Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Декабрь 2004 г.
Введение
В школе я была примерной девочкой. Я хотела, чтобы мои учителя меня
любили. Я старательно заучивала, где должны стоять запятые, двоеточия и
точки с запятой. Я писала сочинения четкими фразами — банальными и
скучными. В них не было ни одной интересной мысли и ни одного настоящего
чувства. Я изо всех сил старалась делать то, чего, как мне казалось, хотели от
меня учителя.
В колледже я влюбилась в литературу. Влюбилась до беспамятства. Я раз за
разом перепечатывала стихи Джерарда Мэнли Хопкинса, чтобы выучить их
наизусть. Я читала вслух Джона Мильтона, Шелли, Китса, а потом падала почти
без чувств на свою узкую кровать в общежитии. Учась в колледже в конце
шестидесятых, я читала почти исключительно писателей-мужчин из Англии и
других европейских стран — как правило, уже умерших. Они были невероятно
далеки от моей повседневной жизни, и, хотя я любила их, никто из них не
выражал того, что переживала я. Но мне никогда не приходило в голову начать
писать самой — видимо, я подсознательно решила, что это совершенно
недоступное мне искусство. Хотя втайне я мечтала выйти замуж за поэта.
Когда я окончила колледж и обнаружила, что никто не хочет нанимать меня
для того, чтобы я читала романы и падала в обморок над стихами, мы с тремя
подружками открыли ресторан в подвале Ньюман-Центра в Энн-Арборе, штат
Мичиган, где готовили и подавали блюда из натуральных продуктов. Это были
ранние семидесятые — всего за год до открытия ресторана я сама впервые в
жизни попробовала авокадо. Ресторан назывался «Голый завтрак», в честь
романа Уильяма Берроуза — то «застывшее мгновение, когда всем видно, что
на конце каждой вилки». По утрам я пекла оладьи с изюмом, с черникой или
даже с арахисовым маслом, если было желание. Конечно, я рассчитывала, что
они понравятся посетителям, но на самом деле я твердо знала, что если я
стараюсь, то оладьи у меня обычно получаются хоть куда. Мы сами создали
этот ресторан. Мир не предлагал готового правильного ответа, который
обеспечил бы нам, как в школе, пятерку. Мы только начинали учиться доверять
собственному уму.
Как-то во вторник я готовила рататуй. Когда вы делаете это в ресторане,
одной луковицей и одним баклажаном не обойдешься. Разделочный стол был
завален луковицами, баклажанами, кабачками, помидорами и чесноком.
Несколько часов я резала и крошила овощи. Вечером по пути домой я зашла в
книжный магазин на Стейт-Стрит и начала бродить между полками. Мне
попалась тоненькая книжечка стихов Эрики Джонг под названием «Фрукты и
овощи» (Fruits and Vegetables). Джонг тогда еще не написала свой роман «Страх
полета» (Fear of Flying) и была практически никому не известна. Я открыла
книжку — и первое стихотворение, которое мне попалось, было о том, как
готовить баклажаны! Я была потрясена: «То есть вы хотите сказать, о таком
можно писать?!» О чем-то настолько банальном? О чем-то, что и я делаю в
своей жизни? В голове у меня что-то щелкнуло. Я отправилась домой с твердым
намерением начать писать о том, что я знала, доверять самой себе, своим
мыслям и чувствам и не искать чего-то вовне. Я больше не школьница — я могу
говорить то, что хочу! Я принялась писать о своей семье, потому что тут никто
не мог бы упрекнуть меня в недостоверности: я знала своих родных лучше, чем
кто-либо другой.
Все это было пятнадцать лет назад. Одна моя подруга как-то сказала:
«Нужно верить в любовь — и она поможет добраться туда, куда тебе нужно».
Мне хочется добавить к этому: «Нужно верить в то, что ты любишь,
продолжать верить и любить — и ты окажешься там, где тебе нужно». И не
нужно слишком волноваться о будущем. Если вы будете заниматься тем, чем
хотите, вы постепенно начнете чувствовать себя надежней некуда. В конце
концов, разве ваши большие зарплаты на самом деле что-то вам гарантируют?
За последние 11 лет мне довелось проводить семинары по писательскому
искусству в Университете Нью-Мексико, в Lama Foundation, в общине хиппи в
Таосе, штат Нью-Мексико, для монашек в Альбукерке, для малолетних
правонарушителей в Боулдере, в Университете Миннесоты, в Северо-
Восточном колледже, в техникуме в Норфолке, штат Небраска, в школах
Миннесоты, в воскресных группах у себя дома и в группах мужчин-
гомосексуалистов. И везде я учила одним и тем же методам. И мне не надоедает
снова и снова рассказывать о том, как нужно доверять себе и верить
собственному опыту, потому что это основы, это главное — и со временем я
осознаю это лишь еще глубже. С 1978 по 1984 год я изучала дзен с роси
Дайнином Катагири (роси — титул мастера дзен) в Миннесотском центре дзен в
Миннеаполисе. Всякий раз, когда я приходила к нему и спрашивала что-нибудь
о буддизме, мне было сложно понять его ответы — пока однажды он не сказал:
«Понимаете, это как когда вы пишете книгу…» Как только он провел аналогию
с писательством, я все поняла. Года три назад он спросил меня: «Почему вы
решили заняться медитацией? Почему вы не используете писательство как
духовную практику? Если вы достаточно глубоко в него погружены, оно может
привести вас куда угодно».
Эта книга — о том, как писать. И еще о том, как использовать писательство
в качестве духовной практики, способа проникновения в смысл собственной
жизни и обретения мудрости. То, что я говорю здесь о писательстве, одинаково
применимо к бегу, рисованию, ко всему, что вы любите и чему решили
посвятить жизнь. Когда я прочла несколько глав вслух моему другу Джону
Роллвагену, президенту Cray Research, он сказал: «Погоди-ка, Натали, ведь ты
же говоришь о бизнесе! В нем все именно так и происходит. Никакой разницы!»
Обучение писательству — это не линейный процесс. Нет стройного
логического пути из точки А в точку Б, а затем в точку В, который позволяет
стать хорошим писателем. Нет никакой единой истины, которая служила бы
ответом на все вопросы о писательском мастерстве. Истин много. Заниматься
писательской практикой по сути означает иметь дело со всей своей жизнью.
Если вам объяснили, как вылечить сломанную лодыжку, это не значит, что те
же самые инструкции подойдут для лечения дырки в зубе. В этой книге вам
встретится раздел, призывающий к точности и конкретности. Это необходимо
для того, чтобы не скатываться в абстракции и не терять основную мысль. А
потом вы найдете другую главу, где я посоветую вам отпустить штурвал и
отдаться волнам чувств. Это тоже необходимо, потому что без этого вы не
сможете искренне выразить именно то, что должны. Или вот еще пример: в
одной главе я рассказываю, как обустроить себе рабочий кабинет, чтобы у вас
было свое место, где вы можете уединиться и писать; в другой главе я говорю:
«Идите прочь из дома, от немытой посуды и прочих дел. Лучше пишите, сидя в
кафе». Суть в том, что одни методы подходят для одних моментов, другие —
для других. Ситуации бывают разные, и в них действенны разные подходы.
Нельзя сказать, что что-то правильно, а что-то — нет.
Когда я веду занятия, я хочу, чтобы мои ученики впустили писательство в
свое сердце и ум — тогда их речь станет искренней и живой. Но я понимаю, что
не могу просто сказать им: «Пишите понятно и честно». На занятиях мы
пробуем разные стили и методы. Постепенно ученики нащупывают путеводную
нить и осознают, что они действительно хотят сказать и как именно им следует
это делать. Однако невозможно заранее сказать: «Вот когда мы дойдем до
такого-то занятия и научимся тому-то и тому-то, вы начнете писать хорошо».
То же самое касается чтения этой книги. Ее можно читать последовательно,
и для первого раза это вполне подойдет. Но вы можете также открыть ее на
любой странице и прочесть любую из глав, потому что каждая из них выражает
какую-то цельную, законченную мысль. Читайте спокойно и впитывайте идеи
всем своим телом и разумом. Но не просто читайте — пишите. Доверяйте себе.
Раскрывайте в себе то, что нужно именно вам. Используйте эту книгу.
Ум начинающего, ручка и бумага
Мне нравится вести занятия с начинающими. Для этого мне нужно вернуться в
исходное состояние ума, вспомнить, что я изначально думала и чувствовала о
писательстве. В каком-то смысле к этому состоянию нужно возвращаться
всякий раз, когда мы садимся и принимаемся писать. Никто не гарантирует, что
если мы написали что-то удачное два месяца назад, то это получится у нас
снова. На самом деле мы, садясь писать, никогда толком не понимаем, как
делали это раньше. Каждый раз это новое путешествие без карт.
Поэтому занятия с каждой новой группой я открываю одной и той же
историей, помня, что мои ученики слышат ее в первый раз. Я должна начать с
самого начала.
Сначала взгляните на ручку, которой вы пишете. Писать ею должно быть
легко, потому что ваша рука и так всегда будет отставать от ваших мыслей. Не
стоит задерживать ее еще больше, пользуясь неудобной ручкой. Шариковые
ручки, карандаши и фломастеры всегда пишут медленно. Отправьтесь в магазин
и попробуйте разные ручки, чтобы понять, какая подходит вам больше. Не
приобретайте что-то причудливое и дорогое. Я обычно пользуюсь дешевыми
перьевыми ручками «Шиффер» стоимостью примерно $1,95. Это ручки со
сменными баллончиками. За годы своего писательства я купила их много сотен.
У меня были чернила всех цветов; эти ручки часто протекают, но зато ими
можно писать быстро. Сейчас в продаже появились роллеры, которые тоже
быстро пишут, но с ними вы слегка теряете связь с бумагой, а вам необходимо
чувствовать, как ручка идет по ней.
Тетрадь — тоже важная вещь. Это ваш инструмент, как молоток и гвозди
для плотника. (Вам повезло: ваш арсенал стоит совсем недорого!) Некоторые
покупают дорогие тетради в твердых обложках. Они толстые и тяжелые, а из-за
того, что они такие красивые, у вас появится чувство, что вы обязаны
записывать туда только что-то достойное. Будет гораздо лучше, если вы будете
чувствовать, что можете спокойно написать любую ерунду. Дайте себе
достаточный простор для исследования своих писательских возможностей.
Обычная дешевая тетрадка на спирали создаст у вас ощущение, что вы можете
быстро исписать ее всю и спокойно купить следующую. К тому же ее легко
носить с собой. (Я обычно покупаю сумочки под размер таких тетрадей.)
Гарфилд, Маппеты, Микки-Маус, «Звездные войны»… Я пишу в тетрадках
с забавными обложками. Они в обилии появляются в магазинах к началу нового
учебного года в сентябре. По сравнению с обычными спиральными тетрадками
они примерно на четверть доллара дороже, но очень мне нравятся. Я просто не
могу относиться к себе слишком серьезно, когда открываю тетрадку со Снупи
на обложке. К тому же так мне легче их искать и запоминать: «Ах, да, в то лето
я писала в тетрадках из серии с родео». Попробуйте разные виды: с чистой
бумагой, в линейку, в клетку, в твердой или мягкой обложке. В конце концов вы
найдете что-то свое.
Размер тетради тоже имеет значение. Маленький блокнот можно засунуть в
карман, но тогда и мысли у вас должны быть маленькими. Можно и так. Уильям
Карлос Уильямс, знаменитый американский поэт, который к тому же был
детским врачом, многие свои стихи записывал на бланках рецептов в перерывах
между приемом пациентов.
Деталь
Док, я ищу вас давно.
Я вам должен два бакса.
Как самочувствие?
Хорошо. Как добуду деньжат,
Так сразу отдам1.
В сборниках его произведений можно найти много таких стихотворений —
размером с рецептурный бланк.
Иногда у вас может возникнуть желание сразу напечатать ваши мысли
вместо того, чтобы записывать их в тетрадь. Когда вы пишете от руки, то
совершаете физическое действие, на которое влияют ваши инструменты.
Печатая, вы нажимаете пальцами на клавиши — и в итоге получаются прямые
черные буквы; при этом на поверхность могут выступить какие-то другие
стороны вашей натуры. Я обнаружила, что когда я пишу что-то эмоциональное,
то мне обязательно нужно писать ручкой на бумаге. Такой способ теснее связан
с движениями души. Но когда я хочу рассказать какую-нибудь историю, я сразу
же сажусь за машинку.
Кроме того, вы можете попробовать наговаривать свои мысли на диктофон
и посмотреть, что из этого выйдет. Бывают ситуации, когда это просто удобно:
например, вы заняты шитьем платья, но тут в голове у вас начинают роиться
мысли о том, как складывалась ваша жизнь с бывшим мужем, — и вам хочется
написать об этом. Однако ваши руки заняты — и диктофон здесь как нельзя
кстати.
Я нечасто сажусь за компьютер, но могу представить себе работу с
«Макинтошем»: можно положить клавиатуру прямо на колени, закрыть глаза и
печатать. Вам не придется отвлекаться на звонки каретки в конце строки —
компьютер перейдет на следующую строку сам, так что вы сможете печатать
без остановок.
Экспериментируйте. Попробуйте писать в большом альбоме для рисования.
Известно, что восприятие внешнего мира обусловлено внутренним, но внешний
мир и его инструменты, в свою очередь, влияют на то, как мы оформляем свои
мысли. Попробуйте писать в небе следом от самолета.
Отнеситесь к выбору инструментов серьезно — но не настолько, чтобы
истратить на них все имеющиеся деньги или провести в канцелярском магазине
больше времени, чем за письменным столом.
Первичные мысли
Основной элемент писательской практики — это упражнения на время. Вы
можете определить себе интервал в десять минут, двадцать минут или час —
решайте сами. Можно начать с малого, а спустя неделю постепенно увеличивать
время, а можно при желании сразу погрузиться в работу на целый час. Это
несущественно. Важно, чтобы вы, определив для себя то или иное время,
полностью отдались процессу и на протяжении всего этого периода
придерживались ряда правил:
1. Расскажите о том, какой свет льется в ваше окно. Садитесь и приступайте. Пусть вас не
заботит, что за окном ночь и занавески закрыты, или что вы предпочли бы писать о
северном сиянии. Просто пишите. Не останавливайтесь в течение десяти, пятнадцати
минут или получаса.
2. Начните со слов «я помню». Записывайте любые мелкие воспоминания. Если всплывет
что-то большое, пишите об этом. Просто не останавливайтесь. Неважно, когда это
случилось — пять секунд или пять лет назад. Все, что не происходит прямо сейчас, — это
воспоминания, оживающие в процессе создания вашего текста. Если вы вдруг застряли,
просто повторите фразу «я помню» и продолжайте писать.
3. Возьмите что-то такое, к чему у вас есть сильные чувства, положительные или
отрицательные, и пишите об этом так, как будто вы это любите. Продолжайте, сколько
сможете, а затем переверните страницу и напишите о том же самом так, как будто вы это
ненавидите. А потом попробуйте написать в нейтральном тоне.
4. Выберите цвет — например, розовый, — и отправляйтесь на пятнадцатиминутную
прогулку. По пути обращайте внимание на все розовое. Вернитесь к своей тетради и
пишите пятнадцать минут.
5. Пишите в разных местах — например, в прачечной, подчиняясь ритму стиральных машин.
Пишите на автобусной остановке или в кафе. Описывайте все, что происходит вокруг вас.
6. Опишите ваше утро — то, как вы просыпаетесь, завтракаете, идете на автобус. Пишите
как можно подробнее. Не торопитесь и заново переживите все подробности вашего утра.
7. Представьте себе место, которое очень любите, мысленно перенеситесь туда и
рассмотрите все до мелочей. Теперь напишите об этом. Это может быть уголок вашей
спальни, старое дерево, под которым вы как-то просидели все лето, столик в
«Макдоналдсе» по соседству, местечко у реки. Какие там цвета, звуки, запахи? Пусть тот,
кто прочитает это, прочувствует, каково это — находиться там. Он должен ощутить, как
вы любите это место, — но не потому, что вы прямо скажете о своей любви, а благодаря
вашему отношению к деталям.
8. Напишите об «уходе». Можете подойти к этой теме с какой угодно стороны. Напишите о
вашем разводе, о том, как уходили сегодня утром из дома, или об умершем друге.
9. Какое ваше первое воспоминание в жизни?
10. Кого вы в жизни любили?
11. Напишите об улицах вашего города.
12. Опишите своего дедушку или свою бабушку.
13. Напишите:
1. о плавании;
2. о звездах;
3. о самом страшном моменте в своей жизни;
4. о зеленых местах;
5. как вы узнали о сексе;
6. о вашем первом сексуальном опыте;
7. о том моменте, когда вы почувствовали себя ближе всего к Богу или к природе;
8. о чтении и книгах, которые изменили вашу жизнь;
9. о физической выносливости;
10. о своем учителе.
14. Возьмите сборник поэзии. Откройте на произвольной странице, прочтите любую строчку,
запишите ее и продолжайте, отталкиваясь от нее. Моя подруга называет этот прием
«писать с листа». Великая строка в качестве отправной точки позволит вам сразу «набрать
высоту». Сесар Вальехо писал: «Умру в Париже, в дождь… Умру в четверг»3.
Продолжайте: «Умру в понедельник в одиннадцать, в пятницу в три часа дня в Южной
Дакоте за рулем трактора, в магазине деликатесов в Бруклине», — и так далее. Если
зайдете в тупик, перепишите первую строчку заново и начните еще раз. Повторение
первой строки даст вам новый толчок и шанс взять новое направление: «Я не хочу
умирать, неважно где — в Париже, в Москве или в Янгстауне, штат Огайо».
15. Ощущаете ли вы себя каким-нибудь животным? Может быть, в вас живет корова,
бурундук, лиса или лошадь?
Борьба с тофу
Дисциплина — жестокое слово. Мне видится в нем избиение моей ленивой
части в попытках заставить ее подчиниться — а это никогда не работает.
Диктатор и сопротивленец ведут нескончаемую борьбу:
— Не хочу писать.
— Ты сядешь и будешь писать.
— Сяду позже. Я слишком устала.
— Нет, ты сядешь прямо сейчас.
И все это время моя тетрадь остается пустой. Это еще один способ
сопротивления эго. У роси Катагири есть для этого замечательное определение:
«борьба с тофу». Тофу — это соевый творог, плотный, мягкий и белый.
Бороться с ним бесполезно: у вас все равно ничего не получится.
Если эти персонажи внутри вас хотят бороться, дайте им такую
возможность. А ваша разумная часть тем временем пусть тихонько встает, идет
к столу и начинает писать из какого-то более глубинного и мирного места. К
сожалению, эти двое врагов часто приходят к столу вместе с вами, потому что
находятся в вашей голове. Их не всегда можно оставить где-нибудь на заднем
дворе, в подвале или в детском саду. Поэтому не исключено, что вам придется
дать им пять-десять минут, чтобы выговориться в вашей тетради. Пусть
попишут. Удивительно, но когда вы даете этим голосам писательское
пространство, их жалобы очень быстро наскучивают вам.
Это просто сопротивление. Эго может быть весьма творческим, изобретая
незаурядные методы противостояния. Моя подруга, начавшая писать свой
первый роман, рассказывала, как первые десять минут за машинкой ей
приходилось писать о том, что она — ужасный писатель и пытаться написать
роман — нелепая затея. Потом она выдергивала этот лист бумаги, рвала его на
клочки и приступала к насущной задаче — писала новую главу романа.
Очень важно придумать способ начать писать: в противном случае самой
важной вещью на земле оказывается мытье посуды или еще что-нибудь — что
угодно, что может отвлечь вас от писательства. В конце концов, нужно
перестать ходить кругами вокруг самого себя, а просто заткнуться, сесть и
начать писать. Да, это мучительно. Писательство — очень простой,
фундаментальный и аскетичный процесс. Нет никаких забавных гаджетов,
которые добавили бы ему привлекательности. Наш изощренный мозг, конечно,
предпочел бы обсудить свое сопротивление с подругой в приятном
ресторанчике или пойти к психотерапевту, чтобы поговорить о блокировании
творческой энергии. Мы любим усложнять простейшие задачи. Есть одна
буддистская поговорка: «Говоря — говори, идя — иди, умирая — умирай».
Садясь писать — пиши. Прекрати донимать себя чувством вины, обвинениями и
угрозами применения силы.
А теперь, после всех этих слов, я расскажу вам о некоторых уловках,
которые использовала в прошлом, чтобы заставить себя писать.
Некоторое время не пишется вообще ничего. Тогда я звоню подруге, тоже
писательнице, и договариваюсь встретиться с ней на неделе и обсудить нашу
работу. Мне приходится написать что-то, чтобы показать ей.
Я веду занятия и должна сама делать задания, которые даю ученикам. Я не
ждала, пока у меня накопится многолетний писательский опыт, чтобы начать
преподавать. В Таосе, где я жила десять лет назад, найти другого писателя было
нелегко. Мне нужны были пишущие друзья, и я организовала женскую
писательскую группу. Обучая их, я сама училась писать. Баба Хари Дасс,
индийский йог, говорил: «Учи, чтобы учиться».
Просыпаясь утром, я говорю себе: «Ладно, Натали, у тебя есть время до
десяти часов, чтобы заниматься чем угодно. Но в десять ты должна взять в руки
ручку». То есть я оставляю себе какое-то пространство, но устанавливаю четкие
рамки.
Я просыпаюсь утром и сразу, не думая, не умываясь, ни с кем не
разговаривая, иду прямо к столу и начинаю писать.
На протяжении двух последних месяцев я веду занятия весь день напролет
пять дней в неделю. Я прихожу домой очень уставшая, и мне совершенно не
хочется писать. В трех кварталах от моего дома есть замечательная
кондитерская, где продают лучшие в мире домашние пирожные с шоколадной
крошкой по тридцать центов. А кроме того, там можно сесть за столик и писать
сколько угодно. Примерно через час после того, как я возвращаюсь с работы, я
говорю себе: «Ладно, Натали, если ты пойдешь в "Круассан Экспресс" и будешь
писать там час, то сможешь съесть два пирожных». Обычно я выбегаю из дома
уже через пятнадцать минут, так как шоколад для меня — один из самых
мощных стимулов. Есть, правда, одна проблема: по пятницам мне приходилось
мужественно съедать четыре пирожных вместо двух, но я была готова на все,
чтобы писать. Обычно, если я уже втянулась, мне не нужно никакого
дополнительного стимула: писать — само по себе высокая награда.
Я стараюсь заполнять по тетради в месяц. У меня нет никаких требований к
качеству — только к количеству: целую тетрадь, и при этом неважно, какую
ерунду я там напишу. Если уже настало 25-е число, а у меня написано только
пять страниц и осталось еще 75, которые я должна заполнить до конца месяца,
— значит, за оставшиеся пять дней мне предстоит написать очень много.
Вы можете использовать любые безобидные уловки. Главное — не
попадать в бесконечный круговорот вины, избегания и принуждения. Когда
приходит время писать — пишите.
Красная тачка
Уильям Карлос Уильямс
как много
значит
красная
тачка
покрытая глазурью
дождя
среди этих белых
цыплят4
«Что имел в виду поэт под "красной тачкой"? Закат? Автомобиль? И почему
она "покрыта глазурью дождя"?» Так много вопросов!.. А он имел в виду просто
тачку, и она была красной, потому что она была красной, и только что прошел
дождь. В этом так много всего, потому что стихи — это маленькие моменты
просветления, и в тот самый момент простая красная тачка заставила Уильямса
пробудиться и стала для него всем.
Поэзии обучают так, будто в словах поэта скрыт тайный ключ, а работа
читателя — найти его. Но стихи — это не мистические романы. Не надо
пытаться раскрыть несуществующие тайны — вместо этого нужно постараться
как можно ближе подойти к работе поэта. Учитесь вызывать в памяти образы и
строчки точно такими же, какими они были у автора. Не отделяйте себя от их
тепла и света разговорами о них. Оставайтесь рядом с ними. Именно так вы
сами научитесь писать. Не отходите от источника. Не теряйте собственную
мысль и пишите, отталкиваясь от ее глубины.
Подлинные детали
Это короткая, но очень важная глава: используйте в своих текстах подлинные
детали.Жизнь очень богата, и если вы сможете зафиксировать реальные черты
того, что было и есть, вам вряд ли понадобится что-то еще. Даже если вы
перенесете в другой штат и другое время скошенные окна, крутящуюся рекламу
«Рейнгольд», решетку для картошки-фри и высокие красные табуретки из
«Аэро Таверн», где вы как-то напивались в Нью-Йорке, ваша история все равно
сохранит убедительность и правдоподобность. «Ну нет, ведь тот бар был на
Лонг-Айленде — я не могу перенести его в Нью-Джерси!..» Можете. К деталям
следует относиться творчески. Ваше воображение сумеет поместить их куда
угодно, главное — использовать то, что вы действительно знаете и видели. Это
придаст вашим текстам достоверность и послужит прочным основанием, на
котором вы сможете выстроить свою историю.
Конечно, то, что вы только что побывали в Новом Орлеане в августовскую
жару и сидели в баре «Магнолия» на Сент-Чарльз-Авеню, высасывая жирный
сок из голов лангустов, не значит, что вы сумеете заставить своего коренастого
героя делать то же самое январским вечером в Кливленде. Это не сработает —
если только вы не пишете в жанре сюрреализма, где все границы размываются.
Будьте восприимчивы к деталям вокруг вас, но не зацикливайтесь на них.
«Так, хорошо. Я на свадьбе. Невеста одета в голубое. У жениха красная
гвоздика в петлице. К столу подают рубленую печень». Расслабьтесь,
наслаждайтесь праздником, пребывайте в текущем моменте с открытым
сердцем. Вы естественным путем впитаете то, что вас окружает, и позже, сев за
стол, сможете точно воспроизвести, как вы, танцуя с рыжеволосой матерью
невесты, заметили мазок красной помады на ее переднем зубе, когда она
улыбалась, и почувствовали запах ее духов, смешанных с испариной.
Сила подробностей
Я сижу в кофейне «Костас» в городе Оватонна, штат Миннесота. Напротив меня
— моя подруга. Мы только что доели греческий салат и следующие полчаса
пишем в своих тетрадях среди стаканов с водой, недопитой кока-колы и кофе с
молоком. Кофейня оформлена в оранжевой гамме, рядом со стойкой
выставлены шоколадные конфеты. На другой стороне улицы — здание банка,
построенное по проекту Луиса Салливана, учителя Фрэнка Ллойда Райта.
Внутри банка — большая настенная роспись с коровой и красивые витражи.
Наши жизни одновременно банальны и легендарны. Мы живем и умираем,
стареем красиво или сморщиваемся в печеное яблоко. Мы просыпаемся по
утрам, покупаем желтый сыр и надеемся, что нам хватит на него денег. Но в то
же самое мгновение в груди у нас живут удивительные сердца, которые
продолжают стучать, невзирая на все печали и зимы нашей жизни. Каждый из
нас ценен, жизнь каждого важна и великолепна, и детали этой жизни достойны
запечатления. Именно так должен думать писатель, именно с таким чувством
мы должны садиться за стол с ручкой в руке. Мы были здесь; мы — люди; вот
так мы жили. Пусть об этом узнают другие, пусть это останется в веках.
Подробности важны. Иначе можно было бы сбросить на Землю бомбу — и это
не имело бы никакого значения.
В Иерусалиме построен Яд ва-Шем — мемориал Холокоста. Там есть целая
библиотека, где поименно перечислены шесть миллионов жертв. Однако там
содержатся не только имена, но и сведения о том, где эти люди родились, где
жили, — все, что было возможно узнать о них. Эти люди существовали, и они
важны. В переводе с иврита Яд ва-Шем как раз и означает «память и имя». Во
время Холокоста были уничтожены не безымянные людские массы, а
человеческие существа.
В Вашингтоне есть Вьетнамский мемориал. Там приведены — полностью
— имена пятидесяти тысяч американских солдат, погибших во Вьетнаме.
Реальные люди c реальными именами были убиты — перестали существовать в
этом мире. Среди них есть имя Дональда Миллера — мальчика, с которым мы
дружили во втором классе; он рисовал танки, солдат и корабли на полях всех
тетрадей по математике. Когда мы видим имена, мы лучше помним. Мы несем
имя с собой через всю жизнь, мы откликаемся на него в классе, на вручении
дипломов или когда кто-то шепчет его в ночи.
Это очень важно: называть имена — говорить о том, кто мы есть,
произносить названия мест, где мы жили, записывать подробности нашей
жизни. «В Альбукерке я жила на Угольной улице рядом с гаражом и носила
покупки в бумажных пакетах из магазина на Главной Авеню. Рано весной сосед
посадил свеклу, и я смотрела, как разрастаются ее красно-зеленые листья».
Мы жили; моменты нашей жизни очень важны. В этом состоит роль
писателя: доносить детали, из которых складывается история людей и
человечества, не забывать про оранжевые стены в оватоннской кофейне.
Запись подробностей своей жизней — наш ответ бомбам с их
убийственным потенциалом, ответ слишком высоким скоростям и гонке за
эффективностью. Писатель должен сказать «да» жизни — всему, что есть в ней:
стаканам с водой, кофе с молоком, кетчупу на барной стойке. Наша задача как
писателей — не в том, чтобы говорить: «Глупо жить в маленьком городе и
питаться в кафе, когда можно готовить здоровые блюда дома». Наша задача —
говорить священное «да» реальным вещам, реальной правде о том, кто мы
такие, — несколько лишних фунтов веса, серая холодная улица за окном,
рождественские украшения в витрине, еврейская писательница в оранжевом
кафе с подругой-блондинкой, у которой чернокожие дети. Мы должны стать
писателями, которые принимают вещи такими, какие они есть в нашей жизни,
которые учатся любить подробности и идут вперед со словом «да» на губах,
чтобы в мире было поменьше разных «нет», калечащих жизни и лишающих
подробности продолжения.
Печем торт
Когда вы печете торт, у вас есть определенные ингредиенты: сахар, мука, масло,
пищевая сода, яйца, молоко. Вы кладете их в миску и перемешиваете, но это
еще не торт. Пока это только тесто. Его надо поставить в духовку и добавить
жар, энергию, чтобы наконец получился торт — и этот торт совсем не похож на
изначальные ингредиенты. Это напоминает, как родители в шестидесятых не
могли признать, что хиппи — это их собственные дети. Молоко и яйца глядят на
торт и говорят: «Это не наше». Не яйцо, не молоко, а дочь с докторской
степенью у родителей-беженцев — чужая в собственном доме.
В каком-то смысле писательский процесс устроен так же. У вас есть все
ингредиенты, детали вашей жизни, но просто перечислить их недостаточно. «Я
родилась в Бруклине. У меня есть мать и отец. Я — женщина». Вы должны
добавить к этому жар и энергию вашего сердца. Это не просто какой-то отец —
это ваш отец. Живой человек, который курил сигары и лил слишком много
кетчупа на стейк. Тот, кого вы любили и ненавидели. Недостаточно просто
смешать ингредиенты в миске: в них нет жизни. Вы должны стать едины с этой
любовью и ненавистью во всех их подробностях, они должны превратиться в
продолжение вашего тела. Набоков сказал: «Ласкайте божественные
подробности». Он не говорил: «Засуньте их куда-нибудь и хорошенько
попинайте». Ласкайте их, относитесь к ним бережно. Заботливо обходитесь с
тем, что вас окружает. Прильните всем телом к реке, о которой вы пишете, —
чтобы, называя ее желтой, дурацкой или тихой, чувствовать это всем своим
существом. Когда вы погружены в создание текста, ваше отдельное «я» должно
раствориться. Роси Катагири говорит: «Когда вы выполняете дзадзен [сидячую
медитацию], вы должны исчезнуть. Не Стив и не Барбара выполняют дзадзен.
Это дзадзен выполняет дзадзен». То же самое должно происходить, когда вы
пишете: это текст пишет себя. Вы исчезаете. Вы просто записываете мысли,
текущие через вас.
Торт выпекается в духовке. Весь ее жар идет на его приготовление. Жар не
отвлекается, думая: «О, лучше бы это был шоколадный торт, а не фруктовый».
Когда вы пишете, вы не должны думать: «Меня не устраивает моя жизнь.
Почему я не родился в Иллинойсе?!» Вы вообще не должны думать. Вы
принимаете то, что есть, и переносите на бумагу его подлинность. Роси
Катагири говорит: «Литература может рассказать вам, что такое жизнь, но не
расскажет, как от нее избавиться».
Духовки бывают очень своенравными — иногда приходится учиться, как
прибавить жар. Хороший способ усилить давление, разогреть мысли и
пробиться через внутреннего цензора — установить временные рамки. Кроме
того, жар усиливается, когда ваша рука ни на секунду не прекращает движение;
в итоге из смеси повседневных подробностей может получиться прекрасный
торт. Если вы поймаете себя на том, что в процессе написания текста слишком
часто смотрите на часы, поставьте перед собой задачу писать, пока не испишете
три (четыре, пять) страницы с обеих сторон, или пока торт не будет готов —
сколько бы времени это ни заняло. Включая духовку, вы никогда не знаете,
получится ваш торт дьявольским или божественным. Никаких гарантий нет, так
что не стоит и волноваться. Все равно и то и другое вкусно.
Есть люди, которые пытаются приготовить торт из одного жара, без
продуктов. Жар создает тепло, уютную атмосферу, но конечным результатом
никого не накормишь. Таковы обычно абстрактные тексты: мы чувствуем, что в
них много энергии, но откусить нечего. Прибегая к деталям, вы постепенно
учитесь все лучше и лучше передавать свой восторг или печаль. Так что,
суетясь в упоении у жаркой плиты, не забудьте поставить туда форму с тестом,
чтобы другие люди точно узнали, каковы ваши чувства на вкус, и тоже смогли
ими насладиться. «О, это бисквит, шоколадный кекс, лимонное суфле!..» Вот
каковы мои чувства. А вовсе не: «О, это было круто, это было очень круто!» Ну
да, круто — но чем именно? Дайте читателю почувствовать вкус. Иначе говоря
— используйте детали. Они — основа текста.
Используя их, вы не только печете торты и топчетесь у плиты — вы
обращаетесь к миру. Это глубоко политический акт, потому что вы не просто
греетесь в жарких волнах собственных эмоций — вы предлагаете голодным
немного вкусного хлеба.
Как слушать
Когда мне было шесть лет, я как-то села за фортепиано своей кузины в
Бруклине и стала притворяться, что играю песню, напевая: «В сумерках, любовь
моя…» Моя кузина, которая была на девять лет старше меня, обрушилась рядом
со мной на табурет и закричала: «Тетя Сильвия, у Натали нет слуха! Она не
способна петь!» С того момента я никогда больше не пела и очень редко
слушала музыку. Когда по радио передавали записи бродвейских мюзиклов, я
запоминала лишь слова — но никогда не пыталась повторить мелодию. Став
старше, я иногда играла с друзьями в «Угадай мелодию». Стоило мне что-
нибудь промычать, как все начинали хохотать, будучи не в состоянии поверить,
что мое мычание — это «Моложе, чем весна» из «Юга Тихого океана». Так я
могла по крайней мере привлечь к себе внимание, хотя в глубине своей юной
души мечтала быть Джипси Розой Ли. Ведь я же знала слова всех песен! Но в
общем и целом мир музыки оставался для меня недоступным. У меня не было
слуха. Это был физический недостаток — как отсутствие ноги или пальца.
Несколько лет назад я пришла на урок к суфийскому учителю пения, и он
сказал мне, что отсутствие музыкального слуха — это миф. «Пение — это на 90
процентов слушание. Вам просто надо научиться слушать». Если вы слушаете
правильно, всем телом, то оно наполняется музыкой до краев — и стоит вам
открыть рот, как она автоматически начинает литься из вас. Несколько недель
спустя я впервые в жизни спела в унисон с подругой — и на меня снизошло
озарение. Мой собственный голос пропал, и наши два голоса слились воедино.
Писательство — это тоже на 90 процентов слушание. Вы должны настолько
глубоко вслушиваться в окружающий вас космос, чтобы наполнить им себя, а
когда вы начнете писать, он прольется из вас на бумагу. Если вы сумеете
ухватить эту окружающую реальность, вашему тексту больше ничего не
понадобится. Вы должны слушать не только человека, сидящего за столом
напротив вас, но одновременно с этим воздух, стул, дверь. Выйти за дверь.
Впитать в себя звуки времени года, звуки красок и оттенков всего, что вы
видите из окна. Прислушиваться к прошлому, будущему и настоящему того
места, где вы находитесь. Слушать собственное тело — не просто ушами, но
руками, лицом, затылком.
Слушание — это восприятие, впитывание. Чем более чутко вы способны
слушать, тем лучше будете писать. Вы принимаете все вокруг как есть, не судя
и не оценивая, и днем позже сможете написать правду о том, что вас окружало.
Джек Керуак в своем перечне писательских правил сказал: «Будьте покорны
всему, открывайтесь и слушайте». А еще он сказал: «У нас нет времени на
поэзию — только на жизнь, как она есть». Если вы сумеете описывать все как
есть, вам не нужна будет никакая иная поэзия.
Ребе Залман Шахтер однажды рассказал группе людей в Lama Foundation,
что, когда он учился в раввинской школе, ученикам не разрешалось делать
записи. Они должны были просто слушать — предполагалось, что, прослушав
лекцию, они запоминали ее содержание. Идея была в том, что мы способны
запомнить все. Мы сами выбираем отбрасывать многое и обучаем этому свой
разум.
Я часто прошу учеников «вспомнить» то, что было перед этим прочитано
или прослушано на занятии: «Как можно ближе к тексту повторите что-то, что
произвело на вас наибольшее впечатление. Не отстраняйтесь, сказав: "Мне
понравилось, как она рассказывала о ферме". Точно воспроизведите
подробности: "Стоя посреди поля, я чувствовала себя более одинокой, чем
ворона"». Такое глубокое, безоценочное вслушивание не только помогает быть
более открытым и восприимчивым, но пробуждает в вас собственные истории и
образы. Слушая мир вокруг в подобном ключе, вы становитесь ясным зеркалом,
отражающим реальность — вашу и ту, что вокруг вас.
В общем, если вы хотите стать хорошим писателем, вам потребуются три
вещи: много читать, внимательно и глубоко слушать и много писать. А вот
думать слишком много не стоит. Просто войдите в гущу слов, звуков,
разноцветных ощущений — и не мешайте ручке двигаться по бумаге.
Если вы читаете хорошие книги, то и из-под вашего пера будут выходить
хорошие книги. Ну, возможно, это все не настолько просто, однако если вы
хотите чему-то научиться, обращайтесь к первоисточнику. Басё, великий мастер
хокку XVII века, сказал: «Если хотите узнать, что такое дерево, идите к дереву».
Если вы хотите познать поэзию, читайте ее, слушайте ее. Дайте ее узорам и
формам запечатлеться в вас. Не отстраняйтесь — не подвергайте стихи
логическому анализу. Войдите в море поэзии всем телом. Знаменитый учитель
дзен Доген сказал: «Блуждая в тумане, вы промокнете». Поэтому просто
слушайте, читайте и пишите. Постепенно, шаг за шагом вы приблизитесь к
тому, что должны сказать, и сумеете выразить это своим неповторимым
голосом.
Наберитесь терпения и ни о чем не волнуйтесь. Просто пойте и пишите в
такт мелодии.
Не ведите муху под венец
Вслушиваясь в текст, наблюдайте. Вы заметите, что кое-где ваши мысли
отлучаются побродить. Иногда мы описываем это словами вроде: «Не знаю, для
меня это, видимо, слишком заумно», — или: «Тут столько описаний, что я не
могу за ними уследить». Проблема часто кроется не в читателе, а в самом
тексте.
В этих местах писатель изменяет самому себе, увлекается игрой
собственного разума и забывает, куда вел повествование.
Например, он описывает сцену в ресторане — но тут все его внимание
занимает муха, ползающая по салфетке, и он начинает в мельчайших
подробностях описывать ее спинку, ее мечты, ее раннее детство, ее технику
пролета сквозь жалюзи. Однако как раз перед этим к столику подошел
официант, и читатель или слушатель теряется, потому что ждал, что сейчас
будут подавать еду. Кроме того, писатель может недостаточно четко показывать
читателю направление, в котором на самом деле разворачивается
повествование, или слишком опосредованно подавать материал. Из-за этого в
тексте появляются туманности — размытые и невнятные места, где внимание
читателя рассеивается и где возникает щель, в которую норовит улизнуть его
разум.
Задача литературы — пробудить читателя, дать ему живость восприятия,
повернуть лицом к настоящему моменту. Если писатель отвлекается, то будет
отвлекаться и читатель. Муха на столе может быть частью общего описания
ресторана, и подробный рассказ о бутерброде, по которому она ползает, будет
вполне уместен — но нужно чувствовать границу между точностью и
потаканием своим прихотям. Не переступайте ее — будьте точны, помните о
своей цели и придерживайтесь ее. Если ход ваших мыслей и ваш текст уходят в
сторону, аккуратно верните их на выбранный маршрут. Когда мы пишем, перед
нами открывается множество дорог. Держитесь намеченного курса и не
забредайте слишком далеко в сторону. Не уходите в себя: поглощенность собой
в конечном итоге приводит к тому, что ваш текст становится мутным и
расплывчатым. Мы можем узнать все о мухе, но между тем забыть, где
находимся: ресторан, дождь за окном, подруга напротив за столиком… Муха
важна, но она должна знать свое место. Не нужно ее игнорировать, но не нужно
и зацикливаться на ней. В предисловии к «Рассказам американских евреев»
(Jewish American Stories) Ирвинг Хоу пишет о том, что самое лучшее искусство
— то, которое останавливается на гранисентиментальности. Признайте муху,
даже полюбите ее, если хотите, — но не ведите ее под венец.
Не пишите ради любви
Лет пять назад мою подругу ограбили на Нижнем Ист-Сайде Манхэттена.
Потом она рассказывала мне, что, когда на нее напали, она вскинула руки и
закричала: «Не убивайте меня, я писатель!» «Как странно, — подумала я в тот
момент. — Почему она решила, что это ее спасет?»
Писатели часто запутываются. Они думают, что их работа служит
оправданием их жизни. Мы забываем, что жизнь дается нам без всяких условий
и что жизнь и писательство — это совершенно разные вещи. Мы часто
используем писательство как способ привлечь внимание и получить признание
и любовь. «Посмотрите, что я написал. Вот какой я хороший человек!» Но
мы ужехорошие люди — еще до того, как напишем хоть слово.
Несколько лет назад после каждого публичного чтения своих текстов я
чувствовала себя ужасно одиноко — независимо от того, как приняла меня
аудитория. Я винила в этом свою работу, но проблема крылась не там. Я
переживала развод, у меня была очень низкая самооценка — в поддержке
нуждалась я, а не мои стихи. Я перепутала одно с другим. Я забыла, что я — это
не мои стихи. Стихи были здоровы, я — нет. Это мнебыли нужны забота и
внимание. С тех пор я всегда звала с собой на публичные выступления кого-
нибудь из друзей, чтобы он был моим «спутником». Я просила его, чтобы, как
только я закончу читать, он поднялся на сцену, обнял меня и сказал, какая я
замечательная и как прекрасно выглядела. «Даже если это будет полный провал,
все равно скажи мне, что я была великолепна». Неделю спустя я смогу
пристально взглянуть на свое выступление. Сейчас — скажи, что я
действительно великолепна.
Мы, писатели, всегда ищем поддержки. Но мы не замечаем, что она и так
есть у нас в любой момент: наши ноги стоят на земле, а наши легкие
заполняются воздухом с каждым вдохом. Когда нам нужна поддержка, начинать
нужно с этого. В окно льется солнечный свет и проникает утренняя тишина.
Начните с этого. Затем взгляните на лицо подруги и почувствуйте, как это
здорово, когда она говорит вам: «Я обожаю твою работу». Поверьте ей, как
верите полу, который поддерживает вас, или стулу, который дает вам опору.
Одна моя ученица прислала мне два своих коротких рассказа, а неделей
позже у нас состоялся часовой разговор. Я не работала с ней уже полтора года и
была впечатлена ее прогрессом. «Эти рассказы обладают законченностью, они
трогательные и очень красивые», — сказала я ей. Минут через двадцать нашего
разговора я стала замечать, что она раздражается. «Думаю, вы меня
перехваливаете». Вот что она имела в виду: «Вы не сделали свое дело. Вы не
стали разносить мою работу в пух и прах. Я здесь не для того, чтобы
выслушивать комплименты. Вряд ли мои рассказы так уж хороши. Не надо
преувеличивать!» Я ответила: «Послушай, ты должна мне поверить. Это на
самом деле превосходная работа, готовая для публикации». Я предложила ей
послать рассказы издателям. Не прошло и месяца, как один из них был принят
очень приличным журналом. Ей не просто заплатили деньги, но сказали: «Мы
недавно приняли решение больше не публиковать короткие рассказы, но этот
был настолько хорош, что мы передумали».
Мы жаждем искренней поддержки и одобрения. Но когда мы получаем их,
то не желаем в это верить, зато охотно хватаемся за критику, которая
подкрепляет нашу глубинную уверенность в том, что, по правде говоря, мы не
так уж хороши и вообще не можем считаться настоящими писателями. Мой
бывший муж часто говорил мне: «Ты ужасно выглядишь. Так вот, теперь, когда
я привлек твое внимание…» Он утверждал, что я никогда не обращаю внимания
на его комплименты, но стоит ему сказать что-то неприятное — и я тут же
обращаюсь в слух.
Ученики говорят мне: «Вы же учитель. Вы должны говорить что-то
позитивное». Друзья говорят: «Ну, ты же моя подруга. Значит, ты и так меня
любишь». Стойте! В буквальном смысле слова: остановитесь, когда кто-то
говорит вам приятные вещи. Даже если для вас это болезненно и вы к этому не
привыкли, просто продолжайте дышать и слушать. Впустите эти слова в
себя, ощутите, насколько это хорошо. Научитесь принимать позитивную,
искреннюю поддержку, не отказывайтесь от нее.
Синтаксис
Попробуйте выполнить следующее упражнение. Возьмите какой-нибудь из
самых скучных своих текстов, выберите из него три-четыре строки или
предложения подряд и выпишите их на чистый лист бумаги.
Я не могу писать, потому что я — кубик льда, во рту у меня пересохло,
сказать мне нечего, и я бы лучше съела мороженого.
Вот так. Теперь взгляните на слова как на деревянные кубики — все
одинакового размера и цвета. Пусть существительные и глаголы значат не
больше, чем предлоги и частицы. Все слова равны. Возьмите все эти кубики и
перемешивайте, переставляйте их в произвольном порядке, с тем чтобы
заполнить примерно треть страницы. Не пытайтесь сложить что-то
осмысленное. Ваш разум будет пытаться соорудить какую-то логичную
конструкцию — сдерживайте его порывы, расслабьтесь и бездумно записывайте
слова на бумагу. Чтобы заполнить треть страницы, их придется повторять.
Писать я рту лучше мороженое сказать съела льда и нечего пересохло я у
писать лучше сказать и меня что кубик потому мне я пересохло писать и рту
мороженого я лучше пересохло кубик я бы писать я и нечего сказать могу не
потому нечего лучше я пересохло и сказать мороженого у льда лучше меня
кубик нечего сказать.
Теперь, если хотите, расставьте несколько запятых, вставьте знак вопроса,
может быть, восклицательный знак, двоеточие или точку с запятой. Проделайте
это, не задумываясь, не стараясь придать тексту смысл — просто развлечения
ради.
Писать я рту лучше мороженое. Сказать съела льда и нечего пересохло! Я у
писать лучше сказать и; меня что кубик потому мне. Я пересохло писать и рту
мороженого. Я лучше. Пересохло кубик я бы писать я и нечего сказать могу. Не
потому нечего лучше; я пересохло и сказать мороженого у льда. Лучше меня
кубик нечего сказать?
Теперь прочтите вслух то, что получилось, как будто оно в самом деле что-
то значит. Вы должны читать этот «дурацкий текст» с модуляциями голоса и
выражением. Попробуйте прочесть его раздраженно, возбужденно, печально,
плаксиво, с вызовом, требовательно, чтобы вжиться в него.
Зачем это нужно? Наш язык обычно заперт в границах синтаксиса. В
предложении есть субъект (подлежащее), действующий (сказуемое) на объект
(дополнение). «Я вижу собаку» — в такой структуре предложения «я»
оказывается центром вселенной. Мы забываем о том, что, когда «я» видит
«собаку», «собака» в то же самое время видит меня. Любопытно, что согласно
синтаксическим правилам японского языка эта фраза выглядела бы так: «Я
собаку видящий». Это больше похоже на взаимодействие, обмен действиями,
чем на воздействие субъекта на объект.
Мы думаем фразами, и то, как мы видим, напрямую связано с тем, как мы
мыслим. Если мы думаем структурами «подлежащее/сказуемое/дополнение», то
именно так и выстраиваем мир вокруг себя. Разрушая этот синтаксис, мы
высвобождаем энергию и получаем возможность увидеть мир свежим взглядом,
под другим углом зрения. Мы перестаем быть шовинистами, венцом творения.
На Земле значение имеет не только человек, но и другие создания: муравьи
возводят собственные города, у собак есть своя жизнь, кошки постоянно ищут,
где бы вздремнуть, растения дышат, а жизнь деревьев длится намного дольше
человеческого века. Да, мы можем составить предложение, где подлежащим
будет собака, кошка или муха: «Собака видит кошку», — но структура нашего
языка все равно эгоцентрична. Богом быть трудно. Мы вовсе не управляем
миром. Это всего-навсего иллюзия, подкрепленная другой иллюзией —
синтаксической структурой нашей речи.
Роси Катагири часто говорил: «Относитесь с добром и заботой ко всем
чувствующим существам». Как-то я спросила его: «А что такое чувствующие
существа? Те, у которых есть чувства?» Он ответил, что мы должны быть добры
даже к стулу, воздуху, бумаге и улице. Вот каким широким и принимающим
должен стать наш разум. Когда Будда достиг просветления под деревом Бодхи,
он сказал: «Теперь я просветлен со всеми остальными существами». Он не
сказал: «Я просветлен, а вы — нет!» или «Я узрел просветление» — так, как
будто отделен от него.
Это не значит, что отныне и навеки вы должны неподвижно сидеть на
одном месте, чтобы не дай бог не обидеть ковер под ногами или не толкнуть
нечаянно стакан. Это не значит, что вы не должны больше пользоваться
синтаксической структурой языка, раз уж она неверна. Просто теперь, когда вы
вернетесь к обычным предложениям после этого упражнения, внутри вас
останется трещина, разлом — место, где сквозит ветер свободы. Пусть фраза «я
ем артишок» звучит разумно, пусть, услышав ее, люди решат, что вы в здравом
уме — но вы-то теперь знаете, что за пределами этой синтаксической
конструкции артишок тоже будет есть вас, и вы изменитесь навсегда, особенно
если окунете его в чесночный соус и позволите листу артишока попробовать
ваш язык на вкус! Чем лучше вы будете осознавать синтаксис, внутри которого
вы движетесь, видите и пишете, тем большую власть над ним обретете и тем
дальше сможете выходить за его пределы, когда потребуется. Разрушая
синтаксис, мы зачастую подбираемся ближе к истинной природе того, что нам
на самом деле нужно сказать.
Я хочу познакомить вас с некоторыми стихотворениями из книги «Кричи,
аплодируй» (Shout, Applaud). Это сборник произведений, написанных
обитательницами Норхейвена — приюта для умственно отсталых женщин5.
Этим женщинам никогда не вбивали в голову правила синтаксиса, так что их
стихи служат прекрасным примером того, что можно создать за его пределами.
К тому же у них есть еще одна особенность, которая придает им особую
свежесть: они до краев наполнены удивлением — ведь ваш вчерашний завтрак
вовсе не означает, что сегодня нельзя удивиться вареному яйцу!
Дайте мне белое
Мэрион Пински
Я люблю белое
чтобы писать
чтобы писать мое имя Дайте, пожалуйста, Мэрион Пински белое. Я белым
люблю, чтобы писать мое имя могла. Я знаю, как написать его точно. Я хочу
белое, чтобы писать мое имя им. Я люблю имя писать мое. Мне нужно белое,
сейчас. Я вежливо попросила. Я люблю белое, я. Чтобы писать, писать мое имя,
да. Я сама, сама зарабатываю деньги. Стараюсь.
Кленовый лист
Бетти Фримен
В моем сне то, что делает дама,
чтобы быть молодой
и пойти на прекрасный красный
рождественский бал.
Ее платье прекрасно, как лебедь.
Лебедь плывет с тонкими белыми перьями,
когда его мягкая белая голова
плывет понизу, чтобы стать, как снег, снова.
И я хотела быть такой женщиной,
быть с длинным крылом.
Камень и я
Беверли Опс
На столе лежит камень моем.
На камне лежит воды стакан.
Вода чернится от грязи.
Грязь сухая и пыльная.
Мне предложили капусты.
Капуста была очень рада.
Ей нравится камень,
потому что он не движется.
Все
Ширли Нильсон
На мне наделось синее
пальто. Это была капуста с сосисками.
Большие вареные сосиски,
запах был капустный
ах, какой вкусный
запах капусты в нелетнем шуме был
текущей водой где-то на кухне.
Обжарка
Обжаривая на сковороде свою шляпу, мужчина размышлял о том, как его
мать в прежние времена жарила отцовскую шляпу, а до этого — бабушка
жарила дедушкину.
Немного чеснока и вина — и шляпа совсем утрачивает шляпный привкус,
становясь похожей по вкусу на нижнее белье…
И, обжаривая свою шляпу, он думал о том, как его мать жарила шляпу отца,
а его бабушка — шляпу дедушки, и мечтал жениться, чтобы было кому жарить
его шляпу; обжарка — такое одинокое занятие…
Искренне соболезнуя
Унитаз, словно белая улитка, вполз в гостиную, требуя любви.
Это невозможно, и мы приносим свои искренние соболезнования.
В книге сердца нет места для упоминаний о сантехнике.
И хотя мы много раз делили с тобой интимные моменты, ты напоминаешь о
неприятном — о том, к чему нам не хочется возвращаться…
Унитаз выполз из гостиной, словно белая улитка, преисполнившись
печали…
Не рассказывайте — покажите
Есть старое писательское правило: «Не рассказывайте — покажите». Но что это
значит на самом деле? Это значит: не рассказывайте нам о гневе (или о любом
другом серьезном слове — например, честности, истине, ненависти, любви,
сожалениях, жизни, справедливости и так далее); покажите нам, что заставляет
вас сердиться. Мы прочтем это и тоже рассердимся. Не надо объяснять
читателям, что они должны чувствовать. Покажите им ситуацию — и это
чувство само пробудится в их сердцах.
Писательство — это не психология. Мы не говорим «о» чувствах. Вместо
этого писатель чувствует сам и посредством слов вызывает те же чувства у
читателя. Он берет читателя за руку и ведет его через долину печали и радости,
даже не упоминая этих слов.
Присутствуя при рождении ребенка, вы можете обнаружить, что плачете
или поете. Опишите то, что вы видите: лицо матери, прилив энергии, когда
ребенок наконец после трудных попыток выходит в этот мир, мужа, который
дышит в такт со своей женой и прикладывает мокрое полотенце к ее лбу…
Читатель все поймет — и для этого вам не нужно обсуждать с ним природу
жизни.
Когда вы пишете, сохраняйте непосредственную связь с ощущениями и с
тем, о чем вы пишете. Если ваш текст проистекает из первичных мыслей — из
того, как ваш разум впервые воспринимает что-то, прежде чем вторые и третьи
мысли возьмут верх и начнут комментировать, критиковать и оценивать, — вам
не о чем беспокоиться. Первичные мысли — это отражение ваших переживаний
в незамутненной глади разума, настолько близкое к реальности, насколько
вообще можно подобраться с помощью слов к закату, рождению, заколке для
волос, крокусу. Мы не можем постоянно пребывать среди первичных мыслей,
но знать о них полезно. Они легко могут научить нас отступать от привычной
колеи и пользоваться словами как зеркалом, чтобы отразить картины
окружающего нас мира.
Как только я натыкаюсь в чьем-то тексте на слово «о», в моем мозгу
автоматически включается сигнал тревоги. «Это история о жизни». Пропустите
эту строчку и переходите сразу к самой жизни. Разумеется, когда мы
тренируемся в своих тетрадях, мы можем начать с общей фразы: «Я хочу
написать о своей бабушке» или «Это рассказ о достижении успеха». Все в
порядке — не корите себя за это, не впадайте в критицизм и не выпускайте
создателя и редактора в одну песочницу. Просто запишите эту фразу, мысленно
отметьте ее и переходите на более глубокий уровень — погружайтесь в историю
и берите нас с собой.
Иногда общие утверждения бывают очень к месту. Просто позаботьтесь о
том, чтобы за каждым из них стояла конкретная картина. Даже если вы пишете
эссе, ваш текст благодаря этому станет гораздо более живым. О, если бы только
Кант или Декарт придерживались этого правила! «Я мыслю, следовательно,
существую» — я мыслю о жвачке, лошадиных бегах, барбекю или бирже;
следовательно, я существую в Америке XX века. Ну же, возьмите
«Пролегомены ко всякой будущей метафизике» Канта и покажите то, о чем он
говорит! Все мы станем от этого гораздо счастливее.
Несколько лет назад я записала одну историю, которую мне рассказали.
Мои друзья сказали, что получилось скучно. Я не могла понять их реакции: мне
эта история так нравилась! Теперь я понимаю, что на самом деле написала «об»
этой истории — из вторых рук. Я не вошла в нее и не подружилась с ней. Я
была вовне сама — следовательно, не могла погрузить туда никого другого. Это
не значит, что вы не можете писать о чем-то, чего не пережили сами; главное —
вдохнуть жизнь в любую историю. В противном случае получится тень тени,
где вас не будет.
Будьте конкретны
Будьте конкретны. Не говорите: «фрукт». Расскажите, что это за фрукт: «Это
гранат». Не лишайте вещей благородства их имен. Когда вы общаетесь с
людьми, фраза: «Девушка, встаньте в очередь!» — прозвучит грубо. У
«девушки» есть имя. (На самом деле, если ей хотя бы двадцать лет, она уже
женщина, а вовсе не «девушка».) У вещей тоже есть имена. Гораздо лучше
сказать «герань на подоконнике», чем просто «цветок на подоконнике». Одно-
единственное слово «герань» делает образ гораздо более конкретным. Оно
гораздо глубже погружает нас в бытие этого цветка. Перед нашим мысленным
взором сразу же возникает отчетливая картина: красные лепестки и зеленые
округлые листья, тянущиеся к солнечному свету.
Лет десять назад я решила, что мне нужно выучить названия растений,
которые я вижу вокруг. Я купила книгу о них и отправилась бродить по
зеленым улицам Боулдера, разглядывая листья, кору и семена и пытаясь
соотнести их с описаниями и названиями в книге. Клен, вяз, дуб, робиния. Я не
раз пыталась схитрить и спрашивала людей, работающих в своем дворе, как
называются растущие там цветы и деревья. Поразительно, как редко люди
знают имена живых существ, населяющих клочок земли рядом с их домом.
Когда нам известно чье-то имя, мы находимся в более тесном контакте с
реальностью. Это снимает пелену с нашего сознания; это объединяет нас с
планетой. Если я иду по улице и вижу «кизил» или «форзицию», я проникаюсь
дружескими чувствами к своему окружению. Я замечаю то, что находится
вокруг меня, и могу назвать все это по именам. Я становлюсь боле
восприимчивой.
Если вы читали стихи Уильяма Карлоса Уильямса, вы, наверное, замечали,
как он точен, когда говорит о растениях, цветах, деревьях: цикорий, маргаритка,
робиния, тополь, айва, примула, рудбекия, сирень — у всех есть собственная
сущность. Уильямс говорил: «Описывайте то, что у вас перед носом». А для
этого хорошо бы знать, что именно находится у вас перед носом. И это не
просто «маргаритка»: мы должны знать, как она выглядит в ту пору года, когда
мы смотрим на нее: «Маргаритка клонится к земле / в августе… бурые по краям,
/ зеленоватые острые копья / защищают ее желтизну»7. Продолжайте
оттачивать свою восприимчивость — к имени, к месяцу, к дню, наконец, к
конкретному мигу.
Уильямс говорил также: «Нет идей в пустоте — лишь в союзе с вещами».
Изучайте то, что «у вас перед носом». Сказав «герань» вместо «цветок», вы
глубже проникаете в бытие здесь и сейчас. Чем ближе нам удастся подойти к
тому, что у нас перед носом, тем больше оно расскажет нам о мире. «В единой
горсти — бесконечность и небо — в чашечке цветка»8.
Занимаясь в какой-либо группе, старайтесь поскорее выучить имена всех ее
членов. Это поможет вам освоиться и сделает более внимательным к работе
каждого.
Узнавайте имена всего: птиц, сыра, тракторов, машин, зданий. Писатель —
это все сразу: он архитектор, французский повар, крестьянин — но в то же само
время он не является никем из них.
Высокая сосредоточенность
Итак, вы выбрали что-то конкретное, о чем хотите написать. Например, о том,
как вырезали первую в своей жизни ложку из можжевельника. Расскажите нам
все в подробностях. Погрузитесь в этот опыт — но вместе с тем не скатывайтесь
в близорукость. Пока вы поглощены созданием текста, какая-то часть вашего
разума должна все же оставаться чуткой к цвету неба или далекому жужжанью
газонокосилки. Просто отведите хотя бы одну строчку тому, что было за окном
в то время, когда вы вырезали эту ложку. Это хорошая тренировка.
Мы не должны забывать о том, что движемся вместе со вселенной, что она
всегда у нас за спиной, что бы мы ни делали. И если вы вставите в свой текст
хотя бы строку об этом, читатель тоже получит напоминание, что любой из нас,
сосредоточившись на стоящих перед ним задачах, ни в коем случае не должен
забывать о мире вокруг себя — живом, дышащем, необъятном. В нужный
момент упомянув о цвете неба, вы поможете своему тексту стать еще чуть более
живым.
Ученики, проходящие практику в дзенском лагере, в перерывах между
сорокаминутными сидячими медитациями выполняют кинхин — медитацию на
ходу. Очень, очень медленно, в положении стоя, координируя свои движения с
дыханием, вы начинаете делать шаг. Вы чувствуете, как ваши колени слегка
сгибаются, ваша пятка отрывается от пола. Очень медленно. На вдохе вы
отрываете от пола всю ступню и продвигаетесь вперед примерно на дюйм.
Затем процесс повторяется с другой ногой. Кинхин продолжается примерно
минут десять. Замедляясь до такой степени, вы осознаете, что шаг — это не
отдельное движение, оторванное от всего остального. С каждым шагом вы
ощущаете воздух, окна, других медитирующих. Вы понимаете, что не может
быть шага без пола, без неба, без воды, которую вы пьете, чтобы жить. Все
взаимосвязано, все взаимопроникновенно. Даже время года, в которое мы
совершаем шаг, влияет на него.
Так что сосредоточенность во время написания текста — это хорошо, но,
сосредоточиваясь, мы должны не отгораживаться от мира, а позволять ему
существовать вокруг нас. Это очень тонкий баланс.
Обычное и необычное
Прошлые выходные я провела на природе, в Абикуйи, среди фантастических
розовых утесов и голых холмов. Это место, которое когда-то выбрала для жизни
Джорджия О'Киф. А еще неделей раньше я побывала в землях индейцев хопи в
Аризоне, чтобы посмотреть на змеиные танцы. С вершин Первой и Второй
Месы открываются совершенно лунные ландшафты. Змеиные танцы
устраиваются, чтобы вызвать дождь. Местные жители ловят змей — любых:
гоферовых, гремучих, полозов, — и шаман проводит с ними четыре дня и ночи
накануне танца. Во время танца мужчины держат змей в зубах и ритмично
двигаются вперед-назад. По окончании танца его исполнители бегут вместе со
змеями в разные стороны по холмам и выпускают их в том же направлении, что
и при поимке.
Я в изумлении смотрела на все это, снова и снова спрашивая себя о том, как
же мне описать эти огромные просторы и мистические ритуалы. Подруга,
которая была там со мной, сказала: «Посмотри на это бескрайнее пространство,
на холмы, горы и небо. Здесь чувствуешь Господа. Разве можно передать все
это с помощью одних лишь подробностей, о которых ты все время говоришь?»
Мы недооцениваем подробности, когда считаем, что они подходят лишь для
описания чего-то незначительного — муравьев или заколки для волос. Мы
воспринимаем их как нечто мелкое, не имеющее отношения к вселенскому
разуму или бескрайним возвышенностям Нью-Мексико. Но это ошибка. Какой
бы огромной и фантастичной ни была вещь, она вместе с тем всегда обычна.
Для нас подробности — это что-то повседневное и скучное. Но даже чудеса —
это обычные события, которые бодрствующий разум в состоянии увидеть с
необычной точки зрения.
Так что, работая над текстом, вы не столько обращаетесь к вещественной
стороне предметов, сколько используете детали для того, чтобы пробиться
сквозь пелену обыденности к иным берегам и увидеть безграничную пустоту,
скрытую за всем сущим. Индейцам хопи, которые всегда жили в тех горах,
необъятные просторы вокруг их поселения представляются совершенно
обычными. Они видят их каждый день. Молодежь, к несчастью, стремится
покинуть эти места и уехать в город, к той жизни, которая представляется им
более захватывающей.
Оригинальные детали совершенно обычны — но только не для ума,
который видит их неординарность. Нет нужды отправляться в горы к хопи,
чтобы постичь величие; нужно просто увидеть под другим углом то, что у нас
уже есть. Для хопи змеиный танец — это сакральное действо, но вместе с тем
один из праздников, которые повторяются из года в год на протяжении всей их
жизни. Как и после любого другого танца, они приглашают друзей к себе домой
на ужин. Если мы будем считать, что их жизнь и праздники — это что-то
удивительное, а наша жизнь скучна и обыденна, мы приступим к созданию
текста с чувством обделенности. Нам следует помнить о том, что все обычно и
необычно одновременно. Разница лишь в том, открыт или закрыт наш разум.
Подробности не могут быть хорошими или плохими. Это просто подробности.
Как добраться до Первой Месы? По 264-му шоссе полтора часа на запад от
Виндоу-Рок.
Змеиный танец складывался деталь за деталью с величайшей
концентрацией; иначе и быть не могло: ведь в зубах у хопи были змеи. Нам,
наблюдателям, это казалось завораживающим и непостижимым, потому что
было новым и чуждым. Но в то же время это было обычным действом,
повторявшимся сотни лет. Чтобы написать о нем, мы должны добраться до
самой сердцевины этого явления, постичь его настолько, чтобы обычное и
необычное вспыхнули перед нашими взором одновременно. Мы должны
проникнуть в то, что находится перед нами, так глубоко, чтобы увидеть его
взаимосвязь со всем сущим. Тогда мелкая деталь сама собой пропитается
космосом — и окажется, что они взаимозаменяемы.
Один мой друг недавно попал в аварию на мотоцикле. Ранним утром после
бессонной ночи он отправился в долгое путешествие в Массачусетс. На
скорости сто тридцать километров в час он уснул за рулем и врезался в машину.
К счастью, он не получил ни царапины, но его мотоцикл оказался разбитым
вдребезги.
Я была в шоке, когда узнала об этом. Если бы он погиб, гармония моей
жизни была бы нарушена. Все мы связаны друг с другом и создаем вселенные
друг друга. Когда кто-то умирает раньше времени, это сказывается на каждом из
нас. Мы живем не ради себя; мы связаны между собой. Мы живем ради Земли,
ради штата Техас, ради курицы, которую ели вчера вечером, ради своей матери,
ради дороги, потолка, деревьев. Мы обязаны относиться к себе внимательно и
доброжелательно; тогда мы будем так же относиться и к миру.
К писательству нужно подходить в том же ключе. Тогда подробности
перестанут быть для нас отдельными материальными объектами, которые
существуют сами по себе, и станут отражением всего, что есть вокруг. Роси
Катагири сказал: «В каждой чашке чая огромная глубина». Когда мы пишем о
чашке, о холмах, о небе или о заколке для волос, мы обязаны проявить к ним
максимум внимания и проникнуть в самую их сердцевину. И тогда прыжки, о
которых говорит поэзия, происходят совершенно естественно, потому что мы
осознаем взаимосвязь всех вещей. Мы можем писать и прозу, не беспокоясь о
переходах от абзаца к абзацу, о которых нам так много говорили в старших
классах. Это будет происходить так же естественно, потому что мы будем в
плотном контакте с грандиозностью момента.
Будьте животным
Вы писатель даже тогда, когда не пишете. Эта роль не отпустит вас.
Отправляйтесь в мир звериной походкой и воспринимайте все окружающее как
свою добычу. Пользуйтесь своими чувствами, как это делают животные.
Понаблюдайте за кошкой, которая заметила какое-то движение в комнате: она
совершенно неподвижна, но в то же время все ее чувства напряжены: она
смотрит, прислушивается, нюхает. Так же должны вести себя и вы, выходя на
улицу. Кошка не думает о том, сколько ей нужно денег или кому надо будет
отправить открытку из Флоренции. Она смотрит на мышь, или на мраморный
шарик, катящийся по полу, или на солнечные зайчики, разбегающиеся от
хрустальной вазы. Она вся готова к прыжку. Разумеется, вы не должны
опускаться на четвереньки и дергать хвостом. Просто затаитесь — по крайней
мере какой-то своей частью — и сознавайте, где вы, насколько бы вы ни были
заняты.
Подруга, с которой мы вместе ездили в Европу, страдала фобией: она очень
боялась заблудиться. Она никогда не умела разбираться в картах или обращать
внимание на простые ориентиры: «Вчера мы были на этой площади. Там, через
улицу, отель "Савой", где мы покупали билеты на концерт. Значит, нам нужно
свернуть сюда». Из-за своего страха она совершенно теряла здравый смысл и
связь с природными чувствами, которые нужны нам для выживания, — с той
частью своей сущности, которая все осознает и никогда не спит. Роси Катагири
говорил: «Вы — Будда прямо сейчас!» Но мы забываем об этом, когда заняты
или испуганы, как моя подруга. Она терялась именно потому, что боялась
потеряться.
Как писатели мы должны путешествовать по миру в контакте с этой
бодрствующей, внимательной частью себя, с животными чувствами, которые
смотрят, видят и отмечают все вокруг — дорожные знаки, углы, пожарные
гидранты, газетные киоски.
Кроме того, превратиться в животное — это хорошая непосредственная
подготовка к писательскому процессу. Двигайтесь медленно, выслеживайте
добычу — то есть то, о чем вы хотите написать. Не важно, чем еще вы заняты в
этот момент, — выносите ли мусор, идете в библиотеку, поливаете сад.
Напрягите все органы чувств. Отключите логическое мышление — опустошите
свой мозг, избавьтесь от мыслей. Слова должны рождаться в вашем животе.
Опустите разум на уровень желудка и переварите свои мысли — пусть они
станут пищей для вашего тела. Ваш живот должен округлиться, как у Будды,
наполниться воздухом. Не втягивайте его. Будьте терпеливы и размеренны.
Текст должен рождаться ниже уровня мысленных форм — в подсознании и в
ваших жилах.
Затем, когда вы наконец совершите свой прыжок (пусть это будет, скажем,
десять утра — время, назначенное вами для писательских занятий), добавьте
себе напора, установив временные рамки. Пишите на протяжении часа, или
двадцати минут, или любого другого времени, которое задали себе, но главное
— выкладывайтесь полностью. Не останавливайтесь, высвобождайте все, что
есть в вас, пусть оно изливается из ваших вен через ручку на бумагу. Не
останавливайтесь. Не отвлекайтесь. Не витайте в облаках. Пишите, пока не
опустошите себя полностью.
Однако не переживайте слишком сильно. Это не последняя возможность.
Если сегодня вы упустили мышь, то поймаете ее завтра. Вы все равно
останетесь собой. Если вы писатель, когда пишете, вы останетесь писателем и
тогда, когда готовите еду, спите, гуляете. И если вы мать, живописец, конь,
жираф или плотник, вы привнесете в свои тексты и это. Все это всегда с вами.
Вы не можете развестись с какой-то частью себя.
Садиться писать лучше всего будучи цельным, находясь в единении всех
этих частей. А когда вы закончили писать, отправляйтесь на улицу, неся все это
в себе — в том числе ваш здравый смысл или природу Будды — что-то
правильное в сердцевине, что подскажет вам названия улиц и поможет не
заблудиться. Что-то, что скажет вам: вы всегда можете вернуться к своим
текстам завтра и при этом быть единым целым с ними и в оставшиеся часы,
когда вы — животное, выслеживающее в городе свою добычу.
Утверждайте и отвечайте
В начале семидесятых было проведено одно исследование, которое очень
сильно повлияло на меня и на мои тексты. В этом исследовании среди прочего
было установлено, что женщины гораздо чаще добавляют к утверждениям
уточняющий вопрос, например: «Война во Вьетнаме была ужасной, правда?» —
или: «Мне это нравится, а вам?» Выстраивая фразы таким образом, женщины
как будто постоянно ищут подтверждения своим чувствам и мнениям. Они не
просто утверждают что-то и придерживаются этого: «это прекрасно», «это
ужасно» — нет: им нужна поддержка извне. (Кстати, ученые выяснили, что это
касается не только женщин, но и представителей сексуальных меньшинств.)
Еще одна характерная особенность женской речи — частое использование
слов вроде возможно, наверное, каким-то образоми так далее. Их называют
неопределенными модификаторами. Например: «Как-то оно так вышло…» —
как будто силы, управлявшие событиями, находились за пределами понимания
и женщина чувствует свою беспомощность перед ними. «Я, наверное, пойду» —
и снова здесь нет четкого утверждения вроде «Я пошла».
Да, мир не всегда черно-белый. Человек может быть не уверен, пойдет ли
он куда-то, но очень важно, особенно для начинающего писателя, делать четкие
и ясные утверждения. «Это хорошо». «Лошадь была синей». А не «ну, я
понимаю, что это звучит нелепо, но мне показалось, что лошадь была синей».
Утверждая, вы учитесь доверять собственному разуму, отстаивать собственное
мнение.
Прочитав ту статью, я отправилась домой, посмотрела на стихотворение,
которое написала перед этим, и заставила себя убрать оттуда все невнятные,
неопределенные слова и фразы. У меня было такое ощущение, как будто я
вышла из душа и сбросила с себя полотенце, оставшись голой и демонстрируя
всем, кто я на самом деле и что на самом деле чувствую. Это было поначалу
пугающее, но очень приятное ощущение. И стихотворение от этого стало
гораздо лучше.
Поэтому, даже если жизнь не всегда так однозначна, полезно выражать свои
мысли и ощущения четкими, утвердительными фразами. «Вот так я думаю и так
чувствую». «Сейчас я — такая». Это требует тренировки, но оно того стоит.
Вместе с тем не надо переживать, если во время своей писательской
практики вы заметили, что пользуетесь этими неопределенными словами. Не
вините себя и не критикуйте. Просто обращайте на это внимание. Продолжайте
писать. Потом, перечитывая написанное, вы сможете вычеркнуть эти слова.
Еще одна вещь, за которой необходимо следить, — это вопросы. Если вы
можете задать в своем тексте вопрос, значит, вы можете на него ответить. Когда
вы пишете, вы имеете полное право задать вопрос. Но вам следует сразу же
сделать шаг внутрь себя и в следующей фразе дать на него ответ. «Что мне
делать со своей жизнью?» Съесть три пирожных, запомнить цвет неба и стать
лучшим писателем в мире. «Почему я так странно чувствовала себя вчера
вечером?» Потому что съела голубя на ужин и перепутала туфли, и потому что я
вообще несчастна. «Откуда берется ветер?» Он приходит из воспоминаний
первопроходцев на реке Круа. Он любит землю до обеих Дакот.
Не бойтесь отвечать на вопросы. Для этого внутри вас есть неисчерпаемые
ресурсы. Писать — это все равно что разгонять пламенем факела туман ваших
мыслей. Не тащите этот туман на бумагу. Даже если вы в чем-то не уверены,
выразите это так, как будто знаете себя от и до. Если вы будете достаточно
тренироваться, у вас это получится.
Действие фразы
Глаголы очень важны. Это действие и энергия, заключенные внутри фразы.
Обращайте внимание на то, как вы используете глаголы. Попробуйте выполнить
следующее упражнение. Согните лист бумаги пополам в длину. Напишите на
одной (левой) стороне десять существительных. Любых.
сирень
лошадь
усы
кошка
флейта
мышцы
динозавр
семечко
затычка
видео
Повар:
тушит
крошит
режет
трет
рубит
разогревает
варит
кипятит
пробует
печет
жарит
маринует
взбивает
помешивает
накладывает
Кабинет писателя
Если вам нужна комната для ваших писательских занятий, просто обустройте
себе комнату. Не превращайте это в большую проблему. Если там не течет
потолок, есть окно и тепло зимой, поставьте стол и удобный стул, повесьте
книжные полки — и начинайте писать. Люди часто решают сперва покрасить
стены, затем покупают какие-нибудь картины и гобелены, устанавливают
хитроумный специальный стол, меняют обивку на стуле, нанимают столяра,
чтобы изготовить полки из ореха, оправляются в магазин за шикарным
ковром… «В конце концов, это мое особое место».
Все это становится очередным способом увильнуть от работы. У меня были
друзья, которые устраивали себе идеальные кабинеты, а потом не могли туда
зайти. Им было удобнее писать на кухне. Сложно сидеть в таком изысканном
месте и копаться в собственных недостатках, всплывающих во время работы
над текстом. Мы создаем для себя эти особые уголки тишины, а потом
стремимся писать в шумных и суетливых кафе. Многие из нас разбивают
прекрасные аккуратные сады, а потом мечтают оказаться в лесу с буреломом,
жуками и сплошным диким беспорядком. В кабинете писателя должны быть
раскрытые книги и разбросанные бумаги, хотя бы одна чашка с остатками
давнишнего черного чая, стопки неотвеченных писем, коробка с печеньем,
заброшенные под стол туфли, валяющиеся на полу наручные часы со сломанной
секундной стрелкой — все это совершенно естественно и нормально.
Учителя дзен говорят о том, что наши комнаты — это отражение состояния
нашего разума. Есть люди, которые боятся пространства и поэтому заполняют
вещами буквально каждый свободный сантиметр. Подобным же образом наш
разум боится пустоты, а потому постоянно перебирает какие-то мысли и
события. Но мне кажется, что с пространством для творчества дело обстоит
иначе. Небольшой беспорядок — это знак плодотворной работы ума и
творческой активности. Когда я вижу идеальный кабинет, я понимаю, что его
хозяин боится собственных мыслей и выражает внешней обстановкой свою
внутреннюю потребность в контроле. А творчество — это нечто прямо
противоположное: это потеря контроля.
Прекрасно, если вы оборудуете себе кабинет и место, где будут храниться
ваши писательские инструменты, но вы должны достаточно хорошо разбираться
в себе, чтобы не потеряться в интерьере. Я помню первую студию, которую
сняла за семьдесят пять долларов в месяц. Это была большая комната на
третьем этаже чьего-то дома. Там были необработанные полы и три окна. Три
дня мне пришлось потратить на то, чтобы в присутствии хозяев подружиться с
их доберманом, иначе я не смогла бы попасть в дом, когда их там нет. Но даже
при всем этом для меня было очень важно иметь этот уголок для моих
писательских занятий на другом конце города. Это означало, что я серьезно
отношусь к себе и своей работе. Годом раньше я вся извелась из-за сорока
шести долларов, потраченных на диктофон, который был нужен мне для
практики чтения стихов вслух, и я даже не помышляла о том, чтобы купить
электрическую пишущую машинку. Но по мере моего развития убежденность в
правильности выбранного пути росла, и я соглашалась тратить все больше денег
на все, что связано с писательством. Создание особого писательского
пространства — это еще один показатель вашей целеустремленности.
Однако бывает и по-другому. Буквально на прошлой неделе в Таосе, штат
Нью-Мексико, я встретила Меридель ле Суйюр. Ей уже за восемьдесят, она
автор нескольких романов, множества рассказов и поэтических сборников. Она
сказала, что нигде не живет сейчас постоянно. Она приезжает к разным людям,
гостит у них какое-то время и пишет везде, где бы ни находилась. Она только
что вернулась из Калифорнии, где навещала дочь, а теперь собирается немного
пожить у своих друзей в Таосе и поработать над текстами здесь. Она спросила,
не знаю ли я, где можно купить старую механическую пишущую машинку
долларов за тридцать. Поработав за ней какое-то время, она просто оставит ее,
как делает везде, где бывает, чтобы не тащить с собой до следующего дома, в
котором будет творить… А вы говорите — «кабинет писателя»!
Если вы не знаете, что такое эротика, пишите так, как будто знаете. У вас
есть десять минут. Выберите одну из вышеперечисленных тем и пишите. Не
забывайте о деталях. Вперед. Не останавливайтесь. Не редактируйте.
Приезжий в своем городе
Писатели пишут о таких вещах, на которые другие люди не обращают особого
внимания. Например, о наших языках, локтях, воде, текущей из крана, нью-
йоркских мусороуборочных машинах, лиловом выцветшем знаке в маленьком
городке… Ведя занятия в начальной школе, я всегда говорю своим ученикам:
«Давайте не будем писать в стихах о Майкле Джексоне, играх на "Атари" и
телевизионных персонажах». Им всем и так хватает внимания, их популярность
подкреплена миллионами долларов, потраченных на рекламу. Задача писателя
— оживить обыденное, научиться видеть особенное в простых вещах.
Когда мы долго живем на одном месте, наше внимание притупляется. Мы
не замечаем того, что вокруг нас. Вот почему нам так нравится путешествовать:
попадая в новое место, мы все видим свежим взглядом. У меня есть подруга в
Нью-Йорке. Последний раз она была в Эмпайр-Стейт-Билдинг на экскурсии в
пятом классе — вместе со школой. Когда к ней приехали друзья из Миннесоты,
они, конечно же, захотели подняться на этот знаменитый небоскреб.
Забравшись туда с ними, она была в полном восторге, хотя ей даже в голову не
приходило сделать это самой.
Писатель — это турист со Среднего Запада, впервые приехавший в Нью-
Йорк; только на самом деле он никогда не покидал Среднего Запада, он просто
видит собственный город глазами впервые оказавшегося в Нью-Йорке. Нужно
научиться смотреть таким взглядом на свою жизнь. Я недавно переехала в
Санта-Фе, и поскольку здесь мало работы для писателя, то я начала
подрабатывать поваром в местном ресторане. Проснувшись в воскресенье в
шесть утра для того, чтобы потом целый день готовить бранч, я засомневалась,
тем ли занимаюсь. В восемь утра, полностью погрузившись в нарезание
моркови по диагонали, я заметила ее оранжевый цвет и подумала про себя: «На
самом деле в этом есть такая глубина!» Я влюбилась в морковку. Мне стало
смешно. «Так вот что со мной стало! Я просто научилась довольствоваться
малым!»
Учитесь писать об обыденном. Воздайте должное старым кофейным
чашкам, воробьям, городским автобусам, тонким бутербродам с ветчиной.
Составьте список всех самых обычных вещей, которые только сможете
вспомнить. Дополняйте его. Пообещайте себе, что, прежде чем покинете эту
землю, вы хотя бы по одному разу упомянете каждую вещь из этого списка в
стихотворении, рассказе или газетной статье.
Пишите везде
Окей. Ваши дети забрались в коробку с хлопьями. У вас на счету остался доллар
с четвертью. Ваш муж не может найти свои ботинки, машина не заводится, и вы
знаете, что вся ваша жизнь — сплошные несбывшиеся мечты. Планете грозит
ядерный холокост, в Южной Африке апартеид, на улице минус тридцать, в носу
у вас свербит, а на кухне нет даже трех одинаковых тарелок, чтобы подать обед.
У вас отекли ноги, вам нужно записаться к стоматологу, выгулять собаку,
разморозить курицу и позвонить кузине в Бостон, вы переживаете из-за
глаукомы вашей матери, вы забыли вставить пленку в фотоаппарат, в
супермаркете распродажа белого тунца, вы ждете, что вам позвонят и
предложат работу, вы только что купили компьютер, и вам нужно его
распаковать. Вам нужно начать есть пророщенное зерно и прекратить питаться
пончиками, вы потеряли любимую ручку, а кошка осквернила вашу тетрадь.
Возьмите другую тетрадь, выберите другую ручку и пишите, пишите,
просто пишите. Сделайте один позитивный шаг в центре этого безумного мира.
Совершите акт определенности посреди хаоса. Просто пишите. Скажите «да»,
живите, бодрствуйте. Просто пишите. Просто пишите. Просто пишите.
В конце концов, в мире нет совершенства. Если вы хотите писать, значит,
нужно все бросить и писать. Не бывает идеальной атмосферы, тетради, ручки
или стола, так что учитесь приспосабливаться. Пробуйте писать в разных
ситуациях и разных местах — в поездах, в автобусах, за кухонным столом, в
одиночестве в лесу, прислонившись к дереву, у ручья, опустив ноги в воду, в
пустыне, сидя на скале, на тротуаре перед вашим домом, на крыльце, на
скамейке, на заднем сиденье машины, в библиотеке, за стойкой в кафе, в парке,
в агентстве по найму, в приемной у стоматолога, в баре, в аэропорту, в Техасе, в
Канзасе или Гватемале, прихлебывая колу, куря сигарету, поедая бутерброд с
беконом, салатом и помидором.
Недавно я была в Новом Орлеане и посетила там кладбище, где могилы
расположены над землей из-за уровня грунтовых вод. Я принесла с собой
тетрадь, уселась на цемент, прислонившись к могильному камню, тень которого
хоть как-то укрывала меня от луизианской жары, и писала. Целый час я не
поднимала головы и думала: «Как же замечательно!» Физическая обстановка,
конечно же, вовсе не была замечательной, но когда мы глубоко погружаемся в
процесс работы над текстом, не имеет значения, где мы находимся: здесь
замечательно. То, что мы можем писать где угодно, дарит нам прекрасное
чувство надежности и независимости. Если вы хотите писать, вы в конце концов
найдете для этого возможность, что бы ни творилось вокруг.
Идите дальше
Когда вам кажется, что вы уже сказали все, что хотели, сделайте еще одно
усилие. Постарайтесь продвинуться чуть дальше. Иногда то, что представлялось
вам концом, на самом деле только начало. Вероятно, именно поэтому нам
хочется в какой-то момент остановиться и сказать себе, что мы уже исчерпали
тему, — потому что идти дальше слишком страшно. Дальше начинается что-то
совсем настоящее. Но именно за пределами зоны комфорта, дальше той точки,
где вам показалось, что вы закончили, чаще всего и возникает что-то
действительно мощное и убедительное.
Помню одну ученицу, мать которой умерла от рака. Она посвятила этому
страницу простого, хорошего текста — и остановилась. Когда она читала группе
свой текст, мне показалось, что там скрыто что-то большее, — и я сказала ей об
этом. Она улыбнулась и ответила: «Ну, десять минут же закончились». Если
нужно, возьмите одиннадцатую минуту. Я понимаю: это может пугать и
обернуться потерей контроля, но я обещаю вам, что вы справитесь. Вы
переправитесь на другую сторону и выйдете на берег с песней. Возможно, вы
немного поплачете, прежде чем запеть, — но это нормально. Просто пишите не
останавливаясь, так, как чувствуете. Многие из моих лучших текстов
рождались, когда разбивалось мое сердце.
Преподавая писательское искусство маленьким детям, я заметила, что они
часто сочиняют рассказы с очень сложным сюжетом, а потом, вместо того
чтобы заставить себя придумать развязку, выходят из положения с помощью
простого трюка: «И тут я проснулся!» Если вы все время останавливаете себя
раньше, чем пройдете путь до конца, до самой глубокой развязки, это не сон, от
которого вы просыпаетесь, а кошмар, который вы выносите с собой на улицу.
Писательство дает вам превосходную возможность избавиться от него и
пробиться к свободе.
Даже если вы заставилисебя идти дальше и чувствуете, что прорвались на
другую сторону, все равно не останавливайтесь. Если вы оседлали волну,
попытайтесь удержаться на ней как можно дольше. Не бросайте все на
середине. Вы не сможете дважды войти в одну и ту же реку, и потом вам будет
гораздо сложнее продолжить с того же места и завершить текст.
Я даю этот совет исключительно исходя из собственного опыта. Идите
дальше, чем, как вам кажется, вы способны.
Добивайтесь сопереживания
Прямо сейчас я нахожусь на греческом острове: Эгейское море, дешевые
комнаты прямо у пляжа, купание голышом, маленькие таверны, где можно
сидеть под бамбуковым навесом, потягивая узо, пробуя осьминогов и глядя на
великолепный закат. Мне тридцать шесть, а моей подруге, которая приехала со
мной, — тридцать девять. Мы обе впервые в Европе. Мы стараемся впитать в
себя все, но получается это лишь наполовину, потому что мы постоянно,
постоянно заняты разговорами друг с другом. Я рассказываю ей о том, как в
шесть лет, одетая в розовую балетную пачку, принимала участие в
танцевальном шоу и как мой отец, сидевший в первом ряду, расплакался, увидев
меня. Она рассказывает мне, как ее муж в католической школе в Небраске
опоздал на представление пьесы, в которой играл главную роль, и как монашки
заставили всех учеников молиться на коленях, чтобы он появился.
Во вторник я решила, что мне нужно побыть одной. Мне хотелось
побродить вокруг и поработать. У каждого в жизни есть какой-то главный
страх. Мой — это страх одиночества. Естественно, нашим самым большим
страхом становится именно тот, который нам необходимо преодолеть на пути к
своей мечте. Я писатель. Писатели проводят много времени в одиночестве за
своей работой. Кроме того, любой художник в нашем обществе одинок. Все
прочие уходят по утрам на организованную службу. Художники живут вне этой
структурированной общественной системы.
Итак, я решила провести день одна, потому что я всегда стремлюсь
раздвинуть свои границы. Полдень, очень жарко. На пляж я не пошла, а вокруг
все закрыто. Я начинаю размышлять о том, что я делаю со своей жизнью.
Всякий раз, когда я в чем-то запуталась или потеряла уверенность в себе, я
принимаюсь подвергать сомнению всю свою жизнь. Это мучает меня. Чтобы
избавиться от этих болезненных ощущений, я говорю себе: «Натали, ты хотела
писать. Вот и пиши. Мне все равно, что ты сходишь с ума и тебе одиноко». И я
начинаю писать. Я пишу о церкви неподалеку, о яхте в гавани, о моем столике в
кафе. Это не слишком занимательно. Я начинаю беспокоиться, когда же
вернется подруга. На пятичасовом пароме она не приехала.
Я не говорю по-гречески. Я предоставлена самой себе и очень остро
чувствую все, что меня окружает. Четверо пожилых мужчин за соседним
столиком снимают длинную зеленую ленточку с каждого стручка бобов на
столе перед ними. Тот, что сидит лицом к морю, спорит о чем-то с соседом
слева. Старуха в черном у причала наклоняется, чтобы подтянуть чулок. Я иду
на пляж, на котором раньше не была, располагаюсь в баре, который стоит прямо
на песке, начинаю читать «Зеленые холмы Африки» и смотрю, как садится
солнце. Я замечаю таверну, где подают свежего тунца. Я пытаюсь установить
связь со всем, что меня окружает. Мне очень не хватает подруги, но сквозь свою
панику я пробиваюсь к единению с песком, с небом, со всей моей жизнью. Я
иду обратно по пляжу.
Когда мы были в Париже, подруга очень боялась потеряться и постоянно
впадала в панику. Я не боюсь потеряться. Заблужусь так заблужусь. Вот и все.
Посмотрю на карту и найду дорогу. Мне даже нравилось бродить по парижским
улицам, не зная точно, где я нахожусь. Точно так же мне нужно побродить по
полям одиночества и научиться наслаждаться ими, а когда одиночество начнет
слишком сильно кусаться, взять карту и найти путь назад, не впадая в панику и
не бросаясь в экзистенциальную пустоту мира, подвергая сомнению все —
«Зачем мне быть писателем?» — и выталкивая себя из бездны.
Поэтому, когда вы пишете и начинаете с чистого листа, с неуверенностью в
сердце, нехваткой мыслей и страхом перед отсутствием чувств, — просто
начните отсюда, с этой искры. Это неуправляемое письмо: вы не знаете, к чему
придете, — и начинается оно во тьме и неведении. Но если вы не побоитесь
взглянуть всем этим вещам в лицо и будете писать именно из этого состояния,
вы постепенно прорветесь наружу и откроете для себя мир таким, какой он есть.
Из этого торнадо страха рождается истинный голос писателя.
Когда я была в Париже, я читала «Тропик Рака» Генри Миллера. В
предпоследней главе Миллер обрушивает свой гнев на школу во французском
Дижоне, где он бился над преподаванием английского, на мертвые статуи и
своих учеников, которым предстояло стать стоматологами и инженерами, на
морозную зиму и выросший на горчице город. Необходимость быть там
приводит его в ярость. Но потом, в самом конце главы, он сидит ночью за
воротами колледжа, обретя душевное спокойствие, полностью покорившись в
тот момент месту, где находится, не зная, что хорошо и что плохо, и просто
чувствует себя живым.
Если вы будете писать, отталкиваясь от своей боли, вы постепенно
научитесь сопереживать нашим маленьким хрупким жизням. Из состояния
расколотости на части возникнет нежность к цементной дорожке под ногами, к
сухой траве, шуршащей на жестоком ветру. Вы сможете прикоснуться к
окружающим вас вещам, которые раньше считали уродливыми, увидеть
уникальность в их облупленной краске и серых тенях, осознать, что они не
хороши и не плохи, они — просто часть жизни, происходящей вокруг. И вы
полюбите эту жизнь, потому что она ваша и в этот момент для вас нет ничего
лучше.
Немного сладкого
В иудаизме есть старинная традиция: когда мальчик впервые идет учиться и
читает свою первую строку из Торы, ему дают немного меда или еще чего-
нибудь сладкого. Благодаря этому учеба навсегда будет связана для него со
сладким вкусом. То же самое нужно делать писателям. Вы должны с самого
начала знать, что писательство — хорошее и приятное занятие. Не нужно брать
его штурмом. Подружитесь с ним.
Оно уже на вашей стороне. Оно никогда не предаст вас, хотя вы будете
предавать его неоднократно. Процесс создания текстов — это неиссякаемый
источник жизни и энергии. Иногда, возвращаясь с работы домой вымотанной и
печальной, я говорю себе: «Натали, ты же знаешь, что тебе нужно: нужно сесть
и писать». Если в тот момент мне хватает ума, я прислушиваюсь к этому
внутреннему голосу. Если же у меня слишком деструктивное или грустное
настроение, то я отказываюсь его слушать и продолжаю грустить. Но когда я
все же сажусь писать, у меня появляется возможность прикоснуться к своей
подлинной жизни, что всегда смягчает мою душу и позволяет снова
примириться с собой. Даже если я пишу о том, как ехала утром на работу, и
повторно проживаю эти напряженные минуты, я обретаю покой и
убежденность: «Я — человек. Я просыпаюсь по утрам. Я езжу на работу».
Гор Видал сказал замечательную вещь: «Каждому писателю — и каждому
читателю — известно, что хороший текст — это лучшее из всех путешествий».
Не придавайте значения слову «хороший»; даже просто писать — это уже
значит попасть в рай.
Новый момент
Роси Катагири часто говорил: «Сделай с тридцатиметровой высоты шаг
вперед». Это пугает, правда? Вы наконец-то добрались до вершины, что само по
себе было непросто, — а теперь вам нельзя здесь оставаться. Нужно шагнуть
вперед и переступить грань. Иными словами, нельзя почивать на лаврах. И
смиряться с неудачей. «Я написал нечто замечательное». Прекрасно — но жизнь
продолжается, наступил новый момент. Напишите еще что-нибудь. Не
позволяйте ни успеху, ни неудаче отбросить вас назад. Продолжайте несмотря
ни на что. Это позволит вам остаться здоровым и живым. Вы ведь не знаете
наверняка, что упадете, сделав шаг с высоты. Может быть, вместо этого вы
полетите. Нет никаких гарантий. Просто продолжайте писать.
Тюльпаны весной вырастают безо всякой причины. Да, конечно, вы сажали
луковицы, а теперь наступил апрель и прогрелась земля. Но почему? Потому
что Земля обращается вокруг Солнца. Но почему? Причин нет, не считая
гравитации. Но почему существует гравитация? Безо всяких причин. И почему
вы вообще посадили луковицы тюльпанов? Ради красоты, которая сама по себе
не имеет никаких причин. Итак, мир пуст. Вещи появляются и исчезают безо
всяких причин. Представляете, сколько в этом кроется возможностей?! Вы
можете начать писать в любой момент. Забудьте обо всех своих неудачах,
сядьте и напишите что-нибудь великое. Или напишите что-нибудь ужасное и
почувствуйте себя великим.
Тони Роббинс, который учит людей ходить по раскаленным углям,
рассказывал историю о подписании контракта. Каждый раз, когда он приезжал в
один городок проводить свои семинары, организатор спорил с ним о цене,
графике и так далее. В конце концов Тони решил поменять энергетику этого
общения. Он купил водяной пистолет, заполнил его водой и положил во
внутренний карман своего костюма стоимостью 1200 долларов. Когда снова
возник вопрос о деньгах, он выхватил пистолет и начал стрелять в организатора
через его большой письменный стол на десятом этаже офисного здания. Тот был
так изумлен, что принялся хохотать, осознав вдруг, что год за годом они ведут
один и тот же спор. Он достал ручку и без дальнейших разговоров подписал
контракт. В каждом моменте времени есть свежесть. То, что раньше на деловых
встречах никто никогда не пользовался водяным пистолетом, не значит, что
существует правило, которое запрещает это делать. Прямо сейчас перешагните
через свое сопротивление, дайте себе новый толчок и напишите что-нибудь
замечательное. Прямо сейчас. Это новый, свежий момент.
Почему я пишу? Потому что я всю жизнь держала рот на замке, но втайне я
мечтаю о том, чтобы жить вечно и чтобы мои близкие жили вечно. Меня ранит
наша недолговечность и быстротечность времени. Даже когда я радуюсь, на
краю сознания маячит невыносимая мысль о том, что все это пройдет — что
этот «Круассан Экспресс» на углу Хеннепин-Авеню в Миннеаполисе,
прекрасном городе Среднего Запада мифической страны Америка, когда-нибудь
перестанет подавать мне горячий шоколад. Я перееду в Нью-Мексико, где никто
не знает, каково это: быть здесь во внезапном предвечернем свете, сидеть под
серебристым потолком, вдыхать тонкий запах круассанов, которые пекутся в
духовке.
Я пишу, потому что одинока и иду по миру одна. Никто не знает, что
проходит сквозь меня, и, что самое удивительное, я сама тоже этого не знаю.
Сейчас, весной, я не помню, как это ощущается, когда на улице минус сорок.
Даже в теплом доме чувствуешь, как за тонкими стенами все живое вопит о
своей смертности.
Я пишу, потому что я сумасшедшая шизофреничка, я знаю это, принимаю,
но должна что-то с этим делать, потому что в дурдом я не хочу.
Я пишу, потому что есть истории, которые люди забывают рассказать,
потому что я — женщина, которая пытается прочно встать на ноги. Я пишу,
потому что я не знаю ничего ярче и мощнее способности сформировать слово
губами и языком или подумать о чем-то, а потом решиться записать это так,
чтобы пути назад уже не было. Я пишу, чтобы жить, чтобы найти перспективы в
глубине себя, вытащить их наружу и придать им цвет и форму.
Я пишу из-за неспособности понять, что даже любви не бывает достаточно
и что в конечном итоге мои тексты могут быть всем, что у меня есть, а мне
этого мало. Я никогда не напишу их все; кроме того, временами мне приходится
отходить от стола и тетради и поворачиваться лицом к моей собственной жизни.
С другой стороны, бывает и так, что только садясь за свою тетрадь, я
поворачиваюсь к жизни лицом.
И еще я пишу из-за боли и чтобы справиться с ней, чтобы стать сильнее и
вернуться домой — возможно, в единственный настоящий дом, который у меня
когда-либо был.
Стихи на заказ
Если в вашей школе, церкви, буддийском центре или детском саду у ребенка
устраивают ярмарку, карнавал или благотворительную распродажу, не
оставайтесь в стороне. Не думайте, что вам нечего предложить людям. Просто
устройте там поэтический прилавок. Все, что вам понадобится, — стопка
чистой бумаги, несколько хороших авторучек, стол, стул и вывеска: «Стихи на
заказ», или «Моментальное стихотворение», или «Вы предлагаете тему — я на
нее пишу».
Я делала это на протяжении трех лет на Летнем фестивале в Миннесотском
центре дзен-буддизма. Поначалу я скромно просила пятьдесят центов за
стихотворение, но на следующий год подняла цену до доллара. Весь день ко
мне стояла очередь. Я давала моим клиентам возможность предложить любую
тему. Среди них были «небо», «пустота», «Миннесота» и, конечно, «любовь».
Дети хотели стихи о лиловом цвете, о своих ботинках, о животах. Я взяла за
правило писать на одной стороне обычного листа бумаги, ничего не
перечеркивая и не перечитывая. Я не заботилась о том, чтобы стихотворение
делилось на правильные строфы. Я просто заполняла страницу, как у себя в
тетради. Это была всего-навсего еще одна форма писательской практики.
В Японии рассказывают истории о том, как великие буддийские поэты
писали прекрасные хокку, вкладывали их в бутылку и отправляли плыть по реке
или ближайшему ручью. Для любого писателя это должно послужить примером
исключительной непривязанности. Прилавок со стихами на заказ —
современный вариант такого расставания со своими творениями. Это
тренировка альтруизма. Пишите и отпускайте свои тексты в мир, не
перечитывая написанное. Несколько раз я чувствовала, что действительно
написала что-то классное, но я просто отдавала листок со стихотворением
заказчику и переходила к следующему.
Чогьям Трунгпа сказал, что для того, чтобы заниматься бизнесом, нужно
быть великим воином. Вы должны быть бесстрашны и готовы потерять все в
любой момент. Прилавок со стихами — это ваша возможность стать великим
воином: вы должны научиться спокойно расставаться со своими творениями,
отдавая их заказчику. Такая быстрая работа — прекрасный способ отпустить
вожжи и перестать контролировать процесс. Я всегда говорила больше, чем
хотела сказать. Я боялась, что ребенок попросит меня написать милый стишок о
мармеладе, а я напишу о том, как желудок становится зеленым, красным или
синим в зависимости от того, какого цвета мармеладку ты ешь.
Но не следует недооценивать людей. Им действительно нужен кусочек
правды. Мой прилавок оказался очень популярным. Хотя американское
общество не очень-то склонно поддерживать писателей и поэтов, многие втайне
мечтают о писательстве и испытывают к нему уважение. Десять лет назад, когда
я жила в Таосе, штат Нью-Мексико, я снимала ветхий домишко за пятьдесят
долларов в месяц. Владелец родился в этом доме тридцать шесть лет назад, всю
жизнь ненавидел его, а потом переехал в Альбукерке и стал преуспевающим
страховым агентом. Он готов был насмехаться над любым человеком,
решившим жить в таком месте. Я полюбила этот дом с фанатизмом
чужестранки. Мне было плевать, что удобства расположены во дворе, вода в
кране — только холодная, а отапливается он дровяными печами. Когда хозяин
дома приезжал ко мне из своего большого города на своей большой машине, я
много раз пыталась подружиться с ним, но у меня ничего не вышло. Мы были
из разных миров.
Однажды я получила от него очень толстый конверт, доставленный
экспресс-почтой. «Оп-па! — подумала я. — Он хочет повысить плату за дом».
(Плата поднималась каждый раз, когда я что-то улучшала в доме.) Первое, что я
увидела, когда вскрыла пакет, — статья из местной газеты о поэтических
чтениях, которые я устраивала на прошлой неделе. «Оп-па! Меня выселяют», —
подумала я. Однако вместо этого в письме Тони Гарсия говорилось: «Дорогая
Натали, я узнал, что Вы — поэт. Я прилагаю к письму двадцать пять
стихотворений, которые написал за последние десять лет. Пожалуйста, прочтите
их на Ваших следующих чтениях». Даже в самых диких своих фантазиях я и
представить себе не могла, что с ним можно наладить контакт через поэзию!
В прошлом году мне пришло письмо от одного мужчины из Сан-
Франциско, который рассказывал, что какое-то время назад совершенно
запутался в жизни и поступил в Береговую охрану. На борт корабля он взял с
собой только две вещи: альбом семейных фотографий и стихотворение, которое
я написала ему три года назад на ярмарке в Миннесоте. Теперь (писал он) у него
все хорошо, он зарабатывает деньги на компьютерах. Он спрашивал меня, не
нуждаюсь ли я в деньгах, и если да, то предлагал выслать мне какую-либо
сумму. И еще он добавил, что постоянно носит мое стихотворение с собой в
бумажнике.
Если честно, я понятия не имею, что было в том стихотворении, но надеюсь,
что это было что-то хорошее о громадных кленах, которые в тот день шумели
над нашими головами, о солнечном свете, играющем на глади озера через
дорогу, о шуме роликовых коньков и звуке далекого саксофона и вообще о том,
как хорошо было тем летом в Миннесоте.
Писать стихи на заказ и моментально — прекрасный способ научиться
отпускать от себя свои произведения. Отпускать полностью. Позволить себе
быть писателем сполна.
Чувство пространства
Если вы решили написать что-то в конкретной литературной форме — романа,
рассказа, стихотворения, — прочтите как можно больше произведений этой
формы. Понаблюдайте за темпом развития повествования. С какой фразы оно
начинается? Как завершается? Если вы как следует познакомитесь с этой
формой, она запечатлеется в вашем мозге, и когда вы сядете писать, то
неосознанно начнете следовать нужной структуре. Скажем, если вы поэт и
решили написать роман, вам придется научиться писать полными
предложениями и не перепрыгивать с одного образа на другой. Когда вы
приступите к чтению романов, ваше тело будет переваривать и впитывать
полные предложения — вы узнаете, как поставить сцену, передать цвет
скатерти и заставить свою героиню идти через всю комнату к кофейнику.
Если вы хотите писать короткие стихотворения, вы должны переварить эту
форму и затем поупражняться в ней. Попробуйте вот что: напишите серию из
десяти коротеньких стихотворений. На каждое у вас будет всего три минуты, и
каждое должно состоять всего лишь из трех строк. Начинайте с заголовка,
который вы можете найти вокруг себя, — например: «стакан», «соль», «вода»,
«солнечные блики на окне». Три строчки, три минуты, первое название —
«Стакан». Не задумываясь, быстро напишите три строчки. Остановитесь на
секунду. Переходите к следующему стихотворению. Три минуты, три строчки,
название — «Соль». Продолжайте в том же духе, пока такой краткий стиль
мышления не затвердеет в вас, чтобы вы могли обратиться к нему в любой
момент, когда вам понадобится эта форма. В коротких стихотворениях слова
используются особенно экономно, а название должно добавлять произведению
дополнительное измерение, а не просто повторять какое-то слово, которое вы
используете в самом стихотворении.
Тони Роббинс, ходящий по углям, говорит, что если вы хотите чему-то
научиться, то нужно идти к экспертам, которые отдали этому занятию тридцать
лет, и учиться у них. Изучите их мировоззрение, их мыслительный синтаксис —
структуру их мышления, — а также их физиологию — то, как они стоят, дышат,
сжимают губы в момент работы над той задачей, в решении которой достигли
совершенства. Иными словами, копируйте их. В итоге, когда вы разбиваете
рукой доску, вы — это не вы, а мастер каратэ, которого вы копируете, и потому
ваша рука не останавливается, а проходит сквозь дерево.
Такой способ хорош, но, конечно же, непрост. Форма сама по себе еще не
создает искусство. Например, нас учат, что хокку — это форма короткого
стихотворения в Японии. В хокку семнадцать слогов, и оно пишется в три
строчки. В нем часто упоминаются времена года и что-то из окружающей
природы. В Соединенных Штатах детей учат писать такие стихи в начальной
школе, но это, конечно же, не хокку. Если вы сядете и прочтете побольше хокку
Басё, Сики, Иссы и Бусона, четырех величайших мастеров этого жанра, в
хорошем английском переводе Р.Г. Блайта, то увидите, что Блайт в своих
переводах даже не соблюдает форму (семнадцать слогов, где в первой строчке
их должно быть пять, во второй — семь, а в третьей — снова пять). Японский
язык очень сильно отличается от английского — в нем каждый слог несет
гораздо больше нагрузки. Поэтому, если вы решили писать хокку, просто
придерживайтесь трех коротких строчек. «Ладно. Это я понял. Я изучил
переводы Блайта. Хокку состоит из трех коротких строчек, а слоги можно не
считать». Да, но что же тогда отличает хокку от просто короткого
стихотворения?
Если вы прочтете много хокку, то увидите, что там всегда происходит
скачок, за которым должна уследить ваша мысль. Этот скачок создает
ощущение пространства — ощущение, которое представляет собой не что иное,
как мгновенное восприятие божественного присутствия, и когда оно снисходит
на вас, с ваших губ обычно готово сорваться восклицание «А-а-а!» Попробуйте
прочесть эти хокку [в переводе Блайта]15. Не спешите, делайте паузу после
каждого.
Цветок в траве.
И имени его никто не знает:
Один растет.
Сики
[Among the grasses,
A flower blooms white,
Its name unknown.
— Shiki]
По травам полевым,
Дрожа и трепетно вздыхая,
Уходит прочь весна.
Исса
[Spring departs,
Trembling, in the grasses
Of the fields.
— Issa]
Цветы глицинии.
И от луны так далеки
Их цвет и аромат.
Бусон
[The scent and colour
Of the wisteria
Seem far from the moon.
— Buson]
Крик фазана;
По ушедшим родителям
Боль и тоска!
Басё
[The voice of the pheasant;
How I longed
For my dead parents!
— Basho]
Это чувство пространства — тест на подлинность хокку. Неважно,
насколько хорошо вы научились писать стихи в три строчки: чтобы наполнить
их ощущением присутствия Бога, требуется много практики. Басё сказал, что
если вы написали за всю свою жизнь пять хокку, то вы — хайдзин (поэт,
который пишет хокку), а если написали десять, то мастер.
Вы можете написать три романа, прежде чем у вас получится действительно
хороший роман. Поэтому форма важна, мы должны ей учиться, но мы должны
также наполнить эту форму жизнью — а это требует практики.
Любимое блюдо
Если вы видите, что вам трудно писать, и все вокруг кажется каким-то
бессмысленным и ненастоящим, просто пишите о еде. Это нечто прочное,
нечто, что любой из нас всегда может вспомнить о своем дне. Однажды у меня
была группа, которая никак не могла оторваться от земли. Каждое упражнение
заканчивалось совершенно пресными текстами. И в один прекрасный день меня
осенило. «Ладно, — сказала я. — У вас есть десять минут. Напишите о еде,
которую вы любите». И тексты моих учеников оказались живыми и полными
красочных подробностей. Никаких абстракций. Вся комната наполнилась
энергией. Когда разговор заходит о еде, люди всегда точно знают, что им
нравится, могут выражаться точно, конкретно и исчерпывающе.
Диана Ди Прима, поэтесса из поколения битников, написала книгу под
названием «Обеды и кошмары» (Dinners and Nightmares). Вся первая половина
книги посвящена блюдам, которые она ела, ужинам, которые готовила, гостям,
приглашенным на эти ужины, и спискам продуктов для них. Там есть
замечательная история о том, как она провела целую зиму в Нью-Йорке, поедая
печенье «Орео». Это прекрасная литература. От нее никогда не устаешь. Все мы
любим поесть.
Напишите о еде, которая нравится вам больше всего. Будьте конкретны.
Дайте нам подробности. Где вы это ели, кто был с вами, какое время года стояло
на дворе? Каким был ваш лучший завтрак, обед или ужин на прошлой неделе?
«Тот банан, который я съела на холодной кухне утром во вторник, остановил
вращение Земли».
От стола, сыра, голубоглазой подруги напротив вас, от стаканов с водой,
полосатой скатерти, вилки, ножа, тяжелой белой тарелки, зеленого салата, масла
и стакана бледно-розового вина вы можете дотянуться в памяти, времени,
пространстве, мыслях до Израиля, России, религии, деревьев и тротуара. И у вас
всегда будет место, откуда можно начать, нечто прочное, вкусное и ясное прямо
перед вами.
Допустим, кто-то из вас не слишком общителен. У вас никогда в жизни не
было хорошего обеда, вы разбиты, и у вас нет друзей. Что ж, начните с
последнего холодного бутерброда с сыром, который вы съели в пустой квартире
на Первой Авеню, и с тараканов, которые плавали в чашке позавчерашнего
кофе. Это ваша жизнь, начинайте с нее.
Пользуйтесь одиночеством
Вчера вечером мы сидели со старинной подругой в моей гостиной. «Знаешь,
Натали, — сказала она, — я помню, что ты говорила об одиночестве, но на
прошлой неделе, когда я была действительно одна, мне казалось, что я —
единственный человек в мире, который знает, что это такое». Да, одиночество
именно таково. Если мы чувствуем связь с людьми — даже с такими же
одинокими людьми, — мы уже не одиноки.
Когда я рассталась с мужем, роси Катагири сказал мне:
— Ты должна жить одна. Ты должна научиться этому. Это твое
окончательное прибежище.
— Роси, а я привыкну к одиночеству?
— Нет, ты к этому не привыкнешь. Я принимаю холодный душ каждое
утро, и каждое утро это кажется мне ужасным, но я продолжаю стоять под
душем. Одиночество всегда кусается, но ты должна научиться стоять в нем и не
пытаться убежать.
Какое-то время спустя я снова подошла к роси. «Это очень тяжело. Я
прихожу домой, а там никого нет — и мне становится страшно». Он спросил
меня, что я делаю, когда одна. Неожиданно этот вопрос увлек меня. «Ну, я мою
посуду, мечтаю и рисую каракули на клочках бумаги. Я рисую сердечки и
раскрашиваю их. Я обрываю сухие листья с комнатных растений и слушаю
много музыки». Я начала исследовать свое одиночество и заинтересовалась им.
Я перестала с ним бороться.
Писательство может быть очень одиноким занятием. Кто будет это читать,
кому до этого есть дело? Один мой ученик как-то спросил: «Вы пишете для себя
или для людей?» Когда вы пишете, думайте о том, чтобы разделить с кем-то
вашу потребность высказаться. Выберитесь из пропасти одиночества и выразите
себя перед другим человеческим существом. «Вот как я воспринимала все,
когда жила на Среднем Западе». Пишите так, чтобы другие поняли вас.
Искусство — это общение. Попробуйте горечь одиночества на вкус — это
станет отправной точкой для чувства близости и сострадания ко всем таким же
одиноким людям. А затем своими текстами выведите себя оттуда, думая о ком-
то и стремясь рассказать ему о своей жизни. Протяните через текст руку другой
одинокой душе. «Вот как я чувствовала себя, когда в конце августа ехала через
Небраску, вечер за вечером одна в своей синей машине».
Пользуйтесь одиночеством. Из боли одиночества прорастает стремление
восстановить связи с миром. Возьмите эту боль и с ее помощью погрузитесь
еще глубже в свою потребность высказаться, сказать, кто вы и что вы думаете о
свете, комнатах и колыбельных.
Возвращаясь к истокам
«Когда я посмотрела ее выставку в Нью-Йорке, мне захотелось сказать ей, что
чего-то не хватает. Ей нужно вернуться обратно в Норт-Платте, в Небраску —
туда, откуда она родом. Она должна завершить круг». Я случайно услышала,
как одна женщина говорила это другой.
Если вы хотите, чтобы ваша работа была цельной, очень важно
возвращаться к истокам. Это не значит, что вам нужно снова поселиться с
родителями и брать у них карманные деньги, но вы должны помнить, откуда вы,
и вглядываться в это. Вы должны быть благодарны своим корням или хотя бы
признать их.
У меня была подруга-писатель, которая вышла замуж за мужчину
итальянского происхождения. Она постоянно писала о членах его семьи и их
беседах за общим столом. Я сказала ей: «Все это замечательно, но я не смогу до
конца поверить в это, пока не услышу и о твоей семье. Расскажи мне, что такое
быть белой протестанткой из верхушки среднего класса. Я действительно
ничего об этом не знаю». Часто чья-то чужая жизнь представляется нам
занимательной, а своя — неинтересной. Мы теряем центр тяжести, и нас
заваливает набок, потому что мы заглядываемся на то, чего, как нам кажется, у
нас нет. Мы ведем себя, как голодные призраки. Нет, я не говорю, что вы
должны писать только о себе, но нужно научиться смотреть вокруг с
великодушием. «Я богата, и они богаты».
На протяжении многих лет я изучала дзен-буддизм. А потом, примерно года
полтора назад, во время каждой медитации стала все больше и больше ощущать
себя еврейкой. Когда я рассказала об этом роси Катагири, он ответил: «Это
вполне естественно. Чем больше ты медитируешь, тем больше становишься
собой». Я начала чувствовать, что повела себя неучтиво, когда повернулась
спиной к своему наследию, ничего о нем толком не зная.
Ваши корни влияют на ваши тексты. Даже на манеру речи. Я часто
бессознательно пишу в ритме иудейских молитв и песнопений, используя их
повторы. Хотя моя семья не была религиозной, в Дни трепета я видела, как
люди молятся, раскачиваясь всем телом. Дети очень впечатлительны. Именно
тогда этот ритм вошел в мое тело. Я слышала, что поэта делает великим не то,
что он говорит, а способность настроиться на ритмическую структуру речи.
Во время писательской практики мы нередко попадаем под влияние
определенной формы — церковной службы, которую слышим каждое
воскресенье, рок-н-ролльного ритма, выкриков аукциониста на ярмарке. Мы,
конечно, не пишем словами церковных гимнов, но заполняем эту схему своими
собственными словами и чувствами. Эти схемы могут стать мощным
инструментом нашего самовыражения. Это похоже на подключение к
электрической цепи.
Вы можете найти очарование в том, как говорят в вашей семье и вашей
родной местности. Познакомьтесь с этой речью поближе, впитайте ее. «Привет,
синяя кукуруза!» — сказал мне техасец, увидев мой тяжеленный рюкзак. Моя
бабушка, если я задавала ей дурацкий вопрос, отвечала: «А лошадки какают
апельсинками?» Составьте список выражений, характерных для вашей семьи, и
находите им место в своих текстах.
Вы возвращаетесь домой, к истокам, не для того, чтобы там остаться. Вы
возвращаетесь, чтобы освободиться, чтобы не отвергать ничего в своей натуре.
Когда вы чего-то избегаете, это хорошо заметно в ваших текстах. Например,
если вам неудобно писать о том, что связано с сексом, это будет очевидно,
потому что вы либо вообще никогда не упоминаете об этом, будто всем вашим
героям, животным и насекомым провели сексуальную лоботомию, либо впадете
в другую крайность и пишете исключительно о шлюхах и порнографии. Нужно
найти золотую середину — место, где вы будете чувствовать себя в своей
тарелке.
Все мы слышали о людях, которые возвращаются к своим корням. Это
хорошо, но не стоит привязываться к одним лишь корням. Ведь есть еще ветки,
листья, цветы — и все это тянется к необъятному небу. В нас есть многое. Когда
я в поиске своих корней оказалась в Израиле, я поняла, что я не только еврейка,
но еще и американка, феминистка, писатель, буддистка. Все мы — продукт
современности, в этом наше богатство и наша проблема. Мы не одномерны.
Нам становится все сложнее докопаться до своих корней. Однако они очень
важны, и в то же время их проще всего избегать, потому что с ними часто
связано что-то болезненное — именно поэтому мы отрываемся от них в первую
очередь.
Когда я только переехала в Миннесоту, Джим Уайт, очень хороший поэт,
сказал мне: «Что бы ты ни делала, не становись местным писателем». Не
попадайтесь в ловушку провинциализма. Когда вы пишете о коровах Айовы, о
том, как они стоят и как нагибают шею, чтобы пощипать траву, проникнитесь
сочувствием к коровам России и Чехословакии, к неминуемости их смерти и их
бокам, которые будут готовить и подавать в виде жаркого, в мисках и тарелках,
чтобы накормить людей по обе стороны земного шара. Вернитесь в свои края,
но не останавливайтесь там. Это возвращение должно лишь разжечь ваше
любопытство и стремление пристальнее рассмотреть остальной мир.
Начав изучать иудаизм, я не смогла ограничиться лишь молитвами. Мне
обязательно нужно было почувствовать боль Холокоста, историю Израиля и
всю летопись скитаний моего народа. Благодаря этому я смогла проникнуться
политическими идеями и борьбой людей за пределами Америки. За
способностью наладить контакт с одним человеком кроется шанс научиться
сочувствовать всем человеческим существам. В Израиле я почувствовала, что
тяжело живется не только евреям, — я осознала и страдания арабов. Знакомство
со своими корнями заставило меня сострадать всем, кто ходит по этой земле.
Поэтому возвращайтесь домой — к истокам. Не затем, чтобы заявить: «Мой
дядя был полковником во время Второй мировой войны», — а чтобы бережно
проникнуть в душу своего народа и, отталкиваясь от этого, начать понимать
всех остальных людей и их нужды.
Все писатели в какой-то мере желают признания. Поэтому они и
высказываются. У вас есть шанс отчетливее показать читателю глубины своей
души. Вы можете со знанием дела объяснить, что значит быть католиком,
мужчиной, южанином, черным, женщиной, гомосексуалистом, человеком. Вы
знаете это лучше, чем кто-либо другой. Когда вы сами знаете, кто вы, и создаете
свои тексты, исходя из этого, вы в силах помочь миру, дав ему понимание.
Круг историй
В Таосе мы несколько раз устраивали то, что я называю «круг историй». Я
приглашала к себе людей с окрестных холмов — из Тальпы, Карсона, Арройо-
Хондо и Арройо-Секо. Мы садились на полу в круг — человек десять. С улицы
доносилось позвякивание колокольчиков на шеях у коз Шел, и я знала, что Билл
Монтойо опять тайком привел своих овец попастись поближе к нашему саду,
где растет удивительно пышная лебеда.
Я зажигала свечу в центре круга. Свеча помогала создать ощущение
волшебства. Потом я предлагала сидящим: «Расскажите мне о том моменте,
когда вы были по-настоящему счастливы». В другие вечера я просила
рассказать о месте, которое они любят, о времени, когда им было очень плохо, о
самом удивительном случае, о котором им известно, или просто поведать
историю, которую им нравится рассказывать, или поделиться чем-нибудь
волшебным, что случилось с ними на прошлой неделе.
Мы шли по кругу. Истории возникали — и оставались с нами. Прошло семь
лет, а я до сих пор их помню.
Рик: На заднем дворе дома, где прошло мое детство, в Ларчмонте, штат
Нью-Йорк, рос большой вяз. Мне было шесть лет, и я залез почти на самую
верхушку, на свою любимую ветку. Стояла поздняя осень, и на деревьях уже не
было листьев. Я растянулся на ветке, обхватил ее руками и закрыл глаза. Дул
ветер, и моя ветка, хоть и была толстой, качалась из стороны в сторону, и я
качался вместе с ней. Я навсегда запомнил мое чувство любви к этому дереву.
Лохлан: Однажды летом я четыре месяца работал лесником в Орегоне. Все
это время я был один и почти не носил одежды, потому что вокруг никого не
было. Я был в совершенно диком лесу. К концу лета я стал очень загорелым и
очень спокойным. Однажды в конце августа я, сидя на корточках, собирал
ягоды и ел их. Внезапно я почувствовал, что кто-то лижет мне плечо, и
медленно повернул голову. Рядом со мной стоял олень и слизывал пот у меня со
спины! Я не шевелился. Потом олень встал рядом со мной, и мы принялись
вдвоем молча есть ягоды с куста. Я был в шоке. Животное настолько мне
доверяло!
Джозеф: Эта история не совсем про меня. Она о друге моего соседа. Я буду
звать его Билл. Билл приехал из Франции. Он был немножко странным,
неуравновешенным человеком. Он работал в Нью-Йорке с дельфинами и очень
любил их. Мы звали его Ученым. Это были времена, когда мир только-только
узнал об ЛСД. Мы называли ее лизергиновой кислотой. Некоторые из нас
экспериментировали с ней. Но мы очень старались не делать этого рядом с
Ученым, потому что боялись, что если он ее примет, то совсем слетит с
катушек.
И вот один раз он все-таки принял кислоту — уж не знаю, где он ее взял.
Мы все подумали: «Оп-па!» — но постарались расслабиться. Он надел куртку
— была ночь — и вышел из квартиры. Он пошел туда, где работал, и стал
смотреть на дельфинов в бассейне. Он клянется, что самка выглядела как
Мэрилин Монро, с грудью и с помадой на губах, и уговаривала его
присоединиться к ней в бассейне. Он рассказывал, что снял одежду, нырнул в
воду и занимался с дельфинихой любовью. Он божился, что все так и было. Нам
стало как-то не по себе, когда мы это услышали, и мой товарищ, который жил с
ним в одной квартире, скоро съехал.
Я думаю, это могло быть правдой, потому что через несколько лет мы с
друзьями жили в Венис-Бич в Калифорнии, и там все время принимали ЛСД.
Это была середина шестидесятых, и мы раскрасили весь дом яркими
психоделическими красками. Ванная была цвета авокадо, и там стоял аквариум
с двумя золотыми рыбками. Однажды я закинулся ЛСД и гулял по пляжу.
Потом я пришел домой, зашел в ванную и посмотрел на рыбок. Одна из них
внезапно превратилась в Брижит Бардо. Я не задумываясь сунул руку в
аквариум, поймал рыбку за хвост и проглотил, прежде чем успел сообразить,
что делаю! Я сам был в шоке.
Бретт: Я ездила к моей бабушке Хлои в Канкаки, штат Иллинойс. Ей в тот
момент было восемьдесят два года, и я уже четыре года не видела ее. Я обожала
ее и была очень рада ее видеть. Наша встреча очень меня удивила. Я ехала
автостопом из Миннесоты, где тогда жила. Я добралась до ее дома, который
был через дорогу от «Данкин Донатс», и нашла бабушку на заднем дворе, у
кустиков львиного зева. «Хлои!» — закричала я. Она обернулась и сказала: «О,
Бретт, поди сюда на минутку. Я тебе кое-что покажу». Я подошла, а она
сложила цветок львиного зева, показывая, как он похож на кролика с ушками.
Потом она взяла меня за руку и подвела к двум персиковым деревьям. «Хочу их
законсервировать», — сказала она, показывая мне плоды. «Хлои, мы не
виделись четыре года!» Она протянула руку, сорвала с ветки персик и подняла
его так, чтобы я могла получше его рассмотреть: «Я знаю, дорогая. Я по тебе
скучала». Потом мы пошли в дом, она кормила меня своими знаменитыми
пельменями и рассказывала о соседях, и о моем отце, и о том, как она хочет,
чтобы он ходил в церковь. Она разговаривала со мной так, словно я все время
была рядом.
Эти четыре истории я помню очень живо. Наши истории важны.
Попробуйте собраться в такой круг со своими друзьями. Все, что вам для этого
потребуется, — это свечка. Вам не нужны алкоголь или наркотики. Когда вы
начнете рассказывать, вы окажетесь в волшебном пространстве. Потом, когда
останетесь в одиночестве, запишите свои истории. Для начала пишите так, как
говорили, — не пытайтесь добавить в текст красивостей. Это поможет вам
взяться за дело.
Писательский марафон
Обычно в конце восьминедельного курса занятий, которые проходят раз в
неделю по два часа, мы устраиваем четырехчасовой писательский марафон. Но
для этого вам вовсе не обязательно заниматься в группе. Я проделывала это на
протяжении целого дня вдвоем с подругой. Вот как это происходит. Все члены
группы соглашаются работать все отведенное время. Потом мы составляем
расписание, например: десятиминутная сессия, потом еще одна, потом мы
пишем пятнадцать минут, потом два раза по двадцать, а в конце — полчаса без
перерывов. По прошествии первых десяти минут мы по очереди читаем то, что
написали, не комментируя друг друга. Если группа слишком большая, на чтение
может уйти слишком много времени — тогда мы чередуемся, так что каждый
участник читает написанное через раз, а не после каждой сессии. После
выступления возникает естественная пауза, но мы не заполняем ее репликами
«Это было здорово» или «Я понимаю, о чем ты». Во время марафона нет ничего
хорошего или плохого, нет места похвалам или критике. Если вы не хотите
читать, вы имеете право два раза за весь марафон пропустить свою очередь. В
правилах должна быть определенная гибкость. Если кто-то хочет пропускать
свою очередь чаще или реже, это тоже нормально. Обычно в ходе такого
марафона вы перестаете думать: вы пишете, читаете и снова пишете; вы все
меньше и меньше задумываетесь о себе. Все находятся в одной лодке, а
благодаря отсутствию комментариев чувствуют себя все более свободными и
готовыми писать все, что захочется.
Какое-то время спустя вам покажется, что ваш голос становится
бестелесным; вы уже не будете уверены, произносите ли что-то вы — или это
говорит другой человек в комнате. Комментировать нельзя, но если вы хотите
откликнуться на чье-то повествование, вы можете обратиться к этому человеку
во время следующего раунда: «Бев, я понимаю, о чем ты пишешь. Мои
родители тоже ссорились над недоеденным обедом на кухне с зеленым
линолеумом на полу». Невозможность сразу устно прокомментировать чужую
работу порождает здоровое желание высказаться. Вы можете высвободить эту
энергию в своем следующем отрывке текста. Пишите, читайте, пишите. Это
замечательный способ заткнуть рот внутреннему цензору и дать себе
возможность писать обо всем, что приходит в голову.
Посередине комнаты мы ставим коробку, куда участники кладут сложенные
бумажки со своими предложениями тем для работы. В начале каждого раунда
кто-нибудь вытягивает одну бумажку и зачитывает тему. Вы не обязаны
придерживаться этой темы, но если не получается придумать, о чем писать,
можете оттолкнуться от нее. Вы с удивлением обнаружите, что, войдя в
состояние автоматизма, способны писать о чем угодно. Заданную тему можно
использовать как стартовую площадку для того, чтобы заставить руку
двигаться. «"Плавание". Я очень хорошо плаваю и не боюсь воды. Вот. Но на
самом деле я хочу написать о том, как однажды я превращусь в белый свет…» А
можете решить, что о плавании вам сказать нечего, начать писать — и
вспомнить, как в юности вы сидели с отцом в кинотеатре и восхищались Эстер
Уильямс, а масло от попкорна капало с ваших пальцев.
Впервые участвуя в марафоне, люди обычно нервничают. Они боятся, что
им будет нечего сказать или что они не смогут писать так долго. Когда все
заканчивается, они удивляются тому, как пролетело время: «Я мог бы писать
целый день!» Однажды во время недельного семинара в Университете
Миннесоты я устроила моим двенадцати студентам марафон в первое же утро.
Сначала они упирались и насмехались надо мной. Но когда все закончилось,
один из них предложил: «Давайте пообедаем, а потом устроим еще один
марафон». И на протяжении всей недели мы занимались только этим. Мы
пробовали начинать в десять вечера и заканчивать в час ночи или же начинать в
семь утра и писать до полудня.
В один из дней кто-то вытащил из коробки бумажку с темой «Мой первый
сексуальный опыт». Эта тема захватила одну женщину на все оставшееся время.
Она писала о своем первом опыте, втором, третьем и так далее. Иногда мне
представляется, как она все еще сидит в таверне «Радуга» в Хилл-Сити, штат
Миннесота, и пишет о своем 708-м сексуальном опыте. В бассейне неподалеку
резвятся старшеклассники, а она продолжает заказывать пепси, чтобы не
потерять место за столиком. Она не знает, ночь сейчас или день, и ее ручка, не
останавливаясь, скользит по бумаге. Теперь она в любой момент может достичь
просветления, и нам остается лишь гадать: вернется ли она, вернется ли она
когда-нибудь?..
Марафон заставляет вас раскрываться. Сразу после него вы, скорее всего,
будете чувствовать себя беззащитным, потерявшим контроль. Я иногда ощущаю
злость, хотя для нее нет никакой причины. Вам кажется, что в вашей броне
зияет огромная дыра, и вы вдруг остаетесь голым — таким, какой вы есть.
После марафона вы пытаетесь завести с другими участниками обычный
разговор о погоде или о том, как хорошо быть писателем, но чувствуете себя
так, будто потеряли лицо. Не переживайте: это состояние пройдет — и вы снова
станете защищенным и обыкновенным.
После марафона полезно хотя бы полчаса побыть одному. Очень помогает
заняться каким-нибудь приземленным физическим трудом. Я после марафонов
неожиданно проникаюсь невероятной любовью к мытью посуды или начинаю,
как безумная, сажать дополнительные двенадцать рядов фасоли там, где хотела
сделать газон. Как раз на прошлой неделе в моем доме проходил писательский
марафон, и еще до того, как ушел последний участник, я схватила пылесос и
принялась чистить ковер в гостиной, где мы только что сидели.
Это чувство незащищенности после марафона очень похоже на то, что я
ощущаю после посещения медитационного лагеря. После семи дней сидячей
медитации мы в последний раз кланяемся Будде и другим ученикам, а потом
обычно пьем чай с тортиком. Во время медитации мы сохраняем тишину, а тут
мы наконец получаем возможность поговорить друг с другом. У меня всегда
возникает желание упасть в торт лицом, чтобы никто его не видел. Однажды
подруга, зашедшая ко мне в гости сразу после моего возвращения из лагеря,
сказала: «Мне кажется, что я сижу рядом с женским портретом в стиле кубизма.
Все твои измерения сияют одновременно!»
Когда я несколько часов пишу в одиночестве, я тоже испытываю нечто
подобное. Не стоит переживать из-за этого. Мы просто не привыкли быть
настолько открытыми. Все в порядке, примите это как должное; быть в таком
состоянии — замечательно.
Признавайте написанное
Снова и снова в писательских группах, которые я веду, я сталкиваюсь со
странным явлением. Человек пишет что-то действительно уникальное и не
имеет ни малейшего представления о качестве написанного. Как бы я ни
распиналась об этом и какие бы отзывы ни поступали от других членов группы,
сам автор никак не может осознать тот факт, что его текст действительно
хорош. Он не отрицает это — он просто сидит в полном смущении, а потом я
случайно узнаю от других, что он не поверил ни единому сказанному слову.
Такие случаи отнюдь не единичны — я наблюдаю это уже много лет.
Всем нам трудно добраться до уверенного писательского голоса внутри нас,
но даже когда мы налаживаем с ним связь и начинаем писать хорошо, мы не
готовы признать это. Я не утверждаю, что каждый может быть Шекспиром, но у
каждого есть подлинный голос, способный поведать о жизни человека с
истинным благородством и живыми подробностями. Такое ощущение, что
между величием, на которое мы способны, и нашим восприятием себя и своей
работы пролегает непреодолимая пропасть.
Впервые я глубоко осознала это шесть лет назад в группе, где вела занятия в
течение восьми недель (это был благотворительный курс для Миннесотского
центра дзен). В группе было двенадцать учеников. Я дала им задание рассказать
о своей семье простыми детскими словами. Когда отведенные пятнадцать минут
закончились, мы стали по очереди читать написанное. То, что написала я, потом
было опубликовано под заголовком «Медленно вращающийся мир» — это был
текст о моей бабушке, о том, как она пила воду, растила детей и покинула этот
мир, не имея ни носков, ни салями, ни соли. После того как я прочитала это в
группе, все долго молчали.
Все, что я объясняю как учитель, в конечном итоге адресовано тем, кто
верит в собственный голос и пользуется им. Я пробую разные подходы и
хитрости. После того как у моих учеников случается прорыв, все мое обучение
сводится к поливанию индейки соусом. Сама индейка уже зажарилась. Я
испытываю спокойствие и счастье; каждый член группы прорвался через
собственное сопротивление к подлинным, глубоко прочувствованным текстам.
Мне здесь больше нечего сказать.
Оглядев класс, я вдруг осознала, что все заинтересованно смотрят на меня в
ожидании следующего упражнения. Я была поражена. До меня дошло, что
никто из них на самом деле не понял, что они только что создали. «Так, значит,
никто из вас не в курсе, что вы только что написали нечто очень настоящее?»
Они все так же продолжали смотреть на меня.
Такое происходит не только с начинающими. Мне на ум приходят два
примера. Есть одна женщина-поэт, которая очень хорошо пишет, и многие
любят ее. Я называю ее Любимицей Миннесоты. Она пишет о своей жизни, об
отце-священнике, о семерых сыновьях, о завтраке на столе. На ее последнем
выступлении не просто были распроданы все сидячие места — организаторам
пришлось продавать дополнительные билеты без мест. Она рассказывала мне,
что, когда чтение закончилось, она пошла домой, чувствуя себя подавленной из-
за того, что всем так нравятся ее стихи. «Я обманула очередную толпу своей
работой», — сказала она.
Второй пример — писательница из одной моей воскресной группы. Она
работала помощником редактора в городском журнале, писала романы и стала
автором двух весьма успешных пьес (одна из них получила награду «Выбор
критиков» от Minneapolis Tribune). За время занятий в группе она создала
несколько совершенно уникальных текстов. Я была уверена, что она знает об их
качестве — ведь, в конце концов, она была опытным писателем. Когда мы
встретились с ней через месяц за завтраком и я положительно отозвалась об
одном из ее текстов, она удивилась, что я дала ему положительную оценку
(положительную — это на самом деле слабо сказано). Я, в свою очередь,
поразилась, что она сама этого не осознает. Все ее изданные произведения были
не о ней и не о ее собственной жизни. Она сказала: «То, что я писала в группе,
— это просто я», — поэтому она и не могла понять, насколько ценны эти
тексты.
Роси Катагири однажды сказал мне: «Каждый из нас — Будда. Я могу
увидеть, что ты — это Будда. Ты мне не веришь. Когда ты сама увидишь, что ты
— Будда, тогда ты проснешься. В этом и заключается просветление». Нам очень
сложно осознать и оценить свою собственную жизнь. Разглядеть то, что вне нас,
гораздо проще. В процессе признания качества своих текстов мы постепенно
приоткрываем слепое пятно, закрывающее от нашего сознания нашу подлинную
природу. Мы учимся принимать себя теми прекрасными творческими
личностями, которыми являемся. Иногда, по прошествии какого-то времени, мы
видим это: «О, тогда у меня получилось хорошо», — но это уже в прошлом.
Наше осознание отстает.
Это вовсе не значит, что мы должны быть хвастунами. Я говорю о том, что
мы должны признать: мы хороши внутри — и, излучая вовне эту
положительную энергию «хорошести», создавать что-то хорошее в
окружающем мире. Эта связь между нашим внутренним богатством, нашим
представлением о себе и нашей работой дает нам то умиротворение и ту
уверенность, которые так трудно бывает найти большинству художников.
Нельзя говорить: «Наша работа плоха, и мы плохие», или: «Наша работа
хороша, но мы плохие», или: «Наша работа плоха, но мы хорошие». Нужно
говорить: «Мы хороши, и поэтому мы способны сиять, несмотря на наше
внутреннее сопротивление хорошей работе, и признавать эту работу своей».
Самое главное не в том, чтобы мир признал качество сделанного вами, а в том,
чтобы вы сами признали его. Это очень важный шаг. Это дает нам
удовлетворение. Мы хороши, и когда наша работа хороша, это хорошо. Мы
должны признавать это и настаивать на этом.
Верьте себе
Во вторник мы разбирали в группе две страницы из дневника одного человека.
На самом деле это был мой дневник. Две страницы из моего дневника. Я
выбрала их потому, что несколько месяцев назад извлекла оттуда
стихотворение. Не то чтобы выдающееся стихотворение — тихое
стихотворение. Такие стихи трудно найти; это едва различимое бормотание,
скрытое в тетради, которое, тем не менее, способно перенести вас в другое
измерение. Неделю назад я раздала копии этих страниц своим ученикам и
попросила найти в них стихотворение. Они были вправе сказать: «Нат, это
полная ерунда», — если бы ничего не нашли.
Отвечать вызвались пять или шесть человек. Они обнаружили по меньшей
мере четыре различных варианта стихотворения. Одни воспользовались первой
частью записи, другие — серединой, а один даже включил в свою версию часть
другой работы, которую я скопировала случайно. Но все они использовали одну
строчку: «Холмы Нью-Мексико везде, куда б вы ни пошли». Все варианты
звучали хорошо. Но это не были выдающиеся стихи, включая и то, что
получилось у меня самой.
Дайте отрывок текста ста разным людям, и не исключено, что у вас будет
сто разных мнений — не абсолютно разных, но множество вариаций. Именно
здесь очень важна глубина ваших отношений с самим собой. Вы должны
слушать то, что говорят люди. Должны воспринимать то, что они говорят. (Не
стройте вокруг себя стальные стены.) А потом вы должны принять собственное
решение. Это ваше стихотворение и ваш голос. Нет единых для всех правил; все
дело в отношениях с самим собой. Что хотели сказать вы? Что о себе вы
стремились открыть? Раскрываясь в своем тексте, вы теряете контроль. Это
хорошо. На самом деле вы все равно ничего не контролируете. Люди видят вас
таким, какой вы есть. Иногда мы раскрываемся, не успев осознать, что
произошло. Это тяжело, но еще хуже заморозиться и не открывать ничего. К
тому же при этом получаются ужасные тексты.
Лучшая проверка для текста — время. Если вы не уверены в каком-то
тексте, отложите его на некоторое время. Посмотрите на него снова где-нибудь
через полгода. Все станет гораздо более ясным. Может оказаться, что стихи,
которые вы написали полгода назад, очень нравятся вам, но ни на кого больше
не производят впечатления. У меня есть одно стихотворение про окно, которое
все, кто его слышал, однозначно считают ужасным. А я считаю, что оно
превосходно. Когда мне будут вручать Нобелевскую премию и попросят сказать
речь, я выдам эту жемчужину и получу наконец удовлетворение.
Не переживайте, если через полгода окажется, что отложенный текст
ужасен. Что-то хорошее уже перегнивает в вашей компостной куче. Оно
обязательно появится на свет. Наберитесь терпения.
Самурай
Вчера вечером я взялась объяснять моей воскресной группе, что такое
самурайская составляющая писательства и личности вообще. Я осознала, что на
занятиях всегда веду себя очень бодро и позитивно. Это происходит потому, что
мы все вместе находимся в одном творческом пространстве. Мое
воодушевление искренне; оно само собой прорастает на этом некритическом,
открытом творческом поле. Все, что вы пишете, хорошо. И иногда даже лучше,
чем просто хорошо. Иногда тексты моих учеников совершают прорыв к
сияющим первичным мыслям. Порой ученики говорят мне: «Вы недостаточно
меня критикуете, я вам не верю». Они не понимают, что мы плаваем в разных
бассейнах. Я — в бассейне творчества, а они слишком заняты спорами между
автором и редактором и желают втравить в эту борьбу и меня. Но я туда не
хочу. Там ужасно.
Однако вчера мы начали работать с самураем. Том принес копии своего
вчерне законченного текста, и мы стали анализировать его. Нашей первой
задачей было найти, где заключена основная энергия текста. Она была
сосредоточена преимущественно в третьем абзаце. Уильям Карлос Уильямс
сказал Аллену Гинзбергу: «Если энергия есть лишь в одной строке
стихотворения, вычеркни остальное и оставь только эту строку». Эта строка и
будет стихотворением. Стихи несут в себе жизнь, они — сосуд, наполненный ее
энергией. Каждая строчка должна быть живой. Оставляйте от текста только
такие части, избавляйтесь от всего остального.
Некоторое время группа развлекалась с этим третьим абзацем. Не очень
долго. Наверное, минуты три. Этого было достаточно. В этом абзаце была
энергия, но он был не слишком ярким. Я знала, что Том может писать гораздо
ярче. Я сказала Тому: «Да, в этом абзаце есть сила. С ним можно немножко
повозиться. Он способен заронить зерно в твою компостную кучу, но если ты
вернешься к нему через несколько недель, то поймешь, что ему не хватает жара.
Мы потратили на него достаточно времени. Пойдем дальше». Ширли
(новенькая в группе) вмешалась: «Подождите! Так что значит "самурай"?» Том
повернулся к ней и выпалил: «Отрезать все лишнее!»
Итак, когда вы попадаете на территорию самурая, вы должны стать
жестким. Не злым, а жестким, как правда. А правда состоит в том, что правда в
конечном итоге не может ранить. Она делает мир чище, а стихи — гораздо
лучше. Я бывала на писательских семинарах, где мы по двадцать минут
критиковали плохие стихи. Нелепое занятие. Это просто потеря времени — все
равно что бить мертвую лошадь, пытаясь заставить ее скакать. Можете быть
уверены: автор этого стихотворения напишет другие. Не стоит думать, что если
вы не разнесете в пух и прах плохое стихотворение, автор ничего больше не
напишет.
Вы должны найти в себе смелость быть честным. «Здесь есть кое-что
хорошее, но этого мало». И все. Идите дальше. Будьте готовы спокойно
расстаться с тем, что уже закончено, — это очень полезный процесс. Аллен
Гинзберг в Университете Колумбии подошел к своему профессору,
литературному критику Марку Ван Дорену, и спросил: «Почему вы больше не
занимаетесь критикой?» Профессор ответил: «Зачем обсуждать то, что тебе не
нравится?»
В процессе создания текста случаются моменты, когда мы выплываем из
тумана собственного разума к ясности, — но далеко не каждый раз, когда в
процессе написания в нас пробуждается энергия, рождается что-то истинно
ценное. Отнюдь нет. Эти моменты означают лишь, что мы проснулись, как
воскресным утром после затянувшейся субботней вечеринки, где слишком
много выпили. Мы открыли глаза, но пока еще не слишком чутки. Полезно
понимать, где наша работа становится живой, но настоящая поэзия или проза
появляется только там, где текст начинает по-настоящему сиять. Разницу
услышит любой. То, что исходит из источника, из первичных мыслей,
пробуждает и придает силы каждому. Я видела это в моих группах множество
раз. Когда кто-то читает по-настоящему яркий текст, это взбудораживает всех.
Будьте готовы честно взглянуть на свою работу. Если что-то хорошо, это
хорошо. Если нет — перестаньте хлестать мертвую лошадь. Продолжайте
писать. Появится что-то еще. В мире достаточно плохих текстов. Напишите
одну хорошую строчку — и вы прославитесь. Напишите хоть целую гору еле
теплых текстов — и все будут лишь засыпать над ними.
Перечитывание и переписывание
Бывает полезно перечитать написанное некоторое время спустя. Пауза дает вам
перспективу и объективность в отношении к своей работе. После того как вы
исписали целую тетрадь во время своей писательской практики (возможно, вы
потратили на это месяц), сядьте и перечитайте всю тетрадь, как будто она не
ваша. Полюбопытствуйте: «Что этот человек может сказать?» Усядьтесь
поудобнее, как будто собираетесь почитать хороший роман. Читайте страницу
за страницей. Даже если в момент написания что-то казалось вам скучным,
теперь вы можете отыскать там структуру и ритм.
Когда я перечитываю свои тетради, они обязательно напоминают мне, что я
живу, что я что-то чувствовала, думала и видела. Это очень ободряет, потому
что иногда создание текстов кажется бесполезной тратой времени. И вдруг
оказывается, что вы сидите в кресле, увлекшись собственной скучной жизнью!
В этом состоит великая ценность искусства: делать обыденное удивительным.
Мы пробуждаемся к своей собственной жизни.
Кроме того, перечитывая целые тетради, вы можете увидеть, как работает
ваша мысль. Обратите внимание на те места, где вы могли бы поднажать, но из
лени или страха не сделали этого. Замечайте, где вы были действительно
скучны, посмотрите, как ваши жалобы только заводили вас все дальше в
безысходность. «Я ненавижу свою жизнь. Я уродина. Мне нужны деньги…»
Потратив на перечитывание подобного достаточно много времени, вы
научитесь быстрее переходить в своих текстах к другой теме, вместо того чтобы
до бесконечности погружаться в бездну неудовлетворенности собой и своей
жизнью.
Часто в процессе практики вы понятия не имеете, написали ли вы что-
нибудь хорошее. Иногда я нахожу в своих тетрадях стихи, не зная, что я их
написала. Наше сознание контролирует далеко не все и не всегда. Мне может
казаться, что я пишу что-то исключительно скучное, но, перечитав это через
месяц, я могу обнаружить, что сочинила замечательное стихотворение.
Помню, как-то я писала в своем кабинете в очень приподнятом настроении.
Это было странно, и я все время спрашивала себя: «Чему ты так радуешься? Ты
же не написала за целый день ничего стоящего». Четыре дня спустя я вела
занятие в группе, и одна моя ученица агрессивно потребовала у меня
доказательств, что я тоже «пишу кучу ерунды» в своих тетрадях. Я подумала:
«Ну, это легко», — и начала читать то, что написала тогда в кабинете. Однако, к
моему несказанному удивлению, это оказался трогательный отрывок о
быстротечности времени и обо всех людях, с которыми я рассталась в жизни —
из-за переездов или смерти. Читая, я поняла, что мой голос действительно
звучит здесь искренне и открыто. Я была потрясена.
В тот день в кабинете мое сознание было разочаровано и понятия не имело
о том, что я пишу что-то хорошее, но моя рука, невзирая на эти логически-
критические мысли, жужжащие в голове, словно стая москитов, старательно
записывала настоящее, первичное, скрытое под их поверхностью. Так бывает:
какая-то ваша часть просто проходит сквозь это жужжащее облако и
прикасается к чистому источнику внутри. Вы можете проигнорировать
негативный настрой и непрекращающуюся болтовню внутреннего критика и
продолжить писать. Сознание слишком занято москитами, поэтому мы не всегда
сознаем, что пишем что-то хорошее, однако тогда в кабинете какая-то часть
меня все же знала об этом — недаром у меня было такое хорошее настроение.
Так бывает с матерью, которая все время недовольна тем, как воспитывает
детей, однако, глядя на них, видит, что они прекрасны и счастливы. Она делает
хорошую работу. А в нашем случае «мать» (ваше критическое мышление) и ее
прекрасные «дети» (ваши тексты) сосуществуют внутри вас и действуют
сообща. Когда вы продолжаете писать, невзирая на любые критические мысли,
вы тренируетесь. Месяц спустя, перечитывая свои тетради, вы сможете
сознательно определить, хороши ли ваши тексты. В этот момент ваше
сознательное и бессознательное встречаются, узнают друг друга и становятся
целым. Это и есть искусство.
В процессе перечитывания выделяйте отрывки, которые вам нравятся.
Часто в них есть особое свечение, по которому вы их без труда узнаете. Их
можно использовать в качестве отправной точки для будущих текстов, а может
статься, они уже представляют собой законченные стихотворения. Попробуйте
перепечатать их. Когда вы увидите их отдельно на странице, вы поймете,
получились они или нет. Ограничьтесь вычеркиванием неясных мест — тех, где
ваша мысль отвлеклась. А вот слова не меняйте: суть этой практики — усилить
ваше доверие к собственному голосу. Если вы были полностью включены в
настоящее, когда писали этот текст, он уже будет цельным. Не позволяйте
вашему эго манипулировать словами, чтобы они звучали «правильнее» или
отражали то, каким ему хочется себя видеть: идеальным, счастливым, лучше
всех остальных. Обнаженный, неподправленный текст — это возможность
разглядеть и выразить себя настоящего и принять себя без манипуляций и
агрессии. Если вы написали: «Я несчастна», — не пытайтесь это скрыть.
Примите это, потому что именно так вы себя чувствовали.
Естественно, работа писателя не обходится без редактирования и
пересмотра, но когда мы слышим слово «редактор», мы думаем: «Ладно, я
позволил своей творческой натуре вырваться из-под контроля, а теперь пора
вернуться к приличному, разумному, логичному состоянию и наконец привести
все в порядок». Мы выпускаем на волю мужчину или женщину в твидовом
костюме с докторской степенью по литературе, который (которая) всегда и все
критикует. Не нужно это делать. Личность в костюме — просто очередная маска
вашего эго, пытающегося любым способом захватить власть. А в ваших текстах
этому эго не должно быть места, потому что оно будет манипулировать всем
так, как ему хочется, и придираться ко всему. Вместо этого, пересматривая свою
работу, будьте воином-самураем, которому хватает смелости отбрасывать все,
что не истинно. Как самурай со свободным разумом, разрубающий противника
пополам своим мечом, будьте готовы не сентиментальничать со своими
текстами, когда будете перечитывать их. Смотрите на них с ясностью и
проницательностью. А поскольку человеку свойственно стремление
вмешиваться во все своей критической частью, ваше эго нужно чем-то занять.
Пусть оно перепечатывает тексты, пишет адреса на конвертах, лижет марки.
Главное — чтобы оно держалось подальше от вашего творчества.
Воспринимайте «пересмотр» как «повторное видение». Если в вашей работе
есть неясные, расплывчатые места, вы можете просто представить
изображенную вами картину заново и добавить детали, которые сделают ваш
текст ближе к ней. Сядьте, задайте себе временные рамки и добавьте к
исходному тексту второй фрагмент на ту же тему, а если потребуется — и
третий, и четвертый. Скажем, вы писали о бастурме, выделив на это
определенное время. Текст оказался неплох, но вы знаете, что не успели сказать
все, что могли бы. В течение суток, двух, недели напишите еще несколько
текстов, посвященных той же теме, — снова за определенный промежуток
времени. Ничего, если вы будете повторяться. Перечитайте все, что написали,
выберите из каждого варианта лучшее и соедините вместе. Это чем-то
напоминает монтаж: вы вырезаете и собираете воедино самые сильные части
каждого из фрагментов.
Таким образом, даже переписывая, вы можете использовать метод и
правила написания текстов на время. Это поможет вам заново погрузиться в
работу, которую вы уже проделывали. Гораздо полезнее пытаться заново
подключиться к первичным мыслям, чем стоять среди роя москитов, пытаясь
прихлопнуть свои критические мысли, прежде чем они высосут вашу кровь. Это
гораздо более эффективный подход, который позволяет обойти эго при
переписывании текста. Его можно использовать для рассказов, эссе, глав
романа. Подруга, которая только что закончила работу над романом, рассказала
мне, что, когда ей нужно было переписать главу, она говорила себе: «Так. В
этой главе необходимы такие-то элементы, она должна начинаться в магазине, а
заканчиваться на кладбище. У тебя есть час». Потом она добавляла удачные
отрывки из такого ограниченного по времени переписывания к
первоначальному тексту главы, чтобы обогатить и уточнить ее.
Часто бывает так, что, перечитывая страницу за страницей своей тетради,
вы находите только одну, две или три удачные строки. Не расстраивайтесь.
Вспомните о футбольной команде, которая тренируется много часов ради
нескольких игр. Подчеркните эти хорошие строчки. Добавьте их к своему
списку тем, чтобы взять одну из них за основу и продолжать писать, когда в
следующий раз сядете за стол. Кроме того, подчеркивание поможет вам лучше
запомнить их, и потом, вполне возможно, вы используете их где-нибудь
бессознательно. Все разрозненные части неожиданно сольются воедино — и вы
сами удивитесь результату.
Я не хочу умирать
Роси Судзуки был основателем Центра дзен-буддизма в Сан-Франциско и
написал книгу «Сознание дзен, сознание начинающего». Я слышала, что он был
великим мастером дзен. Он умер от рака в 1971 году. Когда умирают такие
мастера дзен, нам хочется думать, что перед погружением в Великую Пустоту
они должны сказать что-нибудь очень вдохновляющее, например: «Хей-хо,
Сильвер!», или «Не забудьте проснуться», или «Жизнь не кончается». Роси
Катагири, старый друг роси Судзуки, навестил его перед самой смертью.
Катагири стоял у постели; Судзуки посмотрел на него и сказал: «Я не хочу
умирать». Так просто. Он был тем, кем был, и сказал именно то, что чувствовал
в тот момент. Катагири поклонился ему и ответил: «Благодарю тебя за твои
великие усилия».
Роси Катагири говорил, что когда духовная личность стоит перед шедевром
искусства, она ощущает умиротворение. Когда художник видит шедевр, он
ощущает желание создать еще один. Художник источает жизнь; духовная
личность источает мир. Однако, говорил Катагири, за умиротворением
духовной личности скрывается огромная жизненная сила и спонтанность,
которая есть действие конкретного момента. А художник, несмотря на то, что
он выражает жизнь, должен прикасаться к спокойствию и миру — в противном
случае он сгорит. Увы, мы знаем очень много художников, которые сгорели —
из-за алкоголя, стремления к самоубийству или душевных болезней.
Поэтому, когда мы творим, вся яркая жизнь, которую мы хотим выразить,
должна исходить из места спокойствия. Это помогает нам и не дает начать
восторженно прыгать посередине незавершенной истории, так и не вернувшись
к столу, чтобы закончить ее. Что-то в нас должно всегда сознавать ту
совершенную простоту, с которой мы выражаем то, что действительно
чувствуем — «Я не хочу умирать» — в момент смерти. Это не гнев, не упрек и
не жалость к самому себе, а признание своей истинной природы. Если мы в
своих текстах сумеем достичь такого уровня, то сможем прикоснуться к чему-то
такому, что заставит нас продолжать быть писателями. И хотя мы, возможно,
предпочли бы находиться в горах Тибета, а не за столом в Ньюарке, штат Нью-
Джерси, и хотя смерть воет у нас за спиной, а жизнь ревет нам в лицо, мы
можем просто начать писать — писать то, что должны сказать.
Эпилог
Я закончила печатать в одиннадцать вечера в воскресенье. Я сказала себе:
«Знаешь, Нат, видимо ты написала книгу». Я встала из-за стола, чувствуя
злость. У меня было ощущение, что меня использовали. («Использована музой»,
— как потом сказала моя подруга Мириам.) Внезапно мне показалось, что я не
знаю, о чем эта книга; она как будто не имела никакого отношения к моей
жизни. Она не поможет мне найти любовника или почистить утром зубы. Я
приняла ванну, оделась и отправилась в одиночестве по полночным улицам в
кафе «Одинокий Волк» в центре Санта-Фе. Я заказала бокал белого вина и два
шарика карамельного мороженого. Я смотрела на людей, ни с кем не
разговаривала и улыбалась. «Я только что дописала книгу. Может быть, скоро я
опять стану человеком». Домой я шла успокоенная и счастливая. На следующее
утро я плакала. К вечеру я стала чувствовать себя прекрасно.
Во вторник я сказала своей группе учеников: «Я писала книгу полтора года.
По крайней мере половина глав получилась у меня сразу. Тяжелее всего был не
сам процесс написания, а борьба со страхом успеха, со страхом неудачи и
окончательный прорыв к чистому действию». Последние полтора месяца я
работала без выходных. Я просто заканчивала одну главу и начинала
следующую. Я не слушала те части себя, которые вопили, что хотят
мороженого, друзей, дневного сна.
Все, что мы делаем по-настоящему, мы делаем в одиночку. Неважно,
насколько рады за вас ваши друзья, чем и как они вас поддерживают — все
равно никто не может испытывать столь же яркие эмоции или полностью
понять, через что вы проходите. Нет, виноград не зелен. Вы действительно
одиноки, когда пишете книгу. Смиритесь с этим; принимайте всю любовь и
поддержку, которую вам дают, но не питайте ложных надежд.
Это очень важно знать. Мы часто думаем, что успех — это радостное
событие. Но успех может нести с собой одиночество, изоляцию, разочарование.
Кажется, он может быть всем. Дайте себе достаточно пространства, чтобы
почувствовать все, что вы чувствуете, и не думайте, что ваши эмоции не могут
быть самыми разнообразными. Роси Катагири однажды сказал мне: «Прекрасно,
если они захотят издать твою работу, но не нужно придавать этому слишком
большое значение. Это отвлечет тебя от твоего пути. Просто продолжай
писать». Через два дня я пожаловалась своему отцу: «Я хочу спрыгнуть с
Эмпайр-Стейт-Билдинг». Он ответил: «А тебе обязательно выбирать такое
высокое здание?» И я сказала себе: «Натали, книга закончена. Ты напишешь
еще одну».
Послесловие
Интервью с автором
Как вы считаете, влияет ли место на писательское вдохновение?
Мне кажется, место и окружение имеют очень большое значение. Часто, к
примеру, в романах место действия — это тоже персонаж. В действительно
хороших романах оно осязаемо. Но я не думаю, что для того, чтобы писать,
нужен какой-то особенно восхитительный пейзаж, место вашей мечты. Мне
кажется, надо быть там, где вы есть. Иными словами, если вы находитесь в
Цинциннати, если вы действительно можете съесть этот город, знаете его
улицы, погоду, деревья, то, какой в нем свет в конце вашего рабочего дня, —
вот что важно. Лично я обожала Таос. Он стал мне почти что любовником. И
это было мучительно, потому что я не могла всегда быть там. И, особенно
поначалу, я ничем там не могла заработать на жизнь. И все же Таос был моей
страстью. Но когда я окончательно поселилась там, я вспомнила слова роси
Катагири, моего учителя дзен, который говорил: «Даже рай может вонять», — и
он был прав. Когда вы хорошо знаете какое-то место, это всего-навсего место.
Вы можете горячо его любить, но это место, в котором есть как хорошие, так и
плохие вещи. Тем не менее оно дает вам свободу отправиться куда угодно и
узнать и полюбить другие места. Раньше для меня это было не так, потому что
мне вечно не нравилось, где я нахожусь, я хотела быть в Таосе.
Не попадайте в эту ловушку: «Я здесь, но должна быть там». Для меня это
было пыткой. Вы можете писать, где бы вы ни находились. Не оправдывайте
себя тем, что вы не там, где надо. Идеального места не существует. Просто
берите ручку и описывайте подробности вашего окружения. Это поможет вам
понять, что прямо сейчас вы находитесь в идеальном месте для творчества.
Место — это земля. А земля — это ваша жизнь, мгновение за мгновением.
Примечания
1 JJ William Carlos Williams, "Detail," in The Collected Earlier Poems (New York:
New Directions, 1938).
2 Ernest Hemingway, A Moveable Feast(New York: Charles Scribner's Sons,
1964).
3 Cesar Vallejo, "Black Stone Lying on a White Stone," in Neruda and
Vallejo,ed. Robert Bly (Boston: Beacon Press, 1971).
4 Williams, "The Red Wheelbarrow," in The Collected Earlier Poems.Русский
перевод В. Британишского.
5 Marisha Chamberlain, ed., Shout, Applaud(St. Paul, Minn.: COMPAS, 1976).
6 Russell Edson, With Sincerest Regrets(Providence, R.I.: Burning Deck, 1980).
Печатается с разрешения издателя.
7 Williams, "Daisy," in The Collected Earlier Poems.
8 William Blake, "The Auguries of Innocence," in The Norton Anthology of
Poetry(New York: W. W. Norton, 1970). Русский перевод С. Маршака.
9 Интервью с Алленом Гинзбергом и Робертом Данканом, в Allen
Verbatim,ed. Gordon Ball (New York: McGraw-Hill, 1974).
10 Обе цитаты из "Dawn on the Harpeth" Каролин Форше —
неопубликованное стихотворение, предоставленное автору. Печатается с
разрешения.
11 Richard Hugo, "Time to Remember Sangster," in What Thou Lovest Well,
Remains American(New York: W. W. Norton, 1975).
12 Richard Hugo, "Why I Think of Dumar Sadly," in What Thou Lovest Well,
Remains American.
13 Из Kate Green, "Journal: July 16, 1981," in If the World Is Running
Out(Duluth, Minn.: Holy Cow! Press, 1983). С разрешения автора и издателя.
14 Из Anne Sexton, "Angel of Beach Houses and Picnics," in The Book of
Folly(Boston: Houghton Mifflin, 1972).
15 Стихотворения Сики и Иссы из Haiku: Eastern Culture,vol. 1, trans. R. H.
Blyth (Tokyo: Hokuseido Press, 1981). Стихотворения Басё и Бусона из Haiku:
Spring,vol. 2, trans. R.H. Blyth (Tokyo: Hokuseido Press, 1981).
[1] Города-близнецы (Twin Cities) — фактически объединившиеся города
Миннеаполис и Сент-Пол в штате Миннесота. — Прим. ред.
Переводчик М. Кульнева
Редактор В. Подобед
Руководитель проекта Л. Разживайкина
Корректор М. Константинова
Компьютерная верстка А. Абрамов
Дизайн обложки Ю. Буга
Голдберг Н.
Человек, который съел машину: Книга о том, как стать писателем / Натали
Голдберг. — Пер. с англ. — М.: Альпина Паблишер, 2017.
ISBN 978-5-9614-4510-7