О Пушкине о романе «Евгений Онегин».

Начато примерно с 10 мин 7 части

«Зерно его дара – это драма. Это что-то артистическое, перевоплощение его.
Он очень хорошо чувствовал то, что можно назвать метафизикой диалога.
Диалог – это действие, всегда. Пускай словесное, но действие.
Действие – это всегда диалог. Любое наше деяние есть реплика, а результат этого деяния есть
ответная реплика. Либо человека, либо обстоятельств, либо бытия в целом.

Пушкин понимал бытие как диалог- человека с миром.

Это вообще очень русское понимание бытия как диалога, и мы этим очень отличаемся от наших
западных братьев.

Человек Запада, у которого все основано на Я, для него мир – это строительный материал,
аудитория, которая должна мне внимать.
Западная психология монологична. Отсюда – успехи цивилизации, то есть удобства и устройства
жизни.
У нас – с цивилизацией в смысле удобства и устройства всегда было не очень хорошо, потому что
мы больше слушаем что-то другое в мире.

«Нет правды на Земле,

Но правды нет и Выше» - в русском миропонимании невозможная мысль. Если мир- тайна, если
мы ничего не знаем – как же может не быть где-то правды? Она обязательно где-то есть. Поэтому
с давних времен русские люди искали эту волшебную страну Беловодье, где все прекрасно.
Перенимали опыт других, потому что у других – лучше.

И отсюда же такое печальное качество русских людей как презрение к собственной стране, к
России. Вот это «мы хуже всех» распространяется уже на все.

Пушкин А.С. однажды сказал жуткую, но обаятельную фразу: «Я, конечно, презираю свое
Отечество с головы до ног, но мне досадно, если это чувство со мной разделит иностранец».

Вот и Онегин в своих первых диалогах, он презирает Россию как иностранец: «…простая русская
семья… (о Лариных)». Это же очень современные интонации!
«… варенье, лен, скотный двор, глупые места, глупая луна…»
Все глупое. И вот он едет обратно, с этим мрачным торжеством, раздраженный – этот мир так же
плох! Мол, я хотел тоску развеять … и я прав опять!
И вот он мрачно раздражен, и на этой почве пытается разозлить и обидеть Ленского, потому что
Ленский – виноват.
У нас глубоко сидит убеждение, что зло, моя злость не может исходить от нас. Обязательно кто-то
или что-то виновато. Поэтому виноват Ленский. И он пытается его как-то поддеть, причем увидел
Татьяну там. А Татьяну-то его душа приметила, потому что он сказал: «..я выбрал бы другую, когда
бы был, как Вы, поэт…».
Но он задает Ленскому этот нелепый вопрос: «скажи, которая Татьяна?», как будто он не заметил,
в кого влюблен Ленский, и кто Ольга, а кто Татьяна.
И только для того, чтобы, получив ответ, уязвить Ленского характеристикой Ольги «… в чертах у
Ольги жизни нет…, она красна лицом и т.д.». Надо сказать, что в ответ на это можно и на дуэль
вызвать, за насмешку над любовью. Но Ленский насупился, надулся, молчал, и они дальше едут.

Это все называется «хандра наша».

И в этой же главе мы сталкиваемся, наконец, с той, кто противостоит хандре. Потому что в 1 главе
главное событие – хандра, которая охватила героя. И это событие было в повествовательном
сюжете, в сюжете героев.

А во второй главе главное событие было в обоих сюжетах, и в повествовательном, и в сюжете

самого автора: появление Татьяны!

Эту девочку, которая явилась во второй главе из чего-то нездешнего, и там парит где-то, над
действием, не участвуя в нем – эту девочку в этой главе автор бросает в костер! В страсть!

В русском языке страсть, страх и страдание одного корня. В западном понимании страсть – это
такая, очень импозантная вещь, человек сильных страстей- это крупная личность.
А у нас? Да, страсть необходима для человека, без страсти ничего не сделаешь, ничего не
сотворишь. Но когда страсть над тобой господствует – это кошмар. Это страх, ужас и страдание.

И тут еще один диалог, пожалуй, самый главный в этой главе, а может быть, и во всем романе,
диалог между двумя сущностями.
Обе они называются по латыни. Одна – натура, от слова «нато» - рождаю. Рожденная натура.
Природа – тоже значение.
Вторая латинская – культура. Культура по латыни означает «возделывание».

Натура и культура.
Между ними начинаются взаимоотношения – в душе Татьяны.
Природа, натура – это почва. То же самое – зерно.
Культура – это то, что мы из него делаем. Человек из него делает. Возделывание.

Природа – это мой характер, данный мне не мною. Культура – это то, что я делаю со своим
характером, со своей натурой. Возделывание себя, своей души.

Когда человек ведет себя, только повинуясь натуре, он является животным, которое ведет себя
исключительно по натуре, по природе. По эмоциям.

У нас сегодня слово «эмоции» заменяет слово «чувства». Но эмоции в переводе с латыни –
«движение». Просто движение – крови, нервов.

Чувства – это одухотворенное. У животных только эмоции, и ведут они себя как животные. И
человек, который следует только своим эмоциям, характеру – ведет себя как животное.
Человек, который обращается к культуре – а культура это система норм, это форма, которую
человек придает самому себе. Это точка отсчета, понятие о хорошем и плохом, о том, что можно и
чего нельзя. Это все есть в религии и это все есть в поэзии, в искусстве, почва которого есть
религия, все равно.

Как ангел-хранитель Татьяны от этого ужаса, от этой бездны, над которой она скользит,
появляется няня. Конечно, это Родионовна из опыта автора, с ее народным мировоззрением. И он
читал ей все, что он писал. Она слушала – и она его воспитывала.
Няня – это тоже культура. Она наивная, но она воплощает солнечное начало любви. В этом – все,
потому что Родионовна любила Пушкина не за то, что он талант или гений, а просто потому, что
она его любила.

И няня – так же любит Татьяну, и ее охраняет: «дай окроплю святой водою, … ты больна!». Она не
понимает, что такое влюбленность, но это и не важно в данном случае.
И вот – с одной стороны няня, солнечный человек, с другой – эта луна. Она 7 раз упоминается в
этой главе, как в предыдущей слово «тайна», тоже 7 раз.
Луна – это ночное, природное начало – эмоции. Не чувства, а эмоции. Плоть. Веление природы.
Поразительно то, что луна как бы диктует ей происходящее: «.. и сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря на луну…». И как будто с луны посылается ей этот луч, который заставляет ее
писать Онегину. «… дай, няня, мне перо, бумагу…».

Ей диктует ночное начало, страсть.

Я теряюсь, когда мне задают вопрос: «Вот, Пушкин написал. На него снизошло вдохновение, муза,
Бог. Зачем все это разбирать?». Как же не разбирать-то? Он хочет, чтобы его услышали и поняли!
Там же, под каждой строфой – колодец! Иногда до центра Земли, иногда – до Звезд.
Вот, ему нужно письмо Татьяны. Казалось бы – вот оно, письмо. Нет.

Он начинает говорить: «… я знал красавиц недоступных, кокеток…». Об этой технологии, такой же,
как «наука страсти нежной» в 1 главе – технологии лицемерия, технологии завлекания, обмана.
А Татьяна – не ведет себя по этим правилам, потому что у нее не технологии и не наука страсти.
Она – «…любит без искусства». Ну как, на каком языке художественном, выразить любовь,
которой он сам еще не испытывал?

Он знает, что это есть. Он мечтает об этом. Но сам еще – не испытывал. Как написать это?
И вот он придумывает перевод, «…неполный слабый перевод», чтобы еще как бы отодвинуть от
себя ответственность. Ну, перевод – и перевод.
Он – не прикидывается. Он моделирует в тексте свое настоящее переживание, авторское. Он
показывает его специально, потому что понимает, что любовь – это такая ценность, которую надо
вот так подать. «Мало кто это знает сейчас» – думает он. Потому что по себе это знает.

Один современный критик сказал: «Сии стихи, можно сказать, жгут страницы». Я ничего не могу к
этому добавить. Они действительно жгут страницы: сколько девочек и в мое время, и в наше
время будут читать – и будут себя узнавать в этом письме.
В нем нет вот этой страсти, этого пылания, которое мы только что видели. В нем - не страсть, но
что-то другое. Вот эта одухотворенная эмоция, превратившаяся в чувство. Это влечение,
обратившееся, пресуществленное в любовь.
Каким-то образом это лунное начало преобразилось в солнечное в этом письме. Почему?

Она говорит об Онегине, а мне всегда вспоминаются слова Гамлета о своем отце: «Он человек
был в полном смысле слова». И она говорит о своем герое как о человеке в полном смысле слова.
Говоря на другом языке, она увидела в нем образ Божий. «… ты в сновиденьях мне являлся…», «…
то в Высшем суждено Совете, то воля Неба – я твоя…». «… когда молитвой услаждала тоску
волнуемой души», «… когда я бедным помогала» - она о нем вспоминала, когда молилась и
подавала милостыню. Буквально образ Христа веет рядом…

И в ту же минуту у нее прямо визионерское «… и в это самое мгновенье… не ты ли мелькнул,

приникнул тихо к изголовью». Он для нее – идеал. Это то, каким может и должен быть человек. И
все это называется… почему жгут страницы? Потому что это называется АКТ ВЕРЫ.
Веры не в специфическом смысле, а в очень большом смысле слова. Дело в том, что без веры у
человека в жизни вообще ничего не бывает. Мы ничего не можем сделать без веры. Ученый не
может без веры исследовать явление, если он не верит, что может его познать. Художник не
может без веры в то, что он может это сделать, что-то написать.
Она ведь видела Онегина один раз. Никакой, говоря современным языком, информации у нее о
нем нет. Есть только вера. С этого всегда все начинается.
А дружба с чего начинается? Не с познания и информации. Как и любовь.
Нам просто близок этот человек, мы просто чувствуем, что он – прекрасен. И это все начинается не
с сознания, а с веры.

Во второй главе появилась Татьяна. 2 глава должны была называться «Поэт». А Татьяна –
вытеснила Ленского. Автор надеялся на этого юношу, а потом выяснилось, что юноша – не тянет.
Так может быть, она – поэт?

И эпиграф к главе, на французском: «Она была девушка, она была влюблена» - из поэмы
Мальфилатра «Эхо». Нимфа Эхо.
А для Пушкина эхо – это поэт. «…меж грохота громов тебе ж нет отзыва…».
Так она – и Эхо еще!

У этой цитаты еще было продолжение: «…я извиняю ее, но извинит ли ее судьба?».
Он смотрит на нее как на лучшее воплощение себя, то, о котором он может только мечтать.
Но она сама – этого ничего не знает. Она писала это письмо «… то вздохнет, то охнет», «…письмо
дрожит в ее руке». Это уже она сама, а не тот Гений, который ей продиктовал.
Девчонка босоногая. И, когда она бежит «… кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью»,
и песня девушек, которая повторяет сюжет Татьяны: не ходи подглядывать, потому что заманим, а
потом – не ходи. Так и она, тоже сама – написала письмо, а теперь от него бежит!

Эта песня это весенняя пляска аистов, это токование тетеревов, это весна, пора любви –вот что
такое эта песня. Она хоть и не слышит ее, но это чувство – оно для нее страшно!
И этот зайчик, который озими трепещет перед охотником – это все очень страшно. Как в Библии
говорится про любовь: «кто эта, сияющая, как заря, прекрасная, как Иерусалим, грозная, как полки
со знаменами?». Вот что она испытывает.
И если во 2 главе она как бы парила над действием, в воздухе, то здесь она скользит над бездной.
И над всем этим висит зловещая луна.

«Моральные правила в природе вещей» (фр.) – эпиграф Экера.

«Чем меньше женщину мы любим,

тем легче нравимся мы ей.
И тем ее вернее губим
средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь, не любя»