Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
com/
Стив Айлетт
Шаманский космос
пер. с англ. Покидаевой Т.
Аннотация
"Представьте себе, что Вселенную можно разрушить всего одной пулей, если
выстрелить в нужное место.
"Шаманский космос" — книга маленькая, обольстительная и беспощадная, как злобный
карлик в сияющем красном пальтишке. Айлетт пишет прозу, которая соответствует
наркотикам класса А и безжалостно сжимает две тысячи лет дуалистического мышления во
флюоресцирующий коктейль циничной авантюры.
В "Шаманском космосе" все объясняется: зачем мы здесь, для чего это все, и почему нам
следует это прикончить как можно скорее.
Если вы ждали кого-то, кто напишет Библию XXI века, если вы ждали новой
убийственной веры для кислотного поколения рейв-культуры, если вы ждали первого из великих
неомодернистов нового века: считайте, что вы дождались".
Грант Моррисон, создатель комикса «Невидимые»
Стив Айлетт
Шаманский космос
И смертные захватили его врасплох, и ангел в преклонных годах рассыпался листьями
по ветру.
Сиг
Для тех, кто знает, что обитатели ада и рая — не более чем политзаключенные, что закон
так же не поддается прогнозам, как и погода на будущий год, зато бывшие смертные, наоборот,
полностью предсказуемы, Южный Лондон всегда был площадкой для игр.
— Не думай так громко, а то он услышит — если ему это нужно.
Младший, мальчик, запрокинул голову, подставляя лицо под дождь с ароматом
истлевших костей; в ночных вихрях он видел воздух, сочный и пряный.
— А ты?
— Он вообще не узнает, что я здесь была, — сказала девчонка из Франции. — Он меня
не улавливает.
— Ты, наверное, сильная, — сказал мальчик.
Сильная, если способна закрыться от Аликса. Говорят, Аликс может войти в корпус
гитары, не издав при этом ни звука. Мелоди однажды видела, как его тело распалось на
миллионы частиц: он побледнел до прозрачности в гейзерах инфракрасного излучения, только
на месте рта осталось смазанное пятно света, и порыв ветра при обратном ударе ангельского
спектра смел со стола всю посуду. А когда он вернулся обратно из полосы смертных частот, он
вытолкнул в дом глубину, и вся мебель разлетелась в щепки. Ему достаточно только подумать о
перемещении — и он уже на другом срезе, в ином пространстве. Он смотрел в глаза
преисподней, и та первая отвела взгляд. У себя в Цитадели Аликс пребывал в окружении
толстенных томов, его иконописный лик терялся в цветастом китче, подобно индийскому
фейерверку.
Она сказала, что они уже почти пришли, но мальчик не чувствовал в дорожных заторах
структурных схем ничего необычного. Он провел рукой по парацетамоловым стенам
пешеходного спуска в подземку, когда они поднялись на угловатый пустырь, где светофор
висел, как сережка. Теперь Мелоди сбросила верхний телесный слой и стала невидимой для
всех, кроме самых продвинутых шаманов, тех, кто работает на границах видимых изображений,
— Сиг различал ее в виде мерцающих проблесков, затененных протеиновым преобразованием
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 2
данных. Про него говорили, что у него есть дар, но нет ума. Никудышнее управление.
Мрачное настроение грохотало по гулкой улице, вырвавшись из-под контроля. Они
остановились у металлической двери, покрытой кофейными зернами ржавчины. Дверь Аликса,
и по-прежнему — никакого энергетического знака. Они прошли дверь насквозь, и мальчик
вдруг понял, что поднимается по шаткой грохочущей лестнице один. Он оглянулся. Девушка
печально уселась на нижней ступеньке — ждать.
Сиг осторожно вошел в сумрачную комнату. Холодная, как камень, она медленно
проступила из темноты, обернувшись внятным пространством из огрубевших книг и амулетов с
заклятиями. Повсюду стояли цветы, сухие и мертвые в полумраке. Аликс сидел у камина —
холодного и тревожного, как и все в этом безжизненном храме, — одетый в выцветшие
лохмотья, как в серый кокон. Сколько ему было лет? Двадцать семь? Но его волосы были белы,
как снег, а лицо — пустое. Он не скрывался под защитной мантией — просто не излучал
никакой энергии. Может быть, это был новый, самый надежный вид маскировки? Жить в самом
низу, погрузившись в детали?
Его глаза были словно излучины жидкого золота, сияющие и невидящие.
— Это что, — сказала живая легенда, не поднимая глаз. Его голос был голосом старика.
— Кипящий праведным гневом, молоденький неофит. Пополнение в рядах стопщиков-
богоборцев.
— Мне нравится это определение, сэр.
Золото заплескалось в глазах, бессодержательное и бессмысленное.
— Хороший ответ. Мне только что снился сон. Начался сезон бомбардировок, и частицы
материи в этом доме сплавились воедино, и тела, подхваченные ветром, летели в меня, как
листья. А потом появился ты. У вас, вообще, что-нибудь получается, у любителей
нейтротрэша? Делаете успехи? Учитесь проходить сквозь слои и вновь собирать себя воедино
— уже в виде живого оружия? Будь осторожен. Если ты получил доступ, это еще не значит, что
ты свободен. Или ты думаешь, это одно и то же? Кстати, можешь присесть.
Сиг пододвинул к себе деревянный стул и уселся, молча глядя поверх плеча Аликса на
жука на стене.
— Ты любишь истории? Говорят, что враг обожает истории, и поэтому, собственно, мы
здесь. Хотя в последнее время мы его ничем интересным не обеспечили, правда?
— Я слышал столько историй про тебя, Аликс.
— И решил, стало быть, забежать приобщиться. Испить моей ауры. Как будто мне есть,
чем делиться, герою. И что ты ждал тут увидеть: как меня развлекает сотня-другая ангелов?
Герой в лучезарном сиянии славы, сцена в духе Сикстинской капеллы, да?
— Сам не знаю, чего я ждал.
— Врешь. Или близко к тому. Ложь тоже приоткрывает правду, потому что они очень
тесно взаимосвязаны, разве тебя этому не учили? Я сам был таким же — еще шесть лет назад.
Думал, что правда — как камень в снежке. И это действительно было что-то.
— Расскажи мне.
— Это секрет, о котором все знают, но он все равно остается секретом. Наш враг
прячется на виду. Но это, я думаю, ты уже знаешь.
— Но ты нашел его ядро.
— Я добыл координаты нечестным путем. И отправился прямо туда. Воткнул кинжал в
небо. Думаешь, мне приятно об этом рассказывать? Думаешь, это как-то тебе поможет? Мы —
всего лишь наброски, белые пятна, призраки одноразового использования, незначительные
единицы великого множества. Мы — ничто.
Нежданные зоны сбоя сложились в геомантические фигуры и обрели выражение,
скрутив мгновение через комнату. Он внезапно открыл свою боль. Сиг увидел, как Аликс
распался в пространстве — электронная точка на электрической белизне.
— Да, важно знать схему запуска, — сказал Аликс. — Я серьезно. В каждое слово
вплетаю я тернии.
1
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 3
Зона хаоса
Тьма включается не за грош
Налитые кровью ущелья обид, глубокие раны, крики в больничных палатах, удаленные деньги,
клетка, застеленная снегом, белая девочка свернулась калачиком вокруг белой души.
И Доминанты выделили ее из общего хора. Новые отцы научили ее работать с
заряженными сигилами, и использовать их как оружие, и красться по городу на чувствительных
коготках. Но что-то прежнее в ней осталось, незаметный изъян, что обыскал тайники и украл
секрет. Священная телеметрия. И все это хлынуло прямо в меня за мгновение до того, как ее
голова разорвалась словно воздушный шар, наполненный водой.
Левая половина тела горела огнем. Я сотрясался в рыданиях. Нескольких слоев кожи —
как ни бывало. Она была так мучительно, так агрессивно красива под своим макияжем. Везучие
люди не верят в удачу — неудачники знают, что она все-таки есть.
Интернесин тут же вытянул меня обратно; мой мысленный вопль вызвал модульное
подкрепление еще до того, как Доминант изменил частоту в ответ на девочкин телефонный
звонок. Пару дней я вообще не выходил из своей Цитадели, а потом пошел навестить Локхарта
к нему в студию, разбухшую от скульптур и забитую всякими мелочами, как бы латавшими
пространство. Кресла из полированной красной кожи, похожей на кожицу вишни, сосновый
паркет, как сердечная тоска, ваза с фруктами и пламя в камине цвета убойных наркотиков. Там
мы уселись и разговаривали долго-долго, и разговор был исполнен предельной печали и
пронизан золотистой бедой, потому что мы оба знали, что все это зря. Но все возмещалось
иронией, и мы говорили лишь то, что думаем.
— Ты хоть понимаешь, что этот твой неприкрытый прорыв в нирвану мог разнести к
чертям всю округу? — сказал Локхарт, и его взгляд был исполнен живой древней мудрости. На
световодах опыта страдание светится ярче.
— Сначала я чуть прокосячил, но потом мне повезло — вот и все. — Чувствовал я себя
замечательно. И ощущения были правильные. — А где Мелоди?
— В Париже. Мониторит берлогу Доминантов. Передавала тебе поздравления. И очень
заинтересовалась, когда услышала, что Доминанты локализовали ядро бога, а эта их девочка-
ассасинка что-то об этом знает. Так что придется тебе поработать.
— Да, похоже на то. Камешком из рогатки — чудовищу в глаз. Да и кому, как не мне?
Трещина в кладке иногда создает больше тяги, чем топка.
— Вот именно. Мне только одно непонятно: если Доминанты локализовали ядро,
почему они сами не нанесли удар?
— Они лимузинные бунтари. Когда защита ослаблена, они отступают. Если долго
смотреть им в глаза, они отведут взгляд.
— Они — да, но не мы. И не ты. Твоя скорость растет. Даже не будь у тебя ничего
другого, тебе с лихвой бы хватило уверенности в себе. Аликс, вне исторических сочинений мы
истекаем кровью. Велико искушение с презрением отвергнуть победу, упаковав ее в шепот и
домыслы. Ты только не думай, что последнее действие можно откладывать вечно. И, кстати,
нужно учитывать отклонения этерических вихрей — и трусости тоже.
— А что это значит?
Лицо Локхарта переполнилось участием.
— В отличие от нашей цели, людей можно разжалобить. Мне кажется, Доминанты
чувствуют что-то подобное. Личность против общества или против бога. В обоих случаях это
сопротивление абсорбции, противодействие поглощению. Независимость духа. Возьми любую
страну — и найдешь подсознательное искажение фреймов. Небо культуры глядит
исключительно вниз, оно тормозит все что можно, в нем нет честолюбия. Маги, которые
действуют на границах видимых изображений — это модель параллельного общества. И
поэтому мы иногда забываем о боли, которая, собственно, и привела нас сюда.
— Бог, скрывающийся под личиной чего-то до боли знакомого, близкого; ко всему
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 5
Я прошел сквозь ворота, густо заросшие плющом. Страж пропустил меня внутрь.
Считалось, что Квинас совсем рехнулся, и вел он себя соответственно. Сидел у себя в берлоге,
как огромная лягушка-альбинос, и возился с какой-то невразумительной каббалистической
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 6
решеткой, наподобие злобного паззла. Вокруг него тихо вращались непонятные многоцветные
модули, стены замерли в трансе тошнотворных изломанных преломлений. У него были белые
мертвые волосы, и когда он повернулся ко мне, я увидел, что глаза у него — словно жидкая
ртуть, они были подернуты радужной пленкой, как бензин на воде.
— Ух ты, — сказал он, — здесь у меня столько народу бывает: люди приходят, потом
уходят, и все происходит так быстро. Аликс… я много про тебя слышал. Темный шут,
ядовитый клоун, что-то типа того, да? Забавно, что даже в нашем кругу нам нужны свои
маленькие суперзвезды. Садись. Интересно, зачем тебя сюда прислали? Что, по их мнению, я
должен тебе рассказать? Или, может быть, я — всего лишь живое предостережение, что может
случиться с тобой, если что-то пойдет не так? Типа полоумного дядюшки, да? Последняя
инициация.
— Как скажешь.
— Восприимчивый ум? Я польщен. — Он, казалось, задумался, его как будто невидящие
глаза оставались пустыми. — Может быть, тебе будет полезно узнать, как все было раньше.
Победители пишут труды по истории, побежденные вносят исправления в перевод, таким
образом все смешивается, происходит всеобщая гомогенизация. Продолжение Пришествия:
каждый последующий мессия пожирает предыдущего. Орден Интернесинов основал Тагор Рос,
который здесь, в мире асфальта, известен прежде всего своим изречением: "Скажи, что есть и
чего нет — виселица, гармония, ты сам". Он знал, что подлинной власти незачем
осуществляться посредством насильственного примера. С другой стороны, поддельной власти
необходима людская вера, каковая зависит от прилежания жертвы. Без этой веры такая
власть… просто сидит на диване в своей каморке и мнит себя крупным авторитетом.
— Все это я знаю, — сказал я ему. Многие пограничные маги страдают от такого склада
ума, отчего и несут полный бред: прошлое и будущее в их речах скручивается единой
спиралью.
— А ты знаешь, что даже подлинной власти иногда есть, что скрывать? Стоит только
копнуть поглубже, и такое откроется… злоупотребление в личных целях — это еще не самое
страшное. Но именно к этому все и приходит. Всегда. Похоже, что каждый раз, когда бог
вступает в сражение с нами, эта битва идет не за то, что его по-настоящему прогневало.
— Его?
— Да, ты прав, такие капризы скорее свойственны женщинам. Но мы живем в этой
полинявшей материи, включая и тепличный ад, который некоторые называют цивилизацией.
Демократия — за неимением лучшего термина, назовем это так, — ежедневно глушит песню
грохотом забот, наши мнения подавляют надежду, что тихонько скребется в пыли, и глаза у
всех налиты верой и страхом. Даже в своей перманентной истерике, люди гордятся собой —
когда ты всегда ходишь с важным надутым видом, очень трудно все бросить и пуститься
бежать сломя голову. Геноцид, миллионы неистовых воплей, прочерчивающих небо
самолетным следом, проще всего — не замечать. Пока нас ничто не заботит, нам ни за что не
проснуться. Так мы совершенны или несовершенны? Фонтаны в общественных парках за
столько лет не ответили нам. И все это время лишь тонкая пленка индивидуальности отделяет
тебя от забвения.
Мне уже было скучно и неинтересно, и меньше всего мне хотелось выслушивать
назидательные, навязшие в зубах кухонные рассказы о прошлом. Может, кого-то и привлекают
изгибы застывших традиций, но меня — нет.
— Мрачные новости.
— Да — я прошу прощения. Тебе следует знать о провальных попытках ордена
Интернесинов, а ведь даже мы не сомневались, что у них все получится. Давай посмотрим. Ты
знаешь, что они разрабатывали программу серийных агентов с ультразащитой? Но он всегда
что-то чувствовал — на самом деле, он чувствовал все. Они решили, что единственная надежда
— действовать через такие аспекты, к которым он равнодушен. Мы знали, что существует
высокий процент событий, которые не особенно привлекают его внимание, и поэтому путь
через людские страдания показался вполне надежным — и мы с нуля подготовили еще одного
агента. Он жил в монастыре и умер, так и не узнав, что был вирусом — так он должен был
внедриться на небеса. Предполагалось, что, как только он будет на месте, там его активируют, и
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 7
он нанесет удар. Но вскоре выяснилось, что известного нам существа там и не было — эти так
называемые небеса представляли собой что-то типа ячейки для складирования людей: одна
полоса пропускания из бесчисленных частотных полос для духовного этерического материала.
Такую историю я раньше не слышал. Мне не очень-то в это верилось, но Квинас не лгал.
А ведь я должен был знать, что блики искренности — это хитрые ловушки.
— Я тоже был лучшим, как и ты. Но я был уверен, что одного быстрого удара
недостаточно. Перед смертью он должен помучиться, этот создатель. Я загрузил нашу боль —
направленное продвижение к единственному выбору, уважение к удачливым, вымученное
поклонение, энтропия тела, испепеляющее бессилие, лекарственный запах лжи, — в сотни
тысяч этерических ловушек, расставленных в подпространстве. Если бы он попался хотя бы в
одну, они все бы захлопнулись на его разуме. Но как незадачливый браконьер, я сам попался в
собственный капкан.
— Если ты выжил, то бог и подавно сумел бы.
— Но он бы больше страдал — поскольку он есть исходный источник, его страдание
превратилось бы в петлю обратной связи. Мне хотелось, чтобы он мучался. Но он задержал
меня изнутри — я это понял, но поздно. Все это пустая бравада, переоценка собственных сил.
Да, мне нужно было просто ударить. Понимаешь, наш враг… мы — в нем. Мы — его
составляющая. Он скрывается, ступая по собственным следам. Он — везде и во всем. К
счастью, это означает, что доступ к нему есть везде, на самом деле, мы уже там. Проблема в
том, как добраться до жизненно важного органа.
— Я уже знаю, где это, но сижу здесь с тобой и трачу драгоценное время. Мне сейчас
нужно одно: кое с кем попрощаться, сказать им, что скоро все будет кончено, и сделать свою
работу.
— Твое небо испорчено звездами здравомыслия, Аликс. Ты слишком рассудочен. Тебе
нужна ярость, что обращает песок в стекло. Бог умеет отвлечь внимание, он собьет с толку
любого — и тебя с твоим стилем, и Доминантов с их подходом. Он знает, что ты
приближаешься.
— Мы приняли меры предосторожности — мы скрылись здесь.
— Цитадель создана из отклоняющейся материи — антиматерия реверсируется сквозь
свои собственные измерения и превращается в почти нейтральное серое поле. Связанное по
касательной с обществом через ложные входы целых лет. В обычных условиях тело занимает
пространство, равное его размеру. Но здесь все иначе. Цитадель не скрыта от посторонних глаз.
На самом деле, она выделяется наподобие шрама на коже, который не загорает.
— Но если он знает, почему он нас не остановит?
Квинас холодно улыбнулся. Геометрические фигуры кружились внутри белеющих стен.
И он еще обвинял меня в отсутствии страсти. Человек, выжженный до льда.
— Без сознания нет жестокости — только объекты без боли. Бог дал нам разум не
просто так. Я точно знаю, что когда его клетки обретают самосознание, они испытывают укол
боли, которая заражает их жаждой мести. Мы — нано-убийцы. Мы — мелкие вирусы. Нужно
всего лишь, чтобы кто-то из нас оказался в нужное время в нужном месте. Мы все несем в себе
суицидальный импульс, тягу бога к саморазрушению, вот почему мы всегда действуем втайне.
Божья трусость — как привычка к выпивке. Ему не хочется знать, что он делает, не хочется
брать на себя ответственность за свои деяния. Поэтому он никогда не является сам, а посылает
своих представителей, правильно? Какой-то своей частью он осознает, что происходит. Он
знает, что мы готовим, потому что мы и есть та самая его часть. Просто надо не слишком
шуметь. Он даст нам подкрасться к нему незаметно. Телескоп — это бог, который глядит на
себя. Мы — это бог, который себя проклинает. Когда мы убьем его, мы станем богом, который
убил себя.
За спиной Квинаса возник образ нерва, тонкого, как травинка, и уже умирающего.
— Ладно, — сказал я, вставая. — Было приятно с тобой пообщаться, Квинас.
У меня разболелась голова. И вообще мне было как-то нехорошо.
— Ты любишь книги — на прощанье я хочу сделать тебе подарок.
Он поднялся на ноги, и из стены выдвинулась опалесцирующая полка. Среди всякого
барахла я разглядел пыточные иглы и очень редкую камеру осевого света. Он взял в руки
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 8
зеркальную книгу и принялся рассеянно перелистывать страницы — мне показалось, что он про
меня забыл. Но когда он повернулся, чтобы отдать книгу мне, мертвые серебряные глаза знали,
где именно я стоял. "Бескрылая земля, где нет облаков" Аскевилла. Говорят, эта книга знает
самый главный секрет, сокрытый в солнце на черепице уже миллион лет, — страницы
извлекают из памяти тайну и закрываются сами. Истина являет себя. Небеса как один
необъятный рентгеновский луч.
— Спасибо, Квинас. До свидания.
Я прошел сквозь защитную стену и оглянулся. Квинас мерцал, его тело тускнело и
блекло, сжимаясь в крошечную картинку. У меня над ухом проскрежетал его голос:
— Может быть, ты меня не слышал? Думаешь, звезды знают, кто ты такой? Мы —
ничто, нулевой нагар в вакууме.
Я понял — он создавал отвлекающие искажения. Воздух дрожал этерическим
напряжением.
— Что это, — тупо проговорил я. Квинас был красным электрическим контуром,
возникающим из зеркальной книги. Я уронил книгу, когда он полностью сформировал свой
облик и с застывшим смехом исчез в мимолетном проеме внешней защитной стены. Он завис у
искрящегося пролома, и городские огни у него за спиной были как рассыпанный бисер.
Искажающие эффекты текли сквозь него — он моргнул и исчез. Стена закрылась.
По всему выходило, что это будет-таки человеческая трагедия с отложенным финалом.
Этерическая трасса
И угроза конца принималась за обещание
Это была типичная берлога: сплошь тайные окна и деревца на чердаке. И подвал,
полный тайн и загадок — широкие ступени и массивная стена с впечатляющим геомантическим
порталом. При прохождении сквозь твердый воздух я углом задевал видимые тела и срезал их
края — они вздувались кровавыми кнопками и превращались в фокусированные фигуры.
Невидимый и обособленный за пределами спектра, я заглянул внутрь.
Там был Касоларо, глава Доминантов. Гравитационные декады сказались на состоянии
его тела, при полном отсутствии чувства юмора, каковое могло бы его поддержать.
— Какой-то ты нелюбезный, Квинас.
— Слаба та победа, которую можно испортить дурными манерами.
— И изъясняешься ты занятно.
Квинас — его голова, словно птичья клетка, и всего одна песня — отмахнулся
небрежным мерцающим жестом.
— Я не мальчик, Касоларо. Мне уже шестьдесят два. Я всю жизнь наблюдал за истиной:
как она то входит в фокус, то выходит из него. Я давно уже не стремлюсь к счастью, только к
более выразительному языку. У каждой фразы есть своя благоприятная фаза.
Дальнейшие переговоры прошли в том же духе — в духе скользящих покровов и
странных улыбок. Все были заэкранизированы; все, кроме Луны, молоденького блондинистого
парнишки примерно моего возраста. Я видел его в боковом разрезе, как человека-рекламу. Он
вовсю делал вид, что он уже тот, кем надеялся быть; представление хрупкое, как масштабная
модель. Партнер Касоларо, Беспроводной, похоже, завис. На нем была странная униформа,
похожая на паззл: швы в местах соединений извивались наружу. Их узор плавно переливался в
татуировку на его лоснящейся лысой голове.
— Я знаю, что ты весь выжжен. По глазам вижу. Вот так вот. Ты столько лет водил
дружбу с могильщиками — если ты не опасен, почему тебя держат вдали от планет?
— Они считают меня сумасшедшим.
— И что это значит в данном контексте? Твое положение при заключении этой сделки
зависит целиком и полностью от того, что ты сумасшедший, но при этом на что-то способен.
— Очень лестно.
— Этот твой Аликс — живая пуля — он ведь не просто технический инструмент, верно?
А индивидуальность не станет проблемой?
— Нет, каждый из нас стремится быть не таким, как все. А он — просто талантливый
мальчик в зените славы. Такой этерический серфер. Его прет от того, что, по идее, его убьет. У
него есть свой стиль, но не более того — засохший и ломкий бутон, он никогда не раскроется.
— Умереть молодым — в этом, наверное, что-то есть. Аппаратные модули готовы к
стыковке. Ты прав, путешествие через проекцию — это немалый риск, тем более если связь
оборвется. Что ты теперь собираешься делать?
— Забывать. Со всеми приятностями, равно как и отрицательными последствиями
пагубной привычки, переросшей в физическую зависимость.
— А та девочка, которую мы посылали: он получил инфу, что была у нее в голове?
— Я же тебе говорил, Касоларо, он — мозговой хакер. Конечно, ему любопытно, почему
вы сами не инициировали удар.
— А Локхарт?
Этот молоденький мальчик, Луна, вдруг шагнул вперед, перекрыв мне обзор. На лице —
любопытство, в руках — югулярная пушка. Он оказался сильней, чем я думал — он меня
чувствовал. Остальные двое замолчали, как будто остановили программу. Темнота между ними.
Тайна перестала быть таковой.
Выступив из своих очертаний, Луна приступил к переходу. Я отступил сквозь
этерическое поле, держа его в поле зрения, но на достаточном расстоянии — он был черной
точкой, пришпиленной к воздуху. Но он все равно протрассировал меня, даже когда я вошел в
свое тело на незасвеченной явке: липкая стабилизация формы.
— Надо срочно отсюда съезжать, — сказал я Мелоди. — Нас засекли.
Мы вышли на улицу и разделились, слившись с тенями. Улицы города, акры глянцевого
дождя. Ночь, черная от астрального дыма. У меня возникла за спиной реальный знак в виде
материального тела: Луна выступил в протяженность тишины. Шамана, который работает на
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 10
границах видимых изображений, узнать очень просто — его тень тем дальше от тела, тем гуще.
Он уже улыбался, опережая себя.
На повороте в очередной проулок я свернулся в минимальный элемент и резко подался
вбок, сквозь стену ближайшего здания — вечер, кажется, предстоял хлопотный, но интересный.
Луна просочился следом. Мы были тональной развоплощенной плотью, несущейся сквозь
стены по обеим сторонам проулка — разветвляясь до самых крыш и аннулируя пузырьки
воздуха, прежде чем вновь окунуться в камень. Я мчался сквозь четкую комнату, где были
ковры и резные изделия из дерева, потом — мотки кровавых кружев и область
взбудораженного протоплазмического порыва. Я слился с незнакомкой, нецелованной
библиотекаршей: ее воспитание, и образованность, и многочисленные достоинства прозябали в
отчаянии под глянцем язвительной желчной злобы. Порыв пушистого снега захватил меня и
потащил за собой, и кресло растянулось на целую вечность. Я сам не заметил, как добрался до
конца квартала и прошел сквозь припаркованную машину, которая со взрывом стекла отлетела
в сторону. Луна был уже рядом, когда я пронесся смазанным пятном через стоянку. Весь ряд
машин разбился вдребезги, не выдержав этерической тяги. Я остановился внутри какой-то
машины, просочился наверх через крышу, переключил режимы и спрыгнул на бетонированную
площадку. Луна слишком поторопился материализоваться и наложился на «вольво» — окна
мгновенно окрасились изнутри в алый цвет и разлетелись осколками под давлением
покоробившегося металла. Рваная, с острыми выступами арматура выбивалась из рамы,
кишечная лава изверглась из фар. Потом все стабилизовалось.
Я стоял, омываемый воем сигнализаций, на стоянке у гипермаркета, словно падший
ангел, одетый в упрощенное подобие моей прежней одежды, насколько я ее помнил. В моде я
не разбираюсь вообще.
Вампиры Парижа
Мир начинался как бунт — но потом примкнул к вакууму
Говорят, что во всяком обществе существует лишь ограниченное число личностей — все
остальные лишь веселятся, живут в свое удовольствие и проникаются добрыми мыслями. Но
наши головы вдыхают вопросы, как воздух. Я лежал на кровати в гостиничном номере Мелоди,
страдая от фантомных ожогов после схватки с Луной. Да, я сглупил. Не надо мне было
высовываться — надо было залечь на дно, войти в режим спячки, прийти в себя, исцелиться,
попрощаться с людьми и просто сделать свою работу, независимо от того, знает бог обо мне
или нет. Плохой из меня получается вирус. Однако во время прогона через дематериализацию и
обратно я хотя бы вылечил руку. Какое странное, цельное призвание — затемняющее все небо.
Промежуточное расстояние в окнах.
— Только не растворяйся в воздухе за углом и не приходи потом отраженным сигналом,
Аликс. — Она так это сказала… слова как текучий мед.
— Я просто пройдусь. Посмотрю книжки.
Она скорчила рожу.
Изысканный старый город — бесценное впечатление. Птицы — стремительный
промельк, рыбы — зыбкие самоцветы, цветы на воде, студенты моих лет и старше, серое небо,
затхлые шелесты призраков из подземки наплывают табачным туманом. Это было прощание
перед последним броском, попытка впитать в себя как можно больше. Если Интернесины
правы, после удара не будет уже ничего. За считанные секунды все исчезнет.
Я взял зеркальную книгу в букинистический магазинчик на Рю де ла Бушери, местечко,
по первому впечатлению, совсем не подходящее: воплощенная победа устоявшихся традиций и
рефлекторного просвещения. Однако там попадались и настоящие книги. Пароли, вписанные в
рекламные объявления на обложках. Люди, которые их написали, — ложь втекла в их
дневники, и они умерли чистыми, оставив целительные документы, белые, словно сливки. Я
раскрывал зеркальные страницы перед этими древними книгами, и в них отражались слизистые
дорожки авторской желчи, невидимые за печатным текстом. "Наш нарушенный тайный закон",
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 11
Стежок к стежку
Бог ничего не подскажет — ему самому непонятно, из-за чего сыр-бор
половинки одной общей картины. Мне снились багровые пастбища, и мне было тепло в моем
заточении. От меня не осталось уже ничего — одно настроение.
Я слышал, как снаружи переговариваются техники — обиженный ропот, как гул
механической фабрики. Корабль вошел в док. Я насторожился, стряхнув с себя оцепенение.
Этерические перемычки открылись, скобы на руках автоматически разошлись, но грудь и ноги
по-прежнему были залочены. Крышка саркофага треснула и открылась — я резко выбросил
руки вверх, наткнулся на грудь Беспроводного, затянутую в изломанный паззл, подключился к
нему напрямую и просветил насквозь. Его тело разлетелось в клочки, и я остался стоять, весь в
крови, на молу. Англия, надо думать. Других вариантов нет.
Выход располагался в крытом доке. Огромный резервуар для газа в грязном
плавательном бассейне. Я пробежал по заброшенному тоннелю. Новые штаны обвились вокруг
ног, как графический рестарт. Над дверью, где выход, по-прежнему висела табличка с
надписью: Мертвецы в эйфории не рассчитывают на спасителя.
Почти вертикальный тоннель вывел меня в отстойник, мощенный серым сланцем. Песня
на ветру ударила, словно бутылкой по голове. Прямо у меня перед носом по вентиляционной
решетке прошелестел смятый фантик от конфеты. Половина чертова колеса — как будто
врытая в горизонт. Гидравлический Лондон был занят.
Пока я добирался до штаб-квартиры Интернесинов, звезды больно кололись, словно
иголки. Дождь покрыл улицы водяным лаком и размыл пыль на кислотных стенах. Воскресение
— невостребованный выход на «бис», такой же унизительный. Когда ты молодой и сочишься
ядом на улицах, где дождит стрихнином, и ты проходишь сквозь опрокинутые тени, мимо
круглосуточных аптек и закрытых прачечных самообслуживания. Можно лишь приспособиться
к этой красной влаге. Стать адекватным. Даже создатель вряд ли способен на что-то большее.
Маленькая темная дверь в стене шипит и пенится под дождем. Прохожу насквозь. Чуть вперед
по дорожке — к серому и неприметному дому, чем-то похожему на церковь.
В кабинете Локхарта не было, но я чувствовал метку, энергетический знак — даже
сквозь полное разряжение. Я осмотрел полки. Фотоснимок табачного цвета: молодой Локхарт у
подножия какого-то храма в джунглях; маленькая иконка святой Исидоры, сгорбленной под
общедоступным прощением и явно желающей лишь одного — сбросить с себя это бремя;
турецкий светильник в виде сорокопута, пыльный, как железнодорожное радио; заряды для
сигил. Локхарту я доверял если не безраздельно, то все-таки больше, чем всем остальным.
Конечно, когда он научился справляться со своими мистериями-головоломками, в нем
померкло стремление к действию, что-то в нем умерло. Но в качестве руководителя и
наставника он всегда был безупречен.
Я упал во вращающееся кожаное кресло и задремал. Ливень в окне походил на статику.
Я открыл глаза, когда Локхарт вошел в комнату и замер на пороге. Но лишь на миг. Мое
притупленное состояние явно не произвело на него впечатления, хотя он как-то странно
занервничал. Я принялся излагать ему свои соображения о Доминантах — я говорил, словно
сбрасывал данные. Боялся, что что-то забуду или опять засну.
— Они считают, что мы готовим конец света независимо от того, погибнет Вселенная со
смертью бога или останется, как была. Они поэтому и называют нас могильщиками, правильно?
Вообще, по идее, нам должно это льстить — что нас считают способными на такое. Но ты сам
видишь, что получается. Хотя у нас общий враг, которого мы собираемся уничтожить, мы по-
прежнему спорим друг с другом и друг другу мешаем. А тут еще возникло последнее маленькое
сомнение: а чего хочет создатель — полностью деформатировать свое творение или оставить
все в целости и сохранности, по завету?
Порыв холодного воздуха — это открылась вторая дверь у меня за спиной. Еще до того,
как обернуться, я считал волны. Почти плоское изображение отклонилось от истины. Это был
Касоларо.
И, взглянув на Локхарта в простом удивлении, я увидел в его глазах невозможное.
Дрожь отступления.
7
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 14
Суицидальные элементы
И пусть мое сердце выплеснется на власти — отдаленный смех
канализацию.
Касоларо выступил вперед; вид у него был мрачнее мрачного. У него так и не развился
вкус к оригинальным идеям. Может быть, потому что такие идеи никогда не приходили ему в
голову.
— Ты не раздумывая убил троих моих людей.
— Ну да, я безусловный победитель по массовым убийствам. Причем исключительно из
любви к искусству. И мне не нужен кокон для переноса, как этой твоей девочке-ассасинке,
Касоларо. Летучие капсулы — это, блядь, для дилетантов, которые не могу заставить себя
поверить, что точки входа — они везде. — Я давал им понять, что могу переноситься без
подготовки и без всякого дополнительного снаряжения. Это было дурацкое хвастовство,
согласен. То есть я был не в том положении, чтобы храбриться. — Первое, чему я научился.
Честность — это голос, приемлемый при любых условиях.
Квинас хохотнул.
— Универсальный убийца цитирует избранные места из шаманского кодекса прямо с
креста — очень забавно.
То, что они прикрутили к кресту — это было всего лишь тело, выбеленное спектральным
ожогом и расплывчатыми шрамами. Мой дух высвободился из этого тела и спроецировался
вовне, в гипермерное пространство, триангулированное информацией от сотен и сотен
шаманов. Когда сталкиваешься с врагом, занимающим такую обширную область, начало его
дефиниции отличается от конца. Наши лидеры просто подвесили нас — как белье на просушку.
— Этот все замечает, — хихикнул Квинас, подбирая мои мысли быстрее, чем нищий —
мелочь. — Думаешь, случайность, что как раз в тот период, когда подавляющее большинство
людей злится на бога и возмущается его деяниями, почти никто в бога не верит? Он пытается
затаиться, он отрицает собственное существование. Если отделить его деяния от него самого,
если он не всеведущий и вездесущий, если он не везде и не все, значит, наше желание его убить
— это именно наше желание, а не его.
— То есть все объясняется просто. Вам страшно. Вы боитесь, что сильный враг
разъярится. А вы что, хотите ему понравится? Чтобы он вас возлюбил?
Квинас саркастически процитировал:
— "Ненависть лишь умножает ненависть. Разозли ангела смерти — и ты дашь ему
лишнюю пару крыльев".
Я улавливал легкие видения: зеленое, словно яблоко, небо, черно-розовая шахматная
доска. Да, я мог бы остаться здесь — мумифицированный потенциал. Во мне была эта лень, что
похожа на транс. То есть наш план будет благополучно похерен, и все вдруг начнут жить долго
и счастливо?
— Как я понимаю, вы все просто в ужасе от нашего одноступенчатого миротворческого
процесса. А состояние пойдет в наборе со всем остальным?
Касоларо возмутился.
— Ты — сосредоточие, ты — глаз бури и, в конечном итоге, сам определяешь свое
состояние. Твоя память — ты только представь, с каким благоговением все будут ее
рассматривать.
— Но при условии, что вы не ошиблись.
А вообще это был полный бред.
— Мы тут с вами разводим споры, как, блядь, в дискуссионном клубе. Обличаем небо,
грозимся, как будто наши угрозы его проймут. А ему, между тем, глубоко фиолетово. Вы что,
так и не поняли, что это — уже не теория? — Мой разум корчился, ни на что не способный,
возле ограничителя — я видел себя, как я отгоняю его пинками. — Вы хоть понимаете, что как
только вы снимете с меня блокировку, я пойду и сделаю, что собирался? По-настоящему? А вы,
ребята, не припозднились ли, часом? Мы все загнаны в угол, взяты в скобки сравнений. Может
быть, хватит уже чушь пороть? Вы, Доминанты, ослаблены, вы засохли — но вам хочется и
Интернесинов прихватить с собой, чтобы если уж погибать, так всем вместе. Мы опустились до
глупых интриг, мы колотим друг друга по головам в гостиничных номерах — глядя на нас,
Первые Мистики-Ренегаты со стыда бы сгорели.
Первые шаманы — мистики-вероотступники и бунтари — строили соборы-обсерватории
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 16
и тайные убежища, покрытые иглами собственных позвонков наподобие черных стрелок часов.
И все эти праведные смерти, все эти жертвы — ради чего? Прожектор в трехмерной графике
высветил только отсутствие.
— Ослаблены, — кисло скривился Касоларо. Это был уже не человек, а так — мешок,
набитый цепями. — Нет, согласованы с нашим уровнем. А ты? Послушный своему разуму,
увязший по самые уши, ты в итоге остался совсем один. И где ты теперь? Висишь на кресте.
Твои примитивные расчеты, твоя наивность — они тебе не помогут. То, что ты творишь у себя
в голове, ты творишь у себя в голове и не более того. Ты же слабый.
— Да, как вода.
— И там, в отеле, тебя ударили не Доминанты — это была твоя девочка, Мелоди.
И тут появилась Мелоди, силуэт в обрамлении дверного проема, как мысль о бегстве.
Она вошла, держа в руках одну из моих старых книг, и увидела меня, приколоченного к кресту.
А я еще думал, что прежде я был один. Я вспомнил гостиничный номер: горящие щеки Мелоди
— как она прячет лицо в подушку, чтобы я не увидел. Люди считают, что предательству есть
пределы, потому что они видят все в черно-белом свете. Слой за слоем, как луковица — кожа,
череп, мозг, мысль. Шаблоны.
Квинас едва не подпрыгивал от восторга.
— Мучительно, правда? Страх перед ожидаемым и вероятным будущим.
Улыбочка
Когда можно будет сказать наверняка, что секрет не раскрыт?
Она застыла на месте, и только взгляд метался туда-сюда. И я подумал: я лучше ее,
намного.
— Вы все отчитываетесь перед теми, кто выше вас. Как церковники.
Касоларо помрачнел еще больше.
— Ты один, Аликс. Никто не знает, что ты у нас.
— Значит, я могу сотворить с вами все что угодно.
Квинас презрительно хмыкнул и покачал головой.
— Всегда просчитывать свой следующий шаг, да? Кто из нас откажется от
максимальной силы, уклонившись от прямого ответа? Громче не обязательно значит глубже.
Ты по-прежнему — часть совокупности, где с каждым часом вакуума все больше, а содержания
все меньше: здравый смысл — это безумие, песня — это наука, а образ- ничто на пути правой
руки. Утомительное повторение порождает восторг, а скука — признак свежести. Но, боюсь,
для мозгов это не просто интерлюдия.
Как могут глаза из мертвого серебра таить в себе столько юмора?
Заблокированный этим устройством, я не мог спроецировать этерический зрительный
образ, и поэтому вынужден был использовать тайный код слов. Что я там делал? Настраивался
на тишину?
— Мне как-то неловко наблюдать, как вы сортируете черепки своих оправданий. Если
вы тут высказываетесь за бога с его мелочными сомнениями, отсюда, наверное, следует вывод,
что сам он готов и ждет.
— Может быть. Но если он создал нас так, что мы по природе своей восстаем против
давящей силы, не подчиняемся и идем наперекор, так чему же теперь удивляться? Да и
способен ли он удивляться, по большому-то счету? Рай и ад — оба обещают бессмертие, что в
конечном итоге ничего нам не дает. Как говорится, все едино. Так почему бы не
удовольствоваться тем, что есть, а, Аликс? И обрести, наконец, покой. А непризнанным он все
равно не останется.
— Мы тут что, упражняемся в остроумии? Эпитафию сочиняем? На неоновое
надгробие? Единственное, что дает настоящий покой, — это полное поражение, в котором вы,
трусы, никогда не признаетесь: допуск реальности, когда ты принимаешь ее целиком. Отказ
помочь — это претензия на то, что у нас есть причины быть благодарными. Мы изобрели
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 17
Я выбросил тело, как старый рваный башмак. Лица тех, кто при этом присутствовал,
превратились в фарфор, потом — в маски из тонкой бумаги на поверхности струящейся пленки;
по-прежнему экранированные, а потом — полностью нерелевантные, когда я прошел сквозь
картонные здания и влился в атмосферные волны.
Конец — любой из крошечных героев, запомни то, что они тебе скажут. Конец — любое
событие. Конец — каждый подросток на загадочной улице приключений. Конец — каждый
любовник. Если ты это не сделаешь, значит, сделаю я.
Людские поля были как старые тряпки, разбросанные по земле, заходящее солнце как
будто замерло в восторге, громадная кромка и колесо, огонь, снисходивший по небесам в
лиловых кровоподтеках. Перекрестие пространственных зрительных линий оплело континент,
гора была словно зеленый город идей и предметов, каменные глубины.
Звенящий воздух высоко в небе, вселенная льется потоком в глаза. Я был одиночной
однокрасочной клеткой, что неслась сквозь пространство, сотканное из первозданной и юной
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 18
материи, и порождала великие бури. Шквал ультрафиолетовой геометрии пытался сбить меня с
курса. Алые с золотом элементы и зыбкая четкость.
Еще один прочно забытый небесный свод раскрылся перед глазами, темные вибрации в
мелкий ожогах света, волны из миллиардов бренных клеток. Вкусовые и обонятельные
приливы, исполненные в высоком разрешении, разбиваются о твердыню космоса токсичной
пеной.
Пилообразные стробирующие импульсы профильных пространственных изменений
сошлись в кипящую, хаотичную массу квантовой пены. Гиперсерые глубины громыхали
накапливающей плотностью того, кто ждал впереди. Он разрешал мне приблизиться. Он еще не
сравнял ступени. Поднося к губам собственный яд.
Но когда он придвинулся ближе, он как будто низвергся со всех сторон в безбрежном
пространстве сложного, безповторного зла. Неспешное биение темных крыльев и
множественных подкрылков — колоссальное черное насекомое барахталось на спине в центре
нервной сети, расходящейся в бесконечность; дергало миллионами лапок посреди едкой
вонючей блевотины и перегоревших проводов.
Его рот в обрамлении ресниц был как глаз, что пытается укусить пространство, он был
бесконечно, безумно свиреп в своих судорожных конвульсиях, сгустки зла связывались в узлы
и растягивались над его бессмысленной трескотней. Скованный собственной силой, подпавший
под собственное влияние. Холодная проникающая коррозия — в ночь океанской трагедии.
Ничто его не исцелит, никогда. Сердце, разбитое навеки.
И перед лицом этой твари я испытал пронзительное ощущение высоты. Я осознал всем
своим существом, что там, подо мной — пропасть. Предельный ужас распылил решимость.
Частичка яда в море отравы. Никакой силы воли в нуле. Никакого героя. Ничего.
Приложение
соединили доктрины езидов с языческой виккой, то есть ведьмовством, что породило сильные
волнения и недовольства. Из пятидесяти апокрифических евангелий, исключенных из
канонической Библии, наиболее сильное влияние на ранних Интернесинов оказали "Гром",
Совершенный ум" и "Сущность Архонтов", которые сохранились теперь лишь в этерической
библиотеке в Цитадели. Петр Ассасин утверждал, что земные власти существуют лишь для
того, чтобы отвлекать от намеченной цели тех, кто "пустит стрелу в истинно священное
сердце", и сам писал в "Сущности": "Дерзость лишь подтверждает наихудшие опасения
властей". В "Истинном бытии мироправителей" говорится о том же, но на более высоком
символическом уровне (в размеренной, одношаговой манере "Плоской земли" — боги превыше,
чем бог, и хранимые богом, как символическое изображение бога, который превыше земных
властей и защищен земной властью). Эта истина оказалась достаточно интересной, чтобы
церковники того времени принялись истово разбирать писания Петра — которого они
окрестили Петром Гностиком, — используя весь арсенал христианских софизмов, уловок и
ухищрений. Из речений апостола составлено так называемое Евангелие от Петра, которое
теперь входит в сборное Евангелие Архонтиков (и которое на самом деле было написано
святым Эпифанием Саламинским, тем самым не в меру дородным господином, который
утверждал, что у него в животе зреет, как плод в утробе, священное изваяние).
"Отвлекающие измышления (из рассказов персидского принца)" — третий из ранних
текстов, оказавших влияние на формирование Интернесинов, повествует о путешествиях
невидимого принца, который проходит, никем не замеченный, по дворцам и чертогам этого
мира, сопряженных друг с другом "непрерывным окном, сделанным из обмана", и в конце
концов делает вывод: "Мир начал с безбрежных просторов, а кончил художественными
построениями — плохой выбор". Хасан Саббах использовал текст "Отвлекающих измышлений"
при подготовке своих «гашишинов» или «ассасинов» — от которых ведут свое происхождение
убийцы из Интернесинов, пусть даже и косвенно: в частности, это касается полного
сосредоточения на поставленной задаче, тренировки несгибаемой решимости и готовности
пожертвовать собственной жизнью ради достижения намеченной цели. Отголоски ритуала
посвящения в гашишины (прием дурманящего снадобья на основе гашиша, когда вновь
посвященный впадает в транс и просыпается в прекрасном саду, где его ублажает дюжина
юных дев) сохранились до наших дней в виде Оргазма Плакальщика и периодических оргий в
Португальском отделении.
Средневековые шаманы — операторы на границах видимых изображений, —
действовали, в частности, под видом алхимических братств, чьи «трансмутации» часто служили
прикрытием для создания гигантских "небесных пушек", которые стреляли метательными
взрывчатыми веществами; изобретение, намного опередившее свое время. Эпоха небесных
пушек сменилась периодом более рациональных инициатив. (Об уровне изощренности
тогдашних исканий можно судить по иронически закодированному тексту "Триумфальной
колесницы" базилевса Валентина, в котором количество зашифрованных обращений "Убей
меня" превышает количество слов в рукописи.) В "Последователях отвергнутых" описан
эпизод, когда доктор Джон Ди, алхимик и чернокнижник елизаветинской эпохи, увидел бога в
образе звездного жука-скарабея в трещинке на деревянном столе в Клеркенуэлле, — после чего
к Джону Ди сразу же заявился Эдвард Келли, святой агент, даже не подозревавший о своей
миссии, и в течение долгих лет отвлекал Ди от серьезных занятий, заставляя его тратить время
на бесполезные чудеса и знамения. В минуту смерти Ди попытался вспомнить облик бога, в то
время как для очевидцев все это предстало в виде странных темных прожилок, разбежавшихся
по груди чернокнижника, когда изо рта его хлынула черная кровь. Однако даже при том, что в
подобных видениях мы узнаем отголоски вселенской истины, мы все равно остаемся
беспомощными и бессильными — число ложных стен, которые нам предстоит пробить,
поистине бесконечно.
В середине XVII века Себастьян Кокейн попытался привести уцелевшую скрижаль в
соответствии с ее предполагаемым первоначальным видом (что повлекло за собой разрушение
отдельных районов Лондона); изображение, появившееся в результате, содержало ошибки и
использовалось как символистическая цель в этерических пропусках зажигания. В конечном
итоге Кокейн опрокинулся сам в себя. Подобные "мишени для дартса" разрабатывали и поздние
Стив Айлетт: «Шаманский космос» 21