с р JOY—/6

XXЗО
X. H. Б я л и к ъ . ѵт
0 7 ; ô о Л

—_ (X Ъ -fc СгМЛ '/-ПМ/р

С Л а а а н ' х е

ѵ ѵ о г р о і л ѵ ъ
ss^rrasessci*5^ «
Никошх-ti Ch Я А
ü i
Б-99 ж IIb.
ОбиіестШная ôuà/tiomeka

Леребодъ съ ебрейскаго
и предислобіе
])л. Я(а0отияскаго.

книгоиздательство Д йДИМй"
Одесса.

1906.
 Отъ Хздатвуіей.

Предлагаемая читателямъ поэма нашего крупнѣйшаго современ-

н а я національнаго иоэта, X. Бялнка, носить в ъ подлинникѣ назва-
ніе с Massa Némirow»—Сказаніе о Немировѣ,—и напечатана впервые
в ъ сборникѣ «Газманъ» за 1 9 0 4 г. «Немировъ» здѣсь, разумѣется,
явился просто цензурнымъ эвфемизмомъ. Это было вѣдь въ то столь
недавнее время, когда ко всякому литературному произведснію. за-
трагивавшему жгучую современность, необходимо было примѣнять
старый рецептъ Некрасова: «переносится дѣйствіе в ъ Пизу—и спа-
сенъ многотомный романъ»... Въ данномъ случаѣ «дѣйствіе» было
перенесено изъ Кишинева в ъ Немировъ—и еврейскій читатель услы-
іиалъ величественный, пророчески-грозный голосъ скорбная поэта.
Дозволено Цензурою. Одесса, 7 - г о декабря 1 9 0 5 г. Весною 19(14 года Вл. Жаботинскій перевелъ поэму на русскій
языкъ. Такъ какъ на этомъ языкѣ, даже и с ъ «немировскимъ» пе-
реодѣваньемъ. поэма не увидѣла бы с в ѣ р и сгинула бы в ъ цензор-
ском!» портфелѣ, то ее пустили въ обраіцсніе черезъ «вольный ста-
нокъ». Поэма была снабжена стихотворнымъ же предисловіемъ пере-
водчика. Содержаніе его станетъ понятнѣе, если мы укажемъ, что
переводъ былъ сдѣланъ и обнародованъ въ Одессѣ, наканунѣ Пасхи
1 9 0 4 г., когда ожидался погромъ и когда впервые формировались
кадры самообороны.
Ожидавшійся тогда погромъ не разразился былъ от-
срочен!». Но позже, в ъ другой свѣтлый и торжественный день, день
не церковная, но политическая «Воскресенья»—«они пришли убить
дѣтей и женъ»...
Страшныя картины кишиневско-немировскаго сказанія повто-
рились, иріумножившись в ъ своемъ ужасѣ и своей кровавой безысход-
ности. Съ политическая «дна» Россіи поднялись новыя черныя си-
лы и в ъ отвратительномъ сплетеніи с ъ разбуженнымъ народнымъ
звѣрствомъ ополчились на евройство.
И, всетаки, в ъ этой новой черно-багровой картинѣ еврейская
горя есть какіе то свѣтлые тона, которыхъ мы не видимъ в ъ гроз-
ной іереміадѣ X. Бялика.
 В ъ новыхі. мучптельныхъ исиытаніяхъ нѣтъ того еамаго худ-
шаго, что заставило поэта пролить слезу «не горести, но ярости ве-
л и к о й » , - н ѣ т ъ позора. Горе народа и теперь страшно, но оно только
горе, а не стыдъ. Да, встали они, «потомки тѣхъ, чей прадѣдъ былъ
Егуда, левъ Маккавей», встали и пошли смыть своей кровыо тѣнь
позора, мрачившую покорно гибнувшее еврейство. Они уже не юти-
лись « в ъ каждой шел и по семеро», но одинъ противъ семерых!, Автору отъ переводчика.
противъ семидесяти—гибли, и только черезъ трупы героевъ самообо-
роны могли перешагнуть гнусные звѣри для издѣвательства надъ Im ein a n i И mi Ii?
беззащитными женами и дѣтьми... Е с л и не я з а с е б я , т о к т о же?
Имъ, этимъ почившимъ героямь. посвящаемъ мы настоящую
книжечку . . . . Помимо своего высокаго художествен наго достоин- Мой старшій братъ по духу, чародѣй
ства, эти «страницы гнѣва»—важный историческій документъ, к ъ и властелинъ той рѣчи музыкальной,
счастью уже историческій. Онъ свидѣтельствуетъ о томъ, какъ бы- что звалъ с в о е й давно мой пращуръ дальный
стро дало илодъ «взлелѣянное сѣмя», какими гигантскими шагами идетъ и внукъ мой назоветъ опять с в о е й , —
ростъ народнаго сознанія національнаго достоинства, національной простите мнѣ большіе недочеты
чести. . . . А она, эта честь, властно требуетъ отъ нашего народа поспѣшной и взволнованной работы.
избавленія отъ унизительнаго и губительнаго «ожиданія» погромов!.. Я былъ бы гордъ и радъ, когда бы могъ
Она зоветъ наши молодыя силы къ другой, созидательной работ!,, воспроизвесть на языкѣ изгнанья
работѣ «самоосвобожденіл».. ; всю глубину и мощь негодованья,
которое гремитъ изъ Вашихъ с т р о к ъ , -
но не поспѣть съ отдѣлкою до срока:
Уже гремитъ и буря недалеко

Просыпайся, родъ Егуды !

Ждетъ весны кругомъ природа:
близко Пасха—день исхода
на свободу изъ оковъ.
Ужъ гремятъ за нами снова,
какъ тогда, во время оно,
колесницы Фараона
съ дикимъ полчищемъ враговъ.
Всѣ друзья намъ измѣнили.
мы одни въ бою со зломъ.
Mi Ii, mi, im ên ani Ii?
Дружно, братья, —напроломъ !
Слушай, племя Израила ! написанъ потрясающій разсказъ.
В ъ васъ однихъ у васъ опора: Вашъ—полонъ мощи страстной и могучей,
злѣй и горше нѣтъ позора, но тотъ—сильнѣй.—Однажды, въ сорной кучѣ,
чѣмъ насилье перенесть. в ъ т о м ъ г о р о д ѣ замѣтилъ я клочокъ
Брось униженнымъ презрѣнье. пергамента—изорванную Тору.
чтобъ оно ихъ оживило, Я взялъ его, и вынулъ свой платокъ,
и воскресла въ мышцѣ сила, и бережно стряхнулъ пылинки сору,
въ сердцѣ - мужество и честь! и прочиталъ: „Be-èrez nochrijà"—
Кто не съ нами, тѣ изгнили, „въ чужой землѣ".—Его прибилъ я дома:
тѣмъ мученье подѣломъ. въ тѣхъ двухъ словахъ изъ книги Бытія
Mi И, mi, im ên ani Ii? разсказана исторія погрома.
Дружно, братья,—напроломъ !
Предъ пасхой 1904.
Наше прошлое донынѣ
создалк не наша сила:
нашу лѣтопись творило
племя чуждое вокругъ:
выходите на арену,
чтобъ отнынѣ наша доля
наше рабство, наша воля
стали дѣломъ нашихъ рукъ!
Мы былое схоронили,
мы грядущее куемъ,
Mi И, mi, im ên ani Ii?
Встаньте, братья,—напроломъ ! . . .
Гроза идетъ, немного дней до срока:
пора пустить, не мѣшкая, въ борьбу
хоть слабый отзвукъ Вашего упрека—
могучаго упрека и урока
несчастному „побитому рабу u .
Пускай прочтутъ рабы страницу гнѣва,
и да .взойдетъ изъ Вашего посѣва
благой ростокъ.

И все же, кромѣ В а с ъ

(мнѣ хочется напомнить Вамъ объ этомъ),
про тотъ погромъ еще другимъ Поэтомъ
і
3J
 и на землѣ деревья расцвѣтали,
и мясники справляли красный пиръ...
И отвратишь глаза и предъ тобою
сосѣдній дворъ, —и тамъ, на сорной кучѣ,
убиты были двое: старый жидъ
и старая собака. Ихъ обоихъ
одинъ топоръ свалилъ, въ одномъ навозѣ
валялись оба трупа, и въ крови
обоихъ рылись свиньи. Завтра смоетъ
дождь эту кровь, умчитъ ее въ канаву,
и ужъ она не будетъ вопіять
съ навозной кучи къ Богу, —и, быть можетъ,
Сказаніе о погромѣ тамъ, гдѣ-нибудь далеко, напоитъ
сухой степной терновникъ, или вовсе
(Переводъ еъ еврейекаго).
утонетъ безъ слѣда въ великой безднѣ,
и все пойдетъ попрежнему, и будетъ,
качъ было...
. . . Встань, и пройди по городу погрома,
чтобы рука дотронулась, и очи И пройдешь оттуда вверхъ.
увидѣли повсюду—на стѣнахъ, на чердаки, и станешь тамъ, во мракѣ,
на камняхъ, и деревьяхъ, и заборахъ гдѣ, чудится, еще донынѣ бродитъ
засохшій мозгъ и черствые комки нѣмой предсмертный ужасъ. А кругомъ.
застывшей черной крови убіенныхъ. изъ тьмы угловъ, изъ каждой черной щели —
И ты пройдешь потомъ среди развалинъ, смотри - глаза, глаза людей безмолвно
средь мусора, и пуху, и осколковъ: глядятг тебѣ въ лицо. Здѣсь ихъ настигла
тамъ ширятся проломы, словно раны, погибель —и сюда въ послѣдній разъ
которымъ нѣтъ цѣленья на землѣ. они пришли, въ зрачкахъ своихъ угасшихъ
И ты бѣжишь оттуда на дорогу— запечатлѣть безъ ропота всю горечь
и будутъ тамъ акаціи цвѣсти, безсмысленно-ужаснаго конца
и ароматъ тебѣ польется въ ноздри: со всею мукой жизни,—собралися
и жмутся вкругъ, испуганно дрожа,
но ихъ цвѣты — вглядись вѣдь это пухъ.
и прячутся, и только смотрятъ молча,
и аром-атъ пропитанъ смрадомъ крови,
и требуютъ отчета этимъ взоромъ,
и дребезги стекла вокругъ тебя,
гдѣ навсегда застылъ вопросъ: за что?
горя на солнцѣ радугой, смѣются
И все молчитъ, и нѣтъ кругомъ живого -
твоей великой скорби, потому что
одинъ паукъ: спроси у паука—
воистину призвалъ Господь на землю
онъ былъ при томъ, и онъ тебѣ разскажетъ,
весну съ рѣзней въ одинъ и тотъ же день, разскажетъ обо всемъ: о животѣ,
и небеса лазурныя блистали,
распоротомъ и перьями набитомъ,—
о черепѣ расколотомъ,—о трупахъ,
повѣшенныхъ на балкѣ, - о гвоздяхъ,
еколоченныхъ въ еще живыя ноздри,—
о матери зарѣзанной, съ которой
еще лежалъ ребенокъ и сосалъ
холодный трупъ, — и о другомъ младенцѣ,
который былъ разорванъ. крикнулъ „мама! u —
и замолчалъ—и вотъ его глаза,
среди другихъ, глядятъ изъ мрака молча,
и требуютъ отчета у Меня . . .
И ты замрешь отъ сказокъ паука,
и силою подавишь вопли въ горлѣ
и стонъ въ груди, не давъ ему прорваться,
и убѣжишь, и выйдешь,—и опять
передъ тобою все, какъ было прежде:
земля цвѣтетъ, и небо голубѣетъ,
и солнце въ немъ хохочетъ, изрыгая
позорное сіянье надъ землей
И загляни ты въ погребъ ледяной,
гдѣ весь табунъ, во тьмѣ сырого свода,
позорилъ женъ изъ твоего народа—
по семеро, по семеро съ одной.
Надъ дочерью свершалось семь насилій—
и рядомъ мать стонала подъ скотомъ;
безчестили предъ тѣмъ, какъ ихъ убили,
и въ самый мигъ убійства, и потомъ...
И посмотри туда: за тою бочкой,
и здѣсь, и тамъ, зарывшися въ сору,
смотрѣлъ отецъ на то, что было съ дочкой,
и сынъ на мать, и братья на сестру,
и видѣли, выглядывая въ щели,
какъ корчились тѣла невѣстъ и женъ,
и ни вскочить, ни крикнуть не посмѣли,
и не сошли съ ума, не посѣдѣли
и глазъ себѣ не выкололи вонъ,
и за себя молили Адоная!
И даже пусть отъ пытокъ и стыда
изъ этихъ жертвъ опомнится иная —
ужъ передъ ней вся жизнь ея земная
осквернена глубоко навсегда;
но выползутъ мужья ихъ понемногу —
и въ храмъ пойдутъ вознесть хваленья Богу.—
и, если есть межъ ними коганимъ,
иной изъ нихъ пойдетъ спросить раввина.
достойно ли его святого чина,
чтобы жила жена т а к а я съ нимъ.—
и все пойдетъ, какъ б ы л о . . .
И оттуда
введу тебя въ жилья свиней и псовъ:
тамъ прятались сыны твоихъ отцовъ,
потомки тѣхъ,чей прадѣдъ былъ Егуда,
левъ Маккавей,—средь гадости свиной,
въ помойникахъ съ отбросами сидѣли,
гнѣздились въ каждой ямѣ. каждой щели,—
по семеро, по семеро въ одной...
Такъ честь Мою прославили превыше
святыхъ Небесъ народамъ и толпамѵ.
разсыпались, бѣжали, словно мыши,
попрятались, подобные клопамъ,
и околѣли псами...
Сынъ Адама,
не плачь, не плачь, не крой руками вѣкъ:
заскрежещи зубами, человѣкъ.
и сгинь отъ срама!
Но ты пойдешь и дальше. Загляни
въ ямской сарай за городомъ у сада —
войди туда. Угрюмымъ полумракомъ
окутаны повозки, стойла, груды
колесъ, нагроможденныхъ здѣсь и тамъ,—
и кажутся зловѣщимъ стадомъ чудъ,
 — 12 — —
безформенныхъ вампировъ —исполиновъ.
до устали пресыщенныхъ и пьяныхъ
отъ оргіи кровавой. Пятна мозга
нанизаны по спицамъ тѣхъ колесъ.
похожихъ на протянутые пальцы,
готовые душить. —И ты войди
Смеркается. Къ закату никнетъ солнце
въ кровавыхъ тучахъ пламени и дыму,
и ты войди —и дрожь бездонной тайны,
и жуткій мракъ тебя поглотитъ. Ужасъ-
и ужасъ вновь, и ужасъ безъ конца!
Онъ здѣсь разлитъ, онъ на стѣнахъ прилипъ,
онъ дышетъ изъ безмолвія и мрака, —
и чудится подъ грудами колесъ
невнятно-легкій судорожный трепетъ,
какъ будто тамъ обрубки тѣлъ живыхъ
все корчатся въ безмолвной агоніи
и шевелятъ колесами. А стонъ -
невнятный, слабый стонъ послѣдней муки —
онъ надъ тобою въ воздухѣ повисъ
и тамъ застылъ,—и жгучей, вѣчной скорбью
вокругъ дрожитъ и бродитъ тишина.
И вслушайся здѣсь нѣкій духъ съ тобою,
невидимый, но внятный для чутья:
усталый отъ страданія, безсильный,
онъ рѣетъ вкругъ— и нѣтъ ему покоя,
и хочетъ онъ заплакать—и не можетъ,
и зарычать безумно —и молчитъ,
въ нѣмой тоскѣ беззвучно задыхаясь;
и, осѣня крылами домъ рѣзни.
свое лицо подъ крылья тихо прячетъ,
скрыва'етъ скорбь очей своихъ. и плачетъ
безъ языка . .
И дверь, войдя, замкни,
и стань во тьмѣ, и съ горемъ тихо слейся,
уйди въ него, и досыта напейся
Vi —
и на всю жизнь имъ душу наводни,
чтобъ д а л ь ш е - в ъ дни, когда душѣ уныло,
и гаснетъ мощь, - чтобъ это горе было
твоей послѣдней помощью въ тѣ дни,
источникомъ живительнаго яда,—
чтобъ за тобой кошмаромъ, тѣнью ада
оно ползло, ползло, вселяя дрожь,
и понесешь въ края земного шара,
и будешь ты для этого кошмара
искать именъ, и словъ, и не найдешь. . .
И убѣжишь изъ города рабовъ
на тихое кладбище, потаенно,
чтобъ не видалъ никто твоей дороги;
и будешь тамъ одинъ, и обойдешь
могилы всѣхъ, отъ мала до велика,
и простоишь часы надъ свѣжимъ прахомъ,—
и воцарю молчанье надъ тобой:
и будетъ ныть душа стыдомъ и болью,
но не велю слезамъ твоимъ излиться,—
и обойметъ всего тебя желанье
вопить и выть, мычать, какъ волъ, влекомый
на бойню,—но замкну твои уста,
и не застонешь...
Вотъ они, ягнята
закланья. Чѣмъ за гибель ихъ воздамъ?
Чѣмъ? Нищіе, вашъ Богъ такой же нищій —
Онъ нищимъ былъ давно при жизни вашей,
и дважды нищъ, когда не стало васъ,
и не воздастъ за муки...
Горько, дѣти,
о, горько Мнѣ, ихкорбно Мнѣ о васъ!
Ни Мнѣ. ни вамъ невѣдомо. во имя
чего, зачѣмъ, за что погибли вы,
и ваша смерть безсмысленно-безцѣльна,
какъ ваша жизнь.. .
 Я скрылъ чело въ туманѣ,
Я, вашъ Господь, отъ горя и стыда.
Во тьмѣ ночей и Я къ могиламъ вашимъ
невидимо и тайно нисхожу—
но никогда надъ этими гробами —
клянуся Мной—я не пролью рыданья:
огромна скорбь, но и позоръ громаденъ,
и что изъ нихъ огромнѣй, — человѣкъ,
рѣши ты самъ объ этомъ! Или лучше
отвѣть однимъ молчаніемъ, и послѣ
повѣдай и м ъ, что ты Меня засталъ
не въ горести, но въ ярости великой;
и отъ Моей невыносимой боли
возьми съ собой, и влей имъ это въ сердце,
и наставленье срама Моего
на темя ихъ^обрушь, какъ тяжкій молотъ!
И передъ тѣмъ, какъ отъ гробовъ уйти,
увидишь ты коверъ весенней травки:
нагнися къ ней, нарви съ могилы горсть,
и брось назадъ, и вымолви, бросая:
Сталъ мой народъ, какъ вырванная травка,
и нѣтъ ему надежды . . .
И оттуда
пойди въ дома, гдѣ молится народъ:
послушай вопль измученнаго люда,
и дрожь тебя до сердца проберетъ:
такъ, какъ они, рыдаетъ только племя,
погибшее навѣки -- навсегда...
Ужели въ нихъ заглохло даже сѣмя
возстанія, и мщенья, и стыда,—
и даже злого, страстнаго проклятья
не вырвалось у нихъ отъ боли ранъ?,.
О, лгутъ они, твои родные братья,
л о ж ь - и х ъ мольба, и слезы ихъ — обманъ.
Вы бьете въ грудь, и плачете, и громко
и жалобно кричите Мнѣ: грѣшны...
Да развѣ есть у праха, у обломка,
у мусора, у падали вины?
Мнѣ срамъ за нихъ, и мерзки эти слезы!
Да крикни имъ, чтобъ грянули угрозы
противъ Меня, и неба, и земли,—
чтобы, въ отвѣтъ за муки поколѣній,
проклятія взвилися къ горней сѣни
и бурею престолъ Мой потрясли ! . . .
Я для того замкнулъ въ твоей гортани,
о человѣкъ, стенаніе твое:
не оскверни, какъ т ѣ , водой рыданій
святую боль нѣмыхъ твоихъ страданій,
но сбереги нетронутой ее.
Лелѣй ее, храни дороже клада
и 3àMOKb ей построй въ своей груди,
построй оплотъ изъ ненависти ада,—
и не давай ей пищи, кромѣ яда
твоихъ обидъ и ранъ твоихъ,—и жди.
И выростетъ взлелѣянное сѣмя.
и жгучій дастъ и полный яду плодъ,—
и въ оный часъ, когда настанетъ время,
сорви его—и брось его въ народъ!—
А завтра встань, и выйди къ нимъ на площадь
увидишь ихъ: осколки человѣка,
висятъ они у оконъ богачей,
и нараспѣвъ выкрикиваютъ язвы,
какъ торгаши бродячіе —товаръ,
и въ руки богачу глядятъ глазами
побитаго раба, и ждутъ подачки
за свой позоръ...
Бѣгите жъ на кладбище !
Изъ подъ земли отройте кости дѣдовъ
и черепа убитыхъ сыновей,
несите ихъ на рынки, разложите
товаръ лицомъ на бойкомъ видномъ мѣстѣ
 /ут. j^çgg

— 16 - OtcoC ^fßf
и загнусавьте нищенскій припѣвъ,
вымаливая милость у народовъ,
по старому, съ протянутой рукой ! . .

Что въ нихъ тебѣ? Оставь ихъ, человѣче.

встань и бѣги въ степную ширь, далече:—
тамъ, наконецъ. рыданьямъ путь открой,
и бейся тамъ о кам -.и голов й,
и рви »себя, горя безсильнымъ гнѣвомъ,
за волосы, и плачь, и звѣремъ вой,—
и вьюга скроетъ вопль безумлый твой
своимъ насмѣшливымъ напѣвомъ...

РОССИЙСКАЯ
ГОСУДАРСТВЕННАЯ
БИБЛИОТЕКА
о
У