Текст № 1

(1)Одна из газет обратилась ко мне с просьбой поделиться раздумьями о школьном обучении -

проблеме, которая, несомненно, принадлежит к самым важным и сложным проблемам нашего времени.
(2)Я приветствую всякий деловой и конструктивный разговор о школе. (3)Я с интересом читаю статьи
об организации учебного процесса, о программах, о профессиональной ориентации учащихся, но
первейшая роль в школьном деле, конечно же, принадлежит учителю. (4)Именно от его таланта, от
масштабности и богатства его личности, от его душевной щедрости во многом зависит духовный
климат школы, нравственный тип человека, который она выращивает. (5)И тут мне хочется вспомнить
об Алексее Фёдоровиче Калинцеве - моём незабвенном учителе.
(6)Всё поражало нас, школьников, в этом немолодом уже человеке. (7)Поражали
феноменальные по тем далёким временам знания, поражала неистощимая и в то же время спокойная,
целенаправленная энергия, поражал даже самый внешний вид его, всегда подтянутого, собранного,
праздничного. (8)Никогда не забуду свою первую встречу с Учителем.
(9)Был мартовский воскресный морозный и ясный день 1934 года, и я, четырнадцатилетний
деревенский паренёк, с холщовой сумкой за плечами, в больших растоптанных валенках с ноги
старшего брата, впервые в жизни вступил в нашу районную столицу - Карпогоры. (10)Тогда это было
обыкновенное северное село, по мне в нём всё казалось удивительным: и каменный магазин с
железными дверями и нарядной вывеской, и огромное, по тогдашним моим представлениям, здание
двухэтажной школы под высоким, мохнатым от снега тополем, где мне предстояло учиться, и
необычное для моей родной деревни многолюдье на главной улице. (11)Но, помню, всё это вмиг
забылось, перестало для меня существовать, как только я увидел Алексея Федоровича.
(12)Он шёл по снежному утоптанному тротуару один-единственный в своем роде - в
поскрипывающих на морозе ботинках с галошами, в тёмной фетровой шляпе с приподнятыми полями,
в посверкивающем пенсне на красном от стужи лице, и все, кто попадался ему навстречу -пожилые,
молодые, мужчины, женщины, - все кланялись ему. (13)А старики даже шапку с головы снимали. (14)И
он, всякий раз дотрагиваясь до шляпы рукой в кожаной перчатке, отвечал: «Доброго здоровья! Доброго
здоровья!»
(15)Такого я ещё не видывал. (16)Не видывал, чтобы в наши лютые морозы ходили в ботинках,
в шляпе, чтобы все от мала до велика так единодушно почитали человека.
(17)Да, Алексей Фёдорович умел поддержать своё реноме народного учителя: самая обычная
прогулка по райцентру у него превращалась в выход, но, конечно, великую любовь и уважение к себе
моих земляков он снискал прежде всего своим безответным, поистине подвижническим служением на
ниве народного просвещения.
(18)Мысль, которая сама собой напрашивается, когда я обращаюсь к светлой памяти моего
незабвенного Учителя, - мысль, впрочем, не новая, - о пополнении нынешней армии учителей
мужчинами. (19)Сейчас можно услышать: дисциплина в школе упала, авторитет учителя пошатнулся.
(20)Общеизвестно: школа - зеркало общества. (21)Но ясно и другое: многие проблемы современной
школы связаны ещё и с тем, что она по своему преподавательскому составу стала, в основном, женской.
(22)С моей точки зрения, это придает одностороннее направление всему школьному' воспитанию.
(23)Великое дело - школа. (24)Нет в нашем обществе фигуры более важной, чем учитель. (25)И
как тут не вспомнить слова моего старого Учителя, который любил в торжественные минуты говорить:
(26) - Учитель - это человек, который держит в своих руках завтрашний день страны, будущее
планеты.
(по Ф. А. Абрамову)

Текст № 2
(1)Каким образом Пирятинский раздобыл для своей школы такого педагога, как Титов,
остаётся загадкой. (2)А теперь и не спросишь...
(3)Было известно, что у него есть основная, помимо школы, работа — редактора. (4)Но,
видимо, педагогика влекла. (5)И он взял себе один класс, чтобы провести в нём литературу от восьмого
до десятого. (6)Я оказался именно в этом классе. (7)Судьба!
 (8)Для знакомства Сан Саныч дал нам домашнее задание: описать самое памятное впечатление
минувшего лета.
(9)То лето я провёл на море, на Чёрном, в Кобулети под Батумом. (10)Кто о чём, а я решил
рассказать о море.
(11)О лаврах Айвазовского в прозе мечтать, конечно, не приходилось, но, как выяснилось,
вообще все трудности предусмотреть сложно. (12)Банальностей типа «море было большое», а тем
более «море смеялось» мне удалось избежать, но всё-таки за сочинение я получил от Сан Саныча
полновесный кол, то есть единицу, то есть хуже некуда. (13)Была и разборчивая резолюция красным:
«Сочинение интересно попыткой описать море, очень много ошибок».
(14)Воспроизводя на бумаге впечатления от морских красот, я умудрялся обходиться без
запятых. (15)Некоторые, правда, стояли, но не на тех местах, где бы им следовало стоять.
(16)Лучше всех тогда написал Коля Борох. (17)Его сочинение Сан Саныч даже зачитал вслух.
(18)Сейчас Николай — известный в стране экономист, профессор в Высшей экономической школе.
(19)А тихий Серёжа Дрофенко вообще о своих летних впечатлениях рассказал стихами. (20)Потом он
тоже стал известен: возглавлял отдел поэзии в журнале «Юность».
(21)Однажды Сан Саныч появился перед нами с большой стопой книг. (22)Водрузил их на
кафедре. (23)Там оказались «Хаджи Мурат», «Обрыв» Гончарова, Писарев, «Грибоедов и декабристы»
Нечкиной и много другого, что не входило в список для обязательного школьного прочтения.
(24)"Сейчас каждый возьмёт по одной из этих книг, — сообщил Сан Саныч. — (25)Прочитаете
— передадите дальше. (26)Будете обмениваться. (27)До конца года всем надо прочитать всё. (28)А
весной получите по книге в подарок«.
(29)Весной мне достались «Поэты пушкинской поры» — томик салатного цвета в твёрдом
переплёте. (30)Он и сейчас у меня.
(31)Ну а дальше отцу выделили квартиру в офицерском доме на Хорошёвке, и мы наконец
смогли покинуть армейскую гостиницу на площади Коммуны. (32)Пришлось прощаться и с Марьиной
Рощей, и с её 607-й школой — не таскаться же через всю Москву! (33)Но ещё целый год потом я
регулярно приезжал в старую школу на уроки Сан Саныча.
(34)Но почему позже — после школы, после университета — я так ни разу и не позвонил ему?
(35)Одно время в десять вечера грозный голос из телевизора спрашивал: «Ваши дети дома?!»
(36)Никогда не спрашивают: «Вы позвонили своим старикам?»
(37)Надо было прожить некороткую жизнь, чтобы понять, как это важно. (38)Такой звонок,
думается, очень важен не только для того, к кому обращён, но и для звонящего. (39)Упущенная
возможность сделать твоему старику хотя бы малое добро потом навсегда поселится в тебе
пульсирующей болью: будет то затихать, то возникать снова. (40)Понял это только сейчас, с очень
большим опозданием...
(41)Доброе слово вослед Сан Санычу я всё-таки послал. (42)Как сумел.
(43)Он выведен под своим подлинным именем — Александр Александрович Титов — в
полнометражном художественном фильме «Лидер». (44)Там десятиклассник Боря Шестаков,
перешедший в новую школу, убегает в старую — на уроки своего любимого учителя литературы.
(По Д. Орлову)
Даль Константинович Орлов (род. в 1935 г.) — киносценарист, заслуженный деятель искусств
РСФСР.

Текст № 3
(1)Борис Борисович Стах создал в нашей школе — для старшеклассников — кружок любителей
литературы. (2)Уроки уроками, но литературу предстоит ещё полюбить. (3)Да, полюбить! (4)Меня
назначат секретарём кружка, доверят ведение протоколов заседаний. (5)Я ещё не любитель литературы,
но какие-то проблески замечены во мне учителем. (6)Ну что же, я буду писать протокол, с каким-то
непонятным мне трепетом, с несвойственным мне усердием занесу на бумагу — своими словами (это
важно — своими!) — высказываемые кем-то суждения, мысли, буду оспаривать эти мысли и что-то
домысливать от себя.
 (7)Протокол заседания — тоже литературный жанр, он отмечен знаком личности протоколиста,
ежели таковая личность проклюнулась в нём. (8)К устной полемике с кем-либо я ещё не готов, я ещё
мальчик, подросток, но я пишу протокол. (9)3аписывать чужие мысли мне скучно. (10)Мне хочется
написать мои мысли. (11)А как интересно к тому же сделать словесный набросок-портрет того или
другого члена кружка, любителя литературы, вдруг загореться его искренностью или поймать на
фальши! (12)Итак, я учусь писать, складывать одно слово с другим таким образом, чтобы подспудное
моё «я», угнетённое, заторможенное отроческой робостью, наконец нашло выход себе — в словах.
(13)Учитель литературы и русского языка учил меня читать книги, и ещё он учил меня писать,
мало-помалу вводил в магический мир слов, где ни одно слово не произносится, то есть не наносится
на бумагу просто так, без смысла, без толку. (14)Написанные твоею рукою слова могут вдруг
пригодиться тебе, как дружки-товарищи, как добрая твоя бабушка, как не найденная ещё тобой подруга,
как учитель, как табель успеваемости, где выставлены оценки по всем дисциплинам. (15)И — слово за
слово — я начал писать мой дневник: вначале прожить день, как проживётся, — кому-то солгать, перед
кем-то струсить, кого-то обидеть, чего-то не сделать; можно даже и понравиться себе, хотя в отрочестве
это редко бывает. (16)Потом взять в руки перо, раскрыть тетрадку — и взвесить прожитый день,
разобраться, кто же ты есть-то на самом деле. (17)И жёстко (но не больно) себя осудить. (18)3аслужил
— так и похвалить, обязательно пожалеть.
(19) Г1ридёт время, и учитель словесности Борис Борисович Стах, человек с умным лицом, со
лбом мыслителя, с боевыми орденами на кителе цвета хаки (вскоре он сменит китель на штатский
костюм и ордена тоже снимет), однажды мне скажет, сохраняя на лице всегда присущее ему выражение
крайней серьёзности этого момента, как и всякого другого момента переживаемой нами жизни:
— Вы написали действительно замечательную вещь, талантливую вещь...
(20) Впервые заслуженная похвала от высокочтимого мною учителя прольётся елеем мне на
душу. (21)Всё моё существо переполнится чем-то дурманящим, сладостным, духоподъёмным, словно
газом гелием: ещё немножко — и улечу.
(22)Это я написал сочинение на заданную учителем свободную тему: «За что я люблю мой
город». (23)Прежде чем написать, долго думал, за что я его люблю. (24)То есть вначале спросил у себя:
«Что такое любовь?» (25)«Наш город — всеми любимый, это общеизвестно. (26)Но есть ли в
общеизвестной любви-любовании нечто такое, моё? (27)Где кончается общая и начинается моя —
единственная — любовь к моему городу? (28)Я ходил по истоптанным до меня миллионами ног
набережным, мостам, проспектам, переулкам, следил за собою: в каком месте вдруг вздрогнет душа?
(29)Почему? (ЗО)Набережные, мосты, проспекты и переулки сами по себе, конечно, были хороши, но
никакого вздрагивания в душе не происходило до тех пор, пока не включилась память...
(31)Вот здесь я шёл когда-то, во мраке затемнённого, забывшего об уличном свете города, и
вдруг... (32)Вдруг загорелись лампочки на столбах. (33)Их свет был робкий, прищуренный,
просыпающийся. (34)Но душа моя затрепыхалась. (35)Такой восторг переживают жители Севера, после
долгой полярной ночи встретив первый солнечный луч. (Зб)Пятнадцатого октября 1944 года в нашем
городе сняли затемнение. (37)Вот отсюда, с этого места я вдруг увидел желтеющие липы на бульваре,
гранитный парапет над неспокойной чёрной водой, лица домов, измученные войной и просветлевшие,
шпили и купола, далеко на все стороны разбегающиеся приветные огоньки вдруг ожившего города.
(38)И запомнил. (39)Это осталось со мною. (40)Это — моё.
...(41)Вот здесь, на этом проспекте, стеснённый в толпе, у которой, казалось, одно на всех
жарко бьющееся сердце, я видел, как шли через город наши войска весной 1945 года: безмерно
счастливые, усталые и загорелые, пропылённые лица солдат, отрочески-ясноглазые улыбки
лейтенантов — и цветы, цветы, цветы, букеты сирени на головы, на плечи наших спасителей.
...(42)На этой площади я праздновал праздник Победы, вбирал в себя гром салюта, всполохи
ракет, коловращение тысяч людей, соединённых одним восторгом. (43)И каменный столп посередине
площади, поставленный в честь другой победы, но всё равно — Победы...»
(44) Я находил в себе любовь и подбирал к любви, как подбирают по слуху музыку, её
выражающие слова.
(45) Учитель словесности похвалил моё сочинение «За что я люблю мой город».
(46)Похвалу я запомнил, она подводила под чем-то черту, с неё началось что-то другое.
 (47)А на выпускном экзамене я получил пятёрку за сочинение. (48)Малость поплавал на
физике и химии, но всё-таки удостоился серебряной медали. (49)С серебряной медалью меня приняли
без экзаменов в университет.
(По Г.А. Горышину*)
*Глеб Александрович Горышин (1931 —1998) — советский прозаик.

Текст № 4

(1)Мне суждено было сделаться народным учителем в самое лихое время жизни... (2)Место
моего назначения, бывшее имение Барышниковых Алексино, находилось в глубине уезда. (3)Дом —
дворец, громадное каменное здание стиля александровского ампира — стоит на берегу прекрасного
озера, окружённого парками. (4)Именно здесь находилась школа второй ступени, в которую я и
определился.
(5)Нас было всего только четверо преподавателей: всей математикой занималась эта
болезненная, но неутомимая работница просвещения Елена Сергеевна, естественной историей —
сестра её, Александра Сергеевна; историей культуры занимался студент, сын местного сапожника
Сергей Васильевич Кириков, и словесностью — я. (6)Вся руководящая роль была у Елены Сергеевны,
мы только ей помогали.
(7)Много пришлось бы рассказывать, как мы среди дремучих лесов синели в классах от холода,
как добывали всей школой в лесу дрова, как приходилось на третий этаж таскать вязанки дров и
отапливать музей усадебного быта.
(8)Тогда на заседаниях всерьёз обсуждались вопросы, например, такие, нельзя ли бумагу
заменить берестой или писать стилетом на струганых дощечках.
(9)Самое ужасное, что великое наше духовное дело упиралось своей райской вершиной в
самое пекло ада материального и постоянно палило себе молодые ростки, но зато как же незабываемо
прекрасны остаются навсегда моменты признания отдельными крестьянами учительского труда.
(10)Раз осенью в холодный моросливый день меня встретил один крестьянин — его звали
Ефим Иванович Барановский — и ужаснулся, что я иду на босу ногу в дырявых резиновых калошах;
сам он ехал в город на базар с возом. (11)Поздно ночью — слышу я, кто-то стучится ко мне в музей,
открываю и вижу: весь серый от дождя, с новыми сапогами в руках стоит Ефим Иванович и говорит
мне, передавая подарок, парадными своими словами:
(12) — Категорически вам сочувствую, потому что взять вам нечего.
(13) Да, я знаю, как доставались ему эти пуды ржи, отданные им за сапо¬ги, и что значил этот
подарок! (14)Но мало того, передав мне сапоги, он ещё сказал:
(15)— Вы не думайте, что помрёте с голоду, этого я не допущу, вы только учите, а душу вашу я
подкормлю.
(По М. Пришвину)

Текст № 5

(1)Чувствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудитория. (2)За 30 лет я не
привык к этому чувству и испытываю его каждое утро. (3)Я нервно застёгиваю сюртук, задаю Николаю
лишние вопросы, сержусь... (4)Похоже на то, как будто я трушу, но это не трусость, а что-то другое,
чего я не в состоянии ни назвать, ни описать.
(5)При моем появлении студенты встают, потом садятся, и шум моря внезапно
стихает.(6)Наступает штиль. (7)Я знаю, о чём буду читать, но не знаю, как буду читать, с чего начну и
чем закончу. (8)В голове нет ни одной готовой фразы. (9)Но стоит мне только оглядеть аудиторию и
произнести стереотипное «в прошлой лекции мы остановились на...»,как фразы длинной вереницей
вылетают из моей души и — пошла писать губерния! (10)Говорю я неудержимо быстро, страстно и,
кажется, нет той силы, которая могла бы прервать течение моей речи. (11)Чтобы читать хорошо, то есть
нескучно и с пользой для слушателей, нужно, кроме таланта, иметь ещё сноровку и опыт, нужно
обладать самым ясным представлением о своих силах, о тех, кому читаешь, и о том, что составляет
предмет твоей речи. (12)Кроме того, надо быть человеком себе на уме, следить зорко и ни на одну
секунду не терять никого из поля зрения.
(13)Хороший дирижёр, передавая мысль композитора, делает сразу двадцать дел: читает
партитуру, машет палочкой, следит за певцом, делает движение в сторону то барабана, то валторны.
(14)То же самое и я, когда читаю. (15)Предо мною полтораста лиц, непохожих одно на другое, и триста
глаз, глядящих мне прямо в лицо. (16)Цель моя — победить эту многоголовую гидру. (17)Если я
каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени её внимания и о силе разумения, то
она в моей власти. (18)Другой мой противник сидит во мне самом. (19)Это — бесконечное
разнообразие форм, явлений и законов и множество ими обусловленных своих и чужих мыслей.
(20)Каждую минуту я должен иметь ловкость выхватывать из этого громадного материала самое
важное и нужное и так же быстро, как течёт моя речь, облекать свою мысль в такую форму, которая
была бы доступна разумению гидры и возбуждала бы её внимание, причём надо зорко следить, чтобы
мысли передавались не по мере их накопления, а в известном порядке, необходимом для правильной
компоновки картины, какую я хочу нарисовать. (21)Далее я стараюсь, чтобы речь моя была
литературна, определения кратки и точны, фраза возможно проста и красива. (22)Каждую минуту я
должен осаживать себя и помнить, что в моём распоряжении имеются только час и сорок минут.
(23)Одним словом, работы немало. (24)В одно и то же время приходится изображать из себя и учёного,
и педагога, и оратора, и плохо дело, если оратор победит в вас педагога и учёного, или наоборот.
(25)Читаешь четверть, полчаса и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, один
полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнётся своим мыслям... (26)Это значит, что
внимание утомлено. (27)Нужно принять меры. (28)Пользуясь первым удобным случаем, я говорю
какой-нибудь каламбур. (29)Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится
ненадолго гул моря... (30)Я тоже смеюсь. (31)Внимание освежилось,и я могу продолжать.
(32)Никакой спорт, никакие развлечения и игры никогда не доставляли мне такого
наслаждения, как чтение лекций. (33)Только на лекции я мог весь отдаваться страсти и понимал, что
вдохновение не выдумка поэтов, а существует на самом деле. (34)Это было прежде. (35)Теперь же на
лекциях я испытываю одно только мучение. (36)Не проходит и получаса, как я начинаю чувствовать
непобедимую слабость в ногах и в плечах; сажусь в кресло, но сидя читать я не привык; через минуту
поднимаюсь, продолжаю стоя, потом опять сажусь. (37)Во рту сохнет, голос сипнет, голова кружится...
(38)Чтобы скрыть от слушателей своё состояние, я то и дело пью воду, кашляю, часто сморкаюсь, точно
мне мешает насморк, говорю невпопад каламбуры и в конце концов объявляю перерыв раньше, чем
следует. (39)Но главным образом мне стыдно.(40)Мои совесть и ум говорят мне, что самое лучшее, что
я мог бы теперь сделать, — это прочесть мальчикам прощальную лекцию, сказать им последнее слово,
благословить их и уступить своё место человеку, который моложе и сильнее меня.
(41)Но у меня не хватает мужества поступить по совести. (42)К несчастию, я не философ и не
богослов. (43)Как 20-30 лет назад, так и теперь, меня интересует одна только наука. (44)Испуская
последний вздох, я всё-таки буду верить, что наука — самое важное, самое прекрасное и нужное в
жизни человека, что она всегда была и будет высшим проявлением любви и что только ею одною
человек победит природу и себя. (45)Вера эта, быть может, наивна и несправедлива в своём основании,
но я не виноват, что верю так, а не иначе;
победить же в себе этой веры я не могу.
(По А. П. Чехову*)
* Антон Павлович Чехов (1860-1904) — русский писатель, автор рассказов, повестей,
драматических произведений.

Текст № 6

(1)В одной из недавних телепередач, где велась бурная дискуссия о проблемах

современного образования, модная телезвезда разразилась гневной тирадой в адрес
учителей. (2)По её твёрдому убеждению, все они —это люди несостоявшиеся, неудачники,
проигравшие борьбу за успех, они пришли в школу единственно для того, чтобы отомстить
бедным детям за свою сломанную судьбу. (З)Признаюсь: меня, человека уже пожилого,
выросшего в послевоенные годы, эти слова ошеломили, будто бы какой-то нечестивец посмел
прилюдно надругаться над святыней. (4)В первый момент мне показалось, что происходящее
— сцена из какого-то фильма и телезвезда просто-напросто играет отрицательную роль.
(5)Но, к сожалению, это был не фильм, и, к ещё большему сожалению, почему-то никто из
публики не счёл возможным сказать хоть слово в защиту учителей.
(6)...Шёл апрель 1947 года. (7)Мы, разлучённые войной со своими отцами, росли без
царя в голове, не признавая ни законов, ни правил. (8)Голод, постоянные лишения, суровые
жизненные условия — всё это наложило свой отпечаток на наши характеры. (9)Тогда
считалось нормальным всячески показывать своё пренебрежение к учителям, и чем более
дерзко ты себя вёл, тем больше тебя уважали в мальчишеской компании.
(10)Учитель физики Иван Васильевич Матвеев пришёл к нам в седьмой класс.
(11)Ходил он медленно, с усилием опираясь на палочку, и когда нечаянно задевал раненой
ногой угол парты, то лицо чуть заметно вздрагивало от боли.
(12)В конце месяца он, получив расчёт, возвращался с работы. (13)Его встретила
местная шпана, чтобы отобрать деньги. (14)Учитель, невысокий крепыш, переложил палочку
из правой руки в левую, затем двумя пальцами —указательным и средним — легонько стукнул
главаря по верхней губе. (15)Тот рухнул на землю, учитель посмотрел на оцепеневших
разбойников и поковылял дальше. (16)Весть о том, что учитель шутя расшвырял целую банду,
моментально разнеслась по всему городку, а поскольку Иван Васильевич вёл физику в нашем
классе, то все семиклассники в той или иной мере считали себя сопричастными этому
подвигу. (17)Мы даже освоили несколько характерных жестов своего учителя, говорить стали
медленно, протяжно, видом своим показывая, что учитель поделился с нами секретными
приёмами и теперь не приведи Бог кому-нибудь нас обидеть.
(18)Однажды я увидел, как Иван Васильевич, спускаясь со школьного крыльца, подал
руку идущей следом учительнице математики. (19)Та смущённо покраснела и поблагодарила
физика. (20)В тот же день, повинуясь безотчётному желанию во всём походить на учителя, я
подал руку своей маме, когда она переходила по шаткой лесенке через теплотрассу. (21)Мама
удивлённо улыбнулась, потом обняла меня и сказала, ласково глядя повлажневшими глазами:
«Спасибо, милый! (22)Ты у меня уже совсем большой!»
(23)Стараясь казаться взрослыми, табаком мы начали баловаться чуть ли не с шести
лет. (24)Но, когда поняли, что наш учитель не курит, многие, в том числе и я, оставили эту
вредную привычку. (25)Как-то раз Петька Фёдоров ругнулся матом — дело обычное для нас.
(26)Иван Васильевич, услышав неприличное слово, шёпотом сказал Петьке:
(27)— Это называется мужская слабость.
(28)С той поры я старательно избегал нецензурных слов в своей речи...
(29)Мысленно оглядываясь на прожитые годы, я понимаю, как много правильного,
мудрого и необходимого подарил мне этот великий человек. (30)Даже сегодня мне ещё
хочется держаться за его крепкую руку, которая ведёт меня по дороге жизни.
(По Е.А. Лаптеву)*
* Евгений Александрович Лаптев (род. в 1936 г.) — писатель-публицист.