№ 17 май 1977 Выходит один раз в месяц

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА
Олдос Хаксли
"Счастливый новый мир" 7
Авраам Б. Иошуа
"Затяжной хамсин, жена и дочь" 91
Владимир Филандров
"Искусственное сердце" 113

ПОЭЗИЯ
Иосиф Бродский
"Для этих нот не существует клавиш" 133
Сонеты Шекспира в переводе
Анатолия Либермана
"Как часто в виршах старого
поэта..." 139

ПУБЛИЦИСТИКА
"Духовный кризис-
истоки и парадоксы"
Интервью с Шаломом
Розенфельдом 145
Артур Кестлер
"Человек — ошибка эволюции" 161
 ____________________________
КРИТИКА
Владимир Марамзин
"Актерствующий Горький
и русский народ" ..................................175

ИЗ ПРОШЛОГО
Михаэль Стефанек
"Прага, 21 августа"....................................187
Коротко об авторах..................................216
DIGEST OF 17 ISSUE
OF"VREMIA I M l " ("TIME AND WE")........218

Главный редактор
"Наши дети
Виктор Перельман Будут жить счастливей нас".

Редакционная коллегия:
Саша Черный
ЭТОТ СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР...
Фаина Баазова Михаил Ледер
Георгий Бен Борис Орлов (зам. гл. редактора) Несколько слов от переводчика.
Лия Владимирова Наталия Рубинштейн
Егошуа А. Гильбоа Дмитрий Сегал Как это ни парадоксально, но именно тогда, когда по­
Илья Гольденфельд Йосеф Текоа явились научные теории о том, как сделать жизнь прекрасной,
Михаил Калик Аарон Ярив людям вдруг пришло в голову, что будущее, может статься,
вовсе и не станет таким уж радужным. Это было на рубеже
Представители журнала: ХlХ и ХХвеков.
Первым об этом написал великий специалист по будущему
В Америке — Эдуард Штейн. Уэллс, создав свои, как сейчас принято выражаться, анти­
7 Miles Ave, Woodbridge, Conn. 06525 t. (203) 387-05-97. USA. утопии — "Машина времени" и "Когда спящий проснется".
Во Франции — Галина Келлерман. А следом за ним и Замятин подверг сомнению социалистичес­
64, Rue de la Condamine Paris - 17, FRANCE.
В Англии — Александр Штромас.
кую аксиому о том, что всеобщее равенство приведет ко
Croft House, Top Flat 32 New Hey Road Rastreck, Brighouse Yorkshire всеобщему счастью.
HD6 3PZ ENGLAND, t. (04847) 79345. Но счастье — в чем оно? Как писала Маргарет Мид, "что для
одного — греза, для другого — кошмар". И вот грянул гром:
Олдос Хаксли, уже прославившийся насмешками над совре­
менниками, нарисовал свою картину будущего — "Счастли­
вый новый мир"; Хаксли изобразил мир, в котором все
Мнения, выражаемые авторами, не обязательно совпа­
действительно счастливы, и первым из утопи­
дают с мнением редакции.
OCR и вычитка - Давид Титиевский, январь 2010 г.
стов задал скептический вопрос: А что же такое
Библиотека Александра Белоусенко
счастье? Роман вышел в те годы, когда люди и на Западе, Роман Хаксли — фундаментальное философское размы­
и на Востоке — по разным причинам — начинали верить, что шление и предупреждение, в котором сконцентрировалась
и вправду "все идет к лучшему в этом лучшем из миров". вся суть социальных и этических идей XX века. Потому-то
Хаксли постарался притушить этот оптимизм — он усомнился, мы и выбрали этот роман из многих хороших и великих
что равенство и изобилие суть гарантии счастья, он предупре­ романов современности: он помогает всем — и, может быть,
дил, к чему может прийти мир, развиваясь так, как он раз­ особенно нам, бывшим и нынешним жителям России, —
вивается.
осмыслить, "откуда мы пришли, кто мы такие и куда мы
Своим романом Хаксли начал новую литературную эпоху; идем".
и, подобно тому, как Хаксли сам многое взял у Достоевско­
го (например, некоторые идеи Великого Инквизитора и Георгий БЕН
Шигалева, доведенные в "счастливом новом мире" до логичес­
кого конца), так и авторы всех последующих антиутопий,
от Орвэлла ("1984") до Бредбери ("451° по Фаренгейту"),
могли бы, перефразируя Достоевского, сказать, что все они
вышли из "Счастливого нового мира".
Современного читателя может поразить, сколь многое
Хаксли сумел предвидеть (например, 2-ю мировую войну,
телевидение и массовую обработку общественного мнения),
— но дело не только (и не столько) в этом. Необыкновенная
популярность романа и в наши дни объясняется и тем, что
в нем мы читаем не о будущем, а о настоящем: каждому
ясно, что изображенный писателем мир — с "чувствилищами",
"ордами оргий", вседозволенностью и выращиванием детей
в инкубаторах — сейчас гораздо ближе к нам, чем в те годы,
когда роман Хаксли вышел в свет.
"Счастливый новый мир" каждый год переиздается огром­
ными тиражами. Он переведен на многие языки — но среди
этих языков нет русского. Оно и понятно. Не только в СССР,
но и по всему миру, от Китая до Америки, левые всех мастей
и оттенков пропагандируют современный вариант афориз­
ма "цель оправдывает средства": они уверяют нас, что сего­
дняшние страдания и жертвы людей должны стать фундамен­
том всеобщего счастья. Хаксли показывает, что, независимо
от средств, и сама цель — тоже гнилая: всеобщее счастье
оборачивается всеобщим кошмаром, и глубокая мудрость
звучит в словах Дикаря, когда он требует для себя права
болеть сифилисом и раком.
ПРОЗА ____________________

О чудо!
К а к м н о г о добрых лиц!
К а к род людской прекрасен!
О счастливый новый м и р ,
В к о т о р о м есть такие существа!

Шекспир, "Буря"

Олдос ХАКСЛИ

СЧАСТЛИВЫЙ
НОВЫЙ МИР
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Приземистое серое здание — только тридцать четыре этажа.
Над входом — вывеска: "ИНКУБАТОРНО-ЧЕЛОВЕКОВОД-
ЧЕСКИЙ ПИТОМНИК ЦЕНТРАЛЬНОГО ЛОНДОНА (ИЧП)",
а над вывеской — щит с девизом Всемирного Государства:
"ОБЩНОСТЬ, ЛИЧНОСТЬ, УСТОЙЧИВОСТЬ!"
Огромная комната на первом этаже выходила окнами на
север. За окнами пылало лето, но в комнате стояла стужа,
несмотря на то, что здесь же генерировалась тропическая
жара; и тусклый свет, проникавший сквозь матовые стекла,
метался по комнате, лихорадочно пытаясь разыскать
человеческую фигуру — хоть чахлого ученого без кровинки
в лице и с гусиной кожей, — но наталкивался только на
гладкое стекло, никелированный металл и блеклый фар­
фор лабораторных приборов. Под стать царящему в лабо­
ратории зимнему холоду все в ней было по-зимнему хо­
лодным. Бесшумно, как облака морозного пара, двигались
сотрудники, и комбинезоны на них были снежно-белого
цвета, а перчатки у них на руках — цвета кожи трупа. И —
замерзший, мертвый, призрачный свет. Только в желтых
©________________________________
B R A V E NEW W O R L D C H A T T O & WINDUS L T D . London
Mrs. Laura Huxley, 1932.
8 ОЛДОС ХАКСЛИ
трубках микроскопов холодный луч выхватывал какое-то
движение, какую-то жизнь, расплывшуюся на отшлифо­
ванных приборных стеклах, как масло, — какие-то жирные
прожилки, одна за другой, копошащиеся в бесчисленных
микроскопах, рядами уставленных на лабораторных сто­
лах.
— А вот здесь, — сказал Директор, отворяя дверь, — по­
мещается Отдел Оплодотворения.
Триста Оплодотворителей сидели, сгорбившись над про­
бирками. Директор Инкубаторно-Человеководческого Пи­
томника вошел в комнату; сквозь почти мертвую тишину
лишь иногда прорывалось еле слышное дыхание, сопение
или приглушенное посвистывание кого-нибудь из
сосредоточенных сотрудников. По пятам за Директором
двигалась группа студентов — очень молодых, еще совсем
зеленых; они поеживались, нервничали и выглядели как-то
жалко. У всех у них в руках были блокноты, куда студенты
истово записывали все, что изрекал возглавлявший их ве­
ликий муж, устами которого, без сомнения, глаголила истина.
Этим юношам была сегодня предоставлена редкая возмож­
ность, выпадавшая на долю одних лишь избранных. Директор
ИЧП Центрального Лондона считал своим долгом лично
продемонстрировать своим новым студентам все отделы
подведомственного ему учреждения.
— Для того, чтобы вы получили общее представление, —
объяснял он студентам.
Какое-то общее представление на конкретных примерах
они должны были получить — дабы в будущем сознательно
делать порученную им работу; однако этому общему пред­
ставлению следовало быть по возможности конкретным
и минимальным, дабы студенты могли стать достойными
и счастливыми членами нынешнего нового общества. Ибо,
как всем известно, конкретные примеры способствуют
укреплению в людях ощущения счастья, а обобщения и
разные умствования — это всего лишь неизбежное зло. Ос­
нову общества составляют отнюдь не мыслители, но рабочие
лесоповала и коллекционеры марок.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 9
— Завтра, — обычно добавлял Директор, улыбаясь сту­
дентам со слегка угрожающей доброжелательностью, —
завтра вы приступите к серьезной работе. И тогда у вас не
будет времени для обобщений. А пока...
Высокий, худой и стройный как тополь Директор всту­
пил в комнату. У него был выпирающий далеко вперед под­
бородок и довольно крупные зубы, которые он, когда раз­
говаривал, почти не прикрывал своими полными, живописно
изогнутыми губами. Стар он был — или молод? Сколько
ему могло быть лет — тридцать? пятьдесят? пятьдесят пять?
На это было трудно ответить. Но такой вопрос ни у кого и
не возникал. В эту эпоху устойчивости, в год 632-й от Р. Ф.
никому и в голову бы не пришло спрашивать человека о
его возрасте.
— Я хотел бы начать с самого начала, — сказал Директор
ИЧП, и наиболее ретивые студенты рьяно зачиркали в сво­
их блокнотах, фиксируя его намерение — н а ч а т ь с са­
м о г о начала.
— Вот здесь, — Директор повел рукой, — находится Ин­
кубаторий. — Он открыл одну из дверц, покрытых изоляци­
онным слоем, и студенты увидели бесчисленные ряды лабо­
раторных пробирок. — Недельная норма яиц, — объяснил Ди­
ректор. — Они хранятся при температуре человеческой крови.
А мужские половые клетки, — тут Директор открыл другую
дверцу, — приходится хранить не при тридцати семи, а всего
при тридцати пяти градусах.
Тут же, не отходя от инкубаторов, Директор прочел сту­
дентам краткую лекцию, которую те ретиво законспектиро­
вали. Начал он, разумеется, с введения, касающегося хирур­
гического вопроса.
— Донор соглашается подвергнуться операции совершен­
но добровольно — ради блага Общества, не говоря уже о
том, что он получает единовременную премию в размере
своей полугодовой заработной платы.
Далее Директор вкратце описал, каким образом удается
сохранить удаленный яичник живым и активно развиваю­
щимся; указал, в какого рода жидкостях хранятся отделен­
ные и созревшие яйца. А затем, подведя своих подопечных
10 ОЛДОС ХАКСЛИ
к лабораторным столам, Директор показал им, как из про­
бирок извлекается жидкость; каким образом содержащие­
ся в ней яйца обследуются на наличие ненормальных мута­
ций, пересчитываются и переносятся в сосуд с пористыми
стенками; как ( и при этом Директор продемонстрировал
студентам весь процесс) этот сосуд погружается в резерву­
ар с теплым бульоном, содержащим свободно плавающие
сперматозоиды. Оплодотворенные яйца помещаются об­
ратно в инкубатор, в котором альфы и беты выдерживают­
ся достаточно долго — до тех пор, пока полностью не созре­
ют, — тогда как гаммы, дельты и эпсилоны через тридцать
шесть часов снова извлекаются из инкубатора, дабы под­
вергнуться обработке по методу Бокановского — так назы­
ваемой "бокановскификации".
— Бокановскификация! — многозначительно провозгла­
сил Директор, и студенты подчеркнули это слово у себя
в блокнотах.
Одно яйцо, один эмбрион, один взрослый человек —
такова обычная эволюция обыкновенного яйца. Но бока-
новскифицированное яйцо ведет себя иначе: оно увеличи­
вается в размере, делится, почкуется. От этого яйца может
отпочковаться до девяноста шести яиц, каждое из которых
превратится в нормальный, полностью сформировавшийся
эмбрион — в полнорослого взрослого индивидуума. Там,
где прежде выращивали только одного взрослого индиви­
дуума, теперь выращивается девяносто шесть. Прогресс!
— Итак, не дожидаясь милостей от природы, мы сами
улучшаем ее. И на свет рождаются абсолютно идентичные
близнецы — но не жалкие двойни и тройни, какие в древности
рождались у живородящих женщин, — а по дюжине, по два­
дцать, по нескольку десятков идентичных близнецов сразу.
По нескольку десятков! — повторил Директор и выбросил
вперед руку, словно указуя путь прогресса. — По нескольку
десятков!
Но тут один из студентов вдруг задал глупый вопрос:
— А в чем же тут прогресс?
— Мой юный друг! — резко сказал Директор, круто повер­
нувшись на каблуках. — Неужели вы не понимаете? Неужели
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 11
вы н е п о н и м а е т е ? — Директор поднял руку, его
лицо приняло торжественное выражение. — Бокановскифи­
кация — это одно из главных орудий социальной устойчи­
вости!
Орудие социальной устойчивости!
Стандартизированные мужчины и женщины, производимые
абсолютно единообразными партиями. Коллектив рабочих
небольшой фабрики, укомплектованной продуктами одно-
го-единственного бокановскифицированного яйца.
— Девяносто шесть идентичных близнецов, работающих
на девяноста шести идентичных станках! — голос Директо­
ра дрожал от восторга. — Осуществлен вековой идеал чело­
вечества! Впервые в истории! Общность, личность, устой­
чивость! — процитировал он девиз Всемирного государства.
— Великие слова! Если бы мы могли бокановскифициро-
вать до бесконечности — так сказать, открыть perpetua bokanov-
skificatia, — мы смогли бы решить все проблемы на земле.
Решить их, произведя на свет сотни и тысячи стандартизи­
рованных гамм, одинаковых дельт, тождественных эпси­
лонов. Произведя на свет миллионы идентичных близнецов.
Принцип массового производства был бы наконец применен
в биологии.
Поклонившись проходившему мимо светловолосому,
румяному молодому человеку, Директор подозвал его:
— Мистер Фостер!
Румяный молодой человек подошел к Директору.
— Не можете ли вы нам сказать, каков рекорд производи­
тельности одного яичника, мистер Фостер?
— В нашем центре — шестнадцать тысяч двенадцать, —
без запинки ответил мистер Фостер; он быстро-быстро сы­
пал словами, глаза его горели, и было видно, что приводить
цифры доставляет ему явное удовольствие. — Шестнадцать
тысяч двенадцать — в ста восьмидесяти партиях идентич­
ных близнецов. Но, конечно, в некоторых тропических питом­
никах удалось достичь более высоких показателей. Например,
в Сингапуре из одного яичника получают более шестнадцати
с половиной тысяч индивидуумов. А питомник в Момбасе
уже достиг уровня в семнадцать тысяч. Но ведь у них есть

12 ОЛДОС ХАКСЛИ
естественные преимущества. Вы бы только посмотрели,
как реагирует на слизистую яичник негритянки! Это же —
совсем не то что работать с европейским материалом. Но все-
таки, — со смешком добавил мистер Фостер ( и в глазах его
засверкал огонь творческого соревнования, а подбородок
вызывающе напрягся), — все-таки мы их догоним и перего­
ним! В настоящий момент я работаю над очаровательным
яичником одной дельты-минус. Этому яичнику всего лишь
полтора года, а я уже получил из него более двенадцати
тысяч семисот детей, которые либо декантированы, либо
пока находятся в эмбриональном состоянии. А яичник все
еще способен к воспроизведению. Ничего, вы еще увиди­
те: наша возьмет!
— Вот такой трудовой подъем мне нравится! — восклик­
нул Директор и хлопнул мистера Фостера по плечу.
И они двинулись дальше.
В Отделе Бутылирования стоял негромкий рабочий гул,
и повсюду ощущалась деловая обстановка. Из склада орга­
нов, находившегося в подвальном помещении, доставлялись
наверх на небольших подъемниках плоские дольки брюшины
свиноматки, свеженарезанные, нужного размера. Раздавалось
жужжание, затем — щелчок! Крышка подъемника откиды­
валась. Бутылировщику у конвейера оставалось лишь протя­
нуть руку, взять дольку брюшины и опустить ее в колбу.
За Бутылировщиками стояли Матрикуляторы. Процесс
продолжался. Из тестовых пробирок одно за другим из­
влекались яйца, и их помещали в крупные колбы. Затем
наступал черед Маркировщиков. С тестовой пробирки на кол­
бу Маркировщик переносил все данные: сведения о наслед­
ственности, дату оплодотворения, бокановскифицированную
группу. Более уже не анонимы, но снабженные именами
и удостоверениями личности, будущие индивидуумы ше­
ренгой двигались по конвейеру дальше — и сквозь проем
в стене медленно исчезали в Отделе Социального Предопре­
деления.
Мистер Фостер рассказал о том, как приблизительно
на двухсотом метре проводится определение пола будущих
индивидуумов. Объяснил систему маркировки: самцы поме-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 13
чаются буквой "Т", самки — к р у ж к о м , а те эмбрионы, ко­
торым предстоит стать франкмартинами, — черным вопро­
сительным знаком в белом кружке.
— Ибо, разумеется, — сказал мистер Фостер, — в огромном
большинстве случаев плодовитость только мешает. Один
плодоносный яичник из тысячи двухсот — этого для наших
целей было бы более чем достаточно. Однако мы хотим
иметь достаточно богатый выбор. И, конечно, очень высокий
процент выплаживания. Поэтому мы позволяем нормально
развиваться довольно большому количеству женских эмбри­
онов — до тридцати процентов. Остальные на протяжении все­
го остального цикла через каждые двадцать четыре метра
получают дозы мужских половых гормонов. И в итоге, —
заключил мистер Фостер, — мы можем с гордостью сказать:
вместо того, чтобы рабски копировать природу и подчинять­
ся ее капризам, мы видоизменяем законы природы и созда­
ем в мире гораздо более совершенное общество, являющее­
ся результатом трудов человеческого гения.
Мистер Фостер потер руки. Действительно, человек не удо­
влетворяется тем, что просто выращивает зарождающиеся
эмбрионы — это-то может сделать даже корова.
Мы, кроме того, предопределяем и развиваем. Мы декан­
тируем наших детей в качестве социализированных челове­
ческих существ, будущее которых запрограммировано, —
от эпсилонов до альф, от будущих ассенизаторов до буду­
щих...
Он хотел сказать: "будущих властителей мира", но вовре­
мя осекся и вместо этого закончил:
— ... до будущих Директоров ИЧП.
Директор ИЧП, оценив этот тонкий комплимент, довольно
улыбнулся.
В этот момент группа проходила мимо триста двадцатого
метра на стеллаже номер одиннадцать. Молодой механик
из касты бета-минус вертел отверткой в насосе суррогата
крови у проходящей мимо колбы. Несколько уверенных
движений — и все было закончено. Механик отступил на
шаг, полюбовался делом рук своих и принялся за следую­
щую колбу.
14 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Он уменьшает количество движений поршня в минуту, —
объяснил мистер Фостер. — Насос работает медленнее, и
поэтому суррогат крови пропускается сквозь легкие через
более длительные интервалы. Следовательно, эмбрион полу­
чает меньше кислорода. Нехватка кислорода — это лучшее
средство для задержки развития эмбриона.
Мистер Фостер снова потер руки.
— А для чего нужно задерживать развитие эмбриона? —
спросил пытливый студент.
— Осел! — неожиданно сказал Директор. — Чем к более
низкой касте предопределено принадлежать эмбриону, тем
меньше кислорода он получает. Прежде всего нехватка кисло­
рода воздействует на мозг. Затем — на скелет. Если эмбрион
получает семьдесят процентов нормального кислородного
питания, он станет карликом. Если меньше семидесяти про­
центов, то — безглазым уродцем. Однако уродцы нам во­
все ни к чему.
Тут в голосе мистера Фостера зазвучали нотки радости
и надежды.
— О! — воскликнул он. — Если бы мы могли открыть спо­
соб ускорения периода созревания — какое бы это было
благо для Общества! Вспомните, например, про лошадь.
Студенты вспомнили про лошадь.
— Лошадь становится взрослой в шестилетнем возрасте.
Слон — в десятилетнем. А человек еще и в тринадцать лет
не достигает даже половой зрелости. Разумеется, результатом
такого замедленного физического развития является высо­
кое умственное развитие человека.
Действительно, кто бы мог подумать?
— Однако что касается эпсилонов, — справедливо заме­
тил мистер Фостер, — то ведь нам совсем не нужно, чтобы
они обладали высоким умственным развитием.
А раз это не нужно, то этого и не происходит. Однако
хотя мозг эпсилона вполне созревает до необходимого ему
уровня уже к десятилетнему возрасту, тело эпсилона еще
восемь лет не способно к тяжелой физической работе. Долгие
годы излишней, бессмысленно растрачиваемой незрелости!
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 15
Если бы можно было ускорить темпы физического разви­
тия человека, скажем, до темпов физического развития
коровы — какая бы это была для Общества экономия сил
и средств!
— Колоссальная! — зашептали студенты; энтузиазм мисте­
ра Фостера передался и им.
...Горячие туннели чередовались с холодными туннелями.
В них эмбрионов вдобавок раздражали рентгеновскими
лучами. К моменту декантирования эмбрионам уже будет
привит ужас перед холодом. Этим эмбрионам предстояло
отправиться в тропики и стать там шахтерами или стале­
литейщиками. Впоследствии их мозг подтвердит им благо­
детельность того, с чем уже раньше свыклось их тело.
— Мы приучаем их получать телесное наслаждение от
зноя, — сообщил мистер Фостер. — А позднее наши коллеги
наверху внушат им ментальную любовь к зною.
— И в этом, — назидательно сказал Директор, — секрет
счастья и добродетели; когда человеку нравится то, что ему
п р и х о д и т с я делать, он чувствует себя счастливым.
На этом основана вся наша система развития и воспитания
индивидуумов: мы приучаем их любить то, что является
их неизбежным социальным предназначением.
Они прошли мимо одного из отверстий; через него моло­
дая лаборантка впрыскивала что-то из длинного шприца
в содержимое проплывавшей мимо отверстия колбы. Сту­
денты и их гиды остановились и несколько мгновений мол­
ча созерцали эту процедуру.
— Отлично, Ленина! — сказал мистер Фостер, когда ла­
борантка наконец вынула шприц и выпрямилась.
Лаборантка повернулась. Сразу можно было увидеть, что,
несмотря на волчанку и на багровый отлив кожи в инфра­
красном свете, Ленина необычайно красива.
— Генри! — она улыбнулась мистеру Фостеру, обнажив
ряд коралловых зубов.
— Красавица, просто красавица! — пробормотал Директор
и, похлопав лаборантку несколько раз по плечу, получил в
ответ довольно почтительную улыбку.
16 ОЛДОС Х А К С Л И
— Что вы им впрыскиваете? — спросил мистер Фостер,
стараясь говорить как можно более деловым тоном.
— О, обычную противотифозную сыворотку.
— Тем, кому предопределено жить в тропиках, мы начи­
наем делать предохранительные прививки на сто пятидеся­
том метре, — объяснил студентам мистер Фостер. — У эм­
брионов еще есть жабры. Таким образом, мы делаем рыбам
прививки против будущих человеческих болезней. — Он
хмыкнул и обернулся к Ленине. — Так сегодня вечером,
на крыше, без десяти пять, как всегда, — сказал он.
— Красавица! — еще раз сказал Директор и, в последний
раз шлепнув Ленину, двинулся дальше следом за группой.
— А теперь, — сказал мистер Фостер, — я хочу показать
вам кое-что интересное. Это касается развития интеллекту­
алов из касты альфа-плюс. Альфы-плюс развиваются вот
здесь, на стеллаже номер пять. На средней галерее.
Однако Директор поглядел на часы.
— Без десяти три, — сказал он. — Боюсь, у нас нет времени
осматривать эмбрионы интеллектуалов. Нам нужно вернуть­
ся в ясли до тех пор, пока у детей не окончился послеобе­
денный тихий час.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мистер Фостер остался в Отделе Декантирования. Ди­
ректор и студенты вошли в ближайший лифт и поднялись
на пятый этаж.
На дверях висела табличка: "ДЕТСКИЕ ЯСЛИ. НЕО-
ПАВЛОВИАНСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ: ВОСПИТАНИЕ УС­
ЛОВНЫХ РЕФЛЕКСОВ".
Директор открыл дверь и ввел студентов в огромную,
голую комнату, очень светлую, залитую солнцем: вся юж­
ная стена представляла собою, от пола до потолка, одно
большое окно. Полдюжины сестер, одетых в положенную
форму — белые брюки и белые халаты, с волосами, собран-
С Ч А С Т Л И В Ы Й НОВЫЙ МИР 17
ными (из антисептических соображений) под белые ша­
почки, — были заняты тем, что расставляли на полу длинными
рядами горшки с розами. Когда Директор вошел, сестры
выпрямились и вытянулись по стойке "смирно".
— Положить книги! — отрывисто скомандовал Директор.
В полной тишине сестры повиновались приказу. Между
горшками с розами были аккуратно разложены книги, каж­
дая из которых была открыта на странице с какой-то яркой,
красочной картинкой — изображением животного, или рыбы,
или птицы.
— Ввести детей!
Сестры кинулись вон из комнаты и через минуту-другую
вернулись; каждая катила перед собой что-то вроде офи­
циантского столика на колесиках, и на каждом столике —
на четырех полках, расположенных одна над другой, — си­
дели восьмимесячные младенцы, похожие друг на друга
как две капли дистиллированной воды (ясно было, что
это бокановскифицированная группа) и все (поскольку
это были дельты) одетые в хаки.
— Спустите их на пол!
Младенцев сгрузили со столиков.
— Теперь посадите их так, чтобы им были видны цветы
и книжки.
Когда младенцев повернули, они сначала, как по коман­
де, разом затихли, а потом поползли к этим пучкам сверкаю­
щих красок, к этим манящим, ярким, таким красивым
картинкам на белых страницах. Как раз когда младенцы
уже подползали, солнце вдруг скрылось за тучей. Розы взмет­
нулись кверху, словно их подхватил внезапный порыв вет­
ра, и броские картинки преисполнились какого-то нового,
глубокого значения. Младенцы начали издавать радостные
крики или визжать от удовольствия.
Директор торжествующе потер руки.
— Замечательно! — сказал он. — Как будто это было сде­
лано специально.
Наиболее проворные младенцы уже подползали к цели.
Крошечные ручки тянулись к цветам и картинкам, дотрагива­
лись до них, хватали и обрывали лепестки у роз, мяли ярко
18 ОЛДОС ХАКСЛИ
освещенные листы книг. Директор подождал, пока доволь­
ные дети, погруженные в свое новое занятие, совершенно
перестали обращать внимание на что бы то ни было вокруг
себя.
Затем он сказал:
— Следите внимательно.
И, подняв руку, дал сигнал.
Старшая Сестра, стоявшая у пульта в другом конце комна­
ты, нажала кнопку.
Раздался звук страшного взрыва, за ним — еще один.
Пронзительно — и с каждым моментом все пронзительнее —
завизжала сирена. Бешено забухали колокола.
Перепуганные дети заплакали, закричали; лица их искази­
лись от страха.
— А теперь, — закричал Директор (ибо сирена ревела совер­
шенно оглушительно), — теперь мы завершим урок неболь­
шим электрошоком.
Он снова махнул рукой, и Старшая Сестра нажала другую
кнопку. Плач и крики младенцев сразу же совершенно изме­
нились по тону: теперь в них звучало паническое отчаяние,
почти безумие, дети вопили в пароксизме ужаса и боли,
их тела тряслись, искривлялись, дергались, будто в припадке
падучей, — словно в их члены посылали сильные разряды
электрического тока какие-то невидимые провода.
— Мы можем наэлектризовать весь пол, — проорал в объяс­
нение Директор. — Но этого пока достаточно.
И он дал Старшей Сестре сигнал отбоя.
Взрывы прекратились, колокольный звон умолк, сирена
стала постепенно замирать и наконец совершенно затихла.
Младенцы перестали дергаться, и безумные, панические
вопли превратились в обыкновенное негромкое хныканье
и плач перепуганных детей.
— Ну, а теперь предложите-ка им снова цветы и книжки.
Сестры повиновались. Но при одном лишь приближении
к розам, при одном лишь взгляде на симпатичных, весело
раскрашенных кошечек, петушков и овечек младенцы в
ужасе отшатывались и начинали реветь во весь голос.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 19
— Наблюдайте! — торжествующе произнес Директор. —
Наблюдайте. Книги и оглушительный шум, цветы и удары
электрическим током — для детей эти пары понятий уже
неразрывно связаны. После двухсот повторений этого или
ему подобного урока в мозгу детей возникает устойчивая
связь, которую уже никакими силами невозможно будет
разорвать. То, что соединил человек, природа разъединить
не в силах.
— Они вырастут, как выражаются психологи, с "инс­
тинктивным неприятием" к книгам и цветам. Вырастут
с устойчивыми условными рефлексами, которые уже невоз­
можно будет преодолеть. На всю свою жизнь они теперь
будут ограждены от книг и от ботаники.
Директор повернулся к сестрам:
— Убрать их отсюда!
Все еще хнычущие младенцы-дельты были водружены
на столики и увезены прочь, оставив после себя запах просто­
кваши и приятную тишину.
Один студент поднял руку.
— Я понимаю, — сказал он, — почему нельзя позволить,
чтобы существа из низших каст тратили нужное Общест­
ву время на чтение книг; к тому же, конечно, всегда есть
риск, что они могут вычитать в книгах что-нибудь неже­
лательное — что-нибудь такое, что может нарушить некоторые
из привитых им рефлексов. Однако... так вот, мне непонятно,
почему — цветы? Зачем нужно тратить время на то, чтобы
прививать дельтам психологическое отвращение к цветам?
Директор ИЧП начал терпеливо объяснять. Если детей
приучают к тому, что при виде цветов они начинают кричать
и плакать, то в основе такого воспитательного приема ле­
жит принятая экономическая политика. Еще не так давно
(лет сто тому назад или что-то вроде этого) гаммам, дельтам
и эпсилонам прививали любовь к цветам — к цветам в осо­
бенности и к живой природе вообще. Делалось это для того,
чтобы внушить низшим кастам желание ездить за город
и таким образом побудить их как можно чаще пользоваться
транспортными средствами.
 20 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Ну и что же, они не пользовались транспортными сред­
ствами? — спросил студент.
— Еще как пользовались! — ответил Директор ИЧП. —
Но это еще не все.
У цветов и пейзажей, объяснил он, есть один существенный
недостаток: они бесплатны. Любовь к природе не способ­
ствует повышению производительности труда. Поэтому
было решено отменить любовь к природе — по крайней
мере, у представителей низших каст, — отменить любовь
к природе, но о т н ю д ь не тенденцию к использованию
транспортных средств. Было признано жизненно важным,
чтобы представители низших каст продолжали ездить за го­
род — несмотря на всю свою ненависть к живой природе.
Трудность заключалась в том, чтобы найти экономически
более здравый стимул к использованию транспортных
средств, чем простая привязанность к цветам и пейзажам.
И такой стимул был найден.
— Мы прививаем массам ненависть к природе, — заключил
Директор. — Но в то же время мы прививаем им любовь
к спортивным играм на открытом воздухе. И при этом мы
следим, чтобы во всех этих спортивных играх применялись
сложные приборы и механизмы. Таким образом мы сти­
мулируем расширенное производство и воспроизводство
этих механизмов, равно как и транспортных средств. Вот
для чего мы и проводим электрошоковые уроки, один из
которых был вам сейчас продемонстрирован.
— Понимаю, — сказал студент и умолк, погрузившись
в восторженные размышления.
Наступила тишина. Затем, прокашлявшись, Директор
сказал:
— Когда-то, давным-давно, когда Наш Форд был еще
на земле, существовал один маленький мальчик по имени
Рувим Рабинович. Он был ребенком родителей, говоривших
на польском языке...
Директор вдруг осекся и обратился к одному из студен­
тов:
— Что такое "польский язык"?
— Один из мертвых языков, — ответил студент.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 21
— Как французский или немецкий, — добавил другой,
желая, видимо, блеснуть эрудицией.
— А что такое "родитель"? — спросил Директор ИЧП.
Студенты, уставившись в пол, стали переминаться с ноги
на ногу. Некоторые покраснели. Наконец, кто-то, кто был
посмелее, поднял руку.
— Люди тогда были... — он замялся, щеки у него зарумя­
нились. — Так вот, они были... как это? ... живородящими.
— Совершенно верно, — сказал Директор, одобрительно
кивнув.
— И когда у них декантировались дети...
— Р о ж д а л и с ь дети, — поправил Директор.
— Так вот, тогда они и становились родителями — то
есть, не дети, конечно, а те, другие люди...
Излагая подобные непристойности, студент весь зардел­
ся от стыда.
— Короче говоря, — подытожил Директор, — родителя­
ми были отец и мать ребенка. Мать! — повторил он громко. —
Нам, цивилизованным людям, неприятно говорить о подоб­
ных фактах, я это знаю. Но, к сожалению, большинство
исторических фактов на с а м о м д е л е носят неприятный
характер.
И он продолжал рассказ про Малыша Рувима: однажды
вечером, когда Малыш Рувим спал, его родители по оплошно­
сти оставили у него в спальне включенный радиоприемник.
— Ибо вы должны помнить, — вставил Директор, — что
в ту эпоху массового живородного человекопроизводства
дети обычно воспитывались у своих родителей, а не в государ­
ственных Воспитательных Центрах.
Пока Малыш Рувим спал в своей кроватке, по радио
транслировали передачу из Лондона. И на следующее утро,
к вящему изумлению своих родителей, Малыш Рувим, про­
снувшись, слово в слово повторил по-английски лекцию,
которую прочел по радио чудаковатый древний писатель
("один из немногих, — указал Директор, — чьи произведе­
ния дошли до нас") по имени Джордж Бернард Шоу; а в
своей лекции этот Шоу, как было повсеместно принято
в ту эпоху, рассказывал о том, какой он гений. Для Малыша
 22 ОЛДОС Х А К С Л И
Рувима эта лекция была, разумеется, чистейшей абрака­
даброй, и родители, подумав, что их сын сошел с ума, вы­
звали врача. К счастью, врач владел английским языком
и, более того, узнал лекцию, которую он сам накануне ве­
чером тоже слушал по радио. Врач сразу же оценил научную
ценность случившегося события, написал об этом статью и
послал ее в медицинский журнал.
— Так был открыт принцип обучения во сне, или гипно­
педии, — торжественно заявил Директор и внушительно
замолчал.
Принцип был открыт. Но прошло еще много, много лет,
прежде чем этот принцип был успешно использован на прак­
тике.
— Случай с Малышом Рувимом произошел всего лишь
через двадцать три года после того, как на рынке появи­
лась первая модель — модель "Т", — сделанная Нашим Фор­
дом. — Директор нарисовал пальцем букву "Т" у себя на
животе, и все студенты незамедлительно скопировали этот
жест. — И все же...
Студенты яростно строчили: " Г и п н о п е д и я в п е р ­
в ы е о ф и ц и а л ь н о п р и м е н е н а в 214 г о д у о т
Р.Ф. П о ч е м у н е р а н ь ш е ? П о д в у м п р и ч и н а м .
В о-п е р в ы х..."
(Маленький мальчик спит ночью на правом боку, его
правая рука вытянута, правая кисть свисает с кровати. Из
круглого отверстия в стенке деревянного ящика раздает­
ся негромкий голос:
— Нил — это самая длинная река в Африке и вторая по
длине река на земном шаре. Хотя Нил по своей длине усту­
пает Миссисипи с Миссури, он превышает все другие круп­
ные реки по длине своего бассейна, который тянется на
протяжении тридцати пяти градусов северной широты...
На следующее утро мальчик завтракает.
— Томми, — спрашивает кто-нибудь, — какая самая длин­
ная река в Африке?
Мальчик смущенно трясет головой.
— Но разве ты не помнишь фразы, которая начинается
словами: "Нил — это самая..."?
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 23
— Нил-это-самая-длинная-река-в-Африке-и-вторая-по-дли-
не-река-на-земном-шаре! — выпаливает Томми. — Хотя-
Нил-по-своей-длине...
— Ну, так какая же самая длинная река в Африке?
У Томми — пустые глаза.
Не знаю.
— Но ведь Нил, Томми...
— Нил-это-самая-длинная-река-в-Африке-и-вторая...
— Ну, так какая же самая длинная река в Африке?
Томми пускается в слезы.
— Не знаю, — всхлипывает он.)
Вот это-то всхлипывание, уточнил Директор, и расхо­
лаживало первых исследователей. В конце концов, экспери­
менты по практическому применению гипнопедии совершен­
но прекратились. И уже не делалось никаких дальнейших
попыток обучать детей во сне. И это было правильно. Нель­
зя изучать науку, не зная, о чем она.
— Однако, если бы они начали с н р а в с т в е н н о г о
воспитания, — начал Директор и двинулся к двери, а сту­
денты, бешено чиркая на ходу в блокнотах, последовали
за ним и продолжали чиркать, даже стоя в лифте, — если
бы они начали с нравственного воспитания, которое никог­
да, ни при каких условиях не должно быть рациональным...
— Тишина, тишина! — прошептал громкоговоритель,
когда Директор и студенты вышли из лифта на четырна­
дцатом этаже.
— Тишина, тишина! — понеслось из рупоров, установлен­
ных через определенные промежутки во всех коридорах;
студенты и даже Директор машинально поднялись на цыпоч­
к и ; конечно, все они были альфы, но ведь и альфы тоже
проходят подобающее обучение и воспитание.
— Тишина, тишина!
Сам воздух четырнадцатого этажа был, казалось, пропи­
тан этим категорическим приказом.
Пройдя на цыпочках шагов пятьдесят, Директор и студен­
ты подошли к двери, которую Директор осторожно открыл.
Они вступили в полумрак затемненного дортуара. У стен
рядами стояли восемьдесят коек. Слышалось легкое, рав-
24 ОЛДОС Х А К С Л И
номерное дыхание и какое-то непрекращающееся бормотание,
как будто где-то далеко негромко переговаривались какие-
то слабые голоса.
Сестра, сидевшая на стуле у стены, при появлении Дирек­
тора вскочила и вытянулась по стойке "смирно".
— Какой сегодня урок? — спросил Директор.
— В течение первых сорока минут у нас были Основы
Полового Воспитания, — ответила сестра. — Теперь преподают­
ся Основы Классового Сознания.
Директор медленно прошел вдоль рядов коек. Восемьде­
сят мальчиков и девочек, раскрасневшихся, спокойных,
мерно дышали во сне. Из-под каждой подушки раздавался
какой-то шепот. Директор замер у одной из коек и, склони­
вшись, прислушался.
— Говорите, Основы Классового Сознания? Давайте уси­
лим звук через громкоговоритель.
В другом конце комнаты из стены выступал громко­
говоритель. Директор подошел к нему и щелкнул выключа­
телем.
— ...сят зеленое, — сказал тихий, но очень отчетливый
голос, продолжая начатую раньше фразу, — а дети-дельты
одеты в хаки. О нет, я не х о ч у играть с дельтами! А
эпсилоны — они еще хуже! Они такие тупые, что не могут
даже научиться читать и писать. А кроме того, они одеты
в черное, а это — ужасно неприятный цвет. Я чувствую та­
кое счастье от того, что я — бета.
Наступила пауза. Затем голос заговорил снова.
— Дети-альфы одеты в серое. Им приходится работать
гораздо больше, чем нам, потому что они — такие страшно
умные. Я очень радуюсь, что я — бета, потому что мне не
приходится так тяжело работать. И мне гораздо лучше жи­
вется, чем гаммам и дельтам. Гаммы — глупые. Они все
носят зеленое, а дети-дельты одеты в хаки. О нет, я не
х о ч у играть с дельтами! А эпсилоны — они еще хуже. Они
такие тупые, что не мо...
Директор снова щелкнул выключателем. Голос умолк.
Только его бесплотная тень продолжала шептать под восемью­
десятью подушками.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 25
— До тех пор, пока дети не проснутся, им это будет сказано
еще сорок или пятьдесят раз. Затем то же самое повторится
в четверг, а затем — в воскресенье. По сто двадцать раз три
раза в неделю в течение тридцати месяцев. А после этого
начнется более сложный урок.
Розы и электрошок, хаки детей из касты дельта и тошно­
творный запах асафетиды будут связаны неразрывной ассо­
циацией еще до того, как ребенок начнет говорить. Однако
воспитание, в котором не используется с л о в о, — такое
воспитание всеобъемлюще и потому несовершенно; оно
не может приучить ребенка различать вещи более тонкие,
более трудноуловимые, не может внушить ему, как он дол­
жен вести себя в более сложных случаях. Для этого нужно
с л о в о — но только такое слово, в которое не вложено
разумного смысла. Короче говоря, нужна гипнопедия.
— Величайшая внушающая и организующая сила всех
времен, идеально готовящая человека для жизни в обще­
стве!
Студенты немедленно записали у себя в блокнотах эту
истину, которая глаголила устами Директора.
Директор снова щелкнул выключателем.
— ...кие страшно умные, — сказал мягкий, убедительный,
неутомимый голос. — Я очень радуюсь, что я — бета, потому...
Это напоминало не столько капающую воду — хотя и во­
да, как известно, может продолбить прочнейший гранит, —
сколько капающий воск, который залепляет, облекает,
обволакивает мягкой коркой то, на что он падает, — до
тех пор, пока, в конце-концов, когда эта корка застынет,
через нее уже ничто не сможет проникнуть.
— До тех пор, пока разум ребенка не будет ц е л и к о м
состоять из того, что ему внушено, а совокупность того,
что ему внушено, не заполнит в е с ь разум ребенка! И не
только разум ребенка. Разум взрослого — тоже. Человек
будет запрограммирован на всю свою жизнь. Разум, кото­
рый выносит суждения, и порождает желания, и принимает
решения, — он будет действовать под влиянием того, что
ему внушено в раннем детстве! — Директор, придя в экс­
таз, почти кричал. — Внушено Государством! — он с силой
 26
ОЛДОС Х А К С Л И
ударил кулаком по находящемуся рядом столу. — И отсюда
следует вывод...
Какой-то шум у него за спиной заставил его обернуться.
— О Форд! — сказал он совершенно другим тоном. —
Я увлекся и разбудил детей!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А в это самое время снаружи, в саду, у других детей был
час рекреации. В теплом свете июньского солнца шестеро
или семеро обнаженных мальчиков и девочек с гиканьем
носились по газонам, или играли в мяч, или молча сидели
на корточках среди цветущих кустов. Воздух дрожал от
стрекотания пчел и вертолетов.
Директор и студенты некоторое время постояли, наблю­
дая за игрой в Шмеля-Центрифугу. Два десятка детей собра­
лись вокруг цилиндрической башни из хромированной стали.
На верхушке башни находился вогнутый диск. Кто-нибудь
из детей подбрасывал вверх мяч, стараясь закинуть его на
диск. Попав на диск, мяч внутри башни скатывался вниз,
падал на быстро вращающийся круг и с силой вышвыри­
вался через одно из отверстий в стенке башни — а детям
нужно было поймать мяч.
— Как ни странно, — размышлял вслух Директор, когда
они отошли от башни, — как ни странно, но даже в эпоху
Нашего Форда в большинстве игр не применялись никакие
приборы — разве что один-два мяча да несколько каких-
нибудь палок или примитивная сетка. Представьте себе,
ведь это была совершенно бесполезная трата времени и
энергии: людям позволяли играть в сложные спортивные
игры, которые никак не способствовали росту производст­
ва и потребления. Чистейшее безумие! В наши дни Правители
нипочем не дадут разрешения на внедрение какой-либо новой
спортивной игры, если не будет неопровержимо доказано,
что эта игра требует использования по крайней мере такой
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 27
же аппаратуры, какая применяется в наиболее сложных
из ныне существующих игр...
Вдруг Директор прервал свою речь.
— Посмотрите, какие очаровательные дети, — произнес он,
указывая пальцем на мальчика и девочку лет семи-восьми,
которые с увлеченностью и серьезностью ученых, только что
сделавших важное открытие, играли друг с другом в элемен­
тарную сексуальную игру.
— Совершенно очаровательные дети! — повторил Директор,
и в голосе его послышались сентиментальные нотки.
— Очаровательные, — вежливо отозвались студенты, но в
их возгласах не было подобающей искренности ("В конце
концов, двое детишек дурачатся на траве — подумаешь,
что в этом особенного?")
— Я всегда полагал... — начал было Директор тем же слаща­
вым тоном, но тут его слова прервал громкий вопль.
Из находящихся поодаль кустов вышла сестра, таща
за руку маленького мальчика, который упирался и во весь
голос вопил. Следом семенила бойкая девочка, с крайним
любопытством взиравшая на мальчика и на сестру.
— В чем дело? — спросил Директор.
Сестра пожала плечами.
— Ничего особенного, — сказала она. — Просто этот маль­
чик не хочет принимать участия в положенной эротической
игре. Я уже за ним это и раньше замечала. А сегодня — снова.
Он только что начал плакать...
— Честное слово, — сказала девочка, — я же ему ничего
плохого не сделала и не хотела сделать! Честное слово!
— Разумеется, ты ему ничего плохого не сделала, — реши­
тельно сказала ей сестра. — А сейчас, — продолжала она,
снова поворачиваясь к Директору, — я отведу его к Замес­
тителю Завуча по Психологическим Вопросам. Нужно прове­
рить, нормально ли он развивается психически.
— Совершенно верно, — сказал Директор. — Отведите его
к Замзавуча по Психвопросам. А ты, девочка, — добавил он,
пока сестра уводила прочь своего отчаянно ревущего подопеч­
ного, — как тебя зовут?
— Полли Троцкая.
28 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Очень красивое имя, — сказал Директор. — Ну, пойди,
побегай — и попробуй поиграть с каким-нибудь другим
мальчиком.
Девочка ринулась в кусты и исчезла из виду.
— Маленькая проказница, — сказал Директор, глядя ей
вслед; затем он опять повернулся к студентам. — То, что
я вам сейчас скажу, — продолжал он, — может показаться
невероятным. Но тем, кто не изучил как следует истории,
факты прошлого в б о л ь ш и н с т в е с в о е м кажутся
совершенно невероятными.
И он поведал студентам ошеломляющую истину. Оказы­
вается, в течение долгих-долгих эпох до Нашего Форда,
и даже в течение жизни нескольких поколений после него,
эротические игры между детьми считались чем-то совершен­
но ненормальным (студенты расхохотались) — и не только
ненормальным, а попросту безнравственным ("Нет! Не
может быть!"),, — и потому такие игры безжалостно подав­
лялись и запрещались.
На лицах студентов появилось удивленно-недоверчивое
выражение. Бедняжки дети! В те варварские эпохи им даже
не разрешали забавляться! Просто не верится!
— Даже для взрослых, — продолжал Директор, — даже для
взрослых — людей вашего возраста...
— Не может быть!
— Даже для взрослых считались предосудительными такие
вещи, как тайный онанизм и гомосексуализм — и все прочее...
— Все?
— Почти все — до тех пор, пока им не исполнялось два­
дцать лет.
— Двадцать лет? — хором воскликнули студенты, и в их
тоне звучало явное недоверие.
— Двадцать лет, — повторил Директор. — Я же сказал:
вам это все покажется совершенно невероятным.
— Ну, и к чему это приводило? — спросил один из студен­
тов.
— Это приводило к ужасным результатам, — произнес
чей-то глубокий, звучный голос, вклиниваясь в разговор.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 29
Студенты оглянулись. Они и не заметили, как к их груп­
пе подошел какой-то незнакомец — человек среднего роста,
черноволосый, с крючковатым носом, толстыми ярко-алыми
губами и темными, пронизывающими глазами.
— К ужасным результатам! — повторил он.
Директор ИЧП как раз перед тем сел на стальную, покры­
тую резиной скамейку — такие скамейки были расставлены
по всему саду. Но при виде незнакомца он рывком вскочил
на ноги, рванулся вперед и выбросил перед собой руку,
широко раскрыв рот в подчеркнуто радостной улыбке.
— Правитель! Какая неожиданная радость! Юноши, о чем
вы думаете? Это же — Правитель! Это — Его Фордство, Мус-
тафа Монд!
В четырех тысячах комнат Инкубаторно-Человеководче-
ского Питомника четыре тысячи электрических часов одно­
временно пробили четыре. Из рупоров прозвучал голос:
— Первая дневная смена свободна. Заступает вторая днев­
ная смена. Первая дневная смена свободна...
В лифте, по пути в переодевалку, Генри Фостер и Замес­
титель Начальника Отдела Социального Предопределения
подчеркнуто повернулись спиной к Бернарду Марксу, со­
труднику Психологического Бюро: этим они продемон­
стрировали свое явное нежелание общаться с человеком,
который пользовался неблаговидной репутацией.
В багровом воздухе Эмбрионного Склада все еще раз­
давался приглушенный гул и скрежет приборов. Одна смена
кончает работу, другая смена заступает, вместо одних лиц,
тронутых волчанкой, появляются другие — но конвейер
неудержимо и неуклонно продолжает двигаться вперед,
неся свой груз будущих мужчин и женщин.
Ленина Краун быстро направилась к двери.
Его Фордство, Мустафа Монд! Глаза студентов чуть ли
не выскочили из орбит, чтобы впиться в Правителя. Мустафа
Монд! Пожизненный Правитель Западной Европы! Один из
Десяти Правителей Мира. Один из Десяти... и вот он запросто
30 ОЛДОС ХАКСЛИ
сидит здесь, на скамейке, рядом с Директором ИЧП, и он
собирается еще посидеть, да, посидеть здесь — и лично по­
беседовать с ними — и о н , он им глаголет истину! Словно
Сам Форд глаголет им истину!
Из ближайших кустов выскочили несколько ребятишек;
с минуту они расширенными, удивленными глазами смот­
рели на группу, а потом снова исчезли.
— Все вы помните, — начал Правитель своим необыкновен­
ным, глубоким голосом, — все вы, надеюсь, помните великие
и мудрые слова Нашего Форда: "История — это болтовня!"
История, — медленно повторил Правитель, — это болтовня...
Он махнул рукой — и, сделав этот простой жест, он словно
бы невидимой метелкой смахнул прочь кучку пыли, в кото­
рой были Хамураппи, Урарту и халдеи, смахнул легкую
паутину и вместе с ней смахнул Фивы, и Вавилон, и Митилену,
и Микены. Легкое движение — вшк, вшк, вшк — и где теперь
Одиссей, где Иов, где Юпитер, где Гаутама, где Иисус Хрис­
тос? Вшк, вшк — и исчезла вся эта античная пыль, которую
люди когда-то именовали Афинами и Римом, Иерусалимом
и Константинополем. Вшк, вшк — и там, где была когда-то
Италия, не осталось решительно ничего. Вшк — и обруши­
лись соборы; вшк, вшк — и исчезли "Король Лир" и "Мыс­
ли" Паскаля. Вшк — и нет "Страстей"; вшк — и нет "Рек­
виема"; вшк — и нет симфоний; вшк...
— Генри, вы сегодня пойдете на чувствилище? — спросил
Заместитель Начальника Отдела Социального Предопреде­
ления. — Я слышал, новая программа в "Альгамбре" совер­
шенно сногсшибательна. Там есть любовная сцена на ковре
из медвежьей шкуры — говорят, это просто великолепно.
Репродуцирован каждый волосок медведя. Поразительные
тактильные эффекты!
— Вот почему вы не изучали историю, — сказал Прави­
тель. — Но теперь настало время...
Директор ИЧП нервно поглядел на Правителя. Он вспом­
нил, что давно уже ходят странные слухи, будто бы Прави-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 31
тель хранит у себя в кабинете запрещенные древние книги.
Библию, сборники стихов — и Форд знает, что еще.
Мустафа Монд уловил озабоченный взгляд Директора,
и уголки его алых губ иронически изогнулись.
— Ничего, Директор, не беспокойтесь, — сказал он, и в
тоне его послышалось скрытое презрение. — Я их не раз­
вращу.
Директор ИЧП смутился.
Те, кто чувствуют, что их презирают, правильно сделают,
если сами примут презрительный вид. На губах Бернарда
Маркса появилась пренебрежительная ухмылка. Да уж,
конечно, ни дать ни взять, каждый волосок медведя!
— Пожалуй, стоит туда сходить, — сказал Генри Фостер.
Мустафа Монд наклонился вперед и уставил в студентов
палец.
— Просто попробуйте представить себе, — сказал он, и
голос его как-то странно задрожал, — просто попробуйте
представить себе, что это значит: иметь живородящую мать.
Опять это непристойное слово! Но на этот раз никто из
студентов не осмелился даже улыбнуться.
— Попробуйте представить себе, что значит "жить со сво­
ей семьей".
Студенты попытались это себе представить, но совершен­
но безуспешно.
— А знаете вы, что такое "быть дома"?
Студенты покачали головой.
Из своего мрачного багрового подвала Ленина Краун
взлетела на семнадцатый этаж, вышла из лифта, повернула
направо, прошла по длинному коридору и, открыв дверь
с надписью "Женская комната для переодевания", погрузи­
лась в оглушающий хаос рук, грудей и нижнего белья. В сот­
нях ванн бурлили и плескались потоки теплой воды. Шипя
и жужжа, восемьдесят вибро-вакуумных массажных аппа­
ратов — так называемых виброваков — одновременно раз­
глаживали и мяли гладкую, загорелую кожу восьмидесяти
32 ОЛДОС ХАКСЛИ
совершенных индивидуумов женского пола. Все говорили
одновременно и достаточно громко. А из стереопроигры­
вателя синтетической музыки извергалось соло супер-кор­
нета.
— Привет, Фанни! — сказала Ленина молодой женщине,
у которой шкафчик и туалетный столик были рядом со
шкафчиком и столиком Ленины.
Фанни работала в Отделе Бутылирования, и ее фамилия
тоже была Краун. Но поскольку у двух миллиардов жите­
лей планеты было только десять тысяч фамилий, это совпаде­
ние никому бы не показалось удивительным.
Ленина быстрыми движениями спустила молнии на одеж­
де — рывком вниз на жакетке, двумя рывками вниз на брю­
ках и еще одним рывком вниз на нижнем белье. Не снимая
чулок и туфель, она направилась к ванне.
Жить "дома", жить "дома" — в нескольких крошечных,
убогих комнатенках, перенаселенных сверх всякой меры:
тут же и мужчина, и сварливая женщина, то и дело устраи­
вающая семейные сцены, и куча сопливых мальчишек и
девчонок всех возрастов. Ни свободного пространства, ни
свежего воздуха; темнота, болезни и зловоние.
(Картина, которую нарисовал Правитель, была столь
выразительна, что один из студентов, более чувствительный,
чем другие, при одном лишь описании такой "домашней"
жизни побледнел и чуть было не потерял сознание.)
Ленина вышла из ванны, досуха вытерлась, взяла длинную
эластичную трубку, прикрепленную к стене, приложила
конец ее к своей груди и, словно бы собираясь покончить
с собой, нажала спусковой крючок. На нее пахнуло теплым
воздухом, который обдал ее мелкозернистой тальковой
пудрой. Над раковиной умывальника красовалось восемь
кнопок, каждая из которых запускала в действие пульвериза­
тор той или иной марки одеколона или духов. Ленина нажала
третью кнопку слева, обдала себя шипром и, неся в руках
свои чулки и туфли, проследовала к одному из виброваков.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 33
А "дома" — там было убого и отвратительно как физиче­
ски, так и психически. Потому что этот " д о м " был кры­
синой дырой, где люди жили, ежеминутно соприкасаясь друг
с другом, захлестывая друг друга своими эмоциями. Какая
давящая, удушающая теснота! Какие опасные, бесстыдные,
безумно близкие отношения между членами одной и той же
семьи! Мать маниакально опекала своих детей (ее детей!),
опекала их, как кошка опекает котят, — но как кошка,
которая умеет говорить, кошка, которая может сказать:
"О моя крошка, мое дитятко!" — и повторять это снова
и снова: "Дитятко мое, прильни ко мне! О, какие у тебя
ручки, какая радость на тебя глядеть! Моя малютка засы­
пает, засыпает, и в уголке рта у нее — капелька молочка!
Мое дитятко засыпает..."
— Да! — сказал Мустафа Монд, наклонив голову. — Есть
от чего прийти в ужас.
— Кому ты нынче вечером отдаешься? — спросила Ленина,
вернувшись из вибровака, подобная жемчужине, светящей­
ся изнутри и отливающей розовым сиянием.
— Никому, — ответила Фанни.
Ленина удивленно подняла брови.
— Мне в последнее время всегда что-то не по себе, — объяс­
нила Фанни. — Доктор Уэллс посоветовал мне принимать
субститут беременности.
— Но, дорогая, тебе же еще только девятнадцать. До два­
дцати одного года мы не обязаны принимать субститут бере­
менности.
— Знаю, дорогая. Но многие лучше себя чувствуют, если
начинают принимать его раньше. Доктор Уэллс говорит,
что брюнеткам, у которых широкий таз, полезно начинать
принимать субститут беременности уже лет в семнадцать.
Так что я уже даже на два года опоздала.
Фанни открыла дверку своего шкафчика и указала на
длинный ряд коробочек и флаконов на верхней полке.
— СИРОП "CORPUS LUTEUM", - прочитала вслух Ленина на
одном из ярлыков. — ОВАРИН, СВЕЖЕСТЬ ГАРАНТИРОВА-
34 ОЛДОС ХАКСЛИ
НА: НЕ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ПОСЛЕ 1 АВГУСТА 632 ГОДА
ОТ Р. Ф. ЭКСТРАКТ МЛЕЧНОЙ ЖЕЛЕЗЫ: ПРИНИМАТЬ
ПО ТРИ РАЗА ЕЖЕДНЕВНО ПЕРЕД ЕДОЙ. ПЛАЦЕНТИН:
5 КУБ. СМ., ВВОДИТЬ ВНУТРИВЕННО РАЗ В ТРИ ДНЯ...
Уф! Я терпеть не могу внутривенных, а ты?
— Я тоже. Но они очень эффективны...
Фанни всегда славилась своей разумностью.
Наш Форд — или Наш Фрейд, к а к он, по каким-то непонят­
ным причинам, предпочитал себя называть, когда писал о
психологических вопросах, — Наш Фрейд был первым, кто
открыл, какие ужасные опасности кроются в семейной жизни.
Мир был полон отцов — и потому полон нищеты; полон
матерей — и потому полон всевозможных извращений, от
садизма до целомудрия; полон братьев, сестер, дядьев и
теток — полон безумия и самоубийства.
— И, однако, среди дикарей Самоа или на некоторых
островах возле побережья Новой Гвинеи...
Под тропическим солнцем лежали, как теплый мед, об­
наженные дети природы, беспорядочно сходившиеся друг
с другом, кто с кем хотел, в зарослях алтеи. Под любой
пальмой был для них кров и дом. На Тробриане туземцы
полагали, что детей зачинают не живые мужчины, а духи
предков, и у этих туземцев не было даже понятия отцов­
ства.
— Противоположности сходятся, — сказал Правитель. — И
была достаточно важная причина для того, чтобы им сойтись.
— Доктор Уэллс говорит, что, если я попринимаю субсти­
тут беременности хотя бы месяца три, это улучшит мое
состояние здоровья на три-четыре года вперед.
— Надеюсь, так оно и будет, — сказала Ленина. — Но,
Фанни, неужели ты действительно целых три месяца не бу­
дешь...
— Ну, что ты, дорогая. Конечно, нет. Только неделю или
две. Ничего, я буду ходить по вечерам в Клуб и играть в
Музыкальный Бридж. А ты, наверно, сегодня кому-то от­
даешься?
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 35
Ленина кивнула.
— Кому?
— Генри Фостеру.
— Опять? — на добром, луноподобном лице Фанни появи­
лось выражение неодобрительного изумления. — Ты хочешь
сказать, что ты в с е е щ е сходишься с Генри Фостером?
Матери и отцы, братья и сестры. Но были еще мужья,
жены, любовники. Были еще моногамия и романтика.
— Хотя вы, наверно, и представления не имеете, что все
это значит, — сказал Мустафа Монд.
Студенты покачали головами.
Семья, моногамия, романтика. Во всем — индивидуа­
лизация, во всем — фокусирование интереса на единичном
объекте, направление энергии и импульсов в один-единст­
венный узкий канал.
— Но каждый человек принадлежит всем остальным лю­
дям, — закончил Правитель свой рассказ, процитировав
гипнопедический лозунг.
Студенты кивнули, горячо соглашаясь с утверждением,
которое после шестидесяти двух тысяч повторений в темно­
те они в свое время приняли на веру не просто как истину,
но как азбучную аксиому — самоочевидную и посему совер­
шенно неоспоримую.
— Но ведь, — возразила Ленина, — я схожусь с Генри всего
около четырех месяцев.
— В с е г о четыре месяца? Мне это нравится! И мало
того! — продолжала Фанни, обвиняюще уткнув в Ленину
перст указующий. — Все это время у тебя не было н и к о г о
д р у г о г о ! Так?
Ленина покраснела, как маков цвет, но в ее горящих
глазах и в тоне ее голоса все еще был вызов.
— Нет, больше никого другого у меня не было, — ответила
она. — Но я не вижу причин, почему у меня должен был
появиться кто-то другой.
— Ах вот как, она не видит причин, почему у нее должен
был появиться кто-то другой! — язвительно повторила Фан-
36 ОЛДОС ХАКСЛИ
ни, словно обращаясь к какому-то незримому слушателю,
стоявшему за спиной Ленины; затем Фанни неожиданно
изменила тон. — Говоря серьезно, мне кажется, что тебе надо
бы поостеречься. Ты же сама знаешь, это совершенно анти­
общественное поведение — долгое время отдаваться одному
и тому же мужчине. В тридцать пять, в сорок лет, может
быть, в таком поведении нет ничего ужасного. Но в т в о е м
возрасте, Ленина! Нет, так не пойдет. И тебе отлично извест­
но: наш Директор глядит на такие длительные связи куда
как косо. Целых четыре месяца с Генри Фостером! И больше
ни одного мужчины за все это время! Да если бы Директор
об этом узнал, он бы просто осатанел от ярости.
— Представьте себе воду, текущую в трубе под давлением.
Студенты представили.
— Я протыкаю трубу, — сказал Правитель. — Что проис­
ходит?
Он проткнул трубу двадцать раз. Из трубы забило двадцать
фонтанчиков.
— Крошка моя! Дитятко мое!
— Мама!
Безумие заразительно.
— Любовь моя, мой единственный, мой драгоценный!
Мать, моногамия, романтика. Фонтанчик поднимается
выше, струя бьет все сильнее. У желания есть только один-
единственный выход. Моя любовь, мое дитятко! Не удиви­
тельно, что все эти бедные мамаши доисторических времен
были безумные, порочные и жалкие существа. Мир не позво­
лял им относиться к жизни легко, не позволял им быть
здравомыслящими, добродетельными и счастливыми. О чем
бы ни шла речь — о матерях, или о любовниках, или о за­
претах, которые этим людям постоянно хотелось нарушать,
ибо научное человеководство не приучило их радостно соблю­
дать такие запреты, или о всех этих древних болезнях и
бесконечных болях, или о нужде и неуверенности в своем
будущем, — все это люди принимали всерьез. А если все
принимаешь всерьез (и, более того, страдаешь в одиночест-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 37
ве, в безнадежной индивидуальной изоляции), то разве можно
быть счастливым?
— Разумеется, совершенно не обязательно совсем отказы­
ваться от Генри Фостера. Просто отдавайся время от времени
кому-нибудь другому, вот и все. Ведь у него, небось, бывают
другие девушки, не так ли?
Ленина кивнула.
— Конечно, бывают. Генри Фостер — это настоящий джентль­
мен, он всегда поступает так, как положено, и он не делает
ничего антиобщественного. И потом, не нужно забывать и о
Директоре. Ты же знаешь, какой он педант по части выполне­
ния всех норм поведения в обществе...
Ленина опять кивнула.
— Сегодня он меня шлепнул на прощанье, — сказала она.
— Ну вот, видишь, — торжествующе сказала Фанни. —
Это показывает, что он об этом думает. Он строго соблю­
дает все, что положено.
— Устойчивость! — сказал Правитель. — Устойчивость! Ни
одна цивилизация не может существовать без социальной
устойчивости.
Его голос гремел, как труба. Слушая его, студенты чувст­
вовали себя более значительными, у них становилось теп­
лее на душе.
Механизм работает, работает и должен продолжать рабо­
тать — вечно. Если он остановится, это — смерть. Сначала
на земной коре копошилась какая-нибудь тысяча миллионов
людей. Через полтораста лет людей стало две тысячи миллио­
нов. Остановите механизм — и через полтораста недель на
земле опять останется, тысяча миллионов; тысячи тысяч-
тысяч людей умрут от голода.
Колеса механизма должны вращаться непрерывно — но
они не могут вращаться, если за ними никто не следит. Сле­
дить за ними должны люди — люди, столь же устойчивые,
как колеса, прочно насаженные на свои оси, люди здраво­
мыслящие, люди послушные, люди спокойные, уравнове­
шенные и довольные своей судьбой.
38 ОЛДОС ХАКСЛИ
Но когда люди то и дело причитают: "О дитя мое, мамоч­
ка, любимый, любимая!", или когда они скулят: "О, гре­
хи мои, всемогущий боже!", или когда они вопят от бо­
ли, трясутся в лихорадке, жалуются на свою старость и ни­
щету, — разве могут при этом люди следить за тем, чтобы
колеса должным образом вращались? А если они не могут
следить за тем, чтобы колеса вращались... Трупы тысяч-
тысяч-тысяч мужчин и женщин будет трудно схоронить или
сжечь.
— И, в конце концов, — примирительно сказала Фанни, —
не так уж это противно и неприятно — отдаться еще одному-
двум мужчинам помимо Генри. И тебе с л е д о в а л о
б ы быть чуть менее разборчивой...
— Устойчивость! — упорно повторил Правитель. — Устой­
чивость! Главная и настоятельная необходимость нашей
эпохи! Устойчивость! Она решает все.
Обведя вокруг себя рукой, он указал на сад, на огромное
здание ИЧП, на обнаженных детей, прятавшихся в кустах
или бегавших по газонам.
Ленина покачала головой.
— Почему-то, — задумчиво произнесла она, словно размыш­
ляя вслух, — я действительно стала в последнее время более
разборчивой. Иной раз наступает такое время, когда хочет­
ся быть разборчивой. Разве с тобой это не случалось, а, Фан­
ни?
Фанни кивнула — участливо и понимающе.
— Однако, — сказала она назидательно, — нужно прилагать
усилия, чтобы с этим бороться. Мы обязаны выполнять
моральные обязательства, наложенные на нас тем обществом,
в котором мы живем. Ведь, в конце концов, каждый человек
принадлежит всем остальным людям.
— Да, каждый человек принадлежит всем остальным
людям, — медленно повторила Ленина и, вздохнув, на мгно­
вение замолчала, а затем, взяв руку Фанни, слегка пожала
ее. — Фанни, ты совершенно права. Как всегда.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 39
Поток вовлекает в себя мелкие щепки, а поток — это
чувство, поток — это страсть, поток — это даже безумие:
он зависит от силы течения, от высоты и прочности плотины.
Поток, не перегороженный плотиной, неторопливо течет
по предначертанному руслу, он спокоен и благополучен.
(Эмбрион голоден; день ото дня насос суррогата крови
делает свои восемьсот движений поршня в минуту.) Толь­
ко что отдекантированный ребенок начинает вопить; немед­
ленно появляется сестра с бутылкой эликсира внешней сек­
реции. Неприятная эмоция возникает в том промежутке
времени, который существует между возникновением жела­
ния и его исполнением. Так сократите же этот промежуток,
уничтожьте его, разрушьте все эти древние, никому не нуж­
ные преграды — и человек будет счастлив.
— Счастливцы! — сказал Правитель. — Ваши отцы и деды
не пожалели сил, чтобы сделать вашу жизнь эмоционально
легкой — чтобы предохранить вас, насколько это возможно,
от каких бы то ни было эмоций!
— Ленина Краун? — поднимая молнию на брюках, переспро­
сил Генри Фостер в ответ на вопрос Заместителя Начальника
Отдела Социального Предопределения. — О, она чудесная
девушка! Необыкновенно пневматичная! Странно, что вы ее
не пробовали.
— Сам понять не могу, почему так случилось, — сказал
Заместитель Начальника. — Но я определенно ее попробую.
При первой же возможности.
Одеваясь в противоположном углу комнаты, Бернард
Маркс случайно расслышал эти слова и побледнел.
— Сказать правду, — продолжала Ленина, натягивая левый
чулок, — мне уже немного надоедает день за днем ложиться
с одним только Генри Фостером. Кстати, ты знакома с Бер­
нардом Марксом? — спросила она таким подчеркнуто не­
брежным тоном, что сразу можно было понять: за этим то­
ном определенно что-то кроется.
Фанни вскинулась.
— Не хочешь ли ты сказать...
40 ОЛДОС ХАКСЛИ
— А что такое? Бернард Маркс — альфа-плюс. Кроме того,
он пригласил меня съездить вместе с ним в Дикарский Запо­
ведник. Я давно уже хочу там побывать.
—Но... его репутация...
— Какое мне дело до его репутации?
— Говорят, он не любит играть в Штурмовой Гольф.
— Мало ли что говорят! — скривилась Ленина.
— И, кроме того, он проводит большую часть своего сво­
бодного времени сам с собой — о д и н !
В голосе Фанни звучал ужас.
— Ну, так что же? Когда он поедет со мной в Заповедник,
он не будет один. И вообще, отчего о нем говорят столько
гадостей? А мне он очень нравится.
Ленина украдкой улыбнулась. Почему она так нелепо
застенчива? Ей стало почти страшно: как будто она — Прави­
тель Мира, а он — чернорабочий из касты гамма-минус.
— Скажем, подумайте о том, как живете вы сами и как
живут вам подобные, — сказал Мустафа Монд. — Случалось
ли кому-нибудь из вас сталкиваться с непреодолимым препят­
ствием?
Ответом на этот вопрос было молчание, показывающее,
что никто из студентов с подобным препятствием, отдекан-
тировавшись(не сталкивался.
— Доводилось ли кому-нибудь из вас испытать, что это
такое, когда между возникновением желания и его исполне­
нием проходит достаточно долгий промежуток времени?
— Вот, например... — начал было один студент, но, замяв­
шись, осекся.
— Ну, говорите, — сказал Директор ИЧП. — Не заставляй­
те Его Фордство ждать.
— Однажды мне пришлось ждать почти месяц до тех пор,
пока девушка, которую я хотел, мне отдалась.
— И это пробудило в вас сильные эмоции?
— Ужасные.
— Вот именно: ужасные! — сказал Правитель. — Наши
предки были столь глупы и недальновидны, что, когда по­
явились первые реформаторы и предложили своим современ-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 41
никам избавить их от этих ужасных эмоций, с этими реформа­
торами никто не хотел иметь дела.
"Они говорят о ней так, будто она — кусок мяса! — Бер­
нард Маркс заскрежетал зубами. — Попробовать ее здесь,
попробовать ее там. Словно она — бифштекс. Да она для них
и вправду — как бифштекс. Она сказала мне, что подумает.
Сказала, что ответит мне на этой неделе. О Форд, Форд, Форд!"
Ему хотелось подойти к этим двум и врезать им по физио­
номии — и еще раз, и еще раз, как можно сильнее.
— Очень, очень советую вам ее попробовать, — сказал
Генри Фостер.
— Возьмите, например, эктогенез. Пфицнер и Кавагуч-
чи тщательно разработали всю технику эктогенеза. Но вы
думаете,какие-нибудь правительства пожелали хотя бы вник­
нуть, что это такое? Нет. В ту эпоху существовало так назы­
ваемое христианство. Женщин силой принуждали быть живо­
родящими.
— Он такой уродливый, — сказала Фанни.
— А мне его внешность нравится.
— И такого крошечного роста!
Фанни скорчила гримасу; малый рост — это было так
ужасно: это так напоминало существо из низших каст.
— А по-моему, он очень милый, — возразила Ленина. —
У меня возникает такое чувство, что хочется его ласкать
и гладить. Знаешь, как кошечку.
Фанни была шокирована.
— Говорят, что, пока он был еще в колбе, кто-то сделал
какую-то ошибку, какой-то просчет — подумал, что ему
предназначено быть гаммой, и впрыснул ему в суррогат кро­
ви спирту. Вот почему он такой коротышка.
— Какая чушь! — возмущенно воскликнула Ленина.
— В Англии обучение во сне было запрещено законом.
В ту эпоху существовал так называемый либерализм. Парла­
мент — вы, небось, и не знаете, что это такое, — парламент
42 ОЛДОС ХАКСЛИ
принял специальный закон, запрещающий гипнопедию. Со­
хранились документы. На эту тему произносились речи, в ко­
торых ораторы разглагольствовали о свободе. О свободе
быть непродуктивным и жалким! О свободе круглое таскать
и плоское катать!
— Но, дорогой мой, уверяю вас, я ничего не имею против!
— Генри Фостер похлопал Заместителя Начальника Отдела
по плечу. — Каждый человек принадлежит всем остальным
людям.
"По сто повторений, три ночи в неделю, в течение четырех
лет! — подумал Бернард Маркс, который был специалистом
по гипнопедии. — Шестьдесят две тысячи четыреста повто­
рений составляют одну истину. Идиоты!"
— Или, например, кастовая система. Она постоянно пред­
лагалась — и постоянно отвергалась. В ту эпоху существова­
ла так называемая демократия. Как будто люди — это нечто
большее, чем физико-химическое уравнение!
— Ну, так вот, я собираюсь принять его приглашение.
Бернард Маркс ощущал жгучую ненависть к ним обоим.
Но их было двое, они были высокого роста, они были силь­
нее его.
— В 141 году от Р.Ф. началась Девятилетняя Война.
— Даже если это правда — все, что болтают про спирт
в его суррогате крови...
— Фосген, хлорпикрин, иодоацетат этила, дифенилциа-
нарзин, трихлорметиловый хлороформ, сернистый дихлор-
этил. Не говоря уже о синильной кислоте...
— Но я этому просто-напросто не верю! — заявила Ленина.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 43
— Шум четырнадцати тысяч самолетов, двигающихся
в открытом боевом порядке. Но на Курфюрстендам и в
Восьмой Префектуре взрывы антраксовых бомб привлека­
ли не больше внимания, чем звук лопнувшего бумажного па­
кета.
— Потому что мне действительно хочется побывать в
Дикарском Заповеднике.
— CH3H2(NO2) + Hg(CNO)2 = ну, чему? Огромной воронке
в земле, обрушившемуся кварталу домов, разорванным
кускам человеческой плоти, отчлененной ноге в ботинке,
которая падает на клумбу с геранью, забрызганную кровью, —
вот какое замечательное зрелище можно было наблюдать
на земле в то лето.
— Ленина, ты безнадежна! Я просто не могу больше с то­
бой спорить.
— Особенно изобретательными оказались русские: они
придумали хитроумный способ отравлять воду в тех стра­
нах, с которыми они воевали...
Обернувшись друг к другу спинами, Фанни и Ленина
продолжали одеваться молча.
— В результате Девятилетней Войны наступил страшный
экономический кризис. Человечество оказалось перед выбо­
ром: либо Всемирное правительство, либо гибель. Либо
устойчивость, либо...
— Фанни Краун — тоже очень милая девушка, — сказал
Заместитель Начальника Отдела Социального Предопреде­
ления.
В яслях закончился урок Основ Классового Сознания,
и вкрадчивый голос загодя готовил будущий спрос на буду­
щую промышленную продукцию:
44 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Я так люблю летать, — шептал голос — я так люблю
летать; мне нравится хорошо одеваться, покупать новую
одежду; новая одежда — это новая надежда; новая одежда...
— Либерализм, разумеется, погиб от бубонной чумы, но
все равно еще нельзя было действовать насильно...
— Но не такая пневматическая, как Ленина. О, совсем
не такая!
— Старую одежду так неприятно носить, — внушал вкрадчи­
вый голос под подушкой. — Новая одежда — это новая надеж­
да. Старые вещи мы всегда выбрасываем. Чем штопать, так
лучше ухлопать; чем штопать, так лучше ухлопать; чем
штопать...
— Чтобы умело управлять, надо думать, а не подавлять.
У хорошего Правителя должны быть крепкие ягодицы и го­
лова на плечах. Например, была введена всеобщая обяза­
тельная потребительская повинность...
— Ну, я готова, — сказала Ленина; но Фанни все еще молча­
ла и смотрела в сторону. — Фанни, дорогая, давай помиримся.
— Каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку
было вменено в обязанность потреблять в год столько-то
товаров. В интересах производства. Но единственным резуль­
татом...
— Чем штопать, так лучше ухлопать. От заплат не станешь
богат; от заплат...
— Помяни мое слово, — мрачно сказала Фанни, — рано
или поздно не миновать тебе беды.
— Повсеместно распространилось сознательное пассив­
ное сопротивление, оно приняло угрожающие размеры.
Все что угодно — только не потреблять! Назад к природе!
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 45
— Я так люблю летать, я так люблю летать!
— Назад к культуре! Да, вот именно, к культуре! Но
тот, кто сидит у себя в комнате и читает книги, не очень
много потребляет товаров.
— Я хорошо выгляжу? — спросила Ленина.
Ее жакетка была сделана из ацетатной ткани бутылочного
цвета, манжеты и воротник оторочены зеленым вискозным
мехом.
— Восемьсот диссидентов — сторонников Движения за
Простую Жизнь — были скошены пулеметным огнем на
Золотой площади.
— Чем штопать, так лучше ухлопать, чем штопать, так
лучше ухлопать...
Зеленые вельветовые шорты и белые гольфы из вискоз­
ной шерсти, открывавшие голые колени...
— А потом произошло знаменитое Побоище у Британского
Музея. Демонстрацию движения Поборников Культуры
встретили газовыми бомбами, и две тысячи человек погибло
от отравления сернистым дихлорэтилом.
От солнца глаза Ленины прикрывал козырек жокейской
шапочки в белую и зеленую полоску; на ногах у нее были
лакированные туфли светло-зеленого цвета.
— В конце концов, — сказал Мустафа Монд, — Правители
поняли, что насилие не принесет желаемых плодов. И они
обратились к более медленным, но гораздо более действен­
ным методам: к эктогенезу, к неопавловианскому чело-
веководству, к гипнопедии...
Она надела пояс — зеленый, с серебряной окантовкой
пояс из искусственного сафьяна; в ячейках пояса (посколь-
46 ОЛДОС ХАКСЛИ
ку Ленина отнюдь не была франкмартинкой) хранился поло­
женный запас противозачаточных средств.
— Наконец-то началось практическое применение откры­
тий Пфицнера и Кавагуччи. Активная пропаганда против
живородного размножения...
— Великолепно! — в восторге воскликнула Фанни; ей
никогда не удавалось слишком долго сопротивляться обая­
нию Ленины. — А какой у тебя красивый мальтузианский
пояс!
— Одновременно велась кампания против Прошлого.
Были закрыты музеи, взорваны все оставшиеся историчес­
кие памятники (к счастью, большинство памятников было
разрушено еще во время Девятилетней Войны) и запрещены
все книги, опубликованные до 150 года от Р. Ф.
— Я просто должна обзавестись таким же поясом! — ска­
зала Фанни.
— Например, существовали исторические памятники,
именуемые пирамидами...
— Мой старый пояс из черной лакированной кожи...
— И был писатель по имени Шекспир. Вы, конечно, обо
всем этом и слыхом не слыхали...
— Мне просто стыдно носить такой пояс!
— Таковы преимущества воистину научного человековод-
ства...
— От заплат не станешь богат; от заплат не станешь...
— День, когда впервые появилась модель "Т" Нашего
Форда...
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 47
— Я уже ношу его месяца три...
— Был единодушно избран датой начала новой эры.
— Чем штопать, так лучше ухлопать; чем штопать, так...
— Я уже говорил: существовало так называемое христи­
анство...
— Чем штопать, так лучше ухлопать.
— Христианство — это этика и философия эры недопроиз­
водства...
— Новая одежда — это новая надежда; новая одежда —
это новая надежда; новая одежда — это...
— В эру недопроизводства христианство сыграло важную
роль; но в век машин и фиксации азота христианство стало
преступлением против обществадормозом прогресса...
— Мне его подарил Фостер.
— У всех крестов была отпилена верхняя вертикальная
планка, и они превратились в букву "Т". И еще в прежнюю
эпоху люди поклонялись так называемому Богу...
— Это настоящий искусственный сафьян.
— И вот теперь у нас имеется Всемирное Государство.
И наш всенародный праздник — День Форда. И Обществен­
ные Спевки. И Фордослужения Солидарности.
"О Форд, как я их ненавижу!" — думал Бернард Маркс.
— Люди верили в так называемое Небо. Но в то же самое
время люди той эры имели привычку поглощать огромные
количества алкоголя...
48 ОЛДОС ХАКСЛИ
" К а к бифштекс, ну просто, как бифштекс!"
— Верили в так называемую душу и так называемую за­
гробную жизнь...
— Спроси Генри, где он его достал.
— Кроме того, люди принимали наркотики.
"А хуже всего то, что и она сама считает себя чем-то вроде
бифштекса, предназначенного для них".
— В 178 году от Р.Ф. двум тысячам фармакологов и био­
химиков были отпущены огромные субсидии.
— А он какой-то мрачный! — сказал Заместитель Началь­
ника Отдела Социального Предопределения, указывая на
Бернарда Маркса.
— Через шесть лет началось коммерческое производство
этого препарата. Идеальное средство!
— Давайте подразним его!
— Эвфоричное, наркотичное, приятно галлюцинантное.
— Что хандришь, Маркс, что хандришь?
Бернард Маркс опомнился от легкого удара по плечу.
Перед ним стоял эта скотина, Генри Фостер.
— Что тебе сейчас нужно — так это грамм-другой сомы.
— В соме соединились все преимущества христианства
и алкоголя, но в ней не было их недостатков.
"О Форд, как бы я хотел его убить!" — подумал Бернард
Маркс.
Но он сказал только:
— Нет, спасибо.
49
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР
И отвел рукой предложенный ему флакончик с таблет­
ками.
— Вы можете уйти в отпуск от действительности, когда
только пожелаете, и вернуться назад, не чувствуя похмелья,
не ломая голову над древними побасенками.
— Прими, — настаивал Генри Фостер, — прими.
— Так была практически гарантирована устойчивость
общества.
— Когда проглотишь кубик сомы, все беды станут невесо­
мы, — сказал Заместитель Начальника Отдела Социального
Предопределения, цитируя один из лозунгов знакомой гипно-
педической мудрости.
— Оставалось лишь победить старость.
— Пошел к черту! - заорал Бернард Маркс.
— Что за шум, а драки нет?
— Половые гормоны, переливание молодой крови, маг-
незиевые соли...
— Помни: грамм сомы лучше, чем молнии и громы!
И, захохотав, они удалились.
— Были уничтожены все психологические травмы ста­
рости. А вместе с ними, разумеется...
— Не забудь спросить его про мальтузианский пояс, —
напомнила Фанни.
— А вместе с ними, разумеется, исчезли склеротические
изменения, обусловливающие умственную деградацию преста­
релых. Характер человека сделался неизменным на протя­
жении всей его жизни.
50 ОЛДОС ХАКСЛИ
— До сумерек мне еще нужно сыграть два раунда в Штур­
мовой Гольф. Так что я ужасно тороплюсь.
— Работа, развлечения — в шестьдесят лет наши силы и
наши вкусы остаются такими же, какими они были в семна­
дцать. В тяжелые прежние времена старики нередко отказыва­
лись от юношеских удовольствий, переставали работать,
уходили на пенсию, обращались к религии, запоем читали,
размышляли — р а з м ы ш л я л и !
"Болваны! Свиньи!" — говорил сам с собой Бернард
Маркс, направляясь по коридору к лифту.
— А теперь — таков прогресс — престарелые трудятся,
престарелые совокупляются, престарелые предаются на­
слаждениям, и у них не остается времени, не остается досу­
га, чтобы сесть и поразмышлять; а если, по какой-то не­
счастной случайности, у них и образуется сколько-то сво­
бодного времени, если они среди своих многообразных
занятий выкраивают минуту досуга, то всегда есть сома,
вкусная сома, пленительная сома — полграмма в будний
день, грамм в выходной, два грамма для путешествия на
сказочный Восток, три грамма для увлекательнейшего от­
пуска на Луне; а возвратившись к действительности, они
обнаруживают, что минута досуга уже кончилась, и они сно­
ва погружаются в водоворот труда и развлечений, они но­
сятся от чувствилища к чувствилищу, от одной пневматиче­
ской девушки к другой, от электромагнитного поля для
Штурмового Гольфа к...
— Уходи, девочка! — сердито закричал Директор ИЧП.
— Мальчик, уходи! Вы что, не видите, что Его Фордство
занят? Уходите — и играйте в свои эротическое игры где-
нибудь в другом месте!
— Бедные детки! — сказал Правитель.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 51
Медленно, величественно, под равномерный гул хитроум­
ной машинерии конвейеры продолжали двигаться вперед —
по тридцать три сантиметра в час. В багровом полумраке
сверкали бесчисленные рубины.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Лифт был полон людей, которые вышли из раздевалок
для альф, и, когда Ленина вошла, ее встретили дружескими
улыбками и приветственными кивками. Ленину в ИЧП
любили, и почти любой из работавших там мужчин в то
или иное время провел с ней ночь или две.
"Все они такие милые, — думала она, отвечая улыбками
на улыбки, — все они такие очаровательные". И все-таки
ей хотелось бы, чтобы, например, у Джорджа Эдзеля уши
были чуть поменьше (небось, на 328-м метре ему по ошиб­
ке ввели слишком много паратироида?). А глядя на Бени-
то Гувера, Ленина вспомнила, что, когда он разделся, он
оказался ч е р е с ч у р волосатым.
Слегка расстроенная этим воспоминанием, Ленина отвер­
нулась от Бенито Гувера и увидела в углу лифта невысокую
фигуру и печальное лицо Бернарда Маркса. Она подошла
к нему.
— Бернард, а я тебя искала. — Она говорила громко, ее
голос перекрывал мерное жужжание лифта, и некоторые
с любопытством повернулись в ее сторону. — Я хотела пого­
ворить с тобой о твоем плане поездки в Нью-Мексико.
Уголком глаза Ленина уловила, что Бенито Гувер сделал
шаг в ее сторону и раскрыл рот от изумления. Это ее уколо­
ло. "Он удивляется, что я не умоляю его снова со мной
переспать", — подумала она и продолжала, обращаясь к
Бернарду Марксу:

52 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Это было бы просто чудесно, если бы мы могли в июле
съездить на неделю в Заповедник.
Таким образом Ленина публично доказывала свою невер­
ность Генри Фостеру. Будь здесь сейчас Фанни, она — при
всем своем неодобрительном отношении к Бернарду — была
бы довольна.
— Конечно, — добавила Ленина, одарив Бернарда много­
значительной улыбкой, — если ты все еще хочешь поехать
со мной.
Бледное лицо Бернарда залилось краской.
— Ты чего? — удивилась Ленина, но в то же время она
была тронута тем, что имеет над Бернардом такую власть.
— Может быть, мы поговорим об этом в каком-нибудь
другом месте? — заикаясь, пробормотал он, и вид у него при
этом был потерянный и оробелый.
"У него такой вид, словно я сказала какую-то непристой­
ность, — подумала Ленина. — Да он, небось, куда меньше
смутился бы, если бы я действительно отпустила сальную
шутку: например, спросила его, кто его мать или что-нибудь
в этом роде".
— Я имею в виду здесь, на людях... — он снова оробел,
и слова задохнулись у него в горле.
Ленина рассмеялась — весело и беззлобно.
— Какой ты смешной! — сказала она (и в тот момент
она действительно считала, что он смешной). — Так ты пред­
упреди меня, по крайней мере, за неделю, ладно? — перешла
она на деловой тон. — Мы, наверно, полетим на Голубой
Тихоокеанской Ракете? Она взлетает с башни "Черинг-Т"?
Или из Хемпстеда?
Не успел Бернард ответить, как лифт остановился.
— Крыша! — выкрикнул высокий, визгливый голос.
Лифтер был маленький человечек, одетый в черную уни­
форму, какую носят эпсилоны-минус.
— Крыша!
Лифтер распахнул дверцы. Ему в глаза ударили теплые
лучи послеполуденного солнца, он зажмурился.
— О, крыша! — повторил он восторженно; он словно
неожиданно, к собственной радости, очнулся от какого-то
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 53
гнетущего оцепенения, помрачившего на время его созна­
ние. — Крыша!
С выжидательным восхищением, как преданный хозяину
пес, эпсилон угодливо вглядывался в лица людей, выходив­
ших из лифта. Они, не обращая на него внимания и весело
беседуя между собою, вышли на озаренную солнцем крышу.
Лифтер поглядел им вслед.
— Крыша? — сказал он снова, на этот раз с какой-то вопро­
сительной интонацией.
Прозвенел звонок, и с потолка лифта раздался голос,
исходивший из встроенного туда микрофона. Голос мягко,
но настойчиво, приказывал:
— Спускайся вниз. Восемнадцатый этаж. Спускайся вниз.
Восемнадцатый этаж. Спускайся вниз...
Лифтер поугрюмел, захлопнул дверцы, нажал кнопку
и вместе с кабиной провалился обратно в темноту шахты
лифта и в сумерки своего привычного томительного оцепе­
нения.
Крыша была залита теплым светом. Послеполуденный
воздух жужжал пропеллерами пролетающих во все стороны
вертолетов. Бернард Маркс набрал в легкие воздуха. Он
взглянул в небо, затем посмотрел вдаль на горизонт, и нако­
нец его взгляд остановился на лице Ленины.
— Как тут хорошо! — сказал он; его голос слегка дрожал.
Ленина улыбнулась ему с выражением добросердечного
понимания.
— Для игры в Штурмовой Гольф лучше погоды не приду­
маешь! — ответила она радостно. — А теперь, Бернард, мне
пора, я очень спешу. Генри рассердится, если я заставлю
его ждать. Так ты предупредишь меня о дне отлета за неделю,
ладно?
И, помахав ему на прощание рукой, Ленина побежала
по плоской крыше по направлению к ангарам. Бернард
молча посмотрел ей вслед, и лицо его искривилось от боли.
— А она — очень даже ничего! — произнес чей-то веселый
голос за спиной Бернарда.
Бернард встрепенулся и обернулся кругом. Перед ним
светилось явной участливостью круглое, красное, лучезар-
54 ОЛДОС ХАКСЛИ СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 55

ное лицо Бенито Гувера. Бенито был повсеместно известен стебле, возвышался над остальными стройный гриб башни
своим добродушием. Про него говорили, что он может спо­ "Черинг-Т", поднявший к небу огромный плоский диск
койно прожить всю жизнь до старости лет, ни разу не попро­ из сверкающего железобетона.
бовав сомы. Дурное настроение и припадки злобы, которые Над головами Генри Фостера и Ленины плыли, подобные
побуждали других людей брать внеочередные отпуска, были расплывшимся торсам сказочных атлетов, огромные куче­
Бенито Гуверу совершенно чужды. Все окружающее казалось вые облака. Одно из них неожиданно уронило из себя неболь­
ему солнечным и безоблачным. шое алое насекомое, которое, жужжа, стало падать вниз.
— Вон экспресс "Красная Ракета"! — сказал Генри. —
— Тоже пневматичная девочка, да еще какая! — восклик­
Рейсом из Нью-Йорка. Он посмотрел на часы. — Опаздывает
нул Бенито, а затем заговорил совсем другим тоном. —
на семь минут, — отметил он и покачал головой. — Ох, уж
У тебя что-то мрачный вид. Хочешь принять грамм сомы? —
эти мне трансатлантические линии: просто ужас, до чего
Сунув руку в карман брюк, Бенито извлек флакончик с
они не пунктуальны!
таблетками. — Когда проглотишь кубик сомы, все беды...
Он снял ногу с акселератора. Жужжание лопастей навер­
Однако же, я погляжу!
ху стало ослабевать, снизилось октавы на полторы и снова
Бернард не ответил, круто повернулся и рванулся прочь.
из жужжания москита начало напоминать жужжание спер­
Бенито поглядел ему вслед.
ва осы, потом шершня, потом пчелы, потом хруща и наконец
— Что случилось с парнем? — удивленно пробормотал
жучка-рогача. Через минуту Генри и Ленина уже неподвижно
он, покачав головой. — Небось не врут злые языки, когда
висели в воздухе. Генри нажал на рычаг; раздался щелчок.
говорят, что ему еще до декантирования добавили спирту
Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее впереди
в суррогат крови. Он, знать, тогда чуть-чуть повредился
них начал вращаться пропеллер, и вертолет стал набирать
в уме...
скорость. При горизонтальном полете ветер свистел в ушах
Бенито сунул в карман флакончик с таблетками сомы,
гораздо громче. Генри пристально смотрел на указатель
вынул пачку жевательной резинки с половыми гормонами,
оборотов; когда стрелка коснулась отметки 1200, он вклю­
вытащил одну полоску, засунул ее за щеку и, погруженный
чил передачу, и машина, рванувшись, лихо понеслась вперед.
в размышления, зашагал к ангарам.
Ленина смотрела вниз, в окно, проделанное в полу вер­
Генри Фостер уже выкатил из ангара свой вертолет и си­
толета. Они летели над шестикилометровой парковой зоной,
дел на ступеньке кабины, когда, наконец, появилась Ленина.
которая отделяла центральный Лондон от первого кольца
— Ты на четыре минуты опоздала, — сказал он отрывисто,
окружающих его пригородов — городов-спутников. Между
пока она взбиралась на сиденье рядом с ним.
зеленью деревьев и газонов вздымались к небу цилиндричес­
Он включил мотор. Вертолет начал вертикально подни­
кие башни. Неподалеку от Шепердс-Буша, на кортах, беты-
маться в воздух. Генри нажал на акселератор, и шум мотора
минус, разбившись на пары — их было, наверно, тысячи
из жужжания шершня превратился сначала в жужжание
две,— играли в Травяной Теннис Римана. Дорогу из Ноттинг-
осы, а затем в жужжание москита; спидометр показывал,
Хилла в Уиллесден окаймляли двойные ряды Эскалаторных
что они поднимаются вверх со скоростью два километра
Кортов. На стадионе в Илинге дельты проводили соревнова­
в минуту. Лондон под ними быстро уменьшался в разме­
ния по гимнастике, рядом шла Общественная Спевка.
рах. Огромные здания с плоскими крышами через несколь­
— Какой это все-таки ужасный цвет — хаки! — восклик­
ко секунд превратились в геометрической формы грибы,
нула Ленина, повторяя гипнопедическое предубеждение,
растущие в высокой зеленой траве. Среди них, на тонком
внушенное ее касте.
56 ОЛДОС ХАКСЛИ
Внизу проплыли стройные корпуса Хаунслоуской Студии
Чувствилища: территория Студии занимала семь с полови­
ной гектаров. Неподалеку от Студии армия рабочих, одетая
в черное и в хаки, заново витрифицировала поверхность
Большого Западного Шоссе. У Завода Телевизионной Корпо­
рации в Брентфорде одетые в зеленое девушки-гаммы, как
муравьи, роились около входов или стояли в очередях на
остановках монорельсового трамвая. В толпе то и дело
появлялись и исчезали темно-красные беты-минус. На крышах
главного корпуса кишели садящиеся и взлетающие верто­
леты.
— Честное слово, — сказала Ленина, — как я счастлива,
что я — не гамма.
Через десять минут они приземлились в Сток-Поджесе
и начали свой первый раунд Штурмового Гольфа.
Бернард бежал по крыше, встречая на своем пути почти
сплошь опущенные взгляды, а если кто-нибудь случайно и
поднимал на него глаза, то сразу же боязливо отворачивался.
В эту минуту Бернард чувствовал себя так, как чувствует
себя зверь, которого травят; но травили его враги, которых
он не желал видеть, чтобы не вызвать в них еще большую к
себе враждебность и чтобы не ощущать себя еще более без­
надежно одиноким.
"Какая скотина все-таки этот Бенито Гувер!"
Бернард понимал, что Бенито хотел ему только добра;
но это, может быть, еще даже хуже. Почему-то те, кто хо­
тели Бернарду добра, вели себя по отношению к нему точно
так же, как те, кто хотели ему зла. Даже Ленина заставляла
его страдать. Он вспомнил все эти недели робкой нерешитель­
ности, вспомнил, как он много раз смотрел на Ленину и
хотел ее, но у него не хватало храбрости подойти к ней и
предложить ей себя, так как он боялся натолкнуться на
презрительный отказ. Но если бы она сказала "да" — какое
это было бы блаженство! Ну, так вот, теперь она сказала
"да", а он все еще чувствовал себя препогано. Почему? На-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 57
верно, потому, что он так ждал этой минуты, а Ленина — един­
ственное, о чем она могла в такую минуту ему сказать, так
это о том, что сегодня стоит отличная погода для игры в
Штурмовой Гольф. И потому, что она тут же ускакала, чтобы
встретиться с этим занудой Генри Фостером и играть с ним
в эту идиотскую игру.
И еще потому, что она сочла смешным нежелание Бернарда
говорить с ней на людях о самых что ни на есть интимных де­
лах. Короче говоря, он чувствовал себя препогано потому, что
Ленина вела себя именно так, как и должна вести себя здоро­
вая и благовоспитанная англичанка, а не каким-нибудь дру­
гим — ненормальным и порочным — образом.
Бернард отпер дверь своего ангара и позвал двух дежур­
ных дельт-минус, чтобы они выкатили его вертолет на кры­
шу. Штат обслуживающего персонала ИЧП-вских ангаров
состоял из одной бокановскифицированной группы дельт:
все рабочие были близнецами, абсолютно похожими друг
на друга, одинаково низкорослыми, темноволосыми и урод­
ливыми. Бернард отдал приказание резким, довольно вы­
сокомерным и даже оскорбительным тоном, каким гово­
рит человек, который не слишком уверен в себе, несмотря
на все преимущества своего высокопоставленного положе­
ния. Общение с людьми из низших каст всегда приводило
Бернарда в дурное расположение духа. Ибо, какова бы ни
была тому причина (а сплетня насчет спирта в его суррога­
те крови вполне могла быть справедливой: ведь происхо­
дят же иногда ошибки и несчастные случаи), а по своему
внешнему виду и телосложению Бернард действительно
едва ли отличался от обычного мужчины-гаммы. Рост у
Бернарда был на восемь сантиметров меньше среднего ро­
ста альф, и он был более щуплым, чем обычно бывает муж­
чина-альфа. Поэтому один лишь вид существ из низших каст
болезненно напоминал Бернарду о несовершенстве его фи­
зического развития.
— Я — это я; но я хотел бы не быть собой, — негромко
сказал он про себя (чудовищная ересь в устах любого граж­
данина Всемирного Государства, а в устах альфы в особен­
ности) .
58 ОЛДОС ХАКСЛИ
Бернард постарался призвать на помощь все свое само­
обладание, но на душе у него было тревожно. Каждый раз,
когда ему приходилось смотреть гамме или дельте прямо
в лицо, а не взирать на него сверху вниз, Бернарда охваты­
вало какое-то странное чувство унижения. Он никогда не
был уверен, окажет ли ему это низшее существо то высокое
уважение, которое подобает оказывать члену его касты.
Этот вопрос постоянно терзал Бернарда. И не без причины.
Ибо гамм, дельт и эпсилонов с помощью гипнопедии прочно
приучили в определенной степени ассоциировать большой
рост и крепкое телосложение с социальным превосходством.
Действительно, некоторый гипнопедический предрассудок,
связывающий высокий рост с высокими достоинствами,
был общераспространенным явлением. Из-за этого предрас­
судка женщины смеялись, когда Бернард предлагал им
себя, а мужчины постоянно устраивали над ним розыгрыши.
Вечные насмешки сделали Бернарда изгоем; а чувствуя
себя изгоем, он и вел себя, как изгой — что, в свою очередь,
усиливало предвзятое к нему отношение и ту презритель­
ную враждебность, которую пробуждали в окружающих
его физические недостатки. Поэтому Бернард тяготел к
одиночеству; хроническая боязнь насмешек и шуток за­
ставляла его сторониться людей своей касты, а в обраще­
нии с нижестоящими вести себя высокомерно и резко. Как
отчаянно он завидовал другим мужчинам — вроде Генри
Фостера или Бенито Гувера! Мужчинам, которым никог­
да не приходится кричать на эпсилона, чтобы тот повино­
вался; мужчинам, которые принимают свое положение
как должное; мужчинам, которые чувствуют себя в об­
ществе с кастовой системой как рыбы в воде — чувствуют
себя настолько уверенно, что даже сами не осознают, какие
преимущества им дарованы.
Вяло и, как показалось Бернарду, с неохотцей двое ра­
бочих выкатили на крышу его вертолет.
— А ну, живее! — прикрикнул Бернард.
Один из рабочих поднял голову и взглянул на него. Бер­
нарду почудилось, что в пустых серых глазах дельты он
уловил оттенок презрения.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 59
— Живее! — прикрикнул он еще раз, на этот раз громче,
и в голосе его прозвучали неприятные, рыкающие нотки.
Он взобрался в вертолет и через минуту уже летел к югу,
по направлению к реке.
Там, в огромном шестидесятиэтажном здании на Флит-
стрит, помещались различные агитационно-пропагандистские
учреждения. В подвальном помещении и на нижних этажах
находились типографии и редакции, в которых выпускались
три самые крупных лондонских газеты: ежечасная газета
для высших каст под названием "Аурли Таймс", неброская —
на бледно-зеленой бумаге — газета "Гамма Ньюс" и совсем
примитивная газета "Дельта Миррор", печатаемая на бумаге
цвета хаки ( в этой газете все статьи состояли только из
односложных слов). Выше, над редакциями, на двадцати
двух этажах размещались три пропагандистских агентства:
Агентство Пропаганды по Телевидению (АПТ), Агентство
Пропаганды посредством Осязаемых Картин (АПпОК)
и Агентство Синтетического Пения и Музыки (АСПиМ).
Еще выше, в исследовательских лабораториях и набитых
людьми кабинетах и конторах, создавали свои изысканные
произведения члены Союза Звукозаписывающих Писателей
(СЗП) и Союза Создателей Синтетической Музыки (СССМ).
Верхние восемнадцать этажей занимал Инженерно-Эмоцио­
нальный Колледж (ИЭК).
Бернард приземлился на крыше здания и вышел из верто­
лета.
— Позвоните мистеру Гельмгольцу Уотсону, — приказал
он швейцару-гамме, — и скажите ему, что на крыше его
ожидает мистер Бернард Маркс.
Он сел и закурил сигарету.
Гельмгольц Уотсон сидел и писал, когда ему позвонили
и сообщили, что его ждет Бернард Маркс.
— Скажите ему: я сейчас приду, — ответил Гельмгольц
Уотсон и повесил трубку.
Затем он повернулся к секретарше и произнес тем же
официальным, безразличным голосом:
— Сложите мои бумаги.
60 ОЛДОС ХАКСЛИ
Он встал и, стараясь не замечать обращенной к нему лу­
чезарной улыбки секретарши, быстро пошел к двери.
Гельмгольц Уотсон был человеком могучего сложения,
массивным, с широкой грудью; и в то же время он мог
похвастаться завидной подвижностью и ловкостью. У него
были вьющиеся черные волосы и резкие, выразительные
черты лица. Его явно можно было назвать красивым, и,
как не уставала повторять его секретарша, он был до кон­
чиков ногтей альфа-плюс, в нем каждый сантиметр выгля­
дел альфой-плюс. По профессии Гельмгольц Уотсон был
лектором в Инженерно-Эмоциональном Колледже — он
читал на литературном факультете курс писательского ма­
стерства, — а в свободное от своих преподавательских обя­
занностей время работал в качестве Инженера Человеческих
Эмоций. Он регулярно публиковал статьи в "Аурли Таймс",
писал сценарии для чувствилищ и обладал редким даром
сочинять лозунги и гипнопедические куплеты.
— Ничего не скажешь, способный! — выносили о нем
приговор вышестоящие начальники. — Может быть, — и
тут они качали головами, многозначительно понижая го­
лос, — может быть, даже с л и ш к о м способный.
Да, слишком способный — они были правы. Чрезвычайно
высокое умственное развитие способствовало тому, что
у Гельмгольца Уотсона появились точно такие же черты
характера, какие появились у Бернарда Маркса из-за его
физических недостатков. Бернарда Маркса отдаляло от
его собратьев то, что он был хуже других развит физически;
а Гельмгольца Уотсона отдаляло от его собратьев то, что
он, по всем принятым стандартам, был лучше других развит
умственно. Признанное интеллектуальное превосходство
внушило Гельмгольцу чувство обособленности, чувство
непохожести на других. Благодаря своим недюжинным
способностям Гельмгольц сумел познать самого себя, и это
обрекло его на внутреннее одиночество. Гельмгольца и Бер­
нарда сближало то, что оба они, хотя и по разным причинам,
были не такие, как все; их сближало то, что оба они были
одиноки; и их сближало то, что оба они понимали: каждый
из них — это индивидуальная личность, а не просто частичка
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 61
толпы. Но если физически неполноценный Бернард всю
свою жизнь страдал от того, что он непохож на окружающих,
то Гельмгольц лишь недавно понял, насколько он непохож
на прочих людей; а поняв, что он их всех умнее, он почувст­
в о в а л , что ему с ними неинтересно. И вот этот чемпион
по Эскалаторному Смашболу, этот неутомимый сердцеед
(поговаривали, что меньше чем за четыре года он перепро­
бовал шестьсот сорок девушек), этот светский лев, душа
общества — он вдруг словно очнулся от долгого, нелепого
сна: его вдруг осенило, что спорт, женщины, приятели были
для него чем-то совсем не главным в жизни. На самом деле,
где-то в глубине души, он хотел чего-то другого. Но чего же?
Он и сам не знал. Вот на эти-то темы Бернард сейчас и при­
ехал с ним потолковать — или, скорее, поскольку в их бе­
седах говорил больше Гельмгольц, Бернард приехал еще раз
послушать, что ему скажет его друг.
Когда Гельмгольц вышел из лифта, дорогу ему прегради­
ли четыре очаровательных девушки из АСПиМ; девушки
умоляюще вцепились в него.
— О Гельмгольц, дорогой, — защебетали они, — поедем
с нами на пикник в Эксмор!
Он покачал головой и, разведя девушек руками в разные
стороны, прошел между ними.
— Нет, не могу.
— Мы никого больше из мужчин не приглашаем!
Но даже это заманчивое обещание не соблазнило Гельм­
гольца.
— Не могу, — повторил он, — я занят.
И он направился своим путем. Девушки последовали
за ним. Они прекратили преследование только тогда, когда
он забрался в вертолет Бернарда и захлопнул за собой двер­
цу, — но и после этого дело не обошлось без громких упре­
ков.
— Ох, уж эти бабы! — воскликнул Гельмгольц, когда ма­
шина поднялась в воздух. — Ох, уж эти бабы! Жуткое дело!
Он покачал головой и нахмурился. Бернард кивнул, сделав
вид, что согласен с Гельмгольцем, но двоедушничал: в то же
самое время он подумал о том, что хотел бы трахнуть столько
62 ОЛДОС ХАКСЛИ
же девушек, сколько трахнул Гельмгольц, и чтобы при
этом они ложились под него, Бернарда, с такой же готов­
ностью, с какой они ложились под Гельмгольца. Бернарда
неожиданно охватило непреодолимое желание чем-то по­
хвастаться.
— Я с собой в Нью-Мексико беру Ленину, — обронил он
как мог небрежнее.
— Вот как? — спросил Гельмгольц, явно без малейшего
интереса.
Он с минуту помедлил, потом продолжил:
— Последнюю неделю или две я отшиваю всех своих де­
вочек, не хожу ни на какие сборища. Ты и представить себе
не можешь, какой трезвон идет сейчас из-за этого по всему
ИЭКу. И все-таки, по-моему, дело того стоило. Это привело...
— он поколебался. — Это привело к довольно-таки дико­
винным последствиям.
Физические недостатки нередко возмещаются избыточ­
ным разумом. Но бывает, кажется, и наоборот. Избыток
интеллекта, по своим собственным, неисповедимым причи­
нам, может привести к добровольной слепоте и глухоте
намеренного одиночества, к искусственной импотенции
аскетизма.
Гельмгольц замолчал, и до конца полета, длившегося,
впрочем, очень недолго, ни один из друзей не произнес ни
слова. Когда они добрались до места назначения и удобно
устроились на пневматических диванах в комнате Бернар­
да, Гельмгольц снова заговорил.
— У тебя никогда не возникало ощущения, — очень медлен­
но спросил он, — будто внутри тебя кроется нечто неве­
домое, и оно только ждет, когда ты дашь ему прорваться
наружу? Какая-то мощная энергия, которой ты не пользу­
ешься, — что-то вроде той воды, которая без пользы низвер­
гается с водопада, вместо того чтобы вращать турбины?
— Ты имеешь в виду все те эмоции, которые мы могли
бы ощущать, если бы жили по-иному?
— Не совсем. Я говорю о том, что у меня иной раз появ­
ляется какое-то странное ощущение — ощущение, будто я
могу сказать что-то исключительно важное, и у меня есть
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 63
силы это сказать, но только я не знаю, что это такое, и я
не могу воспользоваться своими силами. Словно бы можно
писать как-то по-иному... или о ч е м-т о ином...
Гельмгольц замолчал; наступила долгая пауза.
— Видишь ли, — начал он наконец снова, — я очень непло­
хо сочиняю броские афоризмы, разные крылатые фразы,
которые неожиданно заставляют тебя подпрыгнуть, словно
ты сел на булавку: они кажутся такими новыми, свежими,
необычными — несмотря на то, что написаны они о чем-то,
что гипнопедия приучила нас считать совершенно бесспор-
ным. Но гипнопедические истины меня почему-то не удов­
летворяют. Мне мало того, что я сочиняю, вроде бы, пра­
вильные, хорошие фразы: мне нужно еще, чтобы они и зву­
чали хорошо.
— Но ведь твои фразы действительно хороши, Гельмгольц.
— О, постольку-поскольку! — Гельмгольц пожал плечами.
— Я чувствую, что мои фразы — какие-то пустые. В них
не хватает чего-то важного. У меня такое ощущение, что я
могу создать нечто б о л е е значительное. И, к тому же,
более сильное, более напряженное, более яркое. Но что имен­
но? О чем более значительном я могу написать? И как мож­
но создать что-то сильное и яркое о таких вещах, о которых
мне приходится писать. Если правильно употреблять слова,
они могут стать как рентгеновские лучи — могут просве­
чивать тебя насквозь, проникать в тебя. Прочтешь — и по­
чувствуешь, что ты пронзен насквозь. Вот это-то я и пыта­
юсь внушить своим студентам — пытаюсь научить их писать
проникновенно. Но какой толк в проникновенности, когда
сочиняешь статью об Общественной Спевке или рифмован­
ную гипнопедическую частушку? Да к тому же, когда пишешь
о таких вещах, едва ли вообще можно создать что-нибудь
проникновенное. Разве возможно сказать что-то, когда гово­
ришь про ничто? Вот это меня все время и гнетет. Я пробую
и пробую...
— Тшш! — неожиданно сказал Бернард и предупреждаю­
ще поднял палец. — Мне кажется, кто-то стоит у двери.

64 ОЛДОС ХАКСЛИ
Оба прислушались. Затем Гельмгольц встал, на цыпоч­
ках прошел через комнату и резким рывком распахнул
дверь. За дверью, разумеется, никого не было.
— Прости! — смутившись, сказал Бернард. — У меня,
как видно, шалят нервы. Когда люди тебя в чем-то подозре­
вают, поневоле сам начинаешь их подозревать.
Он провел рукой по глазам, вздохнул и, оправдываясь,
пожаловался, почти со слезами на глазах:
— Если бы ты знал, через что мне пришлось в последнее
время пройти! Если бы ты только знал!
Гельмгольц Уотсон почувствовал себя неловко. "Бед­
ный крошка Бернард!" — подумал он. Но в то же самое
время ему было немного стыдно за своего друга. Ему хо­
телось, чтобы у Бернарда было чуть больше чувства гор­
дости.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Закончив свои положенные раунды Штурмового Гольфа,
Ленина и Генри снова забрались в вертолет и взмыли вверх.
На высоте восьмисот футов Генри заглушил мотор, и маши­
на застыла в воздухе. Под ними расстилался лондонский
район Слоу — тысячи совершенно одинаковых домов для
одинаковых людей из низших каст. Чуть поодаль поднима­
лись величественные здания Слоуского Крематория.
— Для чего вокруг труб такие штуки, вроде балкончиков?
— спросила Ленина.
— Это аппараты для использования вторичного сырья,
в данном случае фосфора, — объяснил Генри. — Каждый
раз, когда кого-нибудь кремируют, газы, поднимаясь вверх
по трубе, проходят через циклонные фильтры, в которых
осаждается Р2О5 . Раньше он в буквальном смысле слова
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 65
уходил в трубу, а теперь его удается абсорбировать до де­
вяноста восьми процентов. Более чем по полтора кило­
грамма фосфорного ангидрида на каждый труп взрослого
человека. Это дает ежегодно более четырехсот тонн фосфо­
ра одной только Англии. Приятно думать, что даже после
смерти мы приносим пользу обществу.
— Да, приятно, — согласилась Ленина, глядя вниз, на оста­
новку монорельсового трамвая, на которой, как муравьи,
суетились существа из низших каст. — Но любопытно, что
альфы и беты дают обществу столько же фосфора, сколько
гаммы, дельты и даже эпсилоны.
— С точки зрения физико-химического состава, — нази­
дательно сказал Генри, — все люди совершенно одинаковы.
Кроме того, ведь даже эпсилоны тоже оказывают обществу
важные услуги, без которых оно не могло бы обойтись.
— Даже эпсилоны...
Ленина вспомнила, как, еще маленькой девочкой, она
иногда просыпалась ночью и вслушивалась в мягкий, вкрад­
чивый голос, раздававшийся из-под подушки: "Все славны
в своей работе, каждый труд у нас в почете, касты всякие
нужны, люди разные важны..."
— Наверно, даже эпсилоны вполне довольны тем, что
они — эпсилоны, — задумчиво сказала Ленина.
— Конечно, довольны! А почему бы и нет? Ведь они же
и понятия не имеют, что такое быть чем-нибудь другим.
Конечно, если бы м ы вдруг превратились в эпсилонов,
нам это не понравилось бы. Но ведь если бы мы в свое вре­
мя декантировались эпсилонами, нас бы соответствующим
образом запрограммировали. Кроме того, и наследственность
у нас другая...
— Как я счастлива, что я — не из касты эпсилонов! — убеж­
денно сказала Ленина.
— А будь ты из касты эпсилонов, тебя бы воспитали таким
образом, что ты была бы столь же довольна своим положе­
нием, сколь довольны своим положением альфы и беты.
Генри включил мотор, и вертолет стал набирать скорость.
Над Крематорием машину вдруг подбросило вверх струей
66 ОЛДОС ХАКСЛИ
горячего воздуха, вырвавшегося из трубы, а потом снова
опустило.
— Ух, как качает! — радостно воскликнула Ленина.
— А знаешь, почему нас качнуло? — спросил Генри, и в
голосе его зазвучал оттенок легкой грусти. — Сейчас только
что исчезло чье-то человеческое тело — исчезло окончатель­
но и без остатка, превратилось в облачко газа. Интересно,
кто это был: мужчина или женщина, альфа или эпсилон? —
Генри вздохнул, а потом продолжал уже более веселым
голосом. — Во всяком случае, мы можем быть уверены
в одном: кто бы это сейчас ни исчез, при жизни он был счаст­
лив. В нашу прекрасную эпоху все счастливы.
— Да, сейчас все счастливы, — как эхо, повторила Ленина;
в течение двенадцати лет она слышала эту фразу по сто пять­
десят раз каждую ночь.
Приземлившись на крыше сорокаэтажного жилого дома
в Вестминстере (в этом доме находилась комната Генри),
они прошли в общую столовую. Там они отлично пообеда­
ли в шумной и веселой компании. После обеда подали кофе
с сомой. Ленина приняла две полуграммовых таблетки, а
Генри — три. В двадцать минут десятого они отправились
через улицу в недавно открытое кабаре ''Вестминстерское
Аббатство". Стояла темная, безлунная, звездная ночь. Неоно­
вая вывеска выхватывала из темноты слова на фасаде "Аб­
батства": "ТАНЦАМБЛЬ СЕКСОФОНИСТОВ ПОД УПРАВЛЕ­
НИЕМ КАЛЬВИНА СТОПСА". Ниже призывно сияла
надпись: "ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ ОРГАН — ЛУЧШИЙ В ЛОНДО­
НЕ: СИМФОНИЯ ЗАПАХОВ И КРАСОК. НОВИНКИ СИН­
ТЕТИЧЕСКОЙ МУЗЫКИ".
Генри и Ленина вошли в зал. В горячем воздухе бросал­
ся в нос едкий запах амбры и сандала. На куполе потолка
эзотерический орган только что нарисовал тропический
закат. Шестнадцать сексофонистов играли старую популяр­
ную мелодию "В целом мире не сыщешь Колбы такой".
На зеркальном полу четыреста пар танцевали секстрот, и
Генри с Лениной немедленно присоединились к ним, сде­
лавшись четыреста первой парой. Сексофоны выли, как
мелодичные кошки под луной, закат на потолке постепен-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 67
но уступал место рассвету, запахи менялись, краски перели­
вались и переплетались, и наконец музыканты танцамбля,
отложив сексофоны, под аккомпанемент эротофона раз­
разились волнующей, зажигательной песней:
О Колба моя, к а к чудно тебя бутылировали!
О Колба моя, зачем же меня декантировали?
В тебе лишь одной —
Небосвод голубой
И солнце всегда негасимое!
Всю жизнь я стремлюсь к тебе лишь одной!
В целом мире не сыщещь Колбы такой.
К а к Колба моя родимая!
Дергаясь в секстроте вместе с четырьмя сотнями других
пар, Ленина и Генри танцевали уже в совсем другом мире —
в теплом, разноцветном, упоительном, дивном мире сомы.
И вокруг были такие добрые, такие красивые, такие милые
люди! "Всю жизнь я стремлюсь к тебе лишь одной!" Но
Ленина и Генри уже нашли то, к чему стремились. Они были
среди коллектива — в безопасности среди коллектива, убла­
женные ясной погодой, окруженные прекрасной природой,
на фоне заката и восхода и вечносинего небосвода. И когда,
отдуваясь в изнеможении, сексофонисты снова взяли свои
инструменты и заиграли последнюю новинку синтетической
музыки — "Мальтузианский блюз", — Ленина и Генри были
как два эмбриона, медленно вращающиеся рядом друг с
другом на волнах забутылированного океана суррогата
крови.
— Доброй ночи, дорогие друзья! Доброй ночи, дорогие
друзья! — громкоговоритель отдавал приказ в учтивом
и музыкально-доброжелательном тоне. — Доброй ночи, доро­
гие друзья! Доброй ночи...
Повинуясь, как и все остальные, Ленина и Генри вышли
из кабаре. Все еще под воздействием сомы, все еще как
забутылированные, они перешли улицу и поднялись на лиф­
те в комнату Генри на двадцать восьмом этаже. Но, убаю­
канная и ублаженная сомой, Ленина все же не забыла принять
положенную дозу противозачаточного средства. Годы интен­
сивной гипнопедии и — с двенадцати до семнадцати лет —
мальтузианской тренировки по три раза в неделю преврати-
68 ОЛДОС ХАКСЛИ
ли для нее эту предосторожность в такое же машинальное
и неизбежное действие, как мигание.
— Да, кстати! — сказала Ленина, выходя из ванной. —
Фанни Краун хотела спросить; где ты достал этот очарова­
тельный пояс из искусственного сафьяна?
По вторым и четвертым четвергам каждого месяца Бер­
нард Маркс был обязан принимать участие в Фордослуже-
ниях Коллективизма, проводившихся на собраниях его
Коллективистского Кружка. Пообедав с Гельмгольцем
Уотсоном в "Афродитеуме", он расстался со своим другом
и отправился в Общество Фордопоклонников на Ладгейт-
Хилл.
— Форд, я опаздываю! — воскликнул Бернард, когда он
приземлился на крыше Общества Фордопоклонников и
взглянул на Большого Генри (так называли большие часы
на башне здания Общества). — О Форд, Форд, Форд! Это
уже в девятый раз!
И он опрометью устремился к лифту, спустился на три­
дцать второй этаж, пробежал по коридору, несколько мгно­
вений в нерешительности помедлил перед комнатой № 3210
и, набравшись наконец храбрости, открыл дверь и вошел.
Слава Форду, он был не последний! Из двенадцати кресел,
приставленных к круглому столу в центре комнаты, целых
три были еще не заняты. Бернард немедленно плюхнулся
в первое из них, ближайшее к двери, стараясь сделать это
как можно незаметнее, и приготовился бросать неодобритель­
ные взгляды на двух последних опоздавших.
Девушка, сидевшая слева от Бернарда, повернулась к не­
му.
— На чем ты сегодня играл? — спросила она. — На копуля-
тивном кислофоне или на клиторической гитаре?
Бернард поглядел на нее ("О Форд, да ведь это же Моргана
Ротшильд!" — подумал он) и, покраснев, признался, что
ни на том, ни на другом. Моргана с изумлением взглянула
на него. Последовало неловкое молчание.
69
СЧАСТЛИВЫЙ новый МИР
Затем Моргана демонстративно повернулась к Бернарду
спиной и завязала кокетливый разговор с более сознатель­
ным мужчиной, который сидел с другой стороны.
"Хорошенькое начало Фордослужения!" — с горечью
подумал Бернард. Почему он, войдя, с бухты-барахты сразу
кинулся именно к этому креслу, почему он хотя бы не огля­
делся по сторонам? Он мог бы сесть между Фифи Бредли
и Джоанной Дизель. А вместо этого он, по собственной ду­
рости, оказался рядом с этой напыщенной Морганой. Мор­
гана! О Форд! И эти ее черные брови — скорее, только одна
бровь, потому что брови у Морганы Ротшильд совершенно
срослись над носом. Форд! А справа от Бернарда оказалась
Клара Детердинг. Конечно, брови у Клары — нормальные,
не сросшиеся. Но она, пожалуй, даже чересчур пневматич-
на! А вот Фифи и Джоанна — хорошие девушки. Полнень­
кие, блондинистые, не слишком высокие. Но теперь между
ними расселся этот тучный болван Том Кавагуччи.
Последним явился Сароджини Энгельс.
— Вы опоздали! — сурово сказал Староста Кружка. —
Надеюсь, это больше не повторится.
Сароджини извинился и занял место между Джимом
Бокановским и Гербертом Бакуниным. Теперь Коллекти­
вистский Кружок был в полном сборе, готовый приступить
к Фордослужению. Мужчина, женщина, мужчина, женщина —
и так далее, чередуясь, сидели вокруг стола двенадцать муж­
чин и женщин: они жаждали сблизиться, сплотиться, сплавить­
ся, слиться в Единении, раствориться в Коллективе, поте­
рять свои двенадцать индивидуальностей и начать жить выс­
шей жизнью — превратиться в одно нерасторжимое, великое
Благое Существо.
Староста подал знак, и Фордослужение Коллективизма
началось. Из эротофона зазвучала синтетическая музыка,
и вокруг стола обошел кубок с земляничным мороженым,
в котором была растворена сома; каждый из участников
Фордослужения пригубливал из кубка, произнося установлен­
ную формулу:
— Пью за мое растворение в Коллективе!
70 ОЛДОС ХАКСЛИ
Затем под аккомпанемент эротофона, все хором спели
Первый Гимн Коллективизма:
Двенадцать нас, но мы едины,
К а к капли в море Коллектива;
В восторге общего порыва,
В сплоченье общей дисциплины
Мы вместе понесемся ныне
Вперед, к а к в быстром лимузине.
Двенадцать вдохновляющих и мобилизующих строф.
А затем упоительный кубок снова обошел стол. Все снова
выпили. Неутомимо и неумолимо играла синтетическая
музыка. Били барабаны. Звенели цимбалы. Ревущая и ляз­
гающая гармония проникла в размягшие внутренности Фор-
допоклонников. И зазвучал Второй Гимн Коллективизма:
О, приди, Благое Существо!
Все, что в нас, — в тебе растворено!
Нас двенадцать — все за одного!
Нас двенадцать — мы слились в Одно!
Все мы восхищенно смерти ждем,
Чтобы высшей жизнью жить потом.
Еще двенадцать строф. Теперь сома уже начала дейст­
вовать. Глаза заблестели, щеки зарумянились, все лица оза­
рились счастливыми, дружескими улыбками, в которых
сиял внутренний свет всеобщей любви и сплоченности. Даже
Бернард немного размяк. Когда Моргана Ротшильд, повер­
нувшись к нему, одарила его лучезарной улыбкой, он по­
старался улыбнуться ей в ответ как можно радушнее. Но
сросшиеся брови — они никуда не делись, они были все та­
кие же, и Бернард, как ни пытался, не мог заставить себя
о них забыть: должно быть, он еще недостаточно околлекти-
вился. Может быть, если бы он сел между Фифи и Джоанной...
Пленительный кубок в третий раз обошел стол.
— Пью за Величие Грядущего Единения! — громко и вос­
торженно провозгласила Моргана Ротшильд (наступила ее
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 71
очередь начинать ритуальный обряд); она пригубила из куб­
ка и передала его Бернарду.
— Пью за Величие Грядущего Единения! — повторил Бер­
нард, искренне стараясь ощутить, что это Единение действи­
тельно грядет, но сросшиеся брови Морганы продолжали
действовать ему на нервы, и блаженное коллективистское
забытье так и не приходило.
Он пригубил — и передал кубок Кларе Детердинг. "Снова
у меня ничего не получится, — подумал он в отчаянии. —
Я чувствую, что не получится!" Но он делал все возможное,
чтобы улыбаться так же лучезарно, как и все остальные.
Кубок в третий раз проделал полный круг. Хор разразил­
ся Третьим Гимном Коллективизма:
Благого Существа мы ожидаем!
Мы ждем кончины, радуясь судьбе!
Мы в гимне сгинем, в музыке растаем,
И будешь ты — во мне, а я — в тебе!
По мере того как Гимн звучал все громче, в голосах
трепетало все большее и большее возбуждение. Ощущение
величия приближающегося мгновения, казалось, наэлектри­
зовало самый воздух в комнате. При последних словах
последнего куплета Староста выключил музыку, и когда
Гимн отзвучал, неожиданно на комнату упала полная тиши­
на — тишина, насыщенная напряженным ожиданием, тре­
пещущая гальванической жизнью. Староста протянул руку,
и неожиданно над головами зазвучал Голос — глубокий,
сильный Голос, более звучный, чем любой голос человечес­
кий, более одухотворенный, более нежный, звучащий лю­
бовью, томлением и сочувствием. Этот Голос очень медленно
произнес:
— О Форд, Форд, Форд!
По телам Фордопоклонников, от солнечного сплетения
до самых отдаленных нервов, заизлучалось волнующее тепло;
на глазах заблестели слезы; сердца, внутренности стали,
казалось, шевелиться, будто в них затеплилась своя собствен­
ная жизнь.
— Форд!
72 ОЛДОС ХАКСЛИ
Они таяли.
— Форд!
Они растворялись, расплавлялись.
А затем вдруг Голос заговорил совсем по-иному — он
загремел, как труба:
— Слушайте!
Все обратились в слух.
И, выждав немного, в полной тишине, Голос перешел на
шепот — но шепот властный, решительный, внушающий
больше трепета, чем самый истошный к р и к :
— Стопы Благого Существа!
Он помолчал и повторил:
— Стопы Благого Существа!
Шепот почти умер.
— Стопы Благого Существа — уже у порога!
И опять упала тишина; опять — после минутной разрядки
— воцарилось ожидание, — оно становилось все напряженнее,
напряженнее, напряженнее, как туго натянутая струна, гото­
вая в любой миг лопнуть. Стопы Благого Существа — о,
они их слышали, они их слышали! Благое Существо ступало
по лестнице, оно все приближалось и приближалось по незри­
мым ступеням. И наконец наступил тот долгожданный
миг, когда струна наконец лопнула. С выпученными глаза­
ми, широко разинув рот, Моргана Ротшильд вскочила с места
и выкрикнула:
— Я слышу его! Я слышу его!
— Оно подходит! — заорал Сароджини Энгельс.
— Да, оно подходит, я его слышу! — одновременно завопи­
ли Фифи Бредли и Том Кавагуччи. тоже, словно подброшен­
ные пружиной, резко вскочив с мест.
— О-о-о-о! — нечленораздельно завыла Джоанна.
— Оно подходит! — во всю мочь своих легких рявкнул
Джим Бокановский.
Староста наклонился вперед и одним движением пальца
выпустил на волю звон цимбалов, рев труб и грохот бара­
банов, и все это вместе слилось в оглушительное звуковое
неистовство.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 73
— О, оно подходит! — визжала Клара Детердинг, словно
ей перерезали горло. — Уааааа!
Бернард понял, что настала пора и ему как-то проявить
свои чувства; он тоже вскочил и заорал во весь голос:
— Слышу, слышу! Оно подходит!
Но он кривил душой: ничего он не слышал, ничего не
предчувствовал, ничего не ощущал — ничего, совершенно
ничего: царящее вокруг исступление нисколько его не зара­
зило. Однако он размахивал руками, он орал, как одержи­
мый, подражая тому, что видел вокруг: и, когда все, войдя
в транс, стали трястись, раскачиваться и извиваться, точно
в падучей, Бернард тоже стал трястись, раскачиваться и из­
виваться.
Они выстроились в круг друг к другу спиной, каждый
положил руки на бедра стоящего — или стоящей — впереди,
и все запрыгали, завертелись, закружились в безумном хо­
роводе, отбивая каблуками бешеный ритм синтетической
музыки, выстукивая этот ритм кулаками на бедрах ска­
чущего впереди партнера. Двенадцать — как Один! Двенад­
цать — как Один!
— Слышу! Слышу! Оно подходит! — неслись крики.
Музыка убыстрилась, каблуки застучали чаще, кулаки
забарабанили сильнее, и густой синтетический бас выгрохотал
слова, предвещавшие приближающееся растворение в Кол­
лективе — приход Благого Существа, олицетворявшего
наступающее Двенадцатиединое Сплочение:
— Орды оргий! — запел он.
И барабаны стали лихорадочно отбивать бешеный гимн,
а двенадцать голосов в исступлении заревели:
Орды оргий! Слава Форду!
Бьем аккорды! Бьем рекорды!
Спарить женщин и мужчин:
Все — Одну, и всех — Один!
Мы — в экстазе! Мы — в восторге!
Пляшем гордо в громе оргий,
Воем, кроем, входим в раж!
Орды оргий — отдых наш!
74 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Орды оргий, — звучал литургический припев. — Орды
оргий! Слава Форду! Спарить женщин и мужчин!
И пока они пели, свет начал постепенно меркнуть — и в
то же время он становился мягче, начал отливать краснова­
тыми отблесками — и вот наконец все они уже плясали в ба­
гровой полутьме Эмбрионного Склада...
— Орды оргий!
В своем кроваво-красном эмбрионном мраке они про­
должали еще пока дергаться, пульсировать, биться в не­
уемном ритме...
Орды оргий!
Затем хоровод нарушился, распался, его разрозненные
звенья попадали на кольцо диванов, которое концентричес­
кой орбитой опоясывало стол и окружавшие его планеты-
кресла...
— Орды оргий!
Глубокий Голос мягко обвораживал, манил, успокаи­
вал; и в багровых сумерках казалось, что какой-то громад­
ный чернокрылый голубь покровительственно парит над те­
перь уже распростертыми, лежащими друг на друге фордо-
поклонниками...
Они стояли на крыше; Большой Генри только что про­
играл одиннадцать. Ночь была спокойная и теплая.
— Ну, разве это было не чудесно? — спросила Фифи Бред-
ли. — Разве это не было совершенно чудесно?
Она восторженно посмотрела на Бернарда — но в этом
восторге не было ни тени возбуждения или волнения, ибо
возбуждение и волнение свидетельствуют все же о какой-
то неудовлетворенности. А ее восторг был спокойным экста­
зом благополучно завершенного наслаждения, экстазом
успокоения, свидетельствовавшим не о кратковременном
насыщении, после которого возникает ощущение пустоты,
но о размеренном и полном довольстве, о спокойствии,
об уравновешенном и надежном применении своей жизнен­
ной энергии.
— Ну, разве это было не чудесно? — повторила Фифи,
глядя на Бернарда неестественно сияющими глазами.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 75
— Да, это было чудесно, — солгал Бернард и отвел взгляд.
Ее преображенное лицо было для него одновременно и
осуждением и ироническим напоминанием о том, что он —
не такой, как другие. Он и теперь был столь же одинок,
столь же далек от них всех, как и тогда, когда Фордослуже-
ние только началось — а то и еще более далек, ибо он ощущал
в себе незаполненную пустоту, неосуществленные желания.
Он был одинок и неприкаян, тогда как все остальные спло­
тились, соединились, сплавились в коллективном Благом
Существе, — одинок и неприкаян даже в объятиях Морганы
— гораздо более одинок, чем когда-либо в своей прежней
жизни. Он вышел из багровых сумерек на яркий электри­
ческий свет, и его самоощущение обострилось до того, что
он был близок к агонии. Он чувствовал себя глубоко не­
счастным и, возможно (сияющие глаза Фифи обвиняли его),
сам был в этом виноват.
— Да, чудесно, — повторил он.
Но единственное, что он помнил, — это сросшиеся брови
Морганы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
"С заскоками" — так Ленина определила Бернарда Маркса.
И притом, с такими заскоками, что она начинала уже жалеть,
зачем она легкомысленно согласилась отправиться с Бернар­
дом в Нью-Мексико, вместо того чтобы принять приглаше­
ние Бенито Гувера и лететь с ним на Северный Полюс. Но
вся беда была в том, что Ленина уже успела побывать на
Северном Полюсе, и там оказалась тоска зеленая. А в Аме­
рике она была только один раз в жизни — да и то всего лишь
на дешевой экскурсии в Нью-Йорке. Ей очень хотелось побы­
вать на американском Западе, а особенно — в Дикарском
Заповеднике. Во всем ИЧП только десять-двенадцать чело-
76 ОЛДОС ХАКСЛИ
век бывали в Заповеднике. Разрешение на такую поездку
мало кому давали, но Бернард Маркс как альфа-плюс и как
психолог по профессии был одним из немногих, кто мог
получить пропуск в Заповедник, и Ленине, таким образом,
предоставлялась уникальная возможность, какая выпадает
раз в жизни, — ведь одной ей туда нипочем не попасть. Одна­
ко, с другой стороны, у Бернарда обнаружились такие за­
скоки, что Ленина его побаивалась. Он был какой-то не
такой, как все. Он уклонялся от общества, он считал Штурмо­
вой Гольф бессмысленной тратой времени ("А для чего же
еще нужно время, как не для того, чтобы его тратить?" —
удивленно спрашивала Ленина), и в первую их встречу он
предложил ей поехать в Озерный Край, чтобы побродить
там в о д и н о ч е с т в е . Конечно, Ленина, настояла на том,
чтобы отказаться от столь нелепой антиобщественной затеи
и вместо этого отправиться на Женский Чемпионат по Воль­
ной Борьбе в Амстердам.
Когда они поздно вечером летели назад, Бернард неожи­
данно заглушил мотор над Ламаншем, и вертолет застыл
в воздухе.
— Взгляни! — сказал он
— Но это же ужасно! — воскликнула Ленина; чернота
и пустота ночи испугали ее.
— Это прекрасно, Ленина! — сказал Бернард. — Тихая ночь,
спокойное море, и никого вокруг — никакой дурацкой,
шумной толпы. В такие минуты я чувствую себя выше,
значительнее, я начинаю понимать, что я — это личность, а
не просто клетка общественного организма. Ты никогда
не задумывалась об этом, Ленина?
— Подумай, что ты говоришь? — сказала Ленина, чуть не
плача. — Как ты можешь не хотеть быть клеткой обществен­
ного организма? В конце концов, каждый человек принадле-
жит всем остальным людям. Все делают общее дело. Даже
эпсилоны...
— Знаю, знаю! — прервал Бернард. — Касты всякие нуж­
ны, люди разные важны. Даже эпсилоны приносят пользу
обществу. Я тоже приношу пользу обществу. Но я чертов­
ски хотел бы никакой пользы ему не приносить.
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 77
Ленина ужаснулась такому кощунству.
— Бернард! — в отчаянии крикнула она. — Как же ты
можешь жить в обществе и быть свободным от общества?
— К а к я могу быть свободным от общества? — задум­
чиво переспросил Бернард. — Нет, вопрос, скорее, не в этом;
вопрос в том, почему я н е м о г у быть свободным от об­
щества; или, вернее, — ведь я отлично знаю, почему, — во­
прос в том, что бы я делал, если бы я м о г быть свободным
от общества, если бы я не был рабом своего запрограммиро­
ванного воспитания?
— Бернард, ты говоришь совершенно жуткие вещи!
— А разве ты не хочешь быть свободной, Ленина?
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна.
Свободна делать все, что мне хочется, свободна развлекать­
ся, как мне нравится. В нашу прекрасную эпоху все счаст­
ливы.
Бернард засмеялся.
— Да, все счастливы. Мы начинаем внушать это детям
с пяти лет. Но разве нельзя быть счастливым как-нибудь
по-иному, Ленина? Быть счастливым п о-с в о е м у, а не
так, как счастливы все остальные?
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — повторила Ленина.
— Я вообще тебя не понимаю. Почему ты не принимаешь
сому, когда у тебя появляются такие ужасные мысли? Ты
бы о них забыл и снова стал весел и счастлив. И, пожалуйста,
мне здесь страшно, давай полетим дальше.
— Ладно, — сказал Бернард, — полетим дальше.
Он нажал на акселератор, и машина рванулась вперед.
Минуту-другую они летели молча. Потом Бернард неожидан­
но начал смеяться. "Какой он странный! — подумала Лени­
на. — Но, по крайней мере, он теперь хотя бы смеется!"
— Ну, успокоился? — спросила она.
Вместо ответа Бернард, не отрывая правой руки от рыча­
га, протянул левую руку к Ленине и стал шарить у нее по
груди. "Слава Форду! — подумала она. — Вроде бы, он очу­
хался!"
Через полчаса, войдя следом за Лениной в ее комнату,
он уже повел себя как нормальный, морально-устойчивый
 СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 79
78 ОЛДОС ХАКСЛИ
— Никогда не откладывай на завтра то, чем можно насла­
мужчина: он включил сразу и радио и телевизор, проглотил диться сегодня, — мрачно сказала Ленина.
четыре таблетки сомы и начал раздеваться. — По двести повторений два раза в неделю от четырнадца­
ти до шестнадцати лет, — прокомментировал Бернард и про­
— Ну, — спросила Ленина, когда они встретились на сле­ должал свои безумные, крамольные речи. — А я хочу узнать,
дующее утро на крыше, — тебе вчера было хорошо? что такое страсть. Я хочу испытать настоящее сильное чувст­
Бернард кивнул, они взобрались в вертолет и взмыли во, я хочу испытать острые ощущения...
в воздух. — Что для индивидуума — ощущение, то для общества —
— Все говорят, что я ужасно пневматичная, — задумчиво мучение, — процитировала Ленина.
сказала Ленина. — Ну, и что? Пусть оно немного помучается.
— Ужасно, — повторил Бернард, но на сердце у него было — Бернард!
муторно.
Но Бернард забыл про всякий стыд.
"Как бифштекс", — подумал он про себя.
— В труде и науке мы взрослые, — сказал он. — А в вопро­
— Но тебе не кажется, что я чересчур полновата? — спроси­
сах чувств мы — младенцы.
ла Ленина, напрашиваясь на комплимент.
— Наш Форд любил младенцев.
Бернард отрицательно покачал головой. "Как непрожарен-
— Как-то мне вдруг пришло в голову, — продолжал он,
ный бифштекс".
не обращая внимания на ее возражение, — что, может быть,
— Так, по-твоему, я — в порядке? — спросила Ленина,
мы можем стать взрослыми во в с е м .
и он снова кивнул. — Во всех отношениях?
— Не понимаю, — сурово сказала Ленина.
— Ты во всех отношениях идеальна, — сказал Бернард,
— Еще бы, конечно, не понимаешь. Потому-то ты вчера
а про себя подумал: "Она и сама о себе думает, как о биф­
вечером и легла в постель, думая лишь о том, как бы пере­
штексе; и ей очень даже нравится быть бифштексом".
спать, вместо того чтобы вести себя по-взрослому и не спе­
Ленина победоносно улыбнулась. Но она рано торжество­
шить.
вала победу.
— Но ведь мы же получили удовольствие! — стояла на
— И все-таки, — добавил Бернард неожиданно, — мне
своем Ленина. — Разве не так?
хотелось бы, чтобы все это кончилось совсем иначе.
— О, еще какое! — ответил Бернард, но голос у него был
— Иначе? Как же еще иначе это могло кончиться?
вовсе не радостный, а на лице появилось такое страдальчес­
— Мне не хотелось бы, чтобы это кончилось постелью,
кое, такое жалкое выражение, что восторг Ленины мгновен­
— уточнил он.
но как рукой сняло. А может быть, она все-таки чересчур
Ленина была поражена.
полновата?
— Во всяком случае, не сразу, не в первый же вечер...
Когда Ленина исповедалась во всем этом Фанни, та тор­
— Но тогда — когда же?
жествующе заявила:
И тут он понес что-то непонятное и даже опасное; Ленина
— А что я тебе говорила? Ему в суррогат крови добавили
старалась отключиться, заткнуть уши, не впитывать в себя
спирту.
его слов, но против ее воли к ней в сознание время от вре­
мени проникала то одна, то другая страшная фраза... — И все же, — упрямо возразила Ленина, — он мне нравит­
ся. У него такие красивые руки! И он так приятно поводит
— ... Попробовать, что будет, если обуздать свои импуль­
плечами! — Она вздохнула. — Если бы только у него не было
сы, — услышала она, и эта мысль почему-то врезалась ей в
всех этих заскоков!
мозг.
80 ОЛДОС ХАКСЛИ
Помедлив несколько мгновений у двери кабинета
Директора ИЧП, Бернард сделал глубокий вдох и расправил
плечи, готовясь встретить грудью неодобрение и враждеб­
ность, с которыми он ожидал сейчас столкнуться. Затем он
постучал и вошел.
— Подпишите, пожалуйста, эту бумагу, Директор, — сказал
он как можно более небрежным тоном, кладя на письменный
стол бумагу.
Директор хмуро посмотрел на Бернарда. Но на бумаге
красовалась круглая печать Всемирного Правительственного
Управления и размашистая подпись Мустафы Монда, четко
выведенная броскими черными буквами в нижнем правом
углу. Все было в полнейшем порядке. У Директора не было
выбора. Он добавил свою подпись — нацарапал ее бледными,
крошечными буквами, примостившимися сбоку и снизу от
подписи Мустафы Монда, — и хотел было уже вернуть бумагу
Бернарду, не сказав обычного в таких случаях доброжела­
тельного напутствия "Форд в помощь, счастливого пути",
как вдруг взгляд его неожиданно упал на одну фразу в тексте
лежащего перед ним документа.
— В Дикарский Заповедник в Нью-Мексико? — спросил
он, и в тоне его голоса, в выражении его лица, круто повер­
нувшегося к Бернарду, выразилось какое-то удивленное
возбуждение.
Изумленный его изумлением, Бернард кивнул. Последова­
ла долгая пауза.
Директор нахмурился и откинулся в кресле.
— Как давно это было? — спросил он, обращаясь не столько
к Бернарду, сколько к самому себе. — Кажется, лет двадцать.
Или больше, около двадцати пяти. Должно быть, мне было
тогда столько же лет, сколько вам.
Он вздохнул и покачал головой.
Бернард почувствовал себя неловко.
— Мне тогда хотелось того же, чего сейчас хочется вам, —
сказал Директор. — Мне хотелось посмотреть на дикарей.
Я получил пропуск в Нью-Мексико, взял летний отпуск
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 81
и отправился в путь. Вместе со мной была девушка, кото­
рая тогда мне отдавалась. Кажется она была бета-минус.
Директор закрыл глаза.
— Как я вспоминаю, у нее были светло-желтые волосы.
Во всяком случае, она была пневматична — о, чрезвычайно
пневматична, это я хорошо помню. Так вот, мы поехали
в Нью-Мексико; мы смотрели на дикарей, катались верхом
на лошадях, и все такое прочее. А потом — это случилось
чуть ли не в последний день отпуска — потом... ну, словом,
она пропала. Заблудилась, наверно. В тот день мы поехали
верхом в эти жуткие горы, там было невыносимо жарко
и неуютно, после обеда нас сморило, и мы уснули. По
крайней мере, я уснул. А она, наверно, пошла погулять — од­
на. Как бы то ни было, но, когда я проснулся, ее не было.
И как раз в это время разразилась гроза — я в жизни не
видал такой сильной грозы. Загрохотал гром, заблестели
молнии, и я не успел глазом моргнуть, как промок до нит­
к и ; а лошади, испуганные грозой, порвали поводки и ускака­
ли. Я пустился было за ними, пытался их поймать — но, куда
там, их и след простыл, а я, гоняясь за лошадьми, упал и раз­
бил колено, так что не то что бежать, — я даже идти-то едва
мог. Но я все-таки ковылял под дождем по всем окрестным
холмам, кричал, звал ее — безуспешно. Ее нигде не было.
Тогда я подумал, что она, может быть, сама вернулась на­
зад в гостиницу. Я стал спускаться вниз в долину — тем же са­
мым путем, каким мы утром поднимались. Колено у меня
распухло и страшно болело, а я потерял свою сому. Час шел
за часом, боль становилась сильнее, я двигался все медленнее.
Когда я буквально из последних сил дополз до гостиницы,
было уже за полночь. Моей спутницы в гостинице не было,
ее там не было, ее там не было!
Директор повторил эти слова несколько раз и умолк.
С минуту он сидел неподвижно, упершись взглядом в стол,
а потом продолжил свой рассказ.
— Ну, так вот, на следующий день начались поиски. Но
отыскать ее нам не удалось. Должно быть, она погибла:
упала в пропасть, или ее сожрал лев. Форд знает! Это было
82 ОЛДОС ХАКСЛИ
ужасно. Я был совершенно подавлен. Даже, пожалуй, более
подавлен, чем положено. Потому что я думал: а ведь такое
может случиться с каждым; и я представлял себе, что бы
было, если бы это случилось со мной. Но, конечно, общест­
венный организм остается неизменным, хотя отдельные
его клетки могут измениться.
Однако эта внушенная во сне утешительная сентенция
прозвучала в устах Директора довольно неубедительно;
словно бы понимая это. Директор покачал головой и, по­
низив голос, признался:
— Иногда мне все это до сих пор снится по ночам. Мне
снится, как я просыпаюсь от раскатов грома и вижу, что ее
нет рядом; и я бегаю среди деревьев, и ищу ее, и зову, а она
не откликается.
Директор умолк и погрузился в размышления.
— Это для вас, наверно, был ужасный удар, — сказал Бер­
нард почти с завистью.
Услышав эти слова. Директор вздрогнул: он осознал,
что он сейчас сделал, и мысленно обругал себя. (Говорить
о событиях далекого прошлого считалось антиобщественным
поступком, недостойным счастливого человека.) Директор
искоса взглянул на Бернарда, но сразу же отвел взгляд
и покраснел; потом взглянул на него снова с неожидан­
ной подозрительностью и сердито сказал, защищая свое
достоинство:
— Только не воображайте, что между мной и этой девуш­
кой были какие-нибудь аморальные отношения. Ничего
эмоционального, ничего устойчивого. Это была совершенно
здоровая и высоконравственная кратковременная связь.
Злясь на себя за то, что он под влиянием мгновенного
душевного порыва выдал постороннему компрометирую­
щую его тайну, Директор стал срывать свою злость на Бер­
нарде. В его взгляде сверкала открытая враждебность.
— И я хотел бы воспользоваться этим разговором, мистер
Маркс, — сказал он сурово, — чтобы сказать вам, что я недо­
волен последними полученными мной отчетами о вашем
поведении во внеслужебное время. Конечно, вы можете
сказать, что это — не мое дело. Но вы ошибаетесь, это —
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 83
мое дело. Я считаю своим долгом заботиться о добром имени
нашего Питомника. Наши сотрудники должны быть выше
подозрений — особенно те сотрудники, которые принадлежат
к высшим кастам. Альфы запрограммированы таким об­
разом, что им и полагается быть младенцами в вопросах
чувств. Однако это не значит, что сами они не обязаны при­
лагать к этому никаких усилий. Им надлежит делать все
возможное, чтобы и дальше оставаться младенцами в эмоци­
ональной сфере — даже если для этого им приходится по­
давлять свои природные наклонности. Таким образом, мистер
Маркс, я предупреждаю вас о неполном альфовом соответ­
ствии.
В голосе Директора звучало возмущение — праведное
и нелицеприятное: он говорил сейчас не только от своего
имени, его устами Бернарда Маркса осуждало само Общество.
— Если я еще раз услышу о том, что ваши слова или по­
ступки не соответствуют установленным нормам эмоцио­
нальной инфантильности, я буду вынужден перевести вас
в один из наших филиалов — предпочтительно в Исландию.
Всего хорошего!
И, повернувшись в кресле, Директор углубился в лежащие
перед ним бумаги.
"Это научит его уму-разуму", — подумал Директор, когда
за Бернардом закрылась дверь. Но Директор ошибся. Бер­
нард ушел из кабинета в приподнятом, возбужденном на­
строении — и потому, что услышал увлекательную историю,
и потому, что увидел, как Директор в его присутствии под­
дался своим чувствам, и потому, что угроза Директора воз­
высила Бернарда в собственных глазах, доказала ему, что
он все-таки — личность, а не какая-то жалкая клетка об­
щественного организма. Он чувствовал себя сильным —
сильным настолько, что его совсем не пугала директорская
угроза, не пугала даже Исландия. Да он и не верил, что ему
что-нибудь будет. За такие нарушения людей не переводят
в филиалы. Директор грозил, но на самом деле сделать ничего
не мог. И, идя по коридору, Бернард весело насвистывал.
Этим же вечером, рассказывая о своей беседе с Директо­
ром Гельмгольцу Уотсону, Бернард несколько преувеличил

84 ОЛДОС ХАКСЛИ
свое непокорство и изобразил себя в довольно героических
красках.
— Я ему просто сказал, чтобы он катился в бездонное
прошлое, хлопнул дверью и вышел из комнаты, — закончил
Бернард свой рассказ. — Вот и все.
Он посмотрел на Гельмгольца, ожидая должного одобре­
ния, ободрения и восхищения. Но Гельмгольц не произнес
ни слова. Он молча сидел, уставясь на дверь.
Гельмгольц любил Бернарда и был ему благодарен за
то, что только с ним он мог говорить о вещах, казавшихся
ему важными. И, однако, были у Бернарда черты характера,
которых Гельмгольц терпеть не мог. Например, склонность
к бахвальству. И припадки жалости к самому себе, с кото­
рыми перемежались эти припадки бахвальства. И неприят­
ная склонность проявлять храбрость задним числом, резать
людям правду-матку, когда они этого не слышат. Всего это­
го Гельмгольц терпеть не мог — и все это ему было в Бернар­
де особенно ненавистно именно потому, что он любил Бернар­
да. Секунды проходили одна за другой. Гельмгольц продол­
жал молча смотреть на дверь. И неожиданно Бернард покрас­
нел и отвернулся.
Путешествие прошло без всяких приключений. "Голубая
Тихоокеанская Ракета" прибыла в Новый Орлеан на пол­
минуты раньше, чем было положено по расписанию, но над
Техасом угодила в торнадо и потеряла четыре минуты;
однако на 95° западной долготы она попала в попутное
воздушное течение, наверстала упущенное время и приземли­
лась в Санта-Фе с опозданием всего лишь на сорок секунд.
— Сорок секунд на шесть с половиной часов полета: не
так уж плохо, — признала Ленина.
Ночь Бернард и Ленина провели в Санта-Фе. Гостиница
была великолепна — не то что эта жуткая дыра "Дворец
Авроры Боры", где Ленина так страдала прошлым летом.
В Санта-Фе в каждом номере были жидкий воздух, телеви-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 85
зор, вибровак, радио, кипящий раствор кофеина, горячие
противозачаточные средства и парфюматор на восемь раз­
личных запахов. В холле мягко играла синтетическая музы­
ка. Объявление на дверце лифта извещало, что при гостинице
имеется шестьдесят кортов для игры в Эскалаторный Смаш-
бол, а в парке можно играть в Штурмовой или в Электро­
магнитный Гольф.
— Да тут просто чудесно! — воскликнула Ленина. — Я бы
охотно провела в этом отеле хоть весь отпуск. Подумать
только — шестьдесят кортов...
— В Заповеднике никаких кортов тебе не будет, — пред­
упредил Бернард. — И не будет запахов, не будет телевизо­
ра, не будет даже горячей воды. Если тебе кажется, что ты
этого не выдержишь, то лучше оставайся здесь, пока я не
вернусь.
Ленина была чуть-чуть обижена.
— За кого ты меня принимаешь? Конечно, выдержу! Я
просто сказала, что здесь чудесно, потому что... ну, потому
что ведь прогресс — это лучше, чем регресс, разве не так?
— По пятьсот повторений раз в неделю от тринадцати
до семнадцати лет, — уныло пробормотал Бернард, словно
бы обращаясь сам к себе.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что прогресс — это действительно лучше, чем
регресс. Поэтому тебе лучше не ехать в Заповедник, если
тебе этого вправду не очень хочется.
— Но мне о ч е н ь хочется!
— Ну, что ж, отлично! — сказал Бернард — почти с угрозой
в голосе.
Выданный ему пропуск следовало завизировать у Главно­
го Хранителя Заповедника, к которому они и отправились
на следующее утро. Чернокожий секретарь-эпсилон почтитель­
но взял визитную карточку Бернарда, и их почти сразу же
пригласили в кабинет Главного Хранителя.
Главный Хранитель оказался светловолосым и брахи-
цефальным альфой-минус — невысоким, румяным, кругло­
лицым и широкоплечим, с громким грохочущим голосом;
он назубок помнил всю гипнопедическую премудрость и
86 ОЛДОС ХАКСЛИ
был настоящим кладезем ненужной информации и непро­
шеных советов. Начав говорить, он уже не мог остановиться.
— ... Пятьсот шестьдесят тысяч квадратных километров,
разделенных на четыре зоны, и каждая из них окружена
изгородью из проволоки, по которой пропущен ток высокого
напряжения...
В этот момент Бернард без всякой видимой причины
неожиданно вспомнил, что у себя дома в Лондоне он забыл
закрыть в ванной одеколонный кран.
— ...поступающий от гидроэлектростанции на Большом
Каньоне...
"К тому времени, как я вернусь, у меня натечет одеколо­
на на целое состояние, — подумал он и мысленно представил
себе сменяющие одна другую цифры одеколонного счетчика.
— Надо будет как можно скорее позвонить Гельмгольцу!"
— ... всего пять тысяч километров изгородей под током
напряжением в шестьдесят тысяч вольт.
— Не может быть, — вежливо сказала Ленина, совершенно
не понимая, что все это означает, но сообразив по сделанной
Главным Хранителем трагической паузе, что он говорит
о чем-то весьма серьезном. Еще тогда, когда Хранитель
только начал говорить, Ленина незаметно проглотила пол­
грамма сомы, и в результате теперь она могла сидеть, не
слушая и ни о чем не думая, но лишь болтая ногами и уста-
вясь на Хранителя большими голубыми глазами, в которых
застыло выражение напряженнейшего внимания.
— Тот, кто прикоснется к проволоке, будет убит на месте,
— торжественно провозгласил Главный Хранитель. — Бежать
из нашего Заповедника совершенно невозможно.
Слово "бежать" снова напомнило Бернарду, что ему нужно
скорее бежать и звонить в Лондон.
— Пожалуй, — сказал он, поднимаясь, — нам пора идти.
Цифры счетчика сменяли одна другую, поглощая его день­
ги.
— Бежать невозможно! — повторил Главный Хранитель,
жестом приглашая Бернарда снова сесть в кресло; поскольку
пропуск еще не был подписан, Бернарду оставалось только
повиноваться. — Тот, кто рождается в Заповеднике... а ведь
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 87
вы должны знать, моя дорогая леди, — добавил он, сально
ухмыляясь своей скабрезности и переходя на непристойный
шепоток, — вы должны знать, что в Заповеднике дети до
сих пор все еще не декантируются, а р о ж д а ю т с я , да,
рождаются, каким бы диким это вам ни казалось...
Он надеялся, что, слушая о подобных непотребствах,
Ленина покраснеет; но она лишь улыбнулась, пытаясь по­
казать, какая она умная, и воскликнула:
— Не может быть!
Несколько разочарованный, Главный Хранитель продол­
жал:
— Так вот, тот, кто рождается в Заповеднике, обречен
там и умереть.
Обречен умереть! Десятая часть литра одеколона в минуту.
Шесть литров в час.
— Пожалуй, — попытался снова Бернард, — нам пора...
Наклонившись вперед, Главный Хранитель постучал указа­
тельным пальцем по крышке стола.
— Вы можете меня спросить, сколько людей живет в
Заповеднике. И я вам отвечу, — в его голосе звучало торжест­
во, — я вам отвечу: не знаю. Мы можем лишь приблизительно
прикидывать.
— Не может быть!
— Моя дорогая леди, уверяю вас, это так.
Шесть умножить на двадцать четыре... Бернард побледнел
и дрожал от нетерпения. Но Главный Хранитель неумолимо
грохотал:
— Около шестидесяти тысяч индейцев и полукровок...
совершеннейшие дикари... наши инспектора иногда посеща­
ют... помимо этого, никаких контактов с цивилизованным
миром... до сих пор сохраняют свои отвратительные обычаи
и привычки... супружество, если вы знаете, что это такое,
моя дорогая леди... семья... никакого программированного
воспитания... чудовищные предрассудки... христианство
и тотемизм... поклонение предкам... умершие языки: зуни,
испанский, атапаскский... пумы, дикобразы и другие свире­
пые животные... заразные болезни... священники... ядови­
тые ящерицы...
 ОЛДОС ХАКСЛИ
88
— Не может быть!
Наконец им удалось вырваться от Главного Хранителя.
Бернард ринулся к телефону. Скорее, скорее! Но ему потре­
бовалось три минуты, чтобы дозвониться до Гельмгольца.
— Да ведь мы и сами — сущие дикари! — жаловался он.
— Ну и сервис!
— Прими таблетку сомы, — предложила Ленина.
Он отказался, предпочитая злиться и бушевать. Наконец
он дозвонился, и, слава Форду, к телефону подошел сам
Гельмгольц. Бернард объяснил, в чем дело, и Гельмгольц
обещал сразу же отправиться и закрыть кран, но заодно
рассказал Бернарду, о чем вчера вечером во всеуслышание
сообщил Директор ИЧП.
— Что? Он ищет кого-то на мое место? — голос у Бернар­
да задрожал. — Так он действительно решил? Он не упоми­
нал про Исландию? Говоришь, упоминал? О Форд! Ислан­
дия!
Бернард повесил трубку и повернулся к Ленине. Он весь
позеленел, лоб у него покрылся испариной.
— Что случилось? — спросила она.
— Случилось? — он бессильно опустился в кресло. — Меня
собираются перевести в наш филиал в Исландию.
Прежде Бернард нередко думал о том, как он будет себя
вести, если на него обрушится (без сомы, чтобы он мог
полагаться лишь на свои силы) какое-нибудь по-настоящему
суровое испытание: боль, преследование, или что-нибудь
в этом роде; он даже жаждал испытать превратности судьбы.
Всего неделю назад в кабинете Директора он воображал
себя великим борцом, представлял себе, как он мужественно
примет обрушившиеся на него удары, как он будет безропот­
но переносить страдание. Угроза Директора, по сути дела,
возвысила Бернарда в собственных глазах, пробудила в нем
чувство собственной значимости. Однако, как он теперь
понял, это произошло только потому, что он не принял
директорскую угрозу всерьез: он попросту не поверил,
что, когда дойдет до дела, Директор выполнит то, чем он
его пугает. А теперь, когда выяснилось, что опасность ста­
ла вполне реальной, Бернард пришел в ужас; от его во-
СЧАСТЛИВЫЙ НОВЫЙ МИР 89
ображаемого стоицизма, от его теоретической храбрости
не осталось и следа.
Он клял себя ("Какой я был идиот!"), клял Директора
("Как это несправедливо: он не дает мне возможности ис­
правиться, а ведь я, — сейчас Бернард был в этом свято убе­
жден, — я так хочу исправиться!"). А Исландия, Исландия...
Ленина покачала головой.
— Сома — снадобье от всех болезней, — процитировала
она. — Нет на свете ничего полезней.
В конце концов она убедила Бернарда принять четыре
таблетки сомы. Через пять минут он забыл и про корни и
про плоды: пышным цветом расцвел лишь цветок настояще­
го. Когда они вернулись в гостиницу, портье сообщил Бернар­
ду, что, по распоряжению Главного Хранителя, за ним и Лени­
ной прилетел на самолете один из работников охраны За­
поведника, он ждет их на крыше. Бернард с Лениной немед­
ленно отправились туда. Их встретил окторон в зеленой
униформе гаммы; он сообщил им их сегодняшнюю про­
грамму.
Осмотр с птичьего полета десяти-одиннадцати основных
пуэбло, затем обед в Мальпаисской долине. Там есть ресто­
ран и удобные комнаты отдыха, а в соседнем пуэбло у дика­
рей, возможно, состоится местное торжество — праздник
лета. Там, пожалуй, лучше всего будет переночевать.
Все трое заняли свои места в самолете и пустились в путь.
Через десять минут они пересекли границу между цивилизо­
ванным миром и обиталищем дикарей. По долинам и по
нагорьям, через чащи и пустыни, спускаясь в фиолетовые
глубины каньонов и поднимаясь на покрытые хвойными
лесами горные кряжи, тянулась, сколько хватало глаз, теря­
ясь вдали, изгородь, оплетенная проводами, прямая как стре­
ла, — геометрический символ торжествующей целеустремлен­
ности человека. Внизу, то тут, то там, попадались мозаичные
россыпи выбеленных костей или чернела еще не разложивша­
яся туша оленя или буйвола, пумы или дикобраза, койота
или канюка — в том месте, где животное имело неосторож­
ность слишком близко подойти к смертоносной изгороди.
 ___________________________
90 ОЛДОС ХАКСЛИ

— Ничто их не учит, — сказал одетый в зеленое пилот,

указывая на белевшие внизу скелеты. — И ничто не научит, —
добавил он и засмеялся, словно эти скелеты знаменовали
его личное торжество над убитыми током животными.
Бернард тоже засмеялся; после двух граммов сомы шутка
охранника почему-то показалась ему остроумной. Засмеялся
— и почти сразу же после этого заснул и во сне пролетел
над Таосом и Тусукой, над Намбе и Похоаком, над Сиа и
Кочити, над Лагуной и Акомой, над Месой, Зуни, Сиболой
и Охо Калиенте — и когда проснулся, то обнаружил, что
самолет уже стоит на земле, Ленина тащит чемоданы в неболь­
шой квадратный домик, а одетый в зеленое окторон-гамма Авраам Б. ИОШУА
разговаривает на каком-то непонятном языке с угрюмым
молодым дикарем.
— Мальпаисская долина, — объяснил пилот, когда Бернард
выбрался из самолета. — Здесь есть гостиница. А к вечеру ЗАТЯЖНОЙ
вон там, в пуэбло, будет праздник. Он вас туда отведет.
И пилот указал на угрюмого молодого дикаря.
ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ
Окончание. Начало см. в 16 номере.
— Вы увидите, это ужасно смешно, — заверил он Бернар­
да, ухмыляясь. — Все, что они ни делают, ужасно смешно. Он оставляет гараж, а время уже два с чем-то, солнце
Он забрался обратно в самолет и запустил мотор. беззвучно взрывается, рассыпается тысячами зайчиков, у ног
—Я завтра вернусь. И запомните, — он успокаивающе его пляшут осколки, а над головой — балдахин из горящих
повернулся к Ленине, — они совершенно прирученные, они углей. Тем не менее он все еще верит, что не хамсин сего­
никогда не причинят вам никакого зла. Им уже пришлось дня; по крайней мере, не такой, какой вчера был.
на своей шкуре испытать, что такое газовые бомбы, и поэто­ Он трогает машину и чрезвычайно осторожно включается
му никаких фокусов они теперь себе не позволяют: понима­ в водоворот, направляясь к центру.
ют, что с нами шутки плохи. Переключатель скоростей пляшет у него под локтем,
Расхохотавшись, охранник развернул самолет, взлетел он с подчеркнутой предупредительностью пересекает поток
в воздух и исчез в небе. прущего на него транспорта, любезно и терпеливо уступа­
ет дорогу рвущимся вперед машинам, дерзким пешехо­
дам.
Продолжение в следующем номере. Шоферы, которым некогда, ругаются.
Он въехал в тесный переулок старого центра, наехал на
тротуар и поставил машину против входа в старую лавку,
заставленную клетками с живыми курами. Клиентов в лав­
ке нет, и толстая хозяйка устремляется ему навстречу, чтобы
помочь выбрать подходящую жертву — курицу, которая
в клетке выглядела огромной, но оказалась куда меньшей,
92 А В Р А А М Б. ИОШУА
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 93
когда забила крыльями в крепких руках женщины. Он
один из ящиков, достает большой нож, долго оттачивает
кивнул в знак согласия, и тут же ее передали резнику, кото­
его на оселке, то и дело поднимает на свет, а когда на лезвии
рый устремил на них невидящий, пренебрежительный
проступают морщинки, принимается за курицу. Разворачи­
взгляд.
вает, откладывает газету в сторону, стоит, задумчиво смотрит
Прошло всего лишь несколько минут, и уже ему заворачи­
на ловко собранную в комок тушку, пригибается, нюхает
вали нагую тушку, несколько бледноватую, в толстую вечер­
мясо. Затем быстро отсекает голову и ножки, бросает в
нюю газету.
помойное ведро, откладывает нож, моет руки. Снова берет
Он положил курицу на сиденье рядом, на мгновение ему
нож, примеривается, вонзает лезвие в живот с краю, осторож­
показалось, что она все еще бьется под газетой, а когда он
но разрезает, откладывает нож, с силой отгибает края, за­
взялся за руль, то не мог удержать легкий вскрик — плас­
пускает руку во вспоротый живот. Пальцы путаются во
тик до того раскалился, что даже цифры, выцарапанные
внутренностях, покрываются кровью. Он делает паузу, снова
на нем для жены, как-то стерлись от жара. Он нашел тря­
моет руки, идет в гостиную, тащит оттуда лампу посильнее,
почку, потер ею руль и только тогда поехал.
ставит ее рядом, и яркий свет падает на распластанное без­
И вот он снова плывет по асфальту, в трясущейся машине, головое тельце. Он опять начинает копаться одной рукой,
за побелевшим ветровым стеклом (да, все-таки хамсин
во второй — нож, которым он кромсает скользкие потрошки.
сегодня), берет курс на белые корпуса, проезжает боковые
Отсекает незнакомое, темное, несъедобное от хорошо извест­
улицы, впавшие в обморочное состояние, дает задний ход и
ного, знакомого, съедобного. Наконец четвертует, нагромо­
въезжает под небольшой навес, у дома внизу, на самом краю
ждает целую горку мяса, не имеющую уже ни малейшего
песчаного склона. Бежит к почтовому ящику, роется в нем и
сходства с живым оригиналом, моет, чистит, полощет, расхо­
действительно что-то находит. К великому его удивлению, от­
дует уйму воды, погружает в большую кастрюлю и ставит
крытку из Кении, а на ней почерк голландца: "Many thanks for
на газ.
your card. I'm delighted to see that you haven't forgotten me yet, and that
everything is О. К. w i t h y o u . Your Successor is a fine man. We are greatly Только теперь он отпускает немного поясок халата, садит­
enjoying ourselves together. Regards to your unknown family. Yours..."*. ся на стул, успокаивается, придвигает к себе вчерашнюю
Вконец разомлевший, он входит в полутьму дома, ослеп­ газету и, все еще в пятнах крови и прилипших к нему перьях,
ленный резким переходом от яркого света к тьме, на ощупь принимается читать про всевозможные странные происшест­
идет от двери к двери. В руке у него куриная тушка, все вия.
еще теплая не то от солнца, не то от неукротимой жизненной
силы, входит в кухню, кладет сверток на мрамор, выходит, 10.
сбрасывает с себя одну за другой насквозь пропотевшие
вещи, разбрасывает их куда попало, снова остается голым, Открывается дверь, входит Тамара, бросает сумку на по­
входит в ванную, прополаскивает свои мощи под душем, роге. В измятой школьной форме, вся в поту, словно в позо­
обтирает себя полотенцем, натягивает на голое тело белый лоте, лицо, красное от хамсина. Ресницы пожухли, глаза
халат жены, идет на кухню и включает свет. Открывает потемнели, точно с битвы вернулась. Задумчиво подходит
____________ к нему в полумраке, встает на цыпочки, ни словом не пред­
*Большое спасибо за о т к р ы т к у . Очень рад, что Вы меня все еще упреждая роняет ему на щеку влажный поцелуй, рассеянно
не забыли и что у Вас все в порядке. Ваш сменщик чудный человек. проводит рукой по его волосам и, все так же не говоря
Мы прекрасно проводим время вместе. Привет Вашему незнакомому ни слова, идет в ванную мыть лицо. Он идет за ней следом,
семейству. Ваш...
останавливается на пороге.
94 АВРААМ Б. ИОШУА
—Ну?
— Что ну?
— Контрольная.
— Довольно каверзная... Но я, кажется, решила правильно.
Она идет на кухню, открывает холодильник, он по-преж­
нему идет за ней следом.
— Чего ты ищещь?
— Да попить.
— Воды...
— Нет, что-нибудь газированное.
— Газированного нет ничего.
Она разочарованно захлопывает холодильник, делает
легкий танцевальный полуоборот на месте и словно впервые
сталкивается с темнотой.
— Этот противный мрак, что толку в нем?.. — распахивает
окно, поднимает жалюзи, и их заливает жарким воздухом.
Он усаживает ее у стола, подает ей на тарелке кусок
курицы. Она выковыривает вилкой несколько волокон,
ее тонкие пальцы все перепачканы чернилами. Жует неохот­
но, с перерывами. Скоро ей на урок гитары.
— Писем не было?
— Письма? От кого?
— Да так... — уклоняется она, чуть разочарованная.
— А что было на контрольной-то?
— Не напоминай мне про нее.
— Все-таки...
Она встает, идет к двери, нагибается, копается в сумке,
и протягивает ему скомканный лист, оттиснутый на рота­
торе, усеянный цифрами, и снова валится на стул.
Он быстро пробегает глазами.
— Ну как?
— Один пример решила правильно, два других прошляпила
совершенно. У четвертой задачи возможны разные решения.
— Какие решения?
Она поднимает глаза, устремляет на него пытливый взгляд,
затем начинает хохотать. Какая, мол, разница?
Женщина, в полном смысле слова. Ни дать ни взять —
мать. Его душит тоска. Ум — как у взрослой. Прямо цветет.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 95
Он вдыхает запах ее тела, а она сидит, подперев голову ру­
кой; вилка пляшет у нее между пальцами.
А какое решение выбрала она?
Она поясняет. Неправильно от начала до конца. Он сразу
замечает ошибку, объясняет. Ресницы никнут, она слушает
с закрытыми глазами. Вся эта математика никак не уклады­
вается в ее хамсинное настроение.
— Точно, — бормочет она под конец, — то же говорили
и другие, а все-таки факт, что у двух мальчиков получился
совершенно тот же ответ.
— Какой ответ?
— Семь.
— Семь? — издевается он.
— Точно.
— Еще, значит, двое обормотов.
Она не обижается, наоборот — улыбается, пожимает пле­
чами — а что делать? Все это не для нее. Она будет актрисой.
Она подумала в простоте души, что если ответ получился
таким простым, то, значит, он правильный.
Он принимается журить ее.
Она даже не слушает, заглядывает украдкой в утреннюю
газету, валяющуюся на стуле. Он сердится, хватает газету.
Провал контрольной выводит его из себя. Он начинает ходить
вокруг нее. Пусть хоть теперь выслушает его. Ведь если бы
слушала раньше, не провалилась бы так позорно. Он говорит
все громче, хватает ее за хрупкое плечико, пытается растор­
мошить разомлевшую девушку, развалившуюся на стуле,
равнодушную, улыбающуюся, утопающую в квадрате света.
Без пяти минут женщина, влюбленная барышня что называ­
ется. А ведь еще до его отъезда, когда она по вечерам уста­
вала, она, бывало, взбиралась к нему на колени, свертыва­
лась комочком, не обращая внимания на насмешливую
улыбку Рут.
Он берет чистый лист бумаги, садится за стол, принимается
за контрольную и возбужденно расправляется со всеми при­
мерами, один за другим. Когда поднимает голову, он видит,
что дверь открыта, а гитары и его дочери не стало.

96 АВРААМ Б. ИОШУА
11.
Вдруг у него начинается головокружение, он бросается
в притихшую Тамарину комнату, валится на ее постель,
закрывает глаза. Проходит не более пяти или десяти минут,
и он просыпается, с трудом выбирается из душной бездны,
голова вся в поту, а сам потрясен: никак не может взять
в толк, задремал ли или потерял сознание. Он сбрасывает
с себя одежду, опять проверяет свое тело, осторожно опус­
кается в кресло, чувствует большую слабость. Во всем доме
нет света, единственный сноп, льющийся беспрерывно из
окна, настежь распахнутого Тамарой. Вдруг ему вспоми­
нается, что видел сон про Африку. С тех пор как вернулся
домой, ему ни разу не снилась Африка, хотя очень скучал
о ней.
И вот он пытается вспомнить подробности, но кто-то
позвонил в двйрь. Короткий, резкий такой звонок. Он набра­
сывает на себя барахло и усталый, всклокоченный плетется
к дверям.
На пороге стоит загорелый парень и спрашивает Тамару.
Он отвечает, что Тамары нет, и хочет закрыть дверь.
Парень, этакий верзила в очках, опускает голову, отсту­
пает чуть-чуть и еле слышно спрашивает, когда же Тамара
вернется.
И тут он внезапно понял, что перед ним Гади.
И проснулся.
Во дворе струится розоватый воздух, искусственный,
с фирменным клеймом раскаленного добела дня. Может
быть, вверху, вокруг крон деревьев, еще осталось что-то
настоящее, освежающее, но улица, тротуар, веранда, дом,
Гади — все это утопает в воздухе, в котором кислород весь
сгорел, в кошмарной какой-то пустоте, а над всем этим парит
сосредоточенно и нещадно палящее солнце.
После небольшой паузы он сказал:
— Пошла на урок гитары. Когда вернется? Трудно сказать.
Но вернется. Ведь еще и не начала делать уроки. Ты Гади?
Парень сильно смущается.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 97
—Да.
И тут же спохватывается, волнуется, счастлив, хочет сдру­
житься прямо тут, у не принимающего его порога.
— Как вы это узнали?
И луч света разбивается об очки.
Отец не отвечает. Глядит на мальчика, готовящего —
ведь ничего другого ему не остается — жалкое отступление.
Вот он опускает руки, беспомощно шевелит ими, пересту­
пает с ноги на ногу, откидывает голову в немой мольбе
влюбленного человека, который, хотя так и не получил
ответа на свои письма, но надежду все-таки окончательно
не теряет.
— Пожалуйста... передайте ей, если можно, что я приходил
и попозже приду еще раз. Может, я сначала позвоню. Хоро­
шо?.. Большое спасибо. Шша...л...ом...
Но отец внезапно вскидывается, мгновенно принимает
решение: нет, нельзя дать ему уйти так просто. Он открывает
дверь настежь.
— Почему бы тебе не подождать ее здесь, раз уж пришел?
Она вернется. У нее уроки. Кроме того, провалила контроль­
ную по математике.
— Мне бы не хотелось мешать вам...
— Да никому ты не помешаешь.
Он отступает в сторону, и юноше ничего не остается как
войти. Закрывается дверь, и Гади неожиданно оказывается
в темноте, как в западне.
Он проводит его прямо в Тамарину комнату, поднимает
жалюзи еще чуть-чуть, чтобы прибавить свету. В комнате
душно, ужасный беспорядок. В сущности, это по-прежнему
детская, всюду видны ребячьи следы. Вот маленький стуль­
чик, назначение которого не очень ясно (в нем прятали
ночной горшок), а вот куклы в кисейных платьицах рас­
ставлены в ряд на одной из книжных полок. Несколько
раскрашенных пляшущих карликов приклеены к одной из
стен. Бывают часы, когда из таинственного какого-то источ­
ника в комнате пахнет вдруг пеленками.
Гади нерешительно топчется на пороге, тормозит подко­
ванными своими ботинками. Он явно взволнован, что попал
98 АВРААМ Б. ИОШУА
в комнату возлюбленной. Его глаза жадно шарят по стенам,
останавливаются на раскиданной постели.
Ему предлагают выпить что-нибудь.
Нет, спасибо, не стоит утруждать себя ради него. Лицо
красное от жары, рубашка, мокрая от пота, прилипает к телу.
— Может, все-таки попьешь; хамсин-то какой!
— Да, ужасный.
— Так что же ты будешь пить?
— Ладно, выпью водички, — предлагает Гади самый прос-
стой выход из положения.
Отец идет на кухню, наливает большой стакан воды, воз­
вращается, застает парня у книжной полки, неотрывно и с
серьезным видом разглядывающего при слабом свете, прони­
кающем сквозь щели жалюзи, цветные обложки детской
энциклопедии, корешки книг для младшего и среднего
школьного возраста. Он протягивает ему стакан, Гади бла­
годарит, почтительно берет в руки, чуть-чуть медлит, словно
собирается произнести благословение, вежливо отпивает
маленький глоток, но, заметив, что отец так и не отходит и
ждет, поспешно подносит стакан ко рту и одним махом
опрокидывает его. Несколько капель вылились ему на рубаш­
ку, потекли на пол и тут же испарились. Так же поспешно
он возвращает пустой стакан.
Гади никак не ожидал, что отец, вместо того чтобы уйти
и оставить его одного, бухнется на кровать и велит ему
сесть в кресло напротив.
На небольшой влажной подушке сохранились еще следы
очертаний отцовской головы; может, даже следы его снови­
дений? Он достает подушку, разглаживает ее ладонями,
все еще надеясь, что вспомнит-таки тот сон, запах которого
улетучивается все более и более. В комнате очень жарко.
Не свет льется сквозь щели жалюзи, а тонкая струя огня.
Вода, которую выпил Гади, покрывает его лоб, беззвучно
льется по лицу, точно слезы. Гади сидит недвижно, по-преж­
нему не может оторваться от томов энциклопедии, точно
в них и заключена вся его судьба.
Гробовая тишина.
Они тихо жарятся оба.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 99
Странно, что Гади носит очки. Ему ни разу не пришло
на ум, что Гади окажется близоруким. Да и сам Гади ни
разу не намекнул на это в многочисленных своих письмах.
Кроме очков, ничто не вызывает удивления: ни продолго­
ватое лицо, ни возрастные прыщи, ни толстоватые губы.
Он уже понял: мужчина, который пишет такие письма,
не может быть красавцем.
— Удивительно, что это солнце тебя еще не убило...
—Где?
— Я знаю? На учениях, в поле, на холмах в Негеве...
— Нет, — удивленно улыбается он. — Я привык...
После небольшой паузы Гади тоже хочет удивить.
— Для вас, после Африки-то, все это наше солнце, навер­
но, один смех.
Однако ему, странное дело, почему-то не хочется говорить
об Африке. Без всякой причины в нем нарастает гнев. Он
бурчит:
— Ты только сказки знаешь про Африку. Ничего там
не жарко, наоборот, прохладно...
Гади этот ответ сначала ошеломил, но потом он обрадо­
вался удаче, столь неожиданно привалившей: уж если он
приговорен сидеть с этим отцом в темноватой, душной ком­
нате любимой, то почему бы не послушать чего-нибудь ново­
го об Африке этой прохладной.
Ему и в голову не пришло, что вместо этого отец, ничком
лежащий на кровати, устроит ему краткий допрос: о стрель­
бищах, о снаряжении, о видах оружия, часах учений, коман­
дирах, наказаниях, сновидениях ночных.
Гади — лицо его в тени, глаза расширены — изумлен и
очарован этими бьющими прямо в цель вопросами. Он напря­
женно сидит на краешке кресла, готовый выпрямиться в
любую минуту. И добросовестно отвечает на каждый вопрос.
Наконец не стало вопросов. В воцарившейся новой тишине
Гади прислушивается — авось поймает звук Тамариных
шагов. Снимает очки, протирает их краем рубашки, обнажая
на мгновение большие, прекрасные глаза, украдкой смотрит
на часы. Чего это он? Никак побег задумал? Нет, он только
вздыхает и снова обращает взгляд на книжную полку.
100 АВРААМ Б. ИОШУА ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 101

Света в комнате становится вдруг меньше. Верно, какая- — Да она придет еще не скоро. А кроме того, она не любит
то приблудная тучка прикрыла собой солнце. Взгляды обоих курицу. Вот об этом Гади не подумал.
блуждают по комнате, скрещиваются на мгновение, вновь — Хорошо, но пожалуйста — только маленький кусочек.
расходятся, останавливаются на Тамарином столе, чтобы Я, ей-Богу, не голоден.
сообща обнаружить, что между книгами и тетрадями валяют­ — Как хочешь.
ся также кое-какие и вещи: тоненькая блузка, шорты, миниа­ Он слезает с кровати, идет на кухню, берет Тамарину та­
тюрный голубенький лифчик. релку, возвращается в ее комнату и застает его опять на
Они смущены. Вместе с тем вид Гади не оставляет ни ногах: разминает кости, ходит взад-вперед, как зверь в
малейших сомнений: он счастлив несказанно. клетке, мучает в руках африканского того воина. Он думал,
Отец решает поэтому скормить ему кусок курицы. что теперь-то отец оставит его в покое, но тот вовсе не соби­
— Может, поешь? рается, снова опускается на кровать прямо напротив, смот­
— О, нет! Большое спасибо! рит, как Гади осторожно берет пальцами куриную ножку,
— Да брось ты! Поешь. подносит к губам и притрагивается к ней зубами. С одной
— Нет-нет. Я, ей-Богу, сыт. стороны, Гади хочется поскорее покончить со всем этим,
— Фу ты! Ну, хоть что-нибудь... А то скажешь потом, что с другой, боится нарушить этикет. Мало-помалу у него
даже поесть не предложили. разыгрывается аппетит, челюсти работают вполне прилично,
он даже косточку немножко обгладывает, осторожно кладет
— Что вы! Да с какой стати? — вымученно смеется Гади;
ее потом на тарелку, облизывает губы.
он явно боится подвоха, насмешки какой-нибудь.
Молчание. — Спасибо, — говорит он тихо, тщетно ищет платок в
Гади опускает глаза вниз. кармане.
— Так что же ты будешь есть? Отец улыбается ему.
На этот раз Гади испуган. Тучка, закрывшая было собой солнце, пронеслась к этому
— Нет, ей-Богу, ничего не буду... времени, свет несколько усиливается, но это все-таки уже
— Вот ты какой упрямый! А я думал, что мы, может быть, не то, что раньше. Теперь в нем заметна розоватая какая-то
сдружимся. слабость.
Парень мгновенно сдается. Гади протягивает ноги, чувствует себя вдруг как дома.
— Ладно... Но что? Съеденная куриная ножка как-то разрядила напряжение.
— Мясо. Он нагибается, снова берет в руки деревянную статуэтку,
— Мясо??? гладит ее по темени.
— Кусок курицы. — Это из Кении?
— Курицы??? Отец кивает, его снова поражает сходство этого воина
— Ты что ж, не любишь курицу? с тем молодым врачом.
— Нет, почему же... Люблю... — в эту минуту он просто Он спрашивает Гади, поступит ли он на медицинский.
не мог соврать. Нет.
Молчание. На какой-нибудь технический?
—Ну? Нет, его вообще не интересует наука.
— Может, подождать лучше Тамару, — в отчаянии пред­ Что ж, в военные, что ли, пойдет?
лагает юноша: ему, видно, таки не хочется кушать. Боже упаси! Ему противно все военное.
102 АВРААМ Б. ИОШУА
Кем же ему все-таки хочется стать?
Ну, он мечтает о чем-то другом, сладко улыбается Гади,
начинает даже заикаться, словно раскрыл какой-то секрет.
Актером, режиссером, что-нибудь в этом роде.
Отец интересуется, можно ли зарабатывать на жизнь этой
специальностью, содержать семью?
Гади смущенно смеется. Об этом он еще не подумал.
Ведь все это еще впереди. Внезапно ему кажется, что понял:
в нем видят потенциального жениха, его хотят оженить.
Он краснеет от наплыва чувств, сердце переливается через
край. В розоватом свете, струящемся сквозь щели жалюзи,
заливающем недоступную кровать желанной, ему мерещится
свадьба. Ощутив прилив свободы, он вскакивает со стула,
начинает прохаживаться перед отцом туда-сюда, сыпать
путаными фразами о театре, о пьесе, которую он не то прочел,
не то написал, об освещении, декорациях. Он возбужденно
потрясает статуэткой, читает лекцию о что ни на есть прими­
тивном искусстве.
Считанные минуты спустя он увядает, замечает, что отец
не слушает, а только смотрит, он возвращается к стулу,
ставит статуэтку на место, садится и молчит.
Очень долгое молчание.
Гади пристально смотрит на часы, точно пытается запом­
нить циферблат до мельчайших подробностей.
— Это ты все время пишешь письма?
— Письма? — бледнеет Гади. — Кому?
— Тамаре.
— Да.
Отец дружески улыбается ему, поднимается с кровати,
потягивается.
— Я их прочел.
И, не глядя на юношу, выходит из комнаты, идет вдоль
коридора, открывает дверь, оставляет темноту позади себя,
выходит, пересекает двор, заглядывает в почтовый ящик,
смотрит на асфальт улицы, на прохожих, на детей, катающих­
ся на своих велосипедах, оглядывает всю улицу, край розо­
ватого неба, закрывающего горизонт, все высматривает
Тамару. Наконец медленно отступает, направляется к маши-
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 103
не, садится, открывает ящик для инструмента, достает пись­
ма, собирает их в кучку, ищет шпагат, находит, перевязывает
сверток, выходит из машины, задерживается чуть-чуть у по­
рога, почему-то подкидывает связку писем в воздух, бро­
сает долгий взгляд на вселенную, готовящуюся погрузиться
в темноту, входит в темноту собственного дома, снова пере­
секает коридор, возвращается в Тамарину комнату, с удив­
лением замечает, что Гади по-прежнему сидит на стуле и
листает один из томов энциклопедии, который он решился-
таки достать с полки.
При входе отца Гади захлопывает том и выпрямляется
на стуле.
Ну, теперь ему действительно пора, он здесь только ме­
шает. Тамара, видно, и впрямь придет не скоро. Ему это не
впервой: она, когда заболтается, забывает обо всем на свете.
Он нервно смеется.
Однако тут же столбенеет, когда отец протягивает ему
связку писем. Он берет сверток и вдруг, словно ему непре­
менно надо посмотреть на собственный почерк, развязывает
узел, сверток раскрывается как огромный бутон, листы
бумаги, точно лепестки, покрывают его большие руки.
В комнате тут и там сверкают лужи света.
Гади ничего не понимает.
Ему объясняют: Тамара этих писем не читала, она их
даже не видела. Да она бы их и не поняла, ведь сущее же
еще дитя. А тут серьезные вещи, непонятные. Он что же —
бросит теперь дружить с ней?
Гади застыл как соляной столб, мертвенно побледнел,
загара его как ни бывало. Теперь уже сам этот влюбленный
юноша не хочет уйти. Больше того, он, кажется, вот-вот
взбунтуется. Может, жаль ему этих листочков, тщетно им
исписанных...
— А что непонятно? — спрашивает упрямо, с глубокой
обидой в голосе и неожиданно садится все на тот же стул.
"Тамара действительно опаздывает сверх всякой меры", —
думает встревоженный отец и тоже садится, берет несколько
листочков с колен Гади и при слабеющем свете просматри­
вает. Гади придвинулся поближе, их глаза сообща скользят
104 АВРААМ Б. ИОШУА
по мелкому почерку, а свет слабеет теперь с каждой секун­
дой.
Рядом, на тарелке, обнаженная кость, остаток забытой
трапезы, поблескивает в сумеречном освещении. Он читает
то тут, то там, перескакивает, ищет непонятные места, а Гади
опять схватил маленького воина и обрабатывает его ногтями.
— Вот это про постановку... — вдруг бормочет Гади.
— Вот- вот, про постановку, — обрадованно цепляется он
за слова мальчишки. — Тут все непонятно. Она ведь потеряла
текст, а ты цитируешь без всякого порядка...
И Гади — он задет до сердца, его душат слезы, застрявшие
в горле,— начинает реконструировать ход постановки.
Тамара очень опоздала. Когда она вернулась, уже стемнело.
Сначала послышалось шуршание велосипедных шин, затем
глухой удар велосипеда о землю, и тут же она и сама выросла
на пороге, с гитарой через плечо, гриф торчит точно дуло
винтовки. Она их застала сидящими друг против друга,
ослабевшими, по комнате точно ветром разнесло какие-
то бумаги, а за окном, которое она собственноручно раз­
двинула много часов назад, темнеет ночь.
Девушка очень смущена, вид Гади, сидящего у нее в ком­
нате, вверг ее в смятение. Слишком молодая, чтобы спра­
виться с изумлением, она чего доброго еще зарыдает вот-вот,
как тогда ночью в аэропорту. Юноша не смеет даже поднять
глаза. Его голова висит недвижно, взгляд лижет ее ноги.
Вдруг отцу начинает казаться, что дочь у него красавица,
фигурка у нее — на удивленье.
— Гади, как ты сюда попал? — громко спрашивает она,
подходит ближе, не обращая никакого внимания на отца. —
Почему ты не в форме?
Отец, бессильно и широко раскинувшийся на кровати,
теперь с трудом заставляет себя подобраться; как и подобает
пожилому человеку, он медленно поднимается, вытягива­
ется во весь рост, так что кажется, головой он вот-вот коснет­
ся потолка.
Широкими шагами направляется к двери, отодвигает ру­
кой Тамару, бормочет что-то непонятное, в высшей степени
нелепое, про какую-то свадьбу.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 105
12.
Выходит во двор. Только захлопнул за собой входную
дверь и уже ни о чем больше не думает, кроме как о самом
себе. Несколько минут шатается по темному двору, шагает
между апельсиновыми деревьями, дотрагивается до сморщен­
ных, гниющих плодов, гонится за лягушками. Их маленький
приусадебный участок даже запахов лишился. Пустыня,
сухая пыль, увядшая трава. Совсем они его запустили оба.
Если бы его не донимала так эта слабость, он нашел бы шланг,
похороненный где-то под засохшим бурьяном, присоединил
бы к крану и залил бы водой все тут, даже сам дом, даже
воздушную эту яму, выжженную хамсином.
До прихода Рут осталось еще часа два.
Уж эти мне занятия! Бред какой-то.
Он поворачивается спиной ко всему этому, быстро направ­
ляется к машине, стоящей в самом конце двора на асфаль­
тированном бугорке, открывает капот, просовывает голову
внутрь, к черным железякам, покрытым жирными пятнами,
дотрагивается до болтов, колдует над головкой блока, дерга­
ет за проводку. Затем опускает капот, нажимает, чтобы
защелкнулся, открывает дверь, садится за руль, включает
стартер, машина долго не заводится, наконец взвизгивает и
начинает рокотать. Он усаживается поудобнее, опускает голо­
ву, закрывает глаза и со страдальческим выражением на
лице прислушивается к прерывистому дыханию двигателя.
Что бы там ни говорил хозяин гаража, он-то знает, что маши­
на дышит на ладан. Если бы остался в Африке еще хотя бы
год, он бы ее сменил. Он протягивает руку и выключает
мотор.
Тишина, но неполная: слабый шум машин откуда-то из
города доносится до него. В соседних домах горит свет,
шумят дети. Он прислушивается: ругают родителей, на что-
то жалуются, чем-то возмущены... Пиликанье сверчков.
Слабые запахи цитрусовых плантаций. Тут же неподалеку,
сразу за домами, по-прежнему сопит старый насос: он же
его и смонтировал пятнадцать лет назад, и с тех пор он день
и ночь стучит вот так, точно гигантское сердце.
106 АВРААМ Б. ИОШУА
Рут придет, пожалуй, только часа через два.
Странное безмолвие витает над его домом. Он быстро
окидывает его взглядом: всюду горит свет. Решили, видно,
отпраздновать событие, а то, может, Тамара сидит, читает
все письма подряд, а Гади, в очках, сидит на своем стуле
и подавленно ждет.
Скоро придет Рут, и Тамара — он заранее знает — начнет
голосить, бросать вещи на пол. Он знает: стоит ему повысить
голос либо поднять на нее руку, и она превращается в дикую
кошку. Кидается на все, что принадлежит лично ему, порой
даже хватает молоток. Однажды вдребезги разбила фонари
вот этой машины, а то — логарифмическую линейку, потом
притащила ему обломки, смеясь не то в припадке истерии, не
то ей и впрямь смешно было. Нынче,однако, он ни за что в
спор не вступит, даже за ужин не сядет. Не только не будет
ужинать, но даже рта не раскроет. Если же раскроет она, он ее
просто исколошматит. И на Рут накричит, если сунется.
В конце концов он человек больной, нервный; жалеть надо
его, а не Гади.
А лучше всего хранить хладнокровие.
Он опускает голову на баранку.
Еще лучше, взять и уехать.
Он пытается завести машину, но спохватывается. Вы­
таскивает из кармана открытку голландца, включает верх­
нюю лампочку и снова пробегает глазами скупые, знакомые
слова.
Уж этот мне голландец!
Только и слышно было от него: бродяга я.
Он выключает свет, съеживается, обхватывает руками
баранку руля: пока Рут придет, он тут придавит комарика.
В эти часы, когда детей укладывают спать, его усталость
становится невыносимой.
Он начинает клевать носом.
По вечерам машина вбирает в себя какую-то странную
прохладу. Рут говорит: перестань ты спать по вечерам в
машине, тогда не будешь ворочаться в постели всю ночь.
Однако он знает, что, если не соснет вечером хотя бы этот
часок, он просто свалится с ног.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 107
Хотя проспал он всего каких-нибудь полчаса, но просы­
пается с трудом, руки ноют, сидит ошалело и долго не может
прийти в себя. Тьма кажется ему непроницаемой. Он смот­
рит на дом. Иллюминации не стало, только в комнате Тама­
ры еще горит свет. Гади уже ушел, видно; незаметно прошел
мимо машины; может, даже письма с собой унес. А вселен­
ная — все такая же, как была, без всяких изменений. Тот же
далекий шум, те же освещенные окна в соседних домах,
гомон ребят, тот же стук насоса. Только открытка голландца
отсырела у него между пальцами. Он снова включает верх­
ний свет, читает открытку еще раз, переворачивает и рассмат­
ривает картинку: туземная горная деревня, сзади виднеют­
ся верхушки Килиманджаро.
Жаль, он так и не поездил по Кении. Его угнали оттуда
слишком рано, вырвали с корнем. Кроме дороги от Найроби
до плотины, он ничего там не знает. В отпуск он собирался
в большую экскурсию, но где теперь этот отпуск!
Да однажды вечером десятники-туземцы пригласили
голландца и его самого на свадьбу в глубинную какую-то
деревню, где живут остатки одного из самых примитивных
племен того района. Но и от этой поездки у него мало что
осталось в памяти. Они выехали вечером в шесть, после ра­
боты, проездили в темноте целых четыре часа, пока добра­
лись до хижин, утопающих во тьме.
Десятники очень тогда смутились, они подумали, что
вышло недоразумение и только зря они побеспокоили бе­
лых. Лишь после утомительных расспросов выяснилось,
что свадьба и впрямь состоится, но не раньше полуночи;
вот вся деревня и спит.
Вся их группа уселась поэтому посреди безмолвной де­
ревенской площади, у одной из расселин огромной скалы,
вздымавшейся к небу: жители деревни считали эту скалу
священной. Кругом кромешная тьма, гигантские очертания
гор угадываются вдали. Сама деревня буквально утопала
в буйной, остро пахнущей зелени. Африканские десятни­
ки в своей европейской одежде тоже выглядели здесь чу­
жими, они все чему-то смеялись, без умолку болтали по-
английски.
108 АВРААМ Б. ИОШУА
Голландец пошел дымить трубкой в одной из расселин,
он растянулся у подножия скалы, уставился на звезды. В ноч­
ной прохладе его усталость уступила место какой-то при­
ятной изнеженности.
Незадолго до полуночи деревня зашевелилась, в темноте
послышались голоса, где-то на склонах разожгли костры,
замаячили тени. Из темной какой-то пещеры священной ска­
лы вынырнул вдруг еще один белый, молодой американский
антрополог, который скитался тут по району совершенно
один. Он пришел специально, чтобы тоже присутствовать
на свадьбе, даже магнитофон приволок.
Представившись, американец уселся рядом и начал рас­
сказывать скороговоркой и с тяжким каким-то акцентом о
смысле готовящейся церемонии, вообще о брачных обы­
чаях разных племен. Он внимательно слушал, но понял мало,
энтузиазм американца считал явно преувеличенным.
Мало-помалу стали раздаваться глухие удары в барабан,
голые до пояса негры принялись разжигать гигантский костер
тут же неподалеку, антрополог вскочил, чтобы помочь, а
заодно поболтать с ними, чего бы ему это ни стоило, на их
языке. Вокруг замаячили еще костры, из хижин непрерыв­
ным потоком перли люди, и не успел он оглянуться, как вся
площадь прямо кишела людьми.
На окрестных склонах тоже толпились массы народа.
Кто-то поднял гостей, повел их на почетное место у одного
из костров. Их там сразу окружили тесным кольцом. Из
толпы, сбившейся вокруг костра, то и дело выныривали
дети, среди них еще совсем маленькие, они ползали вокруг
костра, подползали совсем близко, дотрагивались ручками
до белых людей. Послышался громкий окрик, и в толпе
стали раздаваться ритмичные напевы. Гам все усиливал­
ся. Мало-помалу пошли и пляски. Стройные бородачи, совсем
почти голые, запрыгали в одном из углов. Девушки, тоже
голые до пояса, пожалуй, Тамариного возраста, начали колы­
хаться, нестройно, каждая сама по себе. Его охватила силь­
ная усталость. Он ведь не очень большой поклонник фольк­
лора. Вся эта возня показалась ему лишней. Все эти шаманы
с раскрашенными мордами, обвешанные соломенными
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 109
гирляндами, совершавшие гигантские прыжки, долженст­
вующие свидетельствовать о их могуществе. Голландец
рядом тоже начал клевать носом: жар костра действовал
расслабляюще.
Девушки плясали безостановочно, выделывая все те же
движения, только темп ускорили. Может, они и есть невес­
ты. Негр странного вида, седой, но веселый, очень плохо
говоривший по-английски, исполнял перед гостями роль
некоего чичероне: он пояснял, болтал без умолку, сам тоже
плясал и пел. Ему очень хотелось растормошить белых гостей,
развеселить их, антрополог жадно ловил каждое его сло­
во, аплодировал, приходил в восхищение, таскался с микро­
фоном то сюда, то туда, чтобы получше записать барабан­
ный бой.
Десятники-африканцы, поначалу сдержанные, все более
и более возбуждались, загорались. Им, видно, вспомнилась
молодость, и внезапно они превратились в дикарей, влились
в общую свистопляску. Ему стало скучно, он почти уже
даже не смотрел. Взялся менять батареи магнитофона, весь
ушел в конструкцию прибора. Тем временем в круг вошел
важный какой-то шаман, весь покрытый соломой и лос­
кутами. Барабанный бой усилился, девушки, плясавшие
по-прежнему каждая сама по себе, еще больше убыстрили
темп. Седовласый негр тоже заплясал рядом с шаманом, по­
шел плясом вокруг девушек, паясничал, грозился похитить
их. Те визжали. Вдруг он и впрямь набросился на них, хватал
за талию, поднимал в воздух и одну за другой сажал на ко­
лени гостям: первую антропологу, затем, предварительно
его разбудив, голландцу, третью бросил ему в объятия,
а остальных — десятникам. Он, чуть не задремавший уже,
вскинулся сразу, разволновался. На коленях, точно огромная
птица, у него темнела негритяночка, голая спина покрыта
бисерным потом, на ощупь мягкая, что твой бархат; запах,
хоть и непривычный, но приятный; маленькие тугие груди
прижимаются к его телу. Меж тем пляска не унималась,
место похищенных заступили другие девушки. Сотни глаз
улыбчиво смотрели на гостей, послышались ликующие воз­
гласы. Он, залитый сладкой негой, сидел как истукан: боял-
 АВРААМ Б. ИОШУА
110
ся шелохнуться на виду у всех, как бы не истолковали какое-
нибудь его движение не так. Он боялся дышать. Голландец
зато ничуть не стеснялся: этот белесый холостяк ошараши­
вал его все снова и снова. Он вынул трубку изо рта, поло­
жил ее рядом на землю и как ни в чем не бывало принялся
ласкать свою девушку, нагибаться то и дело, чтобы поцело­
вать ее в плечо, спускаться все ниже — к грудям. И все это —
с улыбкой и такими мягкими движениями, каких он никак
от него не ожидал. Однако не прошло и пяти минут — сам
он даже не успел еще прийти в себя, — как явился тот же
веселый негр и одну за другой забрал своих девушек. Они
тут же вернулись в круг и исчезли в нем. Барабаны били
по-прежнему бешено, в костры все подбрасывали дров.
Наконец настала пора вернуться домой. Они выбрались
из огненного кольца, дрожа от холода, распрощались с жите­
лями села, забрались на полуторку и опять тряслись битых
пять часов по горам в кромешной темноте. Почти все засну­
ли, а он бодрствовал всю дорогу. Рядом с ним уселся голлан­
дец, но всю дорогу молчал, так что и не разобрать было —
спит ли или тоже бодрствует. Из подслушанных обрывков
беседы выяснилось, что вся эта история с девушками не
имела ничего общего с культом. Ее затеял веселый тот негр,
что метался от одной свадьбы на другую. И всюду самозван­
но объявлялся тамадой.
Когда они вернулись в лагерь, уже рассветало. Все вали­
лись с ног от усталости. Они с голландцем все так же молча
направились к хижинам. Первой была его хижина, и голлан­
дец, не выпуская трубки изо рта, кивнул ему не прощанье.
Однако ему почему-то страшно было остаться одному. Он
не вошел к себе, а пошел следом за голландцем, проводил
его до самой хижины и едва не устроился тут же, на пороге.
Голландец улыбнулся ему и молча вошел к себе.
Он вернулся назад. Только лег и тут же заснул. Однако
полчаса спустя, солнце все еще не взошло, он проснулся
с сильными болями. Вот так у него тогда все и началось.
ЗАТЯЖНОЙ ХАМСИН, ЖЕНА И ДОЧЬ 111
13.
Еще час с четвертью до прихода Рут.
Ему вдруг приходит мысль — а что, если у него в самом
деле рак? С ума можно сойти!
Нет, так дальше нельзя. Холодно. Нервы.
А ведь никаких болей он теперь уже не чувствует. Правда,
если закрыть глаза, сосредоточиться, он не то вспомнит,
не то наяву почувствует старые те боли.
Нет, не может быть, чтобы все ему врали.
Дочь уж как-нибудь бы знала, а он бы это обязательно
почувствовал.
Надо ехать.
Он поедет в центр, купит вечернюю газету, пачку сигарет,
поездит по улицам, так время и пройдет, а там придет и Рут.
Он пытается завести машину. Та тарахтит и тарахтит, но
никак не заводится. Он решает завести ее на ходу. Отпуска­
ет ручной тормоз, и машина с незажженными фарами на­
чинает катиться вниз по их небольшому бугорку. Скаты
тихо шуршат, трещат сухие ветки, машина набирает скорость.
Вдруг — глухой удар. Колеса выворачивает, машина буксует,
он это не только чувствует, но явственно слышит. Он тормо­
зит. Господи! Он и забыл, во дворе ведь все еще валяются
булыжники и доски. Вот черт! Он высовывает голову, чтобы
посмотреть, на что наехал, и цепенеет. Ему кажется, кто-то
лежит под колесами. Человек! Отползает, стряхивает с себя
пыль, еще не успев даже подняться. Это Гади, он встает,
на лице слезы, без очков, весь в пыли, держит себя за ло­
коть, нагибается, шарит по земле, поднимает остатки своих
очков. И, ни слова не говоря, не поднимая даже головы,
уходит прочь, спускается по бугорку вниз, на улицу.
Он потрясен, бежит за парнем, полный решимости догнать
его, но тот уже исчез за углом.
Теперь он действительно совершенно разбитый. В отчаянии
он опускается у безмолвной машины. В доме тихо и темно.
Свет в Тамарином окне потух тоже. Он бросает взгляд на
часы: до прихода Рут оставался еще час и десять минут.
112 АВРААМ Б. ИОШУА
Он ложится на землю, раскидывает руки по сторонам, словно
приговоренный к смерти. Но, лежа так на земле, он думает
вот об этой тропе; тут он и подождет. Рут вернется, и, хоть
и уставшая, но на этот раз она по-настоящему растопчет его.
Перевел с иврита М. Ледер.
ЕДИНСТВЕННАЯ ЕЖЕДНЕВНАЯ РУССКАЯ
ГАЗЕТА ЗА РУБЕЖОМ
"НОВОЕ РУССКОЕ СЛОВО"
ВЫХОДИТ В НЬЮ-ЙОРКЕ, США
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР АНДРЕЙ СЕДЫХ
66-й ГОД ИЗДАНИЯ
"НОВОЕ РУССКОЕ СЛОВО" РЕГУЛЯРНО ПЕЧА­
ТАЕТ ДОКУМЕНТЫ САМИЗДАТА, ПРОТЕСТЫ ИЗ
СССР, ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЛУЧШИХ ЭМИГРАНТ­
СКИХ ПИСАТЕЛЕЙ, ПУБЛИЦИСТИКУ И ПР.
П О Д П И С Н А Я ЦЕНА: 45 ДОЛЛАРОВ В ГОД;
25 Д О Л . - 6 МЕСЯЦЕВ
ВОСКРЕСНОЕ И З Д А Н И Е Т О Л Ь К О : 20 Д О Л . В Г О Д
ГОДОВАЯ П О Д П И С К А ВОЗДУШНОЙ ПОЧТОЙ
( П А Ч К А М И ПО 6 НОМЕРОВ) : 130 ДОЛЛАРОВ В ГОД
П О Д П И С К У С П Л А Т О Й НАПРАВЛЯТЬ ПО АДРЕСУ:
" N O V O E RUSSKYE S L O V O "
243 WEST 56 St., NEW Y O R K , N Y . . 10019 USA.
____________________________________________________
Владимир ФИЛАНДРОВ
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ
После обеда ему дали в конторе отпускные. Вместе с зар­
платой и премией вышло порядочно. Сыскав укромное
местечко, он отсчитал восемь зеленых полтинников и, сложив
их вчетверо, аккуратно засунул поглубже в валенок. Десятки
же с мелочью, вздохнув, положил в карман фуфайки и заша­
гал в "угловой" — всем известное заведение соседнего по­
селка.
Было холодно, тут и там жгли костры, грели замерзшие
руки в брезентовых рукавицах-верхонках.
У бетонных "банок" для угля Иван разыскал монтажни­
ков, с ними сидели сварной и двое заезжих шоферюг...
Стройка была хоть и большая, но не знаменитая, план
ни разу не выполнялся, начальников то и дело меняли, а сро­
ки сдачи каждый год откладывали. И люди говорили, что
пора, пожалуй, сниматься отсюда, искать что-нибудь интерес­
нее и удачнее. Кто не мог уехать, помалкивал.
В костер подбросили заляпанные бетоном доски, плеснули
полведра соляры, и пламя загудело, взметнувшись чуть ли
не до середины "банок".
114 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
Иван сел в круг, сторонясь от жара, достал бутылки,
хлеб и плавленные сырки. Ругались бы не ругались всякий
раз жены и начальники для порядку, святая традиция оста­
валась незыблемой: отпускные нужно было обмыть...
И рабочие любили эти минуты откровенных неспешных
разговоров обо всем и ни о чем.
— В общем, такое дело, — первым заговорил Иван, —
думаю, значит, я в Питер махнуть...
— Неблизко, — откликнулся кто-то, — тысяч шесть отсюда
будет.
— Да видишь, какое дело... Родня у меня там, — как бы
оправдываясь, продолжал Иван, — брат то есть... старший,
с женой. Полковником служит. Годов двадцать уж как
не видались.
— Тогда, конечно, ехай! — одобрили все.
— Раз полковник — поди, не меньше тыщи загребает!
— Давно, тебе Иван, пора бы ехать. Раньше-то чего молчал
о брате?
От водки по телу разлилась приятная лень. Он слушал
вполуха неторопливые разговоры товарищей и очень гордил­
ся. У кого еще есть такая родня, да еще в Ленинграде? Брат,
правда, был далеко не полковником, а всего лишь майором,
и получал вовсе не тысячу, а, дай Бог, столько же, сколько
монтажники, — все равно было приятно сознавать, что ни у
кого больше нет такого знаменитого брата, большого чело­
века, который живет в далеких неизвестных краях непонят­
ной и заманчивой городской жизнью.
Но главного — почему едет в Ленинград — он решил нико­
му не говорить: боялся не сочтут причину уважительной. А
причина была в том, что в Питере он родился — как раз перед
самой войной. Правда, помнил он себя только с Алтая, куда
вывезли в эвакуацию, ни родителей, ни города не помнил,
но все равно, стоило чуть по радио услыхать про успехи
трудящихся города на Неве или в газете увидеть слово Ленин­
град, каждый раз он про себя гордился: "Я ж оттуда, тоже
вроде бы питерский..." Жене рассказывал, конечно, да ее
разве проймешь: эко дело — питерский или тамбовский,
все советские. "Я вот сама воронежская, — сказала она, —
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 115
а в Воронеже этом не была никогда, мне и тут хорошо".
Иван с женой спорить не стал: разве баба поймет что к чему?!
— Я тут вот чего, ребятки, думаю, — решил посовето­
ваться Иван. — Возьму с собой Генку, ну... сынишку то есть
моего. С голосом у него не в порядке. Один я и понимаю,
что он сказать хочет. А в Ленинграде, рассказывают, будто
институт есть такой, где все болезни и уха, и горла, и носа
запросто вылечить могут... Профессор по телевизору высту­
пал. Вот я и думаю, значит, Генку-то своего свозить туда,
пускай мир посмотрит, а то ведь дальше Безрукова не бывал
нигде. И не побывает, может, никогда...
— Ясное дело, вези! — одобрили все. — Пусть парень по­
смотрит. Да и профессор, может, что сделает.
Еще долго спорили: вылечит профессор Генку или нет,
возьмет ли за это деньги и сколько. Мятые пачки "Прибоя"
не раз обошли круг, говорили все разом, и, как водится
в таких случаях, каждый слушал лишь самого себя.
Костер почти потух, и лица едва были видны в наступив­
ших сумерках. Вокруг валялись серебряные бумажки от сыр­
ков и кружились шустрые снежинки в лучах нескольких
мощных прожекторов...
Как начали, так же разом все смолкли. Глубоко затяги­
ваясь папиросами, проводили глазами последний грузовик,
развозивший людей по поселкам и деревням. Были среди
сидевших у костра и деревенские, и городские. И хоть не
было меж них земляков, судьбы их были очень схожие.
Потому и сиделось вместе хорошо, и понимали друг друга
с полуслова. Какой бывший зэк не поймет другого...
Они любили читать про всякие чудеса, случавшиеся на
земле. И потому все как один выписывали у нарядчицы
Зойки журналы "Вокруг света" и "Технику молодежи",
а в газете, съев завернутый в нее завтрак, всегда искали
колонку "Калейдоскоп".
У Ивана в кармане фуфайки лежала вырванная из районки
заметка про искусственное сердце. Писалось, что ученые
в Америке изобрели электрическое сердце и поставили вза­
мен настоящего для пробы собаке, а скоро собираются ста­
вить и человеку.
116 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
— Погляди, чего в газетке-то нашей пишут, — протянул
он вырезку сварщику.
— Там напишут! — сказал скептик-сварной, но все же,
шевеля губами, стал внимательно читать мятую газету.
— Скоро вечно жить будем! — осторожно начал Иван.
— Ве-е-ечно... — матюкнулся варила. — Они вот себе поста­
вят. Еще и мавзолейного своего оживят, вечно живого,
тогда попляшем.
Никто тут никого не боялся. Терять было нечего. Заметка
пошла по рукам.
— Ты, Иван, в городе, кстати, узнай у брата... Когда сердца-
то эти выпускать начнут...
— Да, поди, за него всю жизнь не рассчитаешься. Оно,
может, поболе "Волги" будет стоить.
— Бесплатно будут ставить!
— Бесплатно начальнику, а работяга всегда платить будет!
У кого красная книжка — тому и поставят...
И потянулся очень долгий спор — из тех, что так любили
они вести за обмывкой.
— Опять нажрался! — привычно заругалась жена, еще и
не видя Ивана в темных сенях. — Никаких законов на вас
нету, окаянных! Вот кочергой сейчас тебе по физии!.. Давай
деньги!
Но он еще дорогой твердо решил не ругаться сегодня
с Марией. "Объясню спокойненько, — размышлял он, —
что надумал ехать в отпуск к брату, что возьму с собою
Генку, туфли лаковые, или там платок оренбургский, или
болонью пообещаю привезти, может, и сговоримся".
Однако по-мирному разговор не повернулся, и все планы
наивного Ивана полетели насмарку.
— Деньги давай! — продолжала орать Мария, поминая
мать и все прочее. — Русским языком тебе говорю. Сучара!
Ишь, глаза-то налил! Соседей бы постеснялся!
— Ты послушай, Мария... — увертываясь от пинков, не­
уверенно бормотал Иван. — Вот, Генка-то наш, сама же плака­
лась, что говорит не как все. А скоро в школу ему... А вот
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 117
в Ленинграде... да ты послушай! Профессор в Ленинграде
есть... по всем болезням, он как раз и уха, и горла, и носа —
помнишь, по телевизору было? Генку нашего вылечит.
Мария уселась на табурет и, сложив руки, изумленно
глядела на мужа.
— Вот и думаю, значит, я, — осмелев, завершил Иван, —
взять Генку с собой, да и свозить к этому профессору. А то
дальше Безрукова и не был парень нигде...
— Профессору? — аж захлебнулась Мария. — Я те покажу
профессора! — и снова взялась за кочергу. — Ложи, говорю,
деньги! — и ударила. — Паскуда пьяная! — и опять прило­
жилась. — Порют чо попало!.. Слушать противно! Ухогорло-
нос — зальют глаза!
* * *
Вырвался он от жены и поплелся на станцию. В поезде
почти всю дорогу не слезал с верхней полки и, задремавши,
все думал и думал про сердце, о котором писала районка.
Представлял себе, как приходит к врачихе Таисии Андреевне,
и она, ласково улыбаясь, вручает ему новенькую пластмас­
совую коробочку, размером с пачку "Прибоя" и с красивы­
ми ручками, как у транзисторного приемника. Таисия Андре­
евна все показывает ему, как включать и выключать, а он
достает из-под ватника сверток с салом и протягивает ей.
Врачиха долго отказывается, но угощение все же берет...
Потом с обидой задумался о жене, не вышла у него жизнь
с Марией. Размышлял: почему это бабам теперь столько
прав дадено. Чуть не плакал, вспоминал, как в прошлый
аванс вытолкала его за порог при всех соседях и при сыне.
И Генку было жаль. У всех в поселке и в бригаде — дети
как дети, а его еще толком и говорить не выучился. А скоро
ведь в школу ему. Как же он будет там? А профессор питер­
ский, может, и вылечил бы...
Потом снова замечтался о том, как люди будут жить вечно.
Глядишь, добрее станут, может, и несправедливостей тогда
поменьше будет. Можно бы десятилетку кончить, а то и тех­
никум. И жена сразу уважать бы стала — не то что теперь...
118 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
Генку бы в люди вывел. Ни за что не отдал бы Марии его
воспитывать...
"Эх, дотянуть бы до этих пор, когда сердце будет вечное, —
размечтался Иван. — Может, совсем и немножко осталось...
Ну, а если только партейным будут ставить, так ведь, можно
же и вступить. Они рабочих-то любят записывать, чего ни
наплетут, ни наобещают, чтобы вступили. Им для цифры,
в газетках писать, работяга — ой, как нужен. А ребятам объяс­
ню, что к чему, поймут... не я первый, не я последний".
... А на пятый день пути, нетвердо шагая после вагонного
безделья, он вышел на круглую городскую площадь. Было
раннее утро, слякоть и не то туман, не то изморозь в воздухе.
Чужие люди, очень много чужих людей, куда-то торопились,
смело прыгали в отходящие троллейбусы, выбегали прямо
на дорогу, останавливали такси.
Среди сутолоки, чуть ли не под колесами несущихся
машин, гуляли по вокзальной площади в поисках пищи голу­
би, огромные в тумане, как куры. А над крышами темных
от времени дворцов, опоясанных магазинными вывесками,
висело почти неощутимое колючее и холодное солнце. Его
отблески играли на золотом шпиле вдали.
Все это было празднично и непривычно; хоть и знакомо
до мелочи, видано столько раз в кино и по телевизору — все
казалось неправдоподобным. Будто вдруг цветной и объем­
ной явью стал его фантастический сон. Конечно, знал он, по
кинофильмам, что существует где-то весь этот чудесный мир,
но казался он в кино лишь фанерной декорацией, построен­
ной для красоты.
— Внимание! Дорогие гости нашего города! — налетел
на него парень с рупором. — Осталось последнее место! Во
время автобусной экскурсии по городу-герою Ленинграду
вы сможете увидеть Петропавловскую крепость, Зимний
дворец, Пискаревское мемориальное кладбище!..
Он купил билет и оказался в автобусе прямо перед женщи­
ной с микрофоном, которая рассказывала уже что-то о Петре
Великом. Потом автобус покатил по длинным и прямым
улицам, мимо дворцов, музеев, квартир великих людей,
универмагов и церквей. Из того, что показала женщина с
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 119
микрофоном, Ивану больше всего понравилось Адмирал­
тейство. И не столько даже само Адмиралтейство, как рассказ
о том, что совсем недавно строители-высотники — такие,
может, как и он сам, — на веревке поднимались на его вер­
хушку и заново покрыли иглу листочками золота. Они клеи­
ли его яичными белками, а листочки были такими тонкими,
что там — на высоте — приходилось отдувать их друг от друга,
чтобы не помять пальцами...
"Вот работа-то была, — подумалось Ивану, — можно ска­
зать, исторической важности работенка. — И вспомнил письмо
жениной родни из Горького, что яиц, мол, два года в магази­
нах не видели. — Дуры бабы-то! Никогда не поймут, что важ­
ней... Тут, можно сказать, на весь мир декорация, как мы
живем. Иностранцы, может, тут бывают и смотрят на красоту
эту. А ей важней яйца на сковородку свою вылить, а осталь­
ное все побоку...".
Но еще больше потрясло Ивана кладбище, где было похо­
ронено полмиллиона людей, умерших в блокаду. У входа
был небольшой музей, а там, на стенде, листочки с алфавит­
ными буквами из записной книжки ленинградской девочки
Тани Савичевой. Детским почерком на каждом было лишь
несколько слов:
"Женя умерла 28 декабря в 12 ч. 30 мин. утра 1941 г.".
"Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня".
"Леня умер 17 марта в 5 час. утра 1942 г.",
И так про всех родных...
"И мои тут, наверное, все лежат, — подумал Иван. — Генке
бы показать. Ведь они сейчас растут и не знают ничего, что
было. И слушать не хотят. Про блокаду-то разрешается.
Ее и в школе, небось, проходят. Дак по учебникам-то много
ли узнаешь!"
Очнулся, когда женщина уже благодарила по радио за
внимание и спрашивала, не будет ли каких-нибудь вопросов.
Иван, как первоклассник, один только в автобусе и поднял
руку.
— Я вот тут, извиняюсь, конечно, — неуверенно начал
он, — в общем, так: в газетке нашей было про искусственное
сердце. Тут вопрос, значит, такой будет. Сердце это всем
120 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
давать будут или только тому, значит, кто заслужил? Или,
может, начальству только? Я извиняюсь, конечно...
Все в автобусе засмеялись. Он совсем смутился. И женщи­
на-экскурсовод тоже засмеялась, но по-доброму и не сильно,
и все же ответила вежливо, что про искусственное сердце
она слыхала — это пока всего лишь первые опыты. Но, конеч­
но, когда их будут собирать на заводе, как телевизоры,
поставят, коль будет в том необходимость, и ему — Ивану,
и всем другим советским людям, кто пожелает, конечно...
После экскурсии захотелось есть, и Иван по широкой
улице пошел искать столовую, держа курс на золотую иглу.
Людей стало вокруг еще больше. Все куда-то бежали, толка­
лись, все в шляпах, при галстуках и с портфелями. Все были
на вид начальниками, и даже главному инженеру треста было
до них далеко. "Посмотреть бы, чо они там носят в портфель­
чиках, — думал Иван, — может, и вовсе ничего не носят, а
просто модно теперь или положено им так".
Машины, одни легковые, тоже с начальниками, шли
сплошь во много рядов. Не шли даже — мчались, ловко
обгоняя неуклюжие троллейбусы. Кругом — куда ни глянь —
все было из камня. "Сношу валенки за один день", — забеспо­
коился Иван, стараясь поменьше шаркать об асфальт.
В домах с колоннами и статуями были кинотеатры и мага­
зины, чудные, не поймешь, что к чему: "Товары для бритья",
"Сувениры", "Лавка писателя" и "Лавка художника" — черт-
те что... Попадались надписи: "Ресторан", "Кафе", но Иван
туда не заходил — неизвестно, можно ль туда ему: в фуфай­
ке да в валенках?
— Ты, слышь, земеля! — вежливо обратился он к молодо­
му бородатому парню с волосьями, как у попа. На парне
был такой же дубленый полушубок, как у Гришки-сторожа
на стройке.
— Je ne comprends pas, — ответил волосатый.
— Чево-о? — искренне удивился Иван. — Ты извини меня,
друг, что вот так обратился, но, может, знаешь, где тут сто-
ловая имеется?
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 121
— Je ne paries pas russe! Don't speak Russian! Ньет! — сказал тот.
Растерянно покрутился на месте и вдруг, хлопнув Ивана
по плечу, достал из заплечной котомки дорогую красивую
авторучку, сунул ее в руку Ивану и побежал дальше по
улице.
"Иностранец! — ахнул Иван. — Чего к нему полез, дурила.
Не забрали бы. Лучше вообще не буду спрашивать".
* * *
В столовой он долго изучал меню в кожаной красной
обложке. Уже больше суток он ничего не ел и заказал офи­
циантке десять кусков хлеба, бульон с какими-то профитро-
лями, котлету из курицы и компот на закуску.
Хлеб был черный, не такой, как у них в Сибири, да и
этого пожалели — ломтики были не ухватишь, почти что
прозрачные, приходилось складывать их сразу по три. Да и
на супе здесь экономили — налили даже не в тарелку, а в
чашку чайную. Сверху плавали эти самые профитроли, он
осторожно их съел, но так и не понял, из чего они сделаны.
Зато котлета оказалась большой и вкусной — никогда ему
не приходилось есть таких.
Пообедав, Иван отправился искать цветы. Когда-то, еще
на Запсибе, он разговорился с одним шустрым москвичом,
ссыльным, что ли, в общем, из тех, которых в газетах ком­
сомольцами называли. Москвич любил рассказывать о жизни
в столице; слушали его, хоть и недоверчиво, но внимательно,
с интересом, даже сейчас — столько лет прошло — Иван пом­
нил, что если идешь в гости, то брать с собой полагается не
бутылку (хотя и ее, конечно, можно), а — непременно —
цветы.
Вывеску "Цветы" он видел еще, когда спрашивал про
столовую, и теперь легко отыскал этот крохотный магазин­
чик. Там никого не было, и, лишь когда он с минуту потоп­
тался среди полок и подставок с корзинами да горшками и
кашлянул погромче — появилась девчонка-продавщица.
— Мне... это... цветы, в общем, — попросил Иван, чувст­
вуя себя не в своей тарелке, — самые хорошие...
122 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
— Самые хорошие... — задумалась продавщица, — да вот,
наверное, — и показала корзинку за шестнадцать восемь­
десят.
"Дорого! — вздохнул Иван. — С бутылкой-то и дешевле,
и пользы больше. Что с цветов-то проку?"
Но все-таки заплатил и, обняв двумя руками огромную
корзинку с зеленью - всю в розовых лентах, — едва пролез
с нею в магазинную дверь. Прохожие с любопытством гляде­
ли на него. "Обманул, поди, москвич-то насчет цветов, —
опасался Иван, жалея деньги. — Ну зачем она нужна, эта
корзинка? Еще на похороны или на свадьбу — куда ни шло.
Смеялся, наверное, парень над нами-то. Думал, небось, тупые
мы, как сибирские валенки, — поверим". И решил взять
заодно и бутылку: просто так, на всякий случай. Купил в
"Гастрономе" самого дорогого коньяку заграничного, упако­
ванного в картон с картинками и медалями.
"Вот теперь не стыдно будет к людям появиться, — думал
он, — небось, братан как раз такое и потребляет, белую-то
навряд ли пьет...". И хоть почти целая пятидесятирублевка
ушла на цветы с коньяком, захотел Иван поехать к брату
на такси: устал очень от хождения по камню, от шума и
впечатлений, да и улицу нужную сам не нашел бы.
На стоянке возле универмага была громадная очередь,
стояли и начальники с портфелями, и иностранцы — теперь
Иван уже узнавал их, — и узбеки с коврами. Таксисты то и
дело подъезжали, люди ругались меж собой, но все же, объ­
единившись по нескольку человек, уезжали куда кому надо.
Час, а может и больше, добирался до квартиры брата.
Перекурил на лесенке и наконец, набравшись духу, позвонил
у кожаной солидной двери — как раз такой, какой он себе
ее всегда представлял.
— Кто? — донесся женский голос.
— Свои! Открывай! — обрадовавшись, что дома кто-то
есть, лихо и весело закричал Иван.
— Кто — свои?
— Ну, я... Иван... Откройте!
— Какой Иван? Не знаем никаких Иванов! — ответила
женщина и ушла, шаркая туфлями, в глубь комнат.
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 123
Он потоптался у дверей, потом спустился пониже, поставил
корзинку на подоконник, закурил и задумался. "Конечно,
зря приехал", — с обидой понял он и вспомнил последнее
письмо брата. "Так и так, дорогой Иван, — писал брат, —
я, мол, конечное дело, тебя и помню всегда, и знаю. Но писем
мне больше ни к праздникам, ни так не пиши. Потому что,
мол, неудобно и мне самому их читать, и, особенно, перед
женой неудобно, если случайно увидит. Мы с женой, мол,
партийные и с высоким положением и вообще, не дай Бог,
кто увидит письма твои, потому что по части идеологии,
Иван, ты совсем не так все понимаешь, и в письмах твоих
много ошибок, ну и прочее...".
Через полчаса, когда стемнело, он познакомился с Вить­
кой — молоденьким парнишкой, работавшим по копанию
могил на кладбище. Привел этот друг его в небольшой садик,
где были песочницы для детей и уже неузнаваемые звери-
качалки из дерева и железа. Нашлась у Витьки бутылка вер­
мута, откуда-то взялся стакан, они выпили поспешно и вино,
и коньяк, и Иван тут же опьянел. Стали говорить о том, о
сем. Тот рассказал про свою работу, а Иван про свою и про
Сибирь, да про братана-полковника, которого он дома не за­
стал и вот теперь дожидается.
— Да, слышь, друг! — вдруг вспомнил Иван. — Ты вот про
искусственное сердце не слыхал? Значит, придумали доктора
с учеными сердце такое, что...
— Подумаешь! Это давно придумали. — Это, может, у вас
там, в глуши, только сейчас узнали. А тут, к примеру, машина
тебя задавит, ну, совсем задавит — насмерть, так, думаешь,
все уже? Нет, брат! Тут тебя живо в больницу, а точнее — в
госпиталь или в Академию, и — раз-два: хирурги мертвое
сердце долой, а новое — от кого-нибудь другого — и пришьют.
Неделю полежишь и — хорош — выписывайся: пей-гуляй
себе, как ни в чем не бывало...
Иван внимательно слушал и не верил своим ушам. "Дак
как же это возможно? — думал он. — Ведь видал я это сердце
у соседского сына в учебнике на картинке. Не рука ведь,
не нога — сердце! Да что руку! У них-то в больничке палец
путем пришить не умеют. Вона, совсем недавно, загноился
 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
124
у Федора из их бригады палец, пошел он к Таисии Андреев­
не, как боль нельзя стало терпеть, — она палец-то и отреза­
ла без всяких лишних разговоров. И даже бюллетень не
дала. Был палец — нету пальца. А тут — с е р д ц е!"
— В общем, слушай, паря, — рассердился он, — это ты
все ерунду порешь. Чо попало!.. Не бывает так, чтобы сердце
новое пришили!
— Дак ты же сам первый говоришь, что искусственное
сердце придумали, — смешной ты, друг, в натуре, смешной!
— Так то искусственное! Электрическое, понимаешь? —
загорячился Иван. — Спутники вон запускают, в Америке
вон, мужики рассказывали, даже на Луну летают, а значит,
и сердце могут. И то еще человеку не решаются поставить —
собакам пока только. А свое кто ж отдаст, кто отдаст свое,
ну, кто?! — Иван даже схватил парня за рубашку. — Все
жить хотят. Никто тебе за так свое сердце не отдаст. Врешь
ты все, паря! Понял, врешь!
— Дак кто ж говорит, что за так! — стал выворачиваться
Витька. — За это, может, семье того, кто отдаст, деньги боль­
шие всю жизнь выплачивать будут. Не алименты — но как бы
вроде того.
— Врешь! — убежденно сказал Иван. — Это еще в Америке
такое может быть, но только не у нас! Врешь все!
— Дак ясное ж дело, что в Америке, — опять вывернулся
парень, — я ж рази говорю, что у нас? Коли за деньги, дак
это всякому понятно, что в Америке — там все за деньги.
Там деньги — доллары называются. А это, знаешь, какие
большие деньги. У нас тут один магазин есть, так там ты за
доллары чего хочешь купишь. Там водка за доллары всего
рупь стоит, да не "коленвал" этот, не отрава эта деревянная,
а пшеничная, настоящая, старики говорят: при царе только
такая была, когда еще хлеба было достаточно. Так что в
Америке все за эти доллары. А у нас по доброй воле только.
Ну, вот как кровь сдают на общественных началах. Вызовут
тебя в медпункт, выслушают, ну, там, анализ возьмут, а
наутро — идешь и сдаешь. А денег — ни-ни! Обед бесплатный —
пожалуйста, отгул там, а то и три отгула...
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 125
— Да сердце ж это! — совсем уж возмутился глупостью
пьяного собеседника Иван. — Как же ты, дурак ты милый,
понять-то этого не можешь? Сердце!!! Какой, к чертовой
матери, обед бесплатный?!
* * *
f
I
Ночевал Иван на вокзале: как упал на свободную лавку,
так и отключился. И всю ночь снились ему сны. Сначала
снился свой поселок в тайге, строения на другом берегу лени­
вой реки, незаконченные, где надо еще снять опалубку с
бетонных стенок: работенка (хоть и говорят, что ломать —
не строить) нудная, тяжелая и пыльная. Жена снилась и то,
как идут они с ней на ноябрьские рука об руку в гости к
Пукальчукам: навеселе немного обои, а он даже при галстуч­
ке и в начищенных новых сапогах; снег скрипит под ногами.
Кругом радостно, все с гармонями, песни поют и радио
орет на Доме культуры. Бегают вокруг собаки заиндевелые,
у лошадей на бородах сосульки висят, и они дружно их обли­
зывают. Встречные все веселые: здороваются, останавливают­
ся покурить, и он рассказывает каждому: "Вот, в Ленинграде
был недавно, сам ведь я оттуда родом, да и сейчас братан
у меня там живет, полковник. Все к себе звал: живи, говорит,
у нас сколько влезет, строек здесь тоже хватает и прописку
говорит, ничего не стоит мне для тебя выхлопотать. Да неохо­
та мне туда ехать — люди там все, как собаки, ни поговорить
не с кем, ни чего другого, слова тебе доброго никто не ска­
жет, и всякий сам по себе живет. Шум кругом, пыль да бегот­
ня, и бабы, и девчонки курят все..." "Это дело известное, —
согласно кивали знакомые, — там до тебя никому дела нет...".
А потом приснилось, как он снова к Ленинграду подъ­
езжает. Среди поля поезд вдруг остановился, и во все двери
и окна менты полезли с собаками и с автоматами.
— Паспорт покажь, сука! — орали они.
И собачки сытые стояли готовые.
— Паспорт давай, сволочь! — вопили менты и все замахи­
вались, но не били пока...
126 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
Он очнулся. И впрямь возле лавки стояли два милицей­
ских. Без овчарок, само собой.
— Паспорт есть? — спрашивали они почти даже ласково.
— Есть, есть, как же! — не на шутку струхнувший Иван
торопливо протянул им свою изжеванную серую книжечку. —
Все в порядке: и прописка есть, и работа, и билеты вот...
Милиционеры долго листали паспорт, всматривались во
все штампы, передавали друг другу, изучали билеты...
— Что здесь делаешь? — вдруг резко спросил тот, что
моложе.
— Я к братану приехал, гражданин начальник, — вытяну­
вшись, смиренно начал рассказывать Иван, — братан полков­
ник у меня и член партии. И сам я питерский, гражданин
начальник...
— Все вы питерские, гады! — сказал молодой. — Пойдем-
ка! — и брезгливо потянул Ивана за рукав.
— Да оставь ты его, — сказал тот, что постарше. — День­
ги-то есть на обратный билет?
— Есть, есть, гражданин начальник! — обрадовался Иван.
— Вот и дуй в кассу. Чтоб шестичасовым уехал и духу
твоего здесь больше не было!
— Слушаюсь, гражданин начальник, — заторопился хитрый
Иван, — я и хотел шестичасовым, да билетов не было...
Но милиционеры уже перешли к следующей лавке. А Иван
посидел, посидел, да и опять уснул.
И приснилось ему опять то же поле. Из поезда всех авто­
матами в спину в воронки перегнали. Плотненько так набили,
как в пересылках бывает. Но дверцы все открытыми остави­
ли. И пришел главный начальник в штатском и вежливенько
так через рупор объяснил, растолковал, что к чему...
— Уважаемые товарищи, — сказал он, — извините, мол,
за временно вышедшее неудобство в вашем путешествии,
но дело тут, видите ли, в том, что в поезде нашем ехала
опасная группа бандитов, врагов и изменников Родины,
которая, при подходе к Ленинграду, планировала поезд этот
захватить, убить Героя Социалистического Труда машиниста
товарища Гурченко и угнать этот наш советский поезд вместе
с пассажирами в империалистическую Швейцарию. Обнаруже-
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 127
ны чемоданы с золотом, иностранной валютой и крупными
суммами долларов. Но благодаря бдительности трагически
погибшего Героя Социалистического Труда и посмертно
Героя Советского Союза товарища Гурченко, а также других
простых советских граждан бандиты были своевременно
обезврежены и нанесенный государству ущерб полностью
возмещен. Поезд, однако, по техническим соображениям
дальше идти не сможет, и вас, уважаемые товарищи пасса­
жиры, довезут до города-героя Ленинграда на комфортабель­
ных автомашинах и автобусах.
Дверцы захлопнули, и воронки поскакали по ухабам.
— Надо бы скинуться, товарищи, по три рубля для сбо­
ра народных средств на сооружение Монумента Славы в па­
мять героически погибшего машиниста товарища Гурченко, —
сказал кто-то, зажатый в углу.
Пришлось Ивану давать трояк.
Ехали долго и все, видать, полем, потому что болтало
безжалостно. Иван уж задремал было, но остановились —
и опять ментовня, и собаки, и автоматы. По одному вы­
пускали. Солнышко только вставало над полем, и во весь
горизонт Ленинград развернулся: чудо-город, как в сказоч­
ке, весь в золоте, мраморе и граните, чистенький такой...
Огромный шлагбаум поле перегораживал, и цепи солдат за
ним стояли, тоже с овчарками.
— Паспорт давай, сука! — заорали на Ивана и неболь­
но так — для острастки — врезали кулаком по морде.
Достал Иван паспорт свой серенький, протянул — вот,
мол, и прописка на месте, и работа, и билет имеется...
— Прикидываешься, подляра! — заорали вдруг на него
и тут уж врезали так врезали: кровавые зубы посыпались. —
Дуру, гондовня, гонишь! Указа не читал, сволочь! — и пошли
уж ногами молотить, сапогами своими коваными по почкам.
— Покажите ему новый паспорт, чтобы знал, с каким
ездить, — сказал наблюдавший издали главный начальничек.
И тут же несколько солдат приволокли откуда-то что-то
красное, громадное, фанерное, с воронок величиной и с
золотым Лениным на обложке. Такое, что на Доме культу­
ры в праздники вешают.
128 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
— Красивый!.. — ахнул Иван, подмазываясь к начальству.—
Не знал я, гражданин начальник!
— Незнание законов не освобождает... — мягко и поучи­
тельно проговорил главный.
А подхалимня мелкая опять врезала, но уже не так, как
вначале. Под конец всегда слабже бьют — устают, — тоже
ведь люди, не машины...
На все поле вдруг заговорил Левитан по радио:
— Указом Президиума Верховного Совета Союза Совет­
ских Социалистических Республик, в связи с небывало воз­
росшей сознательностью трудящихся, дальнейшей демокра­
тизацией всех слоев общества, а также участившимися в
последнее время бандитскими нападениями на советские
самолеты, теплоходы и поезда с целью захвата их для пере­
хода государственных границ СССР, ввести для граждан
Союза Советских Социалистических Республик паспорта
нового образца.
В ужасе Иван проснулся.
— Скорый поезд номер два Москва—Ленинград "Красная
стрела" прибывает к седьмой платформе, — говорило вок­
зальное радио.
"Во приснилось — так приснилось!" — испугался Иван
и заозирался: может, кричал чего во сне, не забрали бы...
— The train number two Moscow—Leningrad "Red Arrow". Трень
брень, тары-бары, сэнкю!..
Над вокзалом заиграла торжественная незнакомая музы­
ка, похожая на гимн, и потоки свежевыбритых людей, вы­
спавшихся и совсем не похожих на обычных пассажиров,
спокойно и деловито обтекали Ивана. Они шли и шли без
конца: вначале с "Красной стрелы", потом с еще одной "Крас­
ной стрелы", с синей " А р к т и к и " , с зеленых, но сплошь из
мягких вагонов, поездов, которые один за другим то и
дело неслышно подплывали к платформам — все из Москвы.
Равнодушные бодрые люди, все больше мужчины, без обыч­
ной вокзальной толкотни спускались в подвалы метро и
тут же терялись среди точно таких же, хорошо отутюжен­
ных людей, и, может, только дорогие кожаные чемоданы
отличали их от остальных горожан.
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 129
Шло много шумных иностранцев с яркими гигантскими
сумками, в диковинных нарядах, все длинноволосые —
но никто на них и не глядел даже. Были тут и огромные
белозубые негры, и кучки японцев, и девочки — неизвест­
но чьи, — совсем еще школьницы, но все накрашенные, с
распущенными волосами, с папиросами и в широченных
алых штанах, которыми они подметали асфальт платформы.
"Совсем стыд потеряли", — подумал Иван, но сделать за­
мечание не решился.
Среди всей этой равнодушно текущей на него массы чужих
и непонятных людей Иван попытался представить себе брата.
И он то и дело стал узнавать его: то в офицерской форме,
то в гражданском, но все время с толстым дорогим портфе­
лем из желтой кожи и в тупоносых красных пижонских
ботиночках, которые тут все носили.
В буфете он съел сардельку и выпил кефиру, потом пошел
в знакомый уже круглый садик и закурил. Город, как и
вчера, был в морозном утреннем тумане, еще горели фонари,
игла с кораблем была едва заметна в конце проспекта;
у самых ног копошились те же жирные голуби и мчались,
мчались во много рядов, неукротимые, как колеса в часах,
"Волги", "Жигули" и троллейбусы.
Стало страшно неуютно, тоскливо и одиноко Ивану.
Потом стал он думать о своей бригаде. Прямо видел даже,
как сидят они сейчас у костра под недостроенными галерея­
ми, домой после работы не торопятся (что дома-то делать?)
и курят, поругивая, прокопьевскую "Волну" или "Прибой",
где и табака-то нет — одна пыль да щепки. Проектировщиков
и свое начальство ругают: дело вышло обидное — полгода
рук не покладая строили галерею, крышу сделали и даже
битумом залили. И вдруг команда: разбирать и ломать все,
устарел, пока строили, проект. В институте теперь все иначе
придумали, и все теперь по-новой начинать надо... Вот они,
эти проектировщики-то, как раз мимо и скачут — в шляпах
своих да с портфелями. Разве думают сейчас они, что где-то
в Сибири по их вине теперь все галереи переделывать надо.
Еще Иван пытался представить себе старшего брата на
своем месте: то в горьковской да казанской общагах, то

130 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ
на Дальнем Востоке, то на нарах карагандинских, то среди
ликующей толпы на пуске первой очереди Запсиба на Анто­
новской площадке в Кузнецке. Видел Иван, как стоит он
рядом с братом на этом историческом митинге и кричит
громче всех: "Ур-ра-а!" А вокруг до горизонта обветрен­
ные лица людей, пригнанных со всей страны, чтобы построить
самый большой, как тогда писали, в мире завод и самый
красивый на земле город-сад. Был Иван и позже в Кузнецке,
страшнее места нет. Хуже Караганды, какой там сад — тра­
винка не вырастет.
На Антоновской, пожалуй, тяжельше всего приходилось.
С голоду мерли, и никому дела не было. А работали все ло­
патами только да кайлом. "Человек-лопата" у них был.
Газеты про него писали, тридцать норм в день делал. Из-
за этой сволочи и всем нормы увеличили. А зимой как было:
затемно всей бригадой вместе выходили на работу, дверь
еле открывали — снегом засыпана, а до стройки шли — ста­
рались друг друга плечами касаться: свирепый ледяной
ветер с шорских гор даже мужика здорового с ног валил.
И ухитрялись курить на ходу в этом аду, передавая из рук
в руки папироску. И всегда им учительница попадалась, а
за ней малышня — одни глаза видны, и каждый каждого за
руку держит, не дай Бог, разорвется цепочка — унесет малы­
ша ветром...
"И чего ради все, — задумался Иван, — как жили, так и
живем по-собачьи...".
Он побродил немного по чистым, как мылом мытым
улицам: ни выбоинки в асфальте, ни бумажки под ногами.
Прокатился из интересу в метро и в троллейбусе, потолкал­
ся в Универмаге и купил себе нейлоновую рубаху и модный
галстук с Кремлем, а жене плащ-болонью. Потом нашел
Институт уха, горла и носа, где ему сказали, что мест у них
нет и, наверное, не будет, что вообще-то надо сначала по поч­
те списаться, а потом уже приезжать, что надежды положить к
ним сына почти никакой, потому что страна большая, а жела­
ющих очень много — не он один... Посоветовали обратиться
за консультацией в поликлинику по месту жительства.
ИСКУССТВЕННОЕ СЕРДЦЕ 131
Рядом с Институтом расположилась распивочная, и из
любопытства Иван туда тоже зашел. Очередь была большая,
но быстрая. Все походило на конвейер: люди сами брали
пустой стакан, платили, получали свои двести грамм, кон­
фетку, выпивали и тут же исчезали — ни поговорить, ни
просто присесть.
Напоследок съездил Иван в аэропорт, долго глядел из
стеклянного вокзала на целое стадо серебристых машин,
слетевшихся отовсюду. Очень хотелось хоть раз в жизни
прокатиться на самолете, но так и не решился он — боялся.
Над ним и раньше смеялись, когда он признавался, что боит­
ся летать. "Ну как же так, — не понимали его, — монтажник,
всю жизнь на высоте, по узким швеллерам на полстамет-
ровой отметке ходишь — а в самолете боишься?" Но и вправ­
ду боялся он летать: и попробовать мечтал, и не мог ре­
шиться...
Познакомились мы с Иваном, когда поезд, где-то у Куй­
бышева, пересек Волгу. За окнами давно уже было черно,
лишь очень редко мелькали тусклые огоньки в заволжских
деревнях. Мы курили в вагонном коридоре, а между нами
стоял чей-то мальчик и прижимался носом к стеклу.
— Дяденьки, это ночь? — спросил он.
— Ночь, — ответили мы.
— Страшная-престрашная?
— Страшная-престрашная.
— Страшнее волка?
— Страшней...
— Страшнее тысячи волков?
— Страшней...
— Страшнее тысячи миллионов волков?
—Да...
Мальчика увели спать, а мы долго молчали, разглядывая
несущуюся мимо ночь, которая страшнее тысячи миллионов
волков. Потом Иван спросил меня:
132 ВЛАДИМИР ФИЛАНДРОВ поэзия ___________________

— А вот слыхали про искусственное сердце? В газетах

было...
— Читал, — ответил я.
— Я так думаю, — неторопливо сказал Иван, — что давать
его или всем надо, или уж никому. Верно говорю?
Иосиф БРОДСКИЙ
— Верно.
— Надо, чтобы по справедливости было. Да только где ее
теперь возьмешь, справедливость-то! Эти вот, с красными
книжками, себе первыми поставят... Факт?
— Черт его знает... — уклончиво ответил я, потому что
Иван еще не рассказывал мне свои сны. ДЛЯ ЭТИХ НОТ
Помолчали немного.
— А может, и нам поставят потом, — опять мечтательно НЕ СУЩЕСТВУЕТ
начал Иван. — Им рабы нужны, коммунизм-то себе строить.
— Нужны, — согласился я.
— И уж как нужны! Поглядите-ка, ведь уж всех людей
КЛАВИШ
извели, работать-то и некому...
— Найдут, страна большая, — сказал я.
— Больша-ая! — согласился Иван. Осень. Оголенность тополей
И мы еще долго курили, вглядываясь в темноту заволж­ раздвигает коридор аллей
ских степей, а потом отправились спать — каждый в свое в нашем не-именьи. Ставни бьются
купе. друг о друга. Туч невпроворот,
солнце забуксует. У ворот
Рассказ Владимира Филандрова пришел по каналам Самиздата, лужа, как расколотое блюдце.
и вопрос о его публикации редакция согласовать не могла.
Спинка стула, платьица без плеч.
КНИГОТОВАРИЩЕСТВО Ни тебя в них больше не облечь,
"МОСКВА - И Е Р У С А Л И М " ни сестер, раздавшихся за лето.
НИНА ВОРОНЕЛЬ Пальцы со следами до-ре-ми.
"ПРАХ И П Е П Е Л "
В бельэтаже хлопают дверьми,
Пьесы Н. Воронель, созданные в России и Израиле, — будто бы палят из пистолета.
это бытописание современной России, драматургическое
исследование советского образа жизни с его бездуховно­
стью, жестокостью, конформизмом. И моя над бронзовым узлом
пятерня, как посуху — веслом.
Цена книги — 5 долларов ( с пересылкой). "Запираем" — кличут — "Запираем!"
Заказы и чеки направлять по адресу:
Не рыдай, что будущего нет.
P.O. Box 2 3 1 2 1 , Tel-Aviv, Israel.
Это — тоже в перечне примет
места, именуемого Раем.
134 ИОСИФ БРОДСКИЙ ДЛЯ ЭТИХ НОТ НЕ СУЩЕСТВУЕТ КЛАВИШ 135

Запрягай же, жизнь моя сестра, AQUA VITA NUOVA

в бричку яблонь серую. Пора!
По проселкам, перелескам, гатям, F.W.
за семь верст некрашеных и вод,
к станции, туда, где небосвод
заколочен досками, покатим. Шепчу "прощай" неведомо кому.
Не призраку же, право, твоему,
Ну, пошел же! Шляпу придержи затем что он, поддакивать горазд,
да под хвост не опускай вожжи. в ответ пустой ладони не подаст.
Эх, целуйся, сталкивайся лбами!
То не в церковь белую к венцу — И в этом как бы новая черта:
прямо к света нашего концу, триумф уже не голоса, но рта,
точно в рощу вместе за грибами. как рыбой раскрываемого для
беззвучно пузырящегося "ля".
Коктебель
октябрь 1969 Аквариума признанный уют,
где слез не льют и песен не поют,
ПАМЯТИ ПРОФЕССОРА БРАУДО
где в воздухе повисшая рука
приобретает свойства плавника.
Люди редких профессий редко, но умирают,
уравнивая свой труд с прочими. Землю роют
Итак тебе, преодолевшей вид
люди прочих профессий, и родственники назавтра
конечности сомкнувших нереид,
выглядят как природа, лишившаяся ихтиозавра.
из наших вод выпрастывая бровь,
пишу о том, что холодеет кровь,
Март — черно-белый месяц, и зренье в марте
приспособляется легче к изображенью смерти;
снег, толчея колес, и поднимает ворот что плотность боли площадь мозжечка
бредущий за фотоснимком, едущим через город. переросла. Что память из зрачка
не выколоть. Что боль, заткнувши рот,
Голос из телефона заполночь вместо фразы на внутренние органы орет.
на проволоке передает как ожерелье слезы;
это — немой клавир, и на рычаг надавишь, 1970
ибо для этих нот не существует клавиш.
СТРАХ
Переводя иглу с гаснущего рыданья,
тикает на стене верхнее "до" свиданья, Вечером входишь в подъезд, и звук
в опустевшей квартире, ее тишине на зависть, шагов тебе самому
страшен настолько, что твой испуг
крутится в темноте с вечным молчаньем запись.
одушевляет тьму.
17 марта 1970
 ИОСИФ БРОДСКИЙ
Будь ты другим и имей черты
другие, и, пряча дрожь,
по лестнице шел бы такой, как ты,
ты б уже вынул нож.
Но здесь только ты; и когда с трудом
ты двери своей достиг,
ты хлопаешь ею — и в лязге том
твой предательский крик.
1970
* * *
Коньяк в графине — цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.
Он сильно обрубает якоря
всему, что неподвижно и статично.
Конец сезона. Столики вверх дном.
Ликуют белки, шишками насытясь.
Храпит в буфете русский агроном,
как свыкшийся с распутицею витязь.
Фонтан журчит, и где-то за окном
милуются Юрате и Каститис.
Пустые пляжи чайками живут.
На солнце сохнут пестрые кабины.
За дюнами транзисторы ревут
и кашляют курляндские камины.
Каштаны в лужах сморщенных плывут
почти как гальванические мины.
К чему вся метрополия глуха,
то в дюжине провинций переняли.
Поет апостол рачьего стиха
ДЛЯ ЭТИХ НОТ НЕ СУЩЕСТВУЕТ КЛАВИШ 137
в своем невразумительном журнале.
И слепок первородного греха
свой образ тиражирует в канале.
Страна, эпоха — плюнь и разотри!
На волнах пляшет пограничный катер.
Когда часы показывают "три",
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,
колокола костела. А внутри
на муки Сына смотрит Богоматерь.
И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.
Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
бредет, зажав фаянсовый осколок.
И если сердце разорвется здесь,
то по-литовски писанный некролог
не превзойдет наклейки с коробка,
где брякают оставшиеся спички.
И солнце, наподобье колобка,
зайдет на удивление синички
на миг за кучевые облака
для траура, а может, по привычке.
Лишь море будет рокотать, скорбя
безлично — как бывает у артистов.
Паланга будет, кашляя, сопя,
прислушиваться к ветру, что неистов,
и молча пропускать через себя
республиканских велосипедистов.
138 ИОСИФ БРОДСКИЙ ______________________________________________________

* * *

С красавицей налаживая связь,

вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года,
лететь в такси, разбрызгивая грязь,
с бутылкой в сетке — вот она, свобода!

Щекочет ноздри невский ветерок.

Судьба родных сознания не гложет.
Ах! только соотечественник может
постичь очарованье этих строк!..
КАК ЧАСТО
В ВИРШАХ
ГЕНРИХ ШАХНОВИЧ
СТАРОГО ПОЭТА...
"СОЛО НА БАРАБАНЕ"
Сонеты В. Шекспира в переводе Анатолия ЛИБЕРМАНА
Богато и красочно иллюстрированный сборник юмористи­
ческих и сатирических рассказов.
21
"Генрих Шахнович умеет подмечать смешное.
Иногда и несмешное. Даже грустное. А грустное
Я для сонетов не ищу красот,
главное потому, что оно не прошло, оно еще есть".
Чтоб красоту искусственную славить,
(Из предисловия Виктора Некрасова.)
И не могу я весь небесный свод
В любовные сравненья переплавить.
СОДЕРЖАНИЕ
Лучи светил, камений перелив,
ЧАСТЬ 1. РАССКАЗЫ, ЮМОРЕСКИ, ФЕЛЬЕТОНЫ
Фиалок запах — мне одна обуза,
ЧАСТЬ 2. ВЕСЕЛАЯ ПЕРЕПИСКА ДРУЗЕЙ
И прячется от разных дивных див
ЧАСТЬ 3. С К А З К И И БАСНИ В ПРОЗЕ
ЧАСТЬ 4. МЫСЛИ ВСЛУХ (АФОРИЗМЫ)
Моя непритязательная муза.
Правдив в любви, я и в стихах правдив;
Книга выходит в свет в мае 1977 года. Твое лицо прекрасней, чем любое,
В ней 265 страниц. Но свечки неба, вечер озарив,
Стоимость — 37 лир. Тебя затмят, я думаю, собою.
Пусть златоуст товар свой хвалит глаже,
А ты, моя любовь, не для продажи.
 СОНЕТЫ В. ШЕКСПИРА
140
35
Прошу, содеянным себя не мучь;
У роз шипы, на дне ключа осадок,
Светил порой не видно из-за туч,
И червь лишь в том плоде, который сладок.
Кто без ошибок может век прожить?
Вот я зачем твой грех вставляю в ямбы,
Сквозь стыд тебя стараясь ублажить,
Прощая то, чего не сделал сам бы?
Я чувств ищу, где чувственность одна;
Я у врага — покорным адвокатом.
Любовь во мне, как ненависть сильна,
И сам себе кажусь я виноватым.
Как вора, друга я зову на суд.
Но пусть меня сообщником ведут.
66
Я смерти был бы рад, чтоб не видать,
Как честность побирается под дверью,
Как на глупцов нисходит благодать,
Как вера превращается в безверье,
Как ложь вершит над правдой приговор,
Как подлость совершенство задушила,
Как девственность выводят на позор,
Как слабость обессиливает силу,
Как власть поэту зажимает рот,
Как чванный хам берется мудрость школить,
Как лишь простак по простоте не врет,
Как зло вольно везде добро неволить.
Я смерти был бы рад. Одна печаль:
Тебя оставить в этом мире жаль.
КАК ЧАСТО В ВИРШАХ СТАРОГО ПОЭТА.., 141
71
Забудь меня, когда колокола
Поведают унылым звоном вам,
Что мерзость жизни для меня прошла,
И я спустился к мерзостным червям.
А если прочитаешь этот стих,
Не плачь о том, кто встанет из-за строк;
Я так люблю тебя, что слез твоих
Себе простить бы никогда не мог.
Да, если стих мой ты увидишь в дни,
Когда окончу я свой путь земной,
По имени меня лишь помяни,
Но пусть любовь ко мне умрет со мной.
Чтоб кто-нибудь, кто слишком просвещен,
Среди людей не осмеял твой стон.
73
Во мне то время года видишь ты,
Когда с ветвей уже слетел убор,
И ветер рвет последние листы;
Разрушен клирос, смолкнул птичий хор.
Во мне ты видишь, как закатный свет
Почти угас и переходит в тьму,
А дальше ночь, как смерть, ползет вослед,
Чтоб все укрыть и дать покой всему,
Во мне ты видишь, как приник к огню
Последний сук истлевшего ствола
И душит даже эту головню
С нее самой летящая зола.
Пусть так. Но тем моя любовь сильней,
Чем меньше мне любить осталось дней.
142 СОНЕТЫ В. ШЕКСПИРА
90
Так разлюби, но разлюби теперь,
Когда весь мир рычит единой сворой,
Будь мне врагом, будь даже им опорой,
Но не последней из моих потерь.
Когда от горя я смогу вздохнуть,
Не наноси последнего удара,
Не приходи, как пепел от пожара,
Чтоб муку мне нарочно затянуть.
Покинь меня, пока ничтожных бед
Меня еще не искололи жала.
Будь первой, чтобы первой болью стала
Та боль, которой в жизни горше нет.
Тогда все беды, что придут потом,
Покажутся ничтожным пустяком.
104
Ты кажешься мне вечномолодым.
С тех пор, как встретил я тебя впервые,
Ты не менялся. Гнал мороз трех зим
С лесов наряды лета дорогие,
На смену веснам трижды осень шла,
И трижды кряду, опален июнем,
Сгорал апрельский аромат дотла;
А ты, как был, так и остался юным,
Но в красоте, как в стрелке часовой,
Движенье замечаем мы не сразу.
Бледнеет, может быть, румянец твой,
Хоть перемена не заметна глазу.
Но пусть услышит мир мои слова:
Пока ты жив, и красота жива.
КАК ЧАСТО В ВИРШАХ СТАРОГО ПОЭТА... 143
106
Как часто в виршах старого поэта,
Вплетенных в хронику былых времен,
Давно усопших юношей и жен
Божественная красота воспета.
Но тот, кем раньше славословья пелись
В честь глаз, ланит, и уст, и рук, и ног.
Прославить бы, наверно, также смог
Твоей красы сияющую прелесть?
Нет никогда! Стихов старинных строки —
Намек беспомощный на твой портрет.
Не в силах были сквозь завесу лет
Твое лицо предугадать пророки.
Ведь и у нас, чтоб описать твой лик,
Глаза распахнуты, но нем язык.
129
Растрата духа на потребу телу —
Вот похоть в действии; ее игра
Подла, груба, кровава, оголтела.
Жестока, зла, безудержна, хитра;
Утолена — ее мы ненавидим;
Ее желаем; получив свое,
Уже жалеем, лишь приманку видим
И вместе с ней глотаем острие;
Стремясь излиться в буре излиянья,
Изливши страсть - безудержна во всем;
Она восторг и пытка в испытанье;
Приходит счастьем, а уходит сном.
И все познав, все вновь и вновь спешат
Изведать рай, ведущий в этот ад.

144 СОНЕТЫ В. ШЕКСПИРА
147
Моя любовь горячкою во мне
Велит мне пить, усиливая жажду,
И жадно припадает к капле каждой,
Чтоб только быть подольше на огне.
Рассудок, врачевавший мой недуг,
Сердясь на несговорчивость больного,
Меня покинул, и познал я снова,
Что нет лекарства от любовных мук.
Но без рассудка весь смешался я
И сделался безумно-безрассудным,
Бушует пламя, бывшее подспудным,
Туманна мысль и лжива речь моя.
Иначе в той я видел ли бы свет,
Темней которой в преисподней нет?
ПУБЛИЦИСТИКА ___________
ДУХОВНЫЙ
КРИЗИС:
ИСТОКИ
И ПАРАДОКСЫ
Интервью с главным редактором газеты "Маарив
Шаломом Розенфельдом
СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЖУРНАЛА "ВРЕМЯ И МЫ"
Одной из главных тем нашей печати стала в последнее
время тема нравственного кризиса израильского общест­
ва. Примеры, подкрепляющие этот тезис, к сожалению,
слишком многочисленны, и число их растет с угрожающей
быстротой. Полагаете ли Вы, что современный кризис мора­
ли в Израиле является чем-то специфическим, отличающим
нашу эпоху от какой-либо другой?
Вообще говоря, в истории нашей страны не было в прош­
лом почти ни одного периода, когда бы ни происходили
какие-либо кризисы. Я говорю об общественной, моральной
стороне жизни и не имею в виду кризисы политические или
экономические. Различие лишь в том, что в каждой эпохе
есть свои нормы и свои ценности. Явление, которое когда-
то, казалось, способно было расколоть общество и выгляде­
ло как тяжелейший общественный кризис, сегодня воспри­
нимается и оценивается совершенно в иных тонах и крас­
ках. Иными словами, все относительно.
Я напомню вам давно минувшие события, участником
которых мне довелось быть. Сорок лет назад, когда я при-
146 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
был в страну, ишув потрясал страшно тяжелый антагонизм
по поводу еврейского и арабского труда. Прежде чем на­
чать свою карьеру журналиста, я работал в одном из посе­
лений "Бейтара" в Верхней Галилее, недалеко от Рош-Пина.
Одной из основных наших целей была борьба за внедрение
в хозяйство труда еврейских рабочих и земледельцев вместо
привычного труда арабов. Мы работали очень тяжело и полу­
чали далеко не полную зарплату, но мы были молодыми
идеалистами и готовы были сделать все ради утверждения
"еврейского труда". Далеко не все разделяли наши убежде­
ния. В ту эпоху эта тема была, быть может, главным предме­
том разногласий между разными частями ишува. Она вызы­
вала тяжелейший общественный кризис. Когда вы сегодня
слушаете об этом, то невольно возникает улыбка: о чем
спорили эти чудаки? В Эрец Исраэль работают сейчас шесть­
десят тысяч арабов. Без их труда практически невозможно
существование целых отраслей хозяйства. Общественного
кризиса эта проблема не вызывает.
Вы могли бы привести примеры из эпохи, более близкой
нам?
Разумеется. Накануне Шестидневной войны группа пи­
сателей и педагогов выступила с острой критикой современ­
ного им молодого поколения. Молодежи бросались тяже­
лые обвинения в пустоте, отсутствии идеалов и моральных
ценностей. Один из писателей назвал эту молодежь "поко­
лением эспрессо" — за любовь проводить, казалось бы, без­
думные часы за чашечкой кофе. Это было то молодое поко­
ление, которое встретило Шестидневную войну. Когда вспых­
нула война, выяснилось, что это блестящее поколение, спо­
собное на подвиги и самопожертвование. Любители кофе
проявили себя как бойцы и идеалисты. Вы видите, насколь­
ко относительны самые суровые оценки.
Может ли такое явление, как эмиграция из страны —
йерида, — служить свидетельством определенных нравствен­
ных сдвигов в сознании современного израильского об­
щества?
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 147
В известной мере это справедливо. Однако, насколько
я помню, эмиграция из страны была всегда, во все времена
и во все эпохи. Причины, конечно, были разные. Я не могу
сейчас сослаться на точные цифры, но, мне кажется, из Вто­
рой алии покинули впоследствии Израиль от семидесяти до
восьмидесяти процентов всех прибывших. В сравнении с
цифрами сегодняшнего дня абсолютные цифры йериды,
скажем, той же Второй алии, представляются небольшими,
но по сравнению с цифрами самой алии и общего населения
они были довольно значительными. Об относительности
масштабов не следует забывать и в этом вопросе.
Однако, по нашему мнению, относительность в подходе
к явлениям жизни не может завуалировать остроту проблем
и событий, происходящих в наши дни. То, что мы смогли
успешно разрешить конфликты в прошлом и вместе с тем
самоуспокоенность, так образно выраженная в популяр­
ной израильской песне: "А коль овер, хабиби!" ("Все про­
ходит, милый!") — не могут скрыть тревогу широких кру­
гов израильского общества по поводу утраты не только
халуцианского духа, но и элементарной честности в делах.
Вы правы. Это верно, что со времени войны Судного дня
критика стала намного более острой, чем до войны. Появи­
лось то, что по-русски вы называете самокритикой. Повы­
силась, я бы сказал, чувствительность общества. Реакция
на отрицательные общественные явления стала неизмеримо
более острой, чем это было до войны. Я думаю, что современ­
ный общественный кризис, если можно говорить о таковом,
вытекает в равной мере как из причин социальных, так
и психологических. Произошло то, что я называю эффектом
накопления, накопления отрицательных состояний, ситуаций,
конфликтов.
Я как-то сказал одному важному лицу, с которым встре­
тился в Вашингтоне, что не думаю, что есть какое-либо обще­
ство в мире, которое бы постоянно жило под таким дав­
лением, как израильское общество. Существует так мно­
го причин для этого душевного напряжения: политические
148 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
конфликты, войны, террор, экономические кризисы, неи­
моверная тяжесть налогов. И все это накапливалось в те­
чение долгих лет.
Думаю, что к нашему обществу следует подходить со
своими специфическими стандартами. Критерии при оцен­
ке общества Швеции и Германии, Дании и Гонолулу для
нас не подходят. Мы живем в состоянии непрерывного соци­
ального, экономического, политического и военного напряже­
ния.
Бесследно такое напряжение не проходит, оно неизбежно
отражается на нравственном состоянии всего общества и
каждого отдельного его представителя.
Специфика израильской жизни нам понятна и близка,
в то же время мы понимаем, что Израиль не выключен из
общих конфликтов, свойственных любому обществу наше­
го времени. Полагаете ли Вы, что это обостряет ситуацию
в стране?
Действительно, всякому нормальному обществу Запад­
ного мира, тому, которое мы называем "обществом изо­
билия" или "потребительским обществом", свойственны
свои проблемы и потрясения. Их достаточно много, и среди
них есть такие, которые двадцать лет назад, возможно, не
существовали. Эти проблемы затрагивают и нашу страну,
но выражаются зачастую в более крайней и резкой форме.
У нас всегда есть "свой плюс" — то же самое, что у других, но
только в большей степени из-за того напряжения, в условиях
которого живет израильское общество. Возьмите, например,
разрыв, который существует во всяком "потребительском
обществе" между бедными и богатыми, зажиточными и менее
состоятельными слоями населения. У нас к этому добавлен
разрыв между ашкеназим и сефардим, то есть между еврея­
ми, выходцами из стран Европы и Америки, и представителя­
ми восточных общин. Разумеется, это верно лишь в общих
чертах, так как среди сефардим есть очень богатые слои: тор­
говцы, банкиры, меньше — промышленники, есть свои миллио­
неры. Однако они находятся в меньшинстве, по сравнению с ос­
новной массой нуждающихся и необеспеченных. Поэтому у
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 149
нас на естественное для "потребительского общества" де­
ление (богатые и бедные) наслаивается социальное или,
точнее, демографическое деление на ашкеназим и сефар­
дим. Это, конечно, создает дополнительное напряжение
и является источником других конфликтов.
Представьте себе теперь, что у нас есть сейчас новое по­
коление людей, которое родилось и выросло после созда­
ния государства Израиль. Оно не знает других условий жиз­
ни, кроме тех, о которых мы говорили, и воспринимает их
как само собой разумеющиеся. Нормой для них стало то,
что для обычного общества нормой не является. Представь­
те себе все это, и вы получите ответ на вопрос о нравст­
венном кризисе и его причинах.
Вы несомненно правы, но лишь в общем плане. Не всег­
да разумные концепции дают ответ на конкретные вопро­
сы сложной и противоречивой повседневной жизни. Поче­
му, например, вместо чувства ответственности и понима­
ния национальных проблем в столь сложный период мы
становимся свидетелями моральной распущенности, ме­
лочного корыстолюбия и полной безответственности пе­
ред лицом событий, которые, возможно, станут решающими
в судьбах народа и государства? Возьмите забастовочный
хаос, подрывающий и без того напряженное до предела хо­
зяйство страны.
Вне всякого сомнения, мы достигли положения какой-
то фатальной безответственности и всеобщей распущенно­
сти. Когда я пытаюсь проанализировать это состояние и
понять, откуда это пришло, я действительно не могу най­
ти ответа. Есть вещи, которые просто трудно понять и осмыс­
лить. Возможно, здесь вопрос более психологический, чем
общественный. Может быть, мы расплачиваемся за перво­
начальный грех в экономическом методе, который бази­
руется на "прикреплении" одного определенного секто­
ра народного хозяйства к какому-либо другому экономи­
ческому сектору. Подобное "прикрепление" не носит ха­
рактера естественной экономической связи и выглядит
искусственным и устаревшим. Когда в области заработной
платы нарушается равновесие по отношению к одному сек-
150 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
тору, сразу встает другой сектор, третий, и вал забастовок
катится без всякого учета экономических возможностей
государства.
Более естественным выглядит конфликт между сектора­
ми производства и обслуживания. Люди, занятые в произ­
водственном секторе, говорят, и, по-моему, справедливо,
что они не могут равнодушно наблюдать, как перед натиском
сектора обслуживания правительство подняло руки и выпол­
няет практически все требования, которые ему предъявляют.
Производственники чувствуют себя обойденными и также
хотят получить немного.
С нашей точки зрения, подобная позиция не выглядит
естественной и справедливой, а больше напоминает полити­
ку "общественного" рвачества. Выигрывает тот, кто сумеет
схватить правительство за горло и вырвать кусок пожирнее,
не смущаясь ущербом, нанесенным обществу и хозяйству
в целом. Кстати, наиболее разрушительные забастовки про­
исходят ведь совсем не в производственной сфере.
Верно, что в основном большинство забастовок началось
и происходит в правительственном секторе, связанном с
обслуживанием и обеспечением бесперебойной жизнедея­
тельности общественного организма. Правительство, как
работодатель, неожиданно обнаружило себя как силу, проти­
востоящую работающим во многих подчиненных ему сферах
обслуживания (больницы, банки, учреждения, транспорт
и т. д.). Рост необузданных требований связан также с глав­
ной слабостью правительства, оказавшегося в исключитель­
ном положении перед лицом предстоящих выборов. В мо­
мент, когда вспыхнул шквал забастовок, правительство не
имело возможности ему противостоять. Было такое чувство,
что нет никого, кто мог бы бороться с явлением, совершенно
очевидно ведущим государство к очень опасному положению.
Как же Вы объясните поведение людей, которые были
когда-то пионерами и идеалистами, и, видимо, так же стре­
мились воспитывать и своих детей, и вдруг столь круто из­
менили ценностную ориентацию?
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 151
Правда в том, что у меня нет объяснения и, по-видимому,
не только у меня. Во всем мире в обществе изобилия суще­
ствует стремление людей улучшить свое экономическое
положение. Израиль не является исключением. Разница лишь
в том, что особенности нашего существования выдвигают
особые требования и ограничения, которые психологически
не всегда усваиваются людьми в полном объеме.
В дополнение ко всему сказанному, не забывайте, что
общество наше живет в условиях инфляции. Ее непрекраща­
ющееся наступление я очень хорошо чувствую в нашем ма­
леньком хозяйстве — газете. Нам никак не удается к ней
приспособиться, так как инфляция обгоняет экономиче­
ские усилия, которые мы предпринимаем, чтобы ее сдер­
жать.
Самый большой парадокс в условиях инфляции заклю­
чается в том, что чем более скверным становится положе­
ние государства, тем лучше делается в основе своей поло­
жение личности. Трудно найти этому рациональное объясне­
ние. Тут есть много отклонений. Однако если бы мы провели
исследование уровня жизни в инфляционной экономике, то
обнаружили бы, что средний уровень жизни поднимается,
в то время как объективный экономический уровень го­
сударства неуклонно падает.
Не считаете ли Вы, что подобное явление, оставаясь эко­
номическим парадоксом, разрушительно влияет на мораль
общества и психологию отдельной личности?
Конечно, когда уровень жизни поднимается в абсолют­
ной диспропорции с возможностями государства, антиобще­
ственные тенденции приобретают откровенно аморальный
характер.
Существует теория, что главным развращающим факто­
ром, который привел к снижению морального уровня и
экономическому спаду в обществе, стали так называемые
"легкие деньги". Что это значит — "легкие деньги"? Мы
получили миллиарды в качестве репарации от Германии;
мы получили сотни миллионов, а возможно, и миллиар­
ды от Магбита — организации, занимающейся сбором по­
жертвований. Сейчас мы получаем миллиарды в виде
152 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
помощи от Соединенных Штатов Америки. Несомненно,
это — легкие деньги. Они не заработаны производительным
трудом за счет развития собственной экономики. Факт полу­
чения таких денег привел к тому, что мы разрешаем себе
работать все меньше и меньше, а потребности удовлетворять
все шире за счет дорогостоящего импорта.
Результатом явилось снижение производительности труда.
С этой точки зрения мы находимся сейчас в положении очень
серьезном, так как по уровню производительности труда
мы отстаем не только от Америки, но и от европейских
государств нашего масштаба. Мы не производим того, в чем
постоянно нуждаемся, будучи страной воюющей и постоянно
ожидающей нападения.
Уместно задать вопрос: кто виноват в таком положении?
Состояние общества и государства не является секретом.
Израильская пресса пишет об этом в выражениях, гораздо
более резких и тревожных.
Все мы виноваты: слабое правительство, беспомощный
Гистадрут, идущий на поводу у групп давления, всё общество
в целом.
Может быть, виновата наша система, несколько социа­
листическая по характеру?
Все вместе ответственны. Я думаю, что легче всего искать
виновных среди других. Вину каждый должен найти преж­
де всего в самом себе. Я коснусь другой темы, тесно свя­
занной с нашей. Все мы жалуемся на ухудшение качества
жизни, загрязнение среды, грозящую экологическую ка­
тастрофу. Очень просто найти виновных во всем мире, но
качество жизни начинается у каждого в его доме, в его семье,
у него самого и его детей. Качество жизни начинается там,
где ты бросил кусок бумаги из окна своей машины. Если
родители не обращают внимание на ребенка, загрязняюще­
го сад, они виноваты в ухудшении качества жизни, а не му­
ниципалитет, не успевающий убирать мусор.
Если кто-то в ответ на то, что его толкнули в очереди, начи­
нает ругаться и проклинать общество и государство или нет у
него терпения постоять в очереди на автобус или за билетами
в кино, то все претензии к качеству жизни он может предъ-
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 153
явить к самому себе. Конечно, все люди разные, но в конеч­
ном счете я, и ты, и все мы вместе отвечаем за достоинства
и недостатки нашего общества. Можно найти много объ­
ективных факторов, но правда в том, что каждый из нас
должен начинать с самого себя и своего дома.
Вам не кажется, что распределение вины поровну между
всеми снижает и без того слаборазвитое в израильском обще­
стве чувство личной ответственности. Как в этом случае
найти выход из создавшегося положения?
Я думаю, выход был бы найден, если бы возникло сей­
час твердое и сильное руководство в государстве и в проф­
союзах, способное откровенно заявить народу: так дальше
продолжаться не может! Мы должны в течение нескольких
лет изменить наши представления о труде. "Нам необходимо
положить конец росту уровня жизни, не подкрепленному
ростом экономики. Мы должны на определенный период
даже не снизить, но заморозить уровень нашей жизни. За­
морозить вторжение инфляции в личные доходы и коллек­
тивное благосостояние. Мы достигли больше того, что можем
себе позволить. Достаточно. Надо отвыкнуть от получения
легких денег. Нам предстоит тяжелая работа и серьезные
ограничения на определенный период в целом ряде областей.
Вы думаете, что в предстоящем тяжелом разговоре с
народом достаточно будет ограничиться лозунгами? Не под­
крепленные личным примером, лозунги неизбежно воспри-
мутся как дешевая демагогия.
Несомненно, необходимо дать личный пример. Это в боль­
шей степени вопрос психологии, чем экономики. Если ми­
нистр поедет в маленьком автомобиле вместо большого
и роскошного, то экономической ценности в этом нет почти
никакой. Однако с точки зрения психологического воздей­
ствия эффект может быть достигнут весьма значительный.
То же самое можно сказать о линии поведения, манере оде­
ваться и форме развлечений деятелей, призванных к руко­
водству страной. Экономия в сокращении числа банкетов
и дорогостоящих заграничных поездок не столь велика
при миллиардном бюджете, сколь велик личный пример в
154 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
борьбе за экономию против разбазаривания общественных
средств.
Если бы все это не только декларировать, но и провести
в жизнь, может быть, удалось бы немного изменить ситуа­
цию в стране. Впрочем, я не знаю, намного ли.
До сих пор мы говорили об экономических факторах,
влияющих на систему нравственных ценностей. Не могли
бы Вы указать на воздействие иных, не экономических при­
чин, чье влияние также сказывается на духовном кризисе
общества?
Я не знаю, можно ли строго научно указать на какой-
либо единственный фактор, вызывающий духовный кри­
зис нации. Могу лишь повторить то, что сказал раньше:
есть накопление разного рода факторов. Конечно, эконо­
мическое положение — одно из решающих обстоятельств.
Но не только оно. Совсем недавно, накануне войны Суд­
ного дня и в ходе ее, обнаружилась определенная полити­
ческая несостоятельность, и это не могло не воздейство­
вать на людей.
Мы вышли из войны Судного дня несколько травмирован­
ными, и я не могу сказать, что мы окончательно освобо­
дились от шрамов войны. Какие-то рубцы остались в душе,
несмотря на благополучный исход. Главный из них — сло­
манная вера в компетентность и дальновидность руковод­
ства. Это чувство осталось в обществе. В течение несколь­
ких лет после Шестидневной войны общество воспитывалось
в преувеличенном ощущении безопасности, казалось, будто
никто и ничто не может нас затронуть, что мы гарантирова­
ны от всего: нападения, войны, угрозы уничтожения. И вдруг
неожиданно мы увидели, что это не так, что степень без­
опасности преувеличена, а реальная опасность стоит около
нашего дома. Такое не забывается.
Война нанесла людям тяжелую травму, и освободиться от
ее последствий нелегко. Конечно, сейчас положение другое.
Уроки не прошли даром, армия изменилась и окрепла, без­
опасность гарантирована несравненно больше. Но в личном
плане у многих остались рубцы недоверия. Можно ли их
игнорировать?
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 155
Есть и другой фактор, не имеющий ничего общего с эко­
номикой. Против Израиля и сионизма ведется очень тяже­
лая психологическая война. В ней участвуют не только ара­
бы и страны, которые их поддерживают. Здесь, в Израиле,
есть силы, оказывающие ей поддержку. Коммунисты и край­
ние левые ведут антисионистскую пропаганду, которая час­
то смыкается с тем, что говорят наши враги. Многие, правда,
действуют по наивности.
Какое влияние оказывает психологическая война на мо­
ральный климат израильского общества?
Влияние весьма серьезно. Недооценивать этот факт было
бы просто непростительно. В сущности, происходит непре­
рывное психологическое давление, которое ведет к эррозии
морали общества, к потере чувства самосохранения и само­
защиты. Я приведу вам классический пример психологиче­
ской войны, взятый не из области политики, а из литерату­
ры. В пьесе Дюрренматта "Визит старой дамы" жители го­
родка готовы пренебречь всеми моральными устоями, для то­
го, чтобы заполучить деньги от старой дамы, бывшей любов­
ницы главного героя Альфреда, и ради этого они, так ска­
зать, "мобилизуются" на тотальную войну против него.
В наши дни "старая дама" — это арабские шейхи и нефтя­
ные магнаты, это многочисленные политические государствен­
ные деятели, зависящие от них, а Израиль выступает в неза­
видной роли Альфреда, когда все оказывают на него давле­
ние, для того чтобы заполучить от арабов нефть и деньги и
заставить Израиль пойти на уступки.
Может ли сложная атмосфера израильской обществен­
ной жизни оказать влияние на репатриацию в нашу страну?
Не отпугивает ли она евреев диаспоры от переезда в Эрец
Исраэль?
Людям всегда кажется, что нынешняя ситуация хуже,
чем предыдущая. Они забывают, что ностальгия способна
исказить картину. Возьмите газеты двадцатилетней давно­
сти, и вы увидите те же претензии и жалобы на воровство
и взяточничество. Однажды в виде курьеза я привел по радио
цитату из своей собственной статьи, написанной тридцать
156 ИНТЕРВЬЮ С ШАЛОМОМ РОЗЕНФЕЛЬДОМ
пять лет назад, до создания государства. Она звучала так,
как будто была написана сегодня: молодежь материалистич­
на, не заботится о сионизме и Эрец Исраэль, мало идеалис­
тов и все такое прочее. Это была та самая молодежь, кото­
рая прошла Войну за независимость и создала государство
Израиль.
В каждый период были свои кризисы и свои трудности.
Но когда ты обращаешь в прошлое взгляд, полный носталь­
гии, то кажется, что тогда был рай. Ошибка в оценке прош­
лого очевидна.
В отношении влияния современного кризиса Израиля
на диаспору и алию у меня есть своя теория. Я не верю,
что моральное состояние израильского общества оказы­
вает отрицательное влияние на алию с Запада. Во всяком
случае, этот фактор не является доминирующим. Есть пе­
риоды, когда какое-либо драматическое событие нацио­
нального масштаба пробуждает внезапно интерес к Израилю
и алие. Однако действие таких событий не бывает длитель­
ным, оно, как правило, однократно. Так было, например,
после Шестидневной войны, отчасти после войны Судного
дня и после операции Энтебе. Такие события зажигают искры
энтузиазма и идеализма, но действовать постоянно в качест­
ве стимула алии они не в состоянии.
Для того чтобы была настоящая алия, сионизм уже давно
знает классический рецепт: во-первых, должна быть сила вле­
чения, идеалистические стремления к осуществлению целей
сионизма, а с другой стороны, должна действовать сила вы­
талкивания из той страны, где живут евреи, когда они чув­
ствуют невозможность своего дальнейшего существова­
ния в ней.
Какие бы одежды мы ни одевали, ничто не поможет нам
подтолкнуть алию, если будут отсутствовать эти условия.
Может быть, это не всем нравится, и нам хотелось бы видеть
все движение, базирующееся на идеализме. Как хорошо,
когда прибывают идеалисты и сионисты в душе, чтобы осу­
шать болота. Но так и в прошлом не было. Те, кто прибыл из
Польши осушать болота, в значительной своей части при­
ехали из-за того, что не могли больше жить в Польше. Это —
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ 157
горькая правда, она имеет национальные, социологические
корни, но мы должны видеть эту правду.
Как обстоит, по вашему мнению, с теми условиями, ко­
торые могут привести к массовой репатриации в Израиль?
Привлекательная сила идеалистических побуждений сего­
дня ослабла в мире. Это наблюдается не только у евреев.
С другой стороны, почти не существует сила отталкивания
или выталкивания. В тех странах Запада, из которых мы
хотели бы видеть алию, отталкивающей евреев силы просто
нет, несмотря на наличие антисемитских групп. Практически
ассимиляция протекает там в идеальных условиях. Сегодня
евреи могут достичь в этих странах весьма и весьма много­
го. Нет такого положения, чтобы массы стремились бежать
оттуда.
Иная ситуация в Южной Америке, отчасти в Советском
Союзе, где, правда, вопрос осложнен отсутствием свободно­
го выезда и правдивой информации о положении в Израиле
и странах Западного мира. В Советском Союзе создались
условия, которые не позволяют евреям жить своей нацио­
нальной жизнью. Я верю, что, если бы неожиданно распах­
нулись ворота тоталитарного государства и выезд из Со­
ветского Союза стал свободным, в Израиль прибывало бы
намного больше евреев, чем сейчас.
Чем объясняется, с вашей точки зрения, значительный
отсев эмигрантов из Советского Союза на пути в Израиль?
Во-первых, экономическим положением Израиля. Эми­
гранта мучает страх, что он приедет и не сможет устроиться,
не сможет сразу найти работу. В особенности это относится
к взрослым людям, имеющим семью и детей. По-видимому,
очень сильное влияние оказывает страх неизвестности, как
результат целенаправленной советской пропаганды. Человек
все время слышит, что с ним могут произойти разные страш­
ные вещи, что все находится на пороге неминуемого взрыва.
Нужно быть идеалистом более крепким, чем советский
человек, чтобы выдержать подобный идеологический нажим.
158 ДУХОВНЫЙ КРИЗИС: ИСТОКИ И ПАРАДОКСЫ

Каковы перспективы израильского общества в идейном

и нравственном плане? "РУССКАЯ МЫСЛЬ "
Мы снова вступаем в область парадоксов. Наше общест­ " L A PENSEE RUSSE"
во выглядит хорошим и устроенным тогда, когда есть наи­
больший национальный кризис. В момент войны вдруг все
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ЗИНАИДА ШАХОВСКАЯ
люди становятся лучше и лучше, улыбаются, помогают друг
другу. Я думаю, что это свойство не только нашего общест­
ва перестраивать общественный организм тогда, когда встает
угроза бедствия и катастрофы. Все начинает функциониро­ Еженедельная газета "Русская Мысль" публикует
вать совершенно другим образом. С другой стороны, я верю, ш и р о к и й и объективный обзор мировой и советской
что, если бы не было у нас бедствий, вытекающих из поли­ п о л и т и к и и жизни в разных странах, помещает статьи
тического, экономического, оборонного положения, мораль­
на религиозные, философские, научные и литературные
ное состояние было бы совершенно иным.
темы, пишет о достижениях к у л ь т у р ы в эмиграции,
Постоянная опасность, заставляющая тратить так много
денег на оборону, политическая неустойчивость и политиче­ сообщает о выставках, спектаклях, новых книгах
ское одиночество в мире, когда ты видишь, что ты прав, и журналах.
но тебя продают и предают из-за нефти, все это влияет на С началом третьей эмиграции из Советского Союза
мораль. Если бы у нас действительно был мир и покой, тогда "Русская Мысль" открыла свои страницы новым авто­
представилась бы возможность посвятить себя внутренним
рам, стала с в я з у ю щ и м печатным органом между дис­
проблемам и прежде всего проблеме создания общества.
В конце концов, мы все еще не представляем из себя единое сидентами и ж и в ы м и силами эмиграции. Газета систе­
общество, так как разрыв между культурами и ментально- матически публикует д о к у м е н т ы Самиздата и свиде­
стью разных слоев населения по-прежнему очень серьезен. тельства новейших эмигрантов, давая тем самым
Тем не менее я полон надежды и оптимизма. В стране богатый материал социологам и историкам разных
происходит сложный процесс слияния различных культур,
стран, интересующимся проблемами п р о ш л о г о , настоя­
принесенных выходцами из Европы и Азии, Африки и Аме­
щего и будущего России и Советского Союза.
рики. Что выйдет из этого смешения, сказать трудно. Одно
лишь ясно, когда ты имеешь дело с историческим процес­ Выходя в Париже, "Русская Мысль" откликается
сом — нет смысла смотреть на ручные часы. и на самые я р к и е и интересные события в "городе-
светоче".

Беседу вели Б. Орлов и В. Петровский.

"Русская Мысль" прибывает в Израиль авиапочтой.
Распространитель: "Атлас", ул. Членов, 49, Тель-Авив.
Цена в розничной продаже — 3, 5 лиры. Газета продает­
ся в магазинах русской книги и киосках страны.
 _____________________________
АРТУР КЕСТЛЕР В "ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ"

Хочу с самого начала оговориться: в этих нескольких строках,

которые мы решили предпослать статье Артура Кестлера, совсем не
пойдет речь о пребывании писателя в Москве, и тем более в редак­
ции "Литературной газеты". В газете этой Кестлер никогда не бывал,
но именно здесь в апреле 1971 года в редакционном досье появилась
его статья "Человек — ошибка эволюции". Она появилась так же,
к а к и многие статьи западных ученых, публикуемые на тринадцатой
полосе "Литературки" под широко известной в этой газете рубри­
кой "Полемика". Разумеется, гвоздем этих публикаций были отнюдь
не длинные, наукообразные статьи советских авторов — интерес пред­
ставляло то, о чем писали и говорили их западные оппоненты.
И вот, когда уже было хотели сдавать статью Кестлера в набор,
восстал верховный цензор "Литературки" — редакторат. Не то что­
бы он был шокирован основным тезисом статьи о том, что в при­
Артур КЕСТЛЕР
родном механизме человека допущен конструкторский просчет и
в силу этого он, человек, страдает биологической неполноценностью.
С подобным антигуманизмом редакторат еще мог бы согласиться.
Последствия этого "просчета", приверженность человека идеоло­
ЧЕЛОВЕК —
гиям и лозунгам, — вот через что не мог переступить верховный цен­
зор "Литературки". Получалось, что тоталитарный строй, сталинизм ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ
и маоизм проистекают из самой сущности человеческого вида.
Так статья Кестлера, объясняющая трагедию современного че­
ловека, задавленного идеологией, оказалась в "литгазетовском сам­
издате". Рукопись кочевала из отдела в отдел, ее читали и перечи­ С тех пор как человек осознал себя человеком и вплоть
тывали... А тем временем первоначальный текст ее подвергся мно­
до середины нашего столетия, он жил с сознанием неизбеж­
гократной вивисекции, пока не был доведен до "кондиции" и блес­
тящее писательское эссе оказалось лишенным смысла. То, что оста­
ности своей личной смерти. С тех пор как он раскрепостил
лось от Кестлера, было опубликовано в "Литературке" 12 мая 1971 силы атомного ядра, он оказался перед опасностью гибели
года. Полный текст статьи предлагается читателю в этом номере. всего человечества, то есть всего биологического вида. Это —
в принципе новая перспектива, и хотя ее новизна со време­
Виктор Перельман нем потускнеет, сама опасность нисколько не уменьшится.
Перспектива эта стала фундаментальным и перманентным
условием человеческого существования.
Можно даже, если хотите, утверждать, что за двадцать пять
лет, истекших с момента возникновения этой новой перс­
пективы, новизна ее уже успела померкнуть, потеряла свою
остроту еще прежде, чем ее до конца осознали.
"Хиросима" стала историческим клише, чем-то вроде
"Битвы при Гастингсе" или "Взятия Бастилии". Верно и то,
что атомные взрывы оставили после себя некий психо-актив-
ный осадок, битничество, хиппи и босых крестоносцев без
креста.
162 АРТУР КЕСТЛЕР
Похоже, что все это — последствия ментальной лучевой
болезни, вызывающей интенсивное и гнетущее чувство бес­
смысленности человеческого бытия. Возникает некий экзи­
стенциальный вакуум, и встает вопрос о месте моральных
ценностей в мире фактов. Но в мире, не желающем смотреть
фактам в лицо, места этим ценностям, увы, нет.
Возможно, симптомы этой болезни тоже потускнеют, и
мы вернемся к состоянию мнимой нормальности, но нам
никуда не деться от того факта, что отныне и присно наш
биологический вид будет жить, так сказать, в кредит, ибо
к шее его привязана мертвым узлом бомба замедленного
действия.
Зловещее тиканье ее механизма звучит то громче, то
тише, то снова громче. И оно будет звучать в наших ушах
на протяжении предстоящих десятилетий и столетий, пока
бомба либо взорвется, либо нам удастся ее обезвредить.
Меня тревожит мысль, можно ли ее обезвредить? Я, раз­
умеется, имею в виду не конференции по разоружению и
не призывы к милому благоразумию. Человечество испокон
веков глухо ко всему этому, по той простой причине, что
человек — существо, быть может, и милое, но уж никак
не благоразумное. И отнюдь не похоже, что он готов всту­
пить на путь благоразумия. Напротив, все свидетельствует
о том, что в какой-то момент на последних, бурных этапах
развития у Homo sapiens явно что-то разладилось, в нашем
природном механизме допущен изъян, мелкий конструк­
торский просчет, которому мы обязаны параноидными
тенденциями, прослеживаемыми в нашей истории.
Гипотеза не лестная, но правдоподобная; я подробно
развил ее в своей книге "Дух в машине". Эволюция совер­
шала бесчисленное множество ошибок, на каждый сущест­
вующий вид приходятся сотни вымерших; список иско­
паемых животных — мусорная корзина, куда Верховный
Конструктор сваливает отвергнутые варианты.
Вовсе не исключено, что и Homo sapiens — жертва мелкой
погрешности конструирования, скорее всего, просчета в
организации нервной системы, который прививает человеку
ЧЕЛОВЕК - ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 163
склонность к маниакальным идеям и толкает его на само­
уничтожение.
Но Homo sapiens обладает также уникальной способностью
преодолеть биологическую эволюцию и как-то компен­
сировать дефекты своего природного механизма. Он, может
быть, даже сумеет выправить этот врожденный вывих, кото­
рый наделал ему столько бед в прошлом, а теперь угрожает
уничтожить его. И уж если не выправить, то придать этому
"изъяну" безобидный характер или, как я говорил выше,
"обезвредить" его.
Каким образом это может быть сделано я, увы, не знаю
(хотя в другом месте и высказал несколько фантастических
предположений), но совершенно уверен, что это все-таки
возможно.
Первый шаг любого лечения — правильный диагноз. Мож­
но вспомнить бесчисленное множество попыток диагности­
ки, начиная с библейских пророков и кончая современными
этологами. Но ни один из этих диагнозов не кажется убе­
дительным, ибо ни один из диагностов не исходит из пред­
посылки, что человечество как биологический вид страдает
неполноценностью и отличается патологией, свойственной
среди всех других видов только ему одному, подобно тому
как язык, наука и искусство выделяют его в позитивном
смысле. Творческая способность человека и его патология —
две стороны одной медали, но мы предпочитаем любоваться
лишь одной из сторон.
Остановлюсь вкратце на патологических симптомах,
проявляющихся в извращенной летописи нашего биологиче­
ского вида, а затем перейду к гипотетическим факторам,
вызывающим эти симптомы. В списке симптомов пять основ­
ных категорий.
Во-первых, начиная с зари человеческой истории, мы
сталкиваемся с феноменом, которому антропологи уделяют,
пожалуй, слишком мало внимания, а именно: с человече­
скими жертвоприношениями. Это был повсеместный ритуал,
бытовавший с доисторических времен, вплоть до предколум-
бовских цивилизаций в Америке, а в некоторых районах
земного шара — вплоть до начала нынешнего столетия.
 АРТУР КЕСТЛЕР
164
От обитателей скандинавских болот до островитян южных
морей, от этрусков до ацтеков этот ритуал складывался у
самых разных цивилизаций, совершенно между собой не
связанных, как проявление извращенной логики, к которой
явно склонен наш биологический вид. Вместо того чтобы
пренебрежительно отделаться от него, как от мрачного курь­
еза прошлого, было бы лучше, если бы мы отнеслись к этому
обряду, столь универсальному и параноидному, как к серь­
езному патологическому симптому.
Второй симптом, заслуживающий упоминания, — слабость
имманентно присущих человеку сил, противодействующих
убийству представителей своего же биологического вида.
Правда, в животном мире соперничество и конфликты
между особями одного и того же биологического вида про­
являются также в ритуальных поединках или в символически
угрожающем поведении. Но все это обычно кончается тем,
что один из соперников бежит или сдается; во всяком слу­
чае, к смертельным последствиям эти поединки почти ни­
когда не ведут. У человека же механизм, противодейству­
ющий убийству представителей его же вида, удивительно
неэффективен. Эта особенность человека в животном царст­
ве поистине уникальна.
Как подчеркивает Конрад Лоренц в своей книге "Об
агрессивности", если хищник убивает добычу, это не следу­
ет приравнивать к человекоубийству, не следует даже счи­
тать агрессивностью, поскольку хищник и его добыча всег­
да принадлежат к разным биологическим видам.
Это подводит нас к третьему симптому: постоянной внут­
ривидовой войне в таких ее формах, как массовые репрес­
сии и геноцид. Распространенная путаница между дейст­
виями хищных животных и агрессивным поведением чело­
века роковым образом затемняет тот факт, что "закон джунг­
лей" допускает лишь убийства особей другого вида, но строго
запрещает внутри самого вида. И если отвлечься от некото­
рых войн и "конфликтных" феноменов в мире крыс и му­
равьев, то один лишь Homo sapiens постоянно нарушает этот за­
прет.
ЧЕЛОВЕК — ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 165
Четвертым по порядку симптомом я бы назвал постоян­
ный, почти шизофренический разрыв между разумом и эмо­
циями, между критическими способностями человека и ир­
рациональными верованиями, навязанными ему чувством.
Наконец, отметим поразительное и симптоматичное не­
соответствие между кривой роста научно-технических дости­
жений человека и кривой его нравственного поведения —
или, иначе говоря, между могуществом интеллекта в поко­
рении окружающей среды и его беспомощностью в области
человеческих отношений.
В VI веке до н. э. древние греки пустились в отважное и
полное приключений плавание по науке, благодаря которому
мы несколько месяцев назад благополучно добрались до Лу­
ны. Это, что и говорить, — впечатляющая кривая роста. Одна­
ко VI век до н. э. был также свидетелем возникновения Тао-
изма, Конфуцианства, Буддизма; XX же век новой эры —
сталинизма, гитлеризма и маоизма. Прометей тянется к
звездам с тупой улыбкой на лице и с тотемом дикаря в
руках.
До сих пор мы ограничивались рамками фактов. Перехо­
дя теперь от симптомов к причинам, мы должны прибегнуть
к более или менее умозрительным гипотезам.
Нейрофизиологическая гипотеза вытекает из так назы­
ваемой теории эмоций, предложенной Папецем и Мак-Лином.
Теория эмоций, кое в чем еще спорная, в основной своей
части подтверждена двадцатью годами экспериментальной
проверки и вот уже несколько лет как приобрела хресто­
матийную респектабельность. Теория построена на структур­
ных и функциональных различиях между филогенетически*
старыми и филогенетически недавними участками человече­
ского мозга, которые, если не находятся в состоянии острого
конфликта, то, во всяком случае, влачат жалкое и тягост­
ное существование.
Доктор Мак-Лин обрисовал ситуацию в научной статье
(написанной для "Журнала нервных и психических заболе­
ваний") необыкновенно образно: "Человек находится в
____________
*Эволюционно.
166 АРТУР КЕСТЛЕР
трудном положении. Природа наделила его тремя мозгами,
которые, несмотря на полнейшее несходство, должны сов­
местно функционировать и быть в постоянном контакте
друг с другом. Древнейший из этих мозгов по сути своей —
мозг пресмыкающегося. Второй достался ему от низших
млекопитающих, а третий — достижение высших млекопи­
тающих, именно он сделал человека человеком. Выражаясь
фигурально, нетрудно вообразить, что, когда психиатр пред­
лагает пациенту лечь на кушетку, он тем самым укладывает
рядом человека, лошадь и крокодила".
Замените отдельного пациента всем человечеством, а
больничную койку — ареной истории, и вы получите драма­
тическую, но по существу правдивую картину. Мозг пре­
смыкающегося и мозг простейшего млекопитающего обра­
зуют так называемую вегетативную нервную систему, кото­
рую для простоты изложения мы будем называть старым
мозгом, в противоположность неокортексу — чисто челове­
ческому "мыслительному аппарату", куда входят участки,
ведающие языком (речью), а также абстрактным и символи­
ческим мышлением.
Неокортекс человекообразных развился в последние пол­
миллиона лет, начиная с середины четвертичного периода, он
развился со скоростью взрыва, насколько нам известно,
беспримерного в истории эволюции. Однако взрывы не
ведут к гармоническим последствиям. Результатом всего
этого и явилось то, что новые участки мозга не сжились
как следует с другими, филогенетически более старыми;
эволюционный промах создал широкий простор для все­
возможных конфликтов.
Мак-Лин ввел термин "шизофизиология" для обозначе­
ния этого опасного положения вещей в нашей нервной сис­
теме. Он определил его как "дихотомию"* в функционирова­
нии старого и нового кортексов, именно этой дихотомии мы
и обязаны несоответствием между нашим эмоциональным и
интеллектуальным поведением.
_________________
* Последовательное деление целого на две части, затем каждой
части снова на две и т. д.
ЧЕЛОВЕК - ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 167
Грубо говоря, эволюция схалтурила, недовинтив какие-
то гайки между неокортексом и мозжечком. Гипотеза, утвер­
ждающая, что нашему биологическому виду присуща шизо­
френия, как раздвоение личности, вполне толково разъ­
ясняет симптомы №№ 4 и 5.
Следующими двумя причинами бедственного положения
человека я считаю состояние длительной зависимости ново­
рожденного от родителей, а также зависимость от более быст­
рых и сильных товарищей по охоте, господствовавшая среди
самых ранних плотоядных человекообразных и куда более
сильная, чем зависимость, существующая в группах других
приматов. От этого и развилась, может быть, наша племен­
ная солидарность, с ее столь пагубными в дальнейшем послед­
ствиями.
Оба эти фактора, возможно, оказали влияние на процесс
формирования человека как лояльного, преданного и общи­
тельного существа, каким мы его и знаем. Беда лишь в том,
что они "сработали" чересчур хорошо и произошел перелет
дальше самой цели. Привязанности, выкованные ранней бес­
помощностью и взаимозависимостью, развились в те или иные
формы крепостничества — в семье, клане или племени. Бес­
помощность человеческого детеныша оставляет пожизненный
след; быть может, именно в ней отчасти и заключается при­
чина готовности человека подчиниться власти, которую при­
сваивают отдельные лица или группы, его приверженности
доктринам и заповедям, его неодолимого стремления при­
надлежать к племени или нации, отождествлять себя с ними,
а главное — с их системой взглядов.
Однако, с исторической точки зрения, для подавляющего
большинства людей система их убеждений, с которой они себя
связывают, ради которой они готовы жить и умереть, не
есть результат свободного выбора, а навязана случайными
факторами социальной среды, точно так же, как их племенная
и этническая принадлежность — следствие случайности рож­
дения.
При навязывании какого-либо кредо критическое отноше­
ние к нему играет лишь подчиненную роль, а то и вовсе
никакой роли не играет. Если оковы этого кредо чересчур
168 АРТУР КЕСТЛЕР
уж неприемлемы при их критической оценке человеком,
шизофизиология тотчас же предоставляет нужный modus vivendi,
который, если воспользоваться термином Орвэлла, позво­
ляет сосуществовать в "двоемыслии" враждующим между
собой силам веры и рассудка.
Таким образом, одна из главных причин бедственного
положения человека — это его неодолимая способность и
потребность идентифицировать себя с какой-либо социальной
группой или системой верований, безразличная к рассудку, к
его собственным интересам и даже к требованию самосохра­
нения. Крайним проявлением этой тенденции "трансцендиро-
вать" свое я, как можно назвать этот процесс, являются
гипнотические внушения, всевозможные состояния, напоми­
нающие транс или экстаз, феномен индивидуальной и кол­
лективной подверженности внушению, которая господствует
в жизни примитивных и не столь примитивных обществ, до­
стигая кульминации в массовой истерии, в ее открытой и ла­
тентной формах. Вовсе необязательно влиться в толпу, чтобы
стать жертвой массовой ментальности — истинно верующий
и без того всегда у нее в плену.
Мы подошли, таким образом, к немодному и неприятно­
му выводу, что беда наша не в излишне развитой агрессив­
ности, а, наоборот, в чересчур самоотверженной преданности,
даже беглый взгляд на историю неопровержимо убеждает нас,
что индивидуальные преступления играют весьма незначитель­
ную роль в человеческой трагедии. Они совершенно бледнеют,
если их сопоставить с гибелью огромных масс, истребленных
в порыве самоотверженной любви к племени, нации, динас­
тии, церкви или идеологии. Я подчеркиваю именно — с а м о ­
отверженной.
Если отбросить такие мотивы, как корысть и садистские
наклонности, роль которых ничтожно мала, то войны ведут­
ся отнюдь не в личных целях, а из лояльности и преданности
короне, отечеству или идеологии. Теория, согласно которой
войны-де обусловлены загнанными внутрь агрессивными
инстинктами, не находящими себе иного выхода, лишена
основания как в историческом, так и в психологическом
плане. Каждый, кто сражался в рядах какой-либо армии,
ЧЕЛОВЕК - ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 169
может засвидетельствовать, что агрессивные чувства к так
называемому противнику играют очень небольшую роль в
кровавой военной рутине. Скука и тяготы, а не ненависть;
тоска по дому, сексуальный голод и жажда мира — вот что
почти безраздельно занимает ум неизвестного солдата. Не­
видимый противник — вовсе не конкретное лицо, против
которого могла бы быть направлена ненависть, он вообще
не лицо, а абстрактная совокупность, общий знаменатель,
коллективный портрет с карикатурными чертами.
Столь же несостоятельно представление другой теории,
будто в основе войн лежит так называемый территориальный
императив. Территория — это значит пространство, и, хотя не­
которые войны действительно велись ради захвата какого-то
определенного пространства, однако они были скорее исклю­
чением, нежели правилом. Правило в том, что человек, ухо­
дящий на войну, покидает родные места и дерется отнюдь не
для территориальных захватов, а чаще всего во имя цели
символической и абстрактной: за истинную веру, за правое
дело, за единственно справедливый политический строй.
В основе войн лежит не географическое, а семантическое
пространство тех или иных терминов, не агрессивность и
не территория, а любовь вызывают войны в первую очередь.
Мы видели на экранах безграничную любовь "гитлер-
югенда" к обожаемому фюреру. То же выражение мы видим
на лицах китайских хунвейбинов, самозабвенно распева­
ющих слова председателя Мао. Их лица прямо преображены
любовью, они словно пребывающие в экстазе монахи на
религиозных картинах. Звуки национального гимна, вид
гордо реющего знамени вселяют в нас чувство принадлеж­
ности к чудесному любвеобильному коллективу. Фанатик
готов сложить голову за предмет своего почитания, подоб­
но тому как любовник готов умереть за любимую женщину.
Он, увы, готов также убить всякого, кто якобы угрожает
благополучию его идола, и мы подошли к фактору решающе­
го значения, который сплошь и рядом неправильно тракту­
ется и поэтому вызывает бесконечную путаницу. Позволю
себе привести наивный пример. Вы смотрите экранизацию
"Венецианского мавра", актеры превосходно играют, и очень
170 АРТУРКЕСТЛЕР
скоро вы начинаете отождествлять себя с Отелло, Дездемо­
ной или обоими сразу. Конечно же вы ненавидите Яго и
готовы задушить его собственными руками, ваша ярость
обладает всеми физиологическими признаками подлинной
эмоции, но психологический механизм, вызывающий выделе­
ние адреналина в кровь, коренным образом отличается от
механизма, срабатывающего при встрече с "всамделишным"
противником. Мы знаем, что герои на экране — всего лишь
актеры, и даже не актеры, а проекция заснятого на пленку
изображения, и в любом случае ситуация не касается нас
лично. Адреналин выделяется не за счет каких-то первичных
биологических инстинктов, он не укладывается ни в клас­
сическую схему Уолтера Кеннона "голод—ярость—страх",
ни в поведенческую классификацию. Враждебность зрителя
по отношению к Яго можно назвать агрессивностью вторич­
ного порядка или "замещающей" агрессивностью; такая
агрессивность, лишенная своекорыстных интересов, порож­
дена ранее упомянутым отождествлением, которое связано
с преодолением собственного "эго", его conditio sine qua non.*
Сначала должен произойти процесс отождествления — это
непременный включатель или катализатор вторично агрес­
сивной реакции.
Подобным же образом насилие, спускаемое с цепи во
время войн и репрессий, представляет собой проявление
вторичной или замещающей агрессивности, которая вско­
лыхнулась из-за того, что люди отождествляют себя с каким-
то коллективом или его системой взглядов. Этот обезли­
ченный бескорыстный вид ярости, обусловленный группо­
вой ментальностью, весьма б е з р а з л и ч е н и даже враж­
дебен интересу лиц, составляющих группу.
Ментальность группы имеет свои собственные пути, сле­
дует своим собственным правилам, которые отнюдь не явля­
ются арифметической суммой правил поведения лиц вхо­
дящих в группу. Отождествление себя с группой всегда
предполагает, что лицо приносит в жертву свою критиче­
скую способность, а его эмоции усиливаются неким груп-
____________
* Основное условие.
ЧЕЛОВЕК - ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 171
повым резонатором либо положительной обратной связью.
Агрессивность, проявляемая группой, по отношению к пред­
полагаемому врагу, — агрессивность опять-таки бескорыст­
ная, безличная, замещающего типа.
Все это подводит к выводу, что в основе бедственного
положения человека лежит не его агрессивность, а диалек­
тика возникновения групп, неукротимая потребность чело­
века отождествлять себя с группой и подчиняться ее требова­
ниям с энтузиазмом и некритически. Человек так же под­
вержен влиянию лозунгов и символов, как инфекционным
заболеваниям. Таким образом, одной из главных причин
патологии является гипертрофированная взаимозависимость
людей. Если бы наука изыскала способ привить нам имму­
нитет к внушениям, то половину битвы за выживание рода
человеческого можно было бы считать выигранной. Эта
цель не кажется недостижимой.
Перехожу к предпоследнему соображению. Человек —
животное, создающее символы; наивысшей гордостью и
опаснейшим продуктом его символотворчества надо признать
семантический язык. Как профессиональный писатель, я не
стану петь дифирамбы языку, но его опасность роковым
образом недооценивают. Прежде всего язык — главная сила
сцепления внутри какой-то данной этнической группы, но
в то же время он воздвигает барьеры и действует как сила
отталкивания между разными этническими группами.
В мире существует от трех до четырех тысяч языков (если
верить общепринятой системе классификаций), и это, по-
видимому, одна из основных причин, по которым среди
нашего биологического вида всегда преобладают не силы
сцепления, а силы раскола. Древние греки никогда не рас­
сматривали "варваров", чей язык звучал для них подобно
невнятной тарабарщине, как полноценных людей, и те же
силы раскола продолжают действовать и по сей день между
жителями соседних альпийских долин, говорящими на разных
наречиях, между фламандцами и валлонами в современной
Бельгии или между британцами высших и низших классов,
со своим отличным друг от друга произношением.
772 АРТУР КЕСТЛЕР
На втором месте, независимо от лексических различий,
стоит способность языка создавать отвлеченные понятия,
схемы и общие категории, позволяющие человеку форму­
лировать противоречащие друг другу доктрины и системы
взглядов, каждая из которых тотчас же становится casus belli.
Недавние исследования, проведенные над японскими
обезьянами, установили, что разные группы, принадлежащие
к одному и тому же виду, способны создавать "культуры",
отличные друг от друга обычаи и нормы поведения. Некото­
рые группы моют бананы перед едой, другие этого не делают.
Иногда мигрирующим группам обезьян, моющих бананы,
попадаются обезьяны, не делающие этого, и тогда они наблю­
дают за странным поведением друг друга с неподдельным
изумлением. Однако границ они не переходят, так как
они лишены языка, который позволил бы им провозгласить
мытье бананов нравственным принципом, а немытье — опас­
ной ересью.
В связи с этим необходимо лишний раз подчеркнуть под­
верженность человека внушениям, выражаемым в символах:
трехцветное знамя, свастика и т.п. Однако наиболее взрыво­
опасным символом, способным развязать цепную реакцию
группового психоза, остается все-таки слово. Задолго до
изобретения средств массовой коммуникации пророк Муха-
мед развязал, используя слово, настоящий потоп, заливший
земной шар от Центральной Азии до Атлантического океана.
Без языка не было бы, конечно, поэзии, но, пожалуй, могло
бы не быть и войн.
Последний патологический фактор, достойный упоми­
нания, — это одновременное открытие человеком смерти и
его неприятие смерти. Всеобщая смертность была доказана
методом индукции, к такому выводу человек пришел при
помощи новообретенного мыслительного аппарата — нео-
кортекса, но более старые участки мозга ни за что не хотели
с этим мириться. Инстинктом и эмоциями человек страстно
отвергал абстрактную, но беспощадную идею несуществова­
ния своего " я " . Это одновременное признание смерти и
нежелание ее отражают величайший надрыв в разорванном
мозгу человека — надрыв, насыщающий воздух призраками,
ЧЕЛОВЕК-ОШИБКА ЭВОЛЮЦИИ 173
ведьмами, демонами и прочими невидимыми тварями, в
лучшем случае, непознаваемыми, а по большей части недобро­
желательными. Их надо во что бы то ни стало умилостивить
человеческими жертвоприношениями: священными войнами,
сжиганием еретиков на кострах, бичеваниями и самобиче­
ваниями. Снова приходится взглянуть на медаль с обеих
сторон: с одной стороны — религия, искусство, архитектура
и музыка в соборах, с другой — параноидные наваждения о
вечном огне, пытки живых и мертвых.
Я привел пять выпуклых симптомов патологии человека,
так как они проявляются в том ужасном балагане, в который
мы превратили и продолжаем превращать свою историю. Я
упомянул повсеместно распространенные ритуалы человече­
ских жертвоприношений еще в доисторические эпохи и
вплоть до совсем недавнего времени, неэффективность
нашего внутреннего механизма, противодействующего убий­
ству себе подобных; характерную для всего нашего вида
постоянную войну; шизоидный разрыв между рациональным
мышлением и иррациональными верованиями и, наконец,
разительную противоположность между гением человека,
покоряющего окружающую среду, и его слабоумием при
решении собственных проблем.
Остается подчеркнуть еще раз тот факт, что эти патоло­
гические феномены свойственны всему нашему виду, и
только ему; их не найти ни у одного другого вида живот­
ных. Таким образом, будет только логичным, если в поис­
ках объяснений мы сосредоточим свое внимание на этих
специфических особенностях человека. Отнюдь не желая
впасть в нескромность, я полагаю, что будет сомнитель­
ным ставить диагноз человеку, основываясь исключительно
на аналогии с поведением животных — собаки Павлова, кры­
сы Скиннера, откормленных гусей Лоренца, лысых обезьян
Морриса. Все эти аналогии оправданны и полезны, но толь­
ко до известного предела, их польза ограничена самой сущ­
ностью вещей, так как их нельзя распространить на черты,
свойственные исключительно человеку, такие, например,
как язык. Какое бы огромное значение для изучения наше-
174 АРТУР КЕСТЛЕР КРИТИКА _________________

го вида ни имели, всего они, конечно, не объяснят, и объ­

яснить не в состоянии.
Нет никакой нескромности в заявлении, что собаки, кры­
сы, птицы и обезьяны не обладают неокортексом, который
развился на беду его обладателя чересчур быстро; что они
не разделяют с нами ни длительной беспомощности детеныша,
ни сильнейшей взаимозависимости esprit de corps* наших дале­
ких предков-охотников, ни опасную привилегию пользовать­
ся словом для воинственных призывов, ни индуктивной
силы, приводящей к тому, что смерть устрашает человека
еще до ее наступления.
Эти особенности, выделенные мною как возможные причи­
ны бедственного положения человека, характерны единст­
Владимир МАРАМЗИН
венно и исключительно для людей. Они вносят свою лепту
в уникальность человека и в уникальность его трагедии, они
смыкают воедино двойную спираль вины и страха, которая, АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ
подобно генетическому коду, заложена в человеческом
бытие. И они же — из песни слова не выкинешь — дают нам И РУССКИЙ НАРОД
веский повод для тревоги за наше будущее, но человек
Время проникает в человека серьезней, чем ему хотелось
наделен еще одним уникальным даром: он умеет заставить
бы показать. Когда-то меня поразили несоответствием гитле­
свою тревогу поработать на него самого. Не исключено даже,
ровские усики на фото великого Томаса Манна. Большие
что ему удастся обезвредить бомбу замедленного действия,
командирские усы Максима Горького никого не удивляли:
привязанную к его шее, если он только разберется в устрой­
уже по усам было ясно, что это Буденный нашей литературы.
стве часового механизма.
Удивляло другое: как и почему в сознании интеллигентных
1969 год людей он стоял одно время в ряду великих. Покойный Миха­
"Нью-Йорк таймс мэгэзин" ил Леонидович Слонимский искренне не мог понять, отчего
это мы, молодые (по сравнению с ним), не почитаем горь-
ковскую прозу. Но Слонимский, очень хороший и умный че­
ловек, имел, как и другие Серапионовы братья, свои отно­
Перевел с английского М. Ор. шения с Горьким, защитником и меценатом Серапионов,
умевшим оборачиваться к ним приятной, легкой на слезу
стороной своей непомерной и страшноватой личности. Уже
трудней объяснить Марину Цветаеву, которая протестовала
против Нобелевской премии Бунину, считая, что Горький
достойней (вряд ли цветаевская публикация в "Вопросах
_____________ литературы" поддельная, это было бы слишком хорошо,
наши передергивания обычно так далеко не заходят).
* Групповая солидарность.
176 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН
Человеческое лицо Горького (как и Шолохова, к слову
сказать) совершенно ясно. Еще в школе я прочел его статью
"С кем вы, мастера культуры?" — другие пояснений мне не
потребовалось. Нет нужды говорить и о насквозь фальшивом
романе "Мать", и о выдуманном новом методе литературы,
каком-то особом реализме, социалистическом. Даже нам,
мальчишкам, было понятно безо всяких сложностей, что но­
вая русская литература может быть написана как угодно
прогрессивно: лесенкой, столбиком, стопочкой,— но по ду­
ху не может никак быть "принципиально иной", чем уже
совершившаяся на русском языке великая литература 19
века. Тем не менее нужно честно сказать, что Горького мы
все же читали и кое-что запомнили. "Двадцать шесть и одна",
"Страсти-Мордасти", "Трое", "Дело Артамоновых" я не за­
был, хоть и читал четверть века назад. Это говорит, что талант
был. Нo был ли великий писатель? Нет, великого писателя
из Горького не образовалось. В примечаниях к "Ленину в
Цюрихе" Солженицын вскользь говорит о качестве псевдо­
нима Луначарского как показателе литературного уровня.
Горький, конечно, не Луначарский, но вся лингвистика этого
ряда псевдонимов — Горький, Бедный, Голодный, Скита­
лец ( а сверху отвечают в масть усиленные псевдонимы
вождей: Ленин, Сталин, Киров, Каменев, Троцкий) — запре­
щает великого писателя.
А ведь было же время, когда Горький казался великим
даже Андрею Платонову, который не мог ни за что поблагода­
рить Горького, отказавшего ему в поддержке. В одной из ста­
тей Платонов даже сравнивает его с Пушкиным, хотя и осто­
рожно ("Горький — не Пушкин и не равноценен ему"), однако
почитая Горького первым значительным наследником пуш­
кинских идей*. Много лет занимаясь Платоновым, я хотел
бы идти именно от этой статьи в разговоре о Горьком. Плато-
_________________
*Статья "Пушкин и Горький", "Литературный критик", № 6, 1937.
В сокращенном виде перепечатана в "Литературной России" 9 февраля
1968 г. Вошла в книгу: А. Платонов, Размышления читателя. Статьи,
М., 1970. Книжный текст, вероятно, полнее журнального, хотя тоже
содержит пропуски. Мы пользуемся книжным текстом.
АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ И РУССКИЙ НАРОД 177
нов интересен здесь еще и тем, что бытовой материал у них
с Горьким часто совпадает, чего не скажешь об итоге. Я очень
люблю и высоко ставлю Платонова, однако нельзя забывать,
что это сложная фигура. Статьи его 30-х годов, написанные,
конечно, во многом из нужды (проза уже давно не печата­
лась), тем не менее писаны частью от души, и в них Плато­
нов саморазоблачается. Такие цельные люди не умеют по-
настоящему приспособиться, они вращивают в свое сознание
временные истины, и те прорастают. Статьи Платонова да­
ют страшную картину эпохи. Высокая мудрость соседству­
ет в них с умозаключениями, от которых становится жутко.
"... он писал на языке данной утопии", — говорит И. Бродский
о Платонове в предисловии к его повести "Котлован". Если
в прозе это отдается героям — или слитному произносителю,
гибриду автор-герой, излюбленный прием Платонова, позво­
ляющий ему приближаться к достаточно глубоким сущнос­
тям, то в статьях, от имени автора,"язык утопии" оборачи­
вается в большинстве случаев защитой "утопии". Не будем
поэтому приводить эти примеры, а также обойдем социалис­
тические благоглупости, с явной натугой вставленные для
прохождения статьи (тоже дело малопочтенное, но хотя
бы объяснимое). Обратимся к более глубокому слою.
Платонов замечательно понимает и формулирует главное
в пушкинском начале: "В Пушкине народ получил свое
собственное воодушевление и узнал истинную цену жизни,
заключенную не только в идеальных вещах, но и в обыкновен-
ных, не только в будущем, но и в настоящем". По мысли
Платонова, более поздняя литература теряет пушкинское
начало. В Горьком же, несмотря на его ошибки (и тогда,
как теперь, по советскому шаблону можно и даже полагает­
ся говорить о некоторых ошибках Горького*), частично
___________
*Впрочем, любой школьник теперь с бойкостью заучивает, что все
гиганты ошибались: Пушкин то и дело сбивался с правильной оды
"Вольность" и неправильно лепетал "Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв", Гоголь срезался на "Выбранных
местах", у Толстого надо читать только художественные диалоги
и княгиню с черными усиками, а все неправильные рассуждения
об истории пропускать, а уж Достоевский был совершенный путаник
и все недопонимал — сначала, при Сталине, злостно, во вред Совет­
скому Союзу, начиная с Хрущева — просто по малому разумению.
178 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН
возродился Пушкин: "Народный, простой и чистый человек
по натуре и происхождению, с прирожденным "пушкинским"
отношением к жизни..." Запомним это — чтоб проверить
затем по текстам самого Горького. Правда, ошибки его
Платонов тут же облагораживает: "... Горький с "набож­
ностью", рожденной именно из этической чистоты его приро­
ды, преклонился перед всей культурой и разумом челове­
чества, не всегда отделяя из культуры и разума то, что хитро­
умно содержится в них ради подавления людей, а не ради
развития прекрасной жизни. Утверждение любопытное, имею­
щее основания в отношении Горького (преклонение перед
книжной культурностью) и позволяющее надеяться, что хоть
здесь Платонов имеет в виду советскую идеологию. Во вся­
ком случае, это тоже стоит запомнить.
Итак, прежде всего — верно ли, что в Горьком действи­
тельно было "прирожденно народное, пушкинское сознание
жизни"? У меня такого ощущения не было никогда, теперь
я проверил и убедился, положив перед собой текст. Каза­
лось бы, сцены народной жизни, сгущенные и собранные
в рассказах, в трилогии "Детство — В людях — Мои универ­
ситеты" (даже если отбросить романтические завывания
в прозе и любовно написанные купеческие повести), уже
достаточны для такого утверждения — но нет. Почти любая
сцена, характер, подслушанный разговор всегда служат Горь­
кому только для эгоистического самоутверждения. Все это
повод произнести свой суд, обнаружить нравственное пре­
восходство над средой, учительство. В запомнившемся рас­
сказе "Страсти-Мордасти" читатель, более простой и народ­
ный, чем автор, а значит, более близкий к пушкинскому спо­
собу видения, благодарно видит лишь материал и на боковом
зрении оставляет, прощая, назойливо лезущего рассказчика-
автора. При внимательном рассмотрении он, оказывается,
призван быть важнее самого материала. Он устроитель рас­
сказа, создатель нравственности и благодетель персонажей:
это он вытащил пьяную бабу из глубокой лужи (а сторож
фыркнул и пошел прочь), он умилился безногим мальчиком
(солгав нам по дороге довольно плохо прописанную жалость:
"хотелось зареветь, закричать на весь город от невыносимой.
АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ И РУССКИЙ НАРОД 179
жгучей жалости к нему"). Это он явился весь в подарках,
но, главное,— он конечно же отказался от любовной благодар­
ности женщины-матери (чем богата, тем хотела отдарить).
Это место у меня сразу застряло: если ты проваленного но­
са забоялся, то хоть помяни про это. Так нет, проскочил,
намекает, что и с носом все равно отказался бы: мы не такие.
"Я быстро пошел со двора, скрипя зубами, чтобы не заре­
веть". Вот он, основной итог: как я все это воспринимаю!
Жизнь людей лишь рамка, чтоб оттенить индивидуальность
автора. Отсюда оценочные описания, никогда не вровень
с жизнью, всегда с вынесенного уровня, чего обычно никогда
не позволяла себе русская литература. Ее ткань могла содер­
жать и автора (лучший пример — Гоголь), внесенного в жизнь
или непроизвольно прочитываемого за текстом. Но никогда,
кроме, пожалуй, Салтыкова-Щедрина, автор не вынимал себя
из общего суда, им произносимого. У Горького же читаем
непрерывно: "превосходные уродства нищеты, безжалостно
оскорбляя, лезли в глаза с каждого аршина этой ямы",
"эти отражения придавали грязным лужам обидную, лишнюю,
развращающую душу красоту". Где уж тут пушкинское
начало! Сравним хотя бы: "Мороз и солнце, день чудесный!
Еще ты дремлешь..." Это летит само, без автора. Отношение
к фольклору у Горького, в отличие от Пушкина, либо ханжес­
кое (ханжество, соединенное с желанием все-таки предста­
вить соблазнительную картинку, у Горького всюду), либо
неопределенно-брезгливое. Читаем: "... он запел хриплым
альтовым голосом: Вот Орина на перине лежит... Послушав
немного, я сказал: — Очень похабная песня " В конце расска­
за, когда безносая поет свою главную фольклорную тему
"Придут Страсти-Мордасти...", герой-автор успевает опять
оценить: "четко выговаривая странные слова". Заметим, что
ничего странного для русского уха в песенке нет.
Другой пример — из повести "В людях". В иконописную
мастерскую приходит "женщина, преувеличенная во всех
измерениях..." ("почти безобразно" — не может остановиться
Горький, и так уж усилившийся лексически выскочить за
материал). Читаешь сцену, которая была бы прекрасной,
если б автор не вставлял-вынимал себя непрерывно по хитро-

180 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН
му произволу, впрочем понятному как желание красоваться
самому, оттеняя себя окружением. Вопреки автору в рассказ
входит фольклорная Большая женщина, которой обычно
радуется русский человек как всякому природному обилию.
"Жеманно улыбаясь, она совала всем широкую, теплую ла­
донь и говорила ненужные слова ". Какие же это "ненуж­
ные"? — "А в девицах мы вовсе некрасивой были, это все
от женской жизни прибавилось нам. К тридцати годам сдела­
лись мы такой примечательной, что даже дворяне интересо­
вались...". Слова, бесспорно, прекрасные (ухо у нашего пи­
сателя есть), а ненужными оказываются, наоборот, слова
оценки. Потом она пляшет. Кажется, повеселись на здо­
ровье — нет: "Эта скучная, некрасивая пляска вызывает у
меня тяжелое уныние ". Хочется попросить автора помолчать,
дать посмотреть нам самим и самим оценить. Но Горькому
снова важнее он сам.
Может быть, действительно вокруг была тяжкая, мрач­
ная жизнь, от которой душа пригибалась и болела "за народ",
как всегда у русских интеллигентов? Оказывается, тоже нет:
"Но все-таки в овраге, среди прачек, в кухнях у денщиков,
в подвале у рабочих-землекопов было несравнимо инте­
реснее, чем дома, где застывшее однообразие речей, понятий,
событий вызывало только тяжкую и злую скуку. Хозяева
жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых
приготовлений к еде, ко сну; они говорили о грехах, о смер­
ти, очень боялись ее..." То есть тяжелая, бедная, полная
безобразий жизнь простых людей "интересна" автору. Оказы­
вается, не сочувствие (а тем более не единство природы)
влечет автора в народ, а только интерес, ему скучно в прос­
той, стабильной жизни, погруженной в свои "обыкновенные
вещи". Горькому, таким образом, совершенно очевидно
чуждо пушкинское начало, ведь Пушкин, по Платонову,
угадал, что "таинственное, безмолвное большинство челове­
чества, которое терпеливо и серьезно исполняет свое сущест­
вование, — все эти люди, оказывается, обнаруживают способ­
ность бесконечного жизненного развития ". Пушкин это не
просто угадал, в Пушкине это было заложено с самого начала.
Горький по этому пути даже не пожелал прогуляться. При-
АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ И РУССКИЙ НАРОД 181
рожденный чужестранец среди своей природы, среди людей
своей страны, он рассматривает данный ему жизнью материал
с заметной брезгливостью, ибо нет другого, и с превосходст­
вом парвеню, которое дало ему чтение, а потом и писание
книг.
Все опоэтизированное Платоновым преклонение Горько­
го перед культурой (оно действительно было) — не более
чем уважение к средству выбраться из своей страты. Посмот­
рим, что он пишет о книгах: "Эти книги вымыли мне душу,
очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действи­
тельности..." Народная жизнь для Горького — шелуха, от
которой всем надлежит скорей избавиться. И дальше: "От
этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я
не один на земле..." Не один — читай: не один писатель. Инте­
ресно, что книги, "вымывшие душу", это "Записки охотни­
ка" Тургенева, "В лесах" Мельникова-Печерского и другие,
в которых вполне присутствует "нищая и горькая действи­
тельность" России. Но очищение происходит у Горького
оттого, что жизнь, пропущенная сквозь печатный станок, ор­
ганизуется для него в ценность, которой первичная жизнь
для него раздражающе лишена. И потому ясно, что "в Пари­
же извозчики, рабочие, солдаты и весь "черный" народ не
таков, как в Нижнем, в Казани, в Перми...". Не таков, ибо он
воспринят уже введенным в культуру, а не сырым, как
в Нижнем, в Казани, в Перми. Только бы вырваться, только
бы подняться из своей страты в другую, а не исполнять серьез­
но своего существования. Нет более точной характеристики
для безрелигиозного сознания. Оставался еще досадный
"нравственный закон внутри нас", избавившись от которого
(под конец почти избавился), можно чувствовать себя сверх­
человеком. Тут начинается другая тема, выходящая за рамки
нашей статьи и связанная с Климом Самгиным, верно уга­
данным главным психологическим типом эпохи, хотя и в
плохой, тяжеловесной книге — любимое чтение современных
чекистов, по признанию моего следователя.
Можно ли говорить о чем-то пушкинском в человеке,
оскорбившем свой народ на долгие десятилетия обидным
названием "мещане"? Не знаю, кем впервые придумано его
182 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ И РУССКИЙ НАРОД 183

оскорбительное нынешнее значение, но несомненно, что имен­ участвует во всем, чтоб не мог потом сослаться: это они,
но с Чехова, именно с Горького пущено оно в широкий я в ваших гадостях не повинен.
оборот, как презрение выскочившего в "интересную" жизнь,
Именно с революционеров конца прошлого века, именно
то есть такую, где непрерывно что-то происходит, пусть даже
с Горького (он сперва подготовил художественными текста­
плохое, страшное, но всем заметное, — к тем, кто (повторим)
ми, потом обобщил) началось, а в либеральной интеллигент­
"терпеливо и серьезно исполняет свое существование". Пьеса
щине последнего времени расцвело пышным цветом это пре­
"Мещане" написана Горьким еще в 1901 году — и пошел
зрение к простым людям (при внешней, казалось бы, заботе
гулять ярлык для всякого, кто не так относился к "прогрес­
об их благе, правах, свободах). Кто не согласен, пусть прочтет
сивным" идейкам. Разве может с ним сравниться западный
повесть в последних номерах "Нового журнала", тайно при­
"мелкий буржуа", "бюргер" или "филистер"? Давно ото­
шедшую именно из этих кругов нынешней России. Не без от­
рвавшись от исходного сословного определения бедных
вращения приведем характерную цитату: "А я давно знаю,
нечиновных горожан, живущих своим трудом, огородом
что их ничем не прошибешь, ничем — даже отменой выход­
или садом, менее втянутых поэтому в общегосударственную
ных и праздников ("по желанию трудящихся", как писали
жизнь, менее зависимых от переменчивого законодательства,
раньше) и повышением цен на продукты, даже повышением
термин этот стал казнить, с легкой руки Горького (а потом
цен на водку, они все стерпят безропотно и будут так же хо­
Маяковского), любое неучастие. Известно, что именно неучас­
дить на работу и на демонстрации, выступать на собраниях
тие было во многих случаях недавней истории единственным
и митингах, читая по бумажкам написанные за них речи,
видом честности для огромного большинства русских людей,
по команде сверху равнодушно протестуя против очередных
по горькой прихоти нашей судьбы лишенных другого спосо­
козней империалистов или равнодушно изображая энтузиазм,
ба сохранить национальное тело. Оскорбление, пущенное
раз навсегда приуроченный к торжественным дням и юбилей­
псевдоинтеллигентными выскочками, старалось отнять у на­
ным датам, тупо сидеть у телевизоров, забивать козла, про­
рода и эту возможность. Унификация языка, обязательное
пивать получку и покорно выстаивать в очередях за мясом
чтение газет, унификация внешнего вида (в разные годы
и картошкой, плащами и меховыми шапками (ну, может,
разного, иногда — до противоположности) — под прессом
поворчат немного или облают для облегчения души продав­
висящего обвинения в мещанстве. Даже бедный неповинный
щицу или соседа, но, если кто-нибудь, потеряв терпение, гром­
цветок герани был почти изъят из обихода (теперь упрямо
ко возмутится, что продуктов нет или дорого, его немедлен­
восстанавливается, знак времени!) — под тем же обвине­
но призовут к порядку ("в войну хуже было, и ничего — жи­
нием, а цветок полезный, помню, бабушка клала в ухо лис­
л и " ) ; ничем не прошибешь — разве что удачно забитым
ток, и головную боль как рукой снимало. Цветок, как те­
мячом, и, когда стадион сотрясается от могучего рева, одно­
перь выяснилось, очень дружеский, чувствительный к настрое­
временно извергаемого несколькими тысячами глоток, меня
нию человека-хозяина. Простые чувства и простые мысли
оторопь берет: вот это силища! Боже мой, какая грозная
изживались бичом этого слова. Кого не добило ЧК — НКВД —
сила мгновенно рождается в толпе, стоит ей только объеди­
КГБ, того старались прикончить славные инженеры челове­
ниться, и на что она уходит!.. Но я не позволяла себе назы­
ческих душ. И если производственные образцы мало кого
вать их словом "народ", которое даже в мыслях произносила,
задевали, термин "мещанство" оказался вполне рабочим.
как и все мы, с большой буквы, это была толпа, стадо, обыва­
Кто хочет прожить свою жизнь в кругу простых понятий —
тели, и прошли годы, прежде чем я догадалась, что это и есть
мещанин! Пусть учится (уж мы его научим, чем захотим),
пусть участвует в строительстве (не важно чего), пусть со-
184 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН
народ, или, во всяком случае, это тоже народ..."*. Если б
Горький был чуть более откровенен, это вполне мог написать
он. Впрочем, тогда он был бы более интересен — без покро­
вов.
Меня особенно радует, что тот же Платонов, чуть не пер­
вым, взял мещанина под защиту. В рассказе "Фро" (1936),
когда Фрося говорит, что она, наверно, мещанка (по мужу
скучает), отец отвечает ей: "Ну, какая ты мещанка!.. Теперь
их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить
и учиться нужно: те хорошие женщины были..." Ленфильм
поставил короткую картину по этому рассказу, и, когда
я смотрел ее в обычном кинотеатре, на этом месте по залу
прошел смешок восторга и согласия.
Слава Богу, Горький не смог совсем задушить мещанина.
Мещане есть и будут в нашей стране. Они сохраняют нам рус­
ский язык в его разложениях на простейшие понятия, в его
спрямлениях и полете через слово прямо к смыслу, спрямле­
ниях, которые усиленно стараются вернуть обратно в норма­
тивную грамматику все газеты и вся советская литература,
начиная с Горького, чтоб воткнуть в рот каждому единый,
гладкий, правильный и бесцветный прогосударственный
жаргон, в котором не было бы "неуправляемого подтекста"
(любимое редакторское выражение). Они, мещане, сохра­
нили в себе понятия "хорошо" и "плохо", хоть и поступали
зачастую всяковато (а большевики, как известно, настаи­
вают на относительности морали, на этике, основанной на ра­
зуме). Они сохранили нам хорошие цветы: герань и фуксию.
Я не говорю уже о вере.
Горький, в отличие от Пушкина, именно видел "истинную
цену жизни", заключенной только в "идеальных вещах".
Для него она была ценна лишь своей задачей, вынесенной
за скобки жизни и помещенной в недосягаемое место, напри­
мер, в далекое будущее — достаточно вспомнить все его
"Песни" или Данко с горящим сердцем (которое не гореть
должно, а биться и гнать кровь в живом организме). Горь-
_______________
*Анна Герц (псевдоним), К вольной воле заповедные пути... "Но­
вый журнал", № 120, стр. 38, 39.
АКТЕРСТВУЮЩИЙ ГОРЬКИЙ И РУССКИЙ НАРОД 185
кий хотел пересоздать заново свой народ, который был
для него недостаточно хорош*. Если б он был откровенен
в этом своем отрицательном движении, мы, возможно, полу­
чили бы интересную литературу, полную веселого зла, но он
был книжный мальчик и не мог свернуть от книжки, а все
предыдущие русские книги народ хвалили и почитали. Отсюда
раздвоенность Горького — и внутренняя, и во всем написан­
ном, внешне проявленная, ханжеская: ведь только на мате­
риале народной жизни он и сумел подняться, только на нем
стал он интересен читателям и знаменит, так что предстояло
еще долго в него рядиться, постепенно восходя через более
"чистый", купеческий материал к своей главной книге, к
"Климу Самгину", где уже более крепким голосом утверж­
дается беспочвенность и свобода от нравственных ограни­
чений. Эта книга, хоть и не получившаяся, все ж по намере­
нию гораздо интересней и могла бы выйти просто значитель­
ной, не держи Горького и тут за руку культурный остаток
молодости, не позволявший ему перейти окончательную чер­
ту откровенности. А пример рядом был, пример сиял — дух
захватывало: Ленин, вот кто сбросил с себя все культурные
предрассудки, и вокруг него пытался Горький ходить, но не
посмел, так и оставил на бумаге "самым человечным". Пона­
добились десятки лет и беспощадный гений Солженицына,
чтоб мы поняли, в кого выписывался Клим Самгин, куда
он так нерешительно двигался, ибо "Ленин в Цюрихе" проде­
монстрировал нам эту новую для времени фигуру с потря­
сающей обнаженностью.
Лживый, актерствующий Горький стремился переделаться
в Ленина, да не посмел, затормозило чтение, желание участ­
вовать в культуре — может, и верно, "всем лучшим во мне
я обязан книге"? Думаю, просто он не сумел понять, что
можно быть почитаемым во всем мире, на долгие десяти­
летия, даже и откровенно откинув старье "прошлой" нравст­
венности. Оттого вся эта двойственность, эта ненасытная
________________
*Недавно вышла книга: И. А. Бунин, Под серпом и молотом, Кана­
да, 1975, - и я впервые прочел там в очерке "Горький": "Горький
уничтожал мужика и воспевал "Челкашей"..." (стр. 145).
 _____________
ИЗ ПРОШЛОГО
186 ВЛАДИМИР МАРАМЗИН

гипертрофированная личность, желавшая проявлять себя

во все стороны. Пушкин, скажут нам, тоже жил не всегда
в полной нравственности. А про кого это можно сказать во­
обще? Но чтоб закончить пушкинские сравнения, вспомним
еще слова Платонова из другой его статьи: "Чего же хотел
Пушкин от жизни?.. Для большого нужно немного. Он хотел
чтобы ничто не мешало человеку изжить священную энергию
своего сердца, чувства и ума. Изжить и скончаться: "и пусть
у гробового входа младая будет жизнь играть"*. Это
характеристика сознания, ориентированного религиозно. Со­
знание же Горького, как мы это видели, не было даже марк-
совского типа (своего рода религиозный тип, как это отме­
чалось Бердяевым и С. Булгаковым) . Это было откровен­ Михаэль СТЕФАНЕК
но безрелигиозное сознание, даже в своих подсознательных
слоях. ПРАГА, 21 АВГУСТА
Таким образом, сам же Платонов дает возможность наи- Из воспоминаний личного офицера по делам печати президента Свободы
лучшим образом определить коренную разницу в миросо­ Продолжение. Начало см. в 16 номере журнала.
зерцании Горького и Пушкина, разрушить легенду о народ­
ном, пушкинском начале в прозе Горького, легенду, в кото­ ПОЗИЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА
рую сам положил лишь наполовину вынужденный строитель­ 27 августа 1968 года, после возвращения чехословацкой
ный камень. партийно-правительственной делегации из Москвы, я встре­
тился с моим старым знакомым (назовем его Карелом) —
одним из высших чиновников председателя Совета Минист­
КНИГОТОВАРИЩЕСТВО
ров Черника. Мы говорили с ним перед началом пресс-кон­
"МОСКВА - ИЕРУСАЛИМ"
И Л Ь Я РУБИН
ференции, которую созвал Черник через несколько часов
после своего приезда из Москвы в Прагу и на которую он
"ОГЛЯНИСЬ В СЛЕЗАХ"
пригласил до двухсот чехословацких журналистов. В ко­
Книга стихов, эссе и прозы безвременно скончавшегося роткой торопливой беседе Карел сообщил мне о том, что
поэта, прозаика, к р и т и к а Ильи Рубина, остро чувствовавшего случилось утром 21 августа в здании, где находилось пра­
свою принадлежность двум культурам — русской и еврейской — вительство.
и драматически выразившего это свое двойное культурное под­
Как уже рассказывалось в предыдущих главах, сам я в эту
данство в своем творчестве.
ночь, 20 августа, находился в Словакии, по поручению руко­
Цена к н и г и — 6 долларов ( с пересылкой). водства армейской печати. В полдень 20 августа я два раза
З а к а з ы и чеки направлять по адресу:
P.O. Box 2 3 1 2 1 , Tel-Aviv, Israel.
говорил по закрытому проводу с Прагой, с министром обо­
роны Мартином Дзуром и с шефом политического управле­
*"Пушкин - наш товарищ", - В кн.: А. Платонов, Размышления ния чехословацкой армии генералом Франтишеком Бедр-
читателя, стр. 35. жихом, оба мои старые фронтовые товарищи. На вопрос,
есть ли в Праге какие-нибудь новости, генерал Бедржих
188 МИХАЭЛЬСТЕФАНЕК
ответил: "Все в полном порядке, продолжай свою работу
и 26 августа возвращайся".
Но как мы уже знаем, в Праге в ночь на 21 августа от­
нюдь не было все в наилучшем порядке. В среду, 21 августа,
до рассвета, еще не было и трех часов, рассказывал мне
Карел, советские солдаты ворвались в рабочий кабинет
председателя Совета Министров, они были вооружены ав­
томатами, и за поясом у каждого были ручные гранаты.
Сотрудникам канцелярии Черника было предложено встать
лицом к стене с поднятыми вверх руками. Но я еще мог
видеть, продолжал Карел, как два советских солдата-пара­
шютиста, взяв с двух сторон Черника, вывели его из его ка­
бинета. 20-30 минут спустя позвонил Дубчек, он хотел гово­
рить с Черником. Но я мог лишь сообщить ему, что Черника
увели, куда я и сам еще не знал. Я говорил с Дубчеком
под дулом советского автомата за спиной. Дубчек попробо­
вал меня успокоить: все еще не так плохо, он надеется, что
все выяснится, нужно только держаться и не терять мужества.
— А что делал наш "старый хозяин" в это время, — спросил
я Карела, — была ли у вас с ним связь?
— Да, председатель Совета Министров перед своим арестом
звонил ему несколько раз. Перед самой полуночью "старый
хозяин" сказал Чернику, что советский посол Червоненко
был у него и заявил ему, что советские войска вступили в
Чехословакию.
Поведение Дубчека в эту ночь было ясным и вряд ли
могло вызвать какие-либо недоумения. А Свобода? Было ли
посещение советского посла неожиданным для "старого хо­
зяина"? Знал ли он об оккупации?
На эти вопросы нет ответа в его речах и Обращениях
к народу после 21 августа 1968 года, хотя подобного ро­
да вопросов возникало много. Такие вопросы не могли
даже возникнуть в отношении поведения Дубчека.
Заседание ЦК КПЧ в эту решающую ночь было записано на
пленку и запротоколировано. Я записал ход заседания в свой
дневник, по описанию одного из его участников, это было так­
же записано в "Черной книге", выпущенной Институтом исто­
рии Чехословацкой Академии наук в сентябре 1968 года.
ПРАГА, 21 АВГУСТА 189
В ноль часов 24 минуты О. Черник последний раз вер­
нулся после разговора по телефону, он сообщил секретарю
Центрального Комитета партии о том, что армии пяти госу­
дарств перешли границу Чехословацкой народной республики
и оккупировали ее. Тогда Дубчек на заседании ЦК огласил
письмо, которое он получил за ночь до этого от Леонида
Брежнева. В письме не содержалось и намека на то, что Моск­
ва собирается осуществить военную оккупацию Чехослова­
кии. "Я даю мое коммунистическое честное слово, — сказал
Дубчек, — что у меня не было и малейшего представления
о том, что кто-либо собирается предпринять такой шаг...".
Ровно 24 часа спустя президент республики Свобода в ка­
честве главнокомандующего чехословацкой армии издал
следующий приказ (текст которого я цитирую дословно)
в том виде, в каком он появился 23 августа 1968 года в га­
зете "Обрана Лиду" после моей редакционной обработки:
П Р И К А З П Р Е З И Д Е Н Т А В О Й С К А М Ч Е Х О С Л О В А Ц К О Й НАРОД­
НОЙ АРМИИ (22 августа 1968 года)
"В соответствии с изданными приказами части чехословацкой
народной армии выполнили все поставленные перед ними задачи.
Командиры, весь офицерский корпус осознали важность создавшегося
положения и своим спокойствием и военной выдержкой способст­
вовали тому, что не дошло ни до к а к и х инцидентов, которые могли бы
привести к кровопролитию. Верховное командование чехословацкой
народной армии держит постоянную связь со мной, и все принципиаль­
ные решения принимаются только с моего согласия. Главнокомандую­
щий также находится в постоянной связи с представителями командо­
вания союзных армий. Будет все сделано, чтобы предотвратить кон­
фликты, которые могли бы нарушить порядок и спокойствие. Таким
образом главное командование старается создать условия для того,
чтобы найти выход из сложного политического положения. Я уверен,
что руководящие политические органы и партийные организации
на всех уровнях поймут этот приказ правильно и позаботятся
о том, чтобы он дошел до сознания всех военнослужащих чехосло­
вацкой народной армии и оказал влияние на их действия. Я полагаюсь
на политическую зрелость и чувство ответственности всего личного со­
става армии. Я уверен, что весь личный состав армии и в будущем не
даст себя спровоцировать на необдуманные действия, которые могут
оказать отрицательное влияние на национальные интересы нашего
народа, — что они и дальше будут действовать с той же выдержкой
и тем же чувством ответственности, с к а к и м до сих пор они выпол­
няли все мои приказы".
190 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК

Это был последний документ, подписанный "старым

хозяином", который я держал в руках. Сколько раз в прош­
лом я уже видел эти острые, угловатые большие буквы
на ежедневных боевых приказах, воззваниях и документах,
а также и на многочисленных посвящениях, которые делал
мне президент Свобода почти за четверть века нашей сов­
местной службы.

Между тем в дни, о которых я пишу, вся Прага была

оккупирована, и, в частности, были оккупированы все ре­
дакции пражских газет, лишь единственно Дом военной
прессы, где размещались 22 газеты чехословацкой народ­
ной армии, не был занят войсками.
Под носом у мощных танков, охранявших здание Чехо­
словацкого радио, напротив нас, — газета "Обрана Лиду"
продолжала выходить, сохранив свой облик времен Праж­
ской весны. Притом военные газеты свободно распростра­
нялись в казармах сотрудниками редакций, одетыми в
военную форму. Как можно объяснить этот факт? Случай?
Недосмотрели? Нарочно? Провокация?
Запрудив все улицы Праги, советские танки с заряжен­
ными орудиями преграждали путь каждому, кто хотел войти
в редакции газет "Свободное Слово" (центральный орган
Чехословацкой социалистической партии, бывший председа­
тель Эдуард Бенеш) или "Працэ" (центральный орган чехо­
словацких профсоюзов). И только в здание военной прессы,
расположенное в центре, в самом сердце Праги, мог беспре
пятственно через широкие ворота войти и выйти любой сол­
дат и штатский. "Старый хозяин" безусловно не мог не знать,
что "Обрана Лиду" и дальше продолжает свободно выходить,
что и дальше она ведет линию Дубчека, Смрковского, Криге-
ля. А советский военный комендант Праги генерал-лейтенат
Величенко вряд ли мог на себя взять ответственность не
вводить войска в редакции военных газет. По-видимому,
на этот счет имелось специальное указание — не трогать
военную прессу, находящуюся в неограниченном ведении
президента и Верховного главнокомандующего генерала
Свободы. Это давало ему возможность с помощью редакто-
192 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК ПРАГА, 21 АВГУСТА 193

ров, являющихся высшими офицерами чехословацкой армии, рационистского правительства. Слова "не подпишет" были
беспрепятственно говорить с народом и армией. Причем взяты в разрядку по специальному указанию личного секре­
говорить не с трибуны коллаборационистских газет, а с три­ таря президента Свободы подполковника Ярослава Томчика.
буны газет, сохранивших на своих страницах дух дубчеков-
Таким образом, мы видим, что с первых же дней оккупа­
ской Пражской весны, чтобы народ продолжал верить прези­
ции Чехословакии войсками стран Варшавского пакта прези­
денту Свободе. Ясно, что все это не было ни провокацией,
дент Свобода, не играющий в разгар Пражской весны сколь-
ни случайностью — все это было спланировано заранее и,
нибудь заметной роли, теперь выходит на авансцену поли­
по-видимому, отнюдь не без участия Людвига Свободы.
тических событий и становится фактически фигурой номер
В тот же день, когда в газете "Обрана Лиду" появился
один. От его поведения начинает зависеть судьба Чехосло­
его приказ, Свобода летел в Москву, где на встрече с совет­
вацкой республики и в первую очередь судьба реформатор­
ским руководством он появился в сопровождении освобо­
ского движения, возглавляемого Дубчеком, Смрковским
жденных из-под ареста Дубчека, Смрковского и Кригеля.
и Кригелем.
22 августа 1968 года в 22 часа 30 минут Чехословацкое
Мы знаем, что 27 августа они вернулись из Москвы на
радио передает вторую речь Людвига Свободы, выдержанную
личном самолете Людвига Свободы с договором, факти­
в тех же тонах, что и его приказ, опубликованный в газете
чески узаконившим оккупацию республики и предопре­
"Обрана Лиду", — необходимо сохранять спокойствие, ни в
делившим крушение Пражской весны. Один за другим ее
коем случае нельзя дать себя спровоцировать силам, враждеб­
лидеры подверглись политической расправе, и лишь пре­
ным Чехословацкой народной республике, и он, президент
зидент Людвиг Свобода до самого дня своей тяжелой болез­
Свобода, уповает на высокую зрелость армии и народа.
ни оставался на высшем посту в государстве, скрепляя свои­
В пятницу 23 августа 1968 года в 9 часов 20 минут Чехо­ ми подписями и еще больше своим авторитетом термидо­
словацкое радио в Праге сообщает: "Сегодня утром из канце­ рианский переворот, происшедший в стране.
лярии президента республики звонил человек, на которого
Каким же он был на самом деле этот "старый хозяин", не­
можно положиться (личный секретарь Людвига Свободы
когда любимый командир бойцов Чехословацкого корпуса,
подполковник Томчик. — Прим.авт.), он заявил, что прези­
героически сражавшегося с немцами во время Второй миро­
дент желает, чтобы вся общественность узнала, что он направ­
вой войны и в конце концов превратившийся в маршала
ляется в Москву по собственной инициативе и что он не
Петена Пражской весны? Я уже, кажется, писал, что я прослу­
согласился с созданием коллаборационистского правительст­
жил с ним рука об руку почти четверть века. Вряд ли кто
ва". Затем последовало сообщение, опубликованное по пору­
лучше меня знал этого человека, пережившего метаморфозу
чению самого президента: "В настоящее время президент
от героизма к предательству, вряд ли кто лучше меня знал
Людвиг Свобода вылетел в Москву. Сопровождают его два
его жизненный путь и потому способен объяснить эту ме­
члена правительства, два члена нового Центрального Комитета
таморфозу, оказавшую, возможно, свое влияние на судьбу
КПЧ, его зять доктор Клусак и доктор Новак, начальник кан­
народа Чехословакии...
целярии президента республики. Президент хотел бы довести
до сведения всей чехословацкой общественности, что этот по­ Итак, я снова должен вернуться назад, чтобы где-то под­
лет совершается по его желанию. Он также сообщает, что он робно, а где-то хотя бы в общих чертах восстановить жизнен­
не поддастся нажиму, и никогда ему не поддастся, и надеется, ный путь Людвига Свободы.
что переговоры в Москве приведут к желаемому результату.
Он уверяет, что он н е п о д п и ш е т предложений коллабо-
194 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

...Краков, июнь 1939 года. Я стою на широком дворе

возле казармы легиона чехов и словаков в Польше, укры­
вшихся здесь, в предместье Кракова, Малая Броновица, после
оккупации немцами Чехословакии. Двор полон деловито
расхаживающих туда и обратно солдат. Это странные солдаты,
все без формы и оружия. Они одеты в то же, в чем, по-види­
мому, бежали из Чехословакии в Польшу. На многих толь­
ко брюки и рубашки, некоторые даже босиком.
Точно так же выглядят и солдаты, которые охраняют
вход в казарму, — без оружия, у каждого на плече длин­
ная, толстая деревянная палка. Этой палкой они отдают
честь офицерам, которые, пересекая двор, входят в казар­
му. Чины офицеров солдаты, по-видимому, знают, так как
они тоже не имеют формы.
Как и другие, я стоял в длинной очереди добровольцев.
Как и другие, без всякой формы, до пояса раздетый.
В углу большой комнаты сидел за маленьким столиком се­
довласый, еще не старый, элегантно одетый и совсем не по-
солдатски выглядевший человек. Он тщательно исследу­
ет полураздетых рекрутов, стоящих перед ним. Ощупы­
вает и охватывает мои мускулы, приказывает мне широ­
ко раскрыть рот, тщательно осматривает мои зубы, спра­
шивает меня о том, какие я перенес болезни, хочет знать,
почему я бежал из Чехословакии.
Думая, что меня осматривает одетый в штатское чешский
военный врач, я стараюсь как можно полнее отвечать на его
вопросы. Мое мнение, что это врач, укрепляется, когда этот
приятный седой человек обращается с теми же вопросами к
совсем еще юному пареньку, который стоит за мной. Парень­
ка я хорошо знаю, он живет со мной вместе в лагере для бе­
женцев из Чехословакии, в предместье Кракова, на улице
Дитлова, где осели чешские евреи.
Его зовут Герман Шварц, он родом из маленькой гор­
ной деревушки в Восточной Словакии. Герман — набож­
ный еврей, мальчишка из хедера. Каждое утро, кроме суббо-
196 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
ты, он встает на несколько минут раньше нас. Из маленького
темно-синего и тисненного золотом бархатного мешочка,
на котором вышита серебряная звезда Давида, он вынимает
тфилим, накидывает их на лоб и руку и начинает молиться,
обратив лицо на Восток. Он стоит перед незнакомым и хоро­
шо одетым седым штатским, узенький, худенький, с впалой
грудью, покрытый тоненькими темными волосками. В руке
он держит свою сумку с бархатным темно-синим мешочком
для тфилим, который он ни на минуту не оставляет. Его
страшно тонкая, худая рука сильно дрожит.
— Как тебя зовут и сколько тебе лет? — задает ему во­
прос седой человек за маленьким столиком. Он ощупывает
руками и глазами паренька, не дожидаясь ответа, и сравнива­
ет фигуру мальчишки с моей — рост 184 сантиметра и вес
почти 100 кило...
— Девятнадцать, — шепчет стыдливо Герман, и этот стыд­
ливый ответ сразу показывает, что он говорит неправду.
— Откуда ты?
— Из Бардеево:
— Словак?
— Да, — шепчет Герман еще тише. Мы его зовем Гершеле.
— Что у тебя там в сумочке? — спрашивает седой с любо­
пытством и улыбается пареньку своими большими светло-
голубыми глазами.
Гершеле открывает сумочку и вытаскивает темно-синий
бархатный мешочек. Когда он вынимает тфилим, добродуш­
ная веселая улыбка исчезает с лица седого человека. Он
смотрит вопрошающе на Гершеле, он его не спрашивает,
как нас, почему он бежал из Чехословакии, он говорит толь­
ко: "Годен, записать в боевую часть легиона". Мы выходим
из комнаты в большую высокую залу. С удивлением я вижу
несколько человек, все в белых врачебных халатах. Они си­
дят у длинного стола, на котором разные медицинские ин­
струменты — стетоскопы, молоточки для проверки рефлек­
сов, медицинские бумаги. На стене висят таблицы с цифрами
и буквами. Я понял, что только теперь мы стоим перед вра­
чебной комиссией. Я спросил одного из врачей, который
меня осматривал, кто был этот милый пожилой господин
ПРАГА, 21 АВГУСТА 197
с седыми волосами, который раньше нас так основательно
исследовал в соседней комнате. "Во-первых, этот господин
совсем не пожилой, ему еще далеко до пятидесяти лет, — ска­
зал улыбаясь доктор, — во-вторых, он вообще не доктор,
он — солдат, офицер, командир нашего легиона, подпол­
ковник Людвиг Свобода".
Еще в Кракове, в легионе чехов и словаков, когда Сво­
бода был только подполковником, а я простым курсан­
том офицерского училища, — уже тогда я попал в состав
узкого штаба его сотрудников. Позже, став его личным
офицером по делам печати, уже в чине полковника, я по­
стоянно входил в его свиту, сопровождавшую генерала
Свободу в его поездках за границу — на Запад и на Восток.
Первой официальной миссией Свободы за границей была
его поездка в Западную оккупационную зону Германии.
В большом зале здания Нюрнбергского Военного трибу­
нала, судившего руководителей гитлеровской Германии,
он в качестве почетного гостя следил за драматическими
заседаниями суда.
Вторая поездка, предпринятая генералом Свободой, была
в Югославию, куда он прибыл по приглашению маршала
Тито. В его свите тогда находились начальник генераль­
ного штаба чехословацкой армии генерал Бочек, еще четы­
ре генерала чехословацкой армии, его личный секретарь
подполковник Ярослав Томчик и я, его личный офицер по
делам печати. Таким образом, у меня была возможность за­
писать в свой дневник все переговоры генерала Свободы, ко­
торые он вел с крупными политическими и военными деяте­
лями на Западе и на Востоке, будучи министром обороны, а
позже, во время Пражской весны, президентом республики.
Часто во время этих переговоров заходила речь о судьбе
евреев Европы во время Второй мировой войны. Когда,
например, генерал Эйзенхауэр, будучи главнокомандующим
Союзных армий, приехал осенью 1945 года в Прагу, он спро­
сил генерала Свободу: "Как вели себя еврейские солдаты,
которыми он, Свобода, командовал во время Второй миро-
198 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК

вой войны?" "Выборне!" — ответил генерал Свобода. Он го­

ворил по-чешски, так как не знал английского языка —
"Замечательно!". "А как воевали американские евреи в
вашей армии?" — спросил Свобода Эйзенхауэра. "Тоже вы­
борне!" — улыбнулся генерал Эйзенхауэр.

ЛЮБИМЕЦ ХРУЩЕВА

Сталин сделал из неизвестного чехословацкого офицера

Людвига Свободы командира бригады, затем командира
армейского корпуса и добился его назначения министром
обороны первого чехословацкого правительства после конца
Второй мировой войны, несмотря на сопротивление прези­
дента Бенеша. Но преемник Сталина Хрущев еще более осно­
вательно повлиял на жизнь и судьбу Людвига Свободы.
Дружба между Хрущевым и Свободой возникла во время
Второй мировой войны под знаком преданности обоих Стали­
ну и сталинизму. Но для Сталина Свобода был не более
чем пешка на его шахматной доске, поставленная на служ­
бу его политическим расчетам. Он не был ни любимцем
Сталина, ни сталинистом по своим воззрениям.

Иное дело Хрущев, питавший глубокие дружеские сим­

патии к этому тогда еще малоизвестному чешскому офицеру.
Вообще отношение Людвига Свободы к каждому из совет­
ских властелинов оставалось неизменно лояльным, но их
отношение к Свободе менялось.

Маленький, неотесанный полковник с весело поблескива­

ющими голубыми глазами — так он выглядел в дни войны
и таким он предстал перед Хрущевым вскоре после боя
под Соколовом, между восьмым и тринадцатым марта 1943
года. Именно в эти дни первый чехословацкий батальон,
проведший удачный бой с немцами, был отправлен на отдых
в маленький русский городок Веселое. Отдыху этому пред­
шествовали тяжелые бои и тяжелые потери — 120 убитых
и 125 раненых. В один из этих дней командир батальона Люд­
виг Свобода был отвезен в штаб Воронежского фронта.
200 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
Там его встретили высокие советские генералы, которые
приняли до сих пор неизвестного чешского командира части,
насчитывающей не более семисот человек, с такими военными
почестями, с которыми обычно принимают только командую­
щих большими военными армиями. Здесь и произошла
встреча между двумя людьми, которые в разное время заняли
самые высокие посты в своих странах. Эта встреча прошла
сердечно и дружески. Маленький полный генерал улыбнулся
Свободе своими веселыми подмигивающими глазами и креп­
ко его обнял. Среди всех присутствующих у него был, воз­
можно, самый низкий генеральский чин. Но к кому бы он
ни обращался, тот сейчас же становился навытяжку. Он, этот
генерал Никита Сергеевич Хрущев, член Высшего Совета
Обороны СССР, председатель Военного Совета Воронежского
фронта, был в то же время непосредственным начальником
Людвига Свободы. Этому влиятельнейшему политическому
деятелю Советской армии явно понравился столь скромно
державшийся чешский офицер. И когда Свобода говорит
Хрущеву о том, что он просит Москву о разрешении сфор­
мировать на базе его батальона более крупное чехословац­
кое подразделение, причем вблизи от фронта, а не за не­
сколько тысяч километров в Бузулуке (как хотело этого
чехословацкое Министерство обороны в Лондоне) — Хру­
щев тотчас же понимает, куда он метит.
Свобода не должен был называть сидящего в Лондоне
чехословацкого министра обороны по имени — Хрущев
знает, кто такой генерал Ингр. Это ведь тот легионер, кото­
рый четыре года тому назад организовал во Франции чешский
полк, чтобы пойти во главе его на помощь финнам в их войне
против СССР.
Стрела, которую Свобода метнул в направлении Лондона,
попала в самую цель. Хрущев тут же на месте принимает
решение. Между тем Свободе не важно, командует ли он
сегодня тысячью или пятью тысячами солдат, перед ним куда
более существенная цель — он не хочет вернуться на Урал
и там терпеливо ждать от Лондона решения своей судьбы.
Хрущев, как и Сталин, видят в Свободе человека, который
ПРАГА, 21 АВГУСТА 201
держит в руках ключ к центру Европы. Чехословацкая армия
в Праге, она связана с Советской армией кровью, пролитой
за общее дело... Вот тут стоит перед ним человек, быть может
способный воплотить в жизнь вековечную мечту России,
всех русских царей. Этому симпатичному чешскому офице­
ру можно и нужно помочь, он обещает поговорить со Стали­
ным и пойдет даже дальше, чем это высказал в своей просьбе
Людвиг Свобода. Хрущев потребует для новой бригады
вместо пятнадцати танков, которые Свобода просил, три­
дцать танков, — сообщает он своему приятно пораженному
чешскому собеседнику. И кроме того, чешский батальон
получит вдвое больше противотанковых орудий. Хрущев
сдержал слово, и тогда, во всяком случае, его никак нельзя
было назвать хвастуном и политическим демагогом, каким
его позже пытались представить историки и политические
комментаторы как на Западе, так и на Востоке.
Мне дважды представлялась возможность встретиться
с ним лицом к лицу и обменяться несколькими словами.
Вот страницы моего дневника 1943 года. Впервые я встре­
тился с ним 29 апреля 1943 года в городке Веселое, через
шесть недель после боя под Соколовом. Во второй раз мы
виделись сразу же после смерти Сталина в Праге в аэропорту
Рузине.
Он приехал в Веселое вместе с новым командующим
Воронежским фронтом генералом армии Ватутиным. Они
прибыли в Веселое, чтобы вручить группе чешских солдат
советские военные ордена. Уже по свите высоких советских
офицеров, сопровождавших Хрущева и Ватутина, можно
было понять, что дело тут было не только в формальной
вежливости. Свобода в этот день отсутствовал. Он уже не­
делю находился в Москве, где, по рекомендации Хрущева,
был принят Сталиным и принимал участие в заседании Гене­
рального штаба, на котором решался вопрос о сформирова­
нии Чехословацкой военной бригады.
На обеде, который устроил заместитель Свободы капитан
Ломский в честь высоких гостей, я также присутствовал,
как один из представленных к награде чешских унтер-офице­
ров. И тут я получил возможность убедиться, что Хрущев
202 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК

действительно любил нашего "старого хозяина". Он опо­

рожнил несколько стаканчиков крепкой московской вод­
ки, у всех развязались языки. После этого я, простой унтер-
офицер и политрук минометной роты, получил возможность
записать в своем дневнике слова присутствующих здесь мар­
шалов и генералов. "Свобода — молодец!" — восхищенно
кричал Хрущев после каждого тоста, а таких тостов было
очень много.
Я сижу за широким длинным столом напротив Хрущева,
его еще не помутневшие, несмотря на бесчисленные тосты,
маленькие водянистые глазки устремлены на мои эполеты
с серебряными нашивками. "Это что за чин?" — спрашивает
с любопытством Хрущев. "Ефрейтор", — отвечаю я. "Ефрей­
тор! — повторяет он вслед за мной и весело кричит: — Да
здравствует полковник Свобода и все его ефрейторы!"
Это был Хрущев, который открыл Людвигу Свободе двери
в Московский Кремль, двери, которые вели к Сталину, а пос­
ле войны он доказал свою дружбу Свободе еще раз. Своим
могущественным словом он вытащил "старого хозяина"
из ссылки, куда его привели показательные процессы тех
лет.
Вторая и последняя встреча с Хрущевым была у меня
более десяти лет спустя. Это было время, когда Никита
Хрущев твердо взял в руки жезл, выпавший из рук умершего
Сталина. После сенсационного выступления Хрущева на
20 съезде партии и разоблачения им сталинских преступлений
во всех социалистических странах, и в частности в Чехослова­
кии, послышались голоса жертв, точнее коммунистических
жертв. Остальные были обречены и дальше молчать, они по­
лучили право голоса только во время событий Пражской
весны 1968 года.
Коммунистические жертвы между тем энергично требова­
ли своей реабилитации и наказания тех, которые во имя
Сталина совершали все эти судебные преступления. Эти
голоса звучали мощно. Хрущев их слышал и следовал за ни­
ми. Самый могучий человек, властвующий на одной шестой
части земного шара, предпринял путь в Каноссу, в малень­
кую Югославию. На белградском аэродроме "Земли" он
204 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
обменялся с Тито братским поцелуем и обратился к челове­
ку, которого Сталин назвал предателем международного
пролетариата, агентом империализма и кровавой собакой
мирового капитала, как к дорогому товарищу.
Затем он предпринял свою поездку по миру. Он был
одним из самых популярных гостей американского прези­
дента Эйзенхауэра, он целовал руку королеве Елизавете,
и, когда Хрущев приехал в Прагу, он тотчас же внес в ее
жизнь новую ноту, и толчком к этому послужила его встреча
со мной.
В пражском аэропорту в Рузине не ждала Хрущева ни
гордая королева Елизавета, ни самоуверенный Дуайт Эй­
зенхауэр, ни упрямый югославский вождь, взбунтовавший­
ся против Сталина. Его ждет верная Кремлю партийная гвар­
дия. Зал аэропорта украшен портретами Хрущева и Кле­
мента Готвальда, первого чехословацкого "рабочего пре­
зидента", здесь все те, кто в народно-демократической Чехо­
словакии имеет чин или имя.
До последнего вздоха верные Сталину руководящие
лидеры партии и правительства, непрестанно "писательст-
вующий" второй чехословацкий "рабочий президент" Анто­
нин Запотоцкий ("таланту" которого, несмотря на его неспо­
собность преодолеть трудности грамматики родного языка,
не прекращали воскуривать фимиам верноподданные литера­
турные критики), высшие генералы и офицеры чехословац­
кой армии, возглавляемые зятем недавно умершего Готваль­
да министром обороны Алексеем Чепичкой,— все стоят перед
новым властелином Кремля в позах, исполненных уважения.
Я тоже нахожусь в числе встречающих в качестве коррес­
пондента газеты "Обрана Лиду". В форме чешского полков­
ника я стою всего в нескольких шагах от высокого гостя,
взгляд его падает на меня, и в его маленьких, водянистых
глазках неожиданно просыпается любопытство, и вот его
широкое, испещренное морщинами крестьянское лицо рас-
плывается в улыбке.
Он кивает мне головой и говорит: "Мы уже встречались
когда-то, но где?" "В Веселом", — отвечаю я. "В Веселом?" —
он, по-видимому, сразу не может вспомнить этот маленький
ПРАГА, 21 АВГУСТА 205
русский городок, но быстро соображает, что я, вероятно,
один из чешских солдат, в обществе которых он провел
длинную ночь с водкой, луком и салом за столом в ожи­
дании Свободы из Москвы.
С той же добродушной, дружеской улыбкой он обращает­
ся к министру обороны Чепичке, который стоит навытяж­
ку перед ним: "Ну, товарищ министр, а где, собственно
говоря, мой друг Свобода?"
Зал, где проходил прием и который минуту назад был
полон, смеха, шума и звона бокалов, вдруг замирает в ледя­
ном молчании. Празднично одетые живые люди напоминают
застывшие статуи. Смущение на лице президента. Удивление
в глазах председателя Совета Министров Широкого. Заме­
шательство на гладком, женоподобном лице молодого ми­
нистра обороны Чепички.
"Где мой друг Свобода?" — повторяет все с той же усмеш­
кой Хрущев. Вопрос чисто риторический. Запотоцкий, Че-
пичка, Широкий — все высшие партийные и правительствен­
ные деятели великолепно знают, что Хрущев точно так же
осведомлен о судьбе Свободы, как и они сами. Московские
советники в органах безопасности и правительстве, преем­
ники Сталина, сменили только маску, но отнюдь не свои
функции. Хрущев, возможно, не знает, как называется ма­
ленькая деревушка, спрятанная в лесах богемско-моравских
гор, в которой, удостоенный ордена Ленина и еще пятиде­
сяти других высших американских, английских, француз­
ских и югославских орденов, живет и работает в качестве
колхозного бухгалтера опальный генерал.
"Я бы хотел видеть генерала Свободу", — улыбается
Хрущев в лицо затянутому в портупеи и стоящему перед
ним навытяжку министру обороны. Улыбка все еще добро­
душная, тон далеко не добродушный.
Это был очень неприятный инцидент в приемном зале
аэропорта Рузине. Конечно, желание Хрущева было зако­
ном. Специальным самолетом привезли бухгалтера-генерала
из ссылки в его родной деревушке Грознатин в Прагу.
В мундире, увешанном орденами, со сверкающим орденом
Ленина на груди, он появился на приеме, который Запотоц-
206 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
кий устроил в честь советского лидера в Пражском граде,
в резиденции старых богемских королей. Хрущев обнял
своего друга Свободу на глазах всех высокопоставленных
чинов. Человек № 1 могущественнейшей коммунистиче­
ской партии мира обменялся с беспартийным чешским ге­
нералом снова братским поцелуем, как тогда, во время
войны в штабе Воронежского фронта.
Этой традиции генерал Людвиг Свобода остается верен
до конца своих дней. Он. будет обмениваться еще не раз
братскими поцелуями с Хрущевым и еще чаще — с его пре­
емником Брежневым, перед 21 августа 1968 года и после
21 августа 1968 года. Роль ставленника Москвы в Богемии
с точки зрения Кремля находится в надежных руках. Из
ведущей четверки деятелей Пражской весны — Дубчек,
Смрковский, Свобода и Гусак — после Пражской весны
остаются на своих постах только Гусак и Свобода, одинокий
"старый хозяин", бессильный сатрап Москвы в Богемии.
ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК ИСТОРИИ
Через три года после вступления армий Варшавского
пакта в Чехословакию, летом 1971 года, в Праге появился
первый том мемуаров президента Чехословакии Людвига
Свободы. Мой "старый хозяин" посвятил этот том своим
соавторам — чешским военным историкам полковнику
Олджиху Яначеку и Франтишеку Моулису. Но остались ли до­
вольны эти два чехословацких историка тем, что он назвал
их во введении к мемуарам своими советниками и сотрудни­
ками?
Дело в том, что второй том тех же мемуаров, озаглавлен­
ных "Пути жизни", уже отпечатанный и подготовленный
к рассылке, в последний момент по указанию ЦК КПЧ был
задержан и затем пущен под нож.
В подготовке первого тома "Путей жизни", посвящен­
ного событиям до 1939 года, в сборе библиографии, запи­
сях рассказов современников, я еще принимал участие.
Но второй том мемуаров Свободы, в подготовке которо­
го я уже не участвовал и на который был наложен запрет,
ПРАГА, 21 АВГУСТА 207
по-видимому, противоречил традиционной догматической
трактовке событий после 1939 года. Так же, как противо­
речило этим догматам шестое издание мемуаров генерала
Свободы "Из Бузулука в Прагу". Эта традиционная трактов­
ка была похоронена Пражской весной и вновь ожила пос­
ле оккупации Праги 21 августа 1968 года. В том, что Сво­
бода позволил себе отклониться от исторического шабло­
на, я уверен, была не столько заслуга его собственная, сколь­
ко его сотрудников и помощников Яначека и Моулиса,
с которыми я довольно часто встречался, будучи офицером
по делам печати Людвига Свободы. Они имели доступ ко
многим документам, связанным с историческими события­
ми того времени. Это были честные, беспристрастные истори­
ки, стремящиеся к объективному освещению и анализу
событий тех лет.
Итак, мемуары Свободы, с его колебаниями то в одну,
то в другую сторону, в каком-то смысле были зеркалом
его характера. Чтобы лучше представить этот характер и
роль Свободы в дни Пражской весны, я попытаюсь сопо­
ставить предпринятое Свободой описание фактов и событий
с самими этими событиями, его описание истории с самой
историей, включая политические показательные процессы
50-х годов. Бывший министр обороны генерал Свобода
нередко изображался как жертва этих процессов, но куда
реже как одно из лиц, ответственных за их проведение.
Только инсульт, парализовавший его в 1974 году и за­
ставивший его отказаться от поста президента, исключает
его ответственность за политические преследования, разгул
которых происходит сегодня на наших глазах и которые
своим острием обращены прежде всего против авторов
широко известной "Хартии-77".
Пересмотр судебных приговоров, вынесенных во время
политических показательных процессов 50-х годов, был
одним из важных пунктов программы Пражской весны.
Он был логически связан с реабилитацией жертв этих процес­
сов и с гарантиями против того, чтобы такие судебные зло­
деяния не могли снова повториться. Противоречия между
идеалами социализма и его практикой были главным источ-
208 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
ником политического кризиса, характерного в течение мно­
гих лет для чехословацкого общества и достигшего своей
кульминации весной 1968 года. Так писал Иржи Пеликан,
бывший директор Чехословацкого телевидения и член парла­
мента во времена Пражской весны 1968 года, во введении к
"Докладу комиссии ЦК КПЧ о политических процессах и реа­
билитации в Чехословакии с 49-го по 68-й год".
Советская оккупация исключила возможность публикации
этого документа в Чехословакии, но он появился в форме так
называемой "черной книги" в Вене. Специальная комиссия
ЦК КПЧ получила в апреле 1968 года от партии и правительст­
ва задание окончательно выявить все судебные злодеяния, ко­
торые имели место во времена политических показательных
процессов 50-х годов. В первую очередь это касалось судебно­
го убийства бывшего Генерального секретаря ЦК КПЧ Ру­
дольфа Сланского и десяти других видных партийных и
государственных деятелей.
Только во времена первого "рабочего президента" Кле­
мента Готвальда (1948—1953) в Чехословакии были арестова­
ны и преданы суду свыше шестнадцати тысяч человек. Выне­
сено 233 смертных приговора, из которых 178 приведены в
исполнение. Это был непревзойденный мировой рекорд
судебного произвола.
Точно такая же комиссия, как в ЦК КПЧ, была создана
в Министерстве обороны. Она поставила своей задачей вы­
явить судебные преследования, которым подвергались во
времена первых "рабочих президентов" офицеры чехословац­
кой армии. Здесь в качестве эксперта и юридического со­
ветника работал и я.
Обе комиссии были также обязаны ответить и на вопрос:
почему реабилитация жертв политических процессов не была
осуществлена во время двух других "рабочих президен­
тов" — Антонина Запотоцкого и Антонина Новотного, ведь
ко времени их прихода к власти даже официально было дока­
зано, что эти процессы были инспирированы.
Во времена Хрущева реабилитация жертв судебного произ­
вола проводилась в тех странах, где на смену сталинскому
ПРАГА, 21 АВГУСТА 209
пришло новое руководство. В Чехословакии в судебный
фарс были замешаны прежде всего те, кто находился у влас­
ти уже после Сталина. Так что, если бы здесь и была проведе­
на реабилитация, то их самих следовало прежде всего при­
влечь к ответственности. Это касалось в первую очередь
Антонина Новотного и Алексея Чепички. Именно поэтому
процесс реабилитации в Чехословакии задержался куда силь­
нее, чем, например, в Венгрии и некоторых других странах
советского лагеря.
Комиссия по реабилитации, возглавляемая членом ЦК
Яном Пиллером, начала свою работу весной и кончила ее
еще до 21 августа 1968 года. После оккупации Чехослова­
кии число ее членов постепенно сокращалось. То же самое
происходило и в комиссии Министерства обороны. И хотя
официально нигде не говорилось, что документ Пиллера
не был правильным, теперешнее пражское руководство,
находящееся под полным контролем Москвы, явно не наме­
рено его опубликовать. Скорее, напротив, оно заинтересо­
вано в том, чтобы похоронить выводы комиссии.
Правда, даже в сегодняшних условиях это сделать далеко
не просто. Зато вполне возможно подвергнуть документ
Пиллера ретуши, в соответствии с желанием московского
ЦК. Впрочем, Гусак не делает и этого. Выводы комиссии
Пиллера до сегодняшнего дня полностью замалчиваются.
Однако и без них в наши дни многое уже известно. Их
отличие от 50-х годов состоит в том, что теперь вряд ли
кто-то способен поверить в судебные инсценировки — слиш­
ком много материалов уже опубликовано. Признание Арту­
ра Лондона, бывшего заместителя министра иностранных
дел Чехословакии и одного из четырнадцати обвиняемых
по делу Сланского, показания жены Сланского, работа исто­
рика Карла Каплана, - эти и многие другие публикации под­
тверждают участие тогдашнего руководства ЦК КПЧ и го­
сударственных органов в судебных преступлениях, которые
не имели прецедента в почти тысячелетней истории чешского
народа.
210 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
А какова же была тут роль Людвига Свободы? В какой
степени он был жертвой и в какой степени участником этих
преступлений? И как он сам в собственных мемуарах рас­
крывает свою роль в истории страны?
Я уже упоминал шестое издание мемуаров Людвига Сво­
боды "Из Бузулука в Прагу". Издание это явно противоре­
чило пяти предшествующим, причем вниманию читателей
здесь предлагались некоторые пункты из программы Праж­
ской весны, хотя к тому времени сама программа и ее авто­
ры уже были преданы остракизму. Так получалось не толь­
ко потому, что история развивалась быстрее, чем печатались
книги, но и потому, что мемуарист Людвиг Свобода хромал
на обе ноги под натиском разных политических ситуаций.
Его высокое положение президента страны в течение длитель­
ного времени открывало перед ним возможность делать
отклонения не только от исторической правды, но иногда и от
официальной лжи, которой обязаны были следовать другие
люди. Свидетельством этому, по-видимому, является шестое
издание мемуаров "Из Бузулука в Прагу" и пущенный под
нож второй том "Пути жизни".
Достаточно вообще познакомиться с воспоминаниями
Свободы, чтобы убедиться, с каким трудом ему удавалось
не запутаться в перепитиях партийной политики, которой он
столь часто и "искренне" присягал. Так в первых пяти изда­
ниях мемуаров "Из Бузулука в Прагу" Людвиг Свобода
пишет об исключительной заслуге коммунистов в руковод­
стве всеми антифашистскими восстаниями, он обрушивается
на находящееся в эмиграции правительство Бенеша (при­
знанное Москвой, а впоследствии Клементом Готвальдом.
Свобода называет его не иначе как буржуазной кликой
и агентурой Западного империализма).
Но вот приходит Пражская весна 1968 года, и вместе с ней
торжествует историческая правда, которую, впрочем, прези­
дент и генерал Свобода не мог не знать из первых рук. И он
заявляет сам, что теперь обязан писать иначе, поскольку он
якобы получил доступ к новым документам и теперь по
прошествии времени может более верно и объективно осве­
тить события прошлого.
ПРАГА,21 АВГУСТА 211
По-видимому, сам чувствуя щекотливость ситуации и
желая оправдаться перед читателями, Людвиг Свобода в
послесловии к шестому изданию мемуаров "Из Бузулука
в Прагу" пишет: "Я считал необходимым сделать некоторые
поправки в этом издании и сделал это не потому, что изме­
нил своей точке зрения на основные вопросы нашей истории,
например, на вопрос Мюнхенского диктата. Дело также и
не в том, чтобы подвергнуть переоценке весь сложный ком­
плекс вопросов, повлиявших на жизнь нашей страны. Просто
большая отдаленность этих событий во времени и доступ
к новым документам, относящимся к периоду, о котором
я пишу, — причем тут не на последнем месте процесс о реаби­
литации, окончательно решивший вопрос вины или невинов­
ности некоторых лиц, — подвели меня к мысли сделать
эти поправки. Мои личные воспоминания и переживания тех
лет остались теми же. Значит, дело тут не в изменениях,
которые вызваны новой ситуацией (Пражской весной 1968
года. — Примечание авт.), но они продиктованы исключитель­
но желанием в исторической ретроспективе никого не затро­
нуть без должных оснований".
Итак, в дни Пражской весны Свобода как будто бы одер­
жим лишь одним стремлением к справедливости. Но вот
Пражская весна уходит в прошлое, и в 1971 году выходит
первый том его мемуаров "Пути жизни", которые "Руде
Право" называет книгой, полной "разума и сердца".
И снова Свобода обретает свой былой голос и тон полити­
ческого доктринера и догматика. И снова чехословацкое
правительство в Лондоне он называет агентурой западного
империализма, главная задача которого — "не допустить
большевизм в Среднюю Европу". Что же касается Совет­
ского Союза, то он, по словам Свободы, в проводимой им
мировой антифашистской политике всегда очень строго
выполняет свои интернациональные обязательства. Это слово
"всегда" явно относится к 21 августа 1968 года, хотя в
первом томе "Путей жизни" описываются события до 1939
года.
Еще и сегодня из уст некоторых историков и коммента­
торов можно услышать, что, несмотря на все противоречия

212 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК
своего характера, Свобода остается честным человеком. Но
когда анализируешь все написанное им в разное время, до
Пражской весны и после нее, то встает вопрос: какую чест­
ность и когда можно ожидать от Людвига Свободы? По
какую сторону баррикады стоит он?
Что же касается того, был ли Свобода жертвой или одним
из пособников показательных политических процессов, то
только неосведомленного человека может поставить в тупик
этот вопрос. Верно, что Сталин и сталинское руководство
в 50-е годы не доверяли генералу Свободе. Так же, как за 10
лет до этого, формируя первый чехословацкий военный
батальон в Бузулуке, он не пользовался доверием у доктора
Прохаски, уполномоченного Коминтерна и специально при­
ставленного к Свободе Димитровым. В то время из Бузулука
Прохаска писал: "Нельзя ни на йоту доверять подполковнику
Свободе и всем офицерам, которые ему вверены".
В 1951 году тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПЧ
Сланский, будучи в Москве, называл генерала Свободу
главным виновником того, что после коммунистической
революции 1948 года в чехословацкой армии все осталось
без изменений. "Он, Свобода, окружил себя офицерами
сорта Дергач, Клапалек, Новак, Буландер. Все они бывшие
легионеры, отрицательно относящиеся к советской военной
доктрине", — докладывал в Москве Рудольф Сланский.
И все это, несмотря на неизменно демонстрируемую Свобо­
дой дружбу к коммунистической партии и ее вождю Готваль­
ду, на пламенные речи, прославляющие братский Советский
Союз. Сталин и Готвальд то поднимали Свободу на пьедестал,
то сбрасывали его с этого пьедестала, не оказывая ему до­
верия и видя в нем не более чем удобную подставную фи­
гуру. Но все это делало из Людвига Свободы еще более
гуттаперчевого политического деятеля, способного преоб­
ражаться и менять кожу, в зависимости от требований тех,
кто управлял им из-за кулис. По-видимому, только в этом
смысле его и можно было назвать "жертвой" сталинской
и готвальдовской системы.
ПРАГА, 21 АВГУСТА 213
Куда более зловещую роль он играет как пособник этой
системы и, следовательно, во многом как соучастник орга­
низации политических процессов.
Я был одним из свидетелей того, сколь "блестяще" вы­
полнил эту свою роль Людвиг Свобода на процессе генерала
Гелиодора Пикка (первого заместителя начальника гене­
рального штаба), свидетелем которого мне довелось быть.
Дело Гелиодора Пикка было блестящим образчиком
кабинетной юстиции, которая вершилась специальными
комиссиями, куда входили представители тайной полиции
Министерства юстиции и партийных органов. Эта система
носила характер неприкрытых судебных фарсов. И именно
такой фарс представлял собой процесс Гелиодора Пикка,
происходивший в 1948 году в Праге.
В зале судебного заседания кроме обвиняемого, проку­
рора, судей и секретаря находились еще и начальник гене­
рального штаба Бочек, генерал Райцин и генерал Свобода.
Присутствовал на этом процессе в качестве корреспондента
военной газеты и я. Генерал Гелиодор Пикка был приговорен
к смерти. Между тем никто лучше, чем "старый хозяин", не
знал, что обвинение против Пикка выдумано от начала до
конца.
В своих "Путях жизни" "старый хозяин" молчит, что
именно он мог бы спасти жизнь генерала Пикка. Для этого
достаточно ему было сказать на суде, что Пикка перед 22
июня 1941 года, то есть перед нападением Германии на Со­
ветский Союз, приехал в СССР, а перед этим, с осени 1940
года, в Стамбуле, он участвовал в чрезвычайно важных со­
ветско-чехословацких переговорах. "Старый хозяин" мог
бы рассказать на суде, что генерал Пикка приехал в Москву,
для того чтобы получить от Советского правительства и
генерального штаба задание, куда более важное, чем выпол­
нял он, Свобода, в начале войны. Генералу Пикка советским
руководством было поручено организовать в тылах Германии
специальную разведывательную сеть, работающую на Совет­
ский Союз.
Ни о чем этом "старый хозяин" не рассказал на суде.
По-видимому, он счел для себя более безопасным и выгод-
214 МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК

ным отмолчаться. И 21 июня 1949 года, по сути, с благосло­ Виктор ПЕРЕЛЬМАН

вения Людвига Свободы, генерал Пикка был казнен, после
того как "рабочий" президент Готвальд отказался помило­ "ПОКИНУТАЯ РОССИЯ"
вать его. По имеющимся сведениям, Клемент Готвальд даже Автобиографическое повествование в двух книгах
не удосужился прочитать его прошение.
В своем шестом исправленном издании мемуаров "Из
Бузулука в Прагу" "старый хозяин" пишет: "Я не хочу ВЫШЛА В СВЕТ КНИГА ВТОРАЯ
играть роль судьи президента Бенеша и не хочу играть роль
"КРУШЕНИЕ", 210 стр.
судьи тех людей, которыми он себя окружил".
Среди людей, которыми окружил себя президент Бенеш,
были генерал Свобода и генерал Пикка. Справедливо взывать
к суду народа и истории, но взывать в тот день, когда это СОДЕРЖАНИЕ
воззвание будет услышано. Отрицание отрицания
Таким был наш "старый хозяин", оловянный солдатик Московское Радио
истории, гуттаперчевый политик с веселыми светло-голубыми Первый фельетон
Докажите, коли сумеете
глазами. И у каждого, кто захочет понять его роль в день Дело Абрама Великовского
21 августа 1968 года — пытался ли он спасти Пражскую Совесть партии
Расплата
весну или, напротив, был душителем ее, — возможно, воз­ Никита Иванович и другие
никнет более полное представление об этом человеке, после Надо жить
Aqua рига
того как он прочтет эти несколько страниц о его прошлом. Столоверчение
Скорняк поневоле
Снова бунт
Окончание в следующем номере. ...И снова иллюзии
Самая еврейская газета
Перевела с немецкого д-р Сара Винер. В "черном списке"
Дебют
Литературный репортер
Неуправляемые ассоциации
Репликист Миша Синельников
Лимит на Пастернака
Комедианты
Правда и ложь "Литературки"
Фото и рисунки взяты из книги; Franz GOESS, Manfred R. BEER, Гайд-Парк при социализме
"Prager Anschlage". (Издательство Ульштейн, 1968). Александр Чаковский
Горечь свободы
Последний день
Разговор с Леонтием Кузьмичом (вместо послесловия*

Цена книги в Израиле - 27 лир, при заказе в издательст­

ве — 24 лиры. При одновременной покупке первой и
второй книг цена в магазине — 50 лир, в редакции —
44 лиры. Стоимость за границей — 3 доллара.
Заказы принимаются по адресу: ул. Нахмани, 62, Тель-
Авив. Издательство "Время и мы". К заказу должен быть
приложен чек и в нем указан адрес, по которому высылать книгу.
t — .
КОРОТКО ОБ АВТОРАХ
ОЛДОС Х А К С Л И ( 1 8 9 4 - 1 9 6 3 ) . Выдающийся
английский писатель. Хаксли родился в Лондо­
не, окончил Оксфордский университет, работал
журналистом и театральным критиком, а затем
посвятил себя исключительно литературе. Из­
вестность Олдосу Хаксли принесли романы
"Шутовской хоровод" ( 1 9 2 3 ) , "Эти желтые
листья" (1925) и "Контрапункт" (1928) —
сатирические изображения быта и нравов со­
временной ему Англии. В 1932 году Хаксли
опубликовал свою наиболее значительную
книгу — роман "Счастливый новый мир", ста­
вший одним из самых знаменитых романов
XX века. Большинство поздних романов Хакс­
ли — "Слепой в Газе" ( 1 9 3 6 ) , "После многих
лет умирает лебедь" ( 1 9 3 9 ) , "Обезьяна и сущ­
ность" ( 1 9 4 8 ) , "Возвращение в дивный новый
мир" (1959) и других — также носит сатири­
ческий и часто фантастический характер. Хаксли
опубликовал также ряд небеллетристических
книг: путевые очерки, исторические исследо­
вания, критические работы и т. д.
ГЕОРГИЙ БЕН. Писатель и переводчик.
Родился в 1934 году в Ленинграде. Окончил
Ленинградский педагогический институт имени
А. И. Герцена. Преподавал английский язык и
зарубежную литературу в высших учебных
заведениях Ленинграда, Петрозаводска, Нов­
города, Ижевска. С 1958 года публиковал
свои переводы стихов и прозы зарубежных
писателей (Байрона, Лонгфелло, Скотта, По,
Киплинга, Хьюза, Чивера, Моэма, Эме, Чат-
топадхайи, писателей Африки и др.). С 1973
года живет в Израиле, где перевел ряд книг
("Мои прославленные братья" Фаста, "Тьма
в полдень" Кестлера, "Это Бог мой" Вука
и др.).
АВРААМ Б. ИОШУА. См. в 16 номере жур­
нала.
ИОСИФ БРОДСКИЙ. Поэт и переводчик.
Родился в 1940 году в Ленинграде. Пятна­
дцати лет, по окончании восьмого класса, оста­
вил школу и серьезно занялся самообразовани­
ем. Он изучил польский и английский языки,
посвятил много времени глубокому знакомст­
ву с польской, английской и американской
поэзией, классической мифологией и религиоз­
ной философией. Писать стихи Бродский начал
в 1958 году. В марте 1964 года ленинградский
суд приговорил его к пяти годам высылки как
"тунеядца". Поэта выслали в Архангельскую
область, но в 1965 году разрешили вернуться.
С 1973 года он живет в Америке.
А Н А Т О Л И Й ЛИБЕРМАН. Родился в 1937
году в Ленинграде. Доктор филологических
наук, профессор. Автор десятков научных ра­
бот, которые широко публиковались к а к в
советских языковедческих изданиях, так и в
зарубежных. Переводил на русский язык Шекс­
пира, Оскара Уайльда, стихи современных скан­
динавских поэтов. В 1975 году покинул Россию.
В настоящее время профессор в Университете
штата Миннесота (США). Его последняя работа
в области художественного перевода — перевод
лирики Лермонтова на английский язык.
ШАЛОМ РОЗЕНФЕЛЬД. Писатель и публи­
цист, главный редактор газеты "Маарив". Ро­
дился в Польше в 1914 году. Сорок лет тому
назад приехал в Палестину. Поступил в Еврей­
ский университет в Иерусалиме. К этому вре­
мени относится начало его журналистской
деятельности. Работал в редакциях различных
газет, а также — в качестве израильского кор­
респондента нескольких иностранных изданий.
Двадцать семь лет назад стал одним из основа­
телей самой крупной в Израиле газеты "Маарив"
и проработал 15 лет заместителем ее редакто­
ра, а в 1974 году стал главным редактором
"Маарива''. Шалом Розенфельд — автор трех
книг. Ему принадлежат переводы ряда произ­
ведений с английского и польского языков на
иврит. За свою активную деятельность на жур­
налистском поприще был удостоен премий
Соколова и Швиммера.
АРТУР КЕСТЛЕР. См. журнал номер 1.
ВЛАДИМИР М А Р А М З И Н . См. в 15 номере
журнала.
МИХАЭЛЬ СТЕФАНЕК. См. в 16 номере
журнала.
DIGEST OF 17TH ISSUE OF " V R E M I A I M Y "
("TIME A N D WE")
ALDOUS H U X L E Y . "Brave New World".
This fantasy of the future, in which the famous English writer shows us life
as he conceives it may be some hundreds of years hence, satirizes the idea of
progress put forward by the scientists and philosophers with great wit and
profundity of meaning.
A. B. YEHOSHUA. "Long Khamsin, Wife and Daughter".
The continuation of the novel begin in the 16th issue.
JOSEPH BRODSKY. Poems.
V L A D I M I R F I L A N D R O V . "Artificial Heart".
A short story written by a writer living in the U.S.S.R. and sent to the ma­
gazine through the channels of "Samizdat".
W I L L I A M SHAKESPEARE. Some sonnets, translated by Anatoly Lieber-
man.
SHALOM ROSENFELD. "Spiritual Crisis: Sources and Paradoxes".
An interview about present situation of Israel society given to the magazine
by the Editor-in-Chief of the newspaper "Maariv".
ARTUR KOESTLER. "Man - one of evolution's Mistake".
An essay of a well-known writer, published originally in the "New York
Times Magazine".
VLADIMIR MARAMZIN.
A critical essay analyzing differences in the outlooks of Pushkin and Gorky.
ЗАКОНЧЕНА!
M I K H S T E F A N E K . "Prague, August 2 1 " .
The continuation of the essay begun in the 16th issue.
ЖЕНИЕ!
ОЛИМ ИЗ СССР!
Трудно определить, в чем именно заключается отличие
нашей "русской" ментальности, но я убежден, что наши
стремления и глубинные интересы лежат "перпендикуляр­
но" к плоскости борьбы между МААРАХ и Л И К У Д . В хо­
де своей многолетней борьбы они слишком тесно срослись
друг с другом, чтобы окостенение одной стороны не отра­
зилось на другой. Мне кажется, русские олим еще не состав­
ляют такой силы, которая может воздействовать на сло­
жившееся равновесие сил между этими блоками, поэто­
му наше участие в этой борьбе неплодотворно. Но мы
кровно заинтересованы в появлении третьей силы с не­
сложившейся идеологией, руководимой квалифицирован­
ными людьми, преуспевавшими в своем деле и добива­
ющихся практических перемен. Появление ДАШ уже ока­
зало благотворное влияние на израильскую политическую
жизнь, заставив оба соперничающих блока заговорить
о серьезных переменах в стране и внутри партий. В сущ­
ности, любая партия, обращаясь к избирателям, вынужде­
на теперь использовать лозунги и аргументацию ДАШ.
Поддержка этой новой силы русскими олим может быть
действительно конструктивным вкладом в наше общее
дело. До тех лор пока на политической сцене были только
два участника, всегда можно было предвидеть результаты
выборов и дальнейшее развитие событий. Если мы хотим
по-настоящему динамичного развития, мы должны желать,
чтобы ДАШ превратился в большую третью силу, способ­
ную влиять на государственные дела.
ПРОФЕССОР АЛЕКСАНДР ВОРОНЕЛЬ (Т. А. Универ-
:итет).
БОРЬБА ЗА ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ПЕРЕМЕНЫ НЕ
СЛЕДУЮЩИЙ ЭТАП - ПОБЕДА В ГИСТАДРУТЕ!
21.6.77 ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИ­
ГОЛОСУЙТЕ
 ОЛИМ ИЗ С С С Р !
Литературный, общественно-политический и религиозный журнал
Мы, подписавшие это письмо, репатриировались в

СОДЕРЖАНИЕ Израиль, к а к и вы, из Советского Союза. Изучения из-

раильской действительности убедило нас в том, что из­
Бахыт Кенжеев — Стихи менения, в которых столь остро нуждается страна, не­
Гелий Снегирев — Мама моя, мама...
возможны без появления новой политической силы. Та­
Кристофер Барнс - Памяти Константина Богатырева
Константин Богатырев — Переводы из Рильке кой новой политической силой является, по нашему мне­
РУССКАЯ З А Р У Б Е Ж Н А Я ПОЭЗИЯ нию, "Демократическое движение за перемены ( Д А Ш ) " .
Странник — Рождение элегии
Игорь Чиннов — Гротески Это Движение видит свою задачу в осуществлении четко
Иван Елагин — Из переводов: Стивен Винсент Бене. "Тело сформулированной программы структурных изменений
Брауна" (Отрывок)
КРУГ Р А С С К А З Ч И К О В израильского общества и государства. Во главе Движения
Сергей Довлатов — По п р я м о й стоят люди, являющиеся гордостью израильской науки,
Феликс Кандель (Камов) — Старик Семеныч
Душан Шимко — Три рассказа израильской армии, израильской промышленности, и
СТИХИ талантливые политики, ушедшие из окостеневших истори­
Иосиф Бродский — Л и т о в с к и й дивертисмент
Алексей Хвостенко — Из "венка сонетов" ческих партий.
Виолетта Иверни — Рейнское вино Реально и трезво оценивая политическую ситуацию
РОССИЯ И Д Е Й С Т В И Т Е Л Ь Н О С Т Ь
ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИЙ ДИАЛОГ в стране, мы призываем вас голосовать 17 мая 1977 года
ЗАПАД-ВОСТОК за "Демократическое движение за перемены" к а к за един­
Николас Бетелл — Катынь 1940
Герберт Кремп — Природа современного террора ственную политическую группировку, способную осу­
Ф А К Т Ы И СВИДЕТЕЛЬСТВА ществить необходимые перемены.
ИСКУССТВО
ИСТОКИ От нас с вами не в последнюю очередь зависит, получит
НАША А Н К Е Т А ли "Демократическое движение за перемены" то коли­
Интервью с Галиной Вишневской
чество мандатов, которое необходимо ему для проведения
этих перемен.
Главный редактор журнала - ВЛАДИМИР МАКСИМОВ
«Континент» выходит ежеквартально
Цена отдельного номера ДМ. 12, пересылка за счет заказчика. ПРОФЕССОР М И Х А Э Л Ь З А Н Д , ВОСТОКОВЕД, беспартий­
Годовая подписка ДМ. 40, включая пересылку. ный. Иерусалим;

Заказы направлять по адресу

ПИСАТЕЛЬ Д А В И Д МАРКИШ. Тель-Авив

БОРЬБА ЗА Д Е М О К Р А Т И Ч Е С К И Е ПЕРЕМЕНЫ НЕ
ЗАКОНЧЕНА!
СЛЕДУЮЩИЙ ЭТАП - ПОБЕДА В ГИСТАДРУТЕ!
21.6.77 ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИ­
ЖЕНИЕ!
ГОЛОСУЙТЕ!
 ГИСТАДРУТ - СИЛЬНЫЙ И НЕЗАВИСИМЫЙ!!

Результаты выборов в Кнесет 9-го созыва обязывают

всех рабочих и служащих заново и с полной ответствен­
ностью взвесить свои решения. Политические силы, в
открытую стремящиеся к ослаблению и развалу Гиста-
друта, увеличили свою силу и ставят под угрозу организа­
ции рабочих и служащих.
Победа Ликуда и ДАШ-а на выборах в Кнесет может
стать фатальной для будущего всех трудящихся в Израи­
ле, если эти силы, посягающие на их организованность
и общность, не будут остановлены.
Решающий момент в отражении этого наступления —
выборы в Гистадрут, которые состоятся 21 июня этого
года.
Начиная с сегодняшнего дня и до дня голосования
начинается борьба с нашими политическими противниками.
Борьба за полную занятость.
Борьба за реальную заработную плату и автоматическую
надбавку за подорожание.
Борьба за продолжение субсидий на предметы первой
необходимости и контроля над ценами.
Борьба за сохранение пенсии и достижений рабочих
и служащих в области социального и медицинского обес­
печения.
Борьба за свободу демонстраций.
Мы стоим на защите ваших интересов.
Мы собираемся расширить, увеличить и улучшить нашу
деятельность в этом направлении.
Мы настаиваем на проведении реформы во всем, что
касается расширения и углубления внутренней демократии.
Мы настаиваем на усилении защиты рабочих и служа­
щих в высших органах государства.
Мы берем на себя полную ответственность за защиту
ваших интересов, предотвращение анархии, за свободную
борьбу профсоюзов,
Для достижения этих целей, для усиления и укрепления
Гистадрута, нам нужны ваше доверие и поддержка, чтобы
добиться решающего большинства в комитетах Гистадрута.
Мы уверены в вашем чувстве моральной ответствен­
ности.
Мы верим, что каждый член Гистадрута понял урок
последних дней и примет единственно правильное решение,
-опрашивающееся сегодня более чем когда бы то ни было:
всe силы для сохранения позиции Маараха в сильном и
независимом Гистадруте.

Мы за Тебя и Ты за Нас!
ЭМЕТ в сильном и независимом Гистадруте.
Маарах - партия Авода и МАПАМ.
 Отв. за выпуск Белла Немировская
Корректор Нина Островская
Зав. редакцией Михаил Шульман
_________________

Отвергнутые р у к о п и с и не возвращаются, и по поводу них редакция

в переписку не вступает.
_____________
Издательство "Время и мы", Тель-Авив, ул. Нахмани, 62/9
п. я. 24123, Тель-Авив. Тел. 621085.
62/9 Nachmani st. T.-A. Tel. 621085.

Фотолитография Op-Хай. П. Я. 36483. Т.-А.

Типография "Дерби". Улица Микцоа, 9. Т.—А.