ВНИМАНИЕ!

В данном файле администрацией паблика «Феминизм и гендер в литературе»

приведены все статьи Accion Positiva, опубликованные на сайте womenation.org по
состоянию на 4 февраля 2015 года. Однако это далеко не «полное собрание
сочинений». Для более полного ознакомления рекомендуем почитать ее ЖЖ, в
котором ее постов намного больше, чем в этом файле: http://accion-
positiva.livejournal.com/.

Миф о добытчике-защитнике. Часть 1. Мифы, функция

сокрытия и муж-феминист
Женщины! До каких пор вы будете оставаться слепыми? Что дала вам Революция?  —
Ещё большее презрение, ещё более откровенное пренебрежение...

Олимпия де Гуж "Декларация прав женщины и гражданки"

История не универсальна. Слишком много людей оказываются насильственно исключёнными из неё.

Именно поэтому некритичное или акритичное прочтение рассказанного нам в качестве истории опасно:
такая позиция делает всех нас соучастницами лжи меньшинства и легитимирует эту ложь. И именно
поэтому история по большей части мифологизирована. Мифологизация истории обеспечивает бесконечное
воспроизведение одной и той же модели общественных отношений, особенно в том, что касается присущей
классовым, расовым и национально-государственным моделям пронизывающей гендерной модели
общественной организации, основанной на разделении труда по половому признаку на сферы
"продуктивного" и "репродуктивного" труда. Слова Олимпии де Гуж поэтому можно произносить и
1917 году, и в 1968 и в 1991 — гендерная модель общества при любых других общественных изменениях
остается одной и той же. И дело будет обстоять так до тех пор, пока мы не сможем эффективно
воспрепятствовать мифологизации человеческого опыта, пока мы не деконструируем уже существующие
мифы и не создадим механизмы, препятствовавшие бы созданию новых. Начать говорить об абортах, семье,
правах — это как открыть дверь в заплесневелый, темный, сырой и душный подвал, до отказа заполненный
плотно утрамбованным мифо-поэтическим чем-то. Так вот откроешь дверь-люк, и "оно" повылазит на
поверхность (как в романе Кинга "IT"). Первым, разумеется, попрёт "Миф о добытчике-защитнике" (или
"Миф о Семье"). Этот миф в повседневности реализуется в мифической пресуппозиции о том, что женщина
"кровно заинтересована" в создании и сохранении семьи, так как семья — это её единственный способ
заставить мужчину содержать и защищать её саму и её детей (sic). Мужчина в этом мифе — жертва
"заарканивания" и иных манипуляционных принуждений со стороны женщины, на которые он галантно
соглашается в обмен на право распоряжаться по своему усмотрению жизнью женщины и её детей, то есть, в
обмен на статус субъекта власти (равноценность подобного "обмена" деликатно не ставится под вопрос).
Соответственно, из этой пресуппозиции вытекает угроза со стороны мужчин в адрес женщин: "если ты не...
(проставить всё, что угодно, например, "не признаешь моё "право на эмбрион" и право решать, когда,
сколько и кого тебе рожать"), то я тебя брошу/не дам денег". Хочу напомнить, что мифы, так, как они нам
известны, выполняют (наряду с другими функциями) функцию сокрытия, которая состоит в том, чтобы
скрыть исторические факты насилия с целью оправдания действий субъектов власти и снятия с них
ответственности за содеянное (Роберт Грейвс, 1959). Способами сокрытия являются: 1) идеализация
объекта/состояния/формы; 2) внедрение в (под)сознание ощущения неизбежности или неотвратимости в
отношении этого объекта/состояния/формы. Одновременно такие объекты/состояния/формы: 3)
репрезентируются как абсолютно желательные и универсально желаемые, а также как: 4) принадлежащие
области морали и 5) внеисторические. Миф о семье или, более конкретно, о добытчике-защитнике как раз
реализует в себе все вышеперечисленные способы сокрытия Гендерные мифы служат групповым интересам
мужчин, каковые являются субъектами власти в гендерной системе. Интересы субъектов власти имеют одну
"удивительную" характеристику: они всегда провозглашаются всеобщими. А их на самом деле частный и
зачастую зловещий [1] характер успешно камуфлируют мифы. Но, как было сказано в одном из
комментариев, мир уже изменился. Мы, по счастью, принадлежим миру, где женщины организовались, где
возможны деконструкция гендерных мифов, их разоблачение и предание гласности противоречий,
логической бессвязности, откровенной лжи, на которых они построены. Мы принадлежим миру, в котором,
наконец-то, женщины осмелились встать лицом к лицу к мужчинам, а не к абстрактному вездесущему и
злобному Патриархату.

***

Здесь я сделаю методологически-лирическое отступление. Итак, при произнесении/написании заветного

слова "мужчины" обычно появляется современная и продвинутая Вера-Пална, преисполненная
политкорректности, имеющей изобразить феминизм и/или независимое мышление, и пеняет мне: "Что это
вы опять? Делаете из женщин жертв? Да  мы уже всего достигли, и никто нас не дискриминирует! Не надо
обвинять мужчин и перекладывать ответственность за личную неустроенность! И вообще: у меня самой
муж — феминист! Он сам! Варит! Себе! Пельмени из пакета!" Аллилуйя мужу-феминисту и изобретателю
(или это была изобретательница?) пельменей из пакета. Но речь о другом: в своих рассуждениях Вера-Пална
смешивает понятия группового и индивидуального агентов, экстраполирует гендерную сознательность
своего мужа на всю группу "мужчины" (и частенько толсто намекает на то, что я переношу мой личный
негативный жизненный опыт на всю группу "женщины", т.е. "делаю из женщин жертв"). Но, в пику
мнениям Веры-Палны, есть реальность, данная нам в ощущениях, и в этой реальности человечество
разделено и иерархически систематизировано по гендерному признаку:

мужчины в этой иерархии являются доминирующей группой, субъектами власти (поэтому всё чаще я читаю предложения заменить
понятие "патриархат" понятием "мужское господство"), реализующими свои частно-групповые интересы путем эксплуатации
подчиненной группы — женщин (Robert Connell (1987) "Gender and power. Society, the Person and Sexual Politics", Cambridge, Polity
Press).

Способом осуществления гендерной эксплуатации является гендерное насилие (любая эксплуатация

необходимо предполагает насилие). Гендерной идеологией доминирующей группы "мужчины",
оправдывающей гендерное насилие "являются мачизм (также "сексизм") и мизогиния. Подобно расизму,

мачизм — это совокупность убеждений (идеология), в основе которых лежат положения о физической
и психической неравноценности женщин и мужчин и о решающем влиянии сексуальных различий на
историю и культуру.

В идеологии мачизма/сексизма половые признаки имеют решающее влияние на способности, интеллект,

нравственность, поведенческие особенности и черты характера отдельной человеческой личности, эта
идеология также включает в себя идеи об изначальном разделении людей на высшую (мужчины) и низшую
(женщины) группы, из которых первые являются субъектами и создателями цивилизации и культуры и
призваны господствовать над вторыми.

Эмоциональной составляющей мачизма является мизогиния [2] — ненависть и отвращение мужчин

ко всему, так или иначе связанному с аттрибуцией "женский": мизогиния предполагает стремление
избавиться (в том числе и физически) от всего, что может быть соотнесено с женщинами (от них
самих, от деторождения, от семьи и от любого типа эмоциональных связей с другим полом).
Существует экзогендерная мизогиния (собственно ненависть мужчин в отношении женщин) и
эндогендерная мизогиния (ненависть женщин в отношении женщин)".

Любой "частно-индивидуальный" мужчина подвержен влиянию мачизма и мизогинии в силу своей

групповой принадлежности. По словам профессора Нельсона Минелло (Nelson Minello Martini (2005) "De
misoginia y otras dominaciones" опубликовано в сборнике "Hombres ante la misoginia: miradas críticas"),
мужская групповая и индивидуальная идентичности структурированы мизогинией и ориентированы
на осуществление эксплуатации, власти и контроля в противовес принятию личной ответственности.
Вопрос в том, как, в силу индивидуальных особенностей, конкретный мужчина определит своё к ним
отношение (динамика "группа"-"индивид"). Поясню на примере: Оскар Шиндлер ("Список Шиндлера") vs.
Максимилиан Тео Альдорфер ("Ночной портье"). Оба — обычные люди, в силу обстоятельств оказавшиеся
в положении субъектов власти. Оба пользуются своим положением и связанными с ним одиозными
привилегиями (Привилегия — освобождение от обязательств или исключительные/специальные
преимущества, которыми пользуются отдельный человек или группа людей в силу своего особенного
положения. Одиозная привилегия — привилегия, осуществление которой наносит вред другим лицам) и оба
это осознают (см. теорию Шиндлера о том, что движущим элементом и гарантом любого бизнеса является
война, и, соответственно, садистские выкрутасы чувствующего свою полную безнаказанность Альдорфера).
Экзистенциальная дилемма любого представителя любой доминирующей группы заключается в том, чтобы
либо отказаться от одиозных привилегий, либо способствовать их укреплению, как в индивидуальном, так и
в групповом плане. Это решение целиком лежит в области этики, так как отказ от привилегий объективно
означает потерю власти и контроля и принятие на себя ответственности за положение вещей и
исключает какой бы то ни было интерес/заинтересованность. В зависимости от индивидуальных
предрасположенностей, стремиться к сохранению, расширению и укреплению одиозных привилегий будут
люди более лживые и склонные к жестокости (Романтики и Гуманисты). Люди более правдивые и склонные
к состраданию (Циники и Нигилисты) скорее примут индивидуальное решение отказаться от одиозных
привилегий. Шиндлер решает эту дилемму, принимая решение спасти евреев от Освенцима и тратя на
подкуп немецких офицеров заработанные деньги. Он отказывается от одиозных привилегий, подвергая
риску свою жизнь (=идентификация с угнетенной группой) и тратя личные средства на благо других
(=принятие ответственности на себя), сам при этом не становясь ни Спасителем, ни Избавителем, ни Героем
(его будущее неизвестно, он вынужден бежать и скрываться перед наступлением Красной Армии) В
гендерной системе представители доминирующей группы "мужчины" так же стоят перед дилеммой отказа
от одиозных привилегий или их сохранения, расширения и укрепления. Коллективно и индивидуально
мужчины осознают как свои привилегии, так и самих себя как субъектов власти (кто бы что бы там не
говорил на публике). В ситуации растущей делегитимации существующей модели патриархата/мужского
господства мужчины реагируют по той же схеме "укрепление vs. отказ от привилегий" (с явным
преобладанием варианта укрепления — прямо или косвенно):
  мужчины, выступающие за гендерное равенство, за осуществление перемен в существующем
положении и за активное участие мужчин в этих переменах (т.н. "про-феминисты" или "анти-
сексисты"). Отвергают традиционные модели маскулинности и семьи, некритичное подчинение
правилам "мужской корпоративности". Независимые в поведении, обычно обладают материальной
и психологической автономией и могут позволить себе "конфронтацию" с эндогруппой. Активно
участвуют в социальных движениях;
 мужчины, использующие лозунги гендерного равенства в утилитарных целях ("пусть работает
и содержит меня, раз хотела равенства", "современная эмансипированная женщина должна решать
свои проблемы сама", "настоящая женщина всегда согласна на секс"). Обычно это молодые люди,
жители больших городов. Характерно восприятие женщин, как "имеющих проблемы", а самих себя
— как самодостаточных, без проблем;
 мужчины, равнодушно и/или политкорректно относящиеся к идее гендерного равенства, до
тех пор пока в их личной и профессиональной жизни никто не ставит под сомнение их "право на
привилегии". Обычно реагируют с недовольством на женское движение ("надоели эти феминистки,
всё им не так"). При достаточной материальной обеспеченности практикуют "доброжелательный
сексизм" и "покровительствуют" близким женщинам;

Политкорректные мужчины и мужчины-утилитаристы обычно пассивно-агрессивны в поведении, критичны

и придирчивы в отношении женщин (характерны завышенные требования к внешности и эйджизм), при
отсутствии самокритики (которая воспринимается как слабость), часто жалуются на то, что "женщины
слишком много о себе думают/слишком много требуют/меркантильны". Характерно использование
эмоционального шантажа и угроз оставления, игнорирование эмоциональных и иных потребностей женщин
— приемы, служащие для того, чтобы, избегая открытой конфронтации, обеспечить себе доминирующее
положение в личных и профессиональных отношениях. Обычно очень трепетно относятся к собственной
маскулинности, ревниво следят за тем, чтобы быть "адекватно" принятыми эндогруппой, психологически
зависимы и подчиняются правилам "мужской корпоративности".
 мужчины, воспринимающие идею гендерного равенства как личную угрозу. Слово "равенство"
автоматически воспринимается и переосмысливается как "господство женщин". Идентифицируются
с идеями мачизма. Открыто выражают мизогинию. Очень зависимы от эндогруппы прежде всего
потому, что, как правило, принадлежат к пролетариату (современный пролетариат уже давно
мыслит себя буржуа, пытаясь реализовать эту иллюзию прежде всего в частной сфере, что вызывает
сильнейший когнитивный и эмоциональный диссонанс) или классу мелких служащих и
чиновников, — поэтому выпас гендерных тараканов активно ведется в левой и около-левой среде.
Характерен эмоциональный фон озлобленности, мстительности, чувство того, что женщины
угрожают, унижают, пытаются лишить мужественности. Обвинения и оскорбления в адрес женщин,
репрезентация гендерных насильников как "героев"/"настоящих мужиков"/"борцов за
справедливость"/"тех, кто наконец-то осмелился поставить этих сук на место". Воинствующее
избегание ответственности за собственное агрессивное поведение: "спровоцировала"/"сама дура
виновата"/"за что боролась, на то и напоролась". Сторонники запретов и общественного
нормирования в отношении женщин. Активные сторонники поддержания системы традиционных
гендерных ролей.

Почему нам приходится говорить о ненависти (мизогинии), когда мы говорим о гендерной модели "мужское
господство"/"женское подчинение"? Мачизм (сексизм) есть тоталитарная идеология и обслуживает она
тоталитарную модель общества. Феномен тоталитарного общества имеет пять основных характеристик
(не надо быть семи пядей во лбу, чтобы насчитать их в сексистском обществе):
  тоталитарное общество предоставляет только одной группе монополию на политическую
деятельность;
 группа, монополизировавшая политическую деятельность, обладает идеологией собственного
превосходства, которая, как следствие, превращается в "абсолютную правду", в догму;
 для того, чтобы транслировать эту догму, группа-монополист присваивает себе "двойное право":
исключительное право на применение силы и исключительное право на использование
официальных "средств убеждения и пропаганды" (совокупность средств массовой информации и
культурной деятельности);
 группа-монополист подчиняет своим интересам экономическую организацию общества и любой
вид профессиональной и общественной деятельности;
 при таком подчинении, любое проявление экономического, культурного, профессионального и т.д.
плюрализма является одновременно покушением на догму и трактуется в терминах моральной
паники, как нечто, представляющее собой опасность для общества.

Как устроено сексистское общество? — Да как обычно, так, как это всегда бывает в сектах и тоталитарных
государствах. Пирамидальная структура, на вершине которой помещается более или менее харизматичный
социопат, непосредственно "под" ним — приближенная к Хозяину узкая прослойка, пользующаяся ничем и
никем (кроме Хозяина) неограничиваемой властью над "основанием" пирамиды: то есть над основной
массой, составляющей группу-монополиста. Пирамидально организованная группа-монополист не
находится в вакууме: она окружена той самой "выдавленной" из общественной и политической
деятельности обслуживающей "биомассой", которая является источником ресурсов для членов группы-
монополиста (смотря по их положению в структуре пирамиды, они пользуются большим или меньшим
объёмом обслуживания со стороны "биомассы"). Несмотря на своё подчиненное положение в структуре
пирамиды, большинство членов группы-монополиста боятся покинуть её (тогда они окажутся в "биомассе",
а им, как никому, известно, для чего она предназначается, и что с ней, в конце концов, будет) и
одновременно надеются продвинуться по социальной лестнице в верхние слои. "Каскадирование
подчиненности" и отражается в групповом и индивидуальном психизме как страх и ненависть.
1. Меня поймут те, с кем мы говорили на тему "любви", ситуации витальной угрозы и отчуждения
витальности.
2. В отношении мизогинии важно иметь в виду следующее: "Мизогиния, как концепция
мироустройства и как определяющая структура, генезис, фундамент, мотивация и обоснование
повседневности, направлена на унижение женщин. Поэтому она неразрывно связана с
универсальной мужской идеей... о том, что быть мужчиной — это самое лучшее, что может
произойти с человеком, и что, поэтому и прежде всего, быть мужчиной означает не быть
женщиной. В эту концепцию вплетается действующее сознание, ежесекундная политическая воля,
в соответствии с которыми, всё, что не представляет собой мужские реалии или атрибуты
(отдельного мужчины и всех мужчин), должно быть принижено, поставлено вне закона, скрыто,
стигматизировано, осмеяно и, если необходимо, осуждено, приговорено и уничтожено" (Даниэль
Касес)

   

Миф о добытчике-защитнике. Часть 2. Семья,

продуктивный и репродуктивный труд
Деконструкция мифа о добытчике-защитнике расползлась на огромное количество букв, так что я даже
приблизительно не могу сказать, сколько в конце концов там окажется частей. Ну, пока вторая.
Отбившись от Веры-Палны, а заодно обозначив экзистенциальные проблемы представителей
доминирующей группы, продолжу про миф о добытчике-защитнике. Деконструкция этого мифа важна для
понимания того, почему столько мужчин, с озлобленностью (и тайным торжеством), достойной лучшего
применения, бросились нынче на защиту «невинно убиенных эмбриончиков», публично называя женщин
убийцами (неосмотрительно, ведь так и самому можно ненароком оказаться сыном серийной киллерши, ай-
ай) и узурпаторшами «отцовских прав» мужчин. Почему такое волнение? Что так внезапно
и скоропостижно сдохло в лесу? Даже если представить себе, что все эти взволновавшиеся эмбриончиками
мужчины вдруг поголовно стали ретивыми правоверными христианами, — дебет с кредитом всё равно
не сходится. Христианская церковь не всегда отстаивала тезис о том, что жизнь и статус человека
принадлежат оплодотворенной яйцеклетке с момента её оплодотворения. Я живу в католической среде,
поэтому могу привести факты, касающиеся католической церкви (но не думаю, что православная в этом
смысле сильно отличается). За 2000 лет существования христианской церкви дебаты по определению
момента, когда эмбрион может считаться человеческим существом, были многочисленны. Например, Св.
Августин, как и большинство теологов, не считал аборт на ранних сроках гомицидом, так как преобладало
мнение о том, что эмбрион трансформируется в человеческое существо позднее. Обратное мнение было
мнением меньшинства вплоть до 1864 года, когда теологом Жаном-Пьером Гюри (Jean-Pierre Gury) была
сформулирована концепция «убийства потенциального человеческого существа», которое было приравнено
к убийству реального живого человека. В 1869 году эта доктрина была признана католической церковью,
которая с тех пор (и только с тех пор) стала придерживаться политики эксплицитного жесткого запрета
абортов. Впервые официально эта политика была закреплена в «Кодексе канонического права 1917 года».
Чем хорош русский официальный мачизм (кроме дежурных бессмысленности и беспощадности), так это
своей припоздненностью: всё это на Западе уже проходили, успели исследовать и проанализировать. Как
и на Западе, российские мужчины-пролайферы-антиабортисты представляют собой защитников института
традиционной семьи, их движение — реакция на активное включение женщин в продуктивную
сферу и, соответственно, на сокращение их вклада в репродуктивную. Пролайферская истерика и плач
по эмбриону — это удар на упреждение возможного (только возможного, но еще не действительного
в России) упразднения части мужских привилегий, так как именно традиционная семья и сфера личной
жизни людей является центром осуществления мужского господства. Обывательская «концепция семьи»
ничего общего ни с семьёй, ни с концепцией не имеет. Как уже указывалось в первой части текста,
существует миф, суть которого состоит том, что женщина заинтересована в том, чтобы мужчина имел
статус субъекта власти по отношению к ней и её детям, так как в обмен на это она получает материальное
содержание и защиту от физических посягательств других мужчин. Мужчина соглашается «обменять»
на этих условиях свою «свободу независимого индивида» на связь с женщиной и легитимировать её детей
(сама женщина этой возможности не имеет). Фундаментом, на котором основывается выбор конкретного
«партнера» (беру в кавычки, т.к. партнерство предполагает стартовое равенство позиций
и равноценность последующих обменных операций, а миф о семье исключает и то, и другое), — это любовь,
нечто среднее между традиционным фатумом и современными «гормонами», являющееся гарантом
«простого человеческого счастья» (набор слов, могущий означать всё, что угодно). Сказать что-то о семье
без придыхания и закатывания глаз считается покушением на это самое «простое человеческое счастье»,
массово поставляющее клиенток психологам, психоаналитикам, астрологам, предсказателям, бабкам,
священникам и другим профессионалам и кустарям душевного здоровья. Люди — в особенности,
женщины — уверены, что другим делать нечего, кроме как рыть завистливыми копытами землю под
фундаментом их «простого человеческого счастья». Попытки анализа и критики института семьи (и сферы
личных отношений) встречаются массами как богохульство, — верный признак того, что наступили
на осиное гнездо. Истинное положение вещей таково, что как устройство «личных отношений», так
и их законодательное оформление —

«семья» представляют собой серию механизмов, обязывающих и принуждающих женщину

заниматься на протяжении всей своей жизни жизнеобеспечением мужчины (по словам Патриции
Ромито (3) «материальным и психологическим обслуживанием мужчин»).

В этом и состоит частно-групповой интерес мужчин. И именно принудительным для женщины характером
«личных отношений» и «семьи» объясняется повсеместное применение к ним понятий собственности
и власти (4). На протяжении всей известной нам истории положение женщин в обществе
характеризовалось:
 исключением (полным или частичным) из сферы общественной деятельности и продуктивного
труда (сегрегация по половому признаку);
 принуждением к выполнению репродуктивного труда, не взирая на личностные особенности;
 особым типом отношений с мужчинами — pactum subjectionis («договор о подчинении»), квази-
обмен подчинения на протекцию. Этот тип отношений реализуется в виде брачного договора,
предоставляющего мужу неограниченную и необратимую власть над женой.

Напомню основные характеристики продуктивного и репродуктивного труда. Под продуктивным трудом

понимается труд, реализуемый за экономическое вознаграждение, производящий рыночную стоимость и,
как следствие, ВВП. Этот труд пользуется общественным признанием, он структурирован, регулируется
законодательно, является источником прав и обязанностей. Это то, что мы называем трудовой
деятельностью, трудовой занятостью. Под репродуктивным трудом понимается труд, реализация которого
не приносит экономического вознаграждения и рыночной стоимости, а следовательно, этот труд
не засчитывается в ВВП, являясь, в то же время общественной необходимостью. Репродуктивный труд
лишен социального признания, никак не структурируется и не регулируется социальными механизмами,
а следовательно, имплицитно предполагает отсутствие прав. Репродуктивный труд реализуется в сфере
дома и семьи, под ним традиционно понимают:
  домашнее хозяйство (организация жизнеобеспечения семьи: весь спектр труда связанный
с обеспечением питанием, одеждой и гигиеной людей, а также поддержанием адекватных для
жизни и здоровья условий в жилище);
 деторождение и уход за детьми, больными, инвалидами и престарелыми.

Основные характеристики репродуктивного труда:

 этот труд не нормирован, не монетизирован, никак не вознаграждается экономически и находится
вне сферы рынка.
 этот труд выполняется женщинами на протяжении всего их жизненного цикла (детство-зрелость-
старость).
 этот труд, как таковой, не признается социально, при этом являясь, в первую очередь, общественной
необходимостью.
 существование и характер репродуктивного труда невидимы и не осознаются даже теми, кто его
выполняет.
 выполнение репродуктивного труда женщинами не является их врожденной (биологической)
характеристикой, а следствием социальной установки в отношении гендерной дифференциации.
Эта социальная установка, в общих чертах, разделяет людей на женских субъектов,
ориентированных на репродуктивный труд, и на субъектов мужских, ориентированных
на продуктивный труд.
 вышеозначенный процесс социализации обусловливает материальные возможности, социальные
позиции и символическое репрезентирование мужских и женских субъектов и ставит женщин
в ситуацию субординации по отношению к мужчинам.
 ориентирование субъекта на продуктивный и репродуктивный труд является одной из основ
воспитания и социализации, имеет место прежде всего в семье (в сфере личного) и таким образом
достигает степени «натурализации», когда культурное выдается за биологическое, врожденное,
инстинктивное.
 репродуктивный труд является источником бедности и сегрегации для тех, кто его выполняет.
 бенефициарами и потребителями продуктов и услуг сферы репродуктивного труда являются лица,
не занятые в нем.

Разделение труда на продуктивный и репродуктивный представляет собой так называемое

«разделение труда по половому признаку»

В современных андроцентрических обществах (каковыми являются все нам известные, без исключения),
принуждение женщин к выполнению репродуктивного труда мыслится как «естественное следствие»
женской способности к материнству: так, Л. Бонино в своих исследованиях о «микромачизмах» говорит
о том, что в коллективном и индивидуальном мачистском мышлении существует некоторое «мстительное»
уравнение «можешь забеременеть» = «можешь гладить, следить за детьми и заботиться о моих родителях».
Именно отсюда проистекает волнение за эмбриончиков и попытки законодательно закрепить за собой право
решать за женщину, будет ли она рожать или нет, сколько, когда и кого. Показательно, что общественная
дискуссия, касающаяся «антиабортного» проекта Мизулиной-Драганова развернулась на тему «кто тут
имеет право, а кто должен», практически проигнорировав остальные его аспекты. На сегодня реальность
женщин — и феминизма — такова, что с одной стороны есть место для оптимизма, если взглянуть
на ситуацию диахронически и сравнить наше положение с положением, в котором находились наши
бабушки и мамы, но с другой стороны накрывает вполне оправданный пессимизм, когда мы сравниваем —
синхронически — наше положение с положением другой половины человечества — мужчин, и видим, что
они по-прежнему занимают все руководящие, престижные и/или высокооплачиваемые посты/должности
в общественной сфере, а в сфере частной с абсолютной естественностью и непосредственностью
позиционируют себя как объект заботы и услуг с нашей стороны. Мужчины продолжают пользоваться
абсолютной символической властью для определения коллективного сознания и употребляют эту власть
на сокрытие и замалчивание того факта, что в мире существует серьезная проблема ответственности
за жизнеобеспечение, воспроизведение жизни, за репродуктивный труд.

Женщины завоевали себе право на участие в общественной жизни, в материальном производстве, но принятие ими на себя
общественной роли не повлекло за собой изменений в традиционно вменяемой им патриархальной роли, ассоциирующей женщин
и репродуктивный труд.

Также в обществе не произошло никаких изменений, направленных на то, чтобы участие в общественной
жизни и производстве и организации функционирования частной сферы (т.н. «личной жизни», «семьи»,
«домашней сферы»), в которой осуществляется производство и воспроизводство ЖИЗНИ и ЖИЗНЕННО
НЕОБХОДИМЫХ УСЛОВИЙ, было бы для женщин не неразрешимым противоречием,
а интегрированными сферами деятельности. Причина в том, что завоевание равноправия женщинами
не более, чем формальность, формальное признание «равенства» в отношении мужчин. На самом деле,
дихотомическая организационная структура общества, с помощью которой осуществляется разделение
труда ПО ПОЛОВОМУ ПРИЗНАКУ (=общественное — мужское/частное — женское), осталась нетронутой.
Формально в общественной сфере разделение труда по половому признаку упразднено (только формально,
de facto оно процветает), но это не повлекло за собой упразднения разделения труда по половому признаку
в частной сфере. Полностью сохраняются концепция НЕЗАВИСИМОСТИ общественной сферы от частной,
равно как андроцентрическая концепция homo laborans, НЕ ОТВЕТСТВЕННОГО за сферу репродуктивного
труда. И именно это — разделение труда по половому признаку и претензия на независимое
функционирование общественной сферы — и является причиной того, что все разговоры о гендерном
равенстве — просто политкорректная болтовня, воплощение закона Лампедузы: «Измениться так, чтобы всё
оставалось по-прежнему». Разделение труда по половому признаку имеет различные исторические формы,
хотя всегда носит принудительный характер. В современном обществе оно стоит на фундаменте,
заложенном в эпоху Просвещения. Историк Томас Лакёр утверждает (5), что «пол, как мы знаем его
сегодня, был выдуман в XVIII веке», что именно тогда древнегреческая концепция «единого пола»
и аберрации эмбриона как причины появления на свет детей женского пола была заменена «концепцией
радикального полового диморфизма». В системе радикального полового диморфизма мужчины и женщины
превращаются в субстанциально противоположные и комплементарные существа. Человеческое тело
перестает считаться эпифеноменом, внешним физическим выражением божьей воли или космических
законов, которые закрепляют за мужчинами и женщинами определённый социальный статус. Наоборот,
модель полового диморфизма предполагает, что в физиологических характеристиках тела находится
определение сущности, то есть, мужчины и женщины являются таковыми в силу биологического субстрата,
являющегося сущностным, определяющего идентичность и социальный статус каждого человеческого
существа. В этом контексте, Просвещение ставит на место бога природу и делает из нее синоним «судьбы»
(впоследствии Фрейд сформулирует это как «Анатомия — это судьба»). Речь здесь идет о детерминизме,
внутренне организованном таким чудесным образом, что относится исключительно к определенным
группам — подчиненным — и отсутствует в определениях доминирующей социальной группы.
Носительницами «природных» качеств стали, разумеется, женщины, но не только они: афроамериканские
рабы, пролетариат и колонизированные народы также находились в подчиненном положении в силу «своих
природных предрасположенностей», были запрограммированы на то «природой». С этого момента
основополагающими положениями станут:
 идея о том, что неравенство между мужчинами и женщинами устанавливается, исходя из того, что
женщины и мужчины имеют разную сущность, «природу».
 идея о том, что подчиненное положение женщин объясняется их особой «женской природой»,
зависимой и комплементарной по отношению к природе «мужской».

В истории современной формы разделения труда по половому признаку — и соответственно, современного

института семьи, — известной как «матернализация женщин», можно выделить две фазы:
 эпоха тотальной сегрегации по признаку пола (закрепленной во французском Гражданском Кодексе
1804 года, гарантировавшем юридическое несовершеннолетие женщин и институт мужского
опекунства), примерно с 1760-х гг (публикация трудов Руссо) по 1906 год (предоставление
Финляндией права голоса женщинам).
 эпоха частичной сегрегации по признаку пола, с 1906 года и по сегодняшний день: эпоха так
называемого «формального равенства».

__________________________________________________________________ (3) Преподаватель на кафедре

психологии в университете Триесте (Италия) (4) Резюмирую то, что мы уже говорили в предыдущих постах
на тему власти, эксплуатации и жизнеобеспечения:
«Что представляет собой власть, так сказать, в практическом и повседневном применении? Что делает
ее такой „привлекательной“ в глазах внушительной группы граждан? В конце концов, это же
не в правительстве указы подписывать, наносить флажки на карту мира — эх, разбомблю! — или подводить
миллионные балансы — в 90% случаев речь идет о власти кухонного и кабинетного масштаба. Всё, как
всегда, просто (и цинично): власть есть жизнеобеспечение.» «Разные исследователи по-разному называют
эти техники психического принуждения: мини-тирания, интимный терроризм, «мягкое» насилие, насилие
«низкой интенсивности», уловки принуждения, невидимый мачизм, благоволящий сексизм. Цель возни
глобальна: 1) занять привилегированное положение в отношениях; 2) сделать это незаметно и перенести
конфликт в психику женщины с тем, чтобы избежать открытого столкновения; 3) застраховаться
от «наказания» в виде отказа женщины от продолжения отношений — «сделать так, чтобы не ушла». Луис
Бонино называет такую комплексную возню «микромачизмами» (мМ) и определяет их, как: «Перманентные
низкоинтенсивные практики принуждения через психический контроль, осуществляемые в отношении
женщин. Латентная форма абьюза c целью навязать точки зрения и мнения в отношении повседневной
жизни, которые позволили бы мужчинам делать так, как захочется, и не позволили бы поступать так
женщинам (моральная дихотомия „мужчина имеет право/женщина должна“). Микромачизмы — это
манипулятивные приемы, которые составляют нормализованное в современном обществе поведение
мужчин в отношении женщин. Это социально принятое и нормализованное поведение представляет собой
требование привилегий, удобств и прав за счет упразднения личностной, ментальной и поведенческой
автономии женщин. » «Бесконечное осуществление эксплуатации и есть коренной интерес доминирующей
группы. Что такое эксплуатация? — Это процесс приобретения власти. Власть есть результат эксплуатации.
В процессе эксплуатации происходит следующее: подчиненная группа производит (неправда, что
подчиненная группа пассивна — это еще один дискредитирующий миф) социальную экзистенцию
доминирующей группы за счет того, что сама лишается ее (что убудет у одних, прибудет у других — это
и есть динамика господства/подчинения (Г/П)). Отсюда зависимость доминирующей группы
от подчиненной, отсюда также и её неумолимая ненависть. Сокрытие факта эксплуатации связано с самой
глубинной raison d’être любой власти. Человеческая жизнь есть время — в этом мы ВСЕ непреложно
и абсолютно равны: мы временны и смертны. Время — это то, что нельзя произвести, нельзя сделать,
сфабриковать, добыть, приумножить, и только осуществление власти над другими может привести
к относительному увеличению количества времени у индивида или группы. Власть измеряется
способностью присваивать себе чужое время и, конкретно, власть определяется как соотношение между
количеством отчужденного у других времени и количеством времени, затраченным на это отчуждение
(David Anisi (1995) «Creadores de Escasez: del bienestar al miedo», Madrid, Ed. Alianza ). Любой конфликт есть
конфликт власти, любое противоречие стоит на желании власти — в противовес личной ответственности.
Внутренний смысл борьбы за власть — присвоение чужого времени/чужой жизни. Дальше есть еще один
интересный вопрос: способы эксплуатации, способы приобретения власти и присвоения чужого времени.
На самом деле способ один — это принуждение. Существуют два вида принуждения: прямое (то есть, дали
пинка — иди и делай) и непрямое (это то, что мы называем манипуляциями). Прямое принуждение
возможно в условиях ограниченного пространства (=ограничения возможности передвижения)
и ограниченного числа принуждаемых, поэтому многочисленные группы людей в условиях трудно
ограничиваемой возможности передвижения эксплуатируют с помощью непрямого принуждения.»
(5) Thomas Laqueur (1994) «La construcción del sexo. Cuerpo y género desde los griegos hasta Freud.» Madrid,
Ed. Cátedra.

Миф о добытчике-защитнике. Часть 3. Возникновение

современной формы разделения труда по половому
признаку. Просвещение и "сексуальный договор"
Трансверсальность. Проблема гендерного неравенства и всё, что с ней связано,
трансверсальна всем другим социальным проблемам и лежит в основе многих из них. Эта
комплексная проблема так глубоко "зарыта", скрыта от общественного сознания, что
только работа, направленная на то, чтобы сделать её видимой, сделать предметом
общественного обсуждения, — это работа, которая на Западе стоила времени поколениям
активисток женского движения. В этом смысле мы идём по уже хоженому пути и нам
повезло в том, что феминистская теория и праксис уже существуют, но нам необходимо
самим пройти этот путь к пониманию. И хотя не может быть в жж-тексте
исчерпывающего анализа того или иного аспекта этой проблемы, я лично хотела бы
способствовать тому, чтобы женщины, которые решили отстоять своё право на
индивидуальность, не чувствовали бы себя в одиночестве.

"Ктовиноватчтоделать?". Я иногда встречаю в комментариях выражения "ну, это всё

понятно, а что же теперь делать?" Это значит, что непонятно. Когда люди понимают
масштаб проблемы гендерного неравенства, их не посещают мысли на тему, как хорошо
бы было сделать нечто правильное, сделать "как надо", и всё одним махом порешать. Во-
первых, нет чудесных исцелений для таких застарелых болезней, во-вторых, если
рванемся с места в карьер, то выйдет "хотели, как лучше, получилось как всегда". Когда я
пишу посты на тему феминизма, я не претендую на то, чтобы "указать путь", моя задача
— информация, прорыв мачистского "железного занавеса": я чувствую себя в долгу по
отношению к моим соотечественницам.

Коллективное действие. Один человек или одна организация не может дать

"правильного решения" в случае, когда это решение касается такой проблемы, как
гендерное неравенство (другой такой по масштабам просто нет). Решение и действия по
его претворению в жизнь обязательно должны быть коллективными.

Феминизм не приемлет прозелитизм. Это очень просто. Феминизм обращается к

социальной группе, к которой методически и непрерывно применяют всевозможные виды
насилия, которую эксплуатируют в самом жёстком смысле слова, которую обесценивают,
презирают, поучают, высмеивают, одергивают и указывают место, которой все, кому не
лень, норовят поруководить и поводительствовать. Феминизм исходит и строго
придерживается принципов личностной автономии женщины и свободы её личного
выбора -—даже понимая контекст, в котором формируется субъективность большинства
женщин, феминизм не может поступиться ни принципом автономии, ни принципом
свободного выбора. Иначе он превратится в одну из эксплуататорских организаций,
паразитирующих на положении женщин. Я уверена, что самое правильное - это "оставить
книгу у дороги", говоря словами Елены Рерих.

Социальное действие. Мы вынуждены жить и решать проблемы "здесь и сейчас".

Поэтому оставлять книги у дороги и писать посты в жж хорошо, но необходимо также
бороться с конкретными проявлениями эксплуатации женщин, насилием против них и их
детей, против всех видов дискриминации в отношении женщин, - потому что из всего
этого складывается наша повседневность. В противном случае получится, что "их едят, а
они глядят".

Ещё я хочу вынести в топ один комментарий, уже конкретно по теме деконструкции
мифов. Этот комментарий касается "отъёма времени":

"Отъём времени", на самом деле, коррелирует с "заботой/уходом/вниманием". Последнее

необходимо ВСЕМ и осуществляется за счёт времени другого человека, других людей: в
этом и заключается СОЦИАЛЬНОСТЬ человеческих существ. Теперь важно: ПРИНЦИП
ВЗАИМНОСТИ в осуществлении ухода и заботы, в практике социального
взаимодействия. Когда этот принцип нарушается, мы говорим об "отъёме",
"отчуждении", "эксплуатации". А уж потом идёт тема, кто может себе "отъём"
позволить, почему и какими средствами."

Хочу этим комментарием установить перспективу деконструкции мифа, которой мы

сейчас заняты.

Теперь, собственно, следующая часть текста деконструкции мифа о добытчике-

защитнике.

Современная форма разделения труда по половому признаку (6) возникла во второй

половине 18 века, в эпоху смены общественно-экономической формации и установления
капиталистического способа производства. Эпоха Просвещения характеризуется тем, что
в качестве эпистемологической базы легитимации общественного порядка оно выдвинуло
универсальный эгалитарный принцип — принцип разума и причастности разуму
человеческих существ. Просвещение провозгласило эмансипацию человека от традиции и
предрассудков, что подразумевало автономию индивида, как в сфере мышления
(независимые суждения на базе разума), так и в сфере политики (освобождение от
нелегитимной тирании, основанной на традиции). Государственная власть теперь должна
была основываться на "общественном договоре" между равными субъектами права
— pactum unionis, — когда носителем суверенитета и источником власти является народ.

Главной темой дебатов и дискуссий стала тема гражданства, то есть, определения тех,
кто может быть субъектами общественного договора. Статус гражданина означал (и
означает) признание со стороны общества прав отдельной личности — гражданских и
политических — и гарантию участия этой личности в политическом процессе
посредством осуществления права голоса.

Другой базовой темой Просвещения была тема воспитания, его новой модели,
ориентированной на воспитание свободного гражданина как залога прогресса.

В этой обстановке встала задача сохранения традиционной системы разделения труда

по половому признаку. В этой традиционной системе женщины были репрезентированы
как однородная масса, характеризующаяся отсутствием разумности и исключительным
образом наделенная способностью к деторождению и выполнению обслуживающих
функций. Женщины были заключены в сферу биологической необходимости, в
противовес сфере "культуры, свободы и творчества".

На каком основании можно было сохранять прежнее подчинённое положение женщин в

новую эпоху, в "эпоху разума"?

В теории "общественного договора" необходимым условием для участия в нем была

достаточная разумность (автономная способность к разумным суждениям и различению
между здравым смыслом — bon sens — и предрассудками). Мужчины были
самопровозглашены как "достаточно разумные" для заключения "общественного
договора" (pactum unionis), а женщины — одновременно — были объявлены (процесс
гетерономии) "недостаточно разумными" для того, чтобы понимать условия
"общественного договора", и как следствие, неспособными давать или не давать согласие
на его заключение. В системе "общественного договора" за женщинами вновь был
закреплен статус единиц товарного обмена между мужчинами (товарный обмен
— процесс обращения объектов собственности посредством возмездных договоров).

Почему было так важно превратить биологическое различие в политическое и исключить

женщин из сообщества "равных" (заключив их в рамки группы "одинаковых" или
"идентичных" между собой)? Декларированное исключение женщин из разряда разумных
существ служило недекларированной цели (декларировать такую цель означало бы
вступить в противоречие с фундаментальными принципами Просвещения):

 поддержание ситуации традиционного разделения труда по половому признаку,

 безвозмездного осуществления женщинами обслуживающих функций,
 заключение женщин в сфере дома и быта
 было предварительным условием,
 без которого было бы невозможно гарантировать
 автономию общественной сферы и личную автономию нового гражданина.

Именно поэтому женщинам было отказано как в статусе политического субъекта, так и в
статусе субъекта разума. Именно поэтому была необходима теория биологического
детерминизма, превратившего "женщину в самку" (см. радикальный половой диморфизм).

Вопрос был поставлен предельно конкретно: целесообразно ли сохранение "домашнего

рабства" женщин (термин Монтескье) или стоит его отменить? Большинство "достаточно
разумных" (за редкими исключениями) сходилось на том, что отмена была бы крайне
вредной и совершенно нецелесообразной, так как поставила бы под удар социальную
стабильность. Мужчины, которым ежедневно готовят еду, стирают белье и оказывают
сексуальные услуги по первому требованию,  не стремятся на баррикады и не затевают
смуты.

Много (очень много) лет спустя Джордж Джильдер ("антифеминист и мачист nº1
Америки", как он сам себя определял и на чём сделал имя и деньги) предельно ясно
выразил прямую связь между социальной стабильностью и "одомашненным" положением
женщин в традиционном браке:

"Неженатые мужчины — исключительно неприятные существа, как банда гамадрил или

варваров... У них гораздо больше шансов стать наркоманами, алкоголиками, лудоманами,
преступниками, чем у женатых. Только брак может приручить варваров... Почему
женщины должны выходить замуж за таких непривлекательных людей? Потому что или
это, или придется готовиться к смерти. Оттеснённые на периферию общества неженатые
мужчины вовсе не бессильны. Они могут купить холодное и огнестрельное оружие,
наркотики и алкоголь, и с их помощью добиться господства - пусть короткого, но
разрушительного. Эти мужчины будут насиловать, грабить, развращать и воровать. Лучше
встретиться с ними у алтаря, чем в тёмном переулке." (Men and Marriage, 1986, цитирую
по книге С. Фалуди "Реакция". Но самих "Men and Marriage" можно заказать на Амазоне, у
кого есть иммунитет на мачистскую бодягу).

Для капитализма вопрос социальной стабильности более важнен, чем, например, для
феодализма. Капитализм имеет дело с многочисленными группами людей, у которых нет
прямого доступа ни к ресурсам, ни к средствам производства, а значит, физическое
выживание которых чаще подвергается прямой угрозе (экономические кризисы в
капиталистическом обществе цикличны и неотвратимы, а безработица имеет
пандемический и хронический характер). Необходимо держать их в состоянии
минимального "довольства", обеспечить им минимальное "содержание" (7), как
материальное, так и психологическое (что очень важно). Именно это и есть задача "семьи"
и конкретно, женщин: в капиталистическом обществе они представляют собой ресурс
ресурса.

В этой связи необходимо заострить внимание на том, что мы уже сказали ранее, только
теперь заменяя нейтральные название "подчиненная группа" и "доминирующая группа" на
конкретные "женщины" и "мужчины": в процессе эксплуатации женщины производят
социальную экзистенцию мужчин за счёт того, что сами лишаются её (что убудет у
одних, прибудет у других — это и есть динамика господства/подчинения).

Имплицитная эксплуатация, присутствующая в отношения "капитал"/"труд", имеет ту же

структуру, что и эксплуатация, присутствующая в отношениях "мужчины"/"женщины"
(при этом необходимо помнить, что эти отношения не идентичны друг другу, они во
многом схожи, но не идентичны — нельзя подменить вопрос гендерной эксплуатации
вопросом эксплуатации классовой).

В обоих типах отношений представлен неравноценный обмен в том, что касается благ и
стоимости: капитал извлекает из наемного рабочего трудовую силу в течение большего
времени, чем то, которое оплачивается, и присваивает себе контроль за продуктом этого
внеурочного труда. Мужчины присваивают себе силу заботы и витальности (8) женщин,
не предоставляя взамен то же самое (тем самым нарушаются принципы как взаимности,
так и равноценности обмена, при соблюдении которых только и возможно установление
социального взаимо-действия как такового. Несоблюдение этих принципов неизменно
ведет к эксплуатации). Кроме того, отчуждение витальных сил у женщин происходит в
условиях, которые приводят к тому, что женщины становятся неспособными к
восстановлению своих эмоциональных ресурсов и своих социальных возможностей (9),
которые могли бы быть использованы ими по своему усмотрению на собственное или
общественное благо (Anna Jonasdottir "Love Power and Political Interests", 1991).

Особо перверзным следствием отказа женщинам в статусе субъекта разума явилось то,
что женщинам также было отказано в способности к индивидуации ("женщины" =
"идентичные между собой и взаимозаменяемые существа"). Отказ в такой способности
послужил идеологическим фундаментом для телеологического конструирования женской
идентичности, которая стала определяться как ориентация на обслуживание и "бытие-для-
других". Труд "идентичных и взаимозаменяемых" в частной сфере (репродуктивный труд)
и обеспечит как эмансипацию нового гражданина, так и автономию общественной сферы
(продуктивного труда).

Установление нового общественного строя сопровождалось процессом приватизации

женщин и подчинения сферы репродуктивного труда нуждам сферы продуктивного труда.
"Натуральное право" собственности, которое якобы имели мужчины в отношении
женщин было преобразовано в гражданское патриархальное право посредством
брачного контракта (pactum subjectionis, подчинение в "обмен" на протекцию).

Так как женщины были объявлены недостаточно разумными биологическими

существами, необходимо было разработать и применять к ним особые способы
воспитания, которые позволили бы женщинам правильно функционировать сообразно
отведенному им общественному статусу. Особыми способы воспитания женщин были
постольку, поскольку "строго говоря, речь идёт не о воспитании, а о дрессуре, так как
целью является послушание, пассивность и подчинение" (Эмилия Пардо де Базан, 1892).

Все принципы и директивы этого "особого воспитания" вполне актуальны сегодня.

Когда "быть" заменяется на "должна быть": Ж-Ж. Руссо. "Эмиль или О воспитании",
книга V, "София".

Руссо декларирует четыре основные задачи, которые должна выполнять женщина в своей
жизни, и правильное выполнение которых должно было обеспечить особое воспитание:

 вести домашнее хозяйство (то есть, действенно обеспечивать жизнеспособность семьи)

 обеспечивать психологическую стабильность мужчины (при капитализме "семья является одним из
оснований, на котором строится чувство индивидуальности и когнитивной стабильности" - Ф.
Энгельштад)
 обеспечивать наследственную передачу имущества посредством контролируемого мужчинами
материнства
 обеспечивать моральную стабильность общества (стоять на страже моральных устоев)

Физиология женщины превращает её в средство для достижения практической цели:

"сделать жизнь граждан более легкой и приятной" (во Французской Конституции 1793
года указывалось, что "дети, умственно отсталые, несовершеннолетние и женщины не
могут считаться гражданами").

В результате целенаправленного воспитания, женщины, по мнению Руссо, должны

превратиться в инструментальный придаток к мужчине, в его мать и в гарант его
благополучия. Поэтому женщина должна знать и уметь только то, что должна знать и
уметь: шить, рисовать, вести домашнее хозяйство. Не следует пространно учить её ни
чтению, ни письму, достаточно их основ. Необходимо избегать всего, что может развить
способность к обобщению и абстрагированию.

Так как женщина не способна понимать в вопросах вероисповедания, она будет

исповедовать сперва религию своей матери, а затем — религию мужа.

Следует воспитывать в женщине предупредительность, внимание к нуждам других,

трудолюбие. С детства необходимо развивать в ней привычку к подчинению, чтобы в
будущем ей было нетрудно отказаться от собственных желаний и подчиниться желаниям
других. "Всё воспитание женщин должно быть отнесено к мужчинам," — к тому,
чтобы знать мужчин, заботиться о них, уметь удовлетворять их потребности и развлекать
их, быть им полезными, быть достойными их любви и уважения, советовать им, утешать
их, делать их жизнь приятной и бесхлопотной, — "вот обязанности всех женщин во все
времена и к этому их необходимо приучать с детства" (10).

Зависимость от мужчин должна культивироваться специально, пресекая любую

попытку индивидуальной инициативы. "Все женские размышления, исключая те, что
непосредственно относятся к выполнению их обязанностей, должны быть направлены
на изучение мужчин или на изучение объектов, доставляющих удовольствие, ибо
произведения человеческого (sic!) гения превосходят их (женщин) способности."

Созданная для того, чтобы подчиняться "столь несовершенному существу, как мужчина",
женщина должна быть научена с раннего возраста "переносить несправедливости молча".
Практическим методом для воспитания покорности и терпения может быть, например,
намеренное вмешательство в детскую игру, прерывание её с тем, чтобы девочка научилась
слушаться и не жаловаться. Послушание и покорность — качества, которые будут
необходимы женщине на протяжении всей жизни, так как в любой момент она будет
"подчинена власти мужчин или их решениям".

В своих действиях женщина должна руководствоваться общественным мнением, то есть,

мнением мужчин о её поведении. "Вне дома для неё нет подходящей морали".

Женщина идеологически конструируется как фундаментально релятивное и викарное

существо: в то время как быть гражданином является целью в самой себе, быть женой и
матерью является средством, с помощью которого мужчина приобретает статус
гражданина (не надо забывать, что полноценное гражданство предполагало — до совсем
недавнего времени — статус собственника: для того, чтобы приобрести собственность,
выйти на улицу и заработать средства для приобретения этой собственности, необходимо
свободное время). Женщина релятивна мужу, которому должна подчиняться, и релятивна
сыну, как мать живущая ради и посредством сына (11).

В награду за правильное поведение женщинам был обещан официальный статус домо-

Хозяйки, но это будет стоить женщине:

 лишения автономии
 ограничения субъективности
 подавления собственных желаний и отказ от них

В "Эмиле..." содержится вся теория буржуазной модели семьи (а другой до сих пор не
было и нет):
  неравноправные отношения между членами семейной пары, на которые женщина соглашается
добровольно, ради соответствия собственной природе
 экзальтация материнства (особенно грудного вскармливания, как символа предназначения
женщины-кормилицы, дающей, жертвующей собой и живущей для других)
 семья как инструмент передачи собственности и правильной социализации детей

Две чётко разделенные сферы — общественная и частная, политическое и личное — и

единый субъект в обоих сферах — мужчина, — который их связывает и соотносит между
собой, так как мужчина является субъектом не только политической сферы, но и
субъектом сферы личной. Роль правильной, достойной жены заключается в том, чтобы
желать то, что желает муж, и выполнять то, что прикажет муж, как в идеальном
государстве достойное правительство расторопно выполняет общественную волю.

Те женщины, которые будут "следовать своей природе" через следование правилам

особого воспитания, смогут прийти к полноте жизни через материнство в законном браке
и таким образом реализовать себя: в "самоотдаче и счастливом самопожертвовании".
Полное посвящение себя счастью других и материнское самоотвержение не сможет не
вызвать у мужа женщины чувства восхищения и желания быть с ней, а значит, "всё более
(?) нежные и верные" отношения между супругами будут обеспечены. Вот такой
стратегический (а главное, вполне себе актуальный) план.

Упор на теорию радикального полового диморфизма с постоянным соотношением

"женщины=природа" приводит к тому, что всё, что так или иначе связано с атрибуцией
"женский", в первую очередь, материнство и затем репродуктивный труд в целом,
воспринимается как своеобразный партеногенез или как стихийное возникновение.
Материнство и репродуктивный труд, под который женщины якобы "заточены" от
природы, выполняются "сами по себе", без усилий, что-то вроде "суп варится" (сам),
"котлеты жарятся" (сами), "дети рождаются" (тоже сами) и т.д. А значит, ничего не
стоят ни "продукты" такой стихийной деятельности, ни стихийные деятельницы.

С другой стороны, оплачиваемый труд в продуктивной сфере, за который получают

материальное вознаграждение, воспринимается как результат личных усилий, личного
героизма, гениальности или незаурядности исполнителя (чем выше вознаграждение, тем
больше предполагаемая личная незаурядность). Труд в продуктивной сфере предполагает
заслуги и возможности, а возможности — это источник прав (12) (на деле это так, и
раньше это декларировалось. Парадигма сменилась только после Второй Мировой Войны,
с принятием Декларации Прав Человека, когда право стало пониматься как источник
возможностей, — такая современная утопия).

Но возвратимся в эпоху Просвещения. Для современников г-на Руссо и впоследствии для

деятелей Революции (в отличие от нас) было ясно, о чём шла речь, и они это открыто
обсуждали, называя вещи своими именами, — как противники радикального полового
диморфизма и сегрегации женщин, так и их сторонники.

Отец Олимпии де Гуж писал дочери после прочтения её "Декларации Прав Женщины и
Гражданки" (1791):

"Не надейтесь, сударыня, что я соглашусь с Вами по этому пункту. Если люди Вашего
пола возымеют претензию стать разумными и дальновидными в делах своих, во что
превратимся мы, мужчины, уже и сегодня легкомысленные и поверхностные? Прощай
тогда превосходство, которым мы так гордимся. Так женщины, чего доброго, начнут
диктовать законы. И эта революция станет тогда опасной. Таким образом, желаю, чтобы
женщины немедленно сняли докторский колпак и сохраняли бы легкомысленность даже в
том, что пишут. Они будут приятны только в том случае, если будут лишены здравого
смысла. Мудрые женщины Мольера смешны" (цитирую по книге "El mito del varon
sustentador", Laura Nuño Gómez, Barcelona 2010).

Сам г-н Руссо сильно переживал по поводу критики в его адрес, особенно, если она
исходила от женщин, и угрожал им... кто бы мог подумать? тем, что они останутся без
мужа:

"Все эти способные и талантливые женщины внушают уважение разве что дуракам... Всё
это шарлатанство недостойно честной женщины... Достоинство настоящей женщины в
том, чтобы быть незаметной; её слава заключается в уважении со стороны её мужа; её
наслаждение заключается в счастье её семьи... Все эти молодые писательницы останутся
незамужними на всю жизнь, как только не останется на земле иных мужчин, кроме
разумных" (1763)

Я так подробно останавливаюсь на эпохе Просвещения и Французской Революции,

потому что, к моему удивлению (и растерянности), я вижу, что по какой-то жестокой
иронии судьбы русскоязычные "достаточно разумные" до сих пор в них толкутся, молотят
о том, чтó природа думает (!), а зачем вообще равенство и т.д. и т.п. То есть, оказывается,
что в 21-м веке их мысль совершила круг, но не в прогрессивном движении по спирали, а
на одном и том же месте. Старые истрёпанные клише преподносятся как "вечные
истины", берутся и тасуются как внеисторические откровения и в качестве таковых
беспардонно втюхиваются общественности. Мало того, на них пытаются делать политику.

В следующей части напишу о противниках теории радикального полового диморфизма, о

зарождении политического женского движения и о том, как в массе своей женщины
ринулись на завоевание титула домохозяек и обещанного "всё более нежного и верного"
отношения со стороны супругов (и что из этого вышло), а также о том, как идеология
романтизма и медицина стали основным орудием пропаганды мачизма.

=====================================================================
========================

(6) Считаю бессмысленным, вредным и по большей части манипулятивным такой подход

к гендерной проблеме, когда нам предлагают, якобы во имя "научности", начать
разбирать, кто и как загонял мамонтов, а кто сидел в пещере и поддерживал там огонь.
Во-первых, мы никогда этого не узнаем, как и не узнаем, где и почему всё это
(неравенство мужчин и женщин) началось (а если и узнаем, то нам, скорее всего, не
принесет пользы это знание; оно из тех, которые приносят много печали). Во-вторых,
наши проблемы никак не связаны с мамонтами и их загоном, с тех мифических пор
слишком многое изменилось: проблема должна рассматриваться в её историческом
контексте, а для нас этот контекст начинается с эпохи установления в Европе
капиталистического способа производства.

(7) Не надо позволять обманывать себя насчет того, что "содержит" семью тот, кто
приносит деньги. Её содержит тот, кто действенно обеспечивает питание, одежду и кров.
Деньги есть никто не будет. Кроме того, зарабатывать деньги не значит обеспечивать.
Пример — всем, рожденным в СССР, знакомая ситуация — деньги зарабатываются и
пропиваются, но пропивший деньги продолжает получать в семье питание и бытовое
обслуживание. Дальше, уже на примере позднего застоя и перестройки, — нет ни работы,
ни денег, заводы закрыты, зарплату не выдают, нет продуктов питания, их приходится
буквально "доставать" непонятно как и где. Но социального взрыва не происходит: семья
продолжает обеспечиваться минимумом питания и бытовых услуг. Думаю, не надо
напоминать, кто именно стояли в очередях и "доставали", кто были ответственными за
выживание семей. Кстати, в ситуации нынешнего экономического кризиса об этом
говорят открыто и по радио: социального взрыва не будет до тех пор, пока женщинам в
семье удается обеспечить минимум питания и услуг.

(8) В оригинальном тексте автор употребляет термин "любовь", но я полагаю его крайне
расплывчатым для русскоязычной аудитории. Кроме того, термин "любовь" так
безнадёжно извращен романтической идеологией, что стараться отмыть его и сделать
минимально приемлемым для употребления кажется мне бесполезной тратой времени.
Гораздо экономнее и практичнее найти ему контекстуальную замену.

(9) Буквально на днях во френдленте увидела иллюстрацию этим словам (сама бы я

никогда так чётко это не сформулировала): "bombonera 2011-07-08 16:00 Она обвешана
детьми и ее карьера отброшена далеко назад по отношению к карьере ее погодки-мужа
который последние годы активно налегал на сверхурочные, чтобы поменьше светиться
дома. Ей около 40-45, работодатели делают мину. Ей остается или быть селф-емплойед (в
случае развода или оставления мужа - Accion Positiva) и молиться, что она сможет
потянуть материально этот воз, или уже никуда не рыпаться, улыбаемся и машем (и
молимся, чтобы нас не заменили на идентичную нам, но более молодую и худую - Accion
Positiva)."

(10) Читая авторов того времени, складывается впечатление, что и "не отходила от кассы".

...те немногие беларуски, чьи имена просочились 21 июня (2011 года - Accion Positiva) на
главную страницу основных беларуских информационных ресурсов, выступали там
практически исключительно в консервативных сугубо «женских» ипостасях: в роли жён,
невест, поваров, давали советы, как похудеть, украшали собой пространство и развлекали,
в лучшем случае сами были авторами представленных текстов.

В то же время и в том же месте мужчины сообщали о своих успехах и неудачах в роли

профессионалов, вещали о международных переговорах, торговались за газ, обсуждали
кризис, военные конфликты, политику ЕС и РБ, судились, «работали диктатором» или
наоборот боролись против угнетения.

Вкрапления женских имён в эти серьёзные темы были ничтожными и чаще всего, увы, не
местными. Отбросив упонимания об иностранках, я увидела только одну беларуску,
попавшую в новости в качестве «важного человека» — комментатора событий и
ньюстрегера. Вдумайтесь, всего одна на девять сайтов и 157 упомянутых имён! Это даже
меньше, чем 1%. Такого даже я при всём своём цинизме не ожидала.

(11) Тошнотворная фигура муже-сына/сыно-мужа не родилась в "глубинах

бессознательного" (не покупайте это в старорежимных психоаналитических лавках), она
есть следствие вполне сознательной установки: женщина принимает участие в жизни
постольку, поскольку она полезна мужчине, будь то муж или сын. Именно этим
объясняются сцены в провинциальных загсах, когда мама жениха с воплем "Сыночек!
Кровинушка! На когоооо же ты меняаааа променяааааал?!!" хватается за полы
праздничного пиджака Кровинушки и виснет на них тушкой. Этим же объясняется
последующая за сценой психологическая травля невестки и показательное соревнование
на "самое лучшее обслуживание Кровинушки".
Интересно отметить, что "нейтралитет", который впоследствии соблюдает Кровинушка в
схватке мамы с женой, не случаен, а закономерен. В этой ситуации он, по привычке всей
его жизни, перелагает на маму труд по общению с женой (который мама с готовностью
выполняет), по доведению до её сведения, что именно от неё требуется в качестве жены.

(12) Поэтому на камне над входом в храм высечена надпись «ЖЕНЩИНА КРАДУЩАЯ
КРЕДИТНУЮ КАРТОЧКУ МУЖА, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА НА ЖИЗНЬ».

Миф о добытчике-защитнике. Часть 4.

"Последовательное Просвещение" и патриархат в эпоху
индустриализации
Феминизм, как таковой, возникает в эпоху Просвещения. Он представляет собой именно просвещение
(примат разумности), ставя под вопрос и публично обличая исключающие «демократию» и «гражданство»
«для избранных». Последовательное Просвещение — это теории философов, которые пытались отстоять
принцип эгалитарности в отношении всего человеческого вида. Вопросами, де факто расколовшими
Просвещение на два лагеря, были:
1. концептуализация женщин как независимых субъектов
2. их причастность правам человека и гражданина.

Идеологическое, психологическое, а затем и прямое политическое давление реакционных теорий (прежде

всего, Руссо) было направлено на женщин из средних и высших слоёв общества не случайно: в 17 и 18 вв.
именно в этих слоях возникла целая культурная прослойка — les salonniéres — женщин-держательниц
литературных салонов и политических клубов. Женщины обеспеченных классов активно пытались занять
позиции, если не прямо в публичном пространстве (парламент или ассамблея), то как можно ближе к нему.
Салоны и клубы и стали таким промежуточным пространством между личной и политической сферами,
и в этом пространстве женщины свободно выражали как свою сексуальность, так и свои философские
и научные взгляды. Идеализированный образ Софии Руссо — наивной необразованной дурочки, с которой
можно сотворить, что душа пожелает, — был поэтому особенно популярен среди реакционных философов
и политических деятелей: настоящие живые salonniéres казались слишком неудобными и опасными. Другие
философы — фон Хиппель, Монтескье, Дидро, Вольтер и Д’Аламбер — выступили за Последовательное
Просвещение (предполагаю, что многие — скорее из личной неприязни к «чудовищу, ненавидящему
любого, кто когда-либо делал ему добро» (Дидро о Руссо), чем из особой приверженности феминистским
идеям). Наиболее значительными деятелями Последовательного Просвещения были маркиз Де Кондорсе,
Мэри Уолстонкрафт, Олимпия де Гуж . Оригинальные труды доступны, поэтому я не буду здесь
их разбирать — каждая из нас может самостоятельно прочитать и сделать выводы. Я только выделю
основные идеи Последовательного Просвещения, — разумеется, они не были осуществлены (в силу
их последовательности) и на сегодня вполне могут составить злобу дня:

— Этический Универсализм (единые моральные атрибуты для

человеческого вида)
Руссо и мужчины, разделявшие его взгляды,  предполагали наличие натурального (до-общественного) права
собственности мужчин над женщинами, как следствие особой «женской природы», делающей женщину
«недостаточно разумной». Кондорсе говорит о том, что особой женской природы не существует,
биологический вид един: единой природе единое право. Те же рассуждения он применяет и в отношение
негров, отстаивая универсальность этических принципов и универсальность принципов справедливости,
свободы и равенства: «Или ни один из человеческих индивидов не обладает истинными правами, или права
всех одинаковы; тот, кто голосует против прав другого, каковыми бы ни были его религия, цвет кожи или
пол, тем самым отказывается от своих собственных прав» (Кондорсе, «О причастности женщин праву
гражданства» 1790)
— Принцип единого воспитания
Столь раскудахтанная особая «женская природа» представляет собой продукт дефицитарного воспитания
(за усиление которого как раз выступали реакционеры), то, что сегодня мы называем «гендерной
социализацией». В этой связи Последовательное Просвещение борется за то, чтобы женщин не исключали
из общей системы образования. В ответ на аргумент реакционеров о том, что физиология женщин делает
их неспособными для осуществления гражданских прав, а значит, и воспитание им ни к чему, Кондорсе
замечает: «Почему же существа, могущие забеременеть или заболеть („заболеть“ в смысле
„менструировать“ — Accion Positiva), будут не способными осуществлять собственные права, тогда как
никому не пришло в голову лишить прав существа, лежащие зимами напролет в постели из-за подагры или
простуды, которую с легкостью подхватывают?» (Кондорсе, «О причастности женщин праву гражданства»
1790)

— Отрицание универсальности интересов социальных групп

Интересы мужчин не представляют интересы женщин: «Факты показывают нам, что мужчины имели или
полагали, что имеют, интересы, в корне отличающиеся от интересов женщин, так как везде они создали
против женщин законы, угнетающие их, или, как минимум, установили вопиющее неравенство между
полами» (Кондорсе, «О причастности женщин праву гражданства» 1790). Если исключить женщин
из гражданства, никто и ничто не будет представлять их интересы в системе государства, тогда
и легитимность любого правительства должна автоматически быть поставленной под вопрос, равно как
и обязанность женщин платить парламентские налоги (то есть, содержать «представителей народа (?)»).
Исключение женщин из гражданства автоматически сводит на нет принцип свободы выбора, так как
ограничивает универсум народных представителей только к лицам мужского пола.
«Не получается ли, что они (деятели Просвещения — Acción Positiva) попрали именно принцип равных
прав, преспокойно лишив половину человечества права принимать участие в законотворчестве, то есть,
лишив женщин права гражданства? Существует ли более ошеломляющее доказательство силы суеверия
и традиции, даже среди просвещенных людей, чем то, что к принципу равенства прав взывается в том
случае, когда эти права оказываются попранными у трехсот или четырехсот мужчин, и что этот самый
принцип полностью забывается, когда речь идет о двенадцати миллионах женщин?» (Кондорсе,
«О причастности женщин праву гражданства» 1790)

— Отрицание андроцентризма (Олимпия де Гуж)

Понятие «мужчина» не равно понятию «человек» и не заменяет его собой. Мужчины не являются
полномочными представителями биологического вида «человек». В настоящее время мы едва-едва
подходим к пониманию того, что долго и планомерно внушавшийся нам «замещающий универсализм»
(то есть, такая этическая программа, которая провозглашает универсальным то, что на самом деле
представляет собой специфический опыт определенной социальной группы, распространяя этот опыт как
единственно легитимный на все человеческие существа, и этим делая их невидимыми как таковых) есть
ни что иное, как узурпация, имеющая целью наше символическое уничтожение. Маленькая Частность
(=специфический и ограниченный в силу частности опыт мужской социальной группы) раскорячилась
в ложной претензии на Универсальную Общность, лишив остальных даже возможности символически
репрезентировать свой частный опыт. Сделаю длинное отступление, но по теме, оно иллюстрирует,
насколько в нашем сознании (в его совокупности) господствует андроцентризм и замещающий
универсализм: прочитала текст Яны Завацкой (очень хороший текст, очень хорошо написан, рекомендую)
«Советская женщина» и меня прямо вначале хлестануло по глазам и в цитате из Бовуар, и в тексте у Яны
(выделяю): «Женщине, рожавшей детей, была неведома гордость созидания, она чувствовала себя
пассивной игрушкой темных сил, а болезненные роды были событием бесполезным, а то и досадным,
Позже ребенок стал цениться выше. Но в любом случае рожать и кормить — это не деятельность, это
естественные функции, у них нет никакого проекта; и поэтому женщина не видит в этом повода для
высокомерного утверждения своего существования; она пассивно претерпевает свою биологическую
судьбу. Домашняя работа, которой она вынуждена (????? — Acción Positiva) посвятить себя, поскольку
только это совместимо (????? — Acción Positiva) с обязанностями материнства, замыкает ее в круге
повторяемости и имманентности; эта работа повторяется изо дня в день в той же форме и переходит почти
без изменений из века в век; женщина не производит ничего нового. Случай мужчины принципиально
иной; добыча пропитания для коллектива представляет для него не просто жизненный процесс, как для
рабочих пчел, но серию актов, трансцендирующих его животное состояние, Homо faber испокон веку
изобретатель: уже палка и дубина, которыми он вооружает руку, чтобы сбивать с дерева плоды и убивать
животных, являются инструментами, расширяющими возможности для освоения мира; мало того что
он приносит в дом рыбу, выловленную из морской пучины, — прежде ему нужно покорить водную стихию,
выдолбив пирогу; в ходе присвоения богатств мира он присваивает и сам мир. В этом действии
он испытывает себя на власть; он полагает цели и проектирует к ним пути — он реализуется как человек
существующий. Чтобы поддерживать жизнь, он созидает ее; он выходит за рамки настоящего и открывает
будущее. Поэтому рыболовецкие и охотничьи походы приобретают характер священнодействия. В честь
их успешного завершения устраиваются триумфальные празднества; в них человек осознает свою
человечность. Эту гордость он проявляет и сегодня, построив плотину, небоскреб, атомный реактор.
Он трудился не только над сохранением данного мира — в труде он раздвигал его границы и закладывал
основы для нового будущего. Есть в его деятельности и другой аспект, который внушает к ней наивысшее
уважение, — эта деятельность зачастую опасна. Если бы кровь была всего лишь продуктом питания, она
ценилась бы не выше молока; но охотник — не мясник, в борьбе с дикими животными он подвергается
опасности. Чтобы поднять престиж своего племени и рода, воин рискует жизнью. И таким образом
блестяще доказывает, что жизнь не является для человека высшей ценностью, а должна служить целям
более значительным, чем она сама. Худшее проклятие, тяготеющее над женщиной, — это ее неучастие
в военных походах; человек возвышается над животным не тем, что дает жизнь, а тем, что рискует
жизнью; поэтому человечество отдает предпочтение не рождающему полу, а полу убивающему.
И в этом ключ к разгадке всей тайны. На уровне биологии вид может поддерживать себя, лишь заново себя
создавая; но это созидание — не что иное, как повторение той же самой Жизни в различных формах.
Человек обеспечивает повторение Жизни, трансцендируя Жизнь посредством своего Существования,
Экзистенции; превосходя самого себя, он создает ценности, которые полностью обесценивают простое
повторение. У животных ничем не стесненное разнообразие деятельности самца оказывается совершенно
напрасным, потому что у самца нет никакого проекта; когда он не служит виду, все его действия ничего
не стоят; самец же человека, служа роду, преображает мир, создает новые инструменты, изобретает и кует
будущее. Утверждая себя как полновластного господина, он встречает участие и в самой женщине — ведь
она тоже существует, ей тоже свойственна трансцендентность, и проект ее не в повторении раз и навсегда
данного, а в выходе за пределы своего «я» к другому будущему; в глубине души она согласна с мужскими
притязаниями. Она присоединяется к мужчинам во время праздников, устраиваемых в честь мужских
успехов и побед. Ее несчастье в том, что она биологически обречена повторять Жизнь, тогда как
и в ее глазах Жизнь не несет в себе своего обоснования, а обоснование это важнее самой жизни. ... женщина
признает ценности, конкретно достигаемые мужчинами, и тоже на них нацелена; именно мужчина
открывает будущее, к которому трансцендирует и она; по правде говоря, женщины никогда
не противопоставляли мужским ценностям женские — это разделение придумали мужчины, желая
поддержать мужские прерогативы; они решили создать женский удел — порядок и определенный уклад
жизни, законы имманентности — для того только, чтобы заключить в нем женщину; но существующий
ищет оправдания своему существованию в своей трансценденции поверх каких бы то ни было половых
различий — и доказательством тому служит само подчинение женщин. Их требования на сегодняшний
день как раз и заключаются в том, чтобы быть признанными существующими наравне с мужчинами
и не подчинять свое существование — жизни, а человека в себе — одной животной сущности». В этом
принципиальная философская революция, которая резко отделила советскую женщину — от женщины
традиционной, и это произошло на самом деле. Это произошло и на Западе, но значительно позже и также
под влиянием как феминистических, так и социалистических идей. Женщина вышла за пределы «женского
мира» и стала жить человеческими — не мужскими, а именно человеческими ценностями (конкретно эти
«ценности» каковы? — Accion Positiva) . Это, собственно, было заложено с самого начала в революционном
движении; в особенности именно в русском; женщина-революционерка была товарищем, она рисковала
собой, отдавала жизнь, изменяла мир — точно так же, как мужчина (прямое замещение «человек»
на «мужчина» — Acción Positiva). Это было условием; это было частью общего революционного движения;
это было само собой разумеющимся. Советское общество было построено на двух Мифах — Войны
и Революции. (здесь Мифы — это произведения коллективного бессознательного; это не означает, что этого
не было на самом деле; но речь идет не о реальности, а именно о ее отражении в коллективном
бессознательном). В обоих этих мифах женщина играет ту же роль, что и мужчина — человеческую
роль." Конец цитаты. Вот это и есть бессознательная и, увы, мизогинная, ода андроцентризму (горько,
но их поют даже умнейшие из нас). Непонятно, отчего, ну отчего, СПЕЦИФИЧЕСКАЯ деятельность
мужчин по созданию материальных вещей и отнятию жизни у животных и других людей является
ТРАНСЦЕНДЕНТНОЙ и архи-значимой для всего человечества, — не более, не менее? Почему
не задумываемся? Мы сами называем собственное анатомическое строение, к слову, тиражируемое
эволюцией как примарное, «несчастьем»? Пошто и доколе? Женщина в таких рассуждениях оказывается
поставленной в положении того, кто вынужден доказывать, что тоже способен переживать мужской опыт
(а зачем он нам?), того, кто способен «догнать и перегнать», — так мы никогда не поднимемся с колен,
ад внутри нас, в самой структуре нашего сознания, в нашей речи. Мы смотрим на себя чужими глазами,
мы сами заражены хамством узурпатора, его интеллектуальной беспардонностью: если бы это было не так,
то на вопрос о человеческих ценностях мы бы скромно ответили, что нам о них пока ничего не известно.
И кстати, вспомним, что за всю известную нам историю имеется только одно свидетельство
о трансцендировавшем человеке-мужчине — это был некто Гаутама из рода Шакиев, причем Так Ушедший
не был замечен ни в одной из «истинно маскулинных» практик.
— Протест против гетерономии и требование жизненных альтернатив
(Мэри Уолстонкрафт)
Исходя из единства человечества как биологического вида, Последовательное Просвещение отвергает
гетерономное определение женщин (=женщины не являются тем, что говорят о них мужские стереотипы).
В связи с этим отвергается принцип биологического детерминизма, которому якобы подчинено
существование женщин («анатомия — это судьба»), их определение как «идентичных
и взаимозаменяемых», неиндивидуализированных и неспособных к индивидуации существ. Требуя
возможность индивидуации для женщин (в первую очередь посредством воспитания и образования) , Мэри
Уолстонкрафт критикует искусственно создаваемую модель зависимой и социально никчёмной женщины,
воплощённой в образе Софии — «ангела — или ослицы — ибо невозможно отыскать следов
человечности — ни разума, ни страсти — в этой домашней рабыне» . В связи с этой критикой Уолстонкрафт
заостряет внимание на том, что в реальности для женщины не предусмотрено другого жизненного проекта,
кроме замужества: «Что будет с женщиной, если не состоится ни замужество, ни помолвка? Этого нам
никто не говорит». Вне брака у женщин нет возможности прокормить себя, а в браке их жизнь — во всех
аспектах — полностью зависит от мужей: «принимая во внимание, сколько времени женщины находятся
в подчинении, стоит ли удивляться тому, что некоторые из них молятся на свои цепи и ластятся к хозяевам,
как болонки» (Уолстонкрафт «Защита прав женщины с критикой на моральные и политические темы»
1792).

Итак, Последовательное Просвещение выступало против исключающей модели демократии

и гражданства, апеллируя к либеральным идеалам и имея целью включающую модель общества.

Практически начало феминизма было посвящено попыткам гарантировать независимое материальное

существование женщин в общественной сфере — это была необходимость физического выживания. Нужно
помнить, что в 18 и 19 веках женщины были полностью лишены доступа к материальным ресурсам
и юридически были подчинены опеке со стороны мужчин семьи (в этом смысле в 18 и 19 веках ситуация
женщин была даже хуже, чем в античности: римское право не всегда отказывало женщинам в праве
на собственность, например, оно предоставляло возможность составлять завещание и таким образом
распоряжаться собственностью семьи матерям-вдовам): но в 18 и 19 веках в Европе и Америке «женщины
существовали только в качестве дочерей или матерей, подчиненные отцам, супругам и сыновьям. Они
не имели права распоряжаться материальными средствами и собственностью, нанимать жилье или покидать
семейную резиденцию, они не имели родительских прав, не могли получить профессию, не могли работать
без разрешения мужчины-опекуна, не могли просить защиты от отца или мужа в случаях насилия.
Послушание, уважение, самоотверженность и самопожертвование были обязательными» (Amelia Valcarcel
«La política de las mujeres», Madrid 1997). Во всех европейских странах, после робких законодательных
попыток закрепить права женщин, сделанных во время Французской Революции (Французская Конституция
1791 устанавливала одинаковый возраст совершеннолетия — 21 год — для обоих полов и провозглашала
брак гражданским договором, в 1792 году был принят закон о равноправии супругов в случае развода,
в 1793 году в первом проекте Гражданского Кодекса был включен пункт о равноправии в осуществлении
родительских прав), начиная с 1793 года (Робеспьер запрещает и разгоняет литературные и политические
женские клубы) в отношении женщин господствовало репрессивное законодательство, закрепившее
разделение труда по половому признаку и лишившее женщин средств к существованию вне брака. Именно
поэтому, первые победы женского движения так или иначе были связаны с вопросами права
на собственность: в Норвегии — закон о наследственном равноправии (1845), закон о свободном занятии
коммерцией (1864), закон о свободном выборе профессии (1866); в Англии — признается право замужних
женщин на пользование собственностью и личным заработком (1882); в Финляндии — закон
о наследственном равноправии в сельском хозяйстве (1878), закон о свободном распоряжении личным
заработком (1889). Процесс индустриализации еще больше радикализовал противопоставление
и комплементарность общественной и частной сферы. Радикальное разделение домашней и фабричной сфер
поляризовало социальное положение мужчин и женщин и создало условия, которые «окончательно
изменили отношения между полами» (C. Amoros, A. De Miguel «Teoría feminista: de la Ilustración
a la globalización», Madrid 2007). В до-индустриализованном обществе продуктивный и репродуктивный
труд, который выполняли женщины (еще раз напомню: женщины работали и производили материальные
блага всегда и везде, мифического и столь вожделенного моими неумными современницами «сидения дома
ни о чем не заботясь», которое якобы имело место быть «раньше», до того, как пришли злые-дуры-
феминистки и послали обманом «прекрасный пол» да в литейные цеха, — так вот, такого «сидения» никогда
и нигде не было), был не только обычным, но и в большинстве случаев имел решающее значение
в материальном выживании семьи, по сути, он не разделялся на продуктивный и репродуктивный. Труд
женщин в качестве подмастерий мужей в Средние века был обычным явлением, не говоря уже
о крестьянстве, где члены семьи, независимо от пола, в первую очередь мыслились как рабочая сила.
Особенность продуктивного труда женщин всегда была в том, что он не признавался таковым, мыслился
в терминах «вспомогательных», определялся как «помощь мужчине»: материальная прибыль, создаваемая
трудом женщин, считалась семейной прибылью. Но в большинстве случаев, женщина могла выжить
самостоятельно, так как владела, как правило, практическими навыками сразу нескольких профессий
в контексте семьи как базовой единицы производства. Индустриализация, промышленная революция
монетизировала результаты продуктивного труда, то есть, сделала этот труд измеряемым и видимым, —
в том числе и женский продуктивный труд на фабриках, в домашнем услужении. Труд по найму
индивидуализировал экономический вклад каждого члена семьи и немедленно поднял вопрос
о соотношении «материальный доход» — «гражданское право» (короче, у кого больше доход, у того
и больше прав). К тому же — и это очень важно — господствовавшая романтическая идеология сделала
из семьи настоящий водораздел между личным и политическим (см. Ницше об «отдыхе воина» бла-бла).
Индустриализация также характеризовалась тем, что жизненный опыт женщин, принадлежавших к разным
социальным слоям, был радикально отличным: если женщины (и дети) из малообеспеченных
люмпенизированных слоев населения массивно приобрели «право» работать (с разрешения опекуна)
в условиях жесточайшей эксплуатации в фабричном производстве, то женщины из среднего и высшего
классов лезли из кожи, доказывая свои «специальные» способности в домоводстве. Однако, буржуазная
модель семьи вскоре нашла одобрение среди рабочего движения (речь ведь шла о рабочих местах и скоро
об этом догадались), особенно в том, что касалось замужних женщин. Рабочее движение и его идеологи
очень быстро встали в оппозицию к тому, что они называли «нечестной конкуренцией» — дешевому
женскому труду (разница в зарплате тогда была закреплена законодательно — то есть, самими
мужчинами, ведь это они принимали законы. Например, в Англии заработок женщины-учительницы не мог
составлять более, чем 2/3 от заработка мужчины-учителя, а в Америке в той же профессии женщины
не могли получать более, чем 1/3 зарплаты мужчины). Повышение заработной платы мужчин-рабочих
предлагалось достигнуть за счет уничтожения дешевых рабочих мест женщин: если женщины будут
«сидеть дома», то капиталисту не останется ничего, кроме как нанимать мужчин, и тогда те станут
диктовать ему свои условия (через профсоюзы). В семье рабочий мнил себя буржуа, и очень скоро женский
труд по найму стал показателем неспособности мужчины содержать семью. Однако, наши добытчики
и защитники лукавили: «сидеть дома» на самом деле не совсем означало «не работать», это означало
«не получать заработную плату». Но кто же смотрит на такие мелочи в контексте пролетарской борьбы?
На протяжении 19 и в первой половине 20 века общей характеристикой европейских стран был труд
по найму незамужних женщин: как только те выходили замуж, они были вынуждены (часто, по закону)
покинуть своё рабочее место. Единственными сферами, в которых женщин не принуждали к оставлению
труда по найму в случае замужества, были сельское хозяйство и домашняя прислуга (то есть, наименее
престижные, наиболее плохо оплачиваемые и наиболее тяжелые). Поднимая на щит «заботу о здоровье»
и «защиту женщин», их постепенно изгоняли из наиболее хорошо оплачиваемых профессий (после
Берлинской Конференции 1890 года женщинам практически нечего было делать на фабриках). Женская
работа по найму встречала такую враждебность в моральной, политической и экономической сферах, что
очень скоро буржуазный брак (мужчина-«добытчик» материальных средств и женщина, бесплатно
и ненормированно по времени обслуживающая семью) стал единственным способом экономического
и социального выживания женщин. Как результат, резко снизился брачный возраст среди женщин
(напомню, что повсеместно совершеннолетие было установлено, как минимум, в 21 год): замуж вновь стали
выдавать девочек-подростков («избавление от лишних ртов»: и вот, сегодня у некоторых хватает наглости
заявить, что «а вот раньше», «да наши прабабушки» — - «и ничего»!) и резко возросла разница в возрасте
вступающих в брак. Что это означало... — ну, все мы взрослые люди. Дискурс сегрегации по половому
признаку, который был крайне выгоден как капиталу, так и рабочему движению в период индустриальной
экспансии и установления новой экономической модели семьи (=полная приватизации репродуктивной
сферы экономики, которая впредь будет бесплатно обеспечиваться женщинами), был широко поддержан
«новыми профессионалами»: медиками, профессурой (в среднем и высшем эшелонах образования),
«культурными деятелями», законодателями, которые старательно рекламировали и тиражировали идеал
женщины-матери и женщины-воспитательницы. Модель женщины, целиком посвятившей себя
обслуживанию семьи. Трудно представить себе более реакционную и мизогинную идеологию, чем
романтизм, начавший своё «победное шествие» в народ в начале 19 века и повсеместно господствующий
и поныне. Это идеология, обслуживающая миф о добытчике-защитнике и называющаяся «Для Твоего
Же Блага».

Миф о добытчике-защитнике. Часть 5. Итоги

сказанного ранее и Homo Economicus
Подытожим сказанное в предыдущих текстах об особенностях современной формы мужского господства.
Ключевые понятия: сексуальный договор и эмансипация общественной сферы.

 Начиная с аристотелевского разделения на oikos и polis в политической теории общественная сфера

заняла центральное и независимое в отношении к частной сфере положение, полностью игнорируя
тот факт, что такое центральное и независимое положение «политического» является результатом
невидимого труда, осуществляемого в «личном».
 Окончательное разделение между общественной и частной сферами (между политическим
и личным) произошло с возникновением современного государства и капиталистического способа
производства (в этом — особенность современного общественно-политического устройства).
 Развитие понятия гражданских прав и консолидация рынка позволили провозгласить общественную
сферу как независимую и центральную в организации гражданского общества. Постепенно
соотношение общественное-частное обросло антагонистическими «логикой» и репрезентациями.
Общественная сфера стала характеризоваться как сфера беспристрастных суждений и социально
и политически значимого. Частная сфера, напротив, стала характеризоваться как всё, что есть
в жизни политически и социально не значимого, управляемого специальной частной этикой
заботы и любви.
 Параллельно этому проектировалась коллективная идентичность женщин. Построение женской
коллективной идентичности осуществлялось в противопоставлении мужской, как частное строилось
в противоположность общественному. Атрибуты женской коллективной идентичности назначались
как противоположность общественно значимым атрибутам. С этой целью, было провозглашено
существование общих всем женщинам предикаций, общей нормативной концепции
феминности,ассоциированной с частной (личной) сферой и основывающейся на так называемом
«естественном» порядке, некоем законе природы, согласно которому общественная сфера — это
естественная среда обитания мужчин, а частная сфера — естественная среда обитания
женщин.
 Так, женщины были означены и репрезентированы как однородная группа, характеризующаяся
одновременно природным отсутствием рациональности и наличием специфических, специальных
задатков и способностей к репродуктивному труду и обслуживающей деятельности.
 Это позволило общественной сфере отмежеваться от царства Необходимости и сформироваться как
(самопровозглашенное) царство Культуры, Свободы и Человеческого Творчества (а вот
и замещающий универсализм).
 Необходимость (=природа) осталась на долю частного, там, где нет выбора или желания, но где есть
Долг (можно также «Судьба» и «Предназначение». А можно и «Имманентность», чтоб уж совсем
«по-научному объективно»).
 Таким образом, эмансипация общественной сферы не была нейтральной в гендерных терминах,
а как раз напротив, она произошла благодаря разделению труда по половому признаку
и оппортунистически сфабрикованной женской коллективной идентичности.

Почему именно XVIII век и эпоха формирования современного государства и способа производства?
— Потому что до их возникновения, не существовало концепции индивидуальной свободы, и методы
принуждения действовавшие в обществе были прямыми (применение силы в той или иной форме).
 Просвещение, в борьбе с традиционной легитимацией патриархальной власти как «права рождения»
или «божественного происхождения» опиралось на эпистемологическую базу разума как всеобщей
основы эгалитарности.
 Но одновременно — на заднем дворе, куда посторонним вход воспрещен — возникла
необходимость переосмыслить форму принуждения — и в первую очередь принуждения
к рабскому, неоплачиваемому репродуктивному труду. Тогда и возник миф об общественном
договоре, в тени которого негласно был «переиздан» «старый добрый» сексуальный договор
(подчинение в обмен на — якобы — защиту и (это новый пункт договора) — якобы —
обеспечение).
 Методы принуждения стали непрямыми, основанными на конструктах коллективной
идентичности, которую индивид интериоризирует в процессе социализации и согласно которой
он/а сам/а выполняет точно то, что от него требуется. Именно такое положение сохраняется
по сегодняшний день.
 Современное принуждение основывается на психическом контроле, в основе которого лежит
механизм натурализации — когда социальные теории и конструкты символизируют (означают)
определенные элементы социальной реальности как священные, до-общественные, природные
принципы.
 Как результат, современную форму мужского господства можно определить как общественную
систему сегрегации по половому признаку, осуществляемой преимущественно методами
непрямого принуждения.
Прежде чем попытаться систематизировать основные психосоциальные рычаги, с помощью которых
мужчины управляют женщинами сегодня, я кратко остановлюсь на собственно современном мачисте
(сексисте) — каков он, автор и творец женской коллективной идентичности? Мачистская картина мира
априори исключает женщин и их опыт. Как в обывательских мнениях, так и в научных изысканиях эта
картина мира имеет центром мужчину — не только в биологическом смысле, но в смысле «человека
экономического», как его описывал Адам Смит. Как «человек экономический», мужчина существует
в одиночестве, следует своему индивидуальному пути и время от времени вступает в контакты с такими же,
как он, «атомизированными» мужскими индивидуальностями, каждая из которых следует, в свою очередь,
своему пути. Все эти атомизированные существа носятся, подталкиваемые личным интересом,
руководствующиеся исключительно практическим расчетом. Для мужчины — «человека экономического»
неодушевлённые предметы рынка — деньги и их эквиваленты (материальные ценности) — не только
одушевлены, но и священны. Напротив, одушевленные предметы не имеют для «человека экономического»
ни смысла, ни значения, они не существуют, если только не влияют на «условия рынка» и/или
не соотносятся со сферой личного интереса: служащие — это «факторы производства», «хорошая» жена —
«актив», «доходное вложение». Если «человек экономический» успешен, он становится капиталистом,
занимается бесконечной трансформацией жизни — человеческий труд — в безжизненный капитал (помните
алгоритм об эксплуатации как отнятии времени-жизни?), деятельность, которую считает в высшей степени
рациональной, разумной и «человеческой». В конце концов, законы рынка (и личные стремления
и притязания «человека экономического») представляются ему (и представляются им самим перед
остальными) как законы человеческой природы, например, как в этой интереснейшей цитате:
Желание человеческого существа подчинить себе личность и собственность себе подобных в целях
собственного удовольствия, не взирая на вред, причиняемый при этом другому человеческому существу,
является основой власти. Желание объекта подразумевает желание власти, необходимой для завладения
этим объектом. Желание власти, необходимое для того, чтобы подчинить нашему удовольствию
личности и собственность других людей, является одним из основных законов человеческой природы...
Главным средством в достижении удовольствия для человека являются действия других людей. Власть
приводит в соответствие желание одних и действия других. Думаю, все мы находим данное положение
бесспорным. (Джеймс Милль, 1820)
Поэтому не стоит принимать буквально то, что говорится о «человеке», «человеческой природе» или
«человеческих существах», особенно если речь идет о гневных обличениях прежних и нынешних
заратустр, — надо просто помнить, что это мачисты, которым им подобные поотдавили хвосты,
подрастерялись и диссоциируют. Современная мачистская картина мира представляет собой миф,
утопию — это не то, что есть, а то, что по его мнению «должно быть». То, что есть (или может быть),
мачиста просто не интересует. Его наука наскозь идеологична, она — как кичливая домашняя прислуга
(вроде домо-Хозяйки), которая при первом же сердитом шевелении бровей начинает лепетать, лебезить
и переписывать свои «истины». Со своих позиций «превосходства» мачист рассматривает женщину как
«чужую», «загадочную». Женщина обитает (или так предполагается) на «другой» территории — территории
«личной, «частной» жизни, которая видится как «отсталость», «имманентность», как кривое зеркало,
которое отображает с точностью до наоборот «реальную» / «настоящую» жизнь мужчин. Ограниченное
количество функций, которое, как предполагается, имеет сфера «личного», ассоциируется с личностью
каждой женщины и всех женщин, и превращает их в анахронизм, в любопытную изнанку «нормальности».
Биологически и психологически женщина противопоставлена рыночным принципам: рынок
трансформирует человеческие потребности и человеческую деятельность в неодушевленные предметы —
продукты, тогда как женщина создает жизнь (которая декларируется как сама по себе не имеющая
ценности). «Человек экономический» представляет в своих собственных глазах Индивида, отдельную
и независимую монаду, связанную с другими исключительно посредством обезличенных экономических
трансакций; женщина заключена внутри семейного круга и не может иметь Индивидуальность вне своих
биологических связей с другими. «Человек экономический» действует исключительно на основе личных
интересов; женщина не может устанавливать в семье отношения quid pro quo (интересный момент) — она
может (=ей позволено) только отдавать. Таким образом, с позиций натурализации мачист рассматривает
женщину как собственную примитивную версию, не потому, что имеет неоспоримые доказательства
её интеллектуальной ущербности, а потому, что проявляемые женщинами альтруизм и самопожертвование
(гендерные императивы) и служат доказательствами её «дурости». Не только «дурости», но и эволютивной
примитивности:
«Женщина, по-видимому, отличается от мужчины умственной предрасположенностью к большей
нежности и меньшему эгоизму... Повсеместно признается, что женщина обладает более развитыми, чем
мужчина, интуицией, восприимчивостью и, возможно, большей способностью к имитации; однако, эти же
качества характерны для низших рас и, соответственно, для низших ступеней цивилизации» (Чарльз
Дарвин, цитируется в Eva Figes «Patriarchal Attitudes», 1970)
Так, у Софии Руссо имелся братик-близнец: «Добрый Дикарь», сострадательный, щедрый и примитивный.
Искать «логику» или требовать обоснований и «доказательств» не стоит — их нет, так как мачизм
волитивен: «просто потому что». После того, как мачист поразмыслил на свой лад обо всём этом,
он несказанно удивился тому, что Природа допускает подобную ассиметрию: она создала только один
нормальный пол, оставив на долю другого сплошную аномалию и патологию (все мои жорики и «лоуряты»
как раз не могут отделаться от этого удивления). Всё «типично женское» превратилось в вызов для «науки»
и «разума». По сути, «открытие» женщины как аномалии, как проблемы — это фундамент современного
мачистского мировосприятия. Тело женщины с его неконтролируемыми внутренними ритмами и его
репродуктивной способностью в этой картине мира представляло собой некую «границу», вне-культурное,
природное явление, ресурс, который необходимо исследовать, контролировать и эксплуатировать
(=извлекать материальную прибыль). Основные линии эксплуатации — это продуктивная (бесплатная или
низкооплачиваемая производственная деятельность), репродуктивная (принуждение к бесплатному
репродуктивному труду — имеется в виду весь спектр) и психологическая (принуждение к обеспечению
психологического комфорта мужчин). Хочу еще раз отметить, что на протяжении всей известной нам
истории все три вида эксплуатации женщин присутствуют повсеместно, разница только в методах
их осуществления. Собственно, это есть то, что называется Обслуживанием, та самая Утилитарная Функция,
о которой говорит Эрика Апфельбаум в своих замечательных лекциях о механизмах власти:
«ИСКЛЮЧАЮЩАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ — т. е. маркировка индивидов — СОЗДАЕТ ГРУППЫ:
не только как сообщества индивидов „под одной рубрикой“, но и как КОЛЛЕКТИВЫ, РАЗДЕЛЯЮЩИЕ
ОДНУ И ТУ ЖЕ УЧАСТЬ/ДОЛЮ (или СУДЬБУ, ибо у-часть часто „продают“ как судьбу). Важно учесть,
что насчет УЧАСТИ/ДОЛИ члены подчиненной группы не имеют возможность высказаться, в силу своего
подчиненного положения. УЧАСТЬ/ДОЛЯ есть неотъемлимая характеристика группы ИСКЛЮЧЕННЫХ
(им выделили долю, которая по сути является УТИЛИТАРНОЙ ФУНКЦИЕЙ подчиненной группы, продукт
которой и отчуждается группой доминантной).»
Не из саморекламы, но я очень прошу всех интересующихся внимательно прочесть перевод лекции
Механизмы власти и освобождение — это всё о нас, о женщинах. Теперь можно переходить к анализу
современной женской групповой идентичности (но это уже придется отложить до новой части саги:)),
представляющей собой стереотип, с помощью которого над женщинами осуществляется общественный
контроль. Пока отметим только, что этот стереотип начинает формироваться в конце 18-го — начале 19-го
века и в ходе его формирования можно ясно различить две стадии:
 Нормирование того, что женщина МОЖЕТ. Кореллирует с эпохой полной сегрегации по половому
признаку. 19 век и первая четверть 20 века.
 Нормирование того, что женщина ДОЛЖНА. Кореллирует с эпохой частичной сегрегации
по половому признаку. 20 век, начиная примерно со второй четверти, по сегодняшний день.

Первая стадия формирования стереотипа приходится на бурное развитие новых производственных

отношений, формирование новых классов, новых соотношений общественных сил и новых способов
распределения материальных благ. Что касается женщин (сперва высших и средних классов, а затем
и пролетариата), главной задачей было исключить их из процесса производства, а следовательно, исключить
их непосредственное участие в процессе распределения материальных благ. Главным лозунгом той эпохи
было: «женщина не работает, потому что НЕ МОЖЕТ, так как женский организм представляет собой
патологию эволюционного развития, и женщина не может принимать участие в таком эволюционно
продвинутом процессе как индустриальное производство.» Конечно, можно спросить, как возможно такое,
что тебе перекрывают доступ к материальному обеспечению, отнимают возможность прокормиться,
а ты не только ничего не предпринимаешь, но и вобщем-то даже радуешься. Тут стоит вспомнить, что для
женщин новые формы контроля и подчинения не возникали на пустом месте, женщины в течение
неопределенно долгого времени были подвержены прямым методам принуждения, то есть прямому
насилию, и это не могло не сказаться:
«Индивид или (группа) индивидов, находившаяся определенное количество времени в состоянии подчинения,
развивает генерализующее поведение: в любой ситуации и при любых обстоятельствах такой человек или
(группа) будет воспроизводить в социальных взаимодействиях модель господства/подчинения —
отношение к «другим» как высшим существам и ожидание эксплуатации в отношении самого себя. При
такой модели поведения люди не в состоянии устанавливать и поддерживать личностные границы,
чувствуют себя персонально ответственными за то, чтобы взаимодействие с другими удавалось, даже
если для этого от них потребуют личной аннигиляции и тотального подчинения. В состоянии подчинения
люди не выносят отвержения, любая дисквалификация или критика вызывают со стороны подчиненного
отчаянные усилия исправиться, увеличить отдачу. Для поддержания личностного континуума (скорее, его
видимости) людям в положении подчинения становится необходимой постоянная и всеобъемлющая оценка
со стороны доминантной группы. Это ведет к ранее упомянутой аномии подчиненной (группы). Потеря
идентичности выражается в том, что члены подчиненной (группы):
  в целом не знают, каковы они, что из себя представляют и чего хотят
 неспособны к идеации будущего
 дезориентированы
 чувствуют себя социально неполноценными
 чувствуют как свою вину за то, что «всё в жизни не так»
Кроме того, «женщины являются примером коллектива, групповая идентичность которого оказалась
полностью разрушенной. Как следствие, у этой {группы} нет собственного стандарта идентичности,
социальной и политической репрезентации, такая {группа} per se обречена на вечно-комплементарный
к доминантному статус (если это вообще можно назвать статусом). На примере женщин можно четко
проследить, как по мере того, как разрушение {группы} заходит всё дальше, всё явственнее становится
интроекция механизмов власти. Власть становится серым кардиналом, внешне незаметным, чьё
существование ставится под сомнение в первую очередь самими членами подчиненной {группы}.» При
таком положении дел нетрудно понять, что если вам авторитетно заявят (с медицинской кафедры), что
нормальное состояние женщины — это болезнь (а по этой причине вы никогда не сможете работать), вы,
за неимением другого мнения, поверите и начнёте усердно болеть.

Миф о добытчике-защитнике. Часть 6. Маскулинность

как моральная идиотия
Этот текст можно назвать результатом коллективной работы, он написан благодаря и по следам
обсуждений во «Внутреннем Круге» и наших бесед с «Освальдо Б.» Текст полон цитат: этим я хочу
подчеркнуть, что я не говорю что-то новое, что многие люди неоднократно уже говорили то же самое.
В какой-то мере я решила опубликовать этот текст в открытый доступ по следам недавнего обсуждения
моей более чем скромной блоггерской деятельности. Ознакомившись с претензиями мачо-блоггеров и мачо-
блоггерш (да, есть и такое) в мой адрес, я поняла, что главная их — не высказанная прямо — обида
заключается в том, что я их «не люблю». Дорогие пусечки! Я действительно не люблю вас. По одной-
единственной причине: я слишком хорошо вас знаю. Знай вы сами себя так же хорошо, вы бы тоже очень
не любили себя, смею вас заверить.
Рабы перенимают и воспроизводят в доступных им масштабах психологию господ...  Я долго думала над
тем, как построить текст (в рамках деконструкции мифа о добытчике-защитнике) об истоках современного
катастрофического состояния женского группового и индивидуального психизма, пока не поняла, что
исходить надо из психологического портрета господ-мужчин, который в женщинах, в силу
их принадлежности к социально подчинённой группе, воспроизводится в виде комплементарного
отзеркаливания. Чтобы рассказать о том, каков раб (в нашем случае — рабыня), сперва надо выяснить, каков
господин. Хотя в предыдущих текстах этой деконструкции я коротко останавливалась на мачистском
мировоззрении, решая, необходимо ли более подробное рассмотрение, по ходу дела я поняла, что оно
необходимо, так как в противоположном случае описание женской групповой психопатологии получится
вырванным из контекста. Идентичность гегемонной маскулинности и психопатии невозможно не заметить.
Самое распространённое положение о психопатах — это то, что внешне и поведенчески они ничем
не отличаются от других людей. Если хотя бы немного задуматься над этим обстоятельством, получится,
что психопатия, психопатические поведенческие паттерны нормализованы обществом, стали
общественной нормой. И конкретно — маскулинной гендерной нормой. Сравните описание психопата
Мартой Стаут (The Sociopath Next Door, Martha Stout, Ph. D) и наше собственное представление о том,
каково поведение и — даже шире — каков способ существования современного среднестатистического
мужчины:
«Представьте, если Вы можете, полное отсутствие совести, отсутствие чувства вины или раскаяния
независимо от того, что Вы делаете, отсутствие ограничивающего чувства беспокойства
о благосостоянии незнакомых Вам людей, друзей, или даже членов Вашей семьи. Представьте отсутствие
моментов борьбы с чувством стыда, ни одного в вашей жизни, независимо от того насколько
эгоистичный, ленивый, вредный, или безнравственный поступок Вы совершили. И притворитесь, что
чувство ответственности Вам неизвестно, кроме как бремя, которое другие, кажется, принимают без
вопросов, как легковерные дураки. Психопаты могут имитировать чувства, но единственным реальным
чувством, которым они, кажется, обладают является своего рода “голод” который хищник чувствует
по отношению к своей будущей жертве. Вся остальная деятельность психопата подчинена
удовлетворению этого чувства животного голода. Короче говоря, психопат является хищником
человечества. Если мы подумаем о взаимодействии хищников с их добычей в животном мире, мы сможем
принять некоторые идеи относительно того, что находится позади «маски здравомыслия» психопата.
Теперь добавьте к этой странной фантазии способность скрыть от других людей, что ваш
психологический портрет радикально отличается от их портрета. Так как каждый просто предполагает,
что наличие совести универсально и обязательно для всех людей, скрыть от других факт, что Вы
полностью лишены совести, довольно легко. Вам никогда не зададут вопросов о вашем хладнокровии.
Ледяная кровь, текущая по вашим венам настолько странна, так полностью находится вне зоны
их личного опыта, что они редко даже в состоянии предположить ваше состояние. Ваше странное
преимущество перед большинством людей, которые удерживаются от аморальных поступков своей
совестью, наиболее вероятно останется скрытым от них. Это приводит нас к важному вопросу: что
психопат получает от своих жертв в действительности? Их цели не представляет труда определить,
когда они лгут и манипулируют для получения денег, материальных благ или власти. Но во многих случаях
мы только можем сказать, что психопат любит заставлять других страдать.»
Думаю, что портрет (в той или иной степени) знаком любой из женщин, имевшей случай находиться
в длительных близких и/или интимных отношениях практически с любым мужчиной. Мы можем себя
успокаивать, вспоминая «счастливые моменты», но внутренняя тревога, нудящее беспокойство будет
появляться вновь и вновь. Дело в том, что филогенетически женщины приучены подавлять/сублимировать
страх в симпатию (то есть, идентифицироваться с агрессором). Для нас этот патологический процесс тоже,
увы, стал нормой (мазохизм, как подавление инстинкта самосохранения). Всё, что мы воспринимаем
из задушенных воплей нашего инстинкта самосохранения — это «непонятную» тревогу, желание заплакать,
грусть, глухое раздражение. Мы обвиняем себя в истеричности и эгоизме и принимаем навязываемое нам
общественной практикой видение психопатических выходок «партнеров» за норму, мы пытаемся «уважать
их личность». Психиатр М. Скотт Пек [M. Scott Peck], в книге Люди Лжи [People of the Lie], определил злого
человека [психопата] как:
человека, абсолютно несклонного признать свою ошибку или пробовать понять себя. Это слишком
болезненно. Так, для избегания необходимости это делать, психопат проводит всю свою жизнь, пробуя
заставить других людей и самого себя видеть себя таким, каким он хотел бы быть видимым, а не таким,
каким он является в действительности. Это означает притворяться, лгать, убивать, или делать все, что
для этого потребуется. Поэтому, никакая ошибка психопата не может быть исправлена, так как это
означало бы необходимость признать, что она существует. Психопаты активно, а не пассивно избегают
саморазвития, самоанализа. Они предпримут любое действие в их власти, чтобы защитить собственную
лень, сохранить целостность своего больного «я». Это сохранение целостности психопатического «я»
имеет обязательным условием стагнацию и регресс/разрушение окружающих (как одушевленных — люди,
так и «неодушевленных» — природа). Вместо того, чтобы помогать людям, находящимся в их окружении,
развиваться, они фактически разрушают их по этой причине. В случае необходимости, они
не остановятся перед убийством, чтобы избежать боли отсутствия своего собственного духовного
роста. Поскольку целостности их больного «я» угрожает духовное здоровье других людей вокруг них, они
будут всячески искать способов сокрушить и уничтожить духовное здоровье людей в своем окружении.
Пек определяет Зло как «осуществление политической власти, а именно, применение своей воли к другим
с помощью откровенного или тайного принуждения для того чтобы избежать саморазвития и своего
духовного роста. Обычная лень — это нелюбовь; Зло — это анти любовь.» Именно это представляет собой
узурпация субъектности женщин, именно этим обусловлено постоянное стремление свести их на уровень
объекта и/или животного, отказ признать их причастность жизни и развитию общества. Узурпация
субъектности в практическом плане представляет собой отчуждение, присвоение продукта, будь это
эмоциональный комфорт, идея, конечный результат материального производства, труда. Я-психопат, будучи
бесталанным тупым безнадежным ленивым дураком, с помощью власти становлюсь субъектом прогресса,
историческим агентом, совершающим, деятельным. Она же — человеческое существо женского пола,
наделенное всеми потенциями разума, соответствующими её биологическому виду — моим произвольным
действием власти «превращается» в бесталанную тупую безнадежную ленивую дуру и, что самое
главное, — воспринимается такой. Далее Я-Психопат имею уже стопудовое «оправдание» и «повод» для
её эксплуатации (ибо мне известно (о, да! мне прекрасно об этом известно), что за её счёт можно
поживиться).
«Когда Вы завоевываете и подавляете кого-то, Вы должны иметь для этого повод. Вы не можете просто
сказать: “Я — сукин сын и я хочу их ограбить”. Вы должны сказать, что это делается для их же пользы,
они заслуживают этого, либо что они фактически извлекают из этого выгоду.» (Ноам Хомски)
Когда Лобачжевский замечает: «когда нормальные люди попадают в определенное состояние, психопаты,
как ядовитый болезнетворный микроорганизм в теле, нападают на их слабости, и все общество
погружается в состояние, приводящее к ужасу и трагедии в очень крупных масштабах», то «определенным
состоянием» будет принадлежность женщин к социально подчинённой группе без доступа к ресурсам
и средствам производства для обеспечения собственной жизнеспособности (а также несоответствие
широких слоев населения требованиям гегемонной маскулинности, как отмечает Гарда Салас: «низшими»
мыслятся не только женщины, но и другие мужчины, девочки и мальчики, пожилые люди и инвалиды обоих
полов, люди других рас (национальностей), малообеспеченные люди, люди с гомосексуальной ориентацией,
подростки и молодые люди, которые «феминизируются» и принуждаются (различными методами)
посвящать свое время, усилия, материальные средства, труд и результаты этого труда тому, чтобы
«обслуживать», «понимать» и воспроизводить «мужской стандарт», то, что представляется как
«высшее в иерархии». Мужское господство и его мизогинная практика представляет собой систему
эксплуатации, которая наряду с ксенофобией, расизмом, гомофобией, «взрослостью» ( vs детство —
Acción Positiva) держится на том, чтобы быть «высшим» за счет того, что другие будут низведены
до статуса «низших».) Психопаты и их клика может взять под свой контроль организацию, предприятие,
нацию, страну, территорию, и затем разрушение жизни и материальных достижений коллектива
приобретает ужасающий размах в форме массовых убийств и уничтожения природных ресурсов. Джеймс
Петрас [James Petras] объясняет в книге «Управленцы и управляемые в американской Империи [Rulers and
Ruled in the U. S. Empire]»:
«Объяснения геноцидов, которые фокусируются на “иррациональном поведении масс”, пропускают
стержневую важность манипуляции элиты, сосредоточившей внимание на государстве, экономике
и гражданском обществе („моральная паника“ — Acción Positiva). Ни в одном из геноцидов XX и XXI
столетия (и ранее, начиная от „охоты на ведьм“ Инквизиции — Acción Positiva) “массы” не являлись
инициаторами, организаторами и направляющей силой, тем не менее, конечно, определенные сектора
низших классов общества являлись орудием осуществления политики геноцида в результате понеризации
общества»
Для меня факт исторического гиноцида несомненен (когда-нибудь этому будет найдено материальное
доказательство, если уже не), так как приход к власти психопатов в один и тот же отрезок времени
на огромных территориях не мог совершиться иным способом, как одновременным массовым
уничтожением (в течение 50 лет максимум) взрослого женского населения, последующим содержанием
маленьких девочек в скотских условиях существования, их эксплуатация как рабочего скота, их быстрого
уничтожения (они еще были дочерями свободных матерей), отчуждение у них новорожденных детей
(по животноводческому методу «прививания покорности», то есть, запуска нейрофизиологической
программы «выживание», характеризующейся хроническим нервным и мышечным напряжением
(гипертонией) организма, навязчивой (компульсивной) тревогой и страхом оказаться без доступа
к внешнему ресурсу выживания, а следовательно, предполагающей максимально лабильную психику,
обладающую практически бесконечной способностью к приспособлению и покорности («подлец-человек
ко всему привыкает»)). Я уверена, что современная схема траффика девочек и детской проституции
полностью воспроизводит основные «принципы» низведения человеческих существ до уровня скота. После
гиноцида, в отношении женщин как социальной группы стало возможным применение животноводческого
принципа «содержать в неволе и заставлять производить потомство». Примечательно и то, что альфой
и омегой в этой животноводческой программе является «запрет на речь»: женщины были отлучены
от символического в первую очередь запретом на полноценное овладение языком (повсеместная
неграмотность женского населения, религиозные и «традиционные» табу на женскую речь). Всем известно,
какие затруднения с речью, словарным запасом и особенно (филологи меня поймут) с синтаксисом
испытывает среднестатистический психопатологизированный маскулинностью «настоящий мужчина»...

Неизбежность гибели
Патриархат, как любая патологическая система, обречен на гибель. В этом смысле никто и ничем не может
помочь доминирующей группе избежать её исторической участи, вопрос только в том, утянут ли они
за собой на дно всё остальное общество или нет, будет ли разрушение всеобщим или какую-то утварь
из горящего дома всё же удастся спасти. Если мы хотим выжить, помочь нашим детям избежать
повторения — прямо скажем — незавидных судеб, дать им шанс, нам необходимо отказаться
от морализаторски-«гуманного» отношения к маскулинности. Нам необходимо принять на вооружение
«строго объективный и научный подход к проблеме»: не только «подсчитать и оплакать потери» (женщинам
необходимо это сделать в рамках виндикации (1), иначе они никогда не избавятся от травмы),
но одновременно отказаться от «этики и гуманизма» в отношении маскулинности. Психопатия,
маскулинность — это Зло, а ко Злу, по утверждению Лобачжевского, нельзя применять этику и гуманизм,
если мы не хотим продолжать быть его пособницами и продолжать совершать массовое самоубийство
(и обрекать на страдание наших детей). Людям весьма трудно принять, понять — не говоря уже о том,
чтобы применять — такой «объективный и научный подход»: выйди, например, Acción Positiva в рамках
феминистского движения с предложением отказаться от этики и гуманизма в отношении маскулинности-
психопатии-зла, и цунами истерики по поводу «феми-нацизма», «нового расизма», «матриархата»,
«эмбризма» (от исп. hembra — «самка») захлестнут и потопят любой намек на подобные рассуждения
(поэтому я хочу ещё раз сказать (так как не хочу никого скомпрометировать), что мои коллеги —
сегодняшние российские феминистки — к настоящему тексту отношения не имеют, ни они сами,
ни их деятельность). Разрушение маскулинности необходимо начинать с разрушения её истинной
идеологии. Истинная идеология психопатии-маскулинности-зла (ПМЗ) — не мизогиния, как может
показаться на первый взгляд, а «любовь». Мизогиния представляет собой структурное видение мира,
способ внедрения психопатии в потенциально здоровые новорожденные человеческие организмы, поэтому
мизогиния: 1) эксплицитна; 2) агрессивна; 3) авторитарна. Как верно и гениально замечает Лобачжевский
истинная («эзотерическая») идеология психопатов «служит маской для сокрытия фактических намерений
группы психопатов, пришедших к власти», поэтому она постулирует прямо противоположное истинному
положению вещей. Именно поэтому идеология ПМЗ называется «Любовью», — это специфическая
идеология, которая всегда оправдывает действия мужской социальной группы и снабжает
ее мотивационной пропагандой, направленной на женскую подчиненную группу. «Любовь» как идеология
ПМЗ представляет собой требование идентификации с агрессором (поэтому мужчины никого не «любят»).
Освальдо (мой знакомый психоаналитик) подал мне удивительную по своей очевидности мысль: как
эмбрион человеческого существа во время внутриутробного развития воспроизводит все стадии эволюции
живого, так и отделившийся от материнского организма и начавший взаимодействовать с внешней средой
новый человеческий организм в процессе своего психо-физиологического становления «повторяет» путь
становления специфической патриархатной психической структуры. Речь идет о том, что не существует
ни одного психического, символического явления, которые когда-то не опирались бы на факты, события
внешнего мира, преобразованные в ходе многоразовых повторений в филогенетические элементы. В. Райх
писал:
«В самом начале экономического патриархата сексуальность детей и юношества преследовалась
с помощью прямой кастрации или уродования половых органов каким-либо способом. Позже
общеупотребительным средством стала душевная кастрация посредством привития сексуального страха
и чувства вины. Функция сексуального угнетения заключается в том, чтобы возможно легче обеспечить
послушание людей, равно как и кастрация жеребцов и быков должна превратить их в покорных тягловых
животных».
Страх кастрации, кастрационная тревога, эдиповы перипетии являются ни чем иным, как филогенетической
памятью, приобретённым и воспроизводящемся в каждом новом человеческом существе (особенно
мужского пола) знанием о том, как можно выжить маленькому человеку в мире, где установлена
абсолютная власть отца в рамках «принудительной, авторитарной семьи» (термины Райха). Доминирующая
группа, как отмечалось в «Механизмах власти...» всегда производит в своих рядах отщепенцев, «монстров»,
«предателей» и «неадаптированных», то есть, таких людей, которые недостаточно хорошо
приспосабливаются к требованиям гегемонной идеологии (в нашем случае, маскулинности). Поначалу такие
люди проходят все стадии «психопатологизации» (в случае патриархата — «мизогинизации») сознания,
которые (по Лобачжевскому) выглядят следующим образом: Хула, унижение "подчиненных" Мальчики
учатся подавлять в своем поле сознания неудобные для них идеи о том, что они и взрослые мужчины
извлекают выгоду из причиненной другим (женщинам и «феминизированным») несправедливости, учатся
дисквалифицировать и осуждать моральные и умственные ценности «баб» («пидорасов», «слабаков»),
результаты труда которых они затем используют для собственного возвышения Развитие истерической
конверсии как ведущего способа восприятия Развивающийся интеллект таким образом проглатывает
привычки к подсознательному подбору и подмене данных, что приводит к истеричной конверсии
способности к анализу (привет моим левым «критикам»). Молодые люди растут, чтобы стать «несколько
истеричными» взрослыми. Подростковые и юношеские обсессивные эпизоды «утверждения себя»
в маскулинности, часто сопровождаемые насилием, являются наиболее заметными примерами истеризации
Презрение к правде и объективному мышлению Лобачжевский продолжает: «Когда привычки
к подсознательному подбору и замене мыслей распространяются на макросоциальный уровень, общество
имеет тенденцию развивать презрение к фактической критике и оскорблять любого, кто бьет тревогу».
Дезинтеграция общества и межличностных связей (отсутствие межличностной идентификации,
атомизированность общества) «Чувство социальных связей и ответственности по отношению к другим
исчезает, и общество раскалывается на группы, все более враждебные друг к другу... » На выходе подобный
процесс «социализации» представляет нам «настоящего мужчину», homo normalis, как называл его Райх, всё
существо которого пронизано ложью:
«В структуре homo normalis должно быть что-то ложное в самом основании, если ему так трудно дается
правда... Структуре характера современного человека, который продолжает традиции патриархально-
авторитарной культуры, насчитывающей шесть тысяч лет, свойственно отчуждение характера
от внутренней природы и внешнего общественного убожества. Оно является основой одиночества,
беспомощности, болезненного желания власти, страха перед ответственностью, мистических
стремлений, сексуальных бедствий, беспомощного невротического бунтарства, равно как
и противоестественно болезненной терпимости. Люди враждебно отчуждены от живой жизни. Это
отчуждение не биологического, а социально-экономического характера. Оно отсутствует на стадиях
истории человечества, предшествующих развитию патриархата».
Райх называл такую структуру характера «эмоциональной зачумлённостью», в основных чертах которой
можно без труда узнать современные описания «психопатии»:
 Подверженный эмоциональной чуме индивид не пассивен — он отличается... активной социальной
деятельностью (борется за криминализацию абортов, например — Acción Positiva), которая в той
или иной степени служит разрушению жизни.
 Эмоционально зачумленное мышление не приемлет аргументов («вести дискуссии» или пытаться
«перевоспитать» мачистов — пустая трата времени — Acción Positiva), ... оно обладает собственной
«логикой» и по этой причине производит впечатление рациональности, хотя на самом деле вовсе
не рационально.
 ...он боится естественных импульсов (требование без-эмоциональности — Acción Positiva). Его
страх — это иррациональная движущая сила, лежащая в основании всей мыслительной системы,
 которая сама по себе может быть и логичной, но это тот же самый страх, который направляет
человека к опасным действиям, если кто-то всерьез угрожает его социальной системе.
 Мотив его действия всегда вымышлен, он никогда не бывает актуальным, независимо оттого,
сознается или не сознается актуальный мотив. Цель тоже не идентична реальной цели.
 Основная характеристика охваченного чумой индивида состоит в том, что он серьезно и честно
верит предполагаемой цели и мотиву... зачумленный индивид действует под влиянием структурной
компульсии; независимо от того, насколько благородны его побуждения, он не может выбрать
никакой другой образ действий, кроме обусловленного эмоциональной чумой;...пораженный чумой
человек, защищенный субъективной убежденностью, не понимает что его действия приносят
вред, и не страдает от этого.
 Зачумленный человек... постоянно испытывает сильнейшую зависть и смертельную ненависть
ко всему здоровому.
 Сексуальность пораженного чумой индивида всегда тесно связана с садизмом и порнографией из-
за сосуществования сексуальной похотливости (благодаря неспособности получить сексуальное
удовлетворение, оргастической импотенции — Acción Positiva) и садистской морали. Такова
данность структуры этого типа. Он не может изменить ее, даже если обладает пониманием
и знаниями, и не способен ни на что, кроме порнографической похоти и одновременно садистского
морализаторства.
 Пораженный чумой индивид ненавидит работу, он относится к ней как к тяжкой ноше, избегает
любой ответственности и особенно сторонится работы, при которой необходимо терпение
и настойчивость... Он имеет готовую картину жизни, сотканную из невротических фантазий. Сам
он работать не способен, но желает заставить работать других, производя соответствующую его
патогенной картине жизни продукцию... всегда стремится работать меньше, чем другие. И чем
меньше его способность работать, тем меньше уверенность в себе и тем больше он стремится
наставлять других, как надо работать.
 Деструктивность, связанная в (зачумлённом) характере, есть не что иное, как ярость, вызванная
несостоятельностью в жизни и недостатком сексуального удовлетворения.

Несостоятельность и импотенция «настоящего мужчины» гонит его сбиться в иерархии, в массу,

растворяющую личность и личную ответственность, где он мог бы объединиться с себе подобными,
«образовав в высшей степени странные своей жесткостью существа, и... сочинять бы столь же жесткие
правила жизни, единственная функция которых заключалась бы в обеспечении минимально возможного
развития внутренней энергии, то есть сохранения покоя, замкнутого маршрута, упорного следования
привычным реакциям и т. д». Инерция, «пофигизм», массовые истерические токсикомании, бездумное
подчинение авторитету, каскадирование насилия, сексуальные извращения, пунитивный импульс как
непременное условие для любого (но прежде всего — сексуального) типа удовлетворения, отравление
жизни близкими (прежде всего: своим же детям) — всё это маскулинность. Распространите эти «принципы»
из микро-социального на макро-социальный уровень и «механизмы власти» в патриархатном обществе
не будут иметь для вас секретов. Те немногие мужчины, которых я знаю лично, изменившие свои
ментальные схемы и сумевшие (частично) освободиться от наиболее деструктивных аспектов
маскулинности, — каждый из них — прошли трудный жизненный путь, в котором эмоциональные потери,
эмоциональное страдание было неизменной составляющей. До какого-то момента оно удерживалось вне
сознания с помощью упомянутой выше истерической конверсии, а причины несчастий, неудач и проч.
приписывались «проискам врагов» и прежде всего — женским значимым фигурам (матери и жены, обычно
функционально неразличаемых в «маскулинном» сознании). Как рассказывал мне один из этих людей
«размеры подвала всё увеличивались» («подвалом» он называл удерживаемое вне сознания эмоциональное
страдание), а личные бедствия пропорционально принимали размеры неуправляемой стихии. Все эти люди
оказались на пути к саморазрушению, и сами не могут чётко ответить на вопрос, почему в какой-то момент
они остановились и повернули вспять, ведь общество не одобряет и не поддерживает снижение градуса
маскулинной «крутости» в человеке мужского пола (на то мачисты и сбиваются в стаи, чтобы не допустить
случаев персонального отречения). (1) Я определяю феминизм как виндикацию женской субъектности.
Русскоязычные цитаты по понерологии взяты из http://psychopathyponerology.blogspot.com

Любовь и социальная субординация женщин

Этот текст я написала некоторое время назад и он висел под замком в сообществе. Это своего рода
продолжениедеконструкции мифа о добытчике-защитнике, цельный текст которой пока не складывается,
потому что — благодаря драгоценному общению с единомышленницами — постоянно возникают новые
моменты, нюансы, целые направления мысли.
Любовь как концепция, социализирующая практика и как организатор опыта межполовых
отношений представляет собой неотъемлемую часть социальной системы подчинения женщин.
Анализ и деконструкция любви необходимы для выявления механизмов установления
и осуществления этого подчинения, а в более общем плане — для анализа функционирования всей
гендерной системы, равно как и для формулировки предложений по её трансформации.

«Love is the opium of the women, as the religion of the masses. While we loved, men ruled. Kate
Millet

Мой (и наш, радикально-феминистский) основной тезис относительно «любви» заключается в том, что
«романтическая» любовь (половая любовь, любовь-страсть), как социализирующая практика и как
организатор опыта межполовых отношений, представляет собой если не основу, то один из наиболее
важных элементов в системе социальной субординации женщин. Когда большинство из внешних
ограничений, которое традиционное общество накладывает на женщину, оказывается снятыми (пусть даже
формально), — когда женщины завоёвывают и отстаивают право на оплачиваемый труд, возможность
свободно распоряжаться личными средствами, возможность контролировать свою репродуктивную
способность, конституционно закрепляют своё равенство и равноправие и проч., — мы словно раскапываем
под толстым слоем упразднённых внешних запретов некоторые вещи, вид и значение которых очень пугает
и смущает нас. Практически всегда приводит в отчаяние. Иногда даёт свободу, — тем, кто осмеливается
её взять. Речь идёт о том моменте, когда «отступать некуда», и перед нами встаёт необходимость
проанализировать и деконструировать «романтическую любовь», «любовную страсть», «половую любовь»
(далее, для краткости, я буду употреблять слово «любовь»). Любовь можно определить на базе четырёх
элементов [William Jankowiak]:
1. идеализация другого;
2. эротизация другого;
3. желание интимности;
4. ожидание, надежда на продолжение связи в будущем.

В западной культуре именно эти четыре элемента считаются специфическими для любви. Оговорка
о «западной культуре», которой пользуются исследователи для того, чтобы не быть обвинёнными
в этноцентризме, довольно вызывающе контрастирует с универсальностью содержаний устной
и письменной традиций о любви, с повсеместной стереотипированной репрезентацией половой любви, как
высшей формы отношений между женщинами и мужчинами (любовь по умолчанию представляется
гетеросексуальной в коллективном сознании), как чего-то аутентично человеческого, стоящего в стороне
от каких бы то ни было различий и иерархий, политических и экономических интересов. Я полагаю, что
западная культура отличается от остальных только тем, что последние несколько столетий она наиболее
интенсивно работала над любовью в контексте новой концептуализации субъекта и субъективности,
в контексте новой формулировки неравенства женщин и мужчин. Современный индивид в западной
культуре формулируется в терминах любви, привязанности, связи и принадлежности. Любовь также имеет
первостепенное значение в современной демаркации сфер общественного и личного, в определении брака:
благодаря любви «семья» превратилась в некоторое пространство, насыщенное чувством, чувственностью,
а сексуальность «одомашнилась». Укрепление «любовной семьи» — гетеросексуальной пары,
сконцентрированной на самой себе — постепенно разрушило остальные социальные связи. Всё это —
в контексте обязательной и компульсивной гетеросексуальности, столь характерной для патриархатных
обществ. В конце 20 века появились работы [Anne G. Jonasdottir, Wendy Langford, Silvia Federici],
обращавшие внимание на то, что существует тесная связь между любовью как организационным принципом
в отношениях полов и организацией социальной субординации женщин, — следовательно, необходимо
выявить и проанализировать эту связь. Интересно, как организуется сопротивление такому анализу.
Женщины выступают с тезисом о том, что анализировать любовь — значит признать собственную
несостоятельность в «личной» жизни, лишиться мечты и обречь себя на «безликое» и безрадостное
существование. Мужчины отрицают саму возможность определения и анализа любви, возможность сделать
любовь предметом исследований, в отличии от, например, власти. В рамках исследования «Любовь,
здоровье и неравенство: гендерные идентичности и практики у женщин» было решено задействовать два
диаметрально противоположных коллектива женщин: участниц психо-терапевтической группы и женщин,
причисляющих самих себя к феминисткам. В первом случае применялись теорико-методологические
средства социальной психологии, во втором случае — теорико-методологические средства социальной
антропологии. В том, что касается психологического аспекта исследования, рабочая гипотеза состояла
в том, что субъективность женщин как таковых определяет семейная группа и отношения со значимыми
фигурами; и что в организации социальной субординации женщин решающее значение имеют любовные
отношения и отношения привязанности — особенно, отношения с половым партнёром. В социально-
антропологическом аспекте ставилась задача показать, как определённые социальные и политические
практики формируют у женщин критическое отношение к собственной вовлечённости в культурную
практику любви как системы принуждения и подчинения, вызывают сопротивление этой системе.

Субъективность, плохое самочувствие женщин и любовь: ревизия

с позиций феминизма
Мы живём в обществе с такой социальной организацией, которая предусматривает для мужчин и женщин
неравное, различное и иерархично организованное положение. Это решительным образом влияет
на формирование субъективности большинства женщин. Здесь под «субъективностью» понимается
[Almudena Hernando] «особый вид интериоризации и воспроизведения комплекса ценностей и форм
поведения, с помощью которых мы сами способствуем укреплению нашего подчинённого положения
в отношении мужчин». Оказывается крайне насущным не только анализ внешних условий неравенства,
но и этих внутренних механизмов укрепления господства мужчин и подчинённого положения женщин.
С помощью феминистского подхода в психологии и психоанализе, сформировавшемся вокруг так
называемых «Исследований Субъективности», мы смогли выдвинуть гипотезы, объясняющие, каким
образом мужские фигуры приобретают такое диспропорциональное значение в построении женской
идентичности. Во-первых, патологическая гендерная социализация, буквально «фабрикующая
индивидуальность». Речь идёт об иерархичной социализации, дифференциально усиливающей
определённые психологические черты: «психология доминирования» для мужчин vs «психология слабости
и поражения» для женщин. В процессе постоянного сравнивания формируется «перманентное гендерное
неравенство», которое для женщин, как подчинённых, включает в себя обязанность, необходимость
и основную задачу «знать характеристики и потребности вышестоящих». В процессе гендерной
социализации как девочки, так и мальчики подвергаются различным депривациям и цензуре в отношении
определенных желаний и потребностей, одни из которых подавляются, в то время как другие усиливаются
повторением и тренировкой. Это приводит к гипертрофии определённых психологических характеристик,
отчётливо ориентированных на антитезу, диморфизм и соответствующих двум господствующим гендерным
моделям. Что касается девочек-женщин, то их психика оказывается гипертрофированно ориентированной
на принятие, адаптацию к мальчикам-мужчинам и на их всестороннюю поддержку, выражающуюся прежде
всего в удовлетворении их требований, сформулированных как потребности. Во-вторых, эта иерархично
дифференцированная социализация приобретает особенное значение в период полового созревания [Emilce
Dio Bleichmar], когда формирование собственного желания у девочек подчинено и происходит под
влиянием взрослого мужского взгляда: Обычным для большинства женщин оказывается опыт открытия
для самих себя того, что их тело обладает силой сексуальной привлекательности — и это открытие
происходит в детстве или в подростковом возрасте непосредственно под взглядом взрослого мужчины. Это
особенный взгляд, наполненный сексуальным содержанием, по-разному интерпретируемым —
в соответствии с имеющимся опытом — взрослым мужчиной и маленькой девочкой. Это взгляд, который
имплантирует в детскую психику содержание, идею, знание, от которого девочка на имеет возможности
избавиться: её тело, даже если оно одето, способно спровоцировать раздевающий её взгляд. Опыт,
переживаемый девочкой, учит её, что сексуальный стимул происходит извне, а не возникает изнутри, будет
определяющим в конструировании такого способа «быть женщиной», который подразумевает принятие
и интериоризацию идеи о том, что женщина — это то, что вызывает в других сексуальное желание. Сам
факт того, что «женственность» конструирует в нас такую идентичность, которая существует только через
зрительное восприятие другого, автоматически помещает нас в состояние постоянного телесного страха
и отчуждения. Тогда подавление сексуального желания и трансформация страха сексуального насилия
в идеализацию «любви» становятся гарантией и спасательным кругом для гендерного нарциссизма (каким-
то образом надо себя уверить, что «психология слабости и поражения» не опасна и не унизительна) и для
поддержания чувства телесной целостности. Гендерная социализация делает женщин слабыми,
настроенными на поражение и неспособными к самозащите; ранняя сексуализация, имплантация взрослых
гетеросексуальных содержаний в детскую психику приводит к хроническому переживанию страха
и отчуждения от собственного тела. Постоянно ориентированная вовне психика женщины становится
чрезвычайно лабильной, ориентированной на адаптацию и истощается в постоянной тревожности: любой
конфликт поэтому переживается крайне болезненно, и постоянно изыскиваются средства для избегания
потенциально конфликтных ситуаций. Третьим элементом, играющим решающую роль в субъективном
воспроизведении женщинами собственного подчинённого положения по отношению к мужчинам, является
провозглашаемая обществом особая способность женщин в сфере чувств, автоматически делающая
её незаменимой в деле жизнеобеспечения и эмоциональной поддержки мужчин. Сфера чувств — это якобы
та особая область, где забитое отчуждённое существо — женщина — обладает волшебной властью,
неограниченными возможностями самореализации. Эти три фактора («психология поражения»,
отчуждение от собственного тела и самоограничение «сферой чувств»), которые формируют
субъективность женщин, создают и особую систему ценностей, в которой «материнский заботливый
идеал» является основанием «женственности». Отсюда возникает субъективное стремление
к установлению особых отношений, характеризуемых как «угодливая принадлежность» [Jane Baker Miller].
«Угодливая» в том смысле, что интерес женщины не вращается вокруг её собственных потребностей, нужд,
интересов и эмоций, а вокруг процесса угадывания и удовлетворения потребностей и нужд взрослого
вышестоящего другого, адаптации к его интересам и особенностям его эмоциональности. Женщина считает,
что, удовлетворяя потребности другого и приноравливая себя к его интересам, она гаратирует себе его
любовь («осуществляет власть в сфере чувств», как уверяет её общество): если мы помним, что «женская
идентичность», «женственность» существует только в зрительном восприятии и (сексуализованном)
желании вышестоящего другого, то мы можем без труда понять, что отказ в любви равносилен для
женщины отказу в существовании. Такая форма субъективности называется «я-в-отношениях»: пока
«отношения» есть, «я» существует; прекращение отношений грозит женщине деперсонализацией.
Основной особенностью является то, что существование (экзистенция) женщины возникает
и поддерживается в контексте связи и принадлежности другим. Чувство женской идентичности
организуется вокруг способности устанавливать и поддерживать отношения, принадлежать определённому
кругу людей. Большинство женщин развивает в себе настоящую потребность верить в то, что где-то есть
сильный мужчина, к которому они могли бы обратиться за помощью и поддержкой, через связь с которым
они могли бы обрести уверенность и чувство защищённости в мире. Исследуя психическую организацию
для женского «я-в-отношениях» мы приходим к выводу, что необходимость «быть-в-отношениях»
представляет собой «Идеальное Я», сформированное в ранних отношениях с матерью на основе
«матричных установок» гендерной социализации:
 «девочки не дерутся» (не проявляют агрессию)
 «если ты не будешь угождать, тебя не будут любить
 «быть хорошей значит находиться в распоряжении» (у вышестоящего другого)
 «быть хорошей (настоящей) женщиной значит уметь заботиться, беречь и обеспечивать»
(отношения, собственный приятный и опрятный внешний вид, вещи, других людей)
 «давать приоритет собственным интересам значит быть эгоисткой»
 «быть женщиной значит уметь прощать»

«Идеальное Я» (Супер-Эго), как известно, выполняет роль внутреннего морального цензора, чьё
«осуждение» и «наказание» воспринимается нами как «невыносимые». В качестве «невыносимого
наказания» для девочек с самого раннего возраста назначается «потеря любви значимого другого». Это
«невыносимое наказание» назначается тогда, когда девочка-женщина не выполняет мандата «взять на себя
ответственность за жизнь других». И наоборот, удовлетворительное, одобряемое извне и соответствующее
общественным канонам выполнение этого мандата становится для девочки-женщины источником
нарциссического удовлетворения, а это в свою очередь ведёт к тому, что девочкам-женщинам становится
трудно или невозможно различать между собственными желаниями и потребностями и гендерным
категорическим императивом «взять на себя ответственность за жизнь других». Единственным способом
нарциссического удовлетворения для женщин становится, таким образом, одобрение другого. Именно при
таких условиях и возникает подчинение [Benjamin]. Желание получить одобрение «могущественного»,
вышестоящего другого становится опасным для самой субъективности женщины: Когда мы говорим
об угнетении, необходимо помнить, что над нами властвуют, не отрицая наши желания, а формируя их,
превращая их в добровольных слуг, в рабов и представителей «другого» внутри нас. Такие
имплантированные, сформированные извне желания приведут женщину к симбиотическим отношениям,
в которых другому будет принадлежать власть регулировать уровень тревожности и страха женщины
(угроза потери любви через критику и обесценивание), и которые неизменно будут означать отказ женщины
от развития собственной личности и постепенную деградацию.

Анализ работы терапевтических групп: новые гипотезы для понимания

отношений любви
Семья/семейная группа представляет собой первый институт, позволяющий наблюдать действие
господствующих в обществе идеологий. На примере семейной группы мы можем изучать способ связи
и взаимодействия одного индивида с другим и с группой. Любая индивидуальная ситуация конфликта или
противоречия должна изучаться в том социальном контексте, в котором данная ситуация возникает
и развивается. Различные «отчуждающие» формы взаимодействия индивида и группы ведут к страданию
и увеличивают риск душевных заболеваний у индивида: в этом смысле болезнь, расстройство оказывается
индикатором проблемы, но не индивидуальной, а группальной [Pichon-Rivière]. Социальное неравенство
женщин и мужчин в контексте семейной группы будет иметь следствием формирование «связи через
подчинение»: эта связь характеризуется тем, что девочка-женщина помещается внутри группы в положение
«нужды и необходимости». Такое положение строится на неверном понимании важности любви другого
в построении идентичности девочки и на страхе перед развитием и проявлением собственной личности, так
как такое проявление существенно повышало бы риск «потери любви». Через наблюдение за происходящим
между отцом и матерью девочка учится тому, что женщина, организующая свою жизнь в соответствии
с собственными осознанными и признанными желаниями, рискует потерять «любовь» мужчины
и практически всегда теряет её. Потеряв любовь мужчины, женщина маркируется семейной группой
и обществом как «плохая», «несчастная» и как «не-женщина». Фантазия о любви мужчины как о высшей
ценности, которую можно как заслужить, так и потерять, постепенно организует жизнь девочки-женщины
вокруг цели достижения и поддержания этой любви. Таким образом, девочка-женщина становится
«перманентно нуждающимся субъектом»: она нуждается во внешнем одобрении-любви и его видимых,
осязаемых проявлениях, чтобы подтвердить свой статус «женщины», получить нарциссическое
удовлетворение и избежать «невыносимого наказания» со стороны её «Идеального Я». В рамках
терапевтических групп была проведена попытка выяснить, через какие внутрипсихические механизмы идея
сверх-важности «сферы чувств», и конкретно сверх-важности любви-одобрения сексуального партнёра,
превращалась в центр жизни многих женщин. Участницами терапевтических групп были женщины,
у которых были диагностированы депрессия, обсессивно-компульсивные расстройства и расстройства
тревожности и фобии, и которые не получали ранее терапевтической помощи. Все участницы
терапевтических групп были замужем или «в отношениях». Одним из центральных моментов в работе
терапевтических групп стало оказание помощи участницам группы в осознании того, как возникает чувство
вины и страх стать «плохими женщинами», когда в процессе взаимоотношений с группой и с терапевтом
появлялись «запрещённые», табуированные эмоции, чувства, переживания. Присутствие зависти, гнева,
желание быть центром внимания в группе, желание власти и влияния в группе, желание самоутверждения
и стремление принимать решения выливались в моменты максимального напряжения в группе, когда
женщины испытывали страх, что подобные проявления могли привести к отвержению их группой, к тому,
что они «останутся одни» и будут чувствовать, что «их никто не любит». Женщины также переживали
противоречия между улучшением самочувствия и осуждением и критикой со стороны сексуальных
партнёров: «Муж говорит, что с тех пор, как я стала посещать группу, я стала гораздо хуже... а я, наоборот,
с тех пор как перестала столько молчать и терпеть, чувствую себя гораздо лучше». Как только женщинам
удавалось признать за собой «запрещённые» переживания, появлялась возможность по-настоящему
работать с историей отношений в родительской семейной группе и с тем, каким образом участницы группы
учились «быть женщинами». Постоянно возникала фигура матери, центрированная на муже и зависящая
от него, которая не хотела, чтобы дочь была такой же зависимой; или фигура матери, воспринимаемая как
бесполезная, некомпетентная, плохая, зависимая от собственной матери и находящаяся в отношениях
абьюза с мужчиной. Все участницы группы выражали чувство того, что были «нелюбимы» родителями, так
как отец и мать были слишком заняты собственными разногласиями. Особенно сильно переживается
осознание того, что мать предпочитала нелюбовь мужчины отношениям с дочерью:
«наша мама развелась с отцом и ушла к другому, а нас отправили жить к теткам» «моя мама была постоянно
не в духе из-за того, что у неё не ладились отношения с отцом».
Наряду с этим опытом в родительской семейной группе, где фигура мужчины наделялась сверх-ценностью,
у многих участниц был опыт детского сексуального абьюза разной степени тяжести, который переживался
как противоречие, неспособность дать однозначную оценку происходившему. В воспоминаниях женщин
присутствуют взрослые мужчины, сексуальное внимание со стороны которых расценивается как
положительный знак и одновременно как результат провокации, «нехорошего или неправильного
поведения» со стороны маленьких девочек. Подростковый опыт «отношений» со сверстниками-мальчиками
также часто свидетельствует об абьюзе:
«Я была очень болтлива, и мой парень часто пинал меня, чтобы я замолчала» «Я постоянно врала, чтобы
он был доволен мной».
Сочетание хронической эмоциональной депривации («нелюбовь/невнимание матери» или «недостаточная
любовь») в детстве и одновременное наблюдение того, как наиболее значимые переживания взрослых
женщин концентрируются на другом типе отношений — не с ребёнком и не с другими членами семейной
группы, а со взрослым мужчиной, — формирует у девочек-женщин устойчивую идею о половой любви как
о центральном элементе в собственной жизни: «Единственное, что я хотела, — это чтобы какой-нибудь
мужчина полюбил меня...» Проблемы в любовных отношениях с мужчинами также выдвигаются
женщинами и как основная причина «несчастливой, неудавшейся жизни». «Удавшейся», по контрасту,
считалась бы такая жизнь, в которой любовные отношения с мужчиной избавили бы от фрустрации,
вынесенной женщиной из родительской семейной группы. Идеализация любовных отношений с мужчиной
у женщин идёт в паре с обесцениванием собственной способности управлять своими эмоциями и чувствами,
и особенно в том, что касается конфликтов, рационализаций и переживаний, связанных с сексуальностью:
«Мужчина-то тебя будет держать на коротком поводке...» «Если бы я не вышла замуж, то не знаю,
со сколькими бы я переспала...» «Я бы сегодня была бы с одним, а завтра с другим.., однажды я с тремя
сразу переспала»
Таким образом происходит сцепление между социальными установками на мужскую гегемонию
и установками родительской семейной группы, организованной вокруг фигуры мужчины: формируется
ложное представление о том, что с помощью любви мужчины женщина может перестать быть
«нуждающимся субъектом»:
«Мы думаем, что наша жизнь полна тогда, когда мужчина наполняет её» «То, что он любил меня, хотя
я была „недевочкой“, мне казалось лотерейным выигрышем».
Потребность быть любимой, тоскливая тревога от ощущения себя нелюбимой, и трудность признаться себе
в том, что её не любят присутствовали у участниц терапевтических групп на протяжении всей жизни,
и во всех значимых отношениях они выбирали стратегию подчинения, как способ «гарантировать» себе
любовь другого. Именно потребность быть любимой не только не осознается женщинами до участия
в терапевтических группах, но и активно отрицается ими с помощью различных психологических защит.
В некоторых группах центральным событием стало именно открытие женщинами этой потребности в самих
себе и той нарциссической раны, которую наносит подсознательное понимание, что эта потребность не была
и не будет удовлетворена. Чтобы заработать любовь другого, женщины использовали различные виды
стратегии подчинения (которые в большинство случаев доводили их до полного истощения): старались
стать незаменимыми, шли «на уступки», то есть на отказ от части своей личности, которая по тем или иным
причинам не устраивала значимого мужчину. Такие стратегии «покупки любви» ни разу не привели
к успеху: женщины чувствовали, что наложенная на них и интериоризованная задача «быть любимой»
не имела положительного решения. Складывается впечатление, что эти женщины были подвержены
навязчивой идее о том, что любовь может дать им место в мире, и что, не получив эту любовь
в родительской семейной группе, они должны были во что бы то ни стало заработать её в отношениях
с мужчиной. На примере терапевтических групп можно было отчётливо проследить, что женщины мыслят
любовные отношения с мужчиной не как таковые, не как отношения, которые в реальности что-то дают им,
или в которых реализуется взаимность, а как «вечное обещание», что «когда-нибудь тебе что-то дадут».
Такой подход позволяет избежать анализа депрессивной ситуации «отсутствия любви». С другой стороны,
быть зависимой, подсесть на надежду получить в будущем любовь затрудняет процесс осмысления самой
себя в отношениях, как своего одиночества, так и своего потенциала: Женщине необходимо построить саму
себя как субъекта, что неизбежно ставит под вопрос место мужчины в её психизме. Вековая оккупация
женского психизма неизбежно ставит перед женщиной задачу выселения чужого. Мужчина должен
перестать представляться ей как гарант её собственного чувства идентичности, добытчик средств
к её существованию, руководитель её отношений с миром и легитиматор её желаний. Все эти места должны
быть заняты самой женщиной [Nora Levinton]. В процессе построения «неотчуждающего типа отношений»
между женщинами-участницами терапевтических групп сами женщины начинают чувствовать, как
ощущение личной автономии на основе бескорыстной поддержки, оказываемой группой, возрастает. Они
начинают сами анализировать собственные установки, сформированные (или нет) под влиянием гендерных
императивов; отдают себе отчёт, как ощущения гратификации и удовлетворения не обязательно связаны
со сферой отношений с мужчиной. Страх начинает осознаваться как средство внутреннего контроля:
«Сейчас я понимаю, что раньше я не осмеливалась говорить, что думаю, потому что боялась, что меня
не будут любить». Постепенно женщины учатся различать между своим мнением и вычислением,
просчитыванием вероятности того, будут ли её любить или нет. Сфера чувств перестаёт казаться такой
важной, как раньше, женщины начинают испытывать интерес к окружающим, к событиям внешнего мира,
не связанным с её «историей любви», искать новые возможности индивидуации. Такие простые действия,
как путешествие в одиночку в другой город или ежедневные одиночные прогулки пешком становятся для
женщин чуть ли не трансцендентным опытом: они делали, что хотели, они были одни, и мир не упал
им на голову.

Исследования с участием женщин-феминисток: традиция и разрыв

Женщины-феминистки, социализованные в культуре, которая ставит межполовую любовь в центр
индивидуации и индивидуальности, так же как и все остальные подвержены влиянию мифа
об определяющей роли любви мужчины в жизни и становлении личности женщины: отсутствие полового
партнёра-мужчины, как правило, переживается и мыслится как нужда, депривация, неполноценность. Идея
любви-прибежища, любви-места в мире, любви-идеального Я, любви-человеческого естества, любви-
иррациональной неконтролируемой силы также распространена среди женщин-феминисток. Однако,
женщины-феминистки отдают себе отчёт в том, что становление мужской и женской идентичности
в процессе гендерной социализации обусловливают в дальнейшем для женщин «попадание в ловушку
отношений». Любовные отношения с мужчинами видятся как неравноправные, неудовлетворительные для
женщин; хотя мужчины характеризуются как «эмоционально неграмотные», именно женщины мыслятся как
«зависимые». Постоянно упоминаемое в интервью «несправедливое распределение домашних
обязанностей» стало само по себе символом проблемы неравенства в любовных гетеросексуальных
отношениях. Более молодые женщины выражают опасения и тревогу по поводу самой возможности
равноправных гетеросексуальных отношений. Отличительной чертой женщин-феминисток является
активная политическая позиция, участие в общественных движениях, стремление к «повторной
социализации»: осознанию и пересмотру установок, паттернов поведения, вынесенных из родительской
семейной группы. В целом для коллектива женщин-феминисток характерно критическое отношение как
к отношениям любви, так и к формам совместного проживания людей — особенно критика обязательной /
нормативной гетеросексуальности, брака и семьи. Хотя женщины-феминистки выражали сомнения
в возможности равноправных гетеросексуальных отношений, одновременно они пытались найти «примеры
из жизни» таких отношений, где наряду с «традиционными признаками любви» присутствовали бы личная
свобода, возможность для самореализации и равноправие в принятии совместных решений. Ни одна
из опрошенных женщин-феминисток не помещает половую любовь в центр собственного существования,
и все они ищут «альтернативы» нормативной гетеросексуальной паре как жизненному проекту. Они
не хотят «ставить всё на одну карту» и в этом они опираются на матерей и/или других старших женщин,
близких друзей. Выяснилось, что любовь, наряду с чем-то определяющим в жизни женщин, видится как
возможность приобретения опыта, предмет для осмысления и рефлексии о самих себе. Для женщин-
феминисток также характерно выдвижение предложений социальных перемен на основании экономической
автономии для всех женщин. По их мнению, необходимо создать новую «культуру любви», искать
альтернативные схемы для организации индивидуальной и совместной жизни людей, другие модели семьи
и связей между людьми в обществе, основанных или нет на кровном родстве. По крайней мере в теории
должны быть — по мнению женщин-феминисток — критически проанализированы установки
на моногамию и обязательную гетеросексуальность. Женщины-феминистки предпочитают опираться
на женские социальные сети поддержки (родственницы, подруги, единомышленницы) в своём
противостоянии гендерным императивам. Другие женщины (не мужчина) понимаются как когнитивный
и аффективный референт, как эмоциональная и материальная опора, а мышление в терминах женской
группальности носит политический характер. Все опрошенные женщины-феминистки называли в качестве
наиболее важного вида человеческих взаимоотношений дружбу, опрокидывая тем самым традиционную
иерархию. В отличие от женщин из терапевтических групп, опрошенные женщины-феминистки
отказываются некритически принимать гендерные установки, в которых были воспитаны и которые
оказываются интериоризованными феминистками так же, как и не-феминистками. Однако, два
взаимоисключающие утверждения о любви, присутствующие у женщин-феминисток: 1) любовь как маркер
«истинно человеческого» и 2) любовь как источник социального подчинения женщин, — формируют своего
рода непреодолимое препятствие, когда речь заходит о конкретных мерах и способах преодоления
подчинённого положения женщин в обществе. Это также заставляет женщин-феминисток
проблематизировать и переживать как конфликт собственные любовные отношения с мужчинами.
Деконструкция любви, поиск новых определений, которые ставили бы под вопрос как натурализацию, так
и идеализацию половой любви — это путь, который выбирают женщины-феминистки для преодоления
этого противоречия. Деконструкция, анализ и критика любви идёт по двум направлениям: 1) любовь как
основа патриархатной экономики (экономический и социологический аспект любви) 2) отношения любви
как основа для осуществления принуждения женщин к определённому способу существования
(антропологический аспект любви). Оба вектора деконструкции оказываются тесно связанными между
собой и оба ведут в одном и том же направлении. Написано на основе текстов исследования «Amor, salud
y desigualdad: identidades de género y prácticas de mujeres» («Любовь, здоровье и неравенство: гендерные
идентичности и практики у женщин»), проведенного с 2004 по 2007 гг. Авторки заключительных текстов:
Марилус Эстэбан и Анна Тавора. Публикации в материалах 11 Конгресса Антропологии 2008, Сан-
Себастьян «Feminismos en la Antropología» («Феминизм в Антропологии») и «Anuario de Psicología»
(«Ежегодник Психологии») Автономного Университета Барселоны за 2008 год. В заключении хочу
наметить дальнейшее направление деконструкции с помощью нескольких наиболее значимых цитат:

«И сегодня мы не обращаемся к отношениям между мужчиной и женщиной, чтобы

понять процессы, происходящие в обществе, хотя скорее всего именно в этих
отношениях находится то, что лежит наиболее глубоко, в самом сердце общества. Если
власть — это всё, что может быть, возможно, что именно в отношениях между
мужчиной и женщиной мы найдём её в чистом виде» [Virginia Held «Marx, Sex, and the
Transformation of Society», 1979]

«Любовь, возможно в гораздо большей степени, чем материнство, является источником

угнетения женщин» [Shulamith Firestone «The Dialectic of Sex. The Case for Feminist
Revolution», 1971]

«Всё это „обожествление женщин“ — это обычное вранье; женщин называют музами,
а занимаются они мытьём туалетов и заправлением постелей». [Леонора Каррингтон]

Для того, чтобы государство могло функционировать так, как оно функционирует,
необходимо чтобы между мужчиной и женщиной и/или между взрослым и ребенком
существовали совершенно специфические отношения господства и подчинения, со своей
собственной организацией и относительной автономией. [Мишель Фуко, Дебаты
с Ноамом Хомски, 1971]
Любовь и социальная субординация женщин. Часть 2
Тезисы: — Любовь как организатор опыта межполовых отношений и важный, если на данный
момент не основной, элемент в системе социальной субординации женщин в современной западной
цивилизации. — Патриархат сегодня поддерживается на «добровольной» основе. —Поведение,
характерное для женщины в рамках любви (любовных отношений), способствует вовлечению и
удержанию её в ситуации гендерного насилия. Давайте разберём, как именно это действует. Прежде
всего, хочу напомнить читательницам о габитусе. Этот текст будет о поведении женщин, о том, что они
делают "не так" и к чему это приводит, поэтому легко — при наших господствующих ментальных
установках — подумать, что в тексте присутствуют обвинения в адрес женщин:
По Бурдьё, объективная социальная среда производит габитус — «систему прочных приобретенных
предрасположенностей»; в дальнейшем они используются индивидами как исходные установки, которые
порождают конкретные социальные практики индивидов. Поступки индивида в неожиданной ситуации
определяются характером его социализации. "Поскольку габитус есть бесконечная способность свободно
(но под контролем) порождать мысли, восприятия, выражения чувств, действия, а продукты габитуса
всегда лимитированы историческими и социальными условиями его собственного формирования, то
даваемая им свобода обусловлена и условна, она не допускает ни создания чего-либо невиданно нового, ни
простого механического воспроизводства изначально заданного" [П. Бурдье, "Практический смысл", цитата
из Википедии]
Если гендерная социализация формирует у женщин габитус, практическим осуществлением которого
является невозможность (более или менее выраженная) к формированию положительной самооценки-
принятия себя (в дальнейшем ПСПС), то практика гетеросексуальной (в норме) любви представляет
собой «развёртывание» женщиной и эксплуатацию мужчиной этой неспособности. При общественном
поощрении, разумеется (которое ни для кого не отменяет фактор личного выбора). Самооценка — это
своего рода "мнение", которое каждая из нас имеет о самой себе, положительное (практически никогда) или
отрицательное (практически всегда). Серьёзность ситуации состоит в том, что ПСПС - это
фундаментальный элемент для обеспечения нашего психического выживания, таким образом, что при
отсутствии ПСПС мы не только будем легко манипулируемыми, но и будем легко становиться объектом
любого типа насилия (физического, психического, сексуального, экономического). Осуждать и не
принимать себя, отрицательно относиться к себе — это источник огромной боли, на ментальном и
физическом уровне. Чтобы избежать болезненных ощущений, мы стараемся избегать всего, что может
усилить наше отторжение самих себя (=отрицательное, осуждающее мнение, которое мы имеем о самих
себе), возводя барьеры из психологических защит, вырабатывая защитные психические механизмы, которые
в большинстве случаев со временем становятся "расстройствами", "синдромами" и "болезнями",
хроническим чувством вины, комплексом неполноценности, неуверенности, ригидным поведением и проч.
Всё это ведёт к тому, что взаимоотношения женщин со значимыми другими (а в гендерной системе — это
мужчины) развиваются по обсессивно-компульсивному типу; это обсессивная привязанность (ОП),
некритическая, "собачья" преданность тем, кто часто не только не способствуют нашему благополучию, но
напротив, ведут нас к полной аннигиляции как человеческих существ, приводят нас в состояние полной
беспомощности, к уверенности, что мы ничего не можем с этим поделать, и нам остаётся только
подчиниться и молиться, чтобы дожить до завтра. Напомню, что для этого не нужно бить женщину,
достаточно запустить в ней "программу любви", которая психологически есть ничто иное как проживание
женщиной неприятия себя. Несколько слов о «нетаковости». У некоторых (думаю, у многих, просто
большинство помалкивает и дуется по секрету) мем о «моих-не-таких» и собственной «нетаковости»
вызывает обиду и раздражение. Вполне понятно. «Нетаковость» — это одна из самых грандиозных
психических защит у женщин. С её помощью можно воображать саму себя живущей вне причинно-
следственных связей, а это — практически всемогущество. Чем меньше женщина знает о себе, тем больше
она «нетакая», чем менее реалистично она воспринимает свои отношения с мужчиной и собственное
поведение в них, тем больше он «нетакой». Но как бы ни была привлекательна в плане самообмана
«нетаковость», правда в том, что мы не знаем самих себя, просто потому что не мы сделали себя такими,
каковы мы есть. Мы — не хозяйки самих себя и не распорядительницы церемоний в том что касается наших
«точек зрения», «менталитета» и «принципов». В большей части мы представляем собой продукт
убеждений, практик и влияния тех, кто окружал нас с момента нашего рождения (семья, школа, общество...).
Наша ментальное здание построено чужими руками, которые могли быть добронамеренными,
компетентными и нежными (а могли и нет), но это всегда чужие руки. Они сформировали наше сознание, но
мало кто осознаёт это: чем больше человек зависим (а женщины в гендерной системе занимают первые
места по психологической зависимости), тем более оригинальным он себя считает. Когда мы начинаем
самостоятельную жизнь, наши шаги в ней, их направление уже оказываются заданными другими людьми,
мы принимаем или отвергаем то и так, что и как нас научили принимать или отвергать, и это в большинстве
случаев создаёт нам психический дискомфорт (механическое подчинение всегда неприятно, даже если мы о
нём ничего не подозреваем). Отсюда необходимость и важность психической сепарации, то есть, узнавания
и понимания той личности, которой нас сделали другие в процессе социализации. «Нетаковость»
— непреодолимое препятствие на пути самопознания и сепарации, не стоит ею увлекаться. Гендерная
социализация создаёт для женщин серьёзные трудности в смысле ПСПС:
 потому что коллективно женщины представляют собой подчинённую социальную группу;
 потому что существует такое явление как мизогиния и его осуществление — гендерное насилие
(системное насилие, применяющееся а) исключительно к женщинам б) по причине их пола в) без
возрастного ограничения, то есть, в течение всей жизни: от рождения до смерти).

Если приблизительно смоделировать, какой была бы женщина, обладающая ПСПС и сравнить с

характеристиками "обычной" гендерно социализированной женщиной, то получится примерно так:
 Наличие ПСПС  Отсутствие ПСПС
 Женщина реалистично оценивает  Женщина обесценивает или переоценивает качество и значимость
свои взаимоотношения с другими своих взаимоотношений с другими
 Женщина принимает себя и
 Женщина перестаёт ценить себя, уважать и принимать себя в случае
собственное поведение как есть,
неосуществления ожиданий. Практикует отрицание действительности
особенно в трудных и стрессовых
в попытке восстановить обрушенную самооценку.
ситуациях
 Ставит перед собой новые цели и
пытается достичь их, даже если не Избегает тревожных и/или неопределённых ситуаций. Не
уверена в успехе. Идёт на риск. задумывается о преодолении страха. Не задумывается о страхе.
Работает над преодолением страха.
Нуждается в постоянной указке извне, что делать, и как себя вести.
 Действует независимо. Берёт на себя Легко отдаёт мужчине контроль над финансами, собственностью,
инициативу. своим телом, результатами своего труда, своим поведением и
социальными связями.
 Берёт на себя ответственность. Неспособна и старается не нести ответственность. Проблемы
Активно решает проблемы. субъективно представляются непреодолимыми.
Свободно выражает чувства и Приоритет женщины - положительный отклик других, поэтому
эмоции. Учится на поражениях. выражение чувств и эмоций тщательно просчитываются. Фрустрация
Контролирует фрустрацию. неконтролируема, быстро ведёт к депрессии.
Центральная и приоритетная ось существования - одобрение других.
 Испытывает необходимость Способна выносить насилие в надежде "заслужить любовь". Считает
нравиться себе, получает "нормальным" беспрепятственное выражение мужчиной его
удовольствие от ощущения себя. собственных вкусов, потребностей, упрёков, гнева, презрения,
ненависти и злости - прежде всего по отношению к ней.
Подавление креативности, боязнь выделяться, предпочтение "хорошо
 Спонтанная креативность.
знакомого старого", рутины.
 Умеет общаться, находит Чаще всего неправильно интерпретирует процесс коммуникации.
удовлетворение в работе и в Общие трудности в организации общения и в поддержании
поддержании социальныхт связей. социальных связей.
Разумеется, отсутствие ПСПС не возникает у женщин на ровном месте или по причине "их природы", а
является закономерным результатом процесса гендерной атрибуции, согласно которой, женщины должны
"выгодно зеркалить" своими "личностными качествами" мужчин. Об этом уже много раз писали, но для
наглядности:
 Женщины:  Мужчины:
 Пассивность Активность
 Угодливость Твёрдость, непреклонность
 Отсутствие склонности к соревновательности и
 Способность идти на риск, соревновательность
риску
 Потребность в защите  Автономия и решительность
 Потребность в эмоциональных контактах  Потребность в сексуальных контактах
 Зависимость  Независимость
 Хрупкость  Сила
 Отсутствие способности заботиться о других и о самих
 Способность заботиться о других
себе
Эмоциональность  Потребность не выражать чувства
Умение сдерживаться  "Неумение", "неспособность" сдерживаться
Наши ПСПС тесно связаны с тем, как к нам относятся окружающие, как они видят нас: мы делаем выводы о
себе на основе того, как с нами обращаются и как отвечают на наши запросы. Неравное обращение с
девочками и мальчиками имеет прямое влияние на то, в каком катастрофическом состоянии находится
самовосприятие у взрослых женщин. Социальные роли устанавливают, кто, когда и где должен делать то-то
и то-то. Никто, если только не боится маргинализации, не может избежать мыслить саму себя и свои
действия в рамках определённых социальных ролей, из которых гендерные — самые ригидные. Женщины и
мужчины в гендерной системе ролей должны отличаться друг от друга не только по сфере и роду
деятельности (разделение труда по признаку пола), но и по тому, что они должны из себя представлять.
Женщины, которым вздумается не выполнять приведённые выше гендерные аттрибуции, будут
маргинализованы, отвержены и "наказаны" мужским сексуальным невниманием. Таким образом,
оказывается, что ПСПС женщин не зависит от них, а определяется другими, конкретно, одобрением или
неодобрением (=сексуальным (не)вниманием) со стороны мужчин. Картину дополняют табу на
удовлетворение собственных потребностей (маркированных как "эгоизм"), требование к женщинам
создавать эмоциональный комфорт и материально обслуживать мужчин (="забавлять и обслуживать" как
альфа и омега "женского предназначения"), положительное подкрепление со стороны общества женских
жертвенности, принадлежности, зависимости (="я-в-отношениях"). В предыдущем тексте я писала о том,
как ещё в родительской семье ребёнок-девочка автоматически ставится в положение "нуждающего
субъекта". "Нуждаться в отношениях" — отличный рецепт для того, чтобы попасть в абьюз. В ожидании
того, что мужчина "решит её проблемы" (самый распространённый вариант: проблемы с родителями), что
он "исполнит её мечты", женщина старательно готовит условия для собственного жизненного провала.
В (и ради) любовных отношениях (ий) с мужчиной женщина быстро забывает:
 что без ПСПС невозможно здоровое психическое и эмоциональное состояние;
 что она существует вне отношений с мужчиной;
 что её личность, индивидуальность имеет значение вне отношений с мужчиной;
 что она не жена и не мать по определению;
 что она родилась отдельной от других и свободной;
 что у неё есть собственные желания вне отношений с мужчиной;
 что у неё есть собственные амбиции вне отношений с мужчиной;
 что у неё есть собственные мечты вне отношений с мужчиной.

В результате — гнетущая хроническая психологическая боль и фрустрация (из-за отсутствия уверенности в

себе). Цена, которую женщина должна платить за "любовь" мужчины, слишком высока для любого
чувствующего существа. Это ощущение себя:
 в изоляции и одиночестве;
 неумелой и неумной;
 напуганной и слабой;
 в напряжении и физически больной;
 робкой в присутствии уверенных в себе людей;
 бесполезной и незначительной;
 преследуемой и патологически привязанной;
 бессмысленной;
 депрессивной и апатичной;
 непонятой;
 упавшей духом при виде того, как жизнь проходит мимо;
 озлобленной и разочарованной.

Почему? Да потому что (за редким теоретическим исключением) женщины имеют дело в своих любовных
отношениях с людьми, которые ненавидят самих себя, которые патологически неуверены в себе, и поэтому
ревнивы и придирчивы, которые знают и молчаливо уверены в том, что они — ничтожества. Всё это
порождает в этих людях ярость, обвинения других, ненависть, желание мстить и вымещать. Для этих людей
никакая женщина никогда не будет "достаточно хорошей", ни "достаточно красивой", не будет "стараться
достаточно". Эти люди всегда будут недовольны. Каждый день мы видим женщин, которые
выворачиваются наизнанку, стараясь угодить "своим" мужчинам, заслужить их одобрение; в то время как
эти самые мужчины понятия не имеют, что делать со всеми этими выражениями симпатии, преданности,
одобрения, идеализации — всё это их только раздражает больше и больше, потому что всколыхивает со дна
мутный осадок их презрения к самим себе. Они будут рады обвинить "во всём" выслуживающуюся перед
ними женщину и станут свято верить в то, что им так противно, исключительно потому что она такая дура.
Было бы неверным думать, что в личных отношениях мужчина и женщина не могут поменяться ролями.
Гендерно социализованные мужчины совсем не те совершенные самодостаточные личности, которыми они
себя, согласно таблице выше, воображают. Мужчин тоже можно сделать рабами. Механизм тот же, что и
для женщин. Разница в том, что мужчины более защищены своей гендерной ролью. Как доспехами. А
женщины психологически и социально буквально распяты и связаны — бери и ешь. Гендерные доспехи у
мужчин работают таким образом, что не поддерживают (=неодобрение со стороны общества) мужчину на
пути упразднения собственных границ, на пути услужливости, угождения и выслуживания. А вот женщину
социум поддерживает на пути деперсонализации. Она чувствует одобрение, она ощущает себя правильной, и
поэтому падает дальше. Происходит это в том числе и потому, что мальчики в процессе социализации
учатся диссоциировать страх, а девочки — диссоциировать чувство унижения. Взрослые женщины
действительно испытывают интеллектуальные и эмоциональные трудности при восприятии и корректной
оценке унизительных для них ситуаций: они защищаются от корректного восприятия внеположенной
реальности отрицанием. Внеположенную реальность отрицают как женщины, так и мужчины. За
женщинами чаще признаётся подобное дисфункциональное поведение. Однако, я бы сформулировала
существенное различие: у женщин отрицание внеположенной реальности — это защитный психический
механизм. Они отрицают то, что персонально неприятно им, болезненно. Это — диссоциация, позволяющая
женщинам "сохранить лицо", приспособиться к невыносимым условиям. Мужчины отрицают
внеположенную реальность совсем на другой основе: они воображают себе то, что они выбирают
воображать, то, что им нравится и/или приносит выгоду, и говорят нам, что это — их "восприятие", в их
умах оно устанавливает реальность. То, что мы называем «фактами», для них не существует. Именно
поэтому они скулят и утверждают, что они подвергаются нападению, всякий раз, когда от них требуют
обоснований своих "идей" и "представлений". Мужчины, как группа, полагают и утверждают, что их
утверждения действительны только потому, что они их делают. Для них все, что они "объявляют"
реальным — реально. То, что мы называем действительностью, не реально для них. Они "объявляют" то, что
нужно считать реальностью. ПСПС можно приобрести, восстановить, закрепить. Приобретение женщиной
ПСПС начинается со слова "Хватит!", с решения женщины остановиться, положить конец собственному
движению по пути саморазрушения и воспрепятствовать намерению других разрушать её понемногу
каждый день (в процессе потребления). Несколько слов о жертвах и виктимизме. Что такое "стать
жертвой"? — Попасть в такую ситуацию, где у тебя будет существенно ограничена или полностью отнята
возможность самостоятельно действовать. "Стать жертвой обмана" означает, что тебя вынудили принять
неправильное решение путём манипуляции с информацией. "Стать жертвой ограбления" — у тебя отняли
что-то путём применения физической силы. "Стать жертвой абьюза" — столкнуться с человеком/группой
людей, эксплуатирующих тебя с помощью различных методов подавления. Так как мы не всемогущи, от нас
не зависит сделать так, чтобы другие не имели намерения обмануть нас, ограбить, ударить или психически
терроризировать. Жертва переживает специфическую ситуацию отсутствия власти, контроля над внешними
обстоятельствами, — переживание, которое сильно затрудняет поиск решения проблемы, выхода из
ситуации. Если такое переживание становится убеждённостью в том, что ничего поделать нельзя в
принципе, что нас "накажут ещё больше", что лучше так, чем рисковать тем, что нас покинут и разлюбят в
случае, если мы начнём самоутверждаться и заявим о своём праве распоряжаться своей жизнью, потому что
мы знаем, принимаем и одобряем себя такими, какие мы есть, — то это уже будет виктимизмом. Жертва
— это ситуативно, виктимизм — это устойчивый способ саморазрушительного поведения. [Roser Mercé,
Roline Schmit, Carmen Valls-Llobet]. По сути, виктимизм отдаёт в руки другого человека возможность
решать, что с нами будет.
"Если вы отдаёте в руки другого человека возможность решать за вас, то вас ждут большие
проблемы"
Что заставляет женщин заниматься виктимизмом, особенно в любви? (собственно, отношения любви
строятся на женском виктимизме, а больше никак; уберите из любви женский виктимизм, и от неё ничего не
останется). Женский виктимизм стоит на трёх китах: неконструктивной, патологической самокритике
(самоосуждении), патологическом страхе и патологическом чувстве вины. Отсутствие ПСПС ведёт к
тому, что у женщины вырабатывается привычка к самоосуждению, к патологической, циклической
самокритике, которая не прекращается практически никогда. Эта самокритика:
 обвиняет женщину в ошибках. "Ошибкой" может быть вообще всё, что угодно;
 сравнивает женщину с другими и делает это не в её пользу;
 устанавливает "планку совершенства" настолько высоко, что до неё невозможно допрыгнуть;
 никогда не помнит об успехах;
 всегда помнит о "провалах";
 и далее в том же духе.

Патологическая критика требует от женщины быть лучше, красивее, расторопнее — и любимее — всех,
если это не так, значит, ты ничего не стоишь. Самоосуждение функционирует с помощью слов "всё, ничего,
никогда, всегда, все, никто". Женщина дарит сама себя такими комплиментами, как "тупая, дура,
бестолковая, слабачка, эгоистка" и т.д. Самое плохое в этом — это то, что женщина верит в то, что
говорит ей патологическая самокритика. Наступает момент, когда она не в силах различить, принадлежит ли
этот внутренний голос её матери, отцу, партнёру, мужу, начальнику, окружающим или ей самой.
Патологическая критика чрезвычайно токсична. Она хуже любой травмы, потому что она — то
единственное, что "время не лечит"; она всегда с нами, всегда обвиняет, обесценивает, находит промахи и
недостатки. Постоянно использует образы прошлого, непременно грустные и неприятные, чтобы заставить
нас чувствовать себя плохо и понять, что мы ничего не стоим. Патологический страх лежит в основе
большинства "обычных" эмоций женщины. Гордость, чувство вины, стыд, тревога — всё это страх. Когда
страх управляет нашей жизнью (а женщинам положено бояться и убеждать себя и окружающих в том, что
они боятся: показывать страх, чтобы оттенить мужское якобы бесстрашие), весь наш опыт кажется
нам негативным, мы наполняемся пессимизмом. Необходимо помнить, что страх пропитывает
практически всю субъективность женщины, поощряет практику отрицания реальности, не позволяет
женщине видеть собственные возможности и благоприятные случаи, предоставляемые ей жизнью.
Разумеется, сам по себе страх не плох и не хорош, в человеческом психизме он имеет защитную функцию,
делает возможной самозащиту. Но патологический страх быстро начинает управлять нашей жизнью,
лишает нас возможности прожить её. Если тебя постоянно обвиняют, манипулируют, вводят в заблуждение,
если тебе лгут, то ты будешь жить в патологическом страхе. Если ты боишься потерять малейшую толику
контроля за собственными эмоциями и быть за это осмеянной или наказанной, ты будешь жить в
патологическом страхе. Если ты считаешь себя недостойной принятия, поддержки, доброжелательного
отношения со стороны другого человека, значит, тебе очень страшно. Если ты симулируешь силу, чтобы
скрыть бессилие, симулируешь счастье, чтобы скрыть отчаяние, симулируешь "любовь" и "желание" к кому-
то, кто дурно относится к тебе.., значит, ты живёшь во лжи, с помощью которой пытаешься защититься от
патологического страха. Ты обманываешь себя и лишаешь себя возможности быть свободной. Результатом
патологического страха являются обсессивная привязанность и патологическая зависимость. Они-то под
видом "любви" и представляются тебе единственно "правильным" способом существования.
Патологическое чувство вины. Отсутствие ПСПС ведёт к возникновению устойчивого убеждения в том,
что всё происходящее не просто непременно имеет отношение именно к нам, но и что мы виноваты в
происходящем. Патологическое чувство вины тесно связано со страхом отрицательной оценки со стороны
других. По сути, чувство вины говорит: "Я боюсь, что мои родители, муж, парень и тд узнают, о том, что я
сделала, и обидятся, покинут меня, перестанут любить". Также патологическая вина имеет тесные связи с
отрицаемыми чувствами раздражения и озлобленности: "Мне не удаётся соответствовать ожиданиям
любимого", "Мне страшно признать, как меня бесят его ожидания". Пытаться соответствовать
ожиданиям других — прекрасный способ нарваться на манипуляции с их стороны. Женщины очень редко
решаются на несоответствие подобным ожиданиям. По контрасту с патологическими самообвинениями,
женщины легко "прощают недостатки" других, они сами ищут им оправдания даже тогда, когда другие и не
думают оправдываться. Было бы неплохо, если бы женщины начали задаваться вопросом, а не достойны ли
они такого же поддерживающего и вспомогающего отношения со стороны других? Патологическая
самокритика, патологический страх и патологическая вина внутренне парализуют женщину, заставляют её
впасть в виктимизм. Получается, что внутренние, интериоризованные механизмы способствуют тому, что
женщина ведёт себя наиболее невыгодным для себя образом. Общество предпочитает видеть только
результаты этого действия, оно искусно манипулирует определением "жертвы", согласно которому, жертва
никак не способствует своему попаданию в экстремальную ситуацию. А женщина, оказывается,
способствует.., она же действительно стремится в отношения, замуж, активно предпринимает поиски
любви, любимого, посещает "тренинги Клеопатры", на что же ей потом жаловаться? Общество
подготавливает в психике женщины почву для патологической самокритики, патологического страха и
патологической вины посредством научения, закладывания программы - через воспитание. Пробегавшие
мимо хищник или грызун (=ака "любимый мужчина"), опираясь на заложенный патологический
потенциал,"запускают мотор" и стригут купоны. Дальше женщина уже везде "сама". Обозначить вектор
действия патриархата на женщин можно как «через идеологию в физиологию, затем из физиологии
(патологизированной) в психологию, и заново в идеологию (воспитание нового поколения на качественно
новом витке маразма)». Отсутствие ПСПС — это то, что толкает женщину на (отчаянные) поиски
отношений и любви, несмотря на то, что и в родительской семье, и в опыте окружающих женщин они могли
бы — если бы решились и захотели — увидеть, что "быть в отношениях" (не говоря уже о замужестве) для
женщины, как правило, есть синоним "больших проблем". Любовь расставляет женщинам ловушки [Beatrice
Poschenrieder], в которые те охотно попадаются. Итак, "сама, сама, сама": Ловушка первая: "Ты — моё
всё". Женщина, лишённая ПСПС, превращает мужчину в "центр вселенной", вокруг которого заставляет
вращаться саму себя и тех, кого только может (дети, родственники, знакомые). Её мысли (и разговоры)
постоянно заняты "им", причём в этих раздумьях женщина постоянно ощущает тревогу, напряжение. Её
чувства "слиты" с его настроением, эмоциями, чувствами. Женщина возлагает на себя "священный долг"
поддержания "отношений", поэтому её подчинение, чувство бессилия и зависимости, фрустрация в этих
самых "отношениях" — неизбежны. В этом ей "помогает" стереотип о том, что мужчины "боятся" сильных,
независимых и уверенных в себе женщин, и стараются их избегать. То, что стараются избегать, — это
правда, а вот то, что "боятся", — отнюдь. Речь идёт не о "боязни", а о том, что в "отношениях" мужчина ни
за что не откажется от претензий на власть и на привилегированное положение. Ловушка вторая: "Моё
счастье зависит от тебя". Без положительной самооценки и принятия себя по факту существования
женщина проводит жизнь в поисках внешнего одобрения и внимания (любого рода). Разумеется, одобрение
значимой фигуры особенно желанно и дорого. Значимая фигура в гендерной системе, понятное дело, — это
мужчина. Его одобрение/неодобрение оказывается решающим для самочувствия женщины. Мужчина может
играть её самочувствием, как ему вздумается, давая или забирая свою "санкцию", то есть, одобрение.
Женщина постоянно ищет, просит, требует, пытается заслужить, чтобы ей сказали, как её "любят". Если
мужчина "посылает её в игнор", женщина аннулирована. Если мужчина издевается над ней, оскорбляет,
унижает, упрекает, орёт.., женщина молчит вместо того, чтобы защищаться. Её ощущение себя настолько
 зависит от его внимания, что она не осмеливается "показать характер": женщина отказывается от
собственной индивидуальности, автономии, деградирует, превращается в "бесплатное приложение" к
мужчине, который, в свою очередь, уже совершенно открыто ненавидит и презирает её. Ловушка третья:
"Ты — мой талисман". Женщина возлагает на "отношения" с мужчиной надежду на компенсацию
собственных личностных изъянов, комплексов, дефицитов. Предполагается, что мужчина "исполнит
желания", "осуществит мечты". Ловушка четвёртая: "Ты большой, а я маленькая". Ради сохранности
"отношений" женщина идёт на унижения, даже не замечая этого. Что бы ни означал факт того, что
абсолютное большинство мужчин не выносят уверенных в себе женщин, сам этот факт никуда не денется:
"хочешь любви — умей унижаться". "Терпя и уступая", женщина не видит, как она открывает дверь
всевозможному насилию:
"Когда самооценка настолько нестабильна и зависима от оценки мужчины, подцепить крючком эту
самооценку очень легко, а потом таскай ее на крючке этом, как рыбу по берегу, пока не издохнет..." (с)
Ловушка пятая: "Я такая слабая и беззащитная..." Устраивая перформансы "нежного хрупкого
создания", женщина думает, что таким образом мужчина возьмёт на себя заботу о ней, примется
удовлетворять её потребности, будет делать неприятную тяжёлую работу, короче, играть роль защитника и
добытчика. Мужское Эго, несомненно, от "слабости и беззащитности" женщины растёт, как на дрожжах, но
последствиями этого роста будут не забота о женщине или что-то подобное, а то, что очень быстро все
решения мужчина начнёт принимать единолично, "задвинет" женщину на задний план и будет обращаться с
ней, как с элементом интерьера. Он полностью теряет к ней уважение (она же не может дать сдачи):
"Повальное убеждение женщин, что если мужчине поднять самооценку методом принижения своей, то он
поверит в свои силы и всего добьется. А мужчины смотрят на этих подстилок и думают: "ну... тряпка
конечно... ладно, пусть будет, должен же кто-то дом убирать и за детьми смотреть". И женщина через
пару-тройку лет смотрит на себя и думает: «я, конечно, тряпка, ну кому я такая нужна». И приходит к
психологу с вопросом: «а как я стала тряпкой, что произошло?» (с)
Ловушка шестая: "Я отдаю". Главная гендерная роль женщины — "Заботливая Мама". Это и есть главное
ожидание мужчины в браке или "отношениях". Для женщины "нормально" не ожидать и тем более просить
(и менее всего — требовать) от мужчины даже минимальной ответной заботы. В каталоге женской мудрости
этот момент сформулирован аксиомой: "Зато замужем, какой-никакой, а муж". Женщина отдаст "в
отношениях" всё, но не получит в них ничего:
"Для патриархальной женщины мужчина — Бог, ей приятно любое служение ему, унижение возвышает ее
в собственных глазах, ослабляет давление супер-эго, ускоряет поток дофамина, окрыляет. И если у глубоко
верующего попытаться отнять его религию, он будет бороться, он пойдет на бой, поскольку, не защитив
своего Бога, он будет не только чувствовать себя навсегда потерявшим Рай, но и мучиться от того, что
оказался слабаком, предателем, ничтожеством, достойным самых страшных наказаний" (с).
Ловушка седьмая: "Если бы ты меня любил..." Женщина живёт в иллюзии относительно того, что
мужчина думает о ней, о её нуждах и потребностях, просто не говорит об этом вслух. Это, конечно, не
соответствует действительности, и постепенно ожидания женщины превращаются в чувство разочарования,
в подспудную враждебность и агрессию, которые она вынуждена подавлять или прятать в соматизации типа
"головной боли". Ловушка восьмая: "Я жирная". Когда женщина говорит о себе подобные вещи, она
делает это в надежде получить положительную оценку от мужчины; пусть он скажет, что она
привлекательна и любима. Кроме того, такая "самокритичность" — это попытка избежать его критику,
опередить и предупредить её; женщина предпочитает унизить себя сама, ей кажется, что так она сохраняет
контроль над ситуацией. Все подобные уничижительные комментарии впоследствии будут использованы
против неё. Ловушка девятая: "Что, она тебе больше нравится?" Эта ловушка — продолжение
предыдущей. То же самое "предупреждение критики" и негативного сравнения, только осложнённое ещё и
тем, что женщина отделяется, изолирует себя от других женщин мизогинными ментальными установками
("ревность", "все проститутки", "завидуют" и проч.). Ей не у кого будет попросить помощи, другие
женщины — её врагини. Ловушка десятая: "Мне просто не везёт на мужчин". Главная причина
"миграции" женщин из одних разрушительных отношений в другие, на мой взгляд, кроется в положении
"нуждающегося субъекта", в которое они, в большинстве случаев, поставлены с самого раннего детства. Это
—  патологическая установка "добиться любви "эмоционально недоступных" людей во что бы то ни стало",
тогда чем дисфункциональнее будет встреченный мужчина, тем сильнее будет воздействие этой установки
на женщину. Чем опасны эти ловушки? Тем, что, попав в них, женщина начинает работать на
подкрепление и подтверждение гендерных стереотипов, а "отношения" начинают неуклонно двигаться в
сторону абьюза, сценария гендерного насилия:
 Мужские гендерные установки, Поведение женщины, подкрепляющее мужские гендерные
оправдывающие абьюз установки
 "Мужчины лучше женщин". "Его благополучие важнее моего. Нельзя быть эгоисткой."
"Женщины служат нам и должны
"Вся моя энергия, все мои старания и всё моё время отданы партнёру и
нам подчиняться при любых
отношениям: это мой главный приоритет".
обстоятельствах".
"Сильный, решительный и "Я позволяю ему указывать мне, как одеваться, куда и с кем ходить, с
авторитарный мужчина обладает
привлекательностью в глазах кем общаться, как тратить личные деньги и т.д."
женщин"
"Мужчину должны уважать.
"Если мне что-то не нравится или я с чем-то не согласна, я лучше
Внушать страх - неплохое средство
промолчу".
добиться уважения".
"Мудрая/настоящая женщина не станет обижаться из-за пустяков*.
"Мужчины решают вопросы Надо пересмотреть прежде всего своё отношение к некоторым вещам и
силовыми методами". не принимать всё так близко к сердцу".* "пустяки" = высмеивания,
игнорирование, выражения презрения, неуважения
"Разногласия* бывают у всех, но любовь всё преодолеет. Я должна
 "Женщины не знают, чего хотят.
стать лучше".*"разногласия" = побои, оскорбления, унижения,
Иногда их приходится учить".
агрессия, экономический террор, психологический абьюз, травля
Вполне возможно, что именно поэтому слоган "самадуравиновата" имеет такое гипертрофированное
влияние как в общественном мнении, так и в сознании самих женщин: потому что "делала это сама и знает
об этом"? Несколько (резких) слов о том, как "радикальные бабы запретили любовь" (с). "Радикальные
бабы" — это, как я поняла, я и сотоварки или сотоварки и я. Мне тут есть, что сказать. Во-первых,
спокойствие, только спокойствие: никакие радикальные бабы запретить вам ничего не могут, дорогие
женщины, феминистки, реалистки и другие все. И вот почему: чтобы запрещать, принуждать, необходимо,
чтобы та, которой запрещают, которую принуждают, обладала хотя бы небольшой свободой воли,
самосознанием, необходимо, чтобы локус контроля хотя бы отчасти находился внутри. Это и было бы
точкой воздействия запрета и/или принуждения. Когда локус контроля находится вовне, а под "желаниями"
и "волей" маскируется невроз, запрет и принуждение бессмысленны, это пустая трата энергии, они не
нужны: вас уже не надо заставлять, вам не надо запрещать. Вами управляют: нажимают на нужные
кнопочки, вы пищите. Так как мы, "радикальные бабы", сами когда-то были такими же пищалками, мы
знаем, о чём именно говорим. И да, мы — единственные, кто сознательно отказывается от управления вами.
А разве не могли бы? Конечно, могли: тут пообещали, там подпитали невроз (неважно, что вы потом быстро
загнётесь), сюда подставили приятную иллюзию, здесь мягко подтолкнули в "нужном" направлении... Так
что "запретили любовь" — это как братцу Иванушке "запретили пить из лужи", рассказали о том, чтó
именно он лакать собрался:
"Вообще, если честно, то, что мужчины чаще всего называют любовью к женщине, — не большое такое
счастье для нее и вовсе не то, чем стоит как-то дорожить и стараться удержать. Чаще всего это то
самое и есть, от чего надо бежать, как от огня. Ни один мужчина не потерпел бы, если бы его так
любили. И безнаказанной бы такую любовь не оставил, потому что она — громадное зло по отношению к
"любимому". Она делает из человека вещь, продукт потребления, она разрушает личность, отнимает
радость жизни, свободу, достоинство, все, ради чего стоит жить, и заменяет все это собой, своей
офигенно ценной любящей персоной, вокруг которой жизнь якобы любимого человека должна теперь
вращаться двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Любовь ценна, если
побуждает дарить любимому что-то, кроме самого себя и своих необычайно важных потребностей, а не
жрать другого человека по частям и убивать её душу"  (caballo_marino) "Главный Агрессор российский
находится в коллективном бессознательном. Он внушает женщинам мысль, что без подчинения мужчине
она не найдет себе действительно сильного самца, что на равных с ней будет лишь самец дохлый,
неспособный ни на что, что она тем самым либо лишает себя плодотворного материнства, будет
вынуждена работать и не уделять детям внимания, либо лишает детей нормального состоятельного
отца и материальной поддержки.., короче не мать, а ехидна. Зато история с альфом-самцом
преподносится как счастливая сказка, где женщина подчиняется, а ее берегут и защищают от невзгод,
опекают детей, и все окружающие женщины умирают от зависти, потому что она отхватила супер-
приз. После такой мозговой обработки, женщина уже заражена вирусом. И теперь любое чмо может ее
доминировать, унижать и мучить. Она даже выбирать не сможет, поскольку в действие вступают
любопытнейшие законы искаженного восприятия, о которых надо говорить отдельно."
Насколько я могу судить по наблюдениям за «живой природой», после очередного "акта подчинения" даже
у самых мистически верующих в добытчика-защитника дам идёт откат в ненависть к себе. Вымещается на
детях, в тайном (и явном) прикладывании к бутылке, сигарете (или другим токсическим веществам), в
нанесении телесного вреда себе (какая-нибудь особенно жестокая депиляция, покрас волос в цвет
орангутанга, принятие слабительного — так как субъективно ощущается застой и даже боли в кишечнике
— короче, резкое усиление дисциплинарных телесных практик). "Ведь "мужчина-Бог" (или, в миру,
добытчик-защитник, альфа-самец) — это иллюзия, а перед глазами —морда животного, со слабостями,
пошлостями, гнусностями, и реальность то и дело разбивает завесу самовнушения. Бог хорош, когда он на
Небе, а не когда храпит рядышком пьяный. Поэтому, чтобы не ненавидеть и не убить его, ненавидят себя
и детей. То есть, адекватное восприятие реальности есть. Данное в ощущениях ("морда животного")
воспринимается правильно, но на каком-то этапе процесса это восприятие блокируется:  это страх и
бегство в спасительную иллюзию, из-за невозможности принять. А что делать с мордой животного,
которое ведет себя как Бог? — Только плюнуть в эту морду, а это чревато. И уход чреват. И даже когда
сейчас не так уж и чреват, большинству вполне доступен, женщины парализованы массово. Цепи
остались в мозгу, потому что "любовь". Женщинам легче извратить разум, разрушить лобные доли,
свести себя с ума, привить себе шизофрению и жить дальше в своих иллюзиях-галлюцинациях, изредка
выныривая, ужасаясь, и заныривая обратно." Вот что происходит. Вот куда вы стремитесь и держите
круговую оборону, а то вдруг вам туда "запретят". Пока женщины инвестируют себя в любовь к мужчинам,
они отчуждают собственную силу. Они виктимны, они — рабыни. Они "ничего не могут", ни
индивидуально, ни коллективно (собраться и написать устав феминистской партии — проблема века).
Впрочем, проблемы с реальными действиями закономерны: это попытка поставить телегу впереди лошади.
Сначала должен быть пройдет путь самосознания, осуществлён личный эмпауэрмент (обретение силы), и
только тогда у нас будет получаться что-то организованно предпринять. Необходимость разделаться раз и
навсегда с любовью является для женщин жизненным приоритетом. В мире, где мы живём, женщин и их
детей массово убивают, насилуют, морят голодом, обрекают на бедность и нищету, но самое дикое не это, а
то, что женщины — взрослые, сильные, умные, дееспособные люди — неспособны защитить себя и своих
детей от физических и моральных посягательств. Любовь в конце концов ставит нас в положение не просто
жертв и заложниц гендерного насилия, но и — через виктимное поведение — в извращённое положение
ответственных за непротивление ему. Преступления совершают мужчины, а мы и наши дети
расплачиваемся за них пожизненно, потому что, благодаря в первую очередь любви, эти преступления
остаются безнаказанными. Мы совершенно не по средствам щедры. О практиках эмпауэрмента и
обретения ПСПС - в следующей части текста.

Любовь и социальная субординация женщин. Часть 3

«Найти название для твоего угнетения — это первый шаг к его преодолению... Узнать, какими именно
способами нас эксплуатируют — это наиболее существенный момент для того, что смочь организоваться
для противостояния этой эксплуатации... Каким бы ни был способ, с помощью которого меня
эксплуатируют, он не является моей идентичностью до тех пор, пока я сама не встану на его сторону, пока
я не превращу экспуатацию в мою собственную суть и не уверю себя в том, что я не могу её изменить...
Мы освобождаемся благодаря признанию нашего рабства, потому что в этом признании находятся причины
нашей борьбы, для нашего объединения с другими людьми».

Сильвия Федеричи

Социальное исключение, поглощённость, колонизация и эмпауэрмент

Если необходимо привести пример примата «социального» над «биологическим», то конструирование
женской субъективности (не путать с субъектностью) вполне может служить таким примером. Женская
субъективность является отражением структурного общественного неравенства, интериоризация которого
приводит женщину к сабмиссивности и принятию практикуемого по отношению к ней гендерного насилия.
Обобщая, можно сказать, что главной задачей гендерной социализации (= воспитания) женщин
является купирование и/или извращение процесса развития личной автономии. Практически,
гендерная социализация представляет собой процесс внушения определённого набора из иррациональных
мыслей, убеждений, ценностей и габитуса (=гендерные мандаты), то есть, гендерная социализация — это
дрессировка, начинающаяся в самом раннем детстве (когда ещё нет возможности критического осмысления
происходящего), натаскивание на запоминание и усвоение многочисленных стереотипов и предрассудков,
что само по себе предполагает необходимость «отключения» рациональности и гипертрофированного
задействования эмоциональной сферы. Гендерная социализация у женщин направлена не только
на предотвращение развития личной автономии, но и на формирование строго определённого
эмоционального фона, который крайне трудно поддаётся изменениям: «женской триады» печаль-вина-
страх [1]. Обычная (= невыраженно насильственная) схема гендерной социализации — это невербальное
внушение через семейную гендерную модель и мощное аффективное подкрепление при выполнении
ребёнком гендерных требований, что впоследствии делает чрезвычайно трудным критическое восприятие
и модификацию усвоенной модели психофизиологического функционирования. Что всё это означает? — То,
что «женская» идентичность, то, что делает нас женщинами, представляет собой отсутствие личной
автономии. То, что принимается нами за «персональные» желания, предпочтения, «черты характера»,
душевную и духовную утончённость [2] и т.д., представляет собой смесь невроза/ов и различных
(но обычно очень стереотипных) проявлений колонизированного сознания. Вот то «дно», от которого нам
нужно отталкиваться, иначе к нам всё время будут стучаться снизу. В каждой из нас, в каждой из тех, кого
называют женщинами, глубоко поражены все те аспекты, которые необходимы для развития личной
автономии: ПСПС, ассертивность, сексуальная сфера и отношения с матерью. Личная автономия
не означает «независимость», хотя соотносится с ней. Личная независимость как и абсолютная свобода для
человека являются утопией. Личная автономия в практическом плане означает некоторую
минимальную способность человека эффективно контролировать свою жизнь и выбирать среду
обитания. Личная автономия предполагает способность самостоятельно обеспечивать себе
прожиточный минимум в соответствии с общим уровнем экономического развития общества. Также
личная автономия предполагает свободу передвижения, свободу (и возможность) участия
в общественной деятельности и правовую субъектность индивида. Вышеупомянутая гендерная
социализация женщин и её конечный продукт («женщина») находятся в тесной связи с определённой
экономической реальностью. Так как бытие определяет сознание, личность, гендерная идентичность
женщины должны быть структурированы и функционировать строго в соответствии с отведённым
ей местом в базовой экономической структуре патриархата. Мы уже это «место» расписывали так и этак
неоднократно, заходили (и нам ещё предстоит много таких заходов) с той и другой стороны. В этот раз
я «зайду» со стороны прямой взаимосвязи экономики и психологии (каким образом у женщин достать
пожрать бытие определяет сознание):
«... необходимо обратить внимание на особенность экономического устройства, присущую человеческой
расе, аналога которой не существует в органическом мире. Мы являемся единственным видом животных,
у которого получение еды самкой зависит от самца, единственным видом, у которого сексуальные
отношения являются отношениями экономическими. У нас, людей, жизнь одного пола полностью зависит
от другого, и экономические отношения комбинируются с отношениями сексуальными. Экономический
статус самки человека зависит от её сексуальных отношений. ... еда представляет собой наиболее решающий
пассивный фактор развития; процессы, с помощью которых еда добывается, являются наиболее решающим
активным фактором развития. ... Дикая лошадь экономически независима. Она добывает себе пищу
самостоятельно, действуя активно, не принимая во внимание для достижения этой цели никакое другое
существо. Однако, в своём современном рабском положении, лошадь зависима экономически. Она получает
пищу из рук хозяина, а её тяжёлая изматывающая работа никак не соотносится с получаемым ею питанием...
Разумеется, лошадь работает, но то, что она получает взамен своего труда, зависит от власти и воли
её хозяина. Лошадь в рабстве добывает еду опосредованно, через другое существо. Она зависима
экономически... Труд женщин является собственностью других людей: женщины работают по воле
другого; и то, что женщины получают в обмен на свой труд, зависит не от качества и количества труда,
а от власти и воли этого другого. Женщины являются экономически зависимыми, и это — истина для самки
человека, индивидуально и коллективно... Женщина — это работница par excellence, но её работа
не считается таковой и поэтому сама по себе не влияет на экономический статус женщины. Получение
женщинами средств для выживания... никак не соотносится с их работоспособностью, с их работой по дому
или с материнством. Выживание женщины зависит исключительно от мужчины, с которым она состоит
в браке, то есть, от того, сколько собственности находится в распоряжении у мужчины, и сколько
он согласен выделить женщине. Соотношение сил нарушается в тот момент, когда самка становится
экономически зависимой от самца... Когда оба пола добывают себе пищу с помощью одного и того же вида
деятельности, из одного и того же источника, оба пола одинаково детерминированы окружающей средой
и развиваются в одном и том же направлении. Когда каждый из полов добывает себе пищу в неравных
условиях, и когда это неравенство подразумевает, что один из полов распоряжается пищей другого, то тогда
пол, владеющий пищей и доступом к ней превращается в окружающую среду для пола, который он кормит.
Согласно естественному отбору все живые существа детерминированы окружающей средой, в которой они
живут, и обязательно развивают те качества, которые необходимы для того, чтобы выжить в данной
окружающей среде. ... Когда половой партнёр становится одновременно хозяином, когда
к экономической нужде добавляется половое влечение, то результатом становятся две великие
эволюционные силы, которые действуют сообща в одном и том же направлении, а именно:
увеличение степени сексуальной специализации самки человека. Так как самка зависит от самца,
её сексуальная специализация становится для неё средством добывания пищи и сохранения жизни,
положение, которое не наблюдается ни у одного из других видов живых существ. По причине
экономической зависимости самка человека развивает избыточную сексуальную специализацию... Речь идёт
не о нормальной тенденции, общей для всех живых существ, а об аномальной сексуальной тенденции,
происходящей из и поддерживающейся аномальными экономическими отношениями, в рамках которых
один из полов вынужден выживать за счёт своих сексуальных функций. ... женщины, исключительно
детерминированные половой принадлежностью и принуждённые держаться вдали от любой
специфически человеческой деятельности, инвестируют всю свою жизнь в любовь; последствия
неудачи в этом являются для них непоправимыми.»

Шарлота Перкинс «Женщины и экономика. Исследование экономических

отношений между мужчинами и женщинами как фактора общественного развития»
(1898)
  «Концепция романтической любви представляет собой средство эмоционального манипулирования,
находящийся в свободном распоряжении у самца, так как любовь является единственной ситуацией,
в которой (идеологически) разрешена сексуальная активность самки».

Кейт Миллет «Политика пола» (1969)

Соотнесём теперь эти две цитаты с тем, что мы уже обсуждали касательно положения женщин
в патриархате и подведём некоторые итоги:

1. Экономическое положение женщины в обществе является рабским.

Википедия говорит нам, что «рабство — это система устройства общества, где человек является
собственностью другого человека (господина, рабовладельца, хозяина) или государства». Что характерно
для положения раба прежде всего? — То, что его труд никак не соотносится с его возможностью
получить пропитание и средства к физическому выживанию; их наличие или отсутствие у раба зависит
от воли и власти его хозяина. Рабыня не только производит материальные ценности в процессе труда,
но и сама является ресурсом, источником материальных благ, а её тело (конкретно, её сексуальные функции
и соответствующий им символический капитал — «красота») имеет товарно-денежный эквивалент и может
быть продано и куплено на рынке (см. Г. Рубин «Обмен женщинами»). «Так как в патриархатных обществах
женщина всегда работала, часто выполняя наиболее рутинные или тяжёлые работы, основной проблемой
является не женский труд сам по себе, а его экономическое вознаграждение» (К. Миллет, «Политика пола),
это позволяет нам характеризовать положение женщин в патриархате как крайнее отчуждение, сверх-
отчуждение в экономическом, юридическом, социальном и символическом планах.

2. Вопрос поддержания власти над «низшими» и «рабынями» — это

вопрос убеждения их в том, что им не «нечего терять», а напротив, что
«воля и власть хозяина» является тем «самым ценным и необходимым»
им, потеря которого смерти подобна (а если хозяин ещё и «добр»
и «нетаков», то тогдааа!).
В этой схеме «личная автономия» будет равна государственной измене, посягательству на святыни и вообще
самому страшному ужасу, который только можно себе вообразить (за всё это, разумеется, положено самое
страшное наказание).

3. Женское психологическое функционирование вращается по кругу

между полюсами идентификации с агрессором и выученной
беспомощности.
И здесь мне бы хотелось ещё раз пояснить моим подругам, которые считают, вслед за Э. Рич, что если
объяснить женщинам истинное значение и вред гетеросексуальности и переагитировать их в пользу
лесбийства, то темницы рухнут, почему я думаю, что эта тактика не принесёт успеха. Дело в том, что
онтогенез повторяет филогенез, и каждая женщина в своей жизни повторяет коллективный путь своего
пола, как открыто принуждаемая и подхлёстываемая социальной средой (мракобесные патриархатные
общества), так и без того, чтобы такое подхлёстывание было заметным (общества формального равенства)
или даже без того, чтобы такое подхлёстывание существовало в родительской семье. Почему она его
повторяет? — Потому что экономическая структура патриархата не меняется со сменой способов
производства, и мужчина по-прежнему остаётся «средой обитания» женщины (когда мы говорим
о проблеме «единого социального пола», об андроцентризме, о символическом мужском господстве, о том,
в чьей собственности находятся земля, недвижимость, природные ресурсы и капитал, о том, что ни в одной
стране мира женщины не могут, не в состоянии контролировать доступ мужчин к их телам
(психологическая и материальная зависимость, изнасилования, фемицид, инцест, детские браки, которым
женщины не только не противостоят, но часто им способствуют), мы описываем ситуацию поглощённости
одного пола другим), а это опять приводит нас к тому, что «все живые существа детерминированы
окружающей средой, в которой они живут, и обязательно развивают те качества, которые необходимы для
того, чтобы выжить в данной окружающей среде.» Гетеросексуальность необходима для выживания?
— Да здравствует гетеросексуальность (каждые три секунды в мире несовершеннолетнюю девочку выдают
замуж), смерть феминисткам и лесбиянкам.
4. Женщины, раз за разом, вынужденно воспроизводят всю систему
в контексте материнства (и если более конкретно: в первые пять лет
после рождения ребёнка, когда её выживание находится под
максимальной угрозой).
Мать в патриархате является наинизшим из низших существ, это женщина, потерявшая свою сексуальную
привлекательность, «использованная, не новая вагина», «жёваная жвачка», списанная в утиль, инкубатор.
Вопреки социальному мифу о «привлекательности», «привилегированном положении» беременных
и «власти матерей», истинное положение представляет собой картину с точностью до наоборот. Потерявшая
сексуальную привлекательность детная женщина превращается в монстра «два в одном» или
"с прицепом"/"с рюкзаком"/"с личинкой" и активнейшим образом изгоняется из общества (см.
этнографическое исследование Элизабет Имас «Стать матерью» /Elixabete Imaz «Convertirse en madre/,
2010), что влечёт за собой максимальное увеличение алиментарных рисков как для самой женщины, так
и для ребёнка. Разумеется, менее всего это осознаётся белыми женщинами в развитых западных странах,
с их бэби-индустрией и всяческими рекламными умилениями «розовыми пяточками» и «красивыми
мамами», загадочно молодеющими от родов к родам. Не осознаётся не значит не действует, а наоборот,
неподконтрольные рацио силы действуют наиболее разрушительно. Я утверждаю, что контекст
беременности и детности наиболее способствует «актуализации филогенеза в онтогенезе», и женщина
(даже будучи материально обеспеченной: например, поддержка со стороны родителей, или «политически
сознательной», ака феминисткой) вцепляется в мужчину (конкретного или идеально-воображаемого, если
конкретный слинял) мёртвой хваткой, начинает видеть его в совершенно иррациональном свете (фантазии
насчёт особой связи с ним, о том, что вот этот мужчина имеет к ней особое «сверхчувственное» отношение,
что она по-особенному неповторимо счастлива с ним, что у неё «всё по-иному, нежели у других»
/не позволю обесценить мой опыт!/, что «они-вместе-с-ним» чуть ли не трансцендировали реальность
и находятся где-то в заоблачном авангарде всего человечества) и одновременно она поглощена тревогой
по поводу ребёнка (ребёнка пытаются отобрать и «не так воспитать» (например, глупые и плохие
женщины), ребёнок (может быть) болен, с ребёнком может «что-то случиться», или ребёнок мешает,
разлучает с мужчиной). Обычно такое состояние длится около десяти лет (делайте поправку
на неоднократные беременности), достаточный срок для того, чтобы новые поколения усвоили систему,
каждый/ая согласно своему месту в ней. Если экстраполировать эту ситуацию, то самые романтические
приключения, самая необычная и большая любовь и самые нетакойские партнёры неизменно случаются
у материально зависимых женщин (прежде всего, у молодых амбициозных девушек небогатых родителей,
бесприданниц по-старому). Далее. Многократно поминаемые в наших текстах «границы личности» — это
как раз об отсутствии личной автономии и понятия о ней: о том, как женщины искренне принимают
имплантированный в них конструкт за собственную неповторимую индивидуальность, которая, например,
«сама не хочет» занимать ответственную должность. И ещё много чего «не хочет» (или «ей не нужно»).
Тема эта очень болезненная, любое касание и хождение вблизи неё практически всегда [3] вызывает
поначалу ответную нарциссическую ярость, истерические взрывы с обличениями и разоблачениями
на много постов и т.д. Затем (если в целом у человека не пройдена личная точка невозврата) наступает
более-менее продолжительная стадия гнева, ценная тем, что гнев имеет огромную побудительную силу.
Я рассматриваю появление гнева как начальную стадию личного эмпауэрмента. Однако, эмпауэрмент
требует серьёзной работы, и если мы просто погневимся, не используя побудительный заряд гнева в нужном
направлении, то рано или поздно (скорее рано, чем поздно), чувство вины и страха возьмут своё —
и совершенно незаметно для нас (из гендерной идентичности не выпрыгнешь по щучьему веленью).
Произойдёт откат в нарциссическую ярость и новую волну обличений и разоблачений в отношении тех, кто
ранее «своей агитацией» подтолкнули нас в гнев и обманули. Гнев без личного эмпауэрмента = большее
рабство, большая идентификация с агрессором. Я разделяю мнение evo_lutio в том, что самые жёсткие
и грубые откаты в сабмиссивность бывают именно у «феминисток», у женщин, стихийно решившихся
на протест и выражение недовольства. Приведу в пример историю, присланную читательницей
и виртуальной подругой (публикую по её просьбе, «вдруг кому-то поможет»). Речь о женщине, которая
развелась после многолетнего психологического и материального абьюза в браке. Ища терапевтическую
помощь «стала феминисткой», очень радикального толка, так как не глупа, образована, с сильным
характером, привыкшая к самостоятельности («тащить всё на себе»). Примерно год назад стала вести
двойную жизнь: зачитывалась радфем-литературой, сама много писала (у неё есть блог) на темы феминизма,
участвовала в группе роста самосознания, посещала (тогда уже групповую) гендерно-ориентированную
терапию и в то же время была зарегистрирована на нескольких дейт-сайтах, «один другого похабнее»
(наставив туда собственноручно отфотошопленных фотографий). Ею «внезапно» овладела мысль, что «это
несправедливо», — то, что её «никто никогда не любил». Причём эта мысль быстро стала обсессивной,
женщина принялась знакомиться в виртуале со всеми подряд и встречаться с некоторыми в реале. Встречи
в реале были, по её словам, настоящим театром, требовавшим немало средств, так как она отчаянно
старалась выглядеть моложе своих лет и богаче, чем на самом деле. Перед каждым дейтом она ходила
в дорогой салон красоты, покупала себе что-то из одежды, нижнего белья. Быстро подсела на чаты
с дейтерами (в т.ч. «виртуальный секс»), буквально как чёрт из табакерки выскочила зависимость
от мужской оценки, короче, женщина вернулась в своё обычное прежнее состояние плаксивого ожидания
и тревожности. При этом мужчин, с которыми она знакомилась, она характеризовала (для себя) как глупых,
жадных, уродливых, импотентов, трусливых, неуважительно себя ведущих, лгунов и т.д. (то есть,
с восприятием всё было нормально), но вела себя с ними подобострастно, сексуально-сабмиссивно
и ни в коем случае не прерывала общение. Несколько месяцев это продолжалось, пока бюджет
от постоянных трат на омоложение не стал потрескивать. Одновременно, психологическое состояние
от «двойной жизни» (как она думала), стало совсем вдрызг. Рассказать кому-то из женщин было стыдно, тем
более, что к тому времени дейтовый угар у встречавшихся с ней козлодоевых прошёл, и они стали
пренебрегать ей, а то и открытым текстом посылать. Вобщем, собрав душевные силы и рыдая, женщина
удалила свои анкеты с сайтов и решила записать то, что с ней произошло. «Выливая эту грязь» в ворд, она
сквозь слёзы увидела, что пишет о том, как она боится бедности, как боится «не справиться», как
ей хотелось бы, чтобы о ней «заботились просто так» — именно в смысле материального обеспечения. При
этом единственная реальность её жизни была и есть в том, что, несмотря на её героические старания,
абсолютно никто о ней никогда не заботился, ни просто так, ни непросто (кроме её же самой и других
женщин), но идея о «любящем мужчине» как о «гаранте и залоге» её материального благополучия
определяла её саму и её поведение в течение всей жизни. В любой момент иррациональные мысли
о «любви» (читай: о способе смягчить экономическую зависимость) могли заставить её совершать
рискованные поступки (встречаться с мужиками в гостиницах), тратить деньги вместо еды на салоны
красоты, лгать и т.п. Выше я начала говорить про эмпауэрмент: похоже, пока это единственное, что
работает в деле подкопа под замкнутый круг идентификации с агрессором и выученной беспомощности.
Эмпауэрмент (empowerment), букв. — придание внутренней силы, обретение власти. Эмпауэрмент —
это процесс, с помощью которого индивиды получают контроль над тем, какие решения они принимают
и какие действия предпринимают; учатся выражать свои потребности и мобилизуют свои личные силы
для политического, социального и культурного активизма с целью добиться удовлетворения ранее
сформулированных личных потребностей, а также возможности принимать участие в принятии
социально значимых решений. Концепцию эмпауэрмента для женщин сформулировала Маргарет Шулер
(Margaret Shuler):

для женщин эмпауэрмент является процессом, с помощью которого они увеличивают собственную
способность контролировать сценарий собственной жизни и выбирать своё окружение; это
эволюционный процесс в осознании женщин самих себя, своего статуса в обществе и своей
эффективности в межперсональных отношениях. Это процесс строительства/восстановления
поражённых жизненно важных аспектов личности.

В любом случае, эмпауэрмент состоит из двух параллельных процессов:

 осознание (какие внешние и внутренние факторы имеют влияние на мою жизнь?)
 освобождение (каким образом я могу получить как можно большую возможность принимать
решения относительно моей судьбы?)

Гендерно-ориентированная терапия и эмпауэрмент

Те, кто занимается вопросами гендерно-ориентированной терапией для женщин [4], совпадают во мнении
относительно следующих пунктов:
 Терапевтический процесс для женщин неотделим от эмпауэрмента. Поэтому не существует
и не может существовать «политически нейтральной» или «ориентированной на общечеловеческие
ценности» психотерапии для женщин. «Любое пространство становится мужским, если только
женщины не прикладывают осознанных и специфических усилий для того, чтобы оно оставалось
женским» (Шейла Джеффрис). Эта специфика терапии для женщин происходит из ситуации работы
в условиях колонизированного внешнего, внутреннего и телесного пространства.
 (Кратко)срочность терапевтического процесса и его социальная ориентация. Традиционные
терапевтические подходы, несомненно, наносят женщинам вред, вместо того, чтобы помогать им,
так как нарочно игнорируют социальные причины психологических расстройств и большинства
физических заболеваний у женщин.Традиционная терапия никак не трактует вопросы влияния
на психику женщины несогласия и протеста против навязанной им социальной роли, против
вменяемой им необходимости соответствовать женской роли; не занимается вопросами
неудовлетворённых потребностей и желаний в контексте отсутствия личного жизненного проекта;
а также не занимается проблемой комплексной зависимости женщин от мужчин и отсутствия
личной автономии; игнорирует или обвиняет женщин в гендерном насилии. Женщинам либо
предлагается медикализация проблемы, либо долгое копание в семейной истории и в себе,
оторванное от социального контекста.Женщины формулируют запрос на терапию в момент
жизненного кризиса, чаще всего — в контексте абьюза и насилия, поэтому терапия для них должна
 быть одновременно социальной ориентацией, помощью в осознании действующих вокруг и внутри
них социальных механизмов подчинения и эксплуатации, а также совместным с женщиной-
терапевтом поиском и высвобождением личных ресурсов женщин. Терапевтическая помощь для
женщин должна организовываться вокруг принципа её личной активности и ответственности
за перемены в жизни, мобилизации её внутренних ресурсов на самопомощь, а главное — женщина
должна быть активным действующим лицом на терапии (встреча с терапевтом лицом к лицу).
Терапия, продолжающаяся больше года, контрпродуктивна, так как способствует поддержанию
идеи «инвалидности» женщины: шесть месяцев индивидуальной терапии и шесть месяцев
групповой терапии вполне достаточно (если нет ПСТР и истории инцеста).Особенно вредна псевдо-
терапевтическая установка на «спасение своего внутреннего ребёнка»: якобы внутри нас живут
испуганные маленькие девочки, которые в ключевые моменты нам пакостят, а если мы их «спасём»
и обласкаем, то и они будут счастливы, и у нас всё будет хорошо. Во-первых, предприятие
по «спасению своего внутреннего ребёнка» даёт результатом ещё больший вгон в депрессию
(депрессия — избыток прошлого, тревожность — избыток будущего), во-вторых, отвлекает наши
силы на шизофренические поиски каких-то отдельных личностей из прошлого, якобы живущих
внутри нас, вместо того, чтобы направить эти силы на анализ конкретной проблемной ситуации
в настоящем и на поиски реалистических способов её исправления.
 Последовательность во времени индивидуальной и групповой терапии. Необходимость
групповой терапии/участия в группах самосознания важно для женщин уже потому, что это даёт
им возможность преодолеть социальную изоляцию и осознать свой личный опыт как идентичный
опыту других женщин и как часть женского коллективного опыта.Однако, как показывает опыт
гендерно-ориентированной терапии для женщин, терапевтические группы должны набираться
из женщин, успешно прошедших личный курс терапии, в ходе которой женщина бы успела
приобрести некоторые навыки интроспекции, получила бы необходимую информацию о гендерной
проблематике, а также приняла бы на себя обязательства по 1) личной ответственности за процесс
перемен в жизни 2) базовым нормам честности 3) приобретению навыков самостоятельной работы
(письменные практики между сессиями) 4) пунктуальности.Кроме того, в ходе индивидуальной
терапии женщина-терапевт может определить, показана ли данной женщине гендерно-
ориентированная терапия.Существует несколько показателей, по которым можно заключить, что
женщине не рекомендована гендерно-ориентированная терапия, ни индивидуальная, ни, тем более,
группальная:
o Женщина показывает сильную убеждённость в правильности традиционной концепции
"феминности"/"женственности" и одновременно демонстрирует сильную поведенческую
ригидность (например, фанатическая религиозность, настойчивая трансляция сексистских
установок и стереотипов, приверженность сабмиссивной и манипулятивной модели
поведения «женская мудрость», мизогинные убеждения (например, «дочь сексуально
соперничает с матерью и соблазняет отца»), нормализация и оправдывание мачистского
поведения у мужчин).
o Женщина не считает гендерную систему несправедливой, так как согласна с собственной
ролью в ней и считает эту систему «выгодной женщине» (например, считает, что муж
должен содержать жену, а жена должна уметь привлечь и удержать настоящего мужчину).
o Женщина отказывается принять на себя ответственность за перемены в собственной жизни,
игнорирует необходимость выполнения письменных практик в период между
терапевтическими сессиями, избегает интроспекции.
o Женщина на принимает на себя формальные обязательства: отсутствие пунктуальности,
нерегулярное посещение терапии, равнодушие и показная «скука», неучастие в сессиях,
безучастность. Позиция по отношению к терапевту: «вот и попрыгай вокруг меня!»
o Женщина использует терапию как пространство для агрессивного поведения,
конфронтации и «вымещения» (например, отказывается обсуждать собственные
мизогинные установки, отношения с нетаким, пытается переубедить терапевта, ведёт себя
высокомерно).
o Женщина превращает терапию в пространство, где можно было бы «оттянуться»,
отвлечься, познакомиться с интересными людьми, завязать личные отношения с терапевтом
(то есть, активно строит трофическую цепь).
o Женщина демонстрирует на терапии такие манипулятивные техники как виктимизм
(направленный на завоевание и удержание протагонизма, утверждение личной значимости:
«мои страдания самые страдательные»), попытки вызвать жалость и угрызения совести
за то, что у неё все так плохо, попытки соблазнения, лесть (направленные на то, чтобы
избежать необходимости работать самой и заставить терапевта «прыгать вокруг»).
 Примат письменных практик. О письменных практиках в сети достаточно материала, в том числе
на русском языке (настоятельно рекомендую). Для женского эмпауэрмента этот тип практик
чрезвычайно важен именно в контексте проблемы колонизации тел женщин, их субъективного
 пространства (=эмоции + мысли) и пространства вокруг них (в том числе, символически
организованного: язык).

Письменные практики являются первым шагом для восстановления индивидуальности, это практически
единственная возможность для женщины создать пространство для себя, создать или воссоздать личную
генеалогию (=обрести историю), а также начать работу по выявлению и нейтрализации иррациональных
суждений [5]. Записи не нужно никому показывать (если только это не специфические
терапевтические задания, которые должны выполняться между сессиями), но можно поделиться
с подругами (например, в виде поста в соцсетях) итоговыми размышлениями на ту или иную тему
и обсудить её. Пока что наша ситуация в РФ такова, что ни на какие учебники и пособия по феминистской
психотерапии, доступные широким слоям, надеяться не приходится, как и на быстрое распространение
грибными спорами и (опять же) доступность гендерно-ориентированных хорошо подготовленных женщин-
терапевтов [6]; так что придётся самим своими силами (как обычно). В этой ситуации нам доступны только
самостоятельные индивидуальные письменные практики и группы роста самосознания.
1. "Нас научили бояться свободы; бояться принимать решения, бояться одиночества. Страх
одиночества - это мощное препятствие обретению автономии" Марсела Лагарде.
2. Не знаю ни одного случая развития у ребёнка способностей к "сверх-чувственным восприятиям",
которое не было бы следствием абьюза.
3. Хотя бывают неожиданные и впечатляющие исключения.
4. Например, не близкая мне идеологически, но уважаемая за профессионализм
ассоциация "Женщины для Здоровья", которые недавно опубликовали практическое руководство по
феминистской психотерапии
5. В письменном тексте легче заметить поверхностную или стереотипированную аргументацию,
эмоциональную фальшь.
6. Ассоциация "Женщины для Здоровья", например, специально оговаривают и настаивают на не-
инклюзивности в теме гендерного состава психологов, работающих с женщинами: это должны
быть только женщины. Совершенно согласна.

Любовь и социальная субординация женщин. Часть 4

Задачи:
— Перемены в когнитивном, эмоциональном и поведенческом аспекте на индивидуальном уровне, которые
могли бы обеспечить переход на установку на личный протагонизм женщины в её жизни,
к её материальной, физической и эмоциональной автономии. — Женщина должна научиться узнавать
индивидуальные психологические последствия социальной проблематики, общие для всех женщин:
ошибочное представление о самих себе, негативная самооценка и неприятие себя, отсутствие ощущения
личной безопасности, социальные навыки сабмиссивности, незнание и игнорирование собственных базовых
потребностей и прав, страх эмоционального срыва («улыбаемся и машем»), нереалистические ожидания
и требования по отношению к самим себе, связанные с «женской ролью», требование к самим себе
о безукоризненном удовлетворении потребностей членов семьи и т.д. Длительность каждой практики:
1 неделя.

Практика 1 (Биография, генеалогия и личная история).

Возьми от 5 до 10 твоих фотографий из разных периодов твоей жизни и разложи их на столе
в хронологическом порядке. Ответь на следующие вопросы: — В какой период твоей жизни ты чувствовала
себя лучше всего? Почему? — В какой период твоей жизни ты чувствовала себя хуже всего? Почему?
— Что бы тебе хотелось изменить в твоём прошлом? — Как ты чувствуешь себя сейчас? — Что тебе
хотелось бы изменить в твоей теперешней жизни? — Есть ли у тебя или у твоей семьи биографический миф
относительно тебя (обстоятельств твоего появления на свет)? Запиши его. Как ты считаешь, о чём этот миф,
в чём его смысл? Как ты считаешь, имел ли под собой этот биографический миф какую-то реальную
основу? Запиши отдельно любые другие размышления, которые возникли в процессе разглядывания
фотографий и/или ответов на поставленные вопросы
Практика 2 (ПСПС). Признаки положительной самооценки.
Ответь на следующие вопросы: — Что способствует поднятию твоей самооценки? — Что способствует
снижению твоей самооценки? — Какие твои качества/способности/виды поведения/черты характера
оцениваются положительно со стороны других людей? — Какие твои качества/способности/виды
поведения/черты характера оцениваются отрицательно (как дефекты) со стороны других людей? — Какие
твои качества/способности/виды поведения/черты характера ты сама оцениваешь положительно? — Какие
твои качества/способности/виды поведения/черты характера ты сама оцениваешь отрицательно?

Практика 3 (ПСПС и Ассертивность). Сильные и слабые стороны.

Ответь на следующие вопросы: — Чем тебе выгодны твои сильные стороны? Приведи примеры, когда
какая-нибудь твоя сильная сторона (черта характера, специфические знания) принесли тебе (ощутимую)
выгоду. — Что ты чувствуешь, когда проявляешь твою сильную сторону? — Что думают о твоих сильных
сторонах женщины? Мужчины? — Соответствуют ли друг другу твой имидж и твои сильные стороны?
Например, скрываешь ли ты свой ум/свои способности? Преувеличиваешь ли ты их? Чем и почему
ты привыкла бравировать? — Когда твои сильные стороны обычно дают слабину? В чём? Или они всегда
функционируют безупречно? — Как ты чувствуешь себя, когда твоя сила изменяет тебе? Как отражается
на тебе обычно тот или иной провал? — Даёшь ли ты слабину в глазах окружающих или стараешься всеми
силами, чтобы никто не узнал о провале? — Нравится ли тебе показывать другим или сообщать им о том,
что ты что-то не знаешь или не умеешь (не способна, не можешь)? Приносит ли тебе подобное поведение
(ощутимую) выгоду? Приведи конкретные примеры, когда выставление напоказ личной слабости
«работает», приносит (ощутимую) выгоду?

Практика 4 (Ассертивность). Слышать себя.

Постарайся уловить мысли, которые сейчас у тебя в голове. Произноси эти мысли вслух, достаточно громко.
Обрати внимание на то, как звучит твой голос (если есть возможность, запиши на диктофон и прослушай).
Запиши ответы на следующие вопросы: — Как звучит твой голос? Он сильный, слабый, чёткий, нечёткий,
резкий, мягкий, высокомерный, жалобный, рассерженный, умоляющий и т.д.? — Твой голос похож на чей-
то ещё из твоих родственников/знакомых? Теперь представь себе, что ты говоришь с другим человеком,
и повтори высказанные ранее мысли. Запиши ответы на следующие вопросы: — Ты использовала те же
слова в контексте разговора с другим человеком, что и слова, использованные тобой в разговоре с самой
собой? Как они изменились? — Твой голос звучал так же, как в предыдущем разговоре с самой собой? Как
он изменился? — Как ты обычно чувствуешь себя в разговоре с воображаемым другим человеком?
Отвечает ли этот воображаемый собеседник на то, что ты говоришь ему?

Практика 5 (Ассертивность). Слушать себя. Заставляешь ли

ты замолчать своё «Я»?, шкала Даны Кроули [8]
«Дана Кроули в книге «Заставляя молчать своё Я» развивает свою теорию о женской депрессии. Приводим
здесь полностью заключительный тест этой книги, из-за его дидактической ценности в том, что касается
умения распознавать некоторые установки:
«Многие женщины удушают свои мысли, мнения, амбиции и креативность в самоубийственном усилии
сохранить отношения. Они выбирают принести в жертву собственное Я, чтобы не „ранить“ партнёра, чтобы
не чувствовать себя виноватыми. Они выбирают быть на втором плане, чтобы не потревожить мужское Эго.
Это поведение, на первый взгляд, свободное избранное, является преамбулой депрессии и подчинения. Тебе
пришлось когда-нибудь душить собственный голос, чтобы сохранить отношения? Насколько ты лишаешь
себя голоса в личных отношениях?»
Шкала Кроули сама по себе может показать, без необходимости подсчитывать набранные очки,
заставляешь ли ты молчать своё Я. Подумай со всей искренностью, подходят ли к твоему поведению
следующие утверждения, описывают ли они твою точку зрения и твои чувства:
 Я не выражаю мои чувства в личных отношениях, если знаю, что это может привести к ссоре
с партнёром.
 Любить означает ставить потребности другого человека выше моих собственных.
 Считать, что мои потребности так же важны, как потребности любимого человека, — это эгоизм.
 Мне труднее быть искренней в отношениях, чем наедине с самой собой.
 У меня есть тенденция судить о себе в зависимости от мнения других.
 Я чувствую неудовлетворённость собой, потому что я должна бы быть способной делать всё, на что,
как считается, способны другие женщины.
 В личных отношениях я ответственна за счастье другого человека.
 Любить кого-то означает выбирать то, что этот человек хочет, даже тогда, когда мне хочется что-то
другое.
  Одна из худших вещей, которая может произойти со мной, — это стать эгоисткой.
 Я чувствую, что так или иначе я должна разыгрывать определённую роль, чтобы нравиться моему
парнёру.
 Вместо того, чтобы рисковать и идти на конфликты в отношениях, я предпочитаю «не раскачивать
лодку».
 Иногда я кажусь довольно счастливой внешне, но внутри я разгневана и воинственно настроена.
 Чтобы не потерять любовь партнёра, я должна скрывать от него некоторые вещи.
 Когда потребности или мнения партнёра идут вразрез с моими, вместо того, чтобы защищать мои
позиции, я соглашаюсь с ним.
 В личных отношениях я теряю представление о том, кто я такая.
 Когда мне кажется, что та или иная моя потребность не может быть удовлетворена в рамках
отношений, я стараюсь внушить себе, что эта потребность не так уж и важна.
 Делать что-то только для себя — это эгоизм.
 Когда я принимаю решения, мысли и мнения других влияют на меня больше, чем мои собственные
мысли и мнения.
 Я редко выражаю гнев в присутствии близких.
 Я чувствую, что мой партнёр не знает, какова я на самом деле.
 Я чувствую, что лучше оставить мои чувства при себе, если они ведут к конфликту с партнёром.
 Иногда я чувствую себя ответственной за то, что чувствуют другие.
 Мне трудно узнать, что я думаю и чувствую, потому что я постоянно думаю о том, как себя
чувствуют другие.
 В личных отношениях я обычно не забочусь о том, чтó именно мы делаем, лишь бы другой человек
был счастлив.
 Я пытаюсь глубоко похоронить мои чувства, если вижу, что они могут создать проблемы в моих
интимных отношениях.
 Кажется, что я никогда не нахожусь на высоте, пытаясь достичь те или иные цели, которые себе
ставлю.

Если последнее утверждение верно для тебя, запиши на бумаге три цели из тех, которые ты ставишь перед
собой и про которые ты думаешь, что ты не можешь их достичь. Для выполнения этой практики неважно,
состоишь ли ты в браке или «отношениях» в данный момент. Речь идёт о том, каково твоё представление
о правильном/должном поведении женщины в контексте эмоционально значимых отношений.

Практика 5 (ПСПС). Физический и психологический имидж.

Какая часть твоего восприятия себя является фантазией? Опиши, как можно подробнее, какой бы тебе
хотелось видеть саму себя: телесный образ (можно нарисовать иллюстрацию к тексту), желаемые
психологические черты. Насколько желаемое отличается или приближается к действительному? Эта
практика позволяет нам осознать, что мы отвергаем, отрицаем или игнорируем в нашей телесной
и психологической реальности.

Практика 6 (ПСПС, сексуальная сфера). Внимание к телу.

Ответь на следующие вопросы: — Какие части твоего тела ты обычно замечаешь (осознаёшь, что они у тебя
есть)? — Какие эмоции вызывают у тебя эти заметные для тебя части тела? (приятные и неприятные
ощущения, раздражение, грусть, страх, отвращение, стыд, гордость, бешенство и тд). — Какие части твоего
тела ты обычно не замечаешь (не помнишь о том, что они у тебя есть)? — Бывают ли у тебя аллергические
симптомы? Какие? — Бывают ли у тебя неприятные физические ощущения, когда ты расстроена? Какие?
— На какие ситуации ты обычно реагируешь выраженными физическими ощущениями? Какие это
ощущения в каждой из ситуаций?

Практика 7 (ПСПС, сексуальная сфера, ассертивность). Автопортрет.

Ответь на следующие вопросы: — Опиши детально своё тело. Какое оно? Какова каждая из его частей?
Нарисуй себя. — Сколько внимания ты уделяешь своему телу? — Какие процедуры по уходу за телом
ты обычно проводишь? Как часто ты делаешь ту или иную процедуру? — В чём ты уделяешь мало
внимания телу? (например: «редко хожу к зубному врачу») — Опиши твою одежду, обувь, другие детали
гардероба и аксессуары. Сколько того и другого, какова стоимость, насколько это ново/не ново. Представь,
что ты составляешь каталог на продажу, опиши каждую вещь как можно подробнее, оцени её в деньгах.
— Как ты думаешь, каков внешний имидж у твоего тела? Как его видят другие люди? Приведи примеры
мнений других о твоём теле. — Опиши твои телесные привычки: как ты обычно садишься, ходишь, как
ведёшь машину, как разговариваешь; опиши твои привычные жесты и выражения лица; опиши твой голос,
твой плач, твои манеры и любую телесную привычку, которая так или иначе представляла бы тебя, была бы
твоей «визитной карточкой».

Практика 8 (ПСПС, сексуальная сфера, ассертивность). Забота

о здоровье.
Ответь на следующие вопросы: — В целом, заботишься ли ты о твоём здоровье? Как именно? — Как часто
ты посещаешь медицинские учреждения? — Как часто ты посещаешь гинеколога? Делаешь ли
ты профилактические осмотры? — Как часто ты обращаешься к зубному врачу? Делаешь ли
ты профилактические осмотры? — Как ты думаешь, ты хорошо питаешься? — Занимаешься ли ты спортом?
— Как ты думаешь, твой вес соответствует твоему возрасту и конституции? — Есть ли у тебя какая-нибудь
аддикция? Курение, переедание, алкоголь, медикаменты, другие токсические вещества? — Кроме этого,
есть ли у тебя другие вредные привычки или аддикции? — Когда-нибудь тебе удавалось избавиться от той
или иной привычки или аддикции? От какой именно? Как тебе это удалось? Вернулась ли ты потом к этой
привычке/аддикции?

Практика 9 (ассертивность). Своя комната.

Ответь на следующие вопросы: — Есть ли у тебя комната, помещение или часть помещения, где бы
ты могла побыть одна? Где бы тебя никто не мог прервать, где бы ты спокойно могла заниматься своими
делами, слушать музыку, думать? Опиши это помещение как можно подробнее. — Как тебе удалось сделать
так, чтобы твои близкие не мешали тебе, когда уходишь в свою комнату? — Уделяешь ли ты время для
самой себя? Сколько часов в день ты работаешь? Сколько часов в день ты отдыхаешь? Сколько времени
в день удаётся выделить на «ничегонеделание» или на развлечение? — Чему ты обычно посвящаешь своё
свободное время? — Испытываешь ли ты дискомфорт, когда решаешь посвятить какое-то время
исключительно себе самой? На тебя давят, чтобы ты этого не делала? Кто/что? Если у тебя нет личного
пространства, опиши, в качестве ответов на вопросы выше, твои пожелания в этой теме: как бы ты хотела
организовать своё личное пространство и время.

Практика 10 (ПСПС). Отношения с самой собой.

Ответь на следующие вопросы: — Что в тебе самой заставляет тебя расстраиваться или злиться? — Что
в тебе самой вызывает положительные эмоции (приводит в доброе расположение духа)? — Знаешь ли
ты о твоих неотложных нуждах? Перечисли их. Как ты обычно реагируешь на них? — Откладываешь ли
ты на потом удовлетворение собственных потребностей? По каким причинам это обычно происходит?
— Стараешься ли ты предвидеть возможные потребности/нужды, «забежать вперёд»? Насколько часто
и сильно ты беспокоишься о завтрашнем дне, о том, что может случиться? — Что заставляет тебя
чувствовать неуверенность, уязвимость? — Что ты обычно делаешь, чтобы не поддасться унынию, чувству
покинутости, упадочному настроению? — Есть ли у тебя особые приметы удачи? Какие?

Практика 11 (ПСПС, ассертивность). Эмоции, принятие решений.

Ответь на следующие вопросы: — Какие эмоции тебе наиболее трудно выражать? — Какие эмоции тебе
наиболее легко выражать? — Как ты обычно выражаешь положительные эмоции? — Какова твоя обычная
эмоциональная реакция на конфликт? — Как ты обычно поступаешь, когда тебе необходимо вмешаться
в разговор/заявить о своём мнении/настоять на своём/спорить/убедить? (нужно ответить на каждую
из перечисленных ситуаций) — Обычно тебе трудно принимать решения? Если да, то почему, как
ты думаешь? — Как ты поступаешь в ситуациях, когда тебе необходимо принять решение? Что именно
ты делаешь (советуешься с кем-то, раздумываешь одна, решаешь наобум и т.д.)? — Что ты обычно
чувствуешь, когда то или иное решение принято? — После принятия решения ты продолжаешь сомневаться
и взвешивать другие возможности?

Практика 12 (ПСПС, ассертивность). Страх, ошибки, внешний

контроль.
Составь список того, что ты не делаешь из страха. Запиши также, какой именно страх/фобия не позволяют
тебе делать то или другое. Можно ли утверждать, что страх не позволяет тебе добиваться исполнения того
или иного желания? Можно ли сказать, что иногда (или часто) ты предпочитаешь быть в убытке, лишь бы
не испытывать страх? Далее, ответь на следующие вопросы: — Что означает для тебя совершать ошибки?
— Если ты ошиблась в чём-то, как ты себя чувствуешь? — Как ты обычно действуешь после того, как
допустила ошибку: укоряешь себя, пытаешься исправить ситуацию, думаешь о том, как не ошибиться
в следующий раз и т.д.? — Чувствуешь ли ты, что тебя контролируют? Кто? — Какие чувства вызывает
в тебе этот контроль? — Как именно выражается этот контроль: прямо или косвенно? Опиши ситуации,
в которых относительно тебя применяли ту или иную форму контроля. Что ты предприняла в тех ситуациях,
как себя повела?

Практика 13 (ПСПС, ассертивность). Твой контролирующий аспект.

Чувствуешь ли ты (знаешь ли ты), что склонна контролировать внешние ситуации и поведение других
людей? Если это так, то ответь на следующие вопросы: — Что вызывает в тебе желание/потребность
контролировать? — Что для тебя важнее: контроль над происходящими событиями или контроль над
людьми? — Какие события ты стараешься контролировать? — Каких людей ты стараешься контролировать?
— Как именно ты осуществляешь контроль: прямо или косвенно? В каких случаях ты контролируешь
открыто, а в каких — стараешь неявно манипулировать? — Даёт ли тебе контроль чувство уверенности?
— Как ты думаешь, существует ли разница между контролем и манипуляцией? Какая? Приведи примеры
контроля и манипуляции.

Практика 14 (ассертивность). Говорить «НЕТ».

Опиши случай, когда ты сказала «да», хотя на самом деле хотела или собиралась сказать «нет». Попытайся
детально вспомнить тот диалог между тобой и другим человеком и запиши его. Выдели ключевые моменты
в диалоге, когда ты начала менять «нет» на «да». Проанализируй описанную тобой ситуацию, ответив
на следующие вопросы: — Почему ты поменяла своё решение и согласилась там, где не хотела
соглашаться? — Что именно ты выиграла бы, если бы сказала «нет»? — Что ты выиграла, сказав «да»?

Практика 15 (ассертивность, ПСПС). Получать отказ.

Ответь на следующие вопросы: — При каких обстоятельствах люди обычно не соглашаются с тобой?
— В чём тебе чаще всего отказывают (отказывали)? — Как ты себя чувствуешь, когда тебе говорят «нет»?
— Как ты обычно ведёшь себя, когда тебе говорят «нет»? Практики эмпауэрмента, связанные с отказом,
являются одними из центральных. В патриархате «нет» женщины (или в её адрес) имеет явную коннотацию
отвержения и отсутствие положительных чувств («любви»). Поэтому женщины чаще не осмеливаются
сказать «нет», боясь ответной реакции со стороны окружающих. Главной иррациональной установкой
в случае отказа является то, что «нет» воспринимается как нечто глобальное, а не как ситуативное. Отказать,
сказать «нет» в той или иной ситуации может означать «я устала», «у меня нет денег», «сейчас
неподходящий момент для...». «Нет» на самом деле практически никогда не означает ни игнорирование
личности другого, ни его отвержение, ни отсутствие позитивных чувств по отношению к нему. Научиться
говорить «нет», когда это необходимо, важно для женщины прежде всего потому что это выводит её из зоны
«бытия-для-других», «долга» (когда ожидания других действуют как приказы для женщины) в зону «бытия-
для-себя», то есть, личной автономии. Научиться получать отказ без того, чтобы это означало
экзистенциальный крах и обвал самооценки, способствует не только нашей эмоциональной стабилизации:
помня о том, что «нет» соотносится со специфическими потребностями другого человека, мы сможем лучше
судить о характере этих потребностей и принимать наши дальнейшие решения на основании этих суждений.

Практика 16 (ПСПС). Вина.

Ответь на следующие вопросы: — В каких случаях ты чувствуешь вину? — Когда ты в последний раз
чувствовала вину? За что? Перед кем? — Как ты думаешь, что заставило тебя тогда почувствовать вину?
— Существует ли для тебя разница между «чувствовать себя виноватой» и «чувствовать себя
ответственной за»? В чём состоит эта разница? Чувство вины представляет собой изощрённый
и эффективный механизм контроля. «Вина» соотносится с «долгом», «бытиём-для-других», «бытиём-в-
распоряжении» и с запретом. В патриархате вина возведена в социальный институт, общество распределяет
вину и монопольно определяет, что и для кого является/не является виной. Например, женщина виновна
всегда во всём (так как: см. различные вариации на тему первородного греха), мужчина невиновен ни в чём
никогда (не может нести ответственность за свои поступки, потому что он — самостоятельная личность).
Для женщины в патриархате «невиновность» — это короткий промежуток между одной виной и другой;
в патриархатном обществе каждый/ая наделён социальной функцией соглядатайства и может выступать
обвинителем. Распространённость и действенность в том или ином обществе дискурса обвинений
и разоблачений свидетельствует о степени ментальной раскрепощённости и, увы, об уровне садизма
в данном обществе, так как вина (обвинения) представляет собой способ наказания, вину заставляют
почувствовать через наказания. Прощение тоже входит в систему вины: только перенесением наказаний
можно заслужить прощение. Также система вины включает в себя месть, так как в смысловое поле вины
входит презумпция сообщничества обвиняемой со злом и презумпция восстановления справедливости через
причинение боли обвиняемой [9].
Практика 17 (ассертивность). Агрессия, насилие.
Ответь на следующие вопросы: — Были в твоей жизни случаи насилия (психологического, физического,
сексуального, экономического, эмоционального)? — Кто был агрессором? — Как ты чувствовала себя?
— Какой была твоя реакция на агрессию/насилие? — Как ты справилась с агрессией?

Практика 18 (ассертивность, ПСПС). Работа и внешний контроль.

Выявить возможное экономическое насилие.
Есть ли у тебя оплачиваемая работа? Если да, то ответь на следующие вопросы: — Тебе нравится твоя
работа? — Даёт ли тебе твоя работа материальную независимость? — Позволяет твоя работа ощущать себя
автономной и независимой в материальном плане? — Ты должна отчитываться перед кем-нибудь о том,
сколько ты зарабатываешь и на что тратишь деньги? Перед кем? Если нет, то ответь на следующие вопросы:
— Почему у тебя нет работы? — Тебе хотелось бы получить оплачиваемую работу? — Что может дать тебе
оплачиваемая работа? — Как ты считаешь, что тебе нужно предпринять, чтобы найти работу?

Практика 19 (ПСПС, отношения с матерью). Семья.

Ответь на следующие вопросы: — Какое место ты занимала в родительской семье (единственный ребёнок,
количество братьев/сестёр и старшинство)? — У тебя самой есть семья или то, что ты считаешь своей
семьёй (имеется в виду не только гетеросексуальный вариант)? Каково твоё положение по отношению
к твоему партнёру (жена, подруга, сожительница, любовница)? — Если у тебя есть дети, как повлияло
материнство на твоё положение в жизни и на твою самооценку? — Если у тебя нет своей семьи (или
аналога) и нет детей, опиши твои отношения с родителями и родственниками и твои чувства к ним.

Практика 20 (ассертивность, резилиенция). «До» и «после».

Опиши значимое событие в твоей жизни, которое послужило бы причиной коренных перемен в ней. Затем
раздели лист на две части и опиши саму себя до этого события в левой колонке и саму себя после этого
события в правой колонке. Если таких событий было несколько, проделай эту работу с каждым из них.

Практика 21 (ПСПС, ассертивность, резилиенция). Одиночество.

Представь себе, что ты осталась совершенно одна в мире, что все остальные люди исчезли: — Какую
картину ты видишь? Опиши подробно. — Что ты чувствуешь? Опиши подробно твои чувства и ощущения
от осознания себя в полном одиночестве.

Практика 22. Альтернативная реальность, личные мифы и фантазии.

Перечитай твои записи и выдели те моменты (эмоциональные отношения с другими людьми, семья, работа,
социальное положение и т.д.), мечты и желания относительно которых наименее совпадают с реальным
положением дел. Записывай твои фантазии и личные мифы, по мере того, как находятся эти пункты
устойчивого расхождения желаемого с действительным. Затем, постарайся вспомнить, были у тебя другие
мифы и фантазии, которые затем забылись или стали неактуальными. Запиши эти мифы и фантазии
и отметь их «срок действия»: когда они появились и когда исчезли из твоей жизни. Если сподоблюсь
на публикацию продолжения, то постараюсь сформулировать в нём тематику и примерные сценарии работы
групп роста самосознания (и групповой терапии).
8. Из «Учебника для женщин, подвергающихся насилию» К. Барэа.
9. Невозможно не вспомнить в этой связи текст Татьяны Клименковой "Женщина как феномен
культуры. Взгляд из России":

«...Иными словами, новая «свобода» — это в действительности свобода далеко не во всем, она
практически понимается как только маскулинистское достижение и интерпретируется
в специфическом стиле, причем в строго определенных (интересами патриархатного общества)
рамках — весьма «несвободная свобода»... А что из этого следует в отношении женщин?.. Это
означает, что в отношении женщин делается попытка своеобразного насильственного социального
вменения определенного стиля дефектного поведения и самочувствования. Защищаемая
«человеческая Природа» оказывается здесь, конечно, весьма искусственной конструкцией, которая
беззастенчиво навязывается как раз через «неприродные», то есть культурные и политические
каналы. И поэтому ничуть ни странно, что у нас в последнее время считается, что чем хуже
женщине, тем, стало быть, лучше мужчине. А поскольку сейчас мы стремимся помочь прежде всего
мужчине, то стараемся сделать так, чтобы женщине было хуже: «ничего, мол, пускай потерпит, так
ей и надо». За что общество стремится наказать женщину, с первого взгляда так и остается
непонятным, ведь если говорить честно, ее и так уж, что называется, «ветром качает», тем не менее
 вдруг выяснилось, что это она во всем виновата — и кукушка она, и проститутка, и на производстве
от нее толку нет, вдруг оказалось, что «производство от присутствия женщин только страдает» (это
в стране, где если кто и работает сейчас, то, пожалуй, только они). Как представляется, теперь уже
возможно объяснить, за что общество хочет наказать женщину. Дело тут в том, что именно таким
образом патриархатный культурный режим вменяет ей косвенным путем — через формирование
негативной самооценки — ее телесное состояние. Но нельзя забывать, что женщина сейчас
находится на довольно высоком уровне развитости. В культуре патриархатного типа это
учитывается. Сейчас уже невозможно непосредственное навязывание телесных норм как таковых,
поэтому идет попытка производить это путем вменения, так сказать, «через голову строить чувства»

Соланас, Ячейка16 и Радфем

Valeriе, my personal hero
Валери Соланас сегодня известна больше не как феминистка и одна из активных участниц радикального
направления в женском движении середины ХХ века в США, а как «сумасшедшая, стрелявшая в Энди
Уорхолла». Это вполне соответствует стандартам американской (и западной) массовой культуры, в которой
убийства при помощи огнестрельного оружия имеют гипнотическое влияние на публику. Кроме того, для
формовщиков официального дискурса было очень важно с самого начала, чтобы Соланас «не приобрела
значения». Ведь уже в том, что она выбрала для совершения преступления «неподобающее»
и «неподходящее» для женщины огнестрельное оружие заключался акт радикального символического
неповиновения: Валери отказалась занять «отведённое ей место в жизни» и просто пошла в этом до конца.
Не случайно её фантастическая «биография» (знаков аж на 900 с пробелами), от которой мизогинией
и дешёвым телесериалом разит за версту (и я не могу понять, как образованные и часто неглупые женщины
могут этого не замечать в упор и ретранслировать, ретранслировать одни и те же клише), традиционно
структурируется и пишется как «история болезни». То, что Соланас говорила, писала и делала — просто
продукт больного ума, результат душевной болезни, — гласит расхожий тезис. Нельзя даже близко
допустить, что её мысли и действия не являются результатом «травматической инферны» её жизни; надо
непременно «доказать», что она не могла выбрать — осознанно и принимая на себя ответственность — свои
мысли и поступки. Короче, перво-наперво её необходимо лишить человечности, обычности и обыденности
(особенно для душевного комфорта многочисленной 3,14здобратии нетаких и нетакоевых). Потом можно
даже от душевных щедрот пожалеть «несчастную сумасшедшую». Психо-редукция такая психо-редукция...
Хотя с другой стороны, мне нравится наблюдать реакцию на радфем: Биография Валери, на самом деле,
не содержит в себе ничего примечательного. Это может быть биография любой из нас. Даже больше:
у каждой из нас, под маской физического, психического и материального благополучия-адеквата скрывается
более-менее обширная история унижений, вполне способная стать причиной, по которой Соланас искренне
и сердечно пожалела бы нас (особенно тех, кому «больше повезло в личной жизни»™). Лично я не вижу
ничего постыдного или инфернального в биографии Валери. Это обычная женщина, только смелее
остальных. Она не слишком обращала внимание на условности. Мне очень нравится носить её юзерпик
в жж. На самом деле о Соланас, как это «повелось» среди женщин, известно очень и очень мало
(и в большинстве случаев — со слов более или менее случайных людей), практически нет сколько-нибудь
достоверных и поддающихся проверке сведений. Известно, что она родилась 9 апреля 1936 года в Венторе
(Нью-Джерси), её родителей звали Луис Соланас и Дороти Биондо (другие варианты фамилии матери:
Бондо и Бионди). У неё была младшая сестра Джудит Соланас Мартинес (судя по фамилии, сводная).
Считается, что отец Валери подвергал её сексуальному абьюзу с раннего детства (непроверенные
и противоречивые сведения; со слов родственников известно, что Валери поддерживала связь со своим
отцом в течение всей жизни. Двоюродный брат Соланас утверждал, что она никогда не занималась
проституцией, а работала официанткой. Отец Валери был барменом, скорее всего, версия о её работе
официанткой — возможно в баре отца — самая правдивая и вероятная, особенно в том, что касается вопроса
материального выживания, по сравнению с рассказами о «бродяжничестве, наркомании и проституции»
чуть ли не до смертного одра). В сороковых годах родители Валери разводятся, затем её мать вновь выходит
замуж за некоего Рэда Морана. Валери, по-видимому, не могла поладить с отчимом, в семье и школе
начинаются конфликты, и мать отправляет девочку жить к деду (1949 год). Позже Валери утверждала, что
её дед был алкоголиком, который избивал её. Валери решают отправить в католический интернат,
но девочка отказывается там оставаться, несмотря на побои и наказания деда. В начале 50-х, когда
ей исполняется 15 лет, Валери уходит из дома и начинает бродяжничать. Вскоре у неё рождается сын,
Дэвид, которого она отдаёт в усыновление (непроверенные сведения, сама Соланас отрицала это
неоднократно). Однако, несмотря ни на что, она заканчивает среднюю школу в 1954 году и поступает
в Мэрилэндский университет. Она отлично успевает и зарабатывает на жизнь подработкой в лаборатории
и сотрудницей в студенческой газете (по другим сведениям, работа в лаборатории и сотрудничество в газете
относится к пребыванию Валери в университете Миннесоты). Тогда же она открыто объявляет о своей
гомосексуальности, несмотря на крайне консервативный общественный климат в Америке 50-х годов. После
окончания университета, она поступает на мастер-курсы психологии в университет штата Миннесота,
но затем она переводится в университет Беркли, Калифорния. По непроверенным сведениям, именно тогда,
а не в 1967 году, она начинает писать «Манифест ОПУМ». Предполагается, что в 1960 году Валери
переезжает в Нью-Йорк. Существует легенда, что некоторое время она бродяжничает, попрошайничает
и занимается проституцией (недостоверная и не поддающаяся проверке информация, нет ни одного
документа или свидетельства о её жизни вплоть до 1966 года). В 1966 году она поселяется в Гринвич-
Виллидж, жилом районе в Нью-Йорке, на западе Нижнего Манхэттена. Там начинается её история
с Уорхоллом, которая закончится стрельбой. Об этой истории известно в несколько раз больше, чем о всей
жизни Валери (ну как же, это тот её эпизод, где фигурирует мужчина, да ещё знаменитость). Итак.

Соланас пишет Up your ass («Ебать тебя в задницу»), пьесу, отличавшуюся, по последующим отзывам
Уорхолла, грубым, нецензурным языком, персонажами которой были обитатели «дна»: проститутка, нищий,
бродяга и т.д. По словам Роксэн Данбар, пьеса имела несколько альтернативных названий, одно из которых
звучало как From the Cradle to the Boat, выражение намекающее на поговорку the hand that rocks the cradle
rules the world («рука, качающая колыбель, правит миром»), которую один из персонажей пьесы превращает
в многозначительную фразу while the hand’s rocking the cradle it won’t to be rocking the boat ("пока рука
качает колыбель, она не станет раскачивать лодку«)[1]. По одной из версий героиня пьесы убивает мужчину,
по другой — своего сына. Соланас предлагает пьесу как сценарий для фильма Уорхоллу.
«Название показалось мне абсолютно изумительным, и к тому же я настолько добр, что я сказал ей, чтобы
она принесла мне своё произведение. Однако, эта пьеса было настолько грязной, что я подумал, что эта
женщина была полицайкой на задании. С тех пор мы не виделись, и я не удивлён. Наверное, она решила, что
именно такой материал подойдёт Энди Уорхоллу»,
— рассказывал позднее сам Уорхолл в интервью журналисту Гречену Бергу. Уорхолл взял у Соланас текст
и похоронил его в горах других бумаг, а затем, по его словам, потерял его. Несколько месяцев спустя,
весной 1967 года Соланас начала настойчиво требовать у Уорхолла деньги за своё произведение. Тот,
в качестве компенсации, предложил ей сняться в эпизодических ролях в его фильмах. Первым фильмом,
в котором приняла участие Соланас, стал I, a Man, в нём Валери Соланас играла роль Валери Соланас,
«грубой лесбиянки», которая отвергает «чувства» мужчины-«поклонника» со словами:
«Мои инстинкты заставляют меня предпочитать баб. С какой стати они у меня будут менее безошибочными,
чем твои?»
Уорхолл заплатил Валери 25 долларов за работу в I, a Man. Во втором фильме Уорхолла Bike Boy, у Соланас
нет никаких фраз. В том же 1967 году Соланас пишет (или заканчивает ранее начатую работу над) SCUM
Manifesto. Сделав за свой счёт копии текста, разместив рекламу в газете Village Voice, она сама продаёт
«Манифест» на улицах Гринвич-Виллидж. Там она знакомится с Морисом Жиродиа, издателем
скандальных, порнографических и запрещённых к изданию на английском языке произведений (например,
«Лолиты» Набокова). Жиродиа представлял лондонское издательство Olimpia Press. Он заключил с Соланас
договор на написание книги на основе «Манифеста» (но не на авторские права на сам «Манифест», что
важно для понимания дальнейшего развития событий) и на всю последующую литературную продукцию
Валери. «Договор», записанный на клочке бумаги, гласил:
«Я даю тебе 500 долларов, а ты отдаёшь мне твою следующую книгу и все остальные, которые напишешь
в будущем».
Стало расхожим местом говорить, что «в голове у Соланас возникла мысль о том, что Жиродиа и Уорхолл
решили присвоить себе её произведения». Как авторы этого предположения смогли узнать, что именно
родилось внутри головы Валери (о личности и жизни которой, с другой стороны, спорно и неизвестно даже
самое основное, что обычно указывают в биографиях), остаётся неизвестным, как неизвестно и то, что же
произошло на самом деле такого, что заставило её прийти в 1968 году к Полю Крэсснеру, издателю
андерграундной («Velvet Undergrоund») газеты The Realist со словами: «Я хочу убить Жиродиа» и просьбой
дать ей денег на оружие (непроверенные сведения, со слов самого Крэсснера). Деньги Крэсснер ей дал
(50 долларов). Когда впоследствии Валери арестовали, у неё оказались пистолет и револьвер. 3 июня 1968
года Валери направилась в гостиницу Челси, где жил Жиродиа, но его там не оказалось. Прождав около трёх
часов, Валери отправляется в студию Уорхолла. Там она тоже довольно долго ожидает его, но в конце
концов Уорхолл появляется. Вместе с Валери он поднимается на лифте в помещение струдии, где она три
раза стреляет в него. Первые две пули пролетели мимо, а третья повредила Уорхоллу правое лёгкое, печень,
селезёнку и желудок. Валери продолжала стрелять (мимо) в находившихся в студии, пока у неё
не заклинило револьвер. В этот момент неожиданно открылись двери поднявшегося пустого лифта.
По версии Фрэда Хьюгса, агента Уорхолла, Валери приставила в этот момент заклинивший револьвер к его
голове, но он собрался с духом и сказал ей, указывая на лифт, что для неё это отличный шанс уйти.
«Неплохая идея»,
— якобы ответила Валери и спустилась на лифте на улицу. Одна деталь: в то самое время Уорхолл был
занят производством фильма Lonesome Cowboys, «странного гомосексуального вестерна», центральной
идеей которого являлось исключительно мужское общество, построенное на принципах полной гармонии.
Это был Анти-ОПУМ, в котором Уорхолл хотел показать, что между мужчинами вся жизнь состоит лишь
из радостей, спонтанности, вдохновения, свободы. Всё это разрушается, как только на сцене появляется
злобная амазонка в чёрном берете — близнец Соланас, которую играла Вива. Совпадение?
Тем же вечером Валери подошла к полицейскому в Таймс-Сквер и сказала, что она стреляла в Энди
Уорхолла. Её арестовали и отправили на освидетельствование в психиатрическое отделение больницы
Белльвью. 13 июня она предстала перед судом, где её защищала известная радикальная феминистка
Флоранс Кеннеди, назвавшая Соланас «одной из самых выдающихся представительниц феминизма». В зале
находилась Ти-Грейс Аткинсон, председательница нью-йоркского отделения National Organization for
Women, которая охарактеризовала Соланас как «самую выдающуюся представительницу борьбы за права
женщин» и как «героиню феминистского движения». В начале августа Валери объявили легально
недееспособной (ей диагностировали «параноидную шизофрению») и вновь отправили в психушку
(противоречивые сведения). В том же месяце Олимпия-Пресс опубликовало «Манифест ОПУМ»
со вступительными пародийными статьями Жиродиа и Крэсснера. Похоже, что «расшифровка» английского
слова scum («отбросы», смысл заголовка — «Манифест отбросов») принадлежит именно Жиродиа,
который разложил слово на якобы «составляющие»: Society for Cutting Up Men («Общество
По Уничтожению Мужчин») — после этого заголовок приобрёл совершенно иное значение, аббревиатура,
которую радостно подняли на щит оскорблённые в лучших чувствах мачисты мира. Валери, по словам
Сьюзан Вэр (авторки биографий участниц феминистского движения) неоднократно утверждала, что
расшифровка «аббревиатуры» не являлась частью оригинального текста «Манифеста», также по словам
Соланас (в предполагаемом интервью Ультра-Вайолет), изданный в 68-м году в Олимпии-пресс текст
«Манифеста» содержал «множество ошибок и неточностей» (поработали потные ручки «издателей»?)
по сравнению с её машинописным текстом 1967 года. Разумеется, Соланас никогда не получила ни цента
от продаж [2]. Это, скорее всего, тоже совпадение, а Соланас просто параноидная шизофреничка.

Уорхолл отказался выступать на процессе в качестве свидетеля обвинения (никогда не объяснив, почему),
и в 1969 году Валери приговорили к трём годам лишения свободы, с зачтением времени, которое она
провела в психиатрическом отделении. В сентябре 1971 года её освободили, но вскоре арестовали снова:
за угрозы знаменитостям, в том числе Уорхоллу. В период с 1973 по 1975 годы её якобы несколько раз
помещали в психиатрические больницы (по неподдающейся проверке легенде, из-за пристрастия
к наркотикам). Дана Хеллер предполагает, что в 70-х годах Валери не слонялась по психушкам, а жила,
возможно, в крайней нищете на нью-йоркских улицах, но принимала активное участие в политике под
псевдонимом Onz Loh. Кэтрин Лорд писала, что второй волны в США не было бы без Соланас, и что
радикальное движение резко усилилось как реакция на «Манифест», с одной стороны, и на игнорирование
Валери со стороны «феминистских политиканш», с другой. Стройность феминистских рядов частично
порушилась и радфем вышли из-под контроля и отеческой опеки. Соланас умерла 25 апреля 1988 года
в Сан-Франциско от лёгочной эмфиземы. По словам матери Валери, опубликованным в 1991 году в Нью-
Йорк Таймс (статья «Феминистский кошмар Уорхолла»), Валери «спокойно жила в семидесятые годы
в Нью-Йорке, Фениксе и Сан-Франциско. Она не была ни проституткой, ни наркоманкой. Она писала. Она
считала себя писательницей, и я думаю, у неё был талант». Мать Валери отрицала также и то, что её дочь
находилась в психиатрических клиниках после освобождения из тюрьмы [3]. По непроверенным сведениям,
после смерти Валери осталось огромное количество машинописных текстов, которые её мать уничтожила
вместе с её личными вещами. Уорхолл, хотя и был в состоянии клинической смерти, выжил, но так
и не смог поправить здоровье полностью (в том числе, у него остались приступы паники). В 1972 году
он снял фильм Women in Rеvolt с трансвеститом Candi Darling в главной роли (тот был, как ни странно,
довольно близким другом Соланас). В фильме фигурировала некая женская радикальная группа под
названием Politically Involved Girls, сокращённо PIGs. В 1977 году журналист Ховард Смит из газеты Village
Voice, той самой, в которой Валери разместила рекламное объявление своего «Манифеста» десять лет назад,
взял у Соланас интервью. В нём Валери так охарактеризовала текст «Манифеста»:
«Он гипотетический. Нет, „гипотетический“ — неподходящее слово. Речь идёт о литературе. Нет никакой
организации ОПУМ». «Это ты сама?»,
— спросил Смит.
«Нет, даже не я... Я хочу сказать, что это скорее душевное состояние. Другими словами, женщины, которые
думают определённым образом, входят в состав ОПУМ. Мужчины, которые думают определённым образом,
входят в состав мужской группы поддержки ОПУМ» [4].
Дана Хеллер утверждает, что Соланас была очень сознательной и активной в политическом плане: она была
не «обиженной жизнью проституткой и наркоманкой», а образованной женщиной, феминисткой, хотя
и находившейся в оппозиции к либеральному руководству и «официальному курсу» женского движения
в США. Хеллер приводит слова Соланас о том, что её «Манифест» — это исследование об источнике
и причинах социально деградированного положения женщин. В 70-х годах испанское издательство Ediciones
de Feminismo [5] разыскало Соланас (это было очень нелегко), чтобы договориться с ней об издании
«Манифеста» на испанском языке (поэтому можно ручаться, что испанский вариант текста — точный, так
как он готовился при участии Валери). После долгих переговоров, она соглашается. Валери не была
заинтересована в денежном вознаграждении, в получении части прибыли от издания текста, для неё важным
условием было то, чтобы в коллективе издательства работали лесбиянки. Иногда она звонила
в издательство, меняя голос и представляясь своей подругой или агентом. Валери скрывала своё
местонахождение ото всех, так как не хотела, чтобы её нашли. Она не «жаждала славы», как гласит
расхожая версия о причинах её покушения на Уорхолла, а наоборот, пыталась всячески оградить свою
жизнь от публичности.

SCUM Manifesto
Валери Соланас, несомненно, — талантливая писательница и мыслительница, из тех, кто «опережает своё
время», и чьему таланту завидуют до судорог. Оплевать, попытаться принизить и стигматизировать её,
конечно же, — наипервейшая задача любой активно-бездарной посредственности мужского и женского
пола, особенно если означенная посредственность не чужда «творческой деятельности». «Манифест»
«задевает чувства» многих; с ним происходит примерно то же, что с текстами Андреа Дворкин
(и с перепиской Энгельса с Каутским): никто не читал (или строго по диагонали, вникая исключительно
в «пролетарскую суть»), но каждый/ая «мнение имеет». Я, конечно, советую всем непредвзято прочитать
этот текст в хорошем переводе Ольги Липовской, по счастью, он (пока?) свободно доступен в интернете.
С моей стороны, хочу немного прокомментировать текст. Ему уже 40 с лишним лет, но пока мы живём
в патриархатном обществе, он будет читаться, как «написанный только что». Я рассмотрю следующие
аспекты текста:
1. Сатира на мизогинный дискурс («анти-эдип» и «анти-ипполит» [6] ).
2. Матрицид (матрофагия) как основной механизм воспроизведения патриархата («анти-орест»).
3. Критика т.н. феминизма «равенства». Освобождение через принятие ответственности
(о «сознательных гражданках» и «папиных дочурках»).

1. Как сказала бы oiolin «у них много чего сболтнуто». С другой стороны, во фразе резюмирована
причина, по которой пробуксовывает женское движение. Это временнóй фактор. Смена
общественной парадигмы возможна, когда в относительно короткий период времени в обществе
достигается критическая масса контр-идентифицированных индивидов. Если бы не люльки в тех
руках, которые должны бы раскачивать лодку, от этой лодки и воспоминаний о щепках давно бы
не осталось.
2. Silvia Cuevas-Morales «Cuarenta años del grito desesperado de Valerie Solanas».
3. Freddie Baer «About Valerie Solanas».
4. Однако, я однажды пересеклась с мужчиной, который утверждал, что он входит в мужскую группу
поддержки ОПУМ, и что это реальная организация с реальными людьми. Но это чужие секреты.
5. Оно издавало журнал Vindicaciones del Feminismo.
 6. Мы же помним, как несчастного юношу Ипполита (Еврипид, «Федра») начала донимать любовью
мачеха-развратница, и как добродетельный юноша среагировал, разработав концепт «тройного
приговора» «женской расе»? Я уже писала на эту тему:Три стадии развития «утопии Ипполита»
(«тройной приговор»): 1. Лучше бы женщин не было никогда, а мужчины не были бы принуждены продолжать свой
род посредством другой расы — буквально, γένος γυναικῶν, женская раса, отличная от «расы смертных». Зевс наказал
смертных (=мужчин), отказав им в возможности размножаться самим (причем «размножение» там хотелось бы такое:
пошел в храм и за известное количество драг. металла купил себе «семя»). 2. Если «зло» (=женщины) впущено в мир, надо
обратить его себе на пользу; «в старости счастлив тот мужчина», которому удалось заточить «под предпочтения
собственных внутренностей» себе заботливую жену. Значит, «пусть женщины сидят взаперти, внутри дома, в окружении
„чудовищ с пастью“, пусть у них не будет речи, но пусть они учатся заботиться о мужчинах и удовлетворять их». 3.
Пусть лучше женщины все «покончат с собой». Ипполит говорит: «или пусть кто-нибудь научит быть
разумными, или пусть мне разрешат топтать их... О если бы вы умерли!» Таким образом, утопия
Ипполита о мире для мужчин без женщин является «тройным приговором» «женской расе»: 1.
На несуществование. 2. На плен. 3. На смерть. Вариант толкования «тройного приговора» женщинам
у Ипполита: 1. Приговор на несуществование = намерение, план, пропозиция. 2. На плен = осуществление плана. 3. На
смерть (=самоубийство, у Еврипида Федра тоже кончает жизнь самоубийством) = конечная цель.

Соланас, Ячейка16 и Радфем (2)

Итак, я остановилась на том, что текст «Манифеста» необходимо рассматривать как:
1. Сатиру на нормализованный (и нормативный) в культуре мизогинный дискурс («анти-эдип»
и «анти-ипполит»).
2. Теорию матрицида (матрофагии) как основного механизма воспроизведения патриархата («анти-
орест»).
3. Критику т.н. феминизма «равенства».

1. Текст-перевёртыш. «Манифест» любят представить как план и прообраз «феминацистского

концлагеря», от упоминания которого у «кароши фемениске» незамедлительно и на уровне автоматизма
развивается реакция «малыша красной панды» (см. видео в первой части текста). О мужчинах
в «Манифесте» говорятся «отборные» вещи:
"Мужчина — это биологическая случайность: (мужской) ген Y — это недоделанный (женский) ген X,
то есть несет в себе незаконченный набор хромосом. Другими словами, мужская особь — незавершенная
женская особь, ходячий аборт, выкидыш на генной стадии. Быть мужчиной — значит быть дефектным,
эмоционально ограниченным; принадлежность к мужскому полу это дефективность, а мужчины —
эмоциональные инвалиды". "Мужчина — абсолютный эгоцентрик, запертый в себе, неспособный
на сопереживание или отождествление себя с другими, на любовь, дружбу, влечение или нежность.
Он является абсолютно изолированной единицей, неспособной на взаимоотношения с кем-либо. Его
реакции направлены внутрь, они не относятся к мыслительным процессам; его разум — просто инструмент
для обслуживания собственных страстей и потребностей; он не способен к полету мысли, обмену идеями;
он не соотносит себя ни с чем, кроме собственных физических ощущений. Он — полумертвая, ни на что
не реагирующая масса, неспособная давать или получать удовольствие или счастье; соответственно, он,
в лучшем случае, абсолютно скучное явление, безобидное пятно, поскольку только те, кто способны
воспринимать и принимать других, обладают очарованием. Он застрял на полпути в сумеречной зоне между
человеком и обезьяной, но гораздо хуже обезьян, поскольку, в отличие от них, способен испытывать
множество негативных чувств — ненависть, ревность, позор, отвращение, вину, стыд, сомнение; более того,
он осознает, что он такое, и чего ему недостает". «Абсолютно эгоистичный, не способный реагировать,
сочувствовать, отождествлять себя с другими, наполненный до краев необъятной, всепроникающей,
всепоглощающей сексуальностью, мужчина физически пассивен. Он ненавидит свою пассивность, поэтому
считает, что она свойственна женщинам, а мужчины — активны, а затем пытается доказывать, что
он существует («доказывать, что он — Мужчина»). Главный его способ доказать это — ебля (Большой
Мужчина с Большим Хуем оторвал Большой Кусок). Поскольку он пытается доказать недоказуемое, ему
приходится «доказывать» это снова и снова. Поэтому ебля для него — отчаянная, вынужденная попытка
доказать, что он не пассивен, он не женщина; но он пассивен, и он хочет быть женщиной". "Являясь
неполноценной женщиной, мужчина тратит всю жизнь, пытаясь стать полноценным, стать женщиной.
В этих попытках он постоянно ищет женщину, пытается подружиться с ней, жить с ней, слиться
с женщиной и приписывая себе женские качества — силу чувств и независимость, силу воли, динамичность,
решительность, невозмутимость, объективность, настойчивость, смелость, цельность, витальность,
энергичность, глубину натуры, крутизну и т. п., а женщинам — все мужские качества — тщеславие,
поверхностность, банальность, слабость и т. п. Стоит сказать, однако, что у мужчины есть одна сфера, где
он обладает ярчайшим преимуществом — самореклама. (Он великолепно преуспел в этом — убедив
миллионы женщин, что мужчины — это женщины, а женщины — мужчины). Утверждение мужчин о том,
что женщины находят удовлетворение в материнстве и сексуальности, означает, что мужчины хотели бы
стать женщинами". «Иными словами, у женщин нет зависти к пенису, это мужчины завидуют влагалищу.
Когда мужчина приемлет свою пассивность, считает себя женщиной (мужской род, как и женский, считает,
что мужчины — это женщины, а женщины — мужчины) и становится трансвеститом, он теряет желание
ебаться (или делать что-либо подобное; он находит себя, переодевшись в женщину) и отрезает себе хуй.
После этого он получает постоянные многообразные сексуальные ощущения от того, что «он — женщина».
Для мужчины ебля — это защита от желания обладать женщиной. Секс — сам по себе сублимация". "Из-за
своего стремления компенсировать свою неженскость, и неспособность сочувствовать и общаться, мужской
род превратил наш мир в кучу дерьма". "Каждый мужчина в глубине души знает, что он никчемный кусок
дерьма... Все мужское обладает негативной способностью Мидаса — все, чего оно касается, превращается
в дерьмо". «Свободное время ужасает мужчину, которому ничего не останется делать, как осмысливать
собственную нелепость. Неспособный на понимание или любовь, мужчина должен работать". «В самой
своей сути — мужчина это пиявка, эмоциональный паразит и, соответственно не имеет морального права
жить, поскольку никто не должен жить за счет других.»
«Манифест» возлагает на мужчин ответственность за войны, тяжёлый рабский труд, которым большинству
людей приходится заниматься в течение всей жизни, античеловеческие условия существования этого
большинства... Мужчины — это тупые, гнусные, аморальные, животные, зловонные, развратные существа,
которым бы лучше и вовсе не жить. Вся жизнь мужчины, от и до, посвящена единственному: зависти
к женщине, а конкретно — к вагине... Неужели это никому ничего не напоминает? Неужели никто
не припомнит, как маленьких девочек с самого рождения и до смерти весь мир информирует о том, что
она — неполноценна, что она завидует пенису, и что по причине «конституциональной зависти» она
неспособна подняться до понимания и следования моральному закону? Что женские половые органы
обусловливают слабоумие, безумную похоть и развратность? Неужели никто не вспомнит, что на основании
этих утверждений о женщинах мужчинами принимались и принимаются законы, ставились и ставятся
диагнозы, определялись и определяются общественные приоритеты? Неужели никто никогда не слышал
о том, что все проблемы, беды и несчастья человечества происходят по вине женщин? Никто не может
вспомнить о том, что «по своей природе» женщина враждебна «человеку», поэтому заключила «союз
с дьяволом» с целью уничтожить «добрых людей (мужчин)»? Разве мы не слышим каждый день — здесь
и сейчас — о необходимости держать женщин на коротком поводке, заставлять, надзирать над ними,
наказывать и «учить уму-разуму»? А ещё лучше — это уничтожить их. Этому дискурсу (как и мечте
о мужском мире без женщин) не одна тысяча лет, он постоянно дорабатывается, совершенствуется, на его
основе строятся и претворяются в жизнь индивидуальные и коллективные планы мужчин.

Соланас не пишет в своём «Манифесте» о мужчинах ничего, чего бы те уже не сказали и не написали
о женщинах, с той разницей, что мужские мнения воплощены в практическом укладе человеческой
жизни, в условиях, согласно которым тому или иному человеческому существу «даётся» право
на жизнь, на жизнь с ограничениями, на жизнь с большими ограничениями, на жизнь
с невыносимыми ограничениями и тд... или на не-жизнь.

Соланас поступает просто: она собирает все проекции, обрушенные мужчинами на женщин, и возвращает
их законным владельцам. Неизбежно для себя она сделала для мужчин больше блага, чем все психиатры
и психологи всех времён и народов: "нам всем станет неизмеримо легче, если мужчины откажутся
от необоснованных претензий по поводу самих себя и своих возможностей"[7]. Благодаря «Манифесту»
мужчины теперь тоже могут приобрести неоценимый и непревзойдённый по интенсивности ощущений опыт
бытия в качестве «nigger of the world», так что текст очень и очень рекомендован именно представителям
гегемона. Надо отметить, что в целом мне непонятна негативная и сверхэмоциональная реакция на текст
у мужчин: с каких это пор думать, говорить подобное о людях («ущербные», «тупые», «убить», «надо
уничтожить») или одобрительно кивать и теплеть сердцем от таких разговоров стало для них проблемой? [8]
Я уверена, что Соланас сознательно настаивала на «природной» ущербности мужчин и неоправданности
их существования, хотя она прекрасно понимала разницу между «природным» и «социальным»: формально,
«Манифест» — это текст-перевёртыш, зеркальное отражение господствующего в обществе сексистского
дискурса. Этим я не хочу сказать, что «на самом деле» Соланас не думала то, что писала, — я думаю, что
она писала от души; текст в смысловом плане крайне насыщен, перенасыщен, я бы сказала, практически
в каждой фразе синтетизировано внушительное по объёму содержание; то есть, текст продуман до мелочей.
Всё, что сказано в «Манифесте» об общественных проблемах, невозможно опровергнуть, — все эти
проблемы существуют. Как связаны эти проблемы с «гегемонной маскулинностью»? — Напрямую.
Выдержанный в мизандрической и пренебрежительной тональности текст «Манифеста» хорош ещё и тем,
что это — сатира; гнев высвобождается через смех, насмешку, снижение значимости объекта гнева,
разрушение его сакральности в женском восприятии. Разрушению сакральности «мужского» служит
и нарисованная в «Манифесте» утопическая картина борьбы женщин-«отбросов» с мужским миром
и их относительно быстрой победы. Эта утопическая лёгкость победы, лёгкость решения глобальных
проблем (автоматизация труда, уничтожение денежной системы, болезней, смерти, необходимости
деторождения) также работает и на преодоление страха трансгрессии, страха запрещённого у женщин
(например, страх сказать «Я не хочу»: семью, детей, мужчину, работать за гроши и т.д.).
"Мы не боимся руин. Наше предназначение — унаследовать землю, в этом нет ни малейшего сомнения.
Мы несём внутри себя новый мир, и он растёт с каждым мгновением«.[9]
7. Хотя подобные ожидания, скорее всего, утопичны, согласно эффекту Даннинга-Крюгера: «Люди,
имеющие низкий уровень квалификации, делают ошибочные выводы и принимают неудачные
решения, но не способны осознавать свои ошибки в силу своего низкого уровня квалификации»
8. Освежить в памяти можно здесь
9. Буэнавентура Дуррути

Соланас, Ячейка16 и Радфем (3)

..."Хотели, как лучше, получилось, как всегда". Хотя Крэсснер и Жиродиа постарались преподнести
публике текст ОПУМ как любопытную глупость, продукт больного ума, эпатажную штучку, на которые
тогда, в конце 60-х, был спрос, старались они напрасно. Вернее, их старания дали результат сегодня, а в 68-
м году текст не только не был понят так, как им хотелось бы, но и был воспринят как прямое руководство к
действию. История Валери вообще имела огромный резонанс: даже традиционные враги феминизма, левые
[10], попытались было на ней навариться, а именно: была предпринята попытка представить дело Валери
как расовый конфликт (смуглая и бедная против белого и богатого). Скоро они поняли, что ничего из этой
затеи не выйдет, и вновь обратили все свои усилия на охоту на ведьм, которую они вели против белых
женщин, изнасилованных чёрными мужчинами и осмелившихся обратиться в полицию [11]. Тексты,
которые приобретают такую популярность как "Манифест" в 1968-м году, либо попадают в какую-то давно
загнившую общественную проблему, либо знаменуют смену парадигмы, либо и то, и другое. Думаю, что в
случае с "Манифестом" — это "и то, и другое". Разгул мизогинии и насилия над женщинами. В Америке
времён Валери это была та самая загнившая общественная проблема. Физическое насилие и фемицид были
просто "общим местом" и легко идентифицировались публикой, как "то, что должно быть", "то, что
правильно", "по-мужски", "по-настоящему", "нормально":

"Вы всё ещё бьёте свою жену? Возможно, что Вам и

не стоит останавливаться. Читайте об этом в бесшабашной и провокационной, но полезной брошюре
"Почему Вы не должны переставать бить Вашу жену"?, — и всё в таком роде. "Манифест" потряс
сознание многих женщин простым вопросом: "почему бы нам не поступить так же?" Этот вопрос и означал
то "другое", благодаря чему текст "Манифеста" "прогремел громче выстрела Валери" (Роксэн Данбар): это
была смена парадигмы. Смена парадигмы. Конечно, она ещё не произошла. Сегодня, после более чем 30
лет позора, в условиях господства реакции и разрушения женского освободительного движения, нам ещё
только предстоит заново осмыслить, восстановить и продолжить идеи второй волны. Итак, по моему
убеждению, "Манифест" Соланас обозначил начало смены парадигмы [12]. Эта смена должна была (уже 40
лет как) идти по двум направлениям:
 1. Разрушение архетипа комплементарности в социальных взаимодействиях. От комплементарности к
симметрии.
2. Разоблачение фрейдизма как социального заказа, патриархатно-реакционной идеологии угнетения и
насилия.

Архетип (миф) комплементарности [13] — это система отношений, которая способствует возникновению и
поддержанию поведенческих моделей доминирования/подчинения. Возникает в контексте семьи, является
базой семейных отношений, регулирует и упорядочивает их. Цель архетипа комплементарности
— уничтожение женской индивидуальности (или, как минимум, её инвалидизация). Почему именно
женской индивидуальности? — Потому что семья, паразитирующая на первичной либидинозной, т.е.
жизнеподдерживающей, связи "мать-ребёнок", не является частной сферой, это наиболее общественная из
всех структур, в её контексте и через неё общество управляет и контролирует поведение индивидов
посредством контроля над женщиной, а именно:
 контроль за сексуальностью индивидов;
 контроль за образованием и распадом групп индивидов;
 контроль за производством (через контроль над репродуктивным трудом женщин);
 контроль за воспитанием новых индивидов.

Целью такого контроля является (мета)стабильность общественного строя (патриархата. Вне патриархата
семья врядли была бы возможной). Семья представляет собой инструмент общественной власти и контроля;
в контексте семейной структуры общества женщина полностью исключается из сферы власти (любой), а её
влияние на детей контролируется и ограничивается. Архетип комплементарности противоположен идее
индивидуальной автономии, в комплементарных отношениях одна из сторон концентрирует всю власть и
таким образом превращается в субъект, который определяет идентичность другой стороны
комплементарных отношений: мать, дом, женщина, жена, личное интерпретируются с позиции отца, храма
[14], мужчины, мужа и общественного. С возрастанием сложности общественных отношений,
необходимость контроля над женщинами не уменьшается, а увеличивается. Появляется необходимость
тотального контроля, в значит, это будут методы косвенного принуждения, эмоционального и ментального
контроля, которые бенефициары патриархата будут охотно осваивать. Мужчина является проводником
этого контроля и непосредственным исполнителем мандата разрушения / инвалидизации женской
индивидуальности (а также, фемицида). Гипотетически отказавшийся это делать автоматически перестанет
быть мужчиной. Поэтому не откажется никто [15]. Ни на каких фактах не основанные женские надежды на
то, что "мужчины поймут и исправятся" также являются выражением архетипа комплементарности:
женщины продолжают ставить в прямую зависимость своё существование от того, что решат и какие
действия предпримут в их отношении мужчины (не только нынешние, но и будущие, то есть, сыновья). В
"Манифесте" есть важная мини-глава — "Недопущение частной жизни", где прямо говорится о том, что
семья не имеет ничего общего с частной жизнью и что она разрушает индивидуальность женщины:
«НЕДОПУЩЕНИЕ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ Хотя мужчина, стыдясь того, что он из себя представляет, и того,
что он делает, настаивает на закрытости и секретности частной жизни во всех ее аспектах, он не уделяет
этому особого внимания. Поскольку он пуст, не является полноценным, самостоятельным существом, не
обладает своим «я», способным доставлять наслаждение и постоянно нуждается в обществе женщины, он не
видит ничего плохого в том, чтобы вторгаться в мысли любой женщины, даже совсем незнакомой, в
любом месте и в любое время; он скорее возмущается и чувствует себя оскорбленным, когда ему
запрещают это, он теряется — он неспособен за всю свою жизнь понять, почему кто-то может
предпочесть одну минуту одиночества обществу любого встречного мудака. Желая стать женщиной, он
постоянно стремится быть рядом с ними, что ближе всего к достижению этой цели, поэтому он сотворил
«общество», основанное на семье — парного сочетания мужчина-женщина и их детей (оправдание
существования семьи), живущих практически друг на друге, бессовестно попирая права женщины, ее
частную жизнь и ее сознание».
Удивление и недоверие, которые испытывает мужчина, если какая-то женщина вдруг заявит, что она
предпочитает одиночество его компании, оправдано: женщины в подавляющем большинстве не могут
помыслить себя без мужчин, потому что для этого у них нет культурных шаблонов. "Женское" определяется
как комплементарное мужскому, девочки идентифицируют себя с отцовскими, мужскими фигурами и
учатся "принимать в них участие", принимать участие в мужской культуре в качестве обслуживающих и
забавляющих девайсов. Они сами, в качестве матерей, через эмоциональный контакт с детьми,
воспроизводят систему комплементарных отношений. Соланас понимает, что единственной возможностью
разорвать этот порочный круг является сепарация. "Отбросы", то есть, сепарированные женщины
(гипотетический образ) и являются протагонистками манифеста (это — его главная тема); это женщины,
сознательно отвергающие отведённое им место в комплементарной системе. Поэтому главный конфликт
женщины-индивидуальности всегда был и будет конфликтом с семьей, с архетипом женской
комплементарности, воплощенном в образе "Папиной Дочурки", или, цитируя Соланас:
"...существующий конфликт — не между женским и мужским родом, но между ОПУМ — властными,
спокойными, уверенными в себе, непристойными, агрессивными, эгоистичными, независимыми, гордыми,
ищущими острых ощущений, неуправляемыми, высокомерными женщинами, считающими себя
способными править вселенной, докатившимися до границ этого «общества» и готовыми выкатиться далеко
за его пределы — и приличными, пассивными, послушными, «культивированными», вежливыми,
достойными, подчиненными, зависимыми, запуганными, безмозглыми, неуверенными, ищущими одобрения
Папиными Дочками, неспособными справляться с неведомым; теми, кто хочет барахтаться в грязи, что, по
крайней мере, им знакомо, теми, кто хочет остаться в обществе обезьян; они чувствуют себя в безопасности
только рядом с Большим Папочкой, с большим сильным мужчиной с жирной волосатой рожей, сидящим в
Белом Доме, к которому можно прислониться; теми, кто слишком трусливы, чтобы признать жуткую
реальность, представленную в виде мужчины, в виде Папочки; теми, кто готовы разделять свою участь со
свиньями, кто приучил себя к животным радостям, кто чувствует себя в этом комфортно и не знает других
способов «жизни»; которые снизили свои мысли, идеи и откровения до мужского уровня; теми, кто, не имея
чувств, воображения и остроты ума, могут иметь ценность только в мужском «обществе»; теми, кто могут
иметь место под солнцем, или, скорее в грязи, только как утешительницы, только хвалить, нянчить и
кормить мужских особей; теми, кого не принимают во внимание из-за их абсурдности другие женщины,
теми, кто проецируют свои дефекты, свои мужские качества на всех женщин и видят в женщине червя".
Комплементарность разрушает женщин в прямом смысле слова: это фундамент и почва гендерного
насилия, вернее, женской неспособности ему противостоять. Патриархатная "мысль" в этом отношении
проста:
 существует только один тип человеческих существ, это мужчины;
 другие существа (женщины), не являются людьми, это тела, материальные утилиты, ресурс и
инструменты для людей;
 таким образом, никакое независимое от мужчины существование невозможно для женщины в
принципе; она является его дополнением (т.е. "комплементом", отсюда "комплементарность");
 так как женщина не является рациональным существом, любое воспитательное действие в
отношении неё со стороны мужчины не только оправдано, но и обязательно;
 женщин необходимо постоянно контролировать;
 на женщин не распространяется правосудие и действие законов [16]

Мужской идеал "женского" (за соответствие которому молодые женщины бьют-ся в кровь) — это: "семья"
("мать"), "ответственность" ("выполнение работы"), "одиночество" ("женщина должна сидеть дома",
"хорошая хозяйка"), "зависимость" ("любовь", "женская слабость", "неприспособленность",
"инфантильность"), "подчинение" ("женское предназначение"), — всё это термины, в которых сегодня
терапевты и исследователи описывают абьюз и домашнее насилие. Никакие рекомендации ВОЗ и никакие
законы не предотвратят его (17), пока в эмоциональной сфере женщин господствует архетип
комплементарности.
10. Для "обеспеченных мужчин" больше характерен "доброжелательный сексизм", их маскулинность
лучше защищена, они редко воспринимают всерьёз "копошение" феминисток, не тот там уровень.
Они даже насилуют легко, шутя и элегантно (фильм "Красотка"), а вот обездоленные мужчины
мира насилуют некультурно, серьёзно и экзистенциально ("When we rape we feel free")
11. О том, как американские коммунисты преследовали женщин, ставших жертвами насилия со
стороны чёрных мужчин, о том, как дискредитировали тех, кто погиб в результате изнасилований
со смертельным исходом, с целью добиться оправдательных приговоров для убийц, подробно
свидетельствует Сюзан Браунмиллер в книге Against our will. Белые женщины, по мнению левых,
должны были заплатить за угнетение и унижение, которым подверглись афро-американцы в
рабстве.
12. Парадигма в нашем контексте — это
o общая картина рационального устройства природы и общества, господствующее мировоззрение;
o матрица, характеризующая совокупность убеждений, ценностей и т.д., по которым живёт общество
o общепризнанный образец, шаблон для решения возникающих проблем и противоречий

Термин впервые введён Томасом Куном

13. Инь и ян, "половинки" Платона, дуальная гендерная система, в которой мы живём
14. Парадигма публичного пространства
15. И тут я разочарую сторонниц теории эволюции, "объяснений" и "воспитания мужчин": "правильное воспитание мальчиков" и
"постепенное сглаживание гендерных различий" к ожидаемым результатaм не приведут. Мальчики, хорошо воспитанные
мальчики, не выберут бытие не-мужчин.Судя по характеру преступления и портрету преступников, Дрыжак как старший
«товарищ» решил повязать Полищука кровью. Характер преступления напоминает обряд инициации в банде. Но нашумевшее
преступление — это лишь одно из звеньев цепочки, за которым стоят десятки и сотни других. Несмотря на заявление о
совершении преступления, ни один сотрудник Врадиевского отделения милиции не стал на защиту потерпевшей. Наоборот
— шесть милиционеров удостоверили алиби насильника. А замначальника райотдела вызвал на допрос не участвовавшего в
изнасиловании егеря Рябиненко, избил его и предложил крупную сумму денег за то, чтобы тот взял всю вину на себя.
Участковый милиционер прошел по домам соседей Крашковой, чтобы собрать свидетельства о том, что она якобы
 занимается проституцией. А начальник райотдела отправил в центр недостоверную информацию о преступлении, не
указав, кого именно обвинила жертва, и что имело место покушение на убийство и изнасилование, а отнюдь не грабеж с
легкими телесными. И начальник областной милиции направил такой рапорт в Киев, сначала — на стол министру МВД, и, как
следствие, — президенту страны, хотя на протяжении четырех дней до начала народного бунта не мог не получить полной
информации о чрезвычайном происшествии от врачей и внутренней безопасности о сути и тяжести преступления.
Правоохранительная система сделала все возможное, чтобы скрыть информацию о преступлении и дезинформировать
руководство. 
16. Предполагается, что эта идеология начинает формироваться в эпоху, которую археологи соотносят с Солютрейской культурой,
когда происходит так называемый "комплементарный разрыв", в результате которого прежние, предположительно обоюдо-
выгодные отношения между социальными группами женщин и мужчин проходят короткий и интенсивный "период
симметричности", то есть, открытого противостояния и борьбы за власть, закончившийся уничтожением женщины как субъекта
языка, общества и культуры:"Во времена, когда леса были вечнозелёными, когда волнистый попугайчик керрхпррх ещё не
раскрасил осенние листья жаром своего сердца, когда кррен ("солнце") и креех ("луна"), расхаживали по земле словно мужчина и
женщина, а ныне спящие высокие горы были людьми, в то далёкое время только женщины владели искусством колдовства. У
них было своё тайное общество, к которому ни один мужчина не осмеливался приблизиться. Молодые девушки обучались
колдовству, учились искусству наговаривать болезнь и даже смерть на тех, кто мешал им. Мужчины жили в презренном
страхе и не осмеливались мешать женщинам. Воистину, у мужчин были луки и стрелы, с помощью которых они охотились и
приносили в свой лагерь добычу, но они задавались вопросом: "чем могут нам помочь луки и стрелы против колдовства?"
Тирания женщин всё росла и росла, пока мужчинам не пришло в голову, что мёртвая ведьма гораздо менее опасней живой.
Мужчины сговорились убить всех женщин и началась великая бойня, в конце которой не осталось в живых ни одной женщины в
человеческом теле. Мужчины остались без жён. Потому что им пришлось ждать, пока маленькие девочки подрастали. Пока
же их занимал вопрос: "как удержать завоёванную власть? Ведь когда-нибудь эти девочки подрастут, объединятся и вернут
себе прежнее могущество". Чтобы этого не произошло, мужчины создали свою тайную фратрию и навсегда изгнали из мира
тайное женское общество, в котором женщины сотворили столько опасных заговоров против них" (легенда о сотворении
мира племени Она, Огненная Земля, цитирую по книге "Одиночество Маэ: антропологическое исследование происхождения
домашнего насилия")
17. Это не означает, что они не нужны

Соланас, Ячейка16 и Радфем (4)

По словам Миллет, факт того, что патриархат на сегодня остаётся эффективной политической системой и
действенным методом общественного управления, объясняется тем, что он твёрдо и неколебимо укоренён в
интеллектуальных и аффективных привычках его противниц/противников.Иными словами, будь ты хоть 100
раз феминистка и даже ходи на пикеты и митинги, сиди в какой-нибудь официальной конторе «за права
женщин» или владей собственным бизнесом, если ты чётко знаешь и чувствуешь, что без нетакого жизнь
не мила, ущербна или вообще не жизнь, ты легко позволишь убедить себя в том, что женщина,
предупреждающая тебя, что твой нетакой — серийный насильник, — «это отвергнутая поклонница,
желающая ему отомстить». Возможно, ты даже скажешь, что «все имеют право на ошибку, тем более
в молодости, а он теперь уже совсем другой человек», или «зато он меня любит, а другим женщинам,
которых он якобы изнасиловал, не мешало бы подумать над тем, что они сделали не так». Короче, вновь
цитируя Миллет:
«Больше всего женщин, как социальную группу, дискредитирует тот факт, что даже поставленные лицом
к лицу с неоспоримыми доказательствами их ужасающего положения, они продолжают утверждать, что
любят своих угнетателей».
За тысячелетия существования патриархатная идеология и архетип комплементарности не изменились
по сути нисколько, однако, они постоянно адаптировались к требованиям исторической эпохи, во время
которой продолжали главенствовать. Может показаться, что происходили радикальные перемены,
например, переход от феодального строя к капиталистическому, но на самом деле это не так: происходила
идеологическая адаптация, когда, отвечая на потребность патриархата сохранить неизменной общественную
структуру «семья» при очередной смене социально-экономической формации, появлялись новые пророки,
готовые перевести на современный язык и терминологию старую доктрину комплементарности. То есть,
то что изменялось, была не парадигма, а её нарратив, текстовое оформление. Если кто-то захочет
охарактеризовать «Манифест» как «наш ответ Фрейду», я соглашусь. В эпоху Соланас фрейдизм в США
был не просто «научной доктриной», в этой стране он играл роль, весьма похожую на роль марксизма-
ленинизма в СССР [18]. В «Sexual Politics» говорится, что практически невозможно в полной мере оценить
влияние фрейдизма в США, особенно в том, что касается появления целой армии интерпретаторов
и рационализаторов от психологии, занятых адаптацией архетипа комплементарности к современным
требованиям «научности» и «объективности». Когда я писала о том, что «Манифест» — это текст-
перевёртыш, я не ставила себе целью «сгладить шероховатости» и как-то «извиниться» за Соланас, как
некоторые подумали. Радфему не за что и не перед кем извиняться, в принципе. Я хочу сказать, что форма
«перевёртыша» для текста, претендующего на то, чтобы показать реакционность господствующей
идеологии, — это, как минимум, счастливая находка. Итак, архетип комплементарности в исполнении
фрейдизма. Фрейдизм полагает, что «женская психология» базируется на «зависти к пенису», возникающей
в раннем детстве и имеющей универсальный характер («анатомия — это судьба», то есть, все те, кто
не имеет мужского члена, испытывают зависть к его обладателям). Травматическим [19] детским
переживанием, определяющим дальнейшее психическое развитие девочки, является момент осознания, что
она родилась «самкой», неполноценным существом, так как иметь женское тело означает быть
кастрированной. Кастрация понимается буквально — как различие в строении внешних половых органов.
Культурный контекст, воспитание ребёнка и вся проблема символического насилия [20] просто
не принимались во внимание. Так как с детства девочки открывают для себя то, что анатомически они
представляют собой «несовершенную копию мужчин», своего рода мутантов, это приводит к тому, что они
тут же начинают презрительно относиться к самим себе и чувствовать зависимое и завистливое влечение
ко всему «мужскому». Таким образом, женщина 1) воспринимает себя негативно, презирает себя и себе
подобных, старается скрыть свою ущербность и обвиняет мать в том, что та родила её неполноценной.
В то же время, она 2) положительно воспринимает всё мужское, ориентируется на мужчин и на сексуальные
контакты с ними, в надежде, что те «подарят ей ребёнка-пенис». Однако, не стоит думать, что эта
положительная ориентация ей удаётся: хотя с возрастом детская тревожность у женщины снижается,
зависть к пенису продолжает делать своё дело. Из-за этой зависти женщина лишена возможности
руководствоваться в своих действиях «моральным законом», и представляет собой постоянную «опасность»
для мужчины, так как будет пытаться его кастрировать и завладеть его пенисом. Единственным способом,
с помощью которого женщина может как-то сублимировать эту всепоглощающую зависть, является её
(зависти) сублимация в браке и материнстве, то есть, в постоянном сексуальном контакте с носителем
пениса. Бесконечный «фаллический поиск», компенсация комплекса кастрации лучше всего удаётся,
разумеется, многодетной женщине, находящейся в бесконечном сексуальном контакте с мужчиной
и бесконечном материнстве [21]. Смысл материнства — символическое обретение пениса, то есть,
материнство — это на самом деле отцовство (!), осуществляемое женщиной по мере её ущербных
возможностей. Не обладая пенисом, женщина не обладает и активным сексуальным импульсом, а там, где
нет активного сексуального импульса не может быть и активного, самостоятельного материнства, тогда
дети, на самом деле, — это мужские творения и целиком мужская заслуга. В системе Фрейда, психически
нормальная женщина — это та, кто признаёт свою анатомическую ущербность, особенно в том, что касается
компаратива клитора и пениса, испытывает презрение к собственным половым органам (а ещё лучше —
ко всему телу) и строго придерживается сексуального воздержания до брака. Особенно страшным
отклонением для нормального психического развития женщины является мастурбация и получение не-
вагинального оргазма. Это означает, что психологически женщина «застряла» на до-эдиповой стадии
и не может оставить желания конкурировать с мужчиной, не может признать «с достоинством» свою
анатомическую и иную ущербность и отказаться от намерения «возвыситься над уровнем биологического»,
к которому её приговорила «анатомия». Все эти тревожные симптомы составляют так называемый
«комплекс маскулинности» у женщин [22]. Дело в том, что открытие собственного анатомического уродства
должно бы привести нормальную женщину к стыдливости и целомудрию, которые происходят
из «естественной» потребности как-то скрыть это уродство. По степени психической деградации психически
ненормальные женщины делятся на: лесбиянок (это ещё куда ни шло, ведь даже мужчины иной раз
ошибаются с выбором правильного объекта, что уж говорить о неразумных мутантах. Да и вообще люди
бисексуальны. Как бы) и на «преследующих мужские цели», «истинно кастрирующих». Преследование
мужских целей — последняя стадия психической неполноценности («регрессивности») у женщин
и показатель особо порочного характера: вместо того, чтобы «честно» получать свой символический пенис
через материнство, они «коварно» («коварно», потому что наличие пениса мыслится Фрейдом как условие
sine qua non для доступа в сферу культуры, а тут всякие безбилетницы полезли) поступают в университеты,
самостоятельно зарабатывают себе на жизнь и стараются сохранить независимость. Само по себе всё это
является комплексом невротических симптомов, которые необходимо лечить с помощью
психоаналитической терапии. Зависть к пенису, которой можно посочувствовать, но которую нельзя
преодолеть, является источником психического здоровья или нездоровья у женщин. Если женщина признаёт
свою ущербность и начинает рожать детей, стабилизируясь психически с каждой новой беременностью [23],
значит, она психически здорова (в рамках общей ущербности, разумеется). Если же она покушается
на «мужскую территорию» (=всё, что не является физиологическим процессом деторождения), значит, она
страдает «комплексом маскулинности», который ведёт её по плохой дорожке «маскулинного протеста» [24].
«Философия, которая утверждает, что „требование справедливости представляет собой видоизменённую
зависть“, и претендует на то, чтобы убедить обездоленных людей в том, что их бедствия имеют
органическое происхождение, a значит, являются неизменными, — такая философия способна оправдать
многочисленные преступления. Можно легко предугадать, чтó посоветует такая философия
дискриминируемой группе, которая не соглашается поддерживать статус-кво. Политические и социальные
последствия фрейдизма настолько ясны, что неудивительно, что эта доктрина в конце концов так
укоренилась в консервативных обществах» [25].
Короче говоря, фрейдизм стал настолько популярен и приобрёл такую силу именно потому, что
он не говорил ничего нового, а наоборот, легитимировал и «научно объяснял» всем знакомое и родное
старое: угнетение женщин было «освящено» именем неизменных «биологических законов». Даже сейчас
психология и психотерапия продолжают барахтаться — так или иначе — в зависти к пенису и анатомии-
судьбе, и если не произойдёт фундаментального пересмотра этой доктрины, так и будут не в состоянии
никого «вылечить» и никому помочь. Тремя составляющими женской психологии — феминности —
по Фрейду, являются:
1. пассивность («сперва неподвижно лежать, а потом рожать»). То, о чём мы говорили выше, зависть
к пенису и отвращение к самой себе;
2. мазохизм;
3. нарциссизм.

С точки зрения описания, мало что можно возразить на то, что патриархат ожидает от женщины, что
та будет пассивной, безропотно принимать страдания и играть роль сексуального объекта. Однако, для
Фрейда «феминность» не была продуктом воспитания и патриархатной культуры, а биологической
константой, напрямую связанной с анатомическим строением женщины. Так как с биологическими
законами не поспоришь, развитие в женщине пассивности (="депрессии" на современном языке), мазохизма
и нарциссизма являются естественным, и именно в этом направлении психически нормальной женщине
необходимо следовать. Итак, вторым «столпом» женской психики по Фрейду является мазохизм. Так как
пенис является орудием созидания культуры, физиологическим субстратом либидо, которым «природа»
в избытке снабдила мужчину (ему же детей делать, творить и создавать) и практически совсем не удостоила
женщину, то активная сексуальная роль мужчины непосредственно связана и зависит от его агрессивности,
в том числе, от сексуальной агрессивности: «достижение биологической цели мужчины зависит от его
агрессивности и до определённой степени не зависит от согласия или несогласия женщины» [26]. Таким
образом оказывается, что мужская сексуальная агрессия является абстрактной «природной» силой,
направленной на продолжение биологического рода, понимаемоe (почему-то) как акт культурного
созидания: «Мужчина преследует женщину для совершения полового акта, захватывает её и входит в неё...
Таким образом, главные характеристики маскулинности можно свести к агрессивности» [27]. У женщин же,
наоборот, наличие активного сексуального желания («избыток либидо»), а значит, агрессивность
(и безбилетное пролезание в «творцы»), следует считать «конституциональным дефектом». Нормальное
психо-сексуальное развитие женщины понимается как трансференция сексуального удовольствия с клитора
на вагину; процесс необычайно трудный и настолько энергозатратный, что ведёт к застою
интеллектуального развития. Вторым чрезвычайно трудным моментом для нормального психического
развития женщины является отвержение первичного объекта любви — матери, в пользу отца. Эта
трансференция любви необходима для «здоровой» интеграции в женский характер зависти к пенису
и сознания своей ущербности («отец сделает мне ребёнка»). Из этого следует, что нормальное развитие
женщины всегда сопряжено с огромными затратами, напряжением, ассоциировано с «переделыванием»,
болезненными ощущениями и страданием, а также стойким их перенесением. Мазохизм — это «женское»,
а «женское» — это мазохизм. Страдание нельзя отделить от феминности. Любое унижение женщины идёт
ей на пользу и способствует поддержанию её хрупкого психического здоровья. Быть изнасилованной —
истинное стремление всякой психически здоровой женщины и может быть только «для её же блага».
Разумеется, теория «врождённого» женского мазохизма способна оправдать не только сексуальное насилие,
но и любое зверство в отношении женщин. Сами женщины, должным образом (т.е. ненавязчиво
и не «заумными» словами, а с помощью каблуков [28], например) проинформированные о том, что красота
и привлекательность зависят от способности переносить и «принимать» боль, будут любить «жёсткий секс»
и бить себя в грудь, что они «сами выбрали», а радфем — это недотраханные «училки из 90-х» (где-то
я встретила такой эпитет. Авторка претендовала на остроумие и мне показалась, что она — дочка той
бедной «училки из 90-х»). Так как мазохист — это тот, кто получает удовольствие от боли,
гетеросексуальный половой акт должен быть болезненным для женщины; на самом деле, его болезненность
и есть единственно верный показатель того, что он приятен женщине. Сексуальный мазохизм женщины
является и причиной её подчинённого положения в браке. Если кратко, то по этому пункту Фрейд считает
дефлорацию повторной кастрацией, и чем она больнее, тем здоровее, так как укрепляет в женщине
тенденцию к пассивности и сабмиссивности, которая (в случае психически нормальных женщин,
разумеется) уже присутствует как следствие принятия факта врождённой кастрации и ущербности.
Дефлорация прибавляет женщине ущербности, так как «объективно» её ценность снижается [29]. Женский
нарциссизм (третья составляющая женского психизма) также происходит из зависти к пенису. Чтобы
компенсировать сознание собственной непоправимой ущербности женщина начинает развивать в себе
«положительное восприятие собственных физических прелестей» (="воозомлять"). Сама природа
позаботилась о том, чтобы женщина не страдала умственно от сознания своей ущербности: она снабдила
женщину физической красотой. Женский нарциссизм — это извращение, так как слишком довольная собой
женщина будет делать всё возможное, чтобы отдалиться от мужчин, исключить их из своей жизни
и особенно — из чувств и таким образом наслаждаться бесконечным самосозерцанием без помех. В целом,
«феминность» во фрейдизме представляет собой статический феномен, регулируемый биологическими
законами, что-то весьма похожее на дикость и умственную отсталость (непричастность к культуре)
и довольно извращённое («зависть», «коварство и стремление кастрировать мужчину», «бессовестный
нарциссизм», «отсутствие понятия о справедливости и долге», «этический идиотизм»). Любая
деятельность женщины, не относящаяся к сфере сексуальности, является признаком психической
неполноценности, так как «женская природа» может реализовать себя только при условии полного отказа
от претензии на участие в «мужской сфере» деятельности. Женщина не способна подняться над уровнем
биологического, а значит, её вторжение в сферу интеллекта, культуры, общественной деятельности (или
работы по найму) ничего, кроме страдания, ей не принесёт [30].
«Наблюдать угнетённую группу, чья жизнь сведена к пассивности, принятию страдания и глупому
тщеславию, демонстрируемому с целью развлечь своих хозяев, подвергнуть анализу все эти последствия
подчинённого положения группы, а после объявить, что они неизбежны и пропагандировать их, как если бы
они воплощали в себе идею здоровья, реализма и зрелости, представляет собой, вне всякого сомнения, одно
из наиболее возмутительных проявлений социального дарвинизма. Хотя речь идёт о тактике, которая
не является новой в отношении подчинённых социальных групп, необходимо признать, что ни в одном
другом случае она не достигла таких успехов, как в случае с женщинами, благодаря фрейдизму» [31].
18. Думаю, что дикая популярность фрейдизма именно в его наиболее реакционном аспекте (т.н.
«женская психология») в пуританских/протестантских странах может быть из-за того, что там
он упал на благодатную почву: на идею о мужчине-муже-пасторе-учителе-боге. В католических
странах подобные поползновения омег в божки со стороны позднефеодальных латифундистов-альф
совершенно не приветствовались.
19. Когда в 1896 г. Фрейд опубликовал «Этиологию истерии», в которой открыто заявил о том, что
причиной развития болезни являются «единичные или неоднократные эпизоды преждевременного
сексуального опыта, относящиеся к раннему детству», он считал, что совершил открытие
в медицине и ждал славы и признания. Так как ответом стали бойкот и игнорирование как
со стороны научной общественности, так и со стороны «хорошего общества», от которого Фрейд
напрямую зависел материально, то он полностью переформулировал свою теорию. Хотя
он не отказался от идеи о травматическом характере переживаний, лежащих в основе психических
расстройств, в случае с женщинами этой ранней травмой стало «осознание собственной
неполноценности» (здесь).
20. См. «Мужское господство» П. Бурдье.
21. Переводя на современный безнадёжный («имансипация») язык:

22. Поэтому феминистки — бородатые.

23. Не иначе, новую партию символических пенисов завезли.
24. Конечно же, Фрейд не был идиотом, просто он намеренно «оставлял за кадром» своего истинного
партнёра по интеллектуальному спаррингу, человека, с которым он всю жизнь вёл безадресную
дискуссию: Джона Стюарта Милля и его «The Subjection of Women». Фрейд в молодости был
настолько впечатлён этой книгой, что даже перевёл её на немецкий язык. Если читать миллевское
«Подчинение женщин» и фрейдовы «Женскую сексуальность» и «Феминность» параллельно,
то получится как раз спор противника и приверженца доктрины комплементарности.
25. Кейт Миллет, «Политика пола».
26. «Femininity ».
27. Там же.
 28.  
29. Соответственно, с каждой беременностью и родами ущербности прибавляется в разЫ. Но нужно
уметь принять это с достоинством.
30. Кто не читал душещипательных историй о том, что и образование-то есть, и квартира
300 квадратов, и работа престижная, и денег куры не клюют, и на мальдивы, и на сейшелы,
и шоппинг — а нет счастья в жизни. Мужа нет. Детей поздно (потому что уже 30).
Не реализовалась. Или: жила я как дура, лесбиянила, феминячила, а счастья всё не было и не было.
И тут повстречался мне нетакой моей жизни, наградил меня ребёнком-пенисом, тут
я и успокоилась. А теперь варю борщ и со смехом вспоминаю, какая была дура. Эти рассказики
я называю «камиллопальинг» (Camille Paglia).
31. Кейт Миллет «Политика пола».

Забытая история — I. Истерия

Ибо правда в том, что человеческие существа не добры,  не любезны и не благи, если речь не идёт об их
сиюминутном удовольствии. Они охотятся стаями. Их стаи пересекают пустыню, и крики их жертв
растворяются в пространстве. Вирджиния Вульф
Обычная психологическая реакция на жестокость и зверство — стереть, удалить их из памяти. Некоторые
«нарушения установленного общественного порядка» слишком страшны, чтобы говорить о них вслух:
именно это означает слово «непроизносимое». Но жестокость сопротивляется забвению. Так же, как сильно
желание отрицать жестокость, сильно убеждение в том, что это отрицание недейственно. Помнить и
рассказать правду о страшных событиях являются двумя необходимыми условиями для
восстановления равновесия в обществе и для излечения переживших ужас. Конфликт между волей к
отрицанию жестоких и бесчеловечных событий и волей к тому, чтобы сделать их достоянием гласности
является центральной диалектикой психической травмы. Иногда правда о человеческой жестокости
становится общественным достоянием, но коллективная память так же сопротивляется удержанию
травмирующих воспоминаний, как и память индивидуальная. Изучение проблемы психической травмы
имеет «контр-культурную» историю: обществу так же отказывается в знании своего травмирующего
прошлого, как и отдельным людям, выжившим в экстремальных условиях, поэтому изучение психической
травмы страдает периодической амнезией — периоды исследовательской активности чередуются с
периодами забвения. Эта амнезия вызвана тем, что тема исследований настолько неудобна для общества,
что вызывает с его стороны анафему, ибо исследовать психическую травму — это не только становиться
перед фактом человеческой немощи в природе, но и перед фактом человеческой способности ко злу.
Исследовать психическую травму значит становиться свидетелем ужасающих событий. Когда такие
события вызваны природными катаклизмами или «божьим гневом», общество проявляет солидарность с
выжившими. Когда же речь идет о человеческом авторстве «катаклизмов»: о войнах, концентрационных
лагерях и лагерях военнопленных, абьюзе над детьми, сексуальном и гендерном насилии, общество, в
качестве свидетеля попадает в затруднительное положение — от него требуется решить, на чьей оно
стороне, ибо нейтралитета уже не существует. И тогда очень силен соблазн стать на сторону совершающего
преступление, ведь всё, что он требует от свидетеля — это бездействие. Не видеть, не слышать и ничего не
говорить. Жертвы преступлений, наоборот, требуют от свидетеля, чтобы он принял участие в их боли,
требуют активных действий, компромисса и памяти, и это порождает настоящий конфликт интересов между
обществом и теми, кто пережил войну или иную форму экстремального насилия [1]. Война и её участники,
насилие, абьюз и их жертвы — это то, что общество стремится не видеть, поскорее забыть, забыть всё
неприятное или болезненное, и это стремление совпадает с желаниями преступника, первая линия
окопов которого — молчание и забвение. Если заставить молчать не удается, преступник постарается
сделать так, чтобы жертвам никто не поверил, чтобы их никто не слушал, и никто им не сочувствовал.
Преступник пользуется целой батареей аргументов — от стопроцентного отрицания до софистически
элегантных рационализаций: «этого не было, никогда не происходило, это ложь, это преувеличение, они-
сами-нарвались, пора бы уже забыть и жить дальше, это просто желание урвать, это банальная материальная
заинтересованность, нельзя же заставлять других решать твои проблемы, а при чём тут остальные...» Чем
больше у преступника власти, тем больше его преррогатива в номинативной деятельности, и тем успешнее
он моделирует общественное сознание [2]. Даже если те, против кого направлены эти аргументы, являются
идеализированными и номинально ценными членами общества — как солдаты и ветераны войн — общество
легко отказывается от самого желания знать правду и предпочитает попросту сделать солдат и ветеранов
невидимыми. Не говоря уже о тех, кто не является номинально ценными для общества (женщины и дети)
— их психические травмы попросту оказываются за пределами социально утвержденной реальности, для
общества они не только не видимы, но и не существуют. Именно поэтому исследования психической
травмы полностью зависят от того, существует ли в обществе в данный момент достаточно
могущественное политическое движение, заинтересованное в том, чтобы такие исследования
проводились. В конце XIX в. и в течение ХХ в. трижды возникали условия для того, чтобы на поверхности
общественного сознания оказался вопрос о психической травме. Каждый раз это совпадало с мощным
политическим движением, так или иначе способствовавшим преданию гласности вопроса о преступности
определенных общественных практик. Первый тип психической травмы, преданный гласности, была
истерия, архетип психического расстройства у женщин. Его исследование стало возможным благодаря
республиканскому и антиклерикальному политическому движению во Франции в конце XIX в. Вторым
типом массовой психической травмы, который обществу пришлось открыто признать, был военный
невроз/психоз. Его исследование стало возможным в политических условиях конца Первой Мировой
Войны и достигло своего апогея благодаря пацифистскому движению времен Вьетнамской Войны.
Политическим контекстом исследований военного невроза стало разрушение культа войны. Третьим типом
психической травмы, на сегодняшний день едва достигшим поверхности общественного сознания, является
сексуальное и гендерное насилие. Его политическим контекстом стало феминистское движение в
Западной Европе, США и Канаде.

Хотя исследования каждой из этих психических травм было независимыми друг от друга, все они приходят к выводу о том, что в основе
психической травмы лежит социально организованное и регулируемое насилие, осуществляющееся над молодыми членами общества и
представляющими из себя ритуалы инициации, приобщения к динамике принуждения, которая лежит в сердцевине современной
общественной организации [3]. Две основные формы социально регулируемого насилия — боевые действия и гендерное/сексуальное
насилие — соответствуют основными парадигматическим формам принуждения для мужчин и женщин, соответственно.

ГЕРОИЧЕСКАЯ ЭРА ИСТЕРИИ

В течение двух последних десятилетий XIX в. психическое расстройство, называемое истерией, стало
краеугольным камнем серьезных научных исследований. В тот момент слово «истерия» было настолько
распространенным (как и пандемическим было само расстройство), что никто не доставлял себе труда
определить, о чем именно идет речь. В течении двадцати пяти столетий истерия считалась странной и
необыкновенной болезнью с непонятной и несистемной симптоматикой. Большинство врачей считало, что
это специфически женская болезнь, конкретно, болезнь матки — отсюда и название «истерия».
Французский невролог Жан-Мартин Шарко стал первым и наиболее значительным исследователем истерии
(интересен факт, что начало исследованиям истерии было положено, когда Шарко пришлось взяться за
лечение «неврологических расстройств» двух влиятельных пациентов-мужчин). Шарко преобразовал
старинный госпиталь Сальпетриер в приют для самых обездоленных обитателей парижского «дна» - нищих,
проституток и умалишенных — и одновременно в современный центр самых престижных тогда научных
дисциплин, неврологии и психиатрии. Среди знаменитых представителей медицины, обучавшихся в
Сальпетриер, были Пьер Жане, Уильям Джеймс и Зигмунд Фрейд. Еще одной особенностью Сальпетриер
были мартовские публичные лекции, во время которых Шарко демонстрировал парижской публике
истерические припадки in live, иллюстрируя на них свои теории. Пациентки, которых демонстрировал
Шарко, были молодыми женщинами, прожившими всю свою жизнь в ситуации насилия и эксплуатации
— госпиталь предоставлял им личную безопасность и крышу над головой. Все признавали, что Шарко
проявлял известное мужество, отстаивая мнение о том, что истерия являлась болезнью, а не одержимостью
или симуляцией, как было принято думать. Шарко подходил к изучению истерии с позиции таксономии:
основной акцент он ставил на наблюдении, описании и классификации симтомов истерии, в особенности
тех, которые были схожими с неврологическими: параличи, потеря чувствительности, конвульсии и
амнезия. В 1880 году Шарко доказал, что эти симптомы имеют психологическую природу, индуцируя и
снимая их с помощью гипноза. С точки зрения Шарко эмоции больных также представляли из себя
истерические симптомы, а речь больных во время истерических эпизодов — бессмысленную
«вербализацию».
Пример отношения Шарко к своим пациенткам иллюстрирует следующая транскрипция публичной
демонстрации истерического конвульсионного припадка (индуцированного гипнозом): ШАРКО: Нажмем
еще раз на истериогенную точку (один из ассистентов дотрагивается до живота пациентки) Вот, опять
начинается припадок. Иногда пациенты могут закусить себе язык, но это случается нечасто. Обратите
внимание на спинную дугу, так верно описанную в медицинской литературе. ПАЦИЕНТКА (кричит):
Матушка, мне страшно!... ШАРКО: Обратите внимание на взрыв эмоций. Если мы и дальше оставим его
без контроля, то очень скоро получим эпилептоидное поведение. ПАЦИЕНТКА (кричит): Помогите!
Помогите мне!... Матушка!... ШАРКО: Снова прошу обратить вас внимание на эти крики. Так сказать,
много шума из ничего.
Последователи Шарко пытались превзойти своего учителя и установить этиологию истерии. Особенно
сильным было соперничество между Жане и Фрейдом (впоследствие перешедшее в открытую и
непримиримую личную вражду — каждый считал себя автором открытия этиологии истерии). Жане и
Фрейд (независимо друг от друга) пришли к выводу, что именно в том, что Шарко считал
«бессмысленными вербализациями» мог заключаться секрет истерии — и они стали говорить с
пациентками. После почти 10 лет исследований, в середине 90-х гг. XIX в. Жане — в Париже и Фрейд и
Брейер - в Вене сформулировали один и тот же вывод: истерия представляет собой последствие
психической травмы. Физиологически неперносимые эмоциональные реакции на травмирующее событие
приводили к измененному состоянию сознания, а измененное состояние сознания становилось причиной
симптомов истерии. Это измененное состояние сознания Жане назвал «диссоциацией», а Фрейд и Брейер
— «двойное сознание». Все признавали сходство измененного состояния сознания, к которому приводила
психическая травма и эффектов гипноза.

В целом, выводы были следующими:

 в основе истерических симптомов лежит измененное состояние сознания;
 измененное состояние сознания является следствием невозможностью организма адаптироваться к
эмоциональным реакциям на травматическое событие;
 измененное состояние сознание как следствие психической травмы может возникнуть у любого
человека, включая людей высокоинтеллектуальных, наделенных сильной волей, твердым
характером и выдающейся критической способностью;
 истерические симптомы являются соматическими репрезентациями травматических событий,
которые не могли быть интегрированы в память;
 улучшение состояния больных происходит, когда травматические события и сопровождающие их
эмоции интегрировались в память пациентов с помощью их вербализации (Жанет назвал это
«психологическим анализом», Фрейд и Брейер «выходом/разрядкой/катарсисом», а затем Фрейд
— «психоанализом»);
 методом интеграции травматических событий является реконструкция прошлого пациентки.

Именно реконструкция прошлого пациенток неизменно приводила исследователей к одним и тем же

событиям: изнасилование, абьюз и инцест.

В 1896 г. Фрейд публикует «Этиологию истерии», в которой открыто заявляет о том, что причиной развития
болезни являются «единичные или неоднократные эпизоды преждевременного сексуального опыта,
относящиеся к раннему детству». Фрейд считал, что совершил открытие в медицине и ждал славы и
признания. Однако, публикация «Этиологии истерии» стала концом исследования психической травмы
истерии. Год спустя Фрейд отрёкся от своего понимания этиологии истерии как травматического опыта и не
только это — начался процесс демонизации пациента, возложение на него ответственности за болезнь
и выкапывания в нем «имманентного зла». Психоанализ, по сути, превратился в наследника клира,
законодателя и надсмотрщика за душами и телами , deus ex machina, опирающегося в своих теориях на
мифы (неизвестно почему оказавшимися квинтэссенцией человеческого коллективного сознания). Из
переписки Фрейда явствует, что он был очень обеспокоен социальном резонансом своей теории этиологии
истерии: болезнь была так распространена, что принятие травматической теории ее возникновения было
бы развнозначно признанию того, что «перверзные сексуальные акты в отношении детей» (Фрейд)
были пандемическим явлением, и не где-нибудь среди обитателей парижского дна или убогих пациентов
Бургхольци, а в респектабельной буржуазной среде Вены. Коллеги Фрейда по профессии встретили
«Этиологию истерии» холодным молчанием. Фрейд писал: «Я полностью изолирован,.. лозунгом стало
отвернуться от меня и создать вокруг меня пустое пространство». Поставленный перед дилеммой, Фрейд
выбирает путь отказа от собственных теорий. С этого момента пациенты станут объектами «морального
разбирательства» , а впоследствии Фрейд заявит, что сцены абьюза «были выдуманы моими пациентами».
Изучению теории психической травмы был положен конец, а через некоторое время было объявлено, что
истерия, как болезнь, больше не существует. Само слово «истерия» превратилось в оскорбление. Времена
изменились, подули другие политические ветры и стало невыгодным само упоминание об истерии. Все
знаменитые исследователи истерии (Шарко, Брейер, Фрейд) под давлением «общественного мнения» были
вынуждены прекратить исследования и ограничиться прописыванием кокаина направо и налево, в качестве
средства для быстрого снятия симптомов. Фрейд зашел дальше других, построив личную славу и
благосостояние на мизогинной «культорологической» теории самого оголтелого толка. Единственным
исследователем, до конца своей жизни отстаивавший научный подход к проблеме и не отказавшийся от
своих взглядов на психическую травму, был Пьер Жане. Пройдет очень немного времени и вслед за
пациентами с истерическими симптомами «моральными убожествами» будут объявлены солдаты Первой
Мировой Войны.
1. Ситуация угрозы жизни в совокупности с невозможностью избежать эту угрозу
2. Самой успешной в деле подобной аргументации является правительственная пропаганда
3. Считаю, что современная общественная организация является глобальной системой принуждения
как при капиталистической, так и при социалистической модели

  

Изнасилование — общественный институт патриархата

"В новостях редко обращают внимание на то, что фактически все насилие в мире
сегодня совершается мужчинами. Теперь представьте, если бы все это совершали
женщины. Разве об этом не раструбили бы в новостях, давая всевозможные объяснения?
Разве не подвергли бы гендерному анализу каждое из подобных событий? Тот факт, что
насилие совершают мужчины, кажется настолько естественным, что не ставит
никаких вопросов и не требует анализа". Майкл Киммел

Сексуальное насилие — это проблема мужчин, которую те переносят на женщин, и которую сами
женщины воспринимают как свою. Когда у вас чужая проблема, вы не только не решите её,
но и усугубите собственное положение отчаянными и бесполезными усилиями. Поэтому мне бы хотелось
«развернуть оглобли», поместив проблему сексуального насилия в надлежащий контекст. Считаю, что
необходимо начать с определения условий, которые делают возможным совершение насилия, и анализа
причин, побуждающих его совершать. Насилие в отношение женщин является частью социальных реалий,
которые воспринимаются как не требующие объяснений. Это может показаться парадоксальным, ведь для
любого общества насилие, к тому же перманентное, само по себе является угрозой или, по крайней мере,
фактором риска, так как развитие и результат насилия невозможно спрогнозировать, а значит,
и контролировать. Существует только одно условие, при котором общество может позволить себе
сосуществовать с насилием: если это насилие осуществляется в отношении «других», не принадлежащих
к данному со-обществу «элементов». Именно так определяется социальная роль женщин —
коллективно и индивидуально они стереотипируются как «другие», следовательно — как
«официально санкционированные жертвы». Mеханизм создания «другого» — это стереотипирование,
происходящее на основе предрассудка. Предрассудок — это враждебное или негативное отношение к легко
идентифицируемой (маркированной) группе, основанное на преднамеренно неверной или неполной
информации. Маркированной предрассудком группе приписываются ложные характеристики. Предрассудок
является системным мнением, воспроизводящим само себя, и следовательно, любое противоположное
мнение подвергается полному искажению в системе предрассудка или просто отрицается. Человек
с предрассудками обладает своего рода иммунитетом к любой информации, расходящейся с его системой
мнений. Создание стереотипа — это результат процесса маркировки группы, когда всем членам той или
иной группы приписываются некие общие характеристики. Стереотипы основываются на ложной
информации, а не на опыте, это способ «теоретического обоснования» наших предрассудков. Стереотипы —
это форма каузальной атрибуции и в системе предрассудка выполняют роль подкрепителя по схеме:
предрассудок — негативная каузальная атрибуция — подкрепленный предрассудок. Стереотипы
идеологически структурируют гендерную систему, так как самые дикие предрассудки и непримиримая
враждебность возникают в отношении тех, кого мы воспринимаем как идентичных нам самим: такое
восприятие создает идеальную почву для негативных проекций (например, межнациональные усобицы
особенно интенсивны и длительны между максимально сходными друг с другом группами граждан —
русскими и украинцами, кастильцами и каталонцами. Вопрос в том, чтобы назначить «другим» максимально
себе подобного). Стереотипы, как негативные проекции, выполняют функцию «слива» психического
напряжения, когда индивид или группа используют агрессию в отношении себе подобных (мыслимых как
«других») с целью ослабить или подавить депрессивные реакции, происходящие от сознания
невозможности контролировать окружающий мир или использовать его элементы в собственных интересах.
Агрессия — это патология инстинкта самосохранения, а агрессия в отношение себе подобных (через
создание образа «другого», «чужака», основанного на стереотипах и негативных проекциях) является его
полной инверсией. Периодические всплески «сексуального романтизма» (темы «настоящей женщины»,
«предназначения женщины», «феминности», «семейных уз», «счастливой семьи») совпадают с периодами
быстрого развития капитализма (в России, пусть он и государственно-мафиозный, но всё же капитализм),
когда люди попадают в ситуацию постоянной борьбы за выживание, психо-эмоциональная цена которой
превосходит способность большинства мужчин. Тогда потребность в козле отпущения становится
жизненной, и «идеал феминности» расцветает повсеместно. В капиталистической повседневности борьбы
всех против всех, если мужчина должен быть рациональным, то женщина — интуитивной, эмоциональной
и неспособной к дискретному мышлению. Мужчина — конкурентоспособным, женщина — нежной
и покорной. Если мужчина — эгоист, женщина должна быть альтруисткой и мазохисткой, мужчина должен
идентифицироваться с рынком и экономическими отношениями («успешность»), а женщина должна быть
во всем ему противоположной. Сексуальный романтизм основан на мифе «домашнего очага» (пенатов
и розовощекой упитанной детской резвости, и вечно всем довольной красавицы-жены, над которой время
не властно), а этот миф скрывает мужской эскапизм (воплощением которого у нас являются диван,
вытянутые треники и пульт), а следовательно, лжет о реальном типе отношений в этих пенатах.
Сексуальный романтизм основан на определении женщины как «Вечной Другой», это обратная
сторона сексуального насилия над женщинами. Обществу, основанному на идее превосходства одних
индивидов (групп) над другими, стереотипы жизненно необходимы, так как они позволяют осуществлять
механизмы власти через систему предрассудков. Это особенно хорошо заметно, если отследить факторы,
участвующие в образовании предрассудков (здесь и далее я говорю конкретно о сексистских
предрассудках):

1. Экономическая и политическая конкуренция

Использование предрассудков здесь преследует прямую материальную выгоду:
 очень удобно считать, что женщина предназначена природой заботиться о ближних, рожать
и растить детей (отдельно, природа, видимо, озаботилась предусмотреть бескорыстный
и бесплатный характер этого предназначения, поставив получение продуктов питания половиной
населения в зависимость от того, насколько эффективно оно позаботится о другой половине
и сколько нарожает детей);
 очень удобно считать, что женщина слаба умственно и физически, чтобы просто не принимать
ее в расчет в системе распределения ресурсов, закрыть ей доступ к высокооплачиваемым
профессиям/рабочим местам или вообще на рынок труда.

2. Смещение агрессии на общественно санкционированную жертву

(=козла отпущения)
Для индивида жизнь в обществе сама по себе предполагает фрустрацию. Жизнь в обществе, основанном
на идее господства/подчинения, означает фрустрацию системную и организованную, перманентную
и беспредметную, так как трудно идентифицировать механизмы экономической и политической
эксплуатации, в которой большинство из нас пребывает. Личная и групповая ситуация конфликта в нашем
обществе (таким, каким мы знаем его теперь и исторически) разрешается с помощью смещения агрессии
на специально для этого маркированную и видимую группу, которая понимается всеми членами общества
как санкционированная жертва, то есть, как те, в отношении которых агрессивные действия разрешены как
таковые, при условии, что агрессия будет осуществляться в формах, одобряемых доминантной группой.
Санкционированная жертва, в свою очередь, лишена права и возможности защищаться, так как попытка
защиты интерпретируется как агрессия в терминах самосбывающегося пророчества («мы так и знали,
видите, они действуют против нас»). Отказ обществом в помощи своим официальным жертвам — это
условие sine qua non для организации смещения агрессии. Для оправдания отказа в помощи и для
внушения санкционированным жертвам, что они «сами виноваты» в том, что с ними происходит,
применяют четыре «жертвенных мифа»:
 Мазохизм жертвы. Декларируется получение жертвой удовольствия от своего положения жертвы.
Так, совершенно очевидно, что негры бедны, потому что им нравится быть бедными, если дать
им возможность с утра до ночи плясать, а женщины получают удовольствие от изнасилований,
 потому что в глубине души только и ждут, чтобы с ними так поступали, так это дает
им возможность почувствовать себя значимыми.
 Провокация со стороны жертвы. Декларируется злонамеренное и показное невыполнение
«правил» и «законов» со стороны жертвы. При этом «правила» и «законы» совершенно откровенно
создаются ad usum: раскулачим всех, у кого в хозяйстве две коровы, так как ясно, что только враги
держат двух коров. Понятно, что женщина, не соблюдающае правила, запрещающие выходить
на улицу ночью одной, провоцируют насильственные действия со стороны мужчин.
 Ложь и преувеличение со стороны жертвы (в корыстных целях). Декларируется отсутствие
«веских доказательств» совершенной в отношении жертвы агрессии. Холокост? Какой еще
холокост?
 На самом деле это всё выдумки с целью нажиться на чужом чувстве вины. В случае изнасилования
отсутствие тяжких физических повреждений — это прямое доказательство того, что женщина
«была согласна», а потом решила «отомстить» за то, что мужчина не захотел больше иметь с ней
дела.
 Выхода нет, могло бы быть и хуже. Жертве напрямую предлагается отказаться от попыток
защитить себя: евреям во время погромов лучше «отсидеться» (и отдать то, что от них требуют),
а женщинам рекомендуется «расслабиться и получать удовольствие» во время изнасилования.

3. Личные потребности людей, воспитанных в системе предрассудков

Здесь политическое становится личным и наоборот, это точка осуществления обратной связи между
социально навязанным гендерным воспитанием мужчин и их личным решением жить в соответствии
с «полученными инструкциями». Здесь речь идет о модели социализации мальчиков, которая со временем
формирует особый тип характера, который реализуется в определенной модели поведения.

4. Предрассудки из конформизма
Человек «просто живет» согласно существующим в обществе «нормам» и «понятиям». В гендерном разрезе,
такое поведение характерно как для мужчин, так и для женщин. Роли и поведенческие паттерны просто
некритически усваиваются и воспроизводятся, а также навязываются другим (=процесс воспитания детей).
Личностная идентификация с гендерной ролью должна будет поддерживаться именно системой
предрассудков. Сексуальное насилие (изнасилование и домогательства) в отношении женщин
является составляющей частью социокультурной модели, в которой женщина занимает подчиненное
по отношению к мужчине положение. Эта модель позволяет осуществлять в отношении женщин
перманентную агрессию (гендерное насилие), по-разному выраженную в зависимости от сферы, в которой
эта агрессия имеет место:
1. бытовое насилие в семейной сфере (включая супружеские изнасилования)
2. сексуальная агрессия в общественной сфере и
3. сексуальные домогательства в профессиональной сфере.

Эти явления носят повсеместный характер, имеют особые характеристики, преследуют определенные цели
и обусловлены общими факторами. В этой модели реализуется стереотип мужчины, как всегда сексуально
активного и неспособного контролировать свои импульсы, и женщины, как всегда сексуально пассивной,
подчиненной и в любом случае ответственной за возможные последствия сексуальных отношений (вне
зависимости от того, были они добровольными или нет). Как уже говорилось выше, перманентная агрессия
внутри общества может осуществляться в том случае, когда она понимается как направленная на чуждый
обществу элемент — на «другого», «козла отпущения». Основным предрассудком, позволяющим
стереотипировать женщин как «другого», является уравнение «женщина=телесность-вещность».
Женщина понимается как существо, подчиненное собственной физиологии и определяемое ею, морально
и интеллектуально недееспособное (неспособность определить самостоятельно, что для нее хорошо или
плохо, неспособность различать между добром и злом по причине «эмоциональности», «подчиненности
страстям»). Таким образом, женщина не является членом общества (так как не мыслится — или не совсем
мыслится — как человеческое существо), а стоит вне его, относится к области «природного»,
«хаотического», «неопределенного». В общественной жизни ее участие возможно лишь опосредовано через
две (и только две) взаимоисключающие роли:
1. роли сексуального объекта, предназначенного для удовлетворения сексуальных потребностей
мужчин;
2. роли матери, предназначенной для удовлетворения репродуктивных потребностей общества.

Эта дихотомия проиллюстрирована, например, в истории с синдромом Питера Пэна, когда мужчина норовит
одновременно воспроизвести с «Венди» отношения «мама — сынок-переросток» и беззаботно-сексуально
порезвиться с «феей Динь-Динь». Ну, и заодно, столкнуть лбами означенных Венди и Динь-Динь так, чтобы
искры летели. Мужчинам, как высокоорганизованным разумным и моральным человеческим существам,
по своему положению «человека среди вещей» принадлежит право власти над женщинами и обязанность
контролировать их поведение («надзирать и наказывать»). Власть и контроль в отношении женщин
понимается в первую очередь как власть и контроль над и за их телами (это следует из уравнения
«женщина=телесность»). Мужчина приобретает женщину себе в собственность, дает ей статус в глазах
общества и отвечает перед обществом за то, чтобы женщина соблюдала правила отведенной ей социальной
роли — именно для этого общество дает ему право осуществлять агрессию в отношении женщины,
в первую очередь — сексуальную. Изнасилование — это самое распространенное и угрожающее
действие, которое внушает страх всем женщинам, и потому означает, что мужчины могут сохранять
над ними контроль. В этом контексте изнасилование становится институциональной необходимостью,
одним из орудий контроля всех женщин, которое позволяет мужчинам сохранять власть, доминирование
и контроль. Изнасилование имеет негласную легальность как общественный институт, и, как результат,
общество предоставляет мужчинам лицензию на использование женщин в соответствии со своими
потребностями (Кэтлин Барри, 1971 «Институт и психология изнасилования»). Сексуальные
агрессоры — это те, кто доводит до логического завершения сексистские постулаты общества. Угроза
сексуального насилия выполняет две важные в социальном контексте функции — пространственный
и временной контроль (контроль за перемещениями и комендантский час). Как правило,
мы не задумываемся о том, что женщины не могут свободно передвигаться (некоторые места небезопасны),
иметь свободный и безопасный доступ в общественные места (если с женщиной произошло что-то
неприятное в ресторане/баре, то это случилось просто потому, что она туда пошла), выходить из дома
в определенное время суток (на деле это выглядит так, что с наступлением темноты «порядочные»
женщины/девушки исчезают с улиц), мы принимаем это как должное и требуем, чтобы наши дочери всегда
отчитывались, с кем, куда и на какое время они идут. И мы ждем, что в сопровождении мужчин с нами
не случится ничего дурного. Ищем Защитника, не думая о том, что он и Насильник — близнецы. Чтобы
закамуфлировать вульгарную реальность того, что насилие против женщин подразумевается и принимается,
мужчины принимают роль защитников женщин, которая сама по себе подразумевает насилие. Мужчины
защищают женщин от насилия других мужчин. Таким образом, институт изнасилования с целью контроля
предоставляет мужчинам двойное преимущество: или право насиловать, или возможность принять на себя
роль защитника женщины, и тем самым ее контролировать. Ведь если не будет насильников,
то и защитники будут не нужны (Кэтлин Барри, 1971 «Институт и психология изнасилования»). Общество
в целом посылает «рядовым» мужчинам амбивалентный сигнал: «Ты можешь делать что хочешь и как
хочешь, но смотри, чтобы тебя не поймали». Многие считают, что «мужская солидарность» сплотит ряды
«в случае чего», упуская из виду то, что на самом деле от последствий избавляют деньги и статус,
а не мужская солидарность. «Мужская солидарность», конечно же, проявляется, как никогда, именно
в случаях насилия над женщинами, как ни в каких других. Однако она исчезает, как только юстиция
и правоохранительные органы начинают делать свою работу, как в случае со шведским законом
о проституции: его бойкотировали почти два года, как полиция, так и суды, пока всем не пригрозили
массовым увольнением. Здесь мы опять возвращаемся к вопросам социализации, так как недостаточно
уверить человека в возможности безнаказанного осуществления сексуальной агрессии, — необходимо,
чтобы у человека были личные мотивы и воля к ее осуществлению. Я не верю в спонтанность
и в имманентность. Люди, которых я вижу, контекстны, историчны и миметичны (Рене Жирар). Для того,
чтобы мужчины были насильниками, необходимо научение, идеологическая и групповая интеграция,
необходим контекст. Необходима идентификация со определённым стереотипом и самовосприятие,
определяемое этим стереотипом. «Изнасилование — это не какая-то форма психопатологии, от которой
страдает небольшое количество мужчин. На самом деле, изнасилование не сильно отличается от того,
что мы считаем социально приемлемым и социально желательным мужским поведением. Различия
между мужчинами, которые насилуют и мужчинами, которые этого не делают, частично зависят от того,
верят ли они тем догмам, которым учат большинство мальчиков — о том, что настоящий мужчина должен
вести себя как «мачо» в худшем смысле этого слова. Некоторые исследователи называют эту
отличительную черту фактором «гипермаскулинности». Другие ученые называют мужчин, которые
принимают такое поведение, «фанатиками мужественности». Их представления формируются другими
мужчинами: отцами, дядями, дедушками, тренерами, молодежными лидерами, даже поп-звездами.
Мальчиков учат с помощью постоянных вербальных и невербальных намеков тому, что они должны
сфокусироваться и постоянно думать о сексе, что они должны воспринимать женщин как объекты,
с помощью которых получают секс, а не как равноправных партнеров, у которых есть собственные желания
и предпочтения. Мальчики учатся тому, что они всегда должны сами инициировать сексуальную
активность, что они могут встретиться с нежеланием со стороны девочек, но что они должны его
игнорировать и продолжать настаивать, уговаривать, не сдаваться, и в конечном итоге обязательно
получить то, чего они хотят. Они начинают воспринимать женщин как своих противников, которых надо
завоевывать, и учатся использовать свои физические и социальные преимущества, чтобы подчинять себе
более слабых, менее значимых людей. Это то, что большинство мальчиков — не только будущие
насильники — узнают о сексуальности. Практически не упоминается, что секс — это взаимодействие между
двумя людьми, которые принимают в этом равное участие и вместе получают удовольствие. Лишь немногие
мальчики могут увидеть пример положительных сексуальных отношений среди окружающих их мужчин.
Исследование Вирджинии Гриндлингер и Донн Бирн показывает, в какой степени распространено
следование этой мужской социализации среди 114 мужчин-студентов. В этом исследовании мужчин
спрашивали, согласны или не согласны они с серией утверждений о половых ролях и сексуальности. Вот
некоторые из полученных данных:
 «Я предпочитаю относительно маленьких женщин» — 93,7% согласны.
 «Мне нравится доминировать над женщиной» — 91,3% согласны.
 «Мне нравится завоевание как часть секса» — 86,1% согласны.
 «Некоторые женщины выглядят так, как будто напрашиваются на изнасилование» — 83,5%
согласны.
 «Меня возбуждает, когда женщина сопротивляется во время секса» — 63,5% согласны.
 «Было бы приятно использовать силу, чтобы подчинить женщину» — 61,7% согласны.

Такой взгляд на секс и женщин поддерживается и усиливается в разговорах между мужчинами. Посмотрите
на язык, который используют мужчины. В своей книге «Мужчины об изнасиловании», которая основана
на интервью с мужчинами о сексуальном насилии, Тимоти Бенеке показывает, как мужские разговоры
о сексе наполнены терминами, которые представляют секс как достижение и предмет потребления, то есть,
как обладание женщиной. Например:
 секс как достижение: «Я бы хотел сделать это с ней»; «Я надеюсь забить гол этой ночью»; «Я бы
научил ее парочке трюков»: «Уж я с ней своего добьюсь!»;
 женщина как предмет потребления: «Она мне так и не дала»; «Я держу пари, что получу ее, если
постараюсь»; «Она — лучшая задница, что у меня была»; «Ты бы не хотел немного такой?»

Бенеке объясняет, что мужской язык приводит к еще большей объективации женщин, помещая
их на уровень детей, животных или просто половых органов: «Эй, детка!», «Пойдем, поохотимся на кисок»,
«Она просто пизда». Бенеке считает, что подобный язык, выражает те силы, которые формируют
насильника. Секс становится синонимом личного достижения, любое общение с партнером является
неважным или даже нежелательным (поскольку такое общение может стать препятствием для достижения
мужской цели).
«Если мужчина ходит на свидания с той мыслью, что секс — это достижение и обладание ценным
предметом, то согласие женщины, с большой вероятностью, будет восприниматься как нечто
несущественное», — пишет Бенеке.
Язык не только способствует тому, что мужчины объективизируют женщин, они также объективизируют
и диссоциируют себя от своих собственных половых органов. Пенис мужчины становится «инструментом»,
часто он может даже иметь собственное имя. Он становится самостоятельным существом, обладающим
собственным разумом, так что мужчина освобождается от какой-либо ответственности за его действия. Эта
концепция соответствует популярному мифу о неуправляемости мужских желаний, согласно которому если
мужчина сексуально возбужден, то он уже не сможет остановиться и принудит женщину к сексу. Такое
представление является удобной рационализацией для мужчин, которые насилуют женщин («Видишь,
до чего ты меня довела? Теперь нам придется это сделать»). Более того, диссоциация мужчины в отношении
своего пениса и миф о том, что он не может нести ответственность после того, как он возбудился, позволяет
обвинить саму женщину в том, что она сама возбудила его и его «друга». (В такие мифы верят не только
мужчины. Исследования, проведенные среди студентов и студенток, показывают, что обе группы верят, что
секс — это биологическая необходимость для мужчин, но не для женщин)" (Robin Warshaw, 1988 «I Never
Called It Rape»). Хочется особенно подчеркнуть, что описанное выше не представляет собой неких
«характерных примет насильника», это — описание коллективных норм, обязательных к исполнению
и воспроизведению.

Изнасилование и ПТСР
«Большую часть времени боль протекает среди бесчеловечной и тотальной тишины» Дэвид Б. Моррис
«Искренне считаю, что нет такой вещи на свете как терапевтический нейтралитет. Это кое у кого резьбу
сорвало от самомнения. Люди не могут быть нейтральными, они могут быть или смелыми, или трусами»
Acción Positiva
Скелет сексуального насилия в отношении женщин и детей извлекли на свет из шкафа общественного
игнора в 70-х годах американские феминистки. Сексуальное насилие в отношении женщин в сфере
межличностных отношений стало первоначальной парадигмой американского феминистского движения.
Расследование сексуальной агрессии и эксплуатации, которой подвергаются женщины, очень скоро привело
от феномена уличных изнасилований (совершаемых в тех самых темных подворотнях теми самыми
злобными и дикими понаехавшими) к настоящей проблеме — к изнасилованиям, совершаемым в семье или
в близком кругу жертвы (родственниками, мужьями, друзьями и коллегами). И как уже было ранее,
исследование сексуального насилия в отношении женщин — неизменно — приводило к «открытию заново»
масштабного сексуального насилия в отношении детей. Далее — текст, написанный по книге Judith Herman
«Trauma and Recovery. The Aftermath of Violence from Domestic Abuse to Political Terror». Этот текст —
о травме изнасилования и о ее преодолении. Изнасилование вызывает психотравматическое стрессовое
расстройство (ПTCР), и жертвам изнасилований необходима квалифицированная помощь и поддержка
окружающих. Необходимо, чтобы в обществе сформировалось четкое представление, что последствия
изнасилования — это не позор-позор, молчи-молчи, сама-дура-виновата, надо-было-кричать-громче,
почему-не-сопротивлялась, не-придумывай-он-твой-муж, почему-ты-села-к-нему-в-машину, — это угроза
здоровью и жизни человека, которая не исчерпывается с прекращением конкретной ситуации насилия.
Каждый, кто говорит жертве, что она сама виновата, и что лучше молчать и скрывать происшедшее (даже
если таким «советчиком» будет мама жертвы), становится пособником преступника и наносит
дополнительный — часто не менее жестокий, чем само изнасилование, — вред пострадавшей.

Диалектика психотравмы
Сексуальное насилие — одна из основных причин ПТСР. Травматические события разрушают
нормальные системы психической защиты, дающие людям ощущение контроля, связанности с окружающим
миром и смысла происходящего. До недавнего времени считалось, что такие травмирующие события
относительно редки и касаются ограниченного числа людей (природные катаклизмы, транспортные
катастрофы, вооруженные конфликты). Но оказалось, что симптоматика ПТСР присутствует у жертв
изнасилования, гендерного («домашнего») насилия и в огромном количестве «обыденных» эпизодов
жизненного опыта большинства женщин и детей. Травматические события необычны не потому, что
происходят редко, а потому, что превосходят обычные адаптивные способности человеческих существ.
Травматические события включают угрозу жизни и физической целостности, они ставят людей перед лицом
экстремального состояния беззащитности и панического страха. Тяжесть травматических событий нельзя
измерить, но удалось выявить отягчающие факторы, приводящие к длительной и тяжелой психической
травме: неожиданность нападения, насильственное пребывание в изоляции и доведение до физического
и психического истощения, изнасилование и физические увечья. И во всех этих факторах присутствуют две
составляющие: чувство беззащитности и чувство острого страха. Стандартная реакция человеческого
организма на опасность — это сложная интегрированная система психофизиологических реакций:
активируется симпатическая нервная система, повышается уровень адреналина, обеспечивая пребывание
организма в состоянии тревоги, внимание полностью концентрируется на происходящем. Часто в ситуации
витального риска восприятия могут изменяться: в таких ситуациях человек может игнорировать чувство
голода, усталости и/или боли. Ситуация опасности/угрозы вызывают чувства страха и гнева. Все эти
изменения способов физического и эмоционального реагирования, концентрации внимания и восприятия
являются нормальными адаптивными реакциями, они мобилизуют человека для того, чтобы в ситуации
опасности тот сражался или бежал. Травматические реакции развиваются тогда, когда действие (сражаться
или бежать) невозможно или не дает результата. Когда нет возможности ни сразиться с противником,
ни спастись бегством, психофизическая система защиты человека оказывается дезорганизованной
и разрушенной. Оказываясь бесполезным, каждый из элементов этой системы остается в измененном
состоянии в течение долгого времени после того, как реальная ситуация опасности завершилась.
Травматические события изменяют всю систему физиологических и эмоциональных реакций,
функционирование познавательных схем и памяти, фрагментируя и препятствуя их нормальному
взаимодействию. Травмированный человек может испытывать интенсивные эмоции при полной амнезии
или частичном (и/или искаженном) воспоминании о травматическом событии или наоборот — сохранять
детальные воспоминания о происшедшем и демонстрировать отсутствие каких-либо эмоций. Человек может
находиться в постоянном состоянии гиперактивности и/или хронического раздражения и сам не знать,
почему, — травматические симптомы имеют тенденцию отделяться от конкретной ситуации, в которой они
возникли, и существовать «сами по себе» (их принимают за черты характера и/или расстройства личности).
Именно такая фрагментация является тем, что разрушает систему самозащиты человека, которая при
нормальных обстоятельствах функционирует интегрировано. Жане назвал этот процесс «диссоциацией»:
люди с истерией теряли способность интегрировать в сознание воспоминания о травмирующих событиях
и эти воспоминания пребывали отделенными от сферы «обычного» сознания. Экстремальный страх
прерывал навсегда нормальные связи между сферами памяти, познания и эмоций; Жане писал об эффекте
«растворителя» синтетизирующей способности человеческого мышления, которой обладает страх.
Травмированный человек как бы выпадает из реального настоящего, из жизни в настоящем времени, его
психика реорганизуется согласно «диалектике травмы» — многочисленные симптомы
психотравматических стрессовых расстройств (ПТСР) организуются в три основных кластера:
 гиперактивация/повышенная возбудимость/сверхбдительность — постоянное ожидание
опасности;
  вторжение/флэшбэк — повторяющиеся и навязчивые воспроизведения в сознании
психотравмирующего события;
 сужение/констрикция — повторяющиеся и навязчивые воспроизведения реакции бессилия,
неспособности противостоять опасности.

1. Гиперактивация — наиболее известный симптом психотравмы

Травматический опыт приводит к тому, что психофизиологическая защитная система организма находится
в постоянном состоянии активации, как если бы человек постоянно находился в ситуации опасности.
Серьезным нарушениям подвергается способность человека приспосабливаться к жизненным ситуациям,
ввиду наличия хронических состояний тревожности, раздражения, бессонницы. Нарушается способность
концентрации внимания, появляются острые физиологические реакции на события, символизирующие или
напоминающие травму.

2. Вторжение
Травмированные люди переживают вновь и вновь эпизод травмы, и переживают ее в настоящем.
«Нормальная жизнь» для травмированного человека не возобновляется, потому что травма постоянно
ее прерывает. Травматический момент (эпизод/серия эпизодов) патологически кодируется в памяти,
оставаясь отнесенным к настоящему — флэшбэки (вторжение в сознание) наяву и навязчивые кошмары
во сне. Происходит фиксация на травме, хронический стресс, причем часто такой же силы, как в реальном
эпизоде травмы. Травматические воспоминания — в отличие от обычных воспоминаний — не обладают
динамикой событий, о которых можно было рассказать историю. Собственно, они не являются
воспоминаниями как таковыми — их называют воспоминаниями для удобства выражения. Травматические
idees fixes представляют собой застывшие, несвязанные между собой, неподвижные картинки,
коррелирующие с интенсивными физиологическими реакциями организма, именно это придает им особую
реальность при повторном переживании. Эти фиксированные образы недоступны для вербализации,
поэтому травмированный человек не способен установить над ними контроль, они организованы на почве
общего нейрофизиологического расстройства организма как наяву, так и во сне. Вторжения в сознание
травматических воспоминаний происходят не только на уровне флэшбэков и ночных кошмаров, но в форме
обсессивного стремления к воспроизведению травматической ситуации. Это воспроизведение может носить
буквальный характер (вновь и вновь стремиться к возвращению на место происшествия) или символический
(экстремальные виды спорта, гонки, поединки). Стремление к повторному воспроизведению
травматической ситуации очень часто лежит в основе выбора профессии, связанной с опасностью,
с необходимостью быстро и оперативно реагировать на ситуации риска (полиция, профессиональная армия,
служба скорой помощи, гражданская оборона). Именно в этом случае проявляется основная причина
стремления к повторному воспроизведению травматической ситуации — это повторные попытки адаптации,
попытки установить контроль над ситуацией риска, часто протекающие по патологическому сценарию
(сознательное и неосознанное подвергание себя риску в ситуациях, схожих с травматической), но иногда
оказывающиеся удачной аутотерапией (как в случае с удачным процессом профессиональной реализации
в ситуациях, требующих контроля и быстрого реагирования). Жане также говорил о стремлении людей,
страдавших истерическими симптомами, «ассимилировать» и «ликвидировать» опыт травмы, и когда они
добивались этого, они испытывали чувство «триумфа»: восстановление чувства контроля и собственной
эффективности необходимы для излечения травмы — оно означает восстановление когнитивных
и эмоциональных схем, которые разрушаются/фрагментируются в момент травмы. Хотя существует
возможность терапевтического эффекта повторного переживания травмы, большинство людей старательно
избегают саму возможность воспроизведения травматической ситуации, так как речь идёт о слишком
сильном эмоциональном страдании. Поэтому обычная реакция на вторжения — сознательное вытеснение
травматического опыта (особенно по типу травматической амнезии), когда люди прилагают невероятные
усилия, чтобы избежать мыслей, чувств, разговоров, мест, людей, связанных с ситуацией травмы.
Травматические амнезии характерны именно для жертв сексуального насилия, ибо — в отличие
от комбатантов — им некуда возвратиться, у них нет тыла, нет альтернативы пространству,
в котором происходит сексуальное насилие. Жертва должна будет проживать в той же квартире, где она
была подвергнута насилию, ходить по тем же улицам. С большой вероятностью, ей придется неоднократно
видеть насильника (напомню, что абсолютное большинство изнасилований совершается знакомыми
и родственниками), и весьма часто разделять с ним свою жизнь (и подвергаться повторному насилию) — это
столь замалчиваемые, но отнюдь не редкие, случаи инцеста и изнасилований жен мужьями. Чувство
беззащитности, бесполезности сопротивления и безысходности настолько сильно у жертв сексуального
насилия, что приводит к состоянию сужения сознания (констрикции), когда защитная система организма
полностью блокируется.
3. Констрикция/измененное состояние сознания — третий
фундаментальный симптом ПТСР
Жертва насилия «избавляется» от травматической ситуации не с помощью реальных действий, а с помощью
изменения состояния сознания, как заяц, застывающий посреди шоссе, ослепленный фарами несущегося
на него автомобиля: он не двигается, он замирает на месте. Измененные состояния сознания лежат в основе
реакции безразличия и спокойствия со стороны жертвы на ситуации витального риска: события продолжают
восприниматься, но так, как если бы не имели никакого отношения к жертве, изменяются ощущения,
нередко наступает частичное или полное анестезирование, восприятие времени и пространства также
изменяются — события видятся как немое кино на замедленной камере, жертва видит саму себя (свое тело
и окружающую обстановку) как бы со стороны, часто возникает чувство «выхода из тела» или «плавания
под потолком», возникает спонтанное «понимание», что происходящее — это просто кошмарный сон, и что
скоро наступит пробуждение, а с ним и прекращение страдания. Все эти изменения в восприятии
в комбинации с охватывающим жертву чувством тотального безразличия приводят к тому, что человек
становится неспособным к какому-либо действию, к какой-либо инициативе (активности) — это состояние
полной пассивности. Такие изменения состояния сознания схожи с гипнотическим трансом, как и симптомы
гиперактивации. Гиперактивация соотносится с состоянием гипнотического поглощения, а констрикция —
с состоянием гипнотической диссоциации. Способность испытывать измененные состояния сознания — это
одно из свойств человеческой психики, но она не одинаково развита у людей. Травматические события
являются мощным активатором этой способности, провоцируя диссоциативное состояние, в котором
уменьшается или исчезает восприятие боли и отсутствуют нормальные эмоциональные реакции на боль,
человек не теряет способность к болевым ощущениям, то способность страдать от боли сильно уменьшается
или исчезает. Люди, у которых способность к спонтанной диссоциации не развита или развита
недостаточно, обычно прибегают к алкоголю и другим типам интоксикации, чтобы достичь состояния,
воспринимаемого как эмоциональный комфорт, эмоциональная анестезия. Травматическая диссоциация
может иметь адаптативные цели в ситуации острой травмы (=непосредственно ситуации насилия),
но впоследствии именно она препятствует поступлению травматических содержаний в сознание, закрывая
таким образом путь к их интеграции. Симптомы констрикции («ментального паралича») проявляются
не только в сфере памяти, мышления, как спонтанные диссоциации, но и в сфере деятельности: жертвы
сексуального насилия ограничивают себя и свою жизнь с тем, чтобы создать контролируемую и безопасную
зону:
— «Я была в ужасе от одной мысли куда-то пойти... Я чувствовала, что слишком беззащитна и слишком
напугана, чтобы что-то делать... Я ограничивалась тем, что сидела дома и чувствовала страх»; — «Я коротко
подстриглась. Мне не хотелось казаться привлекательной... Я хотела стать незаметной на какое-то время,
потому что это внушало мне чувство безопасности.»
Констрикция имеет и еще одно весьма негативное последствие: травмированные люди, у которых
диссоциация стала хронической, очень часто убеждены, что они заранее знали об опасности (это знание они
получали либо путем предупреждения «свыше», предчувствия или подозрения), но ничего не сделали,
чтобы ее избежать. По прошествии лет такие люди продолжают искать скрытые смыслы, секретные
послания в окружающей жизни. Особое восприятие жизни выражается в отсутствии способности
планировать будущее и в отсутствии к нему интереса — травмированные люди (особенно пострадавшие
от сексуального абьюза дети) не представляют себе будущее, они о нем не думают (т.к. пытаются избежать
даже тени риска, инициативы и спонтанной активности) — так констрикция работает на хроническое
течение психотравмы. Гиперактивация и констрикция устанавливают в психике травмированного человека
систему чередований. Человек оказывается между крайностями травматической амнезии и флэшбэков,
между неожиданными наплывами интенсивных и поглощающих эмоций и отсутствием эмоциональности,
между приступами компульсивной и раздражающей активности и периодами пассивности. Ощущение
нестабильности, которая происходит из этого неподдающегося контролю чередования, усиливает чувство
незащищенности и неспособности спланировать собственное — даже ближайшее — будущее. Психотравма,
таким образом, представляется как потенциально неизлечимая. Диалектика травмы меняется с течением
времени: первые дни или недели после травмирующего события преобладают физиологические симптомы
гиперактивации, флэшбэки и спонтанные повторные переживания травмы; эта острая симптоматика
постепенно снимается после трех-шести месяцев с момента травматического события и затем медленно идут
на убыль. После нескольких лет с момента изнасилования, наиболее частыми симптомами травмы бывают
специфические страхи, так или иначе символизирующие травму, проблемы в сексуальной сфере
и ограничения в повседневной деятельности (например, стараться не выходить из дома одной). По мере
того, как симптомы гиперактивации и вторжения начинают ослабляться, симптомы избегания
и констрикции начинают набирать силу: на первый взгляд, травмированный когда-то человек полностью
восстановил свою жизнь, в которой снова преобладает безопасная рутина, но у такого человека
присутствует постоянное ощущение механичности происходящего, собственной жизни «по инерции»,
внутреннего отчуждения и эмоциональной дистанции в отношении самой себя и окружающей обстановки,
очень характерно эмоциональное и интеллектуальное «отупение» и также отсутствие чувства связи
с происходящими событиями («наблюдение со стороны», «неприсутствие в ситуации»). Внешне — никакой
драмы. С течением времени травматические симптомы начинают восприниматься как окружающими, так
и самим травмированным человеком, как черты характера или расстройство личности, которые
препятствуют установлению нормальных отношений с окружающими. И мы начинаем задавать весьма
жестокий по своей сути вопрос: «Что пытается человек избежать с помощью невроза?» ©, подразумевая
некое злонамеренное избегание ответственности/инициативы, «бегство в болезнь» и прочее. Почти каждая
пятая женщина, пережившая изнасилование (19,2%) пыталась покончить жизнь самоубийством имеются
в виду единственные травматические эпизоды, я не говорю о хронической травме).

Одиночество жертвы
Травматические события ставят под вопрос фундаментальные аспекты человеческих отношений: они
разбивают семейные и родственные узы, дружбу, любовь и саму способность жить в обществе. Травма
разрушает индивидуальную экзистенциальную структуру, которая формируется и основывается
на отношениях с другими. Травма обрекает человека на перманентное состояние экзистенциального
кризиса, разрушает фундаментальные чувства безопасности пребывания в мире (то, что называют базовым
доверием, без которого нормальное функционирование человеческой психики превращается
в паранойяльное), позитивной ценности человеческой личности и смысла жизни. Базовое доверие
формируется в начальном периоде жизненного цикла, в процессе отношений с первым человеком,
заботящемся о новорожденном, это чувство доверия поддерживает человека в течение всей жизни.
В ситуации витального риска человек спонтанно обращается к первому источнику заботы (или к его
символу), и когда помощь не приходит, базовое доверие к жизни разрушается — травмированный человек
чувствует себя покинутым, в абсолютном одиночестве, изгнанным из системы человеческой взаимной
помощи и защиты. С этого момента любые отношения травмированного человека, начиная
с межличностных отношений и заканчивая самыми абстрактными отношениями принадлежности
к религиозным, идеологическим и национальным общностям, определяются чувством отчуждения
и разрыва связи. С потерей чувства базового доверия (фундамент индивидуации) травмированный человек
теряет и чувство собственного «я»; отношение к самому себе также доминирует отчуждение, человек как бы
откатывается в конфликты детского и подросткового возраста и вынужден вновь проживать этапы борьбы
за личную автономию, за право на инициативу, за установление личностных границ. Травма изнасилования
разрушает личностную автономию жертвы на уровне телесной целостности: тело подвергается агрессии,
вторжению, нанесению вреда (которые всегда воспринимается как угроза жизни) и профанированию. Часто
в ситуации изнасилования жертва теряет контроль даже за телесными отправлениями, — и этот аспект
воспринимается как наиболее унизительный. Кроме того, травма изнасилования сама по себе предполагает,
что мнение и воля жертвы ничего не стоят; целью изнасилования, собственно, и ставится демонстрация
презрения к принципу автономного существования жертвы и ее человеческому достоинству и их показное
попрание. Травма изнасилование таким образом разрушает в жертве уверенность в том, что человек может
быть самим собой в отношении с другими. Острое чувство беззащитности и невозможности избежать
опасности в травме изнасилования приводит к возникновению у жертвы хронического переживания стыда
и сомнения в самой себе. Стыд возникает в ответ на чувство собственного бессилия, на упразднение
телесной целостности и на унижение. Сомнение в самой себе (= «я не смогла избежать опасности», «мне
надо было» и т.д.) выражается прежде всего, что жертве изнасилования чрезвычайно трудно отстаивать свое
мнение (поэтому психологическое давление на жертву с целью подвергнуть сомнению ее показания —
любимый прием «общественности»). Жертва изнасилования хронически переживает чувство собственной
некомпетентности (она оказалась слабой и позволила нанести себе вред) как вину и неполноценность.
Именно жертва — и никогда насильник — чувствует себя виноватой. Чувство вины возникает как попытка
обрести хоть какое-нибудь чувство власти и контроля над ситуацией — воображать себе, что ты могла бы
что-то сделать, чтобы предотвратить насилие, часто оказывается легче переносимым, чем признать
собственную абсолютную беззащитность и бессилие. Травма изнасилования наносит ущерб способности
жертвы поддерживать эмоциональные связи с окружающими: разрушение базового доверия, чувства вины,
стыда и собственной ничтожности, внутренний императив избегания возможной опасности заставляют
жертву замыкаться в одиночестве. В то же время хронический страх заставляет ее искать защиту через
личные отношения, поэтому часто травмированный человек балансирует между периодами отъединения,
избегания любых контактов и периодами отчаянных попыток установить и сохранить близкие отношения
с другими.

Изнасилование без флёра «влечения»

В сравнительных исследованиях психологических последствий у жертв изнасилования и жертв других
преступлений показали, что у жертв сексуального насилия наиболее высоки вероятности развития
продолжительного ПТСР. Это неудивительно, если принять во внимание физическую, психологическую
и моральную профанацию, совершаемую в отношении жертв изнасилования. Цель насильника — запугать,
подчинить и унизить свою жертву, заставить ее почувствовать собственное бессилие. Поэтому
изнасилование представляет собой преднамеренно организованное действие по нанесению психической
травмы. И это вновь приводит нас к вопросу об участии/не участии общества в целом в практиках
сексуального насилия:
«в основе психической травмы лежит социально организованное и регулируемое насилие,
осуществляющееся над молодыми членами общества и представляющими из себя ритуалы инициации,
приобщения к динамике принуждения, которая лежит в сердцевине современной общественной
организации. Две основные формы социально регулируемого насилия — боевые действия
и гендерное/сексуальное насилие — соответствуют основными парадигматическим формам принуждения
для мужчин и женщин, соответственно» (Ю. Херманн)
Поэтому на неоднократно поднимающийся вопрос о том, на чьей стороне стоит общество (упорно делающее
вид, что ни на чьей) — насильника или жертвы, ответ в большинстве случаев: на стороне насильника.
Общество премирует его безнаказанностью и наказывает жертву повторной виктимизацией через
осуждение, остракизм, обвинение и игнорирование или физическое уничтожение, как случаях военных
изнасилований . Нигде так четко не просматриваются мотивационные схемы практики изнасилования, как
в изнасиловании мужчин в тюрьмах (и других «казенных заведениях») и в массовых изнасилованиях
женщин в период военных действий. Общественное табуирование этих двух проблем происходит от того,
что при их рассмотрении уже невозможно говорить о якобы неосторожности или о «виктимном» поведении
жертвы, о «неспособности» агрессора сдержать свои «сексуальные позывы», о «провоцировании»
и «мазохизме» жертвы, психической девиантности насильника и прочее, так как в тюремном и военном
изнасиловании совершенно отчетливо проявляется как стратегия действия, так и его целевое назначение.
Тюремное изнасилование представляет собой «распределение ролей» в иерархии власти, осуществляемое
в условиях исключительно мужской патриархатно-авторитарной среды, где молодые, физически слабые
(часто — подростки) заключенные (как правило, не рецидивисты) принуждаются силой к исполнению
социальной роли, во внешнем мире ассигнованной женщинам. Иерархический «код», существующий
в тюрьмах, заключается в квази-выборе, перед которым ставят новоприбывших: или ты занимаешь
положение «девки», или доказываешь свою принадлежность к «мужчинам». Чтобы «доказать»
маскулинность, нужно успешно отбить физические и сексуальные нападения других «мужчин»
и приобрести в собственность «девку». Это квази-выбор потому, что у огромного количества заключенных
никакого выбора нет: молодость и/или физическая слабость — это приговор к «превращению в женщину».
«Процесс „феминизации“ осуществляется методично и жестоко... Я видел мальчишек, которые отбивались
часами. Они не хотели сдаваться. Остальные заключенные и охранники наблюдали за нападениями
и избиениями молодых парней с бесстрастным интересом. Они знали, что это рождение новой молодой
женщины. Некоторые надеялись уже в ближайшем будущем использовать её» (Сюзан Браунмиллер,
«Против нашей воли»).
Процесс феминизации — это процесс нанесения человеку психической травмы, приведение воли человека
в состояние паралича и редукция его мыслительной активности к решению задачи физического выживания.
Также это совершенно откровенный акт маркировки, стигматизации, навсегда лишающий человека его
человеческого статуса. «Девки» не принадлежат к тюремному социуму, они являются собственностью
их «мужчин»: их могут сдавать внаем другим «мужчинам», продавать их и обменивать на других «девок».
Они должны выполнять обязанности по бытовому обслуживанию своих хозяев и спрашивать у них
разрешение, прежде чем что-либо сделать. Мужчины, насилующие других мужчин, не считаются
гомосексуальными, а наоборот, доказавшими свою маскулинность и принадлежность к доминирующей
группе. Тюремное изнасилование — это следствие определения маскулинности как триумфа физической
силы. Мужчины, подчиненные с помощью реального применения силы или угроз ее применения,
определяются как женщины (в том числе и номинально — им дают женские имена). Не надо считать, что
тюремное изнасилование — это честный поединок, в результате которого кто-то побеждает, а кто-то
проигрывает. Тюремные и военные изнасилования совершаются при одном непременном условии:
изначальном численном и силовом превосходстве нападающих. В тюрьмах (в отношении мужчин)
и на войне (в отношении женщин) массово совершается одно и то же коллективное действие, в ходе
которого утверждается собственная власть, а также ментальное удовлетворение от принадлежности к стану
«настоящих мужчин». Причем понятие «настоящий мужчина» в данном контексте — не судьба или
предопределение, а социальная конструкция маскулинности, построенной на профессионализации насилия.
И, как всякая профессия, она обладает своей этикой и ответственностью, которые распространяются только
на посвященных. Солидарность — только со своими, насилие по отношению к чужим — долг. Считается,
что в военном изнасиловании присутствуют «отличительные признаки», которые якобы не встречаются
в «повседневных» изнасилованиях. Называются в целом три характерных признака. Прежде всего, это
публичный акт. Враг должен видеть, что происходит с его «собственностью», поэтому мучители часто
насилуют женщин в присутствии их мужей и других родственников. Это акт против супруга (символически
отца нации или лидера противника), осуществляемый «через» женское тело. Сам факт изнасилования уже
показывает, что насильник исходит из отсутствия у женщины собственной воли, права на собственное тело
или желания. Поскольку унижение женщины врага — символ победного завоевания, то само это унижение
обставляется по возможности ужасно и театрально: женщин подвергают жестоким истязаниям. Второй
признак военных сексуальных злоупотреблений — групповое изнасилование. Боевые товарищи творят его
в едином согласии: каждый должен быть как другие. Это отражает постоянную групповую потребность
крепить и воспроизводить солидарность. Гомосоциальная сплоченность нуждается в постоянном
подкреплении, будь то распитие спиртного, понимание одних и тех же шуток или обмен похожими
эмоциями. Когда «стрелять и факать», по выражению одного сербского солдата, является жизненным кредо
воина, то изнасилование и смерть образуют вместе одну парадигму, которая отражает заданную женщинам
роль на войне. И, наконец, третий признак военных изнасилований — убийство женщины после
сексуального насилия. Как мы знаем, женщина не является героем войны, если ее убивает солдат. Правда,
и сам солдат не приобретает за это почестей. Казалось бы, достаточно факта изнасилования, но все же
женщин убивают. В нарративах солдат, убивших свои жертвы насилия, тем не менее сквозит некое
дискурсивное оправдание своих действий: мол, женщины сами просили убить их, ведь как после этого жить.
То есть, смерть выступает своего рода очищением и спасением по сравнению с жизнью этих женщин после
совершенного над ними насилия. Таким образом, на войне исключительно ярко проявляются такие
признаки маскулинности самооправдывающая сила и самооправдывающее право на насилие и убийство.
«Специфичность» военного изнасилования — только кажущаяся. В тюремном изнасиловании также
воспроизводятся характеристики публичности, коллективности и жестокого истязания (очень часто
приводящего к смерти). В «обыденном» изнасиловании женщин эти характеристики всегда присутствуют
в случаях группового изнасилования. В эпизодах индивидуального изнасилования эти же элементы
присутствуют в символическом виде: насильники известны пристрастием к ритуализации, трофеям
и «фоторепортажам» (публичность), мышлением самих себя как принадлежащих к «настоящим мужчинам»
и «осуществляющим свои права» (коллективность), нарочитой жестокостью к своим жертвам, часто
переходящей в убийство. Об отсутствии «специфических» видов изнасилования говорит и тот факт, что
«общественность» всегда ведет себя одинаково: солидаризуется с насильником и криминализирует жертву.
Это касается и большинства работников правоохранительных органов и медицинских учреждений.
Общество участвует напрямую в психо-травматизации огромного числа людей в первую очередь тем, что
превентивно запугивает их: в общественное сознание постоянно транслируются сообщения типа: «Выхода
нет», «Не преувеличивайте», «Вы ненормальны/озабочены (а то и вовсе феминистка), если вы говорите
о проблеме сексуального насилия.»

Изнасилование. Женщины: адаптация к роли жертвы

Есть мнение, что женщины принимают роль «вечной жертвы», чувствуют в ней себя вполне удобно и даже
пытаются рентабилизировать эту роль. Есть мнение, идущее несколько дальше: женщинам нравится роль
жертвы, и они сами воспитывают агрессоров. На мой взгляд, эти мнения представляют собой
«тенденциозное оформление» того факта, что женщины в системе сексуального насилия (как части
гендерного насилия) действительно адаптируются к роли жертвы, рационализируют ее, отказываясь даже
от идеи сопротивления, и воспроизводят ее (в научении ей дочерей, воспитание которых становится, как
правило, передачей собственного травматического опыта, что страшно уже само по себе). Формирование
женской субъективности осуществляется в терминах страха за собственную жизнь и безопасность, то есть
под влиянием постоянной негласной угрозы сексуального насилия, так как физическое и вербальное
насилие в отношении девочек и женщин всегда сексуализировано.

Откуда в нас столько страха, и почему мы даже не осознаём его и тем

более — не пытаемся его преодолеть?
Аксиома женского физиологического несовершенства и необходимости «вмешательства» для
контроля и совершенствования женского тела. В общественном сознании женское тело понимается как
комплекс проблем, которые необходимо постоянно решать, а также постоянно следить за тем, чтобы эти
проблемы не возникали вновь. От природы женское тело плохо приспособлено или совсем
не приспособлено к социальным ожиданиям в его отношении, поэтому формирование и дисциплинирование
женского тела comme il faut должно стать делом жизни каждой из нас. Именно поэтому в становлении
субъективности девочек главную роль играют дисциплинарные практики, направленные на формирование
тела, внешний вид и движения которого можно бы было социально определить как «женское», «женского
пола», то есть маркировать, специально выделить и, при необходимости, стигматизировать, при этом
«телесность» и «сексуальность» — синоним и рамки «женского», соответственно — общественный маркер
и стигма. Человеческое тело никогда не существует «просто так», оно существует как таковое и имеет
смысл только в социуме, и прежде всего оно выступает как средство невербальной коммуникации. Тело
сообщает, выражает определенную идею. Идея, выражаемая с помощью «женского» тела — это идея
нахождения-в-распоряжении и функциональной пригодности. Дисциплинарные практики, применяемые
к девочкам/женщинам (т.к. дисциплинирование продолжается в течение всей жизни), разделяются на три
категории:
1. Направленные на достижение желаемых размера и конфигурации
тела («фигуры», буквально)
— Нормирование общественно приемлемых роста, веса, длины волос, размера ноги и т.д., с особой
фиксацией на ограничении приема пищи, процессе, который сам по себе является культурным идеалом
(«женщина, которая мало ест»). Запрет на еду для женщин настолько фундаментален, что пронизывает
собой практически всё символическое поле не только западной, но и других культур (просто находит там
не такое прямое выражение, например, распространенный повсеместно обряд питания для женщин —
доесть за другими, съесть, то, что осталось). Здесь важны три момента:
 запрет на еду как символический запрет на сексуальное удовлетворение (символика пищи
и процесса ее приема неотделима от сексуальной символики),
 запрет на еду как запрет на взросление и физиологическое развитие: идеальное тело, к которому
женщины должны стремиться — это тело подростка (вспоминается из первых рассказов Наташи
Кампуш после побега: маньяк, похитивший ее, не давал ей есть иногда в течение нескольких дней
подряд, тщательно следил за ее весом, так как не хотел, чтобы она выросла и потеряла
«сексуальную привлекательность»; претензия маньяка была в том, чтобы Наташа сохраняла в 18 лет
тело рослой 10-летней девочки),
 запрет на еду как способ дозировать удовлетворение потребностей в обмен на хорошее поведение
(пища превращается в награду, удовольствие, которое позволяется после того, как ты выполнила
серию условий и заработала право на еду: например, выполнила план по разрешенным калориям
или похудела сверх нормы).

В любом случае, для женщины считается неприличным принимать пищу на виду у других, питаться нужно
так, чтобы этого не было заметно. — Насильственные методы «достижения идеала», особенно
пластическая хирургия «по эстетическим показаниям». Это одна из наиболее агрессивных практик, так
как приучает нас к мысли о женском теле, как о паззле, механическом конструкте, в котором
«неподходящие» части, детали могут и должны быть заменены, усовершенствованы. При этом
за пропорциональность и канон выдаются практически не встречающиеся в природе пропорции, особенно
монументальные бюсты, которые непостижимым образом должны были (если бы наше тело было
нормальным) развиться из низкокалорийного питания, но не развиваются исключительно из-за нашей
тупости, несовершенства, ненормальности, лености и недостатка женственности. — Особые
приспособления в одежде и обуви, помогающие «моделировать» тело. И не только и не столько тело:
«Для того, чтобы девочка росла послушной и женственной в своих чувствах и в своем поведении,
необходимо шнуровать ее как можно туже».
Сторонник корсета, высказавший это в XIX в., был прав в своем предположении о чудодейственном
воздействии смирительной рубашки-корсета (и других утягивающе-сдавливающих приспособлений)
на психику. Дело в том, что все они затрудняют дыхание, приучают к коротким и неглубоким вдохам
и выдохам. Частое и короткое дыхание приводит к развитию психического состояния тревожности и страха,
перемежаемого приступами паники. И викторианские представления сегодня так же злободневны, как и 200
лет назад, — напомню, что еще в 1947 г. Диор назвал «омерзительными» женские талии толще, чем в 40 см,
и что сегодня вовсю продается «корректирующее белье», позволяющее уменьшить талию аж на 7,5 см (куда
при этом смещаются внутренние органы, похоже, никого не интересует).

2. Направленные на заучивание желаемых жестов, поз и способов

передвижения
— Ограничение физической активности. Существует негласный «табель о рангах» в отношении
спортивных дисциплин, игр, которые считаются неприемлемыми/недопустимыми для девочек/женщин.
Развитие мышечной массы, навыки физической выносливости, развитие физической силы порицается
и запрещается. Статическое времяпровождение превалирует, в результате — кроме прочего — мы имеем
потом недостаток или неспособность к пространственному ориентированию. — Ограничение занимаемого
пространства. Эффект капсулы. Айрис Янг (Iris Young, 1980 «Throwing like a girl: A phenomenology
of femenine body component, movillity and spatiallity») обращает внимание на то, что со временем вокруг
девочки/женщины образуется как бы невидимое пространство, границы которого она старается
не переходить. Это ограничение заметно в том, что женщины стараются не выпрямляться в полный рост,
не разводить плечи, не потягиваться, и, напротив, демонстрируют явную тенденцию к «оборонительной
осанке», опуская плечи и/или сутулясь, втягивая живот, задерживая дыхание, прижимая локти к бокам
и слегка сгибаясь вперед/наклоняя вперед голову. Садясь, женщины скрещивают ноги и руки, стараясь
занимать меньше места, так как «занимание меньше места», понимаемое как умильная миниатюрность,
является культурным идеалом. — Особый способ передвижения — семенящая походка, которая
достигается за счет укорачивания шага относительно размера тела. Это одна из самых жестких
и агрессивных практик, так как связана с более-менее завуалированным упорным калечением ступней
и позвоночника — если на востоке бинтовали ступни, то на западе заставляют ходить на каблуках.
— Особое выражение лица — приучение улыбаться. Улыбка, тенденция отводить взгляд и плавные
короткие жесты считаются «женственными», однако их истинное культурное значение — выражение
уважения и услужливости.

3. Направленные на научение демонстрации тела как декоративной

поверхности.
Женское тело рассматривается как декоративная поверхность, которую раскрашивают с помощью
косметики, украшают килограммами поделок из бижутерии и выставляют напоказ с помощью такого
моделирования одежды и обуви, которое максимально затрудняет движения (не говоря уже о физических
нагрузках) и структурирует движения женщины как серию микропоз. Особого внимания заслуживают
«синдром лежащей женщины» и «синдром раздетой женщины» — универсальная в западной культуре
(живописи, фотографии) тенденция изображать женщину в горизонтальной позе, лежа или полулежа,
несколько неглиже или обнажённой. Причем именно такие изображения считаются «традиционно
женственными» настолько, что даже не привлекают внимание, они обычны и уже представляют собой
устойчивый ряд ассоциаций: «женщина-decubito supino-без одежды/мало одежды». Потребление этого
образа происходит одинаково в западных и восточных культурах, разница лишь в том, что производится
массово он на западе. Горизонтальная поза и отсутствие одежды являются символическим представлением
беззащитности. Подобных мужских изображений вы нигде не найдете. Также вы нигде не увидите мужчину
в шелковых или крепдешиновых брючках с рюкзачком в виде плюшевого мишки. И это еще один момент:
женская одежда должна не только дисциплинировать и моделировать тело, но и выделять его как
сексуальный объект, беззащитный\слабый\детский\кукольный и доступный визуально и физически. Эти
практики в совокупности делают из человека сексуальный объект (примените их к воспитанию мальчиков,
и результат будет тот же). Они являются именно дисциплинарными, осуществлятся насильственными
методами запрета и принуждения и не имеют под собой никакого «естественного стремления женщин
хорошо выглядеть». Это стремление — социальное принуждение, навязывание (красота требует жертв).
Перед девочкой, а затем женщиной ставят задачу превратиться в сексуальный объект, способный вызвать
эротический отклик у окружающих, и оставаться таковым как можно дольше — именно это рассматривается
как социальный статус женщины. Дисциплинарные практики в отношении девочек и формируют львиную
их субъективности, если не всё их субъективное пространство, так как на самом деле происходит
не развитие субъективности, а интроекция стереотипа. Основные положения этого стереотипа таковы:
 Женское тело несовершенно, оно нуждается в постоянных усовершенствованиях и украшении.
Социально приемлемо только идеальное тело.
 Привлекательность и сексуальная привлекательность — это одно и то же; если кто-то хорошо
относится к тебе, он должен тебя «хотеть» и наоборот: «хотение» предполагает
благорасположенность.
 Женское тело враждебно (своей неидеальностью) по отношению к самой женщине (=отчуждение),
к нему необходимо применять постоянную дисциплину, чтобы застраховать себя от потери
привлекательности, прежде всего, это диета, «здоровый образ жизни» и мода. Женщина должна
«следить» за собой (но «заботиться» о других).
 Стареть неестественно и аморально; общество имеет право осуждать за морщины; целлюлит — это
удел неудачниц.
 Стилизовать тело — единственный доступный для женщины способ выразить себя. «Выражение
себя» должно строго соответствовать предписываемым для этих целей способам.
 У женщин не может быть собственного критерия привлекательности\непривлекательности,
красоты-некрасивости. Единственный верный критерий — оценка со стороны других (понравилась-
не понравилась).
 Награда за красивое тело — мужская любовь и протекция.

Задача, которую ставит общество перед женщинами, — это «послушное тело», которое можно
контролировать, использовать, переделывать и усовершенствовать. Психологически женщины приучаются
к тому, что их тело (и, как следствие, они сами, потому что их личность совпадает с их телом) должно быть
легитимированным через «желание» или «нужды» другого (в большинстве случаев это одно и то же), и что
любая манипуляция с их телами со стороны других не только «нормальна», «естественна», но и желательна .
Эта установка коррелирует с установкой «быть-для-других» и находится в прямом противоречии
с инстинктом самосохранения. Это приучение осуществляется прежде всего с помощью диффузного
контроля, который находится везде и нигде одновременно, и осуществляется всеми и никем. Главный
механизм диффузного контроля — уничтожение интимного, персонального пространства:
девочка/женщина всегда должна быть на виду, чтобы можно было контролировать и оценивать ее телесные
(приравненные к личностным) характеристики. Во всем этом бреду имеется момент: женское идеальное
тело не должно быть телесным и материальным. У этого тела не может быть потребностей, болезней,
отправлений, у него не должно быть даже органов — это бестелесное тело, гладкая поверхность,
в буквальном смысле слова «Идеал», и достигается он в основном за счет подавления (ключевое понятие
«феминности» и ее «мистики») физиологических проявлений (опять возвращаемся к дисциплинарным
практикам). Перефразируя поговорку про мертвого индейца, лучшая женщина — это та, которой нет. Далее,
идеальное женское тело несовместимо ни с интеллектом, ни с духовностью. Интеллект и духовность
маркируются в девочках/женщинах как отклонение, ненормальность, ложные представления, маскировка
и/или сублимация сексуальной неудовлетворенности, то, чего следует избегать и, в любом случае, то, что
необходимо скрывать (=подавлять) (кто не знает о том, что умная женщина — это та, которая умело
скрывает свой ум и приписывает его мужчине?) И так замыкается дисциплинарный круг: в женщине ничто
не может быть обычным, спонтанным, волевым, естественным, но всё должно таким казаться. Причем «всё»
понимается со знаком плюс, это должно быть проецирование вовне довольства, удовлетворения, счастья,
пропорциональности, эффективности, функциональности, готовности, послушания, позитива,
покладистости. Что бы ни произошло, женское не может разочаровывать, доставлять неудобства. Не быть,
а казаться тем, что может быть удобным, подходящим для других в каждый конкретный момент. Отрицание
негативных эмоций/мыслей и замещение их на «позитив» имеет под собой физиологическую основу. В ходе
приучения «не замечать плохого» в коре головного мозга (конкретно, в одном из участков левого
полушария) формируются устойчивые синаптические связи, которые активируются каждый раз, когда
человек воспринимает нечто негативное, тревожащее. Активация этих синаптических связей блокирует
процесс осознания события как негативного и наоборот, представляет тревожащее и угрожающее событие
как нейтральное или позитивное. Люди, приученные к проецированию вовне беспроблемного, позитивного
образа самих себя и личных обстоятельств, не лицемерят, они действительно не воспринимают негативные
реалии как таковые. Прежде чем они успеют о чем-то подумать, это «что-то» — уже позитивное
и нестрашное, они не замечают угрожающих их безопасности обстоятельств или минимизируют их. Такой
способ мышления требует огромных энергетических затрат, поэтому люди позитивных проекций страдают
бессилием реально предпринять что-либо, например, оказать эффективное сопротивление или оказать
помощь нуждающемуся в ней. Вся эта информация вложена глубоко в подкорку (процесс вкладывания
начинается с прививания поистине обсессивных гигиенических привычек, гендерно резко маркированных),
навыки автоматизированы и «натурализованы». Мы не подозреваем, что очень многие наши инстинктивные
реакции ничего общего с инстинктами не имеют. Мы не подозреваем, что наше тревожное, обсессивное,
алчущее заглядывание в каждую отражающую поверхность и нервное одергивание, поправление,
приведение в порядок, попытки вывернуться и заглянуть со спины, — это не «кокетство», а настоящий
страх, что сегодня по какой-то причине мы не пройдем тест на сексуальность-женственность (а тест этот
ежедневный, семь дней в неделю, 365 дней в году) и всё (всё!) — нас забракуют и сдадут на слом.
Применительно к ситуации сексуального насилия эти дисциплинарные практики дают как результат то, что:
 у нас нет навыков физического сопротивления и самозащиты (мы не можем даже быстро бегать);
 мы приучены воспринимать сексуальное возбуждение мужчин как положительный сигнал, как
положительную оценку нас;
 мы приучены подавлять восприятие опасности и поступать вопреки собственному здравому смыслу
(«я не знаю, почему я туда с ним пошла, хотя чувствовала, что этого не надо делать»);
 мы приучены чувствовать себя бессильными и ничтожными перед лицом физической силы;
 мы приучены диссоциировать: в ситуации опасности мы не убегаем и не сражаемся, мы ведем себя,
как кролик перед удавом — мы просто «отключаемся» ( потупляем глаза, глупо улыбаемся).

Как выживает человек в ситуации страха и отсутствия контроля над

событиями собственной жизни?
Рационализация. Профиль социального заложника. Loving to survive. Постоянный страх — это самый
мощный генератор стресса и надежды. Пытаясь выжить, человек интерпретирует в терминах надежды
на лучшее любой положительный знак со стороны источника страха (а если таких знаков нет,
то придумывает их). Страх заставляет нас культивировать положительные эмоции в отношении того, кто
нам его внушает: если мы будем делать так, как того хотят другие, и любить их, то они нас тоже полюбят
и не будут к нам враждебны. Первое, что предпринимают женщины, — это отрицание негативных эмоций.
Мы подменяем неудовольствие собой и комплекс неполноценности энтузиазмом, с которым мы боремся
с лишними килограммами, морщинами, целлюлитом. Так мы минимизируем возможность осознания того,
что часто близки к состоянию паники, чувству, которое уничтожило бы нас психологически. Мы просто
не думаем, мы не задумываемся. Также мы отрицаем чувство гнева, раздражения, которое вызывают у нас
постоянные требования со стороны окружающих, потому что если мы попытаемся дать прямой ответ
на ежедневную агрессию, которой подвергаемся, нас осмеют и изолируют, объявят конфликтными.
Мы пытаемся избежать конфликта подавлением собственных реакций, мы дискредитируем собственные
восприятия («не понимаю, отчего я так взбесилась?»), это входит в привычку, и после многих лет
тренировок мы становимся пассивными и нерешительными. Пассивность и нерешительность, в свою
очередь, являются психологическим фундаментом для эмоционального отделения от происходящего,
известного как редукция апперцепции, когда женщина способна сосредоточиться только на самом
конкретном, непосредственном и буквально неспособна воспринимать ни сенсорно, ни интеллектуально
никакие другие аспекты внешних событий. Но эмоциональное отчуждение невозможно практиковать
бесконечно, подавляемые негативные эмоции в отношении себя и окружающих проявляются
в амбивалентности: мы быстро переходим от довольства собой к ненависти к себе и наоборот. Все это —
попытки уверить самих себя в том, что мы контролируем неконтролируемые для нас и/или случайные
события. Чем ничтожнее и слабее чувствует себя человек, тем более необходимым становится чувство
осуществляемого контроля или личной причастности к принятию каких-то глобальных решений, знанию
скрытой природы вещей или внутреннего оккультного смысла событий. Это — адаптивная реакция
на стресс и средство повышения сопротивляемости организма. Чем меньше реального контроля
за событиями чувствует женщина, тем более вероятна возможность, что она станет приписывать себе
ответственность (и часто — ответственность на другом, высшем, астральном, магическом и пр. планах)
за происходящие события. В применении к сексуальному насилию, во многих случаях мы сталкиваемся
с ситуациями, когда жертва, в результате рационализации:
 не признает себя жертвой, говорит о слишком жестком сексе или неприятном сексе;
 заявляет, что в ней есть" что-то" (потустороннее, привлекательное, мистическое, сексуальное,
силовое), что вызывает у мужчин неконтролируемые реакции;
 просто пытается не думать, не вспоминать;
 старается скрыть происшедшее от окружающих, опасаясь их негативной реакции, и представить
эпизод сексуальной агрессии как нечто анекдотическое, придумать хэппи-энд (в котором бы
ей удалось контролировать и пересилить агрессора), или попытаться уверить себя и других в том,
что пережитый опыт был позитивным.

Loving to Survive: Sexual Terror, Men’s Violence and Women’s Lives Dee L. R. Graham New York University
Press, 1994. Эта книга считается наиболее реалистичным и важным исследованием «женской психологии».
Главным тезисом книги является тезис о том, что стереотипное поведение женщин соответствует
поведению заложника. ФБР : «если вы взяты в заложники, старайтесь вести себя, как женщина» (далее
цитируется по книге К. Барэа «Учебник для женщин, подвергающихся насилию», русскоязычное издание,
2013).
«Оказывайте психологическую поддержку террористу. Старайтесь казаться спокойным и своим
послушанием старайтесь внушить террористу уверенность в положительном исходе. Старайтесь
не выделяться, не формулируйте просьб и/или требований, не создавайте неудобств. Старайтесь предугадать
желания и мысли террориста и вести себя соответственно. Старайтесь не поддаваться на дурное настроение
террориста, будьте предупредительным. Убедите террориста в том, что вы на его стороне. Будьте предельно
осторожным при попытке к бегству, взвесьте все варианты: неудача повлечет репрессивные меры
в отношении Вас, успех повлечет репрессивные меры в отношении других заложников».
Шансы выжить повышаются у тех заложников, кто следует тройному правилу: симуляция — пробуждение
сострадания у похитителя — вхождение в доверие (три кита «женственности»): — Симуляция. Женщины
симулируют сексуальное удовлетворение, которого не испытывают; симулируют восхищение
и благодарность за каждое, самое бездарное и глупое действие «своего мужчины» (или не своего, вообще
любого); хвалят и одобряют, скрывают свои истинные чувства; используют манипулятивные приемы,
стараясь добиться желаемого без того, чтобы прямо сформулировать запрос/требование; пытаются
обеспечить собственную безопасность поддержкой и инфляцией мужского эго. — Попытки пробудить
сострадание. Женщины страдают разнообразными загадочными «расстройствами» и «недомоганиями»,
нервными срывами, обмороками, головокружениями и прочими соматизациями, в помощью которых
осуществляют попытку сказать: «Ты же будешь меня любить и не бросишь? Видишь, какая я слабая,
впечатлительная? Ты не причинишь мне вреда, не так ли? Ты будешь обо мне заботиться?»
— Инфантильность (вхождение в доверие). Инфантильным поведением мы даем понять окружающим,
что мы не конкуренты, мы зависимы и не представляем собой потенциальную опасность. Женщины
стараются не проявлять инициативу, не выражать уверенность в своих действиях. Они не утверждают,
а сюсюкают «детскими голосами» с вопросительными интонациями. Им постоянно «нужны» помощь
и внимание. Женщины улыбаются и смеются «невпопад», «хихикают», опускают глаза (смотреть другому
человеку в глаза везде и всегда воспринимается как вызов и самоутверждение). Женщины просят советы,
в которых не нуждаются, ждут одобрения и похвалы. Ждут. Молча. Женщины всегда молчат-молчат-
молчат-молчат. Вымещают злость и отчаяние на более слабых. Не проявляют ни сочувствия,
ни солидарности к себе подобным. Всё это делают женщины, мы действительно так поступаем.

Изнасилование. Маскулинность
Воспроизведение (мимеcис/μίμησις) — ключевое понятие в процессе передачи опыта от одних людей
к другим и превращения его в догмы, универсальности, реалии. Средством, с помощью которого человек
вовлекается в коллективный мимеcис, является характер (греч. «характеин» — «наносить отпечаток»).
Маскулинность, как уже говорилось, представляет собой шизоидную структуру, построенную вокруг
«ядерного» комплекса «невежества-страха-тщеславия» . Под шизоидной структурой (по теории К. Наранхо)
я понимаю поведенческое разрешение «невежества-страха-тщеславия» в «жадность-ненависть-зависть-
ярость». Главной чертой шизоидного характера является жадность — стремление к присвоению, основанное
на тайном убеждении в недостаточности собственных ресурсов, в собственной «нищете». Присвоение здесь
концентрируется в стремлении «не отдавать», «удержать», на скупости в противоположность щедрости.
Когнитивная мотивация позиции присвоения — уверенность в том, что контакт с другими истощает
и ослабляет. Контакт с внешним миром и другими людьми мыслится жадным человеком как угроза
обеднения и банкротства, как угроза невосполнимой утраты того немногого, что он имеет. Жадность
характеризуется параноидальным стремлением к контролю, а стремление к контролю ведет к стремлению
стереть чужие границы, что, в свою очередь, возвращается к человеку в форме иррационального, суеверного
страха «быть поглощенным» другими. Жадный человек никогда не просит (т.к. боится, что ему
сформулируют ответные требования), он ожидает, что другие удовлетворят его желания просто по факту его
присутствия в мире. Это ожидание имеет две линии разрешения: претензия (зависть) и агрессия (ненависть),
замыкающиеся на ярости, старательно рационализируемой и возводимой в теоретические системы (среди
которых мизогиния всегда на первом месте). По моим наблюдениям, маскулинность в первую очередь
отличается базовой индиффирентностью/базовым равнодушием — «после меня хоть потоп». Эта
индифферентность формируется вокруг внушаемого с детства чувства избранности, некоего «права
рождения», так как общество внушает, что все, и в первую очередь, женщины, обязаны, а мужчины лишь
получают от них то, что должны иметь по праву рождения. В социальной психологии давно установлено,
что люди меньше сочувствуют тем, кто стоит ниже их на социальной лестнице и больше — тем, кто стоит
выше (потому что стараются идентифицироваться с социально более ценными), именно поэтому мужчины
меньше сочувствуют женщинам, чем наоборот. У избранных сочувствие к остальным (не избранным)
предположить более, чем странно, и поэтому маскулинность — это равнодушие, индифферентность.
Маскулинность объясняет многое в побуждениях мужчин совершающих сексуальное насилие.

1. Изнасилование из равнодушия (или эксплозивное/ситуативное

изнасилование, см. выше «Видишь, до чего ты меня довела?»)
Боб Дейтч пишет об этом так:
«Почему мужчины насилуют женщин? Совсем не потому, что они ненавидят их. Охотники охотятся
не потому, что они ненавидят животных. Нет, они охотятся потому, что это весело, потому что им нравится
мясо, потому что охота — это способ провести время с друзьями и укрепить дружбу. Они не ненавидят
животных, они просто не считают, что животным нужно сочувствовать, они считают страдания животных
менее важными, чем их желание хорошо провести время. Мужчины насилуют женщин не потому, что они
ненавидят женщин, а потому, что им просто наплевать на женщин (или, по крайней мере, на тех женщин,
которых они насилуют). Они хотят что-то, и они это берут, и им абсолютно все равно, что чувствует при
этом другой человек. Многие насильники насилуют не потому, что они хотят причинить вред женщине, они
просто не воспринимают ее как живого человека. Они просто хотят секса, а чувства женщины для них
не существуют и не имеют никакого значения. В конце концов, это же всего лишь женщины».
Это самый распространенный и «менее патологический» случай — это всё сплошь «хорошие люди», как
выясняется на суде (если дело доходит до суда), законопослушные граждане, примерные семьянины и т.д.
(они вправду такие). Ситуация реализует миф о том, что сексуальность — это что-то такое, чем обладают
женщины (и только они). В нашем обществе символически «сексуальность/секс» и «женщина» — это одно
и то же; тогда мужчины оказываются символически обделенными. Почему женщины никогда не насилуют?
— Потому что для общества сексуальность — это то, чем обладают женщины: патриархатном обществе
женщины не насилуют, точно так же, как богатые люди не грабят. «Обделите» избранного — и вы получите
в ответ насилие, потому что в менталитете избранности речь идет о ситуации, требующей немедленного
исправления. Когда появляется интрапсихическое требование исправления и возмездия
за «обездоленность», начинается развитие патологии, и дальнейшие мотивы изнасилования (и насильников)
всё больше в ней увязают. Но патологических насильников, на самом деле, количественно мало
(и их вылавливает полиция). Обычно сексуальным насилием безнаказанно занимаются бюргеры, крестьяне,
пролетарии, миллионеры, но это психически нормальные люди, они просто равнодушны к тем, кого считают
ниже себя, их никто не вылавливает и даже не осуждает. Многие думают, что «они могут себя
контролировать», но разница между психической патологией и ее отсутствием часто не так заметна, как
может показаться. Жадный и равнодушный человек пытается взять ситуацию, в которой чувствует себя
несправедливо обделенным, под контроль, — и мы имеем
2. Изнасилование ради власти
Совершающим изнасилование ради власти чужд мотив удовольствия. Их интересует только собственный
статус, подтверждение собственной маскулинности и принадлежности к группе избранных.
Маскулинность — хрупкая конструкция, ее надо постоянно подтверждать (особенно в собственных глазах),
оберегать и защищать любой ценой, иначе ее можно потерять и стать низшим из низших, хуже, чем пустое
место. Маскулинность определяется тем, способен ли ты захватить власть, взять то, что принадлежит тебе
по праву рождения. Самым маскулинным будет тот, кто имеет власть над другими мужчинами, но сойдет
и любое властвование, любое приобретение (мотив жадности). Поэтому насилующие ради власти
воспринимают сексуальное насилие над женщиной просто как завоевание, приобретение в собственность.
Такие потом начинают, «не отходя от кассы», строить планы на будущее, спрашивать и настаивать на том,
что женщина получила удовольствие, что она влюблена в него, названивать женщине и навязываться
чуть ли не в мужья, пытаться контролировать женщину, угрожая повторением насилия: им нужна
демонстрация подчинения со стороны женщины. Миф, с помощью которого властный насильник
рационализирует свои действия, — это миф о том, что жертва «сама этого хотела» и наслаждалась
изнасилованием, а фантазия, реализуемая властным насильником, — это фантазия о том, что
он с помощью насилия вызывает ответное желание у жертвы. Нет такого тирана (даже самого
минимального), который не претендовал бы на всенародную любовь и признание. Когда претензии
не удовлетворяются или удовлетворяются не так, как должно, появляется агрессия и желание отомстить,
«поставить на место». «Как смеют женщины не давать мне что-то, что мне так нужно? Как смеют женщины
разрушать мою мужественность, отказывая в том, что принадлежит мне по праву?» Как? Они? Смеют?
— это мотив агрессивного (и садистического) насильника.

3. Изнасилование с целью причинения увечий или убийство

на сексуальной почве (lust murder)
— это осознанное выражение ярости, и эта ярость выражается как физически (сексуальное насилие следует
за/сопровождается жестоким избиением или предваряет убийства), так и вербально. Цель сексуального
садиста — причинить максимальную боль и ущерб жертве, выразить свое презрение к ней. Сексуальный
садист уже не властолюбец, а параноик: он защищается от женских посягательств и провокаций в сторону
его мужественности (его хотят кастрировать, ни во что не ставят, унижают, критикуют). Сексуальные
садисты считают изнасилование максимальным актом насилия, который можно совершить против другого
человека. Для такого мужчины секс — это оружие, а изнасилование — способ выразить свою ярость, это
способ унизить и морально уничтожить жертву. Параноик защищается с помощью изнасилования. Один
маленький шаг — и насилие эротизируется, становится единственным способом контакта с «другими».
Агрессивный параноик превращается в садиста. Ненависть и контроль над другим человеком уже сами
по себе имеют эротический характер, и он получает удовольствие, унижая жертву. Его мотив — наказание
и полное уничтожение другого человека, а секс (причем не столько секс, сколько его ритуализация) — это
орудие для реализации этого мотива. Во всех случаях насильник не считает себя таковым, в его
представлении его действия однозначно не являются изнасилованием. Именно поэтому я сказала вначале,
что сексуальное насилие является проблемой мужчин: мужчины продолжают восхищаться
гипермаскулинностью, даже если их учат моральным и этическим принципам, которые ей противоречат.
Так, в исследовании Нейла Маламута было найдено, что 30% опрошенных мужчин в его исследовании
говорили, что они бы совершили изнасилование, если бы точно знали, что их не поймают. Когда в вопросе
слово «изнасилование» заменили на фразу «заставить женщину заниматься сексом» — снова с оговоркой,
что их не поймают, то более 50% мужчин сказали, что они бы это сделали (Robin Warshaw, 1988 «I Never
Called It Rape»). Сексизм настолько пронизывает мужскую коллективную идентичность, что любое
сомнение, любая критика в адрес этой идеологии воспринимается как личная угроза, нападение
и опасность для жизни.

Основа психизма женщин: хроническая идентификация

с агрессором (1)
Мне очень хотелось бы, чтобы мы вышли на новый уровень понимания того, «что с нами сделали»
(по выражению Г. Лернер). Когда она пишет о том, что женщины — в отличие от любой другой угнетённой
человеческой группы — подвергаются особому типу психического воздействия, она говорит о социально
организованном процессе нанесения психической травмы, результатом которого становится по-особенному
организованная индивидуальная психика и коллективные установки женщин, представляющие собой
идентификацию с агрессором и социальный стокгольмский синдром. На тему идентификации с агрессором
и стокгольмского синдрома я уже писала неоднократно: 1, 2, 3, 4, 5, — вот эти тексты нужно свести в уме
воедино, осмыслить с помощью сегодняшнего текста и очень хорошо понять и усвоить, почему нет
ни одной женщины, которая не любила бы мужчин (всех мужчин по умолчанию) неосознанно, искренне
и беззаветно, и почему «мужененавистничество», которым так потрясают, — крайне редкое явление,
говорящее о необычной личной отваге женщины. Сегодня я предлагаю ознакомиться с выдержкой
из статьи: "Исследование концепции идентификации с агрессором Ш. Ференци, её роли в травме,
повседневной жизни и в терапевтических отношениях", Джей Френкель («Psychoanalytic Dialogues»,
т.12, nº1, 2002: Jay Frankel, Ph.D. «Exploring Ferenczi’s concept of identification with the aggressor. Its role
in trauma, everyday life and the therapeutic relationship») Я постаралась упростить до максимума стиль
изложения, свести к минимуму терминологию, исключила ту часть текста, где рассматривается вопрос
об идентификации с агрессором в терапевтическом контексте, и добавила от себя всё то, что соотносит
материал статьи с проблемой идентификации с агрессором у женщин. Когда мы чувствуем, что находимся
под угрозой, и эта угроза является неизбежной, мы «идентифицируемся с агрессором» (Ференци, 1933).
В надежде выжить мы начинаем чувствовать так и «превращаемся» в то, как и что ожидает от нас
нападающий: воплощаем ожидания агрессора в нашем поведении, наших восприятиях, наших эмоциях
и мыслях. Идентификация с агрессором тесно соотносится с другими ответными реакциями на травму,
включая диссоциацию. В долгосрочной перспективе идентификация с агрессором может стать хронической,
и тогда на её почве развиваются мазохизм, хроническая сверх-настороженность и другие расстройства
и изменения в структуре личности. Хроническая идентификация с агрессором становится фундаментом для
развития Стокгольмского Синдрома. Однако, привычная (постоянная во времени) идентификация
с агрессором наблюдается и у людей, у которых не было тяжёлых травм, что заставляет предположить, что
определённого рода события, которые не принято квалифицировать как травмирующие, часто
переживаются как травма и ведут к тем же, что и травма, последствиям. По мнению Ференци эмоциональная
депривация или изоляция, а также ситуация, где человек находится в зависимости от превосходящей его
возможности сопротивления власти, являются такими событиями. Кроме того, идентификация
с агрессором является типичной тактикой людей, находящихся в слабой, зависимой позиции; в целом такая
тактика играет важную роль в социальных взаимодействиях (она позволяет адаптироваться к угнетённому
положению и выживать в нём).

Концепция идентификации с агрессором, предложенная Ференци (1933), — это наша реакция

на ситуацию, в которой мы чувствуем угрозу нашей безопасности, в которой мы потеряли надежду
на то, что мир придёт нам на помощь и защитит нас, и из которой мы не можем убежать.

Тогда мы делаем так, чтобы наша самость (self) исчезла. Такая реакция протекает в условиях диссоциации
нашего истинного опыта, реальных переживаний: как хамалеоны, мы сливаемся с ситуацией, мы становимся
именно тем, что внушает нам страх, чтобы защитить себя. Мы перестаём быть самими собой
и превращаемся в то, как представляет себе нас агрессор. Это происходит автоматически. Не секрет, что
мужчины ожидают и агрессивно требуют от женщин безусловного принятия и безусловной любви. Именно
так женщины себя и ведут по отношению к мужчинам. Все женщины по отношению ко всем мужчинам, так
как всех девочек воспитывают в страхе перед потенциальной агрессией со стороны мужчин за «плохое
поведение», то есть, за неоправданные ожидания. Большинство психоаналитиков ассоциируют термин
«идентификация с агрессором» с тем определением, которое было дано Анной Фрейд. Однако, термин
«идентификация с агрессором» впервые был введён Ференци в 1932 году. Первоначальная концепция
Ференци весьма отличалась от последующего толкования Анной Фрейд в 1936 г., которая подразумевала
под идентификацией с агрессором момент, когда «воплощая агрессора, имитируя его и принимая его
атрибуты за свои собственные, ребёнок превращает себя из человека, находящегося под угрозой, в человека,
который угрожает». В понимании Ференци идентификация с агрессором представляла собой обширную
концепцию: эта концепция описывала пронизывающее изменение, происходящее в восприятии человека,
а не отдельный эпизод, на котором концентрировалась Анна Фрейд, и одновременно — процесс реальной
самозащиты, а не воображения себя в безопасности. Конкретно, в процессе исследования ранних
воспоминаний пациентов, ставших жертвами абьюза в детстве, Ференци установил, что дети, которых
терроризируют потерявшие всякий контроль взрослые, «будут подчиняться воле агрессора наподобие
автоматов, с целью угадать каждое желание агрессора и удовлетворить его; эти дети полностью теряют
понятие о самих себе, идентифицируются с агрессором... Слабая и плохо развитая личность реагирует
на неудовольствие не защитой, а идентификацией, которая управляется тревогой, и интроекцией агрессора
или угрожающего нам человека». Ребёнок «сливается» с агрессором, становится единым целым с ним.
Кроме «слабой и плохо развитой личности» подобным образом будут вести себя все, кто попадает
в ситуацию угрозы жизни и невозможности избежать эту угрозу . Здесь Ференци описывает три процесса,
которые происходят одновременно и составляют феномен идентификации с агрессором:
 Процесс первый: мы мысленно подчиняемся нападающему на нас.
  Процесс второй: это подчинение позволяет нам отгадывать желания агрессора, проникать в его
мысли и узнавать, о чём он думает и что чувствует, с точностью предугадывать его будущие
действия и таким образом обеспечивать наше собственное выживание.
 Процесс третий: мы делаем то, что, согласно нашим предчувствиям, может нас спасти; как правило,
мы заставляем самих себя исчезнуть, раствориться в процессе подчинения и точно выверенной
гратификации агрессора, всё время находясь с ним «на одной волне».

Эти три процесса происходят одновременно и мгновенно. Конечным результатом, как правило, становится
ситуация, противоположная той, которую описывает Анна Фрейд, а именно: мы не угрожаем
и не нападаем, не проецируем агрессию на третьих лиц и не машем кулаками после драки,
а удовлетворяем агрессора, подстраиваемся под него, подчиняемся ему, если чувствуем, что
мы в опасности. Как именно работает идентификация с агрессором? Находящийся в абьюзе ребёнок,
в постоянных попытках жить внутренней жизнью агрессора и расшифровать его опыт, заполняет пустоту,
которая образуется вследствии хронической диссоциации с своими собственными чувствами
и восприятиями, сверх-активным интеллектом, который всегда начеку. Таким образом, ребёнок старается
предвидеть и нейтрализовать всевозможные опасности, исходящие от агрессора. Ференци обнаружил
у таких детей раннее и резкое развитие сверхчувственных восприятий, сверхразвитые умственные
способности (даже явновидение), целевое назначение которых, — оценивать окружающую обстановку
и просчитывать наивернейший из возможных способ выжить. Знать агрессора «изнутри», занимать
наиболее близкую к нему наблюдательную позицию позволяет ребёнку (и женщине) точно выверить
способ, которым можно умиротворить, соблазнить или обезоружить агрессора в каждый отдельный
момент. Рациональное осмысливание при этом отсутствует, а действуют рано развившиеся специфические
способности, обусловленные задачей выживания. Идентификация с агрессором также предполагает, что
мы будем чувствовать именно то, что от нас ожидается, и это может означать:
1. чувствовать то, что агрессор хочет, чтобы чувствовала его конкретная жертва
2. чувствовать то, что чувствует агрессор.

Ребёнок может даже участвовать в удовольствии, которое испытывает агрессор, наносящий ему увечья;
Ференци наблюдал, как травмированный ребёнок «может стать настолько чувствительным
к эмоциональным импульсам человека, которого боится, что принимает страсть агрессора как свою
собственную. Так, страх... превращается в любовь и боготворение». Похожим феноменом, возникающим
там, где люди лишены возможности эффективно противостоять угрожающей им власти, и поэтому
начинают удовлетворять персонифицирующего её индивида не только своим поведением, но и своими
эмоциональными реакциями, является Стокгольмский Синдром, в рамках которого люди, находящиеся
в ситуации заложников, развивают симпатию к агрессору, стремление защитить его, влечение к нему
и любовь, любовную преданность. Только чувствуя то, что чувствует агрессор, мы сможем безукоризненно
разыграть ту роль, которую он требует от нас. Хотя частично способность к собственному восприятию
присутствует всегда и сопротивляется полной идентификации, мы стараемся её не замечать. Дэвис (2000)
ярко описал сходную трактовку идентификации с агрессором как ответной реакции на травму:
«Наиболее разрушительный аспект детского абьюза — это его проникновение в ум ребёнка
и оккупация, подчинение себе ментальных процессов; это случается, когда ребёнок находится
в физической и эмоциональной зависимости от взрослого, который насилует, который эксплуатирует...
в этой ситуации одному человеку предоставляется право контролировать и определять реальность другого
даже тогда, когда определение этой реальности идёт вразрез с действительным опытом, переживаемым
подчинённым индивидом».
Почему Ференци назвал этот процесс идентификацией с агрессором, если речь не шла об имитации
поведения агрессора? — Здесь нам на помощь может прийти Рейкер (1968), с его двумя типами
идентификации: согласование и комплементарность. Так как жертва абьюза знает своего агрессора
изнутри, она моделирует свой личный опыт по образу и подобию личного опыта агрессора, — этот процесс
Рейкер называет идентификацией-согласованием. Одновременно, жертва изучает, какой она должна стать
по замыслу агрессора и принуждает себя идентифицироваться с внутренним объектом агрессора, с его
«другим», в том, что касается поведения и переживаний, чувств. Эта степень идентификации представляет
собой комплементарность, которая впоследствии приводит к возникновению положительных чувств
в отношении агрессора. В качестве примера: если я становлюсь свидетелем произвола в отношении другого
человека и чувствую себя так, как если бы со мной самим обошлись несправедливо, значит,
я идентифицировался с жертвой несправедливости по типу согласования. Если в той же ситуации произвола
в отношении другого человека, я чувствую себя виноватым, как если бы вред этому человеку нанёс я сам,
значит, я идентифицировался по типу комплементарности. Идентификация с агрессором может выражаться
как согласованием, так и комплементарностью. Описание идентификации, данное Селигманом (1999),
помогает нам увидеть, как эта концепция простирается далеко за пределы модели «вести себя так, как кто-то
другой». Селигман предполагает, что идентификация происходит не с отдельной навязанной нам ролью,
а с целой системой дидактических отношений, когда наша собственная субъективность начинает
ориентироваться на отношенческую диаду «быть-с-другим», характеризуемую колебаниями между «быть
собой» и «быть-с-другим». Модели идентификации лучше описывать в контексте процесса взаимодействия,
а не в контексте конкретных атрибутов, которые «заимствуются» у человека, с которым происходит
идентификация. Селигман основывает свою концепцию на том, что опыт идентификации с агрессором
совсем не обязательно предполагает включение черт личности агрессора в личность другого человека: она
воплощается, определяется и ограничивается параметрами конкретной ситуации взаимодействия
агрессора и жертвы. Это означает, что в случае идентификации с агрессором, параметры, которые
определяют и конструируют опыт жертвы, не были как-то оговорены в процессе взаимодействия
агрессора и жертвы, а были напрямую «импортированы» жертвой из головы агрессора. Тут
необходимо отметить, что именно эти параметры взаимодействия могут привести к полному
и необратимому замещению личности жертвы личностью или частью личности агрессора (например, его
идеологией. Это и было наиболее типичной картиной американских военнопленных в Корее после
«промывания мозгов»). Идентификация и интроекция представляют собой два аспекта одного и того же
процесса. Ференци говорит об идентификации, когда человек пытается почувствовать то, что чувствует
другой, проникая в его мысли и моделируя свой опыт внутри, в рамках опыта этого другого человека. В том
случае, когда человек попадает в ситуацию риска, идентификация представляет собой средство адаптации
себя к угрожающему другому. Интроекция означает, что мы включаем образ агрессора в наше собственное
мышление, так как это может помочь нам думать, что мы можем контролировать внешнюю угрозу,
чувствовать, что внешняя угроза превратилась в нечто внутреннее, в том, чем мы можем более успешно
управлять; то, что Фейрберн (Fairbairn) называл интернализацией плохого объекта. Существует ещё одна,
третья, концепция — диссоциация, которую Ференци рассматривал как ответную реакцию на травму.
Понимание диссоциации у Ференци совпадает с мнением других авторов; он видит диссоциацию как
исключение психически непереносимого опыта из непосредственного восприятия реальности. Диссоциация,
идентификация и интроекция оперируют в комплексе в момент травмы. Как именно это происходит?
— Во время атаки с целью подавления и принуждения, которую жертва нападения не может избежать (чаще
всего просто потому что нападение совершается неожиданно), жертва сдаётся на милость агрессора.
Отказывается от чувства самости, от своих собственных привычных реакций и личных чувств, то есть,
диссоциирует огромный пласт личного опыта, так как сохранить в неприкосновенности свою личность
в ситуации витального риска значительно увеличило бы угрозу для жизни жертвы. Происходит
диссоциация. Надеясь выжить, жертва использует свою способность идентифицироваться с агрессором,
«переделывая» свою психику и поведение таким образом, чтобы её образ не вызывал бы в агрессоре
желания продолжать насилие или увеличивать его масштабы. Происходит идентификация с агрессором.
Одновременно, жертва вбирает в себя (происходит интроекция) отдельные (переносимые) аспекты внешней
ситуации и создаёт с их помощью фантазии, которые в дальнейшем позволили бы ей выживать.

Цели и последствия психической интроекции

Хотя может показаться, что это не так, но в травматической ситуации, самость (self) человека и его
способность верить в «хорошие внешние объекты» не исчезают; они перемещаются в мир интроектов.
Интроекция положительных аспектов образа родителей-абьюзеров является попыткой ребёнка сохранить
положительные части его с ним взаимоотношений, попытка «возвратиться... в состояние счастья, которое
существовало до травмы, травмы, которую ребёнок пытается психически аннулировать» (Ференци, 1933).
Эти интроекты превращаются в спрятанное в тайном месте сокровище. Однако, интроецируются не только
положительные аспекты родительского образа, но и его негативные, абьюзерские аспекты. Интроекция
абьюзера позволяет нам продолжать нашу борьбу с ним. В нашем уме, агрессор, (вернее, образ агрессора,
интроецированный агрессор) доступен нам; он — наш. В нашей фантазии, часто — в неосознанной
фантазии, мы ведём бесконечный бой, который не отваживаемся выдержать в реальности. Травма
и унижение, которое в реальности наносит нам необходимость сдаться и подчиниться, может ввергнуть нас
в бесконечное внутреннее сражение и сосредочить все наши усилия в последующей жизни на том, что
подчинить или завоевать нашего агрессора, будь то в нашем уме или во внешнем мире, где в таком случае,
мы спроецируем образ агрессора на его «заместителей», с которыми затем примемся бороться. Мы можем
пытаться подчинить себе нашего внутреннего врага с помощью насилия или более искусным методом:
с помощью нашего ему подчинения, но он будет продолжать преследовать нас; мы никогда не сможем
победить его по-настоящему, потому что он уже поверг нас, по-крайней мере, однажды в нашей жизни.
Таким образом, интроекция не только помогает нам преодолеть чувства, связанные с травмой, но и делает
опыт травмы вечным. И эта вечная травма представляет собой причину наших постоянных травматических
реакций на окружающий мир. Также и идентификация с агрессором, и диссоциация могут стать
хроническими и реактивными. Существует различие между тем, что Ференци называет идентификацией
с агрессором в момент травмы, и идентификацией с агрессором как стилем жизни. Ференци (1933) писал,
что самым вредоносным аспектом идентификации с агрессором является «интроекция ребёнком чувства
вины взрослого агрессора». Ребёнок-жертва абьюза обвиняет себя в случившемся и чувствует себя плохим.
Этот ребёнок идентифицировал себя со злом, которое есть в агрессоре и, возможно, с восприятием
абьюзера, в котором ребёнок представляется как «плохой». Однако, термин Ференци «чувство вины»
подразумевает, что все абьюзеры чувствуют вину, а это не так. В этом процессе принятия вины на себя
задействован механизм интроекции, так как ребёнок принимает как своё собственное внутреннее зло
абьюзера и реорганизует реальные травматические события таким образом, чтобы превратить самого себя
в причину абьюза. Это грандиозная иллюзия контроля предпочтительнее, чем чувствовать себя беззащитной
жертвой. Например, многие взрослые, особенно женщины, утверждают, что их родители — это «бедные
люди», которые «мучились» с настоящим исчадием, то есть, с ребёнком, которая «плохо себя вела».
Неудивительно, что родителям так часто приходилось наказывать ребёнка. Женщины особенно любят эту
версию оправдания физического абьюза над самими собой в детстве, так как им особенно необходимо
чувствовать этот иллюзорный контроль над событиями в своей последующей жизни.

Когда феминистки сражаются с женским «меня никто никогда не...» и «я не жертва», «не нагнетайте»,

«у нас не всё так плохо», «не тычьте мне вашими изнасилованными девочками», это представляет
собой сражение и спор с женской гендерной фантазией собственной грандиозности и контроля над
своим существованием, которых, разумеется, в реальности нет.

Идентификация с агрессором и диссоциация тесно переплетены,

один процесс опирается на другой и наоборот. В момент травмы, диссоциация опустошает ум: «исчезают»
собственный опыт, включая восприятие, мысли, чувства и ощущение уязвимости. Диссоциация также может
«стирать» только часть мысленного содержания. Как бы то ни было, диссоциация эмоционального опыта
выполняет две задачи: во-первых, она отдаляет нас от невыносимых переживаний боли или страха; во-
вторых, помогает нам в процессе адаптации, селективно изолируя только те переживания, которые могли бы
стать опасными для нас в травматической ситуации, если бы стали заметны извне.

Патриархат
Патриархат — это система общественно-политических и экономических отношений между полами,
которые основываются, поддерживаются и структурируются:
1. на базе определённых институтов: общественных (семья, государство) и частных («любовь»);
2. на базе междуклассовой и внутригендерной солидарности мужчин (фратрия), которые
в качестве социальной группы коллективно и индивидуально угнетают женщин (всех коллективно
и каждую в отдельности), присваивая себе продуктивную и репродуктивную рабочую силу женщин,
их физические тела и всё произведённое ими (производительный труд[1], деторождение, «красота»),
с применением в целях принуждения как прямого, открытого, так и косвенного, невидимого
насилия.

Феминистские теории происхождения патриархата и описания его различных исторических/национальных

форм позволяют утверждать, что он является историческим и социальным конструктом, а значит, можно
предположить, что существует способ/способы его замены другой экономической и политической моделью,
более эгалитарной и справедливой. Буквально «патриархат» означает «правление отцов», исторически этим
словом было принято обозначать тип общественной организации, при котором власть принадлежит
мужчине-главе семьи и собственнику личного имущества, в состав которого входят дети, жена, рабы
и неодушевлённая собственность, движимая и недвижимая. Основой такого общества, разумеется, является
семья. Патриархат является антропологическим инвариантом. В ХХ веке дискуссии о патриархате
возобновились в шестидесятых годах в контексте феминистского движения, пытавшегося найти объяснение
ситуации угнетения и подчинения женщин, а также возможный выход из этой ситуации. Герда Лернер
определила патриархат как «проявление и институционализацию мужского господства в отношении
женщин и детей в семье и распространение этих отношений господства на всё общество. Патриархатное
господство мужчин выражалось в абсолютной власти мужчин относительно детей, власти над женой
и конкубинате». Двумя важнейшими институтами, управляющими жизнью женщин в патриархате, являются
обязательная гетеросексуальность и так называемый «сексуальный договор». Обязательная
гетеросексуальность необходима для последовательного воспроизводства патриархата, так как обеспечивает
императив сожительства женщин с мужчинами (сожительство может быть организовано в виде брака,
в виде конкубината или в виде проституирования женщин) и поддерживает численное соотношение между
полами в необходимой пропорции (мужчины должны численно превосходить женщин). Отношения между
социальными группами «мужчины» и «женщины» — это отношения власти, которые распространяются
на все остальные виды общественных отношений (класс, раса). Определение патриархата как правления
отцов сохраняется вплоть до современной эпохи, когда новый мужской класс-протагонист — буржуазия
начинает нуждаться в новом концептуальном обосновании своей власти, адаптированном к изменившимся
историческим условиям. Этим новым концептуальным обоснованием патриархата стала концепция
общественного договора. Символически «власть отцов» была заменена на идеал «свободы, равенства
и братства», который относит нас к фратрии, союзу братьев: в современную эпоху для осуществления
патриархатной власти мужчины заключают между собой внутригендерный межклассовый пакт/договор
на основании символического братства. Фратрия — это клятвенный групповой союз, который формируется
в условиях внешней угрозы[2], и в рамках которого его члены воспринимают этот союз как средство
поддержания собственной идентичности, достижения специфических целей и защиты специфических
интересов группы (С. Аморос). В процессе формирования современных государств власть над жизнью
и смертью детей и женщин перешла от мужчины-главы семьи к Государству, которое продолжало
гарантировать подчинение женщин и их «прикрепление» к мужчинам (отцу и мужу) законодательно
и экономически, препятствуя формированию женской гражданской и политической субъектности.
Радикальный феминизм, начиная с Соланас и Миллет, выдвинул теорию о политическом характере
сексуальных (половых) отношений, сами эти отношения понимаются как средство, с помощью которого
мужчины доминируют над женщинами. Целью этого доминирования Миллет полагает управление
и извлечение прибыли из женской сексуальности. Файерстоун указывала в этом смысле на репродуктивную
способность женщин. Анна Йонасдоттир полагает базовой проблемой патриархата и его смысловым
ключом «любовь»: специфическую социо-сексуальную борьбу за власть, борьбу за право и возможность
определять политические условия половой любви. Йонасдоттир развивает идеи Миллет и Файерстоун,
концентрируя свои исследования на вопросах сексуальности и «любви» и ставя под вопрос современную
гетеросексуальность, контролируемую мужчинами. Контроль над воспроизводством формирует в обществе
систему классов, основанную на отчуждении женских тел и женской репродуктивной способности
и существующую параллельно системе экономических классов, основанной на производственных
отношениях. Женщины представляют собой общественный и экономический класс, мужчины отцы-мужья
контролируют физические тела женщин и присваивают себе их продуктивный и репродуктивный труд.
Кристин Дельфи утверждает, что производительные отношения между мужем и женой в современной
нуклеарной семье представляют собой отношения начальника, труд которого интегрирован в общественную
систему рынка и поэтому монетизирован, учтён и видим, и подчинённой, труд которой не интегрирован
в рыночные отношения и поэтому становится невидимым, что в свою очередь открывает неограничные
возможности эксплуатации и извлечения прибыли из женщин в рамках семьи. Хейди Хартманн указывала,
что патриархат является дуальной системой, в которой отношения между мужчинами являются, с одной
стороны, иерархическими, но с другой стороны — солидарными, взаимозависимыми
и взаимоподдерживающими в целях осуществления господства над женщинами и детьми. Не только
«система», но и мужчины как таковые угнетают женщин, маскулинность является индивидуальным
инструментом, позволяющим осуществлять это угнетение. Мужчины контролируют рабочую силу женщин
с помощью гетеросексуального брака и ограничений женской сексуальности, которые осуществляются
не только в рамках брака/семьи, но и со стороны всего общества. Женщины подвергаются различным
степеням и типам патриархатного угнетения, одни из которых являются всеобщими, а другие —
специфическими (Одри Лорд).
1. принцип «женщины не должны ничего иметь» является одним из основополагающих мандатов
маскулинности, поэтому труд женщин либо не признаётся таковым и не оплачивается («работа
по дому», «уход за детьми»), либо является запрещённой для женщин деятельностью, либо
оплачивается по ставками, значительно меньшим, чем «мужские». Разрыв в заработной плате
между мужчинами и женщинами, «стеклянный потолок», профессиональные гетто для женщин
(«запрещённые профессии», «женские профессии») — ни одна из этих проблем не будет решена,
так как это означало бы покуситься на идентичность мужчин, для удовлетворительного
функционирования которой необходима женская бедность/нищета.
2.  страх узурпаторов потерять власть и привилегии
Патриархатная реставрация в сфере проституирования
женщин
Womenation представила на круглом столе в Доме Журналиста доклад «Феминистская перспектива
в подходе к проблеме проституции и ответственность государства за проституирующие практики
в отношении женщин и детей», который рекомендую и к которому хочу добавить мою точку зрения
на легалайз и его деятелей.
Что такое «легалайз»? Легалайз представляет собой целенаправленные усилия значительной части
общества на патриархатную реставрацию «права» мужчин на беспрепятственную сексуальную
эксплуатацию женщин. Проституция на протяжении истории, как правило, очень детально
регулировалась, как в эпоху античности, так и в средние века и в эпоху индустриальных обществ, она
мыслилась как «часть жизни» общества. Единственным моментом в истории, когда проституции
и порнографии усилиями феминисток был дан бой, стали 70-80-е годы ХХ века в США. Проституция
и порнография (пусть ненадолго) стали проблемой в общественном сознании, и это, конечно, не нравится,
так как может повлиять на бизнес, удобство и на доходы проституторов. Радикально-феминистская
перспектива в подходе к проблеме проституции может оказать (пусть точечно, как в Швеции) общественно-
политическое влияние и возыметь законодательные последствия: этого проституторы допустить не могут.
Поэтому им нужен процесс новой нормализации порно и проституции (термин «секс-индустрия» сам
по себе является примером такой нормализации), реставрации традиционного патриархатного статуса-кво,
при котором общество не препятствует мужчинам в совершении изнасилований, если они соблюдают
определённые формальные минимальные правила: открыто можно насиловать определённых женщин,
в определённых местах, по определённым тарифам, следуя определённым правилам рыночных транзакций,
соблюдая законы о собственности в контексте проституции. Нам следует обратить внимание на то, какие
приёмы и техники использует «секс-индустрия» — в лице легалайзеров — для достижения новой
нормализации.

Во-первых, легалайзеры говорят с каждым на его языке и говорят то,

что каждый хочет услышать, то, что каждому идеологически удобно.
евым они говорят о профсоюзах («секс-работников») и о «защите прав трудящихся». Феминисткам они
говорят о «личной автономии», «эмпауэрменте» и «праве распоряжаться собственным телом». Движениям
за альтернативное развитие типа оккупаев они говорят о «кооперативах и производственной автономии».
Либералам они говорят о «личной ответственности за собственную жизнь» и «свободе в принятии
решений». Каждому сектору уважаемой публики проституцию и порно подают в персонализированной
обёртке.

Во-вторых, легалайзеры используют строго определённую стратегию

фигур умолчания и подмены понятий.
Основной фигурой умолчания для легалайзеров является мужчина-проститутор (как сутенёр, так и его
клиент; «его», потому что проституция женщин организуется как деловая сделка между мужчинами;
мужчина-«потребитель» заключает сделку с мужчиной-«продавцом», поэтому он — его клиент, а не клиент
женщины, которую он покупает). Процесс, в котором женщина превращается в товар, должен быть любой
ценой скрыт, удалён из сферы внимания внешнего наблюдателя. Поэтому в центре внимания должна всё
время находиться проституируемая женщина: проституция — это её несчастье, беда или её «свободный
выбор». Но в любом случае, это её проблема и только ей можно принимать решения относительно этой
проблемы: и нечего женщин «виктимизировать»! — говорят нам легалайзеры, являя чудеса перверсии
языка. Те, кто топит женщин в проституции, объявляют себя защитниками автономии женщин и пытаются
натравить женщин на аболиционисток. Женщины возмущены: «Мы не жертвы! Мы не хотим быть
жертвами!» Легалайзеры представляют дело так, словно «жертва» — это нечто имманентно-личное,
некое качество личности, а не ситуация. Таким образом, внезапно становится невидимым то, что
в иерархически организованном обществе все мы становимся жертвами эксплуатации, несправедливости
и подавления. Пока человек не осознаёт, что она — жертва эксплуатации, она не сможет сопротивляться,
не сможет правильно определить, что есть некто, кто несёт прямую ответственность за эксплуатацию
и подавление, жертвой которых она стала. Женщина будет «уходить» от «статуса жертвы», «меняя своё
отношение к реальности», то есть, адаптируясь к сексуальной эксплуатации — и именно тогда у неё
не будет оттуда выхода.
В-третьих, легалайзеры продавливают в общественном мнении идею
«абсолютной свободы контракта».
Это делается при использовании ещё одной фигуры умолчания: масштаб насилия, которому подвергаются
женщины, вовлечённые в «секс-индустрию». Умолчание достигается за счёт того, что легалайзеры
концентрируют своё внимание на том, что несмотря на то, что большинство женщин попадают
и удерживаются в проституции насильственным путём, право женщины свободно заключать договор
на сексуальное использование собственного тела — принципиально более важно и должно быть обеспечено
в любом случае. В этом утверждении содержится ещё одна важная фигура умолчания: повсеместно
феминизированная нищета и бедность. «Свободный выбор» представляется как некоторая
самодавлеющая характеристика личности, «человека», которая актуализируется, реализуется несмотря
ни на что; тогда радикальные феминистки, отрицающие наличие выбора для проституированных женщин,
представляются как унижающие женщин, объективирующие их (!!), отрицающие их причастность некоей
базовой свободе, присущей «человеку», «индивидууму».

В-четвёртых, легалайзеры утверждают, что к «принудительной»

проституции нельзя применять те же критерии, что к проституции
«добровольной».
«Траффикинг — это плохо, с ним необходимо бороться, мы против принуждения к проституции», —
говорят легалайзеры. Однако, по их мнению, общество должно принять право «добровольных сексуальных
работников» на «достойное существование» и гарантировать их «право на труд». Фигура умолчания здесь
состоит в том, что речь не идёт о «сексуальных работниках» и их «праве на труд», а о модели общества.
Общество, которое принимает и соглашается с тем, что проституция — это работа, что свобода контракта —
абсолютна, что выбор в пользу проституции априори и практически всегда свободен (особенно он свободен
от расовых и классовых факторов, разумеется), потому что это — выбор, такое общество на самом деле
принимает и соглашается с реальностью структурного неравенства мужчин и женщин. Когда
общество принимает такое положение вещей и соглашается с ним, это означает, что любая женщина может
быть куплена или нанята для сексуального использования (может получить статус товара) — необходимо
просто назначить цену и регулировать её.

В-пятых, легалайзеры развивают бурную медиа-деятельность

и имитацию бурной деятельности в социальной сфере.
Сюда входят: НПО (которые частенько финансируются на государственные и муниципальные средства),
которые помогают женщинам адаптироваться к проституции и улучшить качество жизни в контексте
проституции, но ни в коем случае не покинуть проституцию; «профессиональные курсы для безработной
молодёжи», на которых желающих женщин могут обучить «секретам мастерства»; «профсоюзы секс-
работников» (почему-то в большинстве случаев возглавляемых мужчинами-сутенёрами); репортажи на ТВ
о том, что следует «оставить морализаторство» и понять, что проституция — «реальный выход
из экономического кризиса для малоимущих женщин»; разглагольствования (также с трибуны ТВ и радио)
антропологов о том, что проституция является специфически женской «стратегией выживания». Основная
медиа-тактика легалайзеров — представить самих себя как истинных, незаинтересованных и нейтральных
(в отличие от пуританок-лицемерок-классисток-расисток-феминисток) спикеров и представителей женщин,
находящихся в проституции. По уже имеющимся результатам новой нормализации: Новейшее
исследование показало, что молодые женщины принимают харрасмент и сексуальное насилие как
неизбежность, как «обычную» и «нормальную» составляющую их повседневности.

Почему изнасилования остаются безнаказанными

Юриспруденция представляет собой теорию отношений между жизнью и законом. В обществах мужского
господства точка зрения мужчин является доминирующей и представлена как «объективность». Так как эта
точка зрения доминирует в мире, всем кажется, что это совершенно не чья-то точка зрения: с помощью
«объективности» мужчины господствуют над женщинами и детьми, держат в подчинении и эксплуатируют
три четверти населения Земли. Мужчины как группа контролируют репродуктивные процессы в обществе,
мужские иерархии организуются на базе расы и класса; эти иерархии организуют также и женщин.
Патриархатное государство оформляет ситуацию социального господства мужчин в виде закона и делает
её законной и одновременно невидимой. Опосредованная законом, мужская точка зрения становится
«объективностью», а мужское господство натурализуется, превращается в «закон природы», в свойство
жизни; оно не воспринимается как навязанная силой ситуация, из которой доминирующая группа извлекает
прибыль. По мере того, как мужское господство всё успешнее реализуется в сфере онтологии, оно
становится всё менее заметным эпистемологически: контроль над условиями бытия даёт как следствие
контроль над сознанием (К. Мак Киннон). Главная роль закона и юриспруденции в патриархатных
государствах — это поддержание статуса-кво, в котором существует и воспроизводится система мужского
господства. В применении к изнасилованиям этот статус-кво состоит в том, что если сексуальность является
основным параметром в определении женщины («женщины, невидимые как существа социальные,
обладают экстремальной видимостью, как существа сексуальные» — М. Виттинг), а использование разной
степени силы в сексе является основным параметром сексуальности, то изнасилование является
определяющим фактором социального положения женщины. Изнасилование — это правило,
а не исключение из правил, если речь идёт о женщине. В контексте группового подчинения женщин
изнасилования не являются чем-то единичным, нарушением каких-то моральных правил или законов,
ни плохо окончившимся межперсональным взаимодействим — это всеобщее и системное, это правило
и закон, а также это типичный сценарий межперсонального взаимодействия между мужчинами
и женщинами. В теме изнасилований патриархатная юриспруденция, во-первых, исходит из определения
женщин как «существ сексуальных». Секс — это нечто, что делают женщины как таковые, это нормально
для женщин, это единосущно женщинам, женщины действуют и существуют через секс. Патриархатный
закон определяет изнасилование как половые сношения с применением силы или без согласия женщины.
Вопрос о принципиальной возможности согласия в контексте групповой подчинённости и более-менее
полной материальной зависимости женщин по отношению к мужчинам при этом, разумеется, игнорируется.
Во-вторых, определение изнасилования как преступления сконцентрировано вокруг пенетрации.
Патриархатный закон претендует на то, чтобы защитить женщин от изнасилований в терминах мужской
генитальности: изнасилование понимается как потеря (см. «потеря чести», «потеря чистоты»). Что же
конкретно теряется под видом «чести» и чистоты«? — Теряется, нарушается право эксклюзивного доступа
того или иного мужчины к телу женщины. В этом смысле, изнасилование, с точки зрения патриархатной
юриспруденции, является преступлением против собственности, совершаемом одним мужчиной против
другого мужчины. Для патриархатного закона женщина, строго говоря, вовсе не является пострадавшей
стороной или жертвой преступления изнасилования, так как женская «сексуальность» понимается
в патриархате как нечто, принадлежащее мужчинам, то, что мужчины продают и покупают, делят одни
с другими; поэтому женщина, вступающая в сексуальные отношения с каким-либо (любым) мужчиной
автоматически включается в этот «товарный оборот», а следовательно, опять не может быть пострадавшей
стороной в изнасиловании. Так как мужчины определяют допустимые сексуальные практики идеологически
и поведенчески, они также определяют, что должно считаться изнасилованием, и делают это представление
максимально отличным от того, как они обычно поступают сами. Ситуация изнасилования тогда будет чем-
то вроде: незнакомый чужой мужчина (читай «негр»), который первый раз в жизни видит женщину, но тем
не менее положительно знает, что она не желает вступать с ним в половые отношения, принуждает к ним
женщину угрозами и силой (А. Дворкин и К. Мак Киннон). В-третьих, в патриархатной юриспруденции
единственное, что может отличить изнасилование от «секса», — это согласие или несогласие женщины. При
этом, половое сношение, на которое было получено «согласие», не считается изнасилованием независимо
от того, в каком контексте, при каких обстоятельствах и с применением каких методов (в том числе
силовых) это «согласие» было получено. Таким образом, основным пунктом в трактовке изнасилования как
преступления с точки зрения патриархатной юриспруденции является степень силового воздействия или
иного способа принуждения, допустимого в «сексе» в отношении женщин (отсюда: непризнание
супружеских изнасилований). В-четвёртых, патриархатная юриспруденция использует термин
«согласие» для прямой легализации изнасилований, причём, массовых. Дело в том, что «согласие»
на секс, на «добровольные» половые сношения, с точки зрения мужчин, могут давать далеко не все
женщины. Добродетельные жёны и маленькие девочки не могут давать такое «согласие» (в силу
добродетельности и в силу недееспособности) и таким образом, могут быть изнасилованными.
Недобродетельные («плохие», «злые») жёны и проститутки могут давать «согласие» (=не могут его не дать),
а значит, не могут быть изнасилованными, они всегда соглашаются на секс (в силу недобродетельности,
развратности и в силу внезано возникшей как следствие «плохости» и «злобности» дееспособности, то есть,
«свободного выбора», который всегда почему-то оказывается в пользу секса). В-пятых, для патриархатной
юриспруденции степень согласия женщины и добровольности её участия в половых сношениях с мужчиной
прямо пропорциональны степени близости их отношений и давности их знакомства: поэтому в браке
не может быть изнасилований. Это также является выражением мужской точки зрения: ведь они убеждены,
что не насилуют знакомых женщин, у них со знакомыми и близкими случаются сексуальные «эпизоды»,
«приключения», а насилуют плохие чужие мужчины. С того момента, когда закон определяет
изнасилование с мужской точки зрения, у жертвы изнасилования появляется огромная проблема: доказать,
что то, что с ней произошло, было изнасилованием, а не сексом. При этом игнорируется контекст гендерной
социализации, которая в случае женщин означает научение и тренировку пассивного принятия: оно
необходимо женщинам в ситуации отсутствия реальной альтернативы «согласию на секс» (риск нанесения
тяжких повреждений, риск материальных лишений, риск для жизни, риск для благосостояния, здоровья
и даже жизни детей). Кроме того, и это гораздо важнее фактора прямого или косвенного риска, в контексте
мужского господства применение силы, силовое или иное принуждение и сексуальное желание не являются
взаимоисключающими, так как мужское господство предполагает эротизацию отношений господства
и подчинения. В этом смысле принуждение = эротизм. В системе мужского господства женщины
предпочитают эротизировать мужское доминирование и собственную сабмиссивность, это лучше, чем
осознавать истинное положение вещей. «Согласие» женщины в контексте мужского господства не имеет
смысла, это концепция без реального значения: при обязательности гетеросексуальности для женщин,
то есть, при таком положении, когда секс является обязанностью, о какой «добровольности» может идти
речь? В этой точке начинается водораздел между радикальным феминизмом и любым другим.

Радикальный феминизм утверждает, что секс по принуждению является истинным значением

«сексуальности» и социальным значением «гендера». Возможность быть изнасилованной, положение,
определяемое социально, а не биологически, — это то, что определяет женщину как таковую. (К. Мак
Киннон)

Изнасилование и избиение женщин — взаимозаменяемые действия, действия с одним и тем же —

сексуальным — смыслом, так как насилие, агрессия в патриархате является сексуализированной на очень
глубинном уровне; насилие и «сексуальность», «эротизм» переплетены настолько, что выражение
«сексуальное насилие» является, по сути, тавтологией. В-шестых, для того, чтобы признать изнасилование,
патриархатная юриспруденция требует, чтобы было доказано наличие преступного умысла (mens rea).

В контексте эротизации господства и подчинения и фактической невозможности отличить «добровольность» от «принудительности»,

невозможно доказать наличие преступного умысла ни у одного насильника.

То, что для мужчин является «добровольным сексом», будет «добровольным сексом» и с точки зрения
закона. Женщины понимают, что патриархатный закон делает их опыт жертв изнасилования недоказуемым,
а значит, несуществующим, потому что если женщина не может доказать в суде, что происшедшее с ней
было изнасилованием (фактически, в качестве такого доказательства принимается только смерть
потерпевшей, но и тут можно найти повод для сомнений, см. историю Оксаны Макар), значит, это не было
изнасилованием. Кроме того, когда считается, что у женщины недостаточно доказательств того, что
случившееся с ней было изнасилованием, считается также, что никакого ущерба ей не было нанесено: ведь
секс по (мужскому) определению не может означать что-то негативное. В целом юридическое обеспечение
безнаказанности изнасилований чрезвычайно важно для патриархатной юриспруденции: безнаказанность
изнасилований выражает, воспроизводит и подкрепляет идею женской подчинённости, закрепляет
за женщинами статус второсортности, не-совсем-человечности.

Почему они не уходят (I)

Сегодня я стала было читать комментарии в ЖЖ к статье Н.Радуловой «Почему они
убивают»... Не смогла двинуться далее первой страницы, потому что по всей видимости,
высказывающихся не интересовало, "почему они убивают", а почему убиваемые "не
уходят"... Ну, надо выяснить, почему...

В безотрадной панораме тотального отечественного мачизма особенно безотрадно звучат

довольно часто подаваемые реплики наших гражданок, почему-то решивших, что они
свободны и равноправны, а посему высказывающихся и имеющих мнение на гендерную
тематику. Будучи они сами страх какими эмансипированными и равноправными
(естественно, благодаря собственной неординарности), они учат жить на этот счет других,
менее продвинутых. Проблематику этих менее продвинутых наши доморощенные
emancipées видят в том, что они, эти менее продвинутые носительницы мужненых
синяков, переломов переносицы, выбитых глаз и зубов и разрывов барабанной перепонки
(в конце 90-х, чтобы как-то выжить, работала переводчиком в одном захолустном
испанском суде,с cудебной медициной немного знакома) – просто твари дрожащие, а то
«почему же они не уходят, если их бьют? Им просто нравится, когда их мужья херачат".
Основная характеристика дрожащих тварей (по мнению недрожащих) – это, естественно,
мазохизм, компульсивное стремление повторно подвергаться побоям и унижениям,
попытка получить общественное (и в первую очередь, мужнено) признание за
собственные страдания и мученичество, природная склонность к жертвенности,
стремление поживиться на чувстве вины спровоцированного на побои мужа и далее в том
же духе. Мизогинные теории «модного венского дохтура», не умевшего отличить
причины от ее следствия, не только живут и побеждают, но и распространяются со
скоростью обезьяньего вируса из фильма «28 дней спустя». Без труда можно заметить, что
эти теории идеально подходят для двух выводов:

1) битая женщина сама является причиной своего положения в силу своей «природы» 2)
лучшее доказательство этому – это то, что «она не уходит» от того, кто ее бьет.

В стиле постмодерна (гы-гы-гы), наши продвинутые гражданки пользуются старыми

добрыми патриархальными методами засирания мозгов, а именно - фрагментарная
подача информации, экстраполяция частного, тривиализация, доведение до абсурда, -
правда, не могу сказать, сознательно или неосознанно они это делают. Но, как бы то ни
было, они исправно носят воду на мельницу гендерного насилия и частенько получают за
это деньги.

Так почему же «они не уходят»?

Потому что их заставляют оставаться с помощью механизма применения насилия

через эмоциональную связь. В последней инстанции это приводит к психической
травме. Но эта травма не существует до ситуации насилия, а развивается как результат
действий насильника. Травматический эффект производится благодаря 2-м ключевым
элементам ситуации гендерного насилия:

 личность агрессора (предполагается, что это человек, с которым жертва связана эмоционально)

 способ применения насилия: продолжительная модуляция

Концепция психической травмы была развита Ференци, который подчеркивал, насколько

травмирующей может оказаться «психическая реальность другого, когда этот другой
имеет власть придавать (или навязывать) свои собственные значения не только
травмирующему событию, но и всему существованию жертвы». Сегодня концепция
психической травмы является гораздо более развитой, обогатившейся знаниями о
процессе когнитивной обработки информации и о неразрывной связи этого процесса с
эмоциональной сферой. В результате этого процесса формируются ментальные схемы,
которые могут активироваться автоматически, трансформируясь в мысли, мнения,
воспоминания, суждения и т.д. Эти ментальные схемы неизгладимы, а их самостоятельная
активация (не подчиняется волевому контролю) приводит к еще большему их
закреплению с течением времени.

Несколько замечаний о личности агрессора и ее роли в формировании

психической травмы жертвы гендерного насилия

Женщина не вступает в эмоциональную связь, предполагая, что ее партнер превратится в

агрессора; гендерное насилие прогрессирует незаметно, в процессе усложнения
эмоциональной связи. В ее начале женщина может принять раннюю симптоматику
ревности за доказательство страстной любви или как проявление «незащищенности»
партнера, которую вознамерится «исправить» своей любовью. Только с течением времени
(скорее всего, с рождением первого ребенка) станет ясно (во всяком случае, для
постороннего наблюдателя), что в данной эмоциональной связи цели одного сильнейшим
образом разнятся от целей другой. Именно поэтому реакция женщины на первый эпизод
агрессии (вербальной, жестовой или физической) – это скорее удивление и растерянность,
чем страх, так как эта агрессия противоречит идее проекта взаимного доверия и
совместного будущего. Это искажение аффективной матрицы – того, что должно было
быть конструктивным и защищающим – является именно тем фактором, который придает
гендерному насилию особую разрушительную и травмирующую силу.
Дифференциальным в ситуации травмирующей эмоциональной связи является именно то,
кем является агрессор и кем – жертва. Отношения двух людей, которые обязывают себя
этими отношениями, представляются нам как взаимодополнение, эмоциональная защита и
поддержка. В этих отношениях ищут не боль как источник наслаждения, а совместный
проект, базирующийся на некоем культурном идеале подобных отношений, которые
обычно оформляются как общественный договор (=брак). Если мы хотим правильно
оценить травмирующий эффект гендерного насилия, мы не должны упускать из виду и
эти культурные и социальные мандаты, заставляющие жертву оставаться, несмотря на
свое рискованное положение.

Психические механизмы, обеспечивающие пребывание жертвы в ситуации

насилия и формирующие специфический травматический эффект

1.Непредвиденность в замкнутом пространстве – научение

беспомощности (Леонора Уолкер).

Концепцию научения беспомощности сформулировал Селигман в 1975 году, и Леонора

Уолкер применила его теорию в своих исследованиях проблемы пребывания женщин в
ситуации гендерного насилия. Этим был открыт путь научного, эмпирически доказуемого
объяснения проблемы. Селигман сформулировал концепцию беспомощности следующим
образом: «Беспомощность - это психическое состояние, которое возникает в случаях,
когда события неподконтрольны. Что значит «неподконтрольное событие»?.. Это
такое событие, в отношении которого мы не можем сделать ничего, чтобы
предотвратить его; это событие повторится вновь и вновь, что бы мы не
предпринимали». Авторы этой теории произвели многочисленные опыты на животных и
на людях (добровольцах-студентах). В общих чертах, эти эксперименты состояли в том,
что на начальном этапе подопытные могли ассоциировать подаваемый сигнал и
электрический разряд, проходивший по полу помещения, и избежать поражение током. На
следующем этапе, сигнал начал подаваться вне зависимости от подачи тока. По мере того,
как попытки избежать поражения становились безуспешными, подавляющее большинство
животных (и, по некоторым источникам, 2/3 людей) не только отказались от этих
попыток, но и не сделали ни одного движения, чтобы покинуть клетку (помещение), когда
дверь открыли, – они просто остались лежать. Путем модификаций условий эксперимента,
исследователи смогли прийти к обоснованному выводу о том, что условием отказа от
избегания опасности являлась не сама опасность (электрический разряд), а научение тому,
что никакая реакция на ситуацию опасности, ни активная, ни пассивная, не приводила к
успешному избеганию нежелательного стимула. Леонора Уолкер применила эту теорию к
ситуации женщины в контексте гендерного насилия:

«Повторяющаяся агрессия, как электрические разряды, снижают мотивацию женщины к

реагированию. Женщина становится пассивной. Параллельно, ее когнитивная способность
к восприятию успехов и достижений снижается. Она перестает верить в возможность
положительного результата своих собственных действий, каким бы не было при этом
действительное положение вещей».
Уолкер пришла к выводу, что научение беспомощности в подверженных гендерному
насилию женщинах снижает их общую способность к решению проблем и мотивацию
реагировать на проблемные ситуации, обеспечивая таким образом пребывание этих
женщин в ситуации насилия. В своих исследованиях Уолкер не выявила ни одной (!) из
403 женщин с мазохистскими и/или пассивными чертами характера. Напротив, эти
женщины считали себя ответственными за то, что были не в силах контролировать
поведение агрессора. Информация о жизни этих женщин до их вступление связь с
агрессором ясно показывала, что их участие и пребывание в ситуации гендерного насилия
было результатом научения и подкрепления самим процессом насилия. Наряду с этим,
Уолкер выявила в своем исследовании ряд интерферирующих факторов, снижавших
способность этих женщин противостоять ситуации насилия. Основными факторами
были в 47% детский сексуальный абьюз и в 67% - высокий уровень гендерного насилия в
родительских семьях. Научение беззащитности, таким образом, присутствовало и в
анамнезе половины исследуемых.

Уолкер и другие исследователи продолжили изучение проблемы в этом направлении. Ла-

Виолетт и Барнетт сформулировали основные положения беспомощности как
психического состояния: (а) расстройство мотивационной сферы (пассивность), (б)
расстройство интеллектуальной сферы (снижение способности к решению проблем), (в)
эмоциональная травма (растущее чувство бессилия, некомпетентности, фрустрации и
депрессии).

2.Чередования агрессии и не-агрессии. Цикл насилия по Уолкер.

Леонора Уолкер концептуализировала также «цикл насилия». Этот цикл состоит из 3-х
фаз: фаза аккумуляции или нарастания напряжения, фаза агрессии или разряд напряжения
и фаза раскаяния, которая выражается в воспроизведении, со стороны агрессора, некоей
фикции влюбленности, известной под названием «медового месяца». Именно этот
циклический характер насилия и служит средством создания травматической
эмоциональной связи жертвы со своим агрессором: в фазе аккумуляции женщина
находится в состоянии экстремальной психической гипер-настороженности (пытаясь
избежать эпизода агрессии), сходной с состоянием людей, пытающихся выжить в
ситуации удержания в заложниках или в результате природных катаклизмов; в фазе
агрессии женщина находится в состоянии диссоциации, сопровождаемом неверием в то,
что эпизод агрессии действительно имеет место (=что его не удалось избежать несмотря
на все старания и предосторожности); диссоциация приводит к эмоциональному коллапсу,
сопровождаемому отсутствием активности, депрессией, тревожностью, самообвинениями
и чувством беспомощности; в фазе раскаяния, когда агрессор ведет себя прямо
противоположно эпизоду насилия, происходит подкрепление идеального образ партнера и
создание иллюзии, что своим достаточно хорошим и правильным поведением женщина
сможет сделать постоянной ситуацию «медового месяца».

3. Теория травматической связи — Даттон и Пайнтер (traumatic

bonding).

Травматическая связь – это отношения, основанные на неравном распределении власти, в

которых тот, кто находится у власти, попеременно преследует, бьет, угрожает,
злоупотребляет и запугивает того, кто не имеет доступа к позициям власти, создавая тем
самым у жертвы сильнейшую эмоциональную зависимость от агрессора. Примерами
травматической связи являются отношения между женщиной – жертвой гендерного
насилия и ее агрессором, между похитителем и заложником, между ребенком – жертвой
абьюза и отцом, совершающим абьюз, между членом секты и ее лидером, между
пленником и надсмотрщиком. Все эти ситуации имеют 2 общие черты: дисбаланс власти и
прерывистый характер насилия (чередование ситуаций насилия и его отсутствия). На этих
двух элементах формируется, посредством процесса неосознанной интернализации,
когнитивная церебральная схема, способная к самовоспроизведению в любой момент
(травматическая связь).

 Дисбаланс власти

В ситуации экстремального дисбаланса власти, в которой тот, кто удерживает власть,

время от времени производит карательные вылазки, ментальная перспектива этого
агрессора (мысли, суждения и т.д.) интернализуются подчиненным. По мере того, как
дисбаланс власти увеличивается, человек, находящийся в состоянии подчинения, будет
проявлять всё большее субъективное чувство зависимости от «могущественного»
агрессора. В то же время, человек, аккумулирующий власть, будет приобретать идею
собственного величия. Эту идею он сможет поддерживать только через отношения с
«подчиненным» человеком, что приведет его к ситуации зависимости от этих отношений.
Фикция всемогущества может внезапно прерваться, когда «нечто» вмешивается в
распределение «ролей» в отношениях. Когда «подчиненный» спасается бегством,
«всемогущий» остается один на один со своей никчемностью. Примером резкой потери
«власти» являют отчаянные попытки со стороны агрессора возобновить прерванные
женщиной отношения, «вернуть ее в семью» с помощью «раскаяния» или угроз (или того
и другого). Таким образом, интернализованное самообесценивание со стороны
«подчиненного» вместе с постоянными усилиями со стороны «могущественного» по
поддержанию собственного имиджа делают для жертвы особенно трудным выход из этой
ситуации.

 Периодичность абьюза

Периодичность абьюза является, по существу, кристаллизацией дисбаланса власти

(«делаю, что захочу, когда захочу»). Даттон и Пайнтер экспериментальным путем
доказали, что чередование физического насилия и актов примирения и вознаграждения
усиливает эффект травматической связи. Именно экстремальная дифференциация
поведения агрессора является негативным подкреплением этой связи: этот термин,
заимствованный из когнитивно-кондуктуальной теории, указывает на то, что в ситуации
гендерного насилия фаза раскаяния ассоциируется с прекращением агрессии и
подкрепляет травматическую связь. Фаза раскаяния в цикле насилия получает устойчивое
подкрепление как позитивная ситуация, которой необходимо достичь, и которая, в
процессе бесконечного повторения циклов насилия, становится все более желательной.
Когда женщина решается прервать отношения с агрессором, чувство страха ослабевает на
расстоянии (физическом и временном), хотя женщина еще находится в состоянии крайней
уязвимости и эмоционального истощения. Ментальная схема «снятия напряжения»,
соотнесенная с фазой раскаяния в цикле насилия, проявляется в этот момент с особой
силой, когда потребность в поддержке и эмоциональной близости велика. В этой
ментальной схеме центральной является фигура раскаявшегося и любящего мужа. Даттон
и Пайнтер использовали метафору эластичного бандажа для передачи процесса
замещения негативной ментальной схемы (страха перед агрессией) на позитивную (образ
раскаявшегося мужа) : чем больше удаляется женщина от отношений с агрессором, тем
сильнее натягивается психический бандаж, связывающий ее с ним, и в тот момент, когда
позитивный стимул (раскаяние и фикция влюбленности) становится сильнее, чем
негативный (страх перед агрессией), женщина «резко и импульсивно решает вернуться».
4. Идентификация с агрессором как защитная стратегия женщины в ситуации
гендерного насилия. Стокгольмский синдром как модель когнитивных
модификаций в жертве.

Термин «идентификация с агрессором» был введен Анной Фрейд. Термин

«Стокгольмский синдром» имеет свое происхождение в событиях, произшедших в
Стокгольме в 1973 году. Четверо сотрудников Sveriges Kreditbank удерживались
грабителями в заложниках в течении 131 часа в бронированной камере банка. Страх перед
вмешательством полиции постепенно становился более сильным, чем страх перед
угрозами грабителей. После того, как заложников освободили, все четверо пребывали в
состоянии крайнего психического замешательства в отношении собственных чувств
(негативные – в отношении полиции и позитивные – в отношении грабителей). Шведский
криминолог и психиатр Нильс Бежерот ввел в употребление термин «Стокгольмский
синдром» как результат исследований этих событий. Под Стокгольмским синдромом
понимается присутствие положительных чувств у заложников в отношении своих
похитителей, которые развиваются в процессе удерживания в плену.  Могут быть
взаимными и сопровождаться резкими негативными чувствами в отношении полиции,
правительства, семьи заложников, то есть тех, кто пытается их освободить. В
возникновении Стокгольмского синдрома не наблюдаются различия в зависимости от
пола и возраста заложников. Положительные чувства обычно прямо пропорциональны
продолжительности времени пребывания в заложниках и их интенсивность постепенно
уменьшается после освобождения.

Для большинства исследователей Стокгольмский синдром является не рациональной, а

автоматической и неосознанной реацией на экстремальную ситуацию. Именно
пребывание в ситуации «витальной угрозы» является источником психологических
реаций, наблюдаемых как у жертв насилия, так и у людей, выживших в ситуации
катаклизма.

В применении к теме гендерного насилия был разработан термин «бытовой

Стокгольмский синдром». В ситуации гендерного насилия, когда женщина оказывается
изолированной и во враждебной ей среде, она вынуждена пытаться собственными
средствами противостоять неопределенности в отношении собственной участи,
спровоцированной чередующимися и непредсказуемыми эпизодами насилия. Эта
ситуация провоцирует неуправляемое и интенсивное развитие психических процессов.
Бытовой Стокгольмский синдром выражается в протекционной связи жертвы со своим
агрессором, возникающей в травмирующей среде и в условиях ограниченного доступа
внешних стимулов, через индуцирование в психизм жертвы соответствующей ментальной
модели. Бытовой Стокгольмский синдром возникает как попытка жертвы защитить
собственную психическую целостность и восстановить физиологический и поведенческий
гомеостаз. Бытовой Стокгольмский синдром – это психическое расстройство
дезадаптативного типа, который объясняет «парадоксальную» ситуацию, когда жертвы
гендерного насилия активно встают на защиту своего агрессора. В попытке избежать
и/или уменьшить эффект насилия жертва идентифицируется с агрессором и оправдывает
перед собой и другими все его действия. Однако, исследователи подчеркивают, что в
случае гендерного насилия речь идет не столько об адаптации к личности агрессора,
сколько о потере жертвой собственной идентичности. А это означает не адаптативный
механизм, а настоящий процесс разрушения.
5. Гендерное насилие как специфическая форма принудительного убеждения.

Принудительное убеждение – это сочетание различных стратегий, направленных на

подчинение и дезидентификацию жертвы. В этой концепции, «убеждение» - это
преднамеренное осуществление человеком или группой людей определенных действий,
направленных на то, что влиять на поведение и деятельность другого (других), имея в
виду достижения конкретных ранее поставленных целей. С другой стороны, под
«принудительным» понимается «осуществление интенсивного давления на объект
отношений, ограничивая его возможность выбора и увеличивая таким образом
возможности достижения желаемого поведения с его стороны». Принуждение, само по
себе, есть применение силы с целью заставить кого-то совершить желаемое или
отказаться от совершения нежелаемого для принуждающего действия. «Сила» включает в
себя понятия физической, психической или общественной сил, действующих прямо или
косвенно.

Принудительное убеждение применялось и применяется в различных ситуациях, где один

человек (или группа) имеет практически неограниченную власть в отношении другого
(или других). В исследованиях гендерного насилия, проводившихся в последней трети ХХ
в., отмечено и выявлено сходство стратегий, применяемых в гендерном насилии и в
других типах насилия.., различные авторы выделяют сходство психических травм у
«заложников, военнопленных, выживших узников концлагерей и религиозных сект..,
выживших жертв гендерного насилия, жертв физического и сексуального детского
абьюза, а также жертв организованной сексуальной эксплуатации».

 Все исследователи подчеркивают сходство психических реакций между «битыми

женщинами», жертвами изнасилования и жертвами пыток в других ситуациях (концлагерь
или политзаключение). Именно с исследования процессов идеологической
трансформации, которой подверглись американские военнопленные в Северной Корее,
началось изучение и исследование техник принудительного убеждения. Сам термин часто
используется как синоним «промывания мозгов», хотя «промывание мозгов», скорее,
является одной из техник принудительного убеждения. Люди, попавшие в ситуацию
экстремального принуждения, подвергаются риску стать жертвами постоянной
деперсонализации (то есть, при выходе из ситуации принуждения не наблюдается возврат
к прежним личностным структурам, личность оказывается разрушенной), с такими
симптомами, как амнезии, поведение по типу транса и эмоциональное отупение. Также
наблюдаются когнитивная ригидность (мышление по строго заданным параметрам),
поведенческие регресии (в основном, различное выражение беспомощности в поведении,
поиск одобрения авторитета как главный поведенческий критерий), глубокая
трансформация личностной системы ценностей и понятия «самого себя», которые просто-
напросто стираются.

Принудительное убеждение осуществляется при помощи набора стратегий, которые

позволяют агрессору поддерживать, осуществлять и увеличивать контроль над жертвой.
Если обратить внимание на то, что слово «стратегия» означает «регулируемый процесс,
совокупность способов, которыми гарантируется оптимальный результат в каждый из
моментов процесса», то можно ясно проследить, как в ситуации гендерного насилия имеет
место именно применение стратегии, как регулируемого волей агрессора процесса: в
«семейных отношениях» агрессором устанавливаются «правила», которые отчаянно и
безуспешно пытается усвоить жертва – отчаянно и полностью безуспешно, так как жертве
неизвестна конечная цель «отношений», а именно: её собственная аннигиляция. Жертва
даже не может себе представить существование подобной цели, так как предполагается,
что она (жертва) состоит в эмоциональной, «семейной» связи. Однако, единственно
верным является то, что находится она в отношениях господства и подчинения.

Булетт и Андерсон еще в 1985 г. описали процесс «ментального контроля» или

«психологического убеждения» в гендерном насилии, а также используемые в нем
стратегии:

 доминирование мужчины с первых же моментов отношений посредством типа поведения,

ошибочно интерпретируемого жертвой как поведение «настоящего мужчины»
 отъединение жертвы от внешних связей (родителей, друзей, работы)/плен
 постепенное внушение жертве чувства страха и его поддержание во времени
 индукция чувства вины («ты меня вынудила», «не была бы такой дурой (толстой, некрасивой,
плаксой, сентиментальной, проституткой).. и т.д. и т.п.», «сама виновата», «ты просто идиотка
(сумасшедшая)», «да какая ты мать?», «да кто на тебя посмотрит, ты в зеркале себя видела?»)
 патологическая ревность
 индукция чувства никчемности и беззащитности («ты ни на что не годишься?», «кому ты нужна?»,
«руки не тем концом вставлены», «никудышная», «неряха», «мне от соседей стыдно», «если бы не
я...»)
 индукция самообвинения («мне тоже нелегко», «ты думаешь, мне это нравится?», «сама подумай,
как мне не горячится, если ты...?», «я выматываюсь за день, а ты...»)
 чередующиеся подкрепления ситуации эмоциональной зависимости (выраженной в основном в
активном поиске одобрения жертвой) поведением, внушающим надежду на перемену к лучшему.

В этих стратегиях мы можем видеть и научение беспомощности Селигмана, и

Стокгольмский синдром, и травмирующую связь Даттона и Пайнтера, но в данном случае
– принудительного убеждения – все эти стратегии применяются синергично.

Синергичное применение стратегий господства и подчинения жертвы приводит к

психической травме, в которой преобладает чувство бессилия-инвалидности. В женщине
ситуация гендерного насилия провоцирует комбинаторное состояние «зависимости-
слабости-страха» по типу состояния Трех D (Dependency-Debility-Dread), выявленного у
пленных солдат и описанного еще в 1957 г. Фарбером и Колбсом.

Исследователи гендерного насилия в своем подавляющем большинстве пользуются

моделью Бидермана, описавшего восемь «классических» методов принуждение в системе
пыток: одиночное заключение, монополизация восприятия, индукция состояния
ментального и физического изнеможения («изматывание»), угрозы, доказательства
«всемогущества», унижения, придирки (то есть, принуждение по банальному поводу),
чередование эпизодов «благосклонности».

Периодов «без насилия» на самом деле в гендерном насилии не существует. Различные

типы насилия и принуждения (физическое, сексуальное, психическое, символическое)
просто чередуются и комбинируются, позволяя сделать вывод, что принудительное
убеждение – это постоянный во времени и пространстве процесс. Чувство особенного
облегчения, когда в общей ситуации насилия устанавливается период отсутсвия прямой
агрессии, обусловлено именно общей и тотальной ситуацией насилия, в которой
действуют синергически различные стратегии принуждения. Именно поэтому нет смысла
разграничивать насилие на физическое и психическое, например: физическая агрессия
всегда оставляет за собой психическую травму – пощечина, прежде всего означает
унижение. В свою очередь, вербальная угроза сразу же вызывает ассоциацию с
физической расправой или с попаданием в катастрофическую ситуацию («быть
вышвырнутой на улицу», «отберу детей» и пр.). Это очень важно подчеркнуть:
психическое насилие ассоциирует слова с физическими действиями, вызывающими
страх, поэтому никогда нельзя говорить о психическом насилии, как о насилии
«меньшей интенсивности».

Почему они не уходят (II)

1.Контроль времени — ближайшее будущее.
На уровне внимания, психическая деятельность жерв гендерного насилия направлена на то, чтобы
предвидеть и избежать агрессию. Это означает, что женщина, пытающаяся предвидеть и упредить то, что
может произойти "в следующий момент", исключена из жизни в настоящем, у нее не остается ни времени,
ни сил жить "здесь и сейчас", а также жить прошлым (воспоминания, которые травмируют и которых лучше
избегать) или будущим (проекты, которых нет и которые невозможно даже представить вследствие подрыва
базового экзистенциального доверия). Всё её существование подчинено "следующему моменту": это
состояние постоянной гипер-настороженности и наблюдения за реакциями агрессора. В противоположность
отрытому взгляду на мир, у жертвы присутствует эффект туннельного зрения, сфокусированного на том, что
может произойти в каждый "следующий момент".  Сама возможность насилия, сформулированная как
эксплицитная или имплицитная угроза, держит жертву в "подвешенном" временном состоянии, в том самом
Waiting, – как в знаменитом performance, – когда жизнь подменяется ожиданием чего-то, настоящий
пароксизм пассивности и подчинения.

2. Контроль пространства — запрещенные места.

Для жертв гендерного насилия мир делится на разрешенные и запрещенные места. Запрещенным местом
может быть любое (родительский дом, улица, магазин, работа, медицинские учреждения), где возможно
общение с другими людьми и, как следствие, ослабление контроля со стороны агрессора. В каждом
конкретном случае, легче спросить, какие места являются разрешенными, чем перечислять запрещенные.
Когда происходит разрыв отношений, контроль за пространством и за перемещениями жертвы не только не
снижается, но и усиливается, так как теперь жертва находится в состоянии витальной угрозы абсолютно в
любом внешнем контексте (и часто – в собственной квартире, как в случаях поджогов и спровоцированных
взрывов газа). Тогда приходится носить браслет, информация с которого подается на монитор полиции,
чтобы знали, жива ты еще или уже нет, звонить в полицию каждый раз, когда выходишь из дома, и ждать,
когда за тобой приедет патрульная машина, иметь наготове сумку с вещами первой необходимости и
документами, чтобы иметь возможность бежать без промедления, учить детей, как избежать опасности.

3. Социальный контроль — вето на отношения и гласность.

Социальный контроль за жертвой представляет собой ее изолирование от любых внешних отношений
(родители, друзья, коллеги по работе, соседи). Эта изоляция включает в себя запрет на разговоры, в которых
так или иначе может быть затронута проблема, как со стороны самой жертвы, так и со стороны
окружающих. Общество старается "не вмешиваться", а если делает это, то с позиций "экспертов" и "судей" -
"а почему ты не уйдешь?", "ну, если ты всё еще продолжаешь жить с ним, значит...". "Внутренняя ссылка",
пребывание в "никаком месте" в "никакое время" - вот наиболее точное описание реальности жертвы
гендерного насилия, когда у нее нет возможности "быть-в-мире" в хайдеггеровском смысле, быть в
"конкретном, буквальном, реальном, повседневном, быть человеком, что означает быть окунутым в стихию
земли, в повседневную материальность, пустить в ней корни..."  Для женщин в ситуации гендерного
насилия, повседневность означает это – насилие, как максимальное выражение отсутствия эмпатии, как
противоположность и активное отрицание любой интер-субъектности. Их время определено
присутствием/отсутствием агрессии, их настоящее потеряно в сосредоточенности на невозможном
предвидеть "следующем моменте", в их мире не существует собеседников, кроме самого агрессора, и
единственная "реальность", которая допущена к вербализации, – это та, которую он диктует. Эта
"реальность" агрессора, в свою очередь, представляет собой систему "убеждений", "объяснений" причин и
следствий событий, а также мотивов действий, направленную на "узаконивание" учиняемого над жертвой
насилия.

Они не уходят, потому что подвержены процессу психологического контроля, методы которого
направлены на то, чтобы произвести эффект страха и беззащитности, а также на то, чтобы разрушить
у жертвы чувство собственного "я" в отношениях с другими.
Эмоции, которые присутствуют у жертв гендерного насилия являются результатом используемых стратегий
принуждения и необходимости, со стороны жертвы, понять происходящее и попытаться выжить. Поначалу
попытки понять будут относиться к причине насилия. Понять причину насилия в этот момент означает для
жертвы понять динамику эмоциональных отношений и попытаться укрепить их (и жизненный проект,
который они воплощают). Удивление, растерянность, просходящие из невозможности понять, почему
отношение партнера так резко изменилось, постепенно сменятся чувством страха перед вспышками
агрессии и невозможностью их предвидеть. Жертва будет пытаться уже не понять, но предупредить насилие
и контролировать ситуации агрессии. Она будет искать признаки, по которым можно было бы определить
приближение конфликтной ситуации и избежать ее (его шаги на лестнице, выражение лица, что его
раздражает или что ему мешает и т.д.). Страх до конца будет выполнять функцию выживания: он будет
парализовать, но есть возможность, что он же активирует механизм бегства. Попытки найти способ
предотвращения агрессии (вербальной или физической) потерпят неудачу. Не в силах понять, что агрессия
вызвана личными потребностями агрессора, жертва начнет искать причину насилия в себе самой. Это
дополнит уже имеющиеся обвинения агрессора в том, что жертва провоцирует его и завершится тем, что
жертва припишет себе ответственность за насилие. Это интериоризированное чувство вины (которое
становится вездесущим) подкрепится постоянной критикой со стороны агрессора, которая к тому же
осуществляется в ситуации социальной изоляции жертвы. Чувство вины сопровождается чувством стыда:
признать провал отношений, признать, что ее бьют (это имеет явные коннотации униженности), страшиться
того, что не поверят или осудят. В действительности, все эти страхи имеют основание: в коллективном
мнении битая женщина или "трусливая", или "дура", или "ей это удобно", или "это ее место". И это
усиливает социальную изоляцию. Социально и эмоционально изолированная, без поддержки родственников
и/или друзей, в постоянном состоянии настороженности и сосредоточенности на предупреждении агресии,
сбитая с толку различными техниками принуждения и психологического контроля, которые подкрепляют
друг друга, парализованная в способности принимать решения, женщина неизбежно будет двигаться в
направлении потери собственной идентичности, какой она была до начала отношений, в направлении
отчуждения от собственного прошлого и отсутствия проектов в будущем. Настоящее в данном случае будет
неподвижным, застывшим циклом выживания. Вернее, безуспешных попыток выживания. Почему
безуспешных? – Потому что методы и стратегии насилия со стороны агрессора волитивны (т.е.
осуществляются систематически, по заданному плану), сознательны или квази-сознательны (насколько тот
или иной индивид вообще сознателен в своей повседневности) и имеют вполне определенную цель:
подчинение и контроль. Насилие есть всегда осознанный выбор со стороны агрессора, оно идеируется и
теоретизируется им. В 90-х годах в англосаксонских странах были в ходу программы по "реабилитации"
осужденных за гендерное насилие. В основном применялся метод эмоционально-когнитивной терапии и
был собран достаточно обширный материал в отношении "теоретизирования" гендерного насилия
(особенно, на опыте канадских программ). Интересно отметить, что все эти программы были отменены или
свернуты из-за очень высокой себестоимости (оплата больничных персонала, который не выдерживал
психического напряжения в общении с "теоретиками") и нулевого практического эффекта (по словам
тогдашнего министра внутренних дел U.K. Джека Строу). Но это отдельная тема.

«Сделать так, чтобы не ушла»

Некоторые из читавших про похождения перверзных персонажей указали мне на то, что в комментариях
высказываются в основном женщины, и на то, что этот факт означает, во-первых, что я сама обижена
жизнью в плане «неимения мужика» (популярный психоанализ в действии), и во-вторых, что написанное
мной — глупость (на которую как раз женщины и слетелись потрындеть, что и понятно). Не может, мол,
такого быть, чтобы столько людей были в отношениях с перверзными. Перверзные действительно не ходят
табунами по улицам и не партизанят в каждой кухне. И тем не менее, очень многие ЖЕНЩИНЫ
идентифицируются с жертвами перверзной агрессии. Этот пост в первую очередь для них. Есть такая
«вещь» — привилегия. И есть устойчивая ментальная структура, которую К. Хорни когда-то назвала
«системой невротических требований», и которую я называю «системой требований привилегий». Вот она
(нисколько не изменившаяся за последние почти сто лет с того момента, когда о ней впервые написали):
 требование, чтобы никто не критиковал нас и не сомневался в нас
 требование быть всегда правыми
 требование, чтобы нам подчинялись
 требование, чтобы мы могли обманывать и манипулировать без того, чтобы нас обманывали
и нами манипулировали
 требование, чтобы за нас решали проблемы, и делали бы всё, чтобы избежать конфликта
 требование собственного иммунитета, даже в случае, если мы навредили другим
  требование, чтобы нас понимали, вне зависимости от обстоятельств
 требование безусловного и исключительного обожания, оправдываемого любовью
 требование, чтобы нам не мешали, чтобы оставили нас в покое

Понаблюдайте за человеком, делающим другим гадости: вы всегда найдете в основе его поведения весь
комплект. Теперь проблема: что произойдет, если часть граждан (конкретно, 50% от наличествующего
контингента) будет социализирована (=воспитана) как субъекты в этой системе требований привилегий?
Эти граждане будут убеждены, что эти привилегии принадлежат им по праву рождения и неотъемлемы. Что
произойдет вслед за этим? Требования привилегий будут автоматически предъявлены другой половине
граждан.

Все эти требования объединены одной характеристикой — они не могут быть осуществлены без того,
чтобы те, к кому они предъявляются, не находились бы в подчиненном положении по отношению
к тем, кто их предъявляет.

Значит, будут осуществляться маневры по подчинению и контролю. Эти маневры могут быть видимыми
и ненормативными (открытые проявления гендерного насилия), а также невидимыми (психологический
контроль). В обычной гетеросексуальной паре этот психологический контроль осуществляется мужчиной
в отношении женщины (кстати, женщины могут сколько угодно воображать себе, что они «вертят»
партнером, но это не так), без того, чтобы мужчина был непременно перверзным. Наглядно это можно
представить в виде континуума принуждения:

Эгалитарные мужчины →→→ Микро-мачисты →→→ Мачисты и сексисты →→→Психические/физические/сексуальные агрессоры

→→→ Совершающие фемицид

Это улица с односторонним движением и неодинаковыми пробегами между различными стадиями.

Большинство женщин, которые идентифицируются с жертвами перверзных агрессий, находятся
в отношениях с мужчинами, применяющими в своих повседневных взаимодействиях с партнершами
субтильные и практически невидимые техники психического принуждения, находящиеся «почти
за границами очевидного», и имеющие целью навязать собственные интересы, точки зрения
и представления. Для женщин эти техники практически всегда остаются за гранью их собственного
восприятия, а результаты этого постоянного и невидимого принуждения обычно выражаются в низкой
самооценке, хронической неуверенности в себе, нервных срывах, депрессивных эпизодах, апатии и потери
интереса к самой себе и к жизни, чувстве безысходности. Разные исследователи по-разному называют эти
техники психического принуждения: мини-тирания, интимный терроризм, «мягкое» насилие, насилие
«низкой интенсивности», уловки принуждения, невидимый мачизм, благоволящий сексизм. Цель возни
глобальна:
1. занять привилегированное положение в отношениях
2. сделать это незаметно и перенести конфликт в психику женщины с тем, чтобы избежать открытого
столкновения 3) застраховаться от «наказания» в виде отказа женщины от продолжения
отношений — «сделать так, чтобы не ушла».

Луис Бонино называет такую комплексную возню «микромачизмами» (мМ) и определяет их, как:
Перманентные низкоинтенсивные практики принуждения через психический контроль, осуществляемые
в отношении женщин. Латентная форма абьюза c целью навязать точки зрения и мнения в отношении
повседневной жизни, которые позволили бы мужчинам делать так, как захочется, и не позволили бы
поступать так женщинам (моральная дихотомия «мужчина имеет право/женщина должна»).
Микромачизмы — это манипулятивные приемы, которые составляют нормализованное в современном
обществе поведение мужчин в отношении женщин. Это социально принятое и нормализованное
поведение представляет собой требование привилегий, удобств и прав за счет упразднения личностной,
ментальной и поведенческой автономии женщин.
И это — реальная ситуация абсолютного большинства устойчивых гетеросексуальных пар с детьми.
И именно женщины, состоящие в таких браках/отношениях, являются большинством в кабинетах
терапевтов. Микромачизмы разделяют на четыре категории:
 утилитарные мМ используются для навязывания женщинам «заботящегося», «материнского»
поведения в сфере быта
 «скрытые» мМ используются для отвлечения внимания от истинной их цели: навязывания
собственных мнений
 кризисные мМ используются с целью поддержания неравноправного статуса-кво, когда
он оказывается под угрозой
  принудительные мМ служат для удержания власти через использование психического
и морального давления

Все мМ — это практика двойных стандартов: «то, что можно мне, нельзя тебе». Знать, что они из себя
представляют и как действуют, может изменить очень многое. Итак, расклад.

Утилитарные мМ. Самые распространенные и наименее видимые

Характеризуются тем, что с их помощью женское присутствие приносит материальную пользу
(утилизируется), и тем, что осуществляются эти мМ не активно, а пассивно: важно, не то, что делается,
а то, что не делается. С помощью этих мМ на женщин возлагается обязанность по выполнению всего
спектра репродуктивного труда, начиная от уборки и кончая поддержанием социальных связей
с родственниками и знакомыми. При этом сами женщины полностью уверены, что они тем самым
самореализуются, — так возникает положение, когда подчиненный сам выбирает именно такое поведение,
которое ожидается от него доминантной стороной. За счет чего это достигается?
 складывание с себя обязанностей за устройство и функционирование быта. Это всем известная
ситуация «ничегонеделания дома» от прямого отказа встать с дивана или прервать диалог
с телевизором до провозглашения себя «помощником», как бы ждущим ценных указаний, что и как
надо сделать.

 использование и абьюз «женской» способности быть полезной. Это ситуация, когда мужчина
«приспосабливается» к традиционному распределению ролей (он — добытчик, она —
«хранительница очага»), в котором женщине напрямую вменяют обязанности прислуги. Сюда
включаются некоторые психологические тактики для убеждения или поддержания в женщинах уже
усвоенной ими идеи о том, что им «от природы» назначено исполнение облуживающих других
ролей: мать, кухарка, сексуальная партнерша, домработница, управляющая, психолог, социальный
работник, секретарша, официантка, телефонистка, портье и складывательница в ящики мужского
белья. Индуцирование исполнения этих ролей осуществляется тремя способами:
1.  Делегирование работы по поддержанию социальных связей. Женщину убеждают в том,
что она должна заботиться о качестве жизни партнера и о поддержании с ним полноценных
отношений, в том, что воспитание детей и забота об их здоровье касается в первую очередь
— а чаще исключительно — только ее. Также на ее ответственности находятся отношения с
семьей и друзьями партнера. Это работа называется «эмоциональной», и это именно работа,
а не что-то иное, на нее уходят время и силы и за нее приходится «отчитываться».
2. Скрытые принуждения. Это неозвученные требования и приказы, выражаемые в жестах,
мимике, невинных вопросах и комментариях, призванные спровоцировать
автоматизированные женщиной отклики «заботливой наседки» и таким образом заставить
женщину выполнять эти требования и приказы, не отдавая себе отчета в том, что то, что
она делает, она делает не по собственному желанию, а под невидимым давлением. Кроме
того, так как эти требования и приказы не озвучиваются, это означает, что они никогда не
существовали, а значит, не нуждаются в ответной благодарности за их исполнение. Именно
эти мМ заставляют женщину вставать из-за стола за солью, идти открыть, когда кто-то
звонит в дверь, вести мужчину к врачу и покупать ему одежду и обувь. Знаменитый вопрос:
«А где?...» без того, чтобы ранее совершались попытки найти нужное, в действительности
означает: «Найди, принеси и подай». Знаменитая реакция на «некачественное» или
«несвоевременное» исполнение неозвученных требований: болезнь. Знаменитое поведение
во время болезни (мнимой или действительной): маленький тиран — L'Enfant Terrible.
3. Отказ в ответной заботе. Вытекает из традиционной убежденности в том, что на самом
деле заботиться надо только и именно о мужчине (даже не о детях). Обыкновенно отказ
помочь женщине или позаботиться о ней выражается или прямо/открыто и мотивируется
«неумением», или тактиками бойкота. Если женщина заболевает, то обычно это «ничего
серьезного», если она не успевает сделать что-то из-за перегруженности на работе и в быту,
то обычно это «не уметь распределять время».
 сама собой разумеющаяся «помощь мужу» в его работе. Женский вклад в карьеру мужчины.
От материального содержания, пока он пишет диссертацию, до написания этой самой диссертации.
Приоризация интересов партнера в трудовой сфере (вынужденные переезды, оставления женщиной
собственного рабочего места «ради семьи»), бесплатная работа в «деле/предприятии» партнера.

ВАЖНО: всё вышеизложенное проделывается женщиной «самостоятельно», «по собственному желанию».

Абьюз состоит в том, что за «самостоятельные» решения женщины выдаются ОЖИДАНИЯ

и СКРЫТЫЕ ТРЕБОВАНИЯ со стороны партнера.
И это вполне признается мужчинами в рамках терапевтических групп: по их мнению, существует уравнение
«можешь забеременеть» = «можешь гладить, следить за детьми и заботиться о моих родителях». Когда
на терапии кто-то выступает с этой теорией, присутствующие не только соглашаются с ней,
но и поддерживают высказавшего ее. Если терапевт спрашивает, не кроется ли за этим некое желание
«наказать» женщину, обычная реакция — молчание, переглядывание друг с другом и смех. Когда терапевт
спрашивает, не отдают ли себе отчет в том, что неравноправное распределение «физических и психических
усилий» по организации и поддержания приемлемого функционирования быта приводит к улучшению
качества жизни мужчин и к увеличению их свободного времени за счет того, что снижается качество жизни
и здоровья женщин, обычно отвечают, что да, они об этом знают, поэтому и пришли на терапию, — жена
пригрозила разводом и это «не гуд». Самый «интересный» (и неприятный) момент в терапии — это то, что
мужчины часто приходят на нее с целью заполучить некую формулу, которая поможет им эффективнее
«заставлять ее делать то, что она не хочет». Это именно те приемы, которые представляют собой
«скрытые» микромачизмы и используются с целью подавления на подсознательном уровне собственных
желаний женщины и замещение их желаниями мужчины.

Скрытые микромачизмы — наиболее манипулятивные и

напоминающие перверзные тактики
Это уже не просто использование женщины для личного материального благополучия, это уже
эмоциональные удары различной интенсивности, направленные на обусловливание ее психического
функционирования:
 Создание ситуации недостатка общения. Похоже на перверзные круги «не преступи»,
с помощью которых мужчина пытается занять ведущую позицию морального авторитета
в отношениях, позиционировать себя как того, кто решает, что, сколько, когда, застолбить за собой
право НЕ договариваться и НЕ принимать в расчет никого. Применяемые тактики:
1. Импозиционное молчание. Тот, кто молчит в ответ на обращения к нему, навязывает
молчание партнеру. Молчать — это не только не разговаривать, это не чувствовать себя
обязанным разговаривать, объяснять или информировать, поэтому молчание может
позволить себе только тот, кто доминирует в отношениях. Когда мужчина отказывает
женщине в диалоге, он тем самым заставляет ее заполнять коммуникативное пространство
(обычно она начинает «орать» или «истерить»). Отказ в диалоге сопровождается обычно
тем, что терапевты называют «телепатическими ожиданиями», то есть навязыванием
женщине обязанности расшифровывать то, что думает/чувствует мужчина.
2. Отстранение и показное плохое настроение: следующая стадия маневра молчания,
наступающая в том случае, если «она не затыкается и не отстает» в ответ на его
импозиционное молчание. В этих случаях мужчина или просто уходит, или начинает чем-
нибудь заниматься. Теперь представим ситуацию: этого мужчину вызывает начальник и
начинает на него орать — в ответ мужчина либо молча выходит из кабинета, или
раскрывает газету и углубляется в чтение. Представили? — Я тоже нет, потому что такого
не было и не будет, разве что в кино покажут.
3. «Ни во что не ставить» — не признавать физические, материальные и психические
потребности женщины. Не признавать ее профессиональные успехи или ее вклад в
организацию быта. Именно эти маневры «незамечания» создают настоящую психическую
зависимость женщины: она начинает стараться еще больше, выглядеть еще лучше, готовить
еще вкуснее, йога, пилатес, духовное усовершенствование и самое эротическое белье. Всё,
что вам нужно сделать, это всё съесть, всем воспользоваться и «ничего не заметить».
Иногда «незамечание» принимает форму «засадного поведения»: ничего не предпринимать
для решения того или иного вопроса и ждать, пока женщина возьмет на себя инициативу,
чтобы потом раскритиковать ее.
 Псевдо-коммуникация. Имитация процесса диалога и «переговоров» относительно того, что
мужчина для себя уже решил. Он дает женщине выпустить пар, долго и пространно излагать ее
точку зрения, даже обсуждает с женщиной проблему, но никогда — способы ее решения (это
обсуждению не подлежит). Часто такие псевдо-диалоги сопровождаются обвинениями женщины,
что она провалила «переговоры» своей эмоциональностью или неумением правильно выражать
свои мысли: «Если бы ты мне сказала это другим тоном!..»
 Не-ответственность. Это маневр с двойным дном. Состоит в том, чтобы не признавать себя
ответственным и не давать объяснений, и в то же время — требовать ответcтвенности и объяснений
от окружающих:
1.  Обвинение. Все «не так», потому что женщина виновата, не справилась, плохая жена,
плохая мать, просто дура, кастрирующая и пр. Женщина виновата за 1) то, что происходит
в мире 2) то, что происходит с мужчиной 3) то, что она чувствует себя неудобно от его
обвинений (тут она или «преувеличивает», или «сошла с ума, истеричка»). Маневр
 обвинения очень выгоден, так как ставит обвиняющего в позицию судьи, а судья
автоматически ни в чем не виновен.
2. Самооправдание. Излюбленным методом является проекция. «А откуда я знал?», «Да,
но...», «Это ты меня довела», «У меня нет времени», «Это невозможно», «Я же ненарочно
забыл». Собственные ошибки не имеют значения и ошибками не являются: это
незаслуженные упреки. «Куда ты дела мои запонки?» — сакраментальный вопрос, когда
задающему его прекрасно известно не только то, что запонки он потерял, но и где это было.

ВАЖНО: скрытые мМ никогда не признаются. На терапии обычно озвучивается подозрение или обвинение
терапевта в том, что он нарочно «защищает» женщину с целью внушить мужчине чувство вины и с его
помощью манипулировать им (это я называю «спалиться»). Это еще одно сходство с перверзными методами
психического контроля: переложить ответственность за абьюз на жертву, заставить ее извиняться и
«работать над собой». Это также самые эффективные мМ, с их помощью можно бесконечно долго
поддерживать выгодную для себя позицию внутри отношений. В какой-то момент после установления
асимметричных отношений женщина начинает чувствовать себя истощенной (я называю это «издержки
самореализации» — меня очень раздражают разговоры о том, что женщина реализует себя «в отношениях»)
и предпринимает попытки «что-то изменить». Мужчина реагирует острым чувством страха потерять
контроль, стать импотентом, быть униженным или брошенным (стандартный набор) — тогда возникает
необходимость в кризисных микромачизмах, которые не только способствовали бы сохранению статуса-
кво неравноправных отношений, но и разубедили бы женщину в дальнейшем предпринимать попытки что-
либо изменить.

Кризисные мМ — это широкое применение пассивно-агрессивной

тактики:
 Пассивное сопротивление и саботаж. Прекратить общение и сидеть с козьей мордой, вздыхать
и отрицать, что что-то не так (знакомо, не правда ли?). Универсальный пессимизм и мрачные
перспективы: все ужасно, плохо на работе, плохие новости по телевизору, я плохо себя чувствую.
Создание общей атмосферы дискомфорта и приближающегося конца света: перегоревшая
в коридоре лампочка не будет заменена, сколько бы об этом не просилось. Ничто не будет сделано,
когда это необходимо, важные вопросы будут забываться или игнорироваться, а при попытке
получить объяснения по этому поводу, вас обвинят в том, что вы пытаетесь контролировать
и обесценивать. Вас попросят не залазить на чужую территорию и уважать границы личности. «Ну,
смотри сама», «Тебе лучше знать», «Делай, как хочешь, только оставь меня в покое» — три
стопроцентно пассивно-агрессивные фразы.

 Откладывание на потом. Если женщина не поддается на пассивно-агрессивные манипуляции,

то мужчина применяет тактику откладывания на потом. «Да, что-то не так в наших отношениях,
но мне сперва необходимо подумать, прежде чем что-то решить», «Дай мне время, я не могу вот так
сразу взять и все поменять», «Давай поговорим об этом в другой раз», «Посмотрим, что можно
будет сделать». Всё это не более, чем пустые декларации. Здесь мужчина предпочитает, чтобы
женщина была истощена, впала в отчаяние, в депрессию, прежде чем признать, что он ведет себя
нечестно по отношению к ней. В большинстве случаев, мужчина просто не думает о том, как
отразится его позиция на женщине — он просто выжидает, когда она устанет возмущаться,
требовать или просить, и всё вернется на круги своя.

ВАЖНО: обычно кризисные мМ анонсируют начало конца отношений. Неважно, сколько они продлятся
затем во времени: те, кто решают применить методы пассивной агрессии в отношении партнера, открыто
делают ставку на его психическое и физическое истощение. Это предполагает отсутствие положительных
чувств, эмоциональной близости и той самой «любви», которой обычно всё оправдывается и покрывается. В
этой стадии мужчины еще приходят на терапию в попытке «сделать так, чтобы она не ушла», но без особой
заинтересованности. Гораздо удобнее и дешевле начать искать запасной аэродром. Вообще, пассивно-
агрессивное поведение отличается особым, «утонченным» цинизмом. Человек все более отчетливо
формулирует для себя мачистскую идеологию и всё менее заинтересован менять собственные установки на
активное требование привилегий. Переход к принудительным микромачизмам часто становится
и переходом из дискомфортных отношений к гендерному насилию (со всем его спектром).

Принудительные микромачизмы — это уже открытые попытки

контролировать поведение женщины, лишить ее личного времени,
ограничить ее возможности принимать решения
Эти мМ уже мало чем отличаются от прямой агрессии:
  Личная экспансия за счет женщины. Эта тактика основывается на идее, что мужчины имеют
приоритет на использование физического пространства и времени, так как они заняты «более
важными делами», чем кто бы то ни было. Личная экспансия за счет других становится нормой для
мужчин и практически запретом для женщин. Примеры микромачизмов пространственной
экспансии: разбрасывать одежду, монополизировать телевидение (к просмотру разрешаются только
те программы, которые интересны мужчине), запрещать музыку в доме или навязывать
собственные музыкальные вкусы, запрещать использование другими членами семьи отдельных
предметов мебели (кресло, диван) или аппаратуры. Примеры микромачизмов временнóй экспансии:
создавать и использовать свободное время для себя (например, в выходные или после работы),
свободное время для женщины не только не мыслится, но и осуждается, как «безответственность»,
«леность», «плохая хозяйка и мать»; искусственно создавать «срочность» и «неотложность» в
делах, которые таковыми не являются, что дает возможность мужчине присутствовать и
отсутствовать по своему усмотрению; отказываться разделить свое время с другими (чаще всего
выражается в отказе посвящать свое время детям).

 Обесценивание мнений и решений женщины за счет «мужской логики», которая представляется

как некая «высшая» форма мышления. При этом «мужской логикой» является то, что выгодно
ее применяющему, а «женскими глупостями» — то, что невыгодно.

Хотя по отдельности микромачизмы могут показаться банальными и незначительными, «глупостями» или

«странностями» поведения, их настоящее значение — в постоянном и комбинированном применении,
которое создает токсический климат в отношениях, проживаемый женщиной как «несение бремени,
тяжести», как постоянные разочарования, огорчения и чувство бессилия. Постепенно это приводит
женщину к различной тяжести эмоциональной дестабилизации, даже если практика микромачизмов
не эволюционирует в практику открытого гендерного насилия. Женщина теряет личностную автономию
и во многом становится неспособной к принятию самостоятельных решений (слишком много приходится
согласовывать и слишком многое иметь в виду).

Конечный результат: женщина находится в распоряжении мужчины и никогда наоборот.

И в этом смысле ситуация мало отличается от ситуации перверзной агрессии — поэтому так много женщин
идентифицируются с жертвами перверзных. Тот самый статус-кво, на сохранение которого направлены
усилия мужчины во многом напоминает ситуацию контроля и использования в случае перверзного абьюза:
 отношения имеют асимметричный неравноправный характер, в которых персональное развитие и
личностная автономия мужчины реализуются за счет женщины.
 отношения направлены на соблюдения интересов мужчины, его карьеру и создание благоприятных
для него условий в быту и в социальных взаимодействиях — при этом наблюдается постепенное
оставление женщинами социальной сферы и сосредоточивание ее на обслуживающих функциях;
 ответственность за всё, что происходит в рамках отношений, лежит на женщине; мужчина отрицает
собственную заинтересованность в их асимметрии и неравноправии. Не имея возможности
выяснить, что именно происходит, женщина, согласно гендерным мандатам и установкам, начинает
обвинять себя в том, что чувствует себя плохо в рамках отношений;
 в отношениях отсутствует диалог и сотрудничество. Чаще всего они представляют собой
«холодную войну», в которой женщине приходится постоянно быть начеку.

Когда женщина попадает на терапию, наблюдается стандартная симптоматика «излишков самореализации»:

 Состояние психофизической перегрузки, анемия, пищеварительные расстройства, апатия. Чувство
«жизни по инерции». Отсутствие собственных интересов и восприятие «домашних обязанностей» и
«семейного долга» как имеющих вселенское значение.
 Настороженность в общении, защитные реакции и тенденция поплакаться, излить душу.
Склонность к эмоциональным манипуляциям, в основном, стараясь вызвать жалость или
признательность за оказанные услуги и проявленную заботу. В терапии эти манипуляции известны
как «манипуляции левой руки», очень характерные для человека, находящегося в подчиненном
положении и пытающегося получить признание за свою самоотверженность.
 Оглупение, ментальная блокировка, «думать трудно». Отсутствие долгосрочного жизненного
проекта. Затруднение или блокировка в выражении негативных эмоций и протеста.
 Снижение самооценки и уверенности в своем восприятии. Тенденция переспрашивать.
Неуверенность в себе и своих возможностях. Мышление в категориях «Мы-Наш-У нас» и избегание
категории «Я». Чувство бессилия.
  Неопределенные ощущения неудобства, хроническое раздражение и попытки сорвать злобу на
терапевте (особенно если это женщина), чувство «сыта по горло всем этим», без умения
сформулировать, чем именно.

Главная задача терапии для женщин — анализ микромачизмов и методов их применения. Когда женщина
понимает, что имеет дело с манипуляциями, существенно повышается ее способность распознавать
ситуации латентного абьюза в отношениях и противостоять им. Женщина перестает чувствовать себя
виноватой и возвращает себе способность самостоятельно думать и действовать. Снимается чувство
ложного всемогущества и тенденция воображать себе, что существуют какие-то «рецепты счастья» или
«мудрые уловки», способные «забронировать» отношения. Парадокс ситуации в том, что неравноправные,
асимметричные отношения изначально обречены на провал: если женщина откажется от подчинения, она
рискует тем, что мужчина уйдет к «более покладистой», если она примет подчинение, она может быть
практически уверена в том, что мужчина уйдет к «более интересной». Сохранить отношения и избежать
абьюза может лишь открытый диалог с партнером и его готовность к пересмотру своих «требований
привилегий». В этом смысле есть один очень простой трюк, который я предлагаю мужчинам — представить
себе какую-нибудь значимую ситуацию и спросить себя: «То, что можно мне, можно ей?» Если ответ будет
отрицательным, то вы навязываете своей партнерше неравноправные отношения. А если к этому вопросу
прибавить: «Почему нет?» и «Как я буду отстаивать свое „право“ в этой ситуации?» — то вы сможете
отследить, какие именно микромачизмы вы обычно применяете и с какой целью. Признать за собой
тенденцию к манипулятивной деятельности, тем более латентной и перманентной, представляет собой для
мужчин настоящий вызов, и это очень хорошо известно из опыта терапии. Но это может быть альтернативой
жизни в самообмане.

Социальный стокгольмский синдром женщин

Существует понятие ССС (Социального Стокгольмского Синдрома). ССС и есть фабрика, где массово
производятся на свет «нетакие». В чём же состоит ССС? Я приведу длинную цитату из книги К. Барэа
«Учебник для женщин, подвергающихся насилию».
«Стратегии выживания, которые женщина использует для того, чтобы иметь возможность физически
выживать рядом с абьюзером, представляют собой различные искажения чувствования и поведения,
которые позволяют ей переносить агрессию и не разрушиться психически слишком быстро. Так как
женщина использует эти механизмы выживания день за днём, постепенно они трансформируют её личность
и становятся способом её существования. Происходит настоящее промывание мозгов, которое бывает,
например, у членов тоталитарных сект или у узников концлагерей. Эмоции, мысли и поведение
патологически искажаются, чтобы позволить выжить в ситуации нескончаемого террора».
И да, по отношению к женщинам абьюзер на данный исторический момент — это любой мужчина,
по причине своего гендера. Продолжаю цитату о ССС:

«ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ИСКАЖЕНИЯ

ОНА СТАРАЕТСЯ УСИЛИТЬ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ

Стремление выжить заставляет женщину жадно выискивать малейший намёк на любезность, эмпатию
и доброе чувство к ней в поведении абьюзера. Если нечто подобное удалось заметить, то женщина
переполняется надеждой на то, что он больше не будет подвергать её насилию.
«Когда ОН критикует меня не так сильно, я наполняюсь надеждой».
Женщина преувеличивает позитивные черты характера абьюзера и фокусирует на них своё внимание.
Любое минимально любезное поведение с его стороны она интепретирует как черту характера, особую
щедрость и благородство; это позволяет ей снизить аккумулированный уровень стресса и почувствовать
благодарность, солидарность и надежду. Человеческое существо для выживания нуждается в надежде,
сколько бы незначительной она не была, и если надежды нет, то женщина придумывает её:
«Любое проявление любезности с ЕГО создаёт у меня надежду на лучшее».
С другой стороны, чем позитивнее будет видение женщиной фигуры партнёра, тем вероятнее появление
у неё положительных чувств к абьюзеру. Позитивное чувство к кому-то повышает вероятность взаимности
с его стороны. Если мы кого-то сильно «любим», этот человек, вероятно, тоже нас «полюбит». Так
залагается основа травматической связи с позитивными сторонами личности абьюзера.
ОНА ОТРИЦАЕТ НЕГАТИВНЫЕ ЭМОЦИИ
Женщина отрицает и минимизирует абьюз, отрицает собственный страх, потому что признать
их парализовало бы её, а ей нужно «везти на себе семью и детей». Паника, чувство собственной
психической аннигиляции оставили бы её без возможности реагировать, а она не может себе этого
позволить.
«Мне очень трудно думать о том, хорошо ли я себя чувствую в отношениях; предпочитаю не думать
об этом».
Также женщина отрицает гнев, так как, заметив его, абьюзер перейдёт к репрессиям. Открытая защита
может угрожать выживанию женщины. Она становится очень сабмиссивной, у неё формируется трудность
в выражении гнева, она старается избегать конфликты. Женщина становится нерешительной и пассивной.
Чтобы иметь возможность отрицать негативную сторону личности абьюзера, женщина вынуждена
эмоционально всё больше дистанциироваться от реальности, она отключается от неё, как во сне, спит или
работает слишком много. У неё появляется ощущение собственной «закапсулированности» или суженного
восприятия, она концентрируется только на самых непосредственных фактах и не в состоянии
концентрироваться на других аспектах реальности. Она может дойти до состояния частичной или полной
амнезии в том, что касается особенно насильственных эпизодов абьюза. Однако, эмоции невозможно
сдерживать неопределённо долго; они прорываются как запруженная вода. Неожиданно для себя, женщина
начинает испытывать двойственные чувства к партнёру, её отношение к нему становится неустойчивым
и чувства очень интенсивными, она колеблется от идеализации к обесцениванию:
«Мои чувства к НЕМУ противоречивы».
На подсознательном уровне, жертва видит абьюзера как полностью хорошего, а себя как абсолютно плохую,
или наоборот. Она то любит его, то боится; с одной стороны, она отвергает человека, который подвергает
её насилию и угрожает ей, с другой стороны, с целью выжить, она развивает эмоциональную привязанность
к нему в надежде, что это остановит абьюз. Эти разнонаправленные силы очень интенсивны и такая
динамика отношений распространяется и на других людей. Для жертв длительного абьюза люди либо очень
хорошие, либо очень плохие. Такие женщины бросаются из критики к превознесению.

КОГНИТИВНЫЕ ИСКАЖЕНИЯ

ОНА МЕНЯЕТ СВОЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ НА ТОЧКУ ЗРЕНИЯ

АБЬЮЗЕРА
Об окружающем мире. Неосознанно жертва абьюза пытается видеть мир глазами абьюзера, чтобы смочь
предугадать его желания и задобрить его, удовлетворяя его потребности. Она принимает его взгляды
на политику, общество или гендерные роли. Если он активист какой-нибудь политической партии, она
в конце концов становится активисткой в той же партии и фанатичкой партийной идеи. Если он сексист, она
превращается в безжалостного врага выдающихся женщин, которые высказывают собственное мнение.
Женщина, подвергающаяся насилию изо всех сил пытается избежать идентификации с собственной
гендерной группой. Она очень жёстко и критически относится к другим женщинам. Ей нравится
конкурировать с ними и обесценивать их.
«У меня лучше складываются отношения с мужчинами, чем с женщинами».
О самой себе. Женщина, подвергающаяся насилию, смотрит на саму себя глазами абьюзера и принимает
на себя вину за абьюз. Это даёт ей ложное ощущения контроля над происходящим, так как она убеждает
себя, что если она изменится и станет более покладистой, абьюз прекратится. Жертва расходует огромное
количество времени, раздумывая над тем, что она делает не так, и как можно стать лучше, чтобы абьюз
прекратился. Она думает, что если бы она была лучше как человек или как женщина, то её не подвергали бы
насилию:
«Я плохая жена, я провоцирую ЕГО».
Необязательно быть виктимизированным, чтобы думать, что можно контролировать неконтролируемые
и случайные события.Исследования показывают, что люди, которые воображают, что могут контролировать
внешние события, лучше адаптируются к стрессу и показывают более высокую психологическую
устойчивость. Часто мы наблюдаем парадокс, когда женщина обвиняет себя в провокациях по отношению
к абьюзеру:
«Проблема не в том, что ОН приходит в бешенство, а в том, что я ЕГО довожу до бешенства».
Чем меньше у жертвы реальных возможностей контролировать события и чем значительнее последствия
неспособности их контролировать (то есть, чем тяжелее абьюз), тем больше вероятность того, что жертва
будет обвинять в абьюзе саму себя. Самообвинение позволяет жертве не чувствовать себя жертвой,
не чувствовать, что ситуация превосходит её силы, и для того, чтобы смочь эмоционально привязаться
к абьюзеру.
 Она считает себя низшим существом. Льстит и возвеличивает мужское эго за счёт своего
собственного. Принимает на себя роль «половичка» в отношении мужчин. Унижает и презрительно
 высмеивает сама себя. Ненавидит те части своей личности, которые абьюзер презирает, или
с которыми она ассоциирует его гнев: «Я ненавижу в себе то, что заставляет ЕГО критиковать меня
или обижаться».
 Она считает, что должна быть совершенством, что она ничтожна и за это заслужила плохое
обращение.
 Она считает, что недостойна любви: «Во мне есть что-то такое, что ЕГО бесит».
 Проецирует собственное положение жертвы на абьюзера, представляет себе, будто бы он является
невинной жертвой дурного влияния со стороны других людей (обычно, со стороны его матери),
со стороны его «внутренних демонов» или со стороны неконтролируемых аддикций. Даёт сама себе
поверхностные объяснения причин абьюза; «переводит стрелки», точно так же, как это делает
абьюзер, видит причину абьюза где угодно, только не в самом абьзере. «ОН такой же как я,
мы с ним жертвы ненависти со стороны других людей»; «Я знаю, что ОН не агрессивный, просто
ЕМУ трудно себя контролировать»; «Если бы не водка, ОН был самым прекрасным мужчиной
в мире»; «ОН ведёт себя так, потому что ОН уже давно не может найти работу».

ОНА СКРЫВАЕТ
Женщина, подвергающаяся насилию, не хочет, чтобы другие знали, как к ней относится мужчина. Она
скрывает это от мира и от себя самой.
«Я постоянно извиняю и защищаю ЕГО, когда говорю о НЁМ с другими»; «ОН сделал мне нечто, о чём
я предпочитаю не вспоминать»; «Перед другими я перевожу в шутку ситуации, в которых ОН сильно
разозлился на меня».
Женщина систематически принимает сторону мужчины перед лицом других людей, даже если эти другие
пытаются защитить её!
«Если кто-то пытается вмешаться и защитить меня, когда ОН ругает меня или злится на меня, я становлюсь
на ЕГО сторону и против тех, кто пытается вмешаться».

ОНА УЧИТСЯ ДЕТАЛЬНО РАСПОЗНАВАТЬ ПОВЕДЕНИЕ

АГРЕССОРА
Женщина подробно изучает его привычки и желания, что позволяет ей максимально предугадывать
возможные вспышки агрессии. Она осторожно изучает, в чём может повлиять на «хозяина», всегда
внимательна к тому, что ему нравится и не нравится. В экстремальных случаях, она позволяет даже
сексуальный абьюз над своими детьми или же ведёт себя так, как-будто ничего не знает о подобного рода
насилии в семье. Мужчина — это бог, и она должна служить ему, предоставляя всё, чего только
он не потребует, даже если для этого придётся пожертвовать детьми, особенно дочерями.
«Защита и любовь мужа для меня важнее, чем любой вред, который ОН может мне причинить».
Женщина, подвергающаяся насилию, знает очень много о своём партнёре и очень мало — о себе. Она
воспринимает потребности и желания агрессора как свои собственные. Если она чувствует усталость,
то не обращает внимания, а продолжает работать; если он устал, то она суетится около него, как если бы это
был самый усталый человек на свете. Она отказывается удовлетворять собственные потребности,
отказывается признавать собственные чувства и точку зрения. Она диссоциируется от собственного тела,
чтобы не признавать боль, которую ей причиняет тюремщик. Однако, в качестве компенсации, она
«соматизирует» эту боль и требует внимания к себе со стороны медицинских работников.

ОНА ДУМАЕТ, ЧТО СТРАСТНО ЛЮБИТ АГРЕССОРА (выделяю этот

пункт, потому что он особенно интересен, и дальше добавлю по нему ещё
«много гадкого бреда»© о настоящих женщинах и хороших
феминистках)
Женщина постоянно состредоточена на абьюзере, заботится о нём, сабмиссивна по отношению к нему, у неё
учащается сердцебиение, когда он появляется. Очень легко принять это физиологическое возбуждение и это
поведение за симптомы сильных позитивных чувств к нему.
«Ложная атрибуция со стороны жертвы соотносит её возбуждение с любовью, а не с паническим страхом;
такое когнитивное искажение формируется у жертв, которые не могут найти способа сбежать. Чем сильнее
возбуждение, тем сильнее формирующаяся у жертвы привязанность к агрессору. Чем более гипер-
насторожены жертвы абьюза в отношении проявлений любезности со стороны агрессора, тем более
усиливается эта привязанность. Чем больше усилий приходится прикладывать жертве к задабриванию
агрессора, тем сильнее её с ним связь». «Подобный опыт, однажды идентифицированный субъектом как
любовь, становится любовью».
Был проведён эксперимент с парами, члены которых ранее не были знакомы друг с другом, в ходе которого
моделировались две ситуации первой встречи: в одном случае, это была спокойная и удобная комната,
в другом случае — подвесной мост над пропастью. Члены пар, которые познакомились во второй ситуации,
гораздо сильнее любовно привязались друг к другу, чем те, чьё знакомство произошло в первой ситуации.
Считается, что мозг ассоциирует возбуждение от опасности (симпатическая нервная система)
с возбуждением от влюблённости. Наша культура приучает нас к модели мужчины как доминирующего
насильника, литературные и киногерои побеждают с помощью агрессии, а не с помощью мирного
разрешения конфликтов. Это — соревнующиеся, высокомерные модели маскулинности, с сексуальностью,
близкой к модели насильника. Эта перспектива подкрепляет внутреннее восприятие женщины,
подвергающейся насилию, которое убеждает её в том, что то, что происходит между ней и её партнёром —
это роковая и страстная любовь, и что всё дело в том, что её партнёр — «настоящий мужчина, мачо».
Она же, напротив, должна быть очень женственной и позволять защищать себя:
«ЕГО любовь и защита необходимы мне, чтобы выжить».
Этот тип любви не является любовью. Настоящая любовь предполагает свободу и равенство, а здесь один
из членов пары считает себя высшим существом по отношению к другому и подчиняет его себе силой.
«Фокус» в том, чтобы убедить подчинённого, что всё это — для его же пользы, что без руководства
и господства со стороны доминирующего «раб» не сможет выжить. Когда промывание мозгов достигает
кульминации, женщина, подвергающаяся насилию, становится полностью зависимой от абьюзера, любовь-
зависимость, в которой она находится по отношению к нему, заставляет её лезть из кожи вон, чтобы
не допустить его ухода, реального или воображаемого, даже если абьюзер обращается с женщиной, как
с собакой:
«Я не могу жить без НЕГО»; «Я слишком к НЕМУ привязана».
Она становится очень чувствительной к отвержению; совершает попытки суицида, чтобы привлечь его
внимание, добиться его сострадания, любви или просто чтобы он не бросил её. На больничном слэнге таких
суицидниц называют «таблеточницами». Эти женщины способны на всё, только чтобы их палач
не бросил их. Конечно же, это не любовь. Женщина, подвергающаяся насилию, отрицает в абьюзере
насильника, внушающего ей панический страх, отрицает свой собственный гнев и к тому же, она чувствует
возбуждение и зависимость от него. Тогда не удивительно, что ей не приходит в голову бросить его, она
воображает себе, что она — единственная, кто понимает его:
«Если я буду достаточно любить ЕГО, ОН перестанет на меня злиться».
Она убеждает себя во всём этом, потому что ей страшно потерять единственные позитивные отношения,
которые доступны ей в ситуации продолжительной изоляции. Абьюз аннулировал её как личность, у неё
не осталось друзей, не осталось внешних ресурсов, связей с другими людьми; её единственным контактом
с внешним миром является Он; единственным фильтром восприятия реальности является то, что Он
ей говорит; её единственный собеседник — Он. Поэтому остаться без него означает остаться без
единственно возможного способа существования. Во внешнем мире женщина чувствует себя никчёмной,
дурой, уродливой, неуклюжей; пути назад нет, без Него она не сможет прожить:
«Без НЕГО моя жизнь бессмысленна».
Она считает, что нуждается в его любви, чтобы выжить, а общество закрепляет это убеждение, всячески
показывая ей, что женщина без мужчины — или неполное существо, или вообще ничто. Она воспринимает
разведённых женщин как объект для жалости, считает, что одиночество — это худшее из наказаний. Перед
другими она разворачивает идеализированную картину своих отношений с абьюзером, рассказывает сама
себе романтическую приторную историю, наподобие наркотика, чтобы заглушить боль.

ИСКАЖЕНИЯ В ПОВЕДЕНИИ

ОНА ФОРМИРУЕТ МЕХАНИЗМЫ ЗАЩИТЫ ОТ НАСИЛИЯ

Симуляция. Она симулирует удовольствие от секса, которого не испытывает, и восхищение, которого
не существует, перед его бездарными и бестолковыми действиями. Симулирует уважение. Льстит. Скрывает
истинные чувства. Применяет «женские уловки». Для безопасности жертвы очень важно, чтобы Эго
абьюзера было удовлетворено. Пытается завоевать его сострадание. «Нервный срыв», обмороки,
соматизации — это примитивный способ сказать:
«Не бей меня, видишь, как я плохо себя чувствую?»
Пытается успокоить его, прибегая к инфантилизированному поведению. Доказано, что люди, склонные
к насилию, успокаиваются в присутствии детей. Женщина, подвергающаяся насилию, инстинктивно
начинает вести себя, как хрупкая маленькая беззащитная девочка, для того чтобы абьюзер не видел в ней
врага. Она скоморошничает, улыбается и смеётся не к месту. У неё «очаровательные ужимки». Использует
в речи просительные или детские интонации, характерно повышая тональность в конце фразы. Опускает
глаза. Просит помощи, когда на самом деле она ей не нужна. Её вид говорит о беззащитности. Она ведёт
себя как зависимый, безынициативный человек, неспособный решать и думать сам за себя и т.д. Если она
не будет строить из себя ребёнка, он может почувствовать в её словах сопротивление или соперничество.
Она должна доказать ему, что она не является противником и ему нечего бояться. Она должна доказать ему,
что она не будет конкурировать с ним, что она не «мужичка». Женщина вживается в роль и доходит до того,
что начинает видеть в абьюзере отцовскую фигуру, чувствуя себя перед ним маленькой девочкой.
ОНА СОПРОТИВЛЯЕТСЯ, ЕСЛИ ЕЁ ПЫТАЮТСЯ ОСВОБОДИТЬ
Женщина больше боится тех, кто пытается освободить её, чем агрессора. Женщина, подвергающаяся
насилию, видит агрессора как «хорошего», а тех, кто так или иначе противостоит ему, как «плохих». Её злит
вмешательство других людей, которые пытаются освободить её. Она критикует и насмехается над
феминистками, говоря, что те ненавидят мужчин и завидуют мужскому превосходству над женщинами.
В случае длительного пребывания в заложниках и в случаях женщин, подвергающихся насилию,
освобождение или отделение от агрессора производят в психике жертвы парадоксальную смесь
благодарности и страха. Для жертвы психологически трудно покинуть похитителя. Бывшие заложники
посещают похитителей в тюрьме, забирают заявления из полиции и даже оплачивают адвокатскую защиту.
Они минимизируют причинённый им вред и отказываются сотрудничать с правосудием». Конец цитаты.
Теперь сосредоточимся на теме сексуальной зависимости женщин от мужчин. Спасибо М. за обсуждение,
идеи и цитаты. В патриархате основа сексуального влечения женщины к мужчине — это страх. Если
женщина совсем не боится мужчину, она его и не хочет. И тут быстро формируется замкнутый круг.
Мужчины это чувствуют (да и знают, и даже теоретизируют на эту тему) и начинают вести себя «не как
тряпки», то есть, начинают провоцировать, нагнетать, поддерживать в женщине страх, и регулировать
по собственному усмотрению его степень. И когда они заставляют женщин быть женственными,
инфантильными и очень хрупкими, тонкими (= «красота», «женственность»), это конечно же все очень
четко продумано и осмысленно, это именно «ок, детка, я научу тебя любви» — такая классика БДСМ’a: «как
сделать из женщины нижнюю». Именно такой страх, малоосознанный, не очень острый, возбуждает
большинство женщин, а некоторых — и острый, но те обычно знают про себя, что любят «погорячей
и пожестче», типа вот такие они, страстные очень, сильные характером. Такой тип сексуальности имеет
чёткое определение — мазохизм, в нашей культуре именно он считается истинной женской сексуальностью
и именно он прививается с детства, и наиболее распространен. Конечно же, ничто не появляется просто так.
Женский сексуальный мазохизм — это механизм выживания. Как ребенок сюсюкает и жмется
к «сильным» родителям или их заменителям, так и «слабые» женщины сюсюкают, жмутся к мужчинам,
изображают детей и получают от этого «удовольствие» и возбуждаются (возбуждаться надо, чтобы ему
было приятно, чтобы все скользило и вибрировало, иначе убьёт). Идёт это из детства — и механизм
логичный: испугался, стань ласковым и любящим, тогда выживешь. Ведь убить возбужденную женщину
довольно сложно, она тут же разжигает сексуальное желание в мужчине, даже если тот очень злится на нее,
но она такая мягкая, так хочет секса и, конечно, провоцирует эти мысли в мужчине: он думает, блин как же
привлекательна, сначала трахну, а потом может и убью, но не убивает пока.., хотя потом, со временем,
и этот механизм изнашивается, и тогда уже непривлекательна никак (особенно если родила, стала матерью),
а значит, «довела мужика». Тогда убивают, и сексуальный мазохизм женщинам не помогает. Более того,
мальчики и молодые мужчины поступают так же. «Плохо пройденный эдип» у гетеросексуальных мужчин
в массе формирует латентную гомосексуальность и шок и ужас от собственных догадок о ней. Слишком
сильный страх («маленький мальчик перед властным сильным папашей») активирует и в мужчинах
мазохистское сексуализованное поведение, на физиологическом уровне — общий тонус и адреналин
(возбуждение), на психо-физиологическом уровне — поиски адаптации и бегство в сексуальный транс,
на психологическом и идеологическом уровне — ССС, самообъективация и идентификация с агрессором
(то, что мы знаем, как мужскую солидарность, круговую поруку, фратрию). Разница в том, что женщинам
социально предписывается обязательно «проиграть эдип», то есть, стать объектом власти и принуждения,
а мужчинам — «притвориться, что выиграли», то есть, доминировать и принуждать. Просто давайте
посмотрим в этом контексте, как реагирует взрослый мужчина на слово «любовь»: самый мягкий из мужчин
реагирует с неловкостью, самый жесткий — с брезгливостью. А женщины? Самая жёсткая — с волнением,
самая мягкая — с восторгом. Вот и гендер вам, вот и пол. Если слово любовь заменить на то, что за ним
стоит — «служение, рабство», — то сразу все станет ясно.

Ещё о «либидо».
У женщин, над которыми издеваются (см. практически любая женщина «в отношениях»), после стадии
сопротивления на фазе адаптации очень сильно поднимается «либидо». Так организм пытается
компенсировать разрушительный стресс, с одной стороны, и реагирует на ставший хроническим
неосознанный панический страх, с другой. То есть разговоры о том, что «никогда, ни до НЕГО, ни после
НЕГО такого прекрасного секса у меня не было» — это правда. У многих развивается настоящая
эротомания, круглосуточная любрикация и эрекция половых органов, вплоть до перевозбуждения
и бессонницы несколько дней (а потом бывает нервный срыв или тяжелая фрустрация). Это мощная завязка,
которую многие женщины не в силах преодолеть: «Сволочь, но я ЕГО люблю», «ОН меня возбуждает,
я помню острое сексуальное удовольствие, у меня на НЕГО сексуальная фиксация», потому что
неправильно атрибуируют своё физиологическое возбуждение. Когда жертва разлучается с насильником,
и насильник объективно ей уже не грозит, начинаются вечные разговоры и жалобы, как ее скручивает
от сексуального желания, как она принимает холодный душ несколько раз в день, как мастурбирует с утра
до ночи, и катается по ковру.., во всём этом сами женщины видят доказательство того, что удовольствие
от жизни с НИМ больше, чем все риски и минусы. Но. Женщины всё никак не возьмутся подумать
и поговорить начистоту о том, что если бы у них не было интериоризовано Табу на Агрессию в отношении
Мужчины, никаких эротоманий и постоянного физиологического возбуждения, повышенного либидо и т.д.
не было и в помине. «Симметричный ответ» женщины при первом же признаке агрессии со стороны
мужчины — и «либидо» направилось бы автоматически по назначению: на самозащиту. Женщины,
конечно же, этого не делают (на то они и женщины). Более того, они прямо-таки с истерическим азартом
запрещают это себе и пытаются запретить другим: и у «обычных» женщин, и у «фемениздок» первая
забота — защитить мужчин от дур из радфема, обвинить жертву, выгородить и оправдать насильника (тут
идёт в ход всё: можно доказывать, что девочки провоцируют педофилов, а сумасшедшие брошенные жёны
оговаривают, можно уверять, что «кремляди» подстраивают убийства и расчленёнку жён оппозиционеров).
То же самое — о «либидо» у мужчин (из Against Our Will): когда в тюрьмах «опускают» молодых
заключённых (подростков и юношей) — делается это неоднократно, жестоко и — что важно — под угрозой
смерти (=нет возможности сопротивляться, сопротивление/агрессия/гнев очень сильно табуируются), то эти
молодые люди, зачастую не имевшие ранее сексуального опыта, реагируют таким же
гиперсексуализованным и пассивным поведением, субъективно они вдруг «понимают», что «на самом деле»
они ВСЕГДА были геями/пидорасами, что им нравится, что им необходимо иметь секс с мужчинами.
Одновременно, они начинают пытаться извлечь материальную выгоду из своего положения —
проституируют (придумывают себе, что могут договариваться со своими мучителями, та же идея «секс
в обмен на»). И так же, как женщины, обслуживают и удовлетворяют бытовые нужды «хозяина»
(=либидинизированный гнев).

***

Ну вот, собственно, и отрыли Большой Секрет правильных феминисток, тех, кого никогда никто не угнетал,
а также тех, кто прошёл через самые ужасные травмы ©, но всё равно (тут произносить с придыханием)
любит мужчин.

О роли личности (конспективно)

Attachment is the source of all suffering. The Buddha
Имеются ли индивидуальные различия в реагировании женщины на объективные условия, ведущие
к развитию ССС. Как можно — и можно ли — предотвратить развитие ССС? Социальный
Стокгольмский Синдром — это не отклонение и не психологическая проблема женщин, а результат
их нормальной коллективной и индивидуальной адаптации к тем условиям существования, в которых
исторически находится их социальная группа. Нет женщины (и уже в течение многих столетий не было),
которая в той или иной степени, в тот или иной момент своей жизни субъективно не проходила бы через
более или менее интенсивный ССС. Концепт женской «нетаковости» — просто инфантильная психозащита
от невыносимого осознания; я не веду разговоры с «нетакими» принципиально: разговаривать
с психозащитами человека не только бесполезно, но и выматывает, это трата ресурса, которую я не могу
себе позволить. Однако, то, что существуют индивидуальные различия в реагировании на субъективные
переживания, сопровождающие развитие ССС, — это факт. Прежде всего, и чтобы конкретизировать,
этими субъективными переживаниями являются:
 Восприятие угрозы собственному физическому и психическому выживанию и уверенность
в том, что эти гласные и негласные угрозы будут приведены в исполнение. О том, что
женщины панически боятся мужчин на всех уровнях (и прежде всего — на уровне физиологии), уже
говорилось, и не только в моем блоге. Я бы даже сказала, что, если задаться целью и провести
соответствующие лабораторные исследования, можно будет легко подтвердить чёткий кореллят
между степенью патетичности декларирумой «любви» к мужчине/ам и уровнем испытываемого
по отношению к нему/ним страха. Первое субъективное переживание, ведущее к развитию ССС,
константно в жизни всех женщин.
 Восприятие некоторого благоволения (или его признаков) со стороны абьюзера. Это понятно:
женщинам известно, что с помощью определённого поведения можно получить одобрение мужчин.
Мужчины же знают, что для успешного манипулирования женщинами, намёки на одобрение
должны подаваться с определённой периодичностью. Второе субъективное условие, ведущее
к развитию ССС, таким образом, — тоже вполне обычное дело в жизни женщин.
 Отсутствие другой точки зрения события, которая не была бы точкой зрения абьюзера (или
его социальной группы). Думаю, в комментариях не нуждается. Права на свободу слова у женщин,
как группы, не существует, все СМИ, коллективное сознание и бессознательное, народная
мудрость, традиции, обычаи, «здравый смысл» транслируют точку зрения доминантной группы.
 Восприятие собственной неспособности изменить ситуацию или выйти из неё (в том числе,
«потому что будет только хуже»). Чего только стоит социализирующая девочек установка «сила
женщины — в её слабости», быть умелой, сноровистой, с деловой хваткой и ассертивной для
 женщины (и особенно, для красивой, женственной женщины) — вообще позор. К 21 году
большинство так входит в роль, что ощущение себя «ничем» без мужчины уже вполне органично
и исправлению терапией не поддаётся. Поэтому и дальнейший спуск в инферну психологической
зависимости от мужчины неизбежен и, увы, заканчивается в большинстве случаев более или менее
печально или трагично. К тому же, жизнь женщины протекает в постоянном (само)принуждении
к неоправданно высоким вложениям в других (об этом см. ниже), что ведёт к хронической нехватке
личных ресурсов.

Я хочу подчеркнуть, что перечисленные субъективные переживания и восприятия здесь не означают

область фантазирования или психических отклонений, наоборот. Все вышеназванные субъективные
восприятия у женщин очень точно отображают реальное положение дел (и чем оно хуже, тем
на бессознательном уровне эти восприятия будут точнее: только это и позволит женщине «оперативно»
корректировать своё поведение таким образом, чтобы избежать или задержать, насколько возможно,
дальнейшую эскалацию насилия в отношении её или её детей). С другой стороны, специалисты
единодушны: избежать развития ССС или минимизировать его уровень может только парадоксальная
индивидуальная установка на невыживание. Если женщина стремится выжить в ситуации абьюза, ничто
и никто не спасёт её от ССС. Итак, индивидуальной реакцией, блокирующей развитие ССС у женщины,
будет парадоксальная индивидуальная установка на невыживание. Она тем более парадоксальна, что
относится к области бессознательного, а бессознательное, как таковое, у всех работает на выживание,
прежде всего. Однако, действительно ли «установка на невыживание», то есть, на не-адаптацию будет,
в случае женщин, парадоксальной? Если вдуматься, то «нормальная» женская адаптация к патриархату
представляет собой комбинацию ССС и жесточайшего когнитивного диссонанса (когда человек всеми
мыслимыми и немыслимыми средствами, и чаще всего — с помощью прямого насилия над собой, —
пытается максимально сократить объём неприятной информации о своём положении или о себе,
попадающей в сознание). Какое содержание удаляет женщина из сознания прежде всего? — Таким
содержанием является информация о неоправданно высоких затратах, о слишком высоких
инвестициях, которые требуются от женщин в рамках гендерной системы:
1. Неоправданно высокие эмоциональные инвестиции: мы столько плачем, так стараемся, столько
переживаем, что чувствуем свою обязанность «идти в женственности до конца».
2. Неоправданно высокие социальные инвестиции: мы стараемся не быть осмеянной,
маргинализованной и маркированной как «неженщина».
3. Неоправданно высокие инвестиции в семью (дети): с появлением детей у женщины, как правило,
просто не остаётся средств, даже если она продолжает работать.
4. Материальная зависимость (следствие п.3).
5. Страх потерять статус (следствие п. 2, 3 и 4).
6. Неоправданно высокие инвестиции в интимную и сексуальную сферу: нам приходится
приноравливаться к сексуальным преференциям мужчин (а это часто означает наше эмоциональное
разрушение).

Получается, что «нормальная» адаптация к женской гендерной роли — это гонка за собственным
истощением, нечто противоположное установке на выживание, как таковой (см. медицинский факт о том,
что до 98% женщин страдают анемией). Истощение и умирание как бы растягиваются во времени, точь-в-
точь как у военнопленных и заложников. Но так как приоритет — избежание мгновенной насильственной
смерти, на выходе получается, что да, ССС — это адаптативная стратегия выживания. Получается вполне
порочный круг, разорвать который может, по-видимому, только «парадоксальное» дезадаптативное
поведение, которое может быть «разовым» действием, например, деятельность женщины по выходу
из «отношений», или может представлять собой структуру характера. Интересно отметить, что в системе
энеаграммы характера дезадаптативными стратегиями пользуются преимущественно характеры верхней
«триады инстинкта» или «триады гнева» (8 — похоть, 9 — ленность, 1 — гнев). Спектр дезадаптативных
стратегий: от прямой конфронтации (8), через избегание и саботаж (9) к так называемому «непротивлению
злу насилием» (потому что в этом энеатипе императив — оставаться «хорошим» и «безгрешным»
в собственных глазах), которое часто приводит к более глобальным переворотам, чем открытое насилие (см.
Ганди как наиболее яркий пример энеатипа гнева). Возможно, это не случайно, и действительно существует
конституционная предрасположенность к реагированию на ситуации насилия и угнетения
по дезадаптативному типу (установка на физический риск). Тут я не возьмусь утверждать, хотя думаю,
что да, существует. В любом случае, для возникновения спонтанной дезадаптативной реакции, на мой
взгляд необходимо, чтобы в психизме женщины присутствовали
 сильная контридентификация. Контридентификация — это «ползай задом наперёд, делай всё
наоборот». Действие от противного. Это процесс, противоположный идентификации, когда
человек А полностью убежден в том, что он изначально и радикально отличается от человека Б,
который при этом является парадигмой социально приемлемого (или желаемого) поведения.
  развитая контрсуггестия. Контрсуггестия — это способность противостоять прямому внушению
и заражению чужими чувствами и мыслями (в особенности, теми, которые передаются вербально,
посредством устной и письменной речи), критически оценивая те и другие ©.

Контридентификация не может возникнуть без способности к контрсуггестии. Она возникает на основе

контрсуггестии. Контридентифицированный человек обязательно будет «контрсуггестором» («термин»
мой). Контридентифицированный человек, прежде всего, — НЕОБУЧАЕМ в том, что касается социальных
ролей (это не значит, что он (особенно, если это — она) не может убедительно их изображать). Как кошка.
Или как психопат. Различие между функциональным вариантом контридентифицированного и психопатом
по сути радикальна, но внешне, формально — практически незаметна. Я считаю, что таким различием
(между контрсуггестором и психопатом) является каруна-дана — деятельное сострадание-щедрость.
Внутренняя «свобода от норм» у психопата сопровождается скукой, потому что он глуп,
у контрсуггестора — состраданием к другим, потому что он умён.

Справка от мужа, debilitas sexualis или "Лаврентия

Палыча забыли?"
В течение последних дней мне несколько раз писали, что женщины не видят «ничего такого» в предложении
Драганова стребовать с замужних справку от мужа о его согласии на аборт. Мыслится это как своеобразное
«включение мужчины в процесс» родительства, а как же: у него есть право на эмбрион, нельзя не учитывать
его мнение. Русские женщины в массе своей всё еще имеют силы лгать себе и питать надежды на то, что
статус матери и жены автоматически обеспечит им заботу их супругов. С целью обретения заботы они
готовы даже добровольно отдать совсем недавно завоеванные право самостоятельно принимать решения
относительно собственного тела и родительское право в отношении своих детей. Я еще со школы (а это
конец 80-х) слышу разговоры о том, как русские женщины «устали быть сильными» и срочно нуждаются
в протекции: с этой целью наши женщины стали с еще большим рвением осваивать техники прогиба под
потенциальных защитников-добытчиков, но только вот количество горящих изб и скачущих коней не только
не уменьшилось, но и увеличилось в геометрической прогрессии. Но надежда умирает последней, и когда
приходят Мизулина с Драгановым и предлагают восстановить институт опеки (справка от мужа) над
взрослыми дееспособными гражданками, последние не видят в этом «ничего такого», а что? — А то,
дорогие мои, что данный институт существовал с незапамятных времен и постепенно пошел на убыль
только лет 50 назад. И за какие-то полвека вы забыли, каково это — быть недееспособной в течение всей
жизни, иметь статус слабоумной по половому признаку (debilitas sexualis) и жить под опекой. Лаврентия
Палыча вы забыли. А вот он о вас помнит и заботой не оставляет. Хочу напомнить общеизвестные,
но почему-то забытые, факты из истории, касающиеся того, как жилось женщинам и детям под опекой
мужчин на отдельно взятой европейской части суши. В Древней Греции, где общественное устройство было
полностью патриархальным, образ матери-супруги был лишен какой-либо идеализации. Рожать и растить
детей не считалось моральным долгом женщины: сама женщина и материнство воспринимались как
нераздельный физиологический процесс. Женский организм вынашивал и выкармливал потомство,
но родительство принадлежало мужчине. Считалось, что в природе существует единый пол — мужской,
а женский организм — это результат девиантного внутриутробного развития, «ошибка природы» (на этот
счет были разработаны такие теории, как недостаточно теплая среда, в которой развивается эмбрион —
от этого он становится недоразвитым и рождается девочка, а также происхождение «женских» эмбрионов
из некачественного мужского семени). Поэтому зачатие и производство потомства считалось мужской
преррогативой (эмбрионы появляются из мужского семени), а женщина исполняла роль инкубатора
и кормилицы. Потомство принадлежало исключительно отцу, мать не имела родительских прав (и вообще
прав, так как не имела статус совершеннолетней/дееспособной) и не могла решать, будет ли ее ребенок жить
или нет; в случае развода она покидала дом мужа одна. Необходимость «терпеть и содержать» женщин
воспринималась мужским коллективным сознанием как постыдная зависимость, платой за возможность
продолжения рода, своего рода фатальностью, постоянно порождающей разного рода ограничения
и опасности для мужчины (трагедия Еврипида «Медея» как раз расписывает главную опасность: что
женщина — «другая» / «чужая» — могла покуситься на отцовское право и распорядиться жизнью детей
мужчины без его ведома, даже когда эти дети были ему не нужны). В Древнем Риме дети
усыновлялись/удочерялись мужчинами, то есть, отец новорожденного должен был официально дать
согласие считать его своим сыном/дочерью, что означало позволить кормить новорожденного и содержать
его в отцовском доме. Если такого согласия не было, новорожденного оставляли в специальном месте
(columna Lactaria), где их мог подобрать (или не подбирать) любой, кто захочет взять на себя траты
по выкармливанию. Обычно таких детей подбирали с целью последующей продажи или использования
в качестве рабов. С другой стороны, отец семейства (pater familiae) мог официально объявлять своими
детьми рожденных вне брака или детей родственников/знакомых/друзей. Власть отца семейства была
абсолютной, дети были подвластны ему на протяжении всей жизни, если отец не давал согласие
на их эмансипацию. В Римском праве женщина в принципе не могла достигнуть совершеннолетия
(по причине слабоумия, присущего «от природы» женскому полу — debilitas sexualis), поэтому над ней
назначалось пожизненное опекунство (отца, родственника мужского пола, мужа). Даже если женщина
наследовала, например, в случае вдовства, она должна была иметь опекуна, который и давал право
располагать унаследованным. Женщины не уделяли много времени ни заботе о детях, ни даже
их кормлению. Единственным выдающимся аспектом отношений между матерью и ребенком было
стремление женщин приобрести влияние на сыновей, через которых они пытались оказывать влияние
на мужа/опекуна; в свою очередь мужчины пытались противостоять этому влиянию физическим отделением
детей мужского пола от матери. В римских домах (как и в греческих) пространство делилось на «мужское»
и «женское». Для Рима характерно также отсутствие имён собственных для женщин, девочек называли
по имени отца (если в семье были сёстры, то все имели одно и то же имя, к которому прибавляли «старшая»,
«младшая»). По закону, отец семейства не был обязан признавать более одной дочери (из-за необходимости
обеспечить ее приданым), традиция оставлять непризнанных детей в лактариях была особенно
распространена в семьях патрициев и относилась в основном к девочкам. Брак представлял собой
экономическое соглашение между отцом и будущим супругом, по которому опекунство над женщиной
переходило от одного к другому. Платой за согласие на легальное опекунство было приданое. На эти
средства и на доход от них будущий муж и должен был содержать женщину; в случае развода или вдовства
приданое служило женщине для того, чтобы найти себе нового опекуна. Замужество никак не соотносилось
с материнством: это был способ установления политических и экономических союзов между мужчинами.
В Риме одна и та же женщина могла иметь столько мужей, сколько её отец или родственники полагали
нужным, особенно если принять во внимание, что не всегда замужество предполагало передачу опекунства
от отца к мужу: богатые отцы семейств часто оставляли за собой опекунство над замужней дочерью —
таким образом, в случае разрыва политического или экономического союза с мужем, отец семейства забирал
дочь и отдавал ее новому потенциальному союзнику (считалось, что женщины обязательно должны быть
замужем с 12 лет — как крайний срок считался возраст в 14 лет, с этого момента отец мог отказаться
от содержания дочери). В Риме, в отличие от Древней Греции, иметь детей считалось обязательным, как для
мужчин, так и для женщин: это было долгом по отношению к обществу. Все эти законы касались только
свободных граждан и не распространялись на рабов. Как женщины, так и дети были приравнены к единицам
обмена, являлись товарным и денежным эквивалентом (товарный обмен — процесс обращения объектов
собственности посредством возмездных договоров — женщин и детей сохраняется до сих пор). Концепции
детства не существовало (браки были разрешены с 7 лет в случае девочек). Не существовало особого
интереса в том, чтобы обеспечить выживание новорожденных и маленьких детей, инфантицид и оставление
детей беспризорными были узаконены (особенно как способ уладить экономические трудности семей),
так же как публичные детские жертвоприношения. Также хорошо известно, что использование детей
в качестве сексуальных объектов не было ни незаконным, ни социально осуждаемым. Считалось
нормальным участие детей (мальчиков) в вооруженных конфликтах. В общих чертах такая ситуация
сохраняется в Европе не только в Средневековье, но и до середины XVIII века. Детский и женский труд был
реальностью, хотя и редко отражался в письменных источниках: известно, что женщины и дети работали
в шахтах, во всех отраслях ремесленничества, в сельском хозяйстве, в мануфактурном производстве и,
разумеется, в домашнем хозяйстве. Этот труд был или бесплатным (за содержание), или
низкооплачиваемым и плату получал муж/отец/опекун. Концепции материнства в смысле заботы,
воспитания и социализации детей не существовало: первое упоминание слова maternitas (лат.
«материнство») относится к XII веку и означает протекцию, которую оказывала Церковь прихожанам.
Oxford English Dictionary включает впервые слово motherhood в качестве термина, означающего заботу
о ребенке, в отличие от maternity — деторождение, в 1597 году. Материнство приобретает значение только
тогда, когда формируется и развивается концепция детства, как особого периода в жизни человека,
от которого в решающей степени зависит его дальнейшая судьба, когда дети начинают рассматриваться как
нечто большее, чем их экономическая ценность. Именно поэтому «детство» появляется одновременно
с «материнским инстинктом» — в середине XVIII века, когда произошел переход от одного общественно-
экономического строя и к другому, сформировались новые классы и была установлена новая форма
контроля и опеки над женщинами. До этого времени осуществление заботы о потомстве было минимальным
(не было времени, надо было работать): обычно младенцев отдавали кормилицам, в церковные приюты,
в крестьянские семьи (договор на услуги кормилицы/няньки заключал муж женщины, и он решал, скольких
детей она должна будет выкормить. Если у женщины были свои дети, она часто должна была отдавать
их в еще более бедные семьи). Не было ничего достойного в грудном вскармливании, в гигиене детей,
в заботе о них: детей воспринимали как символ грехопадения, как существ, которые не способны управлять
своими импульсами в соответствии с моральными предписаниями или с рациональностью, поэтому в слове
educare заложено значение «исправления», «выпрямления» — воспитание предполагало использование
методов принуждения для коррекции «нечистой» детской природы. В контексте высокой детской
смертности факт рождения не предполагал того, что ребенок выживет и станет взрослым. Взаимоотношения
между женщиной и ребенком были иными, так как чувства (в том числе, любовь), являясь социальным
и культурным конструктом, зависят в своих формах и содержании от культурных императивов.
Деторождение воспринималось не только как доказательство низкой, животной женской природы, но и как
наказание, наложенное на женщину свыше за греховность и прямую причастность к несчастьям
человечества; соответственное восприятие распространялось и на детей. До середины XVIII века
не существовало безусловной, инстинктивной и самоотверженной материнской любви, постоянно
выражаемой в каждом действии и жесте женщины-матери. Период в 200 лет — с 1750 по 1950 гг.,
обрамленный двумя историческими событиями: Французской Революцией и концом Второй Мировой
Войны, и характеризуемый медленным, но неуклонным спадом рождаемости в Европе, считается периодом
матернализации женщины. Матернализация основывается на:
 натурализации материнства (внедрение в коллективное сознание идеи о том, что материнство
означает женственность и наоборот, имеет природный характер и выражается в материнском
инстинкте, присущем только женщинам и не имеющем аналога у мужчин);
 индивидуализации осуществления заботы о новорожденных (считается, что только биологическая
мать способна адекватно заботиться о собственном потомстве, главным образом и в первую очередь
это относилось к обязательности грудного вскармливания детей исключительно биологической
матерью);
 эксклюзивности материнства (женщина должна посвятить себя детям полностью, материнство
не может быть почасовым занятием, не может адекватно осуществляться наряду с другими видами
деятельности);
 морализаторстве по поводу методов воспитания;
 полном исключении женщин из общественной сферы (особенно оплачиваемого труда).

Как всегда, очередная нормализация репродуктивной сферы происходила через нормализацию,

кодификацию (=установление норм и правил) концепции женственности, через определение места женщин
в обществе: институт опекунства со стороны отца/мужа сохранялся в полной силе и был законодательно
закреплен в новой форме в наполеоновском гражданском кодексе, который послужил образцом для
гражданских кодексов остальных европейских стран. Такие кодексы просуществовали в Европе в некоторых
странах вплоть до конца 70-х годов ХХ века, поэтому я говорила выше, что институт опеки над женщинами
начал сдавать позиции в среднем около 50 лет тому назад. Теперь его стараются вернуть, не только
в России: в Европе и Америке настоящим бичом матерей и их детей стала «совместная опека», когда суды
в случае развода обязывают женщин и их детей сохранять отношения с отцом детей (дети обязаны жить
с отцом половину времени до своего совершеннолетия), несмотря на обстоятельства, приведшие к разводу
(домашнее насилие, абьюз, пьянство отца или его антисоциальный образ жизни), на невыполнение
обязательств по материальному содержанию детей со стороны отца и на открытые прямые угрозы
расправиться с бывшей семьей (а также их приведение в исполнение). В связи с этим меня не удивляют
предложения Мизулиной и Драганова, они ничего нового не предлагают, они пытаются вновь насадить
хорошо известное старое (ибо доходно). Меня потрясает ответное оловянноглазое молчание или (не знаю,
что хуже) мычание о «праве на эмбрион»: разрешите лизнуть сапожок, одним словом.

Этапы принятия феминизма

Ещё о ФЛБ (пошто и доколе будем кормить интроекты?)
То есть, о Феминацистских Лагерях Будущего. Предлагаю задуматься о том, что лежит в основе этой
"пугалки", которой охотно "кроют" в спорах "за феминизм" как мужчины, так и женщины. Кратко, суть
пугалки такова, что с приходом к власти мужененавистниц-феминацисток, все индивиды мужского пола
будут заключены в концентрационные лагеря, в которых подвергнутся всяческим издевательствам с
сексуальным уклоном и креном в генетическую инженерию, и им будет отказано в правах человека и
вообще в любых правах (как вариант, все индивиды мужского пола будут магическим образом уничтожены-
истреблены). Сладострастную пугалку о тотальном подчинении и бессилии, как нетрудно догадаться по
специфическому содержанию, родило мужское воображение, поэтому я сначала коротко скажу о
ближайших к поверхности истоках этих фантазий у мужчин. Совсем коротко, потому что там всё просто:
коллективное мужское подсознательное "уверено", что, как ни повернись история, они — мужчины
— всегда будут оставаться в центре всеобщего внимания, и все будут заняты исключительно тем, что будут
с ними что-то делать. Понятно, да? — Они уверены, что с ними будут делать. То, что они сейчас делают в
отношении женщин: и если потеряют контроль, уверены, что с ними поступят так же. Зуб за зуб, а по-
другому мыслить и чувствовать пока не получается (да и зачем?). Плюс к разнузданному самомнению
приплетено многоходовое отрицание собственной личной вовлечённости в систему гендерного насилия, как
это излагает Бен Атертон-Земан в "Горе по маскулинности" :

"Если вам говорят, что вы скоро умрете, то вы проходите через пять стадий: отрицание,
злость, сделка, депрессия и принятие. Я помню, что впервые узнал об этих стадиях в
книге «Смерть и умирание» доктора Элизабет Кюблер-Росс.

Я заметил, что, как мужчины, мы часто склонны проходить через те же самые

стадии при столкновении с реальностью мужского насилия против женщин.

 Отрицание: «Это же не может действительно происходить с миллионами женщин! Разве

большинство обвинений в изнасиловании не являются ложными? Я лучше буду рассказывать
анекдоты об изнасилованиях, чем делать что-то по этому поводу».
 Злость: «Все вы, женщины, которые вечно ноют про насилие, — вы просто феминацистки! Я
буду вас игнорировать, высмеивать вас и оскорблять каждый раз, когда вы пытаетесь до меня
достучаться».
 Сделка: «Есть исследования, которые показывают, что женщины совершают насилие так же
часто! Мужчины — это настоящие жертвы, а феминизм — это агрессор! Кроме того, я знаю,
мужчину, пострадавшего от насилия, который пытался получить помощь и не смог».
 Депрессия: «Вау… неужели мой гендер действительно производит так много насилия? Это
просто ужасно. Пойду, уползу в глубокую нору».
 Принятие: «Чем я могу помочь?»

Я думаю, что для мужчин принятие реальности того, что наш гендер ответственен за
такой уровень насилия, требует кардинальных изменений мировоззрения. Придется
изменить наши представления о мужественности, женственности, отношениях, сексе,
власти, дружбе, порнографии, насилии, юморе и так далее. А это большая задача и много
представлений!

Некоторые мужчины переживают подобную задачу как смерть. И мы отвечаем

аналогичным образом — проходим через те же стадии, которые мы бы проходили при
угрозе реальной смерти.

Этот процесс не связан с такими же страданиями, что и смерть. В долгосрочной

перспективе, как только мы принимаем, что наш гендер ответственен за все это насилие,
то это приносит чувство освобождения. Я сам пережил это, когда присоединился к
феминистскому движению против мужского насилия ..."

Мужчины поумнее, встречаясь со всем этим в самих себе, начинают трудный и часто очень жёсткий процесс
самоанализа. Успех которого не гарантирован, а сам процесс рискован. Мужчины поглупее начинают
выносить мозг другим и бесконечно нудеть о себе-хорошем. Местами истерят. Но особенно (меня лично)
утомляют и навевают тоску бесконечные "феминистские" дискуссии на тему "Йа не такая", которые обычно
начинаются с того, что кто-то в группе (особо сепаратистски настроенная) формулирует открытым текстом
(как здесь). "Не нагнетай!", — дружелюбно предупреждают согруппницы и сообщницы (=не выдавай
секретов и вообще, "с ними" лучше не ссориться, улыбайся и маши). Но наша сепаратистка намёки
игнорирует, не унимается, начинает еще и выдавать творческие гипотезы на предмет "Why Do They Hate
Us?". Согруппницы и сообщницы уже реально волнуются и вынуждены переходить в дружественную атаку.
Традиционно первым залпом обычно бывает привод в студию "нормальных, добрых, хороших, прекрасных,
чудесных" мужчин в составе мужей, братьев, отцов, дедушек и дядюшек и целого выводка "вполне
адекватных друзей/коллег-мужчин". Заметим, между делом, что эти несомненно достойные и прекрасные
мужчины никогда не приходят сами, их приводят в пример, они же предпочитают свою личную чудесатость
и бытие вне социальных условностей вообще никак не проявлять. Упор на предполагаемый личный
позитивный опыт участниц "дискуссии" осуществляется при игнорировании и обесценивании негативного
опыта других как в личной сфере (сепаратистке "не повезло" на семейный состав и друзей), так и в
общественной (криминальная хроника? статистика? а что такое? что не так? ну да, но всё равно я знаю
нормальных мужчин, и нам придётся всем жить на одной планете, так что опять же не нагнетай, какой
смысл нагнетать?). Надо сказать, что противостоять (манипулятивной) технике экстраполяции личного
опыта в процессе анализа общественных явлений, мы с грехом пополам научились. Разговор вновь
возвращается в неудобное русло "Так Why же Do They Hate Us?", напряжение растёт. Тогда на сцене и
появляются ФЛБ, которые в женской среде закондированы вопросом: "А если у Вас будет сын?"
— Женщины включают "МамуМальчика", Великий Сакральный Женский Символ Патриархата. Вопрос "А
если у Вас будет сын?" обычно разит наповал, самое большее, на что бывает способна поверженная
сепаратистка-возмутительница спокойствия, — это на сбивчивые оправдания, что у неё есть сын (внук,
племянник, воспитанник). У женщин страх перед теориями о ФЛБ не скоморошно-сексуальный, как у
мужчин, а настоящий страшный страх, корнями он уходит гораздо глубже, чем мужские мазохистские
фантазии. Кто такая "МамаМальчика", и почему в системе патриархата (и в женском головах) не бывает
мам девочек или просто мам? Я немного писала уже об этом для узкой аудитории, так что те, кто читал,
извинят меня за повторение. Итак, "МамаМальчика", она же, в зависимости от господствующей идеологии
момента, "Богородица" или "Мать-Горького" — это женщина, выполнившая свой долг перед обществом и
родившая ребенка мужского пола, это состоявшаяся как женщина, правильная женщина. Почему пол
ребенка важен лично для женщины? — От пола рождённого ребёнка традиционно напрямую зависели и всё
ещё зависят жизнь женщины, её пребывание и статус в семейной группе (и сегодня убийство или просто
изгнание из дома жены, которая не может родить сына, считается оправданным или не наказывается).
Отсюда — дочери как "соперницы матери за любовь мужа", они "отнимают любовь мужа у женщины",
приносят несчастье, "бесчестят". Я хочу сказать, что мы даже представить себе не можем, насколько эти
ассоциации вбиты нам в подсознание: даже если никаких репрессивных практик в отношении матерей
девочек в обществе уже не осуществляется, негативные ассоциации/смысловые аттрибуции продолжают
действовать, — им находят, например, сексуальное объяснение.

Безразличие, с которым женщины (массово) относятся к феномену секс-траффика, продажи девочек и

молодых женщин в сексуальное рабство, третьего по прибыльности мирового бизнеса (после торговли
оружием и наркотиками) — ошеломляет, особенно в контрасте с душевными волнениями,
охватывающими даже самых "продвинутых феминисток" в ответ на откровенно дебильные
обвинения их в планировании организации ФЛБ и/или в "нелюбви к мужчинам".

В патриархатных обществах статус Ребенка/Объекта Заботы и Любви принадлежит только мальчикам,

поэтому женщины
 либо являются "МамамиМальчиков"
 либо имеют "маленькую помощницу"

С этого момента пути мальчика и девочки расходятся навсегда. Последуем за мальчиком и его мамой. Итак,
дана "МамаМальчика", то есть, Идеальная Женщина, Сублимировавшая, Трансцендировавшая и
Искупившая собственную дурную и греховную телесную природу через Материнство (=рождение и
вскармливание мужчины). Напротив, женщина, у которой родилась "маленькая помощница", должна ещё
более лучше стараться, ей до трансцендентности далеко.   Материнство (=рождение и вскармливание
мужчины, настаиваю) — это "судьба и предназначение" женщины, фундамент её идентичности,
единственно возможная социальная ценность, оправдание её существования. В свою очередь мальчики
рождаются и вскармливаются для патриархатной системы, а отнюдь не ради их самих. В системе
патриархата личность ребенка, его свобода, возможность выбора не рассматриваются в принципе.
Мальчики должны будут стать мужчинами, и первое правило маскулинности состоит в том, что, чем
бы он не был — женщины этим не являются... Мальчики становятся мужчинами, чтобы не стать
жертвами по определению. Не в мифических ФЛБ, а здесь и сейчас, мальчики пытаются не стать жертвами
других мужчин, что означает для них Свободу От, "свободу от изнасилований, чаще всего, свободу от
непрерывных мелких оскорблений и насильственного обесценивания собственного Я, свободу от
ослабляющей экономической и эмоциональной зависимости к кому-то, свободу от мужской агрессии,
направленной на женщин в интимных отношениях и через всю культуру" (А.Дворкин). ... Свобода От — и
прежде всего — От "МамыМальчика", так как матереубийство и по сегодняшний день символизирует
мужество и освобождение (см. "истинно мужественный поступок" у Г.Грасса в "Камбале"). Если
компульсивное символическое матереубийство подросшие мальчики изобразят в виде избиений,
изнасилований и убийств других молодых (и немолодых) женщин и детей, в виде подкладывания бомб и
расстрела безоружных подростков на норвежском острове — ну и слава богу и самивиноваты! Но мы,
"МамыМальчиков", реальные и потенциальные, ни за что не будем думать и поднимать вопрос о том, "Why
Do They Hate Us?", и что нам с этим делать. Мы можем только жертвовать собой и всем миром (включая
настоящих живых мальчиков), если понадобится, для того, чтобы мужчины были нами довольны. Я не
собираюсь демонизировать матерей — реальных и символических — в них не плюнул ещё только ленивый.
Однако, феминисткам придётся много и трудно говорить о том, как патриархатный институт плохо
названного "материнства", то есть, главный женский императив "взять на себя ответственность за жизнь и
благополучие мужчины", является необходимой опорой всей системы. Поэтому оно "освящено"
патриархатом, поэтому это область сакрального, табу. И в женской субъективности тоже. Мы все "изнутри"
включены в динамику воспроизводства патриархата, и чем раньше мы начнем преодолевать страх и
анализировать собственную включённость в "общее дело" поддержания гендерной системы
господства/подчинения, тем лучше для нас.

Вся женская субъективность насквозь прошита даже не страхом — первобытным ужасом вызвать мужское недовольство, — и
"феминистки" боятся этого так же, как и все остальные. Конечно, речь идёт о процессах в подсознании, глубоко спрятанных, но от
этого не менее мощных.

Отрицание этого страха, его психологический макияж и декорирование — это реальная проблема женщин-
феминисток. Страх, сколько его не украшай и не освящай, парализует, поэтому так часто дальше
"потрындеть за жизнь" и "почувствовать себя человеком" "реальный феминизм" и не идёт. Постоянно
расшаркиваться и заверять в преданности и любви, в том, что мы, конечно, никаких ФЛБ (при этом вообще
не берётся в ум, что ФЛБ — это мужская извращённая сексуальная фантазия! так какого же чёрта мы
друг другу её "предъявляем"? пошто и доколе будем кормить навязанные интроекты?), ни-ни-ни, мы вас
любим-любим-любим — ни на что другое времени не хватит. Его реально ни на что другое не хватает, так
как у нас, чуть что, истерика с перепуга.

Страх мужского недовольства делает из женщин активных пособниц патриархата (из феминисток
тоже). И женщинам тоже придётся психологически пройти пять стадий умирания, если они хотят
узнать о самих себе нечто похожее на правду, нечто кроме интериоризованного сексистского габитуса.
Никто не освободит женщин от необходимости преодолеть отрицание, злость, сделку, депрессию и
принятие, даже если они сто раз объявят себя феминистками.

Дискуссии "Йа не такая" и представляют собой общение между женщинами, находящимися на

разных стадиях "психологического умирания" при столкновении их интериоризованных гендерных
мифов с жизнью:
 Отрицание: «Меня никто не дискриминирует. Я - настоящая женщина, когда выхожу на улицу,
мужики от моей красоты падают и штабелями укладываются. Я умею управлять мужчинами. Я
умею добиваться от них того, что мне надо. Я умею устроиться за счёт мужчин».
 Злость: «А кто довёл мужиков до невроза? (с) Не надо перекладывать ответственность на других,
женщины сами провоцируют. Вы просто неудачницы, научились бы лучше Быть Женственными,
глядишь, нашли бы мужей, зажили бы счастливо. Вы сами обабили мужиков, а теперь жалуетесь».
 Сделка: «Да, у нас есть некоторые разногласия, но это же не конец света? Надо идти на
компромисс, ведь надо же как-то уживаться. Мужчины очень любят женщин, просто стесняются
сказать, общество их дискриминирует, не даёт адекватно выражать свои чувства и слишком много
требует. Женщины должны помочь мужчинам. А как же секс? Мне очень нужен секс, чем вы
предлагаете его заменить? Без мужчин женщины будут очень несчастны».
 Депрессия: « Самое страшное, пожалуй, что женщины действительно ни в чем не виноваты. Не
спешите там рвать на себе рубашки - это не совсем то, что вы привыкли под этим понимать. Если
ты действительно ни в чем не виноват - это катастрофа и тупик. Это значит, что ты ничего не
можешь сделать (с)».
 Принятие: «Да. Они ненавидят нас. Об этом необходимо сказать».