ЛЕНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

имени А. С. Пушкина

Славянские языки и культура.

История и современность

Материалы международной научно-практической конференции

27 апреля 2016 г.

Санкт-Петербург
2017
УДК 811.16 + 008 (= 16)
ББК 81.40 + 63.3 (49 = 41)

Редакционная коллегия: проф. Т. В. Мальцева,

доц. Т. Е. Лебедева (отв. ред.)

Славянские языки и культура. История и современность:

материалы междунар. науч.-практ. конф. 27 апр. 2016 г. – СПб.: ЛГУ им.
А. С. Пушкина, 2017. – 104 с.
ISBN 978-5-8290-1640-1

В сборник включены материалы исследований, посвященных лите-

ратурным традициям славян, изучению памятников восточнославянской
письменности. Также в статьях сборника представлена разработка во-
просов культурной самобытности славян, становления национального
самосознания славянских народов.
Сборник адресован филологам-славистам, магистрантам, аспиран-
там, занимающимся исследованиями в области истории славянских
языков, литератур и народов, а также всем, интересующимся культурой
славян.

Печатается по решению редакционно-издательского совета

Ленинградского государственного университета
им. А.С. Пушкина

ISBN 978-5-8290-1640-1
© Ленинградский государственный
университет (ЛГУ)
им. А. С. Пушкина, 2017
© Авторский коллектив, 2017

2
 Содержание

А. В. Громова
Мотивы народной эсхатологии в прозе Л. Ф. Зурова .............................. 4
Л. С. Циманович
«Горный венец» П.П. Негоша и «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя
в контексте славянского романтизма ....................................................... 9
Л. С. Циманович
Личность Карагеоргия в творческом осмыслении
С. Милутиновича Сарайлии, А.С. Пушкина и П.П. Негоша ................... 15
И. В. Грачева
Миф о змее-оборотне в русской классике XIX века .............................. 23
Е. А. Сивкова
Метод лингвостатистического анализа
при исследовании орфографии XV века ................................................ 29
М. В. Комарова
Дохристианская письменность у славян ................................................ 37
А. Б. Дейкова
Стилистика «Сказания о Тихвинской иконе Богоматери»
(по списку из архива И.П. Мордвинова) ................................................. 49
В. Д. Вялова
Микросистема смешанного тона в историко-культурном контексте
(на материале говоров русского языка) ................................................. 63
Е. А. Миронова
К вопросу о месте возникновения знаков и символов
единого религиозного культа Евразии: знак «таусень» ........................ 68
Г. Н. Лебедева
Роль интеллектуалов в пробуждении славянских наций ...................... 77
А. Б. Дейкова, В. И. Зубов, Т. Е. Лебедева
Указатель опубликованных региональных источников
по истории русского языка, составленных
на территории Санкт-Петербургской губернии ...................................... 87

Список авторов....................................................................................... 103

3
 А. В. Громова

Мотивы народной эсхатологии в прозе Л. Ф. Зурова

Л.Ф. Зуров – писатель-эмигрант первой волны – находясь в изгна-

нии, проявлял интерес к народной культуре, исследуя ее на территориях
компактного расселения русских в Прибалтике [6; 12]. Другим постоян-
ным интересом Зурова была история Древней Руси, которую он изучал
по письменным памятникам, в том числе, в библиотеке Псково-
Печерского монастыря, куда приезжал в 1920–1930-е годы. Народная
культура стала источником образов и мотивов для художественной про-
зы Зурова. Особое место среди них занимают мотивы, связанные с
народной эсхатологией – системой представлений о «последних време-
нах», конце света, страшном суде и посмертной участи человечества [3].
Народные эсхатологические представления отражены в легендах,
духовных стихах, рукописной религиозной прозе. В легендах о прише-
ствии Антихриста предвестием конца света выступают неурожаи, земле-
трясения, солнечные и лунные затмения, засуха, пересыхание рек.
«Помимо аномальных природных явлений, признаками конца света и
грядущего Страшного суда станут войны, убийства, падение нравов…
болезни… появление железных птиц или птиц с железными клювами,
железных (огненных) коней и железной паутины на небе…» [14, с. 596].
Данный пласт народной культуры актуализировался в начале
ХХ столетия в связи с кровопролитными войнами и революциями, кото-
рыми оказался богат наступивший век. Зуров, постоянно общавшийся с
русскими крестьянами в 1920–1930-е годы, слышал народные легенды,
отразившие переживания по поводу происходящих социальных ката-
клизмов. Не случайны были и исторические параллели, напоминавшие о
героическом прошлом Руси.
Так, в повести «Отчина» (1928), посвященной истории Псково-
Печерского монастыря в XV–XVI веках, наряду с повествованием о его
становлении и укреплении содержатся картины героической обороны
обители и города Пскова от осаждавших их войск Стефана Батория в
1581 г. Первой части повести предпослан эпиграф: «Из крестов скована
Русская земля, И чрез кресты восходит солнце» [9, с. 11]. Образ креста
соединяет в себе разные значения – с одной стороны, крестного страда-
ния, испытаний, с другой стороны – праведности, святости. Данный эпи-

4
граф соотносится с мыслями писателя о судьбе Руси, а в третьей части
повести – со знамением, которое предшествовало штурму Пскова вой-
сками Батория – видению крестов на небе: «В лагере, указывая на небо,
сбившись в кучи, шумела королевская пехота. А в небе шли столбы
наподобие конных, в белых крыльях, метущих хоругвями войск и рожда-
ли над Псковом кресты» [9, с. 64–65]. Это знамение видят во вражеском
стане, и появляется оно после явления кузнецу Дорофею Богородицы,
указавшей, как нужно организовать оборону Пскова. Согласно народно-
му преданию, именно покровительство небесных сил спасло город от
разорения.
Эсхатологические мотивы присутствуют и в прозе Зурова о револю-
ции и гражданской войне. Так, В романе «Древний путь» (1934), описы-
вающем события зимы 1917–1918 года на Псковщине, крестьянин,
предупреждая барина о грозящем поджоге имения, говорит «А такое
страшное время. Недаром нищий ходил, такой припев пел: “О горе нам,
горе, великое горе…”» [7, с. 120].
В это время на части губернии была установлена власть советов,
другая часть была захвачена немцами. В романе Зурова приход немцев
рисуется в традициях народной эсхатологии и древнерусских памятни-
ков: немцы «в круглых железных шапках» [7, с. 98], от них пахнет «желе-
зом и потом» [7, с. 100], они курят крепкий табак (сатанинское зелье),
над городом летает их аэроплан «с крестами». Мотив нашествия ино-
земцев является одним из широко распространенных в крестьянской эс-
хатологии. Он восходит к Апокалипсису, в котором перед Вторым
пришествием Сатана собирает на битву с праведными «народы, нахо-
дящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога» (Откр. 20:7). В средне-
вековой Руси в качестве «эсхатологических народов» рассматривали
половцев и татаро-монголов, позднее – поляков и литовцев [5]. «Литва»
и ливонцы выступали в качестве врагов русичей в «Отчине», в романе
«Древний путь» Зуров «рифмует» исторические события: «И снова за
болотом, как в древности…, где еще на берегу реки темнеют каменные
кресты на месте боя с набежавшими ливонскими рыцарями, в стальных
средневековых шлемах стоит коротконогая немецкая пехота» [7, с. 129].
Писатель считал, что начальным событием, обозначившим крах
русской жизни, стала Первая мировая война. Именно с ней связан це-
лый ряд эсхатологических образов и мотивов, знамений и примет. В ро-
мане «Поле» (1938) воспоминания Сережи Львова о проводах отца на
5
фронт окрашены в тревожные тона, предвещающие будущее горе: во-
енные трубы воспринимаются как апокалиптические, в полевом лагере
стоит иссушающая жара и пыль, пейзаж приобретает неестественную
цветовую гамму (белая пыль и черные васильки). Новобранцев прово-
жают, как на похороны, в их фуражки воткнуты бумажные розы, словно
вынутые из кладбищенского венка.
Эсхатологические мотивы пронизывают весь роман Зурова. В кар-
тину грядущего конца встраиваются и книга пророка Ездры, которую чи-
тает Ермолай, и «басни» старой бабки, которую Сережа встречает в
заброшенной усадьбе: «Вот еще и дед говорил – горе будет… война бу-
дет, по всем землям пройдет, побежат люди в болота, леса, а и в боло-
тах спасения нет… будут поля занавешены железными сетями, а земля
скопана, не в городах будут воевать, а в деревнях» [10: с. 142].
В повести «Иван-да-марья» предвестником войны становится сол-
нечное затмение: «Начались встречные бои, и в пятом часу дня у нас
было солнечное затмение… Глаза всех были обращены к солнцу, про-
стые женщины на нашей улице крестились… И хотя нас учили, что
Солнце прикрывает на время тело Луны, что все это наукой объяснено,
но для простых людей, как и в летописях, это было недобрым знамени-
ем» [8, с. 263–264].
Жара, стоявшая летом 1914 года, ассоциируется с традиционным
мотивом народной эсхатологии – засухой, сопровождающей голод и
предшествующей концу света. «Так, по рассказам старообрядцев При-
балтики, “небо не даст дождя, земля – плода”, “земля повысохнет”, “не
станет родить земля” и т.д.» [2, с. 127]. Однако в произведениях Зурова
лето 1914 года изображено хотя и жарким, но очень урожайным: «Тогда
в полях стояла тяжелая от колоса рожь, зреющая в большом солнце,
было сухо…» [10: с. 10]. Богатый урожай, который некому будет убирать,
потому что на земле не будет людей, – также традиционный мотив
народной эсхатологии, встречающийся в романе Зурова «Поле» и пове-
сти «Иван-да-марья».
Легенды, предсказывающие будущую войну, были зафиксированы в
XIX–XX веках не только на славянском, но и на западноевропейском ма-
териале. А.Н. Веселовский в статье «Введение в историческую поэтику»
(1893) приводит пример из немецкого фольклора, где в качестве пред-
сказательниц выступают три белые женские фигуры: «В Гартвальде под
Карлсруэ охотник встретил вечером после захода солнца три белые
6
женские фигуры. Кому будет есть хлеб, который уродится в этом году? –
сказала одна из них; Кому пить вино, которого будет вдоволь? – спроси-
ла другая; Кому будет хоронить всех тех покойников, которых унесет
смерть? – кончила третья» [4, с. 74]. Бытование подобных эсхатологиче-
ских легенд в виде «толков народа» активизировалось в трудные перио-
ды неурожая, голода, эпидемий, а также других форм социальной
нестабильности [1, с. 137]. В 1890-е годы М. Дикарев разработал про-
грамму по изучению вызванных неурожаем народных толков, которые
публиковались в журнале «Этнографическое обозрение». Н. Петров
приводит примеры подобных легенд, записанных в различных регионах
Советского Союза в 1920–1930-е годы [13].
Вариант эсхатологической легенды на эту тему представляет собой
рассказ Зурова «Три горшка», первоначально опубликованный под
названием «Голод, кровь и хлеб» в 1931 г. в рижской газете «Сегодня»,
затем – в 1932 г. в рижском издании «Наша газета» и впоследствии
включенный Зуровым в сборник его малой прозы «Марьянка» (Париж,
1958). Сюжет рассказа сводится к встрече мужика, везущего продавать
лен, со стариком, который предсказывает мужику хорошую выручку и
просит взамен привезти ему полотна на рубашку. В благодарность за
подарок старик открывает будущее, показывая три горшка: пустой,
наполненной кровью и зерном. «Вот, милый, – сказал дед. – Горшки –
времена. Первое время – пустое и голодное. Много народу помрет. Вто-
рое – кровью землю зальет. А третье время – Христово: хлебное и ти-
хое. Поезжай, сынок, домой да скажи, чтобы терпел народ, ждал голода,
крови и о Христовом годе Бога молил» [9]. Несмотря на то, что дед
предсказывает грядущую войну, в целом пророчество завершается
обещанием всеобщего благоденствия.
Большинство известных фольклорных текстов на эту тему заверша-
ется мрачным пророчеством страшной кровопролитной войны. В записи
Зурова, напротив, финал оптимистичен: он пророчит времена мира и
изобилия, как бы возвращаясь к своей эсхатологической природе, по-
скольку суть эсхатологических представлений сводится не к идее «конца
света», а к идее его обновления. Но было бы ошибкой приписать обна-
деживающий финал авторской воле Зурова как «обработчика» сюжета.
Существуют свидетельства, что в Латгалии, где была записана легенда,
она бытовала именно в таком варианте. Так, в 2009 г. в Казахстане была
записана весьма похожая история, несущая черты более позднего вари-
7
анта данного сюжета (встреча шофера на дороге с женщиной) [13,
с. 192]. Информантка родилась в 1925 в дер. Цыплята Палкинского р-на
Псковской области (с 1919 по 1940 г. входившего в состав Латвии) – то
есть именно в тех местах, где Зуров делал свои фольклорные записи во
второй половине 1920-х годов. Это одна из немногочисленных версий
сюжета, где акцентированы эсхатологические черты, связанные с конеч-
ным наступлением лучших времен. Подобные легенды Зуров мог запи-
сывать во время своих этнографических экспедиций.
Таким образом, можно видеть, что Зуров, даже живя в эмиграции,
проявлял интерес к народной культуре и в своем творчестве опирался
на фольклорные тексты, в частности, на предания и легенды о наступ-
лении «последних времен», что отвечало катастрофическому духу вре-
мени. Обращение к фольклору и хорошее знание его является
свидетельством глубокой связи писателя с национальной культурой.

Литература
1. Азадовский М. К. Фольклоризм И. А. Бунина // Русская литература. – 2010. –
№ 4. – C. 126–148.
2. Ахметова М. Конец света в одной отдельно взятой стране. – М., 2010.
3. Бессонов И. А. Русская народная эсхатология: история и современность. –
М., 2014.
4. Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. – М., 2006.
5. Громов Д. В. Образ «эсхатологического нашествия» в восточнославянских
поверьях в древности и современности // Этнографическое обозрение. – 2004. –
№ 5. – С. 20–42.
6. Громова А. В. Этнографическое наследие Л. Ф. Зурова // Живая старина. –
2009. – № 1 (61). – С. 46–49.
7. Зуров Л. Древний путь. – Франкфурт-на-Майне, 1985.
8. Зуров Л. Иван-да-марья. – СПб., 2014.
9. Зуров Л. Обитель: Повести, рассказы, очерки, воспоминания. – М., 1999.
10. Зуров Л. Поле. – Франкфурт-на-Майне, 1983.
11. Зуров Л. Псковщина // Наша газета. – Рига, 1932. – № 10 (20 марта).
12. Зуров Л. Статьи и письма / [ред.-сост. А. Пономарев]. – М., 2014. (Археоло-
гия и этнография Печорского края (Сетумаа) – Вып. 1).
13. Петров Н. Как баба в белом войну предсказала: эсхатологические настрое-
ния в СССР // Мифологические модели и ритуальное поведение в советском и пост-
советском пространстве: сб. ст. / сост. А. Архипова. – М., 2013. – С. 188–199.
14. Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / под общ. ред.
Н. И. Толстого. – М., 1995 – 2012. (Институт славяноведения РАН).

8
 Л. С. Циманович

«Горный венец» П.П. Негоша и «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя

в контексте славянского романтизма

Романтизм возродил интерес писателей к осмыслению истории

народов и их национально-освободительной борьбы. При этом предста-
вители романтизма видели прошлое как идеальный мир, показывая ге-
роизм не только как проявление отваги и доблести, но и как итог
высокой нравственности. Черпая темы и сюжеты из фольклора, писате-
ли-романтики создали значительный ряд произведений, воспевающих
народную борьбу за независимость, которая всегда является ключевым
моментом в формировании сознания народа.
Интерес к славному прошлому в среде славян стал толчком для
утверждения литератур как национальных. Словесность южных и запад-
ных славян в эпоху европейского романтизма развивались стремитель-
но: «О силе и интенсивности этого процесса говорит тот факт, что в
течение всего нескольких десятилетий почти утраченная письменность
не только возродилась, но и дала значительные художественные ценно-
сти» [13, с. 199].
Славянский романтизм характеризуется синкретизмом жанров и
форм – как взятых из западноевропейской словесности, так и аутентич-
ных, фольклорных. «Художественный мир произведений славянских ро-
мантиков подвергается фольклоризации. Отсутствие системных
исторических знаний о древней эпохе, о собственной мифологии ком-
пенсировалось всевозможными мифопоэтическими реконструкциями в
русле устного народного творчества» [10, с. 308].
Данная тенденция, как и интерес к героической борьбе своего наро-
да, проявилась в творчестве двух великих представителей русской и
сербской литератур: П.П. Негоша в драматической поэме «Горный ве-
нец» и Н.В. Гоголя в повести «Тарас Бульба». Примечательно, что дан-
ные произведения, знаковые не только для своего времени, но и
актуальные до сих пор, ранее не сопоставлялись, хотя в идейном плане
они весьма близки.
Как известно, традиции сложения эпических песен в Черногории во
времена Негоша поддерживались и культивировались. Здесь народные
сказители даже выработали определенный канон, так как рассматрива-
ли эпические песни не только в качестве хранилища народной памяти,
но и как средство информирования: «Песня была средством обще-
ственной коммуникации, она давала оценки людям и событиям, опреде-
ляла ценности» [15, с. 10].
9
 Наследуя эпические песни, П. Негош делает свои первые шаги на
литературном поприще. Облекая исторические события в литературную
форму, Негош со временем вырабатывает свой собственный поэтиче-
ский стиль, однако при этом остается верен традиционному размеру
народной поэзии – десятисложному стиху. Десятисложники Негоша, буд-
то бы высеченные из скал Черногории, достигли совершенства в драма-
тической поэме «Горный венец», которую с эпическими песнями
объединяет не только стихотворный размер, но многочисленные ссылки
на героев косовского цикла, повсеместно присутствующие в произведе-
нии. Кроме того, в канву своего сочинения Негош гармонично вплетает
народные лирические песни: плачь Сестры Батрича, «в котором Негош
дал синтез всех главных характеристик черногорского плача» [17,
с. 275], сватовскую мусульманскую песню в исполнении Мустай-кадия и
отрывки из гуслярских песен, которые поют Вук Лешевоступац, игумен
Стефан и «коло».
Широкий охват народной жизни, традиций и верований черногорцев
удался Негошу во многом благодаря внесению в повествование описа-
ния черногорских обычаев: здесь представлено сватовство и женитьба
(в сцене между сватами черногорцами и порурченцами), упоминается
обычай остригать после утраты родственника волосы женщинам (снаха
Милонича-бана), а также оплакивать усопших (сестра Батрича), пред-
ставлены аллюзии на сербские религиозные традиции (жечь бадняки,
праздновать «славу», собирать скупщину), а также представления о ми-
фологических существах (ведьма, вила). Как верно отметил Йован Де-
ретич, «Негош сплел целую черногорскую историю, воспел самые
важные события прошлого со времен Неманичей до начала XVIII века,
нарисовал повседневную жизнь черногорцев, их праздники, собрания,
представил народные обычаи, верования и понимания, показал сосед-
ние народы, турок и венецианцев. В общем, в «Горном венце», в со-
ставляющих его 2 819 стихах (десятисложниках, за исключением одной
включенной песни, написанной девятисложником, и одного плача – две-
надцатисложником) нашли место три мира, три цивилизации, которые
между собой соприкасались и переплетались на нашей земле» [16].
Что касается повести Гоголя «Тарас Бульба», то здесь также умест-
но говорить о многочисленных фольклорных аллюзиях и мотивах. Во-
первых, многие исследователи отмечали лиризм и музыкальность прозы
Гоголя, что роднит ее с украинской думой. Кроме этого, сходство пове-
сти с народным эпосом проявляется «в поэтике и стиле «Тараса Буль-
10
бы»: былинном размахе и масштабности, гиперболизме художественных
обращений; торжественном, лирико-патриотическом тоне повествова-
ния; в формах ритмизированного сказа; в «растворении» автора в обра-
зе народного певца, бандуриста; в широчайшем использовании
фольклорных приемов (повторов, параллелизма, символики и матефо-
рических образов, например, образ битвы-пира или троекратное обра-
щение Тараса к куренным атаманам во время битвы под Дубно и их
троекратный же ответ)» [9, с. 197].
Отдельно следует упомянуть общий интерес двух литераторов к со-
биранию фольклора: как известно, Негош не только слагал произведе-
ния в жанре народных эпических песен, но и выступал как собиратель
фольклора и составитель антологии эпических песен (сборник «Зеркало
сербское»). Гоголь также «начиная с гимназических лет, собирал укра-
инские народные песни, вписывая их в особую «Книгу всякой всячины,
или Подручную энциклопедию» [12, с. 52]. При этом русский классик был
глубоко убежден, что «песни для «Малороссии – всё: и поэзия, и исто-
рия, и отцовская могила. Кто не проникнул в них глубоко, тот ничего не
узнает о протекшем быте этой цветущей части России» [3, с. 91].
Примечательно также, что и «Горный венец» Негоша, и «Тарас
Бульба» Гоголя написаны отчасти на историческом материале, взятом
именно из народных песен, а не из летописей и хроник. Для своей пове-
сти Гоголь позаимствовал из фольклора обширные описания быта, счи-
тая, что в народных песнях «история народа разоблачится … в ясном
величии» [3, с. 91]. Бытовых описаний в повести очень много: это и опи-
сания казацкого жилья, трапезы, одежды, оружия, застолий, жизненного
уклада и обычаев. С историей, описываемой в повести, связана и сам
Гоголь: по мнению некоторых исследователей, прототипами его героев
били реальные запорожские казаки, генетическое родство с которыми
писатель отыскал: «Гоголь, создавая образ атамана, штудировал исто-
рию Малороссии, «погружаясь» в летописи, легенды, козацкие песни.
Понятно и стремление исследователей найти для этого мощного, це-
лостного образа такой же «высокий», исторически достоверный прото-
тип, в идеале – родственный писателю...» [5, с. 87]. Примечательно, что
главный герой поэмы Негоша (владыка Даниил) также являлся его пред-
ком – первым из рода Петровичей-Негошей, возглавившим цетиньскую
митрополию, вокруг которой складывалось черногорское государство.
Будучи незаурядной личностью и весьма энергичным политиком он за-
печатлен во многих эпических песнях.
11
 Интересен также коллективный образ народа в обоих произведени-
ях: согласно концепции романтизма, данный образ в литературных про-
изведениях становится одним из центральных: «В связи с тем, что
романтизм в сербской литературе формируется на фоне национально-
освободительной борьбы, изображение движущей силы этой борьбы –
национального коллектива – как индивидуума стало основным в творче-
стве некоторых сербских романтиков. Сербский романтический герой
осознает себя частью коллектива и гордится этим, он не ищет свободы
для себя лично» [7, с. 28].
Изображение народной массы в образе «коло» стало новым прие-
мов в сербской драматургии, введенным Негошем. Первоначально
сербское «коло» обозначает танец, в котором песенное сопровождение
вторично и может вообще отсутствовать. Однако Негош выводит песни
кола на первый план, лишь невзначай упоминая о танцевальной состав-
ляющей: «Главари су се макли на страну, а народ коло води» [14, с. 21].
Примечательно, что в повести «Тарас Бульба» Гоголь также описы-
вает казацкий танец, который является «знаком нерасчлененности и
слитности народного коллектива» [11, с. 14]: «Нельзя было без движе-
ния всей души видеть, как вся толпа отдирала танец самый вольный,
самый бешеный, какой только видел когда-либо мир, и который, по сво-
им мощным изобретателям, носит название казачка. Только в одной му-
зыке есть воля человеку. Он в оковах везде» [4, с. 300]. Между тем, у
Гоголя танцу не отводится такая роль, как у Негоша. Он лишь раз упо-
минается на страницах повести. Однако если анализировать творчество
русского писателя в целом, то можно прийти к выводу, что он не раз ис-
пользовал данную деталь, чтобы передать стихийную вовлеченность
персонажей в общее действие.
Шире использовать танец-коло в «Горном венце» Негошу позволил
также выбранный им жанр произведения: сам он определил его как «ис-
торическое событие» (историческо событиjэ). По мнению Йована Де-
ретича, данный жанр представляет собой «черногорскую песню-хронику,
которая с репортерской точностью повествует о более или менее зна-
чимых реальных событиях» [6, с. 91]. Поскольку действие в «Горном
венце» охватывает период в несколько месяцев (от Троицы до Нового
года), то само произведение носит не совсем постановочный характер, а
по многим своих характеристикам скорее походит на драматическую по-
эму, которая как жанр была весьма популярна в эпоху романтизма,
нежели на драму в чистом виде.
Как факт следует отметить, что Гоголь также в конце 30-х гг. XIX в.
работал над исторической трагедией из истории Запорожья, которая у
него не вышла, а собранный для написания материал он использовал
при написании второй редакции повести «Тарас Бульба». И хотя его
12
драматическое произведение так и не увидело свет, уцелело лишь не-
сколько фрагментов из него, по которым можно понять, что Гоголь стре-
мился облечь свою трагедию «в потоп речей неугасаемой страсти» [2,
с. 199]. Уместно сделать предположение, что данный замысел нашел в
некотором роде свое воплощение в переработанной версии повести
«Тарас Бульба»: авторскому переосмыслению подвергся пламенный
монолог Тараса о казацком товариществе, произнесенный им перед ре-
шающим сражением при осаде Дубно. Данный монолог во второй ре-
дакции стал более лаконичным и образным, что придало ему еще
больше драматизма.
И хотя Негош и Гоголь для своих произведений выбрали жанры, от-
носящиеся к разным литературным родам, «Горный венец» и «Тараса
Бульбу» объединяет эпопейный охват изображаемых в них событий. Как
верно отметил Г.В. Белинский, «Тарас Бульба», эта дивная эпопея,
написанная кистию смелою и широкою, этот резкий очерк героической
жизни младенчествующего народа, эта огромная картина в тесных рам-
ках, достойная Гомера» [1, с. 298]. С данным мнением трудно не согла-
сится, принимая во внимание тот факт, что в повести автор отразил
практически всю историю существования Запорожской Сечи.
Негош в «Горном венце» описывает один непродолжительный
фрагмент истории Черногории («истребление потурченцев»), однако
многочисленные аллюзии на события Косовской битвы налаживают
«непосредственную связь и континуум с основанием и с современника-
ми средневекового события» [8, с. 252]. Кроме того, упоминание преда-
тельства сына Ивана Црноевича Станиши (который присягнул на
верность турецкому султану), а также посвящение драматической поэмы
«праху отца Сербии», т. е. Карагеоргию – предводителю Первого серб-
ского восстания – расширяют временные рамки произведения, предавая
ему эпопейный размах, и связывают все перечисленные события в одну
цепь, отражающую ход народно-освободительной борьбы, в которой
«истребление потурченцев» является лишь одним из звеньев.
Подводя итог, отметим, что драматическая поэма П.П. Негоша «Гор-
ный венец» и повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» стали знаковыми про-
изведениями в истории славянских литератур, отражающими особенности
национального характера посредством описания национально-
освободительной борьбы, цель которой заключалась в защите и сохране-
нии веры как основы национальной самоидентификации. По-разному реа-
лизованная, данная идея объединяет оба произведения и дает основание
сопоставлять их в историческом контексте.

13
 Литература
1. Белинский В. Г. О русской повести и повестях Гоголя («Арабески» и «Мирго-
род») / Г.В. Белинский // Полн. собр. соч.: в 13 т. – М.:, 1953. – С. 259–307.
2. Гоголь Н. В. Наброски драмы из украинской истории // Полн. собр. соч.: в 14 т. –
М.; Л., 1949. – Т. 5. – С. 199–202.
3. Гоголь Н. В. О малороссийских песнях // Полн. собр. соч.: в 14 т. – М.; Л.,
1952. – Т. 8. – С. 90–97.
4. Гоголь Н.В. Тарас Бульба // Полн. собр. соч.: в 14 т. – М.; Л.: 1937. – Т. 2. –
С. 277–454.
5. Денисов В. Д. К вопросу об исторической основе повести Н. В. Гоголя «Тарас
Бульба» // Известия Российского государственного педагогического университета
им. А. И. Герцена. – 2010. – № 137. – С. 84–94.
6. Деретић Ј. Композиција «Горског вијенца». – Подгорица: Октоих, библиотека
“Његош”, 1996. – 251 с.
7. Зенкевич И. В. Сербская романтическая поэма первой половины XIX века //
Проблемы филологии: язык и литература. – 2010. – № 2. – С. 27–32.
8. Златковић Б. Р. Косовски завет у устаничкој традиции и Његошевом Горском
вијенцу // Од косовског завета до Његошевог макрокозма: Петар II Петровић Његош
(1813-2013): међународни тематски зборник. / Филозофски факултет Универзитета у
Приштини; под науч. ред. Б. Joвановића. – Косовска Митровица, 2014. – С. 251–266
9. История русской литературы XIX века: 1800–1830-е годы: учеб. для студ.
высш. учеб. заведений: в 2 ч. / В.Н. Аношкина [и др.] ; под ред. В.Н. Аношкиной,
Л.Д. Громовой. – М.: ВЛАДОС, 2001. – Ч. 1. – 288 с.
10. Малиновский А. Т. Славянские литературы эпохи романтизма в интерпре-
тации Д.И. Чижевского // Слов’янський збірник: сб. науч. ст. / Міністерство освіти і
науки України Одеський національний університет імені І. І. Мечникова Філологічний
факультет; под. ред. О. А. Войцева. – Чернівці, 2013. – Вип. XVIIС. – С. 304–312.
11. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. – М.: Худ. лит., 1988. – 413 с.
12. Мочалова В. В. Славянская тема у Гоголя // Н.В. Гоголь и славянские лите-
ратуры: сб. науч.ст. / РАН, Институт славяноведения; отв. ред. Л. Н. Будагова. – М.,
2012. – С. 44–63.
13. Никольский С. В. Славянские литературы эпохи национального Возражде-
ния // Славянские литературы в эпоху формирования и развития славянских наций
XVIII – XIX вв. Материалы международной конференции ЮНЕСКО / Академия наук
СССР, Институт славяноведения и балканистики, Международная ассоциация по
изучению и распространению славянских культур; редкол.: Д. Ф. Марков [и др.]. – М.,
1978. – С. 198–207.
14. Његош П. П. Горски виjенац // Собр. соч.: в 7 т. – Београд; Цетиње, 1974. –
Т.3. – С. 9‒131.
15. Banjević B. Viđenje Njegoša // Matica: časopis za društvena pitanja, bauku I
kulturu. – 2013. – № 55. – С. 7 – 24.
16. Deretić J: Predromantizam. – [Электронный ресурс]: J. Deretić. Kratka istorija
srpske književnosti. – URL: http://www.rastko.rs/knjizevnost/jderetic_knjiz/jderetic-
knjiz_06.html (дата доступа: 03.10.2016).
17. Kilibarba N. Studije i ogledi o crnogorskoj usmenoj književnosti. – Podgorica:
Institut za crnogorski jezik i književnost, 2012. – 366 c.

14
 Л. С. Циманович

Личность Карагеоргия в творческом осмыслении

С. Милутиновича Сарайлии, А.С. Пушкина и П.П. Негоша

Вклад Петра II Петровича-Негоша (1813–1851 гг.) в развитие куль-

турных и политических отношения между Черногорией, Россией и южно-
славянскими народами поистине велик. Идею о славянской общности он
не только положил в основу проводимой им политики, но сделал лейт-
мотивом своего творчества. «Славянство для Негоша – это не только
название (супер)этноса. У него понятия «словенски/славjански
/словянски» имеют более обширное содержание и постоянно использу-
ются для обозначения всех атрибутов сознания (этногенетического, ис-
торического, духовно-культурного, политического) его народа» [14, с.30].
Взойдя на литературный олимп в период формирование понятия о
национальной идентичности, национальном языке и словесности, ему
удалось наиболее полно воплотить в своем творчестве народный дух и
выразить своеобразие культуры сербского народа. Непосредственное
влияние на творчество Негоша оказал А.С. Пушкин, который также про-
являл большой интерес к истории и литературе славян: «Зарубежные
славяне называли Пушкина «великим славянским поэтом» не только по
признаку его языка, но и потому, что он первый из представителей рус-
ской литературы сделал славянство органическим и неотъемлемым
элементом своей поэзии, постоянно обращавшейся к фольклору, исто-
рии и национальной традиции славянских народов» [3, с. 229]. Славя-
нофильские настроения Пушкина не ограничивались лишь интересом к
русской истории и фольклору, но проявлялись в изучении культуры дру-
гих славянских народов. Особое место в творчестве Пушкина занимают
произведения, тематически связанные с сербским этносом: сюда отно-
сятся как оригинальные стихотворения поэта, так и переводы из эпоса
южных славян. Интерес к литературе и истории балканских народов
впервые возник у Пушкина во время Южной ссылки (1820–1824 гг.), ко-
гда, будучи в Бессарабии, поэт имел возможность познакомиться и тес-
но общаться с сербскими эмигрантами, нашедшими там приют после
поражения Первого сербского восстания. От них Пушкин узнал о герои-
ческой борьбе сербов и черногорцев с турками, о Карагеоргии и его вос-
стании, а также о богатом эпосе южных славян.
Интересен и тот факт, что с 1819 г. по 1825 г. в Кишинёве среди
балканских эмигрантов находился также знаменитый сербский поэт Си-
ма Милутинович Сарайлия (1791–1847), ставший впоследствии (с 1827 г.)
учителем Петра II Петровича Негоша.
15
 «Известно, что 21 сентября (1820 г. – Л.Ц.) он (Пушкин – Л.Ц.) прие-
хал в Кишинёв, где был назначен чиновником Попечительного комитета
о колонистах» [1, с. 50], в компетенцию которого входили вопросы учета
в Бессарабской губернии эмигрантов, включая и сербских, и выделения
им денежной помощи, а С. Милутинович считался в кругу этих мигрантов
«популярным тогда у себя на родине поэтом романтического направле-
ния» [1, с. 50]. Также следует отметить деятельность организованного в
то время в Кишеневе Общества соединенных славян: «Цель сего Обще-
ства... состояла в том, чтобы соединить в одну Республику все славян-
ские племена Южной Европы и приобщить их к России» [13, с. 59–60].
По утверждению Б.А. Трубецкого, Пушкин состоял в Обществе соеди-
ненных славян, а зная, что С. Милутинович участвовал в подавленном
Первом сербском восстании, целью которого было освобождение Сер-
бии, можно предположить, что он также имел отношение к данному об-
ществу. Велика вероятность знакомства двух поэтов. В сербском
литературоведении распространено мнение о том, что «литератора и
национального активиста, поэта Симу Милутиновича Сарайлию в союз
свободных каменщиков в Кишеневе ввел русский поэт Александр Серге-
евич Пушкин в существовавшей там ложе «Овидий» [16, с. 156]. Однако
в русскоязычных источниках подтверждения данному заявлению отыс-
кать не удалось.
Из всего вышесказанного, можно предположить, что Пушкин и Ми-
лутинович были знакомы. Кто знает, может быть, именно Милутинович
рассказывал Пушкину о Черногории и Цетине, а потом впоследствии и
Негош о Пушкине услышал впервые именно от него. Как бы там ни бы-
ло, творчество трех поэтов, среди прочего, объединяет один образ, на
котором, считаем необходимым отдельно остановиться. Речь идет о Ка-
рагеории Петровиче – предводителе Первого сербского восстания.
У Милутиновича образ Карагеоргия мы встречаем на страницах поэмы
«Сербка» (Сербиjанка), в «Трагедии вождя Карагеоргия» (Трагедиjа во-
жда Карађорђа) и лирике, у Негоша – в посвящении драматической поэ-
мы «Горный венец» – «Посвящение праху отца Сербии» (Посвета праху
Оца Србиjе), поэме «Черногорец в плену у вилы» (Заробљени вилом
црногорац), отдельных стихотворениях, у Пушкина – в песнях «Менко
Вуич грамоту пишет», «Песнь о Георгии Черном» и стихотворении «До-
чери Карагеоргия».
Следует отметить, что вообще личность Карагеоргия весьма инте-
ресна: в его биографии, несмотря на то, что она не раз была в центре
внимания исследований, до сих пор присутствует элемент мифотворче-
ства. И это неспроста, ведь первые попытки осмыслить жизнь вождя
16
предпринимались народными сказителями эпических песен. По мнению
Петра Джаджича, «было 3 переломных момента в жизни Карагеоргия:
отцеубийство в 1786 г., убийство брата в 1806 г. общей упадок и болезнь
в 1813 г., во время подавления восстания» [15, с. 57]. Несмотря на су-
ществование множества эпических песен, повествующих о борьбе про-
славленного гайдука, данные эпизоды народные сказители старались
обходить, дабы у последующих поколений не сформировалось непра-
вильное отношение к герою. В сборнике песен Вука Караджича была
лишь одна песня, опубликованная в IV книге песен, где описывается от-
цеубийство: «Начало бунта против дахий – Это же, но из Черногории»
(Почетак буне против дахиjа – Опет то али из Црне Горе).
Как известно, в библиотеке Пушкина было три тома сербских песен
Вука Караджича. Принимая во внимание годы жизни поэта и выход из
печати собрания сербского фольклориста, можно сделать вывод, что
русский поэт располагал книгами Народне српске пјесме III (Лейпциг,
1823), Народне српске пјесме II (Вена, 1823), Народне српске пјесме I
(Вена, 1824). В первой из них впервые было опубликовано «Начало бун-
та против дахий» Филипа Вишнича. Черногорский вариант вышел лишь
1862 г., поэтому познакомиться с ним в вуковском сборнике Пушкин не
мог, хотя и нельзя полностью исключать возможность того, что поэт мог
слышать устное исполнение данной песни.
Шире, чем в эпических песнях, эпизод отцеубийства представлен в
сербской художественной литературе. И здесь необходимо упомянуть
популярную в то время поэму С. Милутиновича Сарайлии «Сербка»
(Србиjaнка), в которой автор дает свою интерпретацию карагеоргиевско-
го отцеубийства: в поэме говорится, что мать вождя повторно вышла
замуж: У краину, и к'о при неволіи, / Маiчица му другог' узме мужа, / Да
домашніосш приоблакша себи [8, с.17]. И далее по тексту везде фигури-
рует отчим вождя: Ал’, очуху Карађорђа сміевша / Три године учинилос’
бити, / Дочамио несвик премеждиа. / Саветуіе, и принужда ліуде /
Враћетисе опет натраг дома, / И бит’ мирним' у своему селу, /
А ћушавши о том’ преселіаніу; / Он бит’ за ніи у Турака іемче [7, с. 18].
Это означает, что Карагеоргий убил не собственного отца, а отчима
– носителя рабской психологии. Оправдывая вождя, Милутинович пи-
шет, что это было трудное решения для Карагеоргия, но вынужденное:
Ал' зар наіпре тос’ морало згодит’, / Као жертва дас’ принесе нека
[7, с. 21].
Долгое время в сербском литературоведении бытовало мнение, что
поэма «Сербка» С. Милутиновича вдохновила Пушкина на написание
«Песни о Георгии Черном», вошедшей в цикл «Песни западных славян»,
17
не будучи переводом произведения П. Мериме. Однако данное предполо-
жение представляется маловероятным, по причине того, что, во-первых,
во время Южной ссылки поэма Милутиновича еще не была опубликова-
на (это произошло лишь в 1825 г. в Лейпциге), а значит получить широ-
кого распространения она не могла, во-вторых, произведение
Милутиновича написано очень сложным языком, понимание которого
требует глубоких знаний – Пушкин не владел сербским настолько хоро-
шо, и, в-третьих, в песне Пушкина фигурирует именно отец, а не отчим:
Не два волка в овраге грызутся, / Отец с сыном в пещере бранятся
[12, с. 408].
Посему можно сделать вывод, что, скорее всего, свое оригинальное
произведение, «Песнь о Георгии Черном», Пушкин писал под впечатле-
нием рассказов сербских мигрантов, соратников Карагеоргия, некоторые
из которых могли быть непосредственными очевидцами данного эпизо-
да. «Оно было навеяно жизнью и местной атмосферой. "Рассказы о Ка-
ра Георгие Пушкин мог слышать от всех..." – отмечал в своих
воспоминаниях И. П. Липранди, один из близких знакомых поэта в Киши-
неве» [6, с. 43].
Пушкина поразила непоколебимость предводителя Первого серб-
ского восстания в принятии решений и отсутствие барьеров в достиже-
нии поставленных целей. В его творческом осмыслении Карагеоргий –
«преступник и герой, / И ужаса людей, и славы был достоин» [10, с. 119].
Он стал олицетворением того жестокого времени, когда свобода окупа-
лась «кровию святою» [10, с. 119]. К образу сербского вождя Пушкин об-
ратился в стихотворении «Дочери Карагеоргия» с которой, по
утверждению Лещиловской, он познакомился во время визитов в Кише-
нев «вдовы Карагеоргия со взрослой дочерью, и в 1820 году поэт встре-
чался с последней» [6, с. 43]. Следует отметить, что хронологически
данное произведение было написано раньше, чем цикл «Песни запад-
ных славян»: «Отзываясь на все своей лирой, в 1820 г. он написал пер-
вое стихотворение на славянскую тему. Это было: Дочери Карагеоргия,
явившееся в печати только в 1826 г. Гораздо позднее в 1833 г. написаны
им были песня o Георгий Черном и Воевода Милош» [5, с. 97]. В посвя-
щении дочери сербского вождя поэт упоминает второе роковое событие
в жизни предводителя Первого сербского восстания – убийство брата:
Твоей игрушкой был кинжал – / Братоубийством изощренный.... / Как
часто, возбудив свирепой мести жар, / Он, молча, над твоей невинной
колыбелью / Убийства нового обдумывал удар – / И лепет твой вни-
мал, и не был чужд веселью... / Таков был: сумрачный, ужасный до кон-
ца. [10, с. 119].
18
 По преданию, Карагеоргий повесил брата на двери дома за изнаси-
лование девушки. И хотя уместна постановка вопроса о том, имеет ли
кто-либо из людей право вершить суд над себе подобными, тем не ме-
нее, очевидно стремление сербского лидера к справедливости и пони-
маю того, что перед законом все равны. Осмелимся предположить, что в
некотором роде Пушкин ассоциативно связывал образ Карагеоргия с
Петром Великим: если сравнивать роль первого императора в истории
России и предводителя Первого сербского восстания в истории Сербии
соответственно, то можно прийти к выводу о том, что их фигуры сопо-
ставимы: Карагеоргий так же, как и Петр Первый в России, только на сто
лет позже и на Балканах, стал символом обновленной страны, предте-
чей формирования нового сознания, освобожденного от рабского страха
перед турками. Петр Первый также изменил тип мышления своих сооте-
чественников (хотя ему не пришлось сталкиваться с рабской психологи-
ей, как Карагеоргию), открыв его для принятия новых ценностей и
образования.
Аналогично жизненному испытанию Карагеоргия, в судьбе Петра
Великого также имел место эпизод расправы с кровным родственником:
казнь царевича Алексея Петровича была приведена в исполнение по
приказу отца. И в этом российский император похож на Карагеоргия: они
оба действовали решительно, не обращая внимание даже на кровные
узы, рассматривая своих близких равными со всем остальным народом,
каждый представитель которого рискует быть казненным за предатель-
ство. Здесь уместно будет вспомнить и негошевский «Горный венец»,
где потурченцы по сути рассматриваются как дети, предавшие своего
духовного отца владыку Даниила, поправ идеалы православия, обра-
тившись в ислам и встав на службу к турецкому султану. В одной из пе-
сен «Кола» повествуется о Станише, сыне правившего Зетой Ивана
Црноевича, который первый из черногорских правителей принял ислам,
став при этом турецким вассалом: Љута клетва паде на изрода! /
Прокле мати од невоље сина, / те књегиња Иванбеговица, / прокле
Мара свог сина Станишу. / Прогризе јој сису у посање, / рајско пиће
просу у њедрима. / Стиже ђецу родитељска клетва! / Станиша је об-
раз оцрнио, / похулио на вјеру Христову, / на јуначко племе Црнојево; /
обука се у вјеру крвничку / и братске је крви ожеднио [9, с. 39–40].
Предатель-Станиша в понимании Негоша является олицетворением
всех потурченцев, ставящих под угрозу свободу «гнезда свободы и
юнацтва» [8, с. 76], поэтому истребление вероотступников со стороны
владыки Даниила хоть и является детоубийством, но представляет со-
бой шаг вынужденный, ввиду чего в душе правителя наблюдаются коле-
19
бания: Кад данашњу премислим вијећу, / распале ме ужаса пламови: /
исклати се браћа међу собом, / а крвници, јаки и опаки – / затријеће
сјеме у одиву. / Грдни дане, да те Бог убије, / који си ме дао на свијету!
/ Час проклињем лански по сто путах / у који ме Турци не смакоше, / да
не варам народње надање [9, с. 15–16].
Таким образом, истребление потурченцев сопоставимо с отцеубий-
ством Карагеоргия. Примечательно, что, не единожды обращаясь к
сербскому вождю в своем творчестве, Негош не разу не упоминает дан-
ный факт его биографии, но именно Карагеоргию он посвящает свой
«Горный венец», называя вождя «отцом Сербии», и указывая на его
главную заслугу: снятие с сербского рода проклятия, адресованного ца-
рем Лазарем перед Косовской битвой всем предателям, куда логично
включить и Станишу Црноевича: Зна Душана родит Српка, зна дојити
Обилиће, / ал хероје ка Пожарске, дивотнике и племиће, / гле, Српкиње
сада рађу... Благородством Српство дише... / Бјежи, грдна клетво, с
рода – завјет Срби испунише! [9, с. 10].
Однако триумф Карагеоргия был бы невозможен без помощи его
предшественников, которые также самоотверженно сражались «за крст
часни и слободу златну». Среди этих героев прошлого выделяется и
черногорский владыка Даниил, который так же, как и все персонажи
Негоша несет на себе печать косовской мысли.
Карагеоргий для Негоша стал олицетворением пробудившейся
надежды на возрождение сербской славы и могущества, утерянного
вместе с поражением в Косовской битве. В поэме «Черногорец в плену у
вилы» поэт именно ему доверяет почетную миссию возложить венец на
голову матери-Сербии. И хотя, согласно поэме, это было последнее, что
успел сделать «сын Тополы, зерцало сербства» до своей смерти от руки
предателя, его борьба вдохновила других соотечественников продол-
жить путь к свободе, разрушив рабские оковы.
Негош главной ценностью народа провозглашает свободу от тира-
нии в любых ее проявлениях, однако, при этом связывая ее главным об-
разом с независимостью. Эта идея прослеживается во всех его
патриотических произведениях, включая «Горный венец», «Самозванца
Степана Малого», «Свободиаду» и др.
Пушкин тоже был известен именно тем, что «в свой жестокий век
прославил… Свободу» [11, с. 460], при этом делая упор на свободе сло-
ва, свободомыслии. Русский поэт страдал от цензуры, от тех узких ра-
мок мировоззрения, в которые его пытались загнать. У Негоша, на
первый взгляд, такой проблемы не было: в своей собственной типогра-
фии в Цетине, где единственным цензором был выдуманный Драго Дра-
20
гович, он мог публиковать любые свои труды. Однако, несмотря на это,
его поэтический цикл «Свободиада», воспевающий самые важные бои
черногорцев против турок, венецианцев и французов, при жизни поэта
не увидел свет: обстоятельства сложились так, что решать, быть ли книге
опубликованной, выпало строгому цензору Пушкина – императору Нико-
лаю I: черногорский поэт планировал посвятить «Свободиаду» россий-
скому монарху, однако опасаясь того, что «текст содержит что-либо
препятствующее «к посвещению»» [2, с. 152], Негоша попросили предо-
ставить рукопись сочинения на цензуру. Однако ответа о возможности
удовлетворения просьбы поэта не последовало. Дальнейшую судьбу ру-
кописи проследил П.А. Лавров: «Тот факт, что рукопись ея (поэмы – Л.Ц.),
хранящаяся в Петербургской публичной библиотеке, поступила в нее по-
сле разбора бумаг покойного Императора Николая Павловича, дает ос-
нование полагать, что она была представлена Государю» [4, с. 235].
С точки зрения дипломатии негошевская «Свободиада» не вписы-
валась в рамки политкорректности, поэтому и не было одобрено ее по-
священие российскому императору: в данном случае статус политика
помешал Негошу-поэту выразить признательность человеку, олицетво-
рявшему в его сознании мощного славянского союзника. Но, несмотря
на это, поэт до конца своих дней оставался приверженцем идеи славян-
ского объединения, в котором бы Россия выступала щитом для славян-
ских народов, стремящихся освободиться от турецкого и австро-
венгерского подчинения.

Литература
1. Вагапова Н. М. Пушкинские «Песни западных славян» в исследованиях рус-
ских и сербских славистов // А. С. Пушкин и мир славянской культуры (К 200-летию
со дня рождения поэта): сб. ст. / Институт славяноведения РАН; редкол.:
Л.Н. Будагова (отв. ред.) [и др.]. – М.: 2000, – С. 44–54.
2. Ҕуровић Р. Његош и Русиjа // Енциклопедиjа Његош. – Подгорица, 1999. –
С. 147–160.
3. Державин К. Н. Пушкин в славянских литературах // Труды первой и второй
всесоюзных пушкинских конференций, 25–27 апреля 1949 г. и 6–8 июня 1950 г. / АН
ССР; ред. Б. И. Бурсов. – М.; Л., 1952. – С. 228–249.
4. Лавров П. А. Петръ II Петровичъ Нѣгошъ владыка черногорский и его лите-
ратурная дѣятельност. – М., 1887. – 400 с.
5. Лавров П. А. Пушкин и славяне // Пушкинские дни в Одессе 26–27 мая 1899 г.:
сб. ст. / Имп. Новороссийский ун-т. – Одесса, 1900. – С. 95–113.
6. Лещиловская И. Бог никому не остается должен (Пушкин и сербы) // Родина.
– 2000. – № 4. – С. 39–53.
7. Милутиновић Сараiлия, С. Сербианка: у 4 ч. – Лейпциг: Кнiигопечатнiя
Браiткопфа и Хертела, 1826 г. – Ч. 2. – 191 с.
8. Негош П. П. Горный венец: историческое событие конца семнадцатого века.
– Белград: Общество по изучению и сохранению творчества Негоша, 1997. – 204 с.

21
 9. Његош П. П. Горски виjенац // Собр. соч.: в 7 т. – Београд; Цетиње: 1974. –
Т. 3. – С. 9‒131.
10. Пушкин А. С. Дочери Карагеоргия // Собр. соч. в 10 т. – М., 1959. – Т. 1. –
С. 119.
11. Пушкин А. С. Памятни // Собр. соч. в 10 т. – М., 1962. – Т. 2. – С. 460.
12. Пушкин А. С. Песня о Георгии Черном // Собр. соч. в 10 т. – М., 1959. – Т. 2.
– С. 408–410.
13. Трубецкой Б. А. Кишиневские знакомые Пушкина (новые архивные мате-
риалы) // Пушкин на юге: труды Пушкинских конференций Кишенёва и Одессы / Пуш-
кинские научные комиссии института языка и литературы МФАН СССР и Одесского
дома ученых; ред. А. Т. Борщ [и др.]. – Кишенёв, 1958. – C. 57–63.
14. Чарота И. А. Његошева «душа славjанска» (Нека запажања на основу Пи-
сама) // Од косовског завета до Његошевог макрокозма: Петар II Петровић Његош
(1813-2013): међународни тематски зборник / Филозофски факултет Универзитета у
Приштини; под науч ред. Б. Joвановића. – Косовска Митровица, 2014. – С. 25–36.
15. Џaџић П. Homo balcanicus,homo heroicus II. – Београд: Просвета, 1994. –
314 с.
16. Lopušina M. Masoni u Srbiji. – Beograd: Knjiga komerc, 2010. – 354 с.

22
 И. В. Грачева

Миф о змее-оборотне в русской классике XIX века

Миф о летающем змее-оборотне – один из самых древних и рас-

пространенных в мировой культуре. У разных народов он интерпретиро-
вался по-своему. В славянских былинах, песнях, богатырских сказаниях
этот змей часто выступал в роли соблазнителя и похитителя красивых
женщин. Фольклорист и этнограф XIX века А.Н. Афанасьев отметил тес-
ную связь между старинной сербской песней о царице Милице и русской
«Повестью о Петре и Февронии», написанной в XVI веке [1, с. 308–309].
Поверья об оборотне, тайком проникавшем к приглянувшимся ему мо-
лодицам, бытовали в русской провинциальной глубинке вплоть до
XIX века. Афанасьев рассказывал: «Змей, говорят простолюдины, летит
по поднебесью, дыша пламенем; над знакомою ему избою рассыпается
он искрами и через трубу является перед избранною подругою…». По-
воды для подобных легенд давали и выброшенные из трубы вместе с
дымом печные искры, и всполохи молний, и метеоры, и т. д. [1, с. 292–
293]. Купец А.В. Антонов в своих мемуарах о жизни Рязани середины
XIX века свидетельствовал: «…Суеверие было весьма сильно, рассказы
про колдунов, порченных и летающих змеев были очень обыкновенные,
особенно между женщинами» [5, л.7 об.]. Поэтика народных мифов
увлекла А.А. Фета. Баллада «Змей» (1848) рисует, как ночью летит обо-
ротень к пригожей вдове:
И шумит все ближе, ближе,
И над вдовьиным двором,
Над соломенною крышей
Рассыпается огнём [12, с. 62].
Но в отличие от сербской песни о Милице и «Повести о Петре и
Февронии» у Фета оборотень – желанный гость, которого любят и ждут.
Видимо, здесь сказалось влияние легенд, повествующих, будто змей
«оборачивается молодцем несказанной красоты… и если очарует какую
любовным обаянием – то зазноба её неисцелима вовеки» [1, с. 293].
В рассказе Н.В. Успенского «Змей» [1858–1864] крестьянин ночью
случайно наткнулся на озорного парня, кравшегося к его дочери, и, не
опознав его в темноте, не нашел иного объяснения этому происше-
ствию, кроме козней змея-оборотня. В это с готовностью верит не только
вся деревня, но и становой пристав, взявшийся лично руководить поим-
кой чудища. Однако ни разработанные им хитроумные меры, ни загово-
ры бабки-ворожеи, разумеется, не дали никакого результата.

23
 В романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» (1846) провин-
циальная барыня Адуева, озадаченная унылым видом сына Александра,
вернувшегося из Петербурга, заподозрила «порчу» и также обратилась к
деревенской ворожее. Доказательством ее необычайной магической си-
лы служил рассказ ключницы о том, как «ко вдове Сидорихе… летал по
ночам огненный змей в трубу» и как Никитишна «заговорила змея: пере-
стал летать» [4, I, с. 345]. Адуева вполне серьезно отнеслась к этой
небылице.
По наблюдениям Афанасьева, с принятием христианства у славян-
ских народов «языческие воспоминания о демоническом змее слились с
библейским преданием о змее – соблазнителе первых людей». Поэтому
нередко «змей [дракон] и черт принимаются за названия синонимиче-
ские, могущие свободно заменяться одно другим» [1, с. 296]. Таким об-
разом в «Ночи перед Рождеством» Н.В. Гоголя (1832) рассказ о том, как
разбитную Солоху посещал черт, – тоже является вариацией легенд о
змее. К этому же первоисточнику восходит и фольклорный мотив, ис-
пользованный А.С. Пушкиным в поэме «Руслан и Людмила» (1819): –
похищение Людмилы чародеем, который дымным облаком с громом и
блеском ночью влетает в покой и уносит красавицу. Его длинная, сте-
лящаяся по воздуху борода – не что иное, как трансформация змеепо-
добного облика.
В литературоведении неоднократно отмечалось, что в творчестве
И.А. Гончарова также переплетаются народные поверья о змее-
оборотне и библейский мотив змея-искусителя. Особенно это относится
к герою романа «Обрыв» (1868) Марку Волохову [3, с. 242, 329, 335, 349,
365]. Его любовь, пробудившая в сердце Веры необычные, «исступлен-
ные» чувства, с которыми бессилен бороться рассудок, напоминает по-
верья о змеином обаянии, привораживающем приглянувшуюся
красавицу. Если появление летящего на свидание змея в народных ска-
заниях сопровождалось громом и молнией, то Веру о приходе Марка
оповещают ружейные выстрелы. А первая ее встреча с Волоховым в
саду под яблоней и протянутое ей Марком яблоко напоминают библей-
ский эпизод искушения Евы. В романе узнается и фольклорная тема
змеихи-оборотня. Это – Марина, непутёвая жена дворового Савелия. Не
отличаясь красотой, она обладала властным, чарующим воздействием
на мужчин: «Только кто с ней поговорит, поглядит на нее, а она на него,
даже кто просто встретит ее, тот поворотит с своей дороги и пойдет за
ней». «Змеиная» сущность подчеркивается описанием её внешности:
24
глаза – «изжелта-серые», «игра по всей фигуре», «она неслась по дво-
ру, будто летела» и т. д. Когда Савелий, застав у жены гарнизонного ун-
тер-офицера, принялся «учить» ее вожжами, та металась по дому,
«извиваясь, как змея» [4, V, с. 244–247]. Истоком этой сюжетной линии
можно считать былину о Добрыне и Маринке. Перекличка женских имен
явно не случайна. В одном из вариантов былины чародейка Маринка
оказывается змеихой, полюбовницей Змея Горыныча. Добрыня наслы-
шан о недоброй славе красавицы, но, привороженный ею, женится на
ней, то же происходит и с Савелием. Однако впоследствии Добрыня
убивает Маринку. В романе Гончарова Татьяна Марковна, глядя, как Са-
велий расправляется с неверной женой, опасается, что тот забьет ее
насмерть. Однажды на рассвете Савелий увидел жену, выходящую из
каморки лакея. Та оправдывалась, что это был дьявол, принявший ее
обличие. Дьявол, выходящий в образе женщины из монашеской кельи,
чтобы скомпрометировать живущего в ней, – один из характерных эле-
ментов народных сказаний о праведниках. Оправдания же Марины ста-
новятся прямой характеристикой ситуации, намекая на скрытую в
«змеихе» – Марине дьявольскую сущность. Савелий же, принявшийся
на этот раз охаживать супругу поленом, – пародийная трансформация
популярного в народе сюжета, изображавшегося на иконах и ладонках-
оберегах: святой Никита, побивающий беса палицей или простым кре-
стьянским рублём.
В рассказе Н.С. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» (1865)
сцена любовного свидания Катерины и приказчика Сергея в саду под
яблоней тоже связана с переосмыслением библейского мифа о соблаз-
нителе Евы. Но лишь на каторге героине открылась подлинная сущность
ее любовника: «Змей подлый!». Отголоски же преданий о ночном «ог-
ненном» госте у Лескова приобретают реалистический характер: свёкор
ночью видит молодца в «красной рубахе», спускавшегося из окна Кате-
рины, и в гневе называет его «аспидом» [7, с. 288, 254].
Бытописатель и этнограф XIX века С.В. Максимов в цикле «Нечи-
стая, неведомая и крестная сила» [1899–1901] повествовал: «Ходят по-
всеместно слухи о том, что от огненных змеев женщины рожают детей,
но большею частью недолговечных <…> Рождение уродов точно так же
приписывается участию змея, причем бабки-повитухи, которые ходили
принимать таких детей, зачатых от нечистой силы, рассказывают, что
дети родятся «черненькие, маленькие, с коротеньким хвостиком и ма-
ленькими рожками» [8, с. 467]. В «Обыкновенной истории» Гончарова
25
находим аналогичный рассказ ключницы Аграфены о том, что вдова Си-
дориха родила от змея: «ребенок такой худой да черный! на третий день
умер» [4, I, с. 345].
В романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (1879–1880) же-
на слуги Григория Марфа родила шестипалого младенца, которого Гри-
горий сразу охарактеризовал: «Дракон!». В этом случае в роли «змея»-
соблазнителя выступил Федор Павлович Карамазов. Сам Федор Павло-
вич признается старцу Зосиме: «…Не спорю, что и дух нечистый, может,
во мне заключается…» [6, с. 39.] Федор Павлович обладает свойствами
оборотня, прикидываясь то шутом, то обиженной невинностью, то взыс-
кующим высших истин, то юродивым. В день похорон сына Марфы по-
явился на свет другой отпрыск Карамазова, зачатый в грехе, – Павел
Смердяков, о котором Григорий объявил, что «произошел сей от бесова
сына» [6, с. 92]. Павел тоже оборотень. Все, начиная от Карамазова-
старшего и кончая следователем, видят в нем совсем не то, чем он яв-
ляется на самом деле. С Федором Павловичем Карамазовым его роднит
общая черта – любовь к деньгам, жажда накопительства, которая для
них выше всех нравственных и этических норм. Федор Павлович «нико-
гда не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал
делишки свои всегда удачно, хотя, конечно, почти всегда подловато» [6,
с. 12]. Павла не смущает даже криминальный путь. Афанасьев писал,
что в народных сказаниях змей часто представал собирателем золота и
серебра: «хранение этих металлов и вообще кладов русские поверья
приписывают огненному змею». Считалось, что того, кто ему полюбится
или признает его власть, змей может сделать богатым, одарив золотыми
монетами [1, с. 274]. Д.И. Ростиславов, профессор Петербургской ду-
ховной академии, вспоминая детство, проведенное в рязанском селении
Тума, рассказывал, что местные жители, наблюдая, как быстро богатеет
трудолюбивый государственный крестьянин Гаврила Сидоров, искренне
считали, что деньги ему носит по ночам змей. Утром соседки перешеп-
тывались: «Ныне к Гавриле змей прилетал, Марья видела сама, как над
двором его окаянный весь рассыпался искрами» [11, с. 76]. Особенно же
змей щедр к приглянувшимся ему женщинам. В романе «Братья Кара-
мазовы» в качестве «змеиного клада» выступает заветный конверт с
тремя тысячами, спрятанный в комнате Федора Павловича Карамазова
и предназначенный Грушеньке. Именно на этот конверт позарился
Смердяков. Иван Карамазов, допуская, что конфликт его брата Дмитрия
с отцом может закончиться драмой, высказался: «Один гад съест другую
26
гадину, обоим туда и дорога!» [6, с. 429]. Слова оказались пророческими,
хотя и не в отношении Дмитрия. «Змея» Карамазова погубил «зме-
еныш» Смердяков. Недаром один из современников Достоевского отме-
тил «змеиное» обаяние взгляда Смердякова, пытавшегося подчинить
Ивана своему замыслу: «… он весь впивается в него, как змея, которая
гипнотизирует льва» [2, с. 77].
Новую интерпретацию образ народной мифологии получил в драме
А.Н. Островского «Гроза» (1859). Странница Феклуша рассказывает Ка-
бановой, что в Москве «огненного змея стали запрягать: все, видишь,
для-ради скорости». Феклуша уверяет, что это оборотень, который лишь
несведущим людям «машиной показывается». «Слышала я, милая», –
степенно отвечает Кабанова [10, с. 252]. Видимо, такие представления о
железной дороге были распространенными в простонародье. Но если
мифологический огненный змей мог приносить богатство, то «чугунка»
ассоциировалась со змеем, разоряющим и приносящим беды. Объясня-
лось это и высокими для простого человека железнодорожными тари-
фами, и множеством несчастных случаев, и тем, что для прокладки
новых железнодорожных путей у крестьян нередко отнимались кормив-
шие их земли. В поэме Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»
(1863–1877) отставной солдат говорил про «чугунку»:
Ходит, змеею шипит,
«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» –
Русской деревне кричит,
В рожу крестьянину фыркает,
Давит, калечит, кувыркает,
Скоро весь русский народ
Чище метлы подметет! [9, с. 223–224].
В балладе А.К. Толстого «Змей Тугарин» (1867) былинный образ Ту-
гарина Змеевича также предстает в новом качестве. Он возник в древ-
ности как поэтическая трансформация представлений о вереницах
кочевников, налетавших для грабежа и разбоя на пограничные русские
княжества. Прозвание Тугарин, вероятно, является производным от
имени половецкого Тугор-хана. В народном эпосе Тугарина нередко
изображали богатырем со змеиной головой. У Толстого он выступает не
как воитель, а как волхв-прорицатель, которому ведомы тайны грядуще-
го. На пиру у князя Владимира он исполняет поразившую гостей песню,
предрекая не только монголо-татарское иго, но и беды, которые для
русского народа окажутся во много раз страшнее и длительнее гнета
Золотой Орды – утверждение на Руси самодержавно-деспотического
27
строя. Баллада писалась в то время, когда рухнули очередные полити-
ческие иллюзии, связанные с реформами 1861 года, когда правитель-
ство, стремясь подавить выступления политической оппозиции, перешло
к откровенно реакционному курсу. И укором современникам, которые не
смогли оказать сопротивление произволу властей, звучали в балладе
слова князя Владимира, не верившего, что потомки сильных и гордых
славян веками будут терпеть тиранический гнет собственных владык.
Таким образом, тема фольклорного змея-оборотня, перекочевав на
страницы русской классики, имела большой диапазон вариаций: от пря-
мых ситуативных реминисценций до переосмыслений, связанных с со-
циально-психологическими и общественно-политическими проблемами.

Литература
1. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: в 3 т. Т. 2. – М.:
Современный писатель, 1995. 397 с.
2. Волынский А.Л. Человекобог и Богочеловек // О Достоевском: творчество До-
стоевского в русской мысли 1881–1931 годов / сост. В.М. Борисов, А.Б. Рогинский. –
М.: Книга, 1990. – С. 74–85.
3. Гончаров И.А. Библиографический указатель [1932–2011] / сост. А.В. Рома-
нова. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2015. 592 с.
4. Гончаров И.А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 1. – М.: Правда, 1972. 383 с.; Т. 5. 542 с.
5. Государственный архив Рязанской области. Ф. 869. Оп. 1. Д. 147.
6. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 30 т. Т. 14. – Л.: Наука, 1976. 511 с.
7. Лесков Н.С. Собр. соч.: в 12 т. Т. 5. – М.: Правда, 1989. 508 с.
8. Максимов С.В. Избранное. – М.: Советская Россия, 1981. 560 с.
9. Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: в 15 т. Т. 5. – Л.: Наука, 1981. 687 с.
10. Островский А.Н. Собр. соч.: в 10 т. Т 2. – М.: ГИХЛ, 1959. 456 с.
11. Ростиславов Д.И. Записки // Русская старина. – 1882. – №1. – С. 67–86.
12. Фет А.А. Стихотворения. – М.: Правда, 1983. 304 с.

28
 Е. А. Сивкова

Метод лингвостатистического анализа

при исследовании орфографии XV века

Методом «синхронных срезов» [10, с. 66] нами было исследовано

написание гласных после шипящих и «ц» на материале 15 рукописных
памятников разных территорий и жанров церковнославянского языка
русской редакции и древнерусского языка XV века [Источники]; при по-
мощи приема моделирования сформулированы орфографические нор-
мы, которым следует писец каждого текста.
Для того чтобы сделать выводы о специфическом характере выяв-
ленных особенностей письма и «строго и объективно представить и
увидеть место каждого текста среди других славянских текстов средне-
вековья» [2, с. 11], воспользуемся методом лингвостатистического ана-
лиза. А.С. Герд в монографии «Лингвистическая типология
древнеславянских текстов» рассматривает его «как один из операторов
определения типа текста и как метод для выявления различных соб-
ственно лингвистических характеристик, форм, моделей ареальных яв-
лений» [2, с. 9].
На первом этапе во всех проанализированных текстах были выде-
лены общеязыковые тенденции, закономерности и признаки, отличаю-
щие, в отношении выбранной орфограммы, один источник или группу
источников. Отличительные признаки названы дифференциальными, на
данный момент выявлено 55 дифференциальных признаков написания
названной орфограммы: разграничение «и» – «i», ограничение употреб-
ления йотированных букв, наличие «жу», «жю», «жы», «жi», «жh», «жо»,
«жь», «чу», «чя», «чh», «чо», «чь», «чы», «шо», «шю», «шы», «шi», «шь»,
«щю», «що», «щы», «щi», «ця/"», «цо», «цю», «цу», «цы», выбор древне-
русского варианта, русское написание местоимения чей, графические
варианты «ь» – «i» в формах прилагательного божий, частотность варь-
ирования «ь» с гласными, редуцированные формы, церковнославянские
варианты слов, архаичные формы, учет в орфографии сакрального мо-
тива, лабиализация, цоканье, стяжение согласных, упрощение групп со-
гласных, ассимиляция и слияние звуков, нехарактерное отсутствие
назализации, нехарактерное отражение I палатализации, мягкий и твер-
дый варианты произношения [ш], [ж], [ц], [ч], [ш,], смешение «ѣ» с «и»,
«ѣ» с «е», отражение вариантности, не входящей в норму, грамматиче-
ские изменения, грамматические ошибки, эстетический критерий при
выборе графического варианта.
Выделенные дифференциальные признаки не являются только ор-
фографическими: в этом специфика как самой орфограммы, в которой в
29
разные века существования было различное сочетание между графиче-
скими и орфографическими ее элементами, так и вариативности русско-
го письма XV века, передающей особенности живого произношения и
грамматической перестройки именного склонения.
Из списка дифференциальных исключены наличие сочетаний «жа»,
«ча», «ша», «ща», «ца», «жи», «чи», «ши», «щи», «ци», «чю», «шу»,
«щу», поскольку они найдены в каждом проанализированном памятнике
(при наличии в нем фонетических сочетаний, передаваемых подобным
образом); названные сочетания можно считать характерными для гра-
фико-орфографической системы церковнославянского языка русской
редакции XV века и древнерусского языка этого периода.
«Рисунок» дифференциальных признаков у каждого памятника
свой, он включает в себя не только территориальные особенности, но и
индивидуальные; свою помеху вносит лексико-грамматический состав
каждого памятника. Но сравнение источников, созданных в одно время
на одних территориях, позволит выделить «рисунок» каждой террито-
рии, и тогда можно будет с большей степенью уверенности определять
происхождение памятников.
Для того чтобы выявить региональные особенности разножанровых
текстов, они были сгруппированы по территориям: Вологда, Новгород,
Москва, Двина, Галич; отдельно даны пять источников: восточно-
новгородская «Молитва святой Троице», западнорусская «История
Иудейской войны» (территория точно неизвестна), послания митрополи-
та Фотия (написаны переводчиком-болгарином), Радзивиловская лето-
пись, «Слово Иоанна Златоуста» (происхождение неизвестно).
На втором этапе исследования все представленные источники бы-
ли попарно сравнены между собой, выявлено количество совпадений
дифференциальных признаков в каждой паре.
В ходе наблюдений за получившимися данными на третьем этапе
была составлена шкала совпадений: 18–25 – низкий уровень совпаде-
ний; 26–32 – средний; 33–39 – уровень совпадений выше среднего; 40–
47 – высокий уровень совпадений. Низкий уровень совпадений говорит о
том, что орфографические системы памятников далеки друг от друга.
Уровень совпадений выше среднего – орфографические системы па-
мятников принадлежат к одной общности. Высокий уровень – памятники
связаны друг с другом.
На четвертом этапе каждый памятник был проанализирован с точки
зрения совпадений в нем дифференциальных признаков с отличитель-
ными чертами других источников.
На пятом этапе были подведены итоги использования лингвоста-
тистического метода при изучении написания гласных после шипящих и
«ц» на материале 15 рукописных памятников разных территорий и жан-
30
ров церковнославянского языка русской редакции и древнерусского язы-
ка XV века и выделены наиболее крупные общности текстов, которые
«формируют и определяют типы подъязыков древнеславянского языка;
например, подъязык конфессиональных (церковных), подъязык деловых
текстов, подъязык летописей» [2, с. 6].
1. Наибольшее количество совпадений с другими текстами при от-
сутствии низкого уровня выявлено у вологодского жития, «Русской прав-
ды», московских грамот, «Истории Иудейской войны» и Радзивиловской
летописи, что можно объяснить объединяющей ролью московской дело-
вой письменности в создании Русского государства, определяющей ро-
лью «Русской правды» в формировании общей судебной системы,
нацеленностью литературных произведений, в том числе житий, на по-
нимание любым читателем.
2. Одной из задач проводимого исследования было выявление ре-
гиональных особенностей памятников Вологды, Новгорода, Москвы,
Двины, Галича при обозначении указанной орфограммы. Нельзя ска-
зать, что изученный материал однороден, но территориальные особен-
ности названных местностей выявить не удалось ни по одной из
территорий. Уровень совпадений в источниках одной территории ни разу
не превысил средний, а в некоторых случаях был низким.
3. По особенностям письма и влиянию друг на друга источники мож-
но разделить на четыре группы: религиозные памятники, акты, летописи,
художественные произведения.
Среди религиозных памятников ориентирами являются послания
митрополитов Фотия и Ионы, на их грамотность опираются создатели
житий и молитвы разных территорий. Роль произведений митрополитов
настолько важна, что их используют как маяк и создатели «Русской
правды» и Радзивиловской летописи.
Среди актовой письменности наблюдается взаимосвязь среди гра-
мот разных территорий, причем ориентиром являются московские гра-
моты, даже для Двины в период новгородского владычества на ней.
Низкий уровень совпадений – с посланиями митрополитов и житиями.
Наименее связанными с другими памятниками оказались новгород-
ская и вологодская летопись: они не имеют высокого уровня совпадений
ни с одним из проанализированных источников. Низкий уровень совпа-
дений – с посланиями митрополитов.
Переводные художественные произведения ориентируются на раз-
ные источники: «Древняя русская пчела» – на летописную, житийную
литературу и послания митрополитов. «История Иудейской войны»,
кроме этого, на грамоты.
Мы наблюдаем два полюса: первый обслуживает в основном рели-
гиозную сферу и ориентируется на произведения отцов церкви; второй –
31
деловую сферу и ориентируется на документы московской деловой
письменности. Ближе ко второму, как отдельное образование, новгород-
ская и вологодская летописи. Художественная же литература представ-
ляет собой сплав всех языковых стихий, включая деловую
письменность.
Казалось бы, первый полюс – это церковнославянский язык русского
извода, второй полюс – древнерусский язык. Но тогда получается, что
«Русская правда» и Радзивиловская летопись написаны на церковно-
славянском языке, а вологодская и новгородская летописи – на древне-
русском.
4. Вопрос о языке летописей сложен и неоднозначен, что объясня-
ется грандиозностью размаха русского летописания. Исследователи
приходят к разным выводам при его изучении. Б.А. Успенский считает,
что «летописи пишутся на церковнославянском языке» [12, с. 100]: «цер-
ковнославянский язык летописей нередко предстает как русифициро-
ванный (в той или иной степени), однако приходится говорить именно о
русификации церковнославянского языка, а не о смене языкового кода –
о церковнославянской природе летописного текста вполне определенно
свидетельствует последовательное употребление форм аориста и им-
перфекта, а также синтаксические характеристики» [12, с. 101].
А.Н. Насонов, создавший «Историю русского летописания XI – нача-
ла XVIII века», не столь категоричен: «Было бы, однако, актом большого
насилия над летописными источниками, если бы мы стали утверждать,
что Древнейший киевский летописный свод носил по преимуществу цер-
ковный характер, сохраняя в этом отношении черты единства и цельно-
сти» [6, с. 31].
Д.С. Лихачев считал, что летопись «зародилась в недрах цековно-
учительной литературы» и поначалу носила в основном церковный ха-
рактер [5, с. 419], но в дальнейшем простой и доступный язык летописи
сложился под влиянием самой жизни: «Он образовался на основе раз-
витой традиции устного языка своего времени (язык посольств, воинские
речи, вечевые речи)» [5, с. 420].
Б.А. Ларин предлагал исследовать летописный текст дифференци-
рованно: отдельно подлинные архивные дипломатические и законода-
тельные акты; «народные предания и фольклор»; «обрамляющий текст,
который можно отнести на счет составителя летописи» [3, с. 202]. Имен-
но так, с учетом ее структуры и истории, к изучению летописи подходит
И.С. Улуханов и делает вывод о том, что «на церковнославянском языке
написаны лишь отчетливо выделяющиеся ограниченные части: отрывки
из канонической, церковно-учительной и историко-повествовательной
литературы, оригинальные произведения (“повести”), выдержанные в
агиографической традиции, религиозно-моралистические комментарии
32
летописца к описываемым событиям. В самих летописных рассказах
(при всех различиях в степени их “окниженности”) церковнославянский
язык не используется» [11].
Мы видим, что ученые отмечают неоднородность языка летописей и
относят его то к церковнославянскому, то к древнерусскому, то к сме-
шанному типу – в зависимости от времени их создания, отношения к
определенной части формуляра, исследуемого яруса языка и собствен-
ных взглядов лингвиста на проблему соотношения церковнославянского
и древнерусского языка в культуре и общении средневековой Руси. По-
лученные нами результаты (ориентация вологодской и новгородской ле-
тописи на древнерусские особенности письма, а Радзивиловской – на
церковнославянские) не противоречат общей лингвистической картине
летописей.
Количество совпадений дифференциальных признаков в вологод-
ской и новгородской летописях невелико: 28, семь из них говорят о
неприятии нового (отсутствие разграничения «и» – «i» и неограниченное
употребление йотированных букв), являются чертами старой графико-
орфографической системы (сочетания «жю», «чя», «щю», «цю»), пока-
зывают сознательную ориентацию на древнерусский язык (отсутствие
церковнославянских вариантов слов). Таким образом, одним из ориен-
тиров для вологодского и новгородского летописцев является старая
графико-орфографическая система, сохранение ее традиций.
Радзивиловская летопись тоже содержит черты старой графико-
орфографической традиции (сочетания «жю», «шю», «щю», «цю», «ця»,
«жь», «чь», архаичные формы), но в ее письме есть и черты нового: раз-
граничение «и» – «i», сочетания «жо», «цы». Можно сделать вывод, что
одним из ориентиров всех трех проанализированных летописей являет-
ся старая графико-орфографическая традиция. Если мы проанализиру-
ем язык летописей более ранних веков и сравним их с описанными, то
получим, вероятнее всего, более высокое число совпадений летописей
XV века с ними, чем с документами других жанров XV века, как в данном
исследовании.
5. Вернемся к вопросу о «Русской правде». По данным нашего ис-
следования, писавший ее опирался на послания митрополита Фотия, а
сама «Русская правда» была одним из ориентиров Нила Сорского при
переписывании им «Жития Симеона Столпника» конца XV века, т.е.
наши данные показывают взаимовлияние графико-орфографической си-
стемы «Русской правды» и памятников церковнославянского языка.
В лингвистической литературе «Русская правда» имеет однознач-
ную оценку как источник древнерусского языка: «Русская Правда, как
памятник русского литературного языка, как старейший его свидетель,
дает нити для суждения о самом образовании нашего литературного
33
языка. Русский литературный язык старейшей эпохи был в собственном
смысле русским во всем своем остове. Этот русский литературный язык
старшей формации был чужд каких бы то ни было воздействий со сто-
роны болгарско-византийской культуры» [8, с. 776]; «Язык "Русской
правды", как показали исследования (А.А. Шахматов, Е.Ф. Карский,
С.П. Обнорский), является чисто русским и, за исключением единичных
выражений, сoвершенно свободным от церковнославянского влия-
ния» [1]; «Язык очень многих литературных произведений просто далек
от церковнославянского: язык летописей, изумительный язык «Русской
Правды», «Слова о полку Игореве», «Моления Даниила Заточника», не
говоря уже о языке Аввакума» [4]; ««Русская Правда» отражала особен-
ности делового языка в той мере, в которой этого требовала соответ-
ствующая мотиву ее создания социокультурная обстановка» [7, с. 37]; «в
данном источнике абсолютное первенство принадлежит восточносла-
вянским лексико-грамматическим элементам» [Там же].
Объяснение создавшемуся противоречию содержится, на наш
взгляд, в последней цитате: вывод о принадлежности «Русской правды»
к источникам древнерусского языка сделан на основе анализа ее лекси-
ко-грамматической системы. Наше же исследование посвящено особен-
ностям графико-орфографической системы (на примере выбранной
орфограммы) и в отношении других 14 проанализированных источников
не противоречит выводам русистов.
Полученную же картину можно объяснить следующим: церковно-
славянский и древнерусский языки имеют различия в лексической,
грамматической и стилистической системах, но общий (до появления
гражданицы) алфавит диктует появление и развитие общей графико-
орфографической системы двух родственных языков, использующихся
на территории одного государства.
Одной из задач нашего исследования было проверить идею
Б.А. Успенского о двух орфографиях XV века – книжной, церковносла-
вянской, уставной и полууставной, и некнижной, русской, скорописной,
на материале источников разных жанров и территорий в отношении
написания гласных после шипящих и «ц».
Проанализированный материал показывает, что нет отдельно цер-
ковнославянской и древнерусской графики и орфографии (по крайней
мере для XV века), система одна, она не является однородной, но выяв-
ленные в ней противоречия в XV веке носят характер ориентиров: на
старую графико-орфографическую систему ранних летописей, на дело-
вые документы Москвы, на письменную деятельность отцов церкви.
Для того чтобы понять, расколется ли система на две орфографии с
введением гражданицы, нужно будет последовательно дойти до мате-
риалов XVIII–XIX вв.
34
 6. В целом, применение лингвостатистического метода в области
истории орфографии представляется оправданным: сводится воедино
совокупность мелких признаков в разных памятниках, выделяются груп-
пы источников и их особенности. К сожалению, не удалось выявить осо-
бенности территориальных типов источников: или их уже нет; или мал
материал исследования; или представленная методика не помогает их
выявить в области орфографии.
При создании шкалы для сравнений использовалась «статистиче-
ская модель языка отдельных категорий, явлений» [2, с. 6]; при даль-
нейшем изучении памятников следующих эпох будут использованы
тексты XV века, лингвистические типы которых были определены в дан-
ном исследовании.
Полученные результаты оказались созвучными выводам А.С. Герда,
сделанным им в ходе анализа древнеславянских текстов XI–XVI веков
на материале именного склонения и словообразования: «определяю-
щим параметром при характеристике языка текста древнеславянской
письменности является не наличие – отсутствие флексий, не хроноло-
гия, а именно жанр, тип текста» [2, с. 22].
Вопрос о наличии связи лингвистического типа текста со временем
и местом его создания («В XI–XVI веках в рамках одного общего жанра
(типа текстов) ни время, ни место создания памятника, ни этнос не
определяют лингвистический тип языка. Славянские тексты XI–XVI веков
прежде всего различались по языку жанра, традиций школы» [Там же])
оставим открытым для продолжения исследования по более поздним
текстам.

Литература
1. Виноградов В. В. Основные вопросы и задачи изучения истории русского
языка до XVIII в. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.philology.ru/linguistics2/vinogradov-78b.htm (дата обращения: 09.01.2015).
2. Герд А. С. Лингвистическая типология древнеславянских текстов. – СПб., 2008.
3. Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина
XVIII в.). – М., 1975.
4. Лихачев Д. С. О языке устном и письменном, старом и новом // Новосибир-
ский епархиальный вестник. – № 2 (63). – 2007.
5. Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. – М.;
Л., 1947.
6. Насонов А. Н. История русского летописания XI – начала XVIII века: очерки и
исследования. – М., 1969.
7. Никитин О. Н. Деловая письменность в истории русского языка (XI–XVIII вв.):
лингвистические очерки. – М., 2011.
8. Обнорский С. П. Русская правда как памятник русского литературного языка
// Известия АН СССР. – 1934. – С. 749–776.

35
 9. Соболевский А. И. Южнославянское влияние на русскую письменность в ХІV–
ХV веках // Известия отделения русского языка и словесности Императорской Ака-
демии наук. – 1903. – Т. 74. – №1.
10. Толстой Н. И. К вопросу о древнерусском языке как общем литературном
языке южных и восточных славян // Избранные труды. – Т. II. – М., 1998.
11. Улуханов И. С. Церковнославянский язык русской редакции: сфера распро-
странения и причины эволюции // Исследования по славянским языкам. – № 8. – Се-
ул, 2003.
12. Успенский Б. А. История русского литературного языка (XI–XVII вв.). – М., 2002.

Источники
Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XIII/1260280/Gramoty_otn_Novgoroda_knja
z/ (дата обращения: 19.01.2014).
Древняя русская Пчела по пергаменному списку / Изд. В. Семенова // Сборник
ОРЯС. – СПб., 1893. – Т. 54. – № 4.
Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных. – [Электронный
ресурс]. . – URL:
http://publ.lib.ru/ARCHIVES/__Raritetnye_knigi/Bahrushin_S_V_Duhovnye_i_dogovornye
_gramoty_1909.pdf (дата обращения: 18.01.2014).
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия: Древнерусский перевод. – Т. I. –
М., 2004.
Лённгрен Т. П. Житие Симеона Столпника в автографе Нила Сорского // Линг-
вистическое источниковедение и история русского языка. – М., 2000. – С. 277–290.
Любопытный памятник русской письменности XV века. Сообщение Члена-
корреспондента Императорскаго Общества Любителей Древней Письменности
А.С. Архангельскаго / Памятники древней письменности и искусства. – СПб., 1884.
Новгородская первая летопись младшего извода. Комиссионный, академиче-
ский, толстовский списки. [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.krotov.info/acts/12/pvl/novg10.htm (дата обращения: 18.01.2014).
Памятники древнерусского канонического права. – Ч. 1. (Памятники XI–XV в.). –
СПб., 1908. – [Электронный ресурс]. – URL: http://elib.shpl.ru/ru/nodes/8549-pamyatniki-
drevnerusskogo-kanonicheskogo-prava-ch-1-pamyatniki-xi-xv-v-spb-1908-russkaya-
istoricheskaya-biblioteka-6#page/15/mode/inspect/zoom/4 (дата обращения:
25.06.2014).
Память и похвала князю Владимиру и его житие по сп. 1494 г. / Изд. В. И. Срез-
невский. – СПб., 1897.
Радзивиловская летопись. – [Электронный ресурс]. – URL: http://radzivilovskaya-
letopis.ru (дата обращения: 25.06.2014).
Севернорусский летописный свод 1472 года. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5067 (дата обращения: 30.11.2013).
Слово Иоанна Златоуста на Воскресениe / Изд. А. Малоземов / Памятники
древней письменности и искусства. – СПб., 1908.
Текст Русской правды на основании четырех списков разных редакций / Изд.
Н. Калачов. – М., 1846. [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.runivers.ru/upload/iblock/c94/russkaya%20pravda.pdf (дата обращения:
25.06.2014).

36
 М. В. Комарова

Дохристианская письменность у славян

В настоящее время существование письменности у славян до Ки-

рилла почти не оспаривается учеными, однако вопросы вызывает то,
что она из себя представляла. В связи с неоднозначностью данного во-
проса и наличием множества точек зрения на него, возникает целая
группа лженаучных теорий. Это обуславливает необходимость в систе-
матизации и обобщении имеющихся научных знаний.
Что же такое «дохристианская письменность славян» и что она мог-
ла из себя представлять? Ответы на эти вопросы мы попытаемся дать в
этой статье.
Дохристианская (докирилловская, докириллическая) письменность
славян – предполагаемая письменность, гипотетически бытовавшая у
восточных славян до начала миссии Кирилла и Мефодия (до создания
глаголицы и кириллицы).
Как уже отмечалось, мнения ученых и исследователей неоднознач-
ны, когда речь идет о том, какой могла быть славянская древнейшая
письменность.
По мнению В.А. Истрина «…древнейшее славянское письмо могло
быть лишь очень примитивным, включавшим небольшой, нестабильный
и разный у разных племен ассортимент простейших знаков» [12, с. 444].
Е. М. Эпштейн отмечает, что Кирилл (Константин Философ) не яв-
ляется создателем первой для славян азбуки или письменности. Ученый
уверен, что Кирилл создал свою азбуку на основе уже имевшихся у сла-
вян видов письменности: это объясняет относительно быстрые темпы
создания и распространения кириллицы. Письменность стала почти
«святой и канонизированной», что позволило в итоге придать русскому
языку статус «священного». По мнению ученого, все это привело к тому,
что Россия стала Третьим Римом [22, с. 12–26].
В существовании дохристианской письменности у славян уверен и
другой ученый – М.Л. Серяков, который целями своей работы ставил до-
казательство существования дохристианской письменности славян и
расшифровку древнего славянского алфавита: «Восточные славяне еще
до принятия христианства имели собственную письменность, которая
хоть и уступала кириллице в точности, но вовсе не была такой прими-
тивной, как это предполагали некоторые ученые» [20, с. 103]. Основным
вкладом М.Л. Серякова его последователи называют демонстрацию
применения памятников славянского письма к чтению восточного силла-
бария (например, брахми) и поиски концепции развития славянской
письменности с древнейших времен.
37
 Были также и попытки дешифровать славянское слоговое письмо
для дальнейшего прочтения важнейших памятников письменности (бо-
лее 2 000 надписей не расшифровано), которые принадлежат В.А. Чуди-
нову, однако мы склонны полагать, что цель, которую исследователь
поставил перед собой, так и не была достигнута (например, в работе
«Загадки славянской письменности») [24, с. 34–45].
В.П. Грибковский отмечает, что факт отсутствия письменности у
славян до Кирилла особенного обоснования в науке не имеет и был
принят как общеизвестный факт. Возникновение этой аксиомы ученый
объясняет так: «… гипотеза о существовании праславянской письменно-
сти абсолютно ничему не противоречит, разве что не согласуется с
представлением о якобы общей отсталости славян по сравнению с дру-
гими народами. Но это уже скорее политика, чем наука». Он даже при-
зывает переписать историю заново с учетом новых сведений о
славянской письменности. В своей статье белорусский ученый апелли-
рует к доказательствам существования докирилловской письменности у
восточных славян, используя результаты дешифровки различных па-
мятников, выполненной другим известным ученым – Г.С. Гриневичем [7].
Н.А. Павленко в пособии для филологов «Краткий очерк истории
письма» излагает шесть потенциальных теорий происхождения кирил-
лицы и глаголицы, кроме того, последовательно проводит мысль о до-
кирилловской письменности славян. Уже упомянутую выше «аксиому»
об отсутствии у славян дохристианской письменности Н.А. Павленко
объясняет тем, что у советских ученых не было широкого доступа к не-
обходимым документам и свидетельствам, в частности к зарубежным
архивам. Это объясняется непростой политической обстановкой в СССР
[14, с. 140–158].
Большой вклад в развитие теории дохристианской письменности
внес Г.С. Гриневич, о котором так высказался академик Международной
славянской академии, президент Сербского фонда славянской письмен-
ности и славянской культуры Р.Н. Мароевич: «На существование
праславянской письменности до Кирилла и Мефодия указывали много-
численные факты. Но существование этой письменности было доказано
лишь в работах Геннадия Станиславовича Гриневича».
Г.С. Гриневичу принадлежит множество открытий и теорий в обла-
сти докирилловской письменности славян. Одна из теорий ученого за-
ключается в том, что древнеславянские племена участвовали в
создании древнейших культур: Винча-Турдаш, трипольской, критской,
этрусской и т. д. (Стоит отметить, что такая гипотеза не нова для слави-
стики). Также ученый выдвинул гипотезу о существовании слогового
письма у древнейших славянских племен (что ставит под сомнение тру-
ды рунологов) [7].
38
 Как мы успели убедиться, многие ученые не сомневаются в суще-
ствовании докирилловской славянской письменности, но спорными
остаются следующие вопросы: «Что собой представляла славянская
письменность?», «Существовал ли у славян рунический алфавит?»,
«Как дешифровать имеющиеся памятники древнейшей письменности?».
Для ответа на эти вопросы мы будем опираться на концепцию
В.А. Истрина, так как считаем ее наиболее системной и аргументирован-
ной. По мнению ученого, славянское докирилловское письмо могло быть
трех видов: черты и резы, протокириллица, протоглаголица [12, с. 144].
1. Черты и резы.
Черты и резы – древнейший из возможных видов дохристианской
письменности славян. В современной нам информационной среде во-
круг данного вида письменности ходит множество мифов. Например,
черты и резы отождествляются со «славянскими рунами» (существова-
ние которых опровергается большинством ученых) или ошибочно при-
нимаются за полноценную письменность, которая могла отражать и
передавать все явления жизни.
Д.И. Прозоровский в статье «О названиях славянских букв» отмеча-
ет, что от черт и резов практически ничего не осталось, кроме не де-
шифрованных надписей, которые лишь только принято причислять к
письму этого типа [16, с. 7–11].
Согласно самой распространенной научной концепции, принято
представлять письменность этого типа как набор простых символов,
имеющий вид черт и зарубок (засечек).
В русле этой же концепции работал доктор филологических наук и
профессор Софийского университета Георгиев Ем. [5, c. 14–15].
Б.Н. Флоря несколько конкретизировал мысль Ем. Георгиева и указал,
что черты и резы – это разновидность пиктографическо-тамгового и
счетного письма, которое существовало не только у восточных славян,
но и у других неславянских племен на ранних этапах развития общества.
В качестве археологических доказательств существования этого вида
письменности ученый приводит знаки, найденные на посуде и различ-
ных зданиях в пределах расселения Первого Болгарского царства
[23, с. 132–146].
Из вышесказанного следует, что сфера применения этого вида
письменности ограничена. Согласно мнению Д. И. Прозоровского, черты
и резы носили исключительно сакральный смысл и применялись лишь в
качестве «гадательных знаков» [16]. Однако черты и резы могли исполь-
зоваться славянами не только как система сакральных символов, но и как
счетная система, как знаки принадлежности к определенному роду или как
индивидуальные опознавательные знаки, как знаки собственности, а
также как система отсчета времени, сезонов (простейший календарь).
39
 Важнейшее значение в становлении концепции черт и резов сыгра-
ли научные труды Б.А. Рыбакова. Ученый связывает возникновение это-
го вида письменности с пиком роста племенного строя у славян, что
закономерно привело к потребности в создании письменности. Б.А. Ры-
баков называет следующие временные рамки: III–IV вв. н. э., но
В.А. Истрин уверен, что следует говорить о существовании черт и резов
уже с середины 1 тысячелетия н. э. [12, с. 442–466].
Основным археологическим доказательством существования этого
вида письменности Б.А. Рыбаков называет такое явление как Черняхов-
ская культура (в частности, «черняховские календарные знаки»). Черня-
ховская культура получила свое наименование по названию обширной
территории (ныне Житомир, Украина), на которой во II–IV вв. н. э. прожи-
вали славянские племена полян. Расцвет и закат этой культуры связан с
близостью границ Римской Империи (после 107 г. н. э.) и влиянием, взаи-
модействием с ней полян. Конкретным доказательством существования
черт и резов служат орнаменты на вазах и кувшинах, найденных в Чер-
няхово и проанализированных, дешифрованных Б.А. Рыбаковым [19].
В одном из древнейших памятников письменности – «Сказании о
писменех» Черноризца Храбра – также отмечается наличие письменно-
сти у славян до миссии Кирилла: «Прѣжде ѹбо словѣне не имѣхѫ книгъ.
нѫ чрътами и рѣзами чьтѣхѫ и гатаахѫ погани сѫще…» (перевод
Б.А. Рыбакова: «Когда славяне были язычниками, то не было у них сво-
их книг, потому считали и гадали они при помощи чертов и резов…»).
Необходимо упомянуть свидетельство Титмара Мерзебургского, ко-
торое является одним из важнейших для этого типа письменности. Тит-
мар Мерзебургский – епископ, написавший масштабный исторический
труд «Хроника». «Хронику» часто называют летописью так как «Хрони-
ка» содержит важнейшие сведения касательно времени правления пер-
вых князей в контексте европейской истории.
В «Хронике» он описывает древнеславянскую крепость-храм Раде-
гаст так: «Внутри же стоят изготовленные вручную идолы, каждый с вы-
резанным именем, обряженные в шлемы и латы, что придаёт им
страшный вид». Далее в тексте идет речь о языческом божестве древ-
них славян – Свароге. Исходя из этого, можно предположить, что речь
идет о письме типа черт и резов [22, книга 6, текст №17].
Исходя из вышесказанного, можно сделать следующие выводы: во-
первых, письменность типа черт и резов бытовала на территории Руси
примерно с середины 1 тыс. н.э.; во-вторых, это древнейшая простей-
шая письменность в виде черточек и зарубок; в-третьих, сфера приме-
нения этого типа письменности ограничена.
40
 2. Протокирилловская письменность.
Достаточно долгое время в научной среде шли споры об источниках
протокириллицы. Среди исследователей, занимавшихся этим вопросом,
следует отметить Ем. Георгиева, И.И. Срезневского, Е.Ф. Карского и
В.А. Истрина, который в своей работе «Возникновение и развитие пись-
ма» подвел итоги в научных изысканиях по этому вопросу. Ученый при-
шел к выводу, что источником протокириллицы были греческий и
латинский алфавиты. Следовательно, протокириллическое письмо
представляло собой запись славянской речи буквами латинского или
греческого алфавита.
Появление протикириллического письма большинством ученых
объясняется необходимостью в более сложном виде письменности при
переходе от родоплеменного строя к феодальному (черты и резы уже не
могли удовлетворять всем потребностям общества). К тому же, к этому
времени (VII–VIII века) развиваются торговые связи с Византией, и уве-
личивается интерес к христианству [12, с. 442–466].
Ученые отмечают, что существовали географические особенности
употребления букв иностранных алфавитов: так, на востоке и юге ис-
пользовались греческие, а на западе – греческие и латинские буквы
[13, с. 53–64].
Вывод о существовании этого вида письменности опирается на ар-
хеологические и лингвистические доказательства, среди которых нужно
назвать: «Фрейзингенские отрывки», «Сказание о письменех» Чернориз-
ца Храбра, сведения о моравском посольстве в Византию. Ученые ука-
зывают на особый интерес Кирилла к Корсунским книгам славян
незадолго до создания кириллицы, что может указывать на протокирил-
ловскую ее основу [26, с. 84–86].
Рассмотрим подробнее упомянутые памятники письменности.
«Фрейзингенские отрывки» («Брижинские») датируются приблизи-
тельно второй половиной X века н.э. и представляют собой запись жи-
вой славянской речи буквами латинского алфавита. В состав этого
памятника входят: исповедь (отрывки I и III) и проповедь (отрывок II).
Исследователи отмечают, что отрывки I и III имеют черты устной народ-
ной прозы и ориентированы на чтение вслух обычными людьми, пред-
полагается, что они были записаны в Моравии около первой половины
IX века н.э. [4].
Прямое свидетельство о бытовании протокирилловского письма у
славян имеется в «Сказании о письменех» Черноризца Храбра.
Свидетельство гласит: «Ведь прежде славяне, когда были язычни-
ками, не имели письмен, но [читали] и гадали с помощью черт и резов.
Когда же крестились, то пытались записывать славянскую речь римски-
ми и греческими письменами, без порядка». Б.Н. Флоря акцентирует
41
внимание на словосочетании «без устроения», которое трактует следу-
ющим образом: славяне использовали буквы греческого алфавита, но
не приспособили их к передаче живой речи славян, к особенностям язы-
ка [23, с. 132–146].
Невозможно было записать греческими буквами многие русские
слова, например: Бог, живот, село, чаяние, широта, юность, язык и др.
Не менее важным доказательством существования у славян прото-
кириллицы является посольство моравского князя Ростислава (ок. 863 г.) к
императору Михаилу III. Посольство преследовало несколько целей: во-
первых, просьба послать миссионеров для распространения христиан-
ской веры; во-вторых, создание корпуса религиозных текстов на понят-
ном языке (ранее, проповеди проводились на непонятном славянам
латинском языке). Посольство имело успех и в результате в Моравию
были направлены монахи Кирилл (Константин Философ) и Мефодий.
Внимательные читатели могут указать на некоторое противоречие,
а именно знаменитую фразу Кирилла: «И усталый телом и больной с
радостью пойду туда, если они имеют письмена для своего языка», и
далее «Кто может на воде записать беседу или захочет приобрести про-
звище еретика?» [9]. Эта фраза Кирилла имеет отношение именно к Мо-
равии, но не ко всем славянским племенам в целом. Отсюда явно
следует то, что Кирилл боялся прослыть еретиком, так как протокирил-
ловское письмо не было систематичным или упорядоченным, а также
варьировалось в разных областях.
Таким образом, основные положения относительно протокирилли-
ческого письма можно сформулировать так: во-первых, примерное вре-
мя бытования этого типа письменности – VII–VIII век; во-вторых,
протокириллическая письменность представляла собой запись славян-
ской речи буквами греческого и/или латинского алфавита; в-третьих,
этот тип письма не мог полностью передавать некоторые явления сла-
вянского языка.
3. Протоглаголическое письмо.
Наибольшее количество споров в научной среде вызывает прото-
глаголическая письменность так как доказательств, которые были бы
абсолютно однозначными, на данный момент не обнаружено. Впервые
гипотеза о существовании письменности такого типа появилась в конце
XVIII века и была разработана чешскими учеными (Антон, Лингардт). Ис-
следователи отмечают, что основой для этой гипотезы послужила за-
паднославянская легенда, связанная с именем Иеронима. Созданию
легенды могло послужить желание западных славян освободиться от
влияния восточных славян и их веры с целью добиться поддержки Рима.
42
Существует также гипотеза И.Ю. Додонова, который предполагает, что
Иероним лишь внес несущественные изменения в уже бытовавший в то
время у славян протоглаголический алфавит. Свою точку зрения ученый
подкрепляет тем фактом, что в «Сказании о письменех» Черноризца
Храбра нет никакой информации о деятельности Иеронима в отношении
протоглаголицы, хотя она должна была бы быть там отражена. Кроме
того, важен и тот факт, что протоглаголица приближена к греческому
алфавиту, а, следуя логике, Иероним должен бы был приблизить сла-
вянскую письменность к латинскому алфавиту так как являлся предста-
вителем западнохристианской веры и занимался переводом Библии с
греческого языка на латинский [8].
Гипотезу о существовании протоглаголицы на восточнославянской
почве разрабатывали H.А. Константинов, П.Я. Черных, Е.М. Эпштейн,
В.А. Истрин.
Дешифровка предполагаемых памятников протоглаголицы до сих
пор не проведена полностью. На протяжении последних десятилетий
постоянно предпринимаются безуспешные попытки реконструировать
протоглаголический алфавит, который, по предположению большинства
ученых, должен был быть графически более простым, чем, например,
глаголица. Такие попытки предпринимали Н. А. Константинов, Н. В. Эн-
говатов и И. А. Фигуровский.
По мнению В.А. Истрина, существует несколько одинаково вероят-
ных вариантов появления и дальнейшего развития протоглаголического
типа письменности.
По одной из версий протоглаголица прошла тот же путь, что и гер-
манские руны: под влиянием письменности других народов более древ-
ний тип письменности (для славян: черты и резы) мог приобретать
более сложное буквенно-звуковое выражение, при этом лишь отчасти
сохраняя некоторые изначальные черты.
По другой версии – греческий алфавит мог быть изменен внешне в
соответствии с понятными славянам чертами и резами.
Весьма распространенным является заблуждение относительного
того, в какой среде возникла протоглаголица. Бытует мнение, что этот
тип письменности возник на восточнославянской почве, но существует
ряд доказательств, опровергающий это утверждение. Наибольшее рас-
пространение и продолжительность бытования глаголическая письмен-
ность имела в западнославянской языковой среде, а так как
предполагается, что протоглаголица была непосредственным предше-
ственником глаголицы, то разумнее предполагать, что этот тип письмен-
ности возник именно у западных славян.
43
 Существует круг памятников протоглаголической письменности
(позволим себе напомнить, что убедительных доказательств принад-
лежности памятников именно к этому типу письма не обнаружено). Сре-
ди них называют: Алекановскую надпись, надписи на календарях и
пряслицах (X–XI вв.), свидетельство Фахр ад Дина, знаки на Тверских
горшках и медных бляхах [12, с. 450–466].
Рассмотрим подробнее каждый из них.
Одну из самых успешных попыток дешифровки Алекановской
надписи предпринял Г.С. Гриневич Согласно его исследованию, надпись
нужно переводить так: «прежде чем «въсадити» (поставить) горшок в
«чело», его следует (надо, должно) «закрыть» (закрывать), чтобы не
остывала находящаяся в нем еда» [7]. Таким образом, надпись содер-
жит практический совет, схожий с теми, которые давались в поговорках
и присловиях. Также ученый отмечает «рисуночность» букв и отсутствие
разделительных знаков.
Схожую с Алекановской надписью графическую форму имеют сим-
волы, начертанные на Тверских горшках и медных бляхах. Б.А. Рыбаков
напрямую указывает на сходство найденных символов с буквами глаго-
лицы [18, с. 227].
К сожалению, эта часть памятников древнейшей письменности сла-
вян так и не была полностью дешифрована. Это объясняется отсутстви-
ем достаточного количества памятников протоглаголического письма.
Следующая группа памятников является наиболее спорной. Суще-
ствует большое количество пряслиц с кириллическими надписями.
Обычно древние мастера указывали принадлежность предмета опреде-
ленному человеку или вырезали дарственную надпись. Например, на
пряслице, найденном в г. Любече написано: «Иванко создал тебе ю оди-
на дщерь», то есть «Иванко сделал ее (эту вещь) для тебя, единствен-
ная дочь» [17, с. 8].
Но есть и такие надписи, расшифровать которые не удалось – это
надписи на календарях и пряслицах (X–XI вв.), найденных в Белозерске,
Волковыске (близ Гродно) и селе Лютеж (Киевская обл.). Долгое время
они трактовались как протоглаголические, но все большее количество
ученых склоняется к тому, что надписи выполнены с помощью черт и ре-
зов. Основываясь на аналогии с более поздними надписями, выполнен-
ными уже кириллицей, можно предположить, что на пряслицах X–XI вв.
также написаны имена владельцев или дарственные надписи. В пользу
этого вывода свидетельствует найденный на пряслице из Боровского
Купалища знак Святослава Игоревича (двузубец), также обозначающий
принадлежность.
44
 Свидетельство Фахр ад-Дин Мубарак-шах Марварруди (историка
XIII века из Персии) часто называется среди предполагаемых доказа-
тельств существования протоглаголицы у славян. Бартольд В. В. дает
следующий перевод: «У хазар есть также письмо, которое происходит от
(письма) русов, ветви румийцев, которая находится вблизи них, и упо-
требляет это письмо, и они (хазары?) называют румийцев «русами». Ха-
зары пишут слева направо и буквы не соединяются между собой. У них
21 буква <…> Та ветвь хазар, которая пользуется этим письмом, испо-
ведует иудейство» [2, с. 466].
Но далеко не все ученые согласны причислять это свидетельство к
доказательствам существования протоглаголицы.
Подведем краткие итоги: во-первых, протоглаголица – это лишь ги-
потетический вид письменности, существование которого на данный
момент не доказано; во-вторых, предполагаемые памятники протоглаго-
лицы в большинстве своем не были дешифрованы полностью; в-
третьих, протоглаголическая письменность могла быть наиболее рас-
пространена в западнославянской среде.
4. «Славянские руны»: самый популярный миф.
Итак, в нашей работе мы рассмотрели три основных типа дохристи-
анской письменности славян, существование которых более или менее
аргументировано. Часто выделяют еще один тип письменности – так
называемые «славянские руны». Не совсем ясно, в каком значении упо-
требляется термин «руны». Согласно Большому Энциклопедическому
словарю, руны – это 1) вырезавшиеся на дереве, камне и т. п. буквы
алфавита, применявшегося скандинавскими и другими германскими
народами главным образом для культовых и памятных надписей (II–
XIII вв.); 2) древнетюркское письмо на основе согдийского письма, вос-
ходящего к арамейскому [3]. Скорее всего, исследователи, занимавшие-
ся проблемой «славянских рун», именовали их именно так в связи с
предполагаемой графической схожестью.
Нами были рассмотрены и проанализированы многочисленные ра-
боты исследователей, высказывающихся за существование «славянских
рун», но достаточно убедительных и научно аргументированных работ, к
сожалению, не было найдено [1; 15; 21; 25].
При ближайшем рассмотрении, «реконструированный» рунический
алфавит славян обнаруживает поразительное сходство с древнесканди-
навским и даже с праскандинавским (I–VIII века н.э.). Например,

Так выглядит древнескандинавская руна «райдо».

45
 А это реконструированная славянская руна «радуга».
Подобных соответствий насчитывается достаточно для того, чтобы
утверждать заимствование графической формы древнескандинавских
рун.
Как же появилась теория о существовании рун у славян?
Мы предполагаем, что это происходит из-за попыток разнообразить
русскую культуру, показать ее самобытность и исключительность, а так-
же из-за недостаточной компетентности некоторых исследователей. К
тому же, даже ученые-филологи могут допустить ошибки в трактовке или
дешифровке памятников письменности. Важен и фактор времени: мно-
гие работы по исследованию памятников устарели, а некоторые памят-
ники так и остались не обследованными. Теорию рун в большинстве
своем развивают исследователи-любители, не имеющие систематиче-
ского филологического образования, которые часто принимают за руны
письменность типа черт и резов, которая не знакома широкому кругу
людей. Кроме того, разработка теории рун в последнее десятилетие
набирает обороты благодаря нарастающей популярности славянского
неоязычества среди жителей России и некоторых других стран СНГ.
Наиболее известный «памятник рунической письменности славян» –
«Велесова книга», которая признана позднейшей подделкой [10]. Неко-
торые исследователи (С.В. Зубков в статье «Общество Туле» и
В.А. Чудинов в комментариях к статье Зубкова) склонны усматривать
славянские руны даже в гербе нацистского общества Туле, что пред-
ставляется антинаучным утверждением [12, с. 496–501].
Некоторые исследователи-любители не останавливаются на теории
рун и разрабатывают теорию происхождения кириллицы как древней-
шей письменности дохристианской Руси (см. работы Льва Прозорова).
Возможно, эти теории лишь не самое научное выражение гипотетиче-
ского факта существования протоглаголицы, однако это не отменяет
необходимости их строго научного обоснования, а следовательно – лю-
бительского статуса.
Итак, в данной статье была последовательно описана концепция
существования у славян до миссии Кирилла минимум трех видов пись-
менности. Первый из них – черты и резы, предположительно, древней-
ший и наиболее графически простой тип письменности. Сфера
употребления черт и резов могла быть только весьма ограниченной.
46
Памятников этого типа письменности не сохранилось, но имеются дру-
гие свидетельства бытования черт и резов у славянских племен, что
свидетельствует о высоком уровне развития культуры в дохристианский
период истории Руси.
Второй предполагаемый тип письменности – протокириллическое
письмо, которое является предполагаемым предшественником и осно-
вой современной нам кириллицы. Оно было более приспособлено для
передачи языковой действительности, чем черты и резы, но не могло
передавать некоторые славянские звуки и лексемы. Оно представляло
собой запись славянской речи буквами греческого и/или латинского ал-
фавита. До нас дошли различные письменные свидетельства и памят-
ники, о которых уже говорилось выше.
Третий и самый спорный тип письменности – протоглаголица. Точно
не выявлено, что из себя могла представлять протоглаголическая пись-
менность: черты и резы, прошедшие путь эволюции по аналогии с руни-
ческим письмом или видоизмененный и приспособленный к славянской
действительности греческий алфавит. Предполагаемые памятники этого
типа письменности еще предстоит дешифровать. Однако есть и свиде-
тельства, говорящие в пользу существования протоглаголицы, а именно:
Алекановская надпись, надписи на пряслицах из Белозерска, Лютеж и
Волковыска, свидетельство Фахр ад Дина, знаки на Тверских горшках и
медных бляхах. Достоверно неизвестно, могла ли протоглаголическая
письменность быть основой для глаголицы так, как сам факт существо-
вания протоглаголицы до сих пор не был доказан.
Хоть и нельзя утверждать абсолютной истинности существования
черт и резов, протокириллицы и протоглаголицы, эти виды письменно-
сти наиболее возможны и имеют обширную доказательную базу. С
большей уверенностью можно говорить о существовании письменности
до Кирилла без конкретизации ее типа.

Литература
1. Асов А. И. Славянские руны и Боянов гимн. – М.: Вече, 2000. – 416 с.
2. Бартольд В. В. Работы по истории и философии тюркских и монгольских
народов: в 4 т. О письменности у хазар. – М.: Вост. лит., 2002. – Т. 4. – С. 466–468.
3. Большой Энциклопедический словарь. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.vedu.ru/bigencdic/54329 (дата обращения: 14.02.2016).
4. Виртуальная Библиотека Восточная Европа. Электронное факсимильное из-
дание славянских текстов из требника Авраама. Брижинские (Фрейзингенские) от-
рывки. – [Электронный ресурс]. – URL: https://www.vifaost.de/ru/texte-
materialien/quellen/brizhinskie-freizingenskie-otryvki/ (дата обращения: 06.06.2016).
5. Георгиев Е. Разцветът на българската литература в IX–X вв. – София, 1962 –
С. 14–15.

47
 6. Грибковский В. П. Была ли у славян письменность до Кирилла и Мефодия? –
[Электронный ресурс]. – URL: http://kladina.narod.ru/gribovskiy/gribovskiy.htm (дата об-
ращения: 15.04.2016).
7. Гриневич Г. С. Праславянская письменность (результаты дешифровки). –
[Электронный ресурс]. – URL: http://e-libra.ru/read/201342-praslavyanskaya-pismennost-
rezultaty-deshifrovki.html (дата обращения: 20.04.2016).
8. Додонов И. Ю. Истоки славянской письменности. – [Электронный ресурс]. –
URL: http://fb2.booksgid.com/content/4A/igor-dodonov-istoki-slavyanskoy-
pismennosti/13.html (дата обращения: 02.05.2016).
9. Житие Константина-Кирилла. Чтение 4. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://old-ru.ru/03-42-1.html (дата обращения: 10.04.2016).
10. Зализняк А. А. О профессиональной и любительской лингвистике // Наука и
жизнь. – 2009. – № 1–2. – [Электронный ресурс]. – URL: http://www.e-
reading.club/book.php?book=126590 (дата обращения: 07.05. 2016).
11. Зубков С. В. Общество Туле // Вселенная русской письменности до Кирил-
ла. – М.: Альва-Первая, 2007. – С. 496–501.
12. Истрин В. А. Возникновение и развитие письма. – М.: Наука, 1965. – С. 444.
13. Истрин В. А. Какого рода докирилловское письмо могло существовать у
славян // Вселенная русской письменности до Кирилла. – М.: Альва-Первая, 2007. –
С. 53 – 64.
14. Павленко Н. А. Краткий очерк истории письма. Славянское и русское письмо
– М.: Высшая школа, 1965. – С.140-158.
15. Платов А. В., Таранов Н. Н. Руны славян и глаголица – М.: Вече, 2010. – 368 с.
16. Прозоровский Д. И. О названиях славянских букв // Вселенная русской
письменности до Кирилла. – М.: Альва-Первая, 2007. – С. 7–11.
17. Рабинович М. Г. Судьбы вещей. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.litmir.co/br/?b=31599&p=8 (дата обращения: 01.06.16).
18. Рыбаков Б. А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х-
ХII веков // Советская археология. – VI. – 1940. – С. 227–258.
19. Рыбаков Б. А. «Черты» и «резы» древних славян // Вокруг света. – 1970. –
[Электронный ресурс]. – URL: http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/4249/ (дата обраще-
ния: 03.04.16).
20. Серяков М. Л. Русская дохристианская письменность. – СПб., 1997. –
С. 103–107.
21. Синько О. А. Рунные ряды: история, толкование и предсказания. Авторская
сокращенная версия. – Киев: Ника-Центр, 2008. – 128 с.
22. Титмар Мерзебургский. Хроника. – М.: Русская панорама, 2009. – 262 с.
23. Флоря Б. Н. Сказания о начале славянской письменности. – СПб.: Алетейя,
2004. – С.132–146.
24. Чудинов В. А. Загадки славянской письменности. – М.: Вече, 2002. – С. 34–
45, 78–88.
25. Чудинов В.А. Русские руны. – М.: Альва-Первая, 2006. – 366 с.
26. Энговатов Н. В. Древнейшая русская азбука // Вселенная русской письмен-
ности до Кирилла. – М.: Альва-Первая, 2007. – С. 84–86.
27. Эпштейн Е. М. К вопросу о времени возникновения русской письменности //
Вселенная русской письменности до Кирилла. – М.: Альва-Первая, 2007. – С.12–26.

48
 А. Б. Дейкова

Стилистика «Сказания о Тихвинской иконе Богоматери»

(по списку из архива И.П. Мордвинова)

Изучение памятников русского языка, созданных на северо-

западных территориях, в том числе в Санкт-Петербургской губернии, и
на сегодняшний день остаётся актуальным направлением в истории
русского языка.
В настоящей работе мы предприняли попытку исследования такого
памятника русского языка как список «Сказания о Тихвинской иконе Бо-
гоматери», хранящийся в архиве Санкт-Петербургского института исто-
рии РАН (далее – СПб ИИ РАН) в фонде № 89, оп. 1, ед. хр. № 75.
Данный памятник представляет собой сборник компилятивного характе-
ра из четырёх тетрадей.
В рамках настоящей статьи, целью которой станет выявление и
описание стилистических особенностей «Сказания о Тихвинской иконе
Богоматери» (из архива И. П. Мордвинова), мы рассмотрим четвёртую
тетрадь – список без начала, имеющий в своём заглавии единственную
строчку: «(По рукописи 1811 года)», л. 33-48.
Выбор указанного памятника обусловлен его неизученностью. При-
мечателен тот факт, что текст памятника был составлен и записан на
территории Санкт-Петербургской губернии. В. М. Кириллин в книге «Тек-
стологический анализ ранних редакций «Сказания о Тихвинской Оди-
гитрии»», поднимая этот вопрос, говорит об отсутствии работ по
рассмотрению памятника в качестве «феномена письменной культуры
средневековой Руси», об отсутствии сравнительного анализа извест-
ных списков произведения, наконец, об отсутствии разысканий по
идейно-стилистическим особенностям текстов, а также их жанрового
своеобразия.
Для понимания языковых особенностей исследуемого списка нам
необходимо кратко осветить историю его возникновения, бытования, а
также рассмотреть культурно-исторический фон времени создания тек-
ста. Следующим этапом станет описание принципов организации па-
мятника. Завершит исследование выявление стилистических
особенностей текста.
Икона Пресвятой Богоматери «Одигитрия» Тихвинская почитается
на Руси с конца XIV века. Именно тогда, в 1383 г., по преданию, она чу-
десным образом переместилась по воздуху и явилась народу в Тихвине.
Позже в этом месте поставили церковь, сначала деревянную, после трёх
пожаров – каменную. Икона избежала стихийных бедствий – во всех
49
трёх случаях образ находили неподалёку. Славилась святыня и своими
благодеяниями: исцеление больных, утешение несчастным и угнетён-
ным. Вскоре стали появляться и предания о ней, со временем обраста-
ющие всё новыми и новыми подробностями. Первая запись
«Сказания…» датируется XV в. В течение следующего столетия легенда
претерпевала разнообразные литературные обработки, и уже к концу
XVI в., по данным В. М. Кириллина, существовало, по крайней мере, 8
версий, каждая из которых позже имела огромное количество списков. В
XVII в. появились уже довольно объёмные книги, включающие в себя
разные эпизоды прославления иконы Богоматери «Одигитрия» Тихвин-
ская [9, с. 102]. Интересно, что соотнесение этих отдельных составляю-
щих в разных памятниках и даже их содержание иногда значительно
варьируется.
Мы обратили внимание на сравнительно новый фрагмент – список
1811 г.: по словам И. П. Мордвинова, само произведение относится к
концу XVII в. и, вероятно, было записано со слов очевидцев перенесе-
ния иконы из Стокгольма в Тихвин в 1671 г. Кроме того, исследователь
приходит к выводу, что автором этой редакции был Иона Баранов –
настоятель Тихвинского монастыря во время обретения последним ико-
ны. Мордвинов приводит в доказательство множество аргументов: Иона
был известен как редкий книголюбец, содействовавший подъёму рели-
гиозного чувства в народе; он был свидетелем указанного события; если
сличить тексты «Сказания…» и завещания Ионы, можно увидеть множе-
ство совпадений (чрезмерное употребление дательного самостоятель-
ного, оборотов живого разговорного языка и т. д.) [22, л. 52]. Тексты в это
время начали составляться на заказ, что, возможно, актуально и для
нашего случая. В пользу этой гипотезы говорит и главная идея памятни-
ка – его целью является укрепление веры народа в Бога и в царя как в
божьего помазанника на земле. Для выполнения этой задачи автором
произведения был выбран жанр сказания, характеризующийся устойчи-
вой композицией и использовавшийся для повествования о героических
событиях, великих людях или чудесных явлениях. Сказание как жанр
для своей реализации требует высоких стилистических средств: архаич-
ной лексики и архаичных морфологических форм (например, Зватель-
ный падеж), элементы стиля «плетения словес» (триады), в рамках
которого фигурируют и сложные слова, и различные тропы, такие, как
олицетворение, метафора, эпитет, сравнение. С другой стороны, по-
вествовательное начало жанра обусловливает наличие летописных
формул и элементов, детализированности, а также ритмизации (для
фольклористической стилизации).
50
 Исследуемый текст повествует о скорби христиан по пребывании
иконы Богоматери «Одигитрия» у варягов. Тоскующие люди захотели
выкупить образ за огромную по тем временам сумму – сто золотых мо-
нет – и привезти святыню на Русь. Доставку решено было осуществить
водным путём. Но по дороге в родную страну разыгралась страшная бу-
ря. Будучи в опасности верующие вознесли свои молитвы к Богородице,
почитавшейся как заступница перед Богом, после чего случилось чудо –
буря утихла и путешественники смогли пристать к берегу «Оять рѣцѣ»
[22, л. 43], откуда направились в Тихвин. Здесь икону приняли с большой
честью и поставили «в церкви бг̅олѣпного преображенiя Гд̅а Б̅га и сп̅са
нашего Jи̅са Хр̅та» [22, л. 45]. Настоятель обители, в церкви которой
нашла своё пристанище Богоматерь «Одигитрия», завещал людям еже-
годное чествование иконы. Заканчивается повествование пространной
молитвой к Богоматери с просьбой защитить «отъ всякихъ бѣдъ» [22,
л. 48] князя и весь христианский мир.
Отдельного изучения требует и жанр произведения. Обозначение
«сказание», выносившееся русским книжником в заглавие, весьма
условно: жанровое распределение происходило на содержательной ос-
нове. К сказаниям относили тексты, в которых осмыслялось «чудо» –
участие высших (в мистическом смысле) сил в повседневной жизни лю-
дей. Но такого рода события могли быть отражены и в произведениях
других жанров [6].
В. М. Кириллин в статье «Жанрово-тематические особенности древ-
нерусских сказаний об иконах» приводит содержательно-тематическую
классификацию сказаний, в которой выделяет следующие группы тек-
стов:
1. Воинские или врачебные подвиги икон;
2. «Явления» икон и построение на этом месте церквей, им посвя-
щённых;
3. Излияние слёз или исхождение света от образа, что предвещало
беду: войну, болезнь, голод и др.;
4. Рассказ об иконе и о благочестивом герое, получившем открове-
ние перед ней или от Богоматери лично, и стал орудием божественной
воли [6].
Исследуемый нами список по содержанию относится к первой груп-
пе текстов в классификации Кириллина: образ усмиряет природные сти-
хии, спасает жизни людей и помогает им достичь берега. В
«Сказании…» люди верят, что икона помогает им в плавании при пере-
несении иконы из Стокгольма в Тихвин по водной системе: Балтийское
море (Варяжское) – р. Нева – о. Ладожское (Новь) – р. Сясь – р. Тихвин-
51
ка [22, л. 49–53]. В. М. Кириллин подчёркивал, что чудо могло осозна-
ваться не только как мистическое (шествие иконы по воздуху), но и как
естественное. Именно так передаётся и чудо в списке по рукописи
1811 г. [6].
Н. И. Прокофьев ввёл классификацию жанров древнерусской лите-
ратуры по их функциональному назначению [18]:
1. Сказания, повести, хождения – жанры, освещавшие реальную
жизнь, применялись для рассказа об исторических событиях;
2. Видения, знамения, легенды, чудеса – повествования о религиоз-
ной сфере: о святых, совершаемых ими деяниях и т. д. Именно сюда от-
носят большинство сказаний об иконах;
3. Плачи, притчи, сказания, поучения – «смешанный тип».
Несмотря на то, что Н. И. Прокофьев относит сказания вообще к
первому типу, В. М. Кириллин делает поправку и говорит, что «Сказа-
ние…», появившись в конце XV в., за последующие два столетия разви-
тия включило в себя не только повествования о чудесах, но и историко-
бытовые картины, исторические фантазии, отвлечённые размышления
историософского и богословского плана [6].
При этом нет сомнения, что жанр «Сказания…» относится к разно-
видности повествований об иконах: об этом нам говорит целый ряд кли-
ше, используемых в текстах указанного жанра (путешествие образа по
воздуху, сопровождаемое чудесами; постройка церквей и монастырей на
местах явления иконы; видения святых благочестивым отрокам; пред-
сказания; благочестивый отрок как орудие божественной силы, которому
не верят; подтверждение слов отрока; пожары и чудесное спасение ико-
ны и т. д.).
Нужно отметить, что «Сказание…» выходит за пределы жанра, вы-
несенного в заглавие. Повествовательные пласты, в силу сложности со-
става памятника, генетически связаны с другими литературными
формами [6]:
1. Документально-исторические свидетельства («Сказание об ос-
новании Тихвинского монастыря»);
2. Легендарные повествования («Повесть новгородских гостей»);
3. Рассуждения историософско-богословского характера (трактат
о феномене несгораемости Тихвинской иконы и значении её чудо-
творности);
4. Традиция литургической поэзии и торжественного церковного
красноречия (похвальное «слово» о святыне и молитва перед ней) [6].
Жанр «Сказания о Тихвинской иконе Богоматери «Одигитрия» до-
статочно сложен, для полноты характеристики его следует рассматри-
52
вать в разрезе нескольких аспектов. Это обусловлено как длительным
отрезком времени, на протяжении которого создавался текст (почти два
с половиной века), так и множеством не только книжников, составлявших
произведение на разных территориях, но и переписчиков, стремившихся
добавить в каждый список какой-либо новый элемент.
После рассмотрения истории создания памятника, его содержания,
а также после определения места списка в различных классификациях
мы можем обратиться к исследованию стилистических особенностей
текста.
Любопытна композиция повествования: рассказ в рассказе, причём
вводная часть [22, л. 33–35] сжато, конспективно информирует о том,
что во второй части [22, л. 35–48] будет развёрнуто. Этот переход
оформлен довольно просто – после завершающего слова внешней рам-
ки сразу начинается внутреннее повествование:
«…о сей убо чудной побѣдѣ и дивномъ одолѣнiи особое сказанiе
яве извѣщаетъ, иждеже настоящее да глаголемъ
Егда-же убо приспе время пути къ велицей Россiи…» [22, л. 35].
Этот элемент, как и присутствующие в тексте монологи, свидетель-
ствуют о развитии употребления на письме прямой речи.
О работе над стилем говорят и такие лексемы, как преждереченный,
преждерекомый, призванные служить не только для устранения речевых
повторов, но и для связи предложений в тексте. Например: «…оттуду-же
и къ тихвинѣ. Ветру же имъ способну бывша и сице лодiю на желаемый
путь направляющимъ и яко близ преждереченнаго пристанища быв-
шимъ…» [22, л. 37]. Использование выражения преждереченное при-
станище во избежание тавтологии свидетельствует и о развитии
письменной речи как искусства, о том, что составитель списка начинает
продумывать более мелкие стилистические детали.
Для изучаемого нами памятника также характерно использование
лексики с приметами старославянского происхождения: злато, сребро,
предъ, ладiя, езеро, ветръ, Богомати, брегъ, чрезъ, мразъ и др., при-
чём некоторые из них приводятся как в старославянской, так и в древне-
русской форме. Например, на листе 38 мы рядом находим и брегъ, и
берегъ: «…и нужно некако за малое расстояние нѣкоего берега до-
стигоша Шуряискаго нарицаемаго и тамо отъ преждереченныя бури и
скорби въ недоумѣнiе себе ввергше и не воединомысли быша овiи по-
мышляху на мелкiй брегъ податися аще и разбiетъ или смерти предаст-
ся…», а на листе 40 – озеро и езеро: «…бѣ тогда мразъ и велiи и прочая
таковая так обо тогда божiимъ посѣщенiемъ въ наказанiи наше быстъ с
пучины убо езера вода и ледъ и отъ волнъ бiенiе сверху же озера буря и
53
снѣгъ мразъ и мракъ…» С разной частотностью используются и другие
лексемы: нужа (нужда), но одежда, надежда. Всё это говорит не только о
желании автора выполнить своё произведение в высоком стиле, но и
том, что этот стилистический приём применялся сознательно.
Интересно и использование Звательного падежа в тех случаях, где
его не должно быть: «…зазрѣша имъ жалостiю ко пречестному образу
Богоматере…» [22, л. 33], «…вземше икону Богоматере…» [22, л. 34],
«…иже икону Богоматере имущимъ…» [22, л. 35] и др. Причём при про-
чтении всего текста становится понятно, что это, несмотря на многочис-
ленность, вариантность употребления, так как в других случаях мы
находим: «…и пречистую Его Богоматерь…» [22, л. 35], «…и еже како
Владычица изволит…» [22, л. 37]. Опираясь на эти факты, мы можем го-
ворить о том, что данный памятник был составлен не раньше XV в.
(время утраты звательной формы): очевидно, Звательный падеж пере-
стал осознаваться как норма, иначе автор не допустил бы такого беспо-
рядочного смешения падежных форм.
Любопытно и сочетание «свѣтило пресвѣтло просвѣщаеши» [22,
л. 46], которое соотносится со стилем «плетения словес» Епифания
Премудрого, в частности – с принципом построения триады, в которой
важна градация признака (в изучаемой нами рукописи мы наблюдаем
восходящую градацию). Отметим и тот факт, что в триадах первый ком-
понент всегда лексема с конкретным значением («свѣтило»), а послед-
ний – с абстрактным («просвѣщаеши»). Последовательность лежит в
основе градации. Повторение же однокоренных или сходных слов при-
меняется для обогащения смысла фразы, раскрытия разных аспектов
содержания, как в триаде: «Слава тебѣ Господи, слава Тебѣ Владыко,
слава Тебѣ Святый» [22, л. 44], где одно явление характеризуется от-
личными друг от друга параметрами: «Господи», «Владыко» и «Свя-
тый». Но есть и незначительное отличие триады в «Сказании…» от
традиционных триад Епифания. В последнем случае большинство лек-
сем, составляющих какую-либо фразу, относились к одной части речи
[11, с. 188–215]. В сочетании «свѣтило пресвѣтло просвѣщаеши» мы
можем выделить существительное, наречие и глагол, что может свиде-
тельствовать о знакомстве автора рукописи со стилем «извития словес»
и о его желании привнести в него некоторую индивидуальность.
Стоит отметить, что рукопись характеризуется обилием сложных
слов, принадлежащих к разным частям речи: из 83 сложных слов наибо-
лее частотны прилагательные (46 единиц), затем – существительные
(20 единиц), наречия (8 единиц), глаголы (6 единиц), деепричастия
(2 единицы) и, наконец, числительные (1 единица). По словам Н. Х. Ни-
54
заметдиновой, почти все сложные существительные, глаголы и большая
часть прилагательных русского языка в период с XI по XVII в. имеют в
своей основе подчинительные отношения компонентов, однако некото-
рые сложные прилагательные имеют в своей структуре и сочинительные
отношения. [16, с. 43] В отдельную группу исследователь выделяет сло-
ва, возникшие, по её мнению, сразу по аналогии. И здесь, вслед за
Н. Х. Низаметдиновой, мы можем обозначить несколько подгрупп:
1. Слова с первым компонентом типа «много-», «мало-», выража-
ющие степень проявления признака, заявленного в главном компоненте
[16, с. 20]: «и до малолѣтнихъ изыдоша» [22, л. 43], «многочудесный
ангелы принесенный древнiй образъ» [22 л. 44], «иже многолѣтно мно-
гихъ градовъ многими вѣрными желаемый» [22, л. 44];
2. Слова с первым компонентом типа «благо-», «веле-», «все-»,
«велико-», «добро-», который усиливает положительное значение при-
знака, заложенное в главном компоненте [16, с. 21]: «Божественныя
благодати» [22, л. 34], «Всещедрый Господь» [22, л. 39], «велелѣпныя
всемiрнаго свѣтилника» [22, л. 45];
3. Слова с первым компонентом типа «благо-», «все-», который
усиливает отрицательное значение признака, заложенное в главном
компоненте [16, с. 21]: «всякаго сопостата всенечестивыхъ сопро-
шествiи стремленiя низлягающи» [22, л. 47].
Интересно также, что все представленные в изучаемом нами списке
имеют двухкомпонентную структуру.
Необходимо отметить обилие тропов, встречающихся на протяже-
нии всего текста. Совершенно естественно, что на первом месте по ча-
стотности будут стоять эпитеты, выраженные прилагательными или
наречиями [2, с. 155], причём многие из них – сложные слова: «благо-
дарственныя глаголы» [22, л. 44], «бг̅олѣпного преображенiя» [22, л. 45],
«мати чадолюбивая» [22, л. 47] и т. д. Также традиционно за каким-либо
явлением, предметом, человеком закрепляется определённый эпитет.
Например, Богородица всегда «пречистая», Россия – «великая», а ветра
и буря – «велiи» и «зелны». По словам А. П. Евгеньевой, подобные
определения весьма характерны для русского фольклора [2, с. 158]. Та-
ким образом книжник, выполнявший эту работу с установкой на правдо-
подобность, стремился архаизовать текст и одновременнно придать
произведению характер народного повествования, в котором описаны
события, засвидетельствованные многими людьми.
Всего тремя единицами представлены метафоры: «огнемъ благаго
желанiя сердца боголюбивыхъ распали» [22, л. 34], «всемiрнаго свѣтил-
ника гласъ» [22, л. 45], «новаго Израиля» [22, л. 46]. Д. С. Лихачёв в кни-
55
ге «Поэтика древнерусской литературы» говорит о частой подмене ме-
тафор символами и вводит новый термин – метафора-символ, появле-
ние которой обусловлено поисками соответствий материального и
духовного миров: «В противоположность метафоре, сравнению, мето-
нимии символы были вызваны к жизни по преимуществу абстрагирую-
щей идеалистической богословской мыслью. Реальное миропонимание
вытеснено в них богословской абстракцией, искусство – теологической
ученостью» [12, с. 441]. Количество таких изобразительных средств бы-
ло ограничено – все они черпались из общего теологического фонда.
Этим и объясняется возможность встретить один и тот же образ в со-
вершенно разных памятниках письменности. Исследователь говорит и о
другой черте метафор-символов: упоминание любого из них подразуме-
вает какое-либо богословское учение [12, с. 442]. Действительно, «Но-
вый Израиль» упоминается в Библии и символизирует собой новое
Царство Божие, в которое войдут более чистые, «исправленные» люди,
нежели сейчас. Часть Старого Израиля также войдёт в новый Град Бо-
жий, но это будут не земные радости, а духовные [14]. Если мы обра-
тимся к контексту, в котором употреблено это сочетание в исследуемой
нами рукописи, сможем понять, чем являлась святыня для христиан
XVII в.: «Ты убо о пр̅естая Г̅же Дв̅о Бц̅е Влд̅чце благоутробiя ради своего
не оставила еси достоянiя твоего новаго Израиля, но по велицей мило-
сти бл̅говолила сей пре̅чтнымъ и чудотворнымъ образомъ своимъ пре-
славно посѣтити и чл̅колюбно помиловати…» [22, л. 46]. Икона
представлялась как нечто, что сможет войти в тот самый Новый Изра-
иль, потому что она являлась духовной радостью. Возможно (прямых
доказательств этому нет), в качестве нового Царства Божьего хотели
воспринимать (своеобразный Past Perfect Continuous) Тихвин – город,
где и был поставлен образ. Всё это сообщила нам метафора-символ
Нового Израиля.
Универсальной метафорой-символом стал также и «всемирный све-
тильник», вызывающий в памяти притчу о десяти девах. Интересно, что
этот образ по-разному трактуется многими богословами. Так Феофилакт
Болгарский трактует его как души людей, [21, с. 198–202], Евфимий Зи-
габен – как девственную чистоту [3], а архиепископ Аверкий – как готов-
ность ко второму пришествию Христа [1]. Митрополит Вениамин толкует
эту метафору-символ как закон Божий, направляющий жизнь человека и
даже рассматривает святых в качестве «всемирного светильника» [15].
Нужно отметить, что для исследуемого нами памятника скорее подходит
последняя интерпретация, достаточно заглянуть в рукопись: «…днесь
же милостiю Владычицы таковыя велелѣпныя всемiрнаго свѣтилника
56
гласъ и на насъ совершился сицевой благодати сподобишиеся». В дан-
ном случае метафора-символ интерпретировалась как нечто данное
свыше, исходящее от Бога.
Особняком стоит третий случай: «огнемъ благаго желанiя сердца
боголюбивыхъ распали» [22, л. 34]. Это метафора в современном её по-
нимании – на основании сходства чувства, обретённого христианами, и
неудержимости природной стихии слова «огонь», «распали» употребле-
ны в переносном значении.
В приведённом тексте неизвестным книжником использованы и
сравнения. Д.С. Лихачёв подчёркивает, что сравнения литературы древ-
нерусского и старорусского периодов отличаются от сравнений памятни-
ков письменности Нового Времени: если первыми часто подчеркивается
сходство осязательное, вкусовое, обонятельное, сходство, связанное с
«чувством мускульного напряжения», то вторые говорят о сходстве зри-
тельном. Но самое главное отличие – в установке древнерусского книж-
ника на сопоставление внутренней сущности объектов. Писатели же XIX в.
больше внимания обращают на внешние детали [12, с. 454–457]. Соста-
витель «Сказания...» насыщает повествование в соответствии с дей-
ствующей книжной традицией XVII в.: «…Руками касаются и начертанiю
тоя внимаютъ но просто не како безъ поклоненiя и иннагаго сицеваго
благоговѣинства не тако яко-же чинъ содержитъ христоименитыхъ»
[22, л. 33], «Аще оубо и жалеютъ о Тебѣ, и честь Тебѣ воздаютъ, но ис-
коннаго поклоненiя чужды суть и прочихъ таковыхъ, не тако, яко-же во
Твоемъ достоянiи въ велицей Росiи» [22, л. 33], «за таковое же Твое
милосердiе всемилостивне яже и доднесь таковая-же бл̅госодѣйствуя и
милость мiру подаеши и яко-же свѣтило пресвѣтло просвѣщаеши
насъ христоименитыхъ людей поставину твоея благости и яко облакъ
осѣняеши и яко корабль от бѣдна плавания спасаеши, и яко кормчи
бл̅гъ к нетурному пристанищу божественнаго хотѣнiя наставляеши,
и яко премiрный стратигъ не мятежный миръ и горнее благихъ же-
ланiе душамъ нашимъ подаеши и купно рещи яко мати чадолюбивая и
милостивая не престаеши промышляюще и спасающе хранящи…» [22,
л. 46–47]. Нужно отметить, что средневековые писцы сравнивали не два
объекта, а два положения [12, с. 456]. Данные сравнения помогают нам
представить не внешний облик того или иного предмета, явления или
человека, но его функцию для кого-либо (в нашем случае – для путеше-
ственников).
Ещё одним изобразительно-выразительным средством, используе-
мым книжником, стало олицетворение, представленное в данном тексте
всего двумя единицами: «…едва пол того подъимше вѣтру-же велику и
57
къ тому и приражающуся люто и волнамъ на лодiю нападающимъ зел-
но…» [22, л. 38] и «…тогда паче дохнувши буря велiя…» [22, л. 39]. Не-
трудно заметить, что составитель одушевляет природные стихии,
спастись от которых возможно только при содействии Богородицы. По-
добное описание природы – традиция, которая ведёт своё начало от са-
мых ранних памятников письменности, таких, например, как «Слово о
полку Игореве». Стихия представляется как явление динамичное, её
действия параллельны действиям людей [13, с. 34].
Как стилистический приём можно рассматривать и использование
летописных элементов. Например, точные даты, приведённые в тексте,
наталкивают на мысль о погодных записях. Древняя Русь вела летоис-
числение от сотворения мира. Несмотря на это, в рукописи находим
следующую запись: «И тако с молебными пѣсньми донесше сiю на
обѣщанное мѣсто иже в Тихвинѣ близъ обители в церкви бг̅олѣпного
преображенiя Гд̅а Б̅га и сп̅са нашего Jи̅са Хр̅та честне поставляетъ
лѣта 1671 ноемврiа м̅ца въ 13 день на память иже во стыхъ о̅ца нашего
Jоанна Архiеп̅кпа Константинопольскаго Златоустаго» [22, л. 44–45]. То
есть дата уже переведена на григорианский календарь. Это может сви-
детельствовать либо о трансформации текста последующими перепис-
чиками, либо о более позднем составлении текста, либо о высоком
уровне начитанности составителя «Сказания…»
В целом все перечисленные нами средства архаизации (летопис-
ные элементы, лексика с элементами старославянского происхождения,
употребление Звательного падежа) свидетельствуют о стремлении ав-
тора составить памятник в высоком стиле. Это было совершенно необ-
ходимо для выполненного на заказ текста, который должен был
укреплять веру в Бога, в царя.
Интересно, что во второй части путь иконы и христиан в Тихвин
описывается очень подробно и точно, что позволяет И. П. Мордвинову в
комментарии к списку сделать вывод о возможном участии книжника в
данном походе. В доказательство исследователь приводит реально су-
ществовавшую судоходную систему, по которой можно было из Сток-
гольма попасть в Тихвин, а также хронологические рамки события,
совпадающие с описаниями погодных условий: «Продолжительность пу-
ти от Тихвина до Стокгольма колебалось во времени от 1,5 до 2-х меся-
цев. Икона, приобретённая от шведа Фоки за 100 золотых с лишком –
сумма по тому времени огромная – была первоначально поставлена в
Стокгольмском храме 14 сентября 1671 г.; на Ояти. При Смолковой го-
ре, ладья с иконою пристала к берегу 6 ноября. В Тихвине образ был по-
ставлен в Спасо-Преображенском соборе 13 ноября» [22, л. 53].
58
 Сравни: «…и страшныхъ волнамъ убо восходящимъ паче первыхъ и
лодiю покрывающъ непремтанно и елико накрывающимъ толико оной
паче отягчающищеся отъ настоящаго леда и протчимъ тоя крепостемъ
обмерзающимъ и велию толстоту къ себѣ притяжающимъ и никому же
принятися за себя дающимъ бѣ тогда мразъ и велiи и прочая таковая
так обо тогда божiимъ посѣщениемъ въ наказанiи наше бысть с пучины
убо езера вода и ледъ и отъ волнъ бiенiе сверху же озера буря и снѣгъ
мразъ и мракъ…» [22, л. 39–40].
Даже если предположить, что составитель данного сказания не при-
нимал непосредственного участия в событии, то тот факт, что он ста-
рался придать произведению реалистичность путём точных
топографических, хроникальных, а также этнических данных не вызыва-
ет сомнения. В конце XVII в. такой стилистический приём был необхо-
дим: прервался род Рюриковичей, что стало причиной Смуты,
церковного раскола, укреплению ересей. У народа пошатнулась вера как
в Бога, так и в царя. Чтобы укрепить её, многие тексты религиозного ха-
рактера писались на заказ, как и исследуемый нами список (предполо-
жительно). В них настолько подробно рассказывалось о разных чудесах,
что у простых людей не оставалось сомнений: всё описанное имело ме-
сто в действительности. Именно эту цель и преследовал составитель
анализируемого памятника.
В исследуемом памятнике мы также можем выделить и синтаксиче-
ски параллельно выстроенные конструкции:
«…о благихъ попецемся заповѣди Гд̅ня соблюдающе: алчного
напитать, жадного напоить, страннаго въведемъ, нагаго одѣемъ, бол-
наго посѣтимъ, въ болницу прiидемъ, прочее же всѣхъ милуемъ, дркгъ
на друга не лицомѣрную любовъ имѣемъ» [22, л. 45].
Сравни: «…за таковое же Твое милосердiе всемилостивне яже и
доднесь таковая-же бл̅госодѣйствуя и милость мiру подаеши и яко-же
свѣтило пресвѣтло просвѣщаеши насъ христоименитыхъ людей поста-
вину твоея благости и яко облакъ осѣняеши и яко корабль от бѣдна
плавания спасаеши, и яко кормчи бл̅гъ к нетурному пристанищу боже-
ственнаго хотѣнiя наставляеши, и яко премiрный стратигъ не мятежный
миръ и горнее благихъ желанiе душамъ нашимъ подаеши и купно рещи
яко мати чадолюбивая и милостивая не престаеши промышляюще и
спасающе хранящи же и управляюще недостоиныя но рабы твоя…»
[22, л. 46–47].
Как отмечает К. Тарановский, синтаксический параллелизм – основ-
ной структурообразующий элемент в организации молитвенного текста
[20, с. 379]. Именно этот стилистический приём, дополненный разного
59
рода повторами, создаёт ритмизацию текста, являясь главным её ком-
понентом и сосредоточиваясь в молитве, завершающей текст [4]. В рас-
сматриваемом отрывке высок уровень и лексических, а значит, и
фонетических повторов: на 279 лексем приведено 19 однокоренных с
общим звукосочетанием «благо» (выделено подчёркиванием), 8 со зву-
косочетанием «миловать» (выделено курсивом), 4 со звукосочетанием
«спасать» (выделено двойным подчёркиванием), столько же – со звуко-
сочетанием «хранить» (выделено подчёркиванием пунктирной линией),
3 со звукосочетанием «славить» (выделено жирным шрифтом) и «мир»
(выделено подчёркиванием волнистой линией), а также множество лек-
сем, повторяющихся не более двух раз [22, л. 46–48].
А. С. Орлов в книге «Древняя русская литература XI–XVII веков» го-
ворит, что явление ритмизации пришло в прозу из эпоса [17, с. 342].
Данный отрывок представлен и обширным использованием форм им-
ператива, что обусловлено молитвенным характером:
«Спаси Гже цр̅це и помилуй и во благоденствiи соблюди благоче-
стиваго царя нашего имярекъ и сохрани князи его въ покоренiи и страсѣ
всякаго сопостата всенечестивыхъ сопрошествiи стремленiя низлягаю-
щи и под нозе его покаряющи и воздвщаемыя от нихъ брани утоляющи
отъ глаза же и пагубы и огненнаго запаления вся грады и страны
христiанскiя и ст̅ую обитель свою сохраняющи избавь Владычице въ
бѣдѣ одержимыя и своими ст̅ыми щедротами посѣти и всѣхъ пра-
вовѣрныхъ отъ всякихъ бѣдъ и напастей выну покрывай и устремленiя
студныхъ дѣлъ и страстеи спасай и не отступай сохраняя насъ…»
[22, л. 47–48].
Явление ритмизации посредством синтаксического, лексического и
фонетического параллелизма, а также формы императива сосредото-
ченны в пространной молитве, где уделяется место и просьбе за здоро-
вье и процветание действующего царя, что вновь можно объяснить тем,
что текст был заказан: «…Спаси Гже цр̅це и помилуй и во благоденствiи
соблюди благочестиваго царя нашего имярекъ и сохрани князи его въ
покоренiи и страсѣ всякаго сопостата всенечестивыхъ сопрошествiи
стремленiя низлягающи и под нозе его покаряющи…» [22, л. 47]. Выде-
ляется и самоуничижительный характер повествования молящихся:
«управляюще недостоиныя но рабы твоя»[22, л. 47], «прiими наше недо-
стойное моленiе» [22, л. 47]. По словам Е. Б. Рогачевской, тексты молитв
достаточно часто включались в состав других произведений. Они высту-
пали в роли прямой речи и произносились героями повествований
[19, с. 51].

60
 В исследуемом нами тексте нет чётко дифференцированных «геро-
ев»; молитву возносит скорее толпа «христоименитых» людей, она же и
является собирательным персонажем:
«Вѣрнiи же людiе зряще таковая, зазрѣша имъ жалостiю ко пре-
честному образу Богоматере, въ сердцах своихъ глаголаху…» [22, л. 33];
«…гласы пригласающе сицевые: – не остави насъ, Владычице, не-
достойныхъ рабъ своихъ…» [22, л. 35];
«…общее благодаренiе смиренными глаголы принесемъ Еи, сице
глаголюще…» [22, л. 46].
Проанализированные нами стилистические особенности «Сказания
о Тихвинской иконе Богоматери «Одигитрия»» способствуют укреплению
нашей гипотезы о заказном характере памятника: все указанные эле-
менты отвечают общей цели текста – укрепить народную веру в Бога и
царя, что во многом помогло бы восстановить мир в государстве. Для
достижения заданной установки книжником был выбран жанр сказания,
по традиции повествующий о героях и их подвигах, о чудесах. При осу-
ществлении замысла составитель текста обратился к высоким стили-
стическим средствам, таким, как архаичная лексика и архаичные
морфологические формы, триады, ведущие своё начало из стиля «пле-
тения словес» Епифания Премудрого, сложные слова, различные тропы
(олицетворение, метафора, сравнение, эпитет), летописные формулы и
элементы, детализация повествования, а также ритмизация. Обозна-
ченные особенности были подробно рассмотрены нами не только в кон-
тексте памятника, но и в отношении друг к другу.
По нашему мнению, исследование в обозначенных нами рамках до-
статочно перспективно, так как неизученными остаются ещё три тетради
«Сказания о Тихвинской иконе Богоматери «Одигитрия»», обнаружен-
ные в архиве И.П. Мордвинова. По нашему мнению, для получения объ-
ективных результатов необходимо не только проанализировать каждую
из найденных рукописей, но и рассмотреть их отношения внутри «Ска-
зания…» как цикла.

Литература
1. Архиепископ Аверкий (Таушев). Руководство к изучению Священного Писа-
ния Нового Завета. Четвероевангелие // Проповедь всемирного покаяния. Церковь
Иоанна Богослова. [Электронный ресурс]. – URL:
http://omolenko.com/biblio/chetveroevangelie.htm?p=103#book10
2. Евгеньева А. П. О некоторых поэтических особенностях русского устного
эпоса XVII–XIX вв. (постоянный эпитет). – ТОДРЛ, т. VI, М.–Л., 1948. – 384 с.
3. Евфимия Зигабен. Толковая Псалтирь // Библиотека. [Электронный ресурс].
– URL: http://www.biblioteka3.ru/biblioteka/evfimij-zigaben (дата обращения:
19.10.2016).

61
 4. Жирмунский В. М. О ритмической прозе. – РЛ, 1966, № 4.
5. Иванова И. А. Икона Тихвинской Богоматери // ТОДРЛ. – М.: Л., 1966. –
Т. 22. – 518 с.
6. Кириллин В. М. Жанрово-тематические особенности древнерусских сказа-
ний об иконах // Образовательный портал «СЛОВО». [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.portal-slovo.ru/philology/39001 (дата обращения: 19.10.2016).
7. Кириллин В. М. Литературная судьба «Сказания о Тихвинской Одигитрии»
до исхода XVI столетия // Исследования книжных памятников. История. Филология.
Источниковедение: сб. науч. ст. / Рос. Гос. б-ка. – М., 2000. – 288 с.
8. Кириллин В. М. Первоначальные редакции «Сказания о Тихвинской Оди-
гитрии» // Книжные центры Древней Руси XI–XVI вв.: Разные аспекты исследования /
отв. ред. Д.С. Лихачёв. – СПб.: Наука, 1991. – 365 с.
9. Кириллин В. М. Сказание о Тихвинской иконе Богоматери «Одигитрия». –
М.: Языки славянских культур, 2007. – 312 с. – (Studia philological).
10. Кириллин В. М. Текстологический анализ ранних редакций «Сказания о Тих-
винской Одигитрии» // Литература Древней Руси: Источниковедение. – Л.: Наука. Ле-
нинградское отделение, 1988. – 312 с.
11. Колесов В. В. Древнерусский литературный язык. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-
та, 1989. – 296 с.
12. Лихачёв Д. С. Поэтика древнерусской литературы / Избранные работы в
трех томах. Т. 1. – Л.: Худ. лит. Ленингр. отд-ние, 1987. – 654 с.
13. Лихачёв Д. С. Слово о полку игореве и культура его времени. – Л.: Худож.
лит., 1978. – 359 с. – (2-е изд., доп. – 1985)
14. Лопулихин А. П. Толковая Библия или Комментарий на все книги Священно-
го Писания Ветхого и Нового Заветов. Деяния Святых Апостолов // Библиотека. –
[Электронный ресурс]. – URL: http://www.publishing-vak.ru/bibliography-gost.htm (Дата
обращения: 19.10.2016).
15. Митрополит Вениамин (Федченков). Всемирный светильник преподобный
Серафим Саровский. – М.: Правило веры, 2015. – 528 с.
16. Низаметдинова Н. Х. Словообразование сложных слов в русском языке XI–
XVII вв.: автореф. дис. … канд. филол. наук. – М.: Московский государственный об-
ластной университет, 2004. – 50 с.
17. Орлов А. С. Древняя русская литература XI–XVII веков. – М.; Л., 1945. – 379 с.
18. Прокофьев Н. И. Видение как жанр в древнерусской литературе // Ученые
записки. Т. 231. – М.: МГПИ им. В. И. Ленина, 1964. – 305 с.
19. Рогачевская Е. Б. Цикл молитв Кирилла Туровского: Тексты и исследования.
– М.: Языки русской культуры, 1999. – 280 с.
20. Тарановский К. Ф. Формы общеславянского и церковнославянского стиха в
древнерусской литературе XI–XIII вв. – В кн.: American contributions to the sixth
international congress of slavists. The Hague, 1968. – 428 с.
21. Феофилакт Болгарский. Толкования на Евангелия от Матфея и от Марка.
Толкование на Святое Евангелие блаженного Феофилакта Болгарского. В двух то-
мах. Т. I. Толкования на Евангелия от Матфея и от Марка. – М.: Сибирская Благо-
звонница, 2010. – 229 с.

Источники
22. …По рукописи 1811 г. // Архив И. П. Мордвинова (ф. 89, о. 1, ед. хр.: 75,
архив СПб ИИ РАН).
 

62
 В. Д. Вялова

Микросистема смешанного тона в историко-культурном контексте

(на материале говоров русского языка)

Лексика цвета широко привлекается в качестве фактического мате-

риала при изучении теории семантических полей, этимологии, истории
языка, при описании языковой картины мира. Научный интерес пред-
ставляет цветовая лексика смешанного тона, которая, с одной стороны,
отражает определённый этап в эволюции цветонаименования, с другой,
– репрезентирует цветовое мировидение носителей языка. Учёные-
лингвисты подробно не рассматривали эту лексико-семантическую груп-
пу цвета ни на материале русского языка и его говоров, ни на материале
иностранных языков.
В настоящей статье исследуются особенности цветовой лексики
смешанного тона на материале говоров русского языка. Для научного
анализа из 334 цветообозначений (далее – ЦО), полученных методом
сплошной выборки из 46 выпусков «Словаря русских народных гово-
ров», отобрано 33, входящих в лексико-семантическую группу (далее –
ЛСГ) смешанного тона. В толкованиях к ЦО отражено 12 цветовых сем.
Многие цветообозначения являются полисемантами, включающими не-
сколько сем. Сема «пёстрый» передаётся 23 ЦО (ба’рсовый, глазу’чий,
ко’ваный, конопля’стый, орла’стый, пеле’сый (пелёсый), перепелёсый,
переле’сный, перепеле’совый, перепёльчатый, переполо’сый, пест-
ра’вый, пестрёный, печенько’й, попеля’сый, проя’вкий, пуке’товый,
ря’бчатый (ря’бчат), рябёшенький, ря’бый, рябу’чий, скворцо’вый, тар-
ги’лый (таргы’лый); сема «разноцветный» – 6 ЦО (мура’стый, ор-
ла’стый, перкобёлый, переле’сный, пуке’товый, све’тный (светно’й);
«полосатый» – 4 ЦО (кароли’новый, перепёльчатый, переполо’сый,
пестра’вый); «пятнистый» – 3 ЦО (конопля’стый, мура’стый, пеле’сый
(пелёсый); «пегий» – 3 ЦО (мура’стый, перкобёлый, тарги’лый (тар-
гы’лый); «рябой» – 2 ЦО (ко’ваный, ря’бчатый (ря’бчат); «с цветным
узором» – 2 ЦО (буке’товый, пуке’товый); «в крапинку» – 2 ЦО (коноп-
ля’стый, скворцо’вый); «очень пёстрый» – 2 ЦО (переря’бый, серопо-
пужачий); «радужный (о цвете)» – 1 ЦО (ро’вдужный); «тигровой масти»
– 1 ЦО (тигрова’тый); «с пестрым, ярким узором из цветов, цветастый»
– 1 ЦО (свето’шный).
У трёх лексем добавляется сема «яркий»: глазу’чий «пёстрый, яр-
кий, издали бросающийся в глаза» [9, 6, с. 192], перепёльчатый «пест-
рый, полосатый, но не яркий» [9, 26, с. 184], проя’вкий «яркий по цвету,
пестрый» [9, 33, с. 60].

63
 Абсолютное большинство цветолексем является исконно русскими
(переполо’сый, переря’бый, пестра’вый и др.).
Образованными по русской словообразовательной модели от заим-
ствований в ЛСГ смешанного тона являются ЦО ба’рсовый от туркм.,
хивинск., др.-тюрк. барс [11, I, с. 128]; буке’товый от нем. или франц. бу-
кет [11, I, с. 236], серопопужа’чий от араб. через франц. попугай [11, III,
с. 328].
Комментария требует ЦО ба’рсовый. Это южносибирский диалек-
тизм, образованный по русской словообразовательной модели от туркм.,
хивинск., др.-тюрк. «барс» [11, I, с. 128], что дает основания говорить о
влиянии туркменского языка, который относится к огузской группе тюрк-
ских языков, и языка Хивинского ханства, «существовавшего с 1512 по
1920 год на территории современных Казахстана и Туркменистана [5,
с. 10]. Население ханства делилось на три группы, различавшиеся по
своим этническим, культурным и языковым признакам: непосредствен-
ные потомки древних хорезмийцев, туркменские племена, узбекские
племена. Под «хивинским языком» понимается огузский диалект узбек-
ского языка, входящий в тюркскую языковую семью.
Наименований цвета с затемнённой этимологией в данной лексико-
семантической группе 4: кароли’новый, ко’ваный, пуке’товый, тар-
ги’лый (таргы’лый). Они не представлены в этимологических словарях
русского языка. Возможно, ЦО тарги’лый (таргы’лый) образовано по
русской словообразовательной модели от татарского слова таргил
«красный с чёрными полосами» [10, с. 4196], относящегося к уральским
заимствованиям, что объясняется распространением тюркских племен
на территории Урала. Образовалось «в эпоху наиболее ранних русско-
тюркских контактов» [3, с. 49], то есть в период до образования Киевской
Руси (I–VIII вв.), который «характеризуется взаимодействием славянских
диалектов с диалектами иранских и финских племен, и с диалектами
тюркских племен» [2, с. 102].
Цветонаименование пуке’товый, вероятнее всего, связано с диа-
лектным прилагательным буке’товый «с цветочным узором» [9, 3,
с. 265]. В таком случае это слово можно будет отнести к числу постро-
енных по русской словообразовательной модели от заимствований.
В основу номинации ЦО кароли’новый могло быть положено назва-
ние лечебной травы каро’ль, которое зафиксировано в Смоленской и
Архангельской областях [9, 13, с. 141].
Колоратив ко’ваный, возможно, связан с диалектизмом ко’ва «отпе-
чаток на снегу, остающийся от человека или предмета» [9, 14, с. 23]. Ко-
ваный – «с рисунком, похожим на кову».

64
 Огромный интерес представляет классификация ЦО по обозначае-
мым ими предметам. В ней участвует 22 колоратива, в словарных стать-
ях которых имеются иллюстрации и/или комментарии, касающиеся
семантической валентности цветообозначений. С. Д. Кацнельсон пони-
мал под валентностью «подразумеваемое значение слова или импли-
цитно содержащееся в нем указание на необходимость восполнения его
словами определённых типов» [6, с. 20]. Исследуемые ЦО означают:
1) цвет одежды, ткани: ба’рсовый (о платке), кароли’новый (о плат-
ке), мура’стый (о ситце), орла’стый (о повязке), пеле’сый (пелёсый) (о
шёлковой ткани), переря’бый (о кофте), проя’вкий (о ситце), пуке’товый
(о ленте), рябчатый (о платке), ря’бый (о платье), рябу’чий (о материи,
одежде), свето’шный (о кашемире), скворцо’вый (о чулках), серопо-
пужа’чий (об одежде);
2) окрас животных: ко’ваный (о масти животных, об оперении птиц),
конопля’стый (о курице, голубе), мура’стый (о масти животных), пере-
пелёсый (об окраске птиц), ря’бчатый (о телёнке, курице), рябёшенький
(о кукушке), рябый (о корове, быке, свинье, курице, щенке), тарги’лый
(таргы’лый) (о масти быка, лошади); тигрова’тый (о животном);
3) цвет растений: пуке’товый (о цветке).
Древнейшим и значимым для жизни человека локусом в семантиче-
ском поле цвета являются названия окраса животных (шерсти, оперения
птиц): его означают 8 ЦО. Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов в труде
«Индоевропейский язык и индоевропейцы», описывая индоевропейские
представления о некоторых животных, приводили слова, выражающие
значение «пёстрый» в различных языках. Собака, а именно слово «пёс»,
связывается со слав. *pьstrъ, греч. ποικίλος "пестрый" [4, II, с. 596]. О ло-
сосе они пишут так: «Узкая сфера диалектного распространения данного
слова, отсутствующего в целом ряде индоевропейских диалектов, выяв-
ляет его позднее происхождение в специализированном значении осо-
бой разновидности рыбы с красной пятнистой окраской, которая водится
в реках бассейна Каспийского моря (Salmo truttacaspius Kessl.) и в севе-
роевропейских водах (Salmo salar L.) <…> Само название ‘лосося’ *lakhs
– можно связать с индоевропейской основой *lakh – со значением ‘крас-
ный’, ‘пятнистый’: др.-инд. laksa ‘красный лак’, перс, raxs ‘пятнистый’,
‘белый с красным’» [4, II, с. 535]. Слово «поросёнок», по
Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванову, является древним и принадлежит к
периоду возникновения ранних диалектных общностей: «Такой вывод,
основанный на ареальных диалектных соотношениях, согласуется с
возможностью объяснения слова как производного от индоевропейской
основы *pherkh – ‘пестрый’, ‘пятнистый’ (др.-инд. prsni – ‘пестрый’, ‘пят-
нистый’ <…> ср.-ирл. еrс ‘пятнистый’ <…>), очевидно, по характерной
пятнистой окраске поросенка» [4, II, с. 594].
65
 Однако наибольшее количество примеров (14), зафиксированных в
СРНГ, представляют сферу, искусственно созданную человеком, – это
наименования одежды и тканей. У Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова
находим соотносительный ряд «др.-инд. pirhsati ‘украшает’, авест. paes
‘раскрашивать, украшать’, лит. piesti ‘(живо)писать’, ст.-слав. piso ‘пишу’,
др.-инд. pingala ‘пестрый’» [4, I, с. 236]. Человек, создавая пёстрые, раз-
ноцветные артефакты, украшал себя и свою жизнь.
Из этого следует, что в исследуемом контексте сема «пёстрый» об-
ладает положительной эмоционально-оценочной коннотацией. «Оце-
ночные семы, сохранившиеся до наших дней в цветонаименованиях,
говорят о ценности предмета, цвет которого был положен в основу пер-
вичного наименования» [8, с. 24]. Иллюстрации из СРНГ подтверждают
это. «До чего проявкий, не линючий, хороший, до старости хороший (о
ситце)» [9, 33, с. 60]. Проя’вкий в значении «пёстрый» стоит в одном ря-
ду с «хороший», в предложении они выступают в качестве контекстуаль-
ных синонимов. «В правой руке тросточка камышевая, Во тросточке
ленточка пукетовая, Он тросточкой подпирается, Сам пукетовой лен-
той похваляется» [9, 33, с. 119]. Пуке’товая лента, то есть лента с цвет-
ным узором, является значимой для носителя говора, если указывается,
что он ею «похваляется». «Красны девушки все нарядные... На главах
платки гарнитуровы, Оборочки-то все земчужные, Чулочки-то все сквор-
цовые... Башмаки-то все козловые (песня)» [9, 37, с. 407]. Скворцовые
(пёстрые, в крапинку) чулки в данной иллюстрации понимаются как
нарядная одежда, предмет роскоши.
В иллюстрациях СРНГ пёстрая одежда и ткань мыслятся как наряд-
ные, хорошие. Однако есть и такие примеры, в которых нам видится от-
рицательная эмоционально-оценочная коннотация: «Иванушка рябчий,
Хорошенький мальчик, Уловил кукушечку, хотя она рябешенька, Она
ему милешенька» [9, 35, с. 334] (Выделения наши – В.В.). Следова-
тельно, сема «пёстрый» реализует как положительную, так и отрица-
тельную оценку.
При рассмотрении семы «пёстрый» по данным словарей различных
языков (как индоевропейских, так и иносистемных) можно отметить так-
же и поляризацию значения: англ. gay «пёстрый; эффектный, нарядный;
распутный, легкомысленный», исп. abigarrado «разноцветный; разно-
мастный (пренебр.)», санскрит citrá «пёстрый, удивительный», иврит ‫נקוד‬
«пёстрый; запятнанный». В оценочности проявляется закон поляризации
значения: «Оценочная сема, сохраняемая цветообозначениями до сих
пор, бинарна и состоит из двух полярных сем: «положительная оценка»
и «отрицательная оценка». Этиология оценочной семы уходит корнями в
глубину веков, когда значимые предметы начали оцениваться. Оценка
носила полярный характер» [8, с. 28].
66
 Предварительные выводы:
1. Группа смешанного тона древняя, на что указывают а) её объём в
цветовом локусе говоров русского языка (10 %); б) семантические па-
раллели в родственных и неродственных языках; в) действие в ней се-
масиологических закономерностей.
2. Фактический материал показывает, что полярные значения изна-
чально были связаны с очень древними значимыми предметами реаль-
ного мира: животными как источником питания и «тепла» (шкуры
животных и были первой «одеждой» и «украшением» как человека, так и
его жилища). Древняя цветовая сема «пёстрый вообще» была связана с
защитой/опасностью (окрас хищников не всегда позволял вовремя об-
наружить их), что и определило полярность оценочной семы в истории
языка.
3. Диалектная лексика смешанного цвета репрезентирует черты
русской национальной культуры (домашние животные, виды одежды и
тканей), поликонтактность русского языка в его истории, а также особен-
ности цветовой номинации, метафорической в основе: «цветом похожий
на …».

Литература
1. Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. – М., 1975.
2. Бурибаева М. А. Тюркские слова в русском языке как результат языковых
контактов // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. –
Выпуск № 1 (22). – 2013. – C. 99–105.
3. Взаимовлияние и взаимообогащение языков народов СССР / отв. ред.
Ю.Д. Дешериев. – М.: Наука, 1987.
4. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Ре-
конструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры (в двух
частях). – Тбилиси: Изд-во Тбилисского ун-та, 1984.
5. История Хорезмской народной советской республики (1920–1924 гг.): сб. док-
тов. – Ташкент, 1976.
6. Кацнельсон С. Д. К понятию типов валентности // Вопросы языкознания. –
1987. – № 3. – С. 20–32.
7. Кезина C. B. Семантическое поле цветообозначений в русском языке (диа-
хронический аспект): моногр. – Пенза: ПГПУ им. В.Г Белинского, 2005.
8. Кезина С. В. Семантическое поле цветообозначений в русском языке (диа-
хронический аспект): автореф. дис. ... д-ра филол. наук. – Челябинск, 2010.
9. Cловарь русских народных говоров / АН СССР, Ин-т рус. яз., Слов. сектор. –
Л.: Наука. Ленингр. отд-е, 1965. – Вып. 1–46.
10. Татарско-русский словарь. 56000 слов. 7400 фразеологических выражений.
– Казань: Институт языка, литературы и искусства им. Г. Ибрагимова, 2007.
11. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / М. Фасмер; пер.
О. Н. Трубачева. 4-е изд., стер. – М.: АСТ, 2007.
12. Цыганенко Г. П. Этимологический словарь русского языка. 2-е изд. – Киев:
Рад. школа, 1989.
13. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского
языка: в 2 т. – М.: Русский язык,1994. 

67
 Е. А. Миронова

К вопросу о месте возникновения знаков

и символов единого религиозного культа Евразии: знак «таусень»

Орнаменты, или декор керамических изделий неолита-энеолита-

эпохи бронзы, найденных на территории Евразии, описываются в стать-
ях по археологии терминами, которые не расшифровывают суть отдель-
ных символов орнамента. Например: «оттиски шнура», «прочерченные
линии», «оттиски зубчатого штампа», «оттиски верёвочки». Но в какие
орнаменты выстраиваются все эти «оттиски», что это за «геометриче-
ские фигуры» – в большинстве источников никак не уточняется.
А между тем, каждый элемент орнамента являлся с древних пор
знаком, символом, «говорящим посланием» племён, которые непрерыв-
но развивались и непрерывно двигались, осваивая новые территории
Евразии, не прерывая связи с оставшимися сородичами на прежних ме-
стах. Именно совокупность факторов: структуру расселения, стратегию
жизнеобеспечения и систему коммуникаций современные исследовате-
ли [6, с. 134] считают движущими силами смены эпох – мезолита на
неолит (неолитизация), которая произошла повсеместно на всей терри-
тории (западной части) Евразии. То есть, масштабные неолитические
трансформации, не только в материальной, но и в духовной сферах,
прослеживаемые одновременно, как будет показано ниже, происходили
и на всей территории Евразии.
Многочисленные работы посвящены исследованию духовной сферы
– культу Великой Богини. Одним из маркеров Великой Богини является
знак «Таусень», или знак плодородия, который обозначает у славян пе-
риод сбора урожая (косой крест с углами в перекрестиях).
Этот знак считается знаком Великой Богини [1], потому что он был
нанесён на многие антропоморфные скульптуры, и это всегда – женские
скульптуры, начиная с костяных скульптур Мёзино, Украина (мезолити-
ческое поселение). Также этот знак нанесён на область живота и бёдер
антропоморфной скульптуры из Кукутени (рис. 1):

68
 Рис. 1. Глиняная антропоморфная фигурка из Кукутени (4900–4750 до н.э.)
со знаком «Таусень» в области живота

Центр, из которого расходятся углы, создавая линии креста – мно-

голучевого креста – вот что такое «Таусень». То есть, это многократно
усиленный крест. Если сам по себе крест имеет благотворное влияние
на человека, то его усиленный вариант в виде «Таусеня» многократно
усиливает мощь такой четырёх-лучевой, повторенной многократно, ком-
бинации линий. Место, в котором он нарисован на данной скульптуре –
это средоточие мощной энергии Кундалини у человека. Нарисован он на
женской статуэтке, значит, эта сила и мощь принадлежит женщине. Но,
как и все изображения Великой Богини, эта скульптура не имеет чётко
проработанных человеческих черт, выделены лишь широкие бёдра. В
остальном – голова оформлена в виде прямоугольника, черты лица
лишь намечены. В данном случае мастеру необходимо было воплотить
главную идею – создать символ Великой Богини, наделённой мощной
энергией деторождения, плодовитости.
Перенос функции с предмета на другой предмет, который тесно
связан с предыдущим – это свойство не только проявляющееся в мето-
нимии в языке, но в видеоряде, он, как мы здесь видим, также имеет ме-
сто. Символ, имеющий какое-то первоначальное значение в контексте с
другим предметом, будучи оторванным от этого родового предмета,
начинает жить своей собственной жизнью и обозначает то же самое по-
69
нятие, но – самостоятельно! Достаточно лишь нанести такой символ на
любой другой предмет – и присутствие Великой Богини в её функции
дарительницы плодородия становилось осязаемым (рис. 2–4).

Рис. 2. Керамический сосуд из Суз со славянским знаком «Таусень», Лувр

(Фото Е.А. Мироновой)

Рис. 3. Стенд с находками из Мари (Месопотамия), 2-е тыс. до н.э. Лувр – слева,
увеличенное изображение тарелки со знаком Таусеня – справа
(Фото Е.А. Мироновой)

Рис. 4. Бронзовый штамп со славянским знаком «Таусень» из Ирана, Лувр

(Фото Е.А. Мироновой)

70
 Обращает на себя внимание количество дуг/углов в каждом секторе
– их по пять, по количеству пальцев руки. Число «пять» также является
символом Великой Богини [1, с. 12].

Рис. 5. Сцена хоровода вокруг «священной коровы»

(на боку у неё знак сбора урожая «таусень»).
Корова – тельная, так как на боку – знак Таусень, то есть урожай или приплод
http://rpp.nashaucheba.ru/docs/index-9944.html http://iskusstvoart.blogspot.ru/

Данный знак встречается на артефактах культур, находящихся да-

леко друг от друга, что вызывает закономерный исследовательский ин-
терес: каким образом этот знак появился на глиняных печатях культур
Кукутени-Триполье и Бан-Чанг (рис. 6а-б), на глиняной посуде китайской
археологической культуры Яншао и индейских культур Анасази-
Могольон (рис. 6в-г):

а б в г г

Рис. 6. а) Печати из Кукутени; б) печать из Бан-Чанга; в) знак «таусень» на тарелке, Китай;

г) тарелка со знаком «таусень», культура Анасази (Северная Америка).
Рис. 6а):http://en.wikipedia.org/wiki/Symbols_and_proto-writing_of_the_Cucuteni–Trypillian_culture
Рис. 6б): http://smspostcard3.blogspot.com/2009/05/missing-thailand-ban-chiang.html
Рис. 6в): http://www.chinaheritagequarterly.org/scholarship.php?searchterm=023_yangshao.inc&issue=023
Рис. 6г): http://rarepotteryinfoblogspot.blogspot.ru/2012/05/mogollon-pottery-cascabel-red-on-brown.html

В культуре Яншао такой знак был найден археологом Андерсоном в

числе первых находок на керамических сосудах этой культуры (рис. 6в).

71
 В культурах Анасази-Могольон такой знак на керамике можно встре-
тить очень часто (рис. 6г). По всей видимости, благодаря хорошей си-
стеме ирригации, разнообразию выращиваемых культур и
соответственно различным по длительности вегетативным периодам,
представители данных культур собирали урожай несколько раз в год
(существует даже огромная пещера, в которой эти древние люди храни-
ли свои припасы, но не жили в ней, и это говорит о большом количестве
производимых продуктов).
Мы обратили также внимание на то, что знак «таусень» в культурах
Яншао и Анасази/Могольон основном помещался на вогнутые ёмкости –
тарелки и чашки. Тем самым манифестировалось исходное значение
этого символа – период сбора урожая или момент его переработки или
поглощения (а ёмкость служила для хранения этого урожая или в каче-
стве переносной тары – плодов, например).
Тем не менее, знак плодородия «таусень» встречается не только у
земледельческих народов. Он обнаружен и на петроглифах Севера. Как
пишут исследователи наскальных и пещерных росписей Д.К. Дубровский
и В.Ю. Грачёв о Скандинавских петроглифах и росписях: «Больше всего
рисунков, выполненных краской, найдено в южной и центральной Фин-
ляндии, в южной Швеции и в одном месте северо-запада России – на
полуострове Рыбачий на Баренцевом море. В Норвегии красочные
изображения встречаются в основном в гротах и пещерах, причем среди
них доминируют человеческие фигуры. Считают, что пещерные изобра-
жения связаны с обрядами. В Швеции и Финляндии изображения, нане-
сенные краской, встречаются только на открытых скалах. Они, как и
петроглифы, могут быть интерпретированы как часть ритуалов, связан-
ных с охотой, духами и шаманизмом ˂….˃ Обобщая все вышесказанное,
можно сделать вывод, что наскальные изображения юга и севера Скан-
динавии принадлежат двум различным культурам протосаамам и пред-
кам современных скандинавов. Судя по некоторым рисункам, эти
культуры известное время сосуществовали в одних и тех же местах.
Причем «южное» наскальное искусство исчезло как таковое во времена
викингов, в то время как «северное», саамское, продолжало существо-
вать и в более поздние времена» [3, с. 46].
72
 Рис. 7. Изображение на острове Рыбачий, Россия, Фенноскандия [3]

На данном фрагменте петроглифа красной краской изображён знак

«таусень» в виде лабиринта – непрерывной линией. Такое начертание
имеет корреляцию с известными каменными лабиринтами Кольского по-
луострова (н. Кандалакшский лабиринт).
Южные варианты знака «таусень» обнаружены на артефактах Бал-
канского круга культур, например на керамике из Македонии (рис. 8):

Рис. 8. Шкатулка из неолитической Македонии

http://www.whereismacedonia.org/about-macedonia/history-of-macedonia/180-neolithic-period-
in-macedonia-bitola-area
На юге нашей страны такой знак тоже присутствует – на керамике
Кавказа (рис. 9):

Рис. 9. Обломок глиняной миски со знаком Таусень

(Кавказ, конец II – начало I тыс. до н.э.), Государственный Эрмитаж

73
 Самый древний артефакт с подобным орнаментом («таусень») про-
исходит из мезолитического поселения Мёзин, о чём писал ещё
А. А. Рыбаков [7]. Пока это самый древний, обнаруженный к настоящему
моменту, артефакт с орнаментом плодородия – «таусень» – 18 000 лет
до н.э. Очевидно, традиция его размещения на керамике (посуде и ста-
туэтках) распространялась вместе с перемещениями представителей
данного этноса во времени и пространстве. В таком случае появляется
необходимость фиксации места – источника распространения знака «та-
усень» как части коврового меандра и хронологической приоритетности
такого орнамента. Итак, самый древний меандр на планете был обнару-
жен на Мёзенской позднепалеолитической стоянке на Черниговщине с
датировкой 18 000 лет до н.э. (рис. 10):

Рис. 10. Иллюстрация из книги Б. А. Рыбакова «Язычество древних славян» [7, с. 166–167].

Б.А. Рыбаков трактует этот знак не как самостоятельный

знак/символ, но как часть ромбо-меандрового узора, зародившегося в
мезолите из подобия рисунку дентина бивней мамонта. Действительно,
на рис. 10, показывающем печати-штампы из Мёзино, такой знак, будучи
приложен многократно к поверхности (например, к коже) может созда-
вать сложный ромбический орнамент, однако он, даже на печатях, выре-
зан как самостоятельный знак, в отличие от действительно сложного
меандра на соседних печатях. Значит, ему придавали какой-то особый
смысл, которого не было у меандра и рассматривать его семантику надо
отдельно от меандра: «Неолитические слои балкано-дунайских теллей,
содержащие большое количество женских фигурок, насыщены также и
глиняными штампами-печатями (пинтадерами), пригодными для татуи-
ровки. Простейшие рисунки этих штампов (параллельные шевроны,
крест с угловым заполнением) вполне пригодны для воспроизведения на
74
теле любых вариантов ромбо-меандрового коврового узора. Наряду с
простыми штампами изготовлялись и очень сложные, отпечатки которых
давали в готовом виде запутанный ковровый узор. Ни один из видов
штампов не применялся для орнаментации глины; все глиняные изде-
лия покрывались узором вручную, а штампы предназначались для ино-
го, очевидно для татуировки. Особый интерес представляют печати в
виде стилизованной женской фигуры, что косвенно может подтверждать
гипотезу о татуировке» [7, c. 104].
Знак «таусень» на протяжении тысячелетий проделал путь из Евра-
зии в Америку. Мы уже отмечали его присутствие на керамике индейских
культур Анасази-Могольон [4]. Однако и на сосудах инков прослежива-
ется комплекс знаков аграрной орнаментики (рис. 11):

Рис. 11. Сосуды инков. Музей искусства доколумбовых культур, Куско, Перу
http://melody24.net/artist/videos/%D0%9F%D0%BB%D0%B5%D0%BC%D1%8F+%D0%98%D0%BD%D0
%BA%D0%BE%D0%B2
На этих инкских сосудах представлен солярный знак (на кувшине
слева), свастика (двуручный кувшин в центре) и таусень (на кувшине
справа), что говорит о единой традиции украшения посуды, восходящей
ещё к культурам Старого Света – Кукутени-Триполье [4, с. 267–374].
Почему именно такая форма у знака, символизирующего плодоро-
дие и сбор урожая? При расшифровке древнейших знаков, повторяю-
щихся на многочисленных артефактах Евразии, мы выяснили, что
соединение двух знаков – ˅ и ˄, символизирующих женское и мужское
начала, дают знак Х [5, с. 48–58]. Ответ на вопрос – почему в каждом из
четырёх углов, образованных таким косым крестом – знаком Х, присут-
ствуют всегда несколько других уголков, может иметь следующее объ-
яснение: это символ мощного выброса энергии зачатия (направленной в
одну точку) и энергии рождения (исходящей из одной точки), другими
словами – энергия плодородия. То есть – главный символ культа Вели-
кой Богини.
75
 Самый древний из всех, обнаруженных к настоящему моменту ар-
хеологией, знаков «таусень» – Мёзенский – является самым древним
(18 000 лет). Отсюда следует вывод – данный знак, как основной символ
культа плодородия, распространённого в Евразии и Америке, зародился
именно на территории Русской Равнины (пока не будет найден его бо-
лее древний аналог в другом месте) и был распространён мигрировав-
шими племенами, исповедовавшими этот единый культ плодородия –
культ Великой Богини – на другие территории.

Литература
1. Голан А. Миф и символ. – [Электронный ресурс]. – URL:
http://astrovic.ru/lib/golan.htm (дата обращения: 23.09.2015)
2. Дубровский Д. К., Грачёв В. Ю. Уральские писаницы в мировом наскальном
искусстве. – Екатеринбург: ООО «Грачёв и партнёры», 2010. – 216 с. – [Электронный
ресурс]. – URL: http://rockart-studies.ru/pdf/DubrovskiyGrachev_uralskie%20pisan_2011.pdf
(дата обращения: 23.09.2015).
3. Миронова Е. А. Одинаковые формы керамики, совпадающие орнаменты и
идентичные знаки на артефактах культур неолита, энеолита, и эпохи бронзы Евро-
пы, Азии и Северной Америки (сравнение данных по культурам: Кукутени/Триполье –
Яншао – Бан-Чанг – Анасази/Могольон) // Proceedings of the Academy of DNA
Genealogy. – Boston-Moscow-Tsukuba. – Volume 6. – No. 2. – February 2013. – С. 267–
374. – [Электронный ресурс]. – URL: http://dna-academy.ru/wp-
content/uploads/6_2_2013.pdf (дата обращения: 23.09.2015).
4. Миронова Е. А. Древнейшие знаки протописьменности на артефактах Евра-
зии // Славянские языки и культура. История и современность: материалы междунар.
науч.-практ. конф. 15–17 мая 2014 г./ под общ. ред. проф. В.Н. Скворцова. – СПб.:
ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2014. – С. 48-58.
5. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы.
Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и пракультуры. – Тбили-
си, 1984.
6. Нордквист К., Крийска А., Герасимов Д. В. Социальная реорганизация насе-
ления каменного века в восточной части Балтийского моря в IV тыс. до н. э.: структу-
ра расселения, стратегия жизнеобеспечения и система коммуникаций // IV Северный
археологический конгресс: доклады. 19–23 октября 2015, г. Ханты-Мансийск / отв.
ред. Н. М. Чаиркина; Правительство ХМАО – Югры; Ин-т истории и археологии УрО
РАН; Уральский федеральный университет имени первого Президента России
Б.Н. Ельцина; Ин-т археологии и этнографии СО РАН; Ин-т археологии РАН. – Ека-
теринбург, 2015. – С. 132–152.
7. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. – М.: Наука,1981. – 406 c.

76
 Г. Н. Лебедева

Роль интеллектуалов в пробуждении славянских наций

В том, что в современной Европе живут и иногда процветают сла-

вянские народы, имеющие свои государства, огромную роль сыграли не
только и не столько политики и дипломаты, сколько культурно-
просветительские общества. Возникшие примерно два века назад тому,
они спасли славян от исчезновения.
К началу XIX века за пределами России из славянских земель пол-
ную независимость имела только Черногория. Остальные народы «по-
теряли свою государственность и находились под чужеземным игом в
течение нескольких столетий. Для большинства из них (за исключением
поляков и хорватов) была характерна неполная социальная структура –
высшие слои общества (дворянство, городские верхи) являлись инона-
циональными, в то время как низшие слои (крестьянство, городские
низы) составляли славянское население. Это привело к тому, что свет-
ская интеллигенция в славянских землях была по преимуществу немец-
кой, итальянской или венгерской, в то время как национальная почти
поголовно вербовалась из духовенства. Отсюда происходили и особен-
ности славянского Возрождения: во-первых, в идеологии славянских бу-
дителей большое место занимали национальные моменты; во-вторых,
антирелигиозная направленность ее была значительно слабее, чем у
представителей европейского Просвещения» [4, с. 131–132].
Знаменитое латинское высказывание «Slavica non leguntur» («по-
славянски не читают», «славянское не стоит прочтения») в XIX в. отно-
силось не только к славянам, но и к венграм, румынам и просто фикси-
ровало факт отсутствия у них литературных языков. В таком же
состоянии находилось даже духовенство. «С конца 1830-х годов в кан-
целярию обер-прокурора стали поступать сообщения о бедственном по-
ложении православной церкви в землях Австрии. Архимандрит
Порфирий в 1841 г. из Вены докладывал о священниках, что им даже
запрещают говорить материным языком, им угрожают северным кнутом,
им вменяют в преступление сродство их с русскими, они стоят между
тремя истребительными огнями: паписты принуждают их к унии, немцы
стараются германизировать их, венгерцы силятся сделать их мадьяра-
ми» [7, с. 36].
Их языки были сведены до уровня простонародных наречий, суще-
ствовали запреты на преподавание на родном языке. В Османской им-
перии к этому добавлялся религиозный гнет. Еще в начале ХIХ века
ассимиляция и растворение в окружающих народах славян казалась во-
просом времени. Но и среди сохранивших язык и самосознание славян
77
проходили тревожные процессы. Не случайно знаменитый чешский ис-
торик и философ Й. Добровский (1753–1829 гг.) считал историю своего
народа законченной и свои книги писал по-немецки. Он же выпустил в
свет первую грамматику чешского языка, но по-немецки (sic!).
Поразительным феноменом эпохи стало возрождение почти исчез-
нувших славян Европы, которое соединилось с формированием нацио-
нальных литературных языков, с борьбой за права родного языка, его
сохранение и применение в разных общественных и культурных сфе-
рах» [5, с. 77]. На востоке Европы это проявилось, прежде всего, в куль-
турно-идеологической сфере, в общественной мысли, во взглядах
передовых мыслителей, писателей, носивших в некоторых странах гор-
дое имя «будителей». В принципе, славяне были лишь крестьянскими
обществами, расколотыми и социально, и религиозно. Ведущую роль в
движении за возрождение славянства сыграли учителя, выходцы из се-
мей зажиточных крестьян, священники, а также немногочисленные (зато
активные) лица свободных профессий. Ломая сословные перегородки,
стала формироваться национальная идеология. Она была проста: сла-
вянам надо сохраниться как общности. Нельзя не поразиться тому, что
почти исчезнувшие в качестве разговорных чешский, словацкий, словен-
ский языки обрели литературную форму и действительно стали языком
народа [1, с. 5].
В таких условиях стала быстро распространяться идея славянской
солидарности, сначала ставшая формой проявления национального са-
мосознания, а затем и идеологией возрождения. Идея стала влиять на
культурную, языковую, правовую и политические сферы. К середине
XIX столетия (точнее, к 1848 году, когда славяне стали активными
участниками политических событий) благодаря малозаметной подвиж-
нической деятельности сельских учителей, священников, выходцев из
числа ремесленников, и небольшого количества образованных самоучек
славянские народы пробудились после многовекового сна.
Помимо профессиональной деятельности ученых-славистов огром-
ную роль в культурных связях славян играли культурно-
просветительские общества, обычно известные как матицы. В эпоху
Славянского возрождения во всех славянских землях за пределами
России возникали общественные культурно-просветительские обще-
ства, известные как матицы. Собственно, Матица – общее название ста-
рейших культурно-просветительных общества славян в XIX веке. Слова
«матица» имеет несколько значений, среди них – пчелиная матка, вос-
производительница пчелиного улья. Также матица – это балка опорная
(брус или бревно), поддерживающая потолок и являющаяся перекрыти-
ем и основой для крыши и стропильной системы.
78
 Матицы сыграли в истории славянских народов роль, которую
обычно играли университеты и академии наук. Известный российский
исследователь А.С. Будилович писал, что особенность становления
науки у славянских народов была ориентирована на «единство рассеян-
ным силам, собирая их в служении в борьбе на существование. Без
этого были бы непонятны участие и жертвы, которые народ несет в
пользу своих учено-литературных учреждений и обществ. Это центры
народной жизни, мастерские, в которых приготовляются орудия и сред-
ства защиты» [2, с. 468].
Первая славянская матица была основана сербами в Буде в 1826 г.
Вскоре, в 1828 г. в Праге было открыто подобное общество под назва-
нием Чешского Музея или Матицы. Пример был заразителен и в 1847 г.
устроилось общество лужицких сербов (потомков полабских славян) в
Саксонском г. Будишин (ныне – Бауцен, Германия).
Когда разразилась «весна Европы» (общеевропейская революция
1848–1849 гг.), то славяне неожиданно оказались влиятельной полити-
ческой силой. Немецкое движение, которое в тот период было одновре-
менно либеральным и националистическим, исходило из необходимости
объединения всех германских земель, в которые автоматически вклю-
чались территории Чехии и Словении, а также сохранявших еще сла-
вянский характер Силезии и Поморья (Померании). Австрийские
имперские земли должны были войти в состав объединенной Германии.
Для австрийских славян это означало реальную угрозу полной ассими-
ляции в немецком море. И в этих условиях славяне предпочли поддер-
жать династию Габсбургов и их обветшалую империю. Чешские части
подавили восстание в имперской столице Вене, хорваты под руковод-
ством Йосипа Елачича сыграли огромную роль в подавлении революции
в Венгрии, и славяне осознали, что их будущее весьма не определенно,
и поэтому бороться за развитие своего языка и культуры остается для
них жизненной необходимостью. В русле этого процесса продолжали
возникать новые и развиваться старые матицы.
В период революции в австрийских землях, в 1848 г., во Львове ос-
нована Матица Галицкая для издания дешевых книг. В 1849 г. в г. Брно
открыто «Народное общество св. Кирилла и Мефодия» или Матица Мо-
равская; в том же году была открыта Матица Далматинская, которая бы-
ла в 1851 г. перенесена в Загреб и стала называться Иллирской. В 1861 г.
была задумана и открыта через два года матица Словенская (то есть
Словацкая) в Быстрице, поставившая целью пробуждение нравственной
и умственной образованности среди словаков.
79
 «Развитие сербской культуры вело к необходимости организации
общенациональной структуры. В 1826 году по инициативе группы тор-
говцев и юристов в Пеште было основано общество под названием «Ма-
тица сербская». «Польза во славу народы» – так в акте об основании
Матицы были определены её задачи и направление деятельности» [Ле-
щиловская с. 102]. При Матице была создана библиотека, издавались
книги, а в «обмен на свои издания общество получало книги и журналы
от различных учреждений Австрийской империи, в 1833 г. Российская
академия наук выслала Матице около 50 своих изданий». В 1861 также
при её поддержке был создан сербский национальный театр. Участники
сербской Матицы на Славянском съезде в Москве в 1867 г. выдвигали
проект создания Всеславянской матицы, который, однако, не получил
практического развития [6, с. 103].
Матица словацкая (словацк. Matica slovenská) – словацкое культур-
но-просветительное общество (г. Мартин); Матица силезская – силез-
ское культурно-просветительное общество (1877).
Таким образом, было открыто 9 Матиц, из которых 8 было на тот
момент в Австрии, Пруссии и Саксонии, где славяне не были допущены
к государственной власти и правительство препятствовало духовному
развитию славян. Матицы для этих народов были формой духовного са-
мосохранения общества перед лицом инородного государства [3, с. 187].
На Балканах, в условиях османского деспотизма, любая активность
славянского населения подавлялась. И, тем не менее, благодаря нали-
чию в России крупной по численности и влиятельной в финансовом от-
ношении болгарской диаспоры, началось пробуждение и совершенно
забытых славян Балканского полуострова. Начиная с 1835 г., с момента
открытия в Габрово, первой светской болгарской школы, просвещение
болгар пошло быстрыми шагами. К 1878 г., ко времени освобождения
Болгарии, количество грамотных среди болгар (при всей сложности бал-
канской статистики) было уже довольно значительным.
В сербских землях также росло количество образованных людей,
составивших национальную интеллигенцию. При этом, помимо матицы
Сербской, огромную роль в возрождении народа сыграло православное
духовенство, сохранившее «сербство» посреди иноязычного и иновер-
ного окружения.
Сложные процессы протекали среди словаков. Большинство деяте-
лей национального движения происходили из числа протестантских
священников. Это весьма затрудняло развитие словаков, которые были
и остаются католическим народом, весьма преданным Ватикану. Но в
тогдашних условиях почти все католическое духовенство было сторон-
ником мадьяризации.
80
 Непростая ситуация была также среди словенцев. Этническая тер-
ритория словенцев значительно сократилась. Провинции Штирия и Ка-
ринтия, заселенные ранее исключительно словенцами, совсем
германизировались к началу XIX века. Но и среди словенцев небольшая
группа образованных людей, в основном из числа священников, мелких
торговцев и вообще выходцев из крестьян, с помощью книг и периоди-
ческих изданий сумели буквально перед самым исчезновением словен-
цев решительно переломить обстоятельства и сохранить свой
маленький народ с сильным национальным самосознанием.
Объединяли матицы лиц разной социальной принадлежности,
взглядов, общественных позиций. Соотношение сил и общественная
ориентация не были устойчивыми, зависели от ситуации и обстановки.
Помимо матиц, среди славян возникали и более привычные Европе
культурно-просветительские общества. В XIX веке возникла целая сеть
творческих кружков, обществ, объединений, развивавших литературу,
науку, национальный язык, а также институций, призванных хранить
культурные ценности (библиотеки, музеи), и учреждений (типографии,
издательства), способных доводить интеллектуальные и художествен-
ные достижения до читательской аудитории.
Матицы отличались от них: они соединяли разные сферы культур-
ной жизни – издание, тиражирование и распространение книг и литера-
турных произведений в народе. Матицы были ориентированы не только
на профессиональную культуру, но и на простых людей с целью повы-
шения их образования. Выполняли матицы социально-связующую роль
в национальной среде, содействовали национальной консолидации на
основе общепризнанных у народа ценностей.
В условиях разделенности славянских народов государственными и
административными границами деятельность матиц по укреплению це-
лостности народа имела особое значение. Приведем в качестве приме-
ра деятельность Чешской матицы, самой организованной из всех,
ставшей своего рода эталоном для деятельности других матиц.
Создание связано с «Частным обществом наук» (или «Чешское
ученое общество») – свободным союзом ученых, созданным в 1770-х гг.
и преобразованное в 1790 г. в «Королевское чешское общество наук».
Столь же длительная традиция у печатного издания «Записки Частного
общества наук». «Королевское общество…» долго оставалось узким
собранием естественников, историков, языковедов и высших чиновни-
ков, которые изучали природные богатства. Только в 1830-х гг. деятель-
ность Общества активизируется: были изданы крупные исторические
памятники, а также «Старые чешские летописи», подготовленные
81
Ф. Палацким. В Общество вошли Ф. Палацкий, Й. Юнгман, В. Ганка, бра-
тья Преслы и другие чешские будители. В 1818 г. по инициативе чеш-
ских патриотов (Й. Юнгман, Ян Святоплук Пресл, М. Миллер) был
организован «Патриотический музей Чехии», главной целью которого
было «сохранение языка, сохранение чешского народа», а также соби-
рание всех видов памятников, публикация чешских сочинений, мало из-
дававшихся как «из-за больших расходов, так и из-за ненадежного
спроса».
С 1825 г. по инициативе Ф. Палацкого и под его редакцией стал вы-
ходить журнал «Часопис Сполечности Властенецкего музеум в Чехах»
(Журнал Общества Патриотического музея в Чехии), а с 1831 г. на чеш-
ском языке – «Часопис Ческéго музеум» (Журнал Чешского музея), ко-
торый выходит и поныне. По замыслу Палацкого необходимость
издания на чешском языке объяснялась заботой о развитии чешской
литературы, создании системы национального образования, целена-
правленном воспитании народа в патриотическом духе. Так журнал стал
общественным информационным центром.
Еще в конце 1820-х гг. интерес к истории, литературе, этнографии
привел к необходимости создания фонда для издания энциклопедиче-
ского словаря. Энциклопедия задумывалась на чешском языке в трех
частях: в первой предполагалось освещение истории и географии, вто-
рая – естественные и технические науки, третья – филологические зна-
ния. Палацкий в 1829 г. разработал план по подготовке чешского
энциклопедического научного словаря. Этот проект имел то значение,
что на тот исторический период чешский язык был лишь языком кресть-
ян и низших городских слоев, на котором не существовало никакой
научной терминологии.
Для издания была проведена подписка, ориентированная на тираж
в 500 экз. В результате на основе обсуждений в Патриотическом музее
1 января 1830 г. было решено учредить новую научную организацию
«Музейное общество чешского языка и литературы». Когда обнаружи-
лось, что издание энциклопедического словаря такому коллективу не по
силам, Общество предложило создать Матицу Чешскую как издатель-
ство Чешского музея. Название «Матицы» было позаимствовано от не-
задолго до того основанного аналогичного сербского издательства.
При нём был созданный специально денежный фонд для издания
чешских книг, известный как Чешская матица. Матица находилась «под
наблюдением и руководством одного из членов Комитета музея» и еже-
годно представляла «все счета для публичного ознакомления». Была
разработана организационная структура, она включала четкие разграни-
82
чения основателей и последователей, правила членства, денежные по-
жертвования – всё это в дальнейшем осложняло рост числа членов Ма-
тицы и ограничивало издательскую деятельность. В первый год своего
существования Матица насчитывала только 35 членов-основателей, а в
1839 г. их уже было 512, а к 1847 г. число возросло до 2329.
В 1832 г. число основателей Матицы составляло 155 человек, по
социальному составу в 1833 г. основателями были один дворянин,
28 священнослужителей, 52 студента теолога, 23 чиновника, 9 горожан,
9 профессоров, 7 врачей, 4 учителя, 3 книготорговца, 2 купца, 2 юриста,
1 аптекарь.
Завершенный в 1834–1839 гг. пятитомный Чешско-немецкий сло-
варь показал лексические возможности чешского литературного языка,
возможности использования его во всех коммуникативных сферах. Фак-
тически это был первый толковый словарь чешского языка. Второе из-
дание Словаря вышло в 1849 г.
Благодаря помощи музея Матице удалось приступить к изданию
«Славянских древностей» П. Й. Шафарика, однако завершить их изда-
ние смогли в 1837 г. уже при поддержке известного русского историка
М.П. Погодина.
Для дальнейшего развития Чехии большую роль сыграло Общество
поддержки промышленности в Чехии, основанное в 1833 г. Общество
первоначально объединяло немецкоязычных промышленников, но по-
степенно наряду с немецким стали выходить и некоторые чешские пуб-
ликации, чтобы информировать о технических достижениях читателей-
ремесленников и повысить их знания по организации производства и
вообще технический уровень.
В 1840-е гг. активные участники Общества своим патриотическим
содержанием лекций в Пражском университете привлекали большое
внимание национально настроенных студентов.
1852–1860 гг. – время гонений, наступление на позиции чешских
патриотов. С начала 1850-х гг. работа Общества Патриотического музея
находилась под контролем полиции. Шеф пражской полиции вошел в
состав Комитета музея, с 1854 г. полицейский комиссар участвовал в за-
седаниях Общества, сообщая о них подробную информацию властям, в
целом жесткий контроль продолжался до 1866 г. В это же время разра-
батывается программа издания Матицей произведений мировой зару-
бежной литературы в чешских переводах.
При участии Матицы в 1853–1863 гг. выходил журнал «Жива» (прак-
тической направленности), издание учитывало потребности промыш-
ленности, сельского хозяйства. С 1854 г. и поныне выходит журнал
«Археологические и топографические памятники».
83
 Известно, что российские учёные доставляли сведения о положении
славянского дела, что стимулировало знакомство и дружеские отноше-
ния со славянскими учеными. А после принятия университетского устава
1835 г. в славянские земли для изучения истории, литературы и языка
народов, населявших, были посланы кандидаты О.М. Бодянский,
П.И. Прейс, И.И. Срезневский и В.И. Григорович. Свои знания они по-
черпнули в Праге, которая была центром славистических изысканий.
Вернувшись, они впоследствии создали кафедры славистики в Москов-
ском, Петербургском, Харьковском и Казанском университетах [8, с. 39].
Членами Чешской матицы в разное время стали: российские ученые
М.П. Погодин, И.И. Срезневский, А.Ф. Гильфердинг, С.М. Соловьев,
Ф.И. Буслаев и др., поляки В.А. Мацеевский и Р. Губе, словаки – предсе-
датель Словацкой матицы Штефан Мойзес, профессор Белградского
лицея Янко Шафарик, хорваты Й.Ю. Штроссмайер, Франьо Рачки и дру-
гие ученые.
В то же время чехами поддерживались другие славянские матицы.
Журнал «Часопис Ческего музеум» положил начало контактам: посыла-
лись издания в общество древностей Киева, в университетскую библио-
теку Кракова. Шел обмен на «Северную пчелу» – ежедневную газету,
выходившую в Петербурге. Постоянными адресатами Чешской матицы
становятся Общество истории и древностей российских при Московском
университете, с 1850 г. – Общество Кирилла и Мефодия в Брно, с 1851 г.
Иллирская матица в Загребе, Матица во Львове, Археологическое об-
щество в Петербурге, Академия наук в Вене, Институт Смита в Вашинг-
тоне, некоторые польские научные центры.
С 1860-х гг. Чешская матица утрачивает позиции ведущего научного
и культурного центра Чешских земель. Парадоксальным образом это
объяснялось именно успехами деятельности матицы. В это время воз-
никают новые общественные и культурные организации: чешское певче-
ское общество национального хора (1862) – Глагол пражский,
Умелецкая беседа (1863). Матица стала рассматриваться молодыми
националистами как центр общественного консерватизма: это выража-
лось в сохранении веры в пользу небольших, но реальных дел, конкрет-
ной поддержке акций, имевших общенациональный характер. Но матица
продолжала действовать, причем в масштабах, выходящих за границы
Чехии.
С самого начала деятельность Матицы была ориентирована не
только на Чехию, Моравию и Силезию, т. е. на чешские земли, на пре-
одоление региональных различий между землями чешской короны, но и
на Словакию, территорию, входившую в состав венгерского королев-
ства.
84
 Укрепление позиций учреждений культуры способствовало накоп-
лению интеллектуального потенциала. Все это повлияло на то, что
главным оценочным критерием при определении нации становится
язык, национальный патриотизм, культурные особенности. Наряду с
процессами объединения и формирования чешской нации, Чешская ма-
тица сознательно поддерживала идеи чехословакизма – концепции еди-
ного чехословацкого народа. Подобные амбиции могли показаться
нереализуемыми, учитывая, что историческая область Моравия еще не
считалась чешской.
Земли чешской короны не составляли одного целого, обладали со-
словными учреждениями – сеймами. Маркграфство Моравия включало и
герцогство Силезию, они вошли в состав империи Габсбургов в 1526 г. В
первой половине XIX в. в этом регионе все еще преобладало регио-
нальное «моравское» самосознание. В этот же период основывается
первый музей в Брно («Музей им. Франтишека» (т. е. Франца I, с 1804 г.
– императора Австрии), подобный таким учреждениям в австрийской
империи. Идея его создания появилась у членов Моравско-силезского
общества, созданного во второй половине XVIII века. Во время револю-
ции 1848 г. появилось требование государственно-правовой автономии
Чешских земель в рамках империи, но представители моравской поли-
тической элиты выступили против, увидев в этом стремление чехов
«подчинить Моравию». Сами мораване указывали на независимость
Моравии от Чехии и признавали лишь союз с австрийской монархией. В
такой обстановке 6 июля 1848 г. в г. Брно была основана Еднота морав-
ска (Моравское общество) – имелось в виду «научное и гуманитарное
общество». Его цель была – содействовать славянским народностям,
способствовать просвещению на чешском языке и образовании, следить
за полным равноправием земских языков. В правилах был пункт об из-
дании «поучительных сочинений для народа». В 1849 году было основа-
но Моравское народно общество св. Кирилла и Мефодия, которое через
четыре года стало Моравской матицей. В результате напряженной дея-
тельности этого общества мораване вновь обрели чешское самосозна-
ние, что во многом смогло предотвратить германизацию края.
Вот так без баррикад, парламентских дебатов, без красивых фраз и
эффектных жестов славянские народы смогли сохраниться в этом мире
как нации. Матицы сыграли роль, которую обычно играет пресса. Но для
народов, у которых еще не было литературных языков, матицы создали
возможность иметь прессу.
85
 Литература
1. Богданова И. А., Злыднев В. И., Ритчик Ю. И. Культура и общество в эпоху
становления наций (Центральная и Юго-Восточная Европа в конце XVIII – 70-годах
XIX в.). – М.: ИСБ РАН, Наука, 1974. – С. 5.
2. Будилович А. Славянские матицы и ученые дружества // Журнал министер-
ства народного просвещения. – 1869. – № 141. – Ч. 2. – С. 468. – [Электронный ре-
сурс]. – URL: https://archive.org/stream/zhurnalminister67unkngoog#page/n721/mode/2up
(дата обращения: 23.11.2015).
3. Исламов Т. И., Лещиловская И. И., Ненашева З. С. Славянские матицы.
XIX век: коллективная монография в 2 ч. / отв. ред. И. И. Лещиловская. – М.: ИСБ
РАН, 1996. – Ч. 2. – С. 187.
4. Кирилина Л. А., Пилько Н. С., Чуркина И. В. История Словении / отв. ред.
И. В. Чуркина. – СПб.: Алетейя, 2011. – С. 131–132.
5. Лебедева Г. Н. Славянское Возрождение в первой половине XIX века: рож-
дение наций // Вестник Ленинградского государственного университета им.
А.С. Пушкина. – 2015. – Т. 2. – № 2. – С. 77.
6. Лещиловская И. Сербская матица // Родина. – 2006. – № 6. – С. 102.
7. Павленко О. На поддержку православия. Славянский фактор в дипломатиче-
ских отношениях России и Австрии в 1830 – 1840 – е годы // Родина. – 2013. – № 3. –
С. 36.
8. Рокина Г. В. Путешествия российских учёных в славянские земли и их роль в
формировании отечественного славяноведения в первой половине XIX века // Запад
– Восток. – 2013. – № 6. – С. 39.

86
 А. Б. Дейкова, В. И. Зубов, Т. Е. Лебедева

Указатель опубликованных региональных источников

по истории русского языка, составленных
на территории Санкт-Петербургской губернии

Предисловие
Указатель представляет собой перечень опубликованных в разных
изданиях региональных источников по истории русского языка, состав-
ленные на территории Ленинградской области (Санкт-Петербургской гу-
бернии). Самый ранний опубликованный источник датируется 1434 г.
Цель Указателя: создать источниковую базу для изучения истории
развития русского языка на территории Ленинградской области в разные
эпохи. Составители не ставили перед собой задачи опубликовать / пе-
репечатать перечисленные в издании источники по причине того, что
они доступны для изучения в библиотеках Петербурга, многие источники
размещены на интернет-ресурсах. Указатель ориентирован, прежде все-
го, на ученых, занимающихся проблемами истории русского языка, раз-
вития русского литературного языка, русской диалектологии.
Указатель состоит из двух частей. В Первой части источники клас-
сифицированы по жанрам, соотносящимся с тем или иным типом пись-
менности. Такая группировка источников, представленных в Первой
части, может быть полезна исследователям, изучающим эволюцию сти-
лей и жанров русского литературного языка, грамматические, лексиче-
ские и фонетические факты русского языка разных временных срезов.
Во Второй части источники расположены в хронологическом поряд-
ке, что будет удобным с точки зрения изучения определенного периода
в жизни русского языка в разных его аспектах.
Предлагаемый вниманию читателей Указатель может оказаться по-
лезным и для ученых-историков, этнографов, чьи исследования связаны
с жизнью территорий современной Ленинградской области.
Принципы отбора источников для Указателя
В Указатель включены источники, локализацию которых удалось
установить доподлинно. В частности, в тексте самого документа есть
указание на место его составления, либо есть указание на составителя
документа, личность которого позволяет далее установить место со-
ставления документа. Если у составителей возникали сомнения в том,
что источник составлен на территории Ленинградской области, такой ис-
точник не включался в Указатель.
87
 С сожалением отметим, что количество опубликованных интересу-
ющих нас памятников письменности крайне мало́ (нами было найдено
всего 65 источников), в то время как рукописное наследие северо-
восточных окраин Новгородской земли, а затем Санкт-Петербургской гу-
бернии исчисляется десятками тысяч единиц.
Подача источников
В Указателе приводится полное название источника, выходные
данные, а также ссылка на Интернет-ресурс, где можно ознакомиться с
полным текстом документа.
Если в первом издании тексты документов снабжены комментарием,
указываются страницы, на которых опубликован самый текст источника.
В Первой части внутри каждой рубрики источники расположены в хро-
нологическом порядке. Тот же принцип реализован и во Второй части.
В данном издании сохраняется орфография издания, где впервые
опубликован тот или иной источник. Графика опубликованных памятни-
ков письменности отражает отдельные фонетические явления, морфо-
логические и синтаксические особенности, характерные для территорий
северо-запада Руси.
Авторы-составители будут благодарны коллегам за дополнения, ре-
комендации и замечания.

ЧАСТЬ I
ЦЕРКОВНО-БОГОСЛУЖЕБНЫЕ КНИГИ
Святцы рода Кобылиныхъ XIX в. // Мордвинов И.П. Тихвинская стари-
на. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья
(современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества лю-
бителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 137–144.

ДЕЛОВЫЕ ДОКУМЕНТЫ
Отписки
Отписка кирилловскаго игумена Марка, ростовскому митрополиту
Варлааму 1589–1592 // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 1–2.
Отписка Тихвинскаго монастыря осадных воевод Василья Неплюе-
ва и Ивана Баклановскаго 1614 г. // Дополненiя къ актамъ историческимъ,
собранныя и изданныя археографическою коммиссiею. – СПб., Тип. II Отделе-
ния Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1846. – Т. II. – С. 53–55.
88
 Отписка игумена Макарiя Бѣлозерскому воеводѣ Петру Чихачеву
о присылке пороха и свинцу, по случаю ожидаемого приступа къ монастырю
Шведовъ и Литовцевъ 1614 г. // Дополненiя къ актамъ историческимъ, собран-
ныя и изданныя археографическою коммиссiею. – СПб., Тип. II Отделения
Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1846. – Т. II. – С. 55–56.
Памяти
Память Тихвинскаго монастыря архимандрита Iосифа жителямъ
Тихвинскаго посада о недозволенiи приставать на подворьяхъ приезжимъ и
прохожимъ людямъ ноябрь 1654 // Акты, собранные в библиотеках и архивах
Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения Собственной Е.И.В.
Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 113–114.
Память келаря старца Никона 1658 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 53.
Заказная память Тихвинскаго монастыря архимандрита съ братiею
Тихвинскимъ посадскимъ людямъ 1663 Iюля 29 // Акты, собранные в биб-
лиотеках и архивах Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения Соб-
ственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 191–192.
Заказная память Тихвинскаго монастыря архимандрита съ братiею
Тихвинскимъ посадскимъ людямъ об истребленiи кормчества и безчин-
ныхъ поступковъ въ нихъ замѣченныхъ 1668 ноября 15 // Акты, собранные в
библиотеках и архивах Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения
Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 217–218.
Ссылочная память Федьки Попова 1674 // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 62.
Память въ Зеленецкую волость закащику священнику Iоакиму, о кон-
чине и поминовенiи въ его заказъ царевны Ѳеодоры Алексѣевны 1678 г. // До-
полненiя къ актамъ историческимъ, собранныя и изданныя археографическою
коммиссiею. СПб., Тип. Эдуарда Праца. – 1862. – Т. VIII. – С. 28.
Памятная записка помѣщика Сергѣя Федоровича Вындомскаго
1820-е гг. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 4–7.
Приговоры
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, по тяжебному дѣлу
между Тихвинцами Иваномъ Ивановымъ и Тимоɵеемъ Никитинымъ о при-
быльныхъ и заемныхъ деньгахъ 1653 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 103–104.

89
 Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о высылкѣ изъ Тих-
винскаго посада нѣкоторыхъ вредныхъ людей 1661 г. // Акты юридическiе, или
Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 104–105.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о зачисленiи бобыля
на крестьянское тягло 1666 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ ста-
риннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 107.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о строенiи лавокъ в
Тихвинскомъ посадѣ и о запрещенiи корчемства и игры картами и зернью
1666 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизвод-
ства. – СПб., 1838. – С. 107–109.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о порѣзанiи ножемъ
старца Манассiи 1678 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго
делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 109.
Письма делового характера
Письмо архимандрита Илларiона академику Я.И. Бердникову 1841 г.
// Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи го-
рода Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) //
Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новго-
род, 1911. – С. 7–8.
Письмо тихвинскаго архимандрита къ боярину князю Семену Ива-
новичу Прозоровскому // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 20–21.
Письма тихвинскаго коменданта Василья Никитича Римскаго-
Корсакова и подъячихъ его канцелярiи къ дворянину Петру Ивановичу
Боранову 1707 – 1708 гг. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 79–88.
Письмо В.Н. Римского-Корсакова къ П.И. Боранову по поводу
предыдущего указа 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 88.
Въ Новгородскую духовную консисторию 1848 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 44–45.
Заручные
Крѣпостная заручная челобитная тихвинскихъ посадскихъ людей
архимандриту Павлу 1717г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сбор-
никъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (совре-
меннаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей
древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 22–25.
90
 Памятники судопроизводства
Сыскная книга губныхъ старостъ Унковскаго и Боранова о земляхъ
деревни Майкова 1605 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 115–116.
Запись по земельному дѣлу Большого и Введенскаго монастырей
1650 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 120–122.
Дѣло о покражѣ Агафьей Подчищаехой денегъ Николо-
Боровинскаго у строителя чернаго попа Елисея 1664 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 53–57.
Дѣло Ѳедьки Попова и Ѳедьки Остратова 1674 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 57–62.
Сыскъ по дѣлу об убiйствѣ Дымскаго строителя iеромонаха Iосифа
казначеемъ старцемъ Макарiемъ 1681 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская ста-
рина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обоне-
жья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества
любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 63–67.
Из допросных рѣчей по дѣлу о насильномъ пострижении старицы
Елены 1688 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 68–69.
Къ дѣлу о старорусской иконѣ Божiей Матери 1848 – 1849 гг. // Морд-
винов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тих-
вина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ
Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 43–44.
Хозяйственные книги
Записныя книги Петра Боранова о подводахъ 1706 г. // Мордвинов
И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 75.
Описная книга 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 90–91.
91
 Вѣдомость Новгородской Епархiи Тихвинъ Введенской Дѣвичь мо-
настырь въ Новгородскомъ уѣздѣ при ручьи Березовикѣ (по описям
1739 – 1764 гг.) // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 94–98.
Подушная подать с крестьянъ Тихвинскаго Большого монастыря
1762 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 105–106.
Вѣдомость изъ купленныхъ для Тихвинскаго монастыря припасахъ
по цѣнамъ на оные, существовавшiе с 1763 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 106–108.
Опись учиненная Новгородской Епархiи Тихвинскому Введенскому
дѣвичью монастырю 1764 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сбор-
никъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (совре-
меннаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей
древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 98–105.
Выписи из хозяйственных книг
Выпись из писцовыхъ книгъ Мины Лыкова 1620 года // Мордвинов
И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 9–10.
Выпись из переписной книги Сумина 1647 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 10–12.
Выпись из даточныхъ книгъ о вотчинахъ Введенскаго монастыря
1663 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 123–124.
Указы
Желѣзное дѣло на Тихвинѣ (По бумагамъ Барановскаго архива,
принадлежащимъ нынѣ С.И. Успенскому (1704–1707) // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 13–17.
Заказъ Петра Боранова явосемскому волостному старостѣ и жите-
лямъ волости о поимки бѣглыъ солдатъ 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 91–92.
92
 Истребленiе разбойниковъ (приказъ капитана С. Баранова дворянину
П. Баранову) 1709 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 92–93.
Сказки
Сказка стрѣтиловскихъ стариковъ о землѣ Тихвинскаго Большого
монастыря 1658 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 122–123.
Сказка игумена Васильевскаго Староладожскаго монастыря Андре-
яна, о монастырскихъ рыбныхъ ловляхъ 1674 г. // Дополненiя къ актамъ
историческимъ, собранныя и изданныя археографическою коммиссiею. –
СПб., Тип. II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1857. – Т. VI. –
С. 352–353.
Грамоты
Откупная Обонежская грамота 1434 после 29 июня // Акты историче-
скiе, собранные и изданные Археографическою коммиссiею. – СПб., 1841–
1842. – С. 18–19.
Порядная бобыля Евдокима Лукьянова 1624 г. // Акты юридическiе,
или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 204.
Порядная Кручины Дементьева съ детьми, о жительствѣ въ крестья-
нахъ за Тихвинскимъ монастыремъ 1626 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 205.
Порядныя Гаврила Михайлова и Ивана Иванова, о жительствѣ въ
Тихвинскомъ посадѣ 1628 и 1635 гг. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ
стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 205–206.
Порядныя разныхъ крестьянъ, о поселениiи ихъ на тяглыхъ участкахъ
Тихвинскаго монастыря 1630 и 1634 гг. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 206–208.
Порядная церковнаго дьячка 1634 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 208.
Вкладная Обонѣжанина Степана Забихина 1651 г. // Акты юридическiе,
или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 152–153.
Порядная часоваго мастера, о поставкѣ боевыхъ часовъ на колокольнѣ
1655 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизвод-
ства. – СПб., 1838. – С. 209–210.
Вкладная монастырскаго служки Василья Метелева 1659 г. // Акты
юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб.,
1838. – С. 153–154.
Порядная монастырскаго бобыля 1661 г. // Акты юридическiе, или Со-
бранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 211.
Вкладная Тихвинца Ивана Ɵеоктистова 1679 г. // Акты юридическiе,
или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. –
С. 154–155.
93
 Челобитные
Челобитная дворянъ и дѣтей боярскихъ, Вотской пятицы, Городеис-
каго и Передольскаго погостовъ, о дачѣ имъ расчета съ Васильемъ Левши-
нымъ въ кормахъ и подводахъ 1611 – Iюля 17 – 1617 // Акты юридическiе, или
Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 83–84.
Челобитная попа Максима 1674 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская стари-
на. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья
(современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества лю-
бителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 62–63.
Челобитная тихвинской посадской женки Иринки Брянцевой 1686 г. //
Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города
Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ
Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 67–68.
Челобитная властей Большого монастыря на жителей Тихвинскаго
посада 1756 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 28–41.
Челобитная тихвинскаго бургомистра Дохнева на архимандрита Иг-
натiя 1787 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 110–113.
Записки
Наѣздъ помѣщика Обернибѣсова. Записка князя Михаила Мышецка-
го 1772 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 108–109.
Подписки
Наѣздъ помѣщика Обернибѣсова. Подписка Обернибѣсова и кн.
Мышецкаго 1772 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 109–110.

БЫТОВАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ
Изъ писемъ Андрея Петровича Римскаго Корсакова къ академику
Якову Ивановичу Бередникову 1850 – 1851 // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 46–52.

94
 ПАМЯТНИКИ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
Житие Антония Дымскаго // Пономарев Д. Житие преподобного Антония
Дымского как достоверный исторический источник. – СПб., 2014. – С. 216–226.
Публикуется по списку РНБ. Собр. ОСРК. Q. I. 1354.
Житие Антония Дымского (краткая редакция) // Белоброва О.А. Две
редакции жития Антония Дымского // Труды Отдела древнерусской литерату-
ры. – 1997. – Т. 50. – С. 281–292.
Вкратцѣ о житiи и хожденiи въ Царьградъ преподобнаго Антонiя,
сверстника чудотворцу Варлааму Хутынскому, потомъ бывшаго Дымкiя
пустыни первоначальника // Новгородские епархиальные ведомости. –
1898. – № 12. – Часть неофициальная. – С. 725–733.

ЧАСТЬ II
XV ВЕК
Откупная Обонежская грамота 1434 после 29 июня // Акты историче-
скiе, собранные и изданные Археографическою коммиссiею. – СПб., 1841–
1842. – С. 18–19.

XVI ВЕК
Отписка кирилловскаго игумена Марка, ростовскому митрополиту
Варлааму 1589–1592 // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 1–2.

XVII ВЕК
1600–1610 гг.
Сыскная книга губныхъ старостъ Унковскаго и Боранова о земляхъ
деревни Майкова 1605 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 115–116.

1611–1620 гг.
Челобитная дворянъ и дѣтей боярскихъ, Вотской пятицы, Городеис-
каго и Передольскаго погостовъ, о дачѣ имъ расчета съ Васильемъ Левши-
нымъ въ кормахъ и подводахъ 1611 – Iюля 17 – 1617 // Акты юридическiе, или
Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 83–84.
Отписка Тихвинскаго монастыря осадных воевод Василья Неплюе-
ва и Ивана Баклановскаго 1614 г. // Дополненiя къ актамъ историческимъ,
собранныя и изданныя археографическою коммиссiею. – СПб., Тип. II Отделе-
ния Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1846. – Т. II. – С. 53–55.

95
 Отписка игумена Макарiя Бѣлозерскому воеводѣ Петру Чихачеву о
присылке пороха и свинцу, по случаю ожидаемого приступа къ монастырю
Шведовъ и Литовцевъ 1614 г. // Дополненiя къ актамъ историческимъ, собран-
ныя и изданныя археографическою коммиссiею. – СПб., Тип. II Отделения
Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1846. – Т. II. – С. 55–56.
Выпись из писцовыхъ книгъ Мины Лыкова 1620 года // Мордвинов
И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 9–10.

1621–1630 гг.
Порядная бобыля Евдокима Лукьянова 1624 г. // Акты юридическiе,
или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 204.
Порядная Кручины Дементьева съ детьми, о жительствѣ въ крестья-
нахъ за Тихвинскимъ монастыремъ 1626 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 205.
Порядныя Гаврила Михайлова и Ивана Иванова, о жительствѣ въ
Тихвинскомъ посадѣ 1628 и 1635 гг. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ
стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 205–206.

1631–1640 гг.
Порядныя разныхъ крестьянъ, о поселениiи ихъ на тяглыхъ участкахъ
Тихвинскаго монастыря 1630 и 1634 гг. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 206–208.
Порядная церковнаго дьячка 1634 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 208.

1641–1650 гг.
Выпись из переписной книги Сумина 1647 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 10–12.
Запись по земельному дѣлу Большого и Введенскаго монастырей
1650 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 120–122.

1651–1660 гг.
Вкладная Обонѣжанина Степана Забихина 1651 г. // Акты юридическiе,
или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 152–153.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, по тяжебному дѣлу
между Тихвинцами Иваномъ Ивановымъ и Тимоɵеемъ Никитинымъ о при-
быльныхъ и заемныхъ деньгахъ 1653 г. // Акты юридическiе, или Собранiе
формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 103–104.
96
 Порядная часоваго мастера, о поставкѣ боевыхъ часовъ на колокольнѣ
1655 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизвод-
ства. – СПб., 1838. – С. 209–210.
Память Тихвинскаго монастыря архимандрита Iосифа жителямъ
Тихвинскаго посада о недозволенiи приставать на подворьяхъ приезжимъ и
прохожимъ людямъ ноябрь 1654 // Акты, собранные в библиотеках и архивах
Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения Собственной Е.И.В.
Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 113–114.
Память келаря старца Никона 1658 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 53.
Сказка стрѣтиловскихъ стариковъ о землѣ Тихвинскаго Большого
монастыря 1658 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 122–123.
Вкладная монастырскаго служки Василья Метелева 1659 г. // Акты
юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб.,
1838. – С. 153–154.

1661–1670 гг.
Порядная монастырскаго бобыля 1661 г. // Акты юридическiе, или Со-
бранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 211.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о высылкѣ изъ Тих-
винскаго посада нѣкоторыхъ вредныхъ людей 1661 г. // Акты юридическiе, или
Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 104–105.
Заказная память Тихвинскаго монастыря архимандрита съ братiею
Тихвинскимъ посадскимъ людямъ 1663 Iюля 29 // Акты, собранные в биб-
лиотеках и архивах Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения Соб-
ственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 191–192.
Выпись из даточныхъ книгъ о вотчинахъ Введенскаго монастыря
1663 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 123–124.
Дѣло о покражѣ Агафьей Подчищаехой денегъ Николо-
Боровинскаго у строителя чернаго попа Елисея 1664 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 53–57.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о зачисленiи бобыля
на крестьянское тягло 1666 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ ста-
риннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 107.

97
 Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о строенiи лавокъ в
Тихвинскомъ посадѣ и о запрещенiи корчемства и игры картами и зернью
1666 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго делопроизвод-
ства. – СПб., 1838. – С. 107–109.
Заказная память Тихвинскаго монастыря архимандрита съ братiею
Тихвинскимъ посадскимъ людямъ об истребленiи кормчества и безчин-
ныхъ поступковъ въ нихъ замѣченныхъ 1668 ноября 15 // Акты, собранные в
библиотеках и архивах Российской Империи: в 4 т. – СПб.: Тип. II Отделения
Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. – Т. 4. – С. 217–218.

1671–1680 гг.
Дѣло Ѳедьки Попова и Ѳедьки Остратова 1674 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 57–62.
Сказка игумена Васильевскаго Староладожскаго монастыря Андре-
яна, о монастырскихъ рыбныхъ ловляхъ 1674 г. // Дополненiя къ актамъ
историческимъ, собранныя и изданныя археографическою коммиссiею. –
СПб., Тип. II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии. – 1857. – Т. VI. –
С. 352–353.
Ссылочная память Федьки Попова 1674 // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 62.
Челобитная попа Максима 1674 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская стари-
на. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья
(современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества лю-
бителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 62–63.
Память въ Зеленецкую волость закащику священнику Iоакиму, о кон-
чине и поминовенiи въ его заказъ царевны Ѳеодоры Алексѣевны 1678 г. // До-
полненiя къ актамъ историческимъ, собранныя и изданныя археографическою
коммиссiею. СПб., Тип. Эдуарда Праца. – 1862. – Т. VIII – С. 28.
Приговоръ Тихвинскаго монастырскаго собора, о порѣзанiи ножемъ
старца Манассiи 1678 г. // Акты юридическiе, или Собранiе формъ стариннаго
делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 109.
Вкладная Тихвинца Ивана Ɵеоктистова 1679 г. // Акты юридическiе, или
Собранiе формъ стариннаго делопроизводства. – СПб., 1838. – С. 154–155.

1681–1690 гг.
Сыскъ по дѣлу об убiйствѣ Дымскаго строителя iеромонаха Iосифа
казначеемъ старцемъ Макарiемъ 1681 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская ста-
рина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обоне-
жья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества
любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 63–67.
98
 Челобитная тихвинской посадской женки Иринки Брянцевой 1686 г. //
Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города
Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ
Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 67–68.
Из допросных рѣчей по дѣлу о насильномъ пострижении старицы
Елены 1688 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 68–69.

1691–1699 гг.
-------

XVIII ВЕК
1700–1710 гг.
Желѣзное дѣло на Тихвинѣ (По бумагамъ Барановскаго архива,
принадлежащимъ нынѣ С.И. Успенскому (1704–1707) // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 13–17.
Записныя книги Петра Боранова о подводахъ 1706 г. // Мордвинов
И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 75.
Описная книга 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 90–91.
Письма тихвинскаго коменданта Василья Никитича Римскаго-
Корсакова и подъячихъ его канцелярiи къ дворянину Петру Ивановичу
Боранову 1707 – 1708 гг. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 79–88.
Письмо В.Н. Римского-Корсакова къ П.И. Боранову по поводу
предыдущего указа 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 88.
Заказъ Петра Боранова явосемскому волостному старостѣ и жите-
лямъ волости о поимки бѣглыъ солдатъ 1708 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 91–92.
99
 Истребленiе разбойниковъ (приказъ капитана С. Баранова дворянину
П. Баранову) 1709 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 92–93.

1711–1720 гг.
Крѣпостная заручная челобитная тихвинскихъ посадскихъ людей
архимандриту Павлу 1717г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сбор-
никъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (совре-
меннаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей
древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 22–25.

1721–1730 гг.
------

1731–1740 гг.
Вѣдомость Новгородской Епархiи Тихвинъ Введенской Дѣвичь мо-
настырь въ Новгородскомъ уѣздѣ при ручьи Березовикѣ (по описям
1739 – 1764 гг.) // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 94–98.

1741–1750 гг.
------

1751–1760 гг.
Подушная подать с крестьянъ Тихвинскаго Большого монастыря
1762 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ ис-
торiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣз-
да) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 105–106.
Вѣдомость изъ купленныхъ для Тихвинскаго монастыря припасахъ
по цѣнамъ на оные, существовавшiе с 1763 г. // Мордвинов И.П. Тихвин-
ская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 106–108.
Опись учиненная Новгородской Епархiи Тихвинскому Введенскому
дѣвичью монастырю 1764 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сбор-
никъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (совре-
меннаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей
древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 98–105.

100
 Челобитная властей Большого монастыря на жителей Тихвинскаго
посада 1756 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ
къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 28–41.

1761–1770 гг.
------

1771–1780 гг.
Наѣздъ помѣщика Обернибѣсова. Записка князя Михаила Мышецка-
го 1772 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 108–109.
Наѣздъ помѣщика Обернибѣсова. Подписка Обернибѣсова и кн.
Мышецкаго 1772 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ ма-
терiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 109–110.

1781–1790 гг.
Челобитная тихвинскаго бургомистра Дохнева на архимандрита Иг-
натiя 1787 г. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 110–113.

1791–1799 гг.
------

XIX ВЕК
Памятная записка помѣщика Сергѣя Федоровича Вындомскаго
1820-е гг. // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ
исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго
уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. –
Новгород, 1911. – С. 4–7.
Письмо архимандрита Илларiона академику Я.И. Бердникову 1841 г.
// Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи го-
рода Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) //
Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новго-
род, 1911. – С. 7–8.
101
 Въ Новгородскую духовную консисторию 1848 г. // Мордвинов И.П.
Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и
Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новго-
родскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 44–45.
Къ дѣлу о старорусской иконѣ Божiей Матери 1848–1849 гг. // Морд-
винов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тих-
вина и Нагорнаго Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ
Новгородскаго Общества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. –
С. 43–44.
Изъ писемъ Андрея Петровича Римскаго Корсакова къ академику
Якову Ивановичу Бередникову 1850–1851 // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 46–52.

НЕДАТИРОВАННЫЕ ПАМЯТНИКИ
Вкратцѣ о житiи и хожденiи въ Царьградъ преподобнаго Антонiя,
сверстника чудотворцу Варлааму Хутынскому, потомъ бывшаго Дымкiя
пустыни первоначальника // Новгородские епархиальные ведомости. –
1898. – № 12. – Часть неофициальная. – С. 725–733.
Житие Антония Дымского (краткая редакция) // Белоброва О.А. Две
редакции жития Антония Дымского // Труды Отдела древнерусской литерату-
ры. – 1997. – Т. 50. – С. 281–292.
Житие Антония Дымскаго // Пономарев Д. Житие преподобного Антония
Дымского как достоверный исторический источник. – СПб., 2014. – С. 216–226.
Публикуется по списку РНБ. Собр. ОСРК. Q. I. 1354.
Святцы рода Кобылиныхъ (XIX век?) // Мордвинов И.П. Тихвинская
старина. Сборникъ матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго
Обонежья (современнаго Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Об-
щества любителей древности. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 137–144.
Письмо тихвинскаго архимандрита къ боярину князю Семену Ива-
новичу Прозоровскому // Мордвинов И.П. Тихвинская старина. Сборникъ
матерiаловъ къ исторiи города Тихвина и Нагорнаго Обонежья (современнаго
Тихвинскаго уѣзда) // Сборникъ Новгородскаго Общества любителей древно-
сти. – Вып. 4. – Новгород, 1911. – С. 20–21.

102
 Список авторов

Вялова В. Д. – магистрант Пензенского государственного университета (Пенза),

e-mail: vladacat@narod.ru
Грачева И. В. – кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы
Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина (Рязань),
e-mail: yu.arhipova@rsu.edu.ru
Громова А. В. – доктор филологических наук, профессор кафедры русской
литературы ГОУ ВО города Москвы «Московский городской педагогический
университет» (Москва), e-mail: gromovaav@mail.ru
Дейкова А. Б. – лаборант-исследователь НИЛ «Региональные аспекты
исследований языка, литературы и средств массовой информации», студент V курса
филологического факультета Ленинградского государственного университета
им. А.С. Пушкина (Санкт-Петербург), e-mail: nastya.deikova@yandex.ru
Зубов В. И. – студент V курса филологического факультета Ленинградского
государственного университета им. А.С. Пушкина (Санкт-Петербург),
e-mail: vladzubov21@gmail.com
Комарова М. В. – студент V курса филологического факультета Ленинградского
государственного университета им. А.С. Пушкина (Санкт-Петербург),
e-mail: k7093@yandex.ru
Лебедева Г. Н. – кандидат философских наук, доцент кафедры философии
Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина
(Санкт-Петербург), e-mail: gal_le@list.ru
Лебедева Т. Е. – кандидат филологических наук, доцент Ленинградского
государственного университета им. А.С. Пушкина, заведующая НИЛ «Региональные
аспекты исследований языка, литературы и средств массовой информации»
(Санкт-Петербург), e-mail: te_lebedeva_1210@mail.ru
Миронова Е. А. – кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики и
межкультурной коммуникации Ростовского государственного экономического
университета (Ростов-на-Дону), e-mail: almir@donpac.ru
Сивкова Е. А. – доцент кафедры русского языки и методики обучения русскому
языку Челябинского государственного педагогического университета (Челябинск),
e-mail: paleo17@mail.ru
Циманович Л. С. – соискатель степени кандидата наук кафедры славянских
литератур Белорусского государственного университета (Минск), e-mail: liudmila
riko@tut.by

103
 Научное издание

Славянские языки и культура.

История и современность

Материалы международной научно-практической конференции

27 апреля 2016 года

Оригинал-макет Н. В. Чернышевой

Подписано в печать 11.05.2017. Формат 60x84 1/16.

Гарнитура Arial. Печать цифровая.
Усл. печ. л. 6,5. Тираж 500. Заказ 1317.

Ленинградский государственный университет имени А. С. Пушкина

196605, Санкт-Петербург, г. Пушкин, Петербургское ш., 10

104