Роберт Бернс
смотри:
Джон
Но десять раз в последний час
Скажу я без утайки:
Проклятие предавшей нас
Мошеннической шайке!
В горах мое сердце
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Прощай, моя родина! Север, прощай,
- Ты свистни - тебя не заставлю я
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!
Прощайте, вершины под кровом
снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Брюс – шотландцам
Вы, кого водили в бой
Брюс, Уоллес за собой, -
Вы врага любой ценой
Отразить готовы.
Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет -
Цепи и оковы.
Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.
Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!
Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.
Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!
Ты свистни – тебя не заставлю я
ждать
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
Пусть будут браниться отец мой и
мать,
Ты свистни, - тебя не заставлю я
ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при
луне.
Иди, но как будто идешь не ко мне,
Иди, будто вовсе идешь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви,
Не разнимая рук, Пускай бедны мы с вами,
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд
подари,
А больше - смотри! - на меня не
смотри,
А больше - смотри! - на меня не
смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня,
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
ждать,
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
Пусть будут браниться отец мой и
мать,
Ты свистни, - тебя не заставлю я
ждать!
Любовь
Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя — как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.
Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…
Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!
Пробираясь до калитки
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьет девчонку дрожь:
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь.
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь?
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи!..
Джон Андерсон
Джон Андерсон, мой старый друг,
Подумай-ка, давно ль
Густой, крутой твой локон
Был черен, точно смоль.
Теперь ты снегом убелен, -
Ты знал немало вьюг.
Но будь ты счастлив, лысый Джон,
Джон Андерсон, мой друг!
Джон Андерсон, мой старый друг,
Мы шли с тобою в гору,
И столько радости вокруг
Мы видели в ту пору.
Теперь мы под гору бредем,
И в землю ляжем мы вдвоем,
Джон Андерсон, мой друг!
Подруга угольщика
- Не знаю, как тебя зовут,
Где ты живешь, не ведаю.
- Живу везде - и там и тут,
За угольщиком следую!
- Вот эти нивы и леса
И все, чего попросишь ты,
Я дам тебе, моя краса,
Коль угольщика бросишь ты!
Одену в шелк тебя, мой друг.
Зачем отрепья носишь ты?
Я дам тебе коней и слуг,
Коль угольщика бросишь ты!
- Хоть горы золота мне дай
И жемчуга отборного,
Но не уйду я - так и знай! -
От угольщика черного.
Мы днем развозим уголек.
Зато порой ночною
Я заберусь в свой уголок.
Мой угольщик - со мною.
У нас любовь - любви цена.
А дом наш - мир просторный.
И платит верностью сполна
Мне угольщик мой черный!
Любовь и бедность
Любовь и бедность навсегда
Меня поймали в сети.
Но мне и бедность не беда,
Не будь любви на свете.
Зачем разлучница-судьба -
Всегда любви помеха?
И почему любовь - раба
Достатка и успеха?
Богатство, честь в конце концов
Приносят мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет -
Хранить благоразумье.
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Кто не завидует никак
Богатому сословью.
Ах, почему жестокий рок -
Всегда любви помеха
И не цветет любви цветок
Без славы и успеха?
Честная бедность
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Богатство -
Штамп на золотом,
А золотой -
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,
Таких зову я знатью,
Вот этот шут - природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, -
Бревно останется бревном
И в орденах, и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Был честный фермер мой отец
Был честный фермер мой отец.
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее - чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!
Я в свет пустился без гроша,
Но был беспечный малый.
Богатым быть я не желал,
Великим быть - пожалуй!
Таланта не был я лишен,
Был грамотен немножко
И вот решил по мере сил
Пробить себе дорожку.
И так и сяк пытался я
Понравиться фортуне,
Но все усилья и труды
Мои остались втуне.
1
То был врагами я подбит,
То предан был друзьями
И вновь, достигнув высоты,
Оказывался в яме.
В конце концов я был готов
Оставить попеченье.
И по примеру мудрецов
Я вывел заключенье:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час - в руках у нас.
Владей же настоящим!
Надежды нет, просвета нет,
А есть нужда, забота.
Ну что ж, покуда ты живешь,
Без устали работай.
Косить, пахать и боронить
Я научился с детства.
И это все, что мой отец
Оставил мне в наследство.
Так и живу - в нужде, в труде,
Доволен передышкой.
А хорошенько отдохну
Когда-нибудь под крышкой.
Заботы завтрашнего дня
Мне сердца не тревожат.
Мне дорог нынешний мой день,
Покуда он не прожит!
Я так же весел, как монарх
В наследственном чертоге,
Хоть и становится судьба
Мне поперек дороги.
На завтра хлеба не дает
Мне эта злая скряга.
Но нынче есть чего поесть, -
И то уж это благо!
Беда, нужда крадут всегда
Мой заработок скудный.
Мой промах этому виной
Иль нрав мой безрассудный?
И все же сердцу своему
Вовеки не позволю я
Впадать от временных невзгод
В тоску и меланхолию!
О ты, кто властен и богат,
Намного ль ты счастливей?
Стремится твой голодный взгляд
Вперед - к двойной наживе.
Пусть денег куры не клюют
У баловня удачи, -
Простой, веселый, честный люд
Тебя стократ богаче!
Он меня поцеловал
Он меня поцеловал
И ушел по склонам гор.
На уступы серых скал
Все гляжу я с этих пор.
Пощади его в пути,
Дробный дождь, трескучий град.
Горных троп не замети
На вершинах, снегопад!
В бледном сумраке ночном
Не кружись, метель, над ним, -
Пусть он спит спокойным сном
И проснется невредим.
Пусть меня он назовет
И в долину кинет взгляд.
Путь ведет его вперед,
А любовь зовет назад.
Забыть ли старую любовь
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
За дружбу старую -
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина -
За счастье юных дней.
С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней...
И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука - в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней!
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Давно ли цвел зеленый дол
Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва...
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
Когда кончался сенокос
Когда кончался сенокос,
И колыхалась рожь волной,
И запах клевера и роз
Струей вливался в летний зной,
Когда в саду среди кустов
Жужжала сонная пчела, -
В тени, в загоне для коров
Беседа медленная шла.
Сказала Бесси, наклонясь
К своей соседке древних лет:
- Идти я замуж собралась.
- Ну что ж, худого в этом нет. Так хорошо идти-брести
По скошенному лугу
Твоих поклонников не счесть, И встретить месяц на пути,
А ты, голубка, молода. Тесней прильнув друг к другу,
Ты можешь выбрать - время есть - Как дождь весной - листве лесной,
Себе усадьбу хоть куда! Как осень - урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Взяла бы Джона ты в мужья Подруга дорогая!
Из Баски-Глена. Парень - клад.
А знаешь, курочка моя, Полевой мыши
Где есть достаток, там и лад. Зверек проворный, юркий, гладкий,
Куда бежишь ты без оглядки,
Зачем дрожишь, как в лихорадке,
- Ну что мне Джон! На что мне он!
За жизнь свою?
Я на него и не взгляну.
Не трусь - тебя своей лопаткой
Свои амбары любит Джон, -
Я не убью.
Зачем любить ему жену!
Я понимаю и не спорю,
Мне Робин по сердцу давно,
Что человек с природой в ссоре,
И знаю, - я ему мила.
И всем живым несет он горе,
Я за словцо его одно
Внушает страх,
Весь Баски-Глен бы отдала!
Хоть все мы смертные и вскоре
Вернемся в прах.
- Но жизнь, малютка, не легка.
К богатству, к счастью - путь крутой.
Пусть говорят: ты жнешь, не сея.
И верь мне, полная рука
Но я винить тебя не смею.
Куда сильней руки пустой.
Ведь надо жить!.. И ты скромнее,
Чем все, крадешь.
Кто поумней, тот бережет. А я ничуть не обеднею -
У тех, кто тратит, нет ума. Была бы рожь!
И уж какой ты сваришь мед,
Такой и будешь пить сама!
Тебя оставил я без крова
Порой ненастной и суровой,
- О да, за деньги не хитро Когда уж не из чего снова
Купить поля, луга, стада, Построить дом,
Но золото и серебро Чтобы от ветра ледяного
Не купят сердца никогда! Укрыться в нем...
Пусть мой удел - убогий дом, Все голо, все мертво вокруг.
Пустой амбар и тесный хлев, -
Пустынно поле, скошен луг.
Вдвоем мы лучше заживем И ты убежище от вьюг
Всех королей и королев.
Найти мечтал,
Когда вломился тяжкий плуг
Конец лета
К тебе в подвал.
Пророчат осени приход
И выстрел в отдаленье,
Травы, листвы увядшей ком -
И птицы взлет среди болот,
Вот чем он стал, твой теплый дом,
И вереска цветенье,
Тобой построенный с трудом.
И рожь, бегущая волной, -
А дни идут...
Предвестье урожая,
Где ты в полях, покрытых льдом,
И лес ночной, где под луной
Найдешь приют?
Я о тебе скучаю.
Ах, милый, ты не одинок:
Вальдшнепы любят тихий лес,
И нас обманывает рок,
Вьюрки - кустарник горный.
И рушится сквозь потолок
А цапли с вышины небес
На нас нужда.
Стремятся в край озерный.
Мы счастья ждем, а на порог
Дрозды в орешнике живут,
Валит беда...
В тиши лесной полянки.
Густой боярышник - приют
Но ты, дружок, счастливей нас...
Веселой коноплянки.
Ты видишь то, что есть сейчас.
А мы не сводим скорбных глаз
У каждого обычай свой,
С былых невзгод
Свой путь, свои стремленья.
И в тайном страхе каждый раз
Один живет с большой семьей,
Глядим вперед.
Другой - в уединенье.
Но всюду злой тиран проник:
Горной маргаритке
В немых лесных просторах
О скромный, маленький цветок,
Ты слышишь гром, и жалкий крик,
Твой час последний недалек.
И смятых перьев шорох...
Сметет твой тонкий стебелек
Мой тяжкий плуг.
А ведь такой кругом покой. Перепахать я должен в срок
Стрижей кружится стая. Зеленый луг.
И нива никнет за рекой
Зелено-золотая.
Не жаворонок полевой -
Давай пойдем бродить вдвоем
Сосед, земляк, приятель твой -
И насладимся вволю
Пригнет твой стебель над травой,
Красой плодов в глуши садов
Готовясь в путь
И спелой рожью в поле.
И первой утренней росой
Обрызгав грудь.
2

Ты вырос между горных скал
И был беспомощен и мал,
Чуть над землей приподымал
Свой огонек,
Но храбро с ветром воевал
Твой стебелек.
В садах ограда и кусты
Хранят высокие цветы.
А ты рожден средь нищеты
Суровых гор.
Но как собой украсил ты
Нагой простор!
Одетый в будничный наряд,
Ты к солнцу обращал свой взгляд.
Его теплу и свету рад,
Глядел на юг,
Не думая, что разорят
Твой мирный луг.
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
В глуши таясь,
Пока ее, как этот цвет,
Не втопчут в грязь.
Так и бесхитростный певец,
Страстей неопытный пловец,
Не знает низменных сердец -
Подводных скал -
И там находит свой конец,
Где счастья ждал.
Такая участь многих ждет...
Кого томит гордыни гнет,
Кто изнурен ярмом забот, -
Тем свет не мил.
И человек на дно идет
Лишенный сил.
И ты, виновник этих строк,
Держись, - конец твой недалек.
Тебя настигнет грозный рок -
Нужда, недуг, -
Как на весенний стебелек
Наехал плуг.
Элегия на смерть моей овцы
Пишу стихами или прозой,
А по щекам струятся слезы.
Судьбы исполнились угрозы:
Погас мой свет.
Живут на свете овцы, козы,
А Мэйли нет!
Моя душа тоской объята.
Я потерял не клад богатый, -
Иная, тяжкая, утрата
Гнетет певца.
Меня любила, точно брата,
Моя овца.
Таких друзей на свете мало.
Меня узнав за два квартала,
Она по городу бежала
За мной вослед
И так сердечно отвечала
На мой привет.
Она была овцою кроткой,
Ходила чинною походкой
И не валила загородки
В чужом саду.
Грехов за век ее короткий
Я не найду.
Ее кудрявого барашка
Кормлю я хлебом или кашкой.
Увы, он так похож, бедняжка,
На мать свою,
Что я над ним вздыхаю тяжко
И слезы лью.
Она была не нашей местной
Овцой, породы неизвестной:
Приплыл ее прапрадед честный,
Большой баран -
С ее прабабушкой совместно -
Из дальних стран.
Никто не снял с нее овчины.
Увы, единственной причиной
Ее безвременной кончины
Была петля...
И так же душишь люд невинный
Ты, конопля!
Пускай же все порты Дуна
Настроят дудки или струны.
Пусть соберутся ночью лунной
Ко мне певцы
Прославить память Мэйли юной,
Моей овцы!
Ода шотландскому пудингу
В тебе я славлю командира
Всех пудингов горячих мира, -
Могучий Хаггис, полный жира
И требухи.
Строчу, пока мне служит лира,
Тебе стихи.
Дородный, плотный, крутобокий,
Ты высишься, как холм далекий,
А под тобой поднос широкий
Чуть не трещит.
Но как твои ласкают соки
Наш аппетит!
С полей вернувшись, землеробы,
Сойдясь вокруг твоей особы,
Тебя проворно режут, чтобы
Весь жар и пыл
Твоей дымящейся утробы
На миг не стыл.
Теперь доносится до слуха
Стук ложек, звякающих глухо.
Когда ж плотнее станет брюхо,
Чем барабан,
Старик, молясь, гудит, как муха,
От пищи пьян.
Кто обожает стол французский -
Рагу и всякие закуски
(Хотя от этакой нагрузки
И свиньям вред),
С презреньем щурит глаз свой узкий И слышался хрустальный звон.
На наш обед.
Но - бедный шут! - от пищи жалкой Не раз под стол валились оба!
Его нога не толще палки,
А вместо мускулов - мочалки,
Кулак - орех.
В бою, в горячей перепалке
Он сзади всех.
А тот, кому ты служишь пищей,
Согнет подкову в кулачище.
Когда ж в такой руке засвищет
Стальной клинок, -
Врага уносят на кладбище
Без рук, без ног.
Молю я Промысел небесный:
И в будний день, и в день
воскресный
Нам не давай похлебки пресной,
Яви нам благость
И ниспошли родной, чудесный,
Горячий Хаггис!
Тэм О`Шентер
Когда на город ляжет тень
И кончится базарный день,
И продавцы бегут, задвинув
Засовом двери магазинов,
И нас кивком сосед зовет
Стряхнуть ярмо дневных забот, -
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить, как врага.
Об этом думал Тэм О'Шентер
Когда во тьме покинул центр
Излюбленного городка,
Где он наклюкался слегка.
А город, где он нализался -
Старинный Эйр, - ему казался
Гораздо выше всех столиц
По красоте своих девиц.
О Тэм! забыл ты о совете
Своей супруги - мудрой Кэтти.
А ведь она была права...
Припомни, Тэм, ее слова:
"Бездельник, шут, пропойца старый,
Не пропускаешь ты базара,
Чтобы не плюхнуться под стол.
Ты пропил с мельником помол.
Чтоб ногу подковать кобыле,
Вы с кузнецом две ночи пили.
Ты в праздник ходишь в божий дом,
Чтобы потом за полной кружкой
Ночь просидеть с церковным
служкой
Или нарезаться с дьячком!
Смотри же: в полночь ненароком
Утонешь в омуте глубоком
Иль попадешь в гнездо чертей
У старой церкви Аллоуэй!"
О жены! Плакать я готов,
Припомнив, сколько мудрых слов
Красноречивейшей морали
Мы без вниманья оставляли...
Но продолжаем повесть. Тэм
Сидел в трактире перед тем.
Трещало в очаге полено.
Над кружками клубилась пена,
Его сосед - сапожник Джон -
Был верный друг его до гроба:
Так проходил за часом час.
А в очаге огонь не гас.
Шел разговор. Гремели песни.
Эль становился все чудесней.
И Тэм О'Шентер через стол
Роман с трактирщицей завел.
Они обменивались взглядом,
Хотя супруг сидел с ней рядом.
Но был он, к счастью, погружен
В рассказ, который начал Джон,
И, голос Джона прерывая,
Гремел, как туча грозовая.
То дождь, то снег хлестал в окно,
Но пьяным было все равно!
Заботы в кружках потонули,
Минута каждая плыла,
Как пролетающая в улей
Перегруженная пчела.
Блажен король. Но кружка с пивом
Любого делает счастливым!
Но счастье - точно маков цвет:
Сорвешь цветок - его уж нет.
Часы утех подобны рою
Снежинок легких над рекою.
Примчатся к нам на краткий срок
И прочь летят, как ветерок.
Так исчезает, вспыхнув ярко,
На небе радужная арка...
Всему на свете свой черед.
И Тэм из-за стола встает.
Седлает клячу он во мраке.
Кругом не слышно и собаки.
Не позавидуешь тому,
Кто должен мчаться в эту тьму!
Дул ветер из последних сил,
И град хлестал, и ливень лил,
И вспышки молний тьма глотала,
И небо долго грохотало...
В такую ночь, как эта ночь,
Сам дьявол погулять не прочь.
Но поворот за поворотом, -
О'Шентер мчался по болотам.
Рукой от бури заслонясь,
Он несся вдаль, взметая грязь.
То шляпу он сжимал в тревоге,
То пел сонеты по дороге,
То зорко вглядывался в тьму,
Где черт мерещился ему...
Вот, наконец, неясной тенью
Мелькнула церковь в отдаленье.
Оттуда слышался, как зов,
Далекий хор чертей и сов.
Невдалеке - знакомый брод.
Когда-то здесь у этих вод
В глухую ночь на берегу
Торговец утонул в снегу.
Здесь у прибрежных этих скал
Пропойца голову сломал.
Там - под поникшею ракитой -
Младенец найден был зарытый.
А дальше - тот засохший дуб,
Где женщины качался труп...
Разбуженная непогодой,
Река во тьме катила воды.
Кругом гремел тяжелый гром,
Змеился молнии излом.
И невдали за перелеском,
Озарена туманным блеском,
Меж глухо стонущих ветвей
Открылась церковь Аллоуэй.
Неслись оттуда стоны, крики,
И свист, и визг, и хохот дикий.
Ах Джон ячменное Зерно!
В твоем огне закалено,
Оживлено твоею чашей,
Не знает страха сердце наше.
От кружки мы полезем в ад.
За чаркой нам сам черт не брат!
А Тэм О'Шентер был под мухой
3
И не боялся злого духа,
Но клячу сдвинуть он не мог,
Пока движеньем рук и ног,
Угрозой, ласкою и силой
Не победил свою кобылу.
Она дрожа пошла к вратам.
О боже! Что творилось там!..
Толпясь, как продавцы на рынке,
Под трубы, дудки и волынки
Водили адский хоровод
Колдуньи, ведьмы всех пород.
И не кадриль они плясали,
Не новомодный котильон,
Что привезли к нам из Версаля,
Не танцы нынешних времен,
А те затейливые танцы,
Что знали старые шотландцы:
Взлетали, топнув каблуком.
Вертелись по полу волчком.
На этом празднике полночном
На подоконнике восточном
Сидел с волынкой старый Ник
И выдувал бесовский джиг.
Все веселей внизу плясали.
И вдруг гроба, открывшись встали,
И в каждом гробе был скелет
В истлевшем платье прошлых лет.
Все мертвецы держали свечи.
Один мертвец широкоплечий
Чуть звякнул кольцами оков,
И понял Тэм, кто он таков.
Тут были крошечные дети,
Что мало пожили на свете
И умерли, не крещены,
В чем нет, конечно, их вины...
Тут были воры и злодеи
В цепях, с веревкою на шее.
При них орудья грабежа:
Пять топоров и три ножа,
Одна подвязка, чье объятье
Прервало краткий век дитяти.
Один кинжал, хранивший след
Отцеубийства древних лет:
Навеки к острию кинжала
Седая прядь волос пристала...
Но тайну остальных улик
Не в силах рассказать язык.
И Тэм и Мэг - его кобыла -
Видали все, что в церкви было,
Безмолвно стоя у дверей.
Кружились ведьмы все быстрей,
Неслись вприпрыжку и вприскочку, Не сдобровать твоей кобыле, -
Гуськом, кружком и в одиночку,
То парами, то сбившись в кучу,
И пар стоял над ними тучей.
Потом разделись и в белье
Плясали на своем тряпье.
Будь эти пляшущие тетки
Румянощекие красотки,
И будь у теток на плечах
Взамен фланелевых рубах
Сорочки ткани белоснежной,
Стан обвивающие нежно,
Клянусь, отдать я был бы рад
За их улыбку или взгляд
Не только сердце или душу,
Но и штаны свои из плюша,
Свои последние штаны,
Уже не первой новизны.
А эти ведьмы древних лет,
Свой обнажившие скелет,
Живые жерди и ходули
Во мне нутро перевернули!
Но Тэм нежданно разглядел
Среди толпы костлявых тел,
Обтянутых гусиной кожей,
Одну бабенку помоложе!
Как видно, на бесовский пляс
Она явилась в первый раз.
(Потом молва о ней гремела:
Она и скот губить умела,
И корабли пускать на дно,
И портить в колосе зерно!)
Она была в рубашке тонкой,
Которую еще девчонкой
Носила, и давно была
Рубашка ветхая мала.
Не знала бабушка седая,
Сорочку внучке покупая,
Что внучка в ней плясать пойдет
В пустынный храм среди болот,
Что бесноваться будет Нэнни
Среди чертей и привидений...
Но музу должен я прервать.
Ей эта песня не под стать,
Не передаст она, как ловко
Плясала верткая чертовка,
Как на пороге бедный Тэм
Стоял недвижен, глух и нем,
А дьявол, потеряв рассудок,
Свирепо дул в десяток дудок.
Но вот прыжок, еще прыжок -
И удержаться Тэм не мог.
Он прохрипел, вздыхая тяжко:
"Ах ты, короткая рубашка!.."
И в тот же миг прервался пляс,
И замер крик, и свет погас...
Но только тронул Тэм поводья,
Завыло адское отродье...
Как мчится пчел гудящий рой,
Когда встревожен их покой,
Как носится пернатых стая,
От лап кошачьих улетая,
Иль как народ со всех дворов
Бежит на крик "Держи воров!" -
Так Мэгги от нечистой силы
Насилу ноги уносила
Через канаву, пень, бугор,
Во весь галоп, во весь опор...
О Тэм! Как жирную селедку,
Тебя швырнуть на сковородку.
Напрасно ждет тебя жена:
Вдовой останется она.
Ее бока в поту и в мыле.
О Мэг! Скорей беги на мост, -
И покажи нечистым хвост, -
Боятся ведьмы, бесы, черти
Воды текучей, точно смерти!
Увы, еще перед мостом
Пришлось ей повертеть хвостом.
Как вздрогнула она, бедняжка,
Когда Короткая Рубашка,
Вдруг вынырнув из-за куста,
Вцепилась ей в репей хвоста...
В последний раз собравшись с силой,
Рванулась добрая кобыла,
Взлетела на скрипучий мост,
Чертям оставив серый хвост.
Ах, после этой страшной ночи
Во много раз он стал короче!
На этом кончу я рассказ.
Но если кто-нибудь из вас
Прельстится полною баклажкой
Или Короткою Рубашкой, -
Пусть вспомнит ночь, и дождь, и
снег,
И старую кобылу Мэг!..
Эпиграммы:
К портрету духовного лица
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец - плут.
Эпитафия бездушному дельцу
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело...
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Поклоннику знати
У него - герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях.
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Надпись на могиле школьного
педанта
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
При посещении богатой усадьбы
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья...
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
На лорда Галлоуэй
I был престол,
В его роду известных много,
Но сам он не в почете.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте...
II
Тебе дворец не ко двору.
Попробуй отыскать
Глухую, грязную нору -
Душе твоей под стать!
Книжный червь
Пусть книжный червь - жилец
резного шкафа
В поэзии узоры прогрызет,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тисненый переплет!
Надгробная надпись
Прошел Джон Бушби честный путь.
Он жил с моралью в дружбе...
Попробуй, дьявол, обмануть
Такого Джона Бушби!
О черепе тупицы
Господь во всем, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Надпись на могиле сельского
волокиты
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит...
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Происхождении одной особы
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
Потомку Стюартов
Нет, вы - не Стюарт, ваша честь.
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
На благодарственном молебне по
случаю победы
О лицемерье, служишь ты молебны
Над прахом всех загубленных тобой.
Но разве нужен небу гимн
хвалебный
И благодарность за разбой?
Ответ "верноподданным
уроженцам шотландии"
Вы, верные трону, безропотный скот,
Пируйте, орите всю ночь напролет.
Позор ваш - надежный от зависти
щит.
Но что от презрения вас защитит?
При посещении разрушенного
дворца
шотландских королей
Когда-то Стюарты владели этим
троном
И вся Шотландия жила по их
законам.
Теперь без кровли дом, где прежде
А их венец с державой перешел
К чужой династии, к семье из-за
границы,
Где друг за другом следуют тупицы.
Чем больше знаешь их, тиранов
наших дней,
Тем презираешь их сильней.
Переводчику Марциала
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашел, -
Ты слышишь крик поэта Марциала:
"Разбой! Грабеж! Меня он
перевел!.."
Ответ на угрозу злонамеренного
критика
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас бог от ярости осла!
Актрисе мисс Фонтенелль
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала - природе.
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство
Вот тогда сыграешь роль!
К портрету известной мисс Бернс
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
4
Был один грешок за нею...
Меньше ль было у любой?
Ярлычок на карету знатной дамы
Как твоя госпожа, ты трещишь,
дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси
колес
Ненадежны, как сердце хозяйки!
О золотом кольце
- Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? -
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
- Владеет любовь электрической
силой,
А золото - проводник!
Красавице, проповедующей свободу
и равенство
Ты восклицаешь: "Равенство!
Свобода!"
Но, милая, слова твои - обман.
Ты ввергла в рабство множество
народа
И властвуешь бездушно, как тиран.
Надпись на могиле эсквайра,
который был
под башмаком у жены
Со дней Адама все напасти
Проистекают от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Эпитафия преподавателю латыни
Тебе мы кланяемся низко,
В последний раз сказав: "Аминь!"
Грешил ты редко по-английски.
Пусть бог простит твою латынь!
Мисс Джинни Скотт
О, будь у скоттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, -
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Лорд-адвокат
Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.
Он стал затылок свой скрести,
Нуждаясь в смысле здравом,
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом...
Проповеднику лемингтонской
церкви
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви - этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Трактирщице из Рослина
Достойна всякого почета
Владений этих госпожа.
В ее таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Еще полвека проживет.
И - верьте! - не промчусь я мимо
Ее распахнутых ворот!
О плохих дорогах
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
Надпись на могиле честолюбца
Покойник был дурак и так любил
чины,
Что требует в аду короны сатаны.
- Нет, - молвил сатана. - Ты зол, и
даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь
умишком!
Эпитафия твердолобому трусу
Клади земли тончайший слой
На это сердце робкое,
Но башню целую построй
Над черепной коробкою!
Художнику
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет,
Рисуй владыку ада!
Тебе известней адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет черт,
Написанный с натуры!
Девушке маленького роста
На то и меньше мой алмаз
Гранитной темной глыбы,
Чтобы дороже во сто раз
Его ценить могли бы!
Эпитафия владельцу усадьбы
Джемс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Нетленный капитан
Пред тем, как предать капитана
могиле,
Друзья бальзамировать сердце
решили.
- Нет, - молвил прохожий, - он так
ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
В защиту акцизного
Вам, остроумцам, праздным и
капризным,
Довольно издеваться над акцизным.
Чем лучше ваш премьер или
священник,
С живых и мертвых требующий
денег
И на приход глядящий с укоризной?
Кто он такой? Духовный ваш
акцизный!
Капитану Ридделю при
возвращении газеты
Газетные строчки
Прочел я до точки,
Но в них, к сожалению, мало
Известий столичных,
Вестей заграничных.
И крупных разбоев не стало.
Газетная братья
Имеет понятье,
Что значат известка и глина,
Но в том, что сложнее, -
Ручаться я смею, -
Она, как младенец, невинна.
И это перо
Не слишком остро.
Боюсь, что оно не ответит
На все бесконечное ваше добро...
Ах, если б у солнца мне вырвать
перо
Такое, что греет и светит!
Три вывески
I Я знаю: ты глуп и рогат.
Напоминает он лицом
Ту вывеску, что над крыльцом
Гремит, блестит,
Лаская слух и взор,
И говорит:
"Здесь постоялый двор",
II
Как эта голова чиста, пуста,
Припудрена, искусно завита!
Такую видишь в лавке брадобрея.
И каждый, кто проходит перед нею,
дни и те же говорит слова:
- Вот голова!
III
А эта голова
Могучего напоминает льва,
Но только льва довольно мирного
Трактирного.
Стихи, написанные алмазом на
окне гостиницы
Мы к вам пришли
Не тешить взгляд
Заводом вашим местным,
А для того,
Чтоб смрадный ад
Был местом,
Нам известным,
Мы к вам стучались
Целый час.
Привратник не ответил.
И дай нам бог,
Чтоб так же нас
Привратник ада встретил!
Эпитафия старухе Гриззель Грим
Лежит карга под камнем сим.
И не могу понять я,
Как этой ведьме Гриззель Грим
Раскрыла смерть объятья!
Эпитафия Вильяму Грэхему,
эсквайру
Склонясь у гробового входа,
- О смерть! - воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Надпись на официальной бумаге,
которая предписывала поэту
"служить, а не думать"
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух -
Удел одних богатых!
По поводу болезни капитана
Френсиса Гроуза
Проведав, что Френсис в объятиях
смерти,
Топ-топ - прибежали к одру его
черти.
Но, слыша, как стонут под грузом
больного
Тяжелые ножки кровати дубовой,
Они отказались принять его душу:
Легко ли поднять эту грузную тушу!
Зеркало
Ты обозвал меня совой,
Но сам себя обидел:
Во мне ты только образ свой,
Как в зеркале, увидел.
Знакомому, который отвернулся
при встрече с поэтом
Чего ты краснеешь, встречаясь со
мной?
Но в этих достоинствах кто-то иной,
А вовсе не ты виноват!
Джонсону
Мошенники, ханжи и сумасброды,
Свободу невзлюбив, шипят со всех
сторон.
Но если гений стал врагом свободы, -
Самоубийца он.
Лорду, который не пустил в свои
палаты поэта
и его друзей, интересовавшихся
архитектурой
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы - не малые ребята,
А ваш дворец - не торт!
Эпитафия самоубийце
Себя, как плевел, вырвал тот,
Кого посеял дьявол.
Самоубийством от хлопот
Он господа избавил.
Эпитафия крикливому спорщику
Ушел ли ты в блаженный рай
Иль в ад, где воют черти, -
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
Эпитафия церковному старосте,
сапожнику Гуду
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казаы, -
Он ловко деньги прячет.
Мистеру Вильяму Моль оф Пан
Мур, которого поэт
увидел в новом элегантном
фаэтоне на скачках (бегах)
Я согласиться должен, что бесспорно
Твой новый фаэтон имел успех.
Так некий вор мечтал, чтоб выше
всех
Ему соорудили столб позорный.
***
Недаром, видимо, господь
Когда-то посулил:
Не только души, но и плоть
Восстанет из могил.
А то б вовеки не воскрес
Души лишенный Кардонесс!
Клод Жозеф Руже де Лиль
Марсельеза
Идем, сыны страны Родныя!
5
День славы взрезывает мрак.
На нас поднялась тирания,
Взнесен окровавленный стяг.
Вы слышите в тиши безлюдий
Ревущих яростно солдат?
Они идут убить ребят
И жен, припавших к нашей груди!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Чего хотят злодеи эти,
Предатели и короли?
Кому кнуты, оковы, сети
Они заботливо сплели?
То вам, французы! А какое
Безумье нам наполнит грудь!
То нас хотят они вернуть
В повиновение былое!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Как! Иностранные когорты
Закон нам продиктуют свой?
Как! Наши львы падут простерты
Перед наемною ордой?
О боги! Скованные руки
Для нас готовят узы пут!
Из подлых деспотов придут
Владыки множить наши муки!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Дрожите, низкие тираны,
Для каждой стороны позор
Предательские ваши планы
Свой угадали приговор.
Чтоб с вами биться — все солдаты!
Пусть не один герой падет —
Земля других произведет,
Всегда готовых для расплаты!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Француз, как воин благородный
Бей иль удары береги,
Не трогай жертвы несвободной,
Что гонят против нас враги.
Но этот деспот кровожадный,
С Буйе в союз вступивший род,
Тигр этот злобный, что грызет
Грудь матернюю беспощадно!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Фридрих фон Шиллер
К радости
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
опьяненные тобою
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди - братья меж собой.
Хор
Обнимитесь, миллионы!  Вещим взорам всюду открывался
Слейтесь в радости одной!
Там, над звёздною страной, -  В круг блаженных смело мог войти. сын?» –
Бог, в любви пресуществлённый!
Кто сберёг в житейской вьюге Мертвый шар в пространстве Путь пловцам с Олимпа озаряет
Дружбу друга своего, раскален, Луч бессмертных близнецов.
Верен был своей подруге, - влейся в Там в тиши величественной правил
наше торжество! Колесницей светлой Аполлон. Где ты, светлый мир? Вернись,
 Кто презрел в земной юдоли Здесь, на высях, жили ореады, воскресни,
Теплоту душевных уз, Этот лес был сенью для дриад, Дня земного ласковый расцвет!
Тот в слезах, по доброй воле, Там из урны молодой наяды Только в небывалом царстве песни
Пусть покинет наш союз! Бил сребристый водопад. Жив еще твой баснословный след.
Хор Вымерли печальные равнины,
Всё, что в мире обитает,  Этот лавр был нимфою молящей, Божество не явится очам;
Вечной дружбе присягай! В той скале дочь Тантала молчит, Ах, от знойно-жизненной картины
Путь её в надзвездный край, Филомела плачет в темной чаще, Только тень осталась нам.
Где Неведомый витает. Стон Сиринги в тростнике звучит;
Мать-природа всё живое Этот ключ унес слезу Деметры Все цветы исчезли, облетая
Соком радости поит, К Персефоне, у подземных рек; В жутком вихре северных ветров;
Всем даёт своей рукою долю счастья Зов Киприды мчали эти ветры Одного из всех обогащая,
без обид. Вслед отшедшему навек. Должен был погибнуть мир богов.
Нам лозу и взор любимой,  Я ищу печально в тверди звездной:
Друга верного в бою,  В те года сынов Девкалиона Там тебя, Селена, больше нет;
Видеть Бога херувиму,  Из богов не презирал никто; Я зову в лесах, над водной бездной:
Сладострастие червю. К дщерям Пирры с высей Геликона Пуст и гулок их ответ!
Хор Пастухом спускался сын Лето.
Ниц простерлись вы в смиренье? И богов, и смертных, и героев Безучастно радость расточая,
Мир! Ты видишь Божество? Нежной связью Эрос обвивал, Не гордясь величием своим,
Выше звёзд ищи Его; Он богов, и смертных, и героев К духу, в ней живущему, глухая,
В небесах Его селенья. К аматунтской жертве звал. Не счастлива счастием моим,
Радость двигает колёса
К своему поэту равнодушна,
Вечных мировых часов.
Не печаль учила вас молиться, Бег минут, как маятник, деля,
Свет рождает их хаоса,
Хмурый подвиг был не нужен вам; Лишь закону тяжести послушна,
Плод рождает из цветов.
Все сердца могли блаженно биться, Обезбожена земля.
С мировым круговоротом 
И блаженный был сродни богам.
Состязаясь в быстроте,
Было все лишь красотою свято, Чтобы завтра сызнова родиться,
Видит солнца в звездочётам
Не стыдился радостей никто Белый саван ткет себе она,
Недоступной высоте.
Там, где пела нежная Эрато, Все на той же прялке будет виться
Хор
Там, где правила Пейто. За луною новая луна.
Как светила по орбите, 
Как герой на смертный бой,  В царство сказок возвратились боги,
Братья, в путь идите свой,  Как дворцы, смеялись ваши храмы; Покидая мир, который сам,
Смело, с радостью идите! На истмийских пышных торжествах Возмужав, уже без их подмоги
С ней мудрец читает сферы,  В вашу честь курились фимиамы, Может плыть по небесам.
Пишет правды письмена, Колесницы подымали прах.
На крутых высотах веры Стройной пляской, легкой и живою, Да, ушли, и все, что вдохновенно,
Страстотерпца ждёт она. Оплеталось пламя алтарей; Что прекрасно, унесли с собой,-
Там парят её знамёна Вы венчали свежею листвою Все цветы, всю полноту вселенной,-
Средь сияющих светил, Благовонный лен кудрей. Нам оставив только звук пустой.
Здесь стоит она склонённой Высей Пинда, их блаженных сеней,
У разверзшихся могил. Тирсоносцев радостные клики Не зальет времен водоворот:
Хор И пантер великолепный мех Что бессмертно в мире песнопений,
Выше огненных созвездий, Возвещали шествие владыки: В смертном мире не живет.
Братья, есть блаженный мир, Пьяный Фавн опережает всех;
Претерпи, кто слаб и сир, -  Перед Вакхом буйствуют менады, Раздел земли
Там награда и возмездье! Прославляя плясками вино; Зевс молвил людям: «Забирайте
Не нужны богам рыданья! Смуглый чашник льет волну отрады землю!
Будем равны им в одном: Всем, в чьем кубке сухо дно. Ее дарю вам в щедрости своей,
К общей чаше ликованья Чтоб вы, в наследство высший дар
Всех скорбящих созовём. Охранял предсмертное страданье приемля,
Прочь и распри и угрозы! Не костяк ужасный. С губ снимал Как братья стали жить на ней!»
Не считай врагу обид! Поцелуй последнее дыханье,
Пусть его не душат слёзы Тихий гений факел опускал. Тут всё засуетилось торопливо,
И печаль не тяготит. Даже в глуби Орка неизбежной И стар и млад поспешно поднялся.
Боги греции Строгий суд внук женщины творил, Взял земледелец золотую ниву,
В дни, когда вы светлый мир учили И фракиец жалобою нежной Охотник – темные леса,
Безмятежной поступи весны, Слух эриний покорил.
Над блаженным племенем царили Аббат – вино, купец – товар в
Властелины сказочной страны,- В Елисейских рощах ожидала продажу,
Ах, счастливой верою владея, Сонмы теней радость прежних дней; Король забрал торговые пути,
Жизнь была совсем, совсем иной Там любовь любимого встречала, Закрыл мосты, везде расставил
В дни, когда цветами, Киферея, И возничий обретал коней; стражу:
Храм увенчивали твой! Лин, как встарь, былую песнь «Торгуешь – пошлину плати!»
заводит,
В дни, когда покров воображенья Алкестиду к сердцу жмет Адмет, А в поздний час издалека явился,
Вдохновенно правду облекал, Вновь Орест товарища находит, Потупив взор, задумчивый поэт.
Жизнь струилась полнотой творенья, Лук и стрелы - Филоктет. Все роздано. Раздел земли
И бездушный камень ощущал. свершился,
Благородней этот мир казался, Выспренней награды ждал воитель И для поэта места нет.
И любовь к нему была жива; На пройденном доблестно пути,
Славных дел торжественный «О, горе мне! Ужели обделенным
След священный божества. свершитель Лишь я остался – твой вернейший
Где теперь, как нас мудрец наставил, Перед тем, кто смерть одолевает, Воскликнул он и рухнул ниц пред
Преклонялся тихий сонм богов; троном.
6
Но рек небесный властелин: Когда, склонясь над колыбелью, пожитки, На дощатые сараи;
Мать сторожит его рассвет, И крутит на прялке немолкнущей Будто в ярости желая
«Коль ты ушел в бесплодных грез Пока в объятьях сладкой дрёмы нитки, Закружить весь шар земной
пределы, Он мир встречает незнакомый И прячет в сундук стародавних В страшной вьюге огневой.
То не тревожь меня своей мольбой! И дремлют в золотом тумане времён Вверх поднялся коловертью
Где был ты в час великого раздела?» Его надежды и желанья. Волнистую шерсть и мерцающий Исполин!
– Но год за годом мчится вслед, лён, Средь руин,
«Я был, – сказал поэт, – с тобой! И, верный доброму завету, И мир охраняет семейного круга, Отступив пред высшей силой,
Уходит отрок, вдаль влеком, Не зная досуга. Человек стоит уныло,
Мой взор твоим пленился светлым Он бродит с посохом по свету Видя всё в объятьях смерти.
ликом, И вновь вступает в отчий дом. И с балкона дома отец,
К твоим словам мой слух прикован И здесь, как неземное диво, Всё хозяйство взглядом окинув, — Стихло всё.
был. Вдруг видит юный пилигрим: В новом доме каждый венец, В пепелище
Прости ж того, кто в думах о Ресницы опустив стыдливо, Двор, сараи из свежих брёвен, Сиротливо ветер свищет,
великом Подруга детства перед ним. Скирды хлеба с крышей вровень, Бродит ужас,
Юдоль земную позабыл!» И вот с тоской невыразимой Скот в задворье жирный, сытый, И в оконницы слепые
В глуби встревоженной души В поле волны зрелого жита, — Смотрят тучи грозовые
Он ловит каждый взгляд любимой Молвит, гордый собой: С высоты.
И Зевс сказал: «Так как же быть с
И тайно слёзы льёт в тиши. «Создан моим трудом,
тобою?
Вздыхая, бродит вслед за нею, Против беды любой Бросив взор,
Нет у меня ни городов, ни сел.
Покинув шумный круг друзей, Век устоит мой дом!» Взор прощальный
Но для тебя я небеса открою –
В полях срывает он лилею Но судьба хитра и лжива, На печальный,
Будь принят в них, когда б ты ни
И молча преподносит ей. Краток с ней союз счастливый. Чёрный, опустевший двор,
пришел!»
О грёзы счастья, трепет тайный! Срок пришёл — и горе в дом. Хозяин в путь собрался дальный.
Любови первой светлый сон! Пусть всё под пеплом, всё мертво, -
Песнь о колоколе
Душе открылся мир бескрайный, Смесь уже давно поспела: Он тем утешен, слава богу,
Вот уж форма затвердела,
И взор блаженством озарён! Весь в зазубринах излом. Что, сосчитав родных с тревогой,
Обожжённая огнём.
О, если б, вечно расцветая, Подставляйте желоб смело Увидел — все вокруг него.
Веселей, друзья, за дело —
Сияла нам пора златая! И с молитвою начнём.
Выльем колокол! Начнём!
Краны открывай! Форма налита, как чаша.
Пусть горячий пот
Смесь бурлит водоворотом, Боже, счастья дай! Славно потрудились мы!
По лицу течёт, —
Стержень опущу в струю, Дай нам счастья и удачи Но каким созданье наше
Труд наш, если бог поможет,
Чуть покроется налётом — В форму слить металл горячий! Выйдет в божий свет из тьмы?
Славу мастера умножит.
Время приступать к литью. Вдруг да сплав не тот?
А теперь ковшом Огонь священный! Испокон Вдруг да газ пройдёт?
В счастливый миг, с дерзаньем
Пробу зачерпнём Великих благ источник он. И пока работа длится,
новым
И проверим живо, всё ли За всё, что строим, что творим, В двери к нам беда стучится.
И речи мудрые придут:
Там слилось по нашей воле. В душе огонь благодарим.
Ведь, сдобренный разумным словом,
Но страшен этот дар богов, В родной земли святое лоно
Живей и радостнее труд.
Где сила с лаской в дружной смеси, Когда, свободный от оков, Мы льём горячий сплав, равно
Итак, всё вдумчиво обсудим,
Тепло и строгость в равновесье, Лавиной с каменных вершин Как пахарь лучшее зерно
Чтоб не трудиться наугад.
Там звук отменно чист всегда. Летит он, неба вольный сын. Бросает с верой непреклонной,
Презренье тем ничтожным людям,
И тот, кто друга выбирает, Горе, если невозбранно Что в добрый час взойдёт оно.
Что необдуманно творят.
Пусть сердцем сердце проверяет, — Мчится он неудержим Как плод, что жизни нам дороже,
В том человека украшенье
Ведь грёзам — день, слезам — года. С дикой силой урагана Земле мы с верой предаем,
И честь, живущая века,
Вот невеста молодая. По строеньям городским! Что встанет с гробового ложа
Что сердцем чует он значенье
Вкруг чела венок лежит. Ведь стихии обуяны Он в мире радостном, ином.
Того, что делает рука.
В божий храм людей скликая, Злобою к делам людским.
Медный колокол гудит. Вот из тучи С башни дальней
Больше в яму положите
Ах, мгновенье золотое! Льётся щедро В небосвод
Дров сосновых, дров сухих,
Праздник счастья и весны! Дождь могучий. Погребальный
Чтобы сжатое в укрытье
Вместе с поясом, с фатою Но из тех же чёрных туч Звон плывёт.
Пламя охватило их.
Неземные тают сны. Молний луч. Провожает колокол сурово
Медь сперва расплавь,
Жар сердца пройдёт, Чу, набат на башне бьют! В путь последний странника
Олова прибавь,
Любовь остаётся. Все бегут! земного.
Чтобы к вящей нашей славе
Цветок опадёт, Багровеет
Всё слилось в едином сплаве!
Но плод разовьётся. Небосвод. Ах, то верная супруга,
Муж выйдет в простор То не солнечный восход! Мать малюток неутешных,
И то, что ныне в яме тёмной
Житейского поля; Гарью веет. Отошла в долину смерти
Рука усердная вершит,
Чтоб радостной доли Дым столбом. От любви и ласки друга,
С высокой башни в мир огромный
И счастья добиться, — Гул кругом. От хозяйства, от детей,
О нашей славе возвестит;
Он будет трудиться, Клокоча и свирепея, Что росли на радость ей
И, трогая сердца людские,
С людьми состязаться, Смерча дикого быстрее День за днём, за годом год
Потомков звоном будет звать,
В борьбе изощряться, Вьются огненные змеи. Под лучом её забот.
Сливаться с хором литургии,
За благом гоняться. Пышет жар; огнём объятый, Ах, судьба без сожаленья
В груди скорбящего рыдать;
И вот уж добро без конца и без края Рухнул дом; трещат накаты. Дома связь разорвала,
И что сынам земли в наследье
В амбары течёт, наполняет сараи, Душен воздух раскалённый, Обитает в царстве теней
Во мгле готовит рок слепой,
И множатся службы, и ширится Плачут дети, плачут жёны, Та, что матерью была!
Всё отзовётся в гулкой меди
двор. С воем звери Вместе с ней любовь святая,
Тысячекратною волной.
И всюду хозяйка Бьются в двери, Кротость нежная ушла.
Царит молодая, Люди мечутся, как тени, Скоро в дом войдёт чужая
Цель всё ближе час от часу:
Мать нежных малюток, Все бежит, ища спасенья. Без любви и без тепла.
Плавка в блёстках пузырей.
И правит с уменьем Ночь светла, как день весенний.
Поташу прибавьте в массу,
Семьёю, именьем, По рукам легко и бодро Что ж, пока не остудится
Чтобы плавилась быстрей.
И девочек учит, Мчатся вёдра, Медь, чтоб колоколом стать,
Живо, не зевай!
И мальчиков школит, В небо бьют воды потоки. Беззаботен, словно птица,
Пену всю снимай!
И вечно в заботе, Вдруг сорвался вихрь жестокий, Каждый может отдыхать.
Чтоб металл и наших внуков
В движенье, в работе, Закружился, и, стеня, Звёздочки горят.
Трогал чистотою звуков.
И дом бережёт, Подхватил он столб огня, Подмастерье рад:
И множит доход, И, сдружившись, две стихии Звон его вечерний манит.
Пусть колокол, зовя к веселью,
И в ларчик душистый сбирает В брёвна бросились сухие, Только мастер вечно занят.
Пошлёт младенцу свой привет,
7

Одиноко в роще тёмной
Путник весело шагает
К хижине своей укромной.
У ворот толпятся овцы,
И вразвалку
Крутолобые коровы
В стойло сумрачное входят.
Воз тяжёлый
Со снопами
Подъезжает.
Он венками
И цветами
Весь повит.
Вот идут с весёлой песней
Толпы жниц.
Стихли улицы и рынок.
Собралась вокруг лампады
Вся семья; и городские,
Скрипнув, заперлись ворота.
Ночь ложится.
Но спокойный
Мирный житель не боится
Тьмы густой:
В ней, быть может, зло таится,
Но не спит закон святой.
О святой порядок — дивный
Сын богов, что в неразрывный
Круг связует всех, кто равны,
Городов зиждитель славный,
Что с полей ли, из лесов ли
Дикарей собрал под кровли,
Их спаял в единой речи,
Нрав привил им человечий,
Дал им для совместной жизни
Высший дар — любовь к отчизне!
Сотни душ в одном порыве,
В сопряженье дружных рук
Трудятся на мирной ниве,
Охраняют общий круг.
Каждый счастлив, каждый волен,
И, как равный средь людей,
Кто работает, доволен
Скромной участью своей.
Труд — народов украшенье
И ограда от нужды.
Королю за трон почтенье,
Нам почтенье за труды.
Мир блаженный,
Дух единства,
Охраняйте
Стражей верной город наш!
Пусть отныне не ворвутся
Злые вражеские толпы
В эту тихую долину,
Где извечно
В синей чаше поднебесья
Тишина.
Пусть же города и веси
Кровью не зальёт война!
Разберите брёвна сруба.
Отслужил — долой его!
Ах, как сердцу видеть любо
Смелой мысли торжество!
Бей по форме, бей!
Смело, не робей!
Чтобы мира вестник новый
Нам явился без покрова!
Разбить её имеет право
Лишь мастер мудрою рукой.
Но горе, если хлынет лава,
Прорвавшись огненной рекой!
С громовым грохотом на части
Она взрывает хрупкий дом
И, словно пламя адской пасти,
Все губит на пути своем!
Где диких сил поток развязан,
Там путь к искусству нам.заказан.
Где торжествует своеволье,
Нет ничего святого боле.
И горе, если накопится
Огонь восстанья в городах,
И сам народ крушит темницы
И цепи разбивает в прах.
И меди грозные раскаты
Раскалывают небосвод:
То колокол — любви глашатай —
Призыв к насилью подаёт.
Бегут с оружьем горожане,
«Свобода! Равенство!» — орут.
Кипит на площади восстанье,
Вершит свой беспощадный суд.
И жёны в этот час суровый,
Свирепей тигров и волков,
Зубами разрывать готовы
Сердца испуганных врагов.
Здесь всё забыто: благочестье,
Добро и дружба; вместо них —
Разгул вражды и чёрной мести
И пиршество пороков злых.
Опасен тигр, сломавший двери,
Опасно встретиться со львом,
Но человек любого зверя
Страшней в безумии своём.
И горе тем, кто поручает
Светильник благостный слепым.
Огонь его не светит им,
Лишь стогны в пепел превращает.
Боже, радость нам какая!
Вот, по милости творца,
Колокол стоит, сверкай
От ушка и до венца.
Зорькой золотой
Блещет шлем литой,
И в гербе горит реченье,
Славя новое творенье.
Друзья, кольцом
Вкруг колокола тесно станем
И, верные благим желаньям,
Его Согласьем наречём.
К единству, дружбе, благостные
Пусть он людей зовёт отныне,
И в мире то исполнит он,
Чему он нами посвящён.
Пусть, в небесах паря над нами,
Над жизнью жалкою земной,
Перекликается с громами,
С далекой звёздною страной.
И свой глагол вольёт по праву
В хорал блуждающих планет,
Создателю поющих славу,
Ведущих вереницу лет.
И пусть, рождённый в тёмной яме,
О светлом вечном учит нас
И Время лёгкими крылами
Его тревожит каждый час.
Велениям Судьбы послушный
И сам к страданьям глух и слеп,
Пусть отражает равнодушно
Игру изменчивых судеб.
И звуком, тающим в эфире,
В свой миг последний возвестит,
Что всё непрочно в этом мире,
Что всё земное отзвучит.
Ну-ка, дружно за канаты!
Вознесём его в простор,
В царство звуков, под богатый
Голубых небес шатёр!
Взяли! Разом! В ход!
Тронулся! Идёт!
Пусть раздастся громче, шире
Первый звон его о Мире! И все безответны… вдруг паж
молодой
Начало нового века Смиренно и дерзко вперед;
Где приют для мира уготован? Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Где найдёт свободу человек? Их молча на землю кладет…
Старый век грозой ознаменован, И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
И в крови родился новый век. «Ах! юноша, кто ты? Куда ты,
прекрасный?»
Сокрушались старых форм основы,
Связь племён разорвалась; бог Нил, И он подступает к наклону скалы
Старый Рейн и Океан суровый — И взор устремил в глубину…
Кто из них войне преградой был? Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
Два народа, молнии бросая И волны спирались и пена кипела:
И трезубцем двигая, шумят Как будто гроза, наступая, ревела.
И, делёж всемирный совершая,
Над свободой страшный суд творят. И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Злато им, как дань, несут народы, Волна за волною; и к небу летит
И, в слепой гордыне буйных сил, Дымящимся пена столбом;
Франк свой меч, как Бренн в былые Пучина бунтует, пучина клокочет…
годы, Не море ль из моря извергнуться
На весы закона положил. хочет?
Как полип тысячерукий, бритты И вдруг, успокоясь, волненье легло;
Цепкий флот раскинули кругом И грозно из пены седой
И владенья вольной Амфитриты Разинулось черною щелью жерло;
Запереть мечтают, как свой дом. И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного
След до звёзд полярных пролагая. чрева;
Захватили, смелые, везде И глубь застонала от грома и рева.
Острова и берега, но рая
Не нашли и не найдут нигде. И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
Нет на карте той страны счастливой, И дрогнули зрители, все возопив, —
Где цветёт златой свободы век, Уж юноша в бездне пропал.
Зим не зная, зеленеют нивы, И бездна таинственно зев свой
Вечно свеж и молод человек. закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Пред тобою мир необозримый!
Мореходу не объехать свет; Над бездной утихло… в ней глухо
Но на всей земле неизмеримой шумит…
Десяти счастливцам места нет. И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально
Заключись в святом уединенье, твердит:
В мире сердца, чуждом суеты! «Красавец отважный, прости!»
Красота цветёт лишь в песнопенье, Все тише и тише на дне ее воет…
А свобода — в области мечты. И сердце у всех ожиданием ноет.
Баллады: «Хоть брось ты туда свой венец
золотой,
Кубок Сказав: кто венец возвратит,
«Кто, рыцарь ли знатный иль латник Тот с ним и престол мой разделит
простой, со мной! —
В ту бездну прыгнет с вышины? Меня твой престол не прельстит.
Бросаю мой кубок туда золотой: Того, что скрывает та бездна немая,
Кто сыщет во тьме глубины Ничья здесь душа не расскажет
Мой кубок и с ним возвратится живая.
безвредно,
Тому он и будет наградой Немало судов, закруженных волной,
победной». Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
Так царь возгласил, и с высокой С ее неприступного дна…»
скалы, Но слышится снова в пучине
Висевшей над бездной морской, глубокой
В пучину бездонной, зияющей мглы Как будто роптанье грозы недалекой.
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
решится? Как влага, мешаясь с огнем,
Кто сыщет мой кубок и с ним Волна за волною; и к небу летит
возвратится?» Дымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным
Но рыцарь и латник недвижно стоят; ревом,
Молчанье — на вызов ответ; Извергнутый бездны зияющим
В молчанье на грозное море глядят; зевом.
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил Вдруг… что-то сквозь пену седой
громогласно: глубины
«Отыщется ль смелый на подвиг Мелькнуло живой белизной…
опасный?» Мелькнула рука и плечо из волны…
И борется, спорит с волной…
8
И видят — весь берег потрясся от Я в ужасе прочь от скалы!.. И лижет морду языком,
клича — То было спасеньем: я схвачен И, обошедши льва кругом, К богам и к людям он взывает,
Он левою правит, а в правой добыча. приливом Рычит и с ним ложится рядом. Но стон его не достигает
И выброшен вверх водомета И в третий раз король махнул рукой Ушей спасителя: в глуши
И долго дышал он, и тяжко дышал, порывом». — Не отыскать живой души.
И божий приветствовал свет… Два барса дружною четой «И так погибну я, сражённый,
И каждый с весельем: «Он жив! — Чудесен рассказ показался царю: В один прыжок над тигром И навсегда останусь нем,
повторял. — «Мой кубок возьми золотой; очутились; Ничьей рукой не отомщённый
Чудеснее подвига нет! Но с ним я и перстень тебе подарю, Но он удар им тяжкой лапой дал, И не оплаканный никем!»
Из темного гроба, из пропасти В котором алмаз дорогой, А лев с рыканьем встал…
влажной Когда ты на подвиг отважишься Они смирились, И пал он ниц, и пред кончиной
Спас душу живую красавец снова Оскалив зубы, отошли, Услышал ропот журавлиный,
отважный». И тайны все дна перескажешь И зарычали, и легли. И громкий крик и трепет крыл
морскова». В далёком небе различил.
Он на берег вышел; он встречен И гости ждут, чтоб битва началася… «Лишь вы меня, родные птицы,
толпой; То слыша, царевна с волненьем в Вдруг женская с балкона сорвалася В чужом не бросили краю!
К царевым ногам он упал; груди, Перчатка… все глядят за ней… Откройте ж людям, кто убийцы,
И кубок у ног положил золотой; Краснея, царю говорит: Она упала меж зверей. Услышьте жалобу мою!»
И дочери царь приказал: «Довольно, родитель; его пощади! Тогда на рыцаря Делоржа с
Дать юноше кубок с струей Подобное кто совершит? лицемерной И труп был найден обнажённый,
винограда; И если уж должно быть опыту снова, И колкою улыбкою глядит И лик страдальца, искажённый
И в сладость была для него та То рыцаря вышли, не пажа младова». Его красавица и говорит: Печатью ужаса и мук,
награда. «Когда меня, мой рыцарь верный, Узнал в Коринфе старый друг.
Но царь, не внимая, свой кубок Ты любишь так, как говоришь, «О, как безгласным и суровым
«Да здравствует царь! Кто живет на златой Ты мне перчатку возвратишь». Тебя мне встретить тяжело!
земле, В пучину швырнул с высоты: Не я ли мнил венком сосновым
Тот жизнью земной веселись! «И будешь здесь рыцарь Делорж, не отвечав ни слова, Венчать любимое чело?»
Но страшно в подземной любимейший мой, К зверям идёт,
таинственной мгле. Когда с ним воротишься, ты; Перчатку смело он берёт Молва про злое это дело
И смертный пред богом смирись: И дочь моя, ныне твоя предо мною И возвращается к собранью снова. Мгновенно праздник облетела,
И мыслью своей не желай Заступница, будет твоею женою». И поразились все сердца
дерзновенно У рыцарей и дам при дерзости такой Ужасной гибели певца.
Знать тайны, им мудро от нас В нем жизнью небесной душа От страха сердце помутилось; И люди кинулись к пританам,
сокровенной. зажжена; А витязь молодой, Немедля требуя от них
Отважность сверкнула в очах; Как будто ничего с ним не Над песнопевцем бездыханным
Стрелою стремглав полетел я туда… Он видит: краснеет, бледнеет она; случилось, Казнить преступников самих.
И вдруг мне навстречу поток; Он видит: в ней жалость и страх… Спокойно всходит на балкон;
Из трещины камня лилася вода; Тогда, неописанной радостью Рукоплесканьем встречен он; Но где они? В толпе несметной
И вихорь ужасный повлек полный, Его приветствуют красавицыны Кто след укажет незаметный?
Меня в глубину с непонятною На жизнь и погибель он кинулся в взгляды… Среди собравшихся людей
силой… волны… Но, холодно приняв привет её очей, Где укрывается злодей?
И страшно меня там кружило и било. В лицо перчатку ей И кто он, этот враг опасный, —
Утихнула бездна… и снова шумит… Он бросил и сказал: «Не требую Завистник злой иль жадный тать?
Но богу молитву тогда я принес, И пеною снова полна… награды». Один лишь Гелиос прекрасный
И он мне спасителем был: И с трепетом в бездну царевна Об этом может рассказать.
Торчащий из мглы я увидел утес глядит… Ивиковы журавли
И крепко его обхватил; И бьет за волною волна… К Коринфу, где во время оно Быть может, наглыми шагами
Висел там и кубок на ветви коралла: Приходит, уходит волна Справляли праздник Посейдона, Теперь идёт он меж рядами
В бездонное влага его не умчала. быстротечно: На состязание певцов И, невзирая на народ,
А юноши нет и не будет уж вечно. Шёл кроткий Ивик, друг богов. Преступных дел вкушает плод.
И смутно все было внизу подо мной Владея даром песнопенья, Быть может, на пороге храма
В пурпуровом сумраке там; Перчатка Оставив Регий вдалеке, Он здесь упорно лжёт богам
Все спало для слуха в той бездне Перед своим зверинцем, Он шёл, исполнен вдохновенья, Или с толпой людей упрямо
глухой; С баронами, с наследным принцем, С дорожным посохом в руке. Спешит к театру, бросив храм.
Но виделось страшно очам, Король Франциск сидел;
Как двигались в ней безобразные С высокого балкона он глядел Уже его пленяет взоры Треща подпорами строенья,
груды, На поприще, сраженья ожидая; Акрокоринф, венчая горы, Перед началом представленья
Морской глубины несказанные чуды. За королём, обворожая И в Посейдонов лес густой Скамья к скамье, над рядом ряд,
Цветущей прелестию взгляд, Он входит с трепетной душой. В театре эллины сидят.
Я видел, как в черной пучине кипят, Придворных дам являлся пышный Здесь всюду сумрак молчаливый, Глухо шумящие, как волны,
В громадный свиваяся клуб, ряд. Лишь в небе стая журавлей От гула множества людей,
И млат водяной, и уродливый скат, Вослед певцу на юг счастливый Вплоть до небес, движенья полны,
И ужас морей однозуб; Король дал знак рукою — Станицей тянется своей. Изгибы тянутся скамей.
И смертью грозил мне, зубами Со стуком растворилась дверь:
сверкая, И грозный зверь «О птицы, будьте мне друзьями! Кто здесь сочтёт мужей Фокиды,
Мокой ненасытный, гиена морская. С огромной головою, Делил я путь далёкий с вами, Прибрежных жителей Авлиды,
Косматый лев Был добрым знамением дан Гостей из Спарты и Афин?
И был я один с неизбежной судьбой, Выходит; Мне ваш летучий караван. Они явились из долин,
От взора людей далеко; Кругом глаза угрюмо водит; Теперь равны мы на чужбине, — Они спустились с гор окрестных,
Один меж чудовищ с любящей И вот, всё оглядев, Явившись издали сюда, Приплыли с дальних островов
душой, Наморщил лоб с осанкой Мы о приюте молим ныне, И внемлют хору неизвестных,
Во чреве земли, глубоко горделивой, Чтоб не постигла нас беда!» Непостижимых голосов.
Под звуком живым человечьего Пошевелил густою гривой,
слова, И потянулся, и зевнул, И бодрым шагом вглубь дубравы Вот перед ними тесным кругом
Меж страшных жильцов подземелья И лёг. Король опять рукой махнул — Спешит певец, достойный славы, Из подземелья друг за другом,
немова. Затвор железной двери грянул, Но, притаившиеся тут, Чтоб древний выполнить обряд,
И смелый тигр из-за решётки Его убийцы стерегут. Выходит теней длинный ряд.
И я содрогался… вдруг слышу: прянул; Он борется, но два злодея Земные жёны так не ходят,
ползет Но видит льва, робеет и ревёт, Разят его со всех сторон: Не здесь родные их края;
Стоногое грозно из мглы, Себя хвостом по рёбрам бьёт, Искусно лирою владея, Их очертания уводят
И хочет схватить, и разинулся рот… И крадётся, косяся взглядом, Был неискусен в битве он. За грань земного бытия.

9

Их руки тощие трепещут,
Мрачно-багровым жаром плещут
Их факелы, и бледен вид
Их обескровленных ланит.
И, к привиденьям безобидны,
Вокруг чела их, средь кудрей
Клубятся змеи и ехидны
В свирепой алчности своей.
И гимн торжественно согласный
Звучит мелодией ужасной
И сети пагубных тенет
Вкруг злодеяния плетёт.
Смущая дух, волнуя разум,
Эринний слышится напев,
И в страхе зрители, и разом
Смолкают лиры, онемев.
«Хвала тому, кто, чист душою,
Вины не знает за собою!
Без опасений и забот
Дорогой жизни он идёт.
Но горе тем, кто злое дело
Творит украдкой тут и там!
Исчадья ночи, мчимся смело
Мы вслед за ними по пятам.
Куда б ни бросились убийцы, —
Быстрокрылатые, как птицы,
Мы их, когда настанет срок,
Петлёй аркана валим с ног.
Не слыша горестных молений,
Мы гоним грешников в Аид
И даже в тёмном царстве теней
Хватаем тех, кто не добит».
И так зловещим хороводом
Они поют перед народом,
И, чуя близость божества,
Народ вникает в их слова.
И тишина вокруг ложится,
И в этой мёртвой тишине
Смолкает теней вереница
И исчезает в глубине.
Ещё меж правдой и обманом
Блуждает мысль в сомненье
странном,
Но сердце, ужасом полно,
Незримой властью смущено.
Ясна лишь сердцу человека,
Но скрытая при свете дня,
Клубок судьбы она от века
Плетёт, преступников казня.
И вдруг услышали все гости,
Как кто-то вскрикнул на помосте: Но ты не верь, здесь хитрый ков,
«Взгляни на небо, Тимофей,
Накликал Ивик журавлей!»
И небо вдруг покрылось мглою,
И над театром сквозь туман
Промчался низко над землёю
Пернатых грозный караван.
«Что? Ивик, он сказал?» И снова Мы торжествуем над врагами:
Амфитеатр гудит сурово,
И, поднимаясь, весь народ
Из уст в уста передаёт:
«Наш бедный Ивик, брат невинный, Испуган гость нежданной вестью... с молвой ужасной Отперлись пред
Кого убил презренный тать!
При виде стаи журавлиной
Что этот гость хотел сказать?»
И вдруг, как молния, средь гула Не доставалися оне.
В сердцах догадка промелькнула,
И в ужасе народ твердит:
«Свершилось мщенье Эвменид!
Убийца кроткого поэта
Себя нам выдал самого!
К суду того, кто молвил это,
И с ним — приспешника его!»
И так всего одно лишь слово
Убийцу уличило злого,
И два злодея, смущены,
Не отрекались от вины.
И тут же, схваченные вместе
И усмирённые с трудом,
Добыча праведная мести, —
Они предстали пред судом.
Поликратов перстень
На кровле он стоял высоко
И на Самос богатый око
С весельем гордым преклонял:
«Сколь щедро взыскан я богами!
Сколь счастлив я между царями!»—
Царю Египта он сказал.
«Тебе благоприятны боги;
Они к твоим врагам лишь строги
И всех их предали тебе;
Но жив один, опасный мститель;
Пока он дышит... победитель,
Не доверяй своей судьбе».
Еще не кончил он ответа,
Как из союзного Милета
Явился присланный гонец:
«Победой ты украшен новой;
Да обовьет опять лавровый
Главу властителя венец;
Твой враг постигнут строгой местью; «Найден твой перстень драгоценный,
Меня послал к вам с этой вестью
Наш полководец Полидор».
Рука гонца сосуд держала:
В сосуде голова лежала;
Врага узнал в ней царский взор.
И гость воскликнул с содроганьем: На смерть ты обречен судьбою:
«Страшись! Судьба очарованьем
Тебя к погибели влечет.
Неверные морские волны
Обломков корабельных полны:
Еще не в пристани твой флот».
Еще слова его звучали...
А клики брег уж оглашали,
Народ на пристани кипел;
И в пристань, царь морей крылатый, мне». Он глядит с немой печалью — И быть мне, как вору, распятым,
Дарами дальних стран богатый,
Флот торжествующий влетел.
И гость, увидя то, бледнеет.
«Тебе Фортуна благодеет...
Здесь тайная погибель скрыта:
Разбойники морские Крита
От здешних близко берегов».
И только выронил он слово,
Гонец вбегает с вестью новой:
«Победа, царь! Судьбе хвала!
Флот критский истреблен богами;
Его их буря пожрала».
«Ты счастлив; но судьбины лестью ним: «Узы вечного обета Приняла
Такое счастье мнится мне:
Здесь вечны блага не бывали,
И никогда нам без печали
И мне все в жизни улыбалось;
Неизменяемо, казалось,
Я силой вышней был храним;
Все блага прочил я для сына...
Его, его взяла судьбина;
Я долг мой сыном заплатил. Вечер ли темнел — В ожиданье, с
мукой страстной, Он один сидел. И
Чтоб верной избежать напасти, душе его унылой Счастье там одно:
Моли невидимые власти Дожидаться, чтоб у милой Стукнуло
Подлить печали в твой фиал. окно, Чтоб прекрасная явилась, Чтоб
Судьба и в милостях мздоимец: от вышины В тихий дол лицом
Какой, какой ее любимец склонилась, Ангел тишины. И
Свой век не бедственно кончал? дождавшися, на ложе Простирался
он; И надежда: завтра то же!
Когда ж в несчастье рок откажет, Услаждала сон. Время годы
Исполни то, что друг твой скажет: уводило... Для него ж одно: Ждать,
Ты призови несчастье сам. как ждал он, чтоб у милой Стукнуло
Твои сокровища несметны: окно; Чтоб прекрасная явилась; Чтоб
Из них скорей, как дар заветный, от вышины В тихий дол лицом
Отдай любимое богам». склонилась, Ангел тишины. Раз —
туманно утро было — Мертв он там
сидел, Бледен ликом, и уныло На
Он гостю внемлет с содроганьем:
окно глядел.
«Моим избранным достояньем
Доныне этот перстень был;
Порука
Но я готов властям незримым
Мерос проскользнул к Дионисию в
Добром пожертвовать любимым...»
дом,
И перстень в море он пустил.
Но скрыться не мог от дозорных, —
И вот он в оковах позорных.
Наутро, только луч денницы Тиран ему грозно: «Зачем ты с
Озолотил верхи столицы, мечом
К царю является рыбарь: За дверью таился, накрывшись
«Я рыбу, пойманную мною,
плащом?» —
Чудовище величиною, «Хотел я покончить с тираном». —
Тебе принес в подарок, царь!»
«Распять в назиданье смутьянам!»
Царь изъявил благоволенье... «О царь! Пусть я жизнью своей
Вдруг царский повар в исступленье заплачу —
С нежданной вестию бежит: Приемлю судьбу без боязни,
Но дай лишь три дня мне до казни:
Огромной рыбой поглощенный,
Я замуж сестру мою выдать хочу,
Он в ней ножом моим открыт». Тебе же, пока не вернусь к палачу,
Останется друг мой порукой.
Тут гость, как пораженный громом, Солгу — насладись его мукой».
Сказал: «Беда над этим домом!
Нельзя мне другом быть твоим; И, злобный метнув на просящего
взгляд,
Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою...»
Тиран отвечает с усмешкой:
Сказал и разлучился с ним. «Ступай, да смотри же — не мешкай.
Быстрее мгновенья три дня пролетят,
Рыцарь Тогенбург И если ты в срок не вернёшься назад,
«Сладко мне твоей сестрою, Милый Его я на муку отправлю,
рыцарь, быть; Но любовию иною Не Тебя ж на свободе оставлю».
могу любить: При разлуке, при
свиданье Сердце в тишине — И И к другу идёт он: «Немилостив рок!
любви твоей страданье Непонятно Хотел я покончить с проклятым,
Участь решена; Руку сжал ей; Но дал он трёхдневный до казни мне
крепкой сталью Грудь обложена; срок,
Звонкий рог созвал дружину; Все уж Чтоб замуж сестру мою выдать я
на конях; И помчались в Палестину, мог.
Крест на раменах. Уж в толпе врагов Останься порукой тирану,
сверкают Грозно шлемы их; Уж Пока я на казнь не предстану».
отвагой изумляют Чуждых и своих.
Тогенбург лишь выйдет к бою: И обнял без слов его преданный друг
Сарацин бежит... Но душа в нем все И тотчас к тирану явился,
тоскою Прежнею болит. Год прошел Мерос же в дорогу пустился.
без утоленья... Нет уж сил страдать; И принял сестру его юный супруг.
Не найти ему забвенья — И покинул Но солнце обходит уж третий свой
рать. Зрит корабль — шумят круг,
ветрилы, Бьет в корму волна — Сел И вот он спешит в Сиракузы,
и поплыл в край тот милый, Где Чтоб снять с поручителя узы.
цветет она. Но стучится к ней
напрасно В двери пилигрим; Ах, они И хлынул невиданный ливень тогда.
Уже погружает он посох
В потоки на горных откосах.
она; И, погибшая для света, Богу И вот он выходит к реке, но беда! —
отдана». Пышны праотцев палаты Бурлит и на мост напирает вода,
Бросить он спешит; Навсегда И груда обломков чугунных
покинул латы; Конь навек забыт; Гремит, исчезая в бурунах.
Власяной покрыт одеждой, Инок в
цвете лет, Неукрашенный надеждой Он бродит по берегу взад и вперёд,
Он оставил свет. И в убогой келье Он смотрит в смятенье великом,
скрылся Близ долины той, Где меж Он будит безмолвие криком, —
темных лип светился Монастырь Увы, над равниной бушующих вод
святой: Там — сияло ль утро ясно, Лишь ветер, беснуясь, гудит и ревёт.
10
Ни лодки на бурном просторе,
А волны бескрайны, как море.
И к Зевсу безумный подъемлет он
взгляд,
И молит, отчаянья полный:
«Смири исступлённые волны!
Уж полдень, часы беспощадно летят,
А я обещал, лишь померкнет закат,
Сегодня к царю воротиться,
Иль с жизнию друг мой простится».
Но тучи клубятся, и ветер жесток,
И волны сшибаются люто.
Бежит за минутой минута.
И страх, наконец, в нём решимость
зажёг,
Он смело бросается в грозный поток,
Валы рассекает руками,
Плывёт — и услышан богами.
И снова угрюмою горной тропой
Идёт он — и славит Зевеса,
Но вдруг из дремучего леса,
Держа наготове ножи пред собой,
Выходят разбойники буйной толпой,
И, путь преграждая пустынный,
Грозит ему первый дубиной.
И в вопле Мероса — смертельный
испуг:
«Клянусь вам, я нищ! Не владею
И самою жизнью своею!
Оставьте мне жизнь, иль погибнет
мой друг!»
Тут вырвал у вора дубину он вдруг,
И шайка спасается в страхе,
Три трупа оставив во прахе.
Как жар сицилийского солнца
жесток!
Как ломит колени усталость!
А сколько до цели осталось!
«Ты силы мне дал переплыть чрез
поток,
Разбойников ты одолеть мне помог,
— Поет, звенит!
Ужель до царя не дойду я
И друга распнёт он, ликуя!»
Но что там? Средь голых и
выжженных круч
Внезапно журчанье он слышит…
Он верить не смеет, не дышит…
О чудо! Он видит — серебряный
ключ,
Так чист и прозрачен, так нежно
певуч,
Сверкает и манит омыться,
Гортань освежить и напиться.
И вновь он шагает, минуя в пути
Сады, и холмы, и долины.
Уж тени глубоки и длинны.
Два путника тропкой идут впереди.
Он шаг ускоряет, чтоб их обойти,
И слышит слова их: «Едва ли, —
Мы, верно, на казнь опоздали».
Надежда и страх его сердце теснят,
Летят, не идут его ноги.
И вот — о великие боги! —
Пред ним — Сиракузы, пылает закат,
И верный привратник его Филострат,
Прождавший весь день на пороге,
Навстречу бежит по дороге.
«Назад, господин! Если друга не
спас,
Хоть сам не давайся им в руки!
Его повели уж на муки.
Он верил, он ждал тебя с часу на час,
В нём дружбы священный огонь не
погас,
И царь наш в ответ на глумленье
Лишь гордое встретил презренье».
«О, если уж поздно, и он на кресте,
И предал я друга такого,
Душа моя к смерти готова.
Зато мой палач не расскажет нигде,
Что друг отказался от друга в беде!
Он кровью двоих насладится,
Но в силе любви убедится».
И гаснет закат, но уж он у ворот,
И видит он крест на агоре,
Голов человеческих море.
Верёвкою связанный, друг его ждёт,
И он раздвигает толпу, он идёт.
«Тиран! — он кричит, — ты
глумился,
Но видишь, я здесь! Я не скрылся!»
И в бурю восторженный гул перерос,
Друзья обнялись, и во взоре
У каждого радость и горе,
И нет ни единого ока без слёз,
И царь узнаёт, что вернулся Мерос,
Глядит на смятённые лица, —
И чувство в царе шевелится.
И он их велит привести перед трон,
Он влажными смотрит очами:
«Ваш царь побеждённый пред вами.
Он понял, что дружба — не призрак,
не сон,
И с просьбою к вам обращается он:
На диво грядущим столетьям
В союз ваш принять его третьим».
Иоганн Вольфганг фон Гете
Зезенгеймские песни:
Майская песня
Как все ликует,
В цвету долина,
В огне зенит!
Трепещет каждый
На ветке лист,
Не молкнет в рощах
Веселый свист.
Как эту радость
В груди вместить!—
Смотреть! и слушать!
Дышать! и жить!
Любовь, роскошен
Твой щедрый пир!
Твое творенье —
Безмерный мир!
Ты все даришь мне:
В саду цветок,
И злак на ниве,
И гроздный сок!..
Скорее, друг мой,
На грудь мою!
О, как ты любишь!
Как я люблю!
Находит ландыш
Тенистый лес,
Стремится птица
В простор небес.
А мне любовь лишь
Твоя нужна,
Дает мне радость
И жизнь она.
Мой друг, для счастья,
Любя, живи,—
Найдешь ты счастье
В своей любви!
Свидание и разлука
Душа в огне, нет силы боле,
Скорей в седло и на простор!
Уж вечер плыл, лаская поле,
Висела ночь у края гор.
Уже стоял, одетый мраком,
Огромный дуб, встречая нас;
И тьма, гнездясь по буеракам,
Смотрела сотней черных глаз.
Исполнен сладостной печали,
Светился в тучах лик луны,
Крылами ветры помавали,
Зловещих шорохов полны.
Толпою чудищ ночь глядела,
Но сердце пело, несся конь,
Какая жизнь во мне кипела,
Какой во мне пылал огонь!
В моих мечтах лишь ты носилась,
Твой взор так сладостно горел,
Что вся душа к тебе стремилась
И каждый вздох к тебе летел.
И вот конец моей дороги,
И ты, овеяна весной,
Опять со мной! Со мной! О боги!
Чем заслужил я рай земной?
Но — ах!— лишь утро засияло,
Угасли милые черты.
О, как меня ты целовала,
С какой тоской смотрела ты!
Я встал, душа рвалась на части,
И ты одна осталась вновь...
И все ж любить — какое счастье!
Какой восторг — твоя любовь!
Стихи к лиде:
Вечерняя песня охотника
Брожу я по полю с ружьем,
И светлый образ твой
В воображении моем
Витает предо мной.
А ты, ты видишь ли, скажи,
Порой хоть тень мою,
Когда полями вдоль межи
Спускаешься к ручью?
Хоть тень того, кто скрылся с глаз
И счастьем пренебрег,
В изгнанье от тебя мечась
На запад и восток?
Мысль о тебе врачует дух,
Проходит чувств гроза,
Как если долго в лунный круг
Смотреть во все глаза.
К месяцу
Зыбким светом облекла
Долы и кусты,
В мир забвенья унесла
Чувства и мечты.
Успокоила во мне
Дум смятенных рой,
Верным другом в вышине
Встала надо мной.
Эхо жизни прожитой
Вновь тревожит грудь,
Меж весельем и тоской
Одинок мой путь.
О, шуми, шуми, вода!
Буду ль счастлив вновь?
Все исчезло без следа -
Радость и любовь.
Самым лучшим я владел,
Но бегут года.
Горек, сердце, твой удел -
Жить в былом всегда.
О вода, шуми и пой
В тишине полей.
Слей певучий говор твой
С песнею моей,-
По-осеннему ль черна,
Бурно мчишься ты,
По-весеннему ль ясна,
И поишь цветы.
Счастлив, кто бежал людей,
Злобы не тая,
Кто обрел в кругу друзей
Радость бытия!
Все, о чем мы в вихре дум
И не вспомним днем,
Наполняет праздный ум
В сумраке ночном.
Римские элегии:
Камень, речь поведи
Камень, речь поведи! Говорите со
мною, чертоги!
Улица, слово скажи! Гений<1>, дай
весть о себе!
Истинно, душу таят твои священные
стены,
Roma aeterna<2>! Почто ж сковано все
немотой?
Кто мне подскажет, в каком окне
промелькнет ненароком
Милая тень, что меня, испепелив,
оживит?
Или, сбившись с пути, не узнал я
дорогу, которой
К ней бы ходил и ходил, в трате
часов не скупясь?
Обозреваю пока, путешественник
благоприличный,
Храмы, руины, дворцы, мрамор
разбитых колонн.
Этим скитаньям конец недалек. В
одном только храме,
В храме Амура, пришлец кров
вожделенный найдет.
Рим! О тебе говорят: «Ты — мир».
Но любовь отнимите,
Мир без любови — не мир, Рим без
любови — не Рим.
Чувствую радостно я вдохновенье
Чувствую радостно я вдохновенье
классической почвой,
Прошлый и нынешний мир громче
ко мне говорят.
Внемлю советам, усердно листаю
творения древних,
Сладость новую в том изо дня в день
находя.
Ночью ж Амур к другим меня
призывает занятьям:
Так, вполовину учась, счастлив я
ныне вдвойне.
Впрочем, я ль не учусь, когда
нежную выпуклость груди
Взором слежу, а рукой вдоль по
бедру провожу?
Мрамора тайна раскрылась; закон
постигаю в сравненьях:
Глаз, осязая, глядит, чувствует,
гладя, рука.
11
Если ж дневные часы порой на
любимую трачу,
Трату часом ночным мне возмещает
она.
Ночью не сплошь поцелуи у нас,
ведем и беседы;
Сон одолеет ее — в замыслы я
погружусь.
Было не раз, что, стихи сочиняя в
объятьях у милой,
Мерный гекзаметра счет пальцами
на позвонках
Тихо отстукивал я. Любимая дышит
в дремоте —
Мне дыхания жар грудь до глубин
опалит.
Факел меж тем разжигает Амур,
времена вспоминая,
Как триумвирам своим ту же услугу
дарил.
О, как в Риме радостно мне
О, как в Риме радостно мне! Давно
ль это было?
Помню, серый меня северный день
обнимал.
Небо угрюмо и грузно давило на
темя; лишенный
Красок и образов мир перед усталым
лежал.
Я же о собственном «я», следя
недовольного духа
Сумеречные пути, в помыслов глубь
уходил.
Ныне мне лег на лоб светлейшего
отсвет эфира,
Феб-жизнедавец призвал к жизни и
форму и цвет.
Звездами ночь ясна, и звучит она
музыкой мягкой;
Ярче, чем северный день, южного
месяца свет.
Что за блаженство смертному мне!
Не сон ли? Приемлет
Твой амврозийный<1> дом гостя,
Юпитер-отец?
Вот я лежу и руки к твоим
простираю коленам
В жаркой мольбе: «Не отринь,
Ксений-Юпитер<2>, меня!
Как я сюда вошел, не умею сказать:
подхватила
Геба<3> меня, увлекла, странника, в
светлый чертог.
Может быть, ты вознести героя
велел, и ошиблась
Юная? Щедрый, оставь, что мне
ошибкой дано!
Да и Фортуна, дочь твоя, тоже поди,
своенравна:
Кто приглянулся, тому лучшее в дар
принесет.
Гостеприимцем зовешься, бог? Не
свергай же пришельца
Ты с олимпийских высот вновь на
низину земли».
«Стой! Куда взобрался, поэт?» —
Прости мне! Высокий
Холм Капитолия стал новым
Олимпом твоим.
Здесь, Юпитер, меня потерпи; а
после Меркурий,
Цестиев склеп<4> миновав, гостя
проводит в Аид».
Мальчик, свет зажигай
«Мальчик! Свет зажигай!» — «Да
светло! Чего понапрасну
Масло-то переводить? Ставни
закрыли к чему?
Не за горою, поди, за крышами
солнце укрылось —
Добрых полчасика нам звона ко
всенощной ждать».
«Ох, несчастный! Ступай и не спорь!
Я жду дорогую.
Вестница ночи меж тем, лампа,
утешит меня!»
Сонеты:
Встреча
До подбородка прячась в плащ
суровый,
Я шел дорогой мрачной и скалистой.
Потом спустился в тень долины
мглистой,
Смятенный, к отступлению готовый.
Вдруг девочка прошла — как будто
новый
Лик отделился от плеяды чистой
Возлюбленных, взлелеянных
лучистой
Поэзией. Зарделся день багровый.
Я мимо пропустил ее. Стремилась
Душа сама согреть свои пустыни.
Я следом шел, томясь в тяжелых
платьях.
Но миг настал. Она остановилась,
Я задохнулся в чопорной личине.
Отброшен плащ. Она в моих
объятьях.
Говорит она
Ты так суров, любимый! С изваяньем
Своим ты схож осанкой ледяною.
Ты словно мрамор холоден со мною, Ты Гафиза пой святого,
А он теплеет под моим дыханьем.
Отбросит друг забрало пред
свиданьем,
Лишь враг под маской прячется
стальною.
Зову тебя — проходишь стороною. Ибо здесь певца обитель,
Замри, как тот, застигнутый ваяньем! Ибо эта песнь живая
К кому из двух мне ринуться с
мольбами?
Наносят оба мне за раной рану —
И мертвый, и живущий жизнью
мнимой.
Довольно! Слов не тратя перед вами, И для видящего ока  Где под песню птицелова
Так долго камень целовать я стану, Тайный смысл являет он.
Что сам расторгнешь нас, тоской
томимый!
Прощание
Взором вымолвлю в молчанье,
Что уста не скажут ввек,
Трудно, трудно расставанье,
Пусть я - сильный человек!
Грустен будет в то мгновенье
Сам любви залог живой:
Томно рук прикосновенье,
Поцелуй не жарок твой.
Было время, ротик нежный -
Как он мог меня зажечь!
Так фиалочки подснежной
Нам мила простая речь.
Мне ж не плесть тебе веночек!
Не дарить, как прежде, роз.
Нас, Франциска, мой дружочек,
Средь весны убил мороз.
Западно-Восточный диван:
Умел я песнями цветы
Гиджра Срывать с их пестрой шали,
Север, Запад, Юг в развале, И жены, строги и чисты,
Пали троны, царства пали. Мне верность соблюдали.
На Восток отправься дальный
Воздух пить патриархальный, Теперь - на стол и цвет и плод!
В край вина, любви и песни, Для пира все готово,
К новой жизни там воскресни. И тем, кто поученья ждет,
Предстанет свежим Слово.
Там, наставленный пророком,
Возвратись душой к истокам, Стихии
В мир, где ясным, мудрым слогом Чем должна питаться песня,
Смертный вел беседу с богом, В чем стихов должна быть сила,
Обретал без мук, без боли Чтоб внимали им поэты
Свет небес в земном глаголе. И толпа их затвердила?
В мир, где предкам уваженье, Призовем любовь сначала,
Где чужое - в небреженье, Чтоб любовью песнь дышала,
Где просторно вере правой, Чтобы сладостно звучала,
Тесно мудрости лукавой Слух и сердце восхищала.
И где слово вечно ново, Дальше вспомним звон стаканов
Ибо устным было слово. И рубин вина багряный,-
Кто счастливей в целом мире,
Пастухом броди с отарой, Чем влюбленный или пьяный?
Освежайся под чинарой,
Караван води песками Дальше - так учили деды -
С кофе, мускусом, шелками, Вспомним трубный голос боя,
По безводью да по зною Ибо в зареве победы,
Непроезжей стороною. Словно бога, чтут героя.
Где тропа тесней, отвесней, Наконец, мы сердцем страстным,
Разгони тревогу песней, Видя зло, вознегодуем,
Грянь с верблюда что есть мочи Ибо дружим мы с прекрасным,
Стих Гафиза в пропасть ночи, А с уродливым враждуем.
Чтобы звезды задрожали,
Чтоб разбойники бежали. Слей четыре эти силы
В первобытной их природе -
На пиру и в бане снова И Гафизу ты подобен,
И бессмертен ты в народе.
Угадав за покрывалом
Рот, алеющий кораллом, В настоящем - прошлое
И склоняя к неге страстной В блеске утра сад росистый,
Сердце гурии прекрасной. Роз и лилий ароматы,
А подальше — старый, мшистый,
Прочь, завистник, прочь, хулитель, Тихо спит утес косматый.
Лес приветливый у склона,
Замок ветхий на вершине,
Возлетит к преддверьям рая, И вершина примиренно
Там тихонько постучится Наклоняется к долине.
И к бессмертью приобщится.
Пахнет так, как там, где юны
Гинкго билоба Были мы, где мы любили,
Этот листик был с Востока  Где моей кифары струны
В сад мой скромный занесен,  Зорь соперницами были.
Чаща тихо шелестела,
Существо ли здесь живое  Где, свежо и бодро снова,
Разделилось пополам?  Сердце брало, что хотело.
Иль, напротив, сразу двое 
Предстают в единстве нам?  Лес не старится с годами,
И загадку и сомненья  Но и вы не старьтесь тоже,
Разрешит мой стих один;  Дайте жизнью вслед за вами
Перечти мои творенья,  Насладиться молодежи.
Сам я — двойственно един. И никто вас бранным словом
«Себялюбец» не обидит.
Четыре блага В каждом возрасте дано вам
Арабам подарил Аллах То, в чем мудрый счастье видит.
Четыре высших блага,
Да не иссякнут в их сердцах День угас, но с этой верой
Веселье и отвага. Я несу Гафиза людям:
Радость жизни полной мерой
Тюрбан - для воина пустынь С жизнелюбом пить мы будем.
Он всех корон дороже.
Шатер - в пути его раскинь, Блаженное томление
И всюду кров и ложе. Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Булат, который тверже стен, Все живое я прославлю,
Прочней утесов горных, Что стремится в пламень смерти.
И песню, что уводит в плен
Красавиц непокорных. В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья,
12
При свечей сиянье ровном
Стал разгадку различать я:
Ты - не пленник зла ночного!
И тебя томит желанье
Вознестись из мрака снова
К свету высшего слиянья.
Дух окрепнет, крылья прянут,
Путь нетруден, не далек,
И уже, огнем притянут,
Ты сгораешь, мотылек.
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Из Вильгельма Мейстера:
Миньона
Ты знаешь край лимонных рощ в
цвету
Ты знаешь край лимонных рощ в
цвету,
Где пурпур королька прильнул к
листу,
Где негой Юга дышит небосклон,
Где дремлет мирт, где лавр
заворожен?
Ты там бывал?
Туда, туда,
Возлюбленный, нам скрыться б
навсегда.
Ты видел дом? Великолепный фриз
С высот колонн у входа смотрит
вниз,
И изваянья задают вопрос:
Кто эту боль, дитя, тебе нанес?
Ты там бывал?
Туда, туда
Уйти б, мой покровитель, навсегда.
Ты с гор на облака у ног взглянул?
Взбирается сквозь них с усильем
мул,
Драконы в глубине пещер шипят,
Гремит обвал, и плещет водопад.
Ты там бывал?
Туда, туда
Давай уйдем, отец мой, навсегда!
Баллады:
Дикая роза
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом поле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
«Роза, я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!»
«Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли».
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Он сорвал, забывши страх,
Розу в чистом поле.
Кровь алела на шипах.
Но она - увы и ах!-
Не спаслась от боли.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Рыбак
Бежит волна, шумит волна!
Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
Вдруг шум в волнах притих...
И влажною всплыла главой
Красавица из них.
Глядит она, поет она:
«Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
На знойной вышине.
Не часто ль солнце образ свой
Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
И лик твой молодой?»
Бежит волна, шумит волна...
На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит -
Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит...
И след навек пропал.
Лесной царь
Кто скачет, кто мчится под хладною
мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын
молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка
приник;
Обняв, его держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко
прильнул?" -
"Родимый, лесной царь в глаза мне
сверкнул:
Он в темной короне, с густой
бородой". -
"О нет, то белеет туман над водой".
"Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои".
"Родимый, лесной царь со мной
говорит:
Он золото, перлы и радость сулит". - Я уйду опять в мой темный скит!"
"О нет, мой младенец, ослышался
ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул
листы".
"Ко мне, мой младенец; в дуброве
моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей: Молодой Эрот,
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".
"Родимый, лесной царь созвал
дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных
ветвей". -
"О нет, все спокойно в ночной
глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты
мой". -
"Родимый, лесной царь нас хочет
догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко
дышать".
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец
лежал.
Коринфская невеста
Из Афин в Коринф многоколонный
Юный гость приходит, незнаком,-
Там когда-то житель благосклонный
Хлеб и соль водил с его отцом;
И детей они
В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.
Но какой для доброго приема
От него потребуют цены?
Он - дитя языческого дома,
А они - недавно крещены!
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь и дружба сметены!
Вся семья давно уж отдыхает,
Только мать одна еще не спит,
Благодушно гостя принимает
И покой отвесть ему спешит;
Лучшее вино
Ею внесено,
Хлебом стол и яствами покрыт.
И, простясь, ночник ему зажженный
Ставит мать, но ото всех тревог
Уж усталый он и полусонный,
Без еды, не раздеваясь, лег,
Как сквозь двери тьму
Движется к нему
Странный гость бесшумно на порог.
Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
Юношу узрев,
Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.
"Видно, в доме я уже чужая,-
Так она со вздохом говорит,-
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
Спи ж спокойным сном
На одре своем,
"Дева, стой,- воскликнул он,- со
мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
А с тобой придет
Им же светлы игры и пиры!"
"Отпусти, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
Поклялася мать
Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!"
И ее он взвешивает речи:
"Неужель теперь, в тиши ночной,
С женихом не чаявшая встречи,
То стоит невеста предо мной?
О, отдайся ж мне,
Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!"
"Мне не быть твоею, отрок милый,
Ты мечты напрасной не лелей,
Скоро буду взята я могилой,
Ты ж сестре назначен уж моей;
Но в блаженном сне
Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!"
"Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
Верь мне, друг, о верь,
Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!"
И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять,-
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
Но она к нему:
"Чаши не приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!"
Полночь бьет - и взор, доселе
хладный,
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
Хлеба ж со стола
Вовсе не взяла,
Словно ей вкушать запрещено.
И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится - и вот,
Тяжко огорчен,
Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.
И она к нему, ласкаясь, села:
"Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
Я как снег бледна,
Я как лед хладна,
Не согреюсь я в твоих руках!"
Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
"Ты хотя бы вышла из могилы,
Я б согрел тебя и оживил!
О, каким вдвоем
Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!"
Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
Юноши любовь
Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.
Между тем дозором поздним мимо
13
За дверьми еще проходит мать.
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
То любви недуг,
Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!
И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она - сомнений боле нет -
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
"Скоро день - но вновь
Нас сведет любовь!"
"Завтра вновь!" - с лобзаньем был к малым,
ответ.
Доле мать сдержать не может гнева,
Ключ она свой тайный достает:
"Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?"
Так возмущена,
Входит в дверь она -
И дитя родное узнает.
И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу;
Но, отбросив складки полотна,
С ложа, вся пряма,
Словно не сама,
Медленно подъемлется она.
"Мать, о мать, нарочно ты ужели
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь? Ноги я твои омою,
И с тебя ужель
Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?
Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим,-
Я должна идти за жизнью вновь!
Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
Ты их видишь цвет?
Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!
Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Освободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам!
Так из дыма тьмы
В пламени, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!"
Баядера
Магадев, земли владыка,
К нам в шестой нисходит раз,
Чтоб от мала до велика
Самому изведать нас;
Хочет в странствованье трудном
Скорбь и радость испытать,
Чтоб судьею правосудным
Нас карать и награждать.
Он, путником город обшедши
усталым,
Могучих проникнув, прислушавшись Он был мой в лобзаньях рая,
Выходит в предместье свой путь
продолжать.
Вот стоит под воротами,
В шелк и в кольца убрана,
С насурмленными бровями,
Дева падшая одна.
«Здравствуй, дева!» - «Гость, не в Мужем не был он твоим,
меру
Честь в привете мне твоем!»
«Кто же ты?» - «Я баядера,
И любви ты видишь дом!»
Гремучие бубны привычной рукою, А за мужем лишь жена.
Кружась, потрясает она над собою
И, стан изгибая, обходит кругом.
И, ласкаясь, увлекает
Незнакомца на порог:
«Лишь войди, и засияет
Эта хата, как чертог;
Дам приют от солнца стрел,
Освежу и успокою,
Ты устал и изомлел!»
И мнимым страданьям она помогает, И в его объятьях дева
Бессмертный с улыбкою все
примечает,
Он чистую душу в упадшей прозрел. Раскаянье грешных любимо богами, Он яркой и пестрою тканью покрыт,
Как с рабынею, сурово
Обращается он с ней,
Но она, откинув ковы,
Все покорней и нежней,
И невольно, в жажде вящей
Унизительных услуг,
Чует страсти настоящей
Возрастающий недуг.
Но ведатель глубей и высей
вселенной,
Пытуя, проводит ее постепенно
Чрез негу, и страх, и терзания мук.
Он касается устами
Расписных ее ланит -
И нежданными слезами
Лик наемницы облит;
Пала ниц в сердечной боли,
И не надо ей даров,
И для пляски нету воли,
И для речи нету слов.
Но солнце заходит, и мрак наступает, При всем своем царственном лоске,
Убранное ложе чету принимает,
И ночь опустила над ними покров.
На заре, в волненье странном,
Пробудившись ото сна,
Гостя мертвым, бездыханным
Видит с ужасом она.
Плач напрасный! Крик бесплодный! Должна — нет участи хуже! —
Совершился рока суд,
И брамины труп холодный
К яме огненной несут.
И слышит она погребальное пенье, Во всем виноваты Жан-Жак Руссо,
И рвется, и делит толпу в
исступленье...
«Кто ты? Чего хочешь, безумная, Бедняжки — даю вам слово! —
тут?»
С воплем ринулась на землю
Пред возлюбленным своим:
«Я супруга прах объемлю,
Я хочу погибнуть с ним!
Красота ли неземная
Станет пеплом и золой?
Он и в смерти будет мой!»
Но стих раздается священного хора: Знай приседают без лени
«Несем мы к могиле, несем без
разбора
И старость и юность с ее красотой! Присела пятая — подает
Ты ж ученью Брамы веруй:
Ты зовешься баядерой,
И не связана ты с ним.
Только женам овдовелым
Честь сожженья суждена,
Только тень идет за телом,
Раздайтеся, трубы, кимвалы,
гремите,
Вы в пламени юношу, боги, примите,
Примите к себе от последнего сна!» Бог Аполлон
Так, ее страданья множа,
Хор безжалостно поет,
И на лютой смерти ложе,
В ярый огнь, она падет;
Но из пламенного зева
Бог поднялся, невредим,
К небесам взлетает с ним.
Заблудших детей огневыми руками Увенчан веткой лавровой.
Благие возносят к чертогам своим.
Г.Гейне
Мария-Антуанетта
Как весело окна дворца Тюильри
Играют с солнечным светом!
Но призраки ночи и в утренний час
Скользят по дворцовым паркетам.
В разубранном павильоне de Flor
Мария-Антуанетта
Торжественно совершает обряд
Утреннего туалета.
Придворные дамы стоят вокруг,
Смущенья не обнаружив.
На них — брильянты и жемчуга
Среди атласа и кружев.
Их талии узки, фижмы пышны,
А в ножках — кокетства сколько!
Шуршат волнующие шелка.
Голов не хватает только!
Да, все — без голов!.. Королева сама,
Стоит перед зеркалом без головы
И, стало быть, без прически.
Она, что носила с башню шиньон
И титул которой так громок,
Самой Марии-Терезии дочь,
Германских монархов потомок, —
Теперь без завивки, без головы
Стоять среди фрейлин незавитых
И безголовых к тому же!
Вот — революции горький плод!
Фатальнейшая доктрина!
Вольтер и гильотина!
Но удивительно, странная вещь:
Не видят, как они мертвы
И до чего безголовы.
Все та же отжившая дребедень!
Здесь все, как во время оно:
Смотрите, как смешны и страшны
Безглавые их поклоны.
Несет с приседаньями дама d’atour1
Сорочку монаршей особе.
Вторая дама сорочку берет,
И приседают обе.
И третья с четвертой, и эта, и та
И госпоже надевают чулки,
Падая на колени.
Ей пояс. А шестая
С нижнею юбкой подходит к ней,
Кланяясь и приседая.
С веером гофмейстерина стоит,
Командуя всем парадом,
И, за отсутствием головы,
Она улыбается задом.
Порой любопытное солнце в окно
Посмотрит на все это чудо,
Но, старые призраки увидав,
Спешит убраться отсюда!
На горном утесе стоит монастырь.
Струится Рейн под обрывом.
Глядит сквозь решетку на водную
ширь
Монахиня взором тоскливым.
Челнок по сверкающей глади
скользит,
От блеска заката багровый.
Поет светлокудрый пловец-великан,
В челне белопарусном стоя.
И пурпур, которым обвит его стан, -
Аттического покроя.
С ним вместе прекрасные девы
плывут.
Все девять стройны, белолики.
Гармонию девственных тел выдают
Свободные складки туники.
Поет светлокудрый, касаясь рукой
Лиры золотострунной.
И вольная песня тревожит покой
Монахини - пленницы юной.
Напрасно ко лбу поднимает она
Для крестного знаменья руку.
Душа ее горьким блаженством
полна,
И сладко терпеть эту муку.
«Жоффруа Рюдель и Мелисандра
Триполи»
В замке Блэ ковер настенный
Вышит пестрыми шелками.
Так графиня Триполи
Шила умными руками.
И в шитье вложила душу,
И слезой любви и горя
14
Орошала ту картину,
Где представлено и море,
И корабль, и как Рюделя
Мелисанда увидала,
Как любви своей прообраз
В умиравшем угадала.
Ах, Рюдель и сам впервые
В те последние мгновенья
Увидал ее, чью прелесть
Пел, исполнен вдохновенья.
Наклонясь к нему, графиня
И зовет, и ждет ответа,
Обняла его, целует
Губы бледные поэта.
Тщетно! Поцелуй свиданья
Поцелуем был разлуки.
Чаша радости великой
Стала чашей смертной муки.
В замке Блэ ночами слышен
Шорох, шелест, шепот странный.
Оживают две фигуры
На картине шелкотканой.
И, стряхнув оцепененье,
Дама сходит с трубадуром,
И до света обе тени
Бродят вновь по залам хмурым.
Смех, объятья, нежный лепет,
Горечь сладостных обетов,
Замогильная галантность
Века рыцарей-поэтов.
«Жоффруа! Погасший уголь
Загорелся жаром новым.
Сердце мертвое подруги
Ты согрел волшебным словом».
«Мелисанда! Роза счастья!
Всю земную боль и горе
Я забыл — и жизни радость
Пью в твоем глубоком взоре».
«Жоффруа! Для нас любовь
Сном была в преддверье гроба.
Но Амур свершает чудо, —
Мы верны и в смерти оба».
«Мелисанда! Сон обманчив,
Смерть — ты видишь — также
мнима.
Жизнь и правда — лишь в любви,
Ты ж навеки мной любима!»
«Жоффруа! В старинном замке
Любо грезить под луною.
Нет, меня не тянет больше
К свету, к солнечному зною».
«Мелисанда! Свет и солнце —
Все в тебе, о дорогая!
Там, где ты, — любовь и счастье,
Там, где ты, — блаженство мая!»
Так болтают, так блуждают
Две влюбленных нежных тени,
И, подслушивая, месяц
Робко светит на ступени»
Но, видениям враждебный,
День восходит над вселенной —
И, страшась, они бегут
В темный зал, в ковер настенный.
«Диспут»
Во дворце толедском трубы
Зазывают всех у входа,
Собираются на диспут
Толпы пестрые народа.
То не рыцарская схватка,
Где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово
Заостренное схоласта.
Не сойдутся в этой битве
Молодые паладины,
Здесь противниками будут
Капуцины и раввины.
Капюшоны и ермолки
Лихо носят забияки.
Вместо рыцарской одежды —
Власяницы, лапсердаки.
Бог ли это настоящий?
Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник
Реб Иуда из Наварры?
Или бог другой — трехликий,
Милосердный, христианский,
Чей защитник брат Иосиф,
Настоятель францисканский?
Мощной цепью доказательств,
Силой многих аргументов
И цитатами — конечно,
Из бесспорных документов —
Каждый из героев хочет
Всех врагов обезоружить,
Доведеньем ad absurdum1
Сущность бога обнаружить.
Решено, что тот, который
Будет в споре побежденным,
Тот религию другую
Должен счесть своим законом.
Иль крещение приемлют
Иудеи в назиданье, —
Иль, напротив, францисканцев
Ожидает обрезанье.
Каждый вождь пришел со свитой!
С ним одиннадцать — готовых
Разделить судьбу в победе
Иль в лишениях суровых.
Убежденные в успехе
И в своем священном деле,
Францисканцы для евреев
Приготовили купели,
Держат дымные кадила
И в воде кропила мочат...
Их враги ножи готовят,
О точильный камень точат.
Обе стороны на месте:
Переполненная зала
Оживленно суетится
В ожидании сигнала.
Под навесом золоченым
Короля сверкает ложа.
Там король и королева,
Что на девочку похожа.
Носик вздернут по-французски,
Все движения невинны,
И лукавы и смеются
Уст волшебные рубины.
Будь же ты хранима богом,
О цветок благословенный...
Пересажена, бедняжка,
С берегов веселой Сены
В край суровый этикета,
Где ты сделалась испанкой,
Бланш Бурбон звалась ты дома,
Здесь зовешься доньей Бланкой.
Короля же имя — Педро,
С прибавлением — Жестокий.
Но сегодня, как на счастье,
Спят в душе его пороки;
Он любезен и приятен  О народ — жестокий мститель!
В эти редкие моменты,  Тот, кто вами был замучен,
Даже маврам и евреям  К нам явился как Спаситель.
Рассыпает комплименты.
Господам без крайней плоти
Он доверился всецело;
И войска им предоставил,
И финансовое дело.
Вот вовсю гремят литавры,
Трубы громко возвещают,
Что духовный поединок
Два атлета начинают.
Францисканец гнев священный
Здесь обрушивает первый —
То звучит трубою голос,
То елеем мажет нервы.
Именем отца, и сына,
И святого духа — чинно
Заклинает францисканец
«Семя Якова» — раввина,
Ибо часто так бывает,
Что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно
В теле хитрых иудеев.
Чтоб изгнать такого черта,
Поступает он сурово:
Применяет заклинанья
И науку богослова.
Про единого в трех ликах
Он рассказывает много, —
Как три светлых ипостаси
Одного являют бога:
Это тайна, но открыта
Лишь тому она, который
За предел рассудка может
Обращать блаженно взоры.
Говорит он о рожденье
Вифлеемского дитяти,
Говорит он о Марии
И о девственном зачатье,
Как потом лежал младенец
В яслях, словно в колыбели,
Как бычок с коровкой тут же
У господних яслей млели;
Как от Иродовой казни
Иисус бежал в Египет,
Как позднее горький кубок
Крестной смерти был им выпит;
Как при Понтии Пилате
Подписали осужденье —
Под влияньем фарисеев
И евреев, без сомненья.
Говорит монах про бога,
Что немедля гроб оставил
И на третий день блаженно
Путь свой на небо направил.
Но когда настанет время,
Он на землю возвратится, —
И никто, никто из смертных
От суда не уклонится.
«О, дрожите, иудеи!.. —
Говорит монах. — Поверьте,
Нет прощенья вам, кто гнал
Бога к месту крестной смерти.
Вы убийцы, иудеи,
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Вы убийцы, иудеи,
О народ — жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен,
К нам явился как Спаситель.
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
15
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Где святые благовонный
Льют источник благодати;
Сбросьте ветхого Адама,
Отрешась от злобы старой,
И с сердец сотрите плесень,
Что грозит небесной карой.
Вы внемлите гласу бога,
Не к себе ль зовет он разве?
На груди Христа забудьте
О своей греховной язве.
Наш Христос — любви обитель,
Он подобие барашка, —
Чтоб грехи простились наши,
На кресте страдал он тяжко.
Наш Христос — любви обитель,
Иисусом он зовется,
И его святая кротость
Нам всегда передается.
Потому мы тоже кротки,
Добродушны и спокойны,
По примеру Иисуса —
Ненавидим даже войны.
Попадем за то на небо,
Чистых ангелов белее,
Будем там бродить блаженно
И в руках держать лилеи;
Вместо грубой власяницы
В разноцветные наряды
Из парчи, муслина, шелка
Облачиться будем рады;
Вместо плеши — будут кудри
Золотые лихо виться,
Девы райские их будут
Заплетать и веселиться;
Там найдутся и бокалы
В увеличенном объеме,
А не маленькие рюмки,
Что мы видим в каждом доме.
Но зато гораздо меньше
Будут там красавиц губки —
Райских женщин, что витают,
Как небесные голубки.
Будем радостно смеяться,
Будем пить вино, целуя,
Проводить так будем вечность,
Славя бога: «Аллилуйя!»
Кончил он. И вот монахи,
Все сомнения рассеяв,
Тащат весело купели
Для крещенья иудеев.
Но, полны водобоязни,
Не хотят евреи кары, —
Для ответной вышел речи
Реб Иуда из Наварры:
«Чтоб в моей душе бесплодной
Возрастить Христову розу,
Ты свалил, как удобренье,
Кучу брани и навозу.
Каждый следует методе,  День разрушенного храма,
Им изученной где-либо...  Не играет бог наш с рыбой,
Я бранить тебя не буду,  А молчит весь день упрямо.
Я скажу тебе спасибо.
«Триединое ученье» —
Это наше вам наследство:
Мы ведь правило тройное
Изучаем с малолетства.
Что в едином боге трое,
Только три слились персоны, —
Очень скромно, потому что
Их у древних — легионы.
Незнаком мне ваш Христос,
Я нигде с ним не был вместе,
Также девственную матерь
Знать не знаю я, по чести.
Жаль мне, что веков двенадцать
Иисуса треплют имя,
Что случилось с ним несчастье
Некогда в Иерусалиме.
Но евреи ли казнили —
Доказать трудненько стало,
Ибо corpus'a delicti2
Уж на третий день не стало.
Что родня он с нашим богом —
Это плод досужих сплетен, —
Потому что мне известно:
Наш — решительно бездетен.
Наш не умер жалкой смертью
Угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропик,
Не подобие ребенка.
Богу нашему неведом
Путь прощенья и смиренья,
Ибо он громовый бог,
Бог суровый отомщенья.
Громы божеского гнева
Поражают неизменно,
За грехи отцов карают
До десятого колена.
Бог наш — это бог живущий,
И притом не быстротечно,
А в широких сводах неба
Пребывает он извечно.
Бог наш — бог здоровый также,
А не миф какой-то шаткий,
Словно тени у Коцита
Или тонкие облатки.
Бог силен. В руках он держит
Солнце, месяц, неба своды;
Только двинет он бровями —
Троны гибнут, мрут народы.
С силой бога не сравнится, —
Как поет Давид, — земное;
Для него — лишь прах ничтожный
Вся земля, не что иное.
Любит музыку наш бог,
Также пением доволен,
Но, как хрюканье, ему
Звон противен колоколен.
В море есть Левиафан —
Так зовется рыба бога, —
Каждый день играет с ней
Наш великий бог немного.
Только в день девятый аба,
Целых сто локтей длина
Этого Левиафана,
Толще дуба плавники,
Хвост его — что кедр Ливана.
Мясо рыбы деликатно
И нежнее черепахи.
В Судный день к столу попросит
Бог наш всех, кто жил во страхе.
Обращенные, святые,
Также праведные люди
С удовольствием увидят
Рыбу божию на блюде —
В белом соусе пикантном,
Также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно, —
Ну совсем как с перцем щука.
В остром соусе, под луком,
Редька светит, как улыбка...
Я ручаюсь, брат Иосиф,
Что тебе по вкусу рыбка.
А изюмная подливка,
Брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада
Для здорового желудка.
Бог недурно варит, — верь,
Я обманывать не стану.
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану».
Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке —
Это нужные трофеи.
Но, держась за веру предков
И за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи
Потерять кусочек кожи.
За раввином — францисканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое — не слово,
А ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.
Он ссылается на «Мишну»,
Комментарии, трактаты,
Также он из «Таусфес-Ионтоф»
Позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби
От монаха-святотатца?!
Тот сказал, что «Таусфес-Ионтоф»
Может к черту убираться!»
«Все вы слышите, о боже!» —
И, не выдержавши тона,
Потеряв терпенье, рабби
Восклицает возмущенно:
«Таусфес-Ионтоф» не годится?
Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой,
Покарай же за обиду!
Ибо «Таусфес-Ионтоф», боже, —
Это ты... И святотатца
Накажи своей рукою,
Чтобы богом оказаться!
Пусть разверзнется под ним
Бездна, в глуби пламенея,
Как ты, боже, сокрушил
Богохульного Корея.
Грянь своим отборным громом,
Защити ты нашу веру, —
Для Содома и Гоморры
Ты ж нашел смолу и серу!
Покарай же капуцина, -
Фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же
Удирали из Египта.
Ведь стотысячное войско
За царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами
В ужасающих ядаим.
Ты, господь, тогда простер
Длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло,
Как котята, в Красном море.
Порази же капуцинов,
Покажи им в назиданье,
Что святого гнева громы —
Не пустое грохотанье.
И победную хвалу
Воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам,
Танцевать и бить в кимвалы».
Тут монах вскочил, и льются
Вновь проклятий лютых реки;
«Пусть тебя господь погубит,
Осужденного навеки.
Ненавижу ваших бесов
От велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов,
Темной стаи оголтелой, —
Ведь во мне сам Иисус,
Я его отведал тела.
И вкусней Левиафана
Аромат Христовой крови;
А твою подливку с луком,
Верно, дьявол приготовил.
Ах, взамен подобных споров
Я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил
Всех евреев прокаженных».
Затянулся этот диспут,
16
И кипит людская злоба,
И борцы бранятся, воют,
И шипят, и стонут оба.
Бесконечно длинен диспут,
Целый день идет упрямо;
Очень публика устала,
И ужасно преют дамы.
Двор томится в нетерпенье,
Кое-кто уже зевает,
И красотку королеву
Муж тихонько вопрошает:
«О противниках скажите,
Донья Бланка, ваше мненье:
Капуцину иль раввину
Отдаете предпочтенье?»
Донья Бланка смотрит вяло,
Гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья
Отвечает безмятежно:
«Я не знаю, кто тут прав, —
Пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют».
«Валькирии»
На земле — война... А в тучах
Три валькирии летучих
День и ночь поют над ней,
Взмылив облачных коней.
Власти — спорят, люди — страждут, (Не разбавленным водицей,
Короли господства жаждут.
Власть — превысшее из благ.
Добродетель — в звоне шпаг.
Гей, несчастные, поверьте:
Не спасет броня от смерти;
Пал герой, глаза смежив,
Лучший — мертв, а худший — жив.
Флаги. Арки. Стол накрытый.
Завтра явится со свитой
Тот, кто лучших одолел
И на всех ярмо надел.
Вот въезжает триумфатор.
Бургомистр или сенатор
Подлецу своей рукой
Ключ подносит городской.
Гей! Венки, гирлянды, лавры!
Пушки бьют, гремят литавры,
Колокольный звон с утра.
Чернь беснуется: «Ура!»
Дамы нежные с балкона
Сыплют розы восхищенно.
И, уже высокочтим,
Новый князь кивает им.
«Два рыцаря»
Сволочинский и Помойский —
Кто средь шляхты им чета? —
Бились храбро за свободу
Против русского кнута.
Храбро бились и в Париже
Обрели и кров и снедь;
Столь же сладко для отчизны
Уцелеть, как умереть.
Как Патрокл с своим Ахиллом,
Как с Давидом Ионафан,
Оба вечно целовались,
Бормоча «кохаи, кохан».
Жили в дружбе; не желали
Никогда друг другу зла,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Слившись душами всецело,
Спали на одной постели;
Часто взапуски чесались: -
Те же вши обоих ели.
В том же кабаке питались,
Но боялся каждый, чтобы
Счет другим оплачен не был, —
Так, и не платили оба.
И белье одна и та же
Генриетта им стирает;
В месяц раз придет с улыбкой
И белье их забирает.
Да, у каждого сорочек
Пара целая была,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Вот сидят они сегодня
И глядят в камин горящий;
За окном — потемки, вьюга,
Стук пролеток дребезжащий.
Кубком пунша пребольшим
Не подслащенным) они
Уж успели подкрепиться.
И взгрустнулось им обоим,
Потускнел их бравый вид.
И растроганно сквозь слезы
Сволочинский говорит:
«Ничего бы здесь, в Париже,
Но тоскую я все больше
По шлафроку и по шубе,
Что, увы, остались в Польше».
И в ответ ему Помойский:
«Друг мой, шляхтич ты примерный;
К милой родине и к шубе
Ты горишь любовью верной.
Еще Польска не згинела;
Все рожают жены наши,
Тем же заняты и девы:
Можем ждать героев краше,
Чем великий Ян Собеский,
Чем Шельмовский и Уминский,
Шантажевич, Попрошайский
И преславный пан Ослинский».
«Теперь куда?»
Ну, теперь куда?.. Опять
Рад бы встретиться с отчизной,
Но, качая головой,
Разум шепчет с укоризной:
«Хоть окончилась война,
Но остались трибуналы.
Угодишь ты под расстрел!
Ведь крамольничал немало!»
Это верно. Не хочу
Ни расстрела, ни ареста,
Не герой я. Чужды мне
Патетические жесты.
Я бы в Англию уплыл, —
Да пугают англичане
И фабричный дым... От них
Просто рвет меня заране.
О, нередко я готов
Пересечь морские воды,
Чтоб в Америку попасть,
В тот гигантский хлев свободы, -
Но боюсь я жить в стране,
Где плевательниц избегли,
Где жуют табак и где
Без царя играют в кегли.
Может быть, в России мне
Было б лучше, а не хуже, —
Да не вынесу кнута
И жестокой зимней стужи.
Грустно на небо смотрю,
Вижу звездный рой несметный, -
Но нигде не нахожу
Я звезды моей заветной.
В лабиринте золотом
Заблудилась в час полночный, —
Точно так же, как и я
В этой жизни суматошной.
Аутодафе»
Блеклый розан, пыльный локон,
Кончик банта голубого,
Позабытые записки,
Бредни сердца молодого, —
В пламя яркое камина
Я бросаю без участья,
И трещат в огне остатки
Неудач моих и счастья.
Лживо-ветреные клятвы
Улетают струйкой дыма,
И божок любви лукавый
Улыбается незримо.
И гляжу, в мечтах о прошлом,
Я на пламя. Без следа
Догорают в пепле искры, —
Доброй ночи! Навсегда!
Вордсворт
Нас семеро
Ребенок простодушный, чей
Так легок каждый вдох,
В ком жизнь струится, как ручей,
Что знать о смерти мог?
Я встретил девочку, идя
Дорогой полевой.
«Мне восемь», — молвило дитя
С кудрявой головой.
Одежда жалкая на ней
И диковатый вид.
Но милый взгляд ее очей
Был кроток и открыт.
«А сколько братьев и сестер
В твоей семье, мой свет?»
Бросая удивленный взор,
«Нас семь», — дала ответ.
«И где ж они?» — «Ушли от нас
В далекий Конвей двое,
И двое на море сейчас.
А всех нас семь со мною.
За нашей церковью в тени
Лежат сестренка с братом.
И с мамой мы теперь одни
В сторожке с ними рядом».
«Дитя мое, как может вас
Быть семеро с тобою,
Коль двое на море сейчас
И на чужбине двое?»
«Нас семь, — ответ ее был прост, —
Сестра моя и брат,
Едва войдешь ты на погост —
Под деревом лежат».
«Ты здесь резвишься, ангел мой,
А им вовек не встать.
Коль двое спят в земле сырой,
То вас осталось пять».
«В цветах живых могилы их.
Шагов двенадцать к ним
От двери в дом, где мы живем
И их покой храним.
Я часто там чулки вяжу,
Себе одежку шью.
И на земле близ них сижу,
И песни им пою.
А ясной летнею порой,
По светлым вечерам
Беру я мисочку с собой
И ужинаю там.
Сначала Джейн ушла от нас.
Стонала день и ночь.
Господь ее от боли спас,
Как стало ей невмочь.
Мы там играли — я и Джон,
Где камень гробовой
Над нею вырос, окружен
Весеннею травой.
Когда ж засыпал снег пути
И заблестел каток,
Джон тоже должен был уйти:
С сестрой он рядом лег».
«Но если брат с сестрой в раю, —
Вскричал я, — сколько ж вас?»
Она в ответ на речь мою:
«Нас семеро сейчас!»
«Их нет, увы! Они мертвы!
На небесах их дом!»
Она ж по-прежнему: «Нас семь!» —
Меня не слушая совсем,
Стояла на своем.
Кукушка
С восторгом слышу голос твой,
Кукушка, гость весны!
О, кто ты? — птица, иль пустой
Лишь голос с вышины?
Я слышу твой двухзвучный стон,
Здесь лежа на траве;
Вблизи, вдали — повсюду он
В воздушной синеве.
Долинам весть приносит он
О солнце, о цветах,
А мне — волшебный сладкий сон
О прошлых чудных днях.
Пленяй, как некогда, мне слух!
Доныне, гость долин,
Ты мне не птица; нет, ты дух,
Загадка, звук один, —
Тот звук, который в прежни дни,
Как школьник, я искал,
Везде, и в небе, и в тени
Дерев, и в недрах скал.
Бывало, целый день везде
В лесах, лугах брожу;
Ищу повсюду, но нигде
Тебя не нахожу.
17
Так и теперь я слушать рад
Твой крик в лесной тени.
Я жду: не придут ли назад
Давно минувши дни.
И снова кажется мне мир
Каким-то царством снов,
Куда принесся, как на пир,
Ты, вешний гость лесов!
Агасфер
Многопенные потоки,
Пробежав скалистый путь,
Ниспадают в дол глубокий,
Чтоб умолкнуть и заснуть.
Стая туч, когда смирится
Гнев грозы и гул громов,
Шлемом сумрачным ложится
На зубчатый ряд холмов.
День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но ее в ненастье прячет
От дождя укромный грот.
Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишен,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.
Пусть, как челн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.
Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную — на ночлег…
Без конца моя дорога,
Цель все так же впереди,
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.
Нарциссы:
Как тучи одинокой тень,
Бродил я, сумрачен и тих,
И встретил в тот счастливый день
Толпу нарциссов золотых.
В тени ветвей у синих вод
Они водили хоровод.
Подобно звездному шатру,
Цветы струили зыбкий свет
И, колыхаясь на ветру,
Мне посылали свой привет.
Их были тысячи вокруг,
И каждый мне кивал, как друг.
Была их пляска весела,
И видел я, восторга полн,
Что с ней сравниться не могла
Медлительная пляска волн.
Тогда не знал я всей цены
Живому золоту весны.
Но с той поры, когда впотьмах
Я тщетно жду прихода сна,
Я вспоминаю о цветах,
И, радостью осенена,
На том лесистом берегу
Душа танцует в их кругу.
Сонет
Нет зрелища пленительней! И в ком
Не дрогнет дух бесчувственно-
упрямый
При виде величавой панорамы,
Где утро — будто в ризы — все
кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Река в сверканье этой мирной рамы,
Все утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставало,
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.
И город спит. Еще прохожих мало,
И в Сердце мощном царствует
покой.
Люси
Какие тайны знает страсть!
Но только тем из вас,
Кто сам любви изведал власть,
Доверю свой рассказ.
Когда, как роза вешних дней,
Любовь моя цвела,
Я на свиданье мчался к ней,
Со мной луна плыла.
Луну я взглядом провожал
По светлым небесам.
А конь мой весело бежал –
Он знал дорогу сам.
Вот наконец фруктовый сад,
Взбегающий на склон.
Знакомый... крыши гладкий скат
Луною озарен.
Охвачен сладкой властью сна,
Не слышал я копыт
И только видел, что луна
На хижине стоит,
Копыто за копытом, конь
По склону вверх ступал.
Но вдруг луны погас огонь,
За крышею пропал.
Тоска мне сердце облегла,
Чуть только свет погас.
“Что, если Люси умерла?” –
Сказал я в первый раз.          Вокруг ревела, не смолкая,
Среди нехоженых дорог,
Где ключ студеный бил,
Ее узнать никто не мог
И мало кто любил.
Фиалка пряталась в лесах,
Под камнем чуть видна.
Звезда мерцала в небесах
Одна, всегда одна.
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет,
Но Люси нет - и оттого
Так изменился свет.
К чужим, в далекие края
Заброшенный судьбой,
Не знал я, родина моя,
Как связан я с тобой.
Теперь очнулся я от сна
И не покину вновь
Тебя, родная сторона -
Последняя любовь.
В твоих горах ютился дом.
Там девушка жила.
Перед родимым очагом
Твой лен она пряла.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал Как дитя во сне.
Ее зеленый сад.
И по твоим холмам блуждал
Ее прощальный взгляд.    Нежно в ней растёт прибой,
Забывшись, думал я во сне,
Что у бегущих лет
Над той, кто всех дороже мне,
Отныне власти нет.
Ей в колыбели гробовой
Вовеки суждено
С горами, морем и травой
Вращаться заодно.
Дж. Г. Байрон
Стансы к Августе:
Когда был страшный мрак кругом,
И гас рассудок мой, казалось,
Когда надежда мне являлась
Далеким бледным огоньком;
Когда готов был изнемочь
Я в битве долгой и упорной,
И, клевете внимая черной,
Все от меня бежали прочь;
Когда в измученную грудь
Вонзались ненависти стрелы,
Лишь ты во тьме звездой блестела
И мне указывала путь.
Благословен будь этот свет
Звезды немеркнувшей, любимой,
Что, словно око серафима,
Меня берег средь бурь и бед.
За тучей туча вслед плыла,
Не омрачив звезды лучистой;
Она по небу блеск свой чистый,
Пока не скрылась ночь, лила.
О, будь со мной! учи меня
Иль смелым быть иль терпеливым:
Не приговорам света лживым, —
Твоим словам лишь верю я!
Как деревцо стояла ты,
Что уцелело под грозою,
И над могильною плитою
Склоняет верные листы.
Когда на грозных небесах
Сгустилась тьма и буря злая
Ко мне склонилась ты в слезах.
Тебя и близких всех твоих
Судьба хранит от бурь опасных.
Кто добр — небес достоин ясных;
Ты прежде всех достойна и
Любовь в нас часто ложь одна;
Но ты измене не доступна,
Неколебима, неподкупна,
Хотя душа твоя нежна.
Все той же верой встретил я
Тебя в дни бедствий, погибая,
И мир, где есть душа такая,
Уж не пустыня для меня.
Стансы для музыки
Кто сравнится в высшем споре
Красотой с тобой?
Точно музыка на море
Нежный голос твой.
5 Точно музыка в тумане
На далёком океане,
В час, как ветры, в сладких снах,
Чуть трепещут на волнах
В полночь месяц чуть колышет
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышит,
5 Так душа, полна мечтою,
Чутко дышит красотою;
Зачарованный тобой.
Стансы
Кто драться не может за волю свою,
Чужую отстаивать может.
За греков и римлян в далеком краю
Он буйную голову сложит.
За общее благо борись до конца —
И будет тебе воздаянье.
Тому, кто избегнет петли и свинца,
Пожалуют рыцаря званье.
Из дневника в Кефалонии:
Встревожен мертвых сон, — могу ли
спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Созрела жатва, — мне ли медлить
жать?
На ложе — колкий терн; я не
дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
В день, когда мне исполнилось
тридцать шесть лет
Должно бы сердце стать глухим
И чувства прежние забыть,
Но, пусть никем я не любим,
Хочу любить!
Мой листопад шуршит листвой.
Все меньше листьев в вышине.
Недуг и камень гробовой
Остались мне.
Огонь мои сжигает дни,
Но одиноко он горит.
Лишь погребальные огни
Он породит.
Надежда в горестной судьбе,
Любовь моя — навек прости.
Могу лишь помнить о тебе
И цепь нести.
Но здесь сейчас не до тоски.
Свершается великий труд.
Из лавра гордые венки
Героев ждут.
О Греция! Прекрасен вид
Твоих мечей, твоих знамен!
Спартанец, поднятый на щит,
Не покорен.
Восстань! (Не Греция восстань —
Уже восстал сей древний край!)
Восстань, мой дух! И снова дань
Борьбе отдай.
О мужестве! Тенета рви,
Топчи лукавые мечты,
Не слушай голосов любви
И красоты.
Нет утешения, так что ж
Грустить о юности своей?
Погибни! Ты конец найдешь
Среди мечей.
Могила жадно ждет солдат,
Пока сражаются они.
Так брось назад прощальный взгляд
И в ней усни.
Еврейская мелодия
Будь я сердцем коварен, как ты
осудил,
От Шалима вдали я б теперь не
бродил.
Мне лишь было отречься от веры
отцов,
Чтобы свергнуть навеки проклятье
веков.
Ты, я знаю, безгрешен: грешит
только раб,
18
Ты правдив и могуч – я преступен и
слаб,
Но пускай я и смертью свой грех не
сотру,
В своей вере живи, а в моей – я умру.И темные сады на дне зеркал.
За нее я терял, сколько дать ты не
мог,
И про то знает Он, нас карающий
Бог,
Моя скорбь и надежда во власти Его, И водорослей и медуз тщедушье
А в твоей – моя жизнь, что отдам за От страха покрывает седина,
Него.
Шелли
Англия в 1819 году
Слепой старик и вечно в дураках —
Король. Ублюдки-принцы — даже
этой
Семейки срам, чей Кембридж — в
кабаках, —
Грязнее грязи, сволочь, сброд
отпетый.
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Народ стращая — загнанный в
правах,
Голодный, босоногий и раздетый.
Незыблемый Закон, нагнавший страх
На всех, кто не златит его кареты,
Продажная религия в церквах,
Продажных депутатов пируэты —
Вот Англия! Вот кладбище! — О, где
ты,
Кровавый призрак с пламенем в
очах?
 Ода западному ветру
О буйный ветер запада осенний!
Перед тобой толпой бегут листы,
Как перед чародеем привиденья,
То бурей желтизны и красноты,
То пестрым вихрем всех оттенков
гнили;
То голых пашен черные пласты
Засыпал семенами в изобилье.
Весной трубы пронзительный раскат Облако
Разбудит их, как мертвецов в могиле,
И теплый ветер, твой весенний брат,
Взовьет их к жизни дудочкой
пастушьей,
И новою листвой оденет сад.
О дух морей, носящийся над сушей! В полдневный зной.
Творец и разрушитель, слушай,
слушай!
II
Ты гонишь тучи, как круговорот
Листвы, не тонущей на водной
глади,
Которую ветвистый небосвод
С себя роняет, как при листопаде.
То духи молний, и дожди, и гром.
Ты ставишь им, как пляшущей
менаде,
Распущенные волосы торчком
И треплешь пряди бури. Непогода — Застонут кедры во мгле,
Как бы отходный гробовой псалом И в объятьях метели, как на белой
Над прахом отбывающего года.
Ты высишь мрак, нависший невдали, Я сплю на дикой скале.
Как камень громоздящегося свода
Над черной усыпальницей земли.
Там дождь, и снег, и град. Внемли,
внемли!
III
Ты в Средиземном море будишь
хляби
Под Байями, где меж прибрежных
скал
Спит глубина, укачанная рябью,
И отраженный остров задремал,
Топя столбы причалов, и ступени,
И, одуряя запахом цветений,
Пучина расступается до дна,
Когда ты в море входишь по колени.
Вся внутренность его тогда видна,
Когда над их сосудистою тушей
Твой голос раздается. Слушай,
слушай!
IV
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред
крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
V Как голубь, укрытый листвой.
Дай стать мне лирой, как осенний
лес,
И в честь твою ронять свой лист
спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать
тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой
покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
Я влагой свежей морских побережий
Кроплю цветы весной,
Даю прохладу полям и стаду
Крыла раскрою, прольюсь росою,
И вот ростки взошли,
Поникшие сонно на влажное лоно
Кружащейся в пляске Земли.
Я градом хлестну, как цепом по
гумну,
И лист побелеет, и колос.
Я теплым дождем рассыплюсь
кругом,
И смех мой — грома голос.
II
Одену в снега на горах луга,
постели,
А на башнях моих, на зубцах
крепостных
Мой кормчий, молния, ждет.
В подвале сыром воет скованный
гром
И рвется в синий свод.
Над сушей, над морем по звездам и
зорям
Мой кормчий правит наш бег,
Внемля в высях бездонных зовам
дивов влюбленных,
Насельников моря и рек.
Под водой, в небесах, на полях, в
лесах
Ночью звездной и солнечным днем,
В недрах гор, в глуби вод, мой видя
полет,
Дух, любимый им, грезит о нем
И слепит, как бегу я, грозя и ликуя,
Расточаясь шумным дождем.
III
Из-за дальних гор, кинув огненный
взор,
В красных перьях кровавый восход
Прыгнул, вытеснив тьму, на мою
корму,
Солнце поднял из дальних вод.
Так могучий орел кинет хмурый дол
И взлетит, золотясь, как в огне,
На утес белоглавый, сотрясаемый
лавой,
Кипящей в земной глубине.
Если ж воды спят, если тихий закат
Льет на мир любовь и покой,
Если, рдян и блестящ, алый вечера
плащ
Упал на берег морской,
Я в воздушном гнезде дремлю в
высоте,
IV
Дева с огненным ликом, в молчанье
великом
Надо мной восходит луна,
Льет лучей волшебство на шелк
моего
Размятенного ветром руна.
Пусть незрим ее шаг, синий гонит он
мрак,
Разрывает мой тонкий шатер,
И тотчас же в разрыв звезды, дух
затаив,
Любопытный кидают взор.
И гляжу я, смеясь, как теснятся,
роясь,
Миллионы огненных пчелок,
Раздвигаю мой кров, что сплетен из
паров,
Мой ветрами развеянный полог,
И тогда мне видна рек, озер глубина,
Вся в звездах, как неба осколок.
V По году;
Лик луны я фатой обовью золотой,
Алой ризой — солнечный трон.
Звезды меркнут, отпрянув, гаснут
жерла вулканов,
Если бурей стяг мой взметен.
Солнце скрою, над бездной морскою
Перекину гигантский пролет
И концам на горы, не ища в них
опоры,
Лягу, чудом воздвигнутый свод.
Под сияюще-яркой триумфальною
аркой
Пролечу, словно шквал грозовой,
Приковав неземные силы зыбкой
стихии
К колеснице своей боевой.
Арка блещет, горит и трепещет,
И ликует мир подо мной.
VI
Я вздымаюсь из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода.
Постоянства не знаю, вечно облик
меняю,
Зато не умру никогда.
Ибо в час после бури, если солнце —
в лазури,
Если чист ее синий простор,
Если в небе согретом, создан ветром
и светом,
Возникает воздушный собор,
Я смеюсь, уходя из царства дождя,
Я, как тень из могилы, встаю,
Как младенец из чрева, в мир
являюсь без гнева
И сметаю гробницу мою.
Философия любви
Ручьи вливаются в реки,
Реки бегут к низовью.
Ветры сплелись навеки
В ласках, полных любовью.
Все замкнуто тесным кругом.
Волею неземною
Сливаются все друг с другом, —
Почему же ты не со мною?
Небо целует горы.
Волн распахнулись объятья.
Отвергнутые — шлют укоры
Розам кичливым их братья.
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если ты со мною в разладе?
 Осень
Теплое солнце слабеет,
холодный ветер стонет,
Голые ветки вздыхают,
бледные цветы умирают;
А год
На земле, своем смертном ложе,
в саване листьев мертвых,
Лежит.
Уходите, месяцы, уходите,
С ноября по май,
В печальнейщем наряде, —
Следуйте за гробом
мертвого холодного года,
И как серые тени стойте у могилы.
Ледяной дождь падает,
Сжатый червь ползет,
Реки вздуваютс,
Гром звонит в колокол
Благие ласточки улетели,
и каждая ящерица ушла
В свое жилище.
Уходите, месяцы, уходите,
Оденьтесь в белое, черное, и серое;
Пусть ваши легкие сестры играют;
Вы, следуйте за гробом
Мертвого холодного года,
И озелените его могилу слезами.
Опошлено слово одно
Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.
Надежда и самообман —
Два сходных недуга.
Единственный мир без румян —
Участие друга.
II
Любви я в ответ не прошу,
Но тем беззаветней
По-прежнему произношу
Обет долголетний.
Так бабочку тянет в костер
И полночь — к рассвету,
19
И так заставляет простор
Кружиться планету.
Вордсворту
Поэт Природы, ты горюешь вновь
О том, что минуло и не вернется.
Дни детства, юность, дружба и
любовь —
Об этих снах грустить лишь
остается.
Я знаю эту грусть. Но никогда
Ты не делил со мной другой
печали…
Ты, словно одинокая звезда,
Мерцал над шхуной в бурном,
зимнем шквале.
Ты неприступной высился скалой
Над ослепленной, яростной толпой…
В почетной бедности всегда
стремился
К Свободе, к Правде твой звенящий
стих…
Таков ты был, теперь ты изменился,
— Комочком белым падал воробей.
О, как мне жаль, что ты забыл о них!
К Мери Годвин
Гляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих
глазах влюбленных,
Лучи в них
отраженные горят,
Лучи твоих очей
непобежденных.
О, говори! Твой голос
– вздох мечты,
Моей души
восторженное эхо.
, себя в нем видишГляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих глазах
влюбленных,
Лучи в них отраженные горят,
Лучи твоих очей непобежденных.
О, говори! Твой голос – вздох
мечты,
Моей души восторженное эхо.
В мой взор взглянув, себя в нем
видишь ты,
Мне голос твой – ответная утеха
.Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью
дня,
Как родина в последний миг
изгнанья!
 Изменчивость
Мы, словно облака вокруг луны, —
Летим сквозь ночь, трепещем и
блистаем.
Сомкнется тьма — и вмиг
поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.
Мы точно звуки несогласных лир —
Ответ наш разный разным
дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло
мгновеньем.
Мы спим — расстроен сновиденьем
сон.
Встаем — мелькнувшей мыслью
день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон
— нож? Веселье, танец, песня, звон кимвала;
Что постоянно в мире? Кто избавлен Где жертвою почтишь своих богов? О, если б кубок чистой Иппокрены,
От вечных смен? — Для них А почему пустынен мирный брег? Искрящийся, наполненный до края,
свободен путь. Зачем людьми покинут городок? О, если б эти чистые уста
Ни радость, ни печаль не знают Безлюдны площадь, улица и храм. В оправе алой пены
плена. Не ведать им ни смуты, ни тревог. Испить, уйти, от счастья замирая,
И день вчерашний завтра не вернуть.Спит городок. Он опустел навек. Туда, к тебе, где тишь и темнота.
Изменчивость — одна лишь А почему — никто не скажет нам. Уйти во тьму, угаснуть без остатка,
неизменна. 5 Не знать о том, чего не знаешь ты,
В аттическую форму заключен О мире, где волненье, лихорадка,
 Лето и зима Безмолвный, многоликий мир Стенанья, жалобы земной тщеты;
страстей, Где седина касается волос,
Мужей отвага, прелесть юных жен Где юность иссыхает от невзгод,
Был ослепительный июньский день.
И свежесть благодатная ветвей. Где каждый помысел — родник
Тревожить воду ветру было лень.
Века переживешь ты не спроста. печали,
На горизонте громоздились кучи
Когда мы сгинем в будущем, как Что полон тяжких слез;
Плавучих гор — серебряные тучи.
дым, Где красота не доле дня живет
И небосклон сиял над головой
И снова скорбь людскую ранит И где любовь навеки развенчали.
Бездонною, как вечность, синевой.
грудь, Но прочь! Меня умчали в твой
Все радовалось: лес, река и нивы.
Ты скажешь поколениям иным: приют
Поблескивали в роще листья ивы.
«В прекрасном — правда, в правде Не леопарды вакховой квадриги, —
И шелестела в тишине едва
— красота. Меня крыла Поэзии несут,
Дубов столетних плотная листва…
Вот знания земного смысл и суть». Сорвав земного разума вериги, —
II
Я здесь, я здесь! Кругом царит
Была зима — такая, что с ветвей
Ода Меланхолии прохлада,
Луна торжественно взирает с трона
Закованные в ледяные глыбы,
В сопровожденье свиты звездных
В речных глубинах задыхались Не выжимай из волчьих ягод яда,
фей;
рыбы. Не испивай из Леты ни глотка,
Но темен сумрак сада;
И до сих пор не замерзавший ил И Прозерпине для тебя не надо
Лишь ветерок, чуть вея с небосклона,
В озерах теплых, сморщившись, Сплетать из трав дурманящих венка;
Доносит отсветы во мрак ветвей.
застыл. Для четок не бери у тиса ягод,
Цветы у ног ночною тьмой объяты,
В такую ночь в печах пылало пламя, Не позволяй предстать своей Психее
И полночь благовонная нежна,
Хозяин с домочадцами, с друзьями Ночною бабочкой, пускай сова
Но внятны все живые ароматы,
Сидел и слушал, как трещит мороз… Тебя не кличет и пускай не лягут
Которые в урочный час луна
Но горе было тем, кто гол и бос! Над тенью тени, став еще темнее, —
Дарит деревьям, травам и цветам,
Печаль твоя останется мертва.
Шиповнику, что полон сладких грез,
Ода к греческой вазе Но если Меланхолия туманом
И скрывшимся среди листвы и
Внезапно с неба низойдет к земле,
терний,
Даруя влагу травам безуханным,
О ты, приемыш медленных веков, Уснувшим здесь и там,
Скрывая каждый холм в апрельской
Покой — твой целомудренный Соцветьям мускусных, тяжелых роз,
мгле, —
жених. Влекущих мошкару порой вечерней.
Тогда грусти: над розою пунцовой,
Твои цветы пленительней стихов. Я в Смерть бывал мучительно
Над блеском радуги в волне
Забыт язык твоих легенд лесных. влюблен,
прибрежной,
Кто это? Люди или божества? Когда во мраке слушал это пенье,
Над несравненной белизной лилей,
Что гонит их? Испуг? Восторг? Я даровал ей тысячи имен,
—
Экстаз? Стихи о ней слагая в упоенье;
А если госпожа с тобой сурова,
О девы! Прочь бежите вы стремглав. Быть может, для нее настали сроки,
То завладей ее рукою нежной
Как разгадать, что на устах у вас? И мне пора с земли уйти покорно,
И чистый взор ее до дна испей.
Вопль страха? Дикий возглас В то время как возносишь ты во тьму
Она дружна с Красою преходящей,
торжества? Свой реквием высокий, —
С Весельем, чьи уста всегда твердят
О чем свирель поет в тени дубрав? Ты будешь петь, а я под слоем дерна
Свое «прощай», и с Радостью
2 Внимать уже не буду ничему.
скорбящей,
Звучания ласкают смертный слух, Но ты, о Птица, смерти непричастна,
Чей нектар должен обратиться в яд,
Но музыка немая мне милей. —
—
Играй, свирель, заворожив мой дух Любой народ с тобою милосерд.
Да, Меланхолии горят лампады
Безмолвною мелодией своей. В ночи все той же песне
Пред алтарем во храме
О юноша! Ты вечно будешь петь. сладкогласной
Наслаждений, —
Деревья никогда не облетят. Внимал и гордый царь, и жалкий
Увидеть их способен только тот,
Влюбленный! Не упьешься негой ты, смерд;
Чей несравненно утонченный гений
Вотще стремишь к любимой В печальном сердце Руфи в тяжкий
Могучей Радости вкусит услады:
страстный взгляд. час,
И во владенья скорби перейдет.
Но не умрет любовь твоя и впредь, Когда в чужих полях брела она.
ты,
И не поблекнут милые черты. Все та же песнь лилась
Ода соловью
3 проникновенно, —
Счастливый лес! Не бойся холодов! Та песня, что не раз
Ты не простишься никогда с От боли сердце замереть готово, Влетала в створки тайного окна
листвой. И разум — на пороге забытья, Над морем сумрачным в стране
Счастливый музыкант! В тени дубов Как будто пью настой болиголова, забвенной.
Не смолкнет никогда напев живой. Как будто в Лету погружаюсь я; Забвенный! Это слово ранит слух,
Счастливая, счастливая любовь! Нет, я не завистью к тебе томим, Как колокола глас тяжелозвонный;
Нам сладостна твоя святая власть. Но переполнен счастьем твой напев, Прощай! Перед тобой смолкает дух
Наполнена ты вечного тепла. — —
О что перед тобой слепая страсть, И внемлю, легкокрылая Дриада, Воображенья гений окрыленный.
Бесплодный жар вдыхающая в кровь, Мелодиям твоим, Прощай! Прощай! Напев твой так
Сжигающая пламенем тела. Теснящимся средь буковых дерев, печален.
4 Среди теней полуночного сада. Он вдаль скользит — в молчание, в
Куда ты, жрец, телицу поведешь? О, если бы хотя глоток вина забвенье,
В гирляндах — шелк ее крутых Из глубины заветного подвала, И за рекою падает в траву
боков. Где сладость южных стран Среди лесных прогалин, —
Где в плоть ее вонзишь священный сохранена —
20
Что было это — сон иль наважденье? И вы, о жертвы жизни городской,
Проснулся я — иль грежу наяву?
Когда страшусь, что смерть прервет Задумайтесь под мерный шум
мой труд
Когда страшусь, что смерть прервет
мой труд,
И выроню перо я поневоле,
И в житницы томов не соберут
Зерно, жнецом рассыпанное в поле,
Когда я вижу ночи звездный лик
И оттого в отчаянье немею,
Что символов огромных не постиг
И никогда постигнуть не сумею,
И чувствую, что, созданный на час,
Расстанусь и с тобою, незабвенной,
Что власть любви уже не свяжет нас,
—
Тогда один на берегу вселенной
Стою, стою и думаю — и вновь
В Ничто уходят Слава и Любовь.
Ода к осени
Пора плодоношенья и дождей!
Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,
Советуясь, во сколько штук гроздей
Одеть лозу, обвившую карнизы;
Как яблоками отягченный ствол
У входа к дому опереть на колья,
И вспучить тыкву, и напыжить
шейки
Лесных орехов, и как можно доле
Растить последние цветы для пчел,
Чтоб думали, что час их не прошел
И ломится в их клейкие ячейки.
Кто не видал тебя в воротах риг?
Забравшись на задворки экономии,
На сквозняке, раскинув воротник,
Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;
Или, лицом упавши наперед
И бросив серп средь маков
недожатых,
На полосе храпишь, подобно жнице,
Иль со снопом одоньев от богатых,
Подняв охапку, переходишь брод;
Или тисков подвертываешь гнет
И смотришь, как из яблок сидр
сочится.
Где песни дней весенних, где они?
Не вспоминай, твои ничуть не хуже,
Когда зарею облака в тени
И пламенеет жнивий полукружье,
Звеня, роятся мошки у прудов,
Вытягиваясь в воздухе бессонном
То веретенами, то вереницей;
Как вдруг заблеют овцы по загонам;
Засвиристит кузнечик; из садов
Ударит крупной трелью реполов
И ласточка с чириканьем промчится
К МОРЮ
Шепча про вечность, спит оно у
шхер,
И, вдруг расколыхавшись, входит в
гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда ее с излету
Последний шквал занес во весь
карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой.
живительным своим эти;
Младенцев, призванных построить А мы - гордимся тем, что перед ними
Оглохшие от мелкой дребедени, вечный Рим. дети!
Спокойно волк стоял. Вдруг, с Когда приходит смерть, нам трудно
морской, молнией во  взгляде, перенять
Пока сирен не различите пенья! Взглянув кругом себя, поняв, что он Величие зверей - умение молчать.
в засаде, Волк серый! Ты погиб, но смерть
Де Виньи Что некуда бежать, что он со всех твоя прекрасна.
сторон Я понял мысль твою в предсмертном
Смерть волка Людьми с рабами их борзыми взгляде ясно.
Как над пожарищем клубится дым окружен, Он говорил, твой взгляд: "Работай
летучий, Он к своре бросился, и, землю взрыв над собой,
Над раскаленною луною плыли тучи. когтями, И дух свой укрепляй суровою
Мы просекою шли. Недвижно С минуту поискал, кто злее между борьбой
мрачный лес, псами... До непреклонности и твердости
Чернея, достигал верхушками небес. могучей,
Мы шли внимательно - и вдруг у Мы только видели, как белые клыки Которую внушил мне с детства лес
старой ели Сверкнули с жертвою, попавшею в дремучий.
Глубокие следы когтей мы тиски. Ныть, плакать, вопиять - всё подло,
разглядели; Казалось, не было такой могучей всё равно.
Переглянулись все, все затаили дух, власти, Иди бестрепетно; всех в мире ждет
И все остановясь, мы навострили Чтоб он разжал клыки огнем одно.
слух. дышавшей пасти: Когда ж окрепнешь ты, всей жизни
- Всё замерло кругом. Деревья не Когда внутри его скрещался нож об смысл проникнув, - 
дышали; нож, Тогда терпи, как я, и умирай, не
Лишь с замка старого, из Мы замечали в нем минутную лишь пикнув".
непроглядной дали, дрожь;
Звук резкий флюгера к нам ветер Одна вслед за другой в него влетая, Ламартин
доносил, пули ОДИНОЧЕСТВО
Но, не спускаясь вниз, листвой не В тот только миг его значительно
шелестил, - шатнули, Когда на склоне дня, в тени
И дубы дольние, как будто бы Когда задавленный, из челюстей усевшись дуба 
локтями стальных, И грусти полн, гляжу с высокого
На скалы опершись, дремали перед Свалился наземь пёс в конвульсиях холма 
нами. немых. На дол, у ног моих простершийся,
На свежие следы пошел один из нас - мне любо 
Охотник опытный: слух чуткий, Тогда, измерив нас уж мутными Следить, как все внизу преображает
верный глаз глазами, мгла.
Не изменял ему, когда он шел на В груди и в животе с вонзенными
зверя, - ножами, Здесь плещется река волною
И ждали молча мы, в его уменье Увидев в близости стволов грозящих возмущенной 
веря. круг, - И мчится вдаль, стремясь неведомо
К земле нагнулся он, потом на землю До выстрела еще, он на кровавый луг куда; 
лег, Лег сам - перед людьми и перед Там стынет озеро, в чьей глади вечно
Смотрел внимательно и вдоль и смертью гордый - сонной 
поперек, Облизывая кровь, струившуюся с Мерцает только что взошедшая
Встал и, значительно качая головою, морды. звезда.
Нам объявил, что здесь мы видим Потом закрыл глаза. И не единый
пред собою звук Пока за гребень гор, где мрачный
След малых двух волчат и двух Не выдал пред людьми его бор теснится, 
волков больших. предсмертных мук. Еще цепляется зари последний луч, 
Мы взялись за ножи, стараясь ловко Владычицы теней восходит
их II колесница, 
Скрывать с блестящими стволами Не слыша более ни выстрела, ни Уже осеребрив края далеких туч.
наших ружей, шума,
И тихо двинулись. Как вдруг, в Опершись на ружье, я увлечен был Меж тем, с готической срываясь
минуту ту же, думой. колокольни, 
Ступая медленно, цепляясь за сучки, Охотники давно преследовать пошли Вечерний благовест по воздуху
Уж мы заметили - как будто огоньки Волчицу и волчат - и были уж вдали. плывет, 
-  Я думал о вдове красивой и суровой. И медным голосам, с звучаньем
Сверканье волчьих глаз. Мы дальше Смерть мужа разделить она была б жизни дольней 
всё стремились, готова, Сливающимся в хор, внимает
И вот передние из нас остановились. Но воспитать детей повелевал ей пешеход.
долг,
За ними стали все. Уж ясно видел Чтобы из каждого хороший вышел Но, хладною душой и чуждой
взгляд волк; вдохновенью 
Перед волчицею резвившихся Чтобы не шел с людьми в их городах На это зрелище взирая без конца, 
волчат, на стачки, Я по земле влачусь блуждающею
И прыгали они, как псы с их Чтоб голод выносил, но чтоб не брал тенью: 
громким лаем, подачки, - Ах, жизнетворный диск не греет
Когда, придя домой, мы лаской их Как пес, который гнать из-за куска мертвеца!
встречаем; готов
Но шуму не было: враг-человек Владельцев истинных из их родных С холма на холм вотще перевожу я
зверям лесов. взоры, 
Повсюду грезится, как призрак На полдень с севера, с заката на
смерти нам. III восход, 
Их мать-красавица лежала перед О, если б человек был также духом В свой окоем включив безмерные
ними, твёрд, просторы, 
Как изваяние волчицы, славной в Как званием своим "царя зверей" он Я мыслю: «Счастие нигде меня не
Риме, горд! ждет».
Вскормившей молоком Бесстрашно умирать умеют звери
21
 Мне неизвестные таишь?»
Какое дело мне до этих долов, О вечер счастия! где ты, когда я с И в тихом ветерке с прохладными Вокруг меня обвивши руки,
хижин,  нею  крылами,  Ты мне печально говоришь,
Дворцов, лесов, озер, до этих скал и Скользил по озеру, исполнен И в шуме берегов, вторящих «Прошу за страсть мою награды!
рек?  сладких дум,  берегам,  Открой мне, милый скорбь твою!
Одно лишь существо ушло — и, И услаждал мой слух гармонией И в ясной звездочке, сребристыми Бальзам любви, бальзам отрады
неподвижен  своею  лучами  Тебе я в сердце излию.»
В бездушной красоте, мир опустел Согласных вёсел шум? Скользящей по струям. Не вопрошай меня напрасно
навек! Моя владычица . . . . . . . . . . . .!
Но вдруг раздался звук средь Чтоб свежий ветерок дыханьем Люблю тебя сердечно, страстно,
В конце ли своего пути или в начале  тишины священной,  ароматным  Никто сильней любить не мог!
Стоит светило дня, его круговорот  И эхо сладостно завторило словам,  И даже шелестом таинственным Люблю — но змий мне сердце
Теперь без радости слежу я и Притихло озеро — и голос тростник,—  гложет,
печали:  незабвенный  Все б говорило здесь молчанием Везде ношу его с собой,
Что нужды в солнце мне? Что время Понесся по волнам: попятным:  И в самом счастии тревожит
мне несет? «Любовь, заплачь о них!» Меня какой-то гений злой.
«О время, не лети! Куда, куда Он, он — мечтой непостижимой, —
Что, кроме пустоты, предстало б мне стремится  ПРИЗЫВАНИЕ. Меня навек очаровал
в эфире,  Часов твоих побег?  И мой покой ненарушимой
Когда б я мог лететь вослед его О, дай, о, дай ты нам подоле И нить блаженства разорвал;
лучу?  насладиться  О, ты, которая мне в душу заглянула, «Пройдёт любовь, исчезнет
Мне ничего уже не надо в этом Днем счастья, днем утех! Как странница земли, как горний радость»,
мире,  серафим Он мне язвительно твердит,
Я ничего уже от жизни не хочу. Беги для страждущих, — довольно Твоя любовь лучом во тьме блеснула «Как запах роз, как ветер, младость
их воззвала  Глазам восторженным моим. С ланит цветущих отлетит».
Но, может быть, ступив за грани Судьба на жизни путь! —  Явися мне, прелестное созданье,
нашей сферы,  Лети и притупи их рока злое жало  Скажи мне имя, родину и цель: Э.А.По
Оставив истлевать в земле мой И счастливых забудь. Земля ль твоя святая колыбель, Ворон
бренный прах,  Иль ты небесное дыханье
Иное солнце — то, о ком я здесь без Напрасно я прошу хоть миг один у Не завтра ль озарит тебя веков
светило, Как-то в полночь, в час угрюмый,
меры  рока: 
Или тебя здесь небо осудило утомившись от раздумий,
Мечтаю, — я в иных узрел бы Сатурн летит стрелой. 
небесах! Я говорю: о ночь, продлись! — и Идти в изгнании по трудному пути?.. Задремал я над страницей фолианта
Ах, кто б ты ни была, с каким бы одного,
блеск востока 
назначеньем, И очнулся вдруг от звука, будто кто-
Там чистых родников меня пьянила Уж спорит с темнотой.
О дочь земли, иль гостья горних то вдруг застукал,
б влага, 
мест, Будто глухо так затукал в двери дома
Там вновь обрел бы я любви Любовь, любовь! Восторгов
Позволь мне жизнь с твоим моего.
нетленной свет  неужели 
боготвореньем «Гость,— сказал я,— там стучится в
И то высокое, единственное благо,  Не подаришь ты нам — 
Которому средь нас именованья нет! У нас нет пристани, и время нас без Тебе, как дар любви моей, принесть! двери дома моего,
Когда ты на земле здесь с нами Гость — и больше ничего».
цели 
остаёшься, Ах, я вспоминаю ясно, был тогда
Зачем же не могу, подхвачен Мчит быстро по волнам».
колесницей  Будь мне подругою — и знай, что я декабрь ненастный,
тот прах И от каждой вспышки красной тень
Авроры, мой кумир, вновь О время, неужель позволено
Целую, где земли ты ножкою скользила на ковер.
встретиться с тобой?  судьбою, 
коснёшься; Ждал я дня из мрачной дали, тщетно
Зачем в изгнании мне суждено Чтоб дни, когда любовь все радости
Но если ты на миг один у нас в ждал, чтоб книги дали
томиться?  свои 
гостях Облегченье от печали по утраченной
Что общего еще между землей и Дает нам, пронеслись с такой же
И скоро к ангелам на ангельских Линор,
мной? быстротою, 
крылах, По святой, что там, в Эдеме ангелы
Как горестные дни?
Любив меня лишь миг, на небо зовут Линор,—
Когда увядший лист слетает на
вознесёшься, Безыменной здесь с тех пор.
поляну,  Ах, если бы хоть след остался
То вспомни обо мне в блаженных Шелковый тревожный шорох в
Его подъемлет ветр и гонит под наслаждений! 
небесах. пурпурных портьерах, шторах
уклон;  Неужели всему конец и навсегда, 
Полонил, наполнил смутным ужасом
Я тоже желтый лист, и я давно уж И время воротить нам радостных
меня всего,
вяну:  мгновений  Злобный гений И, чтоб сердцу легче стало, встав, я
Неси ж меня отсель, о бурный Не хочет никогда? Когда задумчивый, унылой, повторил устало:
аквилон! Сижу с тобой наедине,  «Это гость лишь запоздалый у
Пучины прошлого, ничтожество и И непонятной движим силой, порога моего,
ОЗЕРО вечность,  Лью слёзы в сладкой тишине; Гость какой-то запоздалый у порога
Итак, всему конец! К таинственному Какая цель у вас похищенным Когда во мрак густого бора моего,
брегу  часам?  Тебя влеку я за собой; Гость-и больше ничего».
Во мрак небытия несет меня волной,  Скажите, может ли хоть раз моя Когда в восторгах разговора И, оправясь от испуга, гостя
И воспротивиться на миг единый беспечность  В тебя вселяюсь я душой; встретил я, как друга.
бегу  Поверить райским снам? Когда одно твоё дыханье «Извините, сэр иль леди,— я
Не в силах якорь мой. Пленяет мой ревнивый слух; приветствовал его,—
Ах, озеро, скалы, леса и сумрак Когда любви очарованье Задремал я здесь от скуки, и так тихи
Ах, озеро, взгляни: один лишь год свода  Волнует грудь мою и дух; были звуки,
печали  Пещеры, — смерть от вас с весною Когда главою на колена Так неслышны ваши стуки в двери
Промчался — и теперь на самых тех мчится прочь!  Ко мне ты страстно припадёшь дома моего,
местах,  Не забывай хоть ты, прелестная И кудри пышные гебена Что я вас едва услышал»,— дверь
Где мы бродили с ней, сидели и природа,  С небрежной негой разовьёшь, открыл я: никого,
мечтали,  Блаженнейшую ночь! И я задумчиво покою Тьма — и больше ничего.
Сижу один в слезах! Мой взор в огне твоих очей: Тьмой полночной окруженный, так
В час мертвой тишины, в час бурь Тогда невольною тоскою стоял я, погруженный
Ты так же со скалой угрюмою освирепелых,  Мрачится рай души моей. В грезы, что еще не снились никому
шептало  И в берегах твоих, играющих с Ты окропляешь в умиленьи до этих пор;
И грызло грудь ее могучею волной  волной,  Слезой горючею меня; Тщетно ждал я так, однако тьма мне
И ветром пену с волн встревоженных И в соснах сумрачных, и в скалах Но и в сердечном упоеньи, не давала знака,
кидало  поседелых,  В восторге чувств страдаю я. Слово лишь одно из мрака донеслось
На ножки дорогой. Висящих над водой, «О мой любезный! ты ли муки ко мне: «Линор!»
22
Это я шепнул, и эхо прошептало
мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я
захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но
отчетливей того.
«Это тот же стук недавний,—я
сказал,— в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка
моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка
моего,—
Ветер — больше ничего».
Только приоткрыл я ставни —
вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья
своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил
он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога
моего,
Над дверьми на бюст Паллады у
порога моего
Сел — и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся
я вначале,
Видя важность черной птицы,
чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой
хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где
мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где
мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Выкрик птицы неуклюжей на меня
повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад,
был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд
ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица,
вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села,
вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно
этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в
ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни
пером не шелохнувши,
И шепнул я вдруг вздохнувши: «Как
друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как
надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
При ответе столь удачном вздрогнул
я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил
он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина
такого,
Кто под гнетом рока злого слышал,
словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой
смертный приговор
Слышал в этом «nevermore».
И с улыбкой, как вначале, я,
очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на
него в упор,
Сел на бархате лиловом в
размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон,
вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон,
вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой, Я и нежная Аннабель-Ли, Серп Астарты, сияя двурого,
размышляя над загадкой, И, взирая на нас, серафимы небес
Прогоняя сомненья и страх.
Чувствуя, как Ворон в сердце мне Той любви нам простить не могли.
И сказал я: «Светлей, чем Селена,
вонзал горящий взор, Оттого и случилось когда-то давно,
Милосердней Астарта встает,
Тусклой люстрой освещенный, В королевстве приморской земли,—
В царстве вздохов Астарта цветет
головою утомленной С неба ветер повеял холодный из
И слезам, как Сезам сокровенный,
Я хотел склониться, сонный, на туч, Отворяет врата,— не сотрет
подушку на узор, Он повеял на Аннабель-Ли; Их и червь.- О, Астарта, блаженно
Ах, она здесь не склонится на И родные толпой многознатной Не на землю меня поведет-
подушку на узор сошлись Сквозь созвездие Льва поведет,
Никогда, о, nevermore! И ее от меня унесли, В те пределы, где пепельно-пенна,
Мне казалось, что незримо Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
Лета-вечным забвеньем-течет,
заструились клубы дыма В королевстве приморской земли.
Сквозь созвездие Льва вдохновенно,
И ступили серафимы в фимиаме на Половины такого блаженства узнать
Милосердно меня поведет!»
ковер. Серафимы в раю не могли,— Но перстом погрозила Психея:
Я воскликнул: «О несчастный, это Оттого и случилось (как ведомо всем
«Я не верю огню в небесах!
Бог от муки страстной В королевстве приморской земли),—
Нет, не верю огню в небесах!
Шлет непентес-исцеленье от любви Ветер ночью повеял холодный из туч
Он все ближе. Беги же скорее!»
твоей к Линор! И убил мою Аннабель-Ли. Одолели сомненья и страх.
Пей непентес, пей забвенье и забудь Но, любя, мы любили сильней и Побледнела душа, и за нею
свою Линор!» полней Крылья скорбно поникли во прах,
Каркнул Ворон: «Nevermore!» Тех, что старости бремя несли,—
Ужаснулась, и крылья за нею
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица Тех, что мудростью нас превзошли,
Безнадежно упали во прах,—
ты иль дух зловещий! — Тихо-тихо упали во прах.
Дьявол ли тебя направил, буря ль из И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Я ответил: «Тревога напрасна!
подземных нор Разлучить никогда не могли, В небесах — ослепительный свет!
Занесла тебя под крышу, где я Не могли разлучить мою душу с Окунемся в спасительный свет!
древний Ужас слышу, душой Прорицанье Сивиллы пристрастно,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Обольстительной Аннабель-Ли. И прекрасен Астарты рассвет!
Галаадских гор, И всетда луч луны навевает мне сны
Полный новой Надежды рассвет!
Обрести бальзам от муки, там, у О пленительной Аннабель-Ли: Он сверкает раздольно и властно,
Галаадских гор?» И зажжется ль звезда, вижу очиОн не призрак летучий, о нет!
Каркнул Ворон: «Nevermore!» всегда Он дарует раздольно и властно
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица Обольстительной Аннабель-Ли; Свет Надежды. Не бойся! О нет,
ты иль дух зловещий! И в мерцаньи ночей я все с ней, я все
Это благословенный рассвет!»
Если только бог над нами свод с ней, Так сказал я, проникнуть не смея
небесный распростер, С незабвенной — с невестой — сВ невеселую даль ее дум
Мне скажи: душа, что бремя скорби любовью моей- И догадок, догадок и дум.
здесь несет со всеми, Рядом с ней распростерт я вдали,
Но тропа прервалась и, темнея,
Там обнимет ли, в Эдеме, В саркофаге приморской земли. Склеп возник. Я и вещий мой ум,
лучезарную Линор — Я (не веря) и вещий мой ум —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут
Улялюм Мы воскликнули разом: «Психея!
Линор?» Небеса были пепельно-пенны, Кто тут спит?!»-Я и вещий мой ум…
Каркнул Ворон: «Nevermore!» Листья были осенние стылы, «Улялюм,— подсказала Психея,—
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой,
Листья были усталые стылы, Улялюм! Ты забыл Улялюм!»
птица или дьявол! — И октябрь в этот год отреченный Сердце в пепел упало и пену
Я, вскочив, воскликнул: — С бурейНаступил бесконечно унылый. И, как листья, устало застыло,
уносись в ночной простор, Было смутно; темны и смятенны Как осенние листья, застыло.
Не оставив здесь, однако, черногоСтали чащи, озера, могилы.- Год назад год пошел отреченный!
пера, как знака Путь в Уировой чаще священной В октябре бесконечно уныло
Лжи, что ты принес из мрака! С Вел к Оберовым духам могилы. Я стоял здесь у края могилы!
бюста траурный убор Мрачно брел я в тени великанов — Я кричал здесь у края могилы!
Скинь и клюв твой вынь из сердца!Кипарисов с душою моей. Ночь Ночей над землей наступила-
Прочь лети в ночной простор!» Мрачно брел я с Психеей моей, Ах! зачем — и забыв — не забыл я:
Каркнул Ворон: «Nevermore!» Были дни, когда Горе, нагрянув, Тою ночью темны, вдохновенны
И сидит, сидит над дверью Ворон, Залило меня лавой своей, Стали чащи, озера, могилы
оправляя перья, Ледовитою лавой своей. И звучали над чащей священной
С бюста бледного Паллады не Были взрывы промерзших вулканов, Завывания духов могилы!
слетает с этих пор; Было пламя в глубинах морей- Мы, стеная,— она, я — вскричали:
Он глядит в недвижном взлете, Нарастающий грохот вулканов, «Ах, возможно ль, что духи могил —
словно демон тьмы в дремоте, Пробужденье промерзших морей. Милосердные духи могил —
И под люстрой, в позолоте, на полу,
Пепел слов угасал постепенно, Отвлеченьем от нашей печали
он тень простер, Мысли были осенние стылы, И несчастья, что склеп затаил,—
И душой из этой тени не взлечу я с
Наша память усталая стыла. Страшной тайны, что склеп затаил,
этих пор. Мы забыли, что год-отреченный, —
Никогда, о, nevermore! Мы забыли, что месяц — унылый К нам на небо Астарту призвали
(Что за ночь-Ночь Ночей! — Из созвездия адских светил —
Аннабель Ли наступила, Из греховной, губительной дали,
Мы забыли,— темны и смятенны С небосвода подземных светил?»
Стали чащи, озера, могилы),
Это было давно, это было давно,
Мы забыли о чаще священной, Страна снов
В королевстве приморской земли:
Не заметили духов могилы.
Там жила и цвела та, что звалась
И когда эта ночь понемногу
всегда, По тропинке одинокой
Пригасила огни в небесах,—
Называлася Аннабель-Ли, Я вернулся из страны,
Огоньки и огни в небесах,—
Я любил, был любим, мы любили Где царит во тьме глубокой
Озарил странным светом дорогу
вдвоем, Призрак Ночи-сатаны,
Серп о двух исполинских рогах.
Только этим мы жить и могли. На окраине далекой,
И, любовью дыша, были оба детьми Серп навис в темном небе двурого,— Средь отверженных духов —
Дивный призрак, развеявший страх, Вне пространства и веков.
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в — Там деревья-великаны,
любви,— Облеченные в туманы,
23
Невидимками стоят;
Скалы темные глядят
С неба красного — в озера,
Беспредельные для взора…
Льют безмолвные ручьи
Воды мертвые свои,
Воды, сонные, немые
В реки темно-голубые.
Там, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи.
И во всяком уголке, —
И вблизи и вдалеке, —
Где виднеются озёра,
Беспредельные для взора, —
Где, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи, —
Возле дремлющих лесов, —
Близ плеснеющих прудов,
Полных гадов и драконов, —
Вдоль вершин и горных склонов, —
С каждым шагом на пути
Странник может там найти
В дымке белых одеяний
Тени всех Воспоминаний…
Чуть заметная на взгляд,
Дрожь колеблет их наряд;
Кто пройдет близ тени дивной, —
Слышит вздох ее призывный.
То — давнишние друзья,
Лица, некогда живые, —
Те, что Небо и Земля
Взяли в пытках агонии.
Кто, судьбой не пощажен,
Вынес бедствий легион,
Тот найдет покой желанный
В той стране обетованной.
Этот дальний, темный край
Всем печальным — чистый рай!
Но волшебную обитель
Заслонил ее Властитель
Непроглядной пеленой;
Если ж он душе больной
Разрешит в нее пробраться, —
Ей придется любоваться
Всем, что некогда цвело, —
В закопченное стекло.
По тропинке одинокой
Я вернулся из страны,
Где царит во тьме глубокой
Призрак Ночи-сатаны,
На окраине далекой,
Средь отверженных духов, —
Вне пространства и веков.
колокола
Слышишь, сани мчатся в ряд,
Мчатся в ряд!
Колокольчики звенят,
Серебристым легким звоном слух
наш сладостно томят,
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи
говорят.
О, как звонко, звонко, звонко,
Точно звучный смех ребенка,
В ясном воздухе ночном
Говорят они о том,
Что за днями заблужденья
Наступает возрожденье,
Что волшебно наслажденье-
наслажденье нежным сном.
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Колокольчики звенят,
Звезды слушают, как сани, убегая,
говорят,
И, внимая им, горят,
И мечтая, и блистая, в небе духами
парят; похорон!
И изменчивым сияньем И невольно мы дрожим,
Молчаливым обаяньем, От забав своих спешим
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о И рыдаем, вспоминаем, что и мы
забвеньи говорят. глаза смежим.
2 Неизменно-монотонный,
Слышишь к свадьбе звон святой, Этот возглас отдаленный,
Золотой! Похоронный тяжкий звон,
Сколько нежного блаженства в этой Точно стон,
песне молодой! Скорбный, гневный,
Сквозь спокойный воздух ночи И плачевный,
Словно смотрят чьи-то очи Вырастает в долгий гул,
И блестят, Возвещает, что страдалец
Из волны певучих звуков на луну непробудным сном уснул.
они глядят. В колокольных кельях ржавых,
Из призывных дивных келий, Он для правых и неправых
Полны сказочных веселий, Грозно вторит об одном:
Нарастая, упадая, брызги светлые Что на сердце будет камень, что
летят. глаза сомкнутся сном.
Вновь потухнут, вновь блестят, Факел траурный горит,
И роняют светлый взгляд С колокольни кто-то крикнул, кто-то
На грядущее, где дремлет громко говорит,
безмятежность нежных снов, Кто-то черный там стоит,
Возвещаемых согласьем золотых И хохочет, и гремит,
колоколов! И гудит, гудит, гудит,
3 К колокольне припадает,
Слышишь, воющий набат, Гулкий колокол качает,
Точно стонет медный ад! Гулкий колокол рыдает,
Эти звуки, в дикой муке, сказку Стонет в воздухе немом
ужасов твердят. И протяжно возвещает о покое
Точно молят им помочь, гробовом.
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг,—
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны,
неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и
кричать, кричать, кричать!
Только плакать о пощаде,
И к пылающей громаде
Вопли скорби обращать!
А меж тем огонь безумный,
И глухой и многошумный,
Все горит,
То из окон, то по крыше,
Мчится выше, выше, выше,
И как будто говорит:
Я хочу
Выше мчаться, разгораться, встречу
лунному лучу,
Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть
до месяца взлечу!
О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот
взгляд,
Этот первый взгляд огня,
О котором ты вещаешь, с плачем, с
воплем, и звеня!
А теперь нам нет спасенья,
Всюду пламя и кипенье,
Всюду страх и возмущенье!
Твой призыв,
Диких звуков несогласность
Возвещает нам опасность,
То растет беда глухая, то спадает,
как прилив!
Слух наш чутко ловит волны в
перемене звуковой,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-
стонущий прибой!
4
Похоронный слышен звон,
Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки,
горькой жизни кончен сон.
Звук железный возвещает о печали
24