-
ли ветками да там обустроились. Грибов натаскали с леса,
орехов, ягод насушили впрок. На зиму бы хватило кое-как.
С голоду бы не умерли. Соль нашли, ещё кое-что по секре-
там спрятанным. В общем, решили жить втроём до лета сле-
дующего.
– Это ты так решила? – вновь прервала Дануха рассказчи-
цу с какой-то нескрываемой озлобленностью.
– Все решили, – тут же девка ответила, не давая слова по-
другам и ни обращая внимание на изменение хозяйского на-
строения, – мы просто дружно прикинули, каково нам будет
в чужом бабняке сиротам, а тут вроде как сами себе хозяйки.
С голода бы не померли. Никто нас не искал, никто по лесам
не гонял. Жизнь была спокойная. Решили, так и жить, а там
видно будет, как судьба дорожку выложит.
– Ладно, поёшь, – подытожила Дануха повествование, –
поэтому и не искали никого, а наоборот прятались?
– Да, – скрепя выдавила из себя девка-рассказчица.
Наступила долгая пауза, которую в очередной раз прерва-
ла Неважна любопытная:
 
 
 
 – Ну а дальше что? Эти-то как поймали вас, коли вы пря-
тались?
– Да просто, – продолжила другая, что Белянкой клика-
ли, – наше жилище с реки не видно было, а как холода при-
шли мы ж топить стали, а дрова сырые, дымные. Понача-
лу-то аккуратно жгли, с опаской да оглядываясь. А потом
осмелели. Лень было за рекой следить. А тут по льду дорогу
топтали. Мы их как увидели, огонь затушили, сами спрята-
лись. Соседи заходили в баймак. Но так, осмотрелись да об-
ратно двинули. Мы тогда ещё решили уйти от реки подальше
в лес, но думали потом, чуть позже и не успели, как видите.
Эти двое прямо на санях с реки на нас наехали, и давай хва-
тать да вязать верёвками. Мы отбивались, но разве от таких
кабанов отмашешься. Избили они нас, связали, рты заткну-
ли, чтоб не орали да в сани закинули, даже тёплую одёжу что
была, оставили. Вот в чём в куте выловили в том и загрузи-
ли как мясо мороженное. По их разговору они просто мимо
ехали в соседний баймак торговаться на будущее, а тут дым
увидели, ну и дальше вы знаете.
– Они и в этом-то баймаке сгоревшем искали вдруг кто
спрятался, – продолжила опять девка первая.
Дануха осмотрела сестёр взором пристальным да спроси-
ла, будто и впрямь ждала от них совета дельного:
– Ну и чё с ними делать?
Опосля долгой паузы первой откликнулась раненая:
– Источник уже замёрз, – сказала она тихо и задумчиво.
 
 
 
 Все посмотрели на неё как на дуру, мол, что за хрень
несёт, только Дануха покачав головой в знак согласия, также
тихо подтвердила задумчиво:
– Вот и я о том.
Неважна, Голубава с Хохотушкой решили промолчать, не
понимая их разговор таинственный.
– Можно нам хоть до тепла у вас перезимовать? – жалобно
поклянчила какая-то из выживших.
– Да вас никто не гонит, – не выходя из задумчивости Да-
нуха ответила, даже к девкам не оборачиваясь, – к тому ж
нынче как-никак Гостевая седмица идёт. А гостеприимства
устои нарушать грех великий по всем понятиям.
Она потыкала зачем-то чурку клюкой, что лежала возле
очага и, приняв, наконец, решение проговорила отчётливо:
– Значит так. Пока Данава празднует, поселим их в его
шатёр до поры до времени. Неважна. Вы у нас с Елейкой ху-
дые самые. У вас наверняка в запасе одёжа имеется? Не го-
лышом же им по лесу расхаживать, а то меня от одного их
вида тощего аж мутит да плакать хочется.
– Да, найдём, наверное, – ответила Неважна неуверенно,
вопросительно на Елейку поглядывая.
– Найдём, – подтвердила та, дав добро на раскулачиванье.
Дануха повернулась к тощей троице, да жёстко голосом
показывая, кто тут главный в этом заведении спросила их
глазами высверливая:
– Кличут-то вас как, горемычные?
 
 
 
 –  Это Белянка,  – опять за всех ответила первая,  – это
Звонкий Ручей, ну, или просто Звонкая, а меня кличут Буря
Снежная.
– Ох, ё, – пропела Дануха свою любимую присказку, – зна-
чит так. Так как вы у нас вроде заново рождённые. Да пока
живёте у нас, буду звать вас так, как порешу сама, – и нача-
ла клюкой указывая обзывать по новой каждую, – ты оста-
нешься Белянкой, уж больно похожая. Ты, – указала баба на
постоянно молчащую, – будешь Молчанкой, а ты, – указала
она, наконец, на говорливую, – будешь Заводилкой, – на что
последняя было рот открыла для возмущения, но Дануха тут
же грозно рявкнула, выпуская из себя большуху припрятан-
ную да пресекая на корню всякие возражения, – и вонялки
свои прикрыли до поры до времени.
Молодухи разом глазки потупили, губки сжали да в свои
пустые миски уставились.
– Да, ладно тебе, Дануха, – неожиданно для всех за девок
заступилась Неважна-охотница, – они и так до смерти пере-
пуганы почитай с того света выкарабкались, а ты…
– А я, – заорала на неё большуха за живое задетая глупой
да неуместной репликой, – будет воля на то, засуну их туда,
откуда вынула. Ты куда свой нос суёшь, мелкожопая?
Неважна, не ожидавшая такого поворота от испуга на чет-
вереньках за спину Елейки спряталась. Она же не знала ста-
рых устоев бабняка прежнего. И хоть считала про себя, что
знает Дануху как облупленную, но никогда ещё не сталкива-
 
 
 
лась с её матёрой ипостасью нежданно показанной. А Дану-
хе видно «репей под задницу попал» и она разошлась не на
шутку, кажется:
– Ты наших обычаев не знаешь, дрянь, так я подскажу те-
бе да вкратце поведаю. Их большуха обеда лишила. Ты хоть
представляешь себе девонька, что это значит по нашим по-
нятиям? – орала она на Неважну зашуганную, которой уж
за спиной Елейки не видела, но это не имело теперь никако-
го значения, поскольку касалось всех без исключения, – «не
важно», – передразнила она девчонку ехидным голосом, –
важно, девонька. И очень, я тебе скажу. Чтоб сама большу-
ха бабняка каких-то кутырок сраных еды лишила надо бы-
ло натворить что-то очень серьёзное. И творили не эти две,
а вон та, – и она ткнула клюкой на Заводилку, в клубочек
сжавшуюся, – а эти две за ней хвостиком бегают да в задни-
цу заглядывают. Вот Елейка, жопа хромоногая. Ещё по вес-
не не грозней Молчанки была при Зорьке-тварюге, прости
меня Троица. Тиши воды ниже травы была. И ещё там две
губошлёпки с ними за компанию. Знаешь сколько они мне
крови попортили да говна наделали, – и Дануха уставилась
на Елейку, что тоже, как и новенькие глазки потупила, но
при этом, не сдерживая улыбки растянутой, – сколько раз я
их наказывала, но никогда не доходило дело до отбора еды.
Ибо баловство то было безобидное. Хотя за одних кротов на
грядке поубивать надо было всех четверых, к едреней мате-
ри. А заводилой у них Зорька была, сучка мерзкая, такая же
 
 
 
дрянь, как и эта Буря Снежная. Один в один будто копия, –
она опять ткнула клюкой на Заводилку зашуганную, – и зна-
ешь, во что та тварь выросла? – спросила она уже на Елейку
уставившись.
Девка с удивлением на Дануху вытаращилась, перестав
улыбаться да глаза выпучив, думая мельком с чего это баба
старое вспомнила да на её любимую Зорьку кидается. Взяла
да тут же ответила, как будто кто-то ждал от неё чего-нибудь:
– Её с нами тогда не было. Краснушку видела, Малхушку
видела, а Зорьку не видела.
– Ещё бы, – вообще взбесилась Дануха, на ноги вскаки-
вая, – твоя *** подружка, что ты «не видела», нынче в жёнах
у самого атамана нелюдей прохлаждается. Первой женой его
и единственной. В логове сволочей живёт. Спит с ним да со
зверем любится, что весь род наш под корень вырезал. И на-
срать ей на вас на всех.
От этой новости у Елейки челюсть выпала и глаза стали
идеально круглые. Опосля этого она уже ничего не слышала
и тем более, совсем перестала соображать, бедная.
– И ты хочешь на моей груди ещё одну сучку пригреть, –
вновь тыкая клюкой в направлении жертвы выбранной, ора-
ла Дануха не сбавляя накала своего выступления.
Елейка выпала из реальности, она не верила в то, что
услышала. Вернее, не хотела в это верить совсем.
– А ты девка, – навалилась вековуха на Заводилку, что по-
хоже намочила уже со страха под собой шкуру напольную, –
 
 
 
запомни дрянь. Иль я тебя душевно выгну как должное, и
станешь одной из нас, иль я тебя сломаю к ебене матери. Вот
просто хребет сверну да выкину. Мне твои закидоны завод-
ные ни в одну титьку не упёрлись, ни между них. Я Зорьку в
родах принимала, она на моих глазах выросла и то, как добе-
русь до этой сучки, последними зубами глотку вырву, а тебя,
дрянь мелкая, просто прихлопну как муху говённую.
Она остановила разнос, отдышалась, поправила на голове
волосы растрепавшиеся, да продолжила, но уже спокойнее,
хотя видно было, что всё ещё кипит внутри:
– Поживёте несколько дней одни, пока братец мой колдун
не явится. Мешать не буду выбирать вам свою судьбу. Вы там
меж собой сами обсудите, но коли эта будет вас подбивать на
побег, – она уже обращалась к двум подругам оставшимся, –
шлите её на мужицкий бугор в штанах семенящими шаш-
ками в присядку мелкую, пускай бежит,  – и перехватывая
клюку другим концом покачивая перед носом девок хвостом
увесистым, – моим волкам в аккурат еда представится.
Наконец Дануха резко выдохнула и спокойно будто даже
не орала ни разу, закончила:
– Всё. Злые вы, как звери лютые. Поду я от вас обед ва-
рить.
Но никуда не пошла, оставшись на месте да впав в глубо-
кую задумчивость. Стало тихо совсем, только дрова потрес-
кивали. Потом заговорила незнакомым голосом одна из ку-
тырок спасённых, но кто, Дануха не видела. Она стояла к
 
 
 
ним спиной, но почему-то подумала, что это Молчанка рот
открыла, так как до этого времени голоса девки не слышала.
– Кусок говна сушёного мы большухе в котёл закинули. За
это и без обеда она нас оставила. И вовсе не Буря идею дала,
а я. Правда она закидывала. И не просто так из баловства, а
в отместку за пакость нам сделанную.
И тут Дануха отчего-то пожалела девок Лесановских. По-
думала, что зря, наверное, наорала, да всё что в душе наки-
пело на девок выплеснула. Зря сорвалась. И Елейки знать
про Зорьку не надобно. Ох, не надо было ей рассказывать.
Но тут заговорила Неважна, притом почитай шёпотом:
– Елей, а Зорька кто? Была подругой твоей?
– Да притом лучшей, Неважна, – ответила грустно наезд-
ница, – такая, что лучше не бывает уже.
– А как же она… может силою?
– Не знаю, сестра. Пока сама не увижу, не поверю в рос-
сказни.
–  Простите меня, сестрёнки,  – проговорила Дануха
неожиданно устало да как-то по-старчески, – что-то накопи-
лось грязи в душе. Совсем сбрендила. И вы не бабняк, и я уж
не большуха прежняя. Ты прости меня Неважночка. Не зна-
ешь ты речных устоев и не надобно. И ты Елейка прости. Не
надо было и тебе про Зорьку сказывать. Сама верить не хочу.
Не такая наша Зорька. Не могла она. И вы девки простите, –
обратилась она уже к новеньким, – будьте как дома. Да по-
чему же как? Куты мы вам выстроим, правда, сестрёнки?
 
 
 
 – Конечно, выстроим, – еле слышно поддержала её, чуть
не плача Неважна моментально растроганная, из-за плечика
Елейки выглядывая.
– К нам запросто так не попадёт никто. Значит и вас к нам
направила Троица. Не будет у нас больше жизни бабняцкой.
Надобно строить новую. Без баб да большух, без артели с
ватагою. Она помолчала, продолжая одна стоять из всех.
Потом так же молча оделась неспешно да вышла вон…

19. Не всё золото, что блестит. Не всё говно, что пахнет,

и сущности человеческой это касается в первую очередь…

Зимние налёты на баймаки речные Индра совершал с

завидной регулярностью. Коровник логова с армией жён
ближников постоянно пополнялся за счёт новеньких. Сре-
ди молодух было несколько беременных, что было, с од-
ной стороны, странностью, зная стремление пацанов к слия-
нию с арийским обществом, где рождение чужих детей было
неприемлемо. С другой стороны, «молодость-голодность».
Поначалу хватали первых попавшихся. Главное, чтоб не
очень была страшная, а о том, что лоно её девичье уже кем-
то до него засеяно даже не думали.
В коровник же общий на всё логово, Индра, казалось, со-
знательно набирал с «пузами». Лишь несколько молодух да
кутырок «пустыми» пристроились. Зачем он так делал, ата-
ман никому объяснять не спешил. Были у него на этот счёт
 
 
 
какие-то свои планы секретные.
Ситуация в самом логове изменилась разительно. Зорьки-
ну кибитку, где она до сих пор жила, как и все в логове сняли
с колёс да уложили на шкуры толстые. В самой кибитке по-
явился очаг дополнительный, весь из камня сложенный для
обогрева помещения.
Зорька сначала по-детски обрадовалась такому количе-
ству молодух новеньких. Она уже успела соскучиться по де-
вичьему обществу, кроме того, до попадания в логово она с
девками других родов никогда не виделась. Было крайне лю-
бопытно подружиться с кем-нибудь, но атаман резко пресёк
её поползновения в этом направлении.
– Жена, – заявил он как-то в один из вечеров пасмурных, –
о своих бабских закидонах, а тем более о девичьих, забудь.
Будто их и не было. Ты не одна из них и там, – он указал ру-
кой за спину, – тебе ровни нет. Ты – жена атамана всё-таки.
Ты за счёт меня обладаешь над ними властью побольше нуж-
ного. Те, кто не глуп будут сами наперегонки искать дружбы
с тобой. Это касается не только новоиспечённых жён логова,
но и их мужей. Запомни это как следует. За твоей спиной
атаман стоит, и я буду не я, если не найдутся ребята ушлые,
кто захочет получить от меня милость незаслуженную, войдя
к тебе в доверие да водя тебя за нос ко мне подкрадываясь.
– Так что ж мне совсем нельзя подруг иметь?
– Нет.
– А Хабарка, Онежка, Вода Тихая?
 
 
 
 Индра хмыкнул, подумал о чём-то и сделал отступление:
– Ну, с Хабаркой и Онежкой разрешаю. С Тихой же Водой
– нет категорически. Да не очень-то ты с ней и водишься,
насколько, я вижу, и правильно делаешь.
– Ну, с Онежкой-то я тоже не очень дружу. Она сама себе
на уме. А вот с Хабаркой – да, – и с этими словами она обня-
ла супруга залезая ему под руку да устраиваясь на могучей
груди, – хоть с ней о нашем бабьем можно потрещать. Ты не
представляешь, как мне иногда страшно становится.
– Тебе со мной бояться нечего. Это тебя пусть боятся все
вокруг.
– Да я не об этом. Я рожать боюсь. В первый раз как-ни-
как. Ничего не знаю, ничему не обучена. Ни подсказать, ни
научить некому. Я с детства в бабняке столько наслышалась,
тебе и не расскажешь всего нашего бабского.
– Ну, так у тебя же Хабарка имеется. Она баба опытная.
Я велю ей, чтоб помогла да выучила.
–  Не надо. Мы и без атаманского ора с ней как-нибудь
управимся. Хабарка помогает по силе возможности. Учит,
что знает. Только от этого менее, страшней не становится.
Останусь я жива при родах да посчастливится ли родиться
ребёночку, зависит не от знаний с уменьями, а от воли Дедов
наших, что принимают решение.
– А, – отмахнулся атаман с брезгливостью, – не верю я во
все эти бабьи россказни.
– Правильно. Чего тебе верить в них? Тебе не рожать да
 
 
 
меж смерти с жизнью не хаживать.
– Вот упёрлась. Что ты от меня-то добиваешься?
– Да от тебя я и так получаю, что хочу. Понимаешь, у нас
тут какое-то полное беззаконие.
– Да у нас законы в логове получше городских имеются, –
вспылил атаман обиженно.
– Да я не о том. Законы воинские у тебя хорошие, а вот
людские напрочь отсутствуют. Вы войны степи, как ты лю-
бишь говаривать. Все мужики от пацана малолетнего кончая
тобой живут этими законами, но мы-то бабы, пойми. У нас
по вашим законам жить не получается. Мы с вами в похо-
ды не ходим. У нас другие законы должны быть придуманы.
Нам нужны большухи, колдуны, ведуньи только они знают,
когда и что делать надобно, чтоб нашу бабью учесть решить
правильно. Как забеременеть, относить весь срок положен-
ный, не помереть при родах, детей вскормить да вырастить.
Ведь все мы подвластны природе, Святой Троице, а кто кро-
ме них с богами якшается? Да никто.
– Ты что удумала, гадина? Ты решила нас в речников пре-
вратить? Мы арийцы. Запомни это как следует. И ты арийка
отныне, а не речная баба сраная. А у арийцев боги свои, что
всяко повыше вашей Троицы.
– Да не злись ты атаман, – Зорька мужа мягко утихоми-
рила начавшего уж не на шутку распаляться да яриться, –
арийцы вы арийцы, только нет у нас жрецов. У нас тут неко-
му с этими богами договариваться. И некому нас учить этим
 
 
 
премудростям. Понимаешь ты?
– Да всё я понимаю, не маленький – с горечью в голосе
признался атаман обмякший, вновь прибирая её к себе под
руку, – не думал я как-то над такой мелочью. Жрецов у нас
действительно нет и в скором времени не предвидится, но
и колдунов с большухами не допущу до логова. Вы уж там
с Хабаркой как-нибудь постарайтесь выкрутиться, а я над
этим подумаю.
Потом они замолчали и долго лежали так, глядя на языч-
ки пламени, думая естественно каждый о своём. Она так и
уснула у него на груди, а он, уложив её под одеяло меховое,
просидел у очага почти до утра до самого.
На следующее утро Зорька вылезла из-под одеяла нагре-
того, и нежно накрыв им мужа спящего, одевшись по теплее,
пошагала краем дороги, раскисшей от оттепели, прямиком
в жилище Хабаркино.
Семейство мастерового уже бодрствовало, и хозяйка как
раз кормила муженька собственного перед тем, как тому в
свою мастерскую отправиться. Зорька нахрапом вломилась
в дом, мельком с хозяином поздоровалась, будто с пустым
местом словом перекинулась, не раздеваясь на лавку плюх-
нулась в аккурат напротив Хабарки да с тревогой, полным
драматизма голосом выпалила:
– Выручай подруга. От тебя зависит жизнь моя. Рибху аж
поперхнулся, закашлялся и Хабарка со всего маха ему по
спине врезала.
 
 
 
 Тот хрюкнул, утёрся рукавом да испугано вопрошал шё-
потом:
– Что случилось, Заря Утренняя?
Зорька, не меняя полной драмы лица лишь мельком на
него зыркнула, давая понять, что тот лезет не в своё отвер-
стие.
– Ешь, давай, – рявкнула жёнушка, тоже давая понять, что
не его это дело и что чем быстрее муженёк покинет дом, тем
лучше для него в первую очередь.
Хабарка ещё до свадьбы об Рибху ноги вытерла, а уж
опосля того, как воплотила свои планы по замужеству, он
вообще упал ниже напольной соломы да затерялся там. Нет,
Хабарка была баба умная и на людях вела себя с ним ба-
бой смирною. Но дома… На его беду, он как мужик в посте-
ли был «не-понять-чего», как она не без презрения Зорьке
жаловалась, тяжело и наигранно вздыхая о своей беде нера-
достной. На что Зорька вечно вспрыскивала, закрывая рот
ладонями, да так же шутливо жалела Хабарку бедную. По-
этому на бытовом уровне один на один, а Зорька как в дос-
ку своя за чужую в доме не воспринималась в принципе, Ха-
барка просто его гнобила как могла да изгалялась на сколь
хватало фантазии.
Но самое странное, и Зорька в этом была уверена, что по-
добное отношение к себе ему правилось, и порой молодуха
замечала, что Рибху сознательно добивается того, чтоб его
унижали всячески! Такого в мужике она никак понять не
 
 
 
могла вот хоть убей её.
К тому же со временем привыкла и стала относиться к
нему точно так же, как и Хабарка, и от этого Рибху только
ещё больше зауважал Зорьку наглую и так же беспрекослов-
но её слушаться, стелился перед ней с вечно идиотской бла-
женной улыбочкой, как и перед женой собственной. Зорь-
ка была уверена, что Рибху больной на голову, но подобные
мысли всегда держала при себе не позволяя вообще о нём
при Хабарке высказываться, да в принципе и вне её тоже по-
малкивала.
Он стал для неё просто пустым местом, постоянным ат-
рибутом дома Хабаркиного. Видела она его редко и то по
праздникам. Днями он трудился у себя в мастерской, а ино-
гда она его не замечала даже коли в доме был, затевая с Ха-
баркой приватные разговоры о девичьем, что похоже сильно
возбуждало идиота этого. Глазки его начинали блестеть, он
краснел как девка навыдане, противно сопел и начинал суе-
титься будто места не находит себе.
На этот раз Хабарка лишила мужа удовольствия подслу-
шать бабьи секреты постылые, спросив Зорьку и тем самым
давая понять подруге, что с разговором следует повременить
чуть-чуть:
– Есть будешь? Небось, голодная?
Зорька опять на Рибху зло зыркнула и развязала пояс на
тулупе, слегка обмякнув в выражении на лице собственном.
– Давай. От горячего да жидкого не откажусь с утра.
 
 
 
 – Раздевайся, подруга, я тебе навара плесну.
И с этими словами к очагу за похлёбкой направилась.
Зорька распахнула тулуп, высвобождая выпирающий живот
на всеобщее обозрение, но снимать его так и не стала. Лишь
стянула с головы шапку лисью, высоким конусом сшитую,
такие все бабы поголовно носили в логове и, уложив её на
скамью рядышком, о чём-то призадумалась, уставившись в
пустоту угла.
Рибху налёг на еду с удвоенной скоростью и быстро по-
кончив с ней, соскочил со скамьи да чуть ли не бегом, буд-
то опаздывая, кинулся одеваться в шкуры тёплые. Когда Ха-
барка принесла миску парящую, с мясным наваром да её пе-
ред Зорькой поставила, он уже стоял на пороге в ожидании
команды от любимой жены на убытие.
Та неспешно подошла к нему, заботливо тулуп оправила,
оглядела муженька с ног до головы, как дитя малое на двор
гулять выпускаемое, и позволительно отпустила, что-то ти-
хо ему сказав. Что она ему там высказывала Зорька не слы-
шала, да и не очень прислушивалась. Была нужда. Проводив
супруга, Хабарка вернулась за стол, уселась напротив гостьи
и, уперев локти на столешницу да уложив на руки голову,
молча уставилась на хлебающую Зорьку в полном безразли-
чии. Опосля нескольких глотков атаманша миску отодвину-
ла да начала уверенным, но грустным голосом:
– Помру я подруга, кажется. Вот чует моё сердце не ро-
дить мне самостоятельно. Деды на меня обозлились в ко-
 
 
 
нец, – она голову понурила да тут же продолжила уже слезу
пустив, – помру, чую, помру. Ни мне, ни ребёночку не пере-
жить этого.
Закончила она свою тираду короткую уже вся в слезах и
соплях, и то, и другое по лицу рукавом тулупа размазывая.
На что хозяйка отреагировала неожиданно. Она спокойно и
даже где-то с небрежным равнодушием заявила страдалице:
– Ну, пореви, пореви. Глядишь, полегчает, может быть.
Тут Зорька вдруг резко встрепенулась, глаза вытаращила,
да перестав реветь схватилась за живот руками обеими.
– Что? – встревожилась Хабарка нешуточно.
– Пинается, – ответила Зорька шёпотом, опять вытирая
лицо заплаканное, но реветь больше не стала, передумала.
–  Правильно,  – громко усмехнулась хозяйка ехидная,  –
даже зародыш понимает, что у него мать дура полная, а та-
кую дуру и попинать не грех.
– Да ладно тебе, заладила, дура да дура. Сама будто ум-
ная, – но тут быстро успокоившись да скидывая с себя тулуп,
наконец, огрызнулась молодуха, – я к тебе со всей серьёзно-
стью, а ты?
– С какой серьёзностью? Я что первый раз от тебя эти соп-
ли слушаю? Через день да каждый день одна и та же песня
случается.
– Да нет, подруга, нынче всё по строгому.
– Да, ну? – с подделанным удивлением подруга выпалила.
– Мне и впрямь от тебя помощь требуется.
 
 
 
 – В чём? За ноги тебя подержать, так я не повитуха баб-
няцкая.
И тут Хабарка резко осеклась на сказанном. Она и сама
была в положении, только срок у неё был ещё маленький,
но только сейчас ей как обухом по голове прилетела мысль
о родах собственных, в первую очередь. Повитух-то у них
нет, и в ближайшем будущем не ожидается, а как без них
рожать? Это ж вещь не бывалая. Нет, ходили, конечно, слухи
разные что, мол то та, то эта где-то сама родила без чьей-
либо помощи чуть ли не в чистом поле иль в лесу дремучем,
но сама Хабарка в эти бабьи сказки не очень-то верила. А
Зорька меж тем продолжила:
– Как не крути, а ты большуха в коровнике, а на носу Со-
роки в скором времени. Ну, сейчас-то понимаешь, к чему я
гну? Кто коли не большуха с Дедами будет договариваться?
– Да какая я в жопу большуха? Ты глянь на меня, – с го-
речью обрубила Хабарка её надежды с мечтаньями,  – так,
надсмотрщик матёрый да распорядитель кого куда послать.
В арийских коровниках везде такое безобразие. Повитух ли-
бо держат одну на несколько коровников, либо у речников
скупают за дёшево.
– Но ты ведь меня не бросишь? – опять собираясь заре-
веть, спросила молодуха плаксивая.
Но Хабарка и без неё глубоко призадумалась.
– С Дедами как-нибудь договоримся, а вот повитуха… –
она притихла в задумчивости, нервно стряхивая что-то со
 
 
 
стола ладонями, несмотря на то, что перед ней он чистым
был,  – повитуху надо искать притом срочно да не одну, а
несколько.
–  Может, с бабами своими потолкуешь?  – предложила
робко гостья пузатая.
– Да, что с них взять, – тут же отмахнулась хозяйка нерв-
ная, – молодняк один. Я у них там чуть ли не вековой счи-
таюсь. О чём их спрашивать?
Наступило напряжённое молчание.
Наконец Хабарка встрепенулась да заявила с полной уве-
ренностью в голосе:
– Вот что. К атаману твоему идти надобно, – с этими сло-
вами она соскочила, чуть не опрокинув лавку тяжёлую, и ки-
нулась одеваться будто пожар случился, набегу продолжая
мысль надуманную, – надо атаману срочный заказ на пови-
тух подать. Баб беременных натаскал полное логово, а кому
роды принять, ни одну не соизволил поймать.
– А с Дедами? – всё ещё ничего не понимая из сказанного,
проскулила Зорька жалостно.
– И с Дедами повитухи уладят всё. Ты что же думаешь, с
ними большуха договаривается? Матёрая и договаривается
лишь потому, что сама и есть повитуха первая. Пошли ско-
рей, – сказала она Зорьке, накидывая на себя тулуп да одевая
такую же шапку остроконечную.
Индру они в прямом смысле из постели вытащили. Ха-
барка в семье атамана была такая же своя, как и Зорька в се-
 
 
 
мье мастерового Рибху младшего. Поэтому ничего сверхъ-
естественного в том, что его будила не одна жена, а с Хабар-
кой на пару не было. Он этому даже не удивился, но знал и
то, коли эти две «оторвы» посмели его будить притом самым
бесцеремонным образом, ничего хорошего ждать не прихо-
дится. И атаман сразу насторожился, ощетинился.
Зорька что-то начала лепетать несвязное, сбивчиво соби-
рая все слова, что вспомнила, в одну кучу сваливая, но явно
начала откуда-то издалека далёкого. Хабарка её перебила и
выдала всё то же самое, но коротко:
– Атаман, нам срочно нужны повитухи речные. Без них у
нас ни одна баба не родит не окочурившись.
Индра, ещё толком ничего не понимая спросонок, вылез
из-под одеяла, кинул дров в очаг, тем самым время растяги-
вая для пробуждения.
– А ты на что? – спросил он, явно не осознавая её требо-
вания, – вы ж с Онежкой вроде как в этом разбираетесь?
– Мы лекарки, атаман, – Хабарка тяжело выдохнула, зака-
тив глаза к небу, как обычно, все люди делают при объясне-
нии всем известных истин особо непонятливым, – одно дело
болячки лечить, другое роды принять да детей выправить.
Это вещи разные.
– А чего раньше молчала? – тон атамана холодным сде-
лался.
Хабарка лишь пожала плечиками.
– Да, чё-т не думала об этом. Даже как-то раньше нигде
 
 
 
не торкнуло.
– Не думала она, – обозлённо рыкнул на неё главарь селе-
ния, – ничего, без повитух родите. Где я их возьму теперь?
Тут Зорька запищала жалобно, закрывая руками личико,
медленно усаживаясь на край лежака мужнего. Хабарка же
не испугавшись гнева атаманского жёстко и уверенно отве-
тила:
– Ни одна не родит. Передохнут все. Надо стащить где-
нибудь или выкупить.
– Где? – уже взревел Индра в ярости, – повитухи и боль-
шухи у речников в одном лице. Как ты интересно собира-
ешься большуху у бабняка выкупить? Это ж надо весь бай-
мак разорять. Да после того, что мы с её родом сделаем лю-
бая большуха лучше сдохнуть решит, чем вам помогать. Вот
она как раз всех и убьёт, мстя без продыху. Думать надо баш-
кой, – орал атаман, стуча ладонью по лбу широкому.
На что Хабарка ухмыльнулась ехидно да продолжила:
–  А не надо большуху,  – прервала она ор атамана тихо
да вкрадчиво, – Шумный у нас ведь не только про бабняки
всё ведает, но и про их еби-баб, что по лесам рассажены. А
опосля зимы голодной им ой как плохо там тепереча. Мрут,
аки мухи с голоду да холоду.
–  А при чём тут еби-бабы?  – ошарашенный подобный
сдвигом мысли в сторону спросил Индра, не находя логики.
– Так при смене атамана все большухи бывшие в еби-ба-
бы по лесам рассаживаются. А они-то как раз к нашему делу
 
 
 
и сподручные. Там даже без крови обойтись можно одними
уговорами. Лишь помани, и они сами с голодухи лесной, да
со злобы на своих бывших баб к нам побегут, сверкая пятка-
ми. Надо лишь помочь добраться до наших мест. А коли ещё
и пообещать чего-нибудь, так вообще впереди коней ваших
бежать кинуться.
Индра с шумом плюхнулся на лежанку рядом с супругою,
что уже перестала скулить и лишь умоляюще смотрела на
спасителя. Как он иногда ненавидел этих своих баб, особен-
но когда они собирались в единое. Он сразу понял ещё при
пробуждении, что ему сейчас на голову вывалят очередную
кучу дерьма какого-нибудь, от которого его головушка бед-
ная тут же опухнет немилостиво. Ну и нравились эти дуры
две каждая, конечно, по-своему. Вот прибежали, огороши-
ли, но тут же сами предложили решение. Всегда бы так. А
с Хабаркой почти всегда так и получалось как должное. За
что и жаловал её уважением. Умная баба, хотя с виду дура
полная.
– Ладно, – сдался напору Индра проснувшийся, – попы-
таю Шумного, как поем. Помнится, мне говорил он что-то
эдакое о смене власти в баймаке каком-то. Не помню каком.
Притом, как бы ни в одном, а в парочке.
Он ещё не успел договорить, а на его шее уже Зорька по-
весилась, заваливая атамана в меха да расцеловывая. Хабар-
ка буркнула какую-то сальную шуточку, что тоже не против
составить Зорьке компанию по валянию атамана по постели,
 
 
 
но посетовав, что Индра и с одной совладать не в состоянии,
куда ему вторую, поспешила из их кибитки вон отправиться.
Индра, враз повеселевший и, не сильно упираясь напору
жены радостной, барахтался с ней на лежаке ещё время ка-
кое-то, потом всё же поборов хрупкую пузатую жёнушку по-
бедно подвёл итог любовной схватке шуточной:
– Ладно. Пойду лодырей подниму, поем да с Шумным по-
толкую о будущем. Опосля чего хлопнув её по заднице да
оставив валяться во всё тёплое одетую, оделся сам да ушел.
Память его не подвела, и как выяснилось на летнее «солн-
цезависание» два речных рода поменяли атаманов тамош-
них. В одном атаман совсем захворал и после перевыборов
помер неожиданно, а вот во втором не обошлось без драки
с кровушкой. Круг на круг, нож на нож сцепились соиска-
тели. Победила молодёжь в том сражении. Атамана свергли,
а значит и всё главенство бабняка принудительно выперли.
Правда, один из этих родов почитай, как луну назад Индра
истребил под чистую. Но еби-бабы его ещё должны были си-
деть по лесам и с голоду без поддержки родов не окочурить-
ся. Времени прошло не так много. Могли и высидеть.
К удивлению атамана, всплыл ещё один любопытный
факт. Пацаны Шумного, оказывается, не только через еби-
баб собирали информацию о нужных баймаках, что пускали
на уничтожение. Эти проныры действительно в первую оче-
редь баб-изгоев по лесам отыскивали именно для этих це-
лей. Пользуясь тем, что еби-бабство было неким видом на-
 
 
 
казания за не понятно какие прегрешения, а зачастую туда
закрывали вообще без греха, лишь по воле большухи-сума-
сбродки, по её желанию, то обиды у них на большуху, да и
весь бабняк было хоть отбавляй, да ещё столько же останет-
ся. Они охотно не только пацанам выкладывали о выгнавших
их баймаках всю подноготную, но иногда активно помогали
в их уничтожении, теша себя мыслью о мщении.
Но были такие еби-бабы, чьи баймаки уж давно перемо-
лоли да ограбили. А изгои-бабы до сих пор по лесам сидят да
в ус не дуют! И бежать, не бегут, и помирать не собираются.
Их сами же пацаны Шумного регулярно подкармливают, и
про них каждому проныре-лазутчику было ведомо. Ибо ис-
пользовали они их как некие базы перевалочные, при длин-
ных вылазках по пустынным землям шастая. Вот так оказы-
вается, от одной еби-бабы до другой они и совершали свои
долгие вылазки.
Уже утром ни свет ни заря десяток «шкурниц» [100] сна-
ряжённых с командой по три человека в каждой: ближника,
его возничего да одного из пацанов Шумного в качестве про-
водника и переговорщика, покинули лесное логово устре-
мившись в степь со спецзаданием.
Не прошло и седмицы с того времени, как Индра обза-
вёлся кучей повитух разного возраста, одной из коих оказа-
лась даже бывшая вековуха матёрая, как раз из того байма-
ка, где старого атамана прирезали, а её сослали в еби-бабы
без довольствия. Вековуха была очень странным и своеоб-
 
 
 
разным созданием. Первое что бросалось в глаза, её рост ма-
ленький, если не сказать вообще мизерный да непривычная
худоба для большухи не свойственная. Как образно выразил-
ся Звонкий, ближник Индры за ней ездивший:
– Со спины кутырка, кутыркой, а как развернулась «ли-
чиком», так прямо в снег на жопу и сел да со страха чуть не
обделался.
Её бывший баймак был ещё не тронут разорением и,
несмотря на свою миниатюрность и безобидность кажущую-
ся, вековуха оказалась на редкость кровожадным созданием
и очень своеобразной собеседницей.
Привозили баб по одной да изначально по ямам «госте-
вым» раздельно рассаживали, чего у Шумного было в до-
статке вырыто и что служили для всех вновь прибывающим
эдаким карантином для «усушки с утряской предваритель-
ной», как частенько Шумный любил говаривать. Все, кто
просидел в них деньков «цать» резко становились поклади-
стыми, а для того, от кого что-то знать требовалось, ещё и
разговорчивыми.
Ямы были сухими и тёплыми. В каждой очаг, много сена
сухого лежак заменяющего, сверху настил, устроенный та-
ким образом, что ни снег, ни вода талая внутрь не просачи-
валась. Кормили оголодавших баб от пуза, поили вдоволь,
не докучали расспросами. Кого-то уговорами заманили, ко-
го-то посылами, кому-то вовсе ничего не объясняя, чуть ли
не силой привезли да в ямы бросили. Но никто толком не
 
 
 
знал зачем.
Каждую оставили наедине с собой думать да гадать на кой
они немолодые да ущербные этим пацанам понадобились. А
что это были за звери степные, бабы превосходно знали и то,
что их привезли в самое звериное логово, многие тоже дога-
дывались. Еби-баб арийцы отродясь не держали в селениях,
а обходились для этих целей своими коровниками, для ко-
торых эти явно староваты были по годам своим. К тому же
обходились с ними ни как с пленницами, а как с гостями по
обхождению только из ям не пускали, объясняя это какой-то
необходимостью да вечно однозначно отговариваясь, мол не
время ещё.
Затем к каждой «гостье» в яму спустился паренёк щуп-
ленький мало похожий на тех верзил, что за ними ездили. С
каждой поговорил, в общем-то, не о чём. Ну, что значит, по-
говорил, больше слушал да спрашивал. Безобидно так инте-
ресовался, как кличут да чем по жизни опытна. О травках, да
о птичках с рыбками, о детях, естественно. В общем, стран-
ные какие-то речи вёл, непонятные. Сам же на вопросы не
отвечал почитай. Отмалчивался.
Зорька тоже вниманием «новеньких» не обделила. Любо-
пытство аж ляжки жгло кипятком крутым. К каждой яме
сбегала, на каждую в щёлку глянула, с каждой познакоми-
лась. Нет, она не своевольничала, а делала всё, как Шумный
велел, что её по ямам водил чуть ли не на поводке укоро-
ченном. А когда Зорька, треща как сорока лишь головой в
 
 
 
люк просовывалась, всегда рядом стоял чуть поодаль, чтоб
«гостьям» его видно не было да тихонько, так чтоб в яме не
слышали Зорьке нет-нет да подсказывал.
Все Зорькины разговоры-переговоры на том заканчива-
лись, что она представлялась «новеньким», как жена атама-
нова, опосля чего непринуждённо прощалась да от люка от-
странялась, уходя в сторону. При первых знакомствах ей это,
казалось, как-то даже неприлично вот так резко разговоры
прерывать и Шумному порой силой приходилось её от лю-
ка оттаскивать. И даже рот зажимать, чтоб чего лишнего не
взболтнула и только опосля второго или третьего одёргива-
ния, каждый раз получая объяснения, что «так надобно»,
Зорька сдалась и стала вести себя по роли так, как требова-
лось.
Потом и сама заприметила, как менялись лица сидящих
опосля того, как узнавали, что говорят не с молодухой ка-
кой-то любопытствующей, а чуть ли ни самой главной бабой
этого дикого и до усрачки страшного места в их понимании.
Все как одна реагировали одинаково. Резко задирали головы
да пристально всматривались в молодое красивое лицо лу-
чезарно улыбающееся.
И вот на самом интересном месте это милое личико пря-
талось, люк закрывался, и у каждой бабы в голове каша за-
варивалась. У них, бедных, и так мозги были набекрень от
«непоняток» вокруг творившихся, а опосля того, как эта ми-
лая непосредственность заявляла о своём бабьем лидерстве
 
 
 
среди кровожадных зверей, у бабёнок мозги вообще свари-
вались. И в остатке оставалась лишь мысль о том, что коль
речная молодуха, судя по косе, живёт здесь, словно в сказке
припеваючи, то может быть всё не так и плохо, как им ка-
жется. Может и у неё всё сладится, и она ещё поживёт чуток.
У каждой появилась надежда слабая. Коль Светлая Троица
смилостивилась да не дала околеть в лесу да замориться с
голоду, то значит, неспроста её сюда закинуло.
Наконец Шумный подвёл Зорьку к последней сиделеце и
прежде, чем люк открыть придержал за руку да тихо потре-
бовал:
– А с этой осторожней будь.
Зорька кивнула, но по её беспечному выражению ближ-
ник понял, что атаманша вполне благополучно пропустила
его предупреждение мимо ушей, поэтому больше сам на-
прягся, готовясь к неожиданностям, да сел на это раз побли-
же к ней, чтоб успеть одёрнуть, если что. Люк открылся, и
любопытная мордашка Зорькина сунулась в проём в припод-
нятом настроении.
– Будь здрава, гостенька, – радостно поздоровалась моло-
духа, вглядываясь в силуэт маленькой да хрупкой кутырки в
сене пристроившейся.
То, что перед ней девка на подросте, Зорька была абсо-
лютно уверена и это первое что её удивило в увиденном. Та-
ких малолеток в еби-бабы не отправляли на её памяти. А
Шумный сказывал, что они все из них. Сидящая на соломе
 
 
 
кутырка ответила в ответ, поздоровавшись, не поднимая го-
ловы и не меняя позы, будто ей совсем не интересно было
кто это с ней разговаривает.
–  А как тебя кличут, девонька? Как к тебе обращаться,
милая? – продолжала тараторить Зорька раззадоренная, но
радость в её голосе стала таить и меняться, уступая место
жалости к этой бедолаге молоденькой.
А девка всё так же, внешне не реагируя тихо ответила:
–  Хавкой меня с детства кликают. Небось, слыхала про
такую? Я как-никак на множество земель баба знаменитая.
И тут она медленно встала и подняла лицо на вопроша-
ющую. Молодуху будто молнией пробило через всё тулово.
Тряхануло так, что аж в зобе дыхание спёрло, а глаза, ка-
жись, выпали. Зубы лязгнули, сжавшись с дикой силою, а
меж ног что-то просочилось тёплое. Троица Великая! Ка-
кая же она страшная! Лицо белое словно снег, будто мелом
вымазано, испещрённое глубокими морщинами как птичья
жопка во весь лик. Белёсые глазки маленькие, не мигающие,
без ресниц и бровей. Лицо лысое! Ротик сморщенный, без
губный внутрь втянутый. И на всём этом белом фоне всего
маленького непропорционально длинный нос крючком с си-
нюшным отливом на кончике. Прядь всклокоченных волос
седых, что вылезли на лоб из-под накидки шкурной, покры-
вающей голову, шевелилась, кажется. Так, по крайней мере
Зорьке сначала увиделось.
Из ступора атаманшу ошарашенную вывело постукивание
 
 
 
лёгкое Шумного по её спине. Она тяжело глотнула слюну тя-
гучую и задышала наконец. Тем временем вековуха выпря-
милась, насколько смогла в спине согнутой, да смотря в сто-
рону люка открытого, знакомство продолжила:
–  Ну, последние лет тридевять кликали не иначе как
«стерва матёрая». А ты кто така будишь, красава? Да какого
хрена тут делаешь?
– Я жена атамана, – ответила Зорька, приходя в себя после
увиденного.
В глубине души почему-то вспыхнула жуткая неприязнь
к своей собеседнице и в ней в качестве защитной реакции
вдруг в самой проснулась стерва надменная. Упрямая да
своенравная «оторва» на всех плюющая, что, по правде ска-
зать, она ни пред кем ещё так в открытую в подобном виде
не показывала.
Такой иногда позволяла себе быть лишь в мечтах соб-
ственных. Тем временем вековуха резко поменяла тембр го-
лоса, став соответствовать своему внешнему облику загово-
рила подслащённым мёдом голосом, стараясь быть как мож-
но безобидней да жалостливей:
– А я слышу по говору ты из наших, речных будешь, де-
вонька?
– Да, – спокойно, но уже с жёсткостью в голосе ответила
Зорька, – я из Нахушинских. С Данухинского бабняка, коль
такую ведаешь.
Хотя Зорьку, конечно, в бабняк никто не принимал ещё,
 
 
 
но насторожённость к этой вековухе несуразной да отсут-
ствие желания какого-либо откровенничать с этой ведьмой
паршивой, а в её статусе она уже не сомневалась ни капель-
ки, диктовало ответ именно в таком ключе.
– Ишь, ты, – вдруг всплеснула ручками «гостья» страшная
да что-то в её выражении лица неуловимо изменилось, будто
ожило.
Зорька не заметила это, а скорей почуяла. В мутных глаз-
ках вековухи сверкнул интерес неподдельный. Они резко
сузились и быстро забегали по всему проёму лючка в тщет-
ных поисках. По всему ведьма слепой была да как следует
рассмотреть Зорьку, не могла, тем не менее, выдала:
– Так я ж тебя знаю, деточка. Ты ж Утряня Заря. Моло-
да жинка итимана местного, – вековуха оскалилась, распахи-
вая без губный рот в подобие улыбки, что приснится ночью,
можно будет и не просыпаться для своих похорон, и взгляд
её глазёнок перестал метаться, а вместо этого в них «слёз-
ки-на-колёсках» запрыгали, – ишь ты, итиманша, мать твою!
Последние слова она прошамкала тоном шутливо грозной
мамки, будто свою дочь-несмышлёнку подтрунивая. Зорька,
обескураженная да с полку сбитая таким резким изменени-
ем в поведении «гостьи», тем ни менее, ни стушевалась, да
вида не показывая спросила всё так же твёрдо даже с нотка-
ми надменности:
– Так ты знаешь меня? Откель?
– Да как же мне не знать тебя, милая? О тебе молва по
 
 
 
всем землям летать, по всем буеракам шепчется. А мне так
особливо за твоей судьбинушкой суждено присматривать.
Чай с детства за тобой пригляд веду.
Зорька медленно поднялась с колен на ноги, но встав так,
чтоб видеть эту мерзкую вековуху в проём, спокойно, даже
чем-то подражая мужу в его ледяном спокойствии, спросила,
будто потребовала:
– С чего бы то тебе матёрой за чужой девкой пригляды-
вать? Своих было мало? Аль чего удумала?
Неприязнь к этой ведьме переросла в стену отчуждения,
что не позволяла воспринимать на эмоциях всё ею сказан-
ное, и только поэтому она с абсолютным спокойствием вос-
приняла ответ этой мымры страшненькой:
– Ну, а то, как же, деточка. Ты ж как-никак Ухтины дочь
старшая.
Зорька стойко промолчала, даже вида не подав, что от
клички мамы у неё внутри всё скукожилось. Ведьма, не по-
лучив в ответ никакой реакции продолжала елейно щебетать
самодовольная:
– Её, её. Я хоть и не вижу тебя, но чувствую. Потому что
мы одной крови с тобой. Как-никак Ухтина – моя дочь, де-
точка.
Зорька стояла как ледяное изваяние. В любой бы другой
ситуации услышанное взорвало бы Зорькину голову по окру-
ге мозги разбрасывая. И Святая Троица вся вместе взятая
не смогла бы предсказать бурность её ответной реакции, но
 
 
 
сейчас… Она отгородилась от этой страшилки стеной неви-
димой да попросту не верила ведьме, ни одному слову её.
Хавка не слыша никаких ответных эмоций, явно стушева-
лась. Она, похоже, не ожидала подобного. Слёзы побежали
по её лицу временем изуродованном.
Она ещё что-то хотела сказать, даже рот открыла, рукой
взмахивая, но почему-то замолкла на этом движении и ни-
чего не высказала. Матёрая была обескуражена и ошараше-
на настолько, что растеряла весь свой напор и силу воздей-
ствия, моментально превратившись в размазню старческую.
Руки её плетями повисли безжизненными, голова поникла,
спрятав от Зорьки лик. Кусок шкуры с головы сполз на спи-
ну, открывая жидкие да пучком взъерошенные волосы аб-
солютно седые и блеклые. Голосок стал дребезжащим, и до
Зорьки донеслось жалостливо:
– Чё с нами будет-то, Зоренька?
Молодуха отвела взгляд от проёма в сторону, уставившись
куда-то в дебри леса да тем же атаманским тоном, подражая
ему в мельчайших оттенках интонации, ответила:
– Как жизнь сложится у остальных мне ведомо, а вот что
с тобой делать покуда не решила. Подумаю.
И с этими словами она ногой небрежно люк захлопнула.
Опосля чего повернулась и пошла прочь от ям к выходу.
Шумный, повидавший всякого, как ему казалось до этого,
пятой точкой в сугроб плюхнулся, да широко раскрыв глаза
и рот, ничего не понимая в след уходящей Зорьке пялился.
 
 
 
У него в один миг в голове произошло несколько сотрясений
мозга, кажется. И от того, что услышал и от того, что увидел
воочию. Мимика на лице менялась с издевательской скоро-
стью и отчётливо вырисовывала в голове происходящее.
Индре она ничего не сказала, а он, лишь увидев её, ничего
не стал спрашивать. Только молча проводив взглядом на её
сторону, где Зорька за занавеской спряталась, быстро оделся
да побежал искать Шумного.
Вообще-то Шум Дождя, кого для краткости Шумным
кликали, был самым тихим и самым загадочным из всего
круга атаманского. Он резко отличался от всех остальных
свой щуплостью, но при этом все остальные его не меньше
Индры побаивались. Был он мастер тёмных дел и в его под-
чинении были все лазутчики логова. Этот проныра знал про
всех их грешки потаённые и почитай каждого держал на по-
водке укороченном. Один атаман его не боялся и постоян-
но вёл с ним тайные совещания. Настолько секретные, что
Зорьку порой в шею из дома гнали. Даже посередь ночи да в
непогоду лютую. Молодуха тоже его побаивалась. Был он ка-
кой-то скользкий и взглядом обладал каверзным, будто на-
сквозь зрит всю её подноготную.
Зорька не знала, что Шумный поведал мужу, но тот вер-
нулся лишь поздно ночью, смурной и задумчивый. К ней на
половину сразу не пошёл, а сел у себя на лежак и притих
на время долгое. Зорька даже решила, что он уснул, но не
тут-то было. Раздался шорох, и она услышала, как он к ней
 
 
 
приближается. Зорька лежала на боку поджав ноги спиной к
нему. Индра сел, наклонился, ей в лицо заглядывая.
–  Ты ничего не хочешь мне сказать?  – начал грозно он
разговор неприятный, но ожидаемый.
На что Зорька спокойно и равнодушно ответила:
–  А чё говорить? Шумный ведь и так всё рассказал да
небось ещё и в красках разукрасил. С него станется.
Индра выпрямился, хмыкнул, соглашаясь с ней:
– Я такого Шумного ещё в жизни не видывал. Мне и са-
мому захотелось посмотреть на то, что там было такого ин-
тересного. Сама то, что думаешь?
– Не верю я ей, – всё так же равнодушно Зорька ответи-
ла, – врёт она всё. Змеища она болотная, но я её больше не
боюсь ни капельки. Не знаю почему, но не боюсь. Понача-
лу сильно испугалась, а потом… – она повертела пред собой
ладонью в неопределённости.
– Так, – ударив себя по коленям, атаман констатировал, –
видно самому поговорить с ней надобно.
Тут Зорька вдруг резко встрепенулась, переворачиваясь
да хватая мужа за руку.
– Нет, не надо.
Атаман вопросительно посмотрел на жену, мол с какого
это перепуга она ему тут указывает.
– Только не сегодня, пожалуйста, – уже спокойно Зорька
добавила, да уже чуть ли не упрашивая почему-то засюсю-
кала, – давай завтра. А?
 
 
 
 – Почему это завтра? – переспросил Индра с усмешкою.
– Мне ещё надобно подумать, как следует.
Атаман, так и не поняв видимо, какая связь меж тем, что
ей подумать надобно с тем, что ему ходить сегодня к еби-
бабе нежелательно, тем не менее, легко согласился на уговор,
так как, и сам не собирался идти к этой ведьме да на ночь
глядя. Делать ему больше нечего. Он хотел сходить как раз
завтра как выспится.
– Ладно. Думай.
Она, схватив его руку в знак благодарности, тихо пропела
подлизываясь:
– Как мне с тобой легко и не боязно…
На следующий день атаман пошёл на беседу с ведьмой, но
не один как планировал. Зорька упросила атамана грозного,
что должна слышать их разговор. И её требование было столь
убедительно, что Индра согласился с какой-то ехидной улы-
бочкой. Кроме того, по дороге она заявила, чтоб атаман для
беседы спустится вниз, а она наверху останется, да так, чтоб
слышать всё, но чтоб об её присутствии вековуха не догады-
валась. Индра сначала было удивился такой наглости, но по-
размыслив, видно с чуйкой советуясь, согласился и с этим
требованием.
Ямы, некогда находящиеся в лесу опосля расширения ло-
гова, оказались на вырубленной от леса территории. Их лишь
обнесли сплошным забором из плетёных ветвей меж вкопан-
ными столбами высотой в рост человеческий. Это и снег за-
 
 
 
держивало, не давая ямы заметать, от лишних глаз скрыва-
ло посторонних да любопытных придерживало. За забором
меж ям дежурный по ямам расхаживал в большом тулупе,
упрятав руки в рукава широкие. Никакого оружия при нём
не было, да ему оно в прочем и не нужно было. Он ведь не
сторожил пленников, а за гостями ухаживал. Кому пить по-
дать, кому дров подкинуть в яму, ну и когда еду приносили,
раздавал порции.
Когда атаман с женой за забор зашли, пацан, выдернув ру-
ки из рукавов, быстро подбежал и принял залихватский вид,
выпрямившись да грудь вперёд выпятив. На что Индра тихо
сказал ему:
– Показывай, где сидит матёрая, – и тут же предвидя реак-
цию пацана рот открывшего, быстро добавил, – только мол-
ча веди.
Тот захлопнул рот и засеменил вдоль забора в дальний
угол территории. Добежав до нужной ямы, он встал возле
люка столбиком. Индра кивком головы указал на то, чтобы
открыл и, глядя в проём так же тихо добавил:
– Лестницу.
Пацан метнулся к забору и уже через мгновение вернулся
с длинной узкой лестницей, которую тут же в яму спустил.
Индра оглянулся на стоящую за спиной Зорьку хмурую, под-
мигнул хитро, видя, как та напряглась луком натянутым, за-
тем отослал пацана «погулять» и спустился вниз.
Зорька, нагнувшись подкралась к люку открытому, да ти-
 
 
 
хонечко на снег пристроилась, заворачивая ноги в полы ту-
лупа тёплого. Индра ещё спускался, а она уж уши навост-
рив, слушать приготовилась. Конечно, Зорьке очень хоте-
лось хоть одним глазком глянуть на то, что там будет делать-
ся, но ей очень бы не хотелось, чтоб её ведьма увидела.
Почему-то Зорька была уверена, что коли та узрит её, то
всё пойдёт насмарку. На какую «смарку» и почему пойдёт,
Зорька себя не спрашивала. Знала просто, что из этого ниче-
го не получится, а что и почему… какая разница? Она слы-
шала, как Индра спустился на дно, как завалился, кряхтя на
сено свежее. Долго возился, устраиваясь, а потом затих буд-
то его там и не было.
Зорька чуть уши не сломала, но никакого разговора не
слышала. Она слышала, как пели заунывно дрова, в очаге
потрескивая, как пацан вдоль забора вышагивал, то и дело
зыркая в её сторону. Это очень её нервировало, и она «гром-
ко» жестикулируя, добавляя «громкости» зверским видом
на физиономии, требуя, чтоб тот замер на месте да прекра-
тил звуки разные её из себя выводящие.
Пацан оказался понятливым и встал как вкопанный. Зорь-
ка так же жестами с мимикой одобрила его понятливость и
опять припала слухом к яме, где всё так же пели дрова да
потрескивали, и всё так же тишина стояла в разговорах кои
она так услышать надеялась. Зорька уже начала изводиться
от непонимания, почему они не говорят и вообще, что там
делается? Молодуха, уже было не выдержав, собиралась за-
 
 
 
глянуть в проём, как вдруг услышала голос мужа расслаб-
ленный:
– Я думаю мне не надо себя называть. Сама знаешь кто
такой.
Вековуха ничего не отвечала.
– Ну, по крайней мере, догадываешься, – продолжил он,
опять шурша сеном, меняя позу, наверное.
– Гадала гадалка да догадалась нагадать догадку гадкую.
Наконец ответил голос старческий с ледяным спокойстви-
ем и даже, как Зорьке показалось с неким достоинством. По
крайней мере, ни страха, ни лебезящих тонов в её голосе не
проскальзывало, даже чуть нагло, что ли, вызывающе.
– Скажи мне Хавка, зачем тебе нужен был приезд сюда?
Как мне доложили, ты сама вызвалась? Даже не пришлось
уговаривать.
Голос атамана был холодно ледяным, и Зорька аж поёжи-
лась, отметив про себя, что муж, похоже, уже успел где-то
принять свою Сому проклятущую. Этот тон его она ни с чем
не перепутала бы.
– Кому ж тогда понять непонятку, коль сама понятка не
понимает ничё,  – голос ведьмы так же звучал для Зорьки
непривычно жёстко. Старческий, усталый, но вместе с тем
тяжёлый, уверенный, – эт молодь глядит на передок, чё ко-
лом топорщится. А вековой всё норовит на зад отвисший
оглядываться. Мне чё уж на передок то смотреть. Мне лишь,
на следы свои осталось оглядываться. Вот пред смертушкой
 
 
 
неминуемой больно захотелось бросить взгляд свой слепой
на родную кровиночку.
– Посмотрела? Ну и как тебе кровиночка?
Та продолжила, не обратив на его вопрос внимания, но
продолжила никак обычно полу понятным говором, а очень
чисто с арийским говором, притом даже несколько пафосно:
–  Под конец жизни люди часто душою умягчаются. Им
нравится потешить себя соплями чувственными. Мне ведь
одно помирать. Что там в глуши, что в этой яме. Смерти всё
равно. Где застанет, там и приберёт к себе. Только там в из-
бе, ой как помирать не хотелось, соколик, последним зубом
за жизнь цеплялась да карабкалась, а тут Святая Троица та-
кой подарок перед концом жизни сделала. Как же я могла
отказаться от такого подношения.
Наступила пауза. Опять треск поленьев с тишиной, кото-
рую вековуха нарушила:
– Ты не поверишь, итиман, – продолжила ведьма уже дру-
гим голосом, каким-то мягким да радостным, – опосля того,
как я с Зорькой свиделась, верней, её почуяла. Ибо слепо-
вата глазами-то. Но смотреть на неё глазами было вовсе не
обязательно. Я почуяла то, что было мне надобно. Теперь и
помереть в радость, ибо всё сделала в этой жизни правиль-
но. Благодарствую тебя итиман за подарочек. Коли б не по-
мирать, то б в долгу пред тобой осталась бы.
– А с чего ты старая решила, что тебя тут будут убивать,
обязательно? Не для того мои люди твоё тело бренное из та-
 
 
 
ких далей вытаскивали.
В яме зашуршала солома, а Хавка опять перешла на свою
речь придурковатую:
– Ну, тык твои орёлики-то летели в небушко, да только
залетели во кусты обоссаны. Они ж знать ни знали кого в го-
сти кликают. Да и причём здесь ты, итиман. Я и без тебя как-
нибудь помру, ни напрягай своё седалище, а сама ни смогу,
тык вона Зорька подмогнёт. Уж ты в том ни сумнивайся. Вы-
пьет насухо.
– Тебя послушать так она кровожадней меня зверь неви-
данный?
Тут раздался громкий смех каркающий. До того против-
ный, что Зорьку аж передёрнуло, и зубы заскрежетали будто
их свело судорогой, а пальцы сжались в кулачки аж хруст-
нули, и почуяла молодуха, как по всему нутру с головы до
ног разливается желание дикое придушить эту ведьму рука-
ми голыми.
– Ох, ни смеши мохнату щель, соколик, она и так смешна
до безобразия, – сквозь смех провизжала ведьма старая, и
немного отдышавшись да от каркавшись, выдала ему с ехид-
цей, – тык я погляжу, итиман ты жёнушку-то свою совсем не
знашь. Ой, берегись. Эт оторва тута ишо вам даст просрать-
ся, мало ни покажется. Я с вечера её как учуяла, так всё за
раз поняла. Поначалу ком поперёк горла обидой встал, а как
от жопы-то отлегло, всё и поняла. И я такой в молодицах бы-
ла и доча моя, оторви да брось в яму помойную, та, что ма-
 
 
 
мой ей приходится. И она такая же. Вся наша порода бабья
проклята.
Последние слова она словно выплюнула, но не злобно,
а как бы злобно-наиграно. Индра не перебивал исповедь, а
слушал молча, внимательно. Ведьма тем временем продол-
жала сдавать Зорьку с потрохами за просто так.
– Да ты не ссыкай, итиман. Для мужиков наша порода бо-
жий дар. С ней ты будешь и закормлен до усрачки, и напоен
до уссачки, и затрахан до отключки, – она опять расхохота-
лась, каркая, – да довеском есть ещё одна дурь рода нашего.
Преданы мы мужику своему аки собаки прирученые. Не. Те-
бе её бояться нечего. Свезло тебе, а вот бабам тутошним, чё
в логове пригрел, я ни позавидую. Те ссаться от её станут от
одного вида её матёрого. Она ж, и рук ни марая с них по три
шкуры сымать будет. Эт ты поверь, итиман. По себе знаю.
Проверено.
Опять наступило молчание. Видно, Хавка всё что хотела,
высказала, а почему молчал Индра, Зорька не ведала. Нако-
нец атаман, обдумав что-то, наверное, произнёс вкрадчиво:
– А если я предложу тебе ещё пожить? Ты ж сама сказала,
что должок у тебя предо мной, а долги надо отдавать, старая.
Та тяжело вздохнула и с какой-то обречённой грустью
прошамкала:
–  Напугал жопу ушами, сунув нос в вонючу дырку. Не,
итиман. Я тебе мозги мусорить ни буду страшилками про
породу нашу змеиную. Но поверь, есть у нас секрет один,
 
 
 
отчего наша сила и зовётся проклятием. Понимаешь? Две
змии в одной яме мирно не высиживают. Вроде и кровь род-
ственная, и родня родней ни сыщешь, а не можем ужиться
рядом. Вот до смертушки не можем, итиман. Я ведь и дочи
обе продала из-за того на сторону. Пока маленькие были ду-
ши в них ни чаяла, а как в них бабы проклюнулись, аж руки
зачесались, так бы и придушила змеюк за просто так.
Только тут Зорька разжала пальцы, уже побелевшие от
напряжения, да тупо на них уставилась, себя в недоумении
спрашивая: «и я такая же?». А Хавка тем временем продол-
жала все секреты про Зорьку выкладывая:
– Она ж как наведалась давеча, мне сразу стало яснее яс-
ного. Когда ехала сюды-то, виделась мне кутырка несмышлё-
ная да «оторва» непутёвая, а встретила меня уж баба с кро-
вью пробуждённой. И почуяла я от ней такую силушку, ити-
ман, чё и мне дана ни была в своё времечко, чё уж там про
маму её говорить бестолковую. Та слаба была, только и мог-
ла что огрызаться, а Зорька… – тут она осеклась и, понизив
голос, будто выкладывала великий секрет, – а в Зорьки си-
лушки столько ***, что одной думкой отобрать жизнь смо-
гёт, коли потужится. А покалечить? Так лишь взглянув ми-
моходом, краешком.
– Чего это ты меня запугиваешь, старая?
– Пугало пугать – самой пуганой прятаться. Я тебя ни пу-
гаю. Я с тобою, итиман, по долгам рассчитываюсь. Подарок
за подарок, так сказать. Я чую в тебе силу да силу странную,
 
 
 
непонятную, ни нашего света, ни нашего мира тебе дарен-
ную. Тебе же от Зорьки никакого зла, а коль обуздаешь ко-
былицу дикую, то обретёшь в придачу силу змеиную в её ли-
це. Ни одна баба поперёк её встать ни смогёт, загнётся в раз.
Опять в разговоре наступило молчание. На этот раз Зорь-
ка восприняла его как должное, ибо сама в это время лома-
ла голову, переваривая услышанное. Затянувшуюся тишину,
как гром среди ясного неба прервал Индра громким голо-
сом:
– И всё-таки я считаю, ты не всё в этой жизни сделала.
Осталось ещё кое-что за тобой.
Он помолчал какое-то время, но Хавка голосом никак не
отреагировала.
– Моя жена беременная и ей на Родной седмице рожать
уже, как у вас и положено. И именно тебе надлежит её к этим
родам готовить, роды принять и ребёнка в люди выпустить.
Ведьма опять ничего не ответила.
– На днях всех вас на жильё определю, – продолжил ата-
ман всё тем же равнодушным голосом, – а до этого ты должна
ответ мне дать. Будешь долг пред своей змеиной кровью от-
рабатывать или оставишь его другим повитухам-знахаркам,
а сама к Дедам сбежишь? Тебе решать. Если надумаешь к
Дедам, то сделай это сама. На меня не рассчитывай.
Послышались шаги по ступеням, и вскоре появился ата-
ман злой как нежить голодная. Лестницу выдернул. Кинул в
снег. Захлопнул люк да быстро зашагал к выходу даже не со-
 
 
 
изволив обратить внимание на жену беременную, что, неук-
люже торопясь забарахталась, ставая на ноги, но поняв, что
он её ждать не собирается, а догнать атамана всё равно не
получится пошла спокойным шагом вразвалочку. Она хоте-
ла по дороге ещё раз обдумать всё, но в голове почему-то
стоял лишь звон, разметав все мысли к едреней матери.
Индра до самого вечера с ней не разговаривал. Не то что-
бы просто игнорировал, а где-то даже злобно зыркал в её сто-
рону, заставляя Зорьку от чего-то себя виноватой чувство-
вать. Она от греха подальше скрылась на своей территории.
Прямо в одежде под одеялом спряталась, пригрелась там и
задремала, кажется. Разбудил её грозный голос мужа власт-
ного:
– Эй, змеище. Ползи сюда.
Она безропотно из-под одеяла вылезла да шмыгнула на
его лежак. В очаге мерно пылал огонь бесшумно, лишь гудя
слегка. Атаман лежал на спине, прижавшись к стене да за-
драл край одеяла, давая понять, что приглашает и не сердит-
ся. Она, недолго думая под меха юркнула, так и не снимая
платья нарядного, и тут же примостилась на его плече.
– Ну что теперь думаешь о своей родственнице? – начал
он разговор для неё отвратительный.
Зорька помолчала, обдумывая, а затем тихо призналась
правдою:
–  Я всё же боюсь её. Ведьма она. Как пить дать ведьма
болотная.
 
 
 
 – Глупости. Она тебя боится куда больше. Поверь мне на
слово.
– Неужели ты меня и ребёнка нашего доверишь этой га-
дине, – прошипела молодуха, поднимая с его плеча голову
да гневно смотря в глаза ему.
Индра улыбнулся расслаблено.
– Поверь. Она самая надёжная для тебя помощница.
– Почему? Ты же сам слышал, что меж собой мы творим.
Не поверишь, но я у ямы еле сдерживалась от того, чтобы не
спрыгнуть вниз и не придушить её руками голыми. Вот до
чего во мне ненависть клокотала к ней.
Атаман расхохотался, поглаживая по животу ему в бок
упёршемуся.
– Правда, правда. Прямо напасть какая-то. Сама от себя
не ожидала подобного, но точно знаю, я спокойно бы её при-
душила и бровью бы не повела, и глазом бы не дёрнула.
– Верю, верю. Только в отличие от тебя я её не только слы-
шал, но и видел воочию. Она сама сдохнет, но тебя и ребёнка
даже с того света вытащит. Это я теперь точно знаю. К еби-
бабе не ходи. К тому же нужна она мне будет и для других
дел задуманных, – закончил Индра с некой таинственностью.
– А почему ты решил, что она будет согласная? – спросила
Зорька, несколько успокоившись да идя на попятную.
– Не только согласится, но и вприпрыжку побежит. Ты уж
мне поверь. Такого подарка судьбы не упустит старая. К тому
же у меня тоже есть секреты свои. Сила во мне не от мира
 
 
 
сего, ты же слышала?
– Слышала. А что это?
– А то не твоего ума дело. Принимай какой есть. И попри-
держи себя.
– Ты о чём?
– Начнёшь змействовать тут в логове, да баб калечить, за-
пру вон там, – он показал на её половину законную, – за но-
гу привяжу, и будешь у меня до скончания века сидеть на
привязи.
Зорька хмыкнула, демонстративно отвернула голову да
так же нагловато заявила деспоту:
– Ты тоже принимай меня, какая есть.
Он повернул голову в её сторону, вынул руку и поднёс ку-
лак, показывая его носу в гордости задранному, но только
коснулся верхней губы, как она резко извернулась ужом да
не сильно куснула руку грозящую. Индра от неожиданности
вздрогнул, отнял руку и проговорил загадочно:
– Да уж, семейка. Одно загляденье.
Поболтав ещё о чём-то, они так и заснули, деля лежак на
двоих…

20. Знай баба место своё да предназначение – мужику во

всём дарить удовольствие. А коли ублажать не захочет? То-
гда беги мужик со всех ног от неё, ибо ждёт тебя «звездец»
с революцией…

 
 
 
 Лесановских девок поселили в шатре Данавином. Одели
в одёжу тёплую хоть и не в размер, а чуть просторнее, но за
то добротно да полностью. Кормили сытно, даже закармли-
вали. Дануха всех троих на кухню пристроила к себе в под-
ручные. Принеси, отнеси, помой, ну и так далее. Все посте-
пенно привыкать к ним начали, как ни с того ни с сего где-то
за два дня до появления Данавы в лагере они сбежали. Все
трое в бега кинулись. Притом прихватив с собой продуктов
из кладовой изрядное количество. Голубава с Елейкой хоте-
ли было по следам догнать, на что Дануха только облегчённо
вздохнула, их останавливая:
– Да уд с ними дурами, сами под Черту отправились. Как
припёрлись ни откуда, так и упёрлись в никуда. С них всё
равно б толку не было. В башках ветер дул, любые мысли
напрочь выдувал здравые.
– А коли поймают их, и они нас выдадут? – не успокаива-
лась Голубава рассудительная.
– Ну и чё? – тут же возразила старшая, – ну словишь ты их,
и чё далее? Убивать станешь? Вона к тому дереву привяжешь
на привязь короткую? Или уговорами будешь уговаривать,
чтоб никуда не бегали?
На что Голубава призадумалась да отказалась от своей за-
теи. Действительно. Сёстрами они так и не стали, пленённы-
ми не были. Они просто жили у них на правах гостей, не бо-
лее. Ну, погостили и дальше отправились. Да и действитель-
но, маньяк с ними, пусть бегут.
 
 
 
 Через пару дней заявился Данава да опять не один, а со
своим «братом духовным», прости его Троица, таким же
«колдунком» непутёвым, как и сам, которого Батрой клика-
ли. Откуда «колдунки» такие клички брали заковыристые да
что они значили, Дануха не ведала. Да и хрен бы на них. Он
оказался тем самым Масаковским родовым колдуном о ком
Данава ещё прошлой зимой рассказывал. Делать ему одному
в лесу стало нечего. Лесановский его сосед с кем он жил вре-
мя последнее, помер от старости, а сами леса Лесановские
арийцы вырубать принялись. Только не понятно, что заду-
мали. Толи просто лес заготавливают, толи решили что-то
строить на землях заброшенных. Дануха всё это выслушала
и вдруг смачно сплюнула:
– Тьфу, дуры мелкожопые.
Колдуны непонимающе переглянулись, но Дануха ничего
им объяснять не стала. Объяснила Елейка-наездница:
– Мы тут давеча трёх девок Лесановских нашли. С того
света вытащили. Вылечили, одели, обогрели, жить с нами
дозволили, а они сбежали от добра нашего. И, похоже, опять
в свои Лесановские леса подались, откуда их уже арийцы вы-
лавливали.
В рассказах-пересказах наступила тишина. Все о чём-то
думали. Лишь Неважне, как всегда, молчание поперёк горла
встало, и она выдала:
– Спасать их надобно, – проговорила она, сидя с напря-
жённым лицом да с глазами закрытыми.
 
 
 
 – Да пропади они пропадом эти дуры малолетние, – как-то
обеспокоенно Дануха затараторила, чуя в интонации Неваж-
ны уверенность к решительным действиям.
– Какие бы не были они бестолковые, а мне за них боль-
но, – проговорила Неважна, открывая глаза слезами напол-
ненные.
Тут охотница резко вскочила, размазала слёзы ладошками
и настойчиво заявила Данухе не спрашивая разрешения, а
ставя её перед фактом как должное:
– Я пойду их выручать. Я знаю, где они.
Дануха сначала опешила, затем хотела было что-то возра-
зить матерно, и уж рот раскрыла, наливаясь краской негодо-
вания, но её Голубава опередила расторопная:
– Я с ней пойду, – сказала она так же твёрдо, поднимаясь
со скамьи решительно.
– И я с вами, – тут же соскочила Елейка раненная.
Вот тут Дануху, наконец, прорвало на ор праведный:
–  А ты куды? Мокрощелка хромоногая. Сядь да жопу
прижми. Ты уже наскакалась-набегалась. Пока ногу не зале-
чишь, с поселения носу не высунешь.
Опосля недолгой, но яростной склоки, тем ни менее без
драки закончившейся, Неважна, вооружённая походным ша-
тром да луком своим особенным с Голубавой на пару на-
груженной продуктами ушли в лес в том направлении, куда
Неважна указывала. Елейка рыдая от обиды у себя в шатре,
осталась смачивать подушки слезами горькими на соплях за-
 
 
 
мешанными.
Два колдуна с перепугу от их ора горячного незаметно
сбежали к Данаве в шатёр да там спрятались, чтоб не попасть
под горячую руку Данухи разбушевавшейся. Она бесилась не
оттого, что баба с девкой неопытной полезли незнамо куда,
да не знамо зачем, безголовые, даже не задумываясь чем всё
это кончится, а оттого, что удержать не смогла своеволия. Не
было у большухи бывшей на то ни власти, ни сил, ни долж-
ного влияния.
Порядок в баймаке сожжённом в своё время держался ею
за счёт авторитета собственного да силы круга ближнего. Си-
лы, что она могла применить по своему усмотрению. Хотя в
её ближнем круге, по сути, была одна Сладкая, но ей этого за
глаза хватало, да и для других было достаточно. Ведь кроме
горы-бабы за ней стоял её сынок, родовой атаман со всей му-
жицкой оравою, а супротив этой силы даже весь бабняк коли
б взбунтовался ничего бы поделать не смог. Кишка тонка.
А сейчас поддерживать порядок среди девок взбалмош-
ных было не чем, да и некому. Бабняка нет. Устои похерены.
Почему они должны были её слушаться? Здесь за ней силы
не было. Она всего лишь на всего была одна из равных, хоть
и старшая. Как же Дануха их удержит в подчинении да по-
виновении, коли нечем да некому? Эта беспомощность и бе-
сила больше всего бабу опытную.
Она вбила себе в голову, что должна собрать вокруг се-
бя молодух особенных в противовес стае нелюдей да этим
 
 
 
отрядом девичьим вывести всех кровожадных гоев с искон-
ных земель речников, с корнем заразу выдернув. И девок в
конечном итоге должно было собраться немерено. Должно
быть что-то, что сплотит их и заставит делать каждую, то что
дело требует, а не то что каждая для себя решит и удумает.
Отрядом нелюдей безоговорочно командует атаман непрере-
каемый. А у них? Нет у них ни атамана, ни атаманши даже
завалявшейся. Сама же Дануха себя в этой роли не видела.
Собрать – конечно. Да они и сами вкруг её собираются,
а вот вести в поход на тварей озверевших, это не по ней де-
яние. Идеи, чтоб сплотила их в единый кулак, тоже отсут-
ствует. И коли лидера в походы ходить искать надобно, то
вот подумать над идеей надлежит Данухе, как самой сведу-
щей. Ведь именно ей Дева Водная поручила законы родить
простые да всем понятные, что скрепят всех в одну семью,
притом семью не кровную, а идейную. А из трёх она родила
лишь один и то девок под него не загнала ещё, а уж сделать
это нужно было давным-давно. Глядишь, сейчас бы остано-
вила самоуправство с дуростью…
Неважна с Голубавой шли скоро, но не быстро как хоте-
лось бы. Снег в лесу был не глубокий, но, тем не менее, ско-
рость продвижение уменьшал значительно. К концу дня под-
нялся ветер, и это их ещё больше замедлило. В ночь первую
шатёр не ставили. Так залезли в мешок, не снимая тулупов,
только шапки скинули. Что-то там перекусили холодное и
вырубились.
 
 
 
 Неважна вела по прямой в нужном направлении, искрив-
ляя свой путь лишь тогда, когда приходилось огибать буре-
ломы с завалами. Весь второй день пути в лицо ветер дул
холодный порывистый, а идти пришлось большую часть по
открытой местности. Порывы ветра были такими сильными,
что порой валили с ног спасателей. Пару раз средь бела дня
останавливались, залезая в мешок, чтоб обогреться да пере-
дохнуть заодно. Ночевали тоже в степи в каком-то овражке
глубоко в снегу. На третий день ветер стих, и к полудню они
вошли в леса обширные.
– Уже недалеко, – сказала Неважна запыхавшаяся, что в
этот лес чуть ли не бегом бежала, лишь завидев его издали,
потому что лишь в лесу глухом она себя чувствовала защи-
щённой словно дома за стенами крепкими.
Но углубившись не так далеко её догнала и, схватив за
локоть остановила Голубава встревоженная.
– Что? – озираясь по сторонам да скинув лук со спины,
настороженно спросила охотница.
–  Слышишь?  – шёпотом спросила баба, смотря куда-то
вперёд и в сторону.
Неважна придержала дыхание, стянула с головы шап-
ку, прислушалась. Где-то впереди действительно отдалённые
удары топоров брякали. Там впереди рубили лес. Девка вста-
ла, поводила головой из стороны в сторону с глазами закры-
тыми.
– Они разделились, – тихо проговорила она, – одна прямо
 
 
 
перед нами в доме каком-то большом, а вторая вон там, –
и она указала в сторону, – она, похоже, в яме прячется, – и
немного помолчав с каким-то ужасом в голосе прошептала, –
а третьей нет. Я её не чувствую.
Охотница, тут же пригибаясь, пошла в сторону спрятав-
шейся, то и дело останавливаясь да в пустоту зимнего леса
вглядываясь. Вскоре они вышли на край вырубки. Огромная
поляна, от леса очищенная была пуста. Людей не было. Сту-
ки топоров с мужскими окриками раздавались где-то далеко
в стороне, и видно их не было.
–  Где она?  – спросила Голубава, всматриваясь в пни и
остатки кустарника.
Неважна помедлила, опосля чего протянула руку в сторо-
ну виднеющейся вдалеке края поляны, где, по всей видимо-
сти, спуск имелся иль просто понижение.
– Там она.
И они, согнувшись в три погибели, короткими перебеж-
ками среди пней не выкорчеванных, пустились в указанном
Неважной направлении.
Когда добрались до ямы, где по предположению охотницы
их знакомая девка пряталась, то обе остолбенели от неожи-
данности. При этом в полный рост выпрямившись, совсем
забыв об осторожности.
–  Так это же помойка,  – огласила Голубава очевидное,
оглядывая большой овраг, заваленный мусором да отходами
жизнедеятельности людей количества не малого.
 
 
 
 Там были свалены шкуры ободранные, животных разных
больших и маленьких, остатки их скелетов с мясом не до
конца обрезанным. Валялись головы зверей различных, ку-
чи говна на снегу свежие да всюду по краям оврага жёлтые
дыры от мочи и тут и там. Было такое ощущение неподдель-
ное, что сюда гадил целый табун мужиков в несколько десят-
ков особей. Голубава недоумённо посмотрела на охотницу.
Та, поморщившись, неуверенно спросила не понять кого:
– Она что лучшего места не нашла спрятаться?
– Ну, а чем не схрон? – ответила ей баба с какой-то брезг-
ливостью.
– Она там, – со вздохом проговорила Неважна, на отда-
лённую кучу рукой указывая, да с этими словами принима-
ясь спускаться в овраг загаженный.
Внимательно смотря под ноги да пробираясь краем места
помойного всё равно то и дело натыкаясь ногами на кости
брошенные, припорошённые снегом и от того не видимые,
они добрались до нужной кучи, куда Неважна указывала.
Девку нашли сразу и тут же поняли, хотя сначала в это обе
не поверили, что она в этой куче не пряталась, а её просто
выбросили на помойку словно жмура, только ещё не совсем
дохлого. Куча, где она лежала, была из кабаньих костей сло-
жена, а внизу их вмёрзла шкура турова, плохо ободранная,
с жиром да кусками мяса замёрзшего, что, подвернувшись
в замороженном состоянии, образовала под двумя головами
хряков что-то вроде небольшой норы или углубления.
 
 
 
 В ней-то свернувшись калачиком, и лежала Белянка, а это
была именно она, родимая. Девка ещё живой была, но ни на
что уже не реагировала. Голубава её вытащила, да взяв на
руки понесла из оврага наверх в сторону спуска уклонного.
Девка была подобна кукле травяной, безвольной и абсолют-
но расслабленной. Баба намеревалась отнести её подальше
от этой мерзости, где, запихав в походный мешок, осмотреть
да в чувство привести, коли получится, но не успела.
– А ну стоять! – проревел мужской бас и в овраг с другой
стороны спрыгнул здоровенный мужик с копьём в руке.
В голове у Неважны с обнаружения ямы с помоями, вид
которой вверг её в недоумение и до момента окрика, вывед-
шего девку из отрешённого состояния, пролетел целый рой
мыслей с эмоциями до этого неведомых. От непонимания
и неверия в увиденное, до осознания того, что живого че-
ловека, девушку, можно прямо так взять и на помойку вы-
бросить, как… Она долго подбирала слово для сравнения,
но так и не смогла подобрать что-нибудь приемлемое. Когда
Голубава вынимала Белянку из норы, то осознание перерос-
ло в обиду до слёз, и она тихо заплакала, обзывая по-своему
этих нелюдей как умела, как могла, как получалось по мало
опытности.
А когда этот воин рявкнул да прыгнул вниз, Неважна уже
негодовала в лютой ненависти. У неё всё внутри клокотало
в злобе да ярости. Именно за мгновение до этого ей вдруг
захотелось убивать сволочей самым безжалостным образом,
 
 
 
а тут как по заказу, нате, пожалуйста. Она, даже не раздумы-
вая, с хладнокровной выдержкой, но быстро в одном моно-
литном движении скинула лук с плеча, стрелу вынула. Натя-
нула тетиву и выстрелила. Чем-то до безобразия довольный
мужик в тот момент, через гору костей шустро сигающий
поймал стрелку прямо в глаз, ничего не успев понять. Даже
самодовольное выражение на лице бородатом так и осталось
самодовольным без изменения. Он резко запрокинул голову,
затем сам весь назад выгнулся и рухнул за кучу спиной впе-
рёд, выронив при этом копьё с блестящим наконечником.
Неважна замерла со звериным оскалом на детском ли-
чике как заворожённая, смотря на пустое место, где толь-
ко что мелькала накидка красная воина арийского. Голубава
врасплох застигнутая его появлением несуразно заметалась
с девкой на руках из стороны в сторону. Наконец набегав-
шись, положила её на снег да кинулась к поверженному.
– Иди сюда, – проорала она сдавленным голосом, обраща-
ясь к замершей на месте охотнице, – давай быстрей.
Неважна никак не отреагировала на её вопли сдавленные,
оставаясь стоять на месте никуда не двигаясь, а вместо этого
сухо, но громко спросила, даже не стараясь таиться от врага
невидимого:
– Зачем?
– Как зачем? – в панике, суетливо через кучу дерьма пе-
рескакивая, переспросила Голубава,  – увидят труп, искать
кинутся.
 
 
 
 – Голубава, – неожиданно спокойно проговорила охотни-
ца, – не суетись ты раньше времени. Пошла бы лучше по-
смотрела, что с Белянкой делается. Это не они нас искать
кинутся, а я их детей сукиных. Пойду, найду да поубиваю
всех до одного к едреней матери.
Голубава хотела было накинуться на девку несмышлёную,
вразумляя житейским опытом. Даже рот распахнула да воз-
духа в грудь набрала, но обернувшись и увидев лицо напар-
ницы, тут же осеклась как от пощёчины да чуть задницей на
кучу не брякнулась. У неё вдруг что-то лопнуло внутри да
растеклось теплом обжигающим. Она даже почуяла, как ли-
цо запылало от крови, прилившей в голову.
Баба опустила руки, затем глаза. С лица сползла растерян-
ность суетливая, что плавно перетекла в выражение злобы да
ярости. Она медленно поднялась на кучу, подхватила копьё
выроненное, прикинула его в руке на вес.
– Я тоже, – неожиданно твёрдым уверенным голосом про-
говорила Голубава изменившаяся,  – хватит бегать мне от
них. Пора платить по долгам. Я ведь только за этим и шла
сюда.
– Ты бы всё же посмотрела для начала Белянку, сестра,
вдруг ещё, чем помочь получится.
Спокойствие да рассудительность кутырки как пощёчина
привело Голубаву в чувство разумности. Стало почему-то
стыдно за себя, за своё поведение и отрезвляюще спокойно
вместе с тем в голове сделалось. Эта девка на подросте ку-
 
 
 
да прочнее оказалась и тем более, крепче, чем она, паникёр-
ша слюнявая. Баба пошла с Неважной про себя думая, что
сможет поддержать её своим жизненным опытом да здравым
рассудком годами накопленным. А оказалось всё наоборот
ровным образом.
Это осознание собственной мало значимости да неспособ-
ность собраться в момент критический и принять правиль-
ное решение, задело бабу за живое. Она тут же «проглоти-
ла» свои эмоции и включила рассудок как подобает бабе её
положения.
– Хорошо, – так же чётко Голубава ответила, да забрав у
охотницы скатку с шатром пошла девку полумёртвую осмат-
ривать.
Через некоторое время она вернулась к охотнице, продол-
жающей стоять на том же месте в ожидании.
–  Плохо дело,  – проговорила баба, злобно сплёвывая,  –
она вся избита до полусмерти. Живого места нет. Сложно
сказать сломано что или нет, но щель волосатую ей порва-
ли вдрызг, будто ножами резали. Такое ощущение, что целая
артель мужиков силой брала да похоже не по разу единому.
Крови много потеряно. Но теперь не кровит уже. Запеклось
всё в едином месиве. Я отнесу её за овраг на спуск. Попыта-
юсь в чувство привести отварами да примочками, коль по-
лучится.
Неважна ничего не сказала, лишь кивнув в знак одобре-
ния, продолжая зорко следить глазами, ничего не выражаю-
 
 
 
щими за краем оврага с той стороны, откуда явился первый
поверженный. Голубава вернулась к полу покойнице и, схва-
тив мешок с Белянкой, потащила её наверх из оврага зага-
женного, а затем и дальше вниз по склону пологому, устро-
ившись в небольших кустах да разведя костерок для лечеб-
ных надобностей. В походном котелке Неважны натопила
снег, засыпала толчёной сухой смеси из трав с кореньями и
начала готовить лекарство, жизнь дарующее.
Когда сунула отвар в снег остужаться сверху услышала
окрик мужицкий, но не на спуске, а где-то там, на помойке с
Неважною. Она вздрогнула, вскочила вновь беспокойством
охваченная, но никого видно не было, а там, на горе всё тихо
сделалось. Больше никакого шума не слышалось.
Белянка лежала в мешке шкурой накрытая. Глаза её бы-
ли раскрыты, но остекленевшие и на все обращения к ней,
тряску за грудки, за лицо вымазанное, никаких ответных ре-
акций не выказывала. Голубава с силой усадила её да стала
вливать в рот зелье отварное, но та не глотала, и всё что вли-
валось, выливалось обратно из губ расслабленных.
Это Голубаву взбесило окончательно. «Ах ты дрянь!»  –
выругалась она озлоблено, и с силой запрокинув девке голо-
ву, влила ей отвар прямо в горло. Та захлебнулась, закашля-
лась и глубоко задышала с присвистом. Постаралась опять
свернуться в клубок и тихонько захныкала, словно дитя ма-
лое, но Голубава не дала ей сделать этого.
– Белянка, сучка мелкая, ну-ка пей, давай, – она ухватила
 
 
 
её за волосы и поднесла котелок к разбитым губам.
Та, продолжая хныкать всё же несколько глотков сделала.
Закрыла глаза и подняла руку к груди, как бы прослеживая
за тёплой волной вниз спускающейся. Потом открыла глаза,
и сама потянулась за добавкой живительной. Голубава споив
почитай половину посудины, повернула голову к себе, чтоб
глаза её видели, тихо спросив, но настойчиво:
– Белянка, ты меня узнаёшь?
– Да, – прошептала девка, еле двигая губами измочален-
ными.
Глаза её посоловели и закрываться начали. Она засыпала
помимо воли собственной.
– Много их? – спросила Голубава в нетерпении.
Но Белянка уже ничего не ответила. Она уснула глубоким
сном с потерей сознания.
– Ладно, – подытожила столь короткий допрос Голубава
решительная, укладывая молодуху да накрывая шкурой по-
верх, – поспи пока. Это для тебя теперь лучший лекарь, де-
вонька.
Баба выпрямилась с чувством долга перевыполненного и
решила, что теперь её очередь долги взымать. Ей вдруг стало
всё равно что с ней произойдёт в момент следующий. Даже
коли её окружит сейчас куча мужиков озлобленных, она со
спокойной совестью сдохнет в этом сражении, но до послед-
него будет их убивать как погань последнюю, ну, или поста-
рается хотя бы одного изуродовать.
 
 
 
 Зубами загрызёт, коли понадобится. В этом была её цель в
жизни теперешняя. Именно этого ей хотелось больше всего
за всё время плена своего позорного. Именно за этим она
бежала из коровника. Найти тех ублюдков, что на её глазах
сынов резали и так же обыденно, мимоходом поубивать их
всех к едреней матери.
Всех и в первую очередь того, лицо которого она запомни-
ла. На всю жизнь запомнила морду мерзкую. Голубава под-
няла копьё с собой прихваченное, да пошла обратно в яму
помойную. Больше уже не раздумывая. Она почему-то была
уверенна, что её бой с этими тварями будет именно там, а
ни где-нибудь.
Неважну она нашла всё на том же месте, только стрела
была наложена на тетиву да стояла девка изготовившись. Го-
лубава подошла к ней сзади, но охотница на её шаги не от-
реагировала.
– Уснула, – сказала Голубава тихо, – не помрёт, будем на-
деяться. Тут ещё кто был?
– Был, – сухо кутырка ответила, – двое. Где-то там валя-
ются.
Голубава замялась, поборолась сама с собой с каким-то
внутренним противоречием, а затем попросила неожиданно:
– Дай мне убить кого-нибудь.
– Ты же не умеешь луком пользоваться, – всё так же мо-
нотонно без единой эмоции ей Неважна ответила.
– А я вот этим, – буркнула Голубава, выставляя пред со-
 
 
 
бой древко копья увесистое с широким лепестковым нако-
нечником.
Не успела Неважна, что-либо сказать в ответ, как с края
ямы на скорости, сиганула фигура мужицкая бородатая. Тот
шустро ни обращая по сторонам внимания второпях штаны
развязывал, да повернувшись к ним задом голым резко при-
сел, скрывшись за кучей мусора.
Голубава перехватила копьё да опрометью кинулась к му-
жику обосравшемуся, а тот за шумом процесса естественно-
го да из-за голосового сопровождения усилий собственных
не услышал набегающей сзади смерти неминуемой. Голубава
обогнув кучу с лёгкостью со всей силы да с каким-то утроб-
ным рычанием вогнала копьё ему в спину широкую. Полная
ярости да негодования праведного, рыча и матерясь на чём
свет стоит, она какое-то время пыталась выдернуть оружие
из тела обосранца убитого, валяя его по снегу да в экскре-
ментах собственных.
Тело дёргалось от рывка каждого, но наконечник наот-
рез отдавать оказывалось. Только когда она вообще озвере-
ла да начала дёргать копьё туда-сюда, ей удалось вырвать
из трупа своё оружие, разворотив ему пол спины, перемо-
лов, наверное, все внутренности. Опосля чего запыхавшись
со взъерошенными волосами седыми из-под шапки выбив-
шимися и прилипшими к лицу вспотевшему, вернулась к
Неважне-охотнице, на лике которой наконец-то появилось
хоть какое-то выражение. Кутырка была не то что удивлена,
 
 
 
она была просто обескуражена.
– Всё, – бросила Голубава запыхавшись от радости подой-
дя вплотную к Неважне дар речи, потерявшей от увиденно-
го,  – кажись, полегчало. Пойду я обратно. Посмотрю, что
ещё можно сделать с израненной.
И ушла к пострадавшей собою довольная.
То, что только что произошло, не только принесло Голу-
баве «облегчение», но и Неважну вывело из какого-то стран-
ного ступора. Она встрепенулась, оглянулась, поморщилась
и также стала вылезать из этой зловонности. Поднялась на-
верх. Оглядела вырубку. Вокруг были одни пни, но она их не
видела. Пред её глазами были только трупы деревьев истер-
занных. Она закрыла глаза и заплакала. «Это не зверь, Душа
Леса», – сказала Неважна себе шёпотом, – «это хуже зверя.
Они твой лес вырубили. Они подруг убивают моих. Они ли-
шили меня отца. Я твоё дитя Лесная Красавица. Ты и мои
сёстры, это всё что у меня осталась в моей жизни истерзан-
ной, и я хочу начать охоту на этих нелюдей. Дозволь, Лесная
Дева. Да будет так».
И так же, как раньше лося с белкой, зайца, или какого дру-
гого зверя, она отчётливо различила людей – самцов чело-
веческих. И даже на большом расстоянии охотница почуяла
их вонь омерзительно резкую и до тошноты противную. Их
было много, и они как черви повсюду лазили.
Дева повернула голову по направлению к тем, кто был
ближе всех, и как любого зверя на кого раньше охотилась,
 
 
 
повела их на себя под выстрел, что бил без промаха. Их бы-
ло двое. Неважна явно их себе представила будто они идут
вон к тем кустам. И те пошли как миленькие. Два хлёстких
хлопка друг за другом с протяжным шелестом ветерка опе-
рившегося и оба рухнули со стрелой в глазу. Кутырка с за-
видным спокойствием, абсолютно бесшумно, как всегда, по
лесам хаживала, подошла к добыче, стрелы вынула, утёрла
их о трупы да принялась за следующих…
Сначала ей казалось, их было много так, а не успела огля-
нуться, как «звери» закончились. Неважна даже сразу и не
поняла, куда это они вдруг делись все, но оглядев последнее
место расправы, где валялись мужики убитые, устало при-
села на пень, поняв неожиданно, что их не так много и бы-
ло, оказывается. На неё напало унынье печальное. Ни жа-
лость, ни угрызение совести, ни усталость, что обычно нава-
ливается опосля большого перенапряжения, а унылость са-
мая обыкновенная.
Она пошла обратно, искать Голубаву и почитай, дойдя до
ямы, неожиданно вспомнила, что пришла выручать знако-
мых девочек, и вторая была где-то там, откуда она ушла толь-
ко что. Пришлось вернуться на поиски.
Бурю нашла в странном доме большом. Охотница рань-
ше таких не видела. Сложенный из цельных брёвен с острой
крышей с еловыми ветками, уложенными охапками внахлёст
слоями многими. На входе висела шкура тура толстенная.
Кутырка хотела сорвать её, но на это у неё ни сил не хватило,
 
 
 
ни веса малого.
Отодвинув шкуру в сторону, увидела внутри ещё одну.
Заглянула за вторую с осторожностью, хотя окромя девки
там никого не чуяла. Внутри было темно, да со света войдя
вообще ничего разглядеть невозможно было сослепу. Тогда
недолго думая, она достала свой нож охотничий да срезала
обе шкуры, долго не раздумывая, впуская и себя и свет днев-
ной внутрь этого мрачного строения.
Буря лежала в дальнем углу свернувшись калачиком да
отвернувшись лицом к стенке бревенчатой. Неважна подо-
шла к ней и долго разглядывала, чего-то ожидая, но та не
подавала никаких признаков.
– Буря ты жива ещё? – спросила она негромко, хотя и зна-
ла, что к живой обращается.
Сначала ничего не произошло, но спустя с девяток ударов
сердца, лежавшая дёрнулась будто до неё только что дошёл
вопрос да опасливо обернулась на говорящую бегая по её
контурам взглядом испуганным.
– Жива, кажется, – уже громко проговорила охотница, –
сама идти сможешь? А то тащить тебя не смогу. Больно уж
ты тяжёлая.
Та в очередной раз дёрнулась всем телом, словно её пле-
тью хлестнули и на локтях приподнявшись, в великой пани-
ке за озиралась вокруг, но тут же убедившись, что никого
нет поблизости быстро перевернувшись да вскочив на коле-
ни, ухватила Неважну за ноги, заскулив жалобно:
 
 
 
 –  Вытащи меня отсюда, пожалуйста. Я тебя молю всей
Троицей. Всё что хочешь для тебя сделаю, только вытащи.
– Хватит тебе, – пытаясь освободиться от её захвата мёрт-
вого, недовольно проговорила Неважна, – вставай да пошли.
Я и так за тобой пришла, чего тебе ещё надобно.
Но та упорно отцепляться не желала, как Неважна не
успокаивала. Наконец не выдержав, охотница на неё во весь
голос рявкнула, и та в испуге закрывая голову руками обеи-
ми, само собой от неё отцепиться была вынуждена. Кутырка
быстро развернулась да на выход направилась, скомандовав
пленнице не оборачиваясь:
– Пошли, давай.
Выйдя наружу, Неважна остановилась, осматриваясь, но
новой добычи не прибавилось. Тишь и благодать вокруг.
Обернулась, но Буря из дома так и не показывалась.
– Снежная Буря ты там не померла на радостях? Ты идёшь
со мной или тут решила остаться в одиночестве? – громко
выкрикнула кутырка, теряя терпение.
И только тут в проёме показалась лицо чумазое, непонят-
но в чём вымазанное да до смерти перепуганное.
– Да выходи уже. Тут нет никого.
– А они куда ушли? – прошипела шёпотом Буря недовер-
чиво, бегая по сторонам глазами бешеными из проёма высо-
вываясь.
–  Как куда? На тот свет, естественно,  – ухмыльнулась
охотница, разворачиваясь да лёгкой скользящей походкой в
 
 
 
сторону помойки отправилась.
Только пройдя почитай полпути до ямы мусорной, она за
спиной жалобный писк услышала:
– Подожди меня.
Неважна оглянулась недовольная. Девка на корячках по-
читай, к земле прижавшись мелко семенила, меж пнями ма-
неврируя.
– Да что ты ползёшь, убогая? Я же сказала, что здесь нет
никого. Вставай да шлёпай нормально, как следует. Я не со-
бираюсь тебя тащить на себе, коль у тебя ноги ходячие. Нам
ещё Белянку тащить. Вот та вряд ли сама пойдёт, бедная.
– Белянку? – переспросила Буря, подползая к охотнице, –
Белянку и Звонкую они забили до смерти. Верней, поначалу
Звонкую, а вчера и Белянку убили да утащили за ноги.
– Жива твоя Белянка, коли, конечно, пока ходим не око-
чурилась.
Неважна продолжила путь, уже не останавливаясь. Она
дальше шла молча, слыша за спиной шаги торопливые да за-
пыхавшееся дыхание испуганное.
Нашла она Голубаву сразу, как только овраг перешла на
другую сторону да взглянула вниз по спуску пологому. Ды-
мок костра вился из-за кустов раскидистых. Когда встрети-
лись две жертвы беспредела мужицкого, у обоих началась
долгая истерика. Притом Буря, что вроде бы казалась не так
пострадала, как её подруга бедная, вдруг размякла, упала на
шкуры шатра, да ревя белугой, потеряла всякую способность
 
 
 
самостоятельно передвигаться без посторонней помощи.
Зато умиравшая Белянка, тоже в парную истерику вклю-
чившаяся, наоборот ожила, задвигалась. Поэтому сразу они
в обратный путь не тронулись. Неважна даже предложила
пожить здесь время какое-то в том деревянном доме, где
отыскала Бурю растерзанную. Но та, как только об этом
услышала, завизжала, как истеричка сумасшедшая на все ле-
са окружные да вцепилась в шатёр с такой силою, что охот-
ница с Голубавой поняли: оторвать её даже обессиленную от
этой шкуры не удастся ни коим образом.
Тогда решили остаться здесь. Костёр развели побольше и
Неважна занялась готовкой ни понять-чего. Еда у неё полу-
чалась неважной, но Голубава ушла потрошить подстрелен-
ных и была занята только тем исключительно, что таскала
постоянно к их костру вещи какие-то, а потом и вовсе про-
пала, долго не показываясь.
Неважна раза три пускала в небо стрелку зачарованную,
выглядывая её с высоты полёта птичьего да всякий раз за-
ставала Голубаву за процессом волочения трупов ни понять
куда. Как выяснилось позже, она не поленилась и стаскала
их всех в яму помойную. Не лень же было таскать тяжести.
Наконец, когда мясо, мелко нарезанное сварилось до спо-
собности его жевать, охотница, не выдержав да что было си-
лы принялась бабу выкрикивать. Та пришла, притащив ку-
чу барахла с собой. И того у костра скопилось гора целая:
семь копий, двенадцать топоров из меди – ценность такая,
 
 
 
что даже у неё в голове не укладывалась, потому что это бы-
ло очень дорого. Три мешка продуктов различных, четыре
лука со стрелами. Неважна осмотрев луки, тут же в костёр
бросила, будто Голубава только и припёрла их для поддер-
жания костра общего.
– Там ещё посуда глиняная да огромный котёл из метала
жёлтого. Нам бы очень пригодился в хозяйстве, – заискива-
юще Голубава проинформировала.
– А тащить всё это добро кто будет? Нам бы этих допереть
до селения.
– А чё их тащить, – встрепенулась баба всё уж обдумав-
шая, – день, два попоим, покормим, подлечим, и сами пой-
дут ножками. Примочки я им сделаю. Потихоньку дойдём.
Нам куда торопиться-то?
Для подъёма на ноги обеих девок Голубаве потребовалось
целых три дня, хотя они уже на второй были готовы бегом
бежать, но Белянка ещё с трудом ходила. Медленно. А вот
на третий день примочки обезболивающие, на травах зава-
ренные своё дело сделали и отряд, погрузивший всё добро
собранное в походный мешок, отправился в обратный путь,
что занял у них почитай шесть дней без малого.
Тащили шатёр все вчетверо. Шли, естественно, медленно,
то и дело останавливаясь. Что стоило это двум девкам, хлеб-
нувшим излишнего мужского внимания, никто кроме них не
знает, а они помалкивали. Обе волочились молча, стиснув
зубы, стараясь не говорить, а все силы, вкладывая только в
 
 
 
то, чтоб тупо, да уже не соображая ничего вперёд двигаться,
подальше от мест проклятых.
Их встречали ещё при подходе к поселению далеко в ле-
су на самой его окраине. Отряд по встрече, как и положе-
но, возглавляла Воровайка вперёд летящая. Данава с Батрой
подхватили девок Лесановских, взяв их под руки. Те уже ни-
чего не соображали от бессилия. Дануха, Хохотушка с Елей-
кой подлеченной тут же впряглись к Голубаве с Неважной,
думая, что в шатре полуживая Звонкая. И как же матери-
лась Дануха и хохотали остальные поселенцы, когда в лагере
узнали, что пёрли барахло арийское.
И вот вся компания вместе собранная, нагишом развали-
лась в бане натопленной, окромя «колдунков», естественно,
которых тут же выгнали, так как своим мужицким видом они
замученных девок нервировали, да и Голубава с Неважной
тоже на них злобно поглядывали. Началось настоящее вос-
становление сил жизненных да зализывание ран, в перенос-
ном смысле, естественно. Старожилы внимательно слушали,
а девки в очередной раз ревели на груди Данухиной. Толь-
ко на этот раз говорила Белянка, а Буря вообще помалкива-
ла, не вставляя в её рассказ ни единого слова, будто онемела
враз.
Белянка скрывать ничего не стала да рассказывала всё как
есть со всеми подробностями. Бежать их уговорила Звонкая.
Она весь мозг проела своим нытьём, как им хорошо одним
жилось да как хреново в этом поселении, мол никакой сво-
 
 
 
боды, сплошная каторга да что теперь они умнее будут на бу-
дущее. И так просто не попадутся уже кому ни попадя. Надо
лишь подальше от реки в лес спрятаться. Вырыть там себе
землянку просторную, и заживут они свободно и весело, как
и раньше лишь себе предоставленные.
С себя вины за побег Белянка не скидывала. Она с самого
начала поддержала Звонкую, а так долго собирались, пото-
му что Буря артачилась. Именно её пришлось долго угова-
ривать, но потом всё же согласилась, когда подружки собра-
лись уж вдвоём бежать.
До своих лесов добрались без приключения, а там сразу
же услышали работы топорные. Нет чтоб «ноги делать отту-
да», как Буря настаивала, Звонкая решила всё же посмот-
реть, что там делается. А когда вернулась взахлёб начала рас-
сказывать, что там арийцы из города. Все молодые да все без
баб. Одни мужики красавцы писаные. Воины с копьями в
красивых одеяниях, лесорубы вольные. Одно загляденье. И
вот размечтавшись, как замуж за арийцев пойдут да как в
роскоши да в достатке станут жить в городе на диких реч-
ных баб с высока поплёвывая, девки загорелись необуздан-
ным желанием да наплевав на возможные опасности, побе-
жали хоть одним глазком взглянуть на мужей будущих.
Один из лесорубов, красивый такой, молодой, здоровый
увидел их. «Эй, девчонки, – кричит, – идите сюда, что там
прячетесь». Мол не бойтесь нас, выходите знакомиться. Ну,
они дуры и пошли знакомиться.
 
 
 
 Данухе не были интересны их похождения. Она заранее
уже догадывалось, как и что там с ними дальше делали, но
вдруг баба поймала себя на том, что в голове опять скользну-
ла мысль какая-то притом очень важная, как и тогда с Неваж-
ной в мамки определившуюся. Она ведь хотела потом ещё
раз обдумать эту мыслишку скользкую, да забыла видимо. А
сейчас вновь промелькнуло нечто подобное.
Дануха не была в том уверена, что это одна и та же мысль
её подтачивает, но по ощущениям они были очень схожие.
Баба уже не слушала рассказчицу, она полностью ушла в се-
бя и тут вдруг «Бац!» … она её выловила: «слаба девка пе-
редком!». Эта сальная мужицкая шуточка, выдаваемая ими
за истину, слышанная ею сотни раз да столько же раз со сме-
хом отвергаемая, как некая дурость мужицкая неожиданно
раскрылась перед ней со стороны непредвиденной.
Она поняла смысл этой присказки да ужаснулась осознан-
ному. И тут у неё перехватило дыхание по-особенному, как
тогда при разделывании волка старого. Дануха в одно мгно-
вение почуяла, как волосы на её голове встопорщились, а в
самой голове гулко застучала кровь, от чего лицу стало жар-
ко, и баба вся покрылась испариной.
Они слабы на передок образно. Дануха поняла, что любая
девка, да что там девка любая баба на мужиков падкая, но
не напрямую, в открытую, а в своей «долбанутой» поленом
башке, где мозгов не водится. Коли мужик хоть каким-то бо-
ком с намёками начинает вести себя как самец уверенный,
 
 
 
то есть смотрит на неё с желанием, но не прёт напролом да
не лезет нахрапом с ласками, а лишь проявляя загадочную
заинтересованность, это для любой бабы самое страшное.
Получив намёк на внимание к ней любимой, она, не смот-
ря в его суть, а лишь охватывая мельком образ в целом, всё
остальное себе додумывает, придумывает, убеждает себя в
этом безоговорочно и становится заложницей собственных
фантазий самостоятельно. Вот она главная слабость девичья,
вот он её «слабый передок», мать его. Любая девка с бабою,
желает быть женщиной. Она до обоссанных ляжек хочет по-
нравиться, вызывать к себе интерес да быть желанной для
рода мужицкого.
Большую часть своей жизни любая баба в этом отношении
на голодном пайке находится, поэтому она просто вынужде-
на жить собственными выдумками. Откуда ей взять внима-
ние со стороны мужика, коль нет его. Да из себя самой и
взять. Из своей дурной башки с фантазиями. А коль забрез-
жит где-нибудь поблизости хоть слабая искра интереса к се-
бе со стороны мужика какого-нибудь, пусть он и будет сво-
лочь последняя, эту искорку оголодавшая по вниманию в се-
бе разожжёт до пожара, как минимум, коли ей не мешать в
этом деянии. Вот она «бабья слабость на передок». Вновь
и вновь повторяла себе Дануха истину. А слабыми им быть
никак нельзя, не имеют они на это право по определению.
А как поступить в этом случае? Как заставить их не жить
этими выдумками их силы лишающими? Просто запретить?
 
 
 
Ничего не получится. К ним в мозги ни залезть, ни наве-
сти там порядка должного, не разложить всё по полочкам. И
вспомнила тут Дануха слова Девины. Законы должны быть
простые да понятные, но нарушившие их жить не будут, ибо
слабые. И тут в её голове родился второй закон: «не еть»
под страхом смерти неминуемой. Запретить девке думать
над этим она не сможет, но сдерживать в раздувании «по-
жара передкового» страхом смерти вполне возможно и даже
надобно.
Довольная своим открытием, Дануха в состоянии эйфо-
рии внутренней вышла из своих раздумий да вернулась в
круг слушающих. А там как раз Белянка рассказывала, чем
их «знакомство» закончилось, прибывая уже вся в слезах и
соплях, что по лицу размазывала. Буря тоже хоть ни слова
не проронила, но ревела на пару с ней не останавливаясь, а
потом вообще на пол рухнула, да уткнувшись в него лицом,
рыдала, выставив кверху жопу синюшную, на которой живо-
го места не было, в прочем, как и на всём теле девичьем.
Как выяснялось, Звонкую прибили у них на глазах на вто-
рой день истязания. Здоровенный воин, что был у них за
главного, напившись дряни какой-то, врезал ей со всей дури
да убил с одного удара могучего. Он её мёртвую, «пока тёп-
лую», как эта сволочь еле языком ворочая, веселясь прохрю-
кала, отымел во всё куда смог засунуть свой вонючий вялый
уд. Потом труп уволок за волосы.
Сколько прошло дней да ночей, сколько через них прошло
 
 
 
мужиков, пуская их по кругу не брезгуя, Белянка не знала, и
не хотела знать. Сначала было больно, очень больно, а когда
у неё низом кровь пошла и уже больше не могла двигаться
да перестала что-либо чувствовать, её за ноги оттащили да
на помойку выбросили.
Она там недолго провалялась. Лишь только поняла, что
больше не трогают, стала ползти по снегу, ища какое-нибудь
укрытие. Белянка уже тогда мало что соображала. Помнила
только, что нору нашла какую-то, забилась туда да уж собра-
лась помирать, а тут её Голубава вытащила. На этом она рас-
сказ закончила, и говорить перестала и слёзы лить, уставив-
шись тупым взглядом на огонь пылающий, а Буря всё так и
валялась к верху задом, только уже не ревя, а всхлипывая.
Дануха хоть и делала вид что слушает, но почему-то со-
всем не испытывала ни капли жалости к этим кутыркам ис-
терзанным про себя лишь подумав, мол так вам и надо дуры
малолетние, но вот что в бабе действительно интерес вызва-
ло, она спросила у них сразу, как только Белянка закончила.
– А чё там арийцы делали?
– Они говорили, что строят город большой.
– Во как, – пробурчала Дануха, задумавшись да к Голубаве
с Неважной оборачиваясь, принялась у них допытывать, – и
как же вы их вытащили?
–  Неважна мужиков поубивала всех,  – тут же Голубава
хмурая ответила, – правда, и я отвела душу за своего млад-
шего, – при этих словах она глубоко вздохнула, – даже по-
 
 
 
легчало чуток.
Дануха вопросительно посмотрела на охотницу. Та сидела
у банного камня, да тупо уставившись, ничего не выражая
на своём лице огонь рассматривала.
– Неважна, а как ты их, – опередила её Елейка любопыт-
ная.
–  Да нечего рассказывать,  – недовольно пробурчала ку-
тырка усталая, – на людей, оказывается, можно так же, как
на любого зверя охотится. Как только это поняла да приняла
этих самцов безмозглых за добычу законную, так и понес-
лось… Поверь, сестра, белок с зайцами бить куда жалостли-
вее чем этих…
Все замолчали. Но Дануха не успокаивалась:
– И они не пытались убить тебя? Там же воины были. Це-
лых семь, Голубава сказывала, да и лесорубы мужики креп-
кие.
– Да мне-то какая разница, – отмахнулась Неважна с ух-
мылкой кислою, – как только я почуяла их как добычу, то
смогла делать с ними всё что хочу да что надобно. Повелела,
кому да куда идти ко мне под выстрел, и они как бараны по-
пёрлись на убой, как и любой другой зверь не осознано, буд-
то сами желали туда идти, куда я указывала. Я ведь именно
так охочусь. Я за зверем не бегаю. И не знаю, как это полу-
чается, не спрашивайте. Я их по одному выводила да пара-
ми, а на последнюю пятёрку сама вышла без всякой наводки
да в наглую и по глазу у них выклевала. Они даже «ой» не
 
 
 
успели сказать, сволочи.
Говорила она с таким равнодушием да так обыденно, что
Дануха испугалась не на шутку, как бы у девки чего с голо-
вой не сделалось, но тут на них напали Елейка с Хохотушкой
с расспросами в бешеном припадке любопытства девичьего
и Дануха, пользуясь случаем, тихонько прибрав рубаху с по-
долами незаметно из бани выскользнула.
Когда вернулась с большим кожаным мешком, да вновь
раздевшись на входе, уселась на своё место прежнее, никто
даже на это не отреагировал. Все были так заняты расспро-
сами, что, похоже, даже не заметили её уход. А бегала она в
шатёр к Данаве да отобрала у «колдунков» «воду пьяную»,
настойку мухоморную и сейчас наливая её в миску деревян-
ную, давала каждой выпить со словами, мол «пейте девки,
бабе пьянство не помеха, а приволье да утеха».
Молодухи сообразив быстренько, что их сама большуха
спаивает, словно взрослых баб ни одна не отказалась от под-
ношения. И уже через короткий промежуток времени в бане
начало твориться невообразимое.
Дануха, кто единственная не хлебнул пойла пьяного лишь
делая вид поднося чашу к губам, внимательно следила за
всеми без исключения да диву давалась всему этому без-
образию. Баба прекрасно знала по опыту, что понять, кто
из себя что представляет в действительности, довольно лег-
ко без всякого колдовства сверхъестественного. Надо просто
опоить их в обыденной, в непринуждённой обстановке, чтоб
 
 
 
они даже не задумывались себя контролировать. Тут порой
и змеиный источник не нужен был.
Девки снимают с себя все личины, всё налепленное да по-
казное становясь такими, какие они и есть по жизни да по
сути своей. Каждая стала как на ладони прозрачная. Неваж-
на, отойдя от внутреннего оцепенения, уткнулась в тяжёлую
грудь Данухину и начала рыдала как дитя малое.
Потом проревелась, хлебнула ещё, повеселела до безумия
и начала прыскать себе в ладошки над Хохотушкой похоха-
тывая, которая так заливалась заразительно, катаясь по полу,
что даже Дануха не удержалась да тоже чуть не повалилась
от хохота, обозвав её «вот-дурой» по-доброму. Опосля чего
охотница упала на спину, раскинула руки с ногами в стороны
да принялась голосить странные песни незнакомые. Исходя
из того, что у неё как оказалось, не было ни слуха, ни голоса,
это действо явилось для Хохотушки почитай убийственным.
Она от приступа смеха истеричного чуть не подавилась да
не померла бедная. Хорошо Дануха вовремя подскочила, по
спине похлопала, да ещё налила, опосля чего та вскоре уже
совсем смеяться была не в состоянии, и просто упав на пол,
уснула мертвецким сном.
Две пострадавшие кутырки, как не странно, перестали ре-
веть да ползали вокруг Неважны развалившейся, выпраши-
вая научить их из лука стрелять, как она это делает. И опосля
того, как последняя согласилась заняться их обучением да
образованием девок в мужеубийстве безжалостном, начали
 
 
 
исходить желчью на всех мужиков на всём белом свете, об-
сасывая наперебой подробности, как они с ними станут рас-
считываться за всю ту боль с унижением, что поимели за вре-
мя последнее.
Дануха по белому позавидовала такой буйной да молодой
фантазии этих извращенок маленьких, даже под старость лет
узнала для себя много нового. До некоторых казней у неё
бы точно ума не хватило по доброте душевной. Вот только
по виду Голубавы напившейся, вообще ничего нельзя было
понять. Вроде пила, а не пьяная. Она о чём-то с задумчивым
выражением общалась с худосочной Елейкой, которой, как,
оказалось, вообще пить нельзя ни в каком количестве.
С одного глотка приличного её так развезло, что она уже
просто ни одного органа своего не контролировала. Руки ма-
хались сами по себе, голова моталась в разные стороны, буд-
то шея не могла её держать, а ноги, похоже, вообще не дры-
гались. Язык заплетался до такой степени, что понять Елей-
ку невозможно было, как не вслушивайся. Она толи о чём-
то спорила с Голубавой молчаливо кивающей, толи что-то
доказывала, то и дело пытаясь неуклюже разорвать на своём
голом теле воображаемую рубаху вдрызг да дребезги.
В общем, смотреть на всё это было необычайно весело,
но вскоре Данухе всё это надоело безобразие. Она получила,
что хотела и поэтому под конец взяла, да сама напилась до
визга поросячьего. Притом то, что она ползала по шкурам да
хрюкала, это она отчётливо помнила…
 
 
 
 21. Человек о цене того, что рядом лежит, не задумывает-
ся. Лишь потеряв, понимает всю ценность утраченного…

Индра, как всегда, оказался прав. Чуть только рассвело к

ним в кибитку прибежал Шумный с жутким грохотом. Ата-
ман спросонок выглянул, они о чём-то пошептались и Ин-
дра, вернувшись под одеяло, тут же заявил жене:
– Ну, что я говорил тебе. Твоя матёрая уж со сранья в яме
голосит. Требует меня на «свиданку», как она выражается, –
и после небольшой паузы добавил с некой-то издёвкой в го-
лосе, – согласная она, видите ли. То-то новость неслыханная.
– А где ты её поселишь? – судя по Зорькиной интонации
молодуха уже не только смерилась с неизбежностью, но и яв-
но заинтересовалась дальнейшими событиями.
– Да вон в бане и поселю. Вы ж в банях рожаете, как мне
ведомо. Вот пусть и обживает родильное строение. На пол
шкур набросаем, соорудим лежак из полога. Пусть под боком
да под присмотром сидит.
Сначала Зорька боялась ходить в шатёр к старой Хавке
в одиночестве. Отчего постоянно Индру упрашивала попри-
сутствовать на их свиданиях. Но как оказалось после первых
же бесед задушевных, атаман и сам с удовольствием стал за-
хаживать к вековухе-ведьме, погуторить на темы разные.
Ходили они под вечер, как говорится послушать сказки на
сон грядущий. Эти посиделки с точки зрения Зорьки были
 
 
 
крайне странными и проходили постоянно одинаково.
Зорька с Хавкой на разные края лежака усаживались по-
одаль друг от друга, как бы держа дистанцию, а атаман мер-
но нарезал круги вокруг камня банного, изредка останавли-
ваясь в задумчивости да глядя на плоский камень в созерца-
нии, либо вставал столбом напротив Хавки заинтересован-
но.
Все разговоры были только между вековухой да атаманом,
как правило. Они вообще разговаривали меж собой так, буд-
то Зорьки в шатре не было. Молодуха лишь в оба уха слуша-
ла, дивилась вранью с выворотами, которыми ведьма корми-
ла слух мужа доверчивого, но молчала, ни разу не одёрнув
её с поправками. У неё был как-то поначалу порыв возму-
титься на ложь откровенную, врущую об обычаях да устоях
речного общества, типа «ты чё старая с дуба рухнула?», но
она воздержалась, опосля понимая, что правильно сделала.
Хавка вроде бы как официально учила Зорьку уму разуму,
а на самом деле Индре мозги втирала как дитя малому, что
уши развесил да требовал постоянного продолжения.
Атаман несколько раз попытался её расспросить о ка-
ких-то конкретных вещах его интересующих, но Хавка уме-
ло уводила его внимание совсем в другую сторону и он, за-
бывая, что спрашивал, уже интересуясь ей сказанным. Когда
вековуха ему что-то разжёвывала, то в большинстве случа-
ев почему-то от правдивых объяснений увёртывалась. Спро-
сил он у неё как-то про колдовские тату. Странно спросил,
 
 
 
настороженно. Но та почему-то не стала объяснять простые
истины, сославшись на то, что это, мол дела колдовские и
туда она сроду не лазила. Вот коли б он о бабьем, ведьмином
спросил вот тогда да, это её вотчина. Хотя мужику эта бабья
хрень, кажется, была совсем неинтересная.
То, что матёрая о тату не знала Зорька даже не поверила,
ибо это знала каждая девка аж с самых кутырок в раннем
возрасте, но почему ведьма не стала рассказывать, задума-
лась. Почему какие-то секреты Хавка с лёгкостью поведала
даже тогда, когда её об этом не спрашивали, а о многих и
Зорька не знала ранее. Но какие-то прописные истины всем
известные, как Зорька считала, умалчивала либо не догова-
ривала. Где-то на третий такой вечер «сказочный», Зорька,
откровенно веселясь, как эта ведьма водит за нос её мужа
сурового да как тот из атамана-зверя на её глазах превраща-
ется в обыкновенного пацана любопытного с горящими гла-
зами от восторга познания, наступила развязка этому безоб-
разию. Кто-то с наружи позвал атамана и тот ушёл, оставив
их наедине впервые за все дни Хавкиного пребывания.
– Сказки сказывала, сама себя обмазывала, да так увлек-
лась, чё забыла, где вралась. Ну и как те мои сказы, Зорьк? –
весело спросила вековуха впервые за все эти вечера, повер-
нувшись лицом к молодухе будто глазами видела.
– Складно врёшь. Травы атаману на уши столько навеша-
ла, что как высохнет стадо целое кормить всё зиму можно
будет. Только вот не пойму зачем?
 
 
 
 – А чё тут ни понятного?
Зорька не ответила, лишь вопросительно на вековуху гля-
нула.
– Я ведь тут для тебя распинаюсь, Зоренька. Чё ему скор-
мила, тьфу, а вот как это сделала?
– Это я заметила. Ловко у тебя получается. Я так не смогу,
пожалуй.
Хавка закаркала своим смешком старческим.
– Сможешь, коль захочешь, а жить захочешь, так вообще
никуда ни денешься.
Несмотря на какой-то осадок неприязни к этой ведьме
уродливой в глазах Зорьки блеснул интерес, а Хавка продол-
жила, поясняя сказанное:
– С мужем говор надобно вести на его языке да его ин-
тересе, девонька. Коль перестанешь для мужика интересной
быть, он тебя бросит как вещь ни нужную. Ох, реву я по хо-
ромам, а по мне ревёт помойка…
Зорьке в отличие от вековухи стало жарко. Она поглуб-
же залезла на лежак да припала спиной к прохладной шкуре
стены.
Хавка за эти дни изменилась разительно. Из дряхлой да
скукоженной, уже, казалось, на части рассыпающейся, она
преобразилась в эдакого живчика. Быстрая, суетливая, на
месте не сидящая, будто в неё жизни ведро вылили. Лишь
только то, что баба плохо видела, сковывало её бурную дея-
тельность да не позволяло развернуться вовсю. Стоя спиной
 
 
 
к Зорьке встревоженной, с руками к банному камню протя-
нутыми, она как бы забыв о своём подвластном положении
да необходимости находиться к госпоже в раболепной учти-
вости, как-то по своему матёрому обыкновению пробурчала
под нос старчески:
– Слышь, девка, сороки-то ещё ни трещали в лесу?
Зорька от такого тона аж вздрогнула да тут же, не отдавая
себе отчёт внутренне окрысилась, но сразу ввиду не подала
происходящей в ней борьбы внутренней. Она ничего не от-
ветила, и эта пауза позволила ей совладать со своими эмо-
циями, приглушить непонятно откуда зло обуявшее да ста-
раясь быть спокойной и рассудительной, но твёрдо давая по-
нять этой ведьме, что она тут не девка для битья, ответила:
– Нет. Коли б затрещали, всё бы логово уж встало на уши.
Хавка услышав голос молодухи, лишь медленно поверну-
ла в её сторону голову, опустила руки беспомощно, и Зорька
разглядела на лице вековухи какое-то замешательство, тем
не менее, продолжила так же властно с жёсткостью:
– У нас нынче два коровника больших, куда атаман соби-
рает невест беременных, – только тут Зорька напор сбавила
и созналась в нерешительности, – только я так и не пойму,
зачем ему это надобно.
Эта информация неожиданная так же заинтересовала
Хавку любопытную. Она явно задумалась, лицо ещё больше
сморщила, но только выдавила из себя по-старчески:
– Вот те раз чё девки мочут, все обсикали кусты, – но тут
 
 
 
вдруг встрепенулась и начала причитать заискивающе, – мы
ведь их ни будем звать к себе? Ты тепереча ведь итиманша, а
они коровы невольные. Негоже с ими куманиться. Это штука
очень-но серьёзная. Ты уж мне поверь, а как попробуешь,
сама поймёшь без лишнего объяснения.
– Я уже пробовала, – резко прервала Зорька её наигранное
сюсюканье, – нас Сладкая на Семик куманила.
Реакция Хавки на её слова была неожиданной. Она вдруг
выпрямилась, вытянулась словно тетиву натянули в её спине.
Свои глазки маленькие выпучила да замерла в такой позе,
выдавив из себя уже обычным голосом, лишь сильно удив-
лённым по интонации:
– Чё эт Дануха, воще *** всей мордой об дерево? Эт, где
это видано чёбы девок цельных… – тут она осеклась, замолк-
ла, оседая в чуть сгорбленное положение да о чём-то резко
задумалась, опосля спросив, как бы саму себя, – Сладка го-
воришь? На Семик? Мать твою…
И тут вековуха сорвалась с места как ужаленная да нача-
ла нарезать круги вокруг камня банного, похоже забыв даже,
что слепая да убогая. Потом так же резко встала как вкопан-
ная да ехидно так, со злобой прошипела змеёй подколодною:
– Ну, Дануха. Ну, сучья масть, хитро выдранная всласть.
А я-то дура дурой и ни поняла, чё это она мне за песни с
танцульками вырисовывала.
Хавка огляделась, прищуриваясь в поиске лежака Зорь-
киного да обнаружив ориентир, зашаркала по шкурам в его
 
 
 
направлении. Забравшись наощупь на лежак с ногами, спо-
койным да усталым голосом продолжила:
– Ладноть, девонька, поняла я всё. Ты мне о Речных Девах
опосля сказки поведаешь.
– С чего это, – чуть не подскочив на месте, встрепенулась
Зорька напуганная, будто её только что поймали на мелком
злодеянии.
– Скажешь, – утвердительно заявила та в ответ, – потому
что меня выслушаешь да поймёшь, тогда в какую жопу ты
залезла по уши самые, пища, да тужась из последних сил.
Вековуха, тщательно прищуриваясь, посмотрела на лицо
Зорькино уж без меры перепуганное да начала речи воспи-
тательные:
– Ты чё ж думаешь, писька ты с глазами заячьими. Тебе
тут счастье привалило немереное? Пригрелась тут да за си-
лой спряталась? И жизнь у тебя теперь пойдёт припеваючи?
Зорька опешила и в сочетании с испугом превратилась в
жалкий комочек, съёжившись. Ведь именно так она и дума-
ла, а как ещё по-другому в её-то случае.
–  Твой мужик,  – она замолчала, нахмурившись, даже
озлобилась на лицо да смотря бельмами, казалось, прямо в
глаза девичьи, продолжила тихо как бы сама с собой, – а твой
мужик – зверь невиданный. Когда ты ему наскучишь, он те-
бя ни выбросит на помойку, словно дерюжку не выкинет. Он
тебе прибьёт попросту. Вот как пить дать прибьёт, деточка.
Ведут по жизни зверя этого силы страшные мне ни ведомые.
 
 
 
Загадочной тропой лишь ими знаемой. Да убивают каждого,
кто мешается им, вредит иль, чья смерть ему просто для че-
го-нибудь понадобится. Перестанешь как игрушка занимать
его, и он прибьёт тебя, притом прибьёт обязательно, хотя б
за то, что знаешь больно много о нём да такое, чего знать
ни должна была. Слабость его, суть человеческую. Знаю, что
по наивной глупости ты станешь помогать ему, надеясь стать
полезною, но он тебя всё равно убьёт, когда смерть твоя ста-
нет для него от чего-то выгодой. Этот зверь без капли свято-
сти. В нём сидит кто-то из того мира, как пить дать из того,
проклятущего. А я-то дура о тебе все секреты ему выболта-
ла. Ты уж прости меня Зорька. Не со зла я это сделала. Бе-
жать тебе надобно девонька. Куда глаза глядят убегать, лишь
бы по дальше от супостата этого.
Тут она взбодрилась неожиданно, даже улыбнулась ра-
достно да издевательским голосом продолжила:
– Только не тепереча.
Зорька к этому времени уже набычилась, стараясь соотне-
сти свои мечты на будущее с пророческими да больно мрач-
ными на слух сказаниями. С одной стороны, она категориче-
ски отказывалась верить в подобное, а с другой… Ей захо-
телось плакать, зарыдать навзрыд, но эта ведьма тут же пре-
рвала только ещё зарождавшуюся истерику.
–  Тебе пора думать начинать, бестолковая. Сколь твой
мужик уже жизней чужих забрал, а сколь искалечил? – тут
вековуха перешла с тона издевательского на пугающе ши-
 
 
 
пящий, – ты хоть представляешь себе, дура ты беременная
сколь в нашем мире речном у тебя врагов имеется. Ибо ты
для всех с этим зверем заодно как целое.
Зорьку аж покоробила эта истина. Странно, но ей и мысли
не приходили по этому поводу. Сначала она была пленницей,
а потом как счастье на голову рухнуло, так весь мир стал в
цветочках да в радугах. А коли задуматься, Хавка-то права,
что не говори. И откровенных врагов, смерти её желающих
должно уж расплодиться вокруг как комаров у воды в конце
весны, да и завистниц должно быть не менее, замучишься от
всех отмахиваться, но в смерть от Индры любимого она од-
нозначно верить отказывалась, запихивая подальше любые
поползновения своего разума по этому поводу.
Тем временем пока Зорька всё это обдумывала, Хавка уже
деловым тоном раздавала указания:
– Куманиться будем на пару с тобой. Только ты да я. Чу-
жих баб нам не надобно. Судьба чертовки нас в одну лод-
ку засунула, а вкруг глянь, как бурлит да ссытца кипятком
жизнь пропащая, а мы с тобой обе без весла на привязи. Ли-
бо утонем обе, либо обе выплывем.
– Либо друг друга сожрём, – буркнула Зорька, абсолютно
не задумываясь, так как разум был её охвачен мыслями тём-
ными о доле своей незавидной да судьбе пагубной.
Хавка рассмеялась, смешно каркая, тем самым отрывая
Зорьку от раздумий тягостных да заставляя обратить на себя
внимание.
 
 
 
 – Нее. Я ведь ещё по осени знала, что по весне у тебя го-
стить стану.
Зорька вопросительно взглянула на ведьму хитрую. Хавка
обхватив свои тощие коленки руками обеими да смотря ку-
да-то в пустоту вдруг словно подруга закадычная, начала де-
литься сокровенным, приглушая голос да придавая словам
загадочности:
– Почитай под самый конец осени, опосля Дедовой сед-
мицы, кажется, имела я несчастье на лесной родник сходить
да с самой Водной Девой встретиться.
– Зачем? – так же машинально спросила Зорька ошара-
шенная.
–  А она меня чё спрашивала? Пошла пред снегом при-
браться да воды набрать, а там эта в лыве жопой сидит. Меня
дожидается.
– Урок, небось? – зачем-то спросила Зорька, не понимая,
как вовлеклась в диалог «подружеский».
– Да, не. Бери выше. Сама матёра явилась, Черта, чтоб ей
кверху жопой утопится да чтоб та так наружу и плавала.
– Но… – замялась Зорька, округляя глазёнки перепуган-
ные, прекрасно зная, что опосля подобной встречи люди не
живут в принципе.
–  Черта, как есть матёрая,  – уверила её вековуха,  – вот
она-то мне в глаза и плюнула, мерзость зелёная. Я-то пона-
чалу думала, когда живой ушла, чё это она как за плату глаз-
ки-то мои слямзила, ну чё бы я ни смогла заглянуть в её ому-
 
 
 
ты-то да жить остаться, а теперь поняла зачем. Из-за тебя
она меня слепой-то сделала.
– Да врёшь ты всё, – рубанула Зорька, обидевшись, что
вековуха вину на неё перекладывает.
– Из-за тебя, из-за тебя, Зоренька. Чё б я ненароком тебе
навредить не смогла, даже коли захотела бы.
– Как это?
– Как да как. По башке удилом бряк. Вот представь себе,
бестолковая. Лук у меня в руках добрый, руки сильные, а две
стрелы острые, – и она указала пальцами на свои глаза, – обе
переломаны. Как я теперь. Всё знаю, всё умею, а вот поделать
ничё не могу.
И она скорчила смешную рожицу, надувая щеки и разво-
дя ручки в стороны. Зорька даже улыбнулась от картинки
увиденной, но промолчала, потому что поняла аллегорию.
– Вот и спрашивает тогда меня дрянь зелёная, – продол-
жала вековуха свою сказку познавательную, – ты чё эт Хав-
ка, срань полудохлая, никак помирать собралась? А я-то то-
гда и впрямь собралась к Дедам на покой отправиться, а как
её увидела, так даже обрадовалась. Водная матёра по своему
обычаю, черту под жизнью быстро чертит. Уйдёшь не муча-
ясь. А она ни то посмеялась, ни то, просто в воду пёрнула,
побулькав там время какое-то, да и говорит мне эдак изде-
вательски. Рано, мол тебе ведьма глупая, помирашку из себя
корчить дохлую. Тело своё – мешок с говном ты к началу ле-
та в реку кинешь, не переживай по этому поводу, а вот кро-
 
 
 
вушка твоя вредная на ещё послужит для дела важного. Не
поверишь, Зорька, я себе всю зиму мозги выкручивала. Как
это может быть? О чём эта зелень беззубая мне втолковыва-
ла? Как они собрались с меня кровь высасывать да чё с нею
делать станут, окаянные? Ни одна ж нежить-то отродясь го-
ворить нормально ни в состоянии. Всё у них через жопу ого-
родом, по мохнатке на шестах. Вот только как тебя увидала
родимую, поначалу начала догадываться, а теперь уж точно
поняла. В тебе девонька я буду дальше жить. Продолжать,
так сказать своё дело гадкое.
Зорька аж подпрыгнула на заднице, услыхав подобное за-
явление. На что Хавка только заливисто закаркала.
– Дура, ты Зорька. Ну как есть дура круглая, – но тут же
прекратив смеяться на полном серьёзе продолжила, – пока
дура. Ни чё. Мы это в раз выправим. Я тебе передам, чё знаю,
а кровя то у нас с тобой и так одна на двоих. Я тебе отдам
свой опыт годами сложенный, да тебе в башку запихаю, что-
бы пользовалась. А чё такое опыт? Опыт, девка, и есть жизнь.
Поняла глупая?
Понятно-то оно было понятно, естественно, но Зорька
от услышанного находилась в прострации. В ней бурлила
неприязнь ко всему этому. Сущность Зорьки сопротивля-
лась отчаянно подобным переменам в сознании. Не хотела
она ничего менять в своей жизни безоблачной, не надо ей
было этого. Она злобно огрызнулась, сама, не ожидая, что
перейдёт на матёрой жаргон, бабы распоясавшейся:
 
 
 
 – А нах мне это?
– А тебя чё, кто-то спрашивал, чё ли? Али Дева Речная
тебе выбор оставила?
Зорька больно губу куснула обидой ранимая. Хавка ока-
залась опять права. Святая Троица! Эта ведьма постоянна
права, оказывается. Не зря на Семик по ней Дева плакала,
лила слёзы горькие, ой не зря.
– Поверь, Зорька, на тебя теперь охоту открыли, все ко-
му ни лень, а кому лень и так прибьют. Не расстраивайся.
Ты рано или поздно попадёшь в силки расставленные. Аль
стрелу глазом словишь, аль хозяин на суп оприходует.
И опять, будто плетью по мозгам хлестнули слова Хавки.
Она сразу, как сейчас, вспомнила свой первый день пребыва-
ния в логове, да как её муженёк теперешний хотел было суп
из неё сварить. Как она всё так чётко угадывает? Али знает
наперёд, уродина? Вот ведьма проклятущая! Тем временем
вековуха безжалостно продолжала Зорьку добивать припе-
ваючи:
–  Отпрыгалась ты зайкой радостной. Пора под подолом
зубки отращивать коли жить захочешь далее, да девку свою
вырастить.
Зорька на объявление ей пола ребёнка как-то вяло отре-
агировала. Голова у неё была забита до такой степени, что
все последующие забивания её как бы и не касались более.
Лезть там уже было не куда. Она лишь изобразила на своём
лице жалкое подобие вопроса невысказанного.
 
 
 
 – Да, – махнула Хавка на неё рукой, мол, что с тебя взять,
убогой,  – девка у тебя будет. И это ещё один «каминюка»
тебе за пазуху от мужа твоего любимого. Им же сыновей по-
давай, а ты и тут промахнулась с зачатием.
Так паршиво на душе у Зорьки, пожалуй, никогда не бы-
ло. В один миг все её мечты радужные рухнули да развея-
лись, словно лёгкий дым…
Она всю ночь проворочалась, так и не уснув с дурными
мыслями. Лишь под утро самое сдавшись под грузом право-
ты Хавкиной у неё будто глаза раскрылись да спала пелена
розовая, и она посмотрела на всё вокруг совершенно други-
ми глазами, Хавкиными. На всё и на всех, отчего пот про-
шиб.
Уже на следующее утро сороки принялись куманиться
словно по заказу ведьминому. И утро началось с того, что
прибежала Хабарка как угорелая да запыхавшись от бега
быстрого объявила о «великой трагедии» с интонацией в го-
лосе, мол всё пропало окончательно.
Индра, какую-то кость обгладывавший, лишь заслышав её
истерику, злобно сплюнул, пробурчав под нос что-то невнят-
ное. Бросил закусанный кусок на стол с жутким грохотом,
оделся по-быстрому да ушёл ни пойми куда, а баба начала са-
ма сорокой трещать без устали, обрисовывая в красках тра-
гических, как туча этих бестий окраса черно-белого на пра-
вом краю за лесом собралась да уж начала свой карагод бе-
шеный.
 
 
 
 Конечно, Хабарка видеть этого не могла в принципе, ибо
она туда не бегала, но всё это так рассказывала, будто са-
ма среди них летала как минимум. Подруги ещё потрещали,
пощебетали ни о чём. Наконец обнялись да попрощались,
словно насовсем.
– Ой, Зорька, чё-то я боюсь за тебя, – покачивая головой
Хабарка выдала.
– Да, я сама за себя боюсь, а скоро, кажись, и себя бояться
начну, – ответила Зорька таинственно.
Странно, но она не боялась родов, как было ранее. Моло-
духа была абсолютно уверена, что ни с ней, ни с ребёнком
ничего не сделается. Она сейчас больше боялась того, что
станет потом да о своей роли в этом «потом». Хабарка явно
ничего не поняла, но не стала переспрашивать или просто
пропустила мимо ушей её слова загадочные, считая их таки-
ми же «для приличия» какими были и её собственные.
Зорька с неохотой собралась да к вековухе в баню напра-
вилась. Перед самым входом остановилась оглядываясь. С
какой-то неописуемой печалью на прелестном личике по-
смотрела на стоявшую у края кибитки Хабарку мнущуюся
в нетерпении бежать отсель да скрылась в шатре, за собой
шкуру запахивая, словно отрезая от себя всю жизнь преж-
нюю…
Кумление для неё прошло, словно в тумане одурманен-
ном. Ничего не запомнила, да и не хотела коли честно при-
знать. Сказалась и бессонная ночь, и травы-дурманы, коими
 
 
 
её поила Хавка без устали. Помнила лишь, что голова кру-
жилась, когда ходили на пару вкруг куклы глиняной. Потом
наплевав на все ритуальные действия, заявив, что умирает
от бессилия, завалилась на лежак и вырубилась, услышав на-
последок слова жалостливые:
–  Чистая ты душа, как слеза ни замутнённая. Жалко-то
тебя как, девонька.
Опосля чего Зорьке показалось сквозь сон, что ведьма за-
плакала, а может это уже во сне примерещилось.
Проснувшись, она почувствовала себя сама не своя, и это
чужеродное состояние стало её теперь постоянно преследо-
вать. Она стала замкнутой, перестала с кем-либо разговари-
вать. Даже Индра сначала её как-то растормошить пытав-
шийся, вывести жену из этого замороженного состояния, до-
вольно быстро плюнул да просто перестал дома бывать, даже
спать не всегда являлся, а где ночевал – не рассказывал.
А когда на полную луну её прорвало на эмоции, да она на-
чала на коленях ползая выпрашивать у него прощения, буд-
то прощаться с ним навсегда, он занервничал, и даже сбегал
к Хавке с претензиями. Та, покаркав своим смешком стар-
ческим, объяснила все прелести седмицы Благой вести [101]
и атаман, плюнув на всю эту бабью стаю грёбаную собрал
ближников да умчался в очередной поход куда по далее.
Роды были тяжёлыми, но Зорька с удивлением отметила,
что ожидала чего-то значительно худшего. Девочка родилась
без изъяна единого и сразу красивая, в чём ни роженицу,
 
 
 
ни повитуху даже не пришлось уговаривать. Радовались обе.
Хотя, что там могла разглядеть Хавка сослепа, было не по-
нятно, да и Троица с ней, видно нутром чуяла. Зорька, на-
плевав на речные законы да памятуя, что номинально явля-
лась арийкою, как считали все, кто проживал в логове, сра-
зу при рождении дала имя девочке – Звезда Утренняя или
попросту Звёздочка.
Шум вернувшейся ватаги из похода Зорька лишь пару
седмиц спустя после родов услышала, но муж к ней так и не
зашёл по проведывать.
А дальше произошла настолько вещь неожиданная, что в
голове у Зорьки так и не уложилась до конца дней её. На
сороковой день, когда дочь человеком сделалась из нелюдя и
радости Зорькиной предела не было, так как банное сидение
её закончилось да всё обошлось, как и мечтать не думала.
Хавка плача от счастья за своё потомство будущее взяла да
померла ни с того, ни с сего.
Произошло это даже как-то буднично и Зорьке сначала
показалось, что всё не по-настоящему. Вековуха так шутли-
во подвинула их на край лежака, сама шустро на нём устро-
илась, вытянулась, закрыла свои глаза белёсые не переставая
улыбаться словно баба осчастливленная, да проговорила до-
вольная бодрым голосом:
–  Раскуманиться ни смей. Так со мной связь останется.
Только ты меня в реку схорони, чёбы к Дедам отправиться.
Прощавайти, мои девоньки.
 
 
 
 Глубоко вздохнула, выдохнула… и всё. Зорька хотела ка-
кую-то шутку отпустить, мол ты ещё нас переживёшь, ведь-
ма безглазая, но осеклась на полуслове. Померла вековуха.
Ушла как не было.
Хавку Зорька похоронила как та и требовала, притом лич-
но выехав до реки на колеснице атамановой, лишь на пару с
его колесничим-напарником, настояв на этом да воспользо-
вавшись всеобщим замешательством. Индра был в каком-то
странном состоянии. Он проявлял, и радость, и смущение, и
даже признаки простого счастья человеческого от держания
на руках своего первенца, но тут же сквозила тревога непо-
нятная, а самое главное, что его подкосило в тот момент –
это удивление поведением жены собственной.
Он просто не узнавал Зорьку, она другой сделалась. И не
оттого, что похудела да осунулась, жена изменилась внут-
ренне. Муж даже высказал предположение вкрадчиво, что её
подменила эта ведьма старая, потому что это уже не Зорька
была. Вошла в баню девкой, а вышла бабою, да ещё нет-нет,
а в глазах сверкает матёрость эдакая. Было видно по нему,
что атаману это не нравится. А когда она нахрапом от него
потребовала дать ей возничего с колесницей, как само собой
разумеющееся, ибо она Хавке обещала, видите ли, а обещан-
ное слово держать требуется, он согласно дал добро, будто
это не жена просила, а один из ближников кому в таком деле
и отказать нельзя.
Только когда она уже лес покинула, он вдруг ни с того,
 
 
 
ни с сего опомнился, спохватился, как бы приходя в себя от
дурмана навеянного, да кинулся вдогонку с двумя колесни-
цами. Не для того, чтоб остановить, а лишь прикрыть дуру
бесшабашную. Но ничего не произошло каверзного, и ата-
ман не стал приближаться к ней, наблюдая издали, как Зорь-
ка топит труп в реке. Лишь вечером, когда она, покормив,
ребёнка убаюкала да пришла к нему голая, на какое-то вре-
мя вновь стала прежней Зорькою, щебеча по-девичьи ему на
ушко разное: о том, как соскучилась и всё такое прочее да
ласкалась, как, бывало, делала.
Зорька отходила от непонятного чужого для Индры состо-
яния постепенно, но всё же отходила, становясь прежнею.
Он с утра до вечера пропадал на строительстве, что затеял на
внешнем ограждении, строя стену глухую в виде частокола
высокого, кроме этого, ещё занимался кучей дел. Приходил
к ней уж затемно уставший да неразговорчивый и она, всяче-
ски помогая мужу скинуть заботы с тревогами, усталость да
озлобленность, сама, вылезая из той скорлупы отчуждённо-
сти, где прибывала всё время последнее. Зорька вновь пове-
рила в Индру прежнего, да напрочь забыв наставления Хав-
кины. Всё может быть и наладилось бы, но судьба настырно,
раз за разом окунала её мордой в говно жизни пакостной…
Атаман в сомном угаре опьянения с грохотом да звери-
ным рычанием ворвался в кибитку, оборвав шкуры вход при-
крывающие. Зорька никогда раньше его таким не видела.
Она впервые узрела его зверя воочию, да так близко и откро-
 
 
 
венно, как ни хотелось бы.
Страх и ужас сковал, парализовал её полностью. Молоду-
хе лишь хватило ума одним глазком взглянуть на это из щёл-
ки в занавеске перекрытия, да отпрянуть на лежак, схватив
ребёнка спящего, прижимая дитё к себе, закрывая ей ушки,
чтоб звериный рык с грохотом не разбудил Звёздочку, но это
не уберегло слух младенца от пробуждения. Тут хоть воском
уши залей, не поможет уберечься от грохота.
Девочка начала кукситься, сморщившись да собираясь
рёв закатить, глазёнки вытаращив. Зорька быстро рванула
рубаху на груди да силой сунула в рот сосок, продолжая уш-
ки зажимать ладонями. Та зачмокала, воротя глаза в сторону
рыка звериного. Молодуха тогда подумала, что коли ворвёт-
ся сейчас, то просто оторвёт ей голову, а на завтра скажет
всем, что так и было с начала самого.
Хавкины предупреждения, словно дубиной по голове
стукнули. Она взмолилась всем, кого вспомнила, но это не
помогло, как всегда, бывает в подобном случае. Стук сердца
оборвался в раз, в груди стало холодно. Зорька почуяла, как
зверь прямиком к ней направился, будто только вспомнив о
её существовании. Она быстро, не помня себя, оторвала от
соска Звёздочку, сунула её в изголовье к стеночке да накры-
ла одеялом с головой.
Раздался жуткий треск занавески оборванной. Ужас ско-
вал всё тело в безволии и мурашками побежал не только по
коже, но и по всем внутренностям. В проёме стоял он, во
 
 
 
всей красе, уперев в неё злобный звериный оскал какой-то
нежити отвратительной с красными глазами кровью налиты-
ми. Она попыталась отстраниться от того места, где ребёнка
спрятала, но тут же получила удар в лицо, и её голова с гул-
ким звоном о лежак брякнулась.
Она потеряла сознание, а когда стала приходить в себя, то
сначала почуяла боль в губах и только потом то, что насилу-
ют. Он брал сильно, по-зверски, буквально вколачивая в ле-
жак тело хрупкое. Её ноги свисали на пол, а она поперёк ле-
жака распластана. Зорька чувствовала, как ягодицы бедные
при каждом ударе его тела грузного врезались в острый край
лежака, но тогда ей почему-то больно не было. Зорьке было
только страшно панически, и она старалась, во что бы то ни
стало, терпя любую боль всем своим видом показывать, что
уже умерла и дальше убивать её незачем.
Но когда он перестал рычать, да тяжело дыша отвалил от
неё, опять не то круша что-то, не то доламывая и наконец,
грузно где-то рухнул да так, что вся кибитка ходуном заходи-
ла, на Зорьку напала апатия. Она тяжело заползла на лежак
полностью, свернулась клубком, отвернувшись к стеночке. В
голове гулко звенела боль да подташнивало.
Зорька справилась с головокружением, оправила подол
задранный. Приложила ладонь к губам разбитым. Потрогала
нос расквашенный, что забился кровью и не дышал совсем.
Только тут о малютке вспомнила. Быстрым рывком откину-
ла одеяло. Девочка не спала, но помалкивала. С силой под-
 
 
 
жав губки крохотные смотрела на маму как-то не по-добро-
му, будто зверёк в угол загнанный. Зорька аж вздрогнула от
её взгляда недетского, но придя в себя, улыбнулась расслаб-
ленно, вернее, попыталась это сделать своим кровавым ме-
сивом.
– Ни чё, доча, – прогнусавила она еле языком ворочая, –
приноравливайся к нашей бабьей жизни грёбаной во все ды-
ры измочаленной.
Подобие улыбки так и застыло на её лице окровавленном.
Зорька поняла нежданно-негаданно, что это не она сказала,
а другая какая-то, что у неё в голове пристроилась. Она по-
вернулась да посмотрела на разгром через плечо, на мужа
сонного, что развалился на своём лежаке притом ногами в
изголовье и добавила:
– Ну, благодарствую тебе Хавка за учения, а то я уж забы-
вать стала про тебя совсем.
Внутри её всё не то чтобы перевернулось, а лишь верну-
лось то состояние чужеродное, в котором она пребывала, хо-
роня свою вековуху кровную. Она вдруг поняла отчётливо,
что это не чужое состояние, а такой она теперь навсегда сде-
лалась. Другой ей быть нельзя, потому что не выживет. А
жить именно сейчас захотелось. Аж до «не могу» до самого.
Зорька кое-как поднялась на ноги да тут же боль во всём
теле почувствовала, но боль физическая была терпимая. Аб-
солютно спокойно прошла мимо муженька спящего, со шта-
нами спущенными, но не снятыми, стараясь не наступать на
 
 
 
обломки стола с лавкой разбитые. С трудом спустилась на
землю да пошла на другой край к бочке с водой.
На углу увидела Дилю до смерти перепуганного, что за-
мер столбиком подобно суслику. Он стоял с глазами от стра-
ха распахнутыми и даже не дышал, кажется. Проходя мимо
его, она каким-то не своим скрипучим голосом отдала сквозь
зубы повеление:
– Мазь найди лекарскую, – и не останавливаясь прошла
к жбану с водой, где умылась, прополоскала рот от крови,
насколько смогла, высморкала из носа кровь запёкшуюся,
да обтерев холодными руками груди отчего-то огнём пыла-
ющие, облегчённо отдышалась свежим воздухом наполнен-
ным ароматом летнего вечера.
Диля стоял уже возле неё с глиняным сосудиком с широ-
кой горловиной да жалобно, словно побитый пёс ей в глаза
заглядывал. Зорька глянула на него, улыбнулась да зачерп-
нула пальцем мазь лечебную, спросив, посмеиваясь над пе-
репуганным пацаном:
– Ну, чё Диля, обосрался, небось?
–  Я думал, он убьёт тебя. Он, когда в состоянии зверя
находится, вообще ничего не соображает по-человечески и
убивает всякого, кто шевелится, – затараторил пацан скоро-
говоркой, стараясь говорить чуть ли не шёпотом.
– Убивалка у него для меня не выросла, – прервала она
излияния пацана перепуганного, накладывая при этом мазь
на губы опухшие.
 
 
 
 – Ты это…, всё ж в следующий раз беги прятаться. Он,
когда такой, то не ищет, коль под руку не попадаешься. Даже
коль увидит, но ты успеешь схорониться где-нибудь то всё
равно не ищет, будто тут же забывает про увиденное. Он во-
обще в этом состоянии не думает.
– Благодарствую за совет. Буду знать на будущее.
Она вернулась в кибитку, кое-как восстановила занавес-
ку оборванную, попыталась сесть да тут же чуть не взвыла
матерно. Задница болела будто дрыном от мутузили. При-
мостившись бочком да подтянув к себе Звёздочку, она даже
умудрилась подремать в таком состоянии.
Утром зад разболелся так, что о «сидеть на нём» можно
было забыть притом на время долгое. Да и ходить она могла
лишь шашками мелкими, да и то, матерясь про себя при каж-
дом движении. Она слышала, как он проснулся. Сел со сто-
ном гремя на полу деревяшками. Затем встал, тяжело про-
топал к выходу, там долго упивался залитым в жбан варом
ягодным. Покряхтел. Вернулся на лежак. Наступила тишина
гнетущая. Зорька стояла с края от занавески. Сердечко вновь
заколотилось в нехорошем предчувствии. Она даже сквозь
занавеску его взгляд чуяла.
– Э, ты там жива? – спросил он тихо, насторожено.
Она тяжело вздохнула да занавеску отодвинула, себя по-
казывая. Он внимательно осмотрел её с ног до головы да
буркнул обиженно, только не понять на кого именно:
– Дура. Легко отделалась. Я обычно убиваю не раздумы-
 
 
 
вая.
– Так почитай убил, – ответила она, как можно спокойнее
да с некой ноткой веселия, – вот только добивать не стал по-
лудохлую.
– Почему не убежала, не спряталась? – продолжал он тихо
рычать, её в упор злобным взглядом рассматривая.
– А куда мне бежать? К тому же ты не учил этому, да и
не предупреждал заранее. Я, такого как вчера тебя в первый
раз видела, да и муж ты мой пред законами. Как учила Хавка
мы с тобой в одной лодке, что семьёй называется. Либо оба
утонем, либо оба выплывем. Охоту на нас открыли на обо-
их не только на тебя да твоих ближников, но и на меня и на-
шу дочь совместную. А коли, побив меня да силой взяв тебе
легче делается, то ничего страшного. Потерплю как-нибудь.
Договаривала она уже в его объятиях, но в глазах у мужа
туман клубился загадочный. Не то злобы на себя, не то на
неё бестолковую, но туман задумчивый да холодом веющий.
– Сильно только не дави, – простонала она, еле сдержива-
ясь, – а то ты меня так отлюбил давеча, что седмицу сесть на
жопу не смогу, наверное.
Атаман её выпустил, но взяв за подбородок потребовал:
– Мне от тебя жертв не надобно. Просто беги и прячься.
Поняла меня?
– Поняла. Что ж тут не понятного.
– Вот и всё, – отпуская её да направляясь к выходу, про-
говорил он сухо, раздражительно, – пойду Дилю крикну, ес-
 
 
 
ли не сбежал куда. Пускай тут всё приберёт да починит, коль
справится.
С этим и ушёл.
Зорьке следующего раза для закрепления урока первого
даже ждать не пришлось. Уже к вечеру он был таким же, как
давеча. Потому ещё издали заслышав его рёв, быстро под-
хватила дочь, да на обе ноги прихрамывая окружным путём
вдоль завала по кустикам, подалась к Хабарке на постой вре-
менный.
Постой затянулся на три дня, опосля чего Хабарка не вы-
держала, наварила зелья какого-то да со словами: «Ну, сей-
час он напьётся у меня», бесстрашно его ловить по логову
кинулась. Где да как поймала, а тем более как умудрилась
влить в него отвара сонного, Зорька не ведала, да и не спра-
шивала, но по виду бабы вернувшейся поняла, что той всё
удалось это сделать каким-то образом.
Почитай сутки до самого вечера следующего, во внутрен-
нем городе была тишь да благодать полная. А на ночь гля-
дя, как очухался, Индра у пылил на трёх колесницах не по-
нять куда, напрочь позабыв и про жену законную, и про дочь
единственную…
У Хабарки беременной уж живот выпирал, но она всё так
же резво носилась по логову. Зорька под предлогом наду-
манным, что отстала от жизни с этими родами, польстила
Хабарке, мол та всё ведает в отличие от неё бестолочи, что
есть, что было и чего не было, попросила бабу познакомить с
 
 
 
новшествами в лесном городе творящимися, а Хабарка буд-
то только и ждала этого. Она, видите ли, скучала без «подру-
ги», мол словом добрым не с кем было перемолвиться.
Баба тут же из коров, что были на её попечении, отряди-
ла для Звёздочки мамку-кормилицу опосля чего они вдво-
ём, взявшись под руку, пошли по всему городу с «инспек-
цией». Зорька старалась общаться с «подругой» по-старому,
как и прежде бывало у них, но несколько раз ловила Хабарку
на взгляде косом в её сторону да в весёлых интонациях зна-
харки какая-то наигранность чувствовалась. Её явно Зорька
тяготила непонятно чем. Наконец молодуха не выдержала,
остановилась, развернула её к себе да прямо в лицо ответ
потребовала, выпуская из себя Хавку матёрую:
– Да ни парся ты, а то извозюкаешь от натуги ляхи белые.
Чё ни так? Другую во мне увидела? А какой я, по-твоему,
быть должна опосля того, как узнала из первых рук, что все,
кто за этим лесом живёт на меня охоту устроили как на дичь
самую лакомую. А тут внутри чуть ли не каждая от зависти
свои зубы стачивает. Того и гляди опоят чем, аль по башке чё
прилетит увесистое. Ты, – она ткнула пальцем в бабу ошара-
шенную, – единственная кому я могу довериться, и то пока.
Зорька отвернулась, отпуская Хабарку да уже смотря ку-
да-то вперёд добавила:
– Нам или вмести выживать, иль вмести с потомством на-
шим, подыхать в помойной яме какой-нибудь. Я предпочи-
таю ещё пожить чуток, а ты?  – и она вновь повернулась к
 
 
 
Хабарке растерянной.
Баба как-то резко изменилась. Глаза её сузились да злобно
посверкивали. Губы поджались, на скулах желваки запрыга-
ли, всё же от прямого взгляда Зорьки глаза она отвела, не
выдержала.
–  Ни чё, атаманша, прорвёмся как-нибудь,  – она криво
улыбнулась, будто слово последнее перекосило её как кисля-
тина, а за тем, как мужик мужика по-свойски по плечу Зорь-
ку хлопнула, – а ты быстро выросла, девонька.
Зорьке ни её панибратское рукоприкладство не понрави-
лось, ни выражение лица её, но вида не подала. Зорька, к её
сожалению, понимала, что эта тварь лживая ей нужна сейчас
как никогда давеча. Она прекрасно осознавала новым разу-
мом, что относиться, как и прежде к ней у Зорьки не полу-
чится. Даже через «ни хочу» не получится, но наладить с
этой бабой деловые отношения она была просто обязана. Хо-
тя бы потому, что больше не с кем пока. Поэтому в дружбу
поиграть ещё придётся время какое-то. Сдержав внутренний
порыв да проглотив услышанное, рыжая на всё это ответила
расплывчато:
– Жизнь заставит, ещё ни так раскорячишься.
Хабарка одобрительно хмыкнула, и они продолжили об-
ход запланированный.
Шли медленно, рядом, но не держась за руки. Проходя
мимо жилищ понастроенных, Хабарка подробно докладыва-
ла, кто там живёт, с кем живёт, давая каждому характеристи-
 
 
 
ку краткую, выдавая информацию скупо, лишь самое нуж-
ное. Никакого сюсюканья, трескотни да мусора. «А ведь она
не сплетница, – неожиданно для себя тогда Зорька подума-
ла, – она прям настоящий разведчик Шумного. Уж больно
ладно всё делает. Вот только для кого она всё выведывает?
Не для своего же любопытства бабьего?»
Зорька аж закусила губу болезненную, поняв, что она со-
всем эту бабу не знала до этого. Оторва-то оказывается не
так проста, как кажется. Проходя мимо кибитки Ровного,
правой руки атамана логова, Зорька увидела Тихую, что в
старой рубахе выцветшей, ещё речного покроя да убранства
скудного стирала в широком ушате тряпки какие-то.
Ничего не говоря Хабарке, Зорька резко повернула в сто-
рону да медленно, так как быстро ходить не могла с боль-
ной задницей, буквально подкралась к своей бывшей срод-
ственнице. Та увидела Зорьку лишь тогда, когда та почитай
в плотную дошла и от неожиданности встрепенулась, резко
выпрямилась, роняя постирушку обратно в ушат наполнен-
ный.
– Ну, здрава, будь Вода Тихая, – приветствовала её Зорька
грозная, подражая ледяному тону мужа ненавистного.
Молодая баба растерялась от неожиданности, суетливо
руки вытирая о подол намоченный. Щеки налились румян-
цем болезненным, а глаза запрыгали из стороны в сторону.
Ответить от волнения великого непонятно откуда взявшего-
ся, она так не смогла только воздух ртом заглатывала, словно
 
 
 
рыба на берег выброшенная. Зорька тем временем продол-
жила безжалостно, словно дубиной по башке твёрдо прикла-
дывая:
– Ты я смотрю не очень-то рада видеть меня, Тихая?
– Ну, что ты, Заря Утренняя… рада очень… как же не ра-
да-то? – засуетилась баба с толку сбитая, – просто так неожи-
данно. Как дела у тебя?
Зорька проигнорировала её вопрос, да и весь ответ цели-
ком, будто ничего не слышала.
– Как живётся тебе у нас, поживается?
– Хорошо, – еле слышно пропищала Тихая и у неё замет-
но затряслись ноженьки даже сквозь подол двойной это ви-
делось.
– Ну, хорошо так хорошо. Может, какие жалобы имеются
по бабьей части, пожелания? – Зорька буквально вдавлива-
ла в землю мягкую свою бывшую по баймаку сожительницу,
притом делала это явно сознательно.
–  Нет,  – чуть не плача из себя Тихая выдавила, роняя
взгляд в ушат с водой.
– Ну и ладно, коль нет.
Зорька развернулась да на обе ноги прихрамывая, пошла
к обалдевшей Хабарке. Та при подходе к ней засуетилась, за-
ёрзала. Атаманша поняла по виду «подруги» потерявшейся,
что дай ей волю то та бы сиганула куда глаза глядят, но волю
ей Зорька не дала бежать и поэтому они прошли дальше до
жилья следующего.
 
 
 
 Хабарка дальше шла молча, о чём-то задумавшись. Зорь-
ка резко шаг замедлила да спокойно даже по-доброму по-
смотрела на бабу растерянную. Помолчали. Первая Хабарка
не выдержала:
–  Круто ты её приложила. Я сама чуть не обсикалась.
Прям как ведьма матёрая. Это ты её как?
– Да жопой об косяк. А ты ни ссы подруга лепшая.
Весь спектакль, с Тихою Водой разыгранный, предназна-
чался для Хабарки в первую очередь. С одной стороны, для
Зорьки от мира оторванной было бы неплохо сохранить от-
ношения дружеские с этой лживой всезнайкой, непонятно на
кого работающей, а с другой, надо было ставить её на место
сразу, чтоб не удумала ей на шею карабкаться. Новоиспечён-
ная ведьма в тандеме с Хавкой рождённая не хотела её си-
лой давить прямым образом, пологая, что та сразу замкнёт-
ся, иль начнёт от неё прятаться, а хотела показать, что она
не девка для битья более вот так о посредственно на чужом
примере показывая.
Хабарка молчала на всякий случай, потупив глазки, что
с сумасшедшей скоростью метались по земле не понять-что,
разыскивая.
– Дай угадаю. Ты думаешь, в меня переселилась ведьма
старая?
Хабарка опять дёрнулась, будто собираясь бежать, но
удержалась, лишь закусив губу, да напрягаясь от ужаса.
– Думаешь. Вижу по тебе. Так вот чё я тебе скажу, ми-
 
 
 
лая, – с завидным спокойствием Зорька продолжила, созна-
тельно приглушая голос, чтоб собеседница напряглась, при-
слушиваясь, – а чё скажу, ты про то никому ни скажешь да
с собой похоронишь.
У Хабарки аж руки затряслись. Зорька в точку попала в
её понимании. Любопытство бабы придела не ведало и ради
того, чтоб узнать чью-либо тайну сокровенную, она и сдох-
нуть была готова. А о том, о чём Зорька собиралась расска-
зать, и так знали многие. По крайней мере Индра с Шумным
точно, а кто ещё? Да боги его знают. Атаман запрет на рас-
сказ о том на неё не накладывал, поэтому она в принципе
ничем не рисковала тайну выкладывая.
– Та баба матёрая на кого ты подумала, была мамой моей
мамы, то бишь кровная родственница.
Хабарка губу из закуса выпустила, глаза вытаращив, да
медленно отрыла рот от удивления. Зорька в самую точку
попала своим признанием! Хабарка этого не знала, оказыва-
ется, и весь её вид говорил о вопросе невысказанном, как
это она узнаёт о таком в самую последнюю очередь? Зорька,
поймав волну Хабаркиного настроя продолжила бабу оша-
рашивать:
–  Весь наш бабий род по крови – ведьмы проклятые.
Непонятно в какие времена, в каком колене да по какому
поводу. Так что в меня ни вселялся никто. Я такая от рож-
денья, только вот проснулась, как обабилась.
Хабарка всё это слушала взахлёб. Глаза застыли распах-
 
 
 
нуто, рот замер в открытом состоянии, зато уши с носом
смешно шевелились. Зорьке даже пришлось сделать над со-
бою усилие, чтоб не рассмеяться над потешной мордой слу-
шательницы.
Они ходили весь день, совершая обход и по внутреннему
кругу жилья, и по внешнему. Кто из баб не спрятался в тот
день от Зорьки с Хабаркой, сами виновные. Молодая ведь-
ма от души упражнялась в применении своей силы немере-
ной на каждой кого встретила. В конце концов, объяснив Ха-
барке, что решила выйти из берлоги в свет, и есть необходи-
мость насущная сразу всех расставить по местам однознач-
но, указав, кто в логове атаманша да кому в их бабьем мире
подчиняться следует. Хабарка тут же предложила, подлизы-
ваясь, прибрать под себя оба коровника. На что Зорька об-
рубила как большуха матёрая:
– Да нах мне эти мокрощелки забитые? Вы уж там с ними
сами трахайтесь. А будет нужда, то я к тебе аль Онежке схо-
жу, а пока пусть всё как есть останется.
Но все же всё как есть оставить не получилось, да и пра-
вильно. Она теперь сама не та, что была ранее. Хабарка на-
стойчиво уговаривала забрать себе в услужение, а дочери в
мамки ту молодуху, что со Звёздочкой нянчилась, пока они
обход делали, мотивируя тем, что хоть немного руки развя-
жутся. Зорька понимала, конечно, что эта девка не просто
так. Первое что пришло в голову это то, что Хабарка ушлая
хочет в доме её иметь глаза с ушами, а эту девку чем-то креп-
 
 
 
ко зацепила да держит на поводке укороченном. Но оценив
все за и против всё же согласилась на уговор:
– Пускай помамкается, пока атамана нет, а приедет, будем
посмотреть, куда её оприходовать.
Атаман вернулся довольный на удивление и даже какой-то
духом поднятый. Обняв жену, да тут же сел за накрытый
стол. Был видно очень голоден, поэтому на еду буквально
набросился. Зорька стояла рядом, как могла, за мужем уха-
живала. Ел он молча, но некоторое время спустя, так как бы
для приличия, без умысла задал вопрос чисто риторический:
– Ну, как тут у вас дела? – явно имея в виду дела сугубо
домашние.
Но то, что услышал в ответ, заставило его сначала завис-
нуть на время долгое, зацепившись зубами за кусок недо-
еденный, а затем и вовсе оторвать его от зубов да положить
обратно в миску широкую, пристально да в полном недоуме-
нии уставившись на жену вещающую.
Та спокойно, не торопясь никуда, чётко да вкратце обри-
совала атаману всю обстановку в логове. Сначала по ближ-
никам с их семействами, потом детально прошлась по коль-
цу внешнему, выкладывая лишь те новости, что посчитала
для атамана интересными. Затем о гуляющих слухах пове-
дала, из разных городов арийских, что донеслись до логова.
В конце выдала кое-что о речниках, притом такое открыла
ему, что даже Шумный при докладе не сказывал. Закончила
она невинно, по-домашнему:
 
 
 
 – Да ты ешь, ешь. Голодный же.
Индра медленно встал из-за стола, недобро взглянул на
Зорьку мило улыбающуюся. Опять сел да надолго задумал-
ся, теребя рукой свою уже отросшую бороду. Наконец спро-
сил:
– Откуда знаешь подобное?
– Да отовсюду по крохам наклёвано. Сороки на хвосте но-
сят, бабы собирают. Я по бабам хожу, они мне её выклады-
вают.
Атаман опять встал да заходил вдоль стола туда-сюда, что-
то думая непонятное, потом резко встал, расслабился, улыб-
нулся хитро, смотря ей в глаза заискивая:
– То, что ты рассказала – любопытно, конечно, но я бы
хотел послушать ещё об одном. Ты поведала обо всех кроме
себя. А что у тебя делается?
– Да ничего интересного, – Зорька изобразила невинность
на лице.
– Ну, для начала расскажи мне жёнушка, с чего бы это все
бабы со всего логова тебе вести понесли на своих хвостах?
Кто ты для них и как они к тебе относятся?
–  Для всех я твоя жена,  – начала Зорька, продолжая
скромничать, но насторожилась, не понимая, куда клонит
атаман такими вопросами, но чувствуя при этом подвох ка-
кой-то каверзный, – ну, а раз ты атаман логова, то я, получи-
лась атаманша. А как относятся? На колени не падают, ноги
не облизывают, но это только от того, что я им не позволяю
 
 
 
подобного.
При этом она скорчила рожицу стараясь перевести всё в
шутку, и шутка удалась, кажется. Индра громко рассмеялся,
а закончив гоготать до слёз постарался стать серьёзным, по
крайней мере, он произнёс без веселия:
–  Слушай меня внимательно. То, что баб под свой глаз
прибрала, одобряю. Ценность вижу в этом не малую, но коли
хоть один ближник мне на тебя пожалуется или из отрядных
кто за свою жену вступится… Я тебя предупреждал, кажет-
ся. Попридержи своё змейство на узде. Да помни коли что,
ты у меня ни одну седмицу на задницу присесть не сможешь.
Это я обещаю тебе заранее.
Зорька прекрасно знала, что коли атаман, начинает речь
свою со слов «слушай меня внимательно», это означает, что
непременно сделает обещанное. Даже сначала испугалась,
что кто-то уже нажаловался. Она вдруг почуяла к себе от-
чуждённость какую-то. Своё полное одиночество в этом ми-
ре обосраном. Комок жалости к себе любимой впился в гор-
ло, слёзы выдавливая. Но откуда-то из глубин подсознания
вырвалась на волю необъяснимое для неё поведение соб-
ственное. Пока она мысленно материла весь мир вокруг да
собиралась разреветься навзрыд, тело подошло к его лежаку
как бы, само собой. Руки бесцеремонно сняли с тела руба-
ху, подолы скинули да принялись бесстыдно гладить бёдра
округлые.
Зорька разлеглась на лежаке самым развратным образом,
 
 
 
раздвинула ноги да елейным голосом про журчала бесстыже
подманивая:
– Виновата атаман, наказывай.
Рыжая плутовка так мило улыбнулась, к мужу руки протя-
гивая, что без слов поняла по лицу муженька распалённому,
что, если б в этот самый момент спросил бы атамана кто-ни-
будь, о чём он тут только что разглагольствовал, наверняка
бы не вспомнил, сколько б ни тужился. А Зорька мило улы-
балась, заигрывая, вспоминая Хавку, что в яме Индре выго-
варивала, что будет он всю жизнь накормлен да удовлетво-
рён безжалостно.
Лишь опосля того, как атаман был оприходован да раз-
мяк, валяясь рядом с глазами закрытыми, Зорька выдала по-
следнюю новость, заготовленную для мужа заранее.
–  Я тут из коровника молодуху взяла в услужение да в
мамки определила для Звёздочки. Ты не против, муж? Бу-
дешь против, обратно верну, откуда вынула.
Индра вяло, не открывая глаз переспросил, будто ослы-
шался:
– Молодуху?
– Угу. Хабарка насоветовала.
Она встала да начала одевать подолы на пол брошенные.
Атаману было лень вставать, и он всем видом жене показы-
вал, что никуда идти ему не хочется. Но всё же сел, потянул-
ся и тоже встал, но вместо того, чтобы одеваться отправился
сначала пить, а когда вернулся, она уже стояла одетая. Индра
 
 
 
скривился, посмотрел зачем-то в окно открытое, подумал да
тоже одеваться принялся.
Придя в баню, Зорька сразу кинулась к дочери, а он лишь
мельком взглянул на Звёздочку, а вот молодухе уделил са-
мое пристальное внимание. Девку кликали Алая. Так её Ха-
барка представила, так её и Зорька звала, но лишь сейчас
представляясь атаману по его требованию, она назвала свою
кличку полную и оказалось, что она Заря Алая!
Эта новость хлестнула по ушам Зорькиным как ветка от-
тянутая. Одетая на лицо улыбка чуть не сползла от услышан-
ного. Зорька присмотрелась к ней и получила ещё удар по
самолюбию. Алая была девка дородная. Выше Зорьки почи-
тай на пол головы. Лицо белое, чистое с вечным здоровым
румянцем на милой мордочке. Высокая грудь пышная, ко-
торую с нескрываемой гордостью демонстрировала всем на
показ кому не попадя. Тонкая осиная талия с сознанием дела
утянутая. Аппетитные бёдра, выпирающие да зад, что хоть
верхом усаживайся. Даже в полутьме шатра банного было
видно, как раскраснелось её личико да приняло краски алые,
подтверждая правоту клички полученной.
Но не это бросилось в глаза Зорькины. Алая была девка
ума не великого, коли не сказать дура полная. И если атаман
с видом отрешённости ничем себя не выдавал в этой ситу-
ации, то эта сучка глупая выдала себя с потрохами полно-
стью. Зорька с первого взгляда поняла очевидное, что эти
двое прекрасно друг друга знают и не только как звать-ве-
 
 
 
личать, но и всё что под одеждой скрытое. Индра осматри-
вал со знанием дела да ощупывал её со всех сторон с равно-
душным видом покупателя зажравшегося, а она, алея своей
мордой глупой, нет-нет, да не сдержанно хихикала, неумело
стараясь скрыть свою похоть да возбуждение.
Алая то и дело бросала на него вожделенный взор, но тут
же опомнившись, украдкой на Зорьку зыркала да тупила при
этом глазки бесстыжие. Но не долгое время спустя забыва-
лась, вновь уходя в раж похоти да забыв о присутствии жены
узаконенной.
Зорька, началом смотрин обескураженная быстро пришла
в себя. Растянула на лице улыбку умиляющую, прикинув-
шись полной дурой ничего не понимающей, и даже стала
одобрительно кивать всякий раз, как ловила взгляд молоду-
хи на неё украдкой брошенный.
«Так значит эта тварь не только глаза с ушами, но и насад-
ка для уда мужнего, – подумала она тогда про себя с озве-
рением, – ай да Хабарка, сука, решила меня извести другим
способом».
Судя по тому, как муженёк со знанием дела молодуху
ощупывал, он явно имел полное представление, как та голой
выглядит. А когда напоследок задрал ей подол да погладил
по заднице, то даже сам на миг забыл о роли выбранной и
всем видом показал жене внимательной, что эту жопу он зна-
ет, как родную. Грех забыть такое творение.
Наконец представление закончилось и со словами «Одоб-
 
 
 
ряю. Пусть останется», он покинул шатёр. Алая осталась сто-
ять в пол-оборота к хозяйке, изображая на морде раскрас-
невшейся, выражение полуулыбки идиотское. А вторая по-
ловина в полу страхе дёргалась, при этом лишь косясь на хо-
зяйку, но боясь повернуть голову.
Атаманша готова была удушить сучку тут же и немедлен-
но, но что-то удержало рыжую ведьму от скоропостижной
расправы над дурою, и она, всё так же мило улыбаясь наиг-
ранно ласково отпустила её поесть, мотивируя своё повеле-
ние, что хотела бы одна побыть с дочерью. Алая стрелой из
шатра вылетела, ибо это было на тот момент самое заветное
её желание и Зорька, медленно убрав улыбку с лица горько
призадумалась…

22. Ни так страшно стихийное бедствие своей разруши-

тельностью, как пьяный бабий коллектив своей созидатель-
ностью.

Почитай всю зиму долгую никаких событий из рук вон

выходящих в Данухином лагере не было. Поселение жило
бытовым затишьем, как любое обычное селение. Елейка на
Злыдне стала основным добытчиком, пристроив кобылку,
что нарекли Скромницей под перевозку трофеев охотни-
чьих, так как Неважна была занята обучением и на охоту
ходила редко, но совсем не забросила. Так иногда время от
времени, когда погода была хорошая, ходила в лес, как гово-
 
 
 
риться «для души пройтись».
Белянка с Бурей, надо признать, учились с великой при-
лежностью, и у них уже получалось хорошо, по мнению Да-
нухи наблюдающей, но Неважна в отличие от бабы посто-
янно была ими недовольная да придиралась к девкам стара-
тельным, то и дело обзывая их рукожопыми.
Хохотушка же порядком удивила всех. Она уже заканчи-
вала своё обучение да как ни странно, успехи её были впечат-
ляющими. У неё даже получилось без напряга особого поро-
дить себе аж две стрелки зачарованных, что приятно изуми-
ло абсолютно всех. От кого от кого, но от этой трусихи ни-
кто не ожидал такого умения, да и вообще она сильно изме-
нилась со временем. Именно тогда Дануха всё подмечающая
обратила на неё внимание пристальное, неожиданно поняв
для себя, что эта молодуха не так проста, как казаться окру-
жающим и как изначально для всех представилась.
Жизнерадостная, вечно весёлая, не знающая что такое
унынье в принципе, она иногда без всякого усилия могла
растормошить всю частную компанию в любой даже аховой
ситуации, а на банных посиделках, что вошли в традицию,
в один обычный, как бывало скучный вечер, закатила целый
концерт частушечный с озорным шутовством да плясками.
Произошло это спонтанно. Просто в баню к девкам ску-
чающим, заглянул Данава колдун, что-то он хотел от Данухи
по срочной надобности, а так как баба уже чуть-чуть опро-
кинула на обе груди горячительного, то по старой привычке
 
 
 
годами отлаженной взяла да затащила внутрь братца непутё-
вого.
Девки, конечно, знали уже, что он как мужик вообще ни-
как, но подначенная Хохотушка слегка подпитая, вдруг в та-
кой оборот взяла братца Данухиного, что сама бы Кузьки-
на Мать легендарная просто сдохла бы от завести, узрев по-
добное безобразие. Да так у неё всё просто вышло да есте-
ственно. Увлекательно получалось с азартом заразительным,
что даже сам Данава повёлся на представление, войдя в роль
ему отведённую, да уж через время какое-то как пацан мало-
летний бесился без продыху, голышом по бане бегая весь в
наколках сверху донизу разрисованный, среди скачущих во-
круг него «дур без привязи», напрочь забыв зачем пришёл
сюда.
Банные посиделки по вечерам без повода были единствен-
ным у девок развлечением, и Дануха просто диву давалась
порой, как Хохотушка умудрялась всякий раз что-то приду-
мывать новое. Её кладезь хохмы, казалось, был не иссека-
емый. И вот уже в скором времени в поселении поначалу
молодуха ничем не привлекательная стала настоящей душой
компании, способная поднять настроение даже в самом уны-
лом состоянии.
А вот как мама она оказалась совсем не мать. Дануху
это поначалу «выбешивало». Не по бабьи это было, как-то
неправильно, отчего ей приходилось себя одёргивать да бить
себе по рукам с регулярностью, заставляя забыть свои за-
 
 
 
машки прежние да каждый раз убеждать свою сущность ма-
тёрую, что это не бабняк и его нравы суровые надо из себя
изживать да выкорчёвывать. К тому ж единственным в селе-
нии поскрёбышем вплотную занялась Голубава по воле соб-
ственной. Никто её об этом не упрашивал, никто не застав-
лял силою. Просто взяла да занялась с ним мамкаться, слов-
но своим собственным да будто так и должно было быть.
Может и это ещё обстоятельство сыграло свою роль в том,
что Хохотушка меньше стала уделять внимание своему ре-
бёнку собственному. Хотя в той или иной степени внимание
этому поскрёбышу за глаза хватало, даже через край выплёс-
кивалось, так как ему все практически уделяли своё внима-
ние и Дануха, в том числе не была исключением. Один он
был у них. У кого бабьи инстинкты играли, а кто игрался как
с игрушкой забавною. Всё зависело от возраста.
К концу зимы почитай не только со стороны могло поду-
маться, что Голубава и есть мама поскрёбыша, но и внутри
поселения к этому все привыкли да принимали как должное.
Хотя Дануха про себя нет-нет, но больше её за отца прини-
мала. К тому же отношения Голубавы с Хохотушкой не со-
всем были «подружескими», коли не сказать большего. Да-
нуха не раз примечала, как Голубава украдкой, словно вор
по ночам в шатёр к Хохотушке лазила, но молчала об том,
как рыба в проруби. Вреда ни для кого не видела, а потому
молчала, делая вид, что и вовсе ничего не видела. К тому
ж на людях они вели себя, так что не только ничего видно
 
 
 
не было, но даже складывалось впечатление обманчивое, что
бабы друг друга недолюбливают.
Колдунам на месте не сиделось, будто что-то свербело в
заднице. Они постоянно куда-то шастали, возвращаясь то
вместе, то врозь, причём Батра как дома освоился, но на лич-
ный шатёр не согласен был, продолжая спать в обнимку с то-
варищем. Оказалась та ещё сладкая парочка. Что слухов сре-
ди девок судачащих, порождало куда большее количество,
чем притязанья Голубавины невинные. Хотя сожительство
двух колдунов у тех же девок кроме улыбок бесхитростных
ничего не вызывало в принципе. Сами же «колдунки» слу-
хов приносили мало, пополнение вообще никакого не было.
Они практически не принимали участие в жизни логова, от-
страняясь и от быта девичьего, и от их развлечений бесхит-
ростных.
К девкам лезть со своими нравоучениями им Дануха за-
претила категорическим, но всё же несколько раз у колдунов
бывшая большуха девкам посиделки устраивала, позволив
им на пару порассказать, так сказать «сказки седых времён».
Правда, сказочники из них были те ещё. С языком, а тем бо-
лее с балабольством, «колдунки» не дружили, тем не менее,
для разнообразия послушать маразматиков, надутых от важ-
ности «момента текущего» было иногда познавательно.
Сама же Дануха всю зиму промучилась над идеей сестри-
чества общего. Она никак не могла выдумать, как всё это
преподнести сёстрам названным. Как заставить покуманить-
 
 
 
ся да принять законы строгие, за чьи неисполнения любую
из этих молодух к кому она привязалась, словно к детям соб-
ственным, идти на смерть неминуемую. Ну, примут они за-
коны её. Они ж дуры пока малолетние, что им стоит их при-
нять. Кровь бурлит, в ней мозги варятся. Кто-то пообещает
что-нибудь да не сделает. Ну и что она будет делать с ней?
Сама убьёт аль кого заставит грех принять? Подобное у неё
в башке не укладывалось.
Она и Данаву с Батрой с этим делом замучила, выложив
«колдункам» все секреты заветные по поводу Водной Девы
да зарока от неё наложенного. Те как узнали, впали в ступор
с оцепенением. Ни то что совета дельного, вообще окромя
«му» все звуки забыли, а про слова и тем более. Всё это на-
столько морально бабу вымотало, что она пошла на беспре-
цедентный шаг.
В один из вечеров обычных собрала всех у себя опосля
ужина да выложила абсолютно всё им на головы, рассуждая
здраво, по её мнению, мол почему лишь у неё должна болеть
голова, пускай все думают, может, что и предложат дельное.
Для всех это оказалось неожиданностью притом довольно
неприятной с взгляда первого. С одной стороны, законы Да-
нухины, казалось, были просты, проще не куда. Понятны да
вполне исполнимы, но согласиться самолично на смерть соб-
ственную за какую-то хрень ни с того ни с сего, как-то «ни в
какую дырку не влезало, ни вылезло». И, во-вторых, они не
прочь были покуманиться, хотя знала, что это такое только
 
 
 
Елейка, и то, в общем-то, знала не по-настоящему.
Но порождать Ку, что кормиться будет не радостью рож-
дения новых жизней человеческих, а смертью, пусть даже
врагов всеми проклятых, от этого категорически отказались
все, тем более, когда Дануха разжевала им всю подноготную
с этой страшной да смертельной полужитью. Все резонно
опасались, что это Ку не закормленная их всех самих сожрёт
и не поморщится. На что Дануха с ними была вынуждена со-
гласиться в своих рассуждениях. В общем, этим вечерним
собранием Дануха всех крепко озадачила.
Девки были настолько обескуражены, что надолго замол-
чали, и каждая в себя ушла, оценивая да взвешивая услы-
шанное, и так как наступила тишина полная, то уж по заве-
дённой традиции самым естественным образом её нарушила
Неважна, молчание не переваривая:
– А можно как-нибудь без этого?
На что Дануха головой покачала медленно да жёстко пре-
секла подобные попытки упадничества.
– Нельзя никак. Дева Водная сказывала, чё без этого мы
не одолеем иродов. Сожрут они нас и не подавятся. К тому ж
только единые под законами мы останемся целёхоньки под
защитой Ку.
– И это сделать надо обязательно? – продолжала Неважна
испуганно.
– Да, нет, – спохватилась Дануха спеша успокоить всех, –
никто никого заставлять не будет, да гнать тебя от нас ни-
 
 
 
кто не собирается, коль в сёстры не изволишь пойти. Живи,
как живёшь. Только те, кто войдёт в сестричество – пойдёт в
поход на бойню лютую, те ж кто не с нами, здесь останутся.
Живи, охоться. Не должно быть в этом принуждения, – она
подумала немного, осмотрелась вкруг и добавила – я никого
не буду заставлять. Хотя и брать всех подряд тоже не с руки,
а только тех, кто заслужит эту привилегию да покажет свою
силу внутреннюю. Мне вас хоронить ещё тяжелее будет, чем
вам помирать.
Вновь наступило молчание.
– Я не знаю, что значит покуманиться, – вновь разорва-
ла тишину гнетущую, Неважна охотница, – можно это про-
сто как-нибудь попробовать, ну как бы, не по-настоящему в
качестве обучения? Ну, вон как Елейка, например, как она
рассказывала.
Дануха сначала хотела было «нет» сказать, но тут же рас-
цвела в улыбке предвкушения. Ей пришла в голову идея бле-
стящая.
– А почему бы и нет? – воспрянула она радостно, – обяза-
тельно попробуем. Эй, красавицы, – обратилась она к окру-
жению, – у нас же Скотий Дух [102] на носу, а в стойбище из
скотины прирученной, целых две головы за зря сено жрут.
Для этого нам Матёрую Ку рожать без надобности. А поче-
му б не покуманиться да не погонять по округе Скотий Дух
пакостный?
Молодухи оживились, окромя Неважны, что всё ещё ни-
 
 
 
чего не понимала из сказанного. Но больше всего засуети-
лись «колдунки», что на собрании присутствовали. Они зао-
хали, заахали, и из их диалога короткого было понятно лишь
одно заключение, мол надо сваливать отсюда самым сроч-
ным образом. Дануха понимая, что из девок, в общем-то, по-
читай никто понятия не имеет о чём речь идёт, стала обсто-
ятельно Неважне разжёвывать, а в её лице и остальным объ-
яснять про древний обряд очерчивания.
Неважна, как сама непосредственность задавала кучу во-
просов по любому поводу, не очень веря в то, что сможет
закуманиться, но, в конце концов, убедившись всё-таки, что
это не так страшно, как кажется, а главное совсем не боль-
но, на что получила утвердительное заверение, согласилась
с безнадёжностью.
Данаву с Батрой, как они не кочевряжились, Дануха всё
же оставила уговорами, так как позарез мужики требовались
для ритуального избиения. Хоть мужики они, в общем-то
«недоделанные», но других просто не было. Они всё же скре-
пя всем, чем могли скрипеть, согласились свои роли сыграть.
А куда деваться, коль надобно ради процесса образователь-
ного. Но пошли на уступку Данухе всё же не просто так.
Шельмы шелудивые. Что уж они у неё там выпросили неиз-
вестно, но «колдунки» в отличие от Данухи остались очень
довольные.
Вообще на Сретенье бабы никогда не куманились, как-то
было подобное не принято. Опаивались, да, как на Святки те
 
 
 
же при кормлении Морозовом, но Дануха в большухах не год
хаживала, да и не два, а сама не помнила, сколь отмаялась.
Оттого знала много хитростей да секретов ремесла матёро-
го. Она решила лишь легонько девок закуманить, породив
полужить на обжорство обычное, а на обход ещё и опоить
их до кучи зельем проверенным. Пускай молодняк прочув-
ствует всю «прелесть» бабьей сущности, пусть вкусят силу
единения, а накормить полужить чувством насыщения про-
ще некуда.
Стол сделает таким, что все не только обожрутся, да ещё
и лопнут от изобилия. Места к тому же у них глухие, ти-
хие, поэтому жертв при обходе не предвиделось. Откуда им
взяться здесь, коль люди поблизости не водятся. Конечно,
такая полужить слабая, силу единения не прочувствуешь по-
настоящему, но этого от неё и не требовалось. На первый раз
как раз, то что надобно. Поэтому на все вопросы Неважнены
к чему да как готовиться отвечала шутками с прибаутками,
но делая при этом морду очень серьёзную. Девки речные в
отличие от арийки переглядывались меж собой с улыбками,
чуя Данухин развод девки неопытной, но никто не встревал,
а наоборот делал вид, что именно так и надобно.
В назначенный день все с самого пробуждения ходили са-
ми не свои, из угла в угол шагами меряя. Елейка даже на охо-
ту не поехала. Да и вообще лошадей из стойла не выпусти-
ла. Решив, что на сегодня пусть постоят закрытые. Хотя уже
во второй половине дня мучаясь от безделья необоримого,
 
 
 
сильно об этом пожалев сорок раз. У девок на стрельбище
тоже всё из рук валилось. Какая-то нервозность чувствова-
лась, и даже потаённый страх в глубине души.
До вечера еле дотерпели страдалицы. Одна Дануха споза-
ранку целый день носилась как угорелая. Готовила, таскала
с ледника припасы самостоятельно при этом отказывалась
наотрез от помощи, отгоняя от своего шатра всех по далее.
Девки от безделья этот день еле пережили. Вот уж поистине
хуже нет, чем ждать да догонять.
Наконец Данава собрал всех на площади, что у шатра Да-
нухи была вытоптана. Забрал у Голубавы посикуху глаза-
стую, одетую в смешную шубку заячью. В шапке с настоящи-
ми ушами от «бегуна прыгучего» да скрылся в своём шат-
ре, оставив девок стоять в волнении. Голубава хоть и не под-
давалась кумлению, но всё же решила попробовать, к тому
ж питью она поддавалась с лёгкостью, а это тоже вроде как
предусматривалось.
Вышла Дануха грозной бабою. Осмотрела стоящих девок
да позвала лишь с собой Голубаву в шатёр. Та вошла, и опять
наступило ожидание. Ничего не происходило время долгое.
Дануха вновь выглянула да позвала Хохотушку по очереди.
Только тут девки поняли, что будут вызывать их по одной
да притом по старшинству. Так оно и содеялось. Последней
была вызвана Неважна, как самая молодая по возрасту.
Лежака Данухиного в шатре не было. Его ещё утром «кол-
дунки» перенесли к себе. Еда была накрыта не на столе, а у
 
 
 
очага непосредственно, образуя круг различных разносолов
да выпивки. Но за столом накрытым, никто не было. Вдоль
стен пустых мерно пританцовывая, двигались друг за другом
все подруги Неважнены. У накрытого на полу стола стояла
Дануха с небольшой куколкой. За основу куклы баба взяла
пучок волокна крапивного заготовленного ещё с лета про-
шлого, а в качестве привязки просто с девичьих голов воло-
сы повыдергала, предварительно заставив их опростоволо-
ситься.
Пока они распускали косы плетёные она, набрав в рот ка-
кого-то пойла непонятного из спрятанного в рукаве мешоч-
ка кожаного целовала в засос каждую, как птенцам сей отвар
скармливая. Дануха как бы помогая распускать косы деви-
чьи, расчёсывая через пальцы волосы, нет-нет, да выдёрги-
вала волосёнки, коли не вылезали сами собой. Тут же ловко
вплетая их в заготовку кукольную. Большуха при этом вы-
ла фальцетом таким противным да не вменяемым, что разо-
брать слов из песни абсолютно не удавалось, да этого и не
требовалось.
К тому моменту, когда последний волос вплетался в ме-
сто законное девка уже «уплывала» в дали непонятные. Гла-
за её стекленели, тело безвольным делалось, руки повисали
плетьми, только ноги начинали сами по себе подёргивать-
ся, а затем девка принималась сучить ими мелкой поступью,
изображая бег на месте или что-то похожее. Когда Дануха за-
канчивала с ней то отводила в сторону, где по кругу большо-
 
 
 
му вдоль стеночки мелкими шашками девки друг за дружкой
бегали из тех, кого матёрая обработала. Опосля того как по-
следняя из девок встала в общий круг, Дануха вплела в кук-
лу собственные волосы да хлебнула пойла не скромничая.
Войдя в состояние закуманенности, Дануха первым делом
рассмотрела самым внимательным образом каждую девку по
очереди. Начала с Голубавы, но, как и предполагала заранее
она её не почувствовала. Не было её в их круге общности.
«Жаль», – подумала про себя с сожалением да переключи-
лась на Хохотушку счастливую. Та ликовала чуть ли не в бес-
памятстве.
Радости от ощущений были подолы полные. Дануха вни-
мательно присмотрелась к её сущности. Яркая да радужная,
вся в цветочках пёстреньких. Баба разглядела в ней одну
странную особенность, а именно – неспособность восприни-
мать жизнь обычную, как нечто сложное, беспросветное да
тяжёлое. Даже когда та пакости с невзгодами подбрасывала,
больно стукала да каждый раз разочаровывала, молодка про-
сто их принимать отказывалась, умудряясь найти даже в мер-
зости жизненной ситуации что-то светлое да как пух лёгкое.
А когда у неё это не получалось по причине какой-нибудь,
то впадала в самообман, словно в спячку зимнюю, что и поз-
волял ей переживать невзгоды да выкручиваться из любой
убойной для других ситуации, не окунаясь в черноту болот-
ной меланхолии. «Светлая девка», – Дануха тогда подумала.
Но самое привлекательное в ней было то, что жизнерадост-
 
 
 
ность была у неё крайне заразная.
Следующую принялась рассматривать Елейку наездницу,
и тут без удивления не обошлось, будто впервые видела. Эту
девку ведь она знала с детства самого, как говориться, на её
глазах выросла, да и чем она удивить не могла, но как только
взглянула, так и ахнула. Елейка оказалась совсем ни та, что
она о ней представляла себе, да о которой у неё уже давно
сложилось стойкое мнение. Спокойная, сильная, в себе уве-
ренная, как повидавшая жизнь баба битая, но самое ценное,
что Дануха обнаружила, это упорство, граничащее с упёрто-
стью барана вредного. Девка по любому добивалась того, что
задумала да при этом готова была своим лбом любые прегра-
ды проламывать. Как это хрупкое непогодам создание мел-
кое, было в состоянии взрастить в себе силы немереные? Да-
нухе абсолютно было не ведомо. Как же она в ней это раньше
не увидела? Несмотря на то, что кутырка худосочная слыла
среди всех самой хрупкой и слабенькой, девка по жизни была
настоящим щитом волевым, за тощей спиной которой, мог
устоять весь отряд на неё понадеявшийся.
Затем она свой взгляд на Белянку уставила. Девка была в
состоянии полной неадекватности от эйфории эффекта кум-
ления. Она кидалась мысленно то к одной, то к другой сущ-
ности, радуясь при этом как дитя малое. Дануха пригляде-
лась внимательней. В общем-то, ничего сверхъестественно-
го. Обычная девка, каких пруд пруди. С обычными недостат-
ками человеческим не больше, чем у других, ну может быть
 
 
 
чуть больше больна фантазией, но это дело с годами попра-
вимое, а вот что зацепило Дануху да обрадовало так это её
надёжность как подруга верная.
Она тяжело сходилась с чужими людьми, но для своих бы-
ла как камень надёжная. Дануха с удовлетворением отмети-
ла, что Белянка не только приняла всех за своих сестёр, но и
всё прошлое из своей башки выбросила. Будто вовсе ничего
у неё до них не было. Большуха отчётливо прочувствовала
её желание жгучее забыть про старое да начать заново. «Мо-
лодец девка, мне бы так», – похвалила она Белянку про се-
бя да закончив копаться в ней, обратила внимание на Бурю
Снежную.
Вот тут было куда интереснее. В отличие от Белянки у
Бури она восторга не заметила, да всё захватывающей радо-
сти от единения. Буря была… удивлена открытием. Её охва-
тывало любопытство неуёмное, познание чего-то нового до
этого запретного. Дануха даже почуяла мурашки на её спине.
Девка она оказалась яркая, самобытная, но что самое инте-
ресное – очень серьёзная. Не по годам умная да рассудитель-
ная. Даже сейчас Буря не просто так металась от одной сест-
ры к другой в безрассудности, а внимательно каждую рас-
сматривала, изучала, стараясь осознать, понять да усвоить
увиденное.
Когда их внутренние взгляды встретились, Буря аж ды-
шать перестала, вперившись в сущность Данухину взглядом
человека до знаний голодного. Буря была поражена увиден-
 
 
 
ным. И не могла даже скрыть этого. Её интерес к ведьме
опытной над всем остальным превалировал. Дануха ласково
улыбнулась пренебрежительно, давая девке рассмотреть се-
бя, всю её мудрость годами накопленную, силу бабью неор-
динарную, позволившую ей на высоты забраться непререка-
емые в этой жизни, где сила – это главное.
У Бури аж рот открылся от удивления. Она и подумать
не могла до этого, что сущность любого человека, вот так
всю сразу можно узреть, а увидев пред собою то, что в Да-
нухе увидела, впала в шок и баба её мысль услышала, и я
хочу быть такой. Большуха улыбнулась ещё шире собой до-
вольная да перевела взгляд на последнюю девку из закума-
ненных.
Она предполагала, что Неважна будет самая интересная.
Дануха почему-то была заранее в этом уверена, и она не
ошиблась в своём предчувствии. Только то, что она увиде-
ла, повергло её саму в ступор непонимания. Она некоторое
время смотрела на «это» да никак не могла сообразить, что
«это»? Только потом, чуть успокоившись, баба с трудом осо-
знала, что перед ней взрыв эмоций человеческих. Но не тот,
что «бух» и всё, а «бух» длящийся и длящийся по времени.
Похоже, даже до бесконечности. Радуга её души была огром-
ная да чистая как слеза девичья.
Она взорвалась одновременно всеми эмоциями и по оче-
реди, даже сразу не объяснить, как это сделалось. Сначала
Дануха даже испугалась за кутырку неопытную, но тут же
 
 
 
увидела нечто непостижимое. Она узрела её огромную силу
внутреннюю, что не только держала в узде эти эмоции, но
именно с её помощью девка и устраивала этот фейерверк со-
знательно. Она специально это делала!
Девка ни на кого не смотрела, никого не видела. Неважна
впервые узрела свою сущность собственную, и по-детски иг-
ралась с ней в полном восторге, наслаждаясь красотой соб-
ственной. Только когда поймала себя на мысли, что её кто-
то разглядывает, взяла да резко захлопнулась, будто подол
ветром распахнутый придержала застенчиво, да сделав при
этом милую виноватую мордочку. «Вот это силища!», – мыс-
ленно проговорила Дануха удивлённая и Неважна, похоже,
её услыхав, застеснялась да глазки потупила.
Тут Дануха хлопнула в ладоши и представление закончи-
лось. Бег по кругу прекратился и все замерли. Дануха заки-
нула себе на шею длинную тряпицу узкую, взяла приготов-
ленную посудину с нагретой водой да начала подходить к
каждой сестре предлагая омыть руки да утереть их о тряпку
приготовленную.
Когда она обошла всех, а остатки воды на камень очага
выплеснула, превратив воду в плотное туманное облако, все
закуманенные девки из спокойного заторможеного состоя-
ния, стали постепенно переходить в зверское.
Разобрав по команде оружие, что у входа было сложено,
да взяв по факелу приготовленному, они стали возбуждён-
но расхаживать по шатру туда-сюда, распаляясь в каком-то
 
 
 
неистовстве. В руках, в качестве оружия у кого-то появился
кол, у кого-то рогатина. Голубава, как самая здоровая схва-
тила дрын со свой рост, такой тяжёлый, что пришлось взва-
лить его на плечо, обеими руками придерживая. Дануха при-
хватила метлу с длинной ручкой, да что-то проорав матер-
ное на двор кинулась.
Вся орава девичья, заголосив кто во что горазд, но всё из
репертуара ругательного за ней ринулась. Так, не прекращая
орать, визжать да выражаться по матери, обзывая Скотьего
Духа на лады разные, они чуть ли не бегом в лес кинулись.
Там ведущая их Дануха воткнула метлу ручкой в снег да то-
ропливыми, резкими движениями начала раздеваться дого-
ла, пугая своим видом природу спящую. Все бессознательно
стали делать то же самое.
Наконец, когда оголились все, пустились в ритуальный
путь очерчивания. Возглавляла процессию Дануха голая вер-
хом на метле перевёрнутой. Она чертила древком по сне-
гу черту глубокую. За ней вся остальная орава с факелами
да дубинами. Их лица удивительным образом были похо-
жи на перепуганных, но не перестающих лаять собачек за-
диристых. Девки непрестанно орали в темноту кромешную,
пугали, оскорбляли да облаивали. Кто-то из них визжал от
нехватки лексики, кто-то орал «а-а-а» уже осипшим голо-
сом.
Был лёгкий морозец, хотя ветра не было, но ораве голых
девок в азарте одурманенном, всё казалось нипочём, да и во-
 
 
 
обще всё было по боку. От них валил пар как от камня бан-
ного и по всему, жарко им было словно в парилке перепа-
ренной. Дануха пыхтя да обливаясь потом в три ручья пёрла
верхом на метле, вглядываясь в темноту леса зимнего. Заня-
та она была лишь тем, что выбирала дорогу меж деревьями,
где снег не так глубок был по её соображению. Но, тем не
менее, иногда обманывалась и местами умудрялась по пояс
проваливаться, чуть ли не на корячках из ям выкарабкива-
ясь.
Она уж давно не следила за девками, зная, что те и так не
потеряются, а наведённый морок остервенения, ими взаим-
но поддерживался, и не было никакой необходимости сле-
дить за его воздействием. Девки ею были проверены, силь-
ные. Слабых, не способных пережить это среди их не было.
И тут как гром среди ясного неба отчётливо услышала вос-
торженный возглас Неважны охотницы.
– Щенок! Посмотрите, какой миленький!
Данухе как по башке бревном врезало. Отчего несколько
ударов сердца была деморализована, и её мозги будто нару-
жу вытекли, оставив голову пустой абсолютно не думающей.
Баба судорожно заметалась по сторонам, совсем не понимая,
зачем это делала, и только когда взгляд упёрся в искомое, в
маленький комочек щенка чёрного всего в шагах десяти от
неё, в голове панически взревела тревога долгожданная.
– Скотий Дух! – завопила она во всю глотку лужёную, ука-
зывая на бедного щеночка трясущегося, – бей его, – чуть не
 
 
 
плача от обиды да бессилия, в раз охватившего бабу опыт-
ную, продолжила она орать в сугробе барахтаясь.
Обида с бессилием навалились на Дануху оттого, что по-
чувствовала у девок замешательство. Их ярость с остервене-
нием при виде зверька милого резко угасли да поубавились,
и по кругу закуманенному поплыла волна жалости. Но тут
выручила Голубава хоть и не куманенная, но изрядно опоен-
ная. Рыча да матькаясь, она ринулась на щенка беззащитно-
го и тот, почуяв опасность преобразился в миг.
В одно мгновение он вырос до размеров волка огромного
да встал на задние лапы как человек на ноги. Передние лапы
превратились в руки мускулистые. Он открыл пасть клыка-
стую с зубьями в три ряда, и лес разорвал низкий рёв зверя
невиданного аж до усрачки страшного. Данухе от этого ры-
ка померещилось, что волосы на голове встали дыбом аж в
полный рост на всю длину.
Она испугалась по-настоящему. Но не за себя, а за этих
молодух ещё жизни не видевших кого она так бездумно да
безответственно толкнула на дело столь опасное. Глаза Ско-
тьей Смерти сверкнули огоньками красными, и она двину-
лась на Голубаву по сугробам к ней спешащую. Дануха за-
крыла глаза от отчаянья да завопила что было силы неисто-
во, вливая в круг закуманенных девок ярость лютую, стара-
ясь, во что бы то ни стало их из замешательства вывести и
это помогло как раз вовремя. Тут же ей ответил стройный
хор девичий, зверством ощетинившийся, да как одна кину-
 
 
 
лись вслед за Голубавой бесстрашною.
Боя на смерть, коего Дануха так боялась, не получилось
в принципе. Как потом на разборках выяснилось, их спас-
ла случайность обычная. Голубава подскакивая да замахи-
ваясь дрыном увесистым для удара решающего, в самый по-
следний момент провалилась ногой в яму глубокую да вме-
сто морды, куда метилась, врезала Скотьей Смерти по коле-
ну назад вывернутому. Это её и спасло. Впрочем, как и всех.
Так как Дух в этот же самый момент, целясь ей в голову
когтистой лапищей, от её резкого вниз проваливания, про-
махнулся, и его смертоносные когти просвистел в воздухе
над самой головой бабы опоенной. Махнувший лапой по пу-
стоте да получив удар бревном увесистым по ноге в сочлене-
нии Скотий Дух, словно мешок с навозом рухнул на бок, за-
рываясь в сугроб мордой в снег, да звонко лязгнув при этом
зубищами, видать обо что-то там приложился, как следует.
А тут и девки подоспели разъярённые да в буквальном
смысле забили бедного, не дав даже возможности поднять
голову. Уже через несколько мгновений атаки яростной Ско-
тий Дух исчез, будто не было. Все побегали ещё время ка-
кое-то вокруг места утоптанного, но того и след простыл. Да-
нуха не веря в то, что всё так быстро кончилось, да понимая,
что беда ещё не миновала, как остальным кажется, грозно
скомандовала бежать за ней, объясняя тем, что для полно-
го спокойствия необходимо быстро закончить круг начатый.
Иначе дело будет хуже не куда.
 
 
 
 Они закончили полный круг. Скотья Смерть больше не
показывалась. Не выходя из состояния озверелости, но уже
все без голосов на морозе сорванных они дошли до того ме-
ста, где одёжу бросили. Дануха воткнула метлу в снег да при-
нялась тулуп на себя натягивать, собирая свои рубахи с по-
долами в руки кучею да объявив сиплым шёпотом:
– Всё, девоньки, закруглились, кажись.
Баба достала откуда-то из тулупа мешочек кожаный, да
развязав горловину, дала хлебнуть отраву горькую, от чего
каждая передёрнулась да пришла в себя от наведённого мо-
рока. Одёжа ледяная на себя напяленная моментально дала
о себе знать разгорячённым тельцам девичьим. Кое у кого
даже зубы застукали.
– За мной. В баню, – просипела Дануха безголосая да сама
кинулась первой бежать по дорожке протоптанной.
Никто не удивился тому, что баня была протоплена. Тем
не менее, собравшись вместе раздеваться и не подумали, а
лишь распахнули меховые накидки да шапки скинули. Мол-
ча встали вкруг камня банного. Не то грелись, не то суши-
лись, не то в себя никак прийти были не в состоянии. Дануха
взглядом ведьминым осмотрела девок внимательно да удо-
влетворённо хмыкнула. Главным, а у некоторых единствен-
ным чувством был восторг от содеянного, неописуемое чув-
ство азарта, победы над лютым соперником. Дануха медлен-
но обвела взглядом мордашки молодух ликующие.
– Девки, – просипела она, хитро посмеиваясь, – айда «кол-
 
 
 
дунков» пугнём.
Те заговорщицки переглянулись, расплываясь в улыбках
загадочных ничего хорошего «колдункам» не предвещаю-
щих да предвкушая продолжение праздника, как одна кину-
лись вновь оголяться да разбирать оружие.
Дануха тоже с себя всё сбросила, но вместо того, чтобы
идти куда-то, достала из туеска у стены горсть семени коноп-
ляного да высыпала его на банный камень пригоршней.
– Надо бы попариться для начала, – прошипела она, – про-
греться, как следует, чтоб зубами не стучать на холоде да си-
невой своей не запугать «колдунков» до смерти.
Все пристроились поближе к камню нагретому, да приня-
лись греться, как следует. Через время какое-то, уже облива-
ясь потом да пойлом пьяным, что Дануха откуда-то выудила,
баба кратко проинструктировала:
– «Колдунков» не бить, хоть и положено. Но это мы успе-
ем за всегда да в голос не орать, а то дитя разбудите.
Послышались смешки сиплые. Голоса уже ни у кого не
было. Дануха подняла метлу, схватив её будто посох колдов-
ской. Резко вся сгорбилась, скукожилась, состроив на лице
гримасу уродливую, да медленно зашагала к выходу, двига-
ясь как нежить полудохлая тем самым пример показывая, в
каком виде надлежит в гости хаживать. Все подхватили свои
дубины, да изображая из себя кто во что горазд, двинулись
вслед за предводительницей.
Зрелище было не для слабонервных: ужасающим и смехо-
 
 
 
творным одновременно. Кто-то ковылял, еле передвигая ко-
нечностями, кто-то хромал, то и дело забывая на какую но-
гу прикидывался. Неважна, почему-то вообще скакала козой
взбесившейся, наверное, решив, что это очень страшное со
стороны зрелище и должно насмерть напугать любого смот-
рящего. Только идущая за ней Хохотушка раз от раза вали-
лась в беззвучном хохоте, корчась в мучительных судорогах,
бедный её живот охватывающих. К шатру Данавы молоду-
ха уж подползла на карачках, лишь тихонько всхрюкивая да
утираясь снегом лицо зарёванное.
Данава прожил со своей сеструхой всю свою жизнь созна-
тельную. Казалось бы, знал эту гадину как облупленную, но
отчего-то каждый раз ей удавалось братца застать врасплох.
И этот раз, как и все прочие не стал исключением. Как он
умудрился дожить до своих лет – непонятное явление. Ещё
когда они пошли Скотью Смерь гонять, а затем в лесу послы-
шалась заварушка какая-то, колдуны знатно перетрусили.
Им-то не знать обычая, коль кто попадёт на пути баб опо-
енных, то исход всегда один – смерть лютая. А потом всё за-
тихло да надолго так. Эта тишина со спокойствием ещё боль-
ше нагнетало нервозности. И он сам, и Батра сотоварищ его,
что вовсе мало знал о Данухиных выходках, были на преде-
ле срыва нервного, всякий раз чутко прислушивались чуть
ли не к каждому шороху. Для разрыва их нервов натянутых,
не хватало лишь искры крохотной, и она прилетела вместе
со шкурой распахнутой да кучей голых тел девичьих, шипя-
 
 
 
щих словно змеи, с глазами бешеными, с колами да дрына-
ми, неудержимо прущих да в узком проходе друг друга тол-
кающих.
– Скотий Дух, – шипело лицо Данухи гримасой коверкан-
ное.
И толпа девок мокрых с мороза в шатёр ворвавшихся, ста-
ла кривляясь расползаться вдоль стеночек. На этом и закон-
чился предел Данавиного терпения. Он вскочил, будто ему
воткнули стрелу в задницу, взвизгнул не своим голосом да
кинулся на стену шатра карабкаться.
Колдун, во что бы то ни стало, запрыгнуть на неё тужился,
цепляясь ногтями за шкуры потолочные, да всякий раз не
удачно, отчего падал на пол на спину. Он вновь вскакивал да
вновь прыгал, колотясь в натуральной истерике.
Батра в отличие от Данавы ополоумевшего, воспринял
приход отряда «голая смерть» с завидным спокойствием, да-
же через чур, кажется. Он просто закатил глазки да повалил-
ся на спину, раскидав руки в стороны.
В одно мгновение шатёр вместо Духа Скотьего наполнил-
ся зловоньем человеческим. Дануха выпрямилась, зажимая
нос пальцами да обидно так просипела, на братца уставив-
шись:
– Фу, обосрались засранцы. Вот и шуткуй с вами опосля
этого.
Со всех сторон от Данухи послышался шелест смеха без-
голосого, и девки демонстративно зажимая носики, кину-
 
 
 
лись к выходу, возвращаясь в баню нагретую.
На пир «колдунки» не явились, естественно и обещанно-
го избиения мужиков ритуального не случилось ввиду их от-
сутствия, а на утро следующее, они «навсегда» обидевшись,
а Данава «как всегда», на Данухиной памяти, ни с кем не
прощаясь покинули селение с этими «дурами невменяемы-
ми» да отбыли в неизвестном направлении…

23. Дали дуре силу, дали дуре власть. Тут, так сказать, без
комментариев…

Поминальную Масленицу [103] Дануха решила не игно-

рировать, ибо прямая помощь Дедов в её делах не помешала
бы. Готовилась она к этому действу как следует. Перебрала в
памяти всех, кого вспомнила, определилась кому печь бли-
ны, кого звать в помощники непосредственные. Долго реша-
ла, как со Сладкой быть. Предки ещё на седмице Дедовой
признали их родство в третьем поколении, но взвесив все за
да против, решила её пока не приглашать к себе, коль та тем
более обещалась ужиться в Матёрой Ку, то есть можно будет
её призвать на землю в любое время нужное.
Свой очаг разбирать да тащить на поляну она не стала,
а общими усилиями на поляну вынесли очаг Данавы забро-
шенный, чей шатёр пустовал до сих пор, вернее, с тех са-
мых пор как он с Батрой в бега кинулся. Девкам тоже всем
было предложено поучаствовать в ритуальном действии, но
 
 
 
окромя Хохотушки с Голубавой никто не изъявил желания.
Неважна не умела, да и не знала своих предков по женской
линии. Вдобавок мотивируя отказ ещё тем, что и так нахо-
дится под покровительством самой Лесной Хозяйки и боль-
ше ей никто не требовался.
Елейка сослалась в том же ключе только на Степную Де-
ву, а Буря с Белянкой просто промолчали, совсем не вмеши-
ваясь в дискуссию по поводу предстоящего действия, тем не
менее, от поедания блинов не отказался никто, обещая на
Разбитной Масленице [104] наверстать упущенное.
Но главным действующим лицом в поедании являлась всё
же Воровайка охранница. Блины эта крылатая бестия обожа-
ла до умопомрачения. Как только выставили очаг на поляне
да раскалили камень очага, смазав его кабаньим жиром как
следует, распространяя запахи на всё окружение, Воровай-
ка забыла про все свои сторожевые обязанности да как при-
клеенная уселась на хозяйском плече в ожидании. Птица по-
стоянно нагло горланила, чтоб ей давали в первую очередь.
Тормошила она их с завидной скоростью, порой выдёргивая
из рук горячими, не давая хозяйке толком рассмотреть узо-
ры пропалены. [105]
Казалось, эта ненасытная прорва никогда не заполнится.
Всё-то ей было мало да давай ещё, но вдруг Воровайка из
клюва кусок блина выронила да замерла, на лес уставив-
шись. Тяжело оттолкнувшись от плеча Данухиного, отлетела
на ветку толстую, попрыгав на ней туда-сюда с паузами. Толи
 
 
 
к чему-то прислушиваясь, а толи куда-то вглядываясь. Дану-
ха ощутив увесистый толчок в плечо при её старте стреми-
тельном, внимательно следила за своей питомицей. Чувство
«что-то случилось», уже держало её в напряжении.
Она не обманулась в своих ожиданиях. Сорока недолго
пребывала в раздумье, и резко встрепенувшись, будто в неё
кто из пращи попал, застрекотала тревогу горластую, одно-
значно указывая в сторону баймака бывшего. Девки кину-
лись по своим шатрам за оружием. Выскочив с клюкой из
своего да уже прижав волчий хвост колдовской к древку от-
полированному, Дануха обратила внимание, что поведение
Воровайки изменилось несколько.
Теперь она не стрекотала: «Тревога!» как давеча, а просто
указывала, что кто-то пришёл да отчаянно за собой звала.
Дануха остановилась, задумалась. Все так же замерли, ожи-
дая её решения и не совсем понимая, чего это она впала в
оцепенение.
–  Голубава с мальцом здесь останется,  – распорядилась
она командным голосом, – Елейка Злыдня оставь, айда нож-
ками. Хотя нет. Скачи-ка ты к источнику, а мы с Красной
Горки наведаемся, но в баймак ни суйся сама пока знак не
подам. Поняла меня?
– Поняла, – ответила Елейка утвердительно да шустро за-
вернула коня в сторону.
– Да не спеши, – тут же ей Дануха выкрикнула, – шагом
иди да медленно. Мы-то не скоро доберёмся до тех краёв.
 
 
 
Да гляди по сторонам как следует. На рожон не лезь как в
прошлый раз.
– Да поняла, чё не понятного, – недовольно процедила на-
ездница, Злыдня придерживая.
Всё поселение уже давно переоделось во всё белое, при-
том белыми были все с ног до головы, даже на луки заячьи
хвосты навешали не понять для чего, но нарядно выглядело.
Хорошая маскировка зимой была, но хороша она на свежем
снегу, а на том, что уж был по округе, как-то не очень сли-
вало с окрестностью, но всё равно не так бросалось в глаза,
как цветастое.
Дануха забравшись наверх Красной Горки, откуда весь
баймак как на ладони просматривался, никого поначалу не
приметила. Вернее, даже не обратила внимания, так как весь
её интерес захватила река льдом покрытая, где стояли двое
саней с человеческими фигурами, но без каких-либо движе-
ний будто мёртвые.
Лошади к саням привязанные мотали головами, то и дело
тряся ими с вверху вниз, а вот люди в санях сидели словно
статуи. Зрелище было странное, не понятное, оттого насто-
раживало. Дануха долго стояла, пригнувшись да всматрива-
ясь, чего-то выжидая видимо. Но внизу было затишье пол-
ное. Она прикрыла глаза да принюхалась как обычно резки-
ми вдохами. Впереди было что-то до боли знакомое и в то
же время до ужаса непонятное.
Баба поднялась в полный рост да глянула в Елейкину сто-
 
 
 
рону. Та зачем-то тихонько двинулась в направлении байма-
ка заброшенного вдоль высокой травы в низине у самого ис-
точника. Дануха тут же со злостью ей клюкой пригрозила,
чтоб не дёргалась. Но девка, дура, видимо поняла это ма-
хание как знак условленный, пустила Злыдня во весь апорт
сломя голову, на что Дануха про себя крепко выругалась, мол
совсем с головой не дружит да шея похоже лишняя.
Но до зубоскалить ей не получилось до конца, так как пря-
мо на её глазах Елейка на площадь выскочившая, совершила
нечто невообразимое. Она резко осадила коня, а сама стре-
лой с его спины вылетела, на лету выпуская лук из рук да со
всего маха на пузо брякаясь.
Елейка и сама ничего не поняла тогда. Она вдруг резко по-
теряла под собой Злыдня любимого, и полетела вперёд него
инстинктивно расщеперив пальцами, и тем самым выпуская
лук из рук. Летела она долго по её заверению. Кутырке хоте-
лось заорать от внезапности происходящего, но она не смог-
ла даже рот раскрыть. Да чего заорать, она дышать не мог-
ла. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Всё её тело, каждую мыш-
цу, где б ни была, схватила мёртвой хваткой судорога, отче-
го она как бревно брякнулась о слежавшийся плотный снег,
до крови ободрав руки выставленные, да пробороздив колею
приличную.
И в таком скукоженном состоянии замерла не в силах что-
либо предпринять. Но тут вдруг кто-то пнул её в бок, и она,
стоя на руках как деревянная, повалилась на спину, про-
 
 
 
должая руки удерживать всё в том же вытянутом положе-
нии. Боль в мышцах была нестерпимая. Перед глазами что-
то быстро мелькнуло, и судорога исчезла, как и не было, за-
ставив всё тело заныть усталостью, а грудь судорожно зады-
шать рывками резкими.
Елейка дышала тяжело, закрыв глаза от дикой слабости,
но тут она Злыдня почуяла. Ему было ещё больней, и он за-
дыхался без воздуха, держась уже из последних сил.
– Он задыхается, – жалобно простонала Елейка и слёзы
бессилия полились на виски двумя дорожками.
Но уже через мгновение колдовские оковы спали с него,
и конь бешено заржав начал лягаться в разные стороны да
по брыкавшись немного кинулся вскачь подальше от этого
ужаса, куда-то обратно к источнику, ломая кусты сада Дану-
хинского и даже шаркнув боком об берёзу старую, что, кста-
ти, несколько привело его в чувство реальности.
Елейка всё ещё не открывая глаз, мысленно заорала ему
«Не бросай меня!» и  тут же почувствовала, как Злыдень
остановился, приходя в себя да самым натуральным образом
заплакал, словно дитя малое. Это было выше её сил. Она зу-
бы стиснула в решимости отомстить врагу невидимому, кем
бы тот не был, и медленно открыла глаза слезами наполнен-
ными. Над ней стояла нежить белая. Стояла да чему-то весе-
лилась, дрянь. Её улыбка растянулась от уха до уха, отрывая
на вид обычные зубы человеческие.
– Сука, – процедила Елейка сквозь зубы сомкнутые, да-
 
 
 
вясь комком обиды к горлу подкатившему.
– Елейка, —проговорила нежить радостно, – как рада тебя
видеть, подруга ты моя лучшая.
Елейка дёрнулась всем телом, будто её плетью протяну-
ли вдоль хребта, да вскочив на ноги, уставилась на нежить
белую. Голос той показался знакомым до ужаса, ни с одним
другим бы не перепутала.
– Воровайка! – ещё радостней прокричала нежить, обра-
щаясь в сторону сороки по ледяному насту скачущей, кото-
рая что-то ворчала себе под клюв, тем ни менее не подходила
близко, побаивалась, предпочитая держаться на безопасном
расстоянии.
Елейка глаза вытаращив да распахнув рот до неприличия,
лихорадочно металась взглядом, нежить рассматривая. Лицо
чужое, но глаза… и голос…
– Малхушка? – в недоумении спросила Елейка, не веря
глазам собственным.
–  Была Малхушка, да вся «отмалхушилась», а тепереча
меня Малха зовут!
С этими словами подруга бывшая, всем своим видом по-
хожая на не понятную нежить белую кинулась на шею к
подруге обниматься с целованием. Елейка же стояла, будто
бревном по голове ударенная, никак на эти нежности не ре-
агируя.
Узнать в гостье стройной да худой жирную Малхуш-
ку-пердушку было невозможно при всём желании. Бледное,
 
 
 
худое лицо с седыми волосами, бровями да ресницами бес-
цветными. По всему лицу морозным узором белели всполо-
хи не то тонюсеньких шрамов искусно нарезанных, не то та-
туировки мелом наколотые.
От прежней Малхушки остались лишь глаза её щенячьи.
Елейка с трудом из объятий вывернулась, да ещё раз внима-
тельно на подругу глянула.
– Малхушка. Это взаправду ты? – спросила она, продол-
жая не верить глазам собственным.
– Я же сказала тебе, – ответила та, перестав улыбаться, да
нахмурившись, – Малхушки больше нет. Я – Малха. Чё не
понятного?
– Да понятно, – пробормотала Елейка, тем не менее, ни-
чего ни понимая из увиденного.
Тут со стороны холма шум послышался лезущей через
сугробы основной группы встречающих. Обе девки оберну-
лись в ту сторону.
– Это Дануха с моими сёстрами, – поторопилась донести
Елейка до Малхи напрягшейся упреждающую информацию,
почему-то уверенная, что её бывшая подруга стала не совсем
подругой, вернее, даже не совсем человеком, кажется, да об-
ладала силой чудовищной, которую только что на себе ис-
пробовала.
Дануха не добежав нескольких шагов до них встала, тяже-
ло дыша да внимательно с каким-то зверским на лице выра-
жением уставилась на гостью новую.
 
 
 
 – Данух, – прервала дуэль взглядами Елейка наездница, –
это наша Малхушка, вот только теперь её Малхой кликают.
Дануха отпустила волчий хвост, что заболтался в возду-
хе. Зверство на лице сменилось непониманием вперемешку
с неверием. Она закрыла глаза да шумно принюхалась через
сбивчивое дыхание.
–  Ох, ё,  – выдавила она из себя и на колени бухнулась,
устав видно от бега быстрого, – это ж как тебя угораздило?
Малха, собралась уже было что-то рассказывать, но Дану-
ха тут же поднявшись с колен прервала её:
– Подожди.
Она подошла к разрисованной девке. Обхватила лицо ла-
донями, внимательно рисунок разглядывая. Затем нежно её
обняла и ласково проговорила:
– Успеешь ещё. Пойдём к нам в селенье, там и скажешь-
ся, – но тут же выпустив девку из объятий, спросила, кивая
на реку, – а там чё?
– Жмуры замёрзшие, – ответила Малха с равнодушием, –
но это не я их, а она, – тут же, как бы оправдываясь, доба-
вила почему-то уверенная, что Дануха поймёт, о ком девка
недоговаривает.
– Елей, – обратилась Дануха к наезднице, – веди этих ко-
ней сюда.
– Это не кони, а лошади, – обидчиво проворчала Елейка
с раздражением, в искреннем негодовании не понимая бабу
опытную, как можно лошадь с конём перепутать, попутно
 
 
 
при этом разглядывая свои ладони содранные.
– Я отсюда дырки под хвостами не наблюдаю, не така гла-
застая. Давай, веди их к источнику, там и разглядим, чё у
них под жопами.
Её выходка, как всегда, сразу разрядила обстановку на-
пряжённую, вернув всех к бытовой обыденности. Елейка
обернулась. Злыдень прятался. Правда, недалеко за кустами
бывшего сада Данухиного, выглядывая из-за бугра ошара-
шенными да перепуганными глазищами. Хозяйка зашипела
на него, дав команду коню привести обеих кобылок к источ-
нику. Тот фыркнул, дёрнулся да бочком, бочком, в обход, то
и дело озираясь на людей в сторону реки двинулся.
Сёстры подошли поближе и Дануха каждую представила.
Знакомились все в непринуждённой обстановке, разговари-
вая ни о чем, в общем-то, в ожидании саней, но тут от реки
раздалось не то жалобное, не то обиженное ржание конское,
непонятно на что оно было больше похожее. Все как одна
обернулись на реку. Злыдень стоял перед санями первыми,
повернув в сторону хозяйки голову и роя копытом снег, ржал
настойчиво.
– Ох, ё, – пропела Елейка, Дануху передразнивая, – они
обосрались и никуда идти не собираются.
Она сложила ободранные ладони рупором да что было мо-
чи в ней, зашипела с повизгиванием. Лошади дёрнулись на-
зад, чуть-чуть попятились, видно приходя в себя и медленно
повернувшись, одна за другой потопали к берегу. Злыдень,
 
 
 
фыркая, сделал круг почёта с хвостом высоко задранным, да
пристроился в голове колонны сопровождения.
Елейка показав ладони израненные, своему коню подо-
шедшему, что-то шикнула и тот покорно лёг на снег, позво-
ляя хозяйке оседлать его, рук не используя. Конь, тут же под-
нявшись на ноги, мерно двинулся в сторону источника.
– А как это она? – услышала Елейка за своей спиной, обал-
девший, почитай до визга поднятый Малхушкин голос обес-
кураженный.
– Тьфу, рисовка, – сплюнула тут же Дануха, – не расстраи-
вайся красавица, всё скажем, всё покажем, и ты всё скажешь,
только айда подальше от дорог проторённых.
Елейка обернулась, расплываясь в ехидной улыбочке.
– А я и не поняла сразу, – продолжала Малха суетно да
сбивчиво, как и всегда бывало раньше с ней, да только теперь
стала совсем похожа на саму себя, – эта зверина, когда на
меня выскочила… я ж со страху по ним врезала… Только
сейчас сообразила, что она на его спине ехала.
Лошадей от саней отвязали, трупы снегом припорошили,
обобрав предварительно, изъяв всё, что посчитали ценного.
Сани оставили у источника, закатив их в траву старую. Ло-
шадей отвели в лагерь к Злыдню в шатёр, что стал явно мал
для всех и Елейка уже начала чесать затылок в раздумье: то-
ли этот расширять, толи ещё один пристраивать.
Все собрались у Данухи за столом, что хозяйка по-быст-
рому сварганила из того, что под рукой было, да в леднике
 
 
 
в запасах без готовки съедобного. Малха метала еду выстав-
ленную, как настоящая Малхушка прежняя.
– Тебя чё весь год не кормили? – поинтересовалась Елейка
наездница, продолжая белые прожилки на её лице рассмат-
ривать.
– Ну, не год, но тоже достаточно. Почитай с прошлого лета
самого, – ответила та с лёгкостью продолжая процесс приёма
пищи безостановочного.
Никто кроме неё не ел. Не время было для еды, но Дануха
всё же всем налила по миске отвара горячего с мёдом да тра-
вами. Все расселись вокруг и с нетерпением ждали рассказ
новенькой. Любопытство мучило девок как враг на допросе
с пристрастием.
–  Ну, ни чё,  – опять ставила Елейка фразу короткую,  –
тебе всяк полезно для фигуры, оказывается.
– Так-то оно так, – задумчиво оглядывая свой арийский
наряд, в которой была одетая, но вместе с тем работая че-
люстями в ускоренном режиме безостановочно, – но от этой
красоты жрать меньше отчего-то не хочется.
– Слушай, – не выдержала Неважна охотница, – коли ты с
набитым ртом можешь разговаривать, тогда может начнёшь
уже рассказывать?
– Цыц, – цыкнула на неё Дануха, – пусть поест, а то ещё
подавится.
– Нее, – протянула Малха в улыбке довольствия, – мне это
дело ещё с детства сподручное.
 
 
 
 И тут же начала свой рассказ сногсшибательный, так как
у самой уже ляжки жгло от недержания.
Начала она, как и подруги с набега проклятого. Елейка хо-
тела было попросить пропустить вступление, но тут взъелись
Буря с Белянкой, и всем пришлось слушать по новой, как
хватали, как вязали, как тащили да делили, а вот потом
пошло уже интересное.
В отличие от других, Малха коровников не видела, а уве-
ли в большой город, притом в гордом одиночестве, так как
купили её одну, и других девок с нею не было. Закрыли на
женской половине в большом деревянном строении да всё
время её там пребывания она света белого не видела. Никуда
не пускали, никуда не водили. Одежду отобрали, и она жи-
ла там абсолютно голая, даже одеял не было. Вообще при-
крыться было не чем, коли что.
У неё была отдельная коморка маленькая. В ней только
лежак был да бадья помойная, которую регулярно меняли да
чистили. Такое ощущение сложилось, что за входной шку-
рой наглухо к проёму приделанной, постоянно кто-то карау-
лил да подслушивал. Как только она ходила на бадью по лю-
бому поводу, тут же входная шкура развязывалась да бадью
меняли, ставя свежую.
Кто был хозяин дома, она не знала и ни разу не видела. К
ней заходила лишь его жена, как Малха позже выяснила, вот
только какая по счёту тоже не ведала, но знала, что у хозяина
их было несколько. Она с Малхой не очень-то разговаривала.
 
 
 
Встань, сядь, ложись, повернись вот и все слова, что она от
неё слышала. Приходила, осматривала, ощупывала да опять
уходила, давая охране какие-то наставления.
Мыли девку почитай каждый день перед самым приходом
хозяйки с осмотрами. Делали это бабы без языков, притом
без языков в прямом смысле слова этого. Они у них были
не то отрезаны, не то вырваны, поэтому говорить ничего не
могли, делали свои дела молча, объясняя, что надо жестами.
Вода всегда приятно пахла, цветочками.
Кормили плохо, коли вообще это можно кормёжкой на-
звать. Даже опосля еды всегда оставалась голодная. Пить,
правда, давали много притом всегда разное, даже соки дав-
леные очень вкусные. Поэтому рассказывать-то по большо-
му счёту о своём заключении было ничего. Тоска да однооб-
разие голимое.
Света в конуре вообще не было. Сидела, лежала, стояла
всегда в полной темноте хоть глаз выколи. Факела заносили
лишь те, кто к ней приходил. Притом, когда хозяйка явля-
лась, то мужик её сопровождающий сам входил с факелом
внутрь да вставал у дальней стеночки. А когда безъязыкие,
то мужик с факелом оставался за шкурой распахнутой. В ко-
нечном итоге она потеряла счёт времени, и понятия не име-
ла, что творится на белом свете за пределами её конуры кро-
хотной.
А потом наступил день, когда её оттуда вывели. Провели
по узким проходам, да завели в большую светлую комнату,
 
 
 
как Малха поняла в комнату самой хозяйки, что за ней при-
сматривала. Та ещё раз её всю облапала, покрутила на свету
из стороны в сторону да приказала одеть. Сама устроилась
напротив, давая указания, что да как одевать. Безъязычные,
одели её с головы до ног в наряды арийские. Сверху нахло-
бучили меховое одеяние из зайца белого от сапожек до ша-
почки.
Вывели на двор, усадили в сани просторные да куда-то по-
везли, ни о чём с ней не разговаривая. В санях окромя неё
было ещё трое мужиков, вооружённых медным оружием, как
она поняла, то была охрана её. Только было непонятно, на
кой ляд она сдалась. Толи чтоб Малха в бега не кинулась,
толи охраняли, чтоб девку не выкрали.
За ними поехали ещё одни сани такие же. Кто те четверо
в других санях, Малха не ведала. Лишь на стоянках мельком
отметила, что один из них шибко важный такой, а трое, по-
хоже, была его охрана, но при оружии были все четверо.
Так и ехали два дня, лишь на ночёвку остановились в ка-
ком-то странном доме, видно специально для гостей стро-
енном, пока на реку не съехали. По торёной речной дороге
быстрее поехали, чем по степным буеракам, но недолго еха-
ли.
Когда она увидала родные места знакомые, сердце затре-
пыхалось прямо как птичка пойманная. А когда увидела бай-
мак издали, полились слёзы в три ручья, и оттого не замети-
ла, откуда «она» взялась на их пути.
 
 
 
 Лошади встали как вкопанные. Всё вокруг замерло, буд-
то само время заморозилось. Кутырка на своих спутников
не глядела, потому что пялилась лишь на «неё» глазами
обалделыми. Перед санями чуть в стороне от дороги стоя-
ла Дева Снежная красоты невиданной. Притом, как есть са-
мая настоящая! На голове не шапка, а что-то эдакое из тон-
ких ажурных льдинок уложено да дыбом поставлено. Бле-
стит, переливается. Красота неописуемая! Волос белый, буд-
то инеем покрыт искрящимся. А глаза у неё такие же бе-
лые словно снег, будто одни белки без зрачков, будто льдин-
ки полированные, да сверкают как зайчики солнечные. Ко-
са толстая ниже пояса. Рубаха девичья тонюсенькая аж про-
зрачная, колыхается да вся переливается маревом. На ногах
сапожки меховые вроде как зайца зимнего, но только, как и
волос сверкают инеем. В руках у Девы был посох ледяной
ажурно выделанный.
Малха пока разглядывала, аж дышать перестала от вос-
торга неописуемого. Та тихонько так подплыла к саням по
воздуху, ни ногами не шевеля, ни льда не касаясь, словно
марево.
– Подплыла она сбоку к саням, – продолжала девка, вы-
пучив зенки да руками жестикулируя, будто страшилку рас-
сказывает, – и смотрит мне в глаза, а меня аж в жар бросило.
Вот, не поверите девки, на морозе мокрая сделалась. Смотрю
в её глазёнки «блестючие» да оторваться не могу будто заво-
рожённая. И тут она говорит, эдак посмеиваясь: «Ну, здрава,
 
 
 
будь Малха, душа девица», а я ей в ответ, мол, не Малха я,
а Малхушка. А она опять: «Нет больше Малхушки. Была да
вся вышла вон. Отныне ты Малха – сестра моя». А голосок у
неё тонкий, звонкий да притом лёгкий звонок эдакий опосля
её слов остаётся, будто эхо нежное. Стоит такая, мило улы-
бается да ни с того ни сего как вдарит мне по башке своей
сосулиной, да так, что у меня толи искры из глаз брызнули,
толи льдинки мелкие посыпались. И мурашки по всему телу
забегали, словно муравьи по своим дорожкам проторённым.
Тут протянула Малха вперёд руки оголённые, белые узоры
на коже показывая.
– Я, когда «отмурашилась», глядь, а она уж шагах в девя-
ти от саней стоит да зовёт чтоб я к ней шла. Только тут я с
опаской глянула на своих охранников, да так и обалдела от
увиденного. Оба уж были жмуры замороженные. Что слева,
что справа. Я даже сдуру потрогала. У них и одёжа замёрз-
ла, превратившись в лёд каменный. Ну, вылезла я из саней
да потопала. А тут вдруг предо мной лёд из реки с хрустом
вывернулся да дыбом встал, я аж со страху чуть не обдела-
лась. А лёд такой гладкий что зеркало. Погляди, мол на се-
бя говорит. Ну, я и глянула, да так в обморок и рухнула. А
она такая в мой обморок пролезла да ехидно так спрашива-
ет: «Чем тебе мой подарок не понравился?». А я ж чуть не
обделалась даже в обмороке, нет говорю, хорошо всё, только
уж больно не привычно в первый раз. Я, мол девка-то ещё
молодая, а в раз седая сделалась. Нельзя ли это дело попра-
 
 
 
вить как-нибудь? А она как давай хохотать, аж до слёз да за-
гиба животного, прямо льдинками слёзки из глаз так и сы-
пались. Чё смеялась? Чё я такого смешного высказала? Ну
я в себя-то пришла, да опять за своё. Вижу, вроде как Дева
ко мне по-доброму. Ты ж, говорю, Дева Снежная тебе ж се-
дину убрать дело плёвое. А она ещё пуще смеяться давай.
А как посмеялась, говорит: «В первый раз такую дурацкую
просьбу выслушиваю» и тут же изобразила меня в перепуге
дурашливом, да такую мордочку скрючила, я и сама со смеха
прыснула. «Я, – говорит, – всего лишь Дева Облачная, а не
Вал ВсемогУщий да ВсемОгущий». И погладила меня при
этом по голове рукой. Меня морозом пробрало аж до пят.
Эка нежить меня дотронулась. Ну, думаю всё, заморозила.
Тут Дева вдруг такой серьёзной сделалась да начала мне та-
кие речи сказывать чё, почём, что я и забыла про веселие. Те-
перь говорит ты Малха не просто так, а награждённая мною
даром взгляда морозного, только взгляд твой не заморажи-
вать будет, как я это делаю, а обездвиживать всё живое, что
летает да бегает. Предупредила сразу, что те, кто дышит, ды-
шать не смогут, так чтоб была осторожнее да долго не дер-
жала, коль не намерена убить, а то задохнутся и подохнут от
удушья.
– Твою ж мать, – Елейка тут же злобно выругалась.
– Чё? – так же в один миг Малха отреагировала, – я тебя
долго не держала, а чуть-чуть совсем.
– А Злыдня, – разъярилась наездница, – бедный чуть ко-
 
 
 
пыта от себя не выбросил.
– Ну, – замялась подруга, – про коня я забыла как-то. А
зачем вы на меня так выскакивали? Это ж я со страху кол-
донула, а не сознательно.
– Вот и правильно сделала, – тут уже вмешалась Дануха,
да залепив Елейке затрещину, – сколь я тебе щёлке лысой
вбивать в дурную твою башку буду, чё б не лезла на рожон
куда ни попадя. Вот куда попёрлась сломя голову?
– Чё это лысая? – огрызнулась Елейка насупившись, – есть
там у меня волосики.
На что Неважна сидевшая супротив, предательски прыс-
нула, прикрывая как обычно рот ладошками.
– А сама то, – набросилась на неё Елейка обиженная, тут
же найдя на кого перевести своё негодование.
Та тоже насупилась. У Неважны с Елейкой их половая
недоразвитость у обоих была темой самой болезненной. Вот
ничего нигде не росло. Хоть ты высересь. Хоть Неважна и
была на год младше Елейки, но всё равно задержка в разви-
тии грызла безжалостно. Титьки не росли, волосики еле-еле
просматривались. Беда, в общем-то.
– Да плюнь на них, – влезла Буря, обращаясь к Малхе, –
у них одно на двоих страдание. Дальше давай.
– Ну, а чё дальше-то. Объяснила, как этим пользоваться.
Сказала, чтоб Дануху дожидалась, мол помочь ей должна,
только не сказала в чём, – и тут она вопросительно устави-
лась на большуху бывшую.
 
 
 
 – Это я тебе потом объясню, – парировала её вопрос баба
бывалая, – даром своим сможешь других обучить?
– Нет, – тут же, не задумываясь Малха ответила, – я так
понимаю, чтоб обладать этим взглядом волшебным, надобно
по башке получить её посохом. Дева сказывала, что отныне я
буду оружием в руках сестёр. Я поначалу не поняла о каких
сёстрах она сне втолковывает, но теперь поняла, кажется.
– Ладно, – подытожила Дануха горестно.
Наступила молчание, которое Неважна не переносила ор-
ганически:
– Ну, а дальше что? – взвилась она, будто ребёнку не до-
сказали сказку начатую.
– Да, ничего, – повернулась к ней Малха, – поднялась в
баймак. Осмотрелась. Хожу, думаю, где Дануху искать. Ту-
да-сюда, а тут эта дура как выскочит да как выпрыгнет, но я
с перепугу и врезала.
–  Ой, да всё,  – обиженно отмахнулась Елейка,  – хватит
уже, – и, показывая зелёные кисти в целебной мази, со сме-
хом добавила, – я тебе ещё это припомню, жирняга сальная.
Малха не обиделась, а лишь в улыбке превосходства рас-
плавилась.
– Ты глянь на меня стройняшку худосочную, где ты тут
жир увидала.
– Да я тут посмотрела, как ты мечешь съедобное. Тебе те-
леса набрать прежние как рубаху обоссать. К лету уже в про-
ём входной не пролезешь жопою.
 
 
 
 – Так и скажи, что завидуешь.
Опосля зубоскальства обоюдного они неожиданно обня-
лись крепче некуда.
– Ох, ё, – пропела Дануха своё привычное, да поматывая в
воздухе клюкой с волчьим хвостом, на ней развивающимся,
наигранно грозно добавила, – ну и свора под моим хвостом
собирается. Да уж, заскучать с вами явно не получится.
Тут она встала торжественно. Поклонилась в сторону сте-
ны, в поясе выгнувшись, да проговорила со всей строгостью:
– Благодарствую тебе Великий Вал за подарочек. За забо-
ту о нас сёстрах. Благодарствую.
Она ещё раз поклонилась и обернувшись к девкам ско-
мандовала:
– А ну кыш по норам. Мне готовить пора начинать, – мах-
нула она рукой в неопределённом направлении, – Малху к
Данаве в шатёр поселите, пока своим не обзавелась.
Девки загалдели враз, да быстренько похватав одежду тёп-
лую, кучей из Данухиного шатра вывалили, плавно пере-
бравшись всей оравой в шатёр колдуна заброшенный, где
продолжились никем не контролируемые действия…

24.  Все, что не убивает – делает нас сильнее. Похоже

жизнь нас на столько усилила, что теперь и убить не может,
как ни старается…

С одной стороны, Дануха не страдала беременностью, да

 
 
 
и прощаться с новой жизнью, как говорится «не дождётесь
пока», но с другой, памятуя о древних обычаях, попыталась
получить Благую Весть хоть какую-нибудь от предков сво-
их, что ей благоволили да благоденствовали. Отчего с само-
го утра впала в полную бездеятельность и единственное что
сделала – это разожгла очаг, да завалившись на меха, тупо
на огонь уставилась.
Зашедшей чуть позже Голубаве заявила с категорично-
стью, чтоб сегодня на неё не рассчитывали и готовили са-
ми себе, чай не маленькие, а у неё, видите ли, что-то вроде
праздника. И поэтому радостному событию она вообще со-
бирается прореветь весь день. Ну, или делать вид, что ревёт,
так что девкам не паниковать да не домогаться её ни по ка-
кому поводу.
Из девок Дануху никто и не трогал, лишь на Воровайку
это не распространилось, видимо. Эта дрянь пархатая залез-
ла в шатёр сразу почитай, как Дануха начала праздновать да
выдавливать из себя потуги жалкие в виде плача по себе лю-
бимой да единственной. Сорока принялась скакать при вхо-
де туда-сюда в нервозности, то и дело пригибаясь к полу, буд-
то под входную шкуру заглядывая да ворча что-то себе под
клюв несуразное.
Сначала Дануха не обратила на неё никакого внимания,
она вообще её просто не заметила, наверное, потому что кло-
котала Воровайка в душе, что называется, вполголоса, а Да-
нуха рыдала да причитала, как положено с усердием. Отвлёк
 
 
 
бабу от рёва ритуального, резкий порыв ветра сильного, что
прошёлся по стенам шатра, да так, что строение жалобно за-
скрипело растяжками, а сорока при этом аж взвизгнула, вы-
дав тем самым своё присутствие да галопом проскакала за
спину хозяйскую.
Баба внимательно присмотрелась к своей питомице да
немало удивилась её страху паническому. Давненько она
её такой не видела, даже забыла, когда что-то было подоб-
ное. Осмотрелась вокруг. Шатёр ходуном ходил. Осторожно
встала да направилась к выходу, но стоило ей входную шкуру
завернуть в сторону, как резкий порыв ветра ураганного под-
хватил эту дверь импровизированную, да закинул на крышу
шкуру тяжёлую, ударив холодным воздушным натиском по
вылезшей в проём бабе, да затолкав её обратно внутрь.
Дануха еле на ногах выстояла, хватаясь за косяк руками
обеими да взглянув на творящийся в лесу «конец света»
только и пропела своё: «Ох, ё», что пела по любому поводу.
Небо было чёрным от туч, но ни дождя, ни снега не было.
Деревья бедные колыхались словно травины лёгкие. С них
срывались сучья сухие да на скорости бешеной меж ствола-
ми носились, землю усеивая. Где-то по звуку стволы лома-
лись, где-то выкорчёвывались. В общем, в лесу творилось
что-то не вероятное.
Дануха попыталась достать шкуру задранную, но та не
поддалась бабе низенькой. Тут откуда ни возьмись, пригиба-
ясь к земле в приседе, прибежала Голубава и в одном прыж-
 
 
 
ке стянула шкуру непослушную на крышу закинутую, бук-
вально влетев вместе с Данухой внутрь шатра.
– Это чё делается? – риторически вопрошала Дануха, те-
ребя свои волосы разом на голове спутанные.
– А мы думали, это ты устроила, – изумлённо вторила ей
Голубава растеряно.
– Я тебе чё колдовка Валова, чёб погодой вертеть, – про-
должая отряхиваться, да приводить себя в порядок, пробур-
чала Дануха недовольная.
– Странно, – протянула Голубава задумчиво.
– Чё странного-то? – переспросила хозяйка шатра, бросив
«прихорашиваться» да на гостью уставившись.
– Да больно странная там туча какая-то, – начала в задум-
чивости Голубава, – пришла на край леса и стоит, никуда не
двигаясь. Везде светло вокруг, а у нас вон чё делается.
– На какой край? – не понимая, будто слышит бред болез-
ненный, переспросила сестра старшая.
– Она остановилась примерно в районе баймака старого, –
ответила ей Голубава, указывая рукой направление.
Дануха дёрнулась, закрутилась лихорадочно, будто поте-
ряла что. Наконец найдя, что искала, а именно клюку свою
верную да не выпуская палку из рук одеваться кинулась.
Выскочила на поляну даже полы тулупа не успев завязать.
Выскочила да завертелась по сторонам, небо оглядывая. И
действительно. Нигде вокруг даже облачка не было, а в сто-
роне баймака воронкой вертелась туча чёрная и никуда не
 
 
 
улетала, словно была привязана.
– Твою ж мать! – проорала Дануха что было сил стараясь
перекричать ветер уши закладывающий,  – Голуба, айда за
мной.
И тут же скрючившись в три погибели, цепляясь за стволы
деревьев да от веток увёртываясь, преодолевая напор ветра
встречного, они на пару по тропе двинулись, ну или пример-
но по ней, там уж было не понять, где она. В этом кошмаре,
что творился вокруг, и в трёх соснах заплутать не мудрено
было, а тут через целый лес пришлось карабкаться.
Дануха не знала, что происходит. Она о таком даже не
слышала. Не понимала ни природы явления, ни о сути его не
догадывалась, но какое-то странное предчувствие, какая-то
сила внутренняя буквально плетью гнала её в это безумие.
Добравшись до края леса да зацепившись за стволы берё-
зовые, обе встали как вкопанные, смотря через заливной луг
источника в сторону баймака разорённого. Дануха даже не
заметила, как у неё рот распахнулся от удивления, но, когда
в него что-то прилетело, закашлялась, сплюнула да громко
выругалась.
А картина действительно предстала эпическая. Вокруг
площади в районе землянок разрушенных, крутилась с бе-
шеной скоростью стена высоченная, почитай до неба самого
непонятно из чего состоящая. В ней и пыль была, грязь со
снегом, куски льда с ветками, какой-то мусор непонятно от-
куда взявшийся. Там даже летали огрызки брёвен горелые от
 
 
 
сожжённых жилищ-пепелищ брошенных. Да ладно бы толь-
ко это. Было бы дело понятное. В стене шла гроза беско-
нечная! Молнии сверкали бешеные вдоль да поперёк, стену
расчерчивая, освещая мглу вихревую всполохами, но даже
их ярчайший свет не давал возможности разглядеть пелену
мрака насквозь да рассмотреть, что там за стеной делается.
Зрелище было не для слабонервных, те б давно бы от та-
кого скопытились. Дануха на снег рухнула да за комель бе-
рёзы спряталась, замахав Голубаве рукой да к себе подзывая
неистово. Та подползла на карачках да рядом пристроилась,
проорав не на шутку перепуганным голосом:
– Что за хрень творится, Данух?
– Да Троица его знает, – прокричала в ответ старшая, –
всякого повидала. Кому рассказать не поверят ни в жизнь.
Я в такую *** в первый раз вляпалась. Даже не знаю, что и
думать по этому поводу.
Баба ещё раз оглядела стену мусорную, выглядывая из-
за ствола да задирая глаза кверху самому, стараясь оценить
высоту этого творения.
– Слышь, Голуба, чё думаю, – оторвавшись от просмотра
заворожённого, да обращаясь к бабе туда же пялящейся, –
нам как-то туды попасть надобно.
– Куда? – недоумению с испугом Голубавы придела не бы-
ло.
– Туды, – повторила Дануха, – внутрь, естественно.
– Вот ни хрена себе, а на кой нам это надобно?
 
 
 
 – Да, уд его знает на кой. Ни он не знает, ни я не ведаю.
Просто чую задним местом, чё надобно, а зачем?  – и она
неопределённо по вихляла рукой, выпятив губы уточкой.
– Там же гроза! – не сдавалась Голубава разумная.
– Ну и чё? Ну, прибьёт разок, за то второго раза не будет,
я думаю. Ладноть. Оставайся тут пока, а я ползком сползаю.
Но ползком она не поползла, а пригнувшись к земле ни-
зенько да выставив вперёд руку с ладонью распахнутой, пу-
стилась бежать по дорожке протоптанной, прижимая другой
рукой волчий хвост к клюке. Только добежав почитай до са-
да собственного, плюхнулась на пузо да покатилась в сугроб,
так как на подъёме ветер с ног сбивал. Вот дальше уже при-
шлось ползти по-настоящему.
Прячась под кустами смородины, что были чуть ли не
прижаты к земле напором ветра лютого, замерла, лицо ру-
кавом прикрыв. Отдышалась вперёд всматриваясь. Тщетно
всё. Ничего не видать. Обернулась. И сзади уж ничего не
просматривалось.
Тут прямо по ней приложилось что-то тяжёлое, видимо
бревно обгорелое, но кусты густые с амортизировали и удара
как такового не получилось жёсткого. Она от неожиданности
ткнулась лицом в наст, да тут же совсем рядом перед ней
шарахнуло, да так, что баба оглохла на оба уха до звона в
голове все звуки забившего и даже умудрилась подпрыгнуть
лёжа, чего специально ни за что бы не сделала.
Её отшвырнуло на несколько шагов назад, сорвав да ута-
 
 
 
щив шапку с головы растрёпанной закрутив её где-то в стене
с мусором. Прямо перед ней в трёх шагах всего, образова-
лась чёрная плешь от удара молнии.
Дануха, психанув с чего-то на саму себя да заорав благим
матом гладко выложенным, что было мочи рванула вперёд,
превозмогая ветер грёбанный всеми своими бабьими сила-
ми… И тут же от неожиданности, её резко бросило в сторо-
ну, да так, что она со всего маха на бок грохнулась, пробо-
роздив пару шагов по снежной наледи.
Внутри, куда она проскочила, ветра не было! За стеной
стоял полный штиль. Дануха вскочила на ноги да за ози-
ралась по сторонам лихорадочно. Стена ветра бешеного не
пойми на чём замешанного была всего в шагах трёх, но со-
вершенно не чувствовалась. Даже дуновения не было. Тогда
она быстро закрыла глаза да начала пронюхивать внутрен-
нюю территорию и тут же, как и ждала, учуяла кого-то род-
ного, но непонятного. Открыв глаза, баба её увидела. Хотя
коли б сразу присмотрелась внимательно, то и пронюхивать
бы не пришлось в колдовском зрении.
Девка лежала на снегу в самом центре этого светопрестав-
ления. Была она раздета. Ну, не совсем голая, а в одной тра-
вяной рубахе тоненькой без шапки да до колена ногами го-
лыми. Признаков жизни не подавала, но Дануха не кинулась
к ней сломя голову, а пошла осторожно, будто ожидая под-
вох, при этом сообразив колдовской хвост выпустить, при-
водя себя в адекватное состояние да успокаиваясь.
 
 
 
 Ещё на подходе она попыталась рассмотреть девку изда-
ли, определить, кто это, но, сколько не всматривалась, ни
глазами, ни внутренним даром своим всё равно понять не
могла. Не узнавала её и всё. Вроде как своя, хорошо знако-
мая, а непонятно кто такая да чьих будет, девонька. Даже
подойдя вплотную да заглянув в лицо, не признала, а лишь
пропела тихо: «Ох, ё» своё.
Лицо девки всё было узорами писано ярко-розовыми с от-
тенками разными, напоминающими водоросли разросшие-
ся, со своими стволами да мелкой сетью веточек. Молоду-
ха лежала так, будто спала сладким сном. Устроилась на бо-
чок, подогнула ноженьки, ручки под щёчку сложила и спит
себе. Дануха осторожно лоб потрогала, почему-то сперва по-
решив, что девка околела на холоде, но лоб оказался пылаю-
щим, и она тут же сменила диагноз предполагаемый – у дев-
ки жар и она без сознания.
Баба тут же принялась с себя тулуп скидывать да кутать
бедняжку, под неё меха заталкивая. Когда же начала пере-
катывать, запаковывая тело в шкуру тёплую, девка зашеве-
лилась в сопротивлении. Она, как, оказалось, действительно
спала глубоким сном почитай нагишом на свежем воздухе.
Только когда лицо девичье повернулось к Данухе, да раскры-
лись её глаза сонные, быстро моргающие да прищуренные,
баба узнала кутырку навыдане:
– Краснушка, – с тяжёлым выдохом проговорила она, на
колени падая.
 
 
 
 – Дануха, – жалобно пропела девка, пуская слезу да бес-
сильно к ней руки протягивая, – я вернулась. Я смогла всё-
таки.
– Вернулась, милая, вернулась, – начала её Дануха успо-
каивать, сама пуская слезу, видя её беспомощность, – теперь
всё будет хорошо, милая.
Дануха не помнила, сколько они просидели так. Краснуш-
ка беззвучно плакала, повиснув на шее мёртвой хваткою. Всё
что она произнесла за это время так только то, что повтори-
ла кучу раз: «я вернулась» и ничего более. Баба утешала, по
голове гладила, в тёплый тулуп кутала.
Тут Дануха встрепенулась, поймав себя на том, что у дев-
ки жар такой, что аж через рубахи чувствуется, а она тут рас-
сиживает, распуская сопли, по грудям размазывая. Она ти-
хонько расцепила её объятия да принялась закутывать Крас-
нушку в тулуп как следует.
– Погоди-ка маленько, девонька, – попросила она молоду-
ху, утирая щёки ей, – мы тут мигом что-нибудь придумаем,
как отсюда выбраться.
Она поднялась на ноги, чтоб осмотреться да замерла от
неожиданности. Никакой стены уже не было. Туча развея-
лась, превратившись в белое облако. Ветерок дул, но сла-
бенький. А со стороны её бывшего кута со всех ног бежала
Голубава взъерошенная.
– Во как, – только и сказала Дануха, – чудеса, да и только,
мать её…
 
 
 
 Тропа в лесу превратилась в бурелом непролазный из ве-
ток сорванных, но Голубава неся Краснушку на руках, каза-
лось, не замечала этого, а пёрла напролом как лось на гон
опаздывающий. Где-то посередь пути повстречалась подмо-
га в составе всей шайки девичьей возглавляемой Воровай-
кой, оравшая так неистово, что Дануха даже испугалась за
птицу, почему-то решив для себя, что эта дура горластая те-
перь трещать не сможет дня три как минимум.
Лечебку организовали, как всегда, в бане натопленной,
где собралось абсолютно всё поселение, даже посикуху за-
хватили, раздев да пустив по рукам нянчиться. Дануха тут
же кинулась к себе отвары варить, а её в шатре поджидал
ещё сюрприз один, на который она поначалу даже не среаги-
ровала. Там у очага сидел Данава потерянный.
– Здрав будь братец, – поздоровалась Дануха, суматошно
набегая, мечась по шатру от стены к стене да выщипывая
травины пучками развешенные, что тут же ломала, иль рас-
тирала ладошками, ссыпая в медный котелок охотницы, уже
давно прописавшийся на кухне Данухиной, – Краснушку на-
шли еле-еле живую. Айда-ка Данавка, подмогни с того свету
вытащить.
Братец, сидевший в каком-то напряжении, по виду будто
«не в своём гнезде», тут же вскочил как ошпаренный.
– Где? – спросил он быстро бежать приготовившись.
– В бане лежит, – коротко да резко баба ответила, продол-
жая свой замысловатый сбор трав с кореньями.
 
 
 
 Данава прочь кинулся. Он вернулся домой в поселение с
тяжёлым сердцем да грузом обиды в душе. Поначалу вообще
сюда зарекался ходить, но время как-то притупило остроту
боли психической, нанесённые раны в душе затянулись со
временем. И в один прекрасный день он вдруг понял, что
жутко соскучился. Да притом не по Данухе сестре своей, ко-
го бы ни видел всю жизнь оставшуюся, а по девкам кутыр-
кам, дитё малому, да вообще по жизни в поселении. Вот про-
сто тоска заела без всего этого. Они ведь все как одна для
него родными сделались. И теперь, когда Дануха его встре-
тила как ни в чём небывало, обыденно да естественно у него
с души словно камень слетел.
Он вбежал в свой шатёр, даже не заметив в нём измене-
ния, да принялся было колдовать свои пойла лекарские, но
вмиг спохватился, что даже спросить не удосужился, а что с
Краснушкой-то не так, отчего её лечить-то требуется? Бро-
сив свои потаённые мешочки тут же в баню кинулся.
Девки, завидев Данаву, завизжали от радости да кинулись
на шею обниматься да целовать его, что совсем колдуна рас-
трогало, аж до слёз и слова обидные, что копил всё время
в скитании, в одно мгновение превратились в утверждение:
«какой же дурак я был, что бежал по глупости». Еле на ногах
устоял от такого радушного натиска. Краснушка не лежала,
как он думал, а сидела у камня банного, лыбясь во весь рот
да глазками хлопая. Она хотела было тоже на шею к Данаве
кинуться, но Голубава на неё рявкнула, мол не скачи, а ло-
 
 
 
жись, давай и та не стала противиться.
Только когда колдун приблизился, присел да пригляделся
к девке голенькой, то его аж всего передёрнуло. По всему
телу её цвели ярко-розовые разводы-водоросли.
– Никак молния? – спросил он задумчиво.
– Она родимая, – всё ещё улыбаясь, девка ответила.
– Что болит? – продолжал он опрос, оглядывая да осто-
рожно касаясь пальцами разводов красочных на всём теле
девичьем.
– Да ничего не болит, – ответила она, пожав плечиками, –
только пить хочется.
–  Уже, уже,  – тут же протараторила Хохотушка рядыш-
ком, помешивая что-то в чашке глиняной, – вмиг остудим
отвар и напьёшься тогда.
С этими словами молодуха обхватила чашку двумя при-
хватками кожаными да засеменила наружу остужать пойло
горячее. Данава вновь за осмотр принялся. В глаза заглянул,
заставил рот открыть, и туда заглядывая и наконец, встав,
осмотрел окружающих.
– Так девоньки…
И осёкся, увидев Малху расписанную.
– Малхушка. И ты здесь.
– Здесь, Данава, только я не Малхушка теперь, а Малха,
сестра самой Снежной Девы названая, – рисуясь, с вызовом
проговорила кутырка, выступая к огню да давая колдуну раз-
глядеть её узор вычурный, который именно в бане на теле
 
 
 
раскрасневшемся проступал особенно ярко да впечатляюще.
Данава радостно улыбаясь, протянул к её лицу руку татуи-
рованную, намереваясь размазать краску белую, да так и за-
мер в нерешительности. Рука задрожала, а улыбка сморщи-
лась разом во что-то непонятное. Улыбка вроде как осталась,
но только протухла что ли.
Малха ехидно лыбясь состроила наглую рожицу, но тут же
со стороны девок раздался твёрдый да злой голос наездницы:
– Не смей, сестра.
Малха продолжая ехидно улыбаться, тем не менее, обмяк-
ла да расслабилась, показывая всем видом своим, мол жаль,
что нельзя, а то б она показала себя во всей красе. Данава
засуетился смущённо, напрочь забыв, что хотел сказать.
–  Что делать-то, Данав?  – вновь вмешалась Елейка, да
приводя колдуна своим вопросом к реальности.
– А? – переспросил он и тут же вспомнил, – да. Не надо
Краснушке никакого зелья. Она здоровая. Обессилила про-
сто да с голодухи ослаблена. Надо бы к Данухе сбегать да
сказать, чтоб вместо отвара лечебного мясной варила да по
жирней. Краснушке еда куда полезнее.
– Я сбегаю, – тут же отозвалась Неважна да из бани кину-
лась.
Наступила натянутое молчание. Ввиду отсутствия Неваж-
ны, прерывать его было не кому. Данава пребывал в недоуме-
нии и не то что напуганный, а скорее растерянный. То, что
увидел на теле кутырки, этот Валов знак Морозной нежити,
 
 
 
оказывается, был ему хорошо знаком. Малха нагло да свысо-
ка колдуна разглядывала, всем своим видом показывая «во,
я какая страшная».
Елейка меж ними влезшая тоже со страху чуть не обдела-
лась. Малха хоть и была вроде как прежняя, но сильно изме-
нилась за время последнее, чувствуя свою силу беспредель-
ную да безнаказанность в её применении. Притом измени-
лась не в лучшую сторону.
Остальные девки уже на себе испробовавшие в качестве
выступлений показательных Малхино умение втайне от Да-
нухи, боялись её не меньше самой нежити. Но тут вернулась
Хохотушка с миской в руках да прервала неловкое молчание.
– Несу, несу, – тихонько на ходу тараторила.
Все вновь окружили Краснушку, будто без их помощи она
попить была не в состоянии. Через какое-то время недолгое
в баню подошли Дануха с Неважною. Наконец-то все были
в сборе. Хохотушка, стоя у камня банного, варила очеред-
ной отвар, на этот раз для всех, судя по большой посудине.
Остальные расселись кружочком да начались рассказы ожи-
даемые, закончившиеся далеко затемно.
Первой рассказ начала Краснушка естественно. Всем
опять пришлось выслушивать уже известное до оскомины:
как вязали, как тащили, как делили да уводили. Отличия от
предыдущих рассказов было лишь в мелочах личного вос-
приятия. А вот дальше уже было интересно всем.
Краснушку забрали вместе с бабой Кнохой, мамой Мал-
 
 
 
хушки да двумя мелкими девченятами. Малха как услыша-
ла о маме, враз прежней Малхушкой сделалась. Засуетилась,
задёргалась невпопад, да начала заваливать вопросами глу-
пыми, но Дануха на правах старшей тут же пресекла её:
– Цыц, горлопанка. Я сказала всем молчать. Пусть всё по
порядку сказывает. Никому не перебивать да слушать вни-
мательно
Малха насупилась, но перечить не стала и Краснушка
продолжила.
Привели их в коровник да сразу расселили по землян-
кам кого куда. Краснушке выделили отдельную, а девченят
определили с Кнохой, но только по началу, потом рассади-
ли по отдельности. Землянка была обычная, только помимо
шкур входных со стороны двора проход закрывался решёт-
кой крепкою, сделанной из прочного дерева.
Первые дни каждый синяк, каждую царапину мазали ка-
кой-то дрянью зелёною. Мазь была липкая как мёд, но пах-
ла отвратно аж до блювотины. Всякий вечер выводили во
двор чисто убранный, обнесённый забором высоким из ко-
льев высотой с дерево да мыли отваром цветами пахнущим.
Каждый раз как мыли во дворе, окромя неё да смотритель-
ниц никого больше не было. Вообще никого. Всех по зем-
лянкам прятали. Оттого даже словом время первое ни с кем
не могла перекинуться.
Где-то через седмицу опосля такой помывки её нарядили
в красивые наряды арийские да навешали украшения доро-
 
 
 
гущие. То, что украшения были дорогими, Краснушка сооб-
разила в раз, так как толк в них знала. Как-никак с самого
детства была на них помешена. Да там одного золота было
немерено! Тогда у неё сверкнула мысль радостная, а ни за-
муж ли её готовят за арийца-горожанина, и она тогда размеч-
талась, дура, до такого состояния от счастья будущего, что
аж дух захватило да мозги, чуть не сплавились.
А вечером пришёл ОН. Молодой, красивый, ухоженный.
Краснушка сначала чуть не потеряла сознание, а потом сра-
зу влюбилась не раздумывая. Разговоры вёл красивые, обхо-
дительные. В общем, в первую же ночь сама ему отдалась по
желанию, чуть ли не собственноручно затащив его на себя
находясь на небе от счастья нереального.
ОН приходил ещё и ещё. А затем раз… и перестал ходить.
Краснушка извелась вся да места не находила себе. От отча-
янья хотела было уж в бадье утопиться. А потом узнала, что
беременна да как-то сразу успокоилась, а тут и ОН появился,
но совсем другой. Холодный, чужой, напыщенный. Смотрел
да говорил с Краснушкой, будто со свиноматкой дородной,
не более. Тогда-то и поняла она всё, хотя в душе надежда
теплилась, связанная с их ребёнком в будущем, но она пони-
мала, что надежда призрачна. Её опять закрыли решётками.
А ОН больше не показывался. Так и сидела она, пузо отра-
щивала. Срока не знала, да и не следила за ним.
А луну с половиной назад у неё вдруг начались роды
преждевременные. Как всё было, не помнит совсем. Почи-
 
 
 
тай все дни в горячке была. Помнит только, что очень больно
сделалось. Помнит, что Кноха помогала, ещё бабы какие-то.
Родила мальца, но он почитай тут же умер. Не выходили. И
вот тогда-то и началось страшное.
Она ещё в себя не пришла да помнила всё урывками, то и
дело в сон проваливаясь. А какое-то время вообще терялась,
где сон кошмарный, а где явь жуткая. ОН толи во сне прихо-
дил, толи наяву, но следы от плетей, коими он хлестал её, на
теле остались по-настоящему. ОН постоянно орал, обзывал
по-всякому, а в конце крикнул охранникам, чтоб закрыли да
ни воды, ни еды не давали. ОН, видите ли, хочет, чтоб она
подохла в мучениях. И подохла бы, коли бы не мама Мал-
хушкина. Только Кноха тайком к ней хаживала. Воду носила.
Помереть не дала с голоду. То и дело под шкурой пропихи-
вая какой-нибудь кусок иль чашу с водой. Дрова кончились,
и очаг потух. Так она и жила всё время последнее.
Тут Краснушка за маму Малхину начала рассказывать,
благодарить её да всячески восхвалять, что, коли б не она,
ни жить бы ей. Малха разрыдалась, на шею Краснушке ки-
нулась. Они обе начали обниматься да рыдать неистово, за-
ражая всех вокруг жалостью неописуемой. Но выждав вре-
мя положенное, на девичьи нежности, Дануха прервала без-
жалостно излиянье слёз да соплей размазывание, самым на-
хальным образом требуя продолжения. Девки расцепились,
заняли исходные места и Краснушка продолжила.
По её словам, три дня назад её открыли, сняв решётки де-
 
 
 
ревянные. Видать труп хотели на помойку выбросить. Гля-
нули в землянку, а она жива, оказывается. Один из охранни-
ков убежал, видно хозяину докладывал, но ОН не явился это
чудо рассматривать.
Вместо НЕГО пришли мужики странные, какие-то чужие,
таких она раньше не видела. Одежду верхнюю отобрали, стя-
нули сапожки мехом стёганые. В одной рубахе, босиком, за
волосы из землянки вытащили да потащили куда-то из ко-
ровника.
По пути от слабости она то и дело падала. Руки все обо-
драла, подошвы о лёд порезала, колени с локтями сшибла
до крови. И тут же Краснушка всё это продемонстрировала,
продолжая рассказ не останавливаясь. Долго толкали да та-
щили и приволокли к холму высокому, будто специально на-
сыпанному, а на вершине дерево сухое стоит одинокое. Толь-
ко когда наверх затащили, Краснушка поняла, что это не де-
рево, а ствол засохший, в землю вкопанный. К нему и при-
вязали верёвками. Тут пришли ещё более странные мужи-
ки в белых длинных одеяниях, и давай по кругу с песнями
ходить, ну и допелись до светопреставления. Нагнали тучу
чёрную да ураганный ветер вызвали, и тут давай гроза свер-
кать. Её прошибло сразу, наверно первой же молнией.
Очухалась она, лёжа на земле под столбом совсем без ве-
рёвок и вроде как здоровая. Поднялась на локти, глядь, а пе-
ред ней Дева Облачная красоты невиданной стоит и улыба-
ется. А вокруг мрак что творится. Колдуны белые, что по
 
 
 
кругу бегали угольками так по кругу и валяются.
– Ощупала я себя, – продолжала Краснушка рассказ с кар-
тинками, – вроде всё целое даже не болит ничего. Подолы
задрала, чтоб на колени глянуть изодранные, что по-всяко-
му болеть обязаны, но тут узоры на ногах увидела, аж в зобе
перехватило, про всё забыв. Ноги разрисованы, руки разма-
лёваны. За пазуху на титьки глянула и поняла, что у меня те-
перь всё тело писано этой красотой узорчатой. Ну, я на Де-
ву то глянула, а та довольная стоит, словно мёду объелась за
просто так. «Здрава будь Дева Облачная», – говорю, – «Гро-
мовница Небесная. Я как, на этом свете ещё аль уже на том
околачиваюсь?» А та, крылья свои за спиной расправила да
как захохочет, да звонко так аж по ушам резануло немило-
стиво. Я к ней внимательно-то присмотрелась, а она точь-в-
точь как я расписана. Красивая она такая да ладная. Гибкий
стан, грудь высокая. А когда смеялась, то из глаз её искор-
ки сыпались голубенькие. Вот век бы на эту красоту любо-
валась, не налюбовалась бы. А она посмеялась и говорит, у
тебя, мол девонька и на этом свете ещё дел предостаточно. С
ними, мол справься для начала, а уж потом о том свете по-
думаешь. Ну и рассказала, что я должна к тебе прийти, – об-
ратилась она к Данухе растерянно, – чем-то помочь должна
в делах твоих и твоих сестёр названных. Я возразила, мол у
Данухи только брат, а о сёстрах я не слышала. Так она опять
в смехе залилась да крыльями захлопала, не смеши, говорит,
а то надорвусь от смеха-то. А потом подошла ко мне за плечи
 
 
 
обняла да говорит с серьёзностью, пойдём-ка сестра, прово-
жу до Данухи, а по дороге заодно расскажу кое-что. Ну, мы
и пошли с ней в обнимку, но не по земле, а прямо с холма
того по воздуху да не пошли, а полетели, хотя я, ногами-то
чувствовала, что вроде как иду по твёрдому, только так и не
поняла почему, не смотрела под ноги. Так и пришли мы сю-
да. По пути о вас рассказывала, – Краснушка обвела взгля-
дом всех присутствующих,  – о том какой дар получила да
как им пользоваться. Потом мы с ней распрощались. Поце-
ловала меня да велела спать до поры до времени. Ну, я тут
же провалилась в сон, а когда проснулась, Девы уже не было,
а вместо её Дануха меня зачем-то в шкуры кутает.
Она замолчала, давая понять, что рассказ закончился. Тут
же подсуетилась Белянка, принеся с кухни мясной отвар да
сунув миску в руки рассказчицы.
– А каким даром наградила-то? – первой прервала молча-
ние охотница.
– Как каким? – удивилась Краснушка в недоумении, – гро-
зовую тучу творить. Стену из ветра ставить с молнией. Вы
что, не видели?
– А ты только вокруг себя это можешь создать? – тут же
полюбопытствовала Голубава, что в отличие от других эту
стену воочию видела.
–  Нет,  – ответила Краснушка, пожав плечиками,  – где
угодно далеко от себя. Так далеко докуда глаз дотянется.
–  Здорово,  – восхищённо проговорила Неважна азарт-
 
 
 
ная, – а ты молнией кого-нибудь сможешь прибить?
– Наверное, – как-то не уверенно проговорила рассказчи-
ца, – коли под тучу попадёт то хоть одна да достанется.
– Нет, – не успокаивалась охотница, – ты можешь вот так,
вжик, – и она изобразила бросок рукой, – и бабах молнией
по башке кого-нибудь.
– Нет, – протянула, улыбаясь Краснушка, – швырять мол-
нией не могу. Я только тучу родить могу, а там уж как кому
на роду писано.
Тут посыпались вопросы со всех сторон. Молчала только
Малха надутая, что сидела сама как туча чёрная. Молчала и
Дануха, сверля девку смурную взглядом пристальным, явно
понимая, что Малха что-то задумала да при том явно что-то
не доброе. Наконец Дануха как бы между прочем, спросила
Малху мрачную:
– Чё призадумалась? О чём башку мучаешь?
Та хмуро на Дануху зыркнула да в ответ по-хамски бурк-
нула:
– Да вот думаю, сходить мне кой-куда надобно.
– И куда собралась? Али ты забыла, кем ко мне послана
да для чего тебе дар был дан? – начала баба закипать, посте-
пенно включая в себе большуху матёрую.
– Да мне насрать, —выдала Малха озлоблено, сверля гла-
зами большуху бывшую, – вы тут в игрульки играете, а мне
маму из полона вынимать надобно.
Только тут все поняли, что в бане стоит тишина полная.
 
 
 
Замолчали все, тревожно смотря на Малху с Данухою. Но
тут неожиданно встрял Данава ни с того ни с сего:
– Малха, девица, а ты знаешь, на каком удалении твой дар
действует?
Кутырка перевела злобный взгляд на колдуна встрявше-
го, но злость поубавила, призадумавшись, к чему это он
спрашивает? Колдун же сидел на полу, перебирая пальцами
шерсть скатавшуюся, и на Малху не смотрел, в пол уставив-
шись.
– Далеко, – пробурчала Малха, да подражая Краснушке
добавила, – докуда глаз дотянется.
– Ошибаешься, – спокойно да хитро улыбаясь Данава па-
рировал, – у меня знакомый колдун имеется, он тем же да-
ром владеет, что и ты. Поэтому чё завирать-то людям зна-
ющим. Заморозить ты можешь глаза в глаза, да по-другому
никак не получится, а значит расстояние не велико твоё, а
только то, откуда глаза жертвы различаются. К тому же даже
коли рядом человек, но в глаза тебе смотреть не собирается,
то и ты с ним ничего не сделаешь, – тут колдун оторвался от
ковыряния, поднял голову, но закрыл глаза, – вот попробуй
на мне. Покажи свой дар.
Малха пробовать не стала, а лишь насупилась, отводя
взгляд в сторону. Она прекрасно знала это ограничение. Ещё
от Снежной Девы при обучении, но тщательно от всех ута-
ивала. Ей хотелось быть всесильной, Всемогущей Повели-
тельницей, а слабости свои с ограничениями она раскрывать
 
 
 
перед кем ни попадя изначально не собиралась. Кто они для
неё. Да никто. Она уже давно сама по себе. А тут ещё Дануха
масла в огонь добавила:
– Ты девка видно себя уж пупом земли почуяла? Так я те-
бя опущу на землю грешную. Мы все тут сёстры и роднее у
нас никого не имеется. И коли ты всего шагов за девять при-
морозишь не более, то сестрёнки из тебя дырчатую из лу-
ков сделают в разы по далее. Только попробуй на кого хвост
поднять, дрянь белобрысая, и мне насрать будет на все твои
дары с подарками. Хоть кого обидишь в моём окружении, я
тебе лично глотку сгрызу своими тремя зубами последними.
Говорила она это тихо и жёстко, включив в себе боль-
шуху забытую, не отрывая глаз от ног своих, давая понять,
что прекрасно сможет уйти от взгляда девки смертоносного.
Опять наступила тишина выматывающая, которую в очеред-
ной раз Неважна не вынесла.
– Девчонки. Ну, вы чего? Нельзя же так. Это же можно
решить просто и с пользой для всех.
Все как одна вопросительно уставились на охотницу, осо-
бенно Малха, будто почуяла для себя выход и спасение.
– Чё ты опять удумала, дрянь мелкожопая? – насторожен-
но спросила Дануха, задним местом почувствовав очередной
закидон кутырки, что ей сильно не понравится.
– А то и задумала, – ответила Неважна неуверенно, да ту-
пя глазки в пол, понимая, что сестра старшая, как всегда, до-
гадалась, что хотела предложить для решения.
 
 
 
 – Правильно она подумала, – неожиданно влезла со сво-
им веским словом Елейка-наездница, показывая, что тоже
не глупая и понимает всё, – ты что, нас собираешься до ве-
ковух тут своей титькой выкармливать. Да мы даже каждая
сама по себе сила немереная, а сворой общей и город порвём
к едреней матери. И вообще не залезая в реку, плавать не на-
учишься. Сколько их там, в охранении? – тут же Краснушку
пытать начала.
– Три семьи, по-моему. По крайней мере, я видела только
троих мужиков с жёнами.
– И всё? – усмехнулась Елейка, – да мне одной там пук-
нуть да запах развеять. Им и этого за глаза будет достаточно.
– Ещё шесть собак, – тут же Краснушка добавила.
– А собак вон пусть Малха морозит. Собаки глаз отводить
не обучены.
Малха тут же оживилась да впервые за посиделки улыб-
нулась застенчиво.
– Цыц, – оборвала Дануха всех, шлёпнув по ляжке рукой,
тут же поглаживая место ушибленное.
Вновь наступила тишина ожидания. На этот раз все смот-
рели на Дануху взглядом решимости. А та сидела в глубокой
задумчивости, смотря на свою ляжку отбитую. Неважна не
могла долго переносить подобные ситуации, и хотела было
рот открыть, как Дануха грозно подняла кулак, как бы говоря
«только вякни мне». Думала она уж больно долго. Неважне
показалось вечность целую. Она даже успела известись вся,
 
 
 
будто села на ежа колючего. Наконец Дануха вышла из сту-
пора да выдала решение:
– Ну, хорошо. Только так сделаем. Голубава, – обратилась
она к бабе с повелением, – доставай-ка мозги свои, что могут
наперёд прикидывать. Так как вести за собой этот сброд пока
не кому, а мне, как понимаешь некогда, то разложи-ка нам
всю ситуацию. Все «за» да «против», а мы послушаем.
Голубава рядом сидевшая да теребившая свои ноги заду-
малась, но в отличие от других глазами ни пол разглядыва-
ла, а наоборот, задрала их к потолку самому. Посидела так
какое-то время да начала решительно:
– Значится так. Для начала надобно знать куда идти. Крас-
нушка ты отсюда сможешь дорогу найти?
Краснушка растерялась, на Голубаву уставившись.
– Нет, конечно. Меня и рядом, где оставь я этого коров-
ника не найду. Я ж никуда не ходила, ничего вокруг не ви-
дела, а когда тащили за волосы, так было не до этого.
– Неважна, а ты сможешь издали учуять коровник тот? –
обратилась она уже к охотнице.
– Как? – тут же переспросила Неважна, – я ж там не бы-
ла, никого из тех людей не видела. Кого я буду искать? Кого
чувствовать?
– А коль через Краснушку место искать иль через Малху
по родной крови? Дануха вас закуманит на что-нибудь. Ты
тогда сможешь это сделать через единение?
– Ну, не знаю, – неуверенно пробубнила Неважна, заду-
 
 
 
мавшись, – надо попробовать. Я такого раньше не делала.
– Это первое и самое главное. Лишь опосля того, как знать
будем куда идти следует и будем ли знать вообще, где искать,
будет дальнейший разговор, а до этого чего воду в ступе то-
лочь. Ну, а коли найдём, то уж встанет вопрос, что делать
с коровником. Тут путей будет несколько. Во-первых, тихо
выкрасть, не оставив следов. Исчезли и всё. Собак сбить со
следа дело не хитрое. Второй расклад. Перебить охрану всю,
благо там и бить-то особо некого полторы калеки с бабами. И
так же следы замести или наоборот наследить, да так, чтоб на
других подумали. В этом случае вопрос встанет решитель-
ный: что делать совсем остальным коровником. Их придётся
тащить сюда. Свидетелей нашего нашествия там остаться не
должно никоим образом. Готовы ли мы всех к себе принять?
Ну, там ещё будет куча вопросов, но они возникнут позже,
когда решатся первые.
Голубава замолчала, давая понять, что на этом всё пока.
– Ладно, – подытожила Дануха опять себя по ляхе шлё-
пая, – значит всё будет зависеть от того, сможет ли Неважна
коровник найти, а коли, нет, то и разговоры побоку.
Все согласились, кто с пониманием, кто так и не желая
признавать очевидное.
–  Ладно, об этом завтра,  – продолжила собрание стар-
шая, – а теперь послушаем Данаву, братца моего непутёвого.
Чую он не просто так вертался к нам.
Девки отчего-то загудели радостно да обратили всё своё
 
 
 
внимание на колдуна взмокшего, потому что единственный
сидел в бане в полном облачении. Тот пожал плечами, мол,
что вы от меня хотите, голозадые, не знаю ничего, но гово-
рить всё же начал с неохотою:
– Ничего хорошего не могу сказать. С чем пришёл, пожа-
луй, лишь Дануху касается, но в этом и секрета нет. Потому
рассказать могу всем, коли будет слушать желание.
С этими словами он повернулся к сестре, как бы спраши-
вая разрешения.
– Да, ладно, чё уж. Ври, давай.
– Врать не придётся, – грустно продолжил колдун, – ибо
своими глазами видел, а не со слуха кормленный, – тут он
помолчал, выдержал паузу да как ушат холодной воды выло-
жил, – Хавку увезли в логово нелюдей.
Дануха состроила такое лицо изумлённое, что казалось,
даже подавилась новостью.
– Хавка-то им зачем?
– Притом не силой брали, а сама вприпрыжку собралась
да с ними укатила, бросив всё в своей избушке да наплевав
на заклятие.
– Это как?
– Да вот так. Гостил я у Лада давеча, ну пошли мы к Хавке
по трапезничать. Мясца припасли, идём себе. Только на бу-
гор взобрались да издали видим, у избы Хавкиной пара ко-
ней стоит меж собой хитро связанных. К коням дрынами де-
ревянными салазки приделаны. Сами сани низкие, а поверх
 
 
 
целый забор выгорожен. Там значит, человечек стоит да ко-
ней за верёвки придерживает. Перед избой стоит Хавка, а
перед ней два нелюдя из логова. Притом один явно ближник
Индры по роскошному одеянию, кстати, именно так зовут их
атамана, мужа Зорькиного.
– Зорькиного!? – почитай в один голос Малха с Краснуш-
кой выкрикнули, что без задержки отреагировали на кличку
знакомую.
– Зорьки, Зорьки, – тут же осадила их Дануха злобная, –
не мешайте. Вон Елейка опосля вам расскажет всё. Давай
Данава дальше рассказывай.
– Ну, в общем, здоровый такой боров три меня, наверное,
да весь в кожу обтянут с головы до ног и кожа та, похоже,
толстенная не для ваших стрелочек, – уточнил он, к Неваж-
не оборачиваясь, – и в упор не пробьёте, так что думайте. А
второй высокий, но не здоровый, хиленький, но тоже важно
держался, хоть и брони не было. Кстати, именно он и бесе-
довал о чём-то с Хавкой. Мы далече засели, спрятались. От-
туда ничего слышно не было, но судя по лицам, разговор у
них был серьёзней не куда. Хавка боком стояла, и было вид-
но даже издали, что баба крепко призадумалась, а длинный
тот вроде как уговаривал. Здоровяк вообще молчал, видать,
только для вида приставлен был. Потом Хавка кивнула вро-
де как соглашаясь да бегом в избу кинулась. Выскочила от-
туда уже с узелком, залезла к ним на салазки за забор, и они
шустро уехали.
 
 
 
 Наступило молчание гнетущее.
– А Хавка это кто? – голос Неважны прозвучал ожидаемо.
– Да, так, – ответила Дануха задумчиво, – вековушка одна
древняя. В соседнем баймаке за еби-бабу отсиживала. Даром
никому нужна не была, а тут глянь-ка. Прикатили с почте-
ньем да важностью, а вместо того, чтоб по башке надавать
да закинуть в салазки кулём беспомощным стали вести уго-
воры странные да такое что-то предложили, что та рванула
в пасть к зверю не раздумывая.
– Странно это всё, – неожиданно подала голос Хохотуш-
ка, от кого голоса ждали, наверное, в самую последнюю оче-
редь, – я, сколько о них от баб да девок слышала, все одно
говорили, что от нелюдей никто слова не слыхивал, будто
немые они вовсе да совсем не умеют разговаривать.
– Ну и чё думаешь, Данава, по этому случаю? – спросила
Дануха брата таким тоном, что видно сама уже решила для
себя эту загадку хитрую.
– А чё тут думать, – ответил он, не раздумывая, – видать
в повитухи они её звали, вот как пить дать в повитухи. А раз
Хавка согласилась, значит, точно знала, кому понадобилась.
– И то правду говоришь, – согласилась баба, – я тоже так
думаю. Ну, ещё чё? Про логово узнал-чего?
– Ничего, – буркнул колдун с не довольствием, – наша ле-
карка на нас не вышла. Видно, нет уж её. Что атамана Индра
зовут, так это узнали в городе. Окромя того ходят слухи там,
что в логово нагнали девок молоденьких. Пацаны выросли.
 
 
 
А судя по тем двоим, что у Хавки видели так даже переросли
уж давно. Ни дать ни взять, мужики взрослые.
Опять тишина. Все задумались о своём.
– Ладно. Поздно уже, – закончила сбор старшая, – давай-
те-ка по норам. Да Краснушку оденьте как следует. Елейка,
Малху с Краснушкой к себе возьмёшь. Завтра начнём стро-
ить им пристанище…

25. Плачет девица, что не красна лицом. Горюет о себе,

что живёт мышкой серою. Только любой слон этого зверя
мелкого пуще огня боится до паники…

Следующее утро в поселении ранним было не назвать, как

не прикидывай. Похоже, в эту ночь спокойную вообще не
спал никто, зато днём решив выспаться. Ну, с Елейкиным
шатром дело было ясное. Собрались подруги детства, да хоть
жизнь их и раскидала ненадолго по разным землям да уг-
лам загаженным, внеся серьёзные коррективы в их сущность
человеческую, тем не менее трёп девичий к утру вернул их
к прежним отношениям. К тому же раскрытый секрет Мал-
хушки со своим даром пугающим, значительно сбил с неё
спесь, и она гонору поубавила.
Данава от Данухи в свой шатёр спать отправился лишь под
утро самое. У них было о чём поговорить без свидетелей. Го-
лубава не спала думами занятая, лихорадочно просчитывая
варианты различные, похода опасного да обустройства быта
 
 
 
последующего. Размечталась так, что и не заметила, как на-
стало утро светлое. Она почему-то сразу решила, что ответ-
ственна за все эти дела и от того сильно нервничала. Ей хо-
телось, во что бы то ни стало блеснуть перед всеми своим
умом да умением мыслить логически. Она убедила себя в
том, что предстоящий день станет экзаменом на «нужность»
её в этом хороводе девок особенных.
Хохотушка с сыном нянчилась. Малец мучился животи-
ком, и молодая мама, попрыгав вокруг, так и не решилась
пойти за помощью, оттого осталась без сна почитай. Лишь
задремав под утро самое.
Буря с Белянкой тоже ночевали в одном шатре и тоже
не спали, но у этих, проблема была сродни Голубавиной.
Они чувствовали себя воронами белыми, то есть несколько
ущербно-бездарными среди этого чуда невиданного да по-
друг со сверхспособностями, так как не обладали ничем, а
так хотелось, что аж зубы сводило судорогой.
Неважна, тоже с утра не показывалась, а значить так же
не спала только не понять почему. В общем, дрыхли все. Од-
на Воровайка проснулась вовремя да начала скакать у кухни
еду выпрашивая. К полудню всё поселение ещё крепко спа-
ло, когда охраненье крылатое подняло всех без исключения
на уши, как и положено сторожихе бдительной.
О тревоге в первую очередь доложила Данухе, как самой
старшей в селении. Залетев в шатёр в дыру дымоходную, да
устроив хозяйке истерику. Та, спросонок ничего не поняв,
 
 
 
накинула тулуп на плечи голые, не одевая даже рубаху верх-
нюю, обулась впопыхах да с головой опростоволосенной, но
схватив клюку заветную наружу стрелой выскочила. Сорока
чуть ли не вперёд её вылетела да заметалась по кругу, стре-
коча безудержно, треща во всю свою глотку лужёную.
Баба, задрав голову, напряжённо следила за выкрутасами,
стараясь определить на глаз направление, откуда грозит им
угроза реальная, но та, как с ума сошла и единственное в
чём Дануха была уверена так это в том, что сорока была в
полной панике.
На другую сторону поляны выскочили Буря с Белянкой
одетые да вооружённые с уже наложенными стрелками к бою
готовые. Тут же выскочил Данава перепуганный, вообще в
одной нижней рубахе, босиком, но с посохом. Следом из сво-
его шатра Голубава высунулась с медным топором готовым к
применению. Остальные даже носа не высунули. Продрыхли
всё на свете, видимо.
Дануха бросив следить за Воровайкой, осмотрела поляну
взглядом рыщущим. Белянка с Бурей стояли вдалеке абсо-
лютно спокойные, опустили свои луки да смотрели на неё
как-то странно, настороженно. Голубава тоже опустила то-
пор, но смотрела мимо куда-то Данухи за спину. Старшая
хотела обернуться, но по пути увидела Данаву, который что-
то взвизгнув обратно в шатёр кинулся.
Только тут Дануха, наконец, обернулась да обмерла от
картинки писаной. Всего в шагах пару раз по девять стоя-
 
 
 
ли три белых колдуна с посохами да с ними баба молодая,
так же как и колдуны одетая в белое. Из гостей она призна-
ла только Лада, бывшего «колдунка» Хавкиного, остальных
впервые видела. Те стояли как вкопанные, важные из себя,
надутые, особенно впереди стоящий, надменно осматриваю-
щий поселение, всем своим видом выказывая недовольство
полным отсутствием должной встречи таких великих гостей
уважаемых.
Дануха, наконец, одела тулуп в рукава, запахнулась да
медленно к гостям двинулась. Костеря их про себя на все ла-
ды возможные. Тут сбоку выскочил Данава уже одетый да к
ней пристроился. Гости продолжали стоять, где стояли и на-
встречу не двинулись. Дануха вдруг тоже встала, пропуская
вперёд братца непутёвого. Её голову посетила мысль здра-
вая: «Это ж колдуны, как-никак! Вот и пускай колдун с ними
разбирается. А она-то тут причём, мать их за ногу». Данава
дойдя до гостей важных, низко в пояс кланялся да лебезил
голоском заискивающим:
– Приветствую тебя брат Колон.
Один из седых бородачей тот, что первым пыжился,
небрежно кивнул в ответ.
– Приветствую тебя брат Ворон, – продолжил Данава кла-
няться, обращаясь к следующему.
Второй незнакомец кивнул в ответ, но не так небрежно,
как первый гость.
– Приветствую тебя брат Лад, – сделал Данава третий по-
 
 
 
клон.
Лад в отличие от остальных поклонился полностью, с по-
чтением.
–  Приветствую и тебя сестра моя,  – поклонился Данава
бабе молодой, но из того, что «колдунок» не назвал её, Да-
нуха тут же вывод сделала, что он тоже эту молодуху видит
в первый раз.
– И мы тебя Данава приветствуем, – ответил свысока за
всех тот, что был, похоже, за главного и стоял впереди деле-
гации.
Пока они расшаркивались друг перед другом, неся ка-
кую-то ритуальную да для одних их понятную бредятину,
Дануха прикрыла глаза да стараясь быть незамеченной, ти-
хонечко гостей пронюхала и тут же отметила про себя, что
ни один из трёх гостей ничего собой не представляет. Всего
на всего такие же «колдунки» бестолковые, как и её Данава,
прости его Троица. Даже тот, что напустил на себя важность
надутую, был обыкновенной посредственностью, не облада-
ющий ни даром, ни способностями, а судя по морде, был ещё
и глуп как пень, но тщеславен и в себя влюблённый по уши.
Она хитро улыбнулась, но открыв глаза, тут же испуга-
лась того, что опростоволосилась. Только сейчас она поняла
ошибку свою. Колдунов-то она проверила. А бабу? А баба
что была с ними, пропала, как сквозь землю провалилась,
будто и не было.
Дануха за озиралась по сторонам в поисках пропажи, за-
 
 
 
тем сообразив вновь включила чутьё особое да уже не скры-
ваясь, начала всё вокруг пронюхивать. Но тут из-за спины
раздался голос незнакомки, потерянной:
– Не надо, ведьма. Я щекотки боюсь.
Дануха была вынуждена признать своё поражение и, от-
крыв глаза обернулась медленно, да ни понять к чему при-
готовилась. Перед ней стояла молодая бабёнка невзрачная,
лет двадцати пяти, а может тридцати, хотя и двадцать мож-
но дать. В общем, не определишь на глаз. Худая, со светлы-
ми глазами тусклыми цвета неопределённого. Лицо какое-то
настолько невзрачное, что отвернись Дануха сейчас, попро-
буй себе представить её и ведь не вспомнит, как выглядит.
Вот даже глазом на лице зацепиться не за что. И голос. Она
же только что его слышала, а уже забыла, как звучит. «На-
до ж было уродиться такой», – подумала про себя Дануха, а
вслух высказала:
– Меня кличут Дануха. Я здесь старшая. А ты кто гостья
незваная?
– Никто.
Дануха поначалу дёрнулась, хотела было заартачиться от
такого неуважения к хозяйке представившейся, но поче-
му-то тут же Неважну вспомнила при их первой встрече да
как-то само собой на это просто отреагировала:
– Ну, Никто так Никто. Мне насрать как матькаться, но ты
гостенька дорогая переступаешь порог моего кута, и я долж-
на знать, кого впускаю в дом, а другого способа узнать, как
 
 
 
взором ведьминым у меня, знаешь ли, не имеется.
Гостья, абсолютно ничего не выражая на своём лице, буд-
то даже и не слышала, о чём тут хозяйка распинается, но за-
тем пожала плечиками да спокойно ответила:
– Хорошо. Я потерплю. Но коли что увидишь интересно-
го, будь добра, поведай об увиденном. Мне самой любопыт-
но, какая я в твоём взгляде ведьменном.
Дануха ухмыльнулась, да прикрыв глаза принюхалась. Тут
же распахнула их обратно, бегло гостью осматривая с ног до
головы взором задумчивым. Ухмылка с её лица уже канула.
Она вновь закрыла глаза, но на этот раз нюхала долго, тща-
тельно. Открыла глаза неохотно да с какой-то подозритель-
ностью спросила Никто:
– Ты такая по сути аль чё делаешь?
– Я такая по сути, – всё так же спокойно гостья ответила, –
я же Никто. Не зря же меня назвали так.
– Ладно, – протянула Дануха, – пойдём-ка в кут ко мне
аль ты с «колдунками» недоделанными?
– С «колдунками»? – переспросила гостья, растягиваясь
в улыбке незатейливой.
Судя по первой за всё время знакомства реакции на её
лице хоть какой-нибудь, бабёнке явно понравилось это про-
звище.
– Нет, – продолжая улыбаться, она ответила, – это они со
мной. Меня прислал к тебе Ур Великий, а ему велели боги
с кем он разговаривает.
 
 
 
 – Великий, – шутовски передразнила Дануха, а затем за-
просто, словно подругу закадычную спросила, – кто такой?
Почему не ведаю?
–  Не знаю, почему не ведаешь. Ур колдун настоящий в
отличие от этих «колдунков недоделанных», – проговорила
она, делая на понравившемся слове ударение, и вновь улыб-
нувшись улыбкой странною.
– Ну, я догадывалась, чё среди «этих», – Дануха кивнула в
сторону всё ещё расшаркивающихся «недоделанных», – где-
то сидит нормальный, но ни разу его не видела.
– Я тоже знаю лишь одного, – спокойно и так же по-свой-
ски гостья ответила.
Дануха развернулась да бесцеремонно обратилась к брат-
цу, будто гостей в упор не видела:
– Данава, ты куда свою свору поведёшь к себе аль к нам
за общей стол?
– Да как ты… – взревел было главный «колдунок» под-
нимая посох свой навороченный, но тут же заткнулся на по-
луслове, замерев с палкой на полу движении смотря куда-то
на поляну Данухе за спину. Старшая медленно да степенно
оглянулась.
Белянка с Буря стояли там же где и были, но обе натяну-
ли луки, целясь в недовольного. Дануха улыбнулась и похва-
лила про себя: «ай молодцы девки, любо подыграли мне».
Она небрежно подняла руку вверх, как бы давая отбой да
скомандовала:
 
 
 
 – Поднимайте всех.
Но поднимать не пришлось никого. Все, оказывается, бы-
ли готовые, только команды ждали, видать, подглядывая в
щели шатровые. Тут же опосля этих слов Хохотушка выско-
чила вооружённая до зубов: с ножами за голенищами да за-
чем-то топор за пояс сунула, ну и с луком в руках как по-
ложено со вставленной в него стрелкой заговорённой. А из
шатра Елейки по одной степенно вышли четыре девки, и ста-
ло ясно бабе тут, почему Неважна ночь не спала, как и все
остальные девки поселения. Просто она, оказывается, была
в этой компании и трещала всю ночь заодно с подругами.
Все двинулись к Данухе. По мере их подхода старшая начал
представлять каждую.
– Это Голубава, – указала она клюкой на бабу с топором
в руках, – нужный и единственно нормальный мужик наше-
го поселения. Наши мозги да расчёты. Это, – указала она на
Хохотушку подошедшую, – вообще не баба, а перевоплоще-
ние Шутовки во всей красе.
Хохотушка тут же залилась смехом заразительным, види-
мо не ожидая такого представления, но оно ей явно понра-
вилось.
– Вот уж воистину, – поддакнул тихо Данава, расплываясь
в улыбке, как пить дать вспомнил посиделки банные.
– Это… – и тут Дануха сама запнулась, увидав Неважну
всё лицо которой было изрисовано ярко-зелёными веточка-
ми на подобии узора Краснушки только цвета ядовитого, –
 
 
 
Неважна – дитя Лесной Девы покровительницы.
Следующей подошла Елейка тоже вся изрисованная,
лишь узор был больше похожий на завитушки Данавинские,
светло-голубых оттенков с прожилками. Подошедшая Елей-
ка из-за пазухи демонстративно вынула змеиный камень да
опустила его поверх рубахи, что проглядывала в распахну-
том тулупе. Дануха про себя пропела лишь своё коронное:
«Ох, ё, посикухи мелкожопые», но вслух представила.
– Это Елейка – дитя Степной Девы.
Далее показывая на Малху, продолжила представление.
– Это Малха – сестра Снежной Девы, а это, – указала она
на Краснушку, – сестра Облачной, самой Громовницы.
Только Белянка с Бурей не подошли, скромно оставшись
стоять чуть поодаль, понимая, что их с такой помпой не
представишь, но они окарали в своих представлениях.
– А вона от тех двух я бы вообще советовала вам держать-
ся по далее. Это Белянка с Бурей – мужеубийцы матёрые.
Хоть вы и не мужики по сути своей, но уж больно внешне
похожи на них. Ежели встретите их без моей защиты, я вам
не завидую.
И только опосля всего этого Дануха начала к колдунам
оборачиваться, вцепившись пальцами в свой волчий хвост
да желая представить себя, но, похоже, это уже было лиш-
ним действием. Старшой «колдунок» валялся на снегу, да
так ровно лежал, будто специально положили. Вытянулся во
весь рост и руки раскинул в стороны.
 
 
 
 Второй, тот, что Вороном назвался, видать какое-то вре-
мя назад пятился, пока не упёрся в ствол дерева, да так там и
замер, перестав дышать. Самым хитрым оказался Лад, что за
Данаву спрятался. Последний стоял, понурив голову с тра-
гичной обречённостью на лице расписанном. Так как един-
ственный оставшийся зритель был придавлен к дереву, Да-
нуха представилась именно к нему:
– А я Дануха – волчья большуха, сестра Водной Девы да
старшая сестра этой стаи, несущей смерть живому. Понял
ты на кого хвост задрал?! – последние слова она буквально
прорычала рыком пугающим.
«Колдунок», вместо того чтоб ответить на вопрос задан-
ный, что мол понял, осознал да прошу прощения, зачем-то
бросил свой «волшебный» посох да со всех ног бежать ки-
нулся куда глаза глядят. Притом так быстро ринулся, что до-
гнать его б смогла, пожалуй, только Елейка на Злыдне своём,
но догонять ни у кого желания не было.
– Дануха, – пропищал, чуть ли не плача Данава, – ну, что
ж ты делаешь?
Старшая подошла к нему, выпуская на свободу волчий
хвост да ласково по-доброму ответила:
– Братец. Неужто ты не понял ещё? Что вот из-за таких,
как вы горе «колдунков» недоделанных, погибла вся наша
жизнь прежняя. Ты думаешь, что виноваты нелюди? Нее,
малахольный. Виноваты вы, «колдунки». Среди вас вообще
уже нет настоящих, одна отрыжка с пердушкой. Немочны
 
 
 
вы. Ни защитить, ни направить, ни сплотить в единое. Вы
пустое место, братец, пылинок с ног этих девок не стоите. И
надуваться тут, как жабы пред нами вы права не имеете, –
тут Дануха на Лада посмотрела жалостно, что стоял не напу-
ганный, а понурый, потупив глазки в снег, словно нашкодив-
ший пацан и продолжила уже для обоих оставшихся, – бро-
сайте вы эту кодлу бестолковую. Нам в аккурат ваша дельная
помощь нужна, а не дутая через жопу соломинкой. Данава.
У тебя ж руки чудеса делают, ты же при нас работая, куда
больше приносишь пользы Троице, чем шастая с ЭТИМИ не
понятно где.
Она осмотрелась. Девки восторженно и внимательно слу-
шали речь пламенную своей предводительницы.
– Лад, – обратилась она к соседскому «колдунку», – будь
добр, тащи ЭТИХ отсель от беды по дальше да заходи просто
в гости без всяких закидонов рисованных. Тогда и встретим,
и приветим, как положено.
Дануха развернулась да к девкам пошла. Осмотрелась во-
круг будто ищет кого, но не найдя кого искала, громко вы-
крикнула поверх голов девичьих:
–  Никто, ты, где спряталась? Иди знакомиться будем с
сёстрами.
Гостья тут же, как тень выскользнула из шатра Данухино-
го да притом так стремительно, что бабе показалось, будто
входная шкура даже не дёрнулась.
– Ты чё это там пряталась? – спросила хозяйка подозри-
 
 
 
тельным голосом.
Но та лишь вздёрнула щуплыми плечиками да спокойно
ответила:
– Ты же сама велела в твой кут идти.
Дануха посмотрела на новенькую с хитрым прищуром да
объявила:
– Нашей стае прибыло. Знакомьтесь, девоньки – это Ни-
кто. Прошу любить да жаловать.
Её тут же обступили все девки да начали буквально тер-
зать вопросами. Дануха стояла в сторонке да диву давалась
как легко, непринуждённо, новенькая, уходя от прямых во-
просов каверзных, как бы само собой переключала девок с
себя на них самих, заставляя их рассказывать. Уже через
время какое-то, девки галдели между собой ни пойми о чём,
потеряв всякий интерес к гостье прибывшей, при этом так и
не получив, по сути, ни одного ответа толкового. Дануха по-
дошла к Никто улыбающейся да тихо похвалила вполголоса:
–  Ай, молодец баба, ни чё не скажешь. Я такое вижу в
первый раз в своей жизни немаленькой. Приставать не буду,
не бойся, но ты и меня пойми, молодушка. Коль ко мне в
помочь пришла так я должна знать, чё от тебя ожидать, на
чё ты способная, да какая в тебе сила заложена? – но тут же
давая возможность обдумать, прежде ответ держать, пере-
ключилась на остальных, выкрикнув, – так, девки, а ну кыш
по местам. И так полдня проспали, лодыри. Елейка, забирай
рисованных к себе да готовитесь, чуть попозже приду, будем
 
 
 
куманиться, – и опять обращаясь к Никто, закончила, – а мы
с тобой покамест ко мне пойдём. Я тебя хоть покормлю, по-
пою с дороги-то.
Вечером, выполнив всё задуманное, все без исключения
собрались в бане на общий сбор. Кумление Неважны с Мал-
хой да Краснушкой всё-таки дало результат положитель-
ный. Неважна почувствовала бабу Кноху, и даже пролетев
мысленно весь маршрут, определилась с путём-дорогою, как
сподручней туда добраться да лишний раз на глаза не по-
пасть, кому бы то ни было.
В поход рвались все, естественно, но Дануха на корню
пресекла их рвения. Сначала долго говорила Голубава, пере-
бирая в мельчайших подробностях все мыслимые да немыс-
лимые ситуации и возможные действия при них свершении.
Она явно намеревалась возглавить поход, но Дануха её об-
ломала, заявив, что она как самая здоровая да топор осво-
ившая останется с ней в поселении готовить площадки под
жилища будущие.
Оставила в поселении и Елейку, поручив ей заготовку
шкур срочную да мяса разного, мотивируя это тем, что со
своим «зверьём четвероногим» девка сделает это быстрее
всех, а главное в большем количестве. Краснушка тоже была
оставлена, во-первых, из-за того, что хоть и была там внут-
ри, но толку от этого было мало, а во-вторых, была слаба для
такого перехода долгого. Дануха определила её вместе с Хо-
хотушкой и Белянкой в Данавины помощницы, на кого воз-
 
 
 
ложила выделку шкур, пошив да установку шатров для по-
полнения.
В поход определила четверых. Ну, коли участие Неваж-
ны с Малхой, было всем понятно и ожидаемо, то вот Буря
с новенькой Никто вызвали всеобщее недоумение. Притом
старшей в отряде назначила Бурю Снежную. Та аж поперх-
нулась, хлебая отвар да на время какое-то, потеряла дар ре-
чи от неожиданности.
Дануха объяснила своё решение довольно простым рас-
суждением. Неважна всех ведёт, и она же основная сила
ударная на большом расстоянии. Ей за сёстрами следить да
«руками водить» будет просто некогда. Малха будет зачи-
щать накоротке в стеснённых условиях коровника. Ей и без
девок будет, куда приложить своё внимание, а вертеть голо-
вой да смотреть за всем у неё не получится. Никто Дануха
бы при других обстоятельствах никогда бы не послала в этот
поход рискованный. Во-первых, она новенькая, необжитая.
Во-вторых, чужая пока, непонятная, но уж больно дар у неё
подходящий оказался для дела этого.
Большуха сознательно держала её весь день при себе,
ненавязчиво прощупывая да выпытывая особые способно-
сти. Никто оказалась дитя Ночи самим Валом помечена с
удивительным даром «отводить глаза» в сторону, как людей,
так и прочею живность разную. Именно она, ведя «колдун-
ков» сюда наводила морок на окружение и в том числе отве-
ла глаза их Воровайке, что прозевала гостей неожиданных,
 
 
 
а когда пришли, да Никто сняла морок наведённый, сорока
чуть в обморок не свалилась, запаниковав от дурного пред-
чувствия.
Кроме этого, Никто тут же в бане призналась, что облада-
ет ещё одним умением – «заметать следы» и на тут же воз-
никший вопрос: «Как это?», пожав плечами, ответила, мол
очень просто. Коль траву замнут, она поднимется, коль след
в пыли останется, ветерок раздует, заровняет будто не было,
даже коль в грязи след отпечатается, то грязью же и затянет-
ся, правда, посетовала она, на это время побольше надобно.
Она оказалась идеальным лазутчиком, поэтому упускать
возможность её использовать Дануха не могла, к тому ж по-
думав, решила проверить вот таким образом. Никто тоже не
могла возглавлять отряд, так как ей Дануха не доверяла по-
просту, да и всё время она так же будет занята. А вот Буря
как раз за атаманшу сойдёт. К тому ж девка она непогодам
умная и Дануха в этом деле доверяет ей.
Недоумение возникшие в начале, опосля Данухиных объ-
яснений разом развеялись и все согласились с тем, что боль-
шуха у них действительно баба умная.
Было принято общее решение разыграть нападение на ко-
ровник как дело рук нелюдей логова. Для этого изготовили
две волокуши да под это двух лошадей приспособили. Охра-
ну вместе с собаками утыкать стрелами, но не в глаз, к чему
были приучены Неважна с Бурею. Следы дотянуть до бли-
жайшей дороги, а там скрыть да потеряться, уйдя в леса уже
 
 
 
незамеченными. На этом и разошлись готовиться.
Дануха опять не спала полночи, но на этот раз её мучил
лишь один вопрос, конкретный, болезненный. Девок для по-
хода надо закуманить, но куманить на Ку Матёрую Дануха
побаивалась. С одной стороны, защита предков с уверенно-
стью в неуязвимости, с другой, страх за то, что полужити ма-
ло покажется, а ну кинется своих пожирать? Так промучив-
шись, да не придя к решению, не заметила, как уснула.
И видит сон Дануха. Будто сидит в старом куте, что в бай-
маке сгорел, солому на полу стелет новую. Обернулась на
свою лежанку, а там Сладкая, туша жирная, на боку разлег-
лась, на руку опёрлась да жуёт, что-то полный рот набив. И
будто они давно уж с ней про эту Ку разговоры ведут да вро-
де даже как успели разругаться вдрызг.
– Ну, так чё делать то? – закричала на неё Дануха в отча-
янии.
– Как чё? – в таком же тоне ответила Сладкая, – меня ле-
пить. Я ж тебе объясняла, дурёха ты маловерная. В поход
пошла – слепила, из похода верталась – схоронила. Чё тут
сложного-то?
– А коль мало кого набьют? Ты же нас жрать кинешься!
– Тьфу, – сплюнула Сладкая, – я ж тебе в башку вдалбли-
ваю. Вертаются девки, ты меня схорони. Вот и всё. Мне чё
б разум потерять, да на своих кинуться это ж сколько голо-
дать-то надобно?
– Так чё сразу не могла сказать, дрянь жирная, – психану-
 
 
 
ла Дануха, – а то из пустого в порожнее толчёт, толком ни чё
не понять. Под нежить косишь чё ли, дрянь толстожопая?
Села Дануха на пол вроде как задумалась, а тут раз и
проснулась, а на дворе уже утро светлое.
Елейка с самого утра чуть забрезжил свет, унеслась на
Злыдне на охоту, прихватив с собой Скромницу. Ей было
обидно, что не взяли в поход, и больно было смотреть на сбо-
ры общие, и она решила быть от всего этого как можно далее.
К тому же Голубава убедила в том, что от её охоты вся работа
зависит по обустройству нового поселения. Конечно, она не
Неважна, что и зверя чует, и добычу на себя ведёт, но Елей-
ка решила охоту эту провести по-другому, ни как с Неваж-
ной хаживала. Она не стала лося с кабаном по лесу гонять, а
сразу пустилась в степь одичавшие стада туров отыскивать.
Да это было не безопасно. Там можно было на кого-нибудь
нарваться, но ей как раз этого и хотелось до смерти.
Елейка даже надеялась на это, чтоб показать всем свою
значимость. Она одна могла запросто слетать на полном ска-
ку до коровника проклятого, перебить там всех на одном
выдохе, забрать маму Малхушкину, усадить её вон на ту же
Скромницу да вывести до нужных мест, а её даже в поход-
ный карагод не приняли. Целые планы там настроили, а де-
ло-то не стоит яйца выеденного. Обида, конечно, грызла, но
не более. Умом-то она понимала, что так нельзя и то, что
дело ей порученное, тоже не менее важное и его делать на-
добно. А как нашла полусонное стадо, так все эти угрызения
 
 
 
с обидою разом уступили место азарту охотницы. Началась
заготовка мяса со шкурами.
Голубава тоже особо не раскачивалась. Взяв топор, нача-
ла шастать по округе что-то прикидывая, примеряясь да для
начала на деревьях зарубки делая. Она заранее хотела спла-
нировать всё будущее селение, чтоб, с одной стороны, оно
было компактное, а с другой само по себе защитой делаясь,
как от дикого зверя, так и от людей незвано явившихся. По-
следнее появление гостей, кого даже Воровайка проспала, не
давало покоя Голубаве. Она уже не первый раз задумывалась
над тем, как можно обезопасить поселение от постороннего
проникновения или хотя бы узнавать заранее о приближе-
нии чужих да успевать приготовиться к их появлению. Со-
рока конечно дело хорошее, но вот и она может ошибиться,
а ведь ошибка подобная могла всем жизни стоить в подоб-
ном случае.
С этими мыслями она по лесу расхаживала, определяя по-
лянки на вырубку да пытаясь представить в голове, как это
всё будет в конечном итоге выглядеть. Наконец поплевав на
руки, принялась валить деревья да куда-то оттаскивать.
Данава тоже чуть свет за дело принялся. Для начала он
снял свои бабьи рубахи да облачился в штаны кожаные, как
у Неважны в обтяжку ног да кожаную куртку по той же тех-
нологии сделанную, но абсолютно другого покроя. Сам при-
думал, сам пошил. Девки, его увидевшие, оценили «прикид»
по достоинству, даже Дануха одобрительно хмыкнула, в оче-
 
 
 
редной раз пожалев, какой талант пропадал всё это время
в лесу глухом. Данава отобрал у Данухи большой котёл тот,
что девки приволокли с арийской вырубки, да принялся го-
товить рассол для обработки шкур.
Хохотушка с Краснушкой подключились помогать ему.
Хохотушка, выспавшись, наконец, прибывала в прекрасном
настроении, да зацепившись с Данавой языком, устроила там
целое представление, от которого Краснушка бедная к их
выходкам не привычная, чуть живот не надорвала, а потом и
сама подключилась к этому безобразию. А когда Елейка при-
везла первые трофеи, то девки уж не на шутку разошлись.
В шатре Данавы бедлам стоял, но и работа споро делалась.
Елейка по-хорошему позавидовала их весёлости да тут же
ускакала на заход следующий.
Дануха встав поутру, тут же к баймаку направилась в свою
старую землянку. За глиной понесло её. Почему именно ту-
да? Да кто её знает. Глину могла и в лесу найти, а не ходить
за тридевять земель, но вот ей что-то в голову втемяшилось,
что глину там брать надобно. Глина, отколупанная от стены
кута старого, была так себе. В ней было много лишнего. Ка-
мушки мелкие, корешки разные, но баба старательно нако-
выряла целый мешочек, а потом у себя в шатре новом ещё
долго её перебирала, тщательно очищая да перемешивая до
однородности, всё время работы, находясь в воспоминани-
ях. Опосля за готовку взялась.
Надо было всех накормить, да ещё в дорогу сложить ми-
 
 
 
нимум на седмицу еды на всех. В общем, работы у неё нев-
проворот было. У каждой селянки в шатре тоже имелся очаг,
и девки для себя готовили. Утром – обязательно. Вечернюю
трапезу, каждая по-разному. Когда у кого-то из девок соби-
рались кучками, когда вообще без вечерней еды, лишь на от-
варах вечеряли, а когда и не по разу ужинали. Как когда най-
дёт. Но обед всегда был для всех у Данухи за одним столом.
Это была традиция сама собой заведённая. Опосля обеда все
разошлись по своим делам, а походные девки остались ку-
маниться.
Глину Дануха замешивала на их крови, порезав всем ру-
ку левую, опаивая зельем да ставя в карагод маленький, что
вместе с ней пять куманок насчитывал. Первой кого рассмот-
рела большуха, конечно же, Никто была. Уж больно ей хоте-
лось залезть под кожу этой девоньке. А посмотреть там было
на что. Дануха такое впервые увидела. Никто представляла
собой не одну, а несколько сущностей одною кожей обтяну-
тых.
Она даже не смогла сосчитать сколько их. Никто, то двои-
лась, то троилась, то ещё больше накладывалась сама на себя
да себе подобную. И каждая была разная. Она была не по-
стоянна и это непостоянство видимо, как определила Дану-
ха, было с бурей эмоций связанно, что бурлили в молодухе
как вода кипящая.
Дануха сразу догадалась, что Никто к своим годам ещё ни
разу не куманилась! И проделывает это чудо в первый раз,
 
 
 
от этого и хлещут эмоции. Чувство, опосля осмотра остав-
шееся, неоднозначным оказалось, как и вся она. Зла Дану-
ха в ней не приметила, хотя честно искала с пристрастием,
но и понимания этой девки переросшей, у неё не сложилось
окончательно, а то, что было непонятно, настораживало.
Затем посмотрела Малху и успокоилась. Побаивалась она
эту девку с её закидонами. Уж больно нехорошим от неё ве-
яло всё время последнее, но оказалось, зря так Дануха ду-
мала. Чистая была девка, но глупая. Именно это её качество
и чернило молодку почём зря. Умишка у неё не хватало ни
на пакости осознанные, ни в рамках дозволенного держать
себя. Дануха поняла, что её довольно легко в узде держать,
коль с умом. Ну и ладно. Пусть покочевряжится.
Неважна, как всегда, резвилась с радужным фейерверком,
переливаясь цветами радуги. Буря была собрана, рассуди-
тельна да явно побаивалась ответственности, но Дануха была
уверенна – справится. На этом вывела из морока, да переце-
ловавшись, девки отправились собираться и опосля недол-
гих сборов, так как к этому времени, по сути, были все гото-
вы, под взглядами абсолютно всех оставшихся выступили в
дорогу дальнюю…
Поход прошёл гладко, как по маслу да вместо седмицы
они лишь пять дней потратили. И вот в средине дня пятого
Воровайка оповестила всех об их возвращении. Дануха, за-
куманенная в карагоде их радость ещё раньше сороки почу-
яла и даже вышла на поляну в ожидании, поэтому для неё
 
 
 
это не было неожиданностью, а тут ещё сгонявшая верхом
им навстречу Елейка вернулась с вестью радостной, что «на-
ши идут» да «кучу баб ведут». Все, мол довольные и всё го-
ворят, прошло лучше не куда.
Остальные поселенцы на встречу в лес не бежали, раз Да-
нуха не дёрнулась, а ждали их на у шатров на поляне боль-
шой, что за эти пять деньков преобразилась до неузнаваемо-
сти. Всех запланированных шатров, конечно, за столь корот-
кий срок сшить и поставить не получилось, но большинство
уже стояло на своих местах, и готово было принять новень-
ких.
Первой Буря вышагивала, таща на плече мешок большой.
Следом шли лошади с волокушами. Одну вела Неважна, вто-
рую Малха довольная. На шкурах сидела малышня, те, кто
быстро по снегу идти не мог. Следом шли бабы, девки длин-
ной вереницею. Было их на удивление много. Дануха даже
диву далась ораве такой. Тут же увидела Кноху с девченята-
ми. Прослезились, обниматься кинулись. Малха тут же под-
скочила да давай Дануху трясти в нетерпении, выспрашивая,
какой из шатров теперь её значится. Старшая отправила всех
к Голубаве, мол её пытайте, ей, видите ли, без разницы.
Последней замыкающей это шествие пришла Никто. Се-
рая, уставшая, но при виде Данухи улыбнулась, будто род-
ную встретила. Дануха оставив галдящую толпу на попече-
ние Голубавы распорядительницы, подошла к Никто да об-
няла её ласково.
 
 
 
 – Умница девонька, а теперь топай ко мне на лежак ба-
иньки. Всё потом. Я же чую, что ты вот-вот упадёшь от уста-
лости.
Дануха сразу почуяла, что бабёнка глаз не сомкнула по-
читай весь поход, лишь на обратной дороге не выдержала да
пару раз падала без сознания, но проехав на волокуше время
не долгое, опять вскакивала и упрямо в конец пристраива-
лась, заметая следы за колонною.
Дануха долго о ней думала, все эти пять дней размышля-
ла. Что она о ней знала? Выросла без мамы у колдуна ста-
рого. Материнской ласки не ведала. О бабьей жизни даже
не слышала. Она вообще, похоже, жизни человеческой от-
родясь не знала, как люди живут. Зачем колдун её такой вы-
растил?
За весь поход Дануха именно с ней держала связь наилуч-
шую. Притом не она это делала, а сама Никто. Дануха чуяла,
как та тянется, но вместе с тем побаивается. Тянется по-че-
ловечески как дитя к матери. По убогим соображениям де-
вицы, она надеялась, что появилась возможность получить
от жизни то, чего была лишена до сих пор – любовь материн-
скую да бабью ласку тёплую. И Дануха пошла ей на встречу.
Стало жалко девку. Да девку, почитай кутырка по сознанию.
Никакая она не баба, а просто девка переросток. Да ещё и
девственница. Уж что-что, а в этих делах не обмануть боль-
шуху хоть и бывшую.
Галдёж над поляной стоял почитай до вечера пока не рас-
 
 
 
селились все и им не разнесли мясо для готовки да запасы
разносолов, что имелись в наличии. Приготовить заранее,
естественно, не успели, да и не собирались, поэтому готовить
бабам предстояло самостоятельно, тем более всю посуду из
коровника унесли подчистую вместе с припасами. Пока на-
селение питалось да установилось затишье некоторое, Дану-
ха собрала всех своих в бане натопленной. Походный кара-
год держал отчёт о содеянном. Речь на правах атаманши ве-
ла Буря вся из себя важная.
Туда шли быстро два дня. И днём, и ночью без промед-
ления. На ночлег не вставали, да и перекус на ходу делали.
Только когда увидели забор коровника из леска, встали ла-
герем. Дело было к вечеру, да как планировали, с наскока в
коровник не кинулись. Никто пошла выведывать. Неважна и
Малхой завалились спать в мешок. Так распорядилась Буря,
объяснив тем, что им предстоит основная работа, а значит
должны быть сил полны.
Никто вернулась, когда стемнело окончательно. Они по-
совещались и решили, что лучше всего напасть под утро, ко-
гда все будут спать беспробудным сном да с рассветом уйти
до леса, а так как все выспятся, то можно будет сутки первые,
пройти не останавливаясь. Так решив, Буря тоже завалилась
спать. Никто осталась сторожить царство сонное.
Пред рассветом она всех разбудила и тут началось. Все
пожитки с лошадьми в лесочке оставили, привязав животин
к деревьям, а сами подошли к забору высокому. Никто на
 
 
 
собак морок навела ещё издали. Они и не гавкнули. Лезть
через забор было не сподручно. Ворота изнутри закрытые.
Никто тогда прошла к большому дому, где по дереву залезла
на крышу, а с неё во двор спрыгнула да заслонку с ворот ото-
двинула. Они оказались тяжёлые, но дружно навалившись,
щель проделали, чтоб самим пролезть.
А когда во двор вошли, то столкнулись с проблемой
непредвиденной. Все шесть собак во дворе присутствовали,
но спали беспробудным сном. Малха развела руками, мол,
что я с ними делать буду со спящими. Тогда Неважна недол-
го думая, взяла и всех перестреляла сонными. Даже ни од-
на не вякнула. Малха даже обиделась, что не досталось ей.
Неважне на руки кидалась, просила хоть одну разбудить,
чтоб придушить заморозкой лютою.
– Потом встали и стоим как четыре дуры по середь дво-
ра, – продолжала Буря, – что делать не ведаем. Резать охрану
сонными иль разбудить предварительно, чтоб забегали.
Кого не спрошу, все плечами жмут, мол ты главная тебе
решать. Ну, я Неважну спрашиваю, мол ты можешь сказать
в какой землянке мама Малхина. Та указала. Ну, я и говорю
чё тут тогда раздумывать, будите да выводите, а там видно
будет. Малха кинулась, а там решётка тяжёлая, пошли все
помогать, лишь Неважна осталась на случай чего. Пока мы
эту решётку снимали да оттаскивали, естественно, шум под-
няли, как без этого. Мама Малхи проснулась да изнутри то-
же помогла. Еле справились. Малха с мамой ревут, обнима-
 
 
 
ются, мы рядом пристроились да тоже ревём, а тут Неважна
подходит и так спокойно спрашивает, мол чё с жёнами охра-
ны делать. Я глянула, а мужики-то все трое у дверей валяют-
ся в телесах со стрелами. Оказалось, они спросонок на шум
выбежали, ну и охотница их тут же уложила по новой спать,
только навсегда теперь. Мы все на двор выбежали, а Неважна
и говорит, мол женщин убивать не будет. У неё, видите ли,
рука не поднимется. Я у Кнохи спрашиваю, чё за бабы-то у
охранников, а она их матом, мол суки ещё те, придушила бы.
Тут Малха недолго думая влетела в дом и тишина полная.
Потом вышла. Всё, говорит, нету больше сук. Все вымерли.
Только там ещё детей малых четверо чё с ними делать тоже
не ведает, а убивать не будет. Жалко маленьких. Ну и ладно
говорю, давай всех выпускайте из землянок, а мы с Неваж-
ной за лошадьми сбегаем. Ну, в общем, загрузили всё что
можно, уж светать начало, а эти коровы такой ор устроили,
что, наверное, по всей степи слышалось. Галдели на радо-
стях, пока на них не рявкнула. Потом в путь тронулись чуть
ли не бегом за волокушами, так как совсем светло стало, и
на дороге могли нарваться на кого-нибудь, но всё обошлось,
а когда до лесов добрались, аж вздохнули с облегчением и
пошли уже медленнее. Вот и весь поход.
Из коровника лесное поселение пополнилось двумя де-
вятками баб разновозрастных, восемью молодухами не ро-
жавшими, из которых пять беременных на разных сроках но-
шения, девченят четырнадцать штук да посикух почитай аж
 
 
 
тридцать две. Из них половина грудных. Вот такой довесок
притащили к бабе Кнохе и Дануха тут призадумалась. Одно
дело девок особенных вокруг себя собирать, а другое вооб-
ще всех баб со всех округ. А тут ещё Елейка с Краснухой
заерепенились, мол их мам тоже искать надобно, на что Да-
нуха обещала подумать, но только опосля того, как с этим
бедламом образуется, и они решат, что с этой оравой дальше
делать без мужиков да устоев погубленных.
Были бы мужики, можно было баймак возродить, да и
пусть бы себе жили жизнью старою. А что сейчас делать, не
понятно совсем. В сёстры их не взять, хотя прощупать всех
надобно. Может, кто и подойдёт, а остальных что, гнать что
ли? Куда? Да как их теперь выгонишь? В общем Данухе при-
бавилась ещё одна головная боль…

26. Принцип, что ни съем, то надкусаю у нас не действу-

ет. Коли разинул роток на непомерный кусок, то готовься к
тому, что лишишься последнего…

Зорька точно знала, что в берлоге сидит. Только в ней

светло было словно днём солнечным, но откуда падал свет,
хоть убей не видела. Рядом спал огромный бер цвета бурого.
Сопел шумно да лапу посасывал. Зорьке очень захотелось
есть. Она поколебалась чуть-чуть, а затем руками обеими
выдернула его лапу огромную из пасти зубами утыканной, да
хотела было сама припасть к лакомству, как тот неожидан-
 
 
 
но прорычал недовольно человеческим голосом: «Не лапь!
Моё!» да отмахнулся от неё как от мухи назойливой, боль-
но саданув когтистой дланью по всей левой стороне личика
нежного.
Зорьку будто кипятком ошпарило, и она из берлоги стре-
лой вылетела. Отбежала шагов на девять, назад оглядываясь,
а там вместо берлоги сугроб не тронутый. Даже следов от её
ног не было. Она осмотрела себя. Всё что на ней было – это
рубаха лёгкая. А на ногах вообще ничего. Она была босиком
с головой не покрытою. Зорька стояла на снегу, но при этом
не проваливалась, и следов не оставляла! Диво дивное! Это
её несколько удивило, но не более. Хотя снег и не был ещё
глубок да на вид рыхлым был, рассыпчатым, а она всё равно
не проваливалась.
Левую половину лица продолжало жечь, и от этого во всей
голове разливалась боль нестерпимая, а сама Зорька при
этом замерзала до озноба крупного. «Ещё бы,  – подумала
она, задирая подол да босые ноги разглядывая, – надо выби-
раться из леса, а то замёрзну к едреней матери».
Она оглянулась ещё раз да вперёд пошла, от чего-то точ-
но зная в каком направлении идти надобно. Но не сделала
и нескольких шагов как ей преградила путь волчица матё-
рая. Старая, с седым хребтом, с огромными лапами. Зверина
ни пугала, ни скалилась, а Зорька вовсе и не боялась её, но
остановилась да как бы, между прочим, поинтересовалась у
зверя лютого:
 
 
 
 – Чё, сука, сожрать меня хочешь?
– Нет. Я сестёр не ем. Я их собираю в семью, – ответила
волчица по-людски да тут же оказалась совсем рядышком,
протягивая Зорьке чашку в руках человеческих, в кои пре-
вратились её лапы передние, да грозно потребовала, – на-ка,
пей, давай.
Голос волчицы показался знакомым, но Зорька не смог-
ла вспомнить на кого похож. Она очень хотела пить, а учуяв
аромат варева, исходящий от чаши, зажмурилась и с необъ-
яснимым трудом да усилием потянулась к ней губами вы-
сохшими. Шея гнуться отказывалась, будто к воздуху была
привязана, будто к дереву верёвкой примотана. Но чаша все
же коснулась губ, и тёплый ароматный вар большим глотком
внутрь отправился, расплываясь по всему телу тёплой негою.
Затем ещё глоток, ещё…
Волчица уж стояла на людских ногах да всё с теми же ба-
бьими руками, и схватив свой хвост собственный, старатель-
но приоткрыв пасть да язык на бок вывалив, щекотала лицо
Зорькино, его левую половину жгущую. Невыносимый зуд,
который сотворила своим хвостом, буквально взбесил ата-
маншу матёрую.
– Да иди ты нах, достала серая, – заорала Зорька, подни-
мая с земли рога лосинные, показавшиеся ей, не тяжелей бе-
рёзовой веточки.
Но пока она их поднимала, чтоб забодать эту зверюгу на-
зойливую, последней и след простыл, будто и не было. Зорь-
 
 
 
ка посмотрела на рога развесистые, выставила их перед со-
бой, держа руками обеими, да так и зашагала дальше, назад
не оглядываясь.
Но тут её как будто озарило чем. Она остановилась да за-
думалась. «Лось рога сбросил, волчица семью собирает, бер
заснул на зиму. Так это седмица Видения!» [109] и она от-
чего-то обрадованная таким открытием, тут же оказалась в
землянке большой, где собрались все девки баймака Наху-
шинского. Тут же и пацаны Девяткины. Все стояли в разных
местах да молча лыбились, смотря на Зорьку внимательно.
Вот Краснушка с красным носом, вот Елейка, не то совсем
исхудавшая, не то просто так высохла, вот Малхушка всё та-
кая же жирная ни капельки не изменившаяся.
А за ними средь кутырок она вдруг увидела Сладкую, а с
ней маму свою, причём вели себя бабы, как дети маленькие
играя с кутырками в куклы вязанные. «Они-то что тут дела-
ют на нашем празднике?» – в недоумении Зорька высказа-
лась.
Тут третья кутырка непонятная, что с ними игра в кукол-
ки повернулась и Зорька ахнула. Это была Хавка, что лицо
скривила и так вечно сморщенное да злобно по матёрому
рявкнула:
– Вона! Явилася, у девки щель оволосилася. Чё стоишь,
рот раззявила? – да указав ручонкой тощей куда-то в сторо-
ну, добавила – видишь Чуров столб упал. Поди, подымай,
давай. [110]
 
 
 
 Зорька улыбнулась по-доброму. Она очень была рада всех
их видеть, тем не менее, всё же посмотрела в ту сторону, куда
вековуха указывала. Там прижатый к земляной стене, спря-
танный за шкурой с ног до головы, стоял Неупадюха. Поче-
му так подумала? Да потому что через проделанную в шкуре
дырку свисал его огромный уд, который на вид каждая девка
знала, да и игры эти были знакомые.
На них пацаны только Неупадюху и использовали. Она
прошла вдоль стола накрытого, непонятно откуда появив-
шегося, зачерпнула ладонь жира на стол натёкшего с жаре-
ной чушки, какой-то птицы приготовленной да отправилась
поднимать «упавший Чуров столб» и от предвкушения этой
процедуры бесхитростной у неё самой всё начало оживать
да подниматься ни пойми куда.
И тут неожиданно для самой себя она почуяла вязкий тя-
гучий свет Славы девичьей, потёкший от неё в разные сто-
роны. Она даже увидела его, как тот через шкуру просачи-
вается к Неупадюхе замершему. Зорька издевательски тихо,
возбуждающе ласково, чуть с хрипотцой от наигранного на-
слаждения заговорила с пацаном, спрятавшимся:
– Неупадюха. Ну, ты чё "упадюхой-то" заделался?
В ответ из-за шкуры раздался не то короткий стон, не то
протяжное сглатывание, а потом…
– Заря, мать твою, прекрати, – раздался вопль отчаяния
откуда-то издали, будто баба какая-то орала со двора в проём
занавешенный.
 
 
 
 Всё вокруг пропало. Землянка, подруги, бабы с мамой,
да и вообще всё что видела. Пропала радость, лёгкость, а
взамен навалилась боль жуткая, жжение левой половины ли-
ца, слёзы текущие, да не человеческая тяжесть во всём теле
обессиленном. Она осознала, что где-то лежит и что ей хо-
лодно. Всю трясло. Веки были настолько тяжёлыми, что ни-
какой силой не открывались, как ни пробовала.
Она пыталась, но ничего не выходило из этого. Наконец
правый глаз открылся узкой щелью, но окромя света тускло-
го она ничего разглядеть была не в состоянии. Мешали слёзы
глаза заполнившие, и не желающие вытекать наружу никак.
Атаманша попыталась наклонить на бок голову и это ей с
трудом, но удалось всё-таки. Голова качнулась да завалилась
в сторону. Слеза по щеке вытекла, но вернуть обратно голо-
ву в исходное состояние она уже не смогла, как ни тужилась.
Зорька разглядела землянку крошечную. Нет, даже не
землянку, а нору какую-то. Нора была завалена сеном, где
она и лежала беспомощной. Было душно, но при этом очень
холодно, будто в ледник бросили, чтоб не испортилась. Тут
перед глазом появилось лицо. Зорька глаз прищурила, чтоб
зрение сфокусировать и тут же узнала его. Это была Онеж-
ка-лекарша.
– Всё, угомонись, – старалась как можно мягче, она Зорь-
ку успокаивала, – не трать силу по напрасному. Она тебе ещё
сгодится для выживания. А будешь меня бить этой гадостью,
брошу тебя здесь да пропади ты пропадом.
 
 
 
 –  Где я?  – прошептала Зорька, не шевеля губами непо-
слушными.
– На-ка, попей отвару целебного, – вместо ответа знахарка
потребовала.
Только тут Зорька поняла, как ей пить хочется. Чуяла она,
что тело просто изнутри высохло и абсолютно опустошён-
ное. Онежка одной рукой приподняла голову, другой под-
несла чашку к губам. Во рту всё пересохло, и тёплая влага
живительная в буквальном смысле слова жизнью окропила
тело омертвевшее. Сначала губы смочила, язык. Ожила че-
люсть нижняя, но резкая боль в щеке заставила оставить её
в покое да не трогать движением.
Затем глоток, второй… Лишь опосля всей чаши выпитой,
Зорька начала оживать полностью.
– Что со мной стряслось? – прошептала она расслабленно,
когда Онежка опустила голову обратно на сено душистое.
– Так, убили тебя, – спокойно, с равнодушием ответила ей
баба, убирая чашку в сторону.
– Как это?
– Да запросто, – с какой-то даже злостью огрызнулась зна-
харка, – да ты не переживай особо по этому поводу. Как ви-
дишь, убили не полностью. Коль эту ночь переживёшь, то и
дальше глядишь получиться.
Она отвернулась в сторону да заговорила сама с собой:
– Хотя зачем тебе жить далее?
– Звёздочка, – вдруг спохватилась Зорька в панике.
 
 
 
 – Да вон она лежит. Насосалась титьки да спит довольная.
Тебе надо есть вдоволь да пить, как следует, иначе молоко
кончится с таким-то потрясением.
С этими словами она встала, согнувшись в три погибели.
Выпрямиться ей не давал потолок земляной, что крест-на-
крест двумя брёвнами удерживался, а центр этой конструк-
ции, грубо сделанной упирался на вертикальный столб, в пол
вкопанный, сеном заваленный. И так, не разгибаясь, она ата-
маншу покинула. Зорька тяжело вздохнула, прикрывая глаза
да вынув руку из-под шкуры укрывающей, потрогала лицо,
его левую сторону, что по-прежнему чесалось да вдобавок
нудно побаливало.
Но лица там не было! Вместо него на всю половину нарост
жёсткий нащупала. Зорька с ужасом поняла, что половины
лица у неё просто нет. Вновь объявилась Онежка с очеред-
ной миской варева. Подползла к израненной на четверень-
ках, шурша соломой высохшей.
– Пей, – грозно скомандовала, – тебе напиться надобно да
уснуть до утра до самого.
Но Зорька отвернула губы да прошептала настойчиво:
– Что у меня с лицом?
– Нашла о чём заботиться, – злобно на неё знахарка шик-
нула, – у неё жизнь на волоске висит, а она о своей морде
беспокоится. Пей, говорю. Некогда мне тут с тобой рассусо-
ливать. Заметит кто, обеим смерть обеспечена. Свалилась же
напасть на мою голову.
 
 
 
 С этими словами она резко приподняла Зорькину голову,
схватив за волосы, от чего та застонала страдальчески да су-
нула к губам пойло, больше не уговаривая. Зорька выпила
содержимое, при этом, чуть не подавившись от усердия.
– А теперь спи, давай. Я тебя здесь закрою. Свет потушу.
Звёздочку положу под грудь. Проснётся, сама титьку унюха-
ет.
С этими словами она проделала всё сказанное и уползла
куда-то наверх. Стало совсем темно. С боку Зорька живой
комочек почувствовала.
– Доченька, – прошептала она, вновь из себя слезу выдав-
ливая, да как-то сразу погрузилась в забвение…
Она стояла на старой площади родного баймака Нахушин-
ского. И судя по тому, что видела, на дворе были всё те же
Ведения, но на этот раз была не в рубахе одной, а одетая в
тяжеленный тулуп, в коем не только трудно двигаться, так
как был он толстый да жёсткий, а вообще дышать.
Зорька была одета полностью на выход в лютый мороз, хо-
тя мороза никакого не было. Вокруг ни души. Тишина пол-
ная. Она огляделась, поискала взглядом хоть кого-нибудь.
И тут где-то в районе огорода Данухинского закричала соя
[111] переливисто.
Зорька встрепенулась, обрадовалась. Эта птичка да на Ви-
дения – это же счастье великое. Она тяжело развернулась в
негнущемся тулупе да столь же тяжело на крик птицы пото-
пала. Действительно. На одном из деревьев сада Данухино-
 
 
 
го сидела небольшая птичка с ярким оперением, с расфуфы-
ренным широким хохолком на голове да длинным хвостом.
Как только Зорька к ней подошла, та вспорхнула и пере-
летела в сторону леса, сев на берёзу крайнюю. Опять кряк-
нула, поглядывая на увешанную шкурами молодуху непово-
ротливую. У Зорьки аж в сердце ёкнуло и сосок левой гру-
ди заныл сладостно. Она поняла, что соя её ведёт за собой,
а водит она только к счастью, по поверьям старины седой.
И Зорька, борясь с неповоротливостью да тяжестью тулупа
неподъёмного уверенно за провожатой двинулась.
Соя перелетала с ветки на ветку, Зорька пёрла на пролом
по высокой траве припорошённой. Странно, но она не чув-
ствовала усталости, ей было только очень жарко от движе-
ния. Она была уже с ног до головы мокрая, хоть выжимай. А
птичка отлетала всё дальше и дальше, но не в лес забирала,
а вдоль реки вела.
Зорька уже потеряла счёт времени от этого скучного од-
нообразия и даже перестала обращать внимание, где идёт,
какие места проскакивает. Наконец она вышла на поляну,
где соя пропала с концами ни понять куда. Зорька покрутила
головой в поисках птицы пропащей, да так и замерла остол-
бенев. Она оказалась на той самом месте, где праздновала
Семик по весне и где повстречалась с Речной Красавицей. Та
самая заводь тихая прямо перед ней предстала во всей кра-
се, только она была замёрзшей да снегом припорошённой,
но даже в таком виде и в это время года она не могла спутать
 
 
 
этого места ни с каким другим.
Зорька подошла к камышу высохшему, вступила на гладь
реки льдом скованной. Осторожно ступая, прошла на самую
середину заводи и остановилась, по сторонам оглядываясь.
И тут ей в голову пришла мысль не радостная: «Зачем я тут?
Ведь Речные Девы спят давно». Она ещё раз осмотрела дере-
вья прибрежные в поисках сои-ведуньи, прислушалась. Нет
птицы нигде, как сквозь землю канула. Значит, пришла туда
куда надобно. Она встала да задумалась. «Ну, пришла. А что
делать-то?»
Сделав шесть или семь оборотов, обозревая окрестности,
она задрала голову вверх в надежде хоть там найти что-ни-
будь. Только тщетно всё. Затем перевела взгляд под ноги и
замерла, будто что в душе торкнуло. Тут же что-то подсказа-
ло дальнейшие действия.
Она упала на колени да начала снег разгребать руками
разгорячёнными, и как только разгребла да подтопила ла-
донями верхний слой, то в ледяном окошке сразу увидела
счастливый лик Речной Девы с весны ей памятный. У Зорь-
ки перехватило дыхание, а из глаз слёзы брызнули. Как она
была рада видеть её! Вся душа её счастьем переполнилась.
Дева плавала кверху ликом почитай у самой поверхности.
Зорька, радуясь да умиляясь, гладила лёд руками горячи-
ми, и он почему-то казался не холодным, а тёплым, как что-
то живое, человеческое. Неожиданно навалилась усталость
страшная, будто разом нахлынула вся, что скопилась по до-
 
 
 
роге сюда да которую по пути она не чувствовала. Тело, во
что бы то ни стало, захотело прекратить что-либо делать да
просто упасть беспомощно, перестав не только двигаться, но
и смотреть, и слышать и даже думать о чём-либо. Зорька со-
брала последние остатки сил да в отчаянном рывке вжала
ладони в лёд, стараясь дотянуться, коснуться лика Девы Реч-
ной и тут вдруг, бух… и провалилась…
Вот она уж стоит на дне речном в горячей воде почитай
по грудь, в объятиях речной красавицы.
–  Зоренька, девочка, какая же ты молодец что справи-
лась, – зажурчала нежно полужить речная, – я так пережива-
ла за тебя, даже спать не могла, но ты сумела пройти страш-
ный узел судьбы, что с развилкой на смерть.
Зорька ничего не поняла из сказанного. Она лишь от сча-
стья плакала. Ей было хорошо в объятьях Речной Девы, вот
только было нестерпимо жарко, аж плыло всё в глазах. Она
чуяла, что ещё чуть-чуть, и сварится.
– Не бойся, – заверила её Дева прекрасная, – теперь уж
позади самое страшное. Теперь ты на коне да со стрелкой в
руке.
А Зорька плакала, да какой там плакала, уже реветь при-
нялась. Лишь сквозь слёзы проговорила, навзрыд:
– Я ничего не понимаю из сказанного.
– Ничего. Придёт время, поймёшь. Ты иди в родные зем-
ли, Зоренька. Там тебя уже ждут с нетерпением.
Она взяла Зорькину голову в обе свои руки водные, поце-
 
 
 
ловала в губы пылающие, да разрушилась, облив напоследок
её тело разгорячённое, своей прохладой спасительной, отче-
го тело охватило блаженство невиданное…
Зорька проснулась вся мокрая. Звёздочка под боком му-
чилась, накрытая с головой шкурами она упрела и плакала.
Зорька с неимоверным трудом толстую шкуру откинула, и
прохладный порыв воздуха этим движением созданный об-
дул вспотевшее тело и малышку такую же мокрую. Та в один
миг успокоилась, часто дыша порывисто да хватая воздух
живительный.
Было темно хоть глаз выколи. Она почувствовала, что с
приходом в себя постепенно и силы возвращаются. В норе,
где они лежали было душно. Воздух хоть и был прохладен,
но пустой совсем. Таким не надышишься. Ощупала лицо,
вернее корку твёрдую, та на месте была. Она поняла, что
это какая-то мазь лечебная вроде той, что Диля варил не по-
нять из чего. Просто она засохла да превратилась в корку
грубую. Кожа под ней чесалась так, что хотелось расцарапать
её немедленно.
Упираясь ногами с руками, она наверх выползла из-под
мехов накиданных, и голова с плечами опёрлись на сте-
ну, придав ей полулежащее положение. Голова покружилась
чуть-чуть, но Зорька быстро оправилась. Подтянула к се-
бе Звёздочку. Ощупала пространство вокруг. Ничего кро-
ме сена сушенного. И не выдержав несносного зуда, начала
потихоньку с краешка отколупывать массу засохшую, что,
 
 
 
несмотря на сухость, крошилась да отдиралась с великим
трудом и болезненно.
Первое что попыталась Зорька сделать, это восстановить
в памяти происшедшее. Но в голове мелькали лишь обрывки
разрозненные, что никак не собирались в картину единую.
Тогда она попыталась вспомнить весь день с утра самого, что
как не странно помнился где-то кусками целыми, а где-то
обрывочно…
Идея поездки в город ближайший на праздник арийский –
Трикадрук, Зорьке изначально не понравилась. Всё в её ду-
ше упиралось, как могло. И ногами, и руками была против
этого. Но лишь заикнувшись мужу властному, чтоб остать-
ся с ребёнком нянчиться тут же получила отказ однознач-
ный, опосля чего она впервые пожалела, что взяла мамку для
Звёздочки.
Так, смирившись с неизбежностью, стала собираться,
словно на смерть собственную. Тем более муж пожелал то-
гда, чтоб она, как сказал, «выглядела как никогда прекрас-
нее», и что должна каким-то образом «ослепить, оглушить
да довести до слюноотделения весь тот сброд, что там со-
бирается». Хотя страх публичного выхода за пределы леса
охраняемого, её серьёзно напрягал до мандража во всех ко-
нечностях.
Она наряжалась, прихорашивалась и вместе с тем упорно
загоняла себя в ведьминое состояние. Но на этот раз ей нуж-
на была сила не только чужеродных баб подламывать, но и
 
 
 
гнуть мужиков всех подряд да кого не попадя, а она лишь
одну силу ведала, что любого мужика сотворит податливым
– это сила Славы девичьей, но Зорька не умела её доставать
из себя да тем более применять по назначению.
Эта неуверенность в себе была похуже страха выхода на
пространство беззащитное, где дичь в виде её будет разгули-
вать меж толпы голодных охотников. Обдумывая да проиг-
рывая в голове все варианты возможные, она пришла лишь к
одному выводу: ослепительная Слава позарез нужна. Толь-
ко с помощью неё можно обворожить убийц, а то, что они
непременно будут там, Зорька даже не сомневалась ни ка-
пельки.
Она никак не могла взять в толк, зачем они туда едут всей
процессией, на кой ляд атаману сдался этот выезд празднич-
ный, считая эту затею крайне опасной да попросту ребяче-
ством. Но сейчас, вспоминая, она поняла отчётливо, что он
решил использовать её как приманку иль жертву безропот-
ную. Мол, её убьют, а он такой герой, убитый горем устроит
им там всем конец света того и этого. Повод действительно
был хорош, то что надобно.
К её кибитке на колёсах пристегнули лошадей и она, усев-
шись на лежак, потряслась в неизвестность полную.
Эта прилипшая идея изначальная с порождением огром-
ной Славы всепоглощающей, не давала покоя всю дрогу
дальнюю. К кому она только не обращалась мысленно за по-
мощью да за содействием и в первую очередь у Хавки про-
 
 
 
сила подсказку любую. Ну не могла она поверить в то, что
все её бросят на произвол судьбы, когда помощь была так
нужна как никогда ранее. Хоть маленькую подсказку, хоть
намёк крошечный.
Вскоре она измотала себя самоистязанием, да так, что
устала и обессилила, уже смерившись с тем, что пропала её
судьбинушка. Её убьют, его убьют, всех убьют. Зорька запла-
кала, а потом упала на лежак да принялась реветь навзрыд.
Так и уснула, несмотря на покачивание с потряхиванием.
Разбудил её Индра, залезший в стоящую кибитку да ни-
куда уже не ехавшую.
– Ты что уснула тут что ли?
Она села, протирая глаза опухшие, да смотря на него с
прищуром.
–  Просыпайся, давай, приехали. Быстро приводи себя в
порядок. Ты же как-никак Заря Утренняя, – выдал он, про-
износя кличку её полную наигранно издевательски, подни-
мая одну руку и глаза толи к небу, толи к потолку их жилища
колёсного, – а выглядишь как собака побитая.
Зорьку как дубиной по башке огрели, аж искры из глаз.
«Вот оно!»,  – ликуя, буквально прокричала она про себя.
«Заря Утренняя! Я же Утренняя Заря, мать вашу за ногу».
Она быстро встрепенулась, похлопала себя по щекам глядя в
зеркальце да ровно сев, улыбаясь тому, что теперь совершен-
но точно знала, как надлежит делать колдовство заветное.
Закрыла глаза, расслабилась и представила бескрайний
 
 
 
горизонт степи, где начинала разгораться богиня арийская,
с точно такой же кличкой, как и её собственная.
Заря разгоралась в воображении девичьем и в один пре-
красный момент Зорька почувствовала этот пылающий го-
ризонт в самой себе. Такое странное, сладостное ощущение
великой силы света всемогущего. Не объяснимого словами,
но ощущаемое всем телом трепетным, будто от неё от самой
исходит свет, как от горизонта пылающего.
Она не видела этого света, так как сидела с глазами закры-
тыми. Она именно его чувствовала каждой частичкой свое-
го тела щуплого. Зорька не замечала ничего вокруг ни шума
снаружи, ни окриков, но, когда заря разгорелась в силу пол-
ною, мысленно заставила замереть её в этом состоянии, за-
стыть во всей красе и открыв глаза с пеленою слёз, осознала,
что всё получилось, как должное.
Зорька встала и пошла. Нет, поплыла, оттого что всё стало
так легко и невесомо сказочно. Она не совсем помнила, как
кибитку покинула, но то, что не выпрыгивала, это точно пом-
нила. Смутно всплыло в памяти, что, когда стояла на выходе
да переполненная счастьем немереным, огромное поле огля-
дывала, что казалось радужным от разноцветных шатров, к
ней бежали какие-то люди и кажется, именно они опустили
её на землю, на руках удерживая. Но кто это был конкретно,
не помнила. Просто не обратила внимания.
Она величаво по поляне прошествовала, упиваясь светом
собственным, что струился из неё потоком неистовым. Ещё
 
 
 
издалека увидев атамана опешившего, мягко да грациозно
подплыла к нему. Тот стоял с дубиной в руках, ошарашен-
ные глаза на Зорьку вытаращив и даже рот открыл будто в
первый раз увидел жену собственную и от того обалдел на
всю голову. Они о чём-то с ним поговорили, но о чём кон-
кретно Зорька не вспомнила. Вроде бы ни о чём. Так пустяк.
Ах, да. Он велел ей походить по рядам, и она пошла.
Тут же к ней пристроились бабёнки какие-то, она их то-
же особо не запомнила. Зачем-то увязалось несколько от-
рядных при луках в полном вооружении и весь этот отряд
небольшой во главе с атаманшей в стан врага двинулся, укла-
дывать трупы поверженных ей в штабеля да поленницы.
Помнила, как величаво плыла вдоль рядов торговых,
меж повозок, кибиток, шатров разномастных, задерживаясь
лишь на миг у торговца каждого. Бросая мельком взгляд на
товары выложенные, отмечая в голове, что это перед ней, но,
не выражая ни малейшего интереса как покупательница.
Только чуть-чуть задерживала взгляд на продавцах оша-
рашенных, улыбающихся глупо, узревших в ней некую неви-
даль, потерявшие как один не только дар красноречия, но по-
хоже и вообще возможность говорить что-нибудь. Бабы при
встрече с ней глазами, прикрывали рты открытые, да быстро
тупили взгляды в землю у ног, почему-то все как одна при
этом краснели и готовы были сквозь землю провалиться от
стеснения.
Тут Зорька вспомнила девчонку арийскую ей на глаза по-
 
 
 
павшую. По возрасту та была кутырка на подросте, навер-
ное. Она в отличие от бабы рядом стоявшей, видимо мамы
по сходству обличия, не только глаз ни опустила, а наоборот
распахнула их ещё шире в каком-то диком восторге неопи-
суемом. Вокруг стояла тишина такая, что Зорька даже её шё-
пот услышала:
– Богиня.
И тут Утренней Заре пришла в голову мысль взбалмош-
ная. Она сунула руку в мешочек кожаный, что висел на по-
ясе и, где были насыпаны золотые безделушки мелкие, при-
готовленные Индрой для того, чтоб она могла их вымени-
вать на то что понравится. Выловила на ощупь небольшую
цепочку и, не прекращая улыбаться обворожительно, протя-
нула её девочке, спросив нежным мягким, как журчание ру-
чейка голосом:
– Как твоё имя, красавица?
Девочка протянула обе ладони лодочкой, принимая золо-
тую, как оказалось подвеску височную, при этом продолжая
заворожённо смотреть прямо в глаза Зорькины.
– Та, что Радуга, – почти шёпотом ответила девочка, за-
жимая подарок в ручках маленьких.
– А я – Утренняя Заря, – величаво произнесла Зорька да
дальше прошествовала.
За спиной сначала раздался пронзительно ликующий визг
девочки, а за ним приглушённый многоголосый гомон тол-
пы, в коем Зорька разобрала лишь «бу, бу, бу» с «ахами» пе-
 
 
 
ремешанными. Этот гул покатился по рядам как порыв ве-
терка свежего и вот уже из всех дыр да щелей начал вылезать
народ попрятавшийся.
Дальше Зорька вспомнила придурковатого речника с его
выходкой. Она с командой не прошла и двух девятков шагов
от той девочки, как вокруг них образовалось кольцо плотное
из народа разношёрстного. Ближе девяти шагов не подходил
никто, а при приближении Зорьки расступались да пятились.
Вдруг откуда-то с боку из-за повозки на неё вывалил реч-
ник пьяный до безобразия. Здоровенный, рослый бугай в
мохнатой шкуре, несмотря на лето да жару стоящую. Он ши-
роко расставил ноги неустойчивые да раскинул руки, как бы
ловя Зорьку в объятия, издавая при этом пьяное «гы-гы-гы»
чему-то радуясь.
Зорька за спиной услышала звук тетивы натянутой, а у ле-
вого уха появилась стрела с наконечником. Она повелитель-
но подняла руку, отводя стрелу в сторону как бы говоря «не
надо этого» да подойдя к верзиле, пристально посмотрела в
его глаза пьяные. Его лицо плавно из ехидной улыбочки ста-
ло стекать вниз, удлиняясь как бы в длину вытягиваясь, и
закончилось это «мордоформирование» округлёнными гла-
зами да отвисшей челюстью.
Зорька легонько коснулась рукой его щеки заросшей гряз-
ной бородой и пьянь от этого прикосновения, вмиг протрез-
вев пал на колени пред ней, да так и замер всё с тем же иди-
отским выражением, лишь прижал ладонь огромную к тому
 
 
 
месту, где Зорька коснулась его. Она, плавно огибая речника
обалдевшего, стоящего на коленях окаменелостью, величаво
продолжила путь торжественный на него не обращая внима-
ния.
Народ, стоявший вокруг в абсолютном молчании, сначала
зашумел шелестящим шёпотом тут же переходя на невнят-
ное бурчание, а момент спустя взорвался ликованием.
Это оказалось так неожиданно, что Зорька даже оступи-
лась, прикрыв глаза. Хотелось закрыть уши руками, но она
не стала делать этого, а просто встала, замерла немного с
глазами закрытыми, восстанавливая встрепенувшуюся зарю
внутреннюю, и достигнул нужного состояния, опять расцве-
ла лучезарным свечением, озаряя счастливой улыбкой окру-
жающих.
Через некоторое время недолгое, торговцы с покупателя-
ми побросали товары свои с шатрами да повозками и собра-
лись вокруг неё как пчёлы вокруг матки собираются. В этом
людском шаре живом облепивших её со всех сторон она тор-
жественно плавала от кибитки к кибитке, от воза к возу, от
шатра до шатра.
Торговцы, мимо которых она шествовала, оживали да на-
перебой начинали свои товары показывать, часто предлагая,
чтоб она взяла что-нибудь без мены всякой просто так. Кто-
то даже силой пытался всучить что-нибудь, лишь бы взяла,
лишь бы осчастливила. В общем, все как с ума посходили в
едином празднике сумасшествия. Но Зорька так ничего и не
 
 
 
купила, и не взяла ни одного подношения.
Из-за того, что плавала по рядам медленно, ходила до-
вольно долго по времени и, выйдя из торговых рядов в оче-
редной раз на круг вооружённого оцепления, стоявшего от
шалашей торговцев в шагах пятидесяти, вдруг поняла, что
устала, и ей захотелось в свою кибитку на лежак упасть да
от всех спрятаться.
Помня, что их лагерь где-то недалеко от этого оцепления,
Зорька не придумала ничего лучшего, как пойти на его по-
иски вдоль воинов с пиками. При том не по краю торговых
кибиток с шатрами, а непосредственно вдоль цепи охранни-
ков. Ей почему-то захотелось на них посмотреть с близкого
расстояния.
Приближение Зорьки и её отряда сплочённого, к закры-
той охраняемой территории, где собралась верхушка арий-
ского общества, произвело переполох среди властителей го-
рода. Ещё не дойдя до первого воина с пикою и девяти шагов
как минимум, Зорьке пришлось замереть от неожиданности,
потому что тот, не понять с какого перепуга пику выронил
и его оружие, качнувшись на землю рухнуло прямо в её на-
правлении.
Воин замялся, засуетился, задёргался, как бы очухиваясь
от наваждения. Непослушными, руками трясущимися, подо-
брал выроненное оружие и зачем-то отошёл в сторону, про-
пуская внутрь запретной зоны вроде бы как гостью желан-
ную. Но она не собиралась туда идти, и повернув в другую
 
 
 
сторону, величаво да уже совершенно уверовав в своё бес-
прекословное могущество пошла вдоль нарядного оцепле-
ния, почитай вплотную к мужикам воинственным.
Второй стражник, к кому подошла она, стоял на страже по
струнке вытянувшись. Лицо его было прямо направлено, но
глаза были скошены в сторону подходящей к нему богини до
придела возможности. Он аж от натуги в её сторону челюсть
выдвину, да зачем-то язык высунул.
Когда она подошла к нему, он вдруг резким движением
толкнул вперёд свою пику массивную, и та с грохотом упала
к его ногам и Зорькиным. Та, не прекращая цвести улыбкой
божественной, хотя мышцы лица уже устали чувствительно,
погладила его по бородатой щеке, переступила через палку с
блестящим наконечником да дальше проследовала. Каждый
последующий воспринял поведение предыдущего как некий
ритуал обязательный, и всякий раз швырял к её ногам своё
оружие.
Там же внутри круга за оцеплением следуя за боже-
ством обворожительным, двигался целый табун высокород-
ных арийцев тамошних. Побросав все дела важные да раз-
влечения, притом не только молодые отроки, но и убелённые
стариной переростки важные, толпой, как бараны на перего-
не с пастбища, пуская слюни вожделения да улыбаясь слов-
но полудурки блаженные, они медленно шли параллельно
Зорьке на расстоянии в шагах девяти не более. И так пройдя
почитай полный полукруг, да разоружив всю охрану города,
 
 
 
Зорька добралась до своего лагеря уже без ног, без рук да на
лице с болью ноющей.
Индра встретил её на входе в их лагерь импровизирован-
ный. Дойдя до него, она расслабилась, чуть ли не со стоном
убрала улыбку с лица да повисла на его плече в изнеможе-
нии. Там они опять о чём-то говорили, но тоже как бы ни о
чём, кажется. Затем Зорька добралась до своей кибитки, где
упала от усталости.
Весь остаток дня провалялась на лежаке, уставившись
взглядом в потолок да с какой-то непонятной тревогой ду-
мала о своих дальнейших действиях. Она отчётливо осозна-
ла, что ей пора бежать из логова. Всё её чутьё внутреннее
буквально вопило об этом решении.
Уже к вечеру находясь в логове «богиня Утренней За-
ри», блиставшая, покоряющая города с селеньями, на карач-
ках меж посадок конопли ползла, прячась от муженька разъ-
ярённого, что по непонятным для неё причинам носился по
логову внутреннему в одних штанах, но с огромной дуби-
ною, всё круша да ломая на своём пути. Укрывшись в зарос-
лях травы высаженной, они с Дилем с замиранием сердца
слушали, как приближался, иль удалялся рёв атамана беше-
ного, но как позже выяснилось, можно было и не прятаться,
так как до дома собственного этот требовавший Сому зверь,
так и не добрался мимо бегая. И когда затих ни понятно где,
Зорька из посадок выбралась да в баню холодную спать от-
правилась, так и не решившись переступить порог дома соб-
 
 
 
ственного.
А на следующий вечер опосля того, как весь его отряд от-
куда-то вернулся радостный, она уже спрятаться не успела,
да и не смогла бы, наверное, даже коли б захотела при всём
желании. Он пришёл в кибитку поздно. Она уже спать легла
и заснула, кажется, но нормальным пришёл, в этом Зорька
была уверена. Долго не ложился, туда-сюда расхаживая.
Потом как-то странно засопел тяжело, отчего Зорьке ста-
ло страшно до дикости. Она враз почуяла опасность насту-
пающую, да напряглась комком сделавшись. Затем с резким
треском исчезла занавеска её скрывающая, и перед ней воз-
ник разъярённый зверь с огромной дубиною. Зорька ниче-
го не успела сделать, даже закричать, даже руки выставить.
Она даже не заметила замаха. Всё произошло так стреми-
тельно…
К тому времени как в нору хлынул воздух живительный,
да появилась Онежка скрюченная с сальным огоньком в ру-
ках, Зорька уж все края ободрала у лечебной маски наложен-
ной, где смогла отколупать корку засохшую. Знахарка, уви-
дев её сначала обрадовалась.
– Глянь, ожила, – а затем обозлилась, – ты чё вытворяешь,
ненормальная?
– Чешется, дрянь, терпежу уже нет.
– Так лучше б башкой об столб побилась бы и то для здо-
ровья полезнее.
– Ещё чуть-чуть и не только башкой, и не только об столб
 
 
 
начну биться от пытки мучительной.
Онежка подумала над чем-то, губу пожёвывая, затем ча-
шечку с огнём поставила в специальную в стене выемку да
зло процедила «нетерпёжнице»:
– Ладно, уд с тобой. Не отдирай. Я мигом вернусь.
И куда-то опять уползла в узкий лаз.
Вернулась она, действительно быстро неся большую мис-
ку деревянную с какой-то жидкостью да мягкой шкуркой
зверька мелкого сверху плавающей.
–  На, отмачивай,  – буркнула она, протягивая принесён-
ное.
Зорька намочила шкурку тщательно да приложила мок-
рым мехом на лепёшку высохшую. И как бы, между прочим,
спросила знахарку, видя, что та не в самом хорошем настро-
ении:
– Слышь, Онежка, а чё случилось-то? Я ведь ничего не
помню, как оказалась здесь.
– А то и случилось, – продолжала баба злиться не пойми
на что, – вы с Дилем тут меня подставили. Под Черту подве-
ли, под смертушку.
– Да можешь ты толком сказать, чё выёживаться? – не вы-
держала Зорька её хожденья вокруг да около.
Онежка вдруг осунулась, поникла головой да в раз из злой
бабы превратилась в собаку побитую.
– Когда тебя Диля на руках приволок да упросил вас с доч-
кой скрыть да подлечить, коли получится, я ж тогда не знала
 
 
 
всего, я ж тогда подумала, атаман опять Сомы обожрался да
чудит, как всегда. Думала, очухается под утро, покается. В
первый раз чё ли такое случается? Ну, спрятала я тебя с доч-
кой, а сама думаю хрен я тебе чего утром скажу, поищи, по-
мучайся. А на утро такое началось, что я и не рада стала, что
ввязалась в ваши «дела сердечные». Поутру Шумный лично
Дилю кнутами запорол, – она помолчала и уже через слёзы,
добавила, – насмерть запорол на моих глазах. Пытал маль-
чонку, зверюга, но тот, как в рот воды набрал. Так и помер
мальчик на круге, но тебя, дрянь, не выдал Шумному.
– А чё ж ты не вступилась да не сдала меня? – злым, без-
душным голосом Зорька спрашивала, всё ещё не в состоянии
поверить в услышанное и в смерть пацана, похоже ей жизнь
подарившего.
–  Поначалу испугалась, что сознается и меня саму под
кнуты пустят как подельницу. А как помер нежданно-нега-
данно опосля удара третьего, так ещё больше испугалась из-
верга. К тому же ночью такое учудила-выдала…
Она замолчала, задумавшись, что-то ковыряя на рубахе
своей да после паузы продолжила, уже совсем упавшим го-
лосом:
– Надо было тебя сразу атаману сдать. Мальчишка бы жив
остался. А опосля сдавать – себя губить. Сказали бы, знала,
а промолчала. Пацана замучить позволила. Не думала я, что
всё выйдет боком таким, а он ночью-то ничего не сказал, что
там у вас стряслось такого страшного, что тебя убить им во
 
 
 
что бы то ни стало надобно и пацана не пожалели, запороли
до смерти.
Зорька тихо заплакала. Слёзы катились сами собой в три
ручья по правой стороне щеки. С левой корку изнутри на-
мачивая. К боли душевной добавилась боль жгучая во всей
израненной стороне лица. Онежка тоже плакала. Постоянно
утираясь рукавом матерчатым.
– Я в доме спряталась. Ничего со страха понять не могу, –
продолжила знахарка рассказывать, – а тут Капенька прибе-
жал весь в слезах. Они ж с Дилем бежали с одного коровни-
ка. Говорили всем, что братья по матери. А на самом деле
они от разных мамок, но дружили не разлей вода. Он у Ров-
ного на прислуге живёт. Ну, вот он и порассказал что к че-
му. Я чуть не поседела от услышанного. Ровный-то рядом с
атаманом за столом сидит, ну и пацаны постоянно за их спи-
нами рядышком. В основном за спиной Индры всегда. Ка-
пенька-то лечится у меня. С животом бедняга мается. Я во-
обще-то баба нелюбопытная, а тут со страха возьми да по-
пытай мальца, что за тревога поднялась в логове. Так-то он
всегда молчит о том, что слышать приходится, а тут в серд-
цах всё и выложил.
Тут она улыбнулась со слезами в глазах, посмотрела как-
то хитро на Зорьку, да и спрашивает:
– Души они в тебе оба не чаяли. Славой чё ль прибила
мальцов?
– Тьфу, на тебя, – беззлобно огрызнулась Зорька, стараясь
 
 
 
перевести разговор в более приподнятое настроение, – ещё
этого не хватало для счастья полного. Ты вообще за кого ме-
ня держишь? Капеньку я знала, конечно, но мало сталкива-
лась, а Диля был для меня отменный друг. Чего греха таить
помогали друг другу по возможности.
–  Ну, тем не менее, влюблены были в тебя по уши,  –
Онежка осеклась на полуслове, собираясь зареветь, види-
мо, – один, правда, отлюбил уже.
Зорька не стала встревать, ожидая продолжения.
– Это в аккурат было вечером того дня. Дилю атаман услал
домой по делам, а Капенька остался сидеть один за двумя хо-
зяевами присматривать. А тут, откуда ни возьмись припёрся
Шумный подвыпивший да подсел к атаману, отодвинув Ров-
ного. Шумный был пьян не в меру, Капенька говорит, что
таким его отродясь не видывал да видимо оттого ближник
не обратил на пацана внимания, а атаман спиной не видел,
что за ним кто-то имеется. Вот так нечаянно и остался неза-
меченный.
И дальше Онежка поведала всё, что помнила по рассказу
пацанскому. Почему она это сделала? Зорька сначала не по-
няла, но сразу отметила, что явно не по доброте душевной
ей это всё знахарка выложила. Скорее всего, надеялась, что,
узнав всю подноготную, Зорька найдёт какой-нибудь прием-
лемый выход не только для себя, но и для неё, в частности.
А послушать было о чём. У Зорьки аж уши отвисли вместе
с челюстью, и про примочку с отмочкой забыла враз. Даль-
 
 
 
ше баба поведала разговор Шумного с атаманом так, как ей
передал малой.
Шумный: – Атаман разговор серьёзный имеется.
Индра: – Валяй.
Шумный: – А тебе не кажется, что твою Зарю пора тушить
пока она не сожгла нас всех к едреней матери?
Атаман промолчал на данное предложение.
Шумный: – Твоя наживка на Трикадруке сама чуть не со-
жрала там всех. Ты же сам видел Индра, что она выделывала.
Наверняка на себе испытал её колдовство, как и прочие.
Индра опять ничего отвечать не стал.
Шумный:  – Окромя тебя и меня она одним махам всех
ближников и всех отрядных накрыла мороком. Я, когда ото-
шёл чуть не обосрался от осознания, что она могла с нами
сотворить в тот момент. Ты представляешь, атаман, если бы
она тогда натравила нас, чтоб перебили друг друга да пере-
резали. Как думаешь, у неё бы получилось подобное?
Индра: – Получилось бы. Я бы первый тебя порвал, если
б указала пальчиком.
Шумный: – Вот и я о том. Просто так её кому-нибудь скор-
мить не получится. Сила у неё немереная нам несподручная.
Как репей под подол попадёт, так и колданёт как ей захочет-
ся. Но это только первое. Второе – наша игра предстоящая.
Мы молодые боги для мира этого. Ты, как старший бог же-
нат на всем известной богине – Заре Утренней. Эта новость
уже облетела все города ближайшие, а к концу седмицы об
 
 
 
этом будут знать во всех арийских землях без исключения.
Притом новость эта разлетается в таких красках для нас вы-
годных, что я бы и сам не смог придумать лучшего.
Индра: – Ну и чем это мешает игре в богов?
Шумный: – А тут всё просто, атаман. Как ты, бог в буду-
щем, представляешь себе объяснения, что твоя жена не бо-
гиня арийская, а простая ведьма тобой добытая в одном из
походов за добром речным или ты рискнёшь вечно держать
её в ведьмином состоянии?
Индра: – Это будет невозможно.
Шумный:  – И я об том же. Жрецы рано или поздно об
этом разнюхают, и рухнет всё так удачно сложившееся. По-
этому она должна с глаз исчезнуть и притом навсегда. А кто
будет желать её лицезреть пусть встаёт на рассвете да на го-
ризонт пялится. А ты останешься богом живым, мужем пре-
красной богини. Никто не сможет опровергнуть этого, и ни-
чего не надо будет никому доказывать.
Индра: – Ну, а третье?
Шумный: – Тебе что мало этого?
Индра: – Я же знаю Шумный тебя как облупленного. У
тебя в этом какой-то свой интерес имеется.
Шумный:  – А что она лезет в мой огород, коза драная.
Знать всё – это моя привилегия и я не позволю соваться в
мои дела, к тому же бабе безродной, да ещё и ведьме речной.
А четвёртая, если хочешь, Хабарка больше достойна боль-
шухи логова, чем твоя срань малолетняя.
 
 
 
 Индра:  – Не накручивай себе хвост. Твоя Хабарка чую,
уже все мозги тебе выдолбила по её поводу.
Шумный: – А то? Хабарка легко управляемая. Что велю
то и делает. А вот что будет с бабами речными, когда ими
ведьма начнёт командовать, вопрос без ответа. Так как не
знает никто.
Потом они оба молчали время какое-то.
Индра: – Да. Незаменимый ты стал Шумный среди ближ-
ников. В корень зришь. Мысли мои ведаешь. Только ты не
узрел самого главного. Я не могу позволить какой-то девке,
пускай даже моей жене быть сильнее, чем я. Я ничего не смог
против неё поделать вчера и не хочу разбираться с её ведь-
миным дарованием, чтоб приручить да направить на пользу
мне. Эта сука меня напугала и напугала по-настоящему, а
подобного я не прощаю никому, ни по какому поводу. Так
что, брат, все, что от неё на утро останется – твоё будет, а
сегодня я хочу сам развлечься с этой ведьмой пакостной.
Шумный: – А если она тебя колданёт как на празднике?
Индра: – Не успеет. Я продумал всё.
– Капенька на этом месте разговора сиганул за своего хо-
зяина, а атаман с Шумным встали оба да разошлись в разные
стороны. Малой так перепугался за тебя, что, забыв отпро-
ситься у Ровного, рванул к Дилю, но пока он его нашёл было
уже поздно. В кибитке творилась расправа шумная. Дальше
Капелька уже не знал, что происходило после этого.
В норе наступило молчание. Зорька вспомнила про при-
 
 
 
мочку. Намочила кусок меха, приложила к лицу.
– Да, – начала Зорька с тревогою, – просчиталась я, одна-
ко. А Хабарка-то сука такая. Всё Шумному про меня докла-
дывала.
Онежка аж выгнулась от удивления.
– Ты чё про них с Шумным ничего не ведаешь?
– А чего я про них ведать должна? Я про них вообще без
понятия.
– Так она же беглая из коровника. Она же ради него ре-
бёнка бросила. Вернее, ради уда его окаянного,  – Онежка
аж хмыкнула, – у этого худосочного отросток как у жеребца
болтается. Она ж на его уд подсела как твой атаман на Сому
злосчастную. И давно. Ещё задолго до нас с тобой. Почитай
с их начала самого.
На этот раз прогибаться от удивления пришлось Зорьке в
недоумении.
– А на кой она тогда за Рибху пошла, а не за Шумного?
– А этот выворот мне и самой не понятен до сих пор. При-
том все в логове знают, что Хабарка баба Шумного. Я-то
раньше думала, об этом только Рибху не ведает, а оказалось,
что не только он.
Онежку явно увлекли сплетни, и она даже повеселела
несколько.
– Мне атаман запретил окромя неё общаться с кем-либо, –
оправдывалась Зорька, – теперь понятно почему.
– Она и ребёнка от Шумного вынашивает, – продолжала
 
 
 
выдавать знахарка «горячее».
– А как же Рибху?
– А что Рибху? Даже коли их застанет за этим делом, то
либо спрячется, чтоб ненароком не заметили, а коль заме-
тит Шумный, то постоит с жировым светильником, помогая,
чтоб тот не промазал ненароком да ни попал куда не туда.
Зорька хмыкнула, и они замолчали, каждая своё обдумы-
вая. Наконец Зорька решилась спросить:
– Так меня ищут ещё?
– Да кому ты нужна дохлая?
– А как же… – непонимающе развела Зорька руки в сто-
роны.
– Да так же. Нашли тебя в тот же день. Почитай сразу, как
Дилю запороли и нашли. Плавала ты в реке да в камышах
запуталась. Совсем дохлая, рыбами объеденная.
Зорька единственный глаз вытаращила да вопросительно
на Онежку уставилась. Та потупила взгляд, замявшись с объ-
яснением. Не очень видно ей хотелось об этом рассказывать,
но всё же решилась и продолжила:
– Да. Отчебучила я тогда. Сама не понимаю до сих пор,
что это на меня нашло за затмение. Прям как в сказке-небы-
лице. Кому расскажешь, ни в жизнь не поверит.
– Я поверю, – сказала Зорька, подталкивая рассказчицу.
Она молчала, нервно теребя рубаху затасканную.
– Да, не томи, – не выдержала Зорька, – рассказывай.
– Понимаешь, в тот день, утром в аккурат я из коровни-
 
 
 
ка молодуху одну вывезла за пределы логова, чтоб утопилась
она в реке к едреней матери. Беременная она была да вот ре-
шила дура от ребёнка избавиться. Кто науськал, так и не при-
зналась, дрянь мелкожопая. Только избавиться просто так не
получилось, зато от себя избавилась лучше некуда. Умер он
у неё в животе да там гнить принялся. Жить ей оставалось
день иль два по прикидкам, не более. А я в таких делах не
помощница. Потому единственное, что смогла для неё, это к
реке тайком отвести, чтоб покаялась да сама в воду схорони-
лась как принято. Я ещё тогда её предупредила, дрянь, мол
сама не схоронишься по добру по здоровому, я тебя к Дедам
по реке отправлять не буду, так и знай. Будешь гнить, где
подохнешь и хрен с тобой. А как ночью тебя Диля приволок,
мне как в башку моча стукнула. Я уже говорила, что пона-
чалу думала, мол милый бранится, только тешится. Наутро
с собаками искать будет, плакать, печалиться. И пристала,
будто к заду банный лист эта мысль о собаках да поисках.
Почему-то только об этом и думала. Вот хоть убей, почему
не ведаю. Поэтому первое что решила, надо собак со следа
сбить да увести на реку. Раздела тебя полностью. Ночью от
вашей конопли, где вы обычно прятались, я твоё платье по
траве протащила до реки. Через тайный лаз пацанский, что
они в лес выкопали. Я и сама им частенько пользовалась. Там
по лесу меж ловушек уж целая тропа протоптана. А там сте-
пью к реке, да так получалось, что вышла я в аккурат к тому
месту, куда девку утром вывела. А эта дрянь не утопилась.
 
 
 
Видно, духа не хватило, иль так приспичило. Но лежала она
там, где я её утром оставила. Мало того, лицо ей кто-то по-
грыз. Всё напрочь съедено. Пальцы рук обгрызены. Глаз нет
вообще, видно выклевали. В общем, жуть полная. А я возьми
да сделай дурость невиданную. Рубахи с неё стянула да твои
напялила… В общем, она, конечно, потолще тебя была, но
спутать можно коли не приглядываться. Скатила её в воду.
Затолкала в камыш. А её тряпки подальше на теченье заки-
нула. Собак поутру Шумный пустил сразу, не задумываясь.
Зачем Диля порол, коль собаки след учуяли? Непонятно ни
мне, никому-либо. А как его люди прибежали с собаками,
они с атаманом на пару вдвоём на колеснице на реку езди-
ли. А как скатались, искать бросили. Видно, поверили. А те-
перь ответь мне Заря Утренняя, на кой ляд я это всё сдела-
ла? Ведь задним умом до сих пор понять не в состоянии.
Зорька изобразила улыбку и весело ответила:
– Не знаю, Онежка. Действительно сказка какая-то. Это
на тебя совсем не похоже. Но одно знаю. Я и дочь моя тебе
жизнью обязаны.
– Странно, – вдруг задумчиво проговорила знахарка, – те-
бя искали, а про дочь забыли, будто не было.
Тут и Зорька призадумалась.
– То, что сразу дочь не искал, дело немудрёное, – ответи-
ла она с огорчением, – дочь для него всегда была пустым ме-
стом, к тому же Звёздочка частенько была при мамке-при-
служнице – его подстилке любовнице. Но потом обязатель-
 
 
 
но вспомнит да искать кинется. Не он так Шумный. Тот сво-
лочь вообще не успокоится. Уходить мне надо отсюда и чем
быстрей, тем лучше для всех для нас.
– Да. Много бы отдала за то, чтоб вы исчезли от меня, куда
по далее.
– Я тебя понимаю. А что наверху делается?
– Да ничего не делается. Нет там никого. Все в город пе-
ребираются. Я ещё два, три дня задержусь. Не более. Пока
муж мастерскую всю вывезет, а на то, не одна ходка уйдёт.
Потом коровник вывезут, а уж опосля и я уеду. Потому тебе
по-быстрому думать надобно, потом помочь будет не кому.
Зорька ничего не спросила о том, почему это все в город
перебираются. Было не до этого.
– Так коли все уедут, тут никого не останется, я и без по-
мощи уйду из пусто-то логова.
– На-кась, выкуси. Здесь останутся все пацаны прислуж-
ные, останутся люди Шумного, кое-кто, да одна артель охот-
ничья. Атаман, как и раньше сборы ближников тут прово-
дить собирается. Сюда же и вертаться опосля походов. Риту-
ал он, видите ли, сохранить желает. Околдовать пацанов да
наружу выйти у тебя может и получится, но тогда Шумный с
атаманом будут точно знать, что ты жива ещё и тогда кинутся
искать по-настоящему, уж будь уверена. Далеко не уйдёшь и
меня погубишь. Собаки этот схрон всё равно унюхают.
– Ты б меня только за лес в степь вывезла. А там я уй-
ду незаметною, – жалостливо попросила Зорька спаситель-
 
 
 
ницу, – а коли через лаз тот потайной?
– Завалили его, как нашли, сразу засыпали.
Онежка призадумалась и заговорила как бы сама с собой:
– С мастерской не вывезешь, там каждый воз сопровож-
дают грузчики да к ним в придачу лучники отрядные. Ко-
ровник тоже отпадает, бабам рты не заткнёшь. В раз доло-
жатся, лишь бы из говна вылезти. Обязательно продадут как
миленькую.
– Ну, а с травами с твоими? – встрепенулась Зорька, что-
то обдумывая.
– А на кой… – начала было Онежка, но споткнулась на
полуслове да просияла, – точно ведь. Я выпрошу воз под мои
травы лечебные. Тебя под них закопаю да вывезу.
И она тут же, забыв про увеченную, кинулась исполнять
задуманное. Так ей не терпелось поскорей избавиться от го-
стей непрошеных.
Получилось даже лучше, чем думали. Никто к возу не
подходил, ни о чём Онежку не спрашивал. Она просто наки-
дала на Зорьку со Звёздочкой целый сноп трав да спокойно
вывезла из логова. Потом ещё ехала довольно долго, видимо
проверяя слежку иль боясь кому навстречу попасть.
Наконец воз остановился и Онежка зло выкрикнула:
– Всё. Вылезай. Приехали.
Зорька вылезла из-под груды снопов с вязанками, при-
крывая собой дочку да огляделась. Остановились они меж
двух холмов в какой-то балке зарослей кустами раскидисты-
 
 
 
ми, где можно было быстро укрыться коли что. Онежка си-
дела на возе спиной, вдаль всматриваясь да всем своим ви-
дом показывая, что не имеет никакого желания говорить с
пассажирами да тем более тепло прощаться как принять, а
желает, как можно быстрей от них избавиться.
Зорька понимала бабу да её беспокойство пугливое.
Онежка очень рисковала собой, и было бы ради кого, по её
мнению. Поэтому просто поблагодарила за всё знахарку да
быстро зашагала к зарослям. Баба ничего не сказала в ответ,
даже не обернулась будто за спиной никого не было, а стег-
нула лошадь да дальше поехала…

27. Поспорили две бабы, у кого забор лучше выкрашен. В

результате две деревни сожгли: свою и соседнюю…

Первое лето лесного сидения благополучно заканчива-

лось. На дворе стояла седмица Осенних Помочей. [112] Со-
бытий произошло за это время огромное количество. Все
они были разного рода, но для Данухи опытной не являлись
чем-то из рук вон выходящими. Ожидаемо стали искать мам
Краснушки да Елейки опосля похода удачного и коли маму
Краснушки нашли сразу почитай, то вот Елейке не повезло
с поиском. Неважна не смогла нащупать её среди живых, а
среди мёртвых не умела в принципе.
Елейка ревела долго и чем больше её утешали уговорами,
тем пуще она принималась страдать да слезами захлёбывать-
 
 
 
ся. Дело дошло до откровенной истерики, опосля чего её в
покое оставили. Дануха розно потребовала, мол отстаньте от
девки, сама проревётся да успокоится.
Вывела её из этого «мокрого» состояния через несколь-
ко дней Хохотушка неунывающая, что просто скорчила мор-
дашку лживо-обидчивую, губки выпятив да напомнила дев-
ке, что та, как тепло станет ей «коняшку» обещала достать.
Тут сразу все сделали физиономии просящие, что заставило
Елейку улыбнуться глазами заплывшими, хотя ещё долго по
её виду заметно было, что на душе у девки тяжелее тяжёлого.
Москуху, маму Краснушки просто выкрали, не заморачи-
ваясь ни с охраной, ни с остальным коровником. Прямо с по-
ля, где она спала опосля работ. Тогда все почему-то уснули
неожиданно, даже собаки сторожевые храпели как боровы.
Ходили опять вчетвером, только вместо Малхи Краснушка
выступила.
Чуть позже Дануха пожалела, что коровник оставили, так
как довольно скоро Голубава ретивая развила в их лесном
поселении такую бурную деятельность среди новеньких да
стареньких, да так ладно к делам пристроила, что Дануха да-
же позавидовала по белому её организаторским способно-
стям.
Голубава, никого не спрашивая заняла какое-то непонят-
ное в этом бабьем царстве положение. Просто взяв да воз-
главив всех. Она не исполняла роль большухи как, бывало,
при бабняках речных. Она не брала на себя атамана обязан-
 
 
 
ности. Просто построила всех баб новеньких да стала ими
командовать и все как одна стали её слушаться.
А как жизнь закрутилась своим чередом, так пришла к
Данухе да посетовала, что бабёнок мало для её планов, да
надо бы ещё какой коровник приговорить, а то туда не хва-
тает, сюда не хватает и вообще замахнулась к следующему
лету чуть ли не город в лесу поставить вместо временного
поселения.
Теперь и припасами она командовала, начиная со сбора,
заготовки с местами хранения и кончая выдачей их Данухе
в потребление. Кутырок и молодух что посноровистей, орга-
низовала в девичью ватагу диверсионно-сыскного профиля,
подключив к этому Никто как спеца да учителя, которую мо-
лодняк почему-то стал звать сокращённо – Ник. И всё. Той
понравилось, все приняли, посчитав это более благозвучным
прозвищем. Притом тут же принялись все «особые» сокра-
щать свои клички до извращения, нахрапом требуя от Дану-
хи на то разрешения. Старшая махнула рукой, обзывайтесь,
как хотите, лишь не делайте это часто, чтоб не забыть на ко-
го как материться, коли, что не так.
Краснушка стала Красна, Неважна, Нева сделалась, Бе-
лянка – Беля, а Хохотушка – Уша. Почему она выбрала та-
кую кличку странную, она и сама толком объяснить не смог-
ла, вот захотела и всё тут. Буря, Елейка с Голубавой не стали
ничего менять. Так и остались прежними.
Ник совсем расцвела за время последнее, ожила что ли,
 
 
 
радуясь обыденным для других вещам. Ей нравилось возить-
ся с кутырками, что были значительно младше по возрасту,
но знанием обычной жизни девичьей она ушла от них неда-
леко совсем, поэтому практически не выделялась в их среде
по рассуждениям. А в кое в чём, особенно в вопросах поло-
вого содержания девки даже знали куда больше, чем она, ибо
таким вещам её по жизни вообще никто не учил и о многом
Ник даже не догадывалась.
Голубава поставила перед Ник задачу сложную, научить
девичью артель из числа способных скрытному дозору за
подступами к поселению, чтоб чужаки не сумели застать
врасплох, как случилось то в момент её появления. Уж боль-
но эта проблема Голубаву тревожила. Ник и научила, при-
том не только способных, а считай всех подряд, у кого было
желание.
Самой Ник, уметь прятаться нужды не было, но играла в
прятки с девками как дитя малое, учась сама попутно это-
му делу нехитрому да уча девок становиться «невидимыми».
Они целыми днями мастерили на подходах к лагерю засидки
на деревьях, в корнях под пнями и даже норы в земле ры-
ли скрытные. Данава для этой «лесной банды» сшил одежду
специальную, в которой на них в упор наткнёшься и не за-
метишь скрытницу. Дануху раза два чуть до кондрашки не
пугнули, выскакивая перед самым носом из ни откуда, когда
она хаживала к источнику да старый баймак проведывала.
В общем кутырки с молодухами освоили дело дозорное,
 
 
 
легко, играючи, а главное с пользою. Ник их и следам обучи-
ла, даже попыталась научить «заметать следы», только тщет-
но всё. Следы, конечно, заметали только не с помощью дара
волшебного или колдовского какого умения, а просто руч-
ками, но тоже неплохо получалось, коли постараются. Они
уже и дальние подходы прощупывали, искали чужие следы,
засечки ставили. Старались девки изо всех силёнок, како-
го-нибудь врага выловить, но пока напрасно всё.
Мирно как-то жилось в поселении без каких-либо пополз-
новений с чужой стороны. Единственные чужие на ком они
вдоволь отыгрывались, были дружки Данавины, навещавшие
его с завидной регулярностью. Сам «колдунок» больше не
уходил никуда, в свои бабьи колдовские наряды не наряжал-
ся, не обвешивался. Дружки ходили к нему, но по одному, с
опаской, стараясь быть как можно проще, побаиваясь и де-
вок «особых», и Дануху вредную. Последняя приваживала
их как гостей, но не более. Приходили, приносили сплетни
разные. День, два жили-гостили да убирались подобру-по-
здорову.
Осунувшаяся да почерневшая от горя Елейка-наездница,
наконец-то, занялась делом, что быстро её из состояния по-
давленности вывело и вернуло к нормальной жизни девонь-
ку. Со всех степей, притом иногда издали, судя по тому, что
по три, четыре дня отсутствовала, собирала она для своих
сестёр коней трёхлеток нрава разного. Почему именно трёх-
леток, а не моложе иль старше этого, сама не ведала, но точ-
 
 
 
но знала, что так надобно. Притом выбирала в табунах оди-
чавших лучших из лучших под характер сестёр, каждой ин-
дивидуально, намеренно.
Эта «охота за жеребчиками» придала её жизни смысл осо-
бенный. Дело оказалось для девки крайне увлекательным,
интересным и азартным до мурашек по всему телу, коль по-
лучалось задуманное. Для каждого «дикаря» поставили ша-
тёр отдельный, где внутри росло дерево да специальные при-
вязки выдумала. Каждая из девок начала своего коня к себе
приваживать. Процесс этот был небыстрым и нудным по их
описанию.
Сначала Елейка помогала своим шиканьем, но постепен-
но девки стали и без неё обходиться своими силами, лишь
изредка обращаясь за помощью. К этому времени уже у каж-
дой был свой конь, но ещё не куманеный, не «привязанный».
Каждая дала своей будущей половине кличку звучную, что
для некоторых девок оказалось самым трудным во всём про-
цессе и самым мучительным.
Только Нева справилась с этим сразу и безоговорочно, по-
тому что заранее знала, как назовёт коня любимого. Неда-
ром же готовилась к этому с самого Елейкиного появления.
Остальные же сами извелись и Дануху извели до матюков
пламенных. Чуть ли не каждая по нескольку раз приходили
к ней поныть с этим вопросом их мучившем. Наконец все
определились, и Дануха даже с облегчением вздохнула, про-
возгласив взымая руки к небу: «да слава тебе яйца, закончи-
 
 
 
лись мои мучения».
Нева кроме обычной охоты занималась обучением как
своих новых сестёр Малхи с Красной, так и новеньких «ко-
ровьих» молодух с кутырками, изъявивших желание на-
учиться искусству хитрому, изготавливать оружие да стре-
лять без промаха. Она неожиданно для всех пошла в рост и
вымахала выше Елейки, а самое для неё радостное, – у неё
наконец-то грудь начала расти! Это было её особой гордо-
стью, и всякий раз в бане сиживая, она «свои достоинства»
буквально выпячивала на всеобщее обозрение, как бы гово-
ря: «Во я какая девка дородная!».
В связи с тем, что Голубава-командирша дни напролёт бы-
ла занята своими обязанностями, Уше пришлось вернуться
к своим, материнским. Халява закончилась. Сын подрастал
и сильно её свободу сковывал и в передвижении, и занятиях.
Поэтому её особо и видно не было в селении.
Малха изменилась в очередной раз, но на этот раз в луч-
шую сторону. Зажив опять со своей мамой в одном шатре,
девка откатилась в своё детство безоблачное, став прежней
Малхушкой-пердушкой. Даже перестала поправлять с оби-
дою, коли кто по старой памяти называл её кличкой преж-
нею. Мама её с удовольствием включилась в жизнь нового
для неё да странного по обычаям поселения. Кноха практи-
чески полностью забрала на себя заботы о прокорме «корен-
ного» населения, отобрав это дело у Данухи окончательно.
Последняя особо и не сопротивлялась этому.
 
 
 
 Москуха, мама Красной, сначала тоже принялась всех
кормить, но довольно скоро обе бабы бабняка бывшего раз-
ругались вдрызг в вопросе технологии приготовления пищи
да её полезности, да так, что Данухе пришлось вмешаться по
старой памяти, и включив в себе большуху забытую обоих
отлупить клюкой по седалищам да разогнать по углам, чтоб
успокоились. В конце концов, Москуха была определена к
Данаве в помощницы, взяв на себя неблагодарное дело, шку-
ры выделывать, но осталась довольная, захватив в этом деле
полную монополию.
Беля, тоже нашла себе по душе занятие. Она оказалась
изрядной модницей ещё похлеще Красной в её годы ран-
ние. Притом коли последняя на себя вешала всё подряд без
разбора особого, исходя из принципа ею выдуманного: чем
больше, тем красивши, то Беля имела утончённый вкус и
девки как одна признали за ней лидерство в этом вопросе,
что в их возрасте оказался вопрос жизни и смерти, не менее.
Если сначала Беля с Бурей были практически не разлуч-
ницы, то со временем как-то отделились друг от друга есте-
ственным образом. Интересы у них стали разными. Беля,
сдружилась с Данавой, притом именно сдружилась. Никак
по-другому не назвать их отношения. Они общались между
собой как две подружки закадычные. Сошлись как раз на об-
щих интересах, вернее, на одном – шмотки нарядные.
Беля, бурлила фантазией по поводу новых фасонов
с украшательствами, объясняя «колдунку» свои замыслы
 
 
 
пальцами в воздухе, а Данава притворял всё это в жизнь на
лету схватывая. При этом общались они коль посмотреть со
стороны, как глухой со слепым, притом оба друг друга при
этом понимали с полуслова, не договаривая, зато никто во-
круг их больше не понимал, как ни тужился.
Благодаря этому, к концу лета каждая из сестёр даже Да-
нуха с Голубавой занятой, были одеты в вещи «дизайнер-
ские» «аля Беля-Данава энд компания» и все при этом оста-
лись довольные как работой, так и сами собой в новинки на-
ряженные. И ещё один «писк» раскрутила Беля среди сестёр
– тела изрисованные. Нет, она не была первооткрывателем,
но она довела их невзрачную «мазню топорную» до состоя-
ния искусства великого, а последнее в свою очередь до со-
вершенства самого.
Руки для этого дела у неё оказались действительно вол-
шебные. Рисовала Беля удивительно красиво с изяществом.
Даже Малхе с Красной их «природные» узоры подправила да
украсила дополнительной росписью. Тут опять сработал тан-
дем Беля-Данава лишь наоборот. Данава изгалялся в изоб-
ретении красок, что даже в бане не смывались, как ни пари-
лись, а Беля уже ими творила как хотела, да как душа легла.
Поэтому все сёстры окромя Данухи, естественно, наотрез да
наотмашь пославшей Белю далеко да на долго, изрисовались
каждая по своей принадлежности к статусу нежити выбран-
ной.
Даже Голубава себе позволила сделать небольшие, но вы-
 
 
 
разительные завитушки на лице, что только подчеркнуло её
избранность да высокое положение с завышенным статусом
среди прочего населения.
Теперь «особые» девки резко отличались от всех осталь-
ных. Притом они коллегиально приняли решение, что эту
привилегию дозволено будет иметь только сёстрам и никому
более. Молодухи с кутырками бывшего коровника аж ляжки
обмочили, выстраиваясь в очередь на приём их в стаю сестёр
«особенных». Никому Дануха не отказала, но и никого не
взяла, мотивируя это тем, что это требуется заслужить или
по крайней мере доказать свою нужность да особенность. И
девки бедные рвали себе жилы да волосы, стараясь вовсю
соответствовать требованиям.
Буря, отделившись от Бели ни с кем особо не сблизилась.
Со всеми поддерживала ровные отношения, никого не вы-
деляя, и никого не отталкивая. Она держалась подчёркнуто
независимо. Два проведённых похода, где ей подфартило ко-
мандовать, давало надежду определённую, на то, что она и
дальше будет старшею, и в конечном итоге станет главной
среди них и уже в мечтах с мыслями видела себя на месте
Данухи, когда та помрёт от старости.
Присматривалась к ней, перенимала её манеры с повад-
ками, анализировала Данухины поступки да решения. Баба
естественно обратила на это внимание, но виду не подала,
решив посмотреть, что из этого выйдет в будущем. Лидер в
походах действительно был нужен позарез и Буря пока, как
 
 
 
никто подходила для этого, но одно дело назначить атаман-
шу своим повелением, а другое стать атаманшей среди этих
ненормальных по праву, как например Голубава среди баб
коровника бывшего. А вот последнего у Бури как раз и не
было.
Единственно чем девка превосходила сестёр так это ра-
зумностью, но не настолько уж сильно она превосходила их,
чтоб безоговорочно над всеми главенствовать. Елейка вон
тоже девка не глупая, да и Нева не дура последняя, а как под-
растут через пару лет, так нисколько не будут уступать той же
Буре, а глядишь, и переплюнут командиршу сегодняшнюю.
А Голубаве так вообще не годилась в сравнение.
Дануха несколько раз порывалась заняться обучением Бу-
ри как следует. Так на всякий случай. Кто его знает, что
жизнь выкинет, но всякий раз себя останавливала, не зная
почему. Просто что-то говорило, что это неправильно, что
этого делать пока не надобно. И всякий раз опять решала не
спешить, пуская на самотёк жизни течение, продолжая вни-
мательно к каждой девке приглядываться.
Праздник Осенины Помочи Дануха решила провести, как
положено. Решение это она приняла вовсе не потому, что
решила восстановить традиции с устоями, а по меркантиль-
ным соображениям. Притом задействовать решила в этом
всех жителей, а не только сестёр «особенных». Здесь она
преследовала две цели «коварные»: во-первых, на зиму тре-
бовался приличный запас и даров природы, и соления раз-
 
 
 
ные, во-вторых, как ей казалось выделение из общей мас-
сы «стаи особенных» конечно хорошо, дело статуса, но и со-
всем отрываться от народа не следовало, а общая пьянка с
общим столом целую седмицу, как-никак, должны были спо-
собствовать сплочению их разросшегося да разношёрстного
сообщества.
Дануха не забывала слова Водяницы насчёт того, что ей
предстояло в уплату долгов своих не только собрать вокруг
себя силу могучую, но и родить новую жизнь да не только
для себя да для девок своих, но и вообще для всех вокруг.
Как и по каким устоям потечёт жизнь новая, она пока не
знала, хотя постоянно задумывалась. Поэтому просто реши-
ла пустить эту жизнь по течению, но жёстко приглядывая за
всеми да ко всем присматриваясь. Она старалась чисто ин-
туитивно угадать, куда и как эта новая жизнь вытечет.
Пример возвышения Голубавы сочла благим начинани-
ем, решив, что именно так в дальнейшем, наверное, и долж-
но осуществляться главенство в поселениях. Этот опыт по-
казался ей значительно эффективнее привычных родовых
устоев, окостеневших со временем. Роды рушатся, люди пе-
ремешиваются, уживаются друг с другом узами кровными
несвязанные, а вынужденные жить вместе по обстоятель-
ствам. Отсутствуют родовые устои ближников, родовая под-
чинённость обязательная и тут Голубава, как нельзя, кстати,
вышла на первый план. Волевая, сильная, авторитетная. На-
род сам принял её безоговорочно и подчинился не давимый
 
 
 
устоями, а обычной целесообразностью.
Дануха чтоб не подорвать авторитет Голубавы установлен-
ный, ни стала лично объявлять о своих намерениях, а по-
говорила об этом с ней лично один на один. Та давно уже
без всяких Помочей занималась заготовками, но общий стол
приветствовала, притом категорически отказавшись от гла-
венства за столом, отдав это право Данухе даже хотя бы по
возрасту. Вековуха подумала немного, взвесила её доводы да
согласилась с её утверждением.
К полудню пред общим сбором на обед по заведённой тра-
диции Дануха пошла старый баймак по проведывать. В этот
день Мать Сыру Землю положено чествовать, а она с самого
детства это делала на своём огороде да в своём саду. Даже
когда стала большухой, не перебралась в кут бывшей боль-
шухи, а осталось в своём родовом, лишь сделав его простор-
нее.
Поэтому баба каждый раз из года в год в это время тёплое
каталась на одной и той же земле, на одних и тех же гряд-
ках обустроенных. И хотя огороды баймака сожжённого бы-
ли все заброшены, но за своим садом она продолжала ухажи-
вать. Грядки не садила, но деревья плодовые да кусты виш-
няка, малины со смородиной были окопаны да ухожены, а
ягоды собраны.
Дануха пошла одна. Даже Воровайка, обычно за ней по-
пятам следовавшая на этот раз не полетела с хозяйкою. Баба
даже не нашла её, когда собралась идти. Эта дрянь вообще
 
 
 
от рук отбилась в конец. Под старость лет сорока перестала
задираться, как бывало ранее. Для детворы она вообще ста-
ла любимицей и всё чаще именно с мелюзгой и проводила
своё время свободное, а свободным для неё весь день теперь
сделался.
Она напрочь позабыла свои прежние обязанности. Детво-
ра с ней играла да постоянно подкармливала, одаривая все-
возможными «блястяшками», от коих Воровайка без ума
была.
Поначалу эту дрянь блестящую, сорока тащила в кут Да-
нухи да в угол прятала, но опосля того, как баба её отчихво-
стила да с «этим мусором» в шею выгнала, стала таскать ку-
да-то в другие места в только ей известные, но куда? Дану-
хе были не интересны её пристрастия, главное не в кут и то
хорошо.
На краю леса с ней детский голосок поздоровался. Дануха
в ответ тоже что-то буркнула, но, сколько не озиралась во все
стороны так и не смогла найти, кто это был да откуда дева-
ха вякнула. Улыбнулась, памятуя о первых выскочках из-под
земли да пошла к источнику. Прибралась там, пошепталась
с водой да двинула на огород к себе.
День был хорош как на заказ. Тепло. Тихо. Даже ласково
как-то, уютом повеяло. Сад был убран. Груши, яблоки сня-
ты да на компоты пущены. Кусты почитай все обобраны. По-
стояла, осмотрелась вокруг. Нахлынули воспоминания. Так
стояла, смотря на мерно текущую гладь реки да почему-то
 
 
 
вспоминая именно своё детство счастливое, а не что-нибудь
ещё, помимо этого. Прослезилась даже от умиления. Глубо-
ко вздохнула полной грудью. Крякнула, мол пора заканчи-
вать с этими соплями да начала раздеваться как принято.
Выбрала травку погуще, от веточек да камушков почисти-
ла и со вздохом, оргазм напоминающим, завалилась телеса-
ми на грядку к верху задницей. Каталась, стонала, впиты-
вая в себя через травку щекочущую силушку Матери Сырой
Земли.
Долго там валялась с глазами закрытыми, да мерно бла-
женствуя пока неожиданно не почуяла рядом какую-то хрень
непонятную. Целый клубок чего-то живого и не живого од-
новременно. Её как плетью стеганули вдоль хребта. Вскочи-
ла на ноги будто молоденькая. Хотела было оглядеться в по-
исках клюки, но тут же прямо пред собой на соседней грядке
увидела молодуху сидевшую, с грудным ребёнком на руках
что грудь посасывал.
Одновременно с тем, как Дануха вскочила на ноги, ребё-
нок оторвался от груди, приподнялся да пристально на Да-
нуху уставился. Молодуха же сидела боком с волосами рас-
пущенными, и смотрела в сторону, отчего лица её баба раз-
личить не смогла в первый момент. Но тут девка подняла
голову да забросила волос с лица на спину. Дануху уже не
кнутом, а целым дрыном по голове стукнули.
– Зорька!? – выдохнула она, впадая в полную прострацию
ничего не соображая, не осознавая даже того, что стоит аб-
 
 
 
солютно голая, посреди чуть ли не чиста поля на всеобщее
обозрение.
Зорька повернула голову вполоборота, стараясь не пока-
зывать той половины лица, что изуродовано, улыбнулась,
рассматривая Дануху снизу доверху да тихо молвила:
– Ну, здрава будь, чё ли, Дануха. Давно не виделись.
Первое чувство, что овладело бабой опосля опознания
девки загадочной, был почему-то животный страх, аж воло-
сы дыбом отовсюду затопорщились, где только имелись на
теле Данухином. Она испугалась, притом очень сильно, са-
ма, не понимая, чего именно. Баба тут же закрыла глаза да
принялась обнюхивать окружение. Ей померещились целые
полчища нежити где-то совсем рядом прячущиеся.
– Да нет тут никто, – спокойно прервала Зорька её изыс-
кания.
Страх вроде стал успокаиваться, не найдя врага, но сразу
покинуть Дануху всё равно не спешил. Дитё на руках возму-
щённо за гукало, да состроив грозную мордочку, стала ты-
кать скрюченным пальчиком в сторону Данухи растерянной,
на что Зорька засюсюкала, как бы с ней поддерживая разго-
вор в шутливом общении:
– У, баба страшная, колдует. Ух, мы её…
И только тут Дануху отпустило, наконец. Она тут же осо-
знала, что стоит голая и принялась искать свой наряд кожа-
ный от Беля-Данавы, что те сшили по её желанию. Оделась.
Подняла клюку, но хвост трогать не стала. Пока. Зорька всё
 
 
 
так же на грядке рассиживалась, повернувшись к ней боком
да с дитём сюсюкалась.
Наконец Дануха оправилась, ещё раз огляделась в разные
стороны да тоже, несмотря на собеседницу, а куда-то на Гор-
ку Красную поздоровалась с незваной гостьей, притом до-
вольно своеобразным образом:
– Гляньте на её, припёрлась. Ни стыда, ни совести.
Молодуха опять в пол оборота скосила глаза, продолжая
улыбаться, несмотря на явный «наезд».
– И ни говори, Данух. Ходють тута всяки, засранки-обо-
рванки, травку мнут, – ответила Зорька, Хавку копируя.
Дануху эта выходка взбесила самым не мысленным обра-
зом. Почему? Да она потом, и сама объяснить не смогла это-
го. Толь её содержание, толь интонация ей Хавку напомина-
ющая, но она машинально схватилась за волчий хвост, да
ещё большуху в себе включила на полную, чтоб уж прибить
вражину, так сразу да наверняка.
Только ей тут же в ответ прилетело такое, что она со всего
маха на задницу плюхнулась и клюку свою потеряла где-то,
распахнув глаза да рот от удивления. Зорька стояла в пол-
ный рост и на этот раз, смотря на бывшую большуху прямо,
не увёртываясь, представляя на её обозрение обе свои поло-
вины лика ужасного. Глаза молодухи метали молнии, лицо и
так изуродованное, перекосилось от ярости.
Дануху прибило так, что она ни подняться не могла, ни
пошевелить хоть чем-нибудь. Единственно, что с огромным
 
 
 
трудом сделала, так это отвела глаза в сторону.
– Вот ни *** себе, – прошептала баба ошарашенная, всё
ещё не в состоянии опомниться.
Наступила гнетущая пауза в выяснении отношений двух
ведьм разновозрастных. Дануха лихорадочно соображала,
что случилось с ней, пытаясь собрать по частям мозги разва-
лившиеся. Зорька в это же время пыталась успокоиться. Она
сама, не поняв, как у неё вышло так. Обычно Хавкиным да-
ром просто давила баб как прессом сок из ягод выдавливая,
а тут как удар получился, даже сама почувствовала.
Схватка двух ведьм была молниеносной, но по силе про-
сто убийственной. Дануха тогда ещё подумала, да коли б не
Водяница, что её подлечила да кучу лет сбросила, она б тако-
го удара ведьминого ни жизнь бы не перенесла. Просто сдох-
ла бы. Наконец, молодуха, чуть успокоившись, усталым, ка-
ким-то скрипуче-старческим голосом ответила на её привет-
ствие:
– Я тоже тебе рада видеть, Дануха, хотя не сказала бы, что
соскучилась.
Баба, сидя на земле, тяжело дышала, будто бегала, да
упёршись на траву одной рукой, другой утирала лицо взмок-
шее, настороженно повернула голову, на молодуху уставив-
шись, и её глаза вновь распахнулись от очередного удивле-
ния. Она пред собой увидела не Зорьку, как думала, а Степ-
ную Деву на Зорьку похожую! Точь-в-точь как Елейка опи-
сывала. Половина девка прекрасная, а вторая – мертвечина
 
 
 
дохлая. Тут на неё накатила паника, по-другому это состоя-
ние не назвать никак.
– Прости, Дева Степная, – запричитала баба, чуть ли не
рыдая от испуга парализующего, переваливаясь на колени да
тыкаясь головой в грядку заросшую, – не признала, родная,
прости, дуру неразумную.
– Да расслабься ты, Дануха. Ни какая я, ни Дева Степная.
Это я – Зорька, оторва непутёвая. А это, – и она указала ру-
кой на изуродованную половину лица практически без ко-
жи, с бровью напрочь выдранной, разорванным ртом и ухом,
изборождёнными ровными да глубокими полосами, – меня
муженёк разукрасил при расставании, чтоб помнила его лас-
ку немереную на всю свою жизнь оставшуюся.
Дануха слушала, всё ещё на коленях простаивая, но уже с
головой поднятой, хотя с опаской, неверием, но внимательно
при этом рассматривая половину лица изуродованную.
– Ох, ё, – пропела Дануха обычное чуть слышно и мед-
ленно поднялась с колен.
Теперь они стояли лицом к лицу, но уже спокойно друг
друга рассматривая. Дануха Зорькино лицо, а молодуха
большухино необычное одеяние. Наконец баба огляделась,
подняла клюку. Зорька в раз напряглась, а Дануха тут же
растерялась в испуге нешуточном, боковым зрением заме-
тив резкое напряжение да собранность молодухи для удара
нового. Не желая получить ещё одного потрясения, скорей
всего в её жизни последнего, она медленно положило клюку
 
 
 
обратно да села рядом на траву, но уже расслаблено, как бы
приглашая собеседницу сделать то же самое.
Зорьку долго не пришлось упрашивать. Она опустилась
на грядку заросшую, только села к бабе теперь лицом пол-
ностью. Воздух аж звенел от напряжения или это в головах
обои позвякивало? Скорей всего второе, наверное. Наконец,
Дануха начала допрос с осторожностью:
– Чем это ты меня приложила таким увесистым? – спро-
сила она тихо и по интонации даже заискивающе,  – чуток
мозги на грядку не вылетели.
–  А,  – отмахнулась Зорька, принимая тон предложен-
ный, – это так себе. Не бери в голову, глядишь, и мозги на ме-
сте останутся. Я чё зашла-то к тебе, – тут же перешла она на
панибратский тон, продолжая говорить, как бы, между про-
чим, будто ничего не было, – Хавка просила тебя навестить.
Уж больно за тебя переживала, старая. Ну, вот я её просьбу
и исполнила.
– Как она? – спросила Дануха сухо, скорей машинально,
чем сознательно.
– Так померла она, – ответила Зорька с равнодушным спо-
койствием, как будто констатировала то, что наконец-то про-
изошло очевидное да нечто долгожданное и всеми ожидае-
мое.
Тут Дануху вновь передёрнуло, и она злобно на Зорьку
зыркнула, всем видом давая понять, что и смерть своей «по-
други», хотя в подругах Хавка не числилась, тоже решила
 
 
 
повесить на девку строптивую. Но молодуха вида не подала,
что заметила её агрессивную реакцию и продолжила спокой-
но с ноткой скорби, но уже без маски Хавкиной:
– Опосля родового сидения представилась. Как Звёздоч-
ка очеловечилась, [113] она её обмыла, наказала, что сде-
лать надобно, легла на лежак, улыбнулась, да так, и померла
с улыбкой скошенной. Я поначалу даже не поверила. Говорю
с ней, а она молчит в ответ. Думала, уснула, чё ли? Давай
тормошить, а она уж жмур окочурившийся. Похоронила, как
положено по обычаям. А вот одним из её пожеланий было
как раз тебя навестить. Ну, вот я и навестила на свою голову.
Наступило опять молчание. Говорить этим двум некогда
чуть ли не родным людям было невыносимо до невозмож-
ности. Дануха понимала, что наступила её очередь сказать
что-нибудь, но в голове такой кавардак выстроился, что ни-
как не удавалось собрать мысли в кучу единую. В голове
шла борьба нешуточная двух непримиримых противополож-
ностей. С одной стороны, ждала она Зорьку, что скрывать,
очень ждала, по крайней мере, надеялась, что она заявится.
Ведь неспроста ж на прошлогодний Семик Дева Речная её
отметила.
С другой, сама себе «хвост накрутила» на девку, как на
вражину лютую, обвиняя её чуть ли не во всех грехах чело-
веческих. Зорька, конечно, чувствовала к себе враждебность
определённую, не зря ж баба кинулась на неё с колдовской
силой без всяких разговоров с переговорами, даже не соиз-
 
 
 
волив узнать, кто перед ней стоит, а она ведь теперь не та
оторва, что была ранее. Не только сдачи может дать, коли
потребуется, но и саму Дануху с её волчьим хвостом в бара-
ний рог свернёт, а то, что колдовская сила в нём, она не со-
мневалась ни капельки, видела чуть ли не обычным глазом
этот «хвост ведьминый». Обидно, конечно, что так встрети-
ли, но и набиваться в родню она не собирается. Жрать, ко-
нечно, хотелось до ужаса, но и гордость никуда не делась, а
с ней и нахрапистость.
– Ладно, – опосля долгого молчания подытожила разговор
Зорька опечаленно, понимая Данухину не разговорчивость
по-своему, вставая да вновь переходя на Хавки говор разу-
хабистый, – повидала тебя и будя с меня. Ты тут посиди, по-
кипи говном, по округе по воняй, а мне некогда на твои ***
закидоны пялиться. Погостила, называется…
С этими словами развернулась да прочь пошла. С одной
стороны, она надеялась, что баба её остановит, одумается, но
с другой, от чего-то жутко обиделась на бывшую большуху
злобную, что даже не выслушав как следует, не предложив
ни крова, ни еды, вот так взяла и выперла с голодным ребён-
ком на руках не пойми куда.
Она уже начала обдумывать, что же ей дальше делать, в
какие края кинуться. Но тут Дануха опять учудила несусвет-
ное. Её, видите ли, зацепили слова матерные, Зорькой вы-
сказанные и в мозгах так и не пришедших в себя что-то пе-
реклинило.
 
 
 
 – Ты *** прихлопни ***, молода больно матькатся, – не
желая того сама, включила она большуху прежнюю, пожа-
луй, автоматически реагируя на мат молодухи, хотя тут же
осеклась, но было поздно уже.
– А ты меня ни имела, чтоб затыкать, – тут же нагло да
беспардонно ей Зорька врезала, включив для себя неожидан-
но не большуху прежнего логова, а ледяной тон Индры, му-
женька бывшего.
Остановившись да сжав кулак до хруста, но, не оборачи-
ваясь, приготовилась уже размазать эту выжившую из ума
вековуху, как говно по травке и не поморщится.
– Я право на мат ни из-под твоего подола вылизала. Я хоть
и молода, да матёра, ни менее твоего буду, мать твою.
Тут Зорька резко обернулась, злобно сверкнув глазища-
ми. Дануха же заткнулась, потупилась да пожалела о сказан-
ном. Она как-то сразу поняла, что её бесило, будто прозре-
ла, иль мозги исправились. Выводило её из себя собственное
бессилие перед этой девкой знакомой с детства, с рождения.
Она чувствовала силу Зорькину, но не могла поверить, что
эта лютая ведьма её оторва вчерашняя.
Да и не Зорька это вовсе была. Эта другая какая-то. При-
том совсем другая, далеко не прежняя. Она по дурости по-
пыталась большухой на неё насесть, да колдовством припуг-
нуть, а оно вон как пошло. Девка то не только выросла, да и
переросла её во всех умениях. И Дануха тут же спохватилась,
признав своё полное поражение, хотя бы для самой себя, ин-
 
 
 
туитивно начала стелить мягко, даже не отдавая отчёт себе,
что именно этим бьёт в самую точку, да ещё ниже пояса:
– Ты, это, прости меня Зорь, – покаянно, заикаясь, да по-
старчески, запричитала Дануха ласково теребя подол кожа-
ный, – чё-то я не то творю. Ты ж, небось, голодная, а я дура
***, тут письками кинулась мериться, у кого подол ширше
да жопа просторнее.
Зорька разом обмякла, опустив глаза. Слова о еде тут же
сломили её нахрапистость. Живот охватил позвоночник и
заныл от отчаянья. Молоко кончалось. Звёздочка недоедает,
голодная. Она ведь когда шла сюда даже не сомневалась, что
Дануха жива и что обязательно накормит беглянок, не бро-
сит голодом.
Зорька последние дни отсиживалась в какой-то лесной из-
бушке заброшенной, видимо некогда принадлежащей еби-
бабе, что к её приходу оказалась пуста от заложницы. Хоть
оставленные в избе съестные припасы и настораживали, что
жилище могло быть кем-то использовано, может как перева-
лочная база того же Шумного и в любой момент тут мог кто-
нибудь объявиться, но раны требовалось залечивать, а тут
хоть какой-никакой корм имелся, да и кров над головой бы-
ло не последнее. Поэтому надо быть дурой полною, чтоб не
этим воспользоваться, а кидаться в дальний переход в род-
ные земли, притом еле живой, было равнозначно самоубий-
ству изысканному.
Она чуть ли не бегом побежала сюда, когда немного вста-
 
 
 
ла на ноги, да и запасы подъела все, не задумываясь о еде
в пути. Лишь бы дойти как-нибудь, а тут ей казалось, сразу
всё наладится. Да, не ожидала она такой встречи убийствен-
ной, хотя к чему-то подобному и готова была. Хавка же ей
рассказывала, что Дануха о ней думает, поэтому тоже чуяла
свою вину за произошедшее, что вместо того, чтоб в ноги
кинуться, быром попёрла, заигралась в амбициях.
– И ты прости меня, Данух, – так же покаянно проговори-
ла Зорька, опуская голову, – Хавка много мне про тебя ска-
зывала. И чё ты обо мне думаешь, и чё винишь во всём. Я
просто не ожидала, что ты сразу накинешься. Думала, пого-
ворим для начала…
Тут Дануха подскочила к Зорьке поникшей, и букваль-
но на шею ей кинулась, чуть дитя не придавив собой. Дану-
ха всё просила прощения, размазывая по щекам слёзы бегу-
щие, Зорька просто откровенно ревела в голос, захлёбыва-
ясь. Сколько бы это продолжалось, не понятно, но ребёнок
не вытерпел да тоже заревел, но уже так, что бабы реветь тут
же перестали в один момент.
–  Ой, дитятю придавили,  – засюсюкала Дануха, утирая
слёзы ладошкою.
–  Она есть хочет, а у меня молоко кончилось,  – тут же
сквозь рыданье Зорька ответила, – забыла, когда ела в по-
следний раз.
– Ой, да чё ж мы стоймя стоим, – заметалась сразу баба,
да схватив клюку заторопила, – айда скорей, там уж стол на-
 
 
 
крыт.
Обе морально опустошённые и не имеющие больше сил на
драку словесную они двинулись в поселение, остановившись
лишь у источника попить воды да умыться по-быстрому.
Но тут у Данухи успокоившейся взыграл «профессио-
нальный» интерес и под благовидным предлогом, мол такая
традиция, сама понимать должна, попросила Зорьку подать
водицы напиться. Зорька прекрасно знала устои и «обязало-
ку» при приёме в бабняк и, не чуя подвоха особого, зачерп-
нула воду в ладонь, с улыбкой руку большухе протягивая.
Да обычаи она знала, только не знала, что бабняка то уж
нет давно, и устои эти здесь не действуют. Дануха приступи-
ла к процессу опознания с милой улыбочкой, и только лишь
принюхавшись улыбочку на губах как ветром сдуло.
– Да-ну-ха, – укоризненно проговорила на распев Зорька,
ну только ещё пальчиком не погрозила, поняв, что та делает.
– А я чё? Я ни чё, – тут же залепетала баба тоном извиня-
ющимся, да макая пальцами в ладонь наполненную.
Долго растирала воду между пальцами при этом, лихора-
дочно пытаясь осознать только что увиденное. А увидала она
своим ведьминым взором нечто до селей даже для неё нево-
образимое. И ведьму сильную, и руку Дедову с Неба держа-
щую и объятия Речной Девы, притом совсем свежие да что-
то ещё огромное, мощное, что застилало всё остальное. Это
было что-то чужое и не понятное. Облизав пальцы да пряча
свою растерянность, Дануха тут же объявила безразличным
 
 
 
голосом:
– Ну, я ж и не сомневалась даже. Водичка своё дело зна-
ет, тебя как родную приняла. Да ты уж прости вековушку за
привычки старые. Это ты молодая. Раз и поменялась как на-
добно, а меня уж только речка поменяет, когда понесёт от-
сель.
Дануха натянуто улыбнулась да зачем-то сгорбившись,
посеменила по тропе на топтаной.
– Ох и пройдоха ты Дануха, – улыбаясь беззлобно Зорька,
идя ей в след, – давай договоримся так, коль будет надобно –
сама расскажу, а коли, нет, то уж прости, с собой унесу. Тебе
ж тут в глуши легче жить будет от незнания всего этого.
– Ладно, ладно, – тут же скороговоркой согласилась баба,
но скорей так, чтоб та не заостряла на этом внимание, мол,
говори, говори, я потом всё равно это всё с кишками выну,
дай только времечко.
– Кстати, – вдруг встрепенулась Зорька, – а куда это ты
меня ведёшь?
– Как куда, – обернулась баба, не останавливаясь, – в наше
селение.
Зорька тут же встала как вкопанная.
– Стой, – остановила она бабу властным голосом, – что
значит «ваше поселение»? Кто там ещё с тобой?
Дануха тоже остановилась, вопросительно на Зорьку уста-
вившись.
– Так, много нас прибилось там, – не понимая вопроса,
 
 
 
проговорила хозяйка растеряно, – а чё это ты испугалась чё
ли, с твоей-то силушкой.
Зорька не ответила, но стала мрачной словно туча в грозу.
–  Да чё случилось-то?  – непонимающе Дануха вскину-
лась, – там все свои. Проверены. Мужиков не имеется. Да-
наву за мужика не считаю, он так, недоделанный.
– Нельзя мне туда, – вдруг жёстко прервала её молодка,
да обречённо уронив на грудь голову.
–  Почему?  – недоумению Данухи, казалось, придела не
было.
– Я для всего света этого дохлая, – так же жёстко, даже
озлобленно начала Зорька, – убили меня. Понимаешь? Труп
мой в реке нашли изуродованный. Сам муженёк опознал, по-
тому и не ищут. Пока. А коль хоть маленький слушок прой-
дёт обо мне, что, мол где-то видели, конец света всему наста-
нет, притом полный да окончательный. Они ж костьми ля-
гут, землю рыть будут, но попытаются дотянуться до меня
любым способом.
– Да не бойся ты Зорь, – с загадочной улыбкой прогово-
рила Дануха, – ты уж поверь, тут есть кому за тебя встать.
Ты ещё просто не знаешь всего.
– Это ты, Дануха, не знаешь. Вообще ничего не ведаешь, –
с такой же загадочностью Зорька парировала, – это не я их
боюсь, а они меня, притом аж до усрачки боятся, сволочи.
Потому и искать кинуться, ибо я – их смерть будущая, а коль
узнают, что смерть их где-то до сих пор расхаживает, всех
 
 
 
порвут, но хоть издали да достать попытаются, хоть хитро-
стью, хоть предательством. Как угодно, через кого ни попадя
да чем придётся. Ты даже не представляешь, как они меня
боятся. И правильно делают. А не передавила я их волчью
свору лишь потому, что оправиться мне надо маленько да
дочь пристроить кому-нибудь, чтобы руки развязать да пле-
чи расправить в стороны. Хотя понимаю, что Индра, муже-
нёк мой, раз труп нашёл, живую искать не станет, даже дочь
искать не кинется. Понадеется, что со мной утопла, но Ти-
хий, ближник его, сука паршивая, пока Звёздочку не найдёт
живой иль мёртвой, не успокоится, а у него ищейки по хле-
ще собак имеются. К тому ж и речники на меня поголовно
охоту устроили. Мне нигде теперь показаться нельзя, хоть в
землю зарывайся, питаясь корнями подземными.
Дануха до этого зачем-то скрючившаяся опосля этих слов
выпрямилась, приняв осанку горделивую, лицо её стало спо-
койным да задумчивым. Подошла она к Зорьке да твёрдо по-
ведала:
–  Ты тоже не знаешь куда притопала. Там,  – она указа-
ла клюкой за спину,  – ТВОЯ волчья стая голодная. Твои
девки-припевки особенные, на коих даже тебе с твоей си-
лой немереной опереться не зазорно будет и поверь мне, де-
вонька, из них каждая в ОДИНОЧКУ любой город сотрёт,
к степным маньякам выпотрошит, а не то что шайку-лейку
какую-то пацанов-переростков беспридельщиков. Они да-
ром одарены самой Троицей. Дары те волшебные силы бо-
 
 
 
жественной. А ну покажись девка, где спряталась, – громко
крикнула Дануха в сторону леса пустынного.
Прямо из-под земли всего в шагах девяти выросла стран-
ная на вид кутырка молоденькая. Мало того, что была вся в
траву да листья с головы до ног одетая самым не понятным
образом, так ещё и лицо под траву расписано. Коли б не ше-
велилась, в шаге б не заметила. Дануха помолчала, смотря в
глаза Зорькины да обняв за плечи добавила:
– Ты больше не одна, девонька. Тебе теперь целую стаю
вести за собой в походы лютые. Ты что же думала, тебя за
просто так сюда направили? И Хавка, ведьма старая, и Реч-
ная Дева за тобой смотрящая? Да не спорь со мной. Без тво-
их слов её вижу в тебе. Так что давай, красавица прячь свои
заморочки да принимай девок особенных. Уж все в сборе
давно лишь тебя дожидаются. Ты в аккурат у нас будешь де-
вятая, для Валова числа ровного. Айда. Сама увидишь всё.
И выпустив плечи Зорькины, уже уверенно, а не семеня
как давеча, двинулась дальше не оборачиваясь. Зорька ещё
раз взглянула на кутырку странную, поколебалась несколько
сердечных ударов, что-то обдумывая, да кинулась догонять
шагом уверенным.
Весь народ собрался на общей поляне перед шатром Да-
нухиным. Столы накрыли по кругу на земле, даже не выка-
пывая ямки для ног. Шкуры просто разбросали, где сидеть,
только никто не садился. Все Дануху ждали ушедшую. Уви-
дев, что та идёт с гостьей, девки «особые» как одна навстречу
 
 
 
двинулись, сообразив, что Дануха с бывшего баймака водит
лишь подобных им, но издали признать, кого ведёт, не по-
лучилось, так как Зорька сознательно подняла повыше Звёз-
дочку, прикрывая ей лицо своё страшное.
Только когда подошли почитай в плотную, она ребёнка
опустила да встала растеряно, натужно улыбаясь лицом обез-
ображенным. Зорька тоже издали не признала ни одну из
встречающих, пожалуй, только в Елейке ей показалось что-
то знакомое, но ярко-зелёная роспись лица не дала уверен-
ности в опознании подруги детства, тем более та значитель-
но выросла.
Как только Зорька встала, разразилась сцена немая тягу-
чая. Между новенькой и встречающими было шагов пару раз
по девять не более и, похоже, никто никого не узнавал, про-
сто пялились.
Девки в первую очередь на изуродованную половину ли-
ца, а Зорька на их художественные росписи. Елейка вообще,
похоже, была в шоке, подумав изначально на Деву Степную
к ней заявившуюся и не желая того, сразу брякнулась на ко-
лени, рот раскрыв. Изумление, испуг, глаза и рот распахну-
тые, с узорной зеленью лица расписанным делал её даже в
привычной ситуации неузнаваемой.
Малха с Красной исхудали до неузнаваемости со времени
их последней встречи, и вот так быстро узнать их было ещё
сложней. Других Зорька вообще впервые видела. Дануха по-
дойдя вплотную к девкам громко рявкнула:
 
 
 
 – Стоять! – взревела она, почему-то персонально на Елей-
ку уставившись, – наперёд кормить, затем дать выспаться, а
потом уж балакать будете хоть до посинения.
Только опосля слов её раздался первый визг девичий, от
чего Дануха аж ухо прикрыла от неожиданности. Это как раз
завизжала Елейка предупреждённая на Зорьку кинувшаяся,
не обращая никакого внимания на попытки Данухи её за по-
дол поймать, да только опосля того, как девка повисла на по-
друге с воплем «Зорька вернулась!», завизжали и кинулись
Малха с Красной, чуть вообще не уронив Дануху на землю
задницей.
Баба опять заорала как сумасшедшая, матерясь да клюкой
размахивая, кидаясь следом за девками обезумевшими, с си-
лой отдирая их от Зорьки обескураженной, похоже, до сих
пор никого не узнавая, из встречающих. Елейка продолжа-
ла визжать и прыгала вокруг как коза взбесившаяся, хлопая
в ладоши от радости, повторяя одно и то же, «я знала, я ж
говорила вам». Красна, с глазами выпученными, что-то ско-
роговоркой тараторила, что она говорила, было абсолютно
не разобрать, а Малха просто стояла рядом и ревела в голос,
размазывая слёзы с соплями по всему лицу.
А тут ещё и тяжеловесы подоспели в виде Кнохи с Моску-
хой да в два голоса запричитали да заохали, ладошки к ще-
кам прикладывая. Ладно, хоть тоже обниматься не кинулись,
а то б Дануха со всеми не справилась. Да спасибо Данаве, что
в сторонке остался да горько плакал от счастья, не порыва-
 
 
 
ясь в общую кучу кинуться.
– Зорьк! – орала Дануха, – да ухайдакай ты их чем-нибудь,
чтоб упокоились, ***. Отвалите от неё она ж еле стоит на
ноженьках!
И тут закончилось беспорядочное мельтешение и нача-
лось осознанное движение. Зорьку подхватили и буквально
повели под руки, но не к столу, а к Данухе в шатёр. Затем
она долго и без особой результативности выпихивала девок
наружу из своего пристанища. Но вопли её на них не дей-
ствовали, и маты мимо летели, и клюка была беспомощна,
всё как горох об камень да с гуся вода.
Наконец Дануха сменила тактику. Одну послала за едой
для скиталицы, другую за питьём отправила, третью за
Ушей, дитё кормить. Только опосля того, как те заметались
по поручениям, Данухе удалось взять под контроль ситуа-
цию.
Уша покормила девочку. Молока у молодухи ещё бы на
двоих таких хватило бы. Звёздочка, наевшись тут же засы-
пать начала, посапывая, и её пристроили на Данухин лежак
к стеночке. Зорьке натаскали еды, питья разного да тоже в
покое оставили, даже Дануха шатёр покинула, выйдя на по-
ляну довольная.
Наконец все за стол усадили задницы. Данухины девки
естественно сели возле неё. Она окинула их взором устав-
шим, да остановив внимание на через чур довольной троице,
грозно проговорила, грозя пальчиком:
 
 
 
 – Э, *** на всю башку, чтоб Зорьку до поры не трогали,
пока не отдохнёт да проспится. Поняли?
Три девки с растянутыми до ушей улыбками в ответ кив-
нули, чуть на стол не уронив головы.
– Вот и ладненько, – покивала Дануха довольная, и уже
обращаясь к Голубаве добавила, – давай Голуба, начинай чё
ли празднество.
Вот и началось застолье долгожданное. Сначала всё было
скромно, с пристойностью, но уже чрез пару, тройку кругов
большой чаши хмельной, что по рукам пускали по кругу об-
щему да куда постоянно подливали содержимое, отчего та
казалась бездонною, над поляной загудел гвалт попойки на
голоса разные. И коли сначала пытались не шуметь, сдержи-
вались, чтоб не разбудить гостей отдыхающих, то потом об
этом забыли напрочь, как и положено. Настроение у Данухи
было приподнятое, но его испортила Голубава в одно мгно-
вение, подойдя со спины да на ухо нашептавшая, что Ник
сбежала из поселения.
– Куда сбежала? – не поняла её Дануха уже захмелевшая.
– А кто его знает? – так же вопросом на вопрос Голубава
ответила.
– А кто знает? – упёрто Дануха прошамкала, закусывая да
глядя на Голубаву мутным взором пропойцы не просыхаю-
щей.
–  Молодухи её прибежали да сказывают, что Ник, как
Зорька появилась в селении в лес убежала, да так шустро
 
 
 
дёрнула, что её найти теперь не могут. Даже следы за собой
замела, не подкопаешься.
Ну почему первыми в пьяную голову всегда непременно
приходят мысли не хорошие. Дануха в раз протрезвела да со-
скочила на ноги. Такого поворота она никак не предвидела.
По мыслям дрянным Данухиным выходило, что Ник с Зорь-
кой была знакомая, а коль кинулась бежать то и Зорька мог-
ла узнать её? Что же из этого получалось? А получалось…,
у Данухи в голове ох, как мрачно сделалось.
Пока это всё она обдумала, пока собиралась с мыслями
по поводу «что делать?» да «куда бежать следует?» на краю
поляны показалась молодуха дозорная да призывно замаха-
ла руками стараясь обратить на себя внимание. Голубава с
Данухой сорвались с места в одно мгновение, только Голу-
бава добежала до молодухи первая. Когда подбежала Дануха
та уже тараторила, докладывая Голубаве что ведала.
В общем, Ник коли б действительно захотела сбежать то
её б и с собаками не нашли с её-то умением. Это Дануха по-
нимала, как божий день, но та, оказывается, не применила
своё умение, а просто на одном из дальних схронах спрята-
лась да как утверждала посыльная, она с одной стороны чем-
то сильно напугана, а с другой, ревёт, как белуга да ничего
не сказывает. Дануха тут же вернула Голубаву к столу, а сама
побежала разбираться с непонятностями.
Ник нашли в норе, и на все уговоры Данухи она катего-
рически отказывалась оттуда показываться, правда реветь к
 
 
 
этому времени перестала, лишь всхлипывала. Сама Дануха
в эту дыру пролезть не смогла, слишком уж узкая она была
для её комплекции, поэтому все переговоры пришлось сна-
ружи вести.
С одной стороны, подозрения Данухи не подтвердились, и
баба даже вздохнула с облегчением, но с другой, она вообще
ничего не поняла из обрывочных реплик Ник перепуганной.
Всё что доносилось из-под земли до уха Данухиного, можно
было суммировать одним словом, «боюсь» и всё.
Притом Ник трясло самой настоящей трясучкою, от чего
всё что она говорила, так же трепетало да вибрировало. Ба-
ба долго с ней билась. Никакие уговоры не помогали, как ни
выкручивалась. Наконец решилась кардинальный метод ис-
пробовать. Она отослала молодуху обратно к застолью пья-
ному да наказала попросить у Данавы ёмкость чего-нибудь
«заборного», из его настоек в запасах припрятанных. Дануха
перестав пытать да уговаривать, устроилась на краю землян-
ки с щелью узкою да начала нести всякую чушь несусветную.
Говорила лишь бы говорить, что взбредёт в голову. Отчего
бабёнка под землёй вроде как начала успокаиваться.
Долго она её развлекала, языком меля, пока из леса не по-
казалась молодуха посланная, в сопровождении девок осо-
бых притом всех до одной без исключения. Дануха продол-
жая говорить всё в так же безудержно, поднялась на ноги,
да ещё издалека начала грозно кулаками махать всей этой
ораве, чтоб не лезли даже близко, оставаясь на расстоянии.
 
 
 
А потом со словами «а вот принесли моё зелье храбрости»,
вышла на встречу, жутко зашипев, словно змея подколодная,
мол, чё все припёрлись, дуры безголовые да отобрала у Голу-
бавы мешок кожаный с завязанным горлышком. Вернулась
к норе, опять зубы заговаривая да развязывая при этом гор-
ловину пережатую. Принюхалась. Хлебнула для пробы, по-
чмокала да в щель просунула.
– На-кась, Ник, полечись-ка от испуга поносного, – та ви-
дать не сразу взяла, поэтому Дануха потребовала настойчи-
вей, – бери, говорю, хуже от этого никогда не бывает, наобо-
рот полегчает, словно камень с души скинула.
Ник видимо мешок взяла и Дануха вынув руку опустев-
шую, уселась поудобнее и спокойно, даже обыденно, будто
рядом сидят да разговаривают, попросила молодуху по-то-
варищески:
– Ты, это, Ник, только всё не выпей. Мне оставь маленеч-
ко. Я тоже с тобой на грудь приму. Полечу, так сказать, нер-
вы шатающиеся.
Потом она ещё что-то болтала ни пойми о чём, пока из ще-
ли не показалась рука с мешком, да послышался голос Ник
спокойный да расслабленный:
– На Данух. Бери. Там ещё много осталось, наверное.
Дануха не взяла, а сделала предложение:
– Да вылезай ты уже. Наверху на воздухе всяко веселей
лечиться-то.
Ник вылезла грязная да села рядом с Данухой, тяжело вы-
 
 
 
правляя туловище, что так и норовило завалиться в сторо-
ну. Она уже была пьяненькая, много ль худосочной надо для
потери сознания. Девки, поодаль стоявшие осторожно стали
подкрадываться и вскоре уже все сидели единым кружком,
пуская ёмкость из рук в руки по кругу дружному.
К Ник никто не преставал расспросами, да и вообще ни
о чём не спрашивал. Про Зорьку как одна помалкивала, в
общем, шёл разговор ни о чём. Бабёнка сидела осоловевшая
да глупо лыбилась, смотря на дерево. Тут Дануха решилась,
наконец, хлопнув себя по ляжкам обеими ручищами:
– Ладно, – начала она, – давай, ври, что стряслось с тобой.
Ник перестала лыбиться да враз скуксилась, будто собра-
лась опять зареветь.
– Не реви, – протянула Дануха пьяным голосом, – я же
рядышком, не дам никому обидеть свою кровиночку.
С этими словами она взяла Ник за руку. Та потупилась,
при этом икнув, и проговорила шёпотом:
– Я боюсь её.
–  Кого её?  – тут же резко спросила Дануха, мол только
покажи кого, тут же порву к едреней матери.
– Её, – невнятно ответила Ник опять скуксившись.
– Да кого её? – продолжала всё с той же интонацией до-
прос Дануха решительная.
– Зорьку вашу, – ответила молодая баба, поднимая на Да-
нуху глаза полные слёз ужаса.
– Ну и чё, – не успокаивалась Дануха и, не меняя интона-
 
 
 
ции, – я тоже боюсь, так мне чё, тоже в землю теперь зарыть-
ся надобно? Она ж тебе ничего не сделала, а меня в баймаке
так размазала, я аж утомилась мозги с грядок соскабливать.
Она ж меня одним ударом чуть на тот свет не спровадила и
то не я бегу да не закапываюсь. Тебе-то она что сделала?
– Она меня видит, – обидчиво, но уже громко пояснила
Ник, даже сидя шатаясь и теряя равновесие.
– Твою ж мать, – выругалась Дануха от души, но с облег-
чением, – она всех видит, чай не слепая, хоть и пол морды
нет.
– Она видит, даже когда я дар применяю, – ещё громче
доказывала своё право на обиду молодуха пьяная, – я не могу
ей глаз отвести. Она страшная! Ур всегда учил, что такие,
как она, для меня смерть голимая. Коль увидишь, говорил,
беги без оглядки от неё, куда глаза глядят лишь бы подальше
от напасти эдакой. А я от вас убегать не хочу и не знаю, что
мне делать тепереча.
– И всё? – аж до злости возмутилась Дануха пытаясь из-
вернуться да подняться на ноги, – ты только из-за этого бе-
жала?
– Да, – твёрдо ответила Ник, на Дануху уставившись и пы-
таясь сфокусировать глаз прищуренный.
– Ох и дура ты, – начала Дануха ласково, опосля очеред-
ной попытки встать на ноги опять на задницу ровно усажи-
ваясь,  – надо ж такой дурой сделаться? Я дура полная, но
ты ещё дурней. Это ж Матерь твоя заявилась к нам. Самой
 
 
 
Речной Девой целованная. Ей вообще никто, ничего сделать
не может, ну и чё теперь по норам ныкаться?
Тут, откуда ни возьмись чуть ли не из-под земли выросла
молодуха отряда дозорного да испуганно затараторила:
– Баба Дануха, баба Ник, там в селении что-то стряслось
ужасное.
Все как одна вскочили на ноги, даже несмотря на опьяне-
ние да чуть ли не хором издали: «Чё?».
– Да не знаю я. Только там сначала криком бабы орали,
потом визг стоял на весь лес, а потом раз и тишина полная.
Я побоялась туда идти. Сразу к вам кинулась.
– Твою ж мать, – сплюнула Дануха, уже рванув в сторону
селения.
Пока бежали, перебрала каждая в своей голове одурма-
ненной, всевозможные беды да предположения, но главной
из всех была та, что в их отсутствии на баб напали враги, а
они все, как назло, без оружия. Почему-то в этой догадке не
сомневался никто. Когда запыхавшаяся куча не в меру воин-
ствующих, но безоружных и к тому же не трезвых баб с дев-
ками добежали до накрытой поляны праздника, то увидели
странную картину поначалу пугающую.
Все бабы, молодухи, кутырки с девченятами да посикуха-
ми в полном составе сидели смирно за столом праздничным
вдрызг разрушенным. Молча, не шевелясь с головами низ-
ко опущенными, а посередине в круге столов растоптанных,
стояла Зорька со Звёздочкой. Стояла да вращалась медлен-
 
 
 
но, как бы высматривая жертву себе из сидящих вокруг и
судя по её лицу, была в ярости. На шум подбегающих Зорька
обернулась да зло рявкнула с Хавкиной интонацией, вклю-
чив в себе матёрую:
– На тебе, явились, щели обмочились. Чё тут у вас тво-
рится ***? Куда вы все сбежали ***?
– А чё стряслось-то? – встряла первой в разговор Дануха
изрядно запыхавшаяся, прибежавшая в последнюю очередь.
– Тьфу! – сплюнула вместо ответа Зорька да демонстра-
тивно с ними не разговаривая пошла обратно в шатёр, где
скрылась с глаз долой.
Когда она проходила торжественно, прямо по разбросан-
ным остаткам трапезы праздничной, прямо по столу не пе-
решагивая, все сидевшие напротив сиганули зайцами от неё
в разные стороны, притом сиганули на четырёх конечностях.
– Так, девки, – всё ещё не отдышавшись, мрачно прогово-
рила Дануха, согнувшаяся в три погибели, опираясь на клю-
ку и похоже даже шага больше сделать была не в состоянии, –
вы тут с этими разбирайтесь, а я до Зорьки пойду. Попробую
утихомирить эту нежить с дитём на руках. А этих она видать
пришибла силою. Да смотрите, чтоб не разбежались с пере-
пугу, а то замучимся потом по лесам отлавливать.
Опосля разбирательства короткого уже все сидя у Данухи
в шатре да продолжая попойку в узком кругу, хохотали де-
воньки до истерики. А произошло следующее. Когда прибе-
жала дозорная и Дануха ушла с ней в лес встревоженная, все
 
 
 
бабы подумали про себя, что ещё кто-то пришёл и большуха
встречать пошла. А раз охрану не взяла с собой, то значит
кто-то свой да не опасный для них, и все продолжили даль-
ше пьянствовать.
Но когда прибежала молодуха второй раз да что-то с бе-
шеными глазами Данаве шушукала, а заодно и Голубаве с
«особыми» девками, а те все разом в лес кинулись, бабоньки
за столом почуяли не ладное. Все замерли как пришиблен-
ные, а тут кто-то возьми да заной: «ой беда, беда». Вот тут
и началось представление.
Кто конкретно начал панику установить не удалось, как не
пытали баб. Всех опросили по одной и выяснили, что никто
из них. Все разом соскочили да как одна орать принялись, и
бегать по поляне из стороны в сторону, тут же друг с дружкой
сталкивались, падали, катались, по земле ползали, вереща
как свиньи недорезанные.
Две дуры лбы разбили, как два лося рогами врезавшись,
и нет, чтоб лечь полежать, пуще прежнего забегали. До того,
как бабы с разбитыми мордами в кровь забегали, была про-
сто паника, а уж с этого момента вообще ни пойми-что сде-
лалось. Все визжат, мечутся, орут благим ором, никто ниче-
го понять не в состоянии. Детей давят. Друг дружку давят.
Глаза у всех бешеные, ничего ни видят, ничего не слышат…
И вдруг у шатра Данухиного Степная Дева с младенцем
на руках из ничего появляется да такой свет от неё неземной
идёт, что бабы как увидали, на колени попадали. Дыхание
 
 
 
перехватило, мурашки табуном по коже бегают. В один раз
тишина настала, аж шум травы от ветерка послышался. Дева
та прошла прямо через стол растоптанный, вышла в среди-
ну да медленно начала вращаться, будто в воздухе висит да
крутится.
Красота небесная к земле клонит, завораживает. Каждая
баба на опросе описывала это действо по-разному, каждая
в меру своих эмоциональной фантазии, но общее было у
всех одно – Восхищение. Дышать боялись, шевельнуться бо-
ялись, только б не спугнуть красоту эдакую. Все без исклю-
чения были счастьем переполнены. Кто-то плакал, кто-то по-
долы обмочил от восторга невиданного.
Дева осмотрелась да приказала властно сесть за стол. Все
тут же подчинились, ползя на карачках тихонечко каждая на
своё место отведённое. Потом Дева, ласково улыбаясь, нача-
ла спрашивать, что случилось, кто напал на кого, куда Дану-
ха делась с девками. Долго пытала да много что спрашивала,
но бабы-то не знали ничего, ничего не понимали, ничего не
видели. В общем, сделались как одна дуры дурами.
Тогда Степная Дева рассердилась да превратилась в свою
вторую ипостась, злобную. И тут бабоньки в раз поняли, что
такое страх по-настоящему…
Дева не кричала, а шипела как змея ядовитая, чуть ли не к
каждой подойдя по кругу, да мёртвым взглядом душу выни-
мая да вытряхивая. От этого шипения кровь застыла в жи-
лах, мозги заморозились. Отнялись и руки с ногами, и во-
 
 
 
обще всё, кажется. Волосы на теле везде вылезли да клоч-
ками выпали, так, по крайней мере, показалось им тогда по
их описанию. Свет её не земной угас, и чернота из неё по-
пёрла леденящая. Мраком всех накрыло как мороком. Ма-
том устелила так, что Дануха рядом не стояла со своим кос-
ноязычием. Многие, особенно молодые рассудка лишались,
попадав без памяти. Кто из баб от восторга не обмочил по-
долы, обмочил от ужаса, а кое-кто не только обмочил, судя
по запахам.
В общем, всем она дала возможность обделаться. Да ко-
ли б девки «особые» не подоспели вовремя, многие бы, на-
верное, там за столом и померли. Поэтому слов благодарно-
сти сёстры вдоволь наслушались. Зорька, всё это слушая с
подробностями, чуть живот не надорвала и в конце не вы-
держав, упала на пол да заголосила, на шкурах покатываясь,
чтоб прекратили смешить, или она сейчас сдохнет от весе-
лия.
От её истерики опять проснулась Звёздочка да громко за-
плакала, чем прекратила веселье безумное и вернула всех к
серьёзной жизни с простыми заботами. Зорька дочку взяла
на руки, да вытирая слёзы и всё ещё вздрагивая, вернулась
за общий стол.
– Да, – сказала она, пытаясь успокоиться и для этого хлеб-
нула пойла из миски по кругу пущенную, – давненько я так
не веселилась, уж забыла-когда. Нет, то, что бабы дуры я,
конечно, ведала. Сама такая, не далеко уехала, но чтоб на-
 
 
 
столько?
– Ну, так ты нам сама расскажи, что произошло на твоё
усмотрение,  – тут же осторожно и ненавязчиво попросила
Буря, отхлебнув из миски да отдавая следующей.
– Да, Зорьк, колись, как это ты их, – бесхитростно да по-
простому поддержала Малха её предложение.
Зорька хитро улыбнулась, обдумывая что-то да ответила:
– А чё сказывать-то. Все, в общем-то, так и было, как бабы
врут,  – утвердительно проговорила она, давая понять, что
ничего разъяснять не собирается.
– Ладно, – вмешалась Дануха, протягивая миску Зорьке в
очередь, – не хочешь сказывать ни надо. Пей, давай.
–  Да ты Дануха сколь ни пои, я коли решу молчать, то
никакое пойло не поможет. Ты уж поверь мне на слово, – тут
же отреагировала молодуха на грубую попытку споить её.
– Да, упаси Троица, – вскинулась баба, утягивая миску да
отдавая в другую сторону, – не хочешь, не пей. Нам больше
достанется
Наступило молчание тягостное. Но не долгое. Потому что
Нева долго такое безобразие не могла терпеть ни под какими
видами.
–  Какие вы все-таки злые, девочки,  – неожиданно по-
детски с наивностью выдала она языком заплетающимся, –
нельзя же так.
– Льзя, – буркнула Елейка, упала на спину и вырубилась,
ибо слаба она была для пьянок, но падкая, то есть падучая.
 
 
 
 –  Она ведь про нас ничего не знает ещё,  – продолжала
упорствовать Нева осоловелая,  – мы ей не доверяем, она
– нам, но кто-то должен начать о себе рассказывать, чтоб
убрать это недоверие.
Все задумались, пьяно меж собой переглядываясь.
– Ладно, – вдруг проговорила Дануха хмурая, что вдруг
трезвой сделалась, а может трезвой и была, да лишь прики-
дывалась, – ты, как всегда, права, девонька.
Дануха грузно поднялась, осмотрела притихших девок, а
потом, подойдя к Зорьке, предложила, руки к ней протяги-
вая:
– Давай-ка Зоренька, отдадим твою Звёздочку знающим
своё дело бездельницам, а ты посиди, послушай полезное.
Она забрала ребёнка да отнесла на свой лежак, что-то там
пошепталась не понятно с кем, да пошла назад, но не успела
вернуться к столу, как Звёздочка вдруг громко за гукала, да
с такой интонацией, будто с кем ругается. Все посмотрели
в её сторону да замерли. Ребёнок действительно ругался, на
кого-то невидимого махая ручками, и этот кто-то явно перед
ней стоял. Потом она замолчала, внимательно слушая собе-
седника и в конце концом всплеснув ручками, звонко засме-
ялась да забарахталась, будто кто её щекоткой мучает.
– Данух, – настороженно спросила Зорька, – это с кем это
она?
– Дык, – буркнула Дануха стоящая как бревно на полпути
от лежака к столу накрытому, – с кикиморкой моей.
 
 
 
 Она тут же прикрыла глаза да носом зафыркала.
– Точно! С ней балакает, – почему-то шёпотом подтвер-
дила баба удивлённая, – Зорь, а ты это кого народила на свет?
– Она что видит её? – изумилась Беля откуда-то из-за спи-
ны Зорькиной.
– Ну, сама вишь, разговаривает, – неуверенно Дануха от-
ветила, отступая назад шагами тихими.
– Но ведь люди не могут вот так видеть полужить? – не
успокаивалась Беля с глазами мутными.
– Могут, – тихо и с каким-то восторгом Дануха констати-
ровала, уже быстро подходя к столу да усаживаясь так, чтоб
видеть лежак с ребёнком издали.
Все молча пялились на Звёздочку, которая то ругалась с
кикиморой, то смеялась над ней, то что-то внимательно слу-
шала.
– Надо бы Данаву позвать, девоньки, – проговорила Дану-
ха, но никто не дёрнулся исполнять её просьбу непонятную,
и тогда она оглядела всех, мотнула головой в сторону сидя-
щей Уше, что как раз с края пристроилась.
Та нехотя поднялась да быстро из шатра выскользнула.
Вернулась быстро, но без «колдунка» вызванного. На немой
вопрос Данухи скороговоркой ответила:
– Бежит уже, только оденется.
Данава действительно чуть ли не вбежал в шатёр да сра-
зу к лежаку кинулся, ещё издали приглядываясь к происхо-
дящему там действию. Давненько он не одевал колдовского
 
 
 
наряда на бабу похожего и тем более не брал в руки посох,
про который уж забыли все.
Подошёл он к Звёздочке со спины, чтоб та не обращала
на него внимания, долго стоял, теребя посох руками обои-
ми, а потом подойдя к Зорьке и с улыбкой идиота полного,
попросил у неё разрешения:
– Зорь, а можно я расскажу своим?
– Да что тут стряслось? – недоумевая, но шёпотом потре-
бовала объяснений мама непонятливая.
– Да ты чё, Зорь? – переполошился Данава, – такие дети
как твоя, рождаются раз в тысячу лет. Ты понимаешь, какая
это редкость дикая?
– Нет, – всё ещё шёпотом продолжала настаивать Зорька.
– Это ж дети Святой Троицы, они святы от рождения, –
волнуясь, нервничая и от того взахлёб начал свою речь напы-
щенную «колдунок» взъерошенный, – из них вырастают ве-
ликие всезнающие! Они сродни Святым Девам, только люди
живые, понимаешь ты это?
– Понимаю, – сказала вдруг Зорька громко, – но ты пока
об этом помолчишь, Данава. И тем более никому не скажешь
на сторону.
– Но… – хотел было запротестовать колдун.
– Никаких «но». Садись лучше да послушай, что поведаю.
Тут Зорька обернулась к девкам с серьёзным лицом да
чуть ли не в приказном порядка потребовала:
– Значит, так решим. Сначала вы всё про себя рассказы-
 
 
 
ваете, а потом, коли посчитаю вас откровенными да для нас
со Звёздочкой не опасными и свою расскажу историю.
Девки замялись, послышались бурчание недовольное, мол
не много ли ты берёшь на себя, но Зорька тут же пресекла
роптание:
– А по-другому не будет. Я всё сказала. Думайте.
– Цыц, – цыкнула на девок Дануха, – я тоже за так. Посе-
му начну первая. И слушать молча. Вопросы свои суньте в
жопы. Кто перебить посмеет, по харе клюкой без жалости с
состраданием. Сама такое боюсь сказывать, но знаю точно,
что так надобно.
И Дануха начала рассказ…
Такого вечера да ночи до утра ни у кого больше никогда не
было. Единственная, кто всё это мимо ушей пустил да корил
себя потом всю жизнь оставшуюся, была Елейка-пьянь, что
благополучно проспала до утра самого. Кстати, с тех пор на-
отрез перестала пить пойло пьяное. Ну, хоть какую-то поль-
зу из этого вынесла.
Дануха рассказывала не спеша, обстоятельно, действи-
тельно ничего не скрывая на этот раз и хоть историю про Де-
ву Водную уже большинство слышало, но прошлый раз им
сразу она показалась не настоящая, а теперь даже Данава в
осадок выпал прислушиваясь, хотя кто-кто, а он-то сестру
родную, казалось, знал, как облупленную. Притом закончи-
ла она днём сегодняшним, откровенно объяснив Зорьке свой
настрой с чувствами да своё поведение вызывающее, там, на
 
 
 
грядках при их побоище.
Затем остальные рассказывали. Но их рассказы были ин-
тересны только для Зорьки, ибо особо нового другие не
услышали, а некоторых слушали уже по раз несколько. Ис-
торию Елейки, вкратце рассказала всё та же Дануха. Но кро-
ме удивления Данухиной откровенностью всех ожидал ещё
один сюрприз неслыханный.
В эту ночь откровений включился Данава молчун. Вот уж
от кого не ожидали подарочка. А рассказал он такое, что у
девок челюсти по отваливались то и дело порывались влезть
с расспросами, но Дануха их тут же затыкала безжалостно,
мол договорились слушать молча, сидите и мычите в тряпоч-
ку, хотя саму её тоже то и дело подмывало влезть в повест-
вование. Ай да братец, ай да сучье вымя разукрашенное.
Но на этом сюрпризы не закончились. Следующий сюр-
приз их ожидал от Ник таинственной. Она легко прижилась
в стае девичьей, но для всех оставалась загадкой неразгадан-
ной. Дануха не ожидала от неё рассказа откровенного да из-
начально даже в расчёт не брала, но та вдруг обречённо про-
говорила, мол теперь моя очередь да начала своё повество-
вание своей недолгой да скучной жизни, как ей самой она
казалась до этого.
От описания её скучной жизни при колдуне таинствен-
ном, Данаву чуть «Кондратий» не обнял. Ещё бы, узнать та-
кое про великого Ура Всемогущего, это было что-то с чем-то
невообразимое. Он даже хотел было на девок наброситься да
 
 
 
затребовать клятвы на молчание обо всём услышанном, но
получив от Данухи затрещину, притом клюкой, да по баш-
ке разрисованной, насупился и заткнулся, ушибленное ме-
сто почёсывая. А Дануха лишний раз предложила ему завя-
зывать с этими уродами.
Наконец очередь дошла до Зорьки. Было утро уже. Она
молча, о чём-то мучительно думала. Наконец молодуха под-
няла голову и начала рассказ свой фантастический.
Сказать, что все были в шоке от того, что услышали, зна-
чит, ничего не сказать. Зорька тоже рассказала всю правду,
абсолютно всю. И о своей любви к извергу, и о своём не дол-
гом счастье, и обо всех, кого знала да видела. О своих дарах
да умениях, о своих глупых мечтаниях. Закончила она тоже
днём сегодняшним, рассказав, как баб поселковых приби-
ла да сплющила. Наступившую паузу ненавистную не смогла
перенести Нева просто физически:
– Данух, а когда можно будет спрашивать?
Баба сидела растрёпанная да с виду пришибленная на всю
голову. Она даже не сразу среагировала на вопрос Невы.
– Нева, девонька, давай это мы нынче все падём спатень-
ки, переварим, перекрутим, что услышали, а вечером в бань-
ке соберёмся и учиним друг другу пытку с пристрастием.
Все нехотя, но согласились. На том и разошлись по своим
шатрам спать без задних ног …

28. Сколько ни говори халва, во рту слаще не становится.

 
 
 
Ну это только до тех пор, пока к процессу не подключаются
аудио тренеры из спецслужбы родной…

Вышла Дануха на двор своего кута нового. Огляделась. Не

узнать стало
селение. Два лета почитай минуло. А на дворе весна крас-
на, седмица Лялькина. [114] С одной стороны, вроде как вче-
ра было, а с другой всё вокруг изменилось до неузнаваемо-
сти. Лес повырубили, кусты повыдергали, траву напрочь вы-
топтали. Лес перестал лесом пахнуть, а стал навозом кон-
ским пованивать.
Городок превратился в поляну огромную, огороженную
остатками леса со всех сторон. Всё вокруг стало по-новому,
вон даже её шатёр и то обновили. Старый-то сгнил совсем.
Селение действительно стало целым городом, ну, или ско-
рее небольшим городком лесным, но всё же. Простым посе-
лением уже не назвать. Ишь как вымахал. По краям нарыли
речных землянок, капитальных не то что шатры временные.
Бабий город теперь больше сотни кутов стал и это только
взрослых баб столь прибавилось.
Мужички завелись беглые, стада появились загонные.
«Колдунки» со всех земель люд собирают да к Данухе ведут.
Из пацанвы беспризорной Голубава сколотила артель рыбо-
ловную. Благо рыбы в реке хоть руками лови, а когда сети
вязать наладили так промысел пошёл по-настоящему. Жаль
на сторону ни продать, ни поторговать избытками. Рыбы бы-
 
 
 
ло столько, что девать некуда.
Всем этим великим хозяйством командовала, как и
прежде Голубава-начальница. Правда, уже не одна как в на-
чале, а с помощниками. Баба важная стала, куда там. На кри-
вой кобыле не подъедешь не подмазавши. Пара мужиков из
скитальцев [115] ещё не древних по годам, много что умею-
щих, да и с руками дружные стали её правой да левой рукой
в управлении.
Сначала помогали советами, а потом и вовсе втянулись
как должное. Так как устои речные Дануха на корню пресе-
кала, в первую очередь бабняцкие то и мужички пришлые
по-другому себя стали вести. Ни кодлой своей в отрыве, а
при кутах с бабами, прямо как арийцы городские, ни дать ни
взять. Притом ни Голубава, ни Дануха не насильничали, му-
жики сами выбрали с кем им жить да не просто куты стали
ставить, а дома целые из брёвен собранные, хоть и врытые в
землю на подобии землянок речных.
Правда поначалу бабы поселения, которым мужичков не
хватило в связи с их недостаточностью, покочевряжились
малость, даже побуянили, но Голубава быстро их порывы
любвеобильные приструнила да разогнала по кутам с нора-
ми, пообещав Матёрую кликнуть, мол та и отымеет, и убла-
жит, мало не покажется.
Были поначалу среди баб и ещё трения да пересуды по
поводу устоев заповеданных, но этим страдали лишь вновь
прибывающие. Голубава поступала с ними просто да бесхит-
 
 
 
ростно. Хотите, живите по устоям, никто мешать не собира-
ется, не хотите, живите, как хотите. Только коли к нам при-
шли, то будьте добры подчиняться здешним порядкам, усто-
ев ваших не касающихся. Все слушают либо непосредствен-
но старшую, либо её помощников. В первую очередь делают
то что надобно, а уж потом что хотят по своей дурости. А ко-
гда новенькие ближе знакомились с коренными обитателями
лесного селения да тем более узнавали «особых» девок, то
свои старые привычки жить по бабьему расписанию отодви-
гали далеко на задний план.
Вообще, с главенством всего этого царства бабы многие
из числа новеньких, да и мужички поначалу не могли взять
в толк как тут что. В их головах творилась неразбериха пол-
ная. Никак не могли понять, кто здесь кого главней значится.
Сначала все прибывающие были уверены, что самая главная
здесь Голубава-начальница, но послушав народ вокруг, по-
жив малёк, понимали, что всё не просто так. Девки «особые»
даже вроде выше по положению, но они в дела селения нико-
гда не лезли да по некоторым делам ту же Голубаву слуша-
лись, а были дела, когда она им подчинялась. Ни пойми-чего.
Девичьей стаи вообще сторонились да в их отдельно сто-
ящий лагерь по собственной воле не совали нос. Как-ни-
как они Девами Троицы целованные, а уж что одним взгля-
дом жизнь отбирают старожилы новичкам сразу наезжали на
уши. А вот кто главней Дануха или Зорька, тут даже старо-
жилы спорили. Одни бабы доказывали, что Дануха главней,
 
 
 
а другие что Зорька самая главная. Хотя все как одна согла-
шались, что Матёрая девичьей стаи всяко страшней Данухи
по норову, хотя ни первая, ни вторая никогда бабами селе-
ния ни командовали, ничего им не указывали, вели себя как
обычные да равные, но те, кто побывал под гневом Зорьки-
ным не то что байки, целые сказания складывали да каждая
по-своему, со своими страхами да истериками.
Но так казалось лишь со стороны, а на самом деле было
всё ещё сложней. Зорька, конечно, по праву сильной с самого
начала могла Дануху под себя подмять, но делать этого не
стала в принципе. Коль Данухе Дева Водная поручила вкруг
себя людей собирать да законы для всех ставить незыблемые,
то пусть она и будет главной да в честь этого утвердила за
ней титул Матерь, как в старину заведено было.
Большухой она перестала быть, Старшей среди девок осо-
бенных тем более, а вот Матерь стаи, так сказать, Матерь
местного народа – это как раз то что требовалось. Почёт-
но, величаво, уважительно. Дануха согласилась сразу даже
не раздумывая.
Все решения принимались сообща, но довольно сложно
это складывалось. Сначала каждая из девок свой голос по-
давала, но кто бы там что ни высказывал, последнее слово,
обязательное для всей стаи, оставалось за Зорькой – Матё-
рой девичьего воинства. Поэтому выходило так, что девки в
первую очередь скорее не голос имели, а лишь возможность
высказаться да постараться убедить именно Зорьку Матё-
 
 
 
рую, понимая, что будут делать так, как та решит. Зорька, в
свою очередь оглашая своё решение, как бы доводила его на
Данухино утверждение, что ставила точку, «добро» выдавая
на деяние.
За эти два года Дануха ни разу не сказала «нет». С од-
ной стороны, понимая, что Зорька не ослушается, раз сама
предоставила ей право эдакое, с другой, до этого просто не
доходило никогда, ибо прежде, чем что-то выносить на об-
щее обсуждение Зорька с Данухой решали его с глазу на глаз.
И Данухе любо было, что Матёрая к ней прислушивается как
к старшей да опытной, но и на своём всегда настоять могла
да при этом от самодурства не страдала даже по молодости.
Но коли, необходимо было решать быстро, да не раздумы-
вая, то Зорька просто командовала без всякого совета, нико-
го не спрашивая. Но и, с другой стороны, коли Дануха реша-
ла, что необходимо что-то сделать по её разумению, то Зорь-
ка подчинялась, особо не утруждая вопросами. В общем, сам
Вал ногу сломит во всех хитросплетениях управления этим
бабьим сборищем.
Боевая стая девок жила от всех отдельно да тоже изме-
нилась разительно. Во-первых, она стала в два раза больше
прежнего. Нет, девок с дарами к Данухе больше не пожало-
вало, но Зорька вторую девятку набрала из толковых моло-
дух поселения. А чем не сила, коль девки обучены? С лу-
ком управились, стрелки родили каждая, с конями закума-
нились. Нельзя такому добру пропадать почём зря. Прибра-
 
 
 
ла их Зорька к себе да костяк девятки новой собрала на трёх
«особенных»: Ник, Нева да старшей Бурю поставила.
Остальных девок из сыскного отряда Ник дополнила, по-
этому и специфика девятки была соответствующая. В походе
шли первыми. Вынюхивая, высматривая. Возвращались, на-
оборот, последними, заметая следы да сбивая с толку пресле-
дование. Во-вторых, просто девоньки изменились сами по
себе. За эти два лета они сильно подросли, даже девками то
их теперь назвать было всю равно, что обидеть невзначай,
хотя по внешнему виду бабами их назвать было тоже нельзя.
Одеяние, к которому они общими усилиями пришли
опосля долгих проб да переделок, остальных баб селения
шокировало. Немногочисленных мужиков с пацанами про-
воцировало на состояние мужицкого озверения, а Дануху до-
водило до матюков отборных по поводу срамоты с непотреб-
ством неслыханным. Сколько она земли исплевала вокруг
себя пока со временем не свыклась с этой мерзостью, но дол-
гий спор Зорьке проиграла всё-таки.
Молодуха, как коза упёртая, стояла на своём, что мужик в
первую очередь глазами бабу ест, а значить одеяние для де-
вичьей стаи, это тоже оружие, и оно с одного вида их косить
должно. Спорить Дануха с этим не могла, ибо согласна бы-
ла полностью. Хотя нет-нет да вспоминала про «непотреб-
ность» да вкручивала язвительным словцом под то, во что
они были одеты иль, по её мнению, раздеты до неприличия.
А одеты «особые» были действительно вызывающе. Ко-
 
 
 
жаная курточка-безрукавка коротенькая с одной завязкой на
поясе с запашными отворотами на груди, откуда, то и дело
титьки выскакивали. Такой же кожаный подол широкий, но
очень короткий аж выше колена на пол локтя. Такой корот-
кий, что, сидя на коне да раскидав ноги в раскорячку, то и
дело своими мохнатками сверкали ни стыда ни совести.
Вот это и бесило Дануху старорежимную, особенно когда
они перед мужичками с пацанами вытанцовывали. Как не
старалась баба старые устои забыть, руки с языком чесались
от этой девичьей наглости. Руки девок по локоть замотаны
такой же кожей, но это ладно было. От повреждений при
стрельбе спасало. Ну и сапожки такие же кожаные коротким
чулком. Зимой ездили в том же самом, только поверх этого
непотребства длинный до самой земли балахон одевали из
зайца зимнего. Сапоги тоже заячьи, высокие да шапка заячья
длинным острым конусом, куда косы свои нерезаные скла-
дывали. Кони их тоже все в зайца одеты были. В общем, зай-
ца на себя перевели видимо, не видимо. Как всего в округе
не повывели, даже непонятно Данухе делалось.
С малеваньем на телесах как изгалялись, так изгаляться и
продолжили. Дануха ко всей этой мазне по мордам привыкла
уж, ну, окромя Зорькиной росписи. Вроде бы столько про-
шла девка, через смерть переступила, дочь родила, а всё как
дитя малое. Хоть и выросла да силой Дануху переплюнула,
а всё как была оторвой, так и осталась непутёвою. Эта дура
учудила расписаться двумя половинками под саму Степную
 
 
 
Деву до смерти пугающую. Одну Беля расписала розовым
тонким инеем с изящными росчерками, будто облака пери-
стые на лике зори пылающей. А другую под чёрную смер-
тушку размалевала, да такую сделала страшную, что Дану-
ху коли неожиданно натыкалась на неё с той стороны, то её
аж в дрожь кидало со страха да сердце выпрыгивало, того и
гляди помирашкой скрючиться. Баба на матюки зайдётся, а
девки ржут как лошади, и Зорька, сучка мелкая, громче всех
заливается.
Звёздочка Зорькина с посикухой Ушиной большую часть
жили либо у Данухи, либо у Данавы в шатре, что под ста-
рость лет пристрастился нянькаться с детками малыми, хотя
Дануха, конечно, догадывалась, что этот «жук» свой интерес
имел, понимая, в кого вырастит Звёздочка.
Малышня беспризорной была, почитай, потому что деви-
чьи стаи редко бывали в лагере. Зорька их постоянно гоняла
куда-нибудь, и бывало далеко, на несколько дней без проды-
ху. К тому же она вечно была недовольная. То, то не так, то
это не эдак и снова да снова гнала их в вылазки с трениров-
ками. Бывало, даже на псих срывалась, и тогда девки полу-
чали от неё по всей строгости. Прибивала не разбирая, кто
там прав, виноват, а ручка у неё была тяжёлая. Она требова-
ла единения с пониманием без всякого кумления.
Дануха, наконец, опосля очередного разноса не выдержа-
ла и даже наорала на Матерую, мол, чё ты жопу рвёшь, когда
закуманить можешь девок без ограничения, за что и ей при-
 
 
 
летело под горячую руку Зорькину. Но потом отошла, проси-
ла прощения. Опосля чего Дануха настояла, чтоб девки ку-
манились, но по лёгкой, хотя бы на обжорство иль на жажду,
без разницы. Зорька сдалась, попробовала. Всё получилось
с первого раза, Матёрой понравилось, и она наконец успоко-
илась.
Зорька стаи на части никогда не дробила. Любое зада-
ние пусть даже самое плёвое всегда выполняла девятка пол-
ная. Обычно стая Зорьки промышляла охотой да загоном
животных для пополнения стада общего, а стая Бури – даль-
ними дозорами, выслеживая ходоков, скитальцев да лазут-
чиков. Опосля того, как Индра с ближниками-головорезами
вырезали последний в баймак их краях, весь берег реки на
несколько дней в ту и другую сторону превратился в дикие
места необжитые.
Люди Тихого сюда не совались, делать им было здесь нече-
го. Они сейчас были заняты городами, а вот арийцы дород-
ные то и дело совались в их земли обетованные. На том ме-
сте, где Белю с Бурей мучили, они трижды пытались восста-
новить вырубку, трижды неугомонные снаряжали отряды во-
оружённые, один другого больше да агрессивнее и трижды
девичьи стаи куманились на Ку матёрую да с лёгкостью из-
водили пришельцев с первого же наскока лёгкого.
Нева при последнем истреблении довольно крупного да
хорошо вооружённого отряда арийского даже обиделась, мол
не интересно с ними совсем. За зайцем по степи и то весе-
 
 
 
лей гоняться, там хоть азарт имеется да без ловкости не по-
лучается, а эти словно чучела огородные. Все до одного бес-
толковые. Опосля третьего побоища народ из арийского го-
рода перестал приходить. Похоже, посчитав, что эти места
прокляты, иль просто лесорубы закончились.
Стаи были готовы вести схватку с самим Индрой, но было
одно «но» заковыристое. Никто, и Зорька, в том числе не
знала, что творится там за их землями в арийских городах да
селениях. Они зачистили степь на несколько дней пути, чтоб
обезопасить себя, но при этом лишились информации о том,
что там за этими пределами делается. Такой сети лазутчиков
как у Тихого, у Зорьки не было, и взять её было не откуда.
«Колдунки» себя не оправдали, да и с последними собы-
тиями, когда люди Индры города стали захватывать, им туда
ходу больше не было. Оставалось только сделать это самим.
Зорька долго колебалась, но всё-таки решилась на длинный
поход в земли арийские. Притом решили идти в земли Ар-
козы-города, так как Нева их знала, по крайней мере, те ме-
ста, где бывала ранее.
Сложность была в том, что Зорька куманить девок не
умела сама. Этим занималась лишь Дануха исключительно.
Учится у неё этому делу было некогда, поэтому пришлось
порождать Ку матёрую прямо здесь да держать её на голод-
ном пайке время длительное. Зорька решила, что коли Ку
прижмёт, то налетит на первых встречных, кому не повезёт
стать прокормом для полужити.
 
 
 
 Было решено, что пора открывать охоту на зверя мужиц-
кого. Надо было воевать учиться, а как это делать не знал ни-
кто. Поэтому всё это действо называли охотою, только зверь
промысловый был особенный – очень опасный, вооружён-
ный оружием.
Все сверхспособности девок хороши только напоказ ока-
зались, а вот в реальной схватке скоротечной толку от них
особого не было. Малха чтоб врага заморозить должна бы-
ла взгляд его выловить да при этом сама становилась безза-
щитной на близком расстоянии, а с наскока на коне это было
сделать ещё трудней. Красна со своей тучей вообще в бой-
не место пустое. Она пока эту тучу создаст, так можно было
выспаться, а коль заранее сотворит, так проблема с конями
начинается. Сколько Зорька не пыталась коней к ветру это-
му приручить, ничего у неё не вышло из этого. Зорька по-
стоянно гоняла Красну, чтоб осваивала свой дар чуть ли не
каждый день. Тучу девка стала собирать быстрей значитель-
но, чем раньше это делала, но всё равно медленно.
Сама же Матёрая разом прибить могла только баб, на му-
жиков её бабий пришиб, не действовал, а Славой давить,
так мужик должен быть, по крайней мере, предрасположен
к этому, а перепуганного да озверелого, в драку кинувшего-
ся, Славой ни очаровать, ни влюбить в себя. Послушным да
безвольным сделать не получится.
Самый ценный дар был у Невы-охотницы. Вот та свои спо-
собности проявляла на полную. Правда опять же цеплять да
 
 
 
вести под стрелку могла максимум двоих, троих, больше не
вытягивала, да и то коли разбрелись, а коли кучей большой
собираются, то выцепить кого-нибудь да вывести тоже была
морока та ещё. Не отрывались они от коллектива, сволочи. И
чуяла она лишь агрессивных мужиков хотя довольно далеко
и то радовало.
Правда и тут не без гадости. Чем дальше «мужицкий
зверь», тем дольше ей требовалось спокойствия. С наскока
этим не позанимаешься. Ник и та оказалась не без пятен с
изъянами. Отвести глаза от себя, пожалуйста, а вот отвести
их от отряда могла лишь в том случае если держит за руки,
а руки у неё только две, а в стае кроме неё – восемь имеется.
Так что главное оружие их стала скорость коней да мет-
кость стрелок зачарованных. Радовало только то, что этим
владели все без исключения. Нева родила себе четвёртую,
упёртая Елейка вторую сделала. Уше чуть-чуть до третьей
не хватало. Беля, тоже вторую смастерила себе. А Зорька с
первого же подхода умудрилась три породить, хотела и на
четвёртую позариться, но почему-то передумала.
Остальные девки по одной имели, но и это была сила ве-
ликая. Вот из этой-то силы Зорька и исходила в своих пла-
нах каверзных. Помогут особые умения, хорошо, но ставку
на них никогда не делала. Главная слабость всех их была в
том, что они были такие же смертные, как и враг, к тому ж
как цель для стрельбы были значительно крупнее, ибо на ко-
нях скакали, а не бегали пешими. Толи в девку стрела иль
 
 
 
копьё метать, иль с пращи камнем приложит, толи в коня
попадёт всё одно. Защиты ни на коне, ни на себе у них не
было. Дануха уверяла, что Ку матёрая, защитой колдовской
одаривает, но проверить это пока не удавалось на практике.
Стаи вышли на зоре в полном походном снаряжении. Каж-
дая на своём коне-половинке да одну лошадь вела за собой
под грузом на колдовской привязи: припасы еды, посуда де-
ревянная да малые палатки походные. Пока скакали по зна-
комым балкам, держались кучно, не разбредаясь в стороны,
но опосля полевой ночёвки пошли дальше боевым построе-
нием.
Стая Бури, оставив грузовых коней, ускакали вперёд путь
выведывать. Зорькина стая, прибрав ещё по одной гружёной
лошади, по их следам двигалась. Ехали так три дня, не встре-
чая ни одной живой души в степи! Нева даже вдалеке нико-
го не чуяла. На четвёртый день вышли на заставу погранич-
ную аркозинских земель – арийцев владения. Пограничные
заставы были селениями перевалочными, как между города-
ми, так и с пустынными землями. Каждая такая застава го-
ворила о том, что до города один день пути пешего. Для их
коней город был совсем рядышком.
Закуманенная Зорька сразу почувствовала эмоциональ-
ное оживление передовой стаи Буревой. Страха не было, тре-
воги не было, их состояние было скорее на интерес похожее,
на любопытство с азартом нешуточным. Вскоре из отряда
Бури Сосна прискакала, кутырка, одна из новеньких. Вооб-
 
 
 
ще-то она Стройная Сосна была, и все подруги её кликали
не иначе как Стройная, но «злые» девки стаи Зорькиной де-
монстративно кликали её Сосна и по-другому никак. Имен-
но Сосна и принесла Зорьке весть нужную, что сразу за лес-
ком на бугре застава Аркозы с пустынными землями и там
очень много мужиков. Нева их засекла отчётливо.
– Передай Буре моё повеление, – наставляла Сосну Ма-
тёрая, – чтоб Ник одну пустила осмотреться там, и то жела-
тельно на расстоянии, а сама со стаей отходила вон в тот ле-
сок маленький.
Зорька указала на лесок вдалеке, что не просматривался
насквозь издали. Через время какое-то там все и собрались
в кучу единую. Дело было к вечеру, оттого решили встать
лагерем, пока Ник с новостями не заявится. На грузовых ло-
шадей путы накинули да запетляли их за деревья крайние.
Даже коли будет надобно в бойню идти, то они всяко здесь
останутся, не с собой же их тащить тормозом.
Матёрая увидела Ник возвращающуюся ещё издали. Та
пустила своего коня неспешным шагом да тихонечко, враз-
валочку пересекая место открытое. Зорька вся извелась на
«нет» пока та подъехала, да ещё издали начала орать на бес-
толковую:
– Ты чё, дрянь, издеваешься?
Тут все девки из леска повыскакивали за озирались по
сторонам да смотря в том направлении, куда смотрела матё-
рая, непонимающе залепетали не пойми кто из них:
 
 
 
 – Ты чё Зорь? Ты на кого это?
Только тут Зорька поняла, что Ник идёт под мороком, а
потому, не скрываясь да медленно. Её видела только Зорька,
а остальные не видели. И лишь когда та подошла вплотную
да морок скинула Зорька, тут же извинилась за несдержан-
ность:
– Ты прости меня Ник. Не сразу поняла, что идёшь под
мороком. Всё никак не привыкну, что тебя никто не видит
окромя меня.
– Ни чё, – спокойно ответила лазутчица, как вода, стекая
со спины коня.
Все окружили и молча на Ник уставились в ожидании но-
востей, а та и не собиралась мучить их.
– Там большой дом из брёвен сложенный, вокруг колья-
ми огороженный. В нём вот столько, – и она показала шесть
пальцев выставленных, – грозных мужиков в красных одеж-
дах и все при пиках да щитах круглых из дерева.
– Клановые воины, – тут же пояснила Зорька описание, –
ну, правильно. Застава же из городских отряжается.
–  А вокруг много повозок больших. Они доверху нало-
жены всяким разным добром. Мешки видела большие и ма-
ленькие, колоды разные, корзины плетёные. Да много там
всего имеется. А главное в каждой повозке по две кутырки
молоденьких, совсем сопливых за шеи привязанных.
– Сколько там повозок? – тут же спросила Зорька заинте-
ресованно.
 
 
 
 –  Вот столько,  – расшиперила Ник все пальцы рук,  – и
ещё, – закончила она подсчёт, показав ещё семь в добавок к
показанному, – вокруг одни мужики, но все разные. Видела
луки, но не у всех, кажется. Я, когда к ним подъехала, то
у телег один большой да важный такой ругался с красным,
что был ещё больше, да и по виду ещё важней. Тот, что в
красном, а с ним ходили такие же с пиками, обходил повозки
да что-то забирал у них. А тот, что в белом, на него ругался,
что, мол будет жаловаться. Говорит, что это всё принадлежит
царю марутскому и тот им покажет, в какое место кол растёт.
– А как зовут того царя марутского? – перебила её Зорь-
ка, – не называл он его.
– Нет. Звалки не называл, не слышала, но постоянно гово-
рили он нём как о щедром правителе. Щедрый, да щедрый.
Я не очень-то поняла его.
– Щедрый? – оживилась Зорька, услышав имя знакомое
и растягиваясь в ухмылке хищницы, – ох, ё! – тут же под-
ражая Данухе, пропела Матёрая, – Ник, Щедрый и есть его
звалка-погонялка, мать его. Это один из ближников Индры.
Вроде бы как его рука левая. Во как высоко взлетел. Аж сам
Царь Аркозы! Смотри-ка, поганец грёбанный, девченят на-
ших полонит, сволочь бородатая.
И тут же сплюнув, проговорила уже всем девкам без ис-
ключения:
– Так. Похоже они на ночёвку здесь устроились и до утра
никуда не тронутся. Вот и хорошо. Это нам на руку. У нас
 
 
 
будет время подумать да приготовиться. Всем отдыхать да
отсыпаться. Шатры не ставить. Спать в мешках в одном по
две.
Все разошлись, разбиваясь парами да прячась по мешкам
шатров. Зорька залезла к Буре в мешок. Им не только спать,
но и думать было надобно. Вернее, думала да решала Зорь-
ка одна, а Буре просто необходимо знать было, что её стае
предстояло завтра делать по её плану великому. Зорька дол-
го молчала, думала. Буря, наконец, спросила не выдержав:
– Зорь? А чё мы их засветло не перебили? Так же, как и
в прошлый раз, вышла бы к ним, Славой в кучку собрала,
обезволила, а мы бы их кругом скача всех перетыкали.
– Нельзя, – только и ответила матёрая.
– Почему? – удивилась Буря тому, что «нельзя».
– А ты себя на место Щедрого поставь да подумай, как
следует. Какой вопрос он себе задаст, когда узнает, что обоз
его с продуктами на пограничной заставе перебит вместе с
воинами?
Буря задумалась.
– Ну, наверное, кто такие смелые?
– Верно, думаешь, – согласилась Зорька и тут же продол-
жила, – а застава эта с чьими землями граничит?
– Да ни с чьими, – недоумевала старшая стаи второй, –
там места пустынные.
– А вот и окарала ты. Во-первых, там места «проклятые»
откуда никто не возвращается. Во-вторых, там наши места.
 
 
 
И даже коли мы следы приберём за собой, он поймёт, что
смерть пришла именно оттуда. И что он в этом случае сде-
лает?
– Нагонит народ да искать кинется.
– Соображаешь, – согласилась Матёрая, – только не про-
сто народ, какой ни попадя, а охотников да следопытов в
первую очередь, а затем своими войнами пойдёт нас убивать,
когда найдёт. А у него их столько, что на каждую из нас не
по одной девятке приходится, а не хватит, так за Индрой по-
шлёт да соберёт тот такую силу, что в ряд выстроит, да все
эти пустые земли как гребешком прочешет и всех вытащит.
Поэтому заставу трогать нельзя. Пускай живут. Первый вол-
чий закон – не гадь, где живёшь. А обоз разорим где-нибудь
по далее посредине между заставой да городом, притом сле-
ды оставить будет надобно с какой-нибудь другой стороны,
чтоб коль искать кинется то подальше от этих мест. Только
вот как надо наследить, чтоб за хвост не поймали нас?
– А что, если из речки выйти да обратно в неё спрятаться.
Вода любой след спрячет лучше любого морока. Поди, най-
ди, где из неё вынырнем. А так – мы будто нежить речная
сделаемся.
Зорька встрепенулась, но сразу не ответила раздумывая.
– А ведь это то, что нужно, – наконец торжествующе про-
говорила она,  – и цепь следов оставим короткую, чтоб са-
мим с этим не заморачиваться, да и тумана в их мозги на-
пустим непонятного. Пусть погадают да поищут ни понять
 
 
 
кого. Они, конечно, по берегу следопытов пустят искать, где
мы из реки вынырнули, а следов то тех и не будет там, этим
уж Ник займётся, как водится. Вот тут-то вся их мужицкая
разумность и поплывёт к едреней матери. И пока они не пой-
мут, кто да откуда, мы их будет потихоньку прибивать да
прореживать.
Она опять помолчала и быстро спросила:
– Кто в карауле стоит?
– Стройная.
Зорька высунула голову из мешка и тихо окликнула, пе-
ределывая кличку дозорной на лад собственный:
– Сосна, – та вынырнула откуда-то с боку, – передай по
смене, чтоб нас будили, лишь только светать начнёт.
– Передам, – тихо ответила девка да в ночи растаяла.
В предрассветном мареве встали не только старшие, но и
обе стаи в полном составе выстроились, притом поднимать
никого не пришлось за уши. Собравшись в круг, Зорька тут
же Буре задачу поставила, и её стая, недолго мешкая, налег-
ке ускакала искать место подходящее, для встречи обоза да
последующего разорения. Зорькины девки с грузовыми, сле-
дом двинулись.
Ещё далеко до полудня место для бойни было найдено.
Лагерем встали в глухой балке у самой реки, вперёд дозор
выслали. Замерли в ожидании. Речка рядом была вполне
подходящая, в центре с течением да глубиной, что кони в
плавь идти были вынуждены. Тут другая опасность возник-
 
 
 
ла неожиданная – на реке лодки плавали. Пока стояли в бал-
ке, прячась в кустах да зарослях, по реке прошли две лод-
ки с людьми и это настораживало. А как появятся на воде
в неподходящий момент? Хорошо коли близко, да перебить
получится, а коли издали заметят да в бега кинутся? Что их
потом по всей реке выискивать? У них на это времени не
будет, да и следы опосля за собой убирать замучишься. Но
делать было нечего. Решение принято, осталось уповать на
удачу, и она от них не отвернулась на этот раз.
Когда дозорная подала знак условленный, Зорька, огля-
дев ещё раз реку в обе стороны, повела стаи в воду, замывая
след. Проскакав по мелководью чуть выше по течению, они
выскочили из воды да на подъём направились. Дорога про-
ходила поверху на значительном расстоянии. Подъём был не
ровный, изрезанный оврагами стекающих сверху весенних
потоков, что уже покрылись травой да зарастали от весенних
паводков.
Поднявшись наверх, обе стаи прижались к спинам коней,
прикрываясь от дороги холмом покатистым, а Зорька в оди-
ночку к обозу направилась. Она остановила своего коня ры-
жего, которого ласково кликала Солнышко поперёк дороги,
повернув к обозу подъезжающему, свою прекрасную поло-
вину лица и стала ждать, расцветая в колдовской заре да на-
крывая всё вокруг себя Славой девичьей.
Передовой возница, подкатив в плотную почитай, остано-
вился, и с него мужики попрыгали, распахнув рты да глаза
 
 
 
выпучив. Они все как один замерли в парализующем вос-
хищении. Следом подтягивались их товарищи. Тоже оста-
навливались да тоже подбегали к общей куче собравшихся.
Вскоре весь обоз в полном своём составе столпился возле
Зорьки, излучающей колдовское свечение.
Поднятая вверх рука… и откуда-то цепью всадницы выле-
тели, проскакивая за Зорькиной спиной, закручиваясь да за-
мыкаясь в кольцо смертоносное. Засвистели стрелы и мужи-
ки заворожённые, так и не успев ничего понять, да не выходя
из эйфории морока, все как один простились с жизнями. Не
издав при этом ни единого звука окромя падения. Всё закон-
чилось, даже не успев начаться, как следует. Девкам хвати-
ло одного проскока полного, выпустив по три стрелы за раз.
Дальше их ждало разочарование. Зверь закончился.
Первым делом пленных кутырок освобождать кинулись,
даже с коней не спешиваясь, потом собирать стрелки со стре-
лами, распотрошили ножами все мешки, разбросав по земле
содержимое.
Солёная рыба, орехи, грибы сушёные, семена, нарезан-
ное мясо вяленое да много там чего было ценного. Мёд бы-
ло жалко выбрасывать, но Зорька строго-настрого запрети-
ла ничего не брать. Надо было всё испоганить да выбросить.
Взяли только то, что кутырки сами для себя набрали да сами
унесли. Они оказались голодными. Затем Зорькина стая рва-
нула тем же путём к реке, увозя детей, что вцепились в каж-
дую воительницу да висели на них гроздями. Буря со своими
 
 
 
принялась колдовать над следами узорными.
Зорьке очень хотелось посмотреть на реакцию Щедрого,
аж до зуда как хотелось, но при этом понимала Матёрая,
что уходить по-быстрому надобно. Надо было груз уносить
неожиданно появившийся притом, как можно дальше в ме-
сто безопасное. Освобождённых кутырок на грузовых разме-
стили, перекинув походные шатры поперёк спины да усадив
их в мешки по обеим сторонам образовавшиеся.
Они не пошли обратно тем же путём как пришли. Зорька
повела их в широкий обход, чтоб уйти в пустошь вообще из
земель другого города, на всякий случай подстраховываясь.
И на третий день рейда глубокого, уйдя достаточно далеко
от Аркозы-города, они чуть лоб в лоб не столкнулись с бедой
нежданною.
Шли походным обычным построением. Вдруг Зорька по-
чуяла массовую тревогу передовой стаи Буревой, а затем и
сама стая показалась, несясь к ним галопом испуганным.
Зорька остановилась, занервничала. Первой подскакала Бу-
ря и затараторила:
– Там, прямо на нас большой отряд идёт.
– Нас ловят? – забеспокоилась Зорька скорее от неожи-
данности, чем здраво думая.
– Нет, – тут же встряла Нева, – идут просто по дороге про-
торённой, – и она указала в сторону, где дорога была проло-
жена, – ровным строем идут по четверо. Пешим ходом, но
быстрым шагом. Их так много, что конца я даже не увидела.
 
 
 
 – Кто такие? Вы их видели хоть издали?
– Нет, – ответила Буря, – Нева почуяла, и я решила вер-
нуться подобру-поздорову, только Ник под морок ушла да
осталась ждать.
– Так, – за озиралась Зорька, ища в бескрайней степи ме-
сто, где можно было бы укрыться от напасти непредвиден-
ной, но ничего на первый взгляд на глаза не попадалось, и
решив, что самое лучшее убраться подальше с их пути, ско-
мандовала, – все за мной.
Стаи во всю прыть рванули в степь и вскоре спустились
в удобную ложбинку, где встали и замерли. Там и спеши-
лись. Нева уселась на траву, закрыв глаза, да стала зверя про-
щупывать. Две девки из девятки Буревой накинули накидки
скрытные под траву сделанные, да поднялись на холм дозор
устраивая. Зорька тоже уселась на землю, да закрыв глаза к
Ник прислушалась. Она чуяла её волнение, но страха с угро-
зой не было.
– Идут мимо, – проговорила Нева, всё ещё не открывая
глаз да зачем-то плавно раскачиваясь.
Наконец, когда Нева объявила, что всё прошли. Девки
расслабились и даже кутырки, что до этого сидели как мыши
тихие, как пичуги защебетали дружно о чём-то своём. Зорь-
ка дала команду перекус устраивать, а сама отошла в сторо-
ну да о чём-то задумалась.
Пока готовили, пока собирались, появилась лазутчица да
поведала, не отрываясь от еды, следующее. Отряд действи-
 
 
 
тельно был огромен, и сосчитать она всех не смогла, так как
считать по многу была не обучена. Впереди на сверкающей
повозке на двух колёсах ехали два мужика здоровые, как и
повозка с головы до ног сверкающие. За ними ещё три по
семь таких же двухколёсных, но не сверкающих. В каждой
из них то же ехали по двое. Дальше шли мужики в красном
с пиками, такие, каких она на заставе видела. За ними много
мужиков в одеждах кожаных да все при луках больших со
стрелами. Дальше ехали повозки обычные. Их много было.
Ник сначала принялась считать, но потом сбилась да броси-
ла. На её взгляд примерно четыре или пять раз по девять, на-
верное. На каждой было по одному мужику, и они были все
чем-то гружёные, скорее всего продуктами да снаряжением.
Ник замолчала, давая понять, что всё высказала. Молча-
ли и девки, то и дело украдкой на матерую поглядывая, а та
продолжала думать о чём-то своём. И вдруг неожиданно ско-
мандовала общий сбор. И как только все оказались готовы
дальше двигаться, гадая, куда их поведёт Матёрая, та удиви-
ла всех своим решением:
– Нева, веди-ка нас за ними, но на расстоянии.
Шли всю вторую половину дня без остановки. Нева, то
замедляла шаг, то на рысцу переходила, то вовсе останавли-
валась, медленно крутя головой в разные стороны. Ближе к
вечеру она остановилась в очередной раз, но постояв время
какое-то развернулась к Зорьке с объявлением:
– Они остановились да начали собираться в кучу плотную.
 
 
 
Похоже на ночлег становятся.
–  Пора бы уже,  – недовольно подтвердила Матёрая, за-
чем-то оглядывая небо вокруг, – Сосна, – позвала она девку
из стаи Буревой и когда та подъехала, тихо проговорила, –
вот что, Стройная, забирай всех лошадей с детьми да найди
где-нибудь схрон для них. Затаишься там и носа не высовы-
вай до тех пор, пока мы вас не заберём. Поняла?
– Поняла, – ответила девка и стала шикать лошадям, уво-
дя их за собой в степь широкую.
– Мы что нападём на эту армию? – недоумённо поинтере-
совалась Малха, выпучивая глаза из орбит.
– А мы что сюда прискакали обозы разорять? – с ехид-
ством ответила Матёрая, – да ни ссы, Малха, поедим просто,
глянем на них.
Уж больно хочу своим глазом взглянуть на врага будуще-
го. Дождавшись, когда грузовой табун скроется, разверну-
лась к притихшим девкам да начала командовать:
– Нева, далеко до них?
Охотница посмотрела в сторону врага да пожав плечами
сказала неуверенно:
– Три, четыре полёта стрелы в полную выкладку.
– Ник, – Зорька продолжила, – прокатись вперёд. Глянь,
откуда на них сподручней посмотреть станется.
Ник кивнула и погладив своего коня по гриве, от чего тот
дёрнул башкой да пошёл в нужном направлении.
Пока лазутчица промышляла, Нева сообщила новую ин-
 
 
 
формацию:
– Они разделились на три отдельных кучи.
– На кой? – не понимая спросила Матёрая.
На что Нева только пожала плечами, но тут же уточнила
информацию:
– Причём все кони собрались возле той кучи, что ближе к
нам. Вторая чуть поодаль левее устроилась, а третья совсем
отделилась да собралась правее.
Своё уточнение Нева с закрытыми глазами сопровожда-
ла маханием рук, указывая направление для каждой кучки
в отдельности. Наконец явилась Ник и подтвердила Невой
сказанное.
– На всех сразу поглядеть не получится. Они разделились
да разошлись в разные стороны. Прямо перед нами все те,
кто на двухколёсных телегах ехали и чуть с боку поставили
четырёх колёсные. Коней от телег не отвязывают. Сами сели
кружком. Трапезничать собираются, но, похоже, это дело не
скорое. Варево только поставили. Вторая куча – все красные.
Они левее отошли и там встают лагерем. Шатры лёгкие на-
тягивают и тоже котлы вытаскивают. Третья самая большая
куча – лучники. Те вообще ушли далеко за холм. Там лож-
бина большая, вот в ней и устраиваются. Котлов не видно,
но костров разожгли множество.
–  Блестящие в ближней куче сидят?  – уточнила Зорька
нахмуренная.
– Да. Они ближе всех к нам устроились.
 
 
 
 – Откуда на них поглядеть могу?
– Сложно сказать. Место ровное. Трава низкая. Если толь-
ко тебя за руку поведу.
– Ну, что ж, давай. Всем стоять здесь. Ждать меня.
И Ник с Зорькой взялись за руки да неспешно пустили
коней шагом размеренным…
Когда стало совсем темно в ночь безлунную, все девки в
полном составе собрались в овраге, где Сосна лошадей да ку-
тырок прятала. Вечерок удался на славу, большего и не надо
бы. Обе стаи были полностью обессилены. Красну привезли
без чувств на руках да уложили на траву спать далее, хотя
она просыпаться и не думала. Рядом упала Елейка-наездни-
ца, тоже на последнем издыхании. Осипшим голосом отка-
залась от еды предложенной, но потребовала пить, притом
горячего.
Малха вообще не понятно, как на ногах ходила, но четы-
ре глубоких пореза на её коне не давали ей расслабиться да
упасть вместе с подругами. Да и сама она текла кровью, по-
лучив порез на ноге с плечом. Она ревела, как белуга голо-
сом в срочном порядке на раны коня мази накладывая да
сквозь слёзы его потерпеть уговаривая.
Буря поймала стрелу в бок и над ней колдовала Сосна с
мазями. Рана была несерьёзная. Так, кожу проткнуло навы-
лет, хотя кровищи натекло порядочно. Ещё две девки её стаи
получили ранения. Обе в левое плечо стрелой притом почи-
тай одинаково. Вот их раны были серьёзные. Медные нако-
 
 
 
нечники воткнулись в плечевой сустав, и Зорьке пришлось
по живому резать, чтоб достать эти хреновины кованые.
Стрелы вынимали и из шести коней. В общем, дальней-
шие активные действия девичьих стай откладывались, но и
оставаться здесь было никак нельзя, поэтому, как только за-
кончили с перевязками да запечатыванием ран мазями за-
живляющими, Зорька скомандовала подъём и спешно стала
уводить стаи в степь стрекочущую, в сторону реки, Невой
обнаруженной, оставив Ник и четырёх девок из её отряда за-
метать следы да рисовать новые. Вот такие были итоги про-
смотра Матёрой, войска мужицкого.
А получилось следующее. Ник и Зорька добрались до бли-
жайшего круга воинов. Она сразу узнала в главаре, запеча-
танном с ног до головы в золото, ближника Индры по име-
ни Звонкий Бой. Вторым золотым оказался его возничий,
когда Звонкий при Индре хаживал. Из тех, кто сидел с ним
за одним столом промелькнули ещё лица знакомые. Зорька
сначала не могла вспомнить, где видела, но потом друг од-
ного припомнила. Он был из отряда лучников логова. А ко-
гда узнала одного, то и других вспомнила, и сделала для се-
бя вывод по этому поводу, что Звонкий видимо теперь тоже
царь какого-то города, а его ближний круг составляют быв-
шие лучники Индровы, что тоже теперь владеют колесница-
ми, то есть поднялись в ранге да пошли на повышение.
Плохо было то, что практически все они знали её. Да-
же коли Зорька их не всех вспомнит в лицо, то они её как
 
 
 
пить дать узнают, даже не напрягаясь по этому поводу. Кучка
сильных мира сего была небольшая да расположилась очень
удобно для охоты на них, но фокус со Славой здесь мог не
пройти. А это сильно усложняло ситуацию.
Вторая кучка тех, кто был в красных накидках, видимо
из городских кланов воинских расположилась на приличном
удалении и коли тихо, то можно было бы вырезать всю эту
свору царька с ближниками, даже не подняв шума среди го-
родских воинов.
Лучников, про которые Ник говорила, видно вообще не
было. Окромя ближников Звонкого вокруг крутилось много
народа разного, похоже, тех, кто приехал на повозках боль-
ших, но это, как увидела Зорька, скорее всего, была прислу-
га этих правителей, притом абсолютно без какого-либо ору-
жия.
Затем Ник с Зорькой, обойдя повозки вокруг, сходили к
лагерю лучников. Те действительно откололись от царя на
приличное расстояние, кучно собравшись в глубокой яме,
почитай круглой балке большой со всех сторон окружённой
валом эдаким, где был дозор выставлен в четыре человека
на все стороны.
Это действительно была сила грозная. Мало того, что все
были вооружены добротно да с ног до головы защищены пан-
цирем кожаным, но их ещё было много, оказывается. Около
сотни, коли не больше этого. Посчитать было сложно, к тому
же Зорька, как и Ник не умела до столько считать. Смотреть
 
 
 
городские кланы они не пошли, а вернулись к стаям ожида-
ющим.
Упускать такой случай для Матёрой мстительницы было
бы делом непозволительным. Перед ней была одна из це-
лей жизни нынешней. Она поклялась перебить Индру с его
ближниками и неважно сразу всей кучей иль по одному вы-
ловить. Вот так по одному даже сподручней получится. А тут
все обстоятельства в её пользу складываются.
Отряд со Звонким во главе небольшой, да и не ждёт на-
падения. Их перебить не составит труда с первого же наско-
ка залихватского и в принципе опосля этого легко уйти от
преследования. Ловить их будет просто не кому, но, с дру-
гой стороны, Индре известно станет, кто на его людей охо-
тится. Прислугу тоже перебьют без труда, но воины клано-
вые да лучников дозоры пускай даже издали, но обязатель-
но заметят, и разнесут по всей степи про отряд девок на ко-
нях и весь туман непонятного развеется, и тогда жди в гости
ищеек Тихого, а то и самого Индру со всеми армиями ему
подвластными. Значит надобно сделать так, чтоб не осталось
свидетелей. И на обратном пути к стаям, у неё молниеносно
созрел план нападения.
–  Красна,  – обратилась она к подруге, когда они с Ник
добрались до отрядов их ожидающих, – у тебя как с силами?
– Нормально, – удивилась вопросу сестра Громовницы, –
куда мне их было расходовать?
– Тогда слушай меня внимательно, – начала Зорька люби-
 
 
 
мой присказкой мужа бывшего, – Ник тебя отведёт поближе
к яме с лучниками. Там спрячешься да сотворишь прямо над
ямой тучу мощную. Так чтоб ни одна сволочь из этой ямы
не вылезла. Просто будешь держать их там до моего повеле-
ния. Уша, поедешь с Красной, прикроешь пока та колдует, в
случае чего. Ник, давай, веди их да там с ними останешься.
Ник, пожав плечами, мол тебе видней, ты ж Матёрая. Взя-
ла за руки Красну с Ушей да отправилась, куда было сказано.
Зорька продолжила командовать:
– Так, Малха, Нева, – обратилась она к другим подругам
своим, – вы скачите большим кругом с обратной стороны их
стойбища, так, чтоб зайти к красным войнам с другой сторо-
ны от нас. У них луков нет. Издали вас не достанут, я думаю.
Вы должны отвлечь на себя их внимание. Ещё лучше коли
они побегут за вами в степь голую. В этом случае уводите
их подальше от нас. Сами в драку не ввязывайтесь. Только
отвлекайте да отводите дальше в степь. Вперёд. Поехали.
Малха с Невой развернули коней да галопом рванули по
степи в указанном направлении. «Как хорошо, – подумала
Зорька тогда,  – что давно приучены, не задавая вопросов,
исполнять порученное как должное».
–  Остальные приготовились к наскоку резкому без кру-
чения кольца на один проход. Поэтому стрелять быстро, но
точно, не промахиваясь. В первую очередь выбивать ближ-
ников, что одеты в бронь. Только потом тех, кто в простой
одежде бегает. Это их прислуга и она без оружия. Хотя ско-
 
 
 
рей всего те побегут в рассыпную, а упускать никого нельзя.
Мы должны сделать всё быстро и для тех отрядов, что будут
держать на себе сестры, мы должны остаться незамеченны-
ми. Всем понятно, что делать надобно?
– Понятно, – ответил ей не дружный хор девок оставших-
ся.
Но они никуда не рванули как первые, а остались ждать,
смотря на небо темнеющее, где в стороне начинала сгущать-
ся туча чёрная и когда там сверкнула первая молния Зорька,
наконец, скомандовала:
– Вперёд девоньки! На охоту удачную!
Всё получилось, как Зорька и думала, ну или почти полу-
чилось, тут уж как посмотреть на это безобразие. Их сводная
стая сделала всё быстро и качественно. Со спины наскочи-
ли пока те на грозовую тучу, как на чудо таращились, встав
из-за стола, чем только охоту облегчили. Перебили как сус-
ликов, те даже не пикнули. Прислуге далеко разбежаться не
дали. Положили всех кучно, прямо у телег, куда они броси-
лись.
Красна тоже молодец, устроила лучникам конец света и
того, и этого. Такое закрутила кольцо с ветром мощное, что
даже Зорька, с отрядом далеко находившаяся, чувствовала
силу ветра да мощь грозы, а вот у Малхи с Невой не задалось
задуманное, вернее, задалось, но не так, как Зорька наказы-
вала.
А всё Малха, тупорылая, со своими закидонами. Реши-
 
 
 
ла, видите ли, одна с целым войском справиться да силёнок
не рассчитала, дура бестолковая. Если Нева держалась на
расстоянии выстрела да как могла, прикрывала подругу ***,
что, то и дело на рожон прыгала, дрянь морозная, подскаки-
вая вплотную да вылавливая глаза воинов, морозила их, мо-
розила и морозила.
За первый наскок прямо вдоль рядов прошлась да почи-
тай весь первый ряд особо любопытных угробила. Но когда
мужики опомнились, так уже у неё не получалось с лёгко-
стью. Хотя за один наскок все же по три, четыре человека
всё равно прихватывала.
Но когда воины поняли, что это ведьма над ними издева-
ется, оповестили всю степь воплями, да тоже нападать ки-
нулись. Не учла Малха, что мужики не только тыкать могут
пиками, но кидаться ими, притом далеко и метко как выяс-
нилось. Вот тут её чуть дуру и не прибили к едреней матери.
Куча пик полетела, а она увернуться не смогла от всех. Одно
чудо. Все пики прошли по касательной, лишь порезав её в
двух местах да коню её досталось, четыре пореза сделали.
На этом её геройство закончилось, и она отскочила к Неве
на расстояние, откуда на пару стали выбивать бегущих за ни-
ми стрелами. Зорька, когда со Звонким закончила, огляде-
лась да заметила, что от лагеря красных ор идёт и вроде как
целый бой разыгрался, а когда почувствовала боль Малхину,
аж взревела от негодования, но у неё тут же родилась идея
хорошая.
 
 
 
 – Елейка, – крикнула она подруге ветер перекрикивая, –
давай, поднимай всех коней с повозками да колесницами и
гони на красных сплошной волной. А как направишь, доводи
их до бешенства да вложи в них всю силу свою немереную.
Малху с Невой бьют, суки красные.
И тут началось представление. Елейка вперёд выскочив,
заверещала на зверином языке и все колесницы с повозками
дёрнулись да чуть ли ни галопам с места рванули за ней, ещё
с каждым шагом разгоняясь не понять уж куда более. Елей-
ка верещала так, как не делала никогда ещё. Голос у бедной
пропал быстро, но волна бешеная уже раскрутила свой ма-
ховик на полную. Она катком прокатились по красному ла-
герю да не останавливаясь, унеслась в степь пустынную.
Остановить их уже было не кому. Елейка в самый послед-
ний момент резко ушла в сторону, чтоб табун колесниц с по-
возками не затоптал её, да могла лишь шипеть безголосо да
руками размахивать, но остановить животных была уже не
в состоянии.
Малха с Невой увидев звериный табун всё на своём пути
перемалывающий, тоже еле успели кинуться сначала в степь
от них, а как поняли, что те несутся в строго определённом
направлении, отвернули в сторону. Поток повозок по пу-
ти разваливающихся, поднимая стену пыли, вскоре скрылся
вдали. Только опосля этого они осторожно вернулись на ме-
сто сражения, а там Зорькины стаи уже всех раненых доби-
вали без жалости.
 
 
 
 Остались лучники. Зорька понимала, что можно было
просто снять тучу да спокойно уйти. Пускай потом они бе-
гают с глазами выпученными, да соображают, какие боги тут
воинствовали, но мысль о том, что кто-то из дозорных мог
заметить их, не давала покоя, а лучникам шанса на выжива-
ние.
Собравшись вместе, Зорька повела их к Красной, что, си-
дя на земле, колдовала спокойненько. Ник сидела рядом да
жевала травину длинную. Только Уша беспокойно туда-сюда
нахаживала. Ей не терпелось действовать, а приложить силу
было некуда. Зорька спрыгнула с коня да подсела с Красной
рядышком.
– Красна, это Зорька, – обратилась она к девке сосредо-
точенной, – ты тучу пустой держишь внутри или с вихрем
сплошным.
– Сплошной держу над всей ложбиною, – ответила Крас-
на, не отрывая глаз да зубов не разжимая, от напряжения.
– Тогда давай, сжимай их там да лупи молнией. Заканчи-
вать будем с этим представлением.
Тут же запрыгнув на коня, скомандовала:
– Моя стая слева полукольцо. Буря. Твоя справа на вал.
Окружаем и бьём всех, кто выскакивает. Ник, Уша, присо-
единяйтесь в строй.
Стена пыли, травы, мусора да вообще ни пойми-чего, ста-
ла медленно сужаться, опускаясь вглубь круглой впадины.
Лучники оттуда не выскакивали, как предполагала Зорька,
 
 
 
а вылетали с воплями либо покалеченные, либо вообще уже
помирашками. Стрелять при таком ветре было бесполезно,
да и кони плохо слушались, и тогда Матёрая вернулась к
Красной да отдала команду с тучей заканчивать. Девка тут
же расслабилась да повалилась на спину. Оказывается, она
уже была на приделе от бессилия. Зорька со стаями, как
только ветер утих маленько, вскочили на вал, да опешили.
Перед ними открылась картина ужаса. Людей там не бы-
ло. Были лишь кучи земли перекопанной. Ветер всё ещё до
конца не стихший гонял по яме завитушки смерчей малень-
ких. Девки замерли от такой картины невиданной и тут вдруг
кучки начали шевелиться, да кто-то заорал дикарём: «Бой!».
Зорька, как и девки, растерялась от неожиданности, и это
стоило им четырёх раненных. Но как только пылевые манья-
ки начали стрелять, Зорька, приходя в себя тоже заорала:
«Всех убить!».
Она потом ещё долго вспоминала эти мгновения замеша-
тельства, коря себя за то, что никогда нельзя расслаблять-
ся раньше времени, никогда нельзя удивляться пока бой не
кончился. В бою надо быть готовой ко всему, даже когда это
невозможным кажется. Какое-то время потратили на то, что
Нева самым тщательным образом просмотрела поле боя, вы-
искивая ещё живых с последующей зачисткой по её указани-
ям. Наконец было всё кончено.
Вот такой вечерок выпал девкам неожиданно, а теперь
быстрым шагом по ночной степи уходили они по направле-
 
 
 
нию к дому родимому, уже не вихляя из стороны в сторону.
Зорька посчитала, что достаточно петляли, и дала задание
Неве вести домой по прямой. И та повела уставшая, но до-
вольная.
Дорога домой была долгою. Как только ушли в земли
необжитые, Зорька начала устраивать привалы с короткими
переходами, давая отдохнуть детям и раненным. Охотились,
варили еду настоящую, а не перекус в сухомятку как до этого
делали. Несмотря на победу, настроение было у всех хмурое.
Сказывалась усталость, а Зорьке к тому же не давали покоя
угрызения совести. Она поняла, лишь обдумывая произо-
шедшее, что поступила абсолютно неправильно. Нельзя бы-
ло так рисковать подругами, тем более для достижения це-
ли собственной. Двумя неполными девятками, вот так сломя
голову нападать на противника в несколько раз, превосходя-
щего количеством, это просто сумасбродство какое-то, и ду-
рость полная. Да, дерзко. Да, используя эффект неожидан-
ности и неимоверное везение. Но постоянно ведь так везти
не будет всегда.
Индра никогда не водил своих в неизвестность. Она это
точно знала, не раз от него слышала. Он сорок раз всё про-
считывал, взвешивал да непонятным для неё образом пред-
видел любую мелочь даже самую малую. Ближники частень-
ко шутили меж собой, что атаман их знает даже «когда и кто
пёрнет да чем вонять будет после этого».
Маньяк его знает, каким образом, но именно в умении
 
 
 
предсказать противника делали его незаменимым предводи-
телем. Они на него молились, как на бога да старались в точ-
ности выполнять все его указания, потому что знали, что от
этого зависит и успех похода, и отсутствие царапин на себе
любимом.
Она так не умеет, и коли судьба столкнёт их лбами, он
Зорьку и всех её девок даже с дарами да способностями по-
рвёт как собака тряпку грязную. Потому что он будет знать о
ней всё, что ему надобно и предвидеть все её шаги с ухищре-
ньями, а она не сможет так. А то, что они столкнутся, Зорька
даже не сомневалась ни капельки.
Тревожил ещё один момент ею увиденный. Поведение
Звонкого с ближниками было предсказуемо. Хотя какое там
поведение. Они и сообразить не успели, как умерли. Поведе-
ние клановых воинов, тоже можно было предсказать с точно-
стью, а вот поведение горстки лучников, оставшихся опосля
урагана волшебного, не укладывалось в Зорькиной голове ни
на какие полочки.
Опосля того, что там делалось: ветер бешеный с земли всё
срывавший, разящие с небес молнии, должны были любого
лишить разума до суеверного трепета с паникой. А вместо
этого лучники зарылись в землю да ждали удобного случая,
чтоб ринуться в бой с непонятно кем, хоть со всеми стихия-
ми сразу, хоть со всеми богами всемогущими.
Она видела их лица земляные, яростью перекошенные.
Она тогда прочитала на них страшную вещь. Лучники кину-
 
 
 
лись умирать! Но умирать достойно, без сожаления, стараясь
захватить с собой как можно больше врага коварного, даже
не понимая, кто он и что собой представляет в реальности.
Коли б они знали, что против них всего лишь девки сопли-
вые с какими-то «тыкалками» … А вот интересно, коли б
знали они, как бы повели себя эти воины бесстрашные?
Когда, наконец, добрались до родимых мест, то настрое-
ние ещё больше подпортили встречающие. Истерика Дану-
хи с визгом да матами длилась целых дня три без устали.
Выслушала Зорька не только то, что та о ней думает, но и
не думавши баба ещё наговорила в три короба. Это-то было
понятно и предсказуемо, а вот речь Голубавы опосля того,
как рассказ о походе окончили, Зорьке в аккурат по морде
прилетела пощёчиной. Голубава, по сути, сказала всё то, что
и грызло Зорькину совесть дорогу дальнюю, только кратко,
точно да обидно до нестерпимости.
– Нельзя так охотиться, Зорька. Охота должна быть под-
готовлена. И место, и время, и силки с ловушками. Для то-
го чтоб зверя охотить надо знать о нём всё. Привычки, по-
вадки, как он ведёт себя в том или ином случае. Что от него
ожидать, а на что он не пойдёт ни в коем случае?
– Ты чё ли много знаешь о них? – взбесилась Зорька вска-
кивая да сверкая глазами бешеными.
– И я о том же говорю, – пробурчала Голубава, испуганно
глаза пряча в пол,  – надо сначала узнать, а потом в драку
кидаться.
 
 
 
 – Умные все, *** какие, – не успокаиваясь, нервно заме-
талась по бане Матёрая.
Все моментально замолкли да понурили головы, понимая,
что коли Зорька сейчас врежет кому, то мало не покажется.
Но та пометалась, побегала, да плюхнувшись обратно на своё
место прежнее, хмуро проговорила себе поднос:
– Сама знаю, что дура и не надо меня макать лишний раз
в говно. А коли такая умная то научи, как зверя этого про-
считывать.
Наступила тишина, которую так не любила Нева-охотни-
ца, но что сказать по этому поводу она не знала совсем и от-
того предложила первое, что пришло в голову:
– А может, кого пленить да расспросить, как следует?
Девки сделали умные лица однообразные, будто обдумы-
вая предложение, а Зорька разом отошла от гнева да закати-
лась истеричным хохотом. Ещё толком не просмеявшись как
следует, она сквозь смех из себя выдавила:
– Нева. Кого ты хочешь пленить там, атамана чё ль?
Но затем, успокоившись, разъяснила:
– У них там за всех, Индра и думает, и решает один, дру-
гие лишь слушают. Этот сукин сын тоже какой-то особен-
ный. Он имеет непонятно откуда да кем данное чувство без-
оговорочного предвидения. Вот Малху одарили заморозкой
лютою, Красну – тучей с молниями, Елейку – языком звери-
ным, а этот уд – предвидит всё. Понимаешь, что это значит,
Нева? Он, ***, заранее всё знает, всё ведает и ведёт своих
 
 
 
говнюков так, будто то, что произойдёт ему заранее извест-
но во всех деталях да подробностях, а вот что будет делать
он, никто не ведает. Какой тут смысл кого-то ловить, коли
у всей этой оравы лишь одна голова имеется, что решает за
всех, кому под каким кустом кучу откладывать. Вот как та-
кого обмануть, кто таким даром одарённый?
Зорька вновь задумалась. Но тут вновь Голубава прореза-
лась:
–  Значит надо вести себя непредсказуемо да стараться
всегда быть на шаг впереди, чтоб ему лишь всегда догонять
приходилось, а не ставить перед тобой условия, заставляя
делать то что ему надобно.
Зорька с изумлением на Голубаву уставилась, да только
тут вновь вспомнила, что в башке у Голубавы мужик сидит,
а то уж в последнее время совсем об этом забыла. Голубава
же продолжала:
–  Нельзя предсказать непредсказуемое даже коли это
непредсказуемое заранее придумано. К тому же надо учиты-
вать, что он до сих пор не знает, с кем имеет дело в степи,
а ты его знаешь да наверняка что-то ведаешь об их привыч-
ках, повадках, предпочтениях. Он не сможет, не зная врага
просчитать тебя, а ты сможешь попробовать угадать его дей-
ствия в том или ином случае коли не оставишь выбора.
Вновь наступило молчание, но на этот раз ожидали Зорь-
киной реакции. Даже Нева не встряла, а лишь на Зорьку пя-
лилась.
 
 
 
 – Ладно, – подытожила разговор Матёрая, несколько по-
веселев от услышанного, – подумать надобно, – и забубнила
себе под нос, – на шаг впереди, на шаг впереди…

29.  Чем тяжелее бой, тем ценнее победа вырванная. А

коль победа ещё и во времени растянута, так вообще благо-
дать полная…

В былые времена в это полнолуние на солнцестоянии

[116] в артелях происходило событие чрезвычайной важно-
сти, затрагивающее не только саму артель, но и род цели-
ком. Производились выборы атамана на год следующий. Хо-
тя, по правде сказать, как правило, были перевыборы старо-
го. Смена атамана – вообще вещь была крайне редкая и но-
сила чрезвычайный характер, хуже пожара с наводнением.
Зачастую только смерть старого атамана приводила к выбору
нового, но бывали случаи и драк с поножовщиной, хотя это
было большой редкостью. И перевыборы старого, да и выбо-
ры нового проходили одинаково и вполне мирным путём –
посредством общей рыбной ловли сеткой вязанной.
Вытянув улов, каждый брал по рыбине да нёс к ногам
атамана будущего, опосля чего вставал за его спиной. Со-
циальная структура артели была устроена таким образом,
что конкуренция для авторитета атамана отсутствовала. Он в
первую очередь опирался не на себя, свои знания да умения,
а на силу «круга ближнего». А в нём «чужаков» да гнилых
 
 
 
людишек не держали в принципе. Там были только «в доску»
свои мужики, на коих можно было положиться «от и до».
При перевыборах старого атамана жизнь рода текла даль-
ше, как и прежде без изменения, а вот коли атамана избира-
ли нового, изменения происходили серьёзные порой карди-
нальные. Коли в артели претендент был явный, то всё прохо-
дило по мирному. Коли же несколько равных за место спо-
рили, то всё значительно усложнялось в разы. Выборы ата-
мана проходили под эгидой ведуна родового.
Колдун жил особняком всегда и крайне редко касался ар-
тельных дел, но в эту седмицу от него зависело многое. Как-
никак шла седмица Знамение, и по знаменьям ведун ино-
гда напрямую диктовал условия. По его указке претенденты
могли перед рыбной ловлей силой помереться, например, в
охоте иль выполняя только одному ему понятное задание.
Странно, но в те времена далёкие не практиковались едино-
борства меж претендентами. Артели не были военизирова-
ны, хотя сила физическая была в цене и уважении, но не бы-
ла для атамана главным достоинством. Внутри мужицкого
сообщества – да, но для жизни всего рода – не обязательно.
Иногда, когда претенденты стоили друг друга, принима-
лось решение о разделе баймака надвое. Такое же решение
принимал старый атаман при разросшемся роде, когда им
управлять было тягостно. Он сам выдвигал атамана нового,
определял для него артель да делил бабняк и тот, собрав сво-
их подопечных в кучу, уходил на новое место, образуя новый
 
 
 
баймак-сателлит.
При смене главы рода коренные изменения происходили
не только в артели, но и бабняке в первую очередь, ибо в этом
случае менялась сама большуха как должное. Новой боль-
шухой бабняка становилась мама атамана вновь избранного,
а когда её в живых не было, то атаман выбирал себе Мать из
имеющихся. При этом вполне мог оставить и старую. Пере-
дача полномочий в бабняке так же проходили при помощи
рыбы выловленной. Новый атаман опосля выборов приносил
свой улов в бабняк и вручал её новой большухе по выбору.
Этим подношением большуха и определялась на будущее.
Старая и новая совместно пекли из рыбы пирог. И на об-
щем бабьем сборе тот пирог поедали, но не всем доставался
кусок. Куски раздавала новая большуха по очереди в зави-
симости оттого, кого она приближает к себе. Таким образом,
большуха определяла свой круг будущий. Кому куска не да-
вала совсем, была вынуждена баймак покинуть на выселки,
перейдя в разряд еби-баб всеобщего пользования. Эта раз-
дача производилась под присмотром атамана нового да его
круга ближнего и любые недовольства со стороны баб тут
же пресекались безжалостно. Как правило, старой большухе
куска точно не давали, из принципа.
Любопытно, но при перевыборах атамана старого, боль-
шуха так же пекла пирог, но уже в одиночку без помощни-
цы и так же раздавала куски бабам своим. Очерёдностью
этой раздачи она могла каждой ранг поменять, а также ко-
 
 
 
го-нибудь могла определить в еби-бабы на выселки. Зача-
стую это было простой необходимостью, так как еби-бабы
играли огромную роль не только в мужском сообществе, к
кому артельные хаживали как на работу для удовлетворения
своих сексуальных потребностей, но и для инициации под-
росших пацанов, проводившуюся уже совсем скоро на сед-
мицу Купальную. И когда количества еби-баб было недоста-
точное, то пополняли их ряды без разговоров с уговорами.
Перевод в еби-бабы зачастую воспринимался как благо,
как «выход на пенсию с полным социальным обеспечением».
Несмотря на то, что бабы отрывались от родного бабняка
да привычной жизни бабьего общества, для многих это бы-
ло радостным облегчением. Они снимали с себя ярмо боль-
шухи в большинстве своём ненавистном до нетерпения, а
за одно избегали различных «обязаловок», как правило, не
очень приятных для исполнения. Становились сами по себе,
то есть свободными. Хотя свобода эта была относительной.
Еби-бабы селились в глухом лесу в специально для них
домах построенных, на огромных пнях как на сваях вместо
фундамента и не имели право покидать это жилище на вре-
мя долгое. Они соединялись с диким лесом колдовской ве-
рёвочкой. Кормились его дарами, лечились сами и лечили
приходящих к ним тем же лесом, где жить теперь были обя-
заны. Приходившие к ним мужики на постой несли различ-
ную еду и в первую очередь мясо разное. Еби-бабы, как пра-
вило, не были вековухами, а в некоторых случаях, например,
 
 
 
бесплодие врождённое да приобретённые уродства иль уве-
чья, вообще были молоденькими.
В их обязанности входило лишь одно: забредшего к ней
гостя она обязана была принять по ритуалу гостеприимства
строго заведённому. Накормить, напоить, в бане выпарить,
«спать уложить», то есть оказать сексуальные услуги да по-
мочь, коли тот в этом нуждается. Поговорить по душам,
хворь отогнать, поворожить, помочь советами, ну и так да-
лее. Главное помочь, а там неважно чем. Отказать ни в од-
ном из пунктов гостеприимства она не могла по навету нало-
женному. Мало того, что она была связана обетом сидения,
но ещё была привязана к лесу страшным заклятьем, что на-
кладывал родовой колдун. Не сделай она хоть что-нибудь из
вышеперечисленного и её ждала смерть неминуемая, жуткая
и мучительная. Да никто, в общем-то, и не противился ис-
полнению «предписанного».
Для многих жизнь в еби-бабах была «курортом» опосля
бабняка постылого. Единственные к кому приходилось при-
менять жёсткие санкции принуждения при отправке на вы-
селки так это те, у кого в баймаке оставались дети малые.
Большуха и таких могла заслать, ей-то что. У сирот этих бы-
ла судьба не завидная. Для начала их передавали другим ба-
бам на попечение. И коли с пацанами было всё понятно, то
судьба девченят была незавидная. Заканчивалась она неве-
стованием уже в чужих бабняках иль, что ещё вероятней, они
продавались арийцам в их коровники.
 
 
 
 Дануха сидя на пенёчке у своего кута, грелась на солныш-
ке, вспоминая об этом всём не то с досадой, не то с грустью
непонятною. Ностальгия мучила. С годами почему-то пло-
хое в памяти стиралось, блёкло постепенно, а хорошее, на-
оборот выпячивалось. Вот и казалось, что раньше было луч-
ше, правильнее. Зачем кому-то надо было всё разрушить ве-
ками сложенное? Зачем Троица решила поменять их жизнь
привычную, сломать старую да начать какую-то непонятную
новую? Кому всё это было надобно? Одному Валу Вседер-
жителю известно, наверное.
Тут мимо задрав горделиво голову да всем видом пока-
зывая в себе стерву конченую, прошлёпала Зорька, таща на
руках Звёздочку, в сторону бани направляясь торжественно.
Поскрёбушка жалостно хныкала, обхватив маму ручками, то
и дело тыкаясь в шею ей своим заплаканный личиком.
– Это ты куды нашу Звездюлину попёрла-то? – лениво еле
шевеля губами про гундосила Дануха расслабленно, как бы,
между прочим, не переставая на солнышке нежиться, да щу-
рясь от удовольствия.
– В баню, – буркнула Зорька злобная, – захворала Звёз-
дочка с такими мамками как вы с Данавой, прибила бы.
– Ох, ё, – растянувшись в широкой улыбке, пропела баба,
вообще закрывая глаза от удовольствия, – смотри-ка, быва-
лая какая нашлась. Чё стряслось-то, полоумная?
Зорька резко встала. Крутанулась, к Данухе оборачива-
ясь, сверля её воспалёнными глазами красными. По виду хо-
 
 
 
тела было что-то сначала выдать ругательного. Собрать всю
злость за недосып да вылить на вредителя, «выплеснув на
морду ей ушат с помоями». Но увидев довольную рожу Да-
нухину, почему-то тут же передумала, поняв, наверное, что
вековуха всяко побольше знает её и уж что-что, а вреда дитя
сделать бы не посмела ни каким образом, как бы Зорька себя
на это не настраивала. И скорее от безысходности да устало-
сти из себя жалобу выдавила:
–  Да вот, Данух, чё-т лихоманка привязалась какая-то.
Всю ночь жар трепал. Под утро лишь уснула. Не знаешь чё?
– А чё за раз то ко мне не прибежала? – спросила баба с
ехидным прищуром, отнимая своё лицо от солнца ласкового
да в упор на молодуху уставившись.
Зорька замялась и не ответила.
– Ну, да, ну, да, – выдохнула Дануха горестно, – сама, всё
сама. Вредность-то из жопы так и прёт как понос. А куда ж
теперь рванула, бестолковая?
– Так в баню, сказала же, – уже совсем сконфуженно Зорь-
ка ответила, – хочу материнскую защиту [117] намыть. Мо-
жет, поможет, как думаешь?
– Ну, так. Это дело хорошее, по крайней мере, вреда не
будет на будущее.
Зорька ещё помялась с ноги на ногу, и переступая через
себя да свою гордость несгибаемую попросила бабу об одол-
жении:
– Так, Данух, может, чем поможешь Звёздочке?
 
 
 
 – А как же «сама, сама», – продолжила язвить баба зло-
памятная, но видя, что молодуха глазки потупила, добави-
ла уже по-доброму, – ладно. Ступай, лей. Попозже подойду,
помогу, чем смогу.
Зорька развернулась да понесла больную в баню, с облег-
чением выдохнув. На душе стало спокойнее. Не хотела она
Матерь просить, стыдно было перед бабой ей. Звёздочка так
прижилась у Данухи в шатре, что и про маму начала забы-
вать, будто той не было.
Как-то заело это Матёрую, даже сама не поняла в горяч-
ности, на какую мозоль ей этим баба наступила по неосто-
рожности. Забрала дочь от неё как от титьки оторвала, при-
чём чуть ли не с руганью, всячески показывая вековухе, кто
есть «мама настоящая», но вот недолго сама нянчилась. Уж
на второй день приболела Звёздочка.
А в Данухе за помощью бежать было стыдно уже. Хоте-
ла Данаву дождаться, что с утра пораньше убежал ни пой-
ми куда. Ни то собирать травы какие-то, ни то ещё чего, но
в шатре она его не застала уже. И сбегав туда попозже ещё
раз несколько, тоже не застала. Кого не спросила: «Куда про-
пал?», все были без понятия. Вот и решилась хоть сама ма-
теринской защитой «пролить». Её мама всегда так с ней в
детстве делала. А тут Дануха подвернулась на пути, как на-
зло, хотя может это и к лучшему.
Когда Зорька уже заканчивала, сливая с себя последний
ковш воды, в баню, наконец, Матерь пожаловала.
 
 
 
 – Ути Звездюлину нашу, мама намочила сверху донизу, –
засюсюкала она, обращаясь к посикушке играющей.
Та сидела между ног у Зорьки довольная, фыркая водой
да то и дело утирая личико своими ладошками крохотными,
что получалось у неё, ну, очень весело.
– На-кась, – протянула Дануха Зорьке какую-то безделуш-
ку на верёвочке, – то ж с себя сплесни да на дочь одень.
Зорька сначала хотела было спросить, что это, но тут же
поняла – это оберег матери. [118]
– Благодарствую Данух, – принимая полированный кусо-
чек дерева с дыркой от сучка, аккуратно сделанной, побла-
годарила Зорька, с надеждой спрашивая, – а зелье какое-ни-
будь дашь?
Дануха крякнула рядом присаживаясь, сплюнула с ехид-
ной улыбкой да проговорила наставительно:
– Ох и дура ж ты Зорь. Нет такого зелья, что б зубы не
лезли. Я про такое не слыхивала.
– Какие зубы? – недоумевала молодуха, не понимая о чём
она.
– Ну не твои же. Тебе уж поздно растить, пора выдёрги-
вать, притом по живому, что больнее было, а вот Звездюли-
не в самый раз.
– Так чё, у неё зубки режутся?
– А то, – со смехом баба буркнула, – *** ты бестолковая.
Зорька посмотрела на дочь сидящую. Та, ухватив обеими
ручками оберег подаренный, повешенный ей на шею за ве-
 
 
 
рёвочку, озверело его грызла без устали.
– Тьфу, – сымитировала Зорька плевок в сторону, и у неё
будто камень с души сверзился, она ж сдуру, чего только не
передумала.
Тут в шкурном проёме в щёлочку показалась голова из-
рисованная, Данавы с утра потерянного.
– Здравы будьте, бабоньки, – проговорил он, продолжая
торчать из-за шкуры только головой одной, – это. Я вас везде
ищу, ищу, – продолжил он как-то заискивающе, неуверенно.
–  Ну, нашёл,  – пробурчала Дануха наигранно,  – чё сто-
ишь, сиротинушка недоделанная? Заваливай, разнагишайся
давай. А то мы с Зорькой уж забыли чай, чем мужики от нас
баб отличаются, хоть на тебя взглянем одним глазком.
– Да, ну, тебя, – отмахнулся «колдунок» и не думая оби-
жаться на сеструху свою языкастую, но зайти зашёл и сев пе-
ред ними развязал да распахнул курточку, хотя снимать не
стал, естественно, чтоб Дануху на язык не провоцировать.
– Ты, где это был, Данав, – спросила его Зорька распарен-
ная, беря на руки Звёздочку мокрую, – с утра шатёр пустой.
Я уж замучилась бегать, заглядывать.
– Так Знаменье ж нынче, – удивился колдун, – к воде хо-
дил … – тут он замялся, опуская глаза, – … я Речную Деву
видел, разговаривал.
– Ты?! – округлила глаза Дануха, да так удивилась по-на-
стоящему, будто услышала что-то эдакое, чего в природе не
могло быть никоим образом.
 
 
 
 – Ну, да, – подтвердил «колдунок», – как тебя вот здесь.
Она меня за Зорькой отправила.
Наступила немая пауза. Бабы в упор на Данаву пялились,
округлив глаза да ожидая продолжения. Данава на них смот-
рел, притом поочерёдно перескакивая с одной на другую да
зачем-то мигая часто-часто.
– Чё говорила-то, прижопышь ты ***? – взбеленилась Да-
нуха, что приходиться с братца всё силой вытягивать, – чё
ты меня за сиську-то тянешь, всю душу вымотал? Говори,
давай!
– Я же сказал, за Зорькой меня отправила, – Данава тоже
в ответ голос поднял, начиная раздражаться, да заражаясь от
своей сестры настроением, – сказала: «Данава, ступай, гово-
рит, пусть ко мне Утренняя Зоря явится».
Зорька соскочила, будто ошпарилась, завертелась словно
уж на раскалённом камне. Тут же сунула Звёздочку в руки
Данухины да кинулась одеваться торопыгою.
–  Где хоть видел-то?  – уже спокойно уточнила Дануха,
утирая рукой ребёнка мокрого.
– На реке, где родник наш в русло упирается, – живо уточ-
нил Данава, обращаясь уже не к сестре своей, а к Зорьке на
бегу одевающейся.
– Понятно, – бросила та, не оборачиваясь да стрелой из
бани выскакивая.
Зорька неслась по лесу со всех ноженек, даже не завязав
безрукавку и не прибрав волосы, что опосля бани болтались
 
 
 
сосульками. Так и вылетела к источнику родовому: титьки
наружу, волосы комками спутались. Отдышалась, хлебнула
студёной воды из источника да уж шагом, но быстро вдоль
ручейка двинулась.
Здесь тропы не было, никто тут не хаживал, поэтому трава
к берегу реки стояла густая выше пояса, да стебель у травы
толстый как у куста хорошего. Зорька не стала ломиться че-
рез заросли, а просто пошла по ручью, раздвигая траву раз-
росшуюся, шлёпая короткими сапожками по мелкой воде,
текущей медленно, то и дело в прибрежный камыш всмат-
риваясь.
Наконец она шагнула в заросли камыша, раздвигая его ла-
донями да тут же проваливаясь по колено. От внезапности
провала чуть не потеряла равновесия, но удержалась, схва-
тившись за стебли высокие. Не успела опомниться, как ока-
залась в мокрых объятиях Речной Девы красавицы, вырос-
шей из ничего, прямо сквозь камыш густой. Утонув лицом в
её теле, она голову вверх вздёрнула от неожиданности, рас-
парывая носом груди Девины и смахнув ладонью с лица воду,
замерла, раскрыв рот. Дева улыбалась, продолжая держаться
речными руками за плечи Зорькины.
– Здрава будь, Зоренька, – ласково про журчала она, улы-
баясь при этом да изнутри светясь переливами.
–  Здрава будь, Речная Дева,  – пробормотала молодуха,
приходя в себя да тоже в улыбке растягиваясь, но в отличие
от Девиной, в улыбке восхищения.
 
 
 
 – Давно не была у меня, – продолжала полужить беседу
светскую, – никак забывать стала меня мокрую.
– Да как же, душа моя? – перепугалась Зорька да тут же
начала оправдываться, – я ж на Семик в аккурат к омуту бе-
гала, дары тебе носила. Звала тебя, но ты не откликнулась.
– Знаю, – голосом с переливами успокоила её Дева Реч-
ная, убирая руки водные с её плеч вымокших, постепенно
перестав улыбаться, да сделавшись вконец серьёзной, про-
должила заговорщицки вполголоса:
– Пора, Зорька. Твоё время пришло. Нынче Знаменье и
мне дано право пророчествовать. Веди свою стаю на зверя
лютого. Их время окончилось. В логове их найдёшь. Выма-
нишь. В степи воронам на корм положишь. Лишь не смей
вожака убивать, мужа своего венчанного. Он должен остать-
ся. Один из всех. Ему ещё одно дело предстоит чёрное, что
окромя него никто не сделает, а как сотворит он своё злоде-
яние я знак подам. Тогда и заберёшь его, но знай, что убить
его сможешь навсегда, лишь не касаясь его ни рукой, ни ору-
жием. И помни – нынче не смей. Погубишь всё.
– Да, как же? – взмолилась молодуха, – как же можно не
касаясь убить?
На что Дева приложила палец к губам, этим показывая,
что большего она сказать не вправе, но в её пальце отрази-
лось солнце, переливаясь всполохом огненным.
– Поняла, – закивала Зорька радостная, озарённая догад-
кой ясною, – только как же мне мужей его положить да де-
 
 
 
вонек своих не потерять? Силы-то, ой, как не равные.
– На себя надейся, да головой не плошай, – с этими сло-
вами Дева указала глазами на воду.
Зорька поглядела вниз и тут же из воды выловила дере-
вянный кол величиною с локоть да опять закивала, растяги-
ваясь в улыбке прозрения.
– А когда? – коротко спросила Зорька наставницу.
– Поспеши, но не торопись, – ответила Дева, вновь улыб-
нувшись загадочно, – выходи сегодня же, но начинай, когда
готова будешь полностью. Удачи тебе Зоренька.
С этими словами Речная Дева сквозь камыш подалась впе-
рёд, прикоснулась водными губами к лицу Зорькиному да
водопадом в реку рухнула, оставив Зорьку мокрой с головы
до ног.
У молодухи сложилось полное впечатление, что встречу
Дева провела тайно, от кого-то секретничая, тайно прячась
от чьих-то глаз всевидящих да всего недоговаривая, а лишь
намекая и то не словами, стараясь обмануть кого-то все слы-
шащего.
Да, наплевать. Матёрой было не до тайных дел Троицы.
Главное та сказала, что смогла, а Зорька, что сумела, поняла.
Она постояла ещё время какое-то, смотря в голубизну неба
высокого, не обращая внимания, что вся вымокла. Крутя в
руках деревяшку заточенную, обдумывая только что услы-
шанное, и наконец, спохватившись, кинулась в селение под-
нимать девонек в поход решающий.
 
 
 
 Тревога в лагере поднялась и без Зорьки. Это сделала Во-
ровайка по старой памяти, неожиданно вспомнив, что она
тут главная по всем тревогам да подобному безобразию. И
когда Матёрая буквально влетела на поляну лагеря, все уже
были в полном вооружении да в готовности на врага наки-
нуться.
Как только Зорька выскочила на поляну, сорока тут же
успокоилась, и как ни в чём не бывало со всего маха Данухе
на плечо плюхнулась, делая вид, мол она тут ни причём со-
всем. Все стояли и в недоумении смотрели на мокрую, рас-
трёпанную да запыхавшуюся Матёрую. Та хмуро оглядела
собравшихся и всё ещё тяжело дыша, скомандовала:
– Всем в поход готовиться. Выходим, как соберёмся. Да-
нуха, куклу готовь. И найдите мне Голубаву немедленно.
– Я здесь, – тут же откликнулась баба, выходя из-за девок
в растерянности.
– Голубава, – проговорила Матёрая да вместо продолже-
ния протянула ей кол, что из воды выловила, – помнишь на-
ши разговоры про «щучью пасть»? Поднимай народ. Таких
много надобно. Сколько у нас возов на ходу?
– Так штук шесть найдём, – ответила Голубава задумав-
шись.
– Все грузи кольями доверху. Собери всех мужиков, па-
цанов, баб с девками, всех, кто копать быстро в состоянии.
– Мне можно будет с вами? – неуверенно поросилась го-
родская начальница.
 
 
 
 – Нужно, – резко Зорька ответила, – чё как уд за торчала,
беги резво, давай, от тебя зависит, когда выйдем, но выйти
сегодня надобно.
Голубава тут же пустилась бежать, задрав подолы чуть ли
не до пояса да голося вовсю мочь бабьи клички, собирая
вкруг себя выкрикиваемых.
– А мы? – жалобно проскулила одна из раненых, но уже
поправляющихся.
– Стаи идут полные, – тут же утешила её матёрая, – ко-
ли всё пойдёт как задумано, то вам стрелять не понадобит-
ся, а вот вид у всех должен быть как никогда, чтоб мужиков
сшибало с ног, лишь увидят вас. Поэтому Беля, отвечаешь за
каждую. Чтоб красивы были, глаз не отвести. Елейка. Ты го-
товь грузовых. Шатры походными мешками вешай на спины
да тоже загрузите кольями. Ник. Готовься. Возьмёшь двух
девок на выбор свой. Уйдёте раньше нас. Потом скажу, по
каким делам. Малха. Узнаешь у Голубавы, сколь народу на-
берёт, и с мамой запас еды соберёте на всех на две седмицы
как минимум. Так, всё. Разбежались, девоньки.
Все сиганули в рассыпную. Осталась лишь Дануха с Дана-
вою.
– Данава, – обратилась Зорька к «колдунку».
– И я с вами? – удивился колдун.
– Нет, Данава, для тебя будет особое дело да не на этот
поход, а чуть попозже, но оно очень важное. Поэтому ты не
торопись и сделай всё как положено. Мне будет нужен тот
 
 
 
огонь колдовской, что ты малышню на Святках перепугал до
смерти да такого огня будет много надобно.
– Такой, в большую посуду не собрать, – задумчиво про-
изнёс Данава, затылок почёсывая.
– Не надо в большую, надо такой, какой был у тебя, ма-
ленький, но чтоб с одного такого кут спалить изнутри. Про-
сто, там этих кутов множество, а спались надобно все к ед-
реней матери.
– Ты это кого палить-то собралась, Зоренька? – встряла
Дануха, нахрапом молодухи встревоженная, – хоть вразуми,
что делается.
– Кончать будем зверя, Дануха. Время пришло. А огонь
нам потом будет нужен. Когда их логово палить начнём к от-
росткам собачим-собачачим вместе с лесом их проклятым.
Но это потом, не сейчас, так что, Данава, начинай пока, чтоб
к тому времени как понадобится, было бы всё готово без
спешки да девки обучены.
Данава ничего не сказал, лишь молча кивнув, принимая
заказ. Дануха стояла рядом, уже набычившись и явно собра-
лась обидеться.
– Ты это, про Деву чё скажешь? – не унималась вековуха,
изводясь от желания непреодолимого узнать про разговор с
полужитью, ну хоть что-нибудь.
– Айда, – улыбнулась Зорька, обнимая Матерь за широ-
кую талию, – а то ведь изойдёшь вся на зелень да притом на
жидкую…
 
 
 
 Голубава развила бурную деятельность во всём своём не
малом поселении. Лесной городок в одно мгновение превра-
тился в «муравейник в панике». Бегали абсолютно все в раз-
ных направлениях, даже мелюзга что-то натужно таскала да
с места на место перетаскивала.
Голубава сразу поняла, чего хотела Матёрая. Они с ней на
пару уж ни одну седмицу к ряду чуть ли не каждый вечер,
как утихнет всё в одну и туже «игрушку играли» до отупе-
ния. Странная была та игрушка, но увлекательная. Они по-
ход против Индры просчитывали до мелочей да несуразно-
стей. Сначала Голубава за Зорьку «ходы делала», а Зорька
за Индру «отвечала» по-разному, потом менялись местами
и заново.
В конечном итоге пришли к пониманию, как да что делать
надобно, да в каком случае, чтоб с одной стороны сбить "зве-
ря" с умысла да не дать сосредоточиться, а с другой посто-
янно опережать его да заставлять делать то что им угодно, а
не то что ему вздумается.
И ловушку они продумали до мелочи, даже кучей ходи-
ли в степь за лес, на практике сооружая нечто подобное. Та-
ким образом, путём опытным пришли к единому мнению,
что коли в такую западню хитрую попадёт колесница на пол-
ном скаку, то ни коням, ни ездокам не уцелеть, кем бы те не
были.
Эти игры вечерние для Зорьки самой оказались полезные.
Она начала наконец-то наперёд размышлять. Ей даже, каза-
 
 
 
лось, порой, что стала понимать зверя лютого, чувствовать
его, то в его шкуре находясь, то со стороны всматриваясь,
но и так, и эдак чувствовала. Это давало некую уверенность
в своих действиях. Конечно, она не могла предвидеть исход
того или иного шага с абсолютной точностью, но начав ду-
мать, она поняла главное, как и что делать не надобно, а это
тоже многого стоило.
Опосля обеда стаи закуманились и Ник со своими на-
парницами ускакали в указанном направлении, получив от
Зорьки задание найти в степи, но не очень далеко от логова
подходящее для ловушки место, куда «зверя» будут замани-
вать. Тут словом Данава помог, что лучше всех знал те ме-
ста, ибо не раз туда хаживал.
К вечеру и Голубава закончила со своим заданием хлопот-
ным, но у неё возникло непредвиденное осложнение. Жела-
ние идти изъявили все практически, поэтому пришлось вы-
бирать из желающих, и выбор тот закончился руганью среди
бабьего населения. Могло и дракой с «волосовыдёргивани-
ем» закончиться, не вмешайся в разборки Матёрая. Наконец
все собрались, погрузились кто куда, расселись да тронулись
в дальний путь.
Сразу, как только вышли, Буря со своей стаей укорочен-
ной, унеслась вперёд да занялась привычным для себя заня-
тием, а вот Зорька с отяжелёнными лошадьми да повозками
двигались еле-еле, то и дело останавливаясь. Всю ночь и день
следующий, хоть и плелись, но на долго не останавливались,
 
 
 
делая всё необходимое на ходу, не стесняясь ни мужиков, ни
тем более пацанов по повозкам рассаженных.
И только к вечеру дня следующего, догнав, наконец, стаю
дозорную, что остановилась у места назначенного, дружно
углубились в лес да стали на ночлег устраиваться, дав отдых
коням своим да не привычному к походам мирному насе-
лению. Посреди ночи вернулась Ник с сёстрами и разбудив
Матёрую доложилась, что нашли место нужное, даже со слов
Ник лучше, чем Зорька указывала. Матёрая отпустила Ник
спать, и сама недолго думая продолжила сны досматривать.
До найденного места добрались, когда солнце над самой
головой повесилось. Выставив круговой дозор на дальних
подступах, сразу принялись за работу землекопную. Место
что Ник нашла, и впрямь отвечало всем требованиям. Ма-
тёрая просила найти длинный вал, притом желательно кру-
той, но не большой высоты, а Ник нашла сразу два, между
которыми протянулась балка удобная. Поэтому заведя врага
на один из валов, можно было дразнить да выводить из себя
с другого, противоположного, на вершине которого и стро-
илась ловушка хитрая. Расстояние меж валами было всего в
полёт стрелы. А лучше это место было потому, что с одного
на другой попасть, можно было, лишь спустившись в ложби-
ну, то есть, разгоняясь по неволе под уклон, как следует да
тут же, не теряя скорости на другой заскакивать.
Вот именно это и надо было. Чтоб колесницы Индры вле-
тели на засадный холм своими «крыльями» излюбленными,
 
 
 
да гарантированно напоролись на колья выставленные. На
подскоке к вершине рыли ямки глубокие, копая их часто, в
разброс да тут же маскируя от глаз.
Попав ногой в одну из ям таких, кони колесничные без ног
останутся, переломав их к едреней матери, коли налетят на
всей скорости. Дальше на вершине вся земля усеивалась ко-
льями вкопанными, образуя «щучью пасть». Колья прятать
не стали. С той стороны их не видать было. Зорька сама про-
верила, а на подскоке при подъёме, тем более.
В завершении всего Красна меж валами устроила грозо-
вую тучу с ветрами, согнав со всей округи пыль с мусо-
ром, что опосля ухода отрядов с позиции уложилась следом
ровным слоем запорошённым, вообще скрыв все следы ка-
кие-либо
В лесу заночевали, а поутру две стаи сестёр «особенных»
выступили в боевой поход подготовленный, оставив осталь-
ных томиться в неведении да ожидании ни пойми-чего. Они
двинулись к логову Индры без какого-либо понимания кон-
кретики. Необходимо было как-то обозначить себя, притом
нет, не себя конкретно, а той водяной нежити, роль которой
они так тщательно старались навязать всеми предыдущими
вылазками.
Впереди шла парочка, гусыня-да-гагарочка: Нева с Ник
взявшись за руки. Чуть отставая, вся ударная стая Зорькина.
Девки Бури расположились по бокам да сзади, отдалившись
от Зорьки, но находясь постоянно в прямой видимости. Под-
 
 
 
нимаясь на очередной холм высокий, Нева резко встрепену-
лась да потянула Ник за руку, намереваясь обратно кинуть-
ся, но Ник никуда не сдвинулась, поэтому остались стоять на
вершине холма.
– Стой! – скомандовала Матёрая, приглядываясь к этой
парочке.
Те замерли на холме в бездействии. Просто стояли да ку-
да-то пялились. Куда, Зорька из-за холма не видела. Что
Ник, что Нева обе были под мороком и всплеснувшаяся, бы-
ло тревога Невы, ту, что Зорька почуяла, постепенно сошла
на «нет». Все замерли в ожидании, во все глаза рассматри-
вая парочку. Те, наконец, развернулись медленно да двину-
лись обратно, не расцепляя рук. Но даже когда расцепились
то быстрей не поехали, а также шагом медленно к основному
отряду приблизились.
– Ну, чё там? – изводясь в нетерпении, зашипела на них
Зорька ещё издали.
– Там обоз идёт в логово, – ответила Нева обычным голо-
сом, даже не пытаясь скрываться от кого-либо, – но не кон-
ный, а волами тащенный и правят ими пацаны малолетние.
По десять – двенадцать лет, не более. Никого из взрослых
не видела.
– Далёко? – уточнила Зорька.
– Да, нет, – пожала плечами Нева, – прямо за холмом то-
пают. Но идут медленно. Пешком можно обогнать. В окру-
ге насколько смогла просмотреть, пусто, как в котле опосля
 
 
 
ужина.
Зорька задумалась. Бить мелких пацанов не входило в её
планы великие, да и девок не заставишь такой грех на себя
брать. Вернее, перебить то может и перебьют, не ослушают-
ся, но как потом самой им в глаза смотреть. Да и что, в самом
деле, она с детьми воюет что ли? С другой стороны, разбить
обоз, оставив следы, было бы лучшим решением в привле-
ченье к себе внимания, а за одно и однозначно вынуждало
бы Индру пуститься ловить их сломя голову. Если только…
– Елейка, – обратилась она к подруге наезднице, – лети
стрелой к Голубаве да гоните сюда повозки опустошённые.
Она недоумённо посмотрела на Елейку, что даже с места
не тронулась, а продолжала слушать внимательно, ожидая
видимо продолжения.
– Скачи, я сказала, – рявкнула Зорька в бешенстве, – ты
чё, в ухи навоз натыкала, ***?
Елейка будто опомнившись, шикнула, взвизгнула, да,
чуть не столкнувшись с Малхой неповоротливой, резко раз-
вернулась да во всю прыть ускакала в степь. От её взвизга
кони все, что вокруг стояли, шарахнулись в стороны и Зорь-
ка от неожиданности, чуть не свалилась со своего взбрык-
нувшего да скакнувшего в сторону.
– Твою мать, *** на всю сиделку, – ругнулась матёрая се-
бе под нос, – Ник наверх давай. Остальным стоять здесь. Го-
товьте верёвки для пленников. Как знак подам, скачите ко
мне пацанов вязать да таскать их сюда, на повозки уклады-
 
 
 
вая.
Но верёвки для пленников не понадобились, и вязать ока-
залось никого. Зорька просто к обозу подъехала, накрыла па-
цанов Славой девичьей да как утка утят привела за собой.
Их всего-то было пятнадцать мальцов да все примерно од-
ного возраста, лет десяти, не более.
Шли они за Зорькой как на привязи, по-идиотски в улыб-
ках растягиваясь с горящими глазами от восхищения да по-
чему-то все со ртами открытыми. Она сначала усадила на
траву, а потом вообще приказала лечь да сделать баиньки. Те
легли и уснули, как требовалось. Опосля чего Зорька обер-
нулась к девкам улыбающимся, да развела руки в стороны,
мол извините девоньки, что работы вас лишила, но так уж
получилось, как видите.
Когда вернулась Елейка с повозками, Голубава забегала
как ненормальная, то и дело озираясь вокруг глазами обезу-
мевшими, держа зачем-то топор руками обеими, явно соби-
раясь изрубить кого-нибудь, только видно ещё не выбрала
кого именно. Но когда Зорька указала ей на спящих да при-
казала зычно: «Грузи, давай», Голубава в раз замешкалась, а
потом вообще выпала в прострацию.
– Эт вы их? – спросила она с ужасом, подозревая, что дев-
ки перебили детей.
– Это я их, – рявкнула Зорька на бабу раскисшую, – спят
они, дура. Поэтому грузи осторожно да вяжи за одно, чтоб
проснувшись, не убежали в степь, а ещё лучше вяжи руки за
 
 
 
спиной да к повозке приматывай.
Голубава опустила топор, подошла к пацанам дрыхнув-
шим. Нагнулась, проверяя, не врёт ли Матёрая, а затем, су-
нув за пояс своё оружие принялась аккуратно по одному тас-
кать да в повозки укладывать. С ней приехала пара мужиков
да баба из поселянок здоровая, вот они вчетвером и заня-
лись переноской живой тяжести.
– Елейка, – позвала Зорька.
Девка подъехала.
– Там за бугром обоз стоит брошенный. Надо бы чтоб он
сам домой пошёл. Сможешь с той скотиной по-свойски по-
говорить?
– С волами? – переспросила девка, – не знаю. Попробую.
– Давай, попробуй, – Зорька звонко шлёпнула ладонью по
крупу Злыденьскому, от чего тот фыркнул, злобно зыркнул
на Матёрую заворотив голову.
Хотел видимо укусить, но передумал, к тому же Зорька
тут же остановила его, – нет, постой. Не надо всех. Попро-
буй только одного послать, а остальные пусть здесь травку
пощипывают, а то, как же атаман узнает, где нас искать, а мы
тут сейчас следы подметём, а там нарисуем как надобно. И
Елейка вскоре скрылась за холмом, на котором одиноко Ник
дежурила.
Когда пацанов погрузили, привязали да повозки обрат-
но тронулись, Зорька громко выдохнула с некой облегчённо-
стью будто сама грузила каждого да Бурю кликнула.
 
 
 
 – Так, Буря, – начала она раздавать повеления, – бери сво-
их да все следы здесь заметите да как можно дальше в степь.
Затем уйдёте к реке, – и она указала направление, – и отту-
да нарисуете следы к обозу сиротскому. Будто мы все оттуда
прибыли.
Буря понимающе кивнула да принялась собирать своих.
Зорькина стая к волам направилась.
Елейке, как оказалось, ничего не стоило уговорить вола
ведущего, идти домой самостоятельно, но трудности возник-
ли с остальными подопечными. Они как бараны упёртые, на-
бычившись да сделав морды обидные, пёрлись следом за во-
жаком, как неприкаянные. Она кидалась на них, останавли-
вала да пыталась вернуть обратно под холм, но те временно
вставали, как вкопанные, а затем в сторону отворачивали да
не мытьём так катаньем пытались обойти препятствие и сле-
довать за тем, кто домой пошёл.
В конце концов, волы расползлись по степи в разные сто-
роны, и Елейка металась от одного к другому пытаясь сде-
лать невозможное. За этим-то занятием и застала её Зорь-
ка, на холм поднявшись да осматриваясь. Лишь опосля того,
как стая кинулась на помощь своей сестре замученной, во-
лов удалось вернуть в точку сбора установленную.
Скотина успокоилась, да медленно разбредаясь вдоль до-
роги накатанной, принимаясь мерно уничтожать травку зе-
лёную. Зорька собрала девок в кучу да позвала Ник, что так
и стояла наверху как пугало. Поставив ей задачу за Елей-
 
 
 
кой подчистить следы, чтоб у прибывших следопытов логова
никаких вопросов лишних не возникло, окромя тех, какие
должны были быть по её плану гениальному.
Вскоре отправленный гонцом вол скрылся за другим хол-
мом, и Зорька прикинула, что он уже мог попасть в поле зре-
ния сторожевого дозора на краю леса проклятого, а поэтому
у них очень мало времени.
– Нева, – обратилась она к сестре, – далеко там Буря ещё?
– Да, нет, – ответила та, – идут сюда. Скоро на холме по-
явятся.
– Быстрей бы, – пробурчала матёрая себе под нос, изво-
дясь уже вся от нетерпения.
Нева хмыкнула.
– Как услышали, прям. Быстрей поехали.
И тут Зорька будто опомнилась. Она поймала себя на том,
что через чур сильно волнуется, вместо того, чтоб успокоит-
ся да думать рассудительно. А ей как раз именно сейчас на-
до в первую очередь думать да решать всё только на холод-
ную голову. Иначе проиграет. Сама погибнет, подруг погу-
бит. Она глубоко вздохнула, закрыла глаза да начала разли-
вать перед собой зарю утреннюю, накрывая всё вокруг Сла-
вой девичьей. Этот процесс всегда её приводил в состояние
удивительного спокойствия да умиротворения.
Побыв какое-то время в этом колдовском состоянии, она
уже абсолютно безмятежная открыла глаза и скривилась в
улыбке ехидного непонимания. Все девки распахнули рты и
 
 
 
молча, с диким восхищением, смотрели на Матёрую, глаза-
ми немигающими.
– Чё? – как будто обиженно спросила она у них.
За всех ответила Нева, что была сама непосредственность:
–  Какая ты Зорь красивая, когда колдуешь. Прямо глаз
не отвести. Такой свет от тебя идёт, аж от счастья плакать
хочется. Вот бы мне такой дар.
– Да какой там дар, – через смех Зорька ответила, – это
ж обычная Слава девичья. Просто доведённая до умопомра-
чительного состояния. Вон, у девок поспрошай, как Славу
намыть. Они разом научат. Сама потом не рада будешь на-
мытому.
– Чур я первая на себя ушат на Купалу опрокидываю, –
скороговоркой буквально проорала Малха, чуть не свалив-
шись со своего коня в порыве эмоционального возбуждения.
Дружный смех в конец разрядил обстановку напряжён-
ную, а тут из-за холма и Буря со своими выскочила. Пока всё
шло по задуманному…

30. Мы любую войну выиграем…, коли разрешат шпар-

галками пользоваться.

Зорька, собрав обе стаи, во всю прыть поскакала к ловуш-

ке устроенной, не заботясь больше о следах оставляемых.
Пролетев первый вал да спустившись в низину пыльную, пе-
решли на шаг, цепью выстроившись, да аккуратно по одной
 
 
 
поднялись на вторую гряду по узкому ходу, хитро-ломанно-
му заранее вешками обозначенному и оставленному специ-
ально для этого в изрытом холме ловчими ямами.
Наконец, добрались до верхней точки, разбрелись по хол-
му да ждать принялись. Теперь всё зависело от противни-
ка. Клюнет иль нет на приманку нехитрую. Ждать пришлось
долго, по крайней мере, это показалось вечностью. Коней пу-
стили в степь пастись, сами собрались в кучку плотную. Кто-
то молча смотрел в сторону холма противоположного, кто-
то тихо между собой разговаривал.
Напряжение абсолютно во всём чувствовалось. В скупых
движениях, во взглядах затравленных, голосах сдавленных.
Лишь Нева с Зорькой сидя на земле с глазами закрытыми,
что называется «работали». Для большей уверенности они
взялись за руки и Нева, слившись с Зорькиным сознанием,
следила за далёким врагом ей неведомым, лишь на Индре
собрав всё внимание.
А у врага не происходило ничего, как назло. Атамана Нева
за общим столом в логове видела. Он был радостный по на-
строению и, похоже, с понимания Зорьки накачивался своей
Сомой по уши. Время шло и Матёрая, начала сомневаться
уже в успехе всего задуманного, как вдруг Нева дёрнулась:
– Они подняли тревогу, – тихо Зорьку уведомила.
Та промолчала, лишь слегка сжав руку сестре, показывая,
что слышит её.
– Они поехали, – неуверенно проговорила Нева, – эх, да-
 
 
 
леко слишком. Не успеваю следить, словно тень теряется.
Помолчав немного, она продолжила:
– Нет. Опять стоят, но это, похоже, на край леса. Стоят,
никуда не двигаются. Передумали что ли, аль почуяли что
неладное?
– Всё-таки чует мразь, – тихо, как бы самой себе, но злоб-
но, с каким-то утробным рычанием проговорила Матёрая да
тут же с наигранно утешающим тоном добавила, – не бойся
ничего муженёк, тебя нынче убивать не станут. Тебе лично
ни чё не грозит. Я ж поняла Деву, чай не такая глупая, поче-
му тебя трогать нельзя. Коли ты почуешь смерть собствен-
ную, ты ни за что на наши ловушки не кинешься.
–  Поехали,  – тут же подтвердила Нева,  – но не быстро.
Совсем еле-еле. Я даже успеваю отслеживать.
– Давай, давай, – как бы подгоняя сквозь зубы стиснутые,
выдавливала из себя Зорька, подгоняя противника нереши-
тельного.
Наступило молчание. Зорька резко заткнулась, опять пой-
мав себя на том, что начинает распаляться и решила успо-
коиться, плюнув пока на действия Индры. Нет смысла его
подгонять по пути. Надо лишь фиксировать узловые точки
да отмечать принятые им решения.
Она открыла глаза, в высь на небо глянула да заставила
себя спокойно любоваться просторами родной степи настежь
распахнутой, глубоко вдыхая аромат разнотравья да слушая
надрывный визг нескончаемый, захлёбывавшихся от экстаза
 
 
 
жаворонков…
–  Похоже, к обозу подъехали,  – проговорила Нева, воз-
вращая Зорьку к реальности.
– Рыщут? – спросила Матёрая равнодушным голосом.
– Он стоит, – Нева ответила.
– Ну, да. Там и без него есть, кому землю рыть, – так же
равнодушно продолжила Зорька да вновь принялась за обзор
окружения.
Прошло ещё время какое-то и Нева, встрепенувшись,
чуть ли не заорала в самое ухо Матёрой радостно:
– Они рванули по следу нашему.
– Чё ты орёшь, – сморщилась Зорька, пальцем в ухе по-
тряхивая, отпуская руку Невы и вставая на ноге, – по коням,
девоньки. Кажись, начинается.
Все забегали, зашикали. Запрыгнули на своих любимчи-
ков да в ряд выстроившись, к приёму «гостей» приготови-
лись.
– Стаи. Слушать меня, – начала инструктаж Матёрая, –
коли я молчу, то каждая делает то, что ей велено. Коли что-
то пойдёт не так, значит голос подам. Всё. Разобрали свои
места да прихорашиваемся. Как-никак молодых да красивых
ждём, а вдруг кому приглянемся.
По стаям нервный смешок прошёл. Девки были готовы и
без этого, а Зорька просто чуяла их трясучку да всячески пы-
талась передать им частичку своего спокойствия. Теперь она
была уверена в том, что всё пройдёт как задумывала. Нева,
 
 
 
рядом стоящая продолжала следить за врагом приближаю-
щимся. Ожидание было томительным и выматывало тело ху-
же скачки без продыху.
– Они подъехали да встали как вкопанные, – с нервной
ноткой в голосе Нева уведомила.
– Где? – резко спросила Матёрая.
– За валом замерли. Он стоит да на меня глядит, – про-
шептала почему-то Елейка с ужасом, – жуть какая. Прямо
насквозь смотрит. У меня аж мурашки забегали.
– Отцепись ты от него, Нева. Теперь он уже никуда не де-
нется.
Охотница тяжело вздохнула да утёрла лицо рукой, рас-
слабляясь от напряжения. В скором времени на холме на-
против появилась первая колесница, что вся была из золота.
Это был Индра персоной собственной. По сегодняшним по-
нятиям вроде как целый бог местного значения. Тут же сле-
ва да справа показались ещё две колесницы такие же. Кони
в золотых нагрудниках. Колесницы тоже из золота. И сами
наездники в золоте с головы до ног. Поднялись наверх, оста-
новились, рассматривая отряд девичий.
– Опаньки! – заорала Уша весело, отыгрывая роль заво-
дилы беззастенчивой, – смотри-ка, мужички арийские пожа-
ловали. Чур мой вон тот, с бородой обкусанной, – продолжа-
ла девка заливаться, приподнявшись да пальцем указывая в
направлении колесниц выехавших.
Слева и справа поднялись наверх ещё по две, да исполь-
 
 
 
зуя золото, до блеска начищенное, принялись слепить девок
солнечными зайчиками. В ответ как по команде все наезд-
ницы завязки своих курточек дёрнули да распахнули, пред-
ставляя на обозрение свои груди девичьи, а у кой у кого и
размера бабьего. При этом отведя морды коней в сторону,
чтоб лучше было видно, как они ими потрясывают из сторо-
ны в сторону.
– У нас «слепилки» похлеще будут! – продолжала голо-
сить Уша разошедшаяся, разматывая из стороны в сторону,
как раз не совсем грудями девичьими, а полновесными да
очень аппетитно колыхающимися.
Тут Беля бесстыжая, вскочив ногами коню на спину, по-
вернулась к врагу спиной да чуть наклонившись задрала по-
дол, показывая стороне мужицкой голый зад да проорав при
этом:
– И такие есть!
Девки дружно загоготали сознательно громко обычного.
– Эй, голожопая, иди сюда! – выкрикнул кто-то с другого
холма.
– Ага, бягу, спотыкаюся! – прокричала в ответ Беля наг-
лая, вновь усаживаясь на коня верхом, – ты догони сначала
на своём корыте неповоротливом.
Слева и справа поднялись ещё по паре колесниц да тоже
в ряд пристроились.
– Ох! Да сколько ж вас там! – продолжала голосить Уша
весёлая, – правильно боитесь, что по одному не справитесь.
 
 
 
Предупреждаю, кто не справится мы их на Мать Кузькину
[119] переведём.
Девки вновь разразились смехом заливистым. Зорька же
напряжённо следила за Индрой смурным. Она бы всё отда-
ла за то, чтобы знать, о чём он думает. Но он стоял, смот-
рел молча на них и никаких действий не предпринимал. Это
настораживало. Матёрая понимала, что нельзя давать ему
время сообразить, нельзя было давать время на обдумыва-
ние. Эта сволочь наверняка уже подвох чувствует. Надо бы-
ло действовать и действовать решительно, и она пошла на
самую рискованную провокацию, что лишь на крайний слу-
чай придерживала.
Зорька развернулась к его войску своей красивой сторо-
ной, запустила в себе зарю утреннюю да тихо сама себе про-
говорила:
– Ну, здрав будь, муженёк! Никак соскучился?
Матёрая заметила, что Индра дёрнулся, но, похоже, ниче-
го не понял, она его явно из колеи выбила. Он ещё не успел
решить, что к чему, а она его опять ошарашила. Зорька по-
нимала, что должна выводить из себя безостановочно, не да-
вая возможности оценить её действия да принять какие-ли-
бо упреждающие действия. И поняв, что он на неё не так от-
реагировал, как бы хотелось ей, решила добить последним,
что имела в загашнике.
Она закрыла глаза и усилила зарю, на сколько была в со-
стоянии. Она знала, что на опоенных Сомой это не подей-
 
 
 
ствует, но ей то, как раз и не нужно было, чтобы эти тва-
ри перешли в любовное опьянение. Ей было надо, чтоб они
озверели от негодования…
Когда Зорька открыла глаза, расцветая в улыбке Славы де-
вичьей, смотря уже на весь заполненный противоположный
вал, по которому неслась лавина колесниц из золота, собой
довольная скомандовала стаям шуточно:
– Пугаемся их девки в панике да отходим на убойное рас-
стояние.
Стаи в притворном страхе заметались, закрутились в раз-
ные стороны и не уверенно друг с другом сталкиваясь пусти-
лись наутёк, но не далеко уехали. Скрывшись, чтоб их вид-
но не было с холма противоположного, тут же развернулись,
привели своё одеяние в порядок, луки вынули, да вложив
стрелки приготовились.
Со стороны впадины слышался грохот нарастающий. Зем-
ля напряжённо дрожала от их тяжёлой поступи. Колесницы
кинулись в бой. Она добилась этого.
– Елейка! – прокричала Зорька, – давай сестра!
Елейка заранее знала, что ей делать полагается да лишь
команды ждала. Сложив ладони рупором, вскочив Злыдню
на спину, она вовсю мочь завизжала по-звериному. Сразу
же тройка девок слева да тройка справа пустила своих ска-
кунов на края ловушки устроенной, на тот случай коль ко-
му-нибудь удастся прорваться в обход. Остальные разъеха-
лись друг от друга на равное расстояние, чтоб можно было
 
 
 
охватить, как можно больше да нацелились.
И тут началось. Треск, грохот, ржание коней душеразди-
рающее и в воздух взлетели десятки золотых комков плоти,
беспорядочно вертясь в воздухе. Настоящий золотой фей-
ерверк красоты невиданной. Золотые всадники из колесниц
выброшенные, с грохотом да жутким треском бухались на
землю колами усеянную. Гулкие удары тяжёлых тел, треск
кольев выломанных, да хруст костей со скрежетом колесниц
перемалываемых. Вопли ужаса. И вдруг всё стихло. Только
стоны то тут, то там поползли по притихшей степи.
– Всех добить, – кровожадно проревела Матёрая, – окро-
мя вожака.
Она рванула вперёд коня да в первую очередь Индру ис-
кать кинулась. Нашла сразу, прямо перед собой. Тот лежал
без признаков жизни, уткнувшись в травяной куст лицом.
Зорька остановила коня да держа лук со стрелой, но тетиву
не натягивая, так и простояла всё время пока её стаи корми
ненасытную Ку Матёрую.
Атаман так ни разу не дёрнулся. С виду, вроде, целый был.
В аккурат проскользнул мимо кольев вкопанных. Руки ноги
не вывернуты. Крови нет, лишь на голове. Видно, собствен-
ным шлемом саданул, когда об землю брякнулся.
Она остановилась в трёх шагах от него да задумалась. Вот
лежит перед ней мордой в землю самый лютый зверь всех зе-
мель досягаемых. Ему подчинились все, до кого дотянуться
смог, а кто не подчинился, того уж нет. Знала ли она его по-
 
 
 
настоящему. Наверное, по крайней мере, она знала его луч-
ше, чем все остальные вместе взятые. Она знала то что дру-
гим не суждено было знать. Она знала в нём человека, а не
только зверя лютого. Перед ней лежал мужчина единствен-
ный, которого она любила когда-то больше жизни собствен-
ной. Любила, незабвенно, отдавая ему себя без остаточка.
Любила в первый и, пожалуй, в последний раз.
Знала ли она, что её любимый – лютый зверь внутри? Ко-
нечно, знала, но ей казалось, что она своей любовью приру-
чила его и он стал совсем другим. По крайней мере, для неё,
единственной. Наивная. Но ведь он любил её, она это точно
чувствовала. Всё первое время пока не забеременела. Что же
случилось потом? Почему его любовь к ней высохла? Поче-
му он стал прежним опять? Что она не так сделала? Ведь всё
же могло по-другому быть, по нормальному.
А может, сейчас оставшись один без своих ближников да,
без этой сволочи Тихого, он вновь станет её? Может они смо-
гут вернуть их отношения радужные? Почему же жизнь та-
кая несправедливая?
Люди влюбляются, сливаются единением, доверяют друг
другу самое сокровенное, при этом снимают с себя толстоко-
жесть, чем защищались от мира внешнего. Становятся без-
защитно нежные, уязвимые, чувствительные к любому при-
косновению и когда один из них в этот миг нанесёт удар, он
всегда смертельным оказывается. Ни для тела, так для души,
решительно. Больней всего бьют люди любимые, кто ближе
 
 
 
всех к душе подпускается. Что может быть хуже этого? И как
можно за такое прощать в будущем?
Стоя над поверженным да беспомощным, она теперь со-
мневалась в правоте своей. Ей почему-то стало жалко его.
Но тут подъехала Буря с докладом, и Зорьке пришлось по-
неволе прийти в себя да подобрать сопли розовые.
– Зорь, тут всё, – доложила Буря, – можно нам золота от-
колупать чуть-чуть?
– Забирайте всё, что сможете, да позови ко мне Неву, –
проговорила Матёрая, всё ещё находясь в состоянии мелан-
холии.
– Я тут, – ответила сестра, выезжая из-за спины.
– Глянь вокруг, нет ли живых ещё.
– Я уже всех проверила. Окромя этого, – и она кивнула в
сторону атамана лежащего, – больше нет никого.
– А этот что, притворяется? – вкрадчиво поинтересова-
лась Зорька, ибо мелькала у неё мысль эдакая.
– Да, нет, вроде. Он живой, но еле-еле теплится. Видать
башкой хорошо об землю стукнулся.
– Понятно, – пробормотала Матёрая и убирая стрелку с
луком за спину громко крикнула, – забирайте всё, что смо-
жете, только быстро. Нам здесь больше делать нечего.
Золото, что с колесниц, что с трупов, снимать оказалось
легко на удивление. Оно, оказывается, было просто раска-
тано в тонкий лист, да обматывалось, либо прилеплялось
разными способами на разные поверхности. На кожаный до-
 
 
 
спех, на борта деревянные, даже нагрудники у коней были
такие же тонкие, толщиной словно лист берёзовый. К тому
же многие листы с бывших ближников валялись скрюченны-
ми отдельно от хозяев то тут, то там, видимо, как шкура сня-
лись, когда они бороздили телами о землю жёсткую.
– Ну, вот и всё, – тихо сама себе сказала Зорька печальная,
направляя коня вдоль усеянной трупами полосы земли.
Шла медленно, не спеша, давала время на мародёрство за-
конное впервые за всё время их походное, потому что теперь
не было нужды прятаться, наоборот, теперь надобно, чтоб о
них каждый знал. Об их силе волшебной да могуществе, что
в раз зверя степного изничтожила…
Но тут привлёк её шум да гам ругани. Уша сцепилась с
Бурей чуть ли до драки из-за куска металла блестящего. Всю
Зорькину меланхолию, словно ветром сдуло порывистым.
– А ну, заткнули оби свои дырки вонючие, – рявкнула Ма-
тёрая да тут же, не желая того сама, прибивая девок даром
Хавкиным.
Те от неожиданности даже на ногах устоять не смогли да
обе тут же оказались на задницах.
– Этого *** мне ещё ни хватало. Ну-ка, все сюда, мохнат-
ки недотыканые, – проревела она на всю степь зверем беше-
ным.
Бабья «прибивалка» бурлила в ней как кипяток в котелке.
Девки тут же собрались, многие не понимая, что случилось,
но на всякий случай глазки попрятали. Мало ли чего?
 
 
 
 – Вы чё творите сучки разукрашенные? – продолжила она
орать.
– Я … – хотела оправдаться Буря обиженно.
– Заткнись, *** кусок, – рявкнула озверевшая Матёрая,
вплотную нависая над провинившейся, которая от ора Зорь-
киного аж вздрогнула всем телом да тут же повалилась ли-
цом вниз, к земле прижавшись, – слушать всем, – продол-
жала Матёрая ледяным голосом, обращаясь уже ко всем со-
бравшимся, – всё чё набрали, в лесу на повозку сложите в
одну кучу общую. Всё до последней ***! Ежели кто заныка-
ет, зарою к удам маньячным руками собственными!
Зорька лютовала по-настоящему. Тот накал эмоций, до
которого довела себя, размышляя о жизни искалеченной, ка-
жется, достиг придела своего и не хватало лишь малой ис-
корки, чтоб взорваться бурей неистовой. И вот эта искра
чиркнула. Драчка девок, по сути, мелкий пустяк, но её он
настолько взбесил, что Матёрая даже не могла себя в руки
взять время долгое.
Её трясло от злости и негодования. Мало того, что на неё
накатила обида за себя любимую, так ещё ей испортили тор-
жество победы, испоганили чувство долга выполненного. И
из-за чего? Из-за сраного куска, блестящего?
– По коням, дырки вонючие, морковками ***! Нева, ру-
коблудка не трахана, где тебя носит ***! Веди по прямой. Я
вам всем *** кляпы по дырам по заталкиваю. Вы у меня все
на раскорячку ссаться будите.
 
 
 
 Стаи судорожно в кучу сбились, а затем, чуть отдалив-
шись от Невы с Зорькой, растянулись в ряд.
Не так себе Зорька представляла победу великую. Она
ещё долго бурлила, и не думая с себя снимать «прибивалку»
ведьмину. Закуманенные девки все как одна чуяли это нут-
ром собственным, да и гусиной кожей на всём теле сверху
донизу. Никогда Зорька не позволяла при налётах брать до-
бычу и в первый же раз так опростоволосилась.
Злость, ненависть к мелочности этих «недобаб», обида за
разорванное в клочья настроение, за убитые мечты о счаст-
ливой жизни, обида на всех и за всё обхватила её лапищами
костлявыми да давила, давила, давила да придавливала. Ведь
она только хотела подумать о чём-то важном, возвышенном,
а тут эти дуры драку затеяли да где, на месте их боевой сла-
вы, на месте великой победы, что войдёт в народные сказа-
ния. «Поубивала бы дур недоделанных», – не успокаиваясь,
кипела Матёрая.
Несколько угомонившись да из себя пар выпустив, она
спрятала в себе Хавку, лишь увидев вдалеке лесок, где рас-
положился их лагерь временный. Но дойдя до него, да и всю
дорогу до дома дальнюю, Зорька мрачнее грозовой тучи еха-
ла. Ни с кем не разговаривая, ни на кого не реагируя. Даже
когда Голубава пару раз подбегала что-то спросить, она её
одаривала таким взглядом испепеляющим, что та за раз за-
бывала, чего хотела да скрывалась с глаз долой куда по далее.
Девки тоже ехали всю дорогу хмурые и на все расспро-
 
 
 
сы Голубавы у которой любопытство зашкаливало, отвечали
односложно да нехотя. Вскоре Голубава поняв, что там что-
то произошло ужасное, притом уже опосля бойни, видимо,
но, так и не поняв, что именно, отстала от них да поехала на
повозке с пацанами пленёнными.
Вот в таком мрачном состоянии и добрался походный от-
ряд до встречающих во главе с Данухой да со всем остав-
шимся населением. Матерь как увидела морду Зорькину, ни
то что спрашивать ничего не стала, а даже по-быстрому за
толпу баб спряталась, от греха подальше с глаз долой, но Ма-
тёрая её сама нашла, но лишь для того, чтоб даже не слезая
с коня забрать с рук Данухи Звёздочку, да не проронив ни
слова дальше проследовать.
Зорька, спрыгнув у своего шатра, скрылась внутри и не
выходила из него весь этот день и следующий. Эти два дня
девки так и ходили как тени, не раскуманенные. Дануха за-
куманенная вместе с девками весь поход только и делала, что
издали, следила за чувствами да всеми переживаньями се-
стёр названых, а что ей ещё оставалось делать по такому слу-
чаю. И в первую очередь, конечно, Зорьку выслеживала.
То, что что-то произошло в самом конце уж опосля по-
боища, Дануха почуяла. Да и как не почуять, когда говно в
Матёрой кипело, аж через край переплёскивалось. Девки по
приезду забились в свои шатры, пряча от вековухи глаза, а
та, понимая, что рано или поздно всё равно до сути допыта-
ется, решила их пока не тормошить раньше времени. К тому
 
 
 
же тут к ней Голубава подошла со строем пацанов пленён-
ных, что несли на руках золото в рулоны скатанное, да как
чурки сложенные.
– Здрава будь, Дануха, – поздоровалась усталая с дороги
баба, – куда это богатство складывать.
– Это чё такое? – спросила Дануха, делая вид, что ни разу
не видала золота.
– Девки золото со «зверя» поснимали, да судя по тому с
каким видом мне его складывали, у них там чего-то не хоро-
шее из-за него сделалось.
– Чё не хорошее?
– Да не знаю я. Молчали всю дорогу, словно воды в рот
набрали. Ни у кого ничего не дозналась. Сама видела, какие
они приехали.
– Похоже, поцапались, – выдвинула баба предположение,
и в этот момент кольнуло внутри так, что Дануха даже замер-
ла от неожиданности, думая при этом, ну всё, допрыгалась.
– Я тоже так думаю, – высказала в ответ Голубава, не об-
ратив на Дануху внимание.
– А это чё за молодцы? – опосля паузы, отойдя чуть-чуть,
так и не поняв, что с ней стряслось, перевела баба тему раз-
говора, чумазых пацанов осматривая.
–  Так, принимай пополнение, Матерь рода нового,  –
усмехнулась Голубава, – Зорька обоз отбирая их Славой сво-
ей божественной по самые уши в землю ухайдакала, вот они
теперь за ней как утята за уткой бегают. Она, вон чернея но-
 
 
 
чи мечет молнии, а им хоть ссы в глаза, всё утреня роса.
– Э-хе-хе, – старчески по хекала вековуха, – эту дрянь бле-
стящую, пока ко мне в кут снеси, а мальцов сама куда хо-
чешь, пристраивай. Ты там царица, – мотнула головой она
в сторону лесного городка, – тебе видней с высоты власти-
тельницы.
Голубава с отрядом пацанов прошла далее, а Дануха при-
сев на пенёк призадумалась. Опять с этим уколом промельк-
нуло что-то очень в мозгу важное, но она не успела это что-
то ухватить за хвост. Как и в прошлый раз, когда родился
второй закон сестричества, и на этот раз она решила это что-
то ускользнувшее не упускать да поймать по горячим следам.
Уйдя в себя, она раз за разом в голове прокручивала всё
только что услышанное, пытаясь нащупать, но каждый раз
это что-то как вода сквозь пальцы просачивалась. Вот ведь
крутится совсем рядом, зараза, а в руки не даётся, вражина
пагубная. Она со злости ухватила волчий хвост клюки да с
остервенением начала его теребить и … осенило её. Толь-
ко тут, наконец, дух перехватило по-особому да в глазах все
краски мира вспыхнули, стали настолько яркими, что аж го-
лова кругом пошла. Вот он, сказала она себе, вот он третий
закон. Не татить своих. Вся добыча в кучу общую. Кто не
вложил, утаил иль взял не своё – не жилец более. Только так
с этим можно бороться. Иначе любое сестричество пойдёт
коню под хвост. Жадность да алчность родства не приемлет,
любые связи рвёт, любые чувства пускает по ветру. Вот так,
 
 
 
наконец, родился третий закон Данухинский.
Сначала она подумывала собрать девок вечером да там
разобраться, всё выяснить, да там же прибить их законом
рождённым, но потом решила по-другому решить. Недаром
же она столько лет в большухах хаживала. Спец по бабам, а
тем более по девкам из неё отменный был. Она просто при-
шла в кут Невы, этой чистой да не замутнённой девки, храни
её Троица, уселась у изголовья лежака, где та валялась, от-
вернувшись лицом к стеночке, даже не раздевшись да про-
сто спросила в лоб:
– Кто подрался-то?
– Уша с Бурей, – ответила та уставшим да безразличным
голосом.
– А ты чё?
Нева тут же встрепенулась, поднялась на локти да повер-
нула чумазое лицо заплаканное, недоумённо на Матерь уста-
вившись.
– А я что могла?
– А чё тогда вся урёванная? – продолжала сбивать с толку
девку вековуха многоопытная.
Нева села на лежанку да обидно ответила:
– Да, ну их, Данух. Всё так хорошо прошло без сучка без
задоринки, а эти дуры всё испортили. Я ведь зарок исполни-
ла, за папу им отомстила всем, должна радоваться, а тут на-
строение такое, что хоть беги, топись.
– Ну, ну, девонька, – принялась её утешать баба много-
 
 
 
опытная, да разом состроив глазки хитрые, заговорщицки
предложила запретное, – а знаешь чё? Пойдём-ка мы в бань-
ку. Грязуку с пылюкой твою смоем да медку на грудки при-
мем по капельке, отпразднуем твою победу, папу твоего на
небе порадуем да пошли они все в жопу обосрану.
– А пошли, – с радостью согласилась Нева, разом отмахи-
ваясь от всех невзгод, мол пропади они все пропадом.
И они пошли на пару старая да молодая.
Баня была натоплена. Дануха же ждала их возвращение. И
воды натаскали и для стола там всё было приготовлено, в том
числе и мёд хмельной да не только мёд. Так что загуляли Да-
нуха с Невой на полную. Девка выложила весь поход как на
духу, особенно долго рассказывала про сквозной взгляд Ин-
дры через холм, несколько раз возвращаясь к своим ощуще-
ниям. И как жуть пробрала, и как мурашки по спине бегали,
а потом со страха тоже сбежали да спрятались. Она к этому
времени уже изрядно была пьяная, но тут вдруг неожиданно
трезво выдала:
– Я представляю, что было бы, коль не разбегись эта па-
рочка …
– Это ты про кого? – делая вид что пьяная, спросила Дану-
ха ненавязчиво, хотя не пила мёда вовсе, а лишь вид делала.
– Да про Зорьку с Индрой, – проговорила Нева, по новой
заплетая языком да падая на спину с раскинутыми в стороны
руками, – ты представляешь, коли спелись бы, чтобы тогда
творилось во всём мире?
 
 
 
 И тут какое-то нехорошее предчувствие кольнуло бабу
опытную и она, задумавшись, поинтересовалась:
– Нева, девонька, а чё Зорька делала пред тем, как драчку
разымать кинулась?
– На него пялилась, – уже совсем пьяно пробурчала охот-
ница,  – как все порушились, да мы добивать принялись,
Зорька сразу к нему поскакала да так всё время над ним и
стояла. Караулила. Кстати. Я всё хотела на его лицо взгля-
нуть. Думала, вот Зорька только отъедет, так сразу подскачу
да гляну на него. Жутко интересно, какой он на лицо. Но она
его так и караулила, а пред отъездом заставила меня посмот-
реть, жив ли ещё да не претворяется ли. Не знаю, выживет
он или нет, но то, что жизнь в нём еле теплилась, это я гово-
рю тебе уверенно.
И тут Дануха всё поняла и как итог своим мыслям вслух
выдала:
– Значит, она пожалела его.
Нева с большим трудом, прикладывая неимоверные уси-
лия, вновь села, наклонившись к Данухе всем корпусом да
страдальческим голосом, чуть ли не выдавливая из себя сле-
зу проговорила шёпотом:
– Так она ж его любила, понимаешь? – и тут же спохватив-
шись да глаза выпучив, издавая «а» на вздохе, добавила, – а
может до сих пор… а что? Как увидела, снова и запала, как
приворожённая.
–  Тьфу, на тебя,  – отмахнулась Дануха от девки-мечта-
 
 
 
тельницы, не желая верить в её россказни, но при этом, пря-
ча глаза да губу закусывая, ведь Нева только что высказала
то, что Дануха сама надумала.
Матерь не успела ничего предпринять, чтобы поменять
тему разговора неприятного, так как в этот самый момент в
баню ввалились Малха да Красна, а за ними Уша с Бурей,
чуть ли не взявшись под руку. Как оказалось, девки по при-
езду сами разборки устроили да выяснили, что ничего не вы-
яснили. И драки-то оказалось, никакой не было, и девки меж
собой даже не грызлись по-настоящему, а галдели да при-
дуривались, в шутку отбирали друг у друга да дурачились,
ибо настроение было на такой высоте, хоть песни пой и ра-
дость от победы у всех зашкаливала. В общем дурку гоняли
по бесшабашности, а тут Зорька ни с того ни с сего, как при-
била всех …
Буря даже проревелась от души, правда, только опосля
второй миски мёда крепкого. Она пожаловалась, что, когда
Матёрая её второй раз стуканула, она бедолага почувствова-
ла, как сердце встало, да в голове такой звон-перезвон по-
шёл, что слышать перестала окружение. Думала конец. При-
била до смерти. К этому времени на пьяный гам в бане собра-
лись девки обоих стай в полном составе. Ну, окромя Зорьки,
естественно, что так и не появилась на празднество. Все как
одна ломали голову, что же там случилось такого особого.
Никто не верил, что из-за шутовства привычного Матёрая
так лютовать принялась. Никто ничего понять не мог.
 
 
 
 Дануха молчала, лишь успевая подливать, да слушая,
Нева уже молчала, потому что спала крепким сном, опять
завалившись на том же месте, но лишь на этот раз, свернув-
шись калачиком.
А потом начались песни с танцами до глубокой ночи.
Праздник удался как положено…

31. Ну, вот опять началось. Да, когда же это кончится? Да

никогда ни кончится. Ибо любой конец – начало нового…

Дануха весь день следующий, проходила по поляне ту-

да-сюда, карауля Зорьку на выходе, но та и носа своего из ку-
та не высунула. Тогда под вечер, наконец, не выдержав, сама
к ней в шатёр заявилась без приглашения. Зорька сидела у
очага с кислой миною, ничего собой не выражающей да кор-
мила грудью Звёздочку. Обе половины лица её были серыми
не то от пыли с грязью, не то от мыслей сумрачных, но то,
что Зорька ночь не спала, Дануха это сразу определила, по
опыту.
Матерь изначально приняла решение, что вести себя бу-
дет с Матёрой так же, как вела себя с Хавкой, прости её Тро-
ица. Наглость – второе счастье, а тут глядишь и первое. Она
бесцеремонно к очагу прошлёпала, да ни обращая внимание
на хозяйку скисшую, преспокойненько устроилась рядыш-
ком, положив пред собой свою клюку вечную, при этом хвост
волчий поправляя да поглаживая.
 
 
 
 Посмотрела на огонь зачем-то наклоняя голову. Затем
оглядела весь кут кругом, не замечая в упор Зорьку рядом
сидящую. В общем, вела себя будто сидит здесь одна-одинё-
шенька, да и пришла к себе в дом, а ни куда-нибудь. Зорь-
ка всё это время, держа у соска Звёздочку, чуть улыбнулась,
следя за Данухой без отрывочно. Даже когда та, осмотрев-
шись, наконец, уткнулась взглядом в очаг, Зорька продолжа-
ла смотреть ей в лицо.
Долго тянулось сидение молчаливое пока Звёздочка, вдо-
воль не насытившись, отпрянула от титьки мамкиной, под-
нялась и, увидев Дануху тут же потянула к ней ручки малень-
кие. Зорька молча передала вековухе дочь. Та так же молча
приняла дитё на груди увесистые. Посикуха ловко извернув-
шись враз ухватила косичку Данухину да начала теребить се-
дую прядь, что-то там разглядывая да бурча под нос.
–  Никак отошла?  – спросила Матерь с равнодушием,
непонятно к кому обращаясь не то к Зорьке, не то к Звёз-
дочке маленькой.
– Так я никуда ни ходила, – так же вяло да монотонно ей
Зорька ответила, понимая, что баба к ней обращается.
– А чё ж зверела тогда давеча?
– А с чего ты взяла, что я нынче добрая, – злобно да вы-
зывающе нахраписто продолжила собеседница.
Дануха вскинула на неё взгляд встревоженный, проверяя,
не ошиблась ли.
– Да ни ссы, Данух, звереть пока ни буду совсем, но и отой-
 
 
 
ти вот никак ни получатся, – тут же успокоила её молодуха,
разводя руки в сторону, мол извини, не виновата я.
– Чё так? – Матерь продолжала сверлить Зорьку глазками
бегающими, – так запал, чё не выпадет?
– Да плевала я на него. Коль ни дела Троицы, голыми ру-
ками придушила бы.
– Чё-то я ничё не понимаю, Зорь, – перевела баба взгляд
на Звёздочку, да стушевавшись, диалог продолжила, заво-
дясь сама, – чё стряслось с тобой? Какая вошь волосатая те-
бя кусила-то?
– Да ни какая, – то же сменила тон Зорька на раздражи-
тельный, – просто обрюзгло всё. Жить хочу по нормальному.
– Это как? – баба хмыкнула, – по речному, чё ль, али ты
нормальной считаешь арийскую? Коли по речному так уже
не получится. Троица нашу прежнюю жизнь жирной ляхой
придавила да размазала…
– Да за ёжили они меня со своими делами шкурными. Ты
вот мне скажи, Данух. Ты сама-то хоть понимаешь что-ни-
будь, чё задумала Святая Троица? В какие игрушки они с
нами поигрывают? С кем они там сцепились на своём верху
да какой жопой это для нас закончиться?
– Ох, ё, – пропела Дануха своё любимое, – эка тебя занес-
ло высоко. Откуда ж мне знать их помыслы? Я за облака не
залётываю. Не того крыла птица я.
– Правильно. Ты своё отжила. Жизни хлебнула черпаком
увесистым, да, наверняка, она не была у тебя пресная. Есть
 
 
 
чё вспомнить, чё забыть. А мы-то, дуры малолетние? Ну, пе-
ребили мы всего зверя, как Дева наказывала, а дальше что?
Будем скок да скок, да таскать говно в лесок? И с чего ты
взяла, что, когда всё сделаем, что им надобно, нас самих сле-
дом не отправят за ненадобностью?
– Эка ты загибаешь, – насупилась Дануха, но призадума-
лась.
– Они ж нами правят, как мы конями дарёными. Там ка-
кая-то своя грызня идёт божественная. Только в толк ни
возьму, кто там с кем, да по какому поводу. С одной стороны,
мне как-то наложить кучу вонючую на те дела, но с другой,
зная мы, что у них делается, хоть соломку бы постелили на
то место, куда мордой натыкают.
Дануха молчала, уставившись на огонь да поглаживая по
головке Звёздочку засыпающую.
– Страшно мне, Данух, – выдохнула Зорька вполголоса, –
я не знаю, чё будет далее. И будит ли чё-нибудь…
– Это ты девка брось, – тихо, но твёрдо пресекла Дану-
ха её разглагольствование, – не знаю, какие у Дев разборки
идут да по какому поводу, но я им верю, как самой себе. Мне
велено не сколь зверя извести сколь жизнь наладить в степи
новую. Такой должок за мной числится, а я долги всегда от-
даю, знаешь ли.
– Ну, и дальше что? – принялась ехидно напирать на неё
спорщица.
– Да *** знает, что, – огрызнулась баба недовольная, – не
 
 
 
ведаю с какого уда начать. Куда оттащить да где отымать. Ты
вот знаешь, чего хочешь? О какой жизни думаешь?
– В том то и дело, что ни вижу для себя я жизни в буду-
щем. Чё хочу, уж не будет, а чё будет, не ведаю.
Под резвую ругать двух баб языкастых, Звёздочка засну-
ла преспокойненько, будто под колыбельную нудную, смеш-
но чмокая пухлыми губками. Наступила пауза в ругани. Обе
смотрели на дитё счастливое.
– Слышь, Зорь, – вдруг встрепенулась Дануха, будто что
вспомнила,  – а чё это только у меня должна жопа болеть.
Давай-ка начинай тоже свою рвать. Эко ты правильно заме-
тила. Я-то своё отжила уже. Это вам надо, а не мне строить
будущее, так чё это я за вас решаю-то? Собирай девок да су-
дачьте там до одурения, чё да как, да кто как видит день зав-
трашний. А как порешите меж собой, так и начнём обустра-
ивать, да крепить надуманное новыми устоями. Вот будь ты
Вседержитель, как бы свою жизнь устроила?
– Я? – удивилась такой постановке вопроса Матёрая, – да-
же не знаю. Не думала.
– Э, врёшь девка, – хитро скривилась баба, грозя пальчи-
ком, – по глазищам твоим бесстыжим вижу, чё думала, толь-
ко корчишь тут из себя дурочку, девкой цельной прикиды-
ваясь. Я ж за раз поняла, чё тебя за вошь под хвост цапнула.
О жизни прежней пожалела? Ах, я бедная, ах несчастная!
Такую жизнь просрала, прости Троица.
Зорька потупилась, покраснела губу закусывая.
 
 
 
 – Ох, ё, – растянулась в улыбке Дануха беззубая, – гляньте
на Матёрую, в краску кинуло. Ты чё ж думаешь, я слепая чё
ли? Я уже давненько поняла «хотелки» твои, ещё когда ты
Голубаве совет выдала: мужиков при бабах прижить да по
кутам прибить. Лишив их всяких вольностей. А я ведь тебя
поддержала тогда. Самой интерес клюнул, чё получится. А
получилось-то ладное. Бабы от счастья над мужами аки му-
хами над говном, так и кружатся. Пылинки сдувают, живут,
не нарадуются. И мужики довольны, как кабаны обожравши-
еся, да тут же обосравшиеся. Ты знаешь, Зорь, мне даже под
сраку лет завидно стало. И я так хочу. Ни одна ты тут дура
такая «хотюнистая».
– Да кому я такая нужна, – махнув на Дануху рукой, с до-
садой в голосе проговорила Зорька, теребя свой подол кожа-
ный, даже забыв о скрытности вожделений собственных.
– А за меня прям, мужики подрались в очереди, – тут же
отреагировала Дануха довольная, переходя на громкий шё-
пот да смешно при этом глаза выпучив.
– Да, ты права, – сдалась Зорька, успокаиваясь, – запала
мне в душу счастливое времечко. Пускай и короткая жизнь
семейная, когда всё по любовно складывалось. Не долго, но
есть что вспомнить да есть о чём пожалеть в одиночестве.
Может я чего не так сделала, может просто на роду так на-
писано.
– Да плюнь на говнюка. Кривожопого только кол выпра-
вит, да и то ежели на всю длину. Ну, а ежели нормальный
 
 
 
мужик появится?
– Да откуда им взяться нормальным-то? У нас один мо-
лодняк совсем, хотя, конечно, вырастут, только пока они
подрастут мы ту все вековухами мхом покроемся.
– Да поискать-то есть, где, красавица, – хитро прищури-
лась баба бывалая, – ты ж всего не ведаешь. А я про то не
болтаю Воровайкою. Тут по лесам два отряда рыскают. Му-
жики молодые да здоровые, только к нам не пожелали при-
биться. Видите ли, им под девкин присмотр стыдоба идти. А
коль узнают про то, чё эти девки зверьё уделали, да как их
всех под корень повывели без единой царапины в раз заува-
жают да уж на смотрины как пить заявятся. Их удоносных
любопытство замучает. К тому ж про тебя в арийских горо-
дах уж сказки сказывают. Многие видели твой выход на Три-
кадруке прошлый год. Ты чё ж думаешь, коль умолчала, так
мы тут как один дремучие да знать не знаем, чё вокруг де-
лается? Это ты дурёха всего не ведаешь. А из тех мужичков
лесовых, даже кое-кто клянётся, чем не попадя, мол лично
лицезрел то чудо дивное. Только мы с Данавой до поры до
времени о тебе, богине сраной помалкиваем. Никто из «кол-
дунков», а знать и все вокруг, о том, чё за девка тут верхово-
дит всем, и знать ни знают, слыхать ни слыхивают. А вот те-
перь Данаву запущу да по секрету всем тайну поведаю. Эдак
в скором времени жди табун мужицкий у своего шатра, да
ковыряйся в них как в навозе, пока не надоест самой.
– Да, ну, тебя, Данух, придумаешь…
 
 
 
 – Я серьёзно, Зорь. Мне пред Водяницей слово держать.
Вот я из вас и начну новую жизнь рожать. А откуда мене
других-то взять?
– Ладно, размечталась старая, – проговорила Зорька, на-
рочито Дануху передразнивая да перейдя на нормальный тон
попросила бабу услужливо, – Данух, ты со Звёздочкой поси-
ди пока, а я пойду сполоснусь да постираюсь хоть.
– И то дело, – не собираясь останавливать разнос, в кото-
рый сама же себя разогнала бабьими мечтами о будущем, –
теперь тебе красоту держать надобно, чай пред мужиками
хвостом крутить.
– Данух, – рассмеялась Зорька уже на выходе, – а ты не
думала, что стоит мне мужичков твоих прибить Славой де-
вичьей, как все тут у меня в очереди начнут на коленках пол-
зать, сопли на кулак наматывая.
С этими словами Зорька в баню ушла. А Дануха аж по-
перхнулась услышанным. Об этом баба как-то совсем под-
забыла. А она-то дура здесь распинается, забыв, что этой
оторве малёванной с её-то дарами невиданными мужиков
обхаживать и не требуется. Наоборот, замучишься метлой
поганой гонять, коль появятся. Но тут же успокоилась, по-
крыв свой конфуз тем обстоятельством, что, она-то думала
не только об этой выскочке, но и обо всех девках да бабах
поселения. На чём и успокоилась.
Баня, как всегда, оказалась прогретой да водой заправле-
на. Вот только постираться Зорька не успела, лишь вымы-
 
 
 
лась. Вылив на голову последний ковш, ополаскиваясь да с
блаженной улыбкой утерев бегущие по лицу струйки прият-
ные, тут же узрела, как из пара банного прямо перед ней со-
бралась да ожила фигура хмурой Речной Девы, коли не ска-
зать – злой до свирепости. Зорька почему-то в раз разговор
вспомнила, что с Данухой вела только что и свои нелесные
высказывания и о Святых Девах, и об их покровителях, от-
чего ей как-то не по себе сделалось.
Она низко опустила голову, прикусила губу нижнюю,
смотря исподлобья на полужить, как зверёк в западню за-
гнанный, но не смерившийся с поимкой неминуемой, а гото-
вый напоследок укусить, коль понадобится. Дева, не сказав
ни слова, проплыла по густому пару, медленно устилающе-
му шкуры напольные, и Зорька впервые в жизни её со спи-
ны увидела. Огромная коса толстенная в пол уходящая, как
магнит взгляд приковала.
Дева, дойдя до входной шкуры, развернулась к ней лицом,
всё с тем же суровым взглядом злыдня лютого да замерла на
входе, клубя туман густой будто вход запечатывая. У Зорьки
тут же в голове сложилось понимание, что Дева перекрыла
путь для побега решительного. «Значит, будут убивать», –
пришла ей мысль в голову. И поняв, что убивать её будет не
она, а кто-то другой огляделась настороженно. И тут у неё
глаза на лоб вылезли.
Прямо за банным камнем от неё стояла Дануха хмурая. Но
тут же боковое зрение уловило движение. Зорька зыркнула в
 
 
 
сторону угла тёмного, а оттуда Голубава выплыла. Медленно
подошла к Данухе да буквально влилась в неё! В результате
получилась баба незнакомая, что-то среднее меж Данухой с
Голубавой, что сочетала в себе черты обеих баб удивитель-
ным образом.
Тут с другой стороны, но уже быстрей к этой бабе подо-
шла Кноха да не успев слиться с этой непонятно кем, как с
другой стороны Москуха поплыла ещё быстрей. Потом бабы
появлялись всё быстрей и быстрей. Проскочил силуэт Елей-
ки, Невы, а потом опять все бабы вперемешку посыпались.
Зорька уже не успевала отслеживать и узнавать их лиц.
Они буквально ветром влетали в бабу вновь образующу-
юся, что с каждым вливание мгновенно усреднялась, стано-
вясь другой. Вскоре процесс стал настолько быстр, что Зорь-
ка видела лишь мельтешение, от которого зарябило в гла-
зах да какой-то гул тяжёлый разрастаться стал, становясь всё
выше да сильнее со временем. Перед глазами размытое пят-
но колыхалось, с полосами света влево да вправо уходящи-
ми. Наконец тот мерзкий звук ушераздирающий улетел ку-
да-то вверх до визга самого, и стал на столько нестерпим,
что Зорька заткнула уши пальцами да что было силы глаза
зажмурила.
И вдруг, раз и как обрезало. В голове звон стоял, словно
туча комаров, толкаясь, в ухо залазила на фоне грохота серд-
ца в голову забившегося. Зорька, не отнимая рук от ушей,
осторожно приоткрыла глаза да боясь себя выдать, что ещё
 
 
 
жива, взглянула за очаг щёлками еле открытыми.
Руки упали от ушей сами собой, а с ними и челюсть там
же где-то пристроилась. Глаза распахнулись, и из горла лишь
«ах» вылетело. Перед ней стояла баба абсолютно незнако-
мая, непонятного возраста, точнее сказать Зорька не могла
хоть ты режь её. Она видела эту бабу в первый раз, но при
этом чуяла в ней родное что-то, неуловимо знакомое да близ-
кое.
От неё исходил ажурный свет, словно живой дымок стру-
ился во все стороны, и эта баба светящаяся, улыбалась Зорь-
ке, притом, как показалось Матёрой, где-то даже с ехидцею.
Она стояла и молчала, на молодуху уставившись. В длинной
рубахе белоснежной с искрами, с таким же белоснежным по-
долом в самый пол. Голова её была покрыта покрывалом све-
тящимся, казалось сотканным из звёзд небесных, концы ко-
его спадали на плечи, и ниже на груди стоячие. Она и слова
не вымолвила, но Зорька сразу поняла, кто перед ней стоит.
Это была общность всех баб Земли Рек, сама Мать Сы-
ра Земля божественная! Зорька с благоговеньем да трепе-
том взирала на неё во все глаза и слёзы ручьями лились по
её щекам, но она и не думала утираться. Пусть бегут. Это
были слёзы счастья безмерного, обыкновенного бабьего сча-
стья желанного.
Сколько это продолжалось, Зорька не помнила, она про-
сто потеряла время и пространство вокруг. Она и себя поте-
ряла, перестав соображать, кажется. Затем Матерь стала уда-
 
 
 
ляться, как бы пятясь назад, как бы отплывая куда-то в чер-
ноту, что позади её и наконец, где-то далеко-далеко растая-
ла, сверкнув точкой светящейся. Зорька продолжала всмат-
риваться куда-то в темноту ошарашенно, где и точка уже по-
гасла совсем, а вместо темноты проступила стенка шатра, по-
ка на её взгляд целенаправленный не наплыла фигура Девы
светящаяся, что встала прямо перед рыжей. Но она уже была
не злой, как давеча, хотя и весёлой её не назвать. Она была
чем-то опечалена.
– Ты хотела знать о наших делах, Матёрая? – начала она
тихо спокойным голосом, – я скажу тебе. Не велик секрет.
Мы схватились в борьбе безжалостной не на жизнь, а на-
смерть за наш народ, за наши земли, леса и реки чистые, за
НАШУ степь великую. Враги могущественные, силой нам
равные. Арийцы их богами кликают. Мы не пользуем тебя
Заря, мы лишь просим тебя о помощи. Защити нас, защити
себя и своё будущее, и будущее твоего будущего. Он сотво-
рил своё дело мерзкое. Ты можешь закончить начатое. Дева
приблизилась к Зорьке да как будто вошла в неё, обдав тело
жаром сырым, от чего у Матёрой перехватило дух…
В то же самое время в лагере творилось что-то невообра-
зимое. Благодаря тому, что девки не раскуманились, их всех
до одной накрыло странное, необъяснимое чувство чего-то
огромного, непонятно великого да до уссачки жуткого. Они
кто откуда повыскакивали, недоумённо как бы друг друга
спрашивая, мол что случилось да куда бежать прятаться.
 
 
 
 Наконец, кто-то крикнул: «Зорька!» и все не сговарива-
ясь, кинулись к шатру Матёрой на выручку. Не задумываясь
о последствиях. Они тут же кучей ввалились в кут да на вхо-
де замерли, растекаясь по бокам вдоль стен. Сказать, что они
были ошарашены, значит ничего не сказать об увиденном.
Прямо у очага стояла Дануха на карачках до смерти перепу-
ганная да скулила как побитый щенок, прикрывая своим те-
лом Звёздочку, что билась в оре в истеричном стараясь под
бабой спрятаться.
Девки впали в оцепенение. Они ничего не могли понять.
Дануха скулила и ни как на них не реагировала. Дитё пе-
репуганное, похоже, тоже их не видело, продолжая реветь в
захлёб. Но тут входная шкура распахнулась за их спинами
и в кут буквально вплыла голая Зорька мокрая, с полными
глазами слёз и при этом с идиотской улыбочкой, будто кто-
то только что осчастливил девицу да при том на всё жизнь
оставшуюся.
Шла она медленно, шашками короткими, толи заворо-
жённая, толи по голове получившая, так же как и Дануха не
обращая на них внимания. Прошла через их строй, как через
пустое место, подошла к Звёздочке истерично заливающей-
ся, спокойно её и под Данухи вынула, села рядышком, взяла
её на руки да отлаженным движением заученным, сунула в
орущий рот сосок груди будто так и надобно. Посикуха вяк-
нула ещё пару раз, захлебнулась не то молоком, не то слеза-
ми собственными да принялась титьку насасывать, при этом
 
 
 
то и дело всхлипывая.
Зорька была как под мороком, тупо глядя в огонь да про-
должая улыбаться счастливо. Тут в себя начала приходить
Дануха раскоряченная. Она перестала скулить да как мешок
с рыбой на пол рухнула, престав подавать признаки жизни
окончательно. Воцарилась немая картина, хрен поймёшь кем
написанная, которая могла сохраняться, казалось, до беско-
нечности, коли бы невозможность терпеть это безобразие у
Невы-охотницы.
– Зорь, ты жива? – глотая слёзы, дрожащим голосом спро-
сила она, утирая нос рукой да при этом шмыгая.
Матёрая медленно на звук повернула голову, абсолютно
не меняя на лице идиотского выражения. При этом ничего
не ответила, зато Дануха кажись пришла в себя. Она, шум-
но кряхтя, поднялась на задницу, словно ванька-встанька по-
качалась, устроившись на попу устойчивую да злобно шипя
выругалась:
– Да, разъядрить вас всех удилами чурбанными, – тут у
неё воздух в лёгких кончался, она громко да глубоко вздох-
нула, шумно выдохнула, вновь вздохнула и закончила – ***.
Тут баба в шоке принялась себя охлопывать, как бы про-
веряя всё ли целое да какая часть отсутствует, потом испу-
ганно за озиралась, будто кого выискивая. Сначала увидела
девок перепуганных, что плотно друг к другу прижались, да
вытаращив глаза от ужаса смотрели на неё взглядами не мор-
гающими. Только потом увидела голую да, похоже, не в себе
 
 
 
Матёрую, что до сих пор как дура лыбилась.
– Зорька, сучка ***, – вдруг заверещала она, на кормя-
щую маму, при этом, чуть не плача от обиды её душащей, –
ты эт… мне тута… махнатки кусок…
Не способность связать двух слов ещё больше взбесило
Дануху обиженную, и она не с того ни с чего схватив клюку
свою, замахнувшись на Зорьку выдала:
– У, так бы и *** бы клюкой по жбану бестолковому, чё б
мозги мужицким молочком по выбрызгали.
Тут она обмякла вдруг, видать пар в запарке закончился.
Клюка с обессиленной рукой на пол рухнула и Дануха шум-
но да тяжело дыша будто бегом бегала, потупив глаза в не-
понять-куда, закончила:
– Дрянь ***.
На Зорьку это не произвело абсолютно никакого впечат-
ления. Она как сидела дура дурой, так и дальше дурой про-
сиживала. Только когда Звёздочка насосалась да титьку плю-
нула, тоже кряхтя как Дануха старая, встала на ноги, да шум-
но удивляясь собравшимся. У неё, наконец, что-то в голо-
ве заработало. Она осмотрела девок перепуганных, с трудом
соображая зачем они здесь собрались таким сборищем.
– И чё стоим? – неожиданно спросила девок Матёрая, – в
поход я буду за вас готовиться?
– Какой в жопы поход? – тут же встряла Дануха визгливым
голосом, – Зорь, у тебя с башкой-то чё, совсем насрано?
– Да мы тут не закончили, чуток, – спокойно и твёрдо ей
 
 
 
Зорька ответила, – там одного мудака отпустили, чтоб спол-
зал кой-куда, а теперь и его кончать велено. Знак мне дан
был круче некуда.
– Вот ни *** знак, – взвизгнула Дануха, аж подпрыгнув
на том, на чём сидела, – я чуть со страху подол не уделала.
Ну-ка, выкладывай ***, чё творила там? Прибивалка твоих
рук дело ***?
– Меня саму в бане только что так прибили да ублажили
за слова не по делу высказанные, рада бы кого прибить, да
чую, что сама не отойду в скором времени.
– Это кто ж тебя так, Дева твоя чё ли опять?
– Да, нет, Дануха, повыше бери.
– Это какая ж нежить к тебе захаживала?
– Ещё выше Данух. В самый верх заглядывай.
В тот момент лицо бабы надо было видеть, потому что
словами оно не рисуется. Коли б не момент величественно-
сти, можно было обмочиться со смеху. Такое лицо дурацкое
специально не получается.
–  Общность ко мне наведывалась, девоньки, сама Мать
Сыра Земля в гости захаживала.
– Блядишь ***, – выдохнула Дануха с прискорбием, сде-
лав такой вид жалостливый, будто упрашивая у Зорьки, всё
что угодно, но только не это.
– И не говори, Данух, у самой ляхи мокрые.
– И чё сказывала?
– Ни слова, не сказала. Просто душу вынула, встряхнула
 
 
 
да обратно засунула, и стало всё ясно словно белый день. И
говорить ничего при этом не надобно.
Зорька передала ошарашенной Данухе дочь, встала и
только тут обнаружила, что голая, вспомнив, что собиралась
одежду стирать, но никак не могла вспомнить, постирала ли,
да как из бани сюда пришла. Выходило, что она по всему ла-
герю так разгуливала? Да и наплевать. Вот ведь невидаль.
–  Ну, чё стоим, как уды деревянные,  – рявкнула она на
девок заторможённых, – выход в поход по готовности!
Девки затолпились на выходе и вскоре рассосались по сво-
им шатрам. Зорька в след направилась.
– Ты это куды? – услышала она из-за спины голос Данухи
встревоженной.
– Пойду Данаву наведаю. Спрошу за заказ, – тут же отве-
тила Зорька, даже не оборачиваясь.
– Да жопу хоть прикрой, оторва бесстыжая.
Зорька ничего ей на это не ответила, но вернулась, оделась
в сменную одежду и, не проронив ни звука, вышла на ходу
завязываясь. Она вроде бы уже была не под мороком, но и
нормальной её было назвать нельзя.
Данава не подвёл. Сделал всё как требовалось, как проси-
ла Зорька, даже лучше прежнего. Для каждой девки сделал
пояс кожаный с кармашками пришитыми, куда вложил со-
судики глиняные, той же глиной запечатанные. Тут же пре-
дупредил, что сосудики хрупкие да, как только раздавятся,
тут же вытекут, а коль огонь будет рядом где, так неминуемо
 
 
 
та кто раздавила, сгорит заживо. Поэтому от греха подальше
до поры до времени пояса одевать не стали, а сложили их
аккуратненько на грузовых лошадей, закутав в мягкое.
Лагерь покинули уже затемно. По крайней мере, в лесу,
когда насквозь ехали. Хотя, когда вышли в степь, было свет-
ло достаточно. Ехали прямым ходом в логово. Нигде не оста-
навливаясь, не отворачивая, да на утро второго дня достиг-
ли леса проклятого. Скакали резво, как придётся, не разво-
рачиваясь в боевое построение. Зорька впереди. Её стая за
ней. Буря со своими замыкала табун.
Вскочив на последний холм, откуда открылся вид на лес
логова, Зорька даже не подумала сбавлять темп набранный.
Прямо на ходу прикинув расстояние, она прикрыла глаза да
начала разжигать в себе зарю утреннюю, а когда открыла да
засветилась улыбкой божественной. До входа в лес остава-
лось уже совсем чуть-чуть.
Дальний дозор сидел в засаде на краю леса, и выскаки-
вать навстречу всадницам не спешил раньше времени. Зорь-
ка, прекрасно зная их засадные места, подъехала в плотную
да остановилась, накрывая их всех Славой девичьей. Вскоре
из зарослей выползли, согнувшись в три погибели, четверо
дозорных замороченных и упали перед Зорькой на колени в
пыль дорожную.
Она осмотрела их, что-то в голове взвесила, видно вспо-
миная, кто это такие да спокойно девкам скомандовала:
– Этих кончаем. Без надобности.
 
 
 
 И тут же, не обращая больше внимания на молодых луч-
ников одурманенных, проехала дальше в лес. Достигнув пер-
вых ворот в частоколе из стволов дерева, она опять остано-
вилась, озирая ворота сверху донизу да прилегающий к ним
частокол своей улыбкой хищницы. Подняла руку и кому-то
велела ласково:
– Откройте ворота дорогим гостям.
Тут же послышалась беготня, шум с грохотом и створки
ворот распахнулись в стороны. Здесь её встречали восемь
лучников. С ними она велела сделать то же самое да поска-
кала дальше, не оглядываясь, минуя внешний город вымер-
ший, где по дороге никого не встретила.
Наконец подъехала к воротам круга внутреннего. Опять
внимательно и хищно осмотрела их да так же кому-то их от-
крыть велела вкрадчивым голосом. И последние ворота рас-
пахнулись, но тут вместо лучников их встретили пацаны ва-
тажные, притом абсолютно разного возраста. Старшему бы-
ло не более четырнадцати. Зорька осмотрела их вниматель-
но, с кем-то персонально поздоровалась, потом подъехала к
одному, видимо самому старшему да позвала Малху из-за
спины.
– Малхуш, – проговорила она с тоном загадочным, будто
собиралась познакомить девку с завидным претендентом на
её сердце страстное, – вот этого змеёныша придуши по-ти-
хому.
Малхе дважды повторять не требовалось.
 
 
 
 Затем Зорька обратилась к другому:
– Капенька, ты ль это?
–  Я, богиня моя,  – пролепетал щупленький мальчонка,
расплываясь в улыбке раболепия.
– Атаман где?
– Так у себя. Хвор он, и Хабарка при нём. Сама из города
лечить приехала.
– Во как! – удивилась не сказанной удаче Матёрая, воз-
можности расправиться сразу с двумя врагами ненавистны-
ми, да обращаясь к своим стаям, потребовала, – стоять здесь.
Ждать меня.
Но никуда не поскакала, а наоборот с коня спрыгнула, до-
стала с грузовой лошади сосуд с огнём да пошла пешком по
знакомой дороженьке. Подошла к кибитке с боку к окошку
открытому. Тихонько так подошла, будто чуяла, что разговор
услышит нужный ей. Она сразу узнала Хабарку лебезящую
да глухой болезненный голос своего мужа бывшего. Ещё под-
ходя, она издали услышала его голос повелительный:
– Позови жену!
«Опаньки! Это он меня зовёт, иль скорей всего другую
завёл», – тут же подумала Зорька, но ответа Хабарки она не
услышала, та очень тихо ответила.
– Как нет! – возмутился Индра, дыша с хрипами, – а где
они? – и после небольшой паузы, во время коей, Зорька под-
кралась вплотную к окну, тише добавил понурым голосом, –
я их тоже убил? Всех троих?
 
 
 
 – Да, – ответила Хабарка и тут же заискивающи, лживо
запричитала наигранно, – одни мы с тобой остались, атаман.
Видать судьба нас повязала с тобой. Давай я тебе тело про-
тру, горишь огнём.
«Хабарка», – подумала про себя Зорька, – «сучка ты не
исправимая». С этой мыслью она тихонько, на сколь смог-
ла, подошла к входу, приоткрыла шкуру берову да заглянула
внутрь одним глазком. На его лежаке спиной к входу сидела
Хабарка нарядная, будто не лечить приехала, а венчаться по
этому поводу, закрывая собой и его от Зорьки, и Зорьку от
его взора ненужного.
Матёрая протиснулась ужом в кибитку, да вынув глиня-
ный сосудик с огнём, в полный рост выпрямилась. И тут не
удержавшись, решила оторваться под конец, повернувшись
к хозяевам своей красивой стороной узнаваемой:
–  Хабарка, подруга моя бывшая,  – спокойно да как бы,
между прочим, проговорила Матёрая, упираясь спиной на
входной косяк.
Бабу как плетью протянули вдоль хребта. Она крутанулась
сначала, соскочила на ноги да попятилась, сделав несколько
шагов и тут же в чём-то запутавшись, встала пошатываясь.
А Зорька продолжала всё тем же тоном разглагольствовать:
– Опосля Шумного-то в твоей дырище огрызок атаман-
ский, как стрела в ушате замотыляется. Тебе эт надо, Ха-
барк?
Славу она никуда не прятала, а муженёк её бывший, видно
 
 
 
был сухой, Сомой ещё не залитый и это не могло ни подей-
ствовать. Она посмотрела на него улыбкой ласковой, и тот
застонал, выпуская по слезе из глаза каждого.
– А ты заткнись! – на него Зорька рявкнула, на автомате
включив прибивалку ведьмину, от которой атаману было ни
тепло ни холодно, а вот Хабарке прилетело опять и на этот
раз как положено.
Её тряхнуло, она взвизгнула, да сорвав занавеску с бабьей
половины, вообще запутавшись на пол рухнула. Глазки ата-
мана блестели полные раскаяния да любви не земной, а за-
облачной. Зорька посмотрела на него да вдруг проговорила
весело:
– А не буду я вам красивые речи сказывать. Идите вы оба
в жопу не мытую.
И с этими словами со всего маха, что хватило плеча, запу-
стила сосудик в очаг каменный, тут же из кибитки выпрыги-
вая вперёд головой, как Данава науськивал. Но даже её пры-
ти не хватило при всём старании. Содержимое сосудика так
ухнуло, что Зорьку просто вышвырнуло и она, похоже, своей
головой бестолковой входную шкуру сорвала с крепления.
Ещё в полёте услышав визг душераздирающий, что как-то
резко оборвался, а она в то время на землю рухнула. Хорошо
трава была густая, а она в шкуру входную закутана, а то б все
руки ободрала, пока тормозила ни понятно-чем.
Через время какое-то к ней подскакала Нева перепуган-
ная, а Зорька из-под шкуры вылезла да растянулась на траве,
 
 
 
блаженствуя.
–  Всё девки, кончено,  – тихо сказала она, похоже, и не
думая подниматься, наоборот поудобней устраиваясь.
– А с пацанами что делать? – тут же спросила Нева оза-
дачено.
– Берите в полон. Вяжите их хоть за яйца, коль выросли
да тащите к нам в лагерь на расплод для будущего.
Нева тут же припустила назад, и Зорька услышала, как
девка, удаляясь орала во всю глотку лужёную:
–  Матёрая велела их за яйца вязать да тащить в лагерь
плодиться на будущее!
– Вот дура, – растянулась в улыбке Матёрая, да схватив
руками груди окаменевшие, с грустью закончила, – вот же
сволота, опять доиться пора…

[1] Бабняк – основная социальная единица женской поло-

вины общества. В него входили все допущенные женщины
детородного периода. Возглавляла бабняк назначенная ар-
тельным атаманом большуха, как правило, его мама. Боль-
шуха, как и атаман, имела свой ближний круг. Остальные
были просто бабы, но в отличие от мужицкой артели все име-
ли свой ранг: от самой ближней до самой последней.
[2] Общество жителей Страны Рек имело матрилинейную
структуру. Делилось на женскую часть – бабняк, прожива-
ющую стационарно в поселении на берегу реки (баймак) и
мужскую – артель, большую часть года, обитающую за пре-
 
 
 
делами поселения в степи в летних лагерях. Артель состав-
ляли все представители мужской части рода, начиная с 15
летнего возраста и до окончания репродуктивного периода.
Главой артели и всего рода был атаман, избираемый общим
кругом.
[3] Баймак – область территория, часть берега реки,
зафиксированная двумя пограничными столбами (Чуровы
Столбы). Определялась как место проживания определённо-
го рода. На территории баймака располагалось стационарное
поселение, в котором проживали женщины и дети. Мужиц-
кая артель большую часть года в баймаке не жила и воспи-
танием детей как таковым не занималась. Баймак ограничи-
вался только по берегу реки. Со стороны степи границ изна-
чально не имел.
[4] Арии – легендарная культура, зародившаяся в конце
последнего ледникового периода на берегах большого прес-
новодного озера (сегодняшнее Чёрное море). Образовалась
из обособленной группы жителей Страны Рек (семья Адити)
под воздействием североафриканской цивилизации Иннов.
Природная катастрофа (~ 5300 лет до н.э. образование Чёр-
ного моря) разделила арийцев на две группы. Иры, занимав-
шие восточное и северо-восточное побережье озера, отошли
на восток к Каспию. Ары, занимавшие северное и северо-за-
падное побережье – на север, в земли Страны Рек. В ре-
зультате территориальной и геноцидной агрессии выдавили
жителей Страны Рек, с автохтонных областей, породив себе
 
 
 
противовес в виде ордынской культуры (культуры росов). В
результате длительного противостояния ары были вытесне-
ны на восток в районы верхней и средней Волги, но не успо-
коились, а начали агрессивную политику в отношении своих
дальних родственников иров. К тому времени данные куль-
туры разнились кардинально, в том числе и языке. Разрази-
лась большая война, победу в которой одержала третья сто-
рона – роская орда. Остатки аров бежали на Южный Урал,
где, проиграв биологическую войну волкам, бежали по реке
Аргиз (Иргиз) к берегам Аральского моря и прожив неко-
торое время в междуречье Амударья и Сырдарьи покинули
степи перебравшись через горы в Индию. Остатки иров бе-
жали в горы на Иранское нагорье.
[5] Маньяк – полевые ведения, призраки, морок.
[6] Устраивая загоны для дикого стада в местах, где не
было возможности соорудить завал, выкапывались канавы с
обустройством валов на внешней стороне загона, куда вы-
брасывали землю. Сложно сказать, облюбовывали эти кана-
вы змеи самостоятельно или их там разводили охотники, но
эти искусственные земляные сооружения всегда кишели га-
дами, что лишний раз отпугивало от этой заградительной
черты стада копытных. Со временем рвы заровнялись, хол-
мы сгладились, гадам жить стало негде, и они расползлись.
До нашего времени дошли лишь пологие холмы, которые ис-
торики по ошибке считают неким защитным сооружением
от кочевых набегов.
 
 
 
 [7] Затор для пасущегося стада. Культура «речников» вы-
шла из археологической культуры «охотников за мамонта-
ми», не последовавших за таянием ледника на северо-во-
сток, а осевших на реках средней полосы России. Причи-
ной отказа от прежних устоев жизни являлось рождение тех-
нологии загонного скотоводства. Питаться мамонтом можно
было только в зимнюю половину года, когда он находился
в спячке, а всё остальное время приходилось охотиться на
других животных и в первую очередь на копытных. Секрет
технологии загона был прост. Используя естественные ланд-
шафтные преграды, добавляя к ним искусственные, охотни-
ки резко сокращали ареал своей охоты. Во главе человече-
ского прогресса всегда стояла лень. Охотникам лень было
бегать по просторам, и они стали собирать промыслового
зверя на строго определённых территориях, с каждым разом
уменьшая их и приближая к своим жилищам.
[8] Кут – дом, «бабий угол»
[9] Баня изначально зародилась у речников вместе с куль-
том Святой Троицы и представляла собой некий храм, где
под управлением огня, как инструмента, сводились вместе
Мать Сыра Земля в виде банного камня, Святой Воды (во-
ды из реки) и Отца Неба в виде пара (дымка) от конопля-
ных семян. Баня как помывочная изначально не использова-
лась. Мытьё в бане было сопутствующим явлением при про-
ведении ритуалов. Со временем ритуальные действа угасали,
упрощаясь и постепенно исчезали, а помывочные наоборот.
 
 
 
 [10] Святая Троица: Отец Небо Вал Вседержитель, Мать
Сыра Земля, Святая (Живая) Вода.
[11] Нежить – энергетическая сущность, порождённая
природой. Весь потусторонний мир Святой Троицы можно
разделить на три основных группы. Первая та, что составля-
ла саму троицу. Их называли Общностями или Началами, к
которым относились Мать Сыра Земля, Отец Небо (Вал) и
Святая Вода. Каждая общность порождала нежить, влияю-
щую на какой-либо конкретный природный аспект. Влияние
на человека всегда оказывали биполярное и воздействовали
на системы обеспечения, подкармливаясь от него психиче-
скими эмоциями. И наконец, сами люди порождали сущно-
сти искусственного происхождения, которых называли полу-
жить, кормящихся определёнными человеческими эмоция-
ми.
[12] Ватага (шайка шатия) – объединение мальчиков (па-
цанов) в возрасте от 6-7 лет до 15 с внутренней иерархией
во главе с атаманом. У ватажного атамана был ближний круг
– свои пацаны, проверенные и «выростки» – все остальные,
«мясо». Ватага, как социальная единица подрожала мужской
артели и была подготовительным звеном для перехода в 15
летнем возрасте в мужицкую артель.
[13] Красная Горка – приметная возвышенность в районе
баймака имевшая ритуальное значение.
[14] Вековуха – старуха. Женщина, вышедшая за пределы
репродуктивного возраста.
 
 
 
 [15] Бер (др. рус.) – медведь.
[16] В «девичьем царстве» существовала довольно слож-
ная возрастная градация. Последнего родившегося ребёнка,
то есть самого маленького в семье, кликали поскрёбыш. Все
дети независимо от пола до шести, семи лет звались посику-
хами. Девочка подросток от 6-7 до 13-15 лет называлась ку-
тырка. Кутырки в свою очередь делились на младшую груп-
пу – девченята, среднюю – на подросте и старшую – навы-
дане. При наступлении у кутырки месячных она переходила
в разряд яриц. При продаже девки в другой бабняк на при-
плод, она становилась невестой. После того как ярица офи-
циально вступала в первый сексуальный контакт, она подни-
малась до уровня молодух и была таковой, пока её не при-
нимали в бабняк и не переводили в бабу. Баба, переставшая
рожать по возрасту, кликалась вековухой.
[17] Стол для трапез представлял собой ровную очищен-
ную поверхность земли, вокруг которой вырывалась канав-
ка для ног. Садились на противоположную сторону от стола,
опустив ноги в канавку, и в этом положении принимали со
«стола» пищу.
[18] Морок (устар.) – что-либо одуряющее, очаровываю-
щее, помрачающее рассудок.
[19] Существовало большое количество словообразова-
ний от понятия «мама», но в те времена, несмотря на бли-
зость звучания, их носили разные люди. Так мама – это та,
кто родила. Мать – та, кто воспитала. Матерь – та, кто вос-
 
 
 
питывала воспитательниц, т.е. главная, самая уважаемая в
роде, как правило, большуха бабняка. Матёрая или просто
матёра – более высокий ранг большухи, когда она не толь-
ко своим бабняком руководила, но и сателлитами, где бы-
ли свои большухи. Были ещё мамки – это просто временные
няньки, занимавшиеся воспитанием детей, как некой рабо-
той и т.д.
[20] Речники возраст считали не годами, тогда такого по-
нятия не существовало, а летами. Притом новое лето у них
начиналось ни с рождения, а «макушки» лета, с Купальной
седмицы.
[21] Полнолуние. Конец сентября. Девичьи дни. Девичьи
именины. Гонянье Кумохи. Поздравляли всех женщин, но
молодняк и бабняк по-разному. Гуляли три дня. Собирали
мёд, варили медовуху. С первым снегом волчья семья вос-
соединяется в полном составе и начинает ночные рейды по
своей территории. У них начинается кочевой период, кото-
рый длится до Волчьих Свадеб.
[22] Лесная Дева – нежить Матери Сырой Земли. Одна из
составных частей «Души Леса». Как и любая нежить – мно-
гофункциональна и в отношении к человеку биполярна. Ос-
новная задача – биологический баланс определённой терри-
тории. Лесные Девы были не превзойдённые соблазнитель-
ницы. Сто процентный психооборотень. Для мужчин всегда
принимала образ девушки, женщины, притом для каждого
мужчины конкретный в зависимости от их сексуальных фан-
 
 
 
тазий и предпочтений. Если несколько мужчин натыкались
на Лесную Деву одновременно, то каждый видел её по-свое-
му, и разница в описаниях была разительной. Если мужчина
оказывался слаб и не справлялся со своей похотью, то непре-
менно погибал: либо замерзал на холодном камне, либо те-
рялся в непролазном лесу, либо тонул в болоте. Остался ар-
хаичный охотничий обряд с обязательным символическим
сексом с Лесной Девой, который даровал охотнику богатую
добычу, но требовал взамен непререкаемой верности. Она
крайне ревнива.
[23] Кумоха – разновидность облачных дев. Нежить От-
ца-Неба. Одна из двенадцати лихорадок связанная с про-
студными заболеваниями.
[24] Полнолуние. Начало августа.  Праздник «Положе-
ние». На этой седмице становилось понятно, кто из бабняка
забеременел, «стал в положении». Бабы, молодухи ходили в
артель гостевать и носили «благодарность», специально при-
готовленные небольшие угощения. Всё это в очередной раз
превращалась в пьянку общего стола, но пить разрешалось
только мужикам. Для «благодарных» баб наступал сухой за-
кон. Молодёжь продолжала опустошать местные леса от гри-
бов и ягод. Заготавливали мёд. Начиналась заготовка травы
[25] Купальная седмица – первое полнолуние после летне-
го солнцестояния. Семидневный праздник, каждый день ко-
торого имел название и соответствующие ритуалы. На этой
седмице происходило массовое зачатие будущего поколе-
 
 
 
ния.
[26] Трикадрук – арийский трёхдневный праздник, изна-
чально посвящённый Соме. Впоследствии превратившийся
в торгово-развлекательное шоу с азартно-спортивными ме-
роприятиями.
[27] Речники не имели имён. Кличка, как и арийское имя,
могла прилипнуть навсегда, а могла и меняться по жизни,
если обладатель как-то особо себя проявил или на опреде-
лённом этапе сам решил.
[28] Кличка или «позывало» было многосоставное, но
в бытовом обиходе, как правило, укорачивалось до одного
слова.
[29] Песня-восхволялка – незамысловатое, с очень про-
стеньким, постоянно повторяющимся мотивом и по содер-
жанию очень похожая на гимны арийцев, но значительно
проще по смыслу.
[30] Аналог частушки, как правило, четырёх строчные.
[31] Вал – (Воздушный змей) одна из основных общ-
ностей Троицы – изначально олицетворение Отца Неба. В
отношении человека биполярен. Основная задача – кли-
матический, общеприродный баланс определённой терри-
тории. Полового различия при воздействии не осуществ-
лял. Единственный представитель потустороннего пантеона,
имеющий имя собственное – Вал. Валы были центральными
фигурами пантеона. Культура Жителей Страны Рек сформи-
ровалась в период последнего оледенения, когда погодные
 
 
 
и климатические условия играли решающую роль в жизни
человека. Изначально культ формировался на основе неко-
го «единобожия». Это «нечто» имел единое обобщение, со-
ответствующее сегодняшнему понятию «природа». На ка-
ком-то этапе появилось ответвление в верованиях, заклю-
чающееся в том, что это «нечто» обрело три головы, оли-
цетворяющие воздух, землю и воду. «Нечто» трёхголовое в
ходе эволюционного развития дало следующее ответвление
– головы разделились и стали тремя независимыми «общ-
ностями», сохраняя при этом триединство. Эти две концеп-
ции также некоторое время существовали параллельно. В
конечном итоге победу одержал симбиоз: разделённое три-
единство: Отец Небо, Мать Сыра Земля и Святая Вода, но
при этом образ Отца Неба остался трёхголовым. Валы были
самыми важными, т.к. они «порождали» погоду, а от этого
напрямую зависела жизнь человеческого сообщества. Валов
было много, и они «жили» в  выделяющихся особенностях
окружающего ландшафта. В первую очередь ледяные валы
ледника, земляные валы, холмы, горы. В дальнейшем Вала-
ми обзавелись другие ландшафтные особенности: обособ-
ленные лески, рощи, даже отдельно стоящие деревья и т.д.
Все Валы были объединены в одну артель, во главе которой,
стоял один избранный остальными над собой. Вал – Большак
имел свой ближний круг, «мясо» и ватагу, т.е. общество Ва-
лов было выстроено по образу и подобию мужской полови-
ны человеческого сообщества того времени. В дальнейшем
 
 
 
культ Вала широко расселся по земле, в первую очередь на
юг (Ближний Восток, юг Европы) где звучал в разных тран-
скрипциях (Вал, Бал, Бел, Ваал и т.д.). В родных землях он
нам известен как Велес, Волос. В конечном итоге при кон-
вертации культа Троицы к Православию, принял облик Спа-
са Вседержителя.
[32] Еби-баба (славянская огласовка еги-баба. Начиная с
конца XVII века после сибирских беспределов – яга-баба.).
Выведенные из бабняка бабы, а иногда даже молодухи и под
особым заклятием усаженные на единоличное проживание
в лесах. У них была только одна обязанность – полный ком-
плекс гостеприимства. Накормить, напоить, провести бан-
ный ритуал, заняться сексом (с собой спать положить) и по-
говорить по душам. От всех остальных обязанностей они
освобождались. У речников выполняли функции «бесплат-
ных» домов терпимости. Так как половая культура у речни-
ков была строго регламентирована, то мужское население в
еби-бабах имело свою главную отдушину. Кроме того, имен-
но еби-бабы инициировали и обучали премудростям поло-
вой жизни мальчиков при инициации. Хотя совсем бесплат-
ными их назвать было нельзя, так как каждый идущий к ней
мужчина нёс еду, в первую очередь мясо.
[33] Полнолуние. Конец января. Волчьи Свадьбы. Полу-
зимница. Продуктов и кормов для полудикого стада должно
остаться не менее половины от запасённого. Скота на зиму
загоняли больше, чем запасали корма с расчётом на падёж,
 
 
 
волков и прочие непредвиденные обстоятельства. В эти дни
излишек продавали, либо в живом виде, либо в виде мяса.
На Волчьи Свадьбы была общая ярмарка. Сами ездили при-
обретать, что надо, у себя покупателей встречали. Продава-
ли и покупали всё: скот, мясо, рыбу, птицу, корма, продукты
консервирования и главное, продавали невест.
[34] Охотники сознательно прикармливали волчью семью
ближе к загону. Дело в том, что особенность охоты этого
хищника заключается в том, что они никогда не охотятся в
непосредственной близости от мест днёвок со своим потом-
ством, которые матёрая меняет с завидной регулярностью,
но в строго определённом районе. Такое соседство гаранти-
рованно даёт защиту от нападения в весенне-летний период,
так как волчья семья сама не нападает на стада и других вол-
ков не пускает на свою территорию.
[35] Новолуние. Средина мая. «Моргоски». «Моргасье».
Бабья пьянка на берегу реки без каких-либо ограничений
в одежде и головных уборах. Приглашались только бабы, а
также устраивались специальные свободные места для Реч-
ных Дев. Подводили итоги Родам. Принимали в бабняк но-
веньких, родивших в прошлом году и прошедших все уста-
новленные местными законами экзамены на «бабье право».
По поводу претендентки каждая баба высказывала своё мне-
ние. Приёмы и отказы заканчивались безобразной пьянкой,
начинавшейся с общей цельной яичницы – моргоски, делив-
шаяся между бабами ритуалом «пополам». Гулянка затяги-
 
 
 
валась до утра.
[36] Мат – «профессиональный жаргон» матёрых баб,
иногда большух (ругаться по матери, матькаться). Никому
кроме высшей касты «бабьего царства» ругаться на этом
языке категорически не дозволялось. За это матёрая имела
полное право лишить любую бабу жизни при желании.
[37] Водная Дева – нежить Святой Воды. Многофункци-
ональна. В отношении к человеку биполярна. Могла прожи-
вать в любых водоёмах, в том числе и искусственных (колод-
цы). Основная задача – биологический баланс определённой
водной акватории. Они значительно отличались от Речных
Дев, несмотря на то что тоже жили в той же реке и могли вы-
глядеть молодыми и привлекательными, чем-то отдалённо
напоминая Речных Дев, но в отличие от последних, что оста-
вались «вечно» молодыми, Водные Девы рождались, росли
и старели, как и обычные бабы. В водоёме имели уклад зем-
ного бабняка. По преданиям самих речников именно от них
они переняли систему построения женской половины обще-
ства. На вершине пирамиды водного бабняка стояла матё-
рая, которая имела персональную кличку – Черта. Старая,
страшно безобразная, с очень длинными отвисшими грудя-
ми, которые она непременно забрасывала за плечи, когда вы-
лезала из воды на выступающий камень, корягу или кочку с
растительностью. Волосы у этих разновидностей нежити, так
же как и Речных Дев длинные и жившие своей собственной
жизнью, но отличались темнотой и зеленоватым оттенком.
 
 
 
Притом по молодости зеленоватый блеск впоследствии туск-
нел, угасал и, в конце концов, к старости становился настоль-
ко темно-зелёным, что казался просто чёрным. Жили они
исключительно в воде и оттуда никогда не выходили. Водная
Дева, оторванная от воды – высыхала, погибала. Несмотря
на то, что Водные Девы имели каждая свой индивидуальный
образ, как и люди, они, как и все энергетические сущности
могли принимать любой образ: от живого, до не живого, но
если шли на контакт, то, как правило, этого не делали. Мо-
лодняк Водных Дев кликали Шутовками. Баловство, забавы
не всегда невинные игры и издёвки, вот весь их рацион воз-
действия. Девы в расцвете лет, несмотря на то что не бли-
стали особой красотой и сексуальной привлекательностью,
как Речные и Лесные, были самыми настоящими Роковыми
Девами, притом в прямом смысле этого слова. Их так и кли-
кали Уроки. Такая Дева Урок творила для человека то, что
принято называть Роком. Они не могли поменять человеку
Судьбу, переплести по новой событийные узлы и поменять
узлы событийных выборов, как это могла сделать Речная Де-
ва. Но они создавали для человека «Рок» – жизненные пре-
пятствия, трудности, заставляли решать его житейские зада-
чи с напряжением. Постоянно вынуждая обладателя этого
Рока преодолевать трудности. Тренируя и наращивая силы:
силу физическую, умственную и силу воли, зачастую подво-
дя человека с помощью Рока к событийному выбору и по-
могая делать правильный выбор в этом узле, если он с Ро-
 
 
 
ком справлялся. Рацион питания этих Дев не только разно-
образен, но и порой диаметрально противоположен. Шутов-
ки питались эмоциями раздражения, брезгливости, заком-
плексованности. Урок – эмоции бессилия, безысходности,
отчаяния, безнадёжности, депрессии и всё в этом ключе. Че-
ловека слабохарактерного Урок буквально «выпивала» че-
рез бессилие его чувства безысходности, отчаянья и безна-
дёжности, высасывали жизненные силы через его депрессии.
Бывало, что «выпивали» без остатка, принуждая такого че-
ловека покончить со своей жизнью. Человек, преодолеваю-
щий очередной Рок «через не могу», «через не хочу» и «че-
рез не умею», вызывал у них уважение и благосклонность.
Только такие люди заслуживали у них «допуска к собствен-
ному телу». При этом человек допускался к познанию соб-
ственного будущего. Урок видели судьбу любого человека
и при определённых условиях могли её рассказать, притом
не только однозначные событийные узлы, но и более мел-
кие, с выбором событий (самый мелкий узелок, кстати, име-
ет девять событийных выборов) притом с подробными по-
следствиями при совершении того или иного выбора. Более
зрелые Водные Девы, которых кликали Водяницами, кроме
предсказаний и наставлений по выбору пути, обладали ещё
и удивительным даром исцеления, притом от любого неду-
га, вплоть до воскрешения из мёртвых. Именно Водяницы
хранили в себе ту самую живую и мёртвую воду, что так хо-
рошо знакомы нам из сказок. Для них самым большим ла-
 
 
 
комством была человеческая злость, но не злость вовне, а то,
что сегодня называют «спортивной злостью», злостью на са-
мого себя, на свои недостатки и неспособности, свои неуме-
ния и слабости. И только Черта, глава водного бабняка мог-
ла всё. Не только предсказать судьбу, а зачастую и сама её
оборвать, чем, в общем, частенько и промышляла (подвести
черту, подвести под черту). Черта под человеческой жизнью
подводилась при взгляде: глаза в глаза. Любой смертный, за-
глянув в её бездонные глаза–омуты, получал в результате об-
рыв Судьбы, т.е. смерть, но эта смерть была не мгновенной,
а с отсрочкой. То, что человек видел в её глазах, полностью
преображало сознание и за отсроченный промежуток време-
ни, он был способен исправить всё, что умудрился наломать
в своей жизни и в жизни близких ему людей.
[38] Полнолуние. Святки – страшные вечера. Атаманские,
т.е. главные морозы. Производилось ритуальное кормление
воздушной нежитей Снежной Девы и Отца её Вала Морозно-
го. Единственный раз в году, когда проводилось ритуальное
ряженье. Ряженые ритуалы святок были очень серьёзные, пу-
гающие и опасные. Не до веселья было. Главными действу-
ющими лицами были родовой колдун и большуха. Каждый
ряженый не только облачался в какой-либо образ нежити, но
и, вводя его в определённое психическое состояние, вселяли
в него нежить. Человек превращался в живую куклу, в кото-
рой бесновалось потустороннее. Вся нежить кроме Валовой
с приходом зимы скрывалась с земли, а вот таким способом
 
 
 
её можно было из небытия достать, не опасаясь, что она рас-
ползётся. Но для человека, играющего роль куклы это бы-
ло очень опасное занятие. Кое у кого «крыша ехала». После
окончания обряда никто из ряженых, кого выводили из этого
состояния строго определённым способом и только в бане,
абсолютно ничего не мог вспомнить. Основная задача этих
ритуалов – дать возможность социуму непосредственное об-
щение с миром Троицы, либо с какой-либо нежитью персо-
нально. Контакту с этими материализовавшимися нежитями
подвергался весь молодняк: и  девки, и парни. Большуха и
ведун чётко следили за этим. Уклониться и избежать кон-
такта, было невозможно. Молодняк сдавал некий экзамен на
психическую и психологическую зрелость. Процесс этот со-
провождался для каждого страхом до «наложения под себя»
и прилюдном унижении, лишний раз показывая подрастаю-
щему поколению его сегодняшнее низкое социальное поло-
жение.
[39] Существовал обычай отдавать своих детей старшим
бабам бабняка уже в силу возраста не беременевшим. Кто-то
из года в год рожал погодок. У кого-то с этим были пробле-
мы. Тогда большуха своей властью могла попросту отобрать
«лишних» детей у одной и отдать на воспитание другой. Де-
ти в ту пору были не просто подрастающее поколение, а в
первую очередь работники по дому и огороду.
[40] Блядить (др. русс.) – Не подкреплять слова делом,
пустословить. Пообещать и не сделать.
 
 
 
 [41] Плевать на левое (а не через левое) плечо очень древ-
ний ритуальный обычай. Считалось, что пока слюна лежит
на левом плече, то колдовством этого человека не взять.
[42] Гостевая седмица (Санница). Новолуние. Средина
декабря. Для ведунов «профессиональный» праздник. На
Гостевую седмицу начинали прокладывать зимние дороги,
ведя их в соседние селения. Дороги прокладывали по за-
мёрзшим рекам и делали это всем миром. Топтали снег, по
краям ставили вешки. На половине пути встречались с сосе-
дями, которые так же торили путь, только с противополож-
ной стороны. Происходил ритуал встречи. Наступало сезон-
ное перемирие соседних ватаг. После этого устраивали уго-
щение и затевали «мирный» праздник, плавно переходящий
в гостевую седмицу. Ходили и ездили в гости к соседям. Му-
жики оставались на ночь в кутах у баб, ублажали. В эти дни
запрещалось ругаться. Гостевые седмицы в обязательном по-
рядке подразумевал Смотры Невест перед торгами ими.
[43] На зад – на север. Впереди – юг, слева – восток, спра-
ва – запад.
[44] Аризм, как основа арийской общественной жизни и
основной закон, можно выразить словами нашего классика
«В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда,
и душа, и мысли …». Но если Чехов выдвинул эту идею как
призыв к людям постоянно совершенствовать самого себя,
то для арийцев это было непререкаемой должностью. Эта
идея у них формировалась проще: «Человек должен быть
 
 
 
чист, т.е. прекрасен снаружи и изнутри». Любой физиче-
ский изъян, неопрятность в одежде, «неправильные гряз-
ные» мысли, высказанные вслух, влекли необратимое нака-
зание. Грубая, неоднократная или неисправимая нечистота,
влекла к изгнанию из общества и как правило навсегда. О чи-
стоте и нечистоте приговор выносили только жрецы. Исполь-
зуя этот гибкий инструмент запугивания и избавления се-
бя любимых от вредных для них элементов, они крепко дер-
жали общество под контролем и повиновением. Убийство
у арийцев считалось грубой нечистотой поэтому, например,
институт смертной казни у них отсутствовал, вместо него хо-
рошо был развит институт изгнания из общества. Убийства
дозволялись только касте военных и то после этого каждый
проходил специальный ритуал очищения, без которого даже
в город не пускали.
[45] Арийское общество изначально формировалось по
принципам вертикали власти цивилизации Иннов и пред-
ставляло собой объединение трёх функциональный каст,
каждая из которых имела внутреннюю структуру пирами-
ды. Верхняя порождала законы и правила, и управляла все-
ми. Состояла она из служителей культа. Вторая – каста во-
инов, силовая структура, которая обеспечивала жреческому
корпусу инструмент принуждения к подчинению себе всех
остальных. Кроме того, культ, проповедуемый жречеством,
держал всех в постоянном напряжении и страхе военная ка-
ста, это состояние постоянно усиливала и искусственно под-
 
 
 
держивала. Третья пирамида избранных – ремесленники,
умельцы в строго определённых областях, в сферах, которые
являлись «монополиями власти». Каждая пирамида имела
свои внутренние, «секретные» технологии, которые переда-
вались по наследству от поколения к поколению и являлись
секретом для всех остальных. Жрец знал жреческое дело и
не мог стать ни воином, ни мастеровым. Военный, зная «во-
енное дело», никогда не становился жрецом или ремеслен-
ником, а ремесленник никогда не мог стать жрецом или во-
енным. Все решено рождением, которое и определяло пред-
назначение. Следующей составляющей арийского общества
был народ, который трудясь в полях, лесах и водоёмах кое-
как кормил себя и очень прилично кормил власть. Народ в
основной своей массе не был самостоятельной структурой,
ибо весь принадлежал тем, кто составлял верховные пира-
миды. И наконец, пятый слой арийского общества, вернее,
слой, порождённый арийским обществом, но не принадле-
жащий ему. Это – гои, выгнанные из общества.
[46] У каждого народа арии был свой верховный жрец.
Каждый верховный жрец имел свой «огород» т.е. огорожен-
ную территорию или попросту город. Это закрытая забором
территория, изначально деревянным, впоследствии глиня-
но-земляным на деревянном каркасе, в виде высокой стены,
на которой в три кольца жили хозяева жизни со своими офи-
циальными семьями. Не официальные семьи жили в заго-
родных домах, т.е. за пределами этого города. Каждому го-
 
 
 
роду прилегала земля радиусом в один дневной пеший пере-
ход. Примерно от 30 до 40 километров. Таких огородов-го-
родов было несколько и устроены они были так, что граница
одного была и границей другого. Если их наложить на карту,
то земли городов формировались подобно пчелиным сотам,
центральной точкой каждой соты был город, полноправным
хозяином которого был верховный жрец.
[47] Полнолуние. +22 седмицы от зачатия. Святки –
страшные вечера. Атаманские, т.е. главные морозы. Произ-
водилось ритуальное кормление воздушной нежитей Снеж-
ной Девы и Отца её Вала Морозного. Единственный раз в го-
ду, когда проводилось ритуальное ряженье. Ряженые ритуа-
лы святок были очень серьёзные, пугающие и опасные. Не до
веселья было. Главными действующими лицами были родо-
вой колдун и большуха. Каждый ряженый не только облачал-
ся в какой-либо образ нежити, но и, вводя его в определён-
ное психическое состояние, вселяли в него нежить. Человек
превращался в живую куклу, в которой бесновалась нежить.
Вся нежить кроме Валовой с приходом зимы скрывалась с
земли, а вот таким способом её можно было из небытия до-
стать, не опасаясь, что она расползётся, но для человека, иг-
рающего роль куклы это было очень опасное занятие. Кое у
кого «крыша ехала». После окончания обряда никто из ря-
женых, которых выводили из этого состояния строго опреде-
лённым способом и только в бане, абсолютно ничего не мог
вспомнить. Основная задача этих ритуалов – дать возмож-
 
 
 
ность социуму непосредственное общение с миром Троицы,
либо с какой-либо нежитью персонально. Контакту с этими
материализовавшимися нежитями подвергался весь молод-
няк: и девки, и парни. Большуха и ведун чётко следили за
этим. Уклониться и избежать контакта, было невозможно.
Молодняк сдавал некий экзамен на психическую и психоло-
гическую зрелость. Процесс этот сопровождался для каждо-
го страхом до «наложения под себя» и прилюдном униже-
нии, лишний раз показывая подрастающему поколению его
сегодняшнее низкое социальное положение.
[48] Вообще-то данный здесь атрибут был не уместен по
другой причине. Подобными делами пацаны промышляли
чуть позже, на Девичьи гадальные вечера, что проходили в
тепле чьего-нибудь кута. В жилище вбегал парень с палкой,
обмазанной калом и, заговаривая всем зубы, неожиданно со-
вал испачканный конец какой-нибудь девке под нос. Коль
та испугается, иль побрезгует и замашет руками, обязатель-
но извозюкается. Коли справится с собой, останется чистой.
Как страх, так и брезгливость вытравливалась из людей с
младых ногтей, ибо считались за страшный порок.
[49] Карагод – разновидность хоровода. С точки зрения
характера движений хороводы различали на плясовые – та-
ноки, игровые хороводы и хороводы-шествия, карагоды. Та-
нок – плясовой, быстрый хоровод, который исполняли по
кругу или змейкой. Игровые и шествия были медленны-
ми. Как правило, они представляли собой инсценировки той
 
 
 
песни, что пелась, либо изображали в буквальном смысле то,
о чём пелось, как бы дублируя слова движениями, жестами
либо подобная сцена была внутри хоровода. Движения мог-
ли быть круговыми, ломаными, змейкой или плетением. Хо-
роводы-шествия, карагоды, сопровождали протяжными ли-
рическими, а также обрядными песнями.
[50] Кокуй – пятый день Купальной седмицы. Бабий вы-
бор. Если в предыдущую ночь мужик мог и сачкануть, не хо-
дя ни к кому, то в эту он был просто обязан. Развод мужи-
ков по домам производила большуха, определяя приорите-
ты. Для некоторых мужиков, что были уже в годах или слабы
на секс, эта ночь становилась приговором, обрывающим его
пребывание в роду.
[51] Здесь и далее под звёздочками слова матерные. Пред-
лагается читателю проставлять самостоятельно в меру его
испорченности.
[52] Волкодлак – волк оборотень. Эта нежить не только
могла шастать сама по себе, но и частенько вселялась в че-
ловека или животное, используя его как живую куклу.
[53] Полевые ведения, призраки, морок.
[54] Полнолуние. Конец мая. Роженицы с новорождённы-
ми на последней неделе банного карантина. «Семик». Сед-
мица Речных Дев. Девичьи игры для бабняка не считались
увеселением и, как правило, были связаны с обучающими
и тренировочными процессами. Обязательно каждый вечер
гадали. Это была настоящая школа ведьм. В один из дней
 
 
 
плели «Вьюнец». Это были необычные венки, а судьбонос-
ные. Руками травку заплетали, а мыслью заплетали для се-
бя судьбу и будущее для себя, определив венки на головы,
водружали и хороводом закрепляли свои не хитрые мечты.
Молодцы на игрищах бились на кулаках и боролись один на
один. Молодые волчицы переводят потомство из логова на
днёвки.
[55] Купальная седмица – первое полнолуние после лет-
него солнцестояния. Семидневный праздник каждый день,
которого, имел название и соответствующие ритуалы. На
этой седмице происходило массовое зачатие будущего поко-
ления.
[56] Чуров Столб. Чур (Домовой Змей, сегодня известен,
как просто Домовой) – домашняя полужить. К человеку,
проживающему с ним в одном доме, положителен. Раци-
он питания – положительные эмоции конкретного социума.
Жил вблизи очага в своей «бане», которая представляла со-
бой осиновое полено. «Чурова баня», а попросту чурбан,
менялся ежегодно. В новый дом, если такой создавался, ли-
бо несли старого, либо выращивали нового чура. Кроме до-
машних Чуров в баймаке заводили общих, которые базиро-
вались на всём бабском сообществе. Чурбана ему не стави-
ли, вместо этого ставили Чуровы столбы, определяющие гра-
ницы баймака. По началу ставилось только два столба по те-
чению реки: в начале баймака и в его конце, определяя уча-
сток берега реки, принадлежащий данному роду. В дальней-
 
 
 
шем столбы стали ставить и со стороны степи, определяя об-
щую территорию, что впоследствии перешло в понятие «по-
граничные столбы»
[57] Речная Дева – полужить. В отношении к человеку би-
полярна. Речная Дева в отличие от других полужитей не ин-
дивидуальное, а коллективное порождение. Она создавалась
бабняком в целом и конкретной хозяйки не имела. Рацион
питания – коллективные бабьи эмоции единения. Если уж
весёлость, то всеобщая, если страдания, то всем бабняком.
Рождённая единением, единением и питалась. Бабы созна-
тельно и целенаправленно разводили Речных Дев. Для роже-
ниц и новорождённых они были удельщицами, т.е. поправи-
телями судеб. Они одаривали их особыми судьбами и влияли
на их будущее непосредственно. В этом смысле Речная Де-
ва была уникальным созданием, единственным кто мог ис-
править то, что никому более было не дано – будущее. Воло-
сы у Речных Дев рыжие с красноватым оттенком и были жи-
выми, т.е. существовали отдельно от хозяйки. Они постоян-
но шевелились и переплетались между собой, поэтому Де-
ва была вынуждена их поправлять и расчёсывать. Невеже-
ственные потомки их часто путали с нежитями Святой Воды
– Водными Девами, сгребая всех в одну кучу, но Речная Дева
принципиально отличалась от водных нежитей. Кроме того,
в Семик под гуляющих по земле Речных Дев подстраивались
нежити болезнетворные – Лихорадки, встреча с которыми
для человека оборачивалась печально. Речная Дева для муж-
 
 
 
чин всегда являлась голой, для женщин в белой длинной по-
лупрозрачной рубахе, но психооборотнями они не были, по-
этому каждая была индивидуальностью. Отличались неопи-
суемой красотой и вечной молодостью. На вид всегда одного
и того же возраста. Жили исключительно в реках, в других
водоёмах не водились, но раз в году в начале лета выходи-
ли на землю. Этот период длился седмицу и назывался Се-
мик. На земле их частенько видели на деревьях, в лесу, кача-
ющихся на ветках, как на качелях или возле водоёма на ивах
либо на конопляном поле. К конопле они были всегда нерав-
нодушны. Редко, но всё же заходили в селения и даже в ку-
ты. Если на их пути попадётся одинокая женщина, (несмот-
ря на строгий запрет шататься в одиночку в это время) то
они её изгоняли, хлестали прутьями, рвали на ней одежду
и т.д. Детей не трогали, наоборот угощали вкусностями. К
молодым мужчинам ласкались и заигрывали с ними, порой
до потери сознания последними, но, как правило, отпускали
живыми. Нередко эти ласки доходили до секса. Но мужчи-
нам надо было быть крайне осторожными, так как эти игры
были буквально «на лезвии ножа». Они могли заиграть и до
смерти, не со зла, а просто заигравшись. Могли до смерти
защекотать или защипать, если обиделись или обозлились.
Могли и напугать до смерти. А затем вокруг жмура, как ни
в чём не, бывало, водили хоровод. Сексуальные отношения
с Речными Девами часто для мужчины заканчивались смер-
тью. Даже если он уходил от неё живым и довольным, то впо-
 
 
 
следствии умирал от тоски по ней, кончал самоубийством,
топясь. Если мужчина сталкивался с ней в реке то, как пра-
вило, погибал. Губила его не Речная Дева, ей это было по-
просту не надо, топили жертву её волосы, которые жили сво-
ей жизнью, и Дева им была не хозяйка. Они опутывали жерт-
ву и топили. Вырваться из них было невозможно.
[58] Кумление – установление временного духовного род-
ства, единения. Этот обычай служил основой формирования
женских возрастных ритуальных групп и объединений. По-
кумившиеся называли себя сёстрами. Обряд был крайне тай-
ным и исключал не только присутствие постороннего, но да-
же издалека смотрящего. Поэтому место выбиралось скрыт-
ное от посторонних глаз, обычно в лесу. Ещё один вариант.
Кумление у реки. Сёстры поочерёдно черпали воду из сре-
дины венка, положенного на воду, и умывались этой водой.
Затем венок по очереди одевала на голову каждая из кумля-
щихся.
[59] «Сороки» – бабий праздник, заканчивающий Разбит-
ную Масленицу. Основной предродовой ритуал, кумление
бабняка. «Сороки» не были жёстко привязаны к лунному
календарю, а являлись фактом фенологического порядка и
связан был с природным кумлением птицы – сороки. Обыч-
но это происходило в средине марта, но год на год не при-
ходился. Как сами сороки определяют дату, остаётся непо-
нятным. Расселяются сороки в мелкорослых лесах поблизо-
сти от опушек в рощах, кустарниковых зарослях, пойм рек,
 
 
 
по оврагам балкам, но особенно они неравнодушны к лесо-
полосам вдоль рек. В марте для сорок наступает пред брач-
ная пора. Птицы собираются в большие скопища, что бывает
только раз в году, рассаживаются поодиночке в кронах де-
ревьев и начинают тихо пощёлкивать клювом. Потом входят
в раж и щёлкают всё сильнее. И когда входят в транс, сры-
ваются с веток и начинают кружить над лесом в бешеном
хороводе. Сороки куманятся. Параллельно с ними начинают
куманиться и бабы. Звучат «сборные» ритуальные карагоды,
бабняк и примыкающее к нему молодухи куманятся.
[60] Ку – полужить. Порождалась бабняком перед Родо-
вой седмицей, духовно и психологически объединяя всех за-
кумившихся. Единение позволяло чувствовать друг друга на
расстоянии и так же на расстоянии оказывать друг другу пси-
хологическую помощь. После родов и банного карантина на
Троицу бабы раскуманивались хороня куклу с Ку. Порожда-
ли её в разных куклах: волосяных, глиняных, костяных и т.д.,
но каждая баба при этом вкладывала частичку себя (притом
в прямом смысле слова) для её изготовления.
[61] Кукуша – девичий аналог полужити Ку. Считалась не
совсем настоящей. Учебной.
[62] Кукла – антропоморфное изображение человека в
магических ритуалах, зачастую являющуюся заменой чело-
века. Кроме того, куклы применялись для материализации
нежити, выступая как ловушки. Делали специальную куклу
для определённой нежити, которая находилась в состоянии
 
 
 
зловредности, чтобы, используя её материальность, спра-
виться с ней, например, для Морены, Костромы, 12 лихора-
док и т.д. Третье значение куклы – игрушка для девочек. На
них отрабатывались воспитательные процессы материнства.
[63] Смерть – как такового персонифицированного обра-
за не имела, но как некое размытое понятие, существовало.
Считалось, что она могла принять любой образ, но в подав-
ляющем большинстве, приходила к человеку в образе Вод-
ной Черты.
[64] Основным обычаем захоронения было утопление
трупов в реке. Считалось, что река – это дорога к предкам,
поэтому только так душа умершего могла добраться до Де-
дов.
[65] Каждый член пирамиды власти арийского общества –
хозяин определённого и, как правило, большого рода, имел
официальную жену, рожавшую официальных наследников,
тех, кто впоследствии вливались в ту пирамиду, представи-
телем которой был их отец, формируя родовой клан. Кро-
ме того, он имел несколько не официальных жён. С одной
стороны, для подстраховки официальной, с другой – эти ро-
жали детей, которые впоследствии, становились хозяйствен-
ной опорой рода (управляющими хозяйством). На их плечи
ложилась основная обязанность поддержания систем жизне-
обеспечения рода, попросту говоря их прокорм. Они форми-
ровали кормовую базу, развивали, руководили. Наконец са-
мым низшим женским слоем принадлежащих хозяину, бы-
 
 
 
ли коровы. По сегодняшним понятиям просто наложницы.
Эти женщины покупались у речников, и у них было два ос-
новных предназначения. Первое, они сами и их потомство
были основной рабочей силой. Второе, их постоянно дои-
ли, притом в прямом смысле этого слова. Они были источ-
ником женского молока, которое являлось одним из основ-
ных ингредиентов в приготовлении священного напитка –
Сома. Количество коров у хозяина определял его экономи-
ческий статус, попросту говоря его богатство. Чем больше
коров, тем больше людей работают на землях, тем больше
достаток. Но не только избыток в продуктах питания давал
возможность влияния на политический статус хозяина и на
его место в элитном обществе, но и сами по себе коровы
были ценностным объектом. Они были своеобразной валю-
той. На них можно было купить повышение, подкупить нуж-
ных, откупиться от нежелательных, ими платили своеобраз-
ный налог жрецам, т.е. «высшей власти» в виде обязатель-
ного подношения при культовых церемониях и т.д. Жрецы
их пускали опять в оборот, уже на «общегосударственные»,
т.е. общегородские цели тем самым обеспечивая «валютное
регулирование» или круговорот коров в арийском мире. Ко-
ровник – это, как правило, загородное укреплённое поселе-
ние для содержания коров (наложниц). Социально они были
устроены как бабняки речников, но большухой там выступа-
ла одна из жён хозяина
[66] Травник – первый день Купальной седмицы. Отец
 
 
 
Небо любит Мать Сыру Землю и семя его росой устилало
степь. Благодаря святой росе все растения в это утро при-
обретают колдовскую силу. Роса околдовывала все, к чему
прикасалась. Поэтому каждая особь женского пола от поси-
кухи до вековухи буквально купалась в ней и собирала в спе-
циальные глиняные сосудики. В течение года, по капельке, с
помощью этой росы растили в себе Славу или крепили здо-
ровье и долголетие. Кому что требовалось. По росе собирали
травы, коренья, ветви кустов и деревьев. Сбор прекращал-
ся, когда вставало солнце, и роса высыхала. Дальше было со-
бирать бесполезно. Что-то шло на лекарские дела, но основ-
ная часть была предназначена для девичьей Славы. Кроме
того, было принято всей семьёй выходить в степь, сплетать
особый венок – оберег, называемый «могучим». Его прино-
сили в кут и вешали на видном месте. Когда в семье кто-
нибудь заболевал, хозяйка отрывала от венка пучок и зава-
ривала, чтобы сила цветущего летнего луга отогнала недуг.
Действие «могучего венка» сохранялась до следующей вес-
ны. В течение всего дня проводились ритуалы по росту Сла-
вы и в первую очередь в бане, но помимо бани были и другие
девичьи секреты.
[67] Слава – особое качество человека, одна из разновид-
ностей магической силы. Очень сложно сегодня дать поня-
тие этому качеству. Слава – это привлекательность, сексу-
альность, обворожительность, очаровательность, обольсти-
тельность, ослепительность и тому подобное всё вместе взя-
 
 
 
тое и доведённое до высшего состояния. В человека, наде-
лённого высокой Славой, представители противоположного
пола просто влюблялись, теряя всё и в первую очередь го-
лову. Слава, как и любая разновидность силы не является
врождённой. Славу нужно было в себе взращивать, разви-
вать, повышать её уровень. Раньше этим занимались исклю-
чительно девушки. В давние времена существовало множе-
ство магических ритуалов, повышающих Славу. Её можно
было повысить водой, именно вода придавала красоту и при-
влекательность, при том только живая вода. Надо помнить,
что у каждой силы есть свой период полураспада. Сила, ко-
торая не тренируется – со временем уменьшается. Люди с
обнулённой Славой превращаются в «невидимок». Они без-
лики и не приметны. На них натыкаются, наступают, но при
этом даже не замечая.
[68] Купала. День второй Купальной седмицы. Детский
день.
[69] Лучшая знахарка для ребёнка была собственная
мать. Для того чтобы лечить ребёнка знахарка должна бы-
ла совпадать с ним по крови. Если не совпадала лечение на-
смарку. Мать по крови совпадала всегда.
[70] Родная седмица. Новолуние. +36 седмиц от Купаль-
ной. Начинаются массовые роды в баймаках.
[71] Троица. Новолуние начало июня. К этой седмице у
рожениц заканчивался сорокадневный изолятор. Примерно
на сороковой день плюс-минус день у ребёнка включается
 
 
 
сознание. Если до этого срока все его движения ногами, ру-
ками, головой, глазами были хаотичны и не осознаны, то на
сороковой день в головке новорождённого происходит про-
цесс рождения разума. Он начинает осознавать, что руки –
это его руки, ноги – его ноги. Взгляд становится осознанным,
и он как будто видит то, что другим видеть не дано. Гово-
рят, что ребёнок в эти дни видит души своих предков, кото-
рые пришли к нему, чтобы дать разрешение на человеческую
жизнь. Именно после этого роженица и новорождённый пе-
реходили из разряда полужитей, в разряд людей и имели пра-
во покинуть баню и общаться с остальным миром. На этой
седмице бабняк проводил «наведы». Бабы по очереди при-
ходили с подарками в бани. Они придирчиво осматривали
ребёнка. Любые физические отклонения становились одно-
значным поводом для выявления бабняком фактов наруше-
ния правил и табу роженицы во время вынашивания и ро-
дов. Наведы либо повышали статус и репутацию новоиспе-
чённой, либо понижали. Особенно придирались к первород-
кам. Бабами они ещё не были, а значит, и давать им рас-
слабляться было нельзя. Проведя все наведы бабняк раску-
манивался. Смастерённой на «Сороки» всем бабняком кук-
лой для «Ку», одетой в женскую рубаху, проводили похорон-
ный обряд. При том хоронили разными способами, который
определяла большуха. Её могли закопать в землю в строго
определённом месте, либо утопить в реке, либо предвари-
тельно сжечь, развивая по ветру пепел от костра, а за тем
 
 
 
утопить или не топить, либо разламывали на мелкие части
и развешивали на кустах и деревьях. Вообще-то в землю не
хоронили. Они считали Мать Сыру Землю роженицей всего.
Несмотря на то, что ребёнка рожала конкретная женщина,
всё равно считали, что рожает Мать Сыра Земля, которая де-
лала это через женщину, как бы используя её. И хоронить в
то место откуда рождаешься, было для них просто не прием-
лемо и не понятно. В землю закапывали не для захоронения,
а для перерождения! Часто обряд перерождения проводили
с новорождёнными, что по каким-то причинам родились «не
правильно», с отклонениями, но делали это на Купалу. Пе-
рерождали и детей постарше, если они часто и сильно бо-
лели. Порой даже до взрослых этот обряд доходил. А, в об-
щем-то, повитухи чётко знали, в каких случаях требовалось
перерождение, а в каких нет. Похороны в воду были основ-
ной нормой, так сказать, прямой дорогой к Дедам(предкам).
Все «нормальные» девки, бабы хоронились только в воду.
Сжигание производилось для перевода Ку в нежить воздуш-
ную. Зачем её отправляли в небо к мужской ипостаси, не по-
нятно. А вот разрывали и развешивали только вредителей и
врагов. В этом случае ни в земле, не переродится, ни в воз-
духе не родится и по воде к предкам не попадёт. Но если до-
ходило до такого вида захоронения, то дела в баймаке были
действительно дрянь. И в этих особых случаях одна из баб
заказывала Троицу. Явление крайне редкое и по сути своей,
страшное. Троицей называли полужить, что питалась исклю-
 
 
 
чительно бабьим горем и была крайне прожорлива. Прежде
чем заказать Троицу, надо было всё трижды взвесить и чётко
понимать, а хватит ли горя, чтоб эту полужить накормить.
Потому что если она не нажрётся, то начнёт убивать их де-
тей, вызывая действительно отчаянные волны горя, которые
будет пожирать уже ненасытно. Бабы неспроста так боялись
её. Но, с другой стороны, если горя на её прокорм хватит, то
эта Троица снимала с них всё горе и печаль, оставив в душе
лишь радостное спокойствие. Кроме того, наевшуюся Трои-
цу хоронили, и место её захоронения становилось чудесным
и впоследствии к нему ходили и сбрасывали с души горе,
печали и прочее душевные расстройства. Был ещё один обя-
зательный момент для её заказа. Полужить эта порождалась
из человечины и не из любой, а только из мёртво рождён-
ных или умерших во время банного карантина младенцев.
Не было маленьких трупиков – нельзя было заказать Трои-
цу. Кстати сказать, это был не единственный ритуал людоед-
ства, и всякий раз поедали исключительно младенцев. Мёрт-
во рождённого или умершего в сорокадневный срок инку-
бации ребёнка варили в котле со специальными травами и
кореньями. Есть его, имели право не все бабы, а только те,
у кого хоть раз в жизни умирал ребёнок – вдовы. Ели его
очень своеобразно. Начинала большуха. Она брала варёно-
го младенца в руки и откусывала кусок. Затем, не отпуская,
передавала из рук в руки, следующей по рангу. Та откусыва-
ла и передавала дальше. И так ребёнок шёл по кругу. Дохо-
 
 
 
дил до большухи, и она запускала его на следующий круг.
И так пока его не съедали полностью. При этом необходи-
мо было выполнить непременное условие: ни один хрящик,
а косточек у него ещё не было, ни один суставчик, не должен
быть повреждён. Скелет должен остаться целым. Обглодан-
ный скелет запаковывали в холстину, добавляя к нему для
тяжести камешки, и дружной вереницей несли хоронить в
«тихую воду»: заводь реки, болото, озеро. В будущие време-
на младенца удалось заменить особой курицей, так называе-
мой троецеплятницей. Всю эту седмицу бабы, девки ходили
простоволосыми. Кос не заплетали.
[72] Генератор люцеинизирующего релизинг гормона ди-
рижирующий балансом половых гормонов и отвечающий за
женский месячный цикл, включается у подростка при набо-
ре веса тела в 46 кг. Именно при наборе примерно этого веса
у девочки начинаются первые месячные.
[73] Банник – домашняя полужить. Порождался в каж-
дой бане. Баня изначально зародилась у речников вместе с
культом Троицы и представляла собой некий храм, где под
управлением огня, как инструмента, сводились вместе Мать
Сыра Земля в виде банного камня, Святая Вода (вода из ро-
дового родника) и Отца Неба в виде пара (дымка) от коноп-
ляных семян. Банник имел несколько функций. Во-первых,
он был некий смотритель этого храмового комплекса, во-
вторых, банник служил для прямой связи с предками (Деда-
ми) и, в-третьих, с помощью него устанавливали связь с дру-
 
 
 
гими банниками других родов. В общем, банник – это уни-
фицированный связной между явью и навью. Баня как по-
мывочная изначально не использовалась. Мытьё в бане бы-
ло сопутствующим явлением при проведении ритуалов. Со
временем ритуальные действа угасали, упрощаясь и посте-
пенно исчезали, а помывочные наоборот.
[74] Крес – четвёртый день Купальной седмицы. Мужиц-
кий выбор. Мужики ходили ночевать к бабам и молодухам,
которых хотели бы поиметь. Как правило, это определялось
заранее на артельных сборах. Делёж доходил до драк. Ни од-
на женщина не могла отказать тому, кто её выбрал.
[75] [50]
[76] Существовало большое количество словообразова-
ний от понятия «мама», но в те времена, несмотря на бли-
зость звучания, их носили разные люди. Так мама – это та,
кто родила. Мать – та, кто воспитала. Матерь – та, кто вос-
питывала воспитательниц, т.е. главная, самая уважаемая в
роде, как правило, большуха бабняка. Матёрая или просто
матёра – более высокий ранг большухи, когда она не толь-
ко своим бабняком руководила, но и сателлитами, в кото-
рых были свои большухи. Были ещё мамки – это просто вре-
менные няньки, которые занимались воспитанием детей, как
некой работой и т.д.
[77] Коса – ритуальная причёска, характерная принадлеж-
ность к возрастной и социальной группе. Девичью косу за-
тягивали тонким плетёным шнурком. С появлением месяч-
 
 
 
ных девке вплетали в косу яркую красную ленту. Волосы за-
чёсывали гладко. Сначала гребнем, затем смачивали водой,
квасом, пивом с солью. Заплетали в одну косу и выпускали
на спину. При исполнении всех ритуальных действий косу
расплетали. Для связи собственного разума с разумом при-
роды требовалось естество не только умственное, но и телес-
ное. Девки заплетали одну косу, бабы две. Девка плела косу
в три пряди, одна прядь над другой, бабы плели прядь под
прядь. На праздники и на показуху, косы плели многопряд-
ные, притом было отличие: иногда плели косы с чётным ко-
личеством прядей, иногда не чётным. Для украшения в ко-
сы вплетали всё что угодно вплоть до золотых нитей. Воло-
сы были показателем жизненной силы и здоровья. Коса – это
символ продуцирующей силы, поэтому волосы часто исполь-
зовались в магических актах. Считалось, что даже потерян-
ный волос не теряет связи с хозяином, поэтому через него
можно было влиять на человека. Волосы, выпавшие при рас-
чёсывании, собирали и прятали. Длинная девичья коса оли-
цетворяла зрелость. При переходе девки в бабы, косу отре-
зали (потеря девичьей красы).
[78] [42]
[79] Волкодлак – Нежить, не только могла шастать сама
по себе, но и частенько вселялась в человека или животное,
используя его как живую куклу.
[80] Дедова седмица. Новолуние. Средина ноября. Де-
ды – изначально предки по женской линии. На этой седми-
 
 
 
це справляли помин по усопшим. Устраивались ритуальные
плачи. Для душ предков накрывали стол. Пищу не жгли, так
как души были не на небе, а ходили по земле среди живу-
щих. Это была последняя седмица, когда они были рядом.
После поднимались на небо и до весны не спускались. В эти
дни было принято давать обеты – обещания выполнить что-
либо или сделать что-либо нужное и имеющее значение. За
выполнение обета осуществлялось любое заветное желание.
Данный зарок необходимо было выполнять в полном молча-
нии. Для Дедов топили баню, но сами не мылись. Нельзя бы-
ло не только купаться, мыть голову, но и умываться и вооб-
ще касаться воды.
[81] Переход власти в бабняке осуществлялся путём сов-
местного приготовления рыбного пирога прежней большу-
хой, уступающей свои права и вновь назначенной.
[82] Плакальщица – специально приглашённая баба, кото-
рая «профессионально» исполняла ритуальные плачи и при-
читания.
[83] Матёрая Ку – полужить, порождаемая в кукле для
единения бабняка, но в отличие от обычной Ку рождаемой
на Сороки для вспоможения родам, эта порождалась в мо-
мент необходимости и на более длительное время. Порожда-
ли её на так называемые «лютые времена» – всеобщий мор
людской и скотный, погодные аномалии, способные оставить
род без средств пропитания и т.д.
[84] Банная Дева (Хыня) – полужить. В отношении с
 
 
 
людьми биполярна. К породившей хозяйке – безусловно по-
ложительна. Питалась положительными эмоциями хозяйки,
связанными с её хорошим самочувствием. Всеми силами
поддерживала баланс её систем жизнеобеспечения, позво-
ляя противостоять заболеваниям извне и радоваться здоро-
вью. При потере хозяйки «портилась», питаясь эмоциями,
связанными с болезнями других. Гоняя «чужаков», она ча-
стенько ошпаривала, царапала, втыкала занозы, по силе сво-
их возможностей разбалансировала их системы жизнеобес-
печения и те болели, болели и болели.
[85] Арийское общество изначально формировалось по
принципам вертикали власти цивилизации Иннов Северной
Африки (Тассили) и представляло собой объединение трёх
функциональный каст, каждая из которых имела внутрен-
нюю структуру пирамиды. Верхняя порождала законы и пра-
вила, и управляла всеми. Состояла она из служителей куль-
та. Вторая – каста воинов, силовая структура, которая обес-
печивала жреческому корпусу инструмент принуждения к
подчинению себе всех остальных. Кроме того, культ, пропо-
ведуемый жречеством, держал всех в постоянном напряже-
нии и страхе, а военная каста, это состояние постоянно уси-
ливала и искусственно поддерживала. Третья пирамида из-
бранных – ремесленники, умельцы в строго определённых
областях, которые являлись «монополиями власти». Каждая
пирамида имела свои внутренние, «секретные» технологии,
которые передавались по наследству от поколения к поко-
 
 
 
лению и являлись секретом для всех остальных. Жрец знал
жреческое дело и не мог стать ни воином, ни мастеровым.
Военный, зная «военное дело», никогда не становился жре-
цом или ремесленником, а ремесленник никогда не мог стать
жрецом или военным. Все решено рождением, что и опре-
деляло предназначение. Следующей составляющей арийско-
го общества был народ, который трудясь в полях, лесах и
водоёмах кое-как кормил себя и очень прилично кормил
власть. Народ в основной своей массе не был самостоятель-
ной структурой, ибо весь принадлежал тем, кто составлял
верховные пирамиды. И наконец, пятый слой арийского об-
щества, вернее, слой, порождённый арийским обществом, но
не принадлежащий ему. Это – гои, выгнанные из общества.
По арийским законам того времени, казнить человека было
нельзя, так как человек, убивший другого человека покры-
вал себя, не смываемой нечистотой, а чистота, как внешняя,
так и внутренняя была пиком их мировоззрения и миропо-
нимания. Аризм, как основа их общественной жизни и ос-
новной закон, можно выразить словами нашего классика «В
человеке всё должно быть прекрасно: и  лицо, и одежда, и
душа, и мысли …». Но если Чехов выдвинул эту идею как
призыв к людям постоянно совершенствовать самого себя,
то для арии это было непререкаемой должностью. Эта идея
у них формировалась проще: «Человек должен быть чист,
т.е. прекрасен снаружи и изнутри». Любой физический изъ-
ян, неопрятность в одежде, «неправильные грязные» мыс-
 
 
 
ли, высказанные вслух, влекли необратимое наказание. Гру-
бая, неоднократная или неисправимая нечистота, влекла к
изгнанию из общества и как правило навсегда. О чистоте и
нечистоте приговор выносили только жрецы. Используя этот
гибкий инструмент запугивания и избавления себя любимых
от вредных для них элементов, они крепко держали обще-
ство под контролем и повиновением. Изгои начинали фор-
мировать новые родовые объединения, впоследствии пере-
росшие в народы. Изначально их общество имело арийские
корни: жизненный уклад, мировоззрение, но впоследствии
потеряв связь с основным ядром, после ухода арийцев из
степей, эти народы стали развиваться и модифицироваться
каждый своим неповторимым путём, создав большое разно-
образие культур и народов современной России.
[86] Арийские коровы. Каждый член пирамиды власти –
хозяин определённого и, как правило, большого рода, имел
официальную жену, рожавшую официальных наследников,
тех, кто впоследствии вливались в ту пирамиду, представи-
телем которой был их отец, формируя родовой клан. Кроме
того, он имел несколько не официальных жён. С одной сто-
роны, для подстраховки официальной, с другой – эти рожали
детей, что впоследствии, становились хозяйственной опорой
рода (управляющими хозяйством). На их плечи ложилась ос-
новная обязанность поддержания систем жизнеобеспечения
рода, попросту говоря их прокорм. Они формировали кор-
мовую базу, развивали, руководили. Наконец самым низшим
 
 
 
женским слоем принадлежащих хозяину, были коровы. По
сегодняшним понятиям просто наложницы. Эти женщины
покупались у речников, и у них было два основных пред-
назначения. Первое, они сами и их потомство были основ-
ной рабочей силой. Второе, их постоянно доили, притом в
прямом смысле этого слова. Они были источником женского
молока, которое являлось одним из основных ингредиентов
в приготовлении священного напитка под названием Сома.
Количество коров у хозяина определял его экономический
статус, попросту говоря его богатство. Чем больше коров –
тем больше людей работают на землях, тем больше доста-
ток. Но не только избыток в продуктах питания давал воз-
можность влияния на политический статус хозяина и на его
место в элитном обществе, но и сами по себе коровы были
ценностным объектом. Они были своеобразной валютой. На
них можно было купить повышение, подкупить нужных, от-
купиться от нежелательных, ими платили своеобразный на-
лог жрецам, т.е. «высшей власти» в виде обязательного под-
ношения при культовых церемониях и т.д. Жрецы их пуска-
ли опять в оборот, уже на «общегосударственные», т.е. об-
щегородские цели тем самым обеспечивая «валютное регу-
лирование» или круговорот коров в арийском мире.
[87] [46]
[88] У арийцев существовало стойкое поверие, что если
колдун завладеет именем, то по нему может полностью за-
владеть его хозяином.
 
 
 
 [89] Осени – арии считали прожитые года не летами, а
осенями.
[90] На полночь – на север.
[91] Лихорадки – разновидность Облачных Дев. Вообще
Облачных Дев было три по девять, из них Лихорадки в сум-
ме составляли 12 особей.
[92] Жмур – покойник.
[93] Бабай, бабайка, бука – мелкая нежить Матери Сырой
Земли связанный с золой, сажей. К человеку нейтральна. Аб-
солютно безвредна и безобидна. Рацион питания – различ-
ные виды страхов. Пугали только детей.
[94] Степная Дева – нежить Вала, одна из Облачных Дев.
Рацион питания – страх, испуг, паника и им подобное. При-
том её мишенями были как мужская, так и женская поло-
вины человечества. Степные Девы были главными пугалами
полей и огородов. Притом пугали не только психологически,
но и могли вполне реально врезать по башке своим корон-
ным «бабьим ударом», которым она могла и насмерть заши-
бить. (В медицине этот «удар» называют солнечным или теп-
ловым ударом.) Психооборотени. Принимают для каждого
человека персональный образ, основанный на его страхах и
фобиях. Её внешний облик всегда имеет странную особен-
ность. Она состоит их двух разных половинок, одна, из ко-
торых живая, а другая мёртвая. Но основная пугалка у неё
не снаружи, а внутри. Человек боится даже не внешнего об-
раза, а то, что за этим образом скрывается, прячется. Она
 
 
 
парализует у человека всё и надо быть сильным духом, что-
бы перебороть в себе этот страх. Именно из-за парализую-
щей внутренней составляющей, внешняя, как правило, сма-
зывается и не запоминается. Запоминается лишь очень вы-
сокий рост, русые волосы, убранные в женские двойные ко-
сы или убранные под головной убор. Властное, не выражаю-
щее никаких эмоций лицо, деталей которого никогда не пом-
нят. Пугающе быстрые перемещения в пространстве, вооб-
ще без какой-либо моторики. Летящей, парящей, скользя-
щей по траве «походкой» в мареве полуденного пекла и пья-
нящего аромата трав, она хватает свои жертвы в оцепене-
ние и подобно паучихи, начинает высасывать из жертв эмо-
ции страха и ужаса, при этом извращённо издеваясь, посто-
янно задавая вопросы – обычные и порой примитивно про-
стые загадки. И это не случайно. Для того чтобы разгадать
загадку требуется логически проанализировать предложен-
ную понятийную комбинацию, перейти в область абстракт-
ного мышления, синтезируя единственно верное и как пра-
вило, простое понятие, которое и является отгадкой. Но сде-
лать это надо в состоянии панического страха и ужаса, па-
рализующих не только двигательную функцию, но и мысли-
тельные процессы. В этом то и «соль» абсурдной на первый
взгляд экзекуции. Только успокоившись, подавив в себе па-
нику, только сосредоточившись на понимании, отвлекаясь от
навязчивого страха, человек через этот страх переступает.
Как только он перебарывает в себе страх и ликвидирует па-
 
 
 
нику, он вдруг понимает, что загадки элементарно простые
и знакомые ему с детства. Если человек не смог мобилизо-
ваться в нужный момент, то он не способен вообще понять,
что ему говорят. Он забывает все на свете, впадает в ступор
и это для него приговор. После нескольких не отгаданных
загадок, не способный справиться со своими собственными
страхами, получает по голове «бабий удар». Со Степными
Девами заключался ритуальный договор. Делалось это при
«разбитии» нового поселения. Люди приходили в новое ме-
сто, и место это было на степном берегу реки. И у степи на-
до было выпросить разрешение, впрочем, как у реки и неба.
Но если у реки разрешение выпрашивалось у Водяной Боль-
шухи, у земли непосредственно у Матери Сырой Земли, а у
неба разрешение просили именно у Степных Дев. Отличие
этого ритуала от заключения договоров с Водными и Лес-
ными Девами, заключалось в том, что мужчина не совершал
договорной половой акт с Облачной Девой, не обременялся
«обязательством верности» и мог спокойно заниматься сек-
сом с другими женщинами. Раз в год артель «командирова-
ла» мужчину, как правило, в расцвете сил для подкрепления
договора к Степным Девам, где он, пройдя полный ритуал с
загадками, благополучно отпускался. На следующий год от-
правляли другого, новенького. Каждый мужик знал, что влю-
биться в любую Облачную Деву – это самоубийство, поэтому
старались в половых отношениях держаться от них подаль-
ше. Хотя дурней во все времена хватало.
 
 
 
 [95] Облачные Девы – нежити Вала, Отца Неба. Их было
много, и точное количество не знал никто. Говорили о три-
девяти, т.е. о 27 сёстрах, обладающих разными функциями.
Все до одной они были в отношении человека биполярны,
поэтому можно было, как и получить что-нибудь, так и по-
следнее потерять. Несмотря на то, что все они были равны
меж собой и друг другу приходились сёстрами, были они аб-
солютно не похожи друг на друга в первую очередь функ-
ционально. Кто-то был многофункционален и воздействовал
не только на человека и биологическую жизнь, но и на яв-
ления природного характера. Кто-то мог оказывать влияние
только на животных и человека, например, такая Облачная
Дева, как Лихорадка, природных явлений не задевала, а Об-
лачная Дева Громовница занималась исключительно приро-
дой и человека касалась лишь посредственно. Несмотря на
грозящую опасность от этих всемогущих Дев, люди жадно
тянулись к ним, во что бы то ни стало, желая заполучить то,
чем они были способны одарить. А это были такие вещи, как
исполнение желаний, удача, талант, защита по жизни от вся-
ких напастей (охранение) и наконец, счастье, обычное чело-
веческое счастье. Тем не менее каждый понимал, что вместо
счастья может получить и полное несчастье на всю оставшу-
юся жизнь. Поэтому лезли, пищали, но побаивались.
[96] Сома – ритуальный наркотический напиток, основ-
ными ингредиентами которого были мухоморы и женское
грудное молоко.
 
 
 
 [97] [24]
[98] Физиологически можно почувствовать момент на-
ступления беременности. Это происходит на 9 день после
оплодотворения яйцеклетки. В это время происходит при-
крепления оплодотворённой яйцеклетки к стенке матки,
что сопровождается небольшим кровотечением. Кроме то-
го, возможно ощущение лёгкого щелчка и потягивания низа
живота.
[99] Кикимора, Домовая Дева, – домашняя полужить. В
отношении людей имеет двойную полярность. К хозяйке, её
породившей беспрекословно положительную. В этот пери-
од своего существования рацион питания – положительные
эмоции хозяйки. Каждая баба, имеющая детей, непременно
заводила себе Домовую Деву. Главное её предназначение –
это убаюкивание детей. Эта полужить умудрялась усыпить
ораву разрезвившейся малышни в считанные секунды. Кро-
ме того, Домовые Девы могли помогать хозяйке по куту, на-
пример, перемыть ночью посуду, убраться. Каждая Домовая
Дева была накрепко привязана к своей хозяйке, которую в
течение своей жизни, а это почитай 400 лет, не меняла. Ес-
ли Дева теряла хозяйку, а это рано или поздно происходило,
то превращалась в сущий ужас для тех, кто на её террито-
рии обосновывался. При потере хозяйки она перевоплоща-
лась. Рацион питания менялся на отрицательные эмоции но-
вых владельцев дома. Она не просто пыталась изгнать «чу-
жачку» запугиванием и провоцированием ссор. Она наводи-
 
 
 
ла разорение, пожары, болезни, гибель домашней скотины и
т.д. Зная эту особенность Домовой Девы, некоторые не со-
всем порядочные бабы порождали эту полужить и подбра-
сывали соседям, которым хотели напакостить. Не имея воз-
можности покинуть чужой дом и не чувствую в нём своей
единственной хозяйки, Домовая Дева начинала беситься.
[100] На зиму колесницы снимались с колёс и ставились
на толстые шкуры с полозьями. Кстати, именно зимние заба-
вы речников, катающихся на шкурах, зацепленных за ездо-
вых животных, и являются прародителями знаменитых ко-
лесниц, ставших в определённый исторический этап челове-
чества грозным оружием на поле брани. А начинались ко-
лесницы именно со шкурниц.
[101] Полнолуние +34 седмицы от зачатия конец марта.
Благая Весть. Птица гнезда не вьёт, девка косы не плетёт. Ри-
туальные плачи. Каждая кто собирался рожать, прощались
с жизнью, с родными и близкими, прося у всех прощения.
Просили прощения у всех нежитей и Святой Троицы. Но
главное просили прощения и Благую Весть у душ предков,
ибо только им решать оставить её с ребёнком живой при
родах или нет. Специально для этого они готовили особый
пирог – ку-лебяку (рыба в тесте). Браться за какое-либо де-
ло даже самое малое запрещалось. В полнолуние сжигали
свои соломенные постели, скакали через дым, окуривались.
Всё это делалось, чтобы истребить болезни и уберечь себя от
колдовства. На этой седмице вся домашняя полужить, в том
 
 
 
числе и Чур, «бесятся» и никого не узнают, а потому могут
причинить вред. Просыпались от зимней спячки Водные и
Речные Девы. Роженицы ходили к реке, кормили её, прино-
сили на берег подарки для Речных Дев, прося, в гости загля-
нуть к ним в баню после родов. Кормили ключи и родники.
[102] Новолуние. +28 седмиц от зачатия. Средина февра-
ля. Сретенье. Бабья ритуальная пьянка. Бабы пили, мужи-
ков били. Пили крепкий мёд, а затем ритуально колотили
мужиков домашней утварью. Кто чем. Кого легонько, лишь
по необходимости, а кому и перепадало. Новолуние начина-
лось с обязательного обряда ритуального очерчивания селе-
ния для защиты и отгона Скотьего Духа (Скотьей Смерти).
[103] Поминальная масленица проходила ровно седмицу
на убывающую луну до полнолуния. Проводился ритуал по-
минания-призыва Дедов, но не всех, а лишь тех, помощь ко-
торых планировалось использовать в предстоящем сезоне.
[104] Новолуние +32 седмицы от зачатия. Средина мар-
та. Масленицы. Разбитная Масленица начиналась в новолу-
ние и по времени продолжалась по-разному. Заканчивалась
она на Сороки, которые являлись фактом фенологического
порядка. Это было празднование спуска на землю Дедов, и
каждый был обязан выражать радость, притом очень шумно,
потому что помимо Дедов было ещё одно событие важное
для жизни леса – пробуждение бера. Люди верили, что, ес-
ли бы не их шумные гуляния, бер бы не проснулся и всё на
свете проспал.
 
 
 
 [105] По форме блина и узорам от жарки гадали.
[106]
[107]
[108]
[109] Полнолуние +18 седмиц от зачатия конец ноября.
Время видений – знаков судьбы, знаков будущего. Внима-
тельны были к любой мелочи. Наблюдали за звёздами, полё-
том птиц и поведению зверей, следили за облаками, слуша-
ли ветер и особенно воду. Особое внимание было сойке –
небольшой птичке с ярким оперением, широким хохолком
на голове и длинным хвостом. Сойка – лесная птица, которая
известна тем, что подражает пению других птиц. Может вос-
производить и другие звуки – от стука топора, до человече-
ского голоса. Если сойка в это время прилетит к куту и нач-
нёт кричать – это добрый знак. Услышав этот призыв надо
обязательно следовать за птицей. Сойка непременно поведёт
дорогой к счастью. Сойку в народе называли вещуньей. У та-
кой птицы на крылышках расположены маленькие зеркала,
в которых можно видеть своё будущее. Нежити прекращают
осаждать поселения и куда-то пропадают с земли до самых
Святок. Девушки собирались, накрывали столы, приглашали
в гости парней. Посиделки продолжались до рассвета и со-
провождались «похабными» играми. Взрослые тоже ходили
друг другу в гости, только в приделах своего баймака и рода.
Ходили от жилища к жилищу и пьянствовали целую седми-
цу. Кроме того, пекли лепёшки с солью и носили их в загон,
 
 
 
где подкармливали стадо – наделяя их здоровьем и прося
Святую Троицу защиты от волков. Видение накладывает на
воду леденье. С этого дня бер в берлоге накрепко засыпает.
Волки жмутся поближе к людям и загонам. Теперь они ры-
щут выводками, к которым пристают и переярки. В некото-
рых случаях несколько волчьих выводков временно соеди-
няются в стаи. В конце месяца в южных районах у старых
волчиц начинается течка. Рыбы хоронились в омутах, при-
готавливаясь к зимовке. Лоси теряли старые рога.
[110] Одна из разновидностей молодёжных игр зимнего
периода с явными элементами сексуального антуража.
[111] Сойка – лесная птичка.
[112] Новолуние +4 седмицы от зачатия. Вторая полови-
на августа. Осенины Помочи (Успенье). Мать Сыра Земля –
именинница. Начало молодого бабьего лета. Обидеть в эти
дни, а что ещё страшней рассердить Землю – это все равно
что заведомо отправиться к предкам. По земле нельзя бы-
ло ходить босиком, прыгать, скакать, а также втыкать в неё
любые острые предметы. Бабы выходили в огороды и голы-
шом катались по земле с вздохами, стонами и охами, выпра-
шивая у неё силы жить. Мать Сыру Землю кормили и пои-
ли: молоком, маслом конопляным и т.д. После устраивали
складчины. Перед пьянкой в обязательном порядке ходили
чистить источники, пить подземную воду. Там и пьянство-
вали. Пьянка была не сильно обильной, притом разрешалось
не пить вообще. Беременным даже не предлагали. Но всю
 
 
 
седмицу ели за общим столом. Проходили «помочи». Было
принято помогать многодетным и всем обездоленным сде-
лать заготовки на зиму. Самой обездоленной, т.е. не имею-
щая детей на воспитании, которые бы таскали с леса его да-
ры, была большуха. Поэтому «помочи» были в первую оче-
редь для неё, а она же, как раз и была той, кто по поводу
этого дела и напивалась. При бабьих помочах особенно при-
дирчиво относились к работе молодух. Для них это была не
только общая работа, но и мучительное наказание.
[113] Бабы все без исключения рожали в банях и выси-
живали обязательный сорокадневный карантин. Вернее, си-
дели она там ровно 6 седмиц, т.е. 42 дня, но первый – сами
роды и последний, выход и карантина, не считался за «родо-
вое сидение». На сороковой день (+/– день) у новорождён-
ного включается в работу инструменты высшей нервной де-
ятельности. До этого он не осознаёт ни своего тела, ни его
моторики, а с включением соответствующих областей моз-
га в работу, ребёнок начинает осознавать своё тело и его ре-
акции, отчего взгляд новорождённого резко становится осо-
знанным. В христианских культурах про этот момент приня-
то говорить, что ребёнок «видит ангелов». На самом деле у
него просто происходит осознание, что он видит, ощущает и
чувствует. Именно это явление у речников называлось «оче-
ловечивание». До этого момента и роженица, и новорождён-
ный находились, как бы, между этим и тем миров в неопре-
делённости.
 
 
 
 [114] Полнолуние +38 седмиц от зачатия конец апреля.
Ляльки. Роды. Лялькина седмица – период мистических игр
и танцев. Девки водили голые хороводы, распевая песни.
В Лялькины дни хороводы водили не только девицы, но и
нежить с полужитью. Обязательным был так называемый
холстовый танок или «беременный хоровод». На траву рас-
стилали белые хосты и нагишом водили «круги». От пра-
вильности проведения обряда зависело в будущем способ-
ность забеременеть. В эти дни нежить тоже плела свои тано-
ки. Невесты и молодухи ходили к ним, если возникали про-
блемы с зачатием. Они должны были раздеться и незамет-
но встать в их круг. Однако многие боялись. Нежить мог-
ла, как одарить, так и наказать полной бездетностью, а то-
гда считай, пропала молодуха. Помимо этого, у девок была
в эти дни ещё одна миссия. На трёх зорях подряд они вы-
мачивали в реке семена будущих посадок. Делать это нуж-
но было непременно скрытно от других, иначе урожай бу-
дет худой. Посадочное семя боялось завистливый глаз. А ес-
ли девка сама съест хоть одно зёрнышко из приготовленных
к посадке – все выросшие овощи пожрёт червь. Кроме то-
го, они обхаживали посевы. Обегали каждую грядку и своей
мохнатой щёлкой садились на каждую, проговаривая заго-
воры. Именно девки под руководством старшей бабы, выде-
ленной большухой, а не бабняк, накрывали обильные столы
насколько могли себе позволить, для приплывающих по ре-
ке предков, которые обязательно прибывали на Ляльки вер-
 
 
 
шить суд. Именно предки определяли жить или не жить ро-
женице с новорождённым, которые сидели в это время в со-
рокадневном банном карантине между этим и тем миром. На
убывающую луну роды кончались. Бабняк продолжал жить
общим домом. Кто-то был занят роженицами, кто-то готовил
еду на всех, кто-то ходил на родник за водой для всех. Все
были заняты на общее дело. Даже дети были заняты общим
делом – пацаны уходили в артель, где помогали мужикам,
учась и познавая мужицкий мир, а девки начинали засажи-
вать все огороды, на которых трудились молодухи, кутырки,
девченята и посикухи в полном составе.
[115] На шестой день Купальной седмицы («Скит») му-
жики, что были не способны к исполнению «мужицких» обя-
занностей, а некоторые по каким-то соображениям не ходив-
ших на «бабий выбор», прощались и собирая свои не хитрые
пожитки, покидали род уходя в дикую степь в скитания.
[116] Полнолуние. Вторая половина июня. Знаменье. В
эту седмицу случались разного рода знамения. Они не пред-
вещали ничего хорошего в основном плохое, но тем важнее
были для людей, которые получали возможность подгото-
виться к неприятным событиям. Любой пустяк, на который в
другой день никто бы не обратил внимания, в этот день при-
обретал пророческое значение. Бабы и девки в полдень шли
в лес «ломать ветки». Начиналась заготовка банных веников
на весь год. Веники делались из различных пород деревьев и
растений. Иногда, в каждый веник входило по ветки. От бе-
 
 
 
рёзы, ольхи, черёмухи, ивы, липы, смородины, калины, ря-
бины и других растений. Это были ритуальные веники. Обя-
зательно мылись и парились в банях, используя при этом для
исцеления от болезней различные лечебные травы. Парились
вениками из трав папоротника, иван-да-марьи и ромашки,
из лютика и полыни, мяты пахучей. Варилась общая обетная
каша.
[117] Материнская защита. Лучшая знахарка для ребёнка
была собственная мать. Для того чтобы лечить ребёнка, зна-
харка должна совпадать с ним по крови. Если не совпадала,
лечение насмарку. Мать по крови совпадала всегда. Самым
верным средством считались выделения матери: слюна, сле-
за, моча, вода, смытая с её лица или тела. Обряд «намытия
защиты»: в бане мать садила ребёнка между ног, так назы-
ваемое «под роды» и обливала себя водой. Вода, стекая с её
тела, попадала на ребёнка. Тем самым он защищался, очи-
щался.
[118] Материнские обереги, как правило, символы, имею-
щие отношения к родам: высушенные фрагменты около пло-
дового пузыря, последа, тканей плода – выкидыша. Кроме
этого, применяли предметы с отверстиями: щепка с отвер-
стием от сучка, камень с дыркой, игла, свёрнутая в кольцо
и т.д. Обращение к материнской защите, служило средствам
магической защиты не только от природных и потусторон-
них сил, но и от социальных невзгод.
[119] Кузькина Мать. Седьмой день Купальной седмицы.
 
 
 
Артельные мужики с ватажными пацанами сбегали в лагеря
на загоны. Посикух оставляли на девок. Бабы с молодухами,
что впервые мужика попробовали, собирались на пир, ва-
рили сборную кашу (в котёл попадало все, что каждая при-
несла). Пили пиво. Застолье на берегу реки сопровождалось
непотребным весельем. После пьяного застолья, доведя се-
бя до состояния, когда любая река по колено, всем скопом
вязали из соломы Кузьку мужика-куклу. Приделывали к чу-
челу внушительных размеров член, мягкий на ощупь и сво-
бодно болтающийся, одевали его как мужика, но называли
его почему-то Матушка Кузька, то Кузькина Мать. Причём
тут Матушка, причём тут Мать? После чего начинали изга-
ляться. В шутовской форме его кормили, поили, мыли в им-
провизированной бане, и во что бы то ни стало, пытались его
соблазнить и с ним совокупиться. Всё это делалось хором,
под общий смех до слёз, но Кузька оставался холоден к их
ласкам и как мужчина ничего не мог. В конечном счёте, его
буквально растаскивали на соломинки, катаясь и танцуя го-
лышом на разодранном в мелкие кусочки Кузьке. Оставлен-
ной от него соломе и обрывках одежды. Даже отдельные со-
ломинки рвали на кусочки. Считалось, чем мельче кусочки,
тем лучше.