1

Творы, замѣщены в данном выданю

суть переложены з такых оригиналов

Krúdy Gyula: Havasi kürt.

Felsőmagyarország Kiadó. Miskolc, 2001.
Válogatta és szerkesztette Sturm László.
Havasi kürt. (Ruszin-Krajna kistükre);
Utazás a Tiszán (részlet): Ugocsa non coronat; /
A huszti vár; / Az Alföld felé / A kék csóka /
Úton / Tutajosok / A mármarosi gyémánt /
Tél / A Paraszkiva-malom
Krúdy Kárpátalján (S. Benedek András).

Krúdy Gyula: Magyar királyok.

Magvető. Budapest, 2000.
Válogatta és szerkesztette Kelecsényi László.
A lőcsei tulipánok.

Krúdy Gyula: Szindbád és társai.

Válogatott novellák. Európa Könyvkiadó. Budapest, 2001.
Válogatta és gondozta Osztovits Szabolcs.
Ifjú évek.
Едиция Подкарпатия
5. сшиток

Дюла Крудий
Нашы добры
Русины
(Образчикы из Русской Крайны)

Выданя другое, зревидованое

Русинска Веб-книга
Ужгород
2014
 Дюла Крудий написал ключовый твор Нашы добры
Русины (Образчикы из Русской Крайны) взимѣ 1918-го.
Тогды появил ся вѣстный народный закон ч. Х, якым ся
утворила автономна Русска Крайна...
Автор плановал сесю книгу выдати в столици буду-
чой автономной территории, Унгварѣ. Печатня Фелде-
шия за немногы днѣ провела подготовны роботы, айбо
заятя вароша на зачатку 1919-го года французскым за-
граничным легионом, что помагал Чехам, зробило ту-
тешное выданя невозможным.
Онь нынѣ наш читатель достае в рукы так долго че-
каный твор Дюлы Крудия, каммай читатель русинскый,
про котрого книжка сеся гибы нароком написана.
В другом, стереотипном выданю змѣнена лем орто-
графия: пишеме традицийным способом, котрым Русины
писали од середины XVI. вѣку онь до року 1944. До та-
кого рѣшеня примушуе нас обструкция, что чинит ся
против Русинов з намѣром их ассимилации в Словакии,
Украинѣ и Польщи, в рамках котрой ширит ся фалшива
идея, же Русины не мали и не мают единого кодификова-
ного языка.

Редакция, графична обряда:

Игорь Керча

Зготовено з первого выданя:

Дюла Крудій, Наші добрі Русины

Felsőmagyarország • Miskolc ПоліПрінт • Ужгород

2002
ISBN 963 9280 77 1 ISBN 966-7966-13-5

© Игорь Керча, 2002, переклад, спередслово

© Андраш Ш. Бенедек, 2002, послѣслово
 Свѣт сердця и душѣ

“Там, де Попрад ся прощае од Мадярщины, же-

бы в Галичинѣ, называной в давной истории Га-
личом, продолжил свою рвучу дорогу — там е най-
сѣверна границя Русской Крайны.” Сим красным,
ефектным кадром, что при тому мае конкретны гео-
графичны координаты, зачинат Дюла Крудий
(1878–1933) опис попрадской долины, а з ним и се-
рию своих Образчиков из Русской Крайны. Сесь
опис живота Русинов лѣсорубачов, сцены звожо-
ваня салей в попрадской долинѣ, безсомнѣвно, на-
малеваны d’apres nature и у высшой мѣрѣ импрес-
сионистично вѣрно. Кто хоть раз был у вечерном
змерьку на лѣсном горском пути, нараз собѣ живо
представит волгкоту невлюдного лѣса и тот
настрой, котрый в такый час выкличе у чоловѣка
мило клѣпкаючый огник далекого селочка. Та и
вшиток сесь образчик из попрадского вѣдика
глубоко поетичный, душевный и близкый сердцю
автора: шак там перейшли его юны годы. Малый
Дюсий рос в Нѣредьгазѣ в многодѣтной фамилии
збѣднѣлого немеша, адвоката, и вже в 14 лѣт опуб-
ликовал в новинцѣ свою перву новеллу. Великым
одлегчанем про родину была возможность дати
дѣтвака учити ся в недорогу монастырску гимназию
(де много дѣтей из худобных фамилий учили ся и
безплатно) в Подолинцю, приграничном варошику
на рѣцѣ Попрад. Память из тых дѣточых, юных лѣт
глубоко зарыла ся у впечатливу душу будучого пи-
сателя, изгодя не раз кликала го, заставляла го
вертати ся зась и зась в край своей юности. Так ся

5
родили на свѣт и сесѣ творы, котры днесь можеме
предложити подкарпатскому читателю.
Дюла Крудий был добрым знателем и цѣнителем
русской литературы, се видко и в иншых творах
его, не лем врученых Подкарпатю. Нераз испоминат
Гоголя, Лермонтова, Пушкина. Слова Гоголя дае
моттом до свого лѣпшого твора за Русску Крайну.
И кедь при именеви Гоголя приходят в думку слав-
ны, ставшы хрестоматийныма образы тихой укра-
инской ночи, чудесного Днѣпра за тихой хвѣлѣ, та
Крудий даруе нам аналогичны и не менше ар-
тистичны, майстровскым пером написаны, поети-
чны образы нашого краю: чистой, тихой, звѣздя-
ной януарской ночи в Карпатах; невѣрного По-
прада; кучерявого Гернада; Лаборця, Латорицѣ и
Уга, что валят ся долу из дикостев прадавных
Мадяров; ледово-студеных Изы, Вышавы и Тере-
свы; Тисы, что туй така, ги дѣтвак лем; Пинѣ,
Дусины, Визницѣ и Старой — вшиткых такых, ги
чорты. Ай на сих аналогиях не ограничуе ся его ро-
мантично-поетична визия, что мае много ширшу па-
нораму: доста лем назвати горѣ спомянутый опис
лѣсорубачского живота в смерековой долинѣ
Попрада.
Не менше захватуючыма своев красотов и ро-
мантичностев, но и до того интересныма из никаня
етнографичного, обычаево-описателного суть роз-
дѣлы, де малюе русалны звычаѣ, комашню,
взаемины Жидов и Русинов, повчанскы одпусты.
Автор хвалит Гоголя за его проникненя в пси-
хологию малорусского козака. Иппен тото яло туй
повѣсти за самого Крудия: не был на Подкарпатю
6
лем туристом, не захватила го лем романтика
сурового живота и краса природы, ай передусего
глубоко проникл в душу Русина и тота е в центрѣ
писательской позорности.
Автор был добрым знателем русской литературы,
айбо теоретичным знателем России и русского на-
рода. Часто в своих творах, подобно сочаснику
свому, Ивану Олбрахту, русинскы реалии тотожнит
из русскыма. “Краевиды на вышинках такы, гибы из
России змалеваны были.” “Села вшиткы еднакы,
докус ги в России.” “Близка родина сесь народ рус-
скому смутному чоловѣку, измежи котрого появил
ся Пушкин.” Айбо легко нам быти критиками через
80 лѣт. А в тот час рисованя сякого образа тотож-
ности было в традиции не лем комунистичных пи-
сателей (Ванчура, Иллейш, Олбрахт), а й перед-
усего самых Русинов русофилов, иппен такых тео-
ретичных знателей России. Пак ци можеме ся чудо-
вати, кедь печатана примѣрно в той добѣ Révai Na-
gy Lexikona1 под гаслами
Русины, Русинскый язык и
литература одсылае чита-
теля на гасла Русы, Русскый
язык и литература?
Про творы Дюлы Крудия
характерный выимково ши-
рокый жанрово-стилевый
диапазон, что читатель мо-
же увидѣти ще и на творах,
дотычных Русинов и Под-
карпатя, включеных в сесь
томик. Много написано ним Золтан Латинович в роли Крудия

7
дѣточой прозы, головно исторично-популаризую-
чой, котра даколи цѣлком написана в стилю пре-
красной казкы, як Мараморошскый диамант. В тво-
рах про читателя уверстного Крудий ексцелуе ро-
мантично-епичным описом в стилю Николая Го-
голя, котрого называт майлѣпшым малорусскым
писателем, неперевысшеным гумором и ирониев в
стилѣ Антона Чехова, котрого держит еднов из
остов русской литературы. Буяюча фантазия
Крудия часто водит читателя в фантастичному свѣ-
тѣ, вадь на границях реалного-ирреалного, и видит
ся просто невѣроятным, же за еден год до того, як
ся родил гениалный Андрѣй Платонов, Крудий на-
пише стопроцентно ‘платоновскый’ Млин Парас-
кевы! Из другого боку, видиме у него и повѣданя
до шпика кости реалистичны, цѣлком зрисованы з
натуры, де писатель демонструе свою фантастичну
доникливость, быстрое око, як примѣром
Бокорашѣ, написаны в духу популарного тогды и в
Середной Европѣ америцкого писателя Френсиса
Брет-Гарта, славного своима повѣданями за
пионеров ‘дикого’ Запада Америкы. Герой повѣ-
даня, збѣглый арештант, заклопотаный тым, жебы
роздобыти калап, бо хлоп без калапа в тот час вы-
зирал подозриво, ненормално!
При вшиткой сей розманитости туй мож дони-
кати едну засполюючу закономѣрность: писатель
видит Подкарпатя як краину на межи Востока и
Запада, вадь як егзотичный ‘дикый’ Восток Мадяр-
ской краины.
Интересно повѣсти даколько слов за язык Кру-
дия. Автор широко служит ся так прозваныма сло-
8
вами тутешного языка, жебы передати couleur lo-
cale, и вказати мадярскый язык в Подкарпатю,
якый был под вплывом словацкого и русинского, а
даколи и русского. Се зато вартат повѣсти окреме,
бо в русинском толмаченю передати тото не мож.
Напримѣр в Молодых лѣтах стрѣчаеме русинско-
словацкое “pán szolgabíró”, в Млинѣ Параскевы —
русское “Nicefor gyákon” (намѣсто литературного
szolgabíró úr, Nicefor diákonus).
Мадярщина переживае ренессанс популарности
Дюлы Крудия, появляют ся новы и новы выданя.
Цѣнит ся его душевность, импрессионистичное ри-
сованя реалности, дополненое богатов фантазиев,
легко буяючов во свѣтѣ ирреалности, красный бога-
тый язык (онь натолько, же редакторы часто до-
полнюют книгы Дюлы Крудия словничком так
прозваных малохоснованых слов, котра практика
так добрѣ знакома подкарпатскому читателю). А у
нас мало кто знае, же он написал болше, ги напри-
мѣр, Мовр Йовкай. В Украинѣ Крудий persona
incognita. (Года 1997, под часом роботы на катедрѣ
украинской и русинской филологии в Нѣредьгазѣ,
подробну библиографию толмачень мадярской
литературы в Украинѣ приготовила Леся Муш-
кетик.2) Но не е тото лем украинска призначность.
Подѣи популарных творов Дюлы Крудия, як и
Калмана Миксата, часто одойграют ся на Горных
Уграх, днесь территории словацкой и украинской.
Но и в двотомной чехословацкой (ще до роздѣленя
ся двох народов выданой) енциклопедии свѣтовой
литературы не находиме ани едного, ани друго-
го.3 В Москвѣ 1987-го года выдана една книжка
Крудия, толмачена не з оригинала, ай из словацкого
9
выданя, яка, видит ся, не найшла путь ид сердцю
русского читателя.4 И не е что на том ся чудовати.
Дюла Крудий — писатель тутешный, что тысячов
ниток привязаный ид свому краю, ид его реалиям,
его людям и их менталитету. Наколько е близкый,
розрушуючый, интересный про тутешного Мадяра,
Словака, Русина, натолько своим свѣтом, своим
способом думаня годен быти оддаленый, меншепо-
розумѣлый, може и безрозличный про Руса и Чеха.
Айбо читатель, котрый глядат в красном писемствѣ
чаруючый свѣт сердця и душѣ, умѣлского образа и
красного слова, найде го у Дюлы Крудия, тым бол-
ше читатель русинскый, про котрого книжка сеся
гибы нароком написана.
Игорь Керча

Русинка из Волового (Мараморош)

и Русин из Чорны (Угоча),
подля фото 1920-х лѣт
 Нашы добры Русины
(Образчикы из Русской Крайны) 5
 Любити никто так не знае, ги он...
Н. Гоголь

З
а майхудобнѣйшый народ Европы, за
Угро-русов, авадь другыма словами за
Рутенов говорит сеся книга. Ще их кличут
и Малорусами, а сами они межи собов ся кличут:
Русины, а кой трафит ся им пойти до чужины, там
за ся повѣдят: Угры (Мадяре).
Так, же имен долегеды мае сесь народ. Миллио-
нарю Естергазиови нигда не требало ще даяк окре-
ме ся называти. Айбо тогдышный дробный немеш
додавав ид свому именеви вшелиякы возможны и
невозможны назвища. А майправѣйшое имя сему
народу адтото: Русин, богатого племени бѣдный
сын.
Русинскый люд, прото, не гошит ся своим проис-
ходом, ото книжникы ся на тому капѣрят. А он, се-
гинь, задоволит ся и йз тов найменшов титулов сего
пышного свѣта, яка ще менша од титулы Често-
ваный перед великосвѣтскыма панами нынѣшной
Европы: мило, щастливо называт ся Мадяром. Он
гордый на тото, кедь го Мадяром кличут; то му
крыла дае, то го захватуе, тото му честь, кедь за ся
учуе епитет:
— Такый, ги дакый Мадяр.
На земли Русинов Бог е найближе ид народови,
бо далеко е одси “царь”.

13
 На вѣрѣ в Бога передержала ся душа сего народа
через столѣтия: вѣк по вѣкови минав, а он все лем
чекав лѣпшого часу, якый бизовно раз настане. Но,
а дотогды, задоволено, тихо, благо жие собѣ, и ни-
яка зла намѣра не грызе му душу. Бажено, млѣнно,
щастливо держит пост. Поникайте лем у добры очи
правдивому Русинови: злонамѣры, прекору не уви-
дите на его твари, на его чолови, благому, ги у бара-
няти! Сесь филь не способный на гнусность. Прав-
да, же безпомощный, незаживотный; правда, же
дѣтваком ще обстав и в наш час межи постарѣлыма,
циничныма, зопсутыма народами; правда, же мукы
и нелюдское тираненя потупно перенесли ся над его
головов: айбо иппен зато ему приналежит
будучность. Сесь здоровый, и в худобности щастли-
вый, и в простотѣ своей обдивно задоволеный
народ ще даст за ся чути. Он прямый потомок того
племени, за котрое Гоголь, найболшый малорус-
скый писатель, адтак повѣл: раз говорити буде за
него вшиток свѣт. Каждое добродѣтелное людское
свойство найдете в мадярском Русинови.
Любити никто так не знае, ги он.
Его вѣрность за столѣтия тяжко спытовал отчим
му, Мадяр.
Тяжкы грѣхы, зрады, пакости не обтяжуют
совѣсть сего невеликого народа. Из поднятов
головов може стати перед судом народов. Он не
кывал никого, не мучил, не выѣдал, не розбивал
14
своих сосѣдов. Все был худобный, а нигда не
забажил чужого. Все прилѣплял ся ид своим
скалистым горам, ид своей невлюдной верховинѣ,
ид своим свѣтлым рѣчкам и ще свѣтлѣйшым ярям.
Свою маленьку краину затулял своима долонями,
як дѣтвача. Против вѣры своей не грѣшил. В
Русской Крайни ледвы знают, что вто тюрьма.
Поникайме зблизка на сесь народ, так як бывало
я видѣл го даколи в моих доселѣшных путованях
тов краинов.
***

З
а найхудобнѣйшый народ Европы, за народ,
что двасто пятьдесять дни держит пост, за
Русинов говорит сеся книга.
За еден маленькый народ, что нигде на свѣтѣ не
мае приятелей, ани знакомых. Осамено, тихо собѣ
жие межи своима горами, что йдут в небо. Рѣдко
что учуеме за него, бо он не звык двигати ларму,
голосно не жадат, такый лагодный и благый, як его
коровкы, такый побожный, як библийный пастырь.
Туй родят ся, жиют, умерают, як потята в лѣсѣ, без
того, жебы й увидѣли были дачто из великого
свѣта. Добродѣтели их идут од богобойности их,
худобность их — од горькой потупы; задоволят ся
из своев долев, из простыма дарами вѣчного
людского живота, в котром сонце еднако засвѣтит и
на худобного, и на богатого. Се еден маленькый
народ, за котрый нигда не чуеме, хыбаль, же як

15
терпит; едно малое племя, что нигда ся не
бунтовало, все лем терпѣло и было тихо; една
малѣнька краина, что найхудобнѣйша и найбла-
гѣйша на мапѣ Европы; де ледвы знают криминал,
подлоту, де на орсагах никого не забиют, де не
познают розбойництво, переставаня на пути, бо ни
у кого не е нич; еден маленькый народ, такой пол
миллиона душ числячый, котрому нич ся не упало
из тых доброт, что настали з приходом миру до
Европы, напротив бивно му ся упало из страхот
войны: туй ся точили страшливы бои за Карпаты, и
он в своей безправности, выгнанствѣ, кроткости, не
скаргуючи ся терпѣл, коли русское, нѣмецкое и
мадярское катунство огнем-мечом зорало его
маленьку землю и борозды засѣяло мертвыма. Он
был тот найнещастнѣйшый, что вшитко свое
истратил у войнѣ, бо кедь лем едну коровку, едну
дополы вростнуту до земли хыжку, вадь едну козу
забрала од него буяряча в его газдувствѣ солдатес-
ка, се только было, гикой бы и живот забрали были
од него. Бо он не мал палаты, фабрикы, каштелѣ,
якы бы требало наново вымуровати. У него была
лем тота мала куча, де въедно бывал газда зо своим
статком; де чоловѣчое малое въедно из телятком
росло коло ног коровкы. Он не мал широкы статкы,
богато родячы землѣ, банѣ, славны найдища и
территории, котры бы могла была знищити война.
У него были лем потом полляты дробны нивкы,
котры газда затулял долонями, молитвов охранял од
16
недоброго часу и недороду. Ани роботнѣ, ани
фабрикы, ани варошѣ, ани бовты му не потерпѣли
од войны, бо не мал их нигда у своем властництвѣ.
Напротив, мал маржинку, котру одогнали, хыжку,
котру збуряли, дѣтей, котрых забили, бездомных
выгнанников, котры и доднесь ся не вернули домов,
попов, котрых раз Мадяре, а пак Русы завѣсили из
подозреня на зраду, малы селочка, котры и досель
ледвы мож было найти на мапѣ, а нынѣ вже и там
не находят ся, де даколи были.
Адтак сесь народ ушитко стратил у войнѣ. Бо по
войнѣ истратил и отчизнину свою, Мадярщину.
Межи народами Европы он май сирота. Ковдош
межи ковдошами. Не мае ани отчизнины, ани за-
ступника, ани знакомого. Ще болшый сирота, гикой
тот дѣтвак, что ся стратил на орсагу. Одгороженый
од Мадярщины, котра даколи (правда, лем рѣдко)
на него звыкла была поникати. Одокременый од
Русов, котры всячено обѣцяли сегиневи ще перед
войнов, айбо пак нич не дали. Сесю маленьку
краину завзяли нигда туй не бывшы Чехы и Румы-
ны, за котрых тутешны ачей и не чули.
***

У
старой Мадярщинѣ, до войны, “русинска
проблема” была нагодов про политичное
мушораня, бо тогды, в той Мадярщинѣ,
вшитко справовали из политичного и партийного
никаня. В нещастной державѣ ще нещастнѣйша

17
провинция была “земля Хозаров”. Кто дерзнул по-
вѣсти слово в защитѣ ей интересов, на того поли-
тичны гавкоше нараз ударили печать антисемита.
(Яло знати: раз еден володный комисарь на имя
Еган хотѣл выслободити русинскый народ од жи-
довско-хозарскых корчмари. Не мал серенчу в сво-
ей роли искупителя. План выслобоженя представи-
ли як паскудну антисемитску колоту. Одтогды “ру-
синска проблема” была заказанов темов у том по-
тупном мадярском парламентѣ, котрый заслужено
нашол свою смерть в часѣ войны.) Лем в старой
Мадярщинѣ могло ся удержати такое недойдавое
понятя, же тот, кто хоче помочи Русинам, тот пре-
слѣдуе Жиды. Тадь и болшы негораздоты трафляли
ся тогды в Мадярщинѣ. Сто раз заслужила бы была
давна Мадярщина, жебы Русины, одказаны на по-
гыбель, майже на голодну смерть, одорвали ся од
материнской земли, котра горше ся из нима заобхо-
жовала, гикой мачоха. Айбо Русины ще и тогды
вѣрны обстали Мадярщинѣ, коли Русы перейшли
Карпаты и завзяли сѣверовосточны жупы тогдыш-
ной мадярской святой коруны.
Сирота Европы, попелюха Мадярщины, днешна
Русска Крайна землеписно приналежит межи най-
красшы крайнѣ Середной Европы. Русскый поет
Лермонтов за дикый Кавказ написал свѣтознатый
верш. Наша Русска Крайна красотов подобна мос-
кальскому Кавказу, пак але великый свѣт мало что
знае за тото мѣсто, одкы выкырлюе Тиса, де родит
18
ся мараморошска соль, де найсуровѣйшы Карпаты,
де долга зима, котру тяжко выбировати, и сухое
лѣто, что ссушуе скупое лоно землѣ, де медвѣдь
бучит в хащи, а недалеко од державной границѣ
еден блискачый варошик, такый другый маленькый
Будапешт запалюе свои огнѣ: Унгвар никат ся в
зиркало Уга.
***

Т
ам, де Попрад ся прощае од Мадярщины,
жебы в Галичинѣ, называной в давной исто-
рии Галичом, продолжил свою рвучу дорогу
— там е майсѣверна границя Русской Крайны.
Мапа нам указуе: село Попрадска Ремета.6 Карпаты
туй сягают до неба, ту е простор орлам, туй ся обер-
тат голова туристам, а спишскы фурманешѣ день-у-
день туй ходят из возами, вывозячи из долины
Попрада полотна и вина в даколишны польскы
варошѣ.7
В сем вѣдику вшитко слѣдуе за ростом гор. Сме-
река ся тягне горѣ, жебы из тѣни гор даколи узд-
рѣла зорик сонця. Та и хлопы туй читавы, высокы,
ги тоты смерекы, котры они возят так, гибы тягали
каноны. Воз, что везе смереку, мае спереду два
колеса, пак ся тягне долга качулка-саль смерекы,
пак на конци зась два колеса примоцуе ид ней
фурманеш. Сякы долгы скриплячы возы ходят
долов из карпатскых гор од вѣка. Невеличкы гор-
скы коникы, а даколи ще и коровкы из предивнов
усиловностев тягнут тяжкый терьх. Еден воз слѣдуе
19
за другым, як бы днѣ в календарю. Лѣсорубач до
глубокой старости обстане при своем ремеслѣ, же-
бы по смерти передал балту сынови свому, котрый
зась не иншое буде робити, лем сали довожовати из
гор. Над горами минают вѣкы, а не слѣдно по них.
Лѣсы и не втямают, же их люде балтов ваглашат.
Скриплят долгы возы. Падут дерева, умерают лѣсо-
рубачѣ. Айбо все ся родит новое дерево и новый
чоловѣк, что го зрубат.
Кой ступаш на сѣвер долинов Попрада, долу
током рѣкы, исстрѣтиш поднимати ся кривуляю-
чым идгорѣ орсагом без числа возы, что везут де-
рево. Чинговикы коников издалеку дают ся чути на
закрутинах путя. Узкый орсаг. И скоро ся темнѣе
помежи горами. Из далекой далекости, из глубокой
долины ряхтит онь сюды огник дакотрого малень-
кого долинского селочка. Ачей чекают домов газду,
что побрал ся дерево рубати в горы. Звоночкы ко-
ников ся помалы зближуют, страшелезно скрипит
колесо, что жере коломасть на горском пути. Дако-
ли ще и при мѣсячном свѣтлѣ ходят-похожуют
салевы возы. Смерековы цѣвкы здобно лежат собѣ
на возовом катафалку. Закончили свой живот туй
горѣ в горах, де противостояли колячому вѣтру, лю-
туючым ги звѣрѣ бурям, перебыли под зловѣщыма
тѣнями хмар, под страшелезныма громами и блис-
ками, спознали и смертелну закочанѣтость долгой
зимы, и черкотаня поточков яри.

20
 Дерево Русской Крайны: смерека. Сесе дрѣчное,
красное, гожое дерево покрывае краину Русинов.
По долинах ходит дѣтваком, зеленѣе корчом, кря-
ком, криволѣсем, а вже туй горѣ жие геройскым
животом хмуравого самотного великана. В темнозе-
лену сукню, в студеное игластое чатиня, в сухы ко-
нарѣ, в густы заломы, де не учуете потячый спѣв,
безмѣрным и недозримым лѣсом закрывае горскый
ланц Карпат. Росте на камѣню, на скалах, корѣня
свое глубоко и далеко пущат, жебы нашла поживу
про свою коруну, котра мусит противостати вѣтру,
все дале втѣкат од заселеных людьми теренов, од-
странена самотарька горскых готари, за живот
котрой мало что знаеме, а по смерти своей скоро ся
имляючов половенев, червленым теплом, наглым
огнем своим про каждого добрѣ позната. Так
наремно любит огень, ги свята любовь. В чистотѣ,
прохолодѣ, осамености своей крые палючу стра-
стность, неугасну тугу за огнем. Так гибы у ней,
котра найдолго при собѣ задержуе мертвы снѣгы,
носит заледенѣлый кабат зимы, гибы в ней жило
якоесь страстное сердце, котрое ледвы чекат, обы
згорѣти на угель в наручи горячости, котра ей так
хыбила за цѣлый живот. Много раз сидѣл ем при
кальзѣ, в котрой ся оббѣгуючи, пилуючи, испа-
левали ся смерековы колотвицѣ. Задумовал ем ся
над тов тугов за огнем, что жие в сем студеном
ествѣ. Такый великый пламѣнь выкликуе оно, ги

21
сердця худобных, коли раз изогрѣе их животна
нагода своим теплом.
Куды ни лежат терены Русской Крайны, туды
всягды смерека охранят камѣнисты, ребристы берда
гор. Межи смереками ся звиват орсаг, осмѣлюют ся
долов онь до сельскых околиць, в своих темных
хащах баршонево-пухнасто сокотят землю, из года
на год сыплючое ся едно поверх другого насѣня,
иглича, голузиня. Монастырска тихость, что тронуе
в лѣсѣ, далеко одбиват голос балты. В такый час
цѣлый лѣс видит ся позоровати, як дрыворубаче
докончуют свою роботу в рубани, и як великы де-
рева, не скаргуючи ся, падут на землю, дотык кот-
рой дотогды ще нигда не спознали.
Туйкы, по майсѣверной части Русской Крайны,
де Попрад охаблят Мадярщину, суть темникы, пра-
лѣсы, гущы од баконьскых, племенитѣйшы од шва-
йчарскых, щедрѣйшы од голых кавказскых горскых
ланцов. Як высоко туй ни ступлят горы, а смерека
ступит над нима. Выцабле зеленое катунство и на
непроходны ланцы гор. Спокойно чекат собѣ по во-
сяммѣсячной зимѣ на куртенькое лѣто. Из дѣтва-
цков радостев одбиват цилинканя фурманешскых
чинговиков, а педиг тоты пришли туй горѣ из
долин, жебы го выгубили. Щастливо розлѣгают ся
над смерековыма лѣсами звоны из малѣнькых
валаликов. Такы кроткы смерекы, як тоты люде, что
жиют по сих готарях.

22
 ***

Н
а сѣверной граници Русской Крайны
една-едненька рѣка Попрад, котра вы-
кырлюе десь туйка у Высокых Татрах8 и
одсель бере тот обдивный розбѣг, обы до конця
свого путя — за границями Мадярщины — фурт
бировала бѣчи долов. Перебѣгне горами, варошами,
водяныма млинами, фурт пилуе и так обнимат
границю державы, гибы на розлучку цюлю хотѣла
дати на чоло милому Спишу.9
Толькое всячено бы хотѣла росповѣсти сеся рѣч-
ка, же онь до державной границѣ так и не знае, из
чого зачати. Бѣгне в тѣни старых монастыри, де
колись бородаты братчикы, вызброены монахы
служили своим ленным панам и польскым герцо-
гам. Иде крадьком попиля милых малевистых
варошиков, де хыжны стрѣхы червлены, а женскы
очи синѣ. Слухае ровнозвучны спѣванкы пастыри,
бѣжучи межи горами. Шатуе наперек еднов ма-
леньков щастливов краинов, де Гинжибабы, дѣвкы
из леновым волосем, благы молодицѣ перут шатя
под мостами, де Святы Яны Непомуцкы10 в синѣх
калапах вартуют в подгородах, де каждый челядник
крест мече, як зачуе звоны, де призры нигда не вер-
тают ся из теметова, бо грѣх не обтяжуе их совѣсть.
Попиля танечных школ, звоновых турень, хыжчин и
теметовов пилуе Попрад в своем шаленом бѣгови.
Ги даякый легѣнь-пройдисвѣт, котрый дячно зайде
в кажду корчму, в кажду селянску хыжу, скады
23
учуе звучати душевну людску спѣванку. Указуе
путь вѣщовникам в пѣрястых калапах, циганам-
медвѣдярям, продавачам слив, торговцям-чавар-
гашам, что приходят из Польщы и прячут в своих
тайстрах пѣнязи даколишного корольства. Но, а
кедь зачне за историю приказовати Попрад: за
чешскых Йискровых збойников, за парадешных
куруцов Ференца Раковция, та толькое бы знав по-
вѣдати, же мож бы го было слухати до западу сон-
ця. На его берегах то польскы князеве, то мадярскы
королѣ пановали. Догдееден варош, догдееден ва-
лал, догдеедна розвалина давного замку далеко
никат в глублю истории. На лагодных лучинах вѣ-
тер играе славянскы мелодии. Краевиды на вышин-
ках такы, гибы из России змалеваны были. На-
заретску лагодность видѣти в дѣтвачых очах сего
народа. Попрад прощае ся од добрых люди, коли
наконець бѣгне дале, поза границѣ.
***

Т
ри болшы варошѣ мае Русска Крайна:
Мункач (столиця), Унгвар и Мараморошска
Сиготь. Позостала часть губернии из сел со-
стоит, по котрых жие-поживае в благой простотѣ
статочный русинскый люд.
Села вшиткы еднакы, докус ги в России.
Хыжѣ ставлят из дерева, а стрѣху из соломы пра-
влят. Едненька болша будовля — ото корчмарева.
Библийну каждоденность перерывают лем

24
червлены днѣ церковного календаря, свята. Русин
горячый вѣрник. Твердо ся прилѣпляе ид своей
грекокатолицкой вѣрѣ. Его попы и дякы-пѣвце-
учителѣ иппен такы просты люде, ги он сам. Поп ся
бере за чепигы плуга, пѣвцеучитель на ночь в
школу запущат свою коровку и там въедно ночуют.
Душпастырь тай кантор-дяк туй единствены
културникы. Найболшый успѣх, что годны досягти,
ото научити народ читати-писати. Од вѣковѣчных
звычаюв, од бабон, од дѣточости не одсохтуе сесь
горскый народ ниякое заклинаня. Од корчмы ся не
годны одказати. Леденячы зимы, до косткы проши-
баючы морозы, ровнозвучность каждоденности та-
кой природно друляют сесь народ ид омамной сла-
дости алкоголу, ид ей теплотѣ и забытю. Найболшу
честь заслужит антиалкоголна робота мудрых про-
пагаторов, айбо и русинскый народ мае правду,
коли не годен ся одречи од алкоголу. Дайте сему
народу иншу отчизнину, де и без кровавого поту,
без напинаня до крайности своих тѣлесных сил
могл бы найти свой благобыт. Дайте му намѣсто
голых, немилосердных гор богаты хлѣбородны
низины. Дайте му поживу, дайте му передняков,
якы бы добрым примѣром своим ишли перед
народом, а не брали сами живот за кару, что
выгнала их в меланхоличный свѣт Карпат. Дайте му
куртшу зиму, намѣсто той, что своев страшелезнов
долготов, непроходныма орсагами, кочанѣючыма
морозами, крутостев, гамуючов усякый живот,
25
заперат Русина до арешту болше ги на полгода.
Маленькы хыжкы из залѣпеныма оболочками, из
рѣдко отваряныма дверми, из одчаяно сокоченым
вднукашным теплом, из скорыма змерьками и
поздныма брѣженями, из их арештантскым живо-
том так стоят серед лютуючой над Карпатами
снѣговой метелицѣ, як послѣдны стражы людства.
Годно быти, же май дале на сѣвер ще немилосерд-
нѣйшы зимушны вѣтры, ще смертоноснѣйшы моро-
зы, ще суровѣйша клима: айбо в Мадярщинѣ лем
такы сегинь Русины мусят выбировати свою сибир-
ску зиму — в горшый год и шѣстьмѣсячну — до-
коль зась годны будут выкукнути из своих хыжок, в
котрых въедно зо статком и дѣтми перетерпѣли до
конця зимушну тяжобу. И сѣверны писателе, такы
як славного имени Селма Лагерлеф, тай Якобсен,
описуют зимы, позасыпованых, попрятаных, изне-
щастеных люди, котры гикой дакы герчикы, сплю-
хы не втямают ход календаря. Наш русинскый на-
род не мае свѣтознатых поетов, котры бы пожа-
ловали ся щастливому людству, же як мусят тер-
пѣти обывателе сѣверовосточной Мадярщины.
Треба видѣти сесѣ маленькы селочка, из их кучами,
из их приземковатов неприбагливостев, из их пер-
вобытным страхом, из их задовольством без всяко-
го укора, из их благостев и добротов, коли завѣтае в
Карпаты зимушна фуявиця! Даколи уже октовбер
принесе снѣг, инколи ще в апрѣлю здуют ся горскы
рѣкы од снѣговой воды и шарашуру. Снѣгопад так
26
ся знае урвати на сесю краину, же кочиш лем помо-
ливши ся жене кочию из одчаяныма путниками, бо
на два ступляѣ не видко сперед него, путѣ ся закля-
ли, села ся из землев зарунали, лем на припутных
роспятях увидѣти даколи чорну ворону, выгыбло
всякое житя, всяка думка, аспирация, идея. Из не-
справедливой кары долѣ майлѣпшому народу сѣве-
ровостока Мадярской Краины взяты радости живо-
та и образованности, доброты людства и цивилиза-
ции. Сонник и календарь — сякое ту читаня. Близка
родина сесь народ русскому смутному чоловѣку,
измежи котрого появил ся Пушкин. Та пак что мае
робити сесь народ, кедь не тлумлячым алкоголом
розрушати себе на новы надѣи, на будучи свѣтлы
планы, на пришлу ярь? Мертвы жиют туй в суровум
зимушном часѣ, коли над бердами гор зима, вели-
кый музикант, пробуе свои инструменты, в снѣжно-
бѣлой курявѣ слѣпне око, и ледвы чути дурканя
сердця, а запертое в клѣтку тарабуристое потятко
душѣ вже и забыло пробовати крыла свои. Лем тихо
всягды... Даколи из стрѣхы из лоскотом изломозит
снѣг, вадь цоркне дзиндзлик, хрипливо забреше пес,
варташ обыстя; ани коровка не мыркне, бо она те-
перь член фамилии; под кадилом сна и дрѣмоты по-
схыляли головы такой-такой миллион люди!
Дайте Угро-русу намѣсто годишных 250 дни пос-
та ровно только порзных дни, коли хоть лем тоту
сохтовану страву: тенгеричаный, мелайный хлѣб,
постны кромплѣ, незаправляну пасулю могл бы
27
спотребити в такой колькости, жебы тѣло не мало
потребу на минутну кешервешну силу алкоголу.
Лем двараз в животѣ мае Русин добру нагоду на-
ѣсти ся досыта.
Первый раз, коли ся женит. В дакотрых вѣдиках
и за тыждень держит свадьба.
Другый раз ся наѣст досыта на комашни, коли
умре дакто из родины. Погреб майже такое свято,
ги свадьба. В такой нагодѣ не шкодуе Угро-русин
полный стол ани од себе, ани од свадьбяных, ани од
свого села: най ся порядно зо вшиткого наѣдят на
год навперед. Ратота (из солонинов), горячое цукре-
ное молоко, галушкы из шкварками, курка, голуб-
кы, дзяма, грибы кладут ся на стол; на поллитры ся
пие межена паленка, доколь ся наконець вшиткы не
опоят. По щастливой омамѣ ѣденя и питя послѣдуе
твердый пост, котрый без скаргы вытерпит русин-
скый челядник. Строгы посты грекокатолицкой
церковли, и без того пышно и и на каждый случай
регламентованы, ще и перевершит. Постит восени,
коли ся приближат первый снѣг, коли ся закончит
полева робота. Тоты чаровны днѣ карпатской осе-
ни, что отваряют путуючому майкрасшы образы
Мадярской краины из тихыма золотыма лѣсами,
рыжкастыма збочами гор, занѣмѣлыма долинами,
на свѣт славны образы Меднянского,11 про тутеш-
ного значат зачаток поста. По маленькых селочках,

28
что ся прячут во зворах, долинах, старшина села
выголосит зачаток поста:
— Забрали журавы полуденок.
Коли затихне голос потят, и далеко чути дурканя
водяных млинов, коли тѣнь ся чинит долгша, а
сонце май накурто звыкне загостевати в краину, дас
тогды, коли приближат ся долга зимушна темнота,
угро-русскый народ зачинат пост, гибы держал
жалобу за скоро одлетѣвшым щастливым лѣтом.
Одтеперь лем двараз на день будут ѣсти в Русской
Крайни, раз дополудне, раз пополудню. Настае
сурова доба року, неодолго непроходны будут
дорогы од снѣгу, что прилетит на крылах вѣтру, и
Угро-рус зо вшитков своев челядев и худобов
затягне ся до хыж, де в дрѣмотѣ буде слухати
звоночкы поштовых саней. Якый смутный,
нелюдскый живот точит ся под зимушным часом в
русинскых селах! Лем тот може собѣ представити,
кто уже раз встрял в пути серед снѣговой бурѣ в
таком обдертом селочкови. Людскый и быдлячый
гной громадит ся такой перед дверми хыж, бо и он
задержуе тепло, так, як позамащованы оболокы.
Через день ледвы видко дакого вонка, на улици, в
корчмѣ. Изпод хыжных стрѣх ся курит дым, сель-
скы ся попрятали вдну и побавляют ся своима сния-
ми, бабонами. За книгу, новинку, правдаж, ани
гиру. Пополудню жены, дѣвкы прядут, тчут. Над
стрѣхами гучит вѣхор, а молодицѣ посхожуют ся до

29
едной выбраной хыжкы, казкы приказуют и прядут,
тчут свои просты платя, сорочкы. Аж бы даякый чу-
жый хлоп нагодов ся вказал у дверях, видав, поду-
мали бы, же чорта принесло. Вера, угро-русскы
жены, доколь молоды, та такы свѣжы, гикой
полевый цвѣт. Волося бѣлое, очи, ги леновый цвѣт,
нѣжность их приворожит путуючого. Менѣ все
приходит на гадку скромна мала незабудка, коли в
подорогах моих, дагде на прилѣску, при поточку
стрѣчу ся из русинсков женов. Айбо не долго годны
збировати сесѣ ярны цвѣткы тяжобу такого
животошора, доконуючый пост. Квашеный бурак и
капуста, котрыма ся вшиткы домашны через зиму
живлят — из общого гордова, без хлѣба — слабый
кост на потриманя животных сил. Угро-рус таку
гадку мае, же через зиму и так му тѣлесну силу не
треба, и зато ся не живит, иппен так гикой хробакы
в земли, что перебывают зиму в завмертой
закочанѣтости. Не рѣдкость такый молодый угро-
русскый хлоп вадь дѣвиця, что ще не кушали мяса
за свого живота, айбо од паленкы вже были пияны,
коли держали за отцем комашню.
Раз будут мусѣти сесѣ кроткы и тихы люде дати
на мѣру тоты посты, что росказала церковь, и что
прияли неприсиловано они сами. Треба научити их
ѣсти, живити ся, доставати силу и веселость не лем
од алкоголу. Треба их присохтовати на радость чи-
таня, на книжку, на фарбистость живота, на воз-
можности людского щастя без паленкы. Треба их
30
научити ходити, так як учат дѣтвака. Говорити,
чуствовати, радовати ся, смѣяти ся, жебы изгладили
ся тоты рамы старости из тварей, котры смутно тяг-
нут ся уже в кутках губ дѣтвака, чинят зовялыма
молодых жен, на предчасну старость осужуют ще
полных заживотности хлопов. Треба ментовати сих
людей од самоохотного голодованя, жебы моло-
дость их не ограничовала ся лем едным-двома года-
ми. Годтеперь еще свѣжа, форемна дѣвиця прала
при потоку. А сего лѣта зовяла стара жена уперат
очи в кочию путуючого. Теметовы полны гробами,
скоро постарѣлы дѣдикы в своих кутках глядают
мало тепла, а жены ледвы годны дати ссати своим
годятам. Житя треба дати сему народу, а онь по то-
му зачати го одучовати од паленкы. Кебы теперь,
нараз забрати од Угро-руса алкогол, скоро бы выка-
пало вшитко племя.
***

И
под ясным сонцем, и в снѣжной фуявици
возил ем ся доста сев краинов. Радовал ем
ся увидѣти перву соломляну стрѣху хлѣва
на околици села, людскым голосом озывал ся идо
мнѣ первый пес, что оббрехал мою кочию вадь са-
ни, много всякого думал ем, видячи маленькы об-
лачкы хыжок, позамащованы пиловинем, помѣша-
ным из калом, нѣмы дворы, де серед болота лем са-
мотный пѣшник протоптал собѣ газда. Так бѣгли-
минали пиля мого путя маленькы селочка, ги фурт
еднакы, неперемѣнны, еднотварны образчикы люд-
31
ской жеброты, вѣчного худобства. Дуже мае ся зна-
ти на сем вѣдику тот, что годен роспознати едного
чоловѣка од другого. Ноша туй на вшитку жупу
росширена еднака. В широкых сѣрых сердаках-пе-
теках, в обстрямбаной губани, в бочкорах вадь на-
босо стрѣчаете их на орсагу. Хлопы брытвают
тварь, накурто стрыжут баюсы, бо не люблят носи-
ти бороду, ги их сородникы, Великорусы, котрых на
смѣшкы кличут цапами. Широкы, толсты, мастев
просочены калапы-клебанѣ их незнищимы, перехо-
дят они в наслѣдство из колѣна в колѣно. И зимуш-
ны кучмы-ховпакы лем рѣдко, же мѣняют. В своих
сѣрых вадь чорных губанях, в чересах на дрѣку, из
кожаныма таболками на боцѣ туй жиют од вѣка, и
видит ся, же нич раз не мѣняют ся. Не мож стямити,
як старый чоловѣк одышол на теметов из своей вбе-
ри, а новый уже ся хвалит его таболков, красно вы-
биванов мѣдяным бляхованем и гомбичками. Видав
ани имена им ся не мѣняют. Худобство — вѣчное
незнищимое катунство, душы, что вже зажива за-
кляты тѣлом на все еднакый и еднотварный живот,
же й замерковати не мож, як ся тот живот минул:
постили, постарѣли ся, держали Роздво, вѣнчаня, а
пак одышли на теметов. Такы и теперь суть, як
были сто лѣт перед сим. Анде ся изглотили на по-
граничной штации, из долгым назад зачесаным
волосем, из непокрытыма головами, стоят перед
солгабировом, на твари им выбита печать вѣчной
потупы, сѣрости одчаяня, млого живота. Идут-пере-
32
хожуют кривулястыма орсагами, гибы нигда не
звыкли думати на нич, безцѣльно блукают межи
своима горами, втѣкают из варошов, ба и села свои
зохабляют, что лем дозволит строга хвѣля. Жиют
под голым небом, на полонинах, на хребтах гор, на
лазах, фовтиками, як вольны птицѣ. Домашны
рѣдко ся розлучают. Дѣтня и стареж, жены и
домашны звѣрята, что лем мож, фурт ся держат
въедно, дотоль, доколь жиют. Цѣла родина — едно
тѣло, една душа. Кой дакотрое измежи них умре,
оплачут, в притомности мертвого тѣла, такой из его
участков, опоят ся, а пак скоро забудут.
Раз в моих приграничных блуканях пришол ем в
едно село, де поп (старый знакомый мой) повел ня в
едну хыжу, куды покликали го на комашню.
Мертвый, на чию комашню сьме ся ладили, еще
жил. Айбо постель его уже была одсунута под меш-
терницю, запалену свѣчку дали му в руку, и кантор
поклал му на голову евангелие, а книга ся отворила
на таком листѣ, де ледвы была червлена буква. Сло-
вом, вшиткы знакы говорили за тото, же немочный
скоро умре.
Хворый был старый чоловѣк. Без дякы держал в
руцѣ свѣчку, тадьбо вже пополудню достал послѣд-
ное елеопомащеня. Ачей и в голову му не прихо-
дило, жебы ще жил до рана и брал участку у власт-
ной комашни, на яку домашна челядь так усиловно
ся рихтовала. Стол застелили полотном, бо мѣсто
33
мертвого буде на ладѣ. Паленку, хлѣб приладили
попу, кантору, звонарю. Айбо никто не сягнул ид
баженой-кортяной меренди, бо старый чоловѣк ще
все держал свѣчку... Час минал помалы... Кантор,
жебы го наполнити, пробаловал евангеличну книгу
на лысом чолѣ старого чоловѣка. Здвигнувши пле-
чами дал знати, же не е тому рады. Книга отваряла
ся все на том мѣстѣ, де мало было червленых букв.
Звонарь, як еден член конзилия, переступал из ногы
на ногу. Поп сѣл на столець и потихоньку клопкал
по столови.
–Уйку, не боиш ся смерти?– зазвѣдал ем.
Старега упрямил очи в свѣчку, гибы тото выпози-
ровал, же ци надолго ще застане. Пак беззвучно по-
кывал головов.
Домашны ся вили коло рихтачкы. Члены родины
старого были трое: една стара жена, една молода и
еден безучастный паробчак. Раз-по-раз помацали
руку старого чоловѣка: ци мож уже зачати одпѣ-
вати? Вонка, в снѣговому вечерѣ чути было дубка-
ня, шепкот: сосѣды, котры пак псалтырю спѣвали.
Коли бесѣда извонка учинила ся голосна, звонарь
як урядна особа отворил дверѣ и плюнул.
А старый позирал, упряменыма очами мерковал
за свѣчков, что горѣла в его руцѣ. Уже не уважал ни
на что иншое довкола. Ачей и не видѣл нич иншое,
лем червленый язычок. Чисто под клѣп ока змѣнила
ся му тварь. Гибы голова му стала менша. Нако-
34
нець така мала ся учинила, гикой была тогды, коли
жил под материным сердцем. Живот му на твари
бѣгл назад. Ачей изметелило ся перед ним вшитко,
что пережил, гибы едно вандровное потя пере-
летѣло кроз червлень западаючого сонця. Свѣчка ся
зачала трясти. Поколимбала ся, похылила ся, двигла
ся дгорѣ и звернула ся. Се был живот, котрый
теперь лучит ся из зеленыма дубровами юности, из
унылыма зовялыма полями старости. Из образами,
тварями, из теплом, обнятями, из словами, что
обстают ся жити, из дале червленѣючыма звуками
лучит ся едно малое дыханя. Свѣчка силно тюкнула
на землю, голова старого чоловѣка упала навзнач, и
в хыжи еднов душов стало ся темнѣйше.
Домашны ймили ся старого перетѣговати из по-
стели на ладу. Вышол ем мало вонка.
Была януарска ночь, чиста, тиха и звѣздяна, яка
рѣдкость туй, в Карпатах, в домовинѣ выслобоже-
ных вѣхров, неисперяемых бурь и снѣговых мете-
лиць судного дня. Звѣзды примерзли на склепѣту
неба. Лѣготали, свѣтили ся, такой слѣпили своим
искравым блищанем. Кололи, шпицато й остро. В
такы студены ночи никто не тужит за звѣздами.
Горскый поток при млинской гати ворконит, ги
вода, что кыпит в горщку. Ачей сю ночь замерзне
на лед и гучало, на котрое дотеперь кантарь дати не
бировала зима. Мертвѣют горы и лѣсы, что искрят
ся од снѣгу. Долины глубокы такы, же дно им не
35
видѣти. Ночь велика ся розлягла над свѣтом, гибы
болше не буде новопробуженя. Бляшаный Христос
на конци села сиротно простерат рукы. Орсаг без-
людный и веде в недозримость. Ночь смерти. Не
было бы чудо, аж бых ся стрѣтил на пѣшнику из
призрами в замерзнутых ледовых плахтах…
Раз-нараз звук веселой лармы поднял ся серед
нѣмоты ночи, од дома мертвого. Червленым виско-
том полетѣли голосы женскы, грефканем — хлоп-
скы баритоны. Багряное свѣтло падало на двор.
Дверѣ хыжкы были ростворены. Удну веселячы ся,
танцюючы люде, гибы подурѣли были. Огнем фак-
лѣ имил ся хихот, голосно рыкал кантор, ги пацятко
квичало дѣвчатиско, пекла, вырчала, пламѣнила ся
добров дяков сеся непринадѣяна пастырска ватра в
смертной ночи.
Удну велика веселость обыстала довкола про-
стертое мертвое тѣло старого. Гибы зато ся зобрало
старое и малое из цѣлого села, жебы в доброй дяцѣ
одпроводили старого газду из свѣта тѣней.
В бабской ряндя, в плихтаючу сукню перебратый
еден селянин из куделев у руках, тварь мае выма-
щену чадев.
Другый хлоп перебрал ся за старого чоловѣка.
Напхал собѣ горб на плечох, набил соломов ногав-
кы, прилѣпил собѣ клоча на бороду, на голову собѣ
дал вывернуту соломляну клебаню, обвязал ся со-
ломляным мотузом.
36
 Сесѣ два самоохотны комедиаше веселят жалоб-
ных, котры нараз лишают спѣваня псалмов, лем что
двѣ чудны призры появляют ся под дверѣ и дур-
кают.
— Честованы люде, приймѣт нас ночь перебыти!
— бѣдкают ся стары ополохы и обмащены чадев,
шпотаючи ся, чинячи ся пияныма, ввалюют ся до
хыж, обы каждого розвеселили.
Два соломляны мургавы страшила, выплод убо-
гой фантазии сельского люду, стоят трясучи ся се-
ред хыжѣ, и смѣшно подскакуют, жебы ся вываро-
вали удареня палицями, котрыма им найболше на
ногы цѣлят притомны. Йойкают, плянтают ся на-
право-налѣво. В дикой веселости дикого народу об-
ходят мертвого.
— Одкы-сь валовшна? — звѣдат ся дакто измежи
притомных.
— Але, туй ми пасош! — одповѣдат “жена” и
вытягне из жеба цуравый папѣрь.
Кантор (котрый, природно, найпервый ся опил на
комашни) из великов торжественностев наголос из
него читат.
Было в том пасоши вшитко, что годно розсмѣши-
ти народ.
Подля него, фамилна пара быват в селѣ Пессяла-
бовцѣ, а путуе в село Домаришкы. Подписали па-
сош поп и епископ и тото там пишут, же сесѣ стары
37
великы псюкы и пессѣ сыны, айбо треба им пома-
гати в их бѣдах.
На тото вшиткы зачинают танцевати довкола ста-
рых. Карика вискат, дубкат, танець шалѣе. Стары
жены гойкают, стары хлопы барамбуцкы мечут, мо-
лоды еден за другого ся поимляли, торгают ся, валя-
ют ся, скачут, гибы догдеедного истратили розум од
прихода гостей.
Наконець ся змучили, затихают, старого чоловѣ-
ка просят сѣдати горѣ на пѣчь, айбо и десять раз го
назад потягнут, доколь там залѣзе.
Найголосна стара вдовиця, гибы добрый примѣр
хотѣла дати иншым. Клочаное волося ей ся роз-
стримбушило, сорочка ся вытягла, доколь друляла,
турмала перебратых старых. Видав, сесе послѣдна
веселость в животѣ вдовицѣ. Та змагат ся свой боль
прикрыти, слызы перемѣшати из калѣкым хихотом,
а терпкость на крик радости перековати.
— Что там печеш, старый? — звѣдают страшила,
выдруляного горѣ на пѣчь.
— Гусака — каже тот.
— Та чом есь еще не спекл?
— Бо ще масть из него не цяпле.
— Та коли зачне?
— Коли сего дома газдыня-вдовиця Андрѣя
бачия поцюлуе.
38
 Тогды вылѣзе из кута Андрѣй. Иппен такый ста-
рый чоловѣк, ги покойный на ладѣ, айбо ни: ще ся
рушат, тягне ся за вдовицев. Айбо тота утѣкат вис-
каючи сперед него, доколь вшиткы ся не вержут, не
поимляют и не приведут ю въедно из Андрѣем пе-
ред старого, что сидит на печи. Тогды гость не зна-
ти одколь бере горнець коломасти и мастит нев тва-
ри приведеной пары.
— Так любѣт ся, обы сьте ся фурт вадили! —
благословляе старый из клочанов бородов.
Тогды зачинат за шором назначати пары.
Каждому хлопу опредѣлит пару и, ци слухают го,
ци нѣт, все приговорюе:
— Не мирегуйте старого!
И каждому намастит тварь чорнов коломастев.
Теперь вшиткы еднакы, старый хлоп и молода же-
на, тече им из лиць фарба, хихонит ся и вискат бѣла
челядь, рыкают хлопы, пробалуют ся цюловати на-
значены пары, и ще болше розмащуют по лицях ко-
ломасть.
Вшиткы так вызирают теперька, ги чорты ошалѣ-
лы. И танцюют дале, доколь ся не урвут, мало хыжа
не паде.
Наконець гость излѣзе из печи, закличе перед
себе “свою пару”, добрѣ ю высповѣдат палицев, бо
все за легѣнями ходит, пак обое звиют ся и утѣкнут
на дверѣ. Вшиткы из великым вискотом бѣгнут за
39
комедиашами. Гонят двором, улицев, кертом, до-
коль наконець не затихне село. Из нѣмой ночи лем
издалеку десь ся учуе женскый виск.
Вшиткы ся розышли. Мертвый обстал ся сам на
ладѣ.
Десь пѣют когуты.
***

Н
е е побожнѣйшых людей над Русинов, что
под Бескидами жиют. Воистину, на образ
и подобу свого Бога сотворены, котрому
служат из великов ревностев.
Найсуровѣйшый край Мадярской краины... В
престрашных темных лѣсах жие олень и медвѣдь, в
горах имгла и сѣдают на них мракы, над глубокыма
долинами лем орел плавле кругами, а за читавы го-
дины пути не стрѣтите чоловѣка в сих дикых горах,
де и орсаг лем несмѣло ся приближат ид горскым
тѣснинам. (Знаеме верховину коло Ужка, называну
восточным Бескидом, де у войнѣ текла дорога кров.
Туй горѣ током Уга поднимало ся в горы мадярское
катунство, и уже болше нигда никого из них не ви-
дѣли сьме.) Туй чорт порыл землю. Двигнул гору на
гору. Поклал лѣс за лѣсом. Дикый сесь край, ги
Кавказ, оспѣваный в Герою нашого часу. В дале-
чинѣ бѣлѣют ся полонины, из лона их рвут ся ледо-
во студены рѣкы, над пралѣсами ся крутит вѣтер.
Зима страшна, ги медвѣдь, ярь лагодна, як овечка.
Айбо под запад сонця, коли путуеш сев краинов,
40
раз лем озве ся трумбета из дакотрого берега, и на-
раз забудеш свою осаменость. Под величественнов
склепѣтов лѣса, на орсагу, что ся пробиват в небо,
по долинах дикых неисперяемых потоков, далеко-
далеко допроважат тя голос трумбеты, гибы звучал
из того свѣту, де жиют другы, щастливы люде. Ме-
лодия найболше раз така примитивна, як спѣв пер-
вобытного чоловѣка, прощаючого ся из западаю-
чым сонцем. Айбо трафляют ся пастыре, котры так
зручно знают заиграти новту, же не мож ся не
заслухати. Даколи ухо ти влапит и пештску мело-
дию, туй, межи Бескидами. Даяка вандровна трупа,
колись ходила тым вѣдиком, и так трафила новта на
полонину. Туй изболшого жиют просты пастыре,
котры лем в найтвердшой зимѣ лишают полонину.
По рядови пастыре двое суть, на них бизуе дакотрое
село (вадь болше сел) свои овцѣ, жебы пасли горѣ
на полонинѣ од скорой яри до того часу, коли напа-
де снѣг. Потому долу женут свое стадо, ид копицям,
де складено сѣно. До конця януара жиют под голым
небом. Днѣ и мѣсяцѣ свои проводят туй в библий-
ной простотѣ. Выкопуют собѣ притулок, перед кот-
рым од яри до зимы фурт горит огень. Кебы ся ста-
ло, же загасне, тото велика бѣда. На полонинѣ
слободно лем тренем, чуханем сухого дерева, добы-
ти огень. Вночи на перемѣну сокотят ватру, бо по-
близь в лѣсѣ блукают волци, медвѣдѣ, не раз дерз-
нут ся веречи на стадо, кедь захватят го межи кор-
чами. Сесѣ самотны пастыре глядают собѣ загуру в
41
далеко летячых звуках трумбеты, котру сами вырѣ-
зуют из дерева. Така велика трумбета, ги чоловѣк, а
звук ей так мѣняют, же спустят ю раз долу, а раз
двигнут горѣ. Из полных плюц дуе пастырь на по-
лонинѣ в свой музикалный пристрой в час сѣдаю-
чого сонця — горбатым берегам, золотѣючым зво-
рам — и не е болшого щастя, кедь десь из далека
прийде одголосок на его пѣсню, одповѣст му една
инша трумбета из сосѣдной полонины. В такый час
пастырь уже не чуе ся сам самотный в дебрях.
Розгварят ся из незвѣстным далекым товаришом, из
котрым ачей в животѣ нигда ся не стрѣтне. Влѣтѣ в
тихы вечоры звучат трумбеты горѣ на полонинах, а
долу на ланках гадают люде: ба что бесѣдуют еден
из другым пастыре. Айбо никто не знае пастырьскы
знакы. Майжень ани сами они не знают, чом такы
смутны все голосы их трумбет.
Костом пастыря належно ся старают газды, чиих
овець он сокотит. Раз на тыждень, вадь раз на мѣ-
сяць прийдут навщѣвити самотаря-пастыря. Сядут
собѣ перед колыбов и спокойно дочекуют, коли
пастырь, легко онь через даколько дни ся верне из
дакотрого полонинского пасла. Яка солодка пѣсня
звончиков приближаючого ся овечого стада! И як
мож забыти за вшитко серед полонинского тиха!
Овчарѣ — щастливы люде Бескида. Рѣдкость нер-
возный пастырь. Спокойны, веселы люде они, и так
люблят своих быдлят, як членов родины. Та и звѣ-
рята ся прилѣпляют ид своим пастырям. На пасты-
42
рево зафитьканя рушают, вѣрно слѣдуют в глубо-
ком снѣгу за его стопами. Кто знае: ачей ще и бесѣ-
дуют даколи зо своима пастухами?
Угро-рус природно найзачаточно пастырь был.
До земледѣлства лем май потому взял ся, коли ся
осмѣлил изыйти долов з полонин. Испустил ся под
берег, из дерева поставил собѣ хыжку и зачал зем-
лю обробляти. Айбо сердце его ще и теперь тужит
за вольнов природов. В лѣтѣ, на яри из усѣма до-
машныма спит под голым небом, в лѣсѣ, на лазу, на
ораници, и смутно му, коли восени домов ся треба
вернути. Верховинець в своей простой незлоби-
вости честуе пастыря. Дячно оддаст дѣвку за такого
легѣня, котрый год-два служил в полонинѣ.
Пастырь мало часу збыват в селѣ, фебруар, ма-
рець, Великдень, а пак зась назад пилуе во свои
горы. Коли годен ся спознати из дѣвками, из цим-
борами-легѣнями? Пастырьска ночь, ночь Святого
Яна, Иван-день, приходит на зачатку юлия, коли
сельска моложава збере ся и йде в полонину,
навщѣвити пастыря. По верхах запалюют ся ватры,
из травы, из дерева, из запашного зѣля справены
факлѣ горят серед лѣтной ночи. Приходят дѣвчата в
бѣлых бочкорах, из вѣнцями на русых головах, из
вышиванем на домотканых сорочках, и обступают
пастыря. В сесь час он найважнѣйшый чоловѣк, он
пан стада, он король худобкы, он сокотитель свято-
янского огня. Он лѣчит маржинку янскым огнем,

43
ростворят пысок животинѣ и наставлят ид огневи,
обы ся из него выпалила хворота. Он первый скаче
через огень. Пак за ним скачут иншы. Ей, як скачут
дѣвкы! Ани една не попалит голы стегна, вадь хоть
лем не сохташ ся на тото скарговати. Зметелят ся
над летячым огнем полотняны сорочкы, блискнут
бѣлы колѣна, а пастырь все подкладуе на ватру, онь
дотогды, коли не прийде шор на его милу выбрану
скакати. А тогды, коли найкрасша, найлѣпша ся
розбѣгне на янску ватру: меркуе пастырь, жебы
виган вадь колѣна не хопил огень.
Скачут над огнем щастливы ночны призры свято-
янской ночи. Верхы гор, нѣмый лѣс, дрѣмлючы
лазы пробужуют ся од янскых ватер. И кедь дуже
щастливый пастырь, та и за три днѣ буде палити
ватру на горской вершинѣ, из чого в далекых селах
стары люде вѣщуют богатое жниво, а педиг лем
пастырь нашол межи тыма, что каричку танцевали
довкола огня, свое щастя.
Издалеку никаючи подумал бы-сь, же нявкы ска-
чут через огень. Верховинска кротость переливат ся
в буйну радость, бо стары в сю ночь обстали дома.
Играт, валят ся в запашных травах, во цвѣтю лѣта
щастлива юность. Кто знае, через колько ще янскых
ватер будут годны перескаковати! Розвиднят ся, ко-
гуты пѣют долов у долинѣ, коли пастырь зась об-
стае сам, лем трумбета из ним, жебы на ню могл
заиграти то, что хоче повѣсти.

44
 Перо писательское — послаба серсама, жебы
описати угро-русскы полонины. Видѣти треба вер-
ховинское розвидняня, чуствовати тоты чудесны
пахоты, вѣтрикы, задувкы, якы приходят в поло-
нину, коли минае ночь. Дробны радости и журы
живота, его сурова грозность и гнетучый смуток
росплыват ся як ранна имгла перед очима путую-
чого в такый час. В полонинское рано чоловѣк не
чуе мук ествованя. Якыйсь чудесный, дотогды ни-
гда не чутый голос звучит в его души. Чиста и свя-
точна душа, легкое сердце, полна надѣи думка. И
тот найунылшый чоловѣк ся чуе як капка росы на
листку.
Господи, як далеко были од ня всякы паскудны
журы, коли из чистым сердцем и ночнов свѣжостев
на губах, из студеныма ногами и веселов думков
путовал ем бывало по полонинах!
***

А
йбо ходил ем и на одпусты, доколь дѣтвак
ем был, так же невинным ня держали жены
и тягали зо собов до далекой Марияповчи
(в жупѣ Саболч), до Унгвару, до Бешнева,12 в циф-
рованы храмы бородатых братчиков.
Мал ем едну сродницю на Верховинѣ, котра каж-
дый год была на одпустѣ. Кликали ю Оленка. Скоро
пришла на вдовство. Мала красный невеликый
маеток в долинѣ Уга, айбо была все недовольна,
хворяковата, дудрава. Педиг ще доста молода была,

45
жебы окрем дудраня ще дачто иншое мож было од
ней учути. Айбо она радше мала дяку думати все на
свои хвороты (мала их сто), гикой на радости жи-
вота. Колько ворожиль лем было в сосѣдствѣ (хло-
пам вѣровала болше, ги женам), зо вшиткыма ся
добрѣ спознавала. Сесѣ стары, хмуравы, скупосло-
вы селяне только глупот поробили из моев родач-
ков, же тото и не мож было слухати. Заставили ю
ѣсти псячое мясо (против гертикы), пити петрушку
(против той хвороты, что у вѣдицкых панѣй од
тѣсной снуровачкы знае быти). Купала ся в купели
из курячок, плювали ей в очи против жолтачкы,
мясо из сорокы варили ей на полуденок, и поп ей
олай из смирны цяпкал в очи. Зачеряла кырничной
воды и финжу вымѣтовала на путь, жебы на
другого одыйшла ей хворота. Звыкла навщѣвляти
навечер подаль бываючых ворожилей, давала ся
"змывати" воском, гола вступала в поток, на гробах
сидѣла, змывала звоны, пила порох из порога цер-
ковли и плювала на кракаючы вороны, гавраны.
Ножом метала у вѣтерницю, носила на грудех
одрѣзаны нохтѣ, закоповала выпавшое волося, в
роздвяну ночь гола, до колѣна в снѣгу оббѣгала
хыжу, брала на ся порткы умерлого мужа и его
калап в ночь на Святого Юря,— айбо хвороты ей не
лишали. Оленка уже и не знала бы была, як дале
жити, кебы дакый ворожиль повѣл ей случайно пра-
вду, же ниякой ей бѣды не е. Айбо в тоты часы
ворожиле варовали ся повѣсти правду.
46
 Та пак в тоту добу рока, коли в долинѣ Уга из не-
ба лускаючый перун глядат скрывшого ся под зем-
лю чорта, циже в августѣ, Оленка организовала од-
пуст до Марияповчи. На четыри-пять дни пѣшого
хода лежит сесе одпустовое мѣсто од села, и за мно-
го тыждни навперед рихтуют ся сельскы на одпуст.
Оленка заплатила попа, котрый в реверендѣ выпро-
вадит одпустовых до сосѣдного села, наяла звонаря,
котрый роззвонит вшиткы звоны, окрему штолу до-
стал кантор, котрый в тот день уже скоро зрана
напил ся. А одпустовым не слободно ани еден лыг
паленкы выпити перед великым походом. Заклята
буде душа того, кто пие паленку, идучи на одпуст.
(Назад идучи, коли душа очищена, мож уже
полѣвити из строгым заказанем алкоголу.) Цѣлое
село, тоты, что зоставали дома, выпроважали од-
пустовых до конця села, землепанѣя ишла тѣсно
при крестѣ, котрый несли в чолѣ походу, а коли ся
роззвучало пѣние, ей голос ся чул май благоговѣн-
ным:
— О, Марие, Мати Божа, моли ся за нас!
Оленка сесь путь перейшла боса, так як и другы
жены, хоть топанкы несла в руках, та и зайды ей
несли служницѣ.
Курит ся бѣлый порох орсага за одпустовыма, ле-
тит пѣние в далекость, над темнозелены горы, над
лѣтны лучкы, по запашных берегах рѣчок ступае
босый поход, жены, хлопы, дѣти, несфарадлованы в
47
пѣнию, в ревности, и ще май силнѣйше ся поднимат
спѣваня, коли на пути ся ближит камяный Христос,
роспятя. Гибы хотѣли дати на позор, же туй идут
спод Бескида, идут пѣшо на честь Марии до Повчи,
най ся пробудит роспятя, кедь бы было нагодов за-
дрѣмало. На колѣна клякнут и спѣвают довкола
роспятя, тварь тричѣ притискнут в порох орсага, и
дотоль никто не встане горѣ од подорожного
благоговѣния, доколь Оленка не даст знак. Свята
дѣвка, что несе двойнистый крест, тричѣ схылит го
перед роспятем, хлопы павѣсникы тяжко ся
напростят и йде поход дале горами-долинами,
глубокыма яругами, острыма выступенями, через
села, де просто коло церковли станут и слухают
службу божу од попа — окремѣшну одпустову
службу. Сплят в лѣсѣ, на лучцѣ, коло потока, айбо
не зморюе их путь, в корчму нигда не зайдут путем,
паленку в такый час не пие статочный чоловѣк,
задарь в каждом селѣ закликуе привѣтно до корчмы
смерековое голузя вадь посыпаное перед ганком
смерековое пиловиня. Стрѣчают ся из иншыма
одпустовыма, что иппен так из далекых гор идут из
пѣнием в долины, айбо не дуже ся звыкли соединя-
ти. Роздѣлит ся тогды на болше части благосло-
венство одпуста, кедь болше сел буде в походѣ.
Най ся каждое село молит ид Марии само за себе.
А по ночи приходит рано, полное потячого
спѣву. Пробужуе паломников на прилѣску, при
орсагу. Оленка не дуже дозвалят ся женам долго
48
протяговати: “не стигнеме на Марю до Повчи”.
Каждое встае, начим ся пробудит. Оленка из
святого потока наберат в рот воды и так мые тварь.
А порох дорогы, кал од дождя, иншы псоты не са-
нуют путуючых. Жены, котры вышли здомов во
свѣжопорайбаному и начисто выбиглеваному ша-
тю, добрѣ ся помывши, по едному-двох днях по-
дорогы поматужены, хворы, поламаны. Айбо никто
не лишил бы группу. Каждый несфарадловано иде
дале. И зась зачинают спѣвати, кедь видят на-
встрѣть идти дакого легѣня-путника вадь кочию.
Айбо молодицѣ в такый час ни за свѣт не поникают
в любопытливы очи встрѣчного. И дѣвчата спустят
очи долу перед надмѣру смѣлыма позирками про-
ходника. Казит ся, зморюе ся, ламле ся шор од-
пустовых, айбо никто не унылый, не прийде ани
хворым в гадку додаточный спочивок, въедно иде
поход, спокойны можут быти дома ся обставшы:
никого не лишат серед путя.
Колько раз ем спал на запашных лазах серед лѣ-
са, под калапом ночного неба, вадь при стародав-
ных церковцях, коло припертых ид стѣнѣ павѣс,
межи одпустовыма женами, дотогды, доколь Олен-
ка брала надо мнов старательство и тягала ня за
собов по святых мѣстах, жебы мое юное чоло было
належно покропено святыма водами и жебы-м до-
стал благословенства про мой будучый живот! Так
сплят сесѣ жены и дѣвкы, гибы дома были, в раю.
Во снѣ вшиткым розгладит ся чоло, засмѣе ся тварь,
49
бизовно кроткое ягнятко звонит чилинговиком в их
сердцю. Тоты женскы багы, что поневолѣ нападают
жен под час сну, на одпустах не смѣют прийти. За-
кручены во свое шатя, склубачены, губами землю
цюлуючи, рукы на грудех перекрестивши, сплят
глубоко, без покываня, покайницѣ, гибы пробалу-
ючи навперед вѣчный сон, в котром зась не буде
над нима дозирати никто, лем звѣздяное небо. Ще и
законны мужове в такый час оддаляют ся од своих
жен, а дѣвкы не дозволят легѣневи ани до рукы до-
тулити ся: свято, чисто, из послѣдныма словами до-
машной молитвы на устах треба дойти до конеч-
ного цѣля, до храма святого мѣста, бо иншак опусто
пропаде вшитка намагава подорога. Очам не сло-
бодно гнусность видѣти, сердцю — злое чуство-
вати, ще й оленя-самця треба одогнати од потока,
из котрого одпустова ровта ладит начеряти собѣ
воду. Майлѣпше ей благость, Марию кликати на по-
мочь, коли стрѣтят ся одпустовы ци из медвѣдяря-
ми, ци из вандровныма циганами. Против невѣрных
оборонит Небесна Матѣрь. И як бы могла лишити
без высокого покровительства тых, что одрекши ся
од вшиткого, в голодѣ, выставены непогодѣ, вы-
бравши чужый орсаг намѣсто домашного покою,
босы и з побожным спѣвом на устах идут из дале-
кых гор в ланкастый Нѣршейг, жебы ся помолили
Богородицѣ?
Кедь даколи, пробудивши ся, поднял ем голову
над капустяным кертом сплячых одпустовых, межи
50
бѣлов челядев, погребенов под ей сукнями: все лем
спати, спочивати видѣл ем их, хоть як бы свѣтил
мѣсяць, хоть як бы наблизь блищало зиркало рѣч-
кы, и хоть за что бы ся розгваряли лѣтны дерева. Из
ночных таинств лем побожность не спала в сякы
ночи, даколько одпустовых, что не годны были
заспати, переберали пацеркы, гибы раховали днѣ,
что ще ся им обстали из живота.
Идут-путуют побожны Угро-русы до Мария-
повчи. Приходят найхудобнѣйшы из Верховины, из
полонин, из мрякы гор, и так мизерно убраты, же
чоловѣк ся задумуе: та сесѣ ачей дома голы ходят?
Тадьбо на одпуст каждый лѣпшое шатя на ся бере.
Жены в сукнях, червленых, як мак; молодицѣ в
жолтых, синѣх, зеленых платях, в цифрованых
кестеменах; дѣвкы из бѣло-румяныма лицями,
пантликами, в червленых чоботях; обуть мают из
кордована, церковны павѣсы из тяжкого шолку: як
правдивы принцезны пиля худобного
верховинского люду. И они из Русской Крайны, лем
з едного иншого, щастливѣйшого, газдовнѣйшого
вѣдика. Хлопы носят калапы из журавлим пером, из
богрейдов, цифрованый уеш, ногавицѣ из чорного
сукна, блискачы гомбичкы, ранцованы чижмы.
Идут на Мадяре, в Саболч, такы хочут быти, ги Ма-
дяре. В их свѣтѣ найболша честь, кедь за дакого по-
вѣдят:
— Такый, ги дакый Мадяр!

51
 Верховинскый худобный и богатый люд розлич-
ныма процессиями вадь держачи ся поокреме сяк
приходит до Марияповчи, Меккы Русской Крайны.
Бородаты братчикы в сем храмѣ сокотят святый
слызячый образ Марии.
Туй ся Нѣршейг росширят, горы далеко ззаду об-
стали за путуючыма, за нима обстала и Тиса, котру
перейти еднако значит, як в чужу державу загосте-
вати. Лем синѣе ся на краю горизонта токайска го-
ра, айбо вже и ей лысу голову не видко, лем испере-
ду и на оба бокы всягды ровнина, плысковата зем-
ля, на котрой кедь дагде и е грунок, та не болшый
ги калап.
И вѣтрик, что бѣгне над ровнинов, иншакый
голос мае, ги верховинскый вѣтер: туй шелест его
як ласканя, блага фигля, танець невѣсты, сверькот
сверенька серед пѣсковитых купин, найболше гой-
каня на конѣ... а там горѣ межи горами великый пан
вѣтер, кой зачне густи свою новту: втѣкат сперед
него всяка сукняста смерека, потрясе ся од него
пралѣс, на задны лабы ся двигне нерухомый чор-
ный бескид, як медвѣдь, и рушит ся долу берегом.
Пограничному вѣтру годны противостати лем хму-
равы горы, а туй на ровнинѣ поставит ся против
вѣтру кажда нѣжна березка. И лучка лем ся мало
начепарит, як волося дѣтвака. А тополѣ ся розгой-
дают, вказуючи свою зграбность.

52
 Рай туйкы. Краина щастливых люди. И не знати,
чом ся на америцкой земли стрѣчают толькы выван-
дровалы люде из Нѣршейгу?
Нещастный верховинскый люд, что пришов туй
на повчанскый одпуст, не знае что ся доста наба-
жити чудесами саболчской землѣ. Ей, кебы могл
однести на свою камяну землю сесь жолткастый
розсыпчастый пѣсок, тоншый ги его мука, из кот-
рой пече собѣ хлѣба! Не чудо, же и Мария
любезнѣйша в Нѣршейгу, гикой там горѣ, межи
голыма горами. А за повчанску Марию так каже
народна повѣрка, же тота майправдива межи
вшиткыма мадярскыма Мариями. Ото правда, же
раз писала една безочлива новинка, же звонарь
мокру губку притиск иззаду ид образу Марии, айбо
угро-русскый народ новинкы не читат. Але и
школована Оленка не повѣровала бы тому роз-
одкрытю. Что бы тогды было из вѣров?
Но, пак щастливый Угро-рус, коли ступит нако-
нець на землю Марияповчи ногами, нафарадлова-
ныма долгым походом.
Орсагы полны церковных павѣс, поля звучны од
спѣвов, спозад грунков выкырлюют все новы ров-
ты, од рана до вечера звонят звоны, чудесно, цифро-
вано, так ги в России, турня повчанского монастыря
свѣжо ся бѣлѣе перед вымореныма путниками. Ги в
послѣдну атаку рушат ся катунство, из послѣдным
напятем сил звучит пѣние: каждый хоче перемогти
53
другого. Туй суть, на благословенной марианской
земли, котра их чуе ухами Богородицѣ, ей очима
никат на приближаючых ся.
В Повчи август – ярминковый мѣсяць. Каждое
найменшое мѣсточко земли заполнено шатрами,
людми, возами. Пече ся живанска печеня, закли-
куют панорамы, дутяны13 под зеленым листем, ко-
чишѣ, музыканты, медовникаре, продавачѣ свѣчок,
святых образов. Середневѣка ларма, висканя, рев
быдла, колбы жандарьскых пушок, порох и дым.
На едном мѣстѣ уже биют ся горячы легѣнѣ, инде
иде на зваду. Шатры, дутяны напханы до пукнутя;
горит огень, курит ся дым; на травѣ, на земли, на
пѣску люде, из полных плюц гулюкат безногый,
ячит слѣпый ковдош, еднорукый верклияш тягне
свой калап. В лѣтной пекотѣ, под горячым сонцем
бѣлѣе ся храм. В людском морѣ, ги боевы шифы,
церковны павѣсы въедно из своима людми проби-
вают ся ид мурам храму. Дотоль не е спочивку, не е
ѣденя, доколь не прийдут под святы муры. Попы в
такый час не вказуют ся, заняты их милости од рана
до вечера: службу служат, сповѣдают, удѣляют бла-
гословенство. Хыбаль десь-десь бородатый церков-
ник вадь братчик продерат ся кроз глоту во своем
сукнястом облѣканю, тогды старое и малое цюлуе
му руку. Щастливый, кто ся може дотулити до зво-
наря; ближе ся чуе ид чудодѣйной Пречистой, кто
ей образ притулит ид муру храма. Туй порошины
грѣха зачинают спадовати из ног. Из каждым кро-
54
ком дачто обстане, доколь не прийде конечное очи-
щеня.
Оленка держит напоготовѣ грошѣ за службу: по-
рядно, в золотѣ — котры щастливо, из чуством од-
легчаня на души дае первому подобному на попа
чоловѣку, котрого стрѣчают. Кошарикы вѣрников
наполнюют ся свѣчками, медовниками-бабовками,
вѣнцями, цвѣтами. Цорконит стрѣбро, звенит золо-
то. Каждый ся старат заплатити, перед тым, як за-
йде удну храма вадь стане в процессию на обход
храма. О, кедь всемилостивый Бог увидит пониже-
ня, ревность, вѣру сих сегинь людей довкола пов-
чанского храма, изжалуе ся его сердце над зохабе-
ныма душами, котры так, як бога, честуют своих
бородатых попов.
Туй каждый чекат на чудо. И кто уже двадцять
раз ходил на одпуст в Марияповчь, и тот все чекат
якоесь надзвычайное звершеня. Лем ковдошѣ и
торговцѣ знают, же сесь день, сеся вѣра — жерело
их заробку.
По святой службѣ, яку народ слухае, упавши на
колѣна, Оленка дае дозвол, жебы настал час забавы.
Хромы вже зачинают чуствовати, же наполы ся вы-
здоровѣли. Слѣпы зачинают видѣти. Хворы на
падачку веселшают. Терплячы од ран, язв, трясучы
ся на земли, парализованы, якых привезли в кочи-
ках на чудодѣйну службу, вшиткы чуют одлегчаня.

55
Кто не знае, что тото вѣра, най пойде до Марияпов-
чи на одпуст.
Жены вертают ся домов, несучи под сердцем за-
чатый плод. Дѣвкы набизовно ся оддадут. Журы ся
одлегчили, смуток пропал. Стары хлопы помолодѣ-
ли. Дѣти ся выздоровѣли. Дорогым хворым, что
обстали дома, стало легше. Милы ся вернут. Сердця
ся розвеселят. Каждый, кто мае даяку бѣду, в Мари-
яповчи годен найти лѣк. Лем Оленка нѣт. Начто бы
чекала на одпуст на будучый год, кебы ю вже нич
не болѣло?
Змученый, притихлый, тече народ ѣсти-пити. Пи-
луе каждое домов. Айбо теперь уже рѣдко спѣвают.
Павѣсы тяжшы стали в руках. Ногы ватѣют. Ков-
дош, что ся тяг по земли, стае на двѣ ногы и сѣдат
на желѣзницю. Попы рахуют дарункы. Молодицѣ,
дѣвкы безпокойно сплят в пути. Чтоська им ся
бажит, чого грѣх лишили в Повчи.
Една жена, котру долго подозрѣвали, же звела
мужа зо свѣту, по одпустѣ повчанском оддала ся.
Принесла из Повчи свѣчку, котру посвятили, и
щастливо жили до старости.
***

И
з приходом яри охлялый од зимушного
голодованя, майже ватѣючый на сонцю,
из схудлыма дѣтми, женами, выкукне
Угро-рус из своей хыжкы, верже крест и йде ид по-
пови, жебы ся зазвѣдал, же в сем годѣ коли ся зачне
56
великый пост. Еще ледвы вернувши ся из трѣску-
чой голодной зимы, уже новым тѣлесным карам хо-
че ся выставити богобойный Русин. Бо од порядоч-
ного держаня великого поста и од Великодня, за
ним слѣдуючого, буде зависѣти щастя будучого
года.
Ярь приходит у Русску Крайну несмѣло. Суровы
князѣ зимы, снѣжны горы тяжко попущают из сво-
ей власти. Часто до Великодня закрыват снѣг поля,
лѣсы, дорогы. Нѣмота, закочанѣлость видит ся вѣч-
нов, доколь наконець выспит ся медвѣдь межи
горами и конечно лишит свою гавру.
Айбо ярь туйкы не пахнуча травами, душу раду-
юча, лагодна поява, ай еще еден дикый неприятель,
котрый, як розбойник, нападе на ментовавшого ся
од зимушных морозов сегинь Угро-руса. Рѣкы ся
здуют од горского снѣгу, села из собов понесут. Ор-
сагы течи зачинают. По ярках, долинах безконечны
воды ся валят. Каждый год вертат ся повень в Краи-
ну Русинов.
Ярь не несе спѣванкы, напротив: надлюдскый
гарц. Ледвы ся вернувшый ид собѣ из завмертости,
народ на живот и смерть веде бой из диков водов.
Тото множество маленькых рѣчок, котры украшают
Русску Крайну стрѣберныма пантликами, в ярный
час — иппен толькы здурѣты шаркани. Невѣрный
Попрад, котрый и так охаблят Мадярску краину, за-
крые долину водов. Въедно из малыма спишскыма
57
валаликами, терплят и русинскы самоты. Кучеря-
вый Гернад,14 что подобный на скрученый женскый
волос, Лаборець,15 Латориця, Уг, якы валят ся долов
межи горами из дикостев прадавных Мадяров, гибы
зась требало заяти Мадярску краину, мара-
морошскы ледово-студены зиркално-диамантово-
свѣтлы рѣкы Иза,16 Вышава,17 Тересва, и Тиса (что
там ще ги дѣтвак лем, зачинат ся онь из перелаза
людоѣдов Татаров, жебы достала шаленый розбѣг
на свой далекый путь), на яри знают ся розсердити
на тоты деревляны церковцѣ и хыжкы из
соломляныма стрѣхами, что прячут ся на их бере-
гах. Пажити, слабы лѣсикы, та и скалисты берегы
скриплят, пукают од мускулов малых рѣчок. Так
бѣгнут межи горами, як гонцѣ. Кто знае, что им ся
снило в зимушнум снѣ, же так дико ся пробудили?
Дробны токы Берега, украшеного рыбами, медвѣ-
дем, виняным грезном и жолудями: Пиня, Дусина,
Визниця, Стара — вшиткы чорты, котры од соток
тысяч Русинов хотѣли бы забрати их худобство.
Панство Шенборна, такое великое на сих вѣдиках,
як даякое княжество (даколишный маеток Раков-
ция) легко ся може оборонити гатями, сулаками
против валячой ся воды. Айбо сегинь Угро-рус лем
стоячи на колѣнах може оборонити свои села. Бол-
ше снѣга нападало сю зиму, ги звыкло было:
двадцять русинскых сел мае за тото заплатити.
Велика потреба е в такый час на милостивого Бога,
единственного покровителя русинского народа.
58
 Из трѣском, гуком идут воды. Ачей гора не лем
на тото добра, жебы мож на ню из возом выцабати,
но тота сама гора спустит долу и воз, и рѣку. Не е
такой полонины, из котрой раз навсе бы зошла
вода. Зойде баба-зима з воза, легше спицям буде. Из
паводками и пост минае, котрый за сорок дни дер-
жал. Под великым постом не потребляе Угро-рус
ани яйця, ани масло. На сухом овсяном хлѣбѣ,
капустѣ, цибули чекат тото рано, коли наконець так
може поздравити сосѣду:
— Христос воскрес!
— Воистину воскрес! — учуе на одповѣдь.
На Великдень ся вшиткы добрѣ напакуют. Поп
посвятит шовдарь, паску, яйця, котры в кошариках
принесут у великодное рано до церковли. Пак вши-
ткы ѣдят, бо на Великдень ся треба добрѣ наѣсти,
обы было на цѣлый год. За три днѣ держит Русин
Великдень. Посидькуе, полѣжкуе, ги даякый князь.
Розслаблят ся газда од паленкы, моложава спознае
ся из цимборами и цимборками, легѣнѣ поливают
дѣвок, стару бабу тягнут ид колодязю, малу дѣвоч-
ку скуплют в потоцѣ. То щастливый сесь люд на
Великдень! Всягды видѣти по дѣточому веселы
твари, бѣлѣют ся полотняны сорочкы жен, свѣтят ся
очи, спѣванка просит ся на уста, Иван, Василь,
Андрѣй, Юрко, Мигаль въедно играют-спѣвают из
Марийков (кажда друга русинска дѣвка Мария),
Анцев, Оленов, Софиев коломыйкы. Сесе четыри-
59
вершѣ, котры происходят гибы из Коломыи, из Га-
личины. Любовь, фигля, подсмѣх характерны про
сесѣ народны спѣванкы. Една из них, примѣром
говорит, же “два голубы воду пили, двое сколотили,
богдай тоты не сконали, что нас розлучили”. В ко-
ломыйцѣ скрытый менталитет сего меланхолич-
ного, глубоко чуствуючого народу, дух котрого на-
ходиме во творах истинно народных русскых писа-
телей.
Лем прочитайме Тараса Бульбу, незабытное по-
вѣданя Гоголя за козаков, в сей майправдивѣйшой
малорусской книжцѣ найдеме вшитко за нашых
Угро-русов. Окрем немилосердности. Тота ся обста-
ла там за Карпатами, котры навѣкы роздѣлили их
од соплеменников.
По Великодню зачинат ся робочый шор. Зась чу-
ти пастырьску трумбету, что была тихо, земледѣ-
лець из родинов переселили ся на поле, бокорашѣ
ся рихтуют в далекое плаваня, дрыворубачѣ валяют
пралѣс, на лучках зберают тоты травы, од пахоты
котрых так далеко скриплят возы фурманешов, же и
за горов чути их, газда зверг губаню, холошнѣ,
жена му в сорочцѣ, боса; ледвы убратый рушат ся
люд из своих сел, де окрем попа обстают лем дуже
стары люде.
***

60
 В
давнѣйшых часах и сельскы Жиды на сих
вѣдиках любили земледѣлску роботу.
Жены ся брали за чепигы, а дѣвкы копали,
хлопы орали-сѣяли, в лапсердаках, из долгыма кри-
вульками коло ух. Доколь галичскы великы рабины,
котры цѣлком держат во своей власти тутешное жи-
довство, на религийной основѣ не заказали Жидам
земледѣлство. Бо амгорець (ам-гоара, земледѣлець),
подля великых рабинов, не годен быти кроткый,
Богу милый чоловѣк. Иппен так заказано Жидам
занимати ся ручнов роботов, ремеслом. Подля сих
великых рабинов, Жидам яло лем торговати, грошѣ
зычати, лихву зберати и паленку варити. Жены без
дѣла посидькуют, в конечном случаи дѣтей родят,
айбо нияков хосеннов роботов ся не занимают. Зато
погардуе Угро-рус Жидом, так же видят ся сесѣ два
филѣ вѣчныма неприятелями, зведеныма въедно
туй, межи горами. Хоть як не годны полѣвити во
своем взаимном презирательствѣ, не можут жити
едно без другого. Угро-рус во всяком клопотном
дѣлѣ май навперед прийде ся ид свому сельскому
Жиду порадити. Любѣм ся по братскы, а рахуйме ся
по жидовскы — сяк голосит русинска пословиця. И
сесь ид земли ся прилѣпляючый народ цѣнит Жида
за розум и до свѣта валовшность, хоть знае, же
дорогы грошѣ будут тоты, что од Жида позычит, и
так май дячно ид нему ся оберне, гикой у варошску
позычкову касу. Сесѣ хмуравы бородаты, в
островерхых шапках, в партичкастых бундах из
61
лишкы, Жиды, серед котрых много рыжкастых
через их хозарскый происход, пануют в селах, ги
даякы началникы. Зато, же все мают напоготовѣ
грошѣ, держат во своих руках селянина. А же се-
лянин приходит ся ид ним порадити, вшитко з него
вычитают, як из отвореной книгы. Жид цимборит ся
из вармедьскыма панами. Ручкат ся из солгабиро-
вом, мае адвоката у вароши, покровителя в судѣ, во
всякой бѣдѣ порадит му великый рабин, жие тайны
полным животом за запертыма дверима, вѣра его
зложена, родинное житя святое, справованя ся
смѣлое, рѣшителное и скрытое, серед пограничного
села он силный, твердый, всевластный. Но та як бы
не пановали над сим смирным овечим стадом?
Такым языком говорят межи собов, котрый никто
не розумѣе, их свята полны тайны, их закрытость
просто поражаюча. Якый бы великый процент ни
обѣцял селянин, в суботу Жид не даст грошей.
Желѣзна рука побожности изопре его лачность.
Чудны, розмарны дѣвицѣ, котры ся вберают по
своей модѣ, росцвѣтают из года на год, таинственно
ся оддают, босы нигда не ходят, послушно слѣдуют
росказам свого мужа, особенны ества в маштални,
противо Русина, что росте в общых яслях. Красны
сюды Жидкы, бѣлявкы сѣвера, попелясты барны
погранича, горнячкы из палючыма очима, ебеновы
розмарны галичанкы. Пламѣнисты, послушны и
бабонно вѣруючы. Айбо их ярь скоро одлетит туй,
межи горами. Под шминков хляне-вяне ружа их
62
чола, закрытый и смутный живот их не пустит ани
лучик свѣтла в имглу их душѣ, сердцем ачей нигда
не люблят никого, окрем дѣтей своих, мужа видят
лем старшым авадь паном над собов, кучерѣ свои
скоро изстрыжут, и за тым настае каждоденна
сѣрость.
В моих путованях видѣл ем сих сельскых Жидок,
як сидят бездѣлно на порозѣ хыжѣ, во своих таркас-
тых платях, из заспаныма очима, в розмореных по-
зах, як облишены чуствителности ростины. Врищит
стара, гикой мачка ся краде дѣвчатиско, дѣти несе
на плечох, на руках молодиця, а на оболок дробного
бовтика вадь корчмы грозно выкукуе червленоборо-
дый газда. Сесѣ люде ани в гадцѣ не мают, же они
жиют в найкрасшых вѣдиках Мадярской краины.
Живот минае над нима, ги молитва их, котру морко-
нят несвѣдомо, не задумуючи ся.
Ярный дождь, что блискачыма капками спадуе из
смерек, не видят они. И не чуют великанское буча-
ня мряк и вѣтру над Бескидом. Щастливо-смутный
осенный дождь (на котрый ем раз долго позирал
туй из оболока едного стародавного землепанского
обыстя) не заманит Жидок из очима лем навонка
млѣнныма во рыцарьскы каштелѣ задумчивости, на
любовны орсагы, закрыты дождяным фателом и
червленым листопадом, бо они сегиньчата ани
буквы изболша не знают, через котры ото буквы бы
годны были трафити в бировань поетов. И не

63
здогадуют ся они, якы заманны свѣты простерают
ся за их корчмами, за их стухнутыма спалнями, за
их дымняныма кухнями! Як спужено позирали да-
коли в мои очи, коли-м говорил им за сны, якы и
сам я вычитал из давных-предавных книг в короч-
ках из свинской кожѣ, в землепанском обыстю ед-
ного мого чудака знакомого, туй, межи горами! Из
якым сомнѣвом, недовѣрием внимали моим словам,
коли ще в романтичном маскарадном шатю молодо-
сти путовал ем сев верховинов, был ем ворожиль и
был ем моряк, что переплавал по сѣмох мо-
рях,18 айбо ани една сельска Жидка из сего вѣдика
не обстала в моей памяти, котра бы повѣровала бы-
ла даколи моим маннисто ся сыплючим словам.
Замолкали, ги потя, коли учуе фалшивый вабик,
котрым го вабит птицярь. Втѣкали во свои пахнучы
бишалмов комнаты, ги серна в лѣсѣ. Путник из спу-
щенов головов ишол дале и не знал, де зробил хы-
бу. Педиг лем только вшиткого, же в сем вѣдику
жены не романтичны.
Угро-русин хоть лем лѣгат на свою голу землю,
мече ся на свои студены яри, курты лѣта. Око-в-око
видит свою прекрасну осень, яка ги еден нѣмый
прадавный храм стоит на горах, звучит далекым
ехом. Русин ночуе в лѣсѣ, лежит в отавѣ, видит
вставати сонце, вандруе въедно из мѣсяцем, котрый
путуе над горами. Звучит мелодия лѣта, на далекых
верховинах каричка дѣвчат спѣват щастливу спѣ-
ванку:
64
 Свѣтлый Святый Яне,
засвѣти на мене.
Через ватру скочу,
здоровля всокочу.
На другого Яна
буду вже оддана.

Кочию путуючого в лѣтной ночи далеко допрова-

жат мелодия. И повтарят ся под каждым верхом
темного Бескида, широкого Вигорлата, в глухых
лѣсах и на просторных полонинах.

Теперь я си заспѣваю,
теперь ми ся хоче,
теперь моей головоньцѣ,
никто не клопоче.

Коломыйкы мои любы,

де я вас подѣю?
Зберала-м вас в лѣсах-горах,
по полю розсѣю.
***

А
втентичного Русина мало знают в Ма-
дярской краинѣ, зато так мало приятелей
мае сесь нещастный народ. Рѣдкый чоло-
вѣк зайде межи непроходны горы, их варошѣ суть
далеко на сѣверѣ (Мункач, Унгвар, Мараморошска
Сиготь), де не мае даякого дѣла низинный Мадяр. И
у варошах не дуже мож их спознати. Як чужый при-
ходит Русин на тыждневый ярминок, в клопотных
65
дѣлах, выволаный на суд, и ледвы чекат тоту мину-
ту, коли ся може вернути межи свои вольны горы.
У вароши жиют лем попы, Русины ногавичникы,
котры ся много всякого научили во свѣтѣ; попы не-
раз заграничны всеучилища навщѣвляют, люблят
до Санкт-Петербурга, до Москвы ходити, бо од
Святого Василия в Мункачи вшитко ся научили,
что милостивый монах знае; инша интеллигенция
поварошѣла, тратит свой верховинскый характер,
айбо отчизнину свою нигда не забыват. Заговори из
Русином хоть в Америцѣ, хоть в Будапештѣ, послу-
хай жаду его потеплѣлого сердця: в нем на главном
мѣстѣ стоит его отчизнина, его малое полонинское
село, де межи тысячов тяжоб, в худобности жиют
его добродячны браты. Каждый Русин едно хоче:
раз прийти дому, бо издалеку лѣпше, ги коли дома
был, видит горы, чуствуе лѣсы, никае на поточкы,
слухае трумбету, чуе пахоты роздвяного верховин-
ского вечера, мацае снѣг Бескида. Сесѣ трафившы у
великы вароши Русины нигда не можут повѣровати,
же и у варошах знают бывати щастливы люде. Не-
навидят житя в клѣтках камяниць, шкода им тых
люди, что не видѣли верхну Тису, вадь Лаборець,
чудуют ся, же мож жити и без того, жебы ночовати
лѣтну ночь на полонинском пашковѣ. Не е у
великом варошѣ такой заманы, цифрованой злуды,
звучной музикы, про яку забыл бы Угро-рус свою
навонка невлюдну, айбо из горячым сердцем
отчизнину, ей дѣвчат в самой-саменькой сорочцѣ,
66
ей хыжок под соломлянов стрѣхов. Молоко и жен-
тиця лем в горах, на полонинѣ такы, ги треба. Спѣ-
ванка лем под Бескидом родит ся з цѣлого сердця.
Червлены чижмы лем туй дубкают так, ги нигде, на
ногах молодиць. И богобойность, чистота, честь
жие лем в сердцю нашых Русинов. Як бы далеко не
трафил Угро-рус од братов своих, нигда не годен на
них забыти.
Айбо и тому случайному путнику, котрый лем
раз вадь пару раз прийде на сѣвер на ловы вадь че-
рез нуду з живота, рушит ся горѣ, все горѣ межи
горы, доколь ся они не розступлят из его путя —
зарые ся му в память образ Русина, его домовины.
Бо не мож забыти народ, жиючый в Подкарпатю,
не мож забыти тоту богобойну худобность, предив-
ное задовольство, такой единственый цѣль тутеш-
ного живота: самоодреченя. Издалеку ще май ся
видят святыми сесѣ невымогливы, тихого слова,
понижены люде, мирны жены, мудро никаючы
полуоком старцѣ, тихого характера дѣти. Гибы нич
не зазнали из живота, лем переходят его туннелами,
жебы пак выйшли десь инде, далеко, поза грани-
цями бытя, де найдут свой правый живот. В бабо-
нах, во снѣ, в дымѣ кадила и, нажаль, в омамѣ па-
ленкы, перелѣтат дикым потятем их куртый живот.
Ще и тоты измежи них не знают, якой фарбы и як
долго держит живот, котры покушали свѣта. Бо та-
кой домов пилуют, начим докончили свои дѣла в
чужинѣ. Русинови не прийде в голову, жебы ся пе-
67
реселил из той землѣ, де ся родил. Педиг стрѣчал
ем ся из нима за Дунаем, на винницях Бадачоня, де
подвязовали грозно, обкоповали. Малевистый роз-
спѣваный добродячный рой дѣвчат, котрый через
тыждень пиловал летѣти домов, межи свои горы.
Видѣл ем их ся купати в Балатонѣ в долгых сороч-
ках, фиглюючых, щастливых. Ани една ся не усту-
пила другой, ани една не учинила ненравность.
Една за другу поимавши ся спали уночи. — В Ни-
зинѣ на жнивѣ в юлию через гучаня молотачкы за-
звучит даколи их нетамошна спѣванка. Бѣлявкы
Марии смиренно молотят пшеницю мадярского газ-
ды. Роблят од скорого брѣженя до поздного вечера,
як в Библии. Пак зась лем летят домов, не прийде
им в гадку стати в постоянну службу. — Як мине
ярный паводок, на кривулястой Тисѣ появляют ся
мараморошскы Русины в червленых портках, котры
найсточнѣйшы и найдужы межи горняками. В стре-
пехатых шапках, хмуравы и без спѣваня, такой як
монументы стоят на своих бокорах, котры зачали
плаваня на Верхной Тисѣ. Сесѣ червленопорткашѣ,
Гуцулы, найлѣпшы лѣсорубы и найсмѣлшы бокора-
шѣ: з орлиным носом, чорны люде, хмуравы, ги бы-
кы, дуже силны и рѣшителны. Сесе окремѣшный
горскый филь межи кроткыма, из похыленов голо-
вов, иншыма Русинами. Подля научников, не чисто
Русины. Помѣшаны из Волохами. Тихо и хмураво
сплывают долу Тисов до конця, пак пилуют и они
домов, межи полонины. Бо и сесѣ люде не годны
68
быти без своих гор, пралѣсов, ани за якы богатства
Низины.
***

О
д лѣсистых Карпат, од сѣверной долины
Попрада такой до Роднайскых полонин в
Румынии тягне ся Русска Крайна. Се тота
кривуляста границя, котру на сѣверѣ рисуе ланц
Карпат на мапѣ Мадярской краины, сесе отчизнина
Русинов. На сѣверовостоцѣ жиют они, межи суро-
выма самотныма горами. Даколько желѣзничных
линий излучают их из материнсков краинов, айбо
ид Мадярщинѣ прилѣпляют ся безусловно. На югу,
де бережскый кончик пограничный из Сукмаром и
Нѣршейгом, айбо и горѣ под Бескидом, при Верец-
ком перелазѣ, по дѣтвацкы гордый сесь народ, же
приналежит ид Мадярщинѣ. Мадяр жие в их свѣдо-
мости як богатый добробытный родак, покровитель,
хоть давна мадярска держава ледвы дачто робила на
их хосен. Их лѣсы, их пасла забрала, ловецкым
законом допустила, жебы дикы свинѣ из панскых
лѣсов пустошили их мизерны поля, солгабиров за-
ставлял их ставати на колѣна, кедь зазвѣдали его
имя, их школы бизовала на неукых, наполы образо-
ванных учителей, притискла податев. А народ все
вѣрно стоял при мадярскости, хоть доста го чалова-
ли русскым рублем. Раковций, Кошут бизовали ся
на сесь народ, коли розвивали свои заставы, и не
обманули ся. Проливал свою кров уже из Бочка-
ем,19 и проливаючи кров, гет избѣднѣл под час свѣ-
69
товой войны, что много лѣт пустошила его не-
щастны села.
Сеся краина — смерековый вѣнець Мадярщины.
Сесе едненькое мѣсто на свѣтѣ, де жиют добры
приятелѣ Мадярам. Ци оддячит даколи Мадярщина
сей маленькой краинѣ за ей самопожертвовну вѣр-
ность, не опадаючу надѣю?
(1918)

70
 Вандрованя Тисов 20

Герб Угочи
подля Pallas Nagy Lexikona (Bp., 1897)
 Ugocsa non coronat

Н
а дарабѣ текло спокойное, тихое житя.
Помалы навыкли сьме на тото, же иншого
дѣла не маме, лем полѣжковати на сере-
динѣ дарабы и мирно обниковати проплываючы
краевиды. Рѣка все май помалы текла, гибы вже
зморила ся была од свого скорого горского бѣгу.
Все май рѣдко ся трафляли скокы и Яно годинами
дрѣмал коло опачины. Лем пес позоровал, и кедь
рѣка крятала межи берегами, острым бреханем роз-
будил газду. Яно тогды все погладил его бундастый
хребет и повѣл му похвалное слово.
Юрко Брингай, что посямѣст все найболше дрѣ-
мал, ту пришол из идеев и каже пану Циркалому:
— Хоть бы сьме мало вадасили на выдры. Читал
ем раз, же на Тисѣ суть выдры. Я ще дотеперь ани
едну не видѣл…
— Прийде и на тото шор. Як изыйдеме на Низи-
ну, де безконечный сѣтник, мочарѣ окружают рѣку.
А туй на Верховинѣ лем легенды ся родят над Ти-
сов. Айбо зато рясно. Видите тоты розвалины замка
на верху горы? Сесе хустскый замок. Ото значит,
же сьме вже в Угочи, котра не корунуе.
Сеся жупа найменша в державѣ, айбо учинила ся
перед всѣма вѣстна зо своей роли в приказцѣ.

73
 Як каже передай, угочанскых посланников нигда
никто серйозно не брал на державной громадѣ. Уго-
чанскых тото мерзило, ани повѣсти не мож, як. Ай-
бо и правду мали. Что они винны были тому, же их
жупа найменша в державѣ? Чом их лѣнивы предкы
не змагали ся лѣпше, жебы заняли болше из воль-
ных территорий державы, хоть лем только, як жупа
Бигар?
Достойны угочанскы посланникы наконець тым
ся вымстили, же все стояли на иншой думцѣ, гикой
их коллегы-посланникы из другых жуп. Ци мизер-
ный, маловажный вопрос стоял перед державнов
громадов, ци важный, значущый — угочанскы по-
сланникы все мали свою окремѣшну думку.
Стало ся тогды, же Фердинанд І. искликал до Ра-
коша21 державну громаду, жебы там зазвѣдал по-
сланников: ци пристали бы, жебы го коруновати на
мадярского короля? Угочанскый посланник на сесе
нараз подхопил ся горѣ и тогды сохтованым деяц-
кым языком22 проволал:
— Ugocsa non coronat! Угоча не корунуе!
Се тогды так прилипло на угочанску жупу, же
нигда нияка свята вода го не змые! Кедь даколи да-
где трафит ся, же меншина силов-гвалтом серенит
на векшину, нараз припомянут приказку: Ugocsa
non coronat! Что в перенесеному смыслѣ и так мож
розумѣти: Угоча нич не значит!

74
 Туйкы вже Тиса робит ся ширша. Великы горы
оддаляют ся од ей берегов, и все ровнѣйшым вѣди-
ком тече она.
Руины хустского замка, одданого королем Жиг-
мондом в залог, смутно позирают из верха горы на
росширяючу ся долину Тисы. Добрый король Жиг-
монд, ачей, оддал бы цѣлу державу в залог, кебы
паны му не сперали. Много раз был в притиску из
грошми, и тогды не долго роздумовал, як из того
выйти. Раз пошли в залог тринадцять спишскых ва-
роши, пак хустскый замок и мало не цѣла жупа
Мараморош, котра з болшой части королю прина-
лежала. Позднѣйшы королѣ пак ледвы бировали
выкупити назад заложены варошѣ.

На Низину

Е
дно рано, коли сьме пристали пониже Ви-
лока, жебы купити минаж на далшое пла-
ваня, пан учитель Циркалом каже:
— Хлопцѣ, приближаеме ся ид Низинѣ. Горы те-
перь будеме видѣти лем из лѣвого боку, а помалы
пак и тоты пропадут.
Юрко Брингай из Пиштом Чаканем пошли в екс-
педицию на минаж. Вернули ся из полныма коша-
рами и приказовали новины. Туй люде вже вшиткы
говорят по мадярскы. Под мостом много дараб при-

75
вязано, а на березѣ рѣкы млинарчикы бавлят фот-
бал. Из лѣвого берега зарыват ся в Тису малый Тур,
оспѣваный Петевфием. Се туй вже сукмарска гра-
ниця. Приближат ся Нѣршейг из его просторныма
шашовинями, из мертвыма корытами Тисы. На бе-
регах всягды озера, лаповы, что ся обстают по ти-
сайскых повенях.
— Туй правлят найлѣпшу масть на баюсы, вило-
цку, — повѣл пан учитель. — Пак коли выростете,
може и вы будете ю потребовати.
На дарабѣ было вшитко в найлѣпшом порядку.
Из поселеня даколькы школяре пришли на берег
нас навщѣвити. Они были из Сукмара, и мы их по-
гостили у нас на дарабѣ. Пополудне, як есьме ся из
нима одпрощали, долго нам махали из берега.
Яно накорманевал дарабу на середину рѣкы. Мы
ся одушевили, милуючи ся тихыма краевидами
Низины в свѣтлѣ западаючого сонця. Сѣм-там дикы
птицѣ подносили ся из рѣкы, из далекого шашови-
ня раз-по-раз зачул ся смутный голос бомкача.
— Сесе властно маленькое неуказное чорное по-
тя, бомкач вадь букавець, — повѣл пан учитель, —
лем голос у него такый страшный.
Росклали сьме огень од комаров, и коло ватры
нам дале приказовал наш добрый капитан.
(1910)

76
Краина Раковция

Куруц-талпаш
 Синя кавка

Д авно тото было, коли дѣтей Раковция во

Вѣдню воспитовали, и капитан гроф Шол-
тик день-ночь не стулил очи, меркуючи,
жебы Мадяре не змогли ся помочи дѣтям
Раковциевым утечи домов, на солодку отчизнину.
Еден осенный день перед воротником цѣсарьскых
палат появил ся якыйсь чоловѣк из долгым волосем.
Старый мал волося звитое в контю, як куруцы-
гайдукы звыкли носити. На твари и на чолѣ мал
глубокы рубцѣ од давных ран. Ой, знали добрѣ во
Вѣдню сякых людей из завитым в контю волосем,
из рубцями на лицях, еще из тых далекых часов,
коли они молодыма горячыма бетярями были и доо-
кола Вѣдня на конях ся носили...
И на старом чоловѣкови нараз было видѣти, же
замолода на коневи ся носил, и саблю знала его ру-
ка держати.
— Что бы хотѣла твамость? — зазвѣдал хмураво
воротник в медвѣжой бундѣ од старого куруца.
Старый изнял из головы ховпак, коли хотѣл имя
князево выректи:
— Дѣтей Ференца Раковция глядаю.
— Не мож из нима говорити, — каже воротник.
— Не слободно им ставати в бесѣду из вшелиякыма
людми. Молодое панство туй суть в арештѣ, — до-
дал шепчучи воротник.

79
 — Йой, боже-пребоже! — заморконѣл старый. —
Тадь я у их нянька служил, придворный челядник
был ем. Раковция придворный чоловѣк!
Так выголосил старега и напростил свой зогну-
тый хребет.
— Иппен зато добрѣ буде, кедь твамость одсель
чимскорше вытратит ся. Ще добра серенча, же ни-
кто сесе не чул, бо вже бы твамостя ймили, — каже
воротник и вже друлят старого вон из палатной
капуры.
— Чекай лем! — загойкал старый. — Лем най од-
дам тото, что-м принесл молодому панству из да-
лекой Мадярщины, из мункачского замка, из маетку
их няня.
Изпод острямбаного сѣрака выхватил тайстру,
дуже меркуючи розвил, задѣл руку вдну и чтоська
вытяг из ней. Маленькое потятко из блискачыма
очками, якое в околици Мункача синев кавков
называют, а инде марушков вадь сойков. Из того
знатое, же кедь му надсѣчи язычок, та мож го
научити говорити даякы слова.
— Сесе потя принесл ем молодому панству. Як
будут ся пополудне в садѣ бавити из лоптов, дайте
им, пане воротнику. Набизовно ся тому зрадуют.
— Добрѣ, дѣду, лем идѣт уже гет! — повѣл во-
ротник и выдрулял вон из капуры старого куруца.
Такой тот вечер уже была синя кавка в хыжи Ра-
ковциевых дѣтей. Поклали ю в золоту клѣтку, а
клѣтку на стѣну завѣсили. Не творили ся на потя, а
оно собѣ тихо ся счупило, зобак под крыло задѣло.

80
 Капитан Шолтик цѣлый день учил дѣти. Од рана
до вечера сидѣли за учебным столом. Лем навечер
уже лишил их самых капитан и вышол из хыжѣ.
Сидѣли при столѣ, змучены од наукы, головы на
долони посхыляли, лем на тото ся стрепенули, же
учули якыйсь чужый, дотеперь непознатый голос
прозвучати в хыжи.
— Рраковций! — повѣл голос.
Дѣти спужено поникали едно на другое.
— Рраковций Ференц! — повторил голос.
Дѣти подхопили ся на ногы. Голос звучал изгоры,
из того боку де висѣла клѣтка.
Тото синя кавка говорила.
В тоту минуту вступил удну воспитатель дѣтей,
капитан.
— Заклятое потя! — загойкал. — Нараз ем думал,
же не опусто принесли го из Мадярщины!
Скоро отворил оболок и выгнал потя вон.
Синя кавка выперхла из клѣткы, а дѣти так пози-
рали едно на другое, гибы тото был сон.
А вночи им ся многораз приснила синя кавка.
Десь понад рано гибы зацоркало потя на оболок и
чудным голосом повѣло:
— Рраковций!
Воспитатель дѣтей фурт вартовал на потя, айбо
нигда не годен был го застрѣлити.
(1915)

81
 В пути

Д юла Лукач, писатель и посланник, рос-

повѣл ми раз легенду, же маеток Раковция
заклятя стражуе. Стражуе, жебы сконфис-
кованы статкы не могли ся обстати в едных руках.
Колько фамилий вадь во дарованя, вадь в наслѣдст-
во достали каштелѣ збѣглого князя, кажда выгыб-
нула, перервала ся по мужской линии. Маеток кня-
зя, три раз такый великый, ги хотькотрое нѣмецкое
герцогство, вандруе из едных рук во другы. Заклятя
лежит на каштелях, замках, прекрасных землях.
Каждому новому пану заберат сон, аппетит, дяку,
доколь еден красный день не задуркат ид нему
смерть. Так сокотит заклятя Раковциев маеток.
Ачей через сесю легенду, а може из даякой другой
причины, еден дуже великоможный австрийскый
герцог, котрый теперь владѣе князевыма маетками,
свого единственого сына Мадяром воспитуе. Ачей
и в чижмах из острогами заставлят ходити
молодого герцога... А може так урве ся всемоцна
сила того страшного заклятя?
Нагода так допаровала, же скоро по тому, что-м
учул легенду, путь мой повел мня на Горны Угры.
Там, де суть Раковциевы маеткы. Докля желѣзниця
из ровнозвучным дуркотом несла мня через ровни-
ны, и лѣсы, и горы, легенда не лишала мня ани на
минуту. Засѣла ми в головѣ, коли-м на оболок роз-

82
никовал краевиды, завиты в осенный фател, коли
горы, як скачучы великаны пропадали на досягу
ока, и вѣтер, там вонка, гойдал порѣдлым листем
корчов и дерев, гибы помахуючи моим думкам.
Осенное пополудне дрѣмотнов зовялостев лѣгало
на готарь. При червленых, малевистых осенных
образах ачей никто не втямав бездячны хмары, что
из сѣров зажуров бѣгли въедно з нами горѣ на небѣ.
А хыбай зунованому путнику скорой желѣзницѣ не
вшитко едно, ци сесѣ землѣ, по котрых инженеры
потягли желѣзну дорогу, были даколи Раковция
Ференца, ци даякого Киш Мигаля. Главное, обы
чимскорше дойти на штацию, куды ся намѣрил. И
так я долго был насамѣ зо своима думками.
Надвечер — еще все везли сьме ся Раковциевым
маетком — еден старый пан сѣл на якойсь куртой
малой штации. Просты, накручены баюсы, веселы,
спокойны очи, шатя и держаня ся нараз прозражо-
вали вѣдицкого пана-газду, котрый пештску скору
желѣзницю, вступившу в его отчизнину, иппен так
своев держит, як тоты четыри конѣ, котрыма ся
звык туй по калных путях возити. Из наивнов не-
увѣреностев роззвѣдовал ся за пештскы новины,
хоть жеб его плаща роздувал ся од будапештскых
новинок. И коли послухал, помахуючи головов
даякы новины, котры я и сам лем из новинок про-
читал, перешол ем на легенду, что занимала мои
думкы од полудне. Ци правда, же е заклятя, котрое
постигне хотьде в далекой чужинѣ владѣлников
83
статков покойного князя? Ци годна ударити тота
зотлѣла рука, что колись держала майславнѣйшу
саблю Мадярской краины? Легенда, котра заставлят
каждое мадярское сердце задуркати силнѣйше,
тогды бы была красна, аж бы правдов была... Вѣдь в
горячости своей еще горшое од сего звыкли сьме
желати!
Старый мой собесѣдник засмѣял ся и одклопкал
попель из цигара.
— Правда, правда, дачто в том е... Айбо днесь
уже порядно и не мож знати, де зачинат ся Раков-
циев маеток, а де ся закончуе. Географы, може и
знали бы закраяти границѣ, а мы, тутешны, уже не
дуже знаеме. Од отця так ем чул, же тото лем една
часть великого панства, что мы теперь называеме
маетком Раковция. Правда, така часть, котров бы ся
задоволил хотьякый худобный чоловѣк. А позо-
сталое ся роздробило. Сему ся упал дарабчик, тому
ся упал. Из множества дарабчиков уже и сам князь
не знал бы скласти свою велику властность, что
была майболша в корольствѣ.
В молодости и я сам служил в едном маетку Ра-
ковция. То красный маеток был! Не великый, ачей
ани пятьсто голдов не мал ушиток, айбо такого
маетку и во снѣ газды не видят.
Был на нем пашков, лѣс, ораниця. Воды Уга ип-
пен на серединѣ ростинали маеток. В центрѣ газ-
довства был каштель, вылагодный, из великыма хы-

84
жами, из просторныма верандами, из кухнями, пив-
ницями, такый як давны майстры знали збудовати.
Туй бизовно могл бы ся поселити и сам король. А
тот, чий маеток был, не бывал туй. Гроф Генрик
Фелзенштайн, так ся кликал газда. Добрый чоловѣк
был, нич ся не можеме скаржити на него, тадь и не
видѣли сьме го нигда. Ни дарабчика землѣ не мал
окрем Раковциевого маетку, а и так лем тѣснил ся
во своем узком, порошаном, чорном вѣденьском до-
мѣ на улицѣ Ротертурмштрассе, якый мы, справ-
никы, называли палатов. Педиг не была тото палата.
Лем узка чорна хыжа из старым дверником в поно-
шеном платю и згорбеныма слугами.
Был ем у грофа много раз. Кедь требало му
грошѣ, я му носил, бо гроф не бизовал ся на мадяр-
ску пошту. “Что кедь гарамбиаше в пустѣ выграб-
лят поштову кочию?” казал, хоть тогды уже ни
слуху, ни духу не было за розбойников в пустѣ.
Худый, из долгов бородов, старый чоловѣк был
гроф, persona grata при дворѣ, носитель многых-
премногых орденов. А мы дома так судили, же
майлѣпша одзнака его зато лем Раковциев маеток.
Коли-м, бывало, приходил до Вѣдня, звыкли мня
были покликати гостем ид панскому столови. На за-
чатку дуркало ми сердце. “Из милостивыма панами
ся гостиш, Ферку!” думал ем собѣ, доколь в цимри
гостинця Золотый Вол начервлено-м брытвал свою
тварь. Натягл ем на ся майузкы мои порткы (тогды

85
така мода ходила), а чижмы-м такы мал тѣсны, же
вшиток персонал гостинцю не бировал их истягти,
коли-м из полуденку причалапал домов. (Тогды,
такы сьме чижмы носили, мой милый пане!)
Айбо пак изгодя лишил ем ся той великой пара-
ды. Про тоты грофовы полуденкы не варта было
ани одорвану гомбицю пришивати. Сидѣли сьме в
темной столовой, де ледвы мож было видѣти еден
другого. В чолѣ стола вздыхала стара грофка, на
фраку грофа поблисковали золоты гомбицѣ, а в
конци стола два грофовы сыны-подросткы смутно
спущали носы в танѣр под дозором старого, из вы-
брытванов тварев воспитателя. Слуга скоро
порозношовал ѣденя, ще не встигл ем и вилку
задѣти в покладену передо мнов страву, уже сперед
ня забрали. Позднѣйше дознал ем ся, же и при дво-
рѣ сякый сохташ полуденковати. Айбо при дворѣ
бизовно лѣпше варят сокачѣ, ги в палатѣ грофовой.
Та пак зачал ем дома лишати стискаючы чижмы,
дома ся обставали райтузлѣ-пищалкы, и в Золотом
Волови все-м собѣ добрѣ пофрыштиковал перед
грофовыма полуденками.
Як уже дас десятый раз сидѣл ем за столом у гро-
фа, чул ем ся май по домашному, и не дал ем собѣ
забрати спод носа полный погар. Чтоболше, як ем
выпил, махнул ем слугови, же ануж, лем най ми ще
наполнит из того доброго нашого подгорянского,
что сьме сами зберали. Слуга выпулил на мня очи,
айбо подчинил ся.
86
 Тогды тихонько зазвѣдал ем грофа, же чом уже
раз не прийде до Мадярщины. Цифрованыма слова-
ми описовал ем му прекрасный маеток, каштель,
романтичну нерушану природу... Гроф ся засмѣял и
стрясл бородов.
— Я вже лем туй обстану, пане, де мой живот в
безпецѣ, — одповѣл.
Задарь божил ем ся, же забию каждого, кто хоть
палцем посмѣе го кынути у нас, гроф неодступно
обстал при своем.
— Мою вылагоду не замѣню ни за якое путованя,
— повѣл наконець и махнул руков, же доста было
из сей бесѣды.
Айбо доброе подгорянское не дало ми порозу-
мѣти церемонный гест. Мой язык ся розвязал и раз
лем пристигл ем ся на том, же росповѣдам грофови
легенду за Раковция: за страшливое заклятя, что
урве род, якое дотеперь ще все постигло каждого
наслѣдника Раковциевых маетков.
Гроф без слова прикывовал головов, пак тихо из
подсмѣхом одповѣл:
— Вы, Мадяре, у вашой великой националной
достойности дуже самолюбивы и готовы вѣровати в
судьбу. Но дозвольте менѣ, генералу Его Цѣсарь-
ской Высокости, рыцарю золотых острог, жебы-м
свистал на вашы легенды.
Туй уже поправдѣ конець был нашой бесѣдѣ; на-
только конець, же по сему полдруга годы ще й во
снѣ не видѣл ем Вѣдень, из маетку другый справ-
87
ник носил грошѣ грофу, трафил ем в неприхыл-
ность, уже-м над тым думал, что буду робити, кедь
гроф мня выжене з роботы.
Айбо не выгнал. Раз из Вѣдня пришло нагляное
письмо, в котром гроф росказуе жебы-м нараз при-
явил ся у него. Въедно из сим пришол гир, же
грофов старшый сын (за тот час вступившый до
войска) на едном офицерском перемаганю скрутил
собѣ вязы.
Летѣл ем до Вѣдня суньголов: ба что хоче одо
мня гроф? Чей лем не мене винит во смерти сына?
Старого милостивого пана найшол ем хворого,
зломеного. Обома руками хопил мою руку и рос-
хвѣяным голосом заговорил идо мнѣ:
— Мали сьте правду. Заклятя преслѣдуе власт-
ников Раковциевых маетков. И на другых ем ся пе-
ресвѣдчил. Молодый гроф Шварценберг застрѣлил
ся минулый мѣсяць, а теперь мой сын упал жертвов
заклятя. Думал ем над тым, жебы продати маеток.
Айбо не мож. Шак цѣсарьское дарованя: як бых
могл продати?
Правда, правда, клопотное дѣло было. Такого ма-
етку не мож ся стрясти. Мусай на нем обстати.
Старый гроф порваным голосом продолжил:
— Придумал ем, же заберѣт вы мого меншого
сына, котрый теперь наслѣдник маетку, до Мадяр-
щины. Робѣт там из ним, что хочете. Воспитайте го
88
Мадяром. Велика бѣда го не може постигнути, бо
при нем буде наш старый приятель родины и вос-
питатель мого сына пан доктор Гутвилиг. Лем най
сесь мой сын обстане ся...
— А ваша милость туй ся обстанут? — зазвѣдал
ем зачудовано.
Старый гроф изопнял рукы:
— Же и я бы могл пойти? Раз тото, же-м уже ста-
рый чоловѣк, другый раз, од двора не можу пойти
так далеко. Ще бы подумали мои приятелѣ, же
трафил ем в неприхылность... Я без двора не можу
уже и умерти.
И туй мусѣл ем дати за правду грофу. Тадь уже
такый был старый, сегинь, же смерть у него могла
быти лем желанным гостем. Повезл ем молодого
грофа и воспитателя его домов, до Мадярщины.
Генриком кликали малого грофа. Мудрым, по-
рядным юнаком видѣл ся, лем кебы му отець не
росказал был, же одсямѣст за всяку цѣну мусит бы-
ти Мадяром. Од Пожоня до дому не ѣли сьме нич
другое лем попригашное мясо. Даякый час не дал
ем ся заганьбити, айбо пак наконець зазвѣдал ем
молодого грофа: ци и я повиную ся домашным за-
конам? Гроф милостиво выял мня зпод повинного
попригашного мяса. “Тадь вы уже и так Мадяр,” по-
толковал ми Гутвилиг думку свого воспитанника.
Сяк прибыл ем дому из двома Нѣмцями. Як по-
радил доктор Гутвилиг, перед каштель закликал ем
89
селянское представительство. Легѣнѣ Словаци по-
вберал ем в палайдаючы сорочкы, гатѣ и посадил
их на запряжены конѣ. Доктор Гутвилиг задоволено
прикывовал.
— Добрѣ сполняете росказ пана грофа, — шеп-
нул ми довѣрно, айбо я ниякраз не был щастливый
из того.
Долго ем сушил голову: что же робити из двома
Нѣмцями? Из пана Гутвилига, кедь и до конця свѣ-
ту буде ѣсти попригашное мясо, Мадяр уже не бу-
де. А малого грофа шкода ми было... Что робити,
что робити? А може из уст красного дѣвчатя скор-
ше научит ся мадярское слово, гикой од нашого
парадного кочиша, из котрым ся держал дуже по
приятельскы через его уберю из шуйташами (наби-
зовно так му доктор порадил). Кебы взял за жену
мадярское дѣвча, ци не обминуло бы го заклятя?
Старый гроф, правда, не дал такый росказ, айбо я
вже тогды не дзбал, кебы ня и забили. Дуже мня
мерзил мудерлант-доктор из своима глупотами.
Еден красный день дал ем запрячи и зачал ем во-
зити молодого грофа по околных панскых маетках.
В нашой околици на каждом другом панском ма-
етку — каштель. Де лем есьме завандровали, вся-
гды нас приимали из мадярсков гостевливостев.
Тадьбо уже знала вшитка жупа, же зато пришол сю-
ды молодый гроф, обы ся учинил Мадяром.

90
 Ходили сьме так уже дас пол года. У доктора
Гутвилига тварь была уже червлена, и ще не лем
тварь, ай и нос, од многого файного подгорянского
вина, что нам фурт давали. Нѣмець пил, ачей он не
был даколи студентом в Гайделберзѣ?!... А малый
гроф все смутнѣйшый и смутнѣйшый был.
Наконець раз — были сьме тогды на едной пре-
красной уйгельской забивачцѣ — верг ся ми на
шию и каже:
— Идѣм назад там, де сьме первый раз были.
Там, де сьме первый раз были! Де сьме были пер-
вый раз? Та бизонь, не приходило ми в гадку. Тадь
мы уже тогды в третю жупу завандровали были.
Гоп! Найшол ем способ! Пан доктор Гутвилиг
тайно писал дневник, котрый раз хотѣл указати ста-
рому грофу. Сюды го! Пан доктор долго протесто-
вал, наконець, из помочов доброго подгорянского и
так трафил ми до рук дневник. На первом листѣ
нашол ем такый запис.
“Исправник повезл нас ид едному восточному
чоловѣку на имя Семен Уйгелий, де азийскы волча-
кы сокотят хыжу. На щастя, не стала ся нам нияка
бѣда.”
Семен Уйгелий! Дуже-м ся зажурил. Сердце ми
ся замкло! Уйгелиева Ержика давно была моя вы-
брана, лем сесе-м держал потаено. Ци не лѣпше бу-
де, кедь нараз кульку собѣ пущу в голову? За гроф-
91
ску коруну бизовно лишит мня Ержика, мизерного
панского справника!
Повезли сьме ся ид Уйгелиевым. Сердечно, по
мадярскы прияли нас. Цѣла фамилия нам ся радо-
вала. Лем гибы малый гроф учинил ся смутнѣйшый,
ги другый раз звыкл быти. Не мож было з него
слово добыти. Та, видав, даяка хыба? Не Ержика
Уйгелиева заворожила мому грофови сердце? В
души триумфовал ем, коли-м зачал безпокойно вы-
звѣдовати грофа:
— Но, та як, достойный пане?
Малый гроф смутно махнул руков:
— Не вартый цѣлый живот за пипку багова!
...Неодолга вернул ся назад он до Вѣдня, так и не
ставши Мадяром. Минул еден год, и пришла вѣстка
за его смерть. Бог святый знае, яка грызота го ѣла,
что за врекливое око перемѣнило свѣтло его душѣ
на чорный потемок! Тота жура звела го из сего
свѣта.
— А Ержика? — зазвѣдал ем.
Старый ся засмѣял.
— Ержика, — заморконѣл и гамѣшно поникал
полуоком. — Доста й Ержиев величати. Тридцять
лѣт моя благословена, вѣрна жена.
(1903)

92
Мараморошскы повѣданя
 Бокорашѣ

С
тарый Липовець, обыватель Верхнего Вы-
шкова,23 едну ночь, коли из своим боко-
ром плыл серединов Тисы, десь коло То-
кая, раз лем чуе, же ктось го кличе на имя.
На другом конци бокора ктось выцабал из воды
на бокор. Так легко выскочил на геренды, ги выдра.
Пак чалапаючи мокрыма ногами пришол на сере-
дину бокора. Присадистый чоловѣк, без калапа. И
чижмы десь лишил. Не мал на собѣ нич лем порткы
и сорочку.
Старый Липовець каже сыну, что стоял на пере-
динѣ бокора:
— Не дожыл бых до рана, кедь се не Тончий Бияк
из нашого села.
— Старый Юрку Липовець, — зачал задыхчаным
голосом ночный гость. — Нигда-м тя не кынул,
нигда ани ты мене нѣт, ци так, же не хочеш, жебы-м
плавал онь на тот берег? Видав я не рыба, ани не
гадина. А туй на готарю ани моста не е...
Старый Липовець прикывнул:
— Свята правда, же не е моста...
— Та зато мало сяду собѣ, — правил дале Тончий
Бияк и простер ся на герендах бокора. Долонями
утерл воду из твари и позирал на небо, жмурячи
очи.

95
 Двое бокораши без слова уперли очи в гостя.
Хлопець проговорил первый:
— Де ти чижмы, Тончию?
Тончий, лежачи, указал на темный берег.
— Там ся обстали. В чижмах не мож плавати...
Спознал ем бокор измежи вербника. Старый Юрко
Липовець еще все такы бокоры правит, як никто
болше в Марамороши...
— Добры очи маш, Тончию, — загыркнул ся
старый бокораш. — Педиг отець ти наполы слѣпым
вернул ся одтам, одкы ты теперь идеш...
— Из тюрьмы, — перерушил Тончий. — Мой
отець на сабова ся выучил. А сабовы скорше слѣп-
нут. А я что, я все был в кертѣ, полол, аршовал, гра-
бал... Таку-м рѣпу мал, яку не видѣл цѣлый Мара-
морош.
— Маш правду, — полопонѣл старый, котрому
сеся бесѣда дуже ся не любила.
Тончий Бияк довжый час был тихо, мерзляво
притискал рукы ид бокам. Часто позирьковал в бок
бокораши:
— Старый Юрку Липовець, — зачал зась, — ци
думал есь, же Тончия Бияка увидиш даколи? Ци
так, же не думал? И сам бых нигда не повѣровал...
Старый бокораш прикывнул:
— Ты пройдисвѣт, Тончию.
Тончий на сесе засмѣял ся.
— Я-а? Кажеш, пройдисвѣт? Но, и за тебе бы
чоловѣк не подумал, же такый свѣта скушеный,
96
мудрый есь, як ся видит. Я же пройдисвѣт? Тадь я
малый дѣтвачок сопротив тых, что там были. Онь
там суть пройдисвѣты! Был там еден такый, на имя
Крайкович, од того ся каждый так боял, як од огня.
Кедь ся дачто не любило Крайковичови, лем гым-
кнул собѣ раз. А тогды каждый ся перед ним про-
стер. Такый силный чоловѣк был, же зубами желѣзо
роскусил. А надвечер, коли мал добру дяку, зачинал
описовати забойства: волося бы ти стало дгорѣ,
Юрку Липовець.
— Но, но, — повѣл нетерпезливо старый, — там
му мѣсто, де е.
Тончий Бияк здвигл плечами.
— Уже выйде. Кедь не пустят го, так выйде, ги я.
Молодшый Липовець, высокый русинскый
легѣнь в страхови штурькнул отця локтем.
— Та тебе не пустили?
— Вышковскый Святый Антоне! Тадь правда, же
не пустили доброохотно, уже ми ся тамошный жи-
вот дуже зуновал. И доброе ся зунуе, а что пак под-
лое. Рѣшил ем, же утѣкну. Крайковичови повѣл ем
еден вечер, же на подѣ знаю еден оболок, якый лег-
ко мож выбити. Крайкович повѣл, най иду, и он бы
пошол давно, лем на него дуже меркуют. “Шкода
бы было такого шиковного хлопа,” повѣл Крайко-
вич. И тото ми обяснил, де най иду, де безпечнѣй-
шый путь... Ей, знае он болше, ги епископ.
— Чортовскый епископ, — сердито проморконѣл
старый Липовець.
97
 Бокор тихо плыл серединов Тисы. Ни вароша, ни
села не было видко нигде. Еден край неба уже был
свѣтлѣйшый од другого, и з дна Тисы пропали звѣз-
ды.
— Розвиднят ся, Тончию, — повѣл молодшый
Липовець.
— Добрѣ, добрѣ, — заморконѣл арештант. —
Лем не так дуже нагляйте на мня. Пойду и сам. Не
хочу, жебы сьте мня здали жандарям. Дома можете
повѣсти, же видѣли сьте Тончия Бияка, айбо болше
нигда ся не верне дому. Одышол одсель, жебы за
него и гиру не было. Не буду вже я худобняк. Край-
кович ми повѣл, де закопаны грошѣ, что он нара-
бовал за свой живот. Иду туды. Пак кедь буде идти
до Америкы дакотрый вышковскый, та лем най ме-
не там глядат.
Двое бокораши зачудовано зирькнули еден на
другого.
Старый Липовець поплескал го по плечох:
— Но видиш, се вже мудра бесѣда. Се добрѣ ро-
биш, же йдеш до Америкы. И я бы был пошол замо-
лода, айбо на шии ми было много дѣтей, — повѣл и
махнул пястев в бок сына.
Молодшый Липовець, жебы вказати, же и он да-
что во свѣтѣ скушеный, зазвѣдал:
— А знаете и по английскы, уйку Тоний?
Арештант гордо одповѣл:
— Же ци знаву?! Там ся чоловѣк вшитко научит.
Многы ми завидѣли, же Крайкович ми цимбора.
98
Любил мня старый, только вшиткого. А теперь кор-
манюйте ид берегови. Бо я не рыба, жебы-м только
плавал.
Старый Липовець рыкнул на сына:
— Не чул есь?
Арештант встал на ногы.
— Кебы-сь мал даякый цуравый калап, старый
Липовцю... Не прошу задарь.
Ударил ся в дрѣк, и там зазвенѣли стрѣберны
грошѣ. Старый бокораш одсунул го руков:
— Не треба, Тонию. Из Америкы пак заженеш на
церковь, не бируеме добудовати.
— Добрѣ, пак зажену, — повѣл великодушно
Тоний.
Бокор ся сунул ид берегу. Коли его геренда ся
ударила о берег, арештант зоскочил и скоро ся стра-
тил у вербнику.
Бокорашѣ позирали вслѣд арештанту. Юрко
Липовець плескнул сына по хребтови:
— Что-сь ся выпулил? Ты и так бы-сь не знал
прожити в Америцѣ; такы домашны легѣнѣ лѣпше,
кедь дома ся обстают, при кучи.
(1910)

99
 Диамант из Марамороша

У
мараморошскых горах сила много ди-
амантов! Но, иппен не тых правых, бо то-
гды бы не было только худобных людей по
свѣтѣ, ай такых собѣ мараморошскых диамантов,
котры свѣтят ся, блищат ся, а под сонцем еще й ис-
крят ся. Кедь ся лѣпше припозират чоловѣк, та то-
гды видит, же скло. Айбо давно были такы часы,
коли славны были мараморошскы диаманты.
Сесе тогды ся трафило, коли жена была короли-
цев в Мадярщинѣ: коруновали Марию Терезию. И
тогды ся Мадяре зачали ладити, жебы йшли привѣ-
тати королицю.
Она у Вѣдню бывала, онь там требало идти им, та
и то не з пустыма руками.
Кремницкы24 набрали только свѣжого золотого
пороху в шолковый мѣщух, колько в день коруна-
ции добыли в кремницкых банях.
Придаст ся тот золотый порох, жебы выплатити
наемное катунство, бо иппен война ся ладит.
Мѣшковецкы принесли из бань желѣзо и поклали
перед троном.
Из желѣза будут саблѣ, якыма корольство будут
обороняти.
Дебрецинскы фовт прекрасных гачуров пригнали
во двор каштеля.
Придадут ся корольскым гусарям.
100
 Сегедскы пшеницѣ принесли, токайскы — вина.
Балатонскы рыбарѣ найболшого шуля загнали на
корольскый стол. Еще и худобны спишскы Словакы
привезли воз кромпель Марии Терезии.
Най видит королиця, же богата тота держава, кот-
рой коруну на головѣ носит.
Найнапослѣд мараморошскы пришли.
Двое стары люде несли подарунок мараморош-
скых: еден мѣх диамантов.
Высыпали блискачы перлисты камѣнцѣ перед
трон королицин.
Мария Терезия онь изйойчала од зачудованя:
— Якы сесе камѣнѣ? Йой, что красны!
— Мараморошскы диаманты, — одповѣли стары
люде. — Най королиця видят, же и диаманты траф-
ляют ся в Мадярщинѣ.
Королиця взяла в рукы найболшый диамант.
— Красшый од правого диаманта. Одтеперь сякы
украсы буду носити, — повѣла.
Великы панове, что довкола королицѣ были, чули
ей слова.
“И мы будеме носити мараморошскы диаманты,”
подумали собѣ.
Двое стары вернули ся в Мараморош, межи горы,
айбо не встигли ще и спочити од подорожного сфа-
радлованя, уже пришло письмо из Вѣдня. Же най
бы принесли ще еден мѣх диамантов, бо у Вѣдню
каждый бы любил сякы красоткы носити.

101
 Раз-два наполнили ще еден мѣх блискачыма ка-
мѣнцями и повезли до Вѣдня.
Теперь уже достали грошѣ за диаманты. Велико-
можное панство еден перед другым перебѣгали ся,
купуючи драгоцѣнности далекого Марамороша.
Королиця носила на грудях найболшый диамант.
Заграничным гостям своим часто ся гордо хва-
лила:
— В моей державѣ найденый! Богата моя держа-
ва!
Мараморошскый диамант свѣтил ся, искрил ся.
Чужинцѣ зачудовано позирали на прекрасный ка-
мѣнь.
Еден день бал был в каштелю. Королиця отво-
рила танець.
На едном обертаню выфыркнул диамант, ударил
ся о стѣну и розсыпал ся на марны дарабчикы.
Королиця розмержено лишила танець.
— Тадь тото скло было, не диамант! — искрикну-
ла розгорчено.
Во гнѣвѣ такой дала знати в жупу Мараморош,
же болше най ей диаманты не носят. Блискачы ка-
мѣнцѣ, айбо ниякой драгоцѣнности не мают, такы
тото мараморошскы диаманты, драгомѣты.
Одтогды обстал сохташ, же и на такого чоловѣка,
что мае блискачу вонкашность, но не вартый за
пипку багова, звыкли казати: такый, ги мараморош-
скый диамант.
(1912)
102
В ужанскых хащах
 Зима

Е
ден день — нигда не забуду тот день моей
молодости, теплый осенный вечер, еще за-
пах овоча стоял на пяцу малого варошика,
а в увядаючому парчику легѣнѣ ремеселникы игра-
ли на гармониках. Десь на Низинѣ сѣл ем на желѣз-
ницю, глубоко и надолго заспал ем и пробудил ем
ся на тото, же потяг бѣгне межи снѣжныма горами,
до купе струят острый зимушный воздух. Готарь
усягды бѣлый. Было рано, была зима. Чатиня сме-
рек зелено и замерзнуто блищало ся. Из великым
громотом и лоскотом перекотуляли сьме ся через
еден желѣзный мост, десь долу, в глубли, рѣка под
синѣм ледом, коло проруба гунятый гавчо желѣз-
ничного сторожа выгашуе свою жажду, в далечинѣ,
де горы ся раз-пораз розступают, зась видѣти новы
горы, темнѣючы ся лѣсы, и снѣжны вершины, а да-
ле зась горы под снѣгом. Локомотива так задыхчано
ся усилуе бѣгти по высокой штрецѣ, гибы завѣт-
рила десь наблизь пограничну штацию, де ю вже
выпряжут из желѣзных вагонов...
Сотворителю мой, як ем трафил в сесю краину?
Де сьме? Колько ще ся буде тягнути сесь непрерыв-
ный, без штации горскый край? Може спал ем
даякы днѣ, и теперь в чужой державѣ, ачей в Росии,
несе ня желѣзниця, де, куды? Забыл ем ся и, видав,
Санкт-Петербург буде майближа штация, де стане-
ме, и вкажут ся нам цибулясты москальскы турни?
105
 Нѣт. Еще в Мадярской краинѣ стал потяг, на ед-
ной приграничной штации, на линии, что веде до
Львова. Вночи десь требало ми пересѣдати, десь-
кудысь на Великый Варад. Айбо спал ем глубоко,
не видѣл ем сны, а мои сопутникы не мѣшали ся, а
проводник забыл за ня, и теперь раз-нараз прибыл
ем из осени, просоченой запахом яблок, у велику
зиму.
На штации чекало товаришство ловци в бундах
польского крою, и жены были в чижмах, круглого-
ловы слугы их мали долгы звислы баюсы, а долго-
серсты псы нетерпезливили на мотузѣ.
У вароши гибы ще болшый был снѣг, як вон на
полях. Перед штациев запряжены в санкы конѣ тря-
сли звончиками, кочишѣ (дакотры в поматуженых
цилиндрах) напрошовали ся во службу путникам. В
далекости видко было выбѣлену турню, за котров
ся поднимало горѣ червленое сонце, на вершинах
снѣжных стрѣх клубил ся чорный дым из коминов.
Поверх косточок утопил ем ся в снѣг, пак скоро за-
чал ем мерзнути, лем что тепло вагона вывѣтрило
ся из мого шатя. Санкаш верг ми на ногы цуравый
петек и з великым гойканем рушил свои коникы,
пелехаты, из простыма хребтами, такы завеликы, ги
мачкы. Звончикы веселѣйше роззвонили ся, кербач
из куртов ручков страшелезно лускал, якыйсь хлоп-
чик в чижмах бѣгл краем путя, перебѣгаючи ся из
санми, и рукы так глубоко задѣл в жебы порток, ги-
бы его найболша жада была конечно и цѣлком нур-
106
нути в жебы. А перебѣгал ся зато, як ся изгодя вы-
яснило, бо сани гнал его няньо.
Тот варош, через якый везли сьме ся на малых
мачках, был незабытно красный.
Тот варош был варош зимы. Снѣг был, ачей, до
пояса и маленькы хыжкы в подгородѣ бизовно сто-
яли напипкы, жебы пѣцѣцкыма облачками своих
очей могли выкукнути на улицю, на чужого путни-
ка.
За нима слѣдовали стары горожанскы хыжѣ, якы
уже мали шток, но тот шток видѣл ся лем еднов уз-
ков темнов партичков, потягнутов межи звисаючов
из стрѣх снѣговов массов и поднимаючов ся зоспо-
ду снѣговов городинов. Из едного оболока зирькну-
ла долу барнаста жидовска дѣвочка из очима дуже
мрѣйныма, котра, ачей, в той хвильцѣ при оболоку
казку читала за рыцарей, за гетта, полны тайны, за
платя, тканы золотом, и выкукнула, коли зазвонили
на улици сани: ци не рыцарь прекрасный прибыл из
книжкы казок?
Сани дале ся валят, и вже ся веземе при пяцу ва-
роша зимы, де найчестованшы будовлѣ построили
ся една коло другой. Довкола храма стоят камяны
святы в снѣговых бундах во своих узкых нишах,
хмуравы мужчины похожуют попиля хыж, и ги да-
якый сценичный статиста — во своей долгосерстой
гуни, в полстяных бочкорах — стоит на розѣ сине-
окый верховинскый Русин и побожным рухом изни-
мат ховпак перед чужым паном.
107
 На варошской турни молят ся вороны, на выблѣд-
лых вывѣсках бовтов мож прочитати чужы буквы, у
великом снѣгу и найболшы домы лем такы, гибы
выняты из бавковой шкатулкы, и люде такы, гикой
гномы, коли идут вздовж стѣны из снѣга, насыпа-
ной коло пѣшника. На едном домови давный герб,
на оболоках желѣзны роштелѣ, перед капуров у вы-
шневом доломанѣ пыхкат пипов старый гайдук. Из
едного оболока выкукуют три бѣлявы ангелскы дѣ-
точы головкы. Ачей и днесь чекают Роздво. Малый
Исуско в золотенькых чоботятах иде долов из гор,
несе на плечови зеленое смереча.
Желѣзниця лем навечер рушат одсель назад на
Мадяре.
В гостинци такый силный запах пива, гибы од ча-
су давных короли каждый день пивом просочовали
стѣны.
Десь коло полудне нараз темнѣе варош. Притягло
снѣговы хмары, и они ся намѣстили довкола турень.
Густо, непросвѣтно, великыма пластками зачинат
падати хлупатый снѣг, так як, ачей, на русскых пус-
тах паде, коли никто не видит. (Набизовно и приро-
да мае свои потаены хвилькы, коли не любит, жебы
ю дакто видѣл.) Иду на велику прогулку в незнако-
мый варош, во глубоком снѣгу, де лем даколи ся
стрѣтит, ги снѣговый балван, пилуючый домов ва-
рошан. Сани, кочии — вшиткы стоят. Снѣг прибы-
вае кажду минуту. Стрѣхы хыж погорбили ся под
его терхом, капуры под ним погребены, старый гай-
108
дук перед гербовым домом до пояса засыпаный
снѣгом, ангелскы головкы ся попрятали, а млѣнна
жидовска дѣвочка, видав, сидит при кальзѣ и пози-
рат на огень...
Паде снѣг...
Мажы снѣга покрывают ми плечи, коли вертаю
ся из прогулкы до гостинця.
Гостинскый общителный чоловѣк:
— Клопотное дѣло буде рушити желѣзницю на
Мадяре. Шины снѣгом засыпало.
Но та стою при оболокови и позираю на засыпа-
ный снѣгом варошик. Всягды тихо и нѣмо. Днеська
зима держит свое свято. Так гибы ся снило, из чудо-
вищнов бивнотов валит ся долов из небес бѣла за-
рва. Зима е, та паде снѣг.
(1910)

109
 Млин Параскевы

1.

М
лин Параскевы! Боже-пребоже! Же ще
раз прийде шор на привандровалого дяка
Никифора, тото поправдѣ бых и не поду-
мал. Так давно забыл ем за Никифора и
за другых ногатых калугеров, что бывали в млинѣ
Параскевы, же ачей нигда бы ми и в гадку не при-
шли.
Ногатый Ипат и кучерявый Никифор, а з нима и
громогласный Кирилл, сяговый русскый монах за-
чудовано стояли передо мнов. Унгварскый епископ
купил им едну хыжу на березѣ Моротвы25 и посе-
лил там трех братчиков. Ногатый Ипат такой нараз
повѣл:
— Я все знал, же ипископ добрый чоловѣк!
Ногатый Ипат — котрый свою долгу чорну боро-
ду так накручовал на палцѣ, же ледвы бировал пак
выслободити руку, сяк проводячи свои днѣ — ду-
мал, же епископ натолько добрый чоловѣк, же ачей
дозволил бы им и тото, обы собѣ трех жен привели
в млин Параскевы, поженили ся. Айбо епископ так
повѣл: “Апаге.26 Кедь вам купил ем хыжу, та зато,
же сьте монахы, а братчикови заказаный плод жена.
А кедь и так лем яблоко треба, тогды йдѣт вон из
хыж, до пекла!”
Ногатый Ипат на сесе так ся запутал во свою бо-
роду, же до поздного вечера держало, доколь ся з
ней выпутал. Махаючи головов пошол назад ид

110
Никифору, ид кучерявому, и Кириллу, сяговому, и
смутно повѣл:
— Ипископ зато не докус добрый чоловѣк. Все-м
тото знал.
Айбо прото не роздумовали долго, ай поселили
ся у млинѣ Параскевы, за что и приказуе сесе по-
вѣданя. А вечорами, сѣвши вон на торнацу млина
смутно спѣвали:
Ей, гой! Калугером тяжко быти,
Бо не мож по воли жити...
Так ся потихоньку тягли, минали днѣ ногатого
Ипата, кучерявого Никифора и сягового Кирилла в
млинѣ Параскевы. Пак раз пришол час, и трое пеле-
хатых старѣючых братчиков красно, за шором, еден
по другум утѣкли стадыль. Раз Никифор, пак Ки-
рилл, и напослѣд Ипат. Темны габы Моротвы дале
лизали сѣрое камѣня млина Параскевы. Зачим,
бизонь, нудный живот был во млинѣ.

2.

У
тот час, что я го тямлю, млин Параскевы
уже была завхабена будовля-цураня. Ачей
красный чин калугеров еще процвѣтае там
долов во щастливой Бачцѣ,27 а туйкы вже
их не видѣти, бо мало стало вина. Что бы туй могл
гледати калугер? Из унгварскых великых турень на
котрый бок ни позирай, видиш лем круглы горы и
гойдаючы ся яворы. И не видко на кривулястом
орсагу фурманеши, якы на долгых мажарах возили
бы гордовы з вином, из той низины, де ще ачей да-
коли пиют вино. Найболшое, что мож увидѣти, тото
млин Параскевы в далекости, бировань волгкого
111
вѣтра, из котрой летят сюды кавкы, ги чорны чаркы
у вышинѣ. Млин Параскевы стоит на великой
ровнинѣ и выставеный из камѣня. Его велика же-
лѣзна капура все заперта, а через склепѣту попод
камяным муром в двор млина затѣкае чорна вода
Моротвы, что приходит десь из пекла, кривуляючи
межи картавыма вербами и бузинов, яка родит
червлены грезна. В той Моротвѣ была така глубока
и така чорна вода! Кедь позирати звонку: четыри
голы муры поднимают ся у воздух, кроз побиты-
поламаны оболокы свище гуляючый по ровнинѣ
вѣтер, а въедно из ним путуючы кавкы сѣдают
великыма фовтами на остру, французской файты
стрѣху млина. Зеленый мох росте собѣ на
шингловой стрисѣ, ги в кертѣ, а кавкы люблят
навщѣвляти бокову отворену турню, из котрой
млинарь даколи в минулом столѣтию могл дозирати
на свои легѣнѣ: ци роблят там долу межи колесами?
Правда, колеса уже давно попадали, а попуканы
бѣлы млинскы камѣнѣ стоят приперты ид стѣнѣ
млина. Из числа сих круглых ветеранов можеме
знати, же млин Параскевы ходил в давных часах на
сѣм камѣни, и зато мож ся домнѣвати, же млинарь
весело собѣ пыхкал пипков в турни под стрѣхов.
Калѣкы витязѣ без покываня приперли ся на стѣну
млина и никают в далечину, де высокый комин унг-
варского парового млина пущат дым во хмары.
Млин Параскевы пустом стоял за многы годы,
коли братчикы поутѣкали из него. Пацканы засели-
ли вшитку хыжу, и набизовно нигда нич бы ся не
перемѣнило в млинѣ Параскевы, кебы не заблукал
сюды в том часѣ еден гибы инджелѣрь, невелич-
кый рыжкастый чоловѣчок, якый не мал ниякого
112
дѣла на сем бѣлом свѣтѣ. Во своем бѣлом полотня-
ном плащи швондал по околици и, колько было
блукачых псов у вароши, тых вшиткых позберал,
пак пошол ид епископови и купил млин Параскевы.
Тогды и тото ся розгирило, же кличе ся малый
рыжкастый чоловѣчок Бобаком — а болше нич.
Бобак зо своима псами поселил ся в млинѣ и там
по ровнинѣ доганял ся из нима. Даякый шаленый
был, айбо бѣду не робил никому, та лишили го на
покои.

3.

Б
обак, навѣрно, долго ся бил из пацканами,
доколь му не енгедовали, жебы надвечер
могл вылѣзати на шток горѣ узкыма гара-
дичами. Сѣдал в такый час в турни во сво-
ем бѣлом плащи и позирал на свѣт. Так му было
смутно туй, як тым кавкам, что сѣдали на турню. В
тот час его псов слуга купал у водах Моротвы, долу
на дворѣ. И тот слуга иппен такый чоловѣк был,
котрый не знал окрем млина Параскевы нигде на
свѣтѣ собѣ найти мѣста. Прокопом кликали малого
горбатого Русина и загаковал ся. Колись калугеры
взяли го ид собѣ слугом, коли ся сюды притягли.
Прокоп тогды хожовал до вароша из великыма
кошарами, и бетярьско фитькал на улицях, глад-
каючи свою сѣденьку бороду. Дуже был гордый, а
на пяцу переповѣдал кофам и мясареви побожны
казкы, котры ся научил од братчиков. Каммай мно-
го историй знал за гнусного Вазула, котрый нигда
не запалил свѣчку на честь Пречистой, ай все лем
лал и пил паленку; наконець раз пак гнусного

113
Вазула придавила смерека в горах. Коли по калу-
герах и слѣда уже не было, Прокоп обстал без поста
и попустил из своей гордости. Уже не было го чути
бетярьско фитькати. А великы кошары — святый
Василию — великы кошары из минажом, красны,
бѣлы, из тоненькых майскых выгонов исплетены
кошары, де сьте пропали? Загакливый малый Про-
коп пущал горькы слызы в бороду и крутил ся, шпе-
куловал коло церковли, дачто помагал сакристиеву.
Никто не знал так ревно и так великолѣпо молити
ся, ги Прокоп, и литании всѣх святых никто не знал
так доимляючо перечислити. И добрѣ знал послу-
жити при запалеваню свѣчок.
Доколь не пришол тот рыжкастый гибы индже-
лѣрь Бобак.
Природно, найлѣпшы годы живота Прокопового
протекли в млинѣ Параскевы, коли служил святых
отци. Но, та сердце го зась покликало там, коли
млин достал нового газду. Прокоп гледал пост, и
коли стал перед Бобаком, знял шапку и сукал ю в
руках, мало не подерл, доколь серед великых взды-
хань перечислил свои знатя молитв и литаний.
Рыжкастый Бобак сонно послухал, позираючи на
него кроз свои очка и круснаючи повѣл, же: добрѣ,
добрѣ. Айбо зачим у него не было потребы на цер-
ковны знатя Прокоповы, приял го дозирачом тых
блукачых псов, за котрыма мал одтеперь дозирати и
купати их. Хоть сесе заниманя было страшное. Ко-
лько раз Прокоп проклинал самого себе и недзбаво
ся обхожовал из псами. Лѣпше было ся утопити,
приходило му на гадку, коли припомянул собѣ, же
он ту, на сем мѣстѣ, колись был ушиткым про свя-
тых отци и выхожовал на желѣзну капуру из вели-
114
чезныма кошарами в руках, а теперь дозират и мые
псы. Айбо сердце его приросло ид сему млину, та
лем обставал дале, и бизонь, дуже брал на пробу
терпезливость Святого Василия и Святого Прокопа
своима непрестанныма молитвами, у котрых просил
сих милостивых великых панов, жебы едну ночь
утопили вшиткых шѣстех псов в темных водах Мо-
ротвы.

4.

Е
ден лагодный червленый осенный вечер,
коли Бобак сидѣл на турни, млѣнно пози-
раючи во свѣт, раз лем увидѣл, же пѣско-
витым, гладкым путем ид млину ступат
широкыма кроками якыйсь великый чорный
чоловѣк. Бобак сонно никал, як сукнястый чоловѣк
у великых чижмах, в широком, хлупатом,
заваленом на тѣмня калапѣ стал перед желѣзнов
капуров и заломозѣл своев шпицатов палицев.
Пак еще запятком чижмы пару раз посвятил де-
ревляны дверцѣ, на что ся капура отворила и зага-
куючый ся, горбатый, малый Прокоп — котрый
иппен на дворѣ мыл псы — упал на колѣна на поро-
зѣ и щастливо двигл ид небесам рукы.
— О, мой пане! Пан Никифор! Та лем есь ся вер-
нул!
Приходник был кучерявый Никифор, котрый по
шѣстех годах, ни: появил ся скадысь.
Никифор гучал и плескал Прокопа по плечох па-
лицев:
— Добрѣ, добрѣ, Прокопе, сыне мой, скоро дачто
вечеряти, бо-м голоден.

115
 Прокоп щастливо ся загаковал:
— Святый Прокопе! Пан Никифор, мой добрый
пан голоден!
Кривыма ножками шинитал ся по дворови, а Ни-
кифор, кучерявый, ходил за ним. Отворил едны две-
рѣ и сѣл собѣ на столець, жебы собѣ припочити, як
тому шор. Прокоп вшалѣло крутил ся коло него и
сѣденька борода его была зволгкла слызами.
Бобак, котрый уже настрашил ся од того, что ся
дѣе на дворови, бояжливо спущал свое незграбное
тѣло долов крученыма гарадичами. Задубкал, жебы
гость могл стямити его приход и конфузно отворил
дверѣ.
(Никифор за столом демикал солонину, ваглаша-
чи хлѣб так, гибы тото был его найболшый неприя-
тель.)
— Добрый вечер, — повѣл Бобак и стал на
порозѣ.
Прокоп, цѣлый зануреный в чудесное появеня ся
отця Никифора, розмержено поникал на свого газ-
ду. Видко было, же его покорное сердце погорчуе
тота дерзота Бобакова: прийти, коли пан Никифор
ѣст.
Немытый, спухнутый, из долгым сполстянѣлым
волосем, издичавѣлов бородов, Никифор поднял го-
лову. Пак запхал в рот великый кус солонины и ука-
зал на гортанку, поклѣпкавши на Прокопа.
Сарака добрый Прокоп похопливо схватил ся:
— Пан Никифор мают жажду. — Пак рѣшително
обернул ся ид свому газдови. — Чуете? Пан Ники-
фор мают жажду. Дайте сюды ключ од пивницѣ.

116
 Бобак, котрый на сесе лем зачудовано позирал,
испудил ся и скоро сягл до жеба за ключом. Прокоп
ся понесл.
Пак, прочистивши гортанку, Бобак скромно по-
вторил:
— Добрый вечер.
Отець Никифор прото иппен тогды задѣл хлѣба
межи свои великы зубы, та лем придушено повѣл:
— Гм.
Бобак приязно ся засмѣял. Подтягл ся ближе и,
мало ся схыливши, сѣл на другый край долгой лави-
цѣ.
— Як ся рачите мати? — зазвѣдал зачервленѣвши
ся, по куртом ваганю.
Отець Никифор выпулил на него великы як у гар-
чѣ очи. По чому зась не повѣл нич, лем гымкнул.
Было тихо. И было чути могучу роботу зубов
отця Никифора.
Прокоп принесл ся ги буря на дверѣ, двигаючи в
руках великый кулач. Очи отця Никифора блискну-
ли, и натягл руку. Притулил ид губам кулач и, зава-
ливши ся назад на лавици, за долгы минуты, гасил
свою велику жажду.
Бобак, котрый из превеликым интересом не спу-
щал очи из святого отця, скромно и приязно зазна-
чил:
— Добрѣ сьте рачили сколотити.
Отець Никифор зась зачудовано выпулил на него
великы гарчовы очи, пак загойкав на Прокопа:
— Гей, Прокопе, де суть Ипат тай Кирилл? Кажи
им, же-м ся вернул домов.
Прокоп зажурено помахал своев бодров бородков
и проспѣвал, издвигши рукы горѣ:
117
 — Святых отець нашых нѣт, — и тогды додал: —
и они гет одышли.
Отець Никифор розжалено дал выраз свому зага-
бованю.
— О, сомары! О, глупакы! О, волы! Правда, хотѣ-
ли ся женити и они, лишили туй полну комору, гор-
довы, пипы. (Прокопе, мою пипу!) И одышли. О,
сомары! И я одышол был, айбо вернул ем ся, и шу-
га-нигда болше не одыйду одсель! Дяком быти в
селѣ, Прокопе, знаеш что тото? Не знаеш? Пекло,
Прокопе. Хворота, Прокопе. Святый Никифоре, лем
най буду туй зась!
Бобак тогды, набравши ся великой смѣлости,
наддвигл ся и тихонько повѣл:
— Я ся пишу Бобак.
Отець Никифор безпокойно поникал на него. Пак
упер на Прокопа звѣдаючы очи. Малый щастливый
Прокоп учинил ся розмерженый и паскудно искри-
вил губы и здвигл плечами. Зробил дуже погардли-
ву гримасу, из котрой отець Никифор, видит ся, по-
розумѣл, же сесь незграбный рыжкастый чоловѣк
теперь газда млина. Дуже ся спудил и ял ся молити
розжалено:
— О, святый Никифоре! Та про то-сь мня привел
сюды из пекла, из Марамороша? Про то, обы-м и
одсель пошол гет?
Бобак, котрый мал доброе сердце, благым и пола-
гожуючым голосом перервал:
— Не йдѣт, не йдѣт... Од мого слугы знаю, же
восточны монахы туй колись бывали... Вшитко
знаю. Докус вшитко, — повторил Бобак подкрѣп-
ляючи, и кроз очка приязно прищурил ся на спуже-

118
ного, из сполстянѣлым волосем, запущеного пана
Никифора.
Пан Никифор безпокойно повѣл:
— Нѣт, я бы не любил... Я бы туй хотѣл зостати
нафурт!
— Лем най ся любит, лем най ся любит, — повѣл
Бобак добросердечно, и так потягл своима кривыма
плечима, гибы тото казал, же никус не дзбае.
Пан Никифор на сесе дал му слово чести, и зась
пришла му дяка мало сковтати кулач.

5.

Н
авонок одтогды в млинѣ Параскевы нич
ся не змѣнило, лем псы ся десь порозлѣ-
зали, на превелику бану Бобака. Бо из
Прокопа уже не было ниякого хосну.
Фурт лем бѣлея гонил пиля отця Никифора, и
долго, спѣвно, много раз за день приказовал му, якы
смутны были паны Ипат и Кирилл, коли чекали
пана Никифора вернути ся назад, по тому, что в ед-
но пополудне зохабил млин. Навечер им и вино уже
не так смаковало, и все говоревали, же сякое бы не
подумали на отця Никифора.
Малый рыжкастый Бобак теперь уже не лем над-
вечер сидит во своем полотняном плащи в турни, ай
даколи и цѣлый божый день. Бо боит ся того, же
еден красный день вернут ся и другы два калугеры.
Что тогды буде робити? Капуру заперти не мож. Бо
Прокоп докус уже ошалѣл. А он любит лем тихое
слово. Не любит грубити. Сидит в турни, журно ни-
каючи на орсаг, доколь отець Никифор молит ся, и
подрѣмкуе, и так наполнят свои днѣ. И даколи

119
вздыхат за своима двома страченыма приятелями.
Ба де може быти Кирилл, сяговой поставы, и нога-
тый Ипат, котрый руку так бывало закрутил в
бороду, же лем из великов бѣдов могл пак ю вы-
слободити? Ба де суть? Прокоп бодро ходил по дво-
рови и бетярьско фитькал. Много розважовал над
гнусным Вазулом и иншыма. В недѣлю голосно и
прекрасно спѣвал на дворѣ литанию, слѣдуючи за
громогласным предспѣвом отця Никифора.
Малый рыжкастый Бобак, за котрого, кажу, лем
только знати, же гибы инджелѣрь был, любил блу-
качых псов и был дакус шаленый, смутно и без-
покойно залѣзал на турню, позираючи в сѣру да-
лекость, из котрой мали бы прийти два другы го-
лодны калугеры. Фалды его бѣлого плаща палайдал
блукаючый над ровнинов волгкый вѣтер.
(1898)

120
 Спишскы повѣданя

Ливчанска радниця,
памятник архитектуры XV. ст.
 Ливчанскы тулипаны

С
есе повѣданя из тых еще часов, коли доб-
рый король Жигмонд кралевал в Будѣ, а
рѣка Попрад еще текла во старом корытѣ,
и габы єй домов бѣгли, ид Мадярщинѣ, а не вон,
проломуючи ся кроз горы, як то днесь. Тадьбо
назначеня рѣк иппен тото, что и короли. Дагде
сокотит рѣка часть державы, котру на ню бизовали,
инде поля живит, а болшым дѣлом костом застачат
жиючых на єй берегах людей. Та примѣрно сякоє
дѣло и королево бы было. Оборонити, годовати, со-
котити державу. Лем за Жигмонда стала ся в тых
давных обычаях даяка перемѣна. И Попрад одтогды
невѣрный ся стал своей отчизнинѣ.
Жигмондови требало грошей, бо спорожнѣл бу-
дѣларош. Вѣчны войны так пожерли грошѣ в Будѣ,
гикой бы згорѣли были. На пограничных крайнях
потоками текла турецка и мадярска кров, а в ней ся
ростопили и золоты пацеркы короля Андрѣя. Еден
день отворит король ладу-сокровищницю, а лада
пуста! А витязѣ-гонвейды на границях уже босы хо-
дили. Тогды пришол шор дати в залог шѣстнадцять
спишскых вароши.
(Дуже доброе дѣло зробил Жигмонд, же удово-
лил ся шѣстнадцятьма варошами. Могл бы был
дати в залог и цѣлу Верховину. Пак жебы ю назад
одкупити, ачей, не застало бы грошей нигда в ко-
рольской ладѣ.)
Из Буды загнали Естелнека, корольского коми-
саря, а из Кракова — Любомирского, комораша
польского короля, жебы оцѣнили шѣстнадцять ва-

123
роши. Ид корольскым комисарям дали и достаточ-
ный допровод. Ачей зато, же болше очей болше
увидят, а може про то, жебы была достойна ид куп-
ли-продаю честь. За самыма грошми и так една
друга, силнѣйша дружина ладила ся из Буды. Мал
еще Жигмонд доста часу, жебы тоту дружину добрѣ
искласти. Як договорено было, Естелнек, король-
скый комисарь, мал ся стрѣтити из польскым по-
сланством на ливчанском пяцу. Мадяре скорше
пришли до Ливчѣ,28 тадь видав им май требало
сесю токму докончити, ги польскому королю. Ачей,
и двома тыжднями скорше пришли од договореного
часу, бо Жигмонд не давал им спокойно сидѣти в
Будѣ.
— Кто знае, кто годен знати, что ся може стати в
дорозѣ? — казал. — Из молодости тямлю, же вер-
ховинскы невѣсты красны, а вино пламѣнистое. За
два тыжднѣ мож вытверезнѣти од наймоцнѣйшого
вина, зуновати ся уд наймилѣйшой жены. Та лем
рушай ся ты, Естелнеку, сыне мой.
Но, та Естелнек рушил ся и без припочивку при-
шол до Ливчѣ. Не держал штацию при подгорян-
скых пивницях, ще и в Кошицях лем едненьку ночь
ночовал, а педиг кошицкый замковый капитан уже
пару тыждни перед тым переходил цѣлу Гернадску
долину: позберал вшитку красну бѣлу челядь, обы
веселила паны, что прийдут из Буды. Най ся никто
пак не пожалуе королю, кедь тот нагодов раз за-
звѣдат, же як там ся справуе кошицкый замковый
капитан. И Андагазѣева, недавно повдовѣла красна
женчовка, смутно махала хустков из турни каштеля
во Спишском Подзамку,29 коли пиля него несли ся
корольскы витязѣ. Айбо витязѣ лем во дворѣ под
124
липами изъѣли едного быка, выпили на тото мизер-
ный едненькый гордов вина, и такой вже Естелнек
розлѣзшым ся по дворови и клѣпкаючым на слова-
цкы дѣвчата витязям росказал сѣдлати конѣ.
— А что кедь люде короля Казимира уже чекают
на нас, та зунуют ся? — ворконѣл. — За золотом
идеме, за красным кованым пѣнязем, краковскым
талярем! А женчовок е доста и дома, в Будѣ.
Такым путем и стало ся, же будайское послан-
ство уже два тыжднѣ салашуе межи ливчанскыма
мурами, а старый стражный, выставеный на турню,
лем зѣвкаючи позиркуе на орсаг, извиваючый ся в
бок Карпат.
Исперву витязѣ дуже добрѣ ся чуствовали межи
мурами гостевливого вароша. Ливчанскы варошане
сердечно, приязно стрѣчали новины, принесены из
Буды. Ще и тото не так онь дуже болѣло их, же ко-
роль Жигмонд хоче в залог их веречи.
— Хоть лем будеме ближе ид сердцю королеви,
— казали варошане. — Бо теперѣшного короля се-
рдце доста далеко од нас бие ся. Лем тогды за нас
припоминат собѣ, коли треба дань изберати.
Тогды ще ливчанское горожанство докус чужой
бесѣды, чужого сердця было. Давну свою нѣмецку
отчизнину — одколь ся сюды перетягли — ще не
забыли, вшитко едно им было, ци польскому, ци ма-
дярскому королю будут зберати дань, кедь уже не
годны свому королю платити.
Ян Попель, тогдышный ливчанскый биров, подля
сохташу того часу, был наймудрѣйшый чоловѣк у
вароши. Долговолосый, уперто здвигл голову, об-
хвачену чотом-герданом, коли говорил за йсе.

125
 — Може ще и право чеканеня грошей достане на-
зад варош. У польского короля доброе золото, лем
Жигмонд заставил нас прияти свои фалшивы гусо-
шѣ.
— Но, но, — заморконѣл потихы Естелнек, — ко-
ролѣ всягды такы грошѣ дают чеканити, якы им до-
бры, а не ливчанскому бирову. Коли ливчанскый
биров чеканил грошѣ, та тоты грошѣ королю недо-
бры были.
— Ты мудрый чоловѣк, приятелю, — одповѣл
Попель, — иппен зато уповѣм ти, обы-сь знал, же
варош Ливча мае таку драгоцѣнность, яку не мае
ани король в Будѣ.
Естелнекови засвѣтили ся очи:
— Та зарахуеме ю в заложну цѣну, — зволал. —
Сесѣ давны турнѣ и хыжѣ и так про Поляков не
много варты. Мают они доста турень в Краковѣ,
видѣл ем, як там был ем. Дуже добрѣ, же маете и
даяку велику драгоцѣнность, бо дотеперь не видѣл
ем во вашом варошѣ нич такого, что бы коштовало
еден золотый талярь. Якое богатство сесе годно
быти? Золота прятань, оружие вадь полотно?
Попель лем таинствено помахал руков.
— Нигда не уганеш. Хоть видиш ся свѣта скуше-
ным чоловѣком, приятелю, айбо твоя думка лем та-
кым шрубованем ходит, як у Будѣ каждому теперь.
У вас теперь Жигмонд кермуе вашов думков. Лем
за грошѣ, за оружие и за войско знаете думати в Бу-
дѣ.
— Дакус розумѣеме ся и до биткы, — одповѣл
потихы корольскый комисарь. — Давно бы уже в
ливчанскум храмѣ машталня была про коней султа-

126
на Могамеда, кебы там долу, далеко за Дунаем,
корольскы витязѣ не знали свое дѣло.
— Туркам нас не треба. Турок не любит горы, бо
они казят добру поставу коня, кедь все из ним по
горах лѣзати. В горах не мож скакати. Пак дале и
дѣвчата нашы не способны до гарему. Мают долгы
ногы, нигда ся не учат танцевати. Кончикы перстов
мают тверды и грубы од вѣчного тканя, пряденя,
такыма не мож янычаря гладити.
— Та и на тварь не онь указны, — додал тихо Ес-
телнек.
— Ой, ты ся ид тому розумѣеш! — искричал би-
ров. — Еще молодо указуеш, айбо око твое так ви-
дит, як тых зберачов дани, котрых из Буды заганят
Жигмонд. Вы уже лем тоту жену признаете, что
держит на золотом танѣрѣ яблоко Мадярщины.30 А
зболша и тота жена фалшива. Сфалшовал бы Жиг-
монд и покрову Пречистой Марии.
Естелнек двигл плечима:
— Добрѣ робите. Лем псуйте короля. Можете го
каргати хоть сто лѣт. Дотоль и так не увидите на ва-
шых пяцах мадярскых витязи. Айбо пойдьме уви-
дѣти тото сокровище, за котрое-сь говорил.
— Пополудне, на западѣ сонця прийду за тобов,
— повѣл биров и одкланял ся.
Естелнек зѣваючи позирковал из оболока варош-
ской радницѣ на витязи, таборуючых на пяцовом
плацу. Закалены в боях, тверды хлопцѣ, межи нима
не едному зачало сивѣти волося, баюсы. Дакотры
уже три-четыри турецкы войны одслужили. Вай-
дич, поручник витязи, такый великан, под котрого
все требало окремого коня добыти, иппен звычив ся
во шмаряню копии. Варощане в узкых портках и
127
широкых плащах зачудовано назирали за поручни-
ковов науков, де-не-де по хыжах, у высокых
оболоках, такой под когутиками-вѣтроуказами,
гибы кынула ся фирганга (набизовно, дурканя
чиегось сердця покынуло нев).
“Не варта едного кулача вина вшитка бѣла челядь
варошска, сесе бизовно не обрадуе короля Казими-
ра,” думал собѣ Естелнек. “Хыбай лем сокровище
Яна Попеля перетягне миску ваг, иншак бизонь
твердо мусай буде токмити ся.”
Под час сѣданя сонця пришол биров, за плечима
му стояли два варошскы драбанты, такый сохташ
при святочных визитах.
— Кличу тя из сим во мой дом в имя ливчанского
бирова.
— Дякую ти за сесе в имя Жигмондово, короля
Мадярской краины, — одповѣдал Естелнек и сточ-
но верг на плечи мантлик из куницѣ. Пак так, ги яло
корольскому комисарю, росказал привести коня,
сѣл в сѣдло, а бирова лишил плянтати ся иззаду.
— Сякый ото сохташ в Будѣ? — зазвѣдал Ян По-
пель, коли приблизили ся в подгородѣ ид едному
великому домови.
— Там биров ходит из четырьма коньми, — од-
повѣл Естелнек.
Капура ся ростворила, и перед заходячыма пред-
стала днукашность обычного спишского дома. Из
темного дуфорта отворяют ся темны кручены гара-
дичѣ. В каринах стоят святы и горит вѣчный огень.
Из склепѣты на толстом ланцу висят вагы. Во
Спишу вшитко важат.
Биров Естелнеку указал не на кручены гарадичѣ,
ай в бок задного дворика. Перешли через выкладе-
128
ный камѣнем двор и стали перед камяным муром, в
котром были силны желѣзны дверѣ. Вступивши
кроз дверѣ комисарь Жигмондов стямил ся в полу-
голдовум кертѣ и охоломшеный роззирал ся.
Керт был полный посаженыма в черепы, старате-
лно коханыма тулипанами, котры тысячов фарб
роспущали ся, росцвѣтали перед взором зачудова-
ного витязя.
— Десь, в едной далекой-далекой краинѣ уже-м
видѣл сякое, — проморконѣл Естелнек, — айбо од-
тогды все-м думал, же ми ся тото вшитко лем сни-
ло.
— Но та най ти ся снит еще раз, — повѣл Попель.
— Сесе драгоцѣнность вароша Ливчѣ, и нич подоб-
ного не е в Будѣ, во дворѣ Жигмонда.
Естелнек схылил ся и дотулил ся палцями ид
цвѣткови.
— Цибулька, — повѣл, — нич лем цибулька, ай-
бо прекрасна цибулька.
— И дорожа од золота. Двараз-трираз только зо-
лота стоит кажда цибулька, як ей вага. Моя жена
розумѣе ся до их пестованя. Болше никто в Ливчи,
тай легко в цѣлой Мадярщинѣ нѣт, — повѣл биров
гордо поднявши голову.
— Увидиме, что повѣдят на тото польскы оцѣне-
вачѣ, — морконѣл Естелнек. — Ачей захочут и по-
кушати тоты цибулькы.
— Ты ошалѣл, приятелю, — строго повѣл По-
пель. — Тото бы такое дорогое ѣденя было, якое и
король не ѣст.
Коли вернули ся из керта, коло гарадич чекала на
них бировова жена.

129
 Естелнек из интересом поникал на жену, котра,
имивши в рукы концѣ долгой припаскы, пренизко
поклонила ся гостю. Чтось заговорила чужым язы-
ком, чтось такое, что Естелнек не розумѣл, пак го
взяла за руку и повела удну. Естелнек лем тото по-
чуствовал, же ей рука не груба, ани не мозоляста, ай
мягка, тепла, як потячое гнѣздочко. Хотѣло ся му,
жебы тот переход во глубину дома держал чим дол-
же.
Биров сѣл в чолѣ стола, а жена — в конци. Над
столом висѣл трираменный свѣтич. Естелнек никал
на него, айбо видѣл жену. Видѣл ей синѣ очи, что
крадком и быстро обзирали витязя од головы до
пят. На секунду на дачом ся задержали.
“Ба что на менѣ стямила?” подумал Естелнек, и
здогадал ся, же из едного уха хыбит дарабчик —
слѣд кривой турецкой саблѣ — что звыкл был за-
крывати волосем. Бизовно, тото стямила жена. Ба
ци любит ся и ей, як дотеперь всѣм женам ся люби-
ло притятое ухо? (Тогды такый смак был у жен!)
Биров устал, и сягнул за вином во скрытый стѣн-
ный креденц. Тогды Естелнек наглѣ глипнул в очи
женѣ. Горячь го затопила од головы до пят.
“Ой, бо дорогый буде королю Казимиру тулипан
в ливчанском кертѣ!” подумал собѣ.
И выпил до дна из стрѣберной гаргалы, что на-
полнил перед ним тым часом биров, хоть иншак ни-
кус не был пияк.
Изпозад краю гаргалы видѣл, як жена ще все по-
зират на его ухо. Синѣ очи покрыли ся ей росов, а
червлены губы мало зволгкли. Коло ей нагладко за-
чесаного волося, там, де чоло зачинат закрывати

130
легкый бѣлый чепець, легка червлень розолляла ся
попод снѣжнобѣлу кожу.
Естелнек ледвы ся здержал, жебы не врискнул по
бетярскы.
— Най жие король Жигмонд! — выголосил и тве-
рдо поклал гаргалу на орѣховый стол.
Жена встала из свого мѣста. Сѣла во глубли межи
оболоками и взяла в рукы веретено.
Естелнек подумал собѣ, же од того веретена могл
бы вшитко вызвѣдати, что думае бировова.
Червленое свѣтло лѣтного западаючого сонця по-
золотило тварь жены, и тѣни ей волося, клѣпаек
журно обступили ей чоло.
“Набизовно знае, же теперь дуже красна,” поду-
мал Естелнек. “Хоче ся, значит, женочка любити.”
И выпил еще раз за короля, за Жигмонда.

Два тыжднѣ перелетѣли, и еден красный день

зышол долу из Карпат Любомирскый, комораш
польского короля, из витязями в зеленых долома-
нах.
Два великашѣ уже ся спознавали, давно стрѣча-
ли ся при краковском дворѣ, за короля Станислава.
Не требало им ся долго токмити при оцѣнѣ вароша.
И биров едно пополудне теперь уже комисаря поль-
ского короля вел домов на обзираня тулипанов. Ес-
телнек сесь вечер, як выимка, не пошол ид бирову
на вечерю, ай из витязями у варошской радници
пили, коцкали ся, безрядили. Десь ид полуночи,
коли вже много вина выпил, проворконѣл на ухо
поручнику Вайдичу:
— Ты, поручнику, все-м казал, же не мае Жиг-
монд розуму. Я бы на его мѣстѣ вадь сам переселил
131
ся до Ливчѣ, вадь Ливчу переселил до Буды, айбо в
залог не дал бых.
— Ачей лем не через тулипаны? — зазвѣдал
глумливо поручник.
— А бизонь, через них, Вайдичу. Бог бы их по-
бил. Начто-м их увидѣл.
На другый день Любомирскый имил за руку Ес-
телнека и потягл в утулок пиля оболока.
— Завтра идеме дале. Ще пятнадцять вароши об-
стало ся. Знаю, же тобѣ найдорожый в сем вароши
бировов керт. Доста буде, кедь за кажду тулипанову
цибульку только золота даме, колько заважит?
— Жигмонду, ачей, доста буде, — одповѣл хму-
раво Естелнек, — айбо менѣ цѣла польска коруна
не порунат ся из тыма тулипанами.
Любомирскый поплескал приятеля по плечох.
— Розвага, Естелнек! Як ся мине токма, и так я
буду губернатор шѣстнадцятех вароши. А бывати
буду в Подолинцю.31 Пак кедь прийдеш идо мнѣ на
ловы, на забаву, такой тот день можеш ся появити в
Ливчи. Тулипаны и дале будут цвѣнути.
— Айбо ци менѣ вже тогды будут цвѣнути? —
вздыхнул Естелнек. — Но, айбо пойдьме дале, в
другы варошѣ. В моем дѣлѣ и так не треба сердце,
ай лем розум.
...Межи шѣстнадцятьма спишскыма варошами
Ливча была оцѣнена найдороже.

(1910)

132
 Молоды лѣта

У подолинском монастырю, – споминал раз

еден сѣдѣючый мужчина, вночи, в зачатку
осени, коли вон на стрѣхах осенны мглы, як
коминарѣ, ходят у волгком мѣсячном свѣтлѣ, – был,
а може и е, еден давный образ, а на образѣ том
гривастый чоловѣк, его бетярьскы баюсы зачучу-
рили ся дгорѣ, як яло героям, его борода густа й
иржава, гибы справена из рыжого волося кучерявой
жены, его очи – двѣ карикы, а в них удну про-
долгасты свѣтлосинѣ зричка, а тварь му червлена,
ги фарба вина в ясный лѣтный день на бѣлом столѣ:
сесе был герцог Любомирскый.
Кто был, кым был герцог перед тым, як занял
свое мѣсто межи дакус очуханыма позлаченыма ра-
мами в давном монастырю? – сесе прямого одноше-
ня не мае ид нашой истории. Доста того, же там
был, на стѣнѣ под склепѣтов, де на обсыпаном ва-
кованю ще сѣм-там видко было слѣды намалеваных
на стѣну образов, на якых давно умерлы святы ба-
вили ся во своей компании. Свята Анна сидѣла на
маленьком шамелику, твари ей ся уже доткла дав-
нина, лем два выблѣдлы ока позирали звѣдаючо на
учеников, котры переходили, дубконячи чоботями,
через коридор, выкладеный камянов коцков.
Видѣло ся, же свята жена все ся звѣдат, ци научили
ся учебный материал. Святый Георгий забивал
шарканя – а межи нима на серединѣ занял мѣсто
пан Любомирскый.
В монастыри учило ся много безплатных
воспитанников, и поважны попы все пужали их гер-
цогом из кариковыма очима.
133
 Колись давно, коли будовали монастырь, герцог
спомогл красно нагладко вырѣзанов камянов коц-
ков росширеня побожности, а по силѣ того мал пра-
во проговорити из того свѣта, абрихтеруючи не-
дзбайливых учеников. Нещастны словацкы хлопцѣ,
котры из своих высокых смерековых хащ трафили
межи грубы муры монастыря, из великов по-
чтивостев знимали шапку перед тварев пана Любо-
мирского, что мала фарбу червленого вина.
Подолинскы одданицѣ, что ходили ся сповѣдати
ид парохови, клали герцогови на раму полевый
цвѣт, а тутешны жены, что пару сто лѣт перед сим
приводили на свѣт дѣтваков самых кошлатых и
червленобородых, иппен так молили ся перед
образом герцога, як перед иконами святых. (На-
бизовно, уже забыли, як добрых пару сто лѣт перед
сим герцог дячно стѣговал рукавицѣ из буволовой
кожѣ, кедь бѣла челядь клякала ид его ногам. Айбо
теперь уже нигда болше на стѣгуе рукавицѣ.)
Сяк ото Любомирскый еще и межи мертвыма был
первый пан у варошику, и дѣтей туйкы часто
крестили Георгиями, а в день Тѣла Христового32 на
плацу перед варошсков радницев стрѣляли из гай-
дуцкой можары не лем во славу старого Бога, но и
на честь Георгия Любомирского. (Правда, лем из
половков набою пушкового пороху.)
Сѣдѣючого пана (что еден вечер споминал коло
писательского стола на склепѣтный коридор, в кот-
ром звучал дубкот запятков чобот воспитанников,
зашибал ся ехом, жебы наконець одзвучати в дале-
кой далечинѣ) в тот час мож было видѣти дѣтваком,
учеником в монастыри и его околици, а имя му
было Синдбад. (Из свого любеного читаня, Казок
134
Тысяч и Едной Ночи, выбрал собѣ сесе имя, бо то-
гды еще был недалеко тот час, коли рыцарѣ, поеты,
артисты и ученикы, их поклонникы, выбирали собѣ
имена. Еден горбатый хлопчик выбрал собѣ имя
Папа Григорий, кто бы знал, чом?)
Синдбад честовал пана Любомирского, айбо ка-
лап свой перед ним лем так наднимал, як перед
Мюллером, торговцем канцеларскыма потребами,
что в едном темном дуфортѣ держал свой бовтик, в
котром все было ся темно. И в потемку том природа
стратила свой шор, бо у Мюллера-бачия баюсы не
были, а у его грубой, чорной, гамѣшной дѣвкы, у
Фании – ще й якы. Фания ся долго з того ганьбила,
айбо раз пришол до вароша еден молодый учитель,
котрый повѣл, же Фаниины баюсы красны и по-
каряючы. И Фания ся зробила щастлива и в щастю
скочила в Попрад из млинской гати. (Бо за Синд-
бада родителѣ точно заплатили монастырю школ-
ное, ще и сѣм-там загнали гордов вина про святу
службу, на котрой Синдбад миништровал в
червленой сукни, скоро-скоренько говорил Confite-
or,33 и святочно, важно тряс звончиком, гибы од
него зависѣло было, жебы ученикы, что сидѣли на
задных лавицях, теперь клякнули на колѣна. И еден
раз в червленом миништранском плащи покорил
Анну Качкову, коли Анна пришла в недѣлю из цим-
борашками на святу службу.) А як тото было, кедь
припомянути из полнов бизовностев?
Синдбад ще и зато не кланял ся герцогу даяк онь
дуже почтиво, бо он был ученик-костош у Качко-
вых. Качко-бачи был солгабиров – из той давной
файты солгабировов, котру мож было колись найти
в затраченых малых горскых варошиках. Замолода,
135
ачей, лем гайдуком был в солгабировствѣ, пак стал
ся писарем, коли выкохал статочну бороду и на
практицѣ научил ся администрованя. Выросл му и
брюх, и так стал ся солгабировом. Верховинскы
солгабировы не мают нич из пыхы своих низинных
коллег: они суть статочны солидны люде, закла-
дают велику родину, помагают дома колоти дрыва,
лляти свѣчкы, и лем тогды звыкли ся розсердити,
коли пригорит поливка. Качко-бачи бухне по
столови своев круглов пястев.
— Я солгабиров! — загойкат.
Минка, его тиха, заклопотана, нагладко зачесана
жена тогды знае тихо одповѣсти:
— Айно, айбо не дома.
— Не ганьбиш ся перед дѣвками такое казати? —
звѣдат ся Качко-бачи и прикладуе ид уху долоню,
скручену на тивчарь, гибы выслуховуючи поносо-
ваня даякого Словака в канцеларни.
— Тото мои дѣвкы, — одповѣдат вздыхаючи
Минка. — Пан солгабиров, и в гадцѣ не мае твори-
ти ся тым, обы ся даколи пооддавали.
По сему уже не обстае нич Юлиусу Качкови, сол-
габирову, лем скоренько утѣкнути до канцеларнѣ.
За своев любенов пипов заганят домов гайдука.
Поправдѣ не видко было, жебы ся дакто творил
одданем панничок Качковых; были трое, выростлы
на красных, высокых, здоровых дѣвиць, и бывали
въедно из Синдбадом в штоковой части дома. По
тыждневи, мѣняючи ся, варили. Магда баранину,
Анна капусту, а Ружа солодкы тѣста ладили на
уровни умѣлства, и пополудне, а также надвечер,
коли Синдбадови из даякой тайной причины тре-
бало зохабити велику фамилну комнату в приземку
136
хыжѣ (жебы Качко-бачи и Минка-нина могли ся до
волѣ вадити, в сякый бо час пан солгабиров уже не
могл утѣкнути до канцеларнѣ), панничкы ся мѣняли
и в тому, же навщѣвляли в самотарьской штоковой
комнатѣ бояжливого в осамености, не пребарз люб-
лячого ся учити Синдбада, занимали пиля него мѣс-
то за учебным столом, и робили свои ручны роботы
вадь читали безконечны романы. Магда и Анна на-
только ся понуряли в читаня романов, же Синдбад
спокойно могл и подрѣмати собѣ над своима учеб-
ныма книгами. Айбо Ружа, котра была шѣст-
надцятьлѣта и ще не надмѣру погардовала дозрѣ-
ваючым Синдбадом, часто своима бѣлыма ручками
брала ученика за густое чорное волося и раз
серйозно, раз на фиглю трясла ним. Ученик йойчал.
Ружа ся зачервленѣла и ще май мыкала Синдбада.
— Учи ся, – гойкала из блискачыма очима, – бо,
вера божа, завалит тя Любомирскый!
Синдбад пиловал ся нахылити над своима книж-
ками, доколь раз на завхабеном штокови, де по пус-
тых хыжах лежали мѣхы з овсом, як мертвы, раз
лем не зачав гучати, выти вѣтер... Ружа спужено,
спустивши очи слухала, пак появ ю страх, и трясучи
ся, поблѣдла притискла ся ид ученикови, голову му
схылила на плече, а руков обняла го за шию.
И Синдбад иппен так ся спудил од выючого вѣт-
ру, же и лист боял ся перевернути в книжцѣ, педиг
уже ся цѣлком добрѣ научил тот материал, что был
на отвореном боцѣ.

Но та тогды, коли герцог Георгий Любомирскый

дозирал на подолинскых воспитанников и рука его
в рукавици из буволовой кожѣ стискала ручку саб-
137
лѣ, на котрой было добрѣ видко образы тогдышных
святых, тогды, коли Ружа Качкова из доброй дякы,
амбиции, а мало ще и з любости мыкала Синдбада
за волося, и схыляла му на плече свою головку по
придѣленю той кары, был еден хлопчик, котрый у
вѣронауцѣ, в миништрованю и честованю святых
образов найпервый был, и котрого за тото, а може
за иншое воспитанникы давного монастыря
прозывали Папа Григорий. Папа Григорий был гор-
батый хлопчик и мал таку красну тварь и головку,
як тота свята оща, котру приимал каждый тыждень.
Синдбад, хоть часто и побил Папу Григория, зато
лем цимборил ся из ним, болше того, раз пополуд-
не, коли иппен Ружа сидѣла при учебном столѣ в
домѣ Качковых, дозираючи за Синдбадовов науков,
покликал ид собѣ горбатого хлопчика. Набизовно
про то, жебы ся похвалил перед ним Ружиным при-
ятельством, Ружиныма красныма очима и бѣлыма
ручками.
Навщѣва Папы Григория одбыла ся так: Ружа
цѣлый час сидѣла тиха и серйозна, из обома хлоп-
цями ся держала погардливо, и ниякраз не хотѣла
Синдбада имити за волося, что до того нигда не
пролишила.
Пак намѣсто того, жебы схылила на плече Синд-
бадови головку, намѣсто того, жебы го обняла за
шию, майже грубо на него загойкала:
— Я ся чудую, же Любомирскый терпит такого
подлого ученика в монастырю.
Горбатый Папа Григорий широко ростворил ясны
горячы очи и майже заворожено позирал на Ружу в
бѣлом домашном платю, на ей оголены рукы, на ей
напнуту визитку, на перламутровы гомбичкы, что
138
ся потихы поднимали на выкругленых грудех. Айбо
Ружа глумливо плескнула го по хрыбтѣ:
— Ни, у сего хлопчика горб, як у комилы.
Папа Григорий спустил очи, тварь му ся помалы
зачервленѣла, пак из слызами в очох ся спустил до-
лов зо штока.
В тот вечер Синдбад чул ся даяк розгорченый,
коли Ружа лащачи ся задѣла му палцѣ у волося, по-
клала попелясту тварь на его плече и моцно обняв-
ши го гойдала ся на столци. Фурт перед ним стояли
заслызены очи горбатого хлопчика, и зато серйозно
имил ся до наукы, жебы и тым досадил Ружи.
— Та ба что вам ся любит на той жабѣ? — зазвѣ-
дала Ружа розмержено, коли Синдбад ани очи не
поднимал од книгы.
Напростила ся, встала и лѣниво подышла ид
оболокови. Из вечера — лагодного юнского вечера
— из улицѣ, что кривуляла под невеликый грунок,
прокрадовали ся сюды, до хыж, якысь неясны
спѣвны звукы, над далекыма горами пропадали и
зась появляли ся звѣздочкы, ги дѣти, что ся бавлят
на прятанкы.
— Учѣт ся надале из горбатов жабов, — повѣла
пак цѣлком посерйознѣла Ружа. — Най и вас нау-
чит на латиника, кедь так вам ся любит.
Сеся хмарка была причинов, же на другый день
пополудне Синдбад пошол из Папом Григорием, як
из майлѣпшым своим цимбором, на Попрад купати
ся.
Туй Попрад крятал под старый монастырь и ме-
жи гатями, складеныма из геренд, был глубокый,
чорный и тихый, як озерна вода. А там вонка, на
серединѣ рѣкы, габы переганяли ся весело, игра-
139
ючи, майже смѣючи ся, гикой бы научили ся од
фурманеши, что путуют межи горами, як треба в
доброй дяцѣ гнати кочию, пофитькуючи, по-
спѣвуючи, подкуражуючи ся в корчмах, переконати
путь из едной краины в другу.
Хлопцѣ, природно, купали ся в тихой, глубокой
водѣ, имивши ся руками за желѣзны капчѣ геренд,
телембали собов у бездонной водѣ.
Малый горбачик чул ся домак безпечно в товари-
шствѣ великолѣпого и смѣлого Синдбада, натолько,
же триумфуючи и весело загойкал:
— Тадь туйкы вже дно рѣкы! – и натягл долов
тонкы ногы.
Перстами, замащеныма од чорнила, пустил же-
лѣзну капчу и беззвучно понурил ся у воду. Синд-
бад видѣл лем его чудный горб за едну секунду, а
пак над водов настала долга тихость, над цѣлым
краем, под великыма липами, гибы чародѣйна па-
личка дотулила ся до монастыря, и он намах умер,
як в тысяч и едной ночи.
Синдбад выскочил на берег, гибы го рак укусил
за ногу, и никал у нерухому глублю, якымсь изло-
меным конарем мѣшал воду — пак скоро здѣл на ся
платя. Без слова, сцѣпивши губы, пустил ся бѣзти
ид деревляному мосту, что як великый паук простер
свои долгы лабы над Попрадом. На пути стрѣтил ся
из людми, якы махаючи головами позирали за
зблѣдлым утѣкаючым хлопцем, и як му ся причуло,
спомянули таинственного Любомирского.
При мостѣ на ужовцѣ гойдал ся човник. Хлопцев
бичак был острый, ачей, у вольном часѣ не робил
нич иншое, лем острил го. Ужовку розрѣзал под
клѣп ока, и човник уже подхопили быстры габы до-
140
лов, долов рѣков, и Синдбад упряменыма очима
позирал уперед, ид великым липам... А може там
зась гойдат ся на желѣзной капчи Папа Григорий, и
вшиткое дѣло не болше, ги една зла фигля...
Айбо мѣсто, де рѣка гибы спала, было и теперь
такое тихое, як даколько минут перед сим. Синдбад
осторожно накорманевал човник на тото мѣсто, де
понурил ся Папа Григорий, и глубоко задѣл у воду
весло. Пак задѣл руку у воду, гибы там десь на-
близь был Папа Григорий... Пак помалы зачал
веслати долов рѣков. Ту-там стал, весло уже давно
досягало рѣневатое дно неглубокого Попрада, дале
видко было великы камѣнѣ стырчати над ровнинов
воды, в еден момент, як бы множество Пап Гри-
гориев, якыйсь червленый пструг спужено шуркнул
дале, и рѣка заблищала, загабовала, гикой бы дакто
цѣдил на сито ростопеное стрѣбро.
Сперны гати монастыря помалы обставали ся зза-
ду, туй ся тягли плодовы дерева, мерещачи жолто и
червлено, в зелениновом кертѣ пан учитель Приван-
ка полол в чоботах, в подкоченой реверендѣ –
Синдбад спужено лягл на дно човника.
Пак дале веслал, и монастырь обстал в далечинѣ.
Корчѣ схылили ся над рѣков, айбо под нима нашол
лем погнилу смерекову колоду.
Уже было поздное пополудне, сонце ся стулило
за высокы горы, и постны поля сиротно, без людей
простерали ся на ночный сон на обох берегах рѣкы.
Пак уже и стрѣбро Попрада не свѣтило ся так ясно:
велика лилова тѣнь затягла ся на зиркало рѣкы.
И тогды на серединѣ рѣкы замерковал горбатого
Папу Григория, як горѣлиць плыл в габах. Обѣ ру-

141
кы розметаны, рот отвореный, як една чорна дѣрка,
ногы понурены до воды.
Синдбад утер споченое чоло, бо в сей хвильцѣ
почуствовал, что ся реално стало. Горбатый хлоп-
чик утопил ся, за тото он буде винный. Любомир-
скый наконець лем выйде из рамы в коридорѣ, уже
приближае ся из густов, червленов бородов.
Далеко-далеко, десь на другом березѣ, под темныма
корчами стоит Ружа, сцѣпивши рукы, и хмураво,
сердито позират на него, як вчора вечер на звѣзды...
Рѣка зачинала вызирати таинственнов, глубоков и
страшнов, коли он веслал за трупом. Наконець
имил горбатого Папу Григория за ногу и напинаю-
чи ся, скывлячи, плачучи поднял в човник.
Обернул го хрыбтом горѣ и помалы, змучено вес-
лал назад, горѣ рѣков.
Раз пробудил ся Синдбад, дома был, лежал в по-
стели.
Жолтое свѣтло лампы высвѣтило попелясту тварь
Ружѣ.
Дѣвочка уперла на него ясны, широко ростворе-
ны очи и губами в его тварь шептала:
— Ты геройскый хлопець. И зато теперь уже вѣч-
но буду тя любити.
(1911)

142
 Прилогы

Деревляный рѣзбеный кулач

из Чорной Тисы (Мараморош),
вид в робочом положеню и з боку дна
 Крудий в Подкарпатю34

Крудия ид сѣверовосточной мадярской Верхо-

винѣ вязала горяча пасия. Приятельскы контакты,
природны газдовскы, межижупны, политичны од-
носины были про сю пасию лем основов. А главну
рушну силу ей мож уганути в словах, котры повѣл
тогды ще молодый нѣредгазскый писатель Крудий
свому земплинскому цимборови и коллегови-нови-
нарю Андору Зомбори: “Я животописець Раков-
ция.” При их первой нѣредгазской стрѣчи и бесѣ-
дах, что ся протягли онь до рана, росповѣдал Кру-
дий за свои великы планы – трилогию о Раковцию –
котры, на жаль, реализовали ся лем во формѣ иск-
ринок-одскалин, вмонтованых до окремых повѣ-
дань и новелл.
Крудию был добрѣ знакомый свѣт джентри Нѣр-
шейга и близкой ид нему Верхной Тисы. Добрѣ
знал и окремѣшный, одокременый свѣт так про-
званых пограничных торговых вароши: Унгвара,
Мункача, Берегсаса, Великого Севлюша и сѣмох
мараморошскых корунных вароши. Межи нима Ун-
гвар из его епископством, школами, образованов
интеллигенциев означал про него дарабчик Европы;
а восточна таркаста крутель Мункача, торгового ва-
роша на межи Востока и Запада, промѣтовала
образы из так милого Крудию свѣта русской
литературы, безконечных пуст од Балтика до Се-
редней Азии, на плахту мадярской Низины, зану-
145
рену в тѣни глубокой давнины. И туй, на краю ма-
дярского свѣта, был мистичной долѣ народ, котрый
на рѣшителных поворотах истории все борол ся
въедно из Мадярами: Русины.
Дюла Крудий стрѣчавал ся из Русинами, из их
вѣров, свѣтом вѣровань и бабон на каждой етапѣ
свого живота, и за вонкашныма появами он поро-
зумѣл судьбу сей конфесийно-етничной общности,
доникал, як ся нев выслужуют финансовы и поли-
тичны силы. Первое, найпоразителнѣйшое и опре-
дѣляючое дожитя про него значил марияповчскый
одпуст. На конци XVII. столѣтия заселял ся округ
Гайдудорог, котрый ся пак скоро помадярил. Туй
межи многыма селами русинского розсѣяня было и
село Повчь,35 де в грекокатолицком храмѣ в едну
опасну добу мадярской истории, 4-го новембра
1696, зачал плакати святый образ Марии. Розслѣдна
комисия, опредѣлена
ягерскым епископом, пе-
ресвѣдчила ся, же чудо
поправдѣ ся стало. Цѣ-
сарь Леополд I. оцѣнил
сесе як божу помочь,
котра дозволила 1697-го
года побѣдити Туркы под
Зентов, и святый образ
росказал забрати до
Вѣдня. Як наровнаня,
Дюла Крудий в зрѣлых лѣтах цѣсарь дозволил повчан-
146
скым зберати грошѣ на церковь по цѣлой бировани.
Во списку народных кривд, котрый склав Раковций
1704-го года, была и сеся. Наконѣць, обы утишити
всенародное побуреня, ягерскый епископ Иштван
Телеки дал зробити копию образа про повчанскый
храм. 1715-го года уже копия образа зачала
плакати, вказуючи, же слызы приналежат не образу,
ай нещастной краинѣ. Одтогды сесе одпустовое
мѣсто про русинскых и мадярскых грекокатоликов
тото, что про католиков римскых Чикшомлев, а в
ширшой Европѣ – Фатима, Марияцел, Лурды вадь
Ченстохова. До Трианона годишно десяткы и десят-
кы тысяч русинскых и мадярскых грекокатоликов
по одбытю жнива, из приходом осенной свѣжости
пущали ся в многоденное пѣшое путованя. И
Лайош Паловци Горват, котрый дѣточы годы про-
жил в Берегсасѣ, чуствовал необычность сих по-
ходов, а Крудий, внук вѣщункы Марии Радич, был
од природы май переимливый на мистику. Еде
Надь, споминаючи за характерный притяг Крудия
ид полонинам, церквам под шингловыма стрѣхами
и бизантийскым крестам, зазначат, же “так нама-
левати одпуст може лем обдарованный визиев поет,
котрый ночовал не межи францишканскыма од-
пустовыма, ай межи православныма...” (Ту сплетеня
грековосточной и грекокатолицкой вѣры очевид-
ный захыб!)
Айбо стрѣчал ся Крудий из Русинами и по свѣтѣ,
и тогды, коли перешол до Пешту. Необычное и тѣс-
147
ное приятельство вязало го из Микловшом Семере,
из давного, од здобытя отчизнины рода Губа, вели-
кым паном, котрый при вшиткой своей аристокра-
тичности был до шпику кости демократ. Замолода
был полный амбиций, такых, пише Крудий в памят-
ках, якы “лем земплинскый юнак-немеш може при-
нести домов из Оксфорда”. Зачал карьеру политика,
был дипломатом в Римѣ, Парижу, Санкт-Петербур-
гу, як зрѣлый муж, одышол од "патриотов", что
тягли до айнашства и спустошеня, заперл ся во сво-
ем властном свѣтѣ. Наколи ся стрѣчат из Крудием,
он уже лем король картяшского стола. Стрѣча из
сим необычным чоловѣком, из котрого пак
измалевал, болше ги вѣроятно, Едуарда Алвинция,
героя Червленой поштовой кочии, была из многых
никань опредѣляюча.
Микловш Семере мал наслѣдны маеткы в Земп-
линѣ, в сечовском окрузѣ, в селах русинского роз-
сѣяня, выростал межи дѣтми Русинов. В часѣ
встрѣчи из Крудием, правда, сесѣ села — хоть лем
статистично — были уже словацкы: пролыгнул их
болшый славянскый народ на територии двох жуп
примѣрно за едно столѣтие. Не мож собѣ предста-
вити, жебы в часѣ бесѣд за картями, о мадярском
происходѣ, судьбѣ, все горшых перспективах кра-
ины, не зайшло слово за сесь худобный народ сѣ-
веровосточной мадярской Верховины, что из
Мадярами приимал все едну судьбу. Една памятка
Крудия, дотычна Семере, говорит, же нераз брал из
148
собов писателя “на обмыты дождями, обсяднуты
воронами смутны панскы обыстя Земплина и Унга.”
Что ся тыче историчных романов Крудия, знаеме,
же в роспорѣ из легендов, Дюла Крудий не был
неукый, инстинктивный умѣлець. Много гыбал по
библиотеках, и очевидно, же интересовала го лите-
ратура, описуюча так любеный ним край и его обы-
вателей. На переломѣ вѣка увидѣли свѣтло свѣта
студии Тивадара Легоцкого, Антония Годинкы, го-
лошеня руководителя так прозваной "верховинской
акции" Едмунда Егана и, что каммай существенно
про ключовый твор Нашы добры Русины (Образ-
чикы из Русской Крайны), една важна студия Гиа-
дора Стрипского, Погребны игры в Марамороши.
Прото стыкы Крудия из Подкарпатем не ограни-
човали ся цимборскыма розговорами и сладостев
читаня. Еде Сабов споминат як важный факт, же
писатель мал новинарскый безплатный билет, якым
ся послужил нераз, путуючи до Марамороша и на
Верхну Тису. Йенев Ердевш тоже много раз пише –
напослѣд 1944-го года – за подорогы Крудия на
сѣверовосточну Верховину и за повязаня Крудия из
Русинами. Нераз, пише, трафило ся, же Крудий на
розсвѣтку, очистивши ся в паряной купели од дыма
каварнѣ, везл ся на дворець Келети и рушал на
Мункач. Одтоль русинскы фурманешы везли го на
кочии до Унгвару, котрый електричным освѣтленем
уже напоминал Будапешт, и де из добров дяков го

149
чекали приятеле из Литературного Общества Дьен-
дьеши.
Ба ци мож бы их назвати? На основѣ пештскых
годов вадь далекых родинско-приятельскых повя-
зань приходят найнавперед имена Микловша Ан-
тала, Дюлы Самоланѣ (брата Едена Самовольского,
автора релифа апостолов в боковом порталѣ бази-
ликы), Еде Мазуха, Марцела Видора, Арпада Бер-
цика, Габора Стараи, Лайоша Зомбори и Алайоша
Повша, забитого чешскыма легионерами. Айбо точ-
нѣйшу одповѣдь бы годно дати лем микрофилоло-
гичное дешифрованя рукописов Крудия. Про нас
болше принципиалный факт, же Дюла Крудий чуст-
вовал ся дома у восточных пограничных замках ма-
дярской културы. Вѣстна е пасия писателя ид рус-
ской литературѣ. Зато вартат повѣсти, же могл ся
стрѣчати туй из первыма мадярскыма толмачами
русской литературы. (Хоть не могл знати, же их
зналость русского языка была результатом все сил-
нѣючой панславистичной пропаганды, под вплы-
вом котрой лѣпшы представителе русинской интел-
лигенции зохабили язык свого малого народа и по-
клоняли ся културному примату Санкт-Петербур-
га!)
Крудий, иппен так, ги Семере, пережил военны
годы из предчуством безповоротной трагедии. Айбо
1918-й наелектризовал го. Давный цимбора-но-
винарь, Барна Буза, иппен вернувшый ся из плѣна,
150
стал министром земледѣлства и передал Крудию
редагованя мадярского выданя Народной Новинкы.
Се была либерална новинка, что появляла ся и на
языках меншин: новинка провинции. Теперь писа-
тель уже и по службѣ "взял на свои плечи" краину.
Роздѣленя земли в Каполнѣ,36 правда, в его творчос-
ти появило ся в импрессионистичной перцепции,
въедно из идучима там на паломництво панѣйками
из Саболча, айбо сѣверовосточна Верьховина была
про него май реалным краем, май реалнов пробле-
мов. Пише голошеня, звѣты про "народный комитет
образованя" (1919). Айбо майболшу завданку
достал взимѣ 1918-го. Тогды появил ся вѣстный
народный закон ч. Х, якым ся утворила автономна
Русска Крайна. Дѣля подготовкы и популаризации
концепта и был написаный твор Нашы добры
Русины (Образчикы из Русской Крайны), на яком
мож почуствовати, же написаный едным духом: ав-
тор пише вшитко тото, что уже скорше знал за
братскый народ. Книгу плановал появити в столици
будучой автономной территории, Унгварѣ. Печатня
Фелдешия за немногы днѣ провела подготовны ро-
боты, айбо заятя вароша на зачатку 1919-го года
французскым заграничным легионом, что помагал
Чехам, зробило возможным лем будапештское вы-
даня.
Вмѣсто писательскых творов тогды на сѣверовос-
точной Верховинѣ реализовали ся лем политичны
акции. И сам Крудий мусѣл тогды быти тихо. Айбо
151
книга его проломила мур нѣмоты, интеллигентый
читатель все находил ид ней путь. Та и нынѣ, ачей,
годна она буде дачому научити.

Андраш Ш. Бенедек
 Комментарии

1
Révai Nagy Lexikona, том 16, бок 449.
2
Бібліографія перекладів угорської художньої літератури на
українську мову. Поз.: Андраш Гьорьомбеї. Історія угорської
літератури. Ніредьгаза, 1997. Переклала з угорської та уклала
бібліографію Леся Мушкетик. Редакція та передмова Іштвана
Удварі. 213–221.
3
Slovník světových literárních děl, A-L, M-Z. Praha, Odeon, 1989.
4
Дюла Круди. Избранное. Москва, Художественная литера-
тура, 1987.
5
Назва оригинала: Havasi kürt (Ruszin-Krajna kistükre).
6
Попрадска Ремета = Mníšek nad Popradom, Slovensko. Неда-
леко, воздухом 10 км, а горѣ током рѣкы три раз только, лежит
варошик Подолинець. Туй в словацко-русинско-нѣмецко-ма-
дярском окруженю автор пережил гимназийну добу свого жи-
вота, до котрой пак часто вертал ся во споминках и своих тво-
рах.
7
Король Жигмонд 1412-го года воевал из богатов и силнов
Венециев, на что требало много гроши. Того года стрѣтил ся
на Спишу из польскым королем и просил од него помочь.
Такой того, 1412-го года оддал 16 вароши (из них 13
спишскых) на польской граници в залог польскому королю за
позычку. Межи сима варошами были и Попрад и сосѣдный
Подолинець. Назад под мадярску коруну выкупила варошѣ онь
Мария Терезия 1772-го года.
8
Попрад – единственна рѣка з южного боку Карпатской
подковы, что не приносит свои воды в Дунай. Выкырлюе из
Попрадского плеса на южном боку Высокых Татер на над-
морской высотѣ 1503 м. Пак ся остро оберне на сѣвер, обми-
наючи Дунайску котлину. На польском боку границѣ впадат
до Дунайця. Должина рѣчкы 135 км, а ток дуже скорый позад
великого скока высот. На берегах Попрада оддавна жили
Словакы, Русины, Мадяре и Нѣмцы.
9
Зачавши од Русской Волѣ границя долгов кривулястов об-
луков дас 20 км тягне ся закрутинами рѣкы онь до Попрад-

153
ской Реметы, де Попрад переходит на польскый бок. Туй села
самы русинскы.
10
Святый Ян из Непомук, 1340(?)–1393. Патрон Чехии. Як по-
мочный епископ в Празѣ выступил против волѣ короля Вацла-
ва IV., за что го король властноручно раз тяжко мучил, пак го
закованого в ланцы, зо затканым ротом, росказал веречи до
Вылтавы из Карлова моста. Коли года 1719 отворили гроб,
найшли там язык Яна Непомуцкого, высхлый, айбо цѣлый.
1729-го года был проголошеный за святого.
11
Меднянскый Ласлов, 1852–1919. Достал малярьское образо-
ваня в Монахиумѣ и Парижу. Лавреат многых малярьскых
премий. Межи иншыма его образами найболшу славу му при-
несли горскы краевиды из Спиша. В часѣ свѣтовой войны до-
стал широкой знатости своима шкицами из фронта, котры ся
публиковали в столичных новинках невтралных держав.
12
Мариябешнев (Máriabesnyő) коло Геделева, славное мариан-
ское одпустовое мѣсто недалеко од столицѣ, Будапешта.
13
Дутян — восточна закусочна вадь бутик.
14
Гернад (Hernád/Hornad) зачинат ся близь вароша и рѣкы По-
прад, тече на восток, протѣкає через Кошицѣ. Дале крятат на
юг и на мадярской территории впадат в рѣку Солену (Sajó).
Должина Гернада 190 км. На рѣцѣ Соленой татарска горда
хана Батуя розбила 1241-го года мадярское войско.
15
Лаборець (Laborec) зачинат ся под польсков границев, про-
тѣкат через Межилаборце, Гуменное, Михаловци. Должина
рѣкы 130 км. В нижном току принимат воды свого лѣвого
притока — Уга, а дас 20 ниже впадат в Латорицю. Подля
легенды, основаной на лѣтопису мадярского хроникаря
Анонимуса из XIII. ст. названа на честь русского князя
Лаборця, котрого забили Мадяре при добытю отчизнины в
IX. ст.
16
Иза (Iza) зачинат ся под Роднайскыма полонинами в Румы-
нии и ниже Мараморошской Сиготи впадат в Тису. Должина
рѣкы 80 км. На берегах ей сут русинскы села.

154
17
Вышава (Vişeu/Vissó), лѣвый приток Тисы на территории Ру-
мынии, впадат в Тису высше Мараморошской Сиготи, во Хме-
левой. Должина 80 км. На берегах лежит много русинскых сел.
18
Тема Синдбада-мореплавця характерна про Дюлу Крудия и
стрѣчат ся во многых творах: в сем образѣ он во споминках
путуе в пережиту минулость.
19
В антигабсбургском восстаню под веденем Иштвана Бочкая
(1604–1606) брали участку и Русины. В тых боях силно потер-
пѣли населены мѣста краю.
20
Вырывок из дѣточой повѣсти Вандрованя Тисов (Utazás a
Tiszán).
21
Туй автор неточный. На громадѣ в Ракошу (Rákosmező)
1505-го года великашство рѣшило, же кедь Владислав Добже
(II. Jagelló Ulászló) умре без наслѣдника, нигда булше не вы-
берут чужинця на короля. Прото, коли Туркы под Могачом
розбили мадярское войско (1526), в котрой битвѣ погыб и
двадцятилѣтый король Лудвик II., сын Владислава Добже, и
рушили дале занимати Мадярску краину, державна громада в
Столичном Бѣлоградѣ коруновала на короля Яна Запольского
(1526–1540). Фердинанд I. Габсбург по генеалогии претендо-
вал на мадярскый трон и часть великашов в Пожоню выбрала
го (1526–1564), но не коруновали го, бо коруна была у Яна I.
Краина мала тогды двох короли, что воевали межи собов.
Русины поддержовали “свого” короля, Яна I., а не “чужинця”.
22
В мадярском парламентѣ и державѣ урядным языком была
латина онь до 1832-го года, коли подали проект языкового
закона, заводячого мадярскый державный язык. Закон сесь
был приятый на державной громадѣ 1836-го года.
23
Днесь Vişeu de Sus в Румынии. Находит ся на рѣцѣ Вышавѣ,
лѣвом притоку Тисы.
24
Кремниця (Körmöcbánya / Kremnica) — оддавна славный
банскый варошик на восток од Нѣтры.
25
Автор хоснуе символичну славянску назву Моротва = Мерт-
ва рѣка.
26
“Апаге, сатанас!” Слова Исуса Христа (по грецкы), что озна-
чают: “Гет од ня, сатано!”
155
27
150 лѣт перед тым часом, коли автор писал сесѣ рядкы, Ма-
рия Терезия дала Русинам можность переселити ся на лѣпшы
землѣ до Бачкы у Войводинѣ, де потомкы их хвалят собѣ и
доднесь.
28
Ливча (Levoča/Lőcse) — еден из 16 варошув, переданых в
залог польскому королю.
29
Спишскый Подзамок (Spišské Podhradie/Szepesváralja) —
еден из 16 вароши, одданых в залог польскому королю. Нахо-
дит ся 10 км на восток од Ливчѣ.
30
Туй иде о державу, державное яблоко, символ власти мо-
нарха, котрый, подобно як и в иншых монархиях Европы,
напр. Британии, Дании, России представлял собов в Ма-
дярщинѣ золоту кулю, увѣнчану крестом, але яблоко Мадяр-
щины, куля диаметром коло 8 цм, зготовена из стрѣбра, а лем
позолочена.
31
В Подолинцю, варошику на рѣцѣ Попрад, 50 км на сѣвер од
Ливчѣ, Дюла Крудий учил ся в гимназии. И Подолинець (Po-
dolinec/Podolin/Pudlein) входит в число заложеных Жигмондом
вароши.
32
Католицкое свято Corpus Christi святкуе ся в четверь, слѣду-
ючый за засполником Пятьдесятницѣ.
33
Confiteor unum baptisma in remissionem peccatorum... =
Исповѣдую единокрещение во оставление грѣхов...
34
Позадслово литературознателя и историка културы Андраша
Штумпф Бенедека написано ид другому выданю подкар-
патскых творов Дюлы Крудия, котрое появило ся недавно:
Krúdy Gyula, Havasi kürt, Felsőmagyarország Kiadó, Miskolc,
2001.
35
Изгодя (1715) в резултатѣ наставшых туй дале подѣй на
честь Слызячой Богородицѣ село достало назву Марияповчь.
36
В фебруарѣ 1919-го тогдышный министер-предсѣдник на-
родной володы, гроф Мигаль Каролѣ, зачал святочно дѣлити
властны землѣ маетку Каполна селянам, жебы вказати добрый
примѣр иншым землепанам. Паны не дуже охотно переберали
сесь примѣр.

156
 Содержаня

Свѣт сердця и душѣ ……………………………………………………… 5

Нашы добры Русины ……………………………………………………. 11
Вандрованя Тисов ………………………………………………………… 71
Ugocsa non coronat ………………………………………….. 73
На Низину …………………………………………………………. 75
Краина Раковция ………………………………………………………….. 77
Синя кавка ……………………………………………………….. 79
В пути ……………………………………………………………….. 82
Мараморошскы повѣданя …………………………………………… 93
Бокорашѣ ………………………………………………………… 95
Диамант из Марамороша ……………………………….. 99
В ужанскых хащах ………………………………………………………… 103
Зима …………………………………………………………………. 105
Млин Параскевы ……………………………………………… 110
Спишскы повѣданя ………………………………………………………. 121
Ливчанскы тулипаны ………………………………………. 123

Молоды лѣта …………………………………………………… 133

Прилогы ……………………………………………………………………….. 143

Крудий в Подкарпатю …………………………………….. 145

Комментарии ………………………………………………….. 153