Эли Шей нфельд.

Лекции по "Тотальность и бесконечность"

(3.3). 3 июня 2022
https://youtu.be/eCMOqcB7T6U

Речь идет о том, что в каких-то крайних ситуациях раскрывается то, что в Хасидуте называется
«Точкой Машиаха», точкой спонтанности, точкой сущности души. По крайней мере, у меня
ощущение, что он говорит об этом. Так это выглядит.

Люди могут быть хорошими или плохими, но не государство.

Можно сказать «хороший» и «плохой» о человеке, но не о стране. Речь идет об индивидуальной

ответственности для человека, которая проявляется именно в ситуации войны. Галичское:
«Можешь выйти на площадь» - это, кажется, то, о чем он говорит.

Это «мессианское» исправление, оно именно такое. Мне кажется, что это аналогично понятию
сверхсознательного, как это объясняет рав Ицхак Гинзбург. По крайней мере, это моя ассоциация.

Еще одна идея, которая у меня возникла относительно нашего сегодняшнего обсуждения на
нашем телеграм-канале. Чем отличается живой человек от мертвого? Есть много отличий, но, тем
не менее, какое-то одно.

Комментарии:

- Он меняет энтропию, как говорится, мертвое движется – ничего не делает, а живое меняет
энтропию.

- Хорошо, но это немножко не в тему нашего урока.

Очень просто. Способность живого существа, даже не человека, а любого живого существа – это
способность чувствовать боль. Я говорю в контексте наших вчерашних обсуждений.

Чувствую ли я боль другого человека или нет? Вот, собственно, и весь вопрос. И если я не чувствую
боль, то что? Относительно России и Украины. Мои мозги говорят мне, что, конечно, русские –
сволочи, а украинцы страдают и мучаются. И что? Я чувствую боль или нет? Это только мои мозги и
все? Тогда это мало чего стоит. Тогда это та самая мораль, которая протянула ноги во время Второй
мировой войны. Мораль, идущая от мозгов, а не от сопереживания.

Таким образом, вернуть человека к жизни – это вернуть ему способность чувствовать боль. И, судя
по ответам и обсуждениям, многие участники обсуждения, такое впечатление, что их можно
протыкать иголкой и они ничего не будут чувствовать. То есть душа омертвела. Разум понимает,
как правильно, как неправильно, а душа мертвая. Это не обвинение, это не приговор, это просто
диагноз. И когда душа мертва, то говорят какие-то общие, общеправильные вещи, но это все
равно мертвая душа.

Теперь, тут есть такая тонкость. Это общее состояние, это не состояние кого-то лично, это общее
состояние очень большого количества людей, которые потеряли способность чувствовать боль. И,
соответственно, потеряли способность сопереживания. И, соответственно, у них могут быть
прекрасные теории: как правильно, как неправильно, и что все правы, и всех надо понимать, и все
такое. Но они мертвецы.

Вопрос, что с этим делать? Можно сказать: да, яд, которым их напоили, политкорректность,
политическая демагогия, которую они слышат в своих странах, прекрасно. Человек, которого
привезли на каталке в больницу, будет спрашивать, конечно: где он выпил этот яд? Но вопрос в
другом: можно ли его вернуть к жизни или нет? Собственно, ради этого мы собираемся здесь.

Есть такое хасидское выражение, достаточно оригинальное. Есть понятие «рацон», «рацон»
означает «воля». Например, если я праведный еврей, то у меня должны быть воля, желание,
радость, например, от исполнения мицвот. А что, если нет? Отвечает хасидизм: тогда у меня
может быть желание для желания. То есть я не чувствую в себе большого желания и радости от
исполнения заповедей, например, но я могу желать, чтобы у меня появилось желание. А что, если,
спрашивает вопрос (где-то у рава Гинзбурга), что, если у меня нет даже такого желания второй
степени? Окей, может, у тебя есть желание третьей степени. То есть я хочу желать желать желать
учить Тору и соблюдать заповеди.

То же самое: может быть, человек не чувствует боли, он мертвый. Но, может быть, ему больно от
того, что он не чувствует боли. Это уже что-то. А что, если человеку не больно от того, что он не
чувствует боли? Может быть, ему больно от того, что ему не больно от того, что он чувствует боль.
Вопрос, сколько можно повторять такую итерацию, и где-то рав Гинзбург говорит: до 20 раз. На
кого-то он при этом ссылается.

Это ситуация, на мой взгляд, что многие из нас не чувствуют боли, и поэтому они реагируют из
мозгов. Хасидут говорит, что если тебе хотя бы больно от того, что ты не чувствуешь боль, окей,
уже можно попробовать привести тебя в чувство. И это, собственно, то, что Хасидут хочет делать,
то, что Тора хочет делать.

Я читаю комментарии и сразу видно: один говорит из боли и с болью, а другой говорит: «Ну да, но
все равны, но все правы». Тебе больно или тебе не больно, вот вопрос. Это такая боль, которая
выводит тебя из состояния покоя, или нет, вот вопрос.

Понятно, что все процессы уподобляются рождению. Исход из Египта – это рождение, рождение
личности. Что такое исход из Египта? Это боль родов. Что такое боль родов? Это запредельная
боль. Рождается человек, только когда он чувствует запредельную боль. Если это боль, которую
можно еще терпеть, наверно, это не та боль, которая рождает личность. И по-моему, эта тема
здесь. Эта запредельная боль, которую человек может почувствовать, - это то, что меняет человека
по-настоящему. Это тот мессианское исправление, о котором, кажется, говорится здесь.

Возвращаемся к нашему тексту. Это конспект, поэтому временами отрывочен, временами

непонятен. Мы пытаемся каким-то образом соединить концы и понять, куда идет речь.

Мы любим говорить о странах как хороших и плохих, и это только показывает, что это,
наверное, неправильно.

Этот текст Левинаса – это не для того, чтобы рассказать нам то, что мы уже знаем, или думаем,
что знаем. Они приходят, чтобы разрушить эти наши знания. И Розенцвайг тоже.

Розенцвайг говорит, что понятия «хороший» и «плохой» относятся к людям, не к странам.

Это относится к людям, к личному выбору человека.

Здесь я хочу присоединить начало текста Левинаса, для того, чтобы соединить два этих чтения,
два этих прочтения. Это необязательно, но когда Левинас говорит, не обманывает ли нас
мораль. Разве война не есть последний экзамен для нравственности? Может быть, есть вторая
сторона этого выражения.

Когда Левинас говорит, что война отменяет мораль, он хочет сказать, что нет никакой морали на
войне? Или он говорит наоборот? Это значит - разделение между хорошими и плохими
осуществляется, когда нет никакого учреждения, которое берет на себя ответственность,
которое отвечает за то, чтобы моральные принципы соблюдались, как это происходит в
обычной ежедневной жизни.

Это перекресток, на котором нет светофоров, когда что-то идет не по плану. То есть как будет
действовать человек в экстремальной ситуации. У рава Гинзбурга это классика, что в стандартных
ситуациях человек управляется мозгами, а в нестандартных ситуациях раскрывается глубина
бессознательного. И Всевышний постоянно нас подводит к этим нестандартным ситуациям. Это,
может быть, даже какие-то мелочи. И когда от человека требуется спонтанная реакция, она
показывает – что у нас есть внутри.

Война – это состояние, когда все учреждения разрушаются, перестают действовать.

Обязательства вдруг становятся гораздо менее обязательными. И здесь становится возможным
разделение между хорошими и плохими. Может быть, это банально, но на самом деле это не
так банально.

Что происходит, когда нет никакого принуждения, нет никакого «контролера», нет никакого
организатора и так далее? Когда мы возвращаемся к состоянию дополитическому в известном
смысле.

Грубо говоря – когда мы возвращаемся в первобытный лес.

Война возвращает нас в первобытное состояние.

Была такая фраза, что война – это чистое бытие. Война снимает все маски, человек возвращается в
каком-то смысле к своему первобытному бытию, дополитическому. «Выходит из города» - как вам
нравится такая фраза? Кто помнит, в каком контексте мы говорим о том, чтобы выходить из
города?

Рав Ицхак Гинзбург говорит о том, что Хасидут – это выйти из города. «Город» означает также и
ишув а-даат, сознание. «Жить в городе» – это когда ты контролируешь сознание. Выйти из города –
это выйти из сознания к спонтанности и к природности. Политика происходит от слова «полис»,
«полис» означает «город». И поэтому война – это когда ты выходишь из города в лес. И там
открывается, чего ты стоишь.

С точки зрения людей, которые воюют на войне, это война всех со всеми, как Гоббс объясняет
это, когда он хочет нам сказать, что такое природное состояние.

Как раз эта же идея: война – это возвращение к природному состоянию. Нет контролера, нет
«учительницы», которая может вмешаться и разнять конфликтующих детей. И есть природная
составляющая.

Интересно, что в этом смысле конфликт между Украиной и Россией - Украина постоянно
обращается к Западу в качестве такой учительницы: «Ну, посмотрите, что этот хулиган со мной
делает». Я ничего не говорю, но есть в этом нечто… Это правильно или это неправильно? То есть
политически это, конечно, правильно, что обращаются к Западу. Но есть в этом нечто ненастоящее.
По крайней мере, в том абсолютном смысле войны, о котором говорится здесь. Абсолютный
смысл войны, это ты вышел из города, ты находишься в диком лесу и там, у кого крепче кулаки, тот
и победит. Розенцвайг говорит: это не аморально. Это обыденное состояние вещей. Это
природное положение вещей.

Дальше продолжает Эли Шейнфельд:

У нас никогда не бывает такого природного положения вещей.

Мы в цивилизации, у нас постоянно есть контролеры, полицейские, добрые люди, пацифисты,

которые пытаются остановить любой конфликт. И поэтому мы никогда не находимся в этой
природной ситуации. Но Гоббс говорит: вы хотите знать, что такое природная ситуация?
Посмотрите на те страны, которые воюют друг с другом, это и есть природное, нормальное в
каком-то смысле состояние вещей.

Возвращение к этому природному состоянию – это то место, где становится возможным

различение между хорошими и плохими, между Сыновьями Света и Сыновьями Тьмы.

То есть, там, где нет полицейских, контролеров, воспитательниц, а когда есть прямой мордобой.
Жестоко.

Ученик:

- Но ведь это (=война) между сильными и слабыми, а не между добрыми и злыми?

Война между сильными и слабыми, кто сильнее, тот побеждает? И тогда понятно, что Украина
обращается к Западу. И тогда они сильнее, и тогда они побеждают.

У Гоббса, которого мы только что цитировали, сильные – это эволюция. Сильные выживают.
Дарвинизм. Как правило, побеждают злые, разве нет? Если ты хочешь быть хорошим, то ты не
победишь на войне.

Эли:

- Не дай Б-г, это не то, что я сказал.

На первый взгляд война – это война между сильными и слабыми и побеждает сильный. Так Алтер
Ребе пишет в Тании, что на войне побеждает сильный.

Эли говорит: нет, речь идет не об этом. Тут тонкий момент. Потому говорит: нет-нет, это то, что он
говорит. Он – по-видимому, Гоббс. Когда Гоббс говорит про природное положение вещей, то, по-
видимому, это сильные и слабые?

Эли отвечает:

- Нет.

Ученик:

- На войне побеждает тот, кто победитель, тот и хороший? Нет?

Э.: - Нет, это не то, что он говорит.

У.: - Тогда что?

Э.: - Это последнее испытание, самое сильное испытание, которым испытывается человечество.
Последняя война, то есть война Последних Времен приводит к полному разделению, к
абсолютному разделению между людьми, между хорошими и плохими.

Это мессианский стих, в Книге Даниэля – «очистятся и исправятся…». То есть последняя война – это
последнее разделение между хорошими и плохими, между добрыми и злыми. Не между
победителями и проигравшими. Это политическая война. Так мы сказали.

Между добрыми и злыми. И нет между ними промежуточных состояний.

То есть нет полудоброго и полузлого. «Я понимаю одну сторону и я понимаю другую сторону» –
это ситуация, в которой еще нет никакого различения. Это ситуация смерти. Если я не различаю
между добрыми и злыми – это состояние, когда человек не чувствует боль, когда он мертвый и
когда он вообще не находится в состоянии исправления или различения. «Берур» означает
«различение».

Нет промежуточных состояний, в этом вся идея.

Комментарий Ольги:

- Мне кажется, ваша интерпретация очень категорична. Если человек не различает между
добрым и злым, а что значит не различает? Может он так различает в своей душе, что у него
крик из души идет: «Как же вы не видите? Вы, добрые, не видите в этих злых хорошее. А вы,
злые, не видите что-то в этих добрых». Что значит не различает, вот так прямолинейно и
однозначно? Нельзя так говорить, моя душа просто кричит. Есть здесь другие аспекты.

- Если душа способна кричать, значит, что пациент небезнадежен.

Еще раз повторяю, я цитирую здесь Эли Шейнфельда, это не мои слова. Он говорит: нет
продолжения, непрерывности между этими двумя. Еще раз говорю: речь идет о мессианской
войне. Последняя война, война Машиаха, война Последних Времен, война между Гогом и
Магогом. Дальше он все это объяснить в духовном смысле. Что это происходит не в Конце Времен,
а здесь и сейчас. Это ситуация полного различения, полного разделения между добром и злом.
Как говорится, обычная ситуация, когда добро и зло перемешаны. И последняя война ставит
человечество в состояние, когда полностью очищается и полностью становится ясным – где добро
и где зло. Так понятней?

- По этому поводу тоже можно сказать тысячу вещей. И то, что это война Последних Времен,
вы всегда говорите, как только мы начинаем подавать признаки мешихизма: «О, да куда тебя
занесло. Это же только в конце, не забудь. Ты находишься здесь, поэтому до конца не смотри».
Так если это в конце такое разделение, когда мы точно будем видеть: где добро, а где зло, так
это же в конце. А сейчас мы все-таки видим здесь людей тоже.

- И это то, что мы говорили об этом вчера. Он говорит, что представление о Последних Временах
как о последних временах буквально – это детство, это детский сад. Он говорил об этом выше. Что
если вы думаете, что Последние Времена – это последние времена буквально, то вы еще не
выросли из детского сада.
- Тогда получается, что то, что вы говорите, что вот сейчас можно четко разделить между
добрыми и злыми, то это Последние Времена, это детский сад.

- Нет, он говорит о том, что у Гегеля Последние Времена – это последние времена, у Гегеля это
светская версия Последних Времен, эсхатологии пророков. Но Эли говорит, что Последние
Времена – это здесь и сейчас.

Комментарий Паши:

- Мне кажется, что вчера шла речь о том, что любая война, может быть, отсылает к войне
Машиаха. Вчера это очень четко прозвучало.

- Да. Детской понятие Последних Времен – что это будет когда-нибудь, а взрослое понятие
Последних Времен – что это здесь и сейчас. Когда это здесь и сейчас? – Это состояние войны. Это
абсолютное разделение добра и зла может произойти только в экстремальной ситуации. Он не
говорит: давайте напряжем свои мозги и разделим между добром и злом. Нет, не разделите.
Когда вы будете в состоянии войны Гога и Магога, каждый в том, в чем он должен воевать, вот там
вам, возможно, становится ясным, становится понятным, где хорошие и где плохие.

Комментарий Ольги:

- Это то, о чем я говорю. Вы не разделите между добром и злом. Только в Конце Времен. А
сейчас невозможно это сделать. И четко заявить: это черное и белое. Оно все равно
перемешивается.

- Да. Если человек убегает от войны, он не может разделить. Если он не мобилизован и не

призван, так он не может разделить, он говорит: все серое. Но он может пойти на войну.

Война Гога и Магога – это не война, в которой кто-то побеждает. Война Гога и Магога – это война
в ее чистом аспекте. Это война, после которой нет больше ничего.

Последнее испытание. Он говорит: война Гога и Магога – это последнее испытание. Какая
ближайшая аналогия? Очевидно. 10 испытаний Авраама. Последнее испытание – война Гога и
Магога Авраама была, когда ему сказали: «принеси своего сына в жертву». То очищение, которое
он прошел за все девять предыдущих испытаний, включая, что его бросили в печку, включая, что
был голод в Египте, включая, что забрали жену в дом фараона и прочее, это все было
предварительное очищение. Окончательное очищение и исправление – это только последнее
испытание, вот это война Гога и Магога. Я бы сассоциировал с этим.

Еще раз. Война Гога и Магога – это не война, в которой кто-то побеждает, не об этом речь. Это
политическая война. Мы не говорим о политической войне. Это война в ее чистом аспекте. Война,
после которой больше ничего нет. Это не война, которая создает новую реальность, в которой
сильные победили, а слабые проиграли.

Война – это сильные и слабые или добрые и злые? Это смысл последней войны. Очищение,
разделение между добрыми и злыми.

У.: - Когда он говорит о войне, он не просто говорит о светской войне за территорию, но он

сравнивает это с войной за внутреннее состояние человека?
То есть это что, война за мидот, за эмоциональные качества? Он сравнивает это войну с войной
добра и зла?

Э.: - Нет, это как раз то, что нельзя сказать. Это как раз то, куда нас несет наше религиозное
воображение. Война мидот, война быть порядочным человеком. Но это то, что текст
Розенцвайга не хочет сказать или не говорит, и это его новость. Поэтому религия не видит такого
мира Последних Времен, то, что человек может сделать. Это не исправление войны, когда
добрые побеждают, а злые проигрывают. Это война, которая в глубоком смысле уже не
политическая война.

Когда Розенцвайг говорит, что всякая война в сущности такая, он говорит нам нечто о сущности
войны. Он не говорит о том, как та или иная война вписывается в исторический контекст. Страны
воюют, есть политические решения и так далее. Если мы останавливаемся в войне - 1916 год,
война не заканчивается, мы в разгаре войны.

Мы в середине войны, и, тем не менее, он говорит, что это как война Гога и Магога.

Это историческое событие, которое приходит к концу, когда люди достигают конца истории.

(вопросы учеников).

Эли говорит:

- Есть книга рав Кука, где он говорит про войну, которую мы читали. И там рав Кук тоже говорит,
что война – это очищение истории. Это момент истины, что называется, и так далее. Он
называет это войной. И он говорит (этот текст написан во время Первой мировой войны), этот
текст, который написан параллельно тексту Розенцвайга, то есть примерно они пишут в одно и
то же время. Почему это не то же самое, что говорит рав Кук? Почему это не противоречит тому,
что говорит Левинас? Я сказал, что это вторая сторона медали.

Когда Левинас говорит, что не обманываемся ли мы нравственностью – это одна сторона. Он

говорит: сейчас разрушаются все структуры, все императивы, превращаются в нерелевантные.
Когда убийство – это императив, который становится разрешенным, не обманывает ли нас
мораль?

Отсюда к Розенцвайгу легко перейти. Это не какой-то логический переход. Они пытаются видеть
войну как момент испытания. Это, в сущности, одно и то же. И Розенцвайг тоже говорит здесь в
понятиях испытания. То есть это последнее самое сильное испытание.

Война – это самое сильное испытание. Мой пример – это Авраам, который поднимается приносить
своего сына в жертву. Последнее испытание, последнее очищение, последнее исправление.

Когда Левинас говорит, что мы можем спросить себя: не обманывает ли нас мораль, что война –
это великий экзамен, перед которым стоит нравственность, то есть вторая сторона. Это значит,
что этот экзамен можно выдержать.

Можно сказать, все разрешено. Да. Но этот экзамен можно выдержать.

Если мы выдерживаем его, это не потому, что есть какие-то внешние ограничивающие факторы.
Это не политическая ответственность за императивы, за абсолютные императивы. Наоборот,
именно когда все эти структуры внешние легли, то есть частный человек. Люди, способные
делать добро в этой ситуации абсолютного хаоса.

Какой банальный пример? Вторая мировая война, Великая Отечественная война. Сталин сделал
все, чтобы Россия проиграла, особенно на первых этапах. Уничтожил армейское руководство, не
реагировал на сообщения разведки о том, что будет большая война, и прочее. Кто выиграл войну?
Люди на местах, которые не отступили, не ушли, не покинули своих позиций, в каких-то
безнадежных ситуациях выигрывали сражения и так далее. Мне кажется, что речь идет об этом, об
этом как о последнем экзамене. Вместо того, чтобы спасаться бегством или поднимать руки и идти
в плен, они делали максимум того, что возможно сделать в данной ситуации, и это спасло страну.
Мне кажется, что речь идет об этом.

Все структуры, все официальные структуры легли, рухнули. И есть сейчас только отдельный
человек или отдельные люди, которые способны творить добро. Не благодаря системе, а вопреки
системе.

В истории Израиля есть такие же войны. Из того, что Арестович рассказывал про начало войны в
Украине, там была такая же ситуация, что генералитет и политики были совершенно не готовы к
войне, а спасли ситуацию первых дней какие-то простые солдаты. Мне кажется, что вот это тот
берур, то выяснение, то очищение, то исправление, о котором говорится здесь.

Способность быть хорошим – это за пределами политического пространства, это несмотря на

состояние войны. То, что структуры разрушаются, это просто показывает, что они очень
неустойчивы, очень фрэджел, «осторожно, стекло». Разрушение учреждений не показывает,
что политическое противоположно войне, но что ситуация войны, то, что говорит Левинас
(непонятно)…То есть, это пойти слишком далеко, политическое не может быть, и так же
состояние мира не может быть якорем морали.

Он, по-видимому, говорит так. Поскольку во время войны все внешние структуры падают, то так
же и в мирное время эта «внешняя» мораль не может быть основанием морали. Должно быть что-
то другое, что выдерживает критическую ситуацию войны.

Поэтому мир – не политическая ситуация. В каждой войне есть война Гога и Магога. Каждая
война в каком-то смысле завершает историю. Она раздевает реальность и показывает ее во
всей ее наготе.

Вот идея войны. И тогда ты можешь разобраться, кто где.

(Какой-то вопрос, который не слышен).

Эли отвечает:

- Я хочу прочитать какой-то отрывок, связанный с твоим вопросом, на 3-й странице, чтобы вы
поняли, что Левинас имеет в виду именно это. И это на самом деле тема нашей встречи.
Дальше, мы дадим ему имя, то, что Левинас называет дупарцуфиют шель Адам.

Левинас говорит о двуличии современного человека или Запада. И, по-видимому, война – это
какой-то способ понять, какое лицо настоящее. Посмотрим. Дальше он говорит: двуличие – это
греческая философия с одной стороны и христианская мораль с другой. И это, говорит, двулично.
Мы дальше увидим это.
Смотрите, что он говорит. Это удивительное явление эсхатологии, пророческой эсхатологии. Она
не собирается войти в область мысли посредством того, что уподобить себя философскому
разделению, различению. Однако в религиях и даже в теологиях в вульгарной эсхатологической
версии, как оракул говорит…

Не очень понятно.

Берут красивые слова пророков и используют их как идеалы прогресса и просвещения. Это
дополняет философский берур, философское разделение.

(малопонятно)

Комментарий Паши:

- Он читает из предисловия.

Очень сложно понять из этого текста что-то, к сожалению.

Что мы из этого всего поняли?

Паша читает из предисловия:

Во всяком случае, такой исключительный феномен как профетическая эсхатология,

пророческая эсхатология, не может отстоять своего права на собственное место в
мышлении, наподобие философской очевидности.

То есть «брерут» означает очевидность.

Конечно, в религиях и даже в теологиях эсхатология, то есть чудесное пророчество кажется

дополняющей философской очевидности. Что это означает? Это значит, что ее верование,
догадки претендуют на большую достоверность, нежели очевидность.

А что такое очевидность по-философски?

- Ну, очевидность, по всей видимости: я засунул руку в огонь и мне больно. Это очевидность.

По идее, над этим стоят догадки и верования, которые говорят, что они еще более достоверные.
И это эсхатология, это пророческие видения. Как будто эсхатология добавляет последним, то
есть очевидностям, больше ясности относительно будущего. Как она это делает? Обнаруживая
конечную цель бытия.

Однако эсхатология, если она сведена к очевидностям, должна была бы принять вытекающую
из войны онтологию тотальности.

То есть очевидность нам говорит – война. Что такое война? Война – это тотальность.

Подлинное значение эсхатологии заключается совсем в другом. Она не привносит в тотальность

телеологическую систему. Ей не пристало говорить о направлении истории. Просто эсхатология
устанавливает связь с бытием по ту сторону тотальности, то есть она вообще выходит полностью
из этого мира. Связь по ту сторону тотальности или истории, а не по ту сторону прошлого или
настоящего.

Очень интересно. Попробуем вернуться к нашему тексту.

Эли говорит:

- Мешихизм, мессианство как экзистенциальное понятие, а не категория истории, это не

историческое.

Религиозные пытаются сказать, что есть философия, а у нас есть сверхфилософия, то есть еще
лучшая философия, чем греческая философия, грубо говоря.

Отвечает им Левинас, отвечает им Эли Шейнфельд, что это вообще не о том. Что философия
занимается объективностью, онтологией, а мешихизм – это субъективность, это экзистенция.

То есть если вы думаете, что последние дни – это понятие объективности. То вы находитесь в
детском саду. А что такое на самом деле Машиах? Это чисто субъективная экзистенциальная
категория, это не историческая категория.

Последние дни как экзистенциальная категория, а не как историческая категория.

Машиах – не тот, который восстанавливает Царство Давида, а который находится внутри моей
собственной души.

Есть что-то, что говорит Кафка. Но Розенцвайг гораздо выше, чем Кафка. Он говорит это в…

Мы на самом деле достигли какой-то вершины, и думаю, что это очень связано с мессианской
мыслью, как она формулируется у Левинаса, и это более интуитивно у Розенцвайга.

Интуитивность Кафки. Кафка говорит: Машиах придет, когда это не будет больше необходимо.

Вот такая фраза у Кафки. Машиах придет, когда это не будет необходимо.

Ученица:

- То есть когда он будет не нужен?

Эли:

- Он придет на следующий день. Он не придет в последний день, но в совсем последний день.

Тут трудно перевести. Не в последний день, а в самый последний день.

Машиах не решает никакой проблемы, связанной с историей. В том смысле, что история
достигает какого-то завершения посредством чего-то. Поэтому нет завершения истории.
Поэтому религия не видит идею мира как идею Последних Времен, которая достигается
человеком, но как действие Всевышнего повторяется. И это после страшных войн, в которых нет
никакого смысла. Эти войны, войны Гога и Магога – это войны, не имеющие объяснения. Это
война, которая не ведет никуда. Каждая война в сущности такая же. Каждая война, говорит
Розенцвайг, это философия любой войны.

Сущность войны – это «последний суд» текста, говорит Розенцвайг. Каждая война такая.

Текст неточный, поэтому очень сложно понять, что говорится.

Каждая война в сущности лишена смысла. Это не слова пацифиста. Это религиозное понятие.

Пока не очень понятно, кроме того, что идея войны Гога и Магога – это в каждой ситуации.
Мы добрались до сложных мест, это хорошо.

Я сейчас вспомнил известный ворт: «человек рождается ради труда». Мы спрашиваем: что
исправляет человека, что очищает человека? Очищает человека война? Имеется в виду война
буквальная или имеется в виду что-то еще? Есть такое выражение, это посук, что «человек
рождается ради труда», тяжелого руда. Мудрецы говорят, что есть выбор фактически – каким
трудом заниматься. Мудрецы говорят, что есть труд Торы, есть труд молитвы и есть труд действия.

На первый взгляд я слышу в этом выражении, что когда человек очищается? - Когда он доходит до
какого-то критического состояния, в каком-то труде. Почему нужен труд? - Потому что в любом
труде есть какое-то критическое состояние. Например, мы сейчас читаем текст и ничего в нем не
понимаем. И это есть состояние исправления. Если ты прочитал текст и все понял, ты ничего не
исправил. Ты, может быть, понял, может, у тебя в мозгах что-то добавилось, но никакого
исправления не произошло. Когда ты бьешься об этот текст и не понимаешь, не понимаешь, не
понимаешь – это то, что тебя исправляет. Но если ты отложишь этот текст в сторону и скажешь: «А,
непонятно, пойду дальше», то ты точно ничего не исправишь.

И то же самое в какой-то реальной деятельности в мире. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что

стенка, невозможно нам туда, в любой деятельности, даже в моих уроках. Каждый раз к 15-16
числу я говорю: «Так, у нас не хватит денег закрыть месяц, я должен срочно найти себе работу и
вообще». То есть эта ситуация исправления. Эта ситуация войны и эта же ситуация исправления. А
человек, который живет спокойной ровной жизнью, 5-го и 20-го получает зарплату и вообще все у
него в жизни хорошо – он ничего не исправляет.

Эта ситуация исправления, которая может быть в изучении Торы, еще говорят про молитву, что
молитвы – тоже война, как известно, особенно в Бреславе. И то же самое, пока ты не
почувствовал, что ты стоишь перед стенкой и не можешь ее пробить, ты ничего не исправляешь.

У человека есть выбор: с какой стенкой бороться. Да. Я могу выбрать, с чем бороться. Это будет и
соответственный результат. Можно бороться с какими-то глупостями, потратить на это свою жизнь,
ецер ара очень этого хочет, чтобы я занимался какими-то глупыми, бессмысленными, детскими
проблемами. Исправляет меня или нет? Может быть. Но выбери уже какую-то серьезную
проблему, чтобы с ней бороться, и это будет тебя исправлять.

Кстати, идея шлихут, как ее ставил Ребе, он об этом говорил. Он говорит: вы поедете в шлихут, это
ситуация войны, это ситуация исправления, и это исправит вас гораздо больше, чем тех, кто
останутся в Нью-Йорке и будут по утрам пить кофе с молоком или чай с молоком. Вот такая
ситуация войны, ситуация исправления.

Поэтому пример, когда мы сейчас боремся с этим текстом, пытаемся его пробить – это и есть
ситуация исправления. Это важно понимать. Почему? Потому что тогда контроль из сознания
переходит в сверхсознание. Именно когда хочет бросить и уйти, когда хочется сказать: «А,
непонятно». Это ситуация исправления. Мне кажется, это важно здесь. Это, по крайней мере, то,
что я пытаюсь найти в этом тексте.

Рав Глуховский как-то тоже говорил, он называет поколение инстант. Мы изначально настроены на
то, что в жизни не должно быть никаких трудностей. И нас настраивает на это идея западного
воспитания, нас настраивает на это вся идея религии. Не знаю, может, мы придумали себе такую
религию, которая говорит, что не надо работать, что чем спокойней ты живешь, тем лучше? Это
счастье?

Как-то брали интервью у какой-то религиозной женщины, она говорит: «Да. Жизнь религиозной
женщины – 20 лет после свадьбы ты не спишь». Почему? Потому что ты рожаешь детей, потом
просыпаешься на их крики, встаешь ночью, чтобы их успокоить или покормить, и так далее. Она
говорит: «Но это счастье». Счастье – это когда человек реализует свой потенциал, когда человек
доходит до предела того, что он может сделать. В этом счастье. А западное общество ориентирует
нас на покой: чем больше покой, тем лучше. «На кладбище все спокойно». Современная религия
нам говорит о том же самом, о покое, об успокоении.

А здесь говорится о чем-то совсем другом. А здесь говорится о войне как чистом бытие.
Выбирайте. Каждый выбирает свою дорогу, как где-то написано: каждый выбирает себе женщину,
родину и еще кого-то. Это мой комментарий.

Есть такой прикол. Почему женщина, которая рожает ребенка, по Галахе она должна принести в
Храм жертву? Мы все говорим о том, что тут базовая модель… Есть красивое объяснение. Когда
женщина рожает, ей так больно, она говорит: «Я никогда больше не подойду к своему мужу». Так в
Талмуде написано.

Каждый человек, который находится в критической ситуации, говорит: нет, хватит! А потом
проходит какое-то время и она говорит: тов, все хорошо. Говорят, почему, когда рождается
девочка, то это 66 дней промежуток, когда она приносит карбан, а когда рождается мальчик, то
только 33 дня? Очень просто. Потому что когда рождается мальчик, то это так торжественно и так
все радуются, и тогда 33 дня женщине хватает, чтобы сказать: тов. Это больно, но я буду
продолжать. А когда рождается девочка, то… ну девочка. И поэтому только через 66 дней она
приходит к идее продолжать совместную деятельность со своим мужем.

Это просто пример того, что человек, который находится в мацевей кацей, в каких-то крайних
ситуациях, каждый день говорит: «Все, достало, я больше не хочу, я уйду из шлихуса, мне надоело
бегать за людьми и просить у них деньги». А потом беседер, все продолжается. И это очищение,
это очищение войны, это чистое бытие и так далее. Вот так.

У нас Шавуот. Я желаю всем вам, желаю себе получить Тору в радости и в глубине, личную Тору.

Кому-то написал перед уроком: почему написано, что народ стоит под горой и только Моше
поднимается на гору? По-видимому, народ – это пока еще стадо, это пока еще толпа. И тогда
человеку говорится, когда он еще находится в стадном состоянии: «Ты можешь еще постоять под
горой». Но если в тебе проснулась искра Моше, тогда ты можешь подняться на гору. То есть, когда
ты начинаешь какой-то свой индивидуальный процесс, свою личную войну, вот тогда ты можешь
подняться на гору. А пока не можешь, все нормально, стой под горой, это тоже полезно. Стоять
под горой полезно, но подняться на гору – это совсем другое. Так что я желаю, чтобы мы все
поднялись на гору, а не просто стояли под горой.