Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
(гл. 7)
Рональд Бриттон
Осенний лес мне так прорек:
Коль Бог есть Бог, то он не добр.
А если добр, то он не Бог.
времени отношение Эго к Супер-Эго вышло на первый план в его размышлениях. Вот что он
пишет о «нарциссическом типе»: «здесь нет напряжения между Эго и Супер-Эго (и
рассматривая этот тип, вы вряд ли сможете предположить существование Супер-Эго)» (ibid.,
p. 218). Напряжения нет, на мой взгляд, потому, что человек считает, что он и есть тот Эго-
идеал, которого жаждет Супер-Эго. Это приводит к характеру, который, кажется, не
обладает Супер-Эго вообще. Если обратиться к религиозной сфере, здесь приходят на ум
слова из Евангелия от Матфея: «И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой
возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3: 17). В соответствующем разделе
христианской теологии абсолютную тождественность Бога-отца и Бога-сына необходимо
согласовать с их явленным различием. Это проделывается с помощью формулы «Отец и Сын
— две личности одной Божественной природы». «Я и Отец — одно», — говорит Христос
(Ин. 10: 30), но в то же время далее он уточняет: «Отец Мой более Меня» (Ин. 14: 28). С
точки зрения анализа, идеал-Эго в своем младенческом совершенстве тождественно
совершенству Эго-идеала, основанного на совершенстве родительском. Комментарий
Фрейда: если бы у него были только такие пациенты, он бы не открыл Супер-Эго, — здесь
вполне справедлив. А что, если Супер-Эго, с которым происходит такая абсолютная
идентификация, оказывается не божественным, а обладает агрессивным, деструктивным
характером? Личность, которая при этом появится, скорее всего будет разрушителем,
свободным от всякой вины и действующим заодно с внутренним разрушительным богом.
К 1930-му году прочно укрепилось понятие о Супер-Эго в качестве средоточия
совести, и подчеркивалась его карающая природа. Теперь Фрейд объяснял агрессию Супер-
Эго проекцией маленьким ребенком агрессии на его родительских предшественников,
признавая за этой идеей приоритет Мелани Кляйн (Freud, 1930a, p. 130). Итак, терминология
как будто бы прояснилась. Однако я думаю, что путаница в терминах и источниках носит не
просто семантический или исторический характер, но отражает сложную внутреннюю
ситуацию, в которой эти различные внутренние репрезентации находятся в некотором
взаимоотношении и могут иногда конкурировать за статус. Клиническая сложность
возрастает, когда мы добавляем понятие проективной идентификации к понятию
интроективной идентификации, но тем самым может достигаться большая ясность теории.
Теперь фраза Фрейда «совершенство, которое ребенок им [родителям] приписывал»
получает новое значение. Добавление проективной идентификации может свести воедино
два заявленных источника идеала. Если мы принимаем, что ребенок посредством
проективной идентификации приписал уже существующую фантазию об идеальной самости
родителям, а затем интроецировал получившуюся модель, идеал самости и родительский
идеал оказываются одним и тем же. Слова Христа «верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне»
4
предложили единственное решение: чтобы защититься от Бога, человек должен быть чист и
прав. Иными словами, они указали на обсессивный выход: страшиться преследования Супер-
Эго, то есть заниматься бесконечным очищением и проверкой себя.
«Почему вы не сжалитесь надо мной, но говорите, что если я буду праведен, Бог
восстановит меня», — возопил к ним Иов. А Богу он говорит: «Хотя бы я омылся и снежною
водою и совершенно очистил руки мои, то и тогда Ты погрузишь меня в грязь» (Иов 9:30–
31). Провоцируемый своими утешителями, Иов повторяет, что Бог истребляет и праведных,
и грешных, но все же не проклинает Господа и не отрекается от него. Иов продолжает
верить, что Бог всемогущ, и не заявляет, что он плохой бог или злой дух. Однако при этом
Иов призывает Бога оправдаться в содеянном в отношении него. Теперь Иов жалуется, что
Бог остается безмолвным и невидимым, и он не верит, что Господь слышит его.
Ключевой момент всей истории наступает, когда Иов восклицает: «страх Его да не
ужасает меня, — и тогда я буду говорить». Он решился высказать вслух свои мысли.
«Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали моей; буду говорить в горести души
моей», — таковы его слова, и он всерьез призывает Бога оправдаться:
«Я буду говорить, что бы ни постигло меня. Для чего мне терзать тело мое зубами
моими и душу мою полагать в руку мою? Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал
бы только отстоять пути мои пред лицем Его!» (Иов 13:13–16).
Жалуясь, Иов начинает намекать, что Бог несовершенен, что он не способен
сочувствовать, что он меньше, чем человек:
«Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет
нечестивых посылаешь свет? Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит
человек? Разве дни Твои, как дни человека, или лета Твои, как дни мужа, что Ты ищешь
порока во мне и допытываешься греха во мне, хотя знаешь, что я не беззаконник, и что
некому избавить меня от руки Твоей?» (Иов 10, 3–7).
Иов начинает характеризовать Бога как безжалостного, неспособного меняться: «Но
Он тверд; и кто отклонит Его? Он делает, чего хочет душа Его». Для человека это были бы
серьезные недостатки.
И тут Елиуй, молодой человек, возможно, некий аналог юного и исполненного веры
Иова, начинает говорить как бы от Бога. Он заявляет, что ведает лучше Иова и его зрелых
утешителей, поскольку не опыт делает мужей мудрыми, но близость к Богу. Далее он
говорит, что Бог не нуждается в оправдании, поскольку он больше человека и невыразим:
«Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз». Один из аргументов юного
защитника Бога заключается в том, что для Бога несущественно, что думает Иов; все это
просто неверно. Подвергая Иова испытанию, Бог потребовал от него беспрекословного
7
Именно таков, на мой взгляд, был случай г-на Р., которому необходимо было
серьезное аналитическое лечение, чтобы достичь «позиции Иова»: стать судьёю
собственного Супер-Эго. До того г-на Р. терзало внутреннее суждение, гласящее, что он
неполноценный; уже само по себе это суждение калечило его, поскольку из-за него он с
9
трудом верил в свои способности. В анализе он дал понять, что идея о его ущербности не
была его реальным представлением о себе, но он чувствовал себя отягощенным ею. Кроме
того, он бы мог сказать вместе с Иовом: «Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь
на меня». Он находился в точности на той позиции, которую описывал Фрейд в «Я и Оно», и
это проявилось в переносе. Он считал, что я говорю «ты должен быть таким же, как я», и в то
же время — «ты не смеешь быть таким же, как я». Бог Иова говорит, что он создал человека
по собственному образу и подобию; Уильям Блейк изобразил это в своей иллюстрированной
версии Книги Иова, расположив совершенно одинаковых Бога вверху и Иова внизу на
первом рисунке. Однако суть прений Бога с Иовом заключается в том, что Иову запрещается
даже думать о том, что он хоть отдаленно подобен Богу. Г-н Р. чувствовал себя ущербным,
потому что никогда не мог удовлетворить желания своей матери. Она основала свой Эго-
идеал на [образе] своего отца и жила разочарованной в том, что она женщина. Пациент,
будучи ее сыном, чувствовал, что что-то в нем ей не нравится, и в то же время между ними
существует сходство, основанное на некоем общем изъяне. Также он чувствовал, что не
должен радоваться своей возникающей мужественности, поскольку это вознесло бы его над
матерью.
Г-н Р., ученый-биолог среднего возраста, обратился ко мне за анализом несколько лет
назад, поскольку испытывал беспокойство, депрессию и не мог жить полноценно. Ранее он
проходил психотерапию, которая прекратилась, когда его терапевт уехала за рубеж. Он же
остался с ощущением неудачи и не в состоянии понять, что он думает о своем бывшем
терапевте.
Г-н Р. был счастливо женат, имел троих детей и хорошую работу в избранной им
академической области. Однако несмотря на свою высокую квалификацию и очевидную
компетентность он считал себя худшим специалистом, чем его коллеги, и в
профессиональном плане не был в себе уверен. В частности, хотя он написал докторскую
диссертацию, он никогда не публиковался по своей специальности. Когда мы приступили к
анализу, мне стало понятно, что более всего в жизни ему причиняли беспокойство
отношения на работе. В частности, он показался мне запуганным своими коллегами-
женщинами, даже в тех случаях, когда ему надлежало исполнять ведущую роль. Если он
защищал свои собственные идеи, то становился чрезвычайно тревожным, опасаясь некого
ужасного неопределенного возмездия. Несмотря на свои выдающиеся аналитические
способности, он не связывал эти вспышки страха перед своими коллегами с теми скромными
попытками самоутверждения, что им предшествовали. И хотя передо мной он эту связь
раскрыл, сам, казалось, оставался в неведении относительно непосредственного источника
своих тревог.
10
интерпретации г-н Р. повторял в пересказанном виде, при этом слегка видоизменяя то, что я
считал проясняющими комментариями, так что они превращались в придирчивую критику
или выражение неудовольствия им — что он с готовностью принимал. Иными словами, в
своей душе он выстраивал такие взаимоотношения со мной, в которых подчинялся
критичному, придирчивому аналитику и чувствовал себя удрученным и недооцененным,
тихо жалуясь, но при этом уступая. Похоже, это было его «психическое убежище» (Steiner,
1993). Особенно интересным тут выглядит то, что это убежище было местом не иллюзорной
удовлетворенности, но неудовлетворенности, поддерживаемой на терпимом уровне. Это
было не место удовольствия, но место безопасности.
Но так как анализ прогрессировал, пациент был вытолкнут из этого анклава и стал
более тревожным; он боялся, что я буду нападать на него на сеансах за самонадеянность.
Если это чувство ослабевало, и он ощущал поддержку с моей стороны, он начинал бояться,
что я подвергаю его ужасной опасности на работе со стороны других людей, требуя от него
большего самоутверждения. На эту пугающую ситуацию пролил свет сон, относящийся к
описываемому периоду. В этом сне он работал со своей группой, в которую входили только
женщины во главе с г-жой Х. Он что-то рассказывал группе, и вдруг понял, что не вполне
одет и его пенис открыт взглядам; тогда он пытался прикрыть свой половой орган
бумагами.
Его ассоциации на этот сон сначала касались отношения к г-же Х. на работе, а затем
покрывающих воспоминаний его детства, которые я уже несколько раз выслушивал. В этих
воспоминания его, маленького мальчика, отчитывает мать по настоянию семьи соседей за то,
что он слишком быстро катался на велосипеде возле «девочек» — то есть соседских дочерей.
Ему казалось, что этих девочек его мать одобряла и считала их поведение приемлемым — к
нему она так никогда не относилась. Из-за этого он подумал, что мать была бы им довольна,
только если бы он был девочкой. В анализе это дало начало периоду воспоминаний и
размышлений над теми аспектами его юности, которые до настоящего момента не нашли
отражения или должного внимания в анализе, хотя он упоминал о них, придя ко мне на
консультацию. В детстве он был довольно энергичным мальчиком, но с наступлением
подросткового возраста по воле своей матери стал более пассивным и избегал того, что она
называла грубыми мальчишескими играми.
В период анализа, который последовал за вышеупомянутым сном, значительно
ослабла блокировка, которая мешала ему писать статьи. Произошли также другие
изменения: он возобновил занятия активным спортом и воспользовался своим наследством.
Однако г-н Р. стал бояться некоего неопределенного невезения, которое могло последовать
за таким высокомерием, и чувствовал вину перед теми, от кого он зависел в прошлом,
12
особенно перед матерью. У него возникло чувство, будто пользу от анализа можно
истолковать как критику в адрес матери. Также он думал, что здесь подразумевается критика
в адрес его предыдущего психотерапевта. Он полагал, что такое его самоутверждение она бы
восприняла как нарциссическое самовозвеличение. Он воображал враждебные суждения со
стороны всех и каждого; однако критические суждения о других ему было сформировать
трудно. Для нас обоих стало более очевидно, что его мать страдала хронической депрессией;
а также что его отец был тихим человеком и побуждал сына соглашаться с матерью. Будучи
ребенком, г-н Р. много размышлял о душевном состоянии своей матери и ее убеждениях, и
теперь эти идеи вернулись. Он был уверен, что она осталась чрезвычайно разочарованной
отношениями со своим отцом, и чувствовала, что, будучи девочкой, не обладала тем, что
вызывало бы восхищение и уважение ее отца.
Я трактую это так, что мать г-на Р. спроецировала свою ущербную самость на своего
сына и затем относилась к нему как к человеку, в некоем неопределенном отношении
неправильному. Он же всегда это ощущал и, чтобы приблизиться к матери,
идентифицировал себя с ее образом его. Иными словами, он полагал, что для того, чтобы
мать его признала, он должен соответствовать ее представлению о нем. Для таких людей
существует значительный риск обрести в анализе прекрасную возможность для повторного
разыгрывания (re-enactment). Аналитическое Супер-Эго, как в личности аналитика, так и в
качестве религии, Верховным Жрецом которой аналитик является, явлено с самого начала.
Полезность такого анализа зависит от развития скептицизм пациента; у аналитика же
возникает искушение этот скептицизм уничтожить. В скептицизме был обвинен Иов,
который «пьет глумление, как воду» (Иов 34:7). Мой пациент ожидал подобных обвинений и
соответственно смягчал свои критические комментарии. Он обладал хорошей способностью
к суждению и естественным скептицизмом не оборонительным и не злобным, но подчинял
его всякому мнению, которое можно было заподозрить у меня, или же тем предкам, которым
я, по его подозрениям, поклонялся. Именно этот способ существования должен был
измениться в ходе анализа, но на каждом шагу, когда пациент побуждал меня
оправдываться, как Иов — Бога, он должен был сказать, подобно Иову: «страх Его да не
ужасает меня, — и тогда я буду говорить». Обретение его Эго независимости от враждебных
суждений потенциально завистливого Супер-Эго достигалось только путем отстаивания
своего права выносить суждения о своем собственном внутреннем критике. Хотя эту
функцию невозможно заглушить, можно вынести ей оценку; подобным образом мы не
можем заглушить авторитарных морализаторов в наших психоаналитических сообществах,
однако могли бы выносить наши собственные суждения о них.
13
Перевод З. Баблояна.