Himera

Ссылка на материал: https://ficbook.
net/readfic/9018267
Химера
Направленность: Слэш
Автор: Arae (https://ficbook.net/authors/2367283)
Беты (редакторы): zelmer (https://ficbook.net/authors/2043887)
Фэндом: Bangtan Boys (BTS)
Пэйринг и персонажи: Чон Чонгук/Ким Тэхён, Мин Юнги/Пак Чимин, Ким
Намджун/Ким Сокджин, Чон Хосок
Рейтинг: R
Размер: 300 страниц
Кол-во частей: 24
Статус: завершён
Метки: Aged up, Приключения, Тюрьмы / Темницы, Упоминания наркотиков,
Политические интриги, Алкоголь, Курение, Тайные организации, США,
Великобритания, Южная Америка, Как ориджинал, Ближний Восток, Реализм,
Преступники, ООС, Нецензурная лексика, Детектив, Экшн, AU, ER,
Любовь/Ненависть, Элементы юмора / Элементы стёба
Описание:
Американское Правительство становится жертвой собственных военных
разработок: страна под угрозой биотерроризма, Президент рвет и мечет, пока
дождливые британцы попивают свой ром и умело давят на больное.
Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика
Примечания:
«Наука всегда была лучшим другом убийц. Наука может убить тысячи, десятки
тысяч, сотни тысяч, миллионы людей за весьма короткий промежуток времени»
— Хирохито Сёва.
После каждой главы находятся справочные материалы, в которых объясняются

некоторые наименования, названия или явления, упоминаемые в фанфике.
Много политики, тонких моментов и сложных слов — не для лёгкого чтения.
Персонажи в отношениях универсальны, никаких пассивов/активов здесь нет и
не будет. Точно так же, как не будет главных/второстепенных пар. Это цельная
работа, а не история чьих-то отдельных полюбовных похождений.
Данный текст не ставит своей целью оскорбление представителей какой-либо

нации или конфессии. Любые совпадения с реально живущими людьми, помимо
их имен и профессиональных статусов, случайны.
Иллюстрации к главам от замечательной hagu:

https://twitter.com/hagushka/status/1285795158253015041
Постеры от Кашель из космоса:

https://sun9-8.userapi.com/c857224/v857224883/1ab534/q1J_NXvA7_Q.jpg
https://sun4-16.userapi.com/c858124/v858124965/221d2f/wPDVjwhTFlE.jpg
https://sun9-39.userapi.com/c206628/v206628483/133cdb/p1VnQ-WlSJI.jpg
Трейлер к работе от hopememeow: https://vk.com/video-131869539_456239498

С момента написания «Химера» была напечатана в двух тиражах: в октябре 2020
года и июне 2021.
Оглавление
Оглавление 2
Пролог 3
Глава 1. Китовый желудок 4
Примечание к части 10
Глава 2. Скальпель 11
Глава 3. Гамельнский крысолов 19
Глава 4. Кроличье сердце 28
Глава 5. Нотр-Дам де Пари 35
Глава 6. Черное золото 43
Глава 7. Женщина с собакой 49
Глава 8. Предубеждение и гордость 59
Глава 9. Цугцванг 68
Глава 10. Ibi victoria, ubi concordia 78
Глава 11. Продавец воздуха 85
Глава 12. Альянс 94
Глава 13. Грязные танцы арабских улиц 105
Глава 14. Серпантин 114
Глава 15. Постоянная Фейгенбаума 125
Глава 16. Шайтан 136
Глава 17. Коты Шрёдингера 147
Глава 18. Конструкт 155
Глава 19. Нефтяные лужи 165
Глава 20. Цитадель 173
Глава 21. Оммаж 186
Глава 22. Фата Моргана 197
Бонус. Революция 203
Пролог
Грузия,
окрестности Тбилиси.
Ему никогда не было так тошно. И страшно.
Пожар ощущается горечью жженой земли, соленостью плавящихся перекрытий и сладостью смерти. Смерть
пахнет не так, как он ощущал в детстве. Она вообще, оказалось, разная: для кого-то мягкая, как шерсть
старого лабрадора, для кого-то терпкая, как перегар от пришедших в дом Сотрудников Ритуальных Услуг.
Для Ким Сокджина смерть оказалась гадкой и горькой — взрывчатка и разрушенная жизнь.
Она на ощупь как выбитое автомобильное окно, рассыпанное мелкой стекольной крошкой по асфальту; она
на слух — гром, треск и рокот бетонных блоков; она на вид — небо. Низкое, свинцовое, с разноцветными
всполохами.
Наверное, так и должна гореть лаборатория. Разноцветным пламенем токсичных веществ и черным едким
дымом. Будущее Сокджина горит так же. Он ощущает это, когда голова от ударной волны (ужаса) идет
кругом, уши пробивает острой резкой болью, глаза слезятся.
Вертолетные лопасти загораживают низкое грузинское солнце.
Оно каждую секунду сгорает, отдавая свое тепло.
Сокджин сгорает вместе с ним.
4/206
Глава 1. Китовый желудок
Соединенные Штаты Америки,

Вирджиния.
На черном глянце мраморного пола блестит огромный медный герб с раскинувшим крылья белоголовым
орланом. У него в лапах три стрелы, вокруг — замкнутый кольцом длинный стол, подсвеченный
отвратительными люминесцентными лампами. Они гудят размеренно и громко, словно маленькие мошки
забились в ухо и пытаются оттуда выбраться, — раздражает до невозможности.
Из-под стола неприветливо выглядывают двенадцать пар кожаных ботинок, четыре из которых на грубой
армейской подошве, три с затертыми каблуками, а остальные от итальянского Stefano Bemer — у всех
начищенные носы, слабо бликующие неровными полосками, потому что света в помещении
катастрофически мало. Кольцевой стол хорош всем, кроме отвратительной возможности наблюдать, как
глава Агентства Национальной Безопасности почесывает носком туфли зудящую волосатую лодыжку.
В полумраке текст на выданных документах кажется одной большой типографической ошибкой,

коротнувшим невовремя принтером и наслоившимися друг на друга строчками — буквы настолько мелкие,
что ничего, помимо громоздкой синей печати министерства обороны, не бросается в глаза. Дужки очков
скользят по носу, небольшая настольная лампа, одна из двенадцати, загорается более ярким светом, и
некогда чернильные полосы остаются на сетчатке отдельными словами.
Серебряный Паркер тонет в большой потной ладони, пачкая белые манжеты синими чернильными полосами.
В носу свербит от терпкого запаха черного кофе, дымящегося в бумажном стаканчике на одном из соседних
мест. Там тоже ошибка типографии на плотной белой бумаге, тоже еле горящая настольная лампа, тоже
ботинки из змеи, которой не повезло быть пойманной и натянутой на подошву где-нибудь на Апеннинском
полуострове, который «Итальянский сапожок», вот иронично.
Атмосфера внутри Министерства обороны США подавляющая. Подавляющая даже малейшее желание
продолжать работать в Министерстве обороны США.
Хмурый мужчина, похожий на английского бульдога своими провисшими щеками, водит мозолистой
подушечкой пальца по мокрому картону на краях стаканчика, поджимает сухие губы, тонущие в колючих
жидких усах, сглатывает тихо и быстро, но в жужжащей тишине зала это слышит даже стоящая у входа
пара солдат. Они косят глаза из-под касок, ловят движение кадыка под дряблой кожей шеи, удушенной
воротом рубахи, и возвращаются к безмолвному наблюдению за изредка полосящим экраном, на котором
уже как восемь минут без изменений горит держащий стрелы орлан. Над ним тринадцать звезд, под ним то
ли ветки клюквы, то ли неожиданно начавший плодоносить лавровый венок — а тот вообще может
плодоносить? На фоне проникающих ядерных боеголовок, гиперзвуковых шрапнелей и
межконтинентальных баллистических ракет охапка стрел кажется чем-то слегка издевательским, но еще
более абсурдно смотрелся бы орлан, держащий в лапах какой-нибудь SM-65 Atlas, размером с
десятиэтажный дом.
Так сказать, весь военный потенциал американской нации прямо на ладони.
В заряженном от напряжения воздухе вопрос природы непонятного венка на гербе беспокоит, кажется,
всех обладателей стоптанных каблуков и парочку тех, на ком зашнурованы армейские ботинки. Серебряный
Паркер замирает между влажных пальцев.
Щелк.
Щелк.
Шумный выдох через нос справа, шорох бумажных листов напротив и недовольный скрип ножки стула
немного левее. На девятой минуте тишины начинает невыносимо звенеть в ушах — громким кажется даже
то, как сминаются штаны на затекающей от бездвижного сидения заднице. Еще немного, и солдаты
услышат собственную кровь, шумящую в венах как вода в шланге.
Щелк.
Щелк.
Брошенная в раздражении ручка с характерным треском отскакивает от столешницы и укатывается куда-то

к бумажной именной табличке, пачкая её краем чернильного стержня. Мужчина гортанно недовольно
мычит, быстро стягивает с носа очки и грубо проводит по лицу ладонями, отчего кожа на лбу идет
крупными складками. Краем глаза замечает подобравшихся солдат, шумно схватившихся за приклады
автоматов, следом за ними недовольных стариков, сгорбившихся в ожидании и, как один, сцепивших руки в
замок на столе. А там и недовольно цыкнувшего генерала, сидящего в парадной форме рядом с двумя
5/206
такими же вояками, только на чин младше. Что они ожидают от него? Спокойствия?!
— Мистер Ким, у вас какие-то проблемы?
Ким Намджун берет в руки брошенную ручку, откладывает её в сторону — прямо поверх тонкой стопки
документов «для ознакомления» — и шумно набирает носом воздух.
— Нет, генерал Данфорд, никаких проблем, — тот самый Джозеф Данфорд, должность которого
исчисляется пятью длинными словами в родительном падеже, поджимает сухие, почти старческие губы и
щурит светлые глаза, мутно блестящие в свете люминесцентных ламп.
— Тогда будьте посдержаннее, мы все не в восторге сейчас здесь находиться.
Генерал поправляет военный китель, на котором с одной стороны орденская планка в пять рядов, а с
другой поблескивающие серебром значки, и тянется к небольшому пульту, который тут же отключает
стандартную картинку герба на всех экранах. Когда та сменяется рабочим столом с крупным бездвижным
курсором мышки, раздается короткий двойной стук в дверь.
Солдаты у порога переглядываются и отходят, давая разрешение на вход — тяжелая дверь тут же
отъезжает в сторону, пропуская в помещение двух рослых мужчин: один Ким Намджуну и всем
присутствующим хорошо известен, другой кажется издалека знакомым только в силу азиатского разреза
глаз. Оба выглядят, по меньшей мере, помято, но двигаются в сторону главного компьютера весьма
уверенно, если даже не спешно. Тот из них, что плечистее и выше, одергивает замявшийся подол
лабораторного халата и достает из кармана брюк небольшую черную флешку, бегло ища глазами USB-
разъем; другой, удостоверившись, что файл на компьютере открывается, поправляет на лацкане пиджака
маленький значок в виде американского флага и направляется к единственному пустующему месту во главе
круглого стола, находящемуся прямо напротив орлиной головы.
— Господин Министр, — генерал Данфорд и все присутствующие приветственно кивают, не отвлекаясь на

символичный подъем со своих мест или, того хуже, пожимание руки. Мужчина коротко склоняет голову в
ответ, занимая пустующее кресло позади крупной бумажной таблички со скромным заголовком:
«Министр Обороны Соединенных Штатов Америки».
— Спасибо за такую быструю реакцию, — мужчина оборачивается, проверяя взглядом экраны за своей
спиной, и возвращается ко всем собравшимся. — Вы должны были получить протоколы, но если еще не
успели с ними ознакомиться, отложите в сторону, профессор Ким нам сейчас все расскажет.
Названный Профессор Ким, черноволосый широкоплечий мужчина с азиатским разрезом глаз и

южнокорейской фамилией, коротко поднимает взгляд, нажимает комбинацию кнопок на клавиатуре и
выводит на экраны нечеткую фотографию, похожую на те, которые делают с микроскопов. Рядом с ней
вращается по кругу голубая модель игольчатого шара, под которой бездвижно горит крупная греческая
надпись:
Chimaira.
— Я готов начинать, — оповещает профессор, и министр дает разрешение коротким кивком головы.
Профессор кладет руки в карманы халата, негромко откашливается и подходит к прозрачной доске,
исписанной белым маркером. — Моё имя Ким Сокджин. Я заведующий научно-исследовательской
лабораторией в Центре Лугара, Грузия. Наша военно-медицинская группа занимается изучением
биологических агентов, вирусных заболеваний и получением разного рода биологических материалов для
соответствующих экспериментов.
— Профессор Ким, — вмешивается Министр, поймав взглядом нахмуренные лица коллег, — руководит
военной программой Соединенных Штатов по разработке биологического оружия. Если точнее, то одним из
её направлений, которое мы реализуем неподалеку от Тбилиси, Грузия.
— Спасибо, господин Министр, — профессор Ким кажется удивленным, когда опускает до того
напряженные плечи. Оказывается, можно было не подбирать выражения. Забавно. — Моей лаборатории
было поручено синтезировать новый биологически активный организм.
Профессор достает из кармана халата пульт, чуть мешкается, когда направляет его к экрану, и одним
коротким нажатием выводит на мониторы новую иллюстрацию.
— Это древнегреческая Химера: огнедышащее чудовище с телом козы, головой льва и хвостом змеи. Сейчас
мы называем химерой что-нибудь несочетаемое или даже абсурдное, — профессор снова поднимает пульт и
возвращает обратно снимок с микроскопа, — или же организм, состоящий из генетически разнородных
клеток. Это третье поколение биологического оружия, своего рода искусственно собранные или невольно
мутировавшие патогены, взявшие от своих составных частей самые лучшие и, конечно, самые опасные
свойства.
Сокджин оглядывает собравшихся в помещении мужчин выжидающим взглядом, ловит несколько коротких
6/206
кивков, берет в руку белый маркер и включает подсветку у доски. Та загорается по контуру яркой
светодиодной лентой, захватывая и скульптурное мужское лицо — Ким Сокджин становится виден лучше.
Как и свежий ожог на его шее.
— Генетические химеры — это практически идеальное биологически активное оружие. У них нет
индикаторов, нет обратного действия, для утраты их боеспособности потребуются месяцы, если не годы. И
одну из таких химер мы смогли синтезировать 25 ноября этого года. Ровно две недели назад.
Белый маркер скрипит по доске, оставляя за собой кривую, витиеватую комбинацию из букв и цифр — со
слов ученого, название выведенного ими штамма.
Намджун со смешком приподнимает брови. Чудесно, у этого дерьма еще и название есть.
— Созданный нами патоген — это продукт синтеза сибирской язвы и вируса гриппа. Внешне они совершенно
неотличимы, но на химеру не действуют привычные нам противовирусные и антибактериальные препараты.
На неё вообще практически ничего не действует, из-за чего мы не рискнули выводить больше трех
инфекционных частиц до полной разработки средства, блокирующего их размножение.
Ким Сокджин замолкает.
— Господин Министр, — один из вояк недовольно наклоняется вперед, — мы все очень горды за успехи
отечественной медицины, но...
— Терпение, генерал Майли.
— Год назад Соединенные Штаты Америки официально заявили о подписании Римского статута, — Сокджин
скрещивает руки на груди, с силой сжимая в ладони белый маркер. — Это означает, что теперь любое
упоминание нашей страны и какой-нибудь бактерии в одном предложении может вызвать огромные
проблемы. Президент лично приказал засекретить все разработки, которые касаются биологического
оружия.
— Мы знаем о Римском статуте, профессор Ким, — генерал грубо приподнимается с места, опираясь на
вытянутые руки, — с какой целью вы говорите нам всё это и впустую тратите время?
— Пятнадцать часов назад Центр Лугара был взорван, — генерал замирает, — а вместе с ним и все
исследовательские лаборатории. Из тысячи сотрудников выжило всего два десятка. Когда пожар был
ликвидирован, мы тут же отправились в хранилище, где должен был находиться образец вируса, но его там
не оказалось. А теперь вопрос, генерал Майли.
Профессор обходит стол, громко стуча каблуками туфель по мраморному полу, и замирает за спиной у
одного из мужчин, оказываясь прямо напротив раздражающего армейца.
— С какой вероятностью взрыв уничтожил вирус, находящийся в контейнере из бронированной стали?
Генерал кривит губы.
— Температура в очаге взрыва может достигать трех тысяч градусов, профессор Ким. Ваш вирус просто мог
сжариться в этой коробке заживо.
— Одно но, генерал, — Сокджин морщится, не сдерживая внутри какого-то отчаянного отвращения к
происходящему, — контейнера на месте взрыва не оказалось.
Министр упирает локти в стол и с шумным выдохом кладет лоб на скрещенные пальцы. Все, находящиеся в
помещении, молча поджимают губы, даже пара солдат на входе не шуршит амуницией как прежде.
Позволяя себе приподнять брови, мол, есть ли еще предположения, Ким стойко выдерживает напряженный
взгляд армейца — тот даже не пытается скрыть свое недовольство.
Вот и порешали.
— Резюмируйте, профессор, — голос раздается со стороны светловолосого мужчины, Ким Намджуна, за

спиной которого Сокджин невольно оказался. Он один из немногих, кто пришел в классическом рабочем
костюме — скорее всего, политик, не военный. Профессор задерживается взглядом на его отросших
волосах, проглатывает благодарность и собирается с мыслями.
— Центр Лугара был взорван 9 декабря в 23:58 по местному времени, — с расстановкой заключает
профессор. — Возможно, нападал целый спецотряд, один из сотрудников лаборатории видел двух
незнакомых мужчин, предположительно арабов, неподалеку от камер хранения. Никто не успел даже
подать сигнал тревоги, через минуту уже все лаборатории взлетели на воздух.
— Это не просто проблема, коллеги, — Министр поднимает голову, устало оглядывая зал, — если хоть один
журналист узнает о том, что мы до сих пор занимаемся производством биологического оружия, то дорога
7/206
нам отсюда только в Алькатрас.
Генерал Майли вскипает:
— Вам не кажется, что это такая глупость? Кому может понадобиться красть вирус?
— По-вашему, у Штатов мало врагов? — устало отзывается Министр, занимая руки автоматической ручкой,
лежащей на его столе.
Щелк.
Щелк.
— Неужели вы думаете, что это были русские? — вмешивается в разговор один из наиболее долго
молчавших мужчин. Голос его гнусавый и какой-то тягуче-противный, видимо, криво сломавшийся лет в
четырнадцать неподалеку от какого-нибудь Техаса или Алабамы. Противный, как и все находящиеся здесь
люди.
— Я думаю, что никакого похищения не было, — коротко отвечает генерал, и профессор Ким не сдерживает
взлетевшие вверх брови.
— Тогда куда делся вирус, вы в состоянии объяснить, генерал Майли?! — раздраконенно рычит министр,
откидывая ручку в сторону и хлопая ладонями по столу.
— Да может не было никакого вируса вообще, — взрывается в ответ генерал, пренебрежительно кивая
головой на Кима. — Ученые не успели в срок, а тут теракт, устроенный местными жителями, и удачно
подвернувшаяся возможность все скрыть. И у нас иногда поджимают сроки, профессор Ким, но нужно уметь
признавать свои промахи, а не поднимать на ноги весь Пентагон из-за собственного вранья!
В зеленом свете ламп не так заметно, как идет пятнами лицо Сокджина, но он буквально чувствует, как
внутри все почти заживо сгорает от возмущения. Это он-то лжец?! Он?! Проработавший больше года над
созданием какого-то невидимого глазу паразита и чуть не сгоревший заживо из-за него же?! Чудесно!
— Ваша голова полетит одной из первых, генерал, если Президент узнает о том, что вы решили подвергнуть
риску международный статус Соединенных Штатов, — шипит Министр, сжимая пальцы почти до побеления.
— Кому какое дело до статуса? — вмешивается еще один мужчина в солдатском кителе. — Мы имеем явно
ненормальных ближневосточных террористов, у которых сейчас в руках, возможно, неконтролируемый
вирус. Просто напоминаю о том, что препарат для его обезвреживания изобрести не успели. А кто главный
враг пятнадцати из восемнадцати ближневосточных стран? Правильно, Штаты. Будем сидеть и молиться,
чтобы вирус оказался где-нибудь в безобидном Кувейте, а не в Иране, в котором за голову Президента
Америки обещают миллионы долларов?
— Генерал Хайтен прав, мы не можем таким рисковать, — Сокджин опускает глаза на заговорившего перед
ним мужчину. — Был вирус или нет его — на секретную базу США на территории другого государства
напали. Мы в любом случае не имеем права оставить это без внимания.
— Мистер Робинсон, — темнокожий крепкий мужчина, сидящий совсем рядом в сером костюме, отзывается
молчаливым кивком, — отправьте специальный отряд в Центр Лугара. Пусть копают до самого фундамента,
но необходимо проверить, остались ли выжившие, и полностью закрыть объект для посещения. Мистер Вуд,
начните проверки по остальным секретным объектам не ниже второго уровня доступа. Никто не должен
проносить на работу даже зажигалку, конфисковывать на входе все, что может стать причиной возгорания.
Генерал Хайтен, на послезавтрашнем заседании я прошу Вас поднять вопрос о политике Штатов на
Ближнем Востоке. Нам следует ненадолго прекратить военные действия близ Айн-Аль-Асада, если к
иранцам попал вирус, ничем хорошим это не закончится.
Получившие распоряжения служащие кивают и встают с мест, собирая со стола бумаги. Министр долго
оглядывает сидящих, задумчиво приложив переплетенные пальцы ко рту.
— Следует как можно скорее начать разработку противовирусного препарата, — мычит он в итоге,
поднимая глаза и отрывая ладони ото рта.— Профессор Ким, я попрошу выделить вам одну из лабораторий
непосредственно в здании Пентагона. Здесь вы и ваши разработки будут в большей безопасности.
Сокджин, чуть помедлив, кивает.
— Спасибо, господин Министр.
— Останьтесь здесь ненадолго. И вы, мистер Ким, — уже обращаясь к светловолосому политику, все еще
сидящему перед профессором. — Еще раз благодарю всех за такую скорую реакцию. Протокол собрания
будет готов через пару часов.
Министр устало откидывается на спинку кресла, прикрывая рукой глаза. Подушечки пальцев с силой трут
8/206
морщинистые веки, вызывая беспорядочные танцы разноцветных полос и кругов на сетчатке. Скорая
отставка буквально дышит в затылок, пуская стаи мурашек вниз по шее — мужчина пытается расправить
плечи, потому что рубашка на груди кажется неожиданно узкой. Она мешает дышать, сдавливает горло и
запястья, из-за чего Министр приоткрывает рот и шумно втягивает воздух. Тот практически не
проскальзывает в легкие, потому что в горле застревает противный ком.
В ушах грохочет сердцебиение, разбавленное гулким стуком чужих ботинок. Кто-то особо удачливый из
этой толпы госслужащих своими шагами даже попадает в ритм толчкам крови, из-за чего Министр невесело
усмехается. А потом замечает, что в истерике не может перестать дрожать.
Блестяще, просто блестяще. Отправиться на сороковом году жизни в тюрьму как политический преступник,
не совершая при этом никакого преступления.
Производство биологического оружия, конечно, не преступление.
Когда за последним выходящим генералом закрывается дверь, Министр отрывает руку от глаз.
Отвратительное чувство внутри, будто кто-то старательно щекочет сердце птичьим перышком,
отказывается проходить, даже когда в помещении остаются только Кимы («Забавное совпадение», —
отмечает про себя Министр) и пара охранников, бессменно замерших с автоматами в руках.
— Вы в порядке? — осторожно интересуется Сокджин, попутно отодвигая рядом стоящий стул, чтобы сесть
напротив встревоженного Министра. Тот потирает влажные ладони и как-то неутешительно хмыкает,
принимаясь перекладывать с места на место документы.
— Конечно, профессор.
— У вас есть для нас поручение? — вступает в разговор Намджун, светловолосый мужчина с низким голосом
и родинкой на задней стороне шеи. Сокджин заметил её случайно, когда опускал глаза во время
неприятного разговора с раздражающим генералом, и от чего-то постоянно возвращался к ней взглядом.
Приякорился, чтобы не потерять себя в суете государственных разговоров.
— Да, — Министр сцепляет в замок ладони, — мне нужно, чтобы ваш отдел узнал, где находится вирус. И,
по возможности, вернул его обратно.
Сокджин давится воздухом и не может удержать истерический смешок.
— Как вы себе это представляете, господин Министр?
— Я не прошу лично вас отправляться туда, где сейчас находится вирус, и пытаться выкрасть его,
профессор. Это не Голливуд, это — Пентагон. У господина Кима есть специальная группа захвата — к
сожалению, на данный момент это единственное демобилизованное подразделение на фоне наших боевых
действий в Иране. Ваша задача только узнать, где находится вирус и кто совершил нападение в Грузии.
Остальное сделают они.
Задумчиво слушающий Намджун берет со стола свою серебряную ручку и ставит маленький крестик на
внутренней стороне ладони, совсем рядом с основанием большого пальца. Сокджин замечает этот короткий
жест и почему-то улыбается уголками губ.
Забавные эти политики.
— Господин Министр, — Намджун посильнее обводит одну из линий и поднимает глаза, — боюсь, нам не
хватит ресурсов для их обнаружения. Не исключено, что мы сможем найти похитителей, но в точности
выяснить, где сейчас сам вирус... Как вы сами сказали, это не Голливуд.
— В вашем распоряжении абсолютно все сотрудники специальных служб в Соединенных Штатах и за их

пределами. Можете вербовать кого угодно, начиная от преступников и заканчивая самой королевой
Елизаветой. Используйте всё, к чему имеете доступ, но добудьте мне вирус. А еще сделайте так, чтобы ни
одно средство массовой информации не узнало о том, что вы что-то ищете.
Сокджин поджимает пальцы на правой ноге. Не ясно, волнует его больше неожиданно начавшая давить
обувь или перспектива искать три микроскопических вируса на целой чертовой планете. Это даже не
иголка в стоге сена — это самый настоящий пиздец, который, похоже, ему придется разделить с
неожиданным братом по участи и фамилии.
И смешно, и хочется плакать.
— Грузия не будет препятствовать проведению расследования? После взрыва у нас могут возникнуть
проблемы с местными властями, — вспоминает Намджун о насущном, выискивая глазами сначала ручку, а
потом место на руке, где можно сделать второй крестик.
Министр задумчиво кривит губы.
9/206
— Наши сотрудники первым делом поехали улаживать вопрос с городским управлением Тбилиси, —
отвечает вместо него Сокджин. — Центр находится на арендованной территории. Если мы попробуем
доказать, что никаких ядовитых выбросов, угрожающих жизни местных жителей, не было, они согласятся
на сотрудничество.
— Это хорошо, — выдыхает Намджун, — потому что нам может понадобиться любая сохранившаяся после
взрыва информация. А еще данные о пересечениях границы, будь то самолет, поезд или автомобиль.
— Звучит легко, — морщится профессор Ким, — но я не думаю, что нам могут предоставить эти данные
без... должной причины?
— Отправьте официальный запрос в миграционную службу Грузии, — не предлагает, а, скорее, дает

распоряжение Министр, — с пометкой об особой важности. Они не станут отказывать, когда увидят гриф
секретности.
— Хотелось бы верить, — поджимает губы Сокджин.
— Ступайте.
Министр не смотрит на их уход, когда начинает мысленно готовиться к худшему.
***
— Не во что нам верить, профессор, — усмехается Намджун, когда дверь зала закрывается, оставляя внутри
только задумчивого Министра и бессменную пару дежурных солдат. Сокджин на это только невесело
хмыкает, плотнее прижимая к груди стащенный у кого-то со стола экземпляр протокола.
— У меня сейчас такая пустота в голове, — признается ученый, неторопливо следуя за политиком по узкому
коридору, освещенному зеленоватыми люминесцентными лампами. — Я абсолютно не представляю, что
сейчас делать и с чего начинать.
Намджун останавливается перед очередной дверью и достает из кармана пиджака магнитный пропуск.
Уверенность профессора Кима, с которой тот зашел в кабинет, тает и дымится под яркими коридорными
лампами.
— Сейчас Вам следует начать с хорошего сна, — Намджун оборачивается, пока сканер считывает магнитную
ленту на карте, и сверкает ободряющей полуулыбкой. На его щеках проявляются неглубокие аккуратные
ямочки. — Насколько я понимаю, Вы сразу после взрыва направились сюда. Долгий перелет, стресс, еще и
наш Министр решил не ждать с поручениями.
— Я до сих пор не могу понять, как он себе всё это представляет, — Сокджин благодарно кивает, когда его
пропускают вперед, и плотнее запахивает халат. — И мне нужно в вашу медицинскую часть, чтобы еще раз
обработать... — заминается, обмахивая неопределенным жестом шею, — ожог.
Намджун не задает лишних вопросов, просто неожиданно меняет направление, и профессору приходится
последовать за его спиной. Уже через пару минут беспрерывной ходьбы помещения начинают светлеть,
коридоры становятся более людными, уменьшается количество солдат и возрастает число простых
сотрудников в накрахмаленных воротничках.
«Скорее всего, мы покинули подвальные этажи», — предполагает Сокджин, внимательно оглядывая стены
на предмет каких-нибудь планов помещений для экстренной эвакуации. Когда один такой встречается
возле лестницы, Ким удивленно вздергивает брови: он, конечно, предполагал, что Пентагон большой, но
чтобы настолько...
— Периметр здания практически полторы тысячи километров, — с улыбкой сообщает Намджун, когда
замечает зависший на плане этажа взгляд профессора.
— Это чертовски много, — Сокджин, наконец, отрывается от цветной схемы и выжидающе смотрит на
мужчину.
— Мы практически пришли, — тот кивает головой в сторону одного из коридоров и неспешно направляется
туда же.
Со всех сторон слышится топот ног: звон женских каблучков, скрип резиновой подошвы армейских ботинок,
глухое постукивание классических мужских туфель. Люди вокруг спешат и тихо переговариваются, пьют
кофе и громко спорят, смотрят в горящие экраны компьютеров и молча печатают огромные стопки
документов.
Наземные этажи Пентагона напоминают огромный муравейник, в котором тысячи людей вносят свой вклад
в безопасность страны. Сокджин, привыкший работать в размеренной и стерильной тишине лабораторий,
10/206
где каждое лишнее движение может повредить реактив или, того хуже, хрупкий микроскопический
организм, не может найти себе места среди снующих туда-сюда сотрудников. Кажется, его вот-вот собьет с
ног невнимательная женщина на невысоких каблуках или кто-нибудь из солдат, выверенно марширующих
по коридорам со сцепленными за спиной руками.
Сомнительное удовольствие — лежать на полу посреди Министерства обороны. Не так Сокджин

представлял себе свой карьерный рост, ой не так.
Поэтому, когда Намджун говорит «пришли», профессор уже успевает представить себе недалекое будущее,
в котором ему приходится работать посреди этого улья. Отвратительное чувство, особенно по сравнению с
горной грядой близ Тбилиси, где воздух — это виноградный сок, сочная зеленая трава и ледяные озера, а не
средство для мытья стекол, свеженапечатанные бумажные листы и бензиновые лужи.
В медицинский кабинет он входит без Намджуна и даже самого минимального желания работать в
Вирджинии.
Примечание к части
**SM-65 Atlas** — первая межконтинентальная баллистическая ракета, разработанная и принятая на

вооружение в США (её высота 22,9 метров);
Герб Министерства обороны США — орел, держащий в лапах три стрелы;
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/e/e0/United_States_Department_of_Defense_Seal.svg/800px-
United_States_Department_of_Defense_Seal.svg.png
**Центр Лугара в Грузии** — реально существующая биологическая лаборатория Пентагона, где ведутся
все перечисленные в фанфике работы;
**Римский статут (не статус, статуТ)** — международный договор, в его восьмой главе биологические
эксперименты определяются как военные преступления. В реальности США не являются участниками
договора, его подписание — это сюжетная выдумка;
**Пентагон** — штаб-квартира Министерства обороны США; находится в штате Вирджиния;
**Алькатрас** — одна из известнейших и защищенных островных тюрем США, широко известна тем, что в
ней сидел Аль Капоне;
**Айн-Аль-Асад** — авиационная военная база США в Ираке, Иран совершил по ней ракетный удар в конце
января этого года;
11/206
Глава 2. Скальпель
Сокджин смотрит на кофейное пятно, медленно расплывающееся по белоснежной ткани

единственного лабораторного халата, и, несмотря на свой возраст, хочет разрыдаться в голос как ребенок.
Блядство, настоящее блядство.
Утро не просто не задалось, оно случилось настолько противным, насколько вообще могут быть противными
девять часов утра воскресенья: в незнакомом чужом городе, среди безразлично спешащих по коридорам
людей, с мокрым коричневым пятном, которое, вообще-то, должно было стать ежедневной порцией
кофеина, а не шедевром абстракционизма на полах рабочей формы. Сокджин досадливо выкидывает
полупустой пластмассовый стаканчик в урну, комкает мокрый край халата и выжимает его туда же — в
черный мусорный пакет.
Остатки кофе на пальцах профессор совершенно безжалостно промакивает собственными белыми

рукавами, поделом им. А затем психует, дергано стряхивает халат с плеч, сминает его и выкидывает следом
за своими тремя долларами, оставленными в кофейном автомате за углом.
Бесит, как же его все бесит.
Еще и в носу начинает противно свербить, кожа краснеет и чешется, Сокджин буквально чувствует, как
скоро вниз побегут сопли — приходится старательно покопаться в сумке, чтобы найти небольшую салфетку,
случайно стащенную из какого-то ресторанчика быстрого питания. Пихая её, влажную, в карман брюк,
Сокджин с легкой тоской вспоминает горный воздух около Тбилиси, где не дышать полной грудью —
страшнейшее преступление из всех возможных.
В те моменты Ким сравнивал себя со свежепостиранными белоснежными простынями, еще мокрыми,

вывешенными на веревке близ какого-нибудь пастушьего домика. Они ледяные на ощупь, мягко шелестят,
задевают вечнозеленую траву самыми своими кончиками, и все это напоминает какую-то дурацкую рекламу
кондиционера для белья, но Киму, глубоко влюбленному в свободный горный воздух, это абсолютно не
кажется чем-то извращенным. Он бы отдал весь свой оклад за то, чтобы его постель в небольшом хостеле
при Министерстве обороны, куда селят всех командировочных, пахла грузинскими горами, а не едким
аммиаком и полувековой плесенью.
Мысли о Грузии ненавязчиво окрашиваются в цвет копоти, чем печалят Сокджина окончательно. Хуже этот
день могла сделать только тоска по месту, от которого сейчас остался обгорелый фундамент да несчастная
табличка с предупреждением об аллигаторах. Интересно, выжили ли они после взрыва?
Наверное, хотя профессор за все время ни разу в глаза их не видел.
Сокджину вот повезло: он находился в рабочей машине, стоящей на парковке около лабораторий, когда
раздалась серия взрывов. Выскочил наружу, когда совсем рядом грозой прогремел еще один взрыв, который
задел автомобиль. Пластом упал на шершавый асфальт, разодрал ладони и колени, ушиб лоб, а потом
заметил, что один из осколков подпалил верхнюю одежду.
Успел стянуть брюки и, как учили, покататься по земле, но горящая куртка все равно задела огнем кожу.
Зато живой. Уверовавший во всех святых, наполовину обезображенный, но живой.
А еще непонятно, откуда он такой удачливый — вышел бы из машины минутой раньше, и можно было
прощаться с жизнью. Видимо, кто-то наверху старательно берег Сокджина, чтобы тот помог найти
поджигателей или свершил священную месть. Профессор уверен, что будь он слегка более мертвый, чем
живой, в качестве злобного духа отмщение приняло бы более эффективный характер. Затем он вспоминает,
с какой целью он пришел рано утром в Пентагон, и во весь голос стонет.
В пизду такие развлечения, лучше бы реально сгорел.
Профессору вот совершенно непонятно — он так похож на спецагента? Или человека, который разбирается
в разведке? В чем вообще нужно разбираться для того, чтобы, как в фильмах, выслеживать и устранять
особо опасных преступников? Сокджин вот, например, разбирается исключительно в вещах, которые
меньше столовой ложки: штаммы бактерий и продукты питания, из которых, путем забавного рода
переработки, которую принято называть готовкой, можно получить что-нибудь очень даже съедобное и
вкусное.
Профессора пробивает на истеричный смех, потому что всю жизнь он только и делал, что скрещивал,
соединял и смешивал — утром штаммы бактерий, вечером овощи для французского рагу. Как его умение
синтезировать что-то новое поможет в поимке подрывников, Сокджин в душе не представляет. Но идти
против Министра Обороны, а с ним еще и толпы генералов, себе дороже.
Проще уж было сгореть.
12/206
С этой мыслью профессор пытается взять себя в руки и успокоиться. В конце концов, он не один, а когда
тонешь с кем-то вместе, это даже забавно. И определенно не так страшно.
Если, конечно, Ким Намджун умеет плавать.
С абсолютно бессмысленными размышлениями о том, в каком возрасте мистер Ким впервые попробовал
плыть без нарукавников, Сокджин покидает коридор, направляясь по указателям в сторону отдела
Информационной Безопасности. В утреннем письме, которое пришло профессору на корпоративную почту,
было указано, куда и во сколько подходить для обсуждения их новой проблемы — не «специального
задания», не «поручения» от Министра обороны, а именно проблемы. Кажется, Ким Намджуна тоже не
прельщает перспектива искать несколько виновных людей среди семи миллиардов им подобных.
Все в чем-то виноваты. Сокджин как-то думал об этом, но только загнал себя в ловушку из собственных
выводов. Если вина — это переживание по поводу совершенных поступков, не соответствующих
общественным нормам, что делать с людьми, которые не переживают? Насколько правильно говорить, что
человек виновен, если вина является категорией волевой, интеллектуальной? Насколько вообще можно
объективно судить о чужой виновности?
Глупое и бессмысленное рассуждение.
Сокджин хмыкает себе под нос, выслеживая дорогу до нужного отдела по небольшим указателям. Если
вдруг в Пентагон проникнут посторонние корыстные люди (Сокджин не знает, как лучше можно назвать
тех, кто охотится за содержащейся в стенах Министерства обороны информацией), им не составит труда
найти место, где хранятся засекреченные данные. Даже если преступники будут слепые или малозрячие,
они просто воспользуются чертовым шрифтом Брайля, который твердыми точками напечатан на стенах
ровно под всеми указателями.
«Поразительный идиотизм», — думает Ким, касаясь выпуклой гравировки подушечками пальцев. С другой
стороны, что-то в этой заботе о сотрудниках невольно цепляет. Наверное, ровно до того момента, пока
Пентагон не ограбит шайка близоруких хакеров-энтузиастов.
Сокджин подходит к небольшому кулеру, стоящему в коридоре, и усмехается собственным мыслям. Сегодня
он необычайно остроумен.
— Я тоже думаю, что он смешной, — профессор от испуга аж вздрагивает, резко оборачивается, чуть не
проливая воду на вельветовые брюки. Молодой мужчина, сидящий на скамейке совсем рядом, обращается
явно к нему.
— Кто?
— Ну, кулер.
Профессор вскидывает брови.
— Почему?
Мужчина, на первый взгляд показавшийся совершенно обычным, почесывает пальцем бровь, и Сокджин
замечает целую печатную статью, написанную на внутренней стороне ладони и уходящую далеко под
рукава монохромной толстовки. Словно он переписал гелевой ручкой узкую колонку из газеты, только на
каком-то символьно-буквенном языке, Киму абсолютно непонятном.
— Ну, у него есть два резервуара с общим клапаном, патрубок и диспенсер, — начинает задумчиво тот, пока
Сокджин, щуря глаза из-за стабильно плохого зрения, пытается рассмотреть, что все-таки написано на
руке. Гелевая ручка бы уже давно смазалась на потной ладони, получается это... татуировка? — Вы сейчас
можете пить только потому, что вода поступает в распределительную систему диспенсера, там в двух
отсеках регулируется её температура, затем вы нажимаете на кнопку — и вода течет. Нужной температуры.
Свежая. Забавно же.
Сокджин усмехается уголком губ.
— И правда забавно.
Нихера не забавно, откуда он знает, как работает кулер для воды?
Этой информацией вообще можно делиться? Его не посадят?
Профессор пытается не показывать легкого замешательства, которое так и норовит появиться на лице
искривленными бровями. Вода после этого в горло лезет как-то неохотно. Сокджин коротко вдыхает,
залпом опрокидывает в себя стаканчик и сразу же выкидывает его в небольшую мусорку, стоящую рядом.
Явно мутный незнакомец, который совершенно не тянет своим внешним видом на сотрудника Пентагона,
только прослеживает взглядом падение стаканчика и улыбается, кутаясь в свою большую толстовку
сильнее. Замерз? Похоже на то.
13/206
— Я пойду, — Ким натянуто улыбается, абсолютно не представляя, как можно закончить неловкий разговор.
Мужчина в ответ на это только смотрит своими искрящимися глазами, снова дергает уголками губ и
выжидающе склоняет голову вбок.
Сокджин теряется совсем, разворачивается и старается не спешить, когда покидает коридор. Правильно ли
он сделал, что ушел? Или от него ожидали еще каких-то слов?
«Скорее всего он просто чертовски странный», — заключает для себя профессор, вспоминая довольно
необычное тату и не менее необычный взгляд. Он словно пытался Сокджина прочитать — не «прочитать»,
как иногда говорят о попытке предугадать поведение человека, а «прочитать» как человек читает книгу,
вдумчиво бегая по ней глазами, иногда возвращаясь к некоторым строчкам, сопоставляя печатный текст и
возникающие в голове образы. Перспектива быть чьим-нибудь научным четырехтомником Сокджина
совершенно не прельщает, хотя, в связи с последними событиями, он скорее какой-нибудь дешевый
триллер или журнал для вечно тревожных подростков, с которыми профессор ассоциирует себя едва ли не
каждый день после взрыва.
Слишком часто он стал нервничать и тушеваться по пустякам.
Мысль о каких-нибудь успокаивающих таблетках лезет в голову чаще, чем осознанное желание поесть или
постоянно мелькающее напоминание о том, что нужно позвонить матери. Она до сих пор находится в
вынужденном неведении, проводя свои последние годы в небольшом прибрежном доме престарелых
неподалеку от Орландо. Для неё любимый сын всего лишь безобидный селекционер, который ведет какую-
то сложную научную деятельность при важном и крупном университете, а на выходных для души
занимается с животными в приюте.
Сокджин утешает себя тем, что он действительно своего рода селекционер, только на стороне Тьмы:
хорошие ученые выводят антибиотики и лекарства от рака, плохие забавляются с сибирской язвой и
вирусом гриппа. И работает Ким не то чтобы при университете, но при институте точно — институт
Государственной власти еще никто не отменял.
Вот только животных Сокджин терпеть не может. И в приют зарекся не заходить даже под пушечным
выстрелом — в этих богадельнях, по его мнению, делать откровенно нечего.
Матери об этом, конечно же, знать не обязательно. А еще банально запрещено, потому что у Сокджина с
Соединенными Штатами договор о неразглашении, срок которого закончится только после смерти одной из
сторон. То, что американский континент будет стоять и крепнуть еще тысячелетиями Ким не сомневается,
но вот свои года он ограничивает парой скромных десятков: нечего таким, как он, спокойно и безбедно
встречать свою старость. Ну а смерть от какой-нибудь производственной травмы не кажется такой уж
страшной, наоборот, с какой-то стороны выглядит даже весьма достойно.
С этими мыслями профессор, неловко оглядываясь по сторонам, заходит в небольшой темный зал. Солдаты
на входе скрипят резиновой подошвой и шумно перехватывают автоматы в руках покрепче, а Намджун, уже
находящийся в помещении, с приветственным «Доброго утра» встает с кресла.
— Доброго, — Сокджин бегло улыбается, все еще продолжая осматривать зал. Он не просто такой же
темный, какими бывают залы с повышенным уровнем безопасности в Пентагоне, он откровенно черный:
единственный источник света — это экраны мониторов, за которыми сосредоточенно сидят и что-то
беспрерывно печатают люди. Духоту комнаты разбавляет мерное гудение компьютерных систем
охлаждения, стук кнопок клавиатуры и звонкое клацанье мышек. И так в тридцатикратном размере, потому
что профессор насчитывает, навскидку, два с половиной десятка голов и еще несколько таких же
сотрудников, неторопливо снующих вдоль зала в попытках расслабить затекшие конечности.
И это тот самый хваленый Отдел Информационной Безопасности? Это те самые люди, которые ежедневно
отражают сотни хакерских атак на базу данных Пентагона?
Сокджин, конечно, не романтик, он все еще старается напоминать себе, что находится сейчас не на
съемочной площадке, но... серьезно? Это?
— Вы выглядите разочарованным, — подмечает Намджун с легкой улыбкой. Профессор, у которого брови

сами поползли на лоб от глупости происходящего, только и может, что усмехнуться в сжатые губы.
— Я, скорее, немного удивлен.
— Ожидали большего? — догадывается Ким и улыбается еще шире, попутно откидываясь на спинку своего
кресла, не вальяжно, но довольно расслабленно для делового общения.
— Есть такое, — неохотно признается Сокджин, тут же оглядывая глазами макушки сотрудников: вдруг кто-
то услышал и оскорбился.
— Это всего лишь отдел кибербезопасности, — поясняет Намджун, указывая рукой на небольшой диванчик
рядом с собой, — все те технические гении, которых Министерство отбирает и вербует, в силу своих
14/206
собственных странностей не могут усидеть на месте или ужиться в коллективе. Такие обычно работают или
в отдельных кабинетах, или где-нибудь здесь, но по мере необходимости.
— Вот оно как, — задумчиво выдыхает Сокджин, принимая предложение и присаживаясь на мягкий
кожаный диванчик. Не самое лучшее место для обсуждения их планов, но, видимо, им либо не приходится
выбирать, либо у Ким Намджуна очень странное понимание приказа «сделайте так, чтобы ни одна живая
душа не узнала о том, что вы что-то ищете».
— Чтобы удержать в порядке сервера большого ума не нужно, поэтому бóльшая часть этих людей — просто
рядовые сотрудники, — Намджун оглядывает беглым взглядом помещение и задумчиво прикусывает щеку.
— И кто-то из них, вероятно, нам в дальнейшем понадобится.
Сокджин не спрашивает «кто?» или «зачем?», а просто молча принимает факт, что если есть хотя бы один
человек, способный даже на шаг приблизить их к подрывникам, нужно просить его о помощи. А еще стоит
все-таки выпить кофе, заполнить пустой желудок чем-нибудь, напоминающим завтрак, и купить чертовы
таблетки.
Профессор ерзает на месте, пытаясь усесться так, чтобы облегчить тянущую боль в голодном животе, но
получается только хуже: он перекидывает ногу на ногу и замечает, что капли от пролитого кофе попали
прямо на брюки. На светлом вельвете они выглядят как россыпь родинок или веснушек — может быть,
окажись Сокджин в любом другом месте и перед любым другим человеком, он бы даже улыбнулся от такого
сравнения, но сейчас он все еще на работе и ему все еще немного стыдно.
— Что ж, — Намджун тактично не задерживается взглядом на запятнанных брюках и прижимает ладонь к

плечу, начиная медленно поглаживать кожу под рубашкой, — я думаю, нам стоит сначала разобраться со
всеми техническими моментами. Не можем же мы вести это дело прямо тут.
Профессор отрывает взгляд от мужского плеча, тонкая ткань рубашки на котором наконец-то натянулась
достаточно для того, чтобы четко рассмотреть прилепленный к коже никотиновый пластырь. Он маленький
и круглый, но плечо под ним чешется адски — Сокджин знает, он тоже бросал в свое время.
Не бросил.
— Сколько миллиграмм? — Намджун ловит взглядом кивок профессора на пластырь и будто пристыженно
убирает руку, сцепляя пальцы в замок между разведенных ног.
— Пятнадцать, — с тихим смешком отвечает он.
— Вы молодец, — неожиданно подбадривающие улыбается профессор, — я в свое время и до пятнадцати не

дошел.
Намджун коротко улыбается в ответ, снова прижимая ладонь к плечу и аккуратно почесывая раздраженную
кожу вокруг, чтобы ненароком не содрать крохотную спасительную наклейку.
Сокджин впервые получает возможность рассмотреть политика (абсолютно обезоруженного никотиновой

голодовкой) без спешки, но он просто бегло касается взглядом вымеренных, кажется, по линеечке стрелок
на брюках, высоких носков, чистых туфель с маленькими капельками грязи на каблуках — не то, что
россыпь пятен на профессорских вельветовых штанинах. Выше особо не смотрит, просто замечает полоску
загара вдоль воротника рубахи и выделяющиеся даже на фоне светлых прядей седые волосинки, ритмично
покрывающие виски и челку.
В этом отвратительном свете — в его почти полном отсутствии — только и делать, что рассматривать
людей.
Хотя для себя профессор отмечает, что перед ним сидит определенно политик. Если в прошлый раз это
казалось чем-то очевидным из-за отсутствия у Намджуна военного кителя, то сейчас буквально все, от
поведения до внешнего вида кричит о том, что Ким далеко не первый день в государственной службе.
Сокджин не знает его должность, но спрашивать не решается, ведь, если тот присутствовал за столом во
время экстренного сбора, значит, занимает явно не последнее по важности кресло в Министерстве обороны.
А какие слова напишет Ким по итогу в своем резюме — не его, Сокджина, дело. В конце концов, все они
занимаются одним делом — обеспечивают безопасность Америки.
— Перед вашим приходом я подал запрос господину Министру, — негромко начинает Намджун, — если все
пройдет хорошо, то уже сегодня нам предоставят помещение для работы.
— О, — Сокджин даже подбирается весь, усаживаясь удобнее, — это здорово.
Мужчина в ответ только коротко улыбается уголками губ.
— Отчет о нашей работе будут требовать каждый день, — а вот и плохие новости, — составлять его не так
сложно, сейчас везде есть шаблоны. Сложнее будет писать изо дня в день в него что-то новое.
15/206
Профессор шутку не оценивает — то ли чувством юмора они с политиком не сходятся, то ли просто шутить
над их общей проблемой уже не очень хочется. Приходится ограничиться учтивой улыбкой и печальным
смешком: у них сейчас даже шаблонов для отчета нет. У них вообще ничего нет, а начинать нужно уже
сегодня — если вирус украли террористы, ждать они не будут.
— Латентный период Химеры очень маленький, — неожиданно вспоминает Сокджин, — если они соберутся
плодить вирус, то понадобится меньше суток для того, чтобы из трех инфекционных единиц получить три
миллиона. А затем все будет расти в геометрической прогрессии и, пока антивирусного препарата нет,
остановить процесс не получится.
— Есть весьма большая вероятность, что убивать человечество они не собираются, — Намджун опирается
на подлокотник и отрешенно потирает пальцем верхнюю губу, — видите, все дело в том, что мы пока даже
приблизительно не знаем, кто устроил взрыв в Грузии, чтобы судить об их мотивах. Но не исключено, что
вирус нужен им, например, для шантажа. Даже нет, не сам вирус, а знание о его существовании. С такой
информацией загубить положение Штатов на мировой арене дело одного поста в Facebook.
— Информационная война звучит лучше, чем биологическая, — Намджун шутку не оценивает тоже, и
Сокджин даже представить боится, что ждет их дальше с таким уровнем взаимопонимания. Кажется, о
приятельских отношениях придется забыть, хоть бы на обоюдном уважении выехать, и то хорошо будет.
— Штаты проиграют любую из этих войн, наша с вами первостепенная задача — не допустить никакую из
них.
Сокджин усмехается.
Как два пальца обоссать, ну.
— Мне бы хотелось понять вектор развития, — все-таки решается сказать профессор. — Вы ведь понимаете,
что я специалист совершенно другой сферы, поэтому вряд ли смогу вам сильно помочь с...
— Профессор Ким, — Намджун отрывает пальцы от губ, ободряюще улыбаясь, — кажется, вы слишком
буквально восприняли поручение господина Министра. Сейчас ваша первостепенная задача — это
разработка антивирусного препарата на случай, если все-таки целью подрывников было непосредственно
биологическое оружие. Вы не член следственной команды, вы — ценный свидетель. И любое ваше знание о
Центре Лугара поможет нашему делу.
Сокджин глуповато моргает, напряженные плечи опустить все никак не получается.
В каком смысле? То есть, он...?
Оу.
— Оу...
Внутри потрясающим коктейлем мешаются облегчение и какое-то странное разочарование. Если природу
первого профессор еще способен абсолютно спокойно понять, то вот второе появилось как-то неожиданно.
Неужели Сокджин успел так много надумать, что даже немного расстроился?
«Благодари небеса, что не придется нести на себе эту ответственность», — пытается привести в чувство
собственное предательское сознание Ким, неожиданно обращая внимание на по-прежнему собранную
фигуру Намджуна. Сокджин даже не хочет знать, каким образом тот спокойно принимает факт, что от его
действий сейчас зависит целое чертово государство. Это работа в политике насколько... ожесточает?
Но Ким не производит впечатление жесткого и железного политика. Разумного, собранного и спокойного —

да, особенно со своими маленькими ямочками на щеках, которые как-то подсознательно вызывают доверие,
но никак не человека, способного, не моргнув и глазом, нажать на красную кнопку в ядерном чемоданчике.
А сейчас каждое решение Намджуна по поводу их расследования равносильно ладони, занесенной над той
самой кнопкой — любой неверный шаг сокращает драгоценное время, как расстояние между ними.
Хуже этого только тот факт, что они не знают, какое по размеру это расстояние: совершенно непонятно,
когда поджигатели дадут знать о том, что вирус у них, из-за чего прогнозирование расследования даже на
неделю вперед может оказаться абсолютно бессмысленным. А думать об этом — означает поддаться
панике, что в их положении абсолютно не позволительно. Сокджин откусывает кусочек сухой кожицы от
нижней губы, незаметно снимает его с языка тыльной стороной ладони и собирается с мыслями.
— Центр Лугара не просто был под физической защитой, — выдыхает он медленно, — о лабораториях никто
не знал и не мог узнать. Даже для местных жителей это был просто какой-то очередной комбинат легкой
промышленности. Документация велась исключительно внутри центра и не выносилась за его пределы. Мы
были освобождены от любой отчетности, только финансирование, прикрытое какими-то непонятными
иностранными инвестициями. Никто в это дело не вникал, да и не хотелось, а большая часть сотрудников
были ученые, их же совершенно не интересовала жизнь вне предметного столика микроскопа.
16/206
— Вы не посылали в Пентагон никакие документы, касающиеся ваших разработок?
— Мы не посылали из Центра вообще никаких документов. Вся бумага уходила на исследовательские

данные, но они тут же опечатывались, поэтому ни у кого даже мысли не возникало вынести что-то за
пределы территории. Все, что было в Центре Лугара, осталось в Центре Лугара.
— У вас были электронные версии документов?
— Нет. Все было на бумаге и все сгорело во время взрыва. Если только они не вынесли в суматохе какой-
нибудь пакет, — Сокджин поджимает губы, обдумывая самый нехороший вариант из всех возможных. — На
документах не было никаких печатей и гербов кроме грифа секретности, поэтому, даже при большом
желании, доказать причастность Штатов будет почти невозможно.
Намджун поправляет складки брюк на коленках, и Сокджин нехотя понимает, что все это полный бред.
Чтобы доказать причастность документов к Соединенным Штатам, одного только грифа может хватить с
головой. Если хоть какие-то бумаги попали в руки подрывников, у них будет юридическое подтверждение
своих слов, а это сразу фатально для всего министерства: официальные документы опровергнуть будет
практически невозможно. Тогда уж Президент точно отыграется на всех них: сделает пушечным мясом,
отправит «в командировку» до какого-нибудь лагеря или вообще пустит всех под трибунал, мол, а я и не
знал, чем они занимаются в этом своем Пентагоне, какой произвол.
Намджуну, судя по его лицу, не нравится никакой из этих вариантов, особенно потому, что именно от него
зависит, отправятся они всем отделом в отпуск на острова или в «командировку» на другие острова.
Сокджин, наоборот, кажется, немного похолодел и успокоился после новости о том, что он не обязан вести
расследование по этому делу. Было бы действительно глупо, особенно со стороны Министра, доверять
поимку такого рода преступников (поимку любого рода преступников) непонятному подгоревшему в пожаре
ученому. Профессор удивлен, как тот вообще не бросил на расследование всевозможные свободные силы,
ограничиваясь только мистером Кимом и подконтрольным ему отделом.
— Нам стоит начать вербовку уже в ближайшее время, — говорит Намджун, шоркая пальцем по маленькой
белой пылинке на коленке, — боюсь представить, сколько человек придется привлечь к делу, прежде чем
оно хотя бы чуть-чуть сдвинется с места.
От этих слов Сокджину плохеет. Он только начал думать, что все не так тяжело, как может показаться.
— Перед вашим приходом я вызвонил одного своего коллегу, — продолжает Ким, — он мой хороший
помощник, правда стажер, но это не играет роли, парнишка очень способный.
Профессор шумно вздыхает. Хорошо, они хотя бы сдвинулись с места.
— Он поможет нам со всеми бюрократическими вопросами, поэтому за отчеты и официальные запросы

можете не волноваться, — Намджун вытягивает голову, чтобы посмотреть на дверь за спиной Сокджина, и
садится на место. В мутном стеклянном окошке уже виднеется быстро приближающаяся темная фигура.
— В первую очередь нам нужно будет подать запрос в миграционную службу Грузии, чтобы отследить все
перемещения за пределы страны. Не думаю, что подрывники остались бы где-нибудь в Тбилиси, —
решительно предлагает Сокджин, подаваясь корпусом вперед и скрещивая ладони. Тут же он замечает
удивленный взгляд Намджуна и тушуется. — Простите, господин Ким, я что-то забылся.
— Нет-нет, — мужчина даже качает головой, — вы все верно говорите. Я рад, что могу рассчитывать на
вашу помощь.
Профессор облегченно выдыхает ставший комом в горле воздух. Он не собирается отказываться от дела,
даже если его просто привлекут как свидетеля, ведь вирус был создан его руками, поэтому только Ким
Сокджину и нести за него ответственность. Намджун, кажется, тоже понял и принял это.
Самому профессору, чтобы понять и принять, понадобилось почувствовать ущемленную гордость.

Замечательно, ну.
— Только не стоит исключать вероятность, что подрывники могли все же остаться в Грузии, — мужчина
снова бросает короткий взгляд за спину Сокджина, — отправить вирус почтой и засесть на дно. Вряд ли
таможенные службы заметят три микроскопических организма.
— Три организма, может быть, и не заметят, — профессор тоже оборачивается, когда охранники у двери
отходят в стороны, — но вот огромный металлический ящик, в котором они хранятся, наверняка вызовет
вопросы на границе.
— Они не смогут извлечь оттуда вирус? — интересуется Намджун, привставая с места, чтобы пожать руку
высокому молодому мужчине, идущему мимо солдат в их сторону.
— Вирусы очень слабы, — Сокджин, не задумываясь, тоже встает, — они не могут выжить вне
17/206
человеческого организма и недели, если искусственно не поддерживать для них определенные условия,
например, температуру. Если подрывники извлекут вирус и попробуют транспортировать его без ящика, тот
просто оттает где-нибудь в грузовом самолете и разрушится.
Подошедший к ним мужчина сверкает ярчайшими голубыми глазами и приветственно кивает, протягивая
ладонь сначала Намджуну, а потом и беспрерывно говорящему о вирусе профессору.
— Рад тебя видеть, Адам.
— И я, господин Ким, — Адам, сверкая винирами и легкой, декоративно выбритой щетиной, крепко
пожимает ладонь Сокджина, не отводя взгляда от говорящего с ним начальства. Профессор не удерживает
взлетевшую в недоумении бровь — на него даже не посмотрели.
— Это профессор Ким Сокджин, он глава одной из исследовательских лабораторий в недавно взорванном
Центре Лугара и создатель вируса Химера, — Адам обращает свое внимание на Сокджина, но тот уже
теряет к стажеру всякий интерес, просто подтверждая слова Намджуна коротким кивком.
— Адам Рóса, Агентство юридической защиты, — представляется стажер.
— Росс?
— Рóса, — недовольно поправляет тот, слегка кривя лицо. Сокджин забавляется.
— Вы испанец?
— Я из Колумбии, — стажер поправляет полы пиджака и чуть ли не показательно поворачивается к

профессору боком, обращая все внимание на начальство.
Сокджину уже откровенно смешно.
Намджун присаживается обратно, рукой приглашая за собой остальных. Когда профессор опускается на
прежнее место, стажер уже закидывает ногу на ногу, доставая из принесенного с собой портфеля
небольшой ноутбук. В сравнении с огромными гудящими компьютерами, которыми полна комната, эта
крохотная раскладная книжечка выглядит до боли забавно.
Адам же забавляться не намерен: он проверяет, ровно ли бликуют носы его туфель, мочит большой палец
слюной, незаметно стирает с коричневой кожи маленькую потертость и весь обращается в слух. Сокджин
весь краснеет, пытаясь удержать дрожащее тело от всхлипа, и с трудом приводит дыхание в норму.
Боже, у него даже в боку закололо. От чего-то стажер кажется ему таким комичным, что за грязные
вельветовые брюки даже перестает быть стыдно.
— Если извлечь вирус из ящика невозможно, у нас остается два варианта. Либо они отправились с ним через
границу, либо остались в Грузии, — Намджун, словно не замечая творящейся у него перед глазами сцены,
продолжает думать. — Было бы отлично, если бы они переезжали через таможню официально, но для этого
нужно быть совсем идиотами. Те, кто незаметно проникли на охраняемую территорию Центра и полностью
заминировали его, наверняка предусмотрели и то, как они будут тайно транспортировать груз.
— Если мы поймем, откуда были подрывники, то можно будет сопоставить выезжавших из Грузии и
въезжавших в ту страну за последние сутки. Но вряд ли они повезут ящик официально, его не
замаскировать даже под чемодан, он действительно огромный, — Сокджин оглядывает себя, стол, сидящих
по левую руку мужчин и лезет в сумку, чтобы достать ручку и очередную мятую салфетку.
Ручка криво скользит по тонкой бумаге, рвет её, но Ким упрямо рисует аккуратный куб, испещренный
небольшими трубками и стеклянными окошками для наблюдения.
— Зачем хранить маленький вирус в таком большом ящике? — спрашивает Адам, наблюдая за тем, как
покрытая красными ожогами ладонь профессора прижимает салфетку к столу, чтобы та лишний раз не
скользила.
— Мы хранили его в этом ящике только в лаборатории, — отвечает негромко Сокджин, — внутри ящика
пробирка, в которой находятся клетки, зараженные вирусом. Химера все еще нестабильна, она плохо
переносит перепады температур, поэтому в одной только пробирке сможет выдержать совсем немного
времени. Ящик сохраняет её жизнеспособность.
Намджун принимает из рук профессора салфетку с рисунком и подергивает плечом, видимо, пытаясь
уменьшить контакт ткани рубахи с зудящей под никотиновым пластырем кожей. Ящик на салфетке больше
похож на старые модели водолазных костюмов, да и реальные размеры его до сих пор остаются
непонятными, поэтому Ким просит:
— Профессор, не могли бы вы сходить, как будет время, в инженерно-техническую лабораторию? Нам

может понадобиться модель ящика в его полный размер.
18/206
Сокджин принимает салфетку обратно и кивает, пряча её в карман брюк.
— Отряд специального назначения, который будет заниматься кражей вируса, должен иметь макет для
тренировки операции, — продолжает Намджун.
— Они проводят тренировки? — удивленно переспрашивает профессор. Адам хмыкает.
— Конечно, — Намджун, в отличие от своего стажера, абсолютно не кажется раздраженным. Он словно рад,
что может поделиться чем-то интересным, — любое спецподразделение проводит учения перед тем, как
отправиться на подобного рода задания. Если это не экстренная ситуация, например, теракт, и есть время
на планирование операции, то они могут возводить даже стены того здания, куда нужно проникнуть.
Естественно, это будет простой гипсокартон или что-то в этом роде, главное, чтобы оно повторяло комнаты
и коридоры.
— Удивительно, — искренне поражается Сокджин, — хорошо, что нам не придется самим лезть за вирусом.
— Для этого в США и существуют Силы специальных операций, — отвечает Намджун, с легким хлопком по
коленям вставая с места. — Профессор Ким, мы с Адамом оставим вас до обеда. Как только нам будет
выделено отдельное помещение, я попрошу, чтобы вас отвели прямо туда. А пока вы можете попросить
кого-нибудь из солдат на входе, чтобы они проводили вас в лаборатории. Стоит начать разработку
антивирусного препарата в ближайшее время: если мы не сможем вернуть оружие, нужно иметь средство,
чтобы его обезвредить.
— Сначала нужно вывести вирус, — Сокджин тоже встает, поправляет забрызганные брюки и берет в руки
свою сумку, — заново.
Из кармана чуть не выпадают мятые салфетки: одна с чертежом ящика, другая мокрая от того, что
некоторое время назад побывала в зудящем профессорском носу. Ким прячет их глубже, провожает
взглядом мужчин и глубоко вдыхает.
Он собирается вернуться в лаборатории для того, чтобы снова создать Химеру по её образу и подобию, а
затем довести дело до конца: синтезировать противовирусный препарат, который не позволит вирусу
распространиться за пределы стеклянной пробирки. И если сердце ученого будет ныть так каждый раз,
когда придется начинать многолетние исследования сначала, Сокджин предпочтет самолично вскрыть себя
скальпелем.
**Шрифт Брайля** — рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения

незрячими и плохо видящим людям.
**Селекционер** — лицо, которое вывело, выявило и усовершенствовало сорт растения, породу животного
или штамм микроорганизма.
19/206
Глава 3. Гамельнский крысолов
Сокджин шумно выдыхает в респиратор, из-за чего на его внутренних стенках остаются капельки
воды. Дышать становится тяжеловато из-за влажности, Ким стягивает резиновый ремешок с затылка,
больно цепляет волосы и с упоением втягивает ртом свежий прохладный воздух лаборатории. Он резкий и
спиртовой, с мягкой примесью чего-то животного или травянистого. Слепяще-белая в ярком свете ламп
химзащита трётся об одежду и неприятно электризуется, но снять её Сокджин пока не может. Он стягивает
капюшон, достает из кармашка очки в тонкой оправе и цепляет их на нос, ближе наклоняясь к маленькому
черному окуляру микроскопа.
— Профессор Ким, — молодой лаборант осторожно подходит ближе, держа в руках маленькую колбочку с
желтоватой жидкостью внутри. — Я начинаю спектральный анализ?
— Да, конечно, — Ким отрывается от микроскопа, смотрит на реактив в руке лаборанта и кивает ему
головой в сторону спектрофотометра — небольшого прибора, чем-то напоминавшего ещё студенту
Сокджину кассовый аппарат. Не то чтобы совсем профессиональная ассоциация, но он до сих пор иногда
ждёт, когда на маленьком экранчике покажутся ярко горящие зеленые цифры, а не очередной химический
состав, который еще надо расшифровать.
Ким хмыкает себе под нос, поправляя мешающийся респиратор на шее. Интересно, этот молодой лаборант
знает о том, что в его пробирке плещется генетический материал сибирской язвы? Будет ли он более
аккуратен, если Сокджин скажет ему об этом?
Профессор расплывается в улыбке, не решая травмировать юного парня, непонятно каким образом
оказавшегося в министерских лабораториях. Тот понимает эту улыбку по-своему, счастливо тянет уголки
губ вверх и спешит к приборам, шоркая дутыми штанами белого защитного комбинезона.
Профессор прослеживает за ним взглядом до последнего, убеждаясь, что с пробиркой все в порядке, а
затем возвращается к своему столу, выводя на монитор компьютера изображение с микроскопа. Оно черно-
белое и нечеткое, словно бы старый пленочный фильм, но только главные герои в нем не незадачливые
влюбленные, а несколько дрожащих шипованных шариков, вирусов гриппа, — их Сокджин планирует в
ближайшем будущем влюбить в лучших представителей сибирской язвы, если только те останутся живы
после активного лаборанта с его нескончаемым энтузиазмом.
Создать Химеру заново оказалось не намного проще, чем работать над ней несколько лет. Пусть Сокджин и
помнил большую часть исследований, поскольку он проводил и контролировал их лично, без сгоревших
материалов все проходит будто бы вслепую. Огромную часть измерений приходится делать заново, потому
что без них каждый последующий этап не просто сложнее, а банально опаснее. Умереть спустя трое суток
после того, как Ким оказался в Пентагоне, он не хочет совершенно.
Вирус на экране вяло шевелится, дрожит и тоже, наверное, умирать не хочет, но не может умереть то, что
находится между жизнью и смертью, решает Сокджин, и набирает немного жидкости из колбы с
нечитаемым Guanidinium thiocyanate, чтобы снова заглянуть в микроскоп и осторожно капнуть раствор на
вирус. В переднем кармане брюк начинает беззвучно вибрировать мобильный телефон, и Ким чертыхается
себе под нос, чуть не уронив на стол лабораторный дозатор.
Чтобы добраться до штанов, нужно стянуть весь верх рабочего комбинезона. Если спросить у Сокджина, кто
вообще будет надевать химзащиту поверх своей одежды, зная, что там остались личные вещи, тот только
закатит глаза. Он, конечно же, всегда доставал телефон. И никогда не забывал в кармане брюк, например,
пропуск в лаборатории, нет.
Телефон не прекращает вибрировать, и нога под ним уже начинает противно чесаться, но профессор упорно
игнорирует всё, кроме вируса, отдельные шарики которого начали двигаться быстрее. Пальцы осторожно
вращают колесико микроскопа, делая изображение более четким, пока буйный лаборант громко хлопает
крышкой спектрофотометра и с писком нажимает на кнопку включения.
Сокджин осторожно берет в руки дозатор, собираясь капнуть немного больше раствора, и только подносит
его к стеклу под микроскопом, как:
— Я сделал, профессор!
Рука дергается, и Ким чуть было не дергается за ней следом, едва удерживая себя от падения на пол
вместе с микроскопом. Блядский лаборант!
— Молодец, иди посиди на диванчике, — раздраженно косится на парнишку профессор, тут же шумно
вдыхая через нос и ловко капая раствором на стекло. Вирус на экране дергается сильнее, с ума сходит, и
Сокджин удовлетворительно мычит себе под нос. Теперь только ждать.
— Что вы сейчас сделали, профессор? — лаборант практически утыкается носом в экран монитора. Ким уже
собирается одернуть его, потому что откровенно бестактно так близко пялиться, но потом замечает, что
мальчишка щурится и часто моргает, видимо, пытаясь рассмотреть изображение с вирусом. Прекрасно, у
20/206
него еще и полуслепой лаборант. Как он вообще доверил ему держать в руках чертову сибирскую язву,
когда одно неловкое столкновение с любым предметом мебели и накрылись бы их исследования, а затем и
здоровье медным тазом.
Ким раздраженно подмечает в голове, что теперь понятно, для кого на стенах сделали шрифт Брайля, и тут
же одергивает себя, потому что мальчишка кажется действительно заинтересованным, а проблемы со
зрением есть у трети жителей планеты, просто конкретно этот житель не считает нужным носить хотя бы
очки.
— Я добавил к вирусу тиоцианат гуанидина, — кивает головой на баночку с раствором Сокджин, — он очень
агрессивен, из-за чего вирусные частицы становятся более безопасны для исследований. Впервые ученые
вообще сделали это, когда изобретали вакцину от испанского гриппа.
— А что будет потом?
— Потом? — Сокджин задумчиво зажевывает губу. — Потом мы будем извлекать из вируса его генетический
материал, потому что только так можно будет синтезировать что-то новое. К нашему с тобой сожалению,
мелкие частицы еще не научились ухаживать друг за другом, чтобы потом плодить необычных детишек.
— Это же нужно на свидание звать, — задумчиво бурчит лаборант, на что Сокджин глухо посмеивается,
протягивая руку в перчатке, чтобы потрепать того по голове, укрытой белым капюшоном.
— Ты прав, — со смешинками в глазах отвечает профессор, пару раз хлопнув парнишку по спине, — лучше
уж по старинке, генетически.
Тот невесело улыбается, и в этот же момент телефон снова начинает громко вибрировать. Сокджин
проглатывает недовольный стон, последний раз бросает взгляд на экран и, бегло кивнув лаборанту,
отходит в сторону выхода, попутно расстегивая замок на комбинезоне.
Охрана на входе тоже в химзащите, из-за чего автоматы в их руках выглядят огромными черными дырами,
весьма устрашающе прижатыми к груди. Зачем нужны солдаты в министерской лаборатории Сокджин не
знает, но даже в Центре Лугара, который, казалось бы, секретный правительственный объект, люди с
оружием патрулировали только коридоры. Здесь же они ходят за тобой конвоем, словно бы Сокджин,
проработавший больше пятнадцати лет на благо нации, может у этой самой нации что-то украсть.
Украли здесь как раз-таки у него.
Кстати об этом.
Сокджин проходит в смежный блок за дверью, стягивает с себя респиратор, химическую защиту, перчатки и
резиновые сапоги, меняя их на удобные повседневные туфли, и выходит в следующую комнату, достаточно
безопасную для того, чтобы носить простой медицинский халат.
В этой комнате Ким и добирается до телефона, прекратившего вибрировать где-то на стадии переодевания.
Два пропущенных вызова — оба с неизвестного номера, но, судя по тому, что контакт высвечивается как
«номер скрыт», Сокджин начинает догадываться, кто ему звонил.
Идти от подземных лабораторий до внутреннего кольца Пентагона не так долго, как профессор боялся. Он
безотрывно прикладывает недавно сделанный пропуск, все еще кивает солдатам на входе, так и не
добившись за все это время от них никакой ответной реакции, и проходит вглубь здания, в итоге
останавливаясь перед большими дверями из матового стекла. Очередной магнитный замок загорается
зеленым, и Сокджин проходит внутрь большого конференц-зала, в котором за длинным столом уже сидят
два знакомых человека: Намджун выглядит поразительно живым, он прижимает телефон к уху и активно
кивает, пока Адам сидит рядом и печатает что-то в своем карманном ноутбуке.
Ким прячет смешок за кулаком: это действительно выглядит забавно.
— ...знаете мой почтовый адрес? Да, отлично, — Намджун цепляет ручку, лежащую неподалеку на столе, и
что-то размашисто записывает на уголке одного из в беспорядке раскиданных документов. Когда
профессор подходит ближе, он отмечает, что это далеко не беспорядок: бумаги разложены пускай странно,
но ровными стопками, некоторые из которых были даже чем-то скреплены. Вокруг Адама же творился
настоящий бардак, который тот старательно игнорировал, громко стуча по кнопкам и морща нос, пытаясь
тем самым поправить съезжающие на его кончик очки.
Намджун заканчивает разговор и бегло дописывает что-то на том же уголке бумаги, не скрывая при этом
довольной полуулыбки. Неужели получилось узнать что-то хорошее?
— Мистер Ким, — он поднимает голову на зов подошедшего Сокджина и тут же встает с места, пожимая
протянутую руку. — Выглядите воодушевленно.
— Профессор, — Намджун мягко хмыкает на его слова, присаживаясь обратно и указывая мужчине на
соседнее кресло, — не могу сказать, что сильно воодушевлен, но у меня определенно есть хорошие новости.
21/206
Мистер Ким, как и обычно, выглядит внушительно. И дело далеко не в размахе плеч, натянувших костюм-
тройку до складок, а, скорее, в том, насколько прямо и, при этом, совершенно ненапряженно выглядит его
спина. Сокджину, привыкшему горбиться перед микроскопами, о такой осанке только мечтать и остается —
может, пока он в Вирджинии, походить на пилатес?
Хотя Намджун не похож на человека, дважды в неделю разминающего позвоночник на большом дутом
шаре.
— Они касаются пропажи вируса?
— Непосредственно, — уголки губ Намджуна все еще располагающе приподняты, и Сокджин мистическим
образом перенимает его хорошее настроение, в предвкушении устраиваясь на кресле поудобнее.
Политик поправляет отливающие серебром (Сокджин уверен, что это, как минимум, белое золото, а, как
максимум, платина) часы на запястье, несколько секунд задумчиво смотрит на циферблат, затем снимает
блокировку с экрана телефона и проверяет время там. Забавный.
Профессор улыбается шире, когда понимает, что Ким действительно носит наручные часы только для
украшения. Что говорить, он сам до сих пор туго определяет время по стрелкам, из-за чего на собственное
тридцатилетие подарил себе электронный браслет, который до сих пор, спустя столько лет, работает четко
и исправно. А главное — понятно.
— Вчера вечером мы получили по факсу два пакета документов, — начинает издалека Ким, — один
непосредственно из Главного миграционного департамента Грузии, другой от Министра обороны. С какого
хотите начать?
— Первый, — Сокджин даже немного наклоняется вперед.
— Первый, — повторяет себе под нос Ким, скользя пальцами по бумагам в поисках нужных, — помните, мы
подавали официальный запрос в миграционную службу об иностранных гражданах, пересекших границу
Грузии за последние несколько суток? Они предоставили данные о въезжавших и выезжавших в течение
полугода с момента взрыва.
— Оу, — Сокджин берет в руки толстую стопку бумаг, с хлопком опуская её перед собой. Первую страницу
венчает крупный черно-белый герб со львами, держащими щит — государственная символика Грузии. —
Сколько же нужно будет их разбирать?
— Недолго, — Намджун тянется к документам и открывает списки, пропуская пару бумаг с разного рода
формальностями. — В Грузии нам оказали огромную услугу, они сами выделили тех, кто въезжал на
территорию страны за все это время и выезжал четко после взрыва. Таких набралось не больше пятисот
человек.
Сокджин бегло просматривает списки, иногда замечая выделенные курсивом фамилии, поверх которых
жирно лежит слой кислотно-розового маркера. Дания, Уругвай, Шотландия, Гонконг, Оман, Россия. Снова
Дания, снова мужчина 45-ти лет, снова незамужняя женщина из Индии. Чем дальше Сокджин листает
бумаги, тем больше замыливается глаз. Найти странные совпадения даже среди пятисот человек кажется
непреодолимо сложным, особенно если учитывать уже двух мужчин из Дании и парочку незамужних
индийских женщин. Интересно, они могли украсть вирус? Если да, то зачем он им?
— Будет обидно, если они все-таки остались в Грузии, — с грустным смешком профессор откладывает от
себя стопку, не отрывая задумчивого взгляда от герба.
— Если мы не найдем никаких возможных преступников здесь, — Намджун кивает головой на списки, — то
будем мониторить каждого, кто покидает Грузию с этого самого момента.
— А вдруг это были грузинские наемники? Тогда им нет смысла пересекать границу, — вклинивается в
разговор Адам, и Сокджин буквально ощущает, как его тело покидает прежний хороший настрой. Версия
звучит максимально дерьмово, особенно учитывая то, что Грузия не разрешит американцам устраивать
поиски непонятных преступников на их территории без должной причины. А какая у США может быть
причина? Украденное биологическое оружие? И смешно и грустно.
— Занулим возможность, что это было в интересах Грузии, — предлагает Намджун, поднимаясь с места в
сторону прозрачной маркерной доски, — профессор Ким, какого числа вы подтвердили, что вирус был
изобретен?
— Я написал отчет о работе лаборатории за две недели до взрыва. Это должен был быть единственный
документ, который мы бы вынесли за пределы Центра, — Сокджин начинает медленно догадываться, куда
ведет своим предположением Ким, — это был вечер двадцать пятого ноября.
Намджун с щелчком открывает колпачок белого маркера и бегло пишет на доске две даты. Одна — день,
когда подтвердилось изобретение вируса, другая — спустя две недели.
22/206
— Сопоставлять всех приезжих за этот период бессмысленно, — Ким со скрипом чертит на доске линию,
отмечая на ней все важные временные отрезки, — потому что подрывники не могли знать о вирусе, пока тот
не был окончательно изобретен. Значит, подрыв тоже готовился только в течение этих двух недель, может
даже меньше.
Сокджин хмурится. О Химере действительно был в курсе только он и десяток сотрудников лаборатории,
каждого из которых профессор хорошо знал лично. Из одиннадцати создателей вируса во время взрыва
выжило только двое.
И Ким один из них.
— Тогда нам нужно сопоставлять всех въехавших за две недели до взрыва и выехавших за несколько суток
после, — заключает Адам, отрываясь от своего ноутбука, чтобы потянуться через Сокджина и взять себе
документы. — Их должно быть намного меньше. Да и поздняя осень не самое популярное время среди
туристов.
— Следует заняться этим сегодня, — коротко распоряжается мистер Ким, подходя обратно к столу с
зажатым в руке маркером. — У нас есть вторая новость.
Сокджин, все еще оставшийся мыслями где-то на грузинской границе, промаргивается и поправляет тонкие
овальные очки на носу. Вторая новость, да.
— Господин Министр прислал нам свое распоряжение, — Намджун берет вторую, намного более тонкую
папку бумаг, и протягивает её профессору для ознакомления, — там много формальностей, но среди них
можно уловить его обеспокоенность по поводу вербовки сотрудников для нашего дела. Господин Министр
просит нас быть осторожнее и дает рекомендации по поводу того, кого стоит привлечь к работе.
Сокджин приподнимает брови.
— Рекомендации?
— Рекомендации, — кивает Намджун, убирая со стола свои личные вещи: телефон, пропуск и зажигалку.
Сокджин понимает, что они куда-то собираются, когда Адам тоже начинает складывать ноутбук в чехол. —
Можете оставить портфель здесь, Профессор Ким. Мы ненадолго.
***
Сокджин думал, что глубже в Пентагон уйти нельзя, но он понял, как ошибался, когда Намджун завел его и
Адама в неизвестный ранее коридор. Они явно на каком-то из внутренних колец здания, скорее всего, на
верхних этажах, но Ким все еще в этом не уверен, потому что вот она, появилась секретность — указатели
пропали четыре поворота назад.
Намджун идет быстро: у него длинные ноги, широкий шаг и банальное желание поспешить, из-за чего не
менее длинноногому Сокджину, привыкшему к размеренному существованию в лабораториях, и такому же
высокому Адаму, который создает впечатление карманного зверька, приходится чуть ли не бежать трусцой
следом.
Легкие уже начинает неприятно печь, из горла периодически вырываются хрипы, мизинцы на ногах болюче
ноют из-за тесных туфель, совершенно не предназначенных для бега. Хотя кто из них, туфли или Сокджин,
более не предназначен для бега — вопрос, все-таки, спорный.
Профессор отдает очко в свою пользу, когда на пятке начинает жечь старая мозоль, замедляя Кима до
спортивного шага, потому что быстрее получится только прихрамывать, а показываться слабым перед
Намджуном от чего-то очень не хочется. То ли Сокджин все еще переживает насчет своего статуса в этой
операции, то ли просто было бы здорово остаться с политиком хорошими приятелями даже после окончания
всего этого расследования. Но мистер Ким выглядит как человек, держащий в своем окружении только
сильных людей, поэтому Сокджин согласен перетерпеть парочку неприятных мозолей ради того, чтобы
пропустить с Намджуном по бокальчику пива как-нибудь вечером. Почему бы и нет?
Профессор догоняет сначала ускакавшего вперед Адама, а затем ровняется и с замедлившимся Намджуном,
что-то старательно выискивающим среди одинаковых стеклянных дверей, тонированных в черный. За одной
из них слабо горит голубоватый свет, словно от настольной лампы или экрана компьютера, и Ким
останавливается прямо перед ней, шумно втягивая носом воздух. Сокджин подходит ближе и тоже
принюхивается, тут же морщась и закашливаясь. Из помещения противно воняет... травкой?
— Не шумите сильно, когда зайдете.
Сокджин бегает глазами по двери, пытаясь куда-то деть собственное удивление. Он готов поклясться, что
чувствует сладковатый травянистый запах чертовой марихуаны, которой просто не должно быть в здании
Министерства обороны Соединенных Штатов. Где угодно, но только не по соседству с отделом,
23/206
занимающимся решением проблемы наркоторговли. Сокджин видел указатели, Сокджин чувствует запах, и
это просто до истерики смешно.
Намджун замечает, как на лбу профессора от удивления образовываются три крупных складки.
— Я отвечу на все ваши вопросы позже, профессор, — обнадеживающе улыбается мистер Ким, и дверь с
громким щелчком открывается внутрь.
Сокджин не видит практически ничего из-за выключенного в комнате света. Единственный слабый
источник, который был заметен даже из-за двери, оказался огромным монитором, который получается
рассмотреть только наполовину из-за белого дыма, густыми клубами скользящего по воздуху. В носу
начинает чесаться от терпкого запаха марихуаны, глаза щиплет, закрыть их нельзя, потому что тогда Ким
вообще ничего вокруг не увидит. Ему и так приходится хорошенько проморгаться, вдохнуть последний раз
свежий коридорный запах моющих средств и войти внутрь.
Дверь тут же громко захлопывается, и профессор дергается в сторону. Комната практически полностью
погружается в темноту.
Сразу за щелчком замка раздается глухой ритмичный стук пальцев.
— Сообщайте об этом всем, я уезжаю сегодня, — поющий голос рваный, громкий и какой-то безумно
знакомый Сокджину. Такой далекий от Синатры, но такой близкий к недалекому прошлому. — Я хочу быть
частью него.
Нью-Йорк, Нью-Йорк.
— Рад тебя снова видеть, — Намджун смело проходит ближе и тянется для рукопожатия. В комнате все еще
раздается мычание песни, когда в ответ ему из-за спинки кресла показывается ладонь, и у Сокджина
сердце заходится чуть-чуть быстрее. На ней знакомые черные надписи. — Хосок, как ты, друг?
Кресло полностью разворачивается, и профессор готов отдать руку на отсечение, что даже среди этого
травянистого кумара он четко видит того самого странного мужчину, с которым впервые встретился
совершенно недавно около водного кулера.
— Нью-Йорк, Нью-Йорк, — мужчина смотрит снизу вверх на Намджуна и широко улыбается: у него в уголках
глаз собираются паутинки, а губы непроизвольно складываются в забавную форму, — настроение лучше,
чем у принца Монако.
— А что-то случилось у принца Монако? — Намджун кажется искренне заинтересованным. Он опирается

бедром о рабочий стол и внимательно следит за Хосоком, удобно закинувшим босые ноги на сидушку.
— Вчера у него украли бриллиантовое колье, — Сокджин вскидывает брови, — весом практически в пятьсот
карат. На аукционе его оценили в двести пятьдесят миллионов долларов, это самое дорогое бриллиантовое
колье в мире на данный момент. Оно почти стало свадебным подарком его невесте, не хватило совсем чуть-
чуть. Даже праздник отменили.
Сокджин вспоминает помолвочное кольцо своей матери. Его украшает крупный бриллиант в один карат,
которым та очень гордится, и профессорские брови невольно взлетают еще выше. Пятьсот карат — это
получается...
— Сто граммов чистых бриллиантов, — отвечает за него Намджун.
Охренеть можно.
— Неужели за такими вещами не следят? — Адам по лучшей своей привычке вклинивается в разговор,
вставая у начальства под боком. — Двести пятьдесят тысяч долларов.
Хосок улыбается еще шире, пробегая по Росу глазами вниз, до самой обуви. Затем возвращается обратно к
лицу, щурится, что-то для себя явно отмечает и отворачивается к столу, чтобы дотянуться до дымящейся
самокрутки. Она тлеет в пепельнице, которая...
что?!
— Это, — Сокджин впервые дает о себе знать, подходя к столу ближе, — это черепаха?
У Хосока сухие, узловатые руки и тонкие запястья. Он цепляет самокрутку, стряхивает пепел в чертов
черепаший панцирь, полный окурков, и, прижав губами фильтр, затягивается.
— Маргарет, — получается зажёвано из-за занятого рта, — в честь Маргарет Тэтчер. Славная была женщина.
Я знал её сына, Марка, редкостный подонок. В 2004 году он был одним из тех, кто собирался устроить
государственный переворот в Экваториальной Гвинее, но его быстро повязали. Британская пресса до сих
пор все отрицает. Отвратительные британцы.
24/206
Профессор не улавливает и половины из сказанного, теряясь где-то на том, что Хосок (Сокджин теперь
знает его имя) знаком с сыном Маргарет Тэтчер. А еще у этого Хосока пепельница из черепахи и
целлофановые пакеты, намотанные на датчики противопожарной безопасности, чтобы те не реагировали на
дым. От марихуаны.
— Хосок, знакомься, — Намджун указывает рукой на профессора, — это Ким Сокджин. Создатель...
— ...вируса Химера, мы знакомы, — Хосок поворачивается к удивленному Киму, протягивая ему

татуированную ладонь. Между губ у него все еще торчит сжеванный фильтр.
Профессор тянет обожженную руку в ответ и тут же жалеет, потому что сухие узловатые пальцы больно
касаются все еще красной чувствительной кожи на тыльной стороне ладони. Хосок жует самокрутку,
внимательно рассматривая ожог, а затем поднимает глаза на Сокджина.
— Мы знакомы? — Ким в неприятном замешательстве, потому что он четко помнит, что не представлялся в
тот день, когда они столкнулись.
— Вы забыли? Мы вместе обсуждали кулер, — Намджун удивленным от этой новости не выглядит, а вот у
Адама в непонимании перекашивает все лицо. Сокджин чешет колено.
— Я не забыл, — такое забудешь. — Но мы ведь не представлялись друг другу. Откуда вы меня знаете?
Хосок отпускает руку и откатывается на кресле назад, пока то не упирается спинкой в стол.
— У вас висел именной пропуск на шее, — мужчина улыбается беззлобно, и профессору даже становится
слегка неловко: никто его по базе не пробивал, никто не следил за ним, никто... — Но я, к сожалению, не
умею читать. Поэтому я просто спросил у Господина Министра.
Ещё лучше, блядь.
— Не умеете читать? — единственное, что выцепляет Сокджин из ответа Хосока, на что тот пожимает
плечами, но молчит, выпуская дым тонкой струйкой сквозь сжатые губы.
Профессор бросает взгляд на Намджуна, пытаясь найти объяснение, на что получает короткое и ёмкое:
— Дислексия.
Нарушение навыков чтения. Болезнь гениев.
Хосок щурится и тушит самокрутку о пепельницу, попутно пытаясь поудобнее устроиться с ногами на
кресле. Он сидит в простом спортивном костюме. Тот кажется свежим и даже не сильно мятым, вокруг нет
запаха пота, волосы чуток вьющиеся и блестящие, но чистые. Если Сокджин и думал, что мужчина может
быть своего рода отшельником, то теория разбилась тут же о его опрятный внешний вид. Но, несмотря на
это, Хосок выглядит каким-то чуть... больным? Нездоровым. Это из-за наркотиков?
Марихуана всё еще не дает профессору покоя.
Какую должность нужно иметь в Министерстве обороны, чтобы тебе разрешали принимать наркотики прямо
на рабочем месте? Какую должность нужно иметь, чтобы тебе в принципе разрешали принимать наркотики?
Или никто об этом не знает? Хосок не выглядит как человек, занимающий важный пост. Он вообще, если
честно, слабо походит на нормального человека, одна только татуировка на руке чего стоит. Кстати, о ней.
Сокджин поправляет очки и наконец-то может прочитать, что выбито мелким шрифтом прямо до самого
локтевого сгиба. Возможно, текст идет и дальше, но рукав толстовки позволяет увидеть только малую
часть, издалека вообще напоминающую толстую черную полосу.
Текстом оказывается код, написанный на простейшем языке программирования. Сокджин изучал Паскаль
на биоинформатике в университете, в годы, когда еще нельзя было уместить видеокамеру, почтовый ящик,
календарь, кошелек, стационарный телефон, коллекцию фотографий и попросту всю жизнь в одном
маленьком плоском смартфоне, способном без труда поместиться в карман. Вот только университет
Сокджин заканчивал много лет назад, пары по биоинформатике частенько прогуливал, да и зрение
испортил себе настолько, что понять, какая именно программа набита у Хосока на руке так и не получилось.
Зачем человеку, болеющему дислексией, текст на руке, который он все равно не сможет прочитать?
— Если я когда-нибудь посмотрю на руку и смогу понять, что там написано, — Хосок ловит взгляд
профессора и догадывается, о чем он думает, — то буду знать, что вылечился.
— Вы не знаете, что набито, да? — спрашивает Сокджин.
25/206
— Знаю, — Хосок улыбается и закатывает рукав, чтобы было видно завершающее end. прямо около локтя.
Большим пальцем он поглаживает на ладони program hope;, с которой начинается код. — Это моя первая
программа, она позволяла обнулить сумму в чеке на сайте Domino's. Тогда я украл у них пятнадцать пицц
«Маргарита», пока меня не нашли.
— «Маргарита», потому что Маргарет Тэтчер?
Хосок широко улыбается, начинает гортанно хихикать, но тут же обильно закашливается, опуская рукава
кофты на прежний уровень.
— А ты сечешь фишку, профессор, — почти без воздуха в легких сипит он.
— Хосок, нам нужна твоя помощь, — Намджун коротко улыбается уголками губ, но глаза у него по-
прежнему серьезные, требовательные, — это касается взрыва в Центре Лугара три дня назад.
— Того, из-за которого Господин Министр себе места не находит? — забавляется отдышавшийся Хосок,
опуская руки на клавиатуру, слабо подсвеченную монитором. — Ради такого и завербоваться не жалко.
Адам, все это время смотрящий на дымящийся бычок в панцире черепахи, достает из кармана телефон,
подсвечивая синим свое незаинтересованное лицо, и утыкается носом в новостную ленту одного из
приложений. Намджун тоже достает телефон, но только для того, чтобы зайти на почту и найти там совсем
недавно полученное сообщение.
— Это список въезжавших в Грузию за последние полгода, — мистер Ким протягивает телефон, и Хосок
берет его в руки, пару секунд смотрит на экран, будто пытается прочитать, и наклоняется вниз за
болтающимся в компьютере проводом. — Нам нужно сопоставить с теми, кто выезжал из страны с 9 декабря
по сегодняшний день включительно. А затем найти среди них мужчин арабской наружности. Один из
немногих выживших сотрудников свидетельствовал о том, что видел их незадолго до взрыва. Если мы
будем учитывать то, что в Центре Лугара работало минимальное количество сотрудников и все знали друг
друга в лицо, это может быть хорошей наводкой.
Сокджин вспоминает своего английского коллегу, который, испуганно прижимая ладони к онемевшей из-за
тяжелого ожога ноге, говорил что-то о темных мужчинах, похожих на мусульман, недалеко от камеры
хранения вируса. У них действительно не работало никого, даже отдаленно связанного с Ближним
Востоком, чтобы они могли оказаться настолько близко к вирусу. Черт, почему Сокджин не вспомнил об
этом раньше?
Благо, что помнил Намджун. И, кажется, позаботился обо всем намного раньше, чем профессор мог
подумать.
— По востоку Саудовской Аравии нанесли двадцать авиаударов, — Адам делает шаг вперед, зачитывая
заголовок статьи, пока Хосок что-то ловко скачивает с телефона Намджуна. — Полностью разрушено два
маленьких города. Грузия, Турция и Израиль вчера отправили на восточную границу гуманитарную помощь,
вроде как в рамках сотрудничества.
Сокджин опускает глаза, так и не озвучив вертевшееся на языке «Ужасно».
Два города — это десятки тысяч людей. Это семьи, это дети, которых сначала лишили будущего из-за войны
условно, а теперь и буквально, по-настоящему. Профессор прикрывает глаза, потому что в груди больно
щемит. Неужели все это обязательно?
Неужели люди не учли опыт Второй Мировой войны, неужели им так мало жертв?
В комнате звенит тишина.
Молчание.
Ритмичный стук пальцев.
Подождите...
Кимы резко вскидывают головы:
— Адам, повтори еще раз, — Намджун решительно подается вперед, — то, что прочитал.
Тот кривится от неожиданности, отступает назад, но все равно опускает глаза, чтобы еще раз прочитать:
— «В течение суток по востоку Саудовской Аравии нанесли двадцать авиаударов. Полностью разрушено два
маленьких города. Руководствуясь соглашением об углубленном сотрудничестве, Грузия, Турция и Израиль
отправили на восточную границу гуманитарную помощь. Президент Сау...»
26/206
Стажер продолжает недовольно читать, пока Сокджин пораженно смотрит на Намджуна, у которого на
лице шаг за шагом появляется осознание. Глаза распахиваются шире, следом за ними коротко
приоткрывается рот, чтобы в следующую секунду Ким громко щелкнул зубами и быстро развернулся к
столу, где лежал его телефон.
—...жертв атаки... Что случилось? — Адам прерывается.
— Не говорите мне, что это возможно, — Сокджин смотрит на затылок Намджуна, на маленькую родинку
под линией роста волос, а затем переводит взгляд на экран его телефона, где уже открыта электронная
почта.
— Абсолютно легко, — не отрываясь от экрана отвечает Намджун. Хосок, прижатый к креслу проводом,
почесывает голую щиколотку. — Грузия не будет проверять собственную гуманитарную помощь на
таможне, потому что доставляли её явно самолетом. А встретить груз уже спокойно могут подельники на
своей территории.
— Получается, Химеру украли, — Сокджин бросает взгляд на телефон Адама, — саудовцы?
— Не факт, — включается в разговор Хосок, все еще продолжая расчесывать кожу ногтями, — к востоку от
Саудовской Аравии находятся Оман и Йемен. А у них между собой не самые хорошие отношения. Оман,
кстати, серьезная сфера интересов Великобритании.
Сокджин задумчиво скрещивает руки на груди.
— В миграционных списках были граждане Омана, — вспоминает неожиданно он, указывая головой на
скаченный документ, открытый на большом мониторе. — В самом начале.
— Звучит слишком легко, — скептически подмечает Адам, пока Хосок приглашающе указывает профессору
рукой на монитор, предлагая найти то, что он видел ранее. Сокджин осторожно нагибается над столом,
беря в руки мышку и начиная пролистывать имена. В нос бьет более концентрированный травянистый
запах, исходящий от пепельницы, и Ким старается дышать ртом, внимательно бегая глазами вдоль колонки
«Гражданство».
— Это будет иметь смысл, только если авиационный удар нанес Оман или тот же Йемен. В противном случае
версия выглядит притянутой за уши. — Адам продолжает критично смотреть на спины суетящихся Кимов,
пока Хосок, откинувшись в кресле, не привлекает его внимание быстрым щелчком языка.
— Глянь статью, может там написано, — Хосок кивает головой на телефон, и стажер тут же снимает
блокировку, начиная бегло пролистывать текст.
— Нет, — как-то даже огорченно заключает он, добираясь до комментариев.
— Нью-Йорк, Нью-Йорк, — напевает с улыбкой Хосок, издевательски изогнув брови в сторону Адама и тут
же развернувшись к Сокджину. — Профессор, просто зайдите в раздел «поиск по документу».
Тот резко перестает листать, как-то тушуется и нажимает на необходимую кнопку. Тут же Намджун
довольно заканчивает печатать, разминает плечи и оглядывает присутствующих долгим взглядом.
— В последнее время у Соединенных Штатов и Омана тяжелые взаимоотношения, — заключает он, пряча
руки в карманы брюк, — если вирус действительно у них, то нам понадобится помощь.
Сокджин запускает поиск и заинтересованно оборачивается. Намджун говорит о вербовке? Кажется, от

Министра недавно поступили рекомендации.
— Я понял, кого ты имеешь в виду, — Хосок недоволен, — нет, это глупо.
— Министерство обороны уже работало с ним полгода назад, — продолжает настаивать Намджун.
— Он неуправляемый.
— Его имя есть в рекомендательном листе.
— Только его самого сейчас нет, — откровенно злится Хосок, — попасть к нему может только один на всем
чертовом свете человек, и это не я, не ты, и не наш профессор. Открою секрет: даже Её Величество
Королева, которая может зайти во все двери Британии, в эту дверь успеет разве что постучаться, прежде
чем её повяжут прямо на входе. Они даже не посмотрят на то, что Королева уже старушка.
— Но ты знаешь человека, который может к нему попасть, — не спрашивает Намджун.
— Он не меньший зверь. Иногда я думаю, кто из них двоих действительно должен сидеть в клетке, но,
знаете, разрываюсь и не могу решить.
27/206
— Хосок, — Ким выглядит готовым отдать приказ, если оно того потребует, — нам действительно нужен он.
Мужчина хмурится сильнее, сжимает свой забавной формы рот и достает из кармана спортивных штанов
телефон. У того на экране сверху длинная трещина, Хосок корябает её ногтем, пока листает, о господи,
бесконечный журнал контактов, останавливаясь практически внизу. Сокджин клянется, что видит среди
всех имя Тарьей Бё, но какого черта у Хосока есть номер чемпиона мира по биатлону, профессор просто не
в состоянии понять.
— Ты собираешься идти по пути меньшего сопротивления, — профессор видит непонятное разочарование в

глазах Хосока, которое лишь темнеет после резкого:
— Да. И я готов отвечать головой, потому что у нас нет времени.
Намджун смотрит выжидающе, Адам бегает глазами от одного к другому. Ноздри Хосока раздуваются.
— Зато у него времени сейчас на сотню жизней вперед.
Сокджин вспоминает, как он в детстве любил смотреть с матерью биатлон по черно-белому телевизору.
Монитор мигает ярким «Поиск завершен. Найдено совпадений: 2», а Хосок прикладывает телефон к уху
и расчесывает щиколотку до красных полос на коже.
В прокуренной комнате раздается звук магической дудочки.
Это впервые дает о себе знать крысолов.
**Спектрофотометр** — прибор, с помощью которого изучают химический состав вещества;

**Domino’s Pizza** — американский общепит, пиццерия;
**Паскаль (Pascal)** — один из самых известных языков программирования;
**Тарьей Бё ** — норвежский биатлонист, олимпийский чемпион и десятикратный чемпион мира;
>— Start spreading the news, I am leaving today, — голос резкий, громкий и какой-то безумно знакомый
Сокджину. Такой далекий от Синатры, но такой близкий к недалекому прошлому, — I want to be a part of it.
New York, New York.
Frank Sinatra — New York, New York.
Если вдруг вам интересно, как видят текст люди с дислексией: https://dyslexiarf.com/kak-vidyat-lyudi-s-
disleksiej/
Карта Ближнего Востока в современных реалиях, можете глянуть на досуге:

http://cdn01.ru/files/users/images/85/5e/855e7e38c7adba3a5913c7505a4cf0d9.png
Большинство геополитических фактов в работе соответствует реальности :)
28/206
Глава 4. Кроличье сердце
Великобритания,
Лондон.
Роберт Беннингтон, несмотря ни на что, любил свою работу. Он делал это, когда шел в вооруженные силы
Великобритании, делал, когда разводился с женой, делал, когда переезжал жить в небольшую комнатку
рядом с собственным кабинетом. И делает до сих пор, просыпаясь каждое утро в половину пятого утра,
чтобы по-военному быстро собраться и начать обход.
Он поправляет синюю рубашку, растянутую из-за плотненького живота, совсем не мешающего

добросовестно выполнять работу; натягивает на светлый ежик волос форменную кепку, поправляет значок
на груди и сёрбает обжигающий кофе из бумажного стаканчика.
Роберт искренне считает, что он душа компании. А почему нет? На работе его любят и даже как-то по-
особенному ценят.
— Какого хуя приперся, начальник?
— Мы нассали в кружку, чтобы угостить тебя завтраком.
— Твоя дочурка не собирается заглянуть к нам вечером?
— Хули нам опять крышу двигаешь?
Заключенные собаками вцепляются в решетку, кидают в неё железные тарелки и соревнуются в том, кто
точнее попадёт харчком начальнику под ноги. Роберт только бросается на них в ответ с металлической
палкой, начиная со всей силы колотить по прутьям клеток — звон гремит на весь длиннющий коридор.
Он все еще душа компании, вот только компания в тюрьме у него такая себе.
***
Когда на телефон поступает звонок, начальник уже почти завершает послеобеденный обход заключенных:
у него обожженное запястье перемотано кривым бинтом, потому что бумажные стаканчики имеют
отвратительную тенденцию рваться от кипяченного кофе; подошва ботинок скользит от прилипшей на неё
слюны, в которой до сих пор измазан коридорный пол; указательный палец покраснел и опух, знатно
увеличившись в размерах — немного не рассчитал, когда бил палкой по решетке.
Телефон в кармане вибрирует и гудит особой мелодией — она ненавязчивая и даже при некоторых
обстоятельствах приятная, если бы за ней не стоял этот голос. Начальник замирает посреди коридора,
чувствуя, как от ужаса мочевой пузырь сжимается в узел. На черном глянце экрана остаются потные
отпечатки.
Он ощущает невидимые руки, скользящие по его горлу.
Паника.
— Роберт Беннингтон, начальник оперативной службы, тюрьма Пентонвиль, — по-военному четко и внятно,
но быстро и на октаву выше, чем тот привык говорить в жизни. В животе щекотливо сжимаются органы,
потому что ему страшно двигаться, когда в ухо слышно дыхание этого человека.
Кто-то из заключенных, все еще не доевших паёк, переливает чай в глубокую тарелку и с размаху кидает
кружку в тюремную решетку. Коридор заполняет вибрирующий звон оркестровых тарелок. Роберт
дергается и клянется всем живым, что лично отправит каждого арестованного пса голодать сразу после
того, как ответит на этот звонок.
— Кажется, — кожа съеживается от мурашек, пробежавших вдоль по спине, — в последнее время

заключенные не слушаются вас, мистер Беннингтон.
Даже телефонная связь не способна исказить низкий и проникающий до самых сухожилий голос. На той
стороне провода слышен смешок, от которого у начальника тюрьмы резко подгибаются колени и голова
вжимается в плечи. Комок слюны застревает в горле.
— Ничего подобного, — голос звучно дает петуха, из-за чего даже стоящие вдоль решеток заключенные
рассыпаются в смешках, — ничего подобного, сэр!
Сэр задумчиво мычит, мол, конечно, мистер Беннингтон, и начальник чувствует, как по ребрам ритмично
29/206
колотит сошедшее с ума от волнения сердце. Он совершенно не ожидал этого звонка — полгода же все
было хорошо! Полгода он исправно отправлял отчеты, присутствовал на собраниях. Шесть месяцев тишины,
которые расслабили настолько, что желудок петлей скручивает от одного только осознания, кто может
сейчас слышать его неровное и частое дыхание.
— Мистер Беннингтон, — неторопливо зовет мужчина на другой стороне провода: каждая его пауза
обрушивает в желудок сердце смотрителя тюрьмы, — Её Величество будет очень расстроена, если к вечеру
вы не приведете в порядок ваше рабочее место.
Внутри что-то предательски дергается. Начальник белеет на глазах, тут же быстрым шагом срываясь с
места.
— Её Величество не будет разочарована, — запыхавшись, уверяет он.
— До встречи, мистер Беннингтон.
Пауза.
В ухе раздаются гудки, и Роберт, не глядя убирая телефон в карман брюк, шустро покидает решетчатый
коридор. На часах — послеобеденный сон, о котором начальник даже боится подумать, потому что страх
толкает его к посту охраны. Страх отдает приказ поместить нескольких самых буйных заключенных в
карцер до вечера, страх ведет в собственную каморку, где в шкафу под нижним бельем лежат
обналиченными три толстых пачки британских фунтов. С них издевательски улыбается королева Елизавета,
мол, ай-я-яй, маленький Роби: эти деньги ведь выделялись на починку водопроводных труб в камерах, зачем
ты спрятал их у себя?
Роберт уверяет себя, что так надежнее, заворачивая купюры в ношеные носки и поглубже пряча их в шкаф.
Добрые глаза Её Величества скрываются за плешивой черной тканью, уже наполовину скатавшейся в
комочки. «Там королева в безопасности», — тяжело дышит (совсем не от пробежки) мистер Беннингтон, с
хлопком прикрывая дверцы. «Я тоже был в безопасности полгода, — раздраженно проскальзывает в
мыслях, — пока этот чёрт не решил снова прийти».
Под бинтом жжется и зудит покрасневшая кожа, которую начальник без перерыва почесывает короткими
крупными пальцами. Он пытается успокоиться, оторвать от шеи влажный потный воротник рубахи и
увереннее затянуть ремень на брюках, пока особо буйные заключенные, которые могут легко подорвать его
тюремный авторитет перед высшей властью, стройной колонной идут в карцер. Сегодня они побудут без
ужина.
Остальные арестанты молча звенят тарелками с похлёбкой — на весь коридор воняет отвратительным
рыбным супом, который даже не рыбный (потроха) и даже не суп (вода, которую заключенные ласково
называют ссаниной). Но запах витает стойкий и мерзкий, его не перебивают даже незадачливые охранники,
которые разбрызгали вдоль камер какой-то нейтрализатор запаха, больше напоминающий дешевый
освежитель воздуха. Морской бриз, рыба, располагающая атмосфера.
Вентиляция ритмично шумит, в такт ей звенят и периодически мерцают флуоресцентные длинные лампы.
«Шум прибоя и мягкое жужжание насекомых», — в итоге решает мистер Беннингтон, когда время на часах
предательски подходит к вечеру. Он, сцепив руки за спиной, совершает финальный обход, нервно
перебирая большими пальцами и внимательно вглядываясь в темноту каждой камеры. Некоторым
заключенным пришлось надеть ошейники-электрошокеры под оранжевые робы, чтобы в случае чего
усмирить их вольность перед гостем.
А гость оказывается по-британски пунктуальным. Роберт думает, что больше удивился бы его опозданию,
когда один из охранников подходит без пяти минут вечером и говорит, что «сэр Ким ожидает вас на входе».
Начальник даже жалеет, что тот не вампир — они хотя бы не могут зайти без приглашения, но вся
проблема в том, что этому гостю приглашение просто не нужно.
Он априори приглашен.
Мистер Беннингтон последний раз оглядывает коридор, долго задерживается взглядом на крупной
металлической двери в его конце и спешит на выход. Остается только молиться, чтобы сэр Ким не захотел
остаться на экскурсию — последний раз он делал это полгода назад, и тогда сам Роб едва не надел на себя
оранжевую рубашку. Он, конечно, не против соседства с заключенными, но только если те рядом в статусе
животных. Самому есть с пола в клетке пока откровенно не хочется.
Охрана на входе поправляет оружие: у них на плечах заряженные резиновыми пулями автоматы, дубинки,
шокеры и полный набор юного охотника за нечистью. Роб вспоминает сгнившую кровавую улыбку одного из
заключенных и морщится, решая для себя, что точно, нечисть.
После воняющих, бесконечно блюющих и буквально разлагающихся заключенных сэр Ким выглядит...
чужеродно. За ним блестит защитными шлемами специальное солдатское подразделение, черным пятном
выделяясь на фоне вялой тюремной охраны, которая даже выпрямила спины, чтобы не выглядеть совсем уж
мышиным гнездом. Оружие в их руках явно стреляет не резиновыми пулями, отчего начальник,
30/206
поежившись, передёргивает плечами. Их черные фигуры окружает ореол от дальнего света автомобильных
фар, и заходить в этот осиный улей с каждым шагом все страшнее — солдаты выглядят так, словно сейчас
сомкнут круг и выбраться из червоточины Роб не сможет даже молитвой Пресвятой Деве Марии, молись о
нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.
Когда начальник понимает, что он произнес это вслух, сэр Ким наклоняет голову, вздергивая бровь. Его
странной формы губы снисходительно кривятся.
Роберт клянется, что не улыбается так тот, кто называет себя человеком.
— Хороший вечер, мистер Беннингтон, — от тягучего баритона густеет воздух. Гость приветственно
протягивает руку: у него сухие теплые ладони с тончайшими пальцами, на которых держится пара узких
колец. Стоящий неподалеку солдат позволяет себе подумать о том, что такие руки идеально подошли бы
для рекламы ювелирных украшений.
— Рад видеть вас здесь, лорд Ким, — начальник все еще пытается вести себя непринужденно, но позор
медленно расползается по его шее красными пятнами. — Могу я чем-нибудь помочь вам?
Лорд Ким прячет руку в карман брюк, оставляя на виду только смуглое узкое запястье. На нем кожаные
Cartier c прямоугольным циферблатом, край белоснежного манжета и дурманящие нотки дорогой туалетной
воды, которой также сильно пахнет темный затылок.
Роберт старается не смотреть на слегка торчащие кончики ушей, которые выглянули из-под черных кудрей
после того, как лорд ненавязчиво пригладил их ладонью.
— К сожалению, я тороплюсь.
Начальник едва не расплывается в радостной улыбке, тут же себя одергивая.
— Тогда, надеюсь, вы заглянете к нам еще раз?
— Не сомневайтесь.
Солдаты расходятся после короткого взгляда на них зеленых глаз: они гремят оружием и ненавязчиво
встряхивают ноги, пока лорд Ким быстро шагает в сторону тюремного коридора. В этот момент трусящий
следом мистер Беннингтон проклинает все: лордовские длиннющие ноги, выкуренную в обед сигарету,
непонятную спешку и сгущающуюся вокруг атмосферу.
Поэтому когда гость, глухо стуча каблуками туфель, проходит мимо первой камеры, начальник даже не
старается остановить то, чего в тюрьме больше всего стоит бояться.
Интерес.
Из темноты гиенами начинают показываться заключенные, кто-то даже успевает повиснуть на решетке,
пока Ким еще не прошел мимо. Один из таких — плотный огромный мужчина, масляно блестящий на свету
из-за пота и подкожного жира. У него бритый кривой череп, оторванные от оранжевого тюремного
комбинезона рукава и забитое тусклыми наколками тело. В жесткой вьющейся бороде застряли крошки
обеденного хлеба, под ногтями запеклась кровь. Он улыбается убитыми цингой зубами, сплевывая за
пределы клетки.
— Советую спать с закрытыми окнами, ублюдок.
— Я трахал твою мать, пока ты...
— Передай королеве, чтобы она достала член изо рта. Старушка нынче совсем плохо говорит.
Лорд Ким не останавливает шаг, когда отвечает:
— Её Величество, к сожалению, занята, — он снисходительно поворачивает голову, зная, что его прекрасно
слышно каждому в этом коридоре, — тяжело найти новый дом для детей, чьи отцы сидят в клетке.
Взгляды кричащих заключенных в эту же секунду темнеют. Они врезаются в решетку бешеными псами, но
охрана тут как тут, чтобы отогнать всех обратно вглубь камер.
— Сукин сын!
Лорд Ким понимающе улыбается. Мельтешащий позади мистер Беннингтон снова от стыда покрывается
пятнами, постоянно дергаясь и злобно рыча в ответ на взбесившихся заключенных. Еще хуже становится,
когда он понимает, куда так настойчиво спешит молодой лорд. Перед ним — тупик, конец коридора
(возможно, конец служебной карьеры маленького пятнистого Роби) и металлическая дверь с магнитным
датчиком, за которой находится еще один по-настоящему эксклюзивный пост охраны. Начальник видел эту
пару солдат всего несколько раз, потому что они заступали на пост до его подъема и сменялись уже после
31/206
общего отбоя — двое, вроде как, бывшие бойцы SAS, а это 36 часов пыток и допросов просто во время
отбора на службу. С такими людьми не то что торговаться, даже говорить просто бесполезно: они
настоящие цепные псы британской короны. И мозг у них промыт, наверняка, знатно.
Лорд Ким на ходу расстегивает пиджак и тянется рукой во внутренний карман, доставая оттуда небольшую
магнитную карту. Он абсолютно бесстрашно подносит её к датчику, словно кто угодно может просто взять и
посреди дня зайти в дверь, в которую никому заходить не положено даже по протоколу. Та скрипит,
световая полоска меняется с красного на зеленый и мужчина делает небольшой шаг назад, позволяя
бойцам SAS в эту же секунду наставить на него оружие.
— Отбой, — приказывает тот, убирая пропуск обратно в карман. Пиджак соскальзывает с его плеч и
оказывается в руках одного из бойцов вместе с мобильным телефоном. Пока Мистер Беннингтон пытается
заглянуть за широкую лордовскую спину, тот уже одергивает приталенный жилет от костюма-тройки и
решительно проходит вперед, сжимая зубы так сильно, что на щеках начинают играть желваки.
Начальник дергается назад: ну к черту такое любопытство, его же просто разорвут зубами, потому что
невооруженным взглядом видно, насколько лорд Ким зол. Родная шея дорога, а мистер Беннингтон уверен,
что кадык ему выгрызут в первую очередь. Солдаты, которые готовы в любой момент поделить между собой
остатки плоти, отворачиваются к комнате спиной, наставляя на начальника (хотя какой он им начальник?)
дула автоматов. Тот миролюбиво поднимает руки, мол, я не планирую даже воздухом дышать из
охраняемого вами помещения, когда со стороны лорда Кима раздается разъяренное:
— Вон, — он рычит и, судя по тому, как голос приглушен, уходит все дальше от входа, — Живо.
Солдаты бегло оглядываются назад, проверяя последний раз безопасность, и, согласно кивнув друг другу,
выходят в коридор, блокируя за собой дверь. Разгневанный лорд, с которым невозможно находиться рядом
из-за его по-настоящему бесовской энергетики, остался по другую сторону: мистер Беннингтон только
догадывается, кто еще находится с ним за метровым слоем бетона и стали. Полгода назад, во время своего
последнего визита, он не был так зол: что поменялось за это время? Что нужно британской короне в
Пентонвиле снова?
И кто, черт возьми, находится в той комнате?
***
Со стуком и писком заблокированного замка помещение погружается в тишину.
Лорд Ким останавливается перед длинной высокой решеткой, делящей пространство пополам — по ту
сторону, звеня блестящими наручниками, сидит за привинченным к полу столом заключенный, от одного
вида которого у лорда внутри все яростно шипит и идет от злости волдырями.
Зеленые глаза гневно сужаются, внимательно осматривая то, как оранжевая роба неприлично натягивается
на чужих плечах. Сальная челка почти не прикрывает густые черные брови, свежие тюремные наколки
выцветают на узких пальцах — мужчина перехватывает сигарету удобнее, зажимает сухими губами и с
тихим треском табака втягивает обжигающий грудь дым.
Гортанное и заинтересованное мычание сопровождается коротким ударом пальца по кончику тлеющей

самокрутки — пепел падает прямо на пол, задевает подкатанную штанину и тухнет между её грубых
складок. Черные глаза заключенного долго скользят по Киму вниз, задерживаются сначала на его смуглой
шее, затем на широких крепких плечах, сжатых кулаках, а потом резко поднимаются вверх на напряженный
рот. Взгляд его темнеет моментально.
Мужчина насмешливо смотрит на то, как молодой лорд достает из кармана брюк ещё одну ключ-карту и
открывает массивный магнитный замок. Подходит ближе, встает у противоположного края стола и начинает
медленно расстегивать ремешок своих кожаных часов. Когда те опускаются циферблатом на стол,
черноглазый арестант быстро выдыхает остаточный полупрозрачный дым через напряженные губы, тушит и
мнет сигарету об край стола, а затем ловким движением стряхивает челку с лица.
Знает, ублюдок, что будет дальше, и готовится.
Лорд от этого приходит только в большую ярость. Он рывком хватает заключенного за воротник
комбинезона, поднимает из-за стола и что есть силы бьет по лицу. Костяшки расшибаются об скуловую
кость, арестант удерживается на ногах, но стул с грохотом летит на пол, разлетаясь на металлические
осколки. Ким делает шаг вперед, хватает заключенного за сальные волосы на макушке и прикладывает
головой об свое колено. Слышится будто бы хруст, оба цепляются за стол, чтобы не упасть на землю, и
арестант впервые мычит от боли, по-прежнему крепко сжимая зубы.
Лорд хватает его затылок и тянет на себя, едва не рыча в смеющееся окровавленное лицо. За спиной
слышатся топот и глухие голоса. Ким же смотрит в черные глаза напротив, коротко оборачивается, поймав
закрытый за охранниками выход, и возвращается обратно, чтобы больнее сцепить пальцы на чернявой
макушке.
32/206
Зажмуривает глаза, задерживает дыхание, тянется вперед и с силой сжимает своими губами чужой рот.
Он горький от табака и кислый от крови; Ким влажно, тягуче целует, сильно сжимая пальцами сальные
чернявые волосы. В груди все горит и печет жгучей яростью, воздуха в легких нет и не намечается, потому
что заключенный приоткрывает рот и влажно всасывает верхнюю губу Кима своими.
Держит, не отпускает, прикусывает зубами, из-за чего лорд случайно проходится языком по их гладкой
эмали, и размашисто лижет в ответ, оставляя горькую слюну на чужом подбородке и кончике носа. Губы
болят, потому что это неприятно, но лорд упрямо наклоняет голову, позволяя ртам сплестись ещё раз, и
через несколько секунд грубо отрывается, распахивает глаза, перед которыми все идет пятнами, шумно
втягивая воздух в обожженные легкие.
Заключенный, переносица которого начинает краснеть, довольно щурится, машинально слизывая с губ
остатки чужой слюны.
— Вижу, мой подарок тебе понравился.
Взгляд лорда Кима в эту же секунду загорается гневом, он быстро замахивается, но арестант тут же
перехватывает кулак свободной рукой. Его черные брови хмурятся, голова наклоняется вбок, мол, не стоит,
а вторая рука со звоном кладет на столешницу открытые наручники.
— Я оценил благодарность.
Лорд сжимает челюсти, вырывает руку, хватает со стола наручники и снова быстро цепляет их на запястья
заключенного. Тот даже не сопротивляется, с каким-то мазохистическим удовольствием позволяя скрепить
свои руки, и опирается задницей на стол, наконец-то выпрямляясь во весь рост. Во весь внушительный и
лишь едва уступающий лорду по высоте рост.
— Мне, может быть, и понравился, — начинает низко Тэхён, подходя к арестанту ближе, — но вот принц
Монако твой подарок явно не оценил, Чон.
Заключенный широко улыбается, наручники на его запястьях тихо гремят. Лорд долго не решается
опустить взгляд, но когда делает это, то видит, как снова расстегнутые цепи звонко отшвыриваются
подальше на стол.
— Главное, что тебе понравилось.
Тэхён тянется через Чона, забирает часы и выпрямляется, недовольно начиная застегивать их на руке.
Сломанные наручники поблескивают на столешнице исцарапанным металлом.
— Я не говорил об этом.
— Соскучился по мне, милорд?
Челюсть Тэхёна заостряется от того, как сильно тот сжимает зубы. Он тысячекратно жалеет, что вернулся,
проклинает себя за то, что пытается надышаться, и молча отворачивает голову.
— В следующий раз я хочу увидеть тебя в нём, — заключенный опускает глаза на чужое горло, утянутое
воротником рубахи. Кадык под ним бегло дергается.
— Следующего раза не будет, — Тэхён затягивает ремешок Cartier на запястье потуже, коротко смотрит на
циферблат и поднимает глаза обратно, — ты вернешь колье обратно.
— Каким образом? — Чон, кажется, смеется, опираясь руками об столешницу и вальяжно откидываясь
назад. — Как только я, как подданный Её Величества, честно отсижу положенные мне двадцать восемь
пожизненных сроков, то обязательно придумаю что-нибудь, что поможет принцу найти его пропажу.
— Ты вернешь колье так же, как украл его вчера, — снова начинает выходить из себя лорд. Он просто не
может находиться рядом, его затапливает прямо изнутри и захлестывает с головой, словно один взгляд на
вытянутые ямочки вдоль чужих щек — и хочется в кровь разбить себе лицо, чтобы больше никогда их не
видеть. Чтобы больше не было соблазна видеть вообще.
— Не понимаю, о чем вы говорите, мой лорд, — заключенный даже не пытается изображать недоумение. —
С вашей легкой руки я не выхожу из этой камеры уже полгода. Внутренний двор не считается, он больше
напоминает выгульную для скота.
Тэхён опускает голову, шумно выдыхая через нос, и поднимает её снова, на этот раз более спокойно и
размеренно оглядывая Чона острым взглядом. Он выглядит отвратительно довольным — то ли собственным
подарком, то ли визитом Кима, полгода назад зарекшегося больше ни при каких условиях не возвращаться
в эту камеру к этому человеку.
33/206
Вернулся. Стоит. Смотрит внимательно из-под черной уложенной челки.
Даже спустя столько дней он такой же. Разве что чернявые кольца волос отрастил сильнее, набил, кажется,
новую татуировку и сменил изношенный тюремный комбинезон на более новый, но все такой же оранжевый
и противный на ощупь. Он постоянно пахнет потом, моментально снашивается на манжетах и привлекает
внимание именной нашивкой на груди. Это серия цифр, за которой стоит короткое, но ёмкое и обжигающее:
Чон Чонгук.
У Тэхёна от этого имени внутри мешаются ярость, непонимание, дурацкая печаль и раздражение, создавая
такой невозможный гремучий коктейль, что приходится залпом глушить ром для трезвости. Одного бокала
обычно хватает, чтобы поморщиться от обжигающей горечи и прийти в себя — вчера вечером не хватило и
половины бутылки. Ким смотрел на большую коробку, в которой на черной бархатной подушке лежит
двести пятьдесят миллионов долларов, и морщился, сквозь тошноту делая очередной большой глоток
алкоголя.
«Это бюджет блядской африканской страны», — предательски подкидывал в голову мозг, когда глаза раз за
разом возвращались к искусному переплетению бриллиантов, радужным спектром сияющих даже при
тусклом освещении комнаты. Колье, которое предназначалось невесте монакского принца. Свадебный
подарок.
Да этот ублюдок просто издевается!
— Советую научиться спать с открытыми глазами, — размеренно выдыхает Ким, ловя на себе чужой взгляд,
— иначе кто-то захочет отрезать тебе член, пока ты будешь жить в общей камере.
— Я говорил, что у тебя красивые ресницы?
Тэхён сжимает кулаки. Внутри все предательски ноет, пока ненависть отчаянно вскипает и шипит в груди.
Потому что он...
— Говорил.
Ким чувствует, что разобьет еще что-нибудь, если еще хоть минуту пробудет рядом. Потому что
контролировать абсолютно лишнее желание осторожно прикоснуться к разбитому лицу становится просто
невыносимо — лорд отшатывается от него, как от огня, запрещая себе даже дышать воздухом в этой
камере.
— Ты все еще злишься на меня? — Чонгук наклоняет голову вбок.
Говорит:
— Чего ты боишься?
Датчик громко пищит и солдаты встревоженно вламываются в помещение, когда громкие звуки драки
ненадолго затихают. Они быстро переглядываются между собой, подбегают ближе к решетке и окликивают
поправляющего запонки лорда Кима в два своих басовитых голоса. Тот одергивает жилет, бросает на них
незаинтересованный взгляд и отмечает в голове, что следует как можно скорее сменить в тюрьме
сотрудников охраны. Если эти идиоты не могут удержать за решеткой всего одного человека, позволяя ему
совершать преступления даже под арестом, о какой, мать его, безопасности Британских островов может
идти речь?
Тупоголовые придурки.
Тэхён выходит из камеры более раздраженным, чем он в неё вошел. Он не находит в себе силы ответить,
заходится тихим гневом на себя, на произошедшее, и может только представлять, как Чон гремит
наручниками на запястьях, достает из кармана комбинезона коробок спичек и пачку самокруток, зажимает
одну из них зубами и с шорканьем зажигает пламя, от сквозняка прикрывая его мозолистой ладонью.
Вдыхает дым, мокро и надсадно закашливается, тут же схаркивая густую бледно-желтую слизь на пол
возле себя.
Лорд слышит это и тут же останавливается, быстро оборачиваясь на камеру. Чонгук держится рукой за
грудь и не перестает хрипеть, хмуря густые брови и промаргивая слезящиеся глаза. Медленно краснеющий
нос, под которым запеклись капельки крови, не дышит, а Чон задыхается, сплевывая и сплевывая густую
мокроту в ладонь.
Тэхён задыхается вместе с ним, накидывая пиджак на плечи, забирая телефон и выходя из комнаты.
— Вызовите медиков, — тут же приказывает он главе охраны, беспокойно поджидающему лорда Кима
прямо у дверей. — Если он умрет, вы лично заберете все двадцать восемь его пожизненных сроков.
Тот испуганно кивает, тут же срываясь к телефону экстренной связи, пока Тэхён аккуратно застегивает
34/206
пуговицы на пиджаке, поправляет манжеты и проверяет экран телефона, где уже как пару минут горит
уведомление о вечернем матче по поло, который он еще неделю назад обещал разделить с королевой и её
внуками.
Придется поспешить. Заставлять Её Величество ждать — нынче непростительно дурной тон.
К этой главе есть потрясающие иллюстрации от чудесной **hagu (@hagushka)**: https://t.co/qWPlTeGxE6
Милорд (англ. my lord) — мой лорд.
На фунтах стерлингов изображена королева Елизавета Вторая: https://avatars.mds.yandex.net/get-

pdb/1221986/e894027d-4559-4a7f-a119-b0b1a1669d5d/s1200?webp=false
**SAS**, Специальная авиадесантная служба (САС) — специальное подразделение вооружённых сил

Великобритании, являющееся образцом для подразделений специального назначения во многих других
странах по всему миру. Говорят, что на последнем испытательном этапе кандидатов в САС всячески пытают
и допрашивают на протяжении 36 часов.
**Тюрьма Её Величества Пентонвиль (Pentonville)** — британская мужская тюрьма, управляется Тюремной

службой Её Величества; находится на севере Лондона.
35/206
Глава 5. Нотр-Дам де Пари
— Лорд Ким, — Уильям Вейр подходит тихо, но намеренно перед этим прокашливается, чтобы не
напугать своим появлением сидящего около небольшого низкого столика мужчину, — Рад видеть вас в
здравии.
Тэхён сжимает между длинных пальцев тонкую коричневую сигарету, более длинную, чем классика, и
медленно затягивается, чтобы затем ловким движением сбить посеревший табак в пепельницу и выпустить
густой дым в сторону.
— Взаимно, виконт, — лорд Ким вежливо улыбается, кивком приглашая мужчину сесть напротив. Тот,
расстегнув пуговицу пиджака, опускается на обитое шелком кресло и достает из внутреннего кармана
кожаный портсигар. — Как поживает ваш брат? Я слышал, лейбористы весь вчерашний вечер обсуждали его
запонки.
— Они сделаны из рога носорога, — хмыкает виконт, похлопывая себя по брюкам в поисках зажигалки, —
естественно, общество по защите животных взбунтовалось.
— Когда это Лейбористская партия стала обществом по защите животных? — лукаво спрашивает Ким.
Мужчины пересекаются взглядами и широко улыбаются друг другу, после чего Тэхён сминает пополам
газету, лежащую на коленях, и кладет её на стол заголовком вверх. — В Честерском зоопарке умер самец
черного восточного носорога.
— Уже видел, — Вейр вынимает из чехла сигару и подпаливает её найденной в кармане брюк зажигалкой,
попутно вглядываясь в печатную статью, — это большая проблема. Его особей всего шестьсот пятьдесят на
всей планете.
— Шестьсот сорок девять, — Ким подносит сигарету ко рту, и уголок его губ приподнимается, — благодаря
вашему брату.
Виконт слишком занят незагорающимся табаком, чтобы на это ответить.
Мимо неспешно проходит немолодой мужчина с завязанным под горло шелковым бантом. Трость в его руке
ритмично отбивает каждый шаг об деревянный пол, разбавляя глухими ударами размеренный шепот
мужских переговоров.
— Вы давно не появлялись в клубе, молодой лорд, — табак в руках виконта искрится и начинает дымить, из-
за чего тот спешно зажимает сигару губами, продолжая говорить чуть менее внятно, — джентльменские
разговоры вас больше не интересуют?
Лорд Ким откладывает пряно пахнущую коричневую Richmond на пепельницу, закидывает ногу на ногу и
подцепляет фарфоровую чашку с дымящимся ароматным чаем, чтобы вдохнуть носом терпкий пар и
сделать небольшой глоток. Горячая жидкость медленно обволакивает горло, пока кадык двигается под
застегнутым воротником рубахи.
— В отличие от Палаты Лордов, у меня нет времени обсуждать чужие запонки, — виконт на это закидывает
голову и начинает громко хохотать, привлекая внимание некоторых мужчин, сидящих за столиками
неподалеку, — White's в последнее время слишком многолюдный. А я не привык ждать очередь, чтобы
поиграть на бильярде.
Приятный запах старых книг, томящихся на полках вокруг, забивается в нос вместе с привкусом бергамота
и коньячным ароматом дорогих виконтских сигар.
— Нынче мы обсуждаем другие темы, — улыбается заискивающе виконт, — мужские клубы последнее время
напоминают женские салоны.
— Делитесь сплетнями?
— Естественно, — отмахивается тот, — на повестке дня слухи о запонках. Перед ними обсуждали бардак с
безопасностью в американском посольстве, после — уже за закрытыми дверями — полнились разговорами о
плохом влиянии политики на либидо. У сэра Албертсона совсем стыда нет говорить о таком средь бела дня.
Проплывающий мимо официант останавливается возле их столика, чтобы поставить на него узорчатую
тарелку, полную клубники, и два бокала с ромом. Тэхён забирает сигарету и попутно двигает пепельницу
немного в сторону, чтобы молодой парнишка смог спокойно разместить рядом всю посуду.
— И что же о своем либидо говорит сэр Албертсон? — улыбается уголками губ лорд Ким.
— О своем он учтиво умалчивал, — делится виконт, — а вот о вашем охотно размышлял в перерывах между
третьей и четвертой пинтой пива. Угощайтесь.
36/206
Вейр указывает ладонью на приборы и подхватывает свой рокс, втягивая тягучий запах крепкого алкоголя.
— Потрясающе. Это лучший ром, ни в каком мужском клубе вы такого не найдете. Поверьте моему опыту,
молодой лорд.
Тэхён, вопреки довольному мычанию виконта, тянется к столу, но огибает рукой свой бокал, цепляя
небольшую вилку и накалывая на неё самую крупную клубнику.
— К сожалению, сейчас я стараюсь не употреблять крепкий алкоголь, — ничуть не лукавит мужчина, —

медицинские противопоказания.
Виконт молча хмурит брови, неторопливо отпивая терпкий ром из своего бокала, и учтиво не спрашивает.
Лорд смотрит на него долгим взглядом, откусывает ягоду и следом сразу зажимает между губ фильтр
сигареты.
— Вас что-то интересовало, виконт Вейр? Или же вы просто решили составить мне компанию и прознать про
уровень моего либидо?
Уильям неторопливо затягивается, опуская глаза на узкую талию Кима, стянутую классическим жилетом. К
его нижней пуговице тянется недлинная золотая цепочка, другой конец которой прячется в маленьком
кармашке на боку. Часы. Под цвет им запонки и изящный зажим для винного галстука, приятно
контрастирующего с белизной накрахмаленной рубахи и мягким песочным оттенком всего клетчатого
костюма. Лорд Ким поправляет мизинцем мягкие кудри челки, которые к вечеру выбились из укладки и
спадают теперь на глаза, а затем вообще заправляет одну из наиболее длинных прядок за ухо, из-за чего
становится виден его выглядывающий кончик.
Виконт задерживается взглядом на стрелках чужих плотных брюк, затем останавливается на тонких
щиколотках и совсем отворачивается в сторону стола, принимаясь выдыхать дым.
— Слышал, сегодня Лондон посетила королевская семья Монако, — неторопясь, тянет виконт; его льстивый
и задорный настрой растворяется в воздухе так же стремительно, как разговор теряет тактичность. Тэхён
согласно моргает. — Её Величество попросила вас присутствовать на встрече, поскольку вы с недавних пор
официально возглавляете Совет национальной безопасности Великобритании. Я говорю «с недавних пор»,
потому что все мы знаем, точнее, никто не знает, чем вы занимались до того, как вступили в должность.
Лорд Ким приподнимает густые черные брови, поправляя кожаный ремешок часов на запястье.
— Принц весьма обеспокоен сплетнями, что пропавшее в его доме колье могло быть украдено кем-то из
британцев. Хотя пока что это такие же слухи, — виконт продолжает говорить, изредка затягиваясь табаком,
— в любом случае, колье стоит баснословных денег. Оно считается самым дорогим украшением в мире,
конечно, за исключением королевских регалий. Те бесценны.
— Я уже слышал все это за обедом, виконт, — Ким выдыхает дым узкой струйкой сквозь напряженные губы.
— Вы чем-то обеспокоены?
— Весь свет обеспокоен, — отвечает тут же Вейр, — потому что если колье найдут на территории Британии,
это будет очень серьезный репутационный удар. Особенно, если оно обнаружится в чьей-то частной
коллекции. Давайте признаем, что простой воришка не смог бы добраться до подобного рода сокровища.
Тэхён выжидающе склоняет голову.
— Развейте моё беспокойство, лорд Ким, — виконт подается вперед, опираясь локтями на колени и
скрещивая пальцы с зажатой между них сигарой, — расскажите, зачем понадобилось главе Совета
безопасности встречаться с монаршей семьей?
Ким, незаметно для себя тоже наклонившийся вперед во время разговора, откидывается на спинку кресла и
тушит сигарету об стекло пепельницы. Телефон, лежащий на столе, загорается входящим вызовом с
неизвестного номера: вместо привычного «+44», он начинается коротким американским «+1». Вейр
отвлекается на вибрацию, пока лорд тянется к экрану и сбрасывает вызов.
— У вас нет причин для беспокойства, виконт, — негромко отвечает Тэхён, элегантно вставая с кресла и
цепляя висящий на его спинке пиджак, который легким движением тут же опускается на плечи, — все дело
лишь в том, что юная племянница принца, которая специально приехала сюда вместе с семьей,
оказывается, от меня без ума. Королева лишь попросила меня исполнить просьбу семилетней принцессы и
сыграть с ней в крокет.
— Принцесса Монако, — виконт слегка хмурится, но не решается продолжать разговор, только

отшучивается, — хорошо, что она позвала вас играть всего лишь в крокет, а не в покер.
Лорд усмехается, забирая со стола телефон, который снова загорается беззвучным вызовом.
— Вынужден вас оставить, виконт, — на этот раз Тэхён не сбрасывает, также не спеша принимать звонок, —
37/206
к сожалению, моя работа включает в себя не только крокет и чайные церемонии со всеми королевскими
игрушками.
— Однако Её Величество, похоже, иногда любит отрывать вас от дел ради кукольных сервизов, — Вейр
поправляет крупный перстень на пальце и коротко кивает, — хорошего вам вечера, молодой лорд. Спасибо
за сплетни.
— Взаимно.
Ким кивает в ответ, достает из кармана пиджака белые тонкие перчатки и, негромко стуча каблуками
туфель, направляется к выходу из зала. Тихий маленький официант лишь провожает его широкую спину
долгим взглядом.
***
Телефон мерно гудит так и не отвеченным вызовом.
— Не берет, — Хосок щурится от яркого света экрана и вслепую тянется к пепельнице, чтобы найти среди
уже скуренных косяков самый свежий и вернуть его обратно в рот.
Намджун скрещивает руки на груди, хмуро опуская взгляд в пол.
— Плохо.
Сокджин, совершенно не понимающий, что значит это короткое «плохо», тоже хмурится. Глаза уже давно
привыкли к кумару в комнате, из-за чего вокруг все видится словно через марлю, но даже так профессор
может рассмотреть, как собирается складками кожа над бровями политика.
Адам, кажется, не разделяет общей задумчивости, хотя вполне вероятно, что массивная оправа его
стильных очков прячет за собой все следы умственной активности, иногда отражающиеся на коже в виде
морщин. А может это все просто увлажняющий крем.
— Кому вы звонили? — все-таки спрашивает он, минуту погодя. Сокджин признается себе, что тоже хотел
бы услышать ответ на этот вопрос. — Кто этот человек?
— Ким Тэхён, — Хосок замирает пальцем над кнопкой повторного вызова, но в следующую секунду
блокирует телефон, — возглавляет Совет британской нацбезопасности.
Сокджин удивленно вскидывает взгляд на Хосока:
Что? Британской?
— Зачем втягивать в это, — не сдерживает порыв Адам, в следующую секунду заминаясь, — Англию?
Хосок обжигает кончики пальцев об медленно тлеющий фильтр и тут же закапывает его в десяток таких
же, наполняющих вычищенный от внутренностей и явно чем-то обработанный черепаший панцирь. Никто не
спешит отвечать — профессор серьезно задумывается, оглядываясь в сторону небольшого диванчика и, не
встретив препятствий, присаживаясь на самый его край.
Президент дал четкую установку: никто из журналистов не должен узнать о том, что американцы что-то
ищут. Хуже этого только тот факт, что ищут они запрещенное десятками договоров и конвенций
биологическое оружие, прознав о котором Евросоюз и всё к нему прилегающее разорвет Америку
обязательствами на куски. Связан ли Ким Тэхён со средствами массовой информации? Можно ли ему
доверять?
Намджун должен понимать, что он делает, но тогда почему? Когда это политики научились доверять друг
другу?
— Британское пэрство нам только помешает, — наконец-то отвечает Намджун, на что профессор
заинтересованно приподнимает голову, — как и сам лорд Ким.
— Нам нужен не он, — Хосок вмешивается после короткой паузы, необычайно серьезно смотря на
заблокированный телефон. — А тот, к кому он может попасть.
— Другого пути у нас нет? — Адам, кажется, тоже недоволен перспективой сотрудничества с педантичными
чаёвниками, что он показывает кривыми уголками губ и совсем уж отчаянным взглядом из-под оправы
очков.
— Нет, — отрезает Хосок как-то слишком резко. Два неотвеченных вызова повлияли на него неожиданно
сильно, из-за чего даже в уголках его некогда смеющихся глаз пропали «утиные лапки» из морщинок, — он
единственный во всем мире имеет ключ-карту с доступом к камере, в которую нам нужно попасть.
38/206
— К камере? — В этот раз переспрашивает Сокджин, и это практически смешно, если бы не было так
серьезно. — Тот, кто нам нужен, сидит в тюрьме?
— Не просто сидит, — Намджун тоже, видимо, устает вести такой тяжелый разговор на ногах,
присаживаясь рядом с профессором на узкий диванчик, — я бы сказал, пожизненно спасается от смертной
казни.
— В Англии ведь нет смертной казни, — вмешивается Адам, так и оставшийся стоять на своем месте.
— Для него хотели сделать исключение, — усмехается Ким, откидываясь на спинку и прикрывая глаза, — до
сих пор не понятно, почему не сделали. Но лорд Ким сыграл во всем этом не последнюю роль.
— Так, — Сокджин говорит немного тише, обращаясь к находящемуся рядом Намджуну, — кто нам в итоге
нужен? И зачем?
Политик оглядывается на хмурого Хосока, отвернувшегося от всех в сторону ярко горящего монитора. Ну,
раз он не хочет отвечать, Намджун скажет сам.
— Нам нужен Чон Чонгук, который пожизненно осужден британской короной, — глаза профессора
неожиданно расширяются.
— Зачем он нам?
Намджун долго подбирает слова, прежде чем задумчиво ответить:
— Он обладает исключительной в мире властью, на которую, пока что, ни у одной страны нет
противодействия.
— Это...?
— Это информация, — отрезает Хосок, — и связи, по которым уже лет пять плачет американская разведка.
Они вроде иногда сотрудничают, но это больше похоже на кошки-мышки. Издевательство.
— Почему мы сами не можем добыть эту информацию? — упрямится на чистом энтузиазме Адам.
Профессор же, впечатленный чужим разговором, заметно притихает.
— Потому что у нас нет времени, — отвечает Намджун, тут же ловя на себе хмурый взгляд со стороны
подсвеченного голубым монитором Хосока, — да! Я боюсь, что мы можем не успеть, если затянем с
поисками. И я осознаю степень ответственности, будь уверен.
— Крикун, — Чон прямо меняется в лице, словно бы громкого трусливого откровения ему было достаточно
для того, чтобы убрать рога. Профессор улыбается уголком губ, потому что «крикун» неожиданно звучит
очень нелепо и смешно.
— Но министр... — последний раз пытается Адам.
— Министр дал установку по вербовке хоть самой королевы, — напоминает Намджун, — каждый день может
стать для этого дела последним. Вирус украли, и мы никогда не поймем, кто и как это сделал, если не
спросим об этом настоящего преступника.
Адам кажется хмурым: его явно не прельщает работа с кем-то, кто находится в местах не столь отдаленных.
Хосок, который знает, кажется, больше, чем все остальные, только недовольно поджимает губы и снова
набирает последний в журнале вызовов номер.
И только между монотонных гудков профессор наконец понимает, что они, мать твою, делают.
***
На экране телефона горит яркое «20:36», когда лорд Ким неспешно заступает в тюремный коридор. Яркий
свет вокруг погашен («Уже начался отбой», — неловко вклинивается идущий позади мистер Беннингтон),
из-за чего в темноте камер видно только озлобленно сверкающие глаза заключенных. Они как
притаившиеся среди мрака шакалы, внимательно наблюдающие за своей жертвой, но не решающиеся
подойти ближе. Тэхён наступает туфлями на собственную тень, плавно продвигаясь вглубь коридора.
Сегодня он не спешит: из планов на вечер только таблетки, снотворное и, возможно, звонок

гастроэнтерологу. Сложно самому сказать, как недавние полбутылки рома отразятся на язве в его желудке,
но ничего хорошего они не предвещают точно. Лорд Ким морщится, когда понимает, что придется повторно
проходить гастроскопию — сам виноват.
39/206
В коридоре слишком шумно для отбоя — Тэхён отмечает это, когда проходит вглубь, начиная улавливать
среди тихих переговоров заключенных и скрипа солдатской подошвы непонятные шлепки, шорохи и грубые
шипящие выкрики. Ким оборачивается на мистера Беннингтона, который замер посреди коридора диким
оленем, увидевшим свет фар. Кажется, он знает, что означают эти звуки.
Лорд Ким слегка щурит глаза, вглядываясь в стремительно алеющего начальника тюрьмы, прежде чем
развернуться и пойти на громкие посторонние звуки, раздающиеся с другого конца коридора. Когда уши
прорезает надорванный мужской крик, Тэхён уже замирает возле одной из камер, внимательно
всматриваясь в силуэты, почти не освещенные длинными мерцающими лампами. Подошедший со спины
мистер Беннингтон выглядывает из-за лордовского плеча и тут же отворачивается, морща усыпанное
редкой щетиной лицо.
За решеткой пятеро заключенных.
Все, как один, со спущенными до колен комбинезонами и полувставшими членами, блестящими, видимо, от
слюны. Новый протяжный рёв отвлекает внимание Кима. Он опускает голову, сталкиваясь взглядом со
стоящим на коленях мужчиной. Того нагнули над железным толчком, опирая лицом в кирпичную стену
камеры, из-за чего на виске уже виднеется небольшой кровоподтек.
Заключенный смотрит дикими сверкающими от слез глазами, кусая мокрые длинные губы и завывая
каждый раз, когда нога кого-нибудь из сокамерников проходится по его голой дряблой заднице. Та,
покрытая пушком темных волос, уже вся покраснела от ударов, но мужчины от этого только сильнее
воркуют, наклоняясь, чтобы унизительно пошлепать чужую промежность ладонями.
Длинные ресницы отбрасывают тень на лордовские щеки, когда он наклоняет голову вперед. Арестант
тяжело дышит, заламывает брови и, как рыба, смыкает-размыкает слюнявые губы, но взгляд оторвать не
может от того, как на него смотрят зеленые глаза, бесовски сверкающие под той же одинокой лампой,
которая освещает уже плотно приставленный к голой заднице член.
Каблуки Кима глухо стучат, когда он неторопливо отдаляется от камеры. Через несколько секунд звенящей
тишины воздух в коридоре начинает дрожать от настоящего вопля, хриплого и буквально животного.
Мистер Беннингтон поворачивается в сторону заключенного, по бедрам которого размазывается
оранжевыми пятнами кровь, и снова отшатывается, устремляясь подальше от довольно галдящих
заключенных, месивом из рук и эрегированных членов, разрывающих чужую задницу.
Охранники бараньим стадом толпятся вокруг решетки, ожидая приказа, но их начальник тенью отца
Гамлета скользит прямо за белыми лордовскими перчатками, слишком чистыми для покрытых плесенью
стен и измазанных в дерьме клеток тюрьмы. На этот раз мистер Беннингтон не решается подойти к той
самой двери в конце коридора, предпочитая остановиться немного пораньше, чтобы снова не стать
мишенью для озлобленных солдатов SAS. Заметивший это лорд только насмешливо дергает уголком губ,
вынимая из внутреннего кармана магнитную карту и тут же давая отмашку подорвавшейся со своих мест
охране. Те убирают автоматы, пропуская Кима в комнату, а сами выходят в коридор, блокируя за собой
двери.
Когда широкие плечи лорда меняются двадцатью сантиметрами стали, мистер Беннингтон замирает в
коридоре, наполненном хлюпаньем, рёвом, тревожными переговорами охранников и скрипом десятка пар
резиновых берц.
И черт знает, по какую сторону двери он не хотел бы оказаться больше.
***
Когда за спиной пищит магнитный замок, Тэхён уже шумно втягивает носом воздух. Перед ним несколько
метров бетонного пола, толстая решетка со вставками из пуленепробиваемого стекла, и еще столько же до
дальней стены, которая, кажется, сыреет от общей влажности и периодически протекающих труб. В носу
свербит от запаха плесени, который Ким не чувствовал еще полгода назад, но от чего-то ярко ощущает
сейчас.
Невольно вспоминается мистер Беннингтон, совсем недавно клятвенно уверявший в своем письме, что все
средства пошли на капитальный ремонт водоснабжения в камерах. Тэхён приподнимает брови, когда из
ржавой, спиленной по центру камеры, потолочной трубы начинает тонкой струйкой стекать вода. Вот оно
как оказалось.
Тяжелый выдох отвлекает от рассматривания маленькой темной лужи, стремительно растекающейся по

кривому бетонному полу. Лорд коротко облизывает сухие губы и неспешно проходит глубже, сквозь
полумрак помещения замечая все тот же набор мебели, который был в камере и вчера, и полгода назад.
Хриплое, отрывистое дыхание вынуждает подойти еще ближе к защитному стеклу, чтобы в отрочестве
убитая острота зрения позволила четче рассмотреть голую спину заключенного, повисшего на одном из
торчащих кусков потолочной арматуры.
У Чонгука узкая талия, ямочки на пояснице и забитая японским этническим рисунком спина. Под блестящей
40/206
от пота кожей бугрятся крепкие мышцы, рельефно напрягающиеся каждый раз, когда Чон медленно
подтягивает себя на руках, касаясь подбородком ржавого железа. Он с большой вероятностью слышал, что
Тэхён вошел, но даже не подумал прерваться, чертов наглец. Лорд Ким на это только устало выдыхает и
тянется к давящему галстуку, чтобы вытащить его из-под жилета, а затем и стянуть через голову совсем.
Взгляд нехотя падает на маленькую черную бирку, пришитую с внутренней стороны прямо к винному
шелку.
«Charvet Place Vendôme.

For my heart.»
И маленький кармашек, в котором незаметно спрятано лезвие. Тэхён поджимает губы, чтобы неожиданно
не начать улыбаться. Он очень любит этот подарок.
— Ты всегда становишься таким чувствительным, когда носишь этот галстук, — Чонгук оказывается рядом
неожиданно быстро, Ким пропускает момент, когда он с тихим хлопком босых ног спрыгивает на пол,
разворачивается и подходит впритык к защитному стеклу. Лорд прощупывает кончиком пальца лезвие,
убеждаясь, что оно на месте, и поднимает голову.
Чон стал крупнее с момента их полугодовалой встречи. У него все такой же рельефный треугольник мышц,
уходящий под резинку тюремных штанов, все та же темная дорожка волос от пупка, все те же черные
рисунки на теле, успевшие выцвести до темно-синего. И он все ещё немного ниже, когда Тэхён надевает
туфли с классическим мужским каблуком.
— Это мой любимый галстук, — Ким рассматривает заключенного без стеснения, медленно поднимаясь
взглядом вверх. Тот вздергивает бровь и усмехается уголком губ, но молчит, позволяя оценивать себя
сквозь толстый слой бронестекла.
Тэхён задерживается глазами на телесном пластыре, крепко держащем кусочек марли поперек разбитой
переносицы, и коротко морщится, пока костяшки на собственной руке обдает фантомной болью.
Извинение оседает на влажных стенах тюрьмы липкой плесенью.
— Ты всегда любил мои подарки, — ничуть не удивленно тянет Чонгук, смахивая упавшую на глаза прядь
волос. Они все такие же черные, грязные и сальные, поэтому слипаются, когда Чон зачесывает их ладонями
к затылку, открывая высокий лоб и густые темные брови.
— Только когда они не за гранью нормы, — нехотя соглашается Тэхён, щуря свои ведьмински-зеленые
глаза, — последний был худшим из всех.
— Врешь, — Чонгук подается вперед, вынуждая лорда поджать губы и приподнять голову, — он тебе
понравился.
В его черных глазах горят озорные искры — Чону не нужно подтверждение своих слов, он знает. Знает и
самодовольно улыбается, наконец, отступая немного назад от защитного стекла.
— Как там мои принцессы?
Тэхён тянется смуглыми тонкими пальцами под белый накрахмаленный воротник, чтобы расстегнуть пару
душащих пуговиц. Воздух вокруг отвратительно густой и влажный, он оседает в легких неприятным
сладковатым привкусом плесени и ржавчины, мешая дышать полной грудью.
— Здоровы и сыты.
Чонгук выжидающе наклоняет голову.
— Хель ощенилась пару недель назад.
Тэхён соврет себе, если скажет, что он не ждал подходящего момента, чтобы сказать об этом.
— Шесть кутят, — продолжает, замечая, как черные глаза заключенного внимательно осматривают его
лицо, — три мальчика. Все крепкие, крупненькие. Девочки коричневые, видимо, в кобеля.
— Ты уже дал им имена?
— Это твои щенки, — лорд опускает руки и начинает выискивать что-то в кармане пиджака, но затем,
неожиданно передумав, останавливается. — Будет честно, если ты сам назовешь их.
Чонгук задумчиво скользит глазами вдоль гладко выбритой лордовской щеки, замечая на ней маленькую
красную царапинку. Тихий смешок не удерживается и вырывается наружу.
— Имя должно подходить собаке, — отвечает в итоге Чон, не отрывая взгляд от ранки, — я не буду делать
это. Ты можешь назвать их сам.
41/206
Тэхён, секунду подумав и что-то для себя решив, коротко кивает. Цепочка часов дергается на его жилете,
пока лорд, почувствовав неприятное потягивание между позвонков, не запрокидывает голову, начиная
медленно разминать шею. Пиджак на широких плечах натягивается сильнее.
Чон смотрит, как тот касается клетчатой ткани, начиная расстегивать тугие пуговицы, и сам тянется к
верху комбинезона, свободно болтающемуся на выпирающих тазовых косточках. Оранжевая мешковина без
контакта с телом стала неприятно холодной — заключенный надевает робу обратно на плечи, морщась от
мурашек, пробежавших вдоль спины.
Они смотрят в глаза друг другу, когда Тэхён отстегивает цепочку часов, вынимает из петель последние
пуговицы и свободно распахивает полы жилета. Чонгук подкатывает рукава, выправляет воротник и быстро
пробегает пальцами по застежкам, не доходя до ключиц. Когда Лорд Ким развязывает узел галстука и
закидывает длинную бордовую ленту на шею, он становится похожим на незадачливого запыхавшегося
любовника, особенно со своими вихрями черных кудрей, к вечеру переставших лежать в укладке совсем.
Чонгук улыбается и выбивает у Кима землю из-под ног:
— У принцессы Монако очаровательный чайный сервиз, правда?
Тэхён, рассматривающий татуированную шею перед собой, резко поднимает глаза.
Все утро после официального приема он провел в Букингемском дворце, посреди одной из парадных зал,
слушая девичий французский лепет и отвечая на него своим низким бархатным голосом, что, конечно, Ваше
Высочество, с вашим платьем чудесно сочетаются эти заколки. Это была личная просьба королевы, которой
Тэхён, даже в силу своего брезгливого отношения к монаршим детям, не смог отказать.
Откуда Чон знает об этом, Ким не хочет даже думать. Ему бы перестать удивляться этому за столько лет, но
каждый раз — как первый.
— Правда.
Чонгук улыбается насмешливо, приближается лицом к стеклу и касается его поверхности кончиком носа.
Все такой же дикий, каким он был полгода назад. Тэхён говорит об этом вслух, пытаясь побороть
маленького червячка внутри, неприятно грызущего в животе самым настоящим испугом. Испугом, природа
которого кроется далеко не в опасности быть убитым посреди Пентонвильской тюрьмы.
У этого испуга другая, намного более глубокая причина, от которой лорд Ким полгода бежит со всех ног.
Заключённый усмехается еще шире, жадно наблюдая за тем, как недовольно Тэхён сжимает челюсти.
Когда Чон поддается ртом вперед и неожиданно выдыхает на стекло горячий воздух, оно в секунду
покрывается мутной влажной пленкой. Чонгук неторопливо поднимает руку, коротко смотрит на Тэхёна
исподлобья и аккуратно рисует на запотевшей поверхности маленькое сердце, от которого у лорда
внутренности обжигающим пламенем затапливает.
В груди все заходится солдатским маршем, зубы скрипят, пальцы сжимают в кулак бордовый галстук, бирка
на котором обжигает кожу острым лезвием. Чон, не переставая широко улыбаться, разворачивается и
молча уходит в глубь камеры. Его крепкая спина скрывается во влажной и холодной тени, пока лорд
солеными ладонями прячет золотые часы в карман.
Только в эту секунду он понимает, что на заключенном все это время не было наручников.
Рисунок на запотевшем стекле окончательно пропадает, когда за Тэхёном громко закрываются

автоматические двери. Причина его прихода пламенеет на воздухе так же стремительно, как сгорал в
Париже Нотр-Дам.
большой, но познавательный ликбез для тех, кому интересно:
**Виконт** — титул в британском пэрстве;

**Пэрство** (Peerage) — система дворянских титулов, существующая в Великобритании;
**Лейбористская партия** — социал-демократическая партия в Британии. Соответственно, их
представители есть в **Палате лордов** — верхней палате парламента Великобритании (из 793 человек
лейбористов в ней около 180).
**Richmond** — сигареты премиальной категории;
**WHITE's** — это старейший и самый эксклюзивный джентльменский клуб в Лондоне, основанный в 1693
году; Среди известных нынешних членов клуба — принцы Чарльз и Уильям, бывший премьер-министр
Великобритании Дэвид Кэмерон и многие другие.
42/206
**Крокет** — спортивная игра, участники которой ударами специальных молотков на длинной ручке
проводят шары через воротца;
https://avatars.mds.yandex.net/get-pdb/1782023/7f85af41-1ad2-46ab-909c-8c31f3736a90/s1200?webp=false
**Совет национальной безопасности Великобритании** — орган кабинета министров, которому поручено
курирование всех вопросов, связанных с национальной безопасностью;
>Charvet Place Vendôme. For my heart.

**Charvet Place Vendôme** — частная французская компания, занимающаяся эксклюзивным пошивом
одежды: рубашек, галстуков, блузок, костюмов и др.
**For my heart **(англ.) — для моего сердца.
43/206
Глава 6. Черное золото
— Поторапливайся, — слышит Чонгук сквозь заложенные уши, но успешно игнорирует. Ледяная,

едва ли не колодезная вода обжигает спину, стекает по позвоночнику вниз, морозит ягодицы и падает с них
вниз, разбиваясь об мелкую плесневелую плитку в душевой. Он среди полугнилых леек и тазиков один, если
не брать в расчет двух бессменных бойцов SAS, которые уже давно не бойцы (у обоих прострелены ноги) и
давно не SAS (военная пенсия, чтоб её). Солдаты черной стеной стоят на входе в помывочную, не убирая рук
с приклада автоматов и непрерывно наблюдая за тем, как заключенный споласкивает холодной водой лицо
и тут же выливает целый ушат на и так мокрые волосы.
Даже издалека заметно, как светлая, в некоторых местах татуированная кожа становится гусиной и
покрывается стайками мурашек. Чонгук опускает голову, ероша рукой недавно бритый затылок, и плотно
задумывается, рассматривая, как вода стекает по покрытым темными короткими волосами икрам.
— Ты там оглох? — окликивает один из солдат, подаваясь вперед.
— Потерпи, начальник, — отвечает Чон, неторопливо приседая, чтобы поднять с пола коричневый брусочек
мыла, — или ты хочешь сам намылить мне яйца?
— У тебя две минуты, — недовольно выплевывает другой, устало переступая с ноги на ногу.
Вот тебе и SAS, ухмыляется Чонгук, проходясь мыльными руками по жестким черным волосам на паху.
Ледяная вода все еще слабо стекает из душевой лейки, заключенный выключает её только когда
убеждается, что полностью смыл с тела дурно пахнущую чем-то тухлым пену. Солдаты быстро реагируют на
стихший в помывочной звук: готовят наручники и начинают внимательнее наблюдать за тем, как арестант
обтирается маленьким блеклым полотенцем.
Вне холодной воды телу обманчиво тепло — кожу обдает приятными волнами жара, Чонгук старается
быстрее натянуть на себя свежепостиранный комбинезон, еле успевший досохнуть к моменту, когда
начальство решило устроить заключенным банный день. То, что режим в этой тюрьме не соблюдается
совершенно, Чон понял еще на первой неделе пребывания, но начальник, видимо, сам не понимает, какую
дрянь плодит среди грязных и кисло-воняющих заключенных. И если в одиночной камере самый большой
риск — заболеть скукой, то в общей камере скуки нет: её заменяют ВИЧ, сифилис и гепатит. Последний,
кстати, Чон успел подхватить в медблоке пару месяцев назад. Все получилось весьма тривиально:
незадачливая медсестра, грязная игла и криво вошедший под кожу шприц.
— Ты закончил?
С мокрых волос капает нещадно, ткань на плечах и груди уже успела окраситься в стильную крапинку,
когда Чон прошелся полотенцем по вихрам челки, промакивая её от воды и взъерошивая рукой.
Нетерпеливый солдат уже расстегнул наручники, пока его напарник, стараясь не поскользнуться на мокром
кафеле, скрипел и булькал резиновыми берцами в сторону самостоятельно подошедшего лицом к стене
заключенного. Чонгук, поправив на шее полотенце, чтобы то не спало по дороге, наклоняется вперед и
спокойно заводит руки назад, позволяя себя скрутить и сковать плотным слоем железа.
Солдат довольно кряхтит сверху, выкручивая Чону суставы так, что тот ощущает себя едва ли не
запеченной к празднику курицей, от которой гости с хрустом отламывают крылья, чтобы положить сочное
мясо себе на тарелку. Сравнение вынуждает тихо усмехнуться, но натренированный солдатский слух
играет против заключенного злую шутку: один из охранников, даже не прерывая шаг, пинает Чона по
колену, вынуждая того оступиться и практически упасть на бетонную землю.
Чонгук сжимает зубы, буквально подавляя в себе рвущееся наружу рычание. Камера встречает привычной
мерзлотой, которую неприятнее делают, разве что, мокрые волосы и не до конца обсохшее тело. Солдаты
заводят Чона за решетку, снова приставляя лицом к стене, и быстро перестегивают наручники так, чтобы те
сковывали запястья спереди.
— Не дергайся, — угрожает один из солдат, когда они, наставив оружие заключенному на спину, быстро
покидают камеру, блокируя за собой замок. — Можешь отходить от стены.
Чонгук, получив вольную, неторопливо распрямляется, чтобы не вызвать у себя головокружение, и

потягивает затекшую спину. Колено ноет желанием разбить обоим охранникам лица, но Чон только
скалится, смотря на черные защитные шлемы своих персональных надзирателей. Он еще успеет.
Когда Чонгук слышит тонкий скулящий писк, солдаты неожиданно становятся не больше чем частью
интерьера. Заключенный оборачивается на звук, замечая на собственной заправленной койке большую
плетеную корзину, плотно накрытую маленьким покрывалом. Скуление повторяется, на этот раз более
громко, и Чонгук подходит к кровати, осторожно касаясь края теплого одеяла. Под ним что-то копошится —
догадка неожиданно приятно колет где-то под сердцем.
Чон медленно приподнимает ткань, шумно выдыхая весь воздух, который встал комом в горле. Под
покрывалом, плотно прижавшись друг к другу, шумно сопят шесть маленьких щенков.
44/206
«Все крепкие, крупненькие. Девочки коричневые, видимо, в кобеля.»
У них короткая шелковистая шерстка, крохотные хвостики и зажмуренные глаза — если щенки
действительно родились две недели назад, то они уже должны видеть. Чонгук всматривается в их редкие
подергивания ушами и присаживается на кровать рядом с корзинкой.
Спят.
Широкая улыбка сама собой наползает на лицо, следом за ней начинает немо дрожать грудь, а после Чон
запрокидывает голову, прикрывает ладонью глаза и заливается самым настоящим грудным хохотом,
привлекающим внимание стоящих на страже охранников. Чонгук мотает головой из стороны в сторону,
пытается быть тише, ловя остаточные приступы смеха, но остановиться не может.
«Это твои щенки. Будет честно, если ты сам назовешь их...»
— Блядь, — тянет Чон, запрокидывая голову и вдыхая полной грудью. Наиглупейшая из всех возможных
улыбок не хочет исчезать с лица, заключенный краем глаза улавливает копошение в корзинке и снова
трясется от молчаливого смеха.
Лорд Ким все такой же.
Непредсказуемый и горячо Чонгуком...
Новый скулеж привлекает внимание — Чон поворачивает голову в сторону корзинки, из которой на него
смотрит пара маленьких ярко-голубых глаз. Щенок, наверное, самый крупный из всех, перебирает под собой
лапками и смотрит прямо на Чонгука, который впервые видит настолько светлые глаза у черных
доберманов. Кажется, кто-то маленький решил родиться особенным.
Кутёнок возится сильнее всех своих братьев и сестер, все еще мирно спящих друг на друге, и Чон
наклоняется к корзинке ближе, чтобы убрать одеяло и осторожно просунуть пальцы под маленькое теплое
тельце. Щенки доберманов хоть и крупнее многих других пород, но Чонгук без труда размещает кутёнка на
ладони. Тот неожиданно затихает, весь обращается в нюх и начинает водить мокрым носом по коже, иногда
облизывая её языком или небольно прикусывая пока бесклыкастыми деснами.
Чон двумя пальцами поглаживает мягкий загривок и думает, что скоро у лорда Кима появится новый
серьезный защитник, которого уже сейчас стоит научить не льнуть без разбора к незнакомцам.
***
Топот копыт поднимает в воздух кучерявые клубы пыли — вороной конь нетерпеливо топчется на месте,
вертит головой и тянется сорваться на галоп, но наездник с тихим цыком тянет на себя поводья, не давая
лошади умчаться вперед. Короткая черная шерсть жемчугом переливается на холодном декабрьском
солнце: изо рта наездника идет пар, когда он чуть наклоняется вперед, чтобы усмирительно похлопать
мощного коня по крепкой шее. У того под кожей бурлит и буграми мышц перекатывается такая зверская
сила, что ремни упряжи справляются на одном лишь честном слове.
— Вот оно, во всей своей красе, — раздается позади пожилой женский голос, тихий, но все еще живой и
восхищенный, — «чёрное золото» Голландии.
Фризская лошадь, мотая густой, недавно подстриженной гривой, недовольно фырчит и буквально
выпрашивает у наездника возможность хорошенько размять застоявшиеся ноги, но мужчина, сидящий в
седле, только успокаивающе поглаживает рукой её бок. На белоснежной тонкой перчатке остаются
маленькие черные волоски.
— Шаман не рад, что мы редко видимся, — конь, словно в подтверждение, снова фыркает, — я услышал
тебя, дорогой.
Со стороны слышится тихий старческий смех.
— Дайте ему уже набегаться, молодой лорд, — старушка, поправив шелковый платок на голове,
пришпоривает свою гнедую кобылу, чтобы та шла чуть-чуть быстрее. Лорд Ким, развернув лошадь,
встречается с теплыми голубыми глазами.
— Успеет еще, Ваше Величество, — королева на это только улыбается, совершенно не по-королевски
отмахиваясь рукой, мол, ну тебя, стервец, и с любованием оглядывает скакуна вместе с его наездником.
Ким Тэхён склоняется к острому черному уху, что-то тихо туда нашептывая, и снова выпрямляется,
расправляя свою крепкую осанистую спину. Эти бежевые бриджи на мускулистых бедрах и темно-синий
короткий жакет из плотной шерсти ему необыкновенно идут — мужчина подворачивает воротник теплой
кашемировой кофты и выправляет согнувшийся на колене край высоких кожаных сапог, готовясь к заезду с
нетерпеливым скакуном. Вихри его черных кудрей мягко подрагивают от движений головы, что умиляет
45/206
королеву еще больше — молодой лорд необыкновенно хорош собой.
Пока не смотрит так, словно видит, как в твоем теле пульсируют сосуды.
— Проедем вперед, у меня есть к вам разговор, — Елизавета неспешно сравнивается с мужчиной и кивает
ему в сторону широкой парковой дороги, направляя свою лошадь вперед. Тэхён, незаинтересованно
осмотрев природу вокруг себя, пришпорил коня, следуя рядом, — вчера мне пришло срочное письмо от
султана Хейсам бен Тарика.
Ким задумчиво обернулся к королеве.
— Султанат Омана чем-то встревожен? — интересуется лорд, вспоминая невысокого смуглого мужчину с
большим приплюснутым носом, которого он лично видел некоторое время назад. — Полагаю, нашей
неожиданной просьбой.
— Им не о чем беспокоиться, — королева, которая сейчас меньше всего похожа на очаровательную

голубоглазую старушку, поджала сухие тонкие губы; Тэхён довольно прищурился, как и всегда приятно
поражаясь этому монаршему умению. — Мы ясно дали понять, что ситуация их не коснется.
— Следует нанести визит в Маскат, султан Хейсам обрадуется, когда мы решим открыть на востоке новую
военную базу, — Тэхён поправляет белые перчатки, расслабленно сжимая кожаные поводья. — Никто не
хочет чувствовать себя использованным, а рисковать нашими доверительными отношениями будет чревато.
— Я оповещу его о вашем предложении в ответном письме, — Елизавета шумно вдыхает приятный
морозный воздух, прикрывая ледяные глаза, чтобы открыть их спокойными океанскими глубинами, — у вас
ведь есть свои цели, так?
Тэхён сильнее сжимает бедрами седло, с любопытством приподнимая брови.
— Свои цели?
Королева широко улыбается, утешительно покачивая головой.
— Что же должно произойти, чтобы вы потеряли самообладание, лорд Ким?
— Самообладание, — негромко отвечает Тэхён, — это ключ к безопасности. Как моей, так и всего
Соединенного королевства. Я не имею права потерять его.
— А если придется рисковать? — любопытствует королева.
— Риск исходит из незнания того, что вы делаете, — ладони сжимают поводья Шамана крепче, — я
предпочитаю думать, поэтому ненавижу рисковать.
— На моей памяти было немного таких людей, как вы, — Елизавета с кроткой улыбкой и длинными паузами
вспоминает давние, размыленные в памяти события. — Все они были либо глупцами, либо теми, кому нечего
было терять. Но вы далеко не глупец, молодой лорд Ким.
Что-то внутри начинает тихонечко скребсти пониманием, когда Тэхён догадывается, куда ловко заводит
разговор Её Величество.
— Поэтому я бы хотела узнать, — королева поворачивает голову, сталкиваясь с сосредоточенными глазами

и уверенно кивая зеленым бесам, извивающимся в них, — если вы не против.
— Я слушаю.
— Есть ли у вас, — она замолкает на секунду, — дом?
Тэхёну становится тошно. Он останавливает лошадь, и королева дергает свою за поводья следом, замирая
напротив. Взгляд её пусть серьезный, но какие-то печальные нотки проскакивают между коротких седых
ресниц, едва различимых издалека и так испорченным лордовским зрением. Она понимает. И понимает
больше, чем хотелось бы.
— Дом в человеке, лорд Ким, — уточняет королева.
Тэхён молчит, выдерживая монарший пытливый взгляд с привычным себе самообладанием. В человеке, да?
Лорд как-то расстроенно тянет уголок губ вверх.
— У меня есть дом, Ваше Величество, — женщина смотрит в ответ внимательно.
— Ваш «дом» знает об этом?
Тэхён не сдерживает смешок.
46/206
— Догадывается.
— Почему тогда вы грустны? — без всякой радости спрашивает королева.
Лорд Ким пришпоривает коня, поводья больно впиваются в ладони.
— Вы не готовы рискнуть ради него?
Он не знает, что ответить.
Елизавета принимает его молчание, тихо направляя лошадь следом. Они разговаривают о бессменно синем
галстуке сэра Фэллона, о подступающем азорском антициклоне и последних мероприятиях Евросоюза. В
задумчивые и расстроенные глаза лорда Кима королева больше ни разу не смотрит, задев, кажется, доселе
никому не известную кровоточащую рану.
***
Чонгук лежит на койке, когда позади слышится звук открывающегося замка. В ногах все еще стоит
корзинка с маленькими доберманами, укрытая поверх одеяла еще и толстым тюремным покрывалом — к
вечеру в камере всегда холодает, а щенки еще слишком маленькие, чтобы регулировать теплообмен
самостоятельно. Голубоглазый кутёнок, зажмурившись, утыкается мокрым носом прямо в ткань оранжевой
робы и сопит у Чона на груди. Тот улыбается уголками губ, когда чувствует, как ритмично надувается и тут
же сдувается теплый щенячий живот, под которым, забавно умостившись, спрятались короткие пушистые
лапы.
На размеренный стук каблуков Чон только слегка наклоняет голову, продолжая медленно поглаживать
пушистый бок щенка большим пальцем. Он слышит, как гость становится ближе — звук шагов с каждой
секундой все громче и громче, от чего ушки кутенка начинают резко подрагивать. Заключенному не нужно
оборачиваться, чтобы знать, кто стоит по другую сторону решетки: за все полгода, которые он здесь сидит,
только один человек, помимо охраны, регулярно проходил внутрь. Чон усмехается сам себе — скоро все
люди в его памяти будут иметь одни и те же черты лица.
Стук каблуков прекращается. Заключенный, осторожно повернув руки в наручниках так, чтобы подхватить
спящего кутенка, медленно приподнимается, садясь на кровати. Вчера он, похоже, сорвал спину, из-за чего
низ позвоночника будто выжимают, как мокрую тряпку; все, что ниже пояса, болит и неприятно тянет,
после сегодняшнего холодного душа Чонгук просто надеется, что сможет завтра хотя бы встать на ноги.
Если не сможет, легкие выхаркает, но заставит. Позволить себе расслабиться в тюрьме — первый шаг,
чтобы потерять человечность. Одна маленькая поблажка, одно небольшое поощрение, и ты не замечаешь,
как становишься животным: обрастаешь толстым слоем шерсти, подкожного жира и распрямляешь
собственные извилины. Затем начинаешь ходить под себя и, как собака во время гона, трешься
промежностью обо все, что неровно стоит. Сойти с ума в одиночной камере легче, чем можно себе
представить — все внутри буквально хочет, чтобы ты это сделал.
Кутенок на груди просыпается, начинает вяло дергаться и моргать. Чонгук все так же держит его на руках
и поднимает голову: лорд Ким стоит перед входом в камеру — единственной частью, где между толстыми
прутьями решетки нет бронестекла, — и держит руки в карманах широких молочных брюк. Он, как и всегда,
красив: серый кашемировый свитер аккуратно, будто специально вымеряли, заправлен в штаны, на
широкие плечи накинуто длинное темно-коричневое пальто; весь Тэхён ладный и точеный, отвратительно
выверенный генетическим скульптором так, что ему не хватает только оградительной музейной ленты.
Что что-то не так Чонгук понимает сразу, когда встречается с ним глазами. Они все такие же по-лисьи
хитрые и по-змеиному скучающие, только на этот раз в них не пляшут искры и даже не отражаются
потолочные лампы.
Тэхён сейчас стоит перед камерой, и он расстроен.
Непонятно чем и непонятно как долго — Чонгук спускает ноги и встает на холодный пол, придерживая
щенка закованными в наручники руками. Лорд Ким не двигается, молча смотря на то, как заключенный
приближается к нему, останавливаясь по другую сторону решетки.
— Подойди ближе и закрой глаза, — голос Чонгука неожиданно тяжелый и сиплый после целого дня
молчания.
— Зачем? — нет приподнятых темных бровей, нет взгляда с прищуром, только едва заметное недоумение,
глубоко спрятанное в бархатном голосе. Брови Чона недовольно сдвигаются.
— Подойди ближе и закрой глаза, — терпеливо повторяет заключенный на тон ниже.
— Я слышал тебя, Чон, — отвечает Тэхён, делая небольшой шаг вперед. Чонгук указывает кивком головы на
место прямо перед собой и носы дорогой лордовской обуви утыкаются в порог решетки. Ким выжидающе
47/206
поднимает голову.
— Закрой глаза и наклонись.
Грудь Тэхёна дергается в громком смешке.
— Что мне еще сделать? — Чонгук сжимает челюсти, потому что взгляд Кима едва ли изменился.
— Я сказал: закройте глаза и наклонитесь, милорд.
Тэхён смотрит пристально, недоверчиво, оглядывая все лицо Чона целиком и непонятно что ища в нем. Но
когда находит — осторожно подается вперед и прикрывает веки. Если бы Ким был животным, он бы
буквально подставил волку голую шею.
Чонгук смотрит на нее с жадностью дорвавшегося до еды бедняка. Тэхён молчит: его невозможные ресницы
тенью лежат на худых щеках, веки чуть дрожат, а нос едва заметно шевелится при дыхании. В этот момент
он, весь дивный и чеканный, становится обнаженным настолько, что хватай за шею и души; доставай
заточку и вспарывай глотку; распахивай полы пальто и забирай ключ-карту — его размеренным дыханием
чувствуется шанс, его терпким и дурманящим парфюмом пахнет свобода.
Тэхён жмурится, когда сердце в груди от быстрого биения сходит с ума. Он не знает, он просто, блядь, не
знает, что делает, но терпеливо и доверчиво льнет еще ближе, буквально замирая носом между прутьев
решетки.
«У меня есть дом, Ваше Величество.»
«Почему тогда вы грустны?»
Губы чувствуют щекотливое прикосновение совершенно неожиданно.
Когда что-то шершавое и влажное начинает их мягко облизывать, Ким клянется, что сердце его падает в
пятки. Зажмуренные глаза распахиваются, и сквозь темные вяжущие пятна он видит маленькую шелковую
макушку.
Чон поднимает руки выше, и мокрый собачий нос утыкается в лордовский большой и сухой. Щенок
принюхивается и мягко облизывает крохотную темную родинку на кончике, из-за чего у Тэхёна вниз по
спине стайкой бегут мурашки. Они замирают у копчика, расходятся по рукам и концентрируются внизу
живота, потому что Чонгук смотрит долго, внимательно.
И держит скованными руками крохотного голубоглазого щенка, у которого даже ушки ещё не открылись,
позволяя ему жадно облизывать и прикусывать мягкими дёснам лордовское напряжённое лицо.
— Я буду весь в слюнях.
— На здоровье.
Тэхён снова прикрывает глаза, плечи его опускаются, а губы поджимаются от желания скрыть
наползающую на них маленькую улыбку.
— Как его зовут?
Щенок тянется выше и проходится шершавым мокрым языком по тонким дрожащим векам.
— Зевс.
Тэхён дёргает уголками губ, вспоминая аномальные ярко-голубые глаза, которые едва ли встречаются у
черных доберманов. Ким все ещё жмурит свои, лисьи, позволяя кутёнку смочить липкой слюной
собственные ресницы. Ему не нужно видеть, чтобы знать, что Чонгук сейчас жадно ловит каждое его
мимолётное движение.
— Тюрьма убивает оригинальность.
— Скажи ещё, что не ты меня сюда посадил, — беззлобно усмехается Чонгук, возвращая щенка обратно к
губам.
— Я сберёг тебя от расстрела, — пытается внятно сказать Ким, но намеренно опущенный ко рту щенок
мешает это сделать, — или от инъекции. Я не знаю, что предложил бы Верховный суд.
— Но я в тюрьме.
— Прекрати это, Чон, — недовольно хмурится Тэхён, — мы оба знаем, что если бы ты не захотел, то тебя бы
сейчас тут не было.
48/206
Чонгук на это молчит, но, Ким уверен, широко усмехается. Обида толкает глубже в горло ком, подтаявший
от щенячьего языка.
Лорд открывает глаза, когда руки сами тянутся вверх. На них нет привычных белых перчаток, поэтому Чон
чувствует, как тыльной стороны его ладоней касается теплая сухая кожа. Тэхён молча подхватывает щенка
под передними лапами, выпрямляя затекшую спину и отдаляя того от лица, чтобы внимательно
рассмотреть. Чонгук опускает руки, опирая их на поперечный прут, пересекающий решетку на уровне
груди.
— Хель, наверное, сходит с ума, — задумчиво предполагает Тэхён.
— Доберманы слишком привязаны к своим щенкам, — отвечает Чонгук, смотря, как лорд Ким изучает
кутенка, будто не он тот, кто первый увидел его появление на свет, — нужно отрывать их от матери чаще.
— Я собираюсь купировать их, — неожиданно говорит Тэхён, — когда придет время.
Чонгук молча кивает, разворачиваясь, чтобы взять с кровати тяжелую плетёную корзинку. Щенки тихо
копошатся, некоторые даже еле слышно попискивают, но никто не высовывает носа из-под своего теплого
одеяла. Когда заключенный возвращается обратно, Тэхён уже сжимает в руке ключ-карту, чтобы открыть ей
решетчатую дверь.
Они подходят вплотную друг другу, потому что оба делают шаг навстречу: Чонгук — чтобы выйти из
камеры, Тэхён — чтобы зайти в неё. Близость непозволительная, интимная, разделенная только широкой
плетеной корзинкой.
— Зачем вы пришли сюда, милорд? — тихо и томно. Чонгук выглядит едва ли недовольным: глаза его
внимательно прищурены, на губах мелькает лукавая улыбка. Он все еще дышит ртом, потому что на
разбитом носу виднеется небольшая марлевая повязка, и выдыхаемый им горячий воздух Ким недовольно
ловит кожей своих впалых щек.
— Завтра с утра тебя переселят в общую камеру, — Тэхён усмехается, когда видит в удивлении
приподнятую бровь, и отгибает край одеяла, чтобы посадить уставшего и, кажется, даже задремавшего
Зевса к остальным щенкам. — Я предупреждал: побереги член.
— Можешь не переживать за него, — заверяет с усмешкой Чон, наклоняясь еще ближе. Корзинка в его руках
зажимается двумя телами. — Надолго?
— Нет, — тут же отвечает Тэхён, пряча маленькую макушку кутёнка под покрывалом, — надеюсь, что нет.
Поэтому не привыкай к ежедневным прогулкам.
— Какая жалость, — в тоне Чонгука не слышится ни сожаления, ни серьезности: он с напускной печалью

сводит брови, выглядя больше комично, нежели расстроенно, и не сдерживает улыбки, когда ловит на себе
недовольный лордовский взгляд, — ты видишь меня? Я искренне опечален.
— Я вижу, Чон, — Тэхён, вопреки своему скверному настроению, поджимает губы, но все равно не может
удержать маленькую ответную улыбку, так и стремящуюся наползти на лицо: перекошенный искусственной
грустью Чонгук от чего-то выглядит безумно забавно. Особенно вблизи, где сейчас слышится едва ли не
чужое сердцебиение.
Заключённый, заметив, что в уголках глаз лорда появляются смешинки, тихо выдыхает, словно выпуская из
себя все давящее на диафрагму напряжение. Внутри становится спокойнее — Чон позволяет Тэхёну забрать
корзину, когда чувствует, что тот уверенно перехватил её, и делает шаг назад, неторопливо возвращаясь за
решетку.
Магнитный замок пищит и дверь с лязгом железа блокируется.
Когда лорд Ким, изредка посматривая на прикрытую корзинку в своих руках, возвращается вдоль
тюремного коридора, заключенные провожают его спину скользким темным взглядом.
**Фризская лошадь** — порода лошадей, выведенная в Фрисландии, провинции на севере Нидерландов,

«чёрное золото» Голландии.
https://img2.goodfon.ru/original/1920x1286/0/c9/kon-loshad-friz.jpg
**Хейсам бен Тарик Аль Саид** — султан Омана, соответственно, **Маскат** — главный город, столица.
**Кутёнок** (мн. кутята) — то же, что и щенок/щенки;
49/206
Глава 7. Женщина с собакой
Телефон вибрирует громко, низкий завывающий блюз в беспроводных наушниках сменяется

стандартным раздражающим гудком. Тэхён, хмуря густые черные брови, быстро вдыхает через нос и со
звоном железа возвращает штангу на стойку. Вдоль вздувшейся на лбу венки скользит маленькая холодная
капля пота, мужчина вытирает её полотенцем, висящим на шее, тяжело дышит грудью и плавно
поднимается, усаживаясь на мягкой кожаной лавке тренажера.
Телефон, с горящим вызовом, лежит рядом на ворсистом полу, привлекая к себе внимание — номер
неизвестный, американский, но Ким узнает его по последней паре цифр и настойчивости, с которой абонент
пытается до него дозвониться. Руки белые и пыльные от талька, Тэхён тянется вниз и ведет пальцем по
экрану, оставляя на нем продолговатый мучной след и, не говоря ни слова, принимает вызов.
— Лорд Ким?
— Я слушаю.
В наушниках на несколько секунд повисает тишина.
Тэхён продолжает шумно дышать, промакивая блестящее от пота лицо маленьким полотенцем. Грудь горит
после нагрузки, руки вдоль костей жжет, кожа под влажной футболкой, прилипшей к спине, неприятно
чешется. Где-то в другом конце зала молодая девушка-администратор поправляет юбку-карандаш, и Ким
дергает уголком губ, наблюдая за тем, как её длинные ноги семенят за стойку.
— Это Чон Хосок.
Тэхён ведёт бровью, поворачиваясь в сторону экрана телефона, на котором время вызова стремительно
доходит до первой минуты.
— Рад слышать вас, господин Чон, — отвечает он, неспешно поднимаясь с мягкой кожаной лавки. За
длинным стеклянным окном, тянущимся от пола до потолка, непроглядной стеной идет шумный дождь —
зима в Лондоне еще не видела снега и, похоже, не увидит до Рождества: ледники тают, воздух теплеет, и
никакие «Пятницы для будущего» от этого не помогут.
Сегодняшняя Международная экологическая конференция некстати всплывает в памяти: смотреть на

детей-активистов всех возможных оттенков кожи, цветов волос и гендерных принадлежностей не хочется
совершенно, но Принц Чарльз, воспользовавшись сосредоточенностью лорда Кима во время очередной
шахматной партии, предложил составить ему компанию. Отказывать монаршей семье — моветон, легче не
пересекаться с ними вообще, но тут либо королева Елизавета так хочет прописать молодого лорда в
Букингемском дворце, либо его школьное товарищество с Принцем Гарри, начавшееся еще с одной комнаты
в Беркшире, обязывает периодически топтать красные ковры и от скуки щупать гобелены в бальных залах.
— Хотел бы я ответить так же, — Тэхён на это усмехается уголком губ, опуская руку в карман спортивных
шорт и останавливаясь прямо перед забрызганным дождевой водой окном, — до королевских правнуков
дозвониться проще, чем до вас. А у них, к слову, нет телефонов.
— Вы взяли настойчивостью, — Тэхён лукавит: настойчивость перестала брать его в тот момент, когда он
только заступил на государственную службу. — Я слушаю.
— Министерство обороны Соединенных Штатов просит у вас кадровую и информационную помощь, — Ким
поднимает брови, молча ожидая продолжения, — в целях совершения спецоперации и сохранения
международного статуса ряда государств.
— Я не могу воспринимать твой формальный тон, — мужчина прячет вторую руку в карман, и его
полуусмешка перерастает в полноценную ухмылку, — Хосок.
— Нам нужен Чонгук, — голос в наушниках резко меняется, становясь пускай и настойчивым, но привычно
протяжным, словно говорящему лень широко открывать рот и следить за собственной артикуляцией; Тэхён
довольно хмыкает.
— Стесняюсь спросить, — девушка-администратор стучит каблучками по ковролину где-то позади,

отражаясь в стекле мутной белой тенью, за которой Ким задумчиво следит глазами, — зачем? Соскучился по
брату?
Чон на другой стороне провода усмехается, но смешок его — недовольный, даже раздраженно-злой,
абсолютно отражающий настроение разговора. Лорд Ким фокусирует взгляд на влажном темном мраморе,
которым вымощен задний двор, и женская юбка становится лишь мутным, мельтешащим перед глазами
пятном. Дождевые капли разбиваются, умирают, но продолжают упрямо падать вниз и растворяться в
неглубоких лужах.
— Ты можешь отказаться выдать его, — Хосок, судя по зажеванной и гортанной речи, держит между губ
50/206
очередную самокрутку, — я отчего-то не буду удивлен, но вся власть предержащая в Штатах
заинтересуются тем, чтобы ты, quid pro quo, неожиданно потерял свой статус британского жандарма.
— Приятно слышать, что в мире есть кто-то, кого беспокоит мой статус, — вопреки собственному сарказму,
лорд Ким не улыбается, — спешу вас огорчить: Чон Чонгук осужден пожизненно, и он отсидит весь срок,
который вынес ему британский суд.
— Мы прекрасно знаем, как он отсиживает этот срок, — Хосок становится более настойчивым, этот разговор
явно перестает быть светским, — и как ему скостили пять пожизненных, когда он помог предотвратить
теракт в Вестминстерском аббатстве два месяца назад.
— Сейчас вербовка Чон Чонгука возможна только в интересах Соединенного королевства и исключительно в
случае угрозы нашей национальной безопасности, — Тэхён опускает глаза вниз, где под ногами в телефоне
секунда за секундой отсчитывается время разговора, — чего может касаться ваша операция, чтобы мы
могли официально привлечь его к делу?
Спустя секунду в наушниках громкое:
— Биологического оружия.
И голова Тэхёна тут же взметается вверх.
— Работу над которым вели, в том числе, дражайшие подданные Её Величества.
На линии снова помехами скрипит тишина, только на этот раз она наполнена невысказанным напряжением.
Лорд Ким поднимает с пола телефон, вымазывая его остатками талька, и с искорками удовольствия в глазах
сдерживает грозящую появиться на губах улыбку.
— Вот как, — негромко тянет он, снимая с шеи полотенце, — будет ряд условий. В ваших же интересах с
ними согласиться.
— Можешь отправить их на мой электронный адрес, — Хосок, кажется, звучит более спокойно, — а лучше
надиктуй в пейджер.
— Жаль, что голуби не летают с континента на континент, — пальцы уже бегают по экрану, вбивая в графу
«Получатель письма» длинный и витиеватый набор букв, совершенно не похожий на классический email.
— Уверен, все данные вы помните. Надеюсь на наше сотрудничество, лорд Ким, — намеренно вежливо
мычит Хосок, не вынимая изо рта самокрутки. Тэхён, мысленно окрестив подобную вежливость
вульгарностью, только возвращает на экран окошко вызова.
— Взаимно, господин Чон.
Вызов завершается в эту же секунду. Не успевшие и трижды прозвучать гудки резко сменяются прерванной
мелодией саксофона и протяжным «I've made up my mind to live in memory of the lonesome times», ставшим
слишком символичным для одного британского человека.
Тэхён, так и не начав писать письмо, блокирует телефон, медленно выдыхая сквозь нос успевшие сопреть в
лёгких остатки воздуха. Он бросает взгляд на стрелки настенных часов, показывающие непозволительно
раннее утро, и устало вплетает пальцы во влажные на затылке кудри, отбеляя их черноту остатками
талька.
День, который собирался быть спокойным, оставаться таким не считает должным. На губах лорда оседает
тенью предвкушающая полуулыбка.
***
Если Пентонвиль не самое гостеприимное место в мире, то самое дружелюбное точно. Тэхён понимает, что
зачастил сюда, когда охрана на входе, вместо положенного по уставу «Ваши документы», кивает ему со
словами «Доброе утро, лорд Ким». Мистер Беннингтон встречать его не выходит, видимо, расстроенный
письмом, которое пару часов назад ему передали из Букингемского дворца — похоже, кто-то все-таки
разочаровал Её Величество, и последствия разгребать приходится теми же маленькими ручками, которыми
он прятал государственные деньги у себя в исподнем.
Один из охранников спешно подходит к Киму, когда тот уже собирается пройти в тюремный коридор, и
говорит, что заключенные сейчас на прогулке. Теплое ореховое пальто, которое лорд уже успел снять,
накидывается обратно поверх коричневого твидового костюма. Под ним — бежевая кашемировая кофта с
высоким горлом, спасающая разгоряченное после тренировки тело от морозного ветра в северном Лондоне.
Лорда ведут узкими холодными коридорами, в которых, кажется, едва ли теплее, чем на улице. Изо рта
солдат ритмично выходит пар, пока Тэхён, стянув перчатки, держит между покрасневших кончиков пальцев
51/206
длинную коричневую сигарету и сквозь напряженные губы выдыхает остатки терпкого табачного дыма.
Стены резко сменяются высоким сетчатым забором, верх которого изредка искрит от поданного по
проводам напряжения. Если кто-то из заключенных и собирался сбежать, перемахнув через забор, то где-то
на электризованной колючей проволоке его энтузиазм наверняка заметно погибал. Тэхён прослеживает
взглядом большой периметр внутреннего двора, где совершенно разномастными группами кустились
заключенные: на криво заасфальтированном куске земли белой краской нанесена круговая разметка, судя
по высоким кривым кольцам, повешенным на столбы с двух сторон площадки, для баскетбола. Рядом с ней
— что-то напоминающее турники, в противоположной части двора — несколько скамеек, полностью занятых
заключенными.
Заходить в этот вольер нет никакого желания: как только Ким, окруженный солдатами, останавливается
перед решеткой, в нос бьет отвратительный запах пота, который не выветривается даже на свежем
воздухе. Тэхён морщит нос, буквально не понимая, как на заключенных в этой куче дерьма, названной
тюремной одеждой, еще не садятся падкие на говно мухи, и затаптывает бычок подошвой дорогих
лакированных оксфордов.
— Лорд Ким, вы уверены? — негромко спрашивает один из солдат, неожиданно возникая за спиной. Тэхён
кивает немного раздраженно, потому что он терпеть не может сильные резкие запахи, которыми буквально
наполнена тюрьма, а внутренний двор сейчас действительно напоминает выгульную для скота, не иначе.
Сам же скот, заметив незваных гостей, оборачивается на них по совершенно предсказуемой цепной
реакции — только ленивый не окинул лорда тяжелым, коротким или раздраженным взглядом.
— Лорд Ким...
Тэхён поворачивает голову в сторону скамеек, где, широко расставив ноги, сидит крупный сальной
заключенный — лицо его кажется подозрительно знакомым, мужчина улыбается гнилыми зубами и зовет
вновь, на этот раз еще более довольно, чем в прошлый. Крошки на его бороде, похоже, оказываются вшами
— одна из них подозрительно быстро перескакивает на рельефное большое плечо.
Ким брезгливо морщит лицо, не сдвигаясь с места даже вопреки возникшему желанию отойти подальше.
Арестант замечает скривившиеся в отвращении губы, и для него это становится раздражающей рецепторы
красной тряпкой — он медленно поднимается с места, грозно горбя спину, и только начинает подходить
ближе, как солдаты резко наставляют на него оружие.
— Давай, иди сюда, если не боишься, — рычит заключенный, смотря Киму прямо в глаза. Грязный, едва ли
не чумной, коснись плеча — и поздоровайся с больничной картой, которая у Тэхёна и так пестрит
последствиями стрессовой жизни. Там все, начиная от нарушения сна и заканчивая язвенной болезнью,
буквально кричит о ранней пенсии, пока врачи, выслушав категоричный лордовский отказ, только и могут,
что разводить руками. Нахватать ко всему этому букет кишечных палочек, подравшись с заключенным в
тюрьме, Ким откровенно не хочет — свой самоконтроль он все еще оценивает как прогрессивно-
адекватный.
Но Её Величество бы посмеялась, сцепись он с арестантом кулаками: здесь и пэрский статус, и хваленое

самообладание.
Когда мужчина подходит еще ближе, меняя дистанцию делового общения на приятельские посиделки,
автоматы в руках солдат гремят с новой силой: прицелы теперь наведены на всех заключенных,
подтянувшихся у него за спиной и неожиданно быстро оказавшихся рядом. Тэхён осматривает их
прохладным взглядом, но все органы чувств обостряются, буквально чувствуя напряжение, сгущающее
вокруг воздух. Нужного лица среди них нет.
Ким повторно оглядывает каждого, отказываясь признавать себе, что ищет среди них одного единственного
не потому, что он нужен сейчас, а потому, что «нужен в принципе» — предательски подкидывает в голову
тот маленький червячок, который уже несколько лет с промежутками на сон и обед выгрызает лорду
пространство между ребер. Десятки глаз: голубых, морщинистых, темных, испещрённых шрамами и
болезнями — все, как один, дикие и тяжелые, с презрением оглядывающие лощеного лорда, на котором
вместо тюремной мешковины дорогой шерстяной костюм от Brioni. Хватай, раздевай и покупай себе
квартиру в пригороде Лондона, если снять с запястья часики от Cartier — еще и с мебелью.
— Прячешься, британская крыса, за кучей солдат, — вообще ничего не боясь выплевывает заключенный,
делая новый шаг вперед. Когда охрана хочет было перевести на него дула автоматов обратно, Ким резко
взмахивает рукой, приказывая замереть. Сам с места не сдвигается, но позволяет арестанту подойти еще
ближе, буквально закрывая собой холодное утреннее солнце: Тэхён, будучи достаточно рослым для того,
чтобы смотреть на каждого заключенного свысока, упирается носом в чужой дурно пахнущий рот.
Отвратительно.
— Ну же, лорд Ким, — на тон ниже шепчет заключенный, обдавая лицо напротив новой волной тяжелого
кислого запаха. Когда Тэхён чувствует, что во рту начинает выделяться слюна, а живот непроизвольно
напрягается, он буквально давит в себе пустой рвотный позыв, не позволяя смеси из утреннего чая и
желудочного сока подступить к горлу. — Скажите хоть слово.
52/206
Ким не успевает открыть рта, заключенный рывком подается вперед, и баскетбольный мяч с глухим
резиновым хлопком резко ударяется об его гнутый лысый череп.
Тихий шепот вокруг прекращается.
Мяч с шорохом откатывается под ноги солдатам, замирая на месте то ли от вперившихся в него взглядов, то
ли от трения земли.
Тэхён, не скрывая любопытства, заглядывает замершему арестанту за спину и не удерживает взлетевшие

вверх брови: Чонгук стоит неподалеку от спортивной площадки, расправляя по предплечьям некогда
закатанные рукава оранжевой робы, и удивленно приподнимает брови в ответ.
— Ветер.
Ким чувствует носом, как слабо дрожат на воздухе кончики чернявой челки, и медленно моргает.
— Я вижу.
— Я не понял, Чон, — мотором в груди начинает рычать заключенный, которому потребовалось несколько
долгих секунд, чтобы вернуть четкость потемневшему перед глазами пространству, и тут же обернуться,
сталкиваясь с другим арестантом взглядами, — ты охуел, блядь?!
Чон делает шаг вперед, но стоит только громиле перед ним решительно податься навстречу, как Тэхён
выставляет руку и все автоматы направляются ему в спину.
Заключенный в секунду замирает.
— Дернешься — и они отстрелят тебе голову, — своим низким тягучим голосом грубо предупреждает лорд,
бегло анализируя обстановку сосредоточенным взглядом.
Стоящие вокруг заключенные, вопреки опасениям, только слегка отходят назад, поджимая хвосты и не
решаясь вступать в разборки. Кто-то из них даже опускает голову, и это похоже на вечную шутку про
страуса, который прячет морду в песок, не подозревая, что лев может отгрызть ему ноги. При взгляде на
таких заключенных Ким едва сдерживает внутри игривое «Я вас вижу», от которого хищное зверье внутри
задорно скалит зубы.
— Подло, лорд, — сквозь зубы бросает арестант, слегка поворачивая голову за спину, давая понять, к кому
он обращается.
Тэхён перестает слушать, когда взгляд касается широкой улыбки Чона, до того довольной, что становится
беспокойно за целостность его щек, как бы те не разорвало. Заключенный кивает головой в свою сторону,
приглашая лорда пройти глубже, и тот, коротко обернувшись на солдат, принимает приглашение.
Тэхён замечает лопнувшие в глазу заключенного капилляры, когда подходит достаточно близко для того,
чтобы их негромкий разговор никто не слышал. У Чонгука левый склер полностью заплывший кровью, и
выглядит это при дневном свете откровенно пугающе. Вне тёмных стен камеры он весь другой: немного
осунувшийся от пустого тюремного пайка, побледневший без солнца и буквально до кончиков пальцев
забитый бледно-синими татуировками, которые что в вечерней камере, что в дневном свете — тюремные
партаки. Чон дышит размеренно, около его рта клубится белый морозный пар, и Тэхён только сжимает зло
зубы, когда понимает, что тот стоит посреди двора в своей привычной оранжевой робе из ничерта не
греющей мешковины.
Идиот, блядь.
— Захотел себе воспаление легких? — выдыхает Ким сквозь зубы, останавливаясь от заключенного в одном
коротком шаге. — Решил сдохнуть?
— Давно я не ощущал, — с тихим смешком отвечает ему Чон, опуская руки в карманы комбинезона. Тэхёну
не нужно видеть, чтобы знать, что кожа под его тканью гусиная от холода. — Как ты обо мне заботишься.
— Я пришел не для этого.
— Знаю. Но ты не устоял, признайся, — Чонгук улыбается уже мягче, но говорит все так же негромко, чтобы
никто вокруг, даже навостривший наполовину отгрызенное ухо арестант, сидящий у баскетбольного кольца
неподалеку, не услышал.
— Несколько часов назад мне звонил твой брат.
Чон пробегает взглядом по замершим в ожидании людям за спиной лорда, возвращает взгляд тому на лицо
и приподнимает свою черную бровь.
53/206
— Зачем?
— Он просит твоей помощи.
Тэхён, все еще ощущая отвратительный предрвотный привкус во рту, на фоне язвы появляющийся все
чаще, тянется рукой в карман, чтобы достать оттуда портсигар, в котором ароматно пахнет колумбийским
табаком последняя сигарета. Ловко зажимает её между губ, находит в другом кармане прижавшуюся к
телефону зажигалку и подпаливает кончик, тут же втягивая в себя терпкий дымный воздух, чтобы потом
медленно выпустить его сквозь ноздри.
Чонгук следит за всем этим задумчиво, ощущая носом приятную горечь. Хосок едва ли отсвечивал за эти
полгода: последнее крупное дело, о котором заключенный был наслышан, это нью-йоркский скандал с
Sotheby’s, когда во время аукционных торгов выставили поддельную «Женщину с собакой», которая ушла в
итоге за 54,9 миллиона долларов. Чон только и смог, что закатить глаза, когда узнал, кто именно с
упорством Пикассо мазал левый холст маслом.
— Интересно, что должно было случиться, чтобы он позвонил тебе, — Тэхён, заметив бегло брошенный
заключенным взгляд на сигарету, разжимает губы и подхватывает её пальцами, чтобы затем, не
задумываясь, поднести к чужому рту.
Чонгук цепляет зубами фильтр и мягко улыбается, втягивая в лёгкие горячий ароматный дым, быстро
согревающий изнутри приятным дурманом.
— У Штатов крупные внешнеполитические проблемы, — говорит задумчиво Тэхён и прячет замёрзшие и

покрасневшие ладони в карманы пальто, намекая, чтобы Чон курил самостоятельно, — которые касаются
биологического оружия.
— Он так и сказал? — Чонгук делает новую затяжку, выпуская дым в сторону, и протягивает сигарету Киму,
чтобы тот тоже мог вдохнуть; щеки Тэхёна втягиваются, когда он слегка наклоняется и прижимается
губами к фильтру, но затем его лицо расслабляется, и Чон возвращает сигарету обратно в свой рот.
— Было несложно догадаться, — отвечает Ким сдавленно, держа дым в лёгких, — Пентагон в панике, я
почему-то уверен.
Чонгук с короткой улыбкой тянет руку вперёд и поддевает пальцем кончик лордовского носа, вынуждая
того сдвинуть брови и всё-таки выдохнуть табачный воздух сквозь полусжатые губы.
— Меня больше интересует, — начинает неторопливо Чон, ощущая всем телом этот неприятный контраст
между жаром табака и колючим декабрьским воздухом, морозящим щеки, — почему ты согласился помочь.
— Догадайся, — Тэхён привычно щурит свои лисьи глаза, которые на нормальном свету стали казаться еще
зеленее.
— Догадываюсь, — не лукавит Чонгук, убирая сигарету изо рта и выдыхая густой белый дым в сторону
лордовского лица.
— Ну и что ты делаешь? — недовольно шепчет тот, жмуря глаза, перед которыми все застелило мутными
пятнами. Чонгук только коротко улыбается, выпрямляясь и стряхивая пепел с сигареты татуированным
пальцем.
— Думаю о том, как ты полетишь со своей новой должности, если мы сейчас поцелуемся.
Под воротом кофты неожиданно сильно чешется шея, Ким оттягивает ткань в сторону и незаметно пытается
надышаться, потому что от жарко колотящегося в груди сердца становится слишком мало воздуха.
— Хочешь этого?
— Очень.
Чон довольно искрит глазами (один из которых все еще заплывший кровью) и взглядом предлагает Киму
ещё одну затяжку, но тот только отрицательно качает головой, из-за чего черные вихри челки на его лбу
мягко покачиваются в сторону.
— Я вернусь через четыре часа, — Тэхён прерывает молчаливый диалог и вынимает все ещё красные пальцы
из кармана пальто, опуская глаза на наручные часы, чтобы свериться со временем, — четыре с половиной. У
тебя есть возможность подумать над предложением Хосока.
— Моя возможность подумать закончится, — Чон бросает взгляд лорду за спину, где потерявшие интерес
заключенные вернулись к тихим разговорам, пока солдаты все еще держали на прицеле самого крупного и
дикого из них, — в лучшем случае через пять минут.
Арестант, столкнувшийся с Чонгуком глазами, скалится тому в лицо, едва ли не клацая зубами с явным
54/206
намеком на собственное желание вгрызться в чужую шею. Чон затягивается последний раз, кривит рот и
тушит бычок о землю, затаптывая его пыльными тюремными берцами, пока Тэхён коротко оглядывается.
— Ты всегда быстро соображал, — обнадеживающе усмехается лорд, и только дружеского похлопывания по

плечу не хватает, чтобы буквально выпихнуть Чонгука в клетку импровизированного ринга с
необходимостью отвечать за свои поступки.
— Надеюсь, ты поблагодаришь меня.
Когда Ким понимает, о какой благодарности речь, он сжимает кулаки в карманах. Мысли о колье,
неприкаянным грешником лежащем в домашнем сейфе, не дают покоя уже который вечер: в пизду такие
подарки, которые Тэхён не хочет даже в руки брать, не то, что надевать на себя. Но совершенно глупая,
абсолютно дурацкая и крайне неуместная мысль о том, что ради него сорвали королевскую свадьбу, от чего-
то вынуждает сказать тихое:
— Поблагодарю.
Чонгук довольно усмехается, смотря в медленно отдаляющийся от него черный кучерявый затылок.
***
Аплодисменты заполняют зал, и Тэхён коротко склоняет голову в благодарность, проклиная мокрую белую
рубашку, противно прилипшую к спине от жара под несколькими слоями официальной одежды. Ким
поправляет сначала черный шерстяной пиджак, затем незаметно одергивает под ним серый жилет и
наконец выходит из-за стойки, все еще учтиво улыбаясь уголками губ. Галстук, по цвету не отличимый от
сегодняшнего отвратительно пасмурного Лондонского неба, все еще держится на лорде исключительно
благодаря булавке, прицепленной под узлом в виде красивого золотого вензеля с драгоценным камнем —
давний подарок принца Чарльза, что сейчас стоит напротив сцены и вежливо хлопает вместе со всеми
своими старческими пятнистыми руками. Не будь его и, впрочем, тысячи остальных человек вокруг, Тэхён
бы давно избавился от удавки, а за ней и от висящего на кармашке рыцарского ордена, полученного от
королевы много лет назад, потому что, как известно, обезьяна и в золотых регалиях остаётся обезьяной, да
только никому на Кима, жующего банан, смотреть не хочется — все пришли пощурить глаза от блеска
монарших орденов и, может, посмотреть на плачущих со сцены детей, которых выбросы метана в
атмосферу волнуют больше, чем выбор между овсяной кашей и запеченными тостами на завтрак. Тэхён,
внимательно выслушав каждого маленького оратора, спустя два с половиной часа решил для себя, что
овсяная каша, все же, вкуснее. Но только если добавить в неё какой-нибудь сладкий сироп.
— Блестящее завершение конференции, молодой лорд, — улыбается Принц Чарльз, и его желтые зубы (Ким
вежливо списывает на старость, а не на пагубную привычку обсасывать за чаем сигаретный фильтр) в
плохом освещении конференц-зала выглядят еще более нездоровыми. Тэхён улыбается в ответ по-
квадратному широко, во-первых, потому что у него уже пару лет как стоят совершенно естественные на
оттенок виниры, а, во-вторых, Принц Чарльз просто очаровательно юморной для своих лет старичок,
который едва держал глаза открытыми, слушая, как плачет и громко взывает к справедливости
пятнадцатилетняя эмигрантка из Замбии. — Работай вы немного усерднее руками, и тот светленький
мальчишка из Ирландии, который уже второй месяц бастует у здания Парламента, был бы вам не конкурент.
— Я учту, Ваше Высочество, — со смешком отвечает Ким, довольно пожимая старичку его протянутую руку.
— Куда вы сейчас?
— Как бы не к журналистам, — морщится тот, доверительно наклоняясь и прикрывая рот ладонью, чтобы
стоящие неподалеку гости его не услышали, — от их вопросов у меня обостряется мигрень.
— Когда вы успели обзавестись мигренью? — с легкой улыбкой поддевает Ким, зная, что на его слова Принц
только с негромким чавканьем оближет сухие губы и усмехнется.
— Думаю, где-то полчаса назад.
Тэхён не позволяет смеху, от которого бесшумно дрожат плечи, превратиться в низкий бархатный хохот, а
вот Его Высочество, запрыгнувшее с ходу в эту машину юмора, всё-таки пару раз весело всхлипывает.
Из всей королевской семьи он самый живой, даже будучи одним из старейших её представителей. В глазах
Её Величества радость все чаще мелькает только по отношению к лошадям, муж её, герцог Эдинбургский
Филипп, на своих тонких дряблых ногах может разве что ровно стоять, пока внуки и правнуки медленно
теряют интерес ко всем мирским радостям.
Принц Чарльз же, наоборот, старательно избегая всех возможных публичных появлений, то пригласит лорда
Кима сыграть с ним партию в шахматы, то попросит составить компанию на тренировке по фехтованию.
Тэхён, держа в руке шпагу, вспоминает свои юношеские соревнования в Беркшире, а Его Высочество
забавляется и гоняет короткими шустрыми взмахами прилетающих к подоконнику птиц.
— Молодой лорд, — Принц Чарльз берет со стула свой небольшой белый платок, а вместе с ним цепляет с
55/206
соседнего сидения длинный черный зонт-трость, протягивая его деревянную загнутую ручку Тэхёну, —
ваше. Пойдемте, нам уезжать с одного места.
Ким благодарно кивает, принимая в руки свой зонт, и коротким взглядом окидывает зал, из которого все
медленно собираются уходить на торжественный обед. Юных экологических активистов угостят
шоколадными конфетами, какао-бобы для которых собирали пятилетние нигерийские дети, а затем подарят
всем по записной книжке из переработанной бумаги, шлам которой месяцами лежит на свалке и выделяет
токсичные химикаты в грунтовые британские воды.
— Я слышал, что три наших спецагента вчера вернулись в Лондон, — предусмотрительно оглядевшись
вокруг, начинает Принц Чарльз, — все с Ближнего Востока.
— Верно, — Тэхён тоже прохладно оглядывается вокруг и, не отметив людей, способных подслушать их
разговор, продолжает, — сейчас за границей работают еще двое, их тоже курирует Совет нацбезопасности.
— Официальная должность упрощает жизнь, не так ли? — Его Высочество довольно поглядывает на Кима,
удерживая на людях свое желание похлопать того по спине.
— Знающий меру доволен своим положением, — с полуулыбкой отвечает Тэхён, не забывая вежливо кивать
гостям по пути к выходу из зала, — моя работа не изменилась, разве что теперь подпись ставлю своей
рукой, не чужой.
— Прошлый Глава мне не нравился совершенно, — скривившись, подмечает Принц, между делом благодаря
охрану за услужливо открытую дверь, — сколько еще в королевстве таких картонных сэров, за которыми
прячутся, — замолкает, оглядывая лорда с ног до головы, — подобные тебе умы. Я, абсолютно серьезно,
удивлен: вы с Гарри заканчивали одну школу, только тот, помимо точек, других знаков препинания не
знает, а вы умудрились забраться слишком высоко, чтобы считать это простым везением.
— Вы слишком утрируете по поводу собственного сына, — усмехается в ответ Тэхён, переступая через порог
и шумно вдыхая холодный зимний воздух, — хотя бы потому, что он иногда ставит запятые.
Принц Чарльз издает хриплый старческий смешок, затем еще один, а после вовсю заливается хохотом —
шутка ему явно понравилась.
Их вечная комедия над королевским внуком имеет под собой весьма зыбкую и неприятную на ощупь почву,
которая, как говорит сам пожилой отец, наполовину состоит из марихуаны, на четверть из абсолютно
взаимной ненависти между Принцем Гарри и географией, ну а оставшаяся часть — юный монарший мозг,
который по молодости решил, что будет отличной идеей — одеться в форму фашистской Германии на
какой-то костюмированной вечеринке. И если скандал с марихуаной лорд Ким видел, в прямом смысле,
собственными глазами — сидел и курил травку рядом, когда их сфоткал какой-то недалекий одноклассник
— то об экстравагантном монаршем костюме он узнал уже из британских новостей.
Легко догадаться, что отношения между членами королевской семьи не такие образцово-показательные,
какими хотят видеть их другие люди. Тэхён в очередной раз задумывается об этом, уже стоя рядом с
черным глянцевым автомобилем, приятно сверкающим чистотой тонированных стекол.
— Сегодня вечером у меня самолет, — сообщает лорд Ким, когда Принц Чарльз просит его личных
помощников подождать у королевской машины, а сам направляется попрощаться.
— Внеплановая командировка?
— Если можно так сказать, — усмехается уголком губ Тэхён, упирая металлический конец зонтика в землю.
— Американское правительство слишком много позволяет себе в последнее время, Её Величество
обеспокоена этим. Но ничего слишком серьезного.
— Ой ли, если это дело возглавляете лично вы, лорд Ким, — задорно щурится Его Высочество, — или у вас
есть свои интересы?
На пристальный лордовский взгляд Принц Чарльз только заливается смехом.
— Не воспринимайте всерьез, — он протягивает руку, которую Тэхён тепло пожимает на прощание. —

Уверен, вы знаете, что делаете.
Дождь заполняет собой секунду, которая уходит на смену разговора. Тэхён действительно уверен в том, что
собирается сделать.
И не только в Соединенных Штатах.
***
Когда лорд Ким возвращается в Пентонвиль, непостоянная лондонская погода решает, что третий за
56/206
сегодня дождь и очередной темный клубок туч над головой сделают послеобеденное время более богатым
на события. Когда дождь в Британии стал событием, Киму, откровенно говоря, непонятно, но удачно
прихваченный с собой зонт позволяет встретить его достойно.
Об черный лак машины с шумом пулеметной очереди разбиваются холодные капли, узкие лужи на дороге
пузырятся от ливня, идущего буквально стеной, и Тэхён даже подумывает над тем, чтобы остаться в теплом
сухом салоне автомобиля, но водитель смотрит на него через зеркало заднего вида, мол, вы выходите или
мне стоит уехать?, и лорд, глубоко вздохнув, тянется за зонтом и открывает дверь автомобиля, тут же с
удвоенной силой запуская в него шелестящий шум дождя.
Глянцевые оксфорды каблуком утопают в луже, брызги попадают на края дорогих, отутюженных со
стрелками брюк, когда Тэхён раскрывает зонт и прячет под ним чернявую макушку, волосы на которой
снова начали виться кольцами от влаги. На территорию тюрьмы его пускают все так же доброжелательно и
быстро, один из охранников даже предлагает чашку чая, мол, у заключенных как раз заканчивается обед,
но лорд Ким, упомнив ненароком отвратительный рыбный запах арестантской похлебки, заведомо решает
от чая отказаться. Язва в его желудке, похоже, от облегчения даже перестает неприятно поднывать, как
она всегда делает ближе к вечеру.
Внутри здания людей оказывается больше, чем обычно: то ли ремонт водоснабжения начался так скоро, то
ли кормежка заключенных не проходит без стоящих над душой солдат; Тэхён ступает тихо, практически не
стуча каблуками туфель, из-за чего в общей концентрации звуков, где высокое жужжание дисковой пилы
сочетается с металлическим звоном столовых приборов из камер и негромкими басовитыми переговорами
охранников, его шагов совершенно не слышно. Поэтому, когда острый слух улавливает один из громких
разговоров неподалеку, Тэхён даже заинтересованно замедляется.
— Не пизди, он не может быть настолько диким, — возмущается один из наиболее молодых коротко бритых
солдат, стоящих возле большой металлической тележки, судя по всему, с тюремным пайком, — ты всегда
нес хуйню, Шон, но тут, бля, даже не знаю.
— Да я чем хочешь поклянусь, — пылко отвечает другой, хмуря брови, одна из которых с коротким
перекрестным шрамом (Ким вполне допускает мысль, что это может быть декоративно выбритая полоска —
так сказать, для устрашения), — я видел, как тот лорд передал SASовцам корзинку с щенками, мы потом
всей ротой искали, чем их укрыть, потому что в камере того черта холодно как в самой пизде Антарктики. А
когда лорд вернулся вечером и забрал корзинку, щенки в ней даже не пищали, и все покрывало было в
крови.
Тэхён удивленно приподнимает брови.
— И что, бля?
— Я клянусь тебе, — распинается второй, — его не просто так держат в одиночной. Я, нахуй, уверен, что он
отгрыз им всем головы.
— Перестань, Шон, бля…
— Он дикий, он ломает каждый день свои наручники, из той камеры постоянно доносятся жуткие звуки. Как
ты объяснишь, что щенки были живы, когда их принесли к нему?!
— Почему ты вообще думаешь, что там мужик? — пытается отстоять собственное неверие охранник. Тэхён,
бесшумно усмехнувшись, оглядывает парней веселым взглядом: похоже, никто еще не в курсе того, кто тот
новый арестант, которого перевели в одну из общих камер. — Может быть там женщина.
— Я слышал, что о нем говорят остальные заключенные, — настаивает Шон, — я и про кровавую тряпку
узнал из их разговоров — они в ужасе, друг, серьезно. Никто нахуй с ним не хочет связываться после того,
что он сделал с теми щенками.
Дальше лорд не слушает, только улыбается самыми уголками губ и задумчиво бегает глазами по серому
полу. На покрывале действительно были пятна — Тэхён заметил несколько размазанных темно-оранжевых
полос только когда сел в машину и решил проверить, спят ли кутята или кто-нибудь решил проснуться. Но,
судя по запаху пятен, это оказалась простая ржавчина, которая скрывалась в глубоких складках ткани; кто-
то мог постирать её и повесить сушиться на старую батарею, вполне вероятно, даже не обратив на это
внимание.
Что интереснее, так это, оказывается, слухи, которые едва ли не с огромным отрывом бегут впереди Чона.
Интересно, он знает, что пугливая молодая охрана считает его живодёром?
Ким, перехватив уже сложенный зонт-трость в руке удобнее, не спеша проходит вглубь тюремного
коридора, давая себе время на то, чтобы самостоятельно выискать среди заключенных одного
единственного. Когда взгляд падает на бритоголового мужика, бессменно сидящего возле самой решетки,
внутри что-то нервно дергается и падает в пятки.
Арестант перед ним — живой (что наталкивает на вопрос, а жив ли другой), все так же улыбается грязными
57/206
мертвыми зубами, сально блестит на свету и выглядит точно так же, как и утром, если не считать
пересекающий жилистую шею темный космический след, будто от удушья. Он пятнами идёт под горлом,
тянется к затылку и наверняка болит даже при глотании — на смуглой коже виднеются сильные
кровоподтёки.
Тэхён отводит взгляд, медленно направляясь дальше, и поджимает губы. То, что этот ублюдок жив,
откровенно не радует: в голове начинают одна за одной сумбурно мешаться мысли, оставляя своим
копошением узкую трещину на хваленом лордовском самообладании. Ким отказывается признавать сам
себе, что он задет, и задет, кажется, серьезно.
Поэтому, когда взгляд мажет по одной из камер, Тэхён понимает, что видит вместо лиц заключенных только
смазанное от ходьбы пятно.
Короткий игривый свист в спину заставляет неожиданно замереть: лорд останавливается с негромким
стуком каблуков друг о друга и поворачивает голову, проникая взглядом в темноту ближайшей камеры. Она
полупустая: некоторые койки не застелены, из людей внутри только тощий узкоглазый старик, лениво
жующий сухарь в самом углу, и лежащий без футболки на одной из верхних кроватей темнокожий парень. У
того явно переросшие своё дреды, несколько татуировок на лице и пара золотых зубов, которыми арестант
не брезгует соблазнительно посверкать, смотря на стоящего возле камеры лорда. Это он свистел только
что? Или…
— А я уже успел соскучиться, — Чонгук появляется сбоку совершенно неожиданно, Тэхён даже замирает на
секунду, не сразу переводя на заключённого острый задумчивый взгляд.
Когда переводит — внимательно скользит от макушки вниз, первым делом осматривая тело на наличие
свежих повреждений. Спустя несколько секунд даже делает для этого шаг вперёд, потому что зрение хоть
и периодически подводит, за темными рисунками, которыми увиты обнаженные предплечья, издалека
рассмотреть кровоподтёки достаточно сложно. Чон, замечая взгляд, с которым его осматривает лорд,
только улыбается одними губами, позволяя оглядеть себя до самых ног и вернуться обратно к голове. Тэхён,
откровенно недовольный из-за оранжевой робы, которая покрывает практически все тело, едва не рычит
заключённому грубое «снимай», вот только лишнее внимание они привлекут сразу же, потому что Чон-то
снимет, а лорд заставит его покружиться на месте, чтобы полностью осмотреть. Нижнего белья в тюрьме
нет — стыда у Чонгука, Ким знает, тоже.
Вместо него есть черный пояс по бразильскому джиу-джитсу и непонятные продолговатые ямочки вдоль
щек, которые выглядят весьма сексуально, если смотреть на них вне контекста заблёванной тюремной
камеры.
Тэхён встречается с Чоном взглядом, когда тот, не переставая чуть улыбаться, негромко просит:
— Протяни руку.
Тэхён чувствует себя ребёнком в зоопарке, который сжимает между пальцев маленький хлебный сухарь и
собирается угостить им дикого зверя, голодно мечущегося вдоль решетки туда-обратно. С разницей лишь в
том, что зверь откусит ему руку, прежде чем прибегут сотрудники зоопарка и отгонят его прочь, а что
захочет откусить Чонгук Тэхён просто-напросто не знает. Но ладонь, вопреки всему, подставляет прямо к
прутьям, обнажая узкое смуглое запястье, выглянувшее из-под манжета явно пропитавшейся потом за
сегодняшний день рубахи. Темнокожий арестант, подперев голову рукой, с интересом смотрит на них с
верхней койки.
Левый глаз Чона все еще заплывший кровью, из-за чего Ким хмурит брови, не отрывая взгляда от
лопнувших капилляров. Боковым зрением Тэхён замечает, как Чонгук вынимает свободную руку из кармана
и кладет на его ладонь что-то еле ощутимое. Опускает голову: на коже лежит крупный, слегка измазанный
в засохшей крови зуб — явно выбитый, судя по тому, что длинный корень на месте.
— Я, — Ким осторожно цепляет зуб пальцами, чтобы поднести его к себе поближе и немного заторможенно
рассмотреть, — тронут.
Чонгук усмехается.
— Вижу.
Тэхён поднимает голову, сжимает руку в кулак и прячет зуб в карман пальто, ощущая, как его корень остро
колет кончик безымянного пальца. Этот идиот действительно только что подарил ему свой выбитый в драке
зуб.
Прекрасно.
— Улыбнись, — неожиданно просит Ким, на что Чон сначала издает короткий смешок через нос, а после все-
таки размыкает губы, тут же поворачивая голову. Передние целы, клыки тоже — у самого уголка рта
виднеется черная пустота, которая внутри, скорее всего, ноет полой окровавленной десной. Тэхён чуть
морщится, а заметивший это Чонгук только улыбается шире. Теперь уже искренне.
58/206
— Пяти минут было мало, но я успел подумать над твоим предложением.
«Несколько часов назад мне звонил твой брат.»
«Зачем?»
«Он просит помощи.»
— Говоришь так, будто у тебя действительно был сложный выбор, — Ким видит все по глазам,
прищуренным так, что в их уголках собираются обезоруживающе морщинки — слишком опасная черта для
человека, осуждённого на пару десятков пожизненных сроков. — Полковник.
Один из солдат, стоящих неподалеку, подходит к Тэхёну ближе, звеня связкой ключей на форменных
брюках.
— Да, лорд Ким.
— Освободите из-под стражи заключённого номер двести тридцать девять. С этого момента он официально
завербован в интересах национальной безопасности Соединённого королевства, по личному приказу Её
Величества королевы Елизаветы.
— Я... — полковник не успевает сглотнуть и неловко давится слюной, неосознанно протягивая руку к
большому кольцу с увесистыми ключами, — я слушаюсь.
Чернокожий арестант тут же подскакивает с кровати, старик громко раскусывает сухарь, едва не задевая
кончики своих пальцев, пока охранники, стоящие неподалеку, переглядываются друг с другом удивлёнными
голубями и не знают, что им делать: выстраивать конвой или заходить в камеру, чтобы скрутить уже
незаключённого.
Чонгук, дождавшись, пока все замки, включая магнитный, будут открыты, решает всё за них, неторопливо
выходя из темной камеры в широкий тюремный коридор и останавливаясь в шаге от ожидающего его лорда
Кима. Тот, не оценив близость, только окидывает Чона быстрым взглядом (неоправданно долго
задерживаясь на татуированной шее) и кивает на выход, попутно давая отмашку охране, чтобы те не смели
приближаться.
Всполошенные заключённые смотрят гиенами, повисают на решётках и голодно провожают две широкие
мужские спины взглядами.
В ближайшее время они здесь не появятся.
«I've made up my mind to live in memory of the lonesome times» строчка из песни I Can't Stop Loving You (Ray
Charles), перевод прослушиваемой лордом Кимом части ниже:
Я не могу разлюбить тебя.

Я принял решение
Жить воспоминаниями в одиночестве.
Я не могу перехотеть быть с тобой.
Но всё это бесполезные слова,
Так что я буду жить грёзами вчерашнего дня.
**«Пятницы для будущего»** (FFF) — экологические акции, начатые Гретой Тунберг; школьники начинают
массово прогуливать занятия для привлечения внимания к глобальным проблемам;
**Бумажный шлам** — это токсичные остатки краски, волокон, чернил и прочего, которые выделяются во
время переработки бумаги; бумажный шлам обычно либо сжигается, либо хранится на свалках, что очень
вредит почве и грунтовым водам;
**Та самая Женщина с собакой Пабло Пикассо, проданная на аукционе Sotheby’s**:

https://artchive.ru/res/media/img/oy1000/article/8da/775289@2x.webp
**Quid pro quo** — «то за это», услуга за услугу;
**Бразильское джиу-джитсу** — боевое искусство, основой которого являются болевые и удушающие

приёмы; известно тем, что даже значительно превышающего по массе соперника можно легко победить с
помощью техники;
Все экстравагантные факты из жизни Принца Гарри — правда :)
59/206
Глава 8. Предубеждение и гордость

Вирджиния.
Сокджин находится в отвратительном расположении духа: в Вирджинии с этого начинается буквально

каждый день, можно бы уже привыкнуть, но профессор в силу своей ученой оптимистичности все-таки
привыкать не хочет. С самого утра он случайно гнёт свой пропуск, который нужно вставлять в турникет,
затем рвет шнурок на туфлях, пытается выгладить единственную чистую рубаху, но разогретый утюг
вместо мягкого водяного пара обдает белую ткань насыщенной ржавой водой. Рубашка отправляется в
мусорку, Сокджин следом за ней — нахуй, потому что так не везти может только ему. Еще и ожог
предательски разболелся именно сегодня: кожа нещадно зудит и чешется, заживляющая мазь, как и
шампунь, закончилась вчера вечером, вот и заявляется профессор в Пентагон как один из тех
маргинального вида людей, которых увидишь ночью в круглосуточном супермаркете и резко перехочешь
покупать свои макароны в форме ракушек, которые вообще-то Кончиле, но кого это волнует. На профессоре
халат поверх мятой серой футболки, криво выглаженные брюки, какие-то непонятные ботинки, на голове
сальные вихри, в груди — прегадкий осадок. Работать отчего-то уже совсем не хочется.
Сокджин быстро разбирается с пропуском, получая в замену своему погнутому новый, разве что временный,
затем смотрит на время и решает, что за пять минут кофейного перерыва его лаборант ничего не успеет
похерить. Если и похерит, то Сокджин лишь натужно ему улыбнется, потому что негоже портить отношения
с единственным племянником Министра обороны — этот забавный факт вскрылся случайно, когда лаборант
вместо «господин» обозвал того «дядя», а затем не моргнул и глазом. Расцветающее в американской власти
кумовство если профессора и удивило, то только самую малость, потому что лаборант в этот момент полез
без перчаток за какой-то очередной кислотой, и какая уже была разница, спасать Сокджину от ожога
простого мальчишку или министерского племянника? И тот, и другой — неуклюжие, по мнению Кима,
ебалаи, которым только смотреть, а трогать — запрещено строжайше.
Выторговав у совести несколько минут и карт-бланш на свинство, Сокджин, вместо того, чтобы покинуть
просторный холл, направился в самую людную часть, где постоянно ошиваются туристы и простые,
вышедшие на обед, работники. Тот факт, что из Пентагона сделали торговый центр, профессора откровенно
не радовал, но иногда, когда получается выкроить свободное время, Киму доставляет удовольствие сидеть
и наблюдать за мотающими головой из стороны в сторону туристами, которых не пускают дальше
условленных границ. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь отстал от экскурсионной группы и случайно забрел
не туда.
Ким улыбается уголком губ молоденькой девушке в ярком пальто, слушающей аудиогида в специальном
наушнике, и отвлекается, чтобы забрать свой заказанный кофе. Интересно, кто-нибудь из бродящих вокруг
людей догадывается, что рядом с ними обедают солдаты, некогда прошедшие Афган и убивавшие людей,
ученые, одна ошибка которых может выкосить все человечество, политики, от настроения которых с утра
будет зависеть, начнут ли Штаты разработку новых ракет или нет? Сокджин усмехается своим мыслям и
осторожно отпивает из стаканчика. Кофе с утра кажется намного вкуснее, чем вечером — то ли самообман,
то ли действительно заправляют кофемашины разными сортами зерен в зависимости от времени суток.
Хосок, услышав на днях от Кима это предположение, только моргнул и с этой своей византийской
таинственностью заявил, что он когда-то пробовал копи-лувак, и Сокджину, любящему пить всякое дерьмо
по утрам, определенно бы понравилось. Шутку понял тогда только Намджун, который постарался тактично
отвернуться, чтобы скрыть свой смешок.
Профессору резко становится веселее: последнее время единственную радость ему приносит тихое сидение
в конференц-зале, где, под щелканье клавиатуры Адама и частые разговоры Намджуна по телефону, он
промаргивается уставшими глазами, пьет грейпфрутовый сок и пытается найти среди стопок аналитических
данных тонкие хитросплетения арабских воров. С момента, когда Сокджин впервые зашел в Пентагон,
прошла практически неделя: большую часть этого времени Ким проводил в лаборатории, разрываясь между
«любовью» (как ласково они обозвали скрещивание генов сибирской язвы и вируса гриппа) и маленьким
лаборантом, контролировать которого оказалось едва ли легче.
Казалось, весь Пентагон чего-то ждал.
Дело Химеры не зашло дальше проверки самолетов, на которых доставляли гуманитарную помощь на
Ближний восток — грузинские власти согласились отправить запись с камеры внутри грузового отсека, уже
на третьей минуте просмотра которой Сокджин подскочил со своего места, заметив знакомый ящик.
Намджун, хмуря брови, следил за тем, как два грузчика в ярко-желтых жилетах, даже не переглянувшись,
ставят между картонных упаковок большой железный короб, усеянный трубками.
— Поразительно, — с усмешкой выдыхает Адам, скрещивая руки на груди.
Хосок сидит на кресле с ногами, уперевшись подбородком в колени, и задумчиво сравнивает между собой
два больших пальца: подгибает их друг к другу, выравнивает по длине ногтей и толкает языком щеку,
стараясь понять что-то одному ему известное. На слова стажера он только согласно мычит, кажется, тоже
60/206
найдя что-то поразительное в собственных ногах.
С того момента прошло уже больше суток, но Намджун продолжает молчать, упрямо что-то выжидая.
Сокджин догадывается, что выжидают они не что-то, а кого-то, но после вчерашнего разговора с лордом
Кимом, который все-таки дал согласие на вербовку Чон Чонгука, новостей из Британии не поступало.
Пейджер Хосока упрямо молчал, Намджун тоже молчал, но более довольно, только Адам, который,
вдохновившись после удачного случая с вовремя прочитанной статьей, нашел себе новое увлечение:
зачитывать вслух новости, которые со звучным уведомлением приходят ему на мобильный телефон раз в
полчаса стабильно. Так Сокджин уже послушал о новой любовнице премьер-министра Ирландии, падении
цен на нефть и смерти какого-то американского певца, пару месяцев не дожившего до того, чтобы попасть
в «Клуб 27». Хосок периодически комментировал зачитанные стажером статьи, после чего профессор
поверх всего узнал и о том, как ирландские католические священники совратили сотни детей, и о нефтяном
мировом заговоре, и о тайне убийства Джима Моррисона, которая, как оказалось, вовсе и не тайна.
Профессор думает об этом, проходя через турникеты по временному пропуску, попутно прижимая локтем к
груди стаканчик с кофе и печатая одной рукой сообщение министерскому лаборанту, что «Буду после
обеда. Результаты первичных анализов на столе, оборудование не включать». Подозрительное
предчувствие толкает сначала заглянуть в конференц-зал, где они уже неделю ведут поиски Химеры, а
только потом спуститься в лаборатории, чтобы провести остаток дня в размеренном наблюдении за
плавающими в растворе микробами. То самое томительное чувство ожидания внутри, которое не покидает
профессора пару дней как, сегодня неожиданно достигает своего апогея — Сокджин уверен, что-то
обязательно должно случиться. Если уже не случилось.
Намджун появляется в коридоре совершенно неожиданно и, судя по его быстрому шагу, спешит. Ким
догоняет его, стараясь не разлить кофе по пути, и приветственно улыбается уголками губ.
— Доброе утро.
Политик, заметив спешащего к нему профессора, только слегка замедляет шаг и доброжелательно кивает в
ответ.
— И вам.
Сегодня (впрочем, как и всегда) мужчина, в отличие от Сокджина, образец опрятности: бессменные черные
брюки, заправленная в них рубашка с подкатанными рукавами, из-за чего становится хорошо видно мощные
предплечья, покрытые тонкими темными волосками, и широкие запястья, на одном из которых блестят
крупные серебряные часы. Намджун чуть наклоняет голову, но ни один волос в его красиво зачесанной
укладке не дергается — на зависть профессорским сальным в, которые даже будучи грязно склеенными
друг с другом, все равно иногда падают на глаза.
— За вами не угнаться, — Сокджин оглядывает длинные мужские ноги, задаваясь вопросом, а не занимался
ли Ким в колледже легкой атлетикой или, например, спортивной ходьбой?
— Мне только что написал Хосок, — Намджун поглядывает на профессора, пока они быстро идут по
коридору, и обходительно пропускает его вперед у очередной автоматической двери. — Они здесь.
Воу.
Сокджин удивленно вскидывает голову и чуть не спотыкается об невысокий порожек.
Чувство ожидания внутри начинает буйствовать, метаться по груди, сигналить красными огнями и
предупреждать сиренами. Профессор соврет, если скажет, что это стало неожиданностью, но все-таки что-
то в груди волнительно дернулось — знакомство с братом Хосока и его персональным тюремным
надзирателем Сокджина откровенно беспокоит. И пугает не столько их мутный образ, построенный
исключительно на чужих словах, сколько рой вопросов, насекомыми жужжащий в голове: почему брат
Хосока в тюрьме? Как так получилось, что они живут в разных странах? Что нужно было сделать, чтобы
сесть на чертов десяток пожизненных сроков? Это ведь не просто какое-нибудь воровство или
изнасилование (хотя вероятность, что Чон Чонгук окажется насильником или, того хуже, убийцей,
Сокджина не отпускает), поэтому, откровенно говоря, сидеть в одной комнате с преступником не хочется
просто до жути. Он ведь действительно преступник — человек, который переступил через закон своей (а
своей ли?) страны, создал угрозу для других людей, среди которых и дети, и старики, возможно даже нанес
им вред своими же руками. После этой противной мысли профессор замедляет шаг — теперь спешить за
Намджуном не хочется вдвойне.
Мать бы, наверное, схватилась за сердце.
— Что-то случилось? — Намджун останавливается, когда замечает, что от него значительно отстали. — Я
слишком быстро иду, да?
— Нет-нет, — Сокджин поджимает губы в вежливой улыбке, догоняя политика и неохотно продолжая идти
вперед.
61/206
— Вас что-то беспокоит?
Сокджин усмехается себе под нос — перспектива работать бок о бок с уголовником его беспокоит, но как
сказать об этом прямо человеку, у которого от мысли о приезде британцев глаза загораются, Ким не знает.
— Как вы познакомились с братом Хосока? — Намджун улыбается уголками губ, как только слышит вопрос.
— Мы служили вместе в военно-морских силах США.
— Серьезно?
— Абсолютно, — политик прячет руки в карманы брюк, чуть замедляя шаг: разговор только начинает
завязываться, а они уже почти подошли к нужному крылу, — воевали в Ираке, когда пошел слух о связи
Саддама Хусейна с международным терроризмом. Нас быстро демобилизовали, потому что большая часть
боевых действий шла на суше, но я своими глазами видел, как брали Багдад. Чонгук не дождался буквально
неделю.
Сокджин цепляется к словам быстро, но как можно более ненавязчиво.
— В каком смысле не дождался? — Намджун смотрит на него коротко, и с какой-то поразительной

легкостью отвечает в тишину коридора:
— Дезертировал.
Самовольно оставил свою военную часть.
Чудесно, с ним в одной комнате будет находиться еще и военный предатель.
— Для меня до сих пор остается загадкой, — продолжает Намджун, доставая из кармана брюк телефон, —
почему он ушел. Но мы были хорошими армейскими товарищами.
Какой путь нужно пройти от американского моряка, служащего на Ближнем Востоке, и хорошего друга Ким
Намджуна до британского зека, одна мысль о котором вызывает чертово внутреннее отвращение,
профессор не знает, но вопрос чужого гражданства теперь волнует его едва ли больше, чем интерес к
произошедшему в Ираке.
Политик ненадолго замирает, что-то быстро листая на экране, и с улыбкой протягивает профессору свой
телефон. На экране снимок фотографии из большого альбома, явно старого, внизу, если приглядеться,
можно даже рассмотреть серию оранжевых цифр, какие оставляет пленочный фотоаппарат.
— Это отправил мне товарищ в прошлом месяце, — Намджун подходит ближе, чтобы увеличить фото на
смартфоне в руках профессора и аккуратно указать в его левую часть пальцем, — мы тогда были на учениях
в Аравийском море, солнце там и правда невыносимое.
На снимке три молодых парня, позади них — мощный светло-серый боевой корабль с флагом США на боку.
Моряки стоят на раскаленном песке, один из них полностью одет в военную форму, пока другие двое, судя
по фото, спешно снимают с себя одежду, чтобы добежать до мягких бирюзовых волн и окунуться в соленую
морскую прохладу.
— Это я, — профессор сильнее приближает фото, рассматривая молодого черноволосого Намджуна,

улыбчиво щурящегося от солнца и расстегивающего пуговицы уже выправленной бежевой рубахи. — А вот
Чонгук.
Брат Хосока рядом, на нем только форменные синие брюки, которые тот спешно снимает. Лица практически
не видно из-за упавших на него волос, но выглядит парень весьма подтянуто и, что колет где-то под
грудью, безобидно. Все трое улыбаются, последний из них, южной наружности, стоит на фотографии уже в
плавках, готовый тут же рвануть в воду, только его товарищи снимут с себя остатки формы. И не скажешь,
что фотография из армии.
— Я бы не подумал, что это вы, — профессор и не заметил, что начал улыбаться. Он возвращает телефон
Киму, последний раз бегло глядя на полураздетого черноволосого парня рядом с его молодой копией.
— Я не собирался идти в армию после окончания школы, — неожиданно делится Намджун, блокируя экран и
пряча руку с телефоном обратно в карман, — но тогда было тяжелое время, а в армии служить оказалось
выгоднее, чем учиться в колледже. В Ираке я оказался тоже из-за военной пенсии и жилья, которое
пообещали солдатам за службу.
Сокджина трогает чужое откровение. Он, будучи воспитанным интеллигентной матерью и генералом-отцом,
не знал другого пути на фронт, кроме как патриотизм и желание защищать американский флаг. Видимо, не
все молодые парни идут в армию из-за этого.
Однако сейчас профессора волнует немного другой вопрос. Они уже заходят в нужное крыло, шагая теперь
62/206
неспешно нога в ногу, и до нужного зала остается не больше десятка таких же массивных дверей, какими
усеян коридор, как Сокджин все-таки решается спросить:
— Вы знакомы лично с лордом Кимом?
Образ британского сухого старика с душащим горло жабо размыто мелькает перед глазами. Сокджин
почему-то уверен, что тот, возможно, с азиатским разрезом глаз (все-таки Ким) и классическим японским
или корейским политическим типажом: невысокий рост, несколько морщинистых складок на смуглом лбу,
благоприятная улыбка и мягкий квадрат лица.
— Все наши встречи были только в рамках дипломатической работы, — отвечает Намджун, неспешно шагая
вперед, — мы не сильно пересекались лично.
— Хосок, похоже, его не очень долюбливает, — Намджун на это наблюдение только широко улыбается,
краем глаза ловя широкие профессорские плечи в белом халате.
— Лорд Ким, действительно, — замолкает на секунду, будто подбирая правильное слово, — тот тип людей,
которых встретишь на улице и захочешь отдать ключи от квартиры, где лежат деньги. Ему даже не нужно
будет с вами говорить.
Сокджин нехотя напрягается, когда слышит сквозь строки еле уловимое предупреждение.
— Я не знаю причины, почему Хосок не хотел ему звонить, — честно отвечает Намджун, когда они уже
подходят к необходимой двери и останавливаются, так и не коснувшись её ручки, — могу только
предполагать, что однажды они что-то очень сильно не поделили.
Или кого-то, неожиданно догадывается Сокджин, волнительно замирая рядом. Разговор с Кимом вдруг стал
тем успокаивающим и охлаждающим бальзамом, который наносишь на пульсирующую рану, чтобы немного
успокоить её болючее полыхание. Профессор все еще чувствует неприятный трепет в животе: власть
держащие люди всегда вызывают это противное внутреннее содрогание. Намджун тоже вызывает его в
определенные моменты. Оно похоже на социальный инстинкт самосохранения, когда ты чувствуешь рядом
с собой опасного человека и неосознанно принимаешь, что он способен сейчас по щелчку пальцев изменить
свою судьбу: так профессор заваливает на экзамене, директор увольняет с работы, судья отправляет в
тюрьму. Лорд Ким не профессор, не директор и не судья, но от этого еще страшнее: Сокджин попросту не
может знать, какой властью обладает человек, приближенный к Британской королевской семье. Судя по
тому, в каких условиях содержался в тюрьме брат Хосока, власть в руках лорда Кима действительно
колоссальная. Намджун опускает пальцы на дверную ручку и неожиданно подбадривающие улыбается:
— Только не пугайтесь сразу, профессор.
— Чего мне пугаться? — у Сокджина фальстарт, он был успешно напуган уже до этого.
Намджун отвечает спустя пару секунд тишины, и профессор соврет, если скажет, что вниз по его спине не
побежали щекоткой мурашки:
— Дело в том, что лорд Ким дьявольски красив, — Намджун нажимает на ручку и замок призывно щелкает.
Дверь с тихим скрипом распахивается, не оставляя Сокджину даже секунды на то, чтобы все обдумать.
***
Когда профессор впервые вошел в выделенный им для расследований зал, он приятно удивился: длинный
мощный стол, за которым удобно вести переговоры (Намджун тогда сказал, что подобные столы ставятся с
точки зрения делового этикета — чтобы видеть каждого участника и не сидеть с ним в конфронтации лицом
к лицу), противоположная двери стена — панорамное окно, которое выходит на нижний рабочий этаж, где
друг за другом бегают военные, стабильно раз в сутки разливают на документы кофе офисные сотрудники
и бесконечно вырывают зажеванную бумагу из принтеров программисты. Для них верхний этаж —
тонированная стена, для Сокджина — окно и возможность наблюдать за приятным рабочим копошением,
которое в условиях погони за краденным вирусом служит маленьким подручным успокоительным. В углу
зала — автомат с едой и закусками, который туда привезли по личной просьбе Хосока. Все бы ничего, да
только из-за слишком высоких потолков самостоятельно достать до датчиков пожарной безопасности у него
не получается, и Маргарет, непривычно опустевшая без своего ежика окурков, сейчас просто выглядит как
распотрошенный и промытый изнутри черепаший панцирь, подпаленный и почерневший в некоторых
местах. Не то чтобы прямо пугает, скорее в какой-то мере смешит — иногда Хосок, забывшись или
заработавшись, задевает пепельницу локтем и сшибает её на пол с громким «Блядь, Маргарет, ну ты
куда?!», вызывая у профессора долгое смешное похрюкивание.
Заходить в этот зал с раннего утра — привычно, здороваться сразу с сидящим в углу Адамом — тоже. Но
когда сегодня Сокджин переступает порог, следуя за ровной спиной Намджуна, первое, о чем он успевает
подумать — его явные проблемы с восприятием мира.
63/206
— А я уж думал, что в Британии совсем нелетная погода, — улыбается дружелюбно Намджун, широкими
шагами проходя вглубь комнаты.
Сокджин понимает, о чем его предупреждал политик, только когда сталкивается взглядами с мужчиной,
сидящим на одном из кресел. Лорд Ким действительно красив, но красота эта оказывается пугающей, если
не бесовской. Он встает со своего кресла неспешно, протягивая Киму руку для приветствия. На хрустящих
от белизны манжетах блестят запонки, вдоль запястья обтянут тонкий кожаный ремешок часов, на
ювелирно длинных пальцах — несколько тонких, едва заметных колец. Намджун пожимает руку уверенно,
ловя обращенную к себе полуулыбку.
— Нелетная для всех, кроме правительственных самолетов, господин Ким, — голос у него громкий, низкий и
глубокий: таким читать лекции о Столетней войне в глубину амфитеатра или плакать со сцены, шепча
стихи Бодлера. — Рад видеть вас.
Лорд Ким высокий и статный. У него азиатский разрез глаз, только те не черные, как обычно бывает, а
хитро-зеленые, горящие одному ему понятным знанием. И столько в них душащей власти, сколько Сокджин
не видел еще ни в одном человеке. Мужчина оправляет свой пиджак, усаживаясь обратно в кресло, и
закидывает сначала ногу на ногу, а затем невидимую удавку на шею Сокджину.
— Спасибо, что приняли предложение, — Намджун, кажется, вопреки всему дышит полной грудью,
обращаясь взглядом молодому лорду за спину, где, опираясь руками о кресло, нависает кондором другой
мужчина. Профессор узнает в нем мальчишку с военной фотографии: такой же черноволосый, с той же
угловой линией челюсти, отбрасывающей тень на забитую татуировками кожу. Только перед ним стоит
мужчина, способный, похоже, одним коротким движением свернуть человеку шею — у Чонгука широкий
размах плеч, крупные руки, мускулистая грудь, на которой при каждом движении натягивается холщовая
оранжевая ткань тюремной робы, и острый взгляд из-под густых темных бровей. Никакого сходства с
Хосоком, разве что сеточка морщинок у внешних уголков глаз, да вытянутые поперек скул ямочки. Сокджин
с каким-то отчаянным смешком понимает, что из братьев Чон ему больше нравится тот, что курит травку и
тушит окурки об черепаший панцирь. Такое себе меньшее из зол.
Адам сидит в своем углу и незаметно морщится, вертя на языке брезгливое «Ну точно уголовник». Когда
Чонгук бросает ответный взгляд на стажера, то только расплывчато ухмыляется и коротко подмигивает,
ловя настоящий кайф с того, как скривилось лицо Адама. Заметивший это Сокджин не знает, что ему
делать: злорадно усмехнуться себе под нос или по-детски заныть от того, как ему не хочется с Чон
Чонгуком даже здороваться.
— Как на свободе, Чон? — Намджун широко улыбается, огибая стол, чтобы поприветствовать армейского
товарища. Тот отпускает кресло, и мужские ладони с хлопком встречаются в крепком рукопожатии, от
резкого звука которого прямо над ухом лорд Ким коротко жмурит один глаз.
— Ебано, друг, — отвечает со смешком заключенный, переступая с ноги на ногу, и Сокджин неожиданно
замечает на одной из них, прямо под подкатанной штаниной, тюремный черный браслет, изредка мигающий
красным маленьким огоньком. — Мне даже переодеться не дали.
— Ты ходил так полгода, — отвечает ему низко лорд Ким, слегка запрокидывая голову, — переживешь.
Чонгук не отвечает, только опирается обратно на спинку кресла, нависая над лордом, и протяжно смотрит
ему в глаза. Сокджин грешным делом боится, как бы они не перегрызли друг другу глотки: оба явно не
рады от нахождения друг с другом. Профессор бы точно не хотел отвлекаться от работы, чтобы побыть
персональной сиделкой для взбалмошного уголовника, или, будучи заключенным, получившим хотя бы шанс
на свободный вдох, зависеть от своего личного надзирателя — хуже этого только возвращение обратно в
тюрьму.
— Знакомьтесь, — Намджун вырывает обоих из немого переглядывания, вынуждая лорда Кима голову
опустить, а Чонгука, наоборот, поднять, — это профессор Ким Сокджин.
Сокджин заставляет себя подойти ближе, чтобы не прослыть невежей в первые минуты знакомства, пока
Намджун незаметно подбадривает его, мягко хлопая по спине и пропуская вперед. Навстречу ему тут же
привстают:
— Ким Тэхён, — лорд учтиво кивает, с аккуратной полуулыбкой протягивая руку, за которую в ответ берутся
с некоторой опаской. — Наслышан о вас и вашем ремесле.
Сокджин рефлекторно сглатывает.
— Взаимно, — уголок губ Тэхёна от этого ползет выше, и пиджак на плечах вздрагивает от немого смешка.
На лице у него оказывается еле заметная россыпь веснушек.
Профессору становится откровенно не по себе, когда за руку с ним здоровается и брат Хосока.
— Рад познакомиться, — Сокджин слегка сжимает татуированную ладонь в ответ, различая на ней странные
готические надписи. Руки у Чонгука (в абсолютный противовес холёному лорду) мозолистые и достаточно
64/206
грубые, профессор даже на секунду позволяет себе испугаться, что его и так кривые пальцы могут без
проблем сломать, и тогда кто окажет ему первую помощь? Сам Сокджин, вопреки своей работе, едва может
наклеить ровно пластырь — в медицине он полный ноль. Хотя Ким Тэхён выглядит, минимум, на
медицинский в Гарварде, максимум — на человека, имеющего у себя штаб личных врачей и маленькую
вьетнамскую женщину, которая делает ему массаж лица после завтрака. Возможно, он смог бы наложить
ему в случае чего шину.
Чонгук, от которого пахнет чем-то кислым и прелым, в ответ щурит глаза, один из которых полностью
заплыл кровью. Заметивший это профессор неосознанно покрывается противными мурашками.
— Я тоже приятно удивлен возможности познакомиться с создателем Химеры. — Сокджин в ужасе

замирает. — У вас очаровательная улыбка, хорошо спите ночью?
Сердце ухает в пятки, оставляя в груди тревожно тянущую пустоту. Профессор тут же оборачивается на
Намджуна, который кажется не менее удивленным: откуда он знает?! Ким был уверен, что за пределами
этого здания Химера может быть только чьей-то безосновательной конспирологической теорией, да пустой
придумкой америконенавистников.
— Выдохните, профессор, — раздается позади голос Хосока, — и начните привыкать. Я уверен, он уже
знает, кем работала ваша бабушка в молодости.
Хосок, который все это время находился в зале и явно уже успел пообщаться с братом до их прихода,
веселым не выглядит. То ли семейные ценности не для них, то ли всему виной молодой лорд, на которого
Чон пялится особенно свирепо. Сокджин впервые видит, чтобы Хосок был так зол.
Лорд Ким смотрит на часы коротким, доведенным до автоматизма движением, и удобнее усаживается на
стуле, видимо, готовясь к тяжелому и длинному рабочему дню. Серый жилет на его узкой талии, которую
хорошо видно из-за распахнутых полов черного пиджака, сминается маленькими складками. Именно в этот
момент Сокджин ловит себя на странной мысли.
Почему лорд Ким позволил стоять Чонгуку за своей спиной?
Заключенный возвышается над ним стеной, почти упирается грудью в чернявый затылок, одно его
движение — и автоматическая ручка, лежащая рядом на столе, может оказаться в лордовской шее.
Неужели он не чувствует? Почему сидит так, как будто спокойно доверяет уголовнику свою жизнь?
— Откуда вам знать, кем работала моя бабушка в молодости? — решает отшутиться Сокджин, заметив,
каким взглядом на Хосока посмотрел лорд Ким. Глаза у того действительно дьявольские — изящный разрез,
слегка утомленный прищур, длинные ресницы и только одно двойное веко (будь их два, это был бы
генетический флеш-рояль, но Ким Тэхёну выпал всего лишь стрит-флеш, что, по сравнению со всем
человечеством, уже победа).
Чонгук, к которому был обращён вопрос, только с лукавой полуулыбкой помалкивает, за него отвечает
Хосок:
— Если в мире есть то, что он не может узнать, значит, оно ещё не произошло.
Заключённый усмехается шире, Намджун довольно скрещивает руки на груди, лорд Ким отрывает от
Хосока свой взгляд, переводя его на Сокджина. Вот черт, лучше бы и дальше смотрел на Чона, сталкиваться
с ним глазами не хочется совершенно.
— Нам, благо, нужно знать то, что уже было, — Намджун подходит ближе, цепляя со стола тонкую пачку
бумаг, и протягивает её лорду Киму в руки. На листах с грифом «секретно» — все, что им удалось самим
собрать за неделю. Фотографии с камер, сверки по пересекающим границу, опрос выживших в центре
Лугара и ничего, что могло бы наталкивать на место нахождения вируса. Они устраняют симптомы, не в
силах обнаружить их причину, и профессор, похоже, наконец понимает, зачем им понадобился Чонгук.
— Я сделаю вид, что не удивлен вашей наглости в соблюдении международных договоров, — Тэхён смотрит
бумаги серьезно, и только сейчас Сокджин понимает, что он знал про Химеру ещё до своего появления в
зале.
Как и Чонгук.
— Наша задача сейчас сделать так, чтобы об этом не узнали другие, — предупреждает Намджун,
внимательно следя за лордом Кимом, листающим документы на своих коленях.
— Господин Ким, — снисходительно улыбается тот, поднимая глаза, — американское производство

биологического оружия уже давно не больше, чем секрет Полишинеля. Важнее сейчас вернуть вирус
обратно, иначе проблемы начнутся не только у Штатов.
— Я прошу прощения, — Адам, впервые за все время, которое Намджун и Сокджин находятся в кабинете,
подаёт голос; пришло время для получасовых новостей? — Принц Монако объявил награду за голову
65/206
человека, укравшего у него колье.
Профессор впервые благодарен стажёру за его новое профессиональное увлечение: напряжённая

атмосфера, которая медленно накалялась в зале, плавно сходит на нет.
Хосок усмехается громко, пристально глянув на брата, тот лишь улыбнулся шире и сложил локти на спинку
кресла, чтобы, нависнув над занятым бумагами лордом Кимом, заглянуть тому за плечо.
— Большая награда? — интересуется Намджун, кажется, тоже благодарный за этот такой необходимый
ментальный перерыв.
— Полная цена колье, — отвечает Адам, сверившись с горящим экраном телефона, — двести пятьдесят
тысяч долларов.
— А ты нынче подешевел, — Хосок с весельем смотрит брату в глаза, вынуждая того с усмешкой ответить
короткое:
— Инфляция.
Намджун улавливает суть разговора сразу, резко поворачивая голову в сторону заключённого. Сокджин
начинает догадываться только после его удивленного:
— Колье твоих рук дело?
Лорд Ким тоже приподнимает голову, подпирая её рукой и заинтересованно глядя на Чонгука.
— Это было мелочно, — снова отвечает за него Хосок, оттенок укора мягким покрывалом ложится на каждое
его слово.
— Где колье сейчас? — Адам, похоже, тоже начинает догонять ситуацию, но вот разговаривать с
заключённым он все ещё не хочет, поэтому смотрит в широкое окно, где муравьями спешат друг за другом
маленькие работники.
— Без понятия, — честно пожимает плечами Чонгук, выпрямляясь за лордовской спиной.
— А вы уверены, что нам стоит привлекать к поискам человека, спиздившего ожерелье у принца Монако? —
тут же взывает ко всем Адам, отрывая взгляд от окна.
Лорд Ким совершенно очаровательно для своего холодного лица улыбается, от чего Сокджин почти
давится застрявшей в горле слюной. Он все еще смотрит на заключенного, сверкая задорными искорками в
глазах, но того, похоже, интересует кое-кто другой.
— Как тебя зовут? — спрашивает у стажера Чонгук, которому, судя по его лицу, тоже довольно весело.
— Адам Ро́ са, — набравшись смелости (скорее, избавившись от пренебрежения), чтобы посмотреть
заключённому в глаза, отвечает стажер.
— Испанец?
— Колумбиец, — тактично поправляет тот.
— Слушай, Росс, — начинает Чонгук, снова упираясь руками в спинку кресла.
— Ро́ са.
— Да, у меня отличный слух, — заверяет Чон, пока стажёр на его слова чуть ли не пятнами весь идёт.
Сокджин на своем опыте знает, что тема происхождения, кажется, для Адама довольно больная, — посиди
тихо, дай взрослым поговорить.
— Не издевайся над ним, — лорд Ким, похоже, веселья не разделяет, хотя Сокджин все еще не может
оторвать взгляда от его полуулыбки, перечеркнутой довольно тяжелой интонацией.
— И правда, — Хосок появляется за спиной профессора так неожиданно, что тот дергается в сторону
пугливым кроликом, хватаясь за взбудораженное сердце обеими руками. Намджун на это только
поддерживающе усмехается, положив свою крупную ладонь Сокджину на спину. — Приоденься на
фокстроте, от тебя несёт как от уголовника.
В руках у Хосока большой пакет, из которого тот достает аккуратно сложенные вещи, тут же протягивая
сверток брату.
— Может потому, что я несколько часов назад вышел из тюрьмы?
66/206
Когда Чонгук начинает расстегивать пуговицы своего комбинезона, лорд Ким шумно выдыхает:
— Ты собираешься делать это прямо здесь?
— Тебя это смущает?
— Будь добр, найди в себе хотя бы крупицы стыда и сделай это в туалете, — заключенный на это только
шире улыбается, распахивая комбинезон уже до пупка и упрямо продолжая спускаться ниже, — решил
показать свою голую задницу всему Министерству обороны?
— Мне не жалко, — Чонгук протягивает лорду стопку своих вещей, чтобы лишний раз за ними не тянуться,
и, скинув с плеч верх комбинезона, ослабляет шнурки на бедрах.
— Блядь, Чонгук, — громко возмущается Хосок, когда заключенный берется за ткань и резко стягивает её
вниз. Сокджин отворачивается, стоит только заметить едва оголившийся лобок, неосознанно даже
прикрывая глаза руками. Адам упрямо смотрит в свой телефон, Намджун и Хосок тактично считают плавно
скользящие в воздухе пылинки, уперев взгляды в противоположную от заключенного стену.
Тяжелые берцы шумно скидываются с ног, шорохи одежды заполняют помещение.
Когда переодевание затягивается, Сокджин незаметно оборачивается и слегка приподнимает руку, чтобы
неосознанно замереть — стоящий к нему полубоком заключенный, полностью голый, продевает одну из ног
в серые спортивные штаны. Лорд Ким выжидающе смотрит на его нагое тело, держа в одной руке мятую
темную футболку, а в другой — не менее скомканный тюремный комбинезон.
Профессор тут же жмурится, борясь с цветной картинкой, оставшейся перед глазами. У Чона, в отличие от
своего брата, достаточно крепкое тело — широкий разворот бугристых плеч, очертания грудных мышц и
пресса, мускулистые бедра и покрытые темными волосками пах и икры. Даже слепой человек на одном
только интуитивном уровне мог бы сказать, что Чонгук привлекателен. Вот только он — зэк. Уголовник,
возможно, убийца или насильник. Сокджин не представляет, что нужно сделать, чтобы тебя хотели казнить
в стране, где благополучная жизнь граждан — главная прерогатива короны. Ладонь, которую Чон пожал
ему некоторое время назад, начинает неприятно зудеть. Профессор вытирает её об брюки, стараясь лишний
раз ни о чем не думать. Он не хочет знать, из-за чего Чон Чонгук попал в тюрьму.
Меньше знаешь — крепче спишь.
— Почему ты не задушил его? — доносится до ушей тихий голос лорда Кима, обращенный явно к
заключенному. Сокджин не хочет подслушивать, но в звенящей тишине комнаты он улавливает даже
ритмичное шорканье Хосоковых ног по полу.
— Кого? — так же негромко переспрашивает Чон, судя по звукам, натягивая на голову воротник футболки.
— У тебя было много вариантов? — лорд Ким звучит так, словно он... улыбается?
— Хотел бы, чтобы я убил его ради тебя? — у Сокджина от испуга по спине скользят мурашки, и порядком
зашуганное за сегодня сердце снова убегает из груди в пятки. Чонгук звучит действительно страшно,
особенно когда ты можешь только предполагать, как выглядит в этот момент его лицо. Ким отчего-то
уверен, что говорил заключенный на полном серьезе.
— Нет, Чонгук, — тут же отвечает ему Тэхён, его бархатный грудной голос приятно обволакивает зардевшие
профессорские уши.
— Поэтому и не задушил, — усмехается заключенный, тут же начиная говорить намного громче, — я

польщен общей стеснительностью, но вы можете повернуться.
Сокджин тут же убирает с глаз ладонь, Намджун и Хосок нетерпеливо оборачиваются, пока Адам, вопреки
всему, даже не поднимает глаз. Чон сменил свою тюремную робу на простые домашние вещи, но от этого
меньше на зэка похож не стал: у него все ещё заплывший кровью глаз, все ещё защелкнутый намертво
браслет на лодыжке, все ещё отросшие (такие же сальные, как у профессора) волосы, которым из ухода за
последние полгода доставалось только жёсткое хозяйственное мыло. Профессор с некоторой тревогой в
груди смотрит на британцев, совершенно не представляя, как им работать вместе.
— Завтра должно прийти заключение из Грузии, — Намджун, в отличие от профессора, действительно

думает о работе, — дверные замки, следы взлома в системе, очаг возгорания. Узнаем, как они смогли
проникнуть в Центр Лугара, и поймем, где вирус находится сейчас.
— Насколько я понял, вы уже знаете, из какой страны были преступники, — отвечает ему лорд Ким, кивком
головы указывая на бумаги.
— Пока только догадываемся. Нужно дождаться всех результатов, пока рано делать выводы.
— Ваша правда, — соглашается с ним лорд Ким, бегло глянув на часы, — с вашего позволения, мы пойдем.
67/206
Сокджин понимает, что они, похоже, приехали в Пентагон прямо с самолёта. Чонгука явно забрали из
тюрьмы сразу в аэропорт, а лорд Ким, хоть и выглядит немного посвежее, чем заключённый, все равно
здоровым не кажется. Интересно, где они будут жить? Явно не в крохотном гостиничном номере бок о бок с
профессором, который ещё пару дней назад подал запрос на предоставление ему небольшой квартирки,
пока идёт расследование, но ответа на свое письмо до сих пор не получил.
Они прощаются коротко — Сокджин вновь жмёт мягкую сухую ладонь лорда Кима и невольно замирает,
когда тот проходит мимо Хосока, только скупо кивнув ему напоследок и не получив в ответ совершенно
ничего. Чон словно намеренно даже не моргает, внимательно провожая британца стеклянным взглядом и
отворачиваясь тут же, когда его спина скрывается за дверью вместе со спиной Чонгука.
Повисшая между лордом Кимом и Хосоком недосказанность тонет под лавиной эмоций и развеивается за
вихрем вопросов, томившихся у профессора в груди все это время. Он не знает, кому задать их все, поэтому
просто проглатывает свои крохотные предубеждения, как горькую таблетку запивая их остывшим утренним
кофе. Все, произошедшее в зале, остается без обсуждения.
— Мы сегодня не работаем? — спрашивает профессор у Намджуна, присевшего за стол сразу после ухода
британцев.
— Ждем отчет, — коротко улыбается ему Ким, и вынимает из кармана телефон, беззвучно вибрирующий
очередным рабочим вызовом. И это тот самый момент, когда ты понимаешь, что некоторые вещи все-таки
остаются неизменными. — Сегодня вряд ли будет что-то полезное. Вы хотели спуститься в лаборатории?
— Да, — Сокджин снова делает глоток холодного горько-сладкого кофе, тут же морщась и ища глазами
мусорное ведро, чтобы выкинуть туда полупустой стаканчик. — Если вы не против.
— Удачи вам, профессор, — напоследок желает Намджун и принимает вызов, поднося телефон к уху с
коротким и резким «Я слушаю».
Хосок прижимает ко рту два пальца и втягивает между ними воздух, имитируя курение, которое, похоже,
ему сейчас очень необходимо. Маргарет все еще стоит пустая, Адам периодически косит на неё свои глаза
из-под очков, но молчит, так и не свыкнувшись с неожиданным соседством. Может, он просто хочет
потрогать?
Сокджин усмехается себе под нос, поправляя смявшиеся полы халата и покидая зал со смешанными, но не
сказать, что слишком плохими чувствами. Остается надеяться, что министерский лаборант сможет поднять
ему настроение хотя бы своей задорной нелепостью, от которой, по правде говоря, одни проблемы, но из-за
них профессору хочется только улыбаться.
**Кончиле (Conchiglie)** — вид макаронных изделий, в России их называют «ракушки» из-за похожей формы;
Пояснение про экскурсионные группы: в Пентагоне действительно есть туристическая часть, куда можно
попасть без проблем; там же есть множество фудкордов, магазины и вполне себе полноценный
развлекательный комплекс. Забавно, но факт.
> Хосок, услышав от Кима это предположение, только моргнул и с этой своей византийской
таинственностью заявил, что он когда-то пробовал копи-лувак, и Сокджину, любящему пить всякое дерьмо
по утрам, определенно бы понравилось.
В нескольких странах мира живут мусанги — небольшие зверьки, похожие на хорька. Они кушают кофейные
зерна, но не могут их переварить, поэтому зерна остаются в фекалиях практически целыми. Из этих
фекалий делают самый дорогой кофе в мире — копи-лувак. Шутка получилась тонкая, но прикольная.
**«Клуб 27»** — объединённое название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте 27 лет, иногда при
странно сложившихся обстоятельствах.
**Вторжение США и их союзников в Ирак** (операция «Иракская свобода») — совместная с британцами

военная операция США против Ирака, предпринятая в 2003 году с целью свержения диктатуры Саддама
Хусейна. По сюжету Намджун и Чонгук принимали участие именно в ней;
**Секрет Полишинеля** — фразеологическое выражение, обозначающее секрет, который всем и так

известен, мнимую тайну;
**флеш-рояль** — старшая и самая сильная комбинация карт в покере, **стрит-флеш** — расклад, идущий
за ним следом.
68/206
Глава 9. Цугцванг
В седьмом часу утра телефон сигналит коротким призывным сообщением с корпоративной почты.
Намджун тянется к экрану неохотно, хотя уже больше часа сидит на рабочем месте и давно пора бы
проснуться, но ресницы предательски слипаются друг с другом, зевота огромным воздушным куполом
подпирает горло изнутри, поэтому хочешь не хочешь — откроешь рот и с тихим воем все-таки зевнешь.
Неподалеку сидит такой же взъерошенный Адам, привычно клацая по маленьким кнопочкам своего мини-
компьютера. У него вместо красивой укладки воробьиный ворох волос на голове, вместо костюма —
выправленная из штанов мятая рубашка, вместо очков в элегантной оправе — покрасневшие и опухшие
глаза, которые не видят ничего дальше экрана ноутбука. Из его портфеля, небрежно скинутого на
диванчик, выкатился консилер, тщательно запрятанный за упаковкой витамина C, пачкой сигарет (на
которые Намджун грешным делом бросал взгляд) и кремом для чистки лаковой обуви. Не совсем набор
юного спасателя, но Ким не отказался бы воспользоваться чем-нибудь из этого, например, витамином C (или
парочкой сигарет, но он принципиально не собирается даже думать об этом).
Адам, так и не побывавший этой ночью дома, протяжно зевает и, как собака Павлова, тут же встает со
своего места, только заслышав сигнал долгожданного сообщения. Намджун тоже весь подбирается,
протирает слезящиеся глаза внутренней стороной запястья и с тяжелым вдохом тянется к экрану, снимая с
него блокировку. Электронный файл из Грузии уже томится на его почте.
— Отправлю его на печать, — волнительно говорит Ким, на что стажер только кивает, мгновенно
приободрившись от одного только знакомого адреса в графе «От кого». — Кто-то есть сейчас в отделе?
— Колин оставался в ночь, — Адам достает из кармана брюк свой практически севший смартфон, открывая
окно сообщений, — написать ему, чтобы напечатал и принес?
— Да, пожалуйста.
Стажер только кивает, начиная быстро щелкать по экрану двумя большими пальцами, пока Намджун,
соблазняясь прочитать электронную версию документа, только закрывает её, тут же открывая
корпоративную почту, чтобы написать всем ближайшую дату и время общего сбора. Хосок, который сейчас
ночует в своем кабинете на том самом небольшом диванчике, наверняка придет раньше всех, опять
попробовав упросить Кима, чтобы тот подсобил ему с целлофановым пакетом, но превращать их зал в
подобие наркотического притона с травкой, горящим в темноте автоматом с едой, растаманской музыкой и
разговорами о биологическом оружии Намджун откровенно не хочет. Поэтому отказывает упрямо, но что-то
ему подсказывает, что скоро Хосок прибегнет к братской помощи и тогда все старания окажутся
бессмысленными: предстоит им всем неминуемо скуриться под Питера Тоша.
— Готово, — из мыслей о возможном грядущем Кима вырывает Адам, который опускается на стул рядом и
устало вплетает пальцы в запутанные волосы, — он придет, как только все напечатает.
— Отлично, — Намджун тоже принимает негласный перерыв, устало откидываясь на спинку своего стула и
вытягивая затекшие ноги под столом. Он, в отличие от Адама, все-таки успел скататься домой на несколько
часов, но поспать не удалось даже в собственной кровати: Ким вертелся с бока на бок, пока рой мыслей
жужжал в черепной коробке, и все-таки на двадцатой минуте сдался, переворачиваясь на спину и открывая
покрасневшие глаза, намека на сон в которых как не было, так и не появилось.
— Господин Ким, — неожиданно зовет его Адам, — могу я задать вопрос?
— От чего не можешь-то? — улыбается устало Намджун. — Задавай.
— Не подумайте, что я этим как-то сильно интересуюсь, — бегло оправдывается стажер, — но поймал себя
на мысли и не могу перестать думать.
— Говори уже, — без раздражения подначивает его Ким.
— Лорд Ким Тэхён и брат Хосока, — намеренно не называет имени, потому что от одних только
воспоминаний о его нахальной улыбке внутри все буквально кривится, — их куда-то поселили? В плане,
этим занималось Министерство или их приезд не котируется официально?
Намджун задумчиво постукивает пальцами по деревянной столешнице.
— Нет, их приезд нигде не задокументирован, — Адам удивленно приподнимает голову, — если честно, я
даже не задумывался над этим.
— Чон Чонгука можно распределить в одну из наших тюрем, — тут же предлагает он, — это не проблема, на
западе есть небольшой населенный пункт в двух часах езды. Он как раз по соседству с одной из
федеральных колоний. А лорду Киму наверняка хватит денег для того, чтобы снять себе номер в отеле на
время пребывания здесь.
— Насколько я знаю, Чонгук сам из Вирджинии, — вспоминает Намджун их нечастые разговоры на службе,
69/206
— у него здесь наверняка есть дом. Тут уже все зависит от лорда Кима: отпустил он его в этот дом или
оставил рядом с собой. Не могу судить.
— Если бы на мне была ответственность за уголовника, — Ким слегка хмурится от грубых слов стажера, но
тот этого не замечает, — я бы ходил с охраной, носил с собой нож и не отпускал его дальше, чем в туалет.
Поэтому я совершенно не понимаю, чем руководствуется лорд Ким. Он совсем не боится?
— Чонгук не убийца, — отвечает ему Намджун, — не насильник, не террорист. Лорду Киму нет смысла
бояться за свое здоровье, его не тронут.
— Тогда почему его посадили в тюрьму?
— Британцы просто попытались, — Ким задумчиво замирает, проигрывая на языке свои следующие слова, —
спрятать зверя в клетке, пока он не перегрыз им горло. Естественно, небезосновательно.
— На каком основании его посадили? — интересуется заинтригованный Адам.
— Преступление против государства.
Намджун замолкает, вспоминая, как полгода назад он узнал о происходящем в лондонском суде. Дело едва
ли тише, чем произошедшее в Солсбери, но если Скрипалей до сих пор обсуждает весь мир, то приговор Чон
Чонгука не вышел за пределы каменных судебных стен ни с единой мышью. Ким узнал об этом от Хосока,
для которого любая новость, что иронично, далеко не новость — тот рвал и метал, когда услышал срок, на
который осудили его брата, но даже он ничего не смог сделать. Через три дня он резко, как по щелчку,
успокоился: перестал каждые пять минут упоминать ебаного во все дыры лорда, перестал злиться, словно
тумблер ярости внутри кто-то ловко выключил неведомым Киму способом, перестал откровенно
скуриваться, сжевывая фильтр за фильтром. Для Намджуна до сих пор остается загадкой, что произошло в
тот позднеапрельский вечер, он только догадывается, что Чонгук каким-то образом связался с братом из
тюрьмы, сказав ему что-то о своем заключении, что смогло бы того успокоить. Скалить зубы на британскую
власть Хосок не перестал, но зато теперь всегда широко усмехался, когда речь случайно заходила о
заключении его брата — и было в этом что-то настораживающее, если не откровенно пугающее.
— И все равно не могу понять мотивов, — Адам наклоняется назад, пытаясь сидя заправить мятые края
рубашки в штаны, но получается едва ли опрятнее, чем было до этого, — лорда Кима. Он будто ему
доверяет.
— Главное, ты не доверяй лорду Киму, — со смешком отвечает Намджун, хотя в глазах его оседает
невысказанная серьезность. — По нему не скажешь, но лорд Ким — жестокий человек. На той нише,
которую он занимает во власти, его затопчут за любую слабость.
— Он как-то связан с внешней политикой?
— Скорее, внешняя политика связана с ним, — иронизирует Намджун, припоминая всю известную ему
информацию, — он возглавляет Совет национальной безопасности Великобритании. Раньше этим занимался
непосредственно премьер-министр, но после некоторых внутренних перестановок решили ввести новую
должность, которую, с легкой руки королевы Елизаветы, и занял лорд Ким. Это избавило британцев от
многих проблем.
— Не понимаю, как национальная безопасность связана с делом брата Хосока.
— Как ты думаешь, — Ким поджимает пальцы на ногах, которые начинают побаливать от узких носков
туфель, и выдыхает, — что можно оправдать интересами национальной безопасности?
— Многое? — предполагает Адам.
— Всё.
Лорд Ким обладает властью, проникающей в каждую сферу, каждый социальный институт. Намджун не
уверен, воспользовался ли он ей, когда проходило апрельское дело против Чон Чонгука, но это лучшее
оправдание ненависти Хосока из всех возможных. И это тоже пугает.
— Лорд Ким имеет потрясающую для его должности способность, — Адам, серьезно задумавшийся над
словами Намджуна, возращает на него глаза, — он удивительно умеет извлекать из всего личную выгоду.
Это долгое время останавливало меня от вербовки Чонгука и, на самом деле, беспокоит до сих пор. Если по
окончании дела мы останемся с голой задницей, а Химера будет легально переправлена в Британию, я,
знаешь, ничему не удивлюсь.
Намджун с невеселым смешком подтягивает к себе обратно ноги, удобнее усаживаясь в кресле и облизывая
сухие губы. Стажер на его слова только молча опускает голову, задумчиво потрясывая коленкой, и
спрашивает в пустоту через несколько секунд тишины:
— И все же, где они живут?
70/206
***
Арлингтон тонет в зелени и не тонет в людях. На двести тысяч человек в этом маленьком городке одно
большое кладбище, один не менее большой Пентагон и тысячи, если не миллионы деревьев. Они
заглядывают в окна, пробиваются из-под асфальта, кустятся на каждом, даже самом маленьком, переулке и
одуряюще пахнут чуть сладковатой хвоей. Зима в Вирджинии теплая, её едва ли вообще можно назвать
зимой, но листья опадают, температура слегка понижается, а люди накидывают на плечи ветровки и, не
снимая шорт с кроссовками, выходят на ежедневную прогулку.
Арлингтон напоминает уродливую версию Лондона: тоже длинные узкие дороги, тоже невысокие,
притертые друг к другу домики из кирпича с красивой побелкой, тоже узкие кованые заборчики и усеянные
клумбами участки. Эта теснота совершенно неуютная, но сбегать из неё от чего-то не хочется. Хотя Тэхён,
стоя на пороге чужой квартиры, все-таки вспоминает собственное поместье, усеянную короткой
вечнозеленой травой землю, щедро подаренную королевой вместе с формальной припиской «лорд» для всех
возможных документов и большим каменным домом, кажется, некогда чьей-то старой резиденцией. В нём,
ютясь у высоких деревянных окон, коротает вечера черношерстая Хель со своими мокроносыми щенками,
возле камина лениво кусают друг друга за острые уши светло-шоколадная Съевн и абсолютно белая Идунн.
Голубоглазый Зевс стремится уползти от своих братьев ближе к камину, но внимательная мать хватает того
за шкирку и быстро возвращает обратно. Тэхён вспоминает треск поленьев, мягкой барабанной дробью
сливающийся с ритмичным топотом копыт Шамана, которого конюх отпускает хорошенько развеяться перед
сном, и шумно выдыхает, снова оказываясь за океаном. Здесь только спертый воздух, запах бензина и
мирно катающиеся под окнами зеленые автобусы. Американская панацея и британское ярмо.
Тэхён замечает большие, распахнутые окна, на границе которых мешаются друг с другом декабрьская
свежесть и спертый от многолетней тишины воздух. На дорогой мебели нет пыли, возле кожаного дивана
стоит небольшой лордовский чемодан, в котором мнутся дорогие шерстяные костюмы. Рядом — большой
пакет, который, как видно издалека, тоже полон вещей. Похоже, Хосок все-таки очень постарался к приезду
брата.
— Почему Арлингтон? — негромко спрашивает лорд Ким, оставляя чуть пыльные с дороги лакированные
туфли у двери.
— Здесь тихо, — Чонгук проходит внутрь в грязных берцах, задумчиво замирая посреди зала, — и
безопасно.
— Прямо под крылом Министерства обороны? Умно.
— Никто никогда не ищет спрятанное у себя под носом.
Чонгук улыбается уголками губ, а затем неожиданно наклоняется вперед, стягивая темно-серую тонкую
футболку через голову. Бугристая татуированная спина обнажается стремительно, волосы на затылке
ерошатся из-за тугого воротника, пока Чонгук избавляется от рукавов, комкает ткань и откидывает её на
диван. Разворачивается к лорду лицом. Свободные спортивные штаны цепляются за тазовые косточки из
последних сил, обнажая треугольником стремящиеся к паху косые мышцы живота, но Тэхён, следом
скинувший со своих плеч пиджак, их стремлений не оценивает: перед глазами лишь мутная пелена в минус
три с половиной диоптрии, от которой не спасают испорченные однодневные линзы. Их пора бы давно уже
снять, да только Ким не решил: делать это посреди заблеванной тюрьмы, никогда не дезинфицируемого
самолета или самого большого офисного здания в мире, которое в миру просто Пентагон, но все мы знаем,
что эту страну уничтожат бюрократы.
Глаза нещадно режет, Тэхён промаргивается, попутно расстегивая тугой жилет и с каждой пуговицей
втягивая грудью все больше и больше воздуха. Он словно расшнуровывает на себе дамский корсет, который
признан либо сделать талию тоньше, либо ненароком стать причиной ранней асфиксии — Ким честен с
собой, удушье его никогда не возбуждало, поэтому пропахший потом тугой кусок ткани летит следом за
чужой мятой футболкой на диван. Еще никогда ему не была так противна одежда.
— Вдохнул американского воздуха и почувствовал свободу? — усмехается Чонгук, расшнуровывая берцы и

скидывая их на светлый ворсистый ковер прямо так, с засохшими ошметками грязи на подошве.
— Тебе британский воздух, судя по всему, чувства такта не добавил, — Тэхён вынимает из галстука дорогую
булавку, аккуратно откладывая её на столик неподалеку от себя, а затем развязывает тугой узел, оставляя
темную полоску ткани болтаться под расстегнутым до ключиц воротником.
— Вечно бы смотрел на то, как ты раздеваешься.
Длинные смуглые пальцы Кима, украшенные тонкими кольцами, замирают на одной из маленьких
рубашечных пуговиц.
— Не могу ответить тем же, как минимум, потому что я тебя не вижу.
71/206
Смешок, сорвавшийся с губ Чонгука, слышно даже на разделяющем их расстоянии.
— Я могу подойти ближе.
— Только попробуй.
— Я только попробую.
Лорд Ким опирается спиной об высокий комод, чувствуя, как от суточной усталости щекотливо
подкашиваются колени. Горящее пламенем внутри желание поспорить утомленно тухнет, и только
сквозняком скользящая между ребер раздраженность не позволяет этому пламени окончательно потухнуть.
Рубашка солёно воняет потом, в желудке потягивает режущая боль: то ли голод, то ли язва решила
напомнить о себе вне её любимого расписания утро-вечер, Тэхён не берется даже предполагать. Он хочет
проглотить со слюной собственную гордость, съесть какое-нибудь дерьмо, из-за которого его завтра утром
хорошенько прополоскает, а затем лечь спать хотя бы на несколько часов, чтобы встать и уже потом смыть
с себя суточную грязь. Ни спорить, ни раздеваться дальше ему откровенно не хочется.
— У тебя уже есть предположения, где сейчас находится вирус? — неожиданно спрашивает Чонгук, тихой
босой поступью подходя ближе.
— Мне интересно послушать твою версию, — Тэхён замечает движение, но сам не дергается, только устало
запрокидывает голову и облизывает задумчиво сухие губы. Как он заебался за сегодня, кто бы знал. —
Касаемо всего.
— Они думают, что вирус в Омане, — лорд вяло кивает головой, все еще смотря куда-то вверх и из
последних сил обдумывая то, что ему сейчас говорит Чонгук, голос которого с каждой фразой становится
все громче и громче, — если после экспертизы в следах на полу обнаружится ладан, можно сказать, что их
догадки правильные.
— Ладан? — негромко переспрашивает Тэхён. — При чем здесь ладан?
— Оман тонет в Ладанных деревьях, — размеренно объясняет Чонгук, — в их городах воняет как в
православных храмах. Женщины мажут смолой больных детей и ароматизируют дома, куски ладана часто
валяются прямо на земле. Забитая им подошва — дело времени.
— Если они обнаружат на полу следы смолы, — предполагает Ким, — и если докажут, что это дело рук
оманцев, что дальше?
— Не боги горшки обжигают, мой лорд, — раздается совсем рядом. Тэхён опускает голову, четко различая в
паре шагов от себя дремлющего на чужой груди чернильного тигра. — Простым оманцам нет дела до того,
что происходит в тайных американских лабораториях. Остается один вариант — это кто-то важный и кто-то
явно осведомленный, а таких, на моей памяти, в Омане не больше десяти. Будет из чего выбирать. И они
выберут.
Чонгук близко, Тэхёну не нужно иметь хорошее зрение, чтобы чувствовать чужое, пульсирующее энергией,
тело совсем рядом. Он кожей ощущает остатки теплого, выдыхаемого носом, воздуха, и к копчику
предательской стайкой щекотно ускользают мурашки.
— Спасибо за интересную версию, — негромко выдыхает Тэхён, поднимая глаза к лицу напротив.
— Вы задолжали мне другую благодарность, — с полуулыбкой напоминает Чонгук, делая еще один шаг
вперед. Лорд, вопреки желанию вжаться задницей в комод, остается на месте, позволяя сократить и так
маленькое расстояние до минимума.
«Надеюсь, ты поблагодаришь меня.»
«Поблагодарю.»
— Нет, Чонгук.
— Дешево нынче стоит лордовское слово, — Тэхён сжимает зубы, несколько раз чертыхаясь внутри: его
собираются развести, как ребенка, его же убеждениями. Чонгук получает от этого какое-то доселе
неизвестное наслаждение — у Тэхёна уставшие и покрасневшие глаза, в которых ведут вечную борьбу со
смирением те самые лордовские принципы, на которые Чон давит грамотно, с особым удовольствием. И то
ли действительно у них со смирением цугцванг — ходи куда хочешь, с каждым шагом будет только хуже, —
то ли суточная усталость, так невовремя навалившаяся на плечи, тушит старательно горящий внутри огонь
одним только своим «Чем быстрее согласишься, тем раньше всё закончится». А соль лишь в том, что Тэхён
не может отказаться. И они оба это прекрасно понимают.
— Сдаюсь, — устало капитулирует лорд Ким, приподнимая ладони в знак поражения. Уголки губ Чонгука
дергаются вверх, но сам он не двигается с места, — ты можешь сделать это.
72/206
— Я могу? — приподнимает брови Чон с улыбкой. — Это твоя благодарность.
В груди все предательски взрывается смесью негодования и трепета, когда Чонгук делает большой шаг
назад и вызывающе разводит руки, мол, давайте, милорд. Тэхён шумно втягивает носом воздух и снова
проглатывает горькое раздражение, которое знакомыми искрами мелькает в утомленных зеленых глазах.
Он сжимает челюсти, хватает себя за яйца, и, неохотно облизнув губы, шагает вперед, соприкасаясь с
чужой голой грудью своей, спрятанной за тонкой тканью белой рубашки. Чонгук по-прежнему не двигается,
провоцирует, поигрывает густыми бровями и опускает глаза на чужие губы, не переставая при этом
вызывающе улыбаться.
Это ничего не значит.
Они замирают, соприкасаясь грудью, пока Тэхён сжимает кулаки, от чего на предплечьях становится видно
витиеватые вздутые вены, и дышит шумно, громко, все-таки проигрывая накатывающему волнами
смирению. Оно, слабое и совращающее, дает волю чему-то более страшному. Тому, что Тэхён запрещает
себе ощущать уже долгое время, отчего злится неимоверно, но назад уже не сворачивает. Перед
опущенными вниз глазами чужой подбородок с начавшей появляться после давнего бритья щетиной и
испещренные рисунками плечи. Чонгук дышит носом, и Тэхён ощущает это своими смоченными слюной
губами, но продолжает задумчиво медлить.
— Сам-сам-сам, — не скрывая удовольствия, будто ребенка, подначивает его Чон, все так же держа руки
раскрытыми. Но следующие слова он говорит тихо, вкрадчиво, и Киму от них хочется сгореть на месте
заживо, — я бы убил его за тебя, Тэхён.
Лорд ловит предательски убегающее из груди сердце и жмурится, наклоняясь достаточно для того, чтобы
уткнуться кончиком носа в чужую щеку. Чонгук договаривает ему в губы:
— Прямо посреди двора задушил бы теми же руками, какими всегда обнимал тебя.
В груди от этих слов колотит набатом, печет так, что жар по всему телу расходится.
— Ты борешься почем зря, — все шепчет Чонгук, — сдавайся, милорд. Сдавайся.
Тэхён шумно тянет носом воздух, приоткрывает рот и поднимает голову, сначала щекотно пробегаясь по
чужим губам, а затем одним маленьким рывком вжимаясь в них своими. Они не сладкие, не соленые, на
вкус как пресная кожа и только, но Тэхён сильнее жмурится и влажно соскальзывает с верхней губы на
нижнюю, мягко засасывая её своим ртом, и под ребрами от этого ноет нестерпимо, тянет, зудит,
кровоточит, а ещё совершенно ненавистно тихо трепещет.
Сдавайся.
Чонгук не двигается, так и замерев с распахнутыми руками, пока Тэхён, сжав по швам кулаки, влажно
прикасается к нему губами и устало молится, чтобы этого хватило в качестве обещанной благодарности. Он
понимает, что все-таки не хватает, когда Чонгук на все тягучие лобызания его губ только усмехается и,
бегло прихватив чужую нижнюю губу своими (не удержался), с влажным чмоком отстраняется назад.
— Что ты хочешь? — смиренно выдыхает лорд Ким, пока его грудь с горящими от недостатка кислорода
легкими печет невыносимым пламенем. Они все еще слишком близко, и это до сих пор огромная проблема,
потому что Тэхён практически чувствует, как по чужому телу толчками качается кровь. Чонгук поддевает
его нос своим, молча прося приподнять голову, и это получается настолько интимно, что челюсти невольно
накрепко сводит. Сил сопротивляться нет совершенно — хочется закрыть скорее гештальт и лечь спать.
— Я не почувствовал благодарности.
Уёбок.
На скулах начинают поигрывать желваки, когда лорд Ким смотрит Чонгуку в заплывшие кровью черные
глаза и разозлено стягивает с шеи галстук, который и так уже почти сполз на пол.
— У тебя проблемы с рецепторами.
— Не стой столбом, и у моих рецепторов не будет проблем.
Тэхён сжимает между пальцев полоску галстука, и только богу известно, как внутри его усталого тела
войной идут друг на друга задетые принципы и насильно задушенное несколько лет назад желание
остаться. И непонятно: то ли назло, то ли смирившись, то ли просто предательски захотев, Ким снова
опускает голову, проскользнув щекой по чужой щеке, и тянет руки вперёд: ведёт большими смуглыми
ладонями по чужим рельефным бокам, потом медленно за спину и вверх, ощущая самыми кончиками
пальцев, как под ними волнами расходятся мурашки, и цепляется за голые чернильные плечи.
Рты вжимаются друг в друга с болью, и Ким не позволяет себе отстраниться, сильнее наклоняя голову,
чтобы обхватить чужие расслабленные губы своими напряженными и плотно зажмурить глаза.
73/206
Ну же, давай.
Когда его шеи сбоку касаются мозолистые кончики чужих пальцев и щекотка стремительно расползается по
коже, Тэхён от облегчения шумно выдыхает через нос. Рефлекторно пытается уйти от прикосновения, но
большие шершавые ладони крепко и тепло обхватывают его лицо, не позволяя даже дёрнуться в сторону.
Чонгук тяжело выдыхает следом, удерживает Кима на месте, чтобы еле ощутимо отстраниться назад,
приоткрыть рот и тут же влажно захватить чужие губы своими.
Пальцы одной руки вплетаются в черные британские кудри на затылке, пока другая ладонь опускается вниз
по плечу, соскальзывает с локтя на узкую талию и останавливается на заднице. Тэхён возмущённо скулит в
чужой рот, когда ощущает схватившие и сильно сдавившие его ягодицу пальцы, но Чонгук не позволяет
даже дёрнуться, с новым чмоком отстраняясь, чтобы быстро набрать ртом полную грудь воздуха и заново
притянуть его за затылок.
— Убери руку, — невнятно мычит лорд в секундных перерывах, когда на вдох не хватает времени, но Чонгук
показательно игнорирует, поглаживая большим пальцем мягкий участок кожи прямо под поясницей, где
спина переходит в округлые бедра.
Тэхён жмурится и терпит, потому что задолжал. Прячет язык за зубами, чтобы не дать этому вылиться в
большее, топит собственную слабость в собственной же желчи, и цепляется сильнее за чужие голые плечи,
чтобы в последний момент не сорваться. Чонгук чувствует, как усиляется лордовская хватка, и давит
ладонью на его копчик, чтобы крепче прижаться друг к другу.
— Всю жизнь бы с тобой целовался, — отрывается, чтобы сказать и втянуть ртом чужие губы, а затем через
несколько секунд отпустить их с громким влажным чмоком. Тэхён дышит грузно, тяжело, его ладони
постоянно соскальзывают, потому что уже давно влажные от пота, но Чон не отпускает. Дает отдышаться и
жарко дышит сам, беспорядочно водя носом по чужой теплой щеке, пока Ким, который просто не в силах
отклонить голову, терпеливо принимает щекотливое прикосновение.
— Доволен? — хрипло спрашивает он, с усилием размыкая гудящие от спавшего напряжения губы. Чужая
рука все еще неприятно обжигает ягодицу. — Это ничего не меняет.
— Если я возьму в заложники какую-нибудь маленькую африканскую страну, — не скрывая удовольствия,

предлагает Чон, — ты откупишься за каждую их жизнь?
— Мне нет дела до жизни африканцев, — ладони Кима медленно смещаются с плеч на острые лопатки,
голос его возвращает себе режущую собранность, — можешь делать, что хочешь.
— А если это будет Оман?
Тэхён на секунду замирает, и Чонгук, довольно сжав напоследок его задницу, скользит рукой вверх по
широкой спине.
— Пока это не затрагивает интересы Соединенного Королевства, мне нет до них дела.
— А я затрагиваю его интересы? — любопытствует Чонгук. Тэхён не удерживает в груди смешок и опускает
ладони еще ниже, проникая кончиками пальцев под слабую резинку серых спортивных штанов.
— Все-то ты знаешь, Чон.
Заключенный улыбается тоже. Поднимает голову, заводит руку за спину, цепляет под резинкой одну из
ладоней и тянет её вверх, чтобы, смотря Тэхёну прямо в глаза, осторожно прижаться к пальцам губами.
— У меня будет к тебе просьба, — тихо выдыхает милорд.
Чонгук целует лордовскую руку с только им двоим известной благодарностью, пока Тэхён дает их разговору
перерыв, а избитому и изрядно задавленному трепету внутри себя карт-бланш на секундную слабость.
Поесть он сегодня уже не успеет, придется затопить язву внутри работой и желудочным соком.
***
Когда после короткого стука в зал заходит профессор, Адам уже десять минут как жует листья салата,
которые по меню «Цезарь с курицей и сухариками», но сухарики размокли и стали хлебной кашей (подожди
пару дней и забродит до кваса), а курица, похоже, простое соевое мясо, которое добавляют в лапшу
быстрого приготовления, мол, настоящие кусочки, нужна только вода. Адам не глупец, он знает, что если
залить их кипятком, цыплята не вылупятся, но почему-то от салата за два доллара он ожидал большего.
На другом краю большого стола, забурившись в непонятную детскую книжку и привычно поджав под себя
ноги, сидит Хосок — у него небольшой наушник в ухе, выглядящий достаточно серьезно, совершенно пустая
74/206
пепельница, которая все еще просто покрытый пеплом черепаший панцирь, и ноутбук, на котором открыт
арабский сайт для студентов с какими-то аудиолекциями по геологии. Адам только предполагает, что это
он, потому что арабскую вязь читать он не умеет, но университетская шапочка с кисточкой, небольшой герб
и находящиеся повсюду кирки с молоточками наталкивают на определенные мысли. Совершенно другой
вопрос: какого черта Хосок, который вообще-то, по предположениям самого Роса, не знает арабскую вязь,
делает на этом сайте?
Хотя сейчас Адам в принципе не берется судить, что тот делает в свободное от работы время. Хосок
сосредоточенно листает маленькую цветастую книжку с картинками, явно что-то слушает и периодически
поглядывает на экран ноутбука, будто пытаясь соединить все в одно. И это при условии, что пепельница его
с самого утра была пуста. Как и последние несколько дней.
— Доброе утро, — Сокджин, зашедший в зал, вяло улыбается и шелестит халатом в сторону свободного
стула. Взгляд его падает на задумчивого Хосока и его вычищенную черепаху, — как поживает Маргарет?
— Как видишь, нам грустно, — отвечает Хосок, когда посматривает глазами страницу и перелистывает на
новую. Адам, поймавший вопросительный профессорский взгляд, пожимает плечами:
— Бумага для самокруток закончилась.
Сокджин понимающе кивает, не к месту вспоминая, как он пару дней назад не удержался и всё-таки забил в
интернете слово «дислексия», узнав в свои тридцать с лишним лет, что это лишь частичное затруднение
чтения и Хосок, при большом желании, может разобраться с указателями или какой-нибудь антинаучной (по
мнению Сокджина) статьей о пользе женьшеня в случае ревматоидного артрита. Об этом они, с лёгкой руки
дислексика, слушали целую аудиолекцию пару дней назад, во время обеденного перерыва. То, что Хосок
предпочитает воспринимать информацию на слух, стало понятно именно в этот момент.
Поэтому детская книжка в его руках вызывает своего рода пару вопросов.
— Стесняюсь спросить, — всё-таки решает поинтересоваться Сокджин, удобнее устраиваясь в кресле и

приветственно кивая сидящему неподалеку Адаму, — интересно?
Хосок секунду молчит, после чего поднимает голову и, заложив пальцем корешок, чтобы книжка случайно
не закрылась, протягивает её профессору. Ничего необычного — плотные картонные странички, яркие
животные на полях и крупные красные буквы в начале предложений. Будь Сокджин ребенком, он бы,
наверное, оценил, но ему тридцать пять (один из признаков кризиса среднего возраста — регулярное
напоминание себе о кризисе среднего возраста), и цветастый жираф, смотрящий своими маленькими
глазками, вызывает в Киме только сомнительное желание никогда не иметь детей.
— Профессор, — Хосок, вопреки всему, выглядит заинтересованно, — что вы видите на этих страницах?
— Этих? — переспрашивает тот, кивая головой на разворот книжки и получая в ответ мычащее
подтверждение, — вижу детскую сказку про… — задумчиво тянет, бегая глазами по тексту и картинкам, —
«лесных зверей, потерявшихся посреди большого Нью-Йорка».
— Где конкретно они потерялись? — интересуется Хосок, уверенно указывая на то, чтобы профессор
полистал страницы.
— «…испуганно остановились возле большого стеклянного здания с длиннющим шпилем...», это аналог
башни Свободы? — задумчиво предлагает Сокджин, рассматривая картинку. Адам, похожий сегодня на
похмельного испанца, уснувшего после секса на пляже (который коктейль, а не беспорядочное соитие в
песке), вяло откладывает свой салат и наклоняется ближе, прислушиваясь к странному, происходящему
прямо перед глазами, разговору.
— Это и есть башня Свободы, — соглашается Хосок, откидываясь на спинку стула и поправляя
натянувшуюся на коленях ткань штанов, — сколько времени на часах?
Сокджин сначала непонимающе хмурится, но потом находит глазами небольшие наручные часы, висящие
на лапе одногорбого верблюда, и поворачивает книжку, чтобы с огромным трудом определить, куда
указывают стрелки, — половина третьего.
— Отлично, — Хосок воодушевленно улыбается, — последняя загадка, профессор. Видите Starbucks на

первом этаже башни? — Сокджин кивает. — На их витрине вишнёво-мятный латте. Это сезонный напиток, в
Нью-Йорке его можно купить только в первый день января. Такая вот акция.
— Да, я пробовал его, когда жил там, — кислятина редкостная, думает профессор, вспоминая неприятный
вкус, ради которого он отстоял огромную очередь таких же жадных до ежегодного эксклюзива пижонов,
как и он сам.
— А теперь думайте, профессор.
Сокджин поднимает голову на Хосока, который выжидающе улыбается уголками губ, и улыбка эта впервые
75/206
до свернувшихся в узел кишок отпугивает. Ким опускает голову, пытаясь разглядеть в детской сказке ещё
что-нибудь, но кроме больших нарисованных голов (среди которых были тигр, верблюд, жираф и
неприятный на вид слон) и окрестностей Нью-Йорка в глаза не бросается совершенно ничего. Хосок
опирается локтями о стол, подвигаясь достаточно близко, чтобы голос его ударил по ушам внушительной
резью, и наклоняет голову.
— Что должно произойти первого января в половину третьего дня около башни Свободы, профессор Ким?
Сокджин встречается взглядами с Хосоком и непонимающе хмурится.
— Когда верблюд стал «лесным зверем»?
Ким опускает глаза обратно, сталкиваясь с улыбчивым одногорбым животным.
— Где же разгадка, профессор?
— Что там произойдет? — Сокджин снова поднимает голову, чувствуя, как от непонимания в напряженной
груди начинает нервозно тянуть.
Хосок откидывается обратно на спинку и усмехается.
— Теракт.
Вздрогнувший Адам потеряно опускается на стул, пластмассовая вилка падает с края стола на грязный пол.
Сокджин тут же бросает взгляд обратно на книгу.
— Это не детская сказка, профессор Ким, — Хосок вынимает из уха гарнитур, откладывая его прямо в
черепаший панцирь, — это инструкция. Для террористической организации, вероятно, с Ближнего Востока.
Возможно, Палестина.
— Как вы узнали?
— Спроси у ребенка, сколько горбов у верблюда, — Хосок, судя по его взгляду, думал об этом совершенно
недавно, — он ответит: два. Одногорбые верблюды встречаются только в Северной Африке и на Ближнем
Востоке. Африканцам в Нью-Йорке делать нечего, есть хот-доги разве что, да и те в районе башни Свободы
откровенно дерьмовые. В них слишком много горчицы, у меня после неё иногда начинается изжога и
приходится кушать тыквенные семечки. А вот террористическим организациям с Ближнего Востока вполне
есть дело до жизни американцев, их едой на Манхеттен не заманишь.
Сокджин пораженно смотрит на книжку в своих руках, практически слёзно отговаривая себя не выкинуть ее
прямо сейчас в сторону.
— Выделенные буквы в начале каждого предложения — это код, классическое и незамысловатое

шифрование, такое может предложить какой-нибудь форум или сайт знакомств. Вероятно, что это пароль,
но я всё ещё не знаю, на каком сайте он окажется верным. Может, городские камеры или копские сервера.
Не знаю.
— Как они смогли отдать эти книжки на продажу? Что будет, если какая-нибудь мать купит её ребёнку?
— Её детёныш будет думать, что слон и верблюд — лесные звери, — отвечает с усмешкой Хосок, только
взгляд его по-прежнему остается неприятно-холодным, — некоторые теракты готовятся десятилетиями.
Террористам явно не нравятся новости о том, что американское правительство следит за их переписками,
мне тоже не нравится следить за их переписками, поэтому я ушел из того отдела полгода назад.
Адам, когда понимает, что сидит с перекошенным от происходящего лицом, задумчиво возвращается
обратно к салатным листьям, и стоит ему только наколоть на пластмассовую вилку кусок соевого мяса,
дверная ручка шумно дергается и в проходе с довольной полуулыбкой и синющими синяками под глазами
появляется Намджун — похоже, хоть кому-то в этом чертовом здании сегодня весело.
Ан нет — следом за ним в комнату заходит Чон Чонгук, вольготно закинувший руки в карманы собственных
спортивных штанов, и он, похоже, совсем не изменился с прошлой встречи, разве что сменил футболку на
более свободную да помыл голову (интересно, у всех азиатов в Британии начинают пушиться и виться
кольцами волосы?).
У Лорда Кима за его спиной вместо прежнего костюма простой черный пиджак (который наверняка не
простой, но профессор не хочет об этом думать), накинутый поверх кофты с высоким горлом, узкие брюки с
на зависть ровными стрелками и несколько прежних тонких колец на пальцах. Лорд Ким выглядит
лаконично и просто, но эта простота — тот случай, когда овечки, из шерсти которых сшит его костюм, ели
только самую зеленую траву, утром и вечером слушали классическую музыку, а затем добровольно
подставлялись под машинку, отдавая себя и свою шерсть во благо всей легкой промышленности
Соединенного королевства. Тэхён полностью в черном, и только глаза его — по-прежнему надменно-
усталые — переливаются зелеными бесовскими искрами, от которых у Сокджина нехорошие чувства внутри
76/206
змеиным узлом сворачиваются.
— Я, блядь, сейчас скурю свой паспорт, — Хосок, не обративший внимание на гостей, раздосадованно
смотрит на полупустую (с наушником) Маргарет. Именно в этот момент профессор замечает, как нервно
подрагивают кончики чужих пальцев — только как объяснить ему, что бумага для документов не
предназначена для самокруток (а для чего она тогда вообще предназначена?), Ким откровенно не знает.
Хосок сидит будто на игольчатом коврике, постоянно переминаясь на месте, не может удержать взгляд,
чтобы не вернуть его к пепельнице, и весь кажется таким дерганым, что коснись его — и надуется как рыба
фугу.
Чонгук пальцем убирает с брови щекочущий кончик челки и задорно щурится:
— У тебя нет паспорта.
Краем глаза заметив глубоко оскорбленное лицо Хосока, за него тут же вступается лорд Ким:
— У тебя тоже.
— Я гражданин мира!
Адам со своего кресла тихо хрюкает.
— Рад, что вы все сдружились, — учтиво вмешивается Намджун, опуская на стол крупную стопку бумажных
листов. Итоги экспертизы. — Но нам стоит обсудить это, прежде чем рабочий день закончится. Еще одной
бессонной ночи, я, к сожалению, не вынесу.
Несмотря на свои слова, Ким улыбается уголками губ и уверенно усаживается на стул. Его выдают только
темные синяки под глазами, стремительно наползающие на щеки, и несколько замедленные движения,
словно политику требуется лишняя секунда, чтобы обработать информацию и начать что-то делать.
— Бойтесь человека, который плохо спит, — говорит ему лорд, подходя ближе к столу и тоже опускаясь на
стул, расстегнув перед этим единственную пуговицу на своем пиджаке.
— Так говорил Сократ? — с интересом в глазах вскидывает голову Намджун, ловя прищуренный бесовской
взгляд на себе.
— Так говорил Заратустра, — отвечает ему, неожиданно, Чонгук, оставшийся стоять на ногах неподалеку, —
Ницше.
Сокджин окидывает заключенного удивлённым взглядом, задерживаясь на бессменно мигающем вокруг

лодыжки тюремном браслете. Откуда бы уголовнику знать об этом? Чонгук ловит глазами его заметное
недоумение и подмигивает с щелчком языка, вынуждая профессора быстро отвернуться обратно.
— Вы посмотрели результаты? — обращается к Намджуну Адам, неловко отставляя от себя еду до конца
разговора.
— Да, я прочитал их несколько часов назад, — Ким тянется к ручке, лежащей неподалеку, и попутно
открывает практически последний лист, на котором ярким маркером выделены разные участки текста. —
Здесь общее заключение: анализ следов обуви, обнаруженные на полу и дверных ручках микроколичества
веществ, продукты взрыва. Как мы и предполагали, это были мужчины, рост около 170-ти сантиметров, вес
в районе 60-ти килограмм. Невысокие, оба незначительно косолапят. Больше всего следов было в
подвальных помещениях, очаг взрыва был в одной из технических комнат.
— Что по обнаруженным веществам? — спрашивает Чонгук, бесшумно подходя ближе к столу. Намджун
притягивает к себе документы, начиная сосредоточенно бегать по странице глазами в поисках
необходимого раздела.
— Гексоген, — тут же отвечает он, когда глаза останавливаются в конце страницы, — взрывчатое вещество,
которое и использовали для поджога. Частицы торфа, практически стопроцентное сходство с почвой вокруг
Центра Лугара. Льняные волокна на некоторых поверхностях, в самих лабораториях были обнаружены
следы спермы и ладанной смолы.
Лорд Ким неожиданно поднимает глаза и ненавязчиво поворачивает голову в сторону выхода, сталкиваясь с
лукаво-насмешливым взглядом Чонгука, объятым сеточками морщинок у самых висков.
— Спермы? — профессор, похоже, не знает, чему удивляться больше: наличию у них в лаборатории
православных фанатиков, на досуге занимающихся окуриванием оборудования, или тому, что кто-то из его
коллег, похоже, неплохо передергивает одинокими вечерами на генное порно.
— Если честно, у меня нет версий, как объединить всё это во что-то стоящее, — признается Намджун, как
77/206
только ловит на себе искренне пораженные профессорские глаза. — Но я надеюсь, что Чонгук нам сможет
помочь.
Чон бесшумно усмехается, опираясь руками о спинку лордовского стула, и с готовностью тянется рукой к
принесенным бумагам.
Похоже, их общее дело наконец-то закончится через несколько долгих минут.
А ведь даже не верится.
**Солсбери** — британский город, где отравили Сергея **Скрипаля** (советский и российский разведчик,
совершил государственную измену в виде шпионажа в пользу Великобритании) и его дочь Юлию в 2018
году.
**Совет безопасности** до сих пор управляется премьер-министром, должность Главы — сюжетная
выдумка.
«И избегайте встречи с теми, кто плохо спит и бодрствует ночью» — то, как в оригинале звучит фраза из
книги Ницше «Так говорил Заратустра»
78/206
Глава 10. Ibi victoria, ubi concordia
Сокджин смотрит на стоящего неподалеку Чонгука со сгущающимся в животе волнением и легкой

нетерпеливостью, которая вылезает наружу вместе с трясущейся коленкой и постоянным облизыванием
губ. В его голове все, что безотрывно собирал Намджун уже неделю, выглядит, как бездумный хосоковский
бред про рептилий, с которого тот начинает каждое свое утро — в такие моменты у него всегда в руке
стеклянная бутылочка аризоны, которую тот выторговал у стоящего в углу автомата, между пальцев зажата
незажженная самокрутка, фильтр которой Чон обсасывает в порывах сублимации, и сговорчивая Маргарет,
у которой и выбора то не было: рождаться рептилией или умирать пепельницей.
Хосок смотрел на неё с нежностью, рассказывая Сокджину какую-то очередную бессмыслицу про то, что у
него на столе стоит древний потомок динозавров, которые вообще-то самые древние рептилии, и плевать
Чону на то, что современные потомки динозавров — это птицы, темного прошлого Маргарет это все равно
не отменяет. Как профессор выясняет позже, пепельницу Чону подарили, кто — тот отказался говорить
даже под угрозой увезти автомат с напитками в другую комнату, предпочитая только странно улыбаться и
напевать бразильские мотивы песен Карлоса Жобима. Профессор как-то смотрел сериал, где под эту песню
главная героиня фантазировала о сексе с продавцом кондиционеров, сидя на работающей стиральной
машине, — Хосок не то чтобы сидит на стиральной машине, но взгляд у него в этот момент определенно
играл плутоватыми искорками.
Такими же заинтересованными глазами он смотрит сейчас на документы в руках у брата, задумчиво

разглядывающего спутниковый снимок Центра Лугара посреди полупустого бумажного листа. Чонгук
молчит уже несколько минут, просматривая страницу за страницей, но он не выглядит как человек, который
что-то старательно обдумывает — скорее как тот, кто с каждой строчкой все больше и больше в чем-то
убеждается.
Документы Чон не дочитывает — с хлопком откладывает обратно на стол и почесывает татуированную шею,
снова находя себе место прямо у лорда Кима за спиной, словно стульев, на которые можно опереться,
больше никаких нет. Сам Тэхён никак на это не реагирует, хотя профессор уверен, если бы у него за спиной
встал кто-нибудь такой, как Чон, он бы точно натянулся как струна, пока его самого не натянули, упаси
господь, на что-нибудь.
— У вас проблемы, — выдыхает в итоге он, но не угрожающе, скорее даже с какой-то дурной забавой в
голосе, — если мои догадки верны, то большие.
— Говори, — просит Намджун, подаваясь вперед, чтобы сложить локти на стол.
— Здесь нечего говорить, здесь нужно молиться, — усмехается Чон, — и желательно Аллаху.
— В каком смысле?
— Лаборанты видят возле камер хранения двух мужчин, судя по их словам, арабской наружности. Можно
было предположить, что это местные жители, и этим даже удачно оправдывается наличие ладана в
подвальных помещениях, но после поджога вирус поспешили переправить на Ближний Восток, поэтому
обезумевшие от злости православные грузины здесь ни при чем, — заслышав это, лорд Ким усмехается
уголком губ, — значит, арабы. Определенно недальновидные, будь они чуть-чуть поумнее, задумались бы о
камерах слежения в грузовом отсеке. Эти, скорее всего, наемники, осталось только понять откуда.
— Ты уже догадываешься, верно? — Намджун упирается ртом в переплетенные пальцы, брови его
задумчиво сводятся к переносице — он ловит каждое слово Чона с небывалой внимательностью, стараясь
успеть за потоком его объяснений и не унестись слепо по течению, будучи одним в каноэ.
— Вариантов немного, — прикидывает Чонгук, натягивая языком щеку, — всего девятнадцать

ближневосточных стран, без учета Грузии, которую мы уже откинули.
Сокджин, кажется, чувствует нотки обреченности, которые медленно скребутся к нему в грудную клетку.
— Зато их правительство неплохо вам помогло, — Чонгук кивает головой на документы, — списки
въезжавших. За период с создания Химеры до взрыва в Центре Лугара на территорию Грузии въезжали
граждане только одной страны, находящейся на Ближнем Востоке.
— Оман, — заканчивает за него Намджун, кивая головой и откидываясь на спинку стула, — в этом есть
смысл.
— Как и в ряде других совпадений, — подтверждает Чонгук, — ладанная смола на полу, которой в Маскате
от нехер делать обмазывают стены. Взрыв на востоке Саудовской Аравии, который устроили оманские
боевики.
«...вооруженные британскими автоматами» глазами добавляет он, сталкиваясь взглядами с

заинтересованно щурящимся лордом Кимом. Тот, будто услышав в тишине чужие слова, только коротко
поигрывает бровями, тут же неспешно разворачиваясь обратно.
79/206
— Это радует, — Намджун, кажется, действительно воодушевляется, начиная неспешно постукивать
пальцами по деревянной столешнице. — Какая численность населения Омана?
— Почти пять миллионов, — невнятно мычит Хосок, мягко покусывая кончик большого пальца.
— Не так и страшно, — подбадривающе улыбается Сокджин, хотя у самого в глазах ни единого проблеска
храбрости не наблюдается. Намджун коротко смотрит на него благодарным взглядом.
— Обычным жителям ведь нет дела до вируса, — неожиданно вступает в разговор Адам, который до этого
сидел и вдумчиво ковырялся вилкой в салате, полностью обратившись в слух, — нужно искать среди тех,
кто имеет какое-то влияние.
— А ты толковый парень, Росс, — одобрительно кивает Чонгук, но издевательская ухмылка на его лице
разрушает всю романтику неожиданного поощрения. Стажер недовольно поджимает губы, но по-умному
смалчивает, хотя в глазах его читается раздраженное «Ро́ са», обязательно с колумбийским темпераментом
и ударением на первый слог — Сокджин буквально видит, как у того напрягается жилка на шее.
— Что у нас остается? — разряжает обстановку Намджун, притягивая к себе какой-то бумажный лист и
переворачивая его чистой стороной, чтобы размашисто начиркать на нем столбик цифр от одного до пяти.
— Бери смелее, — с усмешкой наклоняется ближе к столу Чон, от чего волосы на макушке лорда Кима
цепляются за тонкую ткань его футболки, — недавно в Омане сменилась власть, сейчас всё их лобби сидит с
экспансивными пулями в заднице и держит руку на пульсе.
— Новый султан — двоюродный брат предыдущего, — тактично вмешивается до этого молчавший лорд Ким,
— судя по его же заявлениям, он продолжит прежнюю политику, лобби перестраивать никто пока не
собирается.
— Да только лобби сами хотят перестроиться, — отвечает ему Чон, незаметно для других пробегая
пальцами по чужому чернявому затылку — Тэхён на это не моргает и глазом, — нет лучше момента, чем
смена власти. Все лучшие события в истории начинались во время политической нестабильности.
Сокджин то поднимает взгляд на одного, то опускает на другого, старательно пытаясь вслушиваться в

смысл их слов, но не улавливая тех тонких причинно-следственных связей, которые в силу профессии может
понимать Намджун, в силу знаний — Хосок, в силу (в божественную силу, усмехается профессор) чего-то
там Адам. Начинаются серьезные разговоры, и Ким понимает, что они для него настолько же далекие и
непонятные, насколько от того же Намджуна далека генная инженерия — слова по отдельности ясные, но
вместе они образуют что-то то ли на иврите, то ли на полумертвом древнеанглийском.
Кстати об этом: мурчащий британский акцент лорда Кима неожиданно приводит профессора в
лингвистический восторг. Он говорит с тем самым энциклопедическим оксфордским произношением,
которое во всем мире считается идеальным, но среди британцев распространено только у пары-тройки
процентов. Возможно, это лордовское происхождение (о котором Сокджин, к своему стыду, все еще
совершенно ничего не знает), возможно, влияние королевской семьи, но когда Тэхён говорит — его хочется
слушать. Для американца, прожившего много лет в Грузии, его голос звучит как что-то инопланетное и,
бесспорно, бархатно-красивое.
— В Омане нет крупных организаций, которые могли бы прознать об американских государственных

проектах, — противоречит ему лорд Ким, оставаясь при этом достаточно спокойным и уверенным, — если за
похищением Химеры стоит кто-то значимый, то он явно приближен султанату.
Чонгук не успевает и рта открыть, прежде чем в большую деревянную дверь настойчиво стучат. Звук будто
от отбойного молотка, кто-то по ту сторону комнаты явно хочет попасть в неё слишком сильно и,
желательно, в ближайшие пару секунд. Намджун бегло оглядывает смолкших окружающих и громким
«Проходите» разрешает темнокожему мужчине в военной форме пройти внутрь.
— Майор Тейлор, Командование специальных операций США, — рапортует он, кивая Намджуну в ответ на
его короткое приветствие. — Мы получили ваш запрос.
— Запрос? — тихо спрашивает себе под нос Сокджин, но Адам, сидящий неподалеку, слышит его и так же
тихо откликается:
— Запрос на предоставление специальной воинской группы, — говорит, пока лорд Ким в соответствии со
всеми негласными правилами британской вежливости представляется майору в ответ, — когда мы узнаем
точное местоположение Химеры, её нужно будет забрать обратно. Господин Ким уже подал официальный
запрос, чем раньше его согласуют, тем лучше. Сейчас в рабочем состоянии находится всего одна часть, и
мы можем рассчитывать только на них.
Профессор, приятно удивленный этой новостью, даже начинает чувствовать легкое ликование внутри.
Неужели они действительно практически вернули Химеру обратно?
80/206
— Я пришел сообщить о том, что мы отклоняем ваш запрос в связи с экстренными обстоятельствами.
Что?
В смысле?!
— В смысле отклоняете запрос? — дублирует Намджун профессорские мысли, в возмущении чуть не

подскакивая со своего места. — Какие обстоятельства?
— Час назад нам поступило сообщение о заложниках, — терпеливо отчитывается майор; Сокджин замечает,
как у того учащается дыхание, и сам начинает нервничать, — в здании нашего посольства в Лондоне.
Чонгук за его спиной заинтересованно поворачивает на майора голову. Лорд Ким подается вперед.
— Пятнадцать человек, — говорит он, — все американцы. Лондон молчит, поэтому мы экстренно готовим
штурмовую операцию.
Сокджин чувствует, как что-то свистит в груди. Обрушивается в пол привязанным к сердцу камнем.
«У господина Кима есть специальная группа захвата»
«Час назад нам поступило сообщение о заложниках»
«...к сожалению, на данный момент это единственное демобилизованное подразделение...»
«Лондон молчит...»
«Остальное сделают они»
«... мы экстренно готовим штурмовую операцию»
— Наша официальная доктрина не предусматривает отзыв такого уровня спецгрупп с заданий, — как по
бумажному листу рапортует майор, — сейчас на базе никого нет. Резерв отправлен в МИ-6.
— Тогда что вообще ваша доктрина предусматривает?! — резко взрывается Намджун, хлопая ладонями по
столу. Профессор вздрагивает, сидящий рядом Адам от неожиданности отшатывается, во все глаза
таращась на разозленного начальника — он впервые видит господина Кима в таком гневе.
— Если мы отзовем группу, умрут люди, — отвечает ему майор, которому то ли привычно, то ли совсем
промыты пороховым шампунем мозги у всех, кто руководит войной со своих кожаных кресел. Сокджин
хочет плакать. Он ощущает это очень остро, потому что от всплеска непонимания и паники внутри удавкой
передавливает горло.
Им нужно сделать выбор. И Сокджин, блядь, просто не знает.
Как...
— Вы понимаете, что дело, которое мы ведем, это личный приказ господина Министра? — пытается
достучаться до него Намджун, которого неожиданная новость, похоже, совершенно выбила из колеи:
неконтролируемая вспышка ярости тому самое настоящее подтверждение; он не выглядит как человек,
который понимает, за что борется.
— Официальная доктрина применения сил Специального назначения тоже подписана лично Министром
обороны, — лицо майора на долю секунды кривится от раздражения, и сидящие поблизости от входа Тэхён
и Чонгук замечают это первыми, тут же бегло переглядываясь друг с другом.
— Думаешь, не сдержится? — Чонгук наклоняется ниже, едва слышно спрашивая в самую чернявую
макушку.
— Вряд ли, — также тихо отвечает ему лорд Ким, упирая локоть в ручку стула и задумчиво пробегая
тонкими пальцами по собственным губам.
— Вы понимаете последствия своих решений? — руки Намджуна слабеют на глазах, будто кто-то через
маленькую иголочку начинает стремительно высасывать из них воздух. Сокджин клянется себе, что
впервые увидел, как человек постарел на несколько лет за пару минут.
Это такие последствия у работы во власти, да?
— Наши решения соответствуют всем документам.
— Американцев погубила бюрократия, — тянет лорд Ким, удобнее откидываясь в кресле, — кто бы мог
подумать.
81/206
Весь этот канцелярский майорский язык для Сокджина еще более непонятен, чем творящаяся за несколько
минут до этого британская полемика, но нужно быть совсем без пядей во лбу, чтобы не понять: Химера за
эту неделю еще не стояла так близко к провалу, как в эту секунду.
— Это не бюрократия, милорд, — учтиво поправляет того майор Тейлор, тут же ловя на себе
предупреждающий черный взгляд, — это должностные обязанности.
Милорд? То есть, «мой лорд»? На памяти профессора, пока никто не имел дерзости обращаться к Ким
Тэхёну так. Воздух в комнате неожиданно сгущается.
— Вы с вашими должностными обязанностями первыми пойдете под трибунал, — грозно предупреждает

Намджун, отворачиваясь от выхода.
— Хорошего дня, господин Ким, — кивает, поворачиваясь к Тэхёну, — милорд.
— Взаимно, — отвечает негромко тот.
Остальные не прощаются с майором Тейлором так же, как и не здоровались до этого.
После глухого хлопка двери зал погружается в неприятную тишину. Намджун берет себя в руки и
успокаивается, хотя его шумное грузное дыхание — единственное, что отчетливо слышно в комнате; Хосок
достает откуда-то небольшие маникюрные щипчики и начинает аккуратно отстригать отросшие на руках
ногти, из-за чего к тяжелым выдохам Кима добавляются короткие и звонкие металлические щелчки; Адам
задумчиво молчит, лорд Ким и Чонгук переглядываются друг с другом, и в любой другой момент Сокджин
обратил бы на это внимание, но не сейчас, когда до него в полной мере начинает доходить: какой бы они
потрясающий план поиска Химеры не разработали, вернуть её обратно просто, блядь, некому.
Весь положительный настрой, который появился до прихода майора Тейлора, исчез уже после первого
хлопка двери.
— Обмозгуем ситуацию, — привлекает внимание Хосок, щелкая щипчиками по безымянному пальцу;

Сокджин и Адам торопливо поднимают на него головы, пока Намджун остается стоять все так же
задумчиво, — у нас есть узкий круг подозреваемых и нет на него репрессивной машины.
— У нас нет другого выбора, — отвечает ему стажер, — кроме как пытаться достать вирус самостоятельно.
— Как вы себе это представляете? — спрашивает Намджун, который, похоже, на одном только голом
адреналине сдерживается от того, чтобы отчаянно не раскрошиться.
— Для подобных случаев есть внегосударственная вербовка, — отвечает за Адама лорд Ким, отрывая
пальцы от подбородка, чтобы переплести их на уровне живота.
— Предлагаете нанять бандитский спецотряд? — приподнимает бровь Намджун, но в его тоне нет
абсурдности и издевательства, он словно... действительно задумывается над этим вариантом.
— Мне нечего вам предложить, господин Ким, — разводит руками лорд, — но в мире есть люди, способные
украсть для вас вирус тише и быстрее, чем это сделают американские военные. Подумайте над этим.
— Если такие люди есть, — допускает возможность Намджун, решительно переводя взгляд на Тэхёна, — то
я не собираюсь думать.
Хосок щёлкает щипчиками кожу на мизинце и впервые за время разговора поднимает голову:
— Один из них сейчас стоит в этой комнате.
Сокджин удивлённо пробегает глазами по всем, от Хосока до лорда Кима, неожиданно останавливаясь на
зависшем над последним Чонгуке. Тот смиренно принимает все взгляды, направленные в свою сторону, и
только выжидающе приподнимает брови, мол, чего вы ждете? Топите.
— Ты знаешь того, кто может нам помочь, — не спрашивает, утверждает Намджун. Чонгук смотрит на него
с улыбкой, по-птичьи наклоняя голову.
— Нам нужен человек, — начинает Адам, — который поможет с самой операцией. Возможно, бывший
спецагент или кто-то в этом роде, кто имеет доступ к оружию.
На слове «оружие» Намджун резко поворачивает голову.
— Разве я не прав? — удивленно спрашивает у него стажер. — Вирус, вполне вероятно, находится в
охраняемом месте у богатого человека, которого тоже наверняка охраняют. Нам нужно хотя бы табельное
оружие, если вы всерьез планируете заявиться туда.
82/206
— Есть у нашей семьи один друг, — Хосок, медленно огладив пальцами Маргарет, широко улыбается, — у
него как раз перед Чонгуком один должок.
— Должок? — переспрашивает Сокджин, наблюдая за дрожащей в легком и бесшумном смехе грудью

Чонгука.
— Я спас жизнь его мужу, — сквозь улыбку отвечает тот, мотнув головой, чтобы убрать с глаз пушистую
челку, — лет семь назад, в Японии.
Профессорские брови ненамеренно вздымаются вверх от произнесенного Чоном сочетания «его муж».
Сокджин никогда не замечал за собой ненависти к сексуальным меньшинствам, но и сексуальных
меньшинств вокруг себя он не замечал тоже: так уж забавно сложилось, что генеральскому сыну,
выросшему в интеллигентной семье, ни разу не повезло столкнуться с геем или, например, лесбиянкой, хотя
в свои студенческие годы Сокджин, скрывая свои похождения от матери, давал жару. Ни разу он не слышал
от друга «Знаешь, я гей», ни разу не видел своих сокурсниц целующимися на пожарной лестнице, ни разу
даже не задумывался о том, что люди одного пола могут чувствовать что-то друг к другу. Волна
толерантности обошла его стороной или, скорее, разбилась о него как об камень — Сокджин не волнорез,
но чем-то таким он ощущал себя именно в эту минуту.
— Он точно сможет помочь нам? — с легким сомнением спрашивает Намджун, но оно понятно и даже
простительно: в его положении, когда приходится доверять кому-либо под угрозой тюремного заключения,
начнешь сомневаться в собственном имени. — Не подставит?
— Он? — с улыбкой переспрашивает Чон. — Никогда.
— Тогда будет глупо отказываться от его помощи, — резюмирует Ким, устало проходясь ладонями по лицу,
от чего кожа на лбу собирается крупными складками. — Что-то нужно будет сделать?
— Самую малость, — хохотнул Хосок, запрокинув голову и наклонив её так, чтобы видеть стоящую на столе
Маргарет, — купить нам билеты на самолет, ибо сам он в Америку приедет только остывшим телом.
Сокджин смотрит на смиренно кивнувшего Намджуна и следом за ним опускает лоб на скрещенные ладони.
Жизнь, похоже, решила играть с ним по-крупному — министерские слова, что здесь не Голливуд, теперь
кажутся только злой и заранее продуманной шуткой.
Определенно несмешной и, судя по морщинкам в уголках довольных глаз Чона, далекой от понятия
законность.
***
— Молодой лорд, я слышу у вас какой-то странный акцент, — принц Чарльз старчески смеется в трубку
телефона, пока Тэхён, прижав тот к плечу, с улыбкой слушает его безобидные издевательства, — глядишь,
уже метро для вас subway.
— Ох, что это? Неужели остроумие в ваших словах? — мужчина от этого хохочет еще громче, и Тэхён,
оторвав телефон от лица, ставит вызов на громкую связь и откладывает гаджет на столешницу. — Рад, что
у вас отличное настроение.
Распаренный горячим душем Чонгук, стоящий неподалеку с мокрым полотенцем на шее, усмехается
бесшумно и прикладывается губами к холодной бутылочке пива, по влажному боку которой катится
маленькая капля конденсата.
— Гарри подумывает отказаться от королевских обязанностей, — брови Тэхёна взметаются вверх, —

устроили со своей актрисой детский сад на весь Букингемский дворец.
— Вы же знаете, ему всегда не хватало приключений.
— К черту такие приключения, — ругается принц Чарльз в трубку телефона, на что лорд Ким только и
может, что покачать головой да улыбнуться: Его Высочество до сих пор оставалось единственным мало-
мальски живым человеком в королевском окружении, за исключением принца Гарри, конечно, тот живее
всех живых, особенно когда ловит вертолеты под марихуаной. — Слышали про теракт в посольстве?
Бешенные американцы чуть ли не лезут со своими плакатами на стены Букингемского дворца.
— Виконт Вейр не собирается урегулировать вопрос? — приподнимает бровь лорд Ким.
— Он будто воды в рот набрал, честное слово, — хрипит Принц Чарльз, — ждем условий от боевиков, но те
молчат с самого утра. Лондон начинает напоминать пороховую бочку.
— Не переживайте, Ваше Высочество, — утешает Тэхён, задумчиво отбивая пальцами дробь по столешнице,
— скоро в Лондон приедут американские спецслужбы. Не мешайте им осуществлять штурм, пусть
возможные жертвы будут на их совести.
83/206
— Я передам ваши рекомендации виконту, — Чонгук с громким чмоком отрывается от бутылки; Тэхён
кидает на него быстрый взгляд, прежде чем из динамика раздается непринужденное, — ладно, не будем о
нашем. Как продвигается ваша командировка?
Тэхён неспешно расстегивает висящие на запястье часы, планируя скорый поход в душ и, возможно,
бутылочку холодного пива после — здравый рассудок все еще говорит ему о том, что завтрашний перелет
грозится пройти вкупе с обострением язвы, но простая человеческая усталость шепчет на ухо Вергилием,
что от одного разочка ничего не будет, да только Тэхён не Беатриче, и анекдоты судьбы в виде
заблеванного туалета в самолете не кажутся ему такими уж смешными.
— Весьма продуктивно, Ваше Высочество, — отвечает, чуть помедлив, лорд Ким; скинутый на диван пиджак,
похоже, останется лежать там до самого возвращения — Тэхён добавляет к нему узкую черную водолазку,
стянутую через голову, и поправляет растрепавшиеся волосы, — в поместье все хорошо?
— Я присматриваю за ним, когда выпадают свободные дни, — отвечает принц, — ваши собаки недавно
принесли на порог кошку, пробравшуюся на территорию. Жуткое зрелище, у неё в трех местах был
прокушен хребет.
Тэхён бездумно проводит рукой по голому животу и ловит чуть ли не гордо-отцовский взгляд Чона в
сторону лежащего на столе телефона. Услышанное в адрес лорда Кима «ваши собаки» вызывает в его
желудке приятный, сладко сгущающийся узел — никто до сих пор не знает, кто на самом деле вычесывал
еще крохотной Идунн её белоснежную шерсть и учил Хель атаковать по команде.
— Все в своего отца, — Чонгук поднимает голову и сталкивается с Тэхёном взглядами.
— Вот уж точно, вы такой же жестокий, молодой лорд, — Тэхён на это только едва пожимает плечами,
будто принц Чарльз его может видеть, и стягивает с пальцев тонкие серебряные кольца. Никто из них не
любит говорить по телефону, но Его Высочество, похоже, не выдерживает первым. — Я позвоню завтра,
справлюсь о вашей работе. Сегодня мне еще предстоит голландский массаж и бутылочка рома, не хочу
опоздать на рандеву. Доброй ночи, лорд Ким Тэхён.
— И вам хорошего вечера, Ваше Высочество, — Тэхён наклоняется к столу, чтобы улыбнуться уголком губ
экрану телефона и отключить вызов. Чонгук подходит ближе и опирается бедром о столешницу, с
интересом в глазах осматривая обнаженный лордовский торс, на котором прослеживаются мягкие контуры
мышц, — загляденье. Закаленный кувырканием на татами, верховой ездой и тяганием железа, Ким
упирается ладонью в узкую (за счет крепких бедер и широкой груди) талию, поднимая на Чона глаза.
— Он однажды подал объявление в одну британскую газету, — воспоминает Тэхён с улыбкой, — мол, ищу
работу, выпускник Кембриджа, много ездил по миру, служил во флоте и авиации. Вдовец с двумя детьми. Я
тогда долго смеялся, пока он всерьез принимал звонки и обсуждал со всеми звонящими вакансии.
Чонгук со смешком подносит к губам бутылку и делает большой глоток.
— Достать вам пиво, милорд?
Тэхён смотрит на холодное зеленое стекло, покрытое влагой, и заставляет себя покачать головой:
— Не стоит, спасибо.
Во взгляде Чона мелькает настороженность.
— Что-то случилось?
Тэхён на это только устало хмыкает и медленно расстегивает ремень, чтобы с шорканьем вытянуть его из
шлевок.
— Язва желудка.
— Давно?
— Уже как месяц.
— И ты продолжаешь курить?
Тэхён усмехается.
— Тебя же туберкулез не остановил.
На долю секунды брови Чона вздымаются вверх, но затем так же быстро опускаются, пока сам Чонгук
дергает уголком губ и снова прикладывается к горлышку бутылки. А он-то наивно думал, что несколько
месяцев в тюремном медблоке, полгода лечения и незначительные остаточные хрипы будут для
84/206
вездесущего британского лорда тайной — судя по всему, тот узнал и про гепатит, и про кучу других
неполезных зараз, подхваченных бывшим заключенным за последние недели тюрьмы.
— Я вряд ли доживу даже до пятидесяти, чтобы считать в еде белки и отучаться от никотина, — пожимает
плечами Чон, и эта правда успела стать настолько привычной, что вместо чувства неудовлетворенности
вызывает только пропитанную смирением самоиронию. С их ритмом жизни кризиса среднего возраста
ждешь как подарок судьбы, не иначе.
— Тогда вполне вероятно, что мы с тобой умрем, как когда-то планировали, — Тэхён стягивает с чужой шеи
полотенце и накидывает его на свою, — в один день.
Чонгук было делает шаг вперед, собираясь узнать, правильно ли он понял то, что услышал, но лорд Ким уже
поворачивается к нему спиной, молча направляясь в ванную комнату. На упругой смуглой коже, прямо под
выпирающим седьмым позвонком, бледно-синяя чернильная надпись, практически исчезнувшая из-за явно
дешевых чернил, кривой иглы и неумелого мастера — издалека напоминает бессмысленную буддистскую
вязь, но на самом деле там, придуманное на пьяную от текилы голову:
49°18'08” N 123°06'26” W.
Чонгук знает, потому что сам набивал кислыми от лайма и дрожащими от травки руками координаты на
лордовскую спину. Загорелый вьетнамский татуировщик тогда обливался потом, протягивал Чону чистую
салфетку и каждые несколько секунд бросал взгляд на направленный ему в колено ствол, пока Тэхён лежал
лицом вниз на кушетке и со своим мурчащим британским акцентом напевал что-то об американской любви,
изредка дёргая руками, когда Чонгук больно задевал кожу прямо над костью.
— Во сколько завтра самолёт? — спрашивает неожиданно лорд Ким, останавливаясь около входа в ванную и
оборачиваясь на привалившегося к столу Чона. Тот смотрит на него задумчиво несколько секунд, прежде
чем ответить:
— Вылет в районе шести, — Тэхён тоже ненадолго замирает, обдумывая, судя по всему, завтрашнее утро, и
снова спрашивает:
— Ты звонил ему?
— Предупредить о визите? — усмехается Чонгук. — Звонил.
— Нас пристрелят на входе в город, если он не пошлет кого-нибудь в аэропорт, — словно самую очевидную
вещь на свете, говорит лорд Ким.
— Это будет в его стиле, — пожимает плечами Чон, поднося ко рту горлышко уже практически пустой
бутылки, — надеюсь, ты взял с собой летние вещи.
Тэхён оглядывает его расслабленное легким градусом тело, прежде чем хмыкнуть и все-таки завернуть в
пропаренную горячей водой ванную комнату. На запотевшем, покрытом мутной влажной пленкой зеркале
неровно выведенное пальцем мое сердце, а под ним кривая стрелка, указывающая вниз.
Ким опускает голову и встречается глазами с собственным отражением.
Из соседней комнаты раздается довольный грудной смех.
Дьявол.
Совсем крохотный ликбез напоследок:
> но простая человеческая усталость шепчет на ухо Вергилием, что от одного разочка ничего не будет, да
только Тэхён не Беатриче, и анекдоты судьбы в виде заблеванного туалета в самолете не кажутся ему
такими уж смешными.
отсылка к книге Мартела Янна «Беатриче и Вергилий», где Вергилий шептал ей на ухо анекдоты.
Ibi victoria, ubi concordia — там победа, где согласие.
85/206
Глава 11. Продавец воздуха
Только когда Сокджин сходит с самолета и наступает на раскаленную солнцем землю, он в полной
мере понимает, где они, мать твою, оказались.
Кожу лица мягко припекает, нос густо обволакивает сладкий запах сочащейся соками зелени, с линии
горизонта, где шумит море, веет прохладный соленый ветер. Вокруг холмы и утопающие в тропических
деревьях горы, совсем рядом — взбитые улыбчивые латиноамериканцы в ярких жилетах, указывающие
руками в сторону большого застекленного здания аэропорта, где их уже должны ждать. Сокджин не успел
сойти с трапа, когда понял, что его спина уже начинает потеть, и это не только жгучая жара, но и
вызванное абсолютной неизвестностью волнение.
Практически девять часов перелета дались профессору неожиданно тяжело: задница смялась под кожаное
сидение и, уже будучи затекшей до невозможности, мерно гудела желанием поскорее размяться во время
ходьбы. И хотя неугомонный Хосок каждую пару часов мотался в туалет, думая, что никто не замечает
торчащий из кармана его толстовки косяк, а вместе с ним и стойкий сладковатый запах травки, профессор
упрямо сидел на своем кресле, встав с него, в итоге, лишь пару раз, когда становилось уже совсем
невмоготу. Адам, намазав лицо каким-то кремом и натянув на глаза маску, уснул в самом начале полета,
проспав практически до самого его конца, тогда как сидящий рядом Намджун не сомкнул и глаз,
предпочитая сну толстую книгу-биографию какого-то неизвестного Сокджину режиссера, которую политик
как раз целиком осилил за девять часов в воздухе.
Когда за несколько минут до взлета в самолет вошел лорд Ким, Сокджин впервые увидел его в настолько
неформальной обстановке — вместо привычных теплых костюмов на нем были узкие светлые джинсы (это
что, рваные колени?) и заправленная в них белая рубашка с аккуратно подкатанными рукавами. Прежние
кожаные часы, в комплект к которым добавилась узкая полоска браслета, кольца и стильные песочные
туфли — даже несмотря на это, лорд Ким был единственным из всех, кто выглядел в частном самолете,
предоставленном им Министерством, действительно соответствующе. Чонгук за его спиной, одетый в
простой спортивный комплект, — серые свободные штаны и кофта без капюшона — был похож скорее на
какого-то известного футболиста (особенно со своими татуировками), нежели на уголовника с половиной
года отсидки за спиной. Они оба провели полет в хвосте самолета, профессор, пару раз из чистого
любопытства обернувшись, сначала обнаружил лорда Кима тихо дремлющим со скрещенными на груди
руками, пока Чон сидел рядом в телефоне, отрывая от него глаза только когда Хосок что-нибудь громко
уронит, или рассеянная бортпроводница стукнет колесо тележки об чье-нибудь кресло; а затем уже оба не
спали, негромко переговариваясь друг с другом, но из-за шума двигателей Сокджин слышал только
отдельные бессвязные звуки, которые, если откровенно, его не особо интересовали. Хотя то, насколько
спокойно лорд Ким ведет себя с заключенным, заставляет невольно задуматься о том, а не были ли они
знакомы до того, как брат Хосока попал в тюрьму. Последнее время эта мысль у профессора в голове
мелькает все чаще.
Кстати, у самого Хосока уже как пару часов настроение «Шакира, Шакира» и вряд ли его изменит нещадно
подпекающее макушку солнце или мельтешащие перед глазами комары, которые так и норовят сесть на
голую кожу, а потом либо раздражение, либо аллергия, либо лихорадка Денге и все, прощайся с
собственным здоровьем. Сокджин дрожит от неприятных мурашек, скользнувших по спине, и криво
улыбается подошедшим к ним ближе сотрудникам аэропорта: те смеются, кивают болванчиками и в один
голос приветствуют их громким:
— Bem vindo ao Rio!
Ближе неожиданно выходит Хосок, который успел покурить перед самой посадкой, от чего его движения
слегка неоднородные: то медлительные, то неожиданно резкие и внезапные, но стоит тот ровно и
улыбается как обычно, разве что чуточку счастливее. И руки он жмет сотрудникам аэропорта так, словно
они давние знакомые, не забывая при этом приговаривать радостное:
— Ola! Ola! — и что-то неразборчивое для профессора, но вполне понятное для местных следом.
Намджун смотрит на того с полуулыбкой, обеими руками зачесывая смазанные гелем волосы назад. У него
получается выглядеть солидно даже после девятичасового перелета, тогда как Сокджин чувствует себя
просто туристом-неудачником, который приехал в Бразилию, чтобы в первый же день обгореть на солнце,
отравиться хлоркой в бассейне и напоследок нарваться на какого-нибудь ядовитого паука, который
обеспечит ему и его страховке отличный отпуск в больнице, прямо посреди Рио-де-Жанейро.
— Нас уже ждут, — Чонгук сходит с трапа, держа в руке горящий вызовом телефон. Лорд Ким, который
спускается следом за ним, попутно подтягивает джинсы, заправляя в них рубаху на спине, и добавляет:
— Поторопимся, он терпеть не может ждать.
Цепляет на нос солнцезащитные очки, перед этим бегло пробежав по всем глазами, и на родном
английском сообщает стоящим неподалеку сотрудникам аэропорта, куда нужно отвезти их
немногочисленные сумки. Те понятливо кивают, переглядываются друг с другом и, по-братски похлопав
веселого Хосока по плечу, двигаются в сторону багажного отсека, продолжая над чем-то радостно
86/206
переговариваться между собой, как профессор позже узнает, по-португальски.
— Выглядишь так, будто часто здесь бывал, — улыбается Хосоку Намджун, разминая порядком затекшую
шею.
Тот лишь неоднозначно пожимает плечами, потирает указательными пальцем ноздри и оглядывается на
медленно плетущегося вдоль трапа Адама, проснувшегося, похоже, только пару минут назад. Вот уж кому
точно совершенно плевать на сырные лепешки, сок из сахарного тростника и свежие фрукты, которыми
пропахло всё Рио, — доехать бы до отеля и завалиться набок, посрать на спасение мира, в самолете хрен
выспишься и это большая проблема.
— Куда мы? — сквозь зевок воет стажер, прикрывая ладонью рот и жмуря глаза. От него точно не стоит
ждать помощи в ближайшие пару часов.
— На выход, — отвечает, не медля, Намджун.
«На выходе» почему-то совершенно не оказывается людей: парочка взбитых латиноамериканок в форме
аэропорта, несколько тревожно мотающих головами солдат, которые вроде охранники, но Сокджин от чего-
то не уверен, и ни одного туриста, словно бразильцы решили резко перекрыть все международные рейсы.
Но профессор же видел другие самолеты, видел небольшие автобусы с приезжими, может их просто
отвезли в другой терминал? Все ещё непонятно.
Когда к нему неожиданно подходит лорд Ким, Сокджин даже неосознанно выпрямляет сутулые от частого
сидения над микроскопом плечи. Идти неподалеку от неформального члена королевской семьи, человека,
пьющего чай с Елизаветой (профессор так-то не уверен, может ли кто-нибудь вообще пить с ней чай, но
Ким Тэхён выглядит именно так), кажется Сокджину чем-то неправильным, но... гордым? Отчего-то
нахождение лорда Кима рядом вызывает в нем какую-то подростковую радость, мол, да, мы работаем
вместе. И хотя тот по-прежнему пугает, когда они неожиданно сталкиваются глазами, сейчас Тэхён в очках,
и хищного взгляда его не видно.
— Вы кажетесь встревоженным, профессор Ким, — негромко интересуется лорд. Резкий стук его каблуков
тонет в общем топоте шагов.
— Неизвестность пугает, — честно сознается Сокджин, все еще иногда оглядываясь по сторонам в поисках
хоть каких-нибудь людей. — Все же, это не моя жизнь.
Профессор задумывается об этом все чаще с того момента, как Центр Лугара был подорван. Оказаться в
эпицентре межгосударственной политической интриги не в виде читателя утренней газеты у Сокджина в
планы никогда не входило. Он, черт подери, обычный ученый, который с божьей помощью выгрыз у
университета свой диплом и удачно преподавал несколько лет, прежде чем был замечен людьми из
Правительства, предложившими ему работу. Его психика не настроена на репутационные игры, он в
политике понимает не больше среднестатистического американца, для которого мир оканчивается
баскетболом по кабельному и американским флагом на крыше дома. В отличие от того же лорда Кима,
который, похоже, со школьной скамьи метил на собственное место во власти. Таких людей видно сразу: у
них крепкая хватка, холодный ум и, определенно, железные яйца, потому что нести ответственность
приходится не только за свою ничего не стоящую шкуру, но и за целое государство. Ким Намджун, на
удивление, не такой: он кажется более... простым, что ли? Что бы то ни значило.
Намджун живой: он улыбается, иногда даже смеется, недавно вот впервые вышел из себя, а за день до
этого тоже впервые попробовал странный сине-фиолетовый тайский чай, который неожиданно утром
притаранил возбужденный Хосок. Чай-то оказался вовсе на вкус не как чай, но Чон пил его без перерыва
весь день, а Намджун только и успевал проверять, не посинел ли у того язык, как у чау-чау или жирафа.
Политик пускай и внушает всем негласную уверенность, что бы они ни делали (а они уже приехали в
чертову Бразилию, например), все равно нет в нем той леденящий поджилки расчетливости, когда ради
государственных идей по головам, и плевать, по чьим: женщин, детей, стариков, одно всё — граждане.
Ким Тэхён еще ни разу при Сокджине не смеялся. Улыбался вежливо — да, усмехался лукаво — тоже, но
чтобы с морщинками у глаз и до боли в скулах — никогда. Хотя профессор бы тоже навряд ли находил
время для шуток, когда работа не знает выходных или праздников, но всего один раз, и Сокджин уверен,
его внутренний страх от лорда Кима пропал бы в ту же секунду. Когда человек смеется — он беззащитен,
но у Ким Тэхёна, судя по всему, за пазухой беспрерывно теплится заряженный пистолет. А вместе с ним и
весь военный потенциал Британских островов.
Аж жуть берет.
— Вы здесь под дипломатической защитой, профессор, — удивительно, но лорд Ким его, похоже,
подбадривает? — не только американской, но и Соединенного Королевства.
— Утешает, — улыбается уголками губ Сокджин, потому что нихрена его не утешает. Хотя, если задуматься,
рядом с ним чертов преступник, который вообще под конвоем должен ходить, британский чиновник,
приближенный к королеве, американский политик, отслуживший на войне, программист-дислексик,
который, похоже, знает здесь каждый куст, и Адам. Он вообще, судя по всему, ключевое звено в их команде.
87/206
— Если в нас будут стрелять, просто не подходите близко ко мне или Ким Намджуну, — усмехается лорд
Ким, стянув на кончик носа очки, — иначе вас может задеть.
Чудесно, в них собираются стрелять.
Сокджин давно пережил возраст беспричинных максималистичных истерик, но он, видимо, слышит либо
выборочно, либо явно не то, что от него хотят. Лорд Ким прав: если что и случится, то его жизнь никакого
интереса окружающим не представляет. Для семи миллиардов человек (плюс-минус десять осведомленных)
он простой ученый, который в ус не дует и в словосочетании «биологическое оружие» понимает только
первое слово, но пишет его всяко с ошибками, потому что не гуманитарий и что вообще такое эти ваши
прилагательные. Красная тряпка для бразильских быков — высокопоставленные государственные лица,
которых рядом с профессором всего двое, но каждый всяко лакомый кусочек. Особенно Ким Намджун, он,
по скромному профессорскому мнению, вообще слишком очарователен для работы в политике.
— Вы знаете человека, к которому мы едем? — любопытствует Сокджин, раз уж у них неожиданным образом
завязывается светская беседа. Лорд Ким поворачивает на него голову, сверкая своими глазами (которые от
зелени вокруг стали еще ярче) из-под очков, и только облизывает бегло губы, переводя взгляд обратно на
дорогу.
— Да, много лет назад мы работали вместе.
— Серьезно? — профессор вообще-то думал, что они едут к другу семьи Чон, как вчера назвал того Хосок.
— Совершенно, — подтверждает лорд Ким; тонкий металлический браслет на его запястье звонко
ударяется о циферблат часов, — он может показаться немного пугающим, но вы не бойтесь.
Что-то такое профессор уже слышал пару дней назад, когда Намджун остановил его перед входом в
конференц-зал, где уже сидели только сошедшие с самолета британцы. Не бояться не получилось, чёрт
оказался ровно таким, каким его малюют.
— Мин? — неожиданно раздается совсем рядом, и профессор оборачивается, находя рядом с собой
расслаблено идущего Чонгука. Тот стал выглядеть здоровее, чем в их первую встречу — покраснение с
глаза практически сошло, пропал отек, который был на носу, да и теплый душ умеет, похоже, творить с
человеком чудеса: начиная от чистых волос и заканчивая нормальным, не кислым, запахом кожи. Чон всё
меньше начинает быть похож на уголовника, и все ярлыки в сознании профессора нехотя крошатся об его
обновленный внешний вид. — Мин не обидит и мыши.
Лорд Ким хмыкает.
— Когда спит зубами к стенке.
Чудесно вдвойне. Просто замечательно.
Чонгук подкатывает рукава кофты, обнажая широкие венозные предплечья, забитые татуировками, и
Сокджину неожиданно становится интересно узнать, есть ли у кого-нибудь татуировки еще. И если про
Хосока он знает, а лорд Ким выглядит как человек, который принимает молочные ванны для мягкости кожи
(такие вряд ли захотят набить себе что-нибудь на тело), то вопрос с Адамом и Намджуном пока остается
открытым. Последний, кстати, утром запищал, проходя через рамку металлоискателя в аэропорту, и
Сокджин, который пришел на рейс примерно в то же время, решил из солидарности подождать его около
комнаты специального досмотра.
Уже на выходе из бразильского аэропорта он пищит вновь — кто вообще ставит рамки на выходе? Даже
если там будут террористы, в чем смысл, они ведь уже уходят — и взбитая низенькая латиноамериканка в
забавной кепочке подходит к Киму с длинным ручным металлоискателем, прося расставить руки в стороны.
— Выглядите подозрительно, господин Ким, — дразнит того Чонгук, с улыбкой пряча ладони в карманы
штанов. Намджун только приподнимает уголок губ, не давая себе засмеяться, пока сотрудница аэропорта
проверяет его грудь.
— У господина Ким Намджуна, как и у всех здесь присутствующих, действует дипломатический иммунитет,
— сообщает бразильянке лорд Ким, и в эту же секунду металлоискатель протяжно пищит.
Прямо над Кимовым пахом.
— Да ты решил мулингом заняться? — уже откровенно веселится Чон, и бог знает, что удерживает лорда
Кима от того, чтобы смачно не влепить ему за это.
Сотрудница аэропорта снова проводит металлоискателем, и тот так же начинает пищать, стоит только
миновать верхнюю границу брюк.
— Господин Ким? — учтиво спрашивает бразильянка, поминая лихом облегченные правила досмотра
88/206
дипломатов.
Тот лишь пожимает слабо плечами, совершенно уверенно сообщая всем, что ручной металлоискатель
среагировал на...
— Интимный пирсинг.
Вот же ж блядь.
Чонгук присвистывает слишком громко для пустого терминала аэропорта, и даже удивленный лорд Ким
приспускает с носа очки, чтобы совершенно нечитаемо посмотреть на политика. Адам позади, кажется,
давится зевком.
— Никогда бы не подумал, господин Ким, — едва не гогочет Чон, пока стоящий рядом лорд Ким с ног до
головы осматривает Намджуна заинтересованным взглядом. — От кого-кого, но точно не от вас.
— Среди всех только Чонгук выглядит как тот, кто готов без лишних слов пробить себе член, — подмечает
между делом Хосок, на что его брат показательно пару раз поигрывает бровями. Намджун, похоже, сильно
смущенным не выглядит, но вот Сокджин точно решил смутиться сразу за двоих.
Пока бразильянка учтиво кивает и снисходительно указывает рукой на выход, мол, дополнительного
осмотра не будет, можете проходить, профессор безотрывно смотрит на Кима и пытается понять: это он
сейчас серьезно вообще?!
У Намджуна проколота мошонка или, прости господи, член. И там сережка. Которая запищала, когда они
проходили через металлоискатель в аэропорту. Так вот почему его остановили в первый раз.
— Выглядишь так, будто захотел себе тоже, — обращается к Чонгуку лорд Ким, когда тот упирает язык в
щеку, безотрывно рассматривая кимов пах.
— Совру, если скажу, что не задумался.
— Сделаю вид, что я этого не слышал, — Тэхён возвращает солнцезащитные очки на место.
— Проколешь мне? — еле слышно спрашивает Чон.
— Я подумаю.
Сокджин выныривает из своих мыслей, когда мимо него проходит Хосок, задорно похлопывая Намджуна по
плечу. Тот хоть смущенным и не выглядит, возможно, подобные случаи уже бывали, но вот профессор точно
не сможет смотреть на него как раньше. Действительно, в тихом омуте.
Кто бы мог подумать.
На выходе из аэропорта, где все еще влажный воздух, горячее солнце и тонны зелени, стоят два больших
черных джипа, слепящие бликами на гладких лакированных боках. Возле них четыре бритоголовых
мужчины, их темная кожа, будто смазанная маслом, блестит на солнце не меньше машин, и профессор уже
хочет было улыбнуться собственному сравнению, пока эти четверо синхронно не оборачиваются.
В их руках, плотно прижатые к груди, сверкают на свету автоматы.
Пиздец.
— Nós somos de Min, — выходит вперед Хосок, поднимая руки. На одной из его ладоней, свисая с пальца на
тонкой веревке, вертится небольшая коричневая ящерица. Господи, это что, чучело?!
Один из латиноамериканцев, самый плечистый, вынимает из губастого рта тонкую палочку, похожую на
зубочистку, и наклоняется вперед, издалека рассматривая чужие руки. Сокджин, стоящий совсем рядом,
рассматривает их тоже, потому что на оружие в чужих руках коситься очень не хочется.
Откуда у них вообще автоматы, матерь божья, это же даже не копы.
Стоящий рядом Чонгук коротко свистит, привлекая внимания главного, и, достав что-то из кармана своих
спортивных штанов, кидает ему. Тот хватает ловко, и затем внимательно вглядывается в точно такую же
ящерку, лежащую теперь на его ладони.
— Bem vindo ao Rio, — рычаще хмыкает он, и Сокджин уже слышал эти слова от сотрудников аэропорта, но
какое всё теперь имеет значение, когда главный кивает им головой на машины и остальные трое призывно
открывают двери. Это им сейчас сесть туда нужно?
— А нам нельзя на такси? — жалостливо кривит брови профессор, на что Чонгук запрокидывает голову и
негромко хохочет. В итоге он, продолжая дрожать от смеха, садится один из первых, следом в тот же
89/206
автомобиль, вновь заправив рубаху на спине, садится лорд Ким, а за ним, подсуетившись, залезает Адам,
которого успели даже подогнать дулом в спину. Двое боевиков (Сокджин не знает, как их по-другому
назвать, у них чертовы автоматы) занимают два передних сидения и все дверцы в машине глухо хлопают.
Им троим кивают на заднее сидение второго джипа, и профессор соврет, если скажет, что он не рад своей
компании. С одного боку у него размещается щуплый Хосок, который, судя по всему, знает португальский и
имеет ящерицу (что бы то ни значило), а с другого бока Ким Намджун, которому профессор доверяет,
пожалуй, больше остальных, но бляха муха, пирсинг на члене. Сокджин не доживет до вечера, просто
вырубится по дороге от новостей и впечатлений.
В салоне пахнет отвратно: чем-то сладковатым, затем землей и после металлом, как бывает, когда долго
подержишь в руках монетку, а потом понюхаешь пальцы. Профессор тихо следит, как два оставшихся
боевика в мокрых белых майках садятся на свои сидения: тот, что у руля, снимает с коричневых плеч
широкий ремень автомата и ставит оружие себе между ног, пока второй, выглянув в открытое настежь
окно, пару раз громко бьет по металлическому боку джипа, давая сигнал ехать.
Мотор громко рычит, тут же начинает шипяще работать магнитола, из которой, остановленные на
середине, начинают играть какие-то танцевальные латинские ритмы. Там и легкая гитарная мелодия, и
яркие барабаны, и сладкий мальчишеский голос, тянущий что-то о любви. Машины выезжают с территории
аэропорта, пока мягкий теплый воздух треплет профессорские волосы, приятно лаская его все еще слегка
напряженное лицо.
Мимо черной стрелой проносится другой джип, и водитель, заметивший это, что-то весело кричит в окно,
пару раз ударяя по рулю, чтобы тот протяжно просигналил. Дикие, они реально какие-то дикие, боже, лишь
бы не начали палить из автоматов в воздух, тогда профессор точно отдаст свою душу Богу.
Латинские ритмы из магнитолы все еще барабанами стучат в висках, певец заливается сладким «You go call
me papi, I'll make you body happy», но Сокджин пропускает все слова мимо ушей. Он сидит посередине,
поджав не помещающиеся длинные ноги, и это больше походит на то, будто его выкрали насильно, нежели
что профессор сел в машину прокатиться по доброй воле. За окнами стремительно сменяются картинки:
здания, утопающие в тропических деревьях, с каждым километром становятся все ниже, на них цветастыми
разводами расплываются граффити, их буквально тысячи — чистую белую стену найти невозможно, краской
исписан каждый столб и каждая дверь. Сокджин наклоняется чуть ближе к Намджуну, выглядывая сильнее
в окно, и перед ним сахарной горкой рассыпаются крохотные коричнево-белые домики, которые буквально
нарастают один на один, и выглядят эти бетонные горы действительно ужасно.
— Что это? — негромко спрашивает профессор, кивая головой на стоящие друг на друге коробки. Некоторые
из них выкрашены в яркие цвета, у некоторых нет окон или дверей, но около каждого второго дома
стабильно развешаны постиранные вещи, рядом с ними стоят большие синие тазы с водой, и все это криво
перекрыто шиферными листами, на которых по несколько штук в ряд закреплены спутниковые тарелки. И
таких коробок там не тысячи, миллионы.
— Это бразильские фавелы, — негромко отвечает Намджун, — трущобы.
Сокджин чувствует, как неприятный тревожный узел скручивается у него в животе: они едут прямо в глубь
этих трущоб, и чем дальше, тем страшнее — на криво заштукатуренных грязных стенах домов виднеются
ряды пулевых отверстий. Из закоулков выглядывают тощие темнокожие дети, которые босыми ногами
бегают по голой земле. Реже встречаются женщины в цветастых майках, которые либо тихо сидят в тени,
либо занимаются хозяйством. Сокджин сглатывает, сухое горло режет, но попросить воды сейчас кажется
чем-то откровенно неправильным (хотя профессор еще не знает, что вода здесь есть у всех и, в отличие от
электричества, она бесплатная).
Хосок, заметивший чужое волнение, только расслабленно усмехается.
— К этому нужно просто привыкнуть, профессор.
И в эту же секунду где-то неподалеку раздается глухой хлопок.
Выстрел.
Сокджин клянется, что это его последняя поездка вообще куда-нибудь.
Их конвоиры резко поворачивают головы на звук, не прекращая ехать в гору мимо хаотично настроенных
друг на друга домов, и стоит им только завернуть на небольшую темную улочку, как водитель из другого
джипа призывно сигналит и обе машины со скрежетом шин по камням останавливаются. Профессор
подбирается сразу же.
— Para a saída! — хмыкает один из боевиков, звонко перехватывая в руках автомат и открывая дверь.
— Что он сказал? — спрашивает Намджун.
— На выход, — Хосок находит облупленную и слегка мятую ручку, дергает за неё и ловко вылезает из
90/206
машины. Сокджин выходит следом, замечая, что лорд Ким, Чонгук и Адам уже выбрались из своей.
Вокруг душно. Все эти утопающие в бедности и граффити бетонные коробки буквально давят со всех
сторон, профессор чувствует, что на них смотрят и за ними наблюдают, но в темноте окон мелькают только
чьи-то яркие глаза. Боевики, оглянувшись по сторонам, кивают им головой на узкий переулок.
— Mais a pé.
— Дальше пешком, — повторяет Хосок, щуря от слепящего солнца глаза.
В закоулке, наоборот, темно — из-за неровно торчащих кусков шифера практически весь коридор находится
в тени, изредка Сокджин наступает на узкие полоски света, которые проглядывают сквозь щели. Под
ногами хрустят стекло и камни, они идут быстро, боевики же постоянно оглядываются, крепко прижимая к
груди автоматы.
— Нам далеко идти? — спрашивает у Хосока Адам, который, похоже, не меньше самого профессора жалеет
о своем приезде. Его белые кроссовки уже покрылись тонким слоем коричневой пыли, и это, похоже, только
начало, потому что боевики резко поворачивают и проводят их через кирпичную арку какого-то дома, где,
по-хорошему, должна стоять дверь, но ставить её вряд ли кто-то собирается.
— Нет, — Хосок не смотрит по сторонам, видимо, действительно часто здесь бывавший, а вот профессор не
удерживается и мотает головой, — в фавелы на машине можно только заехать, чем выше в горы, тем уже
улицы. Нет, вы, конечно, можете попробовать, — начинает он задорно, — но...
— Pare!
Боевики останавливаются и взмахивают руками, чтобы идущие следом замолчали и замерли.
Профессор, непроизвольно поджав губы, осторожно оглядывается по сторонам, понимая, что их ведут через
чей-то жилой дом: над потолком висит мокрая одежда, среди которой вульгарное женское бельё
достаточно больших размеров, измазанные в чем-то явно не отстирывающемся руками детские плавки и,
господи. Сокджин чувствует кислый ком тошноты, подступающий к горлу, потому что на веревке, держась
на цветастых прищепках, висят уже использованные и постиранные презервативы. Ким просто надеется,
что это, может, какая-то пленка для готовки или, боже, что-нибудь еще, но ему уже давно за тридцать, и
отличить презервативы от воздушных шариков он как-то, да может.
В итоге отворачивается быстро, глубоко тянет носом воздух и хочет блевать еще сильнее, потому что вокруг
густо пахнет пылью, какими-то специями и человеческими соками, будь то пот, моча или сперма. Похоже,
что всё вместе.
— Меня сейчас вырвет, — радушно сообщает всем Адам, стоящий ближе всех к кирпичной арке, в которую
они заходили, и периодически высовывающий туда голову, чтобы вдохнуть относительно свежий воздух с
улицы.
Намджун держится поразительно собранно, хотя по дергающимся мускулам на его лице понятно, что
дается ему это с трудом; лорд Ким прижимает к носу собственное запястье с часами, скорее всего, там
парфюм, который может перебить запах; Чонгук дышит спокойно (профессор может только догадываться, с
какими запахами тот сталкивался в тюрьме), Хосока, похоже, тоже окружающая обстановка не сильно
волнует, а она, здесь даже зрячим не нужно быть, откровенно омерзительная: скрипящие разбитые доски
на полу, перекрывающие дыры в бетоне, настоящая свалка вещей, пустые коробки из-под давно съеденных
и выпитых продуктов, пыльные матрасы с пятнами по углам. Сокджин может только предполагать, кто
здесь живет, и большой радости ему это не приносит.
— Vamos.
Зовет один из боевиков, и Хосок сообщает, что они могут идти. Степень облегчения, которая наваливается
на профессорские плечи, когда он вдыхает свежий сладковатый воздух улицы, словами передать
невозможно — у него даже голова кружится от частых глубоких вдохов.
Их снова ведут закоулками, всё чаще начинают встречаться люди: на картонных коробках под крышами
сидят сухие старики, мимо пробегают худощавые мальчишки, у которых под резинкой шорт торчат
разбитые айфоны последней модели, на тонких запястьях блестят часы, явно им не по размеру, а сзади,
прикрытые футболкой, спрятаны в белье четко выпирающие пистолеты. Вдоль заплесневелых, покрытых
рисунками стен, тихо ходят сутулые темнокожие женщины, у каждой из которых на руках хотя бы один
ребенок; некоторые младенцы кормятся грудью матери прямо посреди улицы.
Сокджин не замечает, как они подходят к очередной бетонной коробке: она белая, по обеим сторонам от
входа стоят молодые парни, держащие в руках автоматы. Они невнятно что-то спрашивают у их конвоиров,
даже не стянув с носов цветастые банданы, а затем, коротко заглянув в дом и что-то прикрикнув на
громком португальском, отходят в стороны, позволяя войти внутрь.
Хосок заходит первым, раздвигая тряпки, висящие на входе вместо двери. Те пропахли какими-то
91/206
благовониями, пылью и землей, как, собственно, и все вокруг. Сокджин заходит одним из последних, тут же
морщась и смаргивая цветные пятна с глаз: в доме темно, из смежной комнаты пробивается яркий
ультрафиолетовый свет, там же раздаются громкие хриплые голоса на все том же португальском. Где-то
что-то с хлопком падает. Из неприятных запахов только умеренная затхлость и что-то, напоминающее
мутную вонь от сырого, если не протухшего, мяса. Профессор судорожно оглядывается, просто надеясь, что
это не блядский труп, который тихонько гниет где-нибудь на диване, но на диване пусто, только вскрытая
пачка кислых мармеладных червячков и плотная цветная лента, напоминающая поводок.
Адам громко спотыкается об невысокий порожек на входе, когда из комнаты с ультрафиолетовыми лампами
появляются две тени. Их тяжело рассмотреть, — свет палит прямо в спину — но когда один из них, тот, что
пониже, смачно откашливается (похоже, у кого-то мокрота) и, протерев ладонью рот вместе с носом,
поднимает голову, Сокджин думает, что этого, нахер, просто не может быть.
— Высоко же ты забурился, — оценивающе хмыкает Чонгук, на что мужчина только деснисто улыбается. У
него из одежды только низко сидящие голубые джинсы, явно потрепанные временем, хотя дырки на
коленях выглядят больше как что-то декоративное, нежели протертое, но Сокджин попросту не может об
этом думать.
Мужчина, Мин, скользит большой жилистой ладонью по голой груди, увитой татуировками едва ли не
хлеще, чем у Чонгука, и переваливается с одной босой ноги на другую, приглашающе расставляя руки. Он
шепелявит нещадно, гиенисто посмеивается и шмыгает носом, прежде чем прохрипеть доброжелательное:
— Добро пожаловать, друзья.
— У бездомных двери распахнуты настежь для каждого, — лорд Ким подходит ближе, крепко пожимая
чужую ладонь.
— Лиса, — цыкает беззлобно на него Мин, и Тэхён только широко усмехается, даже ничего не говоря в
ответ.
— А где Граф? — спрашивает Хосок, усаживаясь на диван и тут же беря в руки поводок, лежащий рядом. Он
явно лукавил, когда на слова Намджуна «Выглядишь так, будто часто бывал здесь» просто пожимал
плечами: Чон выглядит, будто жил здесь несколько лет, не меньше. Он тут же прибирает к рукам пачку
мармелада, пробует его но, впрочем, тут же морщится, выплевывая недовольно, — опять кислые.
— У Графа обед, — отвечает Мин, кивая головой на комнату с ультрафиолетом, — у меня тоже был обед,
пока ты не решил сожрать его, ащеул.
Хосок недовольно шуршит упаковкой, отбрасывая ту на другой край дивана, где её попутно цепляет Чонгук,
направляющийся к комнате с ультрафиолетом. В ней, судя по всему, находится какое-то домашнее
животное: собака или, может, кошка, хотя профессор не видел еще ни одного животного с того момента,
как они заехали в фавелы. Страшные догадки о том, что могли с ними сделать местные жители, неприятно
прокрадываются в голову.
Голод вынуждает творить действительно страшные вещи.
— Мы приехали к тебе по делу, — говорит лорд Ким, скрещивая руки на груди. Он совершенно не
вписывается в окружающую обстановку: лощеный и дорогой, среди облупленных стен и вонючей мебели
Тэхён выглядит клочком цивилизации, не иначе. Он впервые на памяти профессора говорит с кем-то, кроме
Чонгука, неформально, видимо, действительно давние знакомые.
Сокджин вот тоже, как оказалось, давний знакомый.
Необходимость поздороваться начинает ощущаться примерно в эту же минуту, когда они понимают, чего
все ждут.
— Ким Намджун, Министерство обороны США, — представляется политик, и Мин тут же поворачивает на
него голову. У того на шее, прямо под затылком, расправил крылья чернильный архангел, — рад нашему
знакомству.
— Мин Юнги, Министерство обороны фавелы Алемау, — Намджун шутку одобряет коротким смешком и не
брезгует пожать чужую руку. Мин, кажется, опасения у него не вызывает, а вот Адам так и стоит в проходе,
брезгливо поджимая плечи и явно не собираясь подходить ближе. Его никто будто бы и не замечает, зато
Сокджина, побелевшего до состояния штукатурки, Юнги видит. И удивленно приподнимает брови:
— Когда я звал вас на чай, то даже не мог подумать, что вы приедете за этим в Рио.
Сокджин сглатывает натужно и как-то истерично посмеивается:
— Я тоже не мог подумать, профессор Мин.
Тот улыбается шире, оглядывается на темнокожего мужчину за своей спиной и просит организовать им чай,
92/206
какой-нибудь вкусный, с травками. Сокджин не хочет с травками, он вообще ничего не захочет в ближайшие
сутки точно, есть и пить с чужих рук как минимум, но перед ним сейчас стоит Мин Юнги, и это просто
настоящий бред. Лорд Ким приподнимает брови, переводя взгляд с одного на другого.
— Вы знакомы? — спрашивает Намджун, который даже в удивлении чуть подается вперед. Хочется
подышать полной грудью, но в доме это делать себе дороже — хотя бы не пахнет ссаниной, и то хорошо, но
вонь сырого мяса все еще маячит где-то на периферии.
Мин Юнги кивает Сокджину головой, мол, давайте, вы можете сказать, и тот все-таки вдыхает глубоко,
собирая мысли в густую кучу.
— Мы, вроде как, — медленно моргает Сокджин, — преподавали в одном университете в Канаде. Я на
кафедре биоинженерии, профессор Мин на истории философии.
— С одной поправкой, — усмехается Юнги, — я преподаю до сих пор.
У Намджуна лоб идет складками, Адам бросает пренебрежительно-шокированное «Чего?!», пока другие,
вопреки всему, удивленными не выглядят. Хотя лорд Ким все еще бегает от профессора к профессору
глазами — для него это явно стало новостью.
— Твои студенты знают, откуда у тебя загар, или ты говоришь всем, что был на Бали? — интересуется
между делом Хосок, поглядывая в сторону второй комнаты, из которой раздается тихое бренчание. Загара у
Мина нет и в помине, словно тот на улицу не выходит вообще, из-за чего в сравнении с темнокожими
взмокшими бразильцами, только и успевающими, что менять потные майки да тягать свой вес на турниках,
по Мину вообще не понятно, в чём только там душа держится. Он худой и жилистый, при этом ниже
профессора на полголовы и умнее на столько же — Сокджин ненароком вспоминает все открытые лекции,
на которых он, по воле ректорского приказа, бывал вместе с другими преподавателями. То, что он видит
сейчас, просто отказывается умещаться в голову, потому что профессор Мин Юнги — это невысокий
мужчина-азиат в коричневом клетчатом костюме по худой фигуре. Он громко шепелявит лекции по истории
философии, остроумно смеётся над опоздавшими студентами, разбрасывается умными старыми словами,
иногда почесывает шею, на которой, выглядывая из-под воротника белой рубашки, притаился архангел.
Студенты часто гадают, где и как профессор Мин набил свою вызывающую татуировку и что она значит, а
тот, оказывается, скрывал под рубашкой подводную часть айсберга. Сокджин вспоминает, как
действительно обещал выпить с профессором Мином чай, но в тот же вечер его завербовали — пришли
люди из Министерства обороны Соединённых Штатов и предложили работу. Ким улетел из Канады в ту же
ночь, и он даже подумать не мог, что все это время Мин мог жить подобной жизнью.
Как он вообще, блядь, умудряется всё это совмещать?!
— Хороший мальчик.
Голос неожиданно разбавляет повисшую ненадолго тишину. Профессор заглядывает Мину за спину, где на
выходе из смежной комнаты с опущенной головой появляется Чонгук. Сокджин скользит взглядом вниз и в
очередной раз за сегодня хочет развернуться нахер и уйти, потому что огромная темно-зеленая ящерица,
переваливаясь с лапы на лапу, идёт у Чона под ногами.
Она метра два в длину точно — похожа больше на крокодила, но вместо зубастой пасти у нее длинный
острый язык, то выглядывающий из пасти, то прячущийся в нее снова. Варан.
— Граф, ты покушал? — любовно спрашивает у рептилии Мин, но тот даже не обращает на хозяйский голос
внимания, перебирая короткими когтистыми лапами в сторону дивана. Если бы Сокджин смотрел это всё на
видео, он бы даже посмеялся с того, как вараны забавно ходят, но этот чертов потомок динозавров сейчас
шипит в паре метров от него, и ну нахер такие забавы, варан может заживо сожрать крупную обезьяну,
откусить профессору ногу для него просто дело принципа.
Зато Чонгуку, похоже, веселее всех: он, расставив ноги по обе стороны от Графа, с кряхтением берет того
на руки, как маленькие дети берут несчастных, замученных играми котов, и направляется в сторону лорда
Кима. Длиннющий острый хвост ящера громко скребёт по полу.
— Детский сад, Чон, — выдыхает Тэхён, но руку с некой опаской всё-таки протягивает, поглаживая ящера
по бугристой спине.
— Когда он уже откусит тебе член? — усмехается Мин, поглядывая на висящего в чужих руках Графа. Тот
только тихо шипит и снова быстро показывает темный язык, чтобы через секунду спрятать его обратно.
— Не раньше, чем мы разберемся со всеми делами, — мышцы на руках Чонгука вздуваются от веса
практически двухметровой ящерицы, но тот не подаёт и виду, что ему тяжело, удерживая Графа на весу,
пока лорд Ким заинтересованно скорябывает пальцем какой-то странный нарост на его когтистой лапе.
— Мы не будем разбираться с делами в ночь, — говорит Мин, и это, на самом деле, имеет смысл: они еле
высидели десятичасовой рейс, солнце грозится скоро зайти, да и на один рассказ о том, что случилось,
может уйти непростительное количество времени. — И тем более не здесь.
93/206
Сокджин еле удерживает себя от облегчённого выдоха: кажется, им не придется ночевать в этой конуре.
Радость затапливает его тело горячей волной, боже, неужели скоро этот день закончится.
— Господин Мин прав, начинать сейчас нет никакого смысла, — Намджун тянет руку к карману брюк,
достает телефон и смотрит на время, — нам бы хорошенько отдохнуть и поработать завтра на свежую
голову.
— Не судьба нам с вами попить чай, профессор Ким, — хмыкает Юнги, краем глаза глянув на не сильно и
расстроенного Сокджина, — пойдёмте.
Профессор не знает, куда их собираются вести, он просто искренне надеется, что там пахнет хотя бы так
же, как на пыльной улице. Мин ловко щелкает карабинами, когда надевает на Графа специальный поводок,
и, опустив того на пол, указывает рукой в сторону ещё одной двери, скрытой в другом конце комнаты. За
ней оказывается выход в очередной закоулок, а там, спустя несколько десятков более-менее приличных
домов, в которых виднеются окна и даже прочные, на первый взгляд, двери, они, наконец-то,
останавливаются.
Спущенный с поводка Граф, смешно переваливаясь, подходит к небольшой дверце для собак и по-хозяйски
ныряет внутрь дома. Сокджин смотрит на место, где ему придется провести ночь, и хотя бы впервые за
последние часы не жалеет о том, что его в аэропорту не укусил ядовитый паук.
Разве что самую малость.
**Лихорадка Денге** — это флавивирус, переносимый комарами, выявленный в тропических и

субтропических регионах мира;
Синий тайский чай, который пил Хосок, называется Анчан :)
> — Да ты решил мулингом заняться?

Мулинг — процесс перевозки наркотиков в контейнерах в желудочно-кишечном тракте; проще говоря,
мулами называют людей, которые в собственной заднице провозят запрещённые вещества.
Варан: https://avatars.mds.yandex.net/get-
zen_doc/1781308/pub_5debb399bc251400b0840d92_5debb43cd4f07a00add469ec/scale_1200
Если брать ящера маленьким, то его можно держать как домашнее животное, он будет в достаточной мере
ручным. Есть много видео, где вараны забавно перебирают лапками, пока гуляют на поводке. А ещё есть
видео, где варан заживо проглатывает обезьяну, не советую смотреть, но можете глянуть на досуге :)
Песня, которая играла в машине: Nicky Jam — With You Tonight (Hasta El Amanecer)
94/206
Глава 12. Альянс
Бразилия,
Рио-де-Жанейро.
Когда Сокджин заходил в дом, он искренне думал, что уснуть в нём не сможет. Но то ли девятичасовой
перелет, то ли стресс, то ли просто приятный запах каких-то пряных благовоний, и Кима сморило буквально
в первые несколько минут. В самом доме оказалось на удивление чисто: хотя Сокджин и видел только
большой коридор да свою маленькую комнату с одной только кроватью, это совершенно не было похоже на
тот барак, где они вынужденно остановились по пути к Мину. Видно, что в доме живут (а не выживают), и
делает это явно высокопоставленный в местной иерархии человек. Каким образом профессор Мин Юнги
вообще оказался высокопоставленным человеком в бразильских фавелах, когда он еще несколько лет назад
вместе с Сокджином преподавал в Канаде, вопрос до сих пор насущный. Зато теперь есть мало-мальски
понятное объяснение тому, что у Мина нет правого мизинца — в фавелах лишиться пальца проще, чем в
университете.
Уже ночью, ближе, наверное, часам к трем (Ким — биолог, у него априори ровно тикают биологические
часы) в коридоре раздается скрежет и слабое топанье. Сокджин улавливает его через сон и поджимает
голые ступни под одеяло, потому что звуки подозрительно похожи на Графа, и если тот все-таки решил
откусить профессорскую ногу, ткань смягчит давление челюстей и Ким успеет позвать на помощь. С этой
удивительно аргументированной мыслью он и засыпает снова, полноценно просыпаясь только ближе к утру.
Солнце уже встало, но светит оно вяло и только со стороны горизонта, на часах явно не больше восьми —
рано, но Сокджин все же уверен, что он переспал свою норму, потому что легли они чуть после заката, а в
Грузии (да и в Вирджинии, в общем) пять-шесть часов сна было достаточно для целого дня на ногах.
Ким чувствует, какое мягкое и опухшее у него стало лицо, но совершенно не понимает, где и как его можно
умыть. Если туалет будет где-нибудь на улице или, того хуже, как в Средневековье, — под ковром —
профессор всерьез задумается над тем, чтобы вернуться в университет. Там из стрессов только нерадивые
студенты да погрязшее в бюрократии начальство. Сиди себе, объясняй, как чисто гипотетически вы можете
скрестить вместе гены двух микроорганизмов, чтобы создать новый, скорее всего, очень опасный вирус, но
не стоит этого делать, дети, ученая ответственность и все дела.
Вот хохма.
Сокджин выруливает из комнаты, тихо переступая по дощатому полу, и резко тормозит, когда посреди
коридора сталкивается взглядами с замершим совсем рядом Графом. Тот не двигается, только раздвоенный
язык иногда с шипением выглядывает из пасти, и профессор резко решает, что в ту часть коридора ему
никогда и не нужно было, а вот свернуть обратно — отличная идея, десять из десяти, дорогу осилит
идущий, так вот Ким прямо сейчас идет отсюда нахер. Пару раз осторожно оглядывается на по-прежнему
бездвижного ящера, вроде не выглядящего агрессивно настроенным, но один черт знает, что у того в
голове.
Другой же чёрт встречается профессору на кухне, и он там не один. Через небольшое окно в приятный
утренний полумрак кухни пробивается желтый луч света. Он яркий, но неравномерный, потому что во дворе
его перекрывают листья какого-то дерева, усеянного крупными белыми цветами. Его ветки тянутся в
открытую форточку, и если чуть привстать, то можно достать до бутонов вытянутой рукой. Сокджин,
поминая лихом университетский курс ботаники, решает, что это все-таки плюмерии, те самые красивые
цветы с желтой сердцевиной, которые не брезгуют использовать в рекламе массажные салоны или
косметические компании.
По комнате блестками медленно плавают крупицы пыли.
Тэхён сидит за столом, мерно помешивая какой-то дымящийся и травянистый (судя по запахам) напиток в
кружке. Его черные кудри немного взлохмачены, ворот футболки растянут, а глаза все еще сонливо
прищурены, и Сокджин, похоже, совсем не должен был когда-нибудь это увидеть. Вспоминается первый
день, когда лорд Ким только появился в зале Пентагона: дорогие украшения, костюм-тройка,
залакированная укладка и ленивый змеиный взгляд, которым тот медленно осматривал всех вокруг. Сейчас
он вяло моргает, сквозь зевок трет левый глаз и тянется рукой к шашке, переставляя ту на соседнюю
клетку.
Перед ним на столе лежит потрепанный кусок картона с шахматной разметкой. Партия уже подходит к
концу, судя по тому, что несколько выбитых черных и чуть больше белых шашек уже убраны с поля.
Напротив, так же сонливо, сидит Чонгук, подтянувший одну ногу к голой груди. Сокджин понимает — он
сам терпеть не может спать в одежде, а британцы, судя по их заторможенным утренним движениям, только
совсем недавно встали.
— Думай, что благодеяние дороже золота, серебра и прочих ценностей, — негромко говорит Тэхён, и голос
его, низкий и грудной после сна, походит на мурчащую утреннюю мантру. — Кончится добродетель —
наступит верная смерть, кончится богатство — не умрешь.
95/206
Сокджин разворачивается, уходя из дверного проёма незамеченным. Как бы ни было интересно, чужие
разговоры не для его ушей.
— Думаешь, это достаточное оправдание, чтобы брать у ЦРУ деньги? — Чонгук передвигает свою шашку по
кривой картонке и поднимает голову, говоря так же вполголоса.
— Ты про Далай-ламу? — сонливо уточняет Тэхён, получая в ответ короткий кивок. — Буддизм отрицает
алчность и корысть, но не наличие денег.
— Американцы с шестидесятых годов выплачивали ему по два миллиона фунтов стерлингов, — новый ход,
черная шашка срубает белую, — для поддержки Тибетского сопротивления и подрыва китайской экономики.
Здесь ли не корысть?
— Он говорил мне нечто похожее, когда приезжал в Лондон, — Ким, помедлив, бесшумно двигает свою
шашку. — Я искренне сделал вид, что плохо понимаю намеки. У Соединенного Королевства нет лишних пары
миллионов для того, чтобы вкладывать их в Тибет, особенно учитывая то, что число буддистов у нас не
доходит даже до одного процента населения.
Чонгук с хваленой лордовской расчетливости только лениво улыбается самыми уголками губ и
откидывается на спинку стула, внимательно рассматривая глазами шахматную картонку. Теплый утренний
ветер неожиданно задувает в форточку, ветка плюмерии пару раз звонко стучит в стекло, прежде чем с неё
срывается несколько поспевших бутонов. Они мягко пикируют на траву, но один, самый удачливый,
цепляется за оконную раму и падает на пол в комнате.
— Хотя последние американские мероприятия в отношении Китая были довольно занимательными, —

продолжает бархатно говорить Ким, поднося кружку к губам, — не думаю, что Штаты всерьез понизят
торговые пошлины.
Чонгук передвигает свою шашку и, не переставая слушать, наклоняется вниз, поднимая опавший с ветки
цветок.
— Си Цзиньпин на саммите большой двадцатки выглядел так, будто Меркель прилюдно задушила его
собаку, — Тэхён бесшумно отпивает, снова отвлекаясь на свой ход; Чон вертит в руках белый бутон и
поднимает глаза на задумчивого Кима. Его широкие плечи, на которых висит футболка, расслабленно
ссутулены.
— Хорошо, что у него нет собаки, — хмыкает Чонгук, и Тэхён отвечает ему негромким смешком,
приглушенным горячей керамикой кружки. Поднимает глаза, широко усмехается еще раз, а затем не
удерживается. Сонные глаза его жмурятся, грудь, пробираемая весельем, мягко дрожит, а сам Ким
опускает голову, пряча широкую улыбку, и мягко бархатно смеется, разморённый поздним утром, травяным
чаем и какой-то совершенно глупой шуткой.
— И правда.
Чонгук крутит между пальцев стебель, долго смотрит на Тэхёна, пытающегося отдышаться сквозь широкую
улыбку, и с глухим стуком, одну за одной, сбивает своей шашкой три вражеские разом.
Последние, оставшиеся у Кима на поле.
Тэхён не перестает улыбаться, но на шахматное поле смотрит внимательно, вспоминая, как именно
оказался в проигрышной ситуации. Все-таки поняв, когда прокололся, только наклоняет чуть голову вбок, с
тихим смешком прикрывая глаза, и словно окончательно освобождает себя от последних крупиц
сосредоточенности, которые позволяли ему держать оборону в настольной партии.
— Не расстраивайтесь, мой лорд, — с наигранной снисходительностью выдыхает Чонгук, вынуждая Кима

приоткрыть глаза и обратить на него внимание, — мужчина должен принимать свои поражения с тем же
изяществом, с каким празднует свои победы.
Тэхён, еще не отсмеявшийся с прошлого раза, снова дрожит и тихо хохочет, растеряв всю змеиную
холодность и лисью спесь между подпухших ото сна век. Он подпирает кулаком щеку, снова прикрывает
глаза и улыбается от чужих глупостей, грешным делом подумывая, какие именно растения Мин добавлял в
свой буддистский травяной сбор, от которого его так разморило.
— Я очень опечален, — после шумного выдоха отвечает он, но успокоиться не получается и уголки губ все
равно тянутся вверх.
Чонгук смотрит на это с затаенным трепетом в глазах. Медленно подается вперед, привстает со стула и
аккуратно вплетает пальцы в непослушные чернявые кудри, оставляя за ухом упавший из окна бутон. Тэхён
замирает, когда чувствует тепло около лица, и не двигается, дожидаясь, пока Чон, даже облизнувший от
усердия губы, не опустится на свое место обратно, сверкая довольными искорками в черных здоровых
глазах.
96/206
— Ты забываешься, Чон.
— Я, в отличие от тебя, всё хорошо помню.
Тэхён облизывает губы следом, ощущая на них теплую травяную горечь. Он тоже много что помнит.
Помнит, как с каждой выходкой Чонгука пропадало ощущение безопасности. Помнит, как по пояснице вниз
пробегал холодок каждый раз, стоило встретиться взглядами с членами монаршей семьи. Помнит, как над
его головой появился Дамоклов меч.
И еще ничего не заставляло его настолько быстро отступать назад, буквально бежать, как чертова мысль о
том, что они сдохнут прямо посреди собственного дома, если пробудут друг с другом еще минуту.
В тот вечер королева публично даровала ему пэрский статус. В этот же вечер Чонгук сказал, что хотел бы
подарить ему Британское королевство.
Чон снова поджимает к груди ногу, опираясь на неё локтем, и тигр на его груди словно на секунду оживает,
мягко потягиваясь. Он тоже все помнит: удивительный ребёнок с феноменально большим айкью и
нечеловеческой памятью.
Чонгук отрывает от лорда взгляд, когда на пороге, широко расставив когтистые лапы, замирает Граф,
проверяя змеиным языком обстановку.
— Как он выбрался из террариума? — с некоторой опаской спрашивает Тэхён, из-под челки поглядывая на
двухметрового ящера, мнущегося в проходе.
— Скорее всего он голодный, — предполагает Чонгук, вставая со стула.
— Ты собираешься его кормить? — Ким ни инициативности Чона, ни инициативности Графа,

заинтересованно дернувшегося от звука дверцы холодильника, не разделяет. Поэтому когда первый,
недолго покопавшись, достает с одной из верхних полок банку, в которой лежат заморозки мышей (или
крыс, господи, одно дерьмо), Тэхён только и может, что брезгливо поморщиться.
Зато хладнокровный Граф чуть ли не рдеет мордой от счастья, шустро подбираясь к Чону ближе.
— Отвратительно, — держит в курсе Тэхён, когда Чонгук, взяв одну из лысых тушек за хвост, подносит её к
призывно раскрытой пасти варана. — Я не собираюсь смотреть, как он откусывает тебе палец.
Граф, чавкая, за несколько секунд проглатывает целую мышь, шея его надувается, пока пасть с хлюпаньем
разевается снова. Ким отворачивает голову, рассматривая изредка всплывающие на поверхность травинки
в своей кружке.
— Боишься, что буду как Мин? — Тэхён вспоминает правую руку Юнги, на мизинце которой нет двух фаланг,
и бог знает, что удерживает его от того, чтобы закатить глаза.
— Мы оба знаем, что палец ему откусил не Граф.
— Якудза, действительно, позубастее, — согласно хмыкает Чон, судя по звукам, возясь где-то около окна.
Тэхён отпивает уже остывшую настойку, тут же сглатывая её из-за сильной травянистой горечи, — но я могу
понять, почему он решил это скрыть.
Воспоминания семилетней давности картинками мелькают перед глазами.
— Что-то в этом есть.
Ножка стула неожиданно скрипит по полу, стол дергается, и Ким сначала поднимает глаза на Чона,
стоящего под веткой плюмерии, а затем резко опускает вниз, ощущая у своих ступней чье-то щекотливое
присутствие. Сердце от неожиданности неприятно подскакивает к горлу, когда на колени Тэхёна
опускаются две когтистые лапы. Граф высовывает голову из-под стола — в пасти его, слегка помятый,
зажат белый цветок.
А сбоку свисает длинный мышиный хвост.
— Я уже говорил, что ты романтик, Чон? — выдавливает из себя оцепеневший Ким, рука которого осторожно
тянется к варану. Тэхён едва успевает зацепить бутон, прежде чем Граф разевает рот и окончательно
проглатывает застрявшее в горле мышиное тельце. — Отвратительно.
Бутон измазан в слюне и полупрозрачной кровавой слизи, один из лепестков заломлен, край стебля размок и
потрепался. Ким держит его самыми кончиками пальцев, чтобы не испачкаться, и поднимает голову на
Чона, скрестившего на груди свои татуированные руки. Тот довольно усмехается:
97/206
— Твоя нелюбовь к рептилиям омрачает мой подарок.
— Прямо-таки омрачает, — Тэхён выдвигает стул, осторожно освобождая ноги от расположившегося в

опасной близости к его промежности Графа, и огибает стол, подходя ближе к стоящему у окна Чону.
— Конечно, — по-детски спорит он, — ящеры достаточно умные, на самом деле.
Тэхён встает совсем рядом, приподнимая брови и кивая:
— Да что ты говоришь.
— Я разве тебя когда-нибудь обманывал?
Тэхён ощущает, как сводит и колет что-то внутри, когда отвечает:
— Никогда.
Повисшее после слов молчание разрывается каким-то слишком тихим вопросом:
— Все еще боишься за себя?
Чонгук с грустной улыбкой спрашивает будто бы совсем не у Тэхёна. Он словно зависает над стартовой
линией, ожидая отмашки, сигнального выстрела, призыва к действию, ответа, который что-то изменит, но
Тэхён молчит. Улыбается также печально, краем глаза ловит пустой дверной проём и поднимает руки.
Одной осторожно заправляет длинные кольца челки Чонгуку за ухо, а другой вставляет туда слюнявый
потрепанный цветок.
— Да, Чонгук. И не только за себя.
Варан размахивает хвостом под столом, сшибая ножки стульев и пытаясь выбраться из деревянной клетки.
— Он был в пасти у Графа, — Чонгук уступает. Отступает.
— Да, вместе с мышью.
— И ты решил вставить его мне в волосы?
— Как видишь.
Тэхён стоит близко, бездумно зачесывая и так ровно лежащую челку Чону за ухо.
— Подарки не передаривают.
— Насколько я помню, ты передарил мне свадебный подарок принца Монако? — усмехается Ким.
— Туше́ .
Неподалеку хлопает дверь, и спустя несколько секунд в дверном проёме появляется Юнги. Он молча
смотрит на цветы за ушами у британцев и тактично смалчивает, что над его деревом бессмертия, похоже,
бестактно поиздевались. Варан громко урчит и, широко раскрыв пасть, срыгивает последнюю мышь на пол.
Видимо, все-таки не голодный.
***
Возвращаться в сторону Графа Сокджину откровенно не хочется, — тот все еще мелькал темной тенью где-
то в коридоре — поэтому профессор, всё-таки посетив туалет, сворачивает в другую сторону, оказываясь в
просторной круглой гостиной, устеленной коврами. Весьма странный выбор для жаркой страны, но
Сокджин, сошедший с дощатого пола на мягкий ворс, топит в нем пальцы ног и ни в чем больше не
сомневается. Приятно.
— Выглядите выспавшимся, профессор, — Ким Намджун стоит около невысокого стола, раскладывая на нем
привезенные с собой бумаги: там и протоколы, и крупная политическая карта Ближнего Востока, и
результаты экспертизы. — Рад, если это так.
Намджун поворачивается с привычной ему мягкой полуулыбкой, и Сокджин не знает, куда себя деть,
потому что он начинает чувствовать... смущение? Политик стоит вполоборота, у него, как и у Чона ранее,
нет футболки (то ли южная духота, то ли кто-то тоже не любит спать в одежде), и это все вынуждает
профессора почувствовать нечто непонятное, похожее на беспокойство, внутри. Хотя беспокойство всегда
напоминает неприятное подергивание под сердцем, а здесь больше похоже на густой топленый трепет,
дрожью обволакивающий ребра.
98/206
— Впервые на своей памяти столько проспал, — Сокджин приправляет свою ответную улыбку щепоткой
неловкости и совершенно, абсолютно точно нехотя опускает глаза вниз, к чужому паху. Вот же блядство,
как перестать об этом думать?
Профессор в очередной раз убеждается, что голова его — враг его. Это та самая ситуация, когда ты
говоришь себе «Перестань об этом думать», а мозг будто назло начинает подкидывать тысячи картинок
самых разных цветов и ракурсов. Сокджин чувствует, как начинают девственно гореть его, спасибо
Всевышнему, прикрытые волосами уши, и подходит ближе к столу, надеясь, что Намджун резкого падения
его взгляда не заметил.
Когда Ким понимает, что все-таки заметил, политик приглашающе кивает к столу и сам опирается на него
двумя руками, рассматривая хаотично выложенные по поверхности бумаги. А Сокджина просто бес попутал,
собственное сознание обмануло, но как отбелить в глазах Намджуна собственный ком внизу живота он
просто не представляет.
Не утро, а какой-то ужас.
— Вы хотите что-то спросить? — аккуратно подталкивает его политик.
Нет, нет, нет, Сокджин не хочет спросить.
— Да, но это будет слегка нетактично.
Придурок.
Сокджин ловит себя на мысли, что точно не ему, биоинженеру, говорить о чувстве такта.
— Мы с вами мир спасаем вместе, — по-доброму хмыкает Намджун, — можете спрашивать все, что захотите.
Даже не думай.
— Где именно у вас пирсинг?
Ну пиздец.
Профессор мысленно пробивает себе лоб ладонью. Жар с ушей перетекает на щеки. Сокджин ощущает себя
тридцатилетней восьмиклассницей с членом под юбкой, которая увидела в очереди красивого парня,
сфоткала его со вспышкой и поняла, что спалилась — так же стыдно, неловко и печет во всем теле.
Намджун не смущается, как не смущался и в рамке металлоискателя. С любопытством приподнимает брови,

глядя на зардевшего от собственной глупости профессора, и улыбается еще шире. На его щеках быстро
появляются ямочки, взбитый, плавно прослеживающийся рельеф мышц на животе напрягается и становится
чётче.
— У меня поперечный прокол, — усмехается он, — головки члена.
Сокджин обещает себе не представлять, но все равно представляет. И новый рой постыдных мыслей
заполняет голову, вместе с тем как взгляд снова неконтролируемо ускользает вниз.
Хорошо, у него есть маленькое оправдание — научный интерес. Он, в конце концов, ученый.
— Не больно ходить в туалет?
Придурок он конченый, а не ученый.
Намджун не удерживается от тихого грудного смеха, даже голову запрокидывает, и профессору от этого
становится чуть менее неловко. Он выторговывает у совести еще пару вопросов, улыбается уголками губ и
проникается безмятежностью, с которой Намджун говорит о себе, чтобы тот, отсмеявшись, мягко ответил:
— Первое время было больно, пока прокол не зажил.
Сокджин не то чтобы хочет пробить себе член, но на секунду он задумывается над тем, зачем вообще
можно это сделать.
— У вас были какие-то причины?
— Причины? — Ким приподнимает брови, задумчиво замолкая на несколько секунд. — Много было причин,
большая часть из них очень детские. Самая рациональная — это дополнительные интимные ощущения. И
давайте уже на «ты», что ли, тяжело обсуждать собственный член и не забывать про формальности.
Профессору становится смешно, но перейти на «ты» он соглашается даже слишком быстро. Если бы
99/206
неформальные отношения ему предложил лорд Ким, Сокджин бы еще тысячу раз подумал, но с Намджуном
хочется пить пиво по вечерам и обсуждать на мутную голову грядущие президентские выборы, а не
заполнять протоколы и формально обращаться друг к другу.
— Дополнительные интимные ощущения?
— Да, — подтверждает Намджун, разворачивая ровнее карту; в коридоре хлопает дверь, — например,
стимуляция простаты. Это достаточно приятно.
Профессор кивает, словно понимает, о чем идет речь. Ким ему только заново улыбается, в этот раз как-то
более лукаво, и Сокджин уже хочет было спросить что-то про сидящего на кухне лорда Кима и его странные
отношения с Чоном, как замирает прямо так, с открытым ртом, когда осознание прошибает голову.
Оу.
Оу...
Засмеяться заново Намджун не успевает: на пороге комнаты появляется профессор Мин, вместо костюма-
двойки у того полурасстегнутая гавайская рубашка, толстая цепь на шее и прежние драные джинсы. Вдоль
ключиц, широким воротом от плеча до плеча, в несколько строк набиты какие-то сакральные буддистские
письмена, как позже Сокджин узнает от самого Юнги, называющиеся Сак Янт. В районе грудины
высматривается силуэт, напоминающий божество, только буддизм отрицает само понятие Бога, из-за чего
Ким теряется в определениях, решая все-таки чуть позже об этом спросить. В религии он понимает чуть
больше, чем в политике.
То есть совершенно ничего не понимает: университетский курс биологии убил в нем веру в святое.
— Проснулись? — интересуется Юнги, зачесывая взмокшую челку назад двумя руками.
— Давно, — дружелюбно отвечает ему Намджун, кивая головой на бумаги, — готовимся работать.
— Отлично, надеюсь, вы еще ничего не потрогали, потому что вшивые британцы уже успели сломать мне
ящерицу.
Возникший за его спиной Чонгук показательно цокает.
— Вшей ищи у своей ящерицы.
— Они там же, где и твое высшее образование.
Из-за угла появляется Тэхён:
— У меня два высших, Мин, твоя ящерица жрёт как термит.
Что с сегодняшним утром вообще не так?
Сокджин только и успевает, что хлопать глазами, потому что навалившееся на него разом всё — ориентация
Намджуна, татуировки профессора Мина, неожиданное «жрёт» от лорда Кима — штамп за штампом рушат в
нем все более-менее устоявшиеся человеческие образы. Сокджин ощущает, будто он не должен был видеть
и слышать это всё.
Он словно в глупом артхаусном фильме.
— Хосок до сих пор спит, — разряжает общую обстановку Намджун, стягивая с одного из небольших
диванчиков свою футболку и неторопливо надевая её через голову, — Адам где-то на улице.
— Можете прощаться с ним, если не вернется через пятнадцать минут.
Как прощаться?!
Британцы, даже не слушая, проходят в комнату, лорд Ким садится на один из диванчиков, попутно
поправляя выпадающий из-за уха цветок, пока Чон направляется к столу с картой и бумагами. У того в
волосах такой же бутон — чем занимались мужчины на кухне остается загадкой, но в чашу профессорских
сомнений добавляется новая капля. Спрашивать в открытую не хочется: если самые безумные его догадки
не окажутся правдой, он рискует прослыть если не невежей, то идиотом точно.
— В прошлый раз мы добрались до тебя спокойнее, — несмотря на свой утренний вид, лорд Ким выглядит
по-прежнему властно: сверкает глазами из-под черной челки, держит спину и скучающе подпирает рукой
голову. Смотря на него в упор, Сокджин впервые задумывается над тем...
А что вообще определяет человеческий статус?
100/206
Ходи лорд Ким по-прежнему в костюмах с бриллиантовыми запонками, он бы, может, и никогда об этом не
подумал, но тот сидит посреди зала, выглядя как пэр в растянутой футболке, а нацепи Сокджин на себя
дорогие часы, он уверен, что так и остался бы профессором, который вдобавок спиздил чьи-то часики. Мин
Юнги в своих рваных джинсах и застиранной рубашке за пять долларов тоже не похож на человека,
способного поставить на пороге своего дома двух сбитых темнокожих с автоматами. Их статус не
определяется наличием дома, машины или укутанной в шубку женщины рядом — надень на лорда
холщовый мешок, тот так лордом и останется; дай простому безродному мальчишке дорогой золотой
перстень и подружку на высоких каблуках, а привычка есть руками никуда не денется.
Когда Сокджин приходит к этой мысли, он понимает, что лорд Ким уже некоторое время так же
внимательно смотрит на него в ответ, с любопытством приподнимая брови. Ох, черт, как неловко то.
Профессор понимает, что выбился из разговора, когда Юнги оказывается возле небольшого шкафа, в
котором, бок к боку, прижаты стеклянные бутылки с алкоголем.
— ...и мы воюем уже второй месяц, они практически сдали все свои точки сбыта, — Мин достает небольшую
бутылку и оглядывает всех по головам, — будет кто-нибудь виски? Нет? — молчание. — Замечательно. В
общем, я отправил своих парней за вами, потому что на въезде в фавелы постоянно дежурят ментовские
машины, вас могли подстрелить. На севере особенно небезопасно.
Слушать, как профессор философии использует слово «ментовские» оказывается очень... непривычно.
Расплавленный янтарь виски плещется в неглубоком бокале. Сокджин не удивится, если где-то там плавает
мертвый комар или какая-нибудь другая гадость, которая обычно навечно застревает в янтаре, но вот то,
что все, даже Чонгук, который априори выглядит маргинально-склонным к алкоголизму, отказались от
выпивки, действительно профессора поражает. Он бы сам вот не против пропустить стаканчик чего-нибудь.
Настойки из валерьяны, например. Зашла бы как родная, честное слово. Без стука.
— Ваш мэр торчит мне денег, — Чонгук опирается задом на стол, — я могу помочь с копами, завтра у границ
их уже не будет.
— Когда ты успел набурагозить в Рио, Робин Гуд? — усмехается Мин, опускаясь на диванчик рядом с лордом
Кимом. — Наш мэр святой человек, он ходит в церковь по воскресеньям.
— А по понедельникам обивает пороги публичных домов, знаю я таких праведников, — хмыкает Чон.
Сокджин безотрывно переводит взгляд с одного на другого.
— В Бразилии несколько тысяч фавел, из них не больше пятидесяти контролируют копы, — Мин, пригубив
виски, откидывается на спинку, — они не станут крышевать мои новые точки, а наркоты всё больше и
больше, друг, мы скоро в ней потонем.
Подождите, что?
Наркоты?!
Сокджин резко поворачивает голову в сторону Юнги, расслабленно перебирающего пальцами нитки на
одной из джинсовых дырок.
— Не мне учить барыжить тебя травкой, Мин, здесь каждый третий из твоих подручных гашеный.
— Попрошу не путать наркотический угар и состояние экзальтации, — своим лекторским голосом поучает
Юнги, на что Чонгук громко хмыкает, а Сокджин ловит вьетнамские флешбеки с их преподавательской
жизни, в которой профессор Мин так же журил выкрикивавших глупости студентов.
Сейчас профессор Мин, Господи Боже, как-то завязан с продажей наркотиков, и Ким не знает, как ему это
воспринимать. Поэтому просто молчит, ничего больше ему не остается.
Разговор разбавляется стуком подошвы и замершим в проёме Адамом.
— Подумать только, живой, — с приподнятыми бровями бормочет Мин.
За спиной у стажера, шоркая ногами по полу, появляется ссутуленный Хосок, и вот он точно только что
встал: глаза прищурены от света, волосы сбоку примяты, длинные шорты чуть скручены набок.
— Я не собираюсь дохнуть раньше тебя, — хрипит полусонно Чон, подумав, что слова адресовывались ему.
— Мы обещали друг другу скуриться в один день, — с наигранной обидой тянет Мин.
— Четырнадцать лет назад, пока ты не вышел замуж и не променял нашу дружбу на член, — Хосок
обрушивается на диванчик рядом, пока Адам подпирает стену у самого выхода, так не сказав и ни слова.
101/206
Сокджин резко вспоминает, что у того самого друга семьи должен быть муж. И тут же поворачивает голову:
профессор Мин, получается, гей?!
— Несправедливость, причиненная одному лицу, часто бывает полезна всему обществу, — поучительно
говорит Юнги, — Адриан Юниус.
Сокджин смотрит на того во все глаза, пытаясь понять, видел ли он когда-нибудь мужа профессора Мина.
Может, это тот темнокожий мужчина, которого тот вчера послал за чаем?
Да нет, быть того не может.
— Думаю, нам стоит заняться делом, — говорит лорд Ким, — раз все здесь.
Ритмично стуча когтистыми лапами, в комнату неторопливо забредает Граф, и теперь точно они сидят
полным составом. Ящер подбирается к Мину, и тот со сдавленным кряхтением поднимает его на руки,
укладывая себе на грудь и приобнимая за бугристую спину. Это могло бы быть мило, если бы варан не
весил, на вид, килограмм сорок. И если бы Юнги не торговал наркотиками. Определенно.
— Да, мы все подготовили, — поддерживает рациональность лорда Кима Намджун. — Господин Мин, вы
прочитали бумаги?
— Вчера вечером, — кивком подтверждает он, — кто бы мог подумать, что американцы станут жертвой
собственных военных разработок. Я в восторге.
— Нам нужна ваша помощь, — говорит напрямую политик, — любая, какую вы способны нам оказать.
— Хотелось бы понять, какие конкретно задачи вы преследуете. Цель я понимаю — вернуть вирус, но это
можно сделать разными способами.
— Нам нужно оружие, — говорит, неожиданно, Адам, — и более точная информация о том, где вирус
находится. Может быть несколько ваших парней, самых толковых, чтобы помогли с захватом.
Мин приподнимает брови.
— Простите за бестактность, — неловко улыбается Намджун, и профессор чувствует легкие нотки

испанского стыда. Ну кто так просит, а? Особенно важного человека, — мы будем рады любой помощи,
которую вы могли бы нам оказать.
— Вирус в Омане, — Чонгук кивает на карту за своей спиной, — либо у султана, либо у его приближенных.
Нам нужно понять, где он именно, и забрать. Самим.
— Хотите сунуться в султанат? — хмыкает Юнги. — Под каким предлогом?
— Под официальным, — отвечает ему лорд Ким, — если вирус у султана, то это не будет проблемой.
— Это, как раз-таки, охуеть какая проблема, — Мин ерзает на месте, перекладывая Графа на себе удобнее,
— но даже если ваших связей хватит, собираетесь просто украсть его?
— У нас нет других вариантов, — поджимает губы Намджун, — о деле Химеры никто не должен узнать, под
угрозой сразу несколько государств.
— Так вот, зачем вам Чонгук, — Юнги с усмешкой смотрит на того из-под челки, — он рассказывал вам, за
что сел в тюрьму?
Тот закатывает глаза, лорд Ким напрягается, Хосок сонно хмурит брови.
— Нет? — задорно переспрашивает Мин, вытягивая руку из-под варана, чтобы взять свой бокал, — об этом
серьезно до сих пор никто не знает? А ты действительно лиса, Тэхён. Везде успел махнуть хвостом.
Сокджин соврет себе, если скажет, что внутри всё выжидающе не сворачивается в комок из чистого
детского любопытства. Он, как и Намджун с Адамом, пристально смотрит на Юнги, даже не скрывая
собственный интерес. Лорд Ким устало прикрывает глаза.
Мин усмехается:
— Он почти украл государство год назад.
Чего?
— Разве государство можно украсть? — хмурится Намджун, на что Чон только широко улыбается.
— Формально? Нет, — отвечает ему Юнги, — но можно украсть власть над ресурсами, королевские регалии,
102/206
свободу действий правителя. Много разных способов.
— Если иметь рычаги давления на власть, то ты сам становишься властью, — задумчиво тянет Намджун,
поворачивая голову на Чонгука, — ты серьезно это сделал?
Тот пожимает плечами, но, на удивление, так ничего и не говорит.
Умалчивает очередную полураскрытую тайну. Сокджин едва заглянул в дверную щелочку, прежде чем ему
прищемили нос и щелкнули замком — рассказывать при нем и Адаме скрытые государственными замками
вещи никто явно не собирается.
— С колье было попроще, — хрипит под нос Хосок, прикрыв глаза и сонно развалившись на диване, — давай,
морпех, скажи, что это было не так.
— Так то монакское колье — это твоих рук дело? — со смешком спрашивает Юнги у Чонгука. — Я почему-то
так и думал. Возвращать его собираешься?
— Не имею понятия, где оно сейчас, — цветок за ухом Чона опасно сдвигается вперед, и тот не глядя
поправляет его кончиками пальцев. Юнги с некоторым восхищением в глазах качает головой.
— А я, кажется, догадываюсь.
Граф, уместивший короткие лапы на плечах Мина, поворачивает голову и по-змеиному высовывает язык в
сторону лорда Кима. Тот смотрит в его стеклянные глаза в ответ, усмехаясь уголком губ.
Чертова умная ящерица.
— Нам нужно попасть в Оман, план будем разрабатывать там. Сейчас нет смысла этого делать, мы едва ли
знаем, где вирус, — Намджун оглядывается, задумчиво смотря на карту. — Нам бы завербовать человека,
который знает султанат изнутри. Без этого лезть в пекло совсем небезопасно.
Лорд Ким, довольно щурясь, кидает взгляд на Мина. Тот ловит его ловко, в эту же секунду отбивая резким:
— Нет.
— Я ничего не спросил.
— Не имеет значения. Я готов предоставить вам оружие и защитную экипировку, с этим проблем не будет.
— Нужны самые тонкие бронежилеты, — Чонгук, замерев взглядом в районе одного из шкафов, облизывает
губы, — чтобы они были незаметны под одеждой. Пистолеты с глушителями. Средства связи. Лезвия или
ножи.
— Классический армейский набор, — упрощает Намджун.
— Что нам делать с кадрами? — спрашивает Адам, поправляя свои очки на носу. — Лучше озаботиться этим
раньше.
— Совет национальной безопасности Великобритании курирует работу нескольких секретных агентов, —

лорд Ким достает из кармана телефон, краем глаза глянув на Мина, — один из них работает в Омане под
прикрытием.
— Если он секретный агент, то явно внедрен в высокие круги, — предполагает Намджун, на что получает
согласный кивок, — с ним можно как-то связаться?
— Можно, — бархатно тянет Тэхён, — но не нужно. Это ставит под риск все прикрытие.
— Агент узнает вас в лицо?
— Вполне.
— Тогда мы можем попробовать найти его сами.
— В этом нет нужды, — лорд Ким опускает глаза на экран телефона, — он работает на Аль Харти. Крупный
нефтяной магнат, приближенный к нынешнему султану. То ли троюродный брат, то ли любовник его дочери.
— Хотелось бы, чтобы все-таки брат, — хмыкает Намджун, а затем замирает, — как еще раз его зовут?
— Али Аль Харти, — довольно повторяет лорд Ким, оценив чужую догадливость, — попасть к нему можно
проще, чем вы думаете.
— Быть не может, — Намджун поворачивает голову на Чонгука.
103/206
Сокджин чувствует, как у него слегка начинает кружиться голова, потому что бесконечно переводить
взгляд с одного конца комнаты на другой оказывается слишком тяжело. Неужели Намджун знает этого
араба?
— Как к нему попасть? — спрашивает Адам.
— По старой дружбе, — Чонгук смотрит на Кима в ответ, — мы служили вместе. Воевали на Ближнем
Востоке.
Профессорские глаза медленно расширяются. Он вспоминает старую фотографию, которую ему когда-то
показал Намджун, где тот с товарищами, утопив ноги в песке, стоит на фоне крупного боевого корабля и
бегло снимает с себя одежду. Воспоминается и лицо того самого южного парня, стоящего на фото прямо в
плавках, — темная кожа, черные глаза, густые волосы и брови. Араб.
— Он будет рад, если мы заскочим в гости.
— Я голыми руками сверну тебе шею, если с его прикрытием что-то случится, — тихо шипит Юнги, чтобы
услышал его только довольно улыбающийся уголками губ лорд Ким. Тот бросает короткий взгляд, прежде
чем снова опустить глаза в телефон.
— Не переживай, Мин, я заинтересован в успехе не меньше, чем ты.
— Отчего-то в твоей заинтересованности я не сомневаюсь.
— Если мы вылетим в ночь, то будем в Маскате уже днем, — Намджун достает телефон и тут же заходит в
телефонную книгу. — Если успеем решить все насущное за сегодня, то я звоню и прошу подготовить
самолет.
— Дня вполне достаточно, — Чонгук тоже достает телефон, следом за ним это делает и Мин Юнги. Сокджин
смотрит на мирно дремлющего Хосока, переводит глаза на притихшего Адама, и чувствует себя не то чтобы
бесполезным, но совершенно асоциальным точно. Некоторые реализовывают свою власть с помощью одного
телефонного звонка, а кому-то, как профессору, телефон нужен только для того, чтобы писать короткие
сообщения матери да играть на обеденном перерыве в 2048.
Сокджин, кстати, не хвастается, но его рекорд — 16384.
— Тогда готовимся, — Намджун, не откладывая горящий телефон, хлопает себя по бедрам, — вечером
вылетаем.
Все расходятся по углам стремительно, словно только и делали, что ожидали отмашку. Мин, встав прямо с
Графом, прижимает того к себе и идет на выход, эквилибристом балансируя между бокалом с виски в одной
руке, телефоном в другой и ящерицей, сжатой между ними. Намджун как всегда подбадривающе улыбается
ему, цепляя Адама и попутно объясняя что-то про вечерний рейс. Чонгук прижимает телефон к уху,
дожидаясь в проходе лорда Кима, на ходу печатавшего сообщение (электронное письмо), и тоже уходит
вместе с ним.
Сокджин остается сидеть в комнате практически один. Рядом мерно сопит Хосок, подложив локоть под
щеку.
В тишине голова заполняется мыслями. Их стоит как можно скорее привести в порядок, потому что завтра,
похоже, профессора ждет новое испытание.
Но сначала очередной многочасовой перелет.
Плюмерия является деревом бессмертия в буддизме, её обычно высаживают на околохрамных территориях:

https://fs3.fotoload.ru/f/1218/1545411049/c1d1b217e5.jpg
**Далай-лама** — духовный лидер последователей тибетского буддизма; нынешний (14 по счету) попал в
большой скандал, когда была обнародована информация о том, что ЦРУ ежемесячно выплачивали ему
крупную сумму денег, в том числе для экономического подрыва Китая.
**Си Цзиньпин** — Председатель Китайской Народной Республики, генсек Коммунистической партии Китая.
фотку интимного пирсинга прикладывать не буду :))))

**Сак Янт** — это древняя традиция ритуальных татуировок, которые наделяют их владельца особыми
мистическими силами.
https://i.pinimg.com/736x/e8/a8/f9/e8a8f9ab9777332ad49b2946f69484ca--temple-tattoo-sak-yant-tattoo.jpg
https://i.pinimg.com/originals/9e/00/52/9e0052fe25175c8f239c05d008eb3235.jpg
**2048** — очень известная игра, где нужно двигать плиточки с числами.
104/206
Много разговоров, сухонькие описания, но сюжет просит, сюжет требует.
105/206
Глава 13. Грязные танцы арабских улиц
Предупреждение: данная и все последующие главы не направлены на разжигание ненависти и

оскорбление представителей какой-либо религии. Всё, описанное ниже, является авторским
вымыслом и частными случаями, каждый человек имеет право решать, как ему жить и перед кем
за это нести ответственность. Прошу верующих людей не воспринимать написанное всерьез.
Спасибо!
Султанат Оман,
Маскат.
От мерного грохотания лопастей вертолета у Сокджина закладывает уши так, что даже защитные
наушники ему не помогают — все равно в голове совершенно дурацкое ощущение, что профессора
поставили между двух огромных тарахтящих двигателей, которые одновременно оглушающе работают.
Вполне вероятно, что это просто мигрень, но Ким не разбирается в человеческих болезнях, он вообще в
болезнях плохо разбирается, поэтому остается только лишь сетовать на железных летающих птиц и
стараться не упускать сути мерно идущего в наушниках разговора.
— Оман очень спокоен по отношению ко всем исламским запретам, — Чонгук, сидящий прямо напротив
профессора, задирает низ белой футболки и вяло почесывает татуированный живот, — в отличие от всего
арабского дерьма, которое творится на Ближнем Востоке.
— Аль Харти известен как сторонник консервативного ислама, — продолжает лорд Ким; его тонкая белая
рубаха, заправленная в светлые брюки, натягивается на широких плечах, — в государстве, где женщина
имеет право водить, его жены, как одна, носят никаб.
— У нас могут возникнуть проблемы из-за этого? — хмурится Намджун. Профессор переводит взгляд с него
на задумчивого Чонгука: на его памяти никаб — это черное полотно, которым женщины покрывают всё свое
лицо, кроме глаз. Какие с этим могут возникнуть проблемы?
— Из-за его жен? — усмехается лорд Ким. — Вряд ли мы вообще сможем их увидеть. А вот консервативность
Али может сыграть с нами злую шутку, если он не признает в вас старых друзей.
Хорошо, одной проблемой меньше, другой — больше.
Через небольшие мутные окошки не видно почти ничего, кроме бежевых клубов песка, маленькими
ураганами взмывающих в воздух из-за приближающегося к земле вертолета — вокруг них абсолютно
бескрайняя пустыня, которая началась уже в тот момент, когда они, еще будучи в самолете, подлетали к
Маскату. Рубашка на спине промокла насквозь из-за духоты и буквально адски палящего через раскаленные
стекла солнца — бразильское влажное пекло здесь и рядом не стояло. С волос на висках вниз стекают
маленькие капельки пота, затылок влажно блестит, Сокджин вытирает ладони о ткань легких летних брюк,
но буквально через несколько секунд кожа снова становится мокрой. Задница неприятно липнет к креслу:
хочется встать и хоть чуть-чуть проветриться, да только ходить внутри им настоятельно запретили, а стать
причиной, упаси господь, аварии или чего-нибудь похуже особо не хочется (Сокджин не знает, что может
быть хуже аварии, он вообще ничего о вертолетах не знает, поэтому предпочитает сидеть до затекающей
спины ровно и молчать).
— Профессор Ким, кажется, нервничает, — со смешком выдыхает Чонгук, и Намджун, сидящий рядом,
бросает улыбчивый взгляд на боязливо глядящего в окно Сокджина. Профессор не нервничает, он просто
слышит из-за наушников все так, будто находится под водой, и да, возможно, он все-таки нервничает.
Неприятный жучок тихо скребется где-то в груди, маленькими тонкими лапками щекотно прокапывая себе
путь под сердцем — у Кима от этого мерзкого предвкушения только живот крутит, и в голове мысли
кинолентой мелькают из серии: хотелось бы, чтобы это все поскорее закончилось. Никогда еще
размеренную жизнь и тихое гудение лабораторных приборов Сокджин не ценил так, как сейчас, летя
посреди пустыни в ритмично гремящем вертолете.
— Все мы сегодня нервничаем, — громко отвечает политик, стараясь перекричать хлопки вертолетных
лопастей.
Лорд Ким только ведет бровью и с усмешкой кивает в сторону тихо сопящего около окна Хосока.
— Есть ли что-то, что мы еще должны знать перед тем, как приземлимся? — Намджун обращается к
Чонгуку, попутно бросая взгляд на Тэхёна и профессора Мина, сидящего с ним рядом. Последний, кстати,
выглядит достаточно отстраненно: смотрит задумчиво в пол, скрестив пальцы и периодически облизывая
сухие тонкие губы. Его раскиданная по двум сторонам от лица челка темной завесой падает на глаза.
106/206
Он боится высоты, что ли?
— Смотря на то, что вы хотели бы знать. — лорд Ким дергает рукой, поправляя часы на запястье, и бегло
смотрит на циферблат. Его неуложенные кудрявые пряди черным ворохом клубятся на лбу.
— Как мы найдем британского агента? — Мин, на слова Намджуна, поднимает голову. Сокджину все еще
странно видеть его таким: Юнги в драных джинсах и мятой гавайской рубахе похож скорее на туриста,
уснувшего на пляже, чем на профессора философии. Ким до сих пор не понимает, каким образом того еще
не выперли с кафедры.
— Насколько мне известно, — начинает Тэхён, мягко откидываясь на спинку кресла; голос его пусть и
звучит глухо из-за вертолетного шума, но Сокджин разбирает каждое слово, следя за движением чужих
губ, — его внедряли под прикрытием в качестве японского делового партнера. Ничего компрометирующего,
что-то связанное с ресторанным бизнесом, который Али начал развивать несколько лет назад. Последняя
попытка выйти на связь была около полугода назад, но кроме необходимой нам информации агент не
сообщил больше ничего. Искать мы будем вслепую.
— Как его зовут? — спустя несколько секунд задумчиво спрашивает политик.
Лорд Ким смотрит в упор, когда отвечает короткое:
— Его имя Андо.
Вертолет неожиданно сотрясается, и все хватаются за поручни, чтобы удержать равновесие, а

проснувшийся Хосок хмурит брови и подслеповато оглядывается вокруг.
— Мы прилетели?
— Садимся, — коротко отвечает ему Мин, — никто не брал воду?
Чонгук тянется вниз и достает из-под своего сидения полупустую нагретую бутылку, вода противно теплая,
но выбирать не приходится — Юнги взглядом благодарит, смачивает до рези сухое горло и, пошатнувшись
от очередного вертолетного маневра, раздражённо выдыхает.
— Вот же блядство.
Пыли за окнами становится в два раза больше, и двигаться её водовороты начинают намного быстрее.
Когда вертолет в последний раз шумно сотрясается, профессор слышит, как замедляются лопасти, и
понимает, что они сели — пространство вокруг перестает крениться, щекотливое чувство в паху пропадает,
но уши все ещё заложены, и это уже какое-то наваждение, нежели просто маленькая проблема.
— Выходим? — хрипит сонно Хосок, отстегивая ремни и гремя карабинами.
— Выходим.
Когда Сокджин ступает на сухую землю, яркий солнечный свет белым пятном ослепляет глаза. Воздух за
пределами вертолета сухой, горячий, даже обжигающий — словно всё тело обдает жаром из раскрытой
раскаленной духовки. Потоки ветра (совершенно такого же невыносимо прогретого, как и все вокруг)
приносят с собой колючие песчинки. Сокджин клянется, что он не пробыл в пустыне и минуты, но в его
нижнее белье уже будто чашку молотых сухарей насыпали. Вышедший следом за профессором Чонгук все
так же лениво почесывает одной рукой живот, пока другой натягивает на нос солнцезащитные очки —
самое оно для слепящего солнечного диска, нависшего высоко в безоблачном небе. Вдали виднеются
рваные линии гор — Ким оглядывается по сторонам, понимая, что они далеко не в пустыне: земля плотная и
сухая, ноги не тонут в песочных барханах. Сокджин невольно сравнивает почву с Большим каньоном, на
котором тот бывал в детстве, разве что цветом все окружение бежевым, если даже не молочно-белым.
— Куда нам дальше?
Адам, который весь полет тихо провел в телефоне, изредка поднимая голову и спрашивая что-то одному
ему необходимое, оглядывается вокруг. Светлые песчинки, больше похожие на пыль, сединой оседают на
его лакированных темных волосах. Профессор смотрит под ноги, замечая темную вертолетную разметку, и
вздрагивает, когда слышит вдалеке гудящий рёв моторов.
Лорд Ким кивает головой в сторону вертолетного хвоста и первым направляется в обход, уводя за собой
остальных. Когда профессор оказывается по другую сторону черного железного корпуса, он сначала
несколько секунд промаргивается, потому что кажется, из-за знойных волн горы перед его глазами
принимают странные очертания, но черт подери.
Сокджин жмурится, трет веки запястьем и снова всматривается в горизонт, где, возвышаясь
многокупольной каменной стеной, стоит настоящий дворец. Он напоминает индийский Тадж-Махал или
какой-то древний форт, и черт возьми, если это дом, в котором им придется жить во время подготовки
операции, Ким берет свои слова назад, никакой гул лабораторных приборов ему не нужен.
107/206
Три приближающихся к ним точки, оказавшиеся темными рычащими джипами, становятся больше с каждой
секундой. Профессор неосознанно подходит ближе к Намджуну, вставая чуть позади него в надежде, что
серьезный разговор опять пройдет без его участия. Но Сокджин понимает, как просчитался, когда машины,
затормозив с длинным песочным следом, останавливаются прямо перед ними, а из первой, широко
улыбаясь, ступает на землю тот самый солдат со старой фотографии.
Али Аль Харти оказывается невысок и щупло сложен, но за длинной белой рубахой, бороздящей подолом
землю, его фигуру едва ли разглядишь. Про таких людей иногда говорят, что у них большой кошелек,
большое сердце и большой член — оптимальный набор для любой, мало-мальски беспринципной женщины.
Али разводит руки, широко улыбается и уверенно ступает к Намджуну, повязанный на его голове цветастый
тюрбан чуть колышется от песчаного ветра.
Позади в ряд выстраивается несколько крупных мужчин, видимо, телохранителей, если судить по их
выправке и сосредоточенному взгляду. Сокджин смотрит, как развевается в ногах Али белоснежная
арабская рубаха, и слышит незатейливые восточные мотивы арабской дудочки, той самой, которой
выманивают змей из мешков или развлекают толпу на пропахшем пряностями и пылью рынке.
— Поверить не могу глазам моим, — с придыханием бормочет Али, и профессор ловит в его словах тот
самый странный арабский акцент, когда буквы «п» и «б» превращаются во что-то одинаково невнятное, а
гласные сливаются в одну, без перерывов льющуюся песню. — Лейтенант Ким!
Аль Харти с присущей военным выправкой отдает честь, замерев прямо напротив Намджуна, и тот не
удерживается, поднеся ладонь к виску в ответ. В следующую секунду мужчины рассыпаются в громком
хохоте и тянут друг к другу руки, чтобы крепко по-товарищески обняться, и Сокджин не замечает, как
уголки его губ приподнимаются вверх.
— Сколько лет, Али, — с широкой улыбкой тянет Намджун, оглядывая друга, пока тот тянется, чтобы в
лучших арабских традициях прикоснуться щекой к его щеке и крепко пожать протянутую руку, — рад
видеть тебя.
— И я рад, друг мой, — Аль Харти не отходит, стоит к Киму все так же близко, но оглядывает окружающих
теплым взглядом черных глаз, — спасибо Аллаху, что возможность дал нам снова встретиться в здравии.
Профессор не сразу, но постепенно вникает в сложные переплетения слов, которые строит Али, говоря по-
английски. Его речь слегка странная, но легкая и какая-то располагающая настолько, что тревожно
скребущий под сердцем жучок на несколько секунд даже останавливается. Аль Харти кажется хорошим
человеком.
— Чо-он, — тянет Али, приветственно обнимаясь с подошедшим ближе Чонгуком, — все шире и шире
становишься, друг.
— Ты как всегда хорош в комплиментах, — со смешком отвечает Чон, принимая объятия и похлопывая
товарища по спине, — отличная рубаха.
— В вашем распоряжении вся моя одежда и весь мой дом, — добродушно выдыхает Али, и Сокджин
пытается думать о том, как же им повезло, а не о Чонгуке, который, похоже, совершенно бесстыдно
выторговал себе пару национальных костюмов.
— Благодарим за гостеприимство, — вежливо улыбается лорд Ким, становясь следующим, кто принимает
более близкое приветствие, нежели другие. Али крепко пожимает ему руку и даже почтительно наклоняет
голову, выдыхая слегка невнятное:
— Счастлив дать вам кров, молодой лорд.
Сокджин не то чтобы ощущает чувство дежавю, но когда они сидят, раскиданные по джипам, что-то еле
заметное свербит в носу запахом бразильской зелени. Песчаные ветры вырываются из-под крупных колес,
белокаменный дворец неминуемо приближается на горизонте, пока профессор ловит себя на мысли, что
нечто подобное он уже испытывал пару дней назад. Рядом сидит Намджун, который впервые за последнее
время выглядит очень воодушевленно: уголки его губ приподняты, плечи расслаблены, а глаза с интересом
бегают по лобовому стеклу, рассматривая богато украшенный тропическими деревьями дом. Али с
переднего сидения только напевает что-то мелодично-арабское себе под нос, изредка поворачиваясь, чтобы
бросить короткое и сумбурное:
— Я уже дал распоряжение нам приготовить обед.
Или:
— Мы можем пройти через фонтаны и сад, я познакомлю вас и Фаруса.
Фарус, к ужасу Сокджина, оказывается не садовником и даже не старшим сыном Али. Фарус — маленький
белый лев, с круглыми ушами и небесно-голубыми глазами, греющий морду у самого входа в сады. Первым
108/206
делом выйдя из машины, Али направляется к львенку и подхватывает того на руки, гордо, будто товар,
демонстрируя животное гостям.
— Его братьев в мире осталось всего триста, — говорит Аль Харти, вплетая темную ладонь в молочную
пушистую шерсть на шее, — это мои друзья, Фарус.
Профессор не может оторвать взгляд от маленького длиннолапого хищника, но когда отрывает, приходится
запрокинуть голову: белокаменная арка перед ним, кажется, бесконечна в высоту. Она вся, вдоль и
поперек, исписана и изрезана арабскими узорами, внутри двора — искусные вязи и цветастые орнаменты,
которыми увито все, начиная от мраморной плитки пола и заканчивая известняковыми стенами. Вдоль
широкой аллеи журчат длинные фонтаны с бирюзовой водой, украшенные тропической зеленью. Фарус
вьется у Али под ногами, когда они проходят внутрь, и если этот дворец — не одна из сказок Шахерезады,
Сокджин вполне согласен принять тот факт, что они сейчас попросту ссыхаются посреди пустыни, а
арабский Тадж-Махал перед ними — просто мираж.
Чонгук, который, судя по всему, животных совершенно не боится, идет неподалеку от хозяина дома и
неожиданно наклоняется, подхватывая на руки львенка. Тот сразу начинает мотать головой, шипеть и
вырываться, но Чон, ловко проведя пальцами под мордой, только перехватывает животное удобнее,
оставляя его длинный хвост болтаться в воздухе, из-за чего тот иногда задевает пушистой кисточкой
колени. Сокджин от ужаса даже замедляет шаг, чтобы не дай Бог не попасться под пасть (хоть и
маленькую) разозленного хищника. И пускай Чонгук выглядит как частый гость в этом доме, доверять его
безрассудности профессор не хочет — он вообще доверять ему не хочет, жизнь порядочного гражданина
научила со скептицизмом относиться к людям, отсидевшим в тюрьме. Особенно после слов Мина о краже
государства.
Сам Юнги, вопреки тому, что Сокджин увидел в Бразилии, по-профессорски молчалив. Он привычно бросил
пару острот в сторону британцев, пока все шли к дому, но больше не сказал ни слова. Щурил глаза,
задумчиво почесывал нос (Ким старался не смотреть, но все-таки раз за разом обращал внимание на
отрубленный мизинец) и один раз на пару с Хосоком даже скурил сигарету, втихую, как подросток, пряча
бычок под листом какой-то карликовой пальмы. Чон бесшумно гоготал, Мин на взгляды охранников только
пожимал плечами, а Сокджин ненавязчиво начинал просить Всевышнего, чтобы их не выгнали отсюда в
первый же день, потому что ну еб твою мать, ну на кой черт им потребовалось сейчас покурить?! Нельзя
было десять минут подождать?!
— Проходите, пожалуйста, кофе уже готов.
Они застывают на пороге, пока телохранители позади сгружают их немногочисленные сумки. Сокджин
растерянно оглядывается, не зная, что делать: ему разуться? Пройти в обуви? Что вообще стоит делать на
пороге арабского дома, чтобы не уйти из него невежей в следующую же минуту?
— Осторожно снимайте обувь, — раздается спасительный голос Юнги совсем рядом, — не отрывая ног от
пола, вы не должны случайно показать подошву.
Сокджин молча кивает, аккуратно вынимая ноги из ботинок.
— Это считается оскорблением?
— Верно, — Мин, уже разувшийся, бесшумно ступает на ковер, — сейчас нам предложат кофе. Советую
выпить все, иначе Аллах вас покарает.
— Очень смешно, — бурчит под нос Ким, на что Юнги только бесшумно гогочет, проходя за хозяином дома
вглубь бесконечных лабиринтов просторных комнат. Когда профессор говорит «просторных», он имеет в
виду буквально «бесконечных»: высокие потолки в несколько этажей, мраморное море пола, гулкое эхо,
возникающее даже от тихого шепота. Со всех сторон огнями отражается от стен свет небольших торшеров,
хозяин проводит гостей через зал, посреди которого, тихо журча, бьет в воздух бирюзовый фонтан. Мелкие
брызги воды Сокджин ловит лицом, и он бы так и остался у спасительной прохлады, если бы Али не повел
их дальше, останавливаясь в таком же просторном помещении, уставленном столами. На самом большом из
них уже стоят угощения, серебряная посуда и несколько приборов, хозяин указывает рукой, молча прося
присоединиться к обеду, и Ким снова оборачивается на Мина с немым вопросом в глазах, на что тот только
кивает головой в сторону стола и сам направляется к свободному месту.
— Вы варите кофе с утра до вечера, — учтиво обращается к Али лорд Ким, на что тот буквально сияет
своими черными глазами, расплывается в улыбке и благодарно кивает, тут же указывая рукой на место
подле себя.
Сокджин понимает, что это, скорее всего, был какой-то особенный комплимент, что не удивительно было
услышать от лорда Кима: насколько профессор успел заметить, все политики очень хорошо разбираются в
культуре других стран. Намджун, как и британцы, напряженным совершенно не выглядит, будто он
совершенно точно знает, что делает, и это вызывает у Сокджина если не восхищение, то легкую
нервозность, потому что он один, судя по всему, абсолютно плох в чужой культуре. Даже Адам, который
выглядит откровенно «не по-мусульмански» (профессор честно ругает себя за эти слова), выглядит
спокойно и как-то даже не так раздражительно, каким он обычно бывает. Но черт подери, его холёно
109/206
выстриженная борода даже Кима наводит на неприемлемые мысли, а что о нем может подумать тот же
консервативный Али, для которого «Не ложись с мужчиною, как с женщиною, это мерзость» — просто
высечено вместе со всеми стихами буквально на сетчатке, профессор боится даже подумать.
— Как ваша жизнь, дорогие? — Али поправляет тюрбан на голове, и только сейчас Сокджин замечает, как
молодо тот выглядит: несмотря на бороду и густые черные брови, у мужчины открытый взгляд и белые,
ровные зубы. Хотя они с Намджуном и Чонгуком наверняка ровесники, из-за чего самым старшим среди всех
остается профессор Мин, который, насколько Ким помнит, уже на пороге четвертого десятка, если не
больше. Хотя он до сих пор не знает, сколько лет Хосоку и кто из братьев Чон старше.
Наверное, все-таки, Хосок.
— Утопаем в работе, — отвечает ему Намджун.
— Главное, что здоровы и живы.
— Твоя правда, — Али на это улыбается, поворачиваясь к сидящему неподалеку лорду Киму.
— Как поживает королева, молодой лорд?
— Думаю, она планирует пережить нас всех, — легко шутит Тэхён, и атмосфера за столом разряжается из-
за громкого хохота хозяина дома.
— Замечательная женщина, храни её Аллах, — улыбается Аль Харти, привставая с места, чтобы взять в руки
большой серебряный кофейник и наполнить из него стоящие рядом чашечки. — Как же я рад видеть вас.
— Взаимно, друг, — отвечает ему Чонгук, принимая в руки свою чашку. Его взгляд опускается на руки лорда
Кима, расслабленно сжимающие такую же, и густые брови от чего-то хмурятся. Сокджин следит за этим с
недоумением, пока не отвлекается на хозяина дома, уверенно подающего профессору его кофе.
— Благодарю вас, — Али улыбается и кивает, продолжая гостеприимно угощать всех за столом, и в эту же
секунду профессор замечает, как Чон практически залпом выпивает свой кофе, а затем, бегло глянув на
затылок Аль Харти, ловко меняет свою пустую и полную лордовскую кружки местами.
Что это, черт возьми, такое было?
Профессор следит за тем, как Тэхён удивленно поворачивает на бывшего заключенного голову и
приподнимает бровь. Вот сейчас, прямо сейчас он должен разозлиться или как-то ответить на
издевательство со стороны Чона, профессор невольно напрягается в ожидании, уже продумывая то, как
незаметно позвать Намджуна или отвлечь Али, но лорд Ким... молчит. Смотрит в глаза Чонгуку несколько
долгих секунд, дергает уголком губ и поворачивается, делая вид, будто отпивает из чашки. Чон пригубляет
кофе следом за ним и, заметив направленный на него взгляд профессора, только коротко подмигивает.
Что. Это. Было...
— Как продвигается ваша работа? — интересуется лорд Ким, протягивая руку к какой-то восточной
сладости, лежащей рядом с ним на столе. Сокджин видит перед собой небольшую пирамидку из
мармеладных на вид рулетов и не удерживается от того, чтобы взять себе парочку на тарелку.
— Вашими молитвами, — отвечает Али вприкуску с кусочком пахлавы, — дела в гору идут, мы выкачали
вчера пять тысяч баррелей нефти за сутки. Такого раньше совсем не было.
Хозяина дома прерывает один из телохранителей в красном берете — он подходит сзади, наклоняется ниже
и негромко говорит ему что-то на арабском. Глаза Аль Харти неожиданно начинают искриться, он пару раз
кивает, широко улыбается (хотя казалось бы, куда уж шире) и обращается к гостям:
— Прошу меня простить, сейчас к нам заглянет душа моя.
Сокджин оглядывается на глухой, отдающий эхом, стук обуви, и в одной из высоких арок мелькает ворох
черных юбок. Профессор не удерживает взлетевшие вверх брови, но тут же опускает голову, незаметно
глядя вверх исподлобья. В дверном проеме, как одна, стоят несколько девушек, полностью покрытых
черной тканью. Одна из них, несмело потоптавшись в проходе, подходит к Али ближе, и тот мягко разводит
руки, обращаясь к ней негромко:
— Hayati? — Сокджин смеет предположить, что означает это то самое «душа моя», которое Али с нежностью
произнес несколько секунд назад. Девушка щурит густо подведенные черным глаза и кладет богато
украшенную кольцами ладонь мужчине на плечо, наклоняется ближе и что-то шепчет тому на ухо, хотя
могла бы и не шептать, думает Сокджин, все равно никому ни черта не понятно. Хотя Хосок, изучающий в
свободное время арабские геологические сайты, возможно, смог бы разобрать что-нибудь.
— Bialtaakid, — говорит так, будто дает разрешение, Али, и девушка кивает, тут же шустро разворачиваясь в
сторону других, прости господи, жен. То, что это они, профессор от чего-то уверен: все, как одна, покрытые
110/206
черной тканью, и только несколько пар выразительных кошачьих глаз горят между повязками. Та самая
Хаяти замирает около одного из охранников, что-то тихо ему говоря, а затем уходит, и Али полностью
возвращается в разговор.
— Я слышал, у вас расцветают рестораны, — закидывает удочку лорд Ким, и Сокджин не сдерживает
рвущееся изнутри восхищение от того, насколько тот ненавязчиво и умело начинает нужный ему разговор.
— Ох, да, — восклицает негромко Али, — с того момента, как японские партнеры согласились поставлять
нам некоторые продукты, мои рестораны не видели пустых столов.
Бум!
Вот же оно.
Сокджин напряженно следит за лордом Кимом, жующим кусочек чего-то сладкого, когда Намджун
мастерски продолжает вместо него:
— Японские?
— Да-да, из Иокогамы, — выговорить японское название арабу оказывается сложно, от чего он даже сам
начинает посмеиваться, — много таланта в моих партнерах.
Профессор слушает внимательно, пытаясь запомнить даже самые малейшие детали, которые помогут им
потом, а вот Чонгук, кажется, слегка заскучал — и это на самом-то важном моменте. Он откидывается на
спинку стула и оглядывается по сторонам, незаинтересованно бегая от одной хозяйской жены к другой:
будь Али не так увлечен разговором, он бы наверняка счел это грубостью, из-за чего Ким внутренне просит
Чона перестать, но тот только щурится и тянется к своей кружке, медленно отпивая из неё кофе. Он,
кстати, отвратительный — настолько крепкого и горького варева профессор в жизни не пробовал.
— Они сейчас в Маскате? Или вы ведете дела дистанционно? — любопытствует лорд Ким, и то, что отвечает
ему Али, заставляет всех вздрогнуть.
— Конечно, они в Японии, — отвечает Аль Харти, и Сокджин чувствует, как сердце его падает в пятки, —
впрочем, один из них приезжал месяц назад ко мне, я был рад увидеть его в целости. Надеюсь, Аллах
бережет его, где бы он сейчас ни жил.
Брови лорда Кима медленно сводятся к переносице. Адам бегает глазами от одного к другому, явно
порываясь что-то сказать или спросить, но Хосок предупреждающе смотрит на него из-под челки,
предостерегая от глупостей. Профессор чувствует, как былой праздный настрой покидает его тело:
восточные сладости застревают в горле и дальше идти совершенно не хотят, а вот мысли ускользают как
оманский белый песок сквозь пальцы. Неужели им придется лететь в чертову Японию?
— С твоего позволения, друг, — неожиданно говорит Чон, поднимаясь с места, — я бы хотел отойти
ненадолго.
— Конечно, — понимающе дает разрешение Али, тут же отвлекаясь на уже вторую чашку кофе. Профессор
замечает, как лорд Ким на секунду ловит руку заключенного и предупреждающе говорит ему что-то одними
только глазами, на что Чонгук еле заметно кивает и, улыбнувшись хозяину, покидает зал. В его руке
столовым серебром блестит что-то продолговатое и острое.
Большеглазый Фарус собирается было идти следом, но одна из жен, почему-то до сих пор выжидающе
стоящих около порога, останавливает львенка ногой, не позволяя тому уйти в другую комнату. Заставлять
их смотреть на то, как гости едят, кажется как-то не по-человечески.
— Отчего вы интересуетесь ресторанами, милорд? — Лукаво щурится Али. — Хотите заиметь пару штук?
— Да, — кивает Тэхён, и Сокджин от чего-то уверен, что это все огромная ложь, — сами понимаете, как
тяжело нынче найти совестливых поставщиков.
— Абсолютно правда, — хозяин подливает в пустую кружку лорда вторую порцию кофе, попутно оглядывая
остальные кружки, чтобы те были полными, — могу вам дать контакты, для хороших людей ни гроша не
жалко.
— Буду очень благодарен, — вежливо улыбается Тэхён, коротко перекидываясь взглядом с сидящим
напротив Намджуном. — Как поживает ваша матушка?
Профессор не улавливает новое направление, куда заходит диалог, задумчиво замирая взглядом между
красивых резных тарелок. Если тот самый агент, которого внедрили под именем «Андо», действительно
сейчас в Японии, тогда им придется отказаться от его помощи, слишком уж долго будет устраивать новый
перелет. С утра Намджун сказал, что счет идет на часы, и лишнего дня у них может и не быть: если в
ближайшую неделю они не раздобудут вирус, то его могут либо снова транспортировать в другое место
(если уже этого не сделали), либо выставить Штатам долгожданный ультиматум, за который у всего
111/206
министерства полетят головы с плеч хлеще, чем того можно будет ожидать.
После обеда им необходимо будет собраться, чтобы решить, что делать дальше: в Маскат они приехали
слишком рано.
— Султан скоро устраивает традиционный прием, — выцепляет из общего разговора Сокджин, — по случаю
открытия конного сезона. Уже через неделю будут первые скачки, если вы останетесь в моем доме и
примите мою еду, я буду рад показать вам гонки. Мои лошади тоже будут участвовать.
— Это будет большой честью для нас, — улыбается Намджун, на что Сокджин только облизывает сухие
губы. Судя по всему, японскому агенту придется лететь до них самому, если только удастся с ним
связаться: лорд Ким выглядит весьма хмуро последние несколько минут.
— Я рад, если это так.
Профессор смиренно проглатывает мелкие кофейные песчинки, поджимает губы от горечи и пытается
решить, что делать с горечью неудачи, засевшей под сердцем.
***
Чонгук чувствует, как давит на мочевой пузырь простое человеческое желание поссать, которое еще
больше усугубилось после первой чашки кофе. Жены Али, как одна провожающие Чона кошачьими глазами,
все еще непонятно зачем терпеливо ждут у порога, и то ли традиция, то ли просто они все больные какие-
то — Чонгук не знает.
Ладонь согревает столовый серебряный нож, Чонгук задирает футболку и прячет тот под резинку
спортивных штанов, попутно оглядываясь по сторонам, чтобы ненароком не натолкнуться на кого-то из
красноголовых (из-за беретов) охранников. Уложенный мрамором туалет не вызывает ничего, кроме
детского желания нассать мимо и засечь время, через сколько скрупулезные уборщицы приведут все в
порядок — Чонгук со смешком давит в себе дурацкий азарт и, придерживая нож у тазовой косточки, с
противным эхом, от которого в этом доме, судя по всему, не скрыться, спускает в унитаз.
Когда внизу живота от облегчения едва ли не бабочки начинают порхать, Чон стряхивает с головки капли, и
резко оглядывается в сторону двери, едва заслышав в коридоре глухой стук. Чонгук нажимает на смыв,
бесшумно натягивает штаны с бельем обратно и, уперев руку в бок, медленно подходит к двери. За ней
пустой коридор и два охранника, медленно заворачивающих за угол.
Чон бегает глазами вокруг и расслабляет было плечи, как шею его резко зажимают локтем. Сзади крепко
кто-то прижимается, заводя руки на удушающий прием, и Чон, ни секунды не медля, ловко цепляет из-под
резинки нож, удобно перехватывает его и полосует лезвием по чужой руке.
Когда хватка от неожиданности ослабляется, Чонгук подныривает вниз и резко разворачивается, сжимая
крепче нож и не глядя приставляя его к чужому горлу, но его за предплечье тут же сильно хватает
кровящая окольцованная ладонь, и Чон летит на пол из-за умелой подсечки. Глаз улавливает полы черной
ткани, когда Чонгук, не задумываясь, выкручивает тело и ногами валит нападавшего следом, тут же
коленом прижимая его шею.
Стряхивает с глаз челку и смотрит в упор на хищноглазую Хаяти, хмурящую от боли свои темные брови.
— Али вас совсем не кормит, что вы с голоду нападаете на чужих мужчин? — усмехается Чон, хотя в глазах
у него нет и намека на веселье. Поднимает голову, чтобы оглянуться на наличие вокруг охраны и
прогадывает момент, когда девушка дотягивается рукой до выпавшего в драке ножа и ловким взмахом
полосует им по лицу Чона, больше чтобы отпугнуть, нежели навредить. Лезвие обжигает щеку, оставляя на
ней кровоточить красную полосу, пока Хаяти, совершенно профессионально вывернувшись из захвата, с
силой припечатывает Чонгука к земле.
— Блядство, — кряхтит он с полуулыбкой из-за давления на спину, а затем дергает чужую лодыжку,
перекатывается и снова оказывается сверху, кондором нависая над явно бессмертной девушкой.
Та молчит партизаном, только глаза довольно щурит, будто не всерьез это все, и Чона резко прошибает
волной жарких мурашек по спине. Знакомый огонек мелькает в густо подведенных сурьмой глазах, и
Чонгук иронично извиняется в мыслях перед всеми богами, которых он только мог бы оскорбить, а затем
резко дергает ткань, покрывающую женское лицо.
Ворох длинных светлых волос путается в ткани и опадает на землю. Чонгук смотрит с неподдельным
восхищением в глазах, не переставая усмехаться, только теперь уже от того, что ему действительно весело.
Кошачьи глаза лукаво смотрят в ответ, когда Чон, не веря помотав головой из стороны в сторону, убирает с
чужой шеи захват.
— Юнги убьет тебя.
112/206
В ответ ему со смешком прилетает низкое:
— Не сможет.
Чонгук, приподняв бровь, оглядывает чужие длинные волосы, накрашенные глаза, вместе с которыми под
черной тканью скрывалась острая линия челюсти, кадык и плохо выбритая щетина на шее.
— Работа в спецслужбах хорошо на тебя влияет, — подтрунивает Чон, демонстративно осматривая

лежащего перед собой мужчину, — Пак Чимин.
Тот тянет уголок губ вверх и, пользуясь тем, как расслабился Чон, по-армейски сильно захватывает его
тело, ловко скидывая с себя и поднимаясь на ноги одним быстрым прыжком. Чонгук мгновенно вскакивает
следом, размазывая тыльной стороной ладони кровь по щеке.
— А вот ты растерял в тюрьме всю хватку, Чон Чонгук.
Чимин расправляет плечи и ногой поддевает с пола платок, подхватывая его кровоточащей ладонью, на
которой дорого блестят разноцветными камнями золотые кольца. Пшеничные волосы волнами опускаются
на широкую грудную клетку, которую при желании можно разглядеть даже через черную ткань верхней
одежды.
— Мне вот интересно, — начинает Чонгук, подбирая слегка заляпанный кровью нож и пряча его обратно под
резинку штанов, — мне так-то много чего интересно, но первее всего хотелось бы узнать: как там поживает
Аллах?
— Astaghfirullah, — осуждающе выплевывает Чимин, но глаза его задорно сужаются, и Чон может разве что
бесшумно засмеяться, да протянуть вперед руку, которую Пак крепко пожимает, пару раз похлопав друга
по спине. — Какого черта вы здесь забыли?
— Разговор не коридорный, — Чонгук снова оглядывается, проверяя вокруг отсутствие охраны, пока Чимин
выпутывает из платка небольшую резинку и наклоняется вперед, чтобы собрать в пучок длинные волосы, —
мы приехали из-за Митсуо Андо, слышал о таком?
— Понятия не имею, о ком вы, — усмехается Чимин, вскидывая голову и тут же укрывая её платком, — я
видел сэра Кима. У вас, судя по всему, проблемы.
— Проблемы у американского правительства.
— Занятно, — Пак прячет нос под тканью и повязывает концы платка на шее, — возвращайся в зал, тебе
нельзя задерживаться больше, чем на чашку кофе.
Чимину хватает секунды, чтобы сделать чуть подглуповатый кошачий взгляд, слегка ссутулить плечи,
чтобы скрыть солдатскую выправку и мощную грудину, а затем последний раз поправить мятую одежду.
— Мы собираемся вечером.
— Я найду вас, — говорит Пак, а затем осторожно снимает с раненой руки золотое кольцо, ящерицей
обвивающее безымянный палец, и протягивает его Чону, — передай это Юнги.
Чонгук кивает и надевает украшение себе на первую фалангу указательного пальца, пока Чимин прячет
ладонь в длинном просторном рукаве и теперь уже сам оглядывается по сторонам.
— Давай.
Прощаются короткими кивками и долгими веселыми взглядами друг другу в глаза, после чего Чонгук
разворачивается и уходит в сторону зала, попутно растирая по щеке остатки запекшейся крови. Царапина
неприятно зудит, побаливает и чешется, но Чон только усмехается прежней крепкой хватке Чимина и,
обогнув все тех же тихо стоящих у порога женщин, подходит к столу.
— Все в порядке, друг? — спрашивает Али улыбчиво, на что Чонгук может только качнуть головой,
внутренне разрываясь от хохота. Вот ведь действительно занятно.
Тэхён хмурит брови, когда замечает опухшую царапину у Чона на щеке, но не говорит ни слова, молча
стягивая со стола тканевую салфетку и кладя её бывшему заключенному на колени. Чонгук в немой
благодарности ведет ногой по чужой лодыжке, а затем незаметно достает из-под футболки нож, обтирая
его красное лезвие о белизну утащенной салфетки.
— Мин, не подашь мне воды? — вежливо кивает головой на стол, и Юнги, подозрительным взглядом окинув
Чона, привстает с места, протягивая тому небольшой графин.
Когда между пальцев Мина остается влажное от пота и теплое от рук кольцо, он резко поднимает голову.
Чонгук усмехается самым уголком губ и наливает в бокал воды, готовясь стать жертвой двух прожигающих
113/206
взглядов сразу с обеих сторон. И если Юнги можно только игнорировать, то лорда Кима, который подпирает
голову ладонью, чтобы удобнее было изредка коситься на Чонгука разными взглядами, хочется, разве что,
поцеловать.
Возможно, он постарается найти причину сделать это немного позже.
**Никаб** носят в достаточно консервативных мусульманских странах; Оман от этого свободен, прав у
женщин там намного больше, чем в других странах Ближнего Востока.
https://avatars.mds.yandex.net/get-pdb/2805977/28d3e36c-11bd-4595-bcb0-63b36111ec54/s1200
«Не ложись с мужчиною, как с женщиною, это мерзость» — Третья книга Моисеева (Лев. 18:22). Это один из
постулатов, на которые опираются верующие люди (в т.ч. мусульмане), когда разговор заходит о
гомосексуализме.
**Hayati** — душа моя, жизнь моя.

**Bialtaakid** — конечно.
**Astaghfirullah** — «Астагфируллах», да простит меня Аллах!
Зачастую используется при покаянии после совершения или лицезрения греха.
Интерьеры дворца, разные забавные вещи, анонсы и объяснения можно найти в Тви: **@sdwbts**
114/206
Глава 14. Серпантин
Сокджин соврет, если скажет, что ему здесь не нравится — он в чертовом восторге. Его комната
(если можно так назвать настоящие покои) выходит высокими резными окнами на рваные линии гор, в
промежутках между которыми сливается с линией горизонта широкое голубое море. После обеда все сразу
направились отсыпаться — Али, набрав со стола сладостей, приказал своим работникам отнести их в
приготовленные гостям комнаты, а сам проводил каждого до его дверей, попутно рассказывая о том, как
устроен дом.
Оказывается, некоторые арабские дома делятся на женские и мужские половины, своих гостей Аль Харти,
естественно, поселил во вторую. В первой, по его словам, находится гарем, где живут и коротают досуг его
жены — вход в эту часть дома был строжайше запрещен абсолютно всем, на кого только упал терпкий
арабский взгляд Али. А он не просто упал на каждого, он настойчиво пробежался, несколько раз
покрутился, а затем и вовсе остановился буквально на всех по очереди, чем настойчиво дал понять,
насколько хозяин дома консервативен. Сокджин даже слышал, что в некоторых семьях арабским женщинам
запрещено находиться на втором этаже, если их мужчина в этот момент на первом: якобы жена не должна
стоять над мужем. И вся эта абсурдность показалась бы Киму чем-то несбыточно далеким, если бы он
своими глазами не видел сегодня несколько закутанных по самые глаза женщин. Высоких, низких, с
одинаково черным кошачьим взглядом и богато украшенными руками.
От мыслей о них отвлекает неожиданно возникший в голове голос Намджуна, негромко прошептавший о
том, что сегодня после ужина все собираются в центральном зале, мимо которого они проходили по пути в
комнаты. Это было большое круглое помещение с широким дубовым столом, небольшим фонтаном (не
таким, какой видели на входе, но тоже весьма внушительным и тоже журчащим), коврами и различными
тропическими цветами в глиняных горшочках. Место тихое, вдали от основных комнат и коридоров, из-за
чего для их маленького партизанского междусобойчика, как это в мыслях обозвал Сокджин, подойдет оно
отлично. Да только время уже близится к этому самому ужину, от совместных посиделок с Али все в один
голос отказались, сославшись на усталость, а профессор до сих пор чувствует себя если не в летнем лагере,
то в турецком сериале точно.
Он всё еще не знает, что они будут делать с этим «Андо», где им взять информацию о вирусе, какого черта
сегодня на обеде творили британцы и почему Мин, стоило только кофепитию закончиться, сорвался с места,
сказав буквально что-то про туалет и потом догоню. Не догнал — может, ему поплохело с утра? Юнги был
сам не свой еще в аэропорту, что уж говорить про вертолет. Неожиданное волнение за профессора делает
часы ожидания еще хуже, да только выйти и проверить, где он сейчас, Ким не решается под страхом
забрести не туда или встретить какого-нибудь телохранителя Али. Стать жертвой лингвистической дыры
между собой и мужчиной в красном берете Сокджин, откровенно говоря, не хочет, оттого и сидит уже
полчаса на кровати, смотрит на разложенные по столу сладости и не знает, съесть их самому или скормить
павлинам, гуляющим по саду — их пушистые цветастые хвосты профессор отлично видит из окон своей
комнаты.
Решив в итоге, что заманчиво выглядящие кусочки пахлавы профессор сможет осилить и сам, без птичьей
помощи, Ким откидывается на кровать и прикрывает глаза. Телефон лежит рядом, будильник в нем уже
давно заведен на время ужина. Сокджин глубоко вздыхает и поворачивается набок — некоторые мысли
могут подождать его парочку часов.
***
Юнги проскальзывает мимо охраны молча, попутно доставая из заднего кармана джинсов мятую пачку
сигарет, в которой дезертиром между фильтров прячется зажигалка. Курить хочется невыносимо. Мин уже
на той грани, когда легкие внутри пульсируют и сокращаются, а чистый южный воздух не кажется таким
чистым без привкуса никотина — изнутри всё раздирает от того, как хочется заполнить тело мягким,
снимающим раздражение дымом.
Архангел на затылке зудит, Мин безжалостно расчесывает кожу пальцами, затем оглядывается вокруг и,
чуть не прикусив кончики пальцев, сжимает сигарету зубами, подпаливает кончик, а затем нетерпеливо
втягивает горячий дымный воздух, тут же рвано выдыхая его носом. Пахнет пылью, сладкой травой и
горьким табаком. Юнги дымит беспрерывно, жадно, потому что изнутри колотит люто, но мимо арабских
жен, скользящих пожирателями смерти по коридору, он проходит безучастно, только коротко пробегает по
их черным макушкам взглядом да сбивает пальцем пепел прямо на мраморный пол.
Золотая ящерица, греющая мизинец, блестит длинным золотым хвостом вокруг пальца — Юнги бросает на
неё быстрый взгляд, прежде чем зажать сигарету зубами и вплести ладонь в длинную сухую челку. Сердце
тянет и ноет, трепещет крыльями бабочки и тоскливо завывает целой волчьей стаей. Кончики пальцев бьет
тремором, в животе морским узлом вяжется желудок. Юнги смачивает сухие губы языком, случайно
прикусывает фильтр и снова втягивает щеки, заполняя грудь дурманящим жаром.
Он чувствует каждую мурашку, каждую клеточку кожи, каждую дрожащую от невозможной смеси
предвкушения и тоски поджилку. Юнги спотыкается почти на ровном месте, выплевывает мат сквозь зубы,
потому что настроили, блядь, хоромы, а нормальных порожков сделать ума не хватило, а затем наконец-то
115/206
выходит на свежий воздух.
Большой, блестящий лазурью павлин поворачивает на выскочившего из дома Мина свой острый клюв.
Хлопает пару раз глазами и, завертевшись и задрожав как собака, которая отряхивает свою шерсть от
воды, плавно распушает огромный цветастый хвост. Юнги пристально смотрит на россыпь голубо-зеленых
«глаз», веером торчащих из птичьей задницы, и грешным делом подумывает дернуть у того пару перышек,
пока никто не видит.
Оглядывается по сторонам — из возможных наблюдателей только парочка красноголовых солдат, но те

слишком далеко — и, зажав по-воровски сигарету в уголке рта, начинает подбираться к ничего не
подозревающей птице. Огромный хвост её, плавно качающийся веером на ветру, напоминает что-то
психоделическое, Мин даже промаргивается несколько раз, чтобы в глазах так сильно не рябило, и
бесшумно подкрадывается к павлину ближе.
Тот хлопает глазами и выжидающе смотрит, но хвост всё еще пушит и даже качает им в разные стороны,
словно нарочно привлекая к себе внимание. Юнги подтягивает джинсы на коленях, присаживается на
корточки и, подцепив фильтр большим и указательным пальцами, вынимает тот изо рта, выдыхая дым в
сторону. Павлин заинтересованно наклоняет голову, и только Мин хочет ему сказать, что хуй там плавал,
ищи себе другую сигарету, как птица резко клюет его в руку с бычком.
— Ай, блядь!
Юнги шипит, павлин тут же опасливо отшатывается, всё еще смотря на белый окурок (так похожий на
кусочек хлеба) в чужих руках, когда позади раздается приглушенный смех.
Мин тут же оборачивается, на высоте своих глаз замечая длинную черную юбку. Поднимает голову, чуть
жмурясь от солнца, и видит контрастную и совершенно неразборчивую фигуру определенно одной из
мусульманских жен — не сильно высокой, но достаточно широкой в плечах.
Вот же блядство, она видела, как Мин собирался обесчестить павлина.
— Это не то, что вы могли подумать, — Юнги даже приподнимает ладони, мол, капитулирую, пока между
пальцами правой руки продолжает дымиться практически в ноль скуренная сигарета.
Девушка присаживается рядом, поправляя окольцованными пальцами ворох темных юбок, и Юнги грешным
делом подумывает, что если за разговор с павлином ему ничего не сделают, то вот за присутствие подле
одной из жен могут неплохо так подрезать яйца. Это вынуждает слегка напряженно оглянуться по
сторонам, проверяя, нет ли никого по близости, а затем как-то невесело усмехнуться.
Кольцо на мизинце тревожным трепетом обжигает палец.
Юнги смотрит на него нечитаемым взглядом, так и не опустив поднятые ладони — он буквально зависает,
пока девушка, мягко хмыкнув в ткань платка, подпирает ладонью голову. У неё на носу небольшая
горбинка, на которой держится черный никаб, и Мин, невольно ушедший на поводу интриги, отрывает
взгляд от кольца и поднимает до чужих глаз.
Чтобы, похоже, сердце камнем упало в пятки.
Юнги смотрит в темные глаза, обведенные сурьмой, и видит, как те лукаво жмурятся от улыбки. Легкие
сжимаются до такой степени, что воздух просто застревает в горле и дальше пролезть не может —
задержав дыхание, Мин кропотливо осматривает единственную полоску кожи, не скрытую никабом, и
узнает россыпь маленьких родинок на переносице.
По следам веснушек к Юнги медленно приходит осознание.
Он вглядывается в морок сурьмы, черным облаком вьющийся вокруг родных глаз, и с тихим смешком
выдыхает:
— Лучше бы ты был павлином.
В ответ на негромкий хохот Мин тянется вперед, бережно сжимает пальцами чужие щеки и наклоняет
спрятанное лицо к себе ближе. Горячо выдыхает, неверяще усмехается и поднимает взгляд, последний раз
глядя на морщинки в уголках кошачьих искрящихся глаз.
Задыхается вместе с собственным ноющим сердцем, смелее перехватывает пальцами чужие щеки и
вжимается губами прямо в черную ткань мусульманского платка, чтобы через ворох исламских запретов
почувствовать, как знакомые губы сминают его в ответ.
***
Когда маленькие золотые часы на прикроватной тумбочке отливают золотом стрелок ровно на семи вечера,
116/206
Сокджин подскакивает на кровати от громкого сигнала телефона. Понимает, что надвигается время общего
сбора, стоит только выглянуть в окно — небо, полностью желтое, горит закатным огнем от белого
солнечного диска, стремительно томящегося прямо над алой линией горизонта, проглядывающей между
острых темных пик гор.
Профессор и не заметил, как сбежал от мыслей в тяжелую дрёму, да только вместе с открытыми глазами
шел довесок в виде никому не нужной ответственности — ворох мыслей об этом чертовом Андо решил, что
сейчас самое время напомнить о себе. Сокджин шумно вздыхает, борясь с подступающей зевотой, и
пытается хотя бы предположить, в какую сторону они будут сегодня думать. Придется ли сидеть всю ночь
за ближневосточной картой, стоит ли собрать вещи для нового перелета, поможет ли вообще кому-нибудь
то, о чем он сейчас думает? Последние несколько дней Сокджин остро ощущает себя пятым колесом в их
конной упряжке: то есть буквально не тем и не там. И хотя Намджун всегда смотрит на него так, словно он
самый нужный и самый важный в этой команде, этакий виновник торжества, и даже лорд Ким иногда
учтиво интересуется его мнением, но толку от профессорских умозаключений — разве что потешить чувство
собственной нужности. Не то чтобы Сокджина действительно это напрягает, но да, напрягает. И пускай по
обыкновению своему он с честью принимает роль стороннего наблюдателя, какое-то уебанское детское
любопытство все толкает и толкает стать частью чего-то большего.
Профессор стать себе героем дешевого боевика не позволяет, потому что трус — он признает это абсолютно
честно, никакие в сраку приключения с наркотиками или, боже, оружием, ему не нужны — и сколиозная
лабораторная мышь, которая пусть и считает себя в зеркале весьма привлекательной, за последние недели
привлекла к себе только неприятности и каких-то слишком уж важных людей. Сокджин не уверен, как
должны реагировать в его ситуации нормальные люди, но пока закаленная студентами профессорская
психика мужественно кричит от страха, сам Ким прямо руками хватает с подноса слегка суховатый и
заветренный кусочек рахат-лукума, разом отправляет его в рот и сурово смахивает с губ остатки кокосовой
крошки.
Он не готов, но готовность его к черту никому не сдалась, и от этого становится так легко, что Сокджин,
запихнув за щеку еще один мягкий сладкий кусочек, хлопает себя по карманам липкими руками,
оглядывается в поисках телефона и, только когда наконец-то находит его, покидает свои покои, не забыв
перед этим смачно хрюкнуть под нос от слова «покои». У него внутри всё еще грызет тревожный червячок,
но, пожалуй, одного Ким Намджуна хватит для того, чтобы профессор ненадолго успокоился — так уж
вышло, что политик одним своим видом внушает непонятную уверенность в то, что все будет хорошо, и это
вынуждает цепляться за него всеми возможными руками и ногами (профессор считал, у него в сумме
получилось две пары).
А еще Сокджин решительно настроен узнать у него на досуге, каково все-таки делать пирсинг в интимных
местах. И эта мысль в больном мозгу находит такой положительный отклик, что Ким грешным делом
подумывает провериться и сдать анализы на долбоебизм, но только по приезде обратно в Вирджинию, а то
вдруг что.
От собственных глупых шуток настроение неожиданно улучшается до стадии, где можно смело похихикать
над красными беретами охранников и не огрести при этом, потому что больных умом людей и бить как-то
совестно. Ким гогочет себе под нос, пока идет по коридору, периодически оглядываясь, чтобы вспомнить,
какой дорогой его вели до комнаты. Из-за угла неожиданно выруливает Адам, улыбающийся экрану
телефона, и профессор, так и не сказавший «стоп» своей машине юмора, хрюкает тому панибратски:
— Девушка?
Адам смотрит на него как на душевнобольного, но улыбаться не перестает, и выглядит это достаточно
комично.
— Собаки.
Стажер поворачивает экран телефона к профессору, и тот чуть наклоняется вперед, чтобы разглядеть на
нем двух статных высоких далматинов, сидящих среди маленьких красных цветов. У них вытянутые морды,
гордо поднятые носы, длинные крепкие тела и тонкие лапы — этакие знающие себе цену красавцы, глядя
на которых Сокджин замечает только драгоценные камни на их широких ошейниках.
— Это моих родителей.
А Ким не знал, что семья Адама богата. Хотя тот и производит впечатление человека, который тратит
месячную зарплату американского работяги на средства по уходу для бороды, судя по фотографии, там
зарплата, минимум, полугодовая, если премиальные начислят, хватит еще и на усики. Профессор хмыкает и
выпрямляется.
— Красивые.
Адам не отвечает, кивает молча и блокирует телефон, разворачиваясь в сторону одной из крупных
распахнутых дверей. Сквозь проем видно небольшой журчащий фонтан и несколько мужских фигур, уже
разбросанных по наполненному эхом залу.
117/206
— А вот и вы, — Намджун оборачивается на стук их шагов, и полуулыбка его, которая с ямочками, теплит и
разнеживает тревожного червячка, который даже забылся на секунду и перестал копать что-то у Сокджина
в груди, — мы уже разложились.
На одном из десятка диванчиков, расставленных по периметру круглого зала, стопкой сложены бумаги,
которые они возят из страны в страну, да только применение им найти никак не могут. Сокджин ступает на
мягкий ковер, которыми здесь застелен весь пол, и кивает присутствующим, неловко устраиваясь в итоге на
кресле, рядом с чуть помятой картой, расстеленной прямо под ногами.
Хосок сидит напротив, прямо на ковре, раскинув ноги по обе стороны от большой тарелки с козинаками —
те выглядят настолько залитыми каким-то сахарным сиропом, что от одного взгляда на сладость блестящих
семечек у профессора аж зубы сводит. Хотя Чон хрустит ими с каким-то мазохистическим удовольствием, у
Сокджина, пытавшегося бросить курить за счет сладкого и потолстевшего в итоге килограмм этак на
десять, все это обилие сахара вызывает разве что ужас. И желание съесть что-нибудь мясное.
Чонгук стоит от него неподалеку, задумчиво рассматривая большой гобелен на стене, и он, похоже, все-
таки заглянул к Али в гардероб, потому что длинная белая рубаха с коротким воротником-стойкой
разительно отличается от всей той одежды, в которой Сокджин видел его до этого. Чон небрежно зачесал
челку назад, и выглядит это, Ким признает сам себе, очень даже красиво. Профессор бы даже подумал
сделать что-то подобное со своими волосами, если бы зеркало когда-нибудь служило ему чем-то большим,
нежели просто попыткой посмеяться над своим сонным утренним лицом.
— Вы, похоже, отлично поспали, — с привычной учтивостью улыбается лорд Ким, оторвавший по-змеиному
сверкающие глаза от карты только ради того, чтобы поймать профессорский кивок и опустить их обратно,
— нам нужно выделить все аэропорты и вертолетные площадки в радиусе нескольких сотен километров от
Маската. Если вирус был привезен в столицу, то нам стоит узнать, как его могут оттуда увезти.
— Мне посмотреть? — спрашивает Намджун, протягивая руку к карману брюк, где выпирает плоским
экраном телефон. Сокджин подается было вперед, как замирает от четкого:
— Не стоит. Я могу сказать, где они.
В дверном проеме замирает Мин Юнги, за спиной которого, сверкая черными кошачьими глазами, стоит
одна из жен Али, и чертово блядство, что она тут делает?!
Сокджин испуганно поднимает на неё глаза, тут же начиная оглядываться по сторонам, потому что если их
таких неожиданно увидит хозяин дома или кто-то из его охраны, замаливать грехи им придется в канаве
перед воротами дворца, не иначе. Откуда Мин вообще выцепил её?! Да, отсутствие Андо в Омане еще
потреплет им нервы, но это же не повод обращаться к первому попавшемуся арабу, более-менее знающему
английский.
Тем более, если это женщина.
Тем более, если она жена Али.
— Я уж думал, вы сегодня друг от друга не оторветесь, — усмехается Чонгук, отрывая взгляд от гобелена.
— Завались нахуй, Чон, — неожиданно низко говорит девушка, и профессорские брови стремительно
поднимаются к линии роста волос.
В смысле, блядь?
Чонгук запрокидывает голову и раскатисто смеется, а жена Али, кажется, закатывает глаза и начинает
развязывать накинутый на голову платок. Из-под него высыпается ворох длинных светлых волос, и Сокджин
в ужасе хочет было зажмуриться, потому что ну не зря их, черт подери, прячут от чужих мужчин, но Мин
неожиданно поворачивается к девушке лицом и осторожно кладет ладонь ей на затылок, прежде чем
начать собирать наэлектризованные волосы в пучок.
Та позволяет Юнги трогать себя, даже протягивает в итоге небольшую тонкую резинку, чтобы профессор
Мин, пропуская через пальцы пшеничные пряди, сцепил их на затылке в кривой плотный хвостик. Когда
девушка, комкая в руке платок, поднимает обратно голову, Сокджин клянется себе, что без адекватных
объяснений всего он сегодня с места не сдвинется.
Потому что у жены Али пухлые округлые губы, нос с небольшой горбинкой, острые скулы и, вот же
незадача, мужской кадык на шее. А вместе с ним выразительная линия челюсти, широкий разворот плеч и
слабые следы от плохо выбритой щетины.
Мин забирает из окольцованных рук никаб, разворачивается ко всем лицом и задорно дергает бровями, мол,
та-дам.
Та-дам, блядь!
118/206
— Рад видеть тебя в целости, — лорд Ким поднимается с кресла, чтобы крепко пожать мужчине руку, и
Сокджин чувствует, как начинает по тихой грусти сходить с ума. — Новый имидж тебе к лицу, Пак Чимин.
— Это не планировалось, сэр, — отвечает тот самый Чимин, и маленькие кусочки пазликов в профессорской
голове начинают один за одним правдоподобно складываться в мутную, но весьма логичную картинку. Он
молча следит за тем, как мужчины приветствуют друг друга, и не может оторвать глаз от незнакомого
лица, будто привораживает оно не хуже, чем умелые мотивы арабских дудочек завлекают в воздух змею.
— Я понимаю, — лорд Ким хлопает мужчину по плечу и поворачивает голову к Мину, — а ты, я вижу,
счастлив.
— Век бы не видеть твоего лисьего лица, — закатывает глаза Юнги, но уголки губ его против воли
приподнимаются в улыбке.
— Повяжи ему никаб, — острит Хосок, на что лорд Ким только тихо хмыкает и присаживается обратно на
диванчик.
Сокджин медленно оглядывает всех, ловит смятение в глазах у Адама, любопытные искорки — у Намджуна,
и наконец-то понимает. Медленно, с трудом, но безликий муж Мин Юнги обретает узнаваемые черты,
отсутствие японского партнера начинает иметь смысл, а совершенно не удивленные братья Чон и «сэр»
лорд Ким вместе с ними становятся тем самым ударом, который забивает шляпку гвоздя в деревянную
доску.
Перед ним стоит Пак Чимин. Муж профессора Мина, подчиненный Службы Британской безопасности и
деловой партнер из Японии Андо.
Секретный агент, неожиданно ставший для всего мусульманского мира секретной женой.
— Вернемся к аэропортам, — просит Намджун, когда обмен любезностями сходит на нет. Чимин цепляет
ткань черного платья на спине и легко стягивает его через голову, оставаясь в легких хлопковых штанах и
футболке, из-под которой выглядывает линия поджарого пресса.
В этот мужественный момент Сокджин перестает понимать Аль Харти.
— Всего в Омане десять аэропортов, — Пак тем временем подходит ближе к карте, и профессор получает
возможность рассмотреть его лучше, — большая их часть на севере. Еще есть три старых авиабазы, они
находятся здесь, — присаживается на корточки, сложив ткань платья на колени и поднеся палец к карте, —
здесь и здесь. Полноценно воспользоваться ими нельзя, но посадить или поднять самолет при большом
желании хватит.
— Юнги рассказал тебе о ситуации? — спрашивает лорд Ким, хмуря брови над картой.
— Нет, сэр.
— Кажется, кто-то был очень занят, — гогочет Чонгук, плутовато поглядывая то на Мина, то на сидящего у
карты Пака. Сокджину неожиданно становится неловко.
— Чон, друг, сперма в голову бьет? — отвечает ни чуть не медля Чимин, и профессор, похоже, понимает,
почему Мин Юнги взял того замуж. — Если бьет, сходи продрочись, мы подождем тебя.
— Я не Юнги, мне пару минут не хватит.
— Ну да, пальцы в задницу так быстро не запихнешь, — усмехается Мин.
— Я прошу прощения, — тактично пытается вмешаться Намджун, и Сокджина пробивает на истерическое

похрюкивание. — У Соединенных Штатов увели из-под носа готовое биологическое оружие. Всего три
инфекционные частицы, которые в скором времени могут стать причиной шантажа или, того хуже,
биологической войны, которую в итоге проиграют все.
— Что за оружие? — сводит брови Чимин.
— Продукт скрещивания сибирской язвы и гриппа, — Намджун оглядывается, забирая с диванчика один из
листов, чтобы протянуть его Паку, — Химера.
— Говорящее название, — хмыкает тот, принимая бумаги в руки и опуская глаза на распечатанную с
микроскопа фотографию, — похож на морских ежей.
— А ты точно сможешь нам помочь? — издевается Чонгук.
— Нахуй, Чон. На-хуй.
Чимин перелистывает страницу, бегло оглядывая текст, и откидывает в итоге листы за ненадобностью. Все
119/206
равно ничерта без вдумчивого чтения он не понимает.
— Мы предполагаем, что вирус у кого-то в высших кругах, — Тэхён облизывает губы, разбавляя своим
британским акцентом общий разноязычный колорит, — возможно, у султана.
— Даже так, — задумчиво тянет Чимин, начиная ритмично постукивать пальцем по коленке. Встает он
только через несколько секунд затянувшейся тишины, тут же цыкая от боли из-за затекших ног, — это
имеет смысл, оманский лоббизм во многом аполитичен, вряд ли кого-то из них будут интересовать
запрещенные американские разработки.
— Стоило прожить эту жизнь хотя бы ради того, чтобы спиздить что-нибудь у султана, — Хосок, зацепив
очередной небольшой кусочек козинака, концентрирует в себе все оптимистичное, что в их «команде» еще
осталось.
Чимин хмыкает.
— Скоро у них начнутся скачки, — Сокджин навостряет уши, когда слышит что-то смутно знакомое; Али
тоже говорил им про скачки, — ежегодно все обеспеченные оманцы выставляют своих лошадей на
соревнования, и обязательно кто-нибудь в итоге проигрывает на ставках свой дом или бизнес.
— Сомнительное развлечение, — Юнги подходит ко всем ближе, подтягивает джинсы на коленях и

присаживается перед картой сам, будто она что-то важное сможет ему сказать прямо сейчас. Чимин,
свернув в руках черную накидку, вешает её на локоть и опускает свободную руку Мину на макушку, мягко
приглаживая пальцами волосы, и профессор Ким безбожно застывает взглядом на этом крохотном жесте.
— Проигрывать дом всегда весело, — усмехается Пак, и Мин опускает голову к карте, пока губы его
расплываются в широкой улыбке. Вот же черт... — Перед началом скачек султан традиционно устраивает
большой прием. Насколько я знаю, Али уже пригласил вас.
— Он обмолвился, — подтверждает лорд Ким.
— На него приходят буквально все. Если кто-то из оманцев и украл Химеру, в этот вечер он будет там.
— Это хорошая новость, — улыбается ободряюще Намджун, и Сокджин нехотя покрывается тёплыми
мурашками от его внушительного настроя, — значит, нам останется только прийти туда и внимательно
слушать.
— Раз мы здесь надолго, — выдыхает Чимин, отнимая руку от затылка Мина и направляясь к пустому
диванчику, — расскажите мне немного подробнее о том, что из себя представляет Химера и как это вообще
произошло.
Сокджин шумно тянет носом воздух и готовится впервые за весь вечер вступить в разговор. Его мнение
здесь, похоже, впервые сыграет свою достойную роль.
***
Приложение по контролю нормы воды в организме агрессивно вынуждает телефон профессора вибрировать
спустя примерно час с того момента, как Чимин впервые вошёл в комнату.
Все это время он слушал молча, изредка что-то переспрашивал и ещё меньше дополнял, полностью
доверившись Сокджину и его видению ситуации. У профессора впервые с момента преподавания в
университете заболело и слегка подсело горло — так много он не говорил уже несколько лет. Но с каждым
новым словом чувство собственной нужности росло внутри и крепчало своими корнями — Сокджина
слушали все, и каждый нашел для этого свою причину. Кто-то узнавал необходимую ему информацию, кто-
то укреплялся в собственных догадках или переосмысливал всю историю их поисков, а кто-то просто думал
и грел уши.
За этот час от козинаков остались крупные сладкие крошки, от недосказанностей — пара незначительных
вопросов, а от тяжёлой профессорской истории только неутешительное:
— В целом... Вот так.
Чимин, закинувший руку за голову, задумчиво кивает, рассматривая мягко журчащие в огромном
пространстве зала струйки фонтана. Полулежащий на диванчике лорд Ким открыл глаза только когда
профессор закончил. Не ясно, думал он о чем-то своем или полностью концентрировался на слухе, но взгляд
лордовской был чуть усталый, и вместе с тем словно бы окончательно в чем-то убедившийся. Адам, все это
время молчаливо уткнувшийся в телефон, только поглаживал задумчиво бороду и, похоже, играл в «Плитки
Фортепиано», потому что ловкий стук по экрану означает, что он либо с кем-то агрессивно переписывался,
либо пытался доказать, что способен сыграть «Полет шмеля» даже хрустящими пальцами ног. Черт его
знает, что из этого вышло, Сокджин, если откровенно, за его рекордами не следил.
120/206
Зато следил Хосок, который вообще весь последний час либо улыбался Шляпником, либо комично опускал
уголки губ, над чем-то серьезно размышляя и поглаживая попутно татуировку на своей руке.
Тонули в мыслях все, и ещё никогда профессору не хотелось устроить табачную вечеринку так сильно, как
сейчас. Полупустая пачка сигарет, которую Ким возил с собой с самой Америки, сиротливо лежит на
прикроватной тумбе, и сегодня Сокджин разрешит себе выкурить одну хотя бы за проявленную в ходе
обсуждения мужественность.
И как здесь вообще можно бросить, когда ты сидишь посреди дворца нефтяного магната в Омане и строишь
планы по краже биологического оружия у его султана?! Сокджин думает, что как-то так же чувствовали
себя и подрывники, укравшие из Центра Лугара Химеру, и от этого он нехотя проникается к ним каким-то
пониманием, если не симпатией. Хватило же смелости, ну.
У профессора Кима, видимо, какая-то новая извращённая форма стокгольмского синдрома, не иначе. Он
принимает это как данность, отключает вибрацию на телефоне и откидывает тот на подушку рядом, мирясь
со статусом жертвы настолько быстро, насколько это возможно.
— Я поговорю с Али, — в итоге выдыхает Чимин, когда молчание вновь затягивает комнату грозовыми
тучами, — по поводу приема. Он уже послезавтра, советую дать согласие на участие как можно быстрее.
— Сделаем это за завтраком, — соглашается Тэхён, устало промаргиваясь глазами, устремлёнными в резной
потолок. — Завтра стоит многое обдумать.
— У меня вопрос есть, — неожиданно встревает Адам, обращаясь, судя по взгляду, напрямую к Чимину, — а
вас там много таких?
— Каких? — щурит глаза он, и в жесте этом не столько лукавство, сколько угрожающее предупреждение.
— С членами, — усмехается стажёр, и только тогда профессор понимает, о чём он спрашивал.
Невысказанное «Оу...» громко повисает в воздухе.
Чимин усмехается.
— Нет, я единственный.
— И вы спите друг с другом? — не может удержаться Адам, и Сокджин вроде хочет пробить рукой голову,
потому что ну не твое собачье дело, кто как работает, но глупое любопытство обиженного жизнью
человека, который уже буквально привык находиться в состоянии перманентного непонимания,
предательски хочет, чтобы ответ на этот вопрос был озвучен.
И Чимин озвучивает:
— Спим.
На это простое откровение голову поворачивает уже Чонгук, которому, судя по всему, хлеб в рот не клади,
дай пообсуждать чужие гениталии. Профессор усмехается собственному глупому наблюдению и
прислушивается.
— А кто сверху?
Пак отвечает также спокойно:
— Я.
И именно в эту секунду Сокджин понимает, что означает «спим», «я» и мужской пол Чимина по отношению к
Аль Харти.
От такого откровения внутри невольно все вспыхивает стыдливым пламенем. Сокджин не видел подобного
извращения даже в порно, что уж говорить о реальной жизни.
— Не стоит лезть в чужую работу, — как всегда спасает тонущий разговор Намджун, и Сокджин готов со
слезящимися глазами вручить ему за это медальку или значок, потому что быть таким нужным и хорошим в
самый важный момент просто противозаконно. — Я думаю, нам стоит закончить на сегодня. Уже поздно.
Мин, что у нас в итоге со снаряжением?
— Мы заложили контейнеры ещё в день отлёта, — отвечает Юнги, — грузовые самолёты летят дольше
обычных. Завтра мы сможем забрать оружие.
— Ты все ещё не оставил свои игры? — улыбается Чимин абсолютно без упрека, с любопытством
оборачиваясь к Мину.
121/206
— Это научная деятельность, — важно отвечает тот, — у меня проплачена рабочая командировка.
— Да что ты говоришь, — улыбается ещё шире Чимин, и нужно быть совершенно слепым, чтобы не
заметить, как они друг по другу скучали. Сокджин давно не видел профессора Мина таким живым, хотя он
всегда был немножко пришибленным.
То ли это травка виновата, то ли просто от тоски он начинал лезть на стены.
В этот момент Сокджин остро понимает, что им действительно всем пора расходиться. Лорд Ким уже
буквально спит, прикрыв глаза и скрестив руки на груди, Хосок заскучал, а когда он скучает, может
невольно начаться все, что угодно, начиная от прогноза погоды и заканчивая рассказом о древесине, из
которой сделаны ножки обитых красной тканью хозяйских диванчиков. Чтобы не вынуждать Хосока
вспоминать азы столярного мастерства, Сокджин поднимается на ноги первый, по цепной реакции
вынуждая встать за собой почти всех остальных.
— За завтраком обговорим все остальное, — заключает в итоге Намджун, медленно и лениво потягивая
спину. Чимин неторопливо накидывает на себя обратно никаб, и профессор в очередной раз поражается
тому, что он видит.
Нужно будет обязательно заглянуть в туалет и хорошенькой ополоснуть холодной водой лицо, а то
выражение удивления за последние сутки с него, похоже, подручными средствами стираться совершенно
не хочет.
***
Сокджин понимает, что забыл в зале телефон, когда уже отсиживает срок в туалете и почти доходит до
своей комнаты. Проклинает собственную растерянность, чертыхается под нос и разворачивается обратно,
ловя на себе подозрительные взгляды мужчин в красных беретах. По пути пересекается с Хосоком,
задумчиво рассматривающим какую-то античную вазу, на что только и может коротко улыбнуться. Чудной.
А может это просто козинаки виноваты.
Двери в зал по-прежнему приоткрыты, из-за чего золотая дорожка света мягко рассеивается по полу
темного коридора. Сокджин неожиданно понимает, что там кто-то остался — ощущение чужого
присутствия не покидает даже на расстоянии от злополучной комнаты. Профессор затаивает дыхание и
подходит к дверям ближе, лицо его освещается тонкой полосой теплого света. В зале нависает мягкая
пелена тишины. Сокджин бегает глазами от стены к стене, осматривает тихо журчащий фонтан,
заглядывает чуть глубже и, вздрогнув,
замирает.
Лорд Ким все так же лежит совсем рядом на небольшом диванчике, расслабленно скрестив руки на груди и
прикрыв глаза. Его ноги не совсем помещаются в длину сидения, из-за чего одна из них согнута, а другая
лежит на узком резном подлокотнике. Сокджин понимает, что не моргает, когда пересохшие и щиплющие
глаза прослеживают движение чужой татуированной ладони по лордовскому крепкому бедру.
Чонгук сидит на том же диванчике сбоку. Он осторожно поглаживает чужую ногу и с улыбкой наклоняется
вниз, тенью нависая над умиротворенным лордовским лицом.
На губах заключенного мелькает странная улыбка, и Сокджин отшатывается в ужасе: блядь, он же не

собирается убить его?!
Мысли панически начинают метаться по черепной коробке, одна за другой становясь всё хуже и хуже.
Профессор дышит глубоко, бегает глазами по узкой дверной щели, через которую сейчас едва ли видно
край злополучного диванчика, и разрывается от страха и чертовой растерянности. Что ему сделать?! Нужно
ворваться?! Но если у Чонгука все это время было оружие?!
Сокджин сжимает дрожащие ладони в кулаки и решительно поддается ближе, чуть приоткрывая дверь и
решительно вдыхая в грудь воздух, чтобы потом подавиться им прямо на пороге.
Створки скрипят тихо, ручка чуточку громче.
Чонгук приоткрывает рот и мягко обхватывает им чужую верхнюю губу, невесомо водя кончиком носа по
чужой коже. Его ресницы отбрасывают тени на лордовские щеки, пальцы невесомо накрывают ворох
черных кудрявых волос, пока крохотные аккуратные поцелуи один за одним опускаются на уголок сонливо
расслабленных губ.
Профессор чувствует, как его сердце со свистом ухает в пятки.
Как... это..?
Чонгук открывает глаза на шум и еле заметно поворачивает голову в сторону приоткрытых дверей. Когда
122/206
Сокджин сталкивается с его черным взглядом, сверкающим золотом от горящих торшеров, колени резко
щекотливо подкашиваются.
Чон смотрит протяжно, изучающе, продолжая медленно и показательно двигать своими губами. С лица
растерянного профессора, похожего на испуганного оленя в свете дорожных фар, он только довольно
усмехается, после чего незаинтересованно отворачивается обратно, медленно накрывая лордовский рот
своим в демонстративном жарком поцелуе. Чонгук неторопливо наклоняет голову, плавно сплетает язык с
чужими неподвижными губами и мягко всасывает их, отпуская затем с негромким влажным чмоком.
Сокджин не понимает, как уже через пару секунд оказывается на другом конце коридора. Ноги несут его
совершенно механически, их профессор перестал чувствовать еще в первые несколько секунд.
В груди ошпаривает ребра настоящий пожар, щеки горят, шея горит, уши горят, вместе с ними будто бы по
венам к конечностям растекается стыдливое тепло. Профессор пытается убежать от мыслей, но убегает
разве что из коридора, запираясь в комнате один на один с собой и...
Этим.
Чонгук практически мурчит в чужой рот, покрывая влажными мягкими чмоками лордовскую нижнюю губу.
На ней тонкая соленая корочка засохшей кожи, которая постепенно размягчается от слюны, и Чонгук с
упоением увлажняет её языком, вплетает пальцы в черную кудрявую челку и забывается настолько, что
шевеление под собой улавливает только тогда, когда чужие пальцы, сжавшиеся в кулак на его затылке, за
волосы буквально оттягивают Чона назад.
Тэхён медленно приоткрывает глаза. Лицо его по-прежнему сонливо расслабленное, взгляд чуть поплывший
и красный, как бывает после глубокой дремы, но брови всё-таки еле заметно хмурятся. Сейчас он мягкий и
трогательный, потому что трогать такого лорда Кима хочется особенно сильно.
— Чем ты занимался? — голос хриплый со сна, низкий и грудной; лорд Ким неторопливо промаргивается и
сосредоточенно оглядывает нависшего над ним Чонгука, который, вопреки всему, пойманным на месте
преступления совершенно не выглядит — он лишь замирает на секунду, а затем начинает невесомо
поглаживать кончиком большого пальца тонущий в черных кудрях лордовский лоб.
— А чем я занимался? — улыбается Чон. Пальцы на его затылке больнее стягивают волосы.
— Это ты мне скажи, — выдыхает Тэхён, борясь со стремительно рассыпающимися по телу мурашками.
Чонгук все еще невесомо поглаживает его лицо, и это настоящая катастрофа, потому что собраться с
мыслями и сделать хоть что-нибудь, чтобы не видеть Чона перед собой, у лорда Кима не получается. Он
всеми силами борется с сонливостью и собственными чувствами, но проигрывает войну организму, когда
говорит негромкое:
— Я собираюсь зевнуть прямо сейчас.
Чонгук приподнимает бровь, а затем с улыбкой подносит свободную ладонь к лордовскому рту, прикрывая
его, пока Тэхён, зажмурившись, протяжно зевает. Сонная нега обволакивает южным дурманом, тихим
завыванием арабских дудочек и запахом ладанной смолы. Удержаться от зевка у Чонгука не получается
тоже — он опускает голову, утыкаясь лбом в чужую грудь, и шумно втягивает ртом воздух, так сильно, что
даже в уголках глаз выступают слезы.
— Что ты думаешь по всему этому поводу? — лениво мычит лорд Ким, снова прикрывая тяжелые веки. Все
его тело, до самых кончиков пальцев, тонет в щекотливой расслабленности, такой приятно-неприятной,
когда даже моргать особо не хочется. Тэхён заставляет себя шевелиться, бездумно сокращает мышцы ног,
чтобы не уснуть, и только спустя несколько секунд понимает, что рука его, которая сжимала чоновы
волосы, мягко массирует кожу его головы.
Вместе со старыми привычками в сонную голову возвращается и забытое доселе отторжение.
Тэхён старается побороть тошнотный ком, который встает поперек горла вместе с отвратительным
чувством бессилия, подбивающим клинья в колени уже который месяц. Чонгук на груди не двигается,
только спина его вздымается от дыхания, да ресницы иногда щекотно задевают лордовскую кожу под
рубашкой. И становится от этого только горше, и стискивает Тэхён зубы, пытаясь найти последние силы на
то, чтобы убрать руку, да только теплые губы, прижавшиеся к животу прямо над свернувшимся в узел от
боли желудком, не делают лучше.
Лорд Ким отрывает пальцы от чужого затылка, чтобы осторожно пригладить торчащие на макушке пряди и
накрыть их обратно большой теплой ладонью. Он не хочет наслаждаться дрожью, но с огромной
ненавистью к себе наслаждается.
— Я думаю, — говорит Чонгук, и его горячее дыхание ошпаривает живот, от чего у Тэхёна мурашки против
воли расползаются прямо к копчику, — что ты тоже не ожидал такого поворота.
123/206
— Не ожидал, — хмыкает хрипло лорд Ким, — это мягко сказано.
— Слышал об исламском пророке Луте? — приподнимает голову Чонгук, заглядывая лорду Киму в глаза; тот
качает головой и кидает короткое «Расскажи», глубоко вдыхая грудью, потому что из-за давления на живот
его воздух встал поперек горла. — Он был послан Аллахом, чтобы исправить погрязший в грехе народ, а
обезумевшие мужчины возжелали ангелов, сидящих в его доме.
Тэхён не скрывает смешка, скользнувшего по зацелованным губам.
— В наказание их всех ослепили, а потом наутро уничтожили, — Чонгук звучит так, словно он тоже
усмехается, — до единого.
— За содомию?
— За содомию, — Тэхён снова ощущает, как его живота щекотно касается теплый рот, — мужеложство, —
еще раз, — блуд, сладострастие, порочность.
И поцелуй, поцелуй, поцелуй.
— Али сделал все, чтобы никто не узнал о нем, — жарко выдыхает Чонгук, — спрятал жен в черные платки,
молился Всевышнему при любой возможности, кривился при одном только развратном слове. А сам
предавался греху в стенах собственного дома.
Ким выдыхает шумно, проклиная себя, как Лут проклинал обезумевших жителей.
— Подумать только, — Чон снова поднимает голову, и Тэхён наконец-то может расслабить поджавшийся от
дрожи живот, — он прятал мужчину, с которым под взором божьим занимался сексом, прямо посреди
собственного гарема.
— Чимин достаточно красив, — задумывается Ким, — скорее всего, он действовал по ситуации. В гареме у
него появилось больше возможностей добыть информацию, и он этими возможностями воспользовался.
— Юнги стоит насторожиться, — усмехается Чонгук, — если бы у меня стоял выбор между толкающим
наркотики профессором философии и нефтяным богачом, я бы уже наматывал на голову хиджаб.
Тэхён не удерживается от улыбки.
— Мин ради него пошел в якудза, тогда, семь лет назад.
— Звучит так, будто ты ставишь его мне в пример, — Чонгук провоцирует, умело отводит диалог в нужную
ему сторону, и лорд Ким слегка напрягается, приоткрывая глаза.
— Если ты хочешь поговорить про ухаживания, то только после того, как принц Монако получит свое колье
обратно.
Чонгук на это с тихим цоканьем закатывает глаза.
— Я без понятия, где оно.
— Опять ты за свое, — устало выдыхает лорд Ким, — хочешь устроить себе экскурсионный маршрут по
европейским тюрьмам?
— Решил все-таки обсудить апрельское дело? — Чонгук неожиданно выпрямляется, и во взгляде его, как по-
щелчку, пропадает былая игривость, — ну давай обсудим.
Тэхён выпрямляется тоже, подтягиваясь на руках и усаживаясь на диване удобнее. Он хотел задать этот
вопрос практически полгода, с того самого момента, как судья одним ударом молоточка обеспечил Чону
путь на нары, но лорд и подумать не мог, что ситуация вынудит его спросить об этом сейчас.
Тишина в зале повисает мгновенно.
Ким облизывает губы и опускает сосредоточенный взгляд куда-то Чонгуку на грудь, где струится и
сминается белой тканью арабская рубаха. Он молчит, только смотрит внимательно из-под своего темного
разлета бровей, не скрытого сегодня откинутой к затылку челкой, и Тэхён ощущает себя ровно так же, как
шесть месяцев назад, сидя на жесткой судебной лавке и смотря в глаза человеку, которого он самолично
засадил в тюрьму на пожизненный срок.
Один из двадцати или, может быть, пятидесяти, лорд Ким и не помнит, сколько лет вылетело Чону из-под
легкой руки судьи.
В то утро он сидел, будучи полностью уверенным, что Чонгука оправдают. Что присяжные с громким воем
повскакивают с мест, что помощники судьи быстро засеменят к выходу, путаясь в подоле мантии, и что
124/206
наручники с обвиняемого снимут так же ловко и незаметно, как он сам водил за нос всё следствие.
Но Тэхён слышит «виновен», разбирает в потоке своего шока короткое «...признал свою вину», и узел
затягивается на лордовской шее, когда маленькую табуреточку, которая стоит под виселицей, резко
выбивают у него из-под ног.
— Почему? — не замечает даже, что голос хрипит. — Почему ты признал свою вину? Я не верю, что у тебя
ничего не было на того судью.
Чонгук медленно моргает.
— Почему я признал свою вину? — переспрашивает он негромко. — А вы не догадываетесь, милорд?
— Я бы не спрашивал тебя в этом случае, — грубит Тэхён, но тут же вздернувшиеся плечи его опускаются, —
ответь мне.
— Тот судья, который выносил мне приговор, — вспоминает неспешно Чонгук, встречаясь с зелеными
лордовскими глазами, — спонсирует детский дом в пригороде Лондона. В обмен на деньги ему каждый
месяц, естественно, втайне, привозят нового мальчика. Такого, чтобы без родни и имени — дабы никто не
хватился.
Тэхён слушает молча, только желваки под его скулами заходятся в напряжении.
— Естественно, я бы не сел в тюрьму, — усмехается Чон, но в следующую секунду глаза его пронзительно
темнеют; он наклоняется вперед и выдыхает тихо, оставляя слова виснуть в наэлектризованном воздухе, —
но иначе посадили бы тебя, милорд.
Ким медленно прикрывает глаза, тяжело втягивая носом воздух.
— За то, что не смог найти и наказать преступника, — договаривает Чонгук.
— Они почти казнили тебя, — выдыхает негромко Тэхён, — я видел бумаги, на которых тебе без суда
вписали смертный приговор.
— Я знаю, — Чонгук улыбается самыми уголками губ, — и я знаю, кто именно эти бумаги сжег.
Теперь с тихим смешком улыбается уже лорд Ким.
— Никто не без греха.
— Вы не виноваты ни в чем, — Чонгук наклоняется еще ниже, — ни в чем, мой лорд.
Ни в тюремном сроке.
Ни в эгоистичном страхе за собственное будущее.
Чужое давление не чувствуется, когда от своего перманентного получилось избавиться спустя полгода
постоянной тяги к земле — Ким ощущает совершенно непонятное спокойствие, которое наполняет тело
теплой щекотной волной, и оно настолько смешивает мысли, что когда Чон замирает очень близко к его
лицу, лорд Ким только и может, что жарко выдохнуть да приподнять плавно голову, чтобы мягко клюнуть
сухие губы напротив своими.
Он простит себе эту слабость, чтобы завтра снова добровольно приковаться к скале.
А вот Чонгука, который жадно тянется вперед и разводит его на влажный поцелуй с языками, Тэхён,
наверное, никогда не простит.
Дети мои, вся эта павлинья прелесть — это на самом деле перья со спины. Хвост у павлина есть, но он
маленький и находится под этими самыми перьями.
Сегодня ликбеза не будет, все, что только возможно объяснить, рассказали сами герои.
125/206
Глава 15. Постоянная Фейгенбаума
Новое утро для Сокджина будто бы и не наступает: профессор открывает глаза, но чувствует, что
голова его до сих пор забита мыслями под завязку — переспать с ними и забыть обо всем не получилось. И
хотя тело после ночи вялое и расслабленное, Ким предпочел бы сейчас больше отдых моральный, нежели
физический, да только судьба посмеялась гиеной и смачно плюнула ему в утренний кофе (иначе объяснить,
почему эта арабская мерзятина такая крепкая, совершенно невозможно).
Но Сокджин, задержав дыхание и, как настоящий атеист, уверенно перекрестившись внутри, делает глоток
и сквозь слезы боли понимает, что произошедшее вчера он до сих пор никак не может воспринять серьезно.
Чонгук будто бы просто заметил его в дверном проёме и решил поиздеваться, беспощадно пользуясь как
профессорскими нервами, так и беззащитным положением спящего лорда Кима. Как тот вообще смог
заснуть в одной комнате с Чоном, Сокджин старается не думать: даже несмотря на то, что они уже
некоторое время (всего лишь неделю) работают вместе, доверять Чонгуку кажется настолько сложным и
опасным занятием, что Ким предпочел бы лучше обзавестись пауком-птицеедом или каким-нибудь
экстремальным хобби вроде скайдайвинга, нежели идти по опасной тропинке бок о бок с бывшим
заключенным.
Хотя почему бывшим?
Сокджин уверен, что тот вернется в тюрьму, как только дело Химеры закончится. На ноге у Чонгука всё еще
висит тюремный браслет, а Хосок не забывает грешным делом напоминать брату о том, что заждались его
нары в последнее время, но тот только улыбается как-то странно да на лорда Кима поглядывает, словно он
сейчас раздобрится и скостит ему срок до пары месяцев.
«Похоже, что не скостит», — решает все-таки Сокджин, когда подпухший и слегка заторможенный Тэхён
спускается к завтраку. Он все еще гордо держит спину, смотрит сверху вниз, и даже белая рубашка на его
плечах практически не имеет складок, но у лордов тоже иногда бывают неудачные дни — Тэхён, похоже, с
высоко поднятой головой встречает один из них.
Сокджин понимает это, когда обладающий потрясающей координацией лорд Ким чуть не опрокидывает на
себя тарелку, звонко задев её рукой с часами. За столом их пока только четверо: Намджун и Адам обещали
вернуться после того, как отправят отчет руководству, Юнги уже успел поесть и, как настоящий друг, не
дал поесть Хосоку, утащив того покурить на улицу, а Али подошел совсем недавно, но блестел как
начищенная монета, не иначе. Лорд Ким, в противовес ему, кажется, готов был выблевать собственный
желудок прямо в ту секунду, когда хозяин дома поставил перед ним маленькую чашечку с кофе.
Видеть его таким... странно. Особенно неловко Сокджин начинает себя чувствовать, когда сталкивается
взглядами с Чонгуком, в глазах которого просто черти насмехаются, буквально указывая профессору
красными флажками на события вчерашнего вечера. И лорд Ким, который, судя по всему, даже не
догадывается, что с ним творили, начинает видеться исключительно лежащим на диване с прикрытыми
глазами.
А может он... знает?
И из-за этого ему сегодня так дерьмово, просто потому что лорд Ким в курсе того, что делал Чонгук с ним
прошлым вечером. Сокджину от неожиданной догадки самому становится как-то плохо.
Тэхён быстро, насколько это возможно, чтобы не обидеть Али, выпивает свой кофе и, негромко извинившись
перед хозяином дома, уходит из-за стола. Чонгук смотрит ему в след как-то странно, долго, и профессор
запрещает себе думать о том, что произошедшее вчера между ними может быть чем-то... желанным.
Глупее вещи и быть не может на свете, но неожиданно Чон подрывается следом, и Сокджин остается один
на один с таким же удивленным Аль Харти за столом.
И какого черта вообще?! Почему они его оставили? Что он должен говорить ссанному миллиардеру,
который, при желании, и мать Кима может купить?!
«У вас замечательный лев, в тапки не ссыт? А то у меня кошка была, но через три дня я отдал её обратно,
потому что терпеть не могу животных и детей. Кстати о детях, не хотите усыновить меня?»
Сокджин хлопает глазами, пытается не кряхтеть (смеяться) от собственной остроумности и попутно

мимикрирует под обивку стула, да только Али, тоже проморгавшись, поворачивает на него голову, и никуда
от этого взгляда убежать не получается.
Хозяин дома улыбается ему широко своими белыми зубами, а больной мозг неминуемо подкидывает
картинки, где тот, прости Господи, занимается грехопадением на одной кровати с замужним мужчиной.
Сокджин ни в коем случае не гомофоб, но от мысли, как Али пробивают дно, у него буквально мурашки
текут вниз по спине и ягодицы как-то опасливо втягиваются, мол, давай-ка не будем об этом больше,
парень. Мы все еще хотим, чтобы ты нормально ходил в туалет.
126/206
Господи, он теперь думает о том, как Али ходит в туалет.
Профессор на грани того, чтобы оттаскать себя за волосы и заплакать, потому что ну не в тридцать же лет о
подобной херне думать. Потрепанная психика день ото дня чувствует себя всё хуже и хуже, да только
Сокджин совершенно не знает, что с этим делать, потому что еще неделя — и он начнет истерить просто из-
за того, что с ним кто-то неожиданно поздоровается.
Возможно, будь у Кима ответы на все вопросы, которые просто муравьиными кругами взбивают
профессорские мозги в кашу, он бы, наверное, относился ко всему попроще, но больше вероятности сойти с
ума его пугает только незнание. Незнание, которое с каждым днем покрывается новыми слоями
недосказанностей и секретов.
— Милорд плохо чувствует себя? — интересуется Али, сдвигая брови, но не переставая при этом улыбаться,
и выглядит это как-то очень сконфуженно.
— Не знаю, — выдавливает из себя профессор, тут же резко оборачиваясь в сторону входа, где шоркает
ногами весьма продуктивно покуривший на вид Хосок. У него на голове красная беретка, похоже, удачно
спизженная у кого-то из охранников, но, даже вопреки этому, Сокджин смотрит на него как на явление
Христа народу, потому что оставаться один на один с Аль Харти ему откровенно не хотелось бы.
Еще и потому, что риск спороть что-нибудь, чего тому знать совершенно не обязательно, увеличивается в
геометрической прогрессии.
— Сад у вас, Али, конечно, обалденный, — а вот Чон, похоже, на все риски забил в тот момент, когда Юнги
поманил его пальчиком, предлагая целый мир в одной маленькой самокрутке. Вот же придурки, лишь бы
реально дел не наворотили.
— Могу я отойти? — Сокджин в жизни бы не хотел оставлять Али на Хосока (а теперь опасным кажется
именно Чон), но мысли о лорде Киме не оставляют профессорскую голову. Может, ему действительно
поплохело? Может быть его отравили?
Ким дожидается дружелюбного кивка от Али, глубоко вдыхает, мысленно прося у того прощения за Хосока,
который уже с аппетитом налег на сладости, и покидает зал, надеясь найти ответы на все свои вопросы в
конце коридора.
Там туалеты, поворот в крыло с комнатами и убежавший с завтрака лорд Ким, в этом профессор почему-то
уверен. Когда в нос бьет кислый запах, Сокджин резко замирает около полуприкрытой темной двери,
ведущей, похоже, в один из туалетов, который иначе как «купальня» язык назвать не поворачивается.
Сокджин ощущает отвратительное чувство дежавю, когда замирает впритык к узкой щелке, через которую
комната виднеется практически полностью. Там ничего приметного, разве что мраморные полы и
отделанная золотом сантехника.
А еще сидящий на коленях лорд Ким, сжимающий ободок белого унитаза.
В этот момент профессор понимает, что кислый запах в коридоре — это рвота.
Лорд Ким наклоняется ниже, плечи его поджимаются, спина дрожит, а мокрая челка темными кудрями
липнет ко лбу и вискам. С отвратительным кашляюще-бурлящим звуком того выворачивает коричневой на
вид жидкостью, в которой профессор к собственному отвращению узнает наскоро выпитый утром кофе.
Он хочет было войти внутрь, чтобы чем-нибудь помочь, но ссутуленное лордовское тело мгновенно теряется
за чужим крупным телом.
Чонгук дожидается момента, когда лорд Ким чуть прикрывает слюнявый рот и начинает крупно и шумно
дышать, после чего за затылок слегка приподнимает его голову и осторожно промокает бумажным
полотенцем вымазанный подбородок.
Сокджин замирает изваянием, не позволяя сделать себе и шага оттуда. Он смотрит долго, внимательно,
ощущая, что вот-вот наступит на хвост тайне, которую в упор не замечал всё это время. И хотя под
ложечкой начинает неприятно сосать от голода и противного рвотного запаха, профессор дышит ртом и
оглядывается по сторонам, прежде чем осторожно прислушаться.
Лорд Ким не сопротивляется, только глаза прикрывает устало да позволяет обтереть себе лицо. Чонгук
приподнимает его мокрую челку, сосредоточенно хмуря брови и переворачивая полотенце сухой стороной,
чтобы пройтись по взмокшей и солёной коже, а затем наклониться и с маленькой, почти неуловимой
улыбкой аккуратно чмокнуть кислые припухшие губы.
— Ты такой мерзкий, — хрипит из-за разодранного горла лорд Ким, но выглядит он в этот момент таким
ослабшим и усталым, что из всего возможного сопротивления у него получается только вяло отвернуть от
Чона голову, да прикрыть тяжёлые веки.
127/206
— Рвота такая же часть тебя, как пот или слюна, — опровергает Чонгук, поворачивая лицо к себе обратно и
критично оглядывая его на предмет желудочных следов, — какого черта ты выпил тот кофе?
Тэхён устало вздыхает.
— Не читай мне нотации, Чон.
Чонгук на это только с силой сжимает лордовские щеки, наклоняется снова и один за другим оставляет три
коротких чмока на его скривленных и поджатых губах, совершенно не обращая внимание на то, как Тэхён
всячески отворачивается и старательно вырывается из его рук.
Сокджин делает небольшой шаг назад, и спины мужчин скрываются из вида за пределами тонкой дверной
щели.
Он пытается дышать глубже, но в груди огнем пылает каждая капля кислорода, попадающая в легкие.
Сердце тяжело и гулко колотится, низ живота щекотно сжимается, а где-то внутри неприятно потягивает
от стыда из-за того, что он, кажется, действительно подсмотрел то, что видеть не должен был.
Оказывается, как и вчерашним вечером.
Сокджин пытается убежать от чувства противоестественности (с легкой щепоткой отвращения, которое,

впрочем, быстро сменяется принятием), но снова убегает разве что из коридора, стремительно отдаляясь от
обеденного зала. Хватит ему на сегодня столовых разговоров, новой порции вопросов профессорский мозг,
пускай и закаленный научной работой, попросту не выдержит. Он старательно пытается искать ответы,
бороздит недельные воспоминания, заголовки новостей и чужие голоса в голове, но ничего, совершенно
ничего не помогает ему осознать, что...
Лорд Ким и Чон Чонгук, похоже, действительно были знакомы еще до тюрьмы.
Профессор уже позволял себе подобные смелые мысли в первые дни их знакомства, да только какого хера
все это стремительно оказывается правдой, он просто не понимает. Истеричный смех льется изо рта
настоящей песней, но Сокджин плотно сжимает губы и старается дышать через нос, потому что все эти
перелеты и расследования старательно доводят его до ручки. И как бы не хотелось ему относиться к этому
проще, именно профессорскими руками были созданы три микроскопических твари, которые, будучи не у
тех людей, могут привести к ужасным последствиям. Ким искренне старается смеяться, пробует помогать и
изо всех сил пытается держать себя в руках, но сталактиты из недосказанностей и недопониманий уже
покрыли огромными наростами его здравый смысл и ученую сдержанность. И чем больше времени
проходит, тем страшнее Сокджину заглядывать в свои внутренние душевные пещеры, потому что там не
просто потёмки, там истерично кричат последние крупицы профессорской смелости, которой так недостает
именно в эту секунду.
Ким не знает, куда именно он бежит, но когда после очередного резкого поворота бесконечность стен
сменяется огромной резной аркой, ведущей на белый мраморный балкон, Сокджин наконец-то
останавливается. Выдыхает громко, шумно, потому что к черту такие забеги, он биоинженер, а не
марафонец, но вот замереть на месте приходится еще и потому, что сердце профессорское (которое глупое
и совершенно к жизни не приспособленное) испуганно обрушивается в пятки.
На балконе кто-то есть, и Бог бы с ним, если бы даже кто-то из охранников, но черное в пол платье вряд ли
наденет на себя даже самый отчаявшийся найти хорошее прикрытие мусульманин-головорез. Сокджин с
мазохистическим упорством продолжает стоять на месте, одновременно и боясь, что его обнаружат, и
надеясь, что под черным платком окажется хозяйская любимица, которая для Кима навсегда останется
исключительно мужем профессора Мина.
Заслышавшая шум девушка ещё некоторое время смотрит вниз, где по саду гуляют, свесив хвосты,
блестящие лазурными боками павлины, а затем неторопливо оборачивается, и Сокджин даже слышит
собственный облегченный вздох.
Между черных волн ткани виднеются знакомые азиатские глаза, густо подведённые сурьмой. Сокджин не
знает, кто вообще в их десятилетии продолжает пользоваться густой черной подводкой, но то ли Али
излишне консервативен, то ли мода арабская осталась в том же временном промежутке, что и их религия.
Чимин приподнимает удивлённо брови, узнав в проходе профессора, и, бегло заглянув к тому за спину,
видимо, проверяя посторонних людей, ловко разматывает платок.
Видеть мужественные черты лица вкупе с накрашенными глазами для Сокджина все ещё странно, но по-
другому воспринимать Чимина у него пока не получается — без прикрытия, в штатском, он его все ещё не
видел.
— А вы рисковый, профессор, — срывается с пухлых губ агента смешок, — раз решили зайти в гарем.
Сокджин тут же снова столбенеет, только теперь от ужаса, потому что еб твою мать, каким образом он
вообще здесь оказался?! Гарем был вообще в другой стороне!
128/206
Заметив страх в глазах Сокджина, который, судя по его лицу, уже отмаливал на английском все свои
арабские грехи, Пак только бесшумно смеется и кивает головой, подзывая профессора подойти к балкону
ближе.
— Охраны здесь нет, мужчинам запрещено заходить в эту часть дома.
Не то чтобы Сокджин сильно успокоился, но силы подойти ближе он в себе нашел — резко захотелось
закурить, просто безумно, но он оставил все свои приблуды в комнате, а просить у Чимина... Вдруг это грех?
— Нет случайно сигареты? — да Сокджин сегодня решил забрать себе все билетики в игровом автомате с
дьяволом — он определенно нагрешил за это утро больше, чем за всю свою жизнь злобного ученого.
— Не курю, — с лёгким намеком на сожаление пожимает плечами Пак, и он впервые кажется Сокджину
настолько... комфортным? Странно говорить это, когда ты стоишь бок о бок со спецагентом, у которого
просто безумно хочется расспросить про то, правду ли говорят в различных шпионских фильмах, но Ким
приберег все эти вопросы немного на потом. — Терпеть не могу табачный вкус.
— Никогда не хотелось? — теплый ветер нежно обволакивает кожу, будто профессор трётся щеками о
мягкое-мягкое шёлковое покрывало, и взгляд неосознанно начинает бегать по дворцовой территории, такой
тихой и словно бы отдаленной от основного мира. Маленький тропический рай маленького нефтяного
магната.
Арабская прелесть.
— Начать курить? Хотелось, — Чимин кладет платок на широкий мраморный бортик и опирается на него
локтями, устремляя взгляд чуть выше к линии горизонта, — но мой муж, который Юнги, обычно смолит
дома всякое дерьмо, поэтому я успел надышаться вдоволь.
Это легко брошенное «...который Юнги» вынуждает профессора слегка истерично хмыкнуть.
— Вы давно в браке? — интересуется с некоторой опаской, что мог перейти довольно личную грань, но
Чимин оскорбленным или задетым совершенно не выглядит. Он, наоборот, поджимает губы, которые
стремятся расползтись в улыбке, и, немного помедлив, отвечает:
— Больше десяти лет, кажется, — Сокджин не успевает проконтролировать взметнувшиеся вверх брови, как
Чимин продолжает, — не помню. Это было давно.
— Профессор Мин был в курсе, что вы, — замолкает, поняв, что всё-таки зашёл сразу и далеко, но давать
заднюю уже как-то слишком поздно, — повторно вышли замуж?
— Да, — усмехается Пак, — я позвонил ему в тот же день, как мы с Али прошли все религиозные обряды.
— И как он отреагировал?
— Довольно забавно, — Чимин все же не удерживается от доброй усмешки, — сказал, что не пустит меня в
дом, если я вернусь к нему с ребенком от чужого мужчины.
Сокджин прыскает со смеху и прикрывает глаза ладонью, потому что издевательскими нотками профессора
Мина пропахло буквально каждое повторенное Паком слово.
— И он нормально отнёсся к...
А вот здесь профессор точно спотыкается, поняв, что пора бы спрятать язык за зубами, да только поздно:
— Тому, что я занимаюсь сексом с другим мужчиной? — проницательно заканчивает за него Чимин, глядя на
Сокджина слегка снисходительно, будто взрослый, который собирается объяснить ребенку элементарную
вещь вроде цветов радуги или устройства какой-нибудь игрушки. — Я делал много плохих вещей, чтобы
сохранить свое прикрытие. Занятие сексом — меньшее из них.
Сокджин боится предполагать, но он видит все сам, когда Чимин поворачивает к нему голову. Лицо его
пусть и расслабленное, по-прежнему нетипично мужественное для накрашенных глаз (Сокджину,
выросшему в теплице, все еще сложно нормально воспринимать подобные вещи, хотя он старается), но
взгляд у Пака говорит сам за себя.
Неожиданно холодок пробегает по коже, потому что профессор допускает в свою голову мысль о том, что
Чимин мог убить человека. Для сохранения прикрытия или бог знает чего, но вероятность эта Кимову голову
теперь не покидает. Он хотел бы спросить, получить отказ, рассмеяться неловко, подумал ведь тоже,
человека убить, смешной какой, но Пак усмехается самым уголком губ, все еще смотря на него, и отводит
медленно взгляд, возвращая его к утреннему горизонту. Сокджин шумно тянет носом воздух, искренне
надеясь, что это не было подтверждение.
129/206
Узнавать о работе агента и шпионских фильмах ему резко больше не хочется.
— Вы, кстати, откуда такой встревоженный бежали? — интересуется Пак, ловко меняя тему. Профессор
даже на секунду подвисает, вспоминая, откуда он вообще бежал, но стоило только вспомнить, как ну нахер,
сердце снова забилось как бешеное. Кислый запах рвоты и чужие крохотные поцелуи за закрытыми дверями
вынуждают Сокджина если не истерично засмеяться, то точно подумать над сменой профессии. Он не был
готов к такому, получая свой университетский диплом. Ко всему был готов, но только не к последнему
месяцу своей жизни.
Сигнальными огнями перед Кимом начинает семафорить возможность, когда он вспоминает обрывки чужих
фраз про друзей семьи, спасение мужа и явно панибратское отношение Чона к Чимину. Вопрос на языке
формируется сам собой, Сокджин даже не успевает понять, что его рот открывается быстрее, чем мозг
решительно даст команду «Нет!»:
— Вы давно знакомы? С Чонгуком и лордом Кимом.
Пака, похоже, новая тема их разговора тоже слегка удивляет. Он поворачивается к профессору и глядит на
него задумчиво, прежде чем облизнуть сухие губы и вспомнить:
— С сэром Кимом я познакомился через несколько лет после того, как меня завербовали. Это было в конце
нулевых, когда якудза начали делить между собой сферы влияния по Японии.
— И вы видели это? — брови профессора вздымаются вверх.
— Я в этом участвовал, — усмехается Чимин.
Сокджин приоткрывает рот, чтобы сказать что-то невнятно-пораженное вроде «Оу» или «Э-э», да только
захлопывает его сразу же с громким стуком зубов. Пак на это улыбается чуточку шире.
— К счастью, я оказался там на более позднем этапе, — запрокидывает голову он, скользя глазами по
белым резным фасадам дворца, — когда делить было практически нечего. С Чонгуком познакомился в Кобе,
он тогда уже лет так десять дезертировал из армии Соединенных Штатов и на досуге потрахивал дочку
одного из местных мафиозных глав.
Профессор давится собственной слюной и резко поворачивает голову в сторону Чимина.
— Чему вы так удивляетесь? — усмехается тот.
— Чонгук гетеросексуален? — чуть прижато выдавливает из себя Ким, пытаясь все-таки сглотнуть
противный ком слюны, от неожиданности вставший поперек горла.
— Интересный вопрос, — прищуривается Чимин, — откуда он у вас?
Сокджин нехотя вспоминает лорда Кима, лежащего на маленьком диванчике в теплом свете арабских
витражных ламп, и собирается с мыслями, потому что сказать он собирается вещь, наверное, глупейшую и
абсурднейшую, и от этого отвратительно хочется заалеть щеками и спрятать глаза, потому что черт подери.
Это действительно неловко, а уровень социализации профессора Кима такой же низкий, как и айкью Адама,
а там, уж простите, по дну уже никто не постучит. Сокджин облизывает губы, уводит взгляд, чтобы не
смотреть Чимину в глаза, и с некоторой неуверенностью говорит:
— Возможно я... Видел вместе его и лорда Кима.
Мимо с громким каркающим звуком пролетает белая чайка, взмахнув крыльями прямо перед профессорским
носом. Тот от неожиданности отшатывается назад и ловит краем глаза маленькую улыбку Чимина, которую
тот даже не пытается скрыть.
— Чонгук все еще официально под стражей, они с лордом практически всегда вместе.
— ...целующимися.
— Ого, — Чимина явно смешит выражение профессорского лица, и, судя по тому, что слова Кима его будто
бы и не удивили, он, кажется, в курсе того, что Сокджин так старательно хочет узнать, — вижу, что вас это
тревожит.
— Я не привык ничего не понимать, — признается профессор, когда шанс получить маленький ключик от
тысячи замков начинает маячить перед глазами, — как бы то ни звучало.
Чимин смотрит на него с толикой понимания в глазах и мягко ведет плечами, будто разминая затекшие
мышцы перед длительным забегом или, как у них, серьезным разговором. Он подбирает слова — это
Сокджин понимает, когда Пак задумчиво чуть сводит брови и пару раз отбивает глухую дробь по
мраморному балкону кончиками пальцев, выглядя при этом достаточно заинтересованным. Крохи лукавства
мелькают в черных глазах, когда агент, дернув головой, чтобы светлый хвост волос упал ему на плечо,
130/206
начинает негромко говорить.
И забирает у профессора из легких весь воздух.
— Чонгук и лорд Ким, — улыбается, — любят друг друга.
Сокджин ощущает цунами из мурашек, которое дрожью затапливает его ноги и руки, так, что их едва ли не
колотит.
— Уже много лет, — продолжает Пак, — и очень сильно.
Уголки его губ дрожат, грозясь подняться еще выше, пока глаза задорно жмурятся в поволоке черной
сурьмы.
— Как...?
— Как любят? — усмехается Чимин, — не знаю, я свечку над ними не держал.
— Подождите, — шумно выдыхает профессор, пытаясь проморгаться и привести буйство мыслей в голове
хотя бы в подобие порядка. Они любят друг друга.
Пиздец.
— Вы так удивлены, — Пак, похоже, забавляется от всего происходящего, — но я понимаю, это

действительно звучит ужасающе.
Любят друг друга.
Лорд, вечерами гоняющий чаи с британской королевой, и пожизненно заключенный преступник, дезертир и
вор.
Сокджин пытается справиться с ледяным обухом осознания, обрушившимся ему прямо на голову, и решает
добить себя же.
— Они давно вместе?
— Они давно не вместе, — тут же поправляет Чимин, — к счастью. Хотя дури в голове Чона от этого не
убавилось, а стало только больше. У таких отношений нет будущего.
— В каком смысле?
— Он больной неконтролируемый ублюдок, — усмехается Пак, — одаренный мальчик с феноменальной

памятью. Таких людей с каждым годом рождается всё больше, но все они выбирают науку или просто
проёбывают то, чем их наградила природа. Чонгук же решил возомнить себя Богом, потом безбожно
влюбился, проебался и сел в тюрьму от рук любимого человека.
Профессор судорожно вспоминает все, что слышал раньше, и ловит удачу за хвост, прямо здесь, посреди
гарема и напротив человека, который может дать ему хотя бы крохотную долю отгадок, и, почти не
контролируя заплетающийся язык, спрашивает:
— Профессор Мин говорил, что его посадили за попытку украсть государство.
Чимин улыбается шире.
— Этот еблан почувствовал себя всесильным и решил, что он сможет шантажировать всю британскую
верхушку. В итоге сдался сам, когда узнал, что милорда под угрозой уголовного срока заставили
заниматься его поимкой.
— Он сел в тюрьму, чтобы не посадили лорда Кима?
— Не думайте, что он такой благородный, — длинный светлый хвост соскальзывает с плеча агента обратно
на спину, — он сидит заслуженно. Хотя я уверен, что это весьма условно и с руководством тюрьмы он на
короткой ноге.
Сокджин облизывает губы, ощущает, что хочется ссать, и наконец-то понимает. Понимает все взгляды,
понимает все слова, подсмыслы и дышать на какое-то мгновение становится значительно легче.
Среди сотен незначительных и крохотных «Как?» и «Почему?» профессор вылавливает самое значимое,
большое, до сих пор не нашедшее ответа, и осмеливается:
— Почему вы сказали, что они не вместе?
131/206
Чимин поворачивается на Сокджина, бегло осматривает его с ног до головы, снова поджимает губы, чтобы
не усмехнуться широко, и отвечает:
— Потому что милорд человек разума, а Чон безмозглый придурок, который слушает только свое сердце. И
если для него не существует социальных статусов, всяких барьеров и условностей, то лорд Ким имеет ряд
обязательств, в том числе в силу своего высокого положения.
«Он пэр, — вспоминает профессор, — И приближенный королевской семьи.»
— Чонгук очень заигрался, а у сэра Кима к тому моменту уже был пэрский статус. Если бы широкая
общественность узнала о том, что ради лорда Кима устраиваются теракты, ничего бы не помогло. Их обоих
бы просто тихо уничтожили. Власть умеет делать такие вещи как никто другой.
Сокджин молчит. Он силу власти видит последние несколько дней своими же глазами.
— У всего есть своя цена, и лорд Ким заплатил за собственную безопасность их отношениями — любовью,
если угодно. Если вам кажется, что это эгоистично, — Чимин улыбается, — то, возможно, так и есть. Но,
повторюсь, Чонгук неконтролируемый. Я бы не смог продержаться в таких отношениях и минуты, когда
каждый твой день — хуева пороховая бочка из-за того, что Чонгук не знает слова «нет».
Голова полнится кинопленкой из слухов и брошенных в сторону Чона мнений. Сокджину неожиданно
становится страшно, когда он представляет себя на месте британского пэра.
— Лорд Ким ушел прямо в тот момент, — вспоминает Чимин, — когда началось апрельское дело, по
которому Чонгука судили. И он просто сел в тюрьму, такой весь из себя «смотри, я играю по твоим
правилам, мы больше не вместе, но я знаю, что ты меня любишь, и я тебя люблю». А потом к апрельскому
делу подключились слишком влиятельные люди, и это зашло слишком далеко. Чонгука практически
казнили. Но не казнили. Сейчас он по прежнему в тюрьме, и я почему-то уверен, что это устраивает всех в
Британии, кроме лорда Кима.
Чимин, облизнув задумчиво губы, продолжает:
— Что-то мне подсказывает, что лорд Ким нашел лазейку. И то, что вы видели их, — отсылая Сокджина
мыслями к чужим поцелуям, — означает только то, что он не справляется. Рано или поздно снова встанет
выбор, лорд сорвется, и вот тогда у них начнутся настоящие проблемы.
Профессор, опустив голову, тонет в собственных воспоминаниях.
Если всё так, как сказал Чимин (а ему удивительно хочется верить — Пак почти не перестает улыбаться,
говорит негромко и доверительно, из-за чего Сокджин объективно тает; может, это какие-то секретные
шпионские приемы?), то все британские поцелуи, все бесшумные разговоры и даже то, как Чон постоянно
стоит за лордовской спиной, обретает такой огромный смысл, о котором Сокджин даже боялся подумать.
Профессор никогда не любил — так уж получилось, что сердце его тревожно бьется только по отношению к
генетическому порно, но даже он понимает, что ощущать рядом любимого человека и запрещать себе к
нему прикасаться, потому что это неминуемая дорога на плаху... уже звучит тяжело.
— Не забивайте себе голову, профессор Ким, — мягко наставляет Чимин, стягивая с балкона черный платок
и аккуратно расправляя его мятые края, — то, что происходит между ними нас с вами не касается. Хотя Чон
бурагозит в мировых масштабах, романтичный еблан.
— Вы так много на него ругаетесь, — со смешком подмечает профессор.
— Хоть кто-то должен иногда спускать его на землю, — поддерживает приподнятое настроение Пак,
попутно повязывая на голову черную ткань, — иначе он будет переть как танк. А мне как-то не хочется
умереть во время третьей мировой, которую этот рыцарь-хуицарь может развязать за ужином. Вы знаете,
что у него есть коды от ядерных чемоданчиков?
Сокджин давится воздухом и хрипло закашливается в кулак. Замечательно, просто чудесно.
Чимин негромко посмеивается, подвязывая края платка, и профессор, все еще собираясь помереть от
асфиксии, впервые задумывается над тем, почему профессор Мин вышел замуж за человека, чья жизнь ему
буквально не принадлежит. Потом Ким поднимает глаза, смотрит на то, как Пак, все еще жмурясь от
улыбки, поправляет никаб на носу, и понимает.
Понимает, почему Али пошел против религии, понимает, почему терпит Юнги.
— В британской разведке учат очарованию? — неловко выкашливает профессор Ким, и Чимин, понявший
посыл только спустя несколько секунд, запрокидывает голову в хохоте. Он смеется тихо, приглушенно из-за
плотной ткани платка, но Сокджин слышит и убеждается в собственных догадках еще раз. Обычный
человек не может так завлекать — этому либо специально учат, либо профессор просто не знает, как можно
по-другому объяснить привлекательность Пак Чимина. Не внешнюю, но определенно витающую в воздухе
132/206
искрящимися разрядами тока.
— Издержки профессии, — выдыхает в итоге агент, опуская голову. Сокджин кивает понимающе, потому
что ему бы такие издержки да в его асоциальную жизнь, вот только Ким все еще не уверен, зачем они ему
— жениться он не собирается еще лет десять, детей иметь лет пятьдесят (дай бог шестьдесят, а там уже и
смерть недалеко), и в сухом остатке получаем, что очаровывать Сокджину толком то некого.
Значит, не судьба. Какая досада.
— Пойдемте, профессор, — Чимин пару раз мягко похлопывает его по плечу и, прежде чем убрать руку, до
мурашек аккуратно скользит ей к чужому запястью. Ким дергается, напрягается, потому что это точно
какой-то очередной его приемчик, на что Пак только посмеивается под платком и разворачивается к
выходу.
К черту, Сокджин разворачивается следом и идет к черту.
***
Край никотинового пластыря мнется, загибается, и Намджун раздраженно цыкает языком, когда пытается
расправить его липкую часть и ровно приклеить на плечо. Он распрощался с Али еще несколько часов
назад, но послевкусие от разговора старых друзей все еще приятно согревает что-то внутри — они сидели
за столом практически до обеда, пока остальные гости сменяли друг друга за завтраком, выпивали свой
кофе и быстро уходили.
Оказалось, что у Аль Харти беременна одна из жен — самая младшая, но, на его взгляд, самая удалая. Она
уже на восьмом месяце, и ребенок, по словам врачей, развивается просто отлично (Намджун тогда
мысленно усмехнулся — еще бы, в таких-то условиях), но Али как будущий отец просто страшно волнуется
за своего первенца, из-за чего возит жену на обследования каждые выходные. И заодно берет с собой
остальных восточных красавиц, чтобы, мол, приобщались.
Намджун не знает, ездит ли с ними Хаяти, которая, вроде как, немного особенная (и совсем чуть-чуть
бесплодная), но если Чимин действительно составляет всем женам компанию даже в таких вещах, то во
дворце его вечером быть не должно. В итоге они с Али разошлись только во время обеда, когда уже начали
накрывать на стол горячие блюда, потому что хозяин дома заверил, что он насытился пищей для души и
давно пора бы ему отправляться в город. Пообещал вернуться до полуночи и крепко обнял Намджуна
напоследок, будто они и не собираются видеться друг с другом еще, как минимум, неделю.
Поэтому когда время начинает близиться к ужину, а Аль Харти присылает Намджуну снимок УЗИ, на
котором среди черно-белых помех и разного рода шумов выделяется что-то, отдаленно напоминающее
будущего сына Али, Ким отправляет ему целый набор восхищенных смайликов (получая в ответ в два раза
больше) и прикрывает дверь своей комнаты. Кивает дружелюбно охранникам, стоящим вдоль резных стен,
и негромко вышагивает в сторону зала, где они собирались вчерашним вечером и планируют серьезно
помозговать ситуацию сегодняшним.
Пак Чимин, конечно, сейчас бы очень помог.
Намджун пока достаточно смутно представляет, что произойдет завтра, но настраивается на худшее.
Например на то, что положение вируса они не узнают — это, хоть и печальный, но пока самый реальный
вариант. Поговорить напрямую с султаном среди них сможет только лорд Ким, и то если его допустят «к
телу»; обученный вытягивать информацию Чимин, скорее всего, окажется в комнате «для женщин», а
Хосок, который владеет арабским, на прием не сунет даже носа, потому что к гадалке не ходи, не его это
всё.
В результате им остается только рассчитывать на удачу и, может быть, Чонгука, который наверняка знает
что-нибудь экстравагантное про султана или его приближенных. Намджун всё еще смутно представляет,
как именно Чон добывает информацию, а спросить все не выдавалось возможности — Ким заворачивает к
залу с четкой целью поинтересоваться об этом на досуге.
Внутри всё так же журчит небольшой фонтан. Вода в нем бирюзовая, будто подсвеченная изнутри, и Ким
ненадолго засматривается, пока проходит вглубь комнаты. Небольшие светильники витражами горят на
стенах, приятный полумрак обволакивает вместе с легкой вечерней прохладой, и Намджун наконец-то
замечает, что в зале он не один.
Лорд Ким сидит в небольшом резном кресле, закинув ногу на ногу, и выглядит он слегка устало — дело
даже не в зеленоватом тоне лица или синяках под глазами, а скорее в мятой полурасстегнутой рубашке и
растрепанных по голове черных кудрях. Видеть неопрятного лорда Кима странно, но Намджун и сам в
последние дни выглядит откровенно не очень, поэтому списывает всю британскую усталость на походные
условия, в которых они находятся уже несколько дней, и сосредотачивается на чем-то более важном.
Тэхён тянется вперед к небольшому столику и передвигает на нем высокую резную шахматную фигуру.
Чонгук, сидящий на таком же кресле напротив, подтягивает к себе ногу, опирается на неё локтем и хмурит
133/206
брови, рассматривая глянец клетчатой деревянной доски перед собой. Ким даже издалека видит, насколько
эти шахматы дорогие: вместо деревянных белых фигурок на поле расставлены настоящие золотые
скульптуры, вылепленные буквально до мельчайших деталей вроде лиц или наконечников копий. Вставки
из слоновой кости, вручную высеченные детали — настоящее произведение искусства, которое было бы
неплохим подарком какому-нибудь миллионеру или охочему до дорогих вещей коллекционеру.
Чонгук тянет руку, лениво бегая пальцами по верхушкам своих фигур, в итоге ловко цепляет одну из них и
делает ход, вынуждая лорда Кима отлипнуть от спинки стула и наклониться ближе к доске.
— Доброго вечера, — здоровается с ними Намджун, останавливаясь на полпути, чтобы достать из кармана
телефон и упасть на небольшой диванчик. Лорд Ким поднимает глаза и со своей привычной вежливой
полуулыбкой кивает:
— Доброго.
Чонгук мычит что-то солидарное, издалека похожее на приветствие, и напряженно поджимает губы,
поигрывая вражеской шахматной фигуркой между пальцев. Тэхён переводит на него взгляд из-под черных
кудрей челки, и Намджун клянется, что он вряд ли выдержал бы на себе такое, потому что играть в
гляделки с лордом Кимом заведомо опасно: его глаза пронизывающие, хищные, зеленые, но Чонгук будто
этого совершенно не замечает.
Смотрит в ответ и даже не опускает голову к шахматной доске, когда Тэхён медленно двигает фигурку и
пригвождает тихим:
— Шах.
Намджун чуть приподнимается с места, чтобы лучше разглядеть доску, на которой один из королей,
похоже, находится под боем, да только Чон опережает его, наклоняется ближе, двигает свою фигуру и,
усмехнувшись уголком губ, объявляет следом:
— Шах.
Ответный.
Лорд Ким улыбается. Широко, по-настоящему, не отрывая глаз от Чонгука, когда каждый из них рискует
проиграть, будучи одинаково в плачевном положении. Намджун видит только Чонов затылок, но по
приподнявшимся вверх щекам он понимает, что тот улыбается следом. Кажется, также широко, если не
шире.
— Мы будем и дальше играть просто в стол? — очень тихо, так, чтобы Намджун слышал только невнятные
обрывки, спрашивает Чон, и плутоватый оттенок его слов заставляет Тэхёна слегка поднапрячь плечи.
— Я не буду играть с тобой на желания, Чон, — отказывает тут же, потому что прекрасно знает, насколько
они оба азартные люди; Чонгук об этом знает тоже.
— Боишься проиграть?
— Боюсь, что не смогу выполнить твоё желание, — также тихо, но уверенно отвечает Тэхён, мягко сжимая
пальцами одну из своих фигур.
— Давай я назову его сразу, — лукаво улыбается Чон, — а ты в ответ назовешь свое.
— Удиви меня.
— Я хочу потрогать тебя.
Сердце тут же предательски заходится быстрым неконтролируемым стуком, и Тэхён плотно стискивает
зубы.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного, — Чонгук на секунду опускает глаза к игральной доске, чтобы посмотреть, куда Ким
сдвинул свою фигуру, и поднимает обратно, — я хочу разрешение на то, чтобы потрогать тебя. Там, где я
захочу.
Тэхён шумно втягивает носом воздух, закусывая изнутри щеку.
Это не просто большая цена, это чертов карт-бланш для Чона, который меру знает разве что в выпивке. И
рассчитывать на то, что Чонгук хочет потрогать его руку или, дай боже, просто бедра — глупейшее, что
лорд Ким может сделать сейчас. Но он смотрит в чужие глаза, краем уха улавливая шаги в коридоре, и
выдыхает:
134/206
— Если выиграю я, то ты больше не дотронешься до меня вообще.
В глазах Чонгука дергается яркий блик от винтажной лампы.
Ну же, Чон.
Баш на баш.
— Забились, милорд.
Когда в дверном проёме появляется Хосок, все ещё гордо носящий на голове беретку охранника (и где он
только её взял?), британцы пожимают друг другу руки ровно над схлестнувшимися посреди шахматной
доски пешками.
— Вы видели джакузи? Я только что узнал, что от бабки мне передалось кислородное голодание, мне
срочно нужны пузырьки.
— Даже я не знаю, кем была наша бабка, — усмехается Чонгук, всё еще цепляясь за лордовскую ладонь
самыми кончиками пальцев, потому что риск не коснуться её больше вообще оказывается неожиданно
велик.
— Серьезно? — приподнимает брови Намджун, потому что Чон-то не знает? Правда?
— Абсолютно, — Чонгук ловко выводит своего короля из-под шаха, и поворачивается к выходу, где
неторопливо шоркает ногами брат, — я думаю, она работала проституткой где-то на Филиппинах.
— Не забудь указать об этом в своем резюме, — раздается новый голос со стороны входа и в комнату плавно
забредает Чимин, тут же тихо прикрывая за собой дверь.
Намджун не удерживается, корит себя, но все равно осматривает мужчину с ног до головы, потому что он
впервые вышел без черного мусульманского одеяния, и это... так странно.
Чимин невысок, но тело у него крепкое, даже на вид гибкое и жилистое: из-под широкого ворота тонкой
серой футболки выглядывают острые ключицы, рельеф мышц и светлая, будто совершенно не видевшая
солнца кожа (Ким, кажется, догадывается почему). Его длинные светлые волосы неровно зачесаны в куцый
хвостик на затылке, азиатский разрез глаз с короткими темными ресницами наконец-то виден без слоев
густой подводки, а из десятка украшений на пальцах только одно узкое кольцо, изгибами напоминающее
ящерицу, на безымянном, да какой-то темно-красный лак для ногтей.
Пак, засовывая руки в карманы спортивных штанов, неторопливо проходит внутрь и оглядывается, будто
дожидаясь, когда двери снова откроются — и те действительно со скрипом распахиваются.
— Прикрой, чтобы никто лишний не сунулся, — Юнги, показавший свое заспанное лицо в зале, негромко
щелкает замком и в тапочках шоркает к мужу ближе, попутно сонно дергая носом и поджимая губы.
Похоже, кого-то разбудили.
— Я хочу мармеладных червячков, — басит Мин, голос которого со сна, видимо, еще не до конца прорезался,
— кислых.
— Ты опять покурил, не успев даже встать с кровати? — Чимин поворачивается к Юнги, слегка брезгливо
морщась, на что тот только мурчит что-то невнятное и вытягивает вперед руки, чтобы одной скользнуть по
спине и приобнять Пака за плечо, а другую положить на его живот и уткнуться лбом в сгиб чужой жилистой
шеи. — Не дыши на меня.
— Я не дышу.
— Иди схаркни в фонтан, пока никто не видит, — шепчет Чимин, на что Мин приподнимает голову, щуря
сонные глаза и оглядываясь на бирюзовую журчащую воду.
— Я могу попасть отсюда, — так же тихо заверяет Юнги.
— Даже не вздумай, — Чимин вынимает руку из кармана и ладошкой поворачивает к себе припухшее лицо
мужа, чтобы недовольно глянуть на его вытянутые губы, но всё-таки мягко клюнуть их своими и кивнуть
головой на фонтан, — ты же знаешь, я терпеть не могу целоваться, когда ты покурил.
Мин невнятно хрипит что-то на своем, профессорском, шоркая ногами в сторону фонтана, чтобы
остановиться ровно у мраморного бортика, с характерным звуком собрать в горле слюну и ловко сплюнуть
мутный желтый сгусток в воду.
— Твой муж трахает Али, и ты решил так ему отомстить? — усмехается Чонгук, даже не оторвав взгляда от
шахматной доски. Чимин закатывает глаза и принимает объятия Юнги обратно.
135/206
— Следи за своим очком, Чон.
Мин что-то поддерживающе мычит, кажется, так и не приняв тот факт, что ему пришлось проснуться,
поэтому Чимин просто неторопливо направляется к диванчикам, собираясь выждать остальных в более
приятном для ног и задницы положении.
Профессор Ким, снова подцепив по пути Адама, как-то судорожно дергает ручку и заходит внутрь со слегка
неловкой улыбкой, тут же прикрывая за спиной стажера дверь.
— Добрый вечер, — Намджун пару раз хлопает по месту на диванчике рядом с собой, приглашая Сокджина
увереннее пройти в комнату, на что тот буквально сверкает благодарностью в глазах, проходя мимо
фонтана, в котором все еще мутной пенкой на поверхности плавает Минов харчок.
— Добрый-добрый, — Адам тоже сегодня по-домашнему, разве что борода его по-прежнему уложена, да
волосы зачесаны. — Час назад пришел ответ от Министра, он дал добро на завтрашний прием.
— А размеры своего дерьма ты тоже с ним согласовываешь, Росс? — привычно поддевает Чон, даже краем
глаза не глянув на стажера.
— Ро́ са.
— Рад за тебя, — Чонгук подтягивает на кресло вторую ногу, когда на шахматной доске остается не больше
пяти фигур, и сводит вместе брови.
— На самом деле, — Намджун чуть двигается в сторону, чтобы профессор Ким сел рядом, — нам просто
нужно обговорить, каким образом будем действовать завтра.
— Али не возьмет меня с собой, — Чимин откидывается на спинку диванчика и подтягивает к груди ногу, —
я могу только рассказать вам всё, что знаю.
— Я тоже не сунусь туда, — закономерно поднимает ладони Хосок, — можете даже не просить.
— Тогда у нас остается не так много вариантов, — выдыхает Намджун, задумчиво облизывая губы, —
обговорим их все, пока у нас есть время?
***
Тэхён смотрит на шахматную доску, уголки его губ стремительно поднимаются вверх. Вместе с черным
взглядом Чонгука, которым он прожигает оставшиеся на поле фигуры, темнеет и что-то неприятное, липкое
в лордовской груди.
Ким сжимает золотую фигурку слона самыми кончиками пальцев, в ушах его вакуум, через который не
пробираются даже голоса громко обсуждающих план Намджуна и Хосока. Когда сбитый вражеской фигурой
черный король откатывается к самому краю стола, Чонгук медленно поднимает голову.
Тэхён пытается насмешливо вздернуть подбородок, да только предательское чувство, что он сам выкопал
себе могилу, остается густым смогом плавать в воздухе.
Сразу вместе с вырвавшимся из лордовского рта:
— Мат.
И Тэхён совершенно не жалеет.
**Муравьиные круги** — природное явление, состоящее в том, что один или небольшая группа муравьёв, на
первый взгляд совершенно беспричинно, начинает бегать по замкнутому кругу, постепенно вовлекая в свой
бесконечный цикл всё больше и больше других муравьёв. Муравьи продолжают свой бег до тех пор, пока не
падают замертво, и муравьиный круг продолжает своё вращение до полного истощения, оставляя за собой
полчища погибших.
В нулевые годы японская мафия действительно очень кровопролитно воевала за власть, особенно
отличились две крупные группировки Ямагути-гуми и Иидзима-кай.
В 2015 году на собрании мафиозных боссов в Кобе произошёл раскол в крупнейшем преступном
конгломерате страны Ямагути-гуми. Примерно в это же время Чимин работал в Японии, думаю, можно
догадаться о том, кто приложил к этому руку :)
136/206
Глава 16. Шайтан
Сокджин неспокойно ерзает, подтягивает короткие штанины выглаженных от мельчайших

складочек брюк и мечтает выпить какой-нибудь приторно-сладкий молочный коктейль в Лос-Анджелесе,
потом завалиться домой, включить документальный фильм про вулканы и лежать на своем водяном
матрасе, расслабленно вперившись взглядом в экран ноутбука.
Но он снова поправляет узкие в заднице брюки, цепляет с обеденного стола креветку и наблюдает за тем,
как Намджун ловко вяжет под поднятым воротником рубашки свой узорчатый галстук. Они все еще в доме у
Али, и до приема остаются считанные часы, в которые им нужно успеть провести друг другу мало-мальски
полный инструктаж, сделать из себя что-то издалека напоминающее влиятельных людей и сходить в
туалет. Обязательно сходить в туалет.
Сокджин смотрел фильмы, он знает, что когда герои уходят в туалет, то их либо прямо там, либо на выходе
кто-то подкарауливает — стать жертвой собственного мочевого пузыря профессор не собирается, он все
еще хочет тихо умереть на производстве или, того лучше, из-за неизлечимой болезни, поэтому
составленная им программа-минимум вполне себе «Выживание с Беаром Гриллсом», разве что последствия
могут быть слегка опаснее, ну и еда повкуснее.
— Вы так улыбаетесь, — Намджун улыбается тоже, смотря на него, и только в эту секунду профессор
понимает, что он стоял и как полный придурок веселился от собственной глупой шутки про Беара Гриллса.
Докатился, блядь.
— Я слегка волнуюсь, — признается Ким, на что Намджун обнадеживающе кивает, опуская ворот рубахи
обратно.
— Понимаю.
Сидящий неподалеку Хосок что-то бормочет на это в ответ, щелкая замками металлического чемоданчика,
притащенного им еще из Америки, и заглядывает внутрь; профессор пытается расслышать, что он говорит,
но отвлекается, только завидев кучу ровно свернутых проводов и каких-то весьма опасно выглядящих
технических приблуд, в которых Хосоку каким-то чудом удается разбираться, со своей-то дислексией.
Он, наверное, из тех людей, кто не читает пользовательское соглашение не потому, что лень, а потому что
просто можно сломать себе глаза и голову уже на втором слове.
— Что это? — Сокджин подходит ближе, все так же ощущая неприятное натирание от плохо севших брюк,
но ничего не поделаешь — эти костюмы им любезно одолжил Али, который и пригласил всех пойти вместе с
собой на приём. Из своих чистых вещей у профессора осталась только пара домашних футболок да
застиранные шорты, и выбор, откровенно говоря, оказался весьма неравный.
— Это? — переспрашивает Хосок, кивая головой на чемоданчик. — Это оборудования для прослушивания.
Микрофоны и микронаушники.
— Вы собираетесь кого-то прослушивать?
— Конечно. Вас, — усмехается Чон, вынимая из небольшого углубления маленькую телесного цвета
палочку, размером где-то с половину спички; при помощи всей своей ученой эрудиции профессор понимает,
что это, скорее всего, нательный микрофон, — мы с Чимином будем курировать вас из дома. И подслушивать
ваши грязные разговорчики.
— О каких грязных разговорчиках речь? — слышится позади, и Сокджин оборачивается, сталкиваясь с

младшим Чоном взглядами. Естественно, с кем же еще.
— Тебя это касается в первую очередь, герой-любовник.
Чонгук закатывает глаза в привычной манере, совершенно не заботясь о приличиях, и неожиданно опускает
руки вниз, начиная расстегивать брюки.
Профессор инстинктивно дергается, собираясь уже было закрыть глаза и отвернуться, потому что ситуация
как-то очень сильно напоминает Пентагон и то, чего ему не надо было видеть, но Чон только слегка
приспускает верх своих светло-песочных брюк, сверкая серым бельем, и ловко заправляет в него острые
полы белой рубахи.
— А сделать это в комнате было нельзя? — низким бархатом своего голоса упрекает лорд Ким, темной
тенью мелькнувший у Чона за спиной.
Профессор пробегает по нему глазами и сдерживает шумный вдох: британец поправляет широкий вырез
тонкой белой рубахи, поверх которой плотно сидит темно-синий приталенный пиджак с золотыми
пуговицами на рукавах; его руки в черных кожаных перчатках вплетаются в кудрявую челку, уложенную на
две стороны, и Тэхён прикрывает глаза, пока убирает лишние волосы с лица.
137/206
Чонгук застегивает брюки, все так же стоя посреди порога, и вот кому уж точно нельзя идти на прием,
потому что все эти татуировки, которыми покрыты кисти рук, шея, предплечья, — все они буквально кричат
о том, что в помещении находится преступник. Сокджин, возможно, мог бы признать это чем-нибудь
сексуальным, если бы только из-под бежевой штанины не выглядывал тюремный браслет. И если бы вообще
для его ученого мозга существовало что-то более сексуальное, чем образованность.
— Отлично выглядите, профессор, — неожиданно делает ему комплимент лорд Ким, и это на секунду
совершенно выбивает из колеи.
Сокджин опускает глаза на свой серый клетчатый костюм, севший слегка узковато во многих местах, но все
равно улыбается уголками губ, потому что приятно.
— Взаимно, лорд, — Тэхён с улыбчивым кивком принимает любезность, и это действительно то, что
профессору нужно было увидеть и услышать, чтобы комок беспокойства, который собирался в животе с
самого утра, начал понемногу рассасываться. Видеть вокруг себя людей оказывается достаточным для того,
чтобы профессор принял и осознал — он идет туда не один. Рядом будет практически живущий на приемах
лорд Ким, Чонгук, который хоть и не вызывает много доверия, но свое дело наверняка знает (не просто так
все отчаянно хотели завербовать его для поиска Химеры).
И Намджун.
Там будет Намджун, который мистическим образом, даже когда просто ест или занимается своими делами,
делает воздух вокруг будто бы более комфортным для дыхания. Просто есть такие люди — надежные — на
них посмотришь и жить захочется, не то, что на прием ехать.
— Не застегивайтесь, мне нужно вас ощупать, — предупреждает Хосок, наматывая на пальцы петельку из
проводов, — где шляется профессор Мин?
— Профессор Мин не шляется, а проводит досуг, — Юнги появляется в комнате как лектор, который
врывается в аудиторию с приветственными словами, Хосок аж вздрагивает от неожиданности.
— И тебе доброе утро, — вместо брата усмехается Чонгук, зачесывая влажные то ли от воды, то ли от геля
волосы назад. Пряди ровно наклоняются к затылку, из-за чего Сокджин задумчиво заключает, что все-таки
гель, пока Юнги, на котором из одежды только брюки да какие-то цепочки на шее, шоркает босыми ногами
к Хосоку, попутно сверкая голой грудью с рисунками на коже.
Они какие-то странные, эти рисунки.
Цветные, узорчатые, среди черных буддистских орнаментов и странных символов профессор к

собственному ужасу узнает очертания японских демонов: там алые, практические бурые маски с высокими
черными рогами и парой крупных белых клыков, торчащих прямо изо рта, и вся эта нечестивость выбита на
широкой спине будто бы вручную, по-старинке, от чего нехорошие мысли стрелой проходят сквозь
профессорскую голову. Сокджин видел такие татуировки, но черта с два он признает, что его некогда
коллега завязан в какой-то истории с...
якудза.
— Давай, лепи, — Мин поправляет брюки и наклоняется вперед; кожа на его спине натягивается, и
клыкастые маски будто бы оживают, начинают ухмыляться сильнее. Хосок достает из чемоданчика узкую
ленту тканевого пластыря и зубами отрывает от неё небольшой кусочек, маленький для крупного тела
Юнги, но достаточно широкий, чтобы спрятать под собой нательный микрофон.
— На тебе живого места нет, — Чон кривится, бегая глазами по цветастой груди в поиске самого большого
пятна голой кожи; цепляет в итоге прямо на солнечное сплетение, — японцы постарались?
— Сегодня вечером приедет груз, — Юнги игнорирует, будто бы и не слышал вопроса вовсе, оглядывается
на остальных, пробегая по каждому глазами, и поясняет, — из Рио.
— Который с оружием?
На слове «оружие» у Сокджина холодеют поджилки. Он смотрит на Чона, который накидывает жилетку
поверх рубахи, и хочет закричать какое, нахрен, оружие, но в ответ ему прилетит если не насмешка, то что-
то унизительно-ласкательное точно. Намджуну всё происходящее не нравится тоже — он хмуро сводит
брови, явно закусывая изнутри щеку, и его совершенно точно можно понять.
Если им и придется выбирать, кому по итогу доверить оружие, Намджун неминуемо войдет в первую тройку
кандидатов. Сокджин же, доторговавшись с совестью, собирается трусливо притвориться безруким, потому
что нет. Ну нет, ну какое ему оружие? Ну смешно.
— Профессор Ким? — Юнги приподнимает брови, смотря в упор, будто и нет между ними нескольких
метров; Сокджин из-за этого крупно вздрагивает. — Не переживайте, вам в руки автомат никто не даст.
138/206
— Звучит даже как-то обидно.
Мин усмехается, сверкая маленькими зубками (явно сделанные, думает профессор) и розовыми деснами,
которые совсем уж здоровыми выглядят для десен наркомана, и это дает Сокджину хотя бы маленький
повод думать о том, что Юнги, возможно, смотрит на наркотики исключительно как предприниматель. Не
потребитель.
Чонгук накидывает на плечи песочный пиджак, и, вопреки всему, не смеется, а оглядывает профессора
Кима как-то внимательно, взгляд такой Сокджин у него видел лишь единожды при изучении документов
еще в Пентагоне, поэтому его возвращение сейчас кажется чем-то очень настораживающим; попутно
поправляя манжеты рубашки, Чонгук выдыхает в итоге:
— Мы находимся не в той ситуации, чтобы пренебрегать оружием, профессор.
Сокджин и сам не понимает, за что он выступает в эту минуту, но внутри волнительно трепещет ощущение,
что эти слова просто необходимо озвучить, чтобы они густой спасительной дымкой повисли в воздухе.
— Но мы не убийцы.
Никто из них не убийца и убийцей быть не собирается.
Они все еще планируют просто украсть вирус, они всё еще...
— Среди нас вы единственный убийца, профессор Ким, — Чонгук с насмешкой опускает руки и прячет
ладони в карманы брюк, — латентный, конечно же.
Сокджин вздрагивает снова, в этот раз от неприятно сверкнувшей под сердцем искры. Это похоже на
совесть, или стыд, или другое глупое слово на «С», которое Ким всячески прятал при матери, при
студентах, при коллегах, при Намджуне. И прятал бы до сих пор, вот только...
— Вы создали оружие, которое способно за несколько суток поголовно, просто как скот, высечь все
человечество. Люди — это змей, который кусает сам себя за хвост, и именно вы тот человек, который мажет
его мёдом.
Профессор хмурится, смотря на Чона ошалелыми стеклянными глазами. Хосок закусывает щеку, Намджун
собирается было встать с места, чтобы заступиться, но всех опережает лорд Ким:
— Уроборос сам макает свой хвост в мёд, чтобы потом его укусить, — он скрещивает руки на груди, и
кожаные перчатки тихо скрипят на пальцах.
— Это не отрицает того факта, что нужен человек, который делает мёд.
Сокджин не замечает собственной злости, в которую разрослась та маленькая искра стыда, не замечает
амплитудно вздымающейся груди, не замечает затянувшегося вокруг молчания.
— Да, — профессор Ким поднимает глаза на Чонгука, — я делаю мёд, и я осознаю свою ответственность. Так
же, как учитель, который учит детей, и политик, который развязывает войны. Будь на моем месте кто-
нибудь другой, вы могли бы уже давно задыхаться посреди инфекционного отделения.
На него смотрят все, каждый — по-разному, но все одинаково тихо и пораженно.
Когда Чонгук неожиданно начинает смеяться, напряжённая завеса оцепенения рушится вниз и звонко
разбивается стеклом об мраморный пол.
Хосок прикрывает глаза, Юнги их, наоборот, закатывает, а Намджун опускается обратно в кресло. Лорд Ким
только с налетом раздражения сжимает пальцами плечи — сквозь громкий Чонов хохот профессор
понимает, что они все только что повелись на глупейшую провокацию, от которой по итогу стало больше
обидно, нежели смешно или грустно.
— Не мне упрекать вас в вашей работе, профессор Ким, — Чон, этот раздражающий ублюдок,
примирительно высовывает из карманов руки, и распаленный Сокджин даже успевает было подумать, за
что лорд Ким вообще полюбил это чудовище, как в комнату с тихим щелчком замка проходит Чимин, и один
только его скривленный рот сигнализирует о том, что он понял всё произошедшее с первой секунды, только
пробежав глазами по чужим лицам.
— Я отрежу тебе член, Чон, если ты только что обидел моего мужика.
— Почему все постоянно испытывают желание что-то сделать с моим членом?
— Кастрация усмирила не одного самца, — усмехается Юнги и подмигивает Чимину, который, убедившись,
что настроение у профессора Мина как всегда отвратительно-отличное, только расслабленно проходит
139/206
вглубь комнаты, цепляя по пути со стола парочку креветок и опускаясь на обитый узорчатым шелком
диванчик.
— Никогда не слушайте, что он говорит, профессор Ким, — Чимин, судя по всему, догадался, что объектом
провокации стал Сокджин: тот все ещё похож на взъерошенного и тяжело дышащего зверя, которого
загнали в угол и поугрожали ему шокером, да только из всего царства животных профессор отнес бы себя,
максимум, к гигантским слепышам, и то потому что те — вымирающий вид, а сам профессор скоро сыграет в
ящик с такой шоковой терапией, — он соврёт вам, даже не моргнув и глазом.
— Как-то грустно узнавать это через неделю после знакомства, — скривившись, отшучивается Сокджин, и
Чонгук одобрительно сверкает глазами, продолжая довольно поправлять запонки на рубашке. Лучше бы
характер себе поправил, честное слово.
Профессора так студенты не разводили, как он развелся на эмоции сейчас. И если это не очередной
звоночек, что пора бы хорошенько уложить мысли в голове да пропить курс лечебных травок (профессор
Мин, услышав «лечебные травки», наверняка бы игриво подергал бровями), то определенно сигнал
держаться от Чона подальше.
Как можно дальше.
— А вы зубастый, профессор Ким, — усмехается Хосок, поднимая голову от чемоданчика и кивая Сокджину
на место перед собой, — раздевайтесь.
Почти как на приеме у проктолога, только пальцы в задницу профессора Кима систематично засовывает
разве что судьба, которая явно старается без выходных и праздников, и чтобы обязательно с перерывом на
обед — некстати вспоминаются креветки, которые все еще ароматно блестят золотыми боками на накрытом
столе. Живот в поддержку вяло отзывается тянущим голодом: похоже, поиск Химеры у Сокджина сегодня
закончится где-то в районе фуршетных столов.
— А где ваш ужаленный? — интересуется Чимин, двигаясь на диванчике, чтобы освободить место рядом с
собой для Юнги.
— Кто?
— Ну, колумбиец, — Мин усаживается рядом, с кряхтением опираясь на чужую коленку, и усмехается:
— Видел его с телефоном в туалете.
Чимин подтягивает к себе колено и позволяет Юнги обвить его рукой, чтобы притереться ближе. И пока
профессор расставляет на две стороны ноги, удобно раскладываясь в полулежачем положении, плавающие
татуировки японских карпов на его животе забавно кривятся кучей тонких складочек. Сокджин, слегка
потерявшийся в мыслях и пространствах, резко дергается и шипит удивлённо от того, как Хосок дёргает
криво наклеенный пластырь у него на груди.
— Терпите, профессор, — шикает он, заново прикладывая микрофон к покрасневшей коже, — если вам
больно, не подавайте виду, потому что, когда добивают, это ещё больнее.
Сокджин сначала хлопает непонимающе глазами, а потом хрюкает со смеху так громко, что даже лорд Ким
удивленно поворачивает на него голову. Отмахнувшись рукой, мол, ничего важного, профессор застегивает
рубашку и соблазняется все-таки на парочку креветок, пока перед Хосоком стеной вырастает Чонгук,
отгибающий белоснежный воротник-стойку.
С негромким хлопком двери в комнате показывается Адам, уже успевший приодеться в свой костюм и
хорошенько вычесать бороду. Стажер кивает всем, проходя глубже, и младший Чон, оглянув того быстрым
взглядом, незатейливо усмехается:
— Гонконг умирает, а ты всё еще дрочишь?
Адам, замерев на секунду, тут же закатывает глаза.
— Я разговаривал по телефону.
— В туалете? — продолжает Чон.
Роса не отвечает, только проходит молча к Хосоку да выправляет из штанов свою рубашку. Смотря на него,
профессор от чего-то вспоминает своего неказистого лаборанта, министерского племянника, который
остался в Пентагоне за главного, и необходимость позвонить ему да узнать, как успехи, резко прожигает
грудину.
И хотя времени для тоски у Сокджина совершенно не хватает, перед сном он часто ловит себя на мысли,
что в лабораториях все было гораздо проще. Проще думать, проще работать, проще разочаровываться. Если
стоя посреди белоснежных рабочих помещений расстроить профессора мог неудачный эксперимент, плохие
140/206
материалы или неожиданные перебои с электричеством, то находясь здесь, в пригороде Маската, каждый
его повод для расстройства может обернуться для них неожиданной катастрофой.
Поэтому профессор сжимает яйца в кулак, настраивается на важный вечер и обещает себе, что скоро все
пройдет. Оно не может по-другому, всё рано или поздно проходит.
От этого осознания внутри становится еще на крупицу полегче.
— Какая у нас главная задача сегодня? — спрашивает Сокджин, поправляя замявшийся рукав пиджака.
— Слушать и наблюдать, желательно поближе к султану, — Чимин выпрямляется на своем диванчике, и

профессор краем глаза цепляет, как ладонь Юнги, покрытая рисунками, соскальзывает по его бедру ниже,
— арабы хвастливые, если у кого-то из присутствующих там будет вирус, вы узнаете об этом.
— Звучит хорошо, — усмехается Намджун.
— Давайте раньше времени не обнадеживать себя, — лорд Ким неторопливо расстегивает свою рубаху, —
осталось не так много времени, давайте обговорим детали.
***
На фоне темно-синего, практически черного неба, подсветка золотого султанского дворца ослепляет даже
через тонированные окна машины. Внутри легко шумит прохладный кондиционер, который просто панацея
от душной арабской жары, и Сокджин искренне надеется, что во дворце охлаждают пространство не
архаичные рабы с веерами из павлиньих перьев, а что-то хотя бы издалека напоминающее вентиляторы.
Сидящий напротив него лорд Ким, широко расставивший ноги, поправляет кожаные перчатки на руках, и
выглядит он в этот момент потрясающе уверенно. Профессор сам неосознанно выпрямляет плечи, потому
что ну не дело это, сутулиться рядом с таким человеком, а заметивший это Тэхён только дергает самым
уголком губ да достает из кармана брюк телефон, подсвечивая свое лицо голубым экраном.
В пиджаке теплится маленький жучок с торчащим из него проводком. Сокджин волнительно перебирает его
пальцами, языком перекладывает жвачку с одной щеки в другую и прокручивает в голове последние
инструкции: налепить прослушку у восточной стены, куда-нибудь под стол, и старательно делать вид, что
треска на шпажке — лучшее угощение во всей профессорской жизни.
Крохотный наушник щекочет ухо чуть ли не у самых барабанных перепонок, чтобы точно его никто там не
заметил. Сокджин все соблазняется поковыряться в ухе мизинцем, потому что чешется неимоверно, да
только внутренний голос кричит доктором наук, что запихнешь его чуть дальше и оглохнешь, поэтому сиди
на месте ровно, придурок, и займи чем-нибудь рот и руки.
Кроме курения ничего в голову не приходит, но профессор оставил свои сигареты в комнате, закономерно
решив, что на приеме они ему не понадобятся. Судя по всему, просчитался.
— Хотите закурить? — низко и бархатно зазывает Тэхён, и он точно змей, потому что эти сверкающие глаза,
будто бы краденные у хищной рептилии, не могут принадлежать человеку. Сокджин смотрит в них и хочет
было поежиться, потому что из-за огней, мелькающих за окнами, блики в лордовском взгляде заходятся
каким-то по-настоящему демоническим танцем, но выдыхает в итоге только:
— А мы можем? — и принимает протянутую лордом сигарету, томящуюся будто бы специально для

профессора в красивом резном портсигаре. Тэхён пару раз стучит пальцем по боковой панели на двери, и
Сокджин, опустив голову, находит там небольшую пепельницу.
Чертовы дорогие машины.
— Мы много чего можем в этой жизни, профессор Ким, — философски выдыхает лорд, наклоняясь вперед,
чтобы сначала поджечь кончик сигареты Сокджина, а затем, по-привычке прикрыв свой ладонью, подпалить
и его.
— Иногда я думаю, — решает откровенно признаться Сокджин, аккуратно стряхивая пепел, чтобы не
попасть на дорогущие клетчатые брюки Али. Он, конечно, не обеднеет, но все равно может получиться
неприятно, — что возможности моей жизни ограничиваются пределами лаборатории.
Тэхён держит сигарету между большим и указательным пальцами, затягиваясь глубоко и как-то даже
небрежно, прежде чем сбить пепел, поднять голову и низко, прямо вместе с дымом выдохнуть:
— Если трясутся руки, сейте песок, профессор Ким.
По спине от хрипоты чужого голоса бегут мурашки. В вакуум автомобиля просачиваются приглушенные
звуки арабских напевов, которые словно бы под толщей воды — слышно только некоторые самые громкие и
басовые звуки. Дворец становится всё больше и больше, выход к людям — неминуемо ближе и ближе. Где-
141/206
то вдали мелькают цветастые головные уборы.
— Вы уже встречались раньше с султаном Омана? — интересуется Сокджин, пользуясь удивительно удачной
возможностью поговорить с Тэхёном наедине. Тот втягивает щеки, прижимаясь губами к сигарете, и
приспускает окно, чтобы салон тут же заполнился громким шумом дороги и потоками свежего воздуха.
Легкое марево табачного дыма в салоне начинает развеиваться; лорд Ким задумчиво постукивает пальцами
в перчатке по колену и выдыхает дым в узкую оконную щель.
— Как-то раз встречался лично с предыдущим, — Сокджин понимающе кивает, припоминая разговор о том,
что совсем недавно в Омане сменился правитель, — с нынешним увидеться пока не довелось, но мы уже
некоторое время знакомы заочно.
— Через королеву Елизавету? — профессор не представляет, как именно британцы обычно упоминают в
разговоре членов монаршей семьи, но судя по тому, что лорд Ким даже не дернул и пальцем, только
выпустил новую порцию дыма из легких, с обращением Сокджин все-таки не прогадал.
— Через Её Величество в том числе.
— У нас не будет проблем, что мы не знаем арабский? — интересуется профессор, который только сейчас
отчего-то подумал о том, что они, вообще-то, далеко не в англо-саксонской стране. Лорд Ким ненавязчиво
пожимает плечами и тушит окурок об дно пепельницы.
— Большая часть гостей знает английский язык, не думаю, что у нас возникнут сложности. Но если так, то
улыбайтесь и вежливо отказывайтесь от всего, что вам предложат, профессор Ким.
Сокджин усмехается и все-таки чешет чертово ухо, только не очень глубоко, лишь слегка задевая тонкую
невидимую леску, за которую микронаушник потом можно будет достать обратно. Дворец Султана
замирает в окне и профессор понимает, что они наконец-то приехали.
Если сегодня они не узнают, где находится Химера, то риск не уложиться в аморфный, но остро колющий
поджилки срок увеличится вдвое.
Сокджин затягивается последний раз и обещает себе, что хорошенько прокричится, когда они заберут
вирус обратно. И возьмет себе отпуск.
Определенно.
***
Их конвой одинаковых черных автомобилей останавливается на парковочных местах прямо перед дворцом,
и Сокджин некоторое время бессовестно рассматривает сверкающие золотыми огнями фонари. На улице
много людей, все они поголовно — загорелые арабские мужи в белых длинных рубахах, разве что забавные
национальные шапочки у всех пестрят цветастыми оттенками да витиеватой вышивкой.
Профессор вдыхает душный теплый воздух полной грудью, снова перекатывает жвачку за щеку (после
выкуренной сигареты её вкус сменился от освежающей мяты к вызывающему рак легких табаку) и
дожидается лорда Кима, который выходит из машины следом. Он тут же оправляет пиджак, проверяет
запонки и оглядывается на остальные автомобили, из которых неторопливо показываются сначала Намджун
и Адам, а затем Чонгук и профессор Мин.
Профессор Мин все-таки оделся до конца, разве что рубашка его, большая, ярко-красная, с коротким
рукавом и каким-то вызывающим принтом дракона, стилизованным под старые японские рисунки,
привлекает внимания едва ли меньше, чем вся их белая азиатская компания. Юнги звенит толстыми
цепочками на шее, запястьях, поправляет крупную пряжку на ремне и смахивает с лица длинные рваные
пряди челки. Сокджин смотрит на него с крайней степенью отчаяния и восхищения, потому что быть
настолько бездумным и смелым одновременно — это какой-то исключительный навык. Если кто-то во
дворце посчитает его украшения драгоценными, то может не на шутку оскорбиться, и тогда не сносить им
всем головы.
— Вы меня слышите? — скрипуче раздается в ухе голосом Хосока, и профессор, вздрогнув от

неожиданности, уже хочет было поздороваться со своим первым полноценным психическим отклонением,
да только вовремя вспоминает про микронаушник в ухе, который очень щекочет все внутри, когда из него
снова раздается:
— Хорошего вечера всем, кроме Чонгука.
Это точно Чимин.
Профессор пытается сдержать усмешку за неловким кашлем и весело оборачивается на Чона, который
даже на долю секунды не поменялся в лице, только вздохнул как-то тяжеловато да выпалил раздраженно:
142/206
— Оманские насекомые какие-то дикие, я слышу их писк прямо отсюда.
Сокджин прыскает со смеху еще громче.
Когда к ним подходит Али, ехавший в отдельной машине, и сверкает белоснежными зубами, голоса в
наушнике резко стихают. Араб улыбается, крупные кожаные часы на его запястье скромно отливают на
свету закаленным стеклом.
— Пойдемте, друзья.
Ненавязчивые восточные мотивы одновременно раздаются будто бы отовсюду: со стуком туфель по

мраморным плитам профессор идёт в султанский дворец, раз за разом ловя на себе пристальные черные
взгляды. Мужчины вокруг, как один, смотрят на них внимательно, весело и до мурашек скользко, будто бы
оценивающе. Сокджин одергивает вниз пиджак, ловит отражение дворца в идеально глянцевых носках
собственной обуви и поднимает голову, чтобы с учтивой полуулыбкой встретить все липкие взгляды в свою
сторону.
Они какие-то мерзкие, эти взгляды.
Парочка арабов, стоящая прямо у высоких открытых дверей, даже оглядывает их с ног до головы, медленно,
надменно, цепляясь взглядами сначала за обувь, потом за часы (недорогие, с двумя циферблатами, потому
что удобно во время экспериментов; Сокджин их очень любит), затем почему-то за пах, от чего в нем
мистическим образом становится некомфортно, и потом уже только к лицу. Лорд Ким, который идет рядом,
блестит запонками на манжетах, и вот его изучают уже намного внимательнее, если не заинтересованнее.
Когда они начинают что-то громко говорить на арабском, профессор ежится: можно купить себе машину и
хоть весь золотовалютный фонд, да только приличие не купишь. И когда в ухе раздается чуть скрипящий
из-за устройства голос Хосока, Сокджин в очередной раз в этом убеждается:
— Они обсуждают ваши гениталии.
В наушнике негромко усмехаются, а профессору моментально становится как-то тошно, и прикрыться

хочется безмерно, но он только стискивает зубы и принимается подниматься по уличным ступенькам.
— И что, у кого они думают больше? — Чонгук прикрывает рот кулаком, но даже по глазам видно, как тому
весело. В ухе раздаются шорохи, а потом Чимин злорадно хохочет:
— Точно не у тебя, Чон.
Чонгук с цыканьем закатывает глаза, и тонкая прядка его черной челки выбивается из укладки, падая на
лоб.
— Лорд Ким среди вас самый перспективный, — продолжает забавляться Чимин, — прости, любимый.
— Ничего, дорогой, — Юнги, скривившись, оглядывает Тэхёна взглядом, на что тот только довольно дергает
бровями.
Сокджин неожиданно понимает, что Чимин, должно быть, неплохо говорит по-арабски. Профессор не
слышал от него ничего до этого, но Пак уже достаточно долго работает в Маскате под прикрытием.
Вероятно, некоторые слова он точно должен понимать.
— Дождитесь Али и ведите себя скромнее, — уже более серьезно говорит Чимин; ухо от наушника все еще
адски чешется внутри, — сразу не ешьте.
— Тебе зацепить чего-нибудь вкусного? — интересуется негромко Юнги, с прищуром оглядывая просторное
мраморное помещение с алыми расписными коврами.
— Главное, не зацепи ВИЧ или малярию, — усмехается Пак под негромкий гиенистый смех Хосока на заднем
плане, и, не дай Всевышний, Юнги действительно пойдет цыганить что-нибудь со стола. Как он вообще
собрался везти это обратно?
— За ВИЧ в нашей команде отвечает Чонгук, — Мин опускает голову, заправляя рубашку на спине в брюки,
но даже так видно, что тот едва ли не похрюкивает от смеха. Замечательная атмосфера, блядь, они в
полной заднице.
— Иди нахуй, профессор, — Чон, ожидаемо, внешне никак не показывает свое недовольство, но успевает
пробежать по помещению пристальным взглядом, прежде чем коротко выдохнуть, — султана все еще нет. У
северной стены стоит господин Абуль-Хаир, он торгует людьми в Бангладеше.
— В смысле торгует людьми? — тихо шепчет Намджун, хмурясь при одном только взгляде в указанную
сторону.
143/206
Профессор Ким вперивается взглядом в невысокого полноватого мужчину, на голове которого повязан
голубой тюрбан, и от ступора даже на секунду замирает на месте. Холодным питоном под сердцем клубится
и сворачивается противно трепещущий ужас.
— Он перевозит «живой товар» на Ближний Восток, — негромко поясняет Чонгук, пряча руки в карманы
штанов, — женщинам вырезают яйцеклетки и продают их, чтобы не залетели во время занятия
проституцией. Детей обычно просто забирают прямо с улиц, перевозят туда, где нужна бесплатная рабочая
сила, и заставляют работать. Советую не разговаривать с ним, если не хотите закончить жизнь где-нибудь
на заводе в Пакистане.
Профессор Ким шумно тянет носом воздух, но в итоге из него вырывается какой-то тихий задушенный
всхлип. В глазах нет слез, но их переполняет животный страх, смешанный с омерзением и горечью.
Сокджин быстро отворачивается, сглатывая поджавшую горло изнутри тошноту, и пытается не думать.
Не думать, не думать, не думать.
Блядство.
— Первым делом расставьте прослушку, нам нужно сделать записи всех разговоров, чтобы потом
расшифровать их, — напоминает Хосок, шурша в ухе чем-то, напоминающим упаковку. Наверняка ест,
дьявол. У Сокджина вот теперь кусок в горло не лезет.
— Проходите смелее, — голос Али где-то позади толкает вперед, и профессор, оглянувшись на остальных,
все-таки ступает в глубь огромного золотого холла.
На мраморных стенах бликами танцуют теплые огни от резных торшеров. Вокруг много света, приятный
запах сладкой еды, ладана и тихий ненавязчивый напев арабской дудочки, тот самый, который было
слышно и на улице.
Профессор ступает по короткому алому ворсу ковра, лихорадочно вспоминает части света, слышит голосом
Чимина указание о том, что двери выходят на южную сторону, и сворачивает ближе к своей стене, сразу
подмечая там широкий длинный стол с цветастыми фуршетными угощениями. Совсем рядом стоят арабы,
Сокджин неловко улыбается уголками губ, приветствуя их коротким кивком головы, и те вежливо чуть
склоняются в ответ. Лишь бы не позвали куда-нибудь, лишь бы не позвали.
Профессор уверенно проходит дальше, останавливаясь у самой нелюдимой части стола, и пару раз сминает
зубами жвачку, прежде чем незаметно вытащить её изо рта и сжать в кулаке вместе с крохотным жучком.
Оглядывается воровато, проверяя, не наблюдают ли за ним со стороны, и, подавшись бедром вперед, ловко
цепляет пропахшую табаком жвачку под столешницу. Снова бегло оглядывается и, не заметив вокруг себя
наблюдающих, облегченно выдыхает.
— Шпион из вас, профессор Ким, так себе, — Намджуну, похоже, весело, пока Сокджин, чуть не сбивший
стол от неожиданности, с задушенным вскриком хватается за сердце и начинает дышать будто бы в
праздничный шарик.
— Ох, боже, — выдыхает он тихо, и такое облегчение обволакивает душу от того, что это всего лишь
Намджун, что профессор едва удерживается от того, чтобы стиснуть его в крепких объятиях.
Еще одна такая ситуация, и Сокджин грозится стать невротиком или заикой.
— Вы тоже всё? — интересуется негромко, на что Намджун только молча кивает.
— Видел профессора Мина около входа в туалеты, он тоже наверняка уже заканчивает.
Юнги вызвался, по его словам, «пасти поляну у уборных», поэтому четыре основных стены они раскидали
друг между другом, оставив лорду Киму возможность найти султана, поскольку среди всех них он
единственный, кто имеет хотя бы мало-мальски весомые поводы для того, чтобы завести с ним разговор.
Профессор, к собственному стыду, даже имя султана не запомнил, поэтому доступ «к телу» ему точно
ограничен.
— Мы все никак не можем перейти на «ты», — подмечает между делом Намджун, когда Сокджин,
соблазнившись на парочку цветастых тарталеток, уже неторопливо дожевывает первую.
— Очень непривычно, — усмехается он, проглотив перед этим суховатый песочный бортик, смазанный
каким-то противным маслом, — мне всё еще непривычно воспринимать всех вне нашего дела.
— Это действительно сложно, — уголки губ Намджуна тянутся вверх, пока он тоже не удерживается от
того, чтобы зацепить со стола какую-то мутную на вид рыбную закуску, — но я надеюсь, что у нас будет
много времени после того, как мы вернем Химеру обратно.
144/206
Сокджин пораженно оборачивается на Кима и не удерживается от улыбки, потому что, черт подери,
похоже, давняя мысль о том, чтобы попить с Намджуном вместе пиво, только что нашла подтверждение в
его же словах. Политик улыбается в ответ, и Сокджин думает, что на таком человеке действительно могло
бы удержаться целое государство.
Даже лорд Ким не внушает профессору подобной надежности, он, скорее, вызывает смесь страха и
непонятного рода благоговения. За всю свою жизнь Сокджин так много не боялся, как за последние две
недели.
— Султана всё еще нет, — Намджун протяжно облизывает губы, вглядываясь куда-то в противоположную
часть зала.
Профессор хочет спросить, с чего Ким это взял, но следует за кивком головы и находит глазами лорда Кима,
стоящего в небольшой компании арабов и неторопливо что-то рассказывающего вместе с плавными
взмахами упрятанных в черные перчатки ладоней.
Позади него, вздернув длинные узкие носы, сидят два крупных далматинца, которых арабы периодически
треплют по холке или почесывают за черными висячими ушами. Лорд Ким к собакам не прикасается, даже
не смотрит на них, и Сокджин задумчиво спрашивает:
— Лорд Ким не любит животных?
— Насколько мне известно, в лондонском доме у него живут собаки, — пожимает плечами Намджун, — три
добермана.
— Ему подходит, — Сокджин откусывает кусочек от второй тарталетки, пока лорд Ким широко улыбается,
видимо, на чью-то шутку, и прячет одну руку в карман брюк.
Улыбка у него необычная, и видеть её очень странно.
Профессор следит за ней так же сосредоточенно, как и за лордовскими змеиными глазами, вопреки всему
не сверкающими даже никчемно малой крупицей веселья. Ему и вовсе будто не смешно, но шумные арабы,
которые просто не могут по-другому, этого совсем не замечают.
Хотел бы он знать, о чем сейчас говорят на другом конце зала, но покидать Намджуна и тихий восточный
уголок безопасности оказывается слишком рискованно для одного маленького Сокджина.
***
— Насколько мне известно, ты, милорд Ким, имеешь у себя коня? — невысокий, болезненно худой араб с
выдающимся подбородком, надменно искрит глазами и неторопливо почесывает грудь.
Тэхён смотрит на него с полуулыбкой, сверху вниз (исключительно в силу длинных ног) и будто бы даже
слегка снисходительно, но это только если внимательно приглядеться. Эти плутоватые восточные
переглядывания, вопросы с двойным дном и тысячи поводов для хвастовства порядком утомляют. Лорд
терпеливо выдыхает короткое «Верно» и скользит глазами по залу, ставя мысленные галочки над каждой
знакомой макушкой.
— Значит, ты должен разбираться в лошадях, — продолжает араб, глянув на своих собеседников как-то
хитро, если даже не претенциозно, — как думаешь, чья лошадь озаглавит первый воскресный забег?
Двое других мужчин, чьи конюшни едва ли меньше, а самодовольство — больше, с довольным гулом
присоединяются к вопросу. Но замолкают буквально сразу же, только заслышав позади гнусавый и по-
старчески хриплый голос:
— В султанских конюшнях много достойных жеребцов, — Тэхён медленно оборачивается, тут же

расплываясь в вежливой улыбке, — уверен, ты согласен с этим, лорд Ким Тэхён.
— Рад наконец-то познакомиться лично, господин.
Султан Хейсам бен Тарик тянет тонкие губы в узкой доброжелательной улыбке, дожидаясь, пока Тэхён
ловко снимет перчатку, и крепко пожимает ему руку. Ладонь его смуглая, сухая, испещренная мелкими
светлыми линиями, и пахнет от неё ладанной смолой, замешанной будто бы с лошадиным шампунем. Не
нужно даже нюхать пальцы, чтобы терпкий животный аромат противно защекотал ноздри.
— Мир вам и милость Аллаха, — негромко приветствует султан стоящих подле мужчин, и те, не медля ни
секунды, в один голос благодарно отвечают:
— Мир вам, милость Аллаха и Его благословение.
145/206
— Не хотел бы прогуляться, молодой лорд? — султан обращается к Тэхёну, но успевает попутно пожать
руки всем своим собеседникам да учтиво кивнуть проходящим мимо гостям; когда спины тех скрываются из
поля зрения, глаза его, по-лягушачьи большие и черные, опускаются к сидящим подле Тэхёна собакам, —
наши южноамериканские партнеры не могут без своих пятнистых друзей.
Лорд Ким оборачивается на далматинцев, встречаясь с одним из них, тем, что повыше в холке и побольше,
взглядами.
— Южноамериканские партнеры? — интересуется бархатно, прежде чем протянуть руку и почесать пса под
мордой. Тот терпит, сидит, но тихое грудное рычание, которое застревает между клыков, лорд Ким слышит.
И усмехается, глядя собаке в глаза.
— Хорошие друзья султаната, — дружелюбно объясняет Аль Саид, указывая ладонью в сторону небольшого
каменного балкона, — я получил письмо Её Величества королевы. Рад сообщить ей свое согласие.
— Счастлив об этом слышать, — Тэхён принимает приглашение и следует за стариком, краем глаза
вылавливая около столов Чонгука и кивая ему, мол, все в порядке. Тот бросает на лорда быстрый взгляд, не
прекращая беседовать с невысоким светловолосым мужчиной, явно европейцем, и только в момент, когда
золотой свет зала почти сменяется приятным полумраком балконного вечера, собеседник Чона
поворачивается полубоком, улыбчиво прикусывая десерт на шпажке.
Тэхён видит, как довольно тянутся вверх уголки Чоновых губ, и резко шумно выдыхает.
— Принц Монако любит верховую езду?
Султан оглядывается, прослеживая направления лордовского взгляда, и радостно улыбается:
— Конечно! Он наш дорогой гость. Его лошади будут участвовать в воскресных бегах под самыми лучшими
номерами.
Усмешка Чона скрывается за балконными арками. Тэхён проглатывает вместе с кислой слюной собственное
раздражение и подходит к перилам, шумно втягивая носом посвежевший под вечер воздух. Старается не
показывать смеси собственного удивления и ярости, но гневный огонь, подпекающий грудину изнутри,
буквально вырывается наружу.
Придурок, блядь.
— Лорд Ким, хотел бы вас познакомить, — султан позади настоятельно окликает, и Тэхён смаргивает злость,
щурится привычно, прежде чем обернуться и, чуть помедлив, ладонью без перчатки принять рукопожатие:
— Наш дорогой южноамериканский партнер, — Аль Саид сверкает, стоя подле высокого холёного мужчины,
и лорд Ким беззлобно тому усмехается.
— У вас замечательные далматинцы.
Причина неожиданной лордовской догадливости поправляет седую, уложенную бороду и с благодарностью

в глазах представляется:
— Айнез Рóса.
После чего на одну бесовскую улыбку во дворце становится больше.
***
— Аккуратнее, блядь, — шипит Мин, раздраженно сжимая ладони в карманах брюк.
Огромный черный ящик с металлическим звоном рушится на бетонный пол заброшенного аэропорта,
поднимая вокруг себя мутные клубы пыли. Ночью вокруг ничерта не видно, из-за чего Хосок, который курит
неподалеку, подсвеченный со спины ярким белым светом от крупного прожектора, вынужден жмуриться,
пытаясь прочитать надпись на контейнере.
Второй такой же ящик с грохотом кидают на землю, и Мин стискивает зубы, прожигая темным взглядом
голые спины своих латинских работяг.
— Не гневайся, старче, — мычит Хосок с самокруткой между губ, — у нас осталось не больше двадцати
минут.
— Проверяем, загружаемся и уходим, — Юнги подходит к грузу ближе, наклоняется, рассматривая крупный
металлический замок на пересечении толстых цепей, и, прежде чем присесть на корточки, достает из
кармана брюк связку ключей, а вместе с ней небольшой белый сверток, — подержи пирожное.
146/206
— Чего?
Хосок подходит ближе и принимает в руки кулек из салфеток, сладко пахнущий чем-то шоколадным, пока
Мин начинает подбирать ключи.
— Ты серьезно, блядь?
Юнги согласно мычит, замок призывно щелкает и цепи со звоном сползают с контейнера на землю. Крышка
откидывается назад, и тяжелый металлический запах впивается в нос — утопленная в мягкой обивке,
посреди ящика отливает черным холодным железом ручная штурмовая винтовка.
— Остальное на месте? — по-португальски грассирует Мин, обращаясь к разгружающим самолет работягам.

Те кивают, отвечают что-то протяжно и указывают на другие контейнеры пальцами. — Замечательно.
Свет в разрушенном аэропорте гаснет, когда из него с рычанием моторов и скрипом шин о гальку,
выезжают два внедорожника.
Ржавый навесной замок остается лежать на разбитом бетоне.
**Уроборос** — свернувшийся в кольцо змей или дракон, кусающий себя за хвост;
**«Гонконг умирает, а ты всё еще дрочишь?»** — когда в Китае начались политические волнения против
закона об экстрадиции, эту фразу опубликовал один из порносайтов.
147/206
Глава 17. Коты Шрёдингера
Сокджин с раннего утра ходит по дому неприкаянной тенью, только и успевая, что бить на себе
противных насекомых да утаскивать со стола сочные фрукты. Как сказал за завтраком Али, к сожалению,
привозные, потому что свои в Омане практически не выращиваются в силу каких-то сложных природных
факторов, профессор уже не слушал, он был занят счищением кожицы с манго.
Али, кстати, сверкал алмазной пылью еще со вчерашнего вечера. Султан Хейсам, прознав о том, что тот
скоро станет отцом, пообещал подарить на рождение сына самого крепкого своего скакуна, а вместе с ним
и что-то из национального оружия впридачу — Сокджин слышал название, но не запомнил его, поэтому
пусть останется приятной загадкой. Если они все выживут и вернут Химеру обратно, он обязательно
поздравит Али и по картинке найдет название в Интернете.
Если бы еще там можно было найти геолокацию вируса, цены бы ему, Интернету этому, не было. Хосок,
который уже несколько часов кряду занят прослушиванием и расшифровкой записей с жучков, наверняка
горестно думает так же (он заперся в комнате сразу после завтрака, утащив со стола какую-то тарелочку
сладостей для работы ума и пожелав всем приятного ожидания). И ничего на свете хуже ожидания быть не
может (хотя профессор бы поспорил, он прямо сейчас в заднице поглубже и потемнее), но близится время
обеда, а команда до сих пор терпеливо молчит, разбредясь по разным краям их арабского замка.
С часу на час они могут узнать, подслушать, перевести и догадаться о том, где арабы прячут вирус, и
насколько это радует, настолько же и пугает: если вчерашним вечером о Химере не было сказано ни слова,
то коротать им на нарах остаток своей жизни, потому что попытка вслепую вломиться в султанский дом
может иронично обернуться для них браслетами на щиколотке, и чего Сокджин в итоге боялся, на то и
напорятся они всей своей дружной гурьбой.
На уголовный срок.
Даже детское воровство жвачки из магазина было не настолько близко к тюрьме, насколько они находятся
сейчас. Если закрыть глаза и принюхаться, то можно почувствовать, как товарищ-начальник накладывает
тебе в железную тарелку кашу со своей слюной.
Дай бог только со слюной.
Профессор кривит губы и морщится, попутно вспоминая имена всех богов, которые ему только известны, —
на всякий случай, ну и профилактика скорого Альцгеймера. Говорят, если заниматься образованием до
самой старости, то никаких болезней мозга у тебя не будет.
Сокджину, к сожалению, образование не поможет, он и так уже больной на всю голову.
— И смешно и грустно.
Выдыхает, сутуля плечи, и провожает взглядом маленьких цветастых птичек, которые вот уже вторую ночь
как хлопают крыльями у профессора прямо под окнами. Гипотетически, они тоже часть царства животных,
которое Сокджин от чего-то ненавидит всей душой, но их глазки такие маленькие, черные, что злиться
невольно не получается.
Зато получается нервозно заломить пальцы, так, чтобы прямо с хрустом, и направиться к выходу из
комнаты, потому что сидеть одному в просторной тишине и ждать — это уже просто невозможно.
Профессор выходит в коридор и идёт скорее бездумно, нежели привычно опасливо или настороженно. И
нет, он не выпил эликсир бессмертия, просто Али прямо за обеденным столом объявил всем, что везет свою
беременную жену к родне в Эль-Халуф, а это совершенно другая часть Омана и несколько дней на
«погостить».
Которые могут стать для них отличной возможностью.
Профессор нетерпеливо облизывает губы, смачивая сухую сладкую корочку кожи на них, и направляется в
сторону общего зала с фонтаном, уже негласно ставшего их местом постоянного сбора. Он искренне
надеется, что окажется там не один — хоть с тем же Чонгуком (ладно, возможно, с ним не очень бы
хотелось, но), у которого можно расспросить про все прелести грядущей тюремной жизни.
Сокджин не то чтобы собирается, но, как говорится, от сумы да тюрьмы не зарекайся.
И снова прыскает со смеху, потому что забавно же, ну.
По пути до зала встречается несколько комнат, которые раньше были закрыты, но сейчас профессор краем
глаза улавливает в одной бильярдный стол, в другой большой телевизор, а в третьей что-то похожее на
домашнюю библиотеку.
Пройдя мимо всего и остановившись перед нужным залом, Сокджин пару раз стучит в закрытые двери,
предупреждая неловкость, которая может возникнуть, если он неожиданно ворвется, а в комнате кто-то
148/206
будет. Но что стучи, что не стучи, профессорское лицо все равно заплывает алыми пятнами.
Он не ожидал встретить профессора Мина вместе со своим мужем. Кого угодно, даже, прости, Всевышний,
Чонгука, но не их.
Юнги полулежит на облюбованном им уже давно диванчике, расслабленно болтая спущенной к полу ногой и
листая что-то (как позже профессор заметит, фотографии) в своем телефоне. Другой рукой он размеренно
поглаживает гибкую крепкую спину Чимина, удобно устроившегося под боком и изредка моргающего из-за
яркого света от экрана.
Как только двери с тихим скрипом ставней распахиваются, они оба лениво поднимают головы.
Сокджин внутренне усмехается. Выглядят как коты, недовольные тем, что их оторвали от бездумных
полежанок друг на друге.
— Жизнь, профессор Ким, — выдыхает Юнги устало, не отрывая глаз от дверного проёма, — как вождение
велосипеда. Чтобы сохранить равновесие, вы должны двигаться. Альберт Эйнштейн.
Сокджин моргает удивленно и даже приподнимает чуть брови, пока Чимин, усмехнувшись, пинает коленкой
профессора и сам начинает листать фотографии в телефоне.
— Куда двигаться? — не понимает Ким, все так же стоя на входе в комнату.
Красноречивый взгляд Юнги указывает ему дорогу даже четче, чем можно было подумать.
Кажется, ему только что сказали двигаться нахер.
— Не слушайте его, профессор Ким, — лениво мурчит Чимин, медленно водя пальцем по экрану телефона;
щека его слегка наползла на лицо, из-за чего голос звучит по-грудному мягко и негромко, — заходите,
только дверь прикройте, чтобы никто не видел.
Сокджину теперь становится немного неудобно, но внутренний одинокий эгоист, который лез на стены от
тоски все утро, решает всё сам и глухо хлопает дверным замком. Чимин довольно кивает и возвращает
взгляд к экрану, приближая на нем какое-то очередное изображение.
Он уже второй день появляется в своей обыкновенной мужской одежде; вероятно, из-за отъезда Али
необходимость постоянно носить никаб отпала, но профессор все еще слегка не понимает... неужели
охранники в курсе?
— Вы явно хотите что-то спросить, — усмехается Чимин самым уголком губ, начиная было приподниматься,
но рука Юнги неожиданно сильнее обхватывает его за спину, — блядь, да не дергаюсь я, у меня плечо
затекло.
— Ляг удобнее, — Мин морщит нос то ли из-за челки, которая упала ему на глаза, то ли потому что Пак
начинает ерзать, пытаясь уместиться рядом (что априори должно быть провально, потому что диванчик не
очень широкий), но когда Чимин все-таки устраивается, тот, сдавшись, просит. — Убери мне волосы,
пожалуйста.
— То, что нас не убивает, делает сильнее, профессор Мин, — дразнится Чимин, на что Юнги смачно шлепает
его по лопатке, — ай! Это Габриэль Гарсиа Маркес.
— Это Ницше.
Чимин трагично закатывает глаза, но все равно терпеливо зачесывает чужие жесткие пушащиеся волосы за
ухо.
Сокджин смотрит на это, от чего-то затаив дыхание.
Когда голос Чимина неожиданно снова вылавливает профессора из мыслей, он понимает, что стоял
бездвижно слишком долго для того, чтобы не казаться подозрительным.
— И все-таки, профессор Ким, — выдыхает Пак, — можете спрашивать, если хотите.
Сокджин хочет сделать что-нибудь со шрамом на теле (возможно, татуировку), холодный чай с жасмином, в
туалет и нормальные розетки в свою лабораторию. Они не то чтобы плохие, просто постоянно отваливаются
от стены, из-за чего вилки приборов часто выпадают и приходится перезагружать все оборудование заново.
Хотя, будь у них новые розетки...
— Профессор, сделайте себе шапочку из фольги, вы очень долго принимаете сигнал, — гогочет Юнги, пока
Чимин в очередной раз пинает его коленкой.
— Я сегодня сам не свой, — очнувшись, промаргивается Сокджин, в очередной раз напоминая себе, что
149/206
после важных событий нужно спать чуть дольше, иначе организм просто не успевает прийти в норму, — вы
не боитесь, что вас... увидят? Охранники.
Мин блокирует телефон, опуская его на грудь, и прикрывает глаза, видимо, смирившись с тем, что
фотографии они не досмотрят, пока Чимин удобнее укладывает голову у того на плече и объясняет:
— Вся охрана в северном крыле завербована британской разведкой.
Подождите... в каком смысле завербована?
Сокджин понимает, что сказал это вслух, когда ловит искорки веселья в чужом черном взгляде.
— Что вы знаете о вербовке, профессор Ким, — спрашивает Чимин, кажется, даже не ожидая ответа на свой
вопрос, — Совет нацбезопасности использует разные ресурсы для привлечения к спецоперациям людей.
Будь то деньги или, например, шантаж. Как только я понял, что Али собирается предложить мне несколько
другой, — на этом моменте Чимин замолкает, а Юнги любопытно разлепляет веки, — вид отношений,
первым делом нужно было завербовать людей вокруг себя. Али практически не платит своей охране,
многие из них уже давно на военной пенсии, поэтому я начал давать им деньги за молчание, пока это не
переросло в прямую экономическую зависимость. Сейчас молчать они уже вынуждены, потому что многие
влезли в кредиты и без британских денег просто не протянут.
Юнги дергает бровями и приподнимает уголок губ, буквально говоря всем своим видом, что, мол, не так уж
и плохо. Профессор слушает вдумчиво, размышляет слегка дольше, чем позволяют правила приличия, и
спрашивает в итоге:
— Как долго вы уже здесь?
Чимин пару раз задумчиво стучит пальцами по животу Мина, прежде чем ответить:
— Три месяца подготовки и четырнадцать здесь, в Маскате. Почти полтора года.
— И вы не можете вернуться?
Пак усмехается, но как-то по-доброму, в этой своей странно-родительской манере.
— Я на работе, профессор Ким.
— Трудяжка, — Мин пару раз утешительно хлопает Чимина по бедру, с явным намеком, что сейчас кое-кто
работает буквально в поте лица, и Сокджин просто не может удержать в себе умиленного смешка, когда
Пак в очередной раз возмущенно дергает коленкой.
Видеть такого профессора Мина с ним... странно.
Он будто бы очень спокоен в этот момент. Не устало, как бывало в перерывах между университетскими
лекциями, не искусственно, как Юнги иногда ведет себя во время важных обсуждений, а именно
комфортно, словно разомлев диким зверем в безопасном месте. В эту секунду все его татуировки смотрятся
очень инородно, будто бы не должно их быть на этом теле.
— Как вы связываетесь со своим начальством?
Сокджин откровенно не знает, как назвать тех, на кого работает Чимин, но узнать чуть больше о его деле
хочется просто безумно. Ему вообще редко выпадает возможность разобраться в чем-нибудь, а вопросы
копятся противным снежным комом, от размеров которого по ночам вспухает голова.
— Начальством? Имеете в виду милорда Кима? — усмехается Чимин. — Я использую телефон.
— Он говорил, что последний раз вы связывались с ними полгода назад.
— Потому что это опасно. Али запрещает своему гарему иметь личные телефоны, но для меня раз в неделю
он делает исключение, — Пак задумчиво облизывает и прикусывает нижнюю губу, — Андо все еще живой
человек, о котором могут спохватиться, а Али не хочет рисковать. Для него слишком многое поставлено на
кон.
Юнги прямо так, лежа, подтягивает к себе ногу и чешет худую венозную щиколотку, покрытую тонкими
темными волосами. Заметивший это Чимин улыбается уголком губ и тянется тоже, чтобы почесать её с
другой стороны.
— Ох, — выдыхает шумно Мин, чуть ли не закатывая глаза от удовольствия, — мне так тебя не хватало.
Чимин с хохотком откидывается обратно, вновь поворачивая голову к Сокджину, нашедшему себе место
неподалеку на широком мраморном бортике фонтана, и щурится.
150/206
— Вы сегодня выглядите очень устало.
Сокджин думает, как можно сделать столько ошибок в слове «убито», но вслух не говорит, только
усмехается в ответ как-то грустно да опирается локтями на колени:
— Не могу спать, зная, что мой ребенок где-то рядом.
Пак шутку оценивает таким же не слишком веселым смешком. Зато Юнги, похоже, веселится за двоих:
— А когда мы с тобой заведем детей?
Слюна от неожиданности встает поперек профессорского горла. Ким пытается тихо прокашляться в кулак,
не отрывая глаз от Чимина, потому что что вообще можно ответить на такой вопрос, подождите, блядь, они
чертовы мужчины.
— У нас уже есть ребёнок, ты хочешь еще одного?
Ким в шоке вскидывает на Пака голову, пока профессор откровенно забавляется, улыбаясь широко-широко,
так, что видно ровный ряд маленьких белых зубов и розовые десны:
— Графу не помешает двуногий кожаный друг.
Ох, боже, они всего лишь про ту огромную черную ящерицу.
— Двуногий кожаный ребёнок, — задумчиво тянет Чимин, — звучит отвратительно.
— Согласен, — усмехается Мин, покрепче обнимая Пака, лежащего рядом, за спину.
Сокджин не то чтобы чувствует себя лишним, но от абсурда ситуации хочется умереть чуточку больше, чем
от остаточного кашля. Он поднимается с места, ощущая, что сидел на мокром, потому что штаны,
откровенно говоря, прилипли к заднице, и несколько неловко кивает в сторону выхода.
— Я в туалет.
— Унитаз наверняка выдумал человек, не знающий о мужчинах ничего, — в назидание отвечает ему Мин.
— Тоже Ницше? — поднимает брови Пак.
— Нет, Габриэль Гарсиа Маркес.
Сокджин усмехается себе под нос, а, когда двери за его спиной глухо хлопают, и мочевой пузырь от
щекотного давления уже на грани того, чтобы взорваться, негромко и кряхтяще смеётся.
Тишину комнаты разбавляет мерное журчание фонтана и эхо от громкого щелчка дверного замка.
Чимин опускает глаза на профессорский живот, который видно из-за задравшихся полов рубашки, и
задумчиво говорит:
— Мне кажется, ты слегка набрал, — отгибает сильнее ткань и проводит пальцем по татуированной коже.
— Хочу тебе напомнить, — заумно начинает Мин, — что складка на животе должна быть не больше, чем
складка на брови.
— Да что ты говоришь, — веселится Пак, цепляя пальцами кожу на чужом лице, — что-то ты не попадаешь
под собственные принципы, профессор.
Юнги с искренним возмущением принимается сравнивать расстояние между пальцев, пока шум фонтана
разбавляется негромким смехом окончательно разомлевшего Чимина.
***
Когда в обеденный зал врывается Хосок, улыбаясь как-то странно и громко объявляя всем фатально-
долгожданное «Бинго!», невысокий арабский повар вместе со своими помощниками уже ставит на стол утку
по-пекински.
По утомленному вздоху Чонгука, успевшего до этого осилить грибной жюльен и глазированного лосося,
Сокджин понимает, что утка эта никуда совершенно не лезет, но её наличие в комнате волнует Чона даже
больше, чем долгожданные новости от брата.
Хосок обиженным не выглядит — утка тоже забирает всё его внимание чуточку раньше.
151/206
— Когда подойдет Чимин? — спрашивает лорд Ким, который, в отличие от остальных, почти не притронулся
к своей еде. Сокджин до сих пор не до конца понимает, что с ним не так, но догадки о каком-нибудь
пищевом расстройстве или болезни желудка всё чаще неосознанно лезут в голову.
— Ровно в половину, — отвечает Мин, лениво пожевывая салатные листья, и да, стоит только секундной
стрелке профессорских часов отбить положенное 18:30, в дверь коротко дважды стучат.
Хосок все это время молчит, загадочно замерев над столом каменной горгульей: взгляд вроде голодный, но
бегает с одной тарелки на другую, будто бы Чон не может определиться, и спасает его только Чимин,
который лениво проходит мимо и кивает головой на какую-то цветастую мешанину:
— Попробуй шакшуку, в ней, по преданиям, есть слюна единорога.
— Серьезно? — улыбается Намджун, на что Юнги громко усмехается.
— Нашел кому верить.
Пак задорно подмигивает, останавливаясь у свободного места за столом, и, пока Хосок все-таки
накладывает себе на тарелку этот ядерно-красный ураган, профессор Мин незаметно приобнимает Чимина
за поясницу, усаживая его рядом.
Сокджин следит за ними настолько внимательно, насколько вообще столовый этикет может позволить
пялиться на других людей. Чимин по-прежнему собирает волосы в пучок на затылке, и профессор впервые
задумывается, было ли это его собственное желание или... длинные волосы нравятся Али?
Такой себе способ для сублимации собственной гетеросексуальности, но Чимин, похоже, распускать свой
хвостик не торопится (может быть ему просто жарко?), а это наталкивает на определенного рода
нехорошие мысли о том, сколько жертв успел принести Пак, чтобы остаться на своей работе.
Из того, что Сокджин может вспомнить, там точно была греховная содомия, измены мужу, арабский язык и
покрытие никабом своего тела. Сомнительный набор для профессионального портфолио, но Чимин и не
детским воспитателем работает. Хотя ему бы... подошло? Что-то есть в его взгляде, из-за чего невольно
хочется замолчать и тихонько лечь под одеяло.
А еще он потрясающе умеет уговаривать детей — Хосок наверняка купился съесть шакшуку исключительно
из-за вероятности встретить единорожью слюну, плавающую в томатной пасте.
— Послушал я все ваши разговорчики, — начинает старший Чон с перерывами на облизывание губ, — и кое-
что интересное все-таки услышал.
Намджун напряженно подается вперед, укладывая локти на стол.
— Рассказывай.
Прозвучало тяжеловато. Сокджин встревоженно замирает на месте, переводя взгляд от человека к

человеку: лорд Ким, слегка утомленный, отрывает взгляд от экрана телефона, Чонгук все-таки
отказывается от утки, предпочитая задрать на стул одну ногу и запустить руку под футболку, чтобы
расслабленно почесать татуированные ребра; профессор Мин молча смотрит на то, как Чимин, положив
руку на его колено, бездумно цепляет тонкие белые ниточки на джинсовой дырке, а Хосок, получив призыв
к действию, деловито достает телефон.
Вводит пароль, правда, далеко не с первого раза, потому что буквы на клавиатуре плывут перед глазами,
но профессор Ким терпеливо ждет, молча пожевывая изнутри нижнюю губу и предвкушающе сжимая
пальцы ног в приятных домашних тапочках.
Милый подарок для гостей от Али.
— Верните мне мой пейджер, — шипит себе под нос Хосок, листая что-то в длинном списке непонятно
названных файлов.
— И казни на площади, — усмехается Чонгук, на что старший брат только закатывает глаза и резко
прекращает листать.
— Это отрывок записи с жучка, который прятал профессор Ким, — Сокджин аж подбирается весь от мнимой
гордости, — слушайте внимательно.
Лорд Ким поднимает голову, шуршащий футболкой Чонгук замирает, позволяя комнате наполниться
давящей тишиной.
Из небольшого динамика резко начинается шум, улавливаются помеси голосов и расслабляющие арабские
напевы, которые наигрывали весь вечер приема веселые музыканты в красных расшитых тюрбанах. Хосок
делает громче, и в эту же секунду близко, будто бы совсем рядом с жучком, раздаются громкие голоса.
152/206
Профессор Ким не замечает, как задерживает дыхание.
— Samiet 'ana sadiqana fi 'amrika alllatiniat talaqaa maeiz saghir min alsultan.
— Sahih?
На арабском. Мужчины говорят на арабском. Какого черта они должны услышать в их разговоре?!
Хосок молчит, только смотрит на слабо горящий экран и предвкушающе поджимает губы.
— Nem, yawm al'ahad yjb 'an tueti alhalib balfel.
Профессор Мин как-то скептически кривится, и по нему становится понятно, что не только Сокджин не
улавливает из разговора ни слова. Зато Чимин рядом с ним молчит. И слушает.
— Hadhih 'akhbar eazimuh.
Запись неожиданно прерывается.
В тишине комнаты становится слышно, как все слегка шумно и встревоженно дышат.
Чонгук смачивает сухие губы и подается вперед, во взгляде мелькает что-то нехорошее, когда он громко
тянет носом воздух, многообещающе замолкает на секунду, а потом говорит:
— Песня какая-то знакомая на фоне играла, слышал её недавно.
Профессор Ким едва удерживается от того, чтобы отчаянно пробить лбом стол. Чимин его веселья, впрочем,
не разделяет. Он продолжает перебирать ниточки на джинсах Юнги, пока тишина не затягивается
настолько, что становится понятно — кроме него и Хосока никто ничего не услышал.
— Послушаем еще раз? — задорно предлагает Хосок, но Чимин его негромко перебивает, поднимая голову:
— Не стоит.
Он облизывает задумчиво губы, прежде чем начать говорить снова:
— Это оманцы, если судить по акценту, — Хосок пожимает плечами, мол, тебе лучше знать, — они говорили
о молодой козе.
— О чем? — недоуменно переспрашивает Намджун.
— Тот, который слегка гнусавил, — повторяет Чимин, — сказал, что их латиноамериканский друг получил от
султана молодую козу, и к воскресенью она уже должна дать молоко.
— В воскресенье первые скачки, — подмечает лорд Ким, задумчиво подперев подбородок рукой, — он не
назвал имени латиноамериканского друга?
— К слову, о латиноамериканцах, — Чонгук, со смешком, оглядывает комнату, — где Росс?
Сокджин повторяет за ним, только сейчас понимая, что на обеде появились не все — Адама не было видно
со вчерашнего вечера, и сегодня его тоже нет. Намджун хмурится:
— Я видел его с утра.
— Закономерно предлагаю не тратить на него время, — вмешивается в разговор Юнги, — и вернуться к

нашим баранам.
— Козам, — поправляет Чимин.
— Не принципиально.
Сокджин хмыкает, и мысли его действительно возвращаются к странной арабской записи. Звучала она, если
отпустить все подробности, слегка ужасающе, и Хосок наверняка знает больше, чем все, находящиеся в
комнате: у того по глазам, горящим нездоровыми огоньками (так обычно бывало, когда Чон выпивал
слишком много Аризоны за раз, а потом жаловался на отравление зеленым чаем), видно, что ответ где-то
настолько на поверхности, что думать над ним больше, чем минуту — стыдно.
Профессор не знает. Он лихорадочно пытается перебирать варианты, игры звуков, идиомы (может, какие-то
кодовые слова?), когда лорд Ким убирает ото рта руку и пристально смотрит на Хосока, бархатно выдыхая
короткое:
153/206
— Химера — древнегреческое существо.
— Та-ак, — тянет Хосок, задорно щуря глаза. Сокджин переводит взгляд с одного на другого, начиная,
кажется, медленно понимать.
— У неё должен быть дословный перевод, — продолжает лорд Ким, — с древнегреческого.
— Все верно, — довольно подтверждает Чон.
— Как переводится «Химера», Хосок? — Намджун смотрит сосредоточенно, выжидающе, и только самые
светлые и тонкие волоски его челки тихонько дрожат на лбу.
Уголки губ старшего Чона поднимаются вверх так же стремительно, как падает в пятки профессорское
сердце.
— Молодая коза.
И мир переворачивается прямо на глазах.
Бинго! У них чертово бинго!
Облегченный выдох Намджуна профессор слышит будто бы через вакуум радости, который заполняет все
пространство вокруг. И на неожиданное щипание в глазах Сокджин даже не обращает внимание, потому
что его изнутри топит, накрывает, душит настолько всепоглощающее счастье, что дышать даже получается
не сразу.
— Султан передал вирус латиноамериканцам, которые имеют в Омане пока неизвестные нам сферы
влияния, — коротко объясняет Хосок, шумно отбрасывая телефон на стол, — и в день скачек он должен
быть использован, будь то шантаж или биологическая оргия с нашими легкими.
— У нас мало времени, — Намджун достает из кармана телефон и опасливо смотрит на дату, — скачки уже
через три дня.
— Хуево, — резюмирует Мин, откидываясь на спинку своего стула и скрещивая руки на груди, — за три дня
мы эту поеботу разве что лизнуть сможем, не то, что в рот взять.
— Не матерись, ты доктор наук, — упрекает Чимин.
— Давайте о насущном, — прерывает лорд Ким, когда Мин уже открывает было рот, чтобы отстоять все
лингвистические права всех оскорбленных докторов наук, — профессор Ким, в каком виде был украден
вирус?
Сокджин поворачивает голову на зов, с секундной паузой для размышлений принимаясь за объяснения:
— Он в большом железном коробе, — показывает руками примерные размеры, прикидывая в мыслях, как без
подробностей объяснить его сложное устройство, — в который залит хладагент. Там плотно
зафиксированная пробирка с клетками, которые заражены Химерой. Вирус нестабилен, без хладагента он
не протянет и суток.
— Мы делали запрос в инженерно-технические лаборатории, — неожиданно вспоминает Намджун, — на

второй день после получения министерского приказа. У них может быть готов идентичный короб.
— На одну проблему меньше, — заключает Юнги.
— Самое главное, — Сокджин волнительно выдыхает, — не разбить пробирку. Иначе пойдет заражение, и
остановить его мы не сможем. Вакцины всё еще нет.
— И на одну больше, — резонно подмечает Мин, снова отвлекаясь на Чимина, который молчаливо прикипел
к нещадному уничтожению ниточек на его джинсах.
Профессор Ким незатейливо кривится, мол, да, слегка неподрасчитали, но выбора у них всё равно нет. Они
на шаг ближе к Химере, и сделать сейчас два назад — это будет просто непростительная ошибка.
— Сегодня узнавать о том, где именно вирус, уже поздно, — лорд Ким дёргает запястьем, поправляя на нем
кожаные часы, и смотрит на время, — нам понадобятся высокопоставленные люди, а отвлекать их после
ужина уже моветон.
— Завтра, — заключает Намджун, — с утра мы начнем проверку снаряжения. К вечеру нам нужно точно
знать, где он находится и как туда попасть.
— Мы собираемся прийти за ним в день скачек? — интересуется Чонгук, отстранённо прожигая взглядом
картинную раму где-то на противоположной стене.
154/206
— На скачках будут все, — объясняет Чимин, — и те, кто украл его, тоже. Это лучшее время, чтобы увести
Химеру из-под носа.
— И самое рискованное тоже, — закономерно подмечает младший Чон, всё-таки поворачивая голову и
встречаясь с Намджуном глазами, — если ты готов, то без проблем.
Политик колеблется.
Осматривает взглядом всех, цепляя щеку изнутри зубами, представляет мысленно собственную отставку,
крупицы времени, песком убегающие сквозь пальцы, и ставит в обсуждении точку, пригвождая всех своим
громким и уверенным:
— Я готов.
Через три дня они вернут Химеру домой.
**Шакшука** — арабское блюдо из яиц, помидоров и перца; адская красная мешанина :)
**Хладагент** — это вещество, переносящее тепло/холод от одного теплообменника к другому. Расширяясь

при кипении хладагент забирает тепло от охлаждаемого объекта и после сжатия компрессором отдает его
в окружающую среду. Проще говоря, это то самое вещество, за счет которого работают ваши холодильники
и кондиционеры.
155/206
Глава 18. Конструкт
Сокджин начал задумываться о том, что Али не мог оставить на них дом просто так, еще
вчерашним вечером, но только сейчас, стоя посреди коридора и смотря на дивизион стоящих в ряд
охранников, он понял, что это их оставили на дом, а не дом — на них.
Страшно, блядь, вообще-то.
Охранники все, как один, темнокожие, высокие, хмурые, но у одного из них, того, что ближе всех к
профессору, из-под формы выбивается небольшой животик, и Сокджин хмыкает, потому что ну не так уж и
страшно. Солдаты с прессом пострашнее будут, и плевать, что за спинами у этих арабов винтовки.
Пресса-то нет.
Не то чтобы он есть у профессора (он вообще эту войну проиграет, винтовки у него нет тоже), но за две
недели его вынужденной командировки вес на боках чуть спал, да и лицо немного похудело. Сокджину
худоба не идет совершенно, и пускай это похоже на отговорку, но он хотел бы умереть этаким добрым
толстячком, халат на котором не сходится даже при большом усилии, нежели острым, костлявым и грубым
стариком, который, вдобавок, чуть не погубил по-молодости целое человечество.
Будь у Сокджина внуки (чисто гипотетически), ему бы было, что им рассказать.
Профессор усмехается себе под нос, и очередное утро — первое из трех перед неминуемым концом — даже
получается встретить в неплохом настроении. Вчера они разошлись очень рано, пожалуй, даже раньше, чем
обычно. И это было бы глупейшим на свете решением, если бы всем не требовалось хотя бы несколько часов
на то, чтобы самостоятельно обдумать сложившуюся вокруг обстановку. Профессор думал тоже — не так
глубоко, как Намджун, и всего на одном языке (Хосок, судя по всему, знает несколько, и то, что со своей
дислексией он стал полиглотом — действительно поражает), но определенные заключения он сделал и для
себя тоже.
Они сейчас в Омане, куда привела их цепочка сначала совпадений, затем неожиданных сходств, а после и
весомых фактов из научной экспертизы, про которую профессор на досуге с интересом вспоминает. Было бы
забавно, конечно, если они просчитались и вирус сейчас на совершенно другом конце света, но жизнь не
может быть к Сокджину настолько жестокой — она и так лишила его кубиков пресса, дальше уже просто
попахивает кощунством.
Сейчас они могут быть уверены только в двух вещах: вирус рядом, и нынешний султан Хейсам был тем, кто
неплохо так решил подпортить Штатам научную деятельность. Узнать о том, что за латиноамериканцы и
какие они имеют сферы влияния в султанате кажется достаточно легкой задачей: по-хорошему, это можно
бы посмотреть в Интернете, наверняка в свободном доступе есть разного рода реестры или списки, но лорд
Ким сказал, что проще сделать это через людей, стоящих слишком высоко для обывателей, но любящих
потрепать языком как бесстыдные арабы на базарах.
Сокджин доверяет ему, как не доверял никогда собственной матери. Возможно, все потому, что мать его не
знакома с британской королевой, а может просто дело в том, что лорд Ким источает такой дикий и
уверенный вайб (профессор Ким считает себя достаточно молодым, чтобы использовать это слово), что ему,
как и говорил когда-то давно Намджун, хочется доверить всё, включая ключи от собственной квартиры.
А вот Чону, который творит бесстыдства направо и налево, профессор не доверил бы даже собственные
очки: во-первых, ну не дело это, такими важными вещами разбрасываться, а во-вторых, не хотелось бы,
чтобы его очки стали умело подкинутым яблоком раздора между какими-нибудь людьми, которых Чон ради
любопытства захотел бы схлестнуть между собой. То, что он это может (хотя профессор ни разу подобного
не видел), отчего-то кажется очевидным.
Сокджин улыбается унылым арабам самыми уголками губ, благодаря Всевышнего за то, что те стоят только
по периметру коридора, прикидывает, кто из них может быть завербован британской разведкой, и
неторопливо проходит мимо, преследуемый в спину целым десятком взглядов. Они уже стали настолько
родными за эту практически неделю в Маскате, что профессор даже начинает запоминать некоторых, чьи
лица по пути в зал встречаются особенно часто.
Сегодня он целенаправленно идет до негласно приватизированной ими комнаты (Хосок в каждом краю
зала, где ему довелось посидеть, оставил по тарелке, поэтому да, они буквально пометили территорию),
потому что Намджун поймал его вчера на выходе из обеденного зала и позвал разобрать с ними
снаряжение. Профессор, не будучи пацифистом в силу профессии, но побаиваясь оружия из-за собственной
человечности для приличия пару секунд поломался, но о чем вообще можно думать, когда зовет Намджун?
За ним удивительно хочется идти на край света, Сокджин не знает, в курсе ли политик о такой своей
способности, но напомнить ему об этом не мешало бы.
Опасно, как-никак.
Сколько бы раз профессор ни подходил к этой двери, а каждый раз — как первый. Он видел многое за её
156/206
пределами, поэтому мысленно подготовился ко всему, чтобы не встать, как оно бывает, на пороге столбом.
Будь там даже оргия арабских жен или, прости Господи, наркопритон, Сокджин не поведет и бровью.
Всё оказывается не так плохо, как наркопритон, но и не так хорошо, как содомская оргия.
Стоит только замку щелкнуть за профессорской спиной, как взгляд его моментально опускается к полу, где
под пыльной темной тканью стоят три огромных металлических ящика. Они темно-зеленые, со странными
номерами, будто бы нанесенными через армейский трафарет, и сцарапанными до серебра боками. Около
одного из них (единственного открытого), прямо на полу, сидит профессор Мин, разложив между ног какие-
то железные приблуды, издалека напоминающие профессору магазины для патронов.
Сокджин берет свои слова назад, лучше бы, блядь, наркопритон.
Он краем сознания понимал, что слово «снаряжение», оно как бы должно включать в себя то, о чем говорил
Чонгук, но видеть своими глазами настоящее оружие, которым наверняка уже стреляли в людей, Сокджин
все-таки оказывается не готов.
— Расслабьтесь, профессор, — говорит Чонгук, сидящий на диванчике с бронежилетом на коленях; он в

одних только спортивных штанах, босиком, вместо футболки на груди у него цветастые татуировки, из-за
чего Сокджин допускает мысль о том, что Чон только совсем недавно встал с кровати, — никто никого
убивать не собирается. Это на всякий случай.
Какой в сраку может быть «всякий случай», когда на полу, неподалеку от магазинов, блестит черным
железом ручная винтовка, профессор отказывается понимать.
Чонгук разве что хмыкает да переворачивает жилет, проверяя, как внутри распределен наполнитель. В этот
момент Сокджин замечает и Намджуна, перебирающего длинные ленты проводов около торшера, ближе к
свету. Он поворачивает голову на голоса и улыбается дружелюбно, с ямочками, и профессор на секунду
даже думает, что оружие — это не так уж и плохо, много кто пользуется оружием. Полицейские, например.
— Рад видеть тебя, профессор, — Ким наматывает провод на пальцы, сверкая морщинками в уголках глаз и
стеклами бликующих под лампой серебряных очков, — как настроение?
— Весьма себе можно жить, — неоднозначно отзывается Сокджин, проходя в комнату глубже, но опасливо
огибая по широкой траектории ящики со снаряжением, — что в них?
— Залог жизни тех, кому придется лезть за Химерой, — с нотками веселья отвечает Мин, сгибая колено и
укладывая на него острый локоть, — бронежилеты, оборудование для связи, которое ещё нужно настроить,
но Хосок, ащеул чертов, спит, и автоматические винтовки. Где-то ещё валялись ножи. Вроде даже был
пистолет.
— Откуда у вас это? — интересуется у профессора Мина Сокджин, бросая любопытные взгляды на
содержимое ящиков.
— В фавелах каждый уважающий себя мужчина имеет оружие, — отвечает Юнги, со звоном высыпая из
небольшой металлической коробочки длинные золотистые патроны и принимаясь заряжать ими очередной
магазин.
— У вас его, — сконфуженно подмечает Сокджин, — много.
Чонгук усмехается:
— Юнги компенсирует им размеры своего члена.
Если бы закатывая глаза можно было увидеть свой мозг, профессор Мин бы прямо сейчас это сделал.
Сокджин не удерживается от сдавленного смешка.
— Уже есть новости? — спрашивает он, когда понимает, что Юнги отвечать на нападки не собирается.
— Короб действительно сделан, — радует профессора Намджун, откладывая оборудование на ящик и

полностью отвлекаясь на разговор, — его погрузят на самолет этим вечером.
— Они успеют доставить?
— Должны успеть, — мягко пожимает плечами политик, снова оглядываясь на провода, — если нет, то нам
придется забирать вирус с ящиком.
— Попахивает сорванной спиной, — без улыбки иронизирует Чон, потому что все прекрасно понимают, что
первый претендент на срыв спины — именно он; затем смахивает раздраженно кучерявый виток челки,
упавший на глаза, и уточняет, — представим абстрактно, что мы знаем, где находится вирус. Ломиться туда
толпой бессмысленно.
157/206
Сокджин в принципе против того, чтобы куда-то ломиться. Он вообще из тех людей, кто спрашивает
разрешение перед тем, как вытереть ноги об ковер перед дверью, потому что, ну, не его же ковер. Именно
поэтому профессор молчит: ему в этой спецоперации уготовлена роль комнатного растения.
И слава Богу, собственно.
— Нам нужно, чтобы кто-то появился на скачках вместе с Али, — задумчиво прикидывает Намджун,
возвращаясь к скручиванию проводов, — и у нас только два комплекта снаряжения. Профессор Мин, я
слышал, что ваш муж умеет стрелять.
— Он пойдет куда-то с Чонгуком только через мой труп, — предупреждающе щурится Мин, с резким
щелчком заправляя в магазин последний патрон; затем ловит насмешливо приподнятые брови Чонгука и
снова закатывает глаза, — я не доверяю тебе.
— Пиздишь.
— Возможно, — не отрицает Юнги.
Сокджин переводит взгляд с одного на другого, впервые вспоминая тот самый разговор недельной
давности, когда они только думали над тем, чтобы поехать в Бразилию. До сегодняшних событий профессор
отчего-то забыл об этом, но сейчас, когда поднялась тема доверия, в голову неожиданно ударило
осознанием, что...
Чонгук ведь когда-то спас Чимину жизнь.
Судя по всему, достаточно давно, но профессор Мин до сих пор об этом помнит. И, несмотря на свои слова,
доверяет, иначе бы не сидел сейчас в окружении оружия, терпя глупые шутки про собственные гениталии.
Сокджин смотрит на то, как оба весело усмехаются, глядя друг на друга, и ловит себя на мысли, что те,
похоже, друзья.
Такие, которые в любое дерьмо за тебя впрягутся, будь ты хоть тысячу раз неправ.
— Профессор Ким, есть ли еще что-то, — неожиданно окликивает Намджун, — что мы должны знать о
вирусе?
Сокджин поворачивает на него голову и задумчиво облизывает губы. Что им обязательно нужно знать?
— Самое главное — не разбить пробирку.
— У Химеры есть температурные границы?
— Да, но небольшие, — тут же отвечает профессор, — верхняя планка шестьдесят градусов по Цельсию,
дальше вирус просто погибает. Нижняя приблизительно такая же.
— Значит, донесем в руках, — Чонгук откладывает в сторону проверенный бронежилет и упирается

локтями в колени, — если они и собираются сделать что-то с вирусом в воскресенье, то счет пойдет на
минуты.
— Обсудим это, когда милорд нашепчет нам хорошие новости, — Мин звонко захлопывает коробочку с
патронами и, не забывая прокряхтеть что-то на своем странном профессорском языке, поднимается на ноги.
Очередная его вырвиглазная рубашка с ярким принтом элегантно смялась прямо посередине, ровно вдоль
складки на животе.
Когда Юнги отряхивает джинсы на худосочной заднице, случайно цепляясь кольцом за карман и становясь
похожим на кота, который цапнул сам себя за хвост и поперхнулся шерстью, два коротких стука в дверь
отрывают его от истеричных попыток не сломать себе спину.
— Помяни черта, — усмехается Мин, сталкиваясь с бесовскими зелеными глазами лорда Кима,
перешагивающего через порог. Тот молча щурится, приподняв уголок губ, но на остроту так и не отвечает,
предпочитая вместо нее низкое грудное:
— Доброе утро.
Профессор Ким с его приходом весь подбирается, обостряет слух и даже начинает нетерпеливо дергать
ногой, потому что тот явно принес новости, будь они плохие или хорошие. И хотя по лицу милорда понять
его настроение оказывается как-то сложно, Сокджин уверен — тот просто не выспался.
— Выглядишь отстойно, милорд, — подмечает Юнги, все-таки удачно отцепив кольцо от штанов.
Сокджин пробегает по Тэхёну внимательным взглядом, затем ещё раз, потом ещё и ещё, но так и не
понимает, что Мин имеет в виду. Лорд Ким всё такой же: у него прямая спина, гордо расправленные плечи,
выглаженная рубашка с подкатанными рукавами, часы, блестящие на расслабленно опущенной в карман
158/206
брюк руке.
— Взаимно, — отвечает тот со смешком, уверенно подходя в комнату глубже.
— Вы с новостями? — спрашивает Намджун, усаживаясь на край закрытого ящика, где разложены все те
технические приблуды, с которыми он возился до этого.
— С новостями, — подтверждает Тэхён, останавливаясь по центру комнаты и скрещивая руки на груди, —

вам понравятся.
Только говорит так, что Сокджин мгновенно становится уверен:
Не понравятся.
— В Омане работает несколько транспортных компаний, — заходит издалека милорд, перенося вес с ноги на
ногу; уголки губ его будто бы постоянно напряженно удерживаются от того, чтобы взметнуться вверх, —
самые крупные занимаются морскими грузоперевозками. Первая — в Швейцарию.
Сокджин припоминает большие цветастые контейнеры, которые конструктором укладывают на огромные

корабли, курсирующие вдоль континентов по всему миру.
— Вторая — в Гонконг.
Чонгук откидывается назад, упираясь рукой в спинку диванчика. Он опускает голову, задумчиво почесывая
пальцем кусочек татуированной кожи на животе, и поднимает только тогда, когда лорд Ким завершает:
— Третья — в Колумбию.
Знакомая страна.
Возможно, Адам знает что-то по этому поводу? Хотя профессор не видел его с момента окончания приема,
они с Намджуном продолжают отправлять в министерство ежедневные отчеты. А может и его семья знает
что-нибудь, Сокджин помнит, что они достаточно обеспеченные. У них даже есть...
далматинцы.
Лорд Ким смотрит в глаза Чонгуку, пока тот медленно, будто покадрово, расплывается в понимающей
усмешке. Профессор тоже понимает, но усмехаться ему не хочется.
Хочется, блядь, плакать.
— Последняя компания принадлежит достаточно известному южноамериканскому предпринимателю, —

улыбка с лордовских губ пропадает в ту же секунду, как он переводит свой взгляд на Намджуна и будто бы
скрежетом ножа по металлу отрезает, — его зовут Айнез Рóса.
Профессор клянется, что он слышит, как шумный вдох невольно срывается с напряженных губ политика.
— На севере Маската есть крупный морской порт, — продолжает Тэхён, — в воскресенье в Боготу с него
отправится груз.
— Вот дерьмо, — усмехается Мин, по глазам которого можно понять, что осознал он всё только сейчас.
— Это может быть совпадение, — торгуется Намджун, между бровей которого тенью пролегла хмурая
складочка.
— Может, — не отрицает лорд Ким.
— Мне нужно выйти.
— Мятежный самосуд сейчас ни к чему не приведет, — предупреждает его Мин, уловив тонкие искорки
изменений в обрушившемся настроении. Намджун, вопреки его словам, быстро поднимается с места,
откладывая провода в сторону, и направляется в сторону выхода.
Профессор Ким, не контролируя себя, подскакивает за ним.
— Идите, — говорит лорд Ким, кивая на ускользающую в дверном проеме спину политика, — поговорите с
ним.
Сокджин кивает и тут же, будто бы получив какое-то необходимое благословение, срывается с места.
Дверной замок глухо хлопает, и зал вновь оказывается наполнен только тихим журчанием воды в фонтане.
Тэхён медленно оборачивается обратно, устало возвращая руки в карманы брюк и сталкиваясь взглядами с
159/206
Чонгуком, всё еще развалившимся неподалеку от ящиков в одних только своих серых штанах. Он смотрит
пытливо, туманно и как-то искушающе, когда наклоняется вперед и с азартным придыханием зазывает:
— Не хотите поиграть на бильярде, милорд?
***
Профессор настигает Намджуна практически на выходе из дома, когда остается лишь переступить через
дверной порог и пробежать вниз по мраморной лестнице, ведущей прямо в павлиний сад. Сокджин дышит
часто и громко, больше даже от волнения, нежели от внеплановой пробежки, но его сухонькое ученое
сердце точно попросит сделать в ближайшее время остановочку, если такие пробежки еще и с
прокуренными легкими будут повторяться снова и снова.
Спина Намджуна тоже вздымается с бешеной скоростью, но здесь, Сокджин уверен, дело далеко не в
скачке адреналина. Он зол, наверняка зол, но лучше бы это было просто здравое возмущение, которое как
быстро загорелось, так быстро и погаснет, чем острая, липкая, похожая на черный мазут ненависть.
Профессор боится даже предполагать, но подойти ближе все-таки решается, потому что оставлять
Намджуна одного с противным осознанием предательства, которое холодной змеей повисло над всеми,
было бы едва ли менее подло.
Ким наверняка уже уловил топот шагов за спиной. Профессор хочет было прокашляться, коснуться его
спины ладонью или просто хоть как-нибудь обозначить свое присутствие, но это оказывается не нужно —
Намджун последний раз амплитудно вздыхает, наклоняется, чтобы подтянуть брюки на коленях, и
усаживается прямо так, задницей, на прогретый мрамор белых ступеней. Когда он хлопает пару раз по
месту рядом с собой, Сокджин, так и не прочистивший горло, неуклюже падает следом.
В этот раз хоть сел на не мокрое, и на том...
— Спасибо, что решил пойти следом.
Профессор поворачивает голову к Намджуну, упрямо всматривающемуся в дрожащую от зноя линию

горизонта, и легонько кивает.
— Нет проблем.
Намджун как-то невесело усмехается:
— Проблемы, как раз таки, есть.
— Это действительно может быть простое совпадение, — настаивает Сокджин, перебирая в голове
варианты, — и Адам может просто не знать. Не стоит раньше времени устраивать самосуд, профессор Мин
сказал правильно.
— Я уже не в том возрасте, чтобы осуждать за что-то людей, профессор Ким.
— И не нужно, — Сокджин все-таки опускает ладонь тому на спину, проглатывая собственный тошнотный
ком: убедить кого-то не переживать оказывается легче, чем справиться с собственными душащими
чертями, — вне зависимости от того, кто и где замешан, если он поможет нам вернуть Химеру, остальное
будет уже не так важно.
— Твоя правда, — протяжно выдыхает Намджун, по-прежнему замерев взглядом на светлой полосе южного
неба, — полностью твоя.
Сокджин поворачивается к линии горизонта, вдоль которой темными тенями иногда летают птицы, и
смиренно расслабляет плечи. Почему он не догадался об этом раньше? Почему не вспомнил про
далматинцев еще тогда, посреди приема?
Какого черта вообще творит этот придурок Адам?!
Если он действительно все это время работал на два фронта, то дело Химеры в огромной заднице, и черт
знает, что они смогут сделать до воскресенья, чтобы вернуть вирус обратно. Профессор тревожно
зажевывает нижнюю губу, постукивая подушечками пальцев по гладким мраморным ступеням.
Сейчас у них нет обходных путей: либо они разговаривают с Адамом напрямую, либо пытаются врать,
собираться втайне, дезинформировать, но это — детское и совершенно неоправданное поведение, которое
может все только ухудшить.
Ситуация патовая, и никак нельзя допустить, чтобы она стала для них фатальной.
— Кстати о возрасте, — улыбается уголками губ Намджун, — сколько тебе?
160/206
Сокджин с всепоглощающей радостью ловит осознание, что рациональность все-таки оказалась тем, что в
голове политика одержало победу над чувствами, и готовится признаться, что он, похоже, в компании
самый младший.
Потому что забавно же, ну.
Тему колумбийцев они больше не поднимают.
***
В комнате, куда он заходит, нет окон, но есть слабые резные светильники на стенах и крупная восточная
люстра, висящая прямо над большим бильярдным столом из красного дерева. Пахнет сандалом, дорогой
древесной мебелью и чем-то терпко-восточным, прожигающим ноздри.
В золотом полумраке тихо, словно бы и нет этой комнаты во дворце: она на смешении пространств, времен
и мест, в ней из звуков — тихие шаги и будто бы фантомный стук шаров друг о друга. Тэхён следит за
бликами витражных торшеров на зеркальном полу, ступает негромко на темный ковер, которым застелена
поверхность под бильярдом, и поднимает голову.
Так нормально и не оделся, придурок.
Чонгук стоит, оперевшись руками о свой край стола, и медленно, вдумчиво, покусывает изнутри щеку.
Взгляд его черный, неуловимо бликующий светом от ламп, и Тэхён чувствует, как медленно сгущается что-
то тянущее и вязкое в животе. Поправляет подкатанный рукав у рубашки, неторопливо расстегивает часы,
ощущая раздражительно мелькающие перед глазами цветные пятна, и откладывает их в итоге на широкий
деревянный бортик, краем глаза улавливая секундную стрелку на квадратном циферблате.
Та будто бы совсем замерла, и даже мерное тиканье французских механизмов становится едва ли
различимо.
— Мы никогда до этого не играли вместе в бильярд? — негромко спрашивает Чонгук, и голос его, низкий,
мелодичный, тут же растворяется в приятной и теплой тишине комнаты.
— Не играли.
Тэхён проводит кончиками пальцев по шероховатому зеленому сукну и медленно берет в руки свой кий,
один из двух, призывно лежащих на столе. Второй, зацепив за узкий конец, протягивает в руки Чонгуку.
— В американку? — Чон принимает кий и кивает головой на бильярд, где ровной пирамидой выложены
пятнадцать белых шаров, отливающих приятным молочным глянцем. Тэхён проводит по сухим губам языком
и незатейливо кивает, мол, почему бы и нет, шумно втягивая носом приятный терпкий запах лакированной
деревянной мебели и цепляя с края стола небольшой мелованный кубик.
В теплом свете ламп татуировки на груди Чонгука оживают, поддаваясь движениям кожи и сокращению
мышц. И хотя в комнате жарко, даже несколько душно, Тэхён уверен, что причина не в этом, а приподнятый
уголок губ Чона тому лишь тихое и острое подтверждение.
— Разбивай, — предлагает он благодушно, указывая ладонью на ярко-красный одинокий шар, стоящий

посреди стола.
Напряжение вокруг обжигает, накатывает горячими волнами, когда милорд с учтивой улыбкой принимает
предложение, натирает конец кия кубиком голубого мела, мягко наклоняется к столу, почти прижимаясь к
его поверхности грудью, и со звонким стуком разбивает пирамиду. Шары прокатываются по столу
врассыпную, мелькая перед глазами молочными пятнами, пока не замирают, так и не попав ни в одну из
луз.
Тэхён негромко выдыхает:
— До первых восьми?
— До первых восьми.
Чонгук легонько подкидывает в руке кий, перехватывая его удобнее за основание, пару раз проходит по
кончику таким же кубиком мела и наклоняется к столу, прямо со своего места собираясь ударить по
ближайшему шару.
— Как вам сегодняшние новости? — на наигранно-вежливое обращение, которое Чонгук всегда мурчаще-
довольно (будто бы ничего и не было) чередует со своей обычной речью, Тэхён только устало выдыхает.
Удар, звонкий стук и тихое шуршание сетки — шар ловко закатывается в лузу, пока Чон распрямляет спину
и сосредоточенно оглядывает зеленую столешницу.
161/206
— Они не новости еще со вчерашнего дня, — хмыкает Тэхён, двигаясь вдоль стола следом за Чоном, —
отчего-то мне кажется, что ты знал об этом раньше.
— Когда я был в Картахене, — начинает Чонгук, неторопливо натирая кий, — по работе, может быть, десять
лет назад? Познакомился на курорте с одним колумбийцем.
— Да ты смеешься, — неверяще усмехается Тэхён.
Шары звонко ударяются друг о друга, затем тише — об бортик, но не попадают, и лорд Ким с готовностью
принимает свой ход.
— Мы пили водку с клюквенным соком и разговаривали о жизни. У меня тогда уже были планы переехать в
Японию, у него — взрослый сын, учившийся на юриста где-то в штатах.
Тэхён встает на углу стола, внимательно слушая и ловко выцепляя из общей массы белых шаров тот,
который гарантировано получится загнать в угол. Наклоняется, перед этим поднимает голову на Чона и
решает дослушать историю, прежде чем сделать удар:
— И кем он оказался?
— Не помню уже, давно это было.
Издевательски искрит глазами, и Тэхён громко цокает, примеряясь кием и прицельно делая удар. Сразу два
шара, один — как было задумано, другой — чистой воды везение, залетают в лузы, и Ким шумно выдыхает,
тут же хищно щурясь:
— А если честно?
— А если честно, то я почти купил акции транспортной компании, но у меня тогда, к счастью, не было денег.
Тэхён хмыкает, и принимается самостоятельно обходить стол.
— Я думаю, что нам повезло. Будь вирус где-нибудь во дворце, забирать его оказалось бы сложнее.
Чонгук пожимает плечами и опирается руками на широкий деревянный бортик, выдыхая незадачливое:
— Всё равно забирать его пришлось бы мне.
— Говоришь так, будто это не важно.
— А это важно?
Смотрит томно, внимательно, и танцующие черти в его глазах тоже замирают — будто бы ждут, чтобы
получить новое разрешение на свою дьявольскую вакханалию. Тэхён чувствует, как ком в животе
расширяется и начинает поддавливать на сердце, но отвечает честно, уверенно:
— Да. Это важно.
И шальные черти в черных глазах заходятся в танце с новой силой.
Тэхён бьет по шару, но промахивается, смиренно опуская основание кия на пол и наблюдая, как задетые
шары медленно откатываются в разные стороны. Тени от них расплываются темными пятнами на зеленом
сукне, когда Чонгук, смазав мелом кий, Эдемским змеем выдыхает:
— Так и будем играть на интерес?
Нехорошее чувство начинает комом подбираться к горлу. Тэхён понимает, к чему все медленно тянется, но
только отходит от освещенного стола чуть в тень, отвечая насмешливо:
— Ты уже однажды сыграл не на интерес.
«И где мы сейчас?» — шепчет Иудой подсознание, но милорд не слышит, будто бы даже специально
заглушая голоса в голове новым громким смешком.
Только ему не весело совершенно, потому что напряжение вокруг сгущается опасными грозовыми
облаками, и они далеко не тревожные, нет. От тревоги внизу живота так не тянет, и жар по шее не
распространяется стремительными волнами. Тэхён сетует на лампы, дышит негромко в тени и смотрит на
Чона, который легко загоняет в лузу свой второй шар, сравнивая счет и попутно предлагая с придыханием:
— На желание, милорд. Если ты выиграешь, я верну принцу Монако то, что у него украл.
Ким недоверчиво щурится. Это потрясающая возможность и крайне удачный шанс, который рыжей лисицей
162/206
машет перед лордовским носом хвостом, а тому бы снять с души грех да забыть о блеске камней, трепетно
спрятанном в собственном доме. Он вспоминает алмазные россыпи, переплетенные на бархате золотыми
нитями, и думает о цене, которую Чон потребует в обмен за победу.
— А если нет?
А если Тэхён проиграет? Если не поймает лисицу за хвост, что будет тогда?
Чонгук наклоняется вперед. Медленно, долго оглядывает Кима с головы до ног, закусывая щеку изнутри, и
отвечает, выбивая из Тэхёна воздух:
— Я трахну тебя в этом колье.
Колени неожиданно подкашиваются, и Тэхён опирается рукой на край стола, судорожно хмуря брови.
Сердце заходится, будто бы бешенное, и нельзя, неправильно, это просто чертова провокация, но
возможность вернуть колье, которое уже как несколько недель стоит лорду поперек горла, призывно
щекочет что-то в животе.
— Я когда-нибудь обманывал тебя, милорд? — он уже отвечал на этот вопрос.
Никогда.
— Принц даже не заметит, что колье уже появилось у него в доме.
Чистой воды манипуляция. Тэхён опускает глаза на бильярдный стол с рассыпанными по его поверхности
шарами, и снова нервно проходится языком по губам. Слова льются мёдом в уши, закрыть бы их, чтобы не
слышать, но внутренний голос предательски подстегивает, толкает, говорит, что другой возможности не
будет.
Глаза зеленые блестят решительно, когда подстегнутый азартом лорд Ким бархатно выдыхает:
— По рукам.
— Я помню, что ты не любишь секс, — Чонгук улыбается, — поэтому мы займемся любовью.
Возможно, на радостях, а может и просто не рассчитав, он бьет по шару, но промахивается, и никакие из

оставшихся так и не попадают в лузы. Тэхён прикрывает глаза, потому что не так они договаривались.
— Что вы собираетесь делать, когда все закончится?
Снова тихий вопрос, снова формальный тон, снова неоправданное желание закатить глаза, но Тэхён лишь
сосредоточенно кладет кончик кия на большой палец, прицеливается, сделав два пробных поступательных
движения, и следующим сильным толчком загоняет в угол свой третий шар.
— Я всё еще работаю, Чонгук, — на мгновение распрямляется, — принц Чарльз наверняка захочет выпить по
возвращении парочку пинт пива.
— Не хочешь поехать на море?
Кий едва не соскальзывает с пальца, но Тэхён упрямо задерживает дыхание, как перед выстрелом, и
четвертый шар со стуком о бортик оказывается в сетке.
— Поехать на море?
Чонгук кивает, перенося вес с ноги на ногу.
— Да. На пару недель.
— С тобой?
— Со мной.
В этот раз Тэхён промахивается по шару, потому что осознает ответ ровно в ту секунду, когда конец кия
соскальзывает из-под пальца и мажет совершенно не туда, куда нужно. Чонгук с готовностью осматривает
стол, начиная медленно обходить его кругом.
На этот раз лорд Ким не двигается с места, будто пригвожденный к полу чужими словами.
— Ты должен будешь вернуться в тюрьму, как только закончится дело.
— Да? — улыбается Чонгук; Тэхён пересекается с ним взглядами, и двухсекундный разговор проходит без
слов, потому что оба знают ответ. — Надолго?
163/206
Лорд Ким молчит.
— По поводу моря подумайте. Предложение ограничено.
— Я подумаю.
Чон ведет рукой по глянцу древесины, огибая последний угол, и Тэхён внимательно следит за тем, как его
татуированные пальцы медленно приближаются к лордовской ладони, бездвижно лежащей на бильярдном
столе. В груди все заходится тревожным трепетом, и лорд Ким вскидывает голову.
— Ты забываешься.
Снова и снова, раз за разом, и звучит это уже даже забавно, особенно зная, какая на самом деле у Чонгука
память.
Его пальцы останавливаются в нескольких сантиметрах, в эту же секунду Тэхён чувствует присутствие за
своей спиной и жаркий выдох в собственный чернявый затылок. Чонгук не прикасается, но он настолько
близко, что качнись чуть-чуть назад — и прикоснешься спиной к его груди. По позвоночнику вниз стайкой
сбегают противные и совершенно нежданные мурашки.
— Я не трогаю вас, милорд.
— Ты слишком близко.
— Об этом разговора не шло, — Тэхён слышит смешок прямо у самого уха и прикрывает раздражённо глаза,
— я просто ищу место для удара.
Тепло позади неожиданно пропадает, рука Чонгука соскальзывает со стола, и сам он оказывается уже с
другой стороны, подступая к очередному углу и внимательно разглядывая шары.
Наклоняется, едва не сцарапав голую грудь об грубое зелёное сукно, и ловко бьёт намелованным кием,
зарабатывая себе третье очко. Шары останавливаются, и он, не меняя положения, загоняет в лузу
четвертый.
Поднимает голову и довольно ухмыляется.
Дьявол.
В абсолютной тишине он со звонким стуком и небольшими перерывами прячет в сетку пятый, шестой и
седьмой. Останавливается, когда понимает, что ситуация безвыходная, и бьёт намеренно слабо, уступая
такой чертовски важный ход напряжённому лорду, который чувствует, что основание кия становится слегка
влажным от жара и пота с ладоней.
Глаза уже привыкли к полумраку комнаты, хочется снять обувь, чтобы пройтись по ковру без нее, но Тэхён
лишь поправляет снова рукава рубахи, пачкая их кончиками пальцев, измазанных в голубом бильярдном
мелу, и наклоняется к столу. Сладковатый запах восточных пряностей стал уже настолько привычным, что
снова почувствовать его в комнате оказывается неожиданно. Лорду душно, тонкая ткань рубашки мокро и
неприятно липнет к спине, но Тэхён ощущает лишь трение на сгибе большого пальца и с упоением слушает
звук трепещущей сетки.
Он сравнивает счёт, когда каждому до победы остаётся всего одно очко.
Тэхён замирает почти без движения, внимательно оглядывает стол, прослеживает глазами возможные
удары и едва-едва сдерживает внутри огромный облегченный вдох, который радостной птицей вырывался
из горла.
— Я не знал, что вы довольно хорошо умеете играть на бильярде, — Чонгук опирается на собственный кий, и
выглядит он достаточно расслабленно для того, кого от поражения отделяет всего один шар. Разве что
между густых черных бровей его пролегает еле заметная задумчивая складочка.
— Я частый гость мужских клубов, — отвечает Тэхён негромко, осторожно подбираясь к найденной удачной
комбинации, — пэрство любит коротать досуг за катанием шаров.
— Уже проигрывали что-нибудь крупное?
— Мы не играем на деньги. Скорее на хорошее настроение или лишний бокал рома.
— А жаль, я бы посмотрел, как какой-нибудь виконт проигрывает свое состояние.
Тэхён всё-таки улыбается, мягко наклоняясь к столу и примеряясь для удара. Под ребрами уже растет что-
то большое, лёгкое, праздное, чего нельзя допускать раньше времени, и милорд шумно тянет носом воздух,
164/206
размеренно концентрируясь для удара.
В последний момент поднимает глаза, будто бы смотря на осуждённого с веревкой на шее, когда тот уже
стоит на плахе, и Чонгук смотрит на него в ответ, но он совершенно не выглядит расстроенным.
Улыбается самыми уголками губ и будто бы еле заметно кивает, давая разрешение на собственный
проигрыш. Тэхёну от чего-то словно не хватало именно этого чувства.
Он фокусирует взгляд на выдохе, резко задерживает дыхание и делает удар.
Прикрывает глаза, когда последнее, что удается увидеть, — это шар, стремительно закатывающийся в
разъем перед отверстием лузы.
Собственный облегченный вдох кажется будто бы чьим-то чужим, когда тот огромный ком радости, который
собирался под ребрами, наконец-то лопается и заполняет счастливым теплом каждую клеточку тела.
Оно прокатывается до кончиков пальцев несколькими быстрыми волнами, прежде чем Тэхён открывает
глаза и все внутри резко будто бы падает в пятки.
Его шар замирает на самом краю лузы, одним глянцевым молочным боком свисая над пропастью.
Он не попал.
Не попал.
Шелестящий выдох Чонгука он слышит так же четко, как тот, который был сделан ему на ухо. Поднимает
голову, встречается с чужим темным взглядом и второй раз за вечер ищет необходимую точку опоры.
Потому что Чон-то свой шанс не упустит.
Он укладывает кий на палец молча, прицеливается тихо, будто бы даже не делает этого совсем, но
звенящий стук шаров звучит в полумраке комнаты фатальным набатом.
Сетка шуршит, покачивается в сторону под давлением и замирает.
Вместе с ней замирает и тянущее лордовское сердце.
Чонгук поднимает голову, и в глазах его всё, что Тэхён предпочел никогда бы не видеть.
— Мы впервые будем вместе.
Внутри от жаркого стыда разгорается маленькое пламя, прямо внизу живота, там, где свернутыми в узел
кричат от ужаса последние здравые смыслы.
— Можете начинать есть салатные листья, мой лорд.
Тэхён прикрывает глаза, впервые ощущая себя настолько близко к излому, что начинают крошиться колени.
«...то, что вы видели их, означает только то, что он не справляется. Рано или поздно снова встанет выбор,
лорд сорвется, и вот тогда у них начнутся настоящие проблемы»
**Богота** — столица Колумбии;

**Американка** — вид игры на бильярде, по-другому называется свободная пирамида.
165/206
Глава 19. Нефтяные лужи
Когда Сокджин понял, что до приема осталось всего два дня, волнение в его крови начало
вскипать и пузыриться обжигающей пеной. Он все еще ни черта не знал, понимал, может быть, чуточку
больше, и все остальное время проводил в молчаливых думах, изредка наблюдая за подготовкой, которая
вся будто бы специально проходила мимо него.
Сокджин не ощущает себя бесполезным, но да, именно это он и делает. Стабильно, с перерывами на
самобичевание и ромашковый чай на розовой воде, который удивительно успокаивает нервы перед сном.
Профессор не врач, конечно, но в биологии он разбирается, поэтому иногда грешным делом подумывает,
что когда все нервные клетки в его организме сгорят, волноваться будет попросту нечему.
Схема-то рабочего характера — Сокджин не за красивые глазки свою докторскую степень получал.
Впрочем, он не единственный ученый в доме, и профессор Мин постоянно силится об этом напомнить: в
последний раз его злобный гений появился на ужине с длиннющим павлиньим пером и заговорщическим
взглядом, мол, я понятия не имею, что это, но если хотите узнать, где я его достал, можете рискнуть и
подойти поближе. Сокджин тогда на полном серьезе едва ли не помолился, чтобы Юнги нашел это перо
где-нибудь под финиковой пальмой, а не выдернул из птичьей задницы, прикрываясь своим больным
ученым интересом. Как профессор Ким понял, этот предлог Мин на полном серьезе использует в
университете для оправдания своих полугодовых командировок в Бразилию, из которых профессор всегда
возвращается либо с новой татуировкой, либо с занимательной историей для студентов.
Какое отношение оборот наркотиков имеет к истории философии Сокджин не знает, но он и не философ,
чтобы все знать, правильно?
Правильно.
Подсознание, которое подкидывает мысль о том, что он не философ, а придурок, Ким старательно
игнорирует. А вот игнорировать профессора Мина и его мужа, которые оказываются вместе в зале, когда
Сокджин заходит туда, не получается.
Чимин читает, с ногами усевшись на уже привычный диванчик, и с периодичностью в один абзац тянется
вилкой к тарелке, практически не глядя накалывая на зубцы аппетитные овощи. Профессор Мин
расхаживает по периметру зала, разговаривая с кем-то по видеосвязи, и, судя по тому, что шепелявит он
явно по-португальски, на другом конце провода наверняка хрипит кто-то из его бразильских нарко-
товарищей.
— Он сильно занят? — шепчет Сокджин, присаживаясь около Чимина и кивая головой на его мужа.
— Без понятия, я не понимаю португальский, — Пак непринужденно взмахивает вилкой, дожевывая

хрустящий кусочек салата, и наклоняется в сторону Мина, — Юнги, съешь.
Тот разворачивается, будто бы ненавязчиво совсем, и подходит к ним ближе, даже не думая о том, чтобы
перестать громко и настоятельно что-то кому-то доказывать. Голос его, лекторский, шепелявый, звучит
необычайно распаленным, и прерывается он только на секунду, когда Чимин протягивает наколотую на
зубцы округлую жопку огурца и Мин ловко подцепляет его зубами, кивает в благодарность и снова отходит
в другую сторону зала, возвращаясь к настойчивым обсуждениям.
— Не люблю кожицу на овощах, — легко объясняет Чимин, отставляя пустую, измазанную маслом тарелку
на пол, — а Юнги всеядный.
Профессор бы с радостью поговорил о чем-нибудь бытовом, особенно с Паком, который будто бы создан для
этих очаровывающих «маленьких» разговоров, да только послезавтра уже прием, а они сидят на заднице
ровно которые сутки, и новостей хороших это стабильно не приносит. Сокджину бы перейти Рубикон, но он
молча достает телефон и собирается перейти на новый уровень в игре, которую забросил пару недель назад
из-за затянувшего его на Ближний Восток урагана событий.
Черт, он же даже матери до сих пор не позвонил.
— Joe, mostre-me o Gráfico, — Мин оказывается рядом настолько неожиданно, что Сокджин, едва успевший
выловить из его речи странно знакомое «Граф...», дергается весь испуганно и чуть было не отбрасывает
свой телефон в сторону, словив его буквально в самый последний момент.
Чимин поднимает голову на мужа, когда тот останавливается рядом и показывает ему экран с выжидающим
английским:
— Сына.
Сокджину хватает короткой улыбки Чимина и его протянутой к телефону руки, чтобы понять, что на том
конце провода, похоже, сверкает своей беззубой улыбкой и машет хвостом один чернокожий ящер.
166/206
— Когда он успел стать таким большим? — удивленно вглядывается в экран Пак, полностью принимая
телефон в руки. Юнги наклоняется ближе, повелительным тоном коротко просит что-то по-португальски и
тоже всматривается в экран.
— Камера полнит.
— Да нет же, посмотри, вы оба растолстели.
Сокджина смотреть не просили, но он все равно осторожно делает это исподлобья, потому что ну,
интересно же. Профессор Мин в его голове всегда был худощав и обворожителен в своей хмурости; он
всегда светил тонкими щиколотками, выглядывающими из-под укороченных брюк, коротко сбривал затылок
и частенько грыз кожу на большом пальце, когда задумывался над чем-то дольше и глубже положенного.
И сейчас он едва ли изменился, даже нудит под нос свои профессорские вещи так же, как и раньше.
— ...мы послезавтра все можем отдать богу душу, а ты всё никак не отъебешься от моей складки на
животе?
— Душу ты отдашь, но складка-то останется, — не унимается Чимин, но у того по глазам видно, что он
просто дразнится. Сокджин неосознанно прижимает руку к своему животу, радуясь где-то в глубине души,
что у него пока нет человека, который пусть в шутку, но будет предъявлять ему за бока и складочку под
подбородком. И хотя такой вид отношений кажется отвратительно доверительным, таким, что душу можно
оголить, не только тело, но Сокджин понимает, что ни первое, ни второе показывать миру он пока не готов.
— Профессор Ким, как ваш настрой? — Чимин прорывается сквозь дымку профессорской задумчивости с
варварским энтузиазмом, и не будь он по-прежнему очарователен в своей наблюдательности, Сокджин бы
даже разозлился от такого пристального внимания к его состоянию.
— Если честно, то отвратительный, — он слегка преувеличивает, но перманентное чувство волнения,

которое неприятно щекочет нервишки с утра до вечера, уже начинает раздражать. Хочется скорее от него
избавиться, но делать это так — не имея плана и не понимая, где именно вирус, — Сокджин боится и
попросту не хочет.
— Это нормально, — со смешком утешает он, передавая Мину телефон. — Я наслышан про порт. Чонгук
обещал достать у какого-то очередного черта технический план помещений.
— Звучит многообещающе, — выдыхает Сокджин.
— ...обещающе уголовный срок, — со смешком поправляет его Мин, убирая телефон в задний карман
джинсов. Он из своей гавайской рубашки не вылезает с момента приезда, и профессор только диву дается,
как та еще не пахнет потом на весь дворец — а причины то есть, в такую жару разве что кожу не
выжимаешь от влаги, не то что меняешь футболки с кислой отдушкой каждое утро.
— Чувство юмора у вас специфичное, — Сокджин кривится, потому что сам он с мыслями о тюрьме засыпает
уже которую ночь, а Чимин только с подтверждающим хохотком хлопает Мина по плечу, потому что да, он
знает — мужчина ему попался с огоньком. И всё бы ничего, пошутить да выплюнуть, вот только поводов для
смеха с каждым днем все меньше и меньше.
Один из этих поводов (который всё чаще можно услышать из уст Чона младшего), сейчас волнует
профессора настолько, что он решается озвучить уже сутки как безвылазно крутящийся в голове вопрос.
— Вы видели Адама?
Латиноамериканского придурка, которого Сокджин не наблюдал в доме уже больше суток.
В голове на его счет всё еще полный сумбур, который прояснить бы хорошенько да обговорить детально, но
все словно намеренно не замечают давление, нависающее в коридорах тяжелыми грозовыми тучами.
Сокджин чувствует запах, какой бывает перед дождём, и он ощущается совершенно так же, как горький
привкус предательства, и хоть кто-нибудь бы завел об этом разговор, но нет.
Молчат, словно ничего не случилось.
Продолжают работать, разговаривать, есть и спать, старательно игнорируя возможность появления Роса в
дворцовых залах.
— Колумбийца? — Чимин переспрашивает, вздергивая брови, и профессор только нетерпеливо кивает. — Он

какой-то странный у вас.
— В каком плане? — переспрашивает Сокджин, и Пак удобнее устраивается на диване, задумчиво

прикусывая резцами нижнюю губу, прежде чем низко, негромко и будто бы только для них двоих
выдохнуть:
167/206
— Он не запоминается.
Ким непонимающе хмурит брови, пока Чимин, явно встревоженный от собственных мыслей, медленно
продолжает:
— В какой-то момент у меня возникала мысль, что он завербован, — Юнги удивленно вскидывает голову,
пока глаза профессора Кима стремительно расширяются от удивления, — но будь он действительно
разведчиком, то избегал бы любого шанса попасть под подозрение. В итоге я так и не выбрал, но он либо
новичок, либо тупица, либо попросту ни на кого не работает.
— Что вы имели в виду под «не запоминается»? — любопытствует Сокджин, ощущая странно повисшее в
воздухе давление после того, как Чимин перестал говорить.
— Представление о разведке развращено фильмами про Бонда и убито государственной цензурой, — Пак
почесывает пальцами шею, будто бы давая себе время на то, чтобы тщательнее подобрать слова, — но
никто из спецагентов никогда не наденет яркий костюм или дорогие часы, потому что единственное, что мы
должны делать — не выделяться. Вы никогда не поймете, что перед вами был разведчик, потому что не
запомните его лицо. И я с трудом могу вспомнить вашего колумбийца, хотя поверьте мне, профессор, это
умение не раз спасало мне жизнь.
Сокджин умалчивает, потому что верит и сказать ему на это совершенно нечего.
— У него есть татуировка, — Юнги устраивается задницей на поручне дивана, прямо у Чимина за спиной, и
тот запрокидывает голову, укладываясь затылком на чужие худощавые бедра.
— Откуда вы знаете? — удивляется профессор Ким.
— Ссали с ним как-то вместе, — честно пожимает плечами Юнги, на что Пак громко то ли крякает, то ли
усмехается. Звук получается странный, и Мин широко улыбается, опуская взгляд на светлую макушку
своего мужа, пока Сокджин понимает, что с каждой минутой ему все больше хочется рассмеяться в голос,
но от чего-то снова не получается.
В последнее время он мало смеется. То ли не хочется совершенно, то ли поводов достойных не было, хотя
профессор Мин юморит при каждой удобной возможности, и дело, похоже, далеко не в поводах. Сокджин
волнуется, поэтому вместо смеха у него всегда выскакивает либо что-то истеричное, либо жалобно-
хнычущее, похожее больше на зов о помощи.
Но о помощи он не зовет — это делает Хосок, что-то громко и недовольно бурчащий сначала за дверями, а
потом и в самой комнате. Следом за ним заходит Чонгук, который снова одет в эту странную арабскую
рубашку — Юнги мимолетом говорит Чимину, что это называется дишдаша, а тот также невзначай отвечает,
что он, бляха, живет здесь уже полтора года и знает, как называется национальная одежда. Сокджин с их
тихой перепалки только забавляется и даже не сдерживает улыбки, которая, впрочем, пропадает, стоит
только поднять голову и заметить длинный бумажный сверток в руках у младшего Чона.
— У нас замечательные новости, — врывается Хосок с какой-то своей ироничной радостью. — Директор
порта втихую подсасывает нефтепродукты и перевозит в контейнерах людей.
Чего, простите?!
— Он за эту информацию вам планчик-то выдал? — усмехается Чимин, окончательно развалившись на

чужих коленях. Чонгук пожимает плечами.
— У меня красивые глаза.
— Сомнительный повод для гордости, Чон.
— А еще тот молодой человек, которого вы видели на приеме, его покрывает, — добавляет Хосок.
Тот самый господин Абуль-Хаир, который, по словам Чонгука, торгует людьми в Бангладеше. В голубом
тюрбане.
Просто замечательно.
— Вы говорили с начальником порта? — интересуется Чимин, невзначай наблюдая за тем, как младший Чон
растягивает на полу метровый план территории, напечатанный на тонкой светлой бумаге — она слегка
мятая да рваная по краям, и Сокджин предполагает, что либо план довольно старый, либо просто кто-то не
умеет аккуратно обращаться с чужими вещами. — Узнали что-нибудь интересное?
Профессора Кима от слова «интересное» уже буквально воротит — он предпочел бы «важное», «полезное»
или даже «опасное», но точно не «интересное», от которого внутри болюче отзывается тревожное
ощущение, что он один в этой комнате осознает в полной мере весь пиздец происходящего. И хуже всего от
168/206
того, что Сокджин почти не понимает чужой мотивации — он точно знает, что Намджун, как и он сам, стал
жертвой министерского приказа, Хосок помогает по старой дружбе, Юнги, вроде как, возвращает долг, а
Чимин просто его муж, который находится под прямым руководством милорда Кима, к которому неровно
дышит старый сослуживец Намджуна — Чонгук. Это даже не семиугольник, это страшный сон всей
неевклидовой геометрии, в которой Сокджин, по итогу, разбирается даже лучше, чем во всем творящемся
вокруг дерьме.
А дерьмо не прекращается, оно только приобретает новые оттенки: иногда очень даже отстойные,
например, как сейчас.
— Да, мы почирикали с начальником минут десять, — отвечает Хосок, усаживаясь на пол и заглядывая в
предметные обозначения схемы, — блядский мелкий шрифт. Он сказал, что на все латиноамериканские и
европейские контейнеры установлены кодовые замки, к которым имеет доступ кто-то там из технического
персонала и высшее руководство.
— Техперсонал искать бессмысленно, контейнеры, по его словам, запечатаны уже как несколько дней, —
вносит зерно ясности Чонгук, и профессор уже хочет попросить, чтобы он забрал это свое зерно обратно,
потому что ну какого черта, что им делать-то теперь?
— Это намек на то, что нам нужно будет прижать Роса? — вздергивает брови Юнги, и Чимин запрокидывает
руку, чтобы тут же звучно шлепнуть его по коленке.
— Никого ты прижимать не будешь. Захотелось к Чону на соседнюю тюремную койку?
— У меня всегда свободно, — довольно зазывает тот, на что Юнги только гиенисто похихикивает в
сомкнутые губы. — А если серьезно, то тем, кто будет на скачках, придется узнать код, чтобы мы смогли
открыть замок.
— Можешь готовить места в камере для всех, — неожиданно раздается низкий голос позади, и Сокджину
приходится вытянуться и заглянуть за спину Чонгука, чтобы обнаружить там замерших в проходе Намджуна
и лорда Кима; последний со смешком продолжает, — если у нас не получится достать код.
Отлично, профессор, похоже, не единственный, кто ощущает мелькающий на горизонте уголовный срок.
Это упрощает задачу, становится даже как-то весело — компания к нему в тюрьму набивается хорошая.
Умная, а главное, что с озорцой: и в нарды поиграть смогут, и о политике поговорить за чашечкой рыбной
похлебки.
Главное матери не рассказывать, она у Сокджина впечатлительная.
— Если я правильно понимаю, в порт пойдут Чонгук и Чимин, — видеть Намджуна будто бы лить бальзам на
исстрадавшееся профессорское сердце; Сокджин даже сам не замечает, как начинает улыбаться, — мы
только что узнали, что наш ящик на момент скачек будет в грузовом отсеке в аэропорту. Нужно подогнать к
выезду из порта машину, чтобы мы успели доставить пробирку и вирус не пострадал.
— Мне делать на скачках нечего, — поднимает руки Хосок, и край толстовки его задирается, обнажая
длинную кодовую вязь; каким образом он вообще в такую жару носит эти свои черные кофты, умудряясь
при этом не выглядеть как Сокджин, которого будто бы в адском котле пару часов поварили, совершенно
непонятно, — профессор Ким, очевидно, нужнее около вируса, он один знает, как нужно настроить ящик.
Намджун, тебе тоже лучше остаться с нами.
— Лорд Ким, — зазывает того Юнги, — не хотите скрасить своим присутствием моё наслаждение от запаха
лошадиного навоза?
Тэхён со смешком кивает головой, краем глаза улавливая, как хмурятся после слов Мина густые черные
брови Чонгука. Сокджин тоже хмурится, но скорее задумчиво. Что у них в итоге получается? Три фронта
работ, и один хуже другого.
— Что по плану? — кивает на развернутый по полу лист Чимин.
— Несколько возможных заходов, — Чонгук присаживается на корточки, и длинные полы его рубахи
моментально натягиваются, — с суши, с воды и с воздуха. Десантироваться мы не сможем, подводного
оборудования у нас нет тоже. Придется идти через наземный вход.
— Нам нужна техническая форма, — задумывается Пак, — придется цепануть кого-нибудь из рабочих.
— Директор порта нашептал нам на ушко, — Хосок вынимает из заднего кармана толстый маркер (откуда он
его взял вообще?) и обводит аккуратно по контуру один из дальних пирсов, — что все две сотни
колумбийских контейнеров начнут погружать на корабль ровно в двенадцать. Где-то на юге.
— Вы узнали, как они выглядят? — спрашивает лорд Ким, скрещивая на груди руки.
— Они красненькие.
169/206
— Замечательно, — выдыхает он, кажется, дернувшись, чтобы помассировать устало переносицу, но
вовремя себя остановив, — нам нужен номер. И код для открытия замка.
— Замок можно спилить, — предлагает Чимин, — но это займет время.
— Следует раздобыть пилу, — Намджун суетливо поправляет закатанные рукава своей рубашки, — на
всякий случай.
— Не нужно дуть на воду, обжегшись на молоке, господин Ким, — лорд подходит к карте ближе, но не
присаживается — смотрит сверху, — лишний вес может сильно замедлить. Мы узнаем код и номер ящиков,
пока Чимин и Чонгук будут добираться до южного пирса.
Сокджин смачивает сухие губы языком, глазами прослеживая по карте алую линию резко пахнущего
спиртом маркера. Это кажется оптимальным вариантом, да и выхода у них другого нет, разве что
захватывать корабль и брать на нем заложников в обмен на код от контейнера. Профессор проводит
тыльной стороной ладони по взмокшему от жары лбу, пытаясь понять, откуда у него в голове вообще
появились подобного рода жестокие мысли, но глаза бегают по людям вокруг, и ничего Сокджину не
остается, кроме как тягостно выдохнуть.
Ну да, бытие определяет сознание.
Замечательно, он еще и заговорил чужими умными словами, как это делает профессор Мин. Просто
прекрасно.
— Нам нужно арендовать фургон и вертолет, — рассуждает Намджун, — Хосок перенесет туда всё
оборудование и будет вести операцию. Мы с профессором Кимом будем на подхвате.
— Вы должны предупредить Али о своем отъезде, — советует Чимин, слегка наклоняя голову набок. — Он
будет расстроен, но лучше сделать это заранее.
— Это хорошая мысль, — выдыхает Намджун, и два коротких стука в дверь прерывают его голос. Чимин
напряженно приподнимается с чужих коленей, Юнги скользит рукой вниз по его груди в защитном жесте,
пока остальные выжидающе поворачивают головы в сторону выхода. Сокджин сначала испуганно думает,
что это кто-то из охраны или Али, помяни черта, приехал раньше положенного, но замок щелкает, а на
пороге появляется тот, от чьего лица в горле образуется отвратительный тошнотный ком.
Адам, конечно, не блудный сын, и припадать к алым полам отцовской одежды он не собирается (ирония с
отцом в их ситуации кажется очень даже не к месту), но вид у него едва ли провинившийся — он хмур, а
брови не идут волнами от сожаления.
В зале повисает тяжелая, тягучая как патока тишина. Кажется, пройдись по воздуху ножом — и отрежешь
от него кусок, настолько плотным и густым становится все вокруг. Сокджин смотрит на стажера,
оглядывает его с ног до головы, припоминая, кажется, всё, из-за чего Чимин мог назвать того «не
запоминающимся», и гулко сглатывает, потому что никто из окружающих начинать разговор первым не
хочет.
Адам с легким смятением оглядывает семь лиц, вопрошающе смотрящих на него уже непозволительно
долго, и в его глазах мелькает понимание, которое тут же вырывается через рот тяжелым:
— Узнали, да?
Чонгук усмехается.
— Ну, как-то да.
И снова уши наполняются противным звоном тишины, от которой не спасает ни шум ходьбы солдат по
коридору, ни плеск воды в фонтане, ни Хосок, который снова втихую полез за маркером и со смачным
стуком уронил его на пол.
Сокджин отчего-то чувствует испанский стыд, и душащая неловкость, которая наполняет помещение, никак
от него не спасает. По Адаму видно, что отрицать он ничего не собирается — стоит, убрав одну руку в
карман, явно закусывает щеку изнутри, и черт возьми! Скажи, блядь, уже хоть что-нибудь!
Намджун смотрит на него удивительно спокойно, только в глазах плещется такое огромное разочарование,
будто его предал собственный сын — профессору от этого взгляда становится еще больше не по себе.
— Я не поддерживаю связь с отцом, — начинает неожиданно стажер, и если это не попытка оправдаться,
тогда что вообще? — Я знал, что он активно сотрудничает с султанатом, но о том, что у него вирус, узнал
только в день приема.
Лорд Ким слегка запрокидывает голову, зачесывает пальцами черные кудри волос, убирая их с глаз и бегло
170/206
оглядывая Роса сквозь напряженный прищур, прежде чем бархатно сказать:
— Мы взрослые люди. Будь то правда или простое стечение обстоятельств, нам лучше разойтись на
хорошей ноте.
Сокджин против прилюдных казней, но он отчего-то почувствовал внутри такое животное желание
разобраться, что пришлось даже шумно втянуть носом воздух. Он словно всеми силами готовился к
скандалу, к драке, к раскаленному от напряжения воздуху, а сейчас, когда Адам получил лишь мирное
приглашение выйти за дверь, внутри такая острая нехватка ощущается, что хоть вскакивай на ноги и
начинай вершить самосуд. Профессор оглядывает всех в поисках такой же реакции, но замечает лишь
блеск в глазах Чонгука, издалека напоминающий азарт, и странное садистское наслаждение ситуацией на
лице Чимина, который будто бы смотрит на экране интересный фильм — Сокджин никогда не подумал бы,
что Пак может быть энергетическим вампиром или чем-то наподобие того, но, судя еще и по тому, что
большинство людей в комнате ему было доселе незнакомо, его забавление ситуацией можно оправдать.
— Я понимаю, — смиренно отвечает Адам, даже не ища глазами поддержки. Они действительно взрослые
люди, и громкое слово «предательство», которое всё еще может оказаться простым стечением
обстоятельств, произносить в комнате никто не решается.
Они лишь уберегают себя и Химеру от возможной неудачи, убирая из механизма ненадежную деталь,
которая может подвести в самый ответственный момент. Сокджин уверен — они еще поговорят с Роса,
когда всё закончится, но сейчас у всех есть дела поважнее.
— Самолет в Арлингтон завтра в четыре, — неожиданно говорит Намджун, — вылет из центрального

аэропорта.
Адам кивает, коротко приподняв уголки губ, которые едва ли видно под его густой бородой, и аккуратно
нажимает на ручку двери, молча выходя из комнаты. Сокджин следит за его спиной до самого конца, пока
та не скрывается за дорогой красной древесиной, и черт подери.
Он действительно... разочарован. Всем.
Видимо, всё-таки не он один: Намджун резко и шумно выдыхает, будто бы все это время сидел с
задержанным дыханием. И как бы он ни старался, профессор по одним только глазам видит, как все
произошедшее отзывается в политике неприятными искорками тока. Он работал с Адамом дольше всех, но
как будет делать это дальше — загадка на семи замках, ни один из которых не будет открыт до того
момента, пока Химера не вернется обратно.
У них и правда сейчас есть поводы переживать поважнее.
И всё равно на душе как-то гадко.
— Советую завтра хорошенько проспаться, — низкий баритон лорда Кима успокаивающе обволакивает уши,
и лучше бы он так действовал на сердце, честное слово. Но все принимают его слова с завидной
инициативностью, и профессор понимает, что проспит он сегодня порядком дольше, чем планировалось —
отключит все приложения к черту и пропустит утренний прием воды.
Следующие сутки грозятся пройти в муках ожидания, которые за всю жизнь профессору даже не снились.
Зато потом в отпуск. Не хотелось бы, чтобы он прошел в местах не столь отдаленных.
Сокджин смотрит краем глаза на Чонгука и не хочет этого еще больше.
***
Бассейн с подсветкой, находящийся прямо посреди дома, скрывается под стеклянной крышей, пирамидой
устремленной к черному южному небу. Пущенная по периметру комнаты подсветка приятным блеском
отливает на бирюзовой воде, точь-в-точь как в многочисленных фонтанах, разве что слегка теплее на ощупь
и спокойнее в волнах, которые пускают гудящие фильтры.
Запах хлорки мутным соленым облаком забивает нос, и Хосок, чуть не выронивший из пальцев тонкую
бумагу для самокруток, гулко и слюняво чихает в собственный локоть, отчего эхо мгновенно разлетается по
комнате.
— Будь здоров.
Чонгук у входа всё в той же белой рубахе, и только полотенце в руках позволяет понять, что бассейн не
стал для него случайным открытием во время брожения по дому. Хосок шмыгает зудящим носом и
выдыхает со смешком короткое:
— Благодарствую, — тут же возвращаясь к разложенным перед ним на лежаке курительным приблудам, —
171/206
решил помочить ножки?
— И тело за компанию, — отвечает Чонгук, кидая подле брата свое полотенце, — всё еще куришь это
дерьмо?
— Я бы принес к тебе в тюрьму пирожки с травкой, и мы были бы как Кэрол и Лили из Сплетницы, но к вам
туда хуй попадешь, в мире нет столько болячек, на какие они потребовали с меня справки.
Чонгук с хохотком запрокидывает руку за спину и стягивает рубаху через голову, оставаясь в черных
спортивных штанах, прежде чем отмахнуться:
— Не нужно мне такого счастья. Ты видел свои зубы?
— Я уже выбираю виниры в онлайн-магазине.
— Чтобы убить их через год? — усмехается младший Чон, цепляя пальцами резинку белья сразу вместе со
штанами. — Будешь как Мин, он уже дважды сменил челюсть.
— Я всё жду, когда он устанет и будет ходить совсем без зубов, — Хосок слюнявит кончик бумаги и тут же
начинает старательно скручивать его в трубочку, — одно дерьмо, всё равно шепелявый.
Чонгук перешагивает через спущенные вещи, оставаясь полностью голым, и разворачивается к глянцевому
бортику бассейна.
— Ты со своим туберкулезом далеко за вирусом побежишь?
— Я давно переболел, не задохнусь поди. Здесь глубоко?
— Разбитый лоб — это не панацея, брат.
Чонгук оглядывается на старшего Чона, встречаясь с его улыбкой, и усмехается в ответ, одним легким
толчком ныряя в воду. Несколько маленьких брызг шумно вздымаются в воздух и остаются на лежаке
темными пятнышками, которые Хосок пару раз трогает пальцем, пытаясь стереть, но только размывает еще
больше.
— Засветил все свое богатство, морпех, — морщится он, когда из-под натяжения воды показывается
сначала черная макушка Чонгука, а потом и он сам, небрежно откидывающий мокрые волосы с лица.
Чонгук ничего общего с морской пехотой не имеет, он вообще служил на корабле, но Хосоку с его минус
шесть на глазах и плоским мясцом на стопе это вообще ни о чем не говорит. Он лишь кривится, потому что
брат раньше нырял по-армейски без брызг, а сейчас загадил ему все самокрутки со своим желанием
поплавать.
— А? — переспрашивает младший Чон, вытряхивая залившуюся в уши воду.
— Говорю, что ты голенький.
— Мы буквально вылезли из одного влагалища, тебя не должно смущать, что я голенький, — усмехается
Чонгук, снова вплетая пальцы в челку и совершенно бесстыдно и по-голливудски зачесывая её назад. Хосок
на это кривится весь и подносит ко рту готовую самокрутку:
— Я, может быть, из влагалища, но ты вылез точно через задницу, — и щелкает зажигалкой, дымно
прикуривая кончик и тут же неспешно затягиваясь, чтобы в первую секунду громко и хрипло закашляться.
— Слышала бы тебя наша мать, — Чонгук трет руками лицо, убирая с него воду, и голос его слегка
приглушен из-за мозолистых ладоней, — как она, кстати?
— Без понятия, вроде у неё amor apasionado с тем японцем, который семь лет назад хотел отрезать тебе
яйца.
— Ну пиздец, — беззлобно выдыхает Чонгук.
— Дорога в отчий дом тебе теперь закрыта, — Хосок подкатывает рукав, сильнее обнажая татуировку, и
языком смещает самокрутку в уголок рта, чтобы удобнее было говорить, — тоскую по малышке Маргарет.
— Пепельнице, которую тебе подогнал Мин?
— Черепахе, которую мне трепетно подарили, — поправляет старший Чон, разморенно откидываясь на
мягкий шезлонг, — мне нужны сырные палочки из Domino's, щипчики для ногтей и свечка с лавандой.
— Стесняюсь спросить, — хмыкает Чонгук, и ничерта он на самом деле не стесняется, — тебе на кой?
172/206
— Есть, щипать и нюхать, глупейший вопрос.
Действительно.
Хосок цепляет пальцами самокрутку и снова затягивается, грудь его приподнимается и пальцы на ногах
забавно дергаются, сжимаясь от удовольствия. Чонгук забавляется, наблюдая за ним, и мягко отплывает
вглубь бассейна, ловя краем глаза блестящие волны воды, скользящие по коже татуированных рук. От
хлорки начинает слегка покалывать уголки глаз, но тело, обволакиваемое приятным шелковым чувством
легкости, только сильнее расслабляется.
— Какой-то ты не сильно взволнованный, — невнятно мычит Хосок, слегка приподнимая голову, чтобы
поморщиться от вида мускулистых ног с прилипшими к ним темными волосками и улечься обратно, — для
воскресных скачек.
— А есть повод? — короткие влажные ресницы Чонгука слипаются между век маленькими пучками. — У
меня в планах еще немного тюрьмы.
— Но у твоего лорда-то нет, — подмечает Хосок, и голос его, неожиданно серьезный, вместо воды
неприятно давит на уши, — или присядешь из-за него второй раз?
— Я садился не из-за него, — Чонгук выпрямляется, касаясь ногами дна, и открывает глаза, — а за него.
— Не нужно пугать меня предлогами, — несмотря на собственные слова, старший Чон звучит неожиданно
серьезно, и это вынуждает Чонгука нахмурить брови, — я и так пуганый.
Но в эту же секунду из него вырывается громкий хохоток, и весь нагнанный морок напряжения начинает
стремительно рассеиваться. Перепады настроения под травкой — дело насколько привычное, настолько же
и раздражающее.
— Если ты будешь вести операцию, то поработаем как в старые добрые, — Чонгук медленно подбирается к
бортику и кладет на него руки, — лет семь уже не слышал твой голос в голове.
О милорде он не говорит больше ни слова. То ли смысла не видит спорить, то ли перегонять воду из пустого
в порожнее, когда напротив лежит брат, с которым ты не виделся уже более полугода, кажется слишком
бессмысленной тратой времени. Чонгук прижимается грудью к плитке, расслабленно укладывая голову на
руки, и плечи его, напряженные после долгого дня, мягко опускаются вниз...
— Не хочу с тобой работать, ненавижу твой британский английский.
...чтобы через секунду задрожать от смеха.
Морщинки в уголках глаз Чонгука, которые просто перманентно впились в кожу с самого рождения,
расползаются по ней с новой силой. Хосок улыбается тоже, бездумно смотря в потолок, и это наверное
травка на него так влияет, но Чонгуку как-то не принципиально.
Он дает себе один вечер на отдых, ментальный и физический, прежде чем взять на себя ответственность за
риск, о котором его попросили.
Совсем скоро всё закончится, и Чон, возможно, выбьет из лорда Кима поездку на море, обыграв того в
монополию. Предпринимательской жилки в Тэхёне нет, но есть предательский азарт, который уже много
лет играет черными на стороне Чонгука.
Нужно лишь совсем немного подождать, и ничего не учит терпению сильнее, чем пожизненный тюремный
срок.
Одного из двадцати восьми ему будет вполне достаточно.
173/206
Глава 20. Цитадель
День накануне скачек у Сокджина проходит будто бы в тумане: он пытался выспаться, но

проснулся всего лишь на час позже своего будильника; пытался пересечься с кем-нибудь в доме, чтобы
унять сердцем стучащее в горле беспокойство, но за завтраком удалось лишь мельком увидеть профессора
Мина, который в одних только потертых джинсах сидел на корточках у ступенек и какой-то пушистой
соломинкой дразнил валяющегося на горячем мраморе Фаруса; за обедом получилось пересечься с
милордом Кимом, бездумно листающим что-то в телефоне, за ужином — с Чонгуком, видимо, проспавшим
весь день, потому что выглядел он даже более помятым, чем обычно. Сокджину бы встретить Намджуна
или Чимина, с которыми общаться получалось проще и интереснее всего, но оба будто бы совсем из дома
исчезли, как после профессор узнал — для подготовки отходных путей с воскресных скачек.
И если Чонгук после ужина натужно зевнул, почесал татуированный бок и заявил, что он пошел спать
обратно, то профессор не смог сомкнуть глаз еще где-то до полуночи, непонятно какой силой воли заставив
себя продремать несколько часов и оставшееся до будильника время просто бездумно пропялив в потолок.
Ему страшно.
Неприятное ощущение, которое противным червячком ползает где-то под сердцем и напоминает о себе
каждый раз острыми уколами, стоит только подумать о Химере, сводит профессора с ума. Он не хочет
представлять, как пройдет сегодняшний день, но представляет и представляет, доводя себя до мелкого
тремора на кончиках пальцев. В итоге решает просто не думать — так как-то спокойнее — и пишет
очередное сообщение своему мальчишке-лаборанту, который дожидается результатов операции сидя в
Вирджинии.
Сокджин прикрывает глаза, обещая себе, что время пролетит очень быстро и уже через несколько часов всё
закончится. Но когда к нему в комнату стучится Намджун, выдыхая с подбадривающей улыбкой тихое
«Пора», то профессор клянется себе, что еще чуть-чуть и он нахрен разрыдается.
А можно ему не будет «пора»? Он так много просит или что?
Намджун терпеливо дожидается у дверей, пока профессор наденет заранее оговоренную и максимально
неприметную одежду, после чего последний раз выводит его в общий зал, мягко придерживая за спину в
безмолвном жесте поддержки и легкого обещания, что всё обязательно будет хорошо. Сокджин не ребёнок,
и человек он едва ли слишком впечатлительный (ну да), но Намджуну хочется верить, особенно когда он
весь такой надежный и смелый рассказывает про какое-то смешное видео с черепахами, которое ему с утра
в чате отправил друг. Если бы профессора так успокаивали перед защитой собственной диссертации
несколько лет назад, он бы однозначно не перепутал её название на первой минуте своего выступления.
Но в зале оказывается только Хосок, пару раз кокетливо помахавший пальцами в воздухе, но даже не
поднявший головы на вошедших. Он сидит перед ноутбуком, настраивая небольшие нательные приемники
для микрофонов между собой, и Сокджин в очередной раз удивляется тому, насколько автоматичные и
уверенные его движения — будто бы делал это уже тысячу раз едва ли не с закрытыми глазами, и
повторяет вновь, но уже в тысяча первый.
— Всё в порядке, друг? — спрашивает Намджун, мягко убирая ладонь с профессорской спины и подходя
ближе к небольшим стальным чемоданчикам с оборудованием, разложенным по полу.
— За-ме-ча-тель-но, — нараспев тянет под нос Хосок, хмуро бегая глазами от одного приемника к другому,
— китайское дерьмо.
Сокджин невесело усмехается: как же ему не хватало такого незатейливого запаха пиздеца, когда вроде бы
всё есть и всё хорошо, но шаг влево, шаг вправо — и расстрел.
— Где все остальные? — Намджун оглядывает комнату и останавливается на профессоре глазами, — сходим
за ними?
— Нет необходимости, — Чонгук учтиво пропускает лорда Кима вперед, прежде чем зайти следом за ним в
зал и прикрыть за собой дверь. — Мин скоро придет, Чимин вместе с ним.
— Это хорошо, потому что нам уже выезжать, — Намджун расслабляет плечи, которые невольно напряглись,
когда он собирался было идти на поиски, и прячет руки в карманы брюк, — что сегодня по погоде?
— На севере обещают дождь, — отвечает Хосок, с кряхтением поднимаясь с пола. — Я всё. Если продукт
китайской дефекации откажется работать в самый важный момент, будем по старинке, телепатией.
— А что делать тем, у кого она не работает? — кривится жалобно профессор Ким, которого эта новость ну
совсем никак не радует.
— Молиться, — хмыкает Хосок, — этот вид телепатии точно сработает.
174/206
Ну зашибись, отлично придумано.
Чонгук негромко смеется, оценив шутку брата (профессор молится, чтобы это действительно была шутка),
пока стоящий неподалеку лорд Ким ловко завязывает галстук, до этого лентой висевший на шее. Он
красивого винного оттенка, видно, что дорогой, особенно когда милорд случайно поворачивает его другой
стороной и Сокджин замечает вышитую бирку с какой-то небольшой надписью. Наверняка название
модного дома или что-то такое: профессор едва ли разбирается, он просто носит под лабораторными
халатами однотонные рубашки, которые не душат и не мешают во время работы — самая удобная и
презентабельная одежда для ученого-обывателя.
Чонгук, судя по всему, тоже переодеваться больше не собирается: на нем темные штаны и тонкая черная
водолазка, второй кожей покрывающая тело; он наклоняется к одному из чемоданов, мышцы на спине идут
рельефными буграми, прежде чем скрыться под плотным слоем черного бронежилета.
— Родная тяжесть, — улыбается Намджун, с какими-то ностальгическими нотками наблюдая за тем, как
Чонгук один за одним щелкает карабинами. Сокджин не замечал за Кимом какой-то странной тоски по
войне или армейским временам, но служба на флоте, видимо, не так жестока, как простая пехота. Политик
не похож на солдата с вьетнамским синдромом.
— Век бы её не ощущать, — хмыкает Чонгук, шурша контактными лентами на боках и проверяя небольшие
кармашки вдоль пояса; прощупывает последний раз грудь и неспешно продевает большие пальцы в
специальные прорези на рукавах, чтобы покрыть основную часть ладони тканью, — предчувствие у меня
дерьмовое.
Сокджину после этих слов плохеет еще сильнее.
— Меньше нужно было спать, — а Хосока, похоже, не проймешь: он кидает на брата быстрый взгляд и
подбирает две своих приблуды из пяти, чтобы отдать их стоящим рядом британцам, — микронаушник в ухо,
а приёмник спрячьте где-нибудь, чтобы не вывалился.
— Отойдем к свету, — Чонгук кивает на окно, попутно забирая у брата технику, и лорд неторопливо ступает
за ним, цепляя запонки на белоснежные манжеты. Он идет на скачки, поэтому, как и Мин, подобающе
наряжается с самого утра (хотя Сокджин почему-то уверен, что Юнги опять наденет одну из своих
парадных цветастых рубашек-разлетаек и просто сменит джинсы на брюки).
— Уже почти девять, нам стоит поторопиться, — нетерпеливо выдыхает Намджун, оглядываясь на
профессора Кима, — найдете господина Мина и его мужа?
— Да, я быстро, — отвечает Сокджин, последний раз оглядывая комнату, прежде чем выйти за порог.
Уходит, однако, со слабо горящей и стремительно покрывающейся красными пятнами шеей.
Всему виной Чонгук, который опирается задом на подоконник, расслабленно приподняв руки и улыбчиво
наблюдая за милордом Кимом, который, что-то тихо и хмуро говоря ему в ответ, сильным рывком затягивает
один из фиксирующих ремней на чоновом бронежилете. Проверяет карабин на прочность, пока Чонгук
кривится и говорит что-то отдаленно напоминающее «Мне нечем дышать», а затем получает в ответ строгое
«Потерпишь».
«Запрет на прикосновения забыт?»
«Стой молча»
«Память последнее время ну совсем плоха»
...и что-то еще, что профессор не слышит из-за шумно захлопнувшейся двери.
Как бы Сокджин вел себя, если бы приходилось отправить любимого человека черт знает куда, он не знает,
но милорд выглядит лишь слегка обеспокоенным, остальное место в его взгляде вытесняет решительность.
И решительность эту бы профессору в сознание, да только один черт, всё равно это липкое чувство тревоги
не вытравить из сердца никакими подручными материалами.
Сокджин смиряется с тем, что по окончании задания ему явно понадобится нашатырный спирт (потому что
однажды в детстве он упал в обморок у зубного врача, и Химера, конечно, не он, но уссаться от страха
хочется едва ли меньше) и неожиданно понимает, что вышел он к тому же балкону, на котором в первый
раз и встретился с Чимином.
Пак оказывается там же, где и раньше, сложив локти на высокие каменные поручни, и лишь одна маленькая
(и шепелявая) деталь отличает две встречи друг от друга: Сокджин замирает на месте, когда замечает
широкие плечи Юнги, упорно и кропотливо пытающегося собрать длинные волосы Чимина в тугой хвост на
затылке.
Получается откровенно плохо (им действительно опасно иметь детей, тем более длинноволосых), но Чимин
о чем-то расслабленно говорит, придерживая ладонью некоторые пряди, и доверительно подает Мину
175/206
резинку, когда тот торжественно сообщает, что собрал все волосы идеальнее идеального.
Профессор отчего-то не решается подойти ближе. Он упорно ждет, пока его заметят, чтобы не выглядеть
как человек, который подслушивает чужие разговоры, но Юнги медленно затягивает хвостик, опуская его
светлый кончик болтаться у шеи, трепетно кладет широкие ладони на мускулистые плечи и мягко
наклоняется, до дрожи аккуратно целуя губами выглядывающий из-под ворота позвонок.
У Сокджина пропадает дыхание.
Чимин цепляет одну из рук Юнги и тянет вниз, вынуждая того подойти вплотную и крепко сомкнуть вокруг
мужа объятия. Мин коротко чмокает чужой висок, незаметно прикрывая глаза, а в следующую секунду уже
довольно лезет в ухо Пака языком, на что тот с громким возмущенным «Да ебаный в рот, Юнги!» пытается
увернуться в сторону, но едва ли может вырваться из-за сильных объятий.
— Ты когда школу-то блядь закончил, детский сад, себе ухо полижи!
— Я себе не достаю.
— Ну пиздец, и ты решил мне?
— Мы же в браке, у нас всё общее.
— Жалко, что мозг весь у меня, да?
Юнги на это только пинает Пака коленкой (какой-то у них семейный жест) и уже хочет было сострить что-то
в ответ, когда замечает застрявшего на пороге профессора Кима, который совсем забыл, ради чего он
вообще пришел. Мин хмыкает:
— Все собрались?
— Да, ждем вас.
— Доброе утро, профессор Ким, — Чимин с горем пополам разворачивается в руках Юнги, который держит,
похоже, уже чисто из принципа, но Сокджин всё равно замечает, как его большой палец (как прежде с
заусенцами от частых покусываний) мягко поглаживает Пака по рельефному плечу, — никогда не выходите
замуж.
— Слава богу, я пока не планировал, — усмехается Ким, наблюдая за тем, как Юнги с обиженно-
претенциозным лицом поворачивается к Чимину и приподнимает брови, мол, да неужели? Тебе колечко-то
не жмет?
А Чимин лишь улыбается широко, так завораживающе, как умеет только он, чтобы взгляд тонул в
морщинках и щеки слегка приподнимались, и Сокджин своими глазами видит, как Мин буквально
оттаивает.
— Скоро выезжаем, нужно забрать снаряжение, — Чимин всё еще улыбается, успевает хлопнуть Юнги пару
раз по боку, прежде чем пойти следом за профессором в зал. Юнги идет за ними, и его негромкое
возмущение по поводу криво уложенной в коридоре плитки с лихвой слышит, кажется, вся северная часть
дворца.
***
Ежегодные скачки в Омане завораживают своим масштабом и количеством поднятой в воздух пыли. Она
коричневая, мелкая, колючая, и в глаза начинает забиваться уже на подъезде к стадиону, на что Мин сухо
откашливается, пока лорд Ким щурится брезгливо, рассматривая окружающих людей между темных
ресниц.
Вокруг рябит от белизны чужих рубах и цветастости тюрбанов, усугубляется всё ярким южным солнцем, от
легкого припекания которого к спине мокрой тряпкой липнет рубашка. Красно-бело-зеленые оманские
флаги шумными хлопками трепещут на горячем ветру, ткань будто бы блестит на фоне слепящего голубого
неба, смотреть на которое с глаукомой — чистое самоубийство.
В ушах гремит от звона оркестровых тарелок и высокого гудения национальных дудочек, которые
настолько не сочетаются друг с другом, что создают какую-то адскую торжественную мешанину из звуков.
Тэхён морщится и ненавязчиво проверяет рукой передатчик, спрятанный в кармане, попутно оглядываясь
на Мина, заприметившего в кустах чьего-то верблюда и уже было двинувшего в его сторону, как
неожиданный голос Хосока в наушнике отрезает ему все пути для грядущего преступления:
— Юнги, какой у вас план?
— У нас нет плана, мы приехали наслаждаться скачками, — отвечает негромко Мин, кося взгляд на
176/206
жующего листья одногорбого, — выцепим Роса, поговорим с ним о погоде.
— У вас ровно тридцать минут, — говорит уже Намджун, и лорд Ким поднимает руку, заглядывая в
циферблат часов, — иначе Чонгук и Чимин попросту не успеют найти контейнер.
— Где вы сейчас? — спрашивает Тэхён, отрывая взгляд от минутной стрелки и всматриваясь в белые
двухэтажные трибуны, практически полностью забитые людьми.
— Мы на подъезде к порту, — отвечает Намджун, — будем держать вас в курсе.
— Пойдем, — лорд Ким кивает головой на вход, оправляя на широких плечах пиджак, и Юнги, потянувшийся
было за брошюрой к какому-то индусу в цветастой футболке, только шустро забирает свой листок и
разворачивается следом, — надеюсь, вы взяли свои очки, профессор.
— Обижаешь, милорд.
И несколько приветственных кивков, прежде чем зайти в тень высокой арки, ведущей на красные
бархатные трибуны.
***
Небольшой фургончик на подъезде к порту трясется особенно адски: Намджун за рулем старается ехать
осторожнее, но разбитая вусмерть горная дорога вынуждает крепко держаться за металлические скамейки,
молиться Всевышнему и боязливо сглатывать кислую предрвотную слюну, которая подступает из-за
ужасной тошноты. В машине душно, темно — Сокджин практически не видит, где они находятся, а еще из-
за тряски его неожиданно укачало: перед глазами пляшут пятна, мысли ускользают, в голове все будто бы
размывается густым вязким туманом, и хуже весь этот набор юного путешественника делает только
тошнота, комом поджимающая горло.
Хосок крепко держит на коленях ноутбук, подсвечивающий все его складки на лице пугающим голубоватым
светом, и это единственный (помимо узкого пыльного окошка) источник света, который позволяет увидеть
хотя бы собственные поджатые в напряжении ноги. Чонгук с Чимином сидят по-военному тихо у самых
багажных дверей, готовые выбраться из них в каждую секунду. Они оба — в черном, под крупными
бронежилетами и с оружием, спрятанным на спине в неприметных сумках, в эту секунду внушают
профессору Киму такую огромную уверенность, что спорить с людьми, у которых есть автоматы, Сокджину
как-то даже не очень и хочется.
Очередная кочка чуть не сталкивает ноутбук Хосока на пол, и только чудо позволяет профессору успеть
подхватить его руками, коленями и едва ли не всеми вообще частями тела, прежде чем экран разбился бы
вдребезги. Шумный вздох старшего Чона впору бы использовать в видео для взрослых, настолько
облегченный, громкий и истошный он получился.
— Я бы вручил вам медальку, но у меня есть только леденец от горла.
— Благодарности было бы достаточно, — Сокджин тоже дышит испуганно, сердце в ушах колотится и
щекотные стайки встревоженных мурашек волнами накатывают на руки, когда он осторожно возвращает
ноутбук на чужие колени, облегченно откидываясь назад.
Они только что были на такой тончайшей грани пиздеца, что подумать даже страшно.
— Мы подъезжаем, — прикрикивает Намджун с водительского сидения, и машина резко наклоняется, будто

бы съезжая с горы вниз, из-за чего в животе Сокджина начинается приятное щекотное потягивание,
которое раньше возникало разве что на детских аттракционах.
— Вам идти километр, будьте готовы потратить на него не больше пяти минут, — предупреждает Хосок,
что-то с цокотом печатая на клавиатуре.
— За сколько вы в армии пробегали километр? — спрашивает Чимин, плотнее затягивая хвостик на затылке.
— Три минуты двадцать секунд, — отвечает негромко Чон, попутно заправляя шнурки под язычок берц, —
сам-то успеешь?
— Спроси это лучше у своего туберкулеза, — усмехается Пак, — и не задохнись по пути.
— Так, — громко окликает Намджун, — никто не задохнется, понятно?
Сокджин дергает уголками губ, отвлекаясь на громкое «Да, капитан!» от Чонгука, когда колеса фургончика
начинают противно скрипеть, и всех неожиданно подталкивает вперед. Машина останавливается, вместе с
ней на секунду это делает и профессорское сердце.
Пора.
177/206
— Я поведу вас, — Хосок резво разворачивается, усаживаясь на пол и ставя ноутбук с открытой спутниковой
картой на скамейку, — постарайтесь без фокусов, заходим с левой стороны, там нет камер слежения.
— А мы не можем никак их отключить? — нерешительно интересуется профессор, на что Хосок только

хмыкает задорно и отвечает:
— Мы можем только меньше смотреть боевики, профессор Ким.
Отлично, подъеб засчитан.
Десять из десяти.
Чонгук усмехается, натягивая на нос длинный ворот своей водолазки, и последний раз поправляет карабин
на груди. Чимин перед ним шустро вяжет на шею платок и закрывает им нижнюю половину лица, прежде
чем последний раз оглянуться на профессора Кима и подбадривающе ему улыбнуться — Сокджин не видит
губ, но от того, как глаза Пака сужаются и уголки их наполняются морщинками, он понимает, что ему
только что безмолвно пообещали, что все будет хорошо.
— Выходим на раз-два-три, готовы? — быстро спрашивает Хосок, пару раз глухо стукая по тачпаду пальцем;
Чимин с Чонгуком коротко кивают, цепляясь пальцами за ручки дверей, — три. Вперед!
Сокджин не успевает вдохнуть и давится воздухом, когда не слышит даже сраного намека на обещанный
счет, но двери со скрипом распахиваются в эту же секунду, фургон заполняется слепящим светом и
холодным влажным воздухом. Резиновый скрип обуви о гравий вынуждает распахнуть глаза и моментально
протрезветь, когда черные мужские спины резко скрываются за поворотом в большое бетонное здание.
Профессор слегка выглядывает наружу, морщась с непривычки от яркого дневного неба, и торопливо
осматривается вокруг: они припарковались неподалеку от какого-то редко используемого складского
помещения, совсем рядом с высокой металлической сеткой, прямо за которой — шумно шепчущее море и
несколько рядов огромных цветастых цистерн, судя по знакам на боках, наполненных чем-то горючим.
«Нефть», — догадывается профессор, нервно облизывая сухую нижнюю губу и шустро возвращаясь обратно
в фургон. Намджун приоткрыл небольшое окошко, ведущее в кабину водителя, и сейчас издалека
заглядывал прямо в ноутбук, где красным огнем двигались по территории склада две маленькие красные
точки.
— Юнги, — Хосок зажимает кнопку на крупном беспроводном наушнике, через который он держит связь со
всеми, и Сокджин слышит заинтересованное профессорское «Ммм?» прямо из динамика ноутбука, — как
там наша латинская рыбка?
— Я только что просрал на ставках две тысячи риалов, какая нахуй рыбка, — возмущается Юнги, и на фоне
его голоса раздается настоящий гомон разных арабских разговоров, смешанный с редкими криками и
хлопками, — мы видим его, он недалеко от султана.
— Чонгук и Чимин уже в порту, — мягко мигающие маячки двигаются ровно вдоль одного из зданий,
Сокджин следит за ними с щемящим сердцем, — нам нужен код и номер контейнера.
— День рождения матери не подойдет? — пытается иронизировать Мин, и профессор Ким даже улыбается
криво самым уголком губ, потому что скорее уж там день рождения сына, — понял, ни одна шутка не будет
смешной, когда у тебя неблагодарная аудитория.
— Я посмеялся, дорогой, — с придыханием подбадривает Чимин, и даже сквозь микрофон можно услышать
его тяжелое дыхание, приглушенное тканью платка, — Хосок, куда нам?
— Направо будет двухэтажное серое здание, — тут же отвечает старший Чон, — на южной части железная
лестница, вероятно, это техническое помещение. Там могут быть люди, не напугайте никого.
— Как раз пугать мы и собираемся, — предупреждает глухо Чонгук, голос которого хрипом отдается в
динамике, прежде чем фургончик снова погружается в тишину. Профессор волнительно обтирает влажные
ладони об ткань брюк, и с замиранием сердца вглядывается в ярко голубое небо, на горизонте которого
медленно сгущаются темно-серые грозовые тучи.
***
— Хоть бы одно облако проплыло, вот же блядство, — Юнги опускает на нос небольшие овальные очки, к
дужкам которых крепится тонкая золотая цепочка, и морщит покрасневший нос, вглядываясь в белый круг
солнца. Мимо них пыльно проносится десяток крупных лошадей, барабанной дробью стуча по коричневой
земле, и все арабы вокруг напряженно вскакивают с мест, следя за своими скакунами и громкими
выкриками подбадривая их профессиональных наездников.
Лорд Ким опускает глаза на часы, поджимая губы, и ненавязчиво оглядывается по сторонам, бегая
178/206
взглядом от одного арабского лица к другому. Айнез Роса выделяется среди них своим голубым костюмом и
оливковой кожей, будто бы изнутри сверкающей яркими сальными пятнами. Травянистый запах конного
навоза и пыли тошнотно забивается в нос.
— Пойдем в тень, — предлагает Тэхён, — нам нужно подумать.
Юнги трет обгоревший нос пальцем, краем глаза замечает, как Роса раскатисто смеется, говоря что-то на
ухо султану, и поднимается с бархатного красного кресла, ненавязчиво направляясь к выходу с трибун.
За углом прохладная тень и отличный угол обзора — лорд Ким отходит дальше, чтобы скрыться от всех
случайных взглядов в небольшой закуток, и бездумно перебирает пальцами галстук на груди, будто
нащупывая в нём что-то важное.
— Будем угрожать ему? — зазывающе приподнимает брови Юнги, и как бы заманчиво эта альтернатива ни
звучала, Тэхён категорично качает головой.
— Никаких уг...
Совсем рядом раздаются арабские голоса. Громкие, будто бы спорящие друг с другом, и лорд моментально
замолкает, вслушиваясь в чужой разговор.
По тому, как расширяются зрачки его глаз, Юнги понимает, что тот что-то узнал, и осознание стрелой в
висок пробивает голову. Они уже слышали эти голоса пару дней назад. И один из них, тот, что гнусавый,
очень не понравился Чимину.
Тэхён оглядывается, расстегивая пуговицу на пиджаке, и выжидающе замирает. Голоса всё громче, шаги
всё отчетливее — Юнги тихо снимает очки с носа, оставляя их болтаться на цепочке у груди, и по одному
лишь лордовскому взгляду понимает, что они собираются сделать одно и то же.
Их не успевают заметить — в скрипе земли, шорохе одежды и коротком удивленном мужском вскрике два
араба за пару секунд оказываются с глухим хлопком спин прижатыми к серой бетонной стенке. Юнги
поднимает глаза, исподлобья кивая головой на собственный карман, к которому прижата рука с ножом, и
тихо предупреждает:
— Ни слова.
Тэхён отходит на шаг от араба, которого он схватил, и быстро облизывает сухие губы, оглядываясь по
сторонам. Никого.
— Вы понимаете английский? — низко и тихо спрашивает он, и когда пойманные мужчины бегло испуганно
переглядываются между собой, добавляет, — в ваших же интересах его понимать.
— Да, — говорит один из них с небольшим акцентом, пока второй испуганно поднимает руки и глазами
бегает будто бы в поисках помощи, — мы понимаем.
— Вам знаком Айнез Роса? — спрашивает Тэхён, пока Мин касается пальцами передатчика в кармане и
спрашивает негромко:
— Как у вас успехи?
— Эти двое до трусов раздели кого-то из техперсонала и украли у них одежду, — раздается в ухе
насмешливый голос Хосока.
— Да, мы знакомы с ним, — блеет второй араб, тот, что гнусавый, волнительно прижимаясь ближе к стенке.
— У вас есть его телефонный номер? — Юнги удивленно поворачивается на лорда Кима, пока тот
требовательно протягивает руку. — Бегом.
— Но у нас...
Мин тут же приподнимает руку, и блеск солнца в отражении лезвия ножа на секунду слепит арабам глаза.
Неровный солнечный зайчик остается ровно на стене между ними.
***
Чонгук морщится от ярких лучей, бликующих в окнах, и натягивает на глаза козырек голубой форменной
кепки, быстрым шагом следуя за Чимином мимо очередного длинного складского помещения. По левую
руку мягко шумит и пеной вскипает прохладное южное море, от бронежилета под одеждой жарко, влажно и
липко, но Чон удобнее перехватывает сумку с автоматом за спиной и кивает какому-то невысокому
пухленькому работяге в яркой оранжевой жилетке, стараясь сделать вид, что они просто такие же
спешащие сотрудники. Нашивка с символикой порта спасительным щитом прикрывает грудь.
179/206
— Прямо еще сто метров, — предупреждает в ухе Хосок, — и начнутся контейнеры.
— Мы видим их, — отвечает ему бегло Чимин, цепляясь пальцами за платок на шее, чтобы в случае чего
максимально быстро натянуть его на нос. Плечи начинает болюче потягивать от того, что на них давит
несколько килограмм оружия, и Пак чуть смещает широкие ремни, чтобы те не натирали кожу в одном
месте.
Гравий под ногами звонко хрустит при каждом новом быстром шаге.
— Две минуты, — предупреждает Хосок, — Всевышний велел торопиться.
— Astaghfirullah, — с усмешкой шипит Чимин, переходя, впрочем, на очень быстрый шаг, едва ли не бег.
Чонгук по пятам следует за его светлым волнистым хвостом.
Проходит чуть больше минуты, прежде чем длинное одноэтажное здание сменяется высоткой из
составленного друг на друга конструктора цветастых контейнеров. Большая часть из них синие, изредка в
глубине мелькают белые и зеленые, прежде чем они не поворачивают за угол и не оказываются в длинном
лабиринте.
Контейнеры возвышаются монументальной стеной, приходится приподнять козырек и задрать голову,

чтобы рассмотреть самый верхний, благо, именно он загораживает практически полуденное солнце, и
приятная тень прохладой опускается на блестящие от жара и пота лица. Чимин поджимает губы,
вглядываясь в даль, наполненную разноцветными блоками, и внимательно читает название компании-
перевозчика на паре ближайших.
— Здесь, блядь, каждый третий — красненький, — издевательски подмечает тот, и голос Хосока в ухе не
заставляет себя ждать:
— Если вы оба окажетесь дальтониками, то у нас есть небольшая проблемка.
— Ты сейчас серьезно?
— Больше всего дальтоников мира родом из Центральной Европы.
— Мы очень рады, — раздраженно выдыхает Чимин, глубоко дыша то ли от злости, то ли от быстрой ходьбы.
Чонгук чувствует неприятное давление в груди, но старательно его игнорирует, оглядываясь по сторонам.
Очередной номерной знак на темно-зеленом контейнере невольно привлекает внимание.
***
— Ноль-восемь, — диктует Тэхён, держа в руках чужой дорогой телефон в брендовом кожаном чехле, —
тридцать четыре.
— Ты же понимаешь, что будет пиздец, — предупреждает того Мин, вводя номер в своем журнале вызовов,
— если мы скажем что-то не то.
— У нас нет выбора. — Тэхён последний раз пробегает глазами по яркому Inez Rosa в контактах и с
привычным автоматическим звуком блокирует чужой телефон, передавая его обратно одному из арабов. Тот
быстро выхватывает своё из чужих рук и снова вжимается в стену спиной, потому что Юнги ловко
переворачивает нож в руке лезвием вниз и поднимает голову. — Он помнит мой голос.
— Ты уверен?
— Давай.
Длинные гудки на громкой связи звучат с противным техническим искажением, и Мин морщится, но глаз от
исходящего на экране вызова не отрывает. Тэхён снова напряженно прикасается к галстуку, решительно
кивая, когда гудки неожиданно прерываются.
В его ярких зеленых глазах мелькает лисьим хвостом вновь появившаяся хитрость.
— Господин Роса? — намеренно хрипло и с проносом спрашивает Мин, когда замечает, что на том конце
провода приняли вызов.
— Да. Кто это?
— Центральный порт города Маскат, господин Роса. Простите за такое неожиданное беспокойство.
— Я слушаю вас.
180/206
Напряженные плечи Тэхёна слегка опускаются, когда он понимает, что вроде поверил, и Мин бегло
облизывает губы, на секунду отрывая глаза от телефона, чтобы потом снова вернуть их обратно и
проворковать:
— Простите ещё раз за принесенные неудобства, господин. С вашим грузом возникли небольшие проблемы.
— Почему вы звоните лично мне? — грубо выдыхает Роса.
— С особенным грузом.
В мгновенно повисшей тишине можно услышать слабый топот копыт проезжающих мимо лошадей и
подбадривающие крики арабских зрителей.
Губы Тэхёна приподнимаются на долю секунды, когда из динамика раздается нетерпеливое и слегка
нервозное, сказанное будто бы шепотом, чтобы сидящий рядом человек не услышал:
— Что с ним?
— Все хорошо, господин Роса, — тут же включается Юнги, — но дело в том, что все члены технического
персонала уже покинули порт, и мне только что доложили, что они забыли погрузить его в контейнер.
Прижатые к стене арабы бегают удивлёнными глазами от одного мужчины к другому, так и не двигаясь с
места.
— Какого черта? — змеёй шипит в трубку Роса.
— Мы сейчас же все исправим, господин, — заверяет Юнги.
— У вас двадцать минут, — зло предупреждает тот, и лорд Ким выглядывает за угол, чтобы внимательно
всмотреться в напряжённо сжимающего бархатный край чужого кресла латиноамериканца.
— Господин Роса, — снова начинает Мин, и это ключевой момент, в который сердце начинает громким
набатом стучать в ушах, — нам необходимо узнать номер контейнера, в котором было запланировано
перевести груз. Я обещаю вам лично проконтролировать весь процесс его доставки.
Тэхён с прищуром следит за изменениями чужого лица, не замечая, как один из арабов уже давно опустил
преступнически поднятые руки и сделал шаг в сторону.
— Груз обязан быть в специальном контейнере с синей маркировкой.
Сзади неожиданно раздаются шорохи, и горло лорда Кима резко пережимают чужим предплечьем. Юнги
резко дёргается и предупреждающе прижимает острый кончик ножа к животу второго араба, тут же
выдыхая торопливо:
— Простите нас ещё раз, господин Роса. Мы запечатали контейнеры несколько дней назад, и весь
технический персонал, который мог бы открыть их, сейчас отсутствует. Я прошу прощения за...
— Хватит извиняться, — раздражённо шипит в трубке мужчина.
Выбитый из лордовской груди воздух из-за пережатого горла не поступает обратно. В груди горит и печет
от недостатка кислорода, Тэхён цепляется рукой за чужое предплечье, пытаясь вырваться из захвата, но
араб за его спиной только крепче сжимает удушающий, удобнее расставляя ноги, чтобы его не получилось
случайно сбить на землю.
Юнги тяжело дышит, следя за тем, как Тэхён с покрасневшими от нехватки кислорода щеками лихорадочно
шарит по груди ладонью. Араб за его спиной профессионально усиляет захват, медленно опуская крепкое
лордовское тело на колени, и только они касаются земли, как один резкий взмах рукой — и араб громко
взвывает.
— Записывайте код.
Тэхён перехватывает его и техничным кувырком валит на землю, заламывая кисти и прижимая коленом к
земле. Араб шипит и дёргается, пока милорд, сжав между зубов крупное острое лезвие, освобождает
вторую руку и зажимает ей чужой рот.
Юнги перехватывает нож и завершает вызов.
***
— У нас есть код, — радостными помехами в ухе сообщает Хосок, когда Чонгук заворачивает за очередной
181/206
цветастый угол, бездумно ведя рукой по рифленым металлическим бокам контейнера. Чимин, быстро
идущий рядом, тут же останавливается, — он такой типичный, мой почтовый ящик в начальной школе
взломать было сложнее.
С губ обоих срывается облегченный вдох.
— Юнги и сэр Ким в порядке? — тут же спрашивает Чимин, воровато оглядываясь по сторонам. Они не
встречали людей уже как пять минут ходьбы.
— Слышал голоса обоих, значит, выгребут.
— Где нужный контейнер? — тут же спрашивает Чонгук, оглядываясь по сторонам. Если он где-то на
высоте, то у них пиздец какие проблемы.
— Латинский папаша сказал, что он с синей маркировкой, — забавляется в наушнике Хосок, — судя по
всему, красненький.
— Нам нужно разделиться, — предлагает Чимин, — хуй бы знал, где искать эту синюю маркировку.
Автомат гремит в сумке, когда Чонгук перехватывает удобнее ремешки на плечах и задумчиво закусывает
щеку изнутри.
— Хосок, готовься выводить нас вслепую.
— У вас не больше десяти минут на поиски, — предупреждает тот, и мужчины, коротко переглянувшись,
спешно направляются к развилке, — это важный контейнер, его наверняка должны погрузить первым.
Чонгук ускоряет шаг, пускаясь практически в бег, и попутно настраивает на дрожащих перед глазами
наручных часах таймер. Чимин подле него делает то же самое, по-военному ловко управляясь с тяжелым
автоматом за спиной. Когда они добегают до тупика, ведущего в две стороны, — короткий взгляд, кивок и
резкий разворот. Чонгук уходит вправо, не тратя время на то, чтобы оглянуться, пока Чимин бежит налево,
с придыханием спрашивая у Хосока, сколько ему остается до пирса.
— Метров двести, — тут же отвечает он, — профессор Ким говорит, чтобы бы вы не расхерачили пробирку.
— Звучит как нехер делать, — усмехается Пак, бегая глазами от контейнера к контейнеру, — мы здесь
обосремся, пока найдем эту синюю маркировку.
В ухе звучит негромкий раскатистый смех Хосока, и Чонгук хмыкает, заворачивая за очередной угол, чтобы
лицом к лицу столкнуться с длинным темно-красным коридором контейнеров, где на каждом рифленом
боку виднеется крупная белая надпись:
RО́SA.
***
— Какое нужно иметь самомнение, чтобы назвать компанию своим именем, — между делом подмечает
Хосок, так и не оторвав глаз от монитора ноутбука. Сокджин вспоминает волосинка к волосинке уложенную
бороду Адама, и поджимает губы, потому что, видимо, самомнение у них семейное.
В кармане штанов теплится изрядно помятая пачка сигарет, открыть которую сейчас хочется практически
так же, как остаться на месте, и профессор не удерживается, вылезая из душного фургончика на свежий,
пускай и знойный от жары воздух. Вокруг солоновато пахнет бензином — видимо, из-за того, что в порту
находятся разные нефтепродукты, и Сокджин опасливо щелкает зажигалкой, подпаливая кончик последней
оставшейся в пачке сигареты. Слюна начинает горчить от табака, легкие наполняются теплым дымом, и
если кто-нибудь в мире придумает охлаждающие сигареты, Сокджин готов согласиться на смерть от рака
легких.
Курить в жару — адски херово.
Профессор чешет зудящий на шее ожог, с мягким шорохом гравия отходя чуть в сторону от машины, и
неожиданно с хлюпом вляпывается в какое-то дерьмо, разлитое под ногами. Резко опускает голову и
кривится, потому что подошва почти наполовину утонула в черной вязкой луже, разлитой совсем рядом с
сетчатым металлическим забором. По запаху напоминает мазут — Сокджин поднимает глаза, пытаясь
найти, как это могло вылиться, и замечает небольшую трещину в одной из цистерн, откуда медленно
вытекают на землю черные густые капли.
Замечательно, это дерьмо теперь хрен ототрешь от обуви.
Сокджин расстроенно морщится, тушит окурок об один из металлических столбов, на которых держится
сетка, и откидывает его в сторону, подальше от неконтролируемых арабских нефтепродуктов. Обувь
182/206
оставляет за собой черные кривые следы, и профессор пару раз шоркает подошвой об землю, прежде чем
снова залезть в темный фургончик, решая, что больше он из него не выйдет, нахрен надо.
Когда Хосок подгибает под себя ногу, собираясь было сесть удобнее, громкий голос Чонгука выбивает из-
под всех землю.
— Я нашел его.
Сокджин испуганно дергается, но тут же подбирается ближе к ноутбуку, вслушиваясь в чужой надрывный
кашель из динамиков.
Он нашел его.
Нашел!
— Здесь есть контейнер, — хрипит Чонгук, так до конца и не прокашлявшись, — он единственный с синей
надписью.
— Все остальные с белой? — спрашивает Хосок, ловким движением пальца увеличивая масштаб карты.
— Серо-буро-малиновой, блядь, — шипит в динамике Чон, и заходится в новом приступе кашля.
— Чимин, — быстро подключается Хосок.
— Я слышал. Все мои белые.
— Разворачивайся, — Хосок снова отдаляет картинку, чтобы видеть на ней сразу две мигающие точки, и
направляет, — метров сто обратно на юг, затем до вашей развилки и налево.
— Понял, — шум его голоса пропадает, в одно время с ним затихает и громкий хрип Чонгука. Он вдыхает
шумно, со свистом цедит воздух сквозь зубы и говорит уже более бодро:
— Я вижу замок.
У профессора перехватывает дыхание.
— Вводи, — ровно выдыхает Хосок, — девять.
— Девять, — повторяет Чонгук, и на фоне его голоса слышится короткий писк, словно от нажатия кнопки.
— Двенадцать.
— Двенадцать, — за пределами фургона слышится треск, и раскатистое громыхание заполняет набатом

пространство. Гроза.
Сокджин выглядывает на улицу и видит потемневшее серое небо, на котором стремительно сгущаются
водоворотами практически черные тучи. В воздухе начинает пахнуть дождем.
— Поторопитесь, — выкрикивает напряженно Намджун, замечая в зеркале заднего вида слепящую вспышку
молнии, расколовшую небо.
— Двадцать три.
— Двадцать три.
— Я почти на месте, — сбитым голосом Чимина хрипит динамик.
— Пятьдесят восемь, — резко выдыхает Хосок, и снаружи его резко оглушает громкий металлический звон.
Сирена.
Блядь, блядь, блядь!
Сокджин высовывается из фургона и сердце его со свистом обрушивается в пятки. Все вокруг окрашивается
в красных свет огромных сигнальных ламп, сирена продолжает оглушительно бить по ушам, словно бы
затянувшийся школьный звонок или неожиданное предупреждение об атаке с воздуха.
Намджун спешно оглядывается вокруг, пока Хосок прижимает к уху наушник и профессор будто бы через
толщу воды слышит прерывистое:
— Вижу ящик.
183/206
Молния фиолетовой вспышкой освещает пространство, и фургон опасливо кренится в сторону, когда
профессор выбирается из него на землю, суматошно оглядываясь по сторонам. Трескучий раскат грома
оглушает хлопком, и собственный испуганный вскрик теряется во влажном, напитанном озоном воздухе.
Черная мазутная лужа густым блестящим ручьем добирается до колес их машины.
— Я вижу его, — кричит Чимин, и профессор быстро оглядывается, замечая, как две точки на экране
стремительно сокращают расстояние между друг другом, — вот черт.
— Что у вас происходит?! — голос Юнги практически не слышно в общем шуме, и паникой накрывающий
страх вынуждает подкоситься колени.
Профессор оседает на землю и колотящееся прямо в ушах сердце напоминает ему оставаться в сознании
хотя бы еще несколько минут.
***
— За три двадцать, говоришь, пробегали? — Чимин заскакивает в приоткрытый контейнер, быстро стягивая
со спины сумку с автоматом и тут же расстегивая технический комбинезон.
Из открытого ящика клубами валит ледяной дым, пока Чонгук медленно вытягивает из крепежей
небольшую закупоренную пробирку с желтоватой мутной жидкостью внутри. Кончики пальцев его
покраснели от холода, на напряженном лбу блестящими каплями проступил пот, и только когда Чимин
полностью снимает с себя верхний слой одежды, пробирка с коротким вакуумным хлопком и резким
выдохом Чона оказывается у того в руках.
— Мы достали её, — хрипит в наушник Чимин, когда Чонгук дергает язычок комбинезона, стряхивает его с
плеч на пол и быстро прячет пробирку в нагрудный карман бронежилета, цепляя с пола приоткрытую сумку,
из которой выглядывает дуло автомата.
— Забирайтесь на контейнеры, — командует Хосок, и Чимин тут же выбирается наружу, запрокидывая

голову вверх. Чонгук выскакивает следом за ним, вешая ремень винтовки на плечи, и тоже задирает шею,
быстро и сосредоточенно оглядывая практически трехметровый в высоту ярус контейнера.
Первая холодная капля дождя падает на подставленное серому небу лицо.
— Там есть поручни, — Чимин кивает на дверь и испуганно оглядывается, заслышав неподалеку шуршащий
от бега скрип гравия, — быстрее, ты первый.
Чонгук не медлит. Он цепляется ногами за выступы и по-пожарному ловко подтягивает себя на руках,
ощущая, как Чимин ненавязчиво подсаживает его снизу. Когда Чон с глухим звоном железа запрыгивает на
крышу контейнера, он тут же упирается пятками в выступ и опускает вниз руку, крепко сжимая предплечье
забирающегося следом Чимина и буквально затаскивая его за собой наверх.
— Поторопитесь!
Из-за угла выбегают охранники, держа наготове табельное оружие, и стоит им заметить две черные тени на
крыше контейнера, как громкий крик и оглушающие хлопки выстрелов прилетают Чонгуку с Чимином в
спину. Они гремят обувью по полым железным контейнерам и со всех возможных сил подрываются вперед.
В лицо порывами бьет ледяной мокрый ветер, капли дождя царапают щеки и попадают в глаза, резиновая
подошва скользит по мокрой рифленой стали, но голос Хосока стучит в голове ритмичным:
— Вперед, вперед, вперед! Через пятьдесят метров направо и вниз, там крыша.
Легкие в груди печет будто от раскаленного воздуха, спину прошибает холодным потом. Позади раздается
очередной хлопок, сбоку ярко сверкает молния и через секунду голову оглушает трескучий раскат грома.
Чимин резко ныряет вниз, прикрываясь от выстрелов, звоном отскакивающих от металлических стенок
контейнера, и на бедре прокатывается до самого края, тут же соскальзывая на бетонную крышу. Чонгук
спрыгивает на ходу, пятки простреливает болью от резкого приземления, но тормозить нельзя, бежать,
бежать, бежать.
— Отли..но, мы ...идим вас! — Хосока в ухе слышно совсем плохо, кожу внутри прожигает от маленьких
болючих ударов тока вышедшей из строя техники, и Чимин на ходу вынимает наушник, отбрасывая его в
сторону.
Колени ломит, мышцы на бедрах обжигает нещадно, виски пульсируют в ритм сходящего с ума сердца, и
Чонгук ускоряется, ступая по самому краю крыши, когда на его крик «Заводи!» Намджун не садится
обратно в фургон, а разворачивается, цепляет профессора Кима за руку и вместе с Хосоком едва успевает
отбежать на пару метров, как позади раздается свист, хлопок и пуля черным огнем пролетает мимо, с
искрами отскакивая от асфальта.
184/206
Следующая звонко цепляет сетчатый забор и насквозь пробивает крупную металлическую бочку, из которой
тут же начинает вытекать густое прозрачное масло. Оно вырывается толчками: вместе с первым Чонгук
ускоряется, замечая краем глаза шаткую пожарную лестницу; со вторым Чимин стряхивает с плеч автомат и
пускает в воздух предупреждающую пулевую дробь, после которой со всех сторон слышатся короткие
испуганные вскрики; на третий толчок Чон хватает ртом воздух и отталкивается от края крыши.
Рука соскальзывает с мокрой железной ступеньки, но Чон моментально перехватывает лестницу другой и
плечо будто бы резко вырывает из сустава. Падение удается смягчить, но ноги от самых пяток до копчика
снова простреливает болью, грязь пачкает колени и ладони, Чимин за спиной цепляется за лестницу
удачнее, тут же мягко спрыгивая вниз и моментально оглядываясь по сторонам.
Солоноватый горючий запах пробивает нос, когда очередная пуля стрелой проносится мимо, залпом
выбивая из груди весь воздух.
— Профессор, — хрипло зовет Чонгук, прощупывая нагрудный карман; крики охраны неподалеку
вынуждают схватиться за автомат и выпустить в воздух целую оглушающую очередь.
Сокджин с белым от страха лицом поворачивается на оклик и дрожащими пальцами цепляет из чужих рук
целую пробирку, на которой будто бы совсем не его кривым почерком выведено практически не стертое:
A/Chimera/618/2019 (H18N13)
Химера.
Его Химера.
— Блядь, — сипит Чонгук, когда очередная пуля с искрами отскакивает от фургона и воздух вокруг
неожиданно вспыхивает огнем, — блядь, блядь, блядь!
Чон цепляет профессора за жилет на спине и опрокидывает на залитый дождевой водой асфальт, накрывая
собой и крепко прижимая к земле, когда всё пространство вокруг с жаркой волной начинает разгораться.
Горящие пары бензина вспыхивают со всех сторон слепящими облаками красного пламени, и поглощенный
ими фургон сверхновой будто бы совсем сжимается в пространстве, чтобы потом кипящей от жара и
разбивающей уши в кровь ударной волной отбросить всех на несколько метров. Взрыв на секунду выбивает
профессора из сознания, голова идет кругом, содранные локти и колени прожигает от боли. Он не ощущает
под собой землю, не ощущает на себе другое тело, он словно тонет в черном мазуте, задыхается горячим
воздухом, слепнет от цветных пятен и грохота вертолетных лопастей в висках.
Уши пробивает острой резкой болью, глаза слезятся, и все вокруг вращается, укатывается вслед за
профессорской головой.
Сокджин пытается дышать, но грудь словно сжали металлическим прессом и подниматься она не хочет.
Неожиданно в голове появляется звон, такой высокий и противный, что хочется вытряхнуть его из висков,
да только не получается совершенно и Сокджин, мелко и часто втягивая сухим ртом воздух, наконец-то
различает перед замыленными влагой глазами захвативший мир вокруг пожар.
Огонь черной копотью покрывает их фургон, тот самый, в котором они сидели буквально только что, и
Сокджин, борясь с до щекотки слабыми конечностями, находит в себе силы перевернуться на спину. Его
лицо тут же тонет в холоде стеной льющего дождя, капли мягко стучат по обожженной коже, но Сокджин
ощущает их лишь едва-едва, зато небо серое видит будто бы прямо перед носом, и дышать от этого
становится еще труднее.
В руке его зажато что-то твердое.
Сокджин сжимает зубы, когда звон в ушах усиливается, и находит в себе силы повернуть голову, чтобы
заметить измазанную в грязи пробирку с треснутым по краю горлышком. Жидкость всё еще внутри, слабо
плещется по дну, и профессор с облегченным вдохом рывком пытается подняться, но голова идет кругом, и
тело заваливается набок, туда, где цветные пятна перед глазами и пищащий в ушах рой насекомых.
Профессор с хрустом гравия опирается на щиплющие и исцарапанные локти, дышит глубоко, тяжело,
собирается с силами и сжимает пробирку между пальцев.
Он не думает.
Когда в конечностях ощущаются последние крупицы сил, Сокджин резко замахивается и швыряет пробирку
в огонь, заваливаясь обратно на спину. Голова глухо бьется об асфальт, стекло звенит и разлетается,
вспыхивая цветастым пламенем, и все вокруг мутно темнеет.
Тело горит.
И Сокджин внутри сгорает вместе с ним.
185/206
186/206
Примечание к части **В данной главе присутствуют сцены сексуального характера, рейтинг повышается до
NC-17. **
**Если вам неприятно подобное читать, смело пропускайте главу.**
Глава 21. Оммаж
Влажный холодный туман медленно опускается на декабрьский Лондон густым белым смогом. На
мощеных городских дорожках блестит махровым инеем первый снег, витрины магазинов тонут в золотых
огнях, британцы улыбаются им и кутаются сильнее в свои дутые куртки. Несмотря на рождественскую
суету, над городом царит чуть сонное вечернее спокойствие.
В пригороде теплее — снег на дорожках поместья давно растаял, и Тэхён лишь с некоторой тоской смотрит
в окно, за пределами которого конюх неторопливо выводит черногривого Шамана на позднюю прогулку. В
поместье тихо и слегка сквозит из щелей в деревянных ставнях; Тэхён проводит ладонью по мокрым
волосам, успевшим сбиться в черные блестящие колечки, и промакивает лицо ворсистым полотенцем,
висящим на шее.
Он только что вышел из душа, и лучше бы не, потому что сердце в груди тянет как-то сиротливо и в пятки
стремится обрушиться, но Ким изо всех сил не позволяет ему это сделать, дыша глубоко и отвлекаясь на
падающие с кончиков волос ледяные капли. Отвратительное ощущение неизбежного, глупейшее ожидание
и какая-то противная детская взволнованность заполняют и так тяжелый воздух в комнате. Тэхён
табачными пальцами расчесывает шею, которая зудит с самого утра, и в очередной раз проверяет экран
телефона, где с минуты на минуту должен появиться входящий вызов от Принца Чарльза — тот никогда не
признается, что любит под ночь укладываться на постель и, не снимая смешного ночного колпака, за
закрытыми дверями рассказывать милорду последние услышанные сплетни.
Тэхёну бы как обычно — улечься в приятную от вечерней прохлады кровать, дотянуться до зарядки, чтобы
телефон на работе предательски не сел, распланировать очередную встречу и заранее выбрать, какой ром
и с кем завтра выпить в мужском клубе, чтобы поговорить душевно и не держать лицо, ощущая старческий
выедающий нос парфюм. Ему бы наплевать на всё, с совестью договориться, но входная дверь на этаже с
глухим стуком замка закрывается, и родные стены — не мышеловка, но милорд от чего-то чувствует, что его
только что невозвратно загнали в угол.
В этом углу выбор, по обе стороны от которого выстраиваются артиллерии для очередной душевной
баталии. По одну сторону стоят в ряд принципы, рациональность и трусость — трусость рискнуть, трусость
добровольно снова поставить себя перед неизвестностью, трусость довериться; итог этого доверия будет
самым дурацким на свете — их либо посадят, либо тихо уберут, и иной раз Тэхёну кажется, что понимает
это только, черт возьми, он.
По другую сторону неуверенно, но стойко теплится чувство, что вдвоем умирать не страшно. Вдвоем и жить
не так страшно, и мир ощущается слабым, маленьким.
Посильным, чтобы рискнуть бороться.
Поэтому видеть Чонгука сегодня особенно мучительно. То ли от того, что улыбается он уголками губ, заходя
в комнату с небольшой дорожной сумкой, то ли всему виной выглядывающий из неё рукав тюремной робы.
Ни то, ни другое милорду не нравится. Настолько же сильно, насколько не нравится небольшой кусочек
медицинской ваты, выглядывающий из чужого покрасневшего уха.
— Что сказал врач?
Чонгук стряхивает с плеч куртку, абсолютно по-домашнему откидывая её поверх собственной же сумки,
словно бы делал это множество раз, и ворошит рукой мокрую от вечерней мороси челку.
— Повреждение барабанной перепонки, — наклоняет голову вбок, выжимая пальцами волосы. — Нужно
обрабатывать каждый день, зарастет само.
— Пойдем.
Тэхён кивает на небольшую смежную с комнатой ванную, из которой всё еще мягко льется на серый пол
теплый торшерный свет. Ему бы порадоваться, что ничего серьезно угрожающего здоровью, что Чон лишь
подпалил себе затылок, да только из радостных чувств в милорде сейчас лишь невозможное желание
поспать, которое приходится перебороть, чтобы дотянуться до верхней полки подвесного шкафчика и
забрать из него совсем маленькую аптечку, в которой, так или иначе, умещается антисептик и скатанные в
комочки куски ваты.
— Подойди.
Чон по-прежнему совсем на толику ниже, но слегка шире в плечах и суше в мышцах. Тэхён отмечает это в
очередной раз, особенно когда Чонгук по обе стороны от него упирается руками в раковину и, пускай
держит некоторое расстояние, всё равно оказывается слишком уж близко. Милорд терпеливо смалчивает,
187/206
разворачиваясь с бутылочкой антисептика в руках — с влажного колечка его челки на нос падает большая
холодная капля, и Чонгук неожиданно улыбается, поднимая руку и сбивая её с кожи мизинцем.
— Не дергайся, — хмурится Тэхён, укладывая одну из ладоней на черный колючий затылок, чтобы повернуть
голову Чонгука и осторожно вынуть из его уха слегка розоватый от крови комочек ваты; откладывает в
итоге его в сторону, доставая из аптечки другой и тут же обильно смачивая его терпко пахнущей спиртом
жидкостью. Приходится чуть наклониться вбок, чтобы рассмотреть поврежденную кожу, прежде чем
холодно и мокро прикоснуться к уху, аккуратно промакивая там всё внутри.
Чон терпит смиренно, изредка шипит, мыча что-то невнятное на вопросы о головокружении, и Тэхён хочет
было отстраниться, когда оставляет чистую ватку в ухе, но большая теплая ладонь щекотно ложится
сначала ему на бок, а затем ловко скользит поперек спины, крепко её обхватывая.
Отойти милорд не успевает.
— Ты не вымыл руки с улицы, — говорит Тэхён, когда чужой подбородок неожиданно опускается ему на
плечо, в нос бьет терпкий и дурманящий запах мужского парфюма, а вторая рука Чонгука осторожно
соскальзывает по его предплечью вниз и замирает около напряженно сжатых ювелирных пальцев.
Чтобы с силой разжать их и сплести осторожно, медленно, практически взаимно.
Тэхён запрокидывает голову, ощущая, как тяжелее становится дышать. Черные вихри на макушке Чонгука
щекочут щеку, его бы оттолкнуть, сказать что нет, ты не понимаешь совсем что ли, и Тэхён отклоняет
голову в другую сторону, сопротивляясь на каком-то совсем остаточном энтузиазме.
Он понимает, что не справляется, потому что сжать руку в ответ хочется несоизмеримо сильно.
Лорд не знает, как долго он еще сможет сопротивляться сам себе, потому что сопротивляться Чонгуку
оказывается практически невозможно. Тот либо бессмертный совсем, либо вообще ни о чем не думает,
когда рука его ползет еще дальше и обхватывает бок крепко, до мятых складок на домашней рубашке, а
нос осторожно трется об мускусно пахнущую кожу за ухом.
Мурашки против воли щекотно расползаются по всему телу.
Тэхён ловит себя на горькой мысли, что если они зайдут дальше — а они зайдут — он просто сдастся.
— Ты готовился, — негромко выдыхает Чонгук, и взгляд предательски падает на остатки ромашкового

настоя, мелькающие на полке в душевой. Становится дискомфортно, но Тэхён игнорирует все свои чувства
стойчески, лишь поджимает губы, перед тем как сказать короткое:
— Чем быстрее мы начнем, тем быстрее закончим.
Кого он в этом убеждает? Себя? Чонгука?
Того практически незаметно передергивает, будто бы ему неприятно это слышать, и лорд бы не уловил
этого, да только они слишком близко. Становится от чего-то тяжко, Тэхён едва-едва конвульсивно сжимает
пальцы, останавливая себя в самый последний момент, а Чон лучше не делает, когда его короткая улыбка
ощущается на коже за ухом совсем уж маленьким и сухим чмоком.
— А ты всё не поддаешься, милорд, — шепчет он, и звучит это отчего-то так отчаянно, что неожиданно
хочется послать к черту весь мир. Тэхён не может — он вообще почти во всем сегодня оказывается
удивительно бессилен. — Боишься.
— Помой руки, — просит негромко, расцепляя ладонь и аккуратно выпутываясь из чужих объятий. Чонгук не
сопротивляется, позволяя лорду поправить рубашку на широком развороте плеч и выйти из ванной,
бесшумно прикрывая за собой дверь.
Когда вместо шума от раковины раздается плеск воды в душевой, Тэхён замирает перед комодом, через
плечо оглядываясь назад. Бархатная коробочка перед ним покрыта легким серым слоем пыли — лорд не
прикасался к ней с того самого момента, как впервые увидел на собственной кровати, и не трогал бы еще
столько же, да только пальцы осторожно щелкают золотой застежкой, мягко приоткрывая черную крышку.
В глазах тут же начинает слепить от радужных бриллиантовых россыпей, играющих на слабом свету от
торшера сверкающими огоньками. Тэхёна от мысли, что ему придется надеть это на себя во время секса,
начинает трусливо мутить.
Звонок телефона становится неожиданной спасительной панацеей от самого себя.
Когда декабрьская морось мелкой стеклянной крошкой бьет в окна, голос принца Чарльза в динамике
телефона кажется особенно хриплым.
— Это не погода, это старость, — смеется он по-дедовски скрипуче, и Тэхён лишь тоскливо приподнимает
уголки губ, — не придумывайте ничего, милорд.
188/206
— Я не придумываю, Ваше Высочество, — тихо отвечает он, и ветер, задувающий в маленькую щель между
деревянными ставнями, со свистом скользит к его босым ногам; небо из-за дождя темное, глубокое, дымное,
но в комнате с погашенными торшерами оно светит мягким серебром, отбрасывая сетчатую тень оконной
рамы на дощатый пол. Хочется подойти ближе, но Тэхён замирает изваянием возле сверкающего бликами
колье, оставаясь от природного буйства непозволительно далеко.
— Тут слух пошел, — принц наверняка улыбается заговорщически, как он делает обычно во время
обсуждения разных сплетен, и это ли не очаровательно, — не могу вам не рассказать. В Пентонвиле,
говорят, не досчитались одного заключенного.
— Давно ли, — щурится Тэхён, замечая, что шум воды из душевой резко прекратился; спрашивает в итоге,
потому что обязан проявить любопытство, — важный был заключенный?
— Черт его знает, — совершенно не по-королевски хмыкает Чарльз, урывая себе несколько секунд тишины
на то, чтобы с хрустом затянуться из своей любимой резной трубки; Тэхён перекурил совсем недавно, его
портсигар металлом блестит на узком деревянном подоконнике, — но поговаривают, что важный.
Пол позади скрипит, словно бы доски на плахе, и Тэхён прикрывает глаза, ощущая влажным после душа
затылком мягкие холодные волны из-за открывшейся двери. Ежится, но с места не сдвигается, только
телефон ближе к уху прижимает, да по рукам себя бьет, чтобы не потянуться вновь к сигаретам.
— Передайте тем, кто разводит сплетни, что я буду рад поговорить с ними об этом лично, — и принц Чарльз
в динамике телефона снова разражается хриплым хохотом, пока Тэхён тянет носом влажный уличный
воздух и зарекается себе не шевелиться, когда позади, совсем по близости, ощущается человеческое тепло,
— стоило лишь уехать на неделю.
— Вот уж точно, лорд Ким, — жаркий выдох в шею пускает мурашки по позвоночнику вниз, и Тэхён сжимает
зубы, изо всех сил пытаясь вслушаться в чужой сиплый голос, — однажды я так улетел в Канаду на
выходные...
Крышка с бархатной коробки с тихим стуком опускается на комод, пока принц Чарльз с энтузиазмом
Робинзона Крузо рассказывает о своем неудачном отравлении уличной едой в Торонто. Тэхён же сглатывает
тяжело, неохотно, и с будоражущей кожу дрожью принимает чужие руки, осторожно опустившиеся на его
предплечья со спины.
Чонгук за ним в одном белье. Он распарен влажным душем и раскален докрасна ощущением
вседозволенности, когда мягко коснись пальцами чужого запястья, проведи чуть выше, скользни осторожно
на талию, и в ответ раздается лишь тихий, взаимно взволнованный выдох. Тэхён стоит перед колье,
терпеливо принимая мягкие поглаживания по рукам, пытается вслушаться в телефонный разговор, и из
последних сил топит внутри крохотным ужиком вылезшее откуда не возьми желание побыть с Чонгуком
близкими.
— И стоит мне вернуться в Лондон, как...
Милорд прикрывает ладонью телефон, чуть поворачивая голову за спину и тихо спрашивая:
— Оденешь?
Сам он к этому колье под страхом смерти прикасаться не хочет. Чонгук прижимается к его спине горячей
грудью, из-за чего рубашка впитывает в себя остатки душевой воды, и затылок сводит от новой лавины
юрких мурашек. Тэхён сам себя топит, когда стягивает полотенце с шеи и позволяет Чону осторожно
подцепить бриллиантовые россыпи с бархатной подушки.
— Утомили вы меня, лорд, — выдыхает принц Чарльз, и Ким не может удержаться от невеселого смешка.
Его мягко подталкивают чуть в сторону, и Тэхён не сопротивляется, потому что прекрасно знает зачем. В
зеркале он по-прежнему высокий, практически закрывающий Чонгука позади, с ворохом чернявых кудрей и
холодной зеленью уставших глаз. В таких глазах именно тонут — захлебываются, пускают носом
щиплющую воду и умирают.
— Не засиживайтесь, молодой лорд.
— И вам хороших снов, Ваше Высочество.
Рука с телефоном опускается, и губы чужие вжимаются во влажный затылок слишком неожиданно.
Тэхён тяжело дышит, но взгляда не отрывает от того, как белоснежные, радугой сверкающие на свету
кружева из камней холодной виселичной веревкой опускаются на его шею — Чонгук затягивает её долго,
бережно, и от каждого случайного прикосновения его пальцев к коже вниз по спине бегут мурашки.
Воротник полурасстегнутой рубахи не мешает. Ожерелье тяжелое, и давит оно отчего-то на сердце,
которому только дай волю — и перегорит, взорвется от своего бешеного стука.
189/206
Тэхен смотрит себе в глаза, видит, как на них трепещут ресницы, и сквозь напряженные губы вырывается
выдох. Чонгук ведет носом вдоль кромки колье, осторожно приподнимает голову, заглядывая в отражение
и прямо так, не отрывая глаз от взволнованного Тэхёна, его амплитудно вздымающейся груди и
приоткрытого рта, тянется вперед и жадно прижимается поцелуем к чужой впалой щеке.
Ким прикрывает глаза, и ему стоит колоссальных усилий не сдвинуться с места, чтобы не утонуть в этом
прикосновении окончательно.
Чонгук тоже жмурится, но не отрывается — утыкается носом в соленую кожу сильнее и один за одним
оставляет на ней сначала три коротких, совсем едва ощутимых поцелуя, затем один протяжный, такой, от
которого у Тэхёна в животе все сводит, а за ним еще несколько мягких, совсем интимных, выцеловывая
маленькую россыпь веснушек на лордовских скулах.
От его тихого «Ты такой красивый» щемит сердце, и плакать неожиданно хочется, потому что говорил,
говорил уже тысячи раз, и до сих пор шепчет это настолько осторожно, что в горле ком застревает горький,
и ответить хочется как раньше, но мужества хватает только на прикусанный до крови язык и сжатые в
кулаки ладони.
Тэхён отворачивается, резко оказываясь в руках Чонгука лицом к лицу. Тот, только почувствовав движение,
будто бы даже испуганно цепляется руками за чужие ребра, и Тэхёну это на долю секунды кажется очень
трогательным: то ли бока слишком чувствительны к щекотке, то ли Чон, который отказывается отпускать
его от себя, словно наконец-то дорвался, выглядит от этого очень забавно.
Но стоит Чонгуку сместить руки чуть ниже и осторожно надавить, вынуждая Тэхёна сделать шаг ближе и
соприкоснуться с ним грудью, как забавы кончаются. Начинается, и едва ли милорду хочется скорее
закончить, ему вообще ничего из этого не хочется, потому перед глазами руины из собственных органов,
принципов, обманов, не стоящих, как оказалось, даже пары прикосновений.
Может, это просто общая слабость? Нужно бы записаться к врачу...
— Эй, — осторожно зовет Чонгук, и наклоняется, чтобы по-родному трепетно поддеть кончик лордовского
носа своим. Тэхён срывается на вдох, потому что ему совсем уже невыносимо, но получается только
промычать вопросительно и повести плечом, когда колье остро цепляет кожу на шее, — закажем острые
куриные крылышки, когда закончим?
Тэхён улыбается уголками губ слегка тоскливо, потому что он практически ничего не ел, и от мысли о
жареном мясе желудок предательски сворачивается в узел.
— Закажем.
С этой же тоской он смотрит, как Чонгук отпускает его бока, чтобы зацепиться татуированными пальцами
за небольшие рубашечные пуговицы и по очереди вынуть их из петель — медленно, с небывалым
трудолюбием и каким-то сладостным упорством. Он расстегивает каждую, изредка касается кожи, из-за
чего смуглый живот под его пальцами напрягается, оглаживает самыми кончиками проступающие линии
мышц, которых у лорда на целый пресс и крепкую грудную клетку, а когда с последней пуговицей
управляется и полы рубахи распахивает, то прикипает взглядом к небольшим темным соскам и яркой
белизне бриллиантовых карат.
Ожерелье на лордовской шее будто светится изнутри, и Чонгук не отводит от него глаз, даже когда
осторожно прикасается к застежке на чужих домашних брюках. Тэхён опережает его на долю секунды —
сам звонко расстегивает ширинку, отгибает неторопливо пояс и тянет его вниз, с шорохом спуская
свободные штанины вниз по ногам. Перешагивает через них — на самом деле через собственный ком в
горле — и принимает большие теплые руки, накрывшие его бедра, встречаясь с Чонгуком носами. Лицо его
близко, и приходится опустить глаза, чтобы те не разболелись — Чон понимает этот жест по-своему,
наклоняется чуть вперед и мягко трется о лордовскую щеку своей, чуть колючей, шершавой, но это
получается так щемяще нежно, что Тэхён не удерживается и осторожно потирается в ответ, бессмысленно
пытаясь успокоить разыгравшееся внутри сердцебиение. Решение находится неожиданно быстро.
— Скажи что-нибудь глупое, — просит он негромко куда-то Чонгуку в шею, когда сквозняк из оконных
щелей обдает холодом еще не нагретое тело.
Чонгук скользит руками с бедер на спину, цепляя их в крепкий замок, и Тэхён вынужден сдвинуться к нему
совсем вплотную, чтобы и грудь, и пах, и переплетенные ноги — всё равномерно нагревалось от жара
чужого тела.
— У тебя есть ингалятор? — тихо шепчет Чон.
— Нет.
— Жаль, потому что от твоего вида у меня захватывает дух.
190/206
И это действительно глупейшая вещь на свете, но Тэхён улыбается широко, и на душе становится не так
погано, как раньше. Чонгук пользуется моментом и осторожно отступает назад, к кровати, утягивая лорда
за собой, и проблески хорошего настроя в эту же секунду исчезают, тонут, пропадают, будто и не бывало.
Вместо них подскакивает пульс, который как ни успокаивай, все равно будет барабанной дробью
отдаваться в висках, и тошнотный ком поджимает горло, потому что он хочет. Он хочет, и признаваться
себе в этом — все равно, что объявить собственный разум врагом.
Лорд, который всю жизнь мог рассчитывать только на свою холодную голову, готов отречься от нее,
совершить непомерно огромную глупость. Он ведь обещал себе выйти из этой комнаты с целым сердцем, а
Чонгук не помогает, он только губит сильнее, и вместо того, чтобы просто быстро болезненно потрахаться,
понять, что ничего не получится, разочароваться из-за того, что не стои́ т, и сдаться, он медленно
усаживается на кровать и щекотно оглаживает лордовские предплечья, раскрывает его ладони и аккуратно
переплетает пальцы, крепко сжимая их своими.
Тэхён упирается коленями в кровать между широко расставленных чоновских ног, дышит через раз, потому
что тонет в собственном желании вцепиться в его руки — в самого Чонгука вцепиться, — но позволяет себе
лишь стиснуть зубы да волнительно переступить с ноги на ногу, потому что от близости Чона в животе
начинает сладко потягивать. Если он выдержит до конца, если не сдастся сейчас, если не сорвется, потом
будет легче. Милорд смотрит в темные, слегка восторженные и буквально удушающие глаза Чонгука, и
понимает, что поддаться ему — сделать обоим только хуже. Неужели Чон не чувствует?! Они, блядь, вместе
задохнутся, если продолжат в том же темпе, а им бы жить и дышать друг без друга еще...
двадцать восемь пожизненных сроков.
— Тебе нравится? — спрашивает, кивая на бриллиантовые россыпи, удавкой сжимающие шею. Тэхён
возвышается, из-за чего Чонгуку приходится чуть запрокинуть голову и за руки подтянуть его настолько
близко, что лорд теряет равновесие и опускается одним коленом на кровать.
— Не больше, чем тебе.
А Чон и правда глаз оторвать не может, скользит без перерыва по впалым загорелым ключицам,
выглядывающим из-под выреза рубахи, по округлой мощной груди, по рельефным изгибам плеч, на которых
колье, казалось, должно быть инородным и лишним, но на самом деле будто бы даже начинает сверкать
ярче, чем в обитой бархатом коробке. Тэхён ощущает, как начинает неприятно затекать нога, и хочет было
поддаться назад, но Чонгук, словно почувствовав, только сильнее тянет на себя и ловко расцепляет руки,
чтобы обнять его под коленями, притягивая к себе ближе. Сердце гулко падает в ноги, и Тэхён опирается
руками на чужие плечи, едва уберегая себя от того, чтобы завалиться вперед.
— Нам нужно обговорить некоторые моменты, — предлагает Чонгук, из всех своих доселе решительных
действий предпринимая лишь осторожное поглаживание большим пальцем кожи прямо под коленкой.
Милорду щекотно.
— Ты первый, — Тэхён обещает себе, что это ничего в нем не сломает, не изменит, не повредит, когда
поднимает руки и вплетает их в чужой чернявый затылок. Они просто разговаривают, и он просто пытается
себя успокоить.
Просто пытается.
— Я хочу, чтобы ты говорил мне каждый раз, когда тебе больно или приятно, — просит неожиданно Чонгук,
стеклянной вазой разбивая в милорде последнюю надежду на то, что ему грозит лишь пятнадцать минут
болючего и унизительного секса.
Они, черт возьми, спорили на потрахаться, а не на заниматься любовью. И если первое переболит,
переживется и забудется, но второе Тэхён просто не вынесет.
— Хорошо, — отвечает в итоге, проводя подушечкой пальца против роста волос на колючем коротко бритом
затылке, — это взаимно.
Чонгук от слова «взаимно» расплывается в маленькой улыбке и неожиданно прижимает ноги Тэхёна к себе
ближе, вынуждая его снова резко схватиться за чужие плечи.
— Прекрати так делать.
— Не могу.
— Я купил презервативы.
— Я тоже.
Тэхён не замечает, как у него учащается дыхание, а Чонгук улавливает, кажется, движение каждой мышцы
его тела, начиная осторожно отклоняться назад. Чернильные руки скользят вверх, вновь цепляясь за талию,
и Кима буквально утягивает вниз, на матрас, укрытый белым объемным одеялом. Колье отрывается от
191/206
груди и повисает на шее, когда милорд оказывается прямо над Чонгуком, тягуче смотря ему в душу
зелеными глазами. Они блестят серебром из-за уличных туч, тонут в ресницах, которые всегда для Чона
самые красивые, и пускают к копчику мурашки.
Милорд ерзает, вынужденно усаживается в итоге Чонгуку на живот, ощущая ягодицами его укрытый одним
лишь бельем пах, и принимает осторожные поглаживания по мощным жилистым бедрам. Хочет либо сжать
его этими бедрами сильнее, либо слезть к чертовой матери, но Чон наглаживает ноги, губы поджимает,
чтобы не улыбаться ярко, и видеть его таким — смерти подобно.
— Ты слишком счастливый.
— Почему я должен грустить? — в глазах у Чонгука морщинки собираются, и говорит он тихо, вкрадчиво, но
милорд слышит и тонет в мурашках, — я собираюсь заняться с тобой любовью.
Почему тогда больно Тэхёну от происходящего так сильно, что собственные принципы впервые кажутся
военным предателем, Иудой, лживой полярной звездой, за которой он шел долгие годы, но оказалось, что
грош цена этой звезде — простые маячные прожектора. За грудиной тянет, обжигает, неприятно щиплет
где-то в желудке, и ему сказать бы, что вот оно, больно, прекрати, да только Чонгук щеку изнутри
закусывает и темный волос с лица стряхивает.
— Ты понимаешь, что может ничего не получиться? — интересуется Тэхён, и руки его безбожно,
неконтролируемо, с легким нажатием оглаживают округлую татуированную грудь. Он хочет оторвать их
себе к чертовой матери, но гладит и гладит, по-прежнему принимая Чонгука, мнущего его бедра, со слегка
сбитым дыханием. Тот с каждым круговым движением заходит все дальше, подбираясь к ягодицам, и это
какой-то совсем уж пиздец, потому что узел в животе дергается, щекочет внутренности, и справиться с ним
совершенно не получается.
— Вполне, — отвечает Чон, поворачивая голову в сторону, чтобы высмотреть глазами мимолетом
замеченную на подушке фольгированную ленту.
Тэхён прослеживает его взгляд и тянется чуть вперед, нависая над лицом Чонгука грудью, чтобы
дотянуться до презервативов и переложить их ближе, а тот не упускает момент и продвигается руками
дальше, цепляя пальцами кожу под ягодицами, прямо у кромки белья, и сжимает её, довольно ловя
лордовский вздох от неожиданности.
Он опускает голову, но свисающее с шеи колье закрывает весь вид на чоновскую улыбку.
— Подтянись чуть наверх, мне неудобно.
Чонгук приподнимается и, опираясь на локти, пытается забраться глубже на кровать, пока Тэхён
выпрямляется, всё так же упираясь коленями в постель, забирает с прикроватной тумбы небольшое
полотенце, бутылочку смазки и снова принимает руки Чонгука у себя на бедрах.
Чон укладывается на подушки, опираясь на спинку кровати, и осторожно притягивает Тэхёна к себе,
вынуждая тут же отложить всё в сторону и буквально лечь к себе на грудь, чтобы носом утонуть в черных
кудрях на макушке, сплестись ногами и мягко огладить голый изгиб поясницы. Милорд опускается сжав
губы, и руки его — крепкие, рельефные, венозные — цепляются за подушки по бокам от чоновой головы,
сжимая их с силой, когда у самой кромки белья, там, где любое прикосновение до звезд перед глазами,
начинают невесомо поглаживать мозолистые, покрытые чернилами пальцы.
Чонгук поворачивает голову, чтобы губами уткнуться в самое лордовское темечко, поцеловать аккуратно,
протяжно и проникнуть ладонями под ткань белья, туда, где поджимаются от напряжения твердые
ягодицы. Тэхёну дышать тяжело — он лицом в изгибе одуряюще пахнущей шеи, и так легче, когда ничего не
видишь. Легче удержать себя от поцелуев, от рукоблудия, от вольнодумства, где у них мир один на двоих,
да только нельзя. И удержаться нужно, потому что лорду завтра на работу, ему противопоказано,
категорически запрещено разбиваться, но Чон роняет его и роняет, всё больше трещин пускает по вазе,
которую трогать страшно — она от каждой пылинки трещит по швам, и Тэхён устал приклеивать к ней
отколотые детали.
Ему так невыносимо, но среди пожара в груди, где стремительно сгорает всё, что бы туда ни попало,
находится какая-то невиданная сила, которая заставляет милорда смиренно расслабить ягодицы и
терпеливо вынести очередное поглаживание, каждое из которых — всё дальше и глубже. Сжатые зубы
скрипят так громко, что Чонгук, прижавшийся щекой к черным вихрям волос, коротко выдыхает через рот.
Тэхён грудью ощущает, как бьется под ним его сердце — торопливо, предвкушающе, выкачивая всю кровь
туда, куда смотреть не получается, а вот чувствовать — очень. И Тэхён чувствует, особенно когда Чон
вынимает из его белья руку, чтобы потянуться и зацепить ей убранную в сторону смазку, щелкая попутно
небольшим колпачком.
— Хочу целовать тебя в этот момент.
Тэхён приподнимает голову, сталкиваясь носом с колючим чоновым подбородком, а потом вверх
подтягивается и уже губами тепло жмется к его щетине, пока Чонгук в ответ — до куда достает — чмокает
192/206
его мокро в веснушчатую спинку носа.
Звук выдавленного на поясницу геля пускает по позвоночнику вниз мурашки, такие, что крохотные волоски
встают дыбом. Смазка холодная, жидкая, и Тэхён искренне не понимает, что мешает Чонгуку достать из
белья вторую руку и сделать всё по-человечески, да только тот собирает всю смазку с кожи пальцами, снова
ныряет под тугую резинку и шутить больше не хочется.
Тэхён подтягивается выше — и губы у губ, потянись еще чуть-чуть вперед и целуй, давай, разбивай
последнее, без чего милорд надеялся обойтись сегодня. Чонгук горячо выдыхает через нос, от мурашек
сводит шею, и руки его резко, скользко, больно сжимают лордовские ягодицы, от чего тот инстинктивно
подается вперед, вжимаясь пахом в чужие бедра — Чон не позволяет, держит, носом водит по щеке и тянет
руку глубже, пальцами осторожно прикасаясь к промежности.
— Блядство, — шипит Тэхён, и Чонгук с шорохом одеяла неожиданно опрокидывает их на бок, всё так же
лицом к лицу, всё так же с руками, массирующими кожу между ягодиц, и Киму, который теперь не
дотягивается одной из рук до подушки, приходится опустить её Чону на спину.
Они путаются ногами, руками, телами в какой-то немыслимый узел, и от тепла чужой кожи собственная
горит в десятки раз сильнее. Тэхён ощущает, как пальцы с уже согревшейся на них смазкой давят на пробу,
снова оглаживают, и вместе с тем, как самый длинный — средний — с настойчивым нажимом всё-таки
проникает вглубь одним только кончиком; пытается расслабиться, пропуская момент, как Чонгук всё-таки
перестает дышать ему в рот и сминает губы своими губами.
Бедра неконтролируемо подаются вперед в бессмысленной попытке избежать прикосновения, ягодицы

сжимаются и Тэхён шумно тянет носом воздух, но Чонгук только держит его сильнее и давит настойчивее,
проникая еще на одну фалангу вглубь. Они всё еще целуются, и Ким в отместку тоже опускает руку на
чужую задницу, резко сжимая её, когда палец Чона спустя долгую минуту наконец оказывается внутри до
самых костяшек.
Безумство какое-то.
— Больно?
Терпимо. То ли отвратительный час в ванной оказался действительно полезным, то ли просто сердце болит
настолько сильно, что чужие пальцы в заднице лишь легкая щекотка по сравнению с тем, какую бурю Тэхён
сдерживает между ребер последние несколько минут. Лишь бы Чонгук ничего не говорил — не замечать его
прикосновения проще, чем не слушать слова, которые богу бы в уши — и даже небесный старик бы
загнулся, потому что вытерпеть их героизму подобно. Ощущать, как тебя любят, и запрещать себе любить в
ответ — худшее наказание даже для проворных и гневных небожителей.
— Нормально, — низко хрипит в итоге Тэхён, пытаясь побороть зарождающиеся внутри искорки
раздражения к той нежности, которую он не ждал, которая ему не нужна, которая только хуже с каждой
секундой делает. Лучше бы Чон просто отодрал, а он своими играми стремительно к краю подводит,
толкает Тэхёна куда-то, куда им вдвоем совершенно точно нельзя.
Чертов придурок.
Когда Чон вынимает свой палец, мышцы сжимаются вокруг пустоты и целоваться уже надоедает из-за
гудящих в напряжении губ, позвоночник простреливает искрами с новой силой — Тэхён ощущает, как мягко
его белье стягивают вниз, по округлым ягодицам, и чужой пах с такой же полуспущенной брендовой
резинкой вдавливается в его собственный жесткими темными кольцами лобковых волос. Рука, на которой
Ким лежит, затекает безбожно, и это тоже вызывает какую-то непонятной природы злость ко всему
происходящему, которой не было раньше.
То, что это защитная реакция на боль, Тэхён понимает только тогда, когда внутрь него спустя множество
томительных минут, проведенных в дыхании на счет, со жгучим давлением на кожу проникает уже третий
палец.
Он взмок за это время — на спине маленькими каплями собирается пот, кровь вскипает по всему телу, одну
из ног уже пару раз свело судорогой, пить хочется до невозможности, горло сушит так, словно его
заставили проглотить песочную горсть, и думать получается только об этом. Чонгук выцеловывает его шею,
спускается к кромке колье, от тяжести которого уже болят позвонки, и поднимается вверх под острую
линию челюсти. Белье на них — полуспущенное, мятое — промокло от выделений, смазки и пота уже
насквозь, оно липнет к телу как после дождя и от этого вдвойне погано.
Тэхён нехотя оборачивается, замечая, как чужая ладонь медленно, по самые костяшки погружается между
блестящих от влаги ягодиц. Кожу там обжигает, тянет неприятно, но еще хуже становится от того, что из-
за постоянного трения тел друг о друга член Кима встал, и крупная покрасневшая головка уже призывно
замелькала между животами.
Они всё ближе к началу конца, и стоит только Чону с мягким хлюпом вытащить пальцы, как сердце Тэхёна
снова рушится в желудок.
193/206
— Попробуем стоя? — спрашивает Чонгук, и лорд уверен, что одна половина его тела наверняка так же
покалывающе затекла, как и его копчик.
Они выпрямляются слишком неторопливо для тех, кто боится потерять собственное возбуждение, вяжущее
чувствительные узелки внизу живота.
Тэхён ведь даже не подрочил перед началом, в надежде на то, что все быстро закончится, а теперь снова
стоит на коленях, которые, он уверен, уже достаточно покраснели, и упирается рукой в стену за спинкой
кровати. Чонгук шуршит фольгой за его спиной, и ощущается это очередной волной подкожных мурашек
прямо по впалому позвоночнику, на котором черным выжжена единственная лордовская татуировка. Ким
распален, раздражен, обесточен, и любое прикосновение к нему искрами отдается на остывающей коже.
Когда пальцы Чонгука касаются его тазовых косточек и опускаются ниже, к двум косым мышцам, уходящим
к покрытому волосами паху, сзади прижимается его крупное узорчатое тело и Тэхён буквально оказывается
зажат с двух сторон. Чон обхватывает его одной рукой за талию, перед этим щекотно пробежавшись
пальцами по выразительным углублениям пресса, а другой с какого-то немого позволения прикасается к
налитому кровью члену, осторожно накрывая его своей мокрой теплой ладонью, чтобы особенно
мучительно раскатать по нему полупрозрачный желтоватый презерватив.
Тэхён сжимает пальцы в кулак, опускает голову и в очередной раз бессильно зажмуривается.
— Говори, если будет больно.
Да ему уже, блядь, больно, почему ты не видишь?! Все легкие в кашу, всё сердце уже в мясо, куда еще
больнее?!
— Скажу.
Чонгук осторожно пристраивается сзади, поглаживает, притирается, отпускает влажный член Тэхёна, чтобы
взять в руку свой и мягко направить его между чужих покрасневших ягодиц. Ким дышит через раз, изо всех
сил пытается расслабиться, что позвонки все сводит, и всё равно не может.
Он просто не может.
Ничего не может.
Но так чертовски хочет просто прикоснуться, что сводит зубы.
Холодный поток смазки, который Чонгук выливает ему на поясницу, не отрезвляет, но, вероятно, делает
проще проникновение. Они уже тонут в лубриканте, полотенце под ними мокрое, все тела скользкие, словно
бы масляные, от чего волосы на руках и ногах неприятно липнут к коже.
— Я буду медленно.
Тэхён выдыхает долго, шумно, и чем пустее становятся его легкие, тем наполненнее ощущает себя тело
ниже живота. Чонгук поддерживает его поперек талии, с трудом, медленными покачиваниями и каким-то
титановым терпением входит всего лишь на головку, укрытую таким же латексом презерватива, и черт бы
знал, кому из них в этот момент больнее, но то ли чистое упрямство, то ли безрассудство вынуждают Чона
поджать губы и на пробу безуспешно чуть толкнуться глубже, тут же спрашивая негромко:
— Тебе больно?
— Мне больно.
— Потерпишь?
— Не усни там.
Тэхён шипит сквозь зубы, когда толчок повторяется, и снова захлебывается в попытках расслабиться. Он,
блядь, так сорвет себе всё, что только можно, и едва ли сейчас в нем говорит возбуждение — милорд зол, от
чего-то так сильно, что яд вместе со слюной во рту скапливается.
Эта злость имеет странную природу, она сбивает курсоры и меняет ориентиры. Она должна идти на самого
себя, на собственную трусость, на собственную слабость, но чем больше проходит времени, чем гуще
становится воздух, тем сильнее Тэхён злится на все происходящее. И ему выпустить бы весь яд на Чона, на
съехавшее в сторону полотенце, на собственные ноги, которые уже начали затекать, потому что неудобно
чертовски, но получается лишь травить себя же, и чепуху несут те, кто говорит, что яд змеи на змею не
действует. Тэхён задыхается от заражения крови, захлебывается ненавистью к себе прошлому, к ситуации,
до которой они довели себя, и отчего-то становится настолько горько внутри, когда Чон прикасается к его
ягодицам своими бедрами, войдя до возможного упора, что вместо ожидаемого вздоха Ким лишь губы
сминает, глаза прикрывает и руку назад заводит, находя чужие напряженные бедра и надавливая на них
так, чтобы Чонгук рядом глубже, крепче чем раньше, и чтобы больно было до слепящих пятен перед
194/206
глазами, потому что только так на крохотную долю секунды получается вдохнуть и не сгореть, как раньше.
— О чем ты говорил... с принцем Монако на приеме? — Чонгука неожиданный вопрос удивляет, а Тэхён
дышит сипло, глубоко, и борется с цветными пятнами, вяжущими перед глазами бензиновыми разводами,
пытаясь завести что-то, издалека напоминающее разговор.
— Я пообещал, что помогу ему вернуть колье, — хмыкает Чон, и его такое же тяжелое дыхание ощущается
между каждым сказанным словом. Тэхёну бы засмеяться, потому что этот черт снова всех переиграл, но
смеха внутри нет, как нет и намека на резкость окружающей комнаты в глазах. — Перевернемся?
Чонгук не выходит, и спрашивает, судя по всему, в рамках каких-то своих условностей, потому что в это же
время он осторожно отступает чуть назад, чтобы мягко уложить Кима грудью на кровать и накрыть его
сверху своим телом. Горячим, чертовски тяжелым, из-за чего легкие в грудине плющит, и по-прежнему
бездвижным: Чон едва ли двигает бедрами, терпеливо выжидая, когда чувствительная кожа между ягодиц
перестанет гореть, и Тэхён ждет тоже, укладываясь щекой на подушку и давая себе несколько секунд на
передышку.
Мокрая челка падает на глаза, липнет противными кольцами ко лбу, и убрать её не получается — Тэхён
уложил руки все под ту же подушку, а Чонгук замечает, как тот хмурит брови, морщится, — и освобождает
одну из ладоней, чтобы бережно отлепить с лордовского лица влажные волосы, пальцами зачесав их куда-
то за ухо. Переполняющая Кима благодарность мешается в гремучий коктейль с грызущей грудину
раздраженной усталостью, и всё это в момент, когда Чонгук все-таки делает первый пробный толчок,
срывается с губ негромким коротким мычанием.
— Приятно?
— Целоваться было приятнее, — усмехается сдавленно лорд, потому что ему все еще мало воздуха, а чужие
тягучие толчки не делают лучше. Чонгук улавливает хрип, осторожно просовывает руку Тэхёну под грудь и
вновь переворачивает их набок, в этот раз лицом к затылку. Шумный вдох наконец расправившего в полной
мере легкие Кима вызывает маленькую улыбку.
— Прости, но поцеловаться не получится.
— Какая досада, — сипит он, накрывая ладонью собственный член. Презерватив мешает, но снять его — и
испоганить все постельное, поэтому приходится на автомате поглаживать так, через тонкий нагревшийся
латекс.
Чонгук просовывает свою руку Киму под голову, укладываясь удобнее, притирается совсем вплотную, чтобы
животом слиться с изгибом чужой крепкой смуглой спины, тело его обхватывает свободной рукой и носом
снова прячется за чужим ухом, мягко выцеловывая кожу под ним в какой-то безмолвной компенсации. Они
все еще кожа к коже — Тэхён ягодицами чувствует острые тазовые косточки и жесткие лобковые волосы,
которые вжимаются с силой и совсем не отрываются, когда Чонгук мягко подталкивает его бедрами. Он
буквально совсем не выходит — основание члена едва успевает показаться между покрасневших ягодиц,
как тут же сильно, глубоко, тягуче и давяще погружается обратно. Тэхён покачивается вперед от каждого
толчка, сипло выдыхает через рот всякий раз, когда чужой член входит дальше, чем до этого, и большим
пальцем потирает собственный под головкой, посылая щекотные импульсы по тем самым возбужденным и
наэлектризованным узелкам внизу живота.
Его до искр на кончиках пальцев возбуждает такой секс, и новость эта резко бьет ножом под ребра, туда,
где под мягкой и незащищенной мышечной тканью уже несколько минут концентрируется дичайший по
своим размерам комок сожаления. Чон делает очередной волнообразный толчок бедрами, выдыхая лорду на
ухо особенно громко, и от пробившего конечности отчаяния что-то слишком неожиданно поджимает горло.
Он устал.
Он устал ненавидеть себя, устал оправдываться, устал бояться. Он хочет, он так невозможно хочет
рискнуть, выбить всю дурость из головы, чтобы трогать Чонгука как раньше, без опаски за их общее
будущее. Тэхён проклинает на чем стоит все Соединенное королевство, проклинает королеву, поместье,
проклинает свое имя и свою работу. В этот момент она кажется такой дешевой, ничего не стоящей, что
Тэхён — самый большой в мире бедняк — готов отдать себя и свою жизнь в руки неконтролируемому
человеку, которому дай волю — и все чертово человечество потонет в войне.
Тэхён так невозможно устал, что стремительно пускает на самотек всё свое раздражение, всю ту спесь, что
из последних сил помогала сопротивляться желанию прикоснуться в ответ. А прикосновения Чона все, как
одно — интимные, щекотные, подводящие к краю, и Тэхён как никогда остро начинает ощущать этот край,
стоит Чонгуку неожиданно начать ускоряться.
В комнате раздается первый глухой шлепок бедер друг о друга, и это именно то начало конца, которого оба
в утайку боялись. Член выскальзывает практически полностью, чтобы взбивая смазку в пену врезаться
обратно, и Тэхён уже не сдерживается — он мычит коротко и тихо каждый раз, когда по его ягодицам с
шлепком бьют чужие твердые бедра. Милорд с ума уже сходит, представлять боится, сколько придется
зализывать все те ожоги, которые Чон высекает на нем раскаленным прутом из собственных чувств, совсем
195/206
Киму не нужных, вечно всё портящих, но настолько помогающих дышать изо дня в день, что будь из этих
чувств сигареты, Тэхён согласился бы на ранний рак легких.
Чонгук толкается сзади, делает это сильно, с упорством, а затем неожиданно останавливается, обхватывает
лорда за талию и переворачивается на спину, помогая тому удержаться на месте, перекинуть ногу назад и
случайно насадиться глубже. Тэхён почти теряет равновесие, судорожно хватается за синюю от татуировок
грудь, и успевает уловить только то, как курчавая челка падает Чонгуку на глаза, прежде чем рука
невольно тянется к его шее, а затем выше по влажному лицу. Тэхён небрежно зачесывает чужие волосы к
затылку, открывая лоб с напряженно выпирающей венкой.
— Двигайтесь, милорд.
Чонгук выдыхает неожиданно громко, когда покачивание возобновляется. У Тэхёна комок щекотливого
напряжения под пупком с каждой секундой становится всё больше, гуще, и нет, черт подери, он не
собирался кончать, но член от трения между тел напрягается, руки Чонгука на боках мешают, наглаживают,
и Ким цепляет их своими, отводит и упирает в подушку, чтобы из точек соприкосновения, неминуемо
ведущих к концу, у них остались только промежность, настойчиво сплетенные пальцы и одна большая
неразделенная на двоих.
Он всё так же приподнимается, тягуче опускаясь обратно, и мышцы бедер от этого сначала сводит, а потом
огнем обжигает, и к черту такие физические нагрузки, но от них напряжение внутри только усиливается.
Ком этот — сладкий, чуть трепещущий внутри, и разрастается он с какой-то невозможной скоростью,
упираясь буквально в кожу изнутри, когда на очередное насаживание Чонгук неожиданно вскидывает
бедра вверх и Тэхён вздыхает, кости ломит щекотно, пока внутри всё будто на таймере замирает. Тут же
становится настолько невыносимо, что тело буквально содрогается в ожидании финальной, короткой
детали, последнего маленького рывка, вспыхнувшей в воздухе искры. Тэхён еле держится на ногах, но
Чонгук чуть опускает бедра, чтобы сильно толкнуться наверх, и мышцы лордовские неожиданно схватывает
судорогой.
Пальцы на ногах поджимаются, Тэхёна чуть дергает в конвульсивном удовольствии, огромный ком в паху
наконец взрывается и все суставы будто лопаются вместе с ним, от чего Ким отпускает себя и устало
укладывается вперед — на чужую грудь, — наполняя мышцы сладкими спазмами, а презерватив белесой
липкой спермой.
Он лбом упирается в подушку, укладывает подбородок на плечо Чонгука, горячо дыша тому прямо на ухо и
бездумно позволяя дальше быстро толкаться в свое тело. Задница неприятно горит от частого трения, и
времени до момента, пока Чонгук под ним напрягается, дрожит и мягко грудно стонет, хватает для того,
чтобы ощутить, как в след за удовольствием по телу немыслимой волной расплывается такая несравнимая
ни с чем печаль, что под хаотично стучащим сердцем колет и давит, разрывая все сосуды. И вся брюшная
полость теперь захлебывается в подреберной боли, и чувствует Ким себя настолько разбитым и неожиданно
потерянным, будто бы опустевшим вместе со спермой, которая едва-едва прекратила вырываться толчками,
что неожиданно в уголках глаз начинает неприятно щипать.
Он ведь не сможет. Он не сможет жить с вечным страхом за то, что кто-то где-то прознает про их
отношения. И одному Богу известно, как Тэхён хочет сломать себе ребра в этот момент, чтобы оставить в
теле только голову, чтобы выбрать себя, свою мнимую безопасность, которую Чонгук будто бы специально
подвергает опасности каждой своей глупой выходкой. Чего он добивается?! Зачем он это делает?!
Тэхён так, блядь, не хотел доводить до всего этого, что ярость к Чонгуку снова затапливает. К нему, к их
чертовому спору, к дерьму, в котором они сейчас оказались. Он ведь уже выбрал однажды, он даже
справлялся, чего ему не хватало?!
Зато оставшейся в теле злости хватает для того, чтобы стиснуть зубы и из последних сил, терпя в отказ
идущее от боли сердце, просипеть в подушку:
— Я так тебя ненавижу.
Ставший в горле ком не позволяет сказать это громко, но Чонгук слышит. Он вдыхает надрывно грудью,
осторожно выходя из тела Кима. Спина того горячая — с неё будто бы пар вверх поднимается, — блестящая
на слабом свету искорками пота, и стоит ей начать остывать, как по остаткам жаркой влажности скользит
морозная волна ледяного воздуха. Большие теплые руки неожиданно крепко обнимают его поперек острых
лопаток, проходятся по татуировке и сжимают ребра (а кажется, что сдавливают органы), и Чонгук с
шорохом подушки аккуратно поворачивает голову, касаясь сухими губами мочки чужого уха, чтобы
слишком тихо для большой комнаты, но очень громко для одного Тэхёна, так, что сердце внутри всё-таки
лопается, прошептать:
— А я тебя люблю.
И Тэхён просто трескается надвое, крошится как яичная скорлупа, дышать не может, ощущая давящий в
горле комок слез.
Чонгук улыбается как-то совсем печально, носом в волосы на виске тычется и не нужно видеть его глаз,
196/206
чтобы ощутить эту перманентную боль, которая разрывает всё между ними.
— Ты слышишь меня? — сипит, и добивает, добивает, добивает. — Я за тебя мир переверну. Человечество
уничтожу.
По щекам едва не катятся горячие слезы, и горько, Тэхёну так невозможно горько, потому что Чонгук
шепчет еще тише:
— Только люби меня, пожалуйста.
И это доламывает.
Просто, блядь, шаровой молнией добивает — Тэхён рассыпается, и вместе с перемолотым в мясо сердцем
выпускает из себя ту лавину необузданной нежности, которая забитая, искалеченная, спрятанная, но такая
огромная, что непонятно, как вообще поместилась в человеческом теле. Ким жмурится, с шорохом подушки
голову поворачивает и сталкивается с Чонгуком лицами. Вздыхает резко сквозь заложенный нос, и не думая
подается вперед, вжимаясь накрепко губами в чужой рот.
Целует, остановиться не может, только дышит носом шумно, слезы глотает, и Чонгука к себе прижимает за
мокрый чернявый затылок, а тот жмурится, в ответ руками лордовские волосы цепляет и не позволяет
отстраниться, осторожно выцеловывая влажную кожу вокруг губ, на носу, подбородке — везде, куда
дотянуться получается.
— Всего одно твое слово, — хрипит он, сжимая ладонями чужое лицо, чтобы глаза в глаза, рот в рот и грудь
к груди, — одно твое слово, и я заставлю весь мир замолчать.
Тэхён ощущает, как на запястьях его сжимаются холодной сталью тюремные наручники, затылком
чувствует прожигающий королевский взгляд, перед глазами видит заголовки газетных статей, но впервые в
жизни посылает все к чертовой матери. Он отдает себя и свою жизнь загребущим теплым рукам Чонгука,
смиряется с мыслью, что они сдохнут завтра, и готовится бороться.
Плюет, забивает, отпускает, доверяет, чтобы наклониться медленно к уху Чонгука, кожу его поцеловать и
прошептать осторожно, совсем тихо, то, что предназначалось всю жизнь только ему одному.
В глазах Чонгука сгорает огнем обещанное человечество.
197/206
Глава 22. Фата Моргана

Вирджиния.
В помещениях Пентагона как обычно людно: все неторопливо ходят, перебирают бумаги, стучат каблуками
туфель, и хоть бы кто один уступил дорогу спешащему — нет же, у всех обеденное время и затор в
коридоре, приходится втягивать живот и вальсировать между людей со стаканчиком обжигающего кипятка,
который вообще-то кофе, но сказал бы кто-нибудь об этом автомату на первом этаже. Сокджин честно
нажимал на покрытые жирным и пыльным слоем от частых прикосновений кнопки, пытался уменьшить
температуру, но когда вообще его в жизни что-то слушало: сегодня в очередной раз за утро отпариватель
для одежды решил, что слишком много профессору чести, и иди-ка ты на работу в футболке с
декоративными складками, похожими на криво размазанную по стене штукатурку, — одно дерьмо, все
равно помнется под халатом.
Вот и скачет Сокджин как ужаленный на цокольный этаж: в мятой футболке, последнем чистом халате,
разных носках (он понял это по оттенку: оба черные, но один — он как осетровая икра, а другой цвета
лакричной конфеты, и это проблема), зато успевший наспех расчесаться и забрать с прикроватной тумбы
очки.
В них он всегда выглядит чуточку солиднее.
Телефон в кармане брюк вибрирует, будто бы создан он был не для связи, а для дешевого китайского
массажа — Сокджин знает, о чем говорит, ему сразу по возвращении из Омана назначили физиотерапию в
прилегающей к Пентагону больнице, и после того, как массажистка из Гуанчжоу посжимала и всячески
повыкручивала его кожу, гудела она точно так же, вот просто один в один. Профессор телефон не берет, он
догадывается, что звонит, скорее всего, Намджун, который до сих пор не привык к тому, что Сокджин —
кандидат в мастера спорта по опозданиям, и уже давненько метит в класс повыше.
В собственное оправдание профессор Ким хочет сказать, что на работу он пришел вовремя, просто
кофеиновая зависимость загубила не одну жизнь, а он в этой борьбе лишь жертва, которая в любом случае
будет страдать: либо без кофе, либо от очередного опоздания.
Впрочем, когда Сокджин врывается на цокольный этаж, туда, где лабораторные помещения блестят от
белизны за светлыми матовыми стеклами, приходится чуть замедлиться, чтобы поправить задравшуюся
штанину, вытереть попавшие на руку капли от кофе и только потом с коротким выдохом вскинуть голову и
уверенно пройти вперед.
В нос тут же ударяет родной спиртовой запах — обеззараживают лабораторные помещения с регулярной
периодичностью, так и латентный алкоголизм недалеко получить, но профессор лишь улавливает приятную
расслабленность по всему телу, словно бы от возвращения домой, и магнитной картой открывает очередную
белую дверь. Хосок как-то спросил у него, что это за мода такая, но ответ оказался настолько тривиален,
что профессору даже стало неловко: на белом просто лучше видно грязь.
В секторе, еще не требующем специальной химической защиты, необыкновенно людно: Сокджин заходит
туда с улыбкой, словно бы в офис, и первым делом замечает Намджуна, с интересом слушающего что-то от
парнишки-лаборанта в объемном белом костюме, напоминающем космический скафандр. Он мельком
поворачивает на профессора голову, так же улыбчиво кивает в ответ, но перебить воодушевленного
лаборанта не решается. А тому лишь бы налечь на свободные уши: Сокджин поворачивается в сторону
столов и не удерживает хохотка, потому что по лицу утомленного Хосока без слов становится понятно —
говорит мальчишка неприлично долго.
Сам Чон, только и успевая, что приподнимать брови да бездвижно смотреть в пустоту отчаявшимся
взглядом, подпирает на стуле гудящий вытяжной шкаф, и у профессора глаза на лоб лезут, когда он
замечает в нем добротно наполненную пеплом Маргарет, к которой Хосок просунул руку, чтобы дым от
зажженной самокрутки поднимался вверх по специальной вентиляции.
— Это для... — выдыхает тихо Сокджин, — вредных химических веществ.
— А мы полезные и не употребляем, профессор, — усмехается Хосок, и что ему вообще можно на такое
ответить?
— Рад, что ты пришел, — лаборант, видимо, заметил приход Сокджина, раз отвлекся от разговора и
позволил Намджуну подойти ближе, — мы еще не начали.
Профессор Ким пожимает протянутую политиком руку, снова отвлекается на Чона, который пихает голову в
вытяжной шкаф, чтобы затянуться, и шуршит задранными на сидушку стула ногами в бахилах. Вот уж кто
точно чувствует себя как дома.
198/206
— Значит, я вовремя, — улыбается и приветствует кивком лаборанта, подшуршавшего (из-за дутых штанов)
к ним ближе, — привет, новобранец.
— Здравствуйте, профессор, — добродушно отвечает он, указывая рукой на большое стеклянное окно
между двумя помещениями, — я уже готов.
— Тогда вперед, — выдыхает Сокджин, тут же преисполняясь легким предвкушающим волнением. Он даже
отставляет кофе в сторону, пристраиваясь неподалеку от Намджуна, который скрестил руки на груди,
внимательно наблюдая за тем, как лаборант собирается войти в другой сектор. В глазах его огоньками
потолочных ламп играет легкая встревоженность. — Я думал, что мы улетим из Омана и поводов для
волнения не будет, но страшно как в первый раз.
Сокджин соврет, если скажет, что ему не снятся кошмары, в которых он снова... сгорает.
Затылок обдает фантомным жаром, и профессор тут же проводит рукой по подпаленным на затылке
волосам, успокаивающе напоминая себе, что родился, кажется, в рубашке. Хотя умереть уже дважды
должен был в огне — Сокджин опасается, что третий раз ему не повезет так же, и черта с два он успеет
спастись из горящей машины. Но пока ничего вокруг него не горит, и профессор старается просто не
думать.
В огне так в огне.
— Этот повод более приятный, — усмехается Намджун, хотя в глазах его ничего даже издалека
положительного не мелькает. Ровно до того момента, пока Хосок не высовывает голову и сипло не
сообщает:
— Чонгуку снова скостили пожизненные.
— Серьезно? — удивленно поворачивается политик, и впалые ямочки снова появляются на его щеках. —
Такими темпами он совсем скоро выйдет.
— Ага, — безрадостно хмыкает Чон, туша остаток самокрутки, доставая, наконец, руку из вытяжного шкафа
и расплываясь неожиданно в лукавой улыбке, — якобы за обеспечение национальных интересов и
предотвращение очередного межгосударственного теракта или что-то такое. Но не будем тыкать пальцем
на настоящего террориста, иначе милорд Ким может обидеться.
Когда до Сокджина доходит весь смысл его слов, и глаза в удивлении расширяются, лаборант громко
подает из соседней комнаты сигнал о своей готовности.
Вот же дьявол!
— От профессора Мина нет новостей? — спрашивает, тем временем, Намджун, попутно оглядываясь в
поисках небольшого микрофона, связанного с лабораторией крупными динамиками. Министерский
племянник, нелепо шоркая штанами, ходит от стола к столу, и это всего лишь синтез ДНК, но черт бы знал,
что может неожиданно пойти не так.
— Уехал, наверное, в свои трущобы, — хмыкает Хосок, скучающе наблюдая за нерасторопным лаборантом,
— закорешился с Али, говорит, тот подогнал ему павлина.
У профессора от ужаса слюна встает поперек горла, и он резко давится, тут же откашливаясь в локоть.
— Ничего себе, — улыбается Намджун, и Сокджин вскидывает голову, смотря на политика с таким
первородным возмущением, что даже Хосок, мельком глянувший на них, не удерживает хохотка. Он-то
наверняка знает, какие дела связывают профессора Мина с павлином, а вот Намджун даже в ус не дует, для
него это всё просто «ничего себе»!
— Жить нужно так, чтобы задружить с любовником своего мужа, — подмечает Чон.
— Главное в этом деле самому не стать любовником, — усмехается Намджун, а профессору вдруг
неожиданно интересно, откуда они все такие умные повылезали?
Лаборант копошится с приборами, и Сокджин перестает улавливать нить разговора, когда на больших
экранах начинают загораться изображения с включенных микроскопов — на них пока лишь серый фон,
который должен измениться в ближайшее время, и осознание этого заставляет щекотливо задрожать что-
то под коленками. Профессор скрещивает руки на груди, натягивая белую ткань халата на плечах, и
выдыхает волнительно, внимательно наблюдая через чуть двоящие стекла очков за тем, как министерский
племянник осторожно достает из аппарата глубокую пробирку с многослойным раствором и переходит к
другому столу, чтобы отделить от неё верхнюю водную фазу.
Фазу, содержащую дезоксирибонуклеиновую кислоту, увидеть которую в микроскоп сейчас — буквально

второй раз победить судьбу.
199/206
Сокджин слишком труслив для героя, а еще слегка неудачлив и совсем уж тяжел на подъем. Он сказал бы,
что юн, но четвертый десяток стучится в двери хрустящими коленями. Намджун говорит, что произошедшее
в оманском порту — огромная смелость и действительно настоящий героизм. Сокджин поджимает губы и
думает, что это лишь испуг и небывалое помутнение рассудка.
Но если спросить, жалеет ли он, что собственными руками погубил Химеру, профессор лишь с затаенной
гордостью улыбнется.
Потому что он сделал бы это еще раз.
— Профессор Ким, — вырывает из раздумий Намджун, откладывая микрофон на столик рядом; Сокджин
дергается чуть испуганно, отворачивается от стекла, чтобы с любопытством приподнять брови и
выжидающе посмотреть на политика, — если все получится, не хочешь пропустить вечером пару
бокальчиков пива?
Какой-то детский восторг затапливает тело вместе с тем, как на профессорских губах появляется
счастливая улыбка. Он кивает, смотря в по-прежнему теплые глаза Намджуна, и только тихий посвист
Хосока резко отвлекает его, вынуждая развернуться к экранам и...
задержать дыхание.
Лаборант скребет черным маркером по стенке пробирки, и даже за химзащитой видно, как тот широко
улыбается, да только профессор не может оторвать взгляда от мониторов, на которых, сплетаясь в черные
узлы, чуть дрожат нечеткие длинные линии. Хосок морщится, щурится, пытается подкатиться на стуле,
чтобы рассмотреть картинку поближе, Намджун едва ли понимает, что там, как ребенок выжидающе
смотря на профессора, у которого ком слез стремительно грудь поджимает.
Министерский племянник гордо подскакивает к стеклу и прикладывает к нему пробирку, случайно

отпечатывая маркерным следом криво начерканное
CHIMERA 2.0.
Результат их недельных исследований в Пентагоне. Удачно синтезированный геном. Повторная победа над
судьбой.
Сокджин тает в неверящей радости, смотрит на Хосока, на Намджуна, оборачивается обратно к мониторам
и выдыхает негромко щемяще-облегченное:
— С возвращением домой.
***
Канада,
Ванкувер.
— Что же касается эпистемы, то Фуко считает ей корреляцию всего духовного, — один палец на высоко
поднятой профессорской руке сгибается, затем второй и третий, — языкового и вещественного внутри
эпохи. Господа, кто-то из вас знает, что Фуко говорил о целях настоящего историка? На всякий случай не
отвечайте.
По университетскому амфитеатру проносятся смешки.
Профессор Мин чешет единственным несогнутым пальцем обгоревший и облезший нос, разворачивается к
интерактивной доске и переключает маленьким ручным пультом слайд.
— Так вот, исследование эпистем внутри каждой эпохи и является главной целью любого историка. Нашей с
вами тоже. О, это хорошая мысль, — взгляд преподавателя падает на наручные часы, — у нас осталось
двадцать секунд, давайте сейчас всю эту хуе.. херь запишем, иначе вы можете не успеть на обед.
— Профессор Мин, — негромко зовет светленькая тучная студентка, на что тот выжидающе приподнимает
брови, — а что насчет археологии знания?
— Археология знания — это очень интересная вещь, — Юнги откладывает пульт и со смешком опирается
локтями на столешницу кафедры, — но для вечера пятницы, не для утра понедельника. Готов ответить еще
на два вопроса, иначе я опоздаю на булочки с творогом.
— Как ваша командировка, профессор?
— Замечательно, — улыбается Мин, — я вернулся с павлином. Следующий вопрос!
200/206
— Прошу прощения, можно войти?
— За десять секунд до конца пары? — Юнги показательно опускает глаза на часы, пока по аудитории снова
разносятся смешки. Кажется, собирается начаться очередная публичная порка: в университете не по
наслышке знают, как профессор относится к опоздавшим. И если бы не атмосфера заканчивающегося
занятия, внимания к вошедшему было бы приковано намного больше. Студенты, наконец дорвавшиеся до
свободы, начинают шустро вставать с мест, кто-то шумно копошится в вещах и складывает сумку, кто-то
громко созывает на обед, а профессор Мин сцеживает змеиный яд с клыков, чтобы хорошенько так
поиздеваться над опоздавшим — поделом ему.
Поднимает голову, и слюна эта метафорически срывается с губ. Капает на кафедру.
— Так я войду? — улыбчиво, с легкой смешинкой в глазах, мол, сюрприз.
Студенты не слишком следят за профессорской реакцией, хотя многие из них знают вошедшего по
скромным рассказам в перерывах между обсуждением Гегеля. О том, что профессор Мин замужем, знает
почти каждый.
То, что его муж красавец, каких сложно найти, кто-то узнает сегодня впервые.
— Лекция закончилась, молодой человек.
На лице Чимина проступает притворное сожаление.
— Правда?
Видеть его с темной короткой стрижкой оказывается непривычно. Юнги бы сострить неуместно, что видеть
Чимина в принципе непривычно, но он стоит на нижней ступеньке амфитеатра весь такой родной и
красивый, держит в руках лоточек с двумя стаканчиками кофе, и золотая ящерка на его пальце блестит
золотом в свете потолочных ламп.
— Полагаю, мне стоит прийти в другой раз? — еще и дразнится черт, будто бы не видит, как от счастливой
возбужденности приподнимаются профессорские плечи. Смешной такой.
— Я не допускаю вас к своим лекциям вообще, — категорично отрезает Юнги, неторопливо ступая за
пределы кафедры.
Чимин бесшумно посмеивается, отставляя стаканы в сторону, и только они касаются стола, как
профессорские руки крепко хватают и сдавливают в сильных объятиях.
Пак цепляется руками за пиджак на миновой талии, обнимает так же крепко, едва ли не крепче, и в груди
от давления становится больно так, что даже вдохнуть не получается, а Юнги лишь голову поворачивает и
носом вжимается в меховой ворот куртки, дурно пахнущий восточными пряностями. Чимин сквозь улыбку
целует того куда-то в висок, покачивается из стороны в сторону, и выдыхает негромко:
— Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать, профессор Мин.
Юнги приподнимает голову, долго прикасаясь губами к темному виску в ответном приветственном поцелуе,
и с нотками издевательского любопытства интересуется:
— Кто это? Ницше?
— Незачет вам, профессор Мин. Это Оскар Уальд.
Тяжелый выдох Юнги становится слышно на самом верху амфитеатра. Он поднимает голову, на лице —
сконфуженный изгиб бровей да совершенно дурацкая улыбка, и Чимин получает в ответ обреченное:
— Это Бальзак, придурок.
— Не смей упрекать меня, ты из нас двоих философ!
— То есть ты признаешь, что за ум в нашей семье отвечаю я? — бубнит профессор, снова прижимаясь к
чужому виску. Чимин возмущенно дергается:
— Ты подменяешь понятия!
— С возвращением, — выдыхает тихо Юнги, и яростные искорки в абсолютно точно магнетический глазах
Чимина растворяются и тонут, задыхаясь в несоизмеримом по размеру счастье.
Наконец-то он тоже дома.
201/206
***
Великобритания,
Лондон.
В воздухе пахнет бергамотом и пылью бесценных монарших гобеленов. Султан Хейсам довольно улыбается,
отпивая из маленькой золоченой чашечки свой чай, и прихватывает деревянной шпажкой небольшую
зернистую клубнику с сервизного блюдца.
— Сегодня утром я получил новость, что строительство военной базы на востоке идет полным ходом.
Зимний воздух приятной прохладой задувает в щели букингемских окон. Легко подтянув брюки, его
собеседник садится на корточки неподалеку, низким бархатом выдыхая короткое:
— Соединенное королевство всегда держит свои обещания.
Довольно поджав губы, султан лишь благосклонно кивает, со звоном фарфора опуская чашку на стол.
— И мы в ответ держим свои. Ваши ученые могут проверить, внутри однозначно оригинал.
На сухих точеных губах появляется короткая улыбка. Ювелирные пальцы осторожно скользят по
металлическим стенкам, и над полом белым туманом густо разливается леденящая дымка азота. Она
стелется покрывалом, опутывает ноги в дорогих глянцевых оксфордах и медленно рассеивается, совсем
чуть-чуть не доходя до обеденного стола.
— Не будем испытывать на прочность наше с вами доверие, господин.
Раскатистый смех султана тонет в высоте расписных дворцовых потолков. Отдышавшись, он лишь
свободнее расставляет под столом ноги и с легкой задумчивостью выдыхает:
— Никогда не думал, что буду играть на стороне зла.
Подушечка пальца скользит по практически стертой маркерной надписи, криво вьющейся вдоль целой, чуть
пыльной стеклянной пробирки.
— В этой истории нет протагонистов. Все мы делали одинаковое зло, просто у каждого были свои цели.
— Какие цели были у тебя, милорд?
Крышка с звенящим хлопком опускается обратно на металлический короб, и остатки холодной азотной
дымки белой краской растворяются в воздухе. Лорд Ким сжимает Химеру в своих руках и с мягкой усмешкой
поднимается на ноги.
***
— Заключенный два-три-девять, — голос начальника охраны, гнусавый и ржавый, как старые тюремные
трубы, гремит в ночном коридоре неожиданным громом, — заключенный два-три-девять, на выход.
Решетка общей камеры отодвигается с механическим писком, охранники тут же наводят прицелы
автоматов на двух уголовников, которые в любую минуту могут сорваться прочь через открывшийся выход.
Они не спят. Сверкают стеклянными глазами, горящими от слабых коридорных огней.
Пентонвиль спит.
Конвоиры скрипят резиновой подошвой, минуя отсек за отсеком. За спиной остается бетонный лабиринт и
пункт досмотра, на котором с протертых запястий снимают наручники. Небо над тюрьмой черное, низкое.
Его подсвечивают крупные уличные прожекторы, из-за которых пар, срывающийся изо рта, выглядит
непривычно густым и белым.
На улице холодно, на свободе неожиданно тепло.
Под ногами хрустит промерзшая земля. Чонгук идет вперед, в спину ему долетает громкое эхо:
— Заключенный два-три-девять, Чон Чонгук. Именем Её Величества вы подлежите условно-досрочному

освобождению в связи с обеспечением национальных интересов Соединенного королевства.
В этой истории нет протагонистов.
Лорд Ким стоит перед одним из слепящих прожекторов, смотря на наручные часы. Когда он поднимает
202/206
голову и вынимает изо рта тлеющую сигарету, последний конвоир уходит, оставляя свой пост. Чонгук
улыбается.
«Есть ли у вас... дом?

Дом в человеке, лорд Ким»
Тэхён выдыхает дым, тянет руку с сигаретой вперед и совсем не моргает, когда Чонгук, подойдя ближе,
принимает её с таким волшебно-дразнящим:
— Соскучился?
Все мы делали одинаковое зло.
На Туманный Альбион опускается долгожданный декабрьский снег.
203/206
Примечание к части Я надеюсь, что Вы будете счастливы в следующем году.
2020 год подарил мне Химеру, а следом за ней и Вас — я хочу сохранить это счастье так же, как милорд Ким
и Чонгук пытаются возродить и сохранить своё.
Хорошего Вам чтения и счастливого Нового года.
**Предупреждение:** внежанровый и гиперромантичный сиквел, происходящий после основных событий.

Просто захотелось.
Хронологически это события между Цитаделью и полным освобождением Чонгука; после дела Химеры он на
некоторое время вернулся в тюрьму.
Бонус. Революция
Зимний лондонский дождь пулеметной дробью моросит по бетонной тюремной крыше, овитой
наэлектризованным кружевом колючей проволоки и покрытой свежей ледовой коркой. В щели задувает
холодный ветер. Маленькая лужа ржавой воды около бачка несет неприятным канализационным дурманом.
Чонгук соврет, если скажет, что скучал по этому вездесущему запаху дерьма, но ему определенно не
хватало жизни вдали от информационного шума и вечно беснующихся вокруг людей.
Не то чтобы тюремная камера является лучшим способом побега от реальности, но вчера вечером у Чона
заложило ноздри подступающей рождественской простудой, и жизнь на нарах без дурной вони стала на
ступеньку ближе к необитаемому острову или, быть может, какому-нибудь уютному пустому отелю на краю
света. Он бы, может, и сбежал на тот самый край, да только далеко туда ехать от Лондона одному вечно
недовольному и неприкаянному...
— О чем думаешь?
Милорд Ким сидит на полу, разложив по ту сторону решетки свой пиджак и расстегнув тугую жилетку. Его
брюки наверняка безбожно растянулись на коленях, праздничный костюм замарался от пыльного бетона, а
застуженная поясница будет ныть на следующее утро, но ему будто бы совсем все равно. Он пару часов
назад был позади королевской семьи, сопровождая её на благотворительный вечер, посвященный
Рождеству; давился всухомятку имбирным печеньем, которое ненавидит всей душой, улыбался премьер-
министру Конго (который на вечере вообще залётный, но Чонгук его не осуждает, Республике сейчас как
никогда нужны деньги), а затем, будто в сказке, пробила полночь и от милорда осталась только терпкая
поволока парфюма.
Чонгук чувствует его запах даже сквозь заложенный нос, сидя по ту сторону решетки и впервые стараясь
дышать полной грудью. Он слышит вопрос будто через вакуум собственных мыслей, залипает безбожно на
то, как Тэхён превращает уложенную челку в кучерявый ворох на лбу, и тянет руку к разложенной перед
камерой шахматной доске, чтобы передвинуть коня на F3.
— Ни о чем существенном.
Тэхён несколько долгих секунд смотрит в ответ, прежде чем вновь опустить глаза к партии и срубить
удобно открывшуюся вражескую пешку своим ферзем.
Он с недавнего времени заезжает каждый вечер.
Чонгук неделю как вернулся в тюремную камеру, и одному только черту известно, отчего милорд Ким
обивает её пороги с завидным постоянством. Чонгуку вот известно. Мысль эта не удерживается внутри,
сверкнув на лице широкой внезапной улыбкой.
— И вот опять.
Тэхён растрепанный весь, расслабленный, чуть-чуть, может быть, озябший от зимних тюремных сквозняков,
но, что самое главное, сидящий перед решеткой и, как в старые добрые, размышляющий над очередной
шахматной ловушкой. Раньше они играли ради умственного напряжения, сейчас для того, чтобы снять его
после долгого дня. Чонгук хотел бы подумать над тем, что делать с сепаратистским движением на юге
Африки или с очередной любовницей немецкого канцлера, но милорд жмурится, громко зевает, и какие
вообще к черту канцлеры?
— Её Величество последние дни сама не своя, — неожиданно хрипит тот, хорошенько отзевавшись и
потянув назад затекшие плечи; Чонгук одним взглядом просит продолжить, и Тэхён бездумно двигает
шахматную фигурку вперед, негромко объясняя, — Президент Туниса в шаге от того, чтобы объявить
Соединенному королевству военный ультиматум.
— Из-за недавнего конфликта?
— Да.
204/206
Милорд устало следит за тем, как Чон тянет руку через решетку и делает свой ход, а затем продолжает:
— В Тунисе сейчас нестабильная политическая ситуация. Если этот старый глупец затеет войну, она грозит
ему большими проблемами. Как и нам всем.
— Ты переживаешь?
— Я прогнозирую.
Чонгук хмыкает. Сбивает своим конем чужую пешку, подставляется нещадно, пытается заманить милорда в
ловушку фигур, но тот не ведется. Пропускает красивый ход, игнорирует снова дующий из щелей холод и
улыбается в ответ самыми уголками губ. Чонгук соврет, если скажет, что он не скучал по этому.
Скучал. Безумно скучал.
— Не переживайте, милорд, — Чон наклоняется вперед и прижимается к решетке виском, раздражая

разомлевшего Тэхёна официальным обращением, — ради вас можно и войну затеять.
Тот усмехается, и в зеленых глазах наравне с весельем мелькает затаившаяся тревога.
— Иногда сохранение мира стоит дороже войны.
Чонгук не отвечает. Он цену мира знает, как никто другой.
В итоге молча делает ход, радуясь, что не нужно далеко тянуть руку, а затем наблюдает, как Тэхён
неторопливо озирается по сторонам, лезет в карман смятого пиджака и достает оттуда маленькую
коробочку.
— Недавно я был в больнице, — говорит, протягивая её через прутья решетки, — и у меня есть для тебя
подарок.
— Мы снова начинаем ухаживать друг за другом? — любовно подначивает Чон, но подарок принимает.
Канун Рождества напоминает о себе бархатом коробочки и праздничным галстуком, полуспущенным с
лордовской шеи.
— Тебе все мало.
Чонгук усмехается и мягко снимает крышку.
В тюремной тишине, разбавленной глухой капелью водопроводных труб, голос заключенного звучит громче
обычного.
— Это твой? — спрашивает, осторожно касаясь подарка мозолистой подушечкой пальца. Грудь его
разгоняется в тяжелом взбудораженном дыхании, волоски на предплечьях поднимаются в мурашках, а
сердце за грудиной решает вслед за своим хозяином — сойти с колеи, когда милорд отвечает тихим:
— Мой.
На подушечке из темного бархата зуб. То ли верхний, то ли нижний — явно один из тех, на которых у лорда
не стояли виниры.
— Когда он заболел?
Не похож на зуб мудрости, и выглядит весьма здоровым. Чуть желтоватый, бугристый, с длинным острым
концом.
Тэхён улыбается, поднимая глаза вверх.
— Он не болел.
А Чонгук и забыл, каково это — ощущать себя настолько влюбленным, что огнище струится по венам.
Милорд же доволен, по глазам видно. Впечатлил, из себя вывел, влюбил заново — Чонгук осторожно
закрывает коробочку, сжимает её накрепко пальцами и прячет в нагрудный карман тюремной робы. Слева.
На шахматной доске у них безвыходная ситуация: Тэхён опускает руку, занесенную над фигурами, когда
понимает, что ни ему, ни Чонгуку нет полей, куда можно ходить. Давненько они не играли вничью.
Милорд поднимает глаза на заключенного, задумчиво сидящего по ту сторону, и неожиданно

любопытствует:
— Ты приготовил мне рождественский подарок?
205/206
Не переживает об условностях вроде тюрьмы, не смотрит на камеры наблюдения, не интересуется
наличием у Чонгука связи, потому что знает — подготовил. Кажется, даже на несколько лет вперед.
Наверное, милорду не стоит знать, что несколько лет вперед — это, на самом деле, семьдесят, и где-то на
половине этого удушающего срока Чонгук предусмотрел собственную смерть. Она не должна помешать
милорду находить подарки под новогодней елкой, потому что ничего не должно помешать.
Чон думает об этом, когда наклоняется к решетке вплотную, тянет руку вперед и вплетает пальцы в
чернявые лордовские кудри за ухом. Они липкие от геля, жесткие, но ютящиеся между пальцев знакомыми
колечками, от чего грудину щемит где-то под бархатной коробочкой.
Ощущать, что ради тебя готовы поступиться с собственной спокойной жизнью, — лучший новогодний
подарок. Чонгук получил его в канун этого Рождества, Тэхён видит это по дрожащим бликам, затаившимся
в уголках черных глаз, и не может не улыбнуться.
Прутья между ними толстые, металлические, предательские. Милорд тянется вперед за рукой, влекущей
прямо к решетке, и не удерживается от смешка, когда Чонгук вжимается в него носом.
Сидит и дышит огнем, трется, осторожно поглаживая кожу за ухом. Милорд прижимается сухими губами
туда, куда достает, — до щетинистой щеки, и прикрывает глаза, позволяя этой самой щетине царапать его
кожу в травящих душу ласках.
Чонгук по-старчески скромно целует милорда в губы. Потом пару раз в гладко выбритый подбородок, так и
замирая, чтобы просто посидеть и подышать. Тэхён усаживается удобнее, умещает губы на чоновом носу и
чуть улыбается, ощущая, как чужая сальная челка щекочет его лоб.
Они расцепляются заполночь.
***
Милорд просыпается под утро, когда в полной темноте виднеется лишь блестящий в фонарном свете
дождь. Встает, лениво тянется к разрывающемуся в звонке телефону и прикладывает тот к уху, хрипя и
промаргиваясь в сонном:
— Слушаю, Ваше Высочество.
Принц Чарльз на другой стороне провода — возбужденный. Он здоровается, пока милорд встает с кровати,
справляется о его здоровье, пока тот спускается по холодной лестнице вниз и другим ухом слушает
цоканье когтей проснувшейся Идунн.
— Я бы не стал будить вас, если бы не новости.
В темноте зала россыпью светлячков горит украшенная рождественскими игрушками ель. Милорд тонет
пальцами ног в теплом ворсистом ковре, когда подходит ближе, и в чуть слезящихся спросонья зеленых
глазах бликами рассыпаются золотые гирлянды.
— Что случилось?
Беспокойная белошерстая Идунн бодает мокрым носом лордовскую ногу, подталкивает того ближе и со
скулежом ложится на передние лапы. Тэхён ведет по её бугристой спине ладонью, когда присаживается на
корточки и опускает взгляд вниз.
Принц Чарльз в телефоне хрипит:
— Вторая Жасминовая революция в Тунисе. За одну ночь боевики штурмовали здание парламента,
Президент сложил свои полномочия сорок минут назад. Представитель оппозиции только что звонил в
Букингемский дворец, они просят возобновления дипломатических отношений. Её Величество вызывает вас
на экстренное совещание.
Тэхён тянется вперед и совсем не дышит, когда находит под елкой большой букет белоснежных цветов.
— Передайте Её Величеству, что я буду через тридцать минут.
Воздух пахнет хвоей, ночным морозом и жасмином. На пальцах липнет золотистая пыльца.
Выключенный телефон остается лежать на ковре, когда Тэхён поднимается на ноги и поворачивается к
окну. Из груди рвется смех, пока тело утопает в теплой волне щекотливых мурашек.
«Я думал подарить Вам цветы, но без революции они пусты и безвкусны.

Счастливого Рождества, милорд Ким»
206/206
Идиот.
Какой же он идиот.
Милорд Ким опускает букет, позволяя себе негромкое в пустоту:
— И тебя, Чонгук.
Идунн довольно урчит, смотря куда-то в окно и активно виляя хвостом.
Лондон встречает новый декабрьский день.
207/206

Himera

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Himera

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Ссылка на материал: https://ficbook.

Публикация на других ресурсах:

После каждой главы находятся справочные материалы, в которых объясняются

Данный текст не ставит своей целью оскорбление представителей какой-либо

Иллюстрации к главам от замечательной hagu:

Постеры от Кашель из космоса:

Трейлер к работе от hopememeow: https://vk.com/video-131869539_456239498

Ему никогда не было так тошно. И страшно.

Вертолетные лопасти загораживают низкое грузинское солнце.

Оно каждую секунду сгорает, отдавая свое тепло.

Сокджин сгорает вместе с ним.

Соединенные Штаты Америки,

В полумраке текст на выданных документах кажется одной большой типографической ошибкой,

Так сказать, весь военный потенциал американской нации прямо на ладони.

Брошенная в раздражении ручка с характерным треском отскакивает от столешницы и укатывается куда-то

— Мистер Ким, у вас какие-то проблемы?

— Тогда будьте посдержаннее, мы все не в восторге сейчас здесь находиться.

— Господин Министр, — генерал Данфорд и все присутствующие приветственно кивают, не отвлекаясь на

«Министр Обороны Соединенных Штатов Америки».

Названный Профессор Ким, черноволосый широкоплечий мужчина с азиатским разрезом глаз и

Как и свежий ожог на его шее.

Ким Сокджин замолкает.

— Терпение, генерал Майли.

— С какой вероятностью взрыв уничтожил вирус, находящийся в контейнере из бронированной стали?

Генерал кривит губы.

— Резюмируйте, профессор, — голос раздается со стороны светловолосого мужчины, Ким Намджуна, за

Генерал Майли вскипает:

Сокджин, чуть помедлив, кивает.

— Спасибо, господин Министр.

Производство биологического оружия, конечно, не преступление.

Приякорился, чтобы не потерять себя в суете государственных разговоров.

Сокджин давится воздухом и не может удержать истерический смешок.

— Как вы себе это представляете, господин Министр?

Забавные эти политики.

— В вашем распоряжении абсолютно все сотрудники специальных служб в Соединенных Штатах и за их

И смешно, и хочется плакать.

Министр задумчиво кривит губы.

— Отправьте официальный запрос в миграционную службу Грузии, — не предлагает, а, скорее, дает

— Хотелось бы верить, — поджимает губы Сокджин.

Министр не смотрит на их уход, когда начинает мысленно готовиться к худшему.

Сомнительное удовольствие — лежать на полу посреди Министерства обороны. Не так Сокджин

**SM-65 Atlas** — первая межконтинентальная баллистическая ракета, разработанная и принятая на

Сокджин смотрит на кофейное пятно, медленно расплывающееся по белоснежной ткани

Блядство, настоящее блядство.

Остатки кофе на пальцах профессор совершенно безжалостно промакивает собственными белыми

Бесит, как же его все бесит.

В те моменты Ким сравнивал себя со свежепостиранными белоснежными простынями, еще мокрыми,

Наверное, хотя профессор за все время ни разу в глаза их не видел.

Зато живой. Уверовавший во всех святых, наполовину обезображенный, но живой.

В пизду такие развлечения, лучше бы реально сгорел.

Проще уж было сгореть.

Если, конечно, Ким Намджун умеет плавать.

Глупое и бессмысленное рассуждение.

Профессор вскидывает брови.

Сокджин усмехается уголком губ.

Нихера не забавно, откуда он знает, как работает кулер для воды?

Этой информацией вообще можно делиться? Его не посадят?

Слишком часто он стал нервничать и тушеваться по пустякам.

— Вы выглядите разочарованным, — подмечает Намджун с легкой улыбкой. Профессор, у которого брови

— Я, скорее, немного удивлен.

— Что ж, — Намджун тактично не задерживается взглядом на запятнанных брюках и прижимает ладонь к

— Пятнадцать, — с тихим смешком отвечает он.

— Вы молодец, — неожиданно подбадривающие улыбается профессор, — я в свое время и до пятнадцати не

SM-65 Atlas — первая межконтинентальная баллистическая ракета, разработанная и принятая на

Шрифт Брайля — рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения

Спектрофотометр — прибор, с помощью которого изучают химический состав вещества;