Machine Translated by Google

33

Желание и человеческое благо

Ричард Краут

я это идеал философа, или поэта, или кого-либо еще — это

единственный человеческий идеал. Даже гедонизм, концепция

Когда мы сравниваем современную моральную философию с добра, оказавшая сильное влияние в современный период, имеет

хорошо известными моральными системами прошлых столетий, мало современных сторонников.

В наше время сложился консенсус, что нет
нас должен поразить тот факт, что определенное предположение о
человеческом благополучии, которое сейчас широко считается единственная конечная цель, обеспечивающая меру, по которой

само собой разумеющимся, в прошлом повсеместно отвергалось. должна оцениваться стоимость всех других благ.

Современный моральный климат предрасполагает нас к Но если мы хотим не только отметить наш уход от прошлого,

плюралистическому подходу к человеческому благу, тогда как более но и показать, почему мы имеем право быть плюралистами в

ранние этические системы придерживались концепции отношении добра, тогда нам нужно что-то сказать о том, что такое
человеческое благополучие.
благополучия, которую мы сейчас назвали бы узкой и ограничительной. Один

Способ передать то противопоставление, которое я имею в виду, Мы не должны просто утверждать, что существует много благ и

состоит в том, чтобы отметить, что, согласно Платону и Аристотелю, много видов хорошей жизни, но должны предложить некое общее

есть один вид жизни, образ жизни философа, который представляет объяснение того, что такое благополучие, которое объясняет,

собой вершину человеческого процветания, а все остальные жизни почему оно так многообразно. В ответ на это требование многие

достойны того, чтобы привести их к вершине. насколько они философы в первом приближении отождествляли бы человеческое

приближаются к этому идеалу. Некоторые другие этические теории благо с удовлетворением желания и объясняли бы множественность

прошлого были несколько более узкими, чем эта, поскольку, в то блага указанием на то, что из-за огромного разнообразия наших

время как Платон и Аристотель утверждали, что многие вещи имеют интересов и вкусов наша желания обнаруживают аналогичную

ценность сами по себе, другие утверждали, что существует только неоднородность.

одно внутреннее благо — удовольствие, согласно эпикурейцам,
добродетель, согласно стоики. Напротив, в настоящее время широко
распространено мнение, что все такие подходы являются слишком
Грубо говоря, что делает положение дел хорошим для кого-то, так
'
это удовлетворение одного из желаний этого человека; с
соответственно, наша жизнь складывается хорошо в той мере, в

исключительными, что существует не только много типов какой удовлетворяются наши желания или те, которым мы придаем
наибольшее
неотъемлемых благ, но и не существует какого-то определенного вида жизни — будь тозначение.
Сложность создается тем фактом, что иногда у нас есть желания
— например, порожденные пристрастиями — без которых мы бы
Ричард Краут, «Желание и человеческое благо», Труды и адреса Американской
философской ассоциации, 68/2 (1995), 39–49. хотели обойтись. Но с этим можно легко справиться привычными
Американская философская ассоциация. способами, дав специальные

Этическая теория: антология, второе издание. Под редакцией Расса Шафер-Ландау.

© 2013 John Wiley & Sons, Inc. Опубликовано в 2013 г. компанией John Wiley & Sons, Inc.
Machine Translated by Google

желание и человеческое благо 287

вес к желаниям второго порядка. Общая идея состоит в том,
что если кто-то хочет чего-то всем сердцем и с открытыми
'
желание быть
глазами, то это хорошо для удовлетворенного, независимо от
содержания желания. Объекты, которые мы сейчас хотим или
будем хотеть, становятся для нас хорошими благодаря тому,
что мы их хотим; они еще не хороши для нас, если не считать
того, что мы испытываем к ним настоящее или будущее
желание. Нет никаких фактов о том, что в конечном счете
хорошо для меня, которые не зависят от моих целей, фактов,
которые мне нужно обнаружить, чтобы знать, к чему стремиться. Нетсебя, потому что считает это нравственной необходимостью,
период в несколько лет. Он бросает свою нынешнюю работу,
которую любит, и берется за работу, которую считает скучной,
тяжелой и незначительной. Он не рассматривает это как
способ служения другим, потому что понимает, что то, что он
будет делать, бесполезно. Его цель состоит в том, чтобы
просто уравновесить зло, причиненное другим, сравнимым
злом для себя. Принять таблетку, чтобы облегчить его муки
вины, было бы бесполезно, поскольку его цель — причинить
себе вред, а не доставить себе удовольствие. Он наказывает

удивительно, что благополучие многообразно. Наше благо
изобретается и конструируется, а не обнаруживается; и из-
за больших различий в наших личностях и способностях
мы изобретаем разные планы жизни, и наши желания
направлены на самые разные объекты.
Хотя «теория желания», как ее можно было бы назвать,
широко принята, отчасти потому, что она дает некоторую
поддержку предположению, что благо многообразно, я
утверждаю, что, тем не менее, у нее есть достаточно
серьезные недостатки, чтобы оправдать ее неприятие. В
сущности, его главный недостаток заключается в том, что
он слишком принимает желания такими, какие они есть, и
не может объяснить некоторые способы их оценки. Нам
нужна теория более объективная и в этом отношении более
близкая к эвдемонистическим теориям античной и средневековой философии.
пытается действовать против своего блага. , но ему удаётся
Я хотел бы показать, что теперь мы можем отказаться от желания
теории и по-прежнему придерживаемся нашего представления о том,
что многие виды жизни заслуживают того, чтобы жить — больше, чем
предполагали более ранние системы, но не так много, как утверждает
теория желания.
II
Я начну с пункта, который, несмотря на его известность, не
может быть легко согласован с теорией желания.
Концептуально и психологически возможно, что люди
добровольно и с должным обдумыванием решат отказаться
от своего блага в пользу альтернативной цели.
и когда он осуществляет свое наказание, он делает это из
чувства долга, а не из радостной любви к справедливости и,
конечно же, без удовольствия от конкретной работы, которую
не хочу
он выполняет. В обычном смысле «хочу» он не наказывает
себя, но теория желания не может прибегнуть к этому пункту,
поскольку она использует гораздо более широкое понятие
желания, согласно которому то, что мы добровольно ищем,
и есть то, чего мы желаем. И в этом смысле наш самокаратель
хочет прежде всего наказать самого себя.
'
Тратить один Дни выполнения задачи, которую
справедливо считают скучной, трудной и бесполезной, не
являются чем-то, что мы обычно считали бы выгодным, и
поэтому мы можем правдоподобно предположить, что, когда
самонаказывающий осуществляет свой план, он не только
навредить себе, несмотря на то, что он получает именно то, что
хочет. Было бы догматическим и противоречащим здравому
смыслу настаивать на том, что он должен получать выгоду от
наказания просто потому, что желает его. Более разумный
'
ответ состоит в том, чтобы признать, чтопланы
иногдаиосуществление
получение
'
того, чего человек больше всего хочет, противоречит другому.
хорошо.
Более того, я не вижу правдоподобного способа, которым
теория желания могла бы внести поправки, убедительно
приспосабливающиеся к такого рода контрпримерам.
Привнесение понятий рациональности и полной информации
не поможет. Самокаратель не нарушает ни одного очевидного
принципа рациональности, и у него есть вся необходимая
эмпирическая информация. Мораль, наиболее естественно
вытекающая из этого случая, состоит в том, что существуют обстоятельства,

Они могут трезво составить долгосрочный план и
осуществить его, тем самым удовлетворив свои самые
сокровенные желания, несмотря на то, что все время
осознают, что то, что они делают, вредно для них. На самом
деле они могут осуществлять определенные планы именно
потому , что считают, что им это плохо. Например,
предположим, что в какой-то момент своей жизни человек
совершил серьезное преступление, и хотя теперь он
сожалеет об этом, он понимает, что никто не поверит ему, если онспособствовать
решает наказать себя за
которые люди добровольно отказываются от своего блага.
Когда они это делают, они все равно получают то, что хотят,
и поэтому мы не можем отождествлять благополучие с
удовлетворением желаний, даже когда эти желания
рациональны и подвергаются полной информации. Другие
виды случаев, в которых это происходит, более
распространены, чем самонаказание, — это те, в которых
мы добровольно жертвуем своим благополучием, чтобы
признается. Так он других. Но вместо того, чтобы
благу
развивать эту идею, я обращусь к другому типу возражений против теории
Machine Translated by Google
288 Ричард Краут
Слабость теории лучше всего становится понятной, когда мы видим
разнообразие трудностей, с которыми она сталкивается.
III
Представьте себе мальчика, который, прогуливаясь по парку, видит
утку и в то же время замечает на земле камень. Импульсивно, он
поднимает камень и бросает его в утку. Хорошо ли для него в какой-
то степени, если его желание поразить утку удовлетворено? Я нахожу
это неправдоподобным.
Несомненно, ему было бы не хуже, если бы он никогда не чувствовал
импульса ударить по утке; и как только этот импульс возникнет, ему
не станет хуже, если он испарится до того, как он на него воздействует.
Мы могли бы даже сказать с некоторым правдоподобием, что ему
плохо удовлетворять это желание, что для его же блага он должен
быть свободен от таких деструктивных импульсов. Кто-то, кто хочет
защитить теорию желания, может предложить спасти ее, сделав
небольшую модификацию. Желание мальчика ударить по утке —
всего лишь мимолетная прихоть, и поэтому
удовлетворение
мы должныжеланий
сказать, что
полезно для нас только тогда, когда они более устойчивы, чем
мимолетные побуждения. Желания, которые полезно удовлетворять,
— это те, которые организуют нашу жизнь и приводят к проектам,
которые поглощают много времени и энергии.
Проблема с этой идеей заключается в том, что мы можем легко
представить себе желания, которые не вызывают возражений как
прихоти, но становятся извращенными, когда им придается большее
значение, чем это. Возьмем, к примеру, импульс, который можно
почувствовать на зимней прогулке, чтобы протянуть руку и постучать по сосульке.
заставляет нас задаться вопросом, почему мы должны считать теорию
земля. И представьте себе кого-то, у кого есть более чем мимолетное
желание сделать это. Скорее, у него есть план сбить как можно больше
сосулек, прежде чем они растают. Он нанимает бригаду рабочих и
парк грузовиков, чтобы добраться до сосулек, свисающих с высоких
зданий; и вот как он проводит свои зимы. Неправдоподобно
предположить, что теперь, когда это желание стало не просто
прихотью, а грандиозным замыслом, его удовлетворение стало благом.
Скорее, наша реакция на пример состоит в том, что субъект стал
жертвой бессмысленной страсти. Количество времени и усилий,
которые он посвящает своему плану, не дает нам уверенности в том,
что именно в этом заключается его добро; напротив, эта черта
примера как раз и заставляет нас думать, что он напрасно тратит
время.
Некоторые философы отреагируют на этот случай, сказав, что если
фанатик сосулек действительно тщательно обдумал все имеющиеся у
него альтернативы и после должного размышления решил, что это
именно тот план, которого он хотел бы придерживаться, то, как бы
странно это ни казалось, удовлетворение этого
желание - вот в чем его благо. Кто мы такие, можно было бы
риторически спросить, чтобы судить о его концепции добра? На это
можно ответить, что мы не можем ответственно избегать рассмотрения
конкретного содержания проектов людей, когда принимаем решения
о том, должны ли мы им помогать. Если фанатик сосульки
обратился к нам за финансовой поддержкой, мы не хотели бы и не
должны оставлять сомнений в том, делает ли он себе что-нибудь
хорошее, и эти сомнения возникают именно потому, что мы
сосредоточиваемся на предмете его желания и не видим, почему
стоит взяться за этот проект.
IV
Есть еще один аспект теории желания, который следует рассмотреть,
прежде чем я предложу альтернативный подход. Теория утверждает,
что удовлетворение моих желаний составляет мое благо. Мы можем
получить лучшее представление о теории, если будем истолковывать
ее как одну из семейства тесно связанных взглядов. Например, то, что
мы могли бы назвать теорией родительского желания, будет
утверждать, что то, что делает что-то хорошим для человека, — это то,
что его родители хотят для него.
Теория желаний братьев и сестер и теория желаний бабушек и
дедушек будут иметь одинаковую структуру: каждая из них может
отождествлять благо X с удовлетворением желаний некоторого Y в
отношении X, альтернативные версии теории выбирают другое Y.
Теория желаний — это особый случай, когда Y идентично X. Это
желания более правдоподобной, чем теорию родительского желания
или любого другого члена этого семейства теорий. Мы не можем
ответить: потому что каждый человек знает, в чем его интересы. Ибо
мы признаем это опасным обобщением. Если теорию родительского
желания следует отвергнуть, потому что бывают случаи, когда
родители не обладают необходимой любовью и знаниями, чтобы
направлять жизнь своих детей, то мы столкнемся с вопросом, почему
эти неудачи не могут происходить также и в отношении к детям. себя.
Возможно, теорию родительского желания (и все другие варианты,
в которых X не тождественен Y) следует отвергнуть, потому что ее
всеобщее признание привело бы к пассивности и покорности. Дети
будут постоянно принимать самые важные решения, глядя на план
своей жизни, составленный другими, и им не удастся развить такие
качества, как уверенность в себе, творчество, самостоятельность и
тому подобное. Но почему мы должны
Machine Translated by Google
желание и человеческое благо
думаете, что это те качества, которые дети должны развивать?
Привлекательный ответ заключается в том, что быть дизайнером
'
сын одной из них — часть личного блага.жизнь и формовщик
'
один с желания. Но это не то предположение, которое
может принять теоретик желания, потому что, согласно
этой теории, если мое благо частично состоит в проявлении
инициативы и выражении автономии, то это верно только
при условии, что я хочу иметь именно эти качества. Если ят
не хочу их, потому что меня не согласно
научили их
теории
ценить,
желания,
то,
отсутствие их у меня само по себе не является потерей.
Хотя никто не думает, что теория родительского желания
верна, тем не менее рядом с ней находится скромная и
очевидная истина, а именно, что на первых этапах
человеческой жизни лучше всего, чтобы о детях заботились
взрослые, которые взять на себя ответственность за свое
настоящее и будущее благо. И одна из причин, почему это
так, заключается в том, что есть много вещей, которые
полезны или будут полезны для детей, о которых они не в
состоянии знать и о которых нельзя сказать, что они хотят.
Младенец хочет еды, тепла, стимуляции и контакта; но мы
не можем приписать ему желание развивать свои
способности или воспитываться в обычаях своего общества.
Обучение в этих вопросах полезно для детей, но теория
желания не может легко объяснить почему, потому что дети
какое-то время слишком малы, чтобы иметь какое-либо
'
благополучие
желание такого обучения. состоит
Теория желания из
говорит, что одно
'
удовлетворение одного
желания, но пример маленьких детей
заставляет признать пробел в теории: он не может быть
'
одним только теперешние желания, которые составляют
'
один с благополучием.
Пробел может быть заполнен, если мы скажем, что
'
одного удовлетворение будущих желаний также является
компонентом благополучия. Даже если сейчас ребенок может
не хотеть образования, он захочет его когда-нибудь в
будущем, и поэтому в его интересах, если мы подготовим его
к удовлетворению этого будущего желания. Но такой способ
расширения теории желаний не полностью улавливает
'
причины нашего воспитания детей: не будет должен
ребенок желаниябыть
воспитан независимо от того, как мы его воспитываем; скорее,
мы обучаем ее так, чтобы она развивала это желание и могла
его удовлетворить, и мы делаем это, потому что думаем, что
иметь и удовлетворять это желание будет для нее хорошо.
Мы поощряем интерес детей к музыке или их любопытство
к миру природы, потому что мы думаем, что им полезно и
будет хорошо иметь любовь к музыке или природе. Но нет
ничего неизбежного в развитии у них этих желаний. Когда
мы способствуем будущему благу маленьких детей, мы не
289
просто стремимся к удовлетворению желаний в целом, но
мы пытаемся привить определенные желания, а не другие,
оснований того, что к некоторым вещам стоит стремиться,
а к другим нет.
В
Из того, что я сказал до сих пор, я заключаю, что желание
чего-то само по себе не придает желанности тому, чего мы
хотим или получаем. Вполне понятно и порой уместно
действовать, исходя из мысли: «Я хочу это сделать, хотя и
'
не думаю, что это сделает
обычное
моюотношение
жизнь лучше».
хорошомногих
Этоиз
для меня выражает
нас
или к
будет
своим прихотям и импульсам.
Хотя мы действуем в соответствии с ними и не нуждаемся в
том, чтобы подвергаться критике заважность
это, мы не
этих
преувеличиваем
желаний,
предполагая, что будет хорошо даже в малейшей степени, если
они будут удовлетворены.
Но если желание чего-то не делает это желание
удовлетворительным, тогда мы должны спросить, что делает.
Мой ответ заключается в том, что то, что делает желание
хорошим для удовлетворения, является желанием чего-то, что
имеет свойства, которые делают его достойным хотеть. Обратите
внимание на разницу между этим подходом и тем, который
лежит в основе теории желания. Он говорит, что мы приносим
благо объектам, желая их; напротив, моя идея состоит в том,
что объекты, которые мы желаем, должны доказать, что они
достойны того, чтобы быть желанными, обладая определенными
характеристиками. Если им не хватает функций, которые делают
их достойными внимания, то тот факт, что мы их хотим, не
компенсирует этот недостаток.
Точка зрения, которую я имею в виду, также может быть
выражена, если я на мгновение переключусь с разговора о
том, чего хотят люди, на разговор о том, что они любят.
Широко распространено мнение, что тот, кто живет хорошей
жизнью, должен любить что-то или кого-то. Если у человека
'
совсем нет интересов или привязанностей, как он может
жизнь идет
хорошо? Или, если человек мало интересуется вещами,
если у него нет сильных эмоциональных привязанностей,
то это тоже недостаток, потому что есть объекты, к которым
уместна более восторженная реакция. Но, согласно
представленной мною концепции добра, одни вещи
достойны нашего интереса и любви, а другие — нет. Так
'
что же делает Жизнь
'
один есть один хороша, когда ты заботишься о чем-то, о чем
стоит заботиться. Но, конечно, это не вся история, потому что
мы можем очень заботиться о том, что достойно любви, и все
же быть отрезанными от этого каким-то образом. Представлять себе
Machine Translated by Google
290 Ричард Краут
кто-то, кто любит рисовать, но находится в заключении и не может
выполнять свою работу; или кто-то, кто любит своих детей, но не
может иметь с ними никаких отношений. Эти люди могут любить
то, что стоит любить, но у них нет удовлетворительных отношений
с тем, что они любят, и в результате
Итак, естьих
пожизнь
крайней
не мере
идет хорошо.
три условия,
которые делают жизнь хорошей: надо что-то любить, то, что
любишь, должно быть достойно любви, и нужно правильно
относиться к тому, что любишь. Возможно, должны быть указаны
другие условия, но я не буду исследовать эту возможность здесь.
Могут возразить, что тезис, который я предлагаю, будет пустым,
если он не подкреплен систематической теорией, которая
позволяет нам решить, какой из альтернативных способов жизни
наиболее достоин жизни и какие объекты более всего заслуживают
любви. Было бы, конечно, хорошо иметь такую теорию, но можно
обойтись и без нее и при этом делать обоснованные суждения о
том, чего стоит желать, а чего нет. Вспомните приведенные выше
примеры: мы можем судить, не имея систематического понятия о
добре, что самонаказатель вредит себе, занимаясь скучной,
тяжелой и незначительной работой; или что фанатик сосулек
тратит время зря. Возьмем другие случаи: мы считаем, что в
нормальных обстоятельствах лишь определенное внимание
заслуживает того, чтобы уделять внимание таким вещам, как
опрятность, внешний вид или здоровье, и мы считаем интерес,
выходящий за рамки этого, навязчивым, поскольку он подрывает
Для человека определенные интеллектуальные или художественные
'
проекты были бы пустой тратой времени, потому
бы неинтересные
хорошо. чтодумаем,
ониили
результаты
Мы давали
что
вообще не давали бы никаких результатов. Возьмем другой случай:
если
кто-то посвящает значительное время дружбе с людьми
презренными и не заслуживающими привязанности, то мы думаем,
что его жизнь в какой-то степени потрачена зря.
Эти примеры предполагают, что когда мы успешно выбираем
объекты наших интересов, мы можем оправдать свой выбор
образа жизни, указывая на качества этих объектов. В таких случаях
мы можем сказать больше, чем просто «это то, что я хочу сделать».
мы можем объяснить, почему мы хотим делать эти вещи, описывая
замечательные качества объектов, которые мы любим. И обучая
других распознавать и заботиться об этих качествах, мы можем
рационально убедить их в том, что им стоило потратить время на
развитие интереса к объектам, к которым они изначально были
безразличны.
Если этот подход верен, то некоторые широко распространенные
и сильные человеческие желания могут быть таковы, что их
удовлетворение не приносит нам пользы. Возьмем, к примеру,
желание иметь власть над другими людьми просто ради самого
себя. Те, кто любит власть таким образом, не совершают очевидной
ошибки в фактах или рассуждениях. Тем не менее, если кто-то
спрашивает, что такого в силе, что делает ее достойной любви,
трудно знать, как ответить, или даже увидеть, что вопрос допускает
ответ.
Тот, кто развивает стремление к власти, не делает этого, будучи
обученным сосредотачиваться на ее свойствах; мы не становимся т
чувствительными или образованными, чтобы мы могли реагировать
или формулировать замечательные качества, которыми обладает
'
Так что власть. Неудивительно, что мы ничего не видим, когда спрашиваем
что такого в силе, что делает ее желанной.
Обратите внимание, насколько отличается ситуация, когда дело доходит до
к некоторым другим вещам, которые нас волнуют. Если мы
опытны и красноречивы, мы можем многое сказать о том, почему
мы любим наш любимый роман, музыкальное произведение или друга.
Это происходит потому, что мы привязываемся к этим объектам в
процессе обучения, которое делает нас способными распознавать
и формулировать определенные свойства, на которые мы
реагируем. Власти, напротив, обычно добиваются без всякой
причины. И если мы отвергаем теорию желания, то у нас нет
оснований думать, что удовлетворение стремления к власти само
по себе благо для людей. То же самое относится и к другим глубоко
укоренившимся мирским мотивам, таким как стремление к славе,
признанию и богатству.
Именно здесь мы находим один из самых больших контрастов
между некоторыми традиционными представлениями о благе и
теорией желания. Старые концепции считали стремление к власти,
репутации, богатству и т. п. в лучшем случае ограниченной
ценностью; на самом деле, несмотря на многочисленные
разногласия среди платоников, аристотелевцев, стоиков,
эпикурейцев и христиан относительно того, что такое благо, до
недавнего времени среди философов этих традиций существовал
поразительный консенсус относительно того, что сильное
стремление к власти, статусу, материальным благам и т. п.
противоречат правильно понимаемым личным интересам.
Напротив, теория желания должна утверждать, что до тех пор,
пока мы преследуем эти цели без психологического разделения и
с открытыми глазами, не допуская ошибок в фактах или логике,
они заслуживают того, чтобы преследовать их не меньше, чем
любые другие возможные цели. Вот почему я сказал ранее, что
главная слабость теории желания состоит в том, что она слишком
принимает желания такими, какие они есть, и недооценивает
способы, которыми мы можем подвергнуть желания критике.
Теория желания не требует, чтобы объекты, которыми мы
интересуемся, сами по себе обладали желательными свойствами,
поскольку ее основная идея состоит в том, что мы наделяем эти
объекты желательностью, будучи привлеченными к ним. Традиционный
Machine Translated by Google
желание и человеческое благо
концепции более способны критиковать желания в их нынешнем
виде, потому что они настаивают на том, что объекты, которые мы
любим, доказывают, что они достойны нашего интереса, обладая
желаемыми характеристиками.
VI
Спорный характер выдвигаемого мною предложения можно еще
больше раскрыть, если мы обратим внимание на то, что оно
говорит о боли. Часто считается очевидным, что физическая боль
сама по себе плоха; но мои сомнения во внутренней благости силы
заставляют меня также усомниться во внутренней злобе боли.
Когда я сказал, что власть сама по себе нехороша, я имел в виду,
что не вижу в ней такой черты, которая делала бы ее достойной
желания. Точно так же, хотя все мы хотим избежать боли, я не вижу
в ней такой черты, которая делала бы ее достойной избегания. Мы
не замечаем никаких характеристикнаше
боли,отвращение
которые бы кобосновывали
ней; мы
просто ненавидим то, как это чувствуется. Но по моему предложению
этого недостаточно, чтобы показать, что это действительно плохо
само по себе. Точно так же, как наше стремление к чему-то не
показывает, что это хорошо, так и наше избегание этого не
показывает, что это плохо. И тот факт, что мы все избегаем этого,
причем инстинктивно, также не свидетельствует о том, что это
плохо. Наши инстинкты подлежат оценке, поэтому о нашем
отвращении к боли следует сказать еще кое-что помимо ее
инстинктивного характера, если мы хотим заключить, что она
плоха сама по себе.
Чтобы избежать недопонимания, позвольте мне добавить, что,
конечно, я думаю, что боль почти всегда в какой-то степени плоха.
Но причина, по которой я так думаю, связана с тем, что обычно
сопровождает физическую боль, а именно с травмой или
нарушением здоровых процессов.
Почти каждая боль отвлекает нас от сосредоточения полного
внимания на том, что нас волнует, и со временем боль снижает
уровень нашей энергии. Боль является в целом надежным
механизмом животного
относится для предохранения
к людям-животным его отстепени,
в не меньшей опасности,
чемикэто
другим.сопровождающие
Если мы примем во внимание
боль, другие
мы сможем события,
понять, почему она в
какой-то степени вредна для нас. Я задаюсь вопросом, есть ли у нас
основания думать, что это плохо, а не просто что-то, что нам не
нравится, когда мы оставляем в стороне эти другие особенности
боли и просто концентрируемся на том, как она ощущается.
Возможно, я смогу вызвать некоторые сомнения в том, что боль
по своей сути плоха, привлекая внимание к ряду других ощущений,
которые не нравятся, даже если они не причиняют физической
боли: например, неприятные запахи и неприятные ощущения.
291
решетчатые шумы. Должны ли мы сказать, что это плохо само по
себе, помимо вреда, который они обычно приносят, отвлекая или
раздражая нас? Предположим, что я единственный человек,
которого отталкивает какой-то звук, а все остальные к нему
безразличны: если мы говорим, что мне внутренне плохо слышать
этот звук, а не другим, то мы предполагаем, что это звук. человека
и плохо для него. И тогда мы должны будем сказать, что
'
удовлетворение наших иприхотей
симпатии и побуждений
антипатии, — этото,
которые создают хорошо, и, в
что хорошо
частности, что хорошо для мальчика в нашем предыдущем примере
— ударить по утке. С другой стороны, если мы говорим, что мне
плохо слышать скрипучий звук только в том случае, если у всех
остальных такая же реакция, то мы должны объяснить, почему
реакция других должна быть так важна для моего блага.
Наиболее правдоподобный способ разрешить всю эту проблему
состоит в том, чтобы сказать, что мы не должны делать вывод из
нашего отвращения к чему-то, что это противоречит нашему благу,
точно так же, как мы не должны делать вывод из наличия побуждения,
что оно приносит пользу, чтобы удовлетворить его. Это. Если мы
примем это предложение, то у нас должны возникнуть сомнения
относительно внутренней вредности боли.
VII
Прежде чем вернуться к теме плюрализма, с которой мы начали,
следует рассмотреть еще один вопрос. Я сосредоточился
исключительно на человеческом благе и ничего не сказал о благе
других видов животных. Но могут возразить, что это неправильный
подход к делу, потому что нам нужно поместить человеческое благо
в рамки, имеющие более широкое применение. И должно быть
очевидно, что многое из того, что я сказал о человеческом благе,
неприменимо к другим животным. Я утверждаю, что для того, чтобы
человеческая жизнь шла хорошо, нужно любить что-то достойное
любви. Но было бы нелепо полагать, что жизнь нечеловеческого
животного идет хорошо только при этом условии.
Что в жизни лосося, змеи или крота
стоит любить? Можно ли сказать, что эти животные вообще что-
то любят?
Неприменимость этих условий человеческого благополучия к
нечеловеческой жизни может означать, что мы все время были на
неверном пути. Возможно, нам следовало бы начать с поиска
описания благополучия, охватывающего все случаи, а не только
человеческое состояние. Такая мысль может частично объяснить
привлекательность гедонизма для более ранних мыслителей.
Удовольствие и
Machine Translated by Google
292 Ричард Краут
боль руководит поведением всех животных; и гедонисты, древние
и современные, всегда апеллировали к универсальности этих сил
для поддержки своей доктрины.
Гедонизм имеет очевидное преимущество в том, что он одним
махом определяет благо всех животных. Но нас это не должно
впечатлять, ибо неправдоподобность гедонизма применительно к
человеческой жизни все еще остается в силе. Поэтому мы должны
найти ему замену. Мы
Нужен общий отчет о благополучии всех животных, и тогда мы
должны спросить, как более конкретная концепция человеческого
благополучия связана с этой более широкой структурой.
Общая формула, которую мы должны применять повсеместно,
— это та, которую мы находим у Аристотеля и стоиков, а именно:
благо для каждого животного состоит в том, чтобы вести такой
образ жизни, который соответствует его природе. А поскольку
каждый вид животных имеет свою природу, мы должны учитывать
особые физические характеристики каждого вида, чтобы более
точно определить, в чем заключается его благо. Природа
нечеловеческих животных определяется их телами и физическими
способностями, поэтому для них благополучие состоит в
поддержании физического здоровья и полном использовании
способностей их тел.
Вот почему заточение птицы в маленьком пространстве
противоречило бы ее пользе, даже если бы она была прикована во
время своего заточения к машине, которая постоянно возбуждала
бы центр удовольствия ее мозга.
Но что мы должны сказать об своеобразной природе человека?
Из-за того, что мы обладаем мозгом, который у нас есть, жизнь,
которую мы можем вести, гораздо менее ограничена, чем жизнь
других животных. Наши интеллектуальные способности
обеспечивают гораздо большую пластичность в нашем развитии, и
это делает образ жизни, который мы ведем, в гораздо большей
степени вопросом выбора, чем для других животных.
Благо нечеловеческого животного как бы встроено в его тело, тогда
как для человека благо есть объект рационального выбора, и его
достижение требует тренировки желаний и эмоций, чтобы они
принимали соответствующие объекты, как это определено причина.
Это не отрицание того, что у нас есть природа. Скорее, это означает,
что нашей природе свойственно выбирать, быть способными
использовать разум, чтобы делать выбор и формировать наши
желания и желания.
эмоции. Таким образом, природа человека отражается в нашей
теории добра, когда мы говорим, что для того, чтобы наша жизнь
шла хорошо, наши желания и эмоции должны быть направлены на
объекты, характеристики которых делают их подходящим для нас
выбором. В понятии возможности выбора подразумевается, что
объекты наших желаний открыты для оценки посредством
рефлексии.
Настаивая на том, что удовлетворение желания само по себе не
является благом, что объект желания должен быть достойным
желания, мы привносим потребность в оценке и размышлении и,
таким образом, основываем наше благо на нашей способности к
рациональному выбору. Мы объясняем человеческое благо не так,
как это делает гедонизм, с помощью единой всеобъемлющей
теории, применимой ко всем животным, а с помощью двухэтапного
процесса, в котором широкое универсально применимое
объяснение затем становится более конкретным, привязываясь к
особенностям животных. ситуация человека.
Поскольку я принял традиционный взгляд на то, что наша
природа как человека состоит в использовании нашей способности
к рациональному выбору, можно было бы спросить, почему я не
пойду дальше и не приму более определенную концепцию добра,
жизнь стоит в той мере, в какой она посвящена рассуждениям. Я
отвечаю, что степень, в которой внутренне целесообразно
заниматься рассуждениями или хорошими рассуждениями, сама по
себе является вопросом, подлежащим рациональной оценке; нет
внутреннего противоречия в идее, что можно прийти к заключению,
что есть действия, которые лучше рассуждения, или что лучше
всего получается, если разум играет второстепенную или
'
незначительную роль. Таким образом, тот факт, что мышлениежизнь
является отличительной чертой человека, сам по себе не определяет
должного места мышления в человеческой жизни. Лучший способ
установить важность разума в хорошей жизни — это принять к
сведению различные виды полезной деятельности и понять,
сколько из них мы были бы неспособны предпринять, если бы наша
способность рассуждать была серьезно снижена. нарушен.
VIII
Теперь мы можем вернуться к идеям, с которых мы начали:
что благо для людей весьма разнообразно, что нет единого главного
блага, которое измеряло бы ценность всех остальных; что нет
определенного образа жизни, который лучше всего подходит для
всех. Плюрализм, истолкованный таким образом, является новичком
на философской сцене, и стоит спросить, можно ли найти какие-
либо аргументы в его пользу. Одна из очевидных привлекательностей
теории желания состоит в том, что она предлагает объяснение
этого разнообразия, но в свете недостатков этой теории у нас
причина
есть
искать альтернативное объяснение того, почему плюрализм в
отношении добра может быть верным.
Я полагаю, что лучший способ защитить плюралистическую
интуицию — это принять общий тезис о том, что некоторые объекты
человеческого стремления обладают качествами, которые делают их
Machine Translated by Google
желание и человеческое благо
объективно стоит желать и что другие не имеют заслуг, но
отвергнуть любой из более конкретных тезисов, которые
были предложены в прошлом о том, как достичь более
определенного ранжирования человеческих жизней.
Мнение современного
многими разными
философавидами
о том, что
жизни,
стоит
ножить
что мы
не можем расположить их в иерархии от лучшей к худшей,
лучше всего подтверждается конкретной иллюстрацией, а
не очень общим аргументом: излюбленная стратегия
должна состоять в том, чтобы принять к сведению все
различные цели, которые стоит преследовать, и
разнообразие достойных жизней, посвященных этим
занятиям, а затем показать, что ни одна из объективных
концепций добра, с которыми мы знакомы из истории
философии, не соответствует этому богатое разнообразие.
Но этот плюралистический проект не может быть успешным,
просто указывая на большое разнообразие жизней, которые
люди ведут на самом деле; то, что должно быть показано,
гораздо труднее, а именно, что эти различные виды жизни
достойны того, чтобы их прожить, и не более, чем любые другие. хорошим, мы не можем обойти задачу оценки наших
Если это верно, то иерархические представления о добре,
которые сейчас вышли из моды, не могут быть
293
подрывается одним ударом; если нет в высшей степени
желательного объекта или жизни, по сравнению с которыми
должны оцениваться все другие объекты или жизни, то это
должно устанавливаться в каждом конкретном случае,
показывая, почему каждый предложенный кандидат не
обеспечивает правдоподобного стандарта. Защитник
множественности человеческого блага должен поддержать
этот тезис, убедив нас в том, что стоит желать многих
различных типов вещей, и показав, почему мы должны
отвергать попытки отвести каждому из них отдельное место
на единой иерархической шкале. Хотя я с симпатией
отношусь к такому проекту, я не предпринимал его здесь.
Моя главная мысль заключалась в том, что множественность
благ не может быть напрямую выведена из изменчивости
человеческих желаний. Итак, мой вывод условен: если мы
хотим быть плюралистами, то мы должны принять точку
зрения, когда-то широко считавшуюся само собой
разумеющейся, что, решая, какой образ жизни является
желания, спрашивая, обладают ли их объекты качествами,
которые делают их достойными желания.