Правительство Российской Федерации

Федеральное государственное автономное образовательное

учреждение высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет

«Высшая школа экономики»

Факультет мировой экономики и мировой политики

ВКР
Дисциплина: «НИС Постсоветское пространство: политиуо-
экономические проблемы»

Тема: Современные проблемы российско-американского взаимодействия по

борьбе с международным терроризмом

Студент группы БМО 123

Бочков Т.И.

Проверил
к.и.н.,
доцент
Суздальцев А.И.

Москва, 2016 г.
Оглавление

1. Теоретические подходы к определению понятия «международный терроризм», его

причинам и способам антитеррористического взаимодействия
1.1. Проблемы концептуализации международного терроризма
1.2. Анализ факторов международного терроризма
1.3. Методология межгосударственного взаимодействия в рамках противодействия
международному терроризму
2. Дивергенция российского и американского подхода к международному
сотрудничеству в борьбе с терроризмом
2.1. Российский подход
2.2. Противостояние международному терроризму в стратегии США
3. Опыт российско-американской кооперации в рамках противостояния международному
терроризму с начала 2000-х гг. и современные проблемы
3.1. Эволюция предпосылок и ограничений сотрудничества в 2001 – 2014 гг.
3.2. Украинский кризис и российско-американское взаимодействие на современном
этапе: предпосылки и препятствия
4.
 Интеракцию России и Соединённых Штатов Америки по вопросу противодействия
такому явлению, как международный терроризм нельзя считать новой главой повестки
двустороннего взаимодействия, несмотря на то, что обширность её предмета,
интенсивность и характер институционально-методологического обрамления
варьировался с течением времени и зависел, главным образом, от ряда следующих, в
некоторой степени, взаимозаменяемых, факторов. Так, во-первых и в-главных, окраска и
конструктивная наполненность исследуемой «главы» российско-американских отношений
определялась степенью «пересечения множеств» тех акторов, которые в соответствии с
официальными концепциями каждой из сторон подпадали под категорию международных
террористов либо представлялись прямыми или косвенными причинами прибегания к
данному способу достижения политических целей. Во-вторых, характер кооперации
зависел от уровня конвергенции методологических подходов России и США к
противостоянию данному средству политической борьбы и его причинам. В-третьих,
колоссальное и в разное время разнонаправленное воздействие всегда оказывали характер
и состояние общего контекста межгосударственных отношений, который, в свою очередь
выражался в уровне взаимного доверия, количестве и масштабах противоречий по другим
аспектам диалога. Отдельного внимания при анализе конкретно данной переменной
заслуживают три её грани: общий характер взаимного восприятия силовых ведомств
обеих стран как деривативных акторов, являющихся непосредственными субъектами
практической кооперации, также вариации значения идеологии в политических процессах
РФ и Соединённых Штатов, ну, и в заключении, степень приверженности внешних
политик обоих государств к предустановленным стратегиям или же адаптивность
последних в соответствии с трансформацией международного контекста. В-четвёртых,
принципиально важный вклад привносят роль и место России в иерархии приоритетов
США и наоборот в рамках общей стратегии каждой из стран по конкретному
направлению борьбы с объективными негосударственными акторами. Так, по мнению
эксперта НИУ ВШЭ Д. Суслова «коалиция (сложившаяся после теракта 11 сентября 2001
года) развалилась потому, что Вашингтон, находившийся в зените могущества, был
уверен в собственном всесилии и немощи всех остальных, реальности однополярного
мира и отсутствии необходимости сотрудничать не только с незападными центрами силы,
но даже с союзниками».1 Наконец, в-пятых, необходимость адаптации повестки
антитеррористического взаимодействия естественно будет определяться степенью и
качественными характеристиками самой террористической угрозы.

1
Суслов Д. В. Взаимодействие России и США по Сирии как тест для глобального управления в
многополярном мире // В кн.: США и новые центры силы / Науч. ред.: Д. В. Суслов, М. В. Братерский, А.
Крикович. СПб. : Алетейя, 2016.
 Очевидно, что в настоящее время особо негативным образом на возможностях
координации усилий в противостоянии общему врагу сказывается третья из
вышеуказанных детерминант, что, в первую очередь, обуславливается последствиями
глубокой деградации общей повестки российско-американских отношений из-за
политического кризиса на Украине. В 2014 году данная повестка достигла самого
высокого с момента окончания Холодной Войны градуса конфронтационного накала,
который выражался в резком увеличении идеологического фактора в политиках обеих
стран в отношении друг друга, неизбежно сопровождающегося разрывом или, в лучшем
случае, заморозкой большинства механизмов прагматичного сотрудничества по
ключевым направлениям, включая международный терроризм. Причём некоторые из
данных механизмов уже успели к тому времени получить институциональное обрамление.
Так, в частности, была приостановлена деятельность такого «продукта» политики
«Перезагрузки» - Двусторонней Российско-Американской Президентской комиссии, в
составе которой три рабочие группы прямо или косвенно были направлены на развитие
сотрудничества на антитеррористическом треке.
Тем не менее, однозначно позитивный для исследуемого направления
сотрудничества тон задаёт четвёртый и, к сожалению, пятый фактор. Непревзойдённые со
времён окончания Холодной Войны по своим масштабам и частотности террористические
атаки, буквально сотрясающие западноевропейские столицы в течение последних двух лет
сопровождаются непрекращающимися миграционными потоками, а также активизацией
деятельности ячеек ИГИЛ в географически приближённых странах и регионах с
населением преимущественно исламского вероисповедания (в.т.ч. и в Центральной Азии).
Данные индикаторы глубокого кризиса системы безопасности как в отдельно взятых
регионах (в Европе, ЦА и на Ближнем Востоке), так и, в целом, на глобальном уровне, в
совокупности с уже упомянутой неудачей США в проведении односторонней
контртеррористической политики при Дж. Буше мл., наряду с аналогичным провалом
стратегии Б.Обамы, ориентированной на экстенсивное привлечение к этому делу своих
традиционных союзников, заставили Соединённые Штаты всерьёз задуматься о придании
более высокого значения роли сотрудничества с Россией. И визит главы НАК А.
Бортникова в Вашингтон, состоявшийся в конце февраля 2015 по приглашению
американской стороны, сопровождаемый заявлением Дж. Псаки о прекращении
расширения антироссийских санкционных мер, является наглядным сигналом осознания
необходимости возобновления конструктивного диалога с Москвой. Далее, в течение 2015
– 2016 гг. была организована серия двусторонних встреч, как на высшем, так и на высоком
уровне, центральной темой которых в подавляющем большинстве случаев также являлась
координация «антиИГИЛовских» действий в Сирии. В марте 2016 г. с целью обсуждения
технических деталей «антиИГИЛовской» кооперации с высокопоставленными
представителями ФСБ России Москву посетил директор ЦРУ США – Дж. Бреннан.
Таким образом, в настоящее время можно наблюдать выраженную активизацию
процесса многоуровневого (от высшего политического руководства до профильных
ведомств) согласования мер по очерчиванию новых контуров антитеррористического
взаимодействия между РФ и США. Однако означает ли данный запуск переговоров
открытие «окна возможностей» для выстраивания последовательной стратегии борьбы с
объективными негосударственными акторами? Какие методы антитеррористического
взаимодействия смогут быть задействованы, и какие будут пределы взаимодействия при
низком уровне доверия, высокой степени террористической угрозы и неэффективности,
альтернативных расширению сотрудничества вариантов? Будет ли возможный успех на
контртеррористическом направлении способен изменить в лучшую сторону и другие
элементы повестки российско-американских отношений на основе взаимного учёта
интересов? Для ответа на все эти вопросы следует провести анализ особенностей
взаимодействия между Россией и США в рамках противодействия транснациональной
террористической деятельности, определив те рамки, внутри которых возможна
ограниченная координация усилий, что и является целью настоящей работы.
Для достижения данной цели в ходе работы планируется решить следующие
задачи:
1. Привести различные подходы к концептуализации терроризма, оценке степени
террористической угрозы и причин возникновения данного феномена, используя
междисциплинарный подход.
2. Выявив фундаментальные различия и противоречивость данных подходов,
проиллюстрировать концептуальную многогранность и многофакторность проблемы
транснационального терроризма, обуславливающую широкую вариативность
возможных подходов к выстраиванию необходимого антитеррористического курса
3. Исследовать и оценить наиболее распространённые методы межгосударственного
кооперативного взаимодействия, указав на их техническую эффективность в
конкретных условиях и политические ограничения их применимости
4. Провести анализ подходов России и США к выстраиванию антитеррористической
политики, сделав акцент на их политико-идеологической обусловленности,
основанной на само восприятии роли и места каждой из стран в международной
системе
5. Выявить возможности и приблизительные границы адаптации данных подходов в
соответствии с трансформацией международного контекста.
6. Проследить эволюцию роли и места партнёра в иерархии приоритетов РФ и США при
выстраивании их контртеррористических политик
7. Очертить примерные контуры кооперативного взаимодействия в период с 2001 по
2014 гг., указав на факторы, определяющие их размещение
8. Оценить степень воздействия модификации (деградации) общего контекста
двусторонних отношений, взаимного восприятия сторон, в 2014 г. на повестку и
методы осуществления взаимодействия контртеррористической направленности
9. Проанализировать существующие объективные предпосылки для расширения и
качественного развития сферы межгосударственного сотрудничества
10. Классифицировать ограничительные факторы (препятствия и риски) кооперации на
современном этапе
Объектом исследования настоящей работы является совокупность внешних политик
России и США, в то время как предметом - взаимодействие РФ и США по
противостоянию террористической деятельности характеризующейся глобальной
объектонстью.
Методология исследования. Общенаучные методы: перечислительная индукция,
сопоставление, дедукция, анализ эмпирических фактов; анализ научной литературы,
классификация, синтез, абстрагирование.
Специальные: метод рациональных действий (реалистская теория),
бюрократическая модель принятия решений, элитарная модель.
Актуальность: Тема является актуальной, прежде всего, по трём следующим
причинам: во-первых, в контексте быстро меняющегося мира именно от отношений
великих держав, с одной стороны, передовых в военно-политическом развитии, с другой –
обладающих несоизмеримыми техническими и кадровыми потенциалами спецслужб,
зависит способ и эффективность решения глобальных и региональных проблем
безопасности быстроменяющегося и слабо предсказуемого мира. Во-вторых, контр-
террористическое взаимодействие занимает значительный удельный вес в общей повестке
и курс на его углубление, обусловленный экзистенциальной необходимостью, в
состоянии, если не кардинально трансформировать, то, по крайней мере, в определённой
степени снизить конфронтационную окраску общего характера российско-американских
отношений, что, в свою очередь будет способствовать применению конструктивного и
прагматичного подхода к межгосударственному взаимодействию в других областях. В-
третьих и в-главных, в настоящее время наблюдается колоссальный по своим масштабам
кризис систем региональной и международной безопасности. Угрозе подвержены в том
числе и прилегающие к РФ регионы. Данный кризис, усугубляется к тому же, и
существенно возросшей неопределённостью и непредсказуемостью международной
системы, детерминируемой атерриториальной природой объективных негосударственных
акторов, что выводит необходимость скорейший мобилизации ресурсов на борьбу с
последними «на первые полосы» повестки международного взаимодействия.
Также, в-четвёртых, как уже было упомянуто выше, последние 1,5 года
ознаменовались появлением выраженных намёков на восстановление позитивной
повестки взаимодействия в сфере противостояния негосударственным акторам вопреки
негативному воздействию украинского кризиса на российско-американские отношения.
Учитывая всё вышесказанное, основная гипотеза исследования, сводятся к тому,
что, несмотря на беспрецедентную необходимость возобновления старых, а также
налаживания новых механизмов межгосударственной кооперации на основе совпадающих
экзистенциальных интересов, под гнётом системной деградации двусторонних отношений
и глубокого кризиса доверия российско-американское взаимодействие по борьбе с
объективными негосударственными акторами в среднесрочной перспективе будет
ограничено до наиболее примитивных форм координации.
Так, во-первых, культурно-исторические и внутриполитические (более
конъюнктурные) детерминанты национального интереса РФ и США, обуславливают
разницу целей, а также интерпретацию намерений и приоритетов партнёра со стороны
элит и бюрократии обеих стран в нынешнем контексте международного развития, что не
позволит привести внешнеполитические стратегии обеих стран в соответствие в степени,
достаточной для осуществления стратегического взаимодействия, предполагающего
рациональное использование ресурсов (пр. информационных) партнёра с целью
максимизации абсолютных выгод от сотрудничества.
Во-вторых, сотрудничеству, превосходящему уровень минимально необходимого
будет препятствовать и структурный сдвиг системы МО вызванный (возможно
временным) объективным усилением позиций России относительно США: 1) в плане
военного потенциала и его односторонняя проекция в.т.ч. не на региональном уровне
идущая в разрез с интересами США 2) в форме «мягкой силы» (чёткая, выверенная и
эмпирически обоснованная позиция по сценарию противодействия ИГИЛ). Принятие
США Российской повестки приведет к частичной утрате престижа как на региональном
(на Ближнем Востоке) так и на глобальном уровне, позволявшего сохранять последним
статус лидера.
 В-третьих, несмотря на декларативное углубление сотрудничества в формате
многосторонних организаций и форумов (в том числе и под эгидой РФ) рабочие
механизмы будут оставаться серьёзно ограниченными ввиду разночтений в определениях
терроризма и причин прибегания к данному виду политической борьбы, а также в оценках
угроз и методов устранения последних, что во многом также определяется культурно-
историческими факторами самоидентификации государств и элит и определения их роли в
современном мире.
Таким образом, наиболее приемлемыми теориями международных отношений
для верификации данных гипотез, будут являться во-первых, неоклассический реализм,
который анализирует международные отношения как совокупность внешних политик, и
принимает во внимание не только внешние импульсы, но и внутриполитические факторы
модели поведения государств на международной арене. Данная теория, на наш взгляд, в
большей степени применима к исследованию внешнеполитического поведения
государств, политика которых подвержена существенному влиянию идеологии (РФ и
США), роль которой, надо сказать в последнее время возрастала, особенно при
выстраивании внешнеполитических курсов РФ и США по отношению друг к другу. Для
более чёткого описания глобальных и региональных интересов исследуемых стран как
факторов способствующих \ препятствующих сотрудничеству будет также задействован
инструментарий неореалистского подхода.
В общем и целом, использование теории неоклассического реализма в анализе
обуславливается ограниченностью адекватности выработки контртеррористических
подходов, основанных на не всегда верной оценке степени угрозы, роли и места
международного терроризма в общей иерархии внешнеполитических приоритетов, а
также заведомо идеологической (ограниченно рациональной) обусловленности
интерпретации причин террористической угрозы политическими элитами.
1. Теоретические подходы к определению понятия «терроризм», его причинам и
способам антитеррористического взаимодействия

1.1 Проблемы концептуализации международного терроризма

Как в нормативно-правовых документах, так и в академической среде отсутствует

единое и исчерпывающее определение понятия «международный терроризм», также не
существует и магистрального определения, и даже отправной для него точки вокруг
которых мог бы сложиться консенсус критического большинства профильных экспертов и
исследователей. Различные международные организации, затрагивающие решение
вопросов безопасности, определяют содержательную наполненность термина
«международный терроризм» исходя из целей и принципов их деятельности.
«Международный терроризм», его предпосылки и движущие силы в большинстве
случаев являются объектом многоуровнего (человек – общество – государство – система
МО) и междисциплинарного анализа. Как отмечала в данной связи американский эксперт
Одри Курт Кронин – исследование терроризма находится на неудобных
междисциплинарных «стыках» практически всех социальных наук, таких как, в частности,
социология, теология, антропология, история, право, политология и международные
отношения. Причём, согласно Кронин, применительно к оценке терроризма данные
дисциплины пересекаются в самых труднодоступных для исследовательского глаза
местах.2 Согласно израильскому исследователю Т. Мэйселсу, процесс выработки
унифицированного определения осложняется обусловленностью объектом изучения
конкретной дисциплины. Так, например, «Юристы вырабатывают определение с той
целью, чтобы преследовать и наказывать "террористов". Они должны отличать терроризм
в точных юридических терминах от других форм преступности. (Причём, как будет
показано ниже, разные отрасли права требуют отличные друг от друга определения
терроризма (с прилагательными) – авт.). Социологи же ставят перед собой цель
совершенствования нашего социо-психологического восприятия данной проблемы
современного мира».3
Вообще, экспертное сообщество едино во мнении относительно недостаточной
изученности данного феномена современной повестки и его природы, в особенности
сквозь призму теории международных отношений, 4 что характеризуется высокой

2
Cronin A Behind the Curve: Globalization and International Terrorism // International Security. - 2002. - №3.
3
Meisels T Defining terrorism – a typology // Critical Review of International Social and Political Philosophy. -
2009. - №12:3
4
Батюк В.И. Война с негосударственными противниками в американской военной стратегии // Электронный
журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014
степенью погрешности результатов исследований во время прохождения процедур
валидации, что связано с большим количеством и неопределённостью подходящих
критериев истины, часть из которых вступают друг с другом в противоречие. По мнению
М. Креншоу, проблема определения терроризма которая затрудняет анализ с момента
начала подробных исследований феномена в 1970-х гг нисколько не утратила свою
актуальность и в начале 21 века. 5 Выдающиеся исследователи определения терроризма на
интердисциплинарном уровне – А. Шмидт и А. Йонгман ещё в 1988 г. иронично замечали,
что в попытках дать определение терроризму «авторы пролили почти столько же чернил,
как субъекты терроризма-крови»,6 тогда как не менее известный учёный У. Лакё
утверждал, что «у всех определений терроризма есть свои недостатки, потому что
реальность всегда богаче (сложнее), чем любые обобщения». 7 У. Конноли
охарактеризовал международный терроризм как «в сущности своей оспариваемое
понятие», смысл которого поддаётся бесконечным и априори неразрешимым спорам.8 В
свою очередь, согласно Дж. Сартори, «правила подъема и спуска по «лестнице
абстракции» – очень простые правила. Мы делаем понятием более абстрактным и более
общим путем выхолащивания присущих только ему отличительных свойств и
атрибутов».9 Следуя логике Сартори, каждая попытка дать всеохватывающее определение
терроризма будет критиковаться либо за излишнюю узость (когда дефиниция не
затрагивает определенное множество случаев, воспринимаемых обществом как теракты),
либо за избыточную «широту охвата». В таком случае, разница будет стираться между
«терроризмом» и другими формами преступлений.10
Например, Э. Ричардс11 и Т. Шанаан12 критиковали очень часто встречающееся
«насилие» при характеристике терроризма, за «сужение» определения. Так, автор
проводит несколько процедур эмпирической фальсификации, исходя из положения, что
терроризмом должно являться все то, что широко воспринимается обществом как данное
явление. Одним из примеров является случай, когда «в ноябре 2001, письма, содержащие
споры сибирской язвы были отправлены по почте в определённые медиа-издательства, а
также членам Сената США. Пять человек погибли и семнадцать человек были заражены.

5
Crenshaw M The Psychology of Terrorism // Political Psychology . - 2000.
6
Schmid А., Jongman А. Political terrorism: a research guide to concepts, theories, data bases and literature //
Amsterdam: North Holland Publishing Company. - 1988.
7
.Laqueur W The age of terrorism. // Boston: Little Brown and Company. - 1987.
8
Connolly W The Terms of Political Discourse // Princeton: Princeton University Press . - 1993.
9
Sartori, G Social Science Concepts // Beverly Hills: Sage Publications . - 1984
10
Ibid.
11
Richards A Conceptualizing Terrorism // Studies in Conflict & Terrorism. - 2014.
12
Shanahan T Betraying a certain corruption of mind: how (and how not) to define ‘terrorism’ // Critical Studies on
Terrorism. - 2010. - №3:2.
Правительство США, ровно как и ведущие новостные издатели однозначно
классифицировали событие как акт терроризма, несмотря на то, что данное преступление
не вовлекало акты насилия».13 Тот факт, что любое слово может либо непозволительно
расширить, либо сузить «область определения», причём оставляя мало шансов
формулировкам для попадания «в точку» тщательно анализировался Э. Ричардсом. Так,
помимо упоминания «факта насилия» критикуется еще два «постулата», используемых в
большинстве случаев для описания терроризма. Во-первых, критикуется «узость»
характеристики субъекта исключительно целью политического характера, тогда как
добавление других характеристик целей (например, экономической) будет стирать
границы между терроризмом и другими преступлениями. Во-вторых, автор не
соглашается с определением объекта воздействия терроризма, как «не участвующих в
военных действиях». Одно из центральных положений исследования заключается в том,
что успешная дефиниция должна быть полностью инклюзивной, согласно Ричардсу
«использование частой или даже преобладающей особенности явления не является
определительной характеристикой концепции, дефиниция должна быть применима ко
всем проявлениям»,14 в то же время нельзя добиться 100%-ой инклюзивности, не затронув
дефиницией и случаи иррелевантные. Учёные Д. Колльер и Дж. Мэхон назвали
методологическую трудность концептуализации, которую применяли в анализе
терроризма Сартори, Ричардс и Шанаан – «проблемой концептуальной растяжимости»
(stretching problem),15 по сути, представляющей собой необходимость поиска компромисса
между длиной определения, его инклюзивностью, и уровнем абстракции. Так же
выделяют методологическую «проблему путешественника» (traveling problem), когда
искажения происходят вследствие физической или психологической дистанцированности
исследователя от наблюдаемого явления.16 Нередко в критике определений терроризма
исследователи «играют» и на несовершенстве языка (что значительно осложняет полную
консервацию исходной смысловой нагрузке при переводе), а именно – многозначности
слов с точки зрения намерений автора. Так, например, Т. Мэйселс, указывает на
неадекватность критических замечаний в отношении словосочетания «неизбирательное
(random) убийство невинных людей» в дефиниции М. Уолцера, суть которых заключается
в том, что террористы (в частности Бин Ладен при подготовке к терракту 11 сентября)
почти всегда осознанно и заблаговременно выбирают свои цели, руководствуясь
критериями осуществимости и целесообразности (к примеру, «Близнецы» как символ
13
Ibidem
14
Richards A Conceptualizing Terrorism // Studies in Conflict & Terrorism. - 2014.
15
Collier D Conceptual ‘Stretching’ Revisited: Adapting Categories in Comparative Analysis, // The American
Political Science Review. - 1993. - №87:4
16
Weinberg L The Challenges of Conceptualizing Terrorism // Terrorism and Political Violence. - 2004. - №16:4.
американского процветания). Согласно Мэйсельсу, «неизбирательный», в данном случае,
не является синонимом к слову «нерациональный», а неизбирательность проявляется в
безразличности к личностям конкретных людей, которые становятся жертвами
террористических атак.17
Согласно утверждению одного из самых выдающихся исследователей терроризма –
Брюса Хофмана – несмотря на то, что термин терроризм используется крайне часто, все
исследователи имеют лишь примерное и всегда уязвимое для критики представление о его
содержательной наполненности, и никто из них не может сформулировать
исчерпывающей дефиниции.18 Более того, учёный добавляет, что весь тот множественный
набор определений, который можно наблюдать на сегодняшний день как в нормативно-
правовых актах, так и в академических работах подвержен непрерывной и
непрекращающейся трансформации с течением времени, что связано не только, и, даже,
не столько с совершенствованием теоретико-методологического аппарата социальных
наук, сколько с изменением характера самого явления и, как следствие, доминирующих
восприятий последнего в тех или иных социокультурных средах. 19 Зависимость
определения терроризма от требований временнòго контекста подтверждает и Давид
Рапопорт, связывая широкое распространение термина «терроризм» с тем периодом,
когда сами организации, осуществляющие политическое насилие испытывали
потребность в «новом языке, описывающем их деятельность». 20 На трансформацию
определения терроризма с течением времени обращал внимание и американский
исследователь Г. Флетчер, при проверке на предмет применимости в своей книге
«Романтики на войне» современных концепций о терроризме к американским партизанам
в период Войны за независимость США.21 В свою очередь, Дж. Валдрон, видимо
разочаровавшись слишком большим количеством споров и разночтений отреагировал на
весь сложившийся массив обоснованных, но противоречивых определений, выработкой
пожалуй самого эксклюзивного, и спорного теоретического подхода, согласно которому
знак равенства ставился между определением и его восприятием каждым отдельным
индивидом, находящимся на самом низком уровне анализа социальных наук. Валдрон
метафорически выразился по данному поводу, сравнив терроризм с порнографией,
заявляя о том, что точное представление о явлении можно получить лишь после

17
Meisels T Defining terrorism – a typology // Critical Review of International Social and Political Philosophy. -
2009. - №12:3
18
Hoffman B Inside Terrorism // Oxford University Press. - 2006.
19
Ibid.
20
Cronin A Behind the Curve: Globalization and International Terrorism // International Security. - 2002. - №3
21
Fletcher G Romantics at war – glory and guilt in the age of terrorism // Princeton, NJ & Oxford:
Princeton University Press. - 2002.
эмпирического опыта.22 Следуя логике исследователя, можно заключить, что для попыток
выработки некоторых общих представлений о феномене в анализ надо брать исследование
не самих признаков, а объективных (онтологических) (например, цивилизационных,
естественно-географических) факторов, влияющих на выработку тех или иных «общих
знаменателей» субъективных восприятий.
Тем не менее, уделяя особое внимания различиям индивидуальных представлений,
можно отметить, что даже в абстракции от временного континуума факторы
социализации индивидов даже в одной социо-культурной среде настолько специфичны,
что нельзя «отфильтровать» некоторые постоянные необходимые (не говоря уж о
достаточных) условия терроризма посредством проведения дихотомического теста на
(не)соответствие, что приведет к непозволительным исключениям. Вместо этого, было бы
разумным отнести каждую из наиболее употребляемых дефинитивных характеристик к
разряду переменных для определения в конкретной ситуации (или вообще) их «близости»
к представлениям о террорирзме, что позволит исследователю очертить лишь
незамкнутые контуры данного понятия. Так, в своём исследовании под названием
«Идентифицицируемая концепция терроризма» Дж. Флетчер оценивает «степень
релевантности» восьми подобных переменных, в частности: насилие, намерение, жертвы,
нарушители и.т.д.23
Принимая во внимание отсутствие единого определения, «общие черты» в
восприятиях терроризма в специфичной социо-культурной среде очень часто
используются в качестве отправной точки для исследования данного явления. При этом, в
качестве первичных источников учёные, как правило, апеллируют к анализу
разноплановых нарративов. Нарратив может являться, например политическим, то есть
основанным на совокупности публичных выступлений и официальных программных
документов или же общественным, где источниками будут являться, к примеру, таблоиды,
популярные статьи журналистов, результаты опросов общественного мнения. Данный
метод, известный науке как дискурс-анализ, использовали в частности, А. Спенсером, М.
Линчем и Катзенштейном в исследованиях исламского джихадизма и Аль-Каеды. Так,
согласно Спенсеру, теракт 11 сентября изначально очень часто сравнивался в нарративе с
атакой на Пёрл-Харбор, также часто в дискурсе фигурировало клише «тактика
камикадзе». Лидер же Аль-Каиды Осама Бен Ладен представлялся полководцем (war lord),
объявившим войну западному миру. При обсуждениях терроризма в медийном
пространстве высока была также частотность использования слов «войска», «война»,

22
Waldron, J Terrorism and the uses of terror // The journal of ethics. - 2004. - №8.
23
Fletcher G The indefinable concept of terrorism // Journal of international criminal justice. - 2006. - №4.
«армия», «поле боя», «вооруженные силы». Всё вышеперечисленное, заключает
исследователь, является подтверждением концептуализации «терроризма как военных
действий»,24 что в свою очередь требует симметричной «контратаки» и использования
военной силы в качестве главного инструмента противодействия терроризму (что было
отражено, например, в «бушевском» подходе «объявления войны с терроризмом» - WoT).
Согласно Катзенштейну, ситуация изменилась в 2004 году, когда после терактов в
Лондоне и Мадриде произошло заметное размежевание в дискурсах США и стран
Западной Европы, главным образом Германии. Так, по мнению исследователя, если
раньше под воздействием событий 11 сентября немецкое государство и общество,
отталкиваясь от приоритетной важности консолидации с США в рамках
антитеррористической коалиции, приводило свои отправные (для антитеррористической
политики) концепции терроризма в соответствие с американскими, то теперь с 2004 г.
наблюдалось всё большее отчуждение понятий «терроризм» и «война». 25 С этих пор, по
утверждению Спенсера, основной метафорой терроризма стало «преступление», а те, кто
раньше именовался «отрядом самоубийц» (suicide squads), теперь идентифицировались
дискурсом, в том числе и политическим, как «преступники» (murderers). В качестве
одного из доказательств наличия специфичного для Европы концептуального сдвига в
сторону конструкта «терроризм как преступление» Спенсер приводит анализ новых
политических стратегий Великобритании в области борьбы с терроризмом.26
В качестве причин вышеописанных трансформаций европейского дискурса (а значит, и
восприятий) об исламском терроризме в целом и об Аль-каеде, в частности, Линч
указывает во-первых, на утрату данной организацией в ранние «нулевые» большинства
военных баз в Афганистане, что лишало последнюю чёткого территориального
обрамления как главного признака государства и во-вторых, на стратегические
особенности данной организации, в основе которых лежит не национально-
государственная, а исламская (религиозная) «идентичность»,27 что выводит восприятие
террористических организаций исламистского толка за рамки вестфальской «системы
координат», традиционно присущей «вестфальским», «национальным» государствам
Западной Европы при выстраивании силовых (военно-политических) стратегий. И
действительно, в соответствии с каноническим реализмом, проводящим строгий
водораздел между внешней и внутренней политикой государств, террористические
24
Spencer A The social construction of terrorism: media, metaphors and policy implications // Journal
of International Relations and Development . - 2012.
25
Katzenstein P Same War—Different Views: Germany, Japan, and Counterterrorism // International Organization. -
2003. - №57
26
Spencer A The social construction of terrorism: media, metaphors and policy implications // Journal of
International Relations and Development . - 2012.
27
Lynch M Transnational dialogue in an age of terror. // Global Society. - 2010. - №19(1).
организации, в том числе и транснациональные всецело относятся к категории внутренних
политик тех государств, на которых располагаются их представительства и не могут быть
использованы в анализе международных отношений.28 Однако, как видно из примера
изначального сближения американского и немецкого нарративов на основе американской
повестки, «культурный пласт» интернационализма, наложенный, главным образом после
Второй мировой войны также оказал влияние на социализацию участников дискурса о
терроризме.
В свою очередь, формировавшаяся в течение всей истории США
интернационалистская, политическая идентичность позволяет последним неизменно
описывать категориями «войны» ценностно-идеологическое противостояние (вызов
западным ценностям, образу жизни), что, на мой взгляд, во многом объясняется крайне
высокой (экзистенциальной) ролью идеологии в период Холодной Войны, –
единственного случая «балансирования» США с равным по силе противником. Именно
поэтому, анализ исключительно «баланса сил» в отрыве «баланса идеологий» не позволил
последователям школы (нео)реализма предсказать победу США в Холодной Войне.
Таким образом, именно историко-культурные особенности развития как
американского, так и европейского общества, задавшие отдельные тоны социализации
элит и других «участников дискурса» являются наглядным примером неизменности
подхода США к определению исламского джихадизма как военного противника, а также
временных модификаций в восприятиях, и следовательно, определениях терроризма в
Европе. Если смотреть шире, то приведенное выше сравнение доказывает вариативность в
концептуализациях организованного исламского джихадизма, как частного проявления
международного терроризма как в пространственном, так и во временном континууме.
Однако, после объяснения данных различий посредством анализа особенностей
«образа мысли» конкретных обществ и, в частности, элит, которые (особенности)
повлияли на выборку классификационных категорий при описании терроризма, а также
выявив некоторые цивилизационные (онтологические) причины специфичности «образа
мыслей» в тех или иных (Европейских и Американских) социокультурных средах,
некоторые могут задаться вопросом о том, по каким принципам проводить
«разделительные линии» между данными средами, до какой степени общим (количество
разделяемых положений) должно быть представление во-первых, о самом понятии
«терроризм», и, во-вторых, о категории лиц, подпадающих под данную категорию среди
критического большинства индивидов, чтобы оно вообще выделялось в отдельную

28
Waltz K The Continuity of International Politics // Worlds in Collision: Terror and the Future of Global
Order. - 2002.
социокультурную среду, Какое большинство можно считать критическим? И вообще, как
и до какой степени связаны между собой онтологические и гносеологические факторы
приводящие к разнородной концептуализации терроризма. 29 Отсутствие единого ответа на
все эти и многие другие вопросы определяет всю ту множественность трудов,
направленных на анализ сильных и слабых сторон многочисленных определений, их
тестирование на предмет предвзятости (что может быть оправдано, когда преследуется
цель «осуждения» терроризма) и степени эмансипированности, на выявление
соответствия определения цели, поставленной исследователем (например, использовать в
качестве нормативно-правового акта). В последнем случае, как показывает практика
человечеству так и не удалось определить терроризм таким образом, чтобы его дефиниция
охватывала хотя бы тот минимум целей, на которые бы ориентировались все
«цивилизованные нации» в противостоянии данному явлению, находящемуся на
современном этапе «на первых полосах» международной повестки. Данное положение
подтверждается тем фактом, что Организация Объединённых Наций признаёт 19
глобальных и региональных конвенций, где фигурируют разные по своей сути
определения понятия «терроризм».30 Данные определения являются лишь мизерной
частью «длинного списка» всех существующих дефиниций, закрепленных другими
юридически обязывающими как односторонними, так и многосторонними договорами с
различными объектами правового регулирования и, следовательно, определяющими
разнохарактерные проявления данного вида правонарушений (например, Конвенция по
борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского
судоходства). Примечательно, что почти сразу же после осуществления первой в истории
попытки глобальной унификации определения терроризма на уровне Лиги Наций в 1937 г.
сразу в двух международных договорах, выявилась колоссальная ограниченность
эффективности новых определений с точки зрения осуществления её цели.31
Тем не менее, несмотря на то, что проблема определения терроризма может
показаться неразрешимой, многие исследователи данного феномена уверены, что попытки
найти ответ на вопрос «что такое терроризм» не должны прекращаться. Так, британский
эксперт Э. Ричардс в статье «Концептуализация терроризма» приводит пять причин
необходимости постоянного поиска определения, главной из которых является слишком
большой «разрыв» между инструментальным использованием термина в научном,
политическом и юридическом дискурсе и степенью изученности самого феномена. 32 По

29
Joseph J Critical of What? Terrorism and its Study // International Relations. - 2009. - №23(1).
30
Nesi G International cooperation in counter-terrorism // University of Trento. - 2002.
31
Ibid.
32
Richards A Conceptualizing Terrorism // Studies in Conflict & Terrorism. - 2014. - №37:3.
мнению А. Шмидта отсутствие определения терроризма широко воспринимается как один
из ключевых факторов, способствующих дальнейшему распространению данного
явления.33 Многие исследователи особо выделяют необходимость дальнейшей работы над
юридической спецификацией данного термина на национальном и международном
уровне. Так, учёные Б. Голдер и Г. Уильямс, указывали на то, что одной из опасностей
неопределённости понятия является непозволительно сильное расширение полномочий
государств в области применения силы,34 в то время как У. Ачаря отмечала, что
«отсутствие международно-признанной дефиниции терроризма привело
к росту международного беззакония и одностороннему самосуду».35
Помимо признания безрезультатности, но в то же время и критической
необходимости поиска определения терроризма, нередко в научной литературе
встречается и типологическая разбивка, и классификация многочисленных определений
терроризма, иногда – присвоение каждой классификационной категории экспертной
оценки степени её научной объективности, меры соответствия академическим стандартам.
Также определяются проблемы и вырабатываются конкретные методологические
рекомендации к выработке определений. В ряде случаев авторы выдвигают собственные
примеры определений, в наибольшей степени, приближенных «к академическому
идеалу», доказывая существенное преимущество предлагаемого варианта над другими, но
вместе с этим указания даются и на его недостатки, и ограничения применимости. 36 37
Так, Т. Мэйселс38 выделяет две категории дефениций: «оборонительная» (defensive)
и «критическая» (critical). Первая категория подвергается критике за «политическую
мотивированность» или «нормативную бесполезность» для уточнения границ
представлений о данном явлении. В данную категорию, автор, включил, в частности,
определение оксфордского толкового словаря. Вторая категория, согласно автору,
намного лучше помогает отличить терроризм от других видов деятельности, однако при
этом содержит стилистически-нейтральные определения, которые поддаются

33
Schmid А., Jongman А. Political terrorism: a research guide to concepts, theories, data bases and literature //
Amsterdam: North Holland Publishing Company. - 1988.
34
Golder B, Williams G What is Terrorism—Problems of Legal Definition // University of New South Wales Law
Journal. - 2004. - №27(2) .
35
Acharya War on Terror or Terror Wars: The Problem in Defining Terrorism // Denver Journal of International
Law and Policy . - 2008–2009. - №37(4) .
36
См. Meisels T Defining terrorism – a typology // Critical Review of International Social and Political Philosophy.
- 2009. - №12:3
37
См. Shanahan T Betraying a certain corruption of mind: how (and how not) to define ‘terrorism’ // Critical Studies
on Terrorism. - 2010. - №3:2.
38
Meisels T Defining terrorism – a typology // Critical Review of International Social and Political Philosophy. -
2009. - №12:3
несправедливой критике за недостаточную освещенность моральных вопросов. В качестве
примера одной из лучших дефиниций второго типа приводится определение М.Уолцера.
Во многом схожую классификацию из двух категорий предлагает Т. Шанаан 39 в
работе «Как следует и как не следует определять терроризм», критикуя т.н.
«предписывающие дефиниции», основной целью которых, согласно автору, является
«выработка рекомендаций каким образом феномен надо (ought to) понимать. Такая
дефиниция, как правило, содержит минимум эмпирической адекватности, и исходит из
обывательских представлений».
Наиболее подробная классификация исследований терроризма вообще была
осуществлена Л. Веинбергом, А.Педазуром и С. Хирш-Хофлером,40 основанная на
контент-анализе энного количества статей трёх наиболее авторитетных (impact-factor)
академических журналов междисциплинарного характера, фокусирующихся на изучении
терроризма. Так, в качестве критериев для количественного сопоставления были, в
частности, взяты: частоты употребления элементов определения ‘терроризма’ (страх,
политический, угроза жертва) по году публикации, а также в зависимости от
принадлежности автора к академическому сообществу (academic OR non-academic); также
исследовалась зависимость тех же частот от региональной принадлежности автора
(Европа, Америка, Ближний Восток), а также от его сферы специализации (Социология,
Политология, Коммуникации, Психология, История, Философия, Юриспруденция и
Международные отношения (МО)). В науке о МО 67% из общего числа
исследовательских работ задействуют термины «политическое» и «насилие» (главным
образом в словосочетаниях), 0% - включают слово «жертва» (что также применимо к 7 из
9 рассматриваемых дисциплин), тогда как ок. 30% профильных статей оперируют с
каждым из оставшихся понятий (страх, угроза, тактика, гражданские (невоенные),
движение).
Что касается методологии работы над определением, то А. Шмидт выделяет
четыре взаимосвязанные «среды» участников его формирования: академическая;
государственная (выраженная в форме законов, судебных решений, публичных
выступлений официальных лиц и.т.д.), общественная (СМИ, общественные обсуждения);
«среда» тех, кто выступает против доминирующих общественных ценностей, совершает
или морально поддерживает акты терроризма.

39
Shanahan T Betraying a certain corruption of mind: how (and how not) to define ‘terrorism’ // Critical Studies on
Terrorism. - 2010. - №3:2.
40
Weinberg L The Challenges of Conceptualizing Terrorism // Terrorism and Political Violence. - 2004. - №16:4.
 Австралийский исследователь в области международных отношений – К. Вайт,
справедливо утверждая, что все теоретические подходы к данной науке (либерализм,
реализм, конструктивизм) пока не могут приемлемым образом описать явление
терроризма, вырабатывает собственную теорию, способную, на его взгляд, наиболее
точно оценить роль и место данного явления в международной системе. Основным
посылом К. Вайта является жёсткая связка концепций «терроризм» и «государство»,
причём государство характеризуется в данной теории через «веберианскую» формулу
«монополиста на осуществления легитимного насилия в рамках своей территории». Из
этого следует, тот факт, что поскольку терроризм является нелегитимной формой насилия,
значит, он всегда осуществляется негосударственными акторами, что ведет (к большому
сожалению либералов) к неприменимости понятия «терроризм» к противозаконным и
аморальным видам применения государственной силы в отношении своих граждан.
Помимо априорной нелегитимности и негосударственной природы терроризма, в теории
Уайта выделяется еще три необходимых условия данного феномена: насилие с
политическими целями; осознанная нацеленность на негосударственные акторов; жертвы
террактов не являются целью, а лишь «содержанием» политического сообщения.41
Пожалуй, наиболее удачную на сегодняшний день попытку дать
определение терроризму, приписывают работе А. Шмидта: «The Routledge Handbook of
Terrorism Research»,42 которая также подвержена широкомасштабной критике со стороны
экспертного сообщества, в том числе и по причине наиболее авторитетного статуса. Так, в
результате анализа и синтеза более, чем 260 дефиниций, Шмидт выделил 22 элемента
(слова, словососетания) общих для подавляющего большинства дефениций, на основании
которых было составлено 12 основных определительных положений, суть которых
сводится к следующему:
1) Терроризм с одной стороны, является доктриной об эффективности
насильственной и устрашающей тактики, с другой – заговорщическая практика
рассчитанных, демонстративных и непосредственных насильственных действий без
юридических или моральных ограничений, направленных против случайных лиц, не
имеющих отношения к конфликту (его причинам), сторону которого представляют
террористы.
2) Тактика терроризма применяется (воспринимается эффективной – авт.) в
трёх контекстах: незаконные репрессии со стороны государства; пропагандистская
агитация со стороны негосударственных акторов вне зоны конфликта; в контексте

41
Wight C Theorising Terrorism: The State, Structure and History // International Relations. - 2009. - №23.
42
Schmid A The Routledge Handbook of Terrorism Research // London and New York. - 2011.
партизанской войны (применяется как государством, так и негосударственными
акторами).
3) Физическое насилие или с угроза его применения, используемые может
иметь однофазный характер (взрыв), или являться поэтапной последовательностью
действий (похищение – переговоры).
4) Жертвы террористических атак имеют инструментальную ценность
«передатчиков» сообщения в подавляющем большинстве политического характера (о
существующей угрозе, атмосфере небезопасности, неопределенности) целевой аудитории
(государственным институтам, представителям определённого этноса, конфессии,
политического движения) с целью запугивания, раздражения, дезориентации,
дестабилизации, принуждения, деморализации делигитимации или побуждения к
действию (в случае с выкупом терроризм не является политическим – авт.) целевой
аудитории, в зависимости от мотива террориста.
5) Субъектами терроризма являются: террористы-одиночки (lone wolfs); малые
группы; распространённые межнациональные сети или инспирируемые государством
подпольные агенты с широким спектром индивидуальной и коллективной мотивации,
начиная с личной мести (о причинах см. далее).
6) Террористическая тактика редко проявляется в одиночных акциях, когда
последние являются частью кампании насилия, которая посредством последовательного
характера актов насилия и угроз в свой адрес направлена на создание всепроникающей
атмосферы страха, позволяющая террористам манипулировать политическими
процессами
Разобравшись с общими тенденциями в попытках определения понятия
«терроризм», а также проиллюстрировав отсутствие единой дефиниции и ограниченные
возможности для её составления, как в юридической, так и в академической практике
можно сделать вывод о том, что отсутствие чёткого представления данном явлении
современной повестки, открывает широкие возможности для национальных государств
осуществлять интерпретацию и выборку субъектов терроризма в соответствии с
национальными интересами. В условиях отсутствия дефиниции, данные интересы, в
соответствии с которыми варьируется содержательная наполненность понятия
«терроризм» обусловлены, не только положением государства в системе международных
отношений в купе с неизменными и укоренёнными цивилизационными особенностями его
развития, но также и конъюнктурными взглядами лиц, принимающих решения,
доминирующей идеологией (точнее, степенью её выраженности) на определённом
историческом этапе. Как будет, например, проиллюстрировано в следующей главе,
существенные различия в стратегиях по борьбе с терроризмом администраций Дж. Буша и
Б.Обамы основанных на специфике определения (восприятия) данного явления и его
причин обуславливается не столько рациональной адаптацией к меняющемуся контексту,
сколько разницей в общеполитических повестках данных администраций, определяемых
внутриполитическими факторами. Можно заранее оговориться, что ограниченная
«рациональность действий» реализма и её «вытеснение» ролью идеологии зависит, в том
числе, и от объективной невозможности рассчитать силу террористических организаций,
проецируемую через ассиметричные каналы. Таким образом, даже в условиях
относительного постоянства международного контекста совокупность субъектов,
подпадающих под категорию «терроризм» (из-за отсутствия единого определения) также
подвержена постоянной трансформации, что существенно осложняет международное
сотрудничество. Так, по мнению профессора Военного университета А. Кулакова «Мы
(Россия) согласны бороться с терроризмом лишь в той трактовке, которую мы вкладываем
в это понятие. Вместе с тем, видя, насколько широк диапазон трактовок в зависимости от
целей (т.е. интересов – авт.), которые преследуют наши партнеры и союзники по борьбе с
терроризмом, я, как специалист, подозреваю, что здесь есть подковерная игра, то есть
попытка подтасовать под свои политические цели какие-то определенные действия». 43
Таким же образом именно проблема отсутствия единого определения придает «оттенок
политизации» часто слышимым обвинениям США со стороны РФ в делении террористов
на «хороших» и «плохих».

1.2. Анализ факторов международного терроризма

Однако, как показывает практика, в том числе и опыт российско-

американского взаимодействия по ИГИЛ и «ан-Нусра», на современном этапе основные
препоны для интенсификации сотрудничества по противодействию терроризму оказывает
не столько разница в выборке групп террористов (обе организации признаны
террористическими в РФ и США), сколько отсутствие консенсуса относительно всех
причин прибегания к данному методу политической борьбы, который является не менее
важным, но более труднодостижимым необходимым условием эффективной кооперации и
выработки «общей стратегии». Только в случае устранения внутри- и
внешнеполитических конфликтов интересов, лежащих в основе или создающих
благоприятную среду для «политического насилия» (победы в войне за умы и сердца

43
Кулаков О, Ситуация в Афганистане - необходимо определиться по поводу термина «терроризм» //
Международная жизнь. - 2014. - №2.
людей) можно говорить об окончательной ликвидации террористической угрозы. Именно
различные подходы в оценках причин терроризма являются следствием разницы тех
исторически-обусловленных цивилизационных и укоренённых факторов политик обеих
стран, преодолеть которые не представляется возможным, коль скоро данные факторы
являются проявлением национальной (политической) идентичности обеих стран, без
которых единство и целостность общества как необходимого условия (современного)
государства не представляется возможным. В данном случае, другие, перечисленные во
введении факторы, как степень общей угрозы, политическая конъюнктура или уровень
взаимного доверия имеет лишь ограниченные возможности повышения\понижения
договороспособности относительно совместных усилий по устранению причин
терроризма (например, инспирирование переговоров между правительственными силами
и оппозицией вместо односторонней поддержки противоборствующих сил). Однако в
самом широком смысле причина терроризма в политике США вне зависимости от
исходов выборов 2016 года в данной стране, столь же конъюнктурного наличия Б. Ассада
на посту президента САР и гипотетического разрешения противоречий по Украине будет
по-прежнему совпадать с главным фактором её устранения для России.
Именно поэтому принципиально важным представляется теоретический
анализ возможных причин прибегания к терроризму, которые затрагиваются всеми
«науками о человеке», оперирующими на всех уровнях анализа, начиная с психологии
(человек), заканчивая наукой о международных отношениях (система МО). В данном
исследовании акцент будет сделан на последних (системных) причинах, однако только
одна школа МО (структурный реализм) ограничивается анализом системных факторов,
другие теории, например, либерализм зачастую используют методы социологии и
политологии в объяснении причин терроризма, тогда как уровни анализа и «границы
междисциплицинарности» в рамках критических теорий МО практически отсутствуют. 44
Поэтому внутриполитические и общественные факторы также будут затронуты в анализе.
Согласно мнению исследователя Т. Бйорго факторы (причины) терроризма
следует разделять на три категории. Во-первых, предварительные (необходимые) условия
(preconditions), без которых терроризм вообще не может восприниматься как
целесообразный метод политической борьбы. По словам Бйорго, они «подготавливают
почву для терроризма в долгосрочной перспективе». Во-вторых, побудительные мотивы
(precipitants), вынуждающие субъекта использовать террористический метод в конкретной
ситуации. В-третьих, благоприятная среда (facilitators), не являясь непосредственной
причиной возникновения терроризма как метода, влияет исключительно на

44
Joseph J Critical of What? Terrorism and its Study // International Relations. - 2009. - №23(1).
инструментальную осуществимость данной тактики. Так, например, на системном уровне,
теория реализма относит к главному фактору благоприятной среды процесс глобализации
как изменение механизмов проекции силы (появление ассиметричных способов), на
государственном – проблемы с обеспечением внешней безопасности в том числе и с точки
зрения идеологии (проникновение идей) связанные с прогрессом в ИКТ. Более того,
можно сразу оговориться, что в реализме «благоприятная среда» является единственной
зависимой переменной при исследовании причин терроризма. Не даром, в одном из своих
интервью Дж. Мершаймер указывал на сильную ограниченность данной теории для
анализа факторов терроризма.45
Вообще, многие исследователи-специалисты в разных областях социальных
наук посвятили свои труды выявлению каузальной связи между экономической
модернизацией, глобализацией и терроризмом. Так, еще в 19 веке французский социолог
Э. Дюркгейм, опровергавший исключительно психологическую природу самоубийств
выделял в качестве одной из главных причин участившихся случаев данного явления т.н.
«социальную аномию», выражавшуюся в «серьезных изменениях социального порядка»,
вследствие бурного экономического роста и связанных с ним нарушений социально-
ролевых ожиданий.46 По мнению С. Хантингтона, труды Э. Дюркгейма положили начало
развитию аргументационного направления, (известного как «теория относительной
депривации») о влиянии модернизации на социальные процессы, ведущие к ослаблению
государственной легитимности и приводящие в конечном счёте к конфликтам с
использованием терроризма.47 В своём труде «Политический порядок в изменяющемся
обществе» С. Хантингтон утверждает, что «дело не только в факте влияния социо-
экономических трансформаций на нестабильность, но также и в характере данной
зависимости. Например, в случае стремительной и форсированной модернизации,
(которая наблюдалась в «незападных» странах) предполагающей резкий и
непоследовательный переход от доиндустриального к индустриальному укладу
вероятность возникновения и усиления радикальных (прежде всего, рабочих)
политических движений возрастает.48 Уилкинсон тоже указывает на положительную
взаимозависимость между тем, что он называет «напряжения и деформации
форсированной модернизации» и «степенью относительной социо-экономической

45
The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL:
http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html
46
Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд/Пер, с фр. с сокр.; Под ред. В. А. Базарова.—М.:
Мысль, 1994
47
Huntington, Samuel P. (1968): Political Order in Changing Societies (New Haven, CT: Yale
University Press).
48
там же
депривации», которая, в свою очередь, ведет к возникновению терроризма. 49 В свою
очередь, проводя различие между этническим иидеологически-мотивированным
терроризмом, исследователь Юджин считает, что взаимосвязь между модернизацией
(главным критерием которой является в исследовании прирост ВВП) и этническим
терроризмом практически отсутствует. Тем не менее, данные показывают значительное
влияние модернизации на идеологический терроризм. Развивая научные труды А. де
Токвиля,50 Юджин также делает вывод о влиянии на терроризм, такого фактора, как
эконмическое неравенство.51
Альтернативный подход, известный как либеральный идеализм, вовлекающий
все уровни анализа (в том числе и международные отношения) предполагает, что прогресс
и модернизация приводит к процветанию и такой форме политического развития, которая
обуславливает стабильность отсутствие конфликтов с применением любых форм насилия.
Следуя логике Э. Виде52 и И. Канта,53 преимущества свободной торговли и открытой
экономики еще раз подтверждают предпочтительность свободы выбора и самовыражения,
ведущей к демократическому политическому устройству, где свободным людям
(имеющим множественные альтернативные каналы достижения экономических и
политических целей) будет нецелесообразно тратить свои жизни и ресурсы, выбирая
конфликтную форму взаимодействия (в.т.ч. терроризм). 54 Согласно исследованиям
экономистов-либералов Липсета55 и Пжеворского56 модернизация, эконмическое развитие
и другие «производные» данных процессов (урбанизация, инвестиции, образование,
обеспеченность) оказывают однозначно положительное влияние на терпимость и
легитимность. Еще одна важная черта либерального подхода – положение об
универсальной применимости, которое было отражено в работе Ф. Фукуямы – «Конец
истории», где доказывалась гипотеза о том, что уровень экономической состоятельности
либерально-демократической модели в конечном итоге приведет к замене на либеральную
демократию всех других политических режимов.57 На основании количественного анализа
Юджин доказал обратную зависимость частотности террористических актов от уровня

49
Wilkinson, Paul (1986) Terrorism and the Liberal State (London: Macmillan, 2nd ed).
50
Tocqueville (1961), p.302.
51
Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism.
Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO).
52
Weede, Erich (1995) “Economic Policy and International Security Rent Seeking, Free Trade,
and Democratic Peace”, European Journal of International Relations, 1 (4), pp.519-537.
53
Kant, Immanuel (1991 [1795]) “Perpetual Peace: A Philosophical Sketch”, Hans Reiss (ed.)
(1991): Kant: Political Writings (Cambridge: Cambridge University Press), pp.93-130.
54
Wight C Theorising Terrorism: The State, Structure and History // International Relations. - 2009. - №23.
55
Lipset, Seymour M. (1963) Political Man. The Social Bases of Politics (New York: Anchor
Books).
56
Przeworski, Adam (1995) Sustainable Democracy (Cambridge: Cambridge University Press).
57
Fukuyama, Francis (1992) The End of History and the Last Man (London: Hamish Hamilton).
свободы и демократии (исходя из соответствующих индексов) в европейских
государствах.58 Согласно интересному наблюдению Купмана, для того, чтобы уменьшить
вероятность терроризма, институциональная среда либерально-демократического
государства должна быть выстроена по недискриминационному принципу, т.е. таким
образом, чтобы предоставлять институты для самовыражения самому широкому спектру
социальных категорий, в том числе и радикальным движениям. На основании
исследования, учёный приходит к выводу, что «вопреки распространенному мнению, но в
соответствии с ожидаемыми результатами применения «модели равных возможностей»,
уровень политического насилия ниже там, где ультраправые и расистские партии сильны
и демаргинализированы».59 «Модель равных возможностей» была применена для
исследования этнического терроризма в Европе и норвежским исследователем –
Скйолбергом. Вероятность терактов оказалась ниже в странах с «пропорциональной
репрезентативностью» этнических меньшинств относительно титульной нации. 60
Тем не менее, в академическом сообществе у приверженцев теории обратной
зависимости либеральной демократии от терроризма есть и свои критики. Например,
Рупезинг утверждал, что как раз таки из-за присущей демократическим обществам
открытости, демократия может создавать и усиливать мобилизационный потенциал
недовольства политическим процессом, крайней формой которого является насилие. 61
Эмпирические наблюдения любого советского обывателя закреплённые в работе
Плучинского доказывают отсутствие, как предварительных условий, так и благоприятной
среды для возникновения терроризма в тоталитарном советском государстве. Помимо
этого, исследователь справедливо замечает, что также «очень низким было число
террористических атак, направленных против советских объектов за пределами СССР».62
Особенно уязвимыми для терроризма, согласно большинству исследователей, 63
являются либо «полудемократические» страны, либо «новые демократии», т.е.
государства, находящиеся на разных этапах демократического транзита. На мой взгляд,
58
Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism.
Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO).
59
Koopmans, R. (1996) “Explaining the Rise of Racist and Extreme Right Violence in Western
Europe”, European Journal of Political Research 30 (2) (Sep 1996), pp.185-216
60
Skjølberg, Katja H-W (2000) “Ethnic Pluralism, Legitimacy and Conflict, West-European
Separatism 1950-95” (Paper presented at the 41st Annual Convention of the International
Studies Association, Los Angeles, March 14-18, 2000)
61
Rupesinghe, Kumar (1992) “The Disappearing Boundaries Between Internal and External
Conflict”, Kumar Rupeshinge (ed.) (1992) Internal Conflict and Governance (New York: St.
Martin’s), pp.1-26
62
Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a
Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147
63
Ellingsen & Gleditsch (1997) “Democracy and Conflict in the Third World”, Ketil Volden &
Dan Smith (eds.) (1997) Causes of Conflict in the Third World Countries (Oslo: PRIO &
North/South Coalition), pp.69-81.
данное положение является серьёзным оправданием неудачных, но пока ещё
краткосрочных последствий политики «смены режимов» на Ближнем Востоке, если
допустить, что в среднесрочном периоде ситуация должна обязательно стабилизироваться
(что соответствует большинству теорий рассматриваемых далее). Так, по мнению
Креншоу, «В ситуации, когда пути к институционализированной репрезентативности всё
ещё блокируются, но аппарат подавления уже неэффективен, революционный терроризм
вероятен вдвойне».64 Как показывает практика, работает и обратная логика: когда
репрессивные органы остаются сильными, но демократические преобразования (в том
числе и в плане репрезентативности) уже были запущены, вероятность терроризма также
возрастает (особенно, если переходная фаза затягивается), что следует из теории социо-
политической депривации (неоправданных ожиданий). Самым ярким эмпирическим
доказательством здесь является период поздней Российской Империи, когда в ряды
революционных террористов вступали, в том числе и обеспеченные категории лиц, не
находящиеся на «полузависимом» положении. Значительно способствует терроризму и
крах тоталитарной идеологии, когда образовавшийся «ценностный вакуум»
«тоталитарного общества» нередко заполняется не менее радикальными политическими
идеями доступ к которым открывает свобода выбора. Теория U-образной зависимости
между демократизацией и маловероятностью терроризма была глубоко разработана
исследователями Креигом и Шоком в 1992 г., после чего экстенсивно применялась при
анализе ситуаций в государствах бывшего советского блока. Так, например, в 1993 г.
используя инструментарий Крейга, М. Микалка пришёл к выводу о том, что Румыния в
большей степени подвержена случаям проявления политического насилия по сравнению с
большинством других восточноевропейских стран (Польшей, Венгрией, Чехией). 65 Однако
U-образная теория подтверждает также и чуждое для американской политической
культуры положение о маловероятности политического насилия в автократических
государствах.
Важным, на мой взгляд, представляется также освещение взаимосвязи
терроризма и легетимности, коль скоро неприятным для РФ всегда становится тот факт,
что вопрос о соответствии лидера иностранного государства занимаемой должности
нередко встаёт у представителей американского политического истеблишмента, что
неизбежно накладывает негативный отпечаток на повестку двусторонних отношений
вообще и сужает границы взаимодействия по противодействию терроризма в частности.

64
Crenshaw, Martha (1981) “The Causes of Terrorism”, Comparative Politics 13, pp.379-399
65
Mihalka, Michael (1999) “Enlargement Deferred — More Political Instability for Romania? A
Rejoinder”, Security Dialogue 30 (4), pp.497-502
В общих чертах легитимность означает общественное признание правильности
государственной политики, тогда как её отсутствие ведет к актам гражданского
неповиновения и ответным мерам со стороны государства. Причём, насильственные
действия в данном контексте могут проявляться как со стороны органов власти так и
гражданского населения. Таким образом, основная цель государства должна сводиться к
поддержанию легитимности, т.е. веры граждан в корректность проводимой политики. Так,
исследования западных демократий с рациональным (не харизматическим) типом
легитимности, проводимые Липсетом выявили, что уровень легитимности зависит от
подходов демократических государств к решению тех проблем, которые исторически
разделяли нацию.66 Таким образом, неадекватность (неприминимость) данных способов,
согласно Гурру,67ведет является фактором террористических кампаний (например, в
Северной Ирландии). Согласно Юджину терроризм как экстремальное проявление
кризиса легитимности возникает в трёх контекстах: неудовлетворённые требования
этнических групп, отсутствие преемственности в ходе демократического транзита, а также
неудачи, связанные с интегрированностью маргинальных политических движений. 68
Что касается проблем преемственности демократического транзита, а также
интегрированности этнических меньшинств, то серьёзным фактором, осложняющим
легитимацию в данных контекстах, которые редко берутся в расчёт универсалистами
является культурно-историческая и цивилизационная обусловленность склонности (в
определённых контекстах, например «демократизации») определённых этносов к
задействованию террористических методов. Кстати, надо заметить, что универсальная
применимость демократии также является исторически обусловленной характеристикой
присущей внешнеполитическому процессу США. Что касается других наций, то как
утверждал Д. Плучинский, в истории клановых обществ южных регионов бывшего СССР,
в особенности Северного Кавказа прослеживается продолжительная традиция «кровной
мести», для возрождения которой в более изощренных формах (терроризма) были созданы
благоприятные условия (facilitators) в 1990-х гг.69 В свою очередь в исследованиях
Шахина упоминалось, что сами радикальные исламисты не раз указывали на то, что
политическое насилие в Алжире и Южном Египте объясняется прочными традициями
мести и кровной вражды в местных сообществах.

66
Lipset, Seymour M. (1963) Political Man. The Social Bases of Politics (New York: Anchor
Books).
67
Gurr, Ted Robert (1970) Why Men Rebel (Princeton, NJ: Princeton University Press).
68
Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism.
Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO).
69
Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a
Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147
 Таким образом, мы рассмотрели основные причины терроризма как
актора международной системы, исследуемые социальными науками и политологией на
более низких, чем система МО уровнях анализа. Хотелось бы еще раз отметить, что
представители либеральных, а также критических теории МО активно задействуют
инструментарий вышеуказанных дисциплин в выработке рекомендаций для внешних
политик государств по противодействию причинам международного терроризма и
составления соответствующих стратегий. Однако либеральные теории применяют в своей
аргументации исключительно опыт таких исследований обществ и систем управления, в
по результатам которых формирование эффективной институциональной архитектуры,
основанной на демократических принципах «свободы выбора», в том числе и в
экономической сфере неизбежно приводит к снижению случаев проявления
насильственных форм конфликта на межнациональном уровне, в.т.ч. и международного
терроризма. Альтернативные подходы, например, базирующиеся на теории
«относительной депривации» или U-образной зависимости не используются в
либеральном подходе, логика которого широко используется в американской внешней
политике. Возможность возникновения организованного терроризма в странах с
эффективной демократией, характеризующихся совершенной институционально-правовой
базой почти отсутствует. Выход терроризма на международный уровень, согласно
либералам, является либо продуктом «отчаяния» подавляемого населения либо
инспирируется недемократическим государством. Внимание либералов, которые
отодвигают концепцию «вестфальского суверенитета» на задворки истории, приковано и
к таким понятием, как «государственный терроризм», и «государство-спонсор
терроризма», для устранения, угрозы которого должна применяться практика
коллективизации мер с целью осуществления «гумманитарной интервенции». 70
В рамках изучения глобализации, (в.т.ч. и учёными-реалистами) как
благоприятствующего фактора терроризма (см. ниже) большое внимание уделяется
взаимодействию террористических группировок с другими НГА, в частности –
транснациональной преступностью. Последняя является важным генератором как
экономической, так и военной (в случае торговли оружием) силы террористов. Тот факт,
что «в Афганистане было налажено тесное взаимодействие между террористами и ОПГ» 71
является предметом глубокой обеспокоенности российской элиты, что связано с тем, что в
российской внешней политике граница между понятиями «международный терроризм» и

70
Blakeley, Ruth (2009) State Terrorism and Neoliberalism: The North in the South. Routledge Critical Terrorism
Studies
71
Brown, Michael (2000) “Transnational Organised Crime and Terrorism”, The Terrorism
Research Center September Essay,
«транснациональные ОПГ» является крайне размытой, о чём свидетельствует присутствие
официальных терминов «экономический терроризм» и «криминальный терроризм». 72
Данный подход разделяют и многие представители (в.т.ч. и американского экспертного
сообщества)7374 В том числе и по этой причине российская сторона не раз предъявляла
претензии силам коалиции США за недостаток внимания к решению проблемы
наркоторговли как благоприятной среды для МТО. Таким образом, в данном случае
разница в оценках степени важности причин терроризма выступила ограничительным
фактором российско-американского антитеррористического сотрудничества.
Рассмотрим, теперь переменную глобализации. С точки зрения политического
реализма – её главная благоприятствующая роль (facilitator) заключается в открытии и
последующем расширении новых технических каналов и возможностей: во-первых,
аккумуляции экономической, военной и идеологической силы сопоставимой с
совокупным потенциалом силы государств в руках международных террористических
организаций (сетей) и во-вторых, её ассиметричной проекции против суверенных
государств. Всё это позволило наделить международный терроризм атрибутами
объективного «актора» международной системы. Основная проблема государств в
адаптации силовых стратегий заключалось в ограниченной определенности «поля»
применения силы (в связи с атерриториальной природой НГА), а также в выборе
удельных долей идеологического («за умы и сердца людей»), военного и экономического
(помощь несостоявшимся государствам) компонентов силы в борьбе с терроризмом и его
причинами. Пример аккумуляции силы в виде взаимодействия с транснациональными
ОПГ уже был рассмотрен нами выше. Что касается других примеров аккумуляции и
проекции, то как справедливо замечал Уильямс: Глобализация и информатизация
финансовых потоков открыла возможность скрыть финансовые ресурсы,
совершенствование транспортной системы привело к обороту запрещенных предметов, а
также росту транснациональных этно-религиозных общин. Всё это является ключевыми
проявлениями глобализации путей, которыми пользуются террористы.75 С. Кей выделяла в
своей статье 2 способа использования террористами ИКТ – кооптация (специальные
техники рекрутирования новых членов из любой точки земного шара) и устрашение, где
72
Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a
Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147
73
Pollard, Neal (1999) “Terrorism and Transnational Organized Crime: Implications of
Convergence” The Terrorism Research Center September Essay
(www.terrorism.com/terrorism/crime.htm, downloaded 25 March 2000)
74
Williams, Phil (1998): “Terrorism and Organized Crime: Convergence, Nexus, or
Transformation?”, Gunnar Jervas (ed.) FOA Report on Terrorism (Stockholm: FOA),
75
Williams, Phil, 2003. ‘Eurasia and the Transnational Terrorist Threats to Atlantic Security’,
in James Sperling, Sean Kay & S. Victor Papacosma, eds, Limiting Institutions: The
Challenge of Eurasian Security Governance. Manchester: Manchester University Press.
благоприятствующую роль выполняют также СМИ. По словам исследователя
«Изображения несущие страхи разрушения, которые террористы пытаются увековечить.
Скорость, с которой эти изображения переносятся в жилые комнаты. Всё это делает силу
всё более ассиметричной».76 У. Вагнер, в данной связи отмечает, что террористические
организации "седлают" процесс глобализации в плане совершенствованя методов работы.
Например, они предпочитают воздерживаются от использования взрывчатых веществ
заводского производства, и вместо этого, работают с ингредиентами, легко получаемыми
из местных источников (например, аммиачной селитры). Иронично, что компоненты
местного производства используются с большей частотой в случае достижения
террористами своих целей.77
Выходя на уровень анализа международных отношений, сторонники
критических теорий (и, в частности, конструктивизма, постструктурализма и КТС 78) очень
часто апеллируют к истории, утверждая, например, что современный терроризм (в
частности, исламский) является не столько «объектом», сколько как «продуктом-в-
процессе» и не могут быть понят в отрыве от исторического контекста. История
используется критиками-постструктуралистами для выявления онтологических факторов,
повлиявших на формирование субъективных восприятий, отражённых в нарративах
субъектов терроризма. Так, австралийский исследователь Колин Вайт подчёркивает
необходимость понять как глобализация отразилась на социальных сдвигах приведших к
усилению идеологии Салафизма, гносеология последователей которой заключается в
нарушении двух основополагающих «китов» вестфальской легетимности посредством: 1)
признания высшего божественного суверенитета, синкретизм религии и политики
(hakimiya) 2) осознание моральной неверности всей системы современных государств как
продукта концептуальной фрагментации Земли и призыв к объединению всех мусульман
в единый халифат (umma).79 Другой выдающийся исследователь – Д. Рапопорт, считал что
гносеология современного терроризма является кумулятивным продуктом четырёх
объективных исторических контекстов, в котором по онтологическим причинам
выделились 4 разные его формы: леворадикальная, праворадикальная, сепаратистская и
религиозная. Онтология терроризма, по мнению исследователя, всегда заключалась в
противостоянии «малой силы» «большой силе».80 На разных исторических этапах

76
Globalization, Power, and Security SEAN KAY
77
Wagner, Daniel “Terrorism's Impact on International Relations”. (2003) Asian Development Bank.
http://www.irmi.com/expert/articles/2003/wagner03.aspx. Retrieved on 14/November/2012s
78
Joseph J Critical of What? Terrorism and its Study // International Relations. - 2009. - №23(1).
79
Wight C Theorising Terrorism: The State, Structure and History // International Relations. - 2009. - №23.
80
Rapoport David (2006) “The Four Waves of the Modern Terrorist,” in Terrorism: Critical Concepts in Political
Science, p. 66
«большая сила» представляла собой: 1) империю 2) колониальную державу 3)
«Американоцентричный» (US-led) порядок в контексте глобализации81
На системном уровне структурный реализм затрагивает исследование
терроризма не только сквозь призму «вызовов глобализации». Так, особого внимания
заслуживает количественный анализ под названием «Структурные детерминанты
международного терроризма: влияние гегемонии и полярности на террористическую
активность».82 Результаты исследования показывают, что гегемонистский контроль
(определяемый долей гегемона в мировой экономике и совокупной военной силе)
является существенным фактором, коль скоро его вариации оказывают значительное
воздействие на частоту террористических актак. Что касается интенсивности терактов,
(измеряется в количестве жертв), то биполярное равновесие между сверхдержавами,
уровень поддержки гегемонов (измеряется по результатам анализа совпадения голосов в
ООН), а также силовые возможности гегемона (эк.+воен.) – все являются значительными
факторами вариаций интенсивности, причём самый значительный – «силовые
возможности». Гегемонистский контроль над ресурсами субсистемы также коррелирует с
частотой терактов, даже когда гегмонон не является непосредственным объектом
террористических атак. Вообще, за весь хронологический период исследования – 1968-
1992 г. самый сильный спад частотности и интенсивности терроризма наблюдался в
промежуток между 1987 и 1992 г. – 45,4% и 74,2% соответственно. Таким образом, общий
вывод исследования сводится к тому, что система с биполярностью, приближающейся к
её «жёсткому» состоянию (См. типология М. Каплана) в значительно большей степени
подвержена коррозийному воздействию со стороны международного терроризма.
Ещё один близкий по характеру количественный анализ c использованием
модели авторегрессии (ARIMA) производился в концептуальных рамках теории
гегемонистической стабильности (HST).83 На этот раз целью авторов стало опровержение
гипотез множественных экспертов, в частности, Бергесена и Лизардо, (доказанной через
мир-системный анализ) о том, что всплеск терроризма, как правило, проявляется в
периоды «упадка» гегемона.84 В результате анализа учёным удалось доказать положение,
что по мере того, как политический, дипломатический и военные аспекты силы будут
«накапливаться в руках системы союзов США» и силовая разница с «внешним миром»
будет возрастать, субъекты терроризма, направленного против американских интересов
81
Audrey Kurth Kronin, “Behind the Curve: Globalization and International Terrorism”, International Security, Vol.
27, No. 3, (winter) 2002/03, p. 30-58
82
Volgy, Thomas J., Lawrence E Imwalle & Jeff J Corntassel (1997) “Structural Determinants ofInternational
Terrorism: The Effects of Hegemony and Polarity on Terrorist Activity”, International Interactions 23 (2), pp.207-
231.
83
Victim of Success: American Dominance and Terrorism
84
Bergesen & Lizardo, 2002)
будут также усиливаться. Авторы во многом исходят из положения о том, что по ходу
возрастания мощи американоцентричной субсистемы, у стран «внешнего мира» будет
постоянно сокращаться «меню» доступных средств, используя которые (в одиночку или
даже в «абстрактных коалициях») представляется возможным повлиять на внешнюю
политику США в интересуемой сфере. Причём при сокращениях из данного «меню»
(дипломатия, конфликт, война, терроризм) в последнюю очередь будет вычеркнута
наименее «энергозатратная» опция ассиметричной проекции силы. За независимую
переменную берется «доминирование», опреационализированное на основании
суммирования коэффициента военной силы, основанного на разности между СВНП
(Сводный индекс национального потенциала) США и СВНП основного (второго по
данному индексу) соперника (СССР\Китай) с коэффициентом сближения предпочтений
(preference congruence), базирующимся на аналогичной разности «индексов Грацке» -
количественное измерение «дипломатической силы», посредством подсчёта совпадающих
голосов в ООН. Последний коэффициент был также использован и в предыдущем
исследовании. Он служит для определения «границ субсистемы». Зависимой переменной
в данном исследовании является ежегодное число террористических актов «зарубежной
природы» направленных против американских интересов по соответствующим данным
Государственного департамента. Хронологический охват исследования: 1968 – 1996 г. Для
тестирования результатов на их точность в качестве «контрольных переменных»
используется вышеупомянутая разность СВНП США и «основного соперника».
Повторный тест проводится с использованием дихотомической переменной «холодной
войны» (1 или 0). Минимальная погрешность наглядно демонстрирует успешность
результатов. Т.о. автор делает вывод, что США все время придется сталкиваться с
«неприятной» дилеммой: когда укрепление «жёсткой» безопасности будет обязательно
вести к ослаблению позиций в войне с негосударственными акторами. Т.о. можно
заключить, что изменение военной стратегии Б. Обамы, заключающийся в определении
«достаточности» одной конвенциональной войны на ТВД будет положительно усиливать
США в борьбе с НГА. Ещё один, на мой взгляд, эффективный выход из ситуации,
предложенный Б. Обамой – налаживание новых, в.т.ч. ассиметричных каналов проекции
силы в борьбе с государственными акторами, например, Китаем. 85 Также, логично было
бы предположить, что «переложив» существенную часть функций по борьбе с
терроризмом (в.т.ч. и в области применения силы) на плечи «традиционных союзников»,
осуществляя «лидерство из задних рядов»,86 администрация Б. Обамы т.о.
«диверсифицировала» риск направленности терактов против американских интересов
85
Sustaining U.S. Global Leadership: Priorities for 21st Century Defense. January 2012.
86
Батюк (борьба с НГА)
(определяемых Госдепом как «граждане и собственность США по всему миру»). 87 Так, в
частности, больший «удар» стали на себя принимать такие державы, активно
участвующие в «американоцентричной» борьбе с терроризмом как Франция и Австралия.
Например, захват заложников в Австралии в 2015 г. эксперты Евроньюс напрямую
связывают с существенно расширившимся за последние годы участием данной страны в
военных операциях в Ираке (в частности, против ИГИЛ) и в Афганистане, в частности
ссылаясь на то, что «ранее в 2011 Мэн Харон Монис прославился кампанией “гневных
писем”, которые он отправлял семьям погибших в Афганистане солдат в знак протеста
против присутствия там австралийских войск».88
На современном этапе (администрация Б. Обамы) интересным, на мой взгляд,
было бы тестирование гипотезы о корреляции сокращения глобального военного
присутствия США в борьбе с НГА в ходе «разворота на восток» с развитием глобального
терроризма вообще, операционализировав соответствующие переменные в рамках другой,
производной от реализма теории «силового перехода» (power transition),
рассматривающей ограничение возможности предоставлять «глобально общественное
благо (ГОБ)» по причине «имперского перенапряжения» (imperial overstretch). Данная
ситуация возникает в том случае, когда новые центры силы (РФ, КНР) являются
«свободными наездниками» на ГОБ, предоставляемом «слабеющим лидером» и,
пользуясь данными благами, максимизируют силовой потенциал. В конечном счёте, когда
сила НЦС достигает опасного для слабеющего лидера предела, последний вынужден
«переключать» свою стратегию на поддержание баланса, в некотором роде «забрасывая»
производство ГОБ.
Последнее, на что бы хотелось обратить внимание в рамках реалистского
анализа причин терроризма – проблема «несостоявшихся государств». В одном из своих
интервью Дж. Мершаймер заявил, что «аналитический инструментарий моей теории
(реализм) крайне ограничен для исследования НГА и причин терроризма, однако важным
для реалистов представляется поведение государств на международной арене,
международное сотрудничество в рамках противодействия данному вызову» (в.т.ч. в
плане формирования коалиций – авт.).89 В знаменитой статье «Неоправданные обещания
международных институтов», Дж. Мершаймер говорит о первой проблеме
«коллективного действия» коалиций, когда неспособное обеспечить в достаточной
степени «внешнюю безопасность» государство оттягивает на себя часть силового

87
Victim of Success: American Dominance and Terrorism
88
Информагентство «Евроньюс» http://ru.euronews.com/2014/12/16
89
The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL:
http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html
потенциала и безопасности союзника (пр. Австрия, а также не к стати вступившая в войну
Румыния Первой мировой войне).90 В таком случае, если «несостоявшиеся» или
«несостоятельные» государства действительно являются «инкубаторами» терроризма, то
они должны являться такими же энергозатратными, но необходимыми союзниками в
борьбе с НГА. Однако для ответа на вопрос стоит ли «сажать на шею» такие государства
за счёт усиления собственной (homeland) безопасности необходимо ответить на вопрос
действительно ли «фейлд стейтс» и «фейлинг стейтс» открывают каналы аккумуляции сил
НГА? Теория реализма не способна ответить на этот вопрос, коль скоро подверженность
«фейлд стейтс» не ограничиваются «внешней безопасностью», а также затрагивают
экономику, внутреннюю безопасность, институциональную среду и.т.д. и являются
предметом исследования, преимущественно, политологов. Так, например, о
положительной зависимости терроризма от проблем, присущих «фейлд стейт» говорили, в
частности, Дайленд,91 Фукуяма,92 Ротберг,93 Сандерсон94 и др. Отечественный
исследователь Гвоздев95 приводил наиболее комплексный анализ, сведенный к трем
основным выводам:
1) некомпетентные и коррумпированная правоохранительная система
предоставляет возможности, и снижает расходы террористических групп, для
организации, обучения, получения доходов, и налаживания логистики и коммуникаций
помимо уже существующей сети убежищ в «состоявшихся» государствах.
2) несостоявшиеся государства предлагают террористическим группам
большее количество потенциальных призывников, потому что они содержат большое
число неуверенных в себе, недовольных, разочаровавшихся, отчуждённых и нелояльных
граждан, для которых политическое насилие является принятой нормой поведения.
3) «Внешние признаки суверенитета» н.г. помогают поощрять
транснациональные террористические группы двумя способами. Во-первых, принцип
государственного суверенитета накладывает ограничения на вмешательство со стороны
других государств, тем самым защищая террористов. Во-вторых, коррумпированные
чиновники могут предоставить террористам доступ к правовой документации, такой как
паспорта, визы и сертификаты конечного пользователя для экспорта и импорта оружия, в
обмен на деньги,
политическую поддержку или физическую защиту.

90
фолс промис
91
статья инкубаторы
92
статья инкубаторы
93
статья инкубаторы
94
статья инкубаторы
95
статья инкубатор
 Как можно заключить из последнего аргумента, в худшем случае
«несостоявшееся государства» могут и без военных действий быть «захваченным»
террористами, в таком случае «дилемма безопасности» сведётся к выбору между войной
(что не отменит проблему «свободного всадника» в ходе «государственного
строительства» позже) и ещё большим укреплением защитных мер против ассиметричной
угрозы. По результатам исследования Дж. Пьяццы вырабатывавшего рекомендации к
силовой стратегии Дж. Буша, автор приходит к выводу, что «фейлд» и «фейлинг» стейтс
являются самой значимой причиной международного терроризма вне зависимости от
политического режима. Вообще, по мнению исследователя, политический режим почти
никак не связан с благоприятной средой для терроризма. Рекомендуется
перефокусировать внимание с политики «демократизации» относительно стабильных
автократических систем на оказание содействия слабым (failing), но пока не
«провалившимся» (failed) государствам (Гаити, Индонезия, Шри-Ланка, Колумбия).
Существуют и гипотезы об отрицательной зависимости терроризма от
несостоявшихся государств. Так, например, К. Менкаус 96 и К. фон Гиппель97 утверждали,
что группы террористов предпочитают отказываться от инфраструктуры в
несостоявшихся государствах из-за: 1) осознания риска быть вычисленными и
уничтоженными «третьей стороной» (государство, международная организация); 2)
опасности быть втянутыми во внутренние конфликты, отвлекающие от выполнения
основных задач 3) риска быть подвергнуты шантажу испытывающих необходимость в
ресурсах и не подчиняющихся центру местных властей. Тем не менее, Менкаус видит в
качестве основных «рассадников терроризма» слабые государства (failing states), тогда как
фон Гиппель – жёсткие автократические режимы.
Несоизмеримую по значимости роль в практическом выявлении взаимосвязи
несостоятельных государств с терроризмом и в стратегии продиводействия НГА вообще
играет внешняя разведка национальных государств, находящаяся «вне зоны» публичной
политики. Преимущества и ограничения коллективизации мер именно в данной области
будет подробно рассмотрено в следующем разделе.

1.3. Методология межгосударственного взаимодействия в рамках

противодействия международному терроризму

При оценке любых форм взаимодействия, в том числе и в сфере безопасности,

логика либерального институционализма фокусируется на анализе их правовых основ в
96
статья инкубаторы
97
статья инкубаторы
рамках многочисленных международных договоров и организаций. Являясь, по сути,
нормативной теорией, либерализм имеет тенденцию искать ответы на вопросы какие
организации (договора) являются более эффективными; какие поправки следует внести
для оптимизации их функционирования и адаптации под постоянно меняющийся
контекст строго с точки зрения решения непосредственных целей и задач международных
институтов. В свою очередь, предполагается, что национальные государства должны в
процессе своего развития идти на уступки и компромиссы (в.т.ч. в плане силы и
безопасности и даже, суверенитета) для того, чтобы им удалось привести свою политику в
соответствие с рационализированными исследователем-либералом целями и механизмами
деятельности института. При этом, также предполагается, что «встраивание» в систему
международных институтов (либеральный порядок), если не в краткосрочном, то в
среднесрочном и долгосрочном плане обязательно принесёт выигрыши всем участникам
сотрудничества, а также снизит риски неопределённости намерений посредством
нормативной регламентации прав и обязанностей стран. В экономической сфере,
международная «экстраполяция» процесса институционализации (которая всегда является
продолжением внутреннего развития) в действительности позволяет существенно снизить
транзакционные издержки взаимодействия (в особенности между государствами с
традиционно де-централизованным процессом принятия решений), а также реализовать
глобальный и региональный «эффект масштаба». Таким образом, величина выигрышей
(несмотря на многочисленные претензии реалистов к их распределению, и основаниям, на
которых оно осуществляется)98 от кооперации достигают таких «размахов», что
институционализированное сотрудничество становится неотъемлемой частью жизни
подавляющего большинства стран современного мира. Этот факт, позволил ряду
исследователей говорить об «эффекте переплёскивания» и «комплексной
взаимозависисмости». Однако вопрос о том, до какой степени «экономическое
сотрудничество» может «переплеснуться» в сферу безопасности, где разница в
выигрышах от коллективизации мер в институционализированном формате в целом
гораздо менее существенна, остаётся открытым. Cсогласно концепции бифуркации
(bifurcated order), взаимозависимость в экономике не расширяет границы взаимного
доверия в сфере безопасности, где международные отношения продолжают вписываться в
логику «баланса сил» даже между ядерными державами (военное столкновение которых
приведет, если не взаимному уничтожению, то к непозволительному ущербу) что и
происходит в настоящее время между США, РФ и Китаем. К тому же угроза безопасности
этих стран увеличивается разницей в представлениях о стратегической (в.т.ч. и

98
The False Promise of International Institutions. International Security 13, 3, 1994.
кризисной) стабильности. Зададимся теперь вопросом почему ещё
институционализированная форма сотрудничества с функциональной точки зрения в
большей степени чужда взаимодействию в сфере безопасности, даже в войне с
международным терроризмом, который, казалось бы, является проблемой общей и
неизбежной?
В современном мире наблюдается огромное количество формальных и
неформальных (напр. форумы) международных институтов, повестка которых, в большей
или меньшей степени затрагивает противодействие терроризму, к примеру, ШОС, ОДКБ,
СНГ. Несмотря на колоссальную деградацию отношений в 2014 г. США и РФ по
прежнему являются членами или участниками КТК СБ ООН, ОБСЕ, РГБТ АТЭС, ФАТФ,
ИНТЕРПОЛ, Глобальный контртеррористический форум и др. Тем не менее, в отличие от
экономической сферы, где институты (напр. ВТО) во многом «спасли» кооперацию,
несмотря на негативный эффект санкций, сохранившееся членство обеих стран во всех
вышеперечисленных «контртеррористических» организациях не освободило данные
государства фактически от полного выхолащивания повестки взаимодействия по
терроризму. Репрезентативными примерами неустойчивости институтов «коллективной
безопасности» к политическим кризисам является прекращение деятельности Совета
Россия-НАТО сразу после августовских событий 2008 г.(до начала «Перезагрузки»), а
также приостановка российско-американской президентской комиссии в 2014 г., где
бòльшая часть групп также занималась проблемами безопасности, а группа по борьбе с
терроризмом на момент закрытия была особенно успешной в контексте быстрорастущей
террористической угрозы.
Помимо уже упомянутой «разницы в выигрышах», проблема, на мой взгляд,
заключается, во-первых в слишком большом диапазоне вариации самой повестки, что
делает институциональную форму слишком «неподвижной» в плане адаптации. Если
общие принципы и правила экономического взаимодействия в целом остаются
неизменными, что позволяет задавать неограниченные «горизонты планирования», то в
условиях глобализации просчитать какие размеры и «формы» примет международный
терроризм даже на год вперед практически не возможно. Так, например, никто не мог
предположить образования вследствие «метостаза» Аль-Каеды «дуги» из
аффилированных террористических организаций от Магриба до Индонезии. В качестве
главной причины неудачи антитеррористической коалиции РФ и США после событий 11
сентября, Н. Злобин и М. Макфол99 рассматривали неспособность РФ отличить
краткосрочные механизмы от долгосрочных. Следуя логике исследователей, попытка
99
Nikolai Zlobin Michael J. McFaul. “A Half-Democratic Russia Will Always be a Half-Ally to the United States.”
Demokratizatsiya. Vol.9, No.4, Fall 2001
«разменять» исключительно участие РФ в антитеррористическом взаимодействии,
(которое обязательно бы когда-то закончилось) на ускорение процессов комплексной
интеграции РФ в евроатлантические структуры являлось сродни обмену
скоропортящегося продукта на товар длительного пользования. Что касается адаптации,
то, во-вторых, в условиях отсутствия на международном уровне единого определения
понятия «терроризм» и консенсуса относительно его причин (см. выше), остаётся неясным
в каком направлении и возможно ли вообще производить адаптацию в случае
расхождения взглядов, что случается нередко. В-третьих, даже в случае полного
консенсуса относительно предмета сотрудничества, возникает вопрос о методологической
солидарности, и в данной связи могут возникнуть противоречия относительно процедур,
которые, в свою очередь базируются на принципах. Определительными характеристиками
международного института является «общность правил, норм, процедур и принципов».
Если к консенсусу относительно принципов «свободной торговли», «недискриминации» и
«наибольшего благоприятствования» хотя бы на декларативном уровне прийти в целом
несложно, и вообще в экономических институтах можно поставить знак равенства между
принципом и рациональностью, то в сфере контртеррористической кооперации данные
понятия зачастую вступают в непримиримые противоречия, что отравляет повестку
взаимодействия даже самых близких союзников. Односторонность «войны с
терроризмом» Дж. Буша, являлась в значительной степени следствием несогласия ЕС с
многократно нарушаемыми Вашингтоном принципами уважения к правам человека на
всех стадиях «работы» с подозреваемыми от задержания (detention) до содержания в
тюрьме (incarceration), которые, даже в соответствии с общими правилами ООН (не говоря
уж о более «узкопрофильных» институтах), должны соблюдаться цивилизованными
нациями в.т.ч. и в «системе координат» военного времени. В частности, страны
Сообщества не раз предъявляли претензии к американской стороне за использование
недопустимых мер при ведении допросов в тюрьмах за пределами американской
юрисдикции (например, Гуантанамо), противоречащих «Конвеции по запрещению
пыток». Нередко подобные действия США становились причиной отказов, в по запросам
на выдачу содержащихся под стражей подозреваемых, в том числе со стороны Лондона.
Что бы ни являлось мотивами действий Вашингтона: рациональная эффективность, или
отличные от европейских идеологические принципы «абсолютной безопасности» и
второстепенной роли международного права, сложность достижения процедурного
консенсуса играет явно не в пользу устойчивых форм кооперации. По мнению А.
Кордесмана: «Контртеррористические институты имеют неизбежные ограничения. Разные
государства имеют различные подходы к определению международного терроризма, и
предпочитают прибегать к различным способам противостояния данной угрозе. У каждой
нации свои культурные ценности, правовая культура и подходы к соблюдению прав
человека. Есть и такие страны, которые являются частью проблемы, а не её решения. Они
не могут устоять перед соблазном «заигрывать» с терроризмом для реализации своих
интересов. Полит корректная риторика никогда не сможет по-настоящему привести к
объединению усилий на непрерывной основе». 100 Когда ставки высоки, полномерное
распределение обязанностей между государствами без «пересечений функций» может
осуществляться только в условиях уверенности каждой из сторон в консенсусе
относительно каждого из вышеперечисленных параметров. Более того, одной из главных
функций института является оценка исполнительности посредством надзора и
мониторинга,101 тогда как в ряде областей (например, в разведывательной деятельности)
возможности для последнего просто отсутствуют. В качестве еще одного аспекта критики
институтов, а точнее их множественности, можно выделить проблемы эффективного
распределения обязанностей и ресурсов на этот раз между институтами. Профессор
Люблянского университета утверждал в данной связи, что «практически невозможно
найти оптимальную комбинацию между «вертикальными» и «горизонтальными» формами
сотрудничества, которая, к тому же, специфична для каждого аспекта и каждого этапа
противостояния данной разноплановой угрозе».102 Автор исследоводия выделял четыре
уровня сложности международного сотрудничества в рамках организаций: 1) сложность
параллельной мульти организационной борьбы с терроризмом, 2) сложность налаживания
межорганизационного сотрудничества и координации, 3) сложность сетевого
взаимодействия, а также 4) сложность в разрешении проблем межорганизационного
сотрудничества и координации.103 Согласно Ю.А. Никитиной, одним из поводов
последнего по счёту выхода из организации Узбекистана, 104 является функциональное
дублирование ОДКБ и ШОС, вызванное, по всей видимости, неготовностью Москвы к
значительному сужению повестки организации, которая (организация) способствует
(сквозь призму представлений элит) утверждению РФ в качестве одного из «полюсов»
международной системы. При подобном раскладе, наблюдается уже ставшее рутинным
для внешнеполитического поведения России приоритета международного «статуса» над
экономической рациональностью, поскольку по подсчётам экспертов, совместные

100
Cordesman, Anthony H. 'The Lessons of International Co-operation in Counter-Terrorism', RUSI Journal 151, no.
1 (February 2006)
101
The False Promise of International Institutions. International Security 13, 3, 1994
102
Inter-organizational Cooperation and Coordination in the Fight against Terrorism: From Undisputable Necessity
to Paradoxical Challenges IZTOK PREZELJ University of Ljubljana 2014 comparative strategy
103
там же
104
Никитина Ю. ОДКБ и ШОС как модели взаимодействия в сфере региональной безопасности. Индекс
безопасности. 2011, № 2, Т. 17. С. 45-54.
антитеррористические учения ОДКБ и ШОС вместо ныне практикующихся раздельных
позволили бы странам-участницам существенно сэкономить при том, что сценарии
учений обеих организаций практически идентичны.105
В отличие от экономических институтов, к организациям с
антитеррористической повесткой также в гораздо меньшей степени применим такой
либерально-функционалистский аргумент, как «путезависимость», (path-dependancy),106
когда разница между выгодами от сотрудничества в определённом «нарабатываемом»
формате и издержками от его отсутствия неуклонно возрастает с течением времени. Так,
например, опыт совместных вооружённых сил, объединённого командования, повышения
оперативной совместимости ВС государств-членов НАТО не снимал с повестки создание
альтернативных структур безопасности, например в рамках ЕС, а согласно мнению А.
Арбатова, в сравнении с ОДКБ, военный альянс по-прежнему испытывает большие
проблемы с технической стороной консолидированности и совместимости военных
потенциалов участников.107 На мой взгляд, НАТО является предпочтительным форматом
(относительно ЕС) по реалистской причине гегемонистической роли США, играющих
колоссальную роль в предоставлении общественного блага, необходимость которого
особенно актуализировалась после событий на Украине. НАТО имеет все шансы, если не
на роспуск, то хотя бы на существенное ослабление интеграционных механизмов в случае
прихода к власти в США Д. Трампа, не раз заявлявшего о несоответствии структуры
нынешним реалиям.
В соответствии с логикой неоклассического реализма сотрудничество в сфере
безопасности, в отличие от экономической области, всегда определяется ситуативными
«дилеммами безопасности», которые основаны на сопоставлении выигрышей и рисков,
оценка которых основана на субъективных (обусловленных, не только расстановкой сил в
международной системе, но и внутриполитической конъюнктурой) восприятиях
политических элит. (Неоклассическая форма реализма применима к анализу
антитеррористического взаимодействия потому, что более-менее объективно оценить
положение негосударственного актора в международной структуре (силу), а значит и
оценить степень его угрозы не представляется возможным). Следуя реалистской логике,
причина крайней ограниченности повестки институтов в СБ уходит в саму специфику
механизмов сотрудничества в сфере противодействия терроризму, которые связаны с
колоссальным диапазоном рисков для национальной безопасности (в.т.ч. в плане
105
Там же
106
After Victory: Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of World Order After Major Wars. Article in
Foreign affairs (Council on Foreign Relations) 80(2):170 · January 2001
107
ОДКБ как военного союза не существует http://www.newizv.ru/society/2012-07-18/166637-rukovoditel-
centra-mezhdunarodnoj-bezopasnosti-ran-aleksej-arbatov.html Алексей Арбатов
престижа государств) при осуществлении однотипных форм сотрудничества (например,
обмен оперативной информацией, разведданными). Если к значительной вариативности
рисков добавить относительно (экономической сферы) скромный прирост выигрыша от
кооперации, то динамический тренд соотношения «риск-выигрыш» будет слишком часто
принимать отрицательные значения, чтобы в рамках института осуществлять выбор в
пользу сотрудничества на непрерывной основе (по умолчанию). Более того, уровень риска
может порой достигать непозволительных вершин даже в условиях сотрудничества с
самыми близкими союзниками. Так, например, пожалуй, единственная
межгосударственная организация в сфере разведки (единственный метод определения
каналов проекции силы против ассиметричной угрозы), которую на сегодняшний день
можно назвать успешной – «Соглашение о радиотехнической разведывательной
деятельности Великобритания — США» (далее – СРРДВС) также имеет рыхлую
организационную структуру и фактически неравноправные категории членства, что
определяется всё теми же ситуативно-обусловленными «дилеммами безопасности».
Помимо США и Великобритании к членам СРРДВС относятся Австралия, Канада и Новая
Зеландия. Функциями СРРДВС является распределение обязанностей в сфере разведки,
непрерывные каналы обмена разведданными, широкий доступ участников к
разведывательному потенциалу, «глазам» и «ушам» партнёра. 108 Позиция Новой Зеландии
по вопросу размещения ядерного оружия на боевых кораблях вынудила Соединённые
Штаты ограничить доступ страны к своим разведывательным «мощностям». 109 Опыт
других немногочисленных организаций с аналогичной повесткой (например, Шанхай-6,
Европейский альянс разведок космического базирования) является мене удачным.
Однако, несмотря на все трудности институционализированного
сотрудничества, проблема остаётся и, более того, в условиях глобализации по
техническим и идеологическим причинам только набирает обороты. «Глобальная
торговля, судоходство, развитие транспорта, миграционные потоки, туризм,
распространение ОМУ, технологий ассиметричной проекции силы, развитие
спутникового телевидения и интернета – лишь малая часть факторов, оставляющая все без
исключения нации всё более подверженными террористической угрозе». 110 В условиях
слабой эффективности институтов всё это приводит государства к осознанию
необходимости поиска альтернативных, более оптимальных, форм сотрудничества.

108
T. Richelson and Desmond Ball, The Ties That Bind: Intelligence Cooperation
Between the UKUSA Countries (London: Allen & Unwin, 1985);
109
Cordesman, Anthony H. 'The Lessons of International Co-operation in Counter-Terrorism', RUSI Journal 151, no.
1 (February 2006)
110
там же
 Наиболее функционально-эффективной, и, в то же время наименее
требовательной к партнёру формой продолжительного взаимодействия по борьбе с
террористическими НГА, на мой взгляд, является международная коалиция. Суть данной
«реалистской» формы сотрудничества заключается во-первых, в её ситуативном
характере, и во-вторых, в отсутствии строгих, предустановленных, но главное –
юридически обязательных для исполнения функций. Коалиции являются сравнительно
эффективными средствами как в определении поля применения силы (разведка), так и в
устранении террористов, ресурсов (силы) террористических сетей (оружейного,
финансово-экономического и идеологического), а также некоторых драйверов
культурных и политических конфликтов, открывающих гипотетическую возможность их
разрешения насильственным способом. Коалиции могут быть как формальными, так и
неформальными, что не сильно влияет на практическую сторону взаимодействия, тем не
менее, последние позволяют вести более откровенный диалог (способствующий более
чёткой артикуляции позиций), снизить «протокольные» издержки, сфокусировав
внимание исключительно на функциональной стороне. Ниже также, будут рассмотрены,
примеры минимально рискованного и в то же время максимально ситуативного и
неформального формата кооперации в виде «сигнализирующей активности». По
причинам, указанным выше, институционализированное «сотрудничество на бумаге» не
будет включено в настоящее исследование. Тем не менее, с точки зрения
конструктивизма, коалиционное сотрудничество может осуществляться «под эгидой»
международных организаций. Данная теория придаёт большое значение их декларативно-
символической функции как противовесу идеологии террора. Более того, сам факт их
существования оказывает сдерживающее влияние, психологически убеждая лидеров
террористических организаций в неосуществимости планируемых действий, и главное –
нецелесообразности с точки зрения политического эффекта. Согласно утверждению А.
Кордесмана, «нам нужны видимые символы интенсивной кооперации на глобальном
уровне, демонстрирующие что противодействие терроризму носит межнациональный, но
главное – межкультурный характер». 111 «Борьба с терроризмом – это также «битва
восприятий», целью которой является переубеждение сочувствующих и морально
одобряющих».112
Так, в сравнении с вышеупомянутыми организациями коалиционные формы
взаимодействия в сфере внешней разведки являются более многочисленными, а также
представлены более широким кругом членства. Доступ к разведданным предоставляется
по добросовестному усмотрению каждой из сторон на ситуативной основе в областях
111
там же
112
Там же
«общей обспокоенности».113 Разведывательными коалициями фактически являются
Специальный Комитет НАТО, Бернский клуб,114 Метагон, Соглашение об обмене
разведданными в качестве ответа на международные вызовы, 115 антитеррористический
центр стран Юго-Восточной Азии при АСЕАН,116 Конференция стран Центральной
Европы, совмещающая в себе потенциал служб внешней разведки и безопасности,
основной целью которой является оперативная совместимость спецслужб и обмен
информацией в рамках контртеррористической деятельности. Наиболее эффективно
синергетический потенциал разведывательных служб задействуют страны-участники
КАЗАБ (Канада, Австралия, Новая Зеландия, «Америка», Великобритания).
Изначально целью коалиции являлся обмен данными контрразведок, с целью защиты от
шпионской деятельности СССР. Сейчас, фокус её деятельности сместился на терроризм.
Несмотря на выдающиеся успехи, продвинутые (по коалиционным меркам) и
комплексные формы взаимодействия, в ходе кооперации также не раз возникали
односторонние «дилеммы», негативный эффект которых наблюдался в неравнозначных
объёмах передаваемой информации. Так, США и Канада имеют тенденцию игнорировать
запросы британских разведывательных служб на разведданные по активности
«Ирландской республиканской армии», в частности деятельности группировки по
привлечению финансовых средств. Канада, в свою очередь не отвечает на просьбы
предоставить персональную информацию арабских и прочих мусульманским резидентах,
называя причиной противоречие национальным принципам правоприменительной
практики. На данный момент КАЗАБ подвержен агентурному (вербовка, утечки) влиянию
Исламистских организаций.117
Вообще, несмотря, что многосторонние форматы сотрудничества явления
распространённое, их механизмы довольно часто остаются невостребованными,
поскольку разведывательные службы придают гораздо большее значение двустороннему
взаимодействию, главным образом, по соображениям безопасности. 118 Наиболее часто
применимой формой является двустороннее разведывательное сотрудничество, которое
осуществляется в трёх форматах: коалиционный (связка), кооперативно-одноразовый, а

113
MARTIN RUDNER (2004) Hunters and Gatherers: The Intelligence Coalition Against Islamic Terrorism,
International Journal of Intelligence and CounterIntelligence, 17:2,193-230,
114
там же
115
Richard Friedman and David Miller, The Intelligence War: Penetrating the
World of Today’s Advanced Technology Conflict (London: Salamander Books,
1983).
116
KL To Go Ahead with Anti-Terrorism Centre,’’ Straits Times, Singapore,
3 April 2003
117
MARTIN RUDNER Hunters and Gatherers: The IntelligenceCoalition Against Islamic Terrorism
118
Lefebvre, S. (2003). The Difficulties and Dilemmas of International Intelligence Cooperation. International
Journal of Intelligence and Counter-Intelligence , 16 (4), 527-542
также «сигнализирующая активность». Связка (liaison) может носить как
межгосударственный, так и межкоалиционный характер. Так, по мнению М. Руднера,
проблема связки СРРДВС-КАЗАБ заключается в том, что несмотря на то, что структуры
СРРДВС в большинстве случаев реагируют на запросы партнёров по КАЗАБ, первые не
спешат передавать важную информацию по собственной инициативе, осуществлять
ожидаемый «союзнический вклад».119 Эффективным примером примеров «связки»
является американо-канадское сотрудничество вне области компетенций СРРДВС по
пресечению деятельности исламистов с саудовскими паспортами, въезжавшими в Канаду
(до 2002 г. между двумя странами существовал безвизовый режим) для организации
«спящей ячейки» Аль-Каиды.120 Также, «сомнения США относительно возможностей
норвежских правоприменительных органов в результативном внедрении в местные
исламские общины привели получению специального разрешения на проведение данной
операции агентами ЦРУ».121 Кооперативно-одноразовое взаимодействие, когда стороны
договариваются о взаимном обмене информации по единичному случаю, при этом, не
принимая на себя никаких дополнительных обязательств – явление широко
распространённое и мало рискованное, поэтому данный вид сотрудничества не зависит от
общего уровня взаимного доверия, что существенно расширяет спектр возможных
партнёров. Так, удачный опыт кооперации между Индонезийскими, Малазийскими,
Филиппинскими, Сингапурскими и Тайскими разведслужбами с одной стороны и их
американскими партнёрами – с другой увенчался арестом известного террориста Ридуана
бин Исамуддина известного под прозвищем «Хамбали», пойманного в Аютгайе ходе
совместной американо-тайской операции августа 2003 г.122 Принцип некооперативного
«обмена сигналами» (quid pro quo) можно охарактеризовать как оказываемую в
одностороннем порядке «услугу» в надежде на аналогичную помощь в эквивалентных
масштабах, причём в случае её получения подобный «обмен сигналами» может
репродуцироваться ещё несколько раз, при том, условия «сотрудничества» не
обговариваются. Так, президент официально занесённой в список пособников терроризма
Сирии Б. Ассада не раз заявлял о том, что сирийские спецслужбы не раз передавали
американской стороне ценную информацию о сетях Аль-Каеды на Ближнем Востоке. 123
Возможно, в качестве «ответного жеста» «осуждённый в Сирии гражданин Канады
сирийского происхождения М. Арар был сразу же арестован американскими
119
Там же
120
Tom Blackwell, ‘‘More Criminals Allowed into Canada,’’ The National Post,
5 November 2002
121
Hanne Dankertsen and Geir Selvik, ‘‘US Agents Spying on Norwegians,’’
Nettavisen, Norway, 22 May 2003.
122
Alan Sipress, “Syrian Reforms Gain Momentum in Wake of Iraq War,” The Washington Post, May 12, 2003,
123
Там же
спецслужбами по прибытии в Нью-Йорк, депортирован в Сирию, где был подвержен
жёсткому допросу со стороны сирийских властей на предмет связи со структурами Аль-
Каиды. Результаты допроса были затем переданы представлены правительствам других
стран».124
Акты разведывательного сотрудничества, в том числе и с режимами-изгоями
наглядно демонстрируют превосходство государственного интереса над ценностями и
нормативными принципами. К тому же, особенность данного вида кооперации
заключаются в том, что по объективным причинам процедуры и результаты
разведывательной деятельности всех стран вне зависимости от политического режима
остаются закрытыми от общественного обсуждения и оценки, и, поэтому не могут
являться оружием «публичной политики», которое, в свою очередь, могло бы нанести
существенный урон престижу и «мягкой силе» демократических государств. Именно
поэтому скандал с отказ Москвы от выдачи бывшего агента АНБ Э. Сноудена стал
предметом резкой критики российских властей со стороны американского
истеблишмента. Таким образом, находясь в некотором роде «за пределами политического
поля» разведывательное сотрудничество на окказиональной основе, которое, по словам В.
Путина не прекращалось даже после украинского кризиса, не способно оказать влияние на
улучшение общей повестки двусторонних отношений.
К основным методам кооперации применимым ко всем вышеперечисленным
форматам разведывательного взаимодействия относятся: обмен информацией, совместные
расследования, допросы, ситуационный анализ, оценка угрозы.125 Синергетический
потенциал кооперации разведок основан на использовании принципа сравнительных
преимуществ. Согласно, С. Лефебвру, «данными преимуществами обладают все без
исключения разведслужбы, ведь ни одно агентство не способно знать и уметь делать всё.
В одних случаях преимущества вытекают из функциональных, конспиративных, или
технических характеристик, основанных, например, на специальных знанях, навыках, или
оригинальных технических решениях. В других случаях, они являются следствием
географического положения, социо-культурной и лингвистической близости к объектам
разведывательной деятельности, осведомлённости об особенностях жизненного уклада
локальных сообществ.126 Как утверждает П. Тейлон, в определённых случаях, некоторые
малые страны могут располагать незаменимыми источниками и кадрами агентурной
разведки, и, поэтому данные страны могут являться ценными партнерами в
124
Daniel Wakin, ‘‘Tempers Flare After US Sends a Canadian Citizen back to Syria
on Terrorism Suspicions,’’ The New York Times, 11 November 2002
125
Lefebvre, S. (2003). The Difficulties and Dilemmas of International Intelligence Cooperation. International
Journal of Intelligence and Counter-Intelligence , 16 (4), 527-542.
126
Там же
разведывательной деятельности за рубежом.127 Использование принципа «сравнительных
преимуществ» позволяет снизить операционные издержки, сэкономить время, выявить
недостатки собственных механизмов и перенять положительный опыт партнёра,
увеличить вероятность успеха операций и даже заполнить пробелы дипломатических
отношений. Также можно добавить, преимущества сотрудничества с недемократиями
зачастую реализуются за счёт меньших транзакционных издержек на проведение
необходимых судебных процедур. В данном случае, выдача любого подозреваемого в
сотрудничестве с НГА может осуществляться в качестве «разменной монеты» за выкуп
или другие политические уступки.
Однако, выбор в пользу сотрудничества целиком и полностью основан на
сравнении ожидаемых выигрышей описанных выше с сопряжёнными рисками, 128 что и
составляет суть «дилеммы безопасности». Основной формой их сокращения
применительно к борьбе с терроризмом на сегодняшний день является т.н. Парадигма
рисков ассиметричной войны (AWRP), которая не только способствует распределению
нагрузок, но и позволяет свести к минимуму риск неудачи в попытках предотвратить
угрозу атак со стороны сетевых террористических организаций. 129 Дж. Ричельсон
выделяет три основных источника опасений:
1) разница в восприятиях угрозы, а также основных внешнеполитических
целей потенциального партнёра (в данном случае, разведывательных и специальных
служб).
2) диспропорции в распределении сил, обуславливающие неравномерное
распределение выгод и издержек взаимодействия (в данном случае основной проблемой
являются ассиметричные потоки разведывательной информации – авт.).
3) нецелевое использование полученной информации, а также умышленные\
непреднамеренные «вбросы» ложной информации, использование которой ведёт к
неблагоприятным последствиям.130
В последнем случае автор приводит пример, когда в июне 1981 г. израильским
ВС пришлось вывести из строя иракский реактор «Озирак» на основании ложных данных
полученных со спутникового снимка ЦРУ. В результате США пришлось внести поправку
в американо-израильский договор об обмене разведданными, целью которой являлось
наложение на Тель-Авив обязательств использовать получаемую в рамках «связки»

127
Hijacking and Hostages: Government Responses to Terrorism by J. Paul de B. Taillon, Ulrich K. Wegener
(Foreword by) 4.0 of 5 stars 4.00 avg rating — 1 rating — published 2000 — 2 editions.
128
Jeffrey T. Richelson, ‘‘The Calculus of Intelligence Cooperation,’’ pp. 307–323
129
Richard Friedman and David Miller, The Intelligence War: Penetrating the World of Today’s Advanced
Technology Conflict (London: Salamander Books, 1983).
130
Jeffrey T. Richelson, ‘‘The Calculus of Intelligence Cooperation,’’ pp. 307–323
разведывательную информацию исключительно в оборонительных целях. Также, можно
сразу оговориться, что область применения указанных выше категорий препятствий не
ограничивается разведывательными коалициями. Как будет показано ниже, они также
являются помехами всех форм российско-американского коллективного противодействия
терроризму на современном этапе.
Помимо разведывательного сотрудничества существует и широкий спектр
других предметов коалиционного взаимодействия в рамках борьбы с терроризмом и его
причинами. Так, в одном из своих исследований на основании анализа коллективного
противодействия Аль-Каеде после событий Н. Беншагель условно выделяет 5 основных
видов взаимодействующих и взаимозависимых коалиций: военная, финансовая,
разведывательная, правоприменительная, реконструкционная, исследуя преимущества и
препятствия для каждой из областей сотрудничества. В анализе также анализируются
синегетические возможности и сдерживающие факторы межкоалиционного
взаимодействия.131
Так, согласно одной из публикаций журнала «Daily telegraph» финансовая
коалиция за период с сентября 2001 г. по апрель 2003 г. проявила себя особенно успешно.
в «купировании каналов притока денежных средств, борьбе с отмыванием денег и
пресечении незаконных финансовых операций, что привело к 90%-му сокращению
доходов Аль-Каиды».132 По данным американского Казначейства к апрелю 2004 г. было
заморожено финансовых активов, связанных с финансированием терроризма на сумму
более 200 миллионов долларов.133 По оценке Н. Беншагель, несмотря на то, что
финансовая коалиция являлась наиболее прозрачной формой взаимодействия (в плане
возможностей для мониторинга), её деятельность была сопряжена с целым рядом
проблем: во-первых, непозволительная затратность ряда выработанных мер (например,
выделение ресурсов на обеспечение прозрачности банковской системы) для
развивающихся стран Африки, Латинской Америки и Ближнего Востока; во-вторых,
возникновение новых каналов финансовых транзакций, выявление которых с технической
точки зрения крайне проблематично (например, система halawa); в-третьих, проблема
расхождения в определениях террористических групп и каналов их финансирования. 134
Так, на момент 2002 г. ЕС заморозил финансовые активы только 2 из 28 группировок,

131
Nora Bensahel (2006) A Coalition of Coalitions: International Cooperation Against Terrorism, Studies in Conflict
& Terrorism, 29:1, 35-49,
132
Al-Qaeda Income Cut, Says Foreign Office,’’ Daily Telegraph, London, 7 April
2003. 230
133
Francis, “The War on Terror Money.” See also Jonathan Winer, “Fighting Terrorist
Financing,” Survival 44 (2002), pp. 87–103.
134
Nora Bensahel (2006) A Coalition of Coalitions: International Cooperation Against Terrorism, Studies in Conflict
& Terrorism, 29:1, 35-49
определяемых в США как террористических, а также отказался от заморозки активов 11
европейских компаний, связанных с финансированиям терроризма согласно
американскому перечню.135 Помимо разницы в определениях терроризма и оценках
источников его финансирования, исследователь Дж. Винер выделяет такие трудности
«финансовой коалиции», как непрерывное усложнение финансовой системы в целом
(неконтролируемость хеджевых фондов, расширение сферы применения ИКТ),
сфокусированность международного сообщества на пресечении финансирования
исключительно Аль-Каиды, отсутствие механизмов международного надзора за
соблюдением санкций, отсутствие системы мониторинга движения золота и прочих
драгоценных металлов.136 Проведя комплексный анализ факторов, способствующих и
препятствующих межгосударственному сотрудничеству по борьбе с финансированием
терроризма, А. Ачаря приходит к выводу, что основной проблемой также является
расхождение в определениях субъектов терроризма, которое усугубляется стремлениями
суверенных государств следовать их собственным повесткам. Серьёзным сдерживающим
фактором, по мнению автора, являются и возникающие «дилеммы безопасности» 137
Как и в случае с разведывательными коалициями, то помимо распределения
издержек по применению силы, одним из драйверов военных и правоприменительных
коалиций, которые зачастую функционируют «в смешанном» виде является принцип
локальных сравнительных преимуществ. По мнению Б. Поузена, «Союзные ВС
и полиция – более эффективные инструменты, для задержания и ликвидации террористов,
действующих в пределах своих национальных границ, чем ВС США. У них есть не
располагаемая США информация, и они лучше знают территорию и население. Шансы
покончить с противником и избежать сопутствующего ущерба увеличиваются в той
степени, в которой «принимающая» сторона «делает свою работу». Кроме того,
принимающие государства способны снизить негативные внешние эффекты,— случайное
уничтожение гражданских лиц и имущества. В таком случае война будет очень похожа на
стандартную правоприменительную практику в мирное время». 138 В военной сфере можно
выделить три разноуровневых способа взаимодействия:
1) совместные операции по выполнению широкого спектра задач: охота на
террористов и их ликвидация, сбор разведданных, обучение партнёров по коалиции и.т.д.

135
Michael M. Phillips and Ian Johnson, “U.S.-European Divisions Hinder Drive to Block
Terrorists’ Assets,” Wall Street Journal, 11 April , 2002.
136
Countering Terrorist Finance: A Work, Mostly in Progress
137
Targeting terrorist financing: international cooperation and new regimes, by Arabinda Acharya, Abingdon,
Routledge, 2012
138
поузен
Так, например, в случае с коалицией 2001 г., ВС Австралии, Великобритании, Канады,
Дании, Норвегии и др. зачастую действовали под единым командованием США139
2) Увеличение военного потенциала воюющих государств, например
посредством предоставления оружия, поставки военной техники, снабжение провизией140
3) Предоставление доступа к инфраструктуре, например, выделение
аэропортов, перевалочных пунктов, наделение правом транзита, пролёта ВВС.141
Основные политические препятствия военного взаимодействия по-прежнему
упираются в разницу дефиниций, интерпретаций причин, а также связаны с первыми
двумя из трёх вышеперечисленных категорий риска.
В качестве основного вклада правоприменительной коалиции в общий
результат антитеррористической кампании Н. Бенсагель рассматривает опыт обмена
оперативной информацией о личностях, подозреваемых в терроризме между
правоохранительными органами стран-партнёров. Основные проблемами коалиции
применительно к Афганской практике являлись, во-первых, неэффективная система
распределения функций между правоприменительными органами и разведкой в США, (во
многом разнящаяся с их союзниками) и, во-вторых, расхождение принципов и процедур
правоприменительной практики, в том числе между США и их ближайшими союзниками.
Пожалуй, самый широкий предметный охват взаимодействия можно
наблюдать в рамках «коалиции по реконструкции и развитию», в повестку которой
входит объединение усилий, как в материально-технической, так и в идеологическо-
пропагандистской сфере. Именно культурно-идеологическому аспекту войны с
терроризмом через налаживание каналов проекции мягкой силы стала уделять особое
внимание администрация Б.Обамы в рамках стратегии противодействия насильственному
экстремизму. Как будет показано в следующей главе, большое место в данной стратегии
отведено пропагандистской и воспитательной работе с местными сообществами в зонах
политического конфликта, главным образом, с целью наделения последних необходимым
инструментарием «саморегуляции» в виде своевременного обнаружения в своих рядах
склонности к радикализации и последующего её устранения с использованием ресурсов
сообщества. Что касается материально-технической стороны, то в заслугу «поздней»
администрации Дж. Буша и администрации Б. Обамы можно поставить привлечение
большого количества традиционных союзников к участию в программах гуманитарной

139
Nora Bensahel (2006) A Coalition of Coalitions: International
Cooperation Against Terrorism, Studies in Conflict & Terrorism, 29:1, 35-49,
140
Nicholas Fiorenza, “Alliance Solidarity: Allies Offer Surveillance
Assets to US,” Armed Forces Journal International, December 2001, p. 22.
141
Nora Bensahel (2006) A Coalition of Coalitions: International
Cooperation Against Terrorism, Studies in Conflict & Terrorism, 29:1, 35-49,
помощи «государственного строительства» и развития, осуществляющейся под эгидой
множественных межгоусадарственных и международных неправительственных
учреждений. Например, что касается стран АТР, то с прицелом на крупномасштабный
вывод американских войск из Ирака (2014) и Афганистана (план. 2016) и способствуя,
таким образом ускорению данного процесса Индонезия, Малайзия и Таиланд оказывали
материальную помощь программам обучения и подготовки врачей, полицейских и
учителей в соответствующих странах, Австралия и Новая Зеландия отправили
спецподразделения для участия в военных действиях в Афганистане. Япония стала
главным спонсором развития гражданского общества в Афганистане, она финансирует
школы, гражданские службы, обучает афганцев уголовному праву, а также поддерживает
образование, здравоохранение и сельское хозяйство. После «арабской весны» Южная
Корея начала осуществлять программы развития в странах Ближнего Востока. 142
«Коалиция развития», на которую сместился главный фокус международного
после достижения основных военных целей в Афганистане хоть и является затратной как
в материальном плане, так и далеко несовершенной в плане чёткого разграничения
функций и обязанностей,143 но зато обладает колоссальным преимуществом в отсутствии
«проблемы консенсуса», поскольку все вовлечённые в процесс акторы исходят из
допущения, что «несостоявшееся государство» является несравненной по значимости
«питательной средой» терроризма.
К основным проблемам данной коалиции Н. Бензагель относит во-первых,
«аморфный» и хаотичный характер взаимодействия вследствие огромного числа
вовлечённых государственных и негосударственных игроков, и во-вторых, трудность
принятия партнёрами долгосрочных обязательств по предоставлению ресурсов (long-term
commitment of resources), даже в условиях высокой степени «инстуционализированности»
сотрудничества.144
Помимо разбивки по «видам коалиций» существует множество других видов
функциональной категоризации и концептуальной фрагментации международного
антитеррористического взаимодействия. Например, исследователи МГУ И. Антонович и
О. Особенков исходят из ооновской классификационной разбивки – «предотвращение;
защита; преследование; возмездие», которая применима и к односторонней политике. Для
каждой из перечисленных категории выделяется «пучок» нередко совпадающих
механизмов, для каждого из которых выявляется комплекс проблем и вырабатываются
142
Ратнер И. Что сулит Дальний Восток / Электронный журнал «Россия в глобальной политике» 13 июня
2014
143
Nora Bensahel (2006) A Coalition of Coalitions: International
Cooperation Against Terrorism, Studies in Conflict & Terrorism, 29:1, 35-49,
144
Там же
рекомендации для их устранения. В общем и целом, на современном этапе к изучению
антитеррористического взаимодействие применяется большое количество методов.

2. Дивергенция российского и американского подхода к дефинициям и

международного терроризма, его причинам и политическим принципам
осуществления контртеррористической деятельности

2.1. Российский подход

Вопреки мнению многих сторонников теории (нео)реализма, внешнюю политику
России вряд ли можно рассматривать как «естественную реакцию» на импульсы и
сигналы, посылаемые структурными «сдвигами» международной системы, на основании
которых, а также, исходя из собственного положения в данной системе, Россия якобы
выстраивает «оптимальную» силовую стратегию, целью которой является максимизация
адекватного нынешним реалиям соотношения экономической, мягкой и военной силы для
продвижения государственных интересов в долгосрочном периоде. На мысль о
применимости именно аналитического инструментария теорий К. Уолтца, Г. Моргентау и
Дж. Мершаймера именно к прогнозу поведения нашей страны могут натолкнуть, наприер,
многократные упоминания таких присущих данной доктрине концептов как
«национальный интерес», «многополярный мир», «международная система» как в
основных программных документах, декларирующих «скелет» внешнеполитического
курса Российского государства, так и в подавляющем большинстве затрагивающих
внешнеполитическую проблематику публичных выступлений российских элит. Так,
например, тот факт, что в «Концепции внешней политики» РФ высшим приоритетом
значится «национальная безопасность и защищённость общества и государства», тогда
как основной целью под пунктом «а» для её достижения поставлено «сохранение и
укрепление ее (России) суверенитета, прочных и авторитетных позиций в мировом
сообществе», а государственным интересом – определение РФ в качестве «одного из
влиятельных центров мира» идеально гармонирует с положением о том, что «государства
воюют за силу и престиж». О факте особой «вписываемости» анализа деятельности
России на международной арене в «систему координат» парадигмы реализма, а также об
исключительной релевантности аналитического аппарата данной школы для выработки
внешнеполитических прогнозов упоминалии многие отечественные и зарубежные 145
эксперты. Так, например, Т. Романова, отмечала, что (нео)реализм применим к России во-
первых, по причине того, что в РФ «традиционно сильный центральный институт
государства – в ущерб субнациональным (региональным) органам власти, бизнесу,
политическим партиям (группам интересов), неправительственным организациям» и др. и
во-вторых, по сути, базовые концептуальные документы внешней политики России
рассматриавают центральную в реализме категорию национального интереса в качестве
«инструментом легитимации действий вовне, а также консолидации общественного
мнения в целом и элиты в частности в поддержку действий на внешней арене».146
Тем не менее, если внимательней присмотреться к «источникам» российской
внешнеполитической стратегии, то, несмотря на то, что в п. 3 «Общих положений» той же
«Внешнеполитической концепции» указано, что «ускорение глобальных процессов в
первом десятилетии XXI века, усиление новых тенденций в мировом развитии требуют
переосмысления приоритетов российской внешней политики», 147 можно со всей степенью
уверенности утверждать, что как раз на этом направлении рассматриваемая «через очки»
(нео)реализма российская политика выявляет относительное снижение адаптивности
данных подходов к исследованию реалий быстроменяющегося мира. Более того, в
дополнение к знаменитому утверждению Э. Карра о том, что в международных

145
The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL:
http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html
146
романова о неокл реализме
147
Концепции
отношениях «теория определяет практику ровно так же, как и практика определяет
теорию», (что по сути сводится к главной гносеологической проблеме социальных наук о
«совпадении субъекта и объекта познания») можно так же отметить, что
рационалистская теория, а точнее не адаптированная в соответствии с кардинально
трансформировавшейся под влиянием глобализации, информатизации (и других
проявлений быстроменяющегося мира) «практикой» её интерпретация, (уже не
рациональная) может также иметь также и апологетическую функцию, в особенности
тогда, когда является конкретизацией определённых постулатов исторически
детерминированной, а также укоренённой в национальном сознании идеологии. В таком
случае, отчасти устаревшая, но «привязанная» к элементам специфичного национального
самосознания теория (например, геополитики) превращается из аналитического
инструмента исследователя в инструмент легитимации элит посредством
внешнеполитического действия, и именно с этой точки зрения обретает «новые черты»
рациональности. (Нео)реализм, в таком, случае, с его ярко выраженной геополитической
окраской становится не более, чем частью идеологии российских элит, преследующих
цели внутриполитической легитимации, опираясь, (выражаясь в терминах М. Вебера) на
«традиционную» составляющую легитимности (тем самым усиливая её), основанную на
апелляции к исторически-детерминированным ценностям (порой, мифу). Данное
положение обуславливается, главным образом, на мой взгляд, выраженно ограниченной
рациональностью «силовой стратегии» (стратегии безопасности) с точки зрения
«адаптированного» реализма, в нашем случае, под такое явление как «объективные
негосударственные акторы», и, в частности, международный терроризм.
«Ограниченная внешнеполитическая рациональность» выражается, прежде всего, в роли
и месте международного терроризма в общей иерархии внешнеполитических
приоритетов РФ в сфере безопасности.
«Адаптированным» же инструментом настоящего исследования является
неоклассический реализм, который используя переменную внутренней политики,
позволяет нам критически (с точки зрения «отклонений» от баланса сил), но в то же время
рационально оценивать ту «версию реализма», которая была взята на вооружение
российскими элитами в определении «силовой статегии», в том числе и с точки зрения
максимизации внутриполитических выигрышей элит (аспект рациональности). Таким
образом, внутриполитические цели (легитимность) являются ответом на вопрос о
причинах ограниченной внешнеполитический рациональности, той или иной формы
отклонения от баланса сил. Во-вторых, неоклассический был выбран вследствие
инструментальной ограниченности других форм реализма в области объективной оценки
структурного положения (силы) атерриториального актора, а также в плане анализа
причин терроризма (системным уровнем анализа). Неоклассический реализм отчасти
решает эту проблему, отдавая ответы на данные вопросы «на откуп» внутриполитической
переменной, когда при оценке угрозы и выработке контртеррористических стратегий
элиты «достраивают» причины терроризма, а также оценивают степень угрозы НГА,
опираясь на внутриполитические цели легитимации (исходя, прежде всего, из
доминирующих ценностей и идеологии). Таким образом, неоклассический реализм,
позволяет нам оценить причину поддержки Соединёнными Штатами именно
вооружённой оппозиции (в рамках борьбы с ИГИЛ) не только сквозь призму
геополитического противостояния с Россией (как это представляется реализмом
российской стратегии), а ещё и добавить, что диктатура как причина терроризма
воспринимается американской цивилизацией как само собой разумеющиеся.
Прежде, чем перейти непосредственно к анализу значения и методов
противодействия международному терроризму, в том числе в области международного
сотрудничества, хотелось бы сказать еще пару слов о традиционной легитимности.
Согласно классификации М. Вебера, традиционная легитимность сосуществует с
«рациональной» (основанной способности государства эффективно распределять ресурсы
и предоставлять общественное благо) легитимностью и «харизматичной». Если последняя
характерна преимущественно для тоталитарных государств, наделяющих элиту
«божественными качествами», то соотношение первой и второй части колеблется как от
государства к государству, так и для каждой отдельно взятой страны во времени.
Традиционная легитимность имеет большее значение и необходима элитам, как правило, в
крупных и многонациональных государствах «имперского типа», поскольку, основываясь
на разделяемых ценностях, играет цементирующую роль в обеспечении межнациональной
солидарности. К таким государствам, относятся в том числе Россия и США. Как указано в
Стратегии Национальной Безопасности РФ: «Происходит консолидация гражданского
общества вокруг общих ценностей, формирующих фундамент государственности, таких
как свобода и независимость России, единство культур многонационального народа
Российской Федерации».148 Что касается временного аспекта соотношения легитимности,
то поскольку эконмический успех, интернациональный либерализм, демократия и
лидерство являются атрибутами цементирующей США политической идентичности, по
мнению Д. Суслова, в данной стране общественный спрос на увеличение роли идеологии
(повышение удельного веса традиционной легитимности) в политике осуществляется в
периоды экономического роста, появления в ряде стран предпосылок для демократизации

148
СНБ
(арабская весна), и прочих проявления триумфа американских идей. При этом, подобная
«шапкозакидательская» идеологизация обязательно сопровождается демонизацией
стоящих на пути «торжества идей» препятствий. Так, в последней Стратегии
Национальной Безопасности США 2015 года более 30 раз во враждебном контексте была
упомянута Россия. Как можно наблюдать из последних событий данная логика
применима и к России. Дипломатический успех по Сирийской проблеме 2013 г.,
присоедение Крыма в 2014 г. также привели к усилению общественного спроса на
ценностный компонент в политике. К международному аспекту российских ценностей
можно отнести консерватизм, этатизм, великодержавность, выраженная в стремлении к
самоутверждению в виде «полюса многополярного мира». При этом, по сравнению с
внешнеполитической статусностью в системе ценностей российского обывателя гораздо
меньшее значение придаётся экономическому росту, о чём свидетельствует резкий рост
рейтинга одобрения российской элиты после присоединения Крыма и военной операции в
Сирии несмотря на ощутимые негативные эффекты санкций, падения мировых цен на
нефть, в условиях которых РФ только повышала военные расходы, а также вводила
ответные меры в виде продэмбарго. Необходимо отметить, что решение о присоединении
Крыма «в отрыве» от идеологического фактора, на самом деле, трудно вписывается в
логику реализма. Так, например, спорным остаётся вопрос об экономической значимости
региона, в то время как в эпоху МБР его военно-стратегическая значимость также
минимальна, не говоря уж об упущенных выгодах дипломатической силы, когда были
окончательно «выхолощены» переговорные позиции РФ, выстраивающиеся вокруг
принципа уважения государственного суверенитета, и уж, тем более – территориальной
целостности, лежащей в основе контртеррористического взаимодействия в рамках ШОС.
При этом важно отметить, что в период повышения удельного веса традиционно-
ценностного компонента легитимности (которая в случае с РФ может «компенсировать»
рациональную, коль скоро экономический рост не является первостепенной ценностью),
общественный спрос на «демонизацию» препятствий также возрастает, который на
протяжении всего периода «ревизионоизма» и «национального возрождения» после
упадка 1990-х гг. в большей или меньшей степени успешно «удовлетворялся»
«ограниченно рациональным» выставлением США и их союзников в качестве
приоритетной угрозы национальной безопасности РФ, причём угрозы гораздо бòльшей,
чем международный терроризм. Данное «перебалансирование» со стороны РФ по многим
аспектам стратегического диалога изначально задавало ограничительные рамки для
сотрудничества с США по борьбе с новыми вызовами и угрозами. Таким образом, во
многом ценностно-ориентированное «перебалансирование» в отношении стран Запада во
главе с США, являющимися лидерами в производстве «глобального общественного
блага» по борьбе с терроризмом в совокупности с «недобалансированием» самого
международного терроризма, (выраженным, например, в рассмотрении американского
присутствия после 2003 г. в Средней Азии «сквозь линзы» геополитики) составляло суть-
основу «ограниченной рациональности» российского подхода к борьбе с терроризмом и
международному сотрудничеству в данной области. По мнению американского военного
эксперта Дж. Киппа: «Многое из императорской и советской стратегической культуры
отражено в подходе «Ельцинской», и, особенно, «Путинской России» к региональной
стабильности и международной безопасности». К данным неотъемлемым «культурным
элементам» стратегии исследователь относил: «регионализм» и склонность к
односторонним действиям во время региональных кризисов, допущение, что страны
Запада (сейчас – США и НАТО) являются приоритетным вызовами безопасности, что
однако допускало возможность ограниченного сотрудничества с последними по
противостоянию терроризму и морскому пиратству.149
К основным источникам, закрепляющим правовые основы противодействия
терроризму относятся: «Конституция Российской Федерации, федеральные
конституционные законы, федеральные законы, нормативные правовые акты Президента
Российской Федерации и Правительства Российской Федерации, Стратегия национальной
безопасности Российской Федерации до 2020 года, Концепция внешней политики
Российской Федерации, Военная доктрина Российской Федерации, Концепция
противодействия терроризму в Российской Федерации». 150 Также, в ноябре 2014 г. была
принята новая Стратегия противодействия экстремизму, 151 где особый акцент ставился на
пропагандистской работе, а также подчёркивалась первоочередная роль государственных
институтов при осуществлении деятельности в данной сфере.
Можно сказать, что «в зените» перезагрузки, в феврале 2010 года РФ принимает
новую Военную доктрину. Согласно данному документу, среди основных внешних
военных опасностей, под пунктом «а)» рассматривалось «стремление наделить силовой
потенциал Организации Североатлантического договора (НАТО) глобальными
функциями, реализуемыми в нарушение норм международного права, приблизить
военную инфраструктуру стран – членов НАТО к границам Российской Федерации, в том
числе путем расширения блока» впереди куда более реальных и актуальных угроз по
распространению международного терроризма (п. «е») и оружия массового поражения (п.
149
Smart’ Defense From New Threats: Future WarFrom a Russian Perspective: Back to the Future After the War on
Terror Jacob W. Kipp
150
С прот терр
151
А.В.Змеевского информагентству ТАСС, 10 марта
2015 года
«к»).152 Данная «ограниченно рациональная» позиция явилась одним из первых «камней в
огород» Перезагрузки, не говоря уж о ещё менее (с объективной точки зрения)
обоснованных возражениях относительно программы ЕПАП. По мнению Сестановича,
«расширение НАТО вообще – может рассматриваться исключительно как пример
производства регионального общественного блага в сфере безопасности и «по иронии
судьбы, даже Путин, несмотря на все его жалобы, получил от этого выгоду». 153 В
контртеррористической стратегии РФ, принятой годом ранее (2009), также выраженно
проявляется геополитический «образ мысли», основанный на соответствующем
«достраивании» причин терроризма, к одной из которых отнесено «стремление ряда
иностранных государств, в том числе в рамках осуществления антитеррористической
деятельности, ослабить Российскую Федерацию и ее позицию в мире, установить свое
политическое, экономическое или иное влияние в отдельных субъектах Российской
Федерации». В то же критикуется использование «двойных стандартов», т.е. получение
односторонних выгод международно-правовых лакун и не состыковок (в данном случае
отсутствие единого принципа определения и причин международного терроризма).
Преодоление «двойных стандартов, согласно документу, выделено особой целью
международного сотрудничества, что ещё раз говорит о рассмотрении борьбы с
терроризмом, в первую очередь, в качестве потенциального инструмента смещения
межгосударственного «баланса сил». В рамках данной концепции еще раз подтверждается
принцип монополии СБ ООН на применение силы в обход соблюдения принципа
государственного суверенитета, 154
который вплоть до сегодняшнего дня постоянно
акцентируется российским внешнеполитическим истеблишментом. Данный подход
укрепляет позиции России в продвижении своего подхода, который рассматривает
сильную государственность вне зависимости от политического режима в качестве
необходимого условия предупреждения и борьбы с терроризмом, коль скоро для
определения приоритета принципа «верховенство суверенитета» над «запретом на
использование силы» достаточен 1 голос постоянного члена СБ, тогда как в противном
случае требуется полный консенсус. «Секьюритизация» роли Запада как
антитеррористического партнёра РФ подтверждается определением СНГ, ОДКБ и ШОС в
качестве приоритетных площадок сотрудничества, хотя Россия и США входят как
минимум в два других региональных формата (АТЭС и ОБСЕ) с широкой
контртеррористической повесткой.

152
Военная доктрина РФ, утверждённая 5 февраля 2010 г.
153
McFaul Michael, Stephen Sestanovich, and John J. Mearsheimer, Faulty Powers: Who Started the Ukraine Crisis?
// Foreign Affairs 93, no.6 (November/December 2014): 167-178.
154
СНП
 Гораздо более выраженный антизападный характер носит принятая в 2015 году
«Стратегия Национальной Безопасности»155 России, при том, что проблема
противостояния международному терроризму, принявшему к тому времени уже
беспрецедентные масштабы явно меркнет на фоне чуть ли не враждебной риторики в
отношении «некоторых», но из контекста понятно каких именно стран. Так, к примеру,
положение о том, что «Появление террористической организации, объявившей себя
"Исламским государством", и укрепление ее влияния стали результатом политики
двойных стандартов которой некоторые государства придерживаются в области борьбы с
терроризмом» явно не задаёт тон расширению повестки сотрудничества. Однако почему
нельзя в таком случае, назвать «двойным стандартом» разрешение, пропуск Д.А.
Медведевым резолюции по Ливии, которая фактически открыла США и их союзникам
возможность для очередной «смены режима», которую Б. Обама уже успел назвать
«главной ошибкой за период нахождения у власти»? 156 Относительно интересуемой РФ
повестки потенциального партнёрства, вопрос борьбы с терроризмом, так же упоминается
в предпоследнюю очередь, уступая место пресловутому «совершенствованию правовых
механизмов контроля над вооружениями», которое, судя по всему, по-прежнему будет
упираться в разногласия по ПРО. В одной из своих статей С. Караганов справедливо
отмечал, что даже в период перезагрузки «сфокусированность» РФ и США именно на
исходивших друг от друга проблемах традиционной безопасности была сродни «танцам
полонеза в современном диско-клубе».157 Что касается иерархии приоритетов, то в списке
главных угроз на первом месте стоит «разведывательная и иная деятельность
специальных служб и организаций иностранных государств, отдельных лиц, наносящая
ущерб национальным интересам», что в особенности негативно отразится на
сотрудничестве между спецслужбами, как субъектами, обладающими наибольшим
синергетическим потенциалом антитеррористического взаимодействия.
Активизировавшаяся, как следует из документа, агентурная активность во многих случаев
увеличит градус риска до непозволительных значений. Известно, что как США так и РФ
уже не раз получали отказы в ответ на запросы о предоставлении оперативной
информации по ИГИЛ.158 В одном из своих выступлений на заседании НАК директор ФСБ
России А. Бортников возложил на страны Запада вину за распространение радикального
исламизма даже в тех точках Земного Шара, которые никогда ранее не сталкивались с
данной угрозой».159 Глава МИД С. Лавров заявлял, что резкому усилению
155
СНБ
156
обама назвал ошибкой
157
Караганов повестка перезагрузки
158
отказ сша обен ои
159
бортников чуть раньше
террористической угрозы в настоящее время «в немалой степени способствовали действия
США и их союзников по смене неугодных им режимов, навязыванию силовым путем,
чуждых рецептов преобразований и ценностей».160 Данное высказывание также наглядно
«демонизирует» США посредством субъективного «достраивания» и выбора из
множественных причин терроризма соответствующую цели российских элит.
Ответственный за международное сотрудничество РФ по борьбе с терроризмом А. В.
Змеевский явно обозначил инструментальность ценности международного терроризма в
перетягивании «баланса сил» в пользу России, что также может рассматриваться сквозь
призму «мягкой силы» при постоянной акцентуализации неудачных результатов политики
США на данном направлении (что постоянно просматривается в нынешнем политическом
дискурсе). По его словам: борьба с терроризмом является механизмом «укрепления
позиций России в международных делах как одного из центров влияния объективно
формирующейся многополярной системы, Роль и место РФ в борьбе свидетельствует, что
ни о какой изоляции России на антитеррористической площадке не идет речи». 161

Примечательно что в риторике «российского, апологетического реализма» часто

фигурирует обоснование культурно-обусловленной американской оценки причин и
степени угрозы (которая, по мнению США является следствием политического режима)
императивом сугубо односторонних интересов США. К данным интересам может
относиться: контроль над нефтескважинами, усиление геополитического влияния на
арабском востоке,162 стремление к поддержанию лидерства через создание «управляемого
хаоса». По мнению С. Бонна «Характер политики России в Афганистане с 2001 года в
целом определял отношениями с Соединенными Штатами, который рассматривался,
главным образом, через призму угрозы безопасности для себя и Центральный Азии».
Особо негативную роль, согласно исследователю, в деградации российско-американской
коалиции сыграли т.н. «цветные революции» в Грузии, Украине («оранжевая революция»)
и Киргизии. Основными целями РФ исследователем называются: 1) воздействие на те
результаты действий кампании, которые имеют отношение к национальным интересам;
2) сохранение «региональной гегемонии» 3) демонстрация глобального лидерства и
«незаманимости»; 4) нахождение оптимальных переговорных позиций с Соединенными
Штатами и Европейскими странами по политическим, экономическим и вопросам
безопасности.163 Согласно внешнеполитической концепции того времени, в качестве
одного из предметов беспокойства в Афганистане (помимо новых нетрадиционных угроз)

160
лавров в нак
161
змеевский в нак
162
См Лавров в НАК
163
Russia's Afghanistan Policy: An Irresolute Strategy for an Uncertain Future
выделялось военное присутствие США и НАТО. 164 Императив гегемонии,
«великодержавности» «ревизионизма» (в.т.ч. через «демонизацию» США), наблюдал в
афганской политике РФ и А. Антонюк. По его мнению, «Путин призвал ОДКБ, и в
меньшей степени ШОС к решению афганской проблемы с целью консолидации
расширения повестки и возможностей данных организаций».165
Вообще, за исключением последней операции в Сирии, в военной,
правоприменительной и реконструкционной сфере Россия как самостоятельный игрок или
лидер практически никогда не выходила на глобальный уровень в производстве общего
блага в сфере безопасности, тем не менее, просматриваются попытки «перетягивания»
«мягкой силы» на свою сторону как результата других, менее затратных способов участия
в данном процессе. К таким способам, может, например, относиться публичные заявления
об опыт «торпедирования» откровенно неудачных американских антитеррористических
инициатив (в.т.ч. по применению силы), демонстративное «подчёркивание» особой роли,
инициативы РФ в разработке эффективных резолюций166 и др. Результатом данного
перетягивания на современном этапе должно стать формирование «международной
антиИГИЛовской коалиции» на основании российской повестки. Усиление переговорных
позиций относительно США в формировании антитеррористической повестки
планируется также осуществить засчёт интенсификации сотрудничества в рамках ОДКБ,
ШОС, СНГ, двусторонних «диалогов с с Китаем, Индией, Индонезией, Бразилией,
Алжиром, Египтом, другими заинтересованными государствами». 167
Также, следует отметить, что СНБ – 2015 придает серьёзное значение ядерному
терроризму, использованию ИКТ и других «благ» глобализации в терроризме, что
обуславливается объективными требованиями общего контекста и отражается в
аналогичных документах других стран. Антитеррористический подход РФ, придающий
первостепенное значение «сильному государству» нашёл своё отражение и в сфере ИКТ.
Так, А. Бортников указывал на колоссальную роль формирующейся системы защиты
отечественного интернет-пространства, препятствующая размещению материалов
террористической и экстремистской направленности. 168 А. Змеевский видит эффективный
способ «противодействия использованию сети Интернет и социальных сетей в
террористических целях» в «развитии государственно-частного антитеррористического

164
концепция вп
165
Alexei Anishchuk, “Putin: Russia Needs Stronger Defense against Afghan Threats,”
Reuters, May 8, 2013, available at http://www.reuters.com/article/2013/05/08/us-russia-
afghanistanidUSBRE9470S720130508
166
змеевский
167
лавров в нак
168
Бортников
партнерства».169 В мае 2014 года широкий общественный резонанс вызвал т.н. «Закон о
блогерах», предписывающий владельцам всех популярных сайтов, в.т.ч. и страниц в
социальных сетях регистрировать их в «Роскомнадзоре». В соответствии с законом
владельцы сайтов несут юридическую ответственность несут юридическую
ответственность за всю, без исключения, информацию, размещённую на веб-странице, вне
зависимости от её источника (в.т.ч. комментарии). 170 ФЗ «о персональных данных»
устанавливал обязанность хранения на территории России персональных данных россиян,
используемых интернет-серверами по всему миру.171 Данный закон был подвержен резкой
критике, прежде всего, со стороны крупных сетевых операторов (Google, Apple) за
несоблюдение принципа «невмешательства в личное пространство» (privacy policy).
Принятие обоих НПА увязывалось с противодействием распространению экстремистской
информации в интернете. Вообще, излишне сильное участие государства в интернете
отдаляет российские и американские подходы друг о друга. Важно отметить, что в данной
особенно «чувствительно» области, где источники «вбросов» выявить трудней всего,
сотрудничество со странами Запада будет ещё сильнее ограничено по причине
«перебалансировки» со стороны РФ. Особое внимание во всех стратегических
документах, регулирующих данную область, выраженный приоритет отдаётся
«традиционной» безопасности, в чём Дж. Кипп так же видит элементы исторической
преемственности, отражённой в частности в неизменной концепции «информационного
противоборства». Данная концепция делает акцент на важнейшей роли, государственных,
во многом, военных институтов в противостоянии «информационным операциям,
направленным на дестабилизацию российского государства, общества и союзников». 172
Согласно данным журнала «Россия в глобальной политике» В новой «Доктрине
информационной безопасности РФ», которая должна быть утверждена в 2016 году, очень
скромное внимание уделяется угрозе, исходящей от террористических организаций.
Вместо этого во всех без исключения разделах основными противниками в киберсфере
являются национальные государства их спецслужбы и прочие «агенты влияния». Одной
из главных задач доктрины является создания в информационной среде системы
«стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов». Здесь налицо
отсыл к зародившейся в период холодной войны концепции ядерного сдерживания». 173

169
змеевский в нак
170
http://rg.ru/2014/05/07/informtech-dok.html
171
http://rg.ru/sujet/4302/
172
Smart’ Defense From New Threats: Future WarFrom a Russian Perspective: Back to the Future After the War on
Terror Jacob W. Kipp
173
Задачи государственной киберважности Елена Черненко, Иван Сафронов, Владислав Новый
 Приоритет максимизации роли государственных институтов в борьбе с
терроризмом как идеологическая основа российского подхода в противовес американской
доктрине, видящей демократию, гражданские права (например, неприкосновенности
частной жизни) достаточным условием отсутствия террористической угрозы, (который
делает выгодным использование «международного права», а также СБ ООН в качестве
инструмента «цементирования» государственного суверенитета) имеет, согласно многим
исследователям, солидную историческую подоплёку в Новейшее Время. Речь идёт об
успехах военной кампании РФ против терроризма в Чечне (где США долгое время не
признавали факт его наличия), которые стали возможными благодаря расширению
полномочий центральной государственной власти после прихода к власти президента В.
Путина. В частности, администрация Путина отменила практику выборов глав регионов,
расширила полномочия служб безопасности, а также военных в ходе
антитеррористической кампании, ввела в практику назначение представителей силовых
структур на многие руководящие должности,174 ограничила свободу СМИ в
информационном освещении чеченской кампании, что позволило, например, допускать
случаи откровенного произвола в ходе освобождения заложников. 175 На международной
арене, консенсус с аналогично централизованными государствами, тоже
сталкивающимися с проблемой терроризма в качестве радикальной формы сепаратизма, а
также попыток смены автократической власти, был найден в рамках ОДКБ и ШОС, что
определило близость принципов, на основании которых можно интенсифицировать
сотрудничество.176 К тому же, ШОС позволяет РФ увеличивать переговорные позиции в
«подавлении» выгодной повестки глобального антитеррористического взаимодействия,
тогда как ОДКБ (несмотря на низкую степень консолидации, запретность для РФ и
ригидность в плане «коллективного действия») усиливает статус РФ как региональной
гегемонии, способствует приданию Москве символического статуса «полюса
многополярного мира». Согласно А. Филипсу, страны ОДКБ и ШОС «преследовали две
взаимоопыляемые стратегии: во-первых, делегитимизации и выхолащивания попыток
стран Запада «пересмотреть» принцип государственного суверенитета посредством
постановки вопроса, о соответствии иностранных политических лидеров занимаемой
должности (глобальный уровень) и во-вторых: способствовать процессам централизации
внутренних систем управления, а также строительства регионального порядка». 177
Продвижение роли России как основного «брокера» повестки антитеррористических

174
Putin’s Counter-Terrorism: The Parameters of a Strategic Dead-End PAVEL K. BAEV
175
анна барщевская
176
дуэллинг интеранционализмс
177
там же
коалиций, проявился, например, в недавнем создании в Багдаде «международного
информационного центра» по борьбе с "Исламским государством" для оперативного
обмена между Россией, Ираном, Ираком и Сирией разведданными и предотвращения
возможных инцидентов в воздухе.178 В ходе выступления на Глобальном
Контртеррористиском форуме в Нью-Йорке, А. В. Змеевский заявил, что «всплеск
активности ИГИЛ и фронта ан-Нусры «происходит на фоне ослабленных или
разрушенных, в том числе не без участия извне, государственных институтов». 179
Согласно В. Баеву, глобальная экстраполяция национального принципа
«государственности в контртерроризме» В. Путина выражалась в отнесении контр
терроризма в разряд «внутреннего дела» государств, правительства каждого из которых
имеют суверенное право определения необходимости в помощи. 180 Согласно А.
Барщевской, несостоятельность подхода, который открывает возможность для
автократических режимов «творить произвол», имеющий слишком высокие негативные
внешние эффекты, подтверждают недавние теракты в Бостоне. Следуя логике эксперта,
Путинский режим привел лишь к маскировке конфликта в Чечне, которая требует
постоянных денежных вливаний. Однако как показывает практика, дорогостоящая маска
не прикрывает проявления конфликта в других регионах северного Кавказа (Ингушетия,
Дагестан), ситуация в которых значительно обострилась к второй декаде ХХ1 века.
(апогеем которой стало покушение на Ю. Евкурова, сопровождавшееся серией терактов в
Ингушетии). Неверной и «стигматизирующей» (ставящей метку) согласно автору являлась
и сама концептуализация повстанческого движения в Чечне как «террористического».181
Недавнее выступление А. В. Бортникова на Саммите по противодействию
насильственному экстремизму в 2015 полностью подтверждает преемственность позиции
«невмешательства в дела авторитарных государств» в международном сотрудничестве от
внутриполитического принципа «интенсивного государственного вмешательства» как
необходимого условия эффективной антитеррористической стратегии. Так, «в отличие от
американского президента, применявшего понятия верховенство права», «социальная
справедливость», «свобода слова», «развитое гражданское общество», директор ФСБ
России упомянул как раз об ограничении свобод граждан, говоря о «предусмотренном
внесудебном порядке ограничения доступа к Интернетресурсам экстремистской

178
Путин - иностранцам
179
Выступление спецпредставителя Президента Российской
Федерации А.В.Змеевского на министерском сегменте
Глобального контртеррористического форума, НьюЙорк,
23
сентября 2014 года
180
Баев
181
барщевская
направленности в случае обнаружения на них информации, содержащей призывы к
участию в публичных массовых мероприятиях, проводимых с нарушением
установленного порядка».182
Таким образом, несмотря на официальную позицию российской дипломатии о
«прощупывании почвы под ногами» для вовлечения Западных стран в широкую
«антиИГИЛовскую» коалицию, фундаментальная разница принципов, имеющих в том
числе и историко-культурную обусловленность, на которых строятся походы к
определению, оценке причин и выработке адекватных методов, в том числе и по «выбору»
того или иного союзника будут зно сужать пределы сотрудичества, даже в том случае
если объективная, экзистенциальная необходимость будет усиленно толкать страны на
встречу друг к другу.

2.3. Противостояние международному терроризму в стратегии США

Национальный состав США является намного более пёстрым по сравнению с

Россией. Более того, характерной особенностью североамериканского государства
является отсутствие «титульной нации» как исторически сложившейся экономической и
культурной общности, традиционно являвшейся, во-первых, главным принципом
политической фрагментации сухопутного пространства, и во-вторых, причиной
неизменности концепции «национального государства» как высшей формы социальной
организации с 1648 года. Именно фактом самоидентификации государства как «нации»,
обуславливалась постоянство существования в целом одних и тех же государств на чётко
определённой территории, (несмотря на то что державы-победительницы нередко входили
в столицы проигравших) а также проигрышность альтернативных форм геополитических
образований, главным их которых являлись многонациональные империи, которые рано
или поздно распадались. Особенности исторического развития США, начавшегося лишь
к концу 18 столетия, которые и в дальнейшем формировали страну как «плавильный
котёл», объективно не позволяли сформировать национальную идентичность как
182
цуркман – послед стат
необходимое условие государственности. Поэтому последняя стала образовываться
вокруг ценностей, прежде всего исключительности, свободы и демократии, правильности
альтернативного пути, выбранного в противовес всей системе национальных государств,
цели которых достигаемые посредством постоянных войн не оправдывают те средства в
виде принуждения, моблилизаций, многочисленных налогов и грабежей необходимых для
увеличения военной силы. И действительно, ход мировой истории неоднократно
доказывал верность выбранных американцами ориентиров, непрерывно улучшая
внутреннее благополучие США относительно других стран, укрепляя их позиции на
международной арене, трансформируя принципы развития антагонизированных бывшими
«диссидентами» государств в соответствии с американкой ценностной моделью. Всё это
просто не могло не избавить американский народ в культурно-ценностном плане от
«комплекса неполноценности» за счёт трансформации логики «изоляционизма» в логику
«интернационализма». После Первой мировой войны, Соединённые Штаты стали
уверены, что перестроив мир в соответствии со своими, (лежащими в основе
самоидентификации) ценностями «у себя», настало время брать «новые вершины», самой
высокой из которых оказалась ещё один (альтернативный превосходству бесцельных
государств-«наций») проект – СССР.
Таким образом, благоприятный ход истории, позволивший Соединённым Штатам
экстраполировать свою «единственно верную» модель социальной организации на
значительные территории «от Лос-Анджелеса до Таллина», при этом обрести
существенное количество «младших учеников», смотрящих на Вашингтон как на
«путеводную звезду» не мог не вселить в умы американской цивилизации осознание
«критической необходимости» завершить процесс, окончательно избавившись, главным
образом, посредством всегда приносивших желаемые результаты «быстрых войн» от
оставшихся слабых «кровавых диктатур», от которых и исходит всё мировое зло, включая
международный терроризм. Другое дело, что на пути воплощения в жизнь фукуямовского
«конца истории»,183 который казался «таким близким» в 1990-е гг. помимо слабых и
агрессивных диктатур постепенно обозначались, гораздо более сложные, и, поэтому более
ненавистные американской “can-do” идеологии противники в виде новых центров сил:
ревизионистской «путинской России», всё откровенней «демонизирующей» США,
рвущейся к «многополярному миру», и «тянущей» за собой другие страны, а также всё
сильней заявляющего о себе Китая. Ещё одной важной чертой «благоприятности»
американской истории, повлиявшей на цивилизационные характеристики, являлась
особенность географического положения, повысившая стандарты общественного

183
фукуяма
«спроса» на безопасность в традиционном аспекте легитимности. Таким образом,
внешнеполитический аспект цивилизационно-обусловленной американской идеологии,
определяющий «требования» к политическим элитам для их легитимации заключается в
целом в: продвижении универсальной демократии, поддержании глобального лидерства и
его экспансии посредством демократизации авторитарных режимов, сдерживании
альтернативных моделей, навязываемых региональной гегемонией, обеспечение
«высокого уровня» национальной безопасности; односторонность внешней политики, в
том числе в области применения силы как следствие «исключительности» и
«миссианства» американской роли в современном мире; обход международного права как
препятствия «односторонности» со стороны авторитарных государств, желающих
сохранить монополию на насилия. Однако, как было выяснено выше, значение идеологии
(традиционного компонента) легитимации варьируется на разных этапах истории, и
«волны идеологизации» обуславливаются, как правило, либо очередным внутренним
подтверждением правильности «идейных постулатов» (экономический рост) либо
внешней атаки «завистников» на естественный «продукт» их эффективного применения.
Одним из «наиболее удачных» внешних атак стали события 11 сентября, когда
были не выполнен общественный запрос на повышенные стандарты внешней
безопасности, что закономерно, вынудило элиты доказать свою «верность» единственно
правильным идеологическим принципам, активизировав в данном ключе свою внешнюю
политику. Как было выяснено выше, в отличие от европейских стран, мыслящих
«вестфальскими категориями», для которых исламский «джихадизм», (имеющий
атерриториальную «сетевую структуру», а также, ценностную (религиозную)
легитимность в качестве «стержня» высшей формы социальной организации) был
явлением достаточно чуждым на международной арене, для США «аль-Каида» идеально
«вписывалась» в образ военного противника. Исторически сложилось, что для
американских интернационалистов «война» как акт вооружённого противостояния, это,
прежде всего, «сражение ценностей» сродни крестовым походам, а не следствие
нарушения «баланса сил». Как отмечал А. Филиппс: «С первых минут, американские
политики считали войну с терроризмом угрозой не только для своих граждан, физической
безопасности, но, прежде всего для фундаментальных ценностей, лежащих в сердце
либерального международного порядка».184 Цивилизационные особенности предписывали
Соединённым Штатом, в отличие от вестфальских государств, (в.т.ч. и РФ) рассмотрение
джихадизма не как следствие «вакуума силы», который непременно должен заполниться
другой «силой», а как результат «вакуума либеральных ценностей», (и соответствующей

184
ФИЛИПС ДУЭЛЛИНГ
им внутренней институциональной архитектуры) которые, в соответствии с кантианской
трактовкой причин терроризма, минимизируют угрозу безопасности. Тогда как теракты 11
сентября послужили недвусмысленным намёком на необходимость скорейшего
завершения американской «глобальной миссии».
Надо заметить, что при этом в рамках трансграничной борьбы с терроризмом более
чуждым являлось для Соединённых Штатов вестфальское понятие «государственный
суверенитет», но не в плане территориальной целостности, (как, например, для
джихадистов), а в плане идеологически «противной» и непонятной монополии на «власть
тиранов». В условиях повышенной идеологизации, данная «отжившая себя» категория,
присущая тираниям, которым американский «проект» с момента своего образования
составлял конкуренцию, никак не могла являться препятствием на пути столь привычного
«ценностного» противостояния. Именно расхождения в оценках понятия
«суверинитет» с т.з. «границ вмешательства» в идеологиях России и США составляют и
будут составлять основу методологической разницы в подходах к борьбе с терроризмом.
Особенность подхода США к понятию «суверинет», отражается в частности, что в омнову
стратегических документов антитеррористической коалиции после 11 сентября ложился в
большей степени не принцип «сотрудничества государств», а принцип «сети из
профильных организаций», в некотором смысле схожий с сетевой структурой Аль-
Кайды.185
Таким образом, возвращаясь, одним основополагающим элементом американского
подхода к контртерроризму является «стратегия войны», которая с некоторыми
изменениями в области тактики, по прежнему проходит красной нитью через все
основополагающие программные документы антитеррористической политики США
времён администрации Б. Обамы. Однако при Дж. Буше данная война носила ярко
выраженный неоконсерванивный, а также идеологизированный характер, с
преимущественным упованием на вооружённые силы. За неоптимальное соотношение
аспектов силы (военная\идеологическая) при проекции на НГА Дж. Буш не раз
подвергался критике со стороны как институционалистов 186 так и реалистов, например,
Дж. Мершаймера, придававшего большее значение «войне за умы и сердца» (мягкой
силе). 187
Другим компонентом идеологической экзальтации являлась односторонность, а
также «мессианская» уверенность привыкшего побеждать государства в достаточности

185
доклад мгимо
186
хофман
187
The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL:
http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html
собственных сил, (даже в условиях гипотетического отсутствия поддержки) для полного
устранения, как исламского терроризма, так и всех его причин следующих из
неоконченной Б. Клинтоном «миссии» США по установлению «демократического мира»
из-за (по мнению взошедших «на олимп» власти неоконсерваторов) излишнего упования
на международные институты, которые открывают слишком широкое «окно
возможностей» авторитарным странам для манипуляции международно-политическим
процессом с целью завершить «момент однополярности». В соответствии со Стратегией
национальной безопасности 2002 г., «существующие институты коллективной
безопасности и практики требуют значительных изменений, чтобы государства могли на
самом деле эффективно противостоять джихадистской террористической угрозе». 188 Как
выразилась во время выступления Американском Университете Каира в 2005 г. глава
Госдепа К. Райс: «Шестьдесят лет моя страна, Соединенные Штаты, пыталась принести
демократию в жертву стабильности этом регионе, (на Ближнем Востоке) и мы не
добились ни того ни другого. Теперь мы берем другой курс. Мы поддерживаем
демократические «чаяния» всех людей».189 По мнению эксперта Брукинского института И.
Даадлера политика Буша заключалась в «максимизации свободы для устранения угроз, а
также изменения глобального «статуса кво» в пользу Америки. 190 Согласно Крутхаммеру,
неоконсервативная политика Дж. Буша явилось аналогом «идеологической экзальтации»
времён Р. Рейгана вследствие ввода войск СССР в Афганистан в 1979 г., период
«разрядки» якобы «развязал руки» советской стороне для агрессии на естественный
продукт исторического прогресса. По словам исследователя: «они были вдохновлены
политикой президента Рональда Рейгана, который занял конфронтационную позицию в
отношении бывшего Советского Союза. Они критиковали Президента Билла Клинтона
(1993-2001) и его советников за их стремление к многосторонности и неспособность
подтвердить американскую свободу действий в международных делах».191 Согласно М.
Нузерману, неконсервативной политике Дж. Буша можно дать три определительных
характеристики: (I) глобальное продвижение демократии через силу; (II) устранение
институциональных и неинституциональных ограничений на американскую свободу
действий, и (III) милитаризм в борьбе с терроризмом. 192 Стратегия национальной
безопасности США, опубликованная в сентябре 2002 года, выделила «продвижение
демократии» в качестве инструмента для борьбы с терроризмом и укреплению мира. В
документе указано, что «великие битвы ХХ века между свободой и тоталитаризмом
188
снб 2002
189
Hendrickson and Tucker 2005
190
(Daalder and Lindsay 2003: 13
191
; Krauthammer 2001)
192
статья нузерман
завершились решительной победой сил свободы и единственной устойчивой модели
национального успеха: демократии, и свободного предпринимательства». 193 По мнению Б.
Поузена «Администрация Буша сделала выбор в пользу жесткой гегемонии с целью
быстрого реформирования международной системы. Базовая цель - укрепление и
расширение американского порядка и доминирования - не изменилась, но методы
полностью поменялись».194 К одному из положительных изменений, явившихся
следствием односторонности Б. Поузен относит принятую в сентябре 2002 г. «доктрину
превентивных ударов», основанную на недопущения тактики «сдерживания», несмотря на
то, что последняя была воспринята как угроза со стороны США. В доктрине
«Соединенные Штаты подтверждали, что критериев для определения угрозы нет, но
существует три типа угроз: существующие известные угрозы, существующие угрозы, чья
природа неизвестна, несуществующие неизвестные угрозы, о которых США лишь
догадываются. США увязали причину угрозы международного терроризма с
государствами, выделив две группы государств: государства-спонсоры международного
террористов (ось зла - Иран, Ирак и Северная Корея) и «несостоявшиеся» государства. 195
По сути, доктрина предоставляла США и их союзникам право «одностороннего
нападения» как на террористов, так и на их союзников. 196 Право «одностороннего
действия» предусматривалось и в отношении «несостоявшихся государств», где при
осуществлении государственного строительства либеральные государства имели право не
считаться и даже «устранять несостоявшееся правительство».197 Б. Поузен поддерживал
принятый на вооружение Бушем подход к межударному сотрудничеству, отмечая, что
«дипломатия оказывает большое влияние на эту борьбу (с терроризмом). Тем не менее,
США должны быть подготовлены и к обходу национальных правительств, если они не
готовы сотрудничать».198
Ещё одной неотъемлемой составляющей подхода Дж. Буша стало резкое
повышение мер безопасности даже во многих случаях в ущерб соблюдению
демократических прав и свобод, как в отношении граждан, так и на международной арене.
Причиной данной политикой стала реакция на недостаточную удовлетворённость
традиционного требования американского общества к «абсолютной безопасности» от
внешнего противника. Повышенные экзистенциальные стандарты (имеющие
географическую «природу») на тот момент явно превосходствовали над идеологическим

193
СНБ 2002
194
поузен
195
Там же
196
(Donnelly, 2006
197
нузерман
198
поузен
компонентом «свобода\демократия». С другой стороны, это можно интерпретировать так,
что последняя, являясь «высшей ценностью» и «моральным императивом» могла быть
временно принесена в жертву до ликвидации терроризма как более серьёзного фактора ей
угрожающего. Так, мобилизация тысяч национальных Гвардейцев и резервистов после 11
сентября имела непосредственной целью повышение территориальной обороны США в
плане управления воздушным движением, контроля за портами и аэропортами. Новое или
адаптированное многозадачное командование, экипированное кадрами на службе и
резервистами и направленное исключительно на решение задач территориальной обороны
должно было быть создано для надзора за выполняемой миссией». 199 «После 11 сентября
2001 года была резко ужесточена миграционная политика и контроль над временно
пребывающими в США иностранными гражданами. «Patriot Act», принятый Конгрессом
после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне, разрешает генеральному прокурору США
санкционировать арест любого человека, подозреваемого в том, что он может
представлять собой угрозу национальной безопасности». Было создано специальное
Министерство Безопасности США, призванное координировать борьбу с терроризмом. 200
Министерство наделялось крайне широкими для демократического государства
полномочиями. Также 13 ноября 2001 г. был издан президентский указ "О задержании,
обращении и рассмотрении дел в отношении неграждан в ходе войны с терроризмом". В
пункте "д" ст. 1 данного указа отмечается, что способность американского государства
защитить себя и своих граждан от дальнейших террористических актов в значительной
степени зависит от использования вооруженных сил в процессе поимки и установления
личности террористов и тех, кто стоит за ними.201 Приказ министра юстиции США от 31
октября 2001 г., узаконил прослушивание конфиденциальных контактов "адвокат-
клиент".202 На практике, ко многим подозревавшимся во связях с террористическими
сетями (в.т.ч. гражданам США) применялись экстремальные меры воздействия.
Глобальному подходу к демократии противоречит тот факт, что «по всему миру, особенно
в Восточной Европе, была развернута сеть тайных пересыльных тюрем ЦРУ. В Ираке
факты применения американскими военнослужащими пыток, например в тюрьме Абу-
Грейб (Baghdad Central Confinement Facility), были официально признаны руководством
Вооруженных сил США в начале мая 2004 года». 203 Особенно печальную известность
получила тюрьма, располагающаяся на арендуемой у кубинского правительства

199
U.S. Department of Defense, Quadrennial Defense Review Report, September 30, 2001, p. 19
200
Политика администрации США в области борьбы с терроризмом
Аналитические Доклады
201
к госдумскому сайту
202
там же
203
аналитический доклад МГИМО
американской морской базы «Гуантанамо».204 Согласно Г. Роузу: «внутренняя слежка, и
тайные операции, кормили подозрения, что Соединенные Штаты отказались от своих
идеалов, в стремлении защитить их».205
Важной чертой, вынудившей впоследствии Дж. Буша (к концу нахождения у
власти), а затем и Б. Обаму вернуться к стратегии агрессивной и, по мнению Г. Роуза,
излишней «оптимизации каналов» проекции силы как на союзников, так и на террористов
в рамках контртеррористической политики во время де-идеологизации являлась
идеологически-обусловленная переоценка силовых возможностей противника
(overbalance), сопровождавшаяся, что не менее важно, переоценкой собственных силовых
возможностей, приведшей, в конечном счёте, к «недобалансированию», 206 явившегося
следствием «имперского перенапряжения». С точки зрения Д. Суслова «коалиция
(сложившаяся после теракта 11 сентября 2001 года) развалилась потому, что Вашингтон,
находившийся в зените могущества, был уверен в собственном всесилии и немощи всех
остальных, реальности однополярного мира и отсутствии необходимости сотрудничать не
только с незападными центрами силы, но даже с союзниками». 207 Анализируя динамику
бюджета США при Дж. Буше мл. российский учёный В. Е. Ярынич пришел к выводу о
том, что именно рост военных затрат в совокупности со снижением налогов существенно
обострил проблему государственного долга. Финансирование военных операций в Ираке
и Афганистане осуществляется, прежде всего, по статьям «боевая подготовка и
материально-техническое обеспечение войск» и «содержание военнослужащих».
Согласно данным, приведённым в статье московского Центра Карнеги Р. Геттемюллер от
15 февраля 2007 г. со ссылкой на доклад тогдашнего министра обороны Гейтса только на
наём, оплату и создание более-менее приемлемых условий пребывания частей в
Афганистане и Ираке уже уходит целых 140 млрд. долл. 208 По оценке Смита,
«экономические издержки милитаризма были огромны. Расходы на оборону резко
возросли в годы после вторжения в Ирак. В 2004 году Конгресс США выделил 36.8 млрд.
долларов США на национальную безопасность в целом — 10-процентное увеличение по
сравнению с предыдущим годом. Оборонный бюджет вскочил с 407 миллиардов долларов
в 2003 году до 436 млрд долларов в 2004 году —7 процентов по сравнению с 2003 г.
Общий объем расходов на оборону в 2006-ом году составил 600 миллиардов долларов,
максимальную, в реальных показателях, сумму с момента окончания Второй мировой

204
хоффман
205
роуз
206
роуз
207
суслов доклад
208
Ярынич В.Е. Динамика военного бюджета США \ / Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке»
войны.209 Интересной, на мой взгляд, представлялась, в данной связи, теория
«демократического реализма» Крутхаммера, которую, по всей видимости, так и не
удалось удачно имплементировать. Суть теории заключалась в оптимизации соотношения
«выгоды-издержки» при сохранении жесткой привязки к принципам неоконсервативного
«издания» либаральной теории. То есть основой американской контртеррористической
стратегии строилась на постулатах «избирательного совмещения» основ реализма и
неоконсервизма. так, от первого «отрезался» принцип рационализации за счёт создания
коалиций в сфере сближающихся интересов (но требующих определённых уступок в
моментах их «расхожденя»), а также чёткого разграничения внутренней и внешней
политики. В тоже время стратегия выстраивание иерархии приоритетов (оптимизация
каналов) силовой проекции основывалась на реалистическом принципе
экзистенциального интереса. Другими словами – реализм в условиях
«неоконсервативной» односторонности.210 Согласно Г. Роузу, «Вторжение в Ирак –
последовавший хаос, финансовый крах, который вверг страну и весь мир в глубокую
рецессию, бюджетная катастрофа, разделенная страна, и две войны, одна из которых
двигалась в неверном направлении» есть результат «сниженной риск-толерантности»
опрометчивой политики как проявление «перебалансировки». 211 К этим факторам можно
добавить и усталость американского общества от многочисленных человеческих жертв,
рост числа которых в условиях невыполненных задач создавал аллюзию «вьетнамского
синдрома».
Существенный «удельный вес» идеологии в политике Дж. Буша закономерно
привёл к искажениям в интерпретациях «истинных намерений» США большим
количеством стран, живущих в альтернативной мировоззренческой «системе координат»,
что, в определённых случаях определяло кризис доверия к политике США даже в стане
ближайших союзников. Например, «согласно данным широкого общественного опроса
жителей Великобритании, проведённого в преддверии американской интервенции в Ирак
в 2003 г. – 76% жителей одобряли военное вмешательство, только в том случае, если
последнее будет санкционировано соответствующей резолюцией СБ ООН против 23%
тех, кто был согласен на совместную с США операцию без соответствующего решения
СБ».212 Эксперт Т. Дюнн утверждает, что демократической Великобритании пришлось
проводить масштабную информационную кампанию по легитимации политики
правительства. Выразилось, это например, в эмоциональных публичных выступлениях Т.
209
Смит, 2004
210
Charles Krauthammer’s
(2004a, 2004b
211
руз
212
тим дьюн
Блэра, где он подчёркивал необходимость сплочённости с США в «борьбе за наши
ценности». По результатам исследования, Дюнн приходит к парадоксальному выводу о
том, что борьба за ту форму международного порядка (либеральный идеализм – авт.), где
в отличие от поддержанного народом институционализма, отправной точкой является
личная свобода человека, осуществлялась при выраженном противоречии с данным
основополагающим принципом.213 Как было упомянуто выше, европейские союзники
также не спешили сотрудничать с Вашингтоном в плане выдачи подозреваемых
вследствие риска применения к последним «негуманных» мер воздействия (казни, пытки).
Согласно Мартикке, созданная политикой Соединёных Штатов «враждебная среда» в
сфере безопасности ограничивала перспективы международного сотрудничества в
формате ООН, вселяя подозрения в умы американских союзников и соперников, в
частности Франции, Германии России и Китая. 214 Ни одна из данных стран не поддержала
инициативу США в.т.ч. в СБ ООН, в то время как Москва подвергала позицию резкой
критике. Так, например, в РФ до сих пор в дискурсе политических элит фигурирует
версия о геоэкономических и геополитических интересах США (например, в плане
контроля над энергоресурсами). В качестве основного аргумента здесь выделяется
дружественная политика Вашингтона по отношению к Эр-Рияду и Исламабаду.
Распространена, среди других, и гипотеза о т.н. «управляемом хаосе», согласно которой,
США специально сделали неизбежным, с т.з. региональной и глобальной безопасности,
своё военное присутствие в регионе с целью утверждения «глобальной гегемонии».
Однако, Смит ещё в 2004 г пришёл к выводу, что потенциальная прибыльность от новых
условий нефтяных поставок из Ирака не способна окупить даже те военные расходы,
которые наблюдались ещё даже на тот момент времени, тогда как при отсутствии
«ценностного фактора» и влияния 11 сентября, даже в условиях конфликта интересов
«внутри» (лобби) спродуцировать решение представляется невозможным». 215 К тому же,
операция «буря в пустыне» явилась наиболее значимым фактором деградации
коалиционного взаимодействия РФ и США по Афганистану.
Что касается законодательной базы по борьбе с терроризмом, то необходимо
отметить, что идеологически обусловленное недоверие США к международным
институтам, в создании которого «поучаствовали» авторитарные государства, а также
осознание собственной исключительности во-многом определяет принцип верховенства
национального права над международным в пределах юрисдикции, тогда как
принцип интернационализма (в сочетании с вышеуказанными) является условием

213
там же
214
(Martikke 2003).
215
смит 2004
экстерриториальности национального права вне юрисдикции. В отличие от РФ,
США, в.т.ч. в рамках контртеррористической деятельности, склонны отдавать
предпочтение принципу «запрет на использование силы», требующего полного
консенсуса членов СБ ООН, что делает последний не соответствующим распределению
сил и также вынуждает США понижать МП в иерархии внешнеполитических приоритетов
Как и во всех других государствах, в силу методологической невозможности определения
понятия терроризм, его трактовка в законодательстве США оставляет большое место
«добросовестному усмотрению» правоопределительных органов, которое, к тому же итак
велико в силу отношения США к «прецедентной» правовой семье. Вопросы,
относящиеся к борьбе с терроризмом, отражены в множественных НПА США которые не
гармонизированы между собой и не освобождены от внутренних «несостывок», однако
лавной «отправной точкой» является мотив, вычислить которой крайне затруднительно.
Всё это открывает широкое «окно возможностей» для спекуляций элит преследовании
внутриполитических и внешнеполитических целей.
По вышеупомянутым причинам к концу нахождения у власти президента Дж.
Буша, завершившегося символичным инцидентом с «ботинком», стало ясно, что
американская контртеррористическая стратегия нуждается в коррекции на основании
закономерного спада «волны идеологизации», а также спроса на «традиционную
составляющую легитимности внешней политики» со стороны общественности, разбавляя
её прагматизмом, но, при этом, всё же сохраняя «отсыл» к внешнеполитическому
измерению базовых идеологических принципов. Как было указано выше, ещё «поздний
Буш» начал укреплять ресурсный потенциал дорогостоящей «коалиции реконструкции»,
акцент на которую сместился после выполнения основных военных задач посредством
привлечения «традиционных союзников», в.т.ч. из АТР, опираясь при этом на
многочисленные МГО и МНО. Однако для привлечения союзников необходима «мягкая
сила», существенную часть которой США успели «истратить» в ходе производства, как
это ни странно, глобального общественного блага. Мягкая сила является также не менее
важным инструментом противодействия терроризму как «войны за умы и сердца», коль
скоро позволяет «сгладить» те грани конфликта, которые ведут к рассмотрению
политического насилия как целесообразной формы его победного разрешения. Таким
образом, основной фокус экспертной дискуссии для рекомендаций к новому
внешнеполитическому курсу сместился в сторону оптимизации параметров накопления и
каналов проекции данного вида «невидимой» силы в войне «не имеющей, ни тыла, ни
фронта». Принципиальную значимость имело и переформатирование военного аспекта
стратегии с прицелом на недопущение «вьетнамского синдрома», выход из
экономического кризиса, решение проблемы государственного долга. Так, С. Ваневра,
критикуя военную «однобокость» подхода Дж. Буша видела оптимальную его коррекцию
в составленном самой администрацией Дж. Буша «Национальном военно-стратегическом
плане войны с терроризмом», основанном на девяти первостепенных аспектах
противостояния террористическим организациям. По заключению эксперта, политика
Буша более-менее эффективна только по первым четырём параметрам. Девятым
предписанием является идеологическая работа, важности которой эксперт уделяет особое
внимание. Рекомендуется возобновить прекращённую работу по развитию трёх инициатив
«публичной дипломатии», направленных на работу с исламским миром: медиа кампанию,
молодёжный журнал, а также набор программ обмена. Всё это следовало совместить с
реанимированием арабских радиоволн «Сава» и «Альгура». 216 Эксперты центра Рэнд
сводили свои советы к необходимости: 1) противодействия идеологической подоплеке
глобального джихадизма, 2) стремления к разрыву идеологических и др. связей между
«террористическими кластерами» и «глобальным джихадом», 3) укрепления потенциала
«пограничных» (frontline) государств и «умеренных групп гражданского общества» в
целях противодействия локальным угрозам. Для достижения целей предлагается
«задействовать «широкий набор» разведывательных, финансовых, политических,
правовых и, даже, социальных инструментов». Исходя из данного набора задач понятно,
что авторы рекомендовали сделать акцент на «идеологических и политических факторы,
которые обуславливают большую часть угрозы».217 Выдающийся исследователь
терроризма Б. Хофман сделал вывод, что политика Дж. Буша была эффективной в
краткосрочном периоде, но провальной – в долгосрочном. Исходя из его советов, новой
администрации также нужно взять во внимание самый широкий спектр инструментов, но
включающий в себя не только определение фронтов идеологической борьбы (скажем,
антитеррористическое воспитание в США, программы идеологического воспитания
исламских странах, что тоже является проекцией невоенной силы), но и максимально
возможное сокращение практик насилия и подавления, «выхолащивающих» переговорные
позиции США как идеологического оппонента терроризма. В качестве наиболее важного
из шагов в данном направлении Хоффман выделяет решение вопроса о моральных
злоупотреблениях на всех этапах от задержания подозреваемых до содержания под
стражей. Таким образом, укрепление престижа политической системы США, в частности,
через обеспечение непротиворечивости официальной идеологии (демократия) и
функциональной стороны политического процесса является самым инклюзивным

216
Assessing U.S. Strategy in the War on Terror
217
U.S. Counterterrorism Strategy Must Address Ideological
and Political Factors at the Global and Local Levels
механизмом противодействия идеологическим причинам терроризма, действенность
которого распространяется не только на исламский джихадизм, но и на террористические
организации имеющие другую идеологическую подоплеку, например, (согласно
классификации Д. Рапопорта леворадикальную или националистическую). 218 Более того,
инклюзивность «привлекательности политической системы» как фактора мягкой силы
будет проявляться в сближении позиций США и их традиционных союзников на основе
общности принципов. К сожалению, на практике, данный элемент антитеррористической
политики Обамы уперся в глухое сопротивление Республиканской партии в Конгрессе и
лобби консерваторов во главе с бывшим вице-президентом Р. Чейни. Последний
неоднократно подвергал политику Обамы критике за ее «излишнюю мягкость». 219
Конгресс «торпедировал» первое решение Б. Обамы в бытность президентом о закрытии
тюрьмы Гуантанамо.220 Более того, по версии “Daily mail” «законы военного времени» по
прежнему распространяются в Гуантанамо в том числе и на граждан США. 221 Несмотря на
то, что применение пыток было, всё же запрещено, сохранялся закон о государственной
тайне, который, по мнению профессора Гарвардского университета Дж. Голдсмита,
использовался прежней администрацией, в большинстве случаев, для сокрытия
информации о злоупотреблениях от судов и широкой общественности. Голдсмит также
отмечает, что смягчение правоприменительной политики по отношению к терроризму
является, в большей степени, заслугой «позднего Дж. Буша».222
Что касается антитеррористической политики Б. Обамы в целом, то в ней можно
условно выделить два направления: трансформация применения 1) мягкой 2) военной
силы. Говоря о «мягкой силе», последняя была направлена, прежде всего, на продолжение
выстраивания заданной ещё администрацией Буша «стратегии партнёрств»: во-первых, с
традиционными союзниками и, во-вторых, (с разной степенью успешности) – с такими
идеологически «неприятными» недемократическими региональными гегемониями как
Россия и Китай. Так, в «Стратегии Национальной Безопасности» 2010 года отмечается,
что «мы сосредоточены на таких интересах, как борьба с терроризмом» и готовы
осуществлять в данной области «принципиальное взаимодействие с недемократическими
218
A Counterterrorism Strategy for the Obama
Administration
219
Cheney Says Obama’s Anti-Terror Strategy Is Successful But Demands An Apology For Not Calling It A ‘War On
Terror’, http://thinkprogress.org/security/2011/10/02/333809/cheney-says-obamas-anti-terror-strategy-is-
successful-but-demands-an-apology-for-not-calling-it-a-war-on-terror/?mobile=nc
220
Obama's anti-terrorism policies hit walls, http://www.usatoday.com/news/washington/2009-05-20-
obamagitmo_N.htm
221
http://www.dailymail.co.uk/news/article-2074576/President-Obama-signs-law-detain-terror-suspects-
indefinitely.html Will Obama send U.S. citizens to Guantanamo? Outrage as President signs off law to detain home-
grown terror suspects indefinitely.
222
Obama administration's anti-terror architecture: Too much like Bush,
http://articles.latimes.com/2011/apr/10/opinion/la-ed-obama-20110410
режимами». «Мы стремимся больше сотрудничать с Россией в противовес экстремизму,
исповедующему насилие, особенно в Афганистане». Особеннно выделена важность таких
антитеррористических партнёров, как Индия и Индонезия.223 США намеревались
аккумулировать мягкую силу посредством легитимации роли институтов международного
права, сделать субъектом контртеррористической политики – «международный порядок»,
тем не менее, при сохранившемся американском лидерстве. СНБ-2010, особенно (для
американской стратегии) подчёркивает особые роль и место соответствующих органов
ООН, а также неформальных площадок под эгидой данной организации. 224 Важным
политическим жестом новой администрации стало официальное признание факта
«многополярности» системы международных отношений,225 однако данное признание
напрямую увязывалось с вовлечением самого широкого спектра стран по всему миру
(включая Россию и Китай) в осознание важности тех нетрадиционных угроз (прежде всего
для них самих), в разрешении которых США желают заручиться их поддержкой с
последующим её предоставлением. О данной политике “вовлечения” (engagement) не раз
упоминалось как в официальных заявлениях высших представителей. 226 Продолжала
также осуществляться и упомянутая выше «диверсификация» сил с привлечением не
только европейских, но и азиатских партнёров как к миротворческой деятельности, 227 228

так и к участию в «коалиции государственного строительства». 229 В принятом в 2012 году

документе «Поддерживая американское глобальное лидерство: приоритеты обороны 21-го
века», явно говорится о том, что «наращивание потенциала партнерства во всем мире
имеет большое значение и для того, чтобы разделить расходы и ответственность
глобального лидерства».230 Как выразился в одной из своих последних статей эксперт ИСК
РАН В.И. Батюк: «Соединенные Штаты предпочли осуществлять «лидерство из задних
рядов», предоставив своим союзникам возможность сделать бóльшую часть работы». В
качестве двух, наиболее существенных примеров, подтверждающих подобный стиль
лидерства, была приведена ключевая роль Франции в урегулировании ливийского

223
СНБ - 2010
224
там же
225
2025: the end of US dominance // The Guardian // URL:
http://www.theguardian.com/world/2008/nov/20/barack-obama-president-intelligence-agency
226
A Conversation with U.S. Secretary of State Hillary Rodham Clinton http://www.cfr.org/diplomacy-and-
statecraft/conversation-us-secretary-state-hillary-rodham-clinton/p19804
227
Все филиппинские миротворцы смогли вырваться из окружения на Голанах 05:2831.08.2014 http://ria.ru/
228
В.И. Батюк ВОЙНА С НЕГОСУДАРСТВЕННЫМИ ПРОТИВНИКАМИ В АМЕРИКАНСКОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ /
Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014
229
Ратнер И. Что сулит Дальний Восток / Электронный журнал «Россия в глобальной политике»
230
Sustaining U.S. Global Leadership: Priorities for 21st Century Defense. January 2012
конфликта в 2011 г., а также приоритет участия той же страны в крупномасштабной
антитеррористической операции в Мали в 2012 году.231
В стратегии по противодействию терроризму 2013 года наблюдается сочетание
идеологически-обусловленных составляющих внешней политики с прагматическими
компонентами «привлечения партнёров» и увеличения удельного веса «мягкой силы»,
проецируемой широким спектром способов. Гораздо большее, в сравнении с подходом
Дж. Буша значение придается пропагандистской и идеологической работе как «внутри»
страны, так и за рубежом, в особенности, в тех конфликтных зонах, которые уязвимы для
распространения радикальных идей. Провозглашается в стратегии неотъемлемый для
американского подхода принцип обратной зависимости демократии и уровня
террористической угрозы. Так, в частности, отмечается, что «наш подход к политическим
изменениям на Ближнем Востоке и в Северной Африке показывает, что содействие
представительным и подотчетным управления является основным принципом внешней
политики США и непосредственно связан с нашими целями в области
противодействия терроризму».232 Характерной чертой документа является
деидеологизация терроризма, проведение чёткой разграничительной линии между
терроризмом, и лежащим в его основе – насильственным экстремизмом с одной стороны и
Исламской религией с другой, что является явной попыткой публично избавиться от
рассмотрения борьбы с терроризмом сквозь призму «столкновения цивилизаций»,
антагонизируя, таким образом, большее количество мусульман. Примечательно, что
данный подход «абстрагирования» от роли Ислама в джихадизме) и рассмотрение
первостепенной причины терроризма сквозь призму «социального протеста» подвергается
рядом экспертов жёсткой критике.233 Тем не менее, отдельной фразой подчёркивается, что
борьба с терроризмом по-прежнему концептуализируется в категориях «войны», в чём
просматривается идеологическая «преемственность» с предыдущими стратегиями. Так же
в стратегии проглядывается идеология экстерриториальной применимости
международного права и «ограниченности» суверенитета. В частности, отмечается, что
«когда другие страны не хотят или не могут принять необходимые меры против
террористов, которые угрожают США, в пределах их границ, то они должны быть взяты
под американскую стражу и подвергаться судебному разбирательству в судах США
гражданской или военной юрисдикции».234 К трём основным задачам американской
231
В.И. Батюк ВОЙНА С НЕГОСУДАРСТВЕННЫМИ ПРОТИВНИКАМИ В АМЕРИКАНСКОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ /
Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014
232
стратегия кт
233
The Flawed Science Behind America’s
Counter-Terrorism Strategy
By Katharine C. Gorka
234
стратегия против террора
антитеррористической политики относятся: 1) выстраивание партнёрств в сфере
безопасности 2) Рационализация использования антитеррористических средств и
возможностей 3) Построение «культуры устойчивости». 235 В последнем случае имеется
ввиду минимизация посредством мягкой силы политические результаты терактов с целью
доказательства нереализуемости целей террористов. Важным параметром является
декларативная «приверженность» ценностям: уважения к правам человека, поощрения
«ответственного управления», уважения к правам «личного пространства», гражданским
правам и свободам, а также верховенства закона. Международное сотрудничество,
согласно документу, носит многоуровневый характер, где приоритет отдаётся
традиционным союзникам и демократиям, но ставиться и цель «сближения» со странами,
у которых с США «мало что общего, кроме намерения уничтожить Аль-Каиду». В
качестве основных сфер партнёрского взаимодействия выделяется «обмен
разведывательной информацией, совместные учебные операции, противодействие
радикализации, обмен опытом в создании «культуры устойчивости». Принципиально
важно отметить, какое место стратегия уделяет международным институтам. Согласно
документу, приоритетной задачей является «опора на ресурсы и укрепление деятельности
многосторонних институтов на международном, региональном и субрегиональном
уровнях увеличивает вовлеченность наших партнеров, снижает финансовую нагрузку на
Соединенные Штаты и усиливает легитимность наших усилий по борьбе с терроризмом
путем достижения наших целей без односторонней деятельности «под брэндом» США». 236
Принципиальную значимость партнёрств в антитеррористической политике США
(особенно в коалициях «реконструкции») и с точки зрения минимизации затрат
подчёркивал глава ЦРУ Дж. Бреннан. Односторонность действий, согласно Бреннану,
может и должна иметь место, но только там, где затронуты ключевые интересы США
(реализм).237 Роли и месту партнёрств с точки зрения аккумуляции ресурса мягкой силы
посредством обмена опытом придавал значение зам. Государственного секретаря США А.
Блинкен. Артикулируя позицию Вашингтона Блинкен отмечал, что «Расширение
партнерских отношений позволяет лучше понять насильственный экстремизм и его
драйверы на международном, региональном, национальном и местном уровнях. Благодаря
им правительство США способно формировать более эффективную политику,
направленную на противодействие насильственному экстремизму».238

235
там же
236
там же
237
The Scholar as Secretary
FOREIGN AFFAIRS AUGUST 31, 2015
238
A howto on countering violent extremism
 Последняя Стратегия национальной безопасности, выпущенная в феврале 2015 г.
уже в период «новой волны» идеологизации, которая во внешней политике выразилась в
«демонизации» и стратегическом сдерживании новых центров сил, однако, опираясь при
этом на «систему союзов» по-прежнему «приоритизирует коллективное действие с
ответственными партнёрами по противодействию террористической угрозе (в.т.ч. в
рамках совместных военных операций), а также идеологии насильственного экстремизма,
лежащей в её основе».239 Вообще, само по себе выделение концепции «насильственного
экстремизма (НЭ)» в отдельную категорию, фигурирующую ещё в стратегии 2013, что
говорит, прежде всего, об увеличении роли мягкой силы как стремления изучить и помочь
устранить те специфичные для каждого обще грани конфликта или протеста, приводящих
людей к применению экстремальных методов. Выделяется четыре универсальные
макропричины НЭ: бедность, экстремальное неравенство, политические репрессии
(подавления), отсутствие возможностей для экономической самореализации (прежде
всего, у женщин и детей). Методами коллективного действия рассматривается
объединение, а также обмен информацией, технологиями, опытом, в том числе для
поддержки более инклюзивного и подотчетного управления». 240 Обозначается лидерская
роль США в «мобилизации» системы союзов. Выделяется эффективность экономических
санкций. Особое значение в рамках «обмена опытом» придаётся наделению
подверженных риску стран возможностью самостоятельно справляться с причинами и
последствиями террористической деятельности, включая экстремистские идеологии». И
наконец, подчёркивается успешность американского опыта борьбы с терроризмом в
последние годы, в том числе с точки зрения соотношения выгод и издержек, как
материальных, так и в виде человеческих жизней, что подтверждает правильность
американского подхода в том числе в плане материальной поддержки умеренной
оппозиции в Сирии а их борьбе как с терроризмом, так и с жестоким режимом Б.
Ассада.241 В своём последнем докладе Конгрессу «о состоянии Союза» Б. Обама ещё раз
подтвердил два ключевых принципа своего подхода: оптимальное соотношение всех
«аспектов американской силы», а также «мобилизацию всего мира на решение проблем
глобальной значимости», при сохранении права на односторонние действия. 242 Весной
2016 г. заместитель Государственного Секретаря А. Блинкен в целом подтвердил
положения СНБ – 2015, обозначил приоритет «мягкой силы», и сделав акцент на
специфичности причин политического насилия, обозначил дальнейшие параметры её

239
СНБ-2015
240
Там же
241
Там же
242
СОТУ
оптимального применения, заключавшиеся в: 1) расширении партнёрских связей для
лучшего понимания природы НЭ на всех уровнях: от международного до уровня
локальных сообществ, 2) развитие аналогично многоуровневых партнёрств и «сетевых
структур», выходящих за рамки межгосударственных отношений для наилучшей
идентификации и решения основных политических, социальных и экономических
проблем и рисков, которые ставят сообщества высокого риска 3) привлечении и усилить
локально авторитетного «источника», который может разоблачить истинную дикую
сущность экстремизма 4) особо затрагивается проблема содержания в тюрьмах по всему
миру и последующей «ре-интеграции» в общество бывших боевиков, поскольку в
последнее время большинство попыток осуществления терактов производятся «волками-
одиночками», имеющими крайне слабые связи с террористическими сетями. Данные
рекомендации завершаются цитатой Б. Обамы: «Важной составляющей в реальной и
долговременной стабильности и прогресса не меньше демократии, а больше
демократии».243
Что касается военного аспекта «оптимизации» силовой стратегии «в общем»
заключается в адаптации тактики ведения боя под «малые и точечные войны»,
минимизации человеческого фактора в борьбе с терроризмом, сокращение расходов на
оборону, поскольку именно «вторжение США в Ирак привело к частичному распаду
международной антитеррористической коалиции, а также к бессмысленной трате
огромных финансовых средств».244 Таким образом, прежде всего, стояла задача вывода
войск из Ирака. «Обама обещал полностью сосредоточиться на Афганистане и Пакистане,
для чего была позднее разработана соответствующая стратегия, названная
«АфПаковской».245 В дальнейшем, ставилась также и задача о полном выводе войск из
Афганистана, которая до сих пор остаётся нереализованной. В стратегии по
противодействию терроризму императив сокращения расходов описывался таким
образом, что: «применение американской силы против террористических угроз должно
быть продуманно, обосновано и соразмерно. Соединенные Штаты должны всегда
тщательно взвешивать издержки и риски своих действий ровно, как и расходы и риски
бездействия».246 Приспособление США под ведение «ассиметричных» войн было
наглядно отражено в последнем «Четырёхлетнем военном обозрении», где указано, что
ресурсная обеспеченность для ведения двух больших «конвенциональных» войн

243
New Frameworks for Countering Terrorism and Violent
Extremism
244
аналитический доклад
245
President Obama's Afghanistan-Pakistan (AFPAK) Strategy, FPC Briefing, General James Jones, National Security
Advisor, Foreign Press Center, Washington, DC, March 27, 2009, http://fpc.state.gov/120965.htm
246
кт стретеджи
трансформировалась в соответствии с достаточностью одной большой
«конвенциональной» войны и множества «малых войн». Акцент на идентификации
«полей», а также нахождении подходящего «оружия» для противодействиея
ассиметричной угрозе (космические, ИКТ, спецподразделения, высокоточные оружия, и
даже «психологические» средства) удовлетворяли потребности в обеспечении как
традиционной (например, в сдерживании Китая), так и нетрадиционной безопасности. В
программном документе «Приоритеты обороны в XXI веке» (Strategic Defense Guidance)
поставлена задача развития инновационных подходов, основанные на низких расходах и
ограниченном военном присутствии для реализации целей в сфере безопасности». 247
Особенно жаркую дискуссию в экспертном сообществе, вызывает в данной связи
применение беспилотной авиации – т.н. «дронов». На мой взгляд, решение Б. Обамы
снизить человеческий фактор военных операций за счёт внедрения «дронов» ведёт к
возникновению сразу двух дилемм – либеральной и реалистской. Первая состоит в том,
что, с одной стороны, «дроны» изначально задумывались с прицелом на минимизацию
жертв среди американских военных в рамках борьбы, как правило, с общепризнанным
«мировым злом», таким образом, они позволяют обеспечить более справедливое
«торжество добра» с меньшими потерями. С другой стороны, как показывает практика,
эффективность «дронов» связана с жертвами среди «подозреваемых» в терроризме, чья
вина не доказана, увеличивает риск случайных «невинных жертв». Критикуя «дроны» с
этой точки зрения, эксперт М. Зенко апеллирует к американскому принципу «приоритета
задержания над ликвидацией» в контртеррористической политике Б. Обамы, который не
раз артикулировался внешнеполитическим истеблишментом и даже был закреплен в
официальной дорожной карте по борьбе с терроризмом за подписью нынешнего
президента.248 Эксперт так же приходит к выводу, что разница между 470 жертв среди
подозреваемых при Дж. Буше и 3300 – за 2015 г. не оправдывает использование
«беспилотников»,249 к тому же при существующей в американском законодательстве
презумпции невиновности (habeas corpus). Эксперт С. Брандт приходит к схожему
заключению, утверждая, что «если государство, использует свой военный потенциал,
выполняя полицейскую роль, закономерно что правила использования оружия не должны
быть схожи с теми, которые допускаются во время войны. Они должны быть гораздо
более строгими».
Что касается дилеммы безопасности, то с одной стороны, «дроны» действительно
являются более «экономичным» способом по сравнению с содержанием солдат и

247

248
Зенко дроны форин полиси
249
Killing Isn’t Cool Why the Pentagon hates Obama's drone war
финансированием многочисленных заморских военных баз, (о чём говорит
наблюдавшееся снижение военных расходов по соответствующим статьям). С другой –
во-первых, в случае задержания террористы которые подвергались бы секретным
допросам могли являться источниками важной информации, являющейся основой для
коррекции «трафарета» силовой проекции на ассиметричную угрозу. Также, по сути, в
ряде случаев неизбирательные убийства (которые являются элементом стратегии
терроризма) приводят к деградации потенциала мягкой силы США как идеологического
ему противовеса. Более того, нередко служащие Пентагона сами жалуются
функциональную неэффективность нововведения.250 Так, по словам Капитана Роберт
Ньюсона, занимавшего пост директора Объединенной Межведомственной оперативно-
тактической группы-борьбе с терроризмом: «сами по себе они лишь затягивают действие,
и везде я был, в Ираке, Афганистане, Йемене, каждый военнослужащий, от солдата до
генерала признаёт это».251
Данные «дилеммы» представляют собой лишь «упрощённое представление»,
призванное продемонстрировать дискуссионность и противоречивость проблемы. Одно из
лучших аналитических исследований на данную тему с точки зрения влияния «политики
дорнов» на реализацию стратегических целей американской политики было проведено
Одри Курт Кронин.252
В общих чертах оценивая антитеррористическую политику Б. Обамы,
исследователь Г. Роуз,253 выражает опасения, что промежуточные успехи в деле
избавления от негативных результатов «перебалансировки» администрации Дж. Буша
(«арабская весна» и убийство Бин Ладена) может привести к обратным тенденциям
недооценки угрозы, что с точностью до наоборот повлияет на недостаточность силового
компонента в стратегии, и приведёт к неадекватности всего «пучка» мер для
противодействия «заниженной» опасности. В настоящее время можно наблюдать, что
мрачная картина нарисованная основателем школы неоклассического реализма
становится реальностью.

250

251
U.S. Counterterrorism Strategy Is the Definition of Insanity
252

253
роуз
 3. Опыт российско-американской кооперации в рамках противостояния
международному терроризму с начала 2000-х гг. и современные проблемы

3.1. Эволюция предпосылок и ограничений сотрудничества в 2001 – 2014 гг.

Несмотря на всю непримиримую разницу подходов РФ и США к противостоянию угрозам

безопасности и оценке их причин, особенно в периоды «идеологизации», глобальный
джихадизм per se, развивавшийся на Ближнем востоке, представлял колоссальную угрозу
для всех государств мира. Факт наличия и усиления «общего врага» привел к
беспрекословной коллективизации мер РФ и США для физического устранения структур
Аль-Каиды сразу после терактов 11 сентября, на которую эксперты по обе стороны океана
возлагали большие надежды как на существенный фактор сближения России и США по
всем аспектам международной повестки.254
Владимир Путин оказался первым среди мировых лидеров, кому удалось
дозвониться до главы администрации Белого дома, чтобы не просто выразить
соболезнование, что предписывалось любому государству нормами дипломатического
этикета, а обозначить готовность принять самые решительные меры для оказания, на тот
момент (ещё не был решен Чеченский вопрос) максимально возможного содействия для
усиления потенциала США в борьбе с терроризмом. После согласования технических
вопросов уже в следующем – 2002 г. по результатам саммита в Москве и Петербурге
президентами РФ и США было подписано Совместное Заявление об
антитеррористическом сотрудничестве.255 Так, была запущена комплексная и
разнохарактерная по своей повестке антитеррористическая коалиция, которая в первые
два года своего существования оказалась в высшей степени эффективной, вследствие
превосходной слаженности действий, высокого уровня взаимного доверия, а также
готовности России полностью принять американский и Натовский сценарий, несмотря на
то, что к тому моменту разница в подходах к способам урегулирования международных
кризисов в последние несколько лет (в том числе в плане применения силы) уже заметно
снизила вероятность сотрудничества России и США как принципиальных партнёров в
области решения проблем безопасности. Так, например, квинтэссенцией взаимного
отчуждения во многом, по причине цивилизационно-обусловленных факторов и общности
проблем «территориальной целостности» РФ и Югославии стала военная интервенция
НАТО в последнюю с последующим государственным расколом. Примечательно, что
методы «интеграционной» политики РФ в Чечне США также не поддерживали.

254
суслов терроризм
255
A. ALEXANDER BELKIN (2004) US-Russian Relations and The Global
Counter-Terrorist Campaign , The Journal of Slavic Military Studies, 17:1, 13-28,
 Столь тесное партнёрство вызывало удивление ещё и потому, что значение
американской идеологии во внешней политике Дж. Буша резко возросло после терактов
11 сентября, заставив администрацию США принять на вооружение неоконсерватизм как
высшую форму идеологизации, предполагающего неприязнь региональных гегемоний,
второстепенность понятия «государственный суверенитет», односторонность,
беспрекословность американской гегемонии и исключительности. В свою очередь Россия
конца 1990-х г. взяла ориентир на теоретически разработанную и принятую на
вооружение Е. Примаковым «Каплановскую» концепцию многополярности.
Политическая элита также начал задумываться о возрождении «национальной идеи», 256
которая с учётом особенностей великодержавной истории России, (имперский период
развития России был самым продолжительным с 1648 г.), а также первичных «неудач»
либерального «проекта» точно не стала бы совпадать с американской системой ценностей.
К концу 1990-х уже начинала делать резкие критические «выпады» в адрес Запада, 257
тогда как новый лидер государства В. Путин уже успел обозначить (через американскую
призму представлений) тенденции к авторитарным методам централизации власти и
«огосударствления» политической системы РФ (жёсткие методы решения чеченского
вопроса, позиция в отношении «крупных бизнесменов»). Слабая предсказуемость тесного
коалиционного сотрудничества РФ и США обуславливалась и наметившемся к тому
времени сближением на основе общности принципов и схожести проблемных повесток
безопасности (напр., угроза суверенитету, территориальная целостность) РФ и странами
будущих ОДКБ и ШОС.258 Во-первых, их политика безопасности была направлена «во
внутрь», а во-вторых интеграционные процессы могли восприниматься США как попытки
воссоздать «региональные гегемонии» авторитарных государств.
В таком случае закономерно задаться вопросом, только ли терроризм, толкнул
стороны на путь достаточно тесной кооперации, которым к концу 1990-х были даны
«разнонаправленные импульсы», на встречу друг другу? Ведь как утверждал Д.В. Суслов,
«Вашингтон, находившийся в зените могущества, был уверен в собственном всесилии и
немощи всех остальных, реальности однополярного мира и отсутствии необходимости
сотрудничать не только с незападными центрами силы, но даже с союзниками», 259 что
относило Россию на «задворки» внешнеполитических приоритетов США в данной сфере.
Тогда как Москва, на тот момент имевшая, главным образом, свою, не совместимую с
пожеланиями Вашингтона повестку «многополярности», для реализации которой

256
ельцин – приказ о нац идее
257
ельцин – клинтон надавил
258
дуеллинг
259
суслов - конференция
необходимо было сосредоточиться на «самоусилиении» за счёт решения внутренних
проблем безопасности (где союзниками являлись страны ОДКБ и ШОС). Логика
распределения сил в международной структуре, а также цивилизационно-обусловленные
модели реакции элит США на соответствующие «импульсы» внешней среды
предписывали США и их постоянным союзам (НАТО) действовать в одиночку.
Большое количество экспертов уверено, что коалиционное взаимодействие имело для
В.В. Путина в большей степени инструментальную ценность для получения
односторонних выгод, коль скоро абстрагируясь от проблемы «относительных выгод» при
выборе сотрудничества РФ могла спокойно оказаться «свободным всадником» на
предоставляемом Соединёнными Штатами «общественном благе», которые, к тому же
тратят лишнюю силу (скажем, не приземляясь на аэродромах стран Средней Азии), даже
несмотря на то, что экзистенциальные интересы обеих стран совпадали, и Россия, в силу
большей географической и культурной близости (ислам – вторая религия по числу
населения), протяженности и недостаточной охраняемости границ, была сильнее
подвержена воздействию радикализации, а также осуществлению террористических атак.
(Это подтверждалось, например, доказанными связями чеченских боевиков с Аль-
Каедой).260 Однако сужая, как уверены многие эксперты, 261 границы сотрудничества с
точки зрения силовых трат до минимально необходимых, Путин видел в США способ
получения, относительно бòльших по сравнению с ними же выигрышей. 262 (Например,
символический жест одобрения ввода войск США в Афганистан, несмотря на то, что ООН
не играл для них особой роли) уже мог рассматриваться Москвой как способ увеличить
переговорные позиции. Тогда как провалы на данном фронте предопределили к 2003 г.
глубокую деградацию коалиции и существенное увеличение «удельного веса»
конфронтационных тактик в российско-американском взаимодействии по вопросам
безопасности. Причём уровень «секьюритизации» дилемм безопасности в стратегии РФ
был достаточно высок, что определялось требованиями Москвы к большой разнице
между выгодами и издержками даже в условиях ограниченной формы коалиционного
взаимодействия. Несоответствие ожидаемой разницы актуальному распределению сил в
системе МО и явилось первоочередной причиной кризиса кооперации.
Коалиционное взаимодействие осуществлялось под эгидой ООН, формально в
соответствии с принятыми резолюциями, но его фактические границы определялись
соотношением ожидаемых выгод и рисков (затрат) от ситуативной меры кооперации в

260
Plugatarev, ‘Local Conflicts 2005/A Sluggish War on the Caliphate,’ Nezavisimoye Voyennoye
Obozreniye, #49, December 2005
261
из экономи ревью
262
скот бонн
плане реализации стратегических целей. Ожидаемые выгоды и риски рассчитывались
элитами либо на основании дипломатических сигналов партнёра (например, «морковка
перед носом» в виде интеграции в Евроатлантические структуры) либо на основании
разведданных, исходя из предыдущего опыта кооперации, либо в процессе
внутриполитического торга, особенностей идеологии и др. Риски складывались с
силовыми затратами, которые заблаговременно известны. Что касается
внутриполитических факторов, то, по мнению М. Макфола: «Решение (о создании
коалиции) было примечательно, потому, что он (Путин), скорее всего, столкнулся с
сильной оппозицией со стороны “силовых” ведомств, в первую очередь военных и
спецслужб, которые возражали против размещения американских военных баз на
территории когда-то подконтрольной Москве».263 Примечательным, в данной связи,
является заявление тогдашнего министра обороны С. Иванова, который ещё до выработки
«дорожной карты» коалиции исключал «даже гипотетическую возможность, что Россия
или другие постсоветские государства будут предоставлять какие-либо базы». 264
Упомянутый выше как продвигающий идею о выгодности расширения НАТО для РФ, С.
Сестанович также отмечал, что деградация коалиции по Афганистану во многом зависит
от воздействия «части российского правящего класса, особенно от представителей
ведомств безопасности».265 По мнению Д. Тренина «В российском правительстве не
наблюдалось практически никакой поддержки вмешательства (РФ) в Афганистан.
Исключала её, во многом, память советских катастрофы в Афганистане». 266
«Сопротивление “старых мыслителей” с мировоззрением времён Холодной войны в
военном руководстве России» являлось, согласно С. Кросс причиной «торможения»
военной реформы как необходимого условия эффективного антитеррористического
взаимодействия в рамках совета «Россия – НАТО».267
Согласно С. Бонну, региональные стратегические цели РФ с самого начала сводились
к: 1) воздействию на те результаты действий кампании, которые имеют отношение к
национальным интересам; 2) сохранению «региональной гегемонии» 3) демонстрации

263
Michael McFaul, US–Russia Relations After September 11, 2001 (Washington, DC:
Carnegie Endowment for International Peace, 2001), available at http://www.carnegieendowment.
org/publications/index.cfm?fa=view&id=840
264
Michael Wines, “After the Attacks: In Moscow; Russia Takes Stand against Terrorism,
but the Stance Wavers Quickly,” The New York Times, September 16, 2001, available at http://www.
nytimes.com/2001/09/16/us/after-attacks-moscow-russia-takes-stand-against-terrorism-but-stancewavers.
html?pagewanted=print
265
Stephen Sestanovich, ‘Restoring US-Russia Harmony’, The Washington Post, 31 May 2003
266
Dmitri Trenin and Alexei Malashenko, Afghanistan: A View from Moscow (New York:
Carnegie Endowment for International Peace, 2010), 17, available at http://www.carnegieendowment.
org/publications/index.cfm?fa=view&id=40672
267
Russia's Relationship with the United States/NATO in the US-led Global War on Terrorism
Sharyl Cross
глобального лидерства и «незаманимости»; 4) нахождению оптимальных переговорных
позиций с Соединенными Штатами и Европейскими странами по политическим,
экономическим и вопросам безопасности. К тому же, эксперт М. Гольджер указывает на
то, что немаловажным ожиданием Путина от участия в коалиции была поддержка США
Российской операции в Чечне, тогда как российские военные эксперты и дипломаты
активно и небезосновательно продвигали версию о связи боевиков Аль-Каиды с
чеченскими сепаратистами. Ожидания отчасти оправдались, и Буш резко снизил критики
российской кампании.268 Данную позицию разделяет и Ш. Кросс, отмечая, что участие в
коалиции «предоставило возможность Путину воевать с Чечней как с частью общей
террористической угрозы, которая является причиной атак на территории США».269
Однако рассмотрение Чечни как объекта воздействия всей коалиции ограничивалось
остатками реалистской доктрины С. Райс, утверждавшей, что «Американо-российские
отношения должны сосредоточиться на стратегических вопросах, а не на внутренних
делах РФ».270 По мнению П. Бейкера, «кремлёвские советники надеются, что они будут
получать американскую поддержку по таким вопросам, как поправка Джексона-Вэника,
дополнительные иностранные инвестиции, реструктуризация или списание советских
долгов, адаптация договора по ПРО (Буш сразу после прихода к власти пообещал
односторонний выход – авт.), присоединение ко Всемирной торговой организации, и
расширение НАТО».271 Геополитика целей Путина и её высокая «секьюритизированность»
подтверждается и Военной доктриной 2003 г, в которой приоритетной угрозой названо:
«наличие иностранных войск (без санкции Совета Безопасности ООН) на территории
сопредельных государств, дружественных Российской Федерации», 272 когда после лишь
некоторых однозначно неоправданных ожиданий был выбран некооперативный путь. С.
Ко и Р. Легволд, в свою очередь, уверены, что участие в коалиции являлось «разменной
монетой» на повышение переговорных позиций России, главным образом, посредством
вступления в престижные евроатлантические структуры на выгодных РФ условиях, (без
проведения необходимых структурных реформ273) во внутренней политике.274 275
По
мнению Меннона, при вступлении в евроатлантические структуры РФ рассчитывала
получить от союзников опыт противостояния вызовам и угрозам глобвлизации в
268
M. Goldgeier and Michael McFaul, Power and Purpose: U.S. Policy
toward Russia after the Cold War (Washington, DC: Brookings Institute Press, 2003), 316.)
269
Sharyl Cross, Putin’s Turn Toward the West…, 2004
270
с. ко из экономич журн
271
Peter Baker and Susan Glasser, Kremlin Rising: Vladimir Putin’s Russia and the End of
Revolution (New York: A Lisa Drew Book/Scribner, 2005), 133–134.
272
военная доктрина 2003
273
злобин, макфол
274
Ко
275
(Levgold et al., 64 – из Ко
экономической и политической сфере, которые не могли предложить ни Китай, ни страны
СНГ.276 Ещё более худшим вариантом в современных условиях представлялся формат
«Россия-крепость», выраженная в преимущественной «опоре на собственные силы».277 По
мнению Н. Злобина и М. Макфола, интерес РФ при вступлении в евроатлантические
структуры выражался в открытии возможностей для создания совместной ПРО.278
Несмотря все вышеперечисленные амбициозные планы Кремля, повестка
российского участия в коалиции была весьма ограниченной. В конце сентября 2001 г.
президент России выделил четыре сферы Российской поддержки: 1) расширение обмена
разведданными с США о локализации террористов и их инфраструктуры; 2) разрешение
на пролет над Российской территорией для поставок гуманитарных грузов для
антитеррористической операции на местах; 3) предоставление возможности американским
военным иметь базы в Центральной Азии; 4) участие по требованию поисково-
спасательных операциях; 5) увеличение поставок вооружения и военной техники. 279
Не без преследования односторонних выгод Россия участвовала Боннской конференции
декабря 2001 года, где было создано временное правительство под эгидой ООН, а также
принята дорожная карта реконструкции «пост-талибского» Афганистана. Россия
оставляла за собой право существенно влиять на программу будущей реконструкции. 280
Однако уже в следующем 2002 году Россия отказалась предоставить финансовую
поддержку для оказания гуманитарной помощи и реконструкции. «Министр Иностранных
дел С. Лавров заявил, что РФ уже в каком-то смысле оказала помощь Афганистану в
размере 170 млн. долл. Основным препятствием для выделения дополнительных средств
является долг Афганистана перед СССР в размере 9,8 млрд. долл». 281 По оценкам С. Бонна
военная помощь России Афганистану также была весьма ограниченной, тогда как её роль
в коалиции, «в целом ограничивалась уступками». 282 Как справедливо замечал Д. Тренин,
«Поскольку Россия и США были согласны по причинам терроризма, Путина полностью
устраивал тот факт, что войска МССБ уничтожают российского противника. Не
отягощённый военными обязательствами в Афганистане, Россия перефокусировалась на
продвижение своих интересов в Средней Азии».283 Но каким бы тесным ни было
276
(Menon 2001,591).
277
Levgold et al., 63
278
макфол
279
Vladimir Putin, “Zayavlenie Prezidenta Rossii,” (speech, Moscow, September 24, 2001),
available at http://2004.kremlin.ru/text/appears/2001/09/28639.shtml
280
Agreement on Provisional Arrangements
in Afghanistan Pending the Re-Establishment of Permanent Government Institutions,” December 5, 2001, available
at http://www.un.org/ga/search/view doc.asp?symbol=S/2001/1154
281
Golnaz Esfandiari, “RFE/RLAfghanistan Report,” Radio Free Europe/Radio Liberty, April 7, 2004, available at
http://www.rferl.org/content/article/1340571.html) As in the military sphere, Russia
282
Скотт Бонн
283
Trenin and Malashenko. “Afghanistan: A View from Moscow,
сотрудничество по Афганистану, по оценке Н. Злобина и М. Макфола, «оно являлось
лишь краткосрочной целью (его повестка рано или поздно исчерпается – авт.) и никак не
могло стать достаточным предварительным условиям для стратегического
партнёрства».284 «Когда-то даже Сталин был американским союзником. (ally) У США
союзнические отношения и со многими диктатурами на Ближнем Востоке, но только
демократическим странам США могут доверять в долгосрочной перспективе» -
заключают они. 285
Тем не менее, нельзя однозначно утверждать, что российско-
американская коалиция совсем не может иметь долгосрочных последствий. Именно
коалиционное взаимодействие по Афганистану дала «импульс» для запуска двух, пусть и
с весьма ограниченной и колеблющейся повесткой (в зависимости от «волн» взаимного
восприятия РФ и США), но сравнительно устойчивых к «мини-кризисам» механизмов
взаимодействия: Российско-американская рабочая группа по борьбе с терроризмом, а
также Совет Россия – НАТО (см. ниже). Ещё одно достижение антитеррористической
коалиции – согласие России на предоставление разведданных ЦРУ по Северной Корее. 286
Пожалуй, наиболее существенной из всех уступок РФ по другим аспектам являлся вывод
российских войск из двух последних больших военных баз СССР – на Кубе и во
Вьетнаме, встреченный резкой критикой депутатов ГД.287
Последующая деградация коалиции была закономерно обусловлена
«неоправданными ожиданиями» в других сферах двусторонних отношений, а также ряд
предпринятых США шагов соответствующих тогдашнему «распределению сил», но
воспринятых РФ «в штыки» по причине цивилизационно-обусловленной и преемственной
склонности находящейся России (находящейся на «волне» к «пере-балансировке» с
западными странами и великодержавности. Идеологические корни имела также и
«секьюритизация» коалиции. Так, например, не являясь «глобальной» державой, РФ не
могла иметь интересов Ираке. Ирак не являлся союзником России. Тем не менее, по
мнению многих исследователей, «факт американской интервенции значительно повлиял
на распад коалиции».288 Так, «российский МИД был первым, кто в открытой форме
выразил протест против агрессивной политики США».289 В своем ежегодном обращении к
членам обеих палат российского парламента 16 мая 2003 года Путин отметил, что
«сильные, хорошо вооруженные национальные армии подчас используются не для борьбы
с этим злом (международный терроризм), а для расширения зон стратегического влияния
284
макфол халф дем
285
там же
286
US-Russian Relations and the Global Counter-Terrorist Campaign
287
С Ко
288
Rouben Azizian, Russian-American Strategic Relationship in the Aftermath of September 11., 2003
289
A. ALEXANDER BELKIN (2004) US-Russian Relations and The Global
Counter-Terrorist Campaign , The Journal of Slavic Military Studies, 17:1, 13-28,
отдельных государств».290 Принимая во внимание ценностно-идеологический фактор,
обратимся к данным опроса населения – непосредственного носителя мировоззренческих
парадигм. Так, по данным проведённого в конце марта 2003 г. опроса, «14% россиян
считали, что на сегодняшний день Америка сыграла «в основном положительную роль в
международных делах», тогда как 91% не одобряли войну в Ираке. 291 По результатам
другого исследования (Фонд общественного мнения; апрель 2003 г.), 82% даже выразили
возмущение по поводу военных действий. 292 Рейтинг неодобрения политики Джоржа
Буша в целом составил в России 76%. Однако рейтинг поддержки политики Саддама
Хусейна также оказался достаточно низким – всего 22%, тогда как Ирак большинством
опрошенных (51%) рассматривался как «ни дружественное, ни враждебное
государство».293 По данным опроса, проведённого ВЦИОМ примерно в это же время,
только 1% россиян считают, что США является гарантом мира на Земле. Тогда как
большинство респондентов склонны полагать, что США вмешиваясь в дела других стран,
насильно навязывают свои ценности, а также стремятся заполучить мировое господство
(61%).294 Интересным представляется тот факт, что более трети опрошенных считают, что
экономические интересы США – главным образом, контроль над иракской нефтью –
являются основополагающей причиной создания ими «casus belli».295 Что касается США,
то жители государства в целом одобряли вторжение на кануне начала операции. 296
Что касается договора по ПРО, который «отравил» повестку российско-
американских отношений, то с т.з. реализма, он является таким же «продуктом
политической конъюнктуры», как и многочисленные заверения американской дипломатии
о не направленности систем противоракетной защиты против РФ. Решение об отмене
договора АБМ уходят корнями в идеологические представления США об «абсолютной
безопасности», тогда как объективной угрозы для России ПРО не представляет. Более
того, был заключён достаточно «гибкий» договор об СНП, резервировавший возможность
«складировать» боеголовки для будущего использования. Не было, к тому же, расписания
по сокращению боеголовок, декларировалось лишь обещание выполнить обязательства к
2012 г., отсутствовала формула проверки соблюдения. По мнению редакторов журнала
«Тайм»: «с этим договором проблема ПРО не может являться препятствием на пути к

290
http://news.bbc.co.uk/hi/russian/news/newsid_3033000/3033931.stm
291
FOM, conducted 22 March 2003. Accessed at <www.fom.ru/reports/frames/
of031201.html> on 19 April 2003.
292
FOM, conducted 22–23 March 2003. Accessed at <www.fom.ru/reports/frames/short/d031212.html> on 19
April 2003; and VTsIOM, conducted 21–24 March2003.
293
FOM, conducted 29 March 2003. Accessed at <www.fom.ru/reports/frames/of031305.html>
294
Ibid
295
Ibid
296
http://www.svom.info/entry/222-vtorzhenie-ssha-v-irak/
партнёрству».297 Что касается подвижек по ВТО, и экономических ожиданий вообще, то
можно с уверенностью сказать, что администрация США пусть и не всегда удачно, но
предпринимала все возможные меры для углубления кооперации, которые могли бы
иметь бòльший эффект при условии сохранения коалиции, распавшейся под гнётом
идеологической «секьюритизации». Например, президент направлял запрос на отмену
поправки «Джексона-Вэника», однако он не был удовлетворён Конгрессом. 298 Проблемы,
в частности упирались в низкую политико-экономическую консолидацию (statecraft),
присущую американской политической культуре. Как пишет Бреммер, Вашингтон не
может заставить компании инвестировать в Россию, потому что многие ТНК США
испытали на себе весь ужас с хаосом корпоративного управления России 1990-х. 299 Что
касается энергетических проектов – важным препятствием является и географическая
удалённость месторождений от американских рынков, и вообще, честно говоря,
инвестиционные решения мало зависят от несущественных «потеплений» и
«похолоданий», однако, как показала практика, фактор политической воли всё же имеет
значение. Тем более, если долгосрочный проект единожды запущен, то будущие
политические «флюктуации» не позволят «отыграть назад». Согласно С. Ко, Дж. Буш
постоянно призывал диверсифицировать импорт энергоносителей в США, коль скоро
доля в ипорте нефти стран ОПЕК составляла на тот момент (2002 г.) – 51%. Важным
результатом стал «Сахалинский проект» кампании Эксон Мобил, оценивающийся в 12
млрд долл. Ещё одним «достижением коалиции» стала пролоббированная Дж. Бушем
поправка о присвоении России статуса экономики со свободным рынком. 300 Тем не менее,
к 2003 г., когда основные военные задачи коалиции были уже выполнены силами МССБ,
региональная угроза, исходящая от терроризма существенно снизилась, а результаты
«сотрудничества», не удовлетворили высокие запросы России к сценариям выстраивания
общей повестки межгосударственных отношений, РФ начинала рассматривать сами
Соединённые Штаты и их союзников «сквозь призму» геополитического противостояния.
Соединённые Штаты оказались правы, отказавшись разменять «скоропортящийся
продукт» на товар длительного пользования в виде «стратегического партнёрства»,
предполагающий гораздо большую плоскость совпадающих интересов, высокий уровень
взаимного доверия, близость подходов к интерпретации международного контекста и
предсказуемость. Переломным моментом стала серия демократических «цветных

297
Sangtu Ko (2002) Change of U.S.‐Russia relations after the September 11 terrorist attacks, Global Economic
Review, 31:2, 35-47,
298
Ibidem
299
Bremmer, Ian and Alexander Zaslavsky (2001) "Bush and Putin's Tentative Embrace" World Policy Journal 18 (4)
300
US-Russian Relations and
the Global Counter-Terrorist
революций» на постсоветском пространстве в 2002 – 2005 гг. (Украина, Грузия,
Киргизия), в ходе которых в наибольшей степени выявилась идеологический разрыв,
повлиявший на трактовки данных событий. С 2003 г. международная
антитеррористическая политика РФ осуществляет попытку «разворота на Восток».
Помимо принятия вышеупомянутой Военной доктрины 2003 г., рассматривающей
военное присутствие Натовских баз как первостепенную угрозу, в 2005 г. Москва
принимает конкретные шаги, продавливая через ШОС требование вывода ВС США из
стран постсоветского пространства, причём в соответствии с предустановленными
сроками.301 Государства-члены ШОС и ОДКБ стремились координировать свои усилия по
Афганистану, прежде всего в сферах незаконного оборота наркотиков и терроризмом,
уделяя большее внимания первой проблеме, что связано с увеличением за годы действия
коалиции потока наркотических средств в РФ, за что Москва ужесточила свою критику в
адрес МССБ. Таким образом, ещё одним фактором «сведения на нет» коалиции стала
определившаяся разница в иерархии приоритетов, уходящая, также корнями в
фундаментальную дивергенцию подходов. В данном случае, речь идёт о степени
«сикретности» в определениях понятий «терроризма» и транснациональных ОПГ. В
последующие годы по мере интенсификации наркопотоков данная проблема российско-
американского взаимодействия будет только обостряться, не смотря даже на то, что
антитеррористическая стратегия Обамы определила более существенную
взаимозависимость между терроризмом и ОПГ.
Индикаторами «разворота» России были, в частности, создание в рамках ОДКБ
рабочих групп по противодействию наркотрафику и по Афганистану (2005 и 2007 гг.
соответственно).302 Антинаркотическая контактная группа в рамках ШОС также была
создана в 2005 г., однако её деятельность, согласно А. Джузотти, во многом оставляла
желать лучшего.303
Тем не менее, несмотря на вышеописанную деградацию российско-американских
отношений, было бы ошибочно утверждать, что кооперация России и США как по
противодействию терроризму в целом, так и по Афганистану, в частности полностью
прекратилась. Скорее она трансформировалась в координацию разных политик с
разнящимися целями или приоритетами, но имеющими схожие механизмы их
достижения, объединение которых предоставляет определённый синергетический

301
Andrei Kazantsev, “Russian Policy in Central Asia and the Caspian Sea Region,”
Europe-Asia Studies, vol. 60, no. 6 (August 2008): 1083
302
Kabul Interested in CSTO, Cooperation, Russian Armament—Govt,” RIA Novosti,March
17, 2007, available at http://en.rian.ru/world/20070314/62000929.html
303
Anna Matveeva and Antonio Giustozzi, The SCO: Regional Organization in the Making, Crisis States Working
Paper Series, 2nd ser., 39 (2008), 16
потенциал, реализуемый например, в ходе обмена опытом, оперативной информацией,
совместных учений. В условиях также ограниченного характера взаимодействия в рамках
ОДКБ и ШОС, «разворот» скорей было бы уместно назвать диверсификацией, тогда как
после распада «коалиции», основная энергия российско-американского взаимодействия
сместилась на две вышеупомянутые «площадки» – СРН и РАРГБТ.
СРН является организацией с широкой военной повесткой, куда помимо вопросов
борьбы с терроризмом входят и другие аспекты военного сотрудничества. Организация,
созданная в мае 2002 г. пришла на смену некогда действующему Постоянному военному
совету Россия – НАТО, прекратившему своё существование вследствие югославского
конфликта.304 СРН позволил России внести существенный вклад в серию операций
«Активные усилия» в Средиземном море, целью которых являлось предотвращение
свободного перемещения террористических групп, а также ОМУ. На Стамбульском
саммите НАТО в 2004 году Альянс и Москва договорились о развитии совместного план
действий по борьбе с терроризмом (Joint Action Plan). Удачные результаты
договорённостей привели к предложению министра обороны России Сергея Иванова о
переименовании СРН в «Новую Антитеррористическую организацию». 305 «За годы
существования СРН провел беспрецедентные по значимости совместные оценки
террористической угрозы и способов проведения миротворческих операций на
Балканах».306 НАТО и Россия предприняли ряд конкретных шагов для укрепления
сотрудничества в борьбе с терроризмом, включая: совместные заявления об осуждении
террористических актов; декларации согласившись о намерении коллективного
противодействия политическому насилию, а также (самое важное) обозначение
конкретных направлений совместной работы.307 На страницах журнала «Военная мысль»
генерал-полковник Ю. Балюевский высоко оценивает уровень взаимопонимания между
Россией и НАТО о выборе средств упреждения и борьбы с терроризмом. 308 Особо
выделялась угроза заполучения террористами средств массового поражения. Так,
Американские и российские военные эксперты (Грэм Эллисон, Борис Пядышев, и другие)
всецело разделяют мнение, что «это только вопрос времени, когда террористы смогут
проводить в действие химическое, биологическое или же компактное ядерное оружие

304
-‘Resetting’ NATO–Russia Relations: A Realist Appraisal Two Decades after the USSR Luca Ratti
305
S. Ivanov, ‘Russia–NATO’, speech given at the International Institute for Strategic Studies, London,
13 July 2004. Quoted by D. Lynch ‘“The enemy is at the gate”: Russia after Beslan’, International Affairs,
81, (2005), p.151
306
Resetting’ NATO–Russia Relations: A Realist Appraisal Two Decades after the USSR Luca Ratti
307
NRC United in Condemnation of Recent Terrorist Attacks in Russia, September 7, 2004
http://www.nato.int/docu/update/2004/09-september/e0907a.htm
308
Yu. N. Baluyevskiy, ‘Rossiya i NATO: Printsipy vzaimootnoshyeniy problemy i perspektivy sotrydnichestva,’
Voennaia Mysl, #6, 2003., pp. 12–17
против гражданских лиц».309 К декабрю 2004 г. НАТО и Россия создали рабочие группы,
направленной на разработку повышеных мер безопасности в рамках борьбы с
терроризмом, и они участвовали в сценарных брифингах, направленных на извлечение
уроков из терактов в лондонском и московском метро.310 Было также подписано
Соглашение о статусе сил (СОФА), обеспечивающее правовую основу для движения ВС:
оборудования и персонала «в» и «из» стран НАТО».311 Была введена практика разработки
«Планов действий Совета Россия-НАТО по борьбе с терроризмом» – был призван к
налаживанию «прагматичного» и «целенаправленного» сотрудничества в области обмена
разведданными ликвидации излишков ОМУ и прочих боеприпасов, контроль над
поставками переносных зенитно-ракетных комплексов (ПЗРК) и др. 312 В отношении
последних в 2005 г. было заключено отдельное соглашение «Российско-американское
соглашение по контролю над распространением переносных зенитно-ракетных
комплексов», которое стало реакцией двух стран на многочисленные попытки
террористов обстреливать такими ракетами гражданские самолеты. Важным шагом стало
также принятие «Инициативы о сотрудничестве по использованию воздушного
пространства», предполагающую создание общего «пула» данных воздушного движения
для борьбы с терроризмом воздушного базирования. 313 В общем и целом, практика
объединения усилий в рамках СРН развеяла скептические настроения Москвы,
основанные на том, что повестка СПС (Permanent Joint Council) была слишком
расплывчатой и неопределённой.314
Аналогично СРН главной целью РАРГБТ обозначался переход от более «общей»,
«теоретической» повестки к механизмам, ориентированным на выполнение конкретных
задач в строгом соответствии с графиком, в конкретных функциональных областях. 315
Согласно Ш. Кросс, в годы своего существования РАРГБТ являлся главным институтом
антитеррористической кооперации. В рамках РАРГБТ выделялись две подгруппы по
региональному и функциональному принципу. 316 При взаимодействии внутри РАРГБТ

309
The Islamic World and Russian Foreign Policy,’ International Affairs, #4, 2005. Graham Allison, Nuclear
Terrorism: The Ultimate Preventable Catastrophe (New York: Times Books, 2004), p. 15
310
Sharyl Cross (2006) Russia's Relationship with the United States/NATO in
the US-led Global War on Terrorism, The Journal of Slavic Military Studies, 19:2, 175-192,
311
Russia to Join Partnership with Status of Forces Agreement, April 21, 2005 (http://
www.nato.int/docu/update/2005/04-april/e0421a.htm)
312
Совет Россия-НАТО http://www.nato.int/nrc-website/ru/about/
313
Luca Ratti (2013) ‘Resetting’ NATO–Russia Relations: A Realist Appraisal
Two Decades after the USSR, The Journal of Slavic Military Studies, 26:2, 141-161
314
Andrei Kelin, ‘Russia-NATO: Toward a New Stage of Interaction,’ International Affairs, #1, 2005, pp. 34–42.
315
Joint Press Statement by US-Russia Working Group on Counterterrorism, US Department of
State/Office of the Spokesman, April 1, 2004
316
Sharyl Cross (2006) Russia's Relationship with the United States/NATO in
the US-led Global War on Terrorism, The Journal of Slavic Military Studies, 19:2, 175-192,
«стороны (Москва и Вашингтон) неоднократно подчёркивали, что не стоит
преувеличивать возможности для успеха рабочей группы, однако участники разделяли
вывод, что организация в значительной мере способствовала: достижению большего
согласия по ряду вопросов, укреплению взаимного доверия, реализации ряда важнейших
задач в сфере безопасности. 317 Так, например, Вашингтон указал, что российская сторона
была более открытой для принятия авиационной помощи США, а также поддержки в
других областях после захвата заложников в г. Беслан.318
Далее, в 2005 г. «были разработаны глоссарии терминов в области борьбы с
терроризмом и миротворчества»,319 что являлось важным шагом на пути унификации
определений. В 2006 г. в г. Брюсселе круглом столе СРН «Промышленные технологии в
рамках борьбы с терроризмом» были определены два приоритетных направления
совместных исследований и в рамках военно-технического сотрудничества: борьба с
самодельными взрывными устройствами и утилизация взрывчатых веществ и материалов.
Данные темы являлись ключевыми в ходе следующих встреч в рамках рабочей группы
СРН в г. Брюсселе, г. Виктории (Канада) и г. Братиславе. (2006 – 2007 гг.). От России
участниками конференции были ведущие специалисты «Рособоронэкспорта», МИДа и
МО РФ. В эти же годы не раз поддерживалось развитие контртеррористических
инициатив, принимаемых в рамках как СРН, так и РАРГБТ. Увеличивалась и удельная
доля «вопросов, связанных с использованием террористами Интернета для
подстрекательства, рекрутирования новых членов и сбора финансовых средств» в
повестке организаций.320
Нельзя также утверждать, что взаимодействие РФ и США в 2003 – 2008 гг., не
испытывало на себе трудностей, в.т.ч. и политических, которые порой становились
серьёзным препятствием для попыток выстраивания кооперативного взаимодействия. Так,
например, по мнению Ш. Кросс, «бюрократическая неэффективность, коррупция,
затяжная подозрительность и сопротивление консерваторов (old-thinkers) препятствовали
проведению полномасштабной, но крайне необходимой военной реформы с прицелом на
адаптацию военных средств к борьбе с НГА внутри РФ, а углублению сотрудничества с
НАТО вообще. Обе стороны жалуются на проблемы с доверием. Рассеяние порой не
готовы принять ценные предложения со стороны США из-за отсутствия необходимой
открытости транспарантности».321 Важным фактором является описанная в пердыдущих
317
Ibid
318
Ibid
319
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ОРГАНИЗАЦИИ И СОДЕРЖАНИЯ ВОЕННОГО СОТРУДНИЧЕСТВА РОССИЯ-НАТО (1994-
2008 ГГ.) В.С. Кузнецов Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014
320
там же
321
Sharyl Cross (2006) Russia's Relationship with the United States/NATO in the US-led Global War on Terrorism,
The Journal of Slavic Military Studies, 19:2, 175-192,
главах «дивергенция подходов», в.т.ч. к определению оценке причин терроризма.
Например, «в 2007 г. под экономические санкции попали три российские компании
«Рособоронэкспорт», «Тульское КБП» и «Коломенское КБ машиностроения», которые
потеряли контракты с американскими компаниями. Санкции против них были введены
Госдепом США за продажу оружия «спонсорам терроризма» – Ирану, Сирии и
Венесуэле».322
Несмотря на устойчивую эффективность институциональных механизмов к
незначительным «потепелениям» и «похолоданиям» российско-американских отношений
(главным образом, СРН, «разбавленная» европейскими странами), в августе 2008 года
было принято решение приостановить деятельность Совета Россия – НАТО по причине
развязанной Россией войны в Грузии.323 Однако данная форма «межакторного» общения
была вскоре рекуперирована в контексте «общего» улучшения российско-американских
отношений в период «Перезагрузки». Тем не менее, центральным функциональным
звеном контртеррористического взаимодействия между РФ и США СРН уже не станет.
В сотрудничестве между РФ и США в период нахождения у власти администрации
Б. Обамы (период с 2009 по 2014 гг), в целом, можно условно обозначить два основных
направления: 1) комплексная форма коллективизации мер по данной конкретной
проблематике «под эгидой» целевой рабочей группы учреждённой в 2009 г.
«Двусторонней Российско-Американской Президентской комиссии» (РАПК), а также 2)
контртеррористический аспект российско-американской интеракции по Афганистану,
который, в данном случае неразрывно связан со «смежными» аспектами взаимодействия,
в частности: военно-техническое сотрудничество, распределение усилий в сфере
«государственного строительства», борьба с транснациональной ОП, совместная
ликвидация прочих причин терроризма.
Необходимо отметить, что стратегические параметры сотрудничества задаются на
уровне внешнеполитических элит, тогда как расширение\сужение повестки, а также её
качественная трансформация определяется набором факторов, перечисленных во
введении, пожалуй, главным из которых является общий характер взаимного восприятия
партнёров, рассчитываемый, главным образом на соотношении выгод и рисков с т.з.
реализации «общестратегических» задач во внешней политике. Опыт коалиционного
взаимодействия РФ и США по Афганистану наглядно продемонстрировал, что
антитеррористическое взаимодействие может вообще являться внешнеполитической
тактикой, «разменной монетой» для достижения других, более важных экономических,

322
Международное сотрудничество в борьбе с терроризмом
323
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ОРГАНИЗАЦИИ И СОДЕРЖАНИЯ ВОЕННОГО СОТРУДНИЧЕСТВА РОССИЯ-НАТО (1994-
2008 ГГ.) В.С. Кузнецов Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014
военно-стратегических, а также внутриполитических императивов. Так, например,
основной «фокус» международной (в.т.ч. антитеррористической) стратегии Б. Обамы был
направлен на «рационализацию лидерства» через оптимальное подключение партнёров
(в.т.ч. НЦС) к производству ГОБ посредством институтов. Одним из таких «продуктов
институционализации» и стала РАПК.
Анализ повестки двусторонней российско-американской кооперации в рамках
РГБТ РАПК носит важный методологический характер с т.з. выявления фактических
«точек соприкосновения» российского и американского подходов в определении, оценках
причин терроризма, возможных контртеррористических методологий, а также восприятии
роли и места партнёра в решении общих задач, что, например отсутствовало при решении
Ливийского и Сирийского (2013) вопросов.
Результаты, в.т.ч. и промежуточные, деятельности РГБТ РАПК, (а также, иногда,
повестка, заложенная на будущее) публикуются, главным образом, в ежегодных
Совместных докладах о деятельности РАПК, которые представляются на сайтах
внешнеполитических ведомств РФ и США. Всего, за период деятельности РАПК до её
приостановки в 2014 г. было опубликовано 4 таких доклада (2009 – 2013). Из них можно
некоторые примеры достижений «Перезагрузки». Необходимо отметить, что
антитеррористическая повестка затрагивается и в рамках других рабочих групп,
регулирующих направления, подверженные «присутствию» данной неопределённой
угрозы, например, «рабочей группы по вопросам угроз в сфере использования
информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) и самим ИКТ», «Рабочей группы
по сотрудничеству по линии разведсообществ». Коллективизация военных действий
регулируется «рабочей подгруппой по борьбе с терроризмом и проведению ряда
совместных учений» рабочей группы по военному сотрудничеству. Так, например, в
рамках последней в мае 2012 г. проведено российско-американское антитеррористическое
учение подразделений специального назначения сил специальных операций сухопутных
войск ВС США и Воздушно-десантных войск ВС Российской Федерации на военной базе
в Форт-Карсоне, штат Колорадо. В результате этого мероприятия удалось улучшить
понимание того, как российское и американское военные ведомства решают задачи по
борьбе с терроризмом. Продолжается планирование аналогичного учения на территории
России. Кроме того, в рамках Рабочей группы был проведен ряд других практических
мероприятий. В августе 2012 г. российские ВМФ, американские и норвежские ВМС
успешно провели военно-морские учения «Северный орел» Норвежском море с целью
отработки взаимодействия на море и повышения функциональной совместимости при
противодействии терроризму и отработке вопросов миротворчества. В августе 2012 г.
состоялось компьютерное командно-штабное учение по совместным действиям при
захвате террористами воздушного судна «Бдительный орел-2012», в ходе которого были
отработаны действия по обнаружению, опознаванию и перехвату самолета, нарушающего
воздушное пространство».324 Всего, в рамках всей РГВС проведено более 30 процентов от
общего количества мероприятий рабочего плана. В 2014 г. основной акцент в военном
сотрудничестве планировалось сделать на проведении мероприятий, направленных на
повышение взаимодействия.325 По мнению отечественного исследователя Д. Суслова,
характерной чертой РГБТ являлась её устойчивость к «мини-деградации» общей фактуры
российско-американских отношений 2012-2013 г.,326 что, прежде всего, говорит об
осознании со стороны, как РФ, так и США высокой роли и места партнёра в реализации
стратегических приоритетов через сотрудничество в противодействии НГА (даже,
несмотря на усиливающаяся разницу в оценках причин – пр. Сирия)
Тем не менее, несмотря на всю функциональную значимость, повестка РАПК была
в большей степени абстрагированной от решения конкретных политических задач, в
отличие от вновь активизировавшейся в период «Перезагрузки» кооперации на афганском
«треке». Данная активизация имела, прежде всего, под собой основание увеличить
«отдачу» от сокращающегося контингента МССБ. (Б. Обама планирует завершить вывод
войск в 2016 г.), коль скоро Афганистан имеет обширную границу с прилегающим к РФ
регионом ЦА. Тем не менее, по мнению С. Бона, «Основная террористическая угроза для
России исходит от группировок на Северном Кавказе, а не напрямую из Аль-Каиды и
других международных террористов в Афганистане и Пакистане. Таким образом, Россия
концептуализирует терроризм в Афганистане как опасность для региональной
стабильности, а не как экзистенциальную угрозу. Поэтому, заключает Бонн, терроризм не
столь острый для РФ вопрос, как незаконный оборот наркотиков или «общая
нестабильность».327
США также были заинтересованы в сотрудничестве, поскольку были обеспокоены
существенной активизацией Талибана.328 Вообще, при Б. Обаме, по Афганскому
направлению можно выделить 4 основных аспекта взаимодействия, обозначенных СРН:
Во-первых, это транзит натовских грузов в Европу через территорию РФ. Во-вторых,

324
СОВМЕСТНЫЙ ДОКЛАД О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ ПРЕЗИДЕНТСКОЙ КОМИССИИ
2013 Официальный сайт МИД РФ http://www.mid.ru/bdomp/
325
Там же
326
Suslov D. V., A New Start for Russian-US Counter-Terrorism Cooperation // Valdai International Discussion Club
Publication. 2013 URL: http://valdaiclub.com/usa/60020.html
327
Scott Bohn (2014) Russia's Afghanistan Policy: An Irresolute Strategy for an
Uncertain Future, Comparative Strategy, 33:3, 205-221, DOI: 10.1080/01495933.2014.926718
328
Joseph Biden, “Remarks by Vice President Biden at the 45thMunich Security Conference” (speech,Munich,
February 7, 2009), available at http://moscow.usembassy.gov/tr biden020709.html
приобретение США российского вооружения и военной техники для нужд афганской
армии. И, наконец, в-третьих, совместное обучение афганских военных и специалистов, в
области борьбы с терроризмом и наркотрафиком, а также прочие формы координации
поданным вопросам.329
Так, в сфере транзита, активизация политики РФ началась ещё в 2008 г., когда
Россия открыла свою территорию для провоза нелетальных грузов, что было жизненно
необходимо МССБ по причине резко возросшей опасности пакистанского маршрута. 330
Россия также возобновила поставки вооружения для афганской Национальной армии,
прерванные в 2005 г.331 Наиболее весомый вклад России – это поддержка «Северной
распределительной сети», по которой осуществляются поставки нелетальных грузов в
Афганистан через Россию и Центральную Азию. В 2009 г. Москва откликнулась на
просьбу МССБ о расширении вариантов железнодорожного транзита, которое также
включало “обратный транзит” транспортных средства и оборудования через Россию в
Европу. Кроме того, Россия предоставила свое воздушное пространство для ВВС США,
что открыло возможность для их пролёта через Северный полюс. Это значительно
сокращает время транспортировки и упрощает логистику. Российские коммерческие
организации также оказывали поддержку МССБ. За несколько лет «Перезагрузки»
частные авиакомпании совершили тысячи рейсов для доставки грузов в Афганистан.
Всего, российские компании стали обеспечивать примерно четверть топлива,
используемого американскими ВС в Афганистане.332
Россия пошла на беспрецедентный шаг в 2012 году, открывая перевалочный пункт
НАТО недалеко от российского города Ульяновск для транзита невоенного оборудования
и военного персонала «в» и «из» Афганистана. Однако данная инициатива так и осталась
невостребованной, поскольку НАТО сочла его слишком дорогим и склонилась в сторону
выбора альтернативных транспортно-пересадочных узлов.333 Но всё же, принятое решение
разрешить НАТО работать с территории России продемонстрировало готовность России
поддерживать избранные инициативы Альянса.334 Данное решение российского
президента было подвержено резкой парламентской критике со стороны оппозиционных

329
NATO–Russia Council, “NATO–Russia Council Joint Statement,” news release, November 20, 2010, available at
http://www.whitehouse.gov/the-press-office/2010/11/20/nato-russia-counciljoint-statement
330
“Russia, NATO Agree on Transit of Non-Lethal Cargo to Afghanistan,” RIA Novosti, April
4, 2008, available at http://en.rian.ru/russia/20080404/103017125.html
331
M. K. Bhadrakumar, “Russia Joins the War in Afghanistan,” Asia Times Online, June 25,
2008, available at http://www.atimes.com/atimes/Central Asia/JF25Ag01.html
332
‘‘KL To Go Ahead with Anti-Terrorism Centre,’’ Straits Times, Singapore, 3 April 2003.
333
‘‘KL To Go Ahead with Anti-Terrorism Centre,’’ Straits Times, Singapore, 3 April 2003.
334
Shlomo Shpiro, ‘‘Intelligence, Peacekeeping and Peacemaking in the MiddleEast,’’ in Ben de Jong, Wies Platje,
and Robert David Steele, eds.,Peacekeeping Intelligence: Emergent Concepts for the Future (Oakton, VA:OSS
International Press, 2003), pp. 106–107.
партий (ЛДПР, КПРФ), в связи, с чем В. Путину пришлось проводить серьёзную
разъяснительную работу, в рамках которой подчёркивалась неизбежная угроза
безопасности вследствие преждевременного вывода войск, а также укрепление позиций
РФ в Центральной Азии.
Гораздо худшая ситуация сложилась в сфере противодействия ОПГ. Как ни
странно, наиболее заинтересованная в данной области (финансирование терроризма со
стороны ОПГ) – Россия отказалась от весьма перспективного проекта, «Среднеазиатская
антинаркотическая инициатива» предложенного США в 2011 году. По одной версии,
отказ был обусловлен традиционным нежеланием допускать расширение сферы влияния
США в регионе ЦА.335 По другой – программа предполагала непозволительно широкий
доступ США к разведданным российских спецслужб. 336 Вместе с этим Россия непрерывно
подвергает разнузданной критике силы МССБ за неудачную антинаркотическую
политику
Что касается поставок вооружения, то они осуществлялось в наибольшей степени в
рамках т.н. «вертолётного пакета» - контракта США с «Рособоронэкспортом» как на
поставку вертолётов Ми – 17, так и на их техническое обслуживание. Летом 2010 года, в
США приобрели у России 31 транспортных вертолета Ми-17. 337 В 2013 г. Пентагон завил
о намерении приобрести ещё 30 вертолётов. И даже несмотря на противодействие со
стороны Конгресса вследствие разногласий по Сирии (2013), 338
ему частично удалось
частично реализовать данную инициативу до событий на Украине. Кроме того, в 2010 г.
СРН объявил о создании «Целевого Фонда технического обслуживания» вертолётов на
основе долгосрочных контрактов. Так, например, до украинского кризиса за счёт средств
Фонда, 20% специалистов по ТО прошли обучение в Новосибирске. В апреле 2013 года,
СРН расширило финансирование ЦФ с целью подготовки специалистов по ТО, закупки
принадлежностей для вертолетов Ми-35.339
И, наконец, РФ и НАТО расширили сотрудничество в непосредственной борьбе с
терроризмом, которое, тем не менее, всегда (с момента распада АТ коалиции) оставалось
второстепенным аспектом российско–натовского взаимодействия. НА саммите СРН в
2013 году были достигнуты соглашения о совместной разработке технологии
обнаружения взрывчатых веществ, противодействия террористическим угрозам

335
Dana Priest and DeNeen Brown, ‘‘‘Sleeper Cell’ Contacts Are Revealed by Canada,’’ Washington Post, 25
December 2002.
336
Россия vs США в борьбе с афганским наркотрафиком http://newsland.com/news/detail/id/897339/
337
‘‘Blunkett: No Extradition in Capital Cases,’’ Daily Telegraph, London, 5 April 2003.
338
Security Intelligence Review Committee (SIRC), SIRC Report 2000–2001.
339
North Atlantic Treaty Organization, “NATO–Russia Council Expands Helicopter Maintenance Trust Fund Project
for Afghanistan,” April 23, 2013, available at http://www.nato.int/cps/en/SID-19694350-9959BB54/natolive/news
100106.htm
гражданской авиации, обмена оперативной информацией и разведданными о
террористах.340
Последнее, что хотелось бы отметить в данной главе – это тот «позитивный
импульс», который предоставила российско-американскому сотрудничеству активизация
чеченских террористтов, проявившая себя в атаках 2013 г. в Бостоне и Махачкале.
Примечательно, что ещё до «бостонских событий», в июне 2010 года американский
Госдепартамент внес самозваного лидера «Кавказского эмирата» (бывшая «Чеченская
республика Ичкерия») – уроженца Чечни Доку Умарова в свой «чёрный список»
международных террористов, назначив за него немалую сумму вознаграждения. Вскоре
после этого, в 2011 г. террористической организацией был объявлен и сам т.н.
«Эмират».341 Поэтому к моменту вышеуказанных терактов стороны уже имели
необходимую «почву под ногами» для эффективной кооперации. В ежегодно
публикуемом Госдепом «Страновом отчёте по терроризму» от 2013 г. указывается, что
атаки во время Бостонского марафона, ровно как и на Северном Кавказе, привели к
интенсификации российско-американского сотрудничества по вопросу борьбы с
терроризмом.342 Так, в частности, отмечено, что «В обмене информацией между
Российской Федеральной службой безопасности (ФСБ РФ) и Федеральным бюро
расследований США наблюдался рост, как частоты, так и содержательной наполненности.
После событий на Бостонском марафоне, ФСБ предоставила информацию
способствующую расследованию, проводимому ФБР, а также одобрила и оказала
содействие в организации поездки следователей ФБР в Дагестан для проведения
последующих опросов, связанных с расследованием по делу о Бостонских терактах.
Россия также продолжает сотрудничество в рамках ежегодной конференции под эгидой
Американского разведывательного сообщества. Кроме того, по ряду вопросов обмен
оперативной и разведывательной информацией производится на регулярной основе,
иногда – на уровне встреч глав соответствующих ведомств».343

340
Ibid.
341
Россия и сотрудничество в борьбе с терроризмом The National Interest, США Сергей Маркедонов
342
http://www.state.gov/j/ct/rls/crt/2013/224822.htm Country Reports on Terrorism 2013
343
Ibidem
 3.2. Украинский кризис и российско-американское взаимодействие на
современном этапе: предпосылки и препятствия

Тот факт, что череда известных событий на Украине явилась мощнейшим

«толчком», определившим скатывание российско-американских отношений в пучину
глубочайшей комплексной деградации известен, пожалуй, каждому из обывателей двух
стран. Ситуация серьёзно осложнялась ещё и тем, что в момент придания украинского
«импульса» общий контекст двустороннего взаимодействия уже находился на
нисходящей поверхности. Неразрешимые противоречия по ПРО и проблеме
«Стратегической стабильности в целом», увеличение количества взаимных претензий по
вопросам «государственного суверенитета» и «границам возможного» в применении силы
(в.т.ч. и «мягкой силы»), шпионские скандалы, обмен санкциями, великодержавные
амбиции и «разворот на восток», геополитические мировоззрение, неуклонно
возрастающая взаимная неприязнь ценностей и внутриполитического «устройства» под
влиянием новых «волн идеологизации» по обе стороны океана – всё это ещё в преддверии
украинских событий вбивало гвозди в «гроб перезагрузки». Тем не менее, возможность,
пусть и не полного, но сохранения наиболее значимых для обеих стран «избранных глав»
продуктивного диалога, к которым, без тени сомнения, относится контртеррорическая
кооперация, всё же сохранялась. Украинский кризис надолго затмил и этот последний
«луч надежды». Непримиримые идеологии во внешних политиках как США, так и России,
(причём в отношении друг друга) приобрели такой невиданной силы «размах», который в
пору сопоставить с периодом Холодной войны, причём не лучших его этапов. В данном
контексте обоим государствам ничего не оставалась, как перейти к стратегии «взаимных
наказаний», под «маховик» которых, в первую очередь, попадали немногочисленные,
однако наиболее важные остатки положительной повестки.
Нарушение основ международного права и системы европейской безопасности со
стороны РФ наряду с общим провалом внешней политики Б. Обамы существенно
укрепили позиции неконсервативных подходов к выстраиванию политического курса
Вашингтона в отношении Москвы. Общая философия и основополагающие принципы
американской политики после известных событий на Украине стали иметь ярко
выраженный сдерживающий характер. В мае 2014 г. в ходе выступления перед
выпускниками американской военной академии «Вест-Пойнт», подвергнув резкой
критике исследователей-реалистов,344 президент США заявил о мобилизации
международного сообщества с целью изолировать Россию подобно тому, как был
344
Paul Saunders, Barack Obama Is Not a Realist // The National Interest - August 26, 2014 URL:
http://nationalinterest.org/feature/barack-obama-not-realist-11124
изолирован Иран, сделав при этом особый акцент на положительном результате
санкционирования последнего.345 Осенью того же года на выступлении в ГА ООН,
перечисляющий главные угрозы международной безопасности президент США, поставил
Россию в один ряд с Исламским Государством и вирусом «Эбола». 346 Еще более
решительные действия можно было наблюдать со стороны американского Конгресса,
подавляющим большинством поддержавшего т.н. «Акт о поддержке Украинской
свободы». Документ, подписанный президентом 18 декабря 2014 г., носящий всё же
рекомендательный характер, содержит в себе меры, направленные на потенциальное
расширение антироссийских экономических санкций и совершенствование методов
«информационной войны», и вместе с этим предполагает прямые поставки бронебойного
и противотанкового оружия Украине.347 Пожалуй, главным доказательством того, что
сдерживание России является элементом стратегической линии США как минимум на
несколько лет, является закрепление откровенной враждебности России в новой
Стратегии Национальной Безопасности 2015 года, 348 выпуск которой был на год задержан
именно в связи с кардинальным пересмотром места России в долгосрочном
внешнеполитическом курсе США под влиянием конфликта на Украине. В документе, где
Россия (на сей раз наряду с КНДР) обвинялась в угрозе тем международным нормам,
которые «воспринимались как данность» с момента окончания Второй мировой войны,
также был заложен принцип противостояния агрессивной политике РФ посредством
мобилизации военного присутствия в ЦВЕ и накладывания на Москву «тяжёлых
издержек». Тем не менее, необходимо указать, что в документе, закрепляющем основы
американской внешней политики, США всё же оставили «окно возможностей» для
интенсификации сотрудничества в сфере общих интересов при неуточнённых «сдвигах
политики России в сторону уважения суверенитета, а также демократического пути
развития соседних государств».349 Возрастание ценностного фактора во внешней политике
США подтверждается также первоочередным наименованием факта Российской агрессии
в списке угроз «демократическим ценностям» в разделе «Ценности» (Values) настоящей
стратегии. В общем и целом, по подсчётам экспертов, Россия является самым часто
встречающимся государством, упоминаемым на страницах документа, причём, почти

345
The Full Text Of Obama's Remarks From His West Point Speech On Foreign Policy URL:
http://www.huffingtonpost.com/2014/05/28/obama-west-point-speech_n_5404181.html
346
Суслов Д.В. Всерьез и надолго. Глобальные аспекты новой конфронтации России и США // Электронный
журнал «Россия в глобальной политике» URL: http://globalaffairs.ru/number/Vserez-i-nadolgo-17102
347
Основные внешнеполитические события 2014 года. / Министерство иностранных дел РФ. Официальный
сайт. URL: http://mid.ru/brp_4.nsf/newsline/76C4E9FF55433787C3257DBB003BCE46
348
The 2015 National Security Strategy. Retrieved from:
https://www.whitehouse.gov/the-press-office/2015/02/06/fact-sheet-2015-national-security-strategy
349
Ibidem
всегда в негативных контекстах, например, «российская агрессия», «сдерживать
Россию».350 Не менее жёсткая критика, в том числе и заходящая в «ценностную
плоскость» исходила и со стороны Москвы. Особенно, в данной связи можно отметить
выступление В. Путина в ноябре 2014 г. на заседании съезде международного
дискуссионного клуба «Валдай» в г. Сочи. Так, в частности, Путин обвинил США в
«усугублении дисбалансов и дестабилизации международной системы в целом», причём с
момента окончания Холодной войны; подтасовке исторических фактов в глобальных
СМИ, избирательном отношении к международному праву и прочим институтам,
поддержке неонацистов и исламистских радикалов, создании и укреплении ИГИЛ,
стремлении сплачивать коалиции на основе «дружбы против» таких «центров зла», как,
например Россия и Китай. В общем и целом, основной шквал критики президента был
направлен против уходящей корнями далеко в историю основополагающей ценности
американцев, выраженной в стремлении к «справедливому лидерству», (последнее было
названо диктатом), который может, по мнению Путина, привести только к негативным
последствиям для всего мира, среди которых были выделены «наркотрафик, шовинизм,
терроризм, религиозный фанатизм и региональные конфликты». Президент РФ отмечал,
что США всегда приносили «объективность и справедливость в жертву
целесообразности», приравнивая «степень легитимности режима и лояльности США».351
Вслед за этим, министр иностранных дел РФ охарактеризовал всю основополагающую
«внешнеполитическую философию США» как «агрессивную».352
В практической плоскости межгосударственного антитеррористического
взаимодействия негативные последствия конфликта выразились, прежде всего, в
инклюзивной приостановке Соединёнными Штатами деятельности РАПК,
предполагающей заморозку деятельности всех, без исключения рабочих групп. На
официальной странице Государственного департамента данный шаг напрямую увязывался
с «продолжающимся нарушением Россией суверенитета и территориальной целостности
Украины».353 В данном случае, противодействие терроризму, как наиболее перспективное
направление сотрудничества в условиях усиливающегося кризиса международной
безопасности, испытало на себе эффект «присоединения к большинству» других, менее
значимых, главным образом для США повесток с т.з. повестки рабочих групп. Россия не
поддержала приостановку деятельности РАПК, выразив возмущение по данному поводу,
350
там же
351
Владимир Путин принял участие в заседании коллегии Федеральной службы безопасности.
Официальный сайт Президента России. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/49006
352
Russia’s response to SOTU: ‘U.S. intends to dominate the world’ / The Washington Post. URL:
http://www.washingtonpost.com/blogs/worldviews/wp/2015/01/21/russias-response-to-sotu-u-s-intends-to-
dominate-the-world/
353
http://www.state.gov/p/eur/ci/rs/usrussiabilat/index.htm U.S.-Russia Bilateral Presidential Commission
однако последнее, скорее вписывалось в «общую канву» взаимных обвинений. В
контексте глубочайшего кризиса доверия, а также небезосновательных искажений в
интерпретации намерений (overbalancing) существование данной формы двустороннего
сотрудничества было заведомо обречено на провал. Безусловно, пусть и временное
(согласно официальной позиции США) закрытие РАПК обусловило существенное
количество «упущенных возможностей» на антитеррористическом треке, поскольку
согласно последнему отчёту комиссии на следующий год ставилось особенно большое
количество задач, в.т.ч. не реализованных в 2013 г. (например, в рамках вышеупомянутой
«подгруппы» РГ по военному сотрудничеству).354
Ещё одним результатом кризиса отношений России и Запада в целом стало
объявленное 1 апреля 2014 г. закрытие всех (кроме дипломатических) каналов
взаимодействия с РФ в рамках СРН, в функциональный набор которого, входила, также
координация взаимодействия с Россией по Афганистану. 355 Незадолго до этого РФ была
также исключена из «большой восьмёрки», повестка которой также широко затрагивает
вопросы борьбы с международным терроризмом.356
Что касается вопросов сотрудничества России и США по Афганистану, то
последнее было также подвергнуто «коррозийному» воздействию межгосударственных
разногласий. Несмотря на то, что в апреле 2014 г. зам. помощника госсекретаря США Э. О
'Коннор заявила, что США не намерены приостанавливать сотрудничество с РФ по
Афганистану ни по одному из всех вышеперечисленных направлений, в.т.ч. и
«вертолётному пакету»,357 украинские события резко усилили переговорные позиции
поддерживаемого корпоративным лобби Конгресса о прекращении кооперации во
внутриполитическом «торге» с Пентагоном. Законодательное собрание США обладает
очень мощным инструментом в виде «права кошелька», которое, в конечном счёте, всё же
решило судьбу поставки российских вертолётов. Были заморожены и другие аспекты. В
сентябре 2014 г. официальный представитель РФ в НАТО заявил, что сотрудничество с
Альянсом на афганском направлении было полностью прекращено по всем элементам
повестки. Американская сторона также не раз заявляла о невозможности использования
маршрута для вывода ВС и военной техники через территорию России. Однако поставки
30 вертолётов «Ми» всё же были полностью реализованы к концу октября. 358 А из
одобренного за месяц до этого закона США «о национальной обороне» можно сделать
354
Совместный доклад о деятельности российско-американской президентской комиссии 2013
Официальный сайт МИД РФ http://www.mid.ru/bdomp/
355
http://www.nato.int/cps/en/natolive/news_108501.htm Statement by NATO Foreign Ministers
356
http://www.mk.ru/politics/article/2014/03/26/1003781-rossiyu-isklyuchili-iz-bolshoy-vosmerki-na-ocheredi-
quotdvadtsatkaquot.html Россию исключили из «большой восьмерки», на очереди - "двадцатка"?
357
США не планируют прерывать сотрудничество с Россией по Афганистану / Информагентство «НТВ» URL:
http://www.ntv.ru/novosti/916856/
вывод, что американская сторона всё же «рассматривает возможность возобновления
сотрудничества с Россией, но исключительно в рамках обслуживания поставленных
вертолётов».359 К тому же, вывод об осознании США и НАТО опрометчивости своего
решения можно сделать из соответствующего заявления С. Лаврова декабря 2014 года.
Последний подверг Организацию резкой критике за то, что она «оборвала все механизмы
сотрудничества на афганском направлении, но впоследствии предложила российской
стороне взаимодействие в ином формате, касающееся продолжения участия её
специалистов в обучении пилотов ВВС ИРА».360 На сегодняшний день, несмотря на
протесты Пентагона, взаимодействие с Россией по всем направлениям остаётся
«замороженным», а в качестве аналога российских «Ми» в Афганистан ведутся поставки
американских вертолётов MD-530F, первая партия которых прибыла в ИРА в марте 2015.
Негативному воздействию конфликта подверглись также другие формы
взаимодействия. Так, например, американские эксперты-реалисты указывали на
негативное воздействие отказа РФ от обмена разведданными для противодействия ИГИЛ
(наряду с отказом от участия в саммите по ядерной безопасности). 361 Аналогичные отказы
нередко поступают и со стороны США (вплоть до настоящего времени).362
В рамках общего кризиса отношений, особенно хотелось бы выделить деградацию
взаимного доверия между представителями российских и американских спецслужб как
непосредственных субъектов взаимодействия. Так, например, на заседании двух
расширенных коллегий ФСБ (2015 г. 2016 г.), глава ведомства особо выделял рост
разведывательной активности и вербовочной активности на территории РФ, апеллируя, в
первую очередь к возросшему количеству вычислений и задержаний. Политика Западных
стран оба раза подвергалась резкой критике, в том числе и за стремление к
дестабилизации России, попытках применения модели «управляемого хаоса». 363 В
принятой в конце декабря 2015 года Стратегии национальной безопасности до 2020 года
возросшая угроза терроризма упомянута лишь во вторую очередь в списке главных угроз

358
«Рособоронэкспорт» поставит в Афганистан ещё 3 вертолёта Ми-17 / Электронная газета «Военный
Корреспондент» URL: http://military-korrespondent.net/2014/10/rosoboroneksport-postavit-v-afganistan-
eshhyo-3-vertolyota-mi-17/
359
США могут возобновить сотрудничество с России в вопросах техобслуживания вертолётов в Афганистане /
Электронная газета «Военный Корреспондент» URL: http://military-korrespondent.net/2014/12/ssha-mogut-
vozobnovit-sotrudnichestvo-s-rossii-v-voprosax-texobsluzhivaniya-vertolyotov-v-afganistane/
360
Интервью Министра иностранных дел России С.В.Лаврова телеканалу «Франс 24», Москва, 16 декабря
2014 года. Официальный сайт МИД РФ URL: http://www.mid.ru/
361
Robert D. Blackwill and Dimitri K. Simes, Dealing with Putin // The National Interest - November 16, 2014 URL:
http://nationalinterest.org/feature/dealing-putin-11694
362
В Пентагоне не хотят делиться с Россией информацией об ИГИЛ
http://www.gazeta-today.ru/theme/view/600662
363
Владимир Путин принял участие в заседании коллегии Федеральной службы безопасности.
Официальный сайт Президента России. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/49006
после «разведывательной и иной деятельности специальных служб и организаций
иностранных государств, а также отдельных лиц».364
Таким образом, общий кризис взаимных восприятий, доверия, сведение «на нет»
остаточного от периода «Перезагрузки», имеющий как внешнеполитическую, так и
внутриполитическую подоплёку является главным препятствием на пути выстраивания
продуктивного диалога в сфере совпадающих интересов. Как высразился по данному
поводу в одной из последних статей Д. Тренин: «России надо было продемонстрировать
"неизолируемость", то, что она сохранила ее высокий международный статус. Причины
(отсутствия существенных сдвигов) не в тугоухости сторон и не в непонимании ими друг
друга, а в коренном различии не только некоторых важных интересов, но и ценностей, а
также внешнеполитических философий. Не думаю, что этот разрыв легко и скоро
преодолим».365 И действительно, возможности для скорого преодоления отсутствуют,
главным образом по внутриполитическим соображениям. В настоящее время Обама
интенсивно критикуется за слабость во внешней политике (причём именно в отношении
РФ) не только со стороны Республиканцев, которые, по результатам последних выборов
получили большинство в Конгрессе. Критика также исходит и однопартийцев. По мнению
большинства наиболее авторитетных экспертов в среднесрочном периоде (8 лет) не
следует ожидать существенных, и уж тем более прорывных положительных сдвигов в
общей повестке отношений. Максимум, на что можно надеется – «снижение»
конфронтации, или её «стабилизация» заключающаяся в выработке сравнительно
устойчивых «систем сигналов», практик кризисного взаимодействия подобных тем,
которые наблюдались в период холодной войны не на самых ранних её этапах. 366 Однако,
как продемонстрировала, к примеру, реакция Вашингтона последний инцидент с
пролётом российского «Су-24» в непосредственной близости от американского эсминца
«Дональд Кук» (в период холодной войны подобные провокации являлись рутиной)
существует значительная дивергенция в восприятиях элитами обеих стран структурного
положения себя и партнёра в системе МО, (которое определяет «границы дозволенного»).
Так, например, С. Кортунов уверен в том, что расположив РФ в списке угроз рядом с
ИГИЛ и лихорадкой «Эбола» Обама таким образом указывал не на враждебность России,
а на сравнительно низкое её положение в иерархии внешнеполитических приоритетов. По
его мнению, будучи мировым «полицейским», США рассматривают РФ как несерьёзного
«хулигана», держащего в страхе «исключительно свой район» (регион), однако они не
364
Указ Президента Российской Федерации от 31 декабря 2015 года N 683 "О Стратегии национальной
безопасности Российской Федерации" http://rg.ru/2015/12/31/nac-bezopasnost-site-dok.html
365
В такой стратегии есть свои риски» Д.В. Тренин 2015 Россия в глобальной политике
366
Saunders P. Seven Ways a New Cold War with Russia Will Be Different // The National Interest - May 11, 2014
URL: http://nationalinterest.org/feature/seven-ways-new-cold-war-russia-will-be-differentt-10439
способны его ликвидировать по причине наличия единственной «ядерной дубинки». 367
Поэтому когда РФ начинает действовать в других регионах и нарушать видимые США
«границы дозволенного», последние уверены, что смогут хотя бы «поставить его на своё
место». Фактором искажения в восприятиях во многом является выработанная устойчивая
тактика элит по достижению внутриполитических целей. (например, дивиденды от
удовлетворения потребностей корпоративных групп, легитимация). Так, в одной из своих
недавних статей, директор ИСК РАН С. Рогов приводит в качестве независимой
переменной комплексный анализ почти всех внутриполитических факторов внешней
политики США,368 которые необходимо в той или иной степени учитывать в анализе
восприятия места РФ в международной системе и конкретных направлений её
деятельности этим демократическим государством (с де-централизованной системой
принятия решений), а также для выработки на основе данных восприятий
внешнеполитического курса. В качестве подобных факторов исследователь, в частности
затрагивает: корпоративные группы интересов (в.т.ч. удельный вес российского лобби),
Конгресс, общественное мнение, экспертиза (в частности, упоминается доклад
Брукингского центра «Сохраняя Украинскую независимость…» в качестве «дорожной
карты» для Демократической партии), политические партии, наиболее перспективные
кандидаты в президенты (на тот момент, Джеб Буш и Х. Клинтон) а также тех
представителей элиты, к мнению которых «прислушиваются» в Белом Доме. Автор
приходит к неутешительному выводу, что в нынешнем контексте абсолютно все из
вышеуказанных детерминант «чёрного ящика»369 корректируют внешнеполитический
«исход» в сторону понижения. В данной связи следует отметить, что, несмотря на то, что
многие представители отечественных СМИ возлагают надежды на Д. Трампа, последний,
на самом деле, (даже в случае удачного для него исхода президентской гонки) является
лишь одной из «составных частей» комплексного и многофакторного процесса принятия
решений в США. Более того, позиция «непредсказуемого» Д. Трампа в отношении РФ не
является однозначно благосклонной.370 Д. Саймс также тестировал российско-
американские отношения на предмет отсутствия «системы сигналов» в сфере
координации деятельности по противостоянию ИГИЛ. Указывая на отсутствие каких-либо
подвижек со стороны США в плане расширения сферы сотрудничества, исследователь
приводит три основных примера неадекватной (с т.з. (нео)реализма) реакции США на
объективные «сигналы» посылаемые из Москвы. Так, Саймс критикует Вашингтон за
367
http://svop.ru/ Лекторий СВОП: «Для США нынешняя Россия — страна третьего уровня»
368
Рогов С.М. Реинкарнация холодной войны // РОССИЙСКИЙ СОВЕТ ПО МЕЖДУНАРОДНЫМ ДЕЛАМ URL:
http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=5356#top
369

370
http://www.novayagazeta.ru/news/1703056.html Трамп предложил сбивать российские самолеты
недостаток внимания к: 1) предложению В. Путина (не)бить по целям, указанным
Соединёнными Штатами 2) позиции России о незаменимой роли США в сотрудничестве с
РФ по борьбе с терроризмом вместе с выраженной целью Российской дипломатии
«зацепиться за любую возможность», чтобы не идти «в одиночку» 3) учащающимся
заявлением о том, что личность Б. Ассада на посту президента Сирии не является
внешнеполитической целью РФ и тот факт, что поданному вопросу Россия готова идти на
уступки.371
К чести США следует отметить, что за последние месяцы 2016 г. сторонам удалось
прийти к взаимопониманию по проблеме урегулирования конфликта в Сирии как
необходимого условия успешной борьбы с ИГИЛ и ан-Нусрой. Заявления Дж. Керри о
том, что «американская сторона не настаивает на немедленной отставке Б. Ассада», 372
наряду с признанием В. Путиным относительно существенной роли оппозиционных сил
как субъекта противостояния радикальным организациям послужили важной
предпосылкой для запуска эффективного переговорного процесса, закончившегося
перемирием. Предложение США о разделении зон мониторинга также является важным
«сигналом» для Москвы, принятие которого будет являться, если не признаком, то хотя
бы тестом на повышение уровня взаимного доверия. Теперь РФ и США предстоит
большая работа в плане «подтягивания» региональных партнёров каждой из сторон к
наметившейся совместной российско-американской повестке, коль скоро разногласия
между «шиито-алавитскими» и суннито-алавитскими региональными «осями» более
существенны по данной проблематике, чем между РФ и США. Например, Саудовская
Аравия официально поддерживает множество небольших полурадикальных
«группировок», находящихся с идеологической точки зрения «посередине» между т.н.
«умеренной оппозицией» и исламистами. Вообще, условность и априорная
неопределённость категории «умеренной оппозиции» на фоне общей политической
«пестроты» является серьёзным препятствием препятствием на пути создания механизма
общесирийского противодействия радикальному исламу. Важной предпосылкой к
российско-американскому сотрудничеству в Сирии и другие аспекты сближения
относительно причин, факторов благоприятной среды для террористических организаций,
а также тех «третьих сил», которые способны им противодействовать. Как и Россия,
Соединённые Штаты высоко оценивают роль курдских автономий, несмотря на
противоположную позицию союзника США по НАТО – Турции. Оба государства
разделяют мнение о наличии, а также критической необходимости купирования каналов

371
Опасная стратегия Обамы в Сирии: «ни войны, ни мира» Д Саймс Россия в глобальной политике 2015
372
США больше не настаивают на немедленной отставке Башара Асада https://www.youtube.com/watch?v=x-
PByDQ30KI
поставки углеводородов, в первую очередь в соседнюю Турцию. Недавно
государственный департамент США даже назначил вознаграждение в несколько
миллионов долларов за ценную информацию о локализации торговых потоков. США
также в жёсткой форме призвали Турцию усилить меры безопасности на ряде
приграничных участков. Однако расхождение во мнениях Москвы и Вашингтона
относительно роли политических элит в данном предприятии пока остаётся в силе. Скорей
всего, в случае невыполнения Анкарой озвученных Вашингтоном требований, последнему
придётся усилить давление на Турцию. В русле российско-американского консенсуса о
неизбежности дипломатического решения внутрисирийских разногласий, особенно
громко звучат недавнее признание Б. Обамы об ошибочности военного решения
сирийской проблемы.
Однако, несмотря на наметившиеся ad-hoc сдвиги по сирийской проблематике,
культурно-обусловленное допущение об обратной зависимости демократии и терроризма
вряд ли когда-либо измениться. Наметившиеся черты оппозиционных протестов
практически во всех случаях (напр. Арабская весна, майдан) подавали Вашингтону сигнал
о необходимости активизации в проекции мягкой или жёсткой силы, в том числе, чтобы
не допустить «радикального ответа» подавляемых групп граждан. Позиция Вашингтона о
виновности сирийского режима в эскалации терроризма и насильственного экстремизма
остаётся неизменной, сколько бы ошибок не совершили США. Сирия как
«государственный спонсор» терроризма до сих пор, на ряду с Ираном, числится в «чёрном
списке» Государственного департамента. Таким образом, к следующей
классификационной категории препятствий необходимо отнести разницу в определениях
терроризма, а также разночтение в трактовках его причин, поскольку как было доказано в
предыдущей главе, Россия видит основную причину терроризма в слабости
государственных институтов, в особенности в государствах, которые были подвержены
силовому воздействию со стороны США и их союзников. Что касается определения, то
ещё не задолго до заключения перемирия в публичных заявлениях российских элит очень
часто обвинение за разделение террористов на «плохих» и «тех, с кем можно иметь дело».
На протяжении 2014, а также почти всего 2015 г. данная фраза обуславливалась
контекстном признания правительственных войск Б. Ассада как единственной силы,
способной противостоять исламским фундаменталистам. В. Путин не скрывал, что
основными направлениями «сирийской военной кампании» являются поставки оружия,
оказания авиподдержки, продовольственная помощь правительственным войскам, а также
гражданским лицам, проживающим над подконтрольной ему территории. Таким образом,
главной особенностью российско-американского взаимодействие по Сирии является не
просто расхождение в оценках главенствующих причин, а тот факт, что причиной
терроризма для одной стороны, являлись, по сути действия другой.
Что касается более широкого контекста расхождения в определениях, то, например,
в последнем «Страновом отчёте по терроризму» указано, что власти РФ зачастую
используют своё несовершенное в плане определения групп лиц антиэкстремистское
законодательство как прикрытие (ostensible) с целью преследования «мирных граждан». В
отчёте говорится, что российские законы в сфере противодействия терроризму открывают
широкие возможности для правоприменительных органов. 373 Из положений документа
также следует разница в методах предотвращения терроризма. Так, в соответствии с
отчётом «Россия не использует «риск-ориентированный» подход к противодействию
терроризму, очерняя репутации организации, не имеющие отношения к терроризму или
экстремизму, ставя на них ярлык “иностранный агент”». 374 Что касается методов, то
согласно Д. Суслову, придерживаясь принципа нерушимости государстванного
суверенитета, Россия подвергает критике вышеописанную тактику использования
«дронов», в частности, в Йемене.375 По мнению О. Кулакова, расхождение в определениях
понятия терроризма является главным препятствием совместной борьбы с последним,
поскольку оно открывает возможность для использования понятия в политических целях.
К одной из таких целей, профессор относил желание «задержаться» в Афганистане более
длительный период относительно изначально намеченного на 2014 г. срока полного
вывод войск.376 Вообще, список террористических организаций, признанных
Соединёнными Штатами является намного длиннее, чем аналогичный российский
перечень, состоящий из 24 пунктов. Данная разница может так же обуславливаться
различиями в классификациях террористов, например в российском перечне «Аль-Каида»
является более инклюзивным понятием, тогда как США классифицируют её региональные
представительства в отдельную категорию. Но даже с учётом данной поправки,
совпадающих пунктов не так много. «Точки соприкосновения», как правило,
наблюдаются по организаций имеющих, в большей степени, глобальную политическую
значимость. Наиболее весомым, с т.з. политических последствий расхождением явлется
наличие движения «Хамас» в американском перечне. Достаточно скромный российский
же список во-многом отражает преимущественно «региональный» статус РФ, с т.з.
интересов безопасности, что подтверждается большим количеством организаций,

373
Country Reports on Terrorism 2014 http://www.state.gov/j/ct/rls/crt/2014/
374
Ibidem
375
Suslov D. V. A New Start for Russian-US Counter-Terrorism Cooperation // Valdai International Discussion Club
Publication. 2013
376
международная жизнь - куликов
орудующих, в основном на территории РФ и постсоветского пространства (например,
«Правый сектор»)
Тем не менее, в качестве важной предпосылки сотрудничества в данном вопросе
следует выделить сближение за счёт продолжающегося в 2015 и 2016 г. пополнения
списка международных террористов США чеченскими боевиками. В последнем
«Страновом отчёте…» 2014 года говорится о продуктивном сотрудничестве России и
США в продолжающемся деле «братьев Царнаевых».377 В качестве «сближения
методолгий» следует отметить договорённость на Саммите по противодействию
насильственному экстремизму сосредоточить большее внимание на идеологической
работе по противодействию возможности международного терроризма пополнять свои
ряды за счёт иностранных граждан (foreign fighters), которые как показала практика,
являются наиболее подверженными манипуляции, а также более радикально
настроенными и фанатичными. Примечательно, что в настоящее время усиливается
тенденция к осуществлению терактов терористами-одиночками или малыми группами со
«слабыми связями» с террористическими сетями, например по Интернету. Данная
категория лиц рассматривается лидерами террористических организаций в качестве самых
персептивных субъектов терроризма, и является одним из негативных отражений
«глобального характера» терроризма, требующего глобального подхода к решению
проблемы. Основными методами противодействия, согласованными на саммите ,является
обмен информацией по данным категориям лиц, а также борьба с экстремизмом в сети
«Интернет». Директор ФСБ А. Бортников отметил по результатам саммита, что
значительное число граждан России воюет на стороне ИГИЛ, тогда как со стороны России
будет оказываться необходимое содействие в случае их обнаружения на территории
иностранных гоударств.
Расхождение во взглядах на причины терроризма также открывают также «окно
возможностей» для различных интерпретаций «истинных» намерений государств сквозь
призму «политической экономии» или смещения «баланса сил». Так, например, ряд
американских экспертов уверен, что первостепенными мотивами российского
присутствия являлись, например попытки сорвать налаживание конкурирующих
маршрутов поставок нефти378или газа.379 Широко обсуждается версия об «Ассадовской»
Сирии как о рынке сбыта российского вооружения. Многие, главным образом,
либеральные эксперты небезосновательно (с учётом «крымского прецедента») выдвигают

377
Country Reports on Terrorism 2014 http://www.state.gov/j/ct/rls/crt/2014/
378
Connectivity Wars: Why migration, finance and trade are the geo-economic battlegrounds of the future” //
Retrieved from: URL: http://www.ecfr.eu/publications/summary/connectivity_wars_5064
379
Putin's Gas Attack Is Russia Just in Syria for the Pipelines? Mitchell A.
версию о легитимации «маленькой победоносной войной» слабеющего под гнётом
экономических санкций и низких цен на энергоресурсы «путинского режима», а также
оправдать неоправданно высокие военные расходы в бюджете 2015 г.. Большинство
экспертов-реалистов рассматривало основную задачу России в смещении
внутрисирийского или же регионального «баланса сил». Причём в первом случае многие
эксперты были уверенности в «обречённости» режима Ассада без имевшего место
военного вмешательства. Следуя данной логике, если бы Россия не ввела войска, то ни о
каких мирных переговорах между «кровавым диктатором» и объектом его
«издевательств» ни могло быть и речи. В последнем случае крайне важное значение в
аргументации придавалось укрепляющимся партнёрским отношениям межу Россией и
Ираном.380 Выходя на глобальный уровень, реалисты рассматривали сирийскую кампанию
Путина как способ аккумуляции мягкой силы с целью повышения удельной доли России в
формировании глобальной повестки. В данном случае большое значение в аргументации
уделялось, во-первых, стремлению Путина поскорей выйти из международной изоляции, а
также добиться от евроатлантической группы государств уступок по мало перспективным
«Минским договорённостям». В данном случае, России, в краткосрочном периоде, как
главному и незаменимому «производителю глобального блага» играли на руку все ужасы
серии террористических атак во Франции, Бельгии, Копегагене и др., международной
миграции (причины которой так до конца и не ясны). В качестве дополнительного
инструмента в «балансе мягких сил» использовалось акцентирование первостепенной
роли США в появлении настоящего кризиса глобальной, европейской и ближневосточной
систем безопасности, например в ходе выступления В. Путина на последнем заседании
Генеральной Ассамблеи ООН. В публичной политике РФ немаловажную роль играли и
прецеденты консолидации международного (в.т.ч. и европейского) сообщества при
центральной роли РФ в «торпедировании» инициатив США по применению силы в Ираке
(2003) и Сирии (2013) в СБ ООН. 381 Выдвигались в американском экспертном сообществе
и версии, что целью Путина стала «проверка военной техники в боевых условиях» для
внесения, в случае выявленных неисправностей, необходимых корректив. 382
Ни одна из данных интерпретаций (которые возникают по естественно-
цивилизационным причинам неспособности американской нации в целом трактовать
помощь «регионального гегемона» «кровавому» режиму в терминах настоящей борьбы с
терроризмом) не способствует выходу кооперации на более высокий уровень
относительно тактики «не мешать друг другу в воздухе», вопреки тому, что в ходе

380
The ISIS Crisis Gideon Rose 2015 Foreign Affairs
381
Ibidem
382
совместных учений под эгидой РАПК и СРН немалая синергетическая возможность с
технической точки зрения у сторон имеется. Вплоть до настоящего времени, ни в одном
из опубликованных на сайте Государственного департамента официальных материалов не
упомянут положительный вклад России в борьбе с «общим врагом» на ближнем востоке,
несмотря на неоднократное перечисление достижений в деле освобождения на 40%
сирийских и иракских земель из под контроля радикальных исламистов. Не числится
Россия и в списке из более, чем 60 стран-партнёров США.
Ну, и наконец, помимо некоторых упомянутых выше предпосылок кооперации как
на сирийском треке, так и в целом следует выделить ещё две, пожалуй, наиболее
значимые. Во первых и в-главных, это кризис глобальной безопасности,
предопределяющий расширение как «субъектности», так и «объектности» терроризма
обусловленный даже не столько отсутствием политической воли государств
предпринимать шаги к углублению сотрудничества, или распределением Соединёнными
Штатами «ответственности за глобальное лидерство», настроившее джихадистов в
большей степени против стран Европы, сколько сами объективные процессы
глобализации, имеющие как техническое (каналы проекции ассиметричной силы), так и
апологетическое (столкновение культур, усугубление) измерение в плане способствования
развитию международного терроризма. Существует реальная угроза эскалации
радикального исламизма на близлежащие регионы Средней и Южной Азии, напомним, с
двумя «ядерными» державами. Ситуация усугубляется проблемой ресурсообеспеченности
регионов с постоянно растущим населением, прежде всего, пресной водой. К тому же, в
приграничной с РФ Средней Азии существуют и другие опасности. Смена президентов в
Казахстане и Узбекистане может положить начало периоду нестабильности, в котором
проявятся внутриэлитное напряжение и попытки использовать общественное
недовольство для дестабилизации процесса передачи власти. Вариант «исламизации» как
результата дестабилизации станет более вероятным с укреплением позиций в
Афганистане движения «Талибан». Подверженными потенциальному влиянию Талибана
могут также оказаться Киргизия и Таджикистан. 383 В четвёртых, потенциальная
географическая экспансия субъектности террористической деятельности сопровождается
куда более масштабным расширением, если не сказать, выходом на глобальный уровень,
объектности террористической угрозы. И серия масштабных терактов 2014 – 2015 годов в
Австралии, Во Франции и в Дании и Бельгии – наглядное тому подтверждение.
Вторым фактором является неспособность традиционных союзников США оказать
им ожидаемую «партнёрскую поддержку» в борьбе с негосударственными акторами. Как

383
2016 Андрей Казанцев
пишет Р. Коген в статье «Пустая коалиция. Робкие европейские союзники Вашингтона»,
Соединенные Штаты должны как можно скорей пересмотреть свои будущие ожидания от
союзнических вкладов европейских партнёров.384

384
The Hollow Coalition Washington's Timid European Allies Raphael Cohen 2014
Заключение
Таким образом, исходя из цели и задач настоящей работы, можно сделать следующие
выводы:
• В международном праве отсутствует единое и исчерпывающее определение
понятия «международный терроризм», также не существует магистрального определения,
и даже отправной для него точки вокруг которых мог бы сложиться консенсус
критического большинства профильных экспертов и исследователей. Различные
международные организации, затрагивающие решение вопросов безопасности,
определяют наполненность термина «международный терроризм» исходя из принципов
их деятельности.
• «Международный терроризм», его предпосылки и движущие силы в большинстве
случаев являются объектом многоуровнего (человек – общество – государство – система
МО) и междисциплинарного анализа. Экспертное сообщество едино во мнении
относительно недостаточной изученности данного феномена современной повестки и его
природы, в особенности сквозь призму теории международных отношений, что
характеризуется высокой степенью погрешности результатов исследований во время
прохождения процедур верификации (валидации)
• Согласно теории (нео) реализма международный терроризм (наряду с
транснациональными ОПГ) подпадает под категорию «объективных негосударственных
акторов», коль скоро его атерриториальная , но суверенная легитимность дополняется
отсутствием непосредственной зависимости от политической воли государства\группы
государств (в отличие от тех же ТНК и МНО). Наличие этих двух факторов
«освобождает» террористические организации от сдерживающего фактора структуры
системы международных отношений, что приводит к нарушению механизмов
функционирования последней и увеличению неопределённости и непредсказуемости.
• Либеральная теория международных отношений, согласно которой внешняя
политика во многом обуславливается внутриполитическим развитием придаёт огромное
значение внутриполитическим причинам международного терроризма, к которым,
согласно данной теории можно отнести, например, закрытость альтернативных каналов
выражения политического недовольства в авторитарных и тоталитарных государствах
наряду с неспособностью последних обеспечить лояльность своих граждан. Существует и
ряд других внутригосударвенных причин возникновения террористических движений в
недемократических государствах, заимствованных либеральной ТМО из политологии и
политической социологии. Возможность возникновения организованного терроризма в
странах с эффективной демократией, характеризующихся совершенной
институционально-правовой базой почти отсутствует. Внимание либералов, которые
отодвигают концепцию «вестфальского суверенитета» на задворки истории, приковано и
к таким понятием, как «государственный терроризм», и «террористическое государство»,
для устранения, угрозы которого должна применяться практика коллективизации мер с
целью осуществления «гумманитарной интервенции».
• Консенсус относительно определения терроризма и его причин, а также
уровень взаимного доверия является необходимым условием осуществление всех форм
контртеррорестической кооперации
• Доступ иностранных специалистов к разведывательным системам является
редкой формой взаимодействия и требует продвинутых форм межгосударственного
сотрудничества (стратегическое партнёрство, военный союз)
• Расхождение подходов России и США к концептуализации международного
терроризма, оценки угроз и методов борьбы с последними уходит корнями в особенности
исторического развития и, (в случае с США) неизменяемой государственной идеологии,
лежащей в основе политической идентичности американской нации.
• По вышеупомянутым причинам американский концептуально-философский
подход почти полностью отвечает либеральной парадигме, в то время как РФ придаёт
большее значение незыблемости государственного суверенитета (действия на чужой
территории осуществляются в соответствии с официальным приглашением действующего
правительства или мандатом СБ ООН).
• США активно применяют концепцию «государственного терроризма» и
нелегитимности руководства авторитарного (тоталитарного государства) при
осуществлении гумманитарных интервенций. СБ ООН занимает крайне невысокое место
в иерархии внешнеполитических приоритетов. Демократический транзит по-прежнему
является, самым эффективным способом предупреждения и предотвращения появления
субъектов террористической деятельности.
• США отличается стремлением к односторонности в противостоянии терроризму
с целью избавления транзакционных затрат на согласование повестки и ненужных
уступок. Многосторонний подход применяется, как правило, в случае осознания
экзистенциальной необходимости в мобилизации большего ресурсного потенциала для
скорейшего устранения угрозы либо в том случае, когда продукт и сценарии
урегулирования государства-партнёра всецело совпадают с американскими (как в случае
с Ливией).
 • Российско-американское контртеррористическое взаимодействие по
Афганистану оказало положительное влияние на общий характер отношений, но не
привело к налаживанию стратегического диалога в сфере безопасности, вопреки
ожиданиям многих представителей экспертного сообщества по обе стороны океана.
• Повестка противодействия терроризму почти на 100% определялась США.
Россия лишь оказывала помощь технического характера, инициировав предоставление
ряда объектов военное инфраструктуры на территории ПСП.
• Впоследствии картина сотрудничества на Афганском направлении
представлялась всё более турбулентной, несистемной и непредсказуемой, тем не менее, в
период администрации Б. Обамы снова обозначились основные направления
сотрудничества
• Российско-американское взаимодействие в период нахождения у власти
администрации Б. Обамы (до украинского кризиса) характеризовалось следующими
чертами:Создание в период «перезагрузки» РАПК как основного института углубления
двустороннего сотрудничества по борьбе с терроризмом, эффективное совершенствование
старых и создание новых механизмов взаимодействия. Проведение серии совместных
учений («Бдительный орёл», «Бдительное небо»). Расширение доступа к оперативной
информации спецслужб, эффективная координация действий в вычислении и задержании
братьев Царнаевых. Относительное сближение подходов к определению терроризма,
расширение контртеррористического сотрудничества даже в период «мини-кризиса»
российско-американских отношений в 2012 – 2013.
.После известных событий на Украине, политика США характеризовалась
следующими чертами: Сохранение негативного влияния общего контекста
взаимодействия, политика «сдерживания» России закреплена в основополагающих
стратегических документах. Увеличение удельной доли антироссийски настроенных элит
в США. Позиция американских союзников на Ближнем Востоке не совместима с
российской повесткой урегулирования сирийского конфликта. Консолидация позиций
региональных союзников – основная задача в урегулирования сирийского конфликта как
необходимого условия противостояния ИГИЛ и пр. террористическим группировкам.
Наблюдается идеологически-обусловленное преувеличение степени американской угрозы
российскими элитами
Основные препятствия взаимодействия в настоящий момент исходят из
разночтений в определениях терроризма и причин прибегания к данному виду
политической борьбы, а также в оценках угроз и методов устранения последних, общего
политик обеих стран.
 Необходимость кооперации обуславливается, в первую очередь, ростом глобальной
угрозы, но также и ослаблением системы союзов США как единого консолидированного
актора в борьбе с терроризмом. Сближение обуславливается и нахождением
дипломатического метода решения сирийской проблемой, вовлечением США в борьбу с
чеченским терроризмом и пр. специфическими факторами