Ему кричали: «Ну спой, Нафтул!» — „Komm, sing, Naftul!

“ – sie baten ihn,

А он лишь руками махал.
До соликамской тюрьмы дотянул
И из неё не сбежал.
Куда бежать, если всюду смерть
За ним шагает, косой грозя?
А здесь так жалобно просят спеть,
Будто без песен нельзя.
Er trat aber schüchtern zurück.
Wie schön wäre es, aus dem Lager zu flieh´n,
Doch hier verließ ihn das Glück.
Wo kann man denn fliehen, wenn der Tod
So fest an seinen Fersen bleibt?
So klagend bitten sie ihn, als ob
Sein Singen wäre ein Heil.

А где же твой голос, ответь, Нафтул,
И что ты делаешь здесь?
Как в синагоге ты ре тянул —
Город запомнит весь.
Горели свечи, блестел атлас,
И служка читал Агаду —
И славно вспомнить об этом сейчас,
В тридцать девятом году.
Wieso doch steht er so stumm und still?
Was ist denn jetzt los mit ihm?
Wie klar und schön sang er die Tehilim -
Vergessen kann man es nie.
Die Kerzen brannten hell und sanft,
Der Satin glänzte – war das ein Traum?
Denn ehrlich glaubt man in solche Sach´n
Im Jahr neununddreißig noch kaum.

И встал Нафтул, и кашель пропал, Und stand

Борода — как смоль, а лицо — как мел.
…
И пел он так, как когда-то певал,
Denn Singen ist Heil? - Ach, Kram!
И как никогда не пел.
Und qualmte die Nacht, und schlug die Nacht,
Он слышал гомон больших площадей,
Doch der Tag brach nie wieder an.
И голос его не дрогнул, не стих.
Он видел дочек своих дочерей,
Сынов сыновей своих.

Он пел и видел, как брата брат

Предаст, не меняясь в лице,
И как карательный ждёт отряд
Учительницу на крыльце.
Грядущее крови своей и страны
Открылось ему наперёд —
И кто в Канаду сбежит от войны,
Кого саркома добьёт.

Он видел далёкие злые края,

Меня в толчее метро…
А рядом, дыхание затая,
Молчал соликамский острог.
Так жалобно просят — как не помочь!
Без песен нельзя? Да брось!..
И билась ночь, и курилась ночь,
А утро не началось.