***
***
– Темуджин… Что мы скажем твоему отцу? Что скажет твоя мать Оэлун?
Всю дорогу от реки старая служанка охала и причитала. Мальчика хватились, только
когда солнце начало клониться к закату.
– Сын вождя монголов не должен прибавлять седых волос родителям! – не умолкала
женщина. Темуджин молча тащился следом за ней. Отец был справедлив и никогда
не наказывал его за долгие прогулки. Но в этот раз Темуджин чувствовал, что простым
замечанием не обойдется. Старшему сыну вождя не пристало бегать от сватовства.
– Сугар! – тихо позвал он, остановившись.
Служанка обернулась.
– Я видел тени на воде… Всадники-воины мчались не разбирая дороги…
Темуджин прикрыл глаза и не заметил, как вытянулось лицо старой Сугар.
– Их гнал страх! Я водил рукой по воде, вот так, – мальчик погладил рукой воздух, –
и они кричали. А потом под ними тень расступилась… Я топил одного за другим, пока все
всадники не исчезли. Сугар, ты мудра, скажи, что значит мое видение?
Солнечный свет вдруг поблек: из-за горы Бурхан выползало большое темное облако.
Ливни приносили в степные края жизнь, заставляя жухлую траву зеленеть и давать новые
побеги. Монголы радовались дождям, считая их благосклонностью Отца Неба, хотя память
стариков хранила недобрые годы, когда солнце совсем не выходило из-за туч. Темуджин
плотнее запахнул халат, вглядываясь в темнеющее небо и не замечая пристального взгляда
служанки.
Сугар смотрела на мальчика сквозь Сумрак и видела то, что наполняло сердце горечью:
радужное облако вокруг Темуджина утратило детскую неопределенность. Еще несколько лун
назад мальчик был готов ступить на любой из путей Силы, но теперь в его «второй душе»,
как про себя называла Сугар эти всполохи, отчетливо виднелись темные пятна. Что-то извне
исказило сумеречный облик маленького монгола, вложив в него порок и гнев.
– Какого племени была твоя конница? – Сугар положила руку на плечо будущего
Темного.
– Не разобрать. Я стольких и не знаю, – прошептал мальчишка.
– Ты спал, Темуджин. Солнце нынче светит ярко, рождая дурные сны. Поторопимся же,
пока твой отец не прислал воинов искать маленького негодника!
***
Подол халата вымок и тяжело бил по ногам. Позади остались теплые кострища,
заботливо закрытые пологами от случайного дождя. Там раскинулось родное кочевье, где
ночная стража охраняла сон людей, ведущих свой род от степных ветров. Никто не пройдет
незамеченным мимо храбрых монголов, преданных своему господину.
Никто, кроме Иной.
Земля липла к подошвам, будто призывая остановиться, передумать. Сугар,
прихрамывая, уходила в сторону реки. Лунный свет превращал долину в ровное полотно,
на котором малейший кустик отбрасывал огромную тень.
Нет тени чернее, чем в полночной степи…
Походка женщины вдруг обрела почти девичью легкость. Согнутая спина
распрямилась, по плечам хлестнула волна темных волос. Монголка двинулась по кругу,
напевая что-то под нос и приплясывая. Здешние края знали много песен, но эту нельзя было
спеть доброму гостю или затянуть в честь победы над врагом.
На берегу реки Онон звучала песнь Духов.
У Сугар болели колени, поврежденные когда-то ударом кнута, но она не прекращала
странного действа. Ветер будто подталкивал служанку, заставляя сокращать каждый круг
на несколько шагов. Песня оборвалась одновременно с танцем. Сугар привычно посмотрела
на свою тень, но не стала входить в Сумрак. Вместо этого тень сама поднялась в полный рост
и замерла.
– Я зову духов монгольского племени, – тихо сказала ей Светлая.
Молчаливая темная масса колыхнулась и изменилась в размерах: теперь она
превосходила женщину ростом и шириной плеч.
Сугар почувствовала, как ее ощупывает взгляд из самых глубин Сумрака, куда ей
никогда не спуститься.
«Что ты ищешь, женщина Света? » – проговорила тень.
– Назови себя, житель иного мира! – Голос служанки дрогнул, а на лице выступил пот.
«Не тебе спрашивать об этом. Спроси то, что требует ответа », – тень повела
плечом, будто отмахиваясь от назойливой мухи.
– Темуджин. Кем он станет? – Светлую уже била мелкая дрожь, поэтому размениваться
на другие вопросы не имело смысла. Сумрак тянул из служанки Силу.
«Ты знаешь. Он будет Темным ».
– Что ему уготовано?! – с болью выкрикнула Сугар.
«Большая печаль. Иная судьба».
– Что будет с нашим народом? – Женщина почти шептала.
«Клятва решит все».
Тень растеклась по траве и снова приняла очертания сутулой фигуры, закутанной
в несколько халатов. Колени все же подвели, и Сугар рухнула лицом в землю. По щекам
катились злые слезы: духи взяли большую плату, а ответ дали слишком расплывчатый, чтобы
можно было что-то понять. Одно только сказано точно: Темуджин будет Темным.
Старая Сугар плакала и колотила кулаками мокрую землю. Ее маленький хозяин,
милый Темуджин, должен был стать врагом! Одному Отцу Небо ведомо, какие несчастья
может принести Темный Иной, стоящий во главе племени. А ведь Есугай уже ищет ему
невесту и сулит большие победы…
Сугар всхлипнула в последний раз и с трудом села. Ночь стремительно теряла свое
очарование, делая все серым и невзрачным. Девять долгих лет заботы о мальчике-Ином
оказались бессмысленны. Воспоминания пронеслись перед внутренним взором: вот
младенец, целиком умещающийся на сгибе отцовского локтя; вот маленький Темуджин
говорит первое слово – свое имя; вот отец сажает мальчика на резвого жеребца и, хлопнув
по крупу, посылает того в степь…
Все было напрасно. И защитные чары, наложенные простой служанкой, чтобы ничей
недобрый глаз не обратил ребенка во Тьму, – тоже.
Светлая шумно выдохнула. Кончено. Отныне судьба Темуджина в руках извечных Сил.
Сугар потянула на себя тень и принялась рвать защитные символы один за другим.
***
От века племя монголов выбирало себе жен среди красавиц рода унгиратов. Есугай был
мудрым вождем, посему озаботился женитьбой сына заранее. Есугай был также смелым
воином, поэтому в дорогу помимо Темуджина позвал лишь двух верных слуг.
Переход длиной в день и ночь был легким. Казалось, само Небо благоволит потомку
хана Амбагая на пути к дружественному племени. Невеста была чуть старше Темуджина, что
сперва заставило мальчика хмурить брови в попытке казаться взрослее. Но не успели
утренние лучи высушить траву, как дети уже играли вместе, забыв про разницу в возрасте.
Есугай-баатур глядел на сына с гордостью и незнакомым, щемящим чувством: совсем
скоро Темуджин станет мужчиной и начнет совершать свои подвиги. Ему хотелось
остановить на миг время, насладиться отцовством сполна, но, по степному укладу,
малолетний жених должен был несколько лун жить в семье невесты.
Вождь монголов не боялся разлуки, но все равно старался запомнить каждую черту
лица своего отпрыска. Когда они увидятся в следующий раз, Темуджин может стать уже
другим, впитав мудрость и знания унгиратского племени.
Лишь солнце склонилось к закату, Есугай попрощался с сыном и направил коня
в сторону дома.
***
Едва заметная тропинка уводила все выше. Тот, кто ее проложил, обладал хорошим
здоровьем: временами ниточка вытоптанной травы заставляла карабкаться вверх
по осыпающимся камням.
Я останавливался, дул на ободранные ладони и продолжал путь. В этом году выдалось
на редкость дождливое лето, земля не успевала высохнуть под жарким солнцем. Ноги
скользили по влажной траве.
– Какой правды ищет верный сын степи на склоне горы Бурхан? – Голос Орчу раздался
совсем рядом и чуть не заставил меня сорваться с очередного мшистого уступа.
– Лучше бы помог, старый пройдоха… – проворчал я, пытаясь восстановить
равновесие.
– Зачем? – удивился тот. – Неужто руки Джалим-хоса ослабли, а ноги стали подобны
мягкой глине?
– Еще слово – и придется мне убеждать тебя в обратном… – Я перегнулся через
каменный выступ и наконец смог перевести дух. Дорога к жилищу шамана не может быть
легкой. Если здесь пришлось бороться всего лишь с горным склоном, то в Сумраке тропу
вполне могла охранять какая-нибудь тварь. Я предпочел простую усталость.
– Здравствуй, Орчу.
– И тебе благоденствия, Светлый. – Седой монгол учтиво склонил голову.
Орчу был единственным из Иных, чья принадлежность к Темным никак не влияла
на нашу дружбу. Мудрый шаман давно не делил мир на добро и зло. Я бывал у него, когда
одолевали сомнения, и всякий раз уходил с пониманием, что делать дальше. Долгий век
наделил его натуру неспешностью, которой могли позавидовать горы.
– Тиха ли твоя жизнь, как прежде? – Я поторопился с вопросом. Сперва следовало
дождаться приглашения отведать травяного отвара, высказать довольство погодой, затем
сесть рядом на камень и созерцать, как ветер колышет ковыль. У шаманов любое обращение
к Силе начиналось с ритуала, неудивительно, что даже в разговоре они были неспешны.
– Вечно ты подгоняешь бег времени, Джалим, – сощурился Орчу. – Однажды я замурую
тебя на двести лет в камне, и ты наконец познаешь терпение.
Было не ясно, шутил ли мой старый знакомый. Его слова могли быть как невинной
шуткой, так и весомой угрозой.
– «Однажды» – не значит «сейчас». – Я разглядел на морщинистом лице тень улыбки
и выдохнул с облегчением. Орчу помотал головой будто в поисках подстилки и уселся
на расколотый валун. Мне пришлось устроиться рядом.
– Ты нашел мальчика?
– Нет… – Ответ вырвался раньше, чем я успел удивиться. – Откуда тебе знать, что мне
нужно?
– Так земля степная – ровная, далеко видать… Все как на ладони. Вы его девять лет уже
ищете.
– Они. Я перед ликом Сил не клялся, губить ребенка не желаю… – Если Орчу знает
про мальчика, скрывать остальное не имеет смысла. Откуда же? Меня запоздало осенило.
Вот же глупец Джалим-хоса! Привык к беспечности шамана, который доселе ни разу
не лазил в твою голову! Я глянул на свою тень и спешно сотворил заклинание, закрывая
мысли.
– Тогда что же ты, Светлый, делаешь в монгольском краю? – Старик явно почувствовал,
как Сумрак колыхнулся, но вежливо не подал вида.
– Коней краду! – досадуя на забывчивость, ляпнул я первое, что пришло в голову.
– Коней – это плохо. За своих коней степняки головы рубят, как за детей малых… –
Орчу одарил таким взглядом, будто и впрямь примерялся, куда вернее ударить.
– Шучу, – буркнул я.
– Это хорошо.
Молчание. Шелест травы.
– Фазуллаха вернули? – Ох, как далеко Орчу успел влезть в мою память…
– Нет. Так и застрял где-то в Сумраке. Его один Светлый из Рима врачует.
Шаман усмехнулся, полез куда-то в складки халата и достал куклу из мешковины
наподобие тех, что дарят совсем малым детям.
– Отдашь тому латинянину, пусть голову поломает.
– Благодарю…
Игрушка была размером аккурат в мою ладонь. Я задумчиво повертел ее, но не нашел
ни следа колдовства.
– Ты же знаешь, зачем я тут.
– Знаю. Только помощи тебе никакой не будет, одно беспокойство, – тут же отозвался
Орчу.
– Кто-то хорошо постарался, чтобы ни Светлые, ни Темные до него не добрались.
И вдруг какая-то ведьма берет след…
– Зря ты так про Сели-ханым, хорошая женщина, – перебил шаман.
– Да без разницы! – Я начал раздражаться. – Тебя послушать, так все хорошие!
– А для тебя – плохие. Джалим, ты все время знал, где искать мальчика. Что ж
не облегчил задачу своим хорезмским друзьям? – Орчу утратил на время свою загадочность.
Сейчас мы общались совсем как старые приятели.
– Я их Договора не принимал, в Дозоре не состою. Отправили, как ищейку, будто имеют
право! Хотят убить малое дитя – пусть сами всю степь носом перероют, за каждым кочевьем
побегают! И пешочком, как я в тот раз…
– Сумрак в степи злой, да… Намаялся порталы открывать? – сочувственно глянул
шаман.
– После того случая и вовсе забыл про них. Верхом вернее.
Мы помолчали. Орчу отламывал от камня кусочки слоистой породы и с мрачным видом
бросал вниз.
– Ты знаешь, где искать Темуджина. Все теперь знают, и только вечное Небо еще хранит
мальчишку. Правда, пока твои дозорные доберутся…
– Что делать, Орчу? – Было больно думать, что ничего нельзя исправить.
Предсказание изречено… Никто не хочет войны, которая может уничтожить множество
Иных и людей, даже Темным это не нужно.
– Предсказание? – Шаман расхохотался, и я обнаружил, что от мысленного щита
не осталось и следа. Он снова видел меня насквозь.
Мне стало не по себе. Шаманы относились к древним Иным, которые видели зарю
человечества. Многие из них обращались с Силой легко, могли обвести вокруг пальца даже
Высшего, не то что степняка с первым рангом. Но природа всегда стремится к равновесию.
За умение мастерски управлять чужими чарами они расплачивались внешними
проявлениями своих способностей.
Будто отвечая моим мыслям, Орчу закатил глаза и затрясся всем телом. На губах
выступила пена, словно Иной объелся волчьих ягод. Он сполз с камня и принялся кататься
по траве в опасной близости от обрыва. Первым моим побуждением было подхватить старого
пройдоху, но я вспомнил, что так Орчу начинал каждое свое погружение в Сумрак. Пришлось
просто отойти на несколько шагов.
Его губы разомкнулись, и из них полилась древнетюркская речь. Забытые созвучия
падали в сознание, как железные шары, громко отдаваясь эхом в стенках черепа. Напротив
побелевших глаз шамана возник обрывок пергамента: Орчу читал, а не говорил по памяти.
Сумрак заволновался, впиваясь в тело сотнями колючих репьев: я и не заметил,
как провалился на первый слой…
Слова нового предсказания отгремели. Мир теней и духов неохотно выплюнул меня
обратно в степное лето. Орчу сидел на земле, довольно улыбаясь, а я видел, как меняется
узор событий: линии путались, обретая новые отростки, новые вероятности…
Новый исход.
– И… что же мне делать теперь? – Вопрос получился по-детски беспомощным.
– Просто побудь с ним рядом, – ответил шаман.
***
Глинистый берег был изрыт множеством острых копыт. Лагерь татар располагался
совсем рядом, о чем можно было судить по многочисленным дымным султанам,
поднимавшимся в небо. Ветер доносил запах тлеющего навоза и бараньей похлебки:
степняки готовились к обеду. В животе заурчало.
Истинный сын степи никогда не откажет одинокому гостю в трапезе. Я смело направил
коня на голоса.
– Там всадник! – прокричал детский голос, и несколько воинов тут же вскочили с мест.
Подъехав ближе, я отметил, что это были совсем юные мальчишки, у которых только-только
обозначились усы. Татары старшего поколения посмеивались, оглаживая подбородки,
и не спешили хвататься за сабли: действительно, что может сделать одинокий путник, когда
против него не менее двадцати хорошо подготовленных воинов?
– Приветствую вас, храбрые воины татарского племени! – Я поднял руку в мирном
жесте. – Мой нос учуял здесь манящие запахи, а глаза увидели достойных мужчин. Найдет
ли мое сердце радушных хозяев?
– Проходи и садись скорей к нашему столу, уважаемый! Татары радуются каждому
мирному путешественнику, которого Небесный Отец посылает в наши края! – улыбнулся
самый старший.
С церемониями было покончено, я слез с коня и с удовольствием устроился на рулоне
войлока возле низкого стола. Слуги тут же поставили передо мной блюдо, заполненное
мясом, а одна из жен старшего наполнила пиалу вином. Мужчину звали Саулиту, его люди
оказались дозорными, следившими за западной границей татарских владений. Я наслаждался
беседой и блаженной сытостью, почти забыв о противоречиях, которые всю дорогу
раздирали душу на части.
– Всадники! – внезапно заорал слуга прямо у меня над ухом. На вершине холма
действительно замерли трое верховых. Они явно не пытались скрываться, но и не спешили
к уютному костру. Один из младших воинов-татар подъехал к троице и тут же прискакал
обратно с донесением.
– Монгольский вождь Есугай приветствует хозяина Саулиту и выражает нам мирные
намерения!
Вокруг татарина заалело облако злости. Я мог бы коснуться его через Сумрак
и погасить очаг ненависти. Саулиту потом бы долго хмурил брови и пытался понять, отчего
он вдруг проникся радушием к своему заклятому врагу. Я бы сделал так, просто повинуясь
желанию Света… но не в этот раз.
Саулиту неожиданно растянул губы в улыбке и прошептал что-то на ухо слуге. Я видел,
как вторая душа татарского воина сменила оттенок: поверх красной ярости легла фиолетовая
печать долга. Все шло не так, как я предполагал. Если Саулиту прикажет убить Есугая, о нем
побежит молва как о подлеце, который нарушил закон гостеприимства. В степи не останется
человека, который бы не плюнул ему в спину. И хотя кровь вождя Темуджин-уге взывает
о мести, краткий миг торжества будет оплачен сотней лет позора.
Я мысленно застонал. Извечные Силы, за что вы мне шлете это испытание?!
Есугая уже усадили за стол, и беседа возобновилась. Вождь монголов порой
поглядывал на меня со странной тоской, будто чувствовал что-то. Хватило мгновения, чтобы
проверить: нет, отец мальчика был простым человеком, хоть и с непростой судьбой.
Застольный разговор стремительно скатывался во взаимное молчание. Есугай-баатур
был достаточно умен, чтобы не задерживаться дольше, чем того требует вежливость, поэтому
он рассмеялся очередной шутке татарина и изобразил раскаяние.
– Сожалею, уважаемый Саулиту, но мне и моим слугам предстоит долгая дорога домой.
Поднимем же свои чаши во славу Небесного Отца!
Время вдруг замедлило свой бег, а мысли замелькали с пугающей быстротой. Татарская
женщина, робея, наливала в чашу Есугая бесконечно тягучее, густое вино. Узор будущего
снова спутался в неразборчивый клубок, который требовал немедленных действий, а я все
завороженно глядел на эту медленную струю, которая наполняла узорчатую пиалу, и не мог
решиться.
…Пусть дремлют предвечные Силы… Пусть сладко спит Тьма, враг мой, хозяйка
многих кровопролитий… Пусть смежит очи Свет, друг мой и строгий учитель. Ни к чему
призывать их в свидетели злодеяния, призванного сохранить мир в Мире. Я свершаю это
во имя спокойствия, именем человека, которым я был. Руками Светлого Иного, которым я
стал…
Иногда проще воспользоваться простыми человеческими инструментами.
Я протянул ладонь через Сумрак. Для остальных движение было слишком быстрым,
чтобы заметить, как из моей руки в чашу Есугая высыпался бесцветный порошок.
Вождь монголов осушил вино и поднялся, прощаясь. Его слегка шатнуло – он на миг
нахмурил брови и тут же улыбнулся, видимо, вспомнив что-то приятное.
Вспоминай, Есугай, своих родных и близких. Вспоминай двух жен и четырех сыновей,
вождь монголов. Совсем скоро твои внутренности будут пылать огнем, лоб покроет
испарина, а лица близких сольются в рыжий туман. Торопись увидеть их до того,
как Небесный Отец растворит тебя в вечности.
Я посмотрел, как монголы забираются в седла, и меня пронзило чувство вины.
– Доброго вам неба над головой, уважаемый Саулиту. Я, пожалуй, поеду с вождем
Есугаем, на какое-то время наши с ним дороги сходятся.
– Прощай, уважаемый Джалим-хоса. Да будет твой путь легким, а конь пусть не знает
усталости! – с некоторой холодностью ответил татарин.
– Вождь Есугай, подожди! – Я взлетел в седло и поскакал вслед за человеком, которого
только что убил.
***
Небесный Отец созвал свое облачное воинство, закрыв им солнечные лучи, и замер
в почтении. На берегу реки Онон – праматери монгольского племени, не осталось ни одного
беззаботного кочевника. Из многочисленных юрт доносился женский плач и стенания,
мужчины сурово хмурили брови и не разжигали костров.
«Татары вероломно отравили нашего хозяина», – так сказал слуга Есугая, а подтвердил
его слова бледный и напуганный путник Джалим-хоса, который уступил свою сильную
лошадь, чтобы довезти еще живого вождя до дома. Безвестный странник оказался сведущ
во врачевании и как мог облегчал страдания умирающего баатура.
И пока жены и дети не смыкали глаз у его постели, в сердце племени зарождалась
смута, которая могла положить начало кровопролитной борьбе за право называться новым
вождем монголов.
***
Мокрые тряпицы на горячем лбу Есугая стали меняться все чаще. Мужчина
попеременно бредил, вскрикивал что-то бессвязное и снова погружался в сон. Я рисковал,
заходя в кочевье: старая служанка семьи Есугая оказалась Светлой Иной, правда, слабой.
Несомненно, она бы что-то заподозрила, но встреча с Орчу напомнила об осторожности,
и за несколько ли до конца пути я вложил немало Силы в защитное заклинание. Теперь
для всех, кроме Высших, я выглядел простым человеком.
Странно, но близость к умирающему нисколько не трогала меня. Я знал, что этот
человек готовился совершить множество набегов, убить сотни, а может, и тысячи людей.
Знал, что он взял свою власть отнюдь не уговорами и не богатым выкупом. И все равно
странно быть сердобольным убийцей. Может, именно так чувствуют себя Темные?
Нет! Я вспомнил горящие яростью глаза Алара и когтистую лапу, сомкнувшуюся
на шее. Темным неведомы жалость и милосердие. Тьма – мой враг, но сейчас Силы
действовали совместно. На какое-то время я стал их орудием. Может, только по этой причине
Свет не рассеял мой прах в Сумраке сразу после злодеяния?
– Пошлите за Темуджином! – еле слышно прохрипел Есугай, пришедший в себя.
Я оцепенел. Мальчику-Иному не следовало видеться с отцом. Последние слова умирающего
обладали великой силой и могли столкнуть неокрепший разум в сторону Тьмы.
Тогда не избежать войны среди людей.
Я вызвал в сознании узор вероятностей. Линия, которая раньше была совсем
незаметной, начала наливаться красным и разбухать. Вот же дурак ты, Джалим-хоса! Своим
ненужным состраданием губишь дело, которое сам и начал.
Есугай уже одной ногой в могиле, но может оставить неприятное наследство в виде
посмертного проклятия или наказа. Я еще раз внимательно изучил узор и облегченно
выдохнул. Кровавая линия тянулась в будущее и резко обрывалась. До племени унгиратов
не меньше суток пути, а вождь умрет к исходу дня. Не успеют.
Никто не стал меня останавливать, когда я покинул юрту и забрал коня у проворного
мальчугана, дежурившего на входе. Люди пусто смотрели перед собой, в их памяти мои
черты расплылись, а голос забылся. Простое слабенькое внушение – и можно ехать.
Конь без труда поднялся на холм, и я на миг оглянулся. Спину сверлил чей-то
пристальный невидимый взгляд.
– Госпожа Оэлун! Госпожа Оэлун! – Маленький Бектер, сын второй жены Есугая, бежал
со всех ног. Женщина украдкой вытерла слезы и обернулась. Смерть вождя положила начало
большой смуте в рядах монгольского племени. Женщину со всей семьей оставили
на бесплодном пастбище встречать голодную смерть. Самые близкие родственники
не желали больше смотреть ей в глаза. Все, что осталось первой жене Есугая, – несколько
верных людей и скудные пожитки. И могила мужа, у которой она молилась часами.
– Госпожа Оэлун! Темуджин запретил мне играть! – Голос Бектера дрожал от обиды. –
Накажи своего сына!
– Бектер… – как можно мягче начала Оэлун, – Темуджин – твой старший брат, и ты
должен его слушаться.
– Я не буду его слушаться! Он говорит несправедливые вещи! – Мальчик зарыдал
и бросился обратно к юрте.
Оэлун вздохнула и с укоризной глянула на курган из камней, будто тень мужа могла
повлиять на детей. Как же рано ушел гордый герой степей, о котором уже начали слагать
песни! Ушел – и теперь благородная семья вынуждена искать съедобные коренья и питаться
рыбой, не помышляя о былом изобилии. От века монголы считали, что право на правление
нужно оплатить заслугами и подвигами. Никто не стал бы слушать ребенка, будь он хоть
сыном самого Небесного Отца.
– Вырастай скорее, мой маленький Темуджин… – прошептала женщина, сдерживая
рыдания, – вырастай и докажи, что ты настоящий сын степи.
***
Прошло всего две луны с тех пор, как я покинул берег реки Онон. Бывшее когда-то
многолюдным кочевье опустело. Трава еще была примята на местах, где стояли юрты, земля
сохранила следы многочисленных колес, потухшие кострища сиротливо разглядывали небо.
Через Сумрак был виден мерцающий купол, закрывающий лагерь. Видимо, это все,
на что хватило умений Светлой колдуньи. Неявь – так называли это заклинание хорезмские
дозорные. Местная Иная вряд ли знала такие премудрости и пользовала Сумрак по наитию:
нужно защитить дом, значит, откуда-то возьмется Сила, и над лагерем засияет прозрачный
щит. Он отведет глаза чужому человеку, а Иного предупредит, что не стоит связываться.
Судя по всему, в этот приезд разговор «по душам» все же состоится. Разум на миг
затуманило злостью, рука сжала повод так, что костяшки побелели. Чуткий к любому
движению всадника конь переступил копытами. «Бежать, хозяин? Или идти?» – я будто
услышал вопрос.
– Тер, – скомандовал я, и жеребец снова замер.
Да будут прокляты все предсказания в этом мире! Я сделал все, чтобы не свершилось
сказанное Фазуллахом! Благодаря Орчу я один, пожалуй, понимал истинный смысл
сказанного на Совете. Но теперь размышляю о том, как буду биться с такой же Светлой, как я
сам. Извечные Силы будто играли мной.
Решив пока что не нарушать незримых границ, я послал коня в обход, к маленькой
рощице. Там разгорался ярко-алый огонек злости.
***
– Ах ты, шакал! Как же ты смог вырасти таким ничтожным и неблагодарным сыном
нашего отца?! – Темуджин бил словами прямо в цель. Упоминание об отце всегда доводило
брата до слез.
– Ты злой! – ревел Бектер. – Ты хуже волка!
– Убирайся отсюда! – Звонкий мальчишеский голос резанул по ушам. – Я вырасту,
стану вождем и прикажу повесить тебя на дереве вниз головой!
Темуджин угрожающе потянулся за луком, и младший брат сорвался бежать. Первенец
Есугая мрачно отдернул ладонь от оружия. Хоть лук и маленький, под детскую руку,
но стрелы Темуджина были темны от плохо смытой крови. Не один заяц нашел свою смерть
на конце такой стрелы.
Я рассматривал мальчика, оставаясь в Сумраке. Коня пришлось привязать неподалеку,
чтобы не выдал моего присутствия. Умное животное даже не фыркнуло, когда я ослабил
подпругу и на всякий случай прикрыл его Неявью, сотворенной получше и покрепче, чем
у служанки-Светлой.
Становилось ясно, почему самые сильные Иные Дозора не могли найти Темуджина
долгих девять лет. Вокруг его головы еще сохранились следы охранных заклятий, которые
мог наложить только близкий человек. Снимали их очень неаккуратно – вместо того чтобы
размотать кокон из незримых нитей, его будто разорвали.
Но это почти не занимало моего внимания. Гораздо пристальней я рассматривал
оболочку души Темуджина, которая утратила былое разноцветье. К девяти годам она
окрасилась в багряные и черные оттенки: мальчик был потенциальным Темным, причем
не самым слабым. Мне стало страшно от мысли, что может натворить Темный колдун,
стоящий во главе пусть даже самого немногочисленного людского племени. Его никак нельзя
было пускать в Сумрак! Внутри что-то нехорошо шевельнулось, и слова первого
предсказания эхом пронеслись в голове.
Неужели я ошибся? Неужели кто-то из Темных однажды покажет Темуджину,
как входить в свою тень и управлять Силой? Я убил отца мальчика, он потерял всякую
возможность стать вождем монголов. Но не сделает ли это его еще более жестоким
и устремленным?
Ответ сидел передо мной и ощипывал дикую утку.
Нет. Не горячись, Джалим-хоса, иначе опять заклеймишь себя дураком. Шаман недаром
прочел мне второе предсказание. Я прикрыл глаза и вызвал воспоминание.
В год, чье число – десять, родится золотое дитя.
Род Борджигинов, к которому принадлежит Темуджин, зовут «золотой семьей».
В день, когда мальчик из крови даст Клятву, рухнут оковы первого слова.
Клятва мальчика не может быть Договором между Светом и Тьмой. Тут Фазуллах точно
просчитался.
Лишится отца – и сотворит мир от Восхода до Заката. Выживет вождь –
и утонет в крови белый свет…
А вот тут я старался даже не думать об ошибке, за это можно поплатиться жизнью.
Но Джалим-хоса хоть и дурак, но еще жив, значит, извечные Силы не торопятся рассеять
меня в Сумраке.
Крепкая женская ладонь вдруг закрыла мне рот, а в шею уперся нож. В мыслях
о предсказаниях я совершенно забыл о своей безопасности. Ну разве может даже очень
слабый Иной быть настолько глух и слеп, чтобы не заметить, как колышется Сумрак
от чужого присутствия?
Стоило восхититься умом старой женщины – попытайся она ударить любым
колдовским способом, я бы успел поставить «щит». Поэтому просто подкралась через
Сумрак и приставила нож к горлу.
– Светлый, не смей даже думать! – прошипела мне на ухо служанка. – Ну-ка, пошли
отсюда!
Оставалось только подчиниться. Осторожничая, я сделал первый шаг, и шею кольнуло.
Женщина снова подтолкнула меня в спину, не замечая, как нож впивается глубже.
Дурное начало знакомства: Светлая ведет Светлого. Мы прошли мимо настороженно
поднявшего голову Темуджина и стали спускаться в ложбину, уходя из поля зрения мальчика.
Странное дело: чем дальше отходили от поляны, тем более кривыми и жухлыми становились
окружающие деревца. С удивлением я заметил, что на них появляется синий мох: редкий
гость в краях, где люди беспрестанно кочуют с места на место. Через десяток шагов я понял,
что здесь забыл сумеречный паразит.
В маленькой низине, в самом сердце рощи, был насыпан каменный курган. В таких
монголы хоронили уважаемых людей, чтобы уберечь их тела от падальщиков. В Сумраке
курган был ярко-синим: мох скрыл его полностью. Здесь часто и много плакали, вспоминая
вождя-баатура, который так рано покинул мир.
Я вдруг почувствовал, что железо больше не царапает шею, и тут же вышел из Сумрака.
Мы замерли друг напротив друга, как двое поединщиков. Двое Светлых Иных. Старая
монголка и безродный скиталец, перекати-поле. Похожие внешне… и бесконечно далекие
по Силе.
– Ты должен уйти. – И куда подевалась та суровая женщина, которая только что была
готова убить себе подобного? Сейчас ее глаза лучились добротой и вниманием.
– Мне надо поговорить с Темуджином, – начал я.
– Не о чем! – Снова сталь в голосе.
– Он может натворить бед, – снова попробовал я.
– Тем более не стоит ему знать о своей природе, – была неумолима женщина.
– Как твое имя, Светлая? Я хочу знать, кто скрывал ребенка столько лет, а потом вдруг
снял защиту, подставив его под удар.
В глазах монголки мелькнуло непонимание. Откуда ей знать, какое страшное будущее
было завязано на маленького Иного? Она всего лишь была рядом с ним с первой минуты его
жизни.
– Это ты! – Непонимание сменилось догадкой и узнаванием. Она наставила на меня
палец. – Ты! Привез Есугая при смерти, а затем околдовал всех, чтобы уйти без лишних
вопросов!
В Сумраке это было даже красиво: белое сияние вокруг женщины вдруг окрасилось
в красный цвет. Темные волосы, собранные в косу, расплелись сами собой и тяжелой волной
расплескались по ее плечам.
– Из-за тебя умер вождь! – Нет, это не был праведный гнев Светлых. Сейчас я видел
кровавую Темную злость, захлестнувшую ее сознание. Причудливо все же сплетаются Силы
в том мире, где нет Договора между ними… И опасно.
– Светлая, не тревожь сумеречный мир… Дай сказать слово. – Я хотел объяснить все,
пересказать хоть кому-то свои сомнения и страхи.
– Сугар!!! – истошный крик прервал нашу беседу, и Светлая молниеносно обернулась.
Сейчас она походила на волчицу, услышавшую стон своих щенят.
Мир вдруг померк и вздыбился серым вихрем, волоча меня и монголку за ноги. Мы
провалились на первый слой одновременно, только я силился поставить «щит», а служанка
творила что-то атакующее. От выплеска чувств мир теней брыкался, будто дикая лошадь.
Будто в него плеснули свежей крови…
Я так и не поставил «щит», и он осыпался с пальцев бесполезной трухой.
Монголка замерла с недоговоренным заклинанием на губах.
Темуджин бежал сюда сквозь Сумрак. Он видел нас.
– Сугар!!! Я…
***
***
…Откуда бы ему знать этот язык? Откуда бы ему знать, как сделать то, что не удалось
еще ни одному Иному?!
Я в изумлении смотрел на Темуджина и ясно видел его душу: душу не-Иного,
но великого. Великого Человека. В ней не было режущей глаз белизны Света. В ней не было
черных провалов Тьмы.
Темуджин полностью лишил себя дара, за который тысячи людей готовы были даже
умереть и влачить жалкое существование, питаясь кровью бродяг и крыс.
Мальчик замер, будто прислушиваясь к себе… и аккуратно вложил камень обратно
в могильную насыпь.
– Джалим-хоса, тебе нужно поесть. Пойдем… – Он потянул меня за плечо.
Темная так и стояла, открыв рот и глядя нам вслед.
***
***
Странное это было время. Люди мерили события не часами и минутами, а годами
и столетиями. Время баатуров – героев. Время гурханов и великих завоевателей,
смотревших далеко вперед, опережая свой век. Великое время Людей и время Великих Иных.
Мне нечего было делать в этой борьбе. Я шагал, сминая монгольскими сапогами
сочную траву, и ждал ответа от извечных Сил. Какой приговор вынесут мне, предавшему
Свет, но не ступившему во Тьму? Уйду ли я навечно в Сумрак, чтобы никогда больше
не беспокоить людские судьбы? Или…
Сумрак вдруг ожил и дал ответ.
***
***
***
5 ноября 1728 г.,
Москва, Российская империя
– Не поеду дальше, – упрямо повторил возница.
Василий Онуфриевич горестно вздохнул. Много, много еще предстоит сделать, чтобы
привнести огонь просвещения в покрытую дерюгой суеверий Россию.
– Давай хоть дотуда, – ткнул он пальцем в темнеющий впереди верстовой столб.
– Не поеду, – мотнул головой мужик. Задрал бороду и прищурился, глядя
на четвероугольную колонну Сухаревой башни. Сизой громадой она высилась на крутой
горке. Под самой ее остроконечной крышей, увенчанной двуглавым орлом, горело светом
узкое оконце. Возница что-то пробубнил, трижды сплюнул через плечо и перекрестился.
Киприянов снова вздохнул и поглядел на небо. Полная луна сияла, словно отмытая
репа, крупным горохом рассыпались по черноте поднебесья звезды.
– Тебя как звать-то?
– Мироном, – буркнул мужик.
– Ты, никак, старух полоумных наслушался, Мирон? Трогай давай! Не боись!
Возница помотал головой.
– Вона они там опять, – махнул кнутом на башню Мирон. – Сатану призывают.
– Дурак ты, Мирон, – начал раздражаться Василий Онуфриевич. – Обсерватория это.
И нет в ней никого сейчас, окромя Иакова Вилимовича!
Заслышав имя Брюса, мужик будто бы весь сжался.
– Осерватория… – прошептал он. – А ты почем знаешь?
Киприянов взял себя в руки и миролюбиво произнес:
– Так я ж при Навигацкой школе состоял царским библиотекариусом. Оттого и знаю.
И с графом Брюсом знаком. Величайший ум. Сидит сейчас, на небо смотрит и меня
дожидается. А я тут тебя, холопа, уговариваю!
Мирон поправил треух и натянул обратно рукавицы. Вожжи, однако, брать не стал.
– Колдун ваш граф, – тряхнул бородой мужик. – Чернокнижник. С диаволом он там
сношается, а не на небо смотрит. Чего на него смотреть, на небо-то?
Будучи сам из мещан, Василий Онуфриевич по-доброму относился к крепостным.
Но в тот миг Киприянову вдруг захотелось выписать шпицрутенов упрямому и своенравному
Мирону.
– Так не поедешь, значит? – Василий покосился на лежащий подле мешок.
В домоткани лежал уральский хрусталь хитрой огранки и редкой чистоты. Подарок
Татищева был по диаметру чуть больше аршина, а весу имел все два пуда. Формой же камень
был схож с яичным желтком на сковороде. Тащить его до Сухаревой башни будет тяжело
и неловко.
Мирон молчал. Лошадь тревожно фыркала и била копытами, все норовя развернуться
прочь.
– Лихое место, – проронил возница. – Вон даже скотина чует. Пешком идите. Сами.
– А ну как я Василию Никитичу скажу, что ты меня не довез? – пошел на подлый прием
Киприянов. – У него в гневе рука тяжелая, говорят.
Мирон передернул плечами:
– Уж лучше к барину под плеть, чем в пасть к графу Брюсу.
Василий Онуфриевич от души выругался и спрыгнул с телеги.
– Темный ты человек, Мирон, – проворчал Киприянов. Ухватил мешок с дорогим
подарком и трудно закинул его за спину.
Лошадь вдруг испуганно заржала и прянула в сторону. Едва не вылетев с козел, Мирон
схватился за вожжи. Киприянову на краткий миг померещилось, что от верстового столба
отделилась зыбкая тень и растаяла в ночной мгле.
– Но-о-о, пшла! – свистнул кнутом Мирон. Лошадь, не чуя боли от радости, понесла
телегу прочь от Земляного города, в Москву.
Бывший библиотекарь Навигацкой школы, а ныне начальник над первой российской
гражданской типографией Василий Онуфриевич Киприянов крякнул, поправляя на плечах
тяжеленную ношу, и заспешил меж редких приземистых домиков к громаде Сухаревой
башни. По смерзшейся грязи спешить выходило плохо.
Изрядно употев, Василий одолел остаток пути. Аккуратно опустил мешок наземь и отер
лицо, переводя дух. Широченная гранитная лестница в полторы тысячи ступеней выводила
на второй этаж каменных палат сразу над Сретенскими воротами. Потом оставалось
подняться на третий и одолеть еще три яруса самой башни.
Василий Онуфриевич глянул вверх. Высоко-высоко, почти сразу под шатровой крышей,
маяком горел свет в оконце. Вдруг крутящийся циферблат часов над ним сдвинулся. Томным
басом ударил колокол.
По коже Василия пробежали ледяные мураши. Из темноты арочного проезда ворот
появилась едва различимая фигура. Человек не шел – он, казалось, парил над землей. Ветер
ударил Василию по глазам, выбивая слезу. Киприянов утер лицо и всмотрелся – видение
пропало.
– Померещится же, – хмыкнул он и склонился к мешку.
Василий Онуфриевич разогнул под тяжелой поклажей спину и нос к носу столкнулся
с высоким господином в черном платье. От удивления и испуга перехватило дыхание.
Незнакомец вдруг ухватил его левой рукой за ворот шубы, а правой резко ударил в живот.
Длинное лезвие вошло снизу вверх.
Нутро обожгло болью. Киприянов охнул и вперился в лицо душегуба. Отчего-то лица
было не разобрать – только голубые глаза насмешливо светились ледяным сиянием.
– М-м-м… – промычал Василий, чувствуя, как закипает в нем кровь.
Тать довольно прищурился и провернул свинокол. Потроха намотались на сталь. Боль
раскалилась добела.
Незнакомец в черном выдернул нож и отступил на шаг. На порошу брызнуло алое.
Василий зажал рану рукавицей и повалился ничком.
Будто во сне он видел, как убивец играючи подхватил мешок и от души приложил
драгоценную ношу о гранитный парапет лестницы. Глухо хлопнуло, и хрусталь взвизгнул,
расколовшись на куски.
Рукавица набухла от крови. Пальцы слиплись. Киприянов застонал и на миг закрыл
глаза. Скрипя зубами, он натужно повернулся на бок.
Вокруг не было ни души.
Часы на башне ударили в четвертый раз и затихли.
Василий Онуфриевич коротко задышал. Поднялся на карачки и пополз к лестнице.
Пачкая багряным гранит, Киприянов одолел первый пролет.
Там он понял, что сил больше не осталось.
***
***
Василий умирал. Он знал это очень ясно. Лежа на спине, он чувствовал, как уходит
из него толчками жизнь. Видел, как с каждым биением сердца звезды на небе начинают
меркнуть, а луна становится серой.
Покойная матушка была права. Не было и раза, чтобы не бранила она неразумного
Ваську за его занятия теорикой. Без разбору скопом считала все науки делом срамным
и не богоугодным. А всех наученных держала за грешников, коим уготована адова геенна.
Вот только выглядел путь в преисподнюю не так. Не было ни бесов, ни огня. Не было
серного смрада. Не было ничего вовсе – ни цвета, ни запаха. Василию казалось, что он
медленно тонет в темной воде, а мир вокруг застыл и потерял краски.
Дышать было уже не нужно. Холода Василий не чувствовал. Лишь где-то внутри
ударяло сердце – изредка и едва различимо.
Серую луну вдруг заслонило чье-то лицо. Черты были размыты, но Василий отчего-то
понял, что знает, кто это. Апонский слуга графа Гавриил ловко взвалил Василия на плечи
и с неожиданной прытью потащил вверх по лестнице.
Когда его положили на пол, Василий не чувствовал уже ничего. Он опустился на самое
дно. Вокруг была полная темнота, и в этой темноте еле слышались голоса. Жалкие крохи
звуков, что смогли прорваться к Василию сквозь толщу серой воды преисподней.
Вдруг в этой темени вспыхнула искра. Белое пламя затрепетало во мгле. Осветило
вокруг, и Василий увидел, что языки света танцуют на чьей-то ладони.
Пламя приблизилось к ране, коротко лизнуло покрытое кровью платье. И тут нутро
Василия отозвалось сначала острой горячей болью, а потом вдруг ледяной немотой.
Темнота вокруг всколыхнулась и начала таять. Сквозь серую пелену проступили
очертания комнаты. Двух склонившихся над Василием фигур. На ладони той, что была
повыше, увядали сияющие лепестки огня. Едва пламя угасло, по ладони пробежало пролитой
ртутью сияние. Оно ширилось, росло, опутывало стоявшего над Василием человека, пока
не охватило целиком. Тот наклонился, и Киприянов узнал лицо графа.
Василий попытался разлепить губы, но сквозь них смог выйти лишь стон.
Брюс предостерегающе поднял руку.
– Тише, Василий Онуфриевич, – молвил граф и положил холодную ладонь
на горячечный лоб Киприянова. – Я тотчас сам посмотрю лики в вашей памяти.
В голове Василия прокатился громовой раскат и молнией пронеслись картины этой
ночи. Упрямый Мирон, неподъемный мешок, скользкая и смерзшаяся земля под ногами.
Нож, входящий алой болью в живот. Сияние голубых глаз душегуба. Стон разбитого
хрусталя.
Василий закричал. Рядом появилось любопытное лицо апонца.
Граф отнял ладонь ото лба Киприянова. Боль разом исчезла. Василий затравленно
огляделся, хапая большими глотками стылый воздух палат.
– С возвращением, – протянул руку Иаков Вилимович и устало улыбнулся.
Киприянов ухватился за его ладонь и тяжело встал на ноги.
– Должен признать, – граф разглядывал вымаранные кровью пальцы, – Денбей едва
не опоздал. Еще малая проволочка – и я бы не смог вытащить вас из Сумрака. Машенька! –
громко крикнул Брюс.
Тут же за дверью раздался топот и лязг. В палаты вошла служанка. В руке «Яшкина
баба» держала канделябр на три свечи. Их свет нервно плясал на ее коже из начищенной
до блеска красной меди.
– Принеси рушник да таз с теплой водой, – скомандовал граф и повернулся
к Киприянову. Василий изумленно разглядывал свой живот сквозь прореху в штофном
камзоле. Металлическая кукла молча вышла. – Все не можете поверить? – вновь улыбнулся
граф. Глубокая борозда меж его бровей разгладилась. – А ведь правду люди сказывают!
Колдун я. И Гавриил тоже. – В глазах Брюса вспыхнули лукавые искорки. – Да и ты теперь
колдун.
Потрясенный Василий молчал.
Граф коротко кивнул слуге. Апонец ловко подхватил со стола подсвечник
с полупудовой свечой и встал Василию за спину.
– Прошу вас, Василий Онуфриевич. – Брюс щелкнул пальцами. Воск за спиной Василия
отчаянно затрещал. Пламя вспыхнуло и высветило лицо графа из полутьмы комнаты. –
Только ничего не пугайтесь!
Василий облизнул пересохшие губы.
– Вы видите? – Палец графа ткнул куда-то под ноги Киприянову. Рубин на печатке
сверкнул алым.
Василий опустил взор и увидел свою тень на каменном полу. Она клубилась серой
дымкой.
– Видите? – глухо повторил Брюс.
Василий кивнул.
– Ступайте! – приказал граф. – Наступите на свою тень, господин Киприянов! Сделайте
шаг!
Василий повиновался и вновь очутился в сером мареве. На этот раз все виделось четче,
лишь потеряло цвет, да пропал, смазался треск горящей свечи. Голос же графа звучал четко
и ясно:
– Нас много, Василий Онуфриевич. – По фигуре Брюса пробегали золотистые
всполохи. Яркое желтое свечение сетью покрывало все его тело. – Но мы не все похожи. Есть
такие, как Гавриил, – на лице графа проступила лукавая улыбка. – Покажи ему!
Василию почудилось, что серая пустота позади всколыхнулась.
– Обернитесь, – мягко сказал Брюс.
Сил противиться у Василия не было. Он медленно оглянулся и едва смог сдержать
крик: позади, держа в покрытых черной щетиной лапах тяжелый подсвечник, стоял
гигантский паук.
– Он перевертыш. Там, где он родился, его племя зовут «цутигумо». Слабые маги,
но великие воины.
Чудище щелкнуло жвалами. Василий поспешил отвернуться.
– А есть такие, как мы, – продолжал граф, улыбаясь. Ошарашенная рожа Василия его,
должно быть, зело веселила. Брюс развел в стороны руки, золотая сеть вспыхнула ярче. – Те,
кого Господь наградил не только даром Иного, но и даром озарения. Те, кому позволено
ведать тайноведение Вселенной!
Киприянов уставился на свои руки. Сквозь кожу начала проступать бледным золотом
похожая сетка.
Откуда-то издалека донеслись тяжелые шаги. В комнату вернулась медная кукла.
Служанка несла в руках таз с парящей водой. «Яшкина баба» подошла к графу и замерла.
– Этой ночью я обратил вас, Василий Онуфриевич. – Брюс окунул ладони в таз
и принялся с усердием оттирать пальцы. – Вы умерли для этого мира и родились для мира
иного.
Граф придирчиво осмотрел кончики ногтей и сдернул с шеи служанки свежий рушник.
– Досадно, что это свершилось при столь скорбных обстоятельствах. Будь моя воля,
я бы сделал это, когда вы набрались бы сил. – Брюс приблизился к Василию. – Теперь же вам
вряд ли стать сильным магом, но мне нужна любая помощь.
Слова Брюса не умещались в голове. Мир словно перевернулся.
– Скажите, Василий Онуфриевич, – граф кивнул на служанку, – что вы видите?
Василий не видел ничего нового. Механическая кукла в длинной шлафорке и мятом
чепце держала таз.
Киприянов покачал головой.
– Вы еще очень слабы, – протянул граф. – Откройтесь! Пусть башня напитает вас
силой! Сегодня вы щедро полили ее гранит своей кровью!
Теплая волна ударила Василию в пятки, и он увидел, как истончается на кукле одежда,
как исчезает ее медная кожа и под ней появляются шестеренки и тяги. Они крутятся
и толкают друг друга.
– Видите? – зазвенел над самым ухом голос графа.
А в самой глубине металлического нутра бежал внутри центральной шестерни
маленький, в четверть аршина, человечек. Кожа его светилась изумрудной зеленью.
– Это демон? – глухо проронил Василий.
Брюс расхохотался и довольно хлопнул в ладоши.
– Это гомункул. – Он схватил за плечи Василия и победно заявил: – И то, что вы его
видите, Василий Онуфриевич, означает только одно. Вы годитесь мне в ученики!
***
1 мая 1735 г.,
Москва, Российская империя
Ларец принес Гавриил. Ему не нужно было ничего говорить. Прошлой ночью Василий
проснулся от щемящей боли в груди и понял – граф перестал существовать. Связь между
учителем и учеником будто кто-то перерезал.
Сердечно распростившись с цутигумо, Василий отнес ларец в свою каморку под самой
крышей Сухаревой башни. Там он сломал на ларце охранное заклятие.
Внутри стопкой лежали сложенные пополам бумаги. Под ними схоронился конверт,
запечатанный красным сургучом. На оттиске Василий разглядел графский герб. В углу
в маленькой коробочке лежали часы из белого капа. Столько энергии, сколько было в этом
предмете, Василий не видел еще ни в одном артефакте, коих в коллекции учителя хранилось
неимоверное множество.
Киприянов развернул первый листок.
«Дорогой мой Василий Онуфриевич! – различил он ровный почерк графа. – Должно
быть, ты уже знаешь, что меня более нет. Я принял заслуженную кару и сброшен навеки
в Сумрак. Но поступить иначе было бы поперек моих правил. Ты часто допытывался у меня,
отчего мы никак не выпустим шестой лист нашего Календаря. Прочти его, и ты разом
поймешь меня и простишь».
Василий дрожащими пальцами развернул вторую бумагу. Беглый взгляд ухватил
заголовок: «Предзнаменование времени на едино лето, тако и на прочие годы непременно
звезд, падающих на небесную твердь и ея способную сокрушить».
Первой датой было пятнадцатое число прошедшего апреля. Кроме даты, ничего более
не значилось. Следующая дата уже имела приписку с широтой и долготой места. По коже
Василия словно пробежали искры: эти минуты и секунды были ему знакомы.
Продолжая не верить глазам, он вернулся к письму:
«Ученик мой! В этот раз я отвел от нашей державы великую беду. Заклинаю тебя –
избавь ее от несчастий в следующий. Сохрани в память о нашем государе его славную
столицу, пусть даже тебе придется отдать за это плату большую, чем отдал я».
Осознание происходящего лавиной наваливалось на Василия. Местом следующего
падения небесного камня был Санкт-Петербурх.
«Заклинаю тебя, прояви все усердие, на которое ты способен! Надеюсь, ты справишься.
Благо времени у тебя еще предостаточно».
Василий глянул на страницу Календаря. До беды оставалось еще сто семьдесят три
года.
«Благословляю тебя на это праведное дело, Василий Онуфриевич, и прощай. Иаков
Брюс, – прочитал Киприянов внизу страницы. – Посылаю тебе мой последний гостинец
и письмо. Снеси его моему другу – профессору анатомии и ботаники в Базеле Даниилу
Бернулли, и верь его советам, как моим».
Следующим утром Василий Онуфриевич Киприянов накинул на себя первую в жизни
личину и выехал в Швейцарию.
***
Октябрь 1735 г.,
Большой Базель, Швейцария
Ветер гнал стылый воздух с Рейна на левый берег. Василий закончил свой рассказ,
и теперь в комнате слышался лишь гуляющий по коридам замка сквозняк.
Даниил Бернулли молчал. Подслеповато щурясь, он изучал сквозь увеличительное
стекло письмо покойного графа.
– Примите мои искренние соболезнования, господин Киприянов, – пожевал губами
швейцарец.
– Боюсь, они мне не помогут, профессор, – устало улыбнулся Василий.
– М-да, я понимаю, – протянул Бернулли. Письмо Брюса все еще стояло у него перед
глазами. Среди прочего старинный друг просил приглядеть за своим последним учеником. –
Давайте поступим вот как, – вдруг встрепенулся Бернулли. – С завтрашнего утра вы
становитесь послушником Лиги патентных стряпчих и поступаете на обучение в наш
университет. А что касаемо вашего главного вопроса – мне потребуется консультация, –
задумчиво добавил швейцарец.
На следующий день Бернулли исчез. К исходу третьей недели Василий выпытал
у однокашников, что профессор уехал в Персию к звездочетам.
Октябрь подходил к концу. Природа готовилась к зимней спячке. Тени становились
длиннее, а ночи все больше пахли речной сыростью.
В одну из таких ночей в келье Василия появился Бернулли.
– Абу Али Хусейн ибн Абдуллах ибн Сина шлет привет и скорбит о твоей утрате, –
слегка поклонился Бернулли и поморщился. Со стороны это выглядело глупо, но традиции
в Лиге чтили. – А еще он рассказал мне о будущем.
Василий поднялся с узкой лавки и закутался в лоскутное одеяло.
– Ты уже слышал о Последнем Ищущем?
Киприянов кивнул. Легенду о проклятии и пророчестве рассказывали послушникам
на первом же занятии. В давние времена, почти сразу после заключения Договора, безумный
маг проклял первых алхимиков и ученых за их богомерзкую работу. И предрек он, что
появится среди Иных величайший ученый муж – Последний Ищущий. И постигнет он
глубину Сумрака и раздаст сие знание каждому человеку. И мир изменится навсегда.
Легенда легендой, но с тех пор раз за разом становились небесные светила, предрекая
рождение Последнего. Раз за разом маги из Лиги находили ребенка и брали под патронаж,
отводя беду. Потом наступали годы спокойствия, и небо вновь подавало знак – родится
губитель Сумрака.
– Ибн Сина сказал, – трудно начал Бернулли, – что до рождения Ищущего остался сто
двадцать один год.
Василий не понимал, к чему клонит профессор.
– Так вот. Этот мальчонка и есть ваш единственный шанс, господин Киприянов, –
выпалил разом швейцарец. – Если не инициировать его достаточно долго, окрепший гений
этого Ищущего поможет вам исполнить волю покойного учителя.
– А как же проклятие? – вскинул бровь Василий.
Бернулли пожал плечами.
– Это еще не все. – Профессор поджал губы. – Мы просмотрели вероятности. Весьма
возможно, что мальчик погибнет в возрасте пяти лет.
– Известно, кто он? – закусил губу Киприянов.
– Только имя, – тряхнул париком Бернулли. – Никола.
Василий нехорошо улыбнулся.
– Вы назовете мне место и время, профессор?
Щеки Бернулли вспыхнули.
– По окончании обучения вы принесете клятву, господин Киприянов!
Василий нахмурился и гневно зыркнул на швейцарца.
– Каждый волен сам принимать решения, разве нет? Вы назовете мне место и время?
Даниил Бернулли ссутулился.
– Ради памяти Джеймса, я вам этого не говорил, – шепотом произнес он.
И рассказал Василию все.
***
***
***
***
***
***
***
***
***
Зазвонил телефон.
Макаров вздрогнул в тревожной дреме и с трудом оторвал затылок от подушки.
Морской бриз, играя, отдернул штору, и за окном полыхнул лилейно-розовый клок
предрассветного неба. Который час? Макаров сел на кушетке, осоловело глядя вокруг
и пытаясь понять – почему он находится не дома, а в своем кабинете на Стремянной.
На столе телефон заходился в лязге: под черным эбонитовым корпусом молоточек
с силой прохаживался по металлическим зубцам.
Василий Яковлевич вскочил с кушетки и сразу же схватился за голову – виски пронзила
острая боль. Господи, за какие прегрешения ты наградил нас этими испытаниями!
Болезненная действительность вернулась рывком. Убийство в доходном доме на Черной
речке, исчезновение троих дозорных, в том числе Арины, затем лже-Кох. Достойным
завершением вчерашнего трудного дня стало явление запыхавшегося Савки. Мальчишка
с криком ввалился в приемную, и даже строгий Мирон не сумел его удержать.
– Ты откуда, угорелый? – устало спросил Макаров.
Отдышавшись, Савка сообщил новость: по заданию княжны Ухтомской он обошел три
кладбища на северной окраине Петербурга и обследовал посмертные слепки аур у всех
недавно захороненных людей.
– И что? – Василий Яковлевич уже был на ногах.
– И то, батюшка, что барыня-то верно все сказывали…
– Ну?!
– Барыня сказывали, надобно шукать такие могилки, где лежат вроде бы наши…
Иные… но такие, что Иными так и не стали… ух, страху с мертвяками натерпелся-то!
– Арина тебя научила, как их находить?
– А то! Ваше благородие, батюшка, водицы бы!
– Мирон, живо давай воды! Ну и что, Савка, что ты там нашел, не томи!
– Там они!
– Сколько?
– Девять душ. Все свеженькие…
Макаров нашарил в темноте чашку телефонного аппарата, снял, ожидая услышать
надоевший голос девушки-оператора. Девять погибших неинициированных Иных, думал
он, – все за последние две недели. Проститутка Лиза – десятая. Все, кроме Лизы, прошли
в полицейских списках без криминала – как естественные смерти. Что дальше? Он не знал,
что предпринять, не знал, чего ожидать дальше. В его распоряжении оставались только
Мирон и Савка.
– Алло? Слушаю вас.
В эбонитовой чашке раздался странный долгий звук – словно по железу скребли
огромными когтями.
– Алло! Говорите. Барышня?
– Вася, – тонко выдохнула тьма.
– Ариша? Ты где?!
В чашке-трубке зашелестело, потом зашуршало, словно кто-то размотал и тщательно
изорвал рулон бумаги. Голос княжны прорывался сквозь помехи.
– Я у него. У него… прости, mon cher, я ослушалась тебя… Я такая дура… просто
глупая курица…
Она говорила ровно, без эмоций, будто отрабатывая номер. Несмотря на жаркую ночь,
Макаров весь покрылся ледяными каплями – голос его возлюбленной доносился словно
с того света.
– Ариша, соберись. Где ты находишься? Я сейчас приеду за тобой!
– Я успела поставить «засов»… мы с ним заперты здесь… вдвоем… – На том конце
провода снова засвистело, зажурчало и загуляло эхо. – Страшно… милый, мне очень страшно
здесь…
Свист, бульканье, и вдруг – нарастающий гул. Ровный, лишенный красок голос. Волосы
на затылке бедного Василия Яковлевича стали мокрыми и вздыбились, как сапожная щетка.
– Здесь так страшно… так страшно… так…
Обрыв. Секунда молчания – она показалась вечностью.
– Яааа, – пророкотал в чашке густой, невероятно низкий голос, и Макаров невольно
отодвинулся от трубки, такой мрачной силой был он наполнен, – я должен уйти из города…
Отмени ее заклинание… моя жизнь – в обмен на жизнь для твоей девчонки. Я жду… у тебя
десять минут… адрес…
***
***
***
***
***
Примерно до полуночи я маялся размышлениями, что это было. Нет, мои паника
и постыдное бегство вполне объяснимы. Я достаточно долго пробыл Иным, чтобы
представлять себе все ужасы, которым мог быть подвергнут. Рассудок шептал, что все это
глупости, что ничего не случилось и случиться не могло, но тогда, на пике испуга, я этого
шепота не расслышал. Попробуйте человеку, всю жизнь проработавшему с отравляющими
веществами и вдруг оказавшемуся в лаборатории без защитного костюма, объяснить, что
смертельные яды в пробирках не причинят ему вреда. Попробуйте полицейскому,
поймавшему сотню живодеров и попавшемуся на серьезном правонарушении, доказать, что
в тюрьме, где сидят арестованные им рецидивисты, ему ничто не угрожает. А я, если уж на то
пошло, за годы работы в Дозоре имел дело и с ядами, и с живодерами.
Не стоит даже и говорить о том, как сильно мне хотелось позвонить в свой отдел,
попросить ребят немедленно прислать ансамбль песни и пляски, прошерстить здесь все,
камня на камне не оставить… Нельзя. Засмеют. Испугался, глупенький, страшного Иного
в дремучем лесу… Почему испугался, что за причины экстренного вызова? А нет причин,
есть трусость и каприз.
В результате я выстроил несколько логических цепочек и выбрал самую очевидную.
Кто-то, кто работает в санатории или находится здесь на лечении-восстановлении-отдыхе,
любит так же, как и я, уединение и потому вечерами гуляет не по освещенным дорожкам,
а по едва заметной лесной тропке, которую, возможно, сам же и протоптал. Вечером
воскресенья в кардиологию заселяется совсем не старый и даже, можно сказать, спортивно
выглядящий мужчина. Через полчаса после заселения мужчина одевается и прямиком идет
туда, где некто привык проводить время в одиночестве. Подозрительно? Еще как. Вот
и решил этот некто проверить, что я за экземпляр, не по его ли душу. Что мог он увидеть,
рассматривая меня, словно букашку? Я искренне надеялся, что в памяти моей он не копался –
почему-то мне казалось, что я почувствовал бы это, угадал по известным мне симптомам.
Этот некто ограничился поверхностным осмотром. Сперва, наверное, убедился, что я
действительно больной: притворяйся – не притворяйся, а здоровое сердце не замаскируешь
без помощи магии. А магии на мне и во мне – ноль. Но моя реакция продемонстрировала, что
я почувствовал его интерес к своей персоне. Тогда он создал условия, при которых я должен
был шагнуть в Сумрак и тем самым выдать себя. Я этого не сделал. Тогда он копнул чуть
глубже – просканировал на предмет наличия Силы. Увы, и тут его ждало разочарование.
Или радость. В моей ауре наверняка сохранились оттенки, позволяющие ошибочно отнести
меня к потенциальным, неинициированным Иным. Или оттенки эти сейчас настолько слабы,
что сквозь Сумрак я кажусь обычным человеком с развитой интуицией, человеком,
чувствительным к постороннему воздействию? Как знать… В любом случае некто должен
был решить, что я для него безопасен. Или бесполезен.
И славно.
Засыпая, я поймал себя на мысли, что теперь непременно буду вглядываться в лица всех
встречных-поперечных в попытке угадать, с кем пересекся на темной тропинке.
***
***
***
***
Ночью я проснулся и совершенно ясно увидел, что за моей дверью кто-то стоит. Ну,
«совершенно ясно увидел» – это, возможно, преувеличение. Но, будь я до сих пор Иным,
я бы именно так почувствовал подошедшего к моему номеру. Кто-то стоял почти вплотную,
занеся руку со сжатым кулаком, будто намеревался постучать, да так и не решился, замер.
Я сел на постели, подтянув одеяло повыше. Шли минуты, а черный силуэт, отчетливо
существующий в моем воображении, и не факт, что существующий в реальности, по-
прежнему не шевелился.
Я почувствовал, как по вискам текут капельки пота. Сердце не то чтобы колотилось,
как после бега, – нет, но каждый его удар болезненно толкался изнутри. Если там человек –
почему он не постучит? Если там Иной – почему он не войдет сквозь Сумрак? Впрочем, если
это Иной, он давно уже может быть здесь, внутри, в двух шагах от моей кровати, а я слепо
пялюсь туда, где он находился несколько минут назад.
Одним махом комнатка сжалась, сдвинулись стены, вплотную приблизился потолок.
Осталась только кровать, липкий от пота я и дверь, за которой кто-то был. Впрочем, дверь
тоже сузилась до размеров тумбочки, а еще почему-то все вокруг стало наливаться красным.
Густой темно-бордовый туман заполнял ставшую крохотной комнату; одеяло, край которого
был стиснут в моих пальцах, казалось ярко-алым, словно пропитанным свежей кровью;
налилась кумачом крохотная коробочка «Громкоговорителя абонентского», но самым
красным, я бы даже сказал – обжигающе красным предметом оставалась дверь.
Потом все исчезло, и я со стоном откинулся на подушку. Меня снова выжали. Как тогда,
во время операции. Только там я отдавал Силу по собственной воле, а здесь и сейчас… Здесь
и сейчас у меня и Силы-то не было. Так, жалкие крохи снулой энергетики больного
человека…
Понимая, как глупо это выглядит, я медленно поднял руку и ощупал горло, сначала
слева, потом справа. Ни проколов, ни потеков крови я не обнаружил. Не вампир. Вообще это
было бы логично – кровососы не могут войти в твое жилище без приглашения,
без обозначенной в Сумраке вампирской тропки. Может, этим и была вызвана
нерешительность существа, замершего по ту сторону двери? Но если в результате оно все же
попало внутрь… Значит, не вампир? Или вампир, которому не требуется мое разрешение,
потому что… потому что его сюда уже приглашали! Кто-то, кто жил в номере до меня,
позволил вампиру приходить в гости. Может такое быть? Что произойдет с тропкой, если
в комнате поменяется жилец? Скажем, если прежний постоялец умрет – тропа развеется
в Сумраке. А если не умрет? Если он пожил здесь две-три недели, поправил здоровье
и вернулся домой?
У меня коченели кончики пальцев на руках и ногах, слабость была такая, будто
и впрямь из меня откачали не меньше литра крови. Вот чертовщина-то какая!
Представим, что вампир работает в этом санатории. Если он работает давно… скажем,
он лечащий врач или обслуживающий персонал – горничная, сотрудник столовой,
приносящий обеды лежачим больным, медсестра, делающая им же уколы… Ох, какое тут
может быть раздолье для осторожного, умного и хитрого кровососа! За какой-нибудь год, а то
и меньше, его наверняка хотя бы по разу пригласят в каждый из номеров. Потом жильцы
сменятся, но тропа-то останется! И в любое время дня и ночи эта мерзость, этот низший
Темный, может незаметно пробираться внутрь и… И если быть аккуратным, внимательным
к мелочам, то Ночной Дозор долго-долго будет оставаться в неведении относительно
творящихся здесь преступлений.
Я уже успел забыть, что не обнаружил на себе следов вампирского укуса, мною овладел
азарт оперативника. А потом я уснул.
***
***
После обеда выяснилось, что Ивана Петрова вновь конкретно забрызгали чернилами.
На сей раз – на концерте в Самаре. Я даже устыдился того, с каким пренебрежением подумал
о бедняге, находясь на массажном столе: раз его… хм… творчество вызывает у людей столь
противоречивые эмоции, что его попеременно то забрасывают цветами, то поливают чем-то
фиолетовым… ну, значит, это и есть самое настоящее искусство. Или нет?
В номере я крутанул регулятор громкости репродуктора.
– Когерентное излучение лазера, рассеянное случайным ансамблем взвешенных
в потоке частиц, сохраняет частичную когерентность и несет информацию об их скорости
в виде допплеровского смещения частоты исходного излучения. – Профессор вещал
о лазерах. Кажется, вчера одна из слушательниц ждала именно этой темы. Оставалось
порадоваться за нее, потому что лично я ничего не понимал. – Выходной сигнал лазерной
допплеровской измерительной системы был введен в память ЭВМ «Минск-32».
Я убрал звук. Спать не хотелось. Смотреть телевизор не хотелось. Можно было
добрести с ноутбуком до зимнего сада или библиотеки, подключиться к Интернету, узнать
последние новости… Впрочем, нет, в зимний сад нельзя, там сейчас лекция. А библиотека,
если я правильно понял, работала как-то хитро – каждый день в разные часы, и точного
расписания я, разумеется, не помнил. Было бы обидным перейти в главный корпус, чтобы
уткнуться в закрытую дверь (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!). Чертыхнувшись и помотав головой, я
полез в шкаф за лыжным комбинезоном. Свежий воздух – наше все.
В холле первого этажа маялась вчерашняя девчушка. Я притормозил. Жалко ее.
Ни подружек, ни развлечений. Кто ж догадался ее сюда упрятать?!
– Простите, юная леди! – вежливо обратился я к ней. – У меня возникла серьезная
проблема.
Девчонка вытаращила глаза. Ну, напугалась чуть-чуть заговорившего с нею взрослого
дяди в дурацкой куртке с капюшоном, это понятно. А еще ей было ужасно любопытно, что
за серьезная проблема такая.
– Я со вчерашнего дня мечтаю слепить снеговика. Но, поскольку в последний раз я
занимался этим приблизительно четыреста двадцать восемь с половиной лет назад, мне
необходима консультация человека, который умеет делать снеговиков на пятерку.
Девочка прыснула и чуть кокетливо закатила глазки.
– Так долго не живут! – сообщила она мне таким тоном, будто я на ее глазах ошибся
в элементарном арифметическом примере. – А там ничего сложного – берешь комок
и катаешь.
– И тем не менее. Я боюсь допустить ошибку. Представьте, что я скатаю вместо кома
колбасу или перепутаю местами живот и голову – разве это будет честно по отношению
к снеговику?
Несколько секунд она оценивала сказанное, рисуя в воображении снеговика,
состоящего из снежных колбас, затем хихикнула. Воодушевленный, я продолжил:
– Так вот, скажите мне, юная леди, разрешается ли вам гулять? Могу ли я попросить
ваших… тех, с кем вы приехали, отпустить вас со мной для консультации и помощи?
Она задумалась.
– Бабушка сейчас на лекции… – Вытянулась на цыпочки, выглянула через стеклянную
дверь на улицу. – Снег, кстати, не липкий, но это ничего. В середине лекции бабушка заснет
прям в кресле и проспит почти до ужина. Щас оденусь!
– А бабушку предупредить?
– Ой, да как будто она заметит! Я уже взрослая, я сто раз уже гуляла, пока она спит!
И девчонка умчалась.
Я подошел к стойке администратора. Девушка ворковала с охранником, пришлось
потревожить.
– Вы не знаете, что с этой девочкой?
– Знаю. А вам зачем? – недобро прищурилась администраторша.
Ну да, конечно же, я – тот самый педофил, растлевающий первоклашек, находящихся
на лечении. Ох, грехи мои тяжкие…
– Скучно ей. Я предложил слепить снеговика, она согласилась. Но я немножко
засомневался – полезна ли ей будет такая нагрузка?
– Да прогулка-то ей не помешает… – раздумчиво проговорила девушка за стойкой. – Да
и снеговик – тоже мне, нагрузка! Я вообще ее бабку не понимаю: совсем ребенком
не занимается!
– Так что с девочкой? – терпеливо напомнил я.
– Наследственная болезнь. И бабка, и мать, и малышка – все одним и тем же страдают.
Ничего особо опасного, но…
– А почему она здесь, а не в детском лечебном заведении?
– Какая разница? – Администратор пожала плечами. – Сейчас таких строгостей нет,
не то что раньше. Болезнь у них одна, лекарства примерно одинаковые, режим, процедуры…
Главврач разрешил, а дальше уж не мое дело.
– Хм… Ну, в общем, я так понял, гулять ей можно. Сильно напрягаться я ей все равно
не позволю, так что… А, да! Если вдруг бабушка хватится – мы здесь, перед корпусом, на той
стороне дороги. Там снег почище. Да вы нас будете видеть через двери!
На этих моих словах последние подозрения исчезли, оба – и администратор,
и охранник – улыбнулись благожелательно. Я отошел в сторонку. Зацепился взглядом
за пожарный щит (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!), попятился и в конце концов, глупо оглядываясь,
переместился в противоположный конец холла. Ну его на фиг.
А тут и Светланка прибежала.
***
***
***
В этот день уже мне пришлось тысячу раз извиняться перед маленькой девочкой. Она
дулась, твердила, что мы все ее бросаем, но другого времени я выкроить не смог бы.
Дурацкое библиотечное расписание! В результате Света осталась с бабушкой, а я с ноутом
под мышкой направился в большой зал, где был скоростной доступ в Сеть.
Библиотекаршей оказалась та самая старушка, что шустро мельтешила вязальными
спицами и заслушивалась историями про лазеры. Это могло оказаться весьма кстати.
Я не знал, куда мне в первую очередь сунуться в Интернете, и потому начал с самого
простого: посмотрел график гастролей Ивана Петрова. Аккуратно переписал на лист
обычной бумаги маршрут его следования за прошедший месяц.
Затем открыл новостную ленту и отсортировал интересующую информацию.
Вычеркнул из своего списка города, в которых на Петрова не нападали во время концертов.
Осталось не так уж много – семь-восемь населенных пунктов.
Затем полез на сайты администраций Новосибирска и Академгородка. Завис
на персональном блоге в «Живом журнале», автор которого подробно рассказывал о жизни
в тех краях в 60–70-х годах прошлого века. Я находил данные, фотографии, биографии –
и очень сильно удивлялся тому, сколько совпадений можно накопать, если знать, в каком
направлении рыть. Раньше направление мне задавало руководство, и способы получения
информации были совершенно другими, но… Но оказывается, и так можно было если
и не выяснить истину, то хотя бы локализовать ее местонахождение. С выводами я по-
прежнему не торопился.
Захлопнув крышку ноута, я подошел к столу библиотекарши.
– Скажите, пожалуйста, вы ведь все лекции профессора Гранина посещаете?
Она посмотрела на меня по-над очками.
– Разумеется, молодой человек! – произнесла она тоном учительницы, недовольной
пятиклассником.
Я не стал разубеждать ее и пытаться доказать, что мой реальный возраст ненамного
отличается от ее собственного – ну, сколько там лет разницы? Восемь? Десять? Меня
интересовало другое. Про Самару и Новосибирск я уже и так знал, но это могло быть
реально совпадением. А вот если…
Она начала перечислять, для каких институтов профессор читал лекции и как они
назывались. Пропуская ненужную информацию мимо ушей, я сравнивал называемые ею
города с маршрутом следования Петрова. И это впечатляло.
Попутно я фиксировал, студенты каких именно вузов могли быть задержаны полицией
после концертов нашего короля шансона. И вот как-то уже не сомневался, что тихо
прифигею, когда и здесь обнаружу идентичность.
Поблагодарив старушку, которой до склероза было примерно столько же, сколько мне
до восстановления в звании дозорного, я вернулся в номер. Сел за стол. Достал чистый лист.
Рядом положил наработанную сегодня инфу, открыл скачанные на ноут файлы.
Итак.
С конца пятидесятых и примерно до середины семидесятых Гранин живет и работает
в Академгородке под Новосибирском. Занимается наукой, параллельно изобретает какие-то
приборы. Личной жизни – никакой, или об этом просто нигде не упоминается. Вечера
проводит в лаборатории или дома. В редких случаях посещает кафе «Под интегралом».
Занятное кафе, я даже пожалел, что его давным-давно нет, и здание теперь принадлежит
какому-то банку. Но до тех пор, пока не закрыли, в кафе собиралась самая прогрессивная
молодежь: тут были литстудии, дискуссионные клубы, встречи с интересными личностями –
от актеров до общественных деятелей. В 1968 году там прошел конкурс для девушек «Мисс
Интеграл». Победительницей стала Рита Гинзбург, о других участницах и финалистках
ничего толком сказано не было, и я изрядно потрудился, прежде чем накопал искомое.
Я вывел на экран фотографию. На сцене декламировала стихи совсем юная лаборантка
Ладыгина. Один из этапов того самого конкурса. Но меня интересовала не столько она,
сколько средних лет невзрачный, лысоватый мужчина в первом ряду. Он сидел вполоборота
к фотографу, и наверняка я бы сказать не смог, но… я был уверен, что это Аристарх
Филиппович. Собственной персоной, только на сорок с лишним лет моложе. И с такой
нежностью глядящий на сцену, что…
Далее я вывел принт-скрин одного из постов того самого блога. Здесь описывалась
милая студенческая шутка, результатом которой стал фиолетовый цвет лысины одного
известного ученого.
Далее я открыл одну занятную биографию. Отец – Ананидзе Михаил Вахтангович,
родился, работал… Все это было неинтересно. А вот матерью значилась некая
Ладыгина Н. А. Ей была посвящена буквально пара строк, но выходило, что это именно она
проживала в 1968 году в Академгородке, это ее обожателем был средних лет невзрачный тип.
Сложить два плюс два сумела бы даже Светланка. Студенты – сокурсники Ладыгиной?
одногруппники? просто друзья? – решили отвадить пришлого научного сотрудника. А вот
чтобы не лез к юным барышням, старый козел! Опозоренный в глазах возлюбленной
фиолетововолосый (или фиолетоволысый) Гранин ретировался.
Я посмотрел на пометки, сделанные на листке. Призадумался. Можно ли так
возненавидеть девушку за то, что она когда-то отказала в нежных чувствах? Можно ли
пронести эту ненависть через сорок с лишним лет и начать мстить не ей даже, не Ананидзе
Михаилу Вахтанговичу, который так или иначе «отбил» у Гранина объект могучей страсти, –
не им обоим, а их сыну? Потому что в занятной биографии значилось, что настоящая
фамилия Ивана Петрова – Ананидзе.
Чего добивался Аристарх Филиппович? Что Петров покинет сцену, будучи столь же
сильно опозорен, как он сам когда-то? Этого не произошло, мегазвезда оказалась
толстокожей, отряхнулась, отмылась ацетоном и продолжила концертный тур. И тогда
Гранин задумал убийство. А чтобы вышло уж совсем символично, дождался, пока гастроли
докатятся до Новосибирска.
Я сложил листочки, постучал ими по столу, выравнивая стопочку, захлопнул крышку
ноутбука, сверху положил материалы и довольно потянулся. Первый час. Режим сбит на фиг.
Но зато мне будет что рассказать ребятам, когда завтра в отделении примут мой вызов.
Я умылся, разделся и лег, предвкушая завтрашний день. Да, я не герой, хотя когда-то
и метил в герои. Но я, уже даже не будучи Иным, практически распутал преступление
и подготовил плацдарм для работы оперативников. То, что сейчас у меня на руках, – еще
не доказательства, но этих данных будет достаточно для того, чтобы завести дело.
Интересно, как он это проворачивал? Ну, понятно, что каким-то образом во время
лекций по скайпу внушал студентам, что им необходимо сделать назавтра. В частности,
закупиться воздушными шариками и чернилами, приобрести билет на концерт, не вызвать
подозрения у службы безопасности… «Даю установку!» – говорил профессор
Кашпировский, и моя бабушка приникала к телевизионному экрану, надеясь вылечить хоть
что-нибудь. «Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал…» –
говорил профессор Гранин через скайп, и студенты наполнялись решимостью наказать
певца-выскочку. Почему не все из них? Почему лишь около десятка всякий раз? Ну,
предположим, что наиболее интенсивному воздействию подвергался только первый ряд
многочисленных аудиторий. Или на экране своего ноутбука профессор видел ограниченное
количество лиц. Остальные, как и слушатели в зимнем саду, либо зачарованно внимали, либо
зевали и засыпали.
Аристарх Филиппович – Иной, это ежу ясно. Но техника, в частности компьютеры,
не говоря уж о программном обеспечении и способах передачи информации на расстояния,
не слишком-то любит магию. Или магия – технику. Каким же образом Гранину удалось
соединить ноутбук, скайп и Wi-Fi с заклинаниями подчинения? Откуда он брал необходимую
энергию – не электрическую, понятно, а магическую, – откуда он брал столько Силы, чтобы
регулярно добиваться нужного результата? Все девятнадцать лет, проведенные в санатории,
напитывался хвойным духом?
И тут я понял.
Ого, чувак, да тебе не в запрещенном использовании Силы обвинения будут
предъявлены, не в покушении на убийство шансонье, а в самых натуральных убийствах.
Циничных и беспощадных. Потому что «скорые» приезжали в санаторий всегда аккурат
накануне очередной лекции.
***
Темные появились внезапно. А может, это просто Санька так зачитался, что их
появление стало для него неожиданностью. Вроде еще пару минут назад чужих в бараке
не было, и вдруг – нате вам, подступили к двухъярусным нарам вплотную, смотрят
напряженно, играют желваками. Санька вообще не помнил, чтобы Темные заходили в этот
барак. Если требовалось о чем-то перетереть – присылали к Горынычу шныря из обычных
людей, назначали встречу на нейтральной территории. Но такое случалось крайне редко,
в основном же пятерка Темных демонстративно не замечала двоих Светлых, отбывающих
наказание за старые, еще людские грехи. Барак же, в котором проживали Санька и Горыныч,
был для них… ну, не то чтобы запретной зоной, скорее – зафаршмаченной локалкой,
оскверненным Светлой аурой местом. И вдруг – явились все пятеро.
Санька отложил книгу и легко соскочил со шконки. Сейчас не было нужды рисоваться,
посматривать свысока в прямом и переносном смысле. Раз они пришли сами – значит, либо
разговор слишком серьезный, и тогда лучше базарить лицом к лицу, глаза в глаза… либо
будут бить, и тогда тем более лучше стоять на полу, чем падать с верхнего яруса. Рискуя
несколько уронить собственное достоинство, Санька все же не удержался, бросил взгляд
за спины Темным: как на грех, Горыныч куда-то запропастился, ждать неурочного визита
Степанова из Светлого Надзора было и вовсе делом опрометчивым, а надеяться на соседей
2 В рассказе упоминаются события и герои романа «Участковый» Сергея Лукьяненко и Алекса де Клемешье.
по бараку попросту глупо – заступаться они точно не полезут, и стало быть – расклад один
к пяти.
Впрочем, стояли Темные тесно, и впереди – их «смотрящий» Фагот. Такое построение
давало основания все же думать о беседе, а не об избиении. Да и вины за собою Санька
никакой не припоминал.
– Похавал? – участливо спросил Темный «смотрящий» задушевным басом.
Поговаривали, что кличку ему дали в честь Фагота-Коровьева, фактически правой руки
Воланда. Санька еще на воле читал перепечатанные на машинке под копирку листки писчей
бумаги – опальный роман «Мастер и Маргарита», но никакого сходства между тем Фаготом
и этим не замечал. Зато низкий голос «смотрящего» действительно напоминал
завораживающие, пугающие звуки, которые умел издавать одноименный музыкальный
инструмент.
Санька не успел даже обдумать как следует, отчего это Темный интересуется его
ужином, а Фагот озадачил пуще прежнего.
– Вкусно было? – совсем ласково осведомился «смотрящий».
***
(например, членство в партии или комсомоле) навсегда закрывало перед преступником дорогу в «блатной мир»,
какую бы высокую криминальную квалификацию он впоследствии ни приобрел.
5 Вертухай – надсмотрщик, конвоир, охранник в тюрьме или на зоне. В более широком понятии – любое
должностное лицо органов правопорядка.
в большой степени зависит то, Светлыми они станут или Темными, выйдут они отсюда
действительно перевоспитавшимися, достойными членами общества, или их преступная
сущность вопреки твоим стараниям окажется подкреплена и усилена недоступными
обычным людям возможностями. Может, ты плохо старался? Может, если бы вовремя нашел
правильный подход, Светлых в колонии было бы еще больше? И ведь невдомек этому
интеллигентному перфекционисту, что соотношение два к пяти – это уже настоящее
достижение, потому что обычно количественная разница между Светлыми и Темными куда
больше. Угорь подозревал, что существуют тюрьмы и колонии, где Светлых нет вообще.
Нужно было как-то разболтать Степанова, не дать ему окончательно закрыться
в скорлупе из самобичевания.
– Слу-ушайте, а ведь вон там – это же место преступления, верно?
– Да, это клуб.
– Мы можем сейчас туда зайти? – оживился Угорь. – Пустят?
– Пустят, конечно, – вежливо улыбнулся Степанов. – Там сейчас никого. Собственно,
с тех самых пор клуб закрыт. До окончания расследования.
– Ну, пойдемте, пойдемте! – поторопил Евгений. – Я осмотрюсь, а вы мне пока
расскажете о Темных. Что, действительно они всей зоной заправляют?
– Я разве так сказал? – смутился надзорный. – Нет, вы меня, видимо, неправильно
поняли. Просто, во-первых, Темных традиционно больше, чем Светлых Иных. Везде,
в любом коллективе. Мы тут не исключение. Иные, пусть даже неинициированные, – они
всегда чуть фартовее обычных людей. На уровне чуйки предугадывают опасность и легкую
добычу, оттого и авторитет на воле зарабатывают быстрее преступников-людей. Ну
и в местах лишения свободы заключенные к таким тянутся, поэтому… Короче, у Темных
всегда много добровольных помощников – «шестерок» и шнырей. Но свой шнырь был
и у Горыныча, к примеру. Даже когда я его уже инициировал. У него и десяток помощников
был бы, если бы он захотел.
– А во-вторых? Вы сказали: во-первых, Темных всегда больше. А что во-вторых?
– Ну, у них тоже своя специфика в воспитании и обучении. Вы же помните – наша зона
черной масти. Сотрудник Темного Надзора… как и сотни его коллег по всей стране… они,
конечно, справляются с обязанностями по мере возможностей, но я вам уже говорил,
как в зонах относятся к вертухаям. А раз надзорный лишает тебя свободы, не дает
пользоваться Силой, не способствует тому, чтобы твое дело исчезло, а о тебе самом «мусора»
и думать забыли, – значит, он вертухай и есть. Даже уже инициированный Темный
предпочтет не знать простейших заклинаний, чем научиться им от надзорного. И вот чтобы
в зоне все было нормально, сюда обычно подсаживается бывалый, авторитетный Темный
с воли.
– Что значит – подсаживается? – удивился Угорь. Они уже стояли на ступеньках
бокового, служебного входа в клуб, но Евгений не спешил зайти внутрь, предпочтя
не отвлекаться и дослушать Степанова.
– Ну, по поручению воровской сходки один из членов банды, Иной, совершает мелкое
преступление или берет на себя вину кореша – специально для того, чтобы получить срок
и стать «смотрящим» для Темных в колонии. Во-первых, если «смотрящий» даст зэку
задание посещать занятия в тюремном Надзоре, то общение с вертухаем уже не западло. Во-
вторых, он и сам учит их потихоньку. Темный Надзор готовит Иных для Дневного Дозора,
а «смотрящий» – для фартовой жизни на воле.
– Конкуренты, стало быть… И что? Цапаются между собой?
– Не замечал. Скорее терпят. Понимают, что друг без друга у них все будет… сложнее.
Евгения не совсем кстати осенило: давным-давно до него доходили слухи о том, что
Аесарон, нынешний глава Дневного Дозора Томской и еще двух сопредельных областей,
когда-то отбывал наказание в местах лишения свободы. Угорь терялся в догадках – как это
Темный умудрился попасться в руки органов правопорядка, обычных людей? Почему
не воспользовался возможностями Иного, дабы избежать ареста и наказания, почему
не улизнул из следственного изолятора или из тюрьмы сквозь Сумрак? Теперь же дозорный
со всеми основаниями подозревал, что Аесарону двадцать пять лет назад было поручено
стать «смотрящим» на зоне – чтобы приглядывать за инициированными Темными и обучать
их. Ведь в то время он не только не был главой Дневного Дозора, но и вообще в Дозоре,
кажется, не состоял. Неплохая такая карьера – от уголовника до руководителя областного
масштаба!
Они наконец вошли внутрь и сразу поднялись на второй этаж. Степанов мимоходом
пояснил, что внизу остались спортзал и художественные мастерские. Там, к счастью,
во время инцидента никого не было. По коридору второго этажа они последовательно
прошли мимо маленького кинозала и «ленинской комнаты». Самым дальним помещением
здесь была библиотека.
– Вот, – выдохнул Степанов, и Угрю показалось, что он непроизвольно поежился.
В реальном мире коридор был как коридор, светильники как светильники, двери
как двери – все неказистое, чистенькое, недорогое, казенное. Никаких тебе надписей
на стенах, пол недавно покрашен, металлическая дверная ручка на входе в библиотеку
отполирована до блеска тысячами прикосновений.
В Сумраке все было иначе. Здесь коридор напоминал деревенскую избу после пожара:
самые толстые бревна уцелели, а остальное выгорело напрочь. Волна чудовищного жара
пронеслась отсюда, от библиотеки, до лестницы, спустилась вниз и промчалась по первому
этажу, уперлась изнутри в торцовую стену и… развеялась без остатка. Заклятье
«протуберанец», оно же – «кара небесная», воздействие третьего уровня.
Из характеристик, подколотых в дело, Угорь знал, что третьим рангом здесь, в зоне,
не обладает никто, включая обоих надзорных. Степанов и его Темный коллега тянули
на четвертый-пятый уровень, что надежно компенсировалось служебными амулетами: да,
в их арсенале были мощные артефакты, заряженные непосредственным руководством, да
только были они защитного действия. Скажем, обуздать толпу, если вдруг вся зона
взбунтуется, подобным артефактом можно, а вот развеять в Сумраке пусть даже не толпу,
а всего лишь четверых, – не получится.
С их подопечными все еще очевиднее: сдерживающие заклинания не давали набрать им
должной Силы. Но даже не будь сдерживающего фактора… скажем, самый перспективный
из всех, заключенный Горин, смог бы, наверное, лет через десять-пятнадцать выдать на пике
четвертый уровень. Темный «смотрящий» Фагот (а теперь Угорь уже понимал, что
инициирован он был не в зоне, что попал сюда по решению воровской сходки –
присматривать за потенциальными кадрами) мог бы, наверное, показать на воле аналогичный
результат, хоть и записан он был пятым рангом. Вот только и Горыныч, и Фагот – оба погибли
здесь, в коридоре, ведущем в библиотеку.
Про Светлого Саньку и остальных Темных и говорить нечего – им подобный уровень
мог быть доступен лет через пятьдесят-сто.
«Кара небесная» – заклятье универсальное, сотворить его мог и Темный маг, и Светлый,
различия только в оттенке Силы, использованной в процессе. Судя по тому, что синий мох
на десяток метров вокруг здания клуба не выжжен, а выморожен, Сила была Темной. Что же
получается – все-таки Фагот? Рискнул, не совладал – и поплатился? А чего ради рискнул?
В материалах фигурировал какой-то «подогрев»6 с воли – не то перепутанный, не то
украденный. В своем рапорте в Ночной Дозор Степанов в качестве рабочей гипотезы
выдвигал предположение, что именно «подогрев» мог стать причиной раздора между
Темными и Светлым заключенными. Если Горыныч действительно присвоил себе
незаконную передачу с воли, адресованную Темным, Фагот со товарищи могли бы
попытаться его наказать. Попытались – и сами погибли, не сумев обуздать поток
выплеснувшейся Силы?
6 Подогрев (грев) – деньги и продукты, нелегально поступающие в места лишения свободы на поддержание
заключенных.
Угорь заглянул на второй слой Сумрака и тут же отшатнулся обратно. Нет, конечно же,
там не было обгорелых трупов, оторванных конечностей, не было никаких таких ужасов
реального мира, нехорошо воздействующих на психику неподготовленного человека.
И все же едва уловимые, не успевшие окончательно развеяться следы там были:
неосязаемые, неощутимые в физическом плане, пространство на втором слое пронизывали
разорванные в клочья, испепеленные, микроскопические частички аур погибших. Будто
останки растерзанных не тел, но душ Иных. Еще живая, но уже безвозвратно умирающая
пыль.
Информативный слепок с таких аур не снять. Временное ревоплощение хотя бы одной
из жертв для дачи показаний… даже если и возможно, то слишком хлопотно: решение
о краткосрочном «воскрешении» погибшего или упокоенного в Сумраке Иного принимает
Инквизиция, энергозатраты при этом такие, что мама не горюй, и основания для подачи
заявки на ревоплощение должны быть чрезвычайно серьезными. А тут, похоже, не тот
случай. Всего лишь разборка заключенных на зоне.
Или нет?
В деле упоминалось и еще одно убийство, совершенное накануне применения «кары
небесной»: один заключенный (обычный человек) жестоко расправился с другим
заключенным (обычным человеком). Связано ли то убийство с предполагаемой разборкой
между Горынычем и Фаготом?
Угорь помотал головой и вынырнул в реальный мир.
– Похоже, мне все-таки придется побеседовать с уцелевшими участниками всех
последних событий.
Степанов в ответ уныло кивнул и осведомился:
– С кого хотите начать?
– Я так понимаю, что хронологически все началось с инцидента в промзоне, с людей?
– Н-нет, – с сомнением выдавил надзорный. – Скорее всего, сначала исчез «подогрев».
***
Санька не успел даже обдумать как следует, отчего это Темный интересуется его
ужином, а Фагот озадачил пуще прежнего.
– Вкусно было? – совсем ласково осведомился «смотрящий».
Странный вопрос. «Положняк» – нехитрый рацион питания – одинаков на зоне
для всех, независимо от масти и статуса. Только всяким диетикам-диабетикам выдают еще
более пресную, недосоленую или совсем несладкую жратву. Как тут можно говорить о вкусе?
Правильно поняв удивленное молчание Саньки, Фагот театрально вздернул брови.
– Что, Горыныч даже не угостил, не поделился?
Только теперь до Саньки доперло: его кореш, сосед с нижнего яруса нар, намедни
обмолвился, что ждет «подогрев» с воли. «Дорога» была давно налаженная – хоть Горин
и считался блатным, в промзоне он время от времени появлялся вместе со всем отрядом. Ну,
не работать, конечно, появлялся – дела какие-то решал. А на производстве мастера
и бригадиры – вольные пташки. Да еще и людишки попроще постоянно наведывались в цеха
ночами, когда зэки возвращались в жилую зону. Людишки эти завозили материалы
и заготовки, вывозили мусор, металлическую стружку и прочие производственные отходы,
забирали готовую продукцию. Обычно договаривались именно с ними – пронести в цех
и оставить в укромном местечке передачу для конкретного зэка. Таким образом Горыныч
регулярно разживался то водярой, то куревом поприличнее, то хавчиком. Протащить
«подогрев» из промзоны в жилку, через шлюз с охраной и обязательным шмоном – это
отдельная песня, но у братвы и тут все было замазано.
Ладно, допустим, Горин получил «подогрев». Но опять же – какое до этого дело Фаготу
и остальным Темным? Они что же – решили Горыныча данью обложить? А очко у них
не треснет?
– Где сейчас твой сосед? – не дождавшись ответа, задал «смотрящий» новый вопрос.
– Не докладывал, – вздернув подбородок, отрезал Санька. – Да и ты, Фагот,
не прокурор, чтобы меня об этом спрашивать.
– Ну, ну, – басовито прогудел Темный и примирительно выставил ладони, –
не гоношись. Ты пойми, парень: порожняк гнать никто не собирается, но разобраться надо.
Горыныч – он ведь из правильной босоты, не то что нынешние… – Фагот сделал едва
заметное движение головой, будто бы указывая себе за спину; его спутники молча
проглотили сказанное, только Лыко и Фирмач переглянулись с недобрыми усмешками. – Мы
заслуги Горыныча помним и уважаем. Вот только брать без спроса у своих – последнее дело,
а по всем раскладам выходит, что взять мог только он.
– Да что взять-то? – искренне не понимая, повысил голос Санька.
– Человечек один вчера кинул мульку, что будет в промзоне для меня «подогрев». –
Пригнувшись, Фагот доверительно сообщил: – Тушеночки мне захотелось говяжьей,
понимаешь ли. Ночью хавчик доставили в нычку. Днем видели, как неподалеку крутился
Горыныч, а в конце смены шанулись – пусто в нычке. И Горыныча нетути.
Санька облегченно выдохнул. Это не предъява, это – тьфу! Представить себе, что
Горыныч (мало того что Светлый, так еще и на понятиях) тасканет у братвы, он, Санька, ну
никак не мог. Странно, что Фаготу это вообще в голову пришло!
– Ты его после работы видел? – ласково спрашивал Фагот. – В отряд он возвращался?
Поскольку предъява была смешной, неправдоподобной, Санька решил, что играть
в молчанку смысла нет.
– Не видел. Мы же в разных цехах с ним числимся, шлюз из промзоны в жилку
в разных партиях проходим.
– А за ужином он был?
За ужином вместо Горыныча за столом сидел его шнырь. Такое уже случалось пару раз,
когда присутствие Горыныча во время приема пищи требовалось в другом месте. Поскольку
зона была черной, вертухаям было вполне достаточно, что «по головам» в столовой все
сходится, а уж кто там сидит за столом – пусть «смотрящие» следят.
***
***
***
***
***
Вообще ничто не предвещало. Девушка и парень летят в отпуск, что здесь такого? Ну,
подумаешь, Иные. Теперь Иным уже нельзя на солнышке позагорать? Мы даже не пара.
Я с подружкой хотела, но она в последний момент отказалась. А начальник все
не подписывал и не подписывал мне отпуск, тянул. Хотя заранее же обговорили, и билеты я
купила. В конце концов не выдержала, спросила прямо:
– Вячеслав Константинович, что не так? Срочная работа для меня? Или что-то
в вероятностях?
Тот не поднял глаз, продолжая вглядываться в несомненно важное письмо на ноуте.
Или в раскладываемый пасьянс. С моего места не подсмотреть.
– А вот, скажем, Коля, – вдруг произнес он.
Я похлопала ресницами.
– Что Коля?
– Тоже в отпуск собрался, только сам не знает куда. Возьмешь с собой?
Это даже прозвучало как настоящий, честный вопрос. Но я-то знаю… Вздохнула.
– Если надо, да.
Начальник оторвался от ноута.
– Не то чтобы надо, просто мальчик последние три недели за оборотнями гонялся,
практически не спал. Нейтрализовал, конечно, но отдохнуть бы ему, расслабиться.
– А он в курсе, что у него отпуск?
Вячеслав Константинович на секунду замялся.
– Пока нет, но сообщим.
Я снова вздохнула.
– Сообщайте. Только… там все-таки что-то в линиях вероятностей, да? Поэтому нужно
вдвоем?
– Дора… лети с Колей, – отозвался начальник.
Ну, с Колей так с Колей. Я, собственно, ничего против не имела. Он хороший парень,
мы с ним уже года три дружим. С тех пор, как Вячеслав Константинович его инициировал
и в Дозор привел. Он, как и я, не местный. Из Курска вроде. А я раньше в Москве жила…
но это дело прошлое.
Спорить с начальником не стала. Маг второй категории, ему виднее. Если он решил, что
на теплый остров Хайнань летит Доротея Балашова, Светлая волшебница пятого уровня
силы, двадцати восьми лет от роду, и Николай Кедрин, Светлый маг четвертого уровня
(с разовыми выплесками до третьего), младше ее на два года, то так тому и быть.
***
Ночной десятичасовой перелет дался нелегко. Мне. Коля как закрыл глаза после ужина,
так и открыл их, чтобы позавтракать. Я же маялась. Доставала планшет, убирала, вставала
размять ноги, попить водички, сходить в туалет, снова размять ноги… Единственное, что
спасало, – мысль о солнце. Жарком островном солнце и волнах Южно-Китайского моря,
в которые я плюхнусь с разбега, непременно с разбега!
Поэтому, когда я шагнула на площадку трапа, и на меня со всего тропического размаху
упали двадцать девять градусов тепла и потрясающая влажность, я даже замерла
на мгновение. Рай. Мой персональный рай.
Я обычно ненавижу ноябрь… но только не здесь!
Пограничный контроль (обычный и Дозорный) прошли без проблем. Первые вежливые
китайцы проверили паспорта, вторые, не менее вежливые, просканировали ауры,
обнаружили наши метки и молча зарегистрировали приезд.
Отель оказался пристойный, номера (отдельные, разумеется) тоже. Ну что, усталость
не усталость, купаться!
Я, наверное, совсем ошалела от долгожданного тепла, пальм и моря, потому что
увидела его, лишь когда столкнулась нос к носу. Точнее, попа к попе. Прямо в воде, у самого
берега.
– Осторожнее, Светлая, – раздался голос, заставивший меня покрыться мурашками
и ледяной коркой, несмотря на жару. Произнесено это было по-английски, с небольшим
акцентом.
Я стремительно – честное слово, сама от себя не ожидала такой прыти – обернулась.
Парень. На вид лет тридцати. Ростом чуть выше меня, неплохая фигура. Темные волосы,
темные плавки, темн… Да он в принципе Темный.
– Извините, – произнесла я тоже на английском, отшагивая в сторону. И, пожалуй, мой
голос не уступил в северности-ледовитости.
Можно, конечно, было обоюдно проверить друг друга, но и так все ясно. Такой же
отдыхающий, как и мы с Колькой. Просто не повезло оказаться в одном отеле.
Темный больше не разговаривал со мной, зашел в воду по пояс и нырнул.
Из любопытства подглядела: вынырнул чуть ли не у буйков. Позер.
В этот же миг рядом возник Коля. В шортах и хлопковой рубашке с коротким рукавом.
Купаться он, похоже, не собирался.
– Видел?
– Конечно. Пока ты плескалась, я уже все выяснил. Антонин Колаш, из Чехии,
не дозорный, но маг сильный, третий уровень, судя по всему. В отеле зарегистрировался
один, без компании.
Я проглотила снисходительное «пока ты плескалась», спросила:
– Как думаешь, он тоже уже про нас знает?
Коля пожал плечами:
– Наверное. Просто не обращай внимания. Мы на отдыхе. Пусть китайские Светлые
бдят.
И впрямь, что это я. Пусть бдят.
***
***
Не то чтобы я раньше никогда не видела трупов. Видела даже вскрытые (у Дозоров
бывают весьма любопытные методы обучения). Но на тот, что лежал в морге города Санья, я
смотреть все-таки не стала. Коля вошел в комнату первым, вышел спустя десять минут
и сказал:
– Не ходи.
Я послушалась. Тем более что мне и так выдали всю информацию. Ментально.
Увиделись мы и с Дневным Дозором. На всякий случай я захватила с собой амулетик, но он
не понадобился. У хайнаньского Дневного Дозора была та же проблема, что и у Ночного, –
ни одного мага выше пятого уровня. Но вот с кем я не ожидала встретиться, так это
с Антонином Колашем.
– Он что здесь делает? – спросил Коля у одного из Светлых китайцев, игнорируя самого
Темного.
– Господин Колаш привлечен Дневным Дозором…
– …только в качестве консультанта, – быстро сказал Темный сквозь зубы.
– Да-да, конечно.
– И что, он будет работать против своего? Против оборотня?
– Мы не знаем точно, оборотень ли это. Вы же сами видели, след размытый,
непонятный. Что-то от оборотня там есть, но мы не можем быть уверены. И это ведь
не первая его жертва. Первой был недавно инициированный Светлый маг, совсем слабенький
еще. Второй стала ведьма, эта, наоборот, была в годах. – Китаец взглянул на коллегу
из Дневного Дозора, тот что-то сказал ему, и он вновь развернулся к нам. – Полторы сотни
лет прожила.
Воцарилась тишина.
– Светлый, Темная, человек, – озвучила я то, что вертелось в голове у всех. – Этому…
зверю все равно.
– Сошедший с ума оборотень? – предположил Коля.
– Сошедший с ума маг-перевертыш? – холодно отозвался Антонин.
Я взглянула на Темного. Брендовая футболка, кремовые льняные брюки, сандалии
из мягкой замши. Не только позер, но еще и пижон. Как пить дать сейчас начнут с Колькой
меряться, кто круче.
– Где это случилось? Туда можно попасть прямо сейчас? – спросила я чуть громче, чем
требовалось.
Китайцы закивали, и мы всей толпой отправились к злосчастному отелю.
…К вечеру я была уже никакая. Притащилась в номер, залезла в душ и просидела там,
наверное, с полчаса, позволяя струям воды беспрерывно литься на меня, пока в дверь
не постучались.
– Я сейчас! – крикнула я, лихорадочно вытираясь и втискиваясь в футболку и шорты.
Если Колька рассчитывал, что я появлюсь перед ним в махровом халатике, которые тут
выдают постояльцам, то просчитался. Я не люблю халаты. – Заходи.
Кедрин прошел в номер по-хозяйски, как в свой. Плюхнулся на кресло, потянулся
к мини-бару. Я хотела остановить его, но вспомнила, что теперь все «за счет заведения».
Впрочем, ничего дорогого и алкогольного он пить не стал, ограничился кока-колой. Подумав,
заел ее сникерсом. Насчет этого я понимала. Он сегодня обследовал место преступления,
в том числе в Сумраке. Я сама, как вернулась, сожрала несколько кусков сахара, без всего,
даже чаем не запила.
– Ну и что будем делать? – спросил мой напарник, вертя в пальцах фантик
от шоколадки.
– Ты меня спрашиваешь?
– А кого? Я оперативник, мне действовать положено, а не думать. А вот ты у нас
аналитик.
Я сделала модный и очень нарочитый жест: ладонь к лицу.
– Хорош придуриваться… оперативник. И я не аналитик! Я специалист по…
– Да помню, помню. Но следа-то нет. Исчез, испарился наш оборотень. И по остальным
двум убийствам то же самое. Китайцы ничего не нашли.
Я хотела заметить, что, может, плохо искали, но сказала другое:
– А вдруг он выполнил свою миссию, и ему больше ничего не нужно? Трое… Светлый,
Темная, человек.
Колька хмыкнул.
– Может. Но найти все равно надо. Как он так смог уйти, чтобы вообще без следов?
– Э-э… какой-нибудь Высший оборотень?
– Их не бывает.
– Знаю, но… безумная версия.
Напарник покачал головой, упершись в подлокотники, встал.
– Ладно, Дор, пойду спать. Может, к утру в голове что прояснеет. Или факты новые
появятся.
– Лучше, чтобы не появились, – прошептала я.
Странно: только что умирала от усталости, и на тебе – весь сон куда-то улетучился.
Я дотронулась до волос – после душа толком даже расчесаться не успела, – в таком тепле они
быстро подсыхали. Взялась за расческу. Из зеркала на меня взглянула худенькая
растрепанная темно-русая девица с симпатичным носиком и синими кругами под глазами.
Я вышла на балкон, вобрала в себя воздух и все запахи, которые он с собой принес: соль,
пряность, сладость, влага. Пойти, что ли, искупаться?
Нет, купаться я не стала, хотя очень хотелось. Побаиваюсь я немного ночного моря.
Несмотря на то что сюда прекрасно долетает освещение от гостиницы. Вот если бы
в компании… Улеглась в стационарный шезлонг, как есть, без мягких матрасиков
и полотенец, на деревянные доски. Закрыла глаза. Раз отдохнуть не выходит, давай-ка, мозг,
думай.
– Не спится, Светлая?
Я чуть повернула голову. Он опустился не рядом – через шезлонг. Щепетильный. Ну да,
мне его присутствие тоже радости не доставляет. Поговорить пришел? Сегодня сплошные
разговоры весь день… язык устал, честное слово. Амулетик тут? Тут, отлично.
– Не мне одной, видимо.
Темный закинул руки за голову, взгляд ушел куда-то в черное небо и перистые облака.
Надо же, а когда вот так лежит, совсем как человек. И лицо расслабленное, приятное даже.
Я ухмыльнулась самой себе.
Не поворачивая головы, Антонин произнес:
– С тобой можно разговаривать. Твой… Николай не столь дружелюбно настроен.
– А я дружелюбно? – Усмешка вышла кривой и, наверное, со стороны – некрасивой.
– Ну, настолько, насколько это возможно для Светлой. Информация нужна?
Так. А вот теперь симпатии и антипатии побоку.
– Да.
– Вы не там ищете.
– Откуда ты знаешь, что и где мы ищем?
Антонин неопределенно качнул рукой.
– Я видел вашу работу сегодня. Все не то. Ваша тварь – не оборотень.
– Допустим. Но кто?
– Не знаю. – На лице Темного мелькнуло раздражение пополам с разочарованием. –
Щупай Сумрак. Что-то в нем. Я чувствую. Объяснить трудно, нужно ощутить. Он…
взволнован, возмущен.
Я едва не хихикнула. Ну да, ну да, «возмущения в Силе». Но ответила спокойно:
– Мне это не так просто. Пятый уровень.
И тут Темный меня удивил… удивившись сам. Он приподнялся, скидывая ноги
с шезлонга, вглядываясь в меня.
– Светлая, ты очень неумно врешь.
Растерявшись, я поднялась вслед.
– Зачем мне врать? Сегодня с утра был пятый.
Неожиданно Антонин улыбнулся. Улыбка была одновременно хорошей и мерзкой.
Потрясающая мимика.
– Забавно. Но понимаю. Твое начальство не сочло нужным тебя просветить? Впрочем,
Светлые так часто делают.
Пытается вывести меня из себя? Глупый. Да, я всего лишь кабинетная мышка,
но мышка, изучающая артефакты, а значит, и всех, кто с ними связан. Мышка много, очень
много читает, и ей известно, каким жестким может порой быть Свет. Не то чтобы ей легко
было это принять. И ее кризис, полноценный, между прочим, образцовый, я бы даже сказала,
кризис не прошел до сих пор. Но мышка умеет с ним справляться. Мышка умеет выживать.
Научили добрые люди. Люди, не Иные.
Не дождавшись моей реакции, Антонин бросил резко:
– Четвертый, Светлая. Сейчас уже четвертый. И потенциал. К сожалению, большой.
Хм…
– И зачем ты мне это говоришь, благодетель?
Мой маленький вызов Темный проигнорировал.
– Зайди в Сумрак. Почувствуй его.
Он встал и широким шагом направился ко входу в отель.
Почувствовать Сумрак… Да что, Свет и Тьма, он имел в виду?!
***
***
***
Оба Дозора выслушали меня молча, а затем оглушили, заговорив все разом. Не пытаясь
понять что-либо в этой какофонии, мы с Колькой и Антонином просто ждали, пока они
придут к какому-то мнению.
Наконец господин Ли, шеф Ночного Дозора, ответил, что моя просьба будет
удовлетворена, и несколько десятков дозорных – направлены на поиски Иных, знающих кого-
либо, связанного с нашей «сказкой». А также – на поиски следов в Сумраке, той «ниточки»,
что один раз уже почувствовала я. Хотя эта часть плана была самой хлипкой. Неведомый
художник где-то рядом, но Сумрак всегда поглощает следы быстрее, чем мы успеваем дойти
до конца.
Мне было интересно, знали ли сами китайцы про кисть Ма Ляна? Наверное,
догадывались, раз намекнули, что исследовательница артефактов может им пригодиться.
Догадывались, но догадками не поделились, вот мерзавцы. Или все-таки не додумались?
Вспомним ли мы сами русский фольклор, когда подобное случится у нас? Может, и китайцы
не вспомнили, а меня позвали по наитию. В конце концов, предвидения никто не отменял,
даже у таких слабых магов.
Все, на сегодня дела были окончены.
Ждать, однако, пришлось три дня. И за это время художник успел убить еще одного.
Точнее, одну. Женщина, обычная женщина, возвращавшаяся домой через поле.
Единственный очевидец утверждал, что ее проглотил дух гигантской змеи, а потом змея
взорвалась, выбросив наружу искалеченное тело.
– Разрешите мне поговорить с ним? – спросила я у господина Ли, самолично
поведавшего нам эту историю.
– С очевидцем? – уточнил он и почему-то задумался. Наконец кивнул: – Хорошо.
Только не думайте, что его нельзя принимать всерьез. Мы проверили, он говорит правду.
И вам понадобится переводчик.
Увидев того, кому пришлось столкнуться с сумеречным монстром, я поняла, почему
председатель Ночного Дозора счел нужным предупредить меня. Мальчишка. Лет
одиннадцати или чуть младше, худенький, типично для китайцев черноволосый и с темной
кожей аборигенов острова. Звали его Шао Чан. Немного растерявшись поначалу – ну
и как его допрашивать, вдруг станет вспоминать, заплачет, все-таки пережить такое… – я
быстро поняла, что волнуюсь зря. Мальчишка сидел на диване в офисе Дозора, болтал
ногами, крутил головой во все стороны, рассматривая морские картинки на стенах, и жевал
сушеные бананы. Развлекала его молоденькая дозорная, при моем появлении вставшая
и легонько поклонившаяся. Вернув поклон, я подсела к мальчику, уставившемуся
на странную лаовайку со смесью интереса и ожидания. Китаянка взялась переводить.
О встрече с существом мальчишка поведал взахлеб, но немного отстраненно, будто
пересказывал недавно просмотренный фильм, а не сам был участником событий. То ли
детская психика и впрямь настолько лабильна, то ли здесь уже поработали дозорные.
– А она такая идет… А он такой как пасть разинет… А она такая: «О-о-ой!» А он такой
как нависнет… А она такая как бросится бежать…
– И ты все это сам видел? – осторожно спросила я, когда мальчик закончил. – Где ты
стоял? Рядом с полем?
Он кивнул. И тут же взгляд неуловимо изменился, а уголки губ поползли вниз. «Фильм»
неожиданно исчез, уступив место чему-то живому, личному. Тому, что осталось внутри,
несмотря на беседы с Иными.
– Меня кошка спасла.
Я замерла.
– Что?
– Иначе дух змеи проглотил бы и меня. Я шел там же, по полю, а потом споткнулся. Ну,
об кошку. Она холодная была, потерлась об меня, убежала, но сразу вернулась. Я пошел
за ней, я кошек люблю, погладить хотел. А она убегала все дальше и дальше, пока мы
на краю поля не очутились. И как раз та женщина шла. Кошка посмотрела на меня
и попросила – подожди. Ну, то есть не словами попросила. Просто я так подумал. И она
опять убежала. А там змеиный дух. Наверное, она к той женщине бежала, тоже спасти
хотела, знала про духа, но не успела.
Мальчик поерзал на диване.
– Можно я уже домой пойду? А то меня мама ждет.
– Спасибо, Чан, – тихо сказала я и, не удержавшись, погладила мальчишку по голове.
Раскланявшись с китаянкой, я вышла за дверь. Что ж, все стало яснее. И запуталось еще
больше.
Память Шао Чану, конечно, пришлось подправить.
***
Вопрос, который меня мучил, задал Антонин. Мы снова сидели внизу, в лобби. На этот
раз втроем. Коля преодолел свое отвращение к чеху и теперь участвовал в общем
брейнсторме.
– Все укладывается в теорию, – сказала я. – Он рисует в Сумраке и Сумраком. Из-под
его кисти выходит монстр, наделенный жаждой энергии. Но монстр сумеречен, поэтому
слишком большая порция энергии ему не по зубам, а столько крови – это очень большая
порция. И он растворяется. Возвращается в сумеречное ничто.
– На правду, конечно, похоже, – протянул Колаш. – Но зачем он это делает? Что нашему
гипотетическому магу дает создание монстров и их последующая кончина?
– Искусство ради искусства, – подал голос Кедрин. – Темным нравится.
– Темным нравится, – подтвердил Антонин. – Но еще больше им бы понравилось,
если бы все это имело смысл и приносило пользу. Чем практичнее, тем лучше.
Мы помолчали. Ответа не было.
– И кошка еще, – пробормотала я.
– Какая кошка?
– Сумеречная. Она сидела там, когда все случилось. Почему я про кисть Ма Ляна
и вспомнила. Монстра-то у нас времени разглядывать не было, а кошку я рассмотрела.
Живая, но именно что нарисованная.
– Ну и что с ней?
– Она… не такая. Когда она об мою коленку обтерлась – совсем как обычная кошка,
кстати, – у меня словно легче на душе стало. Было муторно очень, а она коснулась, и я
вдруг… не знаю, как объяснить… надежду обрела, что ли. Что все будет хорошо, что мы
справимся. Ее будто Светлый маг рисовал. Зачем Темному создавать такое существо?
– Искусство ради искусства, – с ехидством вернул реплику Колаш.
– Хочешь сказать, что кистей две? И вторая болтается у какого-то Светлого раздолбая? –
переспросил Кедрин.
Я помотала головой.
– Вряд ли. Слишком сильный артефакт. Слишком. Чтобы таких было два – не верю!
Видишь, он может заставлять Сумрак принять любой облик. Не знаю, надолго ли. Возможно,
эти создания сами развеиваются через несколько дней. Но… художник не обязательно
должен быть один. Инь и ян, помнишь? И одна кисть.
Колька посмотрел на меня, как на придурочную.
– Не может быть, – отчеканил он. – Еще скажи, что они друг другу ею попользоваться
дают. Этакие друзья не разлей вода.
– Может, они и есть друзья. Китайцы… у них все возможно.
– Ладно, Светлая, ты как хочешь, а я спать иду, – сказал Темный, вставая с дивана
и потягиваясь.
Коля напрягся, очевидно, ожидая напрашивающегося продолжения про «не желаешь ли
со мной?», но чех лишь фыркнул и удалился прочь. Действительно спать пошел или по барам
шляться? Не важно.
– А сколько наш знакомый здесь находится? – неожиданно спросил напарник.
– В смысле?
– В смысле, когда он сюда прибыл и когда начались эти убийства?
– Его проверяли, – напомнила я. – Нас всех проверяли.
– Ты видела, из кого у них Дозоры состоят. Проверяльщики тоже мне.
– Ну, проверь сам, если хочешь.
– А ты не хочешь?
– Я… – М-да, такое ведь и не скажешь Светлому магу четвертой категории,
оперативнику, находящемуся на задании. Но я все-таки сказала: – Я чувствую, что это не он.
– Дора, – произнес Колька тихо, но очень внушительно.
– Все в порядке. Я просто действительно чувствую. Та моя ниточка вела не к нему.
Пойдем и мы спать, а?
Маг поднялся, чтобы проводить меня к лифту.
***
А на следующий день дозорные привели ее. Чжу Лин – так она представилась. Светлая
Иная.
Статная, высокая для китаянки женщина. Все ее лицо и тело было покрыто
татуировками – линии, геометрические узоры. Такие я видела в этнодеревне Хайнаня.
Древний обычай… Татуировки наносили на свое тело только женщины, и по линиям
можно было «прочитать» всю их жизнь – какое положение они занимают в обществе, сколько
было детей, сколько волов в хозяйстве и всякое прочее. Легенда, которую мне рассказали
в самый первый приезд, гласила, что императору Китая приглянулась девушка из маленькой
хайнаньской деревушки, и он пожелал взять ее к себе в наложницы. Но сердце красавицы
принадлежало бедняку, соседскому юноше. И чтобы не достаться нелюбимому, она
обезобразила себя татуировкой.
А после революции традиции стали уходить. Теперь подобные тату можно увидеть
лишь на старухах. Еще пара десятилетий, и китаянок с татуировками не останется вовсе.
Женщине, стоявшей перед нами, на вид было лет сорок, но на деле… Она раскрылась,
разрешая мне посмотреть глубже, и я рухнула, рухнула, как в омут, в ее годы. В ее столетия.
Вероятно, я думала о легенде, потому что она вдруг улыбнулась и позволила мне увидеть…
– Так это вы, – прошептала я, совершенно оглушенная зрелищем. – Та девушка
из легенды!
Чжу Лин не говорила по-английски, но мы сейчас были в Сумраке, и я поняла ее
без переводчика.
– Только это был не император, – произнесла она певучим голосом. – Просто богатый
человек. Чиновник нашей области.
Мы вынырнули из Сумрака, и господин Ли попросил одного из своих сотрудников
переводить слова женщины.
Где дозорные ее нашли, я решила расспросить позже (наверняка они старались
не упускать из виду столь древних Иных, чтобы иметь возможность обратиться к ним
в подобной ситуации). Как и узнать, кто вон тот приятный китайский господин в бежевом
пиджаке, скромно сидящий в углу. Неужто столичный Ночной Дозор пожаловал?
Неудивительно. Артефакт такой силы… Мгновенно обо всей своей бюрократии забыли!
Интересно, глава Дневного Дозора Пекина тоже здесь присутствует? Впрочем, есть
подозрение, что им свою историю Чжу Лин уже поведала.
– Нет, я не знала Ма Ляна, – с поклоном сказала женщина. – Но знаю, что его звали
именно так, легенда не изменила его имени. Он был прекрасным Светлым магом. И добрым,
что встречается реже. Я была знакома с его двоюродной сестрой. Мне сказали, речь идет
о волшебной кисти… Нет, я никогда не видела ее. Но Ма Лян, прежде чем уйти в странствие
по слоям Сумрака, оставил сестре все свое имущество. Вероятно, там была и искомая вами
кисть.
– Она пользовалась артефактом? – спросил господин Ли.
– Его сестра была человеком. Хорошим, честным человеком. Она просто берегла все,
что ей передал брат. Кроме того, ходили слухи, что не всякий Иной смог бы рисовать кистью.
Она оживала лишь в руках тех, кто способен был к высшему различению красоты и уродства.
– Различению красоты?
Чжу Лин пожала плечами.
– У Иных, как и у людей, есть свои легенды. Возможно, нужно было обладать высоким
уровнем силы. Возможно – каким-то особым даром Сумрака, хотя он и не делает подарков.
А возможно, действительно – тонким вкусом, постоянно оттачивая умение видеть красоту
в обыденном и уродство в привычном.
– И вы думаете, все эти годы то, что Ма Лян передал сестре, хранилось
в неприкосновенности?
– Слишком много лет прошло. Разумеется, семья могла тысячу раз избавиться
от ненужного старого хлама. Но раз вы говорите, что вещь нашлась, и нашлась на острове,
значит, от нее никто не избавлялся. Его сестра жила на материке, но ее потомки здесь,
в одной из хайнаньских деревень. В горах.
Мы переглянулись. В горах… куда уводила дорога от нашего отеля. Куда уводила моя
ниточка в Сумраке.
– Вы знаете, где живут потомки сестры уважаемого Ма Ляна?
– Я никогда не была в том доме. Но я следила за ее родом. Она была моей хорошей
подругой, я обещала присматривать за ее внуками и правнуками. Увы, их осталось так
мало… Как я теперь понимаю, одна произошедшая история имеет отношение к тому, что вы
ищете.
– Расскажите нам об этой истории, уважаемая Чжу Лин.
– Не так давно Ма Фан, с которой я тоже была в дружбе, собиралась родить второго
ребенка. – Женщина сделала паузу. – Нелегально.
Все с пониманием покивали. Я тоже. Только Антонин с Колей остались в недоумении.
Ну, они могут и не помнить о китайском законе «Одна семья – один ребенок».
– И она ушла сюда, в горы, чтобы ее не нашли и не заставили сделать аборт. Роды были
трудными, но в конце концов ей удалось разродиться. А дальше… Она сказала, ребенок был
настолько чудовищен, что она не смогла вернуться в семью. Ма Фан осталась в горах
и растила ребенка почти в одиночестве. Никто не знал, где ее хижина, она тщательно прятала
ее ото всех. Но иногда спускалась в деревню, чтобы взять еду. Она сама человек, но я всегда
чувствовала, что ее ребенок – Иной. Однако даже мне она его не показала. Я могла бы ее
заставить… – Чжу Лин помолчала. – Но Свет не позволил. А недавно Ма Фан умерла.
– Уважаемая Чжу Лин, укажите нам, где находится эта деревня.
***
Китайским Дозорам понадобилось еще два дня, чтобы найти дом. Дорогу в горы
пришлось проделать пешком. Тропический лес не позволял ни достичь места на вертолете,
ни проехать на машине. Даже в Сумраке, с помощью которого мы иногда шли, было трудно.
Узкая, почти незаметная тропа виляла меж бамбуковых стволов, подныривала под могучие
ветви реликтовых деревьев, иногда и вовсе терялась в лианах, эпифитах и свисающих
воздушных корнях растений. Сомневаюсь, что тут смог бы пройти обычный человек. Хотя
эта женщина, Ма Фан, как-то ведь пробиралась здесь раньше.
Раз у меня под ногами что-то мелькнуло, и я сама не поняла, как оказалась висящей
на шее у Антонина.
– Извини. Там змея, – прошептала я. – Боюсь очень.
Темный удостоил меня противного взгляда, но претензий не высказал. Наоборот, я
увидела, как с его пальцев срывается легкая пелена и уползает куда-то в лес.
– Я разогнал их, Светлая, можешь больше не кидаться мне на шею.
– Спасибо, – ответила я. Этой благодарности мне точно не было жалко. Я правда
ужасно боюсь змей.
Коля неодобрительно на меня покосился, взял за руку и оттеснил себе за спину.
Дом стоял между зарослями бамбука и огромным, титанических размеров фикусом.
Не дом даже, а трухлявая хижина, со всех сторон увитая побегами лиан. Крышу в одном
месте пронзала тонкая ветвь – никто не стремился убрать растение и заделать дыру. Если
в лесу шел дождь, вода текла прямо внутрь. Хижина выглядела нежилой, но все мы
чувствовали чужое присутствие.
– Ждите здесь, – произнес увешанный амулетами рослый китаец из тех, что прибыли
в Санью позавчера.
Мы с Колей и Антонином отошли в сторонку, под прикрытие пальмовых листьев. Нам
и так нехотя позволили присутствовать. Всю операцию китайцы готовились провести сами.
Ну еще бы, кто ж нас допустит к такому артефакту. Поработали, глупые лаоваи, спасибо
и до свидания. Поэтому я не удивилась присутствию в группе четверых боевых магов
с материка: двух Темных и двух Светлых, у одного из которых был полновесный первый
уровень.
Дом окружили, и по сигналу дозорные скользнули внутрь. Часть прошла сквозь Сумрак,
часть ломанулась в хлипкую дверь. Раздался громогласный приказ на китайском – наверное,
так у них звучит классическое: «Выйти из Сумрака!» А потом… потом что-то произошло.
В доме пронеслось несколько вспышек, раздался чей-то вопль. И неожиданно –
игнорируя деревянные стены хижины – из дома вышагнул зверь.
Четыре глаза уставились на нас, растянулся в жабьей улыбке рот, растопырились шесть
человечьих рук, копыта взрыли влажную землю, а за спиной медленно поднялись
изломанные остовы крыльев.
– Назад! – крикнули одновременно Антонин и Колька.
Крикнули мне, выступая вперед и загораживая собой.
В ладони у Темного появился сгусток Тьмы, Кедрин изо всех сил сжал свой ониксовый
шар. Я не успела ни послушаться, ни совершить глупость, выскочив из-за их спин с каким-
нибудь дурацким боевым кличем. Сквозь стены дома прорвалось еще одно существо.
Большая сумеречная птица метнулась вверх, с беззвучным клекотом заметалась перед
чудовищем, распростерла крылья, становясь то ли охраной для монстра, то ли щитом для нас.
Шестирукий отмахнулся от нее, оскалил зубы и шагнул прочь от дома. Тут же вновь
затрепетали нарисованные птичьи крылья, а тонкий заостренный клюв изо всех сил вонзился
монстру в переносицу. Зверь рыкнул, схватил настырную птицу и смял ее, сжал всеми
шестью руками, превращая в бесформенный ком.
– Пора! – скомандовал чех.
Но ни ему, ни Кедрину действовать не пришлось. Из дома выскочили три боевых мага.
Ударили не заклинаниями, не переработанной силой, просто выпустили из амулетов чистую
энергию.
И оба сумеречных создания, захлебываясь этой дармовой мощью, извиваясь
от сумеречной боли, истаяли… исчезли, будто их и не было. Превратились в пар.
Коля метнулся помочь китайцам, однако те жестом остановили его, мол, все в порядке,
не нужно. Светлый отступил.
Я выдохнула. Сердце колотилось часто-часто, и я прижала руку к груди, чтобы унять
его. Возле ног будто повеяло холодом. Я опустила взгляд. Кошка сидела рядом со мной,
мирно обернув хвост вокруг лап.
– Прячься, – шепотом сказала я. – А то они и тебя тоже…
Живая сумеречная картинка дернула усами, а в следующее мгновение уже растворилась
в густых зарослях.
Больше сюрпризов не случилось. Видимо, ничем, кроме рисования, загадочный
художник не владел.
Китайцы опять нырнули в хижину. Первый появился на пороге, вынося резную
деревянную шкатулку. Очевидно, с кистью. Посмотреть бы на нее хоть одним глазком!
Остальные вывели из дома мага, которому случайно – случайно ли? – достался один
из самых мощных артефактов Иных. Мага, который, по легенде, обладал способностью
различать красоту и уродство вокруг.
И нет… Я не ожидала увидеть того, что увидела.
Они вышли, прихрамывая и спотыкаясь. Бесформенный силуэт в накинутом поверх
плеч драном одеяле. Я угадала. Их действительно было двое.
Две девочки лет тринадцати.
Иные.
Темная и Светлая.
Сиамские близнецы.
***
***
Когда вокруг тебя ломается мир, выбирать проще. Жизнь и смерть, старание
и спасение – как легко среди этих глыб принять решение. Правильное или нет – другой
вопрос. Это решение тяжело, весомо, заметно. Оно – судьбоносно и потому дается так
нереально легко, как камень из пращи, пущенный в лоб великану. Но чаще всего жизнь
напоминает разборку картошки, мелкой и грязной, с долгим рассматриванием на ладони:
совсем горох – на свиноферму, в кормушку, покрупнее – сами съедим, хотя чистить
замучаешься.
Мы привыкаем к счастью калибра этой средненькой картошки – добывается оно
не тяжело, но муторно, ежедневной суетой, готовкой, стиркой и дежурным поцелуем в лоб
перед уходом на работу. Мы привыкаем считать светом спичку, зажженную в темноте, –
и день за днем зажигаем ее заново, лишь бы не допустить, чтобы полночь, страшная,
безысходная, обрушилась на нас, залепив глаза своей мазутной чернотой.
Мы обманываем себя, называя эти слабые проблески счастьем. И так привыкаем
ко лжи, что, когда наступает утро и над краем горизонта появляется солнце, зажмуриваемся
от боли в глазах…
***
***
– Кира! Бросай! Свод вот-вот рухнет! Проклятье, Кира! – Майк попытался заставить
молодую женщину двинуться к выходу, но она, словно окаменев, не спускала глаз
с крошащегося потолка. Она соединяла, стягивала, теряя последние силы.
– Не будь дурой! Не хочешь жить ради себя? Тогда ради своей дочери, хотя бы ради
меня – уходи! Я обещаю, что перестану тебя преследовать, перестану напоминать о себе. Ты
больше никогда меня не увидишь, Кира! Просто брось этот проклятый потолок и беги.
Я выведу нас через Сумрак!
Кира молчала. Говорить – значило тратить силы. А ей нужна была каждая частичка,
каждая капля. Чтобы удержать каменное мозаичное небо над людьми, которым она могла
помочь: над беременной женщиной, над стариком с французской булкой, над Майком…
– Проклятая эгоистка! Эгоистка! Ты даже подумать не хочешь, как будет плакать твоя
Лёля, когда тебя вынесут отсюда в черном пакете. И то – если сумеют собрать в один мешок
то, что останется. Ты не хочешь даже думать о том, как буду жить я! А я хочу, чтобы ты была
в моей жизни, что бы ты там себе ни решила! Но ты, эгоистичная дурища, думаешь лишь
о том, как будешь жить со своей больной совестью, если отпустишь этот хренов свод!
Кира не ответила. В глазах темнело. Майк выругался и, оттолкнувшись от стены,
нырнул в людской поток. Видимо, почувствовал, как тают ее силы, и решил спасти свою
жизнь. Кира его не винила. Она понимала, что есть один-единственный шанс помочь
людям – взять силы у них.
В адской давке светлого было совсем мало. Вот дедушка, с нежностью прижавший
к груди внучку – девчушку лет пяти, которая беспрестанно плакала от страха. Девушка,
тащившая за собой невысокого перепуганного подростка, видимо, младшего брата. Пара
влюбленных, жавшихся друг к другу в толпе. Кира мысленно попросила прощения и незримо
протянула руку к их сердцам, забирая то, что могла взять. Сквозь туман она слышала,
как дедушка кричит на зашедшуюся в крике внучку. «Катя! Катя!» – звал в толпе мальчишка:
сестра выпустила его руку и равнодушно устремилась к выходу. «Блин, вечно ты мешаешь,
тупая курица!» – выругал возлюбленную парнишка, еще мгновение назад готовый
перевернуть для нее мир.
А Кира почувствовала, что получается. Наконец отыскав нужные точки, она связывала
и сращивала, заставляя потолок вновь самостоятельно удерживать собственный вес.
И свои, и чужие силы иссякли. Людской поток начал редеть, и «леди-доктор» позволила
себе сползти по стене на пол и потерять сознание, проваливаясь в небытие.
***
Там было много солнца. Она и не знала, что так недалеко от города можно отыскать
такое место. Пустынный пляж с серебристым песком, длинные метелки травы колышутся
на ветру. Лето еще только вступало в свои права, на пляже было прохладно и потому
безлюдно. Майк набросил ей на плечи куртку, но Кире не было холодно. Сердце еще стучало
в висках после сумасшедшей гонки на мотоцикле, когда можно было распахнуть руки,
обнимая летящее навстречу небо, кричать и смеяться.
– Глупо выглядит, правда? – Она смущенно спрашивала так всякий раз, когда Майку
удавалось спровоцировать ее на очередную безумную шалость. – Словно фильмов
импортных насмотрелась…
– Пес бы с ними, – отмахивался он. – Ты можешь делать, что захочешь. Я никому
не расскажу. Я жадный и оставлю воспоминания о твоих глупостях себе. Ты как будто все
время запрещаешь себе быть счастливой. Это из-за того, что вы можете отбирать у людей
светлые эмоции?
– Может быть, – пожала плечами Кира. – А может, ты прав, и я просто ду-ура!
Она рассмеялась и закружилась по пляжу, вынимая шпильки из волос и не заботясь
о том, что не сумеет потом отыскать их в песке. Майк следил за ней горящими глазами,
а потом одним прыжком оказался рядом, меняясь. Это уже не пугало Киру – она зарылась
пальцами в густую бурую шерсть, притянула к себе огромную волчью голову и прижалась
лбом ко лбу, обнимая зверя за шею. Балансировать на пороге Сумрака было страшно
и странно.
– В темнице там царевна тужит, и бурый волк ей верно служит… Как в сказке…
Он зарычал, пытаясь прихватить пастью обнимавшую его руку.
– Знаю, ты не служишь никому, – усмехнулась Кира. – Служат собачки. Волки гонят.
Но как же все-таки славно, что ты есть в моей жизни…
***
***
***
***
***
***
***
***
– Жалко девчонку, – сказал Борис, когда они с Макаром закончили жечь гриб и уселись
прямо на пол в штреке.
– Ты ее тоже видел? – удивился Макар.
– Видел? – переспросил Борис.
– Да… Мне показалось, что гриб сожрал ее с моей стороны. Еще до того, как ты
подошел.
– Наверное. Но вышла она с моей стороны.
– Вышла? – Лицо Макара загорелось надеждой.
– Вышла. И сгорела…
Макар заскрипел зубами.
– Хотел бы я знать, что она делала в шахте?
– Вряд ли ловила крыс. Скорее всего гриб завладел ее сознанием и телом раньше.
– Когда? И как?
– Когда она ловила крыс в прошлый раз.
– Ловила крыс в прошлый раз? Да что ты несешь? – нахмурился Макар. – Зачем бы ей
ловить крыс?
– Для зелий.
– Для каких зелий?
Настал черед насторожиться Борису.
– Ты говоришь не об Оксане?
– Конечно, нет. А ты встретил ее?
– Именно.
– Хм… Выходит, ты неравнодушен к нашей ведьмочке? – Темный заметно повеселел.
– Что за…
– Морок. Я видел не Оксану, а другую… Не важно кого. Спорим, Оксана валяется
в штреке там, где мы ее оставили?
– Пойдем быстрее, – предложил Борис.
Оба Иных встали и помчались по штреку, чтобы убедиться в своих догадках.
***
Оксана лежала на полу в круге желтого света. Над ней задумчиво стоял пожилой
горняк. Свет давал фонарь с его каски. Шахтер явно не знал, что делать. Женщина
в легкомысленном платье без сознания на глубине километра под землей… Вызывать
медиков? Если он ошибается, пациентом психушки станет уже он.
– Все в порядке, девушке стало плохо. Она здесь была на экскурсии, – сказал Макар
шахтеру. – Иди займись делами, мы сами разберемся.
Шахтер послушно побрел в темноту.
– «Морфей». Твой «Морфей», – радостно проговорил Борис. – Она дышит!
– Уже неплохо, – хмыкнул Макар. – Эй, Оксана, вставай!
Девушка приподнялась.
– Вы что творите, изверги? У меня все кости болят…
– Хорошо, когда есть, чему болеть, – ответил Борис. – Пойдем на выход.
– Мне надо крыс наловить. Я должна этой стерве Гале.
– Я с ней расплачусь, – пообещал Борис. – Даже не беспокойся.
– Было бы славно, – широко улыбнулся Макар. Он представлял, как Светлый городовой
будет «расплачиваться» с ведьмой, которую он терпеть не мог. Подловит на нарушении,
а потом заставит не только простить Оксане долг, но и дать много чего взамен.
***
***
«Кактус забыл полить», – успел подумать сидящий за рулем Ершов, пока его
полицейская «тойота», перевернувшись и коротко подвыв, словно в замедленной сьемке,
впечатывалась в газетный киоск, разбрызгивая вокруг фонтаны стекла и цветастые журналы
с бульварной прессой.
Он и вспоминал-то о нем, только когда приезжала теща, зачем-то подарившая его им
с женой на первую годовщину. Ситцевая или марлевая свадьба, кажется.
Странная мысль. Нелепая. Яркой вспышкой промелькнувшая перед глазами в самый
последний момент, перед тем как с хрустом лопнула лобовуха. Что-что, а марля ему теперь
точно понадобится.
Землетрясение? Взрыв газопровода!..
Что на самом деле случилось, он так и не успел понять. Пустынная улица ранним
утром, ничего особенного, и вдруг дорога под колесами словно выгнулась дугой,
переворачивая недавно полученный для патрулирований добротный японский седан.
И на кой черт его вообще понесло на Каменноостровский в такую рань? Не зря с утра
сердце кололо.
Продолжавшую завывать машину проволокло еще несколько метров, и Ершов,
отстегнув ремень безопасности, со стоном рухнул на крышу…
***
***
***
– Румифь Арлишанова Нарут. Сто двадцать один год, – сверив фотографии с данными,
которые запросил в архиве, Драгомыслов положил их на стол перед собой. – Фу-ух…
А раньше как-то не наблюдалась.
– Может, с Договором не ознакомлена, – предположил Степан.
– Может, – согласился Геннадий Петрович. – Видать, совсем осторожничала, а тут вон
сила стала слабеть. Красота увяла. Есть захотелось. Они ведь недолго на холостом ходу
могут, это как наркоманы. Ломка начинается. Она из Татарстана еще аж в тысяча восемьсот
шут знает каком году переехала. Да и не проходила у нас раньше нигде. Странно.
– Она этих детей… – сглотнул Степан. – Совсем?
– По всей видимости, да. Сколько ж малышей выпила, что столько прожила. Ворожила
их. Глаза матерям отводила, – с усталым вздохом ответил начальник и потер нахмуренный
лоб. – Ох, Балабанов. Ну и кашу же ты мне принес…
Потом странным взглядом посмотрел на фотографа и снял трубку телефона.
– Так, готовьте наряд. Я предупрежу Темных, хотя уверен, что они уже в курсе.
На Васильевский. Арлишанова. По серийному убийству! Дети. Да! Подберите ребенка,
мальчика, снабдите защитными заклятиями и оставьте на улице возле мечети
на Кронверкском. – Окончив разговор, он снова посмотрел на Степана. – Тоже поедешь.
– Но зачем? – растерялся фотограф.
– Раз дело твое, вот и доводи до конца. Боевое крещение у тебя будет, считай. Надоело,
поди, в кабинетах-то зад протирать, – покачал головой Геннадий Петрович. – Да и с детьми
между Дозорами всегда щекотливый вопрос. Неинициированные Иные либо слишком юные.
Кто первый успеет к себе забрать. Борьба. Короче, нам могут потребоваться снимки
непосредственно с места, чтобы потом было что предъявить Темным. Ты же любишь, вот
хобби и пригодилось. Только это, не дрейфь. Если увидишь там чего, все равно снимай.
– Хорошо, поеду, – кивнул Балабанов, внутренне ощутив, как в нем просыпается
охотничий азарт, ведь он впервые поучаствует в настоящей охоте на ведьму! Хотя напутствие
начальника все равно вызвало мурашки.
Кто знает, что ждет его там? Какими возможностями обладала женщина, убившая
стольких детей? Нет ничего желаннее для ведьмы или вампира, чем кровь невинного
существа. Уж тем более ребенка. Для них это была сила, в которой крылась жизнь.
– А что я могу там такого увидеть, чтобы бояться какой-то старухи? – выходя
из кабинета Драгомыслова, обернувшись и уже догадываясь об ответе, все-таки спросил
Степан.
– Детские кости, Степа, – мрачно откликнулся тот. – Детские кости. Ведьмовская
красота на них одних держится.
Когда приказ пришел сверху, наспех поднятая бригада из нескольких оперативников,
попутно натягивая кожанки, шумно побежала в гараж разогревать штатный «уазик».
***
Ведьму брали под утро, когда она зашла в свою квартиру с новым ребенком – тем
самым, которого вели от самой мечети. Окружившие двор Светлые были напряжены,
в воздухе висела густая аура смерти и давно наложенного проклятия.
Двор не хотел пускать. Давил на Иных. Боялся.
Даже подоспевшие к началу операции Темные вели себя необычно смирно
и не пытались поцапаться, стараясь спровоцировать Светлых на нарушение Договора. Уж
слишком щекотливая была ситуация, ведь пожилая ведьма не состояла на регистрации
ни в одном из Дозоров.
– Ну что, хлопцы, – задумчиво покусав ус, начальник оперативной группы, которого
давно звали просто дядей Мишей, оглядел сидящих в уазике дюжих ребят. – Дрогнем.
Начали двумя Дозорами одновременно, войдя через Сумрак. Дом с другой стороны
реальности поразил Степана. Страшный, скособоченный, полностью покрытый мхом,
который рос абсолютно повсюду. В таком месте безраздельно царствовала смерть, ею пах
даже сумеречный воздух.
Лифт, конечно же, не работал. Степан бежал по лестничным пролетам за остальными
оперативниками, судорожно пыхтя и придерживая сумку с фотоаппаратом. А если все? Если
опоздали?..
Почему он так долго мурыжился со снимками, а не сразу же забил тревогу? Сколько
пропавших детей можно было бы еще спасти? Была ли в этом его вина? Что, если они
не успеют сейчас, и добровольно отправленный в жертву колдунье ребенок уже не дышит…
Но они успели. Ведьма и мальчик находились на небольшой кухоньке, и старуха уже
приближала к зачарованному ребенку свое хищно оскаленное лицо с неестественно широко
раскрывающимся ртом.
– Ночной Дозор, всем выйти из Сумрака! – пройдя через не существующую на первом
слое дверь, с порога заорал один из оперативников, Илья, и, осекшись на полуслове, замер,
едва переступив порог, пораженный установленным заклинанием «фриз». Из-за его спины
ударил подчиняющим заклятием «доминантой» дядя Миша, но ведьма ждала облаву
и вовремя поставила «щит», от которого заряд, срикошетив, перевернул взорвавшийся
деревянной трухой кухонный стол.
Замороженный Илья статуей кренился к полу, падая словно в замедленной съемке.
Степан, чувствуя, как холодеют руки, вцепился в камеру, которую вытащил из сумки.
Для человека типичная питерская двушка была бы самой обычной и скучной. Опрятная,
терпеливо убранная с извечной старушечьей кропотливостью. Салфеточки, трюмо, стеллаж
со старинным фарфором и даже тульский самовар. Несколько аккуратно убранных в рамки
портретов.
Был даже снимок Романовых, на который с удивлением посмотрел Балабанов, отметив
почерк фотографа, с которым когда-то был знаком.
Но в Сумраке…
Кости. Все из костей. Стены, утварь из тщательно отмытых детских черепов, двери
и даже фитиль у светильника в прихожей, оканчивавшийся согнутым детским пальцем.
Ведьма жила давно, о чем говорили паутина, плесень и растущие отовсюду светящиеся
сумеречные грибы. Ела много. Костей было столько, что некоторые фрагменты квартиры
сливались в единое сплошное пятно.
Маленьких, хрупких…
Детских.
У старухи начали сдавать силы, и ей необходима была подпитка. Сбросившему
оцепенение Степану, судорожно нажимавшему на затвор, показалось, что он очутился
в страшном, психоделическом кошмаре художника Ганса Гигера.
– Пожаловали, легавые, – выпрямившись, проскрипела ведьма. – На живца ловите.
Красивая на фотографиях, в жизни соблазнительная. С русой челкой и глубокими,
пронзительными глазами. Старуха подняла взор, и Степан понял, что цепенеет.
– Пламя пущу черное, да на кости пустые, – забормотала она. – Пляши-танцуй, дикий
огонь! Что было живо – уничтожь, упокой!
– Дневной Дозор! – превозмогая чары, заорал начальник бригады Темных, чувствуя,
как ведьма концентрируется для удара. – Отойдите от мальчика!
– Тропки лунные, травы темные, – зачаровывая оперативников обоих Дозоров, ведьма
медленно свела ладони, продолжая произносить заклинание:
На высокой ноте прокричав последнюю фразу, Румифь, собрав все последнее, что у нее
было, звонко хлопнула в ладоши. Комнату обдало холодом. От плеснувшей заклинанием
ударной волны оперативников раскидало в разные стороны. Взорвались осколками стекла
оконные рамы. Дрогнули старинные напольные часы, отозвавшиеся похоронным перезвоном,
вязко замедлявшимся в Сумраке.
Степан налетел спиной на старинный комод и хлопнулся об пол, осыпаемый градом
бьющихся блюдец, нашаривая камеру и в ужасе думая, что разбил ее. Где-то снаружи
надсадно взвыла полицейская сирена, и послышался глухой удар. Перевернуло набок фигуру
достигшего пола замороженного Ильи.
Жалобно кричал захлебывающийся слезами мальчишка, который не был Иным и,
по своему разумению, находился в пустой квартире, но эмоционально чувствовал, что что-то
происходило вокруг него.
– Что, черти! Добрались! Выкусили? – издевательски захохотала Румифь, снова
поднимая трясущиеся руки, по которым было видно, несмотря на внесумеречную молодость,
как она стара. – Чего так долго-то не жаловали?
– Отвод умелый был, – прохрипел дядя Миша, поднимаясь с пола. – По фотографиям
вычислили.
– Это меня бабка научила, – не без гордости ответила ведьма.
– Все, Румифь Арлишанова, это конец. Никакого волшебства. Опустите руки
и пройдите с нами.
– Чтобы меня на Инквизицию отвели! – невесело хмыкнула женщина, и по ее щекам
побежали слезы.
– Зато детей пила за милую душу. Выйти из Сумрака, кому говорю! – еще раз грозно
потребовал дядя Миша. – Покажи личико, Гюльчатай!
– Ненавижу, – мгновенно переменившись, гнилыми зубами проревела ведьма, когда
пришедшие в себя оперативники Ночного Дозора налетели на нее и наконец обездвижили.
Потрясенный Степан медленно поднялся с усыпанного костями и осколками посуды
пола. Сердце судорожно колотилось.
Отчаянно ревел не понимающий происходящего ребенок.
– Все. – Устало отвернувшись от уже не сопротивлявшейся ведьмы, дядя Миша оглядел
команду Светлых. – Выходим, ребята. Пацаном займитесь, кто-нибудь. И Илюху из «фриза»
вытащите.
Балабанов с удовольствием шагнул прочь из Сумрака. Мох выпил слишком много сил,
но и угрозы для детей теперь больше не было.
Все сфотографировав для протокола и выйдя во двор, Степан попросил у водителя
уазика сигарету. Он не курил почти полвека, но снимки, которые сейчас находились в камере,
действительно были ужасны.
Затяжка помогла. Выпустив из ноздрей сизый дым, Балабанов задрал голову
и посмотрел на окна квартиры ведьмы, где заклинанием были выбиты все стекла.
Вообще ничего не хотелось. Только если пива или шоколада, чтобы восстановить силы,
которые выпил Сумрак.
Не дожидаясь, пока оперативники закончат изучать квартиру Румифи и ставить
охранные заклятия, Степан сунул руки в карманы и, отодвинув скрипнувшую решетку арки,
вышел из двора.
Сразу при выходе вопящая женщина и два матерящихся мужика вытаскивали
из врезавшейся в газетный киоск перевернутой полицейской машины окровавленного парня
в форме, с которой со звоном осыпалось стекло.
Да, хорошо же Румифь приложила, в последней схватке выложив все свои силы.
Степан посмотрел на низкое серое небо. Оно раскатисто пророкотало в ответ,
и по разбросанным ветром, словно подпаленным алым листьям, нарастая, все сильнее
зашуршал осенний дождь.
По улицам навстречу городу, повыше задрав воротник и сунув руки в карманы, снова
шел одинокий Дозорный.
И на его плече висела сумка с фотоаппаратом.
Санкт-Петербург,
март – октябрь, 2014
***
«Кто же его так порвал»? – почти сочувственно подумал Тим, с усилием отвел глаза
от обезглавленного волка и поднял голову.
Оборотень в зверином обличье стоял напротив, по левую руку от Темного Иного.
В отличие от обезглавленного товарища он был живехонек и демонстративно скалил клыки.
Темный маг, возглавлявший патруль, угрожал, обличал и ссылался на Договор,
беспощадно вырывая из контекста пункты дополнительных соглашений:
– …по области это третий случай нападения на оборотней за месяц! Дневной Дозор
заявляет решительный протест! – как раз говорил он.
Уверенный мужик. Наглый. С полномочиями, по всему видно. Ведьма – старая
знакомая, стоявшая справа, подобострастно кивала в конце каждого предложения.
Оборотень-волк вознамерился испустить приличествующий случаю грозный рык,
но натолкнулся на пристальный взгляд Тима, облизнулся и захлопнул пасть.
– Мы считаем, что имеет место нарушение Великого Договора стороной Света, о чем
уже уведомили руководство регионального Дневного Дозора.
Тим поморщился и попытался хоть как-то сосредоточиться на расследовании, которому
старательно препятствовали. Пока – словесно.
Герман – зверь матерый, опытный, в доверенных у вожака местной диаспоры хаживал.
В Дневном Дозоре не состоял, но к его операциям привлекался несколько раз. Светлым тогда
мало не показалось.
– Копия направлена в московский офис. Если вы и дальше намерены так подло
и вероломно нападать на законопослушных Темных Иных…
Тим вопросительно оглянулся на оперативника, который сегодня возглавлял патруль
Ночного Дозора. Звали его Емельян, уровень Силы у него был четвертый, а опыт работы
в местном Дозоре, несомненно, тянул на высший. Жаль, сотрудников конторы не оценивали
по этому критерию.
– Давайте повременим с протестами, – холодно предложил он. – Осмотр места
происшествия Великий Договор вроде бы никому не запрещает? Ну, так не мешайте
работать!
Емельяна уважали все без исключения сотрудники местного Ночного Дозора,
а офисные девчонки непрестанно судачили о его почти былинных подвигах и таком же
былинном возрасте.
Темные заметно напряглись. Ведьма поправила оберег на шее, волк вздыбил шерсть,
а маг, возглавлявший группу, словно невзначай сунул руку в карман куртки.
– Тимофей, иди осмотрись там для начала, – спокойно продолжал Емельян и придержал
Светлого стажера, который приплясывал от возбуждения. – Мы тебя тут подождем.
Дослушаем оригинальное Темное прочтение нашего основополагающего документа.
Тим кивнул Емельяну, подмигнул нетерпеливому стажеру, шагнул на первый слой
Сумрака и сменил обличье.
Помнится, шесть лет назад после инициации он магу-наставнику не поверил.
– Кто-кто?! – переспросил тогда Тим. – Пума?! Да быть не может! А чего ж
не крокодил?
Ему терпеливо объяснили.
– То есть я теперь кто, пумомаг? Или, может, магопум?
Приступ его истерического веселья терпеливо переждали и вежливо напомнили, что он,
Тимофей Ладыгин, – Светлый Иной, а не оборотень, и всегда может отказаться от обучения.
– Ну уж нет! – зло сказал тогда Тим.
Сумрак над трупом оборотня все еще искрился мелкими пузырьками и удовлетворенно
шипел, лакая кровь Иного. Кровью пахло. Еще пахло смертью, лисой, мышами, кошками,
крысами, чужими дозорными, собаками, страхом жертвы, счастливо избежавшей своей
участи, и шуршали в воздухе призрачные птичьи крылья – не то совы, не то вороны кружили
над трупом.
От этой ядреной смеси реальных запахов и бесплотных образов, громоздившихся
вокруг и наползавших друг на друга, Тим совсем растерялся. Ни с чем подобным он за пять
лет службы в Дозоре не сталкивался ни в зверином облике, ни в человеческом. Тим
зажмурился, потряс головой и заставил себя сосредоточиться на осмотре. Он аккуратно
обошел вокруг, осмотрел следы и поставил лапу – внушительную лапу сумеречной пумы –
на след неведомого хищника, процарапавшего когтями землю. Получалось, что зверюга была
раза в три крупнее его самого и почти в четыре раза превосходила размерами погибшего
волка.
Тим покачал головой, оделся и вышел к своим.
– Что скажешь, дозорный? – спросил Емельян и сотворил защитное заклинание,
которое оперативники в шутку окрестили «офлайн». Словечко приклеилось, и как на самом
деле называется древняя защита от прослушивания со стороны Темных сил, уже никто
из молодежи не помнил. Тим на мгновение оглох, рефлекторно ткнул себя пальцем в ухо
и стыдливо отдернул руку.
– На первом слое фантомов сумеречных полно. Ни фига я не понял, что это
за зверюга… Но есть одна зацепка… Я проверю, а?
– Конкретнее, – предложил Емельян. – На эксперименты времени нет – вишь,
как Темным не терпится это на нас повесить?
– Вижу. Лиса там крутилась среди прочих. Темная. Мне кажется, что надо с нее начать.
– Почему?
Тим нахмурился. Как объяснить слепому, чем красное отличается от зеленого? Он
столько раз пытался рассказать ребятам, что для мага-перевертыша мир Сумрака не просто
выцветает, а «повисает на кончиках вибрисс и раздвигается в бесконечность»…
– Знаешь, Емельян… Лиса настоящая, – брякнул он. – Остальные – нет.
– Ненастоящие оборотни?! – переспросил стажер, и глаза его заблестели в ожидании
невиданного чуда, о котором слыхом не слыхивали не только Светлые наставники, но и сами
корифеи мира Иных.
– Угу. Иди, дерни за хвост того, что рядом с Темным магом стоит, узнаешь, какой он
ненастоящий, – проворчал Емельян и помолчал несколько драгоценных секунд. – Добро,
Тим. Мы как здесь разрулим, за тобой двинем. Непростая эта твоя лисичка-сестричка. Ох,
непростая, тварь рыжая. Отзвонись и на рожон не лезь! – крикнул он парню вслед.
На рассвете Емельян подобрал Тима на проселочной дороге в десяти километрах
от города. Вид у мага-перевертыша был усталый и сконфуженный.
– Ну что, не нашел?
– Тварь! – с чувством сказал Тим, плюхнувшись на заднее сиденье. – Обдурила меня.
– Не переживай, Тимофей, найдем мы твою плутовку, – отозвался Емельян. – С лисами
всегда непросто. К тому же следы в Сумраке – это дело крайне ненадежное. Кофе будешь?
– Буду.
Емельян, сидевший за рулем «лендкрузера», обернулся и протянул термос. Тим кивнул
на подозрительно молчаливого стажера, сидевшего на переднем сиденье.
– А что у вас?
– Сужаем район поиска, да, Дима? – ухмыльнулся Емельян.
Стажер встрепенулся.
– Да! Все сходится. Краснокомаринский район, – доложил он, очнувшись. – Вот
поглядите… И линии вероятности тоже.
Он показал старшему оперативнику планшет и деловито зашуршал картой из архива
Ночного Дозора, разложенной на коленях.
– Годится, – одобрил Емельян. – Ну что, ребята, поехали?
***
Хоровод чинно покружился, прошел неторопливой змейкой через центр сцены, тронул
линялый занавес и разомкнул кольцо. Бабушки в сарафанах блеснули жемчугами и золотыми
нитями вышивки, встали в ряд и грянули:
Баян надрывался. Хор пел. В соседнем ряду две немолодые женщины утирали слезы
умиления. Лена дождалась конца песни, под немногочисленные, но горячие аплодисменты
местной публики наклонилась к тетушке и тихонько зашептала ей на ухо:
– Стоило появиться «Бурановским бабушкам», и вот на тебе! В каждом обветшалом
доме культуры теперь поют и о продюсере мечтают. Слушай, теть Галя, ну как так можно?
Тетушка укоризненно заулыбалась и покачала головой.
– Нашему Краснокомаринскому хору пенсионеров лет больше, чем тебе, – тихонько
сказала она. – Ты, Ленуся, не меряй всех под одну гребенку. В советские времена тут целый
оркестр играл. Клуб был. В девяностые все разграбили, конечно. Хоровой кружок кое-как
отстояли. Активистки наши несколько лет письма писали во все инстанции.
Аплодисменты стихли, и баян затянул что-то такое заунывное, что шотландские
волынщики удавились бы от зависти. Тетушка еще понизила голос:
– Вон слева Клава Малкина стоит, видишь?
– Самая крайняя?
– Да. У которой сарафан бисером вышит. Ты, смотри, к ней в гости не ходи и ничего
у нее из рук не бери.
– Почему это? – трагическим шепотом спросила Лена.
– Глаз у нее дурной.
– Тетя Галя!
– Тс-с! Тише. Я за что купила, за то продаю, – сердито шикнула тетка. – Люди зря
говорить не будут.
Лена хотела рассмеяться. Оглянулась по сторонам. Горстка людей в плохо
отапливаемом здании бывшего ДК «Красный мебельщик». Пенсионерки в расшитых
сарафанах на обшарпанной сцене. И песни… Такие песни, что летишь вместе с ними
над всей этой землей, над поселком, над Краснокомаринской мебельной фабрикой,
в очередной раз сменившей хозяина, над теми километрами, что проехала сегодня в этот
райцентр в тряском автобусе мимо оживающих после зимы полей, и сердце проваливается
куда-то к чертовой матери вместе с этими затуманенными сонными полями и лесами,
тонущими в вечернем сумраке.
Девушка перевела взгляд на сцену. Клавдия Малкина – статная, темноглазая, почти
молодая по сравнению с остальными участницами – взмахнула зажатым в руке платочком,
скользнув по заезжей гостье взглядом.
«Что тут еще делать, если песен не петь? – вдруг подумала Лена, зябко передернув
плечами. – Только пить! Надо сюда переехать. Днем выпила, вечером спела. Как раз
для меня! А региональной журналистикой я уже сыта по горло. Да шли бы они лесом, эти
удои, надои, свиноматки, пропавшие кошечки, разрывы труб, областные совещания и прочие
прелести региональной жизни. Пить и петь! Вот наш девиз. Ну ее, эту редакцию, вместе
с главредом и его грымзой! Мистер и миссис Дрянная Газетенка, тоже мне. Дорогие коллеги,
до свидания. Это мой последний репортаж. Если б я так не хотела встретиться с тетей Галей,
вам бы и его не видать»!
Концерт закончился, Лена вздохнула, натянула дежурную улыбку и прошла к сцене.
– Здравствуйте! Я корреспондент газеты «Пульс региона» Елена Белова, я вам звонила.
Интервью затянулось. Возбужденные после концерта, тронутые вниманием со стороны
областных СМИ бабульки с удовольствием отвечали на вопросы, угощали, подливали чай
и наперебой рассказывали о репертуаре, достижениях и проблемах, вгоняя руководительницу
коллектива в предынфарктное состояние. Бедная тетка едва успевала сглаживать острые
углы.
– Мы бы, девонька, областной конкурс выиграли, кабы нас горчаковские не засудили.
И куда эта замминистра смотрела!
– Заместителю министра культуры Мерзляковой Изольде Матвеевне мы все очень
благодарны за диплом и поздравительный адрес, – цинковым голосом подхватывала
руководительница хорового кружка и хваталась за сердце.
– Знаешь, Леночка, а мы ведь украинскую народную песню выучили в поддержку
украинцам! Вон у них что творится, телевизор включать страшно!
– В поддержку жителей Юго-Востока Украины, – с нажимом поправляла политически
подкованная руководительница и украдкой прикладывала ладонь ко лбу.
– Нам бы вот только сцену подлатать, а то провалимся скоро к Василию в подсобку!
– Нам вместо двух бесплатных часов в неделю три выделили, чего возмущаетесь, –
осаживала руководительница и нервно поглядывала на часы, – губернатор лично вопрос
на контроль взял, мы все ему очень благодарны.
Лена улыбалась, диктофон работал, за окнами давно стемнело. Из клуба она выходила
с песней «Ох дорога, ты дороженька в ночи» и пакетом ватрушек. У здания администрации
корреспондент Белова распрощалась с певуньями и, похрустывая тонким ледком на лужах,
зашагала к тетушкиному дому, с удовольствием вдыхая весенний воздух полной грудью.
– Елена, подожди!
Девушка вздрогнула и обернулась. Клава Малкина догнала ее на темной пустой улице.
– По пути нам. Я недалеко от Галиного дома живу, вместе пойдем. Тут у нас народ
всякий ходит.
– Хорошо, Клавдия… э-э… Клавдия…
– Степановна я. Да это ладно… ты вот что… Боишься меня?
– Нет, – сказала Лена, шагая рядом. – А надо?
Она и правда не боялась. После журфака, КВНов, первых репортажей, рок-концертов,
друзей до гроба и споров до хрипоты она вернулась домой, устроилась на работу и словно
с размаха влетела в гигантский липкий холодец, увязнув в нем по самые уши. Лучше порча,
колдуны и бабки с «нехорошим глазом», чем тупое прозябание в редакции «Пульса региона».
– Не надо! Не бойся, послушай меня, – скороговоркой заговорила Клавдия, схватила
девушку под руку и поволокла вперед по улице. – Слушай хорошенько! Тебе про меня
наговорили всякого, а я дурного никому не пожелаю, сама настрадалась. А ты… Ты такая же,
как она. Не человек ты! Понятно? – В глазах Клавдии блеснули слезы, она жарко задышала
и зашептала вдруг в самое ухо: – Я всегда вижу, когда Верка колобродит. Некогда
рассказывать-то! Ох, нет времени, быстрые они. Держи вот! – Она что-то сунула в руку
девушке. – Сохрани, своим отдай, а Верке и чужим не давай. Запомнила?
– Ка-каким своим?
– Тем, что за Веркой придут. Кто за ней придет – тот твой, а кто с ней будет, от того
беги. Разные вы, понятно?
– Погодите, Клавдия Степанна, я ничего не поняла…
– Пора мне! – Женщина с силой оттолкнула девушку, опрометью бросилась в узкую
боковую улочку и растаяла в тени домов.
И долгожданный страх пришел. Сердце выдало дробь. Лена судорожно вздохнула,
сжала в руке маленький сверток и, не чуя под собой ног, помчалась к дому.
***
***
***
В город Светлая Иная Елена Белова возвращалась вместе с сотрудниками Ночного
Дозора.
Бедолагу-таксиста нашел стажер Дима, снял с него заклятие покорности и отправил
мужика домой. Веру Малкину сдали подоспевшему подкреплению. Злополучный медальон –
подоспевшему руководству в лице начальника оперативного отдела. Тот взглянул на вещицу,
громко выругался и принялся немедленно куда-то звонить, после чего рядом с ним
раскрылась прямоугольная рамка портала, приведя Диму в неописуемый восторг.
Но тут дозорных поблагодарили за работу и настойчиво предложили им поехать в офис
писать рапорт, прихватив с собой новоиспеченную Светлую Иную.
Лена сидела на переднем сиденье «лендкрузера», на почетном месте рядом
с Емельяном, и чувствовала себя девушкой Джеймса Бонда.
– Значит, Клавдия оборотнем не стала, а вместо нее при укусе заразилась ее
нерожденная дочка? – переспросила она.
– Можно и так сказать, – кивнул Емельян.
– Леночка, вы просто на лету все схватываете!
– Из вас отличный оперативник получится, приходите к нам в Дозор! – с энтузиазмом
раздалось сзади.
Емельян ухмыльнулся. Лена смущенно убрала за ухо белокурый локон.
– Так, значит, эта Вера Малкина в самом деле в лису превращалась?
– Конечно.
– А почему это так опасно? Есть хищники и пострашнее. Тот же медведь, например.
– Иные еще отличаются уровнем Силы, Лена. Вам потом подробно расскажут.
Но отчасти вы правы. Чаще всего лиса, даже сумеречная, действительно не самый страшный
зверь, – сказал Емельян. – Тут все дело было в старинном артефакте, который Вера Малкина
где-то в округе откопала. Никто до конца не знает, откуда оборотни и маги-перевертыши
берут сумеречную массу для трансформации. И еще меньше изучено, как именно они массу
скидывают. Ведь оборачиваться можно не только в тигра или волка, но и, например, в птицу
или мышь.
– «Кот в сапогах»! – воскликнула Лена. – Людоед погиб в облике маленькой мышки.
– Точно.
– Сумеречные фантомы! – сокрушенно сказал Тим с заднего сиденья. – Как мне сразу
в голову не пришло? Там же одна мелочь кружилась. И я единственный, кто реально это
учуял… И даже значения не придал! Как я так затупил, а?
– Да брось, Тим, – откликнулся Емельян. – Темный амулет, который долгие века
аккумулировал в себе крупицы потерянной оборотнями массы, чтобы, переполнившись,
начать выдавать ее обратно… Это ж артефакт из артефактов! Даже наш шеф про такое
не слышал. И мне тоже в голову не пришло. Никто б не догадался.
– Ну да. Вот уж точно: кто ищет в Сумраке, тот находит. Вере Малкиной, одержимой
жаждой мести, такой амулет позарез нужен был… Вот она и нашла.
– Тимофей, а вы не обидитесь, если я вас спрошу? – сказала Лена, в которой проснулся
журналист.
– На вас – никогда!
– Скажите… – Она обернулась. – А что это за зверь, в которого… которым вы… Такой
на льва без гривы похож… – Лена совсем смутилась.
– Пума.
– О-бал-деть! – прошептала девушка. – Это же невероятно, просто невероятно!
– Лена, а что вы делаете завтра, то есть уже сегодня вечером? – деловито спросил Тим,
взглянув на часы.
– Н-ничего… – Она посмотрела в светло-карие, почти желтые глаза парня и покраснела.
– Давайте встретимся, – предложил он. – Я вам расскажу, чем маги-перевертыши
отличаются от оборотней.
– Н-ну… Давайте.
– Ай, молодца! Учись, Димон! – сказал Емельян и многозначительно взглянул в зеркало
заднего вида.
Лене казалось, что она влюбилась в обоих оперативников Ночного Дозора,
в худощавого паренька-стажера и в целый сумеречный мир с его пепельными красками
и неразрешимыми загадками. И в невероятный, льющийся со всех сторон Свет. Она еще
совсем не ощущала себя волшебницей. И очень боялась проснуться. «Какое же это счастье –
найти своих. Какое счастье!» – повторяла она про себя, откинувшись на спинку сиденья.
***
– Тот, кто в состоянии вывести тебя из себя, – управляет тобой. Тобой что, управляет
Темный, курсант? Или все-таки твоя голова?
Леша Кузовлев скрипел зубами, невидящими глазами смотрел через витрину кафе
на улицу.
– Мерзавец! Я вызову его!
– Не выйдет. Во-первых, вызвать можно только свой уровень или на один выше. А во-
вторых, если каким-то чудом дуэль вдруг состоится, он тебя просто тупо убьет. Еще
и помучает перед этим хорошенько. Отлично придумал.
– Что же делать? Терпеть вот это все?
– Ты поддался на простую провокацию. В Дозоре это может стоить жизни. Расти.
Учись. Думай головой. Никто и не обещал, что будет легко. Наоборот – говорили, что будет
очень трудно. Видишь, не обманули.
Кузовлев тяжело сопел.
– Ну все, надеюсь, выводы будут сделаны, – уже теплее добавил Игорь, – свободен. Она
дома, ждет твоего звонка.
Незадачливый дуэлянт просиял и исчез, как и не было.
Игорь продолжал медитировать на чашку кофе в своем любимом заведении, когда его
внимание привлек разговор за соседним столиком.
– Оксана, как ты могла? – тихо, зло говорил парень. – Все было хорошо, и вдруг
ни с того ни с сего… с первым встречным… черт, ты даже пьяной не была! Чем я тебя
обидел, что было не так? Или что ты в нем нашла – он ведь даже на вид мерзкий тип, бледная
спирохета?
– Глеб, ну прости, – прошептала его собеседница, брюнетка редкой красоты, – я
не понимаю, что это было… какое-то наваждение… я была вообще сама не своя, клянусь!
– Ты себя слышишь? – прорычал Глеб. – Ты же взрослый человек! Наваждение? Видел
я твое наваждение – сама с ним пошла, никто тебя не заставлял! Как? Ну как так?
– Я не зна-а-аю… – тихо провыла девушка, закрывая лицо руками.
Парень встал.
– Я же тебя люблю… любил, – выдавил он, – черт, жениться хотел. Кольцо купил уже.
А ты…
– Не уходи, останься! Глеб, ну, Глебушка!
Хлопнула входная дверь. Плечи девушки сотрясались от беззвучных рыданий.
Посетители деликатно отворачивались в сторону.
«Наглотаюсь таблеток… или лучше прыгнуть с балкона, не буду мучиться…» – звенели
в голове Игоря ее хаотично скачущие мысли.
Игорь сел напротив – приятный мужчина лет тридцати на вид, в белой куртке,
с проседью в волосах и слегка рассеянным взглядом – и ободряюще улыбнулся, поскольку
недоумение в заплаканных глазах девушки сменилось страхом.
– Вы тоже, как тот… Пожалуйста, только не опять! Не надо!
– Давайте, Оксана, мы с вами вместе вспомним ваш вчерашний вечер. Нет-нет, говорить
ничего не нужно. Просто представляйте.
***
***
Шел второй час ночи, когда к двум амбалам в кожанках, коротающим время с пивом
на скамейке в районе Плошки, известного в городе места сборищ лиц нетрадиционной
ориентации, вихляющей походкой приблизился юноша метросексуальной внешности.
Не давая им опомниться, он страстно поцеловал в губы сначала одного, затем второго, потом
взял их за руки и повел в направлении ближайших кустов.
Игорь присел на освободившуюся скамейку. Прислушался к активной возне в зарослях,
скупо улыбнулся уголком рта.
Входить в разум Григория было противно, как в загаженный вокзальный туалет,
но процедура обязывала. Игоря обдало смрадом волн страха, ярости и боли, но ему
приходилось сталкиваться и с вещами хуже, гораздо хуже.
«Прекратите! Прекратите это!» – пытался крикнуть Ларвинский, но из кустов
донеслось только:
– Да-а! Дери, дери меня жестче!
Один из амбалов разговаривал по сотовому, яростно жестикулируя. Мимо Игоря
торопливым шагом проследовала троица лысых типов с пирсингом в носу, ушах, бровях
и других местах. Их явно интересовали кусты и происходящее там.
«Магических сил ты лишен для начала на полгода, – оттранслировал Игорь в сознание
осужденного, – а «привязь» будет действовать еще пару часов, дальше свобода воли
восстановится. Но что-то мне подсказывает, что эти ребята не захотят отпустить тебя просто
так».
– Да, еще, сильнее!
От пешеходной дорожки к кустам стягивались темные фигуры.
«Согласись, право, что око за око, зуб за зуб – справедливый принцип? Еще раз
поймаю – так легко не отделаешься!»
Охотник на девушек не ответил, он мало что соображал от боли.
«Нескучной ночи!» – Игорь без сожаления разорвал контакт и встал со скамейки.
Оставалось самое легкое и в то же время самое трудное.
***
Глеба Игорь встретил у подъезда. Тот шел, опустив голову, и попробовал просто обойти
неожиданную преграду. И лишь когда ему вновь заступили дорогу, поднял взгляд.
– Любишь Оксану? – спросил Игорь, прямо глядя в наполненные черной тоской глаза
собеседника.
– Да.
– Ничего не было, – сказал Игорь.
– Ничего, – согласился Глеб. На его губах заиграла слабая улыбка.
– Так чего же ты медлишь? Она ждет.
– И правда.
Глеб развернулся, сделал три шага, потом побежал.
***
Игорь улыбнулся ему вслед. Всегда приятно, когда удается добиться результата,
не применяя магическую силу.
Ну, разве что совсем чуть-чуть.
***
Ели на втором этаже, молча, глотая большими кусками, – нагуляли аппетит. Лешка
с трудом оторвался от кружки с кровью, повел осоловелыми глазами вокруг. Как всегда после
питания, на него накатила эйфория – окружающие казались особенно хорошими
и замечательными. Алик в ответ посмотрел на него серьезно и без выражения, Валдис –
вроде бы с укоризной, а Лина показала язык, и он улыбнулся ей.
– Мастер, а вы почему не едите? – спросил Алик.
Сигмар, стоящий у открытого окна второго этажа, повернулся к ним. На лице его
мелькнуло и сразу же исчезло странное выражение.
– Подождите меня. Я скоро, – ответил он и шагнул в открытое окно. Мигом позже
к небу взмыл крупный нетопырь, сделал один круг над двором и унесся в направлении
тропы, с которой они ушли несколько минут назад.
– Когда-нибудь и я смогу так, – мечтательно прошептал Лешка вслед уменьшающейся
темной точке.
– Мастер, почему вы его отпустили? На нем можно было отменно потренироваться! –
очень похоже передразнивая интонации Алика, прогнусавил Валдис и тут же схлопотал
по загривку.
– Хана туристу, – задумчиво сказала Лина и посмотрела на Алика. Тот, дожевав котлету,
встал, промокнул губы салфеткой и, не оборачиваясь, вышел в соседнюю комнату. Лина
незамедлительно отправилась за ним. Щелкнул шпингалет, и за дверью послышались
хихиканье и аппетитная возня.
Валдис шмыгнул носом и легким, но быстрым шагом сбежал вниз по лестнице. Лешка,
несмотря на эйфорию, тоже ощутил некоторую неловкость и медленно стал спускаться.
Солнце на крыльце неожиданно сильно ударило в глаза, так что Лешка тихо зашипел
и прикрыл лицо рукой. Скорее бы по-настоящему наступил вечер и вместе с ним – мягкий
приятный полумрак.
– Вал! – позвал он, из-под ладони пытаясь рассмотреть приятеля в саду дома,
несимметрично поросшем полуодичавшими яблонями.
– Тут я, – глухо донеслось справа, из кустов, – погоди, отолью.
Лешка зашел за угол дома, в спасительную тень. Тонкий слух юного вампира тут же
различил в нескольких метрах, в поленнице, писк и еле слышный шорох. Закрыв глаза,
Лешка мысленно потянулся вперед, нашел среди холодных дров несколько ярких пятен –
мышиное семейство, выбрал самое крупное пятнышко и шепнул, едва шевельнув губами:
– И-ди ко мне. И-ди ко мне…
Когда он открыл глаза, одурманенный мышонок переступал лапками возле носков его
кроссовок. Лешка протянул к нему руки, переплетя пальцы в сложном узоре,
и сконцентрировался. Удар «распадом» требует полного сосредоточения и отдачи.
Короткая фиолетовая вспышка, и писк смолк. Лешка перевернул носком уже начавший
разлагаться трупик – энергии вложил слишком много, и «распад» дал существенно более
сильный эффект, чем просто мгновенный некроз тканей. Надо стараться экономить, Сиг
за перерасход сил по голове не погладит…
Валдис распахнул дверь туалета – из старых, облупившихся досок, – шагнул наружу,
застегивая ремень. Поднял голову и увидел перед собой двух человек. Привычно попытался
просканировать ауру и тут же ощутил себя так, словно по голове ему от души врезали
огромным ватным молотком. «Пуммм» – и все вокруг поплыло…
Нет, не люди, понял Валдис секунду спустя – от них веяло Силой, незнакомой
и опасной. Одетые одинаково, в белые брюки и красные рубашки, двое парней, один лысый,
второй брюнет, изучали его – без ненависти, без какого-либо выражения на лицах вообще,
но внимательно и отстраненно, как муху под микроскопом.
Но Валдис не смотрел им в глаза – его ввел в ступор вид узора, любовно, вручную,
разноцветными нитками вышитого на нагрудных карманах красных рубашек – рукоять
белого меча с ярко-алым рубином в торце, начало лезвия и гарда в виде двух белых крыльев.
Сигмар однажды нарисовал этот знак и еще несколько других на листе бумаги, показал им,
тогда еще совсем детям, и процедил:
– Если когда-нибудь увидите любую из этих картинок на одежде или на коже…
– Нужно будет зарррычать? – пошутил Алик. Сигмар тяжело посмотрел на него,
вздрагивая вертикальными зрачками, и наступила тишина.
– Убежать? – пискнула Лина.
– Ничего не нужно, – сказал Сигмар, – сидеть тихо. Вести себя как обычно. Тогда есть
шанс, что вас не заметят…
– А если заметили? – спросил Лешка.
Сигмар оскалился, показывая клыки – длинные, острые, белые.
– Тогда без разницы. Нанести удар и бежать. Или просто бежать. Но исход скорее всего
будет один.
– Какой? – не удержался Валдис.
– Достойно умереть, – сказал Сигмар, и у всех по спине пробежал холодок. Умирать
не хотелось, даже героически.
Сейчас Валдис стоял, ощущая холодные струйки пота на своей спине и отчетливо
понимая, что прятаться уже безнадежно поздно. Пальцы побелели и намертво вцепились
в ремень, который он так и не успел окончательно застегнуть.
– Маллтшык, – протянул наконец лысый, – такой юный маллтшык. И уже с такой
черрной душшой.
– Неужели ребенку нельзя помочь, Дем? – вторил ему брюнет.
Названный Демом в притворном смущении погладил себя по лысине.
– Ну, не знаю… Думаю, маллтшыка спасет только огонь, очишшающий огонь. Та-а,
юный херо? Как нащщет немножко огня?
Надо тянуть время, понял Валдис. Надо предупредить своих. Любой ценой.
– Не надо огня, – сказал он. Голос прозвучал тонко и жалко.
Второй этаж, лихорадочно думал Валдис. Метров двадцать до них по прямой. Трудно,
очень трудно для ментального контакта. Но попробовать можно… Лина чувствительнее, надо
попробовать достучаться до нее. Но тихо, осторожно, не выдать себя!
– Можно и без него, – неожиданно легко согласился брюнет, – жизнь – это выбор,
кровососик. Вот, например, сейчас перед тобой есть выбор… прямо-таки выбор жизни
и смерти. – И он улыбнулся.
– Вы о чем? – выдавил Валдис, пытаясь мысленно дотянуться до спальни второго этажа
и чувствуя, как слабеет контакт с каждым метром. Еще немного, еще чуть… Есть!
В других обстоятельствах он покраснел бы от кончиков волос до пяток, оказавшись
в такой момент в голове Лины, но сейчас ситуация была совершенно особой. «Ли!» – «Вал!
Какого черта!!!» – «Ли, у нас гости, рисунок с белым мечом, помнишь? Я уже на крючке,
бегите! Спаса…»
– Да вот как раз об этом, – продолжая улыбаться, брюнет развел руки в стороны, – ты
свой выбор уже сделал.
– Сик деворабет еум игнис, – хором сказали двое в красных рубашках, и мир
для Валдиса стал огнем и болью. Он закричал, дико и страшно, давясь закипающей кровью,
и эхом ему ответил вопль Лины, не успевшей разорвать с ним ментальный контакт. Белые
мечи обошли бьющийся на земле огненный комок и не спеша направились к дому. Брюнет
пару раз сглотнул – он не первый год носил на себе фирменный знак, но вид заживо горящего
подростка даже для него был тяжеловат. Не оборачиваясь, он рубанул правой ладонью воздух
назад, и крик оборвался.
– Не трать силы, – прорычал Дем, – они тебе еще пригодятся.
В этот момент на них выскочил Лешка. Увидел знаки на одежде, увидел обугленное
тело Валдиса, издал горлом неясный хрип и попятился назад.
– Стоять, – сказал Дем, и ноги юного вампира приросли к земле.
– «Отрицание неживого»? – спросил брюнет, поднимая руку.
– Не спеши…
Лысый рассматривал Лешку, как раздавленного таракана.
– Мне как раз нужен был вампиреныш для опытов, – процедил он.
«Надо попробовать врезать по ним “распадом”, – подумал Лешка. – Конечно, ничего
не выйдет, но тогда они меня сожгут или развоплотят. И никаких опытов. Ну же, давай».
Ладони стали неожиданно тяжелыми и отказывались повиноваться.
– Взрослые дома есть? – спросил Дем.
Чтоб ты сдох, светляк…
– Нет, – ответили его губы, – только Сигмар. Но он ушел.
При звуке имени мастера Светлые поморщились, как от зубной боли. Брюнет повел
в воздухе рукой.
– Сомнум иммортуи, – сказал он, и Лешка упал на колени, а потом на бок и на спину.
Вечерело.
«Кажется, – подумал он, – все это мне только кажется. Я сплю. Сейчас придет Сиг
и скажет, что пора вставать…»
Руки и ноги налились свинцом. Грудь сдавило – если бы Лешке нужно было дышать,
он бы задохнулся. Оставалось только лежать на спине и смотреть в небо.
– До скорой встречи, малыш, – обронил лысый, проходя мимо.
У дверей они встретились с другой парой в красных рубашках.
Четверо вошли в дом.
***
***
***
***
Лешка видел, как все окна дома разом полыхнули красным, внутри истошно завопили.
В снопе стеклянных брызг через окно вылетело чье-то горящее тело. Тени, скопившиеся
у дверей, рванули в дом, на ходу сбрасывая маскировку и становясь вампирами
и оборотнями. Рев, вой и визг смешались в жуткую какофонию, пахло паленой шерстью даже
на таком расстоянии.
В дверь выбежал брюнет, его преследовал незнакомый вампир. Через секунду ситуация
изменилась – навстречу вампиру из травы прыгнула полосатая туша и накрыла его собой.
Брюнет остановился, развернулся к дому, раскинул руки и прокричал:
– Негатио инаниматис!
Заклятие отняло у него много сил, он упал на четвереньки. Несмотря на то что оно
было направлено в противоположную от Лешки сторону, на него повеяло смертельным
холодом, сдавило горло, в глазах потемнело.
Кто-то, рыча, катался рядом с ним по траве. Потом прямо перед его лицом упало тело,
Лешка успел понять, что это Алик со свернутой шеей, прежде чем сознание милосердно
покинуло его.
***
Первым, что увидел Лешка, открыв глаза, был сидящий возле него Валдис,
зажимающий ладонью правой руки порез на левой. Потом он облизнул губы и почувствовал
на них кровь – она оказала эффект нашатыря.
– Вал… ты… но ты же… мы умерли?
Валдис молча прижал ко рту окровавленный указательный палец и показал куда-то
в сторону от себя. Приподнявшись на локте, Лешка осмотрел двор со следами побоища.
Всюду валялись тела разной степени потрепанности. Некоторые в красных рубашках,
некоторые – нет. Пара штук – обугленных до неузнаваемости.
К ним кто-то шел. Лешке сначала показалось, что это просто очень высокий человек.
Когда тот приблизился, стало ясно, что рост его поистине исполинский – никак не меньше
двух с половиной метров. Еще он был совершенно голый. А когда он подошел совсем близко,
стало видно, что у него громадные глаза пронзительной голубизны без зрачков и никаких
признаков носа и рта.
Валдис смотрел на жуткого незнакомца с улыбкой.
Гигант опустился на одно колено рядом с телом Алика. Одним точным движением
повернул его голову на место. Положил ладонь ему на грудь, и… Алик выгнулся дугой,
закашлялся. Дернул рукой, отмахиваясь. Потом осознал, что он видит перед собой, и,
не вставая с земли, пополз спиной вперед, судорожно перебирая ногами.
Спаситель не обратил на него никакого внимания, а медленно побрел дальше по двору,
оглядываясь по сторонам. Равнодушно прошел мимо навсегда обнявшихся Сигмара
и Демитрия – когти правой руки вампира утопали в горле мага, а левой руки и вообще левой
половины тела просто не было – след удара в упор «отрицанием неживого».
– Великие Силы… – прохрипел Алик. – Кто это? Что это?
– Креатура Сумрака, – сказали неподалеку, – лежи спокойно, мальчик, не суетись.
Наслаждайся вновь обретенной жизнью. Потом расскажешь – как там было, в аду.
Лешка с трудом сел и оглянулся – метрах в трех от них стояли два незнакомых вампира.
Один выглядел совсем молодым – лет шестнадцать, не больше. С Аликом разговаривал
старший.
– А вы кто? – спросил Валдис.
– Меня зовут Дроннорд. Я вамп, как ты уже догадался. Помолчи пока.
Валдис надулся.
– Бьем вместе, «распадом»? – прошептал молодой вампир, сверля взглядом
удаляющуюся спину.
Второй негромко рассмеялся.
– Стой смирно. Желательно – не делай резких движений. Ты про Зеркала что-нибудь
слышал?
– Вроде…
Гигант подошел к дверному проему, и оттуда на него прыгнула здоровенная рысь,
покрытая радугой защитных заклятий. Лешка узнал только устойчивость к огню
и некромагии, но их было значительно больше – перевертыша кто-то тщательно обкастовал
с ног до головы.
Атакующая зверюга на миг зависла в воздухе, словно наткнувшись на невидимую
стену, потом ее приложило о стену дома так, что посыпалась штукатурка. Оглушенная, она
перебирала лапами на земле, потом затихла.
Высокая бледная фигура исчезла в проеме.
– Так вот, это… существо примерно того же порядка, – продолжил Дроннорд. – Сумрак
порождает немало странных тварей, и встреча с ними обычно ничего хорошего не сулит. Этот
еще сравнительно безобидный, только раздражать его не надо. Молодежь вот воскрешает.
Причем без разницы, с какой стороны. Дохлых светлячков тоже бы поднял. Ты видел, как он
это делает?
– Да… только я не понял, какое заклинание.
– И не поймешь, потому что это вообще не магия в нашем понимании. Выглядело так,
будто в ограниченной области время текло назад. Сказал бы, что это невозможно, если бы
не видел собственными глазами…
Трансформ у рыси, валяющейся в отключке, пропал. Стало видно, что это рыжая
девушка, довольно миловидная, только с перепачканным лицом. Дроннорд пожирал ее
глазами, потом с досадой сплюнул.
– Эх, добить бы… нельзя. Здесь случился славный бой, но теперь все кончено.
Гигант вышел из дома, неся на руках Лину. Волосы ее сгорели, кожа и одежда
обуглились – но с каждым шагом чернота исчезала, а когда он донес ее и положил на траву
рядом с Лешкой, даже кожные покровы порозовели. Подскочил Алик, приподнял голову
юной суккубки.
– Дышит… она дышит!
Бездонные голубые глаза без выражения смотрели на группу Темных.
– Дрон, мне страшно. Я очень хочу по нему всечь… – прошептал юноша.
– Стой, ради всего несвятого. Стой тихо. Его даже Тенями скорее всего не достать.
Опусти голову.
Голый пришелец возвышался над ними, как гора. Что-то нехорошее сгущалось
в воздухе. Дроннорд облизнул губы, тускло блеснули выдвигающиеся клыки.
– Он хочет… оно хочет, чтобы мы ушли, – тихо сказал Валдис, – чтобы мы все ушли.
Очень быстро.
Дроннорд плавно вскинул открытые ладони и начал пятиться назад.
– Валим, – сказал он, – молодежь, берите девчонку и в темпе за мной!
Алик и Лешка подхватили постанывающую Лину и устремились за ним.
– Спасибо вам, – сказал Валдис бледной фигуре.
Ноль реакции. Молодой вампир рванул подростка за плечо, и они присоединились
к остальным.
Когда выходили через калитку, Лешка оглянулся – гигант по-прежнему стоял посреди
двора, только глаза светились в сгущающихся сумерках.
– Если никто не возражает, – сказал Дроннорд, – я возьму на себя нелегкую честь быть
вашим новым сэнсэем. На какое-то время. Вообще педагогика не мой конек, но старина
Сигмар одобрил бы.
Молчание и сопение были ему ответом.
– Тема сегодняшнего занятия, – отчеканил новоиспеченный сэнсэй, шагая впереди, –
стихийные креатуры Сумрака. Ту, с которой вы познакомились сегодня, мы называем
Дежурный. Дежурный по апрелю. Потому что его встречают только весной. Но есть
и другие…
Лина что-то пробормотала, и несущий ее Алик замедлил шаг.
– Не отстаем, молодняк, – подбодрил их Дроннорд, – дорога у нас впереди длинная.
Уже неделю мне снился сыр. Желтые ноздреватые головки водили вокруг меня
хороводы, парили в небе среди облаков, а на центральной площади города бил фонтан
из плавленого рокфора. Так себе зрелище, про запах я вообще молчу – меня мутило от него
даже во сне.
Из-за чертова сыра я жестко не высыпалась. Сидела на занятиях с вытаращенными
глазами и пыталась делать вид, будто действительно понимаю все, что нам говорят. Сегодня
нас учили видеть «вампирью тропу»… кажется. Ненавижу чертов сыр, запретите его!
Запретите им. А вечером еще приходилось топать на работу. Мне страшно повезло, что меня
еще во время учебы взяли в Ночной Дозор – пусть на полставки и «бумажки перебирать»,
но все же, все же. «Уровень ближе к никакому, но потенциал хороший», – охарактеризовал
меня мой непосредственный начальник. К оперативной работе меня, конечно, никто
не допускал, но культмассовый сектор без моих талантов пропал бы, пропал, точно вам
говорю!
Сейчас мой жестокий биг босс – самодур и сатрап Кеша отказывался войти в мое
сонное положение и требовал плана мероприятий на месяц.
– Ты хотела чему-то научиться? Вот учись же!
Я мусолила чупа-чупс и вяло писала в столбик:
«1. Что-нибудь сделать.
2. С кем-нибудь встретиться.
3. И еще что-нибудь».
Время от времени беспощадный бюрократ отрывал меня от работы и требовал ввести
его в курс дела:
– Хоть что-нибудь путное придумала?
– Ну, давайте отрывочки из «Некрономикона» в корпоративном издании печатать? Типа
«история с продолжением».
– Неплохо, – рассеянно отзывался Кеша.
Теребить-то он меня теребил, но ответов не слушал, листал свои бумаги, звонил
по сотовому, шептал что-то в ухо влетавшим воронам. Хвостатые корреспонденты загадили
весь стол, из окна дуло, но Кеша утверждал, что старые добрые почтовые птицы надежнее
«этой новомодной» электронной почты.
После очередного разговора босс запустил пресс-папье в стену. Не пробил, но обои
испортил.
– Где я им сейчас людей возьму? У них, значит, рейд, а предупреждать меня заранее,
конечно, не надо! Много чести. Кстати, Маша Медведь, а ты в какой день недели родилась?
– Кажется, в субботу, – попыталась припомнить я.
– О, а чего молчала? – неподдельно обрадовался Кеша, даже вскочил. – Так, Мария
Ивановна, хватит жопу без дела просиживать. Собирайся, едешь в поля! У нас сотрудников
не хватает.
– Какие еще поля? – заныла я. – С чего это вдруг?
Столбик так и не придуманных мероприятий меня достал, сбежать из-за письменного
стола было бы очень кстати, но если бы я могла выбирать занятие, то выбрала бы поспать.
– Да понимаешь, Маша, какое дело. Субботник у них… у нас. Работа с населением!
Дружинники ходят по квартирам, туда-сюда, трали-вали. Смотрят – что, как, нет ли
на участке незарегистрированных Темных, неинициированных Иных… Полная чушь, никого
так не найдешь, зато – Плановое Мероприятие. Галочку в отчете поставим!
Кеша поднял вверх указательный палец, поросший светлой шерстью.
– А…
– Квалификации у тебя не хватит и чтобы мышь обнаружить, не то что скрытых Иных,
но нужно же как-то начинать, да? Ты же хотела на оперативную работу? Могла бы
и порадостнее кивнуть, Мария, поактивнее. Мы в твои годы не такими были, мы были ух! О-
го-го мы были. Вы же «вампирий след» след сегодня как раз проходили? Вот тебе
практическое занятие для закрепления материала. Будешь главной по кровососущим. Тем
более у вас, субботних, на них особый нюх.
– У меня еще и годы практики: мой бывший был вампиром. Энергетическим, – уныло
подтвердила я. Глаза слипались, ноги были ватными. – Но в мои обязанности такое не входит.
Кеша, я спааать хочу! Начальник, будь ты человеком, а?
Пару месяцев назад я бы, наверное, страшно обрадовалась заданию, но теперь уже
знала, что такое «рейд». Ни погонь, ни расследований. Тупо ходишь по квартирам
и спрашиваешь задушевно: «Вы не Иной? А в квартире кто прописан? А они не Иные?
А если подумать? Ну, тогда мы пошли». Не прямым, конечно, текстом спрашиваешь,
но от этого занятие не становится менее нудным. И более осмысленным.
– Я не человек, Мария, как и ты. И входит в обязанности-то, разумеется, входит.
Посмотри на строчку «и т. д.» в договоре. Рейд – типичнейшее «и т. д.». Общественная
нагрузка. У нас людей не хватает, а я тут внезапно ответственный за мероприятие.
Собирайся, Маша, поехали.
Разве у меня был выбор?
Я бросила чупа-чупс в чашку с недопитым кофе, встала и надела плащ.
***
Дверь квартиры 117 в доме 23 по улице Чернышова распахнулась после первого стука.
Судя по взгляду открывшего, ждали здесь явно не меня.
– Профилактика свиного гриппа! – мрачным голосом объявила я.
Глупый предлог, но годился любой, лишь бы открыли дверь.
На занятиях мы зубрили, как узнать вампира, но, оказалось, «тридцать признаков»,
записанных в общей тетради в столбик, были не так уж и нужны. Кто стоит передо мной, я
поняла сразу, не заглядывая в его ауру. Даже тени сомнения не возникло, так это было
очевидно.
Мужчина лет тридцати пяти. Не красавец, не урод, похож на француза – носатый,
черноволосый, с узким лицом. Аура – цвета подгнившего сыра, давящая, мрачная.
– Вампир, – несколько удивленно объявила я, скользнув в Сумрак. – А регистрац…
Глаза мужчины чуть заметно сузились.
А регистрации-то не было.
– Я только прибыл в город; до трех дней пребывания ее не требуется…
Он врал, рассчитывая на простодуру, на новичка, которым я и выглядела, и была.
Как уверенно он это говорил!
Но я была новичком, а не дурой.
– Именем Ночного Дозора… – пискнула я и оказалась прижатой к стене, поросшей
синим мхом.
Меня обдало смрадным дыханием. Крепкая волосатая ладонь зажала рот, а клыки
сомкнулись на моей шее. Все произошло так быстро, что я не успела испугаться.
– Субботняя, – разочарованно протянул вампир и отпустил ладонь. – И с амулетиком,
конечно.
– Помогииииите! – закричала я, опомнившись. – Помооо…
Интересно, кто здесь мог мне помочь?
Напарника я сама отпустила сбегать за едой нам обоим; раньше, чем через четверть
часа, его и ждать нечего. Кто же знал, что мы действительно наткнемся на что-то важное
во время этого формального обхода?..
Вампир снова вжал меня в стену, накрыл губы своими и укусил. Не в полную силу,
не сжимая зубов; выпить или даже покалечить меня он не мог – амулет, выданный Кешей,
не позволил бы. Просто прикусил, как пес, доказывающий главенство более слабому собрату.
Дышать было нечем, сердце рухнуло в пятки.
А кровосос уже рвал с меня одежду, впечатывая спиной в мох. Он был сильнее меня
во много раз – и по уровню силы, и просто физически. Он даже не счел нужным применять
магию – такой слабой и беззащитной перед ним я была. Не церемонясь, он завязал мне глаза
моей же блузкой, скрепил руки за спиной, раскрутил и толкнул в спину.
Я упала и поползла; губы были солеными от крови. Ты хотела оперативной работы,
гражданочка Медведь? Молодец, Маша, да ты просто создана для нее.
Еще никогда в жизни мне не было так страшно. И не будет… я надеюсь.
В голове мелькали обрывки мыслей: «Увольняюсь, сегодня же увольняюсь ко всем
чертям… если выживу».
Вампир не мог меня убить, но полностью лишил сил – я не могла даже развязать руки.
Все звуки исчезли, я не знала, здесь ли еще чудовище, смотрит ли на меня, и от звенящей
тишины ужас усиливался стократ.
Вляпываясь лицом и телом во что-то склизкое, противное, разъедающее кожу, я ползла,
пока все же не выбралась из Сумрака. И только тогда закричала.
Я кричала до тех пор, пока с моих глаз не сорвали повязку. Кажется, я была жива.
Первым, кого я увидела, был Кеша. Развернувшись, я влепила ему пятерней
по бородатой физиономии. А потом еще раз, а потом, кажется, бросилась на него, выставив
вперед когти.
Худенький, на полголовы ниже меня, начальник сильно, до хруста в костях, обнял меня,
прижал к груди.
– Маленькая моя, успокойся.
Потом я, дрожа, пила воду и водку в оперативном фургончике. Орала, как ненавижу
Кешу, как ненавижу вампиров, как ненавижу Дозоры и Иных. Что больше никогда. Что
отказываюсь, на фиг, к чертям, отвалите. Потом снова пила. Меня отвезли домой;
на подгибающихся ногах я добрела до дивана.
– А знаешь, он был интересным. Оригинальное лицо, – сказала я цветку на окне
и отрубилась.
***
***
***
***
***
***
***
***
В десять утра Иной третьего уровня Иннокентий Кат обнаружил на своем столе
записку: «Я взяла отгул или несколько. Целую, Маша». Подпись, число, отпечаток сиреневой
помады. Разноцветный, сияющий след от ауры: когда подчиненная выводила эти строки, ей
было весело и драйвово.
– Чтоб ее! Очень вовремя. Уволю заразу!
Кеша превратился в кота – как делал всегда, когда нервничал, – и сам себе ответил:
– Она будет только рада.
Опять стал человеком и пригрозил:
– Ну уж нет, не уволю! Я ей такое устрою!
И резюмировал снова в теле кота:
– Бедная девочка, у нее стресс. Пусть отдохнет.
Интересно, где Машка сейчас? И с кем?
Но искать ее Кеша не стал. Неэтично это: практикантка заслужила право на отдых.
И вообще сам же ее заставлял съездить куда-нибудь. Ну и вот. Ну и пусть.
***
***
***
***
***
***
***
Вампиры все прибывали. Слава о тихом месте далеко в горах, где можно укрыться
от проблем, пронеслась сквозь Сумрак. Филипп никому не отказывал в помощи; он стал
своим среди вампиров, не став им сам.
Роды у гостьи, инициированной Марко, тоже пришлось принимать ему. Он хотел
принести ребенка в дом и воспитывать, как своего, но тот от рождения оказался Темным.
Пришлось вернуть его в склеп.
Тьма опалила Филиппа, но убийцей он не стал. Он приводил к вампирам животных
и потерявшихся в горах путников, приезжих, любящих риск и сыр с личинками. Немного
крови можно отдать без всякого ущерба для здоровья. Все оставались живы.
Вампиры зависели от Филиппа. Селяне зависели от его предприятия.
По сути, у него было две семьи. А потом все сломалось. Филипп не ожидал, что
однажды, не посоветовавшись с ним, инициируют его собственную сестру. И что она будет
умолять не трогать обидчика, потому что это не нападение, это любовь. А потом сама выпьет
односельчанина.
Вампиров стало слишком много, и, что самое страшное, они начали нападать на людей.
Об округе поползла дурная слава. Люди бежали из тех краев целыми семьями, все меньше
находилось желающих приезжать за сыром.
От болезни умер отец Филиппа, и молодой мужчина официально стал главой семьи.
Он не справлялся. И он не выдержал. Однажды чиркнула спичка, и пожар убил всех,
о ком Филипп заботился много лет. Он сжег всех вампиров, сжег родную сестру, оставил
только одного младенца.
– Тот отплатил за это, как смог. Да, меня укусил именно он.
***
***
***
***
Лилит решила стать матерью. Матерью сотням детей – просто укусив их. И она
воплотила свой безумный план в жизнь.
Крошки выпивали своих родителей, а она царствовала и направляла. Наконец-то у нее
были дети. Сотни детей.
Люди не понимали, что с ними происходит, у них совсем не было опыта. А у Лилит –
был.
Филипп успел в последний момент, когда пищи в городе почти не осталось, и голодные
малютки были готовы разлететься в ее поисках по миру.
Он забрал свою девочку и завалил все выходы – и в нашем мире, и в сумрачном.
Конечно, дети освободятся, но не сразу, они только-только стали вампирами, а он – четыреста
лет назад.
Когда Дозоры найдут Лилит, ее накажут. Так, что развоплощение покажется ей детской
игрой.
***
***
***
1. Старый дом
С протяжным звуком самолет выпустил шасси, крыльями разорвал в клочья плоть низко
плывущих облаков, прорвался к земле. Быстро промелькнули в иллюминаторе зеленые
квадраты полей, крошечные домики, сложные, чуть ли не морские, узлы автобана. И вот
наконец черная после дождя посадочная полоса. Взревели реверсные двигатели. А вскоре
самолет уже стоял на приколе у одного из «рукавов» аэропорта Ганновера. Еще спустя десять
минут прилетевшая из Москвы и прошедшая через таможенный контроль Иных худенькая
девушка в джинсах и белой флиске вышла к встречающим. С недоумением она обнаружила
табличку со своим именем в руках у здоровенного афрогерманца. Или как их тут толерантно
называют?
– Мария Титова. – Она протянула руку.
В ответ получила несколько растерянную, но широкую, белозубую улыбку.
– Это я. – Она показала на табличку, потом на себя.
Встречающий гигант радостно потряс головой.
– Держи!
Вынырнувший из толпы парень забрал из рук афрогерманца табличку, сунул тому
купюру в пять евро и обернулся к девушке.
– Простите, пришлось отлучиться. Айлерт Фризен.
– Мне сказали, что вас зовут Айльхард.
– Тогда лучше Харди. Убил бы родителей за такое имя. Позволите?
Он улыбнулся, перехватил ручку чемодана и, взяв Марию за локоть, быстро направился
к выходу, словно торопился. Девушка даже толком разглядеть его не успела. Они спустились
на лифте в подземный паркинг. Пискнула отключенная сигнализация на автомобиле. Фризен
положил чемодан в багажник, открыл для девушки дверь. «БМВ» последней модели. Черный
и агрессивный. Что еще ожидать от Темного Иного? Внутри, разумеется, кожаный салон. Да
и сам Айлерт, которому на вид лет тридцать, одет в дорогой костюм. Был даже в галстуке,
но тот теперь валяется на заднем сиденье. Ворот белой, идеально выглаженной рубашки
свободно расстегнут. А она, Машка, в простых джинсах и флиске. Но Фризена это, похоже,
не смущало. Или он сделал вид, что ему все равно, как выглядит его пассажирка. Вежливый
и правильный, как все немцы. Хотя на немца – типичного немца – совсем не похож.
Черноволосый, синеглазый, среднего роста и не отягощенный лишними килограммами.
Плавно вывел машину с парковки на автобан и направился на запад, сосредоточившись
на дороге.
Машка отвернулась к окну. Тучи по-прежнему затягивали небо. Заходящее солнце
вырвалось из их серого плена, разлило золото по мокрому пейзажу, делая картинку еще ярче.
Поля сменили аккуратные домики небольших городов, сверкали красные черепичные крыши,
дождевые капли на разбитых повсюду цветниках. И снова поля, лесные массивы.
Наступавшая осень почти не чувствовалась. И, пожалуй, только лимонно-желтые пятна
березовых рощиц среди мрачной еловой стены нарушали картину. Маша взглянула
на спидометр, невольно ухватилась за ручку на двери. Айлерт вел машину на двести
двадцати. Но то ли дороги были так хороши, то ли мотор урчал спокойно и уверенно, что
скорость почти не ощущалась. И девушка успокоилась. В голове вновь и вновь
прокручивалась встреча с ее куратором Виктором.
***
Виктор Николаевич вызвал ее к себе в кабинет неделю назад. Плеснул Маше кипяток
в чашку, бросил туда пакетик с заваркой, извлеченный из ящика в тумбочке, на которой
высилась огромная монстера. Это была одна из причуд шефа. Угощать сотрудников чаем,
причем именно любимого их сорта. По кабинету пополз нежный аромат зеленого чая
с жасмином. Маша невольно обхватила чашку, грея ладони. За окном гремел по цинковому
подоконнику ливень, отопление еще не дали, и в просторном кабинете было довольно
прохладно. Виктор же, сделав глоток настоящего чифиря из стакана в подстаканнике
раритетного вида, в своей манере сразу начал разговор с дела.
– Маша, задание для тебя будет не очень сложным, но займет время.
– Это как-то связано с растениями, Виктор Николаевич? – поинтересовалась Маша. –
На этот раз?
– Связано. – Виктор улыбнулся. – Думаю, тебе должно понравиться.
– И что за задание?
– Был такой маг – Эдвин Вебер. Светлый. Экспериментировал с магией на растениях.
Хотел создать заклинание, повышающее плодородие почв. Это по