ЖЕНА НАРЦИССИЧЕСКОГО ПЕРВЕРТА

Simone Korff-Sausse

Перевод Вишневской Э.Н.

«Истина играет для развития души роль,

столь же детерминированную, как пища
для развития организма».

У.Бион.

Я никогда не встречала нарциссических первертов в моем кабинете

аналитика. Напротив, я имела неоднократно пациенток, которые были жёнами
нарциссических первертов. И, каждый раз, я задавалась вопросом о столь явном
воздействии патологии этого супруга на личность его жены, на течение и
содержание терапии. Вместе с ними этот персонаж – устрашающий! – входил
каким-то образом в мой кабинет1.

В течение достаточно длительного времени не было вопроса, который не

имел бы отношения к этому мужчине. Даже если я постоянно могла избегать
его вторжения, серьёзно ею поддерживаемого, нарциссический перверт
дьявольски присутствовал на сессии. Эта терапия, в которой невозможно
браться немедленно за внутрипсихический конфликт пациентки, потому, что
это – «женщина под влиянием», полностью вовлечённая в интерпсихическое
отношение отчуждения, от которого ей надо освободиться до возможности
начать более классическое лечение – прояснение содержаний бессознательного.
Это то первое время (которое может быть чрезвычайно длительным при
наличии прочных первичных идентификаций и влияния мазохизма), о котором
я хочу говорить.

Клиническая картина, которую я предлагаю вынести на рассмотрение с

точки зрения психоаналитического подхода, касается четырёх пациенток,
индивидуальные истории которых я не детализирую прежде всего по причине
конфиденциальности, но так же я хотела бы сделать акцент на общих моментах
в этих случаях. В действительности, совпадение этих случаев достаточно
удивительное, настолько, что у меня создавалось впечатление, что каждый раз я
слышу ту же историю, вижу в действии одинаковые психические механизмы,
1
На вопрос: «Где можно встретить нарциссических первертов?», Ракамье (1987) отвечает: «Немного в нашем
офисе… Ещё меньше на диване психоаналитика… Но, мы их встречаем в жизни, где лучше дел с ними не иметь.
И в семьях». Вслед за отношениями детей с родителями нарциссическими первертами, речь идёт об описании
отношений жены и ее супруга нарциссического перверта.
Rev. franc. Psychanal.,3/2003
будучи вовлечённой в те же контрпереносные сложности, сталкиваясь с
одинаковыми сопротивлениями, и видя, как разворачиваются те же способы
принятия решений1. Не смотря на уникальность каждого случая, можно,
следовательно, выделить основные линии этой клинической картины
относительно:

- их психического функционирования;

- типа отношений с компаньоном;

- модальностей коммуникаций и контроля нарциссического перверта2;

- проблем, поставленных психотерапией и, в частности, природой

контрпереносной мобилизации.

ПОД ОТЧУЖДАЮЩИМ ЗАХВАТОМ ДРУГОГО

Речь идет о женщинах, которые живут со своими супругами долгое время

(Бетриса – 32 года, Доминика – 22 года, Алиса – 16 лет, четвертая, Кристина,
намного моложе, живет со своим компаньоном только два года, но нужно
отметить, что она имела до него отношения такого же типа, которые
окончились эпизодом с угрозой оружием…) и которые находятся в кризисе
пары, когда они предполагают их бросить, но безуспешно. Начиная с первой
встречи в их рассказе появляется некоторые определенные ситуации или
детали, которые заставляют подумать терапевта, что речь идет об отношении
очень патологическом. Но, они не говорят об этом явно, и это является одной из
первых характеристик этих клинических случаев, а, именно, приуменьшать
факты или их рассказывать в такой манере, что слушатель плохо понимает
масштаб этих фактов. Только лишь постепенно, почти случайно, после какой-то
сказанной фразы и часто потому, что психоаналитик в конце концов начинает
задавать вопросы, мы узнаем, что они претерпевают уже многие годы
физическое насилие (чьи следы они сохранили: шрамы, вывихнутый палец,
снижение зрения в следствии ударов глаз 3) и психическое насилие

1
Я была поражена тем фактом, что описания практиков, которые занимаются супружеским насилием и, в
частности, тех, которые внедрили систему мер по приему избитых женщин, соответствует до малейших
деталей моим собственным наблюдениям. То, что приносит психоаналитический подход, выявление
бессознательных психических сил, которые задействованы в этих конфигурациях отношений.
2
Возникает вопрос, является ли выражение «нарциссический перверт» уместным для всех этих супругов и,
особенно, какая связь для некоторых из них с паранойей.
3
Бин-Хенг Шербит и Ломбарди (1996, с. 59) отмечают, что «насильники бьют главным образом своих партнерш
по видимым частям тела вне одежды: лицо (классический образ избитой женщины: глаз с фингалом, часто
прикрытый солнечными очками), шея, голова, ноги, руки». Он «метит территорию, как если бы его тело
расширилось на тело другого…»
(оскорбление, обвинение, унижение, запугивание, угрозы смерти), эти сцены
происходят часто при детях.

Это клиническая картина говорит об отношении захвата, когда оно

осуществляется в перверсивной проблематике, такой, как она была описана в
частности Рожером Дори1 (1981), как и «акт присвоения через лишение
другого». Речь идёт о конфискации, порабощении, которое сводит другого к
роли объекта, полностью попавшего под доминирование и
ассимилировавшегося. Отметина, вписанная в тело женщины ударами,
указывает на присвоение супругом-доминатором и тираном и свидетельствует
о состоянии наложенного и принятого подчинения.

Перед лицом насилия, которому они подверглись, женщины остаются

безответными, не бунтуют. Они не протестуют. Хуже того: они сразу же
аннулируют произошедшее. В ходе беседы случается, время от времени, что
они сами удивляются отсутствию реакции (возможно, в каком-то движении –
проходящем – по идентификации с аналитиком), но вновь возвращается
состояние пассивности и бесчувственности. Есть ещё одна характеристика,
которую мы проанализируем более детально: их история, они не уверены в
своей истории, в своём мнении, они сомневаются в своём восприятии.

Они ему не только «находят всегда оправдание», но они берут на себя

ответственность: «Я, наверно, в этом тоже участвую», - фраза, которая
появляется после каждого рассказа о сцене насилия. Супруги им означивают
систематически, для оправдания в последействии своих припадков насилия, что
это именно они их спровоцировали. Они находятся в идентификации с
агрессором, согласно Ференци, когда ребенок интериоризирует чувство вины,
которое не чувствует взрослый агрессор, так вовлекаясь в состояние
спутанности, в котором ребенок уже расщеплен, одновременно невинный и
виновный, и его доверие свои собственным чувствам разбито (1933, с. 130).
Когда Кристина рассказала о сценах детства, когда она была покинута, с ней
плохо обращались родители, которые представляются «родителями
незрелыми», она заканчивает свой рассказ, говоря: «Возможно, это я – та,
которая слишком много требовала»… И все же, однако, она регулярно дает
деньги родителям, занимается их здоровьем, играет роль родителя, не получая
никакой помощи с их стороны, когда она в ней нуждается. «Нарциссические
перверты не должны никогда ничего никому, однако, все должны им» (Ракамье,
1986). Когда Алиса решается однажды подать жалобу, они испытывает сильное
чувство стыда. Это ощущение, что она «настоящая сука», она идет в участок,
чтобы назвать и выдать насилие.

1
Для Дори отношение захвата осуществляется либо в перверсивном регистре (через игру желания), либо в
обсессивном регистре (посредством силы).
 Чаще всего, окружение не в курсе дела. Пара предлагает другим
идеальную картинку, муж очень ценен окружающими. Его социальный образ
отшлифован. Все восхищены его вежливостью и учтивостью, его блестящим
интеллектом, его личностью. Он культивирует свой образ и это ему удается. Он
умеет себя выгодно показать. Расщепление функционирует превосходно. К
тому же, жена нарциссического перверта не делает ничего, чтобы поставить
под вопрос этот образ. Как раз напротив, она этот образ поддерживает, в нем
участвует, воспроизводя превосходное расщепление своего мужа между
идеальным объектом и объектом преследующим. Никто из членов семьи или
друзей семьи даже не предполагает, что этот обаятельный мужчина является
тем, кто возвращаясь с ужина в городе, бьёт жену ремнём, оскорбляя ее на
глазах у маленькой дочери, разбуженной криками. И только лишь спустя годы
этот образ дает трещину. Некоторые люди из окружения начинают видеть, что
происходит, либо пациентка начинает об этом говорить. Но, удивительно
констатировать медлительность этого процесса по прояснению. С одной
стороны люди, которые «знают», ведут себя так, как если бы не знали. С другой
стороны, когда пациентка начинает говорить, она говорит столь осторожно,
стеснительно и будучи настолько мало убеждённой (и, следовательно, не
убедительной), что люди ей не поверят или воспользуются этим. Затем
происходит период, когда окружение начинает беспокоиться (братья, друзья,
врач, адвокат), но их предупреждающие слова («Вы в опасности», «Осторожно
с детьми»), которые она все же слышит, не оказывают никакого влияния, ввиду
отсутствия записи. Одной из задач психоаналитика будет сделать это слово
эффективным. Обычная задача для психоаналитика, но того, который знает о
множестве подводных камней в этих ситуациях.

МЕТА - ВЗГЛЯД (ВЗГЛЯД ИЗВНЕ)

Один из первых вопросов, которые появляются, - это узнать, почему эти

женщины приходят проконсультироваться, иногда после двадцати лет
совместной жизни. Что запустило, наконец, это пожелание отвязаться от этих
отношений, и, что сделало возможным запрос о помощи? По прошествии лет,
когда они колебались между ослеплением и очевидностью, и каждый момент
бунта был сразу аннулирован, задергивались шторы отрицания, появляется
событие, которое конституирует «точку невозврата».

Это событие отсылает всегда к обстоятельству, которое соотносится со

взглядом другого. В этом случае (и это не редкость), речь идет о взгляде
ребенка. Когда муж бьет свою жену при ребенке, и она видит испуганный
взгляд ребенка, для нее больше невозможно отклонять происходящее. Другая
пациентка в действительности осознала тяжесть ситуации, когда ее отец
смутился, заметив странные фобийные реакции своей маленькой внучки, играя
с нею. Одновременно, в яслях начали задавать вопросы относительно страхов
ребенка. Эта женщина больше не могла минимизировать эффект для своей
дочери сцен насилия, при которых она присутствовала. Другая приняла
решение после кардиологического заболевания. Муж пришел в больницу
проведать ее, насмехаясь: «С тобой все в порядке!» Реальная соматическая
опасность, в которой она оказалась, объективировала опасность быть
разрушенной своим партнером, которую она упрямо приуменьшала до сих пор.
В момент, когда она подумала: «Так, это правда, что я могу от этого умереть»,
и в этом внезапном осознании опасности появилась ее определенность: «Я не
хочу умирать». Госпитализация, слова врача, лечение сыграли роль третьего,
иными словами, функции объективации опасности, в отношении которой
собственное восприятие беспрестанно поддано сомнению.

Этот взгляд другого, который можно назвать мета-взглядом, в смысле,

который использовала школа Пало Альто. На самом деле, стратегия
нарциссического перверта, способы коммуникации, которые он устанавливает
со своей партнершей, и способ связи, в которую она оказывается вовлеченной,
очень напоминает то, что Батсон и Ватцлавик изучали в рамках парадоксальной
коммуникации. Уже в 1975 году Дидье Анзье в замечательной статье говорит,
что он бы не вышел из некоторых терапевтических тупиков, отмеченных
парадоксальным переносом, без поддержки работ Пало Альто.

Ватцлавик Батсон продвигают идеи, что «общим моментом этих разных

моделей является то, что никакое изменение не может произойти изнутри, оно
может произойти только выходя из модели». Без внешнего вмешательства
останавливается бесконечная игра, которая сможет разрешиться лишь
прибегнув к насилию, «отделению, суициду, убийству», уточняет Ватцлавик
(1967), подтверждая таким образом потенциальную сложность таких ситуаций.
Это то, что характеризует двойной посыл, - мы часто забываем - что не только
производство двойных посланий, которые исключают одно другое, но,
особенно, невозможность запрета для того, кто получает посыл, видеть его
парадоксальность. Я бы сказала, что терапевт восстанавливает у пациентки
возможность коммуникации, которая дает единственно возможный путь для
разрыва этой парадоксальной коммуникации. Это как призыв свидетеля,
который позволит засвидетельствовать правомерность восприятия. Ей
недостаточно видеть, необходимо, чтобы кто-то другой видел, что она видит,
для того, чтобы ее восприятие не было сразу дисквалифицировано.
 ОБЕСЦЕНЕННАЯ, ОЧЕРНЕННАЯ, ДИСКВАЛИФИЦИРОВАННАЯ

Дисквалификация является одним из способов парадоксальной

коммуникации, описанной школой Пало Альто, которая заключается в
отрицании восприятия субъектом своих ощущений, своих мыслей или своих
желаний. Говорит Руссийон: « Дисквалификация является анти-признанием,
она проявляется в непринятии во внимание желания коммуницировать одного
из двух собеседников с другим. Дисквалификация означивает
дисквалифицированному субъекту, что в отношении чего-то, что касается его
близко, он не должен об этом говорить, он не должен об этом сообщать что-
либо, более того, он не должен думать об этом» (1991, р. 34). Это то, что я
наблюдала со всеми пациентками. Отклонение касается не только мыслей, но и
восприятия, и, более того, того измерения, где речь идет о психическом
изувечивании. Бесконечно жена нарциссического перверта отклоняет то, что
она воспринимает, ставя под вопрос реальность того, что она увидела,
услышала, почувствовала. Доминика напоминает мне солдата, нога которого
была оторвана в битве, и который говорил бы: «мне не больно, это не
страшно».

Беатрис, например, рассказывает о сценах ужасного насилия практически

шепотом, без интонации, которая позволила бы указать слушателю на боль,
бунт или ярость. Она говорит как персонаж Натали Саррот: фразы
неоконченные, оставляющие место для многоточия, в подвешенном состоянии.
Ее речь записывается пунктиром. В моменты кризиса все пациентки имеют
одинаковый способ речи, который себя проявляет в сложности закончить свои
фразы. Они, в совокупности, представляют очень хорошую способность
рассказывать и некоторые даже имеют талант рассказчицы (кстати, все они
любят литературу и поглощают огромное количество романов…), их фразы
раскладываются, язык деструктурируется, они ищут слова, которые ускользают
от них, они теряют логическую нить рассказа. Туман, спутанность, беспорядок
устанавливаются в голове, свидетельствуя о формальной регрессии, которую
накладывает захватывание их психического аппарата мужем.

На самом деле, одна из стратегий мужа нарциссического перверта – это

захват ментального пространства своей жены бесконечными разговорами. Он
производит несокрушимые аргументы. В этой области он себя показывает
неутомимым. «Место его предпочтения, главный инструмент нарциссического
перверта, надо время об этом сказать, - это слово» (Ракамье, 1987, р. 20). Речь –
его оружие, быть может, более угрожающее, чем физическое насилие. Он
использует ее, чтобы стремиться и получать подчинение своей партнёрши,
которая этой силе убеждения может только покориться. Сеанс за сеансом, мы
видим пациентку, которая, как губка, позволяет себя захватить проекцями
супруга, как, если бы она не обладала границами для отфильтровывания.
Партнер нарциссического перверта имеет «идентификационную способность
позволять в себя проникать посылам других», как говорит А. Эйже (1989, р.
16). Это примитивная форма идентификации, которая относится, скорее, к
регистру инкорпорации (Абрахам и Торок, 1971) другого, которая приводит ее
к воспроизведению его речи, примыканию к его идеям и виденье себя согласно
образу его виденья ее. Иными словами она не может отказаться от своей
«мазохистической страсти», которую она продолжает принимать в себя. «Это
не фильтруется», - говорит Кристина после вечера, проведенного в
проглатывании аргументов ее мужа, который убеждает ее покинуть свою
работу, чтобы пойти работать у него. Она не может оказать никакого
сопротивления. Но с тех пор, как она посещает психотерапию, она ощущает
пищеварительные расстройства, в отношении которых можно спросить себя, не
являются ли они первым знаком, проявляясь через соматику, интериоризацию
защиты от излишнего возбуждения, которое восстанавливается в
аналитическом отношении: протест тела – более не проглатывать –
предшествует появлению в психическом.

ПРОЗРАЧНОЕ, ХРУПКОЕ, ПЛАВАЮЩЕЕ

Иногда, пациентки ведут себя как зомби, как живые мертвецы,

опустошенные от своей субстанции, от своих мыслей. Они все выражают с
регулярными интервалами чувство несуществования, небытия, которые ведут
их к психической смерти или, скорее, к исчезновению. Овеществленная,
обесчеловеченная, она сведена только лишь к бытию объектом. «Что касается
объекта перверта, это только лишь объект домашней утвари», - говорит
Рекамье. «Ты не существуешь, ты невидима; если я остаюсь в этом доме, то
только ради детей, ты – ничто, ты даже меньше, чем ничто, ты служишь только
для того, чтобы делать детей», - говорит муж Доменики. И она говорит: «Я в
стене», - накладывая свои руки на стену рядом с ней, словно для того, чтобы
распластать свое тело, как персонажи Текс Авери. Алиса чувствует себя
ковриком, или, скорее, преддверным ковриком, о который ее муж вытирает
ноги. Это, как если бы тираническое доминирование сводило бы их к
приклеивающейся двухмерности (Мельтцер), знак «сокращения любой
инаковости», который является для Р. Дори характеристикой отношений
захвата. «Тот, кто осуществляет свой захват, - выгравировывает свой отпечаток
на другом, рисует на другом свой отпечаток» (р.118). Физически я их ощущаю
как хрупких, прозрачных, без содержимого. И я визуализирую себя саму, как
глаза, которые позволяют им наконец увидеть себя и выйти из своего странного
ослепления1 («каждый раз, когда я сюда прихожу, я вижу это ясно; но, почему,
когда я возвращаюсь к себе, все становится вновь темным?»), и, скорее как
позвоночный столб, который позволяет держаться прямо («я себя ощущаю
размытой, плавающей, без какой-либо уверенности, а здесь я нахожу что-то
твердое»). Но, на начальном этапе эта функция оперирует только в физическом
присутствии аналитика, во время сеанса. Кстати, согласно им, я являлась бы,
скорее, как «панцирь» или «доспехи», то есть чем-то, что защищает их извне,
без того, чтобы структурировать их внутреннюю способность сопротивляться,
которой будет не хватать после окончания каждого сеанса . Когда я их вижу
вновь, полностью погруженных вновь в дискурс нарциссического перверта,
словно вновь одетых в старую, испорченную, но удобную одежду.

Это довольно странное чувство испытывается аналитиком, который

слышит эту резкую и быструю смену взглядов, полный их разворот. На том же
дыхании пациентки рассказывают, что они были побиты и оскорблены, и что
это не так уж плохо… Беспрерывно они колеблются между идеальным образом,
к которому они привязались, и реальностью, которую они не могут признать.
Она рассуждает, как если бы ее муж был таким, каким она его хотела бы, а не
таким, каким он есть. «Папа, о котором ты мне говоришь, существует один день
в году, но ты его не видишь остальные триста шестьдесят четыре дня», -
говорит дочка Доменики своей матери с проницательностью, присущей детям.
Когда коллега спрашивает, как прошли выходные, Кристина отвечает: «Очень
хорошо!» И сразу спохватывается. Как она могла это сказать, когда ее партнер
закатил сцену насилия, дошло до того, что он выбил дверь на глазах у дочери?
Но что поражает больше всего – это то, что речь не идет о прикрытии фактов, а
в данный момент она верит в это сама из-за странной отчужденности
восприятий и чувств. Как пишет Леонард Шангольд для объяснения
беспокоящего поведения детей, с которыми плохо обращаются, они
обращаются к родителю – мучителю за спасением, «ребёнок сам себе
придумывает бредовый образ хорошего родителя», так как «плохой
родительский образ означал бы стирание идентичности ребёнка и чувства
ощущения себя. Плохое, следовательно, записывается как хорошее» (1989, р.
36).

С этими пациентками я готовилась каждый сеанс, особенно в начале

недели, к этим возвратам назад, которые были настоящими нарциссическими
ранами для психоаналитика, так как каждый раз работа, проделанная на

1
Следует заметить, что все четыре пациентки имели проблемы со зрением.
прошлых сеансах, ставилась опять под вопрос. Я бы сказала даже больше: эта
работа аннулировалась, не оставляя даже следа. «Мы возвращаемся к
исходному пункту», - таково было мое впечатление. Я заново обнаруживала
речь мужа, неуверенность пациенток в своем мнении, самообвинения,
недоверие к чувствам самовосприятия, деградирование речи, которая ставала
вновь размытой и неоконченной.

Можно подумать, что пациентка подвергает терапевта тому

исчезновению, которому подвергалась она сама? Все поддается сомнению и это
сомнение применяется прежде всего к терапевтическим отношениям. Кристина
пропускает сеансы и удивляется моей реакции, говоря, что «все равно, здесь я,
или меня здесь нет». Удивленные в начале, что ими могут заинтересоваться,
что их страдания могут восприниматься всерьез, что мы помним на всех
сеансах, о чем они рассказывали на прошлых, что есть продолжаемость; им
очень быстро удается инвестировать терапевтическую связь, начиная с
момента, когда устанавливается вера в прочность отношений с терапевтом. Эта
нарциссическая опора, которая станет первоначальным этапом собственно
психоаналитического процесса. В его роли вспомогательного Я,
психоаналитик, в процессе первичной консультации станет консультантом,
который ренарциссирует то, что исследователи Пало Альто описывают как
«реквалификацию». Отныне сеансы позволяют избавиться от смертоносных
мазохистических тупиков. Но, все не так просто, поскольку «субъективный
опыт волшебной близости и всемогущества, разделенный с пациентом», как
говорит Серл (1959/1975, р. 35), имеет зачаровывающий характер, который
объясняет, согласно его мнению, длительность и сложность таких лечений. Это
на самом деле клинические ситуации, которые интенсивно активируют особые
аспекты контрпереноса.

ПАРАДОКСАЛЬНОСТЬ ПЕРЕНОСА И КОНТРПЕРЕНОСА

Мало сказать, что контртрансфер аналитика по отношению к мужу

пациентки является негативным. Слушая этих женщин, он неизбежно приходит
к мысли, как говорит Ракамье (1987), что «не стоит ожидать ничего хорошего
от знакомства с нарциссическими первертами, кроме выхода из него
сохранным». Терапевт повергается сам попаданию в эту систему, поскольку,
как говорит Ватцлавик, «сила поглощения этих систем чрезвычайна». «Я
поглощена», - говорит одна из моих пациенток каждый раз, когда супруг
опустошает ее ментальное пространство от ее собственных мыслей, замещая их
своими. Психоаналитик рискует, в свою очередь, тоже быть втянутым или
особенно защищаться от этого поглощения свои стремлением быть слишком
активным, присутствующим. Что касается контрпереноса, аналитик не может
избежать того, чтобы иметь какое-то желание в отношении пациентки (чтобы
она ушла от перверта), которое может стать целью в настоящем времени
(спасти ее от реальной опасности), - это отношение, которое может поставить
под угрозу весь психоаналитический процесс. Эти женщины повторяют со
своим аналитиком отношение подчинения, в котором они себя ставят под
контроль другого, с неистовством, которое напоминает оральную жадность,
вовлекая терапевта в опасность сообщать ей какие-либо предписания, которые
она интериоризирует пассивно, проглатывая его слова как молоко из
бутылочки.

Аналитик сталкивается именно с садистическими оральными влечениями

и анальным всемогуществом пациентки (Джоан Ривьер, 1936). В одной главе
своей работы там, где он рассматривает с особой тонкостью чрезвычайно
сложные задачи терапии с пациентками, которые подверглись насилию,
Шангольд замечает, что эти пациентки являются носителями интенсивной
агрессивности каннибалистического типа, против которой они задействуют
массивную и обезоруживающую защиту, которая будет проявляться в переносе,
ставя аналитика перед суровым испытанием; аналитика, чьим первым
требуемым качеством по Шангольду отныне будет «бесконечная
терпеливость». Игра переноса и контрпереноса разворачивается особым
образом, где терапевту предписано место, которое иногда приводит его в тупик,
в растерянность.

АУТЕНТИФИКАЦИЯ (ПОДТВЕРЖДЕНИЕ) ОЩУЩЕНИЙ

Что делать, когда пациентка приходит на свой сеанс в понедельник с

тремя швами на лице и рассказывает, как банальное событие, без особых
эмоций и возмущений о том, как ее муж швырнул ей в лицо чашку чая, и как в
скорой помощи больницы она сказала, что поскользнулась на кухне? И в этот
момент, оставаясь с Алисой, именно я могла почувствовать через проективную
идентификацию те эмоции, которые она не могла ни сформулировать, ни
испытать. Гнев, возмущение, протест. Унижение и ярость, которые Ракамье
относит к чувствам раненого нарциссизма (1987, р. 21). Я их ей вернула. Это
был ключевой момент.

Тогда открылся период, когда мы смогли взяться за причины ее

невозможности выйти из отношений деструктивного господства, положив
начало длительной проработки чувства ее бессознательной вины. Эта вина
заставляла ее вести себя так, словно то, что ее побили – это нормально, словно
она живёт как отброс, который не заслуживает лучшего. Справедливое
наказание за ошибку, которая была допущена в детстве (один из ее братьев
погиб в автомобильной аварии, когда в ее обязанность входило за ним
смотреть), загнало ее в позицию мазохистического поведения в отношениях с
собственным мужем, которому она отдавала себя добровольно в качестве
жертвы его садистических порывов. «Но, к чему я стремлюсь?», - задалась она
вопросом однажды после части ночи, проведенной зимой в саду, когда муж
закрылся в доме. «Быть убитой!» - воскликнула она, подпрыгнув от прозрения
и не без удовольствия. Мы можем увидеть, как «устанавливается что-то вроде
негативного терапевтического альянса между бессознательным влечением
отправителя, который ставит себе целью смерть другого и ее влечение к
саморазрушению адресата», - как это столь удачно написал Анзье (1975). Она
обнаружила в своём муже потенциального убийцу, которого она ищет.

Сцена с чашкой чая маркировала переломный момент. На самом деле,

любопытно, что после этого сеанса побои прекратились... Никогда больше муж
не наказывал ее физически (вспышки насилия продолжались, но в иной
модальности). Этот феномен не может не удивлять, особенно когда он
случается у других пациенток (рано или поздно): но есть точка «невозврата».
Как только она откроет глаза, она увидит что-то хорошее (но сколько для этого
понадобится времени! Вспомним, что они в браке двадцать лет), она никогда
не станет слепой вновь. Как только она смогла восстановить в правах свои
проекции и сократить расщепление, - однажды, ее эмоции заново выстроились
психоаналитиком, - благодаря переносу и контрпереносу, ей удаётся выстроить
границы устойчивой защиты против предпринимаемых манёвров вторжения и
оккупации (мы можем здесь смело применять военную терминологию, так как
речь идёт именно об этом) ее партнёра. Однажды открытая дверь выхода из
позиции идентифицированного мазохиста, дверь никогда не закроется вновь.
Однажды подумав и произнеся слова: «Все, хватит!», - насилие
останавливается. Если нет жертвы, то нет и палача…

Если эта точка «невозврата» может показаться магической, то надо

увидеть, что это результат процесса комплексного трансфера, протяженного во
времени. Прежде всего, надо заметить, что пациентки приходят на
консультацию, когда они готовы сделать решительный шаг. Большинство из
них раньше встречались с терапевтами, потерпели неудачу, но те, кто прошел
этот этап, начали работать в анализе вновь. И потом, пациент и аналитик
должны пребывать в одном «поле», чтобы данные феномены продуцировали
себя дальше и, чтобы ими можно было апеллировать. Ее «Хватит!», которое она
не могла произнести двадцать лет, наконец сказано, благодаря внутреннему
переустройству, которое я вижу как эквивалент преобразующей интерпретации.
Это подчеркивает еще раз, что бесполезно советовать «говорить» это
«Хватит!», если не произошла «реструктуризация поля», где расщепленные и
проективные аспекты, находящиеся в распоряжении аналитика, будут вновь
реинтроектированы в трансформированной форме.

У Алисы остается скрытый фантазм – «Он меня убьет в любом случае, я

это знаю», - это всего лишь возврат событий, так как вина заслуживает
наказания, а она допустила двойную вину, потому что после смерти брата ее
мать спилась. Она пребывает в ожидании неизбежных репрессий,
спровоцированных этим преступлением: «Я убила сына своей матери». Алиса
заняла мазохистическую позицию в отношениях со своим мужем и
поддерживает ее, чувствуя себя виновной и ответственной за насилие, которое
он практикует над ней, к тому же она чувствует свою ответственность за
депрессию и алкоголизм матери. Она настороже со своим мужем – спокоен ли
он? раздражен ли он? что от него ожидать сегодня? – совсем так, как она в
течение десяти лет, каждый день возвращаясь из школы, отслеживала
состояние своей матери. Напилась ли она уже? Нужно ли идти за ней в бар?
Нужно ли прятать бутылки от нее? Удастся ли ей спокойно позаниматься? И
точно так же ее дочь Доменик, ясновидящая, как большинство детей
нарциссических первертов, рассказала матери, что каждый день задает себе
одни и те же вопросы по поводу отца, каким она его застанет вернувшись
домой: вне себя, разгневанным, спокойным, в бреду или хорошем настроении?

СКРЫТЫЙ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ

В тени каждого нарциссического перверта прячется, конечно же,

преследователь. Фигура их прошлого, автор насилия, источник предыдущего
травматизма. Когда он появится вновь, это момент начала истинной
терапевтической работы. С момента, когда тайный преследователь теряет свое
особое место, полное подчинение ему иссякает, поскольку она возвращается к
своему первичному объекту. Для Алисы - это мать, депрессивная алкоголичка.
Для Беатрис – это параноидальный отец, который жестоко обращался с детьми
в стиле отца председателя Шребера. Для Кристины – это была мать,
страдающая от синдрома Мюнхаузена и недееспособная. Что касается
Доменики, то она пережила в своем детстве сексуальные инцестуозные
притязания со стороны дяди. Согласно этим случаям, говорим мы об отце или о
матери, но прежде всего, речь идет об архаической родительской
недифференцированной фигуре, одновременно садистической и соблазняющей,
которая присоединяет к тоталитарной отцовской фигуре материнский образ
Сверх-Я или идеализированный образ, который пациентка интериоризирует и
который ее ужасает удивительным образом. Эта примитивная фигура вызывает
фантазм о комбинированных родителях, которых объединяет примитивная
губительная сцена, в которую ребенок был вовлечен, насилие, от которого он
одновременно и страдает, и наслаждается, но из которого не может выйти.

Для Кристины органическим доминатором является ее мать, возможно

имевшая синдром Мюнхаузена по недееспособности, который ее заставили
пережить в первые годы жизни, возможно, медицинские обследования и
лечение, одновременно мучительные и бесполезные. Об этом травматизме, о
котором она имела знание, но никогда не говорила, Кристина говорит: «Оно
осталось для меня как что-то чужое, как будто это была не я». Точно также мы
можем обнаружить у других пациенток такие же мнесические следы, статус
которых не ясен (не ясного происхождения). Мы не можем сказать, каким
образом они возникают, потому что они всегда присутствуют, но, тем не менее,
они подвержены сомнению. Было ли это на самом деле? (Правда ли это?). Не
преувеличивает ли она? Каждый раз Кристина сомневается в событиях, о
которых вспоминает. Совсем так же она сомневается в ударах, полученных от
мужа, даже если на следующий день видит на своем теле синяки,
подтверждающие это.

А после того как она просит своих тетю и отца, то есть через взгляд
других (мета-взгляд), она может связать свои воспоминания с реальностью, но
пересекая все болезненные этапы этого выхода из тюрьмы. При синдроме
Мюнхаузена с недееспособностью. Все обыгрывается на теле ребенка, который
кодирует детские травмы родителей и предоставляется психическое
пространство для дезактивации незавершенной скорби. «Пленник
перверсивной опекающей связи, ребенок является воплощением желания
матери, будучи объектом ее заботы (Е. Бине). Ребенок развивает в себе
адаптивное поведение по отношению к этой ужасающей матери, сбивающей с
толку, непредсказуемой, с которой он идентифицируется и которой он
подчиняется. Вот почему реакция Кристины отмечена сложностью в
распознавании смертельной агрессии со стороны матери. Даже вызывая в
памяти ранящие эпизоды, она продолжает сомневаться: «Это безумие, можно с
ума сойти, насколько все, что я Вам рассказываю кажется нереальным. Я знаю,
что это было, но как будто это было не со мной».

Опасно возвращать вопрос к схеме, по которой она выстраивает свою

идентичность и которая очень инвестирована либидинально. Удивительно, но
ей не удается рассердиться на свою мать, как ребенку, с которым плохо
обращаются и у которого по Шенгольду есть потребность превращения
истязателя в доброе существо. «Невозможно не любить собственную мать», -
говорит Кристина. Она подтверждает наблюдение Шенгольда: «Любую жертву
умерщвленной души будет подавлять вопрос: «Можно ли жить без отца или
матери?» Это центральный узел этих терапий. Для своей матери Кристина
является и дочерью и матерью, и жертвой и преследователем. Но если она ни
то, ни другое, то кто же она?

О своем муже она говорит, что он безумен: но прежде всего: «Он без ума
от меня».

Нарциссический перверт нуждается в своем объекте. 1И объект не может

обойтись без него. Она поднимает вопрос, присущий всем женщинам: Как
отказаться от бытия объектом подобной страсти? После того, как она смогла
оставить своего мужа, Кристине сложно инвестировать новые любовные
отношения, которые кажутся блеклыми. Если новый друг не преследует по
телефону, если он не демонстрирует свою чрезмерную ревность, если он не
вскрывает ее письма, если он ее не бьет, значит он не любит ее по-
настоящему… И ей чего-то не хватает. И вообще, как он может ее любить, ту,
которая стоит на ступеньку ниже в любых отношениях и является всего лишь
«отбросом». Так же любила ее и мать, понося ее, критикуя, обливая грязью,
каждый день провоцируя ее стыд. Можно ли любить по-другому? Она не
выйдет из этой схемы до того дня, пока ей не удастся сблизиться со своей
матерью и своим мужем, и осознать ту смертельную ненависть, которую она
испытывает к ним. «Самое тяжкое бремя – убийственная интенсивность
ненависти», - пишет Шенгольд. Целью становится «убить родителя, без
которого невозможно жить».

ФАНАТИЧНАЯ ПРЕДАННОСТЬ2

Эти женщины будут одновременно жертвами, соучастницами и

терапевтами для нарциссических первертов. Действительно, вопреки
ожиданию, они являются терапевтами собственных мужей, пребывая в
безумной надежде вылечить того, который прилагает усилия сделать безумным
другого (Серль, 1959/75). Не смотря на формы насилия, они сохраняют
способность видеть страдания агрессора, подобно ребенку, обладающему от
природы этим универсальным терапевтическим даром.

1
Поэтому, как отмечают Ба-Анг, Шерби и Ломбарди: «В большинстве случает партнер-агрессор не дойдет до
убийства, поскольку может потерять свой объект власти, объект собственного насилия, с помощью которого он
самоопределятся, пытаясь его максимально интериоризировать. Речь идет часто о некой форме канибализма».
(р. 62)
2
Именно Серль говорит о «фанатичной преданности пациента родителю». (р. 35)
 Вот почему им трудно расстаться с супругом, решиться на уход, мысли о
котором возвращаются вновь и вновь. «Все говорят, что я должна его бросить».
Но этого не достаточно. Бросить (покинуть) означает отречься от идеала. Они
держаться за идеал. Начальные этапы сепарации сопровождаются сильной
тревогой. Они испытывают боль, словно им отрывают руку или сдирают кожу.
Ж. Ривьер (36) в статье о негативной терапевтической реакции замечательно
показывает обстоятельства сепарации, а именно всю сложность расставания «со
своим единственным, своим ядром зарытой любви» и отказаться от того чтобы
поверять ему свою жизнь (р. 15). Невозможно отказаться от репарационной
страсти, которая их оживляет и через мужа нарциссического перверта
отправляет к фигуре безумной матери соблазняющей, тиранической и
деструктивной. Это пятно, которое, как формулирует Ж. Ривьер, поглощает
«все ее естество, каждый атом ее ресурсов, все ее физические и психические
способности до конца ее жизни, каждый вздох, каждый удар сердца, каждую
каплю крови, каждую мысль, каждый момент ее жизни, все ее блага, все
деньги, все остатки ее способностей, это рабство, это принесение себя в жертву,
превосходящее любое воображение» (р. 17). Сколько сессий прошло в
обсуждении этих проблем, сколько было мыслей об уходе ее супруга, прежде
чем она смогла говорить от первого лица.

Зная об этом, в момент, когда нарциссически перверт сбрасывает маску,

он пускает в ход всевозможные стратегические уловки, чтобы вызывать
сочувствие в женщине способной к состраданию. Женщина конечно
представляет его жертвой: он болен, у него нет работы, он одинок и его никто
не понимает, он очень несчастлив, он рассказывал о своем трудном детстве, он
пережил травму в раннем детстве. В глазах жены, а иногда и в глазах
окружения, такая стратегия эффективна. И Беатрис сомневается в своем уходе:
«Я не могу огорчать еще больше того, кто итак в дыре». Что касается Доминик,
она утверждает, что это было бы «неоказанием помощи человеку, попавшему в
опасность», хотя, очевидно, что именно она находится в опасности рядом с
мужем, постоянно изрекающим смертельные угрозы. Этому Пигмалиону важно
трансформировать объект. Они никогда не откажут принести счастье тому, кто
упорно продолжает наносить вред и разрушать их. Они склоняются перед
ними, чтобы реанимировать объект, смотрящий на них холодным взглядом. В
действительности, за пределами приступов насилия, нарциссический перверт
обладает впечатляющей способностью «дуться». Днями, а иногда неделями, он
всех игнорирует, не говорит с ними, смотрит на всех пронизывающим насквозь
взглядом. И они хотят любой ценой оживить этого человека, даже если он
напоминает им депрессивную, преследующую, окаменевшую мать.
 «Я не понимаю», - это фраза, которая постоянно звучит в дискурсе
пациенток. «Это я ничего не понимаю. Это я та, которая ошибается». Понять,
это затронуть тему отказа (отклонения). Это значит противостоять
разрушающим нападкам, объектом которых они являются, но это также
понимание собственной деструктивности. Как замечает Дидье Анзье, сцена
супружеской пары развивается «развивается так же и в другом измерении,
столь грандиозном, в такой степени, когда заставляют двух брачующихся
пережить опыт квазирелигиозной боли» (р. 208). Это измерение боли должно
оставаться вытесненным (или отклоненным), и можно подумать, что чувство
вины – столь настойчивое – служит тому, чтобы прикрыть влечение к смерти.
Они переживают насилие ежедневно и задают себе одни и те же наивные
вопросы. Что они сделали? Что они могут сделать? Они не могут допустить, с
одной стороны, что от них ничего не зависит, и с другой, что они ничего не
смогут сделать, поскольку такое утверждение вдвойне провалило бы их
всемогущество. За маской подчинения и чувства вины прячется ее
всемогущество. За непониманием прячется мощное знание о человеческой
природе, которая раскрывается в момент выхода из состояние отчуждения в
случае появления профессиональной перспективы или в когерентном
окружении.

Было приложено много энергии к тому, чтобы эти четыре пациентки

прошли курс психотерапии, позволившей экзистенциальный
профессиональный поворот, изменивший их карьеру или положивший начало
новому обучению. Все они познали период жизни, хоть и короткий, когда все
развивалось иначе, часто между моментом ухода от родителей и встречей с
перверсивным супругом. Об этом периоде каждая пациентка говорит, что это
был единственный эпизод в их жизни, когда они смогли себя ощутить, это
единственный эпизод, когда они принадлежали сами себе, когда они были
способны делать свои личные выборы. Этот интервал соответствует
позитивному образу ее самой, когда она была поглощена операцией по
свержению мужа, но этот период полезен для психотерапии и конституирует
точку опоры для восстановления ее нарциссизма.

И надо задаться вопросом для понимания того, от чего защищает связь с

нарциссическим первертом. От депрессивного распада? Или от психотической
декомпенсации? И в чем заключается повторение травматизма из прошлого?
Но также: в какой степени перверсия мужа является проекцией ее собственных
перверсивных аспектов…? И в чем именно ее участие в ее перверсивных
отношениях? Поскольку любая игра – это игра, в которую играют двое.
Нарциссическому перверту необходим партнер, и он его находит… Почему
партнер вовлекается в эту игру и кто из них разрушитель, несущий опасность?
И, в особенности, почему так невероятно сложно ей из нее выйти? Мы знаем –
эти клинические случаи служат этому подтверждению, - что между палачом и
жертвой отношения намного сложнее, чем можно предполагать.

На самом деле, я констатирую, что в момент, когда они бросают

нарциссического перверта, они демонстрируют собственное перверсное
поведение. Одной из них удалось выбить деньги из мужа, который несколько
раз мошенничал во время развода. Она сама ушла от меня, оставив много
неоплаченных сеансов… Кристина меня уверяла, внезапно прерывая
психотерапию, что она уезжает со своим новым приятелем на Каррибы, просто
оставив сообщение на автоответчике… Беатрис сама удивлялась своей лжи,
когда хотела избежать конфликтов во время расставания. Она обнаружила
некоторое наслаждение от отсутствия чувства вины, но без угрызений совести,
от того, насколько легка и действенна ложь, власть экзальтации, которую она
дает и удовольствие обмануть другого. Тем не менее, она страдала от лжи
своего мужа в момент произнесения фразы очень по-винникотовски: «Когда мы
обманываем кого-либо, мы крадем у него его судьбу».

Перверсивные аспекты могут проявиться в переносе. Есть такие моменты,

когда психоаналитик должен занять место палача, плохого родителя,
соблазнителя, агрессора, а вовсе не доброжелательного взрослого человека,
того, который восстанавливает. Принять то, что пациентка, кажущаяся
трагической жертвой также еще и женщина, которая может сама по себе
практиковать перверсивные маневры. И в этом случае терапевт должен
отказаться от своей страсти к излечению, «лечить желание лечить», как сказал
Рекамье.

ПЕРСПЕКТИВЫ

Я размышляла по поводу этих случаев, проводившихся на протяжении

пятнадцати лет, что наклонность нарциссического перверта в
противоположность тому, что мы утверждали (и того, что мы чувствуем, надо
сказать, имеет свою ритмичную повторяемость), имеет свои ограничения и
склонно к ослаблению. Они на самом деле более уязвимы, чем мы можем это
предположить. Эти ограничения связаны со старением? Мы думаем о работе с
перверсией, которая показывает, как воздействует эффект времени на
первертов, их изнашивание, опустошение, которое появляется неизбежно, с
невозможностью возврата по истечению некоторого количества лет к
возобновлению их стратегий, в которые они все еще верят, как те, кто тем не
менее, неутомимы и заканчивают всегда тем, что других доводят до
изнеможения.

В большинстве случаев, изменение жизни принимается, вопреки

ожиданиям, с легкостью, не ожидаемой от мужа. Это, как если бы психическая
перестройка пациентки привела бы к новому раскладу карт семейной
динамики, которой муж вынужден подчиниться, поскольку его ресурсы
исчерпаны, а он не хочет потерять все. Все, - как сказал Рекамье –
«большинство самозванцев вынуждены снять маски, а большинство
мошенников заканчивают долговой ямой», так и мужья перверты заканчивают
тем, что остаются одни или же вынуждены меняться.

Неправильно считать, что нарциссическая перверсия как ментальная

структура неизменна. В реальности, эти клинические случаи показывают, что у
этих мужчин есть возможности психической перестройки в процессе развития
их отношений в паре. Но, следует подчеркнуть, со стороны мужа, мы это уже
поставили на заметку женщинам, временной период очень долгий и требует
работы.

Так для чего, подумаем все же, нужна жена нарциссическому перверту?
После долгих лет страданий и мазохистического подчинения, именно она
становится движущей силой и влечения к самосохранению помогает ей выйти
из патологической связи, чтобы спасти свою шкуру, и она же помогает своему
мужу, находящемуся в тупике выйти из перверсивного состояния. Женщина,
получающая помощь психоаналитика станет шансом для нарциссического
перверта…