Память

Над скалами, выбеленными солнцем и покрытыми чахлыми

травинками, мощно веет морской ветер. Полуденный зной с переменным
успехом борется с его прохладным дыханием, несущим запах соли и
водорослей. Ни облачка на небе. Солнце, как маленький белый злой ангел,
отвесно роняет тяжелые лучи на раскаленные камни, рождая под ними
глубокие черные тени.
В одной из таких теней под гранитным козырьком прячутся два
мальчика. Они сидят на корточках в уютной нише и тихо шепчутся.
— Вчера она почти поймала меня! Проклятая ведьма! — говорит
светловолосый веснушчатый мальчуган, одетый как сын богатого
вельможи, своему другу. Тот смугл, темноволос, тонок, одет в простую
льняную рубаху. Его ответ краток:
— Давай вышибем ей стекло, — он кривит лицо в свирепую гримасу.
— А если нажалуется управляющему? От отца влетит. От нее можно ждать
всякой подлости.
— Одно слово — ведьма!
Мальчики некоторое время молчат, украдкой выглядывая из своего
убежища на лачугу старухи, которая стоит у самой тропы, ведущей вниз, к
морю. Были и другие тропы, но до них далеко идти, а купаться хочется
прямо сейчас.
— Конюх Сэм рассказывал, что старуху в все округе зовут Вечная Вэн.
Будто бы она умеет лечить болезни, но самое интересное — никто не
знает, сколько ей лет, — снова говорит темноволосый.
— Наверное, сто, а может и двести! Проклятая ведьма! Послушай, Вилли,
почему ее не прогонят?
— Не знаю, Томми, — Вилли удрученно смотрит в сторону моря. —
Купаться охота. Давай выскочим и пробежим мимо, она не успеет нас
поймать.
— Боязно.
— Не трусь. На раз-два-три! Бежим!
Мальчики вихрем пролетают мимо хижины и бросаются вниз по
тропке, осыпая вниз поток камешков и выкрикивая на ходу:
— Старая корова! Ведьма! Гоблин!
 В ответ им из маленького сада, который лепился на площадке у дома,
тут же полетели визгливые ругательства и комья засохшей глины.
Ругательства были непонятны, словно произносились на ином языке, но
комья неслись очень метко и пока друзья достигли спасительного поворота
тропы, их спины украсили несколько синяков. Откуда в немощной
женщине столько силы и меткости, конечно же, можно объяснить только
одним способом: колдовство!
— У-у-у-у! Кочерга, орочье отродье! - ворчит Вилли и чешет спину.
— Скажу отцу, чтобы прогнал ее отсюда! - восклицает Томми, гордость
которого уязвлена — в него, сына губернатора, бросила грязью вонючая
нищенка! Он оборачивается и смотрит вверх: теперь домик снова видно,
но очень далеко. Фигурка ведьмы Вэн видна на фоне неба — она все еще
машет им костлявым кулаком, но визгов уже не слыхать. Внезапно злость
оставляет юную душу и Томми смеется, словно смехом из него выходит
весь напрасный теперь страх. Вилли тоже хихикает, довольный, что
опасность позади и теперь их ждет чудесное теплое море.
Здесь, у кромки воды, пахнет прелыми водорослями, кучи которых
лежат тут и там. Здесь мелко, прибой совсем невысок — они находятся в
бухте. Бухта эта очень большая, по слухам, здесь когда-то был большой
порт, западные морские ворота всей страны, но о тех временах вряд ли мог
рассказать кто-то из живущих ныне. Разве что сама старуха Вэн? Ха-ха!
Поди у нее спроси!
Мальчишки бредут вдоль берега вправо от тропы, по щиколотки в
прозрачной приветливой воде, смеются, рассказывают друг другу всякую
всячину, наблюдают за шнырянием мелких рыбок, выковыривают из-под
камешков недовольных крабов, бросают плоские голыши “жабкой” по
воде, прогоняют с пути больших наглых чаек, словом — наслаждаются
жизнью.
В их возрасте даже боль от синяков на спине не уменьшает радости
от ощущения полноты мира, от благотворных жизненных сил, текущих по
венам, от растворения в этих ветре, гальке и море. Во всем есть что-то
новое, во всяком явлении встречается таинственное и непостижимое,
которое хочется постичь.
 Детство! Его полноту ощущаешь один раз, и бледное ее подобие
видишь затем только в своих внуках, словно получая маленькое
поощрение на пороге у Смерти.
Друзья зашли подальше от места спуска и купались до самого
вечера, пока солнце не коснулось моря. Затем оделись, прошли еще
немного на север и поднялись другой тропой, чтобы сегодня больше не
встречаться со скверной старухой. Всю дорогу домой они были
немногословны. До летней усадьбы губернатора добрались в темноте и
маленький вельможа Томми, попрощавшись со своим другом Вилли,
сыном садовника, спешит домой. Наскоро поев, он беззаботно засыпает и
всю ночь ему снятся сверкающие морские волны.
Но для Вилли этот вечер приносит неприятный сюрприз: его отец
ужасно недоволен. Он зовет сына к себе, садится на стул и смотря прямо в
глаза говорит:
— Вилли! Кто тебя воспитывал: я или чужие люди?
— Ты… — робко отводя глаза, отвечает мальчик.
— В глаза смотри! — гремит отец. — Сколько раз повторять: старшим не
грубить? Почему я должен выслушивать от старухи Вэн жалобы на тебя?
Давно не был порот?!
— Но отец! — жалобно повышает голос Вилли — Она же ведьма! Она
напугала нас до смерти! Бросалась в нас камнями!
— А кто обзывал ее? Кто прибил ее шлепанцы гвоздями к крыльцу?! Кто
ворует ее яблоки?!
— Клянусь, это не я! Обзывался, правда, но остальное — это другие дети!
Тапочки прибил Уэсли, он сам хвастался, говорит, ведьма так и брякнулась
с крыльца…
— Так ты еще и ябеда! Ну, вырастил сыночка, ну и воспитал! Помощь
будет в старости! А ну-ка, марш в угол, в конюшню, на колени! До утра!
Пакость мелкая! — с этими словами садовник хватает сына за ухо и тащит
на конюшню.
От боли и упрямства Вилли воет сквозь зубы все время, пока не
утыкается носом в пахнущий известкой глиняный угол. Позади грохает
дверь. Наступает тишина. Во тьме слышится только редкое фырканье
лошадей, да глухой перестук копыт, когда животные переминаются с ноги
на ногу. Боль от уха разошлась по всей голове и доставляет маленькому
узнику сильные мучения. Злость на ведьму душит его, словно страшная
костяная рука. “Проклятая ябеда! Жалко ей, что ли, что мы к морю ходим у
ее дома? У-у-у! Старая дура! Я ей еще не то сделаю! Я... я… у-у-у…” — и
наш герой заливается плачем от обиды и жалости к себе.
Через некоторое время, когда боль и слезы несколько утихают, сзади
слышится скрип двери. Знакомый голос шепчет:
— Вилли! ты здесь?
Это — голос Джона, молодого помощника конюха.
— Здесь! — откликается Вилли, шмыгая носом.
— Я тебе принес поесть. Сейчас, зажгу свечку. Погоди. Вот… Ага!
— Как ты узнал про меня? — мальчик трет ухо.
— Да ведь твой батя орал так, что на сто миль вокруг было слышно! —
тихо смеется Джон, и сует кусок хлеба в руки мальчика. — Слушай, а что
вы с ведьмой не поделили?
— Ничего, — с набитым ртом бурчит Вилли. — Мы купаться шли, а она в
нас бросалась.
— Ага! Вот вредная карга! И главное - все взрослые ее боятся, ничего ей
не делают. Мой отец говорил: “Очень она, говорит, помогла мне, когда я
был болен!” А я на нее без смеха глянуть не могу — тощая, кожа черная,
уши огромные, острые, нос крючком, глаза как в пещерах сидят! И визжит,
и орет! Да ругательства у нее все какие-то странные: не по-нашему. Ха-ха!
— Томми сказал: его отец прогонит ее.
— Нет! Ты что? Ее никто прогнать не может. У нее грамота есть, древняя с
печатями, от какого-то короля. Всякий, кому она эту грамоту показывает,
отстает от нее. Ни губернатор, ни наместник, ни сам король ничего ей
сделать не могут.
— Да что ты?
— Да! И еще знаешь что про нее говорят? Что раз в году, на первое
полнолуние после солнцеворота, она спускается к морю, раздевается…
— Фу! Не говори! Мерзость какая!
— … погружается в волны и на миг преображается в красавицу. А кто
увидит это, превращается в камень! — шепот Джона становится
зловещим.
— Вранье это, — вытирая рот от крошек, отвечает Вилли. — Если все в
камень обращались, то кто это рассказал?
— Балда! Всего-то нужно, что через зеркало смотреть! Тише, кто-то идет.
Тушу свечку.
Мимо дверей конюшни топают чьи-то шаги. Вдалеке скрипит дверь.
Все затихает.
— Ладно, — шепчет Джон, — я пошел спать. Ты тоже приляг здесь, на
соломе, только не разоспись, встань в угол пораньше - батя твой
ранехонько просыпается. Ну, держись!
Долго мальчику снилась страшная ведьма. Утром предстояло снова
говорить с отцом. Но все же юность взяла свое и под утро забылось все —
и боль и обида. Здоровый сон без сновидений поймал Вилли в свои
целительные объятья.
*********
В это время на высоком утесе около моря стоит одинокая
сгорбленная фигура.
Это Вечная Вэн.
Старуха смотрит вдаль на заштилевшее ночное море, на темный
горизонт, на бриллианты звезд и думает.
Думает о том, что наконец-то смерть ее близко. Она стала забывать,
что когда-то хотела увидеть священные берега Валинора, которые лежат
где-то там, на Западе, за этим темным морем. Теперь вечные Чертоги
Мандоса больше не ждут ее, ибо давно, очень давно она сделала свой
выбор.
Что никто никогда не знал, куда идет человек после смерти.
И что самое ясное воспоминание, которое осталось в ее старой
уродливой голове, — это объятия Арагорна в день их свадьбы. Как же
давно это было!
В мире царит покой и луна заливает все вокруг призрачным
серебряным светом.
Горечь? Нет, надежда. Только ей она прожила эти тысячи лет.