Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/8654920

Тремор и травмы
Направленность: Слэш
Автор: _Afina (https://ficbook.net/authors/200267)
Фэндом: Импровизация, SCROODGEE, Антон Шастун, Арсений Попов, Сергей
Матвиенко, Дмитрий Позов (кроссовер)
Пэйринг и персонажи: Арсений Попов /Антон Шастун, Дмитрий Позов, Сергей
Матвиенко, Эдуард Выграновский, Станислав Шеминов, Павел Воля, Дмитрий
Журавлев, Оксана Суркова, Алексей Щербаков
Рейтинг: NC-17
Размер: 323 страницы
Кол-во частей: 25
Статус: завершён
Метки: Алкоголь, Курение, Подростки, Aged down, Детские дома, Как
ориджинал, ООС, Нецензурная лексика, ОМП, ОЖП, Underage, Драма,
Психология, Повседневность, Повествование от первого лица, Hurt/Comfort, AU,
Элементы гета, Упоминания насилия

Описание:
Конечно, я понял сразу, что случай совсем не легкий. Но я даже на миг не мог
представить, как это знакомство изменит всю мою жизнь. Не просто изменит.
Перевернет, растормошит размеренный уклад, раскрасит в совершенно
сумасшедшие, немыслимые цвета. И разрушит всё в итоге.

[AU, в которой Арсений - социальный педагог в детском доме, а Антон -

семнадцатилетний сирота, от которого постоянно отказываются приемные
семьи]

Посвящение:
ОЧЕНЬ советую при прочтении:
HammAli & Navai -Птичка
Руки вверх - Расскажи мне
TSOY - Позови меня с собой
Та Сторона feat. S.A. - Приди
Ramil' - Вальс
Ramil' - Сияй
Мот - Перекрестки
Леша Свик - Торнадо
Нефть - Ты знаешь
Grechanik – Авиарежим
Эллаи - Шрамы
Алексеев - Навсегда
М. Фадеев - Танцы на стеклах
Алексеев - Как ты там
Эмин - Камин
Сергей Лазарев - Снег в океане
Та сторона - Только не я
AMCHI feat. Мот -Манекен
Макс Барских - Берега
Та сторона - Шепотом
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Продолжение работы здесь: https://ficbook.net/readfic/9351693

Мое стихотворение по "Тремору" и "Шрамам":

https://ficbook.net/readfic/9118991

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ (!!!) концовки:

https://ficbook.net/readfic/10787735/27828069 от eatintser
https://ficbook.net/readfic/10763583/276 от Птица-кобелина

Потрясающие стихотворения по "Тремору" и "Шрамам" :

https://ficbook.net/readfic/10660409 от Рыжая_Морковка
https://ficbook.net/readfic/10517661 от Cheek_SA_
https://ficbook.net/readfic/10782812 от twenty_nine
от Luna Dragneel.
https://ficbook.net/readfic/10787953/27749397
https://ficbook.net/readfic/10801682/27783205

Меня нет в твиттере, но я все же нашла этот прекрасный эдит

https://mobile.twitter.com/kykyxa_ebobo/status/1370127567848681475

Великолепный коллаж к работе от группы ВК АРТОН:

https://vk.com/photo-166578885_457299505

Из отзыва:
>Просто, черт возьми, до мурашек. Это в очередной раз долбануло меня под
дых, и я ну на самом деле не знаю, куда себя деть, чтобы успокоиться. Когда же
они уже всё выяснят, господи... Я просто не выдерживаю, кажется, у меня когда-
нибудь сердце остановится от того, что чувствует Арсений, он не заслуживает
всех этих переживаний, и я ощущаю каждой клеточкой тела, как ему трудно.

Волшебный эдит от lanaq:

https://www.instagram.com/p/CEzXyM7ITE5/?igshid=pl6y648vkp3w

Прекрасные трейлеры к "Тремору" и "Шрамам":

https://vm.tiktok.com/ZSJpvpscG
https://youtu.be/6nnsIYlb1Wo
https://youtu.be/L9Qaf1mBKco
 Оглавление

Оглавление 2
СЕНТЯБРЬ. Часть 1. Дело принципа 3
Часть 2. Субботник 15
Часть 3. Авокадо и зелёные яблоки 23
Часть 4. Приоритеты 31
Часть 5. Осколки 42
Часть 6. Изъяны и слабости 51
Часть 7. Рубикон 61
Часть 8. Омут 73
ОКТЯБРЬ. Часть 9. Проблемы Аполлонов и толстых коротышек 86
Часть 10. Лифт едет вверх 97
Примечание к части 108
Часть 11. Ожоги на коже 109
Часть 12. Обещание 123
Часть 13. Амплитуда 134
ЯНВАРЬ. Часть 14. Счастливый билет 146
Часть 15. Хороший друг 160
Часть 16. Истории про гуманистов, альтруистов и добрых
меценатов 175
Часть 17. Чернила и блеф 189
МАРТ. Часть 18. На грани 206
Часть 19. Обыкновенное "навсегда" 225
Часть 20. Happy Birthday 238
Часть 21. Не озвученные признания 254
АПРЕЛЬ. Часть 22. Простой вопрос 267
Часть 23. Откровение 283
Часть 24. Десять минут 305
Послесловие 330
СЕНТЯБРЬ. Часть 1. Дело принципа

Кто бы знал, что сегодняшний день начнется столь хреново. Мало

то, что я опоздал на маршрутку, так еще и таксист, который вез меня потом,
пропустил нужный поворот, и нам пришлось делать почти двадцатиминутный
крюк, чтобы вернуться в нужное направление. Пока он пытался навязчиво
успокоить меня и уверял, что его «ласточка» домчит нас едва ли не за секунды,
я, про себя молясь, чтобы он заткнулся, только лихорадочно посматривал на
часы.

Вообще-то опаздывать на новую работу не хотелось. Хотя она не совсем

новая – я работаю в приюте уже две недели. Но именно сегодня директор
обещал определить круг моих непосредственных обязанностей. То есть
познакомить с ребятами, которые отныне перейдут в мое ведомство.

Работа в детском доме – отнюдь не предел мечтаний. Однако на момент

выбора профессии, вместо того чтобы хотя бы попытаться оценить будущие
перспективы и постараться выбрать наиболее прельщающее меня направление,
я, повинуясь юношеским гормонам и отсутствию особенной прилежности в учебе,
сделал то, что делают восемьдесят пять процентов выпускников – выбирают
наиболее легкий путь. Идут туда, куда поступят точно и без особых усилий. И
вот, спустя пять лет за моей спиной гордо реет педагогическое образование.

Сразу после выпуска я устроился в интернат для трудных подростков. Там я

проходил предвыпускную практику, там же один из сотрудников помог мне с
дипломом. Моя практика там прошла довольно безоблачно, в отличие от
постоянной работы. Отъявленные дебоширы и рецидивисты ни в грош меня не
ставили, причем ни сразу после выпуска, ни спустя несколько лет напряженной
работы. Я честно старался. Пытался приспособиться, найти подход к каждому.
Но то ли опыта было мало, то ли просто место было изначально не моим. Как бы
то ни было, едва только в перспективе замаячила должность в детском доме, я с
огромной радостью ухватился за возможность сменить интернат на приют.

«Сегодня, определенно мой день. Даже таксист заблудился, не говоря уже о

сбежавшей маршрутке»

Сообщение от Алены приходит следом, ровно через две минуты после того,
как я нажал кнопку «отправить».

«Будем надеяться, что он не маньяк и не завезет тебя куда-нибудь в лес!»

Определенно, это только пополнило бы мой список невезения сегодня.

В холле я почти бегом сдаю легкую куртку в гардероб и, перепрыгивая через

две ступени, бегу по лестнице, невпопад отвечая на многочисленные
«здравствуйте» и «доброе утро» от океана ребят, которые как раз спешат на
завтрак. С кем-то из них я в скором времени познакомлюсь ближе, а кто-то,
возможно, очень скоро покинет стены детдома.

Директор встречает меня у дверей своего кабинета, как раз неторопливо

запирая их.

4/331
 - Стас! Доброе утро! Я опоздал!

Шеминов окидывает меня удивленным, добродушным взглядом и мотает

головой. На столь неформальном обращении без отчества и на «ты» он настоял
сразу же, в нашу первую встречу, ссылаясь на очень узкий круг сотрудников и
отсутствие всяких принципов и предубеждений на этот счет.

- Я даже не смотрел на часы, вообще-то. Но если ты настаиваешь, тогда

ладно – ты опоздал.

- Просто сегодня сумасшедшее утро какое-то. Чуть не умер, пока бежал и

махал козлу-водителю маршрутки, а потом еще таксист бестолковый попался.
Короче, пиздец!

- Эй, эй! Ты все-таки среди детей, - Шеминов сует ключи в карман брюк и
жмет мою руку, - и плевать на то, что большинство из них с легкостью обматерит
тебя по самому высшему разряду.

- Это точно, - мы идем вдоль широкого коридора, ведущего к общему холлу,

игравшего роль импровизированной гостиной с несколькими лавочками,
телевизором и столами.

- Волнуешься? – Шеминов окидывает меня быстрым взглядом.

- Не сказать, чтобы очень. В интернате я работал с контингентом и похлеще,

чем здесь.

- И ведь не сложилось.

Стас прав. И от того, как прямо он это говорит, мне становится немного
неприятно. Приходится признать правду.

- Да. Но я постараюсь учесть все ошибки. Уверен, все получится.

- Не сомневаюсь, - он хлопает меня по плечу и тут же делает замечание двум

мальчишкам, вольготно расположившимся на широком подоконнике.

В холле нас ждут четверо ребят. Две девочки и два мальчика. Все примерно
ровесники, пятнадцати-шестнадцати лет на вид. Они с любопытством
разглядывают меня и то и дело бросают настороженные взгляды на Шеминова.

- Ну, Арсений Сергеевич, принимай. Твое первоначальное войско, во главе

которого я тебя почетно ставлю. Не церемонься с ними особенно и распускай. Не
заметишь, как сядут на шею и вытянут ноги. Пока остановимся на пятерых, а
потом… А кстати, где Шастун?

Шеминов обрывается на полуслове. Ребята недоуменно пересматриваются и

пожимают плечами.

- Понятно. Как обычно, в общем-то.

- Что?

- Это твои подопечные, Арс. Ознакомься с их личными делами, просмотри

5/331
характеристики прошлых лет, сделай необходимые поправки. Не забудь про
успеваемость, можешь с учителями поговорить. Ну, не мне тебе рассказывать,
сам все знаешь. Вообще здесь все паиньки. Антон только фрукт. Может
доставить проблем. Но ты на него особенно не ориентируйся. Ему выпускаться
через полгода, так что особенно не вдавайся.

- А где он? – меня заинтересовал отсутствующий воспитанник, тем более, что

он посмел нагло проигнорировать присутствие самого директора.

- Хороший вопрос, - пожал плечами Стас, озираясь по сторонам.

Пропажа под распространенным именем Антон и очень необычной фамилией

Шастун объявляется только спустя полчаса. Шеминов к этому времени уже
покинул меня, а о местонахождении Антона мне сообщил Андрей, один из моих
новоявленных подопечных.

- Привет, Антон, - я неторопливо подхожу к столу в пустом классе, за которым

сидит худой, даже слишком худой, парень, ритмично покачивая головой, видимо
в такт музыке, которая играет в белых наушниках.

Он поднимает абсолютно равнодушный взгляд, неторопливо пробегаясь

глазами вдоль моего тела. Делает это медленно, словно оценивая,
рассматривает меня, не удосужившись даже снять гарнитуру.

Внутренне я был готов к этому. Вполне логично, что вместе с премилыми

отличниками, которых Стас вручил мне в руки, окажется колючий сорняк в виде
этого высокомерного мальчишки. Наверное, это своеобразная проверка боем в
представлении Шеминова. Некая ложка дегтя. Что же, так тому и быть.

Антон никак не реагирует на мое присутствие. Закончив рассматривать меня,

он вновь утыкается в телефон. Однако стоять вот так перед этим
самоуверенным щеглом явно не входило в мои планы в первые дни на новом
рабочем месте. Поэтому, решив особенно не церемониться, я плюхаюсь на стул
прямо перед Шастуном, с грохотом отодвинув парту, за которой он
расположился.

- Ладно, будем знакомиться.

Снова ноль реакции. Конечно, я понял сразу, что случай нелегкий. Особенно
для меня, недавнего выпускника педагогического, еще мало опытного. Но я
даже на миг не мог представить, как это знакомство изменит всю мою жизнь. Не
просто изменит. Перевернет, растормошит размеренный уклад, раскрасит в
совершенно сумасшедшие, немыслимые цвета. И разрушит всё в итоге.

Пока я тщетно пытаюсь словить его взгляд и привлечь хоть какое-то

внимание с его стороны, Антон абсолютно апатично водит пальцами по экрану
телефона. Его лицо почти скрыто в широком капюшоне безразмерной толстовки,
которая впрочем, несмотря на свои объемы, не скрывает его почти болезненной
худобы. Мое внимание мгновенно привлекают многочисленные кольца и
браслеты, которыми унизаны тонкие запястья юноши. Не дорогие, в основном
железные, посеребренные. Громоздкие. Мне не нравятся подобные украшения,
ни на женщинах, ни на мужчинах. Мои собственные руки пока чисты, если можно

6/331
так выразиться, не считая серебряного перстня на безымянном пальце. Но с ним
связана особенная история. И сейчас речь не о ней.

- Поговоришь со мной? – я снова пытаюсь заглянуть ему в глаза, склонив

голову почти к столешнице, - ау?

Раздраженное, немного скучающее выражение лица становится наградой за

мои скромные, хотя и упрямые потуги. Он нехотя, нарочито медленно
вытаскивает наушники, что-то щелкает в телефоне и, переплетя длинные
пальцы между собой, в упор смотрит на меня.

- Что?

Ну что ж, уже неплохо.

***

Первый месяц выдался непростым для нас. Очень не простым.

После первой же беседы, если так можно назвать мой пятнадцатиминутный

монолог и исчерпывающие односложные ответы Антона, я четко понял, что не
понравился парню. Антон не скрывал неприязни, однако откровенной
враждебности не демонстрировал. Он покорно выслушивал меня, отвечал на
вопросы, хоть и не распространено, послушно приходил на групповые занятия и
выполнял все задания, хотя и без особенного энтузиазма. Он был сиротой с
рождения, информации о родителях в личном деле не было. Несколько
дисциплинарных взысканий, средняя успеваемость в школе, которая неизбежно
склонялась к низкой, пара драк в месяц, как по расписанию – стандартный набор
для детдомовца, тем более взрослого, коим считался Шастун в свои семнадцать
лет. И все было бы ничего, если бы не сразу три приемные семьи, которые одна
за другой отказались от Антона в довольно короткий промежуток времени без
каких-либо серьезных для этого причин.

- Почему от него отказываются? Он, конечно, не подарок, но здесь ведь есть

экземпляры куда ядрёнее него.

- Согласен, - Стас неторопливо потягивает ужасный кофе из допотопной

кофемашины, которая стоит у него в кабинете, и считается неоспоримым
предметом гордости ее обладателя, - но сам понимаешь, есть одно «НО»,
которое все очень усложняет.

- Чем именно? В конце концов, их предупреждают об этой… - я неожиданно

осекаюсь, аккуратно подбирая нужное слово, - приемных родителей ведь
предупреждают о его особенности.

- Особенности? – Стас хмыкает в разноцветную чашку с яркой надписью

«Любимому», - Арс, это не особенность. Это болезнь.

Я молчу, хотя слова так и лезут из меня наружу. Можно бы поспорить с ним
на эту обширную тему, но я заранее вижу, что препирательство с директором ни
к чему хорошему не приведет.

7/331
 - Думаю, дело именно в этом. Так-то Шастун вполне себе адекватный, -
Шеминов чешет стремительно лысеющую голову и отставляет чашку, - недавно
помог актовый зал покрасить, на территории убирается. У меня к нему, как у
директора, в общем-то, претензий нет.

Я согласен со Стасом. Антон, действительно, неплохой парень, судя по тому,

что успел узнать о нем за столь короткий срок. Он умел слушать, хотя всем
своим видом демонстрировал, что ему ничуть не интересно, что я говорю,
логично отвечал на мои вопросы, иногда даже вступал со мной в короткие, но
занимательные дискуссии. В эти минуты я превращался в гигантскую губку:
старался впитать в себя каждое лишнее слово, каждую подробность, выражение
лица, изменения позы или сбитое дыхание. Все это, позже, помогло бы мне
составить его психологический портрет. Конечно, местный психолог, Дима
Позов, выдал мне все, что имелось у него на Шастуна, однако, мне хотелось
изучить его лично, на собственном опыте.

- Я заметил, что у него совсем нет друзей, - мои слова заставляют Стаса
немного нахмуриться, - он всегда один.

- Ну а как ты думал, Арс? Про него все всё знают, это давно не секрет.
Соответственно, желающих познакомиться с ним поближе не особенно много.

- И все же?

- У него вроде есть давний друг, но не отсюда, - Шеминов щурится, с трудом

вспоминая фамилию, - не вспомню точно как его, но что-то незамысловатое. И
имя, и фамилия.

- Как они познакомились? – меня буквально распирает от любопытства, но

Стас вскидывает руки перед собой.

- Эй, эй! Я тебе не бюро добрых советов, Арс. Поди, узнай у него сам. У меня
таких Антонов 86 человек. И все столь же загадочны, несчастны и так далее.

Остается только вздохнуть поглубже и разочарованно качнуть головой.

- В этом-то и проблема. Он не делится со мной.

Шеминов тяжело вздыхает и поднимается из-за стола. По его взгляду,

скользнувшему по часам, я ясно понимаю, что разговор начал его утомлять.

- Ничего. Привыкнешь. Они не всегда идут на контакт, поэтому не принимай

это близко. Тем более, Шастун скоро выпустится отсюда. Не трать на него время.
Лучше давай, расскажи, как тебе у нас в целом? Как коллектив?

- Все прекрасно, кроме столовой, - я не кривлю душой: кормежка здесь

просто отвратительная, - и, кстати, когда в универе говорили, что я буду скучать
по нудным лекциям и семинарам, не думал, что это вообще когда-нибудь
случится.

- Всё так плохо? – вскидывает кустистые, в отличие от головы, брови Стас.

- Да нет. Просто там все было как-то беззаботнее, что ли. Тут уже

8/331
ответственность, к тому же, не только за себя. Даже в большей степени, не за
себя. В интернате это не так ощущалось, там же не сироты, а в большинстве
своем бесящиеся с жиру увальни, которым просто хочется привлечь к себе
внимание любыми способами, включая уголовщину. Но у них всех были
родители. А здесь ребята одни.

- Дело привычки. Дай себе время и однажды поймаешь себя на мысли, что
скучаешь по отборным трехэтажным матам, разносящимся по этим коридорам.

Я усмехаюсь. Разговор неумолимо заходил в логический тупик, но я еще

задал не все вопросы, касающиеся Антона, моего первого в жизни подопечного,
которого хотелось изучить тщательнейшим образом, разобрать по полочкам до
самых костей.

- Последнее, Стас. Как давно это стало известно?

- Около года назад, после его второго «триумфального возвращения» к нам, -

Шеминов как-то сходу, словно телепат, понимает, что именно я имею в виду.

- Тогда его выбрали третий раз, я уже ни на что не надеялся. Сразу сам лично
предупредил потенциальных родителей обо всем, - Стас делает на последнем
слове явный акцент, - но они, как и предыдущая пара, были просто в восторге от
Шастуна. Как он это делает, я не знаю. Но ему удается просто таки очаровывать
посетителей. При том, что во время посещений, он едва ли роняет хоть слово.

Я отлично понимаю, о чем говорит Шеминов, и киваю.

- Он очень симпатичный для юноши. А внешность почти всегда играет

важную роль для…

- Он не просто симпатичный. У него внешность гребаного ангела. Да Шастун

симпатичнее доброй половины наших девчонок! Вот и весь секрет.

Не согласиться решительно невозможно. Антон, действительно, обладает

очень привлекательной внешностью. А еще он оказался открытым геем, что
жирной линией перечеркивало все, что было сказано о нем выше.

После той беседы со Стасом прошло уже три дня. За это время я перерыл все,
касательно Шастуна, но ничего интересного или цепляющего не обнаружил. Все-
таки, интереснейший достался экземпляр. Его ориентация придавала ему
большей загадочности и еще сильнее выделяла на фоне остальных вверенных
мне ребят, которые, как на подбор оказались прекрасными, вполне адекватными
подростками. Шастун же, словно мрачный призрак, молчаливый и замкнутый,
сидел всегда на задних партах и прятал лицо в громадных капюшонах,
неизменно хмурый и отстраненный. Во время групповых занятий он едва ронял
хоть слово, предпочитая отсиживаться в углу, покорно ожидая истечения
положенного времени. А вот на наших личных беседах мне приходилось
напрягаться и не на шутку. На контакт парень упрямо не шел, однако это только
сильнее подстегивало мое любопытство и придавало большей решимости хоть
как-то растормошить его.

- Поговорим о твоем детстве?

9/331
 - Нет.

- Почему?

Антон смотрит куда угодно, но только не на меня. Он без конца

перекручивает кольца, хрустит пальцами, барабанит по подлокотнику, слишком
откровенно жует жвачку и не менее откровенно зевает по весь рот.

- Не о чем говорить.

- Так уж и не о чем?

Молчание и тяжелый, будто налитый свинцом взгляд сквозь меня.

- Ты воспитывался здесь с самого рождения. Попал сюда подкидышем. Тебя

нашли прямо на пороге, трехнедельного малыша. Без записок, без вещей, кроме
одеяла и пеленки. Сначала ты был определен в дом малютки, потом – сюда.

Говоря это, я смотрю прямо на него, стараясь уловить малейшие изменения

мимики, но лицо Антона абсолютно безэмоционально.

- И что? Видите, вы и так все знаете.

Он без намека на интерес обводит взглядом пустые стены выделенного мне

кабинета. Судя по всему, привык к более квалифицированным педагогам, чем я.
Мне пока каждый вопрос дается с трудом, и он отлично понимает это. Не боится,
не стесняется, доминирует. И естественно, об уважении нет и речи. Он просто
высиживает положенное время, чтобы не нарваться на неприятности от Стаса, в
виде уборки территории или еще каких-нибудь местных санкций.

- Я знаю только общеизвестные факты, написанные в твоем личном деле. Но

мне хотелось бы узнать от тебя подробности.

- Извините, Арсений Сергеевич, но я не помню, как именно меня оставили и

нашли на пороге, - Шастун презрительно кривится, - как-то вылетело из головы.

- Я думаю, ты понял, что я имею в виду.

Я не отвожу взгляда. Антон постепенно начинает нервничать, но пока вида

не подает. Он молча крутит свои бесчисленные кольца, снимает и надевает их
поочередно. Пальцы у него длинные, тонкие, музыкальные. Любой пианист
позавидовал бы. Мне так и хотелось растормошить его, взять за отвороты
безразмерной толстовки и хорошенько встряхнуть, чтобы выбить из него хоть
что-нибудь. Раздражение, злость или презрение. Любую эмоцию, любой отклик.
Что угодно, лишь бы пробить брешь в этой колючей, пока абсолютно апатичной,
стене легкого недовольства, гордо возвышающейся вокруг Шастуна.

- Продолжим, - понимая, что в этом русле мне ничего от него не добиться, я

решаю сменить тему, - что насчет последней семьи? Что случилось? Почему от
тебя снова отказались?

Антон разминает шею и плечи, откинув голову назад и всем своим видом
демонстрируя, как ему наскучил и я, и этот разговор, и вся жизнь. Его

10/331
полуприкрытые глаза смотрят на меня но, в тоже время, словно куда-то сквозь,
не фокусируясь ни на чем конкретно.

- Понятия не имею.

- Может, из-за твоей ориентации?

Опасный вопрос в лоб и - аллилуйя. Флегматично поднятая бровь, однако в

болотных глазах, наконец, на миг мелькает отблеск заинтересованности. Или
мне уже только кажется?

- А вы как думаете?

Хорошая тактика, отмечаю я про себя. Вопросом на вопрос. Зачем утруждать

себя ответами, когда можно заставить отвечать меня. Я усмехаюсь, выпрямляясь
в кресле. Этот парень, определенно нравится мне все больше. Несмотря на его
внешнюю замкнутость и отгороженность от всего и ото всех, в его позе,
движениях и голосе сквозит поразительная уверенность в себе. Гремучая смесь,
которая только распаляет мой исключительно спортивный интерес. Кто из нас
сдастся первым и отступит.

- Хочу услышать твою версию, Антон. Если ты не возражаешь.

- Возражаю, - снова стреляет прямо в глаза, но я упрямо не отвожу взгляда,

принимая эту дуэль, и ловлю себя на мысли, что за все время нашего пусть и
недолгого знакомства, он не смотрел на меня так часто, как за последние десять
минут.

Мазнув языком по губам, Антон сцепляет пальцы в замок. Кольца звякают

при соприкосновении друг с другом. Он огораживается, снова напуская на себя
излюбленный утомленно-скучающий вид прожженного семнадцатилетнего
циника.

- Ладно, - я внезапно поднимаю руки, - предлагай. О чем бы ты хотел

побеседовать? Может, у тебя есть какие-нибудь вопросы ко мне?

Парень смотрит на меня недоуменно, устало, немного раздраженно и молча

мотает головой.

- Антон, - я подаюсь вперед, безуспешно пытаясь удержать его взгляд, - я

хочу помочь.

Его голова дергается вверх так резко, что я непроизвольно отшатываюсь

назад.

- Издеваетесь?

-…

- Чем помочь? – он злится, и я мысленно сдаю позиции.

Сегодняшний раунд за ним. Это нужно признать и прекратить наступление,

чтобы не настроить его против себя окончательно. Еще будет время.

11/331
 - Всем, чем смогу, - я бросаю эту фразу, заранее зная, что именно прилетит в
ответ.

- Ничем не сможете, - желчи в его, в общем-то, приятном голосе столько, что

она, буквально стекая со слов, едва не прожигает столешницу, - знаете почему?
Потому что мне не нужна ваша помощь.

- Я лишь хотел сказать…

Да, Арс, ты сегодня в ударе. Педагог от Бога, нечего сказать. Профессионал

своего дела, сука.

- Арсений Сергеевич, - неожиданно четко и вежливо.

Вежливо? И надо же, какой сюрприз - он помнит мое отчество.

- Я в полном порядке. Мне честно поебать на мнение других обо мне и моих
предпочтениях, поебать на идиотов, приходящих сюда в надежде обзавестись
отпрысками, и поебать на желающих помочь, включая вас. Я соблюдаю правила
и веду себя нормально, так что ко мне претензий – ноль. Иначе бы Стас уже дал
мне об этом знать.

Неплохо.

Я молча закрываю рот, а он явно наслаждается моим растерянным

выражением лица.

- Давайте заключим договор?

Это интересно.

- Договор?

- Ну, соглашение, - Антон криво улыбается и чертит пальцем в воздухе

невидимые круги, - у вас ведь есть и другие подопечные, кроме меня? Ну, вот и
занимайтесь ими. А про меня в своем отчете напишите, все, что посчитаете
нужным. Что угодно. Что пидор, что меня лечить надо, что не поддаюсь
дрессировке. Мне похую, честное слово. Только отцепитесь от меня. Согласны?

Не дождавшись от меня ни согласия, ни отказа, Шастун кивает мне,

вальяжно поднимает с кресла свое двухметровое тело и по-английски выходит
из кабинета.

***

Сумерки сгущаются неожиданно для меня, внезапно оказавшегося в темном

кабинете. На негнущихся от долгого сидения ногах, я плетусь к выключателю.
Свет озаряет комнату быстро, ярко, не давая несчастным глазам привыкнуть. Я
жмурюсь и закрываю лицо рукой, потирая переносицу. Тело ломит от
обездвиживания, а виски едва не гудят после трехчасового бдения перед
монитором.

12/331
 Разговор с Антоном вышел интересным. Действительно интересным, и, что
еще более важно – живым. Наконец-то он вспыхнул, выплеснул из себя что-то,
что было на полтона выше его обычного бубнения себе под нос. Конечно,
радоваться рано. Тем более, если учесть, что наша беседа закончилась его
победным шествием из моего кабинета и моим слегка охеревшим взглядом ему
вслед. Но я чувствовал – лед тронулся. Медленно, с премерзким скрипом
острыми краями по железному боку гигантского ледокола, но трещина все же
появилась. Теперь нужно просто набраться терпения. Антон не каменный –
однажды и ему надоест строить из себя спящего красавца с ледяной мордой
симпатичного лица. Вот тогда и поговорим по душам. А пока я, с чистой
совестью, мог посвятить себя другим воспитанникам, переданным под мое
бдительное око. Шеминов смилостивился, дав мне всего лишь пятерых ребят.
Однако теперь я начинал понимать, что Шастун, несмотря на весьма худощавое
тело, перевесил бы и десятерых.

Путь домой пролетает быстро. Голова плотно занята работой. Я пытаюсь

мысленно проработать темы для завтрашних бесед с ребятами, составить хотя
бы скелет для диссертации, призрак которой настойчиво маячит перед носом
уже много времени, и, конечно же, вопросом как лучше поступить с Антоном.

Естественно, я не отступлюсь от него. Во-первых, он стал моим дебютом,

сложным, противоречивым, неоднозначным. Бросать первый же непростой
случай было бы противно и низко для самого себя. Во-вторых, перед Стасом тоже
будет жуть как неудобно, если придется приползти к нему побитой собакой,
которой хорошенько отвесил семнадцатилетний выскочка. Ну а в-третьих, это
превратилось в дело принципа. Неужели Шастун думает, что я хоть на толику
принял всерьез его предложение. Ах, да, договор, извините. Пусть порадуется
пару деньков, будто его пламенная и смелая речь произвела на меня
неизгладимое впечатление, а я пока проработаю собственную стратегию.

Квартира встречает меня темнотой, тишиной и прохладой, которая

ощущается прямо с порога. Еще только сентябрь, а холод на улице – натурально
ноябрьский, уже настойчиво пробирается во внезапно промерзшие до основания
дома, которые еще не успели отопить доблестные коммунальные службы.

Сняв пальто, захожу на кухню. Стерильная, как в операционной, чистота. Так

противно, что не хочется ничего трогать. Наливаю себе стакан воды и залпом
выпиваю его. Не на такое, однако, я рассчитывал, когда предлагал пожить
вместе.

- Привет, - Алена подходит неслышно и кладет руки мне на плечи, - как дела?

- Привет, - я разворачиваюсь в кольце ее тонких рук и обнимаю за талию, -

неплохо. А у тебя?

- Могло быть и лучше, - она смешно морщит нос, - хотя, я даже рада завалу
работы. Думаю, через два месяца, мы, наконец, накопим нужную сумму.

Речь о свадьбе, которой Алена грезит уже месяц, притом, что я еще не
сделал ей официального предложения. О чем она, кстати, все чаще и чаще
напоминает мне последнее время. Алена – продвинутый и очень востребованный

13/331
редактор. Сотрудничает с несколькими издательствами сразу, трудится
практически двадцать четыре часа в сутки. Она чаще работает дома, кутаясь в
одеяло и мои толстовки, и оправдывается тем, что в офисе просто не может
сосредоточиться.

- Неужели? – я наклоняюсь и невесомо целую ее в сухие губы.

- Думаю, да, - она отвечает на поцелуй, углубляет его и тянет меня на себя, -
я соскучилась, - ее руки опускаются к задним карманам моих брюк, и пальцы
легко пробегают по открывшейся полоске кожи над ремнем, - очень, - горячий
выдох прямо в ухо.
И я бы уже готов, однако желудок болезненно сводит судорогой, и он издает
протестующий рык.

- Он негодует, - смеюсь я прямо в поцелуй и отстраняюсь, - малыш, ну хоть бы

макарон сварила, что ли. Есть хочу как волк.

- Прости, - виноватый, наизусть выученный взмах наращенными ресницами, -

день пролетел так быстро. Я даже не заметила.

И так всегда. В ней поразительным образом сочетались красота,

незаурядный ум, тонкое чувство юмора и невероятная сексуальность. Но, видимо
в таком буйном букете просто не хватило места для горстки хозяйственности.

- Ладно, - я выпутываюсь из объятий и слышу разочарованный вздох, - ты все

равно от меня ничего не добьешься, пока я не проглочу хоть что-нибудь.
Столовая на работе – просто жесть.

- Может, закажем пиццу?

Поразмыслив пару секунд, я мотаю головой и наливаю в кастрюлю воду.

- Нет. Сейчас сам что-нибудь соображу.

Она уходит, чмокнув меня в кончик носа. Я дожидаюсь, пока вода закипит,
бросаю в нее несколько горстей макарон и солю. Очень изысканное блюдо, что и
говорить. Но выбирать не приходится, да и живот явно очень одобрительно
отзывается на запах жарящейся на другой конфорке колбасы. Мысли внезапно
возвращаются к сегодняшнему разговору.

Антон, однозначно, манил. Его странное обаяние, почти безотказно

действующее на посетителей детского дома, видимо, зацепило и меня. Он
притягивал к себе как магнит, даже, несмотря на то, что внешне был
натуральным кактусом. Беспощадно колол, стоило только неосторожно
протянуть руку. Его хотелось узнать, прочесть, разгадать. И в тоже время, он
как будто ничего и не загадывал. Вел себя максимально естественно, пусть и
замкнуто, но главное, он не скрывал своей ориентации. Интересно, а как всё
вылилось наружу? Ведь не сам же он всем признался.

Мысленно сделав себе пометку, обязательно пообщаться с Позовым, я,

наконец-то, отправляю внутрь восхитительно пахнущий и соблазнительно
прожаренный кусочек колбасы. Вот оно, счастье. Кому вообще нужен секс, когда
есть это скромное великолепие?

14/331
15/331
Часть 2. Субботник

Я уже успел отвыкнуть от солнца.

С начала августа погода не радовала, постоянно проверяя жителей города на

прочность ливнями и холодными ветрами. Сегодняшний же день с самого утра
выглядел так, словно только сбежал из середины июля. Солнце слепит и,
кажется, немного пригревает. Но даже этот теплый и солнечный денек, столь
неожиданно ворвавшийся в череду тусклых, сентябрьских будней, почему-то не
способствует моему аппетиту.

Дима бросает на меня хитрый взгляд из-под очков и невозмутимо продолжает

поглощать серого цвета картофельное пюре.

- Ты привыкнешь. Все так поначалу. Потом даже нравиться начнет.

- Нравиться? – я решительно отодвигаю тарелку, - это вряд ли, Дим. Честное

слово, эта субстанция – несъедобна! Категорически!

Наш обед проходит в необычной для столовой тишине, потому что почти все
воспитанники были экстренно отправлены Стасом на масштабный субботник,
организованный в преддверии крупной проверки. А сегодняшняя погода, как
никакая иная, способствовала наведению порядка на территории детского дома.

Разочаровавшись в картошке окончательно и бесповоротно, принимаюсь за чай.

Не так плохо, как ожидалось. С тоской вспоминаю, как утром самонадеянно
прошел мимо палатки с соблазнительными свежими пирожками. Пожилая
продавщица долго бросала на меня зазывные взгляды, но я, подстегиваемый
временем, не остановился. А зря. Сейчас пирожок был бы весьма и весьма
кстати.

С улицы даже сквозь закрытые окна доносится галдеж и перекрикивания.

Ребята принялись за уборку с воодушевлением, тем более что возможность
вырваться с ненавистных уроков предоставлялась нечасто.

- Я вчера со Стасом говорил, - вытирая рот салфеткой, Дима тоже переходит к

чаю, - он жутко переживает из-за проверки. Приедут шибко важные дяди и тети.
Сказал, если кто-нибудь что-нибудь выкинет в эти дни – придушит собственными
руками. Интересно, уже успел огласить свои угрозы подопечным?

- Сейчас на субботнике и огласит. Мне кажется, он – прирожденный

руководитель. Мы знакомы с ним достаточно давно. Всегда в движении,
постоянно что-то делает, куда-то идет или кому-то звонит. Ему бы бизнес свой, а
не государственное учреждение.

- Возможно. Но это учреждение расцвело при нем. Я сам не видел, но по

рассказам до него здесь все было совсем плачевно. Стас выбил деньжат, нашел
спонсоров, сделал ремонт. Сотрудников, опять же, - Дима указывает рукой на
меня, потом на себя, - молодых нанял. Короче, оживил тут все. Это его заслуга.
Да и к детям он относится хорошо.

С улицы снова доносится крик, на этот раз громче и грубее предыдущих, а

после – оглушительные ругательства Шеминова.
16/331
 - Ну, если сегодня не прибьет никого – то точно хорошо, - Дима смеется, и мы
встаем из-за стола.

Несу посуду на мойку, а в голове из ниоткуда опять возникает Антон. Он точно

что-то делает с людьми. Недаром Стас сказал, что он околдовывает посетителей.
Словно селится в мозгах, регулярно там о себе напоминая. Хотя, наш последний
разговор закончился, мягко говоря, непедагогично. Ну, не в мою пользу, это
точно. Я никак не могу абстрагироваться от него, хоть ненадолго выкинуть его
из головы, постоянно, непроизвольно, прокручиваю наши беседы (тоже громко
сказано), пытаюсь понять, как лучше построить свои дальнейшие действия. Но
самый главный вопрос, который уже засел у меня в подкорке – это постоянные
отказы от Антона опекунами. Как же так может быть, что парень возвращается
сюда уже третий раз? Что он такое вытворяет, что не проводит в приемной
семье больше месяца? Он решительно не похож на прожженного хулигана и
рецидивиста, кои, кстати, имелись здесь. И самое главное, потом его опять
выбирают. Стас, судя по всему, знает, но не рассказывает. Он не может не знать,
ведь он директор. Такие вещи просто не могут пройти мимо него.

Мы выходим из столовой вместе с Позовым. Дима ниже меня на целую голову,

поэтому мне приходится едва ли не вполовину согнуться, чтобы не упустить
нить разговора. Он снова рассказывает мне о заслугах Стаса, о том, как он сам
пришел сюда год назад. Мои же мысли назойливым роем гудящих ос вертятся
вокруг Антона. Я еще в столовой хотел спросить Позова о нем, а сейчас никак не
могу пробиться сквозь словесный поток.

- Ну и вот, - Дима, уверенный в том, я добросовестно внимаю его рассказу, - я

решил остаться здесь. Хотя сразу понимал, что место бесперспективное.
Понятное дело, здесь о карьере речи не идет…

Киваю и прислушиваюсь к голосам с улицы. Субботник явно стал на несколько

диапазонов громче, чем ему следовало бы быть. Перед окнами мелькают тени и
силуэты, где-то гремят грабли, метлы и алюминиевые ведра. Веселье в самом
разгаре.

- Дим, слушай. Я все хочу тебя про Антона спросить.

- Про Антона? – непонимающий взгляд, - про Шастуна, что ли?

- Именно. Слушай, почему он…

В этот момент оглушительно хлопает дверь, и через мгновение в нас буквально

врезается невысокий паренек.

- Ну и ну, - качает головой Позов, разводя руками, - и где пожар?

- Ой, извините, Дмитрий Темурович. Там просто… - он пытается отдышаться и

машет рукой себе за спину, - там просто Санька и Ванек этого педика избили. И
он…

- Кого? – непонимающе морщится Позов, - по-человечески сказать можешь?

- Да Шастуна. Он, блин, в отключке валяется, весь в крови. Я в медпункт…

17/331
 Ноги срывают меня с места быстрее, чем я успеваю сообразить. Дима что-то
кричит мне вслед, но я уже скрываюсь за поворотом. Вылетаю во двор,
буквально распихивая столпившихся кругом ребят. Откуда-то уже доносится
голос Шеминова.

Антон действительно без сознания. Его лицо, голова и шея залиты кровью, а
костяшки на обеих сбиты и изодраны. Весь в пыли и грязи, он лежит в какой-то
неестественной, жуткой позе: голова сильно запрокинута назад, рот приоткрыт,
а руки и ноги раскинуты в стороны. Чувствую, что выдох застрял в легких, и
теперь отчаянно ищет выход и бьется в агонии где-то в районе горла. Крови
столько, что становится дурно и страшно. Секундный ступор отпускает, и я
снова не успеваю за самим собой, когда падаю перед Антоном на колени и
аккуратно проверяю пульс на его шее. Под скользкими от крови пальцами едва
ощутимо чувствую равномерные толчки и я, наконец, выдыхаю. Живой, слава
Богу, живой.

- А ну, разойдитесь! Что тут происходит?!

Голос Стаса доносится как из трубы, откуда-то очень далеко. Антон недвижимо
лежит у меня на руках, а я чувствую, что просто окаменел. Впиваюсь пальцами в
его плечи и безуспешно пытаюсь понять, что же здесь произошло. Но на глаза
словно надели шоры, и все вокруг меня слилось в одно размытое пятно. Все,
кроме застывшего окровавленного лица Антона.

- Сука! Да вы поохреневали, что ли, в конец?! Вы чего творите?!

Стас мечется вокруг нас разъяренным львом, изрыгая проклятия и угрозы.

Сквозь толпу протискивается Дима и, непонятно выругавшись себе под нос,
подбегает к нам.

***

Рубашку придется выкинуть. Как и брюки.

Я снова и снова плещу на лицо ледяной водой, одновременно пытаясь

выровнять дыхание. Руки трясутся, как у настоящего наркомана и приходится
вцепиться в раковину, чтобы хоть как-то унять проклятую дрожь. Отражение
смотрит на меня, и я с трудом узнаю там себя. Растрепанный, глаза загнанные,
бледный какой-то, а руки по самые локти в чужой крови, которая въелась не
только в ткань, но и в кожу. Снова умываюсь, пытаюсь в сотый раз оттереть
руки, тщательно намыливая их, но без толку. Бледно-розовые разводы украшают
запястья и предплечья, как цветные татуировки. С брюками вообще все
плачевно. Даже пытаться нечего, проще оставить их прямо здесь, все равно уже
не спасти.

Опять намыливаю руки. Никогда бы не подумал, что кровь так трудно отмыть.
Как и то, что я могу так испугаться за совершенно постороннего мне человека.
Моя собственная реакция напрочь выбила меня из колеи. Чувствую, что
постепенно прихожу в норму, дрожь унимается, а вот в голове творится полный
кавардак. Мысли молниеносно перепрыгивают с одной на другую, и я не знаю,
за какую ухватиться.

18/331
Почему завязалась драка?

Что с Антоном?

Насколько тяжелы его травмы?

И почему меня до сих пор трясет как гребаного Каина?

Ага.

Вот оно, кажется. Нужная ниточка.

Антон Шастун, кто он такой, по сути? Один из десятков воспитанников детского

дома. Один из моих подопечных. Все. Больше никто. Абсолютно чужой для меня
человек. Посторонний. Я знаю его ровно две недели, и за это время мы едва ли
разговаривали больше пятнадцати минут.
Но тогда почему, стоило мне увидеть его, лежащего на земле, непонятный ужас
сковал меня настолько крепко, что я практически не помню, как мы с Димкой
тащили Шастуна в медпункт? Вряд ли так реагируют на посторонних людей.

***

Я подхожу к медицинскому кабинету как раз в тот момент, когда оттуда

выходит местный фельдшер, Валентина Семеновна. Пожилая женщина, очень
торопясь, буквально пролетает мимо меня и скрывается в дверях, ведущих на
лестницу, не оставив мне ни единого шанса справиться о состоянии Антона.
Видимо, Дима со Стасом уже ушли. Открыв дверь, сразу вижу Антона, который
по бледности ничуть не уступает стенам и потолку. Он лежит на кушетке,
вытянув худые руки вдоль тела, и смотрит перед собой. Кровь, которую стерли с
лица и шеи, прочно запеклась в волосах, сейчас торчащих дыбом из-за повязки
на голове. Под глазом расплывается здоровенный синяк, который уже сполз на
половину скулы, губы разбиты сразу в нескольких местах, а правая бровь
глубоко рассечена.

- Вот это да.

Он бросает на меня мимолетный взгляд и снова смотрит в потолок.

- Я зайду?

- Вы уже зашли.

- Как себя чувствуешь?

- Просто замечательно.

Я облизываю губы и усмехаюсь. Надо же, похоже, в потасовке этому кактусу не

обломали ни одной колючки.

- Я присяду?

19/331
 Стеклянные глаза Антона совершенно неподвижны, а на лице не дергается ни
единый мускул. Сейчас он невероятно похож на куклу: светлую, фарфоровую,
очень хрупкую. Красивую. Я не успеваю за собственными мыслями, которые,
похоже, заиграли собственную мелодию. И да, бессовестно пялясь сейчас на
Антона, я, к своему удивлению, прихожу к выводу, что даже порядком избитый,
он остается красивым.

- Зачем? – в его голосе сквозит неприкрытое раздражение, и я тут же одергиваю

себя, что сейчас не стоит его понапрасну беспокоить и нервировать.

- Я хотел узнать, из-за чего началась драка. Разукрасили тебя неслабо. Ты

умудрился их знатно раззадорить чем-то.

Антон слегка поджимает разбитые губы, но опять молчит. Я не спеша

рассматриваю белоснежный кабинет, совсем крошечный, с единственным окном
и двумя стеллажами вдоль одной стены, кушеткой, стулом и холодильником – с
другой. Снова смотрю на Шастуна. Взгляд так и магнитит к нему, и мне
становится не по себе от этого.

- Антон, если ты скажешь, я уйду. Понимаю, что сейчас не время для разговоров,
но вдруг ты…

- Уходите, - снова равнодушный тон и упрямо поджатые губы.

Я киваю сам себе и бреду к двери.

Все верно, абсолютно посторонний человек.

Оказавшись в коридоре, думаю о том, что нужно бы съездить домой и

переодеться. Но внутри почему-то так паршиво, что идти никуда совсем не
хочется.

«А чего хочется?»

Вернуться обратно.

***

У кабинета Стаса меня неожиданно встречает Дима.

- Ого! Ты прямо как из «Пилы»! И какая часть?

- Хорошо, что обе ноги целы, - неуклюже отшучиваюсь я, вспоминая кровавый

ужастик, - хочу предупредить Стаса, что поеду домой, переоденусь.

- Да, тебе не помешает. Кстати, ты заходил к Антону?

- Заходил. Но через секунду вышел обратно. Его величество не в духе. Впрочем,

как и всегда.

20/331
 Позов улыбается и понимающе кивает, засовывая руки в карманы брюк, которые
чудом не пострадали при транспортировке Антона.

- Да, парнишка с характером. Это не первая его драка, даже на моей недолгой
бытности. Он постоянный участник. Да это и неудивительно, учитывая его… Ну
ты понял.

- Понял. Дим, может, хоть ты мне прольешь свет на эту историю? Как это
вообще произошло?

- Что именно?

- Как открылось, что Антон – гей? Я спрашивал у Стаса, но он ничего толком не

сказал.

- Да я тоже не особенно в курсе. Я ведь всего год здесь, а огласка произошла до

меня. Насколько мне известно, Антон сам признался в этом.

Мои брови непроизвольно полезли вверх, а челюсть смачно брякнулась об пол.

День определенно переставал быть томным.

- Сам?!

- Ну да.

Я втягиваю носом воздух, чувствуя, как голова буквально пухнет от

нарастающего в ней непомерного количества вопросов. Что за человек, этот
Шастун?

- Но… Но как вообще можно прийти к этому? – я натыкаюсь на вопросительный

взгляд Димы, - в смысле, как можно решить самому признаться в этом? Тем
более, находясь здесь. Это же… Просто мишень на себя повесить для
бесконечных оскорблений и издевательств. То есть, его даже не застукали, не
спалили. Он просто… Просто сказал?

Позов разводит руками, дескать, «это все, что мне известно».

- Но как...? – я отчаянно не понимаю мотива поступка Антона.

Слишком знакомая, сука, ситуация. Слишком знакомая и слишком неприятная,
чтобы возвращаться к ней. Очень хочется прямо сейчас же вернуться в
медпункт, но здравый смысл охлаждает мой нелепый запал. В конце концов, у
меня еще будет время, чтобы все выяснить.

Надеюсь.

- Ладно, поезжай домой, - Дима хлопает меня по плечу, - в принципе, наверное,

можешь уже не возвращаться. Через два часа рабочий день закончится.

- Заманчиво. Спасибо, шеф, - я машу ему рукой и, одновременно со стуком,

вхожу в кабинет Стаса.

- Стас, я извиняюсь…

21/331
- Я уже сказал, вам, Валентина Семеновна, до проверки - никаких больниц!
Через три дня – хоть к черту на рога. Все, до свидания!

Прямо передо мной стоит фельдшер, а Стас едва ли не кричит на нее из-за
своего стола. Я истуканом замираю в дверях, но Шеминов замечает меня и
кивком приглашает зайти.

- Но я ведь вам говорю, у мальчика сильное сотрясение и переломы! Ему

необходимо в больницу, на обследование! Что я могу здесь? – Валентина
Семеновна, с алыми пятнами на круглом лице, возмущенно потрясает пышной
прической, - вы возьмете на себя ответственность в случае чего?!

- Я зайду позже, Стас… - пячусь к выходу, но Шеминов окликает меня.

- Нет, заходи, Арс. Валентина Семеновна, наш разговор окончен.

Женщина вспыхивает и едва не сбивает меня, окинув гневным взглядом. Дверь

хлопает так, что стекла дребезжат, а Стас со стоном опускается в кресло и
чешет подбородок.

- Блядь, а ведь день так хорошо начался.

Я не мог с ним не согласиться.

- Что хотел, Арс? Давай, добивай, мне уже сегодня ничего не страшно.

- Хотел отпроситься домой съездить, переодеться, - развожу руки в стороны,

демонстрируя свой «боевой раскрас», - а то боюсь, кто-нибудь из ребят
сфотографирует меня. Тогда тебя еще и в пытках зверских заподозрят.

Шеминов устало усмехается.

- Да иди, конечно. Можешь уже не возвращаться, все равно не успеешь, - он

бросает взгляд на часы, - твой парень дает жару, однако.

Я буквально закусываю губу, чтобы не засыпать Стаса вопросами. Но ему сейчас

явно не до этого.

- Как будто метят, гаденыши. Прямо перед проверкой.

- Да ладно тебе. Думаешь, драка в детдоме – такое уж редкое явление?

- Нет, естественно. Но это же не просто драка. У Шастуна сильное сотрясение

мозга и вроде ребра сломаны. Видел Валентину Семеновну? Чуть не порвала
меня, как Тузик грелку. Хочет его в больницу городскую определить.

- Ну, так в чем проблема?

Стас прищуривается и как-то нехорошо усмехается.

- Мне не нужны покалеченные в отчетах. Если отправлять его, придется все это
оформить документально. А такой инцидент вряд ли поможет мне в
выколачивании несчастных копеек. Нет уж, до проверки никаких
госпитализаций.

22/331
- Так ты что, просто спрячешь его, что ли? – я стою в полном замешательстве, но
Стас внезапно поднимается с кресла.

- Я подумаю, как лучше поступить, Арс. Езжай домой.

Выхожу из кабинета и отчетливо осознаю – домой, почему-то, не хочется. А

должно.

23/331
Часть 3. Авокадо и зелёные яблоки

Сегодня он выглядит гораздо хуже, чем вчера.

Я в онемении замираю на пороге медицинского кабинета, с ужасом

рассматривая Антона. На него словно надели маску. Ну не может лицо живого
человека выглядеть таким … неживым. За ночь его кожа приобрела опасный
синеватый оттенок, а под глазами и вовсе почти почернела. Губы, бледные,
сухие и разбитые, начали трескаться в тех местах, которые уцелели в драке.
Головная повязка насквозь пропиталась кровью, а волосы стали совсем темными
от нее, резко контрастируя с белым бинтом. Если вчера Шастун весьма
романтично походил на фарфоровую куклу, то сегодня слишком живо
напоминает мертвеца. Рассеченная бровь распухла и теперь нависает над
глазом, создавая интересную симметрию живописному бордовому фингалу.

Я не врач, но даже для меня очевидно, что налицо все признаки сильного
сотрясения мозга и кровопотери, о чем свидетельствовала прямо-таки
могильная бледность Шастуна. Вчерашний беглый диагноз Валентины
Семеновны, похоже, оказался верен. Как и ее настойчивая просьба перевести
Антона в больницу.

Подхожу ближе, стараясь не разбудить пострадавшего. Он вообще дышит?

Лежит настолько неподвижно, что мне становится немного жутко. Осторожно
подношу ладонь к лицу Антона и с облегчением ощущаю, как кожу щекочет едва
заметное движение воздуха.

Аккуратно присаживаюсь на стул, видимо, принесенный все той же Валентиной

Семеновной. До начала занятий остается еще двадцать минут. Все сейчас на
завтраке, поэтому вряд ли кто-то придет навестить Антона. Да и вообще, придет
ли к нему хоть кто-нибудь? Очевидно, что Шастун – далеко не душа компании, и
вообще не самый коммуникабельный человек. Что в принципе, понятно. В нашей
стране не особенно жалуют представителей меньшинств, а точнее сказать – не
жалуют вовсе. А уж в такой специфической, обособленной среде, как детский
дом, где озлобленные, порой абсолютно беспринципные подростки правят бал, а
воспитателям чаще всего проще закрыть глаза на внутренние конфликты, чем
пытаться разрешить их - тем более.

На что же Антон рассчитывал, раскрываясь? Этот момент упорно не желал

укладываться у меня в голове. Бахвальство? Желание выделиться из толпы?
Хотел кому-то что-то доказать? Но и на то, и на другое, и на третье можно было
найти миллион других, более действенных методов.

Антон поворачивает голову в мою сторону, чуть нахмурившись и с трудом

сглотнув. Он все еще спит, но ресницы уже слегка подрагивают. Я замираю и не
отвожу от него взгляда. Отпускаю мысли и вопросы, яростно терзающие меня
изнутри уже много дней, и просто смотрю на Антона. Сейчас он выглядит
болезненно хрупким. Тонкие руки лежат поверх одеяла, переплетенные
паутиной чуть заметных голубоватых вен. У него очень длинные пальцы,
аккуратные ногти, узкие, даже изящные запястья. Красивые руки. Массивные
кольца и браслеты странно дополняют общую картину, смотрятся грубовато, но
почему-то очень уместно, хоть мне они все еще не нравятся.

- Что же с тобой не так? – шепот срывается с губ прежде, чем я успеваю

24/331
одернуть себя, но Антон, к счастью, не слышит меня и продолжает спать.

Что может скрываться за этим юным, весьма симпатичным лицом. Уже не

ребенка, но еще и не мужчины. Антон постепенно распускал крылья, вырастая из
угловатого юношеского тела и превращаясь в красивого молодого человека.
Зачем ему понадобилось раскрывать себя? До выпуска из детдома осталось
полгода. В апреле ему стукнет восемнадцать и начнется совсем другая,
свободная, взрослая жизнь. Там он будет предоставлен сам себе. Найдет того,
кто разделит его убеждения и будет счастлив с ним. И никто не посмеет осудить
его выбор и предпочтения. Здесь же своим признанием Антон собственноручно
навесил на себя громадный ярлык с нелицеприятной надписью, за который
теперь лежал в медпункте с переломанными ребрами и разбитым лицом. Вряд
ли он, раскрываясь, не понимал всех последствий. Он умный парень, это видно
по нему сразу. И снова – зачем? Почему он сделал это?

Я зажмуриваюсь и усиленно растираю виски пальцами. Голова сейчас просто

лопнет от немыслимого количества вопросов, кишащих в ней. И самое главное,
никто не сможет ответить на них, кроме того, кто сейчас спокойно спит в метре
от меня. А когда проснется - вряд ли одарит хоть взглядом, не то, что
разговором.

На часах 8:15. Через пять минут начнутся занятия. Уже в дверях оглядываюсь на
Антона и понимаю отчетливо и ясно, что я не хочу никуда уходить. Так просто и
четко. Вчера было так же, но сегодня Антон выглядит таким беззащитным и
уязвимым, что хочется остаться с ним. Дождаться, пока он проснется, словить на
себе равнодушный или раздраженный (если повезет) взгляд, увидеть, как он
недовольно подожмет губы, буркнет мне в ответ что-нибудь и отвернется.

Как же сопливо и мелодраматично это звучит. И как тревожно. И знакомо. Очень

знакомо.

- Вали отсюда, Арсений Сергеевич, - шепчу самому себе одними губами, выхожу
из кабинета и снова оглядываюсь.

Это ненормально.

***

- Я не люблю апельсины.

Ну, еще бы. Я и не рассчитываю на благодарность, поэтому невозмутимо ставлю

пакет с фруктами на тумбочку.

- Что же ты любишь?

- Авокадо.

- Ох, извините, - я ухмыляюсь и отвешиваю легкий шутовской поклон, - Ваша

светлость. Никогда бы не подумал, что у вас столь изысканный вкус.

Антон отворачивается и уже знакомым мне жестом поджимает губы. Странно, а

25/331
мне показалось, он немного расположен к беседе.

Сразу после занятий я отправился в ближайший магазин и купил фруктов,

минеральную воду и еще несколько вкусных, но не совсем полезных вещей.
Разумеется, все с разрешения Валентины Семеновны. Долго сомневался между
бананами и апельсинами, но в итоге все равно прогадал. Конечно, авокадо. Ведь
воспитанники детских домов, оказывается, редкостные гурманы.

Сажусь на стул, внимательно следя за реакцией горе-собеседника. Никакой,

только те же упрямо поджатые губы.

- Стас уже приходил?

Антон мотает головой и чуть заметно морщится.

- Нет. С чего бы вдруг?

- Ну как… Навестить тебя. Все-таки досталось тебе неплохо.

- Бывало и хуже.

- Еще хуже?

- Да, - он на секунду задерживает на мне взгляд, и я мысленно считаю это

маленькой победой, - я уже привык.

- Что произошло? Из-за чего началась драка?

- Зачем вы спрашиваете? Вы и так знаете, из-за чего.

Мысленно одергиваю себя, чтобы не надавить на него слишком сильно.

Подбираю слова аккуратно и бережно, как сапер на обезвреживании ядерной
бомбы, не иначе. Если рванет – вышвырнет меня сейчас из палаты без
возможности вернуться в ближайшее время.

- Я прослежу, чтобы они получили по заслугам. Нельзя так просто…

Антон буквально подлетает на кровати, резко поднимая корпус. Хватается за

грудь, тяжело дышит и откашливается, зло смотря на меня исподлобья.

- Нет! Ничего не надо! Оставьте меня в покое! Я заслужил это, сам полез к ним,
ясно?! Не суйтесь в это!

Благополучно пропустив яростную браваду мимо ушей, я пытаюсь помочь ему

лечь обратно. По лицу Антона видно, что ему жутко больно шевелиться и
дышать сидя. Он бесконечно кашляет и от этого кривится, потому что от
каждого резкого вдоха или выдоха тело пронзает острая боль.

- Ладно, ладно, - осторожно опускаю его на подушку, - как скажешь. Извини. Это
и правда не мое дело. Разберетесь сами между собой.

Антон молча сопит, все еще держась за грудь. Сколько же ребер у него
сломано? Надо самому поговорить с Шеминовым и непременно взять в союзники
Валентину Семеновну.

26/331
- Зачем вы пришли?

Тихий голос врывается в череду мыслей вихрем, неожиданным и резким.

Поднимаю глаза и встречаюсь с задумчивым взглядом Антона. Он смотрит
внимательно, смело, чуть вздернув подбородок. Снова чувствует себя
победителем, потому что я снова уступил ему.

- Хотел тебя поддержать, - говорю правду, ибо не вижу причин придумывать

что-то еще. Пускай и не всю.

Увидеть. Убедиться, что ты в порядке. Показать, что ты не одинок.

- Мы же с вами все решили.

Ах, вот оно что. Он решил, что мы все решили. Очень интересно. Как там:
отцепиться от него, в обмен на любую его характеристику, какую пожелаю.

- Мы с тобой ничего не решали, Антон, - говорю негромко, но твердо, видя как

стекленеют зеленые глаза напротив, - я не соглашался на твое предложение,
если ты помнишь.

- Почему? – мажет кончиком языка по губам, и я неосознанно копирую этот

жест.

- Потому что, меня это не устраивает.

- Почему?

- Я хочу помочь тебе.

- Мне не нужна…

- Нужна, - неожиданно для самого себя решаю пойти ва-банк, иначе этот
упрямец опять закупорится в свою раковину, а сейчас вроде как даже слушает
меня и отвечает, впервые за долгое время, - нужна, потому что я знаю, каково
тебе. Ты ведь совсем один, у тебя нет друзей, нет того, кто переживал бы за
тебя. Это так, я же точно знаю.

- У меня есть друг.

- И где же он? - грубо, зато честно. Обвожу комнату руками, - здесь только я.

- Думаете, благодарить вас буду? - едко бросает Антон, но я чувствую, что

колючки постепенно, но все же перестают колоться.

- Не думаю и не жду. Просто вижу, что ты лежишь здесь вторые сутки с

разбитой головой, но никто даже не пришел навестить тебя.

- Откуда вы…

- Я узнал у Валентины Семеновны. Не противься, Антон. Поверь, я знаю, как это

тяжело. Когда кажется, что все вокруг против тебя, когда постоянно, каждую
секунду ждешь удара исподтишка. Все эти насмешки, оскорбления. Я знаю,

27/331
правда. Когда всем плевать. Абсолютно всем.

Я не замечаю, когда у него сбивается дыхание. Он замирает и смотрит прямо

мне в глаза, грудь тяжело вздымается, а пальцы сжимаются в тугие кулаки. К
бледным щекам приливает кровь, раскрашивая, наконец, эту безжизненную
белую маску.

- Откуда? Откуда это знать ВАМ? – с вызовом, с издевкой и язвительным

ударением на последнем слове.

- Потому что я…

Я уже набираю в грудь воздуха и открываю рот, чтобы сказать. Сказать правду,
которая давным-давно похоронена глубоко внутри, о которой я не вспоминал
уже много лет, но о которой так и не забыл. Хоть и клялся забыть, оставить в
прошлом, отказаться. Но не смог. Ведь как ещё заслужить доверие человека?
Если хочешь, чтобы он говорил с тобой честно – говори правду тоже. И сейчас
эта самая правда уже готова сорваться с языка. Но тут дверь в палату бесшумно
открывается.

- Перевязка, Антоша, - Валентина Семеновна доброжелательно улыбается и

ставит поднос с бинтами, медикаментами и ножницами на стол, - как
самочувствие?

- Хорошо, - тускло отзывается Антон, не сводя с меня заинтересованного

взгляда.

- Оставлю вас, - не рискуя вызвать на себя гнев фельдшера, киваю Антону и

выхожу из комнаты.

- Давай, сынок, - Валентина Семеновна начинает бережно разматывать повязку

на голове Шастуна, - повернись-ка ко мне чуть-чуть.

- Арсений Сергеевич?

Я оборачиваюсь быстрее, чем следовало бы. Антон смотрит на меня по-новому:

внимательно, с любопытством, оценивающе. С ожиданием.

- Да?

- Я люблю яблоки. Зеленые.

***

Звонок Алены застает меня следующим утром, едва я сажусь в автобус.

- Я что-то забыл? – судорожно вспоминаю, взял ли ключи от дома и бумажник.

- Нет, просто только что смс пришла. Мне редакция премию дала,
представляешь? – в ее голосе столько радостного возбуждения, что оно,
кажется, просачивается через телефон и согревает кожу, - сто тысяч,

28/331
представляешь?! Сто!

- Ого! – редакция, конечно, у Алены продвинутая, но такие деньги даже для них
редкость.

- Да-да! Ярослав Павлович сказал, что в скором времени меня ждет еще
сюрприз! Блин, я просто сгораю от нетерпения!

Я улыбаюсь в трубку и передаю кондуктору деньги на проезд. Алена

продолжает взахлеб что-то рассказывать мне, и ее голос почти звенит от
радости.

- Ты что, не рад?

- С чего ты взяла? – беру билет и машинально сую его в карман пальто, - просто
я в автобусе, малыш. Не могу прямо здесь начать прыгать и кричать от восторга.

- Ладно, ладно, - она мелодично смеется, - сегодня вечером устроим пир! Это
нужно отметить! Кстати, я перевела деньги тебе на карточку. Заедешь в банк,
на счет их закинешь?

- Хорошо, только вечером тогда придется немного задержаться.

- Ничего. Буду ждать тебя с ужином и кое-чем еще, - томным голосом добавляет
она, - кое-чем, что я купила на выходных. Белое, тонкое и кружевное…

- Эй, эй! Я все-таки еду на работу!

Она снова смеется и отключается. Я убираю мобильник и прислоняюсь головой к

прохладному стеклу. С одной стороны, я очень рад за Алену. Я люблю ее и
горжусь ее успехами. Правда горжусь. Но с другой – эта премия и сегодняшний
ужин станут отличным подспорьем к очередному разговору про свадьбу. Я ни на
секунду не сомневаюсь, что в итоге Алена выведет именно на эту тему. И тогда
ужин грозил скатиться в тартарары. Любовь любовью, но жениться на ней я пока
не готов.

На остановке, буквально вывалившись из переполненного автобуса,

моментально промокаю до нитки. Солнце осталось в далеком прошлом, и сейчас
с неба льётся сплошная стена холодной воды. С тоской вспомнив про висящий на
крючке для одежды зонт, бегу в магазин через дорогу. Похоже, намокну сегодня
основательно.

Кабинет встречает меня монотонным жужжанием потолочной лампы, к

которому я никак не могу привыкнуть. Пальто, потяжелевшее от воды в
несколько раз, вешаю прямо на дверь, ибо в шкафу высохнуть у него нет
никаких шансов. Хорошо, что я принес сюда запасные ботинки, потому что после
моего плавания по тротуару, из моих туфель при каждом шаге с противным
звуком выжимается вода. Быстро переобуваюсь и едва не бегу в медпункт. До
занятий остается пятнадцать минут, а еще хочется успеть поговорить с
Валентиной Семеновной.

Только успеваю подумать о ней, как объект моих мыслей в прямом смысле
врезается в меня из-за поворота.

29/331
- Ох, здравствуйте, Арсений Сергеевич! Извините!

- Ничего страшного, - я улыбаюсь и поправляю пиджак, - доброе утро, Валентина

Семеновна.

- Если бы доброе, если бы.

Только сейчас замечаю красные пятна на шее и щеках женщины, и её крайне

обеспокоенный взгляд.

- Что-то случилось?

- Случилось! Антону ночью хуже стало!

Я замираю с открытым ртом и пакетом, полным яблок, в руке. Паника медленно,

но крепко обвивает меня своими скользкими, мерзкими, но прочными
щупальцами. Вместе с кровью растекается по организму, и я чувствую, как она
безжалостно сдавливает горло.

- Что..? Что случилось?

- Он всю ночь не спал, а утром внезапно подскочила температура. Его рвет без
перерыва, двух слов связать не может. Уже два раза сознание терял! У него
сильное сотрясение. Говорила же, в больницу нужно!

- Вызывайте скорую! – я срываюсь с места, но Валентина Семеновна цепко

хватает меня за рукав.

- Так директор запретил же! Проверка уже послезавтра! Я пыталась ему

сказать сегодня, так уехал уже на совещание какое-то! И чего делать теперь –
не знаю!

Она беспомощно всплескивает руками и смотрит на меня.

- Вызывайте скорую, Валентина Семеновна. Со Стасом поговорим позже, а

сейчас Антону нужно срочно в больницу.

В палате я теряю последние остатки самоконтроля и с порога бросаюсь к

Антону. Он безвольной куклой неподвижно лежит на всклоченной кровати,
поджав колени к груди. Подушка валяется на полу, а одеяло сползло
наполовину. Лицо искажено гримасой. Ему больно и я почти физически ощущаю
это.

- Он горит, - кожа под моей ладонью полыхает и я судорожно проглатываю

застрявший в горле комок, - господи, да он просто горит!

Антон глухо стонет что-то неразборчивое, с хрипом и шипением делая тяжелый

вдох. Он не открывает глаз, находясь на пороге сознания, и я оцепенело
машинально провожу пальцами по обжигающей щеке.

- Вызывайте скорую, - голос отказывается повиноваться, и я взглядом указываю

застывшей в дверях Валентине Семеновне на дверь ее кабинета, - немедленно!

- Так ведь Станислав…

30/331
 - Вызывайте скорую помощь! Прямо сейчас! – уже кричу я, с ужасом ощущая,
как Антона на моих руках начинает колотить мелкая дрожь.

31/331
Часть 4. Приоритеты

Время тянется так долго, что я буквально начинаю ощущать его

физически. Вязкое, неуловимое, холодное, оно медленно проходит сквозь меня,
заставляет снова и снова бросать взгляд на настенные часы, стрелка на которых
едва ли сдвинулась на пару минут вправо, после того, как я смотрел на них
последний раз. В коридоре прохладно, пусто и до тошноты чисто. Ледяные
светло-голубые стены, абсолютно одинаковые двери кабинетов и палат,
квадратные потолочные лампы. За сорок минут нахождения здесь, я успел
досконально изучить ту, которая висит прямо над нами с Валентиной
Семеновной, которая с бордовым от волнения и, наверняка, бешеного давления,
лицом сидит напротив меня, теребя в руках кончики цветастого шарфика.

- Это я виновата, - в сотый раз начинает она, и я чувствую, что не вынесу

очередного потока самобичеваний, - ох, я виновата! Надо было сразу скорую
вызвать! Нечего было тянуть! Бедный Антоша!

- Сейчас-то что об этом говорить, - машинально перекручиваю часы на запястье,

снова упираясь взглядом в проклятые стрелки, которые словно сговорились и
будто замерли на месте.

- Ну, так а как? Ведь директор же строго-настрого запретил! Ведь проверка же!
– ее тяжёлое хрипловатое дыхание эхом разносится по безлюдному коридору, а
горестные охи и причитания резко отлетают от голых стен и врезаются мне в
уши на несколько тонов громче.

- Ага. Надо было его в медпункте оставить. Ну, отъехал бы парнишка,

подумаешь? Главное, проверка бы прошла успешно.

Фельдшер смотрит на меня укоризненно и в тоже время виновато. Я потираю

подбородок, качая головой. Ее бессмысленная беседа утомляет и так гудящую от
волнения и страха голову. Сейчас очень хочется тишины. Хочется успокоиться,
попытаться прийти в себя, чтобы потом нормально переговорить с врачом.

- Езжайте обратно, Валентина Семеновна, - уже в третий раз предлагаю ей, -

зачем нам сидеть здесь вдвоем? Я позвоню, как только что-нибудь узнаю.
Поезжайте, вдруг там понадобится ваша помощь?

В ее маленьких глазах вспыхивает надежда, и она согласно кивает. Слава Богу.

Иначе я просто не выдержу еще полчаса причитаний и трагических вздохов. Она
уже поднимается, морщась, держится за спину, и вдруг с испуганным видом
оборачивается ко мне.

- Арсений Сергеевич, а как же…?

- Я сам позвоню ему, - я готов уже согласиться на что угодно, лишь бы

спровадить ее, - как только поговорю с врачом, сразу наберу Стасу.

Она разом приободряется и, одарив меня благодарной улыбкой, скрывается в

дверях, ведущих на лестницу.

Вот и тишина.

32/331
 Откидываюсь назад, прислоняясь затылком к приятной прохладе стены. Утро,
как в том плохом анекдоте, у меня началось не с кофе. Адреналин вперемешку
со страхом все еще подогревают и без того разогнанную по венам кровь, а руки
до сих пор мелко-мелко дрожат. Я, похоже, долбанный истерик, если таким
позорным образом реагирую на любые стрессовые ситуации. Вот только
последнее время все эти ситуации почему-то неизменно связаны с Антоном, а я
вообще интересно реагирую на этого парня. И уж тем более, когда он едва ли не
при смерти, буквально полыхает у меня на руках, хрипя что-то
нечленораздельное. Звучит, мягко говоря, немного двусмысленно, но зато
честно. Мой мозг моментально отключился. Остались только одни инстинкты:
защитить, спасти, сохранить, уберечь и оградить. И только потом, когда голова
постепенно начинает остывать – трясущиеся руки, сбитое к чертям дыхание и
бешено колотящееся где-то в горле сердце.

Делаю глубокий вдох и задерживаю выдох.

«Успокойтесь. Мы сделаем все, что в наших силах. Молодой, крепкий организм.

Он выкарабкается».

Это врач сказал нам сразу, видимо, увидев слезы Валентины Семеновны и мое
перекошенное от ужаса лицо. Антона быстро увозят на каталке, целая бригада,
и вот уже сорок минут нет никаких новостей. Даже медсестры не выходят. Все,
что остается – сидеть и ждать. И пытаться успокоить заходящиеся в мелком
треморе пальцы.

Звонок подкидывает меня на лавке и я, почти вертикально взлетев вверх,

лихорадочно пытаюсь выудить из кармана разрывающийся оглушительной
мелодией телефон.

- Да, - я даже не смотрю на экран, моментально принимая вызов, - я слушаю.

- Привет, Арс, - голос у Стаса тихий, видимо, он не может говорить громко и

почти шепчет.

- Привет, - похоже, здесь Валентина Семеновна решила проявить неожиданную

самостоятельность и сама набрала ему.

- Что там у вас творится? Антон в больнице?

- Да, - я прочищаю горло, охрипшее от долгого молчания, - у него поднялась

температура. Осложнения после сотрясения. Медлить было нельзя.

Стас молчит, потом начинает говорить кому-то что-то параллельно. Вспоминаю,

что утром Валентина Семеновна говорила мне, что он уехал на какое-то
совещание.

- Да-да, уже иду, - Стас смеется с кем-то в трубке, а я опять смотрю на часы, -
слушай, Арс, у меня совсем нет времени. Короче, как только будет возможность,
вези его обратно. Сегодня же верни этого придурка невезучего.

Обратно?

- Обратно? Стас, он же в критическом положении. Ему нельзя…

33/331
 - Арс, - уже громче и тверже, - ты слышал меня? Мне наплевать, что там у него.
Разберемся с этим после проверки.

- А если он умрет, тоже наплевать? - я изо всех сил стараюсь говорить

сдержанно, - травма серьезная, Стас.

- От сотряса еще никто не умирал, - язвительно отвечает Шеминов, а на том

конце становится очень тихо, видимо, он вышел куда-то, чтобы поговорить со
мной наедине, - ты привезешь его, пройдет проверка, а потом мы определим его
в больничку, и парня подделают. Я не запущу это дело, ты не думай.

- Стас… - я задыхаюсь от переполняющих меня эмоций и попыток не заорать

прямо в трубку, - он сегодня чуть не умер! Ты понимаешь? У него поднялась
запредельная температура, его выворачивало буквально наизнанку! Он даже в
сознание не пришел, пока мы его везли сюда! И теперь ты говоришь мне, чтобы я
вернул его в медпункт, где даже нашатырь просроченный, блять?!

Шеминов молчит и тяжело дышит в трубку. Чувствуется, что ему сейчас очень
неудобно и некогда спорить со мной, тем более на полутонах. А я для себя, за
эти десять секунд молчания, ясно понимаю, что буду бороться до конца, но
Антон, во что бы то ни стало, останется здесь, под присмотром врачей. Если,
конечно, все сейчас обойдется.

- Стас, ради Бога, подумай хотя бы о себе! Если что-то случится, тебя же
посадят. Там уже будет плевать на всякие проверки и иже с ними!

- Арс, это не первая драка в моем детдоме. И не первая серьезная проверка. И

всегда все проходило гладко, - я отчетливо слышу, как начинает дрожать его
голос, - поэтому, я говорю тебе последний раз. Как только врачи с ним закончат –
привози его обратно. Потом с этим разберемся, виновные будут наказаны, Антон
отправится в больницу. Я тебе обещаю.

- А если…

- А если не подчинишься, - Шеминов прерывает меня абсолютно стальным, не

терпящим возражений тоном, - то я сам приеду за ним, а вот с тобой придется
серьёзно обговорить вопрос о твоей профессиональной пригодности. А я очень
не хочу этого делать, Арс. Все, мне пора идти. Надеюсь на твое благоразумие,
Арсений Сергеевич.

Телефон едва не хрустит у меня в пальцах, когда я слышу, что Стас говорит что-
то еще.

- И да, Арс. Не стоит тебе принимать так близко к сердцу эту историю. Шастун
не единственный твой подопечный, насколько я помню. Направь свою энергию в
мирное русло и удели внимание остальным ребятам, а его оставь-ка в покое. Все,
до встречи.

Непреодолимое желание запустить несчастной трубкой в стену, отпускает

мгновенно, как только я вижу появившегося на горизонте врача. Стас и его слова
мигом улетучиваются из головы, и я почти бегу навстречу доктору.

- Успокойтесь, успокойтесь, - он поднимает ладони вверх, кладя их мне на

плечи, - все обошлось.

34/331
 - О Господи,- слова сами по себе вырываются с выдохом, а губы непроизвольно
расползаются в сумасшедшей улыбке, - все хорошо.

- Все хорошо, - врач, молодой, светловолосый мужчина, приятно улыбается мне,

- парень сильный. Обойдется.

Не выдерживаю и упираюсь руками в согнутые колени. Дыхание выравнивается

и я, наконец, могу сделать полноценный вдох.

- Можете ехать на работу. Я позвоню, если понадобится что-нибудь или в случае

каких-либо изменений.

- Изменений?

- Сотрясение тяжелое и запущенное, - голубые глаза врача смотрят на меня

пристально, и я вижу в них замерший и повисший в воздухе вопрос, - нельзя
сбрасывать со счетов вероятность рецидива. Отек мозга – совсем не редкость
после подобных запущенных травм.

Машинально киваю, решая, как мне поступить. Знаю точно, Антона я отсюда
однозначно никуда не увезу и Стасу этого сделать не дам. Но и работу терять
мне тоже не хочется.

- Он надолго здесь?

Врач потирает переносицу и, прежде чем ответить, снова внимательно смотрит

на меня.

- Неделю, как минимум. В случае осложнений – будем думать. Но пока – точно

неделю, не меньше. В ближайшие дни он будет под наблюдением. После
сотрясений, особенно таких сильных, у него может быть временно нарушена
координация, могут проявиться признаки частичной амнезии. А так же сильная
головная боль. Ему будут необходимы сильные медикаменты, которых в вашем
медпункте просто нет.

Он говорит это таким тоном, словно доказывает мне, уговаривает оставить

Антона здесь. Вот только уговаривать нужно совсем не меня.

- И еще, - он точно просверлит на мне дыру своими нереально голубыми

глазами, - никаких волнений. Ему нужен абсолютный покой. А у вас, я так
понимаю, с этим определенные проблемы.

Не сразу соображаю, в какую сторону клонит доктор.

- Что вы имеете в виду?

- Да бросьте, - он ведет плечами и выгибает светлую бровь, - я же понимаю

прекрасно, что так с лестницы не упадешь и об угол не ударишься. Так что с
покоем у него вполне могут возникнуть сложности.

Киваю, ибо возразить мне нечего. Тем более, в преддверии этой проверки, будь
она неладна, с покоем, действительно, возникнут определенные затруднения.
Куда Стас собирается деть Антона? Ведь оставить его лежать в медпункте не

35/331
представляется возможным. Но тогда как? Домой себе отвезет?

- Ладно, я пойду, - он снова хлопает меня по плечу, - езжайте на работу. Все

равно пока к нему нельзя.

- Спасибо вам, - от всей души жму протянутую теплую ладонь, - огромное

спасибо.

Врач улыбается какой-то понимающей, очень проницательной улыбкой и

удаляется. Я обессилено опускаюсь на лавочку, терзаясь сомнениями, как
поступить. Бросить все и забрать Антона. Конечно, я мог бы сделать это.
Наплевать на всех, привезти его обратно и сдать Стасу. Смотреть, как он, словно
сломанную куклу, будет прятать его от ока проверяющих. Вопрос – куда? Но
уверен, у Стаса уже готов план. Потом, может быть, он и правда вернет его в
больницу. Вот только в каком состоянии к тому времени будет Антон даже
страшно подумать.

Решительно отметаю этот вариант. Я видел, каким был Антон сегодня утром.
Видел его безвольное тело, хриплое, рваное дыхание и могильную бледность.
Держал перед ним какой-то таз, который дала Валентина Семеновна, пока
Антона без остановки рвало желчью и желудочным соком, потому что желудок к
тому времени уже давно был пуст. Тащил его под руки до скорой, потому что
машина, по какой-то причине, встала слишком далеко от входа, чувствуя, что его
тело воском растекается у меня в руках. Даже не стал спорить с врачами, просто
сел в машину рядом с каталкой, на которую положили Антона. То, что Валентина
Семеновна поехала с нами, я обнаружил уже по приезде в больницу.

А вот что делать теперь, я решительно не знаю.

Воевать со Стасом у меня вряд ли получится. Если Антона не привезу я, то

Шеминов просто приедет за ним сам, а я и вовсе могу вылететь с работы. Нужен
был такой расклад, чтобы и Шастуна здесь оставить, и чтобы это не отразилось
нигде. Никаких вызовов скорой помощи, никаких историй болезни и других
документов.

Решение приходит неожиданно и спонтанно. Подстегиваемый внезапным

просветлением, быстро иду к стойке дежурной медсестры.

- Здравствуйте, - невысокая, темноволосая девушка поднимает на меня усталый

взгляд, - не подскажете, где здесь кабинет главного врача?

***

- Привет, - захожу в палату и только сейчас по-настоящему понимаю, как сильно

я волновался за него, - как самочувствие?

Антон явно озадачен моим визитом и слегка сбит с толку. Он под капельницей –
к тонкой руке с высокого металлического штатива тянется столь же тонкая
гибкая трубочка с прозрачной жидкостью. Палата на порядок больше крохотного
медпункта и гораздо светлее. Стены выкрашены в такой же голубой цвет, что и
коридор, но здесь, почему-то, он не кажется таким ледяным и отталкивающим.

36/331
Большое окно, выходящее на внутреннюю территорию, еще две пустые кровати с
аккуратными тумбочками, деревянный стол, три стула и маленькая раковина в
углу. На окне висят старые занавески, которые, несмотря на свой поношенный
вид и противный цвет, создают некую иллюзию уюта. Даже стол застелен белой
скатертью.

- Мы все очень испугались за тебя, - говоря это, я присаживаюсь на один из

стульев, который, по всем законам жанра, опасно скрипит подо мной.

- Я в порядке, - он как-то странно отводит глаза, почти не глядя на меня, - все

нормально.

- Теперь – да, - скатерть под моей ладонью оказывается клеенчатой и очень

гладкой, - врач сказал, что угроза миновала.

Антон как-то загнанно кивает и опять молчит. Весь наш вчерашний прогресс,
похоже, с треском проваливается, и я чувствую, что снова вот-вот наколюсь на
одну из его колючек. Однако он не огрызается, не пытается от меня
отгородиться. Сейчас его молчание – именно молчание, а не стена и не знак
протеста. Он просто молчит, потому что, кажется, растерян и не знает, что
сказать.

- А где… Где Валентина Семеновна?

Вот оно что. Он ожидал, что увидит фельдшера, а не меня, поэтому слегка
растерялся. Это и понятно, в общем-то. Сопровождение экстренных больных в
карете скорой помощи до сегодняшнего утра было не совсем моим профилем.

- Она была здесь. Мы вдвоем привезли тебя. Но потом она так разнервничалась,
что я настоял на возвращении. А сам остался здесь.

Антон сдержанно кивает и облизывает потрескавшиеся губы. Ничего не

отвечает и не спрашивает, провожая взглядом каждую каплю внутри
капельницы. Сказать по правде, выглядит он просто ужасно. Но держится бодро,
несмотря на тяжелую ночь позади. Он все еще ненормально бледен, с глубокими
синяками под глазами, которые теперь кажутся огромными на сильно
осунувшемся за последние дни лице. Сейчас, без его обычной равнодушной,
безэмоциональной маски, Антон выглядит очень юным и очень уязвимым.
Рассматриваю его лицо, узкое, немного вытянутое, кажется, впервые столь
внимательно. Несмотря на синяки и ссадины, у него ровная, гладкая кожа, не
свойственная многим подросткам. Наверняка, позавидовала бы любая девушка.
Щеки едва заметно покрыла мягкая, светлая щетина, которую я никогда не
замечал раньше и которую, видимо, Антон всегда тщательно сбривал. Узкий нос,
пухлые губы и длинные ресницы, за которые, опять же, многие
представительницы прекрасного пола дорого заплатили бы.

«Он не просто симпатичный. У него внешность гребаного ангела. Да Шастун

симпатичнее доброй половины наших девчонок! Вот и весь секрет».

Стас выразился тогда невероятно метко. И я сейчас, несмотря на наш недавний

не самый приятный разговор, был как никогда солидарен с ним. Антон и впрямь
очень красивый.

- Знаешь, а я ведь принес тебе яблоки. Правда они так и остались в медпункте.

37/331
Он напрягается и, наконец, смотрит на меня. Смотрит так же, как и вчера перед
моим уходом – внимательно, изучающее. Не так, как раньше. Смелее, открыто. А
потом вдруг прищуривается и склоняет голову в бок.

- Зеленые?

Улыбку удержать нет никаких шансов, поэтому просто позволяю губам

расползтись в стороны. Что ж, похоже, еще не все потеряно.

- Зеленые. И, наверняка, жутко кислые.

Антон не отводит взгляда, долгого, пытливого, а потом, впервые со дня нашей

встречи, нерешительно улыбается мне.

- Спасибо. Только сейчас мне о еде даже подумать страшно.

- Ничего. Вот только, у нас осталась еще одна проблема.

Зеленые глаза настороженно вспыхивают и прищуриваются, а я позволяю себе

короткую победную ухмылку.

- За авокадо придется побороться. В отличие от вездесущих яблок, их не так-то

просто найти.

Антон секунду недоуменно смотрит на меня, а потом усмехается. Две улыбки за

один день – похоже, я выхожу на личный рекорд.

Губы упорно не желают возвращаться в исходную позицию, а по телу

разливается странное, но такое приятное тепло, согревая окоченевшие от
пережитого страха мышцы. Улыбка Антона меркнет в следующую же секунду
после своего появления, словно боясь быть обнаруженной, застигнутой на месте
преступления, но я-то точно видел ее. И теперь всеми силами постараюсь
вернуть ее снова.

- Ладно, мне пора идти на работу, - я поднимаюсь, с трудом подавляя жгучее

желание послать сегодня эту самую работу куда-нибудь подальше и остаться
здесь, - вечером я привезу тебе что-нибудь из одежды и мыльно-рыльные
принадлежности. Если тебе понадобится что-нибудь ещё - скажи медсестрам. Я
оставил им свой номер. Они позвонят, и я привезу все необходимое.

Не озвученный вопрос повисает в воздухе, но я даже не собираюсь отвечать на

него, хотя отчетливо вижу, как Антона просто гложет желание задать его.

«Почему я делаю это?»

Игнорирую озадаченный взгляд Шастуна и решительно направляюсь к двери.

Нужно будет – спросит. Ибо игра в молчанку между нами уже потеряла всякую
актуальность.

- Спасибо.

Оборачиваюсь. Если сейчас же не уйду, точно останусь здесь.

38/331
Пожалуйста. Всегда.

- Я приду вечером, если ты не против, конечно.

- Нет. Не против.

Вновь улыбаюсь, а внутри что-то связывается в тугой, колючий комок. Что со

мной творится?

- Отдыхай. Тебе и твоему организму нужно хорошенько выспаться и набраться

сил.

Получаю молчаливый кивок в ответ, но это молчание больше не тяготит, и Антон

расслабленно откидывается на подушку. Снова оглядываюсь на него в дверях,
безмятежно засыпающего. Он заслужил отдых. Пусть спит, а я буду спокоен, что
он под наблюдением и, в случае чего, сразу получит необходимую помощь.

Сбегаю по лестнице, а в голове крутится наш недолгий, но весьма

продуктивный разговор с главным врачом. Он быстро понял, что я имею в виду и
вообще всю сложившуюся ситуацию вцелом. Не стал задавать вопросов, которые
так и напрашивались, не допытывался и не возмущался. Просто быстро назвал
мне необходимую сумму, за которую Антон останется в больнице без
оформления, а вызов скорой помощи не будет нигде зафиксирован. Семьдесят
тысяч. Фантастическая для меня и моей весьма скромной зарплаты сумма. Но на
мое счастье, на карте покоилась премия Алены. Вспомнив о ней, я, не
раздумывая, согласился на эту цену. Как объясню пропажу денег Алене – другой
вопрос, и он, почему-то, волновал меня меньше всего. Главное, Антон останется
здесь, а с Аленой я поговорю дома.

Уже на остановке набираю номер Шеминова. Гудки идут долго, и я уже

собираюсь отключиться, но в последний момент Стас все же берет трубку.

- Да, Арс. Ну что там?

- Все нормально. Антон в порядке, но есть вероятность осложнений.

- Да они всегда так говорят, - нетерпеливо фыркает Стас, - не бери в голову. Вы

едете?

Конечно, не брать в голову. Эта позиция Шеминова уже стала порядком

раздражать меня, но я глубоко втягиваю воздух, собирая силы для предстоящей
битвы.

- Нет, Стас. Антон остался в больнице.

Молчание и тяжелое дыхание в трубке говорит громче всяких слов. Я тоже

молчу, гадая, как Стас отреагирует на мою самодеятельность, но отступать уже
некуда, поэтому выкладываю ему все подчистую. Шеминов внимательно слушает
меня, не перебивает и не прерывает. Когда я замолкаю, он хмыкает и звонко
цокает языком.

- Ай да Арсений Сергеевич. Кто бы мог подумать, что ты лютый коррупционер?

Пропускаю колкость (или сомнительный комплимент) мимо ушей.

39/331
- Ну, так что? Такой расклад тебя устроит?

Стас вздыхает, молчит, но потом неохотно соглашается.

- Ладно, пусть так. Но не думай, что я брошусь тебе возмещать твои эти
непредвиденные расходы. Это твоя личная инициатива, так что не надейся на
внеочередную премию.

Ох, как же мне хочется прямо сейчас послать его очень-очень далеко и
отключиться. Этот издевательский, откровенно глумливый тон раздражает, а
слова «личная инициатива» прямо-таки режут уши.

- Я и не рассчитываю на это, - стараюсь говорить как можно спокойнее и тише, -

просто ставлю тебя в известность.

- Да ради Бога. Если тебе некуда девать такие деньги – пожалуйста. Можешь
сколько угодно спонсировать бедных сироток, только не жди, что они
рассыплются в благодарностях. Я слишком давно работаю в этой сфере, и поверь
мне, они не оценят того, что ты стараешься делать для них.

Автобус уже подъезжает, и я запрыгиваю в него, прижимая телефон к уху

плечом.

- Спасибо за совет, Стас. Я обдумаю твои слова. Но дело уже сделано. Не знаю,
как остальным, но Антону эта помощь была необходима. Ты просто не видел, в
каком он жутком состоянии. Ладно, я в автобусе, возвращаюсь на работу.

- Давай, - тон Шеминова обманчиво-расслабленный, он уже дал согласие, но все

же его последний вопрос заставляет меня напрячься и сжать зубы до мерзкого
скрежета, - и чего ты так носишься с ним, Арс? Зная о его наклонностях, не
стоит ли мне опасаться, что это может быть заразно для окружающих?

***

День тянется мучительно долго и нудно, и я едва дожидаюсь окончания

рабочего времени. Перед уходом из больницы я выяснил, что посещения
заканчиваются в семь вечера. Сейчас на часах пять, еще сорок минут, чтобы
добраться. Останется всего час. Забегаю в медпункт, кивая Валентине
Семеновне, с которой почти сроднился за последние сутки, и забираю
брошенный утром пакет. Яблоки, и впрямь, зеленущие, и от одного только
взгляда на них, у меня сводит лицо. Неужели, Антон сможет съесть их?

Дорога проходит в непрерывных размышлениях. Днем у меня не было времени

обдумать слова Стаса, а сейчас мозг сам по себе начинает воспроизводить наш с
ним разговор. Он, казалось, совсем не удивился, что я дал врачу взятку. Я
ожидал возмущений, ругани или чего-то подобного, но никак не одобрительного,
слегка насмешливого тона. И это его ненормальное желание вернуть Антона
обратно в детский дом, несмотря на тяжелые травмы. Неужели, за этим стоит
только лишь боязнь предстоящей проверки? Но я никак не могу понять, почему

40/331
бы просто не объяснить всю ситуацию? В конце концов, это же просто
подростки. И да, они часто дерутся. Конечно, в случае Антона это не рядовая
драка, а жестокое избиение, но даже это можно постараться как-то донести до
проверяющих, вместо того, чтобы увозить Шастуна из больницы и прятать его,
закрыв глаза на предостережения врачей.

Город мелькает передо мной чередой ярких оранжевых фонарей, которые

расплываются в миллионах дождевых капель на стекле. Сжимаю в пальцах
хрустящие ручки пакета, наполненного яблоками и немногочисленными вещами
Антона, и понимаю, что автобус едет слишком медленно. Хочется скорее
добраться до палаты, вручить Шастуну его любимые фрукты, глядя, как теплеет
его взгляд, а брови смешно ползут вверх. Я отчетливо осознаю, что думаю о нем
слишком часто последнее время. Слишком много. Гораздо больше, чем того
требовала линия «педагог-воспитанник». Я постоянно кручу в голове наши
разговоры, переживаю за его самочувствие, пытаюсь разгадать, потому что
нутром чую, что за постоянными отказами от него приемных семей и таким
настойчивым желанием Стаса вернуть его обратно в детдом кроется что-то еще.
Что-то, чего я пока не понимаю, но чувствую, что взял верный след. Антон
оттаивает. Лед между нами явно дал трещину, пока тонкую, чуть заметную, но
она все же есть. По сегодняшнему растерянному, но уже потеплевшему взгляду
Антона, я понял, что это чувствуем мы оба. Антон странно влияет на меня.
Ощущения, которые я испытываю, находясь рядом с ним, не новые и новые
одновременно. Я уже догадываюсь, медленно осознаю, чем все закончится для
меня, и это пугает. И непреодолимо влечет.

- Как и обещал, - ставлю пакет на стол и выкладываю яблоки в тарелку, которую

позаимствовал у медсестры, - они уже мытые, если что. Завтра принесу что-
нибудь еще. Просто сегодня уже не успевал в магазин. Вещи сам потом
разберешь, вроде самое необходимое взял.

Я и так продобирался добрых полтора часа, проклиная километровые пробки,

узкие улицы и слишком долгие светофоры. В итоге сейчас 18:36, и через какие-
то двадцать минут меня отсюда попросят.

- Спасибо, - Антон выглядит лучше, отдохнувшим, но все еще болезенено

осунувшимся, - сегодня, правда, не хочется. А завтра, обещаю, съем сразу все.

- Даже если ты не съешь ни одного и завтра, меня ничуть не обидит, не думай.

Тем более, что скоро тебе принесут ужин, - его лицо кривится и я продолжаю
уже более твердым голосом, - тебе нужно поесть, Антон. Иначе организм
ослабнет окончательно.

- Только не превращайтесь в Валентину Семеновну, - хмыкает он,

приподнимаясь на локте. Капельницу уже унесли, а Антон переоделся в
больничную пижаму, выданную ему по причине того, вероятно, что вещи, в
которых он прибыл сюда, восстановлению уже не подлежат.

- Если ты не начнешь нормально питаться – придется превратиться. И поверь –

апгрейд будет не в твою пользу.

Время пролетает катастрофически незаметно. Кажется, я только пришел, а уже

снова пора прощаться. Антон провожает меня задумчивым взглядом и, кажется,
даже немного разочарованным. Выходя из палаты, упрямо игнорирую
вибрирующий в кармане брюк телефон, не разрывая зрительного контакта с

41/331
Антоном. Молчаливое прощание становится интересной традицией.

Уже в коридоре достаю не утихающий телефон. С экрана на меня смотрит

фотография улыбающейся Алены, и я только сейчас вспоминаю про деньги и
обещанный ужин.

42/331
Часть 5. Осколки

Сильные руки резко разворачивают мое тело, и я, не удержав

равновесие, прижимаюсь обнаженной грудью и щекой к холодной доске,
смазывая меловые разводы на ней влажной кожей. Рубашка на мне распахнута,
а по животу и плечам лихорадочно скользят обжигающие пальцы. Дыхание
сбивается с ритма, когда брюки рывком съезжают с меня, и я неосознанно
сжимаюсь, чувствуя прикосновение к ягодицам ледяной пряжки ремня.

- Кто сегодня не сдаст зачет? – губы, теплые и нетерпеливые, исступленно

целуют мне затылок и шею, - останешься после занятий.

Его властный шепот обжигает кожу, которая едва не плавится под ним, и по
моему телу бежит мелкая дрожь. Он сильнее прижимается ко мне и трется о
бедро выступающим пахом. Я не сдерживаю короткий стон, но он быстро
накрывает мой рот своей рукой. Плотно обхватываю губами его палец, нарочито
медленно дразня языком, и с удовольствием ощущаю, как его начинает трясти
от возбуждения.

- Это вряд ли, профессор, - глухо выдыхаю, когда рот, наконец, освобождается.
Я прекрасно знаю, как его заводит это обращение, и не ошибаюсь.

Он обхватывает меня за пояс, чуть приподнимая, несмотря на разницу в росте, и

нажимает ладонью на поясницу, заставляя прогнуться вперед. Я безропотно
подчиняюсь, полностью отдаваясь во власть его грубых рук. Он заводится, и я
чувствую его бешеное возбуждение, которое, казалось, разливается в воздухе
между нами и расходится по моему телу вместе с кипящей кровью. Я
оборачиваюсь за спину и вижу его раскрасневшееся лицо и взъерошенные
волосы.

- Быстрее, Павел Алексеевич, иначе сюда вот-вот зайдут другие ваши студенты.

Он рычит и звонко шлепает меня по ягодице. Слова теряются в хриплых

выдохах, а кожа на бедрах под его пальцами натягивается и синеет. Он не
нежничает со мной и уже не целует. Действует грубо, быстро и рвано. Я
послушно прогибаюсь в спине еще сильнее под его рукой и не сдерживаю
очередной стон, когда влажные пальцы врываются в меня без предупреждения.
Едва заметная боль только обостряет ощущения, и член мгновенно отзывается
на них. Я тянусь к нему, но мою руку ловко перехватывают. Его ладонь властно
скользит вниз по моему животу и начинает резкие, правильные движения вдоль
основания, периодически сжимая головку. Наслаждение накрывает меня с
головой, и я сам, плотнее прижавшись спиной к его груди, инстинктивно
начинаю толкаться в его руку.

- Я сказал – останешься после пар, - он резко входит до самого основания, а у

меня перед глазами ослепительно взрываются тысячи фейерверков. Я цепляюсь
пальцами об стену, судорожно пытаясь выдохнуть и подстроиться под его темп,
который он задает моментально и безжалостно, не оставляя мне ни секунды на
то, чтобы немного привыкнуть.

- Арсе-е-е-ений, - мое имя вырывается из него со свистящим выдохом, и он

сильнее сжимает ладонь на моем члене, который уже чувствительно пульсирует.

43/331
 Его сиплые, неразборчивые слова щекочут мне шею и мочку уха. Он
наваливается на меня всем телом, вбиваясь резко и быстро, ни на миг не
останавливаясь. Я откидываю голову, шепчу что-то, хватаю губами воздух и
буквально тону в фантастических ощущениях. Где-то на краю угасающего
сознания робко скребется мысль, что нас вот-вот могут застукать, но это почему-
то возбуждает еще сильнее, хотя, казалось бы, больше некуда. Стоны, всхлипы и
шлепки голых тел друг о друга быстро наполняют небольшую аудиторию, в
которой уже через пятнадцать минут должна начаться лекция по философии.
Правда, на данный момент, преподаватель, Павел Алексеевич Добровольский,
слишком занят, остервенело трахая своего студента-второкурсника Арсения
Попова, для которого весь мир сейчас замкнулся на остром наслаждении,
волнами раскатывающемся по телу. Бешеный оргазм накрывает нас почти
одновременно, и он ускоряет и усиливает темп. У меня дрожат ноги, перед
глазами все плывет, а в ушах - шумит, как во время дичайшего похмелья. Он
последний раз толкается в меня, хрипит и, откидывая голову назад, начинает
сильно кончать, сжав мои бедра и сильнее притягивая к себе. Ощущение
заполненности и горячего тепла внутри сносят крышу, и меня накрывает следом
за ним, закруживая в восхитительном оргазме.

Еле-еле застегнув штаны непослушными пальцами, я прислоняюсь спиной к

доске, отчаянно пытаясь совладать с дыханием. Не открывая глаз, с
наслаждением смакую последние искры проходящего экстаза, стараясь не
упустить ни одной из них.

- Мне понравилось, - голос Добровольского какой-то странный, но мне сейчас

слишком хорошо, чтобы думать, и я просто списываю это на послеоргазменный
эффект, - а тебе?

- Мне тоже, - с закрытыми глазами тянусь вперед и теряюсь в неожиданно

нежном, чувственном поцелуе.

Павел Алексеевич так не целует.

Открываю глаза и вижу довольного, разомлевшего Антона, обнимающего меня

за шею и улыбающегося прямо мне в губы.

***

Утро радушно встречает меня ливнем, который оглушительно барабанит в окна,

тинькающей в висках головной болью и каменным стояком. Это притом, что
снилась мне отнюдь не любимая девушка, а два мужика, один из которых в
далеком, забытом прошлом, а второй – в недосягаемом настоящем. Как там
Алена сказала вчера? Точно, долбанный извращенец. Все верно.

Пока на кухне закипает чайник, с бурлением и шумом выталкивая из себя

крупные клубы пара, я тщательно намыливаю тело, стоя под прохладным душем.
Просыпаться с болезненным стояком было забавно и приятно в пятнадцать лет,
когда в голове, кроме подросших за лето одноклассниц и их прелестей, ничего
не было, а не сейчас, когда тебе двадцать семь и вообще давно пора собираться
на работу. Быстрое позорное самоудовлетворение осталось там же, в районе
пятнадцати-шестнадцати лет, потому что потом, будучи старше, я всегда

44/331
находил способ заняться этим с кем-нибудь другим. Не сказать, что я был
ветреным. Скорее, влюбчивым. Юношеский максимализм отыгрался на мне по
полной – мне хотелось всего, всех и сразу, а мир четко делился на черное и
белое. Сейчас, вспоминая то беззаботное время, я понимаю, как же чертовски
легко мне тогда жилось. Самой большой проблемой была контрольная по химии,
которую я люто ненавидел, а она неизменно отвечала мне взаимностью, вместе с
премерзкой химичкой. Проклятые формулы и валентности никак не желали
поддаваться, и это притом, что все остальные предметы всегда шли у меня на
твердые четверки. Но потом началась учеба в старших классах, и я быстро
скатился на тройки, унесенный бурными гормонами в далекие развратные дали.
Все, о чем я мог думать в то время, был секс. Вот тогда-то утреннее
удовлетворение под одеялом стало маленькой традицией.

К счастью для меня, я всегда нравился девчонкам. Если в детстве я был

нескладным, угловатым гадким утенком, то к шестнадцати годам превратился
если не в прекрасного лебедя, то в весьма симпатичного вороненка, с черной
копной густых волос. Я вытянулся ростом, за лето обогнав отца и всех
одноклассников, раздался в плечах, а черты лица постепенно утратили
юношеские округлости и заострились. И конечно, это не прошло незаметно для
противоположного пола. В один момент я вдруг понял, что популярен. Девчонки
сами предлагали мне дружбу, писали забавные записки с признаниями, а я,
будучи весьма любвеобильным парнем, хотел осчастливить их всех.

Сегодняшней головой с ужасом думаю, как же мне невероятно повезло, что ни

одна из них не забеременела. Я и сейчас к роли мужа-то пока не готов, не то что
к колоссальной ответственности отца семейства. А уж тогда – тем более.

Выхожу из ванной, тщательно вытирая волосы. В прихожей долго

причесываюсь, потому если они высохнут в произвольном порядке, потом мало-
мальски уложить их не будет никаких шансов. Из зеркала на меня смотрит
какой-то невыспавшийся мужик, с мешками под глазами и двухдневной темной
щетиной.

Еще бы выспаться, после таких-то снов.

Бреду на кухню, на автопилоте наливаю себе кофе, старательно не глядя на все

еще красиво сервированный и накрытый для вчерашнего ужина стол. В голове
вертится сон, а перед глазами ярко и четко стоит лицо Антона. Это точно был он.
Только выглядел немного иначе, чем в реальности. Вернее, совсем не так, как в
реальности. Я никогда не видел его таким расслабленным, довольным, с этой
мягкой чувственной улыбкой, играющей на губах и манящими, затуманенными
глазами. Он обнимал меня и был так близко, что сейчас, когда я вспоминаю об
этом, тело реагирует слишком быстро и слишком очевидно. Позор тебе, Арсений
Сергеевич. Ты сам роешь себе уютненькую могилу, из которой потом рискуешь
просто не выбраться. Однажды ты в такую уже угодил. Затянет так сильно, что
выбираться не захочется. А придется. И вот тогда наступит пиздец.

Кофе обжигающий. Облизываю слегка обожженные губы и достаю из шкафа

любимое печенье. Бриться сегодня не буду, поэтому позволю себе немного
растянуть завтрак, постепенно извлекая из памяти давно и глубоко
похороненные воспоминания, эмоции и боль.

С Павлом Алексеевичем я познакомился на первом курсе университета. Он

преподавал философию, и я как-то слишком быстро и незаметно для себя

45/331
полюбил этот нудный предмет. Добровольский сразу заметил меня. Я всегда
безошибочно отсекал симпатизирующих мне людей, да он особенно и не таился.
Неизвестность бешено манила, и я не мог устоять. Тот самый юношеский
максимализм без конца подстегивал, подначивал испробовать, рискнуть,
окунуться во что-то неведомое, запретное, но такое невероятно желанное. Паша
раскрыл мне совершенно новую ипостась любви и секса, показал, как еще может
быть хорошо и приятно, каким совершенно иным может быть удовольствие. Он
видел мою неопытность, и это будоражило его, вкупе с привлекательным,
молодым телом. Сам он не отличался внешними данными: был достаточно
высоким, но таким худощавым и жилистым, что костюмы буквально болтались на
нем. Острые, даже слишком, черты лица, узкие глаза и тонкие губы. Но меня
манило совсем не его тело, а опыт. Хотелось испытать все, попробовать как
можно больше, узнать то, чего я никогда не знал, и что до этого времени
казалось мне чем-то запретным и непристойным. А Паша просто послал нахер
все предрассудки, однажды запершись со мной в своем кабинете. Потом были
туалеты, лекционные залы, аудитории и даже коридор.

А через год ему предложили должность в Москве. Вот тут-то я и осознал,

насколько глубоко вляпался.

Мою пустую кружку, протираю стол, старательно обходя разного размера

осколки кружки, бесславно почившей вчера вечером в пылу нашего с Аленой
скандала. Уберу, когда вернусь вечером.

Конечно, вчера по пути домой из больницы, я понимал, что именно меня ждет
дома. Мало того, что забыл про наш совместный ужин, так еще и потратил
большую часть Алениной премии на мальчишку, до которого мне, по большому
счету, не должно быть никакого дела, кроме безликих отчетов и бесед по
расписанию. Я явно претендовал на звание «Парень года».

Она встречает меня на пороге, с плотно сжатыми губами и вздернутым

подбородком. На ней красивое легкое платье, а глаза накрашены, что вообще
бывает нечасто, учитывая ее больше домашний режим работы.

- Знаешь, я, конечно, все понимаю. Но ведь мы же договорились.

- Прости, малыш. Просто на работе произошел несчастный случай. Я не мог

приехать раньше, - чувствую себя насквозь выжатым, тем самым несчастным
лимоном. Ругаться решительно не хочется, и я решаю молча и покаянно
выслушать причитающиеся мне «комплименты», чтобы потом завалиться спать.

- Что произошло? – она кажется обеспокоенной, но я слишком хорошо знаю ее и

вижу, что ее интересует совсем другой вопрос.

- Одного парня сильно избили вчера. Сегодня ночью ему стало плохо, и утром
пришлось везти его в больницу. Я полдня там провел, поэтому вечером пришлось
задержаться, - не стоит говорить ей, что я заехал к Антону еще и после работы.

- А ты причем? Разве в твои обязанности входит сопровождать больных и

определять их на госпитализацию?

Конечно, не входит. Она задает этот вопрос, и я вижу, что глаза у нее опасно
вспыхивают. Она тонко чувствует все мои недомолвки, а ее напускное
спокойствие под искусным макияжем дает трещину. Она ждет меня уже давно и

46/331
без скандала точно не отпустит.

- Нет. Но он мой подопечный. Стас отъехал, а фельдшер, старушка, так сильно

распереживалась, что ей самой могла понадобиться скорая помощь. Вот я и
решил поехать сам.

Алена молчит, наблюдая, как я переодеваюсь, и кусает тонкие губы. Ей явно

хочется сказать мне что-то еще, но она сдерживает себя, что дается ей с
большим трудом. Из кухни доносится приятный аромат, но есть мне, почему-то,
совсем не хочется.

- Ладно, - она подходит ко мне, внезапно прижимаясь к груди, - ладно, хорошо.

Прости. Давай забудем и пойдем, отметим мою премию, пока там все не остыло
окончательно.

Бум.

- Ален, - аккуратно отвожу от себя ее руки, - послушай меня, пожалуйста.

Только не перебивай.

Рассказываю ей все по порядку, начиная с драки на субботнике, заканчивая

сегодняшним разговором и сделкой с главным врачом. Она, действительно,
внимательно слушает меня. Но если сначала не совсем понимает, зачем вообще
я ей все это говорю, то когда речь заходит о деньгах, ее лицо удивленно
вытягивается.

- Я все верну тебе, обещаю. В ближайшее время. Просто сегодня я не мог

поступить иначе. Антону действительно нужно было остаться в больнице.

Она пристально смотрит на меня, заглядывая значительно глубже, чем раньше.

Ее карие глаза бегают по моему лицу, а я обреченно жду казни, мечтая
закончить все это как можно скорее.

- Антону?..

- Да. Ему сильно досталось. Очень серьезное сотрясение.

- То есть, - она облизывает губы и отходит от меня, - ты просто заплатил

семьдесят тысяч за какого-то там парня, которого знаешь от силы две недели?
Ты дал врачу взятку, вместо того, чтобы просто привезти этого Антона обратно в
детдом, как того требовал от тебя Шеминов?!

Ох, как же эта песня сегодня меня уже доконала. Просто-таки в подкорке
засела и до сих пор скребет там чем-то острым и горячим. Мало того, что полдня
доказывал это Стасу, так еще и Алена заводит точно такую же мелодию, и
притом, отвратно фальшивя.

- Ален, я все верну тебе. Но сегодня был действительно экстренный случай. Он

был в ужасном состоянии.

Говорю медленно, тихо и осторожно, все еще не желая заводить скандал, но

понимаю, что он накрывает нас неизбежным цунами. Пока еще не волна, но
земля уже тревожно подрагивает под ногами, а искра полыхнула. Теперь пламя
– лишь вопрос времени и лишних слов, сказанных друг другу.

47/331
 - Когда? – она хищно прищуривается, - когда вернешь? С твоей-то зарплатой –
через полгода, не раньше.

- На этой неделе, если тебя это так тревожит.

Она дергается, словно от пощечины, и смотрит на меня как на незнакомого

человека, с едкой смесью злости и обиды. Не таким она, очевидно, представляла
себе этот вечер.

- Да причем тут… Арс… Я просто… - она беспомощности взмахивает руками, - я

же думала, что мы потратим их на свадьбу. Я надеялась, что…

Так вот, где собака зарыта. В принципе, чему я удивляюсь? Еще утром я именно
на это и рассчитывал. Получи и распишись, Попов. Бомба давно замедленного
действия во всей своей разрушительной красе.

- Ален, - этот разговор сейчас совсем не к месту, но я понимаю, что назревал он

очень и очень давно, - давай не будем сейчас, ладно? Мы же…

- Что?! – она выплевывает каждое слово мне в лицо, а ее щеки горят, - что не
будем? Сколько раз мы уже откладывали эту тему? По-моему, сейчас как раз
самое время! Разве нет? Разве я не права? Конечно, я хочу свадьбу, как и любая
нормальная девушка на моем месте! Что в этом такого? Мы живем вместе уже
давно, ты говорил, что любишь меня. Разве свадьба – это не логическое
завершение? Разве нет?!

Слезы, одна за другой, катятся по ее лицу, оставляя за собой темный след туши.
Она шмыгает носом, кусает губы и тяжело дышит, сжимая тонкие пальцы в
кулаки. Черт, да конечно, она права. Все шло к свадьбе, просто до этого я
трусливо убеждал себя, что еще не готов к штампу в паспорте.

- Почему ты молчишь, Арс? – ее голос предательски дрожит, и она зябко

обхватывает себя за плечи.

- Мне нечего тебе сказать, Ален, - знаю, как больно ей это слышать, но у меня
просто нет сил на придумывание очередных отговорок, - прости. Но я не готов. Я
не обманывал тебя никогда и ничего не обещал. Ты сама придумала себе эту
свадьбу, и теперь обвиняешь меня в том, чего я никогда не предлагал тебе.

- А я ждала, - косметика размазалась по ее лицу окончательно, - и все еще жду.

- Знаю. Но не могу. Я не представляю, как объяснить тебе то, что я чувствую

сейчас, но пойми, что я не могу. Мне нужно время, чтобы разобраться…

- В чем?! То есть нескольких лет совместного проживания тебе не хватило на то,

чтобы разобраться?!

- Я имею в виду…

- Ты просто законченный эгоист! – она уже кричит, всплескивая руками, - эгоист!

Делаешь все только так, как удобно тебе самому. Кто я для тебя?! А?! В качестве
кого я здесь живу? Твоей ночной подстилки?! Или мамочки, чьи деньги ты
беззаботно спускаешь на какого-то больного ублюдка?!

48/331
- Прекрати.

Я тоже начинаю злиться, хотя в глубине души и понимаю, что заслужил все это.
Конечно, она хотела замуж. Она не скрывала этого и не обманывала меня. И уж
конечно, она не была виной тому, что я вдруг, неожиданно для себя самого,
просто помешался на Антоне.

- Я же сказал, что верну тебе все, до копейки.

- Да подавись ты! Подавись этими долбаными деньгами! – она заходится криком

и слезами и убегает на кухню, откуда тут же слышится звон разбитой посуды.

Я иду следом, отстраненно думая о том, что соседи снизу вполне могут сегодня
нам предъявить. Выяснение отношений зашло слишком далеко, а на часах уже
девять вечера.

- Ален, успокойся. Давай поговорим завтра, спокойно. Пожалуйста, - она стоит

ко мне спиной, упершись дрожащими руками в накрытый стол. Мне вдруг
становится жаль ее, и я осторожно опускаю ладони ей на плечи. Она дергается
от меня, как от огня, и шарахается в сторону, сверкая покрасневшими глазами.

- И чего ты так с ним носишься?! Я просто не понимаю, как можно так … - она
замолкает на секунду, - так самозабвенно отдаваться работе?! Это не та
должность, ради которой стоит бросаться на амбразуру, Арс! Тебе же ничего с
этого не выгорит! Ты тратишь большие деньги на совершенно постороннего
человека, даже не посоветовавшись со мной! Не посчитай меня меркантильной
сукой, но ведь это так!

- Он не посторонний, - хочется тут же откусить себе язык, но слова уже

вылетают, опережая мысли.

Алена осекается на полуслове, тяжело дыша и недоуменно хлопая глазами. Она

и впрямь знает меня слишком хорошо, мастерски считывает все полутона и
взгляды. Это происходит и сейчас. Глаза каменеют, а лицо превращается в
ледяную маску с презрительной гримасой.

- Что, старые привычки все-таки не отпускают, да? Все еще никак не можешь
зализать свои раны и решил отвлечься на этом парнишке? Не думай, что я
ничего не понимаю и не вижу, Арс.

В комнате становится так тихо, что я слышу, как в висках бешено пульсирует
кровь. Алена опасно прищуривается, усмехается и кивает сама себе, словно
подтверждая собственные мысли. Собирается для прыжка, как хищник,
почуявший долгожданную добычу.

- Угадала, да? Вижу, что угадала. А ты помнишь, о чем мы договаривались?! Что

ты никогда, НИКОГДА не возвратишься к этому. Что мы забудем все вместе, как
страшный сон! Ты обещал мне, что изменишься!

Я просто замираю истуканом, не находя в себе сил ни на ответ, ни на вдох. Ее

слова вышибают из меня весь оставшийся воздух, и грудь с горлом начинают
гореть от острой нехватки кислорода. Что ей сказать? Похвалить за такую
потрясающую проницательность? За то, что она в два предложения определила

49/331
то, что я баюкаю внутри себя уже много дней, не находя смелости заглянуть
внутрь?

- Господи, Арс, - она, как будто не веря собственным словам, качает головой, -
что ты творишь?! Мы же… Мы же договаривались. Ты же обещал. Говорил, что
это была ошибка, что никогда больше не повторишь подобного.

Сознание и способность говорить возвращаются вместе с потоком

спасительного воздуха, который, внезапно загустел и раскалился вокруг нас.

- Что ты такое говоришь? Ты себя слышишь вообще?! При чем тут… Антон
просто мой воспитанник, один из многих! Что ты несешь, Ален?!

Кричу на нее, а мозг лишь лениво скандирует неоновой табличкой «Лжец,

лжец!». А Алена, что б ее, как будто видит эту самую табличку и презрительно
кривится в ответ.

- А ты не боишься, что тебя за домогательства посадят?! М?! Это тебе не с

преподом по толчкам зажиматься, Арс! Это несовершеннолетний парень! Да ты
просто ебаный извращенец!

Каждое ее слово врезается в лицо хлесткой пощечиной, и кожа горит на месте

фантомных ударов. Не отворачиваюсь и не уклоняюсь, принимаю каждый, в
душе надеясь, что следом прилетит настоящий. Я сегодня сполна заслужил его.

- Замолчи. И прекрати нести этот бред, - меня самого удивляет собственный

спокойный голос.

Алена уже не плачет, сверля меня брезгливым взглядом. Под нашими ногами
пол усеян осколками ее розовой чашки, а стол все еще накрыт и красиво
украшен цветами и свечами. Все, как в дешевой, мыльной драме. Только сейчас
по-настоящему.

Разворачиваюсь и ухожу обратно в комнату. Все уже сказано.

Она шуршит своей курткой в прихожей, громко шмыгая носом и застегивая

молнию на сапогах. Уходит молча, напоследок оглушительно хлопнув дверью.
Ну, точно, мелодрама. Я опускаюсь на диван, роняя опустошенную голову на
колени. Странно, что после такой бури внутри поразительно спокойно. Как-то
даже легко, что ли. Думать ни о чем не хочется. Ложусь на диван прямо в
одежде и закрываю глаза.

Перед зеркалом останавливаюсь, снова поправляю волосы, накидываю

любимый, светло-серый пиджак. Совесть только сейчас начинает неприятно
поскуливать где-то внутри. Однако, поздновато. С радостью сейчас покопался
бы в себе в поисках ответов на вопрос, почему же я такой идиот, и пафосно
покурил бы на балконе со скорбным лицом, но времени совсем не остается.

Надеваю пальто, попутно бросая взгляд на часы. Если потороплюсь и повезет с

автобусом, получится побыть у Антона немного дольше. Выбегаю из дома в
предвкушении встречи, на этот раз, чудом не забыв про зонт. Это как же меня,
блять, переклинило. В голове снова Шастун, а ведь моя девушка вчера ушла из
дома после жуткого скандала, но я за все утро вспомнил о ней только тогда,

50/331
когда едва не наступил на один из осколков чашки. Как же, сука, символично.
Разбросанные по кухне осколки и наши отношения.

В автобусе еще теснее, чем обычно. Все мокрые, замерзшие и злые, толкают
друг друга локтями и плечами, а с дальней площадки уже доносится ругань.
Утренняя зарядка позитивом на весь день. Протискиваюсь в угол, прижимаясь к
холодному стеклу и отчаянно ища внутри хоть намек на сожаление или обиду.
Ничего. Мне просто все равно, как оказывается.

Алена все правильно сказала, но ошиблась только в одном. Свои старые раны я
уже залечил. Как и обещал ей тогда, пять лет назад. Не возвращался, не
вспоминал и не тосковал. Не жалел, что все сложилось именно так, как
сложилось. Но Антон каким-то непонятным, странным образом неосторожно
разбередил то, что, как я считал, давным-давно погасло, замерзло и покрылось
коркой толстого льда.

Паша сразу же предложил мне уехать вместе с ним. Обещал, что организует
мой перевод, найдет нам квартиру. Теперь, вспоминая наш разговор тогда, я
отчетливо понимаю, что он действительно был влюблен в меня. По-настоящему.
Он был взрослым, состоявшимся человеком, который не бросал своих слов на
ветер. Я же тогда был просто маленьким мальчиком, который в поисках острых
ощущений, слишком заигрался, зашел гораздо дальше, чем стоило. Одно дело –
секс, другое – переезд и совместная жизнь. Я помню, как тогда охренел от его
слов. Просто не знал, что ответить. Испугался. Ведь все, что было между нами до
этого, я считал игрой, приятной, опасной, тайной, будоражащей. Вредной
привычкой, которая хоть и доставляет удовольствие, но ты каждый раз
обещаешь себе избавиться от нее. Завтра, через месяц, потом. Но предложение
Паши что-то сорвало во мне, открыло глаза. Я помню, как едва не бегом убежал
от него, оставив без ответа и объяснений. Напился в каком-то клубе, как
последняя скотина, а проснулся уже у Алены, которой я приглянулся очень
давно. Оказывается, я все ей выложил на пьяную голову. Она пообещала
сохранить все в тайне, а я – больше никогда не возвращаться к этому пятну в
моей биографии.

И я ведь сдержал обещание. Не возвратился.

Я просто посадил новое пятно, которое оказалось гораздо ярче предыдущего.

51/331
Часть 6. Изъяны и слабости

Смотреть на него после недавнего сна… затруднительно.

- Вы сегодня рано.

Он сдержанно улыбается мне и кивает, а я не могу отделаться от слишком

яркого воспоминания о другой его улыбке, которая два часа назад целовала
меня в губы.

Что я сказал? Затруднительно?

Невозможно.

- Привет, - нужно срочно начать отвлеченный разговор, пока я окончательно

не завис на его лице, - как самочувствие?

- Нормально. Денис Иванович сказал, что мне повезло. Обычно люди после
таких сотрясений гораздо дольше восстанавливаются.

С Денисом Ивановичем, тем самым голубоглазым доктором, я только что

встретился в коридоре. Он очень приветливо улыбнулся мне, словно старому
знакомому, и горячо заверил, что опасность рецидива миновала, но Антону
следовало остаться под наблюдением еще на несколько дней, чтобы закрепить
достигнутый эффект.

- Знаю. Я говорил с ним. Но тебе пока нельзя возвращаться обратно. Побудешь

здесь еще немного.

Мелькающее в его взгляде облегчение слегка озадачивает меня. Я ожидал

разочарования или огорчения от новости, что придется задержаться в больнице,
но Антон лишь машет рукой.

- Да без проблем. Здесь не так уж и плохо.

Он осторожно приподнимается на кровати и свешивает босые ноги. Я

неосознанно цепляюсь взглядом за ровную, но очень большую ступню и длинные
пальцы. Какой же у него размер ноги? Хотя, с таким ростом явно не маленький.

- А тебе уже можно вставать? – с опаской интересуюсь я, глядя как он

болезненно морщится и держится за грудь.

- Ну, до туалета-то я дойду, - хмыкает он, медленно выпрямляясь, - ух, как

хорошо. Все тело затекло.

К счастью, переломов ребер у Антона не оказалось. Рентген не показал даже

трещин, но сильные ушибы до сих пор напоминали о себе ноющей болью и
темными синяками на груди, которые виднелись в слишком широком вороте
больничной пижамы. Как и острые, выступающие ключицы, переливающие под
кожей при каждом движении Шастуна.

Он делает осторожный шаг, потом еще один и еще. Сгибается, резко

выдыхает и плотнее обхватывает себя рукой.
52/331
 - Антон… - я бросаю портфель прямо на пол и вплотную подхожу к Шастуну, -
подожди. Давай, я тебе помогу.

Он замирает, а я покорно жду разрешения прикоснуться. Секунда, две. Антон

поворачивается, мельком заглядывая мне в глаза, и быстро облизывает губы,
отворачиваясь и кивая. Я аккуратно, почти трепетно обхватываю Антона за пояс,
а другой рукой беру его ладонь. Без массивных колец пальцы выглядят
непривычно хрупкими. Запястье узкое и тонкое, оплетенное выступающими под
кожей венами. Он шагает, и я чувствую, как напрягается от боли его тело под
моей рукой. Мы медленно и молча движемся к двери, которая, как назло,
оказывается вдруг совсем рядом. Туалет по коридору тоже не очень далеко,
поэтому остаток пути просто прислушиваюсь к себе и собственным ощущениям.

А ощущения есть. И ещё какие.

Разные, непонятные, но неизменно сильные, без промаха бьющие прямо в

солнечное сплетение, выжигающие воздух и оседающие где-то внутри тугим,
пылающим узлом. Я не успеваю понять, хорошо это или плохо, как вдруг
проклятая дверь с витиеватой «М» оказывается прямо перед нами, а Антон
отстраняется от меня.

- Дальше я сам, - бормочет он, скрываясь внутри, а я остаюсь стоять перед

дверью, безуспешно пытаясь утихомирить дребезжащее в груди сердце и
непорядочно бурлящий разного рода фантазиями мозг.

Это неправильно.

Так не должно быть.

Я действительно извращенец.

Озабоченный.

Мне просто нужен секс.

Конечно.

Вот и ответ.

Из-за суматохи последних дней, я слишком увлекся, погрузился в работу,

которая, как метко вчера выразилась Алена, не стоила таких жертв. Вместо
секса по вечерам с любимой девушкой, я без конца ломал голову, как подобрать
к Антону нужный ключ, а потом – как оставить его в больнице без потерь для
каждого из нас. Классический недотрах, который теперь проявлялся в ярких
эротических снах, мастурбации под душем и ненормальном влечении к
семнадцатилетнему, покалеченному парню.

Эта спасительная мысль почти успокаивает меня, когда Антон выходит и

вопросительно смотрит на меня. Занятно, что за это время, мы с впечатляющим
успехом освоили невербальное общение друг с другом и безошибочную
взаимную телепатию.

Протягиваю руку и моя недавняя, стройная логическая цепочка в пух и прах

53/331
разбивается о ледяную ладонь Антона.

В палате я довожу его до кровати, все еще бережно поддерживая и получая

какое-то изощренное удовольствие от осознания такой беспомощной сейчас
уязвимости Антона и моей будто бы власти над ним. Уже не пытаюсь понять,
анализировать или даже оправдать. Просто упиваюсь моментом сполна, плотнее
смыкая ладонь на упругих мышцах.

- Спасибо, - Антон смущен то ли моей помощью, то ли собственной слабостью.

Понять сложно, потому что он слишком улыбается сейчас, а мой мозг без боя
сдает одну позицию за другой, - вчера мне медсестра помогла. А сегодня я
рассчитывал уже дойти сам.

- Ничего страшного, - его оправдывающийся тон претит, - мне не сложно. Врач

сказал, что после сотрясения возможны сильные головные боли. Как твоя
голова?

- Вчера вечером болела, но не сильно, - Антон приподнимает брови и смотрит

за окно, где до сих пор не утихает ливень, - погода отстой.

- Еще какой, - соглашаюсь и сажусь на стул, приветливо встречающий меня

знакомым скрипом.

Мы говорим о дурацкой погоде, о пробках, о плохих дорогах и даже об Ольге

Бузовой. Темы незаметно сменяют друг друга, и я не успеваю сообразить, когда
Антон, только что возмущавшийся ситуацией на дорогах, уже клянет засевшие в
зубах «Мало половин», долбящие, по его невероятно точному выражению: «Из
каждого утюга!». Говорим про детдом, про Диму Позова и Валентину Семеновну.
Это, кажется, единственные люди там, вызывающие у Шастуна мало-мальски
положительные эмоции, как я понимаю из его речи. Он не упоминает ни Стаса,
ни кого-то из ребят, и я стараюсь максимально быстро перевести разговор в
другое русло. Джек-пот неожиданно срывается в тот момент, когда я вскользь,
абсолютно случайно упоминаю футбол. Глаза Антона бешено загораются – и вот
он уже сыплет мне невыговариваемыми иностранными именами и непонятными
терминами. Моих скромных познаний в этой всегда смутной для меня области
хватает только на Криштиану Рональдо, потому что я видел его в рекламе когда-
то, и на Аршавина – по той же причине.

- Это лучшая игра всех времен и народов!

Антон так искренне и неподдельно восхищается футболом, что мне просто

хочется сидеть под этим теплым потоком информации о пенальти и овертаймах,
и лениво щуриться от слишком солнечной улыбки. Согреваться в его непривычно
доброжелательном настрое, азартно блестящих глазах и низком, приятном
голосе.

Это финиш. Меня уже несет. Так быстро, ярко, пьяняще, безумно, что я рискую
не выплыть. Кажется, даже сейчас затянуло уже так глубоко, что не хватит сил
для одного решительного гребка наружу.

Не потому что слаб.

Потому что не хочется.

54/331
 Я уже начал привыкать, что время с Антоном пролетает в разы быстрее. А тем
более сегодня, когда он такой непривычно живой. Охваченный рассказом о
недавнем матче Лиги Чемпионов, он продолжает взахлеб восхищаться игрой. Я
отстраненно думаю, что готов сидеть здесь целый день, молча, просто слушая
его. За сегодняшнее утро он сказал больше, чем за все время до этого, а я успел
познакомиться с такими разными интонациями его голоса, ухмылками,
улыбками, смехом и прищуром глаз. Тогда как раньше все, чем я мог
довольствоваться, были упрямо поджатые губы и взгляд в никуда. Сижу сейчас
перед ним и ясно понимаю, что каждое оскорбление и слово Алены вчера стоило
одной лишь улыбки, не то, что такой яркой палитры эмоций, столь щедро
доставшейся сегодня мне.

- …и кстати, он ведь тогда с травмой играл, представляете? И все равно, смог

вытащить последний мяч прямо из ворот! Голкипер от Бога!

Он ужасно одинок.

От этой мысли больно и неприятно, но это так. Антон так намолчался, так
насиделся здесь абсолютно один, что сейчас просто не может наговориться. Не
знаю, кажется мне или нет, но он словно рад сам с себя стянуть эту ледяную
маску безразличия, доверчиво обнажая передо мной свое истинное лицо.

А я просто тону. Чувствую, как толща воды сдавливает грудь, но намеренно не

делаю гребок. Покорно погружаюсь все глубже, где дышать невозможно.

Иду ко дну.

- А ты сам играешь? – абсолютно безобидный вопрос внезапно ставит Антона в

тупик, а его улыбка мгновенно гаснет.

Долю секунды спустя я, с удивлением и злостью на себя понимаю, какую

глупость только что сморозил.

- Нет, - он отворачивается к окну, а я готов поклясться, что вижу, как ледяная

стена снова смыкается вокруг него.

Господи, ну что я за идиот? Так расплылся, что не контролирую, что несу.

Какой, блять, футбол?

- Антон…

- Что? – он с вызовом вскидывает голову, сверля меня едким взглядом,

который так сильно контрастирует с теми теплыми зелеными глазами, всего
десять секунд назад, - я педик, забыли? А пидорасы не играют в футбол с
нормальными ребятами, Арсений Сергеевич.

И поделом мне. Можешь еще добавить желчи в голос, чтобы в следующий раз
я тщательнее следил за словами, а не пялился в полной прострации на твои
губы.

- Прости. Я не хотел, - еще более коряво выразиться не выходит, и я просто

обреченно качаю головой, - не хотел тебя обидеть. Извини.

Лицо Антона удивленно вытягивается, а в следующий момент он вдруг

55/331
заходится смехом. Пока я недоуменно смотрю на него, судорожно пытаясь
понять причину сего приступа, он несколько раз ойкает сквозь хохот, хватается
за грудь, и снова смеется.

- «Обидеть»?! Арсений Сергеевич, вы разве не знаете, что слова «педик» и

«обидеть» лучше не употреблять в одном контексте?

Смысл доходит до меня медленно, как до жирафа. Видимо мозг, потерявший

надежду подстроиться под столь резкие смены настроения Антона,
атрофировался окончательно.

- Даже не хочу знать, откуда ты понабрался этого.

Шастун прыскает и самодовольно ухмыляется.

- В детском доме еще не такого наберешься. А если серьезно, то меня уже

давно не задевают подобные вещи. Как вообще может обидеть то, чем ты
являешься? То, что составляет твою суть?

Это интересно. Мы вплотную подошли к очень опасной теме, которую

старательно обходили уже давно. Аккуратно прощупываю почву, чтобы не
оступиться и не сморозить очередную глупость. Стоит ли вообще спрашивать?
Не лучше ли оставить все как есть, тем более, что Антон так раскрылся сегодня?
Подпустил меня так близко, как никогда до этого. Но соблазн слишком велик, и я
ступаю на тонкий лед.

- Меня очень давно мучает один вопрос.

- Какой? – Антон незаметно, но все же напрягается, думая, вероятно, о том же,

о чем и я.

- Зачем? Зачем ты открылся? Почему сам обо всем рассказал?

Шастун глубоко втягивает в себя воздух, собираясь с мыслями. Пока он

тщательно обдумывает ответ, я не спускаю глаз с его лица, жадно впитывая
каждую эмоцию, морщинку, движение ресниц. Вероятно, другого такого шанса
мне уже не представится, поэтому решаю идти до конца, несмотря на
возможные неприятные последствия.

- Потому что, я тот – кто я есть. Не вижу смысла скрывать это.

- И все?

Я облизываю пересохшие губы. Это не то.

- Все. Я никогда не видел смысла скрывать это. Зачем таиться, если это – часть
меня? Люди же не скрывают родимые пятна на лице или шрамы.

- Они маскируют их.

- Не все. Конечно, это то, что отличает их от остальных. Кто-то стыдится этого,
а кто-то, наоборот, выставляет напоказ.

Не верю. Ни единому словечку.

56/331
 - Ну и как? Неужели это сомнительное самоутверждение стоило того? Ведь ты
практически превратил себя в изгоя этим признанием. Очевидно же, что
подобные вещи не стоит афишировать, тем более в нашей стране. И уж тем
более, находясь в детском доме, среди подростков.

Лицо Антона непроницаемо, но я подсознательно чувствую, что могу идти

дальше. Передо мной больше не безжизненная, презрительная маска, как
раньше, а абсолютно живой человек.

- Стоило. И мне абсолютно плевать на их мнение обо мне.

И снова не верю ни одному слову. Меня не покидает странное ощущение, что

Антон убеждает меня в своих словах едва ли не меньше, чем самого себя. Нет,
дело здесь, определенно, не в желании самоутвердиться. Он умен, и не мог не
понимать, чем такое признание обернется для него. Точно уж не повышением
самооценки.

- Смотрели «Игру престолов?»

Опять не успеваю за мыслями Антона и запоздало киваю.

- Конечно. От нее, как и от Бузовой, никуда не деться.

Антон задумчиво закусывает нижнюю губу, а я неосознанно повисаю на этом

безобидном движении.

- Там был карлик, помните? Тирион Ланнистер. В одной серии он сказал такую
вещь, которая меня очень зацепила. Не помню дословно, но смысл такой, что все
свои изъяны и слабости нужно превратить в доспехи. Тогда никто не сможет
добраться до тебя.

Так себе философская мысль, конечно. И доспехи у Антона тоже так себе.
Иначе он не лежал бы здесь с разбитой головой.

- Считаешь это изъяном? – ну вот и момент истины. Если и сейчас соврет,

больше спрашивать не имеет смысла. А то, что он врет, я вижу вполне
отчетливо. Не про цитату из сериала, а про то, что сказал до этого.

- Да. Но поделать с этим ничего не могу.

Вот теперь честно. Значит, мы на верном пути.

Я мельком бросаю взгляд на наручные часы и с сожалением отмечаю, что

через пять минут мне уже придется бежать на остановку бегом, а через десять -
рискую и вовсе опоздать.

- Пора? – Антон снова закусывает нижнюю губу, кивая на мою руку.

- Да, - внутри кошки безжалостно рвут в клочья что-то похожее на сердце, -

наверное, даже вызову такси. На автобус, похоже, уже не успею.

- Простите. Это из-за меня.

57/331
 Что же ты делаешь со мной?

- Да брось, Антон, - спешно набираю номер такси и вполголоса заказываю

машину.

Девушка-оператор любезно обещает подать автомобиль через три минуты.

Придвигаю стул обратно к столу, беру оставленный у входа портфель. Все, что
хочется прямо сейчас – остаться здесь. Или забрать Антона с собой, сунув во
внутренний карман пиджака, закрывая ото всех и всего. Ни то, ни другое, к
сожалению, невозможно, поэтому просто берусь за гладкую дверную ручку.
Медлю, надеясь непонятно на что.

- Можно просьбу, Арсений Сергеевич?

- Конечно, - я заинтригованно оборачиваюсь, а Антон не сводит с меня

пристального взгляда.

- Я… Я бы хотел позвонить. Не дадите свой телефон?

Слегка озадаченный, я достаю мобильник и протягиваю Антону, вскользь

касаясь его пальцев. Шастун быстро набирает номер по памяти, и это интригует
меня еще больше. Чей номер он может помнить наизусть? Но мне хватает такта
промолчать, поэтому я просто отхожу к окну, слушая дыхание Антона и длинные
гудки в трубке.

- Алло? Да, Привет, Диман.

Весь обращаюсь вслух, задерживая дыхание и боясь шевельнуться.

- Да, знаю. Извини. Просто телефон разбился. Все нормально, я в больнице уже
второй день. Да нет, все нормально, правда.

Любопытство едва не рвет меня на кусочки, когда Антон смеется и называет

адрес больницы. Любопытство и, определенно, что-то еще. Что-то
бесформенное, но уже очень ощутимое, знакомое, болезненно сдавливает ребра
и едко, но метко замечает, что со мной Антон так не смеется. С этим Диманом он
смеется по-настоящему. И приглашает его к себе.

- Ладно, тогда жду. Все, давай. Это чужой телефон.

Разговор заканчивается, и я, раздутый любопытством, как огромный

воздушный шар, возвращаюсь к Антону.

- Спасибо, - Шастун улыбается мне с кровати, глядя снизу вверх, - а то моя

труба разлетелась тогда на субботнике. Это Диман Журавлев. Он не
детдомовский.

- Твой друг? – вполне логично. Дружить с воспитанниками у Антона не было

никаких шансов.

- Ну вроде как да, - его взгляд теплеет при воспоминании друга, а я туго
завязываю язык в узел и молча беру телефон. Это не мое дело. Это знакомый
Антона. Меня не касается.

58/331
 - Он приедет к тебе?

- Надеюсь. Сказал сегодня после обеда, ну или край – завтра, - Антон так
воодушевлен, что я невольно задумываюсь, а только ли с другом он говорил?
Одергиваю себя, но позорные подозрения уже копошатся, свиваясь между собой
ледяным узлом скользких гадюк.

- Арсений Сергеевич?

Ох, Антон. Отпусти меня, или я уже просто не выдержу еще пяти секунд этой
пытки.

- Да?

Шастун уже открывает рот, когда телефон звонит. Бесцветный голос робота
на том конце оповещает меня о прибытии машины. Я кладу трубку,
вопросительно глядя на Антона. Его взгляд непроницаем, но на губах играет
мягкая улыбка. Она так похожа на ту самую, что мои внутренности мгновенно
сводит приятной судорогой.

- Ладно. Вечером спрошу, - он беззаботно откидывается на подушку, - зонт не

забудьте, Арсений Сергеевич.

Выхожу в коридор и срываюсь с места, лихо подстегиваемый временем.

И почему это «вечером спрошу» прозвучало как приглашение?

Я знаю, почему. По той же причине, по которой звонок Антона своему другу

породил внутри меня не радость, от того что парень не так одинок, как казалось
раньше, а что-то подозрительно похожее на ревность от мысли, что есть кто-то
близкий. Кто-то, кто гораздо, в разы ближе меня.

Хватаю пальто из гардероба, но даже не надеваю, вылетая из здания. В

машине тепло, сухо и настойчиво пахнет ванилью и табаком. Водитель
невозмутимо уточняет адрес, и мы трогаемся с места. Откинув голову назад, я
закрываю глаза.

Я уже утонул.

Нужно просто признать это. Сказать самому себе, сформулировать, оформить

в слова. Назвать своим именем то, что со мной происходит. Решиться признать,
что весь секс с Пашей во сне (отличный, кстати, даже очень), не вызвал во мне и
толики того, что пробудило появление Антона в самом конце. Что ни с
Добровольским, ни с Аленой я не испытывал ничего похожего на то, что
чувствую, находясь рядом с Шастуном.

К обеду я, вымотанный Стасом из-за приехавшей долгожданной проверки,

чувствую себя пресловутой белкой в колесе. Едва я успевал занести ноги в
кабинет, Шеминов тут же звонил, потому что ему без конца требовались отчеты,
характеристики и даже медицинские карты, за которыми почему-то тоже
должен был идти я. Не желая противиться шефу в столь важный день, я покорно
исполнял роль его секретарши, приносил нужные бумаги и с обаятельной
улыбкой поддерживал светскую беседу с проверяющими. К слову сказать, этими

59/331
проверяющими были две женщины средних лет. Одна из них, Ксения Сергеевна,
миловидная блондинка с тугим пучком волос на голове и весьма впечатляющим
бюстом, смотрела на меня явно дольше, чем того требовали приличия. Похоже,
Стас вовремя просек эту фишку, и поэтому звал меня едва ли не каждые
полчаса.

- Да, - еще не успеваю приземлиться на желанный стул, когда телефон на

столе снова дребезжит.

- Арс, нужны характеристики Леонова, Марченко и Шастуна.

Усталость мгновенно испаряется, и я настороженно интересуюсь вполголоса.

- Э… Стас, и Антона тоже?

- Да. Все неси, - он что-то говорит ревизоршам, слышится их приглушенный

смех, а потом он возвращается ко мне, - давай, ждем. Кстати, ты голодный? Нам
на обеде компанию не составишь?

Ну, конечно. Шеминов явно расслабился, увидев столь нетипичных

проверяющих, одна из которых, к тому же, проявляет ко мне плохо скрываемую
симпатию. Естественно, Стас извлечет из этого максимальную выгоду, таская
меня за собой, словно ручного собачонка для забавы Ксении Сергеевны.

- Хорошо, - отключаюсь и достаю необходимые документы. Взгляд сам собой

задерживается на имени, написанном темно-синим маркером на одной из папок:
Шастун Антон Андреевич.

Выбегаю из кабинета, судорожно соображая, как бы незаметно увильнуть

вечером. Если ревизия затянется, Стас меня не отпустит. А мне как раз сегодня
нужно было обязательно попасть к Антону. Наш проникновенный разговор еще
не был закончен, и я жадно желал его скорейшего продолжения.

Дверь на лестничную площадку неожиданно подводит. Второпях цепляюсь

рукавом пиджака за ручку, и меня резко отбрасывает назад. В итоге папки тут
же оказываются на полу, а вихрь из перепутавшихся в воздухе бумаг живописно
оседает на ступени.

- Отлично, Арс, - рукав оказывается целым, на удивление.

Я бросаюсь собирать документы, лихорадочно сортируя их по фамилиям.

Хрупкие листы нещадно мнутся и пачкаются. Похоже, придется все-таки взять
Ксению Сергеевну в оборот.

Наверху оглушительно хлопает дверь, и кто-то торопливо выходит на

площадку.

- Алло, да. Приветствую, Макар.

Это Шеминов. Я невозмутимо продолжаю собирать бумаги, разве что, стараясь

шуршать чуть меньше, чем до этого.

- Да, все в норме. Слушай, у меня ревизия в самом разгаре. Пока не могу
говорить.

60/331
 Поднимаю и осторожно складываю в папку последний лист.

- Ну, естественно, все в силе. О чем ты говоришь? Конечно, помню.

Стас замолкает, слушая собеседника.

- Макарыч, я все помню. Все будет в лучшем виде, не переживай. Просто чуть
позже, чем планировали. Он пока в больнице, отпустят на следующей неделе.

В горле внезапно пересыхает, когда до меня доходит смысл сказанного. Не

нужно быть гением, чтобы понять, о ком говорит Стас.

- Да ничего серьезно. Обычный сотряс. Ну да. Подлатают, и будет как

новенький.

Я не двигаюсь, стараясь не пропустить ни слова. Но без ответов собеседника

Шеминова понять, что они имеют в виду, невозможно.

- Ну, все, до встречи. Жду, как договорились. Давай.

Телефон Стаса пикает, оповещая об окончании разговора, а следом снова

хлопает дверь.

61/331
Часть 7. Рубикон

Это уже, блять, не смешно.

Но приятно.

И стыдно.

Но больше приятно.

Отбрасываю со лба взмокшие волосы, протираю глаза и слушаю.

По телу прокатываются сладкие остаточные разряды, пульсируя

электричеством где-то под кожей, проникая в кости, заполняя расслабленные
мышцы, и мягко оседают внизу живота. Сердце постепенно успокаивается,
возвращаясь к привычному ритму, но кончики пальцев все еще мягко
покалывает. Оргазм, накрывший меня прямо во сне, видимо, был таким мощным,
что я до сих пор чувствую слабость в ногах, когда пытаюсь шевельнуть ими.
Мокрые трусы начинают противно холодить кожу, и мне таки приходится
выбраться из-под одеяла.

Какое счастье, что Алены нет дома. Даже не представляю, что бы сказал в свое
оправдание, проснувшись в луже собственной спермы.

Это уже клиника. Стационар. Или даже что похуже. Желательно с решетками на
окнах и трехразовой капельницей с бромом, чтобы выбить, наконец, из башки и
другого места всю дурь.

Но упрямая дурь поддаваться не желала.

Прохожу мимо зеркала, останавливаюсь и с отвращением рассматриваю самого

себя. Отлично выглядишь, Арс. Особенно живописно смотрится мокрое пятно на
синих трусах и нижнем крае футболки.

А все Шастун, просто блестяще исполнивший теперь уже главную роль в моем
сновидении. Остается только аплодировать и требовать вручить ему Оскар за
столь фантастический талант.

Под душем становится лучше. Теплая вода мощным потоком смывает остатки
ночного позора, вместе с белыми засохшими следами на коже. Старательно и
тщательно намыливаюсь, глубоко вдыхая резкий, терпковатый аромат геля для
душа. Подставляю лицо под тугую струю, чувствуя, как мысли вместе с мыльной
водой исчезают в водостоке.

Так хорошо. Никогда раньше не получал столько удовольствия от этой

незатейливой процедуры.

Мне срочно нужен секс. Не пошлые ночные видения, а реальный. Потому что
иначе я точно сойду с ума от недотраха и зудящего неудовлетворенного
желания. Раньше, до отношений с Пашей, с этим вообще проблем не было. Как
только мне нужен был секс, а тогда нужен он мне был почти всегда, я просто
занимался им. Благо, в желающих поучаствовать никогда недостатка не было.
Потом появился Добровольский, который тоже не был любителем долгого
62/331
воздержания. Потом Алена. Тут уже все стало скромнее, но опять же, острого
недостатка не было.

А вот теперь был. И еще, блять, какой острый. В принципе, если принять тот
факт, что с Аленой у нас все закончилось, то можно снова пуститься в свободное
плавание. Я все еще выгляжу привлекательно, глупо отрицать, поэтому, думаю,
что найти компанию на вечер особого труда не составит. Взять ту же Ксению
Сергеевну, которая совсем не двусмысленно улыбалась мне вчера весь день.

Вот только проблема в том, что теперь мне, до противной ломоты в коленках,
хотелось секса с одним определенным человеком. Который в этот самый момент
восстанавливается после тяжелого сотрясения и даже не помышляет о том, что
его уважаемый педагог постыдно дрочит на него, находясь в душе.

Так, стоп.

Что?

И когда я потерял контроль над собственной рукой?

Гель уже окончательно смылся с тела, по которому сейчас неистовым табуном

несутся многообещающие мурашки.

Нельзя. Не делать этого. Нельзя.

Упрямо не закрываю глаза, потому что только так получается держать мозг и
фантазию в узде. Все, Арс. Ты достаточно чистый, вали из ванной.

Но, похоже, мое тело решило сегодня окончательно уйти в отрыв. Будто мне
ночного разврата было мало. Рука несколько раз оглаживает член по всей длине,
сжимая пальцами скользкую головку. Ощущения слишком мощные, и я
откидываю голову на стену, глотая влажный, горячий воздух и на одну секунду
прикрывая глаза.

Это большая ошибка. Но я, плавно рассыпающийся на молекулы от

накатывающего удовольствия, уже не осознаю этого. Ладонь продолжает
уверенные движения, здравый смысл сердито показывает мне средний палец и
громко хлопает дверью, а передо мной стоит Антон.

Он чувственно улыбается, мягко гладит мои плечи и грудь, которая вот-вот

разорвется изнутри под бешеным напором сошедшего с ума сердца. Целует
меня, прижимает к стене и скользит вниз, плавно опускаясь на колени.

Тело внезапно прошибает мощнейший разряд, а перед глазами тут же

разливается разноцветная радуга. Слабый глухой стон срывается с губ в тот
момент, когда ладонь наполняется густой горячей спермой, просачивающейся
между сжатыми пальцами. Неимоверным усилием воли пытаюсь заставить себя
удержаться на ногах, но колени предательски подкашиваются, и я обреченно
сажусь прямо в ванну под упругие струи воды.

Ловушка захлопнулась. Вернее, я сам добровольно зашел в нее и старательно

запер дверь, опрометчиво выкинув единственный ключ в окно.

Прохладное утро и ледяной ветер, назойливо норовящий пробраться под пальто,

63/331
прекрасно отрезвляют слишком затуманенную голову. Я специально не
застегиваюсь, чтобы холод привёл в чувство разгоряченное сильными
"впечатлениями" тело. В автобусе, внезапно, мне достается свободное место.
Когда дурман от душа и сна проходит, я, наконец, запоздало вспоминаю
вчерашний разговор Стаса. Он точно говорил с кем-то про Антона. Обещал кому-
то что-то, связанное напрямую с ним, когда Шастуна выпишут из больницы. А
случится это завтра после обеда. Возможно, стоило бы предупредить Антона. Но
о чем? Я даже сам не понимаю, что именно слышал, не то, что пытаться
объяснить это Антону. Как это будет выглядеть?

«Я вчера совершенно случайно подслушал разговор Шеминова. Он говорил по

телефону с кем-то о тебе. Похоже, он что-то замышляет. Будь-ка поосторожнее,
Антош. И вообще, просто лучше не выходи из моего кабинета. Сейчас поставим
тебе тут кровать»

Да уж, аргументы так себе. Просто оставлю все, как есть. В конце концов, я
всегда буду рядом и, надеюсь, вовремя замечу, если Стас попытается втянуть
Антона в какую-нибудь сомнительную авантюру.

Нужно дать голове передышку от Шастуна. Ну ей-богу, ненормально столько

думать об одном человеке. Это настоящее помешательство, которое так
внезапно затянуло меня в свой крутой круговорот, то и дело хорошенько
сталкивая нас с Антоном лбами на поворотах.

А еще я почти забыл, что вчера приходила Алена. Не сказать, что я сильно
удивился, увидев ее в квартире. Все-таки, все ее вещи до сих пор находились у
меня. К тому же, вчерашним утром, я перевел ей долг, все сто тысяч. Семьдесят
из которых, мне любезно и неожиданно занял Позов, кстати, горячо заверивший,
что возвращать быстро совсем не обязательно.

Я не был готов к разговору. Очень надеялся, что она просто заберет свои
вещи и уйдет. Глядя на нее, я честно искал внутри хоть какие-нибудь отголоски
того, что я раньше, ошибочно, считал любовью. Но не находил. А она не уходила.
Долго кусала губы и ломала тонкие пальцы, а потом вдруг начала сбивчиво
извиняться, за то, что наговорила тогда. Клялась, что не думает ничего
подобного, что ляпнула сгоряча, что это всего лишь моя работа, а она подумала
невесть что. Расплакалась, умоляя простить ее и все забыть. Я слушал ее молча,
абсолютно безэмоционально, не перебивая. Сказать ей, что отчасти это именно
она раскрыла мне глаза, на то, что происходит со мной, я не решился.

Вчера она так и ушла без вещей. Сквозь слезы пробормотала, что заедет за
ними позже. Мне ничего не оставалось, как согласиться.

А ведь уже завтра Антона выписывают.

Эта мысль радует и огорчает одновременно. Не знаю, что больше. Для меня
ежедневная церемония поездки на другой конец города в больницу утром и
вечером уже стала приятной традицией. Как и покупка зеленых яблок, которые
исчезали с молниеносной скоростью. И, конечно же, встречи с Антоном, который
с каждым днем открывался все больше, встречая меня неизменной улыбкой. Он
стал выглядеть гораздо лучше. Бледность отступила окончательно, и теперь на
щеках Шастуна все чаще появлялся едва заметный румянец. Синяки оставались,
но не выделялись так сильно, как раньше. Он уже мог ходить самостоятельно, не
сгибаясь от пронизывающей грудь резкой боли или головокружения.

64/331
 Мы говорили. Так много теперь, что я не успевал удивляться тому, как легко
подбираются темы. С Антоном вообще было легко. Стало легко. Смеяться,
рассуждать и даже просто молчать. Как оказалось, с ним можно обсуждать
практически что угодно, начиная сериалами и заканчивая моей утопической
диссертацией, которая с каждым днем приобретала все более реальные шансы
остаться в этой самой утопии навсегда. Мысли Шастуна по этому поводу,
правда, были весьма и весьма лаконичны.

- Конечно, нужно писать. Вы же не будете всю жизнь в том гадюшнике пахать?

А чтобы продвинуться дальше, диссертация как раз таки не помешает.

К зыбкой теме его ориентации мы больше не возвращались. Я видел, что Антон

пока не готов поделиться со мной откровенно, а слушать его неуклюжие
попытки выдать за правду то, что таковой не является, мне больше не хотелось.
В конце концов, как только он созреет – я буду рядом, чтобы выслушать. А
интуиция подсказывала мне, что это произойдет. Пусть не очень скоро, но я
точно двигался в верном направлении. Возвращаться к беседам в моем кабинете
не хотелось. Здесь, в больнице, мы были с ним на равных. Не педагог и
воспитанник, а просто два человека, которые пока, конечно, не друзья, но уже,
как минимум, хорошие знакомые, которые приветливо улыбаются друг другу при
встрече.

И один из них смотрит откровенную порнушку с участием другого по ночам. Все

хорошо.

- А у вас есть дети?

Неожиданный вопрос резко выдергивает меня из размышлений, словно из

теплой ванны в прохладную комнату. Вскидываю на Антона глаза - он
расслабленно сидит на кровати, поджав колени к груди и опершись спиной на
стену.

- Что, так плохо выгляжу?

Антон беззлобно ухмыляется, отчего на его щеке появляется чуть заметная

ямочка.

- Совсем наоборот.

Заталкиваю назойливый вопрос «Как именно?» поглубже и невозмутимо

продолжаю диалог.

- Нет. Если только те, о которых я не знаю.

Антон смешно округляет глаза.

- Даже так?

- Даже так.

- И, что, ваша жена не настаивает?

Теперь вскидываю бровь уже я. Выпрямляюсь на стуле, на котором сижу задом

65/331
наперед, сложив локти на его спинке. Беседа начинает принимать более
интересный оборот.

- Разве вы не женаты?

- С чего вдруг такие вопросы? – настороженно интересуюсь я, но Антон лишь

пожимает плечами.

- Просто мы все время говорим обо мне, а я о вас совсем ничего не знаю.

Справедливо. Кроме моего имени, он, действительно, ничего не знает обо мне.
События последних дней так тесно переплелись вокруг него. Все время я или
был на работе, думая об Антоне, либо ехал в больницу, думая, опять же, снова о
нем. Свободное время на себя теперь заключалось только в ночном сне, но
теперь опять же исключительно в присутствии вездесущего Шастуна.
Замкнутый круг. Выходить из которого, правда, с каждым днем не хотелось все
сильнее и сильнее.

- С чего ты решил, что я женат?

Короткий кивок на перстень, украшающий безымянный палец моей правой руки.

- Это не обручальное кольцо.

Антон слушает, внимательно следя за мной. Он намеренно не меняет тему, но и

не давит. Просто ждет, прекрасно видя, как я неосознанно напрягся. Теперь
пришел мой черед делиться и открываться.

- Это перстень.

- Красивый.

Он почти врос в кожу, и я давно перестал ощущать его на руке, словно бы это
часть тела. Сейчас, перекручивая его на пальце, я чувствую, как воспоминания
заполняют меня, будто прохладная вода, которая вот-вот перельется через край.
А готов я к этому или нет, особенно в присутствии Антона, пока понять не могу.

- Это подарок.

Сейчас было бы вполне логично, если Антон, слегка смутившись, быстренько

перевел бы разговор в другое русло, попутно пробормотав, что это вообще не его
дело. Но этого не происходит. Он просто продолжает жадно следить за мной,
ловя каждое движение, и от этого становится немного не по себе. Наверное, он
точно так же ощущал себя раньше, когда я нависал над ним хищным коршуном,
впитывая каждое его редкое слово и скупую эмоцию.

- Чей?..

Давай, Арсений. Он ведь открылся тебе, подпустил так близко, как, возможно,
давно никого не подпускал. И теперь ждет от тебя ответного шага. Разве это не
твоя идея – говорить правду, чтобы потом также услышать ее в ответ?

- Друга…

66/331
Выдохни.

- Одного… Одного хорошего знакомого.

Антон прикусывает губу, по-птичьи склоняя голову вбок. Трудно понять, о чем
он думает в этот момент. Наверное, не верит. Слишком уж я волнуюсь, говоря
про просто «хорошего знакомого».

- Там что-то написано.

Выпускаю слишком загустевший в легких воздух и покорно снимаю перстень. На

пальце под ним остается светлый след.

- Hands remember, - протягиваю перстень Антону.

О том, что именно помнили мои руки о Добровольском, Антону знать

определенно не стоит.

Шастун долго, со знанием дела, рассматривает украшение с разных сторон. Он

держит его бережно, едва касаясь кончиками пальцев, словно это не прочное
серебро, а хрупкая льдинка. Вскользь проводит по ободу подушечкой большого
пальца, и я, почему-то, забываю дышать.

- Очень красивый, - повторяет он и возвращает перстень, а его глаза вот-вот

оставят на мне ожог.

Когда Паша подарил его мне, я так не думал. Он казался мне слишком
громоздким и уродливым. Все изменилось, когда Добровольский уехал. Тогда я
по-другому взглянул на его подарок. К тому же, лучше носить его, чем тонкое
золотое кольцо, которое так стремилась надеть на меня Алена.

Антон задумчиво молчит, провожая взглядом утренние облака за окном. Я

привычно рассматриваю его. Не торопясь, медленно обвожу глазами контур его
лица, губы, спускаюсь к рукам, телу. Даже в бесформенной толстовке и каких-то
растянутых штанах он выглядит очень притягательно. Это притяжение
буквально сквозит в его расслабленной позе, размеренном дыхании и
машинальном движении пальцев, поправляющих светлые волосы. Странно, но
это больше не пугает меня, как раньше. Мысли, которые роятся в голове в этот
момент, теперь не заставляют стыдливо опустить взгляд и отвернуться. В груди
разливается теплое, согревающее мышцы чувство, и я осторожно и жадно
впитываю его, стараясь не упустить ни капли.

О чем думает сейчас Антон понять решительно невозможно. Да я и не хочу

понимать. Потому что это очередной рубеж, пройдя который мы, надеюсь,
станем друг другу еще ближе. Он-то мне точно, потому уже давно своими
острыми локтями вытеснил всех, кроме себя, из моей головы.

И из сердца.

- Арсений Сергеевич?

- Да?

- Меня тоже интересует один вопрос.

67/331
- Я слушаю.

- Почему вы тогда сказали, что понимаете, каково мне?

Надо же, он запомнил. Хотя, именно с того нашего разговора, он стал смотреть
на меня по-другому, и, по правде говоря, вообще начал замечать. Глупо
переспрашивать, когда именно, или прикидываться, что забыл. Антон прекрасно
видит, что я все помню. Даже слишком хорошо.

- Потому что я действительно прекрасно понимаю твои чувства.

- Это не ответ, - Антон замирает, обхватывая пальцами свое запястье.

Конечно, нет.

Откровение за откровение.

- Потому что несколько лет назад у меня были отношения с мужчиной.

Слова вырываются на свободу гораздо легче, чем я предполагал.

Лицо Антона в этот момент описать трудно. Но я отчетливо вижу, как что-то
внутри него лопается, разлетается на мелкие осколки, взрывается с
оглушительным грохотом, отдаваясь яркими, ослепительными вспышками в
застывших зеленых глазах.

Молчу. Смотрю прямо на него, ожидая абсолютно любой реакции. Захочет ли он

вообще услышать эту историю?

Наконец, он отмирает. Смотрит на меня так, что в другой момент я точно

усомнился бы в его вменяемости. Медленно свешивает ноги с кровати, садится
на край и подается корпусом вперед, переплетая длинные пальцы между собой.

А мне неожиданно легко. Антон - первый человек, узнавший об этом. Алена

не в счет, потому что на трезвую голову я бы никогда не рассказал ей правды. А
вот Антону почему-то получилось. Без труда, без усилий над собой. Словно так и
должно было быть изначально. Складываю руки на спинку стула и опускаю на
них подбородок, расслабляя затекшую спину.

И рассказываю.

***

8:20

Я уже безбожно опоздал на работу.

Но сейчас на это так похрену, если честно. Все, что имеет смысл для меня, на
данный момент сосредоточилось в блестящих глазах напротив.

68/331
 - Почему вы не уехали с ним?

Антон не просто смотрит. Он берет штурмом, катапультами разбивая уже

прогнившие от старости баррикады, безжалостно вторгается в то, что когда-то
считалось личным, искусно проникает прямо в душу, упрямо пробирается
глубже, впитывается в кровь и безболезненно расходится вместе с ней по телу.
Он с такой легкостью подбирает ключи, что меня едва не скручивает от
сладкого, какого-то извращенного удовольствия. Пусть читает. Пусть видит.
Пусть знает все, как есть. Как он сам вчера сказал? Это моя суть, без прикрас.
То, что составляет меня.

- Я не знаю.

Не верит.

И даже мотает головой, прищуривая свои невозможные глаза. Он снова хочет

что-то спросить и уже приоткрывает рот, но в последнюю секунду
передумывает, а губы так и остаются распахнутыми в немом вопросе.

В голове шумит так сильно, что из ушей сейчас пойдет кровь. Я даже не
пытаюсь себя контролировать. Просто плыву по бешеному течению горной реки,
неистово колотясь обо все выступающие острые камни и пороги. Ближе, чем
сейчас, нам уже не быть. Завтра все вернется на круги своя, а в этой палате
навсегда останется наш маленький Рубикон. Антон такой сейчас. Он близко, он
пьянит, он дурманит, сводит с ума. Грубо и без шансов на восстановление рвет
все предохранители и несчастный здравый смысл, который еще не отошел от
утреннего инцидента.

Просто поцелуй его. И плевать на последствия.

Едва не дергаюсь от этой крамольной, но такой желанной сейчас идеи.

Так как там говорится: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и потом
жалеть всю жизнь?

Опоздание не осталось незамеченным, но Стас слишком занят с ревизорами,

поэтому просто махнул на меня рукой. К обеду проверка закончилась. И
закончилась на удивление удачно. Шеминов, окрыленный успехом, экстренно
собрал весь персонал в актовом зале, налив каждому по полному бокалу
шампанского, за которым съездил самолично, и произнес несколько
высокопарных фраз о том, как он горд работать с нами, что мы, вообще, чудо-
сотрудники, и в честь этого торжественно отпустил всех после обеда домой. Во
время своей проникновенной речи он несколько раз бросил на меня весьма
многозначительные взгляды, а после подошел и, оставшись один на один,
поблагодарил за «личный вклад». Под личным вкладом понималось мое почти
бессменное присутствие в кабинете, который был выделен ревизорам, чаепития
и обеды с ними, а так же долгие, задушевные беседы, которые вела со мной
Ксения Сергеевна, вместо полагающегося ей просмотра отчетов и планов,
оказавшаяся, кстати, главой всей проверки. В итоге Стас просто сдал меня ей в
рабство на долгие два дня.

Стоит поехать домой и как следует отоспаться. Теперешние мои ночи меньше
всего подходят для спокойного сна. Слишком уж бурную деятельность

69/331
развивает строптивый мозг, тщательно, даже маниакально прорисовывая столь
реальные, будоражащие картины и образы. Так может хоть дневной отдых
поможет восстановить силы?

С этими благородными мыслями я сажусь в автобус до больницы.

В коридоре необычно многолюдно. Наверное, потому что раньше я всегда

бывал здесь или рано утром или вечером, когда большинство докторов и
медсестер или еще не успели придти или уже уходили домой. Сейчас же,
пробираясь по непривычно узкому коридору из-за большого количества людей,
чувствую себя стальным ледоколом, прокладывающим путь среди толстых
льдин. Ноги уже знают дорогу к нужной двери, и я не сразу замечаю парня,
сидящего на скамейке рядом с палатой Антона.

- Здравствуйте. Вы Арсений Сергеевич?

Светловолосый, пухловатый и невысокий. Клетчатая рубашка, джинсы и

телефон в руке.

- Здравствуйте. Да. Мы знакомы?

- Нет, - он поднимается на ноги, странно мнется на одном месте и кладет

телефон в задний карман, - меня зовут Дмитрий Журавлев.

Ах, вот ты какой. Интересно, что могло понадобиться от меня человеку, чей
номер Антон знает наизусть?

- Друг Антона, - приветливо улыбаюсь протягиваю руку, - наслышан. Приятно

познакомиться.

Но Дима не спешит пожимать ее. Он вертит головой, цепляясь взглядом за

мимо идущих людей, и вообще явно нервничает.

- Да, друг, - с вызовом сверлит меня взглядом и вскидывает подбородок, но

все равно едва ли достает мне до плеча, - давний.

Интонация и явно недружелюбный настрой выбивают меня из колеи.

- Вы часто ходите к нему, - не вопрос, а грубое утверждение.

Пока я решаю, стоит ли вообще продолжать нашу милую беседу в подобном

нахальном тоне, следом, прямо в лоб, прилетает еще более бестактный вопрос.

- Зачем?

Ну, это уже перебор.

- Вам не кажется, что это мое дело?

- Нет, не кажется, - Журавлев едва сдерживается, чтобы не повысить голос,

благо, Броуновское движение вокруг нас не прекращается ни на миг, - он мой
друг и я бы очень хотел знать, что вам нужно от него?

Оп. Резкое осознание бьет прямо по макушке. Выпрямляюсь и расправляю

70/331
плечи, поднимаясь над ним еще выше, и уже по-новому смотрю на Дмитрия.
Неужели, я все-таки был прав, когда заметил необычную улыбку Антона при
упоминании Журавлева в разговоре?

- Он мой подопечный. И я тоже волнуюсь за него.

- Подопечный, а не сын, - едко выплевывает он, подходя ближе. Беседа явно

накаляется, и я с облегчением думаю, что если он прямо сейчас вдруг решит
врезать мне на почве ревности, то вполне возможно, просто не достанет. Как он
вообще до Антона-то достает?

- Заботиться можно только о детях? – уже не вижу смысла играть в

любезности, и отвечаю ему столь же презрительно-раздраженным тоном.

- Заботиться?! – он ядовито ухмыляется и прищуривает глаза, сжимая

толстые пальцы в кулаки, - это теперь так называется?

Не успеваю понять, что именно он имеет в виду, как вдруг он неожиданно

резко хватает меня за локоть, наклоняя к себе, и шипит прямо в ухо.

- Слушай сюда, заботливая тетушка. Убери от него свои клешни и прекрати

строить из себя мать Терезу. Думаешь, получится втереться к нему в доверие,
подкармливая яблоками и сидя здесь часами?! Тоже мне, родитель! Оставь его в
покое и начальничку своему это передай. Имейте в виду, что и на вас управа
найдется.

Выдергиваю руку, едва сдерживаясь, чтобы прямо сейчас не вмазать ему, а в

голове творится полный бедлам. Не понимаю решительно ничего. Дима смотрит
на меня смело, с тем же вызовом, приподняв голову и поджав губы.

- Уходите отсюда.

- С чего бы? - это вряд ли, приятель. Нос не дорос приказы отдавать.

- Оставьте его в покое хотя бы здесь, - внезапно почти умоляюще, и я

окончательно запутываюсь в безумных предположениях.

- Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но если объяснишь мне, я постараюсь

помочь Антону. О чем бы ни шла сейчас речь, я помогу.

Он дергается в сторону от меня с брезгливой гримасой.

- Засунь себе свою помощь…

Он разворачивается и резко уходит, оставляя меня с полностью охеревшим,

если не сказать хуже, лицом и абсолютно не втупляющим, что вообще
происходит.

Антон встречает меня знакомой, но удивленной улыбкой.

- Вы решили сегодня забить на работу окончательно?

Улыбаюсь в ответ и рассказываю о причине столь раннего посещения.

71/331
 - Кстати, познакомился только что с твоим другом.

- С Диманом?

- Ага. Интересный парень.

В живописные подробности нашей великосветской беседы Антона пока

решаю не посвящать.

- Еще какой, - Шастун тепло смеется, - видели бы вы его после трех рюмок.

Да он и на трезвую голову колоритный, а уж по пьяни точно разукрасил бы

меня сейчас. Только я пока никак не могу понять, за что же именно.

- Он очень волнуется за тебя, - решаю подойти со стороны, но любопытство

нещадно распирает изнутри.

- Да он постоянно преувеличивает. Прилетел с таким видом, как будто я тут

при смерти лежу и вот-вот отъеду.

- Да уж. Очень беспокоится за тебя. Это видно по нему невооруженным

взглядом.

Антон настороженно замирает, а потом качает головой с ехидной усмешкой.

- Э-э-э… нет, Арсений Сергеевич. Это не то, о чем вы подумали. Диман –

нормальный. У него и девушка есть, а мы с ним просто друзья.

- С чего ты взял, что подумал об этом? – а подумал я, действительно, именно

об этом.

- Потому что, вы об этом подумали, - кивает Антон, хитро глядя исподлобья.

Значит, все мои предположения пролетают мимо.

- Ладно. Во сколько завтра выписка?

- Денис Иванович сказал, что только после двенадцати, - Антон мгновенно

гаснет, как будто кто-то внутри него щелкнул выключатель.

- Я за тобой приеду. Ну, или Валентина Семеновна, на крайний случай.

- Да я бы и сам добрался, - Антон с тоской смотрит за окно, - дорогу знаю.

Сажусь на край кровати, перехватывая его взгляд.

- Совсем не хочется возвращаться?

- Совсем.

Едва успеваю сжать в кулак ладонь, которая уже потянулась к руке Антона,
лежащей на одеяле.

72/331
 Я с тобой.

- Скорее бы уже свалить оттуда, - он закусывает губу, с грустью глядя на

меня, - весной - днюха. И все, свобода.

- Думаешь, совсем одному легко?

- В любом случае лучше, чем там.

Ох, сколько же у меня вопросов. И так мало времени, чтобы сейчас тратить
его на них.

- Неужели в детдоме не останется ничего, что бы ты вспоминал с радостью?

Антон задумывается на секунду, но даже её хватает, чтобы я привычно

погрузился в него с головой и без акваланга, забыв набрать в грудь воздух. Да и
зачем он мне вообще, когда по венам уже течет что-то другое?

- Есть кое-что. Вернее, кто.

Сжимаюсь и едва не втягиваю голову в плечи от волнения и напряжения.

Сердце который раз за день заходится в неистовом, сумасшедшем ритме,
исступленно колотясь о грудную клетку, каким-то чудом не ломая ее к чертям.
Не дышу, не моргаю и вообще не шевелюсь, чтобы не вспугнуть, не упустить и
не отдать этот момент. Антон прямо передо мной. Протяни руку и дотронешься.
И если прямо сейчас не поцелую его, то...

- Эд Выграновский. Его усыновили полтора года назад.

Что-то внутри все-таки ломается.

73/331
Примечание к части Я прощу прощения перед всеми, кто ждал продолжения
фанфика. Эта глава вымотала меня. Очень тяжело далась, зараза. Понимаю, что
получилось не очень, но слова упрямо не желали складываться в предложения.
Поэтому приму все тапки до единой) Не стесняйтесь) очень хочется знать ваше
мнение)

P.S. Предполагаю, что все из-за отсутствия в главе Арсения ;) Ведь он - моё
вдохновение)

Часть 8. Омут

Антону восемь лет. Все, что интересует его прямо сейчас – это
гусеница, которая неторопливо переползает через запущенную, давно заросшую
песочницу. Мальчик внимательно следит за насекомым, которое упорно
движется к противоположному краю, ловко перекатывая свое длинное, толстое
тело. Она большая, зеленая и какая-то мохнатая.

- Слабо в руки взять? – Ванька Лопухов кивает на гусеницу, брезгливо морща

веснушчатый нос.

- Да ну, - Антону неприятно, но он знает, что Ванек просто так не отцепится.

- Давай на спор?

- На что?

Лопухов задумывается, а потом, почесывая перемазанную щеку, кивает на окна

столовой.

- Завтра пироги будут давать. И эклеры. Если сейчас возьмешь ее и дашь по

себе проползти – отдам тебе свою порцию.

Предложение крайне заманчивое, особенно в части эклеров, которые Антон

любит почти так же сильно, как яблочный сок, который дают в обед по
пятницам. Он согласно кивает, а потом переводит взгляд на несчастную
гусеницу, которая даже не подозревает о готовящемся для нее испытании и
спокойно продолжает свой трудный путь в песках.

- Ну, давай, - Ванек азартно потирает ладошки, - но только пусть прям до плеча
ползет. А то не засчитается.

- Да понял я, - Антон уже немного жалеет о том, что снова повелся на этого
хитрого провокатора, но пути к отступлению отрезаны, а на кону – вкуснейший
сочный эклер. Мысленно представив себе великолепное лакомство, он, закусив
губу, осторожно притрагивается к мохнатому телу насекомого. Бедная гусеница
резко дергается и сворачивается в колесо, а Антон испуганно отдергивает руку.

- Фу, блин!

- Не считается! - кричит Лопухов и тычет в него указательным пальцем, - не

считается!

- Да погоди ты! – огрызается Антон, злясь на себя за позорную трусость и

74/331
брезгливость.

Он снова тянется к гусенице, которая неподвижно лежит, все еще свернувшись

в комок, и на этот раз все-таки берет ее в руки. Ничего страшного не
происходит, пальцы целы, а насекомое не обращается гигантским монстром.

- Почему она не шевелится? – Ванька явно озадачен, и отдавать свой эклер

только за это он не готов, - надо, чтобы проползла!

- Сейчас, - Антон, не дыша, наблюдает за своей пленницей, - она боится просто.

Я шевелиться не буду, и она очухается.

Мальчишки, затаив дыхание, следят за зеленым комочком на ладони Антона. И

действительно, словно успокоившись, гусеница медленно распрямляется и
двигается дальше. Антон прикусывает щеку изнутри, чтобы не стряхнуть ее с
себя – прикосновения множества колючих «щупалец» крайне неприятны. Когда
гусеница перебирается на запястье, ощущения усиливаются, и приходится снова
изо всех сил представлять себе желанный приз. Насекомое двигается медленно,
то и дело останавливается. Ванька от напряжения даже язык высовывает, в
предвкушении, что друг вот-вот сбросит с себя гусеницу. Но Антон терпеливо
дожидается, пока «марафонец» добирается до локтя, загибает рукав на
футболке и позволяет ей дойти до плеча. Ванька разочарованно сопит,
наблюдая, как Антон осторожно снимает с себя зеленое «испытание» и сажает в
траву.

- Ну, бли-и-и-н.

Позволив себе немного насладиться победными лаврами и огорченным лицом

друга, Антон улыбается.

- Ладно, так и быть. Забирай свой пирог, а эклер твой пополам разделим.

Их внимание привлекает крик и громкая возня у подъездных ворот. Слышится

ругань, скрежет замка на воротах и пыхтение отъезжающего автобуса.

- Новеньких привезли, - Ванька со знанием дела кивает в сторону шума, - пошли,

посмотрим.

Они наперегонки бегут к воротам по узкой дорожке, выложенной

потрескавшейся и проросшей каменной плиткой. Ванька выдыхается через
несколько секунд – он такой толстый, что в его футболку легко поместятся два
Антона. Шастун выше и легче Вани – он без труда обгоняет друга, успевая при
этом еще и показать ему длинный средний палец.

- Если еще раз подобное повторится, - громогласный крик Ларисы Петровны,

директрисы детского дома, гулко разносится по всей близлежащей территории,
- отправишься в детскую комнату милиции, понятно?! Нам тут уголовники
малолетние не нужны.

- Можете прямо сейчас ментов вызывать, - темноволосый мальчишка нахально

ухмыляется, гордо вздернув подбородок и смело глядя на женщину снизу вверх.

Новеньких трое – два мальчика и девочка. Девчушка испуганно стоит в стороне,

робко теребя край розовой кофточки, а мальчишки, тяжело дыша, злобно

75/331
смотрят друг на друга. У одного из них сильно разбит нос, а второй – выше и
явно постарше – туго сжимает кулаки.

- Ох, какие мы смелые, Выграновский, - Лариса Петровна работает здесь не

первый десяток лет, и гонор малолетнего нахала ее нисколько не смущает, -
ничего. Вон, Лопухов вам расскажет сейчас о местных правилах. И о наказаниях
за их нарушения. Он-то в них специалист, да Лопухов?

Ванька смело подходит к новоприбывшим, а Антон не сводит глаз с

рассеченного кулака дерзкого мальчишки. Новенький прищуривается, тяжело
дышит и, наконец, отпускает голову.

- Все понятно?! Или мне повторить? – Лариса Петровна устало поджимает

пухлые ярко накрашенные губы, быстро обмахивает тучное тело шарфиком, а на
её висках блестит пот.

- Понятно, - бунтовщик коротко кивает и беззвучно фыркает, когда директриса

и воспитательница уводят пострадавшего и девочку, которая, не отрываясь,
глядит на Ваньку восхищенно-испуганными глазами, в медпункт, - тоже мне.
Подумаешь!

Лариса Петровна последний раз оборачивается и обводит всех строгим

взглядом, прежде чем удалиться.

- За что ты его так? – Ванька оглядывает новенького, задерживая взгляд на

его стоптанных ботинках, которые явно велики ему на пару размеров.

- Болтает слишком много, - Выграновский презрительно кривит губы, - нас из

одного двора забрали. Он давно напрашивался.

- А с тобой что? – Лопухов говорит с ним свысока, на правах местного

старожила.

- Тебе-то что?! – огрызается мальчик.

- Ничего, - Ванька пренебрежительно мотает головой, - но ты не думай, что

сможешь вот так со всеми тут, - он кивает в сторону медпункта, - быстро в
ответку наваляют.

Антон, не двигаясь, стоит рядом с Лопуховым, про себя восхищаясь смелостью

друга. Он бы так не смог, точно. Во всяком случае, после грубого «тебе-то что»,
точно замолчал бы. Несмотря на то, что он жил здесь с рождения, Антон не
озлобился. Ванька, попавший сюда всего год назад, вот он быстро
перевоплотился. Из застенчивого милого мальчика с россыпью веснушек он стал
настоящей рыжей бестией, почти постоянной головной болью воспитателей и
учителей. Он уже начал курить и даже пробовал водку со старшеклассниками, о
чем как-то горделиво поделился с Антоном.

- Как страшно! – новоприбывший явно напрашивается, но Лопухов не поддается.

- Смотри, - из без того маленькие глаза Ваньки сузились до щелочек, - мы ведь с

тобой по-хорошему. Че ты бычишься?

Он протягивает руку, но темноволосый не спешит пожимать ее.

76/331
- Я – Ванек, а это Тоха Шастун.

- Шастун? Что за дебильная фамилия? Или это кликуха?

Антон не успевает вымолвить ни слова, когда Ванька петухом бросается вперед.

- Че ты сказал, урод?! У самого-то! Как тебя там Петровна назвала? Выкр..

Выр…?

Серые глаза новенького опасно вспыхивают.

- Заткни пасть! Это фамилия моих родителей! Завали!

Еще пара фраз - и драки не избежать. Антон понимает это и тщетно пытается
втиснуться между ними.

- Лопух, блять! Хватит, ну! Сейчас же все загремим!

- Посмотри на него! «Родители»! Где же твои распрекрасные родители, если ты

тут?!

Темноволосый пулей срывается с места, но Антон успевает среагировать и

бросается ему наперерез, загораживая Ваньку. Резкое столкновение сбивает с
ног обоих, но Антон ужом выворачивается из-под чужого тела, быстро
поднимаясь.

- Хватит, дебилы! Сейчас все пойдем дружно толчки драить, если Петровна
увидит!

Он поворачивается к Ваньке, но тот лишь вскидывает ладони вверх.

- Это он начал.

Антон оборачивается. Новенький все еще сидит на земле, а один ботинок с его
ноги валяется рядом. Теперь и Шастун замечает, что башмаки явно не с его ноги,
а носок порван сразу в трех местах. Уши незадачливого бунтаря пылают, а сам
он угрюмо пыхтит себе под нос. Антон поджимает губы, подходит и протягивает
руку.

- Антон Шастун.

Чужая горячая ладонь касается его руки через несколько секунд.

- Эд Выграновский. Будешь корежить имя или фамилию – урою.

***

Антону четырнадцать лет. И сейчас его главная проблема – это то, что Лопух
уехал два дня назад. Его усыновила какая-то пожилая пара из деревни. Когда
Ванька сказал ему об этом, первое, о чем подумал Антон, было то, что старики с

77/331
ним еще наплачутся. Второе – наплачется и он сам. Без Вани и его кулаков ему
придется несладко. К четырнадцати годам Лопух, хоть и не сильно вытянулся
ростом, но сделался таким необъятно широким, что его обходили стороной даже
старшие ребята, не то, что ровесники. Антон же так и остался хрупкой
нескладной палкой, которая за пять лет стала еще длиннее. Его болтающиеся
тощие руки и ноги казались жутко непропорциональными, а оттопыривающиеся
уши на узком лице эффектно дополняли картину. Не сказать, что он сильно
комплексовал по этому поводу. Но вот физической силой природа его обделила
здорово. Однако, рядом всегда был готовый прийти на помощь Лопух, чьи
толстые кулаки всегда били без промаха.

А вот теперь он один. Сидит на подоконнике в туалете, вместо уроков. Конечно,

в скором времени обязательно найдется кто-нибудь, кто захочет на нем
отыграться за побои от Ваньки или же просто докопаться.

- Привет, Тошик, – язвительный голос с манерой слегка растягивать слова Антон

узнает сразу. Он лениво оборачивается, не слезая с подоконника, и наблюдает,
как к нему вальяжно приближается Выграновский.

- Привет.

Эд останавливается прямо перед ним, даже слишком близко, обдавая едким

запахом табака.

- Че сидишь тут?

- А тебе-то какая разница, Эдик? – больше всего Антону сейчас хочется

остаться одному. Меньше всего – препираться с Выграновским, которому
внезапно приспичило «поболтать». Отыгрываться ему, вроде бы, не за что. После
приезда Эда в детский дом они существовали если не совсем мирно, то большую
часть времени – абсолютно автономно друг от друга.

- Слыхал, Лопух уехал недавно.

Бля, похоже, значит, все-таки есть, за что отыграться. Антон напрягается и

ерзает на подоконнике, прикидывая возможные пути к отступлению. Но
Выграновский стоит слишком близко – спрыгнуть и убежать уже точно не
получится.

- Ага, - в рюкзаке есть пара учебников, и если неожиданно огреть им по

голове, то можно выиграть пару секунд форы.

- Соскучился уже по своему дружку? – тон Эда вызывающий, но не злобный, а

скорее насмешливый.

- Пошел ты, Эдик, - уже или бил бы, или уходил нахрен восвояси.

- Не Эдик, а Скруджи.

Дебильная кличка, которую придумал себе сам Выграновский. Опасаясь,

вероятно, что его имя обязательно подвергнется некоторым изменениям не
лучшую сторону. Так думал Антон, но спрашивать, понятное дело, не стал.
Вместо этого он медленно осматривает собеседника с ног до головы и
отворачивается, не удостаивая ответом.

78/331
- Ладно тебе, Шаст. Че ты быкуешь сразу? Я же просто поговорить хотел.

Антон не удерживается и вытаращивает глаза. Поговорить? За шесть лет они

едва ли смотрели друг на друга дольше трех секунд, а сейчас вдруг
«поговорить»? Скруджи явно что-то недоговаривает. Его серые глаза мечутся по
лицу Антона, и последнему становится слегка неуютно под этим слишком
прямым и внимательным взглядом.

- О чем?

Выграновский сейчас точно на нем дыру прожжет. Антон сидит неподвижно, как
кролик перед удавом, все еще ожидая какой-нибудь подлянки.

- Я это… Лопух-то нормальный парень. Да и ты вроде тоже.

Вроде?

- Вы меня нормально встретили, когда я приехал. Лопух, конечно, мог меня

тогда отпиздить хорошенько, но не стал ведь. А ты мне руку протянул.

Антон растерялся от этого внезапного потока ностальгии. С чего бы вдруг?

-Короче, - явно разозлясь на себя из-за несвойственной ему нерешительности,

Эд встряхивает головой, напуская на себя обычное высокомерно-презрительное
выражение, - если проблемы будут – можешь обращаться.

Во, блять. Шастун все-таки сползает со своего насиженного места. Он выше

Скруджи на полголовы, но сейчас ему кажется, что это Выграновский
возвышается над ним. Слишком уж пронзительно смотрит, зараза. И это, явно,
не к добру. Решив, что лучшая защита – это все-таки нападение, Антон надменно
кривит губы.

- А с чего ты вообще взял, что меня надо защищать? А?

- Ну, так Лопух-то ведь защищал.

- Мы с ним – друзья. И защищали друг друга.

- Из тебя защитник - так себе, - Выграновский нагло ухмыляется, - если честно.

- Пошел ты, - бросает Антон прямо в нахальное лицо, на свой страх и риск.

Он снова забирается на подоконник, всем своим видом показывая, что разговор

окончен. Скруджи сует руки в карманы и, прежде чем уйти, бросает ему из-за
спины.

- Короче, Тошик. Обращайся, если че.

Антон провожает его взглядом и выдыхает. Еще и недели без Лопуха не

прошло, а ему уже тошно. С другой стороны, Выграновский, вроде бы, не
агрессивный. Даже типа помощь предложил. И свалил, на удивление, быстро.
Чего бы ему так распинаться? Да еще и покровительство свое предлагать?
Однако стоило признать, что Эд имеет определенную репутацию в детдоме. К

79/331
нему не совались и старались вообще, по возможности, не трогать.

Антон не успевает вовремя сориентироваться, когда из коридора доносится

громкий смех и сокрушительные маты. Двери распахиваются, и в туалет входят
трое ребят.

- Пацаны, вы гляньте кто тут!

Едва не скрипя зубами, Антон мгновенно жалеет, что не пошел вслед за

Выграновским. От этих-то придурков так просто отделаться точно не получится.
«Главарь» банды – Тёма Серов частенько огребал от Лопуха. И сейчас явно
жаждет возмездия.

- Привет, Антоша! - едва Антон спрыгивает с подоконника, как его тут же

окружают. Серов почти равен ему в росте, но куда крепче щуплого Шастуна, -
ну, какие твои дела, рассказывай.

Антон нарочито равнодушно смотрит в болотные глаза Артема.

- Все путем, Темыч. Еще вопросы?

- Слышь, а ты че такой грубый? – его резко толкают в плечо, - мы вроде с тобой

по-хорошему!

Следующий толчок в спину в разы сильнее предыдущего, и Антон, теряя

равновесие, тут же падает на колени. Подняться не получается – кто-то из них
сильно пинает его в поясницу.

- Э-э-э, хорош! Погодите, - Артем наклоняется и дергает его за грудки, - ну что,

козел? Еще хочешь?

- Иди нахуй, Серый, - Антон чувствует, как кулак, держащий воротник его
рубашки, сжимается, и ждет удара уже в лицо.

- Теперь некому твою задницу прикрыть, да, Антоша? Лопушок-то всё!

Соскучился, небось, по нему уже, да?!

Антон успевает даже удивиться абсолютной однотипности мышления, что

Серова, что Выграновского, задающих одни и те же вопросы. Артем встряхивает
его, словно куклу, но Шастун, ловко вывернувшись из его рук, выбрасывает
кулак прямо в челюсть Серова. Костяшки тут же вспыхивают резкой болью, а
Артем, отпустив Антона, отшатывается назад, держась за лицо.

- Ах ты, сука!!!

Удары сыплются с разных сторон, и Антон, свернувшись калачиком на полу, не

может закрыться ото всех из них. Больнее всего в живот и грудь, но главное –
спасти лицо, чтобы не попали по глазам.

- Харе, пацаны! – голос Серова теперь звучит словно издалека.

Шастуна тянут вверх и ставят на колени. Перед глазами все расплывается, и

Антон отчетливо ощущает прилив к горлу густого, мерзкого комка тошноты.

80/331
- Получил, сука? Еще выебываться будешь – получишь еще.

Слова и смех сливаются в один поток шума, который резко отдается в

потяжелевшей голове. Лучше бы отключиться прямо сейчас, тогда, возможно,
они просто уйдут.

- Давай-ка, загладь свою вину, ублюдок, - под хохот дружков Артем резко
хватает Антона за затылок и прижимает лицом к жесткой ширинке на своих
брюках, - Лопушку-то, небось, заглатывал, только в путь!

Даже сквозь туман в голове Антону становится по-настоящему страшно. Они

сейчас могут сделать с ним все, что угодно.

- Ну, че замер? – Серов нетерпеливо хватает его за волосы, но Антон дергает

головой в сторону.

- Брыкаешься, козел? Тогда ему помочь придется, пацаны, - руки тут же

скручивают за спиной, а Серов уже расстегивает ширинку.

- Вы че, скоты, творите?!

Резко опрокинутый в сторону Антон не успевает разглядеть своего спасителя,

резко ворвавшегося в туалет. Тошнота накрывает окончательно, и его рвет
прямо на пол. Сквозь шум в ушах слышится возня и крики, а потом наступает
тишина. Кто-то подходит к нему.

- Вот суки…

Выграновский осторожно поднимает его за плечи и аккуратно опускает спиной к

стене.

- Эй, Тох? Ты как?

- Нормально, - после рвоты дурман в голове довольно быстро рассеивается, а

вот боль, наоборот, нарастает.

- Давай в медпункт провожу? – голос Эда необычно тихий, а в глазах застыло

что-то похожее на испуг.

- Не надо, - в горле что-то хрипит и булькает, а по телу волнами расходится

неприятная тяжесть, - все нормально.

- Точно?

- Уверен, - Антон пробует шевельнуться, но туловище тут же отзывается тупой

болью в правом боку, - бля.

- Сиди, не шевелись. Сейчас отойдешь немного – провожу до кровати тогда.

Антон кивает и впервые смотрит на него так долго, близко и неотрывно.

Скруджи тоже не отводит взгляда, мягко поддерживая его за плечо.

- Спасибо.

81/331
 - Не за что, придурок упрямый, - Выграновский улыбается ему, аккуратно стирая
большим пальцем кровь с разбитой губы.

***

Антону шестнадцать, и все, что его волнует сейчас, что он вот-вот кончит прямо
себе в штаны.

- Эд, блять… - он шипит, когда Скруджи слишком сильно прихватывает кожу на

шее острыми зубами и чуть оттягивает ее, - нас спалят же сейчас…

- Да похуй, - Выграновский нетерпеливо трется об него крепким стояком, грубо

сжимая и шлепая задницу, - больше не могу терпеть.

Дрожа от охватившей их похоти, они быстро срывают друг с друга одежду.

Антон, трясущимися от нетерпения пальцами, стаскивает с него куртку, а Эд
дергает рубашку Шастуна так резко, что пара пуговиц со звоном падает на пол,
но на них никто не обращает внимания. Расстегивая ремень и спуская штаны до
щиколоток, Скруджи давит на плечи Антона, заставляя того опуститься на
колени.

- Давай, Антош…

Антон без разговоров быстро берет его крупный член в рот, одновременно играя
пальцами с покрасневшей от перевозбуждения мошонкой. Он старательно
насаживается глубже, пробегается языком по головке, выбивая из
Выграновского глухие гортанные стоны.

- Су-у-ука, Шаст…

Антон отрывается от своего занятия и покорно смотрит снизу вверх на Эда,

который уже едва сдерживается, чтобы не оттрахать Шастуна прямо в рот. Член
Выграновского давно стоит колом и слегка подергивается от возбуждения, а по
головке стекает белесая крупная капля.

- Вставай, - то ли хрипит, то ли стонет Скруджи.

Антон быстро поднимается и склоняется над унитазом, опираясь на бачок

руками, чувствуя, как Эд крепко обхватывает его бедра и тянет их на себя.

- Растяни снач…

Слова мгновенно тонут в крике. Антон еле успевает зажать себе рот кулаком, но
боль такая резкая, что из глаз непроизвольно выбиваются мелкие слезы. Он
зажмуривается, точно зная, что сейчас это пройдет, и старается максимально
расслабиться. Выграновский, сволочь, даже не попытался растянуть его хоть
немного, и сейчас яростно вдалбливается в него на сухую. Боль постепенно
отступает, и теперь, с каждым толчком, Шастуна обдает горячей волной,
проходящей сквозь все тело разрядом молнии. Его собственный член давно
стоит, но Антон даже не успевает коснуться его - при таких сильных толчках
парню приходится крепко держаться за бачок обеими руками, иначе

82/331
обезумевший Выграновский просто впечатает его в стену.

Потом они курят прямо там же, в туалете, открыв маленькую форточку.

- Что, опять совсем ебанутые попались? – Антон выпускает из легких густой

дым, рассматривая покусанные пухлые губы Скруджи.

- Да вообще, пиздец, - Эд затягивается, отстраненно глядя в окно.

- Тебе немного осталось. Скоро восемнадцать, и съебнешь отсюда, наконец-то, -

Шастун на год младше Выграновского, и ему париться здесь еще два года.

Эд вчера вернулся. Уже вторая семья отказалась от него за прошедший год. Как
ни допытывался Антон, Скруджи упрямо не распространялся на эту тему.
Конечно, он не подарок, но Лопух-то осел, остался. А Эдик возвращается уже
второй раз, каждый раз трахая Антона так остервенело, что тот потом два дня
не может нормально сидеть.

Полтора года назад Лариса Петровна ушла на пенсию, и ее сменил молодой,

амбициозный Станислав Шеминов. Примерно тогда же Выграновский уехал в
первый раз. Антона ломало. Жутко крутило все долгие три недели, пока Эд жил
в приемной семье. Тоска по Лопуху не шла ни в какое сравнение с гнетущей
болью от отсутствия Скруджи. Антон даже не заметил, не сообразил, когда так
неотрывно, прочно, намертво прикипел к нему. Ванька был просто другом,
хорошим, верным. А вот Выграновский, сука, стал всем. Смыслом, миром,
радостью, воздухом. Абсолютно все в жизни Шастуна каким-то чудным образом в
один момент оказалось связано с Эдом, который незаметным, сладким ядом
разлился в крови и впитался в кожу, распространяясь на внутренние органы.
Антон помешался – он думал о нем постоянно, послал к далеким херам учебу и
вообще все. На глаза словно шоры лошадиные надели – перед ним всегда был
долбанный Скруджи, ухмыляющийся своей пошловатой, грубой улыбкой. И когда
он уехал, Антон впервые всерьез задумался о настоящем побеге. Но план даже
не успел обрасти деталями – Эд вернулся, едва не затрахав Шастуна в тот же
день до потери сознания.

И вот он снова вернулся. В этот раз Антон реагировал проще, уже не мечтал
сбежать, рационально рассудив, что далеко уйти вряд ли удастся, а вот
загреметь в ментовку – это раз плюнуть. Шеминову, конечно, было пока далеко
до Петровны в плане дисциплины, но нарушений он тоже не любил. Да и
нарываться Антону не хотелось.

- Надеюсь, в следующий раз нормальные попадутся, - Эдик метко отправляет

окурок в унитаз.

- В следующий раз?! Тебе, блять, и так повезло, что в семнадцать лет тебя уже
дважды забирали. Обычно такие взрослые не интересны.

Сам Антон еще ни разу не покидал стен детского дома. Раньше он дико
завидовал ребятам, которые вприпрыжку, за руки с новоиспеченными
родителями выходили за ворота. Его же словно не замечали – женщины
смотрели на него с жалостью, мужчины – с легким презрением. Слишком тощий,
нескладный, длинный. Когда усыновили Лопуха, Антон понял, что дело, похоже,
совсем не во внешности – Лопушок-то мало походил на несчастного сиротку со

83/331
своими сытыми щеками и пузцом. И, тем не менее, его тоже увезли. И он, в
отличие от Скруджи, не вернулся. И даже не написал ни разу, козел.

Теперь Антон уже не мечтал о родителях. Поздновато, да и мечты о

самостоятельной, вольной жизни куда слаще.

- Уеду в кругосветку, - сказал он как-то Эду, когда они вместе сидели в

укромном уголке на лестнице, ведущей на чердак.

- А бабки где возьмешь? – Выграновский засмеялся своим хриплым, тихим

смехом, от которого по телу Шастуна пробежала искра, - это недешево,
наверное.

- Заработаю, - конечно, это выглядело слишком слащаво и наивно, но Антон

позволил себе эту маленькую слабость и прижался к Выграновскому, - или
украду.

- Вот это более реально.

- Поедешь со мной?

Скруджи промолчал тогда, но долго перебирал в своей ладони пальцы Антона.

А уж через полгода Выграновский снова уехал.

Когда он сообщил Антону, что его снова заберут, Шастун не поверил. Слишком
уж неправдоподобно.

- Да ты гонишь!

- Серьезно, - глаза Эда странно блестят, и Антон чувствует, как что-то внутри
холодеет под этим слишком ярким блеском.

- Ну, ты даешь, - Шастун старается не показывать разочарования, - да все равно

через месяц вернешься.

Конечно, вернется. Иначе нельзя. Антон привык, что он возвращается, привык,

что он всегда рядом. Привык тонуть, как сейчас, в серых, непроглядных омутах
его глаз, и до изнеможения трахаться по туалетам.

- Нет, - Скруджи непривычно серьезен, не хохмит, не сыплет пошлостями и не

затыкает Шастуна грубым поцелуем.

- Нет?

- Не в этот раз. Теперь все будет по-другому.

Антон сглатывает, слегка отодвигается и изо всех сил пытается натянуть на

лицо безразличную маску.

- В смысле?

Выграновский облизывает свои губы и медленно, почти невесомо целует Антона.

Тот не шевелится, без остатка растворяясь в этой столь несвойственной

84/331
Скруджи нежности.

- Я уже не вернусь, Антош. Они, типа, крутые бизнесмены. Бабки, заграница.

Это мой шанс, понимаешь? Я не хочу его отпускать.

- И зачем "типа крутым бизнесменам" отродье, вроде тебя? Разве они не должны
хотеть маленькую девочку с бантом? – главное, чтобы сейчас голос не задрожал.
Антон втягивает носом влажный воздух, отчаянно пытаясь успокоиться.

- Я не знаю, - Эда будто распирает изнутри, и он не сдерживает радостной

улыбки, - Тох, пойми. Это шанс выбиться в люди. Такого уже не будет.

И Антон понимает. Действительно, понимает. Состоятельные семьи приходили

крайне редко, а уж за семнадцатилетками – так вообще никогда. И чем только их
Эд зацепил?

- Значит, прошлые семьи тебя не устраивали, потому они не были богатыми?

Скруджи морщится и мотает головой.

- Там вообще другое.

- Какое? – раз уж начистоту, так по-честному до конца, - почему ты

возвращался?

- Короче, - голос Выграновского возвращает себе свой пренебрежительный тон,

- в этот раз я в лепешку расшибусь, но зацеплюсь там. Похуй, что было раньше.
Теперь речь о моем будущем. И я не упущу эту возможность.

- А я? – как же, сука, мерзко. Антон ненавидит себя в данный момент, но мысль,
что Эд уедет насовсем, невыносима.

Выграновский долго смотрит на него, а потом снова целует. И снова так нежно,
что Шастун не выдерживает. Прижимается к нему, льнет под грубые, большие
ладони и плавится от обжигающих кожу касаний.

- Прости, Тох…

Антон молчит, старательно, почти маниакально впитывая в себя каждый

поцелуй, прикосновение пальцев и хриплое дыхание, чтобы оставить себе хоть
это.

- Прости.

- Да заткнись ты!.. – Антон резко подается навстречу, стягивая с плеч

Выграновского кожаную куртку.

Они опять в туалете, в кабинке, которая дальше всех от дверей. Сейчас вечер, и
по коридору слоняется слишком много народу. В любой момент их могут
застукать, но Шастуну сейчас наплевать абсолютно на все. Он снова окунается в
свой персональный омут, который грозит вот-вот погубить его.

- Нет, Тош, - Скруджи на секунду отстраняется и берет лицо Антона в свои руки,
заглядывая в глаза, - не только за это. Вообще за все прости.

85/331
 - Ладно, - возбуждение уже настолько сковывает мозг и тело, что Антон сейчас
готов сказать все, что угодно, лишь бы скорее почувствовать его, снова ощутить
приятную тяжесть его тела и потеряться в сногсшибательных ощущениях.

Выграновский резко разворачивает его от себя и заставляет опереться

руками в стену. Антон выгибает спину настолько, насколько позволяют мышцы,
старательно прогоняя из головы оставшиеся там мысли. Думать он будет потом.
Сейчас - только Эд и его руки, оставляющие на бедрах синяки. Темп постепенно
наращивается, а дыхание безвозвратно сбивается. Антон сдавленно хрипит,
когда Скруджи своим членом задевает что-то внутри. Судорога пронзает
напряженное тело, и Шастун бурно кончает, не успев притронуться к себе. В
глазах стоит такой туман, что он с трудом держит тело в равновесии, пока Эд
вдалбливается в него все сильнее и яростнее, рыча от удовольствия и впиваясь
короткими ногтями в кожу на боках.

Что именно происходит в следующую секунду, Антон понять не успевает. Он

слышит чей-то крик, Эда отбрасывает от него, а сам он падает на колени от
неожиданности. Сильный удар в челюсть немного отрезвляет, но лицо тут же
вспыхивает от ослепляющей боли.

- Кто это был? Кто вас застал?

Я едва не забываю дышать. Поглощенный рассказом, сижу совершенно

неподвижно, словно статуя. Антон нехотя выныривает из воспоминаний и,
бросив на меня странный, нечитаемый взгляд, отворачивается.

- Не важно, - он встает с кровати и уходит к столу.

- Как это не важно? – хочется пойти за ним. Я прекрасно вижу, как нелегко
далось ему это откровение, и сейчас с удовольствием обнял бы его безо всяких
эротических подтекстов. Просто, чтобы поддержать.

Антон оборачивается. Воспоминания, очевидно, ударили гораздо больнее, чем

он ожидал. В застывших глазах стоит густая дымка – он все еще там, в этой
кабинке, где только что занимался сексом с Выграновским.

Больше он ничего не скажет мне сегодня.

86/331
ОКТЯБРЬ. Часть 9. Проблемы Аполлонов и
толстых коротышек

- Мог бы и не торопиться, - Дима смотрит на меня с легкой

укоризной и поправляет очки, - я же говорил, что это совсем не срочно.

- Да я помню. Просто оставаться в должниках не люблю. Особенно, касаемо

такой крупной суммы.

Вчера вечером, после работы, я заехал в банк и оформил кредит, после чего тут
же перевел долг Диме. Он очень выручил меня, и сейчас я не кривил душой.

- Спасибо еще раз. Правда, очень помог.

- Обращайся, - Позов улыбается, а потом впивается зубами в восхитительный

гамбургер.

Рассудив, что детдомовская столовая все равно лучше не станет, мы теперь

частенько выбирались на обед в близлежащие кафешки. Обычно Дима, как
любитель домашней кухни, брал себе разномастные супы и гарниры, а вот
сегодня по какой-то неведомой причине решил побаловать себя фаст-фудом.

- Пузо все равно уже есть, - театрально вздохнув и закатив глаза, он делает
крупный глоток колы, - так что терять мне нечего. В отличие от тебя, Арсений
Сергеевич.

- О чем это ты? – я с наслаждением поглощаю изумительную жареную картошку

и не поспеваю за мыслями Димки.

- Ну как, - Позов окидывает меня взглядом с ног до головы и хитро

прищуривается, - сам понимаешь, на всех фигуры и роста Аполлона не хватило.
Кому-то приходится быть толстым коротышкой.

Секунду соображаю, все еще сосредоточенно жуя сочную картошку, а потом

хохочу вслед за Димкой.

- Блин, Диман! Я сейчас даже не знаю, что мне делать! Благодарить тебя за
комплимент или броситься отговаривать, что ты совсем не толстый и совсем не
коротышка?

- Давай сразу ко второму, - Позов с улыбкой раскидывается на мягком

диванчике, - переубеждай меня. Только используй исключительно красивые
метафоры.

Обед проходит в прекрасной, расслабленной атмосфере. С Димой вообще очень

легко. У него отличное чувство юмора, он совершенно не обидчивый и очень
разносторонне развитый и начитанный человек, способный поддержать разговор
практически на любую тему. За время нашего знакомства я уже пару раз видел
его жену Катю и маленькую дочку Савину, которые приходили встречать Диму с
работы. Позовы идеально подходили друг к другу, словно точно выточенные
шестеренки, а Савина казалась лучшей версией их обоих, забавно похожей сразу
на обоих родителей.

87/331
 У входа в детдом я случайно замечаю в окне до боли знакомую худощавую
фигуру. Антон сидит на подоконнике, на голове - капюшон черной безразмерной
толстовки, а в его ушах те же белые наушники, которые я заметил еще в первую
нашу встречу.

- Ты хорошо влияешь на него, - Дима следует за направлением моего взгляда, -

он стал более открытым. Даже теперь здоровается со мной регулярно.

Я киваю, корректно умалчивая о том, что в личном рейтинге Антона Шастуна

Позов находится на почетном втором месте среди обитателей приюта, сразу
после Валентины Семеновны. С момента возвращения Антона из больницы
прошло уже две недели. Наши беседы и занятия вернулись в привычное русло.
Дима был прав, говоря про открытость. Антон, действительно, стал более
разговорчивым. После его откровений в палате, наши разговоры больше не
заходили так далеко. Его рассказ породил во мне еще больше вопросов, но как я
ни старался, Антон упрямо обходил болезненные темы, и больше ни словом не
обмолвился ни про Выграновского, ни про свое прошлое. Постепенно я тоже
успокоился и перестал яростно терзаться многочисленными догадками, но и
совсем запускать эту историю не был намерен. Я все еще помнил таинственный
разговор Стаса, постоянные возвращения Антона из приемных семей, как
оказалось, точь-в-точь такие же, как и у Эдуарда Выграновского, и наш весьма
любопытный разговор с Димой Журавлевым, переросший в открытые угрозы.
Только я так и не мог понять, за что же именно. Пара попыток свести беседу с
Антоном в сторону Шеминова также ни к чему не привели.

- И все же, есть что-то, что он скрывает, - снимаю пальто и иду с ним в гардероб,
- вот прямо нутром чувствую.

- Да брось, - Позов морщится и мотает головой, - у них у всех здесь есть свои
маленькие тайны. У каждого, кого ни возьми. Тайна Антона просто стала
достоянием общественности. Вот он и закупорился в свою раковину. Не думаю,
что за его постоянно кислой физиономией скрывается что-то большее.

- Как знать, - психолог из Димы, конечно, не ахти. Но учитывая специфику

учреждения, на душевные разговоры с воспитанниками ему рассчитывать, явно,
не приходилось. Ребята предпочитали отмалчиваться, а он просто чаще всего
ограничивался безликими однотипными отчетами.

За эти две недели я, наконец-то, перестал сходить с ума. Разум и тело

успокоились, я больше не просыпался среди ночи от неконтролируемого
желания, каждый раз сводящего мышцы крутой судорогой. Антон все также
временами снился мне, но теперь это не был просто животный секс, от которого
утром я едва мог передвигать ноги. Теперь я чаще видел Шастуна
расслабленным, умиротворенным и невыразимо нежным. Он улыбался, обнимал
меня и увлеченно рассказывал что-то. В эти сновидения отчаянно хотелось
закутаться словно в теплое, огромное одеяло, накрыться с головой, подоткнуть
под ноги и бока, чтобы не пускать внутрь прохладный воздух снаружи.
Просыпаться стало и легче, и труднее одновременно. Отпускать эти моменты
оказалось куда тяжелее, чем банальный секс. Но отсутствие уже ставшего
традиционным стояка, однозначно, упрощало мои утренние процедуры.

- Ау? Земля вызывает Арсения Попова!

88/331
 А нет. Про разум я, похоже, поспешил. Мозг все еще привычно уходит в
туманный астрал, когда там появляется Антон.

- Извини, Дим. Я задумался.

- Да я вижу, - взгляд Позова слишком уж проницательный, а его маленькие

глаза, кажется, видят меня насквозь, - ты вообще какой-то напряженный в
последнее время.

-Да ладно?

Вот же. А я-то думал, что как раз таки расслабился и посвежел. Похоже, со
стороны все выглядит совсем наоборот.

- Ага. Может, пойдем сегодня вечером посидим, пивка попьём? Заодно и

расскажешь, что тебя там терзает.

Предложение заманчивое. Конечно, рассказывать Димке про Антона я не

собираюсь, но вот зависнуть где-нибудь с парой бутылочек пива я, определенно,
не откажусь.

- Мне нравится.

- Вот и чудненько, - Димка расцветает и хлопает меня по плечу, - тогда давай

вечером сразу отсюда и поедем.

- А тебя жена-то отпустит? – Катя, конечно, выглядела как ангел, но в их семье,

абсолютно точно, царил устоявшийся матриархат.

- Я не так редко куда-то хожу. Да и ты Катюхе нравишься, так что все будет
нормально.

Воодушевленный предвкушением приятного вечера, я в приподнятом

настроении возвращаюсь в кабинет. Стол встречает меня огромной кипой бумаг,
и то самое настроение, отчаянно пытаясь удержаться на прежнем уровне, все
же неотвратимо сползает вниз на несколько пунктов. Если сначала Стас жалел
меня, списывая на неопытность, то теперь грузил по полной программе. У меня в
ведении было уже двадцать человек. И на каждого я должен был готовить
бесконечные характеристики, отчеты и разрабатывать индивидуальные линии
поведения. Радовало то, что среди них было двенадцать девочек, которые были
проще и открытее мальчишек. Девчонки с радостью разговаривали со мной,
делились проблемами и мыслями, и вообще приходили ко мне с неизменными
улыбками на лицах. Когда я рассказал об этом Димке, тот лишь загадочно
ухмыльнулся, пробормотав что-то про мои глаза, и пожал плечами. Я старался
подходить каждому ребенку ответственно и вдумчиво, но просто физически не
успевал познакомиться по-хорошему с каждым из них. На троих уже готовили
документы по опеке и усыновлению, и сейчас я должен был тщательно
углубиться в их личные дела.

Стук в дверь прерывает меня в самом разгаре работы.

- Да?

- Извините, Арсений Сергеевич, - в кабинет заглядывает миловидное лицо самой

89/331
старшей из моих подопечных, семнадцатилетней Яны Морозовой, - можно?

- Проходи, Ян. Конечно, - потираю двумя пальцами переносицу и указываю на

стул перед моим столом.

Покачивая бедрами, Яна проходит вглубь кабинета, но не садится. Поправляет

густую копну каштановых волос и теребит тонкие пальцы с яркими длинными
ногтями.

- Спасибо. Я только хотела сказать, что вас зовет директор.

- Стас? – интересно, а что, телефоны отменили? – ну ладно. Спасибо, Яна.

Встаю, разминая жутко затекшую спину и ватные руки. Нужно срочно

задуматься о нормальном стуле, иначе это деревянное убожище когда-нибудь
окончательно добьет мой позвоночник.

- Арсений Сергеевич? – девушка идет рядом со мной к выходу, - я еще хотела бы

с вами поговорить. Наедине.

- Что-то случилось? – в коридоре царит настоящее столпотворение. То и гляди -

собьют с ног и не оглянутся даже. Повелевать этим хаосом может только Стас,
но его кабинет находится на втором этаже, поэтому сейчас здесь правит бал
полнейшая анархия.

- Это личное, - Яна мило краснеет и касается моего локтя, - пожалуйста. Мне
очень нужно.

- Ладно. Давай, только завтра, хорошо? Мне сегодня выпускниками нужно

вплотную заняться. Да еще и Шеминов сейчас, наверняка, нагрузит. Может
завтра в десять утра?

- Договорились, - Морозова широко улыбается, снова касается кончиками

пальцев моей руки и смущенно краснеет, глядя мне в глаза, - тогда, до завтра.

Странно. Раньше нашим занятиям она так не радовалась. А сейчас это было
вообще больше похоже на назначение свидания. Что там Димка говорил про мои
глаза? Только этого мне сейчас не хватало. Влюбленная семнадцатилетка
идеально дополнит список моих проблем и забот, тесно связанных с одной
небезызвестной каланчей.

- Вызывал, Стас? – я заглядываю в кабинет директора после короткого стука.

- Да, Арс. Проходи, - Шеминов кивает на кресло, - присаживайся. Слушай, такое

дело. Знаю, что у тебя и так полный завал. Но сегодня привезут еще троих ребят.
Не займешься ими?

Ох, похоже, вечер с Позовым вот-вот грозит слететь в тартарары.

- Э-э-э… Ну, ладно. Если нужно, конечно. Когда они прибудут?

- Да должны с минуты на минуту, - Стас потирает ладони и бросает взгляд за

окно, - блин, Арс, знаю, что гружу тебя выше головы. Но Вера Филипповна на
больничный сегодня ушла, а Раиса Алексеевна в отпуске. Как они вернутся –

90/331
сразу распределим ребят между вами поровну.

- Хорошо. Просто тогда я сегодня вплотную займусь выпускниками, а

новоприбывшими - завтра с самого утра.

- А, точно. У тебя же еще уходят трое. Документы на них мне нужны к утру. Ты
точно успеешь?

- Я на пути к успеху, - в принципе, если сегодня напрягусь и успею все

подготовить, то пивко с Димкой все еще может состояться.

- Отлично. Тогда я на тебя полностью рассчитываю, - Шеминов снова утыкается

в компьютер, видимо тем самым показывая мне, что наш разговор окончен.

- Стас, - раз уж навалил на меня сверх нормы, то будь добр ответить на один
вопрос, - можно я у тебя про одного выпускника спрошу?

- Давай, - Стас не отвлекается от клавиатуры, над которой невесомо порхают

его пальцы, - про кого?

- Эдуард Выграновский. Припоминаешь?

На лице Шеминова не дергается ни один мускул. Он спокойно допечатывает

текст, наконец, отводит взгляд от монитора, прищуривается, отчаянно
вспоминая обладателя имени, и недоуменно переводит взгляд на меня.

- Выграновский?.. М-м-м… А, да. Где-то, год назад, кажется, усыновили. Или чуть
больше.

- Примерно так, да.

- Что именно тебя интересует?

Вот даже самому интересно, что же именно меня интересует.

- Да, в общем-то, все, что сможешь о нем рассказать.

- Ладно, - Стас внимательно смотрит на меня, - тогда скажи сначала, почему он

заинтересовал тебя?

В голову, как назло, не приходит ничего более менее вразумительного, поэтому

говорю чистую правду, заранее предугадывая реакцию Шеминова.

- Он был другом Антона Шастуна. И тоже несколько раз возвращался из

приемных семей. И я подумал, что…

- Кто тебе это сказал? – Стас странно напрягается и даже немного подается
вперед.

- Антон.

Чувствую себя гончей, внезапно наткнувшейся на свежий след. В памяти

мгновенно всплывает рассказ Антона, и я даю себе слово, не уйти отсюда без
хотя бы чего-нибудь стоящего. Стас откидывается на мягкую спинку кресла,

91/331
вздыхает и снова смотрит за окно, где уже постепенно сгущаются вечерние
сумерки.

- Да, они дружили, насколько я знаю, - Шеминов рассеянно перекручивает в

пальцах черный карандаш, - но по прибытии сюда меня больше волновала
материальная база, а не воспитанники, сам понимаешь. Когда я освоился и
приработался, Выграновский уже уехал отсюда насовсем. Знаю только, что
сейчас, кажется, он с семьей живет в Европе. В Германии, вроде бы. Парню
знатно повезло.

- Еще как повезло. А как насчет его предыдущих возвращений? Почему от него
отказывались?

- Слушай, Арс. Я же говорю, всё это – усыновления Выграновского и его

последующий отъезд – совпало с моим приходом. Я и самого себя в то время
смутно помню, не то, что кого-то другого. Вся эта приемка территории и
волокита с документами стоили мне лысины в тридцать пять лет. Поэтому
прости, ничем больше тебе не помогу по этому вопросу.

- Понятно, - не пойму, верю я ему или нет, - и все-таки это странно, не

находишь? Сначала отказываются от Выграновского, потом от его друга –
Шастуна? Совпадение?

Давай, Стас. Я точно знаю, что каким-то боком ты тоже в этом замешан. Вопрос
только – каким, именно? Не зря же Журавлев упомянул тебя в своем гневном
излиянии на меня. Мне срочно нужны ответы, но вместо них лишь множатся и
множатся бесконечные вопросы.

- Могу сказать тебе только одно, - Шеминов склоняет голову вбок, - Шастун и
Выграновский не единственные, от кого отказываются приемные родители. К
сожалению, это установленный, хотя и весьма печальный факт. Двоих из пяти
усыновленных детей, по статистике, возвращают в детдом. Это происходит
постоянно, просто ребятам не повезло чуть больше в этом плане. А так – это не
такое уж редкое явление в детских домах, поверь мне.

Верю, наверное. Пока, во всяком случае, ничего другого у меня нет, а наседать
на Стаса без хотя бы каких-никаких козырей в рукавах не имеет сейчас смысла.
По непроницаемому лицу Шеминова понять, говорит он правду или врет, нет
никаких шансов. Уже подхожу к двери, когда Стас внезапно окликает меня.

- Ты спросил меня про Выграновского, потому что никак не можешь успокоиться

относительно Шастуна? Я же помню, как ты носился с ним после драки. Даже в
больницу определил неофициально.

Ага, значит я все-таки верно подкопнул. Тебе не даёт покоя та история с

госпитализацией. Антон и тебя интересует. Вернее, даже не сам Шастун, а мое
непосредственное участие в его жизни.

- Просто хочу тебе сказать, что зря ты так возишься с ним. У тебя полно
ребят, которые действительно заслуживают твоего внимания и заботы. Антону –
семнадцать, и он скоро выпорхнет отсюда, забыв и про тебя, и про меня, и про
приемные семьи. Он не оценит твоих стараний, можешь мне поверить. Хоть в
лепешку разбейся – толку не будет. Все твои усилия в итоге уедут в архив в
папке «Антон Шастун».

92/331
В голове словно вспыхивает лампочка, когда я покидаю кабинет Шеминова.

И как я сам не додумался до этого?

***

Архив являет собой невероятно тесное и пыльное помещение. Словно все виды и
понятия самых разномастных архивов слились именно в этой несчастной, не
видевшей света, комнате, сплошь заставленной разноразмерными стеллажами и
полками. Тоскливо пробегаюсь взглядом по ним, и удача внезапно улыбается
мне сквозь налет многолетней пыли – бумаги и папки оказываются разложены
точно по годам. Не придется хотя бы нырять в это бумажное море. Нужная папка
находится быстро. Я торопливо развязываю белые веревки, которыми скреплены
картонные обложки, и к моим ногам тут же падает фотография, видимо, не
подкрепленная, а просто вложенная в дело.

Не красавец. Вот, совсем нет. Хотя, слишком пухлые губы, острый ежик темных
волос и пренебрежительно-снисходительный взгляд свысока, однозначно,
запоминаются и притягивают к себе внимание.

Долго рассматриваю фотографию, пытаясь сложить многочисленные,

запутанные пазлы у себя в голове. Интересно, чем же он так зацепил Антона?

В личном деле Выграновского не находится ничего, что могло бы мне хоть чем-
то помочь. Справки, характеристики разных лет, отчеты по поведению и куча
заметок о разнообразных дисциплинарных взысканиях. Паинькой не был, это
точно. Наконец, на глаза попадается заявление об усыновлении. Прикинув год, я
предполагаю, что это первая семья. Ничего странного, пара средних лет,
владелец магазина стройматериалов и учительница истории в школе. Глядя на
указанные доходы, вижу, что семья была, если не богатая, то весьма
состоятельная по тем временам. Значит, мотивом Выграновского были вовсе не
деньги? Или вопрос стоял в цене? Конечно, заграничные бизнесмены были на
порядок выше.

Тщательно перебираю каждый листок в деле, но больше ничего об опеке не

нахожу. Странно, дело не настолько старое, чтобы документы потерялись или
пришли в негодность.

Снова возвращаюсь к фотографии и долго рассматриваю незнакомое лицо.

Вечер с Димкой в каком-то баре, в который привел меня Позов, проходит

ожидаемо прекрасно. После н-го количества бутылок вкуснейшего и
наисвежайшего пива я даже почти перестаю думать о том, что чуть-чуть не
закончил с бумагами по выпускникам, дав себе честное слово завтра приехать
пораньше и все довести до ума. Негромкая, но заполняющая сознание музыка
приятно расслабляет, вкупе с градусом, который медленным теплом расходится
по всему телу. Дима сидит напротив, что-то быстро вещает, старательно
жестикулируя, а мне совестно признаться ему, что я уже безнадежно потерял
нить разговора. Когда Позов протягивает мне следующую бутылку, в голове

93/331
мелькает неожиданно здравая мысль, что нужно, наверное, остановиться, ведь
завтра утром я должен быть свеж. Однако рука-предательница неожиданно
сама тянется к темному стеклу, в котором заманчиво переливается янтарная
жидкость.

- Слушай, я скажу так, - Диман смешно поджимает губы, стараясь состроить

серьезную мину, - будь моя воля – я бы ушел! Ну, не то это место, не моё,
понимаешь? Ни бабок нормальных, ни карьеры! Катька второго ребенка хочет,
но на мою сегодняшнюю зарплату нам бы и Савинку-то хоть как-то поднять!

- Это да, - пытаюсь говорить связно и отчетливо, но язык позорно

заплетается между зубами, - у тебя семья. Конечно, бабки нуж… нужны. Без
вопросос. В смысле, без вопросов. А чего не уйдешь?

- Так некуда пока, блять. Приличных вариантов-то – ноль.

- Угу, - участливо и слишком долго киваю, отчего мозги в голове словно

становятся жидкими и как-будто бьются о стенки черепа. Верный признак того,
что нужная кондиция, при которой я еще могу связно говорить, достигнута.

- А у тебя?

- Что? – мозг сидит, вальяжно откинувшись, и явно не собирается следовать

за логической лентой разговора, - что у меня?

- Ну, семья там… Девушка? – и как только в него столько влезает? На моих
глазах Позов приканчивает очередную бутылку, когда я едва успеваю сделать из
своей пару глотков.

- Ага… Была… Была девушка. Алёнка.

Ой, Сеня, тебе срочно пора затыкаться и пиздовать домой, пока не наплел
ничего лишнего, которое под воздействием алкоголя скоро усердно начнет
скрестись наружу.

- Разошлись? – Дима участливо склоняется ко мне, подпирая щетинистый

подбородок рукой.

- Да, разошлись. Там длинная история.

- У нас полно времени.

Понимаю, что просто так соскочить с этой темы не удастся, тем более, что Позов
уже удобно устраивается с крайне сочувственным выражением пьяненького
лица, явно готовый как следует перемыть кости моей злобной бывшей, которая
посмела бросить меня, бедного-несчастного. Кратко рассказываю историю
наших с Аленой отношений, делаю несколько жирных уточнений, что именно она
яростно хотела свадьбу, и в итоге Димка сам все додумывает за меня.

- Не, ну так давить нельзя! Она же тебе весь кислород перекрыла!

Киваю и соглашаюсь. Отчасти это было правдой, и к штампу в паспорте я,

действительно, был не готов, в отличие от Алены, которая последние месяцы
буквально грезила свадьбой. В конце этой душещипательной истории, я

94/331
театрально вздыхаю, а Позов ударяет кулаком по столу.

- Нет, ну, братан, так не делают! Тем более, что ты же ей прямо говорил, что не
готов пока. Так чего мозги зря компостировать?!

Мужская солидарность одерживает убедительную победу, и в итоге он почти

убеждает меня, что я в нашем разрыве - исключительно пострадавшая сторона,
продолжая возмущаться слишком яростной напористостью Алены.

- Как, блять, тебя вообще можно бросить?! – мы уже изрядно набираемся, и

Дима, пьяно хихикая, шутливо грозит мне пальцем, - как вообще?!

- В смысле? А как всех бросают?! – у меня в голове тараканы уже вовсю

исполняют зажигательную ламбаду, и я едва успеваю за собственными словами.

- Ну ты же… - Позов рассеянно крутит рукой в воздухе около моего лица, - ты же

как будто с журнала…этот…как его…фотомодель, епта!

-Ой, бля-ять! Дима!

- Не, ну а че?! Так и есть, я ж на вещи реально смотрю! На тебя все девчонки с
четырнадцати лет в приюте слюной давятся! Думаешь, это незаметно? Да прямо
тут сейчас пара симпатичных мордашек не прочь продолжить с тобой вечерок!
Оглянись!

Лесть Димки, конечно, приятна. Я и сам вижу, что две девушки с весьма явным
нескрываемым интересом, прямо сейчас смотрят на меня. Но, по всем законам
жанра, в стельку пьяный мозг, послав нахер остатки здравого смысла, с какой-то
особой извращенной тщательностью, все ярче рисует передо мной давно
желанное лицо. А что у трезвого на уме…

- Только девчонки? – криво ухмыляюсь и салютую Димке бутылкой, - жаль...

Позов резко осекается, а его лицо недоуменно вытягивается. Пока в моей голове
медленно загорается красный свет, и я, наконец, соображаю, что именно только
что ляпнул, Димка уже хохочет.

- Бля, Арсений! Ну ты даешь!

Смеюсь вслед за ним, а у самого сердце в горле трепыхается. Голова немного

светлеет, и я ясно осознаю, что этот разговор точно не закончится ничем
хорошим. Увлекусь и непременно ляпну что-нибудь про Антона, после чего Позов
вряд ли когда-нибудь снова подаст мне руку.

- Диман, слушай, такое дело. Я еще обещал Стасу завтра утром бумаги
подготовить. Без обид, но я поехал домой.

Димка поджимает губы, сопит, но соглашается.

- Ладно, так и быть. Но в следующий раз так просто не отделаешься, красавчик,

- Позова изрядно штормит, когда он поднимается на ноги, - ух, как занесло!

Хихикая, подталкивая и поддерживая друг друга, мы, буквально, вываливаемся

наружу, спотыкаясь на пороге, а я задеваю макушкой дурацкий светильник на

95/331
выходе, который чудом остается на своем месте.

- Вот плюс маленького человека! – Димка тычет себе в грудь указательным

пальцем и заразительно смеется, - я очень компактный!

Я складываюсь пополам от распирающего меня смеха, а в голове стоит такой

густой туман, что уже и не помню, а точно ли вызвал такси, или только подумал
об этом. Подъезжающая машина рассеивает мои сомнения, но лишь на секунду,
потому что водитель, окидывая нас подозрительным взглядом, называет Димкин
адрес.

- Ну, хочешь, я с тобой подожду? – Позов героически выпячивает грудь, но

вместо нее вперед выходит только надувшийся шариком живот, - ну хочешь?

- Давай езжай уже, Поз… ов, - икота практически подкидывает мое

расплывшееся, непослушное тело, - до завтра.

Мы долго обнимаемся, прощаемся и снова хохочем, пока сердитый окрик

водителя не заставляет Димку, наконец, забраться в машину. Сомнения по
поводу моего такси накрывают меня снова, и я уже достаю телефон, чтобы
вызвать-таки несчастный автомобиль, когда черная иномарка резко тормозит
прямо передо мной. Судя по тормозам – за рулем лихач. Устраиваясь на заднем
сидении, радуюсь тому, что быстрая езда не даст мне уснуть хотя бы,
одновременно переживая, как бы меня не укачало на крутых поворотах.

Резко распахиваю глаза, когда кто-то грубо и бесцеремонно трясет меня за

плечо.

- Приехали, уважаемый. Ваша остановочка.

Как приехали? Только сел, же?

А, нет. В окне вижу знакомые очертания дома и улицы. Вот тебе и быстрая езда
с крутыми поворотами.

В квартире на чистейшем и безошибочном автопилоте бреду до дивана в

гостиной и падаю на него с высоты собственного роста. Кровать в спальне
слишком далеко, а разморенное теплом машины тело напрочь отказывается
повиноваться. Здравый смысл, каким-то чудом пробившийся сквозь алый пьяный
дурман, напоминает, что надо перевести будильник. Точно, завтра же раньше
нужно приехать. Ватными пальцами, с третьей попытки, у меня получается
набрать нужное время.

4:50.

Сука, да мне ни за что не встать в такую рань!

***

Что-то противно и слишком настойчиво гудит прямо у меня в ухе. Долго

пытаюсь игнорировать это, но гудение не прекращается, заставляя тяжелую

96/331
голову гудеть в унисон.

Разлепляю глаза, на автомате шаря перед собой рукой. Оглушительный грохот

оповещает меня, что источник шума только что успешно спикировал на пол, но
тем не менее, скотина, не заткнулся. Где-то на краю сознания маячит мысль, что
это подозрительно похоже на телефон. Отчаянно, долго и мучительно
фокусирую взгляд на электронных часах на стене, зеленые цифры на которых
показывают 1:13.

- Су-у-у-у-ука….

Глаза разлепить нет никаких шансов, но телефон упрямо не умолкает. Слепо

шарю одной рукой по полу и чудом нахожу разрывающийся мобильник. Даже не
смотрю, кто звонит, ибо экран светит так ярко, что хочется скорее убрать его от
лица.

- Ал…кхм…алло?

На том конце молчание, какое-то хлюпание и непонятное шуршание.

Мелькает мысль, что возможно, это напившийся в стельку Позов. Но Диман,
наверняка, сейчас в такой же полной отключке, как и я сам.

- Алло? Кто это? Говорите!

Снова шуршание и полное молчание. Уже набираю в грудь воздуха, чтобы

перед отключением осыпать звонившего парой очень описательных эпитетов,
когда на том конце, наконец, раздается неожиданно знакомый голос.

- Арсений Сергеевич?

Меня словно окатывает ледяным душем, моментально сбивая всю пьяную негу и
сонливость.

- Антон?!

97/331
Часть 10. Лифт едет вверх

Как же хорошо, что я завалился спать прямо в одежде.

- Машина прибудет через две минуты, - оповещает из динамика диспетчер

ровным, почти механическим голосом.

Игнорируя раскалывающуюся голову, которую, кажется, проще сейчас отрубить,

чем носить на плечах, бегу на кухню, попутно натыкаясь на каждый косяк.
Наливаю полный стакан и залпом опрокидываю в себя. Вода так приятно
охлаждает и бодрит, что тут же выпиваю еще два стакана. В пересохшем горле
тут же пропадает отвратительное ощущение сухости, и дышать становится
гораздо легче. Шнуруя ботинки, стараюсь не нагибаться слишком низко, ибо все
еще жидкий мозг грозит просто-таки выползти из опухших, красных глаз или
ушей. Шнурки скользят между неловкими пальцами и ни в какую не желают
поддаваться, а на полке уже жужжит телефон. Машина приехала. Плюю на
ботинки, раздраженно пиная их в дальний угол, и сходу запрыгиваю в
старенькие, разношенные кроссовки, которые не расшнуровываются уже очень
давно. Накидываю на себя куртку и бегом вылетаю из квартиры, чудом не забыв
запереть дверь.

Антон пьян в щепки. Это единственное, что я отчетливо расслышал по его

запинающемуся, дрожащему голосу и невнятному бормотанию в трубку. Он не
сказал мне ничего вразумительного, кроме своего местонахождения – парк
имени Первого мая, который располагается недалеко от детского дома. Что он
там делает среди ночи и почему мертвецки пьян – мне предстоит выяснить
прямо сейчас.

В середине пути, когда возвращаться времени уже нет, с ужасом осознаю,

что забыл дома телефон. Когда пытался зашнуровать долбанные ботинки,
положил его на полку возле зеркала. Там он, сука, и остался. Теперь придется
искать Шастуна по всему парку. Лишь бы с ним все было в порядке. Однако
тяжелое предчувствие, стянувшее нервы по всему телу коркой льда и накрепко
сковавшее грудную клетку, только усиливает нарастающую тревогу.

Когда все в порядке, не сидят ночью в пустом парке.

Расплачиваюсь с водителем, благодаря Бога, что не забыл хотя бы бумажник. В

принципе, парк не такой уж и большой, но я был здесь всего пару раз, и сейчас
совершенно не ориентируюсь на местности. Дорожки широкие, и почти все
хорошо освещены, что не может не радовать. Частые лавочки с высокими,
плоскими ножками, квадратная урна у каждой из них, желтый свет фонарей и
пожухлая, октябрьская листва под ногами. Почти бегу вперед, старательно
всматриваясь в плохо освещенные участки и соседние аллеи, которые похожи
друг на друга словно капли воды. В голове ужасный сумбур, я и сам все еще
пьян, а Антон, судя по голосу, вообще на ногах не стоит. И еще, в довершение
всей картины, в мозгу слабо пульсирует напоминание, что завтра утром мне
нужно, блять, приехать пораньше! Сейчас, в час ночи, в пустом городском парке,
это кажется чем-то фантастическим, и я быстро выбрасываю работу из мыслей,
полностью погружаясь в поиски Шастуна.

А парк все-таки оказывается нереально большим. Или же просто после

двадцати минут бесплодных поисков, мне стало так казаться. Вроде бы, я уже
98/331
оббежал его несколько раз, но Антона нигде нет. Старательно осматриваю
каждую аллею, заглядываю в несколько пустых беседок, но Шастуна не нахожу.
Вполне возможно, что он просто ушел, не дождавшись меня. Но ведь он не
просто так позвонил. Позвонил, потому что ему, наверняка, нужна помощь. Не
просто же так он сбежал, да еще и напился посреди ночи.

И позвонил он мне.

Эта мысль согревает и придает сил. Оглядываюсь, пытаясь сосредоточиться и

сообразить, в какой стороне я еще не был. На глаза попадается неосвещенный
участок, похожий на маленькую полянку окруженную деревьями и кустами,
незаметную с первого взгляда. Бегу туда и, на свое счастье, нахожу там Антона,
живого и невредимого, сидящего на спинке лавочки. Он упирается локтями в
колени, между которыми неподвижно висит голова в капюшоне. Он никак не
реагирует на мои шаги, пока я не встряхиваю его за плечи.

- Антон! Антон!

- Ар-р-р….сений Серг…ч…

Он пьян в стельку. В умат. Вдрызг. В полнейший дупель.

В тысячу раз хлеще, чем я наивно предполагал.

- Антон… - разгоряченное бегом горло неприятно обволакивает холодный,

влажный воздух. Я пытаюсь успокоиться и справиться с сумасшедшим
дыханием, одновременно сжимая мелко дрожащие пальцы в кулаки, - что ты
творишь?!

- А я… - он облизывается и вдруг совершенно невменяемо хохочет, - я праздную

тут!

- Празднуешь? – остатки похмелья покидают меня с первым порывом ледяного

ветра, распахивающего куртку и мгновенно проникающего под кожу. Антон,
наверняка, уже просто окоченел. Хотя, в его кондиции вообще не мерзнут, - что
же именно?

Он тяжело, прерывисто дышит, окидывает меня непонятным, потерянным

взглядом, от которого становится немного не по себе, и вдруг словно разом
сдувается, опуская голову.

- Да какая разница?! Весело же, сука!

Самое интересное, что я ни за что не смогу его вернуть обратно в детдом. Каким
бы загадочным образом он оттуда не выбрался, сейчас отвести его обратно
незаметно точно не получится. Абсолютно бесчувственное двухметровое тело
непременно привлечет к себе внимание. Как и мои отчаянные попытки тащить
его на себе. Но прежде всего, сейчас нужно понять, что же все-таки случилось.
Антон совершенно точно не был отъявленным дебоширом, способным напиться
до беспамятства ночью просто так, без причины.

- Будете? – он протягивает мне невесть откуда взявшуюся початую бутылку

дешевой водки, в которой содержимого уже осталось меньше половины.

99/331
 - Воздержусь, - похоже, мы здесь надолго. Отобрать ее у него вряд ли
получится, поэтому придется ждать, пока он ее не прикончит. И не вырубится
окончательно, судя по всему.

- Ну, к…как хотите, - пьяно хихикая, Шастун мощно прикладывается прямо к

горлышку, делая пару крупных глотков, морщится, мотает головой и кашляет.
Меня едва пополам не скручивает от этого зрелища, а вчерашнее пиво внезапно
начинает проситься наружу.

- Хорошо тут, - вдох, выдох, вдох. Не хватало только обблеваться прямо здесь
для полноты картины, - красиво.

- Красиво, ага. Раньше мы тут часто были.

Речь, похоже, о Выграновском, судя по потерянному мутному взгляду Антона в

никуда. Он выуживает из кармана мятую пачку сигарет и прозрачную зажигалку.
Маленький огонек на ее конце вспыхивает, но тут же гаснет. Шастун нервно
сопит, крепко зажимает сигарету в зубах и, наконец, поджигает ее, с явным
наслаждением вдыхая в себя густой серый дым.

- Мы постоянно на другом конце парка сидели. Я всегда боялся, что нас спалят,
а Эд…сука…толь…только ржал надо мной.

Главный приз за догадливость в студию.

- Антон, - он поворачивается ко мне, - что все-таки произошло?

Он недоуменно разглядывает меня, а потом встряхивает головой.

- Так я же вам уже все рассказывал! Он уехал.

- Нет, я не про Выграновского. Сейчас. Что случилось? Почему ты здесь?

Если это способ страдания по своей прошлой несчастной любви, то мне точно
придется настучать ему по щекам. Не настолько же он сентиментален!

- Да все нормально, Арсений Серг…вич! Все путем, - он затягивается, снова

прикладывается к бутылке, хлюпает носом и вдруг утыкается лицом в ладони.

Нормально, как же.

- Как тебе из детдома удалось улизнуть?

- Улиз….Чего? Че это за слово такое? – нахмурившись, смотрит на меня

исподлобья, то и дело закусывая нижнюю губу, а я никак не могу отвести глаза.

- Уйти незаметно, - отвернись, Арс. Отвернись и поимей совесть. Он – в хламину,

у него явно какие-то проблемы, а ты сидишь и пялишься на его губы, тайно
прикидывая настолько ли он пьян, чтобы попробовать прямо сейчас поцеловать
его.

- Так как все-таки?

Он сдавленно хихикает и легко толкает меня в плечо.

100/331
 - Ой, Арсений Сергеевич! Какой вы еще…этот…«зеленый». Да у нас почти
каждый может так уйти, если понадобится. Лет с десяти, наверное. Пути надо
знать, - он долго и загадочно водит указательным пальцем у моего лица и
добавляет страшно интригующим тоном, - та-а-а-а-айные!

- И какими путями ты возвращаться планируешь? Мне кажется, ты сегодня даже

та-а-а-а-айными путями незаметно не пройдешь.

- Да и хуй с ним! – Антон решительно взмахивает рукой, едва не сваливаясь со

своего насеста. Я чудом успеваю подхватить его за плечи и усадить на лавку уже
по нормальному.

Он поднимает на меня затуманенные глаза, и я вдруг резко осознаю, что так

близко друг к другу мы еще не были. Эмоционально, доверительно – да, но не
физически. Разжимаю пальцы на его плечах и отстраняюсь, ибо долго смотреть
на него с такого губительного расстояния выше моих сил. Но Антон внезапно сам
хватает меня за руку, притягивая к себе.

- Посидите со мной, Арсений Сергеевич, - он буквально виснет на моей руке,

заставляя опуститься на лавочку рядом с собой. Двигается ближе ко мне,
вжимая голову в плечи и пряча ладони в карманах серой куртки.

Сколько угодно.

Всю гребаную ночь.

- Простите, что разбудил в…вас, - Антон снова делает глоток водки, и я едва
сдерживаюсь, чтобы не выхватить злосчастную бутылку у него из рук.

- Ничего страшного, - бок Антона такой неожиданно теплый, что я сам двигаюсь
к нему на жалкий сантиметр, лишь бы быть хоть чуточку ближе.

- Я бы… я бы не стал… - Антон запинается, икает и мотает головой. Его нещадно

развозит прямо на глазах, и я с ужасом думаю, что же мне с ним делать.

- Объясни, что случилось, - стараюсь говорить мягко, но понимаю, что если не

добьюсь ответа в ближайшие пять минут, то потом не добьюсь от него ровным
счетом ничего, - пожалуйста, Антон.

Он смотрит.

Как же он смотрит на меня.

Одними своими невозможными, какими-то совершенно фантастическими,

блестящими глазами будто раздевает меня прямо здесь. В куртке внезапно
становится жарко, меня словно накрывает горячей волной. Наши колени
соприкасаются, и там тепло сосредотачивается особенно ощутимо.

- Вот откуда… - он неразборчиво бормочет что-то себе под нос и в воротник

толстовки, - какой-то… правильный… слишком…

Даже не пытаюсь понять. Просто в который раз беспомощно тону в нем, не

стараясь вынырнуть и отрешенно наблюдая, как толща темной, ледяной воды

101/331
смыкается над головой.

Слишком близко, слишком давно желанно, слишком долго и слишком

мучительно-приятно.

Я точно стал извращенцем. Настоящим мазохистом. На свою беду начал

получать нездоровое удовольствие от невозможности получить Антона в
реальности. Но, тем не менее, это нисколько не мешает мне трахать его каждую
ночь в моей голове.

А он просто смотрит на меня сейчас.

- Слишком хороший.

- Кто?

- Вы.

Знал бы ты, что творится у меня в башке, не говорил бы так.

- Спасибо.

- Пож…- ик, - жалуйста.

Очень нужно, чтобы кто-то ежесекундно дал мне хорошего пинка с этой лавки.
Прямо сейчас. Ибо расстояние между нами безбожно сокращается, а Шастун все
больше наваливается на меня, явно проигрывая битву с бешеным градусом,
бушующим в его крови.

- Антон, может, все-таки скажешь, почему ты здесь?

- Извините… - Арсений Сер…Сергеевич, - он так трогательно, старательно

выговаривает мое имя, а вот момент выяснения подробностей, похоже, уже
безвозвратно упущен, - простите. Я бы позвонил Журавлю, но…

И откуда у меня опять такой густой дурман в мозгах? Ведь казалось, что
похмелье уже отпустило. Но я чувствую, что неизбежно пьянею вслед за
Антоном.

Или от него.

- Но позвонил вам.

Да пошло оно все. Кровь с концентрированным адреналином и чем-то еще

ударяет в голову стремительным напором, черти, азартно потирая лапы, там же
делают ставки, а на кону - эти проклятые губы, которые уже столько времени не
дают мне покоя.

- Антон, - беру его лицо в ладони, аккуратно, как хрупкую льдинку, поднимаю
его голову и смотрю прямо в безумно зеленющие глаза, - все хорошо. Прекрати
извиняться, слышишь? Я же здесь. Я с тобой, все хорошо. Ты правильно сделал,
что позвонил мне. Я никуда теперь не уйду. Просто объясни мне, что случилось?

- Вы такой … - он не отстраняется, не отворачивается, и я физически ощущаю,

102/331
как его градус неотвратимо накрывает и меня, потому что голова уже идет
полным кругом, - такой…

Скажи. Скажи, Антон.

- Добрый…

Добрый.

Спасибо и на этом.

Его лицо все еще в моих руках. Он так непозволительно близко, что я чувствую
устойчивый запах перегара и сигарет, и от этой притягательной, манящей
какофонии готов сойти с ума прямо сейчас.

Или уже начал сходить?

Потому что Антон вдруг сам придвигается еще ближе. Очень близко.
Облизывает свои губы и, не отрываясь, смотрит прямо на меня.

Внутрь. Глубоко.

Туда, куда умеет смотреть только он.

- Спасибо вам, Арсений Сергеевич.

Господи, за что шепотом?!

Мир замирает. Редкие листья, опадающие с веток, шуршание жухлой, серой

травы, шум машин с дороги – все вокруг нас останавливается, резко стихает,
растворяется и гаснет. Я даже ветра больше не чувствую. Все, что осталось – это
дыхание Антона и его холодная кожа под моими пальцами.

- Пожалуйста.

Внутри что-то разрывается, скручивается в тугие, гудящие от напряжения узлы,

готовые лопнуть в любой момент. По венам словно пускают ток, но руки больше
не дрожат. Тело немеет, превращаясь в сплошное плотное переплетение нервов
и жуткого, едва не колотящего ознобом напряжения. Сердце где-то притихло, не
осмеливаясь нарушить ту тишину, что сейчас так хрупко и осязаемо висит между
нами. Антон слабо улыбается. Он мертвецки пьян, но эта улыбка так знакома
мне. Словно именно ее я вижу каждое утро. Он снова облизывает губы, и это
становится моим последним рубежом.

Я подаюсь вперед.

Пусть все идет к черту.

Абсолютно все.

Визг тормозов и оглушительный лай собак вторгаются между нами неожиданно

резко и так громко, что от этого едва не закладывает уши, хотя казалось, что мы
довольно далеко от дороги. Отпрянув от меня, Антон шумно выпускает
скопившийся в легких воздух, который вырывается на свободу полупрозрачными

103/331
клубами пара, и отворачивается.

А мне так и хочется нахлестать себе по лицу, чтобы хоть немного отрезвить,
привести в чувство и выбить из воспаленного мозга все, что только что
нафантазировал.

Идиот.

Еще секунда - и сам себе захлопнул бы крышку гроба, который даже выстругал
собственноручно.

Но этого так хотелось. И все еще безбожно хочется до мурашек и покалывания

кончиков пальцев.

Антон допивает бутылку и, неуклюже замахиваясь, раздраженно отбрасывает

ее в сторону. Его движения уже теряют всякую координацию, и мне нужно
срочно решать, как поступить с ним, пока он не отключился прямо здесь. Я резво
вскакиваю на ноги, встряхиваюсь, прогоняя с себя все остатки недавней, почти
осуществившейся, собственной иллюзии, и лихорадочно соображаю, что делать с
Антоном. Детдом – точно не вариант. Даже если нам, по какой-то нелепой
счастливой случайности и удастся незаметно проникнуть внутрь, то пока мы
будем добираться до спальни, без сомнений соберем очень много зрителей.

Решение приходит в следующую секунду. С последствиями буду разгребаться

потом.

- Антон, - я трясу его за плечо, потому что глаза у него неотвратимо

закрываются, а сам он уже начинает сползать по спинке скамейки, - Антон, дай
мне свой телефон.

Он не реагирует, и я, усердно порывшись у него в бесчисленных карманах, сам

выуживаю мобильник.

***

В машине тепло. Даже слишком тепло. Печка работает на полную катушку, а

водитель – лысый, круглый мужчина, очень похожий на всех стереотипных зэков
из российских фильмов – сидит в одной футболке и ритмично кивает головой в
такт зажигательной музыке, крепко обхватив руль широченными огромными
ладонями. Антон заурезно спит, поджав свои бесконечные ноги и удобно
устроившись головой на моем плече, которое уже начинает ныть. Но не от веса
Антона, а от нашего недавнего падения.

Конечно, поднять и дотащить бесформенное тело до машины оказалось совсем

не просто. К моменту приезда такси Шастун уже крепко спал, свернувшись
калачиком прямо на лавке. Сколько бы я ни пытался не дать ему уснуть, он все
равно победил. Когда зазвонил телефон, оповещая о прибытии автомобиля, я
уже готов был выть от досады. Несколько раз я безуспешно пытался поднять
его, хоть как-нибудь растормошить, привести в чувство. Потом, набравшись
смелости, пару раз ударил по щекам. Не сильно, но вполне себе ощутимо. Увидев
на секунду распахнувшиеся глаза, я начал сбивчиво умолять его встать на ноги,

104/331
одновременно пытаясь поднять силой. Это удалось попытки с третьей, наверное.
Шастун оказался гораздо тяжелее, чем казался. Когда он навалился на меня
всем своим весом, и я попытался сделать шаг, Антон внезапно запутался в
собственных ногах и рухнул на землю, естественно утянув меня следом за собой.
Мы приземлились рядом с лавкой, каким-то чудом не налетев на острый угол.
Падение слегка растормошило его. Антон недовольно зашипел и сам неуверенно
встал на ноги, покачиваясь на ветру. Решив не упускать сей удачный момент, я
нырнул ему под руку и быстро, насколько это позволяла ситуация, повел его к
выходу из парка, упрямо игнорируя боль в ушибленном плече.

Когда мы подъезжаем к дому, я и сам едва могу бороться со сном. Тепло,

размеренная езда и ненавязчивая приятная музыка так убаюкали меня, что я
даже забыл про ноющее плечо, которое уже начало неметь от долгой
неподвижности.

Теперь предстоит новый квест – достать Антона из машины.

- Антон… - я трясу его предплечье, пока водитель паркуется возле моего

подъезда, - Антон, просыпайся.

Бесчувственно шлепая губами, он лишь крепче прижимается ко мне, обвивая

руками мою руку. Машина останавливается, и водитель оглядывается на нас.

- Извините, - я передаю ему деньги, - перебрал парнишка.

- Да, бывает, - басистый голос неожиданно оказывается очень добродушным, -

может, помочь?

Рано я его в зэки записал.

- Было бы замечательно, - ибо без помощи мне ни за что не выкурить

Шастуна из такси.

Мужик справляется с процессом куда быстрее, чем я в парке. Он приподнимает

Антона за плечи, словно ребенка, одним движением выуживая на улицу. Я
выпрыгиваю из другой двери и подхватываю Шастуна под руку.

- Пошли, до подъезда провожу, - громыхает водитель, таща на себе едва ли не

нас обоих, - ну и набрался ты, брат!

- Спасибо, - уже у дверей на меня обрушивается вся масса Антона, и я крепко

обхватываю его за пояс, - извините еще раз.

- Бывает и хуже, - махнув рукой напоследок, мужик возвращается к автомобилю,

а я пытаюсь выудить из кармана куртки ключи, прикидывая, не заплатить ли
водиле, чтобы тот сразу до квартиры Шастуна дотащил.

От мелодичного пиликанья домофона Антон вдруг распахивает глаза и крутит

головой по сторонам.

- Пошли, Антон. Давай, - мы заваливаемся в подъезд, а впереди коварно

поджидают несколько непреодолимых ступеней к лифту.

Он что-то бормочет себе под нос, но из-за собственного тяжелого дыхания я не

105/331
могу разобрать ни слова. Когда я почти на себе втаскиваю его на проклятые
ступени, на площадке зажигается свет – срабатывает датчик движения. До
лифта еще пара метров.

- О-о-о-ох, - нажимаю кнопку, прислоняя Антона к стене, и упираюсь здоровым

плечом ему в грудь, чтобы он по этой самой стене не сполз. Ибо больше я его не
подниму.

Лифт, сука, едет, похоже, прямо из космоса. Проходит несколько секунд, и свет
вокруг нас гаснет. Темнота накрывает неожиданно, и я на какие-то мгновения
абсолютно слепну. Чувствую просто зверскую усталость и жажду – похмелье все-
таки еще держится. Пытаюсь отдышаться после тяжелого марафона с весьма
весомым довеском, который вот-вот осядет на пол бесформенной массой, если
ебаный лифт не приедет сейчас же. В обычные дни его езда не кажется такой
долгой, но сегодня он просто издевается надо мной. Перехватываю Антона,
обвивая рукой его пояс, но тут же жалею об этом – Шастун, вес которого до
этого приходился на стену, снова рушится прямо на меня. Лифт все еще
поскрипывает где-то наверху. Я глухо рычу, пыхчу, кряхчу и едва не скриплю
зубами от тяжести чужого тела, когда нос Антона вскользь проходит по моей
щеке. Я замираю, и мы оба стоим неподвижно, а все мои ощущения неумолимо
сосредотачиваются на горячем дыхании Антона прямо мне в губы.

Когда двери, наконец-таки, лениво расходятся в разные стороны, нас обоих

ослепляет свет из кабинки. Собрав остатки сил, я вталкиваю Шастуна внутрь и
заваливаюсь следом. Но едва успеваю нажать кнопку нужного этажа, как вдруг
Антон, с непонятно откуда взявшейся прытью, снова наваливается на меня,
прижимая к стене.

И целует.

Не успеваю среагировать. Не успеваю сделать вообще ничего - ни подумать, ни

ответить. Просто стою, чувствуя, как чужие, мягкие губы прикасаются к моим.
Антон целует напористо, даже властно, грубо впивается пальцами в предплечья
так сильно, что я ощущаю это даже через куртку. То ли обнимает, то ли
пытается удержаться на ногах таким способом.

И это не похоже ни на один, даже самый прекрасный эротический сон,

который когда-либо мне снился. А снилось мне их уже предостаточно.

Когда двери лифта открываются, мы оба попросту игнорируем

происходящее. Антон слишком пьян, а я слишком… Жив ли вообще?

Он все еще целует меня, когда двери закрываются. Теперь, когда лифт стоит
на месте, свет внутри неминуемо гаснет. Мы больше не движемся, а темнота
вокруг нас кажется абсолютной. В этой темноте все ощущения резко
обостряются до предела, хотя, казалось, больше некуда. Не замечаю, когда
успеваю обнять его за пояс и прижать к себе. Словно находясь в забытьи, в
самом сладком забвении, отвечаю на поцелуй, углубляя его, а Антон глухо
стонет мне прямо в губы.

- Нет, - сдавленно хриплю сквозь сбивчивое рваное дыхание, когда Шастун

на секунду отстраняется, но только для того, чтобы зарыться лицом мне в шею, -
нет.

106/331
 Я неимоверным усилием воли выставляю ладонь вперед, мягко отталкивая
Антона от себя. Все внутри меня противится этому, возмущенно вопит и
настойчиво требует продолжения, но я снова нажимаю кнопку и двери вновь
распахиваются.

Когда мы выходим на площадку, свет вспыхивает. Щурясь и пряча глаза,

пытаюсь вытащить Антона из лифта, попутно отыскивая в кармане ключи.
Шастун идет уже тверже, однако его по-прежнему изрядно мотает в стороны.
Снова облокачиваю его к стене. Сейчас мне нужны обе руки, потому что, чтобы
отпереть замок, на дверь нужно легонько нажать. Поворачиваю ключ и
распахиваю дверь настежь, сразу включая в прихожей свет. Возвращаюсь к
Антону, который стоит спиной к стене и пьяно улыбается мне, глядя исподлобья
потемневшими глазами. Внизу живота медленно скручивается клубком мой
собственный змий искуситель, гадко нашептывая мне, что Антон, скорее всего,
ничего завтра не вспомнит.

А вот такой момент вряд ли представится снова.

Теперь уже я целую его, безжалостно вдавливая в стену всем телом. Свет
вокруг нас в который раз за ночь выключается, и площадка погружается во тьму,
которую режет только свет из моей квартиры. Губы Антона горячие и
податливые. Он покорно открывает рот, впуская меня, и обвивает руками за
шею. Кровь бешено стучит где-то в висках, неизбежно стекая к ширинке штанов,
которая уже не скрывает моего катастрофического состояния. Я, как
сумасшедший, терзаю губы Антона, кусаю их, и снова целую, с мучительным
упоением срывая с них каждый мимолетный стон. Я так долго ждал этого,
представлял и видел во сне, что и теперь происходящее кажется мне очередной
безумной фантазией. Но руки Антона вполне реально пробираются под мою
куртку, а затем и под свитер. Его длинные пальцы касаются мягко и, вместе с
тем, жадно, оставляя после себя пылающие отметины.

Он все равно ничего не вспомнит.

Осмелев или обезумев окончательно, спускаюсь к шее Шастуна, покрывая ее

стремительными, легкими прикосновениями губ. Кожа у него такая мягкая и
нежная. Я с наслаждением провожу языком по острому выпирающему кадыку,
зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке и плотнее прижимаюсь к
Антону всем телом. Запах табака от воротника его толстовки бьет в голову не
хуже той самой водки, что и сгубила Антона, который сейчас совсем теряется в
собственных ощущениях. Он протяжно стонет прямо в поцелуй, и от этого стона
у меня едва не подгибаются колени. В штанах так тесно, что тот факт, что я до
сих пор не кончил, можно теперь считать моим личным достижением.

Осознание накрывает в тот момент, когда мои пальцы, забравшись под

толстовку, касаются кожи на животе Антона в опасной близости от шнуровки
спортивных штанов, а он, рыча от нетерпения, пытается стянуть с моих плеч
куртку.

Мы все еще на лестничной площадке, в темноте, около открытой двери

квартиры.

И нам, определенно, стоит пройти внутрь.

- Идем, - голоса у меня нет совсем, а слово вылетает с осипшим, едва слышным

107/331
хрипом.

Мы заходим в прихожую и сразу, не разуваясь, следуем в гостиную. Антон висит

у меня на плече, а я только и могу думать о том, как бы не нагнуть его прямо в
дверях. Кое-как затащив его в комнату, я не успеваю затормозить и слету
врезаюсь бедром прямо в угол дивана. Сегодняшняя ночь, однозначно, останется
со мной на какое-то время в виде пары фиолетовых синяков. И не только на
бедре. Шипя от боли, мужественно продолжаю миссию. Перекидываю руку
Антона через себя и, придерживая его за пояс, как можно аккуратнее опускаю
на диван.

Дверь. Она все еще распахнута. Возвращаюсь и негнущимися, неловкими

пальцами проворачиваю ключ.

Нужно срочно успокоиться и взять себя в руки.

Или не нужно?

Он все еще там. И сейчас все может произойти.

Тело сладко сводит от одной этой мысли.

Нет.

Нельзя.

Не так.

Прислоняюсь пылающим лбом к холодной поверхности двери и долго

размеренно дышу.

Антон у меня в гостиной. На моем диване.

То, что он делает со мной, не поддается никакому логическому объяснению.

Сводит с ума каждый раз, сносит крышу, завораживает своим взглядом, словно
удав несчастного кролика.

Вдох и выдох.

Господи, что же я творю?! Притащил Шастуна к себе и чуть не трахнул его

прямо на этаже. Хотя, если быть честным до конца, то это Антон первым полез
ко мне в лифте. Я ожидал чего угодно от него в такой изрядной кондиции –
тошноты, ругани или даже драки, но никак не поцелуев. Это удар ниже пояса. И
это он, сам, первым перешагнул черту, которую, правда, едва ли замечал в своем
полубессознательном состоянии. А вот я замечал. И я-то завтра ничего не
забуду.

Антон уже спит, когда я возвращаюсь в гостиную. На мое счастье.

Или наоборот.

Быстро стаскиваю с него ботинки, куртку и толстовку. Слава Богу, там еще
остается футболка. Стараюсь не смотреть на его обнаженные руки и не
вспоминать, как эти самые руки обнимали меня минуту назад, лаская плечи и

108/331
спину.

Так правильно. Успокойся, выдохни.

И желательно, пиздуй из квартиры нахуй, Арс. Или просто не сможешь. Не

устоишь.

Накрываю его одеялом, запирая чертей в голове на пудовый замок, а сам

спешно ретируюсь в ванную. Уснуть мне с таким пожаром в штанах вряд ли
удастся.

А на часах, тем временем, 3:34.

Утро обещает быть весьма интересным.

Примечание к части

109/331
Примечание к части Аааа, 50 ждунов!... Ребят, надеюсь моё СПАСИБО долетает
до каждого из вас!!!
Спасибо за ожидание! Главу писала сумбурно, торопясь) бета открыта, если что)
Как всегда, готова к тапкам и пряникам

Часть 11. Ожоги на коже

4:22

Никогда раньше не знал, что ночью по телевизору крутят настолько

отборную хрень.

Фильмов нет, зато всяких дебильных ток-шоу - предостаточно. Про еду, дома,
ремонт, отношения, танцы и даже, блять, про собак. На каждом канале - свое
четко забронированное смонтированное говно, которое идёт даже без рекламы.
Слишком часто и быстро мелькающие яркие картинки раздражают, а глаза уже
начинают болеть. Бессонная ночь еще аукнется мне, даже не сомневаюсь. Будто
мешки под глазами и без этого не достаточно синюшние. Виски словно
сдавливает гигантский, бетонный обруч, все плотнее сжимая свои стальные
объятия. На часах - половина пятого утра и одна только мысль о куче
предстоящей работы доставляет почти физическую боль и так раскалывающейся
голове. Кажется, я еще обещал поговорить по душам с Яной. Собеседник из меня
сегодня будет, мягко говоря, никакой. Повезет, если вообще не засну прямо за
столом.

Допиваю третью чашку кофе, пока с экрана холеный красавчик в фиолетовом

пиджаке с натянутой голливудской улыбкой и густой копной волос вещает,
паркет какого цвета лучше всего подойдёт для вашего загородного коттеджа.
Конечно. У нас же тут у всех поголовно по три коттеджа, так что сия
информация просто таки архиважная. Кофеин не спасает тяжёлую голову,
поэтому, плотнее запахнув на себе тяжелый махровый халат, ползу в гостиную
за второй таблеткой нурофена. Вообще мне бы сейчас очень помог какой-нибудь
"антипохмелин" . Но я так давно не злоупотреблял, поэтому в доме подобных
лекарств как-то и не водилось. Только вот сейчас я чувствую на себе все
прелести адского бодуна вкупе с бессонной ночью. За окном ещё темно, недавно
начался мелкий дождь, который теперь жалобно дребезжит в стекло с каждым
новым прорывом ветра.

Стараюсь передвигаться бесшумно, но все-таки спотыкаюсь о собственные

ботинки, которые каким-то невероятным образом оказались у дверей ванной. В
принципе, можно особенно и не стараться. Я даже не представляю, что может
сейчас разбудить Антона. Метеорит или ядерный взрыв, не меньше. Как впрочем,
не представляю и того, как это буду делать я. Через час нам нужно выдвинуться,
чтобы успеть добраться до прихода поваров, которые прибывают на работу к
половине седьмого.

Иду в темноте, исключительно "по приборам", но глаза постепенно

привыкают, поэтому скоро различаю диван и светлую фигуру на нем. Свесив на
пол свои километровые конечности, Антон беззаботно спит, уткнувшись лицом в
подушку и смешно открыв рот. Интересно будет посмотреть, когда он проснется
и обнаружит место своего пробуждения. А еще интереснее, естественно, узнать
причину его вчерашнего столь обильного возлияния. Не останавливаюсь,
медленно, но уверенно пробираюсь к полке, где хранится аптечка. Достаю сразу
110/331
весь контейнер с лекарствами и несу на кухню, чтобы не шуршать здесь. Хотя,
можно и пошуршать. Вообще, по большому счету, Антона уже пора будить.
Учитывая его вчерашнее состояние, он только просыпаться будет полдня, не
говоря уже о том, чтобы встать на ноги.

Проталкиваю таблетку в горло и запиваю водой, глядя на темные очертания

улицы за окном. Пока кругом еще темно и пусто, но меньше чем через час все
оживится, наполнится людьми, машинами, автобусами и трамваями. Тусклый
свет фонаря выхватывает из темноты одинокую фигуру, торопливо шагающую
по тротуару. Разобрать, мужчина это или женщина, невозможно, видно лишь, что
человек очень спешит и едва не срывается на бег. Замирает на светофоре,
терпеливо ожидая зеленый, и срывается с места мгновенно, едва загорается
нужный свет.

4:52.

Желание уронить голову на стол и закрыть глаза становится нестерпимым. Но

позволить себе подобную роскошь никак не могу, поэтому продолжаю
мужественно созерцать увлекательную историю ремонта роскошного дворца,
именуемого почему-то всего лишь коттеджем, и отсчитывать оставшиеся восемь
минут, перед тем, как идти будить Антона.

5:03

А может, ну ее, эту работу?

5:15

Можно лечь под бок к Антону и просто заснуть. Почему-то не сомневаюсь, что
даже на узком диване мне будет удобнее, чем за кухонным столом. Я все-таки не
удержался и задремал на каких-то несчастных пятнадцать минут. С великим
трудом разлепив сопротивляющиеся глаза я понял, что правильно сделал, решив
не ложиться вовсе.

Антон все еще спит в той же позиции, что и час назад. Только его лицо по
подушке растеклось сильнее, и губы теперь образуют между собой нечто
похожее на бантик. Приседаю перед ним на корточки и замираю. Полумгла в
комнате красиво смягчает черты его лица. Он выглядит совсем юным и,
вспомнив наш долгий путь до квартиры, мне становится немного стыдно. Он
мальчишка. Молодой, пускай и чертовски красивый, но еще мальчишка.
Дотрагиваюсь, едва касаясь кончиками пальцев теплой щеки.

Остаться бы здесь. Раствориться в этой тишине, в полумраке комнаты.

Рассыпаться на атомы и больше не возвращаться в реальность.

Сейчас мы снова так близко. Вокруг все так хрупко, так непрочно, ломко и
шатко, но так тепло. Так нужно. Сейчас разбужу его, и эта нитка, связавшая нас
вчера в парке, моментально разорвется. Антон вряд ли вспомнит хоть что-то.
Повезет, если вообще сможет сообразить, по какому поводу решил вчера так
напиться. Не говоря уже о звонке мне и нашей встрече.

А вот я точно ничего не забуду. Да и не хочу забывать. И глядя сейчас на

Антона, такого домашнего, уютного, спокойного, воспоминания обволакивают
меня согревающей, тягучей пеленой, оседают на коже дыханием Антона мне в

111/331
шею, отдаются его пальцами под моей одеждой, а фантомные поцелуи на губах
заставляют кровь бежать быстрее.

Еще немного – и мы рискуем попасть в пробку. Нужно успеть выехать до того,

как улицы скуют бесконечные железные цепи. Наклоняюсь, стараясь не задеть
воротником халата лицо Антона и невесомо целую его в уголок губ, на несколько
секунд замирая и утопая в прикосновении.

Впитать, выжечь на коже, пропитаться этим моментом насквозь, вобрать в

себя, оставить в каждой клетке тела и разума, чтобы потом бесконечно
возвращаться к этому.

***

Сказать, что Антону плохо – не сказать ничего.

- Чай будешь? – меня буквально разъедает чувство вины за то, что пришлось
разбудить его. Но деваться некуда, я уже заказал такси, и машина должна
приехать через семь минут.

Он мотает головой, но тут же обхватывает виски ладонями, зарывая пальцы в

волосы. Сидит на диване неподвижно, сложившись пополам, тяжело втягивая
воздух носом. Растирает глаза пальцами, бросает мучительный взгляд за окно, а
потом снова утыкается головой себе в колени.

- Может воды? Или таблетку?

Снова нет. Он усиленно трет лицо руками, несколько раз разминает шею до
хруста, протяжно вздыхает и старательно не смотрит на меня.

Вот и лопается нитка.

- Антон, я вызвал такси. Если ничего не будешь, тогда давай собираться.

Молчаливый кивок.

Подняться на ноги ему удается только со второй попытки. Его нещадно

штормит в стороны, и радар, очевидно, все еще сбит лошадиной дозой алкоголя
в крови. Обхватив покрывшиеся мурашками предплечья, он несколько минут
неуклюже топчется на одном месте, пока, наконец, не решается поднять на
меня глаза.

- Можно мне в ванную?

Охрипший голос едва слушается его. Антон до сих пор пьян, но все же трезвее,
чем был. Похоже, выяснение причин случившего, мне снова придется отложить.
Вот только любопытство и так беспощадно терзает меня с того момента, как я
нашел Антона в парке. Еще и целый день без ответов, да еще и с чугунной
головой в придачу, я точно не протяну.

Сегодня шнурки поддаются гораздо быстрее, а телефон я заранее

112/331
предусмотрительно кладу в карман пальто. Когда Антон выходит, я уже
обуваюсь. С сырых волос по его лицу и шее наперегонки катятся капли воды, а
синяя футболка с какими-то белыми рисунками намокла до самой груди. Он
трясет головой, ерошит волосы и облизывает с губ несколько прозрачных капель.
Мышцы на шее и плечах плавно перекатываются под тонкой кожей, а я безбожно
зависаю на этом почти фантастическом зрелище.

Когда Антон оборачивается ко мне, начинаю с тройным усердием натягивать на

себя пальто, судорожно путаясь пальцами в рукавах и мелких пуговицах.

- Возьми в шкафу в спальне полотенце и сухую футболку, - расшнуровывать

ботинки жутко не хочется, поэтому просто машу Антону рукой в сторону
комнаты.

- Не надо, спасибо, - он несколько раз проводит по волосам рукой, стряхивая с

них воду, - по дороге обсохну.

- Там холодно. А ты только недавно вернулся из больницы.

Он не спорит, просто молча мотает головой. Надевает кроссовки, куртку и в

немом ожидании смотрит на меня, уже полностью экипированный. Хлопает
рукой по карману куртки, проверяя, на месте ли сигареты, но пачка оказывается
пустой.

В лифте изо всех сил стараюсь не вспоминать все, что тут творилось всего пару
часов назад. Но кабина маленькая, а Антон так близко, что невольно облизываю
губы и отворачиваюсь. Конечно, он ничего не помнит. Стоит себе, как ни в чем
ни бывало, руки в карманах. Большая часть меня безумно рада этому факту.
Ведь даже находиться с ним в одном помещении было бы неловко в противном
случае. Хотя, неловко – это не совсем нужное слово. В всяком случае, по
отношению ко мне. Так что, пьяная амнезия Антона значительно облегчает нам и
без того достаточно щекотливую ситуацию. И только где-то глубоко в легких
неприятно саднит, отдаваясь горечью на языке.

Мы оба, не сговариваясь, садимся на заднее сиденье. Таксист окидывает нас

равнодушным взглядом, и, называя ему адрес, думаю, что таксопарк должен
немедленно присвоить мне какой-нибудь VIP-статус. В последнее время я
пользуюсь их услугами слишком часто для моих весьма скромных доходов.

Антон ведет себя так, словно его вовсе нет в салоне. Он вплотную прижимается
к двери, уныло созерцая мелькающие за стеклом дома и машины. Пальцами
машинально перекручивает кольца и теребит браслеты. Водит ладонями по
бедрам, трет глаза, поджимает губы, пытается не заснуть.

И молчит.

- Антон.

Он оборачивается ко мне слишком быстро, словно все время только этого и

ждал. Сглатывает и смотрит загнанно, куда угодно, но только не в глаза.

- Может, все-таки расскажешь, что же вчера произошло?

Игра в молчанку начинает раздражать. Я разворачиваюсь к нему вполоборота и

113/331
придвигаюсь ближе, чтобы говорить как можно тише. Антон не шевелится вовсе.
Замирает, наблюдая за мной.

- Что случилось?

- Ничего, - в его взгляде мелькает секундная паника. Он понимает, что сейчас

никуда не денется, а отвечать на мой вопрос ему, похоже, совсем не хочется.
Однако я и так достаточно авансировал его вчерашнюю выходку своим покорным
молчанием, приведя его к себе домой, а не сдав с потрохами Шеминову. И сейчас
покорно везу его, еще полупьяного, лихорадочно соображая, как бы незаметнее
вернуть в приют. А он сидит с таким видом, словно это я вчера выдернул его из
постели в час ночи. Да еще и вытворял потом такое, после чего даже холодный
душ не помог.

- Ничего?

- Ничего, - безэмоционально повторяет он. Отворачивается к окну, хмурится и

всем своим видом показывает, что на беседу отнюдь не настроен.

- Я бы так не сказал.

Машина резко тормозит на светофоре, и я едва успеваю упереться рукой в

пассажирское сиденье, чтобы не налететь прямо на Антона. А он, тем временем,
уже успевает натянуть на лицо знакомую мне презрительно-недовольную
гримасу и скривить губы.

- Не берите в голову.

Сука.

- Остановите прямо здесь, пожалуйста! – склоняюсь к водителю и сую ему в руку

сложенную пополам купюру, - подождете нас пару минут?

- Да без проблем, - таксист лихо паркуется у ближайшей остановки, на которой

уже начали скапливаться прохожие, прячась от дождя под разноцветными
зонтами.

- Выходи! – рявкаю прямо в вытянувшееся лицо Шастуна, у которого от

удивления пренебрежительная маска мгновенно спадает.

Он пулей вылетает из салона, едва машина останавливается, и шлепает

кроссовками прямо по лужам. Я выхожу следом, без церемоний хватаю его за
локоть и тащу в переулок между домами. Он безропотно подчиняется, даже не
спрашивает ничего, а меня ощутимо потряхивает от накатившей злобы. Изо всех
сил толкаю его к стене, отчего голова Антона дергается в сторону. Хватаю его за
грудки и хорошенько встряхиваю, благо, что рост позволяет. Будь я хоть на пять
сантиметров ниже, мне ни за что бы не дотянуться до него. Он цепляется
пальцами за мои запястья, пыхтит, стараясь оттолкнуть, но я держу его мертвой
хваткой. Встряхиваю его снова, упираю в стену и дергаю на себя, заставляя его
склонить голову к моему лицу.

- Издеваешься надо мной?! А!? Решил в игры поиграть?

- Вы о чем?! – его выдох врезается мне прямо в губы, но я только сильнее

114/331
сжимаю в кулаках отвороты его куртки.

- Серьезно?! Ты, блять, мне среди ночи звонишь, лыка не вяжешь! Еле языком
ворочаешь! Я, сука, еду к тебе, наплевав на все, тащу твою пьяную тушу к себе
домой, хотя по-хорошему должен бы тебя ментам сдать или Шеминову, на худой
конец! Я тащу тебя к себе домой, пытаюсь прикрыть сейчас, а ты даже не
удосужишься объяснить мне, в чем, мать твою, дело? Не сплю всю ночь, сейчас
еду с тобой хуй знает в какую рань, чтобы только ты не спалился! И после это ты
мне говоришь «не берите в голову», блять?! Не брать в голову?!

Кулаки так и чешутся съездить по этой насквозь фальшивой равнодушной

гримасе. Это не его лицо. Я видел его настоящего, и этот глупый кукольный
театр уже потерял актуальность, однако Антон упрямо продолжает играть. И на
моих нервах в том числе. Он кривит губы, как будто хочет что-то сказать, но
осекается в последний момент. Тяжело дышит, бегает глазами по моему лицу,
все еще крепко держа меня за запястья, но уже не пытается оттолкнуть. С
каждым вдохом мне в нос просачивается терпкий запах перегара. За последние
сутки мы жмемся друг к другу уже слишком часто. Проходит несколько секунд,
прежде чем я его отпускаю. Отхожу на несколько шагов, пытаюсь дышать
размеренно, но ярость и адреналин уже во вовсю херачат собственную
симфонию в крови. Сердце отчаянно долбится где-то в висках, а пальцы в
карманах опять начинают подрагивать.

- Я тебе не нянька, понятно? Не мальчик на побегушках. Если ты решил, что

можешь вот так запросто нажраться среди ночи и позвонить мне, в надежде, что
я все улажу, то ты ошибаешься, Антон. Я не собираюсь тебя покрывать.

Даже смотреть на него сейчас не хочется. Поганец не то что не поблагодарил

меня за все утро, а так еще и мину недовольную скорчил. Не берите в голову,
блять! И правда!

- Арсений Сергеевич…

- Нет, погоди, - нужно расставить, наконец, все точки, - я не это имел в виду,
когда я говорил, что хочу помочь тебе. Не звонки среди ночи. Не поиски тебя, в
задницу пьяного, по всему городу. И уже тем более, не твое недовольное ебало
после всего этого, вместо обычного человеческого, блять, «спасибо».

- Извините, - еще более бесцветным тоном это сказать невозможно, а мне так и
хочется засунуть ему эту выпрошенную благодарность обратно.

- Извиняю, - сплевываю себе под ноги, ежась от ветра и только сейчас замечая,
что промок почти насквозь. Да и похую. Спектакль окончен, гасите свет.

- Поехали.

- Подождите, - он в два шага догоняет и становится прямо передо мной,

исподлобья глядя почти виновато.

Да кого я обманываю. Позвони он еще хоть тысячу раз даже с Марса, я все равно
сдам обе почки, но арендую какой-нибудь звездолет.

- Спасибо.

115/331
 - Антон, - ни к чему этот разговор, и эти вымоленные мной же извинения
буквально режут уши. Хочется поскорее отвезти Антона в детдом и забыть все,
как страшный сон, - хватит. Проехали. Просто имей в виду, больше я прикрывать
тебя не стану.

Господи, как же тошно. Так мерзко, что вот-вот начнет выворачивать наизнанку.
То ли запоздалое похмелье, то ли гадкое осознание, что был бессовестно
использован. Внутри что-то скребется, режет острыми краями, жалобно скулит и
сворачивается, вытягивается в струны и опасно дребезжит. Наверное, это все те
же нервы. Игрок на них из Антона охуенный, конечно. Вчера своими пьяными
поцелуями по одной каждую надорвал, а сейчас грозит сорвать весь сноп к
херантам.

- Я и не за этим вам позвонил, - от его голоса несет чем-то таким глухо-

безнадежным, что все мое существо разом тянется к нему, моментально забывая
обиду, - не за тем, чтобы вы меня прикрыли.

- А зачем тогда?

Его взгляд мечется по моему лицу с такой скоростью, что я не успеваю за ним.
Все его сомнения жирными буквами написаны на лбу, он хочет сказать мне что-
то, и в тоже время почему-то молчит. Боится, решается или ищет одобрения в
моих глазах – понять решительно не могу. Да и не хочу смотреть на него дольше,
чем требуется. Мне нужна ясная голова, насколько это сейчас вообще возможно.
А приоткрытые губы Антона отнюдь не способствуют прояснению.

- Я не могу вам сказать.

Вдох, выдох.

Взрыв.

- Антон, послушай. Я понятия не имею, что творится у тебя в голове. Но

чувствую, что что-то неладное. Это давно не дает мне покоя. Я не дурак. Я все
вижу – твои сомнения, метания, напускное равнодушие и старательно
выстроенные стены вокруг себя. Твой звонок не разозлил меня, не думай. Я
приеду к тебе еще сотни раз, если потребуется. Но мне нужны ответы. Иначе, я
просто сойду с ума в собственных безумных предположениях.

Трещины, одна за одной, расползаются, и ледяная корка расходится, рушится

на глазах на части, выпуская из-под себя давно дремлющий вулкан. Сомнения
рвут Шастуна на клочки, суматошно разбрасывая их в разные стороны, и весь
спектр противоречивых эмоций отражается в блестящих зеленых глазах
напротив.

- Я уже говорил, что помогу тебе всем, чем смогу. И сейчас снова обещаю
помочь тебе, - шаг навстречу, - но мне нужно знать, - еще один, - ради Бога,
объясни мне, в чем дело.

Останавливаюсь близко. Даже ближе, чем хотел.

На секунду мне кажется, что Антон сейчас уйдет. На его лице сменяется такая
невыразимая гамма переживаний, от нерешительности до испуга, а потом губы
вдруг смыкаются в твердую тонкую полоску.

116/331
- Меня опять хотят взять под опеку.

Он произносит это очень быстро, словно боясь, что передумает говорить в

самый последний момент. Когда слова все же вылетают, замолкает, ожидая
моей реакции, а я лишь озадаченно нахмуриваюсь.

- И что?

Причем тут вообще опека? Ничего не понимаю. И почему я, как педагог Антона,
не в курсе?

- Вчера вечером, после того, как вы ушли, директор меня к себе вызвал. Сказал,
что меня хочет усыновить новая приемная семья.

Вчера Стас не сказал мне об этом ни слова, ни полслова.

- И что здесь такого?

Антон болезненно ухмыляется и, наконец, отводит глаза.

- Всё, - он хлопает рукой по карману, достает пачку, но тут же с раздражением

отбрасывает ее в сторону, вспомнив, что она пустая.

Когда я думал, что не дотяну до конца сегодняшнего дня, я сильно

преувеличивал. Мне не дожить и до полудня. Нервишкам – кранты, ибо от пучка
осталось три жалких ниточки. И те уже жалобно стонут от бешенного
напряжения.

- Так ты из-за этого напился?

- Из-за этого. И если бы не был трусом, вскрыл бы себе вены на той же гребаной
лавке.

Вот это да. Видимо, нервные нитки придется все-таки подтянуть, потому что
срывающийся низкий голос Антона не сулит ничего хорошего.

- Что такого в усыновлении? Выграновского, если не ошибаюсь, тоже усыновили

примерно в этом возрасте. И все прошло хорошо. Может и тебе стоит по-другому
к этому отнестись?

От упоминания Выграновского Антон крупно вздрагивает и снова криво

ухмыляется. Мажет языком по пересохшим губам, косится в сторону улицы,
цепляясь взглядом за многочисленных прохожих, и едва слышно бросает.

- Это невозможно.

Поворачивается, а в глазах - пожар. И у меня нет ни единого шанса его

потушить или даже ослабить. Остается только окунуться в пламя, раз сам
разбередил все еще ноющую рану. Антон тянет носом влажный, холодный
воздух, бесконечно ерошит волосы. Слова уже брошены, и он знает, что я не
отступлюсь теперь. Молчит, собирает силы, а меня в который раз едва не
скручивает от его полного отчаяния взгляда.

117/331
- К этому не отнесешься «по-другому». Не получится просто.

- Я не понимаю…

- Вы спрашивали, почему я раскрылся. Зачем все рассказал о себе сам? Потому

что наивно думал, что смогу вырваться. Думал, что это поможет. Но он все равно
достал меня. Сделал то, о чем говорил. Превратил меня…

Горечь в его голосе выдавливает из меня оставшиеся глотки воздуха. Словно

вампир, который забирает последние остатки сил, бросая после себя лишь
опустевшую, бледную оболочку. Мне уже плохо от того, что он собирается
рассказать, но я должен узнать правду. Пускай она и добьет меня.

- В кого?

Огонь в зеленых глазах гаснет так же быстро, как и вспыхивает. Плечи Антона
бессильно опускаются, и он разом словно становится ниже ростом. Смотрит на
меня, ища спасения или сил на то, чтобы решиться на продолжение откровения,
только я и сам уже перестал дышать.

- В шлюху.

Что-то щелкает у меня внутри, наламывается с мерзким треском и эхом

отдается в ушах. Кажется, нервы все-таки не выдерживают.

На Антона больно смотреть. Он даже не ежится от резкого ветра и дождя,

хлещущего его прямо по лицу. Просто отрешенно глядит себе под ноги, горбится
сильнее, чем обычно и обреченно молчит.

- Антон, - все, что я могу сейчас сделать, это положить ему руку на плечо и чуть
сжать ладонь. Хочется обнять его, и я почти решаюсь на это, как вдруг Шастун
вскидывает голову. Стеклянным взглядом смотрит сквозь меня и безмолвно
кивает в сторону дороги.

Невербальное общение, мать его. Я освоил его на твердую пятерку, поэтому без
слов разворачиваюсь, возвращаюсь к такси и отпускаю машину.

- Да я подожду, не волнуйтесь! Заказов все равно мало, не торопитесь! –

услужливый кудрявый водитель долго и упорно заверяет меня, что может
подождать нас сколько нужно. Терять клиентов ему жутко не хочется, но я даже
сам не представляю, насколько в итоге мы здесь задержимся.

Когда я возвращаюсь, Антон опирается спиной на стену, сунув руки в широкие

карманы куртки, и абсолютно нечитаемым взглядом смотрит перед собой.
Наверняка жутко жалеет, что при себе нет сигарет. Но палатка рядом с
остановкой не работает в такую рань, как и кафе через дорогу, которое
откроется только через полтора часа, судя по крупной яркой вывеске при входе.
Но этот разговор нам прерывать нельзя. Мы оба уже промокли, так что терять
больше нечего.

- У вас могут быть проблемы из-за меня, - бросает почти равнодушно.

- Могут, - глупо отрицать, - давай, выкладывай.

118/331
Он хмыкает, хмурится и качает головой. Очевидно, каждое слово дается с
неимоверным трудом, но он уже ступил на тропу. Назад хода нет, ибо я
перекрываю все запасные выходы.

- Нас тогда Стас застукал в туалете. С Эдом. Я так охренел, что не успел
среагировать. Он оттащил меня, съездив пару раз по лицу, так что я на
несколько секунд выпал из реальности. Когда пришел в себя, Скруджи уже тоже
держался за скулу. Отделал нас Шеминов обоих, короче. В принципе, он тогда
быстро и успокоился. Даже орать не стал, чтобы лишнее внимание не
привлекать. Разогнал нас, типа пригрозил и все. Потом Эд уехал. И у меня
началась полоса нескончаемого пиздеца. Пока меня две недели ломало без него,
я вообще ничего и никого вокруг себя не замечал. Когда стало чуть легче, вроде
даже начал свыкаться, Стас вдруг внезапно вызвал меня к себе. Напомнил о том
случае в туалете, типа не выдал нас, никому про это не рассказал, хотя мог бы. Я
сначала вообще не понимал, что происходит. Если хотел наказать или ославить,
почему сразу не стал. Зачем выжидать понадобилось? А потом он сказал.

Пальцы начинают перебирать браслеты – верный признак нервозности Шастуна.

Он переступает с ноги на ногу, стирает с лица потоки воды и одним движением
застегивает куртку до самого горла.

- То, что он предложил мне тогда… - Антон закусывает нижнюю губу слишком
сильно, отчего та начинает немедленно белеть, - я просто охуел, если честно.
Даже не помню, что именно ответил ему. Просто… Я ожидал чего угодно: там
штрафных работ, наказаний, ругани. Но, блять, то, что он предложил мне в
замен на свое молчание… Это просто…

Внутри у меня все холодеет. Но не из-за ветра и ледяного дождя.

- Он сказал, что будет молчать, - в голосе Антона отчаяние постепенно

сменяется злостью, - сказал, что забудет о том, что увидел.

Ублюдок. Какой же ты ублюдок, Стас.

- Если он сможет подзаработать на мне.

Боль слегка отрезвляет, и только сейчас я понимаю, что сжимаю кулаки

слишком сильно, а ногти буквально вонзаются в кожу. Антон плюет себе под
ноги, вытирает лицо и отворачивается. Бегущие по его куртке стройные ручьи
дождя рассыпаются, когда он ведет плечами. А меня его слова просто
пригвождают к земле обжигающими толстенными гвоздями, которые он вбивает
все глубже каждым своим рваным выдохом.

- Что ты ответил ему?

- Чтобы шел куда подальше, - не оборачиваясь, глухо, неуверенно, стыдливо, - в

тот раз я впервые сбежал ночью. Промотался до утра по городу. Когда вернулся,
он снова вызывал меня. Начал расписывать мне мои «блестящие перспективы»,
сука, - голос надрывается, и Антон кашляет, прочищая горло, - типа, схема-то
простая. Он продает меня на время, а деньги делим пополам. Обещал, что никто
ничего не узнает, а по выходу из детдома у меня будет немерено бабла.
Говорил, что я очень красивый. Что на меня уже есть претенденты!...

Антон плотно зажмуривается и трясет головой. Словно хочет выбросить

119/331
воспоминания, не углубляться в них, не пустить глубже, но они уже завладевают
им, туманят, бередят, разбивают на мелкие колючие осколки, и каждое слово
режет горло острыми краями. Ему стыдно, мерзко и противно от самого себя.

А я каменею. Не спрашиваю. Не дышу.

- Этот урод уже рекламировал меня. Кому-то, блять, показывал, как

проститутку. Я, естественно, опять послал его, и он уже разозлился. Начал
угрожать, что все равно продаст меня. Но я уже ничего не получу. Типа
расскажет всем про нас с Эдом. Но мне тогда даже на это было поебать. Я
настолько охуел от происходящего, что…

Я буквально ощущаю, как двигаются пазлы в моей голове. Бесчисленное

множество отдельных фрагментов, которые я тщательнейшим образом собирал,
сортировал и хранил с нашего первого разговора с Антоном. Сейчас каждый из
них пришел в движение, стремясь найти собственное место. Они смещаются,
мешаются между собой, начиная, наконец, образовывать цельную картину
происходящего. Премерзкую, отвратную истину, от которой становится паршиво,
омерзительно и ощутимо начинает подташнивать.

- Он не отставал от меня. Постоянно долбил одно и то же, снова и снова

угрожал всем все рассказать. Пытался уговаривать. А мне от одной только мысли
хотелось блевать, а потом разбить ему лицо. И один раз, когда стало особенно
невыносимо, я сам все рассказал. Просто взял – и рассказал. Вот это была бомба,
конечно. Все охуели, Шеминов – втройне. А я прям праздновал тогда. Думал –
все. Отъебется от меня, наконец. Пусть уж лучше буду открытым позорным
педиком, чем его шлюхой для состоятельных стариков. Конечно, почти все
отстранились. Я и так не был самым популярным парнем, а тут и вовсе
превратился в урода. Посыпались угрозы, иногда доходило до драк. Но мне было
похеру. Главное было – отвязаться от Шеминова. И тогда мне казалось, что
получилось.

Тяжелое, хриплое дыхание вырывается изо рта Антона большими белыми

клубами пара. Он разгорячен, раскален до предела, глаза сумасшедше блестят,
но горечь в голосе такая едкая, что он постоянно невольно кривится. Боль и
злоба распалили его, однако рассказ дается ему с большим трудом.

- Он отстал от меня ровно на две недели. За это время меня вдоволь

пообсуждали и потом благополучно забыли. Ну, педик и педик. Что с меня взять,
с убогого? Зато Шеминов, наконец, заткнулся. Теперь-то ему нечем было мне
пригрозить. Примерно в это же время написал Эд. Впервые с момента отъезда.
Рассказал, что теперь живет в Германии, что все у него просто охуенно. Что
даже не представлял, что можно жить так хорошо. Говорил, что его
действительно считают родным и очень любят. Мы снова начали общаться, и я
успокоился окончательно. Однажды даже рассказал Скруджи о предложении
Стаса. Эд охуел, конечно. Так тема и замялась постепенно. Эд писал, что скучает
по мне. Извинялся постоянно, что уехал. Но я прям по сообщениям видел, как он
пиздецки счастлив там. Пусть и без меня, но я был искренне рад за него. Он
сказал, что приемные родители гомофобы страшные. Ему даже девушку для
прикрытия завести пришлось, чтобы не спалиться. Но он не жаловался. Говорил,
что когда я выпущусь, то найдет меня.

Вакуум вокруг нас становится абсолютным. Антона здесь уже нет – он внутри
себя, в собственном кипящем океане, из последних сил пытается удержаться на

120/331
бушующих волнах, но вот-вот утонет, окончательно захлебнется эмоциями и
пестрящими картинками прошлого, большинство из которых ранят его даже
спустя время. Вот только это не конец истории. Ему все же придется утонуть,
камнем опуститься на самое дно, чтобы рассказать до конца.

- Переписка с ним стала единственной отдушиной. Тем, что помогало мне

каждый день выносить новые насмешки, позорные прозвища и побои. А их было
предостаточно. Я стал неиссякаемым, блять, источником вдохновения для всех
уродов и отморозков, что обитают в детдоме. Они даже между собой перестали
собачиться, все силы бросив на меня. Но каждый раз я упрямо напоминал себе,
что могло быть и хуже, вспоминая предложение Шеминова. А Эд каждый день
писал мне. Рассказывал про Германию, как там охрененно хорошо. Какие у него
заебись родители. Называл это своим счастливым билетом. И я был так рад за
него. Правда. Но потом все началось по новой.

Он замолкает, бросает тоскливый взгляд мне через плечо и направляется к

только что открывшейся палатке. Возвращается с пачкой сигарет, на ходу
распаковывая шуршащую упаковку чуть подрагивающими пальцами.
Затягивается долго и глубоко, задерживает дыхание на несколько секунд и
выпускает из себя густой серый дым, обволакивая им нас обоих, словно
пушистым пледом.

- Стас снова начал шантажировать тебя? – не совсем понимаю, чем именно, ведь
козырей у Шеминова не осталось. Антон сам раскрыл свой секрет.

- Да. Но только в этот раз пошел напролом. Уже не угрожал, а сразу поставил
перед фактом.

- Каким?

Дождь, наконец, прекращается. Я быстро смахиваю воду с волос, однако челка

неприятно липнет ко лбу и мне ничего не остается, как просто замахнуть ее
назад. Антон тоже оттряхивается и достает вторую сигарету.

- Он показал мне фотографию. Когда он успел сделать ее, я не знаю. Видимо,

ублюдок понаблюдал за нами, прежде чем разогнать. Извращенец поганый.
Короче, он сфоткал нас с Эдом тогда в туалете. Причем, каким-то, сука,
загадочным образом, сумел сделать это так, что на фотке было четко видно, что
это именно мы. С меня уже взять было нечего, обо мне и так все всё знали, и
даже уже типа смирились. Но он оказался хитрым уродом. Сказал, что если я не
соглашусь, то он анонимно пошлет фотографию приемной семье Скруджи.

Откидываю голову назад, пуская в легкие толику свежего воздуха. Я насквозь

уже пропитался дымом и хриплым голосом Антона. Сколько мы стоим здесь уже?
Час? Или полдня?

- Это шантаж.

Антон салютует мне сигаретой и продолжает.

- Я тоже так решил. И послал его опять. Но когда вернулся в комнату и

перечитал сообщения Эда, то понял, что Шеминов действительно может все
разрушить. Он был так счастлив там, я чувствовал это даже через расстояние. В
конце концов, от него столько раз отказывались. Я видел, как он переживал это.

121/331
Скруджи заслужил этот счастливый билет. А я…

Господи, Антон. Неужели, Выграновский стоил этого?

- И я согласился, - он смотрит на меня, умоляюще заглядывает прямо в глаза,

словно оправдываясь за свой поступок, - согласился, понимаете. Пообещал себе
заткнуться, вытерпеть, проглотить это все, лишь бы не впутывать сюда Эда.

Я успеваю удивиться тому, что внутри меня еще осталось что-то целое, потому
что слышу надрывный хруст и противный треск. Это все мои ебаные утопические
замки, так старательно и щепетильно выстроенные мной со дня знакомства с
Антоном, эпично рушатся прямо сейчас, погребая меня под своими громадными
обломками и клубами едкого дыма. Песок и пыль забивают рот и легкие, дышать
уже не получается, и я покорно подставляю голову под летящие камни.

Добей меня, Антон. Хотя бы из жалости.

- А Шеминов, сука, не обманул, когда сказал, что на меня есть спрос. Опеку
быстро оформили уже через три недели. Хотя обычно это длится около полугода.
Но у него, как я понял, везде есть свои подвязы. До того времени, я даже не
подозревал, что извращенцы могут выглядеть так представительно. За мной
приехала вполне приличная пара. Толстый мужик и абсолютно квадратная
женщина. До сих пор помню ее отстойные духи. Шеминов постоянно хлопал меня
по плечу, взахлёб перечисляя мои достоинства. А мне просто хотелось выйти в
окно прямо в его кабинете. Перед тем, как сесть в машину, он снова напомнил
мне про фотографию. Сказал, что я умный, что должен все сделать правильно.

Все системы безнадежно перегорают. Дым медленно смыкается вокруг нас

плотной, непроницаемой завесой, а я судорожно пытаюсь не забыть дышать.
Антону его же откровение и вовсе рвет все предохранители, щедро подливает в
кровь неразбавленный бензин и без опаски поджигает спички. Он горит,
полыхает так ярко сейчас, а голос напротив, опускается до болезненного,
сиплого шепота.

- Мой новоиспеченный «родитель» запер меня в комнате, едва я переступил

порог квартиры. Куда испарилась его женушка – я понять не успел. Он связал
меня, чуть не разорвав все сухожилия к чертям. Потом долго бил, шлепал и
мерзко верещал от восторга как жирная свинья. Постоянно шептал мне, какой я
красивый. Обливался потом, кашлял и пыхтел, остервенело трахая меня прямо в
рот. А когда закончил, развязал меня и оставил голого прямо там же, на полу.

Губы у Антона трясутся от переполняющих его эмоций, а сигарета давно уже

тлеет в луже. Каждое его слово отпечатывается на мне алым, химическим
ожогом, но я даже не пытаюсь увернуться от них. Принимаю каждый,
подставляя грудь под пламя.

- Я сбежал в ту же ночь. Не помню как, но очнулся когда порезал ногу об какую-

то стекляшку на дороге. Даже без обуви ушел, представляете. Долго сидел в
вонючей подворотне, мечтая сдохнуть прямо там же. Но очень скоро меня нашли
и вернули в приют. Шеминов очень долго улаживал это дело. Наверное, все, что
выручил с моей продажи, потратил на взятки ментам и органам опеки. Все
замяли, в итоге. Будто бы от меня отказались по причине плохого поведения.

- А потом? Следующие семьи? Это… Это повторялось?

122/331
 - Вы имеете в виду, трахали ли меня там? – слова обжигают и его, но Антон
терпит, и намеренно произносит их громко и слишком четко, растягивая пытку, -
да. Второй раз я уже дал ублюдку сдачи. Мужик оказался любителем ролевых
игр, БДСМ и прочей извращенской хрени. И я тогда от души его отхлестал его же
плетью. После этого Стас долго не отдавал меня, часто проводя со мной свои
«воспитательные беседы». Потом третьи опекуны. Там я даже дотронуться до
себя не дал. Может барьер какой сработал, не знаю. Только орал, как
потерпевший, руками размахивал и подрался, в итоге. Меня на следующий же
день вернули, как «слишком буйного и неуравновешенного». По-моему,
Шеминову даже деньги вернуть пришлось. Зато потом он отстал от меня. Я
продолжал переписываться с Эдом, но ничего ему не рассказывал. Это касалось
только меня, и втягивать его в эту грязь мне не хотелось. И сейчас не хочется.
Меня спасали его сообщения. Читал их, и становилось чуточку легче.
Перетерпеть, скоро выпуск и конец кошмару.

Пламя в его глазах уже погасло. Даже углей не осталось. Только дым, глухая
безысходность и тоска, от которой хочется лезть на стену. Он смотрит
обреченно, но смело. Открыл все двери и замки, распахнул окна, выпуская
внутрь воздух и порывы прохладного ветра.

- Теперь вы все знаете, Арсений Сергеевич. Я так надеялся, что освободился. Но

когда вчера увидел этого бородатого бугая, потенциального, блять, покупателя,
то сорвался.

Дыши. Дыши и не отводи глаз.

- Я просто шлюха, грязная и пользованная много раз дрянь, которая даже не

знает собственную цену. И вы не сможете мне ничем помочь.

Смогу. Кое-чем и прямо сейчас.

Молча подхожу к нему, быстро заключая одеревеневшее тело в объятия.

Сжимаю крепко и сильно, обиваю руками его спину и смыкаю пальцы на
скользкой ткани куртки. Он не шевелится, но через мгновение шумно выдыхает
мне в плечо. Комкает пальто, рвано дышит, шмыгает носом и сглатывает.
Отчаянно цепляется, словно за последний спасательный круг посреди жуткого
шторма, в который так неосторожно угодил.

123/331
Примечание к части Спасибо за ваше ожидание и тёплые отзывы
Песня атмосферная, советую послушать обязательно) не ищите смысл в словах,
там чисто музыка)

И да, пишите все, что думаете по поводу продолжения)) очень интересно узнать
ваши предположения

Часть 12. Обещание

Kelly Clarkson – Addicted

Он просто огромный.

Не человек, а скала какая-то. Громадная глыба в пиджаке. Ростом еще выше

меня, в пару раз шире и толще. И к тому же бородатый. Рыжая густая борода
сплошь покрывает щеки, и по вискам переходит в такого же цвета волосы.
Рассматриваю его с плохо скрываемым презрением, а в голове до сих пор
набатом отдаются страшные слова Антона.

"шлюха"

"грязная и пользованная"

- Тогда, готовь документы, Арс, - фальшиво улыбаясь, Стас суетится вокруг

Ильи Александровича Макарова, который с довольной ухмылкой подписывает
заявление об опекунстве, - завтра же запускаем процесс.

Шеминов так воодушевлен предстоящей, наверняка, прибыльной сделкой, что

даже не замечает моего опоздания на работу и перекошенного лица. Словно
наседка порхает вокруг этого борова, что-то без конца щебечет ему и
отвратительно хихикает над его неуместными шутками. После разговора с
Антоном у меня до сих пор сумбур в голове, а лица Стаса и этого Макарова
вызывают почти физически ощутимое отвращение. Уложить по порядку в мыслях
услышанное никак не выходит, информация бурлит и вот-вот выкипит прямо
через край. Да и как вообще можно адекватно воспринять ту жуть, которую, по
словам Антона, творит здесь Шеминов? Тот самый, который прямо сейчас
усердно трясет перед потенциальным опекуном папкой «Шастун», выкладывая
на стол характеристики Антона разных лет и различные медицинские и прочие
справки.

- А сам-то он где? – Макаров через плечо передает заполненное заявление

Стасу, - глянуть бы хоть на него еще разок.

К горлу неумолимо начинает подкатывать тошнота, переходящая в резкий

кашель. Урод полюбоваться хочет, оценить «товар» еще раз перед покупкой,
чтобы точно удостовериться, не переплатит ли он. Бегает глазами по вееру
бумаг перед собой и слишком подробно интересуется здоровьем Антона. Я
закрываю лицо рукой, кашляю и отворачиваюсь, лишь бы не видеть слишком
довольных рож ни того, ни другого.

124/331
- Сейчас с бумажками разберемся, и Арс его к нам пригласит.

Еле-еле откашливаюсь, но в груди все еще больно саднит. Мне срочно нужно
уйти отсюда, иначе вывернет прямо на ковер. Или, желательно, на шеминовский
стол. Из-за какого-то странного гула в ушах, почти не слышу, что говорит мне
Стас, пока моя недоуменная физиономия не заставляет его повторить.

- А? Да, прости, Стас. Я…Я все понял, - мне необходимо выйти. Прямо сейчас.
Духота сперлась вокруг меня плотным коконом, и легким жизненно необходим
свежий воздух.

- Держи заявление, - бумага оказывается у меня в руках, и я механически

пробегаюсь по ней глазами. Даже почерк у этого громилы крупный, одна буква –
в половину листа, - постарайся не затягивать с этим. И пригласи Шастуна, будь
добр.

Вылетаю из кабинета снайперской пулей, поворачиваю за угол и сгибаюсь

вдвое, опираясь руками в ближайший подоконник. Хочется взвыть от досады и
разнести гребаное окно и весь коридор ко всем чертям, но вместо этого я лишь
плотно зажмуриваюсь. Так мерзко, что не вздохнуть. Грудь, ребра, легкие – все
будто сдавливает, сжимает, обвивает невидимыми стальными цепями до хруста
позвонков где-то под кожей. А потная ручища этого бугая Макарова словно все
еще сжимает мою руку.

Что могут эти ручищи сделать с Антоном, даже думать не хочу. Но мозг
бесстыжим образом шлет мои хотелки далеко и надолго. Картины, одна за
другой, всплывают в болезненном воображении, и каждая из них бьет меня
прямехонько в солнечное сплетение, выжимая спасительный воздух.

После рассказа Антона мир вокруг меня перевернулся. Не просто изменился, а

будто разрушился, сгорел дотла, и теперь я стою на пустом, обугленном
пепелище с проклятым заявлением об опеке в руках. С глаз словно сняли
невидимые до этого очки совершенно непонятного цвета, бесцеремонно ткнув
носом в прогнившую до самого основания реальность.

Реальность, в которой давно правят бал беспринципность, мерзость, деньги и

похоть.

Реальность, в которой больной на голову, хитрый ублюдок продает

подростков богатым извращенцам.

Реальность, в которой через три недели Антона увезет этот рыжий боров.

"вы не сможете мне помочь"

Из горла вырывается какой-то сиплый скулеж, и мне становится противно от

самого себя. Может и не смогу. Но тебя с ним точно не отпущу.

- Арс? – голос из-за спины мгновенно вырывает меня из ямы отчаяния и

лихорадочного поиска решений, - ты как?

Позов заботливо хлопает меня по руке и останавливается рядом, опираясь

поясницей о подоконник.

125/331
 - Че-то случилось?

- Ничего, - из меня херовый актер, и Димка сходу раскусывает фальшь в моем

голосе.

- Так уж и ничего?

- Ничего. Все нормально.

Не до тебя, Диман, извини. Бормочу что-то про больной живот и почти бегу к
лестнице.

Нужно собраться. Взять себя в руки и решить, что же делать в сложившейся

ситуации. Первое, что приходит в голову, и почему-то кажется на удивление
разумным и действенным – это идея увезти Антона. Без разницы куда, главное –
подальше отсюда. Спрятать где-нибудь, уехать вместе с ним и забыть этот
кошмар. Манящая, глупая фантазия, такая же бестелесная и неуловимая, как
дым от сигарет Шастуна. Она даже успевает оформиться в голове в некое
отдалённое подобие плана, пока я на автопилоте добираюсь до кабинета.
Кажется, что сейчас я мог бы решиться даже на это. И плевать на последствия.

Вообще-то решение до смешного простое – сейчас же пойти в полицию и

немедленно сдать Шеминова. Можно даже с поличным, прямо во время сделки с
Макаровым. Наверняка, рассказ Антона заинтересует следователей. Его
показаний хватит для заведения уголовного дела, а уж доказательства
найдутся, обязательно. И я бы, определенно, так и сделал. Причем, прямо
сейчас, не медля ни секунды.

Однако всю эту стройную цепочку перечеркивает одно «но».

Антон заходит в кабинет после короткого стука. Заходит молча, вынимая из

ушей наушники, и проходит к столу, снимая с головы глубокий капюшон. Не
садится, стоит передо мной, привычно глядя куда угодно, но только не в глаза.

- Тебя хочет видеть Шеминов.

Он поджимает губы и коротко кивает. Прекрасно осознает, что именно

сейчас происходит в кабинете Стаса, и кого еще он там увидит, кроме самого
директора. Понимает, что делу уже дали ход, и теперь опека над ним – это всего
лишь вопрос времени. И, тем не менее, равнодушно кивает и собирается уйти.
Безразлично и настолько апатично, что это моментально подстегивает меня. Он
так горел, рассказывая об ужасах, что творили с ним «опекуны», а сейчас стоит
передо мной уже полностью потухший, пустой и какой-то серый. Ни огня, ни
блеска в глазах. Ничего, что нужно для борьбы. А нам предстоит именно борьба.
Оставить все, как есть ни в коем случае нельзя. Собраться, запастись терпением
и настроиться. Но Антон, похоже, уже настроен совсем на другое.

Вскакиваю со стула и в два шага огибаю стол, становясь прямо перед ним. Он
меланхолично облизывает губы и переводит на меня абсолютно прозрачный
взгляд.

- Антон, с этим нужно что-то делать.

Молчание. Мы снова и снова вертимся в каком-то непонятном чертовом

126/331
колесе, в котором каждый наш разговор начинается с дико бесящей меня
наигранно бесстрастной молчанки.

- Ты же не собираешься снова пойти на это?

- Арсений Сергеевич, - устало и почти вымученно, - мне надо к директору. И я

у вас дома толстовку забыл, кстати.

Серьезно, блять?! Толстовку? Да еще так спокойно, словно и не было

прошедшей ночи в пьяном угаре и нашего разговора под дождем несколько
часов назад. Волосы Антона до сих пор немного влажные, как и мои. Мы были
там, в той подворотне, и я почти дословно помню его страшное откровение. Мне
не привиделось и не приснилось. Он плакал мне в плечо, а теперь стоит передо
мной с самым ненавистным для меня выражением лица. Абсолютного
безразличия ко всему происходящему вокруг, включая свою собственную судьбу,
которая как раз прямо сейчас решается за дверью кабинета директора.

- Издеваешься? После того, что ты мне рассказал, ты собираешься… опять…

Он добьет меня. Честно. Я никак не могу подстроиться под него, под эти
бесконечные качели, на которых он, то целует меня, зажав пьяным телом в
лифте, то рыдает у меня на плече, цепляясь за пальто с такой силой, что швы
едва не трещат, а сейчас говорит со мной словно с незнакомцем. И самое
главное, что Антон никак не хочет хоть немного помочь мне, научить качаться
на этих гребаных качелях. Я будто снова и снова смотрю один и тот же
диафильм, постоянно сменяющие друг друга яркие картинки с разными
эмоциями на стареньком фильмоскопе. Они резко, абсолютно безо всяких
переходов, перепрыгивают с одной на другую, не останавливаясь, и не оставляя
мне ни единого шанса подстроиться или хоть чуть-чуть изучить одну из них. Как
только мне начинает казаться, что я постепенно привыкаю – картинка тут же
меняется, и вот мы снова давим друг друга хмурыми взглядами и ждем, кто же
кого перемолчит и пересмотрит.

- Это нужно прекратить.

- Как? – зелень в глазах, наконец, становится на оттенок ярче, наливается и

странно темнеет.

- Нужно пойти в полицию.

Антон ухмыляется, снова и снова мажет кончиком языка по губам и мотает

головой.

- Не нужно.

Господи, дай мне сил.

- Почему?

- Потому что я не хочу.

- А чего же хочешь? Снова повторить те кошмары, о которых рассказал мне?

Не хочет. Вижу, что не хочет. Но упрямится, пытается, непонятно зачем,

127/331
утаить, обмануть меня, хотя в данную секунду он - распахнутая книга. Все на
лице, без прикрас. Маска безразличия в этот раз подводит его, нещадно
просвечивает и уже ничего не скрывает.

- Не хочу. Но и новой огласки тоже не хочу.

Чувствую, что терпение, медленно, но верно, вот-вот перельется через край,

заливая соседей. То, что Шастун упрямый, я знаю давно. Однако сегодняшнее
утро открыло мне его с совершенно иной стороны. В ней еще только предстоит
разобраться.

Но вот к глупости его я никак не готов. Если это глупость. Другого

объяснения для неуместного упрямства я пока не вижу.

- Огласки? Какая, нахрен, огласка?! Речь о тебе, Антон! О твоем теле! Этот
ублюдок уже вовсю готовит новую продажу тебя, а ты не хочешь какой-то
огласки?!

Усталый взгляд лениво бродит по моему уже полыхающему лицу, и это злит
меня еще сильнее. Будто и не о нем речь. Не его в очередной раз отдадут в
пользование извращенцу. И не он жалел, что не вскрыл вены сегодня ночью в
парке.

- Арсений Сергеевич, - тихо, но с опасной стальной нотой в голосе, которую

улавливаю мгновенно, - послушайте. Я рассказал вам все это исключительно
потому что доверяю вам. Потому что сам так захотел. Я не просил и не прошу
жалеть меня или сыпать советами. Это исключительно мое право – рассказывать
кому-либо еще или нет.

- Но ведь…

- Погодите. Я действительно не хочу огласки. Не хочу вообще все это

выносить на всеобщее обозрение. Мало того, что все узнали, что я гей? Так
теперь еще и узнают, что меня, как шалаву, ебли за деньги! Нет уж! Я, блять, в
узел свернусь, но перетерплю. Пусть это всё останется здесь. В апреле – днюха.
Он уже не успеет снова провернуть это. А потом я уеду и забуду нахуй весь этот
кошмар.

Что я там говорил про нервы? Ниток за сегодняшний день уже не осталось,
только обуглившиеся рваные концы, которые сейчас снова начинают опасно
искрить.

- Да ты вообще слышишь себя, Антон?! Ты же добровольно соглашаешься на

изнасилование! Неужели какая-то огласка пугает тебя больше, чем то, что он
будет творить с тобой?! Блять, да ты видел этого бугая?! Он же… - слишком
грубые, но зато правдивые слова едва не рвут глотку, и я с трудом проглатываю
их, - …он же покалечит тебя. Огласка – меньшее из зол, как ты не понимаешь?! Я
не могу допустить, чтобы над тобой снова издевались! Теперь, когда я все знаю,
я не могу просто стоять в стороне и делать вид, что ничего не происходит! Не
могу! Не теперь, когда я т…

У меня каким-то чудом хватает сил замолчать и в последний момент закрыть

рот. Вот только неуклюжего, совершенно неуместного признания, блять, нам
сейчас и не хватает.

128/331
 Он смотрит на меня сверху вниз как-то даже снисходительно. Со странной
смесью жалости и сочувствия, будто все понимает. Словно каким-то неведомым
образом услышал то, о чем я промолчал.

- Я же говорил вам, из-за чего все это. Вернее, из-за кого. Я выдержу,
Арсений Сергеевич. Выдержу в последний раз и все забуду.

- Как это вообще можно забыть?!

- Я постараюсь.

- Скажи мне одну вещь, - приходится задрать подбородок, потому что

подхожу вплотную, - неужели Выграновский стоит этого? М? Стоит, чтобы тебя
снова насиловали и били?

Молчит. И раскаленными щипцами из меня все жилы по одной вытягивает.

Медленно, почти маниакально, до предела растягивая каждую и прожигая
насквозь.

- Он стоит такой жертвы с твоей стороны? Да и неизвестно, отправит ли

вообще Стас эту ебаную фотографию! Я уверен, что это его блеф чистой воды!

- Не блеф. Вы не знаете этого ублюдка так, как я.

Теперь уже мне хочется зареветь и уткнуться в плечо Антона. Потому что
слишком отчетливо вижу – не смогу его переубедить. Он смирился и теперь
добровольно идет на эшафот, не связанный и не скованный, сам шагает
навстречу палачам.

- Я мог бы ничего не говорить вам. Но рассказал. И ни капли не жалею об

этом, - мы все еще друг перед другом, почти так же близко, как в лифте, и я не
сразу замечаю, что Антон переходит на шепот, - но вы должны пообещать мне,
Арсений Сергеевич, что сохраните это в тайне.

Медленно и хладнокровно режет меня без ножа, каждым своим тихим словом
безжалостно кромсает, нервные окончания в тугие струны вытягивает и пилит
их слишком тупыми ножницами. Кипящее масло льет прямо на кожу и шепотом
уговаривает не кричать.

- Кем же я буду, если промолчу? – тоже шепотом, прямо ему в глаза. Мне
нельзя отступать, но и наступление уже проиграно. Армия повержена,
катапульты разбиты, а стены крепости так и остались неприступными, - как я
могу? Просто равнодушно наблюдать за происходящим и делать вид, что все в
порядке?

- Да.

Лучше просто убей меня прямо здесь. Потому иначе я не смогу, меня просто
разорвут изнутри бездействие и собственная совесть.

- Я понимаю, что это нелегко. Но так нужно.

- Кому, Антон? Неужели тебе?

129/331
 - Не только мне.

Вот и ответ.

Контрольный выстрел в голову одним своим взглядом и тремя простыми

словами, от которых у меня внутри что-то болезненно сжимается и умирает.

Смотри, Арс. Как красиво все твои идиотские фантазии улетучиваются в

приоткрытую форточку. Все, что ты успел себе намечтать своими пошлыми
снами и пьяным поцелуем в треклятом лифте.

- Ты все еще любишь его? Настолько, что готов собой жертвовать?

Антон теряется. На секунду, но на лице мелькает растерянность,

неуверенность. Любил – ответил бы сразу. О таких вещах не задумываются,
потому что слова сами лезут наружу, как у меня. Только и успевай ловить, чтобы
не брякнуть в самый неподходящий, как сейчас, момент. И мне хватает этого его
молчания, чтобы воспрянуть духом и снова ринуться в бой. Но он вдруг отвечает,
не дав мне произнести ни слова.

- Не знаю, - кристально честно, - но и впутывать Эда в эту грязь я точно не

хочу. Поэтому, пожалуйста, пообещайте мне, что ничего не расскажете.

- Я не могу.

- Арсений Сергеевич. Это не просьба. Это мое решение. Пообещайте мне.

Пообещать.

Добровольно отказаться от него.

От всего, что связывает теперь нас друг с другом. И пусть многое из этого –
моя утопия, но расстаться с ней не могу. Разговоры о футболе, дурацких песнях,
о прошлом друг друга. И этот долбанный лифт в моем доме. Лучше бы
сегодняшней ночи не было вовсе. Какая-то слабая, едва теплящаяся надежда
мерзко скрипит внутри меня противным голосом, увещевая, что так, наверное,
было бы легче. Не касаться. Не перешагивать. Не целовать и не чувствовать.

Не знать, как может быть.

Как могло бы быть.

- Я все равно что-нибудь придумаю. Не отступлюсь от тебя, даже не

рассчитывай.

- Пообещайте мне, - терпеливо и мягко повторяет Антон в каких-то жалких

сантиметрах от моего лица. Не умоляет и не просит. Просто ждет
подтверждения, заранее зная, что я соглашусь. Я безнадежно слаб перед ним,
как и всегда, и Антон безошибочно чувствует это, пусть даже и неосознанно. И я
снова послушно отступаю, сдаю позиции, голыми руками давя зарождающееся
отвращение к самому себе. Оно потом возьмет верх, сполна отыграется за эту
слабость. Сожрет меня, сожжет изнутри, разделив трапезу пополам с совестью.
А сейчас я просто запираю их подальше, лишь бы не слышать отчаянных криков

130/331
и скрежета их когтей по сердцу.

- Я обещаю, - вот и размашистая подпись на собственном приговоре, -

обещаю тебе молчать.

Он грустно улыбается и отстраняется от меня. Становится холодно. Никаких

больше ощущений. Только колючий холод, странная апатия и распускающая
рваные крылья алая ненависть к себе. Представление начинается. Поднимайте
занавес и готовьте попкорн.

- Спасибо, - его взгляд теплый, но мне даже им не согреться, - это важно для
меня.

Ответить ему нечего. Цепи, обвивавшие меня до этого, теперь сомкнулись

окончательно, накидывая петлю и на саднящее горло.

- Не только за это. Вообще за ваше отношение ко мне.

Мое отношение к тебе? Да ты давно стал долбанным кислородом. И сейчас я

сам от тебя отказываюсь. За это не благодарят, Антон.

- Можно вопрос?

- Конечно.

- Почему вы так относитесь ко мне?

Прямо в лоб. Иллюзий не осталось, дым давно рассеялся. Теперь не укрыться

за его плотной завесой.

- Потому что ты стал дорог мне.

Его взгляд привычно проникает под кожу. Осторожно касается

чувствительных рецепторов, импульсами смешивается с кровью и мелкими
вибрациями расходится по венам, заводит сердце и наполняет легкие, согревает
застывшие, одеревеневшие мышцы, и рассеивает душный смог на фантомных
развалинах моих воздушных замков.

Не отвечай ничего, Антон.

Тебя все еще ждет Шеминов.

А меня – моя могила.

- Спасибо.

- Больше не за что.

Антон хитро прищуривает глаза и очень тепло улыбается. Я узнал эту улыбку
еще задолго до ее появления на его губах при мне.

- Есть еще кое-что.

Опа.

131/331
 Похоже, я переоценил степень его опьянения вчера. Или он просто хотел,
чтобы я так подумал?

- Я ждал, что по морде дадите, если честно.

- Наверное, мне стоило так и сделать.

В какой-то момент он снова оказывается очень близко. Мягко, едва ощутимо

касается пальцами моей ладони и все еще улыбается. Смотрит прямо в глаза, в
душу, куда-то еще, так глубоко внутрь, куда я и сам-то теперь боюсь
заглядывать. В зародыше давит всё, что сейчас вертится у меня на языке, все
сомнения и бесконечные вопросы.

Дорог

Блять, как же мало вмещает в себя это короткое слово по сравнению с тем,
что бушует сейчас у меня в груди. Там бешеный тайфун разносит к херам все
окрестности, тысячами цунами срывает крыши, сносит пирсы и старенькие
плотины, словно хрупкие спичечные коробки. Безжалостно топит всё, чтобы
потом забрать с собой в море, когда большая вода спадёт и вернется обратно в
океан.

А я уже не смогу без воды. Потому привык пускать ее в легкие и тонуть,

тяжелым камнем нестись навстречу дну, казалось, недосягаемому, и никогда не
просить помощи.

Но вот оно, дно-то. И теперь пришло время, как следует ебануться об него
головой и, желательно, больше не всплывать.

Антон целует осторожно. Совсем не так, как вчера. Убийственно ласково и

так губительно нежно, что краем еще уцелевшего каким-то чудом сознания я
слишком ясно понимаю – не выкарабкаюсь. Ни за что.

Утону вместе с ним.

***

- Я тебя не ждал.

- Часть моих вещей все еще здесь.

Алёна встречает меня в квартире. Она похудела, но это ей только лицу.

Непривычно ярко накрашена, словно индеец перед решающей битвой, сапоги на
тонкой шпильке и новая прическа.

Жизнь без меня ей явно на пользу.

- Твои вещи в спальне, в шкафу, на нижней полке, - я давно их туда сложил,

тщательно собрав по всей квартире.

132/331
 Но, похоже, одними вещами дело сегодня отнюдь не ограничится.

- Я, вообще-то, надеялась на разговор, Арс.

Только не это. Все, что мне сейчас нужно – тишина и покой. Сегодняшний
день – это один сплошной бесконечный разговор. Голова уже болезненно ноет от
переизбытка информации, очень ярких впечатлений, и последние до сих пор
ощущаются на губах согревающими фантомами.

- Не надо, Ален. Мы все уже решили.

Но я слишком хорошо знаю этот ее взгляд. Она, словно хищник, чувствует

мою слабость, понимает, что отбиваться от нее у меня просто нет сил. И
уверенно идет в атаку.

- Кто решил? Ты? Последнее время ты все решаешь в одиночку.

Сбрасываю осточертевшее пальто и ботинки, уверенно топаю мимо нее на

кухню и извлекаю из пакета заветную бутылку. Наливаю полный стакан коньяка,
стоящего едва ли не половину моей зарплаты, и залпом опрокидываю его в себя.
Сладковатый привкус шоколада оседает на языке. Горло приятно обжигает, а
тепло неспешно расходится по всему телу.

Достойное завершение этого, сука, бесконечного дня.

- Все в порядке? – Алена по-детски недоуменно хлопает глазами, разом теряя

весь свой воинственный настрой.

- В полном, - второй стакан идет уже легче и теперь без промаха бьет точно в
голову, - все просто заебись.

- Арс, - она подходит, медленно, но неотвратимо, как то самое цунами, и

вдруг прижимается к груди, обвивает тонкими руками и утыкается лицом в
рубашку, - прости меня, пожалуйста. Я такая дура.

Это ты прости, Ален. Потому ничего, кроме «угу» выдавить из себя не могу.
Просто ничего больше нет внутри. Все выжжено дотла зелеными глазами и
мерзким бессильным «обещаю».

- Я столько всего наговорила. Мы друг другу наговорили. Давай забудем все,

ладно? Начнем все заново. Не нужна мне никакая свадьба, понимаешь? А вот ты
очень нужен, - поднимает блестящие глаза и тянется к лицу.

Коньяк подтормаживает меня. Не успеваю среагировать и в следующую

секунду чувствую прикосновение к губам. Моя заминка подстегивает Алену, и
она уже настойчивее давит на плечи руками, начиная углублять поцелуй.

- Нет.

Она отстраняется, заглядывает в глаза и недоуменно хмурится.

- Прости, Ален. Но я не могу.

- Почему? Я же говорю, мне не нужна никакая свадьба. Не хочешь жениться –

133/331
хорошо. Давай просто жить вместе. Я не…

- Да дело не в свадьбе!

- А в чем? – теплота исчезает из ее голоса так же быстро, как леденеют

подведенные черным карандашом карие глаза.

- Я ужасно поступил с тобой. Я целиком признаю это и не отказываюсь, не

снимаю с себя ответственность. Но Ален, ты заслуживаешь лучшего. Я не могу
дать тебе то, что ты хочешь. Больше нет. Прости.

Она поджимает губы и отходит от меня.

Третий стакан – и вот голова уже отправляется в увлекательное

путешествие.

- Знаю я, в чем дело, - ее тон не предвещает ничего хорошего, но мне уже

становится приятно-всё-равно, - видела чужую мужскую толстовку в гостиной и
смятый диван. Я ведь не дура, Арс.

Антон забыл толстовку? А, да. Он что-то такое говорил сегодня.

Неудивительно. Здесь утром ему было явно не до нее, а потом – тем более.

- Избавился от меня и теперь трахаешь здесь молоденьких мальчишек?!

Господи, как же громко она кричит. Хочется зажать уши и отвернуться от

нее. А лучше, уйти в другую комнату. Пытаюсь пройти, но она машет руками и
преграждает путь. Остается вернуться к столу и налить еще один стакан. Ее
слова доходят до меня издалека, наполовину теряясь, но смысл, к сожалению,
все еще улавливается.

- …действительно, извращенец! Убогий, ебаный извращенец! И ты еще

пожалеешь, что поступил так со мной!

Хлопок двери долетает до меня словно откуда-то из трубы, даже эхо

разносится.

Четвертый стакан.

Антон поцеловал меня. На этот раз - абсолютно трезвый.

Пятый.

Как, блять, на прощание.

Шестой.

Его толстовка лежит на журнальном столике.

134/331
Примечание к части Ребята, ждуны, вы моё самое лучшее вдохновение.
Спасибо за доверие.

Часть 13. Амплитуда

Так вот, оказывается, как выглядит тот самый пресловутый день

сурка.

Просыпаюсь.

Медленно, нехотя, почти мучительно выныриваю из недосягаемых, теплых

сновидений, которые на порядок отличаются от однотипных, серых будней, в
которых я обитаю последние полторы недели. Торчу под душем едва ли не час,
мытье из которого занимает от силы десять минут. Просто стою под горячими
струями воды и ни о чем не думаю. Неторопливо завтракаю, мою кружку,
протираю стол и заваливаюсь на диван, в тёплой компании которого проведу
весь оставшийся день.

Я на больничном уже десятый день. После отъезда Антона находиться в

детдоме стало совсем невыносимо. Приходить на работу и старательно делать
вид, что ничего не происходит, здороваться со всеми подряд, вести беседы с
ребятами и заполнять документы, даже шутить и болтать с Позовым. Димка, он
очень хороший парень. Мне нравилось проводить с ним время, но последние дни
выдались просто сумасшедшими. Ну и естественно, разговаривать с Шеминовым
стало невмоготу. Не то, что разговаривать. Видеть. Ни под каким предлогом.
Даже голос вызывал отвращение и какую-то неконтролируемую, совершенно не
свойственную мне злобу.

В тот же день, когда Антон уехал, я впервые всерьез задумался о смене

работы. И думаю об этом до сих пор, лежа на диване в гостиной. Очевидно, что
после всего случившегося и услышанного, работать под началом Шеминова я
больше не смогу. Но и просто оставить все, как есть, тоже нельзя. Кто знает, чем
еще там промышляет Стас. Вполне вероятно, что Антон не один такой. И другим
ребятам тоже требуется помощь. Но выяснить что-то пока не представляется
возможным. И все из-за упрямства Шастуна и моего дурацкого обещания ему.
Остается только смирно сидеть и медленно перегрызать себе глотку, терзаясь
мыслями, что сам, добровольно отдал человека, который стал чем-то большим
для меня, на жуткую забаву жирному извращенцу.

Ебаный замкнутый круг.

Не вырваться. Не освободиться. Завернуться плотнее в тонкое одеяло.

Ты же обещал, Арс. Вот и выполняй обещание. Не рыпайся, не суй нос, куда

не просят. Делай вид, не замечай, продолжай существовать.

Ты же обещал.

Ткань пододеяльника жалобно скрипит в слишком сильно сжатом кулаке. Не

хочется ничего. Гребанная жизнь словно разом растеряла свои и так
немногочисленные краски. Художник, неосторожно мазнувший яркой палитрой
по серому полотну, теперь недосягаем. Только и остается, что вновь и вновь
135/331
размазывать краску по кругу кончиком пальца, пока цвет не пропадет и не
потеряется окончательно, впитавшись в холст.

Валентина Семеновна, мой давний боевой соратник и просто отзывчивая

женщина, даже осматривать меня не стала, не то, что температуру измерять.
Просто, когда я сказал, что неважно чувствую себя, и меня слегка знобит, без
лишних разговоров выписала мне десятидневный больничный и почти силком
вытолкала из приюта в направлении дома.

Не помню, когда последний раз проводил столько времени дома, просто ничего
не делая. Наверное, никогда. Даже в школе, больше, чем на день, меня не
хватало. У меня сразу же начиналась ломка от безделья и четырех стен,
окружавших меня плотным коконом. В институте я вообще ни разу не болел.
Конечно, я иногда прогуливал пары, но причиной тому было отнюдь не плохое
самочувствие. Пашка просто брал выходной или тот же самый больничный, и я
на два долгих дня приезжал к нему, забив на занятия. Все, о чем я тогда думал,
это отличный секс с Добровольским и последующая отработка пропущенных пар
и семинаров.

С тоской глядя на себя сейчас, словно со стороны, понимаю, что выпускаясь

из института, я немного не так представлял себе «трудности взрослой,
самостоятельной жизни».

- Да, - Антон отвечает тогда, когда я уже готов положить трубку, насчитав
больше десяти длинных гудков.

- Привет. Это я.

- Здравствуйте, - он говорит тихо, как-то глухо, и чтобы разобрать слова мне

приходится старательно прислушиваться. Но я не жалуюсь, потому что безумно
рад слышать его голос.

- Как… Как твои дела? – идиотский вопрос. Самый.

- Все нормально.

Чувствую, что говорить ему сейчас не очень удобно. Он, наверное, как раз идет
в новую школу, в которую его определили приемные родители. Макаров, судя по
адресу, который он указал в анкете, живет на другом конце города, в элитном
районе. И школы там, надо полагать, соответствующие. Вряд ли Антону
нравится там. Хотя, школа - это, наверное, наименьшая из проблем.

- Точно? Антон, я просто…

- Все в порядке, Арсений Сергеевич, - на фоне слышится шум машин, и Антону

приходится слегка повысить голос, - правда. Он уехал сразу же после моего
приезда. Какая-то важная командировка. Его до сих пор нет, так что не
переживайте.

Не переживать. Не брать в голову. После того-то, что он мне сам рассказал. И

правда. Как я сам не додумался? Старая, заезженная пластинка, которую я
слышал уже не раз. Наверное, пора бы вслушаться и начать разбирать мотив.

- Ладно. Я просто хотел убедиться, что… - слова почему-то странно вязнут в

136/331
горле, не желая выходить. Мне остается только закашляться и проглотить конец
нелепой фразы. Сам же позвонил, придурок, а теперь двух слов связать не могу.

- Я уже пришел, - дыхание Антона учащается, видимо, он ускорил шаг, - уже к

школе подхожу.

- Как новые одноклассники?

- Нормальные, вроде. Хотя, я особенно не присматривался.

Логично. Тебе это и незачем.

Он замолкает, терпеливо ожидая окончания нашего жутко бесполезного

разговора. А я набираю в грудь воздух, чтобы снова поскрестись в дверь,
которая захлопнулась прямо перед моим носом всего полторы недели назад.

- Может быть, встретимся, Антон? Я мог бы подъехать прямо к школе, и…

я ужасно скучаю по тебе

- Не надо, Арсений Сергеевич. Я же вам уже говорил, - в трубке что-то шуршит, и

за этим шумом я не могу разобрать слов Антона, - мне пора идти. До свидания.

- До свидания.

Пятьдесят шесть секунд. Вот и поговорили.

Неделю назад мы ограничились тридцатью секундами. Сегодня прогресс налицо

на целых двадцать шесть секунд.

Хочется запустить несчастным телефоном в стену, но за этот акт драматизма

потом придется дорого заплатить. Новый телефон мне никто не купит, а из-за
кредита я и так скоро повешу язык на стену.

Лучше бы и не звонить вовсе. Мне должно было хватить нашего прошлого

разговора, когда за тридцать секунд я только и успел выдавить из него скупое
«все нормально». Прошлый раз я тоже предложил ему встретиться, и он сказал
мне ровно то же самое, что и сейчас. Словно отлично выученный,
отрепетированный текст. Еще более очевидным образом показать свое
нежелание разговаривать, наверное, невозможно. Но я, как дебильный
болванчик, снова и снова упрямо долблюсь головой об стену и снова набрал ему
сегодня.

Потому что сейчас, наконец, ясно осознаю, что же натворил. Чему, блять,
позволил случиться, уступив место секундной слабости перед Антоном. Что
мною двигало тогда? Как я мог согласиться на эту жуткую сделку?

Теперь, когда, он уехал к этому борову Макарову, Шеминов получил свои

деньги, извращенец – молодого мальчишку, а я – синяки под глазами и
смердящую дыру внутри, которая день за днем разрастается все больше и
больше, грозясь изжечь меня до самого основания.

Я, в принципе, знал, что так будет. Знал, что ненависть к самому себе все равно
возьмет свое. Наступит на горло и надавит так, что не смогу вздохнуть, пока не

137/331
услышу мерзкий хруст позвонков и гортани.

Что-то говорит мне, что можно еще все исправить. Наверное, старый добрый
здравый смысл, тихонько поскуливает из самого дальнего закоулка, куда я
запихнул его во время разговора с Антоном. Можно пойти в полицию и сдать
Стаса. Антон никуда не денется. Ему придется дать показания, и весь этот
кошмар закончится. Вот только шеминовский блеф про фотографию настолько
прочно засел в голове Шастуна, что последний даже говорить об этом не хотел,
упрямо твердя мне и себе, что выдержит. Не ради, блять себя. А ради другого
человека, который сейчас на другом конце света, живет припеваючи и даже не
подозревает, что творится с его… Кем? Бывшим любовником? Парнем? Другом?

Мелькает мысль как-нибудь связаться с Выграновским. Объяснить ему

ситуацию, постараться поговорить с ним. Может он сможет повлиять на Антона,
раз его мнение и он сам так важны для Шастуна. Сможет вразумить его, в
чувство привести.

Что-то ударяет по натянутой внутри струне, и эхо больно бьет по оголенным

нервам, отдаваясь неприятной вибрацией.

Антон любит этого Эдика.

Глупо отрицать очевидное.

Все еще любит настолько, что сам ложится на долбаный алтарь, лишь бы не
тревожить его, не впутывать и не беспокоить размеренную, устоявшуюся жизнь
Выграновского в новой семье. Любовь или просто сильная привязанность, какая,
в сущности, разница? И глупо снова тешить себя бесплотными надеждами и
фантазиями. Если это чувство толкает Антона на такие поступки, значит
человек, действительно, по-настоящему важен для него. Мои-то замки уже
разрушены, и пыль на развалинах давно осела. Стены рухнули в тот момент,
когда Антон согласился. Он даже не задумался, и одним словом перечеркнул все
мои попытки хоть как-то помочь.

- Может, все-таки передумаешь?- умоляющий тон претит, но сделать голос

тверже никак не получается. Не сейчас, когда на столе лежит выпускная
характеристика Антона Шастуна, подписанная директором и мной самим.

Он мотает головой и закидывает на плечо набитый рюкзак – его единственная

сумка с вещами. Он знает, что уезжает ненадолго. И в то же время – на
мучительно долгий срок. Молчит, неловко переминается с ноги на ногу и
смотрит на свои пыльные, поношенные кроссовки.

- Еще не поздно. Можно все остановить, - привычно подхожу близко, гораздо

ближе, чем положено педагогу, и перехватываю пустой, но такой знакомый
взгляд.

- Нет. Мы же все решили.

Это ты все решил. А я согласился. Слабак и безвольный идиот, который уже

сейчас явно ощущает наступление фатального пиздеца. Под ногами уже
потряхивает. Скоро рванет.

- Я попрощаться зашел.

138/331
- Я вижу.

Антон раздражающе спокоен. Интересно, как ему удается абстрагироваться от

всего этого? Он знает, на что идет. И знает, ради чего. Ставки сделаны, и теперь
поздно отступать. Но мне так и хочется встряхнуть его, накричать, открыть,
наконец, глаза и увезти отсюда. Так и надо было сделать. В тот гребаный день,
когда он все мне рассказал. Наплевать на все и увезти, спрятать его от всего
этого ужаса, творящегося вокруг. Но вместо этого я беспомощно пытаюсь
поймать в его пугающе безэмоциональном взгляде хоть один живой проблеск.

- Звони мне, ладно. Когда захочешь. В любое время. И если… если понадобится
помощь.

Шастун кивает. Мой номер вбит в его контактах еще с того раза в парке. Но
теперь он больше не позвонит. Знает, на что соглашается.

- До свидания. И спасибо, еще раз.

Он тянет ко мне тонкую ладонь. Окольцованную, как и всегда, огромными

громоздкими железяками и бесчисленными браслетами. Между нами что-то
неумолимо гаснет, дотлевает, истончается, и я чувствую, как драгоценное тепло
медленно испаряется из слишком прохладного кабинета.

Октябрь нынче холодный, что и говорить.

Объятия выходят скомканными, а выдох – слишком рваным. Цепляюсь за его

толстовку, комкаю ее в ладонях и молчу. Все уже сказано. И, в тоже время, не
сказано ничего.

Тянусь к губам. Слишком самоуверенно и бесстыже самонадеянно.

«Мне так пиздецки мало тебя, Антон. Я влюбился. Теперь уже поздно сдавать
назад и жечь мосты. Теперь я как конченый наркоман. Живу от дозы к дозе. И
сейчас она нужна мне больше осточертевшего кислорода»

В последний момент мне в грудь мягко упирается раскрытая ладонь.

«Не поступай так со мной.

Ты все знаешь.

Понял давно.

Я и так поддался тебе, сделал все, как ты хочешь. Наступил себе на горло и в
узел стянул до хрипоты, но согласился молчать. Меня потом разорвет, потом
изломает.

А сейчас мне только и нужно дотянуться до тебя»

- Не надо, - выдох Антона дразнящее щекочет мое лицо, - так только хуже
будет.

Он разворачивается и уходит слишком быстро.

139/331
 Хуже уже не будет.

Наивный идиот.

Потому что, хуже стало.

Стало на следующий же день, когда у входа в здание я не увидел фигуру в

безразмерном свитере, с белыми наушниками в ушах, на подоконнике на втором
этаже. Когда не наткнулся на привычно-равнодушный взгляд, постепенно
теплеющий с каждым новым словом в наших затягивающихся разговорах. Когда
не узнал счет в последнем матче Лиги чемпионов. Когда не увидел папки с его
именем у себя на столе.

На что я рассчитывал, отпуская его?

Что переболит? Стерпится? Забудется?

Самонадеянный слабак. И поделом мне.

Когда я успел так вляпаться?

Влюбился.

Просто с разбегу бросился в чертов омут, слишком самоуверенно забыв

проверить брод. И теперь уже даже не барахтаюсь. Омут оказался на редкость
глубоким и обжигающе ледяным. Тело свело тугой судорогой, и теперь только и
осталось, что дойти до дна.

Когда полностью потерял контроль над собой и собственными чувствами?

Ведь знал, точно, до последних мелочей, знал, как все будет. Сам же, сука,
сценарий составил, и теперь покорно исполняю свою роль. Сейчас расставание с
Добровольским кажется игрой детской, забавным случаем из далекого
прошлого, не более. То, что было тогда, и близко не стоит с бушующей сейчас
внутри ретивой «Катриной». Камня на камне не оставит, расхерачит до самого
основания, снесет все, разметав щепки по окрестностям.

И пусть.

Так, может, лучше будет.

Я уговаривал его звонить и писать мне. Оставил контакты, адреса страниц и

электронной почты. Даже домашний адрес, на всякий случай. Хотя, он и так знал
его. Антон покорно кивал, но ничего не обещал. И я знал прекрасно, что не
позвонит и не напишет.

Завтра нужно возвращаться на работу. Хотя бы для того, чтобы продлить

больничный. В продлении я не сомневаюсь, но вот болеть вечно у меня, к
величайшему сожалению, не получится. Нужно срочно заняться поиском места
работы.

Уволюсь. Найду новую работу. Увлекусь чем-то другим. Или кем-то. Давно
пора. То, что творится между мной и Антоном – ненормально. Неправильно. Я
даже до конца не знаю, как он относится ко мне на самом деле. Жалеет,

140/331
наверное. И целует тоже из жалости. Или в благодарность. И то, и другое
изнутри разрывает, методично вены выкручивает и ломает, ломает, ломает.

Терпи, блять.

Лежи и терпи.

Сам согласился. Сам пошел на все это. Еще задолго до рассказа Антона, знал,
к чему все идет. Знал, когда слишком часто навещал в больнице. Знал, когда
постепенно влюблялся. Знал, когда целовал.

Знал, когда отпускал его.

В ванной в зеркале меня встречает небритый, осунувшийся, незнакомый

мужик, с такими мешками под красными глазами, что можно спокойно в них
картошку зимой хранить. Щетина плотной порослью уже покрыла щеки и
подбородок, и теперь завоевательно спускается на шею, а волосы в охуительно-
художественном беспорядке торчат в разные стороны, как у огородного пугала.

Нужно, наверное, что-то съесть. Но в холодильнике - шаром покати. Я уже

десять дней не выхожу из квартиры, и теперь из съестного остались только
зачерствевшее печенье и макароны.

Возвращаюсь в гостиную. Диван стоит там же. Нужно только глаза закрыть, и
память, сука, сама все доделает, дорисует, дополнит образ нужными деталями.

Лучше бы он вообще не звонил тогда. Эта мысль в сотый, если не тысячный,

раз бередит разболевшееся сознание и тычет в него острой палкой, заставляя
сжиматься и вздрагивать. Все равно не поможет. И звонок был, и поцелуй на
лестничной площадке. И Антон здесь был, прямо на этом диване. Спал,
беззаботно уткнувшись лицом в подушку, а я тайком, как бандит на месте
преступления, дышал им.

Сворачиваюсь в кольцо, до боли сжимая колени руками. В квартире так тихо,

а у меня внутри бомбы ядерные рвутся, да так, что аж в ушах отдается.

***

- Еще на неделю? Что-то серьезное что ли?

Шеминов не на шутку обеспокоен моим состоянием. Он хмурится, пробегаясь

глазами по только что выданной справке, и останавливается на жирной печати и
размашистой подписи Валентины Семеновны. Прокручивает что-то в голове и
закусывает щеку изнутри. Он явно недоволен моей внезапно затянувшейся
хворью, но мне сейчас слишком поебать на его настроение и мнение в целом,
чтобы думать о том, как все это выглядит со стороны. Я уже принял
окончательное решение касательно увольнения, но, пока не подыщу замену,
говорить Шеминову ничего не буду. Растяну больничный как смогу, а там –
посмотрим.

- Валентина Семеновна, конечно, женщина хорошая. Но она простой фельдшер.

141/331
Может, тебе к кому посерьезнее обратиться?

Его слишком хорошо поставленный покровительственный тон едва не выводит

меня из себя.

Я бы с удовольствием обратился к кому-нибудь посерьезнее, Стас. В

прокуратуру, например, для начала.

- Все нормально. Мне просто нужно отлежаться.

А заодно и срочно подыскать новую работу. Даже находиться с ним в одной

комнате теперь до тошноты противно.

Шеминов поправляет огромные, явно дорогие, наручные часы, которых я раньше

не замечал. Меня так и подмывает поинтересоваться, на какие такие скромные
доходы директора детского дома приобретены эти недешевые котлы? Явно не
на предстоящую новогоднюю премию.

- Ладно. Отлежись, - он подписывает справку, но возвращать почему-то не

торопится, - вообще, хотел поговорить с тобой. Ты не спешишь?

Очень спешу. Съебаться как можно дальше от этого чертового заведения и от

тебя.

- Это срочно?

Стас вздыхает и кивком указывает на стул.

- Срочно.

На разговор с ним я совсем не настроен. Обсуждать кого-то из ребят,

запущенные и предстоящие процессы усыновления или что-то подобное нет ни
сил, ни желания. Все мои мысли сейчас очень далеко отсюда. Вникать в курс дел
я не намерен, однако все же присаживаюсь на стул, цепляя пальцы в замок.

- Сразу к делу перейду, ладно? Без прелюдий, так сказать, - Стас как будто
смущается, постоянно ладони трет и странно прикашливает, - ко мне на днях
девушка приходила. Твоей знакомой представилась.

Необычное поведение для него. Мнется неестественно, глазами по сторонам

бегает. У меня не очень много знакомых девушек. Точнее сказать, с появлением
Алены, их вообще не осталось. И эта таинственная «знакомая» немного
интригует меня, но желания продолжать разговор не прибавляется ни на грамм.

- Даже невестой.

Блять.

Вот оно как. И что Алене могло понадобиться у Шеминова? Внезапно в

голове, как титры после фильма, начинают постепенно всплывать обрывки ее
угроз в наш последний разговор. И она, кажется, знает про Антона. Ну, или,
определенно, догадывается о чем-то.

- И что она хотела?

142/331
 Стас закусывает губу и нехорошо щурится, словно решая, стоит ли вообще
говорить мне или нет. Но он сам уже завел этот разговор, нагнав
таинственности, поэтому, будто нехотя, добавляет, понизив голос почти до
шепота.

- Знаешь, она рассказала нехорошие вещи, Арс.

Сука. Это я про тебя могу рассказать нехорошие вещи. Действительно,

нехорошие. А что могла наболтать Алена? Насчет Антона у нее нет никаких
доказательств, если не считать его забытой толстовки. Но разве у него у одного
есть такая во всем городе? Конечно, нет.

- И какие же?

Шеминов снова странно мнется, а меня все сильнее накрывает скользкая паника
пополам со злобой. Это он мне сейчас что-то предъявить пытается? Он, который
тут людьми торгует среди бела дня? Оправдываться перед ублюдком,
превратившим детский дом едва ли не в бордель – омерзительно и низко.

- Это касается твоего прошлого.

Оп. Как неожиданно. Пока я лихорадочно переваривал возможные варианты,

пиздец подкрался с совершенно противоположной стороны. Оттуда, откуда я его
ну никак не ждал. В голове все странно замирает, затихает, словно перед бурей,
чтобы потом взорваться, и в этой тишине я мысленно угадываю следующие
слова Стаса, словно клятый экстрасенс.

Конечно же, блять, про Антона ей нечего сказать. Но зато, есть про кое-кого
другого.

- Твоих «необычных» отношений с одним из преподавателей в институте.

Акцент на «необычных» отношениях лезвием проходится по оголенным нервам,

выбивая из них, словно из натянутых до упора тонких струн, отвратный писк.
Секундная заминка отпускает, а на моих губах, помимо воли, расползается
кривая ухмылка. Лучше уж так, чем отвалившаяся от удивления челюсть.

- Не думал, что она разозлилась столько сильно.

Стас удивленно приподнимает брови и вопросительно смотрит на меня. Он явно

ждет не такой реакции на свою «нехорошую» новость. Главное, сохранить
непроницаемое лицо и не выдать своего охуевания от поступка Алены раньше,
чем я выйду из кабинета.

- Мы с ней, правда, встречались. И довольно долго. Но на днях разбежались со

страшным скандалом. Она кричала, что я пожалею, что так поступил с ней, что
еще отомстит. Видимо, - для убедительности закатываю глаза и развожу перед
собой руками, - это и есть месть.

- Не совсем обычная, согласен?

- Согласен, - каким же надо быть слепым, чтобы за пять лет не разглядеть в ней
все это, - стоило ли так изощряться? И даже приходить к тебе.

143/331
- Я наслышан про Добровольского. Он сейчас очень востребованный
преподаватель в Москве. И я, признаться, знатно охренел от ее истории про тебя
и него.

А как я охренел, Стас, ты даже не представляешь. Вопрос только в том, всегда

ли она была такой, или перевоплотилась после нашего расставания? Склонен
остановиться на второй версии, но подсознание предательски тычет кривым
указательным пальцем в первую, нашептывая в ухо, что я тоже приложил руку к
этому перевоплощению из милой девушки в такую склочную стерву. Месть
подается холодной, так ведь? Конкретно этот способ давно уже остыл, и теперь
как раз готов к применению. Пять лет выдержки – хороший срок.

- Я поговорю с ней. Согласен, это ни в какие ворота не лезет, - поднимаюсь,

очень надеясь, что разговор, наконец, окончен. Однако Шеминов, все еще держа
в руках мою справку, не сводит с меня слишком пристального взгляда, от
которого становится не по себе.

- Ничего больше не скажешь по этому поводу?

- А должен? Понятно же, что это бред сивой кобылы. Месть обиженной
женщины, ничего больше.

Он почти минуту сверлит меня непонятным взглядом, прежде чем достает свой
телефон. По спине пробегают неприятные мурашки, а нехорошее предчувствие
ледяным комком тяжелеет в груди. Изначально баюкал козырь в рукаве, как
заправский, мать его, фокусник. И теперь водит пальцем по экрану с таким
видом, словно прямо сейчас готовится зачитать мне приговор за
государственную измену, не меньше.

- Я тоже так подумал сначала. Пока она не показала мне это.

Он поворачивает телефон экраном ко мне. Строчки шустро бегут перед глазами,

а в голове, одновременно, всплывают соответствующие картинки.

Откуда она могла взять это?

- Это же твой номер?

Я машинально киваю, пробегаясь взглядом по уже забытой переписке с

Пашей. Останавливаюсь на нашей совместной, слегка смазанной фотографии в
диалоге, и понимаю, что попал. Теперь отпираться бесполезно.

Шеминов молчит и убирает телефон. А мне хочется прямо сейчас придушить

Алену голыми руками. Но прежде, спросить, откуда она взяла эту давно
удаленную переписку не совсем приличного содержания? Как назло, в ней и
фотка есть, которую я сам же и скинул Добровольскому, уже и не помню зачем.

- Что скажешь, Арс?

А сказать-то, в общем и нечего. Оправдываться перед ним противно, тем

более, что мои пока не озвученные доводы против него куда весомее и
серьезнее. Можно ва-банк пойти и выложить ему все, как есть. Смахнуть,
наконец, эту притворную гримасу сочувствия и переживания с его лица, потому

144/331
что мне, действительно, есть, что ему предъявить. Но обещание, это долбанное
обещание, данное Антону, все еще связывает мне руки невидимыми путами.
Сколько еще раз мне придется пожалеть о нем?

- Это правда. Я встречался с Добровольским, пока учился в институте, - глаза

Шеминова на этих моих словах едва не вылезают из орбит.

Я говорю нарочито медленно, чтобы он, сволочь, ни единого слова не

упустил. Чтобы все расслышал. Пусть охренеет. Он, наверное, ожидал, что я буду
отпираться. В принципе, можно было все свалить на фотошоп и на изощренную
месть Алены, но лимит нахождения рядом с ним и так превышен. Терять мне все
равно уже нечего. Пусть увольняет меня хоть прямо сейчас, лишь бы поскорее
уйти отсюда и не видеть его физиономию перед собой.

- Это твое личное дело. И меня не касается…

Он довольно быстро отмирает от шока, и сочувственно-покровительственный

тон кардинально меняет свое направление. Теперь от него явственно несет
почти не скрываемой брезгливостью.

- Но это… не совсем… простая ситуация, сам понимаешь.

Непростая ситуация в том заключается, что Антон сейчас непонятно где и с

кем. Страшно представить, что с ним там делают. Вот это непростая ситуация,
блять. А то, с кем я трахался несколько лет назад, не имеет сейчас ровным
счетом никакого значения. Но позволяю Шеминову еще немного поломать
комедию в виде сурового, озадаченного начальника, решающего дальнейшую
судьбу бедного подчиненного.

- Специфика нашего учреждения и сомнительный, теперь сомнительный,

вопрос твоей ориентации…

- Сомнительный?

- Неопределенный.

Сука, как тактично.

- Делай, как считаешь нужным. Мне все равно, - надо на воздух и как можно
быстрее. Иначе выскажу ему все прямо в лицо, дабы собственноручно стереть с
морды эту лощеную маску превосходства и презрения. Встаю и уверенно
направляюсь к двери, наплевав на справку и на самого Шеминова.

- Арс, - он окликает меня у самых дверей, - справка.

Забираю несчастную бумажонку, которую так и хочется швырнуть ему

обратно, стараясь игнорировать слишком прямой взгляд Шеминова.

Нахуй, хоть в дворники. Но только не сюда.

- Ты хороший работник, Арсений. Исполнительный, хваткий. И ребятам ты

нравишься.

Он замолкает, дожидаясь моей реакции. Какой именно – непонятно.

145/331
Останавливаюсь, через силу оборачиваясь через плечо.

- Я, так и быть, сделаю вид, что ничего не произошло. Ты мне нравишься, так
что я готов забыть об этом… инциденте.

Тяну носом воздух, а изнутри сейчас рванет. Засунул бы себе свое одолжение
куда подальше. Отчетливо слышу, как в ушах и висках кровь отбивает четкий
ритм, будто обратный отсчет на часовом механизме.

- И поговори со своей "знакомой". Если она пойдет выше – у тебя и, вполне

возможно, у меня могут быть большие проблемы.

Призывая на помощь всю выдержку и самообладание, коротко киваю и

вылетаю из проклятого кабинета. Ноги несут меня сами, я даже не успеваю
заметить, как оказываюсь у гардероба. Беру пальто, накидываю на плечи и
бросаю взгляд на часы. Половина седьмого вечера. Я проторчал здесь добрую
половину дня. Радует только то, что завтра не нужно сюда возвращаться. Ни
завтра, и вообще никогда. Все зашло слишком далеко, да еще и Алена углей
подбросила, как будто и без нее жара не хватало. Нужно поговорить с ней,
наверное. Хотя, вряд ли она пойдет дальше. Одно дело сболтнуть эту грязную
полусплетню Шеминову – моему непосредственному начальнику. И совсем
другое – совершенно незнакомым людям.

Нужно успокоиться и, как следует, хорошенько все обдумать. Дело начинает

принимать совершенно неожиданный оборот. Раз работой мне можно больше не
дорожить, то, возможно, пора всерьез задуматься, чтобы все-таки прекратить
мерзкую игру Шеминова. Вопрос только, как убедить в этом Антона.

Надо поговорить с ним. Но лично, а не слушать его вымученные ответы в

телефонной трубке через параллельное шипение на линии. Прямо сейчас, чтобы
расставить, наконец, все акценты. Со свежей головой, без тумана перед глазами.

Так и сделаю. Воодушевленный этой мыслью и предстоящей встречей с

Антоном выбегаю на улицу, одновременно извлекая из кармана телефон.
Слишком яркий экран слепит. Зажмуриваюсь, чтобы глаза чуть привыкли, и
останавливаюсь на крыльце. На улице холодно, к вечеру ощутимо подморозило,
и дыхание вырывается изо рта клубами пара. Нахожу номер в недавних вызовах,
но нажать не успеваю. Делаю шаг - и ступенька предательски уезжает из-под
ноги. Краем глаза успеваю заметить наледь на крыльце. Ноги неожиданно
разъезжаются в разные стороны, я оступаюсь и на бешеной скорости лечу
навстречу темному асфальту.

146/331
ЯНВАРЬ. Часть 14. Счастливый билет

- Как долетел?

- Да нормально, как всегда. Хорошо, что кормили два раза, а то в прошлый

раз чуть желудок в узел не свернулся от голода!

- Это для тебя нормально! Ты ж у нас вечно худеющий зожник.

- ЗОЖ и голод – это разные вещи, придурок. Ладно, я подъезжаю уже.

Созвонимся, Арс.

- Созвонимся.

Короткие гудки в трубке возвещают о том, что Матвиеныч на другом конце

страны нажал отбой, потому что приехал к своему очередному важному клиенту.
Серый – крутой фотограф. Не тот, который фотографирует деревья и лебедей в
пруду. Он работает с важными шишками, профессиональными моделями и
сотрудничает с известными журналами и агентствами. Его постоянно
приглашают на съемки по всей стране, даже за границу. В понедельник он
может работать в Калининграде, а в среду уже подбирать освещение для
портрета в Благовещенске. И наоборот. То, что он смог выбраться и прилететь ко
мне на Новый Год стало приятным и неожиданным сюрпризом для меня. Мы не
виделись уже два года, за которые Серый, вопреки своим вечным диетам и якобы
правильному питанию, поднабрал массу, а его неизменный хвост на макушке
стал еще длиннее, и теперь из него получалась вполне себе аккуратная
петелька.

Он прилетел без предупреждения, тридцать первого декабря. В четыре утра

уже стоял на пороге, пока я сонно ковылял к двери, проклиная, на чем свет
стоит столь ранних нежданных посетителей.

- Как, блять, можно так грохнуться с трех ступеней, объясни мне?!

После этих слов он налетел на меня мощным ураганом и едва не задушил. За

неделю до нового года мы созвонились, и я рассказал ему о своем грандиозном
полете с крыльца детдома, после которого две недели провалялся в больнице с
переломами двух ребер и трещиной в бедренной кости. Вопрос, как так можно
вообще умудриться, сломать себе столько всего на высоте меньше метра –
остается загадкой по сей день и для меня самого. Тем не менее, факт остается
фактом. Две недели в больнице, потом три недели дома на костылях. Потом
реабилитация – еще три недели. Вселенная словно услышала мои крамольные
мечты о бесконечном больничном, и решила немного подыграть мне по-свойски.
Зато теперь я с чистой совестью третий месяц нахожусь на законном
больничном с переломами средней степени тяжести, как написано на моей
выписке из отделения травматологии.

Матвиенко пробыл у меня три потрясающих дня. За это время мы

переговорили обо всем, о чем только можно. Он долго допытывался об истинной
причине нашего с Аленой разрыва. Я отбивался до последнего, но Матвиенко –
зараза на редкость прозорливая. Сразу понял, что мои неуклюжие попытки
выдать за причину расставания несостоявшуюся свадьбу и мою неготовность к
ней – полная херня. Посверлил меня своими глазенками и типа поверил. А на
147/331
следующий день буквально к стенке меня припер, заставляя выложить все, как
есть.

Врать ему не хотелось. Да и вряд ли получилось бы. За брутальной армянской

внешностью, густой бородой и грубоватым голосом скрывается очень чуткое и
доброе сердце, не раз и не два выручавшее меня в прошлом, и совсем
незаурядный ум. Поэтому, версию со свадьбой, вернее, ее отсутствием,
пришлось скорехонько скомкать и выбросить в мусорное ведро, на ходу
соображая, стоит ли вообще говорить Серому про Антона. Про Пашу он знал. Без
подробностей, так, только общие черты. Но тогда все можно было на гормоны
списать, на неопытность и юношескую глупость. А сейчас дело куда серьезнее.
Шастун – несовершеннолетний, а я его педагог. Дело мерзко попахивает
извращением и прочими гадостями, обычно сопровождающими подобные
истории. Но скрывать от Сережи что либо не представлялось возможным в
принципе, поэтому я пошел по давно проторенному пути: сказал правду. Но не
всю.

- Нихуя себе! – это он выдает после моих слов о влюбленности в парня.

Глубокомысленно, что и говорить.

- Ну, ты даешь! И кто он?

- С работы кое-кто. Антоном зовут.

- Антоном, - Матвиенко все так же глубокомысленно кивает, губы поджимает

и долго бороду чешет, рассматривая мое лицо. Знает, что чуть отклонюсь от
курса – сразу прочитает все. Поэтому и следит так внимательно и пристально, - а
он в курсе?

- Нет, конечно. Но, догадывается, вроде бы, - правда, тоже вроде бы. Тут
юлить не приходится, ибо то, что творится между мной и Шастуном,
нормальными отношениями не назовешь. Но и за рамки «дружеских» они тоже
давно вышли. Примерно тогда, когда я среди ночи приволок бесчувственное
двухметровое тело к себе домой, предварительно едва не трахнув его прямо в
подъезде.

- А чего не признаешься? Или он за другую команду играет?

О, как же я скучал по беззлобным подколам и этой самодовольной ухмылке.

Хочется обнять Матвиенко покрепче и выложить ему все, как на духу. Но тогда
придется и самой мрачной части истории коснуться, но этого сделать никак не
могу.

- Да сам не знаю пока точно, чего хочу. Может так пройдет, хер знает.

Матвиенко тогда сделал вид, что поверил. Из меня вообще актер никакой, а
уж Серому врать – так и тем более бесполезно. Он по одному движению глаз
определяет когда я вру, а тут такой серьезный вопрос. Тем не менее,
допытываться тогда он не стал. Разговор в другое русло перешел сам собой, и
через полчаса я уже едва по полу катался от его крайне эмоциональных
рассказов про долгие перелеты через всю страну и вечные казусы в самолетах, с
которыми Серому вечно не везло.

148/331
 Он уехал позавчера вечером. Я порывался проводить его до аэропорта, но
Матвиенко все мои попытки в зародыше задавил, приговаривая что-то про
гололед на улице и про придурка, который даже в октябре умудряется ноги
переломать, поскользнувшись, что уж про январь говорить.

После него в квартире тихо так стало и тошно до невыносимости. Только

сейчас понимаю, что и поговорить-то мне толком не с кем. Можно, конечно,
Позову позвонить. Димка приедет, думаю, даже с радостью. Он несколько раз ко
мне в больницу приезжал, звонит через день и про самочувствие спрашивает. Но
с ним-то обо всем не поговоришь.

Можно еще Антону позвонить. Но вчера я уже звонил, а мы созваниваемся

ровно раз в семь дней. Теперь до следующего понедельника ждать придется.

История неожиданно спустилась на тормозах. Периодами меня захлестывала

совесть, но тут же в голове всплывали успокаивающие слова Антона, и отпускал.
После падения я позвонил ему из больницы, как только более-менее в себя
пришел. Как и Матвиенко, он очень удивился, где я в октябре смог лед найти.
Расспрашивал меня о состоянии и прогнозах врачей. А я его голос слегка
обеспокоенный слушал, и едва не расплывался блаженно. Так и подмывало в
больницу его позвать, но я не стал. Хотел бы – приехал сам. Но Антон не
предложил и не приехал. Мы проговорили тогда ровно две минуты, а на
следующий день Шастун, впервые за все время, позвонил мне сам. Тот разговор
затянулся на целых пять минут. В конце я не сдержался и снова предложил ему
встретиться. А Антон странно запнулся, прежде чем привычно отказать. Может,
конечно, обезболивающие сильные виноваты, и мне это вовсе причудилось, но он
явно замялся с ответом, в отличие от наших прошлых разговоров.

Через неделю он снова сам позвонил мне. Расспрашивал о самочувствии,

рассказывал о школе и своих успехах там, которые стали неожиданностью и для
него самого. Я тогда снова про Макарова вскользь спросил, но Антон успокоил
меня. Оказывается, командировка, в которую уехал «опекун» почти сразу же
после приезда Антона, затянулась. И судя по всему, грозила растянуться до
конца года. Голос Антона, когда он мне рассказывал все это, почти звенел от
переполнявшей его радости, что бывало крайне редко или почти никогда. Он не
сказал мне этого вслух, но я по тону понял, что Антон изо всех сил надеется, что
на этот раз кошмар не повторится, и усыновление будет именно усыновлением, а
не очередной жуткой пыткой.

Так три месяца и протянулось. Мы созванивались каждую неделю, в

понедельник ровно в три часа дня. Он в это время как раз шел из школы пешком,
в отличие от остальных дней. Его путь длился ровно тридцать минут и был
нашим еженедельным лимитом. Когда в трубке раздавалось резкое пищание
домофона, Антон, вежливо попрощавшись, отключался.

- Вчера Журавль звонил. На матч звал в субботу, - вчера, в наш крайний

разговор, Антон был в прекрасном настроении, что неподдельно слышалось по
его голосу, - даже билеты купил уже. Вот думаю, как это Николавне
преподнести, и говорить ли вообще. Может, так смотаюсь.

Светлана Николаевна – приемная мать Антона. По рассказам Шастуна, они

виделись два раза в день – утром, когда Антон собирался в школу, и вечером на
кухне. Она нигде не работала, и целыми днями рассекала по салонам и
бесчисленным подругам, прожигая жизнь в лучших традициях жён богачей.

149/331
Антона не могло не радовать подобное стечение обстоятельств – почти полное
отсутствие контроля со стороны опекунов, не говоря уже о домогательствах или
других издевательствах, которым его подвергали в прошлых приемных семьях.

- Лучше предупреди. Вряд ли она против будет, а так хотя бы будет знать,
где ты. Зачем тебе лишние проблемы?

- Наверное, вы правы, - он шумно шмыгает в трубку и спрашивает, как я

провел Новый год.

Рассказываю ему про приезд Сережи. Антона неподдельно заинтересовывает

профессия Матвиенко, и он буквально закидывает меня вопросами про Серого и
его работу. Его голос такой живой и звонкий, что на секунду меня тоже
окутывает слабая надежда на то, что Антону в этот раз все-таки повезло. И что
Макаров на деле окажется совсем не богатым извращенцем, а возможно, вполне
приличным человеком. Хочется дать этой надежде прижиться, пустить корни и
дать ей себя успокоить, как это сделал Антон, судя по всему. Но у меня не
получалось. К тому же, Макарова до сих пор не было в городе, так что судить о
причинах усыновления им Антона можно будет только его по возвращении. Я
ничего не говорил Антону об этом. Незачем тревожить его своими пока пустыми
подозрениями, к тому же слышать его радостный, такой воодушевленный голос
было гораздо приятнее, чем едва слышное бормотание в трубку. Антон заметно
преобразился за последнее время. Я не видел его, и мог судить только по тону,
по интонации. Но даже она не скрывала того, что Антон расслабился, отпустил
ситуацию, осваивался, постепенно привыкал к лучшей жизни. Мне хотелось бы
порадоваться за него, хотелось бы приободрить его, но дурное предчувствие все
еще стягивало грудную клетку без возможности полноценного выдоха. Он
каждый раз заверял меня, что все в порядке и мне каждый раз отчаянно
хотелось в это поверить.

- Когда он возвращается, не знаешь?

- Николавна вчера с ним вроде разговаривала. По-моему, на этой неделе.

Антон напрягается, и голос его заметно холодеет. Словно, он и сам рад бы

забыться, дать той самой надежде волю, и представить что ему просто повезло,
как Выграновскому, которого в семнадцать лет забрала обеспеченная семья. Но
пока рано полностью обнадеживаться. И как бы ни хотелось – Антон все
понимает. Сколько бы он не пытался скрыться за своими бесконечными масками,
он – подросток. Наивный, местами очень ранимый и еще совсем юный. Желание
быть любимым, жить в полноценной, хорошей семье, всегда жившее внутри него
и тщательно скрываемое, теперь все сильнее расправляло крылья и укоренялось
в нем, заставляя его, помимо воли, все-таки надеяться на лучшее.

- Ты позвонишь мне?

- Когда он приедет?

-Да.

- Хорошо, - в трубке слышится проклятое пиликание, и я с огорчением

понимаю, что Антон отключится через каких-то двадцать секунд.

- Надеюсь, все будет хорошо. На этот раз.

150/331
 Он странно затихает на том конце. Слышу, что домофон замолкает, потом -
нехарактерный хлопок и шаги. Антон не пошел в подъезд и остался на улице.

- Я тоже надеюсь. Очень и очень, Арсений Сергеевич. Даже вслух боюсь

говорить, чтобы не сглазить. Может, я тоже, наконец, вытянул тот самый
счастливый билет, как и Скруджи?

- Это было бы замечательно. Ты заслужил его. Не переживай, - господи, как

же хочется увидеть его прямо сейчас, - я соскучился по тебе, Антон.

Секундного молчания хватает для мини-приступа паники, сковавшего меня

внезапно и цепко. Давно пора бы понять, что Антон держит наши разговоры
четко в рамках исключительно дружеского общения. Никаких встреч или лишних
слов. Но я все равно не могу удержать их в себе. Я действительно жутко скучаю
по нему, несмотря на то, что с нашей последней встречи прошло уже почти три
месяца.

Но в этот раз Антон отвечает мне – и тревога моментально рассеивается.

- Я тоже.

Мне не чудится. И обезболивающие я больше не принимаю. Шастун не

отключается, дышит в трубку и молчит. А мне хватает двух простых слов, чтобы
вновь опрометчиво погрузиться в него с головой.

- Тогда, может быть, встретимся?

- Я не знаю. Лучше, наверное…

Дальше разобрать не получается. В телефоне на том конце что-то внезапно

шуршит, и звонок обрывается на полуслове.

На самом важном полуслове за последние три месяца.

После я набирал ему еще пару раз, но абонент неизменно был недоступен.
Вчера я грешил на разрядившийся аккумулятор, а сегодня старательно отметаю
тревожные мысли и подозрения, постепенно обвивающие меня, словно липкие
щупальца, и постепенно пробирающиеся под кожу.

Нужно развеяться. Срочно. Чем-нибудь отвлечь себя, чтобы окончательно не

превратиться в свихнувшегося параноика на почве постоянно растущей,
непонятной для самого себя, тревоги и усиливающегося страха.

Например, уборкой. После столь продолжительного нахождения дома

сначала в гипсе, потом на костылях, в квартире теперь, мягко говоря, не
прибрано. По-русски – срач такой, что становится жутко стыдно за то, что
Матвиенко гостил у меня в таких условиях. Вообще, я не педант и не фанат
стерильной чистоты, но и бардак такой откровенный тоже не приемлю.

Воодушевленный предстоящим занятием за уборку принимаюсь воинственно

и неотвратимо. Выгребаю мусор из-под раковины на кухне, стираю пыль, которая
уже лежит плотным ковром почти на всех горизонтальных поверхностях,
тщательно, по нескольку раз пробегаюсь со стареньким пылесосом по всем

151/331
комнатам, стараясь протолкнуть швабру во все самые потаенные и
труднодоступные места. Потом, шипя от еще сохраняющейся тупой боли в
бедре, сгибаюсь в три погибели, и лезу с тряпкой под кровать, клятвенно обещая
себе купить нормальную швабру для мытья полов. Азарт захватывает меня
настолько, что вслед за полами, намываю даже окна и все зеркала в квартире, с
наслаждением вдыхая резковатый, но такой приятный цветочный аромат
средства для мытья стекол. Голова приятно проветривается, и мне,
определенно, стоит делать это почаще. А вообще давно пора заняться плотным
поиском нового места работы.

Звонок отвлекает меня от раскладывания вещей в шкафу, в котором, как

выяснилось, тоже творится полнейший хаос. Шмотки лежат плотно связанным
узлом и, не валяйся я дома уже три месяца, непременно заподозрил бы, что в
вещах кто-то очень усердно порылся.

Звонит Димка. Привычно справляется о самочувствии. Жалеет, что не

встретились на Новый год, и рассказывает, как здорово они отметили праздник
на площади, впервые выбравшись из-за стола на улицу под бой курантов всей
семьей.

Сам не замечаю, когда увлекаюсь разговором, и в итоге приглашаю Позова в

гости. Он быстро соглашается, обещая прийти завтра к обеду и хихикая в трубку,
что тесть как раз подарил ему на праздник две бутылочки отменного коньяка.

Распрощавшись с Димой, откидываюсь на диван, ощущая лёгкую, даже

приятную боль в пояснице и обводя довольным взглядом отполированные
владения. Теперь не грех и гостей принимать. Нужно только сходить в магазин и
купить что-нибудь на завтра.

День завершается в приятных хлопотах. Я долго плутаю по магазину, потом

еще почти час торчу на улице, наслаждаясь морозом и блестящим великолепием
вокруг. Город украсили в этом году просто фантастически. На душе, впервые за
долгое время, царит удивительное умиротворение и спокойствие, которых не
было очень и очень давно. Дышится невероятно легко, свежий воздух бодрит и
постепенно пробирается под куртку, опрометчиво накинутую на одну только
тонкую футболку.

Иду домой со стойким чувством, что все непременно будет хорошо. Иначе
быть просто не может.

***

Идея приготовить курицу в духовке оказалась не слишком удачной затеей.

Как итог – курица загублена без шансов на реабилитацию, из духовки валит
густой, сизый дым, а только вчера отмытые окна и плитка над плитой уже
хорошенько закоптились. В этом хаосе меня и настигает телефонный звонок.
Отчаянно размахивая перед собой полотенцем, выбегаю из кухни с пересохшим
и сильно саднящим от едкого дыма горлом. Телефон находится не сразу – он
зарыт глубоко в недрах клубка из одеяла и простыни на кровати. Остается
только удивиться и порадоваться, что я вообще услышал его на том на поле боя,
в которое превратилась моя несчастная кухня.

152/331
 - Диман, нам придется заказать пиццу, - звонит Димка, который, должно
быть, как раз в паре минут от меня, - не пугайся, когда зайдешь. Это все мои
кулинарные потуги, закончившиеся весьма, блять, плачевно.

- Э-э-э, привет, Арс, - Позов говорит как-то необычно тихо, - прости, но все
отменяется. Срочно на работу вызвали.

- А что случилось? – зачем психолог мог понадобиться во время новогодних

каникул? Не иначе, как что-то случилось с кем-то из ребят.

- Стас позвонил, попросил приехать и подменить его. Он дежурит сегодня. А

сам сорвался в больницу только что.

Значит, точно что-то серьезное. Опять драка, видимо. И снова с

госпитализацией. Шеминову, определенно, стоило бы уделять детдому и
ребятам больше внимания, вместо преступных сделок с богачами.

- Ну ладно. Давай, тогда завтра? Или, может, сегодня еще успеешь? –

вытираю полотенцем испарину со лба. Квартиру, однозначно, необходимо срочно
проветрить к приходу Позова. И, похоже, снова заняться уборкой кухни.

- Нет, сегодня точно нет. Я, вообще, чего звоню-то. Думал, что Стас тебе так-
то уже позвонил, а ты не в курсе, похоже.

Я перестаю дышать и старательно вслушиваюсь в Димкин голос. Он то и дело

запинается и мнется, а я только сейчас понимаю, как он взволнован и на самом
деле очень обеспокоен. Стараюсь не дать поднимающейся панике овладеть
мною, по горло все равно перехватывает от непонятного страха.

- Это Антон. Он в реанимации, в очень тяжелом состоянии, насколько я понял.

Телефон едва не выпадает из мгновенно онемевших пальцев. Вокруг меня

смыкается плотный вакуум, начисто лишенный воздуха. Тщетно пытаюсь
выдохнуть, вытолкнуть из горла застрявшие там слова, но из груди вырывается
только сиплый хрип.

- Что… что произошло?! – шепчу сдавленно, почти не слыша собственного

голоса.

- Не знаю. Шеминов в больницу сорвался, ничего больше не сказал. Вроде с

одноклассниками новыми что-то не поделил. А так, я не знаю подробностей, Арс.

- Я понял, - негнущимися пальцами нажимаю отбой и падаю на кровать.

Спустя минуту полного оцепенения судорожно тычу в экран, сбиваясь,

пытаюсь набрать гребаный номер такси. В глазах стоит туман, а руки дрожат
так, что приходится зажать локти коленями, иначе удержать трубку возле уха
нет никаких шансов.

- Заказ такси. Откуда вас забрать?

Сбивчиво диктую сначала домашний адрес, а затем адрес больницы. В

мыслях уже бушует безумная какофония. Я не могу понять, где реальность, а

153/331
где – больное воображение, рисующее мне прямо сейчас сотни жутких картин
происшедшего. Димка сказал - не поделил с одноклассниками? Но ведь идут
каникулы. И как он мог с ними пересечься? Они подкараулили его где-то?
Заманили? Наспех натягиваю первый попавшийся свитер и джинсы. Пока
одеваюсь, в памяти всплывает наш позавчерашний разговор. Антон был в
отличном настроении, ни о каком конфликте не упоминал и вообще, судя по
звуку домофона, был рядом с домом. Но это было позавчера. Неизвестно, что
могло случиться больше, чем за сутки.

Внезапно, уже в дверях, меня осеняет страшная догадка. Антон сказал, что
на неделе должен был вернуться Макаров. Что, если это его рук дело? Заперев
квартиру, слетаю по лестнице, начисто забыв о боли в бедре. Успокоиться,
привести мысли хоть в какой-то порядок не удается. В висках пульсируют слова
Позова.

Реанимация.

Очень тяжелое состояние.

До больницы целых двадцать минут езды. Благо, что дороги пустуют, и такси
доставляет меня довольно быстро. Не дожидаясь, пока водитель припаркуется, я
сую ему деньги и мчусь к стеклянным дверям главного входа. Народу, несмотря
на праздничные дни, очень много. Скользя по недавно вымытым блестящим
полам, я едва не врезаюсь в стойку регистрации, пытаясь восстановить сбитое
от волнения и быстрого бега по холоду дыхание.

- Молодой человек, осторожнее! – возмущается медсестра и сверлит меня

крайне недовольным взглядом, но увидев мое перекошенное испугом лицо, ее
глаза смягчаются.

- Извините! – голос предательски срывается, и я закашливаюсь, под

неодобрительными взглядами двух бабулек, сидящих рядом, - к вам сегодня
парня привезли. Антон Шастун. Он сейчас в реанимации должен быть.

Медсестра поджимает накрашенные губы и что-то сосредоточенно читает в

мониторе. Потом листает толстую книгу на столе, на которой приклеена
бумажка с напечатанным названием «Журнал регистрации», хмурится и кивает
мне.

- Да. Поступил в девять пятьдесят три. На скорой.

- Что с ним случилось? Как он сейчас?

- А вы, простите, ему кто?

Хороший вопрос. Я и сам хотел был знать ответ на него.

- Друг. Я его близкий друг.

В карих глазах медсестры мелькает недоверие, а за спиной я слышу

нарастающее недовольное шушуканье и перешептывания.

- Простите. Но мы информируем о состоянии больных только родственников.

154/331
 - У него нет родственников. Антон – сирота.

Девушка немного осекается и явно озадачивается, не зная как поступить.

Лицо смягчается, и она сочувственно качает головой. Видимо, ей по-человечески
жаль и Антона, и меня, но поступиться правилами и работой она не готова.

- Совсем никого?

- Совсем.

Еще чуть-чуть – и у меня точно подкосятся ноги. Руки уже давно трясет такой
крупной дрожью, что бабульки за спиной точно, наверное, окрестили меня
наркоманом или кем-нибудь похуже. Умоляюще смотрю на медсестру, а она
нерешительно косится на двери отделения, видимо, в ожидании выходящих
оттуда врачей. Ее замешательство окончательно сносит мне крышу. Неужели, я
опоздал? Может, ей уже и сказать-то мне нечего?

- Вы успокойтесь, пожалуйста…

- Он жив хотя бы?! – соблюдать приличия уже нет ни сил, ни желания.

Беспокойство и страх за жизнь Антона перевешивают. Мне приходится
вцепиться в несчастную стойку и проглотить нелицеприятные эпитеты в адрес
упрямой девицы, которые так и рвутся наружу. Она вздрагивает и отшатывается
от меня, а за спиной чей-то мужской голос, кажется, грозится выкинуть меня на
улицу. Устраивать здесь скандал точно не стоит, если я хочу узнать о состоянии
Антона больше, чем ничего.

- Простите... Простите. Скажите мне, пожалуйста, он живой?

- Живой.

Вот тут ноги все-таки подводят, и я грузно плюхаюсь на ближайшую

скамейку. Опускаю голову, стараясь дышать размеренно и глубоко. Тремор
постепенно отпускает онемевшие пальцы. Усиленно растираю лицо, и
лихорадочно прикидываю, как бы разузнать подробности состояния Шастуна.

Антон жив.

Слава Богу, он живой.

Видимо посовестившись и искренне впечатлившись моим плачевным

состоянием, медсестра быстро огибает стойку и подходит ко мне, с невесть
откуда взявшимся стаканом воды в руках. Благодарно киваю, и беру стаканчик
за мягкие пластиковые бока.

- Он в очень тяжелом состоянии. Даже критическом. Серьезная травма головы и

множественные ушибы. С ним сейчас нейрохирурги и заведующий отделением
травматологии. Будет сложная долгая операция. Это все, что я знаю на данный
момент. Не переживайте так, пожалуйста, - она сочувственно гладит меня по
плечу, - как только картина прояснится – я вам сразу сообщу. Оставьте свой
телефон и езжайте домой.

- Спасибо, - вода оседает на языке горечью, когда я, наконец, начинаю

постепенно мыслить более связно.

155/331
 Травма головы. Ушибы. Его точно избили. И уж точно не одноклассники. Перед
глазами тут же возникают громадные кулаки Макарова и самодовольная
ухмылка Шеминова в день отъезда Антона из приюта.

Господи, если бы я только не поддался на уговоры Антона! Если бы не оказался

таким мягкотелым увальнем, которым так легко манипулировать! Нужно было в
тот же день пойти в полицию и сдать Шеминова ко всем чертям. А я еще, идиот,
надеялся, что все обойдется. Антон надеялся – и я вместе с ним. Слушал его
голос в трубке и был готов согласиться на что угодно, лишь бы поговорить с ним
лишние пять минут. Он заразил меня своей надеждой, а я в очередной раз
поддался ему.

Вот тебе и счастливый билет, Антон.

Настолько счастливый, что можешь и не выкарабкаться на этот раз.

Говорил, что перетерпишь. Что выдержишь. Но такое выдержать физически

невозможно.

К горлу подкатывает. Мне приходится склонить голову к коленям и сглотнуть

колючий комок. В висках сумасшедшим напором бьет кровь, разгоняя адреналин
по окостеневшим от страха мышцам. Дежавю настигает неожиданно – я уже
сидел точно так же здесь. Только в самом отделении, а не в приемном покое.
Ждал, согнувшись в три погибели на неудобной лавочке, новостей о
самочувствии Антона, еще даже не подозревая тогда, насколько важным и
дорогим человеком он станет для меня впоследствии.

- Какой же я идиот… - ненавидеть себя больше, чем сейчас, я, наверное, уже не

смогу.

Медсестра продолжает придерживать меня за плечо и слегка сжимать его через

ткань куртки.

- Может, вам кофе принести? Или еще воды? – она сочувственно и открыто
смотрит прямо в глаза, но я вежливо, насколько могу в данный момент,
отказываюсь.

Мне нужно побыть одному. Отдышаться. Прийти в чувство и осознать, наконец,

в полной мере, что она мне сказала.

С Антоном нейрохирурги. Будет сложная операция. Операция на мозге.

Моих скромных медицинских познаний хватает для того, чтобы понять,

насколько подобные операции опасны и непредсказуемы своими последствиями.
Как и вообще любые травмы головы.

Обхватываю виски ладонями и сжимаю с такой силой, что перед глазами

начинают мелькать мелкие разноцветные звезды.

Это я виноват.

Доволен, Арс? Вот оно, твое ебаное обещание. Поддался, а теперь давай,
разгребай.

156/331
Если Антон вообще выживет.

Эта мысль бьет меня прямо под дых с такой неожиданной силой, что приходится
закашляться. Будто в солнечное сплетение действительно только что прилетел
кулак. Игнорируя сочувственные взгляды и чьи-то предложения помощи,
выбегаю на улицу. Морозное солнце слепит так ярко и так весело, что
невозможно поверить, что вчера, в это самое время, я даже представить
подобного исхода не мог. А должен был. Изначально, с того самого момента, как
Антон все рассказал. Он же не просто так сделал это. Ждал помощи. Пусть
неосознанно, но искал поддержки. И я обязан был предвидеть подобное. Но
вместо этого я только и мог, что вспоминать о поцелуях Антона и тайком
мечтать об их повторении.

Я был настолько одержим им, не мог ни о чем думать, кроме этого. Один
поцелуй - и пожалуйста, вей из меня веревки, Шастун. Любой толщины и
сложности, не стесняйся, они все выдержат. Голос в трубке на полтона теплее –
и готово, я почти верю в то, что Антон в приличной семье. Что ему повезло. И сам
себя послушно в этом убеждаю.

Ебаный счастливый билет.

Не знаю, сколько я стою на улице, прислонившись спиной к выбеленной стене

здания. Невидящим взглядом пялюсь на носки кроссовок, тщетно пытаясь
родить хоть одну здравую мысль. Нужно вернуться, и все-таки оставить
медсестре свой телефон. Конечно, уходить отсюда пока операция не закончится,
я не собираюсь. Еще неплохо бы поговорить с врачом, правда есть определенная
доля вероятности, что мне, как постороннему человеку, ничего не скажут.

Если вообще будет, что говорить.

Одергиваю себя и мотаю головой, чтобы выбросить эту страшную мысль. От

нагнетания самого себя яснее соображать не получится. А мне сейчас нужна как
раз таки свежая голова.

Уже разворачиваюсь, намереваясь вернуться к стойке регистрации, когда из

дверей выходят двое – Шеминов и главный врач больницы. Второго я помню еще
с сентября, когда собственноручно дал ему взятку за госпитализацию Антона без
оформления документов. Стас суетливо застегивает свой чемодан и крепко жмет
руку врачу. Я не слышу, о чем они говорят, но улыбаются друг другу, словно
старые знакомые. Врач хлопает Стаса по плечу, кивает и провожает до высоких
кованых ворот. Они снова жмут друг другу руки, Шеминов скрывается за
поворотом, а доктор возвращается в здание почти бегом, зябко сжимая плечи и
пряча руки в карманы белого халата.

Ярость накатывает на меня стремительной волной, вышибая из груди резкий

выдох. Пелена смыкается перед глазами слишком плотно, и я не успеваю
сообразить, когда уже со всех ног бегу в ту сторону, куда только что ушел
Шеминов. Догоняю его на полпути к автобусной остановке. Успеваю удивиться и
порадоваться отсутствию здесь людей, и хватаю Стаса за руку в тот момент,
когда он собирается остановить приближающуюся маршрутку.

- Арс?! Какого хера ты творишь?!

157/331
 Дергаю его за грудки и толкаю вглубь крытой остановки, изо всех сил ударяя
его об стену. Маршрутка не останавливается и проезжает мимо, а Шеминов
давится воздухом и непонимающе хлопает глазами, морщась от боли.

- Доволен, урод?! Этого ты хотел, сволочь?!

- Арс, ты, блять, в своем уме?! Отпусти меня!

Он тщетно цепляется за мои запястья, пытаясь освободиться. Но я выше его на

голову, и эта разница в росте сейчас дает мне колоссальное преимущество,
вкупе с бурлящей в крови злобой. Снова ударяю его о стену, и он, наконец,
затихает, во все глаза глядя на меня снизу вверх, испуганно и недоуменно.

- Ублюдок! Какой же ты ублюдок, Стас! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?!

Он загнанно тяжело дышит и бегает глазами по моему лицу.

- Арс, отпусти меня и объясни нормально, что, блять, случилось?!

- Отпустить и объяснить?! Ну, слушай, скотина! Я в курсе твоих сделок, в курсе,

что ты продавал Антона уже несколько раз своим дружкам извращенцам! В
курсе, что шантажировал его фотографией! Я все знаю! И теперь, когда он при
смерти по твоей вине, ты снова прилетел сюда на всех парах, чтобы все замять?!
Сколько ты заплатил главврачу?! А?! В этот раз случай куда серьезнее
предыдущего, и семидесятью тысячами вряд ли дело обойдется, так?!

Шеминов замирает под моими руками. Мгновенно перестает вырываться, но все

еще крепко держится за предплечья. Его взгляд холодеет, он, наконец,
соображает, что к чему. Однако, остается подозрительно спокойным, в то время
как я едва удерживаю себя, чтобы не разбить ему лицо.

- Разболтал, значит. Так и знал, что твое волочение за ним ни к чему хорошему
не приведет.

Говорит это с презрением и абсолютным равнодушием. Кажется, его нисколько

не удивляет моя осведомленность, и это слегка сбивает меня с толку. Он, видя
мое секундное замешательство, сбрасывает с себя мои руки и отходит на пару
шагов, поправляя черное пальто.

- Что, Арс, думал, никто ничего не заметит? Да я еще с того гребаного

субботника понял, что что-то не так. Ну, кто, блять, в здравом уме выложит за
совершенно чужого человека семьдесят косарей, а? Да еще и не своих, к тому
же!

Алена. Значит, она рассказала ему и про деньги тоже. Я явно недооценил
степень её обиды на меня.

- Я не стал тебе говорить в прошлый раз. Хотя уже тогда подозревал. Твоя
гиперопека над Шастуном смотрелась ну очень подозрительно. А уж когда ко
мне притащилась твоя бывшая, то тут все и встало на свои места окончательно!
Она рассказала мне про твои «ухаживания» за Антоном. Решил беспалевно
трахнуть самого красивого мальчика и притащил его к себе домой?

Снова бросаюсь к нему, но он ловко отталкивает меня, скалится и хрипло

158/331
дышит.

- И я бы закрыл на это глаза, Арс! Честное слово! Мне похеру, кого ты любишь
натягивать в свободное от работы время! Мог бы даже не платить! Я так понял,
Шастун к тебе по доброй воле в штаны залез? Ну вот и…

Он не успевает договорить. Мой кулак все-таки прилетает ему в морду,

разбивая в кровь скулу и нижнюю губу. Шеминов отшатывается, но
удерживается на ногах. Сплевывает кровь, вперемешку со слюной, вытирает
ладонью рот и упрямо продолжает глумиться.

- Давай! Ударь еще раз, чтобы у меня был повод с чистой совестью сдать тебя
ментам!

- Меня сдать?! – хватаю ублюдка за грудки с такой бешеной силой, что едва не
приподнимаю над землей, - да это я тебя посажу, скотина! За торговлю
несовершеннолетними! Теперь уже точно!

- Да что ты говоришь?! – он нахально ухмыляется окровавленными губами и

дышит мне прямо в лицо, - только, какие у тебя доказательства, а? Слова
Шастуна? Этого замкнутого, обозленного на весь свет пидорка со сложной
судьбой?! Да тебе любой психолог подтвердит наличие у него серьезных
отклонений! Уж я позабочусь, можешь не переживать! А больше у тебя ничего на
меня нет! Так что отпусти пальто, уебок, иначе придется продать твоего голубка
еще кому-нибудь, чтобы купить новое!

Кровь закипает, и меня накрывает по полной. Выдержка дает сбой, и я от души

бью Стаса снова. Боль в костяшках приходит запоздало, а Шеминов в этот раз
падает на колени и хватается за лицо обеими руками.

- Какая же ты мразь, Стас! Антон сейчас умереть может, блять! Ты хоть

понимаешь?! Из-за тебя!

- Он сам виноват! – один глаз Шеминова быстро наливается красным, а из

рассеченной губы обильно сочится кровь прямо на дорогущее пальто, - всего-то
и надо было задницу послушно подставить. Макар бы сдал его обратно через
неделю, но как назло в командировку уехал. А вернувшись, видать, не рассчитал
сил. Шастун знал, на что шел. Нехуй характер свой показывать, где не просят!

Он говорит об этом так спокойно, что это окончательно выбивает меня из колеи.
В голове и перед глазами пульсирует, отдается в ушах нарастающим гулом. Алая
пелена передо мной смыкается окончательно и плотно. Ярость бьет по
рецепторам с такой силой, что на секунду мне становится страшно. Шеминов
стоит на коленях, а я с ужасом понимаю, что могу сейчас избить его до смерти,
если меня накроет. Тошнота бьется в горле, и вот-вот вывернет наизнанку прямо
здесь. Я отхожу на несколько шагов и зажмуриваюсь, тщетно пытаясь
успокоиться.

- Я предупреждал тебя. Советовал не сближаться с ним, Арс, - голос Шеминова

раздается совсем близко, видимо, он уже успел подняться на ноги и подойти ко
мне, но оборачиваться не хочу, потому что точно не сдержусь и добью его, - но
ты сам разворошил змеиное гнездо. Последний раз предупреждаю тебя – не лезь
ты в это дело!

159/331
- Предупреждаешь? Серьезно?

Он поджимает разбитые губы и говорит тихо, но отчетливо.

- У тебя нет никаких доказательств. А вот я вполне могу пустить тебя по статье.
Педофилия, как тебе?

На секунду мне кажется, что я ослышался. Или Стас от удара уже начал
бредить.

- Что ты такое несешь, блять?!

- Антошка – хороший мальчик. Если сейчас оклемается, то все равно ничего

против меня не скажет, можешь не сомневаться и не надеяться. А ведь он – твой
главный козырь. Его щенячья любовь к Выграновскому неожиданно очень
сыграла мне на руку. А вот мне есть, что предъявить тебе. Я без труда найду в
приюте парочку «очевидцев», которые охотно подтвердят твои домогательства
и к Шастуну, и к кому-нибудь еще. Аленка твоя, опять же. С радостью расскажет
ментам про вещи Антона у тебя дома. Совращение малолетних. Как тебе такой
расклад, а?

Он поправляет воротник, вытирает кровь с губы и неожиданно с размаху бьет

меня прямо в лицо. Слишком охеревший от его слов, я не успеваю вовремя
среагировать. Удар выходит сильным настолько, что, не удержав равновесие,
падаю на одно колено, а лицо моментально сводит от резкой острой боли.

- Ты все понял? – Шеминов, на всякий случай, отходит от меня на

почтительное расстояние, - не суй сюда свой нос. На работе можешь больше не
появляться – будешь уволен задним числом. И если вякнешь хоть слово, я тебе
клянусь, Арс, загремишь по очень серьезной статье и на очень приличный срок.
Я и свидетелей найду, и доказательства, можешь не сомневаться.

Сплюнув себе под ноги, он вытирает все еще кровоточащую губу, шипит от
того, что пальто, все-таки безнадежно испорчено, и быстрым шагом уходит с
остановки.

160/331
Примечание к части Безумно огромное СПАСИБО вам, ребята. За отзывы,
терпение и эмоции.

По главе.
Во-первых, в медицине я разбираюсь плохо, от слова "никак". А здесь много
всяких терминов и фактов. Консультировалась с гуглом, поэтому за неточности
не судите строго.

А во-вторых, понятия не имею, как у Щербакова отчество. Поэтому здесь он -

Михайлович.

Продолжение работы "Тремор и травмы" будет после новогодних каникул!)

Ребят, прошу отнестись с пониманием)
Прода будет обязательно)
Люблю всех и надеюсь на ваше терпение)

Часть 15. Хороший друг

- Держите, - Оксана, та самая медсестра из приемного покоя,

протягивает мне лед, завернутый в розовый носовой платок, комок ваты и
маленькую прозрачную бутылочку с перекисью водорода, - обработайте рану и
приложите к лицу лед, так синяка сильного не будет. Голова не кружится?

- Спасибо, - улыбка из-за боли в челюсти и скуле выходит, скорее, кривым

хищным оскалом, - все в порядке.

- Кто вас так? Вы же только что были целы и невредимы?

- Поскользнулся и упал. Не слишком удачно, как видите, - посвящать ее в

подробности нашей неприятной «беседы» с Шеминовым точно не стоит, однако и
рассказ про падение выглядит откровенным бредом, но это первое, что приходит
на ум.

- М-м-м, - понятно, - она качает головой, не веря ни единому слову, и я не могу

винить ее, так как вранье слишком уж очевидное и неприкрытое.

- Может, вам помочь? – Оксана внимательно и сочувственно рассматривает мою

разбитую губу, осторожно поворачивая мне голову в разные стороны кончиками
пальцев.

- Нет, я сам, спасибо, еще раз. Вы и так очень помогли мне.

Мало того, что принесла непонятно откуда взявшийся лед, так еще и разрешила
привести себя в порядок в комнате отдыха медсестер, которая, на данный
момент пустует. Крохотное помещение без единого окна, зато очень теплое, с
мягким диваном, холодильником, маленькой микроволновкой и электрическим
чайником. Вешалка в углу, сплошь покрытая разноцветными куртками, пальто,
платками, шарфами и бесчисленными шапками. Оставалось только гадать, как
такое огромное, судя по объемам верхней одежды, количество медсестер
помещается в эту каморку.

- Вы не торопитесь, - Оксана задерживается в дверях, - девчонки на обед только

через час придут. Отдохните, как следует. Зеркало за холодильником, если что.
161/331
 - Спасибо вам, - перед ней ужасно неловко. Мало того, что примчался бешеным
вихрем к стойке и почти накричал на нее, так потом еще и вернулся с разбитым
лицом.

Перекись жжется и шипит в царапине на щеке. Шеминов одним ударом рассек и

губу, и скулу, сука. Конечно, сыграл элемент неожиданности. После его слов
меня словно по голове мешком ударили. Я так охренел от его угроз, что он мог
бы еще пару раз съездить мне по лицу, потому что на тот момент какая-либо
реакция с моей стороны отсутствовала бы напрочь.

Только сейчас до меня доходит смысл его слов.

И он, похоже, совсем не блефовал. У меня на него – только слова Шастуна, и тех-
то пока нет. Одни лишь мои собственные предположения, что Антон согласится
дать показания. А может, и нет. Стас не зря Выграновского упомянул. Его имя
может перевесить чашу весов. Он слишком много значит для Антона, и это
остается непреложной аксиомой, как бы не было мне горько принимать ее.

А вот Стас, напротив, действительно может накопать против меня кучу всякой
дряни. И «очевидцев», тех же самых, найдет, я уверен, без труда. Насчет Алены
– пока трудно сказать. Я все-таки надеюсь, что у нее хватит совести в случае
чего не болтать лишнего. Одно дело – отомстить мне и приготовить подлянку в
виде осведомления Шеминова, а совсем другое – свидетельствовать в уголовном
деле.

Пока, к счастью, никакого дела нет. И не будет, если я отступлюсь и перестану

лезть в грязные дела Стаса. И на данный момент, мне, определенно стоит так и
сделать. Идти лоб в лоб против него - не хватит сил. Нужно, как минимум,
собрать больше доказательств. Неплохо бы свидетелей найти. Может, Валентину
Семеновну уговорить или Позова. Правда теперь все это будет провернуть
гораздо проблематичнее в связи с моим неожиданным, хотя и давно
обдумываемым увольнением.

Совесть деликатно, но вместе с тем решительно вторгается в мои размышления

и одним махом прерывает бурный мыслительный поток.

Судьба Антона пока не определена. Он сейчас на операционном столе. И что

будет дальше – неизвестно.

Решительно поднимаю себя и подхожу к зеркалу. Стираю кровь, аккуратно

обрабатываю царапину, прикладываю лёд к уже завязавшемуся крупному
фингалу. Стоило бы побриться, наверное. Но я сейчас даже толком не могу
вспомнить запер ли я квартиру, не говоря уже о чем-то другом. Только сейчас
замечаю, что вместо джинсов в спешке натянул домашние спортивные штаны,
растянутые настолько, что вытянутые коленки свисают едва ли не до носков.

- Все в порядке? – Оксана за стойкой радушно улыбается мне, когда я

возвращаюсь в холл, - могли бы еще там посидеть.

- Нет, я все, спасибо, - возвращаю ей перекись, старательно игнорируя

подозрительные взгляды и гудящие перешептывания за спиной бабушек,
которые, кажется, множатся здесь в геометрической прогрессии. Свободных
лавочек уже не осталось.

162/331
- Я все-таки оставлю вам свой номер на всякий случай. Можно?

Оксана кивает и протягивает мне зеленый самоклеящийся стикер в форме

яблока и черную гелевую ручку. Мне едва удается вспомнить собственный
телефон. Когда я дописываю свое имя, за спиной оглушительно хлопают двери и
раздается гул нескольких голосов.

- Автомобильная авария! Один пострадавший. Мужчина, на вид сорок –

пятьдесят лет. Документов при себе нет, черепно-мозговая травма, большая
кровопотеря и множественные переломы!

Оксана мгновенно срывается с места, мигом забывая обо мне. Кладу стикер на
стол, наблюдая за суетой в дверях. Медики скорой помощи ввозят
пострадавшего на каталке, а из дверей отделения тут же появляются два врача.
Мужчина на каталке мертвенно бледен, а вся его одежда испачкана в крови. Я
поспешно отворачиваюсь, как только услужливое воображение начинает вместо
незнакомого мужчины рисовать передо мной искалеченное лицо Антона.
Бабушки в приемной держатся за грудь, сочувственно мотают головами и охают,
активно обсуждая творящуюся вокруг суету. Медики быстро обмениваются
информацией, используя столько непонятных терминов, что их язык со стороны
кажется иностранным.

Каталку с пострадавшим мгновенно увозят, а один из врачей задерживается с

медиками скорой помощи, уточняя что-то и делая пометки в блокноте. Оксана
стоит рядом с ними, тоже быстро записывая все показания, а затем они все
уходят. Возвращается медсестра только спустя пятнадцать минут, тяжело
вздыхая. Поправляет халат, что-то набивает в компьютере, постоянно говорит по
телефону и оформляет без конца прибывающий поток новых пациентов.

Через час движение вокруг стойки, наконец, ослабевает, а народ в приемной

немного рассеивается. Теперь остаются только две бабушки и пожилой мужчина,
который только что привез свою жену на госпитализацию. Говорит с ней по
телефону, уточняя, что нужно купить и привезти, тепло улыбается в седые усы,
и просит супругу не волноваться, настойчиво и мягко. Наблюдать за этим
разговором приятно и неловко одновременно. Такие чувства в почтенном
возрасте – удивительная и редкая вещь, хочется проникнуться ею, насладиться
этой неподдельной нежностью и любовью, бережно пронесенной через многие
года. А с другой стороны, я чувствую себя лишним, словно бессовестно
подслушавшим что-то по-настоящему интимное и личное. Отворачиваюсь и
погружаюсь в собственные абсолютно безрадостные размышления.

Спустя еще некоторое количество времени, я все также сижу на ближайшей к

посту лавочке, уронив голову на ладони. Время тянется неумолимо медленно, и
смотреть на большие настенные часы уже нет никаких сил. Лицо все еще слабо
пульсирует болью, а под глазом ощущается неприятная тяжесть. Нужно было
все-таки дать себе волю и раскрасить Шеминова. Ублюдок сполна заслужил. Но
после драки кулаками махать поздно, а сейчас главное – Антон.

- Идите домой, - поднимаю глаза и вижу, что Оксана, сняв с головы белый
колпак, поправляет слегка растрепавшиеся волосы и смотрит на меня, - я
позвоню вам, как только что-нибудь узнаю.

- Спасибо, но пока я останусь здесь.

163/331
 - Зачем? Все равно своему другу вы ничем не поможете. Неизвестно вообще,
сколько продлится операция. Может до ночи затянуться.

- Значит, придется устроиться здесь на ночлег, - усмехаюсь совсем не весело, и

Оксана отвечает мне столь же усталой улыбкой.

- Повезло ему с вами, - стянув густые каштановые локоны на затылке в тугой

хвост, она подкрашивает губы, - некоторые родственники не так беспокоятся, не
то, что друзья.

Ответить на это мне, кроме как снова улыбкой, нечем. Но девушка оказывается
слишком прозорливой, или же у меня просто все слишком очевидно написано на
лице.

- Хотелось бы, чтобы и за меня так кто-нибудь переживал.

- Уверен, такой человек найдется.

Она кивает и возвращается к компьютеру. Я бросаю короткий взгляд на часы и с

удивлением обнаруживаю, что сижу здесь уже почти три часа.

- Извините, а как вы думаете, операция уже идет? Вам сообщат, когда она
закончится?

Девушка выглядывает из-за монитора и пожимает тоненькими плечами.

- Ну, мне-то точно никто не сообщит. А операция, думаю, уже идет, скорее
всего.

Снова чувствую себя жутко неловко, но эта неопределенность и ожидание

неизвестного просто убивают. Хочется узнать хоть что-нибудь, любую
подробность или мелочь касательно состояния Антона, но понимаю, что всем,
чем могла, Оксана мне уже помогла. Даже больше, чем должна была. Тем не
менее, пронзив меня еще одним внимательным взглядом, девушка снимает
трубку стационарного телефона и щелкает кнопками набора.

- Алло? Мариш? Привет, дорогая. Ты сегодня в реанимации дежуришь? Ага, ага.

Да я слышала, что Иринка заболела, да. Да все хорошо, через неделю в отпуск.
Ага, скорее бы уже.

Она улыбается в трубку и накручивает на палец выбившуюся из хвоста прядь.

- Ага, спасибо. Слушай, можно спрошу у тебя? В десять утра сегодня парня к вам
привезли с ЧМТ. Ага, ага, Шастун. Что там с ним?

Замираю и задерживаю дыхание, услышав фамилию Антона. С благодарностью

смотрю на удивительную девушку, и одновременно пытаюсь понять, чем же
именно я заслужил ее сегодня себе в соратники.

- Да тут родные переживают очень, - она щурится и мельком хитро подмигивает

мне, - да знаю я, знаю. Ну, так что там с ним?

Она долго слушает, постукивает ручкой по столешнице и поджимает губы.

164/331
Хмурится то и дело, бросая на меня удрученные взгляды, и от этого мне
становится окончательно не по себе. Похоже, новости отнюдь не утешительные.

- Все, я поняла. Спасибо огромное, Мариш. С меня шоколадка. Ага, давай.

Она кладет трубку и подзывает меня к себе. На ватных ногах приближаюсь к

ней и облокачиваюсь на стойку всем телом, в который раз за сегодня ощущая,
как внутренности стягивает ледяным узлом от страха и неизвестности.

- Операция началась только сейчас, буквально пять минут назад. До этого были
обследования и небольшой консилиум. Ваш друг в очень тяжелом состоянии. У
него закрытая черепно-мозговая травма средней степени тяжести. Это очень
серьезное повреждение, но не критическое. Не волнуйтесь так. Оперировать
будет доктор Щербаков. Он молодой, но очень талантливый нейрохирург. За
границей стажировался несколько раз.

- А сколько продлится операция?

- Этого вам никто не скажет. Но обычно операции на мозге всегда довольно

долгие. Часа четыре, а то и все шесть.

Вытираю проступившую от волнения испарину со лба и висков. Шесть, значит

шесть. Просижу, сколько нужно. Лишь бы только Антон выкарабкался.

- Поезжайте, - Оксана тепло дотрагивается до моей руки, - я заканчиваю в

половину восьмого. Если операция закончится в мою смену, я обещаю позвонить
вам. Попрошу Маришку из реанимации, она скажет, когда кончится. Меня сменит
Лена, я и ее предупрежу, номер ваш оставлю. Поезжайте, отдохните. Видели бы
вы себя со стороны. Все равно, к нему вас не пустят. После операции он в
реанимации останется на сутки, если не больше.

- Спасибо, - хочется сказать ей что-то большее, потому что она, не иначе, как
мой талисман сегодня, пусть не очень счастливый, но определенно, жизненно
необходимый, - но я останусь. Если получится, поговорю с этим доктором
Щербаковым. Подожду здесь, сколько нужно.

Оксана тяжело вздыхает и неодобрительно качает головой. Я возвращаюсь на

лавочку, с которой уже начал родниться, устраиваюсь максимально удобно,
насколько это вообще возможно, и провожаю глазами тонкую секундную
стрелку.

***

- Пока никаких новостей, Дим, - Позов звонит мне ровно в семь часов вечера, по
пути с работы. Значит, Шеминов сменил его только сейчас. Димка ни словом не
оговаривается о разукрашенной физиономии Стаса, всецело интересуясь только
состоянием Антона.

- А ты с врачом еще не говорил?

- Нет. Операция еще идет. Да и вообще не факт, что со мной будет кто-то

165/331
разговаривать. Я не родственник, а теперь еще и не…

В последний момент осекаюсь, решая пока не говорить Позову про неожиданное

увольнение. Димка впрочем, весьма удачно пропускает заминку мимо ушей,
продолжая сыпать вопросами.

- Так, а кому ж они тогда скажут? Родни-то нет вообще.

- Ну, вот как только найду доктора, поинтересуюсь.

- Ладно, - голос Димы звучит неподдельно сочувственно и участливо, что

странным образом приободряет меня и придает сил для дальнейшего ожидания,
- Арс, ради Бога, позвони мне, как только что-то прояснится, хорошо?

- Обязательно, - топаю ногами, стряхивая с кроссовок свежий, только что

выпавший легкий снег, - пока, Диман.

На улице здорово подморозило, и рука, держащая телефон, околела настолько,

что кончики пальцев даже начинает болезненно разламывать. Бегу обратно в
холл, ощущая, как недовольно ворчит пустой желудок. Неудивительно, потому
что последний раз я ел, когда завтракал сегодня, а было это в восемь часов утра,
то есть, почти двенадцать часов назад. В холле стоит автомат с шоколадками и
печеньем, но, как назло, у меня с собой не оказывается наличных денег.
Последнюю бумажку я отдал таксисту, и теперь в кошельке покоится одинокая
банковская карточка и пригоршня мелких монет.

Прохожу в стеклянные двери, натягиваю на ноги бахилы, которые до этого

упорно не замечал. Видимо, бабульки частично ворчали на меня именно из-за
этого. Синие пакеты шуршат по плитке оглушительно громко, но к этому
времени тревожить здесь уже некого. С половины шестого мы с Оксаной сидим
здесь вдвоем. Ее смена закончится через полчаса, что меня искренне огорчает.
Девушка оказалась не только крайне доброжелательной, но и очень
разговорчивой. Когда народ разошелся, она болтала со мной почти без умолку, и
время, благодаря ей, прошло значительно быстрее.

Вижу, что у стойки стоит мужчина в белом халате, спиной ко мне. Я прохожу на
свое место, снимаю куртку и краем уха слушаю разговор Оксаны и доктора, в
душе надеясь, чтобы он оказался тем самым Щербаковым. Мужчина довольно
высокий и светловолосый, сосредоточенно пишет что-то, размашисто водя
ручкой по бумаге. Рабочий день у врачей уже закончился час назад, и, скорее
всего, это и есть тот самый Алексей Щербаков, задержавшийся по причине
срочной операции. Обнадеженный этой мыслью я терпеливо дожидаюсь, когда
доктор закончит заполнять документы и, как только он собирается уходить,
подхожу к нему.

Но когда он поворачивается ко мне, я сразу узнаю его.

- Здравствуйте, Денис Иванович, - стараюсь не выдать голосом своего

разочарования, но, в тоже время, почему-то я очень рад видеть здесь хоть одно
знакомое лицо.

Он медленно отвечает на рукопожатие, рассматривает меня долго и

внимательно, очевидно, стараясь вспомнить.

166/331
 - Мы встречались с вами в прошлом году, в сентябре. Вы лечили моего
воспитанника, Антона Шастуна.

Еще секунду он задумчиво молчит, а потом его лицо озаряется улыбкой, и он

жмет мою ладонь уже гораздо увереннее.

- Точно, точно! А я смотрю, лицо у вас такое знакомое, а вспомнить никак не

могу. Здравствуйте, …

- Арсений.

- Арсений, точно. Память ни к черту, однако.

- Сегодня это не удивительно. Я бы и сам себя не узнал, - вскользь касаюсь

пальцами своей разбитой губы и усмехаюсь. Видок у меня, конечно, мягко
говоря, не презентабельный. Но сейчас это меньшее, что волнует меня.

Денис Иванович жестом просит подождать, отходит к стойке и что-то говорит

крайне заинтересованной нашим разговором Оксане, берет у нее какие-то
документы и снова подходит ко мне.

- Новый год прошел продуктивно? – он с профессиональным любопытством, без

стеснения рассматривает мое лицо, - только не говорите, что «упали»?

- Нет, не упал, - почему-то от встречи с ним, как и от разговора с Позовым,

становится чуточку легче. Словно мимолетное напоминание, что я не совсем
один сижу здесь, и едва могу полноценно дышать от сковывающего грудь
беспокойства и переживания.

- Это ребята ваши так вас «поздравили»?

- Лучше бы они, если честно.

Он смеется, и мы отходим к окну, за которым снова начинается густой снегопад.

Денис Иванович облокачивается на подоконник, кладет туда кипу бумаг, и
пристально смотрит исподлобья.

- Для травматологии – слабовато, - он сверкает мимолетной белозубой улыбкой,

- или помимо лица пострадало еще что-то?

- Я здесь не из-за этого, если честно, - краем глаза вижу, что Оксана крайне
заинтересованно выглядывает из-за стойки и смотрит на нас, видимо,
совершенно забыв, что ей уже пора собираться домой, и отчаянно пытается
расслышать слова.

- Из-за чего же?

Выкручиваться и придумывать что-то нет никакого смысла. Да и сил уже нет.

Очень хочется поговорить открыто и, как бы эгоистично и нагло это не
выглядело, возможно, попросить о помощи. Ведь он врач, а значит, сможет
узнать о состоянии Антона куда больше, чем постовая медсестра.

- Снова из-за Антона. Он сейчас здесь, в реанимации.

167/331
Доктор удивленно вскидывает брови, а его лицо неподдельно вытягивается.

- В реанимации?! Что случилось?

- Пока точно не знаю. Меня вызвали из дома, так что разобраться я еще не
успел, - что я там говорил про выкручивание?

Денис Иванович тяжело вздыхает и качает головой.

- «Везучий» он парень, ничего не скажешь. Что с ним?

- Я знаю только то, что мне сказала медсестра. Что у него серьезная черепно-
мозговая травма и прямо сейчас идет операция.

В его глазах сквозит искреннее сочувствие. Он снова качает головой,

поджимает губы и кладет ладонь мне на плечо.

- Надеюсь, все пройдет хорошо. Кто его оперирует, не знаете?

- Кажется, доктор по фамилии Щербаков.

- Есть такой. Он отличный хирург. Если не сказать, лучший.

Это я все уже слышал. То ли они очень стараются успокоить и приободрить

меня, то ли этот Щербаков действительно так хорош, как о нем говорят. Только
ни от того, ни от другого легче решительно не становится.

- Сколько вы здесь уже сидите?

- С одиннадцати часов, вроде бы. Точнее не помню, когда приехал.

- Поезжайте домой, Арсений. После операции Антона переведут в реанимацию,

и…

- Я все это знаю. Оксана объяснила мне процедуру. Но я точно дождусь

окончания операции, а потом очень постараюсь поговорить с доктором.

Денис Иванович снова вздыхает и беззлобно усмехается.

- И как вы узнаете об ее окончании? Оксане об этом не сообщат. Да и она

сменится уже через десять минут.

Ответить мне нечего, но лишь упрямо мотаю головой. Знаю точно, что никуда
отсюда не уйду, пока не узнаю хоть что-нибудь. Доктор сверлит меня
пронзительным и очень проницательным взглядом, а потом неожиданно берет
документы с подоконника и кивает в сторону.

- Пойдемте со мной.

Он решительно идет к двойным дверям, туда, куда в обед увезли пострадавшего

в автомобильной аварии, а я только и успеваю кивнуть Оксане на прощание, и
взглядом снова поблагодарить ее. Девушка машет мне рукой и лучезарно
улыбается вдогонку.

168/331
Мы молча проходим ярко освещенный зеленый коридор и оказываемся у
пластиковой двери, где над входом горит ярко-красная вывеска «Реанимация».
Денис Иванович смело проходит внутрь, и мне ничего не остается, как послушно
последовать за ним. Он проходит к посту местной медсестры и жестом
показывает мне подождать у двери.

- Марин, привет, - полноватая, но очень красивая медсестра тут же поднимается

на ноги, и всем своим видом показывает готовность к работе, - покажи мне,
пожалуйста, что у нас есть на…

Он бросает на меня короткий вопросительный взгляд, очевидно, забыв фамилию

Антона.

- Антона Шастуна, - стараюсь говорить тише, но даже полушепот раздается

эхом в этом пустом, стерильно чистом месте.

- На Антона Шастуна.

Марина задумчиво кивает и начинает перебирать бумаги на столе.

- Операция еще идет, - она выкладывает на стойку несколько листов,

скрепленных между собой, - оперирует Щербаков. ЧМТ средней степени
тяжести, закрытая. Здесь справка медиков со скорой, приемная карточка, МРТ и
первоначальные анализы.

- Ага, спасибо, - Денис Иванович сосредоточенно читает документы, а Марина

бросает на меня весьма заинтересованные взгляды, словно на верблюда,
который невзначай оказался в Антарктиде и его совершенно это не тревожит.

Именно так я себя, в общем-то, и чувствую. Каким-то грязным пришельцем,

бессовестно вторгшимся в совершенно другое измерение. Все вокруг, начиная от
кристальных потолочных ламп и заканчивая сверкающей ручкой двери, сияет
нереальной чистотой. Полы блестят так, что отражение в них оказывается на
порядок лучше, чем во всех зеркалах у меня в квартире. Недавно отмытых,
кстати. В коридоре минимум мебели: стойка медсестры, три узеньких лавочки и
несколько каталок вдоль стены. Все сделано для того, чтобы доставить
пострадавшего как можно быстрее, на ходу не натыкаясь на преграды в виде
кулеров с водой и напольных цветов – обычных составляющих больничных
коридоров. В дальнем конце плотно закрытые двери операционных блоков и
самих реанимационных палат.

Антон сейчас где-то там.

Подавляю нарастающую панику и заставляю себя отвести взгляд. В приемной

было спокойнее, надо признать. Там, конечно, давили неизвестность и
томительное ожидание, но здесь – какое-то неизбежное, неотвратимое чувство
надвигающейся беды. И никакие «все будет хорошо» уже не помогают. Все
плохо и станет только хуже, не иначе. От этого ощущения хочется спрятаться,
уйти отсюда скорее, пока непонятная паника внутри завывает все громче и
громче, но громадным усилием воли заставляю себя сжать зубы и дождаться
приговора Дениса Ивановича.

Через несколько минут он подходит ко мне и отводит к одной из лавочек. Его

сурово сведенные к переносице брови и плотно поджатые губы явно не сулят

169/331
ничего хорошего, и все, что мне остается, это вдохнуть поглубже, и попытаться
удержаться на ногах.

- Не буду вас вводить в заблуждение – ситуация очень серьезная. У него

черепно-мозговая травма. Закрытая. Операция была жизненно необходима,
поэтому консилиум принял решение оперировать немедленно. Ваш директор дал
согласие на операцию, его подпись стоит в карточке. Перед операцией Антону
сделали магнитно-резонансную томографию и несколько рентген-снимков. У
него ушиб мозга средней степени, но куда серьезнее то, что вследствие
сильного удара у него произошло внутричерепное кровоизлияние.

- Что это? – каждое его слово плетью проходится по оголенным нервным

окончаниям, сдавливает горло раскаленными клещами, но я изо всех сил держу
себя в руках, стараясь максимально понять все, что он мне говорит.

- Удар по голове может стать причиной разрушения стенки одного из

кровеносных сосудов, что приведет к локальному кровоизлиянию в полость
черепа. Это серьезная патология, так как кровь накапливается в полости черепа
и повышает внутричерепное давление, что может привести к нарушению работы
нервной и кровеносной систем, а также развитию необратимых изменений в
головном мозге.

Кажется, моя собственная голова сейчас пойдет кругом или лопнет от такого
непонятного, мощного потока информации. Вникать становится все труднее, а
проклятые пальцы опять сводит в мелком треморе на последних словах врача.
Он смотрит предельно внимательно и участливо, терпеливо ожидает моей
реакции, отчетливо видя, как я старательно пытаюсь понять весь смысл
сказанного.

- Если хотите, я…

- Подождите…

Ну, где, сука, воздух?!

- Вы сказали, необратимые изменения? Он, что, может остаться инвалидом?

- Давайте не будем забегать вперед, - Денис Иванович устало ерошит

пшеничные волосы и предлагает мне присесть, - дождемся окончания операции
и вердикта врача. Я могу судить лишь по тому, что написано в приемной
карточке и по первичному диагнозу.

Тяну носом воздух, а в голове беспрестанно тинькают страшные слова.

«Необратимые изменения»

Нужно было добить Шеминова. А потом еще и к Макарову наведаться, для

полноты картины.

- Господи… - стон вырывается сам по себе, и я даже слегка вздрагиваю от

неожиданности и собственного севшего голоса. Обхватываю голову руками,
стараясь выровнять дыхание и успокоиться.

Еще ничего не решено.

170/331
Это просто предположения.

Это не конец.

- Езжайте домой, Арсений. Хотите, я попрошу Марину, и она позвонит вам по

окончании операции?

- Нет, - дома я точно сойду с ума, - я уже достаточно пробыл здесь, чтобы
уезжать. Спасибо вам огромное, Денис Иванович. Я даже не знаю, как
отблагодарить вас, если честно.

- Просто Денис, ладно? – он тепло улыбается и протягивает мне свернутую

бумажку, - это мой номер телефона. Если вдруг возникнут какие-то проблемы
или вопросы, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, звоните. А сейчас мне пора идти. Я
и так здесь уже вторые сутки живу безвылазно, и мой кот скоро забудет как я
выгляжу и уйдет к соседям.

Живо представив несчастного кота, я улыбаюсь. Становится совестно за то, что

Денис Иванович, жертвуя своим личным временем, нянчится тут со мной, но
принимаю бумажку и снова горячо благодарю его, заряжаясь от его теплой
улыбки силами для дальнейшего ожидания.

- Я попросил Марину, она предупредит о вас Щербакова, - он напоследок

разворачивается в дверях и салютует мне, - можете остаться здесь, подождать
прямо тут, чтобы не пропустить его. Звоните, если что. Надеюсь, все пройдет
хорошо.

- Я тоже. Спасибо.

Если и есть в мире ангелы-хранители, у меня их, похоже, сразу два.

И оба носят белые халаты.

***

Через два с половиной часа, когда из-за давящей тишины и монотонности у

меня уже едва не слипаются глаза, а голова нещадно раскалывается, двери
операционного блока распахиваются и оттуда выходят три человека. Мужчина,
судя по всему, доктор, в длинном синем медицинском фартуке, в маске на лице,
и две щебечущие между собой медсестры. Девушки дружно сворачивают в один
из кабинетов, что-то активно обсуждая, а врач, снимая с головы колпак и маску с
лица, уверенно движется в мою сторону.

Я прогоняю затуманившую взгляд сонливость и вскакиваю на ноги. Мужчина

бросает на меня недоуменный взгляд, но невозмутимо проходит мимо, к посту.
Разминает плечи, устало облокачивается на стойку и наклоняется к Марине.

- Марин, операционную нужно в порядок привести. Отправь туда санитарок.

Парня во втором блоке оставили. Проспит до утра. Там в принципе все
стабильно, но ты заглядывай туда сегодня почаще, чем обычно. Если что, я в

171/331
ординаторской переночую, на всякий случай. Все поняла?

-Поняла, Алексей Михайлович, - Марина усердно трясет головой, пока врач

заполняет какие-то документы на стойке, - там вас, кстати, мужчина ждет. Уже
давно. Его Денис Иванович привел. Он как раз по поводу вашего пациента.

Алексей Михайлович заканчивает с бумагами и оборачивается ко мне. В глаза

тут же бросается поразительное внешнее сходство с незабвенным Денисом
Ивановичем: оба светловолосые, голубоглазые, спортивного телосложения и
среднего роста. Похожи, словно родные братья.

- Вы ко мне?

- К вам, - я нерешительно подхожу к доктору, лихорадочно вспоминая про себя

все молитвы, которые только знаю, и протягиваю руку.

Он отвечает на рукопожатие крепко и уверенно.

- Я вас внимательно слушаю.

- Меня зовут Арсений Попов. Я работаю в детском доме, где воспитывается

Антон Шастун.

- Так.

Он внимательно смотрит на меня. Глаза у него светло-голубые, кажущиеся в

слишком ярком свете ламп почти прозрачными, с характерным прищуром,
который придает взгляду некую подозрительность и смешливость.

- Мне бы хотелось узнать, как прошла операция. И ваши прогнозы, если можно.

Он прищуривается еще сильнее, и от глаз остаются одни щели. Мои корявые

аргументы явно не убеждают его, и он скептично качает головой.

- Я передам всю информацию лично вашему директору. Он был здесь днем, и мы

обо всем договорились перед операцией. Он оставил свои контакты, и всю
информацию просил сообщать лично ему.

- Я понимаю. Но Антон – мой подопечный. Я безумно волнуюсь за него и сижу

здесь уже больше двенадцати часов. Просто скажите мне, пожалуйста, что с
ним?

После моего невыносимого многочасового бдения сначала в холле, а потом

здесь, остаться в неведении – смерти подобно. В голове тут же, словно
сигнальная лампочка, вспыхивает наглая идея предложить ему денег в обмен на
информацию. Что угодно, лишь бы не остаться ни чем. Сейчас я, кажется, готов
ко всему, кроме уже начинающей въедаться под кожу слепой неизвестности,
медленно, по крупицам, клетка за клеткой отравляющей ослабленный организм.

- Я не могу разглашать личную информацию о больных кому попало.

- По вашему, «кто попало» будет двенадцать часов сидеть в коридоре и

караулить вас?! Спросите Оксану, медсестру в приемном покое, сколько я уже
здесь нахожусь. В серьез думаете, что я «кто попало»?!

172/331
 Слова вылетают, а я не успеваю вовремя прикусить проклятый язык.
Сказывается выматывающая усталость, голод и гнетущее чувство неизвестности
и постоянного страха. Не хватало только сейчас разругаться с врачом, и уже
точно позорно удалиться отсюда с доблестным «ничем».

- Простите, ради Бога…

- Да ничего, - он облизывает губы и почему-то выглядит столь же смущенным,

как и я, - давайте присядем, а то ноги после операции уже отказываются
служить мне.

Алексей Михайлович неожиданно оказывается весьма дружелюбным человеком,

несмотря на только что проведенную сложнейшую многочасовую операцию. Он
очень подробно и доходчиво объясняет мне все тонкости состояния Антона,
старается использовать меньше непонятных терминов и терпеливо отвечает на
все мои бесконечные вопросы.

- Главное, кровоизлияние успешно купировано. Нам удалось избежать

возникновения гематомы, а они как раз и представляют главную опасность в
таких случаях. Единой тактики лечения подобных патологий нет. В зависимости
от индивидуальной картины совмещаются медикаментозные и хирургические
методы. Предстоит долгая терапия серьезными антибиотиками и другими
сильными медикаментами.

- Скажите, - говорить неимоверно тяжело, голова кипит от переизбытка

сложной информации, - он… Он сможет прийти в норму? То есть эта травма
никак не отразится на нем? В дальнейшем?

Алексей Михайлович вздыхает и снимает с себя фартук, оставаясь в просторном

белоснежном халате. Он невероятно похож на Дениса Ивановича, и смотрит на
меня с точно такой же теплотой и участливостью в пронзительных голубых
глазах.

- Давайте так. Опасности для жизни нет. Я считаю, что операция прошла
успешно. Теперь предстоит долгий, очень долгий реабилитационный период.
Месяц, не меньше. Сперва нужно будет удостовериться, что на мозге не
отразится никаких негативных последствий травмы и операции, проверить
координацию, реакцию на различные раздражители. И только потом, по
происшествии некоторого количества времени, можно будет судить о том, о чем
вы меня спросили. Понимаете, это ведь не перелом руки, допустим. Совершенно
невозможно сказать, что все пройдет, скажем, через три недели и можно будет
снять гипс. Здесь материя гораздо тоньше и сложнее. Наберитесь терпения, я
уверен, все будет хорошо. На данный момент я могу лишь с уверенность сказать,
что фатальных, каких-то непоправимых последствий остаться не должно.
Возможно, будет иметь место некоторая заторможенность в первое время. Как
вариант – несколько дней будет нарушена речь. Но, в сравнении с угрозой для
его жизни в целом, это кажется пустяками.

- Вы правы. Конечно, это пустяки. Спасибо вам. Я просидел здесь целый день и
уже, кажется, начал постепенно сходить с ума от нервов и беспокойства.

Он улыбается мне открыто и искреннее, словно старому другу. Третий ангел-

хранитель? Многовато для одного меня. И, тем не менее, чувствую, как озноб,

173/331
колотивший руки последние восемь часов от непрекращающегося нарастающего
ужаса за жизнь Антона, постепенно отпускает. Рассудок проясняется и, будто
впервые за целый день, я могу, наконец, мыслить здраво. Запоздало замечаю,
что доктор с той же улыбкой рассматривает мое красочное лицо, и только сейчас
вспоминаю, в каком виде стою перед ним. Включая и растянутые треники.

- Не переживайте. Я здесь и не такое повидал. Люди абсолютно теряют себя

перед страхом за близких. И это совершенно нормально. Некоторые даже в
тапочках домашних приезжали, - словно читая мои мысли, произносит он, все
так же широко улыбаясь.

От нее становится ощутимо тепло, словно от необычного камина. Хочется

придвинуться ближе и расслабить, наконец, окоченевшие за целый день от
пережитого страха конечности.

- Можно последний вопрос?

- Конечно.

- Когда можно будет его навестить?

Алексей Михайлович ведет широкими плечами и задумчиво закусывает губу.

- Первые двое суток он точно будет находиться в реанимационном блоке.

Операция сложная, поэтому рисковать нельзя. Потом, при условии
положительной динамики, отсутствии рецидива и множества других факторов, я
переведу его в послеоперационную палату интенсивной терапии.

- Туда можно будет приходить? – я с такой отчаянной надеждой заглядываю ему

в глаза, что он, кажется, снова слегка смущается.

- Вообще-то нет. Приходить можно в обычные палаты. А туда ваш парень

попадет не раньше, чем через неделю.

Неделя. Жутко долгий срок. Но, в тоже время, ничто, в сравнении с тем, что
несколько часов назад я мог лишь гадать, увижу ли вообще Антона снова.

- Значит, неделя. Как скажете. А можно я завтра сюда приеду? Просто

поинтересоваться его состоянием? Я вас не обременю и не задержу надолго.

Он долго смотрит на меня, а потом согласно кивает. Мы вместе выходим в холл.

За постом уже сидит другая медсестра, и я снова мысленно благодарю Оксану.
Беру оставленную на лавочке куртку и натягиваю ее на негнущиеся плечи.
Только сейчас осознаю, как же зверски я голоден, и как устал. Мысль об
общественном транспорте пугает, но налички на такси все равно нет. Деваться
некуда, и придется пробираться на остановку по свежим сугробам, которые
коммунальщики расчистят только завтра утром.

- Знаете, я ведь все-таки не должен был вам ничего говорить, - голос Алексея
Михайловича настигает меня уже у стеклянных дверей, - но ему определенно
повезло иметь такого воспитателя, как вы.

Оборачиваюсь и снова ныряю в его широкую улыбку.

174/331
- Просто он мой очень хороший друг.

Друг, волнение за которого едва не задушило меня сегодня.

И поцелуи которого до сих пор фантомами горят на разбитых губах, сколько бы

раз я не пытался забыть их.

Щербаков кивает как-то уж слишком прозорливо, и хитро щурит свои

необычные глаза.

- Я так и понял. Приезжайте завтра, хороший друг. Подойдите к посту и

скажите, чтобы вызвали меня.

175/331
Примечание к части Ребята, привет! Огромное всем спасибо всем, кто ждал
продолжение) Надеюсь, что новая глава порадует вас, хотя мне она кажется
самой слабой из всех имеющихся на данный момент) Все-таки длительный
перерыв сказывается) Как всегда я очень очень жду ваших комментариев)

Часть 16. Истории про гуманистов, альтруистов и

добрых меценатов

- Уберите, немедленно.

Алексей Михайлович смотрит на меня укоризненно и настойчиво отталкивает от

себя мою руку с белым конвертом.

- Уберите сейчас же.

Да уж. Давать взятку, определенно, проще, чем искренне благодарить от

чистого сердца. С главным-то врачом тогда, в сентябре, не возникло никаких
трудностей. Он сам назвал мне нужную сумму, а уж взял ее и вовсе без лишних
слов и фамильярностей. Щербаков же уже битых пять минут наотрез
отказывается принять мою импровизированную благодарность в виде
нескольких несчастных купюр в конверте, и даже, кажется, уже начал злиться.

- Не подумайте ничего такого, пожалуйста. Просто вы так помогли мне и

Антону, и это лишь моя жалкая попытка отблагодарить вас за это.

Снова осторожно протягиваю конверт, но в этот раз он мотает головой и

отталкивает мою руку уже более твердо и решительно.

- Это моя работа, - голос его холодеет с каждым словом, а прозрачные глаза,
тепло светившиеся до этого, теперь начинают грозно темнеть, - и
«благодарность» за нее, как вы выразились, я получаю в качестве зарплаты. В
другой я не нуждаюсь.

Кажется, стереотипы про врачей дали здесь серьезный сбой. Алексей

Михайлович сверлит меня тяжелым взглядом, а потом снова кивает на конверт,
все еще зажатый в моих пальцах.

- Уберите, сейчас же. И давайте не будем портить наше знакомство подобными

гадостями.

Мне ничего не остается, кроме как повиноваться ему. Ведь не силком же

впихивать. В конце концов, может быть, он согласится, когда Антон
окончательно поправится? Сегодня шел четвертый день после операции, и
Алексей Михайлович был очень доволен состоянием Шастуна. Антон быстро
восстанавливался, набирался сил и, во всяком случае, пока, не демонстрировал
ничего из тех страшных последствий, о которых предупреждал меня Щербаков
сразу после операции. Я все еще не мог видеть его, но, по словам доктора,
прогресс шел положительный, и прогнозы, несмотря на все еще тяжелое
состояние Антона, также были утешительными и ободряющими.

- Еще пара дней в интенсивке, а потом в обычную палату. В понедельник, я

думаю, уже сможете его навестить. Он крепкий, несмотря на такое щуплое тело.

176/331
 Я киваю в ответ, поспешно пряча конверт во внутренний карман пиджака, и
допиваю кофе, которым Алексей Михайлович очень любезно угостил меня в
своем кабинете.

- Вы сегодня выглядите гораздо лучше и бодрее, - как бы невзначай замечает

он.

Если учесть, что в первую нашу встречу я, скорее, напоминал полуживого зомби
после неудавшегося апокалипсиса, то да. Сегодня, с чистыми волосами, в
приличной одежде и отсутствием неаккуратной щетины, я выгляжу,
действительно, неплохо.

- Спасибо, - слышать комплимент от него странно, но приятно. Доктор сверкает

своими необычными глазами и улыбается в дымящуюся кружку.

Мы уже полчаса беспрестанно беседуем об Антоне, и Алексей Михайлович без

устали рассказывает мне о его состоянии, прогрессе и пока робких, но все же
ободряющих прогнозах. Теперь, когда угроза жизни Антона, наконец, миновала,
я снова обрел способность мыслить здраво и связно. За долгих четыре дня
мотания в больницу и обратно у меня было достаточно времени все как следует
обдумать и проанализировать.

Во-первых, как ни погано мне это признавать, Шеминов был прав. У меня на
него нет ровным счетом ничего. Прошлый раз сыграла злоба и страх за Шастуна,
и теперь я уже начинаю жалеть, что так бездумно выложил все Стасу. Теперь он
в курсе моего осведомления, и тоже сможет обдумать пути отступления. Во-
вторых, его угрозы имели определенный вес. Найти в приюте якобы очевидцев
моего «недостойного поведения» он сможет без труда. Кто вступится за меня?
Позов, если только, да Валентина Семеновна. Да и то, если Шеминов не запугает
и их тоже.

Здесь же и Алена со своей такой неуместной местью мне. Знала бы она, как
именно повернут ход дела ее полные обиды и злости слова – наверняка бы
обрадовалась. Ведь она всего-то хотела, чтобы у меня возникли неприятности на
работе, а теперь ее показания могут стать последним гвоздем в крышке моего
гроба, если Шеминов даст делу ход. Педофилия – серьезная статья. И, судя по
тому, что я слышал о подобных судебных процессах, такие дела всегда хотят
закрыть как можно быстрее, не особенно вникая в детали и улики. А против
меня их как раз таки будет предостаточно, стараниями того же Шеминова.

Ясно одно – предпринимать что-то без участия Антона бессмысленно.

Дождаться, когда он полностью окрепнет, поговорить с ним и уже тогда
продумывать дальнейшие действия. Сам не знаю, чего сейчас мне хочется
больше: поймать ублюдка Шеминова за хвост и как следует наступить на него,
или забыть всю эту историю словно страшный сон. Устроиться на новую работу,
может быть, даже переехать. Дело неожиданно приняло серьезный и очень
опасный оборот. Я действительно могу в один момент из обвинителя
превратиться в обвиняемого в том случае, если Стас сможет воплотить в жизнь
то, что он мне сказал.

Щербаков заверил меня, что в понедельник я уже смогу навестить Антона. Это
единственное, что радует и ободряет в последнее время. Я беспрестанно думаю,
как лучше поступить, стоит ли вообще ввязываться в эту сомнительную

177/331
авантюру, с чего лучше начать собирать доказательства, и не лучше ли нахер
забыть обо всем. Среди этой безумной какофонии, гремящей в голове день и
ночь, мысли про Шастуна становятся бодрящим глотком свежего воздуха. Вот в
чем я уверен на все сто процентов, так это в том, что уже точно его никуда не
отпущу. Предчувствие беды не обманывало меня, когда сиреной то и дело
беспрестанно выло в мозгу, как бы я не старался заглушить его обманчивыми
надеждами из глупой серии «все будет хорошо». Антон и сам надеялся, отчаянно
и так рьяно, что невольно заразил и меня. И стоило только на секунду поверить в
то, что может быть, действительно, в этот раз повезет, как гром грянул посреди
абсолютно ясного январского неба. И долгие часы ожидания в больнице, и свой
животный страх за жизнь Антона, и эту изводящую своей бесконечностью
страшную неизвестность я, наверное, буду помнить если не всю жизнь, то еще
очень и очень долго. И корить себя за то, что так опрометчиво отпустил
Шастуна.

- Алло?

Неизвестный номер настораживает и пугает. Я теперь нахожусь в постоянном

нервном ожидании новостей из больницы. Хоть номер Алексея Михайловича у
меня и записан, а здоровью Антона будто бы ничего не угрожает, схватываю
телефон мгновенно, ощущая, как предательски холодеют кончики пальцев.

- Арсений Сергеевич?

На какую-то долю секунды мне кажется, что это звонит Антон. Та же интонация,
голос, вечно чуть хрипловатый и, кажется, даже слегка осипший. Наверняка,
опять накурился на холоде. От этих мыслей становится не по себе, как только
мозг резко выбрасывает меня из уже нарисованных фантазий и бесцеремонно
окунает лицом в застывшую реальность, в которой мне звонит совершенно
незнакомый человек.

- Да, это я.

Нужно как-то прийти в себя. Отвлечься и очистить голову, в которой бурлит

сейчас такой бешеный круговорот из размышлений и сомнений, что если не
побежит из ушей, это уже можно будет считать успехом.

- Это Дмитрий Журавлев.

На секунду шестеренки прекращают свое движение, а затем ускоряются с

невероятной силой. Я тотчас же вспоминаю, кто это такой, откуда я его знаю и
где видел. Как и то, почему голос показался мне странно знакомым.

- Здравствуйте. Чем обязан?

Конечно, я догадываюсь, чем именно. Наверняка от Журавлева не укрылось

отсутствие Шастуна вот уже четвертый день, и теперь он жаждет
справедливого отмщения. Видимо, наш разговор тогда в больнице произвел на
него впечатление, как и мое ошарашенное молчание после него. Парень,
видимо, возомнил себя супергероем, и теперь решил, что сможет провернуть
свой фокус с пафосными угрозами и потрясанием кулаками еще раз. Уже
набираю в грудь побольше воздуха, что вовремя заткнуть сосунка и на этот раз
все-таки послать его куда подальше, но его следующие слова разом сбивают с
меня всю спесь.

178/331
 - Простите, что звоню вам. Я не могу найти Антона уже несколько дней. Мы
собирались на матч сегодня, но он так и не отзвонился мне. Я боюсь, не
случилось бы с ним чего.

Совсем другой тон, надо признать. Заталкиваю едкое замечание обратно, и

глубокомысленно угукаю в трубку.

- Антон рассказал мне все про вас. Я тогда не прав был, когда обвинял вас. Он
сказал, что в случае чего, я могу позвонить вам. И вот...

Лёд в груди тает мгновенно, едва я слышу то, что бормочет на том конце
Журавлев. Ему явно неловко, что после нашего последнего и единственного
разговора ему приходится обращаться ко мне за помощью. Интересно, что
именно про меня ему сказал Антон? Ну, кроме того, что можно ко мне
обратиться.

- Сейчас уже все в порядке, Дим, - волнение в его голосе неподдельное и живое,
и у меня просто язык не поворачивается пускаться с ним в бессмысленные
дискуссии о грубости старшим и прочей лабуде, - Антон сейчас в больнице. Ему
сделали операцию и теперь его жизни ничего не угрожает.

- Операцию? – Журавлев охает так громко, что мне приходится немного

отодвинуть телефон от уха, дабы не оглохнуть, - че случилось-то?! Блять!

Вежливость словно сдувает ветром. Хотя, после такого известия, это и

немудрено.

- Операцию на мозге. У него серьезная черепно-мозговая травма.

Дима шумно сопит в телефон, а затем отрывисто произносит на выдохе.

- Я так и знал, сука, что так будет! Вот осел упрямый!

Значит, не я один предчувствовал неладное и отговаривал Антона. Мысленно

помечаю Журавлева как возможного свидетеля, но пока задвигаю все это
подальше. Нужно дождаться, пока не поправится и не выскажется главный
фигурант. Без него затевать что-либо не имеет никакого смысла.

Дима буквально засыпает меня вопросами, но я, не зная точной степени его

осведомленности в данном щекотливом вопросе, отвечаю максимально
расплывчато и неопределенно. Когда он спрашивает про больницу, понимаю, что
Журавлев хочет навестить Антона.

- К нему нельзя пока. Бесполезно ездить. Сказать – ничего не скажут, и к нему

не пустят.

- А когда разрешат?

- В понедельник, кажется. После обеда, - последнее придумываю на ходу, из

чисто эгоистичного желания навестить Шастуна первым и пообщаться с ним
наедине.

Мы говорим еще минуты две. Он снова и снова пытается выпытать из меня

179/331
подробности и детали, но, в конце концов, отступается.

- Спасибо вам, - это звучит очень искренне, и мне становится чуточку спокойнее,
- я очень волнуюсь за этого дурачка. И извините за то, что наговорил вам тогда.

Мы прощаемся если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Дима обещает

приехать к Шастуну в понедельник, и мы договариваемся встретиться в
больнице. Хороший парень. Резковат на язык, но это ему, в определенной
степени, даже идет. Если получится, нужно обязательно расспросить о нем
Антона, как они вообще познакомились. Двоих более непохожих друг на друга
людей найти трудно.

Субботний вечер медленно, но верно скатывается в тартарары. Смотреть

телевизор, где исправно крутят одни лишь мыльные мелодрамы, да идиотские
ток-шоу нет никакого желания. Прощелкав несколько каналов для
достоверности, и убедившись в отсутствии хоть чего-нибудь мало-мальски
смотрибельного, я отправляюсь на кухню. Накупленные продукты для посиделок
с Позовым так и лежат в холодильнике. За последние четыре дня я питался
исключительно крепким кофе и морозным воздухом по пути в больницу и
обратно. Ничего больше в горло решительно не лезло, и сейчас желудок
возмущенно извещает меня о том, что неплохо бы снабдить его хоть чем-нибудь
съестным. Не мудрствуя лукаво, на скорую руку варганю себе сразу три
громадных бутерброда с колбасой и сыром, как в детстве, и запиваю все это
великолепие горячим сладким чаем. Шлифуюсь двумя подзасохшими
печеньками и, довольный и сытый, возвращаюсь в комнату. Какое-то сопливое
кино уже не кажется ужасно раздражающим. Незаметно для себя увлекаюсь
драмой на экране, и уже даже начинаю различать героев и постепенно
запоминать их имена, когда под рукой снова вибрирует телефон.

На этот раз звонит Щербаков.

Блаженную сытую негу сбивает мощной волной страха и неожиданности.

Неужели, Антон? Что могло произойти? Осложнения все-таки проявились? Или,
может быть, все уже гораздо хуже?

Негнущимися, онемелыми пальцами отвечаю на вызов, уже готовый услышать

нечто ужасное.

- Арсений Сергеевич, добрый вечер!

Его бодрый, звонкий голос слегка отрезвляет. Таким голосом о неприятностях

не сообщают. Наверное. Однако расслабиться себе все равно не позволяю.

- Добрый, Алексей Михайлович. Что-то с Антоном? – играть в приличия не

позволяют до боли натянутые нервы, поэтому сразу перехожу к сути, как бы
нетактично это не звучало.

Щербаков мгновенно заверяет меня, что с Шастуном все хорошо. Мне требуется
несколько секунд, чтобы переварить это, и успокоить уже бушующий разными
страшными предположениями разум. Алексей Михайлович понимающе
извиняется, и зачем-то сообщает мне, что его смена закончилась в три часа дня.

- Когда я уходил, Антон спал. Медсестра сказала, что он хорошо питается и

быстро идет на поправку, поэтому не переживайте. Если что-то случится, мне

180/331
тут же сообщат.

- Я рад это слышать.

Говорю это, а самого уже терзает любопытство, для чего же он тогда мне
позвонил. Если не для того, чтобы сообщить что-либо про Шастуна, тогда зачем?
Решил все-таки взять деньги, которые я ему предлагал? Может, в больнице
неудобно было? Или просто время выжидал?

- Вы простите, что напугал вас. Я звоню совсем не за этим. Мне очень неловко,
но знаете, я в этом городе всего год живу. И все время пропадаю на работе. Ни
друзьями не обзавелся, ни город толком не узнал. И теперь сижу, и уже час
рыскаю в интернете в поисках какого-нибудь приличного места, чтобы
развеяться. Отзывы как дурачок читаю, и фотки смотрю. Подумал, может, вы
подскажете мне что-нибудь подходящее?

Шестеренки в моей голове во второй раз за вечер озадаченно останавливаются,

правда, сейчас уже тормозят по полной программе. Подсказать ему
ресторанчик? Или клуб ночной? С чего он взял, что я в курсе подобных мест? Не
очень-то я похож на заядлого тусовщика, право слово. Точнее сказать, вообще не
похож. Однако отказывать ему в помощи неудобно, поэтому усердно начинаю
прокручивать в памяти все знакомые мне подобного рода заведения.

- Есть один кафе-бар. «У очага» называется. Там очень здорово, музыка живая
играет. И готовят отлично, - честно признать, это единственный приличный
вариант, который приходит в голову, кроме столовой и кафешки, куда мы часто
ходили с Позовым. Рекомендовать их Щербакову, само собой, не стоило. А вот «У
очага» вполне себе презентабельное место с приемлемыми ценами и хорошей
атмосферой. Я бывал там всего два раза, и то с подачи Алены, которая едва ли
силком тащила меня туда.

- А, да. Я видел его в списке возможных предложений, - Щербаков звонко

смеется и добавляет, - у него, действительно, куча хороших отзывов.

- Обязательно попробуйте местную курицу на гриле. Там она просто

фантастическая, - советую от чистого сердца, ибо сам до сих пор помню
обалденный вкус и отменное приготовленное блюдо.

- Так, может, вместе пойдем? Я смотрю, вы там хорошо ориентируетесь. А я-то

вообще «зеленый» еще в этом городе, да и стеснительный от природы, если
честно. Одному идти как-то не очень, согласны? А так получится мини-экскурсия.
Если вы, конечно, не против.

Не такой уж и стеснительный. На раздумья мне дается секунды три от силы,

чтобы не зависнуть в позорном ступоре дольше положенного. Поэтому,
справедливо рассудив, что отказывать будет не совсем вежливо с моей стороны,
соглашаюсь. Все-таки, если бы не он, неизвестно, как вообще сложилась вся
ситуация с Антоном. Тем более, он отказался от предложенных мною денег.
Сумма, конечно, не внушительная, но он сполна заслужил ее за отлично
проведенную операцию и многочисленные консультации меня, хотя последнее в
его обязанности вообще не входит. Но он часто и подробно описывал мне
состояние Антона, и если бы не Щербаков, я, быть может, до сих пор бы метался
по больнице, и изводился от гнетущей неизвестности и страха.

181/331
- Хорошо. Я согласен.

- Отлично. Давайте, тогда в восемь. Встретимся у входа. Как вам?

На часах половина седьмого. Если постараться, то еще успею привести себя в

порядок и найти что-нибудь приличное в шкафу. Вообще, надо бы работу,
наверное, сесть и поискать, а не по барам шляться.

***

Вопреки моим опасениям об опоздании, я прибываю на место даже раньше

положенного времени. Расплатившись с таксистом, даю себе честное
пионерское, что обратно точно поеду на автобусе. Пора переходить в режим
жесткой экономии, если не хочу остаться без средств к существованию и работы.
Этот вопрос назревает уже добрых четыре дня, и если раньше я старательно
оправдывал свое бездействие своим беспокойством за Антона, то теперь, когда
кризис миновал, можно со спокойной душой все силы бросить на поиски
рабочего места. Еще нужно забрать трудовую книжку из детдома. Главное,
чтобы Шеминов не написал никаких поганых рекомендаций, а то и без того
проблемные поиски осложнятся еще больше, и станут практически
бесполезными в небольшом городке. Хотя, если я влезу в колесо под названием
«уголовщина», то, возможно, и искать-то мне уже ничего не придется.

У входа активно толчется разномастный народ. Все-таки в субботу большинство

выбирает активный отдых, а не диван и бутерброды. Компании разного размера
входят и выходят из кафе, оглашая округу громким смехом, цоканьем каблуков
по ступенькам и какофонией разнообразных ароматов. Они проходят мимо меня,
не замечая и не глядя. На секунду отчего-то становится жутко тоскливо. Почему-
то именно сейчас вдруг очень захотелось увидеть Матвиенко. Завалиться с ним в
этот чертов бар, напиться до поросячьего визга и выложить ему все, как на духу.
Одному нести эту ношу ох, как нелегко. Поговорить бы с кем-нибудь,
посоветоваться, как поступить, как лучше сделать. Хоть с Серым, хоть с
Позовым. Незаметно, но Димка вдруг тоже стал близким мне человеком. И я,
честно признаться, был бы сейчас очень рад его совету или хотя бы дружеской
поддержке. Мы вместе обязательно придумали бы что-нибудь, нашли выход.
Здесь нужен свежий взгляд, незамыленный. А я так часто об этом последнее
время думаю, что мозг уже напрочь отказывается выдавать хоть что-нибудь
вразумительное и дельное.

Но, вместо всего этого, я стою и жду практически незнакомого мне человека для
того, чтобы скрасить его субботний вечерок. Как будто у меня своих забот нет.
Сидеть, глупо хихикать или обсуждать с ним какую-нибудь хрень нет, если
честно, никакого желания. С другой стороны, я в неоплатном долгу перед
Щербаковым. В очень серьезном долгу, надо признать. Он вполне мог бы послать
меня тогда, в больнице, далеко и надолго, и ничего не рассказывать. Но вместо
этого он, доходчиво и терпеливо, словно таблицу умножения первокласснику,
объяснял мне все тонкости состояния Антона и возможные последствия, по-
дружески и очень участливо утешал и приободрял меня. Так что один-то вечер,
Арс, ты вполне сможешь пересилить себя и составить ему приятную компанию.

Вот только странное предчувствие, терзающее меня еще с момента его

182/331
неожиданного приглашения, сейчас разгорается внутри все сильнее и ярче. Вся
эта ситуация очень уж подозрительно напоминает свидание. Но даже думать об
Алексее Михайловиче в этом ключе мне не хочется, Он сейчас для меня
замечательный доктор, отличный врач, прекрасный специалист своего дела. А
врачи, как известно, существа бесполые.

Однако, как только бесполый доктор появляется из подъехавшей машины, мои

предположения разбиваются в пух и прах. Он очень хорош. Я даже не замечал
этого раньше. Может, белый халат виноват, а может, шоры на моих глазах, из-за
которых я ни о чем, кроме Антона, думать не мог.

- Привет! – Щербаков ослепительно улыбается мне и крепко жмет протянутую

ладонь, - давно вы здесь?

- Добрый вечер, Алексей Михайлович, - рука у него тяжелая и теплая, -

буквально минуту назад приехал.

Не зачем ему знать, что я торчу здесь уже битых пятнадцать минут. Он мельком
скользит взглядом по моему лицу и предлагает пройти внутрь.

- Здесь полно народа! – он с искренним восхищением рассматривает зал и

аккуратные столики в импровизированных кабинках, только без крыши.

- Хотели место потише? – меня самого музыка почти оглушает, - можем уйти
отсюда.

- Нет, нет! – Щербаков оглядывается и сверкает блестящими глазами, - все

очень здорово. Куда присядем?

Только сейчас до меня доходит, что следовало бы забронировать столик

заранее. Естественно, с такой массой посетителей, все уютные кабинки заняты,
но, на наше счастье, пара обычных столиков все еще была свободна.

- Здравствуйте! – официант возникает словно из-под земли, едва мы успеваем

опуститься на стулья, - меню, пожалуйста.

- Спасибо! – Алексей Михайлович с неугасающей улыбкой принимает из рук

парня две книжечки, - мы вас позовем, как только определимся.

Он быстро сбрасывает с плеч куртку, под которой оказывается темно-синий

пиджак и рубашка на пару оттенков светлее. Приталенный крой не скрывает
подтянутой фигуры доктора, как и накаченные, очень мускулистые руки.
Однако, надо признать, белые халаты таят под собой много сюрпризов. Мне едва
хватает такта во время отвести взгляд, чтобы не быть пойманным с поличным и
уткнуться в меню. Сам же я выбрал лучшую из своего весьма скромного
гардероба иссиня-черную рубашку, подарок Алены. Хоть воспоминания о ней
теперь окрашены в весьма неприятный оттенок, качественная вещь пригодится
всегда.

- Курица гриль, говорите? – он быстро бегает глазами по строчкам, - тогда,

определенно, я хочу ее попробовать.

- Не пожалеете, даю слово, - не ответить на его улыбку просто нереально, он

весь словно светится изнутри, и я с удивлением замечаю, как этот свет все

183/331
сильнее привлекает мое внимание. Хочется рассмотреть его хорошенько, узнать
лучше. Последнее время я напрочь отстранился ото всех. Друзей и так-то не
особенного много, а с последними событиями я и вовсе превратился в
отшельника. Если бы Матвиенко не приехал на Новый год, то и праздник бы я
встречал в гордом одиночестве. И, кажется, до определенного момента меня это
нисколько не смущало. Голова была настолько забита Антоном и его
проблемами, что сейчас мне кажется, что каждый взгляд на Алексея
Михайловича – это глоток свежего воздуха. Мы толком еще не знакомы, но с ним
уже приятно даже просто сидеть и смотреть меню. Нет никакой неловкости или
гнетущих пауз, которые обычно присутствуют при встречах малознакомых
людей. Мы перебрасываемся всего парой фраз, пока точно не определяемся с
заказом, однако этого вполне хватает. Когда подходит тот же парнишка
официант, Щербаков начинает неторопливо диктовать ему наш заказ, а я в это
время, попутно осматриваясь вокруг, пытаюсь убедить себя, что ничего
преступного в наших посиделках нет. В конце концов, разве новый друг
помешает мне? Да еще и блестящий хирург? Нет, конечно. И ни о каком свидании
не может идти и речи. Все благопристойно и прилично настолько, что хоть
фильм о светских раутах снимай. Конечно, он очень симпатичный мужчина. И
если бы все мое существо не занимал тощий лопоухий подросток со сгустком
комплексов и веером серьезных проблем, то, вполне возможно, в параллельной
реальности, я мог бы всерьез увлечься Щербаковым. Но не теперь, когда я до сих
пор баюкаю внутри воспоминания о поцелуях Шастуна, о наших долгих
разговорах и о том роковом дне, когда он выложил мне всю страшную правду.

- Ау? Арсений Сергеевич? Вы еще здесь?

Вот блин. Похоже, я все-таки завис.

- Извините, - трясу головой для верности, - я задумался. Что вы говорили?

- Я спрашивал, все ли я правильно заказал, - Алексей Михайлович сверлит меня

пронзительным взглядом, - но официант уже ушел. Так что, даже если я что-то
не так сказал, будете довольствоваться тем, что принесут.

- И поделом мне, - пора выбросить все из башки, хотя бы на один вечер. Иначе
он просто решит, что я сижу здесь через силу и попросту его игнорирую.

- Может быть, мы перейдем на «ты»? А то будто два джентльмена эпохи

Ренессанс беседуют, честно слово.

- Согласен, - так и впрямь общаться будет куда легче, - откуда вы приехали? То

есть, ты?

- Я из Москвы, - он говорит это как-то странно скованно, словно стыдится или

стесняется своего столичного происхождения, - там отучился, интернатуру
прошел. Потом работал еще пять лет. Но, по итогу, оказался здесь.

- Москва не прельстила такого блестящего хирурга? – верится в эту историю

как-то слабо. Добровольно от московских зарплат не уезжают, особенно
профессионалы вроде Щербакова. Наверняка, ему светила весьма
перспективная карьера. Однако, если он не станет рассказывать мне всей
правды, допытываться я точно не стану.

- Прельстила, сначала. Даже слишком. Но потом я понял, что Москва – далеко не

184/331
единственный город, где людям нужна помощь. Приехал сюда по программе
молодых специалистов, хотя молодым меня назвать уже трудновато. Мне жилье
служебное выделили, машину даже. Но прав у меня нет, так что от нее пришлось
отказаться.

Он долго смотрит на меня, закусывает губу и усмехается, прищуривая светлые

глаза.

- Не веришь совсем, да?

- Сложновато, если честно. Истории про гуманистов и добрых меценатов уже

как-то не актуальны.

Алексей хохочет в голос и салютует мне ладонью.

- Меня сложно назвать меценатом. Скорее, альтруистом. Хотя и тут прокол. Ибо
я все-таки получаю зарплату и живу в предоставленной квартире.

Он явно ходит вокруг да около, не касаясь самой загвоздки всей картины в

целом.

- То есть, променяв высококлассные московские клиники и столичную жизнь, ты,

молодой перспективный хирург, решил добровольно отправиться в эту глушь и
жить в скромной служебной квартире?

- Именно, - он кивает и перебирает в пальцах бардовую салфетку, - не веришь –

дело твое. Но так и есть.

- История, достойная мелодрамы, - хмыкаю я, и в голове тут же загорается

лампочка, - а может дело тут не только в этом? Может ты сюда за кем-то
приехал?

Выдаю это на автомате, шуткой, даже не надеясь на успех. Уже открываю рот,
чтобы пошутить про московских мажоров и провинциальных хищниц, но
Щербаков как-то разом сникает и гаснет. Он натянуто улыбается и быстро
благодарит весьма кстати подошедшего официанта. Пока парень расставляет
блюда на столе перед нами, я лихорадочно ищу подходящую тему для
разговора. Черт меня дернул ляпнуть про «кого-то», но, видимо, я сдуру попал в
самое яблочко. И, похоже, яблочко это оказалось с гнильцой.

- Ты почти прав, - Щербаков перебивает мой мощный мыслительный поток и

протягивает мне стакан с пивом, - но только не за кем-то, а наоборот. От кого-то.

Он невозмутимо принимается за салат, попутно пробуя принесенную курочку, а

я пытаюсь выдавить из себя корявые извинения. Становится жутко неловко.
Набросился на него с расспросами, как ищейка на допросе. История явно
неприятна для него до сих пор, а у меня не хватило разума и такта во время
заткнуться.

- Ничего. Это было давно, и я больше не хочу говорить об этом, если ты не

против. Расскажи лучше о себе.

С радостью хватаюсь за эту соломинку, начиная в красках расписывать мою

достаточно бурную молодость и студенческие годы. Естественно, избегая

185/331
некоторых весьма щекотливых моментов, вроде романа с преподавателем.
Разговор льется непринужденный и очень веселый. Алексей оказывается умным,
открытым человеком с прекрасным чувством юмора. Он заразительно хохочет,
когда я рассказываю ему про казус с переломом и моей неудачной попыткой
приготовить праздничный ужин для Позова. Алексей же, в свою очередь, смешно
рассказывает про свою учебу в институте, про нелепые, забавные ситуации, без
которых не проходило ни одно практическое задание, и, конечно же, про
интернатуру.

- Когда я впервые делал операцию, то потом не спал две ночи! Вернее, я даже
не сам тогда оперировал, а был ассистентом. Но впечатлений хватило сполна.
Все думал, смогу ли сам, один. Учеба, практика – это одно. А вот реальные люди,
кровь и страх – это совсем другое. После семи лет учебы я был готов тогда
реально все бросить. Спасибо родителям, что отговорили, не позволили.

- Я тоже сейчас очень благодарен им, - в голове уже так приятно шумит, а
курочка, к нашей общей радости, не обманывает ожиданий и оказывается
поистине божественной, - такие врачи на вес золота.

- Да ты же ничего толком не знаешь о том, какой я врач.

- Ну, может, я и не знаю, какой ты врач. Хотя одно то, что ты спас Антона уже
делает тебя героем в моих глазах. Зато я вижу, какой ты человек. Мало
блестяще провести операцию, знаешь ли. Нужно еще и с людьми уметь
разговаривать. Успокоить, ободрить. Слова нужные найти. Это дорого стоит.

С каждым моим словом он улыбается все шире. Похоже, пьяный поток моих
душеизлияний довольно приятен ему.

- Спасибо. Это очень ценно для меня.

- Это чистая правда, так что, пожалуйста.

- Кстати, про Антона. Я ведь не ошибусь, если скажу, что он очень дорог тебе?

И вот мы выходим на достаточно тонкий лёд. И как, блять, с темы врачей и

профессии мы вдруг пришли к Шастуну?!

- Я, действительно, очень переживаю за него. У парня никого нет, и вся его

жизнь сосредоточена в приюте. Так что…

Я театрально развожу руками и подливаю нам пива. Не самый разумный ход

сейчас, особенно в моем случае, когда нужно очень тщательно дозировать
слова. Однако, надеюсь, пока я пью, Щербаков сменит тему. Но он лишь ехидно
ухмыляется и мажет языком по губам.

- Значит, ты тоже в каком-то роде альтруист?

- Это вряд ли.

- Он – твой подопечный?

План провален, мсье. Можно с чистой совестью осушить стакан и задушить

неудачливого стратега внутри себя.

186/331
- Ага. И еще двадцать человек, так что не такой уж он особенный, если честно.

- Но все-таки ради него ты двенадцать часов в больнице высидел. И я уверен,

откажись я тогда разговаривать с тобой, ты добыл бы ответы из меня какими-
нибудь изощренными пытками.

Он прав настолько, что даже страшно. Внезапно хочется бросить все и уйти
отсюда поскорее. Я даже начинаю немного жалеть, что вообще согласился на
этот ужин. Но если я сейчас вдруг неожиданно встану и уйду, то только
подтвержу его подозрения, если, конечно, такие имеются. Вполне возможно, что
он расспрашивает из чистого любопытства. Но рисковать и пускаться с ним в
пространные рассуждения о моих непростых отношениях с Антоном, особенно
сейчас, на столь неустойчивой алкогольной почве, точно не стоит.

- Ну, если не пытками, то какими-нибудь обзывательствами бы точно.

Алексей улыбается моей совсем несмешной шутке и вдруг наклоняется ко мне

через стол.

- А ты интересный человек, Арсений Сергеевич.

- Интересный? И чем же? – его низкий голос обволакивает, и мне вдруг

становится жутко интересно, чем же такой, как я, смог заинтересовать его.

- Ты какой-то яркий. Неординарный, что ли. Вроде с виду обычный, но внутри…

Он загадочно замолкает, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза. Громкая

музыка уже не кажется оглушающей, но в голове играет совсем другой мотив,
из-за которого окружающая обстановка как-то странно меркнет. Я смутно,
медленно понимаю, к чему идет вечер. И отчаянно надеюсь, что все-таки
ошибаюсь.

- Вряд ли. Я обыкновенная, вполне себе стандартная частица пресловутой серой

массы. У меня даже машины нет!

- Я не об этом, - он, наконец, отстраняется, и я могу выдохнуть, - ты не пустой.

Ты похож на того, с кем хорошо быть в трудную минуту. Знаешь, профессия
педагога подходит тебе, как нельзя лучше.

Профессия, которой больше нет. Однако сейчас не время делиться своими

жизненными трудностями, поэтому лишь благодарно пожимаю плечами и киваю
в ответ.

- Антону очень повезло с тобой.

Его слова звучат как-то угрожающе пророчески, или мне просто нужно
перестать пить. Необходимо срочно сменить тему, однако мозг отказывается
мне в этом содействовать и лишь меланхолично созерцает со стороны мою
отчаянную борьбу с пьяным языком, который так и норовит ляпнуть что-нибудь
провокационное.

- Как и остальным моим воспитанникам, - осторожно добавляю я, - Антон не

единственный мой подопечный.

187/331
 Видимо, это прозвучало агрессивнее, чем я предполагал, потому что Алексей
тут же бросается оправдываться.

- Я не имел в виду ничего такого, не подумай. Просто ты действительно

подходишь на роль мудрого наставника для ребят. И я уверен, работа
доставляет тебе удовольствие.

- Временами. Особенно, когда приходит смс-ка от банка, - он смеется, а я

радуюсь снятию неприятной напряженности, которую почувствовали мы оба, - и
с мудрым наставником ты, конечно, перегнул.

- Ну, ведь скажи, я не ошибся в тебе! Я уверен!

Я недоуменно поднимаю брови, а глаза Щербакова вспыхивают азартным огнем.

- Ты хороший человек. Я работаю в непростой сфере, и редко ошибаюсь в людях.

- Ты имеешь в виду, что видишь людей изнутри? – пиво явно губит во мне
юмориста, но Алексей все равно улыбается.

- Нет. Я хочу сказать, что мне очень часто приходится сообщать разным людям
тяжелые, иногда страшные новости. И знаешь, за все время работы, я понял
одну вещь. Что люди абсолютно по-разному реагируют на них. Перед лицом
опасности человек обретает свое истинное лицо. Испуг, страх за жизнь родных и
близких просто не дает им надеть маски. Пустые, равнодушные люди такими и
остаются. Их видно сразу. Неискренность видна сразу, особенно со стороны. А
другие – нет. Вот ты, например, действительно переживал за того мальчика. Ты
переживал, пропускал все через себя, всей душой желал помочь, узнать
подробности. Это ценнее всего, мне кажется. Всегда приятно видеть таких
людей, которые готовы в клочья разорвать, пробиться, добраться. Это очень
здорово.

Он лихо прикладывается к стакану, делает большой глоток и смущенно смотрит

в сторону.

- Думаешь, что бред несу?

- Нет, - слегка ошарашенный, я едва узнаю собственный охрипший голос. Если

Щербаков видит истинные лица людей в приемной больницы, то его истинное
лицо – здесь и сейчас. И, надо сказать, оно радует меня, и нравится мне все
больше.

Он проводит ладонями по лицу и тяжело дышит. Кажется, сказано уже

достаточно. По всем законам жанра пора заканчивать отличный вечер, чтобы не
превратить его в унылые посиделки ради распития очередного литра пива и не
испортить впечатления.

- Я пойду, счет попрошу, наверное, - выискиваю глазами официанта, но на

горизонте только танцующие силуэты.

Щербаков дергается на моих словах и снова резко подается вперед. Азартный

огонек в голубых глазах неожиданно оборачивается шальным, и теперь будто
ярко отсвечивает в полумгле помещения.

188/331
- Подожди, пожалуйста. Я ведь не просто так позвал тебя сюда, если честно.

Сажусь на место и чувствую, как внутри что-то нехорошо сжимается в

предчувствии. Неужели, мои догадки все-таки были верны?

- Я так заболтался, что не заметил, как опьянел. И прилично, если честно, - он

нервно ерошит волосы, смущенно улыбается, а мне от этого жеста становится
совсем дурно, - но вообще я не хочу ходить вокруг да около. Я почти уверен, что
сделал верные выводы о тебе. И твое согласие на этот вечер только
подтвердило мои предположения.

Он мягко касается моей руки и осторожно сжимает пальцы.

- Ты мне понравился сразу. С первой же встречи. И я готов биться об заклад, что

тоже немного заинтересовал тебя.

Вокруг вдруг становится оглушительно тихо, несмотря на долбящую из

громадных колонок музыку. Его рука довольно приятно согревает мою ладонь, а
в голове неистово бьется одна единственная мысль.

189/331
Примечание к части Ребята, привет всем!
Как многие из вас заметили, работа была удалена на некоторое время. Решение
было спонтанным и глупым, но я очень рада, что смогла восстановить фанфик)
Надеюсь, я не потеряла ваше доверие)
Он обязательно будет закончен)

Один момент смущает меня немного, что количество ждунов сократилось

последние пару глав. Понимаю, про перерывы увеличились и, вероятнее всего, я
уже слегка затянула работу, но сюжет прописан до конца. Осталось потерпеть
совсем немного)

Спасибо огромное всем вам)

Приятного прочтения)

Часть 17. Чернила и блеф

- Привет.

Я пролетел сегодняшний путь от дома до больницы за какие-то секунды. Не

заметил ни толкотни в автобусе, ни коварного гололеда под ногами, ни
пронизывающего ветра и долгих упрямых светофоров. Все, о чем я мог думать –
это Антон. Как он себя чувствует? Как восстанавливается? Мысли роились в
голове зудящим перекатывающимся комком вопросов и предположений, однако
одна из них поистине затмевала все – я снова увижу его. Спустя столько
времени, волнений, переживаний, изматывающего ужаса за него и страха, уже
въевшегося куда-то так глубоко, что я до сих пор неосознанно сжимаюсь от
каждого неожиданного телефонного звонка.

Однако сейчас, стоя в дверях, я отчего-то едва могу найти в себе силы, чтобы
двинуться дальше порога палаты. Делаю вдох и теряюсь, как только Антон
поднимает на меня глаза. Он полулежит на кровати, держа в руках какую-то
книжку. Кажется, Щербаков оговаривался, что пока напрягать глаза ему не
следовало. Остается только гадать, откуда Шастун достал запретную вещицу и
обязательно постараться изъять ее по уходу.

- Привет.

Он смущен. Это видно отчетливо и ясно. Откладывает книгу, осторожно

приподнимается на локтях, садится повыше и улыбается мне.

Как же я скучал по этой улыбке.

Скучал по глазам, по этому коронному взгляду исподлобья и нашему уже

традиционному молчанию перед началом разговора.

Скучал настолько сильно, что сейчас меня словно обдает ледяной волной. Не
сдвинуться, не вздохнуть. Стою, как дурак, безмолвно хлопая глазами, и не могу
насмотреться на него. Понимаю, что выгляжу откровенно глупо, шевельнуться
упорно не получается, хоть тело и разум отчаянно тянутся к Шастуну.

Едва отделив ноги от пола, я прохожу вглубь комнаты, шурша бахилами по

блестящей плитке. Палата одноместная, но, к моему сожалению, удобств в виде
стола и стульев здесь нет. У окна стоит крохотный табурет, и пока я подставляю
190/331
его к кровати, гадаю про себя, смогу ли вообще поместиться на нем.

Антон следит за мной абсолютно молча. Мне отчего-то становится жутко

неловко. Мы не виделись с ним так долго, что сейчас будто бы никто из нас не
знает, как лучше начать нелегкий разговор.

- Как себя чувствуешь?

- Хорошо, - он отзывается мгновенно, словно предвидел, что я задам именно

этот вопрос. Может, в принципе, и предвидел, ведь вопрос явно не относится к
категории самых неожиданных при посещении больных.

Неприятная неловкость начинает постепенно напрягать. Мы словно два

восьмиклассника на первом свидании за школой, которых вот-вот застукают
учителя. Разговор не клеится, а сами едва не втягиваем головы в плечи, лишь бы
не вспугнуть потенциальную половинку. Не знаю, что до Шастуна, но я на
свиданиях робостью никогда не отличался. Однако сейчас все системы почему-
то нещадно сбоят и грозятся сорваться.

Смотреть на него – больно. Почти физически. Я понимаю, что нужно поднять

глаза, может быть, сказать что-то приободряющее, возможно клишированные,
но такие нужные в подобных ситуациях фразы вроде пресловутых «теперь все
будет хорошо», «ты должен быть сильным». Но не могу. Антон сверлит меня
настороженным взглядом, ловит каждое движение, однако я словно костенею.

Странное чувство для человека, который последнюю неделю жил лишь

мечтами об этой встрече, а сейчас едва ли может выдавить из себя хоть слово.

- Я хотел позвонить вам, - его голос хрипит, слегка ломается, но все равно
слышать его мне по-прежнему приятно, - но Алексей Михайлович сказал, что вы
придете сегодня. И я решил дождаться вас.

При воспоминании Щербакова становится некомфортно. До сих пор я не могу

спокойно вспоминать свой практически побег из злополучного кафе, после
неожиданного признания доктора. Я вроде бы и предвидел его, однако оказался
к нему не готов настолько, насколько вообще может быть не готов, даже и
знатно обалдеть в подобной неловкой ситуации достаточно пьяный человек.
После минутного ступора, нескольких корявых извинений и глупых отмазок, я
едва не бегом умчался оттуда. Пришел в себя уже в маршрутке, которая, на мое
счастье, приехала как раз вовремя и почти пустая. Сегодня же я добирался до
палаты как матерый международный шпион, находящийся в розыске. Едва ли не
выглядывал из-за каждого угла, прежде чем повернуть, и почти бегом мчался по
длинным коридорам. Встречаться с Алексеем не хотелось. Он произвел на меня
хорошее впечатление, и я все еще в неоплатном долгу перед ним за жизнь
Антона. Но видеться с ним сегодня, после столь неудачного «недосвидания»,
определенно, не стоило.

Сейчас не нужно думать об этом. Я так долго ждал встречи с Антоном, поэтому
все лишние мысли и воспоминания необходимо срочно задвинуть подальше.
Шастун рад мне – я чувствую это, вижу по его просветлевшему взгляду, по
несмелой улыбке. Неудачное свидание с Щербаковым плавно отходит на второй
план, едва моей руки касаются прохладные пальцы. Я накрываю ладонь Антона
своей, и, наконец, нахожу в себе силы поднять на него глаза.

191/331
 Без волос он выглядит старше. Повязка скрывает почти всю голову, однако по
выбритым вискам и затылку видно, что перед операцией его остригли налысо.
Почти силой заставляю себя отвести взгляд от бинтов. Антон осунулся, похудел
еще сильнее. В вырезе больничной пижамы его ключицы выглядят почти
устрашающе, словно лезвия, об которые можно здорово порезаться. Глаза
неосознанно цепляются за несколько бордовых синяков на шее и руках,
затянувшуюся ссадину на губе и уже почти незаметный синяк под левым глазом.

- Противно, да?

Это не совсем подходящее слово. Вернее, совсем не то. Мне больно. Почти
физически, настолько, что едва держусь, чтобы не сложиться пополам и не
заскулить. Каждый синяк, каждая ссадина Антона словно отпечатываются на
мне миллионами раз, и все, что мне остается – это покорно принять и
хорошенько запомнить каждый из них. Чтобы больше никогда не допустить
подобного. Не отпустить, не повторить страшной ошибки.

- Не говори глупостей, - я сжимаю длинные пальцы в ладони и, наконец,

чувствую, как давящая на грудь глыба неловкости и чего-то еще, мешающего
мне даже взглянуть на Антона, сдвигается в сторону, позволяя вздохнуть и
пустить в легкие толику необходимого кислорода, - я так волновался за тебя.

Язык не слушается. Вообще. Мне требуется несколько секунд, чтобы

сформировать несколько подходящих слов в предложение. Сам не знаю, что
творится со мной. Наверное, это все-таки страх. Он так прижился во мне, так
сросся со мной и моими внутренностями, разлился по венам и пропитал
окоченевшие мышцы, что и сейчас не отпускает до конца. Не позволяет
обрадоваться встрече, сказать все, что так давно копится внутри. Его ледяные
щупальца оплели меня сильно и невероятно прочно, и мне потребуется время,
чтобы избавиться от них. И вся эта неловкая заторможенность, которую Антон
принял за неприязнь, тоже его рук дело.

Мне просто нужно поверить в то, что теперь все будет хорошо.

Обязательно.

- Простите, - Антон смотрит виновато, немного смущенно, но открыто.

Гораздо смелее, чем я.

- Не извиняйся.

Давай, дыши, Арс. Иначе он сейчас просто решит, что тебе действительно
неприятно находиться рядом с ним.

Нужен рывок. Что-то, что поможет смахнуть с себя эту позорную

заторможенность, рассеять неприятную неловкость и стереть эту странную,
вынужденную дистанцию между нами. Антон тоже ощущает ее, хотя точку
невозврата мы давно уже перешли.

- Господи, Антон…

Выдержка дает сбой.

192/331
 Мне нужно почувствовать.

Удостовериться. Поверить. Убедиться в реальности, в том, что он жив, и я

могу коснуться его, не боясь, что видение обманчиво и дразняще растворится
прямо передо мной. Тянусь вперед и осторожно, почти невесомо, заключаю его в
объятия. Антон подается навстречу сразу, почти с готовностью, что позволяет
мне немного самонадеянно подумать, что он, возможно, даже ждал этого.

Что он тоже хотел этого.

Антон смыкает руки у меня на спине, а холодным носом утыкается аккурат в

просвет кожи над воротом свитера. От этого мурашки танцуют приятную
лезгинку на моей спине и пояснице, но я лишь глубже вдыхаю в себя его запах,
одновременно сжимая пальцами острые плечи.

Объятие скажет все лучше, чем заезженные, неуместные слова. Оно вернее,
ярче передаст все то, что я испытал, все, что сейчас бурным водоворотом
клубится внутри. Весь страх, беспокойство, томящую, почти убивающую
неизвестность и бесконечные часы ожидания. Все, чем я жил с того самого
момента, как мне позвонил Позов и сообщил, что Шастун в больнице. Кажется,
что я насквозь пропитался этим страхом, постоянным напряжением и ожиданием
худшего.

И сейчас, обнимая Антона, слушая его дыхание и ощущая тепло его кожи под
пальцами, я отчаянно надеюсь, что говорить уже ничего не придется.

***

- Мне жаль, - Антон качает головой и кусает нижнюю губу, - это все из-за меня.

- Да брось. Такой работы не жаль. Я все равно бы не остался там после всего,
что произошло.

Антон воспринимает мой рассказ удивительно спокойно. Я полагал, что,

возможно, он возмутится или даже разозлится на то, что я все выложил
Шеминову, однако последние события стали, видимо, последней каплей и для
него самого. Он оказался на опасной грани. Это уже не рядовое сотрясение
после драки в детском доме. Он был при смерти, перенес тяжелейшую
операцию, и о полном выздоровлении говорить пока еще очень рано.
Приоритеты, наконец, сменились. Антон осознал, насколько страшна и опасна
ситуация, в которой он оказался. Однако и к решительным действиям он был
пока явно не готов.

- Он действительно может обвинить вас. Это не просто слова. Я его знаю, и это
не пустые угрозы. Он, правда, может найти «доказательства».

- Это в том случае, если мы не опередим его и не найдем их раньше.

Антон странно ежится и словно сжимается в комок. Стас хорошо его обработал,
это нужно признать. Даже одна мысль о противостоянии все еще пугает Антона,
не смотря на то, что он пережил по милости Шеминова. Однако теперь все

193/331
изменилось. Он теперь не один, и вместе мы, возможно, сможем остановить
творящийся в приюте беспредел.

- Антон, ты должен дать показания. Без них ничего не выйдет.

Он смотрит на меня так загнанно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не скомкать

его в объятиях снова. Глаза на худом лице сейчас кажутся просто огромными.
Наверно, еще рано для всего этого. Нужно дать ему время восстановиться,
прийти в себя и все как следует обдумать.

- Прости. Я не должен был давить на тебя, - рушить только что

возобновившуюся связь между нами жутко не хочется, и я отчаянно корю себя за
несдержанность. Все потом, сейчас главное – его здоровье и восстановление.

- Да я понимаю все, - он оглядывается на светлеющее небо за окном и

рассеянно прислушивается к голосам в коридоре, - но не могу.

- Ничего. Подождем. Ты окрепнешь, наберешься сил. Тогда и будем думать, как

поступить.

- Нет, вы не поняли, - он ловит мой взгляд и внезапно говорит гораздо

увереннее и тверже, - я вообще не хочу это ворошить. Через три месяца мне
будет восемнадцать. Врач сказал, что для восстановления потребуется месяц, не
меньше. Шеминов уже не успеет провернуть это снова. Я выпущусь оттуда и
забуду обо всем. Он больше не доберется до меня.

Спорить с ним сейчас совсем не хочется. В груди, наконец, приятно теплеет, и я

чувствую себя тем самым снеговиком на ласковом мартовском солнце. Смотрю
на Антона - и липкий страх и нервозность постепенно отпускают, теряют силу.
Вместо них внутри возрождается то, что зародилось во мне уже давно, пустило
корни и укрепилось.

Я так безумно скучал по нему.

Сейчас становится даже смешно, что я мог подумать, что смогу как-то
отвлечься с Щербаковым. Смогу немного остыть, дать себе передышку. Сейчас я
отчетливо осознаю, что это была совсем не передышка, а длительная, слишком
длительная, задержка дыхания, словно перед нырком. И сидя теперь рядом с
Антоном, я ощущаю, что вновь дышу полной грудью.

Кислород не заменить.

Никогда и никем.

- Что произошло?

Вопрос неприятный, но необходимый. Я должен знать. Должен услышать.

Прочувствовать всю эту грязь и ощутить на себе весь ужас случившегося, чтобы
никогда больше не допустить его повторения.

Антон тоже понимает это. И как бы тяжело ему ни было, он рассказывает мне.

- Он вернулся неожиданно. Я как раз говорил с вами, когда увидел его

подъезжающую машину. Он схватил меня за руку и буквально поволок в дом.

194/331
Светланы Николаевны не было дома, но думаю, даже ее присутствие мало что
изменило бы.

Антон тянет носом воздух и неосознанно облизывает губы. Он сейчас весь

словно тонкая, но невероятно прочная струна. Напряжен, наэлектризован,
взведен. Смело открывается страшным воспоминаниям, не боясь вновь
окунуться в них. Потому что ему не страшно. Мерзко, да. Неприятно. Противно и
стыдно. Но не страшно. Его тяжелый рассказ требует гигантских сил и
психологической выдержки, и Антон, не понятно осознанно или нет, смотрит
вдруг на меня с таким невыразимым отчаянием, словно умоляя о поддержке и
помощи. Я теряюсь, но лишь на долю секунду. В следующее мгновение уже я
накрываю его ладонь рукой, и он благодарно сжимает в ответ побелевшие
пальцы.

- Он был пьян в дрезину. Вообще еле говорить мог. Но сил у него от этого не
убавилось.

Ничего удивительного. Чтобы завалить такого бугая, доза алкоголя должна

быть почти фантастической.

- Я пытался вырваться, но он только мерзко ухмылялся. Когда он зажал мне рот

рукой, я изловчился и укусил его. Тогда он и ебнул мне в первый раз. Так сильно,
что я, кажется, на секунду даже отключился. Не знаю, может мне просто это
показалось.

Антон дышит размеренно. По крайней мере – очень старается. И снова смотрит

на меня в разрывающей сердце, глухой надежде.

Он здесь совсем один.

Пережил такое, отчего у половины бы даже взрослых, зрелых людей вполне

себе мог бы помутиться рассудок или случиться серьезный срыв. А он пережил
это. И не впервые. Задолго до моего появления в его жизни начался кромешный,
непрекращающийся ад, сгущающий тьму вокруг все сильнее и плотнее. Но он
выстоял. Справился, несмотря на столь хрупкое тело и юный возраст. Пережил
это, как сумел. Не без ошибок, но все-таки справился. От этих мыслей ненависть
к Шеминову накрывает меня с новой, удвоенной силой. Я в который раз за
последние дни мысленно клянусь себе, что ублюдок больше не получит Антона.
Не впутает его в свои грязные, страшные игры, в которые и взрослый-то
побоится сыграть, не то, что едва созревший подросток. С Антона достаточно
этой мерзости и пережитого ужаса, и каждый долбанный рубль, попавший в
карман Шеминова, теперь оплачен им сполна.

- Антон...

Мне уже кажется, я зря затеял весь этот разговор. Возможно, еще рано, он
просто еще не успел оправиться, восстановиться. Наверное, не стоило вообще
спрашивать об этом. Пускай сам решит, когда рассказать. И стоит ли вообще.

- Все нормально.

Ничего не нормально. Разве может быть нормально, когда ты лежишь здесь,

вытащенный врачами едва ли не с того света после того, как тот, кто должен по
идее защищать тебя, продал твое тело на забаву богатому извращенцу, который

195/331
едва не убил тебя? Это не нормально. Так не должно быть.

Антон словно читает мои мысли. Поворачивается, шевеля застывшими

пальцами под моей ладонью, и немного подается вперед.

А я лишь в который раз безбожно теряюсь, просто глядя на него.

Не помешательство. Нет. Я ошибался, считая мое отношение к нему чем-то

временным, пускай и очень сильным. Не симпатия, и уже даже не физическое
влечение.

Я люблю его.

И с каждым гребанным днем все сильнее.

- Когда он закончил, то бросил меня в угол. Я тогда уже почти ничего не

соображал. И только надеялся, что все закончилось. Но потом…

Антон болезненно морщится и отворачивается. Мотает головой, словно стараясь

прогнать из головы мерзкие картины прошлого, однако водоворот уже
затягивает его, не отпускает, кружит с бешенной, безумной силой. Остается
лишь вдохнуть поглубже и сделать хороший гребок руками, чтобы сразу достичь
дна.

- Ему все еще было мало…

Он так слаб сейчас. Уязвим настолько, что мне почти кажется, что его и без того
бледная кожа начинает просвечивать. Сам я уже давно дышу через раз, упрямо
не замечая жгущее жжение в груди от нехватки воздуха. Не до этого сейчас. Не
до чего вообще. Подаюсь вперед и мягко, двумя пальцами касаясь линии
подбородка, поворачиваю его лицо к себе.

Я с тобой. Ты можешь верить мне. Ты не один.

- Если хочешь – давай не будем об этом сейчас.

Он сглатывает и снова мотает головой. Если уж в омут – так с головой. И пока он

там, на дне, нужно испить все сполна, сразу и целиком. Чтобы потом не
возвращаться. Покрасневшими глазами прожигает на мне кожу, сжимает руку
почти до боли, но упрямо продолжает говорить.

- Пыхтел что-то про большие деньги. Все время говорил, что я стою таких бабок,
что Стас не обманул. Хрипел, что продлит аренду обязательно, пока упорно
впихивал мне в рот свой огромный мерзкий хер. У него снова стоял. А я уже не
мог держаться на ногах. Он дергал меня за волосы, будто шлюху! Орал, чтобы я
расслабился, чтобы отработал все, до копейки!

Мне хочется ударить себя по лицу. В какой-то момент кажется, что я словно
выпадаю из реальности, теряюсь в пространстве, слишком поглощенный и
оглушенный словами Антона. Его голос странным образом действует на меня. То
ли гипнотизирует, то ли бередит. Мне нужно сосредоточиться, но, вместо этого,
я лишь беспомощно смотрю на страшные чернильные карикатуры, вырастающие
прямо у меня перед глазами помимо воли.

196/331
Не вздумай закрыть глаза, Арс. Эти чернила – и твоя заслуга тоже.

Смотри, а лучше выжги их себе на веках с внутренней стороны, чтобы

запомнить. Вот, что случилось по твоей вине. Можно сколько угодно винить
Шеминова, Макарова, но ты-то все знал с самого начала. Знал, когда Шастун
ревел тебе в плечо в той подворотне, промокший насквозь под ледяным дождем.
Знал, когда этот боров Макаров пришел в детский дом. Знал, когда
собственноручно подписал заявление об опеке. Знал, когда провожал Антона.
Знал, когда звонил ему, и раз за разом фальшиво и трусливо убеждал себя, что
все хорошо.

Все очень хорошо, Арс.

Что же ты не рад?

Это его счастливый билет, не забывай.

- В итоге меня вырвало. Прямо на ковер. Огромный такой, белоснежный. Помню

еще в голове мелькнуло, что Николавна хвасталась кому-то, что он бешенных
денег стоит, что прямиком из Италии вроде. А меня вывернуло аккурат на него.
Еще и брюки ему забрызгал, уроду этому.

Меня самого едва не выкручивает наизнанку, а Антон вдруг находит в себе силы
злорадно ухмыльнуться. Лицо его теряет последние, и так немногочисленные
краски, превращаясь в ровный, но такой бледный фарфор. Если не считать
разбитых губ.

Смотри на них, Арс. Смотри и наслаждайся собственным решением. А разве ты

думал, что все будет иначе?

Не думал. Даже не надеялся. Просто поплыл по течению, противиться которому

не могу с самой первой встречи с Шастуном. Он сам поверил, сам понадеялся, а я
лишь поддался. В очередной раз. Ему в тысячу раз больнее сейчас. Свои
надежды и бесплотные мечты разбиваются куда больнее, чем чужие. Мои-то
рухнули почти неслышно, в то время как Антона едва насмерть раздавило
обломками собственных.

- Я запомнил лишь пару ударов. Вырубился, наконец, когда он заехал мне по

голове. Очнулся уже здесь. Вот и все.

И, правда, все. Внутри меня пустота почти звенит. Я словно выжжен вместе со
своими недавними мыслями, предположениями и чувствами. Страшно даже
представить, что творится сейчас внутри Антона.

- Я думал, что хуже уже не будет. Что быть противнее самому себе уже просто
невозможно.

- Прекрати. Не говори так.

- А как? Как вы думаете, каково мне сейчас? От самого себя тошно настолько,
что я почти жалею, что Макаров не убил меня! Лучше бы сдохнуть прямо на том
ебаном ковре! Как вы вообще рядом со мной сидите? Неужели вони не
чувствуете? Не противно?!

197/331
- Нет! - я в последний момент успеваю зажать в ладони его выскальзывающие
пальцы и прижать их к губам.

Антон затихает, шмыгает носом, но не одергивает руку. Опускает глаза, шаря

опустошенным взглядом по цветастому пододеяльнику, и молчит. Я касаюсь
губами его руки еще несколько секунд, а затем мягко целую чуть шершавую
кожу. Мгновение застывает между нами, повисает ощутимой, почти зримой
нитью, чуть отблескивая в едва пробивающихся, редких лучах утреннего солнца.
День за окном обещает быть ясным и приятно морозным.

- Ты никогда не будешь противен мне, слышишь? Я всегда буду рядом с тобой,

Антон. Просто запомни это. И пообещай, что выкарабкаешься. Я помогу тебе
всем, чем смогу. Но прежде всего ты должен сам пережить это, перебороть в
себе, восстановиться. Я обещаю тебе, что больше этот кошмар не повторится.

- Вы не можете обещать этого, - его бесцветный голос полон отчаяния, глухой,

рвущей сердце тоски и безысходности.

- Могу. И обещаю.

- Зачем вам все это? Зачем я вам такой?..

- Какой?

Он давится словами, морщится, я лишь крепче сжимаю его ладонь. Очередной

проклятый Рубикон. Сколько их уже было между нами?

- Грязный.

Как ему объяснить? Как это вообще можно объяснить, если я сам с трудом
соображаю, что творится у меня внутри?

- Ты нужен мне, слышишь? Нужен любой. Я ни за что больше не откажусь от

тебя. И я…

Щелчок дверной ручки раздается оглушительно громко в хрупкой тишине

палаты, и заставляет нас отпрянуть друг от друга с молниеносной скоростью.

- Перевязка, а потом завтрак принесу. Доброе утро, кстати. Как самочувствие?

Медсестра приветливо улыбается нам и невозмутимо ввозит гремящую тележку

с бинтами, ножницами и чем-то еще, а я буквально ощущаю, как покалывают
кожу парящие в воздухе искры. Антон тоже слегка оглушен столь внезапным
вторжением, сидит на кровати абсолютно неподвижно, глядя на свои руки, и
почти не реагирует на суетливые действия медсестры.

- Я зайду позже.

Нам обоим нужно немного времени, чтобы прийти в себя. А мне еще нужно
съездить в приют, чтобы забрать наконец-таки свою трудовую книжку. Заодно и
проветрюсь, как следует.

- Арсений Сергеевич?

198/331
 Оборачиваюсь именно в тот момент, когда с обритой головы Антона исчезает
последняя полоска бинта. Сердце пропускает удар, а затем начинает колотиться
с такой силой, что едва не сбивает дыхание.

Смотри на него.

Антон, видимо, все читает по моему взгляду.

- Я не хочу больше возвращаться туда.

Ни за что и никогда.

- Тебе и не придется.

Мысль формируется в голове неожиданно, но очень отчетливо. Я едва не бегом

спускаюсь к гардеробу, окрыленный внезапной новой идеей. Слова почти
сорвались с губ. Не зайди медсестра или приди она на пару секунд позже, я
признался бы ему во всем, что чувствую. И плевать на его возраст. Плевать
вообще на все. Антон, наверное, и сам уже понял. Но сожаления об упущенном
моменте нет. Я еще скажу ему. Обязательно.

В холле очень многолюдно и шумно. Я набрасываю на плечи пальто, благодаря

пожилую гардеробщицу, на ходу обвязываюсь шарфом и прикидываю, сколько
по времени я продобираюсь до приюта. Мне просто необходимо увидеть
Шеминова именно сегодня. Расставить все точки и определить дальнейшую
судьбу Антона. Не замечая препятствий в виде лавочек и урн для бахил, я
уверенно продвигаюсь к выходу. В голове работа идет полным ходом, и я сам
себе удивляюсь, как просто и ладно все складывается в полноценный план
действий. Уже прямо перед дверями сбрасываю с ног использованные бахилы, и,
по всем законам жанра, практически впечатываюсь в Щербакова, очевидно,
спешащего на смену.

- Здравствуй, - он с улыбкой стряхивает с волос редкие снежинки и протягивает

мне ладонь так открыто и дружелюбно, словно и не было между нами того
неловкого во всех смыслах вечера.

- Здравствуйте, - окончание почему-то добавляется на автомате, но я слишком

поглощен новорожденным планом касательно Антона, и выяснять отношения с
Алексеем, которых, в общем-то, и нет мне сейчас очень недосуг.

- Как твои дела? К Антону ходил?

- Да, заглянул проведать. Он поправляется, слава Богу. И тебе. Сейчас

перевязка идет как раз.

Щербаков кивает, неловко переминается с ноги на ногу, а затем отводит меня

за локоть в угол, вытягивая из новоприбывшей гудящей толпы медсестер.

- Арсений, я очень хотел бы извиниться. Я перебрал тогда и уже слабо

соображал, что несу, если честно. Я не хотел бы, чтобы ты думал, что я такой
ветреный и легкомысленный. Не стоило вываливать на тебя это вот так сразу.

- Да ничего. Я тоже хорош. Сбежал от тебя, едва не потеряв свою хрустальную

туфельку сорок четвертого размера.

199/331
Он смеется и продолжает.

- Пожалуйста, не думай обо мне как о дурачке, который признается каждому

встречному. Я просто переволновался. Может быть, сделаем вид, что того вечера
не было? Как идея?

Просто шикарная. Самая, что ни на есть. Я и сам хотел предложить ему нечто
подобное.

- Я только за. Вышло, и впрямь, не очень.

Мы снова обмениваемся рукопожатием, и Щербаков виновато улыбается. Он

вообще как будто постоянно улыбается мне, или я только сейчас начал замечать
это?

- Прости. Я действительно повел себя глупо. Я ошибся и подумал, что ты…

Сейчас даже удивительно, что я мог думать о нем как о потенциальном

партнере. Ну, или о флирте с ним. Нет, он, конечно, очень хорош собой. И в
другой реальности у нас вполне могло все сложиться, я уверен. Но не здесь. Не
теперь, когда все мои мысли слишком прочно заняты Антоном, особенно сейчас,
когда, спустя столько времени, я снова увидел его.

- Это я должен извиниться. Ты не ошибся во мне.

Он удивленно дергает бровями и прищуривается.

- Разве нет?

- Нет. Просто я люблю другого человека.

Алексей замирает на полуслове. Смотрит на меня, едва не открыв рот от

изумления и, кажется, понимает, о ком я говорю. Меня самого же собственное
признание вслух слегка обескураживает. Я впервые сказал это. И надо же, не
кому-нибудь, а именно Щербакову. Это ли не ирония судьбы?

Мы расстаемся в молчании. Алексея окликает медсестра, и он, кивнув

напоследок, тут же исчезает в дверях. А меня ноги уже несут к выходу. Больше
сказать мне ему нечего. Да и самому себе тоже.

***

- Чем обязан?

Шеминов сидит за столом, хмурый и злющий как цепной пес. Едва я

появляюсь в дверях, он резко меняется в лице, а затем кривит губы в
презрительной ухмылке. В кабинете настойчиво воняет чем-то затхлым, но
хозяина это, по-видимому, беспокоит сейчас меньше всего.

- Нужно поговорить.

200/331
 - О чем? Ты что-то не расслышал в словах «Ты уволен»?

Проглатываю ядовитую шпильку и сохраняю хотя бы внешнее спокойствие.

Оно очень понадобится мне сейчас.

- Не об этом. Я хотел поговорить об Антоне, Стас.

Он ничуть не удивляется. Лишь еще сильнее кривится снова.

- Ну, еще бы. Что, его тощая задница все еще не дает тебе покоя, Арс?

Призываю на помощь всю силу воли и выдержку. Скандал не нужен, хоть у

меня кулаки и чешутся жутко. В принципе, набить ему морду снова не кажется
такой уж плохой затеей. Вопрос только: приступить прямо сейчас или перед
уходом?

- Он готов дать показания против тебя.

Ну, наконец-то. С почти извращенным удовольствием наблюдаю, как

вытягивается нахальное лицо самодовольного ублюдка, и он едва не
подскакивает в своем кресле.

- Что ты сказал?!

Вот тут осторожно, Арс. Достойно врать, как и умело блефовать, ты никогда
не умел. К сожалению, блять. Сейчас главное, чтобы Шеминов не раскусил обман
и точно сыграл на руку.

- Я был у него только что. Он вполне оправился и готов дать показания в

полиции. Шутки кончились. Макаров едва не убил его.

Мои слова явно немало озадачивают Стаса. Он вновь сменяется с лица,

недоуменно хмурится и бормочет себе под нос.

- Мне сказали, что к нему можно только завтра, - это вырывается у него
неосознанно.

Он сверлит меня злобным, подозрительным взглядом, а я вдруг понимаю, что

задолжал Щербакову еще десяток свиданий, по меньшей мере, или вообще что-
то посерьезнее. Если бы не он, завтра первым к Антону попал бы этот урод, а не
я.

- Я только что оттуда. И имей в виду, больше тебе его запугать не удастся.

- Да что ты?! А ты теперь заделался в защитники бедных и обездоленных что

ли?

- Может и заделался, - желчь в его голосе для меня словно сладкий бальзам.
Шеминов явно нервничает, и мне, определенно, стоит отыграть партию, пока он
не пришел в себя.

- Я предупреждал тебя, Арс. Не суйся в это дело. Иначе, обещаю, ты сядешь

вместе со мной. Вот только статья у тебя будет не в пример серьезнее.

201/331
 - Это я уже слышал, Стас. Но слова Антона перевесят чашу, тебе не кажется?
Как и его последние побои. Стоит только намекнуть врачам осмотреть его
полностью, как их заключение тут же дополнится парочкой очень серьезных
поправок, не думаешь? Ты свалил все на обычную подростковую драку. Только
вот следы изнасилования никуда не делись. Часто ли мальчишки насилуют друг
друга во время потасовок, как считаешь?

Шеминов замирает, шумно втягивая носом воздух. На его лице сейчас

отражается целая гамма противоречивых эмоций, а в голове лихорадочно
просчитываются возможные варианты развития событий. Он заволновался, и это
дает мне дополнительные очки. Только вот игрок я, прямо сказать, никудышный.
Остается понадеяться на «удачу новичка» и продолжить наступление.

- Сядешь ты, Стас. Вместе с этим козлом Макаровым. И сядешь надолго. За

шантаж и торговлю несовершеннолетними.

- Чего тебе надо?! Зачем ты вдруг решил меня об этом предупредить?!

Оп. Первая ниточка оборвалась. Его мозг, наконец-то, заработал в верном

направлении, а сам он постепенно начал отходить от первоначального шока.

- Я же сказал – я пришел поговорить.

- Что же Шастун медлит? Раз хочет сдать, почему я до сих пор не в

наручниках?!

- Я отговорил его торопиться. На время.

Стас давится словами, дико уставившись на меня.

- Ты?! И зачем же?

- Хочу предложить тебе сделку.

Шестеренки в голове у Шеминова на этот раз не проворачивают

полноценный круг, и он зависает на несколько секунд с открытым ртом. Этого он
явно ожидал меньше всего от меня. Как и я сам от себя, всего пару часов назад.

- Сделку? Какую?

- Через три месяца Антону стукнет восемнадцать. А до этого времени, он

будет жить у меня. Ты сделаешь вид, что ничего не замечаешь. И заткнешь рты
тем, кто будет задавать ненужные вопросы. Ты ведь умеешь это делать.
Провернешь все так, будто бы Шастун тихо-смирно вернулся в детский дом, а
потом он выпустится в срок. Ты отстанешь от него со своим грязным шантажом и
прочей мерзостью, оставишь его, наконец-то, в покое. Он достаточно
настрадался. Хватит с него твоих игр и издевательств.

Шеминов поднимается из кресла, которое с тихим шуршанием отъезжает в

сторону. Прищуривается, оценивая предложение, а я отчаянно молюсь про себя,
чтобы он повелся.

- И что же получу я?

202/331
 - Свободу, ублюдок. После всего, что натворил, ты получишь свободу. Хотя ты
ее заслуживаешь меньше всего.

- И где гарантия, что Шастун не станет болтать? Я отпущу его, а через месяц
он сдаст меня с потрохами.

- Боишься за свою никчемную шкуру, да? – я подхожу к нему, медленно

огибая стол, приближаюсь почти вплотную, наслаждаясь внушительной
разницей в росте и глядя на него свысока, - а не боялся, когда продавал
мальчишек извращенцам?

- Бизнес есть бизнес, Арс, - он глядит мне в глаза смело и нахально, задрав
подборок, - ничего не поделаешь. А на Антошку был отличный спрос, надо
признать.

Вот, сука. И не боится, что я сейчас могу размазать его по его же столу.

- Так, где мои гарантии? Отрежешь Тошику язычок, чтобы он молчал? Или
заткнешь ему рот чем-нибудь другим?

Какая сила до сих пор удерживает меня - сказать сложно. Но я, на

собственное удивление, лишь спокойно отвечаю ему, даже не замахнувшись.

- Антону сполна хватило унижений от тебя, сволочь. И новой огласки он хочет

меньше всего. Я смогу уговорить его молчать.

- Даже не сомневаюсь, Арс, - Шеминов похабно ухмыляется и отстраняется от

меня, протягивая руку, - ну что, я согласен. Забирай Шастуна себе.

Рукопожатие я, естественно, игнорирую, пока еще не веря в свою

неожиданную победу. После такого покерный блеф кажется детским лепетом.

- Но знаешь, я скажу тебе сразу, чтобы ты особенно не обольщался на его

счет.

Полные яда слова Стаса врезаются мне уже в спину. Слушать его мне уже
совсем не хочется, но Шеминов упрямо продолжает, звенящим от
несдерживаемой злобы голосом.

- Даже не надейся на большую и светлую любовь с ним, Арс. Антошка уже

прогнил. Изнутри.

Все-таки придется ему, наверное, врезать. Разворачиваюсь и отвечаю как

можно тише и хладнокровнее, но дрожащий голос предательски выдает
бешеное напряжение и скачущий в крови адреналин.

- Заткнись, Стас. И радуйся, что я не расквасил твою морду прямо здесь,

перед всеми.

- Попробуй. Только тогда нашей импровизированной «сделке» сразу придет

конец. А она, как я понял, нужна тебе не меньше, чем мне. Если еще не больше.
Однако Шастун хорошо тебя цапанул.

203/331
 Мне нужно уйти отсюда. И как можно скорее. Пускаться в пустые,
бессмысленные обливания друг друга грязью нет теперь никакого смысла, а уж
тем более – желания. Я получил, что хотел: Шеминов согласился на мои условия.
Но, похоже, отступать молча он не планирует.

- Передавай Антошке привет от меня. И от Скруджи тоже.

От него не укрывается недоумение, мелькнувшее на моем лице, при

упоминании Выграновского.

- А ты как думал? Эд тоже скучает по своему сладенькому мальчику.

Скруджи трахал его здесь так, что тебе и не снилось, Арс. Натягивал
Шастунишку, будь здоров. И даже позировать мне умудрился однажды.

На последних словах я висну окончательно, едва успевая мыслями за ними, а

Шеминов, как змея, продолжает обвивать меня своим ядовитым голосом.

- Если бы не Скруджи, Тошку я ни за что не заполучил бы. Он был слишком

крепким орешком, нужно признать. Выграновский, в свое время, согласился куда
охотнее. И подобных проблем с ним не возникало. Я хорошо поимел с него, а он
после выпуска получил свою честно заработанную долю. Столько, что можно лет
пять жить вполне себе припеваючи. Я и Шастуну это обещал. И я выполнил бы
обещание, Арс. Всего-то требовалось пару раз задницу подставить и закрыть
рот. А потом поделить бабло. Эд просек эту простую схему сразу же. Но Антон
слишком упорно брыкался.

Где-то на задворках сознания мелькает запоздалая мысль о диктофоне. Ну, я

и идиот, конечно! Вот бы история следователям была. Готовое чистосердечное
признание, мать его.

- Так он?..

- Эд был моим первым опытом, так сказать. И очень, очень удачным. А вот
после его выпуска все пошло по пизде.

- Это ты в награду его в Германию отправил?

- Куда?! – мерзко хохочет Шеминов, - ага! В космос, блять. Нет, Эд давно

живет в Москве. А сказка про красивую заграничную жизнь и родителях-
гомофобах была придумана специально для Антоши.

Я думал, что еще больше ненавидеть его уже не смогу. Однако Шеминов
собственноручно щедро подливает в огонь масло, даже не пытаясь увернуться
от растущего пламени.

- С Эдом все было отлажено до мелочей. Я неплохо имел с него, но перед

выпуском он пообещал мне «завербовать» новенького. И Шастун подошел как
нельзя лучше. Тихий, нелюдимый, одиночка. Такие легко поддаются
дрессировке. Но смазливый и стройный, как гребанная супермодель.
Выграновский сам выбрал его. И не ошибся. Он легко влюбил его в себя, даже
слишком. Антон, на нашу удачу, оказался очень ведомым. Потом Скруджи лихо
плел ему про якобы неудачные усыновления, в перерывах между траханием в
подсобке и туалете. И Тошик слушал его. Потому что влюбился без памяти,
таскался за ним как побитый щенок.

204/331
 Он говорит негромко, но четко и ясно, чтобы я точно смог расслышать
каждое из его слов, которые словно приколачивают меня к полу, не давая
сдвинуться с места и уйти отсюда нахер, лишь бы не слышать всего этого.

- В удобный момент он специально нагнул Шастуна в кабинке, а потом

позволил мне их сфотографировать, тоже якобы неожиданно. Я не думал, что
фото понадобится, но Скруджи сам предложил эту идею. После его отъезда, я
начал обрабатывать Шастуна. Но тут-то я и напоролся на его ослиное упрямство.
Он ни в какую не соглашался, сколько бы я не шантажировал его ориентацией.
Ему было поебать. В какой-то момент он даже сам признался всем, что пидор!
Вот тогда я охуел, честно признаюсь. Надолго отстал от него.

Но потом я неожиданно понял одну вещь, которая и помогла мне уломать

его. Шастуну абсолютно похер на себя. Он сносил все – побои, оскорбления, все.
Он сам себя выставил на всеобщее посмешище. Но едва мне стоило упомянуть
Выграновского, как он тут же сам приполз ко мне. А знаешь, почему, Арс?
Потому что Шастун - дикий однолюб. Поверь мне, я ведь не зря зарплату
получаю. Я тщательно изучил его психологический портрет. Его привязанность и
щенячья любовь к Скруджи прекрасно сыграли мне на руку. Как и та
фотография. И вуаля – пара слезливых сообщений от Выграновского о
заебательской жизни якобы в солнечной Германии, методичное упоминание о
родителях-гомофобах - и Тошик уже у моих ног. Эд мастерски сыграл на
обостренном чувстве вины у Шастуна, даже я был впечатлен тогда. Без него
Антон ни за что не повелся бы на мой блеф с фотографией, ведь слать-то ее
было некому. Но Скруджи сумел убедить его, хитрый ублюдок.

Из меня медленно, но верно, выпускают весь воздух, словно из огромного

воздушного шара. Я пришел сюда такой заведенный, окрыленный внезапной
идеей, готовый разорвать Шеминова в клочья. Но сейчас он вдруг неожиданно
превратился из жертвы в хищника, злобно скаля зубы и с наслаждением
наблюдая за моей беспомощностью. Он говорит, прекрасно зная, как больно мне
слышать все это. Я вроде бы выиграл, Антону больше ничего не грозит. Но
одновременно проигрываю по всем фронтам. И Стас, видя мою слабость, не
отказывает себе в удовольствии добить меня.

- И мы начали играть с ним. На Шастуна был отличный спрос. Скруджи был

грубым, а Шаст весь такой сладко-уточненный. От клиентов отбоя не было, но я
не отдавал его кому попало. Пусть будет благодарен мне, что я выбирал только
лучших, так ему и передай. С первой семьей у нас не вышло - Антон сбежал. Я
уже думал тогда, что дело не пойдет вовсе, но смазливая мордашка Антона
исправно делала свое дело. Его снова взяли, только в этот раз он дал отпор.
Врезал опекуну, но дело замяли, а его снова вернули сюда. Потом третья семья.
Вот там его уже отымели, как следует. Но тоже не заладилось, Антон вновь
удрал. Однако деньги я всегда исправно получал вовремя, так что претензий к
Антоше у меня никаких. В роль дорогой проститутки он вписался как нельзя
лучше.

Внутри во второй раз за день все перегорает. Слушаю Шеминова уже

обреченно, даже не стараясь анализировать или соображать. Страшная история
почти закончена, и я должен узнать финал. Чтобы уже потом утонуть в ней и
захлебнуться окончательно.

- Каждый раз я думал, что Шастун придет в себя и разгадает мой

205/331
откровенный блеф. Но он не разгадывал. И продолжал покорно приносить мне
бабло. А знаешь почему?

Шеминов подходит ко мне слишком близко и слишком смело. Шипит прямо в

лицо. Знает, что уже растоптал. Избитые собаки не кусаются, а лишь злобно
угрожающе рычат из угла. Только вот у меня нет сил даже для этого.

Я просто пуст.

- Потому что он до сих пор любит Скруджи, этого скользкого урода, который
и подсадил его на всю эту дрянь. Однолюб, Арс. Вот, что это значит. Он любит
безумно, настолько, что не видит ничего и никого, кроме него. И ради его
мнимого благополучия Антон готов на все.

В чувство меня приводит тремор. Руки снова мелко дрожат, но мне даже в
голову не приходит попытаться скрыть это от Стаса. Как и не приходит на ум,
что ответить ему. Нужно просто убраться отсюда, пока он не добил меня
окончательно.

- Помнишь, я сказал, что Антон прогнил? Так и есть. Это въедается в

подкорку, Арс. Становится привычкой, обыденностью. Особенно в таком
возрасте. Он привык продаваться, привык к предательству. Не надейся на
большую любовь с ним, ты для него очередной опекун. Он неосознанно, но тоже
так посчитает со временем, вот увидишь. Можешь забирать его и устраивать там
«голубятню» с ним, я уже поимел с него все, что мог. Только помни, что я тебе
сказал.

Шеминов возвращается в свое кресло победителем, самодовольно

ухмыляясь.

- И еще. Передай Шастунишке, что его неземная и светлая любовь оказалась

обыкновенной продажной сволочью. И не появляйтесь больше ни ты, ни он.

В себя кое-как я прихожу уже в коридоре. Оглушенный полностью и

подавленный, едва вспоминаю, зачем вообще притащился сюда, когда
нащупываю в кармане пиджака треклятую трудовую. Радует, если можно так
сказать, только одно – из больницы я заберу Антона к себе домой. В этот ад он
больше не вернется.

Пока спускаюсь по лестнице, вяло отвечая на приветствия и рукопожатия, в

голове формируется одна единственная мысль – Антону знать об этом не стоит.
Обо всей этой поганой мерзости, творящейся вокруг него последние годы.

Обо всем остальном я подумаю позже, если не сойду с ума окончательно.

206/331
МАРТ. Часть 18. На грани

- Ты серьезно?! Это математика?! Да это, блин, формулы для

корабля космического, а не для какого-то там графика!

Антон участливо кивает с самым, что ни на есть, страдальческим видом, и

активно трясет передо мной разноцветными книжками для подготовки к
экзаменам.

- Вот-вот! Так это еще только первая часть! А задачи какие! Пиздец!

Надо признать, данное слово как нельзя точнее характеризует степень

готовности Шастуна к ЕГЭ. Как бы мне не было жаль Антона, про себя я отчаянно
радуюсь, что для меня весь этот кошмар под названием «экзамены» остался
далеко позади. Шастун же, как ученик с весьма и весьма скорбными познаниями
в царице наук математике, с начала недели начал очень обеспокоенно
штудировать онлайн-тесты по подготовке к ЕГЭ, все более явственно ощущая
«запах жареного» при наступлении горячей весенней экзаменационной поры.
Однако сегодня им в школе выдали новейшие сборники, задания в которых
разительно отличались от тех, что он решал накануне. Это его и подкосило
окончательно.

- Неужели кто-то реально разбирается во всем этом?

В его голосе столько страдания, что волей-неволей начинаю сопереживать,

хотя отлично понимаю, что помочь ему в математике-то я точно не смогу. Все
мои школьные знания уже давно запылились и восстановлению не подлежат,
кроме разве что элементарных задач и таблицы умножения. Глядя же сейчас на
невыговариваемые формулировки и засилье синусов и логарифмов, мне остается
лишь искренне посочувствовать Антону.

- Мне конец. Я ни за что не сдам эту хрень.

- Время еще есть. Сейчас вас начнут очень активно готовить, может,
факультативы какие введут. Все получится.

Ответом мне становится его тягостное молчание и полный невыразимой боли

взгляд.

Антон живет у меня уже почти два месяца.

Сразу же по окончании терапии, я отвез его в свою квартиру, несмотря на все

уговоры заехать в приют за оставшимися немногочисленными вещами. В этот ад
больше не вернемся ни я, ни он, и пара забытых толстовок этого точно не стоят.

В первые дни было немного неловко. Если не сказать – очень. Все, начиная от
входа в подъезд и заканчивая дверью в квартиру и лестничной площадкой,
вызывало слишком яркие и очень противоречивые воспоминания. Мы оба
отлично помнили наше совместное пребывание здесь в прошлый раз. И
обстоятельства, сопутствующие этому тоже. В проклятом лифте вдруг оказалось
настолько тесно, что Антон едва ли не полностью вжался в противоположную от
меня стену, а я еле-еле дождался нужного этажа, отчаянно не зная, куда деть
207/331
глаза от нахлынувшего стыда. Несмотря на прошедшее время, воспоминания
были слишком свежи.

И слишком заманчивы до сих пор.

Я отдал Антону в распоряжение комнату, предварительно освободив несколько

полок в шкафу и комод. Сам же переехал в гостиную, благо, что диван
раскладывался, и спать на нем было вполне себе сносно. Сначала Шастун
походил на загадочного, симпатичного, но очень пугливого зверька. С интересом
осматривался, но больше молчал, настороженно кивая на мои редкие
высказывания и предложения. Мы вроде бы были знакомы уже полгода, но
неловкость и непонятное стеснение встало вдруг между нами непробиваемой
стеной. Оно и понятно, в общем-то. За эти полгода между нами произошло
столько всего, что теперь, оказавшись в замкнутом пространстве, мы вдруг
словно увидели друг друга впервые. Натыкались друг на друга при каждом
неосторожном шаге, умудрялись постоянно сталкиваться на поворотах и углах.
Особенно неудобно было разойтись на крохотной кухне, где для того, чтобы
прошел один, в то время как у плиты или раковины находился другой,
необходимо было пройти слишком близко друг к другу.

Утром мы по обыкновению сталкивались именно там. Антон завтракал редко и

мало, иногда и вовсе убегал из дома на пустой желудок, уверяя, что не голоден.
Для меня же завтрак был настоящим ритуалом с неторопливым распитием
горячего кофе.

- Я хотел воды попить, - глаза у него огромные, зеленущие и сверкающие,

словно внутри полыхает пожар, не иначе, - сейчас уйду.

- Не торопись. И почему воды? Может, чаю лучше? Или кофе?

Протискиваюсь к холодильнику, стараясь буквально распластаться вдоль стола,

чтобы ни миллиметром не задеть стоящего ко мне спиной Антона. Он такой
домашний в этой белой футболке, в которую вполне могли бы поместиться еще
трое таких же Антонов, и в синих шортах. В квартире прохладно, за окном еще
далеко не весенняя погода, но Шастун упрямо шлепает по полу босыми ногами,
несмотря на все мои тщетные призывы к тапкам или хотя бы носкам.

- А вы… ты будешь? - он оборачивается через плечо, в то время как я сжимаюсь

в точку, стоя у холодильника, и стараюсь отлепить взгляд от голых рук Антона.

С обращениями – история отдельная. Шастун даже пытался протестовать

поначалу, но теперь, когда я больше не был его педагогом, «выкания» слушать
не хотелось. Не такой уж я и старый, чтобы ко мне на «вы». Это неудобно, да
смешно, учитывая, что мы уже дважды целовались.

- Буду. Только кофе. А ты?

Антон молчит несколько секунд, напряженно выбирая между напитками, пока я,

абсолютно бесстыже, рассматриваю его ровную спину и плечи. Он, наконец,
начал немного набирать вес, потому что после больницы и долгой реабилитации,
Шастун очень явно напоминал живой скелет, особенно учитывая обритую голову.
Сейчас, когда волосы уже порядочно отросли, его лицо перестало казаться
восковой маской, а шрамы после операции стали незаметны в густом русом
«ежике».

208/331
 - Чай, - наконец определяется Антон и поворачивается ко мне с двумя кружками
в руках и теплой улыбкой, - с печеньем?

- Еще бы, - печеньем мы запаслись основательно и серьезно, так как

выяснилось, что оба неравнодушны к данному виду лакомства, - и с
бутербродами. Садись, я налью.

- Давай лучше я? - он предлагает осторожно, даже опасливо, словно боясь, что

меня это разозлит. Он выше меня почти на целую голову, но сейчас
нерешительно смотрит исподлобья, ссутулив плечи, а мне начинает казаться,
что это я смотрю на него свысока.

- Конечно, - с удовольствием присаживаюсь на стул, в предвкушении горячего

напитка.

Антон долго возится с кофейной банкой, постоянно консультируясь со мной

насчет пропорций, уточняет количество сахара и только сейчас вспоминает, что
чайник пуст. Пока вода закипает, он садится напротив меня, складывая длинные
руки перед собой, и мечется взглядом по маленькой кухне.

- Я сегодня в ночь, так что завтра не проспи школу.

- Я помню. Заведу будильник.

Ночные смены на работе – это новшество для меня не совсем удобное, если не
сказать хуже. Я полностью дневной человек, и монотонная работа ночью
утомляет меня хуже всякого аврала днем. Однако если учесть, что я две недели
тщетно промотался по всему городу в поисках хоть чего-нибудь подходящего,
судьбу мне нужно благодарить, а не гневить. Вернее, не судьбу, а незабвенного
Алексея Михайловича. Перед выпиской Антона мы долго говорили с ним.
Щербаков старательно и кропотливо объяснял мне все тонкости восстановления
Шастуна, а когда разговор перешел на отвлеченные темы, я неосторожно
проговорился ему о моих трудностях с работой. Нужно отдать Щербакову
должное – он не стал допытываться о причинах моего ухода из приюта, зато тут
же вспомнил, что в больнице есть вакансия ночного сторожа. Сперва это
прозвучало довольно дико для меня, однако, затолкав гордость поглубже, я с
радостью согласился на предложение. Вариантов на тот момент, равно как и
сейчас, все равно никаких не было и нет, а и без того крошечные запасы средств
к существованию иссякали. Радовал сменный удобный график и довольно
приличная для сторожа зарплата, а также наличие частых, небольших, но очень
приятных премий, о чем со мной любезно поделились новые «сослуживцы»

Пока Антон занимается напитками, я неторопливо режу хлеб для бутербродов.

Такая обыденность для кого-то - совместные завтраки - для нас стали способом
узнать друг друга, словно с самого начала. Заново, с чистого листа, по-новому.
Как соседи в коммуналке, которым волей-неволей приходится контактировать и
общаться.

Ну, и один из них еще влюблен в другого. Настолько, что теперь каждый
неосторожный взгляд или мимолетное касание стало для меня настоящим
испытанием.

Сначала, я честно и старательно пытался игнорировать это. Отворачивался,

209/331
отводил глаза, пытался заняться чем-нибудь другим. Но в двухкомнатной,
небольшой квартире абстрагироваться полностью не получится, как ни старайся.

Антон теперь был везде.

В ванной, где после него надолго сохранялся устойчивый аромат геля для душа.
В спальне, где весь стол теперь был завален учебниками и тетрадями. На кухне,
где рядом с моим любимым кофе теперь гордо сверкала алая упаковка его
любимого чая с бергамотом. В прихожей, где вешалка на стене теперь
полностью скрылась с глаз под необъятной черной курткой Шастуна.

- Ничего себе, - удивленно пробормотал я, как-то рассматривая сию любопытную

деталь скромного гардероба Антона, - в ней, в принципе, можно поместиться и
впятером. Зато никакая палатка не нужна в походе.

Конечно, было нелегко. И если у меня уже был опыт совместного проживания с
Аленой, то для Антона, с рождения жившего в общей комнате с несколькими
ребятами, наше «сожительство» стало почти испытанием. Однако он справлялся
с ним достаточно успешно для подростка, недавно пережившего настоящий
кошмар. Каждый раз он старательно перешагивал через себя. Не отгораживался,
а открывался. Я не давил на него, но с удовольствием наблюдал, как постепенно
напряженность между нами сходит на нет. Вопреки моему страху, что после
последнего «усыновления» Антон замкнется окончательно. Он мог бы
замкнуться. Может быть, ему даже иногда хотелось этого. Он мог подолгу
сидеть в комнате и слушать музыку. Иногда я заставал его просто сидящим в
тишине за столом на кухне. О чем он думал в такие моменты – неизвестно. Я
никогда не лез в душу, не засыпал расспросами, хотя и было очень любопытно
временами. Все, чем я мог помочь ему – это поддержка.

И Антон, на мое счастье, с радостью принимал ее. Все больше разворачивался ко

мне, открывался, подпускал ближе. Спустя три недели он уже не был
запуганным зверьком. Теперь он часто говорил без умолку, рассказывал мне все,
что случалось в школе, включая подробности новой выволочки от завуча. Иногда
на секунду я чувствовал себя его родителем. И это пугало меня до чертиков,
потому в голове, гребаной неоновой вывеской, моментально вспыхивали мерзкие
слова Шеминова.

«ты для него очередной опекун»

- Арсений?

- М?

- Говорю, я не съем столько.

Когда пелена воспоминаний и размышлений перед глазами рассеивается, я с

удивлением обнаруживаю, что на автомате доделываю уже четвертый
бутерброд.

- Придется поднапрячься.

- Задумался?

210/331
 Антон улыбается в чашку и протягивает мне мою. Принимая ее, я вскользь
касаюсь его холодных пальцев и тут же вспоминаю о тапках.

- Руки у тебя ледяные.

- Сейчас нагреются, - он прижимает ладони к обжигающим бокам кружки и

довольно прищуривается, словно огромный кот.

Это ли не счастье, Арс?

Смотри. И впитывай в себя до последней секунды.

- Ну как? Вкусно?

Он смотрит с ожиданием и, кажется, даже с легким волнением, пока я делаю

первый глоток. Однако как бы мелодраматично и сопливо это не звучало, но из
его рук мне покажется сладким даже уксус. Что уж говорить о заботливо
приготовленном отменном кофе?

- Очень. Спасибо.

Господи, неужели не сон?

- Я вчера еще одно объявление видел. Курьер. Работа на полдня, после обеда.

- Антон, - кофе, действительно, у него вышел прекрасным, - мы ведь уже

говорили об этом.

Вопрос трудоустройства Шастуна мы с ним, и впрямь, уже обсуждали. И даже не

единожды. Антон порывался устроиться на подработку после школы, но я был
категорически против этой идеи. Конечно, зарплата сторожа невелика, но нам
вполне хватало. Антону же следовало полностью сосредоточиться на учебе и
предстоящих экзаменах, тем более, что учеником он был далеко не самым
прилежным.

- Мне не хочется сидеть у тебя на шее.

- Я это уже слышал. Ты и не сидишь. Ты - мой гость. Так звучит лучше?

- Я смогу совмещать учебу и работу. В детдоме так многие делают. Деньги

никогда не помешают.

- Согласен. Но в данный момент тебе нужно все силы бросить на подготовку к

экзаменам. Иначе, если не сдашь, потом твоя подработка встанет нам комком в
горле.

Похоже, сдаваться он не собирается. Тянет носом воздух, беспокойно ерзает на

стуле и снова бросается в атаку.

- Я могу работать по вечерам. После уроков и подготовки. Ну не могу я вот так…

- Антон, давай договоримся? – я склоняюсь к нему через стол и касаюсь

раскрытой ладони. Этот жест не несет в себе никакой интимности, лишь

211/331
желание стать чуточку ближе, убедить, что его нахождение здесь не обуза для
меня, а награда, которая далась нам обоим так нелегко, - до окончания учебного
года я, так и быть, потерплю тебя на своей шее. И прекрати, наконец, думать об
этом. Я рад, что ты здесь. Давай подождем до лета. А там – будет видно.
Хорошо?

Его улыбка становится мне ответом и согласием одновременно. Антон бросает

мимолетный взгляд на мою руку, все еще накрывающую его ладонь, кивает мне,
но в следующий момент запинается на полуслове. Снова кивает и принимается
за бутерброд.

Конечно, я не дурак. До окончания учебного года. А дальше? Что будет потом?

Этот вопрос уже успел хорошенько сформироваться и зависнуть в воздухе между
нами. Словно и без него было мало противоречий и сложностей. Но я не мог не
думать об этом. Как и Антон. Готов об заклад побиться, но сейчас в его голове
эти же мысли. Это закономерно и вполне логично. После экзаменов встанет
вопрос о поступлении, выборе профессии, дальнейшей учебе.

Но сейчас думать об этом совсем не хочется. Хочется насладиться моментом

и допить-таки свой кофе.

Пока я торопливо собираюсь, попутно упаковывая обед в пластмассовый

контейнер, Антон ходит за мной по пятам. Ворчит из-за предстоящих экзаменов,
рассказывает о последних событиях в школе и в красках описывает предстоящий
футбольный матч, который они договорились посмотреть с Журавлевым.

- Ух, я надеюсь «Барса» не подведет! Для них это последний шанс выбиться в
лидеры! Месси сейчас на волне, так что он должен отыграть все, как надо!

Я пытаюсь отвечать впопад, но выходит далеко не всегда. От футбола я все еще

недостижимо далек. Глазами отыскиваю вчера постиранные джинсы, находя их
на батарее, и пытаюсь не забыть положить с собой свитер, потому что ночи даже
в марте остаются очень холодными.

Антон скрывается в комнате, когда на часах уже половина восьмого. Мне нужно
поторопиться, если не хочу получить нагоняй от грозного начальника дежурной
службы. Порыскав по гостиной в поисках свитера, уже отчаиваюсь и почти ухожу
без него, когда внезапно вспоминаю, что вчера на автомате положил его в шкаф
в спальне.

- Антон? – стучать в дверь собственной спальни довольно странно, однако зайти

без предупреждения я не решаюсь, - можно? Мне нужно свитер взять.

Дверь открывается так быстро и неожиданно, что я слегка отшатываюсь назад.

- А что стучишься? Заходи, бери, конечно.

Вот тут-то и зарыта бедная собака.

Камень преткновения, который, честно признаться, начинает волновать меня

куда больше всех моральных метаний, бесчисленных сомнений, по поводу
нашего совместного проживания, грязных игр Шеминова и всего, всего прочего.

Антон, открыв дверь, возвращается к столу, а я пытаюсь справиться с собой и

212/331
вспомнить, зачем я вообще сюда приперся. Шастун торопливо впихивает в свой
рюкзак несчастные учебники и тетради, которые временами отказываются
помещаться туда, складываются пополам, однако в следующее мгновение
скрываются внутри под тяжелой ладонью сосредоточенного Антона.

И все бы ничего, но делает он это с обнаженным торсом, ничуть не смущаясь

передо мной собственной наготы.

Несчастный свитер, действительно, оказывается в шкафу. Стоил ли он

подобного испытания для меня – сказать сложно, пока я еще нахожусь в
комнате. Скомкав несчастную тряпицу в руках, я, уткнув взгляд в пол, торопливо
устремляюсь к дверям, когда Антон вдруг обращается ко мне.

- Если хочешь, можешь взять мою толстовку. Она очень теплая, почти
пуленепробиваемая. В ней ночью точно не замерзнешь.

Повернись, Арс. И не забудь, что глаза находятся у него на лице, а не ниже.

Однако подобное я, естественно, предвидел. Когда вез Антона из больницы,

знал, что такие моменты будут иметь место. Отношения между нами запутались
до критического нельзя, и теперь, кто мы друг для друга сказать никто из нас не
смог бы, наверное. Но мое влечение к нему никуда не делось. Оно притупилось
за то время, пока я не видел его. Раньше же, когда мы встречались только в
приюте, контролировать себя было куда проще. Антон был колючим,
неразговорчивым кактусом, и лишь потом начал понемногу оттаивать в мою
сторону. Я же считал мои ощущения чем-то несерьезным. Проходящей,
мимолетной симпатией, не больше. Естественно, Шастун очень красивый парень,
и никто не смог бы осудить меня за мое тайное восхищение им. Если забыть о
том, что он был и остается несовершеннолетним семнадцатилетним юношей.

Но сейчас, когда Антон стоит передо мной наполовину обнаженный, я

чувствую, что неизбежно проигрываю по всем фронтам. После всего пережитого
ему только моего домогательства не хватает.

- Возьмешь? – Антон протягивает мне свернутую вышеупомянутую синюю

толстовку с такой надеждой в глазах, что не принять ее было бы настоящим
преступлением с моей стороны.

- Конечно, - в горле стоит такой комок, что я успеваю удивиться, как слова
вообще находят выход, - спасибо. Ночами бывает прохладно.

- Сегодня точно не замерзнешь, - со знанием дела отвечает Шастун,

застегивая, наконец, рюкзак, - в школе тоже прохладно.

- Так может, оставишь ее себе?

- Нет, я пойду в другой. Не переживай, бери. Голым я точно не останусь.

С этими словами он стреляет в мою сторону таким взглядом, что меня

накрывает зверское чувство дежавю.

Именно так он смотрел на меня, когда мы целовались у входа. Да, он был

пьян тогда, и изрядно. Я же вообще не спал всю ночь, но его взгляд, такой
расслабленный и, в тоже время, вызывающий, я запомнил хорошо. Еще бы не

213/331
запомнить, когда потом прокручивал его в голове много сотен раз.

Он поворачивается ко мне спиной, увлеченно роясь в шкафу. Я даю себе

несколько мысленных приказов съебывать наконец-таки из комнаты, но мозг
реагирует только на четвертую или пятую попытку. Последний раз скользнув
взглядом по ровной, бледной коже на острых лопатках Антона, я
разворачиваюсь и поспешно ухожу.

Готов поклясться, что мне не показалось.

Антон видел мою реакцию и расценил ее абсолютно верно. Что

неудивительно, ведь он не ребенок. И знает, как люди реагируют друг на друга
при разных обстоятельствах. Хотя, не заметить мой совершенно поплывший
взгляд и слишком явное замешательство было невозможно.

Я взрослый мужчина. Педагог. Пусть и бывший. Наставник, сука. Но почему

же сейчас я словно прирастаю к полу, стоит мне только зацепиться глазами за
Антона? Ведь мне не пятнадцать. Я не сгораю от болезненного недотраха при
виде случайного обнаженного тела. Так было когда-то, но теперь я считал, что
перерос все это. Однако Шастун, в который раз за последние полгода, не
спрашивая и не извиняясь, одним своим видом сносит к херам все мои
устоявшиеся системы и модели поведения.

Наверное, это все-таки любовь. Та самая, блять, о которой пишут бульварные

романы и прочие печатные издания. Иначе как вообще можно объяснить то, что
творится со мной? Не приворот, не магия, не долголетняя дружба, вдруг
переросшая во что-то большее. У меня была Алена, и мне казалось тогда, что я
любил ее. Мы жили вместе достаточно долгое время. Возможно, я женился бы на
ней однажды. Она родила бы мне кучу детей, мы завели бы большую собаку и
далее, далее, далее. Как по писанному. История известная, таких - миллионы.
Однако появление в моей жизни Шастуна изменило все и вся. Не сразу,
постепенно. Но он вытеснил из моей головы абсолютно всех, по-королевски
расположившись там, как у себя дома.

И теперь мы живем в одной квартире, я стою посреди гостиной с двумя кофтами

в руках и неприятным покалыванием в штанах.

Утро началось, блять.

- Я пошел, - Антон вырывается из своей комнаты вихрем, едва не зацепив меня

на повороте.

- До завтра, - пока он одевается в прихожей, где, как и в кухне, помещается

только один человек, я терпеливо жду в дверях, наблюдая за торжественной
церемонией шнуровки огромных шастуновских кроссовок, - не забудь завести
будильник.

- Не забуду, - пыхтит он, старательно заправляя шнурки, а затем, запрыгнув в

свой безразмерный пуховик, оборачивается ко мне в дверях с тем самым
взглядом, - не замерзай сегодня. Возьми мою толстовку.

Я в который раз за утро теряю связь с реальностью, а он невозмутимо покидает

квартиру. Это так странно и приятно одновременно, что не успеваю понять,
какое из чувств перевешивает.

214/331
 ***

- Ого! Так день рождения завтра же вроде, нет?

- Завтра. Но сегодня у нас другой маленький повод.

- Совсем маленький? – ухмыляется Антон, по-детски заглядывая в принесенные

мною пакеты.

- Не сказать, чтобы прям очень. Но и не большой. Но вполне себе достойный

отмечания!

Премия за сверхурочные часы стала первой приятной неожиданностью на новой

работе. Сумма хоть и невелика, но настроение мне подняла мгновенно, и
решение разделить эту радость с Антоном пришло само собой. Ведь теперь мы,
вроде как, соседи. Даже друзья, может быть. А с друзьями принято делиться
хорошими моментами наподобие этого.

- Это курица? Готовая уже? И салаты? О, яблоки!

Готовая копченая курица попалась мне на глаза совершенно случайно, но на

редкость удачно. Помня мои потуги по приготовлению угощения для Позова в
прошлый раз, когда я знатно закоптил всю кухню, сегодня мой выбор
бесповоротно пал на полуфабрикаты. Как и на готовые салаты, которые, кстати,
были в этом магазине очень и очень неплохи.

- Зато руки не надо пачкать, - раскладывая салаты по тарелкам,

глубокомысленно рассуждает Шастун, пока я копошусь с курицей.

Мы за пару минут собираем небогатый стол, и горящие глаза Антона лишь

подтверждают правильность всех моих действий. Ему хочется всего этого:
эдаких тихих посиделок, горячих ужинов, разговоров и почти семейного тепла.
Хочется настолько сильно, что это желание почти плещется из него через край.
Сколько бы раз он не обжигался, как бы ни пытался спрятаться за глухой маской
безразличия и отчужденности, как это было раньше. Его истинное лицо здесь и
сейчас, прямо сейчас хитро щурясь, извлекает из пакета бутылку красного вина.

- Нифига себе!

- Стоп. Тебе, наверное, не…

- Ни слова больше! Это же твоя первая премия!

- Дай Бог, не последняя…

- Вот именно!

Он размахивает своими длинными худющими руками, и улыбается так ярко,

что я кажется, не прочь ослепнуть прямо сейчас.

215/331
 Время пролетает незаметно. И слишком быстро. Я не успеваю заметить, когда
тарелки неизбежно пустеют, а мы, немного повеселевшие от вина, уже до слез
хохочем над какой-то дурацкой подростковой комедией. Никто так и не смог
найти пульт, чтобы переключить ее, и в итоге оба незаметно втянулись. Антон
перебирается со стулом на мою сторону, чтобы лучше видеть происходящее на
экране, а меня с этого момента как раз и перестает волновать кино. И вообще
все на свете. Кроме теплого тела, прижавшегося к моему левому боку и голой
коленки Антона, касающейся моей ноги под столом.

Ну точно, извращенец.

Это клиника. Психоз. Какая-то шизофреническая хрень, когда снаружи я, вроде

бы, нормальный, взрослый, адекватный человек, а внутри у меня черти лихо
пляшут на мелких обломках здравого смысла и выдержки, стоит только Антону
оказаться рядом.

Так близко, что если слегка наклониться вперед, можно коснуться губами
коротких волос на его затылке.

Когда титры, наконец, начинают медленно ползти по экрану, Шастун, довольно

улыбаясь, поворачивается ко мне.

- Классный фильм! И старый такой, а я никогда не видел его нигде. Тебе

понравился?

Ага. Учитывая, что я уже минут сорок летаю в легкой полупьяной прострации от
тебя и вина, то да. Очень понравился.

- Очень, - голос едва поддается мне, охрипший и странно осевший, и мне

приходится прочистить горло, чтобы не раскашляться.

- Посмотрим еще что-нибудь?

- Мне ведь завтра на работу, Антон. А тебе в школу. Оставим до выходных?

Он строит слегка обиженную рожицу, но потом согласно кивает. Допивает

остатки вина из своего бокала, а я, забывая выдохнуть, слежу за острым
кадыком, двигающимся по его ровной, длинной шее. В полумраке комнаты черты
сглаживаются, становятся мягче и еще притягательнее.

Знаешь ли ты, как действуешь на меня?

Я одержим тобой. Мне тебя всегда мало. Всегда нужно еще, больше взглядов,
касаний.

Поцелуев.

- Во сколько ты вернешься завтра?

Полоска загрузки в моей голове снова не успевает за Антоном, и мне

приходится затормозить с ответом на несколько секунд, прежде чем
сформировать буквы в слова.

216/331
 - Э-э-э, думаю, часа в три. Утром отпрошусь и сразу приеду. В это время ты
будешь уже дома, и к четырем часам мы вместе поедем в кафе. Будем ждать
всех там.

Решив долго не морочиться с выбором места для празднования своего дня

рождения, я остановился на незабвенном «У очага». Кухня там отменная, музыка
отличная и, самое главное, очень адекватные цены. Неделю назад я
зарезервировал уютную, отдельную кабинку. Матвиенко клятвенно пообещал
приехать, Позов с женой Катей также с радостью приняли приглашение, как и
Оксана, та самая медсестра, которую теперь я видел достаточно часто и с
которой успел сдружиться. Даже Дима Журавлев, знакомство с которым у нас
началось с не самой лучшей ноты, хоть и был удивлен приглашением, но тоже
обещал быть. И Алексей. Я пригласил его, скорее из вежливости, потому что, по
всем законам подлости, именно в тот момент, когда мы говорили об этом с
Оксаной, к нам подошел Щербаков. Менять тему было уже поздно, он все
слышал. Смерив меня своим коронным, проницательным взглядом, Алексей тоже
обещался прийти. К неудачному свиданию мы больше ни разу не возвращались,
поэтому неловкостей, связанных с этой уже прошлой темой, возникнуть, в
принципе, не должно.

- Завтра в это время будешь уже на столе танцевать? – хихикает Антон,

подпирая подбородок ладонью, - Журавль с тебя не слезет, пока не напоит до
кондиции. Он в этом мастер.

- Неужели? Значит, телефоны у всех придется изъять. Потому что танцор я еще
тот.

Мы смеемся, а потом Антон невесомо касается моей руки.

- Я прослежу за тобой, - он мягко улыбается, так близко, что мне становится

немного страшно.

Это другой уровень. Не пьяные зажималки в подъезде или полные отчаяния

поцелуи на прощание. Сейчас мы на равных. И гораздо ближе, чем были когда-
либо. Не физически, а эмоционально. Антон открыт сейчас полностью, не
скрывается, не таится. Обаятельный, уютный, теплый. И я готов под землю
провалиться, но в его взгляде светится понимание.

он все знает

Читает между строк, проникает внутрь и видит меня настоящего. Это не

сложно.

Для него – нет.

Когда он склоняется к моему лицу, я не отстраняюсь ни на миллиметр. Замираю,

жду прикосновения каждой клеточкой, но Антон лишь скользит губами по щеке.
Сглатывает, вздыхает глубоко, а затем утыкается лицом мне в шею. Щекочет
дыханием, прижимается и согревает.

мы близко

Это не секс. Это нечто, что выше в тысячи раз. Интимнее. Реальнее.

217/331
Обнимаю его, прижимаясь всем телом.

он все знает

***

Сон не идет.

Что, в принципе, вполне ожидаемо. Организм слишком разгорячен яркими

впечатлениями и долгими объятиями.

В комнате почему-то жутко душно. Хотя только сегодня в обед я, игнорируя

недоуменный и насмешливый взгляд Шастуна, которому, несмотря на худобу,
никогда не холодно, демонстративно облачился в его толстовку прямо дома. Не
март, а январь какой-то, честное слово.

Я засыпаю на несколько минут. Проваливаюсь в легкую дрему, но тут же

выныриваю из нее из-за оглушительной сирены за окном. Когда раздражающее
гудение проезжает мимо, сон уже улетучивается, оставляя меня наедине с
тишиной и светящимися цифрами электронных часов.

23:45

С двух с половиной бокалов вина сушит, словно с бутылки паленой водки. Во

рту пересыхает так сильно и мерзко, что даже языком повернуть не могу.
Остается только мысленно посочувствовать самому себе и решить, стоит ли
стакан воды того, чтобы вылезти из кокона одеяла и дойти до кухни. Вода
перевешивает через пару минут. Пить хочется зверски. Мысленно делаю себе
пометку - это вино больше не брать. Удивляюсь мирно спящему Шастуну,
которого жажда, похоже, нисколько не мучает и, наконец, двигаюсь в путь. Свет
не включаю, ибо стакан и кран могу нащупать и в темноте. Громкое журчание
воды режет тишину слишком резко, но для меня сейчас сии звуки просто
прекрасны. Одним махом осушаю сразу два стакана и, блаженно откинув голову
назад, выдыхаю.

Однако нужно обязательно уточнить завтра утром название этого красного

яда. Чтобы больше точно уже не купить. Сделав еще пару глотков, наливаю
полный стакан с собой, во избежание повторений сушняка ночью, как вдруг
слышу шаги.

- Не спится? – Антон заходит на кухню под аккомпанемент шлепанья босых

ног и останавливается в проходе, - я тоже пить хочу, умираю.

Пока он повторяет все мои действия, произведенные минуту назад, я почему-

то не возвращаюсь в гостиную. Смотрю за окно, где сейчас царит такое
спокойствие и тишина, и рассеянно прислушиваюсь к шороху за спиной.

- Кайф какой, - с выдохом произносит Шастун, и я понимаю его как никогда, -

а то прям как кошки во рту…

218/331
 - Именно так. А на вкус было ничего.

- Ничего. Согласен.

Мы разворачиваемся друг к другу одновременно. В который раз то ли

проклинаю, то ли благодарю проектировщиков моей квартиры, создавших такую
крохотную кухню – мы стоим так близко, что почти соприкасаемся. Антон не
сводит внимательного взгляда, отсвечивает темными глазами и улыбается.
Улыбается маняще, с вызовом, смотрит исподлобья, пристально и смело.
Слишком смело.

- Я тоже не мог уснуть.

Оставляет стакан, переминается с ноги на ногу и делает шаг навстречу.

Внутри меня загорается и тут же гаснет предупреждающая лампочка.

другой уровень

подумай сто раз, Арс

- Мы вроде как не закончили… - смущение мелькает на его лице всего

секунду, но я слишком хорошо успел изучить его, поэтому отмечаю каждую
мимолетную эмоцию. Он не боится, и я даже чуть-чуть завидую ему. Меня же
какой-то липкий страх почти приковывает к месту.

дороги назад уже не будет

Мир словно прекращает свое движение и замирает между нами, когда Антон
протягивает руку. Тянет носом загустевший воздух и медленно ведет ладонями
по моим рукам выше, к плечам.

сгораю прямо здесь

в эту ебанную секунду

Это уже не Рубиконы. Это клятые лестницы, бесконечные ступени, через

которые мы раз за разом размашисто перешагиваем, не замечая отсутствия
перил и клубящейся бездонной пропасти под ногами. Антон ведет ладонями по
коже, и я с радостью лечу навстречу пропасти, вниз головой, не задерживая
дыхание.

Как и всегда.

потому что х о ч у его

В голове ворохом вертится миллион сомнений, предостережений и опасений

в дикой, яркой перемешке с сумасшедшим желанием. Антон приближается,
сантиметр за сантиметром, такой красивый сейчас, что я едва могу держать
себя в руках. А его, кажется, словно забавляет все это. Демон из древних легенд
с прекрасным ангельским лицом, который давно взял меня в плен. Им я
одержим. Он точно знает, что не могу противиться. Знает, что сдамся. Как и
всегда. Вопрос времени и продолжительности редких теплых объятий. Он
владеет мной, полностью держит под своим контролем. Я тону каждый раз, как
смотрю на него, погружаюсь глубже с каждым касанием и поцелуем.

219/331
 Барахтаться поздно, дна уже не нащупать.

поцелуй его

Не сопротивляться. Поддаться этому течению сейчас. Такому теплому,

такому манящему и давно желанному.

Демон не отступает. Обвивает своим горячим дыханием, которое словно

привязывает нас друг к другу, оплетает по рукам и ногам, связывая крепче, до
кровавых ссадин на коже. Кончиками пальцев Антон проводит по моему лицу,
обводит скулу, касается линии подбородка, дотрагивается до уголка губ.

не смей останавливаться

потому что я уже не смогу

Точка невозврата пройдена, и мне уже нет пути назад. Даже дышать не могу.

- Антон, я не могу. Тебе же только семнадцать.

До боли в пояснице жмусь к холодному краю столешницы, надеясь, что

между нами образуется чуть больше свободного места. Чтобы отстраниться от
его тела, которое так хочу. Чтобы глотнуть воздуха, который еще не
перемешался с его выдохами.

- Совсем скоро будет восемнадцать, - сипло отвечает Антон, обводя пальцем

контур моей нижней губы.

Системы перегорают.

Это яд. Он прямо сейчас по венам льется. Обреченно и послушно вдыхаю

глубже, чтобы не оставить себе ни единого шанса на спасение.

он еще несовершеннолетний

так нельзя

я люблю его

он – жертва насилия

это только оттолкнет его

Тщетно пытаюсь не смотреть ему в глаза. Куда угодно, только не в эти

зеленые омуты. Но вокруг словно все растворяется, и не остается ничего, кроме
них.

И я смотрю.

- Я все помню, Арсений Сергеевич. Все, что было здесь в прошлый раз.

Меня едва не трясет от его голоса. Не разрывая зрительного контакта, я,

словно кролик перед удавом, не могу шевельнуться под его взглядом. Шастун

220/331
дышит хрипло, мажет языком по приоткрытым губам, а я неосознанно
вздрагиваю каждый раз, когда его пальцы неосторожно касаются моих губ.

нужно уйти

прямо сейчас

- Тогда мне тоже было семнадцать. Но это не мешало вам целовать меня.

Не выдерживаю. Закрываю глаза, выпуская воздух сквозь сомкнутые зубы. Он

выходит со свистом, с трудом, и я почти давлюсь им.

я хочу его

и он со своими невозможными глазами тоже

Антон целует меня первым, сделав еще один шаг вперед. Вжимается всем
телом, притягивая к себе за плечи и футболку.

убивает меня

Обхватывает мою нижнюю губу, пробует вкус, неторопливо скользит по ней

языком, чуть прикусывает и глухо стонет прямо в поцелуй.

Медлит. Осторожничает. Играет. Или издевается.

Я же едва не рассыпаюсь на самые мелкие молекулы. Мне мало. Так

чертовски мало, что сгребаю его за тонкую талию и впечатываю в себя с таким
рывком, что нас обоих чуть не опрокидывает на стол. Антон посмеивается,
отстраняется и упирается рукой в прохладный пластик за моей спиной, чтобы
сохранить такое шаткое сейчас равновесие.

Расстояние между губами сводит с ума.

Жмусь навстречу, слепым котенком утыкаясь ему в шею. Кончиком носа веду
по его шее, скуле, к уху, дышу через раз, рвано и сипло. Сердце бешено
колотится где-то там внутри, вот-вот сломает ребра, выпрыгнет и сдохнет прямо
в ладони Шастуна.

потому что мало

потому что не сон

Целую тонкую, нежную кожу над ключицами, ныряю в ямочку между ними,
слегка мазнув по ней кончиком языка. Сдавленный стон подкашивает колени, и я
упал бы, да только Антон крепко вжимает меня в столешницу. Его пальцы
пробираются под футболку, царапают короткими ногтями и пускают по моей
спине тысячи мурашек вперемешку с разрядами тока.

схожу с ума

Руки гладят, сжимают, отпечатываются на мне алыми, пылающими отметинами.

Антон сам огонь. Сжигает меня, опаляет до ожогов, до боли, до разноцветных
искр в глазах, заставляет плавиться под его губами. Вдыхать его нельзя, иначе

221/331
смерть. Ожоги неминуемы, но без них никак.

мне маломаломало

Все потом. Все, что так волновало. Сейчас только Антон. Только эта секунда
важна, и плевать что за поворотом. Не пристегиваться, не тормозить. Лететь на
всей бешенной скорости, и даже не молиться.

Потому что стоит того.

Антон хрипло дышит, вжимается бедрами, льнет ко мне ласковым хищником,

готовым вот-вот нанести решающий удар. Мы на грани сейчас. На тонком лезвии
острого ножа. Оступимся – и пропасть. Бездна, из которой выплывем ли вообще –
неизвестно.

Но Антон ныряет.

Проходится языком по моим губам, ловит новорожденный стон, углубляет

поцелуй, а пальцами мягко сжимает через ткань шортов давно ноющий член. В
глазах у меня, наверное, что-то взрывается, потому что иначе яркие блики и
фейерверки не объяснить.

Ныряет и тянет меня за собой.

- Антон…

Мне чудом хватает сил втолкнуть ладонь между нашими телами и слегка
отстраниться. Лучше бы я не смотрел на него. На его припухшие, красные губы,
на потемневшие глаза с мутной поволокой.

- Что?..

- Это не…

Слова безнадежно теряются. Рассыпаются, плавятся, рассеиваются прямо в

воздухе, а потом утопают в новом поцелуе. Кто из нас первым тянется навстречу
– непонятно. Да и какая разница, если Антон так сладко стонет мне в губы, так
тягуче и жадно целует, вытягивает кислород, не дает отстраниться и не
отпускает.

- Нельзя…

можно

- Так нельзя.

Я готов прикончить себя прямо сейчас за этот его взгляд. Между нами нет и
дюйма, и воздуха давно нет.

- Нам не следует. Не так…

- А как? Я же вижу – ты хочешь, - жаркий нетерпеливый язык ловко проходится

по мочке моего уха, - и я хочу…

222/331
у меня нет шансов

- Я не могу.

- Почему? Разве тебе не приятно? – он сжимает пальцы на моем члене, и

следующие слова застревают у меня в горле.

мне не приятно

мне смертельно хорошо

до самого страшного безумия

готовьте котел в аду

К черту все.

Я рывком подхватываю его под локти и разворачиваюсь на месте. Теперь уже

я вжимаю его в острый край стола, заставляя прогнуться в пояснице. Меня
накрывает, а глаза застилает густой пеленой, и я уже не могу остановиться.
Беспорядочно, быстро мажу губами по его шее, кусаю до боли, с наслаждением
ловя рваные, резкие выдохи Антона. Растворяюсь в них, запуская руки под его
футболку. Не успеваю заметить, когда он садится на стол, разводя ноги в
стороны.

Такой красивый сейчас.

Такой открытый, даже пошлый. Но эта пошлость так отчаянно идет ему, что
вышибает из меня последние остатки воли. Он обвивает мои бедра длинными
ногами и заставляет прижаться к себе сильнее.

Так еще ближе.

и еще безумнее

Антон льнет ко мне, отдается каждой клеткой ставшего обжигающим тела,

стонет хрипло и срывает влажными губами короткие поцелуи. Меня начинает
колотить мелкая дрожь – больше я не выдержу. Это просто выше меня. В
воздухе между нами плавятся сомнения, мысли и колючее «нельзя», но
зацепиться за них не получается. Антон сильнее смыкает ноги вокруг моих бедер
и жмется ближе, задирает футболку и тянется губами к груди.

- Ан… Антон…

Я заикаюсь, когда его язык плетью проходится по соску. Он прикусывает,

посасывает и аккуратно зализывает укусы.

- Хочу… - путаясь в рукавах, Антон стягивает с себя футболку и, сверкая

блестящими, совершенно обезумевшими глазами, жмется ко мне обнаженной
грудью, - хочу… И я…ведь так и не отблагодарил…тебя…

Дурман перед глазами рассеивается так быстро и резко, что голова у меня
начинает кружиться. Я замираю каменным истуканом, пытаюсь выровнять
дыхание и вдруг, словно вижу нас со стороны. Антон недоуменно хлопает

223/331
глазами, все еще обвивая руками мою шею, а у меня внутри пульсом бьются его
слова.

не отблагодарил

Вдруг начинает подташнивать. Ощутимо, все сильнее подкатывает к горлу, и

мне приходится сглотнуть и отвернуться. В голове какофония – от тесноты, от
близости чужого, горячего тела, от дыхания Антона, которое прохладно щекочет
щеку.

Немой вопрос успевает повиснуть между нами, когда самообладание,

наконец, возвращается ко мне. Как и здравый смысл, и способность мыслить
ясно.

- Что случилось? – шепот Шастуна раздается неожиданно громко в

застывшей тишине.

- Ничего. Не надо было... Просто… Нам уже пора спать.

Ноги отчаянно не слушаются. Тело словно не мое, ватное, бессильное, грозит

рассыпаться при каждом движении. Перед глазами все мучительно плывет, а
член очень болезненно трется о белье.

Антон сверлит меня пронзительным взглядом, пронзает, пулями изрешечивая

каждый сантиметр лица.

- Почему? – почти жалобно, непривычно.

Он просит.

Я отхожу от него, на ходу поправляя футболку и неосознанно приглаживая

взъерошенные волосы. Тошнота не утихает, а от пульсации в висках в глазах
уже мелькают искры.

так и не отблагодарил

Шастун не сводит с меня глаз. Сползает со стола, натягивая скомканную

футболку, задевает стул ногой, и тот оглушительно падает на пол.

- Иди спать. Завтра рано вставать, - поморщившись от шума, я ухожу первым.

Возвращаюсь на диван, заворачиваюсь в одеяло и старательно игнорирую

тянущую боль в паху. Обостренным сознанием слышу, как уходит в свою комнату
Антон. Задерживается на секунду, останавливается в проходе. Я силком
сдерживаю себя, чтобы не оглянуться, потому что точно знаю, чувствую, что он
смотрит на меня сейчас. Потом щелкает дверная ручка, и тишина полностью
поглощает меня.

принимай благодарность, Арс.

нравится, сука?

Меня едва комком не скручивает от злобы. Тело сводит тугой, болезненной

струной. Чуть тронь – и лопнет, разорвется от нереального напряжения. Где-то

224/331
внутри часовой механизм уже начал отсчет, и теперь мерзкое тиканье все
громче стучит по вискам и затылку.

«очередной опекун»

Едва не скулю от почти физической боли. Каждое воспоминание о словах

Шеминова сознание в узел стягивает, медленно ножом проходится по
воспаленной поцелуями коже, но я почему-то, с завидным упорством мазохиста,
продолжаю воспроизводить их внутри себя.

«привык продаваться»

Тошнота накрывает окончательно, и я закашливаюсь до выступивших слез.

Когда спазм, наконец, отпускает, единственным желанием становится как
следует нахлестать себе по лицу.

Идиот.

Я такой идиот.

Ублюдок.

Моральный урод.

Ничем не лучше тех самых извращенцев, которых прикормил Шеминов.

Пока мозг продолжает сыпать описательными эпитетами, голос Стаса вдруг

пронзает меня, словно внезапно включенная в голове четкая аудиозапись.

«он прогнил изнутри»

225/331
Примечание к части Всем доброго времени суток, ребят!
Как всегда благодарю всех за ваши отклики и теплые-теплые слова! За
исправления в ПБ, которые, к сожалению, мое все.

Осталось совсем немного, понимаю, что работа затягивается, но спускать "на

тормозах" не хочется, так как додумано уже все до конца.

Возможно именно с этим связано некоторое уменьшение числа "ждунов". Мне

искренне жаль терять вас, ребята!
Пожалуйста, если фанф скатывается в унылое г...но (а автор слишком
самонадеянно не замечает этого), напишите об этом! Не стесняйтесь, каждый
ваш комментарий или оценка очень важны!

Спасибо и приятного прочтения!

Часть 19. Обыкновенное "навсегда"

Его нет.

Для верности я снова заглядываю на кухню, потом в ванну. В пустой комнате

даже отбрасываю одеяло на всклоченной кровати.

Антона нигде нет.

На часах только 6:52.

Где-то у меня внутри все еще скрученный вчера узел начинает наматывать на
себя новые витки из моих истрепанных нервов, да так, что я буквально слышу
мерзкий скрежет в ушах.

Рюкзака тоже нет, как и кроссовок с курткой. Хотя все остальные вещи на
месте, вплоть до нижнего белья и тетрадей. Значит, он просто ушел в школу. Не
сбежал, а просто ушел чуть раньше. Немного раньше, чем обычно. На час
раньше, чем обычно, блять.

И все это для того, чтобы только не встречаться со мной.

Определенно, такого поганого утра у меня не было довольно давно.

И кстати, с днем рождения меня.

***

Дорога на работу сегодня ничем не отличается от дороги в другие дни. Когда-то

в детстве я помню, что в день рождения даже воздух казался чуточку слаще. С
самого утра я просыпался заряженный таким невероятным позитивом и
энергией, постоянно ждал чуда, отвечал на поздравления и весело щурился на
весеннем солнышке. Казалось, что весь этот день и целый мир вокруг – только
для меня одного. Приятное, такое согревающее чувство детской
непосредственности и смешной наивности. Дома всегда ждали угощения, а
226/331
потом подарки, родственники и неизменные подтягивания за уши. Вот и вымахал
под метр девяносто. Спасибо подтягиваниям, не иначе.

Сегодня же солнышка нет и в помине. Как и позитивного настроения. Сейчас,

стоя в переполненной маршрутке, прижатый всеми частями тела к холодному
поручню я вообще в шаге от отмены предстоящего празднества, словно
капризный ребенок, который, не получив желаемого, теперь ненавидит весь мир.
Никакой приятной непосредственности и наивности. Больше всего сейчас мне
хочется вернуться домой и остаться одному, подумать, как следует,
проанализировать. Пожалеть себя бедного или все-таки доконать
переживаниями.

Решить, что же делать дальше.

Первым, что я почувствовал утром, когда проснулся, была боль в пояснице.

Позже, перед зеркалом, там был обнаружен приличных размеров синяк. И теперь
этот синяк отзывается болью каждый раз, когда кто-то из пассажиров задевает
его, напоминая мне о вчерашнем вечере.

«нам не следует»

«не так…»

Сознание опасно трещит под сумасшедшей яркой волной воспоминаний о

руках Антона на моей груди. По телу мелкими импульсами расходятся его шепот
и сбивчивое дыхание в шею, подогревая и разгоняя кровь, незаметно
растворяясь в ней. Слишком много всего – касаний, пограничных поцелуев,
объятий, которые, кажется, отпечатались на коже.

«я же вижу – ты хочешь»

«и я хочу»

На языке мерзкий привкус. Едкий, солоноватый, терпкий. Хочется запить

водой, словно горькую таблетку, вот только это не лекарство вовсе. Привкус
горечи и позднего разочарования.

В себе.

В Антоне.

В том, что я уже успел самонадеянно нафантазировать себе.

не надейся на большую и светлую любовь с ним

Даже думать не хочется, что Шеминов мог оказаться прав. Что Антон,
действительно, мог сломаться. Это было бы неудивительно, ведь давление
слишком велико, а он еще так хрупок. Тем более, Шастун еще не знает о
предательстве Выграновского – того, ради которого он и пошел на весь кошмар.
Ради которого из последних сил терпел жуткие вещи и издевательства.

Ради которого он чуть не умер.

Стискиваю зубы до противного скрежета, а перед глазами – его улыбка. Мне

227/331
никуда не деться от него. Теперь уже нет.

Я слишком в нем.

Голос Антона, дрожащий от страсти и нетерпения до сих пор колет ржавыми

иголками по обостренным до предела рецепторам. Колет - и не дает вздохнуть,
распрямиться и начать, наконец, думать связно. С ним всегда так. Всегда на
полутонах, на рывках, на острых, как бритва, лезвиях. Идти по самой кромке,
царапая ноги в кровь и говорить, что совсем не больно. С самой первой нашей
встречи я понял, что случай серьезный, но, оказывается, я слишком переоценил
свои силы тогда. Шастун оказался практически нерешаемой задачей для меня.
Как те самые задания в сборнике ЕГЭ. Он всегда был на пару шагов впереди, а я
только догонял, без конца натыкаясь и натыкаясь на новые препятствия. Нас все
время кружило в каком-то бешеном вихре, где лиц и глаз не рассмотреть. Можно
только зажмуриться и нестись по течению, молясь, чтобы очередное
столкновение не стало фатальным.

так и не отблагодарил

Хочется засмеяться хрипло и сжать виски до хруста, лишь бы выветрить эти

слова из головы. Но вместо смеха из груди вырывается надрывный скулеж.

Какая изощренная, грубая ирония, сука.

Это было бы даже забавно, если бы сейчас не ломало до хруста ребер. Два
месяца исправно жить под одной крышей, пытаться обходить друг друга, не
касаться. Даже случайно. Изображать дружбу, запрещать себе даже думать,
пытать себя бесконечными сомнениями и балансировать на скользких гранях
морали. Прятать глаза, отворачиваться при виде обнаженной полоски кожи,
чтобы потом просто почти трахнуться по пьянке на кухонном столе.

Как прозаично.

Не замечать искр между нами, старательно избегать опасных тем только для
того, чтобы одна из них неожиданно всплыла на поверхность, когда мы уже
почти утонули в собственном океане.

Или болоте.

Откуда ни посмотри, а увязли оба уже прилично. До дна не достать, и

зацепиться не за что.

Маршрутку резко бросает вперед на светофоре, и я хорошенько, чувствительно

прикладываюсь лбом к поручню. Еще одна ирония. Или знак свыше, что пора,
наверное, дать самому себе передышку. В конце концов, Антон мог просто
неудачно выразиться. И никакого криминала, который я сам себе надумал, в его
словах и нет. И он не собирался так расплачиваться со мной, не хотел
«благодарить» меня своим телом. Это все Стас. Урод, поселивший внутри меня
мерзкий, колючий, ядовитый сорняк, который теперь укоренился, разросся,
плющом обвил чувствительные нервные окончания и постепенно начинает
отравлять органы. Цедит отраву по капле, строго дозирует, чтобы не прикончить
сразу, а растянуть, заставить помучиться, разломать медленно и растоптать
обломки. Шеминов прекрасно знал, что говорил тогда. Знал, как его слова
подействуют на меня. Знал, потому что действительно неплохо разбирается в

228/331
психологии и людях, как бы я не ненавидел его. Он прочитал меня безошибочно
и метко попал в цель.

не надейся на большую и светлую любовь с ним

А я ведь действительно надеюсь.

Пускай и не на любовь.

Но на нечто очень на нее похожее.

Как бы я не хотел его вчера, как бы сейчас не разламывало тело от

неудовлетворенного желания, я чувствую, что это не просто похоть. Не просто
мимолетное влечение. Если бы Антон сам не подошел вчера, то я просто бы ушел
спать. Ни за что не стал бы принуждать его, пытаться соблазнить или даже
просто целовать. Потому что мы уже выше этого. На том уровне, где одно
касание скажет больше, чем весь вчерашний водоворот. Секс не даст этого.
Ничто больше не даст. Только эта особенная близость, когда без слов. И хотя я
все еще хочу его до покалывания в кончиках пальцев, я готов ждать. Лишь бы
только все это не оказалось напрасно. Лишь бы я только не ошибся в нем. Ведь
он тоже смотрит на меня. И в этих взглядах только слепой не увидит ответной
симпатии.

он все знает

Просто не может не знать.

Не может не чувствовать, что я весь – его.

Без остатка.

И я готов рискнуть снова, лишь бы мои опасения не подтвердились. Нужно

просто немного времени. И один разговор с Антоном, чтобы все прояснить.
Расставить уже все точки, рассказать ему все. Распутать этот клубок, который
продолжает и продолжает сворачиваться, наматывать новые и новые витки из
колючей проволоки, хриплого дыхания в шею и обижающих пальцев на коже.

Мы почти задохнулись.

Я давно уже дышу через раз, лишь изредка пуская кислород в легкие.
Вчерашний вечер мог бы продолжиться, мы не остановились бы. Уже нет. Потому
что оба хотели одного и того же.

И я с радостью наступил бы на собственное горло и бесконечные

бесполезные принципы и нормы морали, лишь бы задохнуться в нем.

Но это ебаное «отблагодарить» так и лупит по коже оголенным проводом.

Искрит, не переставая, как кремлевская, сука, елка в новогоднюю ночь, всеми
цветами переливается и мерцает.

Он не мог так со мной.

Я - не они. Не Шеминов, не Макаров, не Выграновский. Не остальные, о

которых я не знаю, и не хочу ничего знать. И Шастун не проститутка, не игрушка

229/331
за баснословные суммы для богатых извращенцев. Он – живой. И он сможет
перешагнуть через все это, сможет оправиться, вырасти, пойти дальше и зажить
нормальной человеческой, взрослой жизнью.

Вопрос только – со мной ли?

Вот она – надежда. Та еще стерва, конечно.

Все запуталось. Как и я сам – в собственных чувствах, в бесконечных

переплетениях сомнений, опасений и нравственных переживаний, которые сам
же и подпитываю, сам же взращиваю в себе, а потом тщетно пытаюсь вдохнуть
сквозь них. Даже сейчас меня штормит, качает на волнах и нещадно бьет от
берега к берегу, когда на одном из них Антон, а на другом – пустота и хриплое
«нельзя» на выдохе в острую ключицу.

Знаю сейчас только одно.

Отказаться от него я не смогу. Что бы вчера ни произошло, мы точно сможем это

прояснить.

С работы меня отпускают неожиданно быстро и гораздо раньше, чем я ожидал.

Вместо двух часов, я вышел из больницы в полдень, несказанно обрадованный
дополнительным свободным временем. Зато теперь смогу не торопясь привести
себя в порядок и точно приехать в кафе заранее. Пока бегу на остановку,
забираюсь в пустой автобус и, в кои-то веки, еду сидя, голова приятно свободная
и легкая. Утреннее напряжение, наконец, сходит на нет, и теперь, когда виски
не сжимает колючим терновым венком, с облегчением понимаю, что все
решаемо.

Нам просто нужно поговорить.

Квартира внезапно оказывается незапертой. Пока осторожно перешагиваю

через порог и прислушиваюсь, в голове мелькает тысяча сюжетов про
грабителей и домушников, прямо сейчас переворачивающих квартиру вверх
дном. Благо, что и брать у меня особенно нечего. Настораживающая тишина в
прихожей постепенно перерастает в какой-то странный гул, в котором я, только
заглянув в гостиную, узнаю знакомые звуки переполненного стадиона.

- Знаешь, а ведь уже почти вызвал полицию.

Антон сидит прямо на полу, все еще в школьной одежде. Рядом валяется наспех
сброшенная куртка и кроссовки, а по телевизору идет трансляция футбольного
матча.

- Смотрю, ты едва успел на игру?

Шастун явно теряется, мечется взглядом по комнате и поджимает колени к

груди. Столь раннего моего возвращения он точно не ожидал, и теперь отчаянно
не знает, что сказать. Неловкость после вчерашнего расправляет крылья с новой
силой, и по побледневшему лицу Антона я понимаю, что он думает о том же.

- Я ушел с трех уроков.

230/331
 Похоже, стоило, наверное, все-таки задуматься о подработке. Ибо прогулы-то
точно не сулят успешной сдачи ЕГЭ.

- А экзамены?

- Это же финал Лиги Чемпионов. И Барселона.

Ну, конечно. Приходится настойчиво напомнить себе, что я не вправе

начитывать ему морали и правила. Мы живем вместе, и мы на равных с ним. Я
сам так сказал, и мои нравоучения сейчас явно некстати. Тем более что Антон
смущен настолько, что на щеках даже играет едва заметный розовый румянец.

Надо же, какой стеснительный юноша. Не он ли умолял вчера о продолжении

и вжимал меня в стол всем телом?

Стоя в дверях, я буквально ощущаю исходящее от Шастуна напряжение. Оно

отсвечивает в воздухе, чуть переливается, проходится по мне короткими
волнами, неприятно щекочет натянутые в струны нервы и неосторожно ударяет
по ним с каждым его загнанным взглядом.

Точно таким же, как в первые дни здесь.

Мы вернулись в начало.

- Ты обедал?

- Нет, - он отчаянно старается не пропустить игру, но, в тоже время, пытается

не отвернуться от меня. Стоило бы уйти, но сейчас я упрямо стою на месте. Нам
нужно все прояснить.

- С днем рождения, кстати. Я мог бы поздравить вчера, но…

вчера, блять

Охуенное вышло бы поздравление.

- Спасибо.

Давай, Шастун.

Перешагивай через себя. Говори со мной, потому что иначе я сам себя загоню
непрекращающимися самокопаниями. Точно сойду с ума.

От тебя.

От твоих слов.

От качелей, на которых уже порядком заебался раскачиваться и ждать, когда

в очередной раз впечатаюсь в стену, как вчера.

Выжимай из себя долбанные слова, потому что я сказал тебе уже все и даже
больше. Я и так каждый раз подстраиваюсь, завожу разговор, снова
подстраиваюсь, и в последний момент вновь теряю нить, ведущую к тебе. Так
было уже десятки раз, и теперь твоя очередь говорить. Видно, что

231/331
произошедшее гложет и тебя. Что бы это ни было – случайная оговорка или
реальные мысли – это необходимо выяснить.

В это же время тишину комнаты разрывает звонкий собачий лай. Я едва не

подпрыгиваю на месте от неожиданности, а смесь испуга и удивления на моем
лице заставляет Антона улыбнуться.

- Что это, блять, такое?!

Через секунду из комнаты кубарем выкатывается черно-белый клубок,

врезается в Антона и останавливается на месте, раскинув лапы в разные
стороны. Вскакивает, отряхивается, смешно выгибая спину, и смотрит на меня
огромными карими глазами, высунув плоский розовый язык.

Ступор отпускает не сразу. Видя мое замешательство, Шастун заметно

нервничает, встает на ноги и, кажется, хочет что-то сказать, но в это время
щенок снова начинает звонко лаять. Как выясняется, тявкает он на кислотно-
зеленый кроссовок Антона, с которым они примерно одного размера.

- Это что, мой подарок?

Шастун молча смотрит в пол и выглядит натуральным нашкодившим

школьником, которого уличили в курении в туалете. Им он и был на самом деле.

Господи, ну неужели можно так перевоплощаться? Неужели, это он вчера сидел

на столе и раздвигал ноги, так, что я до сих пор весь покрываюсь мурашками от
этого воспоминания. Сколько в нем еще этих граней? Каким он еще может быть?
Тот самый Билли Миллиган, не иначе.

Школьник, прогуливающий уроки ради футбольного матча и таскающий

домой щенят.

Замкнутый, неразговорчивый подросток с явными признаками глубокой

психологической травмы.

Сирота, с рождения живущий в приюте, которого хочется пожалеть и

накормить.

Развратный до невозможности, красивый дьявол, который едва душу из меня

не вынул своими поцелуями.

Кто еще есть внутри? Сейчас он стоит, теребя усеянные металлом пальцы, и
пытается подобрать подходящее по ситуации оправдание. Хотя все и так
предельно ясно.

- Я его у школы подобрал, на остановке. Сидел один совсем, замерзал.

- И ты не смог пройти мимо?

Он ребенок. Просто ребенок, который любит щенков, футбол и вкусности.

А еще долгие поцелуи и теплые объятия, лишенные всякого эротизма.

Чего же ты ждешь от него, Арс?

232/331
- Не смог. Он замерз бы там. Ты… Ты ведь не против?

Он впервые обращается ко мне на «ты» так уверенно. С первого раза, не

перескакивая с выскочившего сначала на автомате «вы».

Ну как я вообще могу сказать нет? Даже будь у меня аллергия или банальная
неприязнь к животным, я не смог бы отказать. С этим его взглядом исподлобья,
полным надежды и ожидания, у меня нет шансов.

- Не против. Но гулять с ним будешь ходить ты.

Антон вспыхивает так радостно и искренне, словно действительно не ожидал

моего согласия. Он быстро кивает, тараторя что-то об ошейнике и шлейке, а
телевизор за спиной в это время взрывается громоподобными криками и
свистом.

- Да! Есть! – Шастун, лихо развернувшись на месте, едва не наступает на нового

хвостатого жителя и вскидывает руки, - го-о-о-о-л!

На экране показывают улыбающегося Лео Месси, который бежит, раздавая

фанатам воздушные поцелуи и тоже машет руками. Антон секунду
гипнотизирует экран, а затем, хлопнув в ладоши, выключает телевизор и
разворачивается ко мне.

- Зачем выключил? Матч же еще не закончен.

- Да там теперь все ясно. «Ювентус» уже не отыграется, так что смотреть не
обязательно.

Ага. Так я и поверил. Просто совесть, видимо, все-таки берет свое и

подсказывает, что говорить со мной, краем глаза смотря футбол, как-то не очень
удобно. Он топчется на месте, а щенок вьюном вертится вокруг его ног, будто
этим признавая в нем своего нового хозяина.

- Как ты его назовешь? – вообще, зверек симпатичный. Интересно, что за порода

из него вырастет со временем?

- Э-э-э… Лео! А нет, лучше – Месси! В честь лучшего футболиста планеты.

Только Шастун может так назвать собаку. Не Тузик, и даже не пресловутый

Рекс. Теперь с нами будет жить наш персональный Месси.

- Может, он тоже снимется в рекламе чипсов?

Антон смеется, и напряжение, наконец, рассеивается. Он спускает стену вокруг

себя, расслабляется, видимо уже позабыв о вчерашнем. Сейчас он подхватывает
щенка на руки и торжественно шествует с ним на кухню, вслух рассуждая, чем
бы его лучше накормить.

Моя уверенность дает трещину, но я лишь упорно шагаю за ним. Нельзя так
оставлять. Хотя сейчас и очень хочется взять такую необходимую паузу. Пока
меня беспощадно гложут сомнения, стоит ли все-таки затевать нелегкий
разговор, на полпути в кухню телефон в кармане начинает вибрировать. Звонит

233/331
Матвиенко, который, не давая мне и слова вставить, начинает сходу сыпать
поздравлениями, скользкими шутками и пожеланиями. Говорит, что уже
прилетел и сейчас оформляется в гостинице, а потом сразу в кафе. В другое
время я сразу же пригласил бы его пожить к себе, но сейчас лишь киваю в
трубку. Объясню ему все при встрече. Троим здесь явно не уместиться.

Пока мы говорим, краем уха слышу шуршание Антона на кухне, и в груди тут же
разливается приятное согревающее тепло.

он здесь, со мной

Знаю, что буду проклинать себя за это позже, но заталкиваю вопросы,

терзающие грудь, обратно в горло, царапая нёбо их острыми краями. Знаю, что
разговор необходим. Знаю, что не рассосется и не испарится, как бы ни хотелось.
Знаю, что сам себя потом изведу. Но сейчас фальшивое «потом» так заманчиво.
Оно манит и обещает прекрасный вечер в отличной компании. В конце концов, у
меня день рождения. Сегодня я буду праздновать.

Ну а остальное – позже.

Пока я наскоро принимаю душ, Антон все еще возится с Месси. Он даже
успевает сбегать с ним на улицу, где щенок добросовестно делает все свои
дела, так что теперь его можно будет спокойно оставить дома, не боясь по
приходу обнаружить неприятный сюрприз. Однако всю обувь и провода было
решено убрать с пола, так как один кроссовок и шнур телефона уже пострадали
от его еще пока маленьких зубов. В зоне повышенной опасности остались
подушки и дверной коврик, но пока Месси не проявлял к ним никакого интереса.
За неимением специальных мисок Антон налил ему воды прямо в одну из
стеклянных салатниц, упорно игнорируя мой озадаченный, полный жалости к
хрупкой посуде взгляд. Остальные тарелки оказались слишком плоскими, а
Шастун клятвенно пообещал все устранить собственноручно в случае аварии.

- Ты готов? Я вызываю такси.

Вся расслабленность с Антона слетает, и он будто разом леденеет от моих слов.

Глазами хлопает по-детски, ежится неуютно и мечется взглядом по сторонам,
тщетно ища, за что бы зацепиться в комнате.

- Мне, наверное, не стоит…

- Что?

Нет, Шастун. Давай только без драмы. Свою-то я уже задвинул подальше.

- Не стоит ехать. Там будут твои друзья, и ты…

- Ты тоже мой друг, - приходится прервать его довольно бесцеремонно и резко,

- и потом, Позова ты знаешь. С Матвиенко познакомишься, он прикольный и
точно понравится тебе, я уверен. Журавлев как раз твоя компания, а не моя. Ну а
остальных я и сам сегодня буду только узнавать, так что как раз вместе и
познакомимся.

Вместе.

234/331
 Это слово приторно отдает совместными вечерами, теплыми завтраками и
ленивым сексом по выходным. Походами по магазинам, спорами о всякой
ерунде, долгими прогулками и вином по вечерам. Взаимностью. Нежностью.

любовью

Мы почти в нем, в этом таком заманчивом слове, где светло и уютно, но

никак не можем перешагнуть последний рубеж. Топчемся у черты, мнемся,
целуемся, кусаем кожу, оставляя отметины, но не двигаемся.

Это слово-капкан. Скажи его чуть больше раз, чем нужно, и затянет. Не
отпустит ни за что. Потому хочется всего этого до ломоты, до дрожи. Хочется – и
глупо врать самому себе. Потому что все бы отдал, ради банального «долго и
счастливо».

Сегодня же день рождения, так почему бы не загадать желание?

Обыкновенного навсегда, пожалуйста.

Вот только сказка немного не та, да и прекрасный принц - совсем не принц.

Всего лишь мальчишка с невозможно красивыми глазами. Сирота, попавший под
колеса бешеного неуправляемого поезда и ставший жертвой хитрых интриг
бессердечных ублюдков.

не та сказка

- Собирайся. Я хочу, чтобы ты был там.

- А как ты объяснишь мое присутствие? Что Позову скажешь? И остальным? Что

ты просто забрал меня из приюта? И что теперь мы живем вместе?

Ебаное слово.

Вопрос, надо признать, вполне резонный. И если Матвиенко может и не будет

ничего спрашивать, как всегда безошибочно прочитав все у меня на лице, то вот
с Димкой могут возникнуть определенные сложности. Сказать ему всю правду
нельзя, но Антон прав, и наше совместное прибытие, действительно, станет
подозрительным. Интересно, как Шеминов обставил исчезновение Шастуна из
детского дома? Инопланетяне похитили? Или еще одно усыновление?

- Я скажу, что ты мой друг. Пускай я больше не работаю в детском доме, но

видеться же нам не запрещено? Я же могу помогать другу в трудной ситуации?
Дружить и хорошо общаться нам никто не запрещает. Тем более, разница в
возрасте не так уж и велика. Уверен, других объяснений не понадобится. Не
переживай, Дима – хороший человек. Он не станет наседать и требовать
объяснений.

Я и сам отчаянно надеюсь на это.

- У меня постоянно трудные ситуации. А вы…ты мне всегда помогаешь.

- Потому что ты дорог мне.

Глаза Антона округляются, а сам он напрягается и замирает. Опять мы на

235/331
очередной тонкой ледяной кромке, которая уже жалобно трещит под нашими
ногами, грозя вот-вот обрушиться. По спине пробегает холодок, словно
предупреждая, и заставляет меня неосознанно дернуть плечами.

Он сам начал. Сам спросил, кто он для меня.

слушай

- Придется им всем немного соврать, - шаг за шагом приближаюсь к нему, не

отводя взгляда и улавливая малейшие детали, вплоть до мимолетного движения
бровей и губ, - ты мне не друг. Ты давно уже нечто большее. Давно стал ближе,
важнее. Серьезнее. Не знаю когда, но ты так прочно вошел в мою жизнь, что
теперь я не представляю ее без тебя, Антон. Не знаю, хорошо это или плохо, и не
знаю ненавидеть себя за это или радоваться, что я могу так … так сильно
дорожить одним единственным человеком. Я знаю, ты еще несовершеннолетний,
но поверь, для меня главное – это твое спокойствие. И все, чего я хочу, чтобы ты
был в безопасности. И если для этого придется спрятать тебя у себя и врать всем
напропалую – я сделаю это. Поэтому не волнуйся ни о чем. Собирайся, нам скоро
выезжать. Я хочу провести этот вечер с тобой, а сегодня мои желания – закон.

Останавливаюсь в каких-то несчастных сантиметрах от Антона. Чувствую запах

сигарет, так пьяняще всегда действующий на меня, могу рассмотреть тонкие
трещины на слегка обветренных губах, крошечную родинку на самом кончике
носа. Антон, кажется, даже не дышит. Каменеет с каждым моим словом, словно
под гипнозом смотрит прямо в глаза, слегка склонив голову в сторону. Все-таки,
он порядочно выше меня. Надо же вырасти такой длинной шпалой, Шастун.

Он – мой личный наркотик. Сколько бы ни смотрел на него, сколько бы ни

касался – все мало.

Нужно еще.

Ближе.

Теснее.

Крепче.

Вот и сейчас стою почти вплотную, но тело настойчиво просит приблизиться

еще. Каждый миллиметр между нами кажется гребаной непреодолимой
вечностью.

каждый сантиметр твоего тела

Эту песню я слышу почти в каждой маршрутке, и теперь она прочно засела в
голове. Кажется, вселенная все-таки намекает мне.

Не успеваю заметить, когда Шастун, наконец, отмирает. Сглатывает, тянет

носом воздух. Кончиком языка проходится по губам, и последние здравые мысли
с почетным оркестром покидают мою голову, даже не помахав на прощание.

станет километрами между нами

Знаю, зачем он тянется ко мне. И по всем канонам нужно отстраниться. Ведь то,

236/331
что произошло вчера, еще стоит между нами. Неопределенность, вопрос,
незаконченность. Стоит если не стеной, то вполне себе крепкой оградой. Но
Антон, словно не замечает ее с высоты своих двух метром. Тянется вперед,
игнорируя препятствия и лихо сшибая все запреты.

- Антон, - чтобы поднять глаза мне требуется немало сил, - нам нужно
собираться.

- Да, - он выдыхает это мне прямо в губы, и я уверен, что не случайно.

вдыхай его

Он снова мажет языком по губам, замирает и, прикрыв глаза на секунду,

прислоняется лбом к моему лбу. Хрипло дышит, сжимая пальцы в кулаки, а
кольца звенят при соприкосновении друг с другом.

- То, что я вчера сказал…

Вот и пуля.

Прямо в голову, до звона в ушах и барабанной дроби в висках. Крошит

черепную коробку, отдаваясь внутри гулким эхом и грохотом. Мне хочется
вцепиться в него. Лишь бы сохранить рассудок. На ногах устоять. Сейчас нужно
выслушать его. Нужно отстраниться, отвернуться, но это гораздо выше моих
сил, поэтому лишь молча киваю, погружаясь все глубже.

- Я… Это совсем не…

Между нашими губами уже вакуум. Ничего не осталось. Только слова, которые
едва ли долетают до меня. Я весь день думал об этом разговоре, но сейчас
практически не могу соображать. Мы касаемся только лбами, даже руки на
расстоянии. Но этого хватает, чтобы почти сойти с ума

потому что это она

та самая близость, когда одни мы

когда без слов и секса

Она льется между нами, ласково льнет к каждому, согревая и обволакивая,

нежной патокой разливается по пылающей коже, залечивая бесчисленные раны
и царапины, медленно проникает внутрь, постепенно гася пламя и оставляя
после себя лишь тепло. Обещает, что все обязательно наладится. Разрешится,
встанет на свои места. Обещает покой и то самое вместе, до которого мы никак
не дотянемся, хотя руки уже изодраны в кровь.

Вибрация мобильного заставляет меня почти подпрыгнуть на месте от

неожиданности. Мгновение нещадно рушится, складывается, словно хрупкий
карточный домик, так старательно и долго выстраиваемый нами. Собрать заново
уже не получится, и Антон быстро отходит в сторону, тут же обращая внимание
на вьющегося вокруг его ног щенка, а я едва могу сообразить, кто же мне, блять,
звонит.

Позов.

237/331
 Он, кажется, поздравляет меня и уточняет время в кафе. Ерошу волосы, с
удивлением замечая выступившую на висках испарину, и стараюсь отвечать
связно и дружелюбно. Электрическое напряжение, разлитое в воздухе между
нами, все еще искрит и слабо переливается, периодически покалывая кожу
приятными импульсами. Мне отчаянно хочется запустить телефон в стену,
развернуть Антона к себе, чтобы продолжить, не отпустить, не дать этой
ниточке между нами оборваться. Но лишь спокойно отвечаю на длинные
красноречивые Димкины поздравления и благодарю его.

Пока Антон возится с Месси, я быстро наглаживаю костюм. Серый приталенный

пиджак и такого же цвета брюки. Черная футболка, потому что рубашка будет
смотреться ну очень уж официально и пафосно. Волосы сегодня поддаются на
удивление легко и ложатся на редкость удачно, плавно оседая на лоб. Уже в
прихожей вызываю такси, попутно еще раз осматривая себе в зеркале, когда из
комнаты появляется Антон. В абсолютно белой толстовке (сколько же их у него?)
с капюшоном и карманом «кенгуру» впереди, и черных облегающих джинсах,
выгодно подчеркивающих его длинные стройные ноги. Руки сплошь усеяны
металлом, начиная от тонких колец заканчивая массивными блестящими
браслетами на каждом запястье. Волосы чуть зачесаны, что по сравнению с его
повседневным ежиком смотрится почти парадно.

Красивый.

Ослепительный.

Нереальный.

Он смущается моего слишком пристального и слишком охреневшего взгляда.

- Ну как?

Так, что хочется прижать тебя к стене прямо сейчас и послать нахер
намечающуюся гулянку.

- Отлично.

Мне нельзя с ним пить. Это прямо, блять, главнейшая аксиома сегодняшнего
вечера. Ибо даже на трезвую голову сдержать буйный полет фантазии почти не
получается. Он весь слишком – красивый, стройный, обаятельный, манящий и
запретный одновременно. И в который раз я капитулирую перед ним. Подойди он
сейчас – и мы точно останемся дома.

238/331
Примечание к части Доброго времени суток!
По какой-то причине проверка правописания на фикбуке на момент публикации
не работает!
Перечитала, но невнимательность - моё все. Буду рада видеть всех в ПБ)
А кое-кого особенно;)

Часть 20. Happy Birthday

Мое волнение насчет вечера, на счастье, оказывается совершенно

напрасным. Компания, хоть и малознакомая, сливается тут же без сучка и
задоринки. Неловкость первых встреч и рукопожатий проходит очень быстро,
стоит только Матвиенко произнести первый тост за здоровье именинника. Он
громогласно вещает, размахивая руками и расписывая мои достоинства, словно
заправская сваха на сватовстве, и все мгновенно попадают под его обаяние.
Катя, жена Позова, оказывается очень приятной общительной девушкой. Оксана
же с первых минут очаровывает всех своим заливистым смехом и неожиданной
способностью выпить с локтя, что совсем не вяжется с ее почти невинной
внешностью и кукольным личиком. Журавлев, оглушительно объявляющий
порядок поздравлений и наперебой рассказывающий уморительные истории и
пошлые анекдоты, вообще становится настоящей душой компании. По истечении
часа я едва могу сомкнуть челюсти от непрекращающегося смеха. Ребята явно
«срабатываются» между собой, и теперь над нашим столом стоит почти
непрекращающийся хохот. Щербаков не приходит. Его смс с извинениями и
отговоркой в виде неожиданного вызова на работу я читаю уже в кафе и даже
немного радуюсь. В конце концов, хоть он и спас Антона, неловкость между
нами от прошлой встречи все еще присутствовала. А алкоголь и расслабленная
атмосфера вполне могли только все усложнить.

Матвиенко, как я и ожидал, словно понял все без слов. Он приехал первым и,
едва я представил их с Антоном друг другу, странно ухмыльнулся в густую
бороду. Расспрашивать ничего не стал. Радушно и очень приветливо
поздоровался с Шастуном, но по сузившимся глазам Серого и его
многозначительному взгляду я понял, что разговор по душам с ним меня еще
ожидает.

Позовы приходят практически следом за Серегой. Пока я любезно беседую с

Катей, старательно изображая джентльмена и помогая ей с пальто, Дима
успевает перекинуться парой фраз с мгновенно притихшим Антоном. Краем
глаза я настороженно слежу за ними, готовый в любой момент ринуться на
помощь зажатому и явно стесняющемуся Шастуну. Дима беспрестанно что-то
говорит ему, активно жестикулируя, а Антон лишь натянуто улыбается и
вставляет редкие реплики. Уже почти решаю подойти к ним, но в этот момент
Шастун вдруг смеется, а Дима участливо хлопает его по плечу, и я незаметно
облегченно выдыхаю.

- Шеминов наплел всем, что я в реабилитационном центре, представляешь. Типа

восстанавливаюсь после травмы. И уже не вернусь до выпуска, - шепчет мне
Антон, пока Позовы обмениваются любезностями с Матвиенко, - это ты уговорил
его?

Ну, как уговорил. Вникать в подробности нашей неприятной беседы с

Шеминовым Шастуну сейчас точно не стоит, поэтому лишь неопределенно
пожимаю плечами, принимая лавры.
239/331
 - Вроде того. Ну и отлично, центр - так центр, - в способности Стаса вывернуться
из любой ситуации я не сомневался, и не ошибся в нем и сейчас, - ни к чему
Димке знать подробности. Реабилитация – значит реабилитация. Тем более, в
каком-то смысле это так и есть. Я реабилитирую тебя, разве нет?

На последних словах Антон замирает на полуслове с открытым ртом и

вспыхивает до самых кончиков ушей, а я, насладившись его смущением, победно
иду встречать запыхавшуюся Оксану, волочащую за собой целый ворох надутых
шаров.

Время пролетает стремительно и невыразимо весело. Даже представить себе не

мог как, оказывается, мне все это было необходимо. Расслабиться, напиться,
смеяться в голос и не думать вообще ни о чем. Мозг, отключившийся не знаю на
каком по счету тосте, сейчас не выдает решительно ничего, лишь изредка
лениво напоминая мне иногда поглядывать на Шастуна, сидящего между
Оксаной и Серым. Как я и думал, Матвиенко перетянул все одеяло на себя и
сейчас во весь голос, до хрипоты, упоенно рассказывает об очередном казусе в
самолете, которые постоянно преследовали его в воздухе. Антон, с
зарумянившимися щеками и блестящими глазами, слушает Серого раскрыв рот,
жадно ловя каждое слово. Он улыбается, так, что на щеке пролегает неглубокая
ямочка. Делает глоток, отчего кадык плавно перекатывается под кожей на шее,
и заразительно хохочет, когда Сережа почти падает на Оксану в порыве
объяснений.

- Это, блять, был рейс из гребанного Таиланда! И надо же мне было бухому
сесть рядом с ней! То есть с ним! Тьфу, блять!

- Хорошо, что хоть во время узнал, Сереж! Хотя потом, мне кажется, было бы
забавнее и интереснее! – со смехом подхватывает Оксана, - зато мог бы
похвастаться, что было почти втроем!

Весь стол катится со смеха, пока Матвиенко продолжает делиться

занимательными подробностями путешествия с трансвеститом. Бутылки никто
не считает, а смуглая миниатюрная официантка все меняет их и меняет с
головокружительной скоростью. Не успеваю заметить, когда в моих руках
оказывается стакан пива, хотя только секунду назад держал рюмку, кажется. В
голове тараканы постепенно разогреваются, начиная зажигательный танец, и я
неосознанно начинаю подстраиваться под их темп.

- Время подарков! – Журавлев оглушительно хлопает в ладоши, привлекая к

себе внимание, - я первый!

- А что это ты?! По старшинству! – пытается перекричать его уже хмельной

Матвиенко, но тут же оказывается прерван спокойным голосом Позова.

- Тогда начинаю я, наверное!

- А вообще-то, никто, похоже, не знает правил хорошего тона, а? – смеясь,

перебивает мужа Катя, - девушкам нужно уступать.

- Так у нас с тобой все равно подарок общий! – удивляется Дима.

- Вот, поэтому начинает Оксана! – торжественно объявляет Катя, подмигивая

240/331
Сурковой, а Журавлев, шутливо кланяясь дамам, покорно возвращается на
место.

Оксана, вдруг резко смутившаяся и раскрасневшаяся от обращенного на нее

всеобщего внимания, достает из-за спины маленький блестящий подарочный
пакет, огибает стол и, поднявшись на цыпочки, несмотря на наличие высоких
каблуков, целует меня в щеку. От нее пахнет цитрусом, а прямые каштановые
волосы красиво отливают в свете тусклых ламп.

- Мы познакомились с тобой при нехороших обстоятельствах. Не будем сейчас

вспоминать о них, но хочу лишь сказать, что ведь нет худа без добра, да? Если
бы не эти обстоятельства, мы с тобой никогда бы не встретились. А теперь,
работая вместе с тобой, я убедилась в том, какой ты интересный, отзывчивый и
бесконечно хороший человек. Увидев тебя тогда, взъерошенного и испуганного,
я даже не представляла, что через три месяца буду вот так сидеть здесь со
всеми и поздравлять тебя, Арсений. Но я рада, что все сложилось именно так.
Поэтому, прими мой подарок и будь счастлив, пожалуйста. Ты заслуживаешь
этого.

Не нужно было столько пить перед поздравлениями, однозначно. Глядя на

милейший румянец на щечках Оксаны и слушая ее тихое, но такое искренне
поздравление, глаза у меня предательски щиплет. В горле сбивается тугой
комок, и вместо благодарности я лишь быстро киваю, как дешевый китайский
болванчик. Остается только надеяться, что остальные не будут столь
сентиментальны, иначе именинник просто разрыдается под конец поздравлений,
залив скупыми слезами вкуснейший салат.

- Спасибо, - обнимаю ее так крепко, что под пальцами чувствую хрупкие тонкие
ребра, - спасибо тебе. Если бы не ты, Оксан, не знаю, что стало бы со мной тогда.
Ты – мой настоящий ангел-хранитель.

Голос срывается, а глаза Сурковой уже тоже неподдельно блестят. За эти три
месяца мы стали по-настоящему близкими людьми, и от этого осознания в груди
становится чуточку теплее. Оксана похожа на маленькую девочку, несмотря на
довольно яркий макияж и тонкие шпильки. Она еще раз кивает мне, снова
обнимает и возвращается на место. В подаренном пакете оказывается
аккуратная черная коробочка с дорогой туалетной водой внутри.

- Это как намек на то, с каким ароматом я прибежал к тебе тогда в приемный
покой?

Оксана секунду недоуменно хлопает глазами, а потом хохочет и кивает.

- Не намек, а прямое, блин, указание! А то прилетел тогда, чуть всех пациентов

не распугал!

Пока Оксана вкратце рассказывает всем историю нашего знакомства, Антон, до

этого сидевший вполне расслабленный и спокойный, неподдельно бледнеет и
начинает нервничать. Суркова деликатно избегает подробностей, не раскрывая
имени того, к кому я примчался тогда, не помня себя от страха. Но Шастун все
равно напрягается, и я вслед за ним. Нам обоим неприятно вспоминать это, но
соскочить с темы не получается. Однако на наше счастье Катя Позова быстро
перехватывает инициативу.

241/331
 - Так, теперь мы. Вставай! – она подталкивает локтем Диму, который уже уютно
расплылся на своем стуле и подниматься ему совсем не хочется, достает из
сумочки подарочный конверт и передает его мужу. Позов интеллигентно
поправляет сползшие очки и, приобняв жену в лучших традициях теплых
семейных поздравлений, вещает прямо через стол.

- Арс, мы, конечно, не очень креативные и оригинальные. Долго выбирали

подарок, честно. Однако к консенсусу так и не пришли, по правде сказать. Но,
как люди глубоко семейные, мы точно знаем, какой подарок востребован и
нужен всегда и всем, в любое время. Ты уже взрослый мальчик и сможешь
приобрести себе то, что захочешь сам!

Хочется сказать, что деньги сейчас как раз, как нельзя, кстати. Все-таки
семейная жизнь наделяет, видимо, очень полезным жизненным опытом. Пока я
благодарю подбежавшую Катю, обнимая ее и подставляя щеки под поцелуи,
Дима вручает мне конверт. Жмет руку, понимающе улыбается и говорит этой
улыбкой гораздо больше, чем словами. И как бы я не был рад покинуть детский
дом, какой бы ужас там ни творился, именно работа там познакомила меня с
этим замечательным человеком и хорошим другом, уже не раз выручавшим меня
в сложных ситуациях.

Поздравление Серого как всегда емкое и краткое. Он желает мне всего и

побольше, мельком стреляет хитрыми глазами в сторону Антона, и торжественно
вручает маленькую коробочку. Она упакована так аккуратно, что открывать ее
сейчас мне совсем не хочется, однако Матвиенко настаивает, и мне приходится
разодрать ослепительно блестящую упаковку. Аккуратная кожаная коробочка
открывается с легким щелчком, и в следующую секунду мне едва хватает
воздуха, чтобы несдержанно выпалить.

- Сереж, ты что, обалдел?!

У меня перехватывает дыхание, а Матвиенко лишь довольно ухмыляется

- Ну, ты ж теперь совсем взрослый дяденька! Должен выглядеть

представительно!

Внутри на белоснежной подушечке покоятся ослепительные часы, элегантно

отсвечивая серебристым корпусом. Черный кожаный ремешок, белый с легкими
оттенками перламутрового циферблат, конусообразные стрелки и аккуратная
витиеватая надпись Mathey-Tissot между ними.

- Блять, Сереж, они, наверное, полтинник стоят, не меньше!

Говорить о ценах подарков – дурной тон. Особенно сразу после того, как они
подарены. Я прекрасно знаю это, однако принять столь дорогой презент мне
жутко неудобно. Хотя, я просто глаз оторвать не могу от шикарных котлов.
Матвиенко знает вкус в прекрасном, это надо признать.

- Не парься, Арс. Ты мой друг, и я вполне могу себе это позволить. В последнее
время заказов довольно много, поэтому бери и даже не думай возражать. Силой
затолкаю, если что. Ты меня знаешь.

- Знаю, - я все еще в легком трансе от столь ценного подарка. Все просят
взглянуть, и я аккуратно передаю драгоценную коробочку по кругу, - не

242/331
представляю даже, что мне теперь дарить тебе в ответ!

- Вот и подумай пока до осени, - подмигивает Матвиенко и салютует рюмкой.

Пока все наперебой восхищаются красивым аксессуаром, Антон не сводит с

меня пристального взгляда. Улыбается тепло, чуть заметно кивает, словно
подбадривая и одобряя. Он вообще большой молодец, нужно признать.
Старается изо всех сил, общается с незнакомыми людьми, хотя дается это ему
очень нелегко, не сторонится, не замыкается. Смеется, шутит, участвует в
разговоре. Наверное, для остальных незаметно, как каждый раз он едва ли не
ежится, как только речь заходит про приют и мою работу там. Удачно
придуманная история про его реабилитацию ложится невероятно гладко и
правдиво. Антон на удивление красочно и правдиво расписывает всем хороший
центр, в котором сейчас якобы находится, и отвечает на сожаления Оксаны и
Кати о жестокости одноклассников, тоже якобы избивших его.

- Почему ваш директор просто спустил все это? – бурно возмущается слишком
заведенная несправедливостью Оксана, - нужно было уголовное дело завести на
этих гадов малолетних!

Мимолетного взгляда на Антона мне хватает, чтобы понять – тема зыбкая. Лед
так тонок, что еще шаг – и мы точно провалимся. Нужно срочно уводить разговор
в другое безопасное русло, пока мы еще в состоянии поддерживать хилую
легенду и не палиться на случайных сюжетных поворотах. Журавлев тоже
мрачнеет, и я вновь вспоминаю его угрозы мне, тогда у палаты Антона еще в
сентябре. Шастун как-то рассказал мне, что Дима единственный человек,
который в курсе всего происходящего, не считая меня. Но Журавль -
обыкновенный подросток, к тому же не сирота, а сын вполне себе обеспеченных
приличных родителей. В одиночку он вряд ли мог изменить что-то, и вытягивать
его в это болото Антон не хотел. Поэтому просто взял с него обещание молчать и
хранить страшный секрет в тайне. И сейчас мы, словно горе-заговорщики, лишь
напряженно переглядываемся, пока возмущение за столом по поводу избиения
Шастуна не утихнет.

- Серьезно, Арс, а почему дело-то не завели? Я пытался у Стаса узнать, но он

только отмахнулся от меня.

Позов уже набрался прилично и тоже решил ринуться в бой. Снова смотрю на
Антона, который уже едва ли не сливается цветом лица с белоснежной
толстовкой, и лихорадочно кручу в голове варианты ответа.

- Так, ладно! Хватит уже о грустном! Было и было! Не сахарный, не рассыпался!

Вон, какой длиннющий вымахал, я даже лица снизу не вижу! – Журавль
вскакивает с места, тычет пальцем в Шастуна и потрясает наполненным пивным
стаканом, - вообще-то, у меня же еще подарок! И теперь наступила моя очередь,
наконец-то!

Позов мигом забывает обо мне и своем вопросе, ворча себе под нос по поводу
опрокинутого стакана с соком. Пока они с Катей тщетно пытаются оттереть
пятно с его рубашки, Журавлев без перерыва тараторит поздравления
вперемешку с тостами и анекдотами, одновременно вручая мне такой же
пакетик, как у Оксаны, и не давая никому вставить и слова.

- Мы пока мало знакомы. Поэтому я не знал, что подарить. Я так-то пока человек

243/331
подневольный. В смысле с родителями живу, и финансами особенными не
располагаю. Поэтому подарил то, чему сам был бы безумно рад. И Шастун, я
знаю, тоже. Поэтому, если тебе не понравится, можешь отдать это ему, он точно
оценит.

В пакете оказывается подарочный купон на три тысячи рублей в одном

известном спортивном магазине. Аккуратная пластиковая карточка в картонном
конверте и, надо же, открытка. Их на день рождения я не получал, наверное, с
самой школы.

- Ну вот! Будешь в крутых дорогущих часах и в спортивном костюме на работу

ходить! – хохочет Позов, уже с трудом удерживая равновесие.

- Ага! Изумительно в больничной сторожке смотреться буду! Никто мимо пройти

точно не сможет!

Пока мы увлеченно мусолим тему моей новой, не самой респектабельной

работы, свет приглушается, а по залу разливается тихая мелодия. Пары, одна за
другой, наполняют танцпол, плавно двигаясь под медленную, приятную
композицию. Катя, даже не замечая неуверенных возражений мужа, тут
вытаскивает его из-за стола, приговаривая что-то о последнем медляке еще на
их свадьбе. Журавлев, как самый шустрый, уже протягивает руку Оксане,
которая с радостью принимает приглашение. Смотрятся они весьма интересно –
крохотной Сурковой почти не видно за солидным телосложением Димы, и она
кажется хрупкой, хрустальной статуэткой в его руках. Матвиенко, проводив
Оксану тоскливым взглядом, тяжело вздыхает и неспешно удаляется в сторону
туалета.

Я удобнее разваливаюсь на мягком стуле, ощущая легкое, приятное

головокружение и легкость. Вечер выдался на редкость прекрасным и, наверное,
подобные посиделки стоило бы сделать хорошей традицией для нас всех. Ребята
сдружились, сошлись между собой очень легко и быстро. Даже Антон освоился.
Я не считал за ним рюмки и стаканы, но уверен, выпил он не мало, судя по
раскрасневшимся щеками и слегка потемневшему взгляду.

И сейчас у меня буквально чешется между лопаток от этого самого слишком

пристального взгляда.

Антон сидит за спиной, и не говорит ни слова. Оборачиваюсь - и тут же

окунаюсь в знакомый, зеленущий омут, еще больше блестящий от алкоголя и
приглушенного света. Шастун улыбается мне, и я вдруг отчаянно сожалею, что
не могу пригласить сейчас его на этот танец. Думаю, мы смотрелись бы совсем
не плохо. Эта мысль неосторожно с пол оборота заводит пьяное тело, маня
яркими картинками близости и объятий. Это именно то, чего я опасался. Мне
просто не стоит даже смотреть на Шастуна.

Но он сейчас такой красивый, что, наплевав на все условности и собственные

предостережения, тянусь к его руке, лежащей на столе. В конце концов, здесь
мы сейчас одни, и одно прикосновение точно останется незамеченным.

- Не танцуете?

Не сразу соображаю, что обращаются ко мне. Очередной момент разрушен,

однако вопрос повторяется и я, бросив на Антона виноватый взгляд, вынужден

244/331
повернуться, надеясь, что ошибся или ослышался. Однако стоящая передо мной
девушка смотрит явно на меня, слегка облокотившись на спинку стула и теребя
пальцами тонкий браслет на запястье.

- Э-э-э, вряд ли. Я тот еще танцор, если честно.

- В таком случае, вы просто должны меня спасти.

А она симпатичная. Даже очень симпатичная. Настоящая красотка, если быть

точным. Высокая, стройная, словно тростинка, но не лишенная соблазнительных
округлостей, с длинными белокурыми локонами и огромными голубыми глазами,
словно ожившая кукла Барби.

- Я похож на супермена?

Между лопатками снова подозрительно чешется. Но, старательно игнорируя

зуд, продолжаю незамысловатый диалог. Барби неловко мнется, улыбается и
пожимает плечами.

- Если супермен не похож на вас, то зачем он вообще тогда?

Она хороша. И явно не лезет в карман за словом. В другое время я непременно

обратил бы на нее внимание, но сейчас все, что меня интересует, сидит прямо за
мной и сверлит спину тяжелым взглядом.

- Мы поспорили с девчонками. Что я приглашу вас на танец. И я не могу

проиграть.

Краем глаза вижу, что возвратившийся из туалета Матвиенко смотрит на нас с

плохо скрываемым интересом и почти незаметно пьяненько подмигивает мне.
Девушка тоже замечает это и улыбается, склоняясь ниже, и будто случайно
открывая моему взгляду вырез довольно открытого платья на аккуратной, но
очень эффектной груди.

- Ваш друг явно одобряет мое предложение.

- Он-то? Можете даже не сомневаться. А спор на приглашение? Или нужен

именно танец?

Девушка ведет тонкими плечами, игриво отбрасывая за спину накрученный

локон, и мелодично смеется. Ну, точно диснеевская принцесса версии 18+,
потому что в мультиках, насколько я помню, барышни определённо не ходили в
столь открытых платьях.

- Условия такие. Приглашение – одна бутылка шампанского. Танец – две. В

случае успеха сможем разделить трофеи.

Она протягивает руку, и в следующую секунду я оказываюсь рядом с ней в

центре танцующей толпы. Она прижимается ко мне слишком близко, так, что
мой достаточно хмельной мозг воспринимает только бугорки грудей, то и дело
неосторожно касающихся моей футболки. Ее каблуки делают нас почти одного
роста, и чтобы посмотреть на нее мне не приходится даже наклоняться, что,
нужно признать, очень удобно.

245/331
 А вот на Антона же я смотрю снизу. Не наклоняюсь, а наоборот, заглядываю
вверх. Тянусь к нему.

И его уже нет за столом.

Чары красотки спадают мгновенно, как только я улавливаю отсутствие Шастуна.

Пока я пытаюсь сообразить и успокоить себя, что, вероятно, он просто вышел в
туалет или подышать, моя партнерша смелеет и смыкает свои руки у меня на
затылке. Таким образом оказываясь ко мне практически вплотную, совсем не
оставляя места для бедного пресловутого святого духа.

- Меня зовут Анна.

- Арсений.

- Ого! Не Дима, и даже не Саша.

- Это комплимент или разочарование?

- Скорее первое. Красивое имя, Арсений. Довольно редкое. Мне нравится.

Ее дальнейшие слова пролетают мимо. Я то и дело смотрю на наш стол, но

Шастун не появляется. Даю себе слово дождаться окончания этой бесконечной
песни, а уж потом броситься на поиски. Анна же явно имеет на меня
определенные планы. Говорит без умолку, старается невзначай коснуться
накрашенными губами уха или шеи, смеется, щекоча кожу теплым дыханием и
прижимается ко мне уже практически полностью. Танец начинает утомлять,
особенно когда припев повторяется уже третий раз подряд, словно заевшая
пластинка. Позовы вальсируют рядом с нами, и Дима едва не дремлет на
Катином плече. Журавлев с Оксаной ведут очень оживленную беседу прямо в
танце, а широкая улыбка Сурковой и горящие глаза Димы выдают в них обоих
явную взаимную заинтересованность друг другом. На секунду ощущаю себя
крылатым Купидоном – эдаким толстячком в простыне с колчаном и стрелами,
соединяющий несчастные одинокие сердца. Только вот моя главная цель как-то
незаметно улизнула от меня, и сейчас я не могу думать ни о чем, кроме пропажи
Шастуна. Хотя Аня и прилагает для моего отвлечения все возможные усилия,
надо признать. Я безбожно теряю нить разговора, но ее это, кажется, ничуть не
смущает. Матвиенко сверлит нас просто-таки огненными глазами – он явно
впечатлен моей новой знакомой. И по правде говоря, в данный момент я с
радостью уступил бы ему свое место. И плевать, что он едва достал бы ей до
плеча.

Музыка замолкает, но Анна не отпускает меня еще несколько секунд.

Окидывает проникновенным взглядом и шепотом благодарит за танец, обещая
прислать мою часть выигрыша в споре. В тот момент, когда она невесомо целует
меня в щеку, в зал возвращается Антон. Стреляет глазами в нашу сторону,
садится на свое место, перекидывается парой фраз с Сережей и угрюмо
утыкается в телефон. Лениво водит пальцем по светящемуся экрану и всем
своим видом показывает, что ему все равно.

И это сработало бы. Точно сработало бы. Вот только случайные, слишком
частые, быстрые взгляды в мою сторону и упрямо поджатые губы рушат до
основания всю легенду о наигранном равнодушии Шастуна.

246/331
 Что-то внутри подстегивает меня. То ли алкоголь, то ли не вовремя задетое
самолюбие. Наверное, все-таки первое, потому что мысли формируются слишком
быстро и сменяются друг другом, не давая мне возможности разобраться в них.

Я так привык побитой собакой ластиться к Шастуну, что сейчас такое явное
внимание к собственной персоне слегка обескураживает. Флирты и мимолетные
влюбленности остались в далеком прошлом, но симпатия Анны, которую
невозможно не заметить, честно признаться, очень приятна мне. Как и
осознание того, что я все еще могу нравится. На меня обращают внимание,
бросают восхищенные взгляды, да и сама демонстрация заинтересованности
весьма лестна. Анна – ослепительно красивая девушка. В параллельной
реальности мы однозначно продолжили бы сегодняшнее знакомство.

Однако сейчас вместо того, чтобы флиртовать со сногсшибательной

блондинкой, я снова то и дело пытаюсь поймать хотя бы случайный взгляд
Антона, который, будто нахохлившийся воробей, хмуро тычет пальцами в свой
гаджет, пока остальные неторопливо возвращаются за стол.

- Да не спал я! Просто глаза на секунду прикрыл! – яростно оправдывается

Позов, усаживаясь на место, - музыка такая убаюкивающая, что я могу
поделать?!

- Ага! То-то я чувствую, что ты только слюни не пустил у меня по плечу! –

парирует Катя, метнув в мужа острый взгляд, от которого Димка шарахается в
сторону, словно от чего-то летящего и тяжелого.

Пока Позовы продолжают выяснять, спал бедный супруг или нет, Оксана вовсю
подстегивает меня.

- Вот это да, Арс! А я еще переживала в начале танца, что именинник у нас без
пары остался! А ты молодец, не сидел сложа руки!

- Он как раз и сидел! – наигранному возмущению Журавлева нет предела, - она

сама к нему подошла, я видел. Сама пригласила, так он еще и сомневался.
Раздумывал сидел, соглашаться или нет!

- Вот постоянно так! Верите или нет, но вот сколько раз мы с ним ни
выбирались, так постоянно и было! Девчонки всегда ведутся на его через чур
смазливую физиономию! – под общих хохот «обиженно» добавляет Матвиенко, -
хоть бы раз и меня такая богиня пригласила!

Пока я тщетно пытаюсь оправдаться, к нам подходит официант. Ставит на стол

бутылку дорогого шампанского, кивком указывая на столик отправителя.
Оглянувшись, я сразу натыкаюсь на прямой взгляд Анны, которая кивает мне и
складывает ладони в благодарственном жесте.

- Ого… - тянет Суркова, рассматривая этикетку на бутылке, - да оно стоит не

меньше тысячи! Похоже, у нашего именинника намечается сегодня еще один
подарок!

Пока все дружно обсуждают дорогущую бутылку и особу, приславшую мне ее, я
снова мельком смотрю на Шастуна. Словно обиженный ребенок, он старательно
игнорирует меня, глядя куда угодно, но только не в мою сторону. Хочется
рассмеяться от нелепости ситуации, которая по уровню отношений и появлению

247/331
чувств осела где-то на уровне выпускной группы детского садика, когда в обиде
друг на друга дуют губы и намеренно отворачиваются в другую сторону. Антон
ведет себя абсолютно идентично, и для полноты картины ему сейчас не хватает
только показать мне язык и пообещать больше никогда не разговаривать со
мной.

До этого танца я постоянно ощущал на себе его взгляд. Иногда мимолетный, а

иногда и гораздо более глубокий и долгий, чем позволяли приличия и ситуация.
Он смеялся, шутил с Журавлевым, поддерживал беседу с Катей и Оксаной, но
постоянно взглядом возвращался ко мне, словно ища немой поддержки и
одобрения. Сейчас же, напустив на себя как можно более безразличный вид,
Антон увлеченно листает что-то в телефоне, периодически вставляя редкие
реплики в общий разговор.

Сережа объявляет новый тост, и очередная доза градуса бьет по моим мозгам в
самом нужном месте. Как бы я ни пытался, все равно возвращаюсь на исходную.
Снова смотрю на него, теряясь в густой зелени глаз, и отчаянно пытаюсь
сообразить, когда же меня успело так затянуть. Кому я вру? Да ревность
Шастуна в тысячи раз приятнее мне и лестнее всех прижиманий и объятий Анны
в танце! Разве безразличных ревнуют? Или убегают на улицу во время медляков
с другими?

- И все-таки, как бы к нему не клеились такие красотки, он сейчас почему-то

один, - мурлычет Оксана, потягивая заказанный Журавлевым коктейль и не
сводя с меня своего пьяненького, но очень проницательного взгляда, - неужели,
никто не может покорить титана?

Я не успеваю ответить ей заготовленной фразой про «половинки» и прочую

ерунду, когда уже порядком поднабравшийся Матвиенко вдруг перекрикивает
весь стол.

- Что это «не может»?! Он уже покорен! Вот только не совсем красоткой!

Вместе с повисшей тишиной меня прошибает насквозь холодным потом едва не

подбрасывает на стуле. В памяти вспыхивает наш разговор в Новый год, когда я
признался Сереге, что, кажется, влюблен в парня. Однако сегодняшний расчет
на его молчание и здравомыслие, похоже, провалился – Матвиенко пьян в
дупель, и сейчас может выдать все, что угодно.

- Ого! А почему мы не в курсе? – Оксана, почуяв добычу и пикантные

подробности, перегибается через стол, - или это секрет?

- Нет никакого секрета, - отчаянно пытаюсь добавить в голос как можно больше
беззаботности, но выходит, прямо скажем, хреново, - просто не о чем тут
говорить.

- Ну да, - хитро щурится Серый, шутливо грозя мне пальцем, - ай-яй-яй, Арсик!
Врать друзьям нехорошо! Почему не скажешь им, что твое сердечко уже давным-
давно занято?

Главное - не смотреть на Шастуна сейчас и взглядом как-нибудь заставить

болтливого армяна поскорее заткнуться.

- По-моему, кому-то уже хватит пить и нести всякую ересь.

248/331
 Антон убирает телефон в карман, отстраненно прислушиваясь к разговору.
Оксана же не собирается отступать, поняв, что Матвиенко сейчас может выдать
очень интересные подробности, которые я явно пытаюсь скрыть от всеобщего
обозрения.

- Да ладно тебе, дружище! В этом ничего такого нет! – Сережа разводит руками
в стороны и чуть пошатывается в сторону, - ну подумаешь…

Прямо сейчас мне хочется всего двух вещей: застрелиться, но сначала

придушить чрезмерно говорливую бородатую скотину. Мозг лихорадочно выдает
никудышные варианты отступления. Можно попытаться свалить все на степень
опьянения Матвиенко, но эффект от его слов о моем неравнодушии к
противоположному полу явно будет таким феерическим, что съехать на
тормозах не получится.

- …ну подумаешь, все еще спишь со своей бывшей! Ну, с кем не бывает!

Секундная заминка – и моя челюсть падает на стол с таким грохотом, что

остается только удивиться, как под ней не бьется хрупкая посуда. Остальные
тоже слегка ошарашены, однако по потухшему взгляду Сурковой, она явно
ждала чего-то более существенного.

- И все?!

- Все, - по довольной улыбке Матвиенко видно, что его-то эта «новость» веселит
больше остальных, - а вы чего подумали? Да он по Аленке своей сохнет до сих
пор, вот и не смотрит ни на кого! Жалеешь небось, что разбежались?

- Э-э-э, ладно! Ладно! – вскидываю руки вверх, делая вид, что меня поймали с
поличным, - все-таки пять лет – солидный срок. И просто стереть из памяти это
очень сложно.

На самом деле оказалось – до обидного просто. Словно и не было их, этих пяти
лет с Аленой в одной квартире. Сейчас гораздо проще согласиться на мою якобы
«тоску по бывшей» и подхватить эту легенду, чем оказаться в неловкой
ситуации, да еще и вплести туда Антона, не дай Бог.

Однако тема моей прошлой личной жизни народ явно не заинтересовывает, а

Оксана переключает все свое внимание и жажду интересных подробностей на
бедного Журавлева, взяв в союзники Катю и Сережу. А мне остается только
пообещать себе придушить Матвиенко чуть позже и пожалеть, что не могу
сейчас пойти переодеться, ибо после пережитого стресса футболка под
пиджаком противно липнет к спине.

Все постепенно возвращается на круги своя, но я словно ощутимо трезвею. Все-

таки адреналин – отличный отрезвитель. Антон, наконец, откладывает телефон
в сторону, включаясь в увлекательную беседу о личной жизни Журавля, но
теперь то и дело снова мельком поглядывает меня. Похоже, только он один
заметил, как я занервничал, и сейчас немного обеспокоенно рассматривает мое,
наверняка, побледневшее лицо. Все же мы успели неплохо изучить друг друга,
замечая даже самые мимолетные эмоции. Рука сама собой тянется к стакану, но
вместо пива решаю выйти проветриться. Это мне сейчас действительно
необходимо. Антон внимательно следит за моими движениями и, видя, что я

249/331
поднимаюсь из-за стола, спешно убирает телефон в карман, по всей видимости,
собираясь пойти следом за мной.

- Я могу поспорить на тебя еще раз?

Анна оказывается передо мной словно призрак, бесшумно и легко. Вскользь

касается предплечья и окутывает приторно-сладким ароматом каких-то ягодных
духов.

- Потанцуем?

Музыка вокруг нас, словно по волшебству, замедляется. Танцпол вновь

заполняется парами, а на нас сейчас устремлено столько глаз, что отказать в
приглашении практически невозможно. Пока девушка увлекает меня за собой,
крепко сжимая в тонких пальцах мою ладонь, Антон провожает меня таким
взглядом, что хочется провалиться под землю, лишь бы не видеть его. Едва не
столкнув со стола тарелки, он вскакивает на ноги и, даже не оборачиваясь,
быстро устремляется к выходу.

- Куда ты все время смотришь? – выдох Анны оседает прямо у меня на губах, -
постоянно ищешь кого-то.

- Тебе показалось.

Нет, не показалось. Интересно, это будет выглядеть сильно не по-

джентльменски, если я прямо сейчас оставлю ее и рвану за Шастуном?

- Ну, пусть так. С днем рождения, кстати говоря. В наш первый танец я еще
не знала, что вальсирую с почетным именинником.

- Спасибо. И за шампанское тоже.

- Ты его заслужил. Вполне.

Она жмется ближе, трется о мою грудь своей, абсолютно не стесняясь и

теснее обвивая шею руками. Я нравлюсь ей – это очевидно настолько, что
пригласи я ее сейчас продолжить вечер в более приватной обстановке, она
согласилась бы, не раздумывая. Возможно, я немного переоцениваю себя, но ее
пылающий взгляд и томное дыхание слишком прямо говорят о ее намерениях
все без слов.

- У тебя веселые друзья. На вас приятно смотреть, очень дружные ребята, -

Анна поправляет волосы, как бы случайно убирая их с шеи, открывая взгляду
глубокое декольте.

Я четко понимаю этот намек – пригласить ее к нам – но пропускаю мимо

ушей, прикидываясь слишком пьяным для полутонов. Антона до сих пор нет, и в
этот раз беспокойство захлестывает меня на порядок сильнее, чем в прошлый.
До конца песни я точно не дотяну.

- Прости, Ань, но мне нужно выйти. Освежиться немного.

- Все в порядке? Давай, я пойду с тобой? – она разочарованно хлопает

глазами и с надеждой цепляется за мою руку.

250/331
 - Нет, не стоит. Мне просто срочно нужно проветриться.

Для верности икаю слишком очевидно, чтобы предупредить ее возможных

неприятных последствиях в виде тошноты, и едва она отпускает мои пальцы,
устремляюсь к выходу.

На улице приятно прохладно и свежо. Нужно было выйти уже давно, потому
что голова идет кругом от выпитого и громкой музыки. Ветра совсем нет, небо
ясное, усыпанное тысячами звезд и крупной желтой луной, горделиво
восседающей по центру. Вокруг - ни души, только машины шумят на дороге, где-
то за зданием кафе. Редкие фонари, выполненные в старинном стиле века
девятнадцатого, светят совсем тускло, едва освещая территорию и вырисовывая
на брусчатке под ногами причудливые изогнутые тени. Вдыхаю глубоко полной
грудью, на секунду прикрывая глаза и наслаждаясь блаженной тишиной после
оглушительной музыки внутри.

Антон обнаруживается за углом. Сидит на высокой спинке лавочки, ногами

забравшись на сиденье. Почти докуренная сигарета медленно тлеет, крепко
зажатая в уже побледневших от холода пальцах. Подхожу ближе, с каким-то
странным удовольствием отмечая нахмуренные брови и по-детски надутые губы.

- Так и будешь убегать сюда на каждый медляк?

А он еще не разучился надевать свои маски, это факт. Сейчас передо мной
тот самый кактус на первой неделе нашего с ним знакомства.

- Почему бы и нет? Здесь хотя бы перед лицом не крутятся всякие шалавы в

коротких платьях.

Однако.

- Это приличное заведение. Зря ты так. Шалав там нет, вроде бы.

Тяжелый взгляд исподлобья обдает такой волной холода, что мне хочется
поежиться и плотнее запахнуть пиджак. С ревностью Антона мне сталкиваться
еще не приходилось, но она, похоже, равна по силе его феноменальному
упрямству, если не превосходит его.

- Раз там так хорошо, что же ты оттуда ушел?

- Тебя потерял.

- Нашел? Иди скорее обратно, а то твоя девушка заскучает и уйдет танцевать к

Матвиенко.

Остается только мысленно присвистнуть. И когда он успел стать таким

обжигающе горячим?

- Сережа не такой. Не в его правилах отбивать девушек у друга.

- Ну, тогда тебе не о чем волноваться. Она тебя дождется, - яда в его голосе
столько, что хватило бы на пару лошадей. Он морщится, кривит губы и,
передразнивая Оксану, противно щебечет, - «они такая прекрасная пара»!

251/331
 Злится он слишком сексуально. А я слишком пьян, чтобы раздумывать о
последствиях и пускаться с ним в абсолютно бессмысленные дискуссии. В один
шаг приближаюсь к нему, сокращая расстояние, приподнимаю его лицо за
подбородок и целую, пресекая малейшие попытки отстраниться. Антон отвечает
сразу же, цепляется пальцами за плечи, углубляет поцелуй, толкаясь языком и
ощутимо прикусывая мою нижнюю губу.

- За дело, - бормочу я прямо в губы Шастуна, а его кожа под моими пальцами
холодная, словно лед. Он, должно быть, окончательно замерз здесь, и нужно как
можно быстрее вернуться.

Антон кивает, бормоча что-то нечленораздельное, водит ледяным носом по моей

шее, иногда прихватывая кожу зубами. Кровь разгоняется и отдает в висках
барабанной дробью от осознания того, что нас могут увидеть сейчас, но тело
только сводит приятной судорогой и заставляет стащить Антона с его
импровизированного насеста и притянуть к себе. Он тихо фыркает, спотыкается
и цокает языком на измазанный в грязи кроссовок. Воздух между нами нещадно
плавится, разливается тягучим густым пластилином и обволакивает, заставляя
прижаться ближе. Шастун слишком красивый, раскрасневшийся, с этой
невозможной родинкой прямо на кончике носа, которую я готов зацеловать
прямо сейчас, с уже растрепавшейся пшеничной шевелюрой и таким
помутневшим взглядом, от которого болезненно ноет и тяжелеет в паху

и я хочу его до блядских звездочек перед глазами

И эти самые звездочки, наверное, вспыхивают в глазах Шастуна, когда я

впечатываю его в стену кафе слишком сильно. Жмусь к нему, вдыхаю едкий
табак, которым насквозь пропиталась его толстовка, сжимаю сквозь ткань
скованные мышцы на животе и бездумно обвожу губами каждый сантиметр его
длинной шеи. От Антона пахнет долбанными сигаретами, пивом и шашлыком, но
вся эта отнюдь не романтичная какофония ароматов сносит крышу и рвет
последние живые предохранители, оставляя после себя лишь обугленные
дымящиеся концы.

- Я еще… еще подарок не подарил, - его срывающийся до хрипоты шепот

оседает внизу живота тугим комком, скручивается, с хрустом и скрежетом
подминает под себя последние остатки воли и здравого смысла.

- Не сейчас, - губами вывожу на его коже немыслимые символы и линии,

очерчиваю каждую мышцу, старясь запечатлеть, навсегда оставить в памяти
запах и контуры. Слова беззвучно утопают в поцелуе, и Антон всем телом
подается навстречу. Льнет ко мне, обнимает за шею, заставляя выпрямиться и
податься вперед, немного запрокинуть голову, чтобы дотянуться до его губ.

Не отпустить. Не разорвать контакта.

Я путаюсь пальцами в его волосах на затылке, нетерпеливо толкаюсь языком и

медленно умираю от того, что Антон стонет в поцелуй и притирается ближе
бедрами. Так развязно, так пошло, так откровенно, что каждая секунда сейчас
стоит того, чтобы сойти с ума прямо здесь от передоза и возбуждения. Я уже
дрожу, как долбанный наркоман, которого ломает безжалостно, потому что доза
нужна до смерти.

252/331
 Потому что он мне нужен.

Весь нужен и прямо сейчас. Все сомнения замирают между нами, зависают
обжигающими «нельзя» и «не стоит», но Антон одним своим рваным выдохом
рушит все преграды. Пальцами своими под моей футболкой медленно подводит
к черте, одним взглядом землю из-под ног к херам вышибает и заставляет
скулить от его слишком многообещающей улыбки. Притягиваю его к себе,
выдавливая объятиями последний кислород, все страхи и бесполезные метания,
вжимаю в стену, больно царапаясь о холодный камень костяшками пальцев и
целую его снова. Грубовато, жестко, но так, как хочется именно сейчас. Так, как
сейчас необходимо.

- Нет, - Антон с трудом отталкивает меня от себя, щурится, словно от солнца,

хотя на часах далеко за полночь, облизывает невозможные, припухшие губы и
скользит расфокусированным взглядом по моему лицу, - у меня тоже есть
подарок для тебя.

Где-то внутри знакомо начинает подвывать уже набившая оскомину противная

сирена.

Только не смей снова сказать это, Шастун. Не смей даже заикаться про
благодарности и прочую хрень. Иначе я просто сдохну прямо здесь от разрыва
сердца и башки в придачу.

Прежде чем я в ответ формулирую связное предложение, Антон роется в

карманах джинсов и протягивает мне раскрытую ладонь. На ней лежит черный
аккуратный браслет, состоящий из трех параллельных шнуров, соединенных
между собой металлическими кольцами, имитирующими молнию, и широкой,
блестящей пластиной в центре.

- С днем рождения.

Он волнуется. Как-то совсем по-девичьи смущенно хлопает длинными

ресницами, смотрит себе под ноги и забывает дышать. Его все еще потряхивает,
как и меня, от слишком сильного желания и сносящей голову близости. Дыхание
вырывается изо рта клубами прозрачного пара, которые окутывают меня словно
дурманящим дымом, заполоняя легкие и не оставляя места воздуху и рассудку.

Он невозможный.

Невообразимый.

Ненастоящий.

- Спасибо, - холодный металл приятно ложится в руку, но Шастун в

последний момент одергивает свою ладонь и, перевернув руку, аккуратно
застегивает браслет на моем запястье. От этого невинного, но такого
чувственного жеста и зрелища дыхание у меня в который раз перехватывает,
болезненным комком оседая в горле и неизбежно стекая вниз живота, а слова
тонут в теплом, ласковом взгляде Антона, когда он, вдруг склонив голову,
невесомо целует мою руку.

мне пиздец

253/331
 спускайте занавес

- Поехали.

- Куда?

Антон ошарашен, но у меня остается слишком мало чего-либо связного и

здравого в голове, чтобы одновременно отвечать ему и параллельно вызывать
такси. Хватает только на одну операцию. Пока я сбивчиво диктую оператору
адрес кафе, Шастун не сводит с меня пронзительных глаз, в свете фонарей
вдруг обретших манящий золотистый оттенок. Закончив разговор, я легко целую
его в уголок губ и спускаюсь обратно в кафе.

- Не пропусти машину. Черный «Рено» четыре, восемь, два. Я сейчас выйду.

Он кивает без слов. Достает пачку сигарет из кармана и глубоко

затягивается.

254/331
Примечание к части нца, моя нца...

Закрою глаза, потому что такие сцены всегда даются с трудом, а публиковать их
жутко смущаюсь)

Часть 21. Не озвученные признания

Внутри звучит очередной медляк. Дым от многочисленных кальянов

заволок все помещение туманной дымкой, и теперь приглушенный свет почти
осязаемыми прямыми лучами пронизывает танцпол. Краем глаза выхватываю
танцующих Журавля и Оксану. Позовы сидят рядом: Дима уже откровенно
дремлет на стуле, а Катя очень оживленно беседует с Матвиенко, который с
горящими глазами показывает ей свои работы в телефоне и неторопливо
потягивает приличных размеров кальян, возвышающийся на нашем столе.

- Ну, наконец-то! – Сережа активно машет мне рукой, - я уж хотел за тобой

идти. Все нормально?

Вышел бы – точно охуел от зрелища.

- Не очень. Слушай, мне что-то совсем херово, - как можно артистичнее

изображаю плохое самочувствие, тяжело опускаюсь на стул и, для
достоверности, прикашливаю и закатываю глаза, - похоже, мне сегодня уже
хватит.

Пускай меня лучше сочтут слабым дохляком, который напился до ручки в

собственный день рождения, чем очередной шанс для нас с Антоном будет
безвозвратно упущен. Шастун стоит всего этого. Тысячи раз.

- Ты такой бледный, Арсений, - Катя взволнованно качает головой и

заботливо дотрагивается рукой до моего лба, - и, кажется, у тебя даже
поднялась температура.

Еще как поднялась, Кать. И не только температура. Внутри полыхает

настоящий пожар, и если не потушу его - разнесет пол-округи. Сожжет меня
изнутри, испепелит, выжжет до основания, потому что все ограничители уже
давным-давно перегорели, а каждое касание только подкидывает дров и
раздувает пламя еще сильнее. Все, что мне нужно – это уйти отсюда и как
можно быстрее.

- Тошнит? Голова не кружится? – мгновенно преобразившись в заботливую

тетушку, кудахчет Матвиенко, наливая полный стакан минералки, и протягивает
его мне.

- У меня вроде в сумке Аспирин был. Хотя сейчас он тебе вряд ли поможет, -
Катя смотрит с таким искренним сочувствием, что обманывать ее становится
просто-напросто совестно.

- Подташнивает. И кружит так неслабо. Не надо, видимо, было все подряд

пить, - снова закатываю глаза, отворачиваюсь и на этот раз, как назло,
встречаясь взглядом с Анной, поглядывающей на меня из-за своего столика с
озадаченным, грустным личиком, - о-о-о-о-й, мне, наверное, надо на воздух.

255/331
 - Слушай, может, домой поедешь? – Серый с опаской поглядывает на весьма
достоверную испарину на моих висках, - ты реально какой-то зеленый.

- Нет, ну как я уеду? – разваливаюсь в стуле, тяжело дышу и всем видом

изображаю самого больного в мире человека, в лучших традициях Карлсона, -
это же моя вечеринка.

- Арс, это уже не твоя вечеринка, - Матвиенко цокает языком, а Катя,

перегнувшись через стол, участливо поддакивает ему.

- И правда, поезжай домой. Зачем мучить себя? Ребята все поймут. Да и к

тому же, - она с улыбкой оглядывается на вальсирующих Суркову и Журавлева, -
им явно уже не до нас. Поезжай, а мы тут сами завершимся.

Хочется расцеловать ей руки, но вместо этого лишь слабо киваю.

Поднимаюсь на ноги, пошатываюсь для верности, отдаю Сереже карточку,
несмотря на все протесты, и в его сопровождении двигаюсь к выходу.

- Отдай карту Оксане потом. Код ты знаешь. А я на работе у нее заберу.

- Хорошо, хорошо. Не переживай. А кстати, где Антон? Его давно не видно.

Пока я объясняю Матвиенко, что Шастуну уже пора якобы возвращаться в

центр, и я как раз завезу его по дороге, вовремя замечаю, что Анна уверенно
движется в нашу сторону.

- Ладно, Сереж. Спасибо, что приехал. И спаси меня, - короткий кивок в

сторону надвигающейся девушки и Матвиенко тут же расцветает.

На улице машина уже ждет нас. Антон топчется рядом, докуривая сигарету.
Увидев меня, он молча забирается на заднее сиденье, а я сажусь рядом. Мы
трогаемся с места под слишком громкую и динамичную музыку, которая долбит
из динамиков и заставляет водителя, молодого парня с комплекцией
Шварценеггера, покачивать головой в такт, совершенно не обращая на нас ни
малейшего внимания. Антон ерзает на сиденье, то и дело бросая на меня
заинтересованные взгляды. Перебирает пальцами браслеты, смотрит на мою
руку, на которой покоится его подарок и трет ладони между собой.

- Что наплел? – он наклоняется, чтобы сквозь музыку я смог услышать его.

- Сказал, что плохо себя чувствую. Перебрал. Бывает.

- И они поверили? – он смотрит с удивлением и усмешкой, - как-то это

неправдоподобно звучит. И выглядит. Ты вполне нормальный.

- Я приложил все свои актерские способности, будь уверен. Они сами

выпроводили меня.

- Понятно, - он мнется, и я буквально чувствую исходящее от него волнение и

почти электрическое напряжение. Он хочет что-то сказать, но, похоже, никак не
решится начать. Облизывает губы, бросает мимолетные взгляды в окно и
рассматривает свои кроссовки.

- Не громко, мужики? – подает голос водитель, чуть повернувшись к нам, -

256/331
могу убавить, если что.

- Нет, нет. Все нормально, - знал бы он, что громкая музыка заботит нас
сейчас меньше всего.

- Я не это имел в виду.

Ну, наконец-то.

Антон придвигается ближе, на какой-то миллиметр, говорит так, чтобы я

точно его расслышал и смотрит в глаза, отчаянно стараясь увидеть внутри меня
что-то, чего мне и самому-то не отыскать уже никогда.

Ответов.

Что же между нами?

- Я не собирался вчера благодарить тебя…этим.

Он бьет меня, даже не касаясь и пальцем. Просто выворачивает наизнанку,

шинкует в мелкую мель, и мне невыносимо тошно от воспоминаний вчерашнего
проклятого вечера.

проебались

Оба и по-крупному.

Но разговор неизбежен. И, к тому же, целовать Антона прямо в машине - не

самая удачная затея, учитывая размер мышц нашего водилы, поэтому время,
определенно, стоит занять беседой. Тем более, тема для нее весьма и весьма
наболевшая за последние сутки.

- Я знаю.

Не верит. Смотрит – и душу медленно из меня выкручивает, вырывает с

корнем, ныряет внутрь, лишь бы увидеть, узнать, прочувствовать до конца. Он
сейчас передо мной настоящий. Измученный сомнениями и метаниями, точно так
же, как и я сам. Словно в отражение собственное смотрю. Антон рядом со мной,
тоже кружится в этом бесконечном водовороте из переживаний, морали и
нескончаемых вопросов и запретов. Топчется на месте, отчаянно не зная, как
сделать следующий шаг и стоит ли вообще шагать дальше. Не остановиться ли,
не вернуться? Впервые вижу это сейчас так четко в его грустном, растерянном
взгляде. Он не знает, куда себя деть от этой смеси растерянности и смущения, и
каждое слово дается ему неимоверно тяжело.

он боится

Осознание этого едва не подкашивает.

Антон боится.

Он не двигается, но всем своим существом тянется ко мне. В глаза

заглядывает, ищет. Боится, что оттолкну. Что не стану слушать. Вышвырну и
дверь перед ним захлопну. Не знает точно, что ему делать – прощения просить

257/331
или выйти из машины. Боится, что не пойму. Что не захочу понимать.

Что-то внутри бьется звонко. Разлетается на мелкие, острые осколки,

рассыпается в пыль и забивает легкие, что не вздохнуть. Нервы или их жалкие
остатки натянуты слишком туго. Одно неосторожное движение – и всем
рецепторам кранты. Ибо обострены и воспалены до крайности, до точки, до
гребаного предела, когда назад уже хода нет.

- То, что ты вчера сказал…

- Нет, подожди, - он перебивает меня, запинается, слова даются ему с

огромным трудом, но я лишь молюсь про себя, чтобы он не замолчал, - я… мне
нужно…

- Антон…

- Я даже не думал, что ты мои слова таким образом воспримешь. Даже

представить не мог. Просто ляпнул, не подумав. А ты…

Снова запинка. Его дыхание рвется, теряется между нами, он весь словно
сжимается в комок, ссутулившись, отводит взгляд и поджимает губы. Бормочет,
глядя себе под ноги, но вполне отчетливо и ясно.

- Мне хорошо с тобой.

выстрел

Антон никогда не промахивается. А сейчас я к тому же слишком близко для

промаха.

- И я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо.

Мы все еще едем? Или уже остановились? Для верности оглядываюсь за окно,
но мир вокруг словно прекращает свое движение. Все замирает между нами,
густеет, повисает в воздухе, беспомощно болтаясь на слишком тонких, истертых
нитях, грозясь вот-вот сорваться.

- Я никогда не подумаю плохо о тебе, Антон.

Хочется поцеловать его. Коснуться раскрытой ладони, лежащей на сидении.

Обнять до хруста ребер, зарыться носом в пропитанную сигаретным дымом
одежду до чертовой остановки уже ненужного сердца.

- Не знаю, что стало со мной, если бы не ты, - я постепенно растворяюсь в его

тихом голосе и от его слов пьянею быстрее, чем от всего выпитого за вечер, - ты
столько сделал для меня. Столько раз просто рядом был. Разговаривал и слушал.
И мне действительно хочется отблагодарить тебя. Как бы это ни звучало, но это
так. А вместо благодарности я могу лишь сидеть у тебя на шее и дарить на день
рождения дурацкие браслеты.

Он с досадой кивает на мою руку, украшенную его сегодняшним подарком.

- Ничего он не дурацкий, - становится по-настоящему обидно за браслет. Тем

более для меня он в разы ценнее дорогущих часов Матвиенко. Не в обиду

258/331
Серому, - кстати, где ты его купил?

- Я не покупал.

Мне нужна всего секунда, чтобы смениться с лица. А Шастуну - еще

половина, чтобы усмехнуться в ответ на мой ошарашенный взгляд.

- Не бойся, я не украл его.

- Тогда откуда..?

- Он мой. Один из моих.

Антон наклоняется и шепчет так доверительно и горячо.

- Но самый любимый.

Он весь сейчас – живой. Я не видел его таким никогда. И только сейчас

понимаю, как жестоко обманывался, когда считал, что изучил его, раскрыл,
прочитал. Только сейчас он передо мной настоящий, чувственный, искренний и
такой красивый.

- Спасибо тебе, - его пальцы находят мою ладонь, чуть сжимают, пробегаются
кончиками по коже и замирают в касании, - за все.

Становится невыносимо тесно в довольно просторном салоне. Нам мало

места, потому что обломки разрушающейся между нами стены занимают почти
все пространство. Они и меня бы погребли под собой, но я, кажется, отрастил-
таки столь желанные в детстве крылья, и теперь парю где-то высоко и
недосягаемо.

Признаться ему сейчас – и снести одним ударом все, подчистую. Даже дыма
не останется, рассеется по ветру и прогонит смог. Однако я молчу, берегу слова
внутри, пока машину трясет на подъезде к дому, а водитель уже посматривает
на нас в зеркало заднего вида, словно напоминая о своем присутствии.

До лифта мы добираемся в молчании, даже на достаточно почтительном друг

от друга расстоянии. Как будто все уже сказано, и теперь лишние слова могут
только все испортить, как было вчера. Когда двери расходятся в стороны, Антон
входит внутрь первым. У меня в памяти вспыхивает неоновая яркая картинка.
Мелькает коротко, но так живо, что невольно ныряю в воспоминание, когда
точно так же мы входили в этот самый лифт. Когда я сорвался к нему среди
ночи, после одного единственного звонка.

«простите, что разбудил вас»

Когда я почти ничего не знал об Антоне.

«объясни, что же случилось»

Когда еще не знал, чем обернется тот звонок и наше ночное рандеву из
парка до моей квартиры.

«я не за этим вам позвонил»

259/331
 «а зачем тогда?»

«я не могу вам сказать»

Даже не догадывался об ужасе, творящемся вокруг Антона и меня самого.

«меня опять хотят взять под опеку»

Я всего лишь испытывал симпатию, только начинал осознавать масштаб

собственных чувств и эмоций к этому нескладному, худому, высоченному
мальчишке, который едва не захлебнулся в слишком бурном течении.

«и что здесь такого?»

Еще не знал, что течение накроет и меня.

«всё»

Еще не знал, что утону.

Когда лифт начинает движение, Шастун шагает навстречу. Отсвечивает

потемневшими, бездонными глазами, губит, без надежды на спасение, но я и не
надеюсь. Падаю в его объятия, уже изученным движением ныряя носом в
воротник его толстовки. Сейчас жар уже отпускает, и желание отходит на
второй план, уступая место той самой близости и щемящей нежности. Антон
обнимает крепко, обвивает своими длинными руками, прижимает к себе, словно
хочет защитить, оградить от всего на свете. Странная ирония, ведь это я,
кажется, кичился его защитой и мнил себя супергероем, спасающим его от
гребаного, бессердечного мира. Но сейчас отпускаю все и лишь блаженно таю в
его руках, словно хрупкая свеча на слишком сильном огне. Мы так близко, что,
кажется, я даже сердце его слышу. Размеренное, гулкое, горячее, живое.
Цепляюсь за мягкую белую ткань, и только сейчас замечаю, что Шастун оставил
в кафе куртку.

- Прикинь, я куртку забыл в кафешке, - шепчет Антон мне в макушку.

И кто после этого скажет, что телепатии не существует?

- Матвиенко все заберет, не переживай. Он ответственный. Даже когда

пьяный.

Его смех проходится по волосам легким дыханием, шевеля и приятно щекоча

их.

остаться бы здесь

ехать в лифте до самого неба

Двери распахиваются, но мы не двигаемся с места. Свет слепит, но я лишь

прячу привыкшие к темноте глаза на груди Антона, а он крепче смыкает руки на
моей спине. Дежавю накрывает неслабое, и не меня одного.

- Как прошлый раз.

260/331
 Приходится все-таки запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
Антон нежно улыбается, глядя на меня сверху вниз, и мажет кончиком языка по
губам.

- Я еле дотащил тогда тебя до квартиры. Уже подумывал бросить прямо в

подъезде.

- Что же не бросил?

Такой открытый сейчас. Меня от него, от всего него, в тугую, болезненную

пружину сворачивает. Она трещит, гнется, ноет, но если распахнется сейчас –
пламя наружу вырвется. Его запах – сигареты, алкоголь – накрывает, топит,
окунает в самую бездну прямо вниз головой, чтобы наверняка. Последние мысли
убивает, останавливает кровь и тормозит пульс.

- Никогда не брошу.

В этом поцелуе – все.

Осознание – мой – добивает.

И возрождает к жизни снова, когда мы буквально вваливаемся в квартиру,

спотыкаясь обо все углы и косяки. Ногой захлопывая дверь, я не замечаю, когда
Антон успевает стянуть с меня пиджак. Он перехватывает инициативу, ведет
меня в сторону комнаты и, путаясь в руках, пытается снять футболку. Толкает в
стену, дразнящим языком проходясь по шее и выбивая из меня глухие стоны.
Медленно, плавно оглаживает живот, грудь, пробегается кончиками пальцев по
ремню, задевает тазовые косточки и у меня едва не подгибаются колени. Тянусь
к его губам, кусая и терзая каждую из них, влажно и тягуче, смакуя каждый
сантиметр нежной кожи.

- Блять, - вдруг шипит Шастун, чуть не подпрыгнув на месте, а я, сквозь

заволоченное сознание ощущаю, как к ногам жмется что-то мягкое и теплое, -
Месси!

Ах, да. Я совсем забыл о нашем новом сожителе, как и Антон, по всей
видимости, судя по его откровенно удивленному и даже немного испуганному
лицу.

- Придется его накормить, - он нехотя отстраняется, наклоняется, чтобы

взять щенка на руки и уходит с ним на кухню.

Понятия не имею, чем он будет потчевать питомца, но слышу, как хлопает

дверца холодильника, какое-то шуршание и торопливые шаги обратно.

- Отдал ему всю колбасу, - он смеется, мазнув губами по моей щеке,

переплетает пальцы, и я чувствую прикосновение каждого из его бесчисленных
колец.

- Придется нам завтра довольствоваться сыром, - веду ладонями по его

рукам, вверх, оглаживая, наслаждаясь прохладой ровной кожи, сжимаю плечи и
перемешиваю наше дыхание, пьянея с каждым новым глотком воздуха.

261/331
 Шастун, наконец, стягивает с меня футболку. Комкает ее, почти со злостью
отбрасывая в сторону. Кончиками пальцев проходится по моей груди, гладит,
сжимает, останавливается и целует. У меня перед глазами фейерверки рвутся,
отсвечивая в глазах разноцветными бликами, а в штанах становится совсем
невыносимо горячо. Вселенная замирает, оставляя нас наедине, а я почти
захлебываюсь, почти задыхаюсь от переизбытка, от желания, от всего того, что
делает со мной Антон своим губами и руками. Остается только вжаться сильнее
в стену и хватать губами загустевший воздух, который почти кипит вокруг нас.
Он проникает внутрь, обжигает легкие и смешивается с моим собственным
внутренним вулканом.

не останавливайся

Шепоту так и не удается выйти из груди. Он вырывается с гортанным

хрипом, когда Шастун, мазнув языком по слишком чувствительному соску,
прихватывает его зубами и одновременно тянется к ремню на брюках.

- Такой красивый…

Его шепот оседает на коже внизу живота. И только сейчас осознаю, что он
уже стоит на коленях, а его губы в слишком опасной близости от моей ширинки.

- Антон, - с трудом справившись с онемевшими конечностями, я поднимаю его

за локти и тяну вверх, - нет…

- Почему? – глаза у него словно два омута, заволоченные таким густым

туманом, что зелени уже нет и в помине, - разве ты не хочешь?

хочу

- Не… не сейчас, - язык предательски не слушается, пока Антон своими

руками очерчивает, гладит и сжимает. Трогает невыносимо, невозможно
приятно, улыбается и так безумно правильно двигает кистью по молнии на моих
брюках.

- Не так… - разум покидает меня, - не сейчас.

Не он должен сейчас на коленях стоять, а я. Выцеловывать его имя на его же

коже, умолять, просить о большем. Но все, что я могу в данный момент – глухо
стонать сквозь сомкнутые зубы и молиться, чтобы не сойти с ума от слишком
бешенных ощущений.

Антон послушно поднимается, выдыхая мне прямо в лицо. Большим пальцем

вычерчивает контур моих губ и шепчет, опаляя обжигающим дыханием.

- Как скажешь.

Пользуясь секундной заминкой, стягиваю с него толстовку, а за ней и

футболку под ней. Антон теряется на мгновение, словно смущенный, скользит
помутненным взглядом по моему лицу, а я не могу оторвать от него глаз. Он
замирает, пропускает вдох, кажется, даже немного краснеет.

мой

262/331
 Где взять сил, чтобы вздохнуть?

Я растворяюсь, на атомы рассыпаюсь от него.

Человек не может быть таким красивым.

Тянусь к нему, жмусь изо всех сил. Целую в губы, касаюсь кожи на шее,
спускаюсь к груди, языком вычерчивая на груди Антона не озвученные
признания. Шастун под моими руками плавится, выгибается навстречу, подается
вперед и каждый его стон отдается во мне тысячным эхом. Эмоций сейчас
слишком много. Они переполняют, вьются внутри сумасшедшим вихрем, рвут в
клочья оставшиеся в живых нервные клетки. Хочется закричать, выстонать их,
поделиться, отдать хоть часть, чтобы Антон тоже почувствовал. Чтобы он знал,
что творится сейчас внутри.

Когда он неожиданно дергает меня к себе, я едва удерживаюсь на ногах. Я

давно сполз бы на колени, если бы не был крепко зажат между стеной и телом
Шастуна. Он кусает свои пухлые губы, целует меня, долго и глубоко, стонет
прямо в поцелуй и трется о мои бедра так заманчиво и многообещающе.

разрывает

- Пойдем…

Выровнять дыхание не получается, потому что пальцы Антона уже играют с

пряжкой моего ремня. Нужно успеть дойти до кровати, иначе тело скоро просто
откажет мне в повиновении.

- Прямо здесь, - шепчет Антон в поцелуй, - давай прямо здесь.

- Нет, - остается только удивиться собственному неожиданно твердому тону,

- пойдем в комнату.

Антон подчиняется.

И это подчинение сносит крышу еще быстрее, чем все развязные пошлости и
стоны.

В комнате Шастун снова тянется к моим брюкам, но на этот раз я

останавливаю его. Перехватываю инициативу, веду в поцелуе и мягко давлю на
его плечи, заставляя отступить назад. С совершенно невыносимой полуулыбкой
Антон вновь подчиняется, мягко пятится, пока не врезается в кровать. Он
опускается на нее, не сводя с меня взгляда из-под ресниц, а потом вдруг резко
тянет на себя. Не успеваю сориентироваться - и в следующую секунду уже
полностью лежу на нем, прикасаясь, кажется, каждой клеточкой изнывающего
тела.

близко

так близко

давно желанно

- Антон, - контуры его лица в темноте видны нечетко, но я по памяти провожу

263/331
пальцем по щекам, лбу, касаюсь родинки на кончике носа и задерживаюсь на
губах, - ты…

- Только молчи, - ему хватает сил на усмешку и легкий толчок бедрами вверх,
навстречу мне, - даже не вздумай сейчас начать рассуждения о морали.

Мораль сейчас и впрямь некстати. Да и в голове уже давно не осталось ни

одной здравой цельной мысли.

- Тогда оставим их до завтра.

- Просто поверь, - Антон говорит отчетливо и тихо, глядя прямо в глаза и

держа мое лицо в своих ладонях, - это искренне. Это не благодарность, не
расплата и не что-то еще, что ты надумал себе вчера. Я хочу тебя. Это правда и
больше ничего нет.

он – моя смерть

Я давно смирился с ней. Сам пригласил в дом, открыл двери настежь. И

сейчас готов покорно умирать за каждое из его слов.

Двигаю бедрами, медленно, неторопливо, касаясь пахом красноречивой

выпуклости на джинсах Антона, и этого хватает, чтобы самоуверенность тут же
исчезла с его лица. Антон воздухом давится, толкается вверх, глаза закатывает
и стонет так сладко и хрипло. Патокой тягучей плавится, выгибается и жадно
хватает ртом воздух, когда я накрываю ладонью ширинку его джинсов. Дышит
тяжело, сипло, рвано и глубоко. На каждое мое движение отзывается, отдается
без остатка, льнет ласковым котенком, жмурится и откидывает назад голову.

- Арс…

Стон срывается с моих губ непроизвольно, от одного только звука моего имени
его сбивчивым шепотом. Он притягивает меня ближе, сильнее, безмолвно
умоляя о продолжении. Пробирается руками под ремень, умудряясь тонкими
ладонями добраться до ягодиц, не расстегивая пряжки. Сжимает, тянет к себе,
заставляя прижаться пахом к паху, вплотную, до сладкой, ноющей боли и искр
перед глазами.

мало

Мне мало его. Мало всего. И всегда будет. Даже сквозь помутненное сознание я
успеваю испугаться. Всего на секунду, но страх все же успевает кольнуть.

я уже не смогу без него

не смогу существовать

просто не смогу дышать

он нуженнуженнужен

Видимо воспаленный разум выталкивает эти слова наружу, потому что Антон
вдруг замирает, всматривается в меня своими потемневшими глазами и ловит
мой взгляд.

264/331
- И ты мне. Очень нужен.

Я улыбаюсь в ответ на его улыбку. Он целует меня неожиданно нежно, ласково,

почти невесомо. Слабо дрожит в моих руках и мне остается только гадать от
волнения это или от желания. Он тянется к своей ширинке, расстегивает ее,
целует меня снова и приподнимает бедра вверх. Стягиваю с него джинсы,
чувствуя, как безбожно палит огнем щеки, окидываю взглядом ровные, длинные
ноги, касаюсь кожи на бедрах и поднимаю голову, встречась с затуманенным
взглядом.

мой

Он смотрит на меня. Тоже смущен, тоже на грани, и это меня немного

успокаивает. Следит за движениями, жадно рассматривает сантиметр за
сантиметром, спускается глазами вниз к животу, и тихо посмеивается, пока я
путаюсь немеющими пальцами в собственных брюках. Антон неловко, торопливо
помогает мне, вскользь дотрагиваясь новых участков оголяющейся кожи, и
каждое его касание выстрелом пронзает почти насквозь, навылет, без шансов.
Он снова толкается вперед, заставляя меня охнуть от нетерпения,
приподнимается, кладет руки на ягодицы и аккуратно, будто несмело, тянет
вниз последние полоски ткани между нами.

Меня изнутри ломает по частям. Пытку эту выносить больше нет никаких сил, и
когда Антон накрывает мой член теплой ладонью, я теряю последние остатки
самоконтроля. Рыча, подминаю его под себя, глажу, целую, кусаю и почти
вылизываю манящее тело, оставляя неосторожные засосы и синяки. Шастун
стонет мне в плечо, впиваясь короткими ногтями в спину, вжимается бедрами и
так правильно двигает ладонью, что перед глазами у меня все плывет и
переворачивается. Вращает кистью, сжимает, ласкает неспешными, почти
ленивыми движениями. Словно в самом сладком дурмане я нахожу его губы,
распахнутые и влажные, изучаю каждую из них, проникаю языком и тону, тону

тону

На вытянутых руках нависаю над ним, любуюсь, запоминаю, впитываю в себя

все, что могу рассмотреть в полумраке. Его выдохи, стоны, тепло его тела подо
мной.

всё

Антон облизывает губы, дышит так тяжело и прерывисто, что грудная клетка
ходит ходуном. Целую острые ключицы, спускаюсь к впалому животу, обвожу
ореол пупка и останавливаюсь в жалких сантиметрах, когда Антон вдруг
каменеет, пропускает выдохи, а потом неожиданно тянет меня вверх.

- Не сейчас.

- Почему?

- Не надо. Сам же сказал.

- Но я…

265/331
 - Я хочу тебя. Сейчас.

Я киваю и веду ладонью вниз по его груди. Он мечется взглядом по моему лицу.
Неуверенно ерзает, прикрывает глаза и дышит сквозь зубы. Пытается
перевернуться на живот, но я останавливаю его в последний момент.

- Нет. Я хочу тебя видеть.

- Но это…

- Пожалуйста.

потому что люблю

Антон соглашается, ложится обратно и разводит ноги шире. Я снова мягко

целую его, неспешно пробегаясь пальцами по животу и, наконец, могу коснуться
его. Шастуна в струну вытягивает, выгибает под моими касаниями. Он стонет
глухо и так сладко, не сдерживая себя и не стесняясь, что мне кажется, что я
могу кончить только от одного его вида сейчас. До ярких вспышек зажмуриваю
глаза, пытаясь справиться с собой, хоть немного унять дрожь. Хочется больше,
резче и горячее. Хочется так, что не замечаю боли, когда Антон неосторожно
царапает спину одним из колец. Двигаю рукой вверх-вниз быстрее, то сжимая, то
разжимая пальцы, и чувствую знакомые пульсации внизу живота. Жадно
впитываю каждый всхлип, каждый стон Антона.

Мне нужен он весь.

Когда я веду ладонью ниже, Антона ощутимо подбрасывает вверх. Он жмется ко

мне, прячет лицо, утыкаясь в шею, а я, как могу, стараюсь не причинить боли.

- Не останавливайся.

Он сам двигается навстречу, насаживается на пальцы, жмурится, губы

закусывает и кивает на мои обеспокоенные взгляды. Я держусь из непонятно
каких сил, пытаюсь действовать аккуратно и нежно, сцеловывая каждый новый
стон и просьбу продолжать. Мне уже нужно быстрее. Внутри так палит, что кожа
скоро плавиться начнет. Просто не выдержит напряжения и жара. Когда Антон
немного отстраняется, сглатывает и заглядывает в глаза, показывая, что готов,
меня трясет от нетерпения. Он разводит ноги еще шире, обхватывает меня за
шею и первый толчок вырывает сдавленные стоны у нас обоих. Пытаюсь
двигаться аккуратно, как можно бережнее и нежнее, но теснота и огонь внутри
Шастуна срывают тормоза один за одним. Прислоняюсь лбом к его лбу, смешивая
дыхание, слушаю его шепот и постепенно ускоряю толчки. Антон ужом
извивается, выгибается, льнет, растекается, и я готов бесконечно смотреть на
его дрожащие прикрытые ресницы и распахнутые алые губы. Его руки
лихорадочно блуждают по моей спине, оглаживают каждую напряженную
мышцу, цепляются, отчаянно умоляя быть ближе

быстрее

еще сильнее

- Люблю…люблю…

266/331
 Не успеваю за собственными словами. Последнее так и не срывается с губ.
Тонет в новом, чувственном поцелуе, тает в горячем дыхании, рассыпается в
переплетающемся шепоте и гаснет в глубоких толчках. Антон стонет в голос,
гортанно и надрывно, запрокидывает голову, жадно цепляется за мои плечи,
едва ловя губами очередной вдох. Постепенно ускоряя движение, завожу его
руки вверх, сцепляя их у него над головой и переплетая пальцы. Шастун,
чувствуя нарастающий темп, сильнее насаживается навстречу, крепче сжимает
ногами мои бедра и, высвободив ладонь, опускается рукой к собственному
члену.

Меня уже нет здесь. Перед глазами все плывет настолько сильно, что разобрать,
где реальность, а где мои бесчисленные сны и фантазии об Антоне уже
невозможно. Остается только сдаться, отдаться ощущениям, сильнее и резче
толкаясь в податливое, теплое тело, вслушиваться в рваное дыхание и ловить
каждое слово, срывающееся с пересохших губ.

Антон подходит к черте первым. Вскрикивает, распахивает глаза, выгибается

немыслимой дугой. Меня накрывает тут же, следом. Судорога сводит тело
приятной ломотой, и с последним толчком я прижимаюсь к сухим губам Антона,
выстанывая в них все, что так долго держал внутри под замком.

- Не отдам…больше не отдам тебя...

Силы оставляют, и я падаю на Шастуна, постепенно теряя последние связи с

реальностью. Антон обнимает меня, гладит по спине и касается губами
испарины на виске. Дыхание вырывается сбивчиво, толчками выходит из
горящей груди и приятно оседает на пылающей коже ласковой прохладой. Мы
молчим, но это молчание – самое дорогое и самое откровенное. Будто говорим
друг с другом без слов, сцепляя пальцы, слушая выдохи и теряясь в ленивом
полумраке комнаты. Антон сжимает мое запястье, тянет его к себе, и нежно,
невыразимо чувственно и мягко целует тонкую кожу на внутренней стороне, где
переплетается синеватая паутина вен и сейчас почти не слышен пульс. Касается
губами долго, словно вслушивается, а я замираю, растворяюсь в этом мгновении,
по швам расхожусь окончательно и исчезаю, тону в нем

от любви

от слабости

от теплоты

от страха

Потому что теперь точно не смогу без него.

Уже наверняка.

267/331
Примечание к части "Будет, что почитать на карантине"

Запасайтесь фанфиками и печеньками, ребята.

И берегите себя, пожалуйста.
Новости все тревожнее и тревожнее.

АПРЕЛЬ. Часть 22. Простой вопрос

- Подсказать вам еще что-нибудь?

Девушка улыбается так широко и ослепительно, что мне невольно хочется

улыбнуться ей в ответ. И, в другое время, я бы так и сделал. Однако сейчас
внимание миловидной продавщицы целиком и полностью сосредоточено на
Шастуне, который с крайне озадаченным видом вертит в руках три вида
поводков и шлеек.

- Знаете, для щенков лучше всего подойдет этот, - девушка указывает на

аккуратный темно-синий поводок с рулеткой, одновременно касаясь предплечья
Антона и приближаясь к нему еще на полшага, - а у вас какая собачка?

- Ну…примерно вот такая, - Шастун разводит руки в стороны, показывая

габариты нашего нового питомца, при этом абсолютно игнорируя или попросту
не замечая настойчивых флюидов продавщицы, густым роем вертящихся вокруг
него, - как думаешь, Арс? Такой пойдет?

Забавно, что он еще помнит о моем присутствии.

- Антон, бери уже какой-нибудь. Нам еще корм выбирать и кормушку.

Зря я напялил кожанку. Для середины апреля жара стоит просто аномальная, а
в небольшом магазине и вовсе царит настоящая душегубка. Чувствую, как под
носом и на висках уже выступает мелкая испарина, но Шастун, сосредоточенно
пыхтя и хмурясь, снова возвращается к несчастным поводкам.

- А он не слишком слабый? Не порвется?

- Ну что вы! – девушка всплескивает руками слишком наигранно, радуясь

продолжению беседы с симпатичным юношей и с готовностью продолжает
расписывать бесчисленные преимущества несчастной вещицы, - максимальная
нагрузка на него составляет двадцать килограмм. Так что, для щенка в самый
раз подойдет.

- Он кажется каким-то ненадежным.

- Ну да. У нас же волкодав дома живет. Может, цепь возьмем лучше? Чтобы уж
наверняка, - жара донимает меня все настойчивее, поэтому, когда Шастун в
сотый раз проверяет поводок на прочность, нервы начинают потихоньку сдавать.

- Он вырастет, - Антон серьезен, словно покупает не собачий аксессуар, а

квартиру в миллионную ипотеку, - ты пока, может, кормом займешься?

Хочется в голос застонать, однако молча разворачиваюсь и послушно бреду в

отдел кормов, где меня неожиданно настигает новая волна отчаяния.
268/331
Разновидностей столько, что, кажется, голова сейчас пойдет кругом. Если
Шастун припрется и сюда, то в этом «кормовом» море мы рискуем затонуть еще
на час, судя по «умению» Антона делать разумный выбор на примере гребаных
поводков.

- Простите, - глаза разбегаются, и найти что-то для щенков у меня отчаянно не

выходит, - не поможете мне?

- Секунду, - тут же откликается девушка, однако на помощь мне не торопится,

видимо, всерьез увлекшись лекцией для Антона о разновидностях и размерах
поводков.

Наконец, я выхватываю взглядом среди множества пестрящих упаковок

нужную. Беру сразу три пачки, попутно захватываю миски для кормления и
воды, пару косточек для зубов и забавные разноцветные мячики. Навьюченный
словно заправский верблюд возвращаюсь к кассе, где в тягостных раздумьях
Антон Андреевич уже мечется, аллилуйя, между двумя, а не четырьмя
поводками.

- Давайте вот этот, - глубоко вздохнув, он протягивает девушке аккуратную

шлейку, при этом выглядит так, словно только что сделал выбор между жизнью
и смертью, не иначе.

Продавщица, на весьма внушительной груди которой покоится бейдж с редким

именем «Инна», быстро все пробивает, с тоской поглядывая на Шастуна,
который в мгновение ока теряет к ней всякий интерес. Он уже почти выходит из
магазина, пока я расплачиваюсь и складываю покупки в пакет, когда она вдруг
произносит.

- Кстати, вместо обычных мисок могу предложить вам отличные автоматические

кормушки. Они четко дозируют корм, на них можно установить таймер, при этом
вам не обязательно все время быть дома, а ваш питомец никогда не останется
голодным.

Уже с сумкой в руках, на полпути к спасительному выходу, я замечаю как глаза

Антона опасно вспыхивают неподдельным интересом. Прежде чем он успевает
задать следующий вопрос, я почти силком выталкиваю его на воздух.

- Еще одной бесконечной лекции я не выдержу, - наслаждаясь прохладным

ветром, я вдыхаю полной грудью и, вручив Антону пакет, надеваю темные очки.
Солнце слепит по-летнему, уже начинает ощутимо пригревать и обещает
прекрасный выходной впереди.

- Она очень интересно рассказывает, - Антон косится на закрывшуюся за нами

стеклянную дверь с тоской, - и выбор там большой.

- Да, а еще катастрофический дефицит кислорода.

- Я могу вернуться один. Подождешь?

- Серьезно? – жаль, что моего крайне подозрительно прищура Шастуну за

очками не разглядеть, - а уж за кормушкой ли ты туда пойдешь?

- В смысле?

269/331
- В коромысле. Не к мисс «Четвертый размер» собрался?

Антон секунду недоуменно хлопает глазами, а потом хитро ухмыляется.

- А что, прям четвертый? Уверен?

- Она тебя раздавит им.

Антон нагло ухмыляется, отправляет в рот сигарету, щелкает зажигалкой и

глубоко затягивается.

- Во всяком случае, перед смертью я окунусь в прекрасное, - выдыхает сизый

дым, самодовольно поправляет бейсболку и косится на меня сверху вниз, -
Арсений Сергеевич, вы что же, ревнуете?

Отвечать нахалу не хочется. Остается только гордо прошествовать вперед, и

фыркнуть погромче на его нарастающие подколы и насмешки за спиной.

***

- Зашибись!

Антон изумленно округляет глаза, замирает истуканом прямо на пороге

комнаты, а потом брезгливо морщится, прижимая кулак ко рту.

- Блять!..

- Это еще мягко сказано.

- Арс…я….

Он умоляюще заглядывает в глаза, и мне требуется мгновение, чтобы

догадаться, что же ему от меня нужно.

- Ой, нет! Это твое животное!

- Он больше не…

- Ни за что, Антон. Нужно было пойти погулять с ним утром, а не валяться в

кровати. Так что это целиком и полностью твоя вина!

Шастун с опаской и отвращением косится на аккуратную кучу в углу комнаты.

Спасибо еще, что не на ковре. Аромат в комнате стоит уже устойчивый, а значит
Месси набедил давненько. Сам виновник сидит перед нами, отчаянно виляя
коротким хвостом, и даже не подозревает, как оступился.

- Блять… - Антон вздыхает так протяжно и тяжко, косится на слишком

жизнерадостного для ситуации щенка и понуро бредет в ванную.

Пока Шастун с видом обреченного на гибель супергероя мужественно и,

270/331
одновременно, опасливо тянется веником к «мине», которая уже успела даже
подсохнуть, я стою в дверях, давя в себе настойчивое желание все-таки помочь
ему.

«Он же пес! Это умное животное. Они не кошки, они не гадят по углам! Он
дождется нас, а потом я выйду с ним погулять и он сделает все свои дела».

Эту оду Антон читал мне, блаженно развалившись в постели, пока Месси
вьюном вертелся у моих ног. Пока я неторопливо завтракал, в лучших традициях
ленивых выходных, Шастун, раскинув по кровати километровые конечности,
мирно сопел в подушку. Я тщетно пытался отправить его выгулять щенка, но он
лишь вяло убеждал меня, что совсем не обязательно идти утром и ручался, что
обязательно сходит по возвращении из магазина. А уж за это время точно не
случится ничего противозаконного.

- Стоили ли лишние десять минут в кровати этих страданий?

Удержать в себе язвительное замечание не выходит, поэтому на угрюмый,

полный страдания взгляд я отчаянно пытаюсь не расхохотаться. Антон орудует
тряпкой с такой осторожностью, словно работает со смертельно опасной, едкой
кислотой, а не банальными какашками.

-Ой, заткнись!

- А я говорил…

- Ну, хватит!..

- «Это умное создание! Это не кошка!»

- Завали!

Когда дурно пахнущий инцидент оказывается полностью исчерпанным, Шастун

с гордым видом победителя, торжественно удаляется в ванную, не удостоив
меня и взглядом. Судя по шуму душа, Антон решил в прямом смысле смыть с
себя все остатки преступления. Быстро распахиваю все окна, переодеваюсь и
попутно думаю, что неплохо бы и пообедать. Казалось бы, мы только недавно
проснулись, сходили лишь в зоомагазин, а на часах уже полдень. Время летит
катастрофически быстро. Настолько, что я почти не успеваю за ним.

***

- Аллергия? Серьезно?

- Серьезно. Если не хочешь, чтобы мое лицо сейчас превратилось в воздушный

шар, лучше убери его от меня подальше.

С этими словами Шастун отодвигает от себя тарелку с восхитительным пловом,

над которым я горбатился почти целый день. Аппетитно пахнущий, рассыпчатый
плов получился, на мой взгляд, просто-таки волшебным, несмотря на то, что
стряпал я его впервые, ориентируясь исключительно на рецепт в интернете.

271/331
- Что, прям совсем раздует?

- Угу, - Антон сосредоточенно щелкает пультом от телевизора, попутно набив

полный рот печеньем из вазы, стоящей на столе, - я шам в шесть лет ушнал.

Остается только вздохнуть трагически. Конечно, оповестить меня о своей

аллергии на рис он соблаговоляет только спустя три часа моего пыхтения на
кухне. Тщетного, как выясняется.

- А сказать мне не мог? Видел же, чем я занимаюсь.

Антон стреляет виноватым взглядом из-под ресниц, справляется, наконец, с

печеньем, и пожимает плечами.

- Да я как-то внимания не обратил. А сказать заранее и не подумал даже.

- И что ты теперь будешь есть?

***

Шум воды в ванной прекращается. Через пару минут слышатся шаркающие

шаги, звон стакана на кухне, сюсюкание с Месси, и гулкое хлопанье дверцы
холодильника. Я уже почти успеваю заснуть, но прижавшееся к спине теплое,
чуть влажное после душа тело мигом сгоняет с меня всю сонливость. Антон по-
хозяйски перекидывает через меня ногу, обвивает рукой сверху, утыкается
носом в затылок и шумно выдыхает, почти обжигая дыханием кожу.

- Спишь?

Ну, конечно. После того, как ты с грацией бегемота в посудной лавке прошелся
по квартире, вдоволь погремел посудой, а теперь практически лежишь на мне –
о, да. Я все еще сплю.

- Нет, - поворачиваюсь прямо под его рукой, коснувшись кончиком носа щеки.

- Я тебя разбудил?

Гениальный вопрос.

Он пальцами пробегается по моей спине, словно пересчитывая, останавливается

на каждом позвонке, спускается к пояснице и замирает на ягодицах, улыбаясь
совершенно невыносимо и самодовольно. Самым кончиком языка мажет по
губам, тянется ко мне и целует так мягко и нежно.

Мне голову сносит. Точно так же, как и в первый раз. Привычно теряюсь, стоит
ему только невзначай коснуться, не то что – поцеловать. Тело отвечает ему
мгновенно, без промедления. Прижимаю Антона к себе, не слушая возмущенного
мычания в поцелуй. Он улыбается, кажется, бормочет что-то, но слов разобрать
не могу из-за слишком разогнавшейся в висках и остальном организме крови.

272/331
 Когда Антон, сверкая совершенно безумным взглядом, садится сверху,
обхватывая ногами мои бедра и заводя мне руки за голову, я уже не здесь. Он
по-кошачьи выгибает спину, склоняется ко мне, выцеловывая шею, кусая, лаская
губами ключицы и плечи. Я дышать забываю от него, до жжения в груди, до боли
под ребрами, ноющей и нарастающей. Антон отзывается на каждое мое касание,
сильнее прогибается в пояснице, стонет глухо и надрывно, трется носом, в сотый
раз обводя языком ямочку между ключицами и вжимается горящим лбом куда-то
в шею. Ловлю ладонями его лицо, целую, втягиваю в себя по частицам, до самых
мелких атомов, каждый выдох и хрип забирая, чтобы внутри себя разложить и
запереть навсегда.

Антон такой разнеженный сейчас, теплый после горячего душа, пахнущий

гелем с ароматом невыговариваемых фруктов, с влажными, взъерошенными
волосами. Такой невозможно домашний и уютный, что мне заскулить от
умиления хочется. В охапку его сгрести, прижать посильнее и греться этим его
теплом, исходящим от него словно от камина. Этим уютом, негой, близостью
пропитаться насквозь. Он льнет ко мне, вжимается, трется бедрами и снова
рукой схватывает оба моих запястья над головой.

- Жаль, что нет наручников, - шепчет в самое ухо, пальцами свободной руки
уже пытаясь забраться под резинку моих трусов.

Однако.

Когда я говорил, что узнал его до конца, я, видимо, сильно преувеличивал.

***

- Антон, это не для меня.

- Арс, мне нужно это гребаное сочинение уже на завтра.

- Ничем не могу тебе помочь.

- Я ведь могу и с интернета списать. Ты же сам просил не делать этого, вот и

помоги, чтобы я «бездумно не копировал чужие мысли, а учился излагать
собственные».

Надо признать – такое было. Не списывать вслепую я его действительно

убеждал. И именно этими словами. Похоже, Антон все-таки прислушался. Вот
только теперь это вышло неожиданной проблемой для меня самого. Еще и
угрожает.

- На ЕГЭ одно из заданий как раз сочинение, - Шастун трясет увесистым

сборником заданий по русскому языку передо мной, жестикулируя слишком
активно и увлеченно, - а мои способности к сочинительству сводятся, блять, к
грандиозному нихуя!

Мне хочется съязвить про мат и несчастное сочинение. Интересно, если

Антон, по своему обыкновению, употребит везде «блять» вместо запятых, как это
обычно бывает в его речи, это будет расценено как личный авторский стиль или

273/331
что-то вроде изюминки?

- Анто-о-о-он, я люто ненавидел все сочинения и изложения в школе. Даже в

детдоме, когда характеристики писал, едва ли вешался!

- Но ведь не вешался же! – порывисто подхватывает Шастун, - тем более,

здесь тоже что-то вроде характеристики. Только главного героя какого-то
мутного рассказа. Ну, так что? Вперед?

Не дождавшись моего ответа, он весело кивает сам себе, благодарно целует

меня в уголок губ и, старательно игнорируя крайне унылое выражение моего
лица и отсутствие согласия, как такового, с готовностью открывает сборник и
тетрадь.

- С чего начнем?

***

Антон меняется.

Иногда я ловлю себя на мысли, что он меняется едва ли не каждый день.

Становится неуловимо старше, мужает, словно расправляет плечи и постепенно
превращается из юноши в молодого, очень красивого мужчину. Прошло всего
два месяца как мы живем с ним под одной крышей, но от загнанного подростка с
букетом комплексов, психологических проблем и угрюмым выражением лица не
осталось и следа. Голос становится грубее, взгляды и поступки - смелее. Он
обживается, привыкает, открывается и становится еще притягательнее. Хотя
казалось бы – куда еще больше?

Меняется Антон не только внешне. И не только в том, что становится для

меня чем-то большим, чем просто воспитанник, знакомый и самый лучший,
близкий друг.

Нет.

Он становится всем.

Я даже не догадывался, даже не подозревал, что могу влюбляться настолько

сильно и глубоко. Конечно, как и все, я влюблялся в школе, потом - в институте.
Были мимолетные, секундные влюбленности в автобусе или поезде. Когда, стоя
потом на своей станции в одиночестве, задумчиво провожая взглядом
удаляющийся вагон, слегка потерянный или окрыленный думаешь о том, что
было бы, если бы вам с таинственной незнакомкой или незнакомцем было по
пути. Слышал я и о любви с первого взгляда. Той самой странной, пресловутой
штуковине, которая стрелой пронзает сердце и не дает думать ни о чем, кроме
объекта своего желания. Слышал, читал, был даже свидетелем однажды. Но не
верил, что подобное может когда-нибудь произойти со мной.

И этого не случалось.

Добровольский захомутал меня, пользуясь исключительно собственным

274/331
опытом и моей незрелостью. Алена оказалась на момент расставания с Пашей
той самой тихой гаванью, в которой спокойно, тепло и не трахают до онемения
на переменах в туалетах. И там, и там это была не любовь. Просто некая
привязанность, время, проведенное рядом, секс и банальная привычка.

Антон же просто появился в моей жизни.

Он не делал абсолютно ничего, чтобы сблизиться со мной. Чтобы как-то

расположить к себе, чтобы понравиться или выделиться. Нет.

Он просто б ы л.

И мне хватило нескольких встреч, чтобы незаметно для себе увязнуть в нем
по самое «не балуйся».

Я ведь не идиот. И не малолетка, который не знает, как объяснить влечение

к человеку, и что с ним вообще делать. Я прекрасно осознавал, к чему все идет. Я
был в отношениях. Устоявшихся, прочных, надежных отношениях с Аленой, но
все равно влюбился в Шастуна. И надо признать, чувство, овладевшее мной
после встречи с ним, было гораздо, на порядок сильнее, ярче и импульсивнее
всего того, что я когда-либо испытывал.

Мне просто стало нужно видеть его.

Сначала.

Я никак не мог выбросить его из головы. Как ни пытался, не мог объяснить

самому себе почему, но из мыслей Шастун упорно не шел. Потом стали
необходимы разговоры. Не безликие беседы педагога и воспитанника, а более
проникновенные, откровенные и открытые разговоры. Постепенно я привык и к
ним, стал нуждаться, хотеть и ждать их. И уже тогда понимал, в какую степь
меня несет.

И прекрасно знал, что при желании я все еще могу остановиться. Могу
уволиться, уехать подальше, жениться на Алене и забыть.

Но я не останавливался.

Шагал дальше, смотрел дольше, чем положено, невзначай касался руки,

изнывая потом ночами от воспоминаний и слишком ярких фантазий. Говорил,
открывался сам, пускал ближе, одновременно располагая Антона к себе.
Проникался им, пропитывался его голосом, хмурым взглядом исподлобья,
холодом колец на длинных пальцах и сигаретным дымом. Все шел и шел, не
оглядываясь, не боясь, прямо в чащу, в душу, внутрь. Туда, где в один момент
вдруг стало слишком темно для души обычного семнадцатилетнего подростка.

Откровение Антона едва не сломало меня. Но в следующий же миг, когда

шок от услышанного прошел, я почувствовал, как нечто иное крепко
укоренилось внутри. Расправило невидимые крылья, вспыхнуло с такой
неожиданной силой, что едва не ослепило меня сначала. Теперь это уже было не
просто влечение. Не просто желание говорить или видеть его. Чувства, эмоции,
все переживания за Шастуна в этот момент оформились, стали отчетливее,
сильнее.

275/331
 Глубже.

Вот с того момента повернуть назад я уже не мог.

Антон, поделившись со мной своей страшной тайной, невольно цепко

приковал меня к себе. Без единой веревки привязал так крепко, что узлов между
нами уже не распутать вовек. Да я и не старался, нужно признать. С самой
первой встречи я чувствовал странную слабость перед ним. Уязвимость,
несмотря на то, что я старше его, опытнее, сильнее морально. Хотя, последнее
вряд ли можно назвать непреложным фактом. Учитывая неприятное прошлое
Антона, вопрос о моральной устойчивости каждого из нас нельзя считать
решенным окончательно.

Но я все еще противился. Пытался оправдаться перед самим собой. Не хотел

считать себя извращенцем, испытывающим какое-то похотливое, абсолютно
неконтролируемое желание к несовершеннолетнему юноше, к тому же -
беззащитному сироте, которого и был обязан оберегать. Старался найти
лазейку, убеждал себя, что это всего лишь забота. Беспокойство за
воспитанника – не больше. Не признавал, стыдился, не пускал в себя, хотя
дурман смыкался вокруг все плотнее, проникал внутрь и беспощадно жег легкие
едким запахом табака.

Последняя стена пала, когда Антон едва не погиб. Я сдал все позиции без боя
и противоречий. Отпустил самого себя, дал плыть по течению, поддался теплой
волне, которая, в итоге, привела меня в объятия Антона на больничной кровати,
когда он только-только начинал приходить в себя. В тот момент все стало ясно
окончательно. Уже не было страха, не было стыда и моральных метаний на тему
однополых отношений и существенной разницы в возрасте.

Я просто окончательно понял, что л ю б л ю.

И теперь, с каждым весенним днем, когда просыпаюсь рядом с ним, я

понимаю, что, наверное, влюбился в него все-таки с того самого первого взгляда.
Просто не сразу понял, не сразу признал. Не сразу нашел в себе смелость и силы
распознать это, ответить на то, что так упорно и долго росло внутри меня. Не
сорняк, а прекрасный цветок, который теперь каждый день набирает цвет и
силы, распускается все сильнее, обдает ароматом и кружит голову так сильно,
что невольно становится страшно за собственное психическое здоровье.

Антон стал всем.

Он стал необходим физически и во всем.

И тяга к нему, растущая с каждой минутой, проведенной рядом с ним, не

отпускает, не слабеет и не иссякает, а только крепится и становится прочнее.

Мне стало нужно ощущать его всегда. Ночные смены превратились в

настоящие пытки. Я помешался, заболел им, стал одержим до странной, почти
неконтролируемой привязанности.

И Шастун, несмотря на юный возраст, читал все это во мне слишком хорошо.
Он всегда имел власть надо мной. Сначала неосознанную, теперь – вполне
изученную им самим. Он проник в каждый угол, в каждую мышцу,
распространился внутри и крепко осел на сердце. Откуда-то знал, как сделать

276/331
лучше. Словно чувствовал, что именно мне понравится, умело играл на мне,
будто на огромном музыкальном инструменте, каждый раз тонко касаясь
исключительно нужных струн. Целовал, обнимал, дотрагивался, говорил – все
так, как было нужно мне, словно живое, теплое воплощение самых потаенных и
ярких желаний. Таким он и стал, по правде сказать.

Но иногда я «ловил» его. В такие редкие моменты, когда он не замечал меня,

считал, что я сплю или не вижу. И в эти секунды мое сердце сжималось в
слишком тугой комок, отказываясь делать следующее сокращение. Антон не
грустил. Он просто задумывался. Сидел молча, долго глядя в никуда, мешал
ложкой уже давно растворившийся сахар в чае, перебирал густую шерсть Месси
так долго, что щенок засыпал, убаюканный ласковыми движениями пальцев
хозяина. О чем думал Шастун – я понять не мог. И не спрашивал, хотя едва не
сгорал от любопытства. В конце концов, абсолютно каждый человек имеет право
на личное пространство. На время, когда можно побыть наедине с самим собой,
подумать. Учитывая ситуацию Антона – ему такие моменты были просто
необходимы. Что бы ни произошло между нами, он был и остается жертвой.
Жертвой не только физического насилия, но и морального. Гнусного, абсолютно
недопустимого поведения тех, под чьей защитой он должен был быть. Тех, кому
должен был доверять и доверял безоговорочно и крепко. Даже простодушно и
иногда откровенно слепо.

Я не стал рассказывать ему про предательство Выграновского. Хотя,

наверное, и стоило бы. Потому что как бы я не отмахивался от него, этот
Скруджи невидимой стеной проходил между нами каждый раз, когда беседа
неосторожно касалась прошлого. Иногда мне казалось, что в минуты
задумчивости Антон думает именно о нем. Что, в принципе, было бы вполне
ожидаемо и объяснимо. Кем бы ни был Выграновский и какой бы сволочью не
оказался в итоге – он первая любовь Антона. Первая и сильная настолько, что
придала ему невероятных, нечеловеческих сил для того, чтобы самолично, по
доброй воле шагнуть в бездну без страховки.

Наверное, он думал о нем. Конечно, думал. Вспоминал прошедшие дни в

детском доме, когда Выграновский не надолго, но стал целым миром для него.
Антон сам говорил мне об этом когда-то давно. Когда эти слова еще не ранили
меня так сильно и больно, как сейчас ранят одни лишь собственные догадки.
Каждый имеет право на прошлое. И Антон - не исключение. То, что я чувствовал
в такие моменты, мало походило на ревность в ее классическом проявлении.
Скорее, какая-то изощренная форма, когда она опасно граничит с жалостью. К
себе и Антону. А еще - с обидой и злостью за то, что Шастун провел слишком
много времени рядом с тем, кто это совсем не заслуживал. Кто мерзко
использовал его любовь и преданность. Кто бессовестно надавил на жалость,
умело сыграл на самых обостренных чувствах, обманул, толкнул к ужасным
вещам, а потом просто растворился в пустоте.

И самое страшное, что даже после исчезновения Выграновского, Антон был

предан ему. Продолжал верить в откровенный блеф Шеминова, продолжал
играть в его премерзкие игры, продолжал слепо верить.

Продолжал любить его.

***

277/331
 - Ты любил его?

Этот вопрос немного вгоняет меня в ступор. Кажется, я даже успеваю

немного задремать перед ним. Поэтому сейчас нить нашего предыдущего
разговора чуть-чуть ускользает от меня. Однако Антон не отступает, терпеливо
ждет от меня ответа и не сводит пытливого взгляда.

- Арс?

- Нет. Наверное, нет.

- Наверное?

Ему интересно. И он, впервые за все время нашего знакомства, может,

наконец, так открыто и смело расспросить меня обо всем, о чем захочет. В том
числе – и об отношениях с Добровольским.

- Скорее нет. Я был влюблен в него. Недолго, ярко, но мимолетно.

- И все же влюблен?

Он не ревнует. Интересуется, расспрашивает, копается, увлеченно роясь в

далеких закоулках моей памяти и прошлых отношений, но не ревнует. Спокойно
спрашивает об Алене и нашей жизни с ней, а сейчас так же ровно говорит о
Добровольском. Он кажется расслабленным, однако в глазах уже разгорается
знакомый мне огонек, грозящий вот-вот вырваться наружу.

- Я же говорю – мимолетно. Через некоторое время он стал утомлять меня.

Мне стало хотеться чего-то другого. Того, чего он дать мне не мог.

- Чего же?

- Он предлагал стабильность. А мне хотелось бури тогда.

- Может быть, он дал бы тебе и её?

Сейчас мне кажется, что все, случившееся моей жизни, неизменно и

неумолимо вело меня именно к этому моменту, когда я могу прижиматься к
Антону всем телом и слушать его размеренное дыхание. И разрыв с Пашей, и
отношения в «никуда» с Аленой, и работа в приюте, знакомство с Шеминовым и
погружение в его грязные дела – все толкало меня именно в эту комнату, в это
время и в эти руки, которые сейчас невесомо перебирают мои волосы.

- Почему вы расстались?

- Потому что он позвал меня с собой.

- Он любил тебя?

- Не знаю. Наверное.

Антон кивает. Он уже слышал эту историю, но только лишь в краткой

278/331
аннотации. Сейчас же он имеет возможность ознакомиться с первоисточником.

- И почему ты не поехал?

Миллион «почему». И не на все у меня есть ответы. Шастун же выводит меня

на откровение. Вижу – ему нужно услышать это. Хочется и, в тоже время, он
почему-то ходит вокруг да около. Не спрашивает напрямик, и я отвечаю ему в
этом же стиле.

- Потому что я не был готов к этому.

- К чему?

- К серьезным отношениям с ним.

- Именно с ним? Или вообще?

- Не знаю. С Аленой-то потом все как раз и стало неожиданно

долговременным и серьезным. Наверное, все-таки на тот момент я не был готов
именно к жизни с Пашей.

- И все? В этом вся причина?

Черти в его глазах пляшут сейчас слишком откровенно. Не боятся, что я

увижу их и позвоню на канал Дискавери. Они лихо отплясывают, машут лапами и
поджигают вокруг себя слишком горячее пламя.

- А что ты хочешь услышать?

- Правду, блин.

Конечно, правду. И кому, как не ему, я могу открыть ее. Кому, как не ему,
могу довериться, могу раскрыться, пустить его туда, куда не заглядывал никто,
куда я и сам-то уже позабыл дорогу. Воспоминания не бередят, уже не ранят и
причиняют боли. Сейчас я настолько поглощен Антоном, что все былое кажется
уныло серым и размытым, что контуры неминуемо теряются в памяти, а
очертания рассеиваются легкой дымкой. Остается только горящее «сейчас» и
зеленые глаза напротив, в которых заключено абсолютно все, что теперь имеет
смысл для меня.

- Потому что не любил его. Поэтому и не поехал.

Антон удовлетворен. И морально, и физически сейчас. Мы все еще лежим на

диване в гостиной, куда упали больше часа назад, сплетясь между собой словно
громадные змеи. Изнеженные и разморенные, сейчас, кажется, что время
застывает вокруг нас. В этом мгновении хочется раствориться, остаться,
рассыпаться легким туманом по душной комнате. Шастун приподнимает голову,
поворачивает мое лицо к себе и целует, лениво лаская нижнюю губу. Его рука
под моей ладонью неподвижна. Покоится на моей груди так правильно и так
нужно, словно место на солнечном сплетении сделано специально для нее. Не
для узкой кисти Алены и не для шершавой, худой руки Добровольского. Я ведь и,
правда, не любил его. Даже близко - нет. И сейчас это понимание
отпечатывается в сознании яснее, чем когда-либо.

279/331
 - А ты?

Вопрос слетает с губ прежде, чем я решаю, хочу ли услышать ответ и хочу ли
его вообще задавать. Но слова уже вылетают, а Антон, снова приподнимаясь на
локте, смотрит на меня слегка недоуменно.

- Что «я»?

-…

- Арс?

Мне страшно продолжать. Я знаю, заранее знаю, что ответ мне не

понравится. Знаю, что не хочу окунаться в этот омут, давить на рану, которая
еще кровоточит. Мы оба еще не готовы к этому разговору, но в памяти вдруг так
некстати вспыхивают слова Стаса в нашу последнюю встречу, и меня едва не
скручивает в узел слишком сильного противоречия внутри.

- А ты… ты любил Выграновского?..

Мы лежим друг к другу слишком близко, вплотную, так, что я отчетливо

ощущаю, что Антон перестает дышать. Смотрит испуганно, почти загнанно.
Молчит, напрягаясь все больше с каждой секундой. А я медленно умираю с
каждой из них. Уже почти проклинаю себя за этот вопрос, за разрушенное
мгновение такого умиротворения и покоя, ласковых поцелуев и расслабленных,
приятно ноющих после оргазма мышц.

«однолюб»

Иди нахуй, Стас. Вали из моей головы, потому что тебя слышать сейчас я
хочу меньше всего. Но его шипение просачивается, по капле оседает на слишком
воспаленные и обостренные сейчас рецепторы, и каждая капля, будто удар тока,
заставляет меня внутренне содрогаться и ежиться.

«он любит его до сих пор»

Звонок разрывает тишину, так плотно повисшую между нами неожиданно и

громко. Телефон трезвонит и разрывается где-то в стороне прихожей, и я
заторможено вспоминаю, что, кажется, оставил его на зеркале. Сигнал не
унимается, и мне, затолкнув рвущиеся наружу многочисленные вопросы к
Антону и к себе, приходится выползти из нашего теплого кокона и плестись на
звук, который сейчас кажется самым противным в мире.

- Алло?

Номер незнакомый. На том конце любезная девушка дежурным тоном и

выученными наизусть фразами приветствует меня по имени и желает
прекрасного дня. Пока я пытаюсь понять, кто она и что ей от меня вообще
нужно, Антон неслышным призраком прокрадывается в ванную, и следом тут же
доносится шум включившейся воды.

И поделом мне. Наслаждайся, Арс. Как безумный мазохист, который заранее

знает, что будет больно, все равно упрямо режет кожу, испытывая какое-то
извращенное удовольствие от собственных страданий

280/331
 - Ваш заказ готов. Желаете забрать его сами или оформите доставку?

С громадным трудом я, наконец, понимаю, о чем вообще идет речь. О

подарке для Антона на его день рождения, который состоится через неделю. Я
сделал заказ две недели назад и уже успел напрочь забыть о нем.

- Я заберу его сам. Когда можно будет подъехать?

Пока девушка размеренно диктует мне адрес магазина и время работы, я

отстраненно прислушиваюсь к шуму воды из ванной комнаты. Когда разговор
обрывается, все, на что меня хватает – это обессилено сползти на пол, зажимая
лицо ладонями. Почему-то хочется все-таки завершить начатое, закончить нашу
неприятную беседу, ворваться в ванную прямо сейчас и прижать Шастуна к
стене. Чтобы он не смог отмолчаться, не смог уйти от ответа, а признался
честно. Сказал все, как есть. Лучше горькая правда. Эта истина, проверенная
годами, и сейчас она актуальна для нас, кажется, как никогда. К чему обман? К
чему самовнушение и ложь? Узнать сразу, обрезать, разорвать. Я сам виноват.
Знал, что еще слишком рано для таких разговоров и тяжелых тем. Знал – и все
равно не уследил за собственным языком. И теперь сижу на полу, отчаянно
надеясь и трусливо убеждая себя, что мелькнувшая в зеленых глазах
мучительная тоска при упоминании Выграновского всего лишь почудилась мне.

Он не может обманывать меня. Не может так поступать.

Хотя, в это же время где-то внутри себя понимаю, что Антон не обещал мне
по сути ничего. Не признавался, не говорил. Он может относиться ко мне с
уважением, с нежностью, заботой или пониманием. Может вести себя и
дружелюбно, и открыто, может исступленно целовать меня и хрипло стонать в
подушку, задыхаясь от страсти и желания, ласково перебирать мои волосы или
смеяться над моими бесполезными попытками справиться с задачами по
математике. Открываться, подпускать к себе невыносимо близко, верить,
рассказывать свои самые страшные секреты, жить вместе со мной.

Но ничего из этого не обязано быть любовью.

Определенно, мне стоит напоминать себе об этом чаще. Мои фантазии и

чувства касательно Антона так и остались моими. Они не слились воедино с его
эмоциями, не стали общими и взаимными только от того, что теперь мы
просыпаемся в объятиях друг друга.

Не смогу отказаться от него. Не смогу, потому что это уже невозможно. И

сейчас даже обман кажется столь манящим, лишь бы не ледяная реальность, где
Антон почему-то не может найти в себе силы ответить на такой простой вопрос.
Он не лгал, не увиливал. Просто промолчал – и от этого тяжелее и горче в
тысячи раз.

Дверь оказывается открытой. Голубая шторка над ванной плотно задернута,

а зеркало сплошь запотело. Пар клубами вьется по крохотной комнате, и
создается впечатление, что Антон просто обливается настоящим кипятком
сейчас. Подхожу ближе, а в груди – ураган. Все сносит, валит, рвет в клочья,
разносит, разбивает и переворачивает. Крушит все на своем пути, в том числе и
мои очередные, глупые воздушные замки. Они строятся сами, уже давно не
зависят от моего желания. Стоит только Шастуну копнуть глубже, раскрыть

281/331
очередную грань себя, подпустить, обнадежить, прикоснуться – этажи
возводятся один за другим, сколько бы обломков прошлых не валялось под
ногами. И теперь я снова и снова пытаюсь не погибнуть под очередными
завалами. Хочется закричать, потребовать объяснений, но в тоже время
прекрасно понимаю, что с Антоном это не пройдет. Он просто замкнется,
замолчит и отстранится. Да и кто я такой, чтобы что-то требовать от него. Сам
же себя убеждал недавно в праве каждого на собственное прошлое. Этим
правом наделен и Шастун. И это гребаное прошлое вдруг выросло между нами
так внезапно, что ни я, ни он к этому готовы не были. Он растерялся – я видел
его взгляд, видел напряженные плечи. Хочется надеяться, что он хотя бы
пытается забыть все это. Пытается избавиться, выбросить из головы, просто
пока у него не получается. Хочется списать все на посттравматические
синдромы и прочую медико-психологическую хрень, лишь бы поверить в то, что
Антон не любит его. Не тоскует, не сравнивает нас подсознательно. Не мечется
между нами.

не выбирает

- Арс?..

Его глаза испуганно стекленеют, едва он видит меня в ванной. Он нервно

облизывает губы, выключает воду и тянется к полотенцу. Мне хватает доли
секунды, чтобы приблизиться, задержать его руку и забраться в ванную, снова
задернув шторку за собой. Антон замирает напуганным кроликом, каменеет
передо мной, глазами отчаянно мечется по моей груди. Он смотрит на плечи,
под ноги, на стены, куда угодно, но только не в глаза. И от этого вдруг
становится гораздо больнее, чем от его глухого молчания.

- Я не должен был спрашивать тебя о нем.

Мне так хочется коснуться его. Обнять, прижать к себе так сильно и крепко,
насколько только хватит сил. Пообещать, заверить, вытрясти из него всю
мерзость, копившуюся внутри годами. Забрать себе все сомнения, все
воспоминания, приносящие боль и страдания. Забрать все, что не дает
успокоиться, смириться, расслабиться и протянуть руки навстречу в полной
уверенности, что все непременно будет хорошо. Вместо этого я лишь осторожно
беру его ладонь в свои руки и прижимаю к ноющей груди.

- Не должен был, слышишь?

Он тянет носом влажный воздух и, наконец, нерешительно поднимает глаза.

В нем все еще нет покоя. И глупо было полагать, что все забудется так скоро.
Часть его все еще в детском доме, одинокая, испуганная. Где-то там, с
Выграновским, который гадким змеем обвивает его и нашептывает лживые
слова и признания. Обнимает, прижимает к стене и срывает с губ горячие стоны.
Там, где он обреченно уезжает к очередным «опекунам», зная наперед, чем
именно для него обернется это усыновление. Знает, но все равно садится в
машину.

потому что любит

Внутри бомбы рвутся. Разрывают к чертям и сердце, и легкие, и ребра – все в

осколки. Они пронзают медленно, мучительно. Не вздохнуть, не двинуться с
места. Боль тупая, ноющая, нарастающая. Она не убивает сразу, а искусной

282/331
заразой расползается по ослабленному организму, постепенно отравляя и
заполняя собой.

Антон, наконец, отмирает. Справляется с собой, видит мое замешательство и

выталкивает из себя едва различимые, тихие слова. Они смешиваются с водой,
стекающей с его волос по лицу и шее, растворяются в клубах пара над нами и
исчезают в тягостной тишине.

- Я…мне нужно было…

- Не нужно.

Сжимаю его пальцы, изо всех сил умоляя замолчать. Что бы ни было – знать
это сейчас я не хочу. Не хочу рушить то, что только-только начало набирать силу
между нами, только-только укоренилось. Что бы ни было – ничего.

- Я верю тебе, - собственный голос каким-то далеким эхом отдается в ушах, и

мне требуется немалая координация, чтобы унять в нем нарастающую дрожь, -
верю, Антон. Разберись в себе. Прошло еще слишком мало времени, чтобы
обсуждать подобное. И я должен был подумать об этом, прежде чем
спрашивать.

Он поражен. Бегает глазами по моему лицу, и я пытаюсь догадаться, что

именно светится в них сейчас – понимание или облегчение от ухода с опасной
темы.

Что бы ни было – не сейчас.

Не хочется думать об этом. Не хочется переживать, размышлять и терзаться

бесполезными сомнениями и страхами. Все, что мне нужно сейчас – это Антон.
Наслаждаться близостью рядом с ним, впитывать каждое мгновение, каждую
секунду, каждое объятие. Будь, что будет. Но сейчас он здесь, со мной. И я не
разрушу это ни за что на свете.

- Мы вернемся к этому, когда оба будем готовы. Не сегодня, не завтра, а

тогда, когда сами захотим. Оба, не только я. Мне хочется довериться тебе. И я
верю, Антон. Доверяюсь полностью. И только прошу тебя о том же.

Он кивает, безмолвно соглашаясь со мной. Тянется навстречу, несмело, почти

что робко. Не целует – только касается губами моих губ, мягко скользит по щеке
и отстраняется.

283/331
Часть 23. Откровение

На эскизах в ювелирной мастерской оно выглядело изящнее. В

реальности же кольцо кажется слегка громоздким, но мне приходится снова
напомнить себе, что именно подобный стиль и нравится Антону. В отличие от
меня самого. Мне всегда нравилась сдержанная утонченность. Никакой
вычурности, никаких нагромождений металла. Классика, немного разбавленная
современностью, но все равно остающаяся собой.

Кольцо симпатичная девушка на пункте выдачи убирает в обычный

целлофановый пакет. Она подает мне его с милой, дежурной улыбкой, а после
столь же любезно протягивает терминал для оплаты картой. Гадать понравится
Шастуну или нет – сейчас бессмысленно. Однако полнейшее изобилие у него
подобных безделушек определенно выдает в нем если не коллекционера, то
точно ценителя. И если среди его экземпляров царит железо, то мой подарок
стоит на порядок выше, ведь кольцо полностью изготовлено из серебра.
Конечно, влетело оно мне в копеечку, однако перспектива порадовать Антона и
подарить ему нечто запоминающееся и долговечное быстро перевесило все
доводы об экономии и моих весьма скромных за последнее время доходах

Едва я выхожу на улицу, в глаза тут же бросается яркая вывеска магазина

подарков и сувениров. Здраво рассудив, что дарить подарок в целлофане слегка
не комильфо, я направляюсь туда. Дверь открывается с приятным переливом
колокольчиков над головой, оповещающих о новом посетителе.

- Здравствуйте! – парень за стойкой улыбается мне, словно старый знакомый,

даже немного машет рукой и приглашает пройти внутрь, - проходите! У нас
точно найдется то, что вы ищете.

- Надеюсь, - в глазах рябит от обилия красок, бесчисленных полок, под

завязку набитыми разнообразными игрушками, коробочками, шкатулками,
чашками и прочими безделицами, которые, обычно, как раз гордо и именуются
сувенирами, отправляясь после покупки почетно пылиться на точно такие же
полки в домах их обладателей.

- Ищете что-то конкретное? – парень выходит из-за прилавка, безошибочно

улавливая мое намерение все-таки задержаться в магазине, - могу помочь?

- Вообще-то можете, - достаю из кармана шуршащий сверток, с трудом

выуживая из него кольцо, и протягиваю его продавцу, - мне нужно упаковать
его. Как подарок.

Судя по все той же широченной улыбке парня, проблем с моей просьбой у

него не возникнет. Словно сказочный джин он, исчезнув буквально на
мгновение, через секунду уже трясет передо мной сразу четырьмя коробочками,
двумя обтянутыми мягким бархатом футлярчиками и даже одной маленькой
шкатулкой. И все они, как на подбор, оказываются красного или розового цвета.

- Смотрите, выбирайте, пожалуйста! В принципе подойдет любой вариант.

Кольца сейчас дарят не только в классических футлярах. Вполне подойдет и
замшевый мешочек с вышитой надписью. Если что, можете заказать его у нас.
Надпись изготовят, какую скажете. Ее цвет также можно будет выбрать.

284/331
 Наверное, нужно все-таки сказать ему, что цвет не подходит изначально. Но
парень так отчаянно старается, громко расписывая мне бесчисленные
преимущества всех этих симпатичных коробочек, что невольно беру в руки одну
из них и заинтересованно рассматриваю, невпопад кивая на бесконечные
излияния продавца.

- Прекрасный классический вариант. Коробочка на скрытых магнитах. Не

раскроется в неподходящий момент и этот «замочек» никогда не сломается.

Бархатная поверхность приятно греет кончики пальцев. Наверное, это даже

чересчур. Ведь не предложение же я собрался Антону делать. С такими
коробочками нужно вставать на одно колено и действовать далее, по сценарию.
Как по писанному. Долго и счастливо. У нас же иная ситуация, и я, еще раз
погладив подушечкой большого пальца приятную мягкость крышки, откладываю
коробочку в сторону.

- Не нравится? – парень явно разочарован, но вида старается не подавать, все

еще не теряя надежды впарить мне хоть что-нибудь, - давайте рассмотрим
другие варианты. У вас какой случай?

Запущенный.

Так и хочется ему ответить, ибо это есть правда. Какой у нас случай не
скажет, наверное, никто из нас. И куда мы катимся – тоже. Но грузить этого
улыбчивого парня собственными проблемами и раздумьями точно не стоит.

- Я хочу сделать подарок. Своему хорошему другу.

- ДругУ? – его брови непроизвольно ползут вверх, - не девушке?

- Не девушке.

Мотаю головой, и он тут же, почти магически, убирает все товары. Словно
Василиса Премудрая из старых сказок, едва ли не из рукава извлекает новые
мешочки и футляры. На этот раз – темно-зеленого, синего и черного цветов.

- Тогда вам понадобятся такие.

Совсем другое дело. В глаза тут же бросается аккуратная темно-зеленая

коробочка. Никакого бархата или замши. Небольшая, легкая и приятная на вид.
И кольцо в нее поместится изумительно. И смотреться в ней будет также.

- Давайте его, - еще раз осматриваю футляр на предмет повреждений или

брака, но он оказывается идеальным и целым, - подходит.

- Отличный выбор. Ваш друг точно останется доволен, - парень забирает

товар у меня из рук и возвращается к кассе, а мои уши почему-то едва не
полыхают от слишком сальной двусмысленности, скрывающейся за его
последними словами. Остается надеяться, что продолжать эту тему он не
станет, и вообще за время работы здесь наслушался еще и не такого.

На часах ровно десять утра, когда я неспешной походкой, гуляя, иду с

остановки к дому. Смена сегодня выдалась непростой – половину ночи, не
смолкая, выли сирены машин скорой помощи, выезжающих по бесконечным

285/331
вызовам. В обычные ночи их случается не больше трех, но сегодня город побил
все рекорды по звонкам в скорую. Когда же сирены, наконец, смолкли,
неожиданно выяснилось, что шлагбаум на выезде внезапно перестал работать.
Вызов ремонтника, его сопровождение в виде импровизированного Санчо Панса,
потом доклад главному врачу – таким образом, и наступило утро, застав меня
взъерошенным, дико уставшим и злющим, аки сам дьявол. В который раз я
обещаю себе заняться плотными поисками более подходящей работы.
Больничный сторож – отнюдь не предел мечтаний. И потом, какой бы тяжелой ни
была работа днем, ночные смены выматывали меня хуже всякого аврала в
дневное время. Но, в то же время, внутри неизменно вспыхивает напоминание,
что на данный момент в приоритете – стабильность. Антон вот-вот окончит
школу. Остро встанет вопрос с экзаменами, поступлением, учебой и
обустройством на новом месте. Непонятно почему, но я уже как-то быстро и
легко вписал себя во все это. Словно это вдруг аксиомой – мое присутствие в
жизни Антона. Выпуск из школы, экзамены, переживания и волнение по поводу
баллов, радость при поступлении и горечь неудачи – я странным образом видел
себя во всем этом. Присутствовал там, делил с ним все, что доставалось.

Хотел быть рядом.

И глупо отрицать. Я хочу быть с ним. С каждым днем ощущаю это все яснее.
Если это не любовь – то другой мне уже не надо. Пусть это чувство будет чем
угодно – гипертрофированной заботой, чувством вины перед Антоном
неизвестно за что, желание защитить или просто секс. Уже неважно, чем это
является на самом деле. Имеет значение лишь то, что дальнейшей жизни без
Шастуна я уже не представляю.

Квартира привычно встречает меня легким шлейфом туалетной воды Антона,

которой он брызгается перед выходом из дома. Куртку он, видимо, решил
сегодня не надевать, отдав предпочтение толстовке. Оно и верно – уже
несколько дней апрель радует нас совершенно аномальной для себя погодой и
настоящим летним теплом. Сбивая со своего пути все преграды в виде моих
тапков и громадных кроссовок Шастуна, ко мне лохматым вихрем несется Месси,
выражая такую безграничную радость от моего появления в квартире, будто он
провел здесь в одиночестве не два часа, а, как минимум, пару месяцев.

- Привет, мальчик, - опускаюсь на колени, принимая летящий навстречу

комок в объятия и подставляя лицо под шершавый теплый язык, - соскучился?

Месси облизывает мне щёки с совершенно сумасшедшей скоростью, а потом

так же быстро выпутывается из моих рук, приглашая меня следовать за собой в
направлении кухни.

-Только не говори, что Антон забыл покормить тебя.

Вообще-то Шастун относится к своему питомцу довольно ответственно. Но

пару раз, безбожно проспав в школу во время моих ночных дежурств, когда
некому как следует растормошить его бесчувственное тело в кровати, оставлял-
таки несчастного щенка голодным до моего возвращения. Правда в те дни Месси
не бежал ко мне из комнаты, а смиренно ждал прямо на пороге квартиры, всем
своим обреченным видом и скорбными глазами указывая на жуткую
безответственность хозяина, умчавшегося по своим делам и оставившего щенка
на произвол судьбы на целых долгих два часа.

286/331
 Но сегодня обе миски наполнены водой и кормом, который, правда нужно
признать, Месси почему-то не жалует. Может похрустеть им ради приличия, но
котлетам и жареной картошке он радуется по-настоящему, куда искреннее, чем
этим сухим шарикам со вкусом мясного рагу.

- Хочешь чего-то особенного? – в холодильнике оказывается полупустая

кастрюля пюре и пара позавчерашних тефтелей, - ну держи.

Он радуется мясному шарику куда меньше, чем я ожидал. Подозрительно

обнюхивает его, косится на меня, и с некоторой опаской откусывает от него
крохотный кусочек, словно пробуя на вкус.

- Ну, больше мне предложить тебе нечего, - сам-то я теперь буду

довольствоваться одной тефтелькой, вместо двух, а наглый пес смеет
проигнорировать мое щедрое подаяние и разочарованно удаляется по своим
собачьим делам.

Наскоро принимаю душ, стараясь отогнать от себя неприятные мысли о

нашем недавнем разговоре в этой самой ванне. Когда стоя под струями воды
перед Антоном, я больше всего на свете боялся, что он все-таки ответит на мой
дурацкий, и в то же время уже назревший вопрос. Ответит и скажет, что все еще
любит этого Выграновского, бесплотной тенью теперь повисшего между нами
после той проклятой беседы. Антон промолчал, но от его молчания едва ли стало
легче. Но оно хотя бы оставило мне надежду. Надежду на то, что все образуется.
Что прошлое, наконец, отступит, разожмет свои крепкие клешни и выпустит
Антона, отпустит, даст вздохнуть и дышать полной грудью. Хочет ли этого сам
Шастун – непонятно. Но я тогда пообещал и ему, и себе больше не возвращаться
к этой зыбкой теме. Во всяком случае – пока.

Сегодня уже шестнадцатое апреля. И уже самое время задуматься о

проведении дня рождения Антона, который состоится через три дня. Теперь,
когда подарок готов и покорно ждет своего часа, надежно упрятанный в недрах
постельного белья, нужно подумать, как и где мы отметим совершеннолетие
Антона. Сам он еще ни единым словом не обмолвился об этом. Я и о дате-то знаю
только лишь благодаря документам, которые видел в детском доме. Антон же
никоим своим видом не показывает приближение своего праздника, словно его
нет вовсе. Оно, в принципе, и понятно, в виду нашего весьма сдержанного
материального положения и отсутствия у него собственного заработка, которым
он мне продолжает периодически докучать. Заветная идея подработки никуда
не делась. Просто затаилась, но не выдохлась. И стоит теперь в телевизоре
мелькнуть рекламе о работе курьером или чем-то подобным, он непременно
цеплялся за нее. Но я был непреклонен, продолжая доблестно и, надо признать,
успешно отстаивать первостепенную важность образования и подготовки к
экзаменам, которые оформлялись на горизонте все отчетливее и яснее.

Об этом, определенно, нужно поговорить с ним, когда он вернется из школы.

Произойдет это примерно часа через четыре. Как раз есть время отоспаться
после тяжелой и нервной ночи. Решив отказаться от картошки и тефтель, быстро
делаю себе пару бутербродов и горячий кофе. Приятно обжигающий напиток
расслабляет, и веки ощутимо тяжелеют с каждой секундой. И кто только
придумал, что кофе бодрит и придает сил? После него тело, абсолютно
расформированное и сдувшееся, словно шар, едва может доковылять до
заветной постели. Намеренно не ложусь на диван. Телевизор смотреть не хочу,
да и вообще он мне сейчас будет только мешать. И к тому же на диване уже

287/331
прочно обосновался Месси, который настойчиво игнорируя купленный
специально для него матрац, предпочитал ночью спать с нами.

***

- В кафе?

Антон слегка озадачен моим предложением и слегка сбит с толку. Не то

чтобы эта тема была ему неприятна, но при ее упоминании он, до этого
наперебой рассказывающий о предстоящем пробном экзамене, замолкает и
странно зажимается.

- Ну да. Что скажешь? Там же, где были. И народ тот же соберем. Ребята явно
сработались между собой.

- Я заметил. Журавль, кстати, начал к Оксанке подкатывать. Сам мне писал,

что хочет ее в киношку пригласить.

- Мы соединяем сердца. Видишь, такие посиделки только на пользу всем.

Шастун молчит и сильнее прижимается ко мне со спины, пока я быстро

разогреваю для него обед. Щекочет губами затылок, касается линии роста волос,
ведет носом выше, зарываясь лицом в густой «ежик» на макушке и заставляет
меня сжиматься и вздрагивать от слишком приятных ощущений и толпы
мурашек, бегающих по спине туда и обратно.

- Накладно это выйдет. Пиздец как.

Щелкаю кнопку на чайнике, убавляю газ и поворачиваюсь к нему, прямо в

кольце длинных рук. Привычно слегка задираю подбородок вверх, чтобы суметь
заглянуть в глаза и нежно обнимаю за талию. Желание внутри уже нарастает.
Антон шумно выдыхает через нос, когда я легко толкаюсь бедрами вперед, а
потом сам подается навстречу, вжимаясь и потираясь пахом о мое бедро. Руками
спускаюсь к пояснице, очерчиваю косые мышцы на талии, пробегаюсь пальцами
по животу и останавливаюсь на тазовых косточках, слегка надавливая и сжимая
их.

- Это же твой день рождения. Его нужно отметить, как полагается.

- Блять, Арс… Я ведь…

- Антон, - приходится прервать его, потому что прекрасно понимаю, какие

именно доводы последуют за его этим виноватым «накладно», - не думай об
этом. Мы же не на яхте праздновать будем. Всего-то просто посидим в кафе.
Тебе не обязательно считать каждую копейку проживания со мной. Я уже
говорил об этом миллион раз.

- Говорил, - покорный выдох прямо мне в губы, - но я не могу, блин, об этом

не думать. Сам прикинь – мало того, что кормишь. Так еще и днюху справлять. В
кафе, блять! Я не подохерел ли, спрашивается?! Не дурак же. Понимаю, что не
шикуем. И одному тебе горбатить на двоих не очень-то. Так что…

288/331
 - Прекрати. Мы говорили об этом уже. Сколько еще нужно повторить, что ты
мне не в тягость? Да каждый день с тобой, Антон, стоит тысячи ночных
дежурств. Неужели ты думаешь, что мне нужна какая-то расплата от тебя или
что-то подобное? Я просто хочу сделать тебе приятное. И твой день рождения
как нельзя лучше располагает к этому. Что в этом такого?

- Это можно, - его голос становится ниже на пару тонов, а ладони

спускаются вниз по моей спине, - я про приятное. И ты можешь это сделать
прямо сейчас. Может только каким-нибудь другим способом…

Он мурлычет совсем по-кошачьи, так же мягко и глубоко, чувственно

покусывая мочку моего уха, и пальцами орудуя в районе паха. Обед ожидаемо
откладывается. Противостоять ему не выходит, хотя, честно признаться, я
попытался. Каждый его выдох в шею и хриплый шепот, заставляющий колени
подгибаться, а тело – податливо плавиться, не оставляют мне никаких шансов.
Он сам ведет процессом, от начала и до конца. Раздевает меня, окидывая таким
взглядом, от которого кровь разгоняется в какие-то доли секунды, скользит
ладонями по линиям ключиц, гладит плечи и руки, ласково разминая мышцы
пальцами. Стягивает с себя бессменную толстовку, сверкает совершенно
шальными глазами и садится на столешницу, притягивая меня к себе за резинку
домашних шортов.

***

- Я ж говорил, - он дышит мне в плечо тяжело и прерывисто, все еще

цепляясь за мою спину кончиками обжигающих пальцев, - пиздец, как приятно.

Только Шастун может описать ослепительный, долгий оргазм так, что

несмотря на ломоту в теле и остаточную судорогу в ногах, я смеюсь. Дыхание
вырывается рвано, смешивается между нами, пока я, пытаясь собрать себя в
кучу, стараюсь хотя бы отлепиться от Антона. Он держит меня неожиданно
крепко, щекочет кожу выдохами и что-то неразборчиво шепчет.

- Что? – в голове все еще шумит, поэтому сосредоточиться не выходит.

- Говорю, как теперь садиться за ебучие уроки? Спать хочется, что пиздец!

В доказательство своих слов он широко зевает и тычется лицом мне в грудь.

- И на что ты такой матершинник?

Приходится отстранить его от себя под недовольное бурчание. Собственной

несчастной футболкой тщательно стираю с себя и Антона липкую холодную
сперму, бросая на него редкие взгляды исподлобья. Слишком разомлевший,
Шастун почти киселем растекается на кухонном столе, склоняя голову в бок.
Глаза у него предательски закрываются, а дыхание постепенно выравнивается.
Когда я заканчиваю, он ловит мою руку и тянет к своей груди.

- Поделай еще так.

289/331
 - Как?

- Ну, вот как сейчас. Только без мокрой футболки. Ладошкой.

Остается только хмыкнуть, сорвать с его приоткрытых губ легкий поцелуй и

продолжить импровизированный массаж. Лечь на стол полностью Шастуну
мешает только стоящая за ним ваза с печеньем и собственные два метра,
которые ну никак не поместятся на крохотный столик, иначе он давно расплылся
бы по нему с блаженной улыбкой, играющей сейчас на его лице.

- Кайф какой…

Кожа под пальцами теплая и очень гладкая. Абсолютно безволосая грудь, без
единой родинки, которыми сплошь усыпана моя собственная грудь и плечи.
Антон же походит на куклу – аккуратную, ровную, тонкую и изящную. Его
хочется рассматривать, трогать, но предельно осторожно, касаться изгибов
длинной шеи, пробегаться кончиками пальцев по линиям ключиц, таким острым
и хрупким на вид. Почти по-девичьи тонкая талия, но крепость мышц на животе
и стройных боках не оставляет места ни женственности и присущей девушкам
мягкости. Тело Антона похоже на струну – несмотря на внешнюю хрупкость и
тонкость, оно невероятно крепкое и сильное. Я знаю это по себе, когда едва не
задыхаюсь в его объятиях. Когда перестаю шевелиться, стоит ему только
сильнее прижать меня к стене, отрезая пути к отступлению. Когда он властно
разворачивает меня к себе, целуя требовательно и глубоко.

- Арс…

- М?

Антон уже полулежит, свесив ноги и опершись на локти за спиной.

Запрокидывает голову назад, открывая моему взгляду длинную шею в
пересечении тонких голубых вен и переплетении мышц. Он весь, полностью,
настоящий эстетический оргазм. И глядя сейчас на Шастуна, такого
расслабленного, притягательного, довольного и открытого - чувствую, что
получаю его сполна, наслаждаясь ослепительной утонченностью и красотой его
тела. Уже не подростка, а молодого привлекательного мужчины.

- Может, ну его?

- Кого? – собственные мысли тягучим медом разливаются по отяжелевшей

голове и соображать становится вдруг невероятно сложно. Похоже, Антон прав.
Сейчас мы оба просто завалимся спать.

- Кафе.

Он поднимает голову, смотрит серьезно и прямо, лениво покусывая нижнюю

губу.

- Антон…

- Нет, погоди. Я хотел тебе кое-что другое предложить.

- Что же?

290/331
 Он поднимается с локтей, разминает затекшие руки. Садится удобнее, ерзая
по уже начавшему опасно шататься столу. Обнимает меня за шею, облизывает
пересохшие губы и говорит доверительно тихо.

- Давай вдвоем отметим?

Что плещется в его глазах – непонятно. Они так близко, что я могу с
точностью назвать все оттенки, переливающиеся сейчас внутри этих бездонных
океанов в дневном свете кухни.

- Антош, да хватит уже…

- Нет, серьезно. Давай отметим вместе, одни. Вдвоем с тобой.

Что он хочет сказать этой неожиданной просьбой? Ему все еще неловко от
того, что он не сможет заплатить? Или он просто, действительно, хочет
отметить праздник наедине? Видимо это сомнение отобразилось на моем лице
слишком ясно, потому что он, прочитав его безошибочно, как впрочем, и всегда,
тут же продолжает.

- Это уже не про деньги, не подумай. Я, правда, хочу провести этот день с
тобой. Погода заебись, я прогноз на выходные смотрел – так же тепло будет.
Можно на природу выбраться.

Он говорит, а картинки, строящиеся из его слов, уже хороводом мелькают у

меня перед глазами. Солнечный день, пикник, вкусная еда и мы вдвоем где-
нибудь далеко от города.

- Ну что? Согласен?

- А ты как думаешь?

***

Погода подыгрывает нам, как и предсказывал Шастун. Девятнадцатое

апреля выпадает на исключительно солнечный и теплый денек, без единого
облака на небосводе, совершенно безветренный и тихий. И к тому же – это
суббота. Мои-то рабочие смены от дня недели не зависят, а вот Антона выходные
очень даже порадовали. Я заранее поменялся на работе, подгадав так, чтобы у
меня были свободны оба дня. Закупив без малого целую тонну продуктов, мы
встали перед новой проблемой. Куда именно ехать не знал никто из нас.
Вооружившись гаджетом, Шастун за полчаса выстроил нужный маршрут, по
которому мы, после двух часов на электричке, предположительно окажемся в
отдаленном дачном поселке.

- Ну а уж там найдем, куда идти! Там и речка, судя по карте, имеется.

- Не купаться же ты собрался?

Пока я сосредоточенно упаковываю провизию в большую дорожную сумку,

Шастун торопливо собирает Месси. Щенка без разговоров было решено взять с

291/331
собой. Как будто почуяв предстоящую прогулку, он, беспрестанно виляя хвостом,
по пятам следовал за Антоном, словно боясь, что хозяин может про него забыть.

Дорога пролетела довольно незаметно, если не учитывать, что в электричке

образовалась небольшая давка. Как оказалось, воспользоваться отличной
погодой решили не только мы, а еще около триллиона дачников, которые,
словно сговорившись, все ломанулись в один несчастный поезд, подзавязку
нагруженные бесчисленными громадными корзинками с рассадой, рюкзаками и
удочками.

- Не так уж все и плохо, - едва не размазанные по стенке тамбура мы стоим

плотно прижатые друг к другу несметным количеством недовольных тел, а
Месси, напуганный такой массой народа, покорно затихает в руках Антона, -
зато никаких пробок.

Шастун говорит это с такой широкой улыбкой, которая ну никак не вяжется с

ситуацией и накалившейся вокруг обстановкой, при которой откуда-то из вагона
уже слышится ругань. Несмотря на это, я улыбаюсь ему в ответ, свободной рукой
с трудом нащупывая его пальцы.

После выхода из душного адища, под гордым названием электропоезд, мы,

словно два потерянных миньона с собакой, некоторое время недоуменно крутим
головами по сторонам в тщетных попытках сообразить, в какую именно сторону
двигаться. Связь, вполне ожидаемо, здесь оказывается нестабильной, и через
пару попыток включить навигатор, интернет просто тихо уходит в туман. На
наше счастье в самой деревне оказывается достаточно многолюдно, поэтому
после нескольких расспросов случайных прохожих и еще получаса ходьбы в
заданном направлении, мы все-таки выходим к реке.

- Красота! – раскидывая длиннющие руки в стороны, Антон жмурится на солнце

и подставляет лицо под теплые лучи, - бля, как же тут заебись!

Осмотревшись как следует и придя к выводу, что мы здесь, действительно,

одни, я сбрасываю с плеч рюкзак, оставшийся у меня еще с туристического
школьного прошлого, и подхожу к Антону, нежно обнимая его со спины.

- Ну, скажи же, - продолжает он, накрывая мои руки ладонями, - здесь же,
определенно, лучше, чем в кафешке?

***

Нескольких бутылок пива хватает, чтобы меня знатно разморило после трудной
дороги и тепла. Лениво развалившись на покрывале, я, с трудом держа глаза
открытыми, наблюдаю, как Антон, вдоволь потоптавшись на берегу, осторожно
пробует воду кончиком пальца. Месси, до этого волчком вертевшийся вокруг нас
и оббегавший всю округу по несколько раз, теперь тоже лежит рядом со мной,
уставший и сытый, подставив лохматое пузико под ласковые лучи.

- Ну, нахуй! – решительно заявляет Антон, возвращаясь и открывая еще одну

бутылку.

292/331
 - Холодная? – на всякий случай уточняю я, хотя и без того ясно, что недели
тепла недостаточно, чтобы согреть воду как следует, тем более, в речном
течении.

- Пиздец, какая.

Антон делает глубокий глоток и тянется к карману толстовки, извлекая оттуда

помятую пачку сигарет.

- А так хорошо бы сейчас окунуться.

- Помню, однажды мы так же с пацанами в школе искупались. Тогда такая же

жара стояла в апреле. Вот мне тогда досталось дома! Думал, мама прибьет меня
на месте, когда она узнала.

Такая история, действительно, имела место. И сейчас, даже в такую

несвойственную апрелю жару, купание кажется мне абсолютно дикой затеей.
Однако раньше я был отчаянным малым и любил временами испытывать нервы и
терпение родителей на прочность.

- А где она сейчас?

- Кто?

- Твоя мама? И отец?

Вопрос не ранит уже достаточно порядочный срок. Наверное, потому что долгих
прощаний и слез у нас практически не было. Все случилось так быстро, что я
едва помню те жуткие полгода. Просто в один момент я оказался в пустой
квартире, с двумя свидетельствами о смерти в руках и противными
увещеваниями каких-то дальних троюродных тетушек и их фальшивыми
рыданиями.

- Их нет. Уже почти четыре года.

Антон смущается собственного вопроса. Он молчит еще несколько секунд, а

потом осторожно добавляет.

- А что случилось?

- Онкология. По иронии судьбы у обоих сразу. Сгорели за полгода один за

другим без шансов.

Шастун замолкает. Ему неудобно за эту поднятую тему, да и мне говорить

сейчас об этом совсем не хочется. Рана давно переболела и затянулась,
напоминая о себе крайне редко. Я никогда не был особенно привязан к
родителям, и как бы больно мне тогда не было, я смог это пережить и
перешагнуть.

- Давай не будем об этом.

- Извини.

- Ничего. Это осталось в прошлом, и я давно смирился и переболел.

293/331
 Разговор почему-то не клеится, но и молчание между нами давно не напрягает.
Я отстраненно наблюдаю за Антоном, и неожиданная мысль, пришедшая в
голову, вдруг пронзает меня молнией через все тело. Забавно даже, что к этой
теме мы не притрагивались с первого дня нашего знакомства.

- А твои?

Шастун оборачивается медленно, пронзая меня потерянным пустым взглядом.

Сейчас он думает о том же, о чем и я – понять не сложно. Трудно только угадать,
хочет ли вообще он развивать эту тему дальше.

- Я один.

- Совсем никого нет?

Он со свистом выпускает из легких воздух, а я неосознанно напрягаюсь. Тема

зыбкая и, наверное, стоит еще сто раз подумать, продолжать ли ее вообще.
Сколько еще таких между нами? Скользких, неустойчивых участков, которые
опасно прогибаются и трещат по всем швам, стоит нам только неосторожно
ступить на них? Выграновский, родители, изнасилования, к которым мы тоже
никогда больше не возвращались, будущее, которое сейчас в разы туманнее и
мутнее прошлого, каким бы оно ни было. Их так много и на каждую нужны тонны
терпения, времени и снова терпения. Мы вернемся к ним, обязательно. Но,
может быть, не сейчас. Я тут же обещаю себе заткнуться и скорее перевести
разговор, но Антон вдруг сам говорит дальше, запинаясь, и мне не остается
ничего, только слушать и наблюдать, чтобы лед под нами не треснул.

- Сам же все знаешь – в детдом я в три месяца попал. Как в документах

написано. Подбросили на порог, как котенка полудохлого. Когда осознанно
соображать начал – ненавидел всех и вся люто. Потом срослось как-то. Даже
интересно стало. Спросил у Петровны, тогда до Шеминова еще она директрисой
была. Она закудахтала, папку откуда-то притащила, помню. Сказала, что про
отца вообще сведений нет. Мать бросила меня и пропала. Потом выяснилось, что
вроде как в колонию загремела, когда мне год исполнился. И вскоре там от
туберкулеза умерла. Я, в принципе, догадывался, что в живых ее нет. Потом,
через какое-то время, опять спросил. Уже про других родственников. Но
Петровна сказала, что нет никакой информации. Обещала в ментовке уточнить.
Но так это и замялось постепенно. А потом Шеминов пришел, и начался вообще
пиздец тотальный. Там уже не до предков стало.

История нередкая для детского дома. Даже почти классическая. За полгода

работы там я успел начитаться личных дел ребят по самое «не хочу», где были
истории в разы страшнее рассказа Антона. Ему просто не повезло. Или,
наоборот. Потому что жизнь с такой «матерью» для крохотного малыша
обернулась бы для него сущим кошмаром. Если не стала бы трагедией.

- Я и дня рождения своего точного не знаю. И имени. Петровна сказала, что

сведений из роддома о моем рождении нет. Походу дома вылупился. И дату
рождения приблизительную поставили. Просто прикинули по моему весу и росту
на момент регистрации вроде как.

Странно, но в его взгляде нет ни капли злобы или грусти. Он говорит об этом на
удивление спокойно и ровно. Видимо, тоже переболел давным-давно. В детских

294/331
домах не любят слабых. Распускать сопли там особенно некогда, особенно
учитывая ситуацию Антона. А ему и тосковать-то было не по кому. Ребятам,
которые осиротели или которых забирали из семей в осознанном возрасте,
приходилось куда тяжелее, ведь они все помнили. И другую, пусть не лучшую
жизнь, и родителей, пускай и не самых радивых. Антон же другой жизни не знал
от рождения, и только теперь, впервые оказавшись за стенами приюта, начинал
понемногу привыкать к ней.

И ко мне.

- Раньше думал, вот выпущусь, на работу охуенную устроюсь. Тачку куплю, в

кругосветку уеду. А потом уже яснее соображать начал. Трезвее на все
смотреть. Особенно после знакомства с Шеминовым. Тогда и понял, что жизнь-
то, оказывается, сплошной пиздец. Только и знай, что успевай от себя отгребать.
Сейчас уже про кругосветку с тачкой и не думаю. Хату бы получить положенную.
И на том бы спасибо.

Квартира ему, действительно, положена, как выпускнику детского дома. Но

отпускать его куда-то мне совсем не хочется.

- Выделят. Обязаны выделить. Только вот про качество нигде не написано.

Никто не гарантирует, что тебе не достанется развалина в столетней хрущевке с
протекающим потолком и отсутствием канализации.

- Да похуй, - Антон метко отправляет бычок в реку, отстраненно наблюдая, как

струйка дыма тут же пресекается при контакте с холодной водой, - главное – не
обратно в этот гадюшник. Куда угодно, лишь бы не туда.

- Тебе не обязательно никуда уходить. В моей квартире нам обоим вполне

хватит места.

Говорю это, а внутри все испуганно замирает и сжимается в комок. Что он

ответит, как вообще себя поведет – непонятно. Но от его ответа сейчас зависит
то, чем мы будем жить дальше.

- Спасибо, - он странно ежится, словно от порыва ветра, хотя над нами не

шевелится ни единой веточки. Смотрит на воду, баюкая в пальцах очередную
сигарету, а потом устало растирает ладонями лицо.

Достаю из кармана заранее приготовленную коробочку и подползаю к нему

ближе. Обнимаю за пояс, целую в теплую кожу на шее, тут же покрывающуюся
мелкой гусиной кожей, и протягиваю раскрытую ладонь. Антон улыбается,
наклоняет голову, подставляя шею под новые поцелуи, и берет подарок.

- С днем рождения. Когда бы оно ни было.

- Точно, - он быстро справляется с тонкой лентой, которой красиво перетянута

коробочка, секунду рассматривает ее гладкую поверхность и открывает ее.

- Арс…

Его полный изумления выдох заставляет меня невольно задержать дыхание. Он

неотрывно смотрит на кольцо, которое гордо отсвечивает округлыми
серебряными боками на солнце, а я считаю долгие секунды до его реакции.

295/331
- Ты охренел что ли?..

Шастун поворачивается, сверлит меня удивленным взглядом, и мне с трудом

удается протолкнуть в себя глоток воздуха. От волнения все внутри у меня
сжимается в тугую пружину, которая почти звенит от напряжения.

- Не нравится?

- Издеваешься? Да оно стоит, блять, наверное, как вся твоя зарплата! Нахуя
такая роскошь, блин?!

Он запинается, теряя слова, и путается в собственных мыслях от искреннего

изумления. Во всяком случае, я очень надеюсь, что это именно оно. Антон
держит коробочку в пальцах, словно величайшую драгоценность на свете, и то и
дело возвращается восхищенным взглядом к кольцу.

- Не думай об этом хотя бы сейчас, ладно? Просто скажи, нравится или нет?

- Очень, но…

- Вот и отлично, - беру его ладонь в свою руку и достаю кольцо, пресекая любые
дальнейшие попытки к возражению, - значит, я угадал.

Антон дышать перестает, безмолвно наблюдая за моими действиями. Рассудив,

что надеть кольцо на безымянный палец будет слишком уж двусмысленно, я
опускаю украшение на мизинец Шастуна. И надо же, оно приходится точно
впору, садится как влитое, и я понимаю, что ни на какой другой палец оно
просто напросто не налезет. Держу ладонь Антона в своей руке, еще несколько
мгновений любуясь и наслаждаясь эстетикой серебра на его длинных пальцах, а
потом касаюсь губами чуть шершавой кожи на тыльной стороне.

- С днем рождения. И знай, что тебе совсем не обязательно куда-то уходить. Я

всегда помогу тебе и поддержу, в какой бы ситуации ты не оказался.

- Спасибо, - его голос странно подрагивает, но глаза смотрят уверенно и прямо,

- вообще за все, Арс. Спасибо тебе, правда. Если бы не ты… Хуй знает, как бы все
вообще повернулось.

- В детский дом ты больше не вернешься. Теперь ты совершеннолетний, и

Шеминов до тебя не доберется. На следующей неделе я попрошу Позова, он
привезет все документы о выпуске. А там, если захочешь, займемся квартирой.
Вместе.

Сердце испуганно заходится мелкой дрожью, стоит только мне договорить.

Слова смелые. Даже слишком, наверное. Но мне необходимо было сказать их
именно сейчас. Антон теряется, медлит с ответом, отводит глаза и отстраненно
прокручивает кольцо на мизинце. Где-то внутри меня все та же скрученная
пружина уже начинает опасно подрагивать, заставляя сердце то и дело
болезненно сжиматься от каждого нового толчка.

- Очень красивое, - Шастун гладит подушечкой пальца гладкую поверхность, но

почему-то снова замолкает, заставляя меня едва ли не скулить от
неопределенности и затянувшегося молчания.

296/331
- Я рад, что тебе понравилось.

Давить на него сейчас совсем не хочется. Ответ терпит. И я потерплю

столько, сколько нужно. Я сказал то, что думаю. Теперь его черед. Пусть
немного свыкнется с этой мыслью, обдумает, решит сам. В конце концов,
насильно заставить его остаться я все равно не смогу. Хотя, в глубине души, я
так отчаянно надеюсь на это, что боюсь, что однажды вариант наручников и
батареи в комнате станет вполне приемлемым для меня.

Потому что просто не смогу уже отпустить его.

- Я иногда думаю, что было бы, если бы я все-таки пошел в полицию, - голос
Антона значительно оседает и приглушается, когда он заговаривает снова, -
если бы все-таки сдал Шеминова. Мне поверили бы?

- Не знаю. Думаю, потребовались бы веские доказательства.

- Например?

- Например, полный осмотр врачей после твоего пребывания у Макарова.

Следы изнасилования на твоем теле. Это и стало бы для Стаса приговором.

Антон морщится, кивает и замолкает вновь. Чувство вины в его голосе

слишком явное, чтобы его не заметить. Прошло время, и сейчас он, наконец,
может верно оценить всю жуть ситуации. Пересмотреть то, в чем был замешан.
И это, очевидно, все еще сильно пугает его. Настолько, что у него не получается
сдержать дрожь в голосе, а пальцы то и дело сжимаются в кулаки.

- Как думаешь, он продолжает это делать?..

Я и сам не раз ловил себя на этой мысли.

- Не знаю. Надеюсь, что нет.

- А я думаю да, - горько добавляет Антон, поджимая и кусая губы, - от такого

бабла сложно отказаться.

Все верно. Быть может, Шеминов и прижал хвост на какое-то время, но вряд
ли полностью забросил эту грязную затею.

- Ты все еще можешь дать показания, - осторожно замечаю я, но Шастун тут

же ощутимо напрягается, - это точно даст повод полиции для проверки. Кто
знает, может быть, они найдут другие доказательства. Или свидетелей.

В голове тут же мелькает последнее предостережение Шеминова. Он

пригрозил мне, что если Антон сдаст его, то он потянет меня за собой, обвинив в
педофилии. Пока я размышляю, стоит ли говорить об этом Шастуну, он вдруг
резко оборачивается и мотает головой.

- Нет. Не могу. И не хочу, Арс.

- Ты не…

297/331
 - Нет, погоди. Можешь меня трусом считать. Можешь ненавидеть за слабость
или за что угодно, но все так и есть. Я боюсь возвращаться туда, Арс. Боюсь
вообще всю эту хуйню мутить заново. Знаю, сука, что это может с другими
повториться. Знаю, но ты даже не представляешь, насколько мне страшно. Я
понимаю, что должен бы сдать этого уебка, но никак не могу. Просто… Просто,
блять, не могу.

Чувство вины мучает его сильнее, чем я думал. И сейчас это видно
невооруженным взглядом. Он может храбриться, материться, как последний
сапожник, развратно сверкать глазами и кусать губы, но внутри у него все еще
сидит слабый маленький мальчик, который пережил такое, что не каждый
взрослый смог бы осилить. Он все еще слаб, все еще сломлен внутри, и
поддержка нужна ему сейчас, как никогда. Пускай он не признается в этом
открыто, но каждое его слово сейчас и жест буквально молят о помощи. Он не
справляется, мучается, терзается внутри.

И боится. Страх все еще пересиливает все другие эмоции, какими бы

сильными они не были. И я не могу винить его за это.

Он сглатывает и спешно отворачивается, надеясь, что я не замечу блеска в

его глазах. Сдержать слезы получается с трудом, но Антон справляется с собой.
Несколько раз шмыгает носом и тянет воздух, пытаясь выровнять сбившееся
дыхание.

- Терпила позорный – вот, кто я такой. Грязная, пользованная шлюха, которая

теперь старательно под нормального человека маскируется. Не знаю… На твоем
месте, я бы себе даже руки не подал. Ты ведь все знаешь, а все равно остаешься
рядом. Зачем тебе это все? Ты весь такой правильный, добрый такой, а
вынужден со мной…

- Заткнись, Шастун! Просто замолчи, Бога ради.

Сжимаю его ладонь слишком сильно и резко, до боли, почти насильно

заставляя его умолкнуть и повернуться. Он стреляет в меня покрасневшими
глазами, снова шмыгает и упрямо смыкает губы в тонкую линию. От его слов
внутри что-то холодеет, и мне становится почти физически больно от этого
слишком мерзкого ощущения. Он не должен так думать. Не должен даже мысли
допускать, что может быть мне противен. Как еще ему доказать? Как раскрыть
все то, что расцветает в душе, стоит ему только прикоснуться? Он – мой дурман.
И я сдаюсь ему, не сопротивляясь и надеясь. Сдаюсь, потому что знаю, что
проиграю. Потому что знаю, что не хочу выигрывать. Такие чувства, такие
эмоции – совершенно новая ипостась для меня. Неизведанная, чистая, манящая
своей необычностью и остротой ощущений. Знал ли я, что смогу однажды т а к
влюбиться? Сложить на плаху все, что было у меня до Антона – отношения,
работу, самого себя – сложить и ни капли не жалеть о содеянном? Забыть обо
всем, что имело значение до него. Просто стереть из памяти, открыть для себя
новые горизонты и утонуть в них так, что до сих пор не могу дойти до дна. Я
погружаюсь в него, растворяюсь, умираю без воздуха и света, но лишь покорно
иду дальше, без страха. Сомнения отброшены и выбор сделан. В тот самый миг,
когда он впервые поцеловал меня в лифте. Как бы я ни брыкался, сколько бы ни
пытался найти тщетных объяснений и оправданий, было ясно уже тогда – не
спастись. Он стал проклятием для меня. Личным, персональным дьяволом.
Змием, искушающим и сладким, как сам грех. Все мои метания, все сомнения
тлеют, стоит ему лишь потянуться навстречу. Лишь подойти ближе, чем

298/331
положено. Лишь дотронуться губами до моих губ. Теряюсь тут же, безбожно, в ту
же секунду капитулирую позорно и слабо. Видано ли – взрослый мужчина не
может противостоять мальчишке! Пускай красивому, пускай манящему, но
такому юному. Мне самому от этой мысли не по себе, но организм отказывается
повиноваться. Он колдует со мной, ворожит или опаивает чем-нибудь. Или все
вместе. Или просто он именно тот, кому я предназначен. Никогда не верил во
всю эту хрень, но Шастун разрушил уже не один мой привычный уклад, так
почему бы не сломать и этот? Иначе как вообще объяснить эту тягу к нему? Как
объяснить эту сумасшедшую любовь, когда на все готов, лишь бы быть еще
ближе?

Человек бессилен перед своей смертью, а я – перед ним.

- Я люблю тебя. И, надеюсь, теперь ты сможешь, наконец, понять мотивы

всех моих поступков. Не знаю, как еще доказать тебе, что ты никогда, никогда,
слышишь, не будешь противен мне. Я не отвернусь от тебя ни при каких
обстоятельствах. Уже не смогу.

Он хлопает глазами растерянно, удивленно и, кажется, даже немного

испуганно. Я, конечно, не надеюсь на признание в ответ, но все же от
неожиданного откровения дышать становится ощутимо легче. Давно нужно было
сказать ему.

- Я…

- Не отвечай ничего сейчас. Ладно? Я вижу, что ты ошарашен и немного сбит

с толку. Просто знай это. Обдумай все, реши сам, что ты хочешь делать дальше.
Но знай, что я всегда рядом с тобой. Мне совершенно все равно, что было
раньше. Главное – сейчас мы вместе. Я люблю тебя, Антон. И отчаянно надеюсь,
что смогу уберечь тебя от повторения всех тех кошмаров.

***

К вечеру мы оба порядочно набираемся. Моменты откровения и грустных

воспоминаний плавно отходят на второй план, и, после неопределенной по счету
бутылки, мы пьяно хохочем над попыткой Шастуна все-таки окунуться, а потом
дружно выуживаем палкой из воды его кроссовок. До станции мы добираемся на
автопилотах, благодаря бодренькому Месси, который едва ли не тащит нас на
поводке за собой, не позволяя завалиться в ближайшие кусты. Разомлевший от
алкоголя, я вообще с трудом ориентируюсь и без того на незнакомой местности.
Антон то и дело пытается привести в чувство навигатор, но когда на горизонте
маячит долгожданная железнодорожная платформа, мы с радостными криками
бросаемся туда. Благо, что вокруг никого не оказывается. К моменту прибытия
поезда мы успеваем даже вздремнуть на единственной узенькой скамеечке на
платформе, доцеловаться до искр перед глазами и боли в губах, наиграться с
Месси, который был бодрее и свежее нас обоих, и даже почти решить остаться
здесь на ночлег. Но гудок подходящего поезда тут же пресекает
наполеоновские планы. Вагон оказывается на удивление полупустым. Забившись
в самый отдаленный угол, мы падаем на сидение. Шастун прижимает меня к
стене всем телом, пьяно бормочет что-то себе под нос, и пальцами норовит
забраться под резинку моих спортивных штанов. Сопротивляюсь вяло, из

299/331
последних сил отталкивая от себя его руку, старательно игнорируя возмущенное
мычание в шею. Подошедшая кондукторша, окинув нас откровенно
подозрительным взглядом, протягивает нам билеты и сквозь зубы желает
приятного пути, спеша поскорее отойти на безопасное расстояние.

- Походу, она нас спалила, - глубокомысленно выдает Антон, тычась носом

мне прямо в ухо.

Гением тут быть, определенно, не нужно.

- Походу да, - бурчу я в ответ, бесславно проигрывая битву со сном, который

наваливается на меня все сильнее, под ритмичное постукивание колес поезда и
уютную качку вагона.

К тому моменту, как мы добираемся домой, Антон успевает купить еще по

бутылке пива, оправдываясь тем, что у него сегодня праздник и ему можно
делать вообще, что захочется. Вернув растерянный в электричке алкогольный
градус, мы с трудом вваливаемся в несчастный лифт, едва не забыв на площадке
уже уставшего Месси, что удивительно, при его, казалось бы, неиссякаемой
энергии. Шастун многообещающе ухмыляется и смело шагает навстречу. Потом
мы несколько раз игнорируем открывающиеся по прибытии на нужный этаж
двери, потому что руки Антона уже творят под моей футболкой что-то
невообразимое.

- Сейчас еще и соседи спалят, - только и могу выдохнуть я, едва не

захлебываясь в накрывающем меня лавиной наслаждении.

Антон тихо фыркает, отстраняется и выходит на площадку. Щенок уже сидит

у двери, всем своим видом показывая, как сильно он хочет домой. Ключ, скотина,
поддается не сразу, и краем хмельного сознания я успеваю даже удивиться, как
мы вообще не потеряли его сегодня, учитывая наше плачевное состояние. В
прихожей Антон на ходу сбрасывает с себя кроссовки, один из которых все еще
мокрый насквозь, и блаженно потягивается всем телом. Я же, до предела
заведенный поцелуями в лифте, только и успеваю скинуть обувь и пьяной, но все
же стрелой метнуться к нему, на ходу толкая в спальню. Шастун подчиняется,
нахально ухмыляясь, и, мгновенно перехватывая инициативу благодаря разнице
в росте, прижимает меня к стене и оставляет на моей шее влажную дорожку из
поцелуев. Обводит пальцами контуры лица и губ, холодя кожу серебром на
мизинце. Я вздрагиваю от этого прикосновения и сильнее подаюсь бедрами
навстречу. Накрываю ладонью пах Антона, и с наслаждением впитываю в себя
собственное имя, сорвавшееся с его распахнутых губ.

- А-а-а-р-р-р-с…

Его стон проходится по моей коже теплым выдохом. Волной проносится по

плечу, оседает на разгоряченном теле и отдается в сознании многотысячным
эхо. Он пьян, но от этого его обаяние только усиливается. Мой тоже хмельной
разум капитулирует, и я уже даже не пытаюсь думать, не стараюсь
анализировать или соображать. Плыву по мягкому течению, которое ласкает
меня через штаны сильной ладонью, и обнимаю за плечи, исступленно
выцеловывая каждый открытый сантиметр кожи.

Антон медлит. Не торопится, снимая с меня одежду. Толкает к стене,

заставляя лопатками прижаться к ней вплотную, опускается на колени и перед

300/331
моими глазами тут же рвутся тысячи петард. Мне смотреть вниз нельзя, но глаза
опускаются сами, и я безнадежно теряюсь в его откровенно-развязном взгляде и
таких правильных, смелых движениях. Сверкая глазами, Шастун стягивает с
меня штаны, но оставляет трусы на месте. Осторожно тянет штаны со
щиколоток, убирает их в сторону и ведет ладонями вверх по ногам, не отрывая
от меня взгляда. Ласкает кончиками пальцев, сжимает, оглаживает каждую
мышцу

и смотрит

Я кончить готов от одного только его взгляда.

Силой заставляю себя глаза отвести, голову вверх поднять, лишь бы

разорвать контакт. Иначе надолго меня точно не хватит. Поднимаю глаз к
потолку, но в ту же секунду разряд тока едва не подкашивает колени. Воздух
вокруг заканчивается так внезапно, что мне приходится рот распахнуть и как
рыбе, выброшенной на берег, хватать губами спасительный кислород. Стена
оказывается под рукой невероятно кстати – и прежде чем посмотреть вниз я, как
следует, опираюсь ладонью о прохладную поверхность.

Антон целует меня прямо через ткань. Касается губами, трется щекой и
почти невесомо ласкает пальцами. Словно на вкус пробует, осторожничает, не
спешит. Обводит губами по всему основанию, чуть сжимает пальцами и вдруг,
стрельнув глазами на меня, совершенно бесстыдно и развратно проводит по
всей длине языком. Тонкая ткань трусов намокает и липнет к коже, уже не
скрывая под собой абсолютно ничего. А Шастун, откровенно наслаждаясь
процессом, моим абсолютным подчинением и неконтролируемой слабостью
перед ним, повторяет все заново.

Как я не теряю сознание – загадка для меня. Из горла вырывается не то стон,

не то крик, но удержаться на ногах получается лишь благодаря надежной стене
рядом. Его язык, даже через ткань, обжигающий настолько, что тонкая кожа
почти плавится под ним. Вместе с тем, что осталось от моих бедных мозгов.
Антон снова ведет языком по всей длине, гладит ладонями мои бедра и сжимает
ягодицы, прижимает меня ближе к своему лицу и глухо стонет, прямо в пах. Я
без сил балансирую где-то на границе сознания от сногсшибательных ощущений
и совершенно невыносимого вида, открывающегося мне сверху. Сердце
колотится так гулко и быстро в районе горла, раненой птицей трепыхается в
бесплотных попытках освободиться из этих сладких тисков, гонит кровь с
немыслимой скоростью по пылающему телу и вот-вот перегорит от слишком
ярких эмоций. Зарываюсь пальцами в волосы Антона, чуть оттягиваю их,
путаюсь в коротких пшеничных прядях и стараюсь удержать собственное
сознание на плаву.

Когда он стягивает с меня трусы, силы покидают окончательно. Я понимаю,

что большего напряжения уже не выдержу. Антон же, словно решив добить меня
окончательно, все так же не спеша, ведет ладонью по всей длине до основания,
чуть смыкая пальцы, несколько раз проводит вверх и вниз, а потом, видимо,
насладившись моим полностью потерянным и отключившимся видом, нежно
касается губами головки.

Тут колени уже подкашиваются. Тело простреливает мощнейшим разрядом

тока, а сердце все-таки не выдерживает. Замирает в груди, пока я, с трудом
вообще оставаясь в сознании и разуме, тяжело опускаюсь на кровать. Тихо

301/331
посмеиваясь, Антон что-то говорит мне, но его слова долетают до меня лишь
непонятными обрывками. Я его уже не слышу. Как и самого себя. Шастун
улыбается, разводит мои ноги шире, давит мне на плечи и заставляет лечь на
кровать. Не подчиниться или взять контроль в свои руки нет никаких шансов,
поэтому просто делаю, как он хочет. Простынь под спиной приятно-прохладная и
такая гладкая. Успеваю насладиться ее мягкостью лишь толику секунды, пока
губы Антона не вышибают из меня все остатки чего бы то ни было. Он двигается
медленно, смыкает губы плотно, а внутри так горячо, что та самая простынь
нещадно комкается у меня в кулаках, и, наверное, даже рвется в них. Потому
что то, что он со мной делает, выше всего. Это не похоже ни на Пашу, ни на
Алену. Ни на кого вообще. Я люблю его, и он сейчас доводит меня до того самого
пика, до которого уже не довести никому. Мысли рассыпаются, тают под
натиском наслаждения, которое обжигающей патокой течет по венам и
артериям. Думать не получается, как ни старайся. Остается лишь собственное
тело, которое словно деревенеет. Системы замыкает, и они перегорают одна за
другой, оставляя меня в кромешной темноте. Власти у меня над самим собой уже
нет, но Антон лишь глухо стонет, берет глубже – и очередной барьер трещит по
швам.

меня нет здесь

И ничего уже нет. Только его губы, такие правильные, ласковые и горячие.
Только его руки и пальцы, умелыми и смелыми движениями доводящие до
безумия. Его стоны, глухие, но такие сладкие. Мир вертится вокруг нас,
кружится с такой бешеной скоростью, вихрем клубится и нас за собой тянет.
Силы покидают меня, когда Шастун, чуть смыкая губы, задевает головку зубами.
Меня едва не подбрасывает от этого. С непонятно откуда взявшейся волей, я
поднимаюсь и сажусь на кровати. Тяну Антона вверх и впиваюсь обветренными и
сухими губами в его. Мой стон сплетается с его выдохом, а пальцы уже тянут
вверх непослушную безразмерную футболку. Мне хочется коснуться его,
дотронуться везде, и руки сами собой начинают лихорадочную гонку по
желанному телу. Шастун навстречу с готовностью подается, льнет к груди,
целует шею и ласкает языком. Руками по спине блуждает, царапает, цепляется
за плечи и вдруг, раздвинув ноги, садится мне на колени, обхватывая мои бедра
своими ногами. Прислоняется лбом ко лбу, дышит тяжело и глубоко, обнимает за
шею и двигается навстречу. Ткань его джинсов твердая, но эта сумасшедшая
твердость, соприкасаясь с моей обнаженной кожей, лишь усиливает и без того
безумные ощущения.

- Какой же ты, блять, сейчас красивый… - Антон выдыхает мне прямо в губы,
цепляет зубами нижнюю и чуть оттягивает, - красивый…

Обхватывает меня пальцами, начиная движение, а я тщетно пытаюсь

нащупать ширинку на его джинсах. Молния поддается не сразу. Когда я уже
почти готов сломать несчастный замок, он сдается и плавно скользит вниз.
Расстегиваю пуговицу и ныряю ладонью внутрь. Шастун и сам уже на пределе.
Обхватываю его член прямо сквозь ткань боксеров, сжимаю и с удовольствием
наблюдаю, как уже Антона выгибает под моими касаниями. Это заводит еще
сильнее, и я повторяю движение, смыкаю пальцы чуть сильнее, ласкаю горячую
кожу и наслаждаюсь открывающимся мне видом. Антон откидывает голову
назад, прогибается в спине, стонет совершенно бесстыдно и громко, толкается
вперед и млеет, стоит мне только начать ладонью новое движение. Хочется
почувствовать его всего, но джинсы на нем мешают коснуться полностью.

302/331
 - Снимай… - меня хватает только на одно слово, но Антон подчиняется.
Скользит с моих коленей, сбрасывает одежду и снова возвращается ко мне.

- Так лучше? - его слова горячим дыханием отпечатываются на коже, но тут

же бьются, словно хрупкое стекло, когда он своими длинными пальцами,
обхватывает сразу два члена. Мы задыхаемся в ощущениях, теряемся, тщетно
пытаясь глотнуть кислорода. Между нами не остается ничего, кроме вакуума,
переплетающихся стонов и просьб не останавливаться.

- Лучше… - внутри меня словно на части рвет. Мне кричать хочется, громко,
чтобы все услышали. Чтобы он понял, что так мне только с ним и больше ни с
кем, - я люблю тебя…люблю тебя…

Сердце удары пропускает и замирает, когда он убирает ладонь. Целует меня,

вдруг так нежно и ласково, тянет к себе за затылок, зарываясь пальцами в мои
волосы. Приподнимается на коленях, ерзает и сам направляет мой член в себя,
опускаясь осторожно и медленно. Стон вырывается из меня вместе с хрипом,
когда я чувствую эту тесноту и тепло. Глажу руками его бедра, колени, сжимаю
в ладонях тонкие лодыжки, наслаждаясь их хрупкостью и изящностью. Шастун
замирает, привыкает к ощущениям, но лишь на секунду. Продолжает движение,
насаживается снова и опускается уже полностью, на всю длину.

- Антон…

Внутри него так горячо, что язык начинает заплетаться. Слова не

формируются, а перед глазами все плывет слишком ярко и быстро. Губами
чувствую губы, а под руками тело Антона вновь начинает движение. Он выгибает
спину, поднимается и опускается обратно, все так же губительно медленно.
Стонет в голос, жмется навстречу, стараясь быть еще ближе, теснее и безумнее.
Обвиваю его за пояс, подстраиваюсь под ритм и ловлю губами каждый его хрип
и стон. На груди и висках выступает мелкая испарина, и я чувствую, что Антон
тоже горит. Его спина под моими пальцами становится влажной, а движения
ускоряются и делаются резче. Ныряю лицом ему в шею, сцеловывая соленые
капли и пьянею от каждой из них.

- …люблю тебя…ты слышишь…я люблю…тебя…

Слова вырываются из меня с каждым новым толчком и рассеиваются в

загустевшем воздухе, который стал почти осязаемым. Теперь уже я
перехватываю инициативу. Подхватываю его, задаю темп, вбиваюсь в его тело
размеренно и быстро, с каждым разом углубляя толчки. Антон извивается в моих
руках, уже почти кричит. Его губы сохнут от стонов, а по плечам уже струится
пот. Толкаюсь снова и снова, еще сильнее и глубже, не останавливаюсь. Чуть
отстраняю его от себя, вхожу под другим углом, и Антона мгновенно сотрясает
дрожь от новых дурманящих ощущений. Он цепляется за меня почти отчаянно, в
буквальном смысле держится за плечи, чтобы не упасть, подстраивается под
ритм и сам насаживается сильнее.

- Антон…

еще толчок

стон

303/331
 выдох в ключицу и соленый пот на губах

- люблю…

вдох

- я люблю тебя…

Оргазм накрывает меня долгожданной и яркой лавиной, сметающей все на

своем пути. Тело прошивают тысячи электрических разрядов, оседая
покалыванием в кончиках пальцев. Разум отключается окончательно, и момент
разрядки, моей и Антона, полностью выпадает из памяти, оставляя после себя
лишь приятную судорогу, сотрясающую тело и слабость в ногах. Шастун оседает
в моих руках. Обмякает, падает на меня, обнимая за шею. Пытается выровнять
дыхание и мелко дрожит в моих руках.

- Посмотри на меня, - приподнимаю его лицо ладонями и ловлю почти

полностью расфокусированный, помутневший взгляд, - Антон, я люблю тебя. Ты
слышишь? Люблю. И хочу, чтобы ты остался со мной. Тебе не нужно никуда
уходить. Останься со мной. Ты теперь все для меня. И без тебя я уже не смогу.

Он тянет носом воздух, мажет кончиком языка по пересушенным губам и на

мгновение теряется с ответом.

Отпускать его от себя не хочется. Антон так близко, так правильно касается
грудью моей груди, ласкает дыханием и пальцами выводит неясные символы на
плечах. Это наша черта, за которой уже не будет недомолвок, стеснения,
неловкости и сомнений. Сейчас мы на том самом рубеже, после которого - или
вместе, или уже никак. На полутонах выехать не получится, и мы оба понимаем
это. Слишком переплелись, слишком запутались между собой. Мораль, приличия,
постоянные «нельзя» и другие бесконечные запреты, из-за которых тяга друг к
другу только усиливалась и крепла. Мы молчали, предпочитали не думать,
баюкали внутри все вопросы и недосказанности, из-за которых временами едва
не сводило ноги от страха. Сейчас все на ладони, прямо перед нами. Я открылся
полностью – ничего в тени не осталось. Да и тени тоже давно нет. Внутри меня
сейчас только солнце, которое мое, собственное, зеленоглазое и такое
ослепительно сияющее, что временами смотреть на него даже больно. И перед
этим солнцем я раскрываю все свои оставшиеся немногочисленные карты.

- Не отвечай ничего. Просто знай это, ладно?

Антон мягко кивает. Молча перебирает пальцами волосы у меня на затылке,

смотрит нежно и задумчиво, клонит голову в бок. Касается щеки, виска,
поправляет мою давно сбившуюся челку аккуратным движением и склоняется к
лицу. Близко, почти касаясь губами губ, но не целует. Смешивает дыхание,
жалкие миллиметры между нами кроит без страха, сглатывает шумно и
замирает.

- Я тоже.

Его шепот проходится по коже почти осязаемым касанием. Я каменею вслед

за Антоном, даже дышать перестаю, впитываю его в себя всего, по капле.

мне остаться здесь нужно

304/331
 утра уже не надо

остановите, блять, вселенную

Потому что его слова на коже бы выжечь. На венах отпечатать и разнести

вместе с кровью. Лишь бы в себе оставить, спрятать так глубоко и надежно,
чтобы навсегда. Чтобы потом возвращаться к ним, перечитывать, переслушивать
без конца.

сохранить

- Тоже тебя люблю.

305/331
Часть 24. Десять минут

Какой-то непонятный звук врывается в мой сон довольно

бесцеремонно и не оставляет шанса проигнорировать его и уснуть дальше. Глаза
разлепляются с трудом, а сухость во рту и слабый, но от этого не менее
неприятный шум в висках как бы ненавязчиво намекает, что впредь стоит
несколько раз подумать, прежде чем бухать. Особенно в таких количествах, как
вчера. Собственное тело слушается с трудом, по всем мышцам словно свинец
разлит, настолько тяжелыми кажутся онемевшие за ночь конечности. Пытаюсь
аккуратно сползти с кровати, но встать почему-то получается только со второй
попытки. Наверное, это старость. Пить до утра, а потом, как ни в чем ни бывало
идти на четыре бесконечные пары – это явно удел беззаботных студентов, а не
двадцативосьмилетних стариков, которым после нескольких бутылок пива
голову утром проще отрубить. Рядом со мной, уткнувшись носом в подушку и
раскрыв рот, бессовестно сопит Антон. Настолько блаженно и заурезно, что
остается только позавидовать его невероятно крепкому сну. Его лицо в дневном
свете такое безмятежное, спокойное и умиротворенное, что сейчас даже не
верится, что вчера эти самые губы, которые сейчас пускают слюни на
несчастную подушку, едва не довели меня до инсульта. Осторожно поднимаюсь
на ноги и тут же снова слышу этот странный звук, который и разбудил меня, и о
котором в процессе неторопливого стекания с кровати я уже успел позабыть.

Это стук в дверь. Теперь, когда голова медленно, но верно подгружает все
программы, я, наконец, могу точно распознать его. Даже интересно, кому и что
могло понадобиться от меня в воскресное утро. На задворках сознания мелькает
крамольная мысль и вовсе проигнорировать пришельца. Все, кого я знаю, точно
позвонили бы, прежде чем приходить. Та же Оксана или Дима. Больше прийти
ко мне домой никто не мог, кроме каких-нибудь вездесущих продавцов всякой
бесполезной ерунды, гордо именуемых теперь коммивояжерами.

Прикрываю в комнату дверь, чтобы стук не разбудил Антона, и на цыпочках,

насколько это позволяет отяжелевшее тело, крадусь по гостиной. В голове
навязчиво маячит желание пить, поэтому, игнорируя очередной стук, двигаюсь
мимо двери в направлении кухни. Несколько стаканов пролетают разом, и по
всему организму приятно растекается такая прохладная живительная влага,
словно подключая за собой все севшие за ночь системы и приводя меня, словно
разрядившегося робота, в действие.

Стук повторяется. Негромкий, но настойчивый. Стоящий за дверью точно знает,

что дома кто-то есть. Жду еще один, а потом все же обреченно плетусь к двери.
В голове мелькает образ крошечной бабульки, живущей этажом ниже, или
подозрительного бугая, похожего на завсегдатая мест не столь отдаленных, чья
дверь находится ровно напротив моей на площадке. Мысленно гадая, что им
могло понадобиться от меня в такую рань, я распахиваю дверь. Даже не
удосужившись предварительно посмотреть в глазок.

Я узнаю его мгновенно. Даже забавно, что спустя столько времени, после того,
как видел ту единственную фотографию в архиве детского дома, я до сих пор
так отчетливо помню его лицо. Оно почти такое же, как на той фотографии –
пухлые губы, серые глаза и высокие скулы. Только сейчас почти все лицо усеяно
мелкими, неразличимыми с расстояния татуировками, но тяжелый, чуть
надменный взгляд, определенно, не поменялся. Он неспешно рассматривает
меня с ног до головы, останавливается на взъерошенных волосах, приподнимает
306/331
брови, а потом ухмыляется.

- Утречко, Арсений Сергеевич. Или можно не так официозно?

Непонятный ступор накрепко приколачивает меня к полу, а язык напрочь

отказывается повиноваться. Пальцы смыкаются на дверной ручке слишком
крепко, и я по инерции распахиваю дверь. Пока я пытаюсь справиться с собой от
удивления и легкого шока, Выграновский кривит губы и искоса заглядывает мне
через плечо.

- Тошик дрыхнет еще? Вообще да, он всегда был большим любителем поспать.

Затворяю за собой дверь, стараясь сделать это как можно тише. Но ручка все
равно щелкает как назло громко, а эхо гулко отдается по пустому подъезду и
лестницам. Выграновский опирается на перила, сунув руки в карманы
зауженных черных брюк. Часы на его запястье, дорогая одежда и браслеты – все
выдает в нем достаточно состоятельного человека. Гораздо более
состоятельного, чем обычно бывают выпускники детских домов.

Которые, конечно, не зарабатывали собственным телом.

- Позовешь его? Или хочешь наедине поболтать?

- Что тебе нужно?

Я все еще в ступоре, но вопрос самый, что ни на есть, резонный. Вряд ли он

пришел, чтобы просто «поболтать».

- Поговорить, - он пожимает широкими плечами и улыбается, растягивая губы в

настоящем оскале.

- О чем?

- Это тебя ебать не должно.

- Ошибаешься.

Он приподнимает бровь, все еще глядя на меня исподлобья. Мысли у меня в

голове кружатся, словно снег в дикую январскую пургу. Увидеть за дверью
именно его я ожидал в самую последнюю очередь, даже после заблудившихся
хоббитов с кольцом и марсиан, потерпевших неожиданное крушение, не то, что
банальных соседей.

- А знаешь, - он снова скалится и выпрямляет спину, отходя от перил и окидывая

меня мерзким плотоядным взглядом, - у Шаста, определенно, есть вкус. И мы с
тобой прямое тому доказательство. Ты очень даже ничего. Особенно такой
всклокоченный и растрепанный.

Этот сальный, сомнительный комплимент оседает в горле мерзким комком, на

секунду перекрывая дыхание. Становится противно, но вместо того, чтобы
поморщиться, я лишь упрямо стараюсь не отводить глаз. Он самоуверенный,
даже слишком. Весь его вид излучает пренебрежение и презрение ко мне,
однако во взгляде одновременно плещется и некая заинтересованность.

307/331
 - Стас не обманул. Ты именно такой, каким он тебя и описал. Он вообще
впечатлен тобой, ты в курсе? А его трудно удивить. И я решил-таки на тебя
посмотреть.

Отвечать ему не хочется. Да и что тут можно сказать. Пока где-то внутри тихо
начинает подвывать тревожная сирена, я молча стою перед Выграновским,
стараясь угадать, зачем он вообще явился сюда. То, что к Антону – понятно и без
слов. Вопрос только - для чего Шастун ему? Однако любой вариант не несет за
собой абсолютно ничего хорошего. Вряд ли он притащился сюда спустя два года
своего отсутствия только для того, чтобы просто поговорить.

- Посмотрел?

- Посмотрел.

- Тогда убирайся отсюда.

Серые глаза опасно вспыхивают, но на лице не дергается ни единый мускул.

Выграновский клонит голову на бок, прикусывает нижнюю губу и невозмутимо
продолжает.

- А что так грубо, Арсений Сергеевич? Я же сказал, что поговорить пришел. И не

с тобой, кстати.

Конечно, не со мной. Но я скорее поперек в дверях лягу, чем пропущу его к

Антону. Слишком все наладилось, слишком успокоилось, чтобы сейчас вот так
бесцеремонно тревожить и рушить своим приходом все, что мы так долго
возводили. А долбанный Скруджи одним своим словом может все разметать к
херам. И неизвестно, получится ли отстроить все заново.

- Зачем он тебе?

- Я же сказал, просто…

- Я уже слышал, - игра в приличия надоедает, тем более, что мы оба понимаем,
что она ни к чему не приведет, - я спрашиваю, зачем он тебе? Что ты от него еще
хочешь?

Выграновский мажет языком по губам, а потом делает шаг навстречу. Усилием

воли заставляю себя остаться на месте, хотя от него так и хочется отшатнуться.
В нос тут же ударяет резкий аромат дорогого парфюма и сигарет.

- С днюхой поздравить. Доволен? Тошик теперь совсем большой мальчик. И

может сам решать, кого пускать к себе в штанишки. А кого – нет.

Не знаю, зачем я стою и слушаю всю эту мерзость. От его слов внутри снова
закипает злоба, а в памяти вспыхивают слова Шеминова про сговор и подлое
предательство Выграновского.

- Позовешь его?

- Нет.

- Нет?

308/331
- Ты слышал.

Он ухмыляется, словно внезапно довольный нашей немногословной дуэлью.

Перекатывается с пяток на носки, слегка приподнимается и снова сует руки в
карманы. Он ниже меня примерно полголовы, но эта незначительная разница в
росте почему-то успокаивает меня.

- Тогда мы в тупике, Арс. Так тебя Стас назвал. Аа-а-р-р-с-с.

Он растягивает мое имя, словно смакует и пробует на вкус. Все еще полностью
уверенный в себе и своем неоспоримом превосходстве надо мной.

- Убирайся отсюда. Я все знаю. Шеминов все рассказал мне про тебя. И ты
думаешь, что после всего, что ты сделал, я позволю тебе снова поговорить с
Антоном? Снова во всю эту грязь его втянуть?

- Он не твоя игрушка. И не домашний зверек. Сам решит, кого слушать, а кого –

нет.

- Я же сказал – нет. Уходи отсюда, Бога ради. Что тебе еще от него нужно? Он
достаточно натерпелся, достаточно натворил из-за тебя…

- Ради, - сухо отрезает Выграновский, а я не успеваю за ходом его мыслей.

- Что?

Он приближается еще на один шаг. Теперь я даже могу рассмотреть надписи на

его лице.

- Ради меня, Арс. Он творил все это ради меня. И ты знаешь, почему, верно?

Меня едва не коробит от его слов, полных такой спокойной, ядовитой

уверенности. Все равно не уйду. Ни за что не пропущу его и позволю снова
отравить Антона, сколько бы Скруджи не вился вокруг меня гребаным змеем.

- Что тебе нужно? Явно ведь не разговор с ним по душам, да? – заглядываю
прямо в серые омуты, стараясь не думать, что именно в них когда-то влюбился
Антон. И настолько сильно, что смог решиться на столь кошмарные вещи из-за
них.

ради

Это слово больно отпечатывается где-то на подкорке и теперь настойчиво

скребет слишком острыми краями, медленно пуская мне кровь.

- Тебе деньги нужны? Сколько?

Он удивляется, даже неожиданно искренне округляет глаза и усмехается.

- Деньги? Ты серьезно что ли?

-…

309/331
- Да брось, Арс. Посмотри на меня. Оставь свои копейки жалкие себе.

- Тогда что? Что тебе надо? И хватит уже этой лапши, про «поговорить»!

Он перестает ухмыляться и кивает сам себе.

- А ты неплох.

- Что. Тебе. Нужно?

- То, что моё.

Мы на лезвии стоим. Так опасно и шатко, что ноги уже режутся и ноют от
невыносимой боли, а кромка раскачивается под нами все сильнее и сильнее.
Выграновский непонятно действует на меня – это не страх и не слабость. Пока
не совсем понимаю, что же это. Но не признать его феноменального воздействия
просто невозможно. Он ничего не делает, только говорит. Однако даже это
производит странное, но очень сильное впечатление.

Не удивительно, что Антон когда-то поддался на его хищное обаяние.

Настолько, что самого себя позабыл и предал.

ради него

Это слово что-то безжалостно кроит внутри меня. Медленно режет на тонкие
лоскуты и растягивает их до противного скрежета. Словно одну за одной вены
тянет и кромсает, не замечая крови и моих истошных криков внутри.

- Он не твой.

Не хочется думать, что я играю по его правилам. Но Скруджи даже в лице не

меняется, а наш напряженный разговор его, кажется, порядком забавляет, в то
время как я едва держу себя в руках. В голове вспыхивает наш разговор со
Стасом, как назло вспоминается полностью, до последнего, сука, слова. Он
говорил, а я упрямо не верил. И сейчас не поверю. Вот только непонятный страх
опутывает меня все сильнее и крепче. Пускает свои скользкие щупальца глубже,
в легкие, сжимая их и забирая воздух. Не за себя страх. Выграновский явно
заинтересован во мне не больше, чем в дверном косяке.

Я жутко боюсь за Антона. Как он среагирует на все это – я даже представить не

могу. И эта неизвестность пугает еще больше.

- А ты думаешь – твой?

Его глаза магнитят – этого не скрыть и не отвертеться. Он прожигает меня

насквозь, одновременно говорит тихо и ровно, отчего моя уверенность в
собственных силах постепенно начинает пошатываться.

- Убирайся отсюда. Пока я полицию не вызвал.

Выграновский смеется хрипловатым, гортанным смехом и, наконец, отводит

проклятые глаза.

- Серьезно? И что ты им скажешь? Я просто пришел к старому другу, по

310/331
которому очень соскучился. И он по мне, я уверен, тоже. До Германии-то
далековато, сечешь?

В открытую глумится. Насмехается, скотина, но бьет без промаха. Каждое слово

отмеряет четко и выверено. Знает, что сказать, чтобы задеть больнее. Они точно
с Шеминовым одной поганой масти – оба скользкие и мерзкие настолько, что
даже находиться рядом с ними тяжело. Оба токсичные настолько, что отравляют
все, к чему прикасаются. Как отравили когда-то и Антона.

- Он давно забыл весь тот кошмар. И тебя, и приют, и Шеминова. Антон только-
только начал жить спокойно, нормально. Только начал оправляться от всего
этого. Оставь его, блять, в покое, наконец.

Мне не хочется думать, что мои слова слишком противно напоминают мольбу.
Уже не угрозы, которыми Скружди тоже, очевидно, не взять. Но и отступать
некуда. Выграновский слушает меня внимательно. Даже заинтересованно. Снова
кивает в пустоту, а затем, мазнув по пухлым губам кончиком языка, с вызовом
бросает мне прямо в лицо.

- «Нормально». Это с тобой что ли?

На это мне ответить нечего. Потому что вся эта история, и я в ней, в том числе,
ну никак не подходит ни под какие рамки нормальности даже с натяжкой. Все
это было ненормально с самого начала – от продажи семнадцатилетнего парня
богатым извращенцам, до моего же секса с ним. Ничего из этого не было
«нормальным», сколько бы я не убеждал себя в обратном.

- Знаешь, ты вообще-то не очень похож на любителя сладеньких мальчиков, Арс.

Хотя, внешность обманчива. Не боишься, что тебя посадят? Стас сказал, что у
тебя даже баба была. Да сплыла, видать?

Отвечай. Отвечай ему, блять. Но внутри только что-то лопается, рвется,

ломается и крошится в щепки под его взглядом. Он сильнее меня – морально
точно. И каждое его слово точечным ядом попадает в цель, обездвиживая и
обезоруживая меня все сильнее. Не уйдет – я начинаю понимать это все
отчетливее. Он знает, что добьет. Что сможет переломить.

- Я тебя не виню. Антошка и раньше-то был милашом. А сейчас, я уверен, от него

глаз не отвести. И я вижу, что ты втюхался в него по самое не балуйся.
Настолько, что даже с невестой порвал. Мнишь себя спасителем, избавителем,
праведником, который чист и невинен настолько, что аж глаза режет от
белизны, блять. Вылечил бедного птенчика и приютил под своим крылом,
одновременно трахая его ночами напролет, вместо опекунов и, к тому же,
бесплатно. Так что ты тоже не святой, Арс. Он затягивает, этого не отнять. И мне
ли не знать, как сильно. Но только уясни кое-что: Антон ведомый. Очень сильно.
И если цепляется за кого-то – то уже насовсем.

Мне хватает секунды, чтобы вспыхнуть.

- И с чего ты решил, что это ты?! Что он всю жизнь будет цепляться за тебя, а?
Ты слишком уж себя переоцениваешь. Как и собственную значимость в жизни
Антона. Прошло уже два года. Он смог пережить это, смог оправиться. Он забыл
тебя.

311/331
 Скруджи осекается, но лишь на секунду. Потом подходит ближе, настолько, что
между нами едва ли остается ладонь. Хищно тянет носом воздух, улыбается и
вызывающе шепчет прямо мне в губы.

- Ты сам-то в это веришь?

- Верю. И знаю точно.

- Врешь. Причем – хуево. Гораздо хуже Антоши.

Мелькающее в моих глазах секундное непонимание не остается для него

незамеченным. Уловив его и прочитав безошибочно, Выграновский скалится, но
отстраняться не спешит, обдавая меня горячим дыханием.

- А-а-а-рс… Я был с ним задолго до тебя. Мы вместе плавали в таком дерьме,

которое тебе и не снилось в твоём приличном институте и мамкином тепленьком
домике. Плавали, крутились, приспосабливались. Потому иначе было просто
нельзя. И Шаст умеет делать все это гораздо лучше, чем ты можешь себе
представить. Он играет с тобой. Тоша очень хороший игрок. Даже лучше, чем ты
думаешь. Ведь он у меня учился. А я не люблю проигрывать.

Травит меня.

По капле душу тянет и в узлы скручивает. Знает, сволочь, где ударить. И знает,
что не отстранюсь. Перед глазами вчерашний вечер встает: комната, одежда на
полу и Антон у меня на коленях. Его руки на плечах, плавные движения и тихое,
такое долгожданное, пусть пьяное признание. Его слова все еще отдаются в
ушах, в моей памяти теперь надежно покоятся. И разбить их этой гадюке я точно
не позволю. В тоже время где-то в глубине вспыхивает едва заметная,
тревожная лампочка, которая с каждой секундой разгорается все сильнее.

Шеминов говорил мне все это. Практически, блять, слово в слово. И вряд ли это
совпадение или просто выученный текст.

- Закончил? А теперь вали отсюда нахер, Эдик. Мне наплевать, что у вас там
было раньше. Я работал в детском доме, и можешь не рассказывать мне о
дерьме. Я видел его предостаточно. Забудь про Антона. У тебя, очевидно,
достаточно денег и всего остального. Оставь ты его уже. Он достаточно
настрадался из-за ваших грязных игр.

- С чего ты взял, что только один он? Может быть, мы оба жертвы? Ты не думал
об этом? Может, я тоже страдал?

- Ты не страдал. Ты зарабатывал.

Выграновский растягивает пухлые губы в улыбке.

- Совместимо. Никто не говорил, что мне это нравилось. Но и никто не запрещал

иметь с этого хоть какую-нибудь выгоду. С паршивой овцы, как говорится. Тошик
тоже мог бы. Но он оказался слишком упрямым.

- Да. Оказался. Дал Шеминову достойный отпор, в отличие от тебя. И тогда ты

снова пришел на выручку своему ебаному покровителю. Надо же, какой хитрец,
твою мать! Обманул влюбленного в тебя по уши подростка. Молодец! Можешь

312/331
гордиться собой, ублюдок. Предал его доверие к тебе, срезал просто на корню.

- Там каждый сам за себя. Жри, или сожрут тебя. Шаст прекрасно знал об этом.

- Он просто любил тебя. И верил.

Разговор – в никуда. Просто пустое сотрясание воздуха и трата времени. Мы оба

знаем правду, вот только никто, по-видимому, не собирается отступать. На моих
последних словах Скурджи дергается. Отстраняется, сверлит меня взглядом и
его самоуверенность, кажется, начинает, ослабевать. Какую-то долю секунды он
теряется с ответом, молчит, а потом вдруг снова нахально усмехается.

- Любил ли?

Мое лицо – не маска. К великому, блять, сожалению. И актер из меня хуевый,

потому что все эмоции отражаются в глазах слишком очевидно и нескрываемо.
Как и мои растущие сомнения в собственных словах. И Скруджи это прекрасно
видит. Видит – и смело продолжает наступление. Потому что моя уверенность в
собственных словах тает, словно последний снег на слишком теплом солнце.
Сомнения снова набирают силу, сквозят в каждом жесте и интонации, и скрыть
их отчаянно не выходит. Сколько бы я себя не убеждал, после нашего разговора
с Антоном в ванной, когда мы так неосторожно коснулись Выграновского, он так
и стоит где-то между нами. И Антон тогда ничего не ответил мне. Хотя мог
солгать, мог притвориться или просто сказать наобум. Но он промолчал. И от
воспоминания этого и осознания собственного бессилия внутри что-то с треском
ломается, бьет больно, по самым чувствительным рецепторам, забивает легкие и
горло и прожигает насквозь.

- Он любит меня до сих пор, Арс. И у тебя на лице написано, что ты думаешь
сейчас о том же. И он не забыл меня, даже не пытайся врать мне сейчас. Потому
что я точно знаю, что нет. Все ваши потрахушки для него только повод
отвлечься. Он мой. И всегда был. Ты же сам же видел, что он делал ради меня.
На что соглашался. Если не веришь, если все еще сомневаешься, то давай, иди и
скажи ему обо мне. Увидишь, как он загорится. Потому что он любит меня. Я
точно знаю. Потому что только по любви творят то, что ради меня творил Шаст.
Можешь не верить. Но я же вижу – ты не дурак. И сам все понимаешь. Что его
жертва была ради меня. А теперь задай себе вопрос – ради тебя он пошел бы на
подобное?

Отбиваться от него нет ни сил, ни желания. Выграновский все еще

раздражающе спокоен, дышит и говорит на удивление ровно и тихо, а внутри
меня полыхает страшный пожар. В висках кровь пульсирует уже почти до боли и
раз за разом отдаются вчерашние слова Антона.

"я тоже тебя люблю"

Зачем он вообще это сказал? Был пьяный настолько, что не соображал, что
несет? Нет, потому что мы оба были хоть и под градусом, но вполне адекватны.
Солгал? Просто хотел, таким образом, приятно мне сделать? Отблагодарить в
очередной раз? Сказал то, что я так хотел услышать?

Или не лгал? Может он действительно перегорел к Скруджи? И его слова были

искренними?

313/331
 Голова взорвется сейчас. Лопнет от перенапряжения, от нескончаемого вихря из
вопросов, предположений и метаний от берега к берегу, лишь бы не пойти ко
дну. Мне заскулить хочется. Выть, скрести ногтями, размазать, наконец, эту
мерзкую самодовольную ухмылку на лице Выграновского. Потому что одним
своим появлением на пороге он безжалостно разбил вообще все, чтобы было
между нами. Что только-только начало набирать цвет.

- Я никогда не поставлю его перед подобным выбором, - голос срывается, и

выровнять его получается с большим трудом, - никогда не заставлю жертвовать
собой во имя меня.

- Потому что знаешь, что он не станет. Знаешь, что не согласится.

Скруджи снова приближается, на этот раз вплотную. Я инстинктивно

отшатываюсь от него, но Выграновский цепко хватает меня за руку, прижимает к
своей груди, и сдавленно ядовито шипит.

- Это внутри, Арс. Там, так глубоко. Это безропотное, безотказное подчинение,
готовность жертвы ради тебя сносят башку почище наркоты, уж поверь. На них
подсаживаешься, хочется еще и еще. Это возбуждает до ломоты в яйцах и тянет
так, что не отвертеться. Как ни старайся – не выйдет. А Шаст здесь просто
идеальный вариант. Он сам подчиняется и ему это нравится. И сейчас ему тоже
хочется этого. Я его знаю, поверь. Ему хочется, чтобы его использовали, чтобы
трахали грубо до синяков на коленках, и жестко нагибали!

Его слова неведомым образом придают мне сил, чтобы вырвать свою руку из его
потной ладони и оттолкнуть Скруджи от себя. Он даже воздух травит собой,
потому что перед глазами все подозрительно плывет и переворачивается, а к
горлу неумолимо подкатывает тошнота.

каждое слово – ебаный яд

Он сам – змея. Подлая, лживая насквозь. Мне приходится снова и снова

напоминать себе об этом, чтобы даже ни на секунду не усомниться в Антоне.
Поверить Выграновскому сейчас, хоть на миг допустить, что его слова правдивы
– значит потерять Антона и свое доверие ему.

- Он горел со мной. Я у него первым был, кстати, так что…

- Завали лицо, - собственный голос звучит незнакомо и хрипло, а слова с трудом

находят выход из груди, - закрой свой рот и уебывай уже отсюда нахуй. Если ты
пришел просветить меня, то я тебя услышал. Спасибо за информацию, и все
такое. Доволен – съебывай.

- Доволен. А теперь зови Шастуна, Арс. Хватит уже мозгоёбства. Зови его. И не
бойся – я, правда, хочу только поговорить. Я не отымею здесь его и не увезу.
Против его воли - нет.

Вернулись, сука, в пролог. В самое ебучее начало этой бесконечной повести.

Осталось встать на те же рельсы и понестись по новому кругу.

- Даже не рассчитывай. Убирайся отсюда и дорогу забудь.

Скруджи громко фыркает и качает головой. Сверху неожиданно громко хлопает

314/331
дверь, а затем мимо нас неторопливо спускается пожилая женщина, окидывая
нас подозрительным взглядом. Здороваюсь с ней сквозь плотно сомкнутые зубы,
потому что силы, позволяющие мне выдерживать мощный напор Выграновского,
уже на исходе. Он же ни на миг не отводит он меня глаз.

- Вообще-то ты должен быть мне благодарен, - бросает Скруджи, небрежно

смахивая с черной кожаной куртки невидимую пылинку.

- Серьезно, блять? И за что же?

- Вместо того, чтобы сцапать Тошика тайком, я стою здесь, перед твоей
дверью как побитая собака. Говорю с тобой, убеждаю, хуй пойми в чем, а мог бы
без проблем найти Шаста в школе. И ты бы в жизни не узнал ничего.

- И с чего вдруг такая щедрость? – об этом я, и правда, не подумал. Только

сейчас понимаю, что, действительно, мог бы запросто остаться в неведении,
если бы этот разговор все-таки состоялся, - чего ради сюда притащился?

- На тебя захотелось посмотреть, говорю же, - Выграновский вдруг

совершенно развязно облизывает губы и откровенно рассматривает меня сверху
вниз потемневшими глазами, - и не зря притащился. Теперь я хотя бы понимаю
Шаста. Ебёшься ты, наверняка, охуительно.

Терпение, наконец, дает первый сбой. Слушать все это надоедает, и вопрос
«зачем я вообще здесь стою?» маячит передо мной все настойчивее и
настойчивее. Нужно просто уйти отсюда. Закрыть дверь, послать Скруджи в
пешее эротическое и вернуться к Антону.

- Ты не спрячешь его, - снова приближается, но, на этот раз, я вовремя

отступаю назад, сохраняя между нами необходимую дистанцию, - и не запрешь.
Я его все равно выловлю. И мы все равно пообщаемся. Или не только
пообщаемся. Как дело пойдет. Но, в таком случае, ты ничего не узнаешь. Так
что, скажи спасибо, что я тебе даю хотя бы шанс проститься с ним.

- Да пошел ты! – кулаки уже чешутся, но здравый смысл останавливает,

подсказывая, что от нашей потасовки на площадке толку будет еще меньше, чем
во всей этой болтовне.

Выграновский снова фыркает, щурит глаза и бросает мне уже в спину, когда
я уже успеваю открыть дверь в квартиру.

- Я жду у подъезда, Арс.

Уже за закрывшейся дверью я слышу его неторопливые шаги по лестнице.

Прислоняюсь к прохладному пластику пылающим лбом и давлю в себе желание
сползти по этой самой двери на пол. Тошнит уже настойчивее. Но не от Скруджи.
Теперь – от себя самого, потому что внутри понимаю – он победил. Взял то, за
чем пришел, сколько бы я не брыкался. Можно промолчать, не выпускать Антона
сегодня из дома под разными предлогами, но Выграновский, как бы мне не
мерзко это признавать, прав – я не спрячу его навсегда. И не смогу
сопровождать постоянно. Он доберется до него, улучит момент. И тогда сможет
наплести ему все, что угодно. Мелькает запоздалая, но невероятно здравая
мысль – нужно было рассказать Антону всю правду о нем. Сразу, как только
узнал от Шеминова. Не таить в себе, не замалчивать. Открыть все, как есть. Зато

315/331
к этому времени у Антона был бы шанс переварить все это внутри, мало-мальски
разложить все по полочкам и как следует обдумать. Быть может, именно это и
погасило бы в нем все, что еще осталось внутри к Скруджи. А там что-то
осталось, я уверен. Быть может, не любовь, но некая привязанность – точно. И
вместо того, чтобы собственноручно задушить в нем все воспоминания об этой
гадюке, сказать правду и раскрыть глаза, я предпочел пощадить чувства Антона.
Решил повременить, подождать удобного, более подходящего момента.

Дождался, сука. Именно его и ждал.

Однако откуда я знал, что все обернется именно так. Что Выграновский
вообще притащится сюда? И насколько же нужно быть уверенным в себе, что
видя даже мою осведомленность, понимая, что я однозначно расскажу все
Антону про него, все равно думать, что Шастун захочет его видеть вообще?

Внутри что-то екает, и сердце делает в груди болезненный кульбит, прежде

чем замереть.

«он любит меня до сих пор»

Скруджи слишком уверенно говорил это. Слишком уверенно для человека,

который однажды предал, растоптал чужое доверие и преданность ради
собственной наживы. Слишком уверенно, для того, кто надеется на один только
разговор.

Слишком уверенно для того, лжет в глаза.

Боль в висках возвращает меня в эту гребаную реальность, когда я сжимаю

голову слишком сильно. Пальцы зарываются в волосы, а сам я, кажется, падаю и
падаю куда-то вниз, все дальше и дальше. Не ухватиться, не удержаться. Не
спастись, а только лететь вниз, даже не думая об ударе. Потому что дна не
достичь. Можно сколько угодно копаться в себе, проклинать Скруджи,
сомневаться в словах Антона и Выграновского, гадать, где все-таки ебаная
правда, а где – наглое вранье. Да только толку от этого не будет, как ни
старайся. Сколько бы я не ворошил собственное нутро в тщетном поиске
ответов, способ выяснить все раз и навсегда был и остается только один.

- Привет, - Антон в стоит в дверях, сонный, взъерошенный и немного

опухший, - а кто приходил? Я слышал, что ты говоришь с кем-то за дверью, но
вставать было так лень.

Смотреть на него – невыносимо.

Ненависть и презрение к самому себе набирают внутри меня силу слишком

быстро. В голове набатом бьется и в пальцы дрожью отдает – не смог. Не
удержал, не смог отбить. Проиграл, и теперь остается только заткнуться и
принять факт того, что Скруджи убедил меня.

он просто оказался прав

- Арс? – Шастун косится на меня уже всерьез обеспокоенный, - а ты чего

такой бледный? Че случилось?

Нужно себя в руки взять. Ничего еще, блять, не кончено. Ничего не ясно.

316/331
Нужно просто поговорить, рассказать все, как есть, и уже тогда посыпать голову
пеплом.

- Антон, - с трудом поднимаю на него глаза и растираю ладонями лицо, пока

способность говорить и мыслить более менее здраво не возвращается, - нам
поговорить нужно.

- О чем? – его глаза мгновенно каменеют, а сам он весь словно собирается и

сжимается в комок, вот-вот ожидая удара.

Давай, выдавливай из себя все, что есть, Арс. Говори, потому что другого
шанса уже может и не быть. Ты знал, что момент настанет, понимал, что таиться
вечно не получится. Лучше рассказать все сейчас самому, чем потом Скруджи
напоет Антону невесть что. Он найдет его – сомнений нет. Говори, потому
знаешь, что дальше – или вместе, или никак.

Выграновский за дверью, а Шастун сейчас перед тобой. Он все еще твой, но

нить между вами истончается слишком быстро.

- Арс? Ты меня, блять, пугаешь.

Но Антон не напуган. Он взведен, обеспокоен, насторожен, но в глазах нет ни

капли страха. Мою заминку он внезапно принимает за нерешительность и
говорит прежде, чем я успеваю начать.

- Если ты по поводу вчерашнего, то я… Я все помню. И не подумай, что это по

пьянке или…

- Это…нет, - в груди пусто и так темно, что дыхание теряется и прерывается

раз за разом, - дело не в этом.

Хотя, именно в этом.

- Тогда в чем? Кто приходил?

- Выграновский.

бум

Я слышу, как что-то внутри Шастуна надрывно рвется, бьется в хлам и щепки,
стоит мне только эту фамилию произнести. Антон замирает, удивленно
распахивает глаза и даже открывает рот. Сверлит меня недоверчивым взглядом,
и даже дышать перестает. Молчит секунду, две, три, четыре – и, наконец,
выдыхает, все еще изумленно глядя на меня.

- Эд?

Мне даже на кивок сил не хватает, не то, что на серьезный разговор. В горле
пересыхает и становится так страшно, потому что на кону сейчас абсолютно всё.
Нужно настроиться, набраться смелости и слов, чтобы рассказать, убедить его,
но все внутри противится этому. Хочется скривиться, закапризничать, словно
пятилетнему мальчишке, у которого внезапно отобрали любимую игрушку,
обнять Антона, в шею лицом зарыться и сказать, что неудачно пошутил. Забыть
это утро и стереть из памяти хладнокровную ухмылку на губах Скруджи.

317/331
 Да только теперь я уже не смогу успокоиться. Он ворвался так неожиданно и
спонтанно, сорвал разом все замки и петли, вырвав с мясом хлипкие скобы,
разбередил внутри все слишком сильно и грубо, не оставляя шанса на то, что
заживет само. Он все сказал, а я все это слышал. Сомнения теперь не дадут
дышать и двигаться дальше, корнями своими оплетут внутренности слишком
крепко и однажды мертвой хваткой сомкнутся на сердце и легких. Они и раньше
копошились внутри, шипели из щелей и дальних уголков, но раз за разом я
настойчиво давил их, не давал прорастать, набирать силу и травить меня. И
каждый поцелуй Антона придавал мне все больше уверенности, что однажды
они и вовсе исчезнут насовсем.

Конечно, мы вернулись бы к Выграновскому. Снова зашли бы на лед, снова

ощутили под ногами дрожь и скрежет, потому иначе никак. Потому он каким-то
неведомым, совершенно сумасшедшим образом умудрился вклиниться между
нами, даже не появляясь.

А теперь, когда он на пороге, все пошло по наихудшему из сценариев.

Вчерашнее признание Антона, яд Скруджи, скользкой патокой

разливающийся прямо сейчас внутри по артериям, и собственные метания уже
сплелись и перекрутились между собой, слившись в тугой, неделимый узел.

Распутать не получится.

Или рубить, или дать ему задушить себя.

- Зачем он пришел?

- Хочет поговорить с тобой.

Я изо всех сил вглядываюсь в глаза Антона. Почти с мольбой, с надеждой

ища там злость, ненависть или хотя бы холод.

Но все, что нахожу – это настороженность.

И интерес.

- Где он?

- Антон, мне тебе сказать кое-что нужно. Только пообещай, что выслушаешь
до конца.

Он мнется на месте, словно все еще не окончательно поверив моим словам.

Словно разрываясь, не зная то ли к двери броситься, то ли остаться и все-таки
выслушать меня. Неосознанно перекручивает на пальце подаренное кольцо,
вместе с несколькими другими, мечется взглядом по прихожей, в немой надежде
зацепиться взглядом хоть за что-нибудь. Мне не понять, что творится у него
внутри сейчас. Однако сомнения, рвущие его на части, отражаются на лице
очень явно и отчетливо.

- Это касается Выграновского. И тебя.

Антон вскидывает голову слишком быстро при упоминании одной только его

318/331
фамилии. У меня в горло будто насыпан песок, потому что говорить и дышать
отчаянно не получается. Я еле-еле выталкиваю из себя слова, стараясь не
замечать кровавых подтеков от каждого из них на собственной шее.

- Послушай, я должен был рассказать тебе все с самого начала. Но после

травмы ты был так ослаблен и подавлен, что я решил немного повременить. Не
хотел вываливать на тебя всю эту грязь и мерзость, но…

- Арс.

Его голос дрожит, совсем как у меня. Он ошарашен, взволнован и растерян,

но твердый взгляд словно приколачивает меня к полу. Губы у меня противно
сохнут, и я то и дело неосознанно облизываю их. А вот ладони, напротив,
внезапно потеют от переполняющего волнения.

- Скруджи не жил ни в какой Германии. Он никогда не был усыновлен и не

уезжал за границу. Все это время он жил в Москве. На деньги, которые дал ему
Шеминов. До тебя Стас успешно продавал Выграновского. И тот, в отличие от
тебя, брал часть прибыли себе. Когда пришло время его выпуска, он решил
завербовать тебя. Влюбить тебя в себя, чтобы потом использовать твою
привязанность и доверие. Он уехал в Москву, и писал тебе оттуда. Выдумал
историю про родителей-гомофобов только для того, чтобы склонить тебя
поддаться на уговоры Шеминова. И фотографию ту Стас сделал не случайно –
они все заранее подстроили, чтобы потом с ее помощью шантажировать тебя.

Вот и все.

Батарея почти разряжена и теперь едва заметно мигает алым огоньком,

потому что это предел. Выпаливаю это на одном безумном дыхании. Замираю,
словно ожидая удара или конца света, чувствуя, как предательски
подкашиваются ноги, которые будто безжизненные столбушки вдруг врастают в
пол. Смотрю на него – впитываю – готовый считывать каждую морщинку и
случайный изгиб губ, но лицо Антона словно восковая маска. Прекрасная,
ровная, чистая.

не живая

Не пойму, услышал ли он меня вообще. Смог ли до конца осознать, вдуматься

в то, что я сказал. Он каменеет, и от него будто разом начинает веять
неприятным холодом. Той же самой ледяной стеной, на которую я так
неосторожно наткнулся в первый день нашего с ним знакомства. Те же маски, та
же дистанция.

Мы внезапно вернулись в начало, стоя при этом уже на финишной черте.

- Антон, он…

- Откуда ты это узнал? Это тебе Эд сказал?

Имя режет по ушам, но боль уже становится привычной за это проклятое

утро. Уже свыкаюсь с тем, что каждое слово плавит кожу раскаленным свинцом.
Не важно, кем оно сказано. И кому.

- Нет. Шеминов рассказал. В тот день, когда я сообщил ему, что заберу тебя

319/331
из больницы к себе.

- Сам? Сам рассказал тебе? Зачем?

Его маска нещадно крошится. Потому не выдерживает накала и обилия

эмоций. Антон – не кукла. Больше – нет. Сколько бы он не прикидывался ею в
приюте, сейчас он – живой человек. И испытывает слишком много
противоречивых чувств. Настолько, что спрятать их у него нет никаких шансов.

- Не знаю, - и это правда, - не знаю, зачем. Хотел, наверное, ударить больнее.

Зацепить меня этим.

- Зачем? – он хмурится, силясь понять то, чего я и сам-то не понимаю, - для

чего ему это?

- Антон, не знаю. Но это его слова, я ничего не придумал.

Он не верит мне. Смотрит незнакомо, холодно и отстраненно. Внутри вот-вот

полыхнет вулкан, потому что его пальцы уже начинает сотрясать мелкий
тремор. Антон поджимает губы, смотрит, смотрит и смотрит. В какой-то немой,
бесплотной надежде, что я сейчас рассмеюсь и скажу, что пошутил не слишком
удачно. Но все, что я сейчас могу ему дать – это тянущее, почти звенящее
молчание и барабанную дробь в висках, которую отбивает бешено бегущая по
жилам кровь.

Еще вчера она точно так же бурлила, кипела через края, заставляя нас едва
не захлебываться в стонах и хрипах. И сердце билось точно так же быстро,
грозясь разломать ко всем херам грудную клетку.

какая ебаная ирония

- Антон, я…

Несмелый шаг навстречу кажется мне прыжком через пропасть. И когда

Шастун вдруг отстраняется назад, пронзая меня морозным взглядом, я понимаю,
что оступаюсь. На этот раз опоры под ногами нет – и вот уже камнем лечу в
туманную неизвестность.

Лишь бы только сразу. Насовсем, чтобы потом уже не оклематься и не

зализывать рваные раны.

Он отходит назад еще на шаг. Вскидывает голову, дышит тяжело и весь

будто трясется от волнения или страха. Внутри у него все уже полыхает – пламя
не затушить и не ослабить. Все бурлит бешенным потом, клубится, грозясь
наружу вырваться, заполняя его чем-то горьким, мерзким и тягучим.

- Почему ты мне сразу не сказал?

Я ждал этот вопрос. И он справедлив как никакой другой.

потому что боялся потерять тебя

боялся вообще напоминать тебе о нем лишний раз

320/331
 боялся увидеть в твоих глазах то, что вижу сейчас

- Арс?

- Потому что не хотел расстраивать тебя. Ты был так слаб. Сломлен. Я просто
хотел, чтобы ты немного оправился.

Он запоздало кивает, уходит в гостиную и плюхается на диван, зарываясь

пальцами в торчащие со сна волосы. Иду следом за ним, спотыкаясь о
брошенную еще вчера собственную футболку и толстовку Антона.

еще ничего не кончено

он просто в шоке

- Антон. Посмотри на меня.

Он не реагирует. Молчит, опуская голову все ниже и ниже, пока не утыкается

лбом в собственные колени. Сердце не выдерживает – потому что видеть его
таким выше меня и моих сил. Опускаюсь на колени перед ним, осторожно
прикасаясь к ладоням, словно к бомбе с часовым механизмом. Если рванет, то я
хотя бы буду рядом.

- Антош, то, что я рассказал… Это ни к чему не обязывает тебя. Слышишь?

Тебе вовсе не обязательно сейчас говорить с ним. Или вообще когда-либо.

Его руки под моими горячие и напряженные. Он сам весь как натянутая до
предела струна, которая уже дрожит от натяжения и готова лопнуть в любой
момент. Шастун не двигается, никак не реагирует на мои слова. Я глажу его по
голове, осторожно перебираю в пальцах его волосы, а потом наклоняюсь и тяну
носом их запах, все еще сохраняющий неуловимые нотки выкуренных вчера
сигарет.

- Забудь все это, как страшный сон. Забудь и не вспоминай больше никогда.
То, что они сделали…

- Это я сделал. Сделал ради него, Арс. И мне уже не отмыться от этого, блять,
никогда.

Антон поднимает голову так резко, что я едва успеваю отстраниться, чтобы
он не разбил мне губы макушкой. В его глазах – пустота. Такая глубокая и
непроглядная, что кажется, смотришь в бездну ледяную. Зелень не греет, не
светит больше. Сейчас только холод и мороз.

- Я… Блять, я же думал, что он и правда уехал. Думал, что ему повезло.

Думал… Как так, сука…

Ему больно.

И мне тоже. Боль не накатывает волнами, она сковывает мгновенно, с разных

сторон, опоясывает, давит, словно гигантскими раскаленными тисками. Не
закричать, не вздохнуть. Вокруг вакуум, плотный, почти что осязаемый, и в нем,
словно в прозрачной паутине путается все, что отчаянно рвется сейчас наружу,
но не находит выхода.

321/331
 я с тобой

я люблю тебя

Слова сейчас где-то там, глубоко. Забились в такие потаенные углы, что не
выкурить. Забавно, что вчера я не мог сдержать словесный поток, а сейчас не
могу произнести ни звука.

Антон, наконец, разрывает зрительный контакт. Сглатывает, тяжело

вздыхает, поднимается на ноги и начинает мерить небольшую комнату своими
полутораметровыми шагами. От стены к стене как раз три с половиной. Словно
по клетке мечется, и эта случайная, на первый взгляд, ассоциация невольно
вырывает из памяти слова Скруджи.

«ты не запрешь его в клетку»

Не запру. А так хотелось бы. Запереться вместе с ним и выбросить нахуй

ключ.

- Тебе Шеминов сказал? Блять… От этого урода всего можно ожидать, так-
то… Может, он напиздел? Просто чтобы мне подлянку сделать. Может этот уебок
Эда так же как и меня заставил? Принудил, тоже шантажировал чем-нибудь?

вот и дно, которое ты так ждал, Арс

Мне хочется позорно заскулить. Закричать в голос, до срыва связок, до

хрипоты. Смысл сказанного доходит с каким-то трудом до меня, но когда я
осознаю, то меня едва не скручивает. На языке мерзкой горечью отдает, и от
этого тошнота подкатывает к горлу с новой силой.

Он выгораживает его. То ли случайно, то ли вполне осознанно. Однако

очевидно, что мой рассказ не убедил его.

- Как ты считаешь? – Антон глядит на меня с надеждой, от которой хочется

утробно завыть, - напиздел?

Во мне перемыкает что-то. Системы отказывают, достучаться до них не

получается, а батарейки садятся окончательно. Пока подключаются резервные
предохранители, Антон успевает подойти ко мне.

- Ну, что молчишь?

Чего он от меня ждет? Новой правды? Но я знаю лишь то, что сказал мне
Шеминов. А Скруджи пять минут назад даже не стал это отрицать.

- Я… Антон, не думаю, что Стас врет.

- Почему? Он вообще мастер напиздеть с три короба.

- Вряд ли в тот раз он пиздел.

- Почему?

322/331
 - Потому Скруджи только что подтвердил это. Он стоял прямо передо мной и
даже не пытался что-то отрицать.

Шастун замирает на полуслове.

И гаснет окончательно.

- Не думай, что я пытаюсь Выграновского очернить как-то. Или Стаса, хотя

его можно бы. Но все, что я тебе рассказал – чистая правда.

Он молчит как-то слишком обреченно. Он даже не злится, хотя имеет полное

право и веские основания.

Он разочарован.

И огорчен.

- Антон, - между нами половина шага, но в тоже время – гребаная

бесконечность, - послушай. Я вижу, как отчаянно ты стараешься выгородить его.
Осознанно или нет, но ты изо всех сил пытаешься хоть как-нибудь обелить Эда,
но ты не прав. Он не заслуживает этого с твоей стороны. То, что он сделал, то,
как поступил с тобой – это уже даже не предательство. Он играл с тобой, с
самого начала заставлял тебя следовать его правилам. Он изначально
спланировал все это и шел к своей цели. А потом просто отдал тебя Шеминову,
играя на твоем чувстве вины. Он не заслуживает тебя. Не заслуживает говорить
с тобой, даже видеть тебя.

Тянусь вперед, мысленно молясь, чтобы Антон не отстранился. Внутри кипит,

но сквозь алый туман уже проблескивает первый несмелый лучик.

мы преодолеем это

вместе

Я обнимаю Антона, но он не отвечает. Просто стоит, уткнувшись лицом мне в

плечо. Слишком избитый, слишком израненный, чтобы реагировать. Ему больно,
почти физически, потому что сердце внутри сейчас, наверняка, кровоточит. Ему
нужен покой. Нужна защищенность. И свет. Потому что, сколько бы он не
тянулся к солнцу, прошлое снова и снова настигает его и тянет на дно своими
мерзкими щупальцами. Прижимаю Антона к себе, крепче и теплее, стараясь изо
всех сил сказать этими объятиями в тысячу раз больше, чем словами. Такой
хрупкий, но в тоже время невероятно сильный.

- Мы преодолеем это. Мы вместе.

- Я поговорю с ним.

слышишь звон, Арс?

а ведь это твое ебаное сердце

Шастун поднимает голову, но теперь в его глазах нет пустоты и

потерянности. Теперь там уверенность и огонь.

323/331
 он не греет

он меня сожжет

- Мне нужно с ним поговорить. Разобраться самому уже во всей этой

бесконечной поеботине.

На этих словах Антон сжимает мои пальцы, а затем начинает быстро

одеваться. Ступор отпускает через несколько секунд – я преграждаю ему путь в
комнату, где еще вчера были сброшены его джинсы.

- Зачем тебе с ним говорить? Что хочешь услышать? Разве ты не понимаешь,

что он травит тебя? Специально по капле травит, пока не добьет окончательно.
Ты для него как живая игрушка, которой он вертит как захочет. Неужели ты не
веришь мне, Антон? Думаешь, Стас заставил его? Тогда зачем он тебе врал про
усыновление? Я не нашел никаких документов в приюте об иностранцах,
забравших его. Потому что их и не было никогда! Потому что все вранье от
начала до конца!

- В этом я и хочу разобраться, Арс! – Антон срывается на крик, и Месси, до

этого высунувший морду из спальни, испуганно жмется к моим ногам, не сводя с
Шастуна стеклянного взгляда, - во всей этой хуйне разобраться! В глаза его
посмотреть и спросить – нахуя? Чем я его, блять, так разозлил, что он подложил
меня под потных богатых жирдяев?! Если это все правда, то, сука, похлопаю ему
и Оскара вручу за блестящую роль! Но я должен с ним поговорить. И выяснить
все сам.

Он проходит в комнату мимо меня, чуть задев плечом. Я иду следом, молча
наблюдаю, как он натягивает на себя футболку, потом очередную толстовку.
Достает из шкафа носки и на секунду опускается на корточки, чтобы виновато
почесать Месси за ухом.

- Мне надо понять, Арс. За что он так со мной. Если только ради бабла, не по
принуждению, тогда я лично, сука, похлопаю им обоим. Их план сработал
блестяще, блять. Без сучка, без задоринки.

Все, что я могу – это стоять и смотреть, как Антон, трясущими руками
перебирает шерсть щенка. За Шастуном – всклоченная кровать и теплый кокон
из простыни и одеяла, откуда десять минут назад он выполз, еще ни о чем не
подозревая.

Десять, блять, минут.

Полгода на то, чтобы поверить в чудо.

На то, чтобы просыпаться вместе и не прятать глаза.

На то, чтобы сойти с ума и понять, что «утонуть в человеке» не такая уж и

метафора.

Полгода, чтобы услышать самые главные слова и задохнуться в объятиях.

И десять минут на то, чтобы все это потерять.

324/331
 Когда он поднимается, уже полностью одетый, то почему-то прячет глаза.
Бледнеет, смотрит в пол и почему-то не уходит, просто стоит на месте. В голове
у меня вдруг так неожиданно тихо и пусто, что я не сразу улавливаю это. А в
следующую секунду просто иду к нему навстречу

потому что иначе не могу

- Иди тогда. Если решил, - глотай, глотай долбанный кислород, - но только

перед этим пообещай мне кое-что, ладно?

Наши взгляды пересекаются, и он коротко кивает.

- Пообещай, что больше никогда не будешь жертвовать собой. Во имя кого бы

то ни было. Ни Скруджи, ни меня. Н и к о г о. Обещаешь?

Антон выдерживает паузу, сверлит меня взглядом, потом вздыхает глубоко и

снова кивает. Тишина так давит на уши, что хочется растормошить его,
заставить говорить, разубеждать меня.

Но он только молчит, оставляя меня наедине с собственными демонами. Они

уже почуяли кровь и теперь хищно скалят клыки в предвкушении легкой
наживы.

- И еще, - нужно успеть, пока голос еще поддается мне, - запомни, ты всегда,
слышишь, всегда сможешь на меня рассчитывать. Что бы ни случилось, в какое
бы дерьмо ты ни вляпался – я рядом. За твоей спиной. И всегда помогу тебе.

Это не прощание. Это смазанный финал, от которого слишком веет

обреченностью и переигранной драмой. Но мы не в фильме. Никто не щелкнет
полосатым нумератором и не скажет "Снято!". И все, что мы говорим и делаем
навсегда останется в этой комнате, которая еще хранит вчерашний запах
перегара, сигарет и секса.

Нужно просто отвернуться. Так легче станет, иначе отпустить его просто не
смогу. Да и себе-то врать бессмысленно – легче теперь не станет. Станет только
хуже, темнее, холоднее.

Станет никак, потому что уже под кожей.

Уже по венам вместе с кровью.

- Арс, ты мне сейчас зачем это все говоришь?

Его голос доносится словно издалека. Мы все еще в спальне, Месси скулит у ног,
выпрашивая завтрак, а за окном, кажется, намечается очень солнечное
воскресенье.

- Я ж не на Луну лечу. И не на Марс. И не на… какие там еще планеты есть?

- Юпитер.

- Ну вот. И не туда тоже. Я выйду туда и обратно. Не злись, но мне, правда,

нужно услышать все самому, понимаешь? Услышать и закончить уже с этим. Я…
я творил из-за него жуткие вещи. И сейчас должен увидеть его сам.

325/331
 Мне так отчаянно хочется верить ему. Хочется верить и знать, что он вернется
через несколько минут обратно. Мы сядем завтракать, он снова будет точить
любимые печеньки, а потом будет упрашивать меня выгулять щенка, потому что
самому жутко лень. Так хочется вновь окунуться во все это, закутаться,
обернуться несколько раз, чтобы плотнее прижать к себе.

не отпустить

Но ебаная реальность пустила свои когти уже слишком глубоко. И вместо веры
внутри сейчас только гнетущая неизвестность.

- Не ходи, Антон. Ничего хорошего ты не услышишь. Только разбередишь еще

сильнее. Станет хуже.

И пусть звучит жалко. Пускай умоляющее, просящее - как угодно. Лишь бы

остаться здесь, рядом.

- Арс, ну перестань уже, блин, - он будто смущается, разом теряя весь свой
запал и мгновенно превращаясь из сурового мстителя, которым он был секунду
назад, в обыкновенного Антона, в которого я влюбился в прошлом сентябре, -
лучше, пока меня не будет – выбери фильм. Там новый боевик вроде вышел
вчера. Купи нам места. Но только не на последнем ряду, а то опять ничего не
посмотрим.

Наверное, сердце все-таки рвется. Потому что иначе ноющую, слишком сильную
боль в груди по-другому не объяснить. Оно тянется, изо всех сил тянется
навстречу Шастуну, толкается вперед, бьется и бьется о ребра, но только
ранится, и расходится по швам, истекая кровью.

Потому что в глазах Антона интерес. Такой живой и неподдельный, что взгляд
режет меня прямо по живому, не замечая агонии и мучений.

со мной он не был таким

Антон целует меня в следующее мгновение. Касается губами сначала нежно,

почти невесомо. Толкается языком, обводя контур нижней губы. Ласкает
медленными движениями и обнимает за плечи.

А я уже мертв внутри. Снаружи уже только оболочка, которая едва может
поднять руки, чтобы обнять в ответ. Антон целует и целует, продолжая нести
меня навстречу пропасти, забыв о тормозах. И когда он сбросит меня – оболочка
разобьется. Потому что знаю – уйдет. Скруджи не обманул меня, потому что
Антон уже загорается. Его подстегивает интерес, любопытство и что-то еще.
Что-то подозрительно похожее на тягу. Его тянет к Выграновскому. Настолько
сильно, что, даже узнав страшную правду, в его взгляде не отразилось ни капли
злобы или ярости.

- Не совершай ошибок, Антон. Никто не стоит твоей жертвы, помни, пожалуйста.

- Ты так говоришь, блять, будто я ухожу на войну и уже не вернусь. Выбирай

места, Арс. И перестань загоняться по ерунде.

Он отстраняется, идет в прихожую и еще несколько минут возится с

326/331
кроссовками. Упорно шнурует их, стараясь унять тремор в пальцах, но я вижу,
что он очень взволнован. Месси бежит следом, думая, что его сейчас поведут
гулять.

- Попозже, дружище, - Антон любовно гладит щенка по голове, - покорми его,

Арс. А потом я пробегусь с ним.

секунда

две

три

Мне нужно что-то ответить ему, но сил хватает только на короткий кивок.
Ничего не осталось – слов, эмоций, воздуха и красок. Он все с собой забирает,
набрасывает на плечи ярко-зеленую ветровку, потому что с утра еще довольно
прохладно. Натягивает кепку и берет с полки телефон.

- Я ненадолго.

Ненадолго.

Так говорят, когда уходят в магазин за углом.

Когда идут вынести мусор в домашних шортах, чтобы потом снова завалиться в
постель.

Когда идут гулять с собакой перед вкусным ужином.

Дверь за ним закрывается, а я все стою и стою в прихожей. Время словно

тягучий песок медленно сочится сквозь онемевшие пальцы, но я не могу
сдвинуться с места. Мир останавливается, замирает на закрывшейся двери,
которая одним махом вдруг словно отрезает меня от Антона. Будто по разные
стороны одной слишком бурной реки, которую нам уже вовек не преодолеть.
Режет стремительно, так неожиданно и резко, что меня как будто оглушает. Я
теряюсь в пространстве, еле-еле нащупываю рукой стену и бессильно сползаю
по ней.

Откуда-то с кухни слышится шорох и глухое поскуливание Месси, требующего

внимания и еды.

К вечеру я, наконец, перестаю ждать. Сидеть в комнате, цепляться за

ускользающую надежду и набираюсь сил посмотреть в глаза прогорклой
реальности, которая сверлит меня потемневшими окнами и тишиной.

Тихо.

Так тихо, что, кажется, даже слегка закладывает уши.

327/331
 И внутри у меня проклятая тишина. Не буря, не кипящая злоба, не ураган,
сносящий к чертям остатки всего, чем так дорожил.

того, что любил

Так было бы легче. Разбить что-нибудь, расколотить на осколки, изранить руки в

кровь и сорвать голос в агонии. Но внутри только ледяная пустота и мрак,
который тянет и тянет к себе, обещая покой.

В комнате все точно так же, как осталось с утра. Всклоченная кровать,
распахнутая дверца шкафа, несколько учебников на столе и рюкзак, небрежно
брошенный у порога.

И больше ничего нет.

Нет даже ни одной фотографии.

«поговоришь со мной?»

Наша первая встреча не задалась.

«Давайте заключим договор? Про меня в своем отчете напишите, все, что
посчитаете нужным. Что угодно. Что пидор, что меня лечить надо, что не
поддаюсь дрессировке. Мне похую, честное слово. Только отцепитесь от меня»

И конечно, я понял сразу, что случай совсем не легкий.

«Антон, если ты скажешь, я уйду»

«Уходите»

Но я даже на миг не мог представить, как это знакомство изменит всю мою
жизнь.

«Я не люблю апельсины»
«А что же ты любишь?»
«Авокадо»

Не просто изменит.

«Неужели в детдоме не останется ничего, что бы ты вспоминал с радостью?»

«Есть кое-что. Вернее, кто. Эд Выграновский. Его усыновили полтора года
назад»

Перевернет.

«Посидите со мной, Арсений Сергеевич. Простите, что разбудил вас»

«Ничего страшного. Объясни, что же произошло?»
«Простите. Я бы позвонил Журавлю, но… позвонил вам»

Растормошит размеренный уклад.

«Меня опять хотят взять под опеку»

«И что здесь такого?»

328/331
 «Всё»

Раскрасит в совершенно сумасшедшие

«Он все равно достал меня. Сделал то, о чем говорил. Превратил меня…»
«В кого?»
«В шлюху»

«Пообещайте мне»
«Я обещаю. Обещаю тебе молчать»

«Почему вы так относитесь ко мне?»

« Потому что ты стал дорог мне»

В немыслимые цвета.

«Антон в реанимации. Состояние очень тяжелое»

«Я обещаю тебе, что больше этот кошмар не повторится»

«Вы не можете обещать этого»
«Могу. И обещаю»

«Ты больше не вернешься в приют»

«Передавай Антошке привет от меня. И от Скруджи тоже»

«Он до сих пор любит Скруджи, этого скользкого урода, который и подсадил
его на всю эту дрянь. Однолюб, Арс. Вот, что это значит»

«Я все помню, Арсений Сергеевич. Все, что было здесь в прошлый раз»

«Мне хорошо с тобой»

«Я хочу тебя»

И разрушит всё в итоге.

«И ты мне. Очень нужен»

«А ты любил Выграновского?»

«Я верю тебе»

«Я люблю тебя»

«Я тоже.

Тишина давит слишком сильно. Пластом ложится на грудь, льнет обманчиво-

ласково, обнимает за шею, чтобы потом неспешно задушить. Мобильный Антона
ожидаемо выключен. Я набираю ему только в семь вечера, но бездушный робот
сообщает мне, что абонент недоступен.

«я ненадолго»

329/331
 Ощущений нет, Боли, злости, горечи – вообще ничего нет.

пустота

Которая скоро сожжет меня изнутри. Расплавит, спалит, а потом развеет

серым пеплом.

«он не твой»

К полуночи туман перед глазами начинает рассеиваться. Затекшие за день

ноги едва шевелятся, и пока я бреду на кухню пару раз чуть не падаю. Вода не
придает сил, не охлаждает, не бодрит. Просто льется по осипшему горлу в
пустой желудок.

«он все еще любит меня»

Стакан летит в стену неожиданно даже для меня самого. Осколки

разлетаются по сторонам, а на стене остается несколько недопитых капель,
теперь красочно размазанных по обоям.

«Антон ведомый»

Дрожащие пальцы зарываются в волосы и тянут их слишком сильно. Но боли

снова нет. Я сжимаю зубы до скрежета, дергаю пряди, бью себя по лицу – но
ничего.

Ебаная пустота.

Она растет внутри, заполняет, расползается уродливой, смердящей жижей и

забивает все рецепторы и легкие, сводит мышцы в тугую судорогу и стягивает
нервы в ноющий клубок.

«Все ваши потрахушки для него только повод отвлечься. Он мой. И всегда
был»

Забыться бы, хоть на мгновение. Выдохнуть и почувствовать хоть что-нибудь.

Меня потом изорвет, потом изломает. Нахлынет одномоментно и смоет, оставив
только горький привкус разочарования и обиды. А сейчас лишь тишина и
собственное сердце, бьющееся в проклятом, томящемся ожидании.

В немом ожидании, что дверь все-таки откроется.

У него ведь есть свой ключ.

И не только от дверного замка.

330/331
Послесловие

Вдох. Выдох. Вдох.

Слова сейчас даются немного тяжело, потому что заканчивать то, что стало
столь важным очень сложно.

Восемь месяцев жизни бок о бок с этими ребятами, которые, определенно,

сделали мою жизнь чуточку лучше.

На данный момент эта самая большая моя работа из всех имеющихся. И

отпускать ее невероятно тяжко. Она далась непросто. Сначала завертелась
стремительно, что видно по первым «сырым» главам. Я просто писала, писала и
писала, не особенно думая о последствиях. Просто потому что хотелось писать. А
потом перемкнуло. Стало вдруг глубже, серьезнее и ближе. Появились друзья и
верные читатели, каждый раз вдохновляющие своими отзывами и словами.
Потом наступила пропасть, когда я даже удалила работу. Потому что казалось,
что не закончу. Что исписалась, перегорела.
Однако очень скоро я поняла, насколько глупым и необдуманным было это
решение. И, слава админам, работу восстановили.

И вот она закончена.

Не знаю, как вышло. Но точно могу сказать, что отдала этому фанфику какую-то
часть себя. Где-то писала от себя, накладывала себя на героев. Наверное, так
делают многие. Потому что в таком случае писать немного легче, так как слова
уже идут прямиком из сердца.

Короче, очень много пафоса.

Автор сейчас немного в прострации, жует сопли и обливается слезами, поэтому
не совсем осознает, что говорит.

Хочется сказать громадное спасибо всем, кто на протяжении этих месяцев

поддерживал меня и придавал сил для продолжения.

Хрона-тян
mkasatka
Irish republic army

Ребята, просто знайте, что без вас я бы фанфик не закончила.

Поэтому, пожалуйста, примите мою самую сердечную благодарность.

И спасибо вообще всем, кто прочтет работу до конца.

Надеюсь, что она вызовет в вас только искренние, сильные эмоции.

Спасибо всем. И надеюсь, что смогу порадовать вас новыми работами в

будущем.

Продолжение работы здесь:

https://ficbook.net/readfic/9351693

Еще раз спасибо ВАМ ВСЕМ! Буду рада видеть всех в моем новом макси!
331/331
Ваша _Afina.

332/331