О клинической полезности концепции инстинкта смерти

Ханна Сигал

Этот документ был зачитан в рамках лекции на кафедре Фрейда в университетском

колледже Лондона в 1986 году (принято в феврале 1992 года).
(1993) Международный журнал психоанализа, 74:55-61

В романе Джека Лондона «Мартин Иден» (1967), Мартин кончает жизнь самоубийством
путем утопления. Когда он тонет, он автоматически пытается всплыть. Это было его
автоматическое инстинктивное стремление, говорящее о желании жить. Он заныривал вглубь
океана, но в тот момент, когда он почувствовал, что вода наполнила его рот, он сделал резкий
взмах руками, чтобы всплыть. ««Это желание жить», - подумал он, и мысль сопровождалась
усмешкой».
Лондон ярко показывает ненависть и презрение, которые Мартин испытывает к той его
части личности, которая хочет жить. ««Воля к жизни», – подумал он брезгливо». Когда
Мартин тонет, он испытывает рвущую грудь боль. ««Боль не есть смерть» – было его мыслью,
метающейся в потрясенном сознании. Это была жизнь – боль жизни – это ужасное удушающее
чувство. Это был последний удар жизни, с которым он мог бы справиться».
Вся боль идет от жизни. Фрейд описывает инстинкт смерти как биологический драйв,
возвращающий органическое к неорганическому – организм реагирует на любое нарушение
статуса-кво.1 Фрейд впервые описал инстинкт смерти в своей работе «По ту сторону
принципа удовольствия» (1920). Он предположил, что инстинкт жизни направлен на
объединение элементов в более крупные единицы; он направлен на жизнь и размножение.
(Таким образом, сексуальность – это часть инстинкта жизни). Инстинкт смерти направлен на
деструктурализацию, распад, разрушение, смерть.
Я думаю, что Фрейд подчеркивал биологический аспект, что позже позволило другим, и
ему самому, описать свои идеи по поводу инстинкта смерти, как биологическую спекуляцию,
отчасти защищаясь; он ожидал, что его новая идея будет найдена шокирующий и встретится с
большим сопротивлением, что, действительно, имело место быть. Мы не должны забывать,
однако, что он был мотивирован на эти рассуждения чисто клиническими соображениями о
навязчивом повторении, характере мазохизма, смертоносности депрессивного Супер-Эго, и т.
д. В «Я и оно» (1923) он разъясняет психологический аспект инстинкта смерти и актуальность
своей концепции не только для депрессии и мазохизма, но для неврозов, в целом. «Разделение
и ознаменовало появление инстинкта смерти, являющегося одним из наиболее заметных
аффектов многих тяжелых неврозов».
Можно сформулировать конфликт между инстинктом жизни и смерти в чисто
психологическом плане. Рождаясь, мы сталкиваемся с опытом потребностей. В связи с этим
опытом может быть две реакции, и обе, как мне кажется, неизменно присутствуют в каждом
из нас, но в разной пропорции. Одна реакция, чтобы искать удовлетворения потребности: это –
жизнь, продвижение ведет к поиску объекта любви, и, в итоге, к объекту беспокойства. Другая
реакция – это стремление уничтожить (драйв аннигиляции) воспринимающую и
переживающую часть себя, как и то, что (кто) воспринимается и переживается.

1
Я всегда была не согласна с переводом «Trieb» как «Инстинкт». Я согласна с Беттельгеймом,
что лучший перевод французский – «влечение». Ближайшее значение по-английски будет
«драйв».
1
 Иногда Фрейд называет это неприятие (отвержение восприятия и чувствования – прим.
переводчика) «Принципом Нирваны». Изначально он думал, что принцип нирваны является
частью принципа удовольствия-боли, поскольку он является поиском постоянства, которое
Фрейд изначально рассматривал частью принципа удовольствия. Но, позже Фрейд приравнял
его к инстинкту – влечению к смерти, направленному на возвращение к неорганическому, то
есть к самой смерти.
Организм защищает себя от влечения к смерти, отклоняя его так, что он становится
агрессией. Термин «Принцип Нирваны», тем не менее, несет неявную идеализацию смерти, что
связано с некоторым идеализированным фьюжн2, океаническим чувством. Тем не менее, этот
принцип является деструктивным, поскольку он направлен на уничтожение всех форм жизни.
Фрейд, в основном, подчеркивает деструктивность в таких проявлениях, как навязчивое
повторение, садо-мазохизм и смертоносность депрессивного Супер-Эго.
Я думаю, что деструктивность по отношению к объектам – это не только отклонение
саморазрушения вовне, как писал Фрейд, – хотя это и важно – но также, с самого начала
желание уничтожить направлено, как на восприятие самости, так и на воспринимаемый
объект, что с трудом отличимо друг от друга. Я вернусь к этому вопросу позднее.
Фрейд говорит о том, что инстинкт смерти, в основном, «работает бесшумно», внутри
тела, и что мы никогда не сможем увидеть его чистое проявление – только проявление в
слиянии с либидо. Но он, также, говорит о разделении (различении). Я думаю, что теперь с
новыми техническими разработками мы стали более умело владеть мастерством дразнить
инстинктом смерти в результате этого слияния. Кроме того, имея доступ к более нарушенным
пациентам, мы часто можем обнаружить действие инстинкта смерти (почти в чистом виде) в
конфликте с жизненной силой, а не в синтезе с ней, и не только у психотиков.

Миссис A не была психотиком. Она была умна, чувствительна, восприимчива и

способна на любовь. Однако, она была хрупкой. Ее жизнь, в некотором роде, была вечной
пыткой. Она была обеспокоена всеохватывающим чувством преследования, мучительным
преследующим чувством вины и разнообразными психосоматическими и ипохондрическими,
вечно меняющимися страхами. Она была очень заторможена в конструктивном проявлении
внешней агрессии. Ее фантазии и эмоциональные реакции на любой раздражитель, лишения,
беспокойство, ревность или зависть были связаны с насилием. «Я хочу, чтобы он умер», «Я
хочу убить их всех», и т. д. У нее была почти немедленная неподдельная реакция на
дискомфорт, что очень сильно ощущалось.
Но более того, было постоянное насилие, направленное на себя. Она приблизилась к вере
в то, что лекарством от малейшей головной боли может быть только немедленное отрубание
головы. Она постоянно желала избавиться от какой-то своей конечности, органа, в частности,
от своих половых органов, чтобы не испытывать каких-либо ощущений или импульсов,
которые могут привести к разочарованию или беспокойству. Эти нападения на себя, явно
выходящие за нападения на внутренние объекты, порождали соматические проявления, такие
как: частичная анестезия половых органов, мигрени и т.д., а также, постоянную
ипохондрическую тревогу.
Мы, конечно, проанализировали различные ситуации, ведущие к ее агрессии, проекции
на объекты – объясняющие преследование и реинтернализацию преследующих объектов –

2
Фьюжен, фьюжн (от англ. fusion, «сплав») – термин, который может входить в название стилей и
направлений в искусстве, архитектуре, дизайне, музыке, характеризующихся «сочетанием
несочетаемого», т.е., объединяющих в себе совершенно разные идеи из, казалось бы, несовместимых
стилей, не теряя при этом целостности и гармонии (прим. переводчика).
2
служившие основанием для преследующего чувства вины и т.д. Мы, также, часто
анализировали ее нападения на ее органы чувств, физические и психические. Но на одной
сессии, казалось, вся симптоматика собралась в простой образ, который она нашла очень
убедительным, и который, я думаю, привел к реальному сдвигу в ее функционировании.
Миссис А является смешанного Восточно-Европейского и английского происхождения.
Она часто была занята конфликтом Востока и Запада, страхом ядерной войны. Эта сессия
была предпоследний перед перерывом, о котором я хотела сообщить ей. Она начала сессию,
ссылаясь на то, что она не пошла на встречу КНС (кампания за ядерное разоружение),
жаловалась на ее собственную пассивность и неспособность «взять себя в руки, чтобы сделать
то, что она хотела сделать»; размышляла, были ли правильными те вещи, о которых она
думает. Затем она вкратце рассказала о своих страхах ядерной войны, в частности, ее
беспокоил вопросе о том, чей палец был на ядерной кнопке. В то время это было предметом
особой озабоченности по поводу американского контроля над ядерным оружием,
расположенным в Англии.
Одна из причин, почему она не пошла на встречу, было то, что она не хотела звонить
другу, которого она подозревала в подглядывании за ней, затем она перешла на некоторые
другие диффузные страхи преследования, очевидно, связанные, в большей или меньшей мере,
со всеми ее объектами. Я чувствовала, как будто, аналитическое пространство заполнялось
преследующими объектами очень фрагментарного вида. Я чувствовала, что это бессмысленно,
чтобы следить за отдельными проекциями и преследованием, и была больше озабочена двумя
элементами в сессии. Первый – она не могла противостоять и противодействовать тому, что
она не одобряла (неспособность принять участие в совещании КНС); и второй – что нет
никаких упоминаний о приближении конца сессии.
Я думала, что увеличение фрагментации и преследования было связано с
приближающимся перерывом. Я сказала ей об этом. Ее реакция была немедленной и сильной.
Она сказала: «Я ненавижу последние сессии – не могу выдержать их. Мне бы хотелось просто
нажать на кнопку, чтобы заставить вас исчезнуть». Я напомнила ей о начале сессии – и
сказала, что теперь мы обе знали, чей палец был на кнопке. Она расслабилась, и атмосфера
сессии изменилась. Она сказала, что знала, что она не будет возражать против ядерной войны.
На самом деле она могла бы пожелать ее, если она могла бы быть уверена в том, что она и ее
ребенок немедленно умрут. То, что она не могла перенести, было мыслью о выживании в мире
постядерной войны – бесконечные ядерные осадки и так далее.
Я указала ей, что она была жива и смотрела преданно на своего ребенка. Она на самом
деле выживала; в кабинете была живая часть ее и ее ребенка, желающая выжить, и потому она
здесь. Но казалось, что после нажимания на «умственную кнопку», поскольку она часто
делала это, она часто чувствует, как будто, она живет в умственной послевоенной ситуации и
подвергается бесконечным ядовитым осадкам (словам аналитика – прим. переводчика).
Диффузный опыт преследования с моей стороны в значительной части сессии был похож на
радиоактивные осадки.
Ее ассоциации к нажиманию на кнопку и к ядовитым осадкам пролили яркий свет на то,
как она обращалась со своим смертельным драйвом. Нажимание на кнопку было выражением
инстинкта смерти, но объединялось с непосредственным проецированием так, чтобы угроза
смерти, по ее ощущениям, приходила снаружи – в виде осадков. Я думаю, что на той сессии
она вошла почти в прямой контакт с опытом ее собственного желания полного уничтожения
мира и себя самой. Интерпретация на этих линиях немедленно уменьшила тревогу и связала ее
с экстрасенсорной действительностью ее собственных драйвов.

3
 Пациент В столкнулся с перспективой необходимости закончить свой анализ. Этот
пациент обычно проявлял мало беспокойства и очень мало чувств. Вскоре после столкновения
с этой перспективой он пришел на сессию в понедельник в разрушенном самоощущении. Он
сказал, что у него был в воскресенье смертельный опыт. Он гулял в парке со своей семьей и
внезапно почувствовал смертельный холод, который охватил его всего. На самом деле он не
чувствовал себя беспокоящимся, просто этот холод парализовал его физически и мысленно.
Он не знал, смог ли бы он добраться до своего автомобиля.
Он добрался до своего автомобиля и почувствовал себя в нем намного безопаснее. Он
был уверен, что мог бы умереть или был уже мертв, и подумал, что единственный способ
избавления от этой мертвенности внутри состоял в том, чтобы прийти на сессию и убить меня.
Когда он возвращался домой, чувствуя себя немного лучше, он пытался думать, хотел ли он
убить меня из ненависти или в наказание за то, что приближается конец анализа. Но это ему не
казалось правильным. Все, что он знал, было то, что убить меня - это было способом для него
избавиться от его мертвенности.
Его опыт не только оказал сокрушительное влияние на него; он оказал сильное влияние и
на меня. Можно было бы отмахнуться от произошедшего, как от простого случая
агорофобической атаки, но я не сомневалась на сессии, что мы имели дело с жизненно
важными силами. Позже, на неделе, когда мы анализировали это событие, он попросил у меня
замены пропущенной сессии на прошлой неделе. У него было довольно длинное пояснение,
что на той неделе он должен был быть в понедельник, но отсутствовал. Он сказал, что не
может столкнуться с короткой неделей и спросил, смогу ли я принять его в субботу вместо
этого. Я согласилась, и у него была необычайно сильная эмоциональная реакция. Он заплакал
и сказал, что никогда в своей жизни он ни от кого не ожидал понимания, что не ожидал
получить что-то конструктивное и от меня.
Позже оказалось, что частью его опыта паралича в парке было то, что он чувствовал, как
будто, он не имел ни конечностей, ни глаз, ни рта. И мне показалось, что он описывал себя
несформировавшимся эмбрионом. На следующей сессии он сказал мне, что, когда он
попросил замену сессии, он почувствовал, как будто, у него теперь есть руки, которые могли
чего-то достигнуть, глаза, которые могли плакать, и рот, который может спрашивать. Вскоре
после этого появился объект заботы. Он был в ужасе от мысли, что он сделал бы со мной, если
бы он имел впечатляющий срыв или умер бы к концу своего анализа. Он также сказал, что он
всегда знал, что он был самодеструктивным, но не самоубийственным. Он не знал, что он на
самом деле хотел умереть. Но, испытав на себе, каково это - быть захваченным смертью, он
теперь знал, что он не хочет умирать.
Этот пациент всегда имел огромное сопротивление против какой-либо идеи отдельности.
Он не мог себе представить отдельность или разъединение иначе, как катастрофическое
рождение. Его реакции на перспективу расставания можно рассматривать, как желание
вернуться в утробу. Но как только появляется «вкус жизни», возвращение в матку становится
жестокой калечащей процедурой: для этого необходимо стать несформировавшимся
эмбрионом, которым он мыслил себя в своей фантазии, необходимо отрубить себе все
конечности и все свои чувства – это не «мягкое» возвращение в утробу, - это жестокое и
болезненное выражение инстинкта смерти.
Опыт признания реальных последствий этого смертельного драйва мобилизовал его
жизненные силы в сопротивлении. Его более поздняя фантазия приобретения конечностей и
чувств была под эгидой инстинкта жизни; это было подтверждение его потребности и желания
жить и надежда достижения удовлетворяющего объекта. На тех сессиях и последующих он
мог чувствовать свои потребности, любовь, благодарность и гнев такой силы и глубины, какой
4
никогда не испытывал прежде.
Фрейд писал, что он рассматривает инстинкт смерти, как отклонение от объекта и
настрой против него. Импульс моего пациента прийти на сессию и убить меня, - был
единственным способом иметь дело со смертью, это было почти как пример из учебника.
Кляйн (1946) , как я ее понимаю, представляла то, что это отклонение не является только
преобразованием в агрессию, что это преимущественно проецирование. В то же время,
инстинкт смерти внутри становится агрессией (отклонение Фрейда), направляемой на плохой
объект, созданный этим проецированием. Это проектирование оставляет пациента живым,
сохраняя от ядовитых осадков (распада)3.
В аналитической ситуации проекции инстинкта смерти часто очень сильно затрагивают
контрперенос. Это может принимать множество форм. Например, с пациентом В меня часто
охватывал «паралич» и чувство мертвенности; с другими пациентами - пессимизм и отчаяние.
Иногда такие проекции стимулируют агрессию. И A, и B были превосходными мастерами по
стимуляции агрессии в окружающих и получении для себя ситуации, где они были бы
«неправильно поняты, недооценены, где их эксплуатировали и преследовали». Аналитик
постоянно испытывает толчки и давление, становясь преследующим Супер-Эго.
Иногда, наоборот, пациент проецирует свои жизненные инстинкты в аналитика, оставляя
вопрос выживания в руках аналитика, и стимулирует чрезмерное покровительство и заботу о
себе. Хрупкость и отказ от борьбы за себя миссис А могли бы иметь тот же эффект. Важно в
сессии быть в курсе этих перспектив, иначе анализ может стать очень статичным, или
аналитик замкнется в себе и будет отыгрывать свои защитные импульсы.
В действии инстинкта смерти всегда много боли. Возникает вопрос: если инстинкт
смерти стремится к тому, чтобы не видеть и не чувствовать боль жизни, отказываясь и от
радости, почему же тогда его действие связанно с таким количеством боли? Я думаю, что
переживание боли первоначально относится к либидо Эго, которому угрожает инстинкт
смерти. Основным источником боли является перемешивание инстинкта смерти и страха
уничтожения. Поскольку инстинкт спроецирован вовне, он становится ужасом и страхом
преследования, чувством вины.
Фрейд описал «депрессивное Супер-Эго как проявление инстинкта смерти в чистом
виде». В работе «Недовольство культурой» Фрейд (1930) пришел к выводу, что все чувство
вины является результатом действия инстинкта смерти. Для Кляйн беспокойство и вина
возникают из него. В работе «Торможение, симптом, тревога» Фрейд (1926) пишет, что
первым страхом является страх уничтожения. Это оказывается в конфликте с его же
заявлением, что у ребенка нет понятия смерти. Но, возможно, эти два его заявления не
являются столь противоречащими, какими они кажутся. Я пришла к представлению, что
желание умереть и страх смерти (с возможностью символического выживания) являются
более поздним опытом, отличным от примитивного страха уничтожения и террора, связанного
с ним.
Таким образом, действие инстинкта смерти производит страх, боль и вину в Эго, которое
хочет жить и быть неповрежденным. Но есть, также, проблема удовольствия в опыте боли.
Это – проблема существования мазохизма, которую рассматривал Фрейда (1924). Я думаю,
что удовольствие от боли является сложным явлением. Частично, это – чистое удовлетворение
инстинкта. Инстинкт смерти, как и инстинкт жизни, ищет удовлетворения, и удовлетворение
инстинкта смерти, за исключением самой смерти, заключается в страданиях от боли.

У пациента С был следующий сон.

3
Я не имею в виду в этом пункте проблему окружающей среды.
5
 Он был в глубокой, темной, влажной пещере, чрезвычайно мрачной и угнетаемой. Во сне
он спросил себя: «Почему я хочу остаться здесь?».
Этот мотив мрачного сновидения не был новым, и у нас часто были возможности, чтобы
проанализировать его идентификацию с его меланхоличным отцом, шахтером, который умер
на аварии на шахте. То, что было новым в его сне, было вопросом не: «Почему я должен
остаться здесь?», а: «Почему я хочу быть здесь?». Этот сон принес долгожданное понимание
его неосознаваемого мазохизма. Как и у Пациента В, в его сне были, конечно, элементы матки,
но это была смертельная матка, предпочтительная перед жизненной маткой, потому что
жизненная матка подразумевала возможность рождения и жизни.
В наслаждении болью есть, также, удовлетворение триумфа смертельной части над
желанием жить.
Мартин Иден думает о своем желании жить с насмешкой. Эта насмешка триумфа,
сознательного или неосознанного, является важным компонентом в отрицательной
терапевтической реакции – не только садистское удовольствие триумфа над побежденным
аналитиком, но также и мазохистское удовольствие триумфа над той частью себя, которая
хочет жить и развиваться.
Удовольствие от боли возникает, также, из-за неизменно существующей либидизации и
сексуализации.

Пациент D был очень самодеструктивен, и раньше проводил свою жизнь в бесконечном

и довольно успешном преследовании непрерывного сексуального удовольствия. Свое либидо
он использовал для того, чтобы сделать приемлемым и прикрыть садизм и мазохизм, которые,
до его анализа, были абсолютно неосознаваемыми. Сознательное, чувственное удовольствие
маскировало то, что более глубокое удовольствие он получал от причинения боли и
разрушения другим и себе самому. Обычно кроме откровенных извращений, удовольствие от
боли и активный поиск боли, являются глубоко бессознательными. Для пациента С то, что он
хотел боли, было открытием.
Либидизация всегда присутствует как часть сплава инстинктов жизни и смерти.
Но этот сплав может принять много различных форм. В здоровом развитии сплав
инстинктов жизни и смерти проявляет себя под эгидой инстинкта жизни и посредством
отклонения инстинкта смерти, т.е. агрессия обслуживает жизнь. Если преобладает инстинкт
смерти, либидо обслуживает инстинкт смерти. Это особенно очевидно в извращениях.
Устанавливается неустойчивое равновесие между силами жизни и смерти, и изменение этого
баланса в процессе анализа воспринимается как большая угроза.
У пациента D был следующий сон.
Была область, в которой все и вся были неподвижны и почти мертвы. Вокруг этой
области, снаружи, было ядерное оружие. Если бы кто-либо приблизился к этой области, то
оружие автоматически стреляло бы. Среди «почти мертвых людей» в той области находились
его родители.
Этот сон ярко иллюстрирует те настроения, которые описаны Бетти Джозеф (1982), как
«почти смертельные», при которых жизни позволяется продолжаться только до тех пор, пока
что-то живое является неподвижным и не функционирует. Сон предназначен для
предупреждения аналитика, что любое приближение к внутренней области пациента может
нарушить этот смертельный баланс, мобилизовать и развязать разрушительное действие.
Начиная с публикации Кляйн (1957) «Зависть и Благодарность», проблема взаимосвязи
инстинкта смерти и зависти занимала умы многих аналитиков. Кляйн заметила, что у зависти
и инстинкта смерти есть главная общая черта. Они нападают на жизнь и на сам источник
6
жизни. Кляйн, однако, сильно упрощала эту взаимосвязь, говоря, что зависть является
внешним проявлением инстинкта смерти. Зависть всегда двойственное чувство, поскольку она
коренится, как заметила сама Кляйн, в необходимости и восхищении. Но, как все
двойственные чувства, в зависти может быть господство сил, относящихся к либидо или к
агрессии.
Примитивную зависть Кляйн описывает «пропитанной» инстинктом смерти. Существует
тесная связь между инстинктом смерти и завистью. Инстинкт смерти - это реакция на
неудовлетворенные потребности, в этом случае объект воспринимается как помеха, создатель
нужды (потребностей), и, одновременно, как идеальный объект, способный удовлетворить эту
нужду (потребность). Поэтому необходимую грудь ненавидят, и ей же завидуют. И одно из
этех страданий, избегается путем самоуничтожения, следствием которого является боль,
вызванная осознанием существования идеального объекта. Аннигиляция является
выражением инстинкта смерти и зависти, и, одновременно, защитой от этой зависти путем
уничтожения объекта зависти и самой личности, которая желает объект. Зависть, конечно же,
не только выражение инстинкта смерти.
Пациент D, очень самовлюбленный и завистливый, достиг значительного прогресса в
определенный момент в своем анализе, в частности, в своей способности работать творчески.
Он прекрасно понимал, что это было результатом его анализа. Такие ситуации всегда
мобилизовали в нем бешеную зависть, конечно же, вступающую в конфликт с другими
чувствами. Импульсы зависти были мощными и очень опасными для него, доводя его до грани
психического срыва, а иногда и за грань этого срыва, хотя у него не было признаков
психотических срывов уже несколько лет.
На этот раз улучшение сопровождалось отказом в любви, избегании (отторжении) меня и
анализа, поскольку он описал его в терминах анального нападения, при котором его фекалии
идеализировались и использовались в качестве оружия против меня.
В одном сновидении, например, он был на сессии. Я говорила, а он сидел на высоком
комоде, как на троне, испражняясь огромными какахами, и совсем не слушая меня.
После нескольких недель большого сопротивления он принес следующее сновидение.
«…в доме человек сидел на огромной бадье, покрытой льдом. Он знал, что лед
сломается, и человек упадет в бадью и умрет. Человек пытался утянуть пациента с собой.
Пациент боролся и хотел задушить человека, но не мог этого сделать из-за того, что этот
процесс приводил к тому, что он переставал дышать, и у него сами по себе бессильно
опускались руки.
Он ассоциировал (связал) бадью и лед с материалом предыдущих сессий и добавил, что,
вероятно, человек во сне был поганой завистливой частью его самого. Но он был озадачен
относительно того, почему он не смог во сне задушить этого человека.
Для этого пациента было характерно, что он показывал своего рода понимание, точнее -
псевдопонимание, по-видимому, он признавал свою завистливую часть, но он пропускал
очевидное. Я должна была указать ему, что нельзя было задушить человека по причине,
приведенной в сновидении – он умер бы сам. Он засмеялся с большим облегчением сказал:
«Ну конечно, мы говорили с друзьями об этом несколько дней назад».
Именно это я имею в виду, говоря о его псевдопонимании. Он свободно связывает
человека на бадье с частью себя, но действительно не верит этому, в противном случае, он не
был бы так озадачен относительно того, почему он не смог задушить человека во сне. Но есть,
также, своего рода извращенная ситуация: чтобы убить свою разрушительную и
суицидальную самость, он думает во сне, что должен убить себя. Вся ситуация является столь
залитой смертельным драйвом, что единственный способ, о котором он может думать, чтобы
7
избежать самоубийства, состоит в том, чтобы совершить это самоубийство. Физиологический
тупик во сне - нельзя задушить самого себя же - представляет также психологический тупик:
нельзя избежать самоубийства, совершив самоубийство.
Часто выдвигается возражение такому пониманию инстинкта смерти, и состоит оно в
том, что инстинкт смерти игнорирует окружающую среду. Это, конечно, неправильно,
начиная с того, что сплав и модуляции драйвов жизни и смерти, которые определяют
возможное развитие, является частью развития отношения к ранним объектам и, поэтому,
истинная сущность окружающей среды глубоко затрагивает этот инстинкт.
В данной статье я не представляю на обсуждение ничего нового и не добавляю что-либо
к тому, что было указано еще Фрейдом и Кляйн. То, что я хочу сделать, так это
продемонстрировать, что понимание сути инстинкта смерти, по моему мнению, обязательно
для клинической работы. По ту сторону принципа удовольствия, по ту сторону
амбивалентности, агрессии и страха преследования, ревности, зависти, и т.д., существуют
постоянно действующие драйвы самоубийственных сил, и задача аналитика - работать с ними.

Резюме
Фрейдовское понимание инстинкта смерти часто рассматривают, как чисто
биологическое предположение, и очень немногие психоаналитики считают его полезным в
клинической работе. Все же Фрейда привели к пониманию этого инстинкта чисто клинические
проблемы. Кляйн использовала понимание Фрейда о дуальности инстинктов жизни и смерти в
своей клинической практике, но, главным образом, она обращалась к конфликту между
любовью и ненавистью к объекту, рассматривая ненависть, как выражение отклоненного
вовне инстинкта смерти.
Я утверждаю, что инстинкт смерти направлен и на восприятие объекта и на восприятие
себя самого, что приводит к таким явлениям, как патологическая проективная идентификация,
описанная Бионом.
Защиты против инстинкта смерти создают порочные круги (бесконечную агрессию),
приводящие к тяжелой патологии. Я попыталась показать на некоторых клинических
примерах, как идет урегулирование этих порочных кругов и сопротивления, инстинкта смерти
в стабильном сеттинге и аналитической работе; как это приводит к мобилизации жизненных
сил пациента.

Ссылки
ФРЕЙД, S. 1920 «По ту сторону принципа удовольствия». S.E. 18
ФРЕЙД, S. 1923 «Я и Оно» S.E. 19
ФРЕЙД, S. 1924 «Экономическая проблема мазохизма» S.E. 19
ФРЕЙД, S. 1926 «Торможение, симптом и тревога» S.E. 20
ФРЕЙД, S. 1930 «Недовольство культурой». S.E. 21
ДЖОЗЕФ, B. 1982 «Пристрастие к смерти». Журнал психоанализа. 63:449-456
КЛЯЙН, M. 1946 «Примечания к некоторым шизоидным механизмам» В Рукописях
Мелани Кляйн Лондон: Hogarth Press, 1985
КЛЯЙН, M. 1957 «Зависть и благодарность» В Рукописях Мелани Кляйн Лондон:
Hogarth Press, 1975 ЛОНДОН, J. 1967 Мартин Иден Лондон: Arcol и Penguin.
СИГАЛ, H. 1952 «Психоаналитический подход к эстетике». Журнал Психоанализа.
33:196-207 Также в Работы Ханны Сигал Нью-Йорк: Аронсон. Цитата статьи [кто
процитировал это?]
Сигал, H. (1993). «Клиническая полноценность понимания инстинкта смерти». Журнал
Психоанализа, 74:55-61