В.В.

Понарядов

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОКИ ТЕОРИИ И.А. КУРАТОВА

ОБ ОТСУТСТВИИ ПАДЕЖЕЙ В КОМИ ЯЗЫКЕ

Все лингвистическое наследие И.А. Куратова пронизано стремлением к

осмыслению типологического своеобразия родного коми языка. Интуитивно чувствуя
глубокое отличие его строя не только от таких флективных индоевропейских языков, как
русский и немецкий, но и от прибалтийско-финских языков (родство коми языка с
которыми было к тому времени уже твердо установлено), он иногда выступал с
теоретическими положениями, которые не были приняты ученым миром и ныне
воспринимаются как курьезы. Наиболее известна и изучена в этой связи знаменитая
мысль И.А. Куратова о типологическом сходстве коми языка с китайским языком (Вежев
1939: 13-14; Тираспольский 1980: 30, 89-91, 119, 124). Однако не менее важным в той
картине типологии коми языка, которую рисовал И.А. Куратов, было другое положение,
которое сам автор в работе «Зырянский язык» выразил следующими словами: «Если бы
мы написали зырянскую грамматику, то обошлись бы в ней без падежей» (Куратов 1939:
40). По мнению И.А. Куратова, строй коми языка не дает оснований для отграничения
падежных окончаний не только от послелогов, но и от аффиксов, используемых в системе
глагола (Куратов 1939: 34-35, 40); всех их вместе он одинаково называет
«послеположениями».
Выдвижение и отстаивание И.А. Куратовым данного тезиса выглядит на первый
взгляд довольно странным, ибо в его время уже был создан целый ряд грамматик коми
языка, в которых количественный и качественный состав его падежной системы был
определен довольно точно. Так, А.М. Шёгрен (1832) и Х.К. Габеленц (1841) выделяют в
коми языке 13 падежей, А.И. Попов (ок. 1842) — 14, М.А. Кастрен (1844) и Ф.И. Видеман
(1847) — 16, П.И. Савваитов — 17 (1850) (Тираспольский 1980: 71-72, 86, 97, 100-101,
107-108). Правда, это было в коми лингвистике того времени сравнительно недавним
достижением: более ранние грамматики А. Попова (1785), Ф. Козлова (1808) и А. Флёрова
(1813), следуя латинской или русской грамматической схеме, насчитывали 5-6 падежей
(аналогичных латинским или русским) (Adelung 1817: 227; Тираспольский 1980: 67), а
ныне утерянная (Тираспольский 1980: 83), но упоминаемая И.А. Куратовым (1939: 71)
грамматика его однофамильца священника Василия Куратова — только 3 падежа (о
составе и теоретических основах выделения которых, к сожалению, теперь нельзя ничего
сказать).
 И.А. Куратов не проводит никакого различия между этими двумя научными
парадигмами — более новой и более старой — и подвергает падежные концепции всех
предшествующих исследователей коми языка одинаково жестокой критике: «Зырянские
грамматисты не согласны в счете падежей. Один находит их в числе 17, другой 14, а
некоторые 7 и даже 4... Охотник может написать зырянскую грамматику с 20 падежами —
и он не согрешит больше, чем Козловы, Савваитовы, Габеленцы и остальные немцы»
(Куратов 1939: 39). По иронии судьбы, более всего достается при этом П.И. Савваитову
(Тираспольский 1980: 88-92) — автору одной из самых удачных в XIX в. коми грамматик,
по достоинству оцененной современниками (она была даже удостоена Демидовской
премии), в которой состав падежей практически полностью совпадает с принимаемым
коми языкознанием в XX в. (СКЯ 1955: 136-139) (у П.И. Савваитова добавлен только
«лишний» звательный падеж). «Савваитов просмотрел финскую грамматику с 14
падежами ее и написал зырянскую с 17-ю, чтоб быть оригинальнее несколько», —
высказывает свое отношение к концепции этого исследователя поэт (Куратов 1939: 71).
Почему же И.А. Куратов не принял для коми падежей несомненно прогрессивную
научную парадигму, которая, как мы видим, уже получила в его время значительное
развитие и была И.А. Куратову, который прямо ссылается на труды А.М. Шёгрена, Х.К.
Габеленца и П.И. Савваитова (Куратов 1939: 40, 71), хорошо известна?
Мы полагаем, что ответить на этот вопрос можно лишь при том условии, что будет
определено место, занимаемое лингвистическими взглядами И.А. Куратова по отношению
к теориям его современников и предшественников, на необходимость чего уже указывал в
свое время Г.И. Тираспольский (Тираспольский 1980: 6).
Не вызывает сомнения, что та новая в эпоху И.А. Куратова морфологически
обоснованная концепция описания коми падежной парадигмы, которая проводится в
трудах А.М. Шёгрена, Х.К. Габеленца, А.И. Попова, М.А. Кастрена, Ф.И. Видемана, П.И.
Савваитова (и продолжается во всех современных грамматиках), находится со взглядами
первого коми поэта в отношениях полного антагонизма. Согласно И.А. Куратову, все
падежи, выделяемые на морфологических основаниях указанными и позднейшими
авторами, суть в коми языке вовсе не падежи, а частный случай «послеположений». Таким
образом, две концепции не имеют никаких точек соприкосновения.
Как мы уже говорили, до появления подобной методики морфологического
описания падежей (впервые примененной к финно-угорскому материалу, по-видимому, в
саамской грамматике Х. Ганандера (Ganander 1743: 13-30), но получившей широкое
распространение только к середине XIX в.) составляемые европейцами описания
падежных систем обычно ориентировались на латинскую, а в России на русскую
языковую модель. Например, согласно латинскому образцу для любого языка, независимо
от свойственных ему уникальных особенностей морфологического строя, обязательно
устанавливались те же самые 6 падежей, что существуют в латыни: номинатив, генитив,
датив, аккузатив, вокатив и аблатив. На протяжении XV-XVIII веков большинство
грамматистов усердно придерживались этой схемы даже при описании таких полностью
утративших падежную морфологию европейских языков, как романские. (Единственное
известное нам исключение представляет увидевшая свет в 1536 г. первая португальская
грамматика, автор которой, Фернан де Оливейра, взял-таки на себя смелость выявить
очевидное и заявить, что из находящихся в области его кругозора европейских языков
«никакой другой язык не имеет склонения по падежам, кроме греческого и латинского»
(Oliveyra 1536)).
Однако если морфологическая категория падежа в языке присутствует, но при этом
состав падежных единиц отличается от латинской или русской модели (а именно такова
ситуация в финно-угорских, тюркских и многих других языках, которые уже в XVII-XVIII
в. стали объектом научного описания), то как же поступали грамматисты того времени с
«лишними» падежами? Рассмотрение их трудов показывает, что они были совершенно
единодушны в решении этого вопроса, интегрируя не укладывающиеся в привычные
схемы падежные показатели в систему послелогов (часто, хотя и не всегда,
терминологически определяемых как «предлоги», лат. praepositiones). Так поступали,
например, европейские авторы турецких грамматик, созданных в XVII-XVIII (Ryer 1633:
84-88; Vaughan 1709: 45; Grammaire Turque 1730: 58) и даже в первой половине XIX в.
(Schroeder 1835: 40-41).
Ранние исследователи коми языка, выделявшие в нем по русской модели 5-6
падежей, не были исключением. В отношении труда А. Флерова уже Х. Габеленц заметил:
«В удорской грамматике названо только 6 падежей..., во всяком случае, из-за незнания
или беспомощности автора, ибо многие окончания приведены здесь под видом
послелогов» (Gabelentz 1841: 7; цит. по: Тираспольский 1980: 67). Фактически же А.
Флеров рассматривает в качестве падежей именительный без окончания, родительный на
-лöнъ, дательный на -лы, винительный на -öсъ или без окончания, звательный на -ö и
творительный на -öнъ, а в качестве «предлогов» следующие коми падежные аффиксы:
лысь «у», ысь «из», öτь «до», ö «в», кöтъ «с», тöгъ «без» (Флеров 1813: 9-10, 36-37).
Разумеется, никакой внутренней логикой языка невозможно обосновать, что
элементы первой и второй группы имеют разную природу. Основной путь прогресса
лингвистической науки лежал в направлении отказа от латинской или русской схемы как
критерия, ограничивающего состав выделяемых падежей, и в выявлении новых критериев,
позволяющих отграничивать падежные аффиксы от послелогов, согласно внутренним
закономерностям описываемого языка. Однако И.А. Куратов был по-своему логичен,
когда предлагал другое решение: коль скоро разграничение падежей и послелогов
(«предлогов») в ранних грамматиках коми языка на внутренних его закономерностях не
основано, то надо вообще отказаться от понятия падежа как такового.
Таким образом, оригинальная концепция поэта об отсутствии падежей в коми
языке возникает не на пустом месте, но отталкивается от длительной традиции описания
многопадежных систем урало-алтайского типа по латинскому или русскому
грамматическому образцу. Устранение неадекватного образца приводит к утрате
основанного на нем критерия отграничения падежей от послелогов, и поскольку новых
разграничивающих критериев И.А. Куратов, в отличие от других прогрессивных
исследователей коми языка, не вводит, отказ от понятия падежа становится для него
логически закономерным.

ЛИТЕРАТУРА

Вежев А.А. И.А. Куратов — исследователь коми языка // Куратов И.А.

Лингвистические работы. Сыктывкар, 1939.
Тираспольский Г.И. И.А. Куратов — языковед. Сыктывкар, 1980.
Флеров А. Зырянская грамматика. СПб., 1813.
Adelung J.Ch. Mithridates, oder allgemeine Sprachenkunde mit dem Vater Unser als
Sprachprobe in bey nahe hundert Sprachen und Mundarten. Theil 4. Berlin, 1817.
Oliveyra F. Grammatica da lingoagem portuguesa. Lisbõa, 1536.
Gabelentz H.C. Grundzüge der syrjänischen Grammatik. Altenburg, 1841.
Ganander H. Grammatica Lapponica. Holmiae, 1743.
Grammaire Turque, ou Methode courte et facile pour apprendre la langue Turque.
Constantinople, 1730.
Ryer A. Rudimenta grammatices linguae Turcicae. Lutetiae Parisiorum, 1633.
Schroeder G. Grammaire Turque a l’usage des Français et Anglais. Leipsic, 1835.
Vaughan T. A Grammar of the Turkish Language. London, 1709.