Е. А. Реферовская.

Гуманитарное агентство «Академический

проект», 1997

Предисловие

Настоящая книга представляет собой изложение курса лекций, который мог бы читаться в
студенческой аудитории для предварительного ознакомления будущих специалистов-
лингвистов, интересующихся теоретическими положениями науки, с блестящей философски
обоснованной и в настоящее время принятой широким кругом ученых теорией
психосистематики языка крупнейшего лингвиста XX века Г.Гийома. Выдвинутая им теория
рисует работу механизмов интеллектуальной деятельности человека, приведшую к
образованию языка как способа оформления этапов человеческой мысли, которая, благодаря
своей способности к обобщению воспринимаемого, создает находящуюся в сознании человека
понятийную картину мира.
К большому сожалению, наша молодежь (да и не только молодежь) далеко не всегда знакома
с лингво-философской теорией языка — психосистематикой — Г.Гийома в силу недостаточного
распространения иностранной научной литературы, да и известной трудности усвоения
предмета в изложении самого автора.

Гийом не без успеха попытался подняться от речи через язык до уровня работы мысли,
представить себе, как создавшая язык мысль оформляет передачу своего собственного
движения.
Огромна заслуга Г.Гийома в стремлении к познанию человека и его внутренней духовной
жизни.

Введение

Французская лингвистика XIX века, как правило, не обращалась к проблемам философии языка,
а если некоторые филологи и касались их иной раз в своих работах, то скорее для того, чтобы
отдать дань уважения своим предшественникам, для которых эти проблемы стояли на первом
плане. В центре интересов лингвистов XIX века находились вопросы исторического развития
языков, а материалом, служившим французским филологам для исследования, естественным
образом оказывались прежде всего романские языки. Эта группа европейских языков имела
много преимуществ: 1) возможность изучать тексты того латинского языка, который
традиционно считался непосредственным источником романских языков, так называемой
«вульгарной» (народной или раннесредне- вековой) латыни позволяла говорить о «мосте»,
перекинутом от «классической» (литературной) латыни Древнего Рима ко всей группе
романских языков; 2) значительное количество памятников романских языков, имевших много
общего, но и различающихся друг от друга, что объяснялось различными историческими
условиями их существования, позволяло прослеживать происходившие в них изменения в
разных аспектах — в фонетике, грамматическом строе, лексике, семантике; 3) установлению
пути постепенного формирования романских языков более позднего периода способствовало
изучение их диалектов, которые, в силу своего консерватизма, свидетельствовали о тех
изменениях, которые совершались на протяжении долгих веков их жизни. Словом, в течение
всего XIX века подавляющее большинство лингвистов-исследователей было занято решением
вопросов развития и изменения языков от древнейшего состояния до современности.
Господствовал сравнительно-исторический метод. Он дал много, поставив в центре идею
развития, которая должна была занять подобающее ей место в исследованиях также и
французских лингвис- тов, хотя, разумеется, им и раньше было известно, что романские языки
связаны с латынью, что они родственны между собой, но собственно процесс развития, условия
его осуществления требовали еще своего изучения.

Что же касается проблем философии языка, то они затрагивались лишь эпизодически. Такие
вопросы, как соотношение языка и мышления, разграничение понятий языка и речи как двух
взаимосвязанных, взаимозависимых, но не идентичных сторон речевой деятельности и многие
другие оказались вновь объектом исследований лингвистов-теоретиков лишь в XX веке.
Разбуженные идеями Фердинанда де Соссюра, кратко изложенными в издании его лекций,
читанных в Женевском университете в 1907-1911 годах (опубликованных по конспектам
слушателей)1 и требующими дальнейшего раскрытия, проблемы философии языка стали
занимать многих. В этом отношении особое место среди ученых-лингвистов XX века
принадлежит несомненно Гюставу Гийому, который не только развил учение женевского
филолога, но прошел еще значительно дальше по пути, им намеченному, и создал общую
«менталистскую» теорию речевой деятельности человека (языка и речи), которая, получив в
настоящее время широкое распространение в Западной Европе и на Американском материке,
заслужила своему создателю известность среди крупнейших лингвистов эпохи2.

Приведу некоторые данные биографии Гюстава Гийома, которые удалось почерпнуть из

очерка жизни и деятельности ученого, написанного одним из его ближайших учеников и
последователей видным французским филологом, нашим современником, г-ном Роком
Валеном3.

Гюстав Гийом по образованию не был филологом. В возрасте двадцати шести лет он

познакомился и подружился с Антуаном Мейе и Луи Авэ, известными французскими
филологами. Частые встречи и беседы с ними положили начало новым научным интересам и
практической деятельности молодого человека. Он стал все больше интересоваться вопросами
лингвистики, возникавшими в разговорах с его новыми друзьями. Впрочем, они занимали его и
раньше, ибо с работой банковского служащего Г.Гийом сочетал преподавание французского
языка. А так как среди его учеников было немало русских, то такие трудности, как например,
усвоение употребления артикля русскими, в языке которых нет такой единицы, неизбежно
застав- ляли их учителя задумываться над возможностью формулирования принципиальных
положений, определяющих расхождения в грамматической структуре разных языков.

С 1914 года Г.Гийом начал слушать лекции А.Мейе в Париже, в Ecole Pratique des Hautes
Etudes, где впоследствии и сам читал лекции в течение ряда лет. В 1917 году Г.Гийом был
избран, по рекомендации А.Мейе и А.Авэ, членом Парижского лингвистического общества. В
1931 году он стал Вице-президентом этого Общества, а в 1934 — Президентом. С 1938 года
Г.Гийом стал читать лекции в которых излагал свою лингвистическую концепцию, в Ecole
Pratique des Hautes Etudes, и закончил их чтение в год своей кончины, в 1960 году.

В настоящее время г-н Рок Вален возглавляет работу по изданию научного наследия своего
учителя. Она состоит в систематизации, подготовке к изданию и печатании 60 ООО страниц
письменного текста, оставленного Г.Гийомом, и осуществляется группой его научных
последователей в специально организованном для этой цели Отделении Канадского
университета Лаваля в Квебеке, носящем название: «Фонд Гюстава Гийома». Уже переиздан
ряд ранее публиковавшихся книг Гийома, а также выпущена серия томов, содержащих лекции,
читанные Гийомом в Париже в Ecole Pratique des Hautes Etudes за 1938-1960 годы.
 В основе лингвистической теории Г.Гийома лежит представление о языке как о форме
существования в сознании человека мира понятий (конкретных и абстрактных), рожденных в
результате общения с окружающим его реальным миром, существующим вне человека и
независимо от него. Г.Гийом называет это отношением «Человек/ Вселенная». Второе
назначение языка — осуществление в речи языковых единиц, представляющих понятия и
отношения между ними, которые являются содержанием человеческой мысли; язык служит для
передачи этой мысли от человека человеку, что Г.Гийом обозначает как отношение
«Человек/Человек». Гийом писал4: «... если язык есть явление социальное в отношениях между
людьми, то он — нечто иное в глубинах человеческой мысли, которая его создает и создается
сама в нем и через него. Реалистическая лингвистика — мы понимаем реализм как способность
видеть (констатируя и постигая) реальность вещей — действительно реалистическая
лингвистика, не смешивая реализм с позитивизмом, должна опираться на два исходные
положения: 1) общественное отношение — Человек/Человек и 2) отношение другого порядка:
Вселенная/Человек».

Согласно идеям Г.Гийома, язык, пребывающий в сознании каждого человека, говорящего на

этом языке, относится к понятийной сфере, представляя собой комплекс языковых обозначений
понятий в сознании человека. Речь же является реализацией (устной или письменной) языковых
единиц, выступающих как бы представителями передаваемых от человека к человеку мыслей,
и относится к сфере конкретного общения.

Непосредственному восприятию человека доступна только речь, только реализация —

звуковая или графическая — языковых единиц, которые представляют картину мира в сознании
человека во всем многообразии и разнообразии его явлений.

Традиционная нормативная лингвистика довольствуется наблюдением и изучением

внешнего проявления мысли в речи, мысли, облеченной в языковые формы, мысли,
претворенной в речь. Каковы же те механизмы, каковы те мыслительные операции, которые
осуществляют это превращение мысли в речь, столь привычное человеку, что оно как будто
даже и не требует особого объяснения, настолько оно представляется естественным, само
собою разумеющимся. Но эта простота — лишь кажущаяся простота. Начать хотя бы с того, что
не все языковые единицы служат выражению мыслительных образов конкретных, чувственно
воспринимаемых реальностей мира, что многочисленнейшие языковые единицы служат
выражению представлений и отвлеченных понятий, существующих в сознании людей,
являющихся плодом работы сознания и не отвечают конкретным реалиям, хотя и называют
нечто существующее, нечто постигнутое человеком. Проще говоря, в мире существует два вида
реалий: реалии конкретные, воспринимаемые органами чувств, и реалии, выведенные из них
работой человеческой мысли, абстракции, не имеющие конкретного бытия, но тем не менее
существующие в мире и постигаемые человеком. Внешне они выражаются языком, но как
объяснить их, как проникнуть в их внутреннюю сущность? Не случайно этот вопрос занимал умы
многих античных и

средневековых мыслителей.

*5*

Всякое изучение языка, полагал Г.Гийом*, должно начинаться с фактов, требующих

внимательного к себе отношения. Он писал: «... моя рекомендация неизменна: видеть факты,
держаться видимых фактов. Видимы те факты, которые мы умеем видеть. Факт, который мы не
сумели увидеть, тем не менее есть факт».
 И несколько дальше6: «Человек живет в мире, он видит мир глазами своего тела, но он
видит его по-человечески, так, как его должен видеть человек, только в том случае, если он
видит его в себе... то есть, в своем сознании, если постигает его умом».

Г.Гийом упрекал современных ему лингвистов в том, что они ставили знак равенства между
видением языковых фактов и постижением их природы. Он говорил так7: «Постоянная ошибка
лингвистики состоит в недостаточном внимании к разнице, существующей между "видением"
констатации и "видением" понимания. Первое достигается непосредственным восприятием
видимых явлений, вещей, предметов и т.д. Это видение дает человеку представление о
поверхностной картине мира, но ничего не говорит о глубокой реальности, которую постигнуть
можно лишь через ее "понимание"...»

Утверждая принципы своей теории, Г.Гийом жаловался8 на часто встречаемое непонимание,

скорее даже нежелание понимать его идеи со стороны своих собратьев лингвистов.

«Теории вообще часто вызывают недоверие, — писал он. — В них многие лингвисты видят
порицаемое ими обращение к абстракциям, уход от столь любимой многими и столь
успокоительной конкретности, откуда изгнано всякое научное беспокойство. Они упускают из
виду, что конкретное видимо, но может оставаться непонятым. Чтобы понять, необходимо
размышление и рассуждение. Было бы справедливо сказать, что нет видения совершенно
лишенного понимания, но истинное, полное видение рождается из полного понимания.
Постоянная задача лингвиста состоит в постоянном поиске видения, присущего полному
пониманию.» «Для меня, — добавляет Г.Гийом, — теоретизировать, это значит понимать в самой
высокой степени и на самой большой глубине»9. «Предлагаемый мною метод лингвистического
исследования, — писал Г.Гийом10, — состоит во внимательном и тонком наблюдении
"конкретного", наблюдении, которое становится максимально результативным, если опирается
на глубокое размышление. Я полагаю, что объединение наблюдения и размышления — этих двух
способностей человеческого ума — могут дать человеку истинное познание Вселенной, с
которой мы находимся в постоянном контакте, но обладаем бесконечно драгоценной
способностью абстрагироваться от нее»11.

Борясь против позитивизма, Г.Гийом утверждал, что для «понимания» недостаточно одного
физического «видения», что «объяснение» возможно только при условии глубокого и полного
понимания. Такое понимание есть результат наблюдения, наблюдения тонкого и
исчерпывающего. В науке о языке, на которой, по мнению Г.Гий- ома, покоятся все остальные
науки, наблюдение для достижения полноты понимания должно простираться от мыслительных
операций, предшествующих созданию языковых единиц, и через них, до речевых единиц,
осуществляющих речь. Графически этот процесс изображен автором так: мыслит, операции —
предпосылка создания языка

мысленно построенная система языка

реализация языковых единиц (письм. или устная) в речи 1 С 11

Слева — возможность построения языка и речи, представленная мыслительными

операциями; справа — результат построения речи. Для своего осуществления каждый этап
требует некоего «оперативного времени». Г.Гийом считал, что лингвисты позитивистского
толка (в основном, начала нашего века), не учитывая необходимости затраты «оперативного
времени», как бы кратко оно ни было, полагали совпадающими момент рождения мысли и
момент ее претворения в речь, как бы игнорируя язык, из которого речь строится, и тем самым
нарушая последовательность процесса и нормальную связь между мыслью, языком и речью.
 До сих пор, писал Г.Гийом12, от лингвистов ускользало (за некоторым исключением
выдающихся ученых-мыслителей), что если «видение» ведет к «пониманию» порядка видения,
т.е. свойственного видению физическому (le comprendre de constatation), то «понимание» ведет
к «видению» порядка понимания, т.е. свойственного пониманию (видение не-физическими
глазами разума — le voir de comprehension) и что для того, чтобы по-настоящему «видеть», чтобы
«видеть» на этом высшем уровне, надо предварительно понять (pour vraiment blen voir, il faut
avoir compris).

В противоположность экспериментальным наукам, теоретическая лингвистика не всегда

может опираться на эксперимент, который свидетельствовал бы о достижении истины. В
основном лингвистические выводы основываются на наблюдении, осуществляемом
человеческой мыслью над самой собой в двух направлениях: от речи к мысли и от мысли к
речи. Лингвист имеет дело с триномом: 1) мысль как первопричина, вызывающая создание
языка, 2) язык, состоящий из комплекса элементов, 3) речь как реализация элементов языка.
Бином Ф. де Соссюра «язык/речь» Г.Гийом считал недостаточным. Изобретенные человеком
языковые знаки служат для экстериоризации мысли. Означаемое, выраженное знаком,
приобретает физическую видимость (слышимость), которой оно не имело до того. Чтобы иметь
возможность получить такую физическую видимость (слышимость), означаемое должно
получить предварительную а-физическую видимость, видимость исключительно ментальную в
сознании человека. Видимость ментальная — призыв. Видимость физическая — ответ.

Без перехода от внешней констатации, внешней, физической видимости к видимости а-

физической, нет науки о языке. Задача лингвистики — найти метод проникновения от
физического видения к а-физическому (от речи к мысли). Для осуществления этой задачи
Г.Гийом предлагает метод психосистематики. А-физическая видимость изображается в нем в
виде схем, передающих то, что в ней может быть представлено в виде движения, форм
движений, субстанций и величин. Эти схемы представляют механический процесс созидания
языка. Мысль созидает язык, который сам формирует мысль, получающую от него сообщение о
том, что в ней самой происходит, и является залогом ее сохранения и развития.

Как правило, считает Г.Гийом13, лингвистика интересуется двумя этапами речевой

деятельности — данными языка и реализацией их в речи, согласно формуле Ф. де Соссюра.
Первый этап, обеспечивающий этот процесс, этап ментальный, невидим глазами, но видим
умом, «глазами ума» (les yeux d'esprit, les yeux mentaux). Согласно такому пониманию, первый
этап — ментальный — приводит 1) к формированию языка в мысли и 2) к закреплению его
знаками языка.

Графически это может быть представлено так:

ментальный формирование языка речевая

период в мысли в знаках реализация > > > >

Создать языковую единицу в мысли не значит обязательно создать для нее новый знак. Путь
от мысли к знаку может быть поиском среди уже существующих знаков того, что могло бы
служить знаком новому означаемому, которое предварительно создала мысль. При этом
употребление языка в виде речи предполагает ее конкретную физическую природу. Это —
требование отношения Человек/Человек. На первом, ментальном этапе, когда язык еще не
получил в речи физического выражения, он отражает отношение Вселенная/ Человек, т.е.
отношение общее/частное. Последнее является центром, принципом «интуициональной
механики» построения языка, универсальным оператором языкотворческой архитектуры14.
Мысль, родившая язык, расчленяет его на серию составных элементов, на части его общего
объема, осуществляет операцию сужения; речь, исходя из этих фрагментарных элементов,
образует из них множество различных единиц. Это —движение расширения, приводящее к вееру
разнообразных речевых значений.

Ошибкой традиционной лингвистики, полагал Г.Гийом, было создание ложного

представления лингвистической реальности, из которой исключался первый отправный момент
— мыслительная операция. Это мешало придти к познанию истинной природы языка15. Источник
этой ошибки нетрудно найти. Лингвисты, будучи во власти идей позитивизма, противника
истинного реализма в науке о языке, где невозможен эксперимент, ограничили понятие
реальности тем, что доступно непосредственному наблюдению, что доступно физическому
зрению. В век триумфа экспериментирования интеллектуальная «видимость», «видимость»
понимания не принималась в расчет. Между чистой, простой констатацией, лишенной элемента
«понимания» (обобщения), к которому она не стремится, и констатацией, отягощенной
связанным с нею пониманием, существует скрытый антагонизм. Элементы понимания, скрытые
в наблюдении, представляют собой источник рождения понимания, стремящегося выйти за
пределы констатации. Этим знаменуется переход от экспериментальной науки к теоретической.

Формулу Соссюра «речевая деятельность = язык + речь» Г.Гийом заменяет, как об этом
упоминалось выше, иной формулой, имеющей вид тринома: Речевая деятельность = causation
obverse — cause construit — causation deverse, которую можно расшифровать следующим
образом: 1-ый ментальный этап представления, предшествующий языку, — II этап — язык и III
этап — реализация языка в речи.

Первый этап — мыслительная операция, порождающая язык; второй — порожденный язык;

третий — реализация языка. Только учет этих трех этапов может помочь познанию природы
языка и языковой деятельности. Ошибка лингвистов-позитивистов состояла в отсечении первого
этапа, мыслительного, а следовательно невидимого и сосредоточении внимания лишь на
«видимом».

В отличие от экспериментальных наук, изучающих некие внешние объекты, объектом

лингвистики является, прежде всего, сама человеческая мысль, ибо она стоит за языком,
созданным ею для своего собственного выражен™. Эксперимент помогает науке, поскольку он
создает исследуемый объект. В лингвистике мысль изучает самое себя через язык, являясь,
одновременно, наблюдаемым и наблюдающим.

Означаемое, через знак, доступно физическому видению. Не облеченное знаком, само по

себе, оно в мысли доступно лишь предварительному ментальному, мысленному видению.

Наблюдение над языковой деятельностью должно приводить к видению ментальной основы

языка. Только таким путем, утверждал Г.Гийом, исследователь может придти к действительно
научному пониманию сущности языка. Современная лингвистика должна указать пути к
достижению такого научного познания, и Гийом считал, что помочь сделать это может
предлагаемая им теория Психосистематики.

Ментальная картина языковой структуры представлена в ней в виде наглядных схем. Эти
схемы изображают мыслительный механизм конструирования языка. Это механизм,
представляющий собой мысль, созидающую язык, являющийся в то же время средством
формирования самой мысли. Через язык человек может приблизиться к тому, чтобы узнать, как
происходит работа мысли.

Как полагал Гийом, первый, ментальный этап всякой речевой деятельности невидим для
человека. Для того, чтобы представить его себе, необходимо изобретение способа изображения
того, что человек может увидеть только «глазами ума», «ментальным зрением».
 Является ли язык системой?

Метод Психосистематики языка предполагает изучение того, что является некой невидимой
мыслительной реальностью и представляет собой систему языка. Способы обозначения знаками
того, что создано мыслью в самой себе, относятся к семиологии. Это не значит, что семиология
сама по себе не система, но ее системность есть лишь отражение системности результатов того
психического процесса, который совершается в мысли.

Образование психической (ментальной) языковой системы подчинено строгому закону

когерентности частей целого. Образование семиологической системы подчиняется другому
закону, закону достаточности выражения. Формулу Ф. Де Соссюра «langage = langue + parole»
на более высоком уровне обобщения можно представить как: «langage = psychisme + semiologie»
(речевая деятельность = ментальная деятельность + семиология), ибо речь служит лишь для
того, чтобы обозначать созданное мыслью в результате ее деятельности в себе самой для своего
собственного выражения. Лингвистическое изучение речи принадлежит семиологии, а
семиология, предполагающая изучение означающего, обязательно должна отсылать к
ментальное™ означаемого16.

Идея, высказанная А.Мейе и повторенная Ф. де Соссюром, что язык представляет собой

систему, знаменовала новый подход к изучению языка, отказ от самодовлеющей констатации
фактов, основанной на их непосредственном наблюдении.

Непосредственному же наблюдению, естественно, могут быть подвергнуты лишь те факты,

которые участвуют в осуществлении про- цесса речи. В этом состояла познавательная слабость
науки о языке, довольствовавшейся поверхностным наблюдением того, что видимо. Такая
позиция лингвистов или, скорее, филологов XIX века диктовалась философскими положениями
позитивизма, господствовавшего в это время, во всяком случае, во Франции. Ключевым словом,
определяющим характер научного исследования, было слово «реальность», причем имелась в
виду некая видимая реальность.

Но является ли реальностью, достойной изучения, только та реальность, которая доступна

непосредственному наблюдению? Для наблюдателя, не подвластного неубедительному, хотя и
широко распространенному мнению, «реальное» существует в двух ипостасях: реальное,
воспринимаемое органами чувств, и реальное, находящееся за пределами такого восприятия и
постигаемое разумом.

Философское направление мыслей Г.Гийома приводило его к утверждению, что реальность

простирается гораздо дальше чувственно воспринимаемого, находится позади него, под
прикрытием реальности видимой, слышимой, непосредственно наблюдаемой, и познается она
в результате исследования и интерпретирования данных наблюдения, в результате
напряженной работы мысли. Такая реальность является как бы скрытой, секретной, но тем не
менее системной, существующей реальностью.

Лингвистика становится настоящей теоретической наукой с того момента, когда она

соглашается видеть в реальности больше того, что свидетельствует непосредственное
чувственное восприятие и создается она не только в результате наблюдения конкретных
фактов, а в результате обязательного их обобщения и абстрактного осмысления, то есть, в
результате созидающей работы мысли.
 Введение в понятие науки о языке слова «система» свидетельствует именно о такой позиции.
Понятие системы языка в целом и подсистем составляющих язык ингредиентов. Но эта система,
как и ее подсистемы, должна быть построена в результате анализа и обобщения
непосредственно наблюдаемых фактов речи. Система — понятие абстрактное, покоящееся на
отношениях, увиденных за чувственным восприятием и понятых исследователем.
Непосредственное наблюдение фактов не раскрывает их системы, не показывает существующие
между ними отношения и требует дальнейшего, особого их осмысления.

Для того, чтобы понять систему языка надо спекулятивно представить себе его структуру,
суметь ее мысленно реконструировать. Г.Гийом считал, что в языке не все системно. Но даже
элементы, не образующие особой подсистемы, охвачены общей системой языка, входят в нее.
Например, разнородность существительных не образует системы, но общая система имени
включает все имена, оставляя разнообразию имен свободу существования. Имена могут
множиться, распределяться по группам, но ничто не помешает представлению о наличии в
языке особой категории имени.

Г.Гийом ограничивал задачу Психосистематики изучением того, что порождается работой

мысли, операции которой могут быть представлены в виде последовательных срезов,
символизирующих ход движения мысли. В Психосистематику входит лишь систематика
означаемого, систематика же означающего относится к Семиологии и строится с опорой на
систему означаемого, давая обозначения отдельным позициям элементов психической
системы, то есть, системы означаемого. В речи вся система языка целиком не находит своего
выражения, в речи может появляться лишь какая-то часть системы, какой-либо ее элемент.
Поэтому в языке полная система выступает как означаемое, не имеющее означающего. Для
того, чтобы говорить о полной системе, надо представить себе всю совокупность частных
подсистем, учитывая, что каждое означающее относится лишь к какой-нибудь одной части
системы.

Г. Гийом отмечал17, что иногда представление о том, что реальность может быть познана
не только восприятием ее органами чувств, а может быть постигнута в результате
познавательной работы мысли, встречает возражения. В ряде случаев не находит признания и
тот факт, что наблюдаемое явление прежде чем подвергнуться изучению, должно быть
воссоздано в уме исследователя и несмотря на это воссоздание оно, и в этой ипостаси,
представляет собой реальность, но реальность не непосредственно наблюдаемую, а лишь
абстрактно понимаемую.

Цель Психосистематики доказать, что язык является системой, показать тот скрытый
порядок, который лежит в основе кажущегося беспорядка в совокупности речевых единиц, их
видимой противоречивости. Достигнуть этой цели можно лишь начав с непосредственного
наблюдения видимых фактов, каковыми являются факты речи, затем, через их обобщение
придти к лежащим за ними, позади них, мыслительным структурам, представляющим собой
реальность невидимую, ненаблюдаемую, а лишь реконструируемую человеческим разумом,
реальность ментальную, то, что обычно именуют абстрактным понятием.

Это тот путь, которым шел человеческий разум, установивший, например, что за
непосредственно наблюдаемым падением всякого обладающего весом тела на землю
скрывается явление Всемирного тяготения. Этим путем шла человеческая мысль, заставившая
человечество признать шарообразное строение Земли, наблюдая постепенно скрывающиеся за
горизонтом мачты кораблей, как будто погружающихся в море.

Способность проникнуть через конкретные факты в скрытые за ними невидимые реально

существующие силы позволяет объяснить действием этих сил и те конкретные явления, те
факты, которые даны в непосредственном чувственном восприятии, как результат их
воздействия.

Именно такое отношение существует между языком и речью, ибо лишь через конкретную,
чувственную сферу речи, силою своего ума человек может проникнуть в ментальную систему
языка, представляющую в упорядоченном виде результаты восприятия и осмысления человеком
окружающего его реального мира и отразившую созидательную работу человеческой мысли,
создавшей язык для своего собственного выражения через речь.

В согласии с теоретическими положениями, выдвинутыми Ан- туаном Мейе и Фердинандом де

Соссюром, Гюстав Гийом говорит о необходимости исходить в лингвистике, как науке о языке
и речи, из двух представлений.

Первое — непосредственное и иррациональное — получаемое из прямого наблюдения

изучаемого объекта, и второе, получаемое в результате мыслительной обработки, являющееся
продуктом конструктивного воображения, необходимого в науке. Только будучи понятой,
«скрытая» и обобщенная реальность языка может в конце концов служить объяснением
непосредственно, «открыто» наблюдаемых фактов речи.

Как говорил Г.Гийом, реальность распространяется во все стороны, далеко за пределы своих
внешних проявлений, своей поверхностной видимости и именно в таком представлении
реальность является объектом науки18.

В сущности, подобные рассуждения Г.Гийома подводят читателя к утверждению, что

система языка и есть та скрытая «реальность», та понятийная структура, которая находится в
сознании человека, владеющего данным языком. При этом язык следует признать
упорядоченной системой, ибо только порядок в бесчисленном количестве объектов,
являющихся языковыми единицами, может обеспечить быстрое и безошибочное
манипулирование ими в процессе построения речи. Впрочем, этот порядок не следует считать
чем-то незыблемым, чем-то раз и навсегда неизменным. Вхождение какой-либо языковой
единицы в определенную подсистему не является навсегда закрепленным и не свидетельствует
о невозможности для нее изменить свой системный статус. Система языка, вместе с
составляющими ее подсистемами, способна к изменениям в результате передвижки языковых
единиц, которая состоит в переходе их из одной категории в другую в силу изменений в
представлениях и, соответственно, в функциональных сдвигах в речи. Этому может быть
подвержена любая языковая единица и в этом сказывается влияние речи на язык, но,
разумеется, процессы такого рода протекают крайне медленно и для одного синхронного среза
система может быть принята как стабилизированная, хотя и обнаруживающая некоторые
определенные тенденции. Примером перемещения языковых единиц из одной подсистемы, из
одной категории в другую могут служить [для романских языков, в частности, для
французского] превращение числительного «один» [unusj в артикль, обозначающий уже не
количество объектов, названных существительными, а объем понятия, или вхождение
предикативного сочетания глагола «быть» с причастием в глагольную систему и качестве
формы пассива.

Человеческая мысль может сконструировать несметное число представлений о

наблюдаемых и ненаблюдаемых реальностях мира, которые подвергаются абстрагирующей
классификации и распределяются в сознании человека по типам, получающим определенные
наименования. Для романских и других европейских языков это — части речи. Как правило, для
определенного синхронного отрезка жизни языка число их конечно, хотя исторически
изменчиво. Каждая часть речи, фиксируя тот или иной комплекс явлений, располагает
некоторым количеством форм, отражающих отношения, которые существуют между явлениями
мира. Однако, число идей, представленных в сознании человека, не является конечным, оно
может умножаться в результате развития и углубления познания человеком окружающего мира
и самого себя, в результате изменений в условиях жизни людей.

Всякое новое понятие получает свое языковое обозначение и входит в ряд имеющихся
представлений, но может, не войдя еще в ряд определенным образом оформленных языковых
единиц, занимающих свое место в системе языка, оказаться вне системы или образовать новую
подсистему.

Понятийное содержание слова, выражающего определенную идею, сопровождается

соответствующей формальной структурой. Для существительных европейских языков в
структуру входят обозначения грамматического рода, числа, типа склонения [ежели таковое
языку свойственно], режим инциденции, то есть, все то, что характеризует слова данной части
речи. Структурные элементы существительных не зависят от понятийного содержания слова.
Они лишь характеризуют в системе языка категорию части речи, к которой относятся слова,
обладающие перечисленными выше формальными чертами. Европейские языки относятся и
тому типу языков, в которых за понятийным содержанием, выраженным основой слова,
следовало становление формы, каждый из элементов которой образует особую подсистему.
Формальная структура слова — категориальна, понятийная — индивидуальна.

Исходя из характера движения мысли, совершающей пробег между двумя крайними точками
от одного пограничного понятия к другому, от общего к единичному и от единичного к общему,
можно графически представить процесс образования языковых категорий и их подсистем.

мн. число

мн. число

В качестве примера приведем процесс образования понятия числа. При формировании

понятия числа и его языкового оформле

ния мысль движется между понятиями единичности и множественности19.

10 — Предельная точка абсолютной единичности психологически непредставима ввиду

отсутствия пространственного ее измерения. Понятие единичности представляется в виде
приближения к абсолютной точке или удаления от нее. Позиция I {[отвечающая двойственному
числу] практически ушла почти из всех европейских языков, оставив лишь некоторые следы
[русский язык: мн. число — часы, но: 2, 3, 4 часа и 5, 6, 7 часов; мн. число: стороны, но 2, 3, 4
стороны и 5, 6, 7 сторон.] 21 — последний момент внутренней множественности 2 — первый
момент внешней множественности Рождение единичности из множественности, как результат
движения мысли между двумя крайними точками [противоположными понятиями],
представляет собой серию множеств, постепенно «сужающихся» и неизбежно приводящих к
понятие противоположенному множественности, то есть, к единичности, причем утрачивается
представление о первоначальной множественности. По достижении точки абсолютной
единичности дальнейшее движение от множественности к единичности оказывается
невозможным: представление о множественности исчерпано. Последний этап внутренней
множественности — понятие двойственности. По достижении абсолютной единичности мысль
может только отправиться в обратный путь от единичности к множественности. Первый этап
этого движения — превращение І , в I,: внутренняя множественность исчезает, появляется
внешняя множественность, начинающаяся с понятия «два».

Сохранение в языке форм двойственности, даже частичное, отражает сопротивление

представления о множественности при перемещении в направлении к единичности. Когда это
сопротивление оказывается преодоленным, формы двойственного числа из языка исчезают.
При движении мысли от единичности к множественности появляется число «2».

«Язык» и «Речь»

При изучении языковых явлений Г.Гийом придавал огромное значение четкому разграничению
понятий «язык» и «речь», обнимаемых общим представлением о речевой деятельности. «Язык»
понимается им как комплекс виртуальных языковых единиц, находящихся постоянно в
распоряжении говорящего. По мере надобности говорящий пользуется языковыми единицами
для передачи сообщений, для выражения своих мыслей, переводя их в речь. Единицами,
получаемыми при реализации языковых единиц, т.е. единицами речи являются предложения
(phrases). Иначе: «потенциальные единицы языка» и «реализованные единицы речи». Отсюда
возможно построение схемы речевой деятельности: I

замысел сообщения, мысль, еще не осуществленная,

находящаяся в сознании ментальная структура

II

языковое, знаковое речевое оформление задуманного сообщения, еще не выраженное,

пребывающее пока еще в сознании

III

речевое оформление сообщения, передача его в виде речи (письменной или устной) II
позиция распадается на две части: 1) содержательное оформление сообщения в мыслях; 2)
знаковое оформление сообщения в мыслях.

Каждый этап процесса речевой деятельности требует определенного «оперативного

времени». Рождение сообщения делится на две части: первая часть «криптологическая»,
скрытая, когда сообщение постепенно формируется в сознании, затем ищет, пока еще в нем
же, языковые [знаковые] средства для своего воплощения, и вторая часть —
«акриптологическая», когда сообщение находит в речи свое «физическое» выражение. Второй
этап доступен физическому видению [слышанию], первый — ментальному пониманию. По
мнению Г.Гийома, традиционная — для его времени — позитивистская —

лингвистика останавливалась на втором этапе и только из внешнего наблюдения делала свои

выводы — отсюда слабость теории. Все внимание было устремлено на внешнюю сторону
деталей, на функционирование языка в речи, отсутствовало стремление к углубленному
проникновению в природу языка, в его отношение с мыслью. Отсюда отсутствие подлинного
понимания и возможности объяснения действия языковых механизмов, обеспечивающих
важную социальную функцию языка. Г.Гийом постоянно подчеркивает социальную природу
языка: «Язык — социальное явление. В этом невозможно сомневаться. Это — очевидный факт»
(«Le langage est un fait social. On n'en saurait douter: c'est evident»)20.

Отсюда вытекает задача лингвистики — найти то, что находится позади внешнего, физически
воспринимаемого формального речевого выражения, то, что является ментально видимым,
ментально постигаемым, постигаемым в мысли и предшествующим языку и речи. Проникнуть
же в глубину человеческой мысли лингвист может или во всяком случае должен стремиться
только через речь, которая единственно доступна непосредственному наблюдению. Но при
наблюдении никак не следует подменять понятие качества понятием количества21. Наблюдение
не требует обязательно большого числа наблюдений одного и того же объекта. Можно
ограничиться сравнительно небольшим количеством наблюдений, если объекты их достаточно
красноречивы22.

Для Г.Гийома язык не есть статическое отображение статической системы понятий,

представляющих статическую картину мира. Мир — динамичен, и язык — динамическая система
абстрактных схем мыслительных операций, необходимых для воспроизведения того или иного
фрагмента реального мира. При переходе от языка к речи проявляется двунаправленность
движения мысли от частного к общему и от общего к частному. Этот механизм движения
отвечает пониманию человеком реалий окружающего мира как единичных конкретных явлений
и как обобщенных абстрактных понятий.

***

Всякий лингвист, писал Г.Гийом23, должен ясно отдавать себе отчет, в чем состоит разница
между понятиями «языка» и «речи». Ничто в науке языкознания не может быть ни истинным,
ни ясным, если не исходить из этого различия. «Язык» следует понимать как комплекс
виртуальных языковых единиц, постоянно находящихся в распоряжении человека, в сознании
которого они неизменно находятся. Человек пользуется ими от времени до времени для
создания единиц речи — явления непостоянного, преходящего. Виртуальными единицами языка
[unit6s de puissance] являются слова [в языках морфогенетических] и графические знаки
[caracteres в языках амор- фогенетических]. Единицы речи это фразы [предложения].
Исторически, глоссогенезис, видимо, начался с минимального различия между единицами
языка [вокабулами] и единицами речи, т.е. между виртуальными единицами языка и
конкретными единицами речи.

Возможность единовременного появления в речи всего языка в целом, а не отдельных его

элементов (единиц) исключается.

Единственный способ представить себе с достаточной отчетливостью, что такое система

языка и каков план ее построения, это проникнуть через речь в глубины сознания человека, в
понятийную сферу, где мысль находит свое языковое воплощение. Язык рождается из опыта
реальной жизни, от которого мысль отходит и обращается к представлениям и понятиям,
которые человек познает мысленным взором. Человек — это наблюдатель, который видит
реальный мир глазами тела и глазами ума.

Подтверждая идею Ф. де Соссюра о знаковом характере языка, о его социальной природе, о

необходимости разграничения понятий языка и речи, Г.Гийом внес в толкование последних двух
компонентов речевой деятельности свое понимание. Так, в «Курсе Общей Лингвистики» Ф. де
Соссюра читаем: «Язык есть система знаков, выражающих понятия...» (с.54). «Язык это не
деятельность говорящего. Язык — это готовый продукт пассивно регистрируемый говорящим ...
сознательно в нем проводится лишь классифицирующая деятельность...» (с.52); «...В то время
как речевая деятельность в целом имеет характер разнородный, язык, как он нами определен,
есть явление по своей природе однородное — это система знаков, в которой единственно
существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти
компонента знака в равной мере психичны» (с.53); «...Но что такое язык? По нашему мнению,
понятие языка не совпадает с понятием речевой деятельности вообще; язык — только
определенная часть — правда, важнейшая часть — речевой деятельности. Он является
социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей, принятых коллективом,
чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности,
существующей у каждого носителя языка. Взятая в целом, речевая деятельность многообразна
и разнородна: протекая одновременно в ряде областей, будучи одновременно физической,
физиологической и психической, она помимо того относится и к сфере индивидуального, и к
сфере социального...». И, наконец: «...естественной для человека является способность
создавать язык, то есть систему дифференцированных знаков, соответствующих
дифференцированным понятиям»24.

Если взгляды Г.Гийома на природу языка было бы напрасным стремиться противопоставить

взглядам Ф. де Соссюра, то в отношении определения собственно речи и соотношения языка и
речи взгляды ученых расходятся. Ф. де Соссюр говорит об индивидуальном характере речи и о
ее роли в изменениях происходящих в системе языка. Г.Гийом придает гораздо большее
значение вопросу соотношения языка и мышления, считая, что именно выяснение этого
отношения является конечной целью работы лингвиста. Для Гийома лингвист это в то же время
и философ. В этом он напоминает образ мыслей и характер работы «грамматистов» XV111 века,
для которых основными научными вопросами в изучении языка были проблемы философии
языка. Гийом полагал и стремился показать правомочность своего предположения о
возможности проникнуть через изучение речи, которая одна только доступна
непосредственному восприятию человека, в существо мыслительного процесса, движения
мысли, облекаемой в языковую форму.

Г.Гийом не одобрял исследовательских методов лингвистов начала XX века, видя в них

отражение философских идей позитивизма, и настаивал на задачах лингвистики, обращенных
к ментализму, к воспроизведению абстрактной, понятийной сущности языка как знакового
отображения мира понятий в сознании человека. Ф. де Соссюр, не восставая против
позитивизма, с большим вниманием относился к собственно речи, которую рассматривал как
способ выражения восприятия мира индивидуумом. Отсюда и различная оценка языковых
изменений, которые Соссюр ищет в индивидуальной речи, а Гийом — в сдвигах, происходящих
в сознании людей.

Таким образом, для Г. Гийома искомым в теоретической лингвистике является ментальная

языковая система, воспроизведение которой должно стать возможным для исследователя через
наблюдение речи.

Задачей лингвиста является: 1) вскрыть мыслительное содержание, исходя из внешнего,

знакового его выражения; 2) там, где речь идет о структуре или системе, представить себе
мыслительную структуру или систему, к которой отсылает внешняя, видимая структура или
система25 речи.

Для Г.Гийома характерно утверждение, что только сочетание наблюдения над фактами
языка и глубокого размышления над этими фактами могут привести лингвиста к выдвижению
научной гипотезы, которая могла бы быть положена в основу построения лингвистической
теории.

С этих позиций исследование не представляет особых трудностей, когда речь идет о

значениях слов. При произнесении слова — факта семиологии — оно представляет вместе с тем
связанную с ним мысль (идею, понятие): это то, что оно сообщает, т.е. «психический»
(мыслительный) факт. Дело обстоит иначе и представляет собой большие трудности, когда мы
имеем дело не со значением самого слова, но со значением, сообщаемым этому слову его
грамматической формой. Это можно иллюстрировать спряжением любого глагола, например,
глагола aller в форме имперфекта26. Трудность здесь заключается не в том, чтобы определить
характер движения, передаваемого этим глаголом в формах, напр., j'allais, tu allais, il allait и
т.д., а в том, чтобы распознать, каково значение самой формы имперфекта, значение, которое
будет ему свойственно при всех других глаголах, значение формы как понятийной языковой
категории, разрешающее все ее конкретные речевые значения. Эта трудность, значительная
сама по себе, увеличивается тем, что форма имперфекта появляется в речи в нескольких столь
различных значениях, что зачастую они кажутся даже противоречивыми. Так, например, глагол
в форме имперфекта может обозначать продолжительную длительность в прошлом: Pierre
chantait, а также действие, минимальной длительности, мгновенное: A l'instant meme, Pierre
entrait. Формой имперфекта выражается действие реальное: Pierre travaillait и нереальное,
гипотетическое: Si Pierre travaillait... Эта же форма может передавать как действия прошлые,
так и предстоящие: Pierre chantait — Si Pierre se decidait, il reussirait. В отношении прошедшего
времени имперфект может выражать законченное действие, но делает это не так, как претерит,
ср. le lendemain Pierre arrivait и le lendemain Pierre arriva. Наконец, имперфект способен
выразить в соответствии с контекстом, с установкой речи, действие осуществившееся или не
осуществившееся, которого удалось избежать: ср. Un instant apres, la bombe ёс1а1ак (= ёсЫа)
и Un instant de plus, la bombe ёсЫак (= aurait ёс1а1ё) (Через мгновение бомба взорвалась; еще
мгновение, и бомба взорвалась бы; она не взорвалась, взрыва не произошло).

Перечисленные значения, различные вплоть до противоречивости, являются всем

известными употреблениями имперфекта. Они интересны с точки зрения тех нюансов мысли,
которые ими передаются. Но одно наблюдение фактов речи не позволяет объяснить, почему27
именно имперфект в отличие от других форм может иметь в речи все эти множественные и
столь различные конкретные значения. Очевидно, простого перечисления различных
употреблений имперфекта недостаточно для того, чтобы понять, от чего зависит его речевая
многозначность. Но поскольку речь служит реализацией языковых единиц, очевидно надо
обращаться к языку, чтобы объяснять речь. И в нашем случае, очевидно, необходимо
обращение к языковому, понятийному значению формы, разрешающему все ее перечисленные
речевые значения28.

Языковая форма имеет в языке (не в речи), в системе языка, фундаментальное единое
понятийное значение, характер которого позволяет множество различных значений при
употреблении формы, т.е. в речи; эти значения, сколь бы различными они ни казались, не
противоречат фундаментальному, системному значению формы.

Таким образом, для объяснения множественных речевых значений той или другой формы
надо обратиться к понятию «системы» и выяснить, каково системное значение формы, т.е. ее
понятийное, обобщенное значение, которое представляет собой «позицию» данной формы в
системе. Отдельно взятая форма входит в систему в качестве обозначающего как часть этой
системы, и если лингвист хочет «увидеть» всю систему в целом, он может это сделать лишь
представив себе мысленно, каково то построение, находящееся в сознании человека, которое
отражается семиологической (речевой), т.е. видимой системой форм, употребляемых в речи и
рассматриваемой в качестве означающего.

Из всего этого следует, что Г.Гийом ни в коем случае не отрицает полисемии

грамматических форм (так же как и омонимии), но ограничивает ее речью.

Для Г.Гийома язык — это прежде всего способ познания мира, и он смотрит на язык как на
«зеркало» этого мира. Его теория характерна обращением к мыслительным подсистемам,
входящим в общую систему языка, которая создана человеком в его стремлении к познанию
мира. Г.Гийом полагал, что это стремление предшествовало потребности человека в языке как
средстве общения с себе подобными, ибо предметом сообщения может быть только то, что
известно, хоть в какой-то степени «познано», во всяком случае, воспринято из общения с
природой, с миром29.
 Г.Гийом продолжил и углубил положение Ф. де Соссюра, ранее выдвигавшееся Антуаном
Мейе о том, что язык есть система систем, или точнее, подсистем. В центре стоит проблема
организации этих подсистем, в частности, грамматических категорий, образующих в конечном
счете когерентную ментальную грамматическую систему языка, ибо когерентность является
основным принципом строения всякой системы.

Частные подсистемы языка могут либо достигать полной законченности, либо оставаться
незавершенными. Примером такой незавершенности может служить во французском языке,
например, форма претерита, располагающая для употребления в речи тремя различными
формами — на -аі, на -is и на -us.

Г.Гийом очень высоко ставил лигвистический талант Ф. де Соссюра, считая его выдающимся
языковедом-теоретиком своего времени, учение которого вдохновляло его самого на
углубленные исследования. Это не мешало ему, однако, принимать не все идеи Соссюра или
принимать их не в полной мере и полагать необходимым внесение в них некоторых коррективов
и уточнений. Так, например, Гийома не удовлетворяла известная формула Соссюра langage =
langue + parole, (языковая деятельность = язык + речь), которая казалась ему сликом
лаконичной и требующей истолкования входящих в нее понятий.

Гийом писал эту формулу так:

acte de j discours (= parole d'effect)

langage і langue (= parole de puissance, idёe de parole)

речевая I речь (= реальная речь)

деятельность ) язык (= виртуальная речь, = идея речи)

Рассуждения Гийома строились следующим образом30: прежде всего надо установить в чем
различие понятий «язык» и «языковая или речевая деятельность» (langue и langage). Следует
признать, что язык постоянно присутствует в сознании человека, тогда как под речевой
деятельностью понимается использование единиц языка в речи в тех случаях, когда человек
хочет сформулировать свои мысли [для самого себя или для передачи этих мыслей
собеседнику]. Речевая деятельность базируется на языке, она начинается с обращения к языку
и завершается в речи, выражающей мысль. То-есть, речевая деятельность (langage)
представляет собой переход от языка к речи, причем язык — это явление постоянное, а речь —
явление преходящее.

Возможность осуществления речевой деятельности предполагает два момента: 1) наличйе

языка в виде понятийной структуры, состоящей из виртуальных единиц, получающих языковое
знаковое оформление, и находящейся в сознании человека и 2) переход от понятийных
обобщающих представлений к конкретным объектам речи с оформлением знаками речи в
соответствии с задачами высказывания. Виртуальные единицы языка [в европейских языках —
слова и грамматические формы] образуют основу речевой деятельности, обес- печивают
построение предложения [фразы] — единицы речи, — выполняющего цели высказывания.

Слово в языке и слово в речи — это не одно и то же: в языке слово виртуально [может
обозначать как общее, так и частное понятие], в речи — реально, служит непосредственно
образованию предложения, называя определенный объект речи. Наличие языка,
предварительно сформированного из слов, служит непременным условием рождения речи.
 Свои рассуждения Г.Гийом заключает положением31 о том, что как предложение,
являющееся единицей речи, так и слова, служащие единицами языка, создаются способностью
к речевой деятельности, понимаемой в широком смысле слова, как акт, обеспечивающий
выражение мысли, акт двухфазовый, причем каждая фаза подводит к законченной единице
(слова и предложения). Речь — это результат работы мысли, идущей от общих представлений
(понятий) в языке к выражению определенного конкретного содержания передаваемого
реальной речевой системой знаков.

Структура слова так же, как структура предложения, представляет собой системное
образование, определяющее тип языка. Задача лингвиста состоит в том, чтобы проследить
построение предложения из слов и создание этих слов в глубине человеческой мысли, в языке,
создание, предшествующее речевой деятельности. Мыслительные операции, порождающие
слово (единицу языка) и предложение (единицу речи) не идентичны. Конструирование речи
базируется на предварительно сконструированных словах. Содержание мысли и
соответствующее ему слово в речи так тесно между собой связаны, что кажутся неразрывными.
Иногда, впрочем, говорящему приходится «искать» через общее понятие в языке то слово
речевой системы, которое может послужить обозначению конкретного объекта мысли в речи.
Чаще всего это бывает, когда человек говорит на иностранном языке, которым владеет не
полностью.

Процесс речевой деятельности начинается с языка, пребывающего в сознании человека как

некая унаследованная [или очень хорошо усвоенная] законченная конструкция, и развивается
дальше, вплоть до образования речи, которая и является ее результатом. Мыслительные
операции протекают в двух планах: 1) «поздний» план, в котором совершается одномоментное
образование речи и 2) «ранний», в котором пребывает предварительно созданный и постоянно
находящийся в сознании человека язык.

Речь длится ровно столько, сколько нужно для ее произнесения и восприятия, язык
постоянно присутствует в сознании и находится в распоряжении говорящего для
конструирования речи. Формированию предложений — реальных единиц речи — предшествует
выбор слов и форм — виртуальных единиц языка. Рассматриваемая с этих позиций речевая
деятельность оказывается двухфазовой.

Речь не есть язык: она служит лишь механизмом для физического [акустического,
графического] воспроизведения содержания мысли при помощи материала языка. Передача
мысли может осуществляться различными семиотическими средствами, в том числе словами и
жестами. Возможности артикулированной речи гораздо богаче, чем языка жестов, хотя и в ней
могут присутствовать элементы, родственные жестам в виде интонации, эмотивной
акцентуации, наконец, жестикуляции.

Необходимо различать две ипостаси слова, ибо слово виртуальное, служащее обозначению
понятия в языке, предшествует слову актуальному, называющему объект речи. Оно оказывается
последовательно элементом понятийного плана и средством физического оформления мысли в
речи.

Язык характеризуется относительным постоянством, речь — одно- моментностью. Язык

(отражая реальный мир) представляет собой результат расчленения комплексных восприятий
на отдельные представления, которые могут служить объектами речи. В ней используются
ранее полученные и оформленные языковыми знаками представления для моментного
обозначения речевыми знаками частной и четко очерченной мысли. Речь направлена в сторону
от общего к частному, одномоментному и определенному содержанию мысли.
 Подытоживая сделанные наблюдения, Г.Гийом так формулирует свою идею32: «Язык
направлен в сторону постоянного, не-моментно- го, в сторону виртуального, не имеющего
границ, то есть в сторону универсального. Хорошо организованный язык может выразить все
постижимое для человека. Что касается речи, то она направлена в сторону моментного, в
сторону преходящего, осуществляющего моментальное воздействие, для чего она и
существует, в сторону единичного, в сторону частной мысли».

Лингвистическая система, утверждал Г.Гийом33, представляет собой механизм. Механизм

работающий, находящийся в движении, то есть обладающий кинетизмом, который
определяется движением мысли. Изучение языка, который является сложной системой,
состоящей из множества подсистем, предполагает, прежде всего, изучение этих последних.
Речь находится в полной зависимости от языка, от его возможностей. И изучение самого языка
возможно только через речь — способ его непосредственного выражения.

Точка зрения Г.Гийома на соотношение языка и речи отчетливо выражена в словах34: «Кто
говорит "речь", говорит "язык". Речь — это конструкция, построенная моментно из данных языка,
структуры, сформированной предварительно, полученной как наследство, и время образования
которой неуловимо».

Отличительной чертой гийомовской теории является признание «динамического» характера

языка35. Так, господствующие в структуре языка оппозиции рассматриваются как отражение не
статических отношений, а отношений динамических, включающих два последовательных
момента и представляющих собой противопоставление предшествующего последующему по
отношению к некой границе, некоему порогу. Так, язык предшествует речи; виртуальное
предшествует актуальному; чувственное и ментальное восприятия — словесному выражению и
т.д. В грамматической системе имя предшествует глаголу, существительное —
прилагательному, прилагательное — наречию, субъюнктив — индикативу и т. д.

При образовании оппозиций мысль, находящаяся в постоянном движении, совершает это

движение между двумя крайними точками, имеющими диаметрально противоположные
позиции, а следовательно, в языке — прямо противоположные обозначения: высокий — низкий,
сильный— слабый, добро — зло, быстро — медленно, общее — частное, всё — ничего и т.д.. На
пути от одного понятия к другому, ему противоположному, мысль может сделать сколько угодно
остановок, всякий раз обозначая эти промежуточные моменты языковыми единицами,
образующими как бы семантические вехи, знаменующие весь путь перехода от одной крайней
точки к другой. Дело в том, поясняет Г.Гийом, что все оппозиции, все противопоставления,
вместе с разделяющими их границами и крайними точками, дальше которых мысли идти некуда,
и она вынуждена повернуться и идти обратно, не выдуманы людьми, а находятся в природе,
они «естественны». А все существующее в мире и замеченное человеком ищет своего языкового
выражения и, найдя его, обогащает тем самым языковую систему.

Соответственно задаче построения системы языка и перехода языковых единиц в речь,

Г.Гийом делил лингвистику на три раздела: 1) психосистематику, 2) психомеханику и 3)
психосемиологию. Приставка «психо-» сигнализирует ментальный характер теории, исходящей
из представления об абстрактной языковой системе как отражения в сознании человека мира
понятий, отражающих, в свою очередь, реалии окружающей его действительности. Не следует
полагать, будто Г.Гийом относился к психолингвистам. Приставка «психо-» относится к
человеческой психике, а не к психологии, как иногда ошибочно хотят думать. Г.Гийом не только
не принадлежал к психологическому направлению в лингвистике своего времени, но
неоднократно высказывал резкие критические соображения против лингвистического
психологизма всех оттенков. Гийом — убежденный менталист. Он ищет пути к выяснению связи
между мыслительным процессом, происходящим в уме человека, стремящегося познать
окружающий мир, строящего в своем сознании отвлеченную картину этого мира, анализируя ее
мысленно и давая составляющим ее элементам языковые обозначения. При переходе к речи,
эти обобщенные понятийные комплексы «рассыпаются» на множество конкретных обозначений
тех частных представлений, из речевой передачи которых слагается человеческая речь. Таким
образом, система языка содержит языковые обозначения обобщенных понятий, а система речи
включает все те частные значения, которые покрываются этими общими — языковыми,
понятийными — значениями и используются в речи для обозначения частных ее объектов
(референтов).

1) Итак, «Психосистематика» предполагает воспроизведение системы языка как выражения

обобщенной и систематизированной совокупности понятий, хранящейся в языковой памяти и
являющейся отражением реальной действительности. Положение Ф. де Соссюра о системности
языка, считал Г.Гийом, остается бесплодным, если не воссоздать эту систему для
последующего ее изучения. Поэтому воспроизведение системы языка и есть первая задача
систематики. Она основывает свои построения на двух понятиях: Пространства и Времени.
Имена — образ Пространства, глаголы — образ Времени. Системные отношения языковых
элементов изображаются Гийомом в виде векторных схем, ибо графическое представление
движения времени, не имеющего собственного выражения, может быть передано только в
терминах пространства. Простейшее изображение движения времени в виде стрелки уже носит
пространственный характер.

Как писала Л.М.Скрелина36: «Под психосистематикой следует понимать общее обозначение

теории Г.Гийома как теории, раскрывающей систему языка и системы в языке; это — описание
позиции каждого элемента в системе ... В языковой системе позицией языковой единицы
является ее понятийное значение, обобщающее все возможные ее реализации».

Принцип изучения элементов языка с точки зрения занимаемой ими позиции и соотношения
между ними противостоит принципам так называемой «оппозиционной» лингвистики,
прокламирующей обязательный поиск оппозиций, принцип, заимствованный у Соссюра и
основанный на идее различий и противостояния языковых элементов внутри системы.

С точки зрения методологии, для теории психосистематики характерно представление о

взаимосвязи и взаимозависимости языка и мышления. Понимание языка как динамического
явления, представление о непрерывном движении человеческой мысли, представление о
взаимосвязанности этих двух движений в процессе формирования понятий, их языкового
воплощения и перемещения в речь.

Большое значение в построении теории для ее создателя имело признание необходимости

мыслительных операций, предваряющих всякое образование речи, причем эти мыслительные
операции требуют для своего осуществления определенного «оперативного» времени, каким
бы кратким оно ни было.

Психосистематика — менталистская теория, и предполагаемый ею исследовательский метод

— индуктивно-дедуктивный: исходный момент анализа — речевой факт. От него — индуктивный
путь к теоретическому обобщению, к воспроизведению ментальной системы языка, т.е. его
мыслительной структуры, и возвращение обратно к факту речи для проверки правильности
теоретического построения и для объяснения наблюдаемых в речи фактов. Психосистематика
отрицает возможность создания универсальной схемы изображения строения всех языковых
систем. Система понятий в сознании людей может быть единой — она определяется опытом и
уровнем развития человечества, — но ее языковое оформление у каждого языка свое.
 К компетенции «Психосистематики» относится изучение действия механизмов, которыми
располагает мысль, чтобы улавливать последовательные этапы на пути формирования понятия,
которым отвечают соответствующие языковые обозначения. Эти языковые обозначения,
систематизированные и пребывающие в сознании человека, созданы мыслью для того, чтобы
она в любой момент могла перехватить свое собственное движение и дать соответствующее
языковое обозначение этому моменту построения понятия37.

В лекции, прочитанной 16 июня 1949 года в Париже в Ecole Pratique des Hautes Etudes,
Г.Гийом так представляет задачу созданной им теории «Психосистематики»38:

«Психосистематика языка предполагает воссоздание и изучение психической структуры

языка и оставляет в стороне психологическую сферу, участвующую в образовании
семиологических структур, то есть структур речевой системы.»

Гюстав Гийом строго отличает конститутивную роль психики в создании языковой формы от
роли семиологии, представляющей язык в речи.

Конечный объект Психосистематики — это операции, которые осуществляются наблюдающей за

своей собственной деятельностью мыслью и поэтапно фиксируются языком. Линия движения
созидающей мысли позволяет получать поперечные ее срезы, пред- ставляющие собой
последовательные этапы этого движения, отраженные в языке в виде языковых знаков.

Движение мысли, начинаясь в определенной точке, доходит до точки, ограничивающей ее

движение. В языковом отражении эти ограничивающие мыслительное движение точки
представляют собой противоположные понятия: общее — частное, много — мало, добро — зло,
узкое — широкое и т.д.

Очень важно не упускать из вида, что движение само по себе представляет время, а время
не имеет обратного хода и, следовательно такое псевдо-маятниковое движение мысли
происходит не «по кругу», а имеет постоянный поступательный характер. Ответное «обратное»
движение не возвращается к исходной точке, и во времени, пройденном при всякой
мыслительной операции, имеет место не регрессия, а прогрессия, исключающая возвращение
к исходному моменту. То, что достигнуто в начале движения, не аннулируется «ответным»
движением, которое является продолжением, а не уничтожением первого.

Общее частное общее

движение I движение II

Суммируем это так: в создающемся языке происходят противоположные процессы (=

движения), следующие друг за другом, но не возвращающиеся к своей исходной точке.

Обязательность не возвращающегося к исходной точке, а постоянно поступательного

движения действительна для языка во все исторические моменты его существования, ибо все
изменения происходят во времени, которое и есть движение, и которое необратимо.

Структура языка обусловлена тем, что внутренняя деятельность мысли может быть, по мере
ее продвижения по оси, перехвачена в определенные моменты поперечными сечениями,
которые разделят ее на отдельные отрезки, отмеченные языковыми обозначениями.

Чтобы получить точную картину того, чем является Психосистематика, — заключает

Г.Гийом39, — надо представить себе, что такое «внутренняя мыслительная деятельность», что
служит ей неким неизменным «субстратом» при создании многообразных постоянно
меняющихся понятий. Этим «субстратом», этим постоянно действующим принципом движения
мысли является движение от понятия (I) к противоположному ему понятию (II). Это —
принципиальный инвариант движения. Изменяющимся, варьирующимся, оказывается не это и
не обратное движения от понятия (II) к понятию (I), а лишь созидающее качественное
многообразие этих двух движений, т.е. лежащие на их пути понятия. 2)

Под «Психомеханикой» понимается другая сторона теории: «психомеханика раскрывает

механизмы взаимодействия языка и речи, описывая процессы оформления понятийных
категорий в языковые и реализации их в речевых употреблениях»40. Реализация в речи
языковых единиц осуществляется в виде частных значений слов и грамматических форм,
значения которых покрываются обобщенным понятийным значением языковых единиц и
которые образуют речевую систему.

В разделе психомеханики Г.Гийом представляет морфологические системы, интеграцию

морфем в системы. Этот раздел богат схемами, изображающими отношения между процессом
формирования понятий и образованием языковых единиц, отмечающих этапы этого процесса.
Здесь, в частности, представлено отношение между системой глагола и понятием времени, а
также выражение в речи глагольными формами понятия времени в двух аспектах:
«внутреннего» и «внешнего» времени. Этому посвящена книга «Temps et Verbe»41. Картина
отражения в сознании человека, в системе языка и в речевой передаче движения мысли между
двумя крайними точками «общее/частное», которое выражается в речи артиклями,
определяющими объем понятия, обозначенного именем существительным, представлена в
книге «Le probleme de Particle et sa solution dans la langue frangaise».42 3) Изучение системы
слов и грамматических форм (морфологических), участвующих в построении речи, относится к
третьему разделу — «психосемиологии». Семиологическая система — система речевая — не
тождественна языковой, абстрактной системе. Как правило, она богаче, то есть, содержит
большее число единиц, так как служит выражению всех конкретно существующих в мире и в
сознании людей реалий, входящих в обобщенные понятия. При этом возможна и известная
избыточность способов речевых обозначений. Например, французский претерит при одном
системном значении — «совершение действия в прошлом» в определенных временных рамках
— располагает для выражения этого значения тремя типами форм: на -аі, на -is, и на -us. С
другой стороны, форма имеет в системе языка одно понятийное значение, оно всегда одно, ибо
форма может занимать в системе языка только одно место. А место грамматической формы в
системе языка это и есть ее обобщенное значение. Но она может служить для передачи в речи
нескольких функциональных, речевых значений, определяемых реальными характеристиками
обозначенного объекта. Но все эти функциональные речевые значения обязательно
покрываются единым понятийным, языковым, системным значением формы. Так, например,
французский имперфект может обозначать в речи (т.е. имеет в речевой системе), как об этом
говорилось выше, целый ряд различных частных значений: действие повторявшееся, действие
мгновенное, действие длительное, действие не ограниченное во времени, действие
несостоявшееся и др., но все эти его речевые значения подчинены его обобщенному
понятийному системному языковому значению: «совершенность + совершение действия в
прошлом».

Семиологическая система изменчива, как изменчива и система понятийная. Изменения,

происходящие в языке, Г.Гийом объясняет исходя не из речевой системы, а из самой системы
языка, отвечающей изменениям в системе понятий в сознании человека. Он рассуждает так:
система языка, отражая систему понятий в сознании человека, зависит от диапазона
обобщенного в ней опыта. Семиологическая [речевая] система должна обеспечивать
возможность выразить в речи все то, что дано человеку в результате познания им окружающего
его реального мира, его конкретных и абстрактных составляющих. Какими именно средствами
— это в сущности безразлично, и каждый язык может делать это по-своему и отлично от других
языков. Но мир понятий, а следовательно и языковых единиц, призванных обозначать эти
понятия, идентичен у человеческих коллективов, стоящих на одинаковом уровне
интеллектуального развития, хотя способы выражения этих понятий, формальные средства и в
системе языка, и в речи могут быть различными. Так, например, модальные значения в одних
языках выражаются формами глагольных наклонений, в других — модальными словами, в
третьих — и тем и другим. Речь зависит от языка, а язык — от мысли. Речь не может содержать
того, что не отвечает содержанию языка и чего нет в системе понятий человека. Поэтому речь
может изменяться сама по себе лишь в смысле изменения [увеличения или уменьшения]
количества единиц, выражающих конкретные значения, отвечающие одному и тому же
обобщенному понятию. Для того, чтобы произошли кардинальные сдвиги в речевой системе,
надо чтобы произошли такие сдвиги в системе языка, а эти последние могут быть лишь
следствием сдвигов в системе понятий. Так Гийом объясняет диахронические изменения.
Например, во французском языке 14- 15 веков применялось несколько слов для обозначения
понятия «разговор»: parlotte, parlement, parler, parlure. Сейчас некоторые из них
неупотребительны, но это лишь количественное изменение речевой системы. А вот когда к
восприятию медиального характера действия прибавилось представление о возможности
появления внешней силы, производящей это действие [агенс], соответствующие формы
древнегреческого, а затем и латинского языков стали обозначать пассив.

К компетенции психосемиологии относится изучение системы языковых знаков,

изобретенных человечеством для экстериоризации в речи элементов системы языка, в
соответствии с задачами коммуни

зм

кации. Изобретение языковых знаков, естественно, следует за созданием понятий,

обозначать которые они призваны. Невозможно представить себе, чтобы означающее возникло
в языке, то есть в сознании людей, раньше означаемого. Если нет означаемого или оно
утрачивается сознанием говорящего коллектива, исчезает и означающее. Но поскольку
традиционная лингвистика всегда имела предметом своего изучения речь, а не язык с его
конструктивными механизмами, последнее обстоятельство выпадало, в известной мере, из
поля зрения лингвистов43.

Объяснения, даваемые Гийомом изменениям значений слов, совпадают с мнением Соссюра

по этому вопросу. Соссюр объяснял изменения в знаке, то есть изменения значения слова
возникновением конфликта и появлением сдвига между понятием и значением слова44. В
сущности, мысль Гийома идет в том же направлении, когда он говорит, что только изменения в
содержании понятия могут и должны вызывать изменения в значении знака,
репрезентирующего это понятие, и что первое предшествует второму и вызывает его.

Первое и обязательное свойство системы — это наличие определенного порядка в

распределении и функционировании ее элементов. Языковая система, представленная
совокупностью подсистем разных аспектов языка и отражающая систему понятий, не есть нечто
неподвижное, незыблемое, неизменное. Она меняется во времени вслед за изменениями,
происходящими в системе понятий, но эти изменения не исключают возможности описания
структуры языковой системы для определенного, хронологически ограниченного периода
жизни языка. Но прежде чем говорить о системе языка в целом, необходимо осуществить
изучение подсистем его составляющих. Лишь этим путем можно оправдать предложенную
Антуа- ном Мейе формулу «Всякий язык представляет собой систему, в которой все связано и
являет план чудесной стройности»45. (Chaque langue forme un systeme ou tout se tient, et a un
plan d'une merveilleuse rigueur.)
 Г.Гийом неоднократно повторял, что задача языкознания состоит в том, чтобы продвинуть
человечество дальше на пути к познанию тех мыслительных процессов, которые происходят в
«думающем» человеке, когда, согласно блестящей формуле французского философа Анри
Делакруа, мысль «творит язык, создаваясь языком» («1а решёе fait le langage en se faisant par
le langage)46.

Конечно, без наблюдения и изучения языка «в действии», т.е. в речи, дающих возможность
констатации, без выявления способов построения этого «зримого» результата речевой
деятельности, невозможно более глубокое проникновение в ее механизмы. Но именно это
проникновение является задачей теоретической науки о языке, ибо теоретическая наука
призвана не только констатировать, но и объяснять.

Грамматические формы представляют собой периболические фигуры: число их не может

быть увеличено произвольным желанием говорящего. В определенный исторический момент
число слов и грамматических форм данного языка является закрытым. Но смысловое
содержание этих слов и форм — ряд открытый, и в любой момент, потребностью говорящего
коллектива, он может быть увеличен. Он никогда, ни в какой момент жизни языка не должен
считаться законченным. Требуется новое слово для обозначения нового понятия — оно
создается; в существующие уже в языке слова и формы может вноситься новое содержание, им
может придаваться новое субстанциональное значение. Наука о языке строится на двух
основаниях: видение внешнего проявления и постижение внутреннего содержания.

Г.Гийом писал47: «Осуществление речевой деятельности включает три последовательных

момента: 1) первый момент — (causation obverse) — обнимает период до наступления
следующего момента, когда появится язык (cause construit)»; 2) второй момент — появление
языка (cause construit), но еще не его употребление, появление лишь в мысли; 3) третий момент
(causation deverse) — реализация языка, т.е. речь. Таким образом, causation d6verse — речь,
cause construit — язык, предшествующий речи; causation obverse — ментальный период создания
языка, т.е. «язык в мысли», но не имеющий еще знака, язык создан мысленно, но пока еще не
физически.

Человеческая мысль идет в своем движении от видения к постижению. В этом движении,

продолжает Г.Гийом48, мысль проходит через точку поворота (un centre d'inversion), которая
разделяет движение на два этапа — аналогичные, но противоположно направленные. Первый
этап, в котором движение направлено от «видеть» к «постигать» (voir -»concevoir), дает
человеку знание, вытекающее из физического видения. Второй этап — движение мысли идет от
внешнего «знания» к внутреннему, ментальному «видению» (concevoir2 -»voir2), доставляет
человеку знание, вытекающее из «постижения». Мысль располагает двумя механизмами,
осуществляющими связь между «видением» и «постижением», и эти механизмы лежат в основе
архитектоники речевой деятельности.

Схема построения речевой деятельности49

Y этап мыслительный ЯЗЫК речь первый этап второй этап мыслительное построение, не
имеющее языкового обозначения языковое построение в знаках языка речевое построение в
знаках речевой системы Языковое построение (I этап) (II этап) V,

В первом этапе заканчивается чисто ментальный процесс; языковые понятийные единицы

еще не найдены, они еще не могут быть словесно обозначены. Словесные обозначения будут
найдены на втором этапе; этот поиск — задача психосемиологии, ее задача — представить
словесно, «физически» ментальное построение, которое относится к психосистематике.
 Соответствие физического, словесного, речевого выражения мен- тализму содержания —
закон психосемиологии. В случае соблюдения этого соответствия психосемиология выступает
как калька психосистематики, и говорящий получает возможность выражения своей мысли;
линия Y — Y1 схемы разделяет процесс на два этапа: первый, когда языковое обозначение
создано только мысленно, второй, когда найдено физическое, словесное выражение.

Велики заслуги современной лингвистики в деле наблюдения и изучения внешней,

физической стороны языка, но, к сожалению, внутренняя его сторона, а следовательно, его
отношение к мышлению, пользуется значительно меньшим вниманием, писал Г.Гийом, тогда
как именно эта внутренняя сторона языка ответственна за построение внешнего выражения
мысли, за передачу ее в речи. Впрочем, метод, предложенный Г.Гийомом, не был направлен
против традиционных приемов лингвистического исследования реальных языковых фактов.
Автор считал его призванным дополнять их изучением ментального периода языкотворчества,
созданием теории, основанной на тех же фактах50.

Рассмотрение изучаемого языкового факта возможно в двух планах: «скрытого» наблюдения

и «открытого» наблюдения. План скрытого наблюдения План открытого наблюдения отсутствие
«физического» обозначения «физическое» обозначение наблюдение ментализма, не скрытого
физическим обозначением мен тал изм скрыт физическим обозначением оперативное поле
ментального видения = постижения оперативное поле физического видения механизм
движения: видеть/постигать (ментальное видение) механизм движения: постигать/видеть
(физическое видение) * * *

В основе рассуждений Г.Гийома о мыслительных и языкотворческих процессах лежит

представление о том, что все они требуют расхода некоего «оперативного времени» и
происходят в определенной последовательности. Так, опыт предшествует представлению об
объектах, представление предшествует его языковому выражению, язык предшествует речи.
Второй посылкой является утверждение системного характера языка — формулы, часто
повторявшейся, но, однако, требовавшей доказательств. Исследования Гийома и были
предприняты им в поисках способов воссоздания языковой системы, представленных затем в
виде векторных схем, построенных в терминах пространства и иллюстрированных
фактическими данными языка, из которых они в конечном счете и выведены. Так,
распределение форм глагола иллюстрирует последовательность перенесения в язык понятия
«времени», начиная от «времени в потенции» (temps in posse) — отношение ко времени
инфинитива и причастий, которые безразличны к выражению времени; «время в созидании»
(temps in fieri) — это формы субъюнктива, выражающие время как прошлое и предстоящее, без
уточнения временных планов настоящего, прошедшего или будущего; «время в
действительности» (temps in esse) — формы индикатива, уточняющие время протекания
действия.

Эта схема передает не исторический процесс возникновения и развития системы глагола, а

теоретически понимаемое отношение между понятием «времени» и выражением его формами
глагола.

Исторический процесс, очевидно, шел в противоположном направлении: от конкретного

восприятия действия в определенном временном плане к абстрактному представлению о
действии, обозначаемом формой инфинитива.

В акте речи, полагал Г.Гийом, мысль пробегает путь от «времени в потенции» до «времени
в действительности», делая остановки в определенные моменты, фиксированные формами
глагола. Пробег мысли в этом диапазоне Гийом называл «хроногенезом».
 Ответ на вопрос о том, как создавался язык, может дать только сам язык, представляющий
собой систему входящих в него множественных подсистем, элементы которых могут иметь в
речи одно или несколько способов выражения. К.Айх51 ставит в заслугу Гийому признание того
факта, что прежде чем выполнять свою социальную функцию — осуществлять общение между
людьми, язык служит познанию человеком окружающего мира, ибо для того, чтобы что-то
сообщить, человек должен «знать» (знание предшествует сообщению).

К. Айх уверен52, что работы Гийома открывают обширнейшие перспективы дальнейших

исследований в области философии языка, которые не могут пройти незамеченными и для
других гуманитарных наук. Ибо механизмы языка суть не что иное, как отражение механизмов
самого мыслительного процесса, и через структуры языка человек может приблизиться к
воссозданию структуры человеческого мышления.

***

Выдвигая свою теорию, Г.Гийом не считал нужным отрицать все достижения в науке о языке.
Он был далек от того, чтобы противопоставлять себя своим предшественникам, его целью было
создание общей теории, в которой все достигнутое и познанное ранее нашло бы свое место53.
Свои исследования Гийом строит исходя из убеждения, что для познания мира недостаточно
одного наблюдения видимого, ибо не всякая реальность, существующая в действительности,
доступна такому непосредственному наблюдению. Человек должен уметь «увидеть» мысленно
ту реальность, которая представляет собой нечто невидимое физическим зрением, но
доступное постижению умом. Это положение Гийом выдвигал против позитивистов в
лингвистике, требовавших от исследователя накопления как можно большего количества
фактов, призванных обеспечить возможность тех или иных теоретических выводов, являющихся
объяснением этих фактов. Гийом считал, что для построения теории существенно не столько
количество накопленных и описанных фактов, сколько глубокое осмысление их ученым,
обладающим талантом исследователя.

В свои исследования и формируемые на их основании выводы Г.Гийом привнес

математическую точность; занятиям математикой он обязан, по всей вероятности, склонностью
к наглядному выражению в виде векторных схем изучаемых языковых процессов, тес- нейшим
образом связанных с процессами мышления. Ближайшими наставниками и друзьями Гийома,
приобщившими его, математика по образованию, к проблемам лингвистической науки, были
Анту- ан Мейе и Луи Авэ — крупнейшие французские филологи конца XIX — начала XX века.

Еще в 1918 году в «Бюллетене Парижского Лингвистического Общества»54 А.Мейе так

отзывался об идеях и теоретических построениях Гийома: «На первый взгляд постановка
лингвистических проблем у Гийома может показаться произвольной. Такое же впечатление
нередко создается у неспециалиста, когда он сталкивается с абстрактной теорией математики.
Но нам известно, насколько математические теории, которые сперва удивляют нас своей
абстрактностью, оказываются затем превосходным средством практического познания сущности
физических явлений.

Удивительные на первый взгляд теории Гийома оказываются оправданными, когда, будучи

приложены к лингвистическим фактам, они дают самое верное и наглядное их объяснение».

Первая крупная теоретическая работа Гийома, посвященная изучению роли артикля во

французском языке, появилась в 1919 г.55 Впоследствии представления автора о природе
артикля в языке и его роли в речи были дополнены в многочисленных статьях, опубликованных
в периодических изданиях, главным образом, в журналах «Revue de Psychologie» и «Le frangais
moderne».
 В рецензии на эту первую большую книгу Гийома Луи Авэ56 писал так: «Абстрактная
сущность языка таинственна; и если есть человек, способный проникнуть в ее глубины, то таким
человеком безусловно является Г.Гийом, который доказал это своей работой об артикле».
Второй работой, значительной по поставленной проблеме и большой по объему, была книга
«Время и Глагол», вышедшая в 1929 году57 и заслужившая крайне похвальный отзыв А.Мейе58,
в котором, в частности, говорилось: «Все согласны с тем, что необходима некая "общая
грамматика". И если подобной теории суждено состояться, мне кажется, создание ее
невозможно, если не следовать методу, предложенному Г.Гийомом... Эта книга, несомненно,
скорей всего поможет правильно понять, как Ф. де Соссюр представлял себе язык».

За этой книгой, посвященной построению теории глагола, в основном, французского, но и

других языков, как например, русского, немецкого и др., последовала уже в 1945 году работа,
рассмат- ривавшая языковые системы античных языков (древнегреческого и латинского)
«Архитектоника времени в классических языках»59.

В промежутках публиковались многочисленные статьи по теоретическим вопросам

языкознания.

После смерти Г.Гийома, последовавшей в 1960 году, группа его ближайших учеников во
главе с господином Роком Валеном, профессором Лавалевского университета в Квебеке
(Канада), предприняли большую серию издания лекций Г.Гийома, читанных им с 1948

до 1958 г. в Ecole Pratique des Hautes Etudes, в Париже.

***

Через царящие в языке кажущиеся нестройность и непоследовательность Г.Гийом стремился

найти принципы организации, порядка, единства. Он хотел доказать то, что Соссюром было
заявлено в качестве логически построенной гипотезы, показать три ступени процесса речевой
деятельности: языковая система — речевая система — речь. Трудность состояла в том, что сама
природа объекта — языка — исключала возможность постановки эксперимента, как это делается
для доказательства положений экспериментальных, так наз. «точных» наук. Единственный
способ проверки истинности теории в лингвистике — это возможность объяснения с ее помощью
всех явлений языка в его реализации, т.е. в речи, единственно доступной непосредственному
наблюдению60.

В книге «Принципы теоретической лингвистики» читаем61 «Речевая деятельность это —

социальное явление. В этом нет сомнений, это очевидно ... язык позволяет людям сообщать
друг другу свои мысли и чувства. Но можно ли рассматривать эту деятельность, полагающую
наличие языка и речи, только с этой точки зрения? Ответ на этот вопрос надо искать в том, что
человеческий язык существует не только для того, чтобы передавать в виде речи отношение
между индивидами, но также для выражения общего отношения всего человечества в целом и
каждого отдельного человека ко вселенной, к миру, в котором человек живет. И это отношение
включает в себя и социальное отношение между людьми. Именно отношение к реальному миру
лежит в основе языка. Язык находится в сознании человека не только тогда, когда он говорит,
но и тогда, когда он молча думает, ибо отношение человека ко вселенной никогда не
прекращается и не прерывается, и зеркалом его является язык. Человек наблюдает реальный
мир глазами тела и глазами ума, воспринимая индивидуальные, частные явления и обладая
способностью к их обоб- щению, к образованию абстракций. Язык, отражающий мир, образуется
в результате превращения опыта, от которого отталкивается человеческое сознание, в
представления и отвлеченные понятия»62. «В этот момент возникает язык, ибо мысль дает
каждому представлению (образу, понятию, отношению) свое языковое обозначение. Можно
сказать, что язык — это особая знаковая система представлений и понятий, а речь —
употребление этой системы в целях выражения мыслей»63. Как пишет Р.Вален64, задача
исследователя состоит в том, чтобы мысленно представить себе (imaginer), исходя из
пристального наблюдения реальных языковых фактов, опираясь на интуицию, те простые
операции, из которых состоит искомая языковая система. При этом каждая исследуемая
операция должна быть соотнесена с «оперативным временем» ее осуществления, что позволяет
графическое ее изображение. Такие графические изображения — схемы — придают некую
видимую реальность абстрактным представлениям. Этот способ помогает исследователю как бы
наблюдать за движением мысли. Разумеется, невозможно создать точное и полное изображение
этого движения, но отдельные графические схемы его отрезков, его участков, представляют
собой как бы «механические модели» этого движения. «Именно такое схематическое
изображение, — говорит дальше Р.Вален, — мыслительных операций, осуществляющихся во
всех актах языковой деятельности, ... способствовало тому, что теория психосистематики
пришла к столь широкому и быстрому распространению». Г.Гийом исходил из того положения,
что при создании определенного представления мысль пробегает путь между двумя крайними
точками, ограничивающими амплитуду ее движения. Эти крайние точки символизируют пару
субпонятий, очерчивающих возможный объем понятия. Так, например, понятие количества
ограничено субпонятиями «все» [полный объем] и «ничего» [отсутствие объема]. Движение
мысли между этими двумя точками [за пределами которых уже нет больше представления о
количестве] проходит через целую цепь значений постепенного перехода от «все» к «ничего»,
перемещаясь из положительного поля «все» к отрицательному полю «ничего». Как эти крайние
точки, так и промежуточные, которые имеют свои обозначения в виде языковых значений,
поступают в речь в соответствии с задачами сообщения. Образуемая последними цепь значений
может быть представлена как графически в виде схемы, так и перечнем словесных
обозначений. Например, от «все» к «ничего»: все — много — меньше — мало — очень мало —
ничего; от «ничего» к «все»: ничего — немного — больше — много — все. Иллюстрацией этого
теоретического положения служит статья о наречиях «мало» и «немного» К.Виммер65,
показавшей приложение принципов Г.Гийома к изучению лексики.

Одним из исходных положений Г.Гийома было утверждение, что мысль не неподвижна, как
некогда полагала рационалистическая философия, но что она находится в постоянном
движении. Он задавался вопросом о том, в чем же выражается соотношение между этой
движущейся мыслью и созданным ею языком, служащим в конечном счете для ее же
выражения. Каково участие языка не только во внешнем выражении мысли, т.е. в построении
речи, но в познавании мысли, без которого невозможно ее выражение, наконец в формировании
самой мысли? Частичным ответом на этот вопрос служит гипотеза Гийома о возможности с
помощью языка представить себе мыслительную операцию, создающую понятия, о том, что
мысль может быть уловлена в ее движении, может быть познана «перехватом» ее в отдельных
точках, отдельных моментах этого движения66. Точкам, отмечающим этапы движения мысли,
соответствуют языковые единицы. Они фиксируют отдельные моменты формирования понятий
в виде языковых значений, языковых единиц.

Означаемое и означающее

Будучи последователем лингвистических идей Соссюра, Г.Гийом внес, однако, в некоторые

положения соссюровской теории свое понимание.

Так, — об этом однажды писал Р.Вален67, — Гийом толкует отношения означаемого и

означающего, несколько отступая от формулы, предложенной Соссюром.
 Согласно своему пониманию языка как комплекса языковых обозначений обобщенных
понятий в сознании человека, Гийом подчеркивает наличие двух означаемых — в языке и в речи:
означаемое в языке — это обобщенное понятие; означаемое в речевой системе, а следовательно
и в речи — это образ денотата (или референта). Они связаны между собой языковым знаком —
словом.

Означаемое в языке — понятие — принадлежит к полю виртуального, означаемое в речи — к

полю актуального. При переходе от языка к речи происходит сокращение объема понятия
(понятие в системе языка имеет свой полный объем, обнимающий все возможные частные, т.е.
речевые значения слова). Сокращение объема виртуального означаемого, т.е. обобщенного
понятия, включающего потенциально все возможные для него речевые реализации, приводит к
появлению в речи всегда одного частного значения, требуемого речевой ситуацией. Так,
речевое означаемое представляет собой некую часть объема (а может быть в условиях
соответствующей ситуации и полный объем) языкового означаемого. При осуществлении речи,
совершающийся мыслительный процесс представляет собой, по мнению Гийома, переход от
общего понятия к одному из включаемых в его полный объем частных понятий. Языковой
процесс или, может быть, лучше сказать речевой процесс состоит в замене языкового знака,
представляющего обобщенное понятие, которое присутствует в сознании человека при начале
процесса, на речевой знак, имеющий то частное значение, которое, входя в общее отвлеченное
понятие, служит обозначению референта. В речи, в сознании ее участников происходит
непрерывное связывание частного значения с общим понятийным значением, с
соответствующей переменой знаков обозначения. Эти рассуждения подтверждают точку зрения
Гийома, считавшего, что между абстрактной системой языка и системой конкретных форм,
употребляемых в речи, нет знака равенства: система языка представляет знаковое обозначение
системы понятий в сознании человека; система конкретных форм и слов — система речи —
служит обозначению всех как частных, так и обобщенных явлений реальной жизни, которые
могут служить объектами сообщения через речь. В речи никогда не выступает вся система в
целом, а лишь выбранный в связи с потребностью сообщения один из частных элементов
системы. Язык, — полагал Гийом, — есть законченная сумма представлений [понятий] речь —
бесконечное многообразие выражения частных явлений, «разрешенное» виртуальной системой
понятий, в которые эти явления входят68. Отсюда следует, что число понятий, имеющих свои
обозначения в системе языка, не определяет число возможных речевых обозначений частных
явлений, из которых каждое, входя в общее понятие, должно иметь свое собственное речевое
обозначение.

Итак, мыслительный акт, осуществляемый на понятийном уровне, предшествует

семиологическому акту выбора конкретных речевых средств для высказывания. В момент
перехода от языкового знака к речевому кончается компетенция языка и начинается речь.
Выбор и комбинирование понятий для будущего высказывания и последующее речевое его
оформление требуют определенного «оперативного» времени, которое может быть
минимальным и протекать незаметно для говорящего. Но то, что процесс этот — длительность
которого зависит от степени владения человека языком, на котором он говорит, — протекает во
времени, дает возможность его графического изображения.

Двум означаемым — виртуальному [языковому абстрактному понятию] и актуальному [образу

конкретного референта] отвечают и два «означающих»: виртуальное (signiflant de puissance) и
актуальное (signiflant d'effet).

Означающее представляет собой не что иное, как постоянное объединение со знаком

виртуального означаемого, которое в речи превращается в означаемое актуальное. Поэтому,
пишет Рок Вален69, «слова чужого языка, будучи "означающими" для тех, для кого этот язык
известен, оказываются для не знающих его знаками, ничего не значащими, так как они не
связаны ни с каким понятием (то есть, ни с каким означаемым)».

Рок Вален приводит в качестве примера соотношения виртуального и актуального означаемого

слово «homme»: в языке, как обозначение понятия и до его употребления в речи, слово homme
не относится ни к какому индивиду, ни к какому коллективу людей, ни к человечеству в целом.
Но виртуально (потенциально) оно, обладая полным объемом понятия, обладает возможностью
сужения этого объема и является означаемым языка. В речи, всякий раз как появляется слово
«homme», имеет место сужение объема понятия и оно обязательно имеет в виду или одного
определенного человека (l'homme qui vient d'entrer) или относится к некоей группе людей
(l'homme de la rue) или ко всему человечеству в целом (l'homme est mortel). Иначе говоря, в
речи всегда выступает лишь одно из речевых значений слова, отвечающее коммуникативному
заданию сообщения (все остальные отбрасываются).

Это и есть означаемое речи.

Соотношение языковых и речевых означаемых и означающих можно представить графически

так: Речь t

означающее в речи

ментальная картина мира t

понятие т

знак в речи

актуальное —^ означаемое в речи

образ референта і

референт

знак в языке

означающее в языке

виртуальное означаемое —^ в языке язык

реальная действительность

На представленной схеме соотношения означаемого и означающего в языке и в речи под

«знаком» в языке понимается толкование понятия в сознании человека; под «знаком» в речи —
конкретная словоформа, представляющая собой речевую единицу.

Означаемое в языке — это обобщенное понятие, получающее в языке свое истолкование,

означаемое в речи — это образ референта.
 Означающее в языке — это совокупность виртуального означаемого (т.е. понятия) и
языкового знака; означающее в речи — это совокупность актуального означаемого и речевого
знака.

Ознакомившись с представлениями Г.Гийома о природе означаемого и означающего в языке

и в речи, нельзя не заметить как его связи в этом вопросе с Ф. де Соссюром, так и расхождения.

Ф. де Соссюр при определении «языкового знака» исходит из представления о том, что «мы
называем знаком соединение понятий и акустического образа ... Мы предлагаем сохранить
слово "знак" для обозначения целого и заменить термины "понятие" и "акустический образ"
соответственно терминами "означаемое" и "означающее"». Тут же Соссюр говорит о двух
характерных чертах языкового знака — о его произвольности и о линейном характере
означающего. (Произвольность языкового знака признавалась уже французскими
грамматистами XVIII века, линейный характер речи ими еще не принимался во внимание). Для
Соссюра языковой знак связывает понятие и акустический образ, являющийся «отпечатком
звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств,...
акустический образ имеет чувственную природу... и противопоставляется... второму члену
ассоциативной пары — понятию, в общем более абстрактному»*.

Как видно из приведенного выше понимания Г.Гийомом «означаемого» и «означающего»,

как участников мыслительного языкового процесса, протекающего в сознании человека, так и
процесса речи, оперирующей единицами речевой системы, его построение передает скрытый
от непосредственного наблюдения процесс создания цепочки мысленных представлений с
последующим ее переходом в речь, призванную служить средством передачи сообщения.

Выбор речевой единицы для обозначения объекта речи Г.Гийом представляет как результат
движения мысли, которая совершает его в границах «общее — частное»: общее значение
находится в языковой памяти как обозначение общего понятия в полном объеме, частное — это
то значение, речевое, которое требуется для сообщения в каждом конкретном случае.

Движение мысли при выборе речевой единицы — слова — графически можно изобразить
так**:

* Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию. Ред. А.А.Холодовича. Москва, 1977, Прогресс, с. 99.

** R. Valen, op. cit., p. 46. Язык представляет собой некую абстрактную реальность,
содержащую не готовые представления, которые могли бы в таком, уже готовом, виде быть
использованы в речи, и которые, все вместе, представляли бы всю картину мира, но
совокупность абстрактных схем мыслительных операций, которые должны осуществляться для
получения представления о том или ином фрагменте этого мира. При речевом акте, по
определению Г.Гийома, язык поставляет виртуальные означаемые [понятия], которые, в
соединении со знаками, образуют «единицы языка» — слова, с помощью которых строятся
«единицы речи» — фразы [или: предложения]70.

В индоевропейских языках фразы [предложения] конструируются из слов и грамматических

форм, то есть из единиц языка, переведенных в речь и имеющих, каждая свое означаемое, свое
означающее и свой знак. Предложение [фраза] является единицей сложной, состоящей из слов
[или означающих речи]. Но поскольку всякое означающее представляет собой соединение
(symphyse) знака с означаемым, можно сказать, что предложение есть не что иное, как
соединение означаемых71, именно соединение, но ни в коем случае не сумму. При таком
соединении каждый вступающий в него элемент теряет свою самостоятельность, и
предложение образует новое, расширенное означаемое. Это означаемое, однако, не имеет
своего особого означающего, оно не пользуется никаким особым знаком. Г.Гийом считал, что
лишь «постоянные» единицы, «постоянные» означаемые могут иметь свои означающие, а
предложение является единицей преходящей, моментальной, не постоянной. Передав
вложенную в нее мысль, фраза исчезает вместе с ситуацией речи, ее породившей. Но входящие
в предложение и составляющие его единицы — слова — обладают постоянным означаемым,
означающим и связывающим их материальным знаком. Знак может повторяться в речи любое
число раз, но это не значит, что он является носителем одного и того же означаемого, то есть,
значение слова в предложении может быть каждый раз другим, но находится оно всегда в
пределах языкового понятия.

Ментальная и семиологическая структуры языка

Языковая структура слагается из двух элементов72: структуры се- миологической, относящейся

непосредственно к означающему, то есть к знакам, и структуры психической, ментальной,
соотносящейся с означаемым, то есть с содержанием, облекаемым в форму знаковой системы.
Семиологическая система образует как бы оболочку более глубокой структуры психической.
Наблюдателю непосредственно доступна лишь структура семиологическая, через которую
путем интроспекции, он может придти к ментальной структуре.

Конечное означающее является фактом речи, начальное означаемое — фактом мысли.

Система языка стремится к установлению между ними отношения равновесия, определенного
соответствия. Но даже при достижении максимального соответствия, максимального согласия
между семиологической и ментальной сторонами языка остается неизбежным то, что
управляются они разными законами, будучи по природе своей принципиально различными.

В каждом языке семиологическая система в состоянии передавать весь комплекс

ментальной системы. Но закон, которому подчиняется эта последняя, это закон наибольшей
конструктивной когерентности, взаимосвязанности и взаимозависимости, тогда как закон,
управляющий семиологической системой, это закон достаточности выражения психического,
мыслительного содержания.

Пример 1: формы лица настоящего времени французского глагола j'aime, tu aime, il aime,
ils aiment обозначают разные лица, но семиологическая система акустически их не различает;
она приходит себе на помощь сопровождая эти формы личными местоимениями.

Пример 2: латинский язык располагал 6-ю формами падежей : номинатив, аккузатив,

генетив, датив, аблатив, вокатив. В семи- ологической системе они не всегда имеют каждый
свою особую форму. В первом склонении женского рода совпадает форма датива и генетива
(rosae), в среднем роде совпадают формы номинатива и аккузатива (bellum), во множественном
числе совпадают формы датива и аблатива (diebus). Во французском языке артикли,
отвечающие в единственном числе роду существительных, во множественном — имеют общую
форму для существительных мужского и женского рода.

Различие ментальной и семиологической систем отчетливо видно в структуре французского

глагола. Ментальная систем едина: глагольные формы языка обозначают отношение действия
(состояния) ко времени, но семиология представляет несколько — (4) — типов спряжения
разные формы которых, однако, совершенно одинаково отражают отношение действия ко
времени. Семиологические различия не нарушают понятийного, ментального единства
глагольной системы языка.
 Интересным примером может служить французский глагол aller, образующий свои
временные формы от разных глаголов — allare (< ambulare), vadere, ire, что не влияет на их
системное, понятийное значение. Речевое значение этих форм диктуется их системным
значением в языке, которое отражает, как и для всех других глаголов, соотношение названного
действия со временем.

Задача лингвиста состоит в том, чтобы за структурой семиологической, речевой, вскрывать

систему психическую^ ментальную. В отношении отдельного слова это довольно просто:
произнося, слыша или видя написанное слово знакомого ему языка, человек мгновенно
постигает его значение, то есть переходит от семиологии к мыслительной сфере. Несколько
сложнее, когда дело не только в исходном значении самого слова, но в том дополнительном
значении, которое придано ему грамматической его формой (морфологической или
синтаксической), и которое входит в его семиологию.

Для некоторых форм французского глагола это суммарное семио- логическое значение
оказывается весьма разнообразным. Примером могут служить разные значения формы
имперфекта, который может обозначать действия длительные, предполагаемые, мгновенные,
предстоящие, несостоявшиеся, одновременные другим действиям и т.д. Такая многозначность
может быть объяснена только обобщенным мыслительным значением формы имперфекта, то
есть его системным языковым значением, выражающим общее понятие, обнимающее ряд
частных семиологических речевых значений. Это значение является понятийным языковым
содержанием формы имперфекта, позволяющим ему принимать различные смысловые оттенки
в речи73. Языковое, понятийное значение формы — это его позиция в системе языка,
разрешающая множественные употребления и осмысления этой формы в речи, представляющие
собой части семиологической речевой системы, которую называют парадигмой французского
спряжения.

Чтобы охарактеризовать в самом общем виде язык, можно сказать, что в нем мыслительные
представления, то-есть ментальная система служит означаемым, а семиология — это
означающее, то есть система знаков, созданная для передачи означаемого74.

Система языка это понятийная структура, являющаяся плодом работы человеческой мысли,
созданным в результате последовательной фиксации этапов ее движения. Вместе с тем,
результат этой работы, воплощенный в речи, будучи конкретным явлением действительности,
представляет собой нечто отличное от языка, явления понятийного, пребывающего в сознании
человека. Ментальная система языка — результат созидающей творческой работы человеческой
мысли; семиологическая — комплекс средств передачи мыслительного содержания в виде
непосредственно воспринимаемых знаков. Необходимая связь между этими двумя системами
очевидна, но не менее очевидна различная их природа. Очевидна также последовательность их
функционирования. Для того, чтобы облечь в речевые знаки некую мысль, которая родилась в
сознании, требуется некоторое «оперативное» время, каким бы кратким оно ни было. Для
человека, говорящего на родном языке, это оперативное время настолько мало, что кажется
несуществующим. Для говорящего на иностранном языке, особенно не очень хорошо известном
и не очень привычном,

оно может оказаться значительным.

***

Итак, означающее в речи может возникнуть только при условии наличия означаемого в
мысли, наличия, предшествующего его воплощению в речь. Работа лингвиста требует
понимания различия между ментальной системой языка и служащей для выражения ее
элементов семиологической системой75. Речевая система языка постоянно стремится к
совершенствованию способов передачи мысли — возникают ьіовьіе слова, новые конструкции,
переосмысляются старые. То же имеет место в случаях возникновения новых понятой, новых
представлений, расширения или сужения понятий, уже существующих. В синхронии всегда
присутствуют новая семиология и элементы старой, отвечавшие предшествующему состоянию
понятийной сферы, еще не претерпевшей изменений во времени. Объяснение таким
сохраняющимся архаизмам следует искать в прошлом состоянии ментальной картины мира
носителей данного языка. Семиологиче- ское развитие языка может отставать от ментального,
и тогда речевая система старается отбросить устаревающие и теряющие значение явления в
языке. Примером таких семиологических пережитков, потерявших свое понятийное значение,
могут служить, напр., чередования гласных в спряжении английского и немецкого языков.

Психосистематика — это метод изучения ментальной структуры языка через речевую

структуру, от нее зависящую. Психология человека, участвующая в формировании
семиологической структуры, остается в стороне76.

Исследователь, через речевые слова и формы, которые единственно доступны

непосредственному наблюдению, как бы проникает в скрытую ментальную сферу, где живет
языковая система, и, исходя из определяемой ею речевой системы, воспроизводит ее.

Примером может служить встреча [инциденция] действия с моментом прошедшего времени,

в которой полностью отсутствует момент декаденции, то есть представление об отрезке
действия уже завершенном. Это представление о действии передается в языках такими
формами как аорист, претерит. Они рисуют действие в его совершении в определенном отрезке
времени в прошлом. Для представления действия в прошлом как в процессе его совершения,
так и включая момент завершенности служит в европейских, в частности, в романских языках
форма имперфекта.

В каждой грамматической форме глагола можно и нужно различать результат

конституирующей работы обобщающей мысли, которая формирует понятие, и
репрезентирующую семиологию, представляющую действие в его конкретном протекании.

Изучение языка с позиций Психосистематики предполагает поэтапное воспроизведение

движения мысли, фиксирующее отрезки пройденного ею пути в виде поперечных срезов,
получающих определенные языковые обозначения. Мысль как бы изучает самое себя,
наблюдает свое собственное движение, строя в результате языковую систему, элементами
которой являются обозначения, данные мыслью отдельным отрезкам своего пути.

Движение мысли, совершающееся в виде поступательного псев- до-маятникового движения,

относит понятие от общего к частному и от частного к общему, и может прерываться
поперечными срезами, которые как бы вызывают остановку движения и могут быть
дефинированы в зависимости от своего удаления от границ движения, или приближения к ним,
то есть в зависимости от представления об общем понятии или о его частном воплощении.

Слово. Эндофрастия и Эгзофрастия

Рассуждению о соотношении содержания и формы «слова» Г.Гийом предпосылает замечание о

том, что строением слова обусловливается возможность для него тех или иных синтаксических
структур77. При этом типология языка определяется тем, образуется ли формальная
(грамматическая) структура слова уже в сфере языка или в сфере речи. Слова индоевропейских
языков образуются содержательно и формально на уровне языка, в отличие, например, от
китайского языка, слова которого получают свое окончательное оформление лишь в момент
речи: они имеют языковой знак для каждого понятия, но окончательное значение слова
возникает лишь в речи.

Всякий акт языковой деятельности предполагает два движения мысли: одно — восходящее,
идущее от более «узкой» обобщенно-поня- тийной сферы (основного формирующего элемента)
по направлению к речи, которая здесь представляет собой более «широкую» сферу, и второе
движение, идущее от «широкой» сферы речи по направлению к «узкой» сфере основного
формирующего понятия.

. Механизм слово- и фразотворчества основывается на отношении между тремя

представлениями в сознании человека: 1)

представлением о понятии на глубоком уровне мысли, возникающем при нисходящем

движении, аналитическом по определению, идущем к «узкому», понятийному, от «широкого»,
речевого. Это движение заканчивается созданием понятия, как основного формирующего
элемента, 2)

представлением о слове, возникающем на разных уровнях движения мысли; оно

принадлежит движению восходящему, синтетическому по определению, идущему от узкого к
широкому. 3)

представлением о фразообразовании на уровне речи, дальнейшем шаге по пути от

образования слова к образованию фразы. Образование слова — это такой же мыслительный
процесс, как к образование любого понятия; мысль идет от формирующих элементов (понятий)
по направлению к фразе. Для того же, чтобы познать самое себя, она останавливается на пути
своего движения, давая начальным, конечным и промежуточным моментам определенные
языковые обозначения.

Теория создания слова может быть схематически сведена к действию механизма,

включающего три момента, три поперечных среза на пути движения мысли, которое
представляет собой акт речевой деятельности. В конце восходящего движения образуется
фраза; в начале — отправной момент акта речевой деятельности — мысль. Между этими двумя
пунктами — вся речевая деятельность в целом. Третий момент этой деятельности представляет
собой собственно движение мысли, на пути которого промежуточные точки определяют степень
оформленности слова.

Фраза — единица речи — «материально» (по выражению Г.Гийома) широкое образование,

отвечающее цели определенного высказывания, которое может повторяться или не
повторяться. Этим она отличается от всякой единицы языка, ориентированной к обобщению и,
следовательно, к выражению различных высказываний.

Конструирование слова в индоевропейских языках является операцией горизонтального

линейного расположения составляющих его элементов. Момент образования содержания слова,
то есть, возникновения в сознании понятия совпадает с моментом образования формы слова,
так что слово, обозначающее понятие, и его форма принадлежат языку.

В семитических языках форма появляется лишь на уровне речи, так что в этих языках слово
полностью, то есть содержание + форма, образуется «поздно», на пороге речи. В
индоевропейских языках — в момент начала речевой деятельности, то есть, еще в языке, как
сочетание содержания (мысли) и формы (слова).
 Интересно отметить78, что в Словарях индоевропейских языков слова представлены с их
значением и формой, то есть, так, как они употребляются в речи, а в Словарях семитических
языков в виде корней; форма принимается ими в зависимости от задач речи.

Для индоевропейских языков, таким образом, характерно слияние эгзофрастии

(образование содержания) и эндофрастии (образование формы) слова. Эндофрастия
наличествует там, где образование формы слова требует предварительного представления о
будущей фразе; эгзофрастия — там, где слово для получения своей окончательной формы не
нуждается в опоре на фразу, а вырисовывается полностью в сознании как абстракция, не
связанная с предвосхищением будущей речи, то есть оно находится в языковом сознании до
начала собственно речевой деятельности.

С точки зрения философии языка, форма слова индоевропейских языков вызывает прежде
всего представление об абстрактном понятии79.

Иными словами, в индоевропейских языках рождение формы спускается с уровня речи,

которая относится к эндофрастии, на уровень языка, относящегося к эгзофрастии. Здесь и
происходит полностью создание слова. Впрочем, связь с собственно эндофрастией
окончательно не прерывается — она проявляется, например, в чередовании гласных, которое
представляет собой семиологический пережиток эндофрастии и не имеет отношения к
психическим процессам. Эндо- фрастия проявляется также в употреблении при
существительных артиклей, как грамматический способ оформления объема понятия,
обозначенного в речи именем. Элементы эндофрастии можно видеть в синтаксисе
французского языка, а именно, в расположении слов в предложении в соответствии с
выполняемыми ими функциями. В этом случае эндофрастия определяет не морфологическую
форму слова, а его синтаксическую форму.

Г.Гийом считал, что высшей ступенью обобщения слова, представляющего собой сочетание
содержания и формы, является отнесение его к определенной части речи80. Грамматические
значения, выражаемые отдельными входящими в него элементами, такими, как например,
суффиксы (ср. maison — maisonnette) могут в речи заменяться особыми грамматическими
словами-предлогами, так же относящимися к языку, как формы числа, лица, падежа, времени.
В речи они могут сообщать слову различные речевые значения (напр., формы глагола
имперфект и претерит могут соответственно выражать шесть и два значения; формы генетива
могут обозначать субъект и объект действия; единая форма существительного французского
языка может выступать в речи как субъект и как объект и т.п.).

Инциденция и Декаденция

Инциденция [в терминологии Гийома] — это фиксируемый языком значимый момент

«пересечения» двух понятий: действия и времени — в глагольных формах, понятия и значения
слова — в имени.

Например, слово «homme» (человек), являясь существительным, само по себе обозначает

некую определенную субстанцию, его значение не выходит за пределы понятия «человек», и
само слово имеет свою определенную морфологическую форму. Механизм, в силу
существования которого значение слова не выходит за пределы его формы и относится к
заключенному в ней понятию Г.Гийом называл «внутренней инциденцией»81, так как она
находится в пределах понятия, обозначенного словом. Иначе обстоит дело с прилагательным.
Инциденция прилагательного выходит за пределы поля обозначенного им понятия,
прилагательное может и даже должно относиться к другому слову, его инциденция —
«внешняя», его значение выходит за пределы поля обозначаемого им понятия и может быть
отнесено к любому другому понятию. Разница между «beau», «1е beau», «1а beaute» с точки
зрения теории психосистематики понимается так82: прилагательное «Ьеаи» обладает внешней
инциденцией, так как требует существительного, к которому могло бы быть отнесено; движение
мысли, идущее от понятия внешней инциденции в сторону внутренней инциденции [мысль
выполняет псевдо-маятниковое движение] начинает освобождаться от внешней инциденции и
переходит в некую промежуточную точку, отмечаемую существительным «1е beau». Это значит,
что слово уже не требует обязательного присутствия при нем существительно- го, но не дошло
еще и до полной самостоятельности: le beau может быть сказано о некой «прекрасной»
субстанции, которая, хотя и не будет фигурировать в речи, но предполагается в ней.
Дальнейшее движение мысли приводит слово beau к полному удалению от первоначального
пункта, отвечающего внешней инциденции, и приходит к полному освобождению понятия от
присутствия посторонней субстанции (существительного), которая характеризовалась бы
выраженным в слове beau качеством. В условиях внутренней инциденции существительное la
beaute обозначает само это качество как абстрактное понятие. Оно тоже может служить в речи
средством характе- ризации существительного, но в других структурах, например, 1а beaute de
cette femme ...

Прилагательному и глаголу свойственна внешняя инциденция — они относятся к другому

слову, к другому понятию: происходит выход значения за пределы данного понятия и
приложение его к другому понятию, к другому слову. Существительному же свойственна
внутренняя инциденция — слово «человек» приложимо только к человеку (конечно, если не
иметь в виду метафорическое употребление в речи слова «человек»).

В речи инциденция глагольных форм и прилагательных одинакова. Первые относятся к лицу,

вторые — к имени. В языке прилагательное имеет ту же внешнюю инциденцию, выражая не
абстрактное понятие качества, а качество как характеристику существительного. В языке
глагол, обозначая общее понятие, находится в форме инфинитива и в отсутствие действующего
лица обозначает лишь само понятие действия или состояния, сближается с существительным и
имеет инциденцию внутреннюю.

При употреблении прилагательного в качестве существительного меняется его инциденцйя

— из внешней становится внутренней, то- есть исключает субстанцию, к которой было бы
отнесено содержание прилагательного, и оно перестает быть таковым : le bon, le beau, le vrai.
И наоборот, употребление существительного в качестве прилагательного свидетельствует о
переходе внутренней инциденции во внешнюю, появляется необходимость наличия некой
субстанции, на которую было бы обращено содержание слова: une robe marron,

un costume sport.

***

В глагольных формах под инциденцией понимается момент пересечения действия с потоком

времени и рассечение последнего на отрезки: действие, «падая» на поток времени, рассекает
его формой настоящего, отвечающей моменту пересечения, на отрезок прошедшего времени,
предшествовавшего времени действия, и на отрезок будущего, предстоящего. Но сам момент
настоящего, передаваемый формой презенса, двусложен. Он состоит из момента прошлого и
момента будущего. Это можно представить в виде схемы: действие

действие
 действие настоящее а

прошедшее

инциденция

будущее

инциденция декаденция

00

декаденция Форма презенса рассекает линию времени в точке пересечения действия со

временем, т. е. в точке инциденции, на прошедшее и будущее, причем само действие, вместе
со временем, уходит в прошлое, опускаясь в область декаденции.

Разделение линии времени моментом настоящего на прошедшее и будущее признается

практически всеми лингвистами и философами. Влияние же его вертикального разделения на
области инциденции и декаденции, как правило, не принимается во внимание*.

Именно эта особенность «настоящего» времени [содержание в нем частицы будущего и

частицы прошлого] объясняет, например, наличие во французском языке двух форм
прошедшего времени и двух форм будущего. Они отражают момент инциденции [момент
«встречи» действия со временем] и момент декаденции [«ухода» действия в прошлое]:
прошедшее инциденция / настоящее

а будущее

инциденция %

декаденция

>со

fУ)

декаденция

f Верхний уровень (инциденция) отвечает моменту пересечения действия со временем;

действие представлено именно в этот момент формами претерита и футурума простого.

Нижний уровень (декаденция) отвечает моменту «ухода» действия в прошлое; оно

представлено в инциденции плюс декаденции, т. е. в совершении и в частичной совершенности
формами имперфекта и футурума гипотетического.

Схема может быть записана в лингвистических терминах: претерит

/ презенс футурум категорический %

имперфект

>/ \ J

футурум гипотетический
 f * Legons de linguistique de G.Guillaume 1949-1950. Structure semiologique et structure
psychique de la langue frangaise 11, 4 Quebec-Paris 1974 Serie A p. 72.

Разница в системной структуре временных форм отражается в различии их речевых

употреблений. Претерит обозначает процесс совершения действия в прошлом в момент
инциденции, образующей как бы временную рамку действия. Действие не выходит за пределы
рамки, но может повторяться, быть сколь угодно длительным [повторение действия и его
длительность уточняются в тексте специально, напр.: Elle pleura toute la nuit; il frappa trois fois
a la porte.]

«Ухода» действия в прошлое, т.е. представление его как уже совершившегося, а не как еще
совершавшегося, форма претерита не обозначает.

Форма имперфекта изображает действие в инциденции плюс декаденция, т.е. как

совершавшееся в прошлом и уже отчасти совершившееся. Не заключенное во временные рамки
действие в форме имперфекта может представлять действие как давно начавшееся,
неограниченно протяженное, перспективное, что невозможно для претерита.

Во французском языке, в системе глагола, имеется морфологический знак декаденции, это

— глагольное окончание: — ais, ait и т.д. Это окончание наличествует в формах имперфекта и
гипотетического футурума (традиционно носящего название кондиционала по одной из
функций, выполняемых в речи этой формой). Оно сигнализирует декаденцию, т.е. «уход» за
пределы точки инциденции, который в речи получает различные функциональные нагрузки.

Декаденция за пределы настоящего времени, т.е. обозначение факта настоящего момента

формой прошедшего времени следует рассматривать как стремление к ослаблению
категоричности формы настоящего времени83, когда вместо: Je viens vous dire... — говорят: Je
venais vous dire... — это — декаденция за момент речи, которая относится к настоящему времени
и которая приводит к ослаблению категоричности утверждения, а следовательно, все
предложение звучит смягченно, вежливо. Когда мать, утешая плачущего ребенка, говорит ему:
On avait du bobo — также имеет место декаденция за пределы момента инциденции, т.е. за
пределы настоящего момента речи, что звучит более ласково, ибо лишено настойчивости (как
говорит Г.Гийом «агрессивности») формы настоящего времени. В подобных случаях Г.Гийом
давал такое объяснение, привлекая понятия инциденции и декаденции: «инциденция» это
утверждение факта, рассматриваемого извне в его объективном отношении к моменту времени
[напоминаем: инциденция — это пересечение действия с моментом времени]; «декаденция» —
это рассмотрение факта как бы изнутри, без указания его точной временной характеристики
[т.е. как факта, объективно имеющего место на оси времени], с отступлением от инциденции,
а след., с переходом к декаденции. При переходе от «настоящего речи» к «настоящему
представленному» в прошедшем, в сложноподчиненном предложении формой главного
предложения будет форма прошедшего, а формой придаточного, выражающей действие,
одновременное действию главного, тоже окажется форма прошедшего времени: Je sais qu'il est
la — Je savais qu'il etait la. To же происходит с формой будущего времени в сложноподчиненном
предложении: Je sais qu'il viendra — при перенесении его в прошлое: Je savais qu'il viendrait. При
форме прошедшего времени в главном предложении формой предстоящего действия в
придаточном окажется гипотетический футурум, как форма, стоящая на ступень ниже по
отношению к фоме категорического футурума в процессе последовательного образования форм
времени. Такое употребление форм имперфекта и гипотетического футурума для обозначения
одновременного и предстоящего действий в прошлом представляет собой синтаксическую
декаденцию, то есть опущение формы глагола на одну временную ступень.

Поскольку форма гипотетического будущего при формировании системы французского

глагола находится на ступень ниже простого категорического футурума, то декаденцией по
отношению к этой форме оказывается гипотетический футурум, выражающий некатегорическое
утверждение. Отсюда и употребление этой формы в условном периоде: s'il travaille, il reussira
— s'il travaillait, il reussirait.

В подобных случаях действует «понятийная» декаденция, то есть абстрактная хронология

между идеями*. В условном сложном предложении участвуют условие и следствие. Условие
логически предшествует следствию во времени. Если следствие представлено в форме
гипотетического будущего, то формой условия должна быть тоже форма декадентная, то есть
имперфект. При следствии, выраженном формой простого футурума, имеющего характер
утверждения, условие, согласно «понятийной» хронологии должно получить форму пре- зенса.

Иногда задают вопрос: почему форма презенса во французском языке одна, а форм
прошедшего и будущего времени по две? Дело в том, что формы прошедшего и будущего
времени различно представляют моменты инциденции и декаденции, а именно: имперфект
передает действие в момент инциденции [пересечения действия со временем] плюс момент
декаденции [уход действия в прошлое], откуда системное значение имперфекта — передача
действия в момент его совершения в прошлом плюс некая частица совершившегося уже ранее;
гипотетический футурум представляет образ действия в будущем, предшествующий более
четкому образу предстоящего действия, передаваемому формой категорического футурума.
Предстоящее действие существует только в представлении человека. Такое представление о
действии сперва возникает как смутный образ, об- ретающий более отчетливые формы по мере
погружения в прошлое действия настоящего момента. Сперва представление о наступающем
действии неотчетливо, действие — гипотетично. В этом случае имеет место понятийная
декаденция, отход назад от предстоящего действия, утверждаемого формой категорического
футурума.

В противоположность этим двум формам, сочетающим в своем системном значении понятия

инциденции и декаденции, формы пре- терита и категорического футурума останавливаются на
границе инциденции и декаденции, передавая лишь момент инциденции, т.е. момент
совершения и игнорируя часть уже совершившуюся ранее [для претерита] и не принимая во
внимание предварительный, более смутный образ предстоящего действия [для категорического
будущего].

Что касается формы настоящего времени, то ей свойственно одно и постоянное соотношение

прошлого и будущего, которое создало понятие «настоящего времени». Это соотношение
постоянно, неразрывно, нерасчленимо, потому и форма — едина.

Уровни инциденции и декаденции отчетливо представлены в неличных «номинальных»

формах французского глагола, которым свойственно лишь выражение внутреннего времени,
т.е. представление о длительности процесса:

уровень инциденции Wd^

уровень декаденции ?

Форма marche выражает лишь завершенность действия, т.е. уход его за пределы инциденции в
область декаденции; форма marchant предполагает действие совершающимся, но и уже отчасти
совершившимся [поскольку внешнего времени номинальные формы не обозначают, момент
собственно перехода от совершения к совершенности не может быть ими представлен]; форма
marcher говорит лишь о процессе совершения действия, т.е. передает только момент
инциденции.
 Части речи

Разделение богатства явыка на части речи является результатом высшей степени его
систематизации. В языках, система которых представлена в частях речи, нельзя произнести
отдельно взятого слова, чтобы слушающий не смог бы тотчас отнести его к определенной части
речи, то есть, чтобы не перейти от конкретного представления отдельного предмета речи в его
обобщенном или частном значении к системной принадлежности слова, к позиции, занимаемой
им в системе языка. Термин «часть речи» выбран не очень удачно, ибо он не характеризует
такие элементы речи как фразы, предложения, члены предложения, синтагмы и т.п. Человек
говорит не «частями речи», а словами, складывающимися во фразы и обозначающими объекты
данного высказывания. Части речи — это формы слов, которые относятся к системе языка,
представляя собой конечный результат языкового обобщения восприятия конкретных
элементов действительности, каковыми являются живые существа, предметы, чувства,
отношения, движения, состояния, результаты деятельности и т.д.

Для отнесения слова к той или иной части речи недостаточно его семантического
содержания, нужна еще определенная форма или формы, присвоенные в данном языке данной
части речи. Так, слова courir и course относятся во французском языке к одному и тому же
действию, но первое — это глагол, а второе — существительное. Категориальная разница,
определяющая отнесение этих слов к разным частям речи, объясняется тем, что в них
обозначено при помощи различных форм различное отношение рождающего данными словами
представления о действии к основным формам бытия: мыслится ли оно по отношению ко
времени — тогда это глагол, называющий действие в его движении, — или по отношению к
пространству — тогда это существительное, обозначащее предмет, или явление, занимающее
определенное положение в пространстве или, если это отвлеченное понятие, — в сознании
человека.

Отнесенность слова к той или иной части речи определяется типом инциденции, которая может
служить его содержательной характеристикой.

Существительное и глагол имеют инциденцию внутреннюю и называют понятие. Обладая

внутренней инциденцией, существительное и глагол называют понятие самодостаточное, не
выходящее за пределы обозначающего их слова. Прилагательное и наречие имеют инциденцию
внешнюю, обозначаемое ими понятие служит характеристикой другого понятия, то есть,
выходит за пределы обозначающего его слова. Остальные части речи, не называя и не
характеризуя понятий, выражают возможные между ними отношения (предлоги и союзы —
отношения между объектами речи, местоимения — отношения между субъектом и объектами
речи и т.д.) Режим инциденции в одном и том же языке может быть различным для разных
частей речи. Неизменность характера инциденции, всегда внутренней, типична для
существительного. У прилагательного дело обстоит иначе. Субстанция, к которой может быть
отнесено прилагательное, определяется не в языке, а в речи. Слово «человек» может
употребляться только для обозначения того объекта, который отвечает понятию «человек», а
прилагательное «прекрасный» может в речи относиться к самым различным и многочисленным
явлениям. Внутренняя инциденция — явление языка, внешняя — явление речи.

Не следует забывать, что понятие, в системе языка представленное в своем полном объеме
(homme — человек) как обобщенное, генерализованное, в речи может выступать в
ограниченном объеме. Модификация объема понятия, выраженного существительными в речи,
сигнализируется применением артикля.
Г.Гийом* обращал внимание на важность точного установления режима инциденции при
создании теории частей речи, так как он различен для разных частей речи.

Морфология и Синтаксис

Чем система языка богаче, чем большего числа оттенков значений она предусматривает возможность
выражения, тем беднее, но легче и изящнее может быть система речи. И наоборот, при ограниченных
выразительных возможностях языка, всю тяжесть обозначения оттенков мысли берет на себя речь, что
обогащает, но в то же время и утяжеляет ее. Например, система склонения, выраженная в языке
морфологически в формах падежей, не требует от речи никаких дополнительных конструкций для выражения
отношений между объектами речи. В отсутствие же падежного склонения в языке, выражение отношений
между объектами речи берет на себя синтаксис, то есть, способ построения предложения, который
использует для этого предложные структуры.

Каждый язык по своему распределяет нагрузку передачи содержания высказываемого между собственно
языковыми [морфологическими] и речевыми [синтаксическими] средствами. Отсюда различие в языковых
системах, определяемое историей каждого языка, внешними условиями его существования, от которых
зависят изменения, происходящие в его ментальной и семиологической структурах. Система языка
изменчива, как и все в мире, сохраняя, однако, определенное равновесие в отношениях языка и речи. Так,
постепенная утрата склонения во французском языке привела к умножению числа предлогов и усложнению
их употребления в речи для обозначения тех же отношений, что и выражаемые падежными формами.
Падежная форма определяет отношение, обозначенное в ней в виде части самого слова — это виртуальная
языковая возможность слова. В отсутствие падежных окончаний слово такой возможности лишено и передает
эту функцию синтаксису, то-есть, речевой конструкции, выполняющей ее с помощью предлогов.

Постепенное затухание роли падежных окончаний, засвидетельствованное еще в древнейших

индоевропейских языках, дошло и до нашей эры. Передача выражения отношения от языка к речи не
нарушала тесной связи между ними: речь обратилась к языку, который снабдил ее предлогами, и они смогли
заменить падежные окончания.

Примером соотношения способов обозначения средствами языка и средствами речи может также служить
артикль. Во французском языке объем понятия выражается артиклем [для всех типов существительных] и
числительными [для имен счисляемых]. Артикли выступают в виде отдельных слов, не обозначающих
самостоятельно каких либо понятий. Следовательно, в языке они не имеют своего особого места, но
относятся исключительно к системе речи, ибо языковая система — это некий специфический комплекс
обозначения понятий в сознании человека, как в общем, так и частном их представлении. Само понятие
«объем» называется во французском языке словом «volume», а артикль в приложении к имени и сопровождая
его в речи, не называет понятия «объем», а лишь говорит об объеме объекта, обозначенного
существительным.

Проявляющийся в речевой деятельности удельный вес морфологии — структуры языковой — или так
называемых аналитических конструкций, которые относятся к структуре речевой, определяет
принадлежность языка к тому или иному языковому типу и является критерием типологическим.

Можно сказать, что синтаксическое строение предложения зависит от того, в какой степени развита
морфология данного языка. Наличие богатой морфологии приводит к отсутствию необходимости выражения
соотношения членов предложения синтаксическими средствами, в числе которых первое место занимает
порядок слов, при котором слова, связанные по смыслу располагались бы рядом. Примером этого может
служить латинский литературный язык, в котором логическая связь слов в предложении осуществляется не
столько их расположением, сколько их мофологической структурой, падежными окончаниями.
 Акт речевой деятельности есть ни что иное, как отрезок мыслительной деятельности, представленный в
виде линии, отвечающей движению, заканчивающемуся созданием предложения, этой единицей
высказывания. Исходной точкой движения служат — «нижний» срез, мысленно осуществленный в самом
начале речевого акта, последним, завершающим «верхним» срезом которого является предложение*.

Принципиальное различие построения языка — явления понятийной сферы — и построения речи — явления
физического порядка — лежит, говорил Г.Гийом, в основе разделения грамматики на морфологию и
синтаксис: «... морфология — это то, что относится к операциям построения языка, синтаксис — то, что
относится к операциям построения речи»84. В речевой же деятельности говорящий пользуется как формами
слов, относящимися к морфологии, то есть к сфере языка, так и речевыми структурами, относящимися к
синтаксису, и разные языки делают это в разной степени.

В речевой деятельности к морфологии следует отнести все то, что предшествует построению
высказывания, то, что является предварительными языковыми структурами. Синтаксис же — это та часть
речевой деятельности, которая служит непосредственно речевому построению высказывания, которая
оперирует грамматически оформленными или не-оформленными словами85. Морфология относится к
прошлому, синтаксис к настоящему-будущему высказывания. В речевом настоящем, во время речи,
[категории одномоментной] происходит соединение слов в сообщение, которое относится к настоящему речи.
В языке [категории постоянной] соединения слов в предложения, в словосочетания не происходит. Часто
можно встретить недостаточно четкое разделение на морфологию и синтаксис, потому что одна и та же
психическая ситуация может быть выражена в языке [морфологически] и в речи [синтаксически].

Система падежного склонения латинского языка, например, включается в систему языка, так как различные
падежные окончания дают представление о выражаемых существительным грамматических отношениях еще
до употребления слова в речи.

Эти формы существуют до речи, а лишь вносятся в нее из своего предварительного существования в языке.
Любая структура, употребленная в речи, но не имеющая зафиксированного предварительно внеречевого
существования, относится к единицам речи, а, следовательно, к синтаксису. Такова природа сочетаний
существительных с предлогами в романских языках. Другой пример: в румынском языке слитное
употребление артикля с существительным относится к области морфологии, тогда как в итальянском,
испанском и французском, где артикль стоит отдельно от существительного, хотя и является его
грамматическим показателем, артиклевое употребление существительных входит в синтаксис, проявляясь
только в речи. [Вспомним: в словарях существительные не имеют артиклей, ибо артикли служат для
определения объема понятия, названного существительным, в условиях речи.]

Повторяя, что «... является морфологией все то, что в результате опережения предупреждает настоящий
момент речи, и напротив, относится к синтаксису все то, что в отсутствие такого опережения, возникает в
речи»86, Гийом замечал, что следует различать «настоящее речи» и «настоящее, представленное в речи».

О «настоящем представленном» говорится в речи, относящейся к другому, более позднему моменту

времени. «Настоящее речи» — это настоящее, относящееся к моменту речи, к самой этой речи. Речь
осуществляется в настоящем и употребляет формы «настоящего речи». Поэтому, видимо, — считал Гийом —
Ф.де Соссюр довольствовался одним термином parole («слово»), под которым он понимал и собственно слова
(paroles) и речь (discours), не разделяя их.

Как правило, говорил Гийом, в грамматиках имеется в виду «настоящее представленное», — настоящее,
предшествовавшее речи о нем, а не настоящее самой этой речи. Всякий факт синтаксиса принадлежит
настоящему речи, причем не существенно, выступает ли это настоящее речи в собственном смысле или
подменяет собой настоящее представленное, не имеющее своей особой формы выражения.

***
 При анализе речевых построений следует подходить индивидуально к каждому языку87, ибо, если
содержание, для выражения которого служит язык, может быть идентичным или более или менее близким в
зависимости от восприятия носителями языка явлений окружающего мира, способы речевого оформления
результатов этого восприятия могут быть весьма и весьма различными. Различие морфологических и
синтаксических систем разных языков, различие лексических систем именований наблюдаемых объектов
отражают различие психической картины мира и различие в системах языка, отражающих этот мир. Изучение
построения системы языка относится к разделу языкознания, который Гийом называл Психосистематикой.
Психомеханика занимается изучением способов речевого выражения человеческой мысли средствами языка,
то есть процессом речевой деятельности. Г.Гийом настаивал на необходимости различать «находящееся в
представлении», «потенциальное» от «осуществленного», «выраженного» в момент осуществления речевой
деятельности. Построение теории синтаксиса неизбежно опирается на морфологию, так как именно
синтаксические законы управляют поведением морфологических единиц при построении речи, но и сами они
находятся в зависимости от морфологии. Всякому речевому акту непременно предшествует акт
мыслительного представления, который отвечает за надлежащий выбор необходимых речевых обозначений.
Правильно назвать в речи объект мысли можно лишь при условии, если правильно представить его себе в
сознании. Способы знакового обозначения любых представлений, хранящихся в сознании человека, попадают
в распоряжение говорящего в тот момент, когда появляется желание экстериоризировать мысль, сообщив ее
слушателю. Осуществляется процесс выбора слов, необходимых для речевого оформления мысли. То, что
находилось в сознании человека в виде представлений, обращается к средствам языка. Мгновенный процесс
превращения мыслительного представления в речевой акт является собственно конструктивным моментом
речевой деятельности, приводящим к созданию речевого сообщения. В процессе речи говорящий описывает,
пользуясь словами и грамматическими формами, картину, возникшую и продолжающую возникать у него в
сознании. Ментальная картина факта превращается в языковую картину. Г.Гийом замечал: «Без
предварительного представления в сознании невозможно последующее выражение в речи»88.

Представления систематизируются в сознании человека и организуются в определенную систему,

получающую знаковые языковые обозначения, предназначенные как для фиксации общепонятийного
значения, так и для «покрываемых» им частных значений (например: «Мебель — стол, стул, кресло, диван,
шкаф и т.п.»). Акт представления направлен в сторону обобщенного, общего; акт речи — в сторону частного
отдельного объекта, входящего в группу частных понятий, частных объектов, покрываемых общим понятием.
Так обеспечивается систематический порядок в мире представлений, разрешающий мгновенный выбор
частного значения конкретного объекта и его речевого обозначения, требуемого содержанием сообщения.

Существует огромная разница между психической структурой языка, представляющей собой мыслительную
структуру, и семиологической структурой речи, которая является совокупностью созданных человеком знаков
для обозначения отдельных элементов ментальной структуры, и к которым предъявляется лишь требование
достаточности выражения89.

Образ времени в системе языка 90

Г.Гийом исходит в построении своей теории из того, что система языка, его
морфологическая система, является в сознании человека отражением его представления о
реальном мире. В основе этого представления лежат два понятия: понятие «Времени» и понятие
«Пространства». Время и Пространство в материалистической философии определяются как
формы существования материального мира. Понятие Времени есть форма выражения
длительности бытия и последовательности смены состояний всех материальных систем и
процессов. Время не существует само по себе, вне материальных изменений. Не имея
собственного выражения, оно выражается в действиях и состояниях, в изменениях и
движениях, которые могут быть долгими или краткими и которые обладают метрическими
свойствами, то есть могут быть измерены.
 По отношению к действиям и состояниям время, как форма их длительности или краткости,
мыслится, прежде всего, как «внутреннее» время, включенное в действие, занятое им. В
зависимости от протяженности внутреннего времени, действия характеризуются как
обладающие внутренне ограниченным временем, за пределы которого они не выходят, как
целостные, глобальные или же как представляющие неопределенно-длительный процесс и не
имеющие внутренней временной ограниченности.

Всякое реально совершающееся действие, помимо отношения к внутреннему времени,

имеет отношение к определенному временному плану, в котором оно реально происходит и в
которое оно помещается соответствующей языковой формой, т.е., ко «внешне - му» времени.
Внешнее время, ориентированное в сознании человека на определенную точку отсчета, в
языковой системе соотносится с моментом речи и воспринимается по отношению к этому
моменту как «настоящее» (одновременное речи), «прошедшее» (предшествующее), и
«будущее» (предстоящее).

Постепенное формирование понятия времени в человеческом сознании сопровождается

остановками, завершающими последовательные этапы движения И мысленно фиксируемыми
ЯЗЫКОВЫМИ обозначениями, которые, в результате и образуют морфологическую систему
глагола. Во французском (как и в других романских языках) таких этапов три. Они отмечены
глагольными формами, отражающими различную степень сформированное™ понятия
«времени».

В системе языка понятие «времени» представлено глаголом, морфологические формы

которого относят действие к определенному внешнему времени, выражая при этом и его
отношение к внутреннему времени.

В сознании человека, в сфере понятийного, начальный момент формирования понятия времени

представлен в виде действия, еще не осуществляющегося и, следовательно, не привязанного к
определенному временному плану. Такому представлению отвечает форма инфинитива,
обобщенно называющая действие или состояние в их отношении к «внутреннему» времеци, то
есть, к обозначению длительности. Такое представление о действии исключает понятие
«внешнего» времени. Время мыслится в виде бесконечности/безна- чальности, направление
движения времени никак не фиксировано. Формами глагола, отвечающими такому
представлению о действии (с включением только внутреннего времени) являются во
французском языке формы инфинитива, причастий и герундива. Эти формы не обозначают
собственно совершения действия, не обозначают самого процесса действия, так как не
связывают его с внешним временем, не создают полной картины «времени», имея в виду лишь
выражение «внутреннего» времени, то есть длительности действия.

Этот этап на пути «хроногенеза» — как Г.Гийом именует формирование понятия образа времени
— является виртуальным этапом, когда представление об образе времени еще не
сформировалось в сознании, но лишь может сформироваться, вступило на путь к
осуществлению, это — «1е temps in posse», то есть выражение возможности формирования
образа времени, обозначенного формами глагола. Второй этап на пути хроногенеза — первое
представление образа времени еще не разделенного на три плана (настоящего, прошедшего и
будущего), а мыслимого как движущийся поток времени, представляемый субъектом как
уходящий или приходящий. Этот этап Г.Гийом называет «1е temps in fieri», то есть образ
времени, находящийся в процессе формирования. Этому этапу в системе языка отвечают формы
субъюнктива.

Наконец, третий этап, этап завершения формирования образа времени — «ie temps in esse»
— отмечает отнесение действия к определенному временному плану, определяемому уже в
речи, в процессе речевой реализации языковых единиц по отношению к моменту речи
(реальному или условному). В языке такой дифференциации понятия времени, относящей
действие к настоящему, прошедшему и будущему, служат формы индикатива. Таков общий
план мыслительного процесса на пути хроногенеза, сопровождающегося созданием полной
картины действия в его отношении к временному плану, то есть к внешнему времени.

Итак, в плане психосистематики, Г.Гийом определяет формы глагольных наклонений, как

отражение в языке степени продвижения формирования образа времени в сознании человека.
Законченный образ времени имеет формой языкового выражения наклонение индикатива,
представляющего действие в его отношении к определенному временному плану.
Незаконченному формированию образа времени в языке отвечают формы субъюнктива,
называющие действия, без точной их привязки к определенному моменту времени, которое
представляется в виде потока времени уходящего от наблюдателя и приходящего к нему.
Самому началу формирования представления о времени в языке соответствуют формы
«номинальные» — инфинитив и причастия, — вообще не связанные с понятием внешнего
времени и представляющие действие не в динамике, что отвечало бы понятию движения
времени, а в статике. Отсюда близость инфинитива к существительному, и причастия — к
прилагательному.

Так называемые наклонения представляют в психосистематике остановки в движении на

пути формирования образа времени. Функция наклонений состоит в том, чтобы фиксировать
остановки — Г.Гийом называет их «хронотезами» — в процессе хроногенеза.

Следуя теории Г.Гийома, известный французский романист Р.Л.Вагнер91 определяет формы

«наклонений» французского языка с точки зрения их отношения к лицу и времени: 1.

Инфинитив, причастия — формы глагола не-личные и не-вре- менные; 2.

Субъюнктив — формы глагола личные и не-временные; 3.

Индикатив — формы глагола личные и временные.

На следующей странице дано схематическое представление процесса формирования образа

времени в отражении французского языка.

participe infinitif Formes

Реализация образа времени в формах глагола92

Теория аспектов

Первый этап формирования понятия времени и его языкового выражения обозначен формами
инфинитива и причастий. Этот этап еще не имеет отношения к внешнему времени, в котором
протекает действие. Пока в сознании человека возникает только представление о внутреннем
времени, т.е. о длительности, присущей действию и более или менее ясно представленной
значением глагола. В качестве примера Г.Гийом рассматривает глагол, но только с точки зрения
включенного в него внутреннего времени.

Линия «А» marcher «В» изображает любую длительность93 действия marcher. Движение
совершающегося действия между точками А-В проходит через серию промежуточных позиций:

A l0 М h •tn-2tn-lt0B
 Соответственно, формирование образа времени проходит через эти же позиции.

Начальная позиция: tn

Движение имеет перед собой ничем не ограниченный путь. Никакая его часть еще не
пройдена, движение готово начаться: t0 = tension/0 (tension — предстоящая деятельность).

Медиальные (срединные) позиций: t, + t2 .... tn2tn I

В каждой позиции действие имеет перед собой отрезок пути, [т.е. длительность, которую
ему предстоит израсходовать] который ему предстоит пройти, и отрезок, уже пройденный. Оба
отрезка входят в формирование образа времени: непроиденные t позиции і

tension = d6tension (предстоящая длительность = израсходованной длительности)

пройденные К-2

позиции Vl

Этому этапу представления образа времени отвечает форма причастия на -ant (participe
present), которая обозначает часть длительности расходуемой и часть уже израсходованную.

Конечная позиция: tn

В точке tn как бы прекращается возможность дальнейшего движения, ибо длительность его

израсходована; образ времени представлен пройденным путем, то есть израсходованной
длительностью: tn = O/de tension

«О» — отсутствие неизрасходованной длительности; detension — израсходованная

длительность. В языке этому этапу отвечает форма причастия прошедшего времени (participe
passe).

Таким образом, форма marcher до включения действия в определенный временной план

дает картину действия не происходящего, а лишь способного произойти. Форма marchant —
действие уже вступило на путь совершения, движение включено, часть длительности
израсходована. Форма march6 предполагает остановку движения после некоторого пройденного
пути, длительность израсходована.

marcher marche

marchant

He имея перед собой дальнейшего пути, форма marche как бы выходит за пределы глагола.
Как говорит Г.Гийом94, она относится к глаголу по позиции, но выходит из системы глагола по
«композиции». Чтобы сообщить форме тагсЬё возможность обозначения дальнейшего
движения, надо к пройденному пути (d6tension), то есть к израсходованной длительности,
добавить «движение вперед» (tension), то есть неизрасходованную, предстоящую длительность.
Язык делает это с помощью вспомогательного глагола, образуя форму avoir marche.
Вспомогательный глагол символизирует неизрасходованную часть длительности, а причастие —
израсходованную. Полученная таким образом форма повторяет тот же путь, что и форма
marcher.

tn t. L ... t , t . t
 0 12 n-2 n-l n tension/ tension/ tension/ tension/ tension/ 0 / / 0 /deten- / sion /deten- / sion
/aeten- / sion /aeten- / sion /Jeten- / sion avoir ^^ eu marche

marche ayant тагсіїй

По тому же принципу, по достижении конца пути, когда движение вперед исчерпано,

вторичное добавление вспомогательного глагола дает новый толчок к дальнейшему движению,
образуется форма avoir eu march6.

Три серии форм представляют собой, по формулировке Г.Гийома95, три аспекта глагола:
первый, представленный простым инфинитивом, marcher, в котором глагол представлен
способным к прогрессивному движению в отношении расходования определенной
длительности, назван автором «тенсивным». Второй, представляю- щий собой сочетание
вспомогательного глагола с причастием, назван «экстенсивным»; он возобновляет движение в
тот момент, когда наступает остановка, когда возможность дальнейшего движения исчерпана,
длительность израсходована. Третий аспект —би- экстенсивный — в нем возобновляется
движение в момент вторичного своего затухания.

Каково представление о действии, рождаемое в сознании перечисленными тремя сериями

форм или «аспектами»?

Тенсивный аспект, включающий формы первой серии (простые глагольные формы), создает
картину развивающегося действия: mettre.

Экстенсивный аспект, состоящий из форм второй серии (сложные глагольные формы)

вызывает в сознании не развертывающуюся картину действия, а результативную ситуацию
(s6quelle), в данном случае результат ранее совершившегося действия в его отношении ко
времени: avoir mis. Само действие, представленное в сложной форме, может быть более или
менее образным, отчетливым, в зависимости от глагола. Однако имеются глаголы, которые в
экстенсивном аспекте не создают четкого образа, напр., avoir тагсЬё. Сложная форма глагола
marcher показывает не результат действия, а только то, что оно прекратилось. Не вызывая
представления о завершенном действии, сложная форма такого глагола относит действие в
прошедшее время, подчеркивая в нем характер предшествования.

Би-экстенсивный аспект завершает систему. На первый взгляд можно не уловить, чем би-
экстенсивный аспект отличается от экстенсивного. Разница между ними бросается в глаза, если
рассмотреть речевое употребление этих форм. Она состоит в том, что оба аспекта призваны
выражать предшествующее действие, но в разных временных планах:

Предшествование по отношению к настоящему: Des qu'il a d6jeune, il s'en va

Предшествование по отношению к прошлому: Des qu'il a eu dqeurrc, il s'en est а11ё

Оба аспекта имеют одинаковую абсолютную значимость, но различную относительную.

Формы экстенсивного аспекта занимают в системе времени «in posse» второй план, би-
экстенсивного — третий. Не надо забывать, что время «in posse» представляет понятие времени
еще не сформировавшимся, оно лишено того, что входит в представление абсолютного
обобщения (g6neralit6), то есть абстракции.

Итак, в номинальных формах глагола время представлено акине- тично96:

XY
 Номинальные формы занимают в системе языка позиции, определяемые по отношению к
линии акинетизма времени: 1.

Форма инфинитива : инциденция при отсутствии декаденции97:

march і er 2.

Причастие на -ant: инциденция + декаденция:

march і

і ant 3.

Причастие на -ё: декаденция при отсутствии инциденции:

march 1 е

Отсутствие инциденции, то есть движения во времени лишает форму marche характера

глагола, хотя она и образуется от глагола. Прибавление вспомогательного глагола
«возрождает» глагольность: avoir тагсЬё — это результат marcher. Эту форму соотносят с
прошедшим временем, точнее, с завершенным действием потому, что она оставляет действие
marcher позади себя.

Представление о прошедшем времени может быть создано глагольными «временными»

формами и формами «аспектными», и формы il гёgna и il а reg^ обе передают прошедшее время,
но разными средствами. Разница в их значении состоит в том, что форма простого претерита
(раззё simple) передает прошедшее действие в его совершении (в определенных временных
рамках), а сложная форма (passe сотрозё) — прошедшее действие в его законченности,
действие, результаты которого вышли за пределы прошлого. Отсюда стилистическая разница
между нарративным текстом в форме простого претерита и в форме сложного. Простой
претерит представляет серию, цепь событий, совершавшихся в прошлом и находящихся в
тесной связи друг с другом, образующих единый процесс. Форма сложного прошедшего,
изображающая действие с оттенком его законченности, тем самым, как бы отделяет каждое
действие от последующего, подчеркивая отдельность каждого из звеньев в цепи событий98.

Суммируя изложенное выше, обратимся к статье Г.Гийома «La representation du temps dans
la langue frangaise», опубликованной в 1951 году в журнале «Le Frangis moderne»99. В ней
подчеркивается необходимость различения «представления» о времени и «выражения»
времени. Первое — факт понятийной сферы и, следовательно, относится к языку, второе — факт
речи. Представление о времени в сознании человека постоянно, непрерывно; выражение
времени в речи предполагает помещение действия в определенный момент, определенный
отрезок времени. Представление о времени предшествует его выражению в речи через
отнесение действия к определенному временному плану, временному моменту.

В системе языка процесс формирования представления о времени можно графически

изобразить так:

номинальные формы субъюнктив

индикатив
 Здесь вертикальная ось символизирует путь, который пробегает мысль при формировании
представления о времени. На этом пути три момента отмечены тремя горизонтальными
срезами, которым отвечают три серии глагольных форм: 1) номинальные формы, 2) формы
субъюнктива, 3) формы индикатива.

Особый интерес представляет собой форма так называемого «причастия прошедшего

времени» (participe pass6), обозначающая результат законченного действия, но исключающая
представление о непосредственной связи с процессом осуществления действия, продолжением
которого оно являлось бы. Оторванная от осуществления действия, эта форма оказывается
чуждой понятию времени, средством выражения которого служит глагол, и, относясь к глаголу
«по позиции», оказывается «мертвой» глагольной формой. Возвращение в систему глагола,
«реанимация» формы, возвращение к связи с действием осуществляется через
вспомогательный глагол, что приводит к образованию сложных форм, в которых формой
вспомогательного глагола обозначается время, а причастием — законченность.

Выражая законченность действия, сложные формы в плане понятийном выстраиваются

после простых форм, обозначающих совершение действия, которое логически должно
предшествовать его завершению. Такая последовательность представлений имеет место в
системе языка, отражающей понятийную картину представлений. В речи сложные ф°Рмы,
выражая законченность, располагаются перед простыми, обозначающими процесс совершения
действия. Отсюда вытекает, что различие между значением простых и сложных форм является
не различием временным, а различием видовым, ас- пектуальным.

Г.Гийом возражает против того, чтобы различие между простыми и сложным формами
считалось одной из характеристик глагольной системы времени без уточнения того факта, что
время, выражаемое глагольной системой, следует понимать двояко : 1) как «внешнее время»,
как временной план, в котором происходит событие, обозначенное глагольной формой, и
которое именуется «внешним временем» и 2) как «внутреннее время», определяющее
внутреннюю длительность действия, не зависящую от того, относится ли оно к настоящему,
прошедшему или будущему. Именно это внутреннее время, называемое аспектом, выражено
номинальными формами глагола, к которым относится и «причастие прошедшего времени».

Сложные формы обозначают не время протекания действия, а время появления результата

действия и являются формами аспекту- альными.

Реализащия образа времени в формах глагола.

Теория наклонений100

На втором этапе формирования представления времени имеет место начало образования

понятия «внешнего времени», то-есть, времени, временного плана, в который действие
помещается. Г.Гийом строит схему, отвечающую двум возможным ситуациям: 1) переход образа
времени «in posse» в образ времени «in esse» является полным и весь образ времени возникает
полностью или 2) этот переход не полон и формирование образа времени оказывается не
законченным. Первой ситуации отвечает индикатив, второй — субъюнктив. Subjonctif

неполный образ времени о о.

а о.

ЄЕ
 ±= ^ ^

infinitif Temps chronogenetique participes > -

? полный образ времени indicatif Для закоченности формирования образа времени

необходимо, чтобы на пути к окончательному его возникновению мысль не встретила никакого
препятствия, чтобы среда, через которую она проходит, была совершенно прозрачна. В
противном случае мысль как бы останавливается перед этим препятствием, задерживается в
своем движении и в этот момент получает еще не полное представление о времени, которое
предстает в виде temps in fieri, то есть «становящимся», но еще не «ставшим». Этому моменту
в языке отвечают формы субъ- юнктива. Остается установить, говорит Г.Гийом*, какие понятия
осуществляют «перехватывание», задержку мысли, образуя «непрозрачную» среду на ее пути и
не дают формирующемуся понятию времени дойти до полного завершения, то есть дойти до
полного выражения внешнего времени. Образ времени, не дошедший до своего завершения,
передается в языке формами субъюнктива, представляя temps in fieri (образ времени в
становлении).

Понятиями, лежащими на пути движения мысли, формирующей образ времени, и

способными это движение задержать, являются понятия, заключенные в значении глаголов,
которые останавливают на себе мысль, требуют осмысления своего содержания и мешают сразу
придти к конечной цели — формированию законченного понятия времени.

Так, когда мы говорим je crois qu'il est venu глагол croire не задерживает на себе внимания
и мысль проходит как бы сквозь него к глаголу придаточного предложения; когда же мы имеем
фразу je regrette qu'il soit venu, глагол regretter задерживает мысль, не давая ей сразу перейти
к дальнейшему. Г.Гийом называет глагол croire средой не перехватывающей, не
задерживающей движение мысли (milieu non- interceptif), а глагол regretter — «средой»
перехватывающей, задерживающей (milieu interceptif). Отсюда движение мысли,
формирующей понятие времени при глаголе croire, пробегает без остановки хроногенетический
отрезок времени «Т», равный расстоянию времени от temps in posse до temps in esse.
Задерживающая среда — глагол regretter — не позволяет мысли пробежать зто расстояние
безостановочно. В момент остановки понятие времени еще не сформировано, оно на пути к
формированию. Этому моменту отвечают формы субъюнктива — образ времени находится в
состоянии создания.

Итак, тогда как формы индикатива передают действие в его отношении к определенному
моменту внешнего времени, формы субъюнктива находятся на уровне формирования понятия
времени, предшествующем представлению о реализованном во времени действии —
формирование понятия времени остановилось на полпути. Если же действие не помещается в
точно определенный момент времени, оно не может считаться полностью актуализованным:
представление о действии находится в периоде становления, отношение его к внешнему
времени остается неясным. Тот факт, что в сложном предложении je sais qu'il est venu глагол
придаточного рассматривается через призму глагола savoir, который не выражает ничего, кроме
утверждения знания, позволяет представить себе значение глагола придаточного предложения
точно во всей полноте и ясности, что и является привилегией индикатива. Тогда как в
предложении je desire qu-'il soit venu значение глагола d6sirer не позволяет представить себе
действие придаточного исчерпывающим образом, ибо этот глагол его не констатирует, т. е. не
утверждает. В тех случаях, когда глагол главного предложения выражает эмоциональные
оттенки или оценку, эти особые оттенки значения задерживают на себе внимание, заслоняя, в
известной мере, содержание придаточного предложения, и среда, состоящая из содержания
глагола главного предложения, является «интерцептивной». Не утверждаемое действие не
может быть связано с точным моментом времени, оно не может быть помещено в определенный
временной план, который может лишь быть обозначен приблизительно, что и выполняется
формами субъюнктива.

Уже тот факт, что индикатив располагает десятью временными формами (включая так
называемый кондиционал), а субъюнктив только четырьмя, свидетельствует о различном
отношении их к выражению времени. И если формы индикатива могут точно определять момент
совершения действия, то формы субъюнктива делают это весьма приблизительно, ибо время
представлено в них без разграничения на периоды настоящего, прошедшего или будущего. Так,
например, в предложениях j'attendrai qu'il soit venu и je regrette qu'il soit venu форма soit venu
в первом случае относит действие к будущему, во втором — к прошедшему (притом без
обращения к транспозиции).

Остается выяснить, какие понятия, согласно Г.Гийому, будучи включены в значение

главного предложения, позволяют или не позволяют точную временную локализацию действия
придаточного предложения. Другими словами, какие понятия, будучи представлены в главном
предложении, утверждают или не утверждают действие придаточного, ибо утверждение
действия предполагает его обязательное помещение в определенный момент времени. Г.Гийом
называет четыре таких понятия: возможность (la possibilite), вероятность (1а probabilite),
уверенность (la certitude) и достоверность (la realite). Понятие возможности отвечает первому
этапу представления действия во времени, представлению еще довольно смутному, не
связанному с определенным временным планом. Вероятность, уверенность и достоверность —
три последующие этапа формирования понятия времени. Все они позволяют помещать действие
в более или менее определенный момент времени. Возможность осуществления действия
требует употребления субъюнктива, исключает утверждение и точную актуализацию действия.
Идея возможности допускает как последующее осуществление, так и не-осуществление
действия: il eat possible qu'il vienne. Выраженные в главном предложении вероятность,
уверенность, достоверность предусматривают употребление в придаточном форм индикатива:
il est probable qu'il viendra; il est certain qu'il viendra; il est vrai qu'il viendra. «Вероятность»
предполагает больше шансов на осуществление, чем на не-осуществление действия.
«Возможность» же нейтрализует осуществление действия, то есть превращение его в
реальность, его актуализацию; шансы осуществления или не-осуще- ствления равны. Идея
«вероятности» включает возможность актуализации, шансы положительные преобладают над
отрицательными, действие может утверждаться, хотя и не категорически.

Идея «уверенности» представляет собой высшую степень «вероятности», будучи понятием

того же порядка. Над идеей «уверенности» стоит понятие «достоверности», неизбежно
связывающее действие с реальностью его осуществления.

Действие придаточного предложения может рассматриваться и оцениваться только через

приведенные выше четыре понятия. Выражаются они различными способами, так, наряду с: il
est probable ... вероятность выражена в il est pre visible, il est prevu, je prevois и т.д.; наряду с:
il est certain—je crois, il a ete Ахё, il a ete arrete и т.д.; наряду с: il est vrai — il est visible, il a
ete vu, il a ete constate, je vois, j'afTirme и т.д.

Общая формулировка, которую Г.Гийом дает употреблению форм индикатива и

субъюнктива, звучит так: «Наклонение является функцией контакта или не-контакта действия с
актуальностью»101.

Понятия «возможность» и «вероятность» разделяются порогом, по одну сторону которого

осуществляется связь действия со временем, по другую — нет. После глаголов таких, как: je
veux, je desire, je souhaite, j'ordonne рассматриваемое действие находится по ту сторону порога,
где шансы реализации или не-реализации действия равны. Глагол esperer помещает действие
по другую сторону порога, предполагается, что шансы реализации действия преобладают и оно
находится в области «вероятного». «Без минимума вероятности нет никаких оснований для того,
чтобы надеяться, можно только желать», — писал Г.Гийом102.

Глаголы croire и penser разрешают помещать глагол придаточного предложения в область

«вероятного», почему он и принимает форму индикатива: значение этих двух глаголов образует
«прозрачную» среду, оно утвердительно. Следует заметить, что до XVII века значение этих
глаголов воспринималось как менее утверждающее, и после них могла употребляться форма
субъюнктива.

Особое значение имеет форма главного предложения, которая может быть утвердительной,
отрицательной или вопросительной. Две последние требуют субъюнктива в придаточном
предложении.

Отрицание вероятности сводит ее на уровень возможности: il n'est pas probable qu'il vienne; je
ne crois pas qu'il vienne. Впрочем, возможно и употребление индикатива, ибо отрицание
вероятности как бы равняется утверждению невозможности: il n'est pas possible = il est impossible
qu'il viendra; je ne crois pas qu'il vienne = je crois qu'il ne viendra pas. Вопрос по определению не
содержит утверждения, и в нем нормально употребление субъюнктива: Croyez-vous qu'il soit
malade?

Обобщая употребление субъюнктива во французском языке, Г.Гийом приходит к

заключению, что в то время как индикатив служит обозначению представлений, достигших в
сознании человека полной актуализации, формы субъюнктива обозначают представления, не
достигшие этой актуализации и, таким образом, не получающие утверждения. Это в известной
мере перекликается с взглядами философов-грамматистов XVIII века Арно и Лансело, авторов
«Общей и Рациональной Грамматики», которые считали, что утверждение является основным
значением всякого глагола и особенно это заметно в формах индикатива.

Аналогичным образом объяснял Г.Гийом и употребление субъюнктива в придаточных

относительных, в которых наклонение глагола зависит от «актуализованности или не-
актуализованности существительного, от которого зависит придаточное предложение*: a) je
connais le chemin qui conduit a la verite. Актуализованность существительного chemin
определяется в данном-случае значением глагола; connaitre — «знать» имеет несомненно
утвердительное значение: если я что-нибудь знаю, я могу это утверждать; б) je cherche un
chemin qui cooduise a la verite — здесь форма субъюнктива обусловлена значением глагола
chercher, который не утверждает, не «актуализирует» содержания придаточного предложения.
Разница в артиклях при существительном chemin подтверждает то, что выражено формой
глагола. В первом случае артикль 1е подчеркивает «известность» существительного, во втором
— артикль un говорит лишь о возможности существования искомого.

Субъюнктив употребителен также в придаточных обстоятельственных, вводимых сложными

союзами. Действие придаточного рассматривается как бы через эти союзы, представляющие
собой интерсеп- тивную или не-интерсептивную среду. К ним относятся союзы, утверждающие
содержание придаточного и в этом случае используются индикативные формы глагола: parce
que, puisque, du moment que, du fait que, lorsque, dfes que, sitot que, aprfes que, pendant que,
en meme temps que, de la meme manifere que и т.п.

После союзов, представляющих действие придаточного предложения как возможного, то

есть не утверждаемого, обязательны формы субъюнктива. К таким союзам относятся союзы,
выражающие предположение, отрицание, цель, уступление, намерение, пред- стояние: a
condition que, pourvu que, afin que, pour que, de maniere que, en attendant que, jusqu'a ce que,
avant que, sans que, loin que, bien que, quoique, malgre que, encore que и т.п.
 Один и тот же союз может в разных ситуациях содержать или не содержать элемент
утверждения; соответственно, в придаточном бу- дет индикатив или субъюнктивю Ср. J'agirai
de telle sorte qu'il sera content и J'agirai de telle sorte qu'il soit content.

Сравнив две серии глагольных форм — индикатив и субъюнктив — можно заметить, что их
различает способность обозначения точного момента времени совершения действия: формы
индикатива помешают действие в определенный момент времени с большей или меньшей
точностью, тогда как формы субъюнктива обозначают время совершения действия
аппроксимативно.

Возникает вопрос: в каких случаях говорящий довольствуется в речи таким весьма неточным
обозначением времени действия и пользуется формами субъюнктива, а когда ему необходима
точность временного обозначения, которую способны выразить только формы индикатива?
Ответ приходит сам собой и заключается он в том, что в центре коммуникации, в реме,
употребляются формы индикатива, ибо рема — главная часть сообщения должна передавать
заключенное в ней действие (конечно, если таковое наличествует), во всем его объеме, по
возможности во всех его деталях, что в первую очередь предполагает отнесение его к
определенному моменту времени. Действие, не связанное непосредственно и точно с
определенным временным планом, не может входить в рему, а представляет собой лишь
основание для сообщения, то есть тему. Та часть высказывания, которая не нуждается в
утверждении, не будучи центром сообщения, то есть тема, довольствуется формами
субъюнктива. Таким образом в сложном предложении, содержащем главное и придаточное,
оказывается возможным определить его рему и тему по употреблению в нем форм наклонений:
Je sais que vous etes sage = j'affirme que vous etes sage; Je suis content que vous soyez arvive = je
suis content de votre arrivee (здесь утверждается je suis content).

Аналогичное рассуждение приводит к выбору глагольного наклонения для глагола

придаточного предложения, когда в главном предложении находится не утверждение
содержания придаточного, а лишь его оценка или характеристика: C'est le meilleur homme que
j'aie connu (мое знание этого человека как лучшего в мире, служит основой, опорой для
утверждения, что он — самый лучший в мире).

Принимая толкование Гийомом значения и употребления форм субъюнктива во французском

языке (и других романских языках), можно предложить дополнительное объяснение, исходя из
предложенного самим Гийомом представления о языковых обозначениях последовательных
этапов постепенного процесса формирования понятия времени в сознании человека.

Как говорилось выше, формы инфинитива и причастий не создают представления об

отношении отраженного в них действия ко внешнему времени, то есть к планам настоящего,
прошедшего, будущего. Они также не связывают действия с действующим лицом.

Следующим на пути формирования понятия времени этапом и остановкой мысли с языковой

фиксацией этой остановки являются формы субъюнктива. В них субъект действия присутствует,
но внешнее время не выражено. Это видно из форм субъюнктива: простые формы служат
выражению протекающего процесса, сложные — обозначают законченный процесс, как это
вообще свойственно всем сложным формам глагола. В сущности, в формах субъюнктива нашло
свое выражение лишь внутреннее время (то есть длительность процесса). Однако, присутствие
действующего субъекта приводит к представлению о направленности действия вперед, в
предстоящее, открывающее перспективу деятельности человека, и назад, в прошлое,
пережитое деятелем и оставшееся в его памяти103.
 Таким образом, внутреннее время, то есть длительность, как бы кратка или протяженна она
ни была, представлена в языке формами субъюнктива как процесс или как «совершение», а
законченная длительность, — как «совершенность». Длительность не может не быть
представлена действием, ибо она является его сущностной характеристикой, его свойством.

Относится ли то, что обозначено формой субъюнктива, к настоящему, прошедшему или

будущему, выражается не самой этой формой, а значением глагола главного предложения, от
которого зависит временная отнесенность глагола в форме субъюнктива, находящегося в
придаточном:

Je veux qu'il vienne (совершение в предстоящем)

II est possible qu'il comprenne bien ce que je dis (совершение в настоящем)

J'attendrai qu'il soit venu (законченность в предстоящем)

Je regrette qu'il soit venu (законченность в прошлом).

***

Представление о внешнем времени двойственно: оно представляется [объективно] как

уходящее назад, унося с собой все, включая жизнь человека, или [субъективно] как
находящееся впереди открытое поле, в котором человек призван осуществлять свою
деятельность. Первому представлению отвечают формы имперфекта субъюнктива,
формальным признаком которого служит тематическая гласная [-а-, -и-, -і-], закрытая
суффиксом — ss -. В речи форма имперфекта субъюнктива переносит действие в прошлое,
передавая значение не утвержденного действия, ибо сохраняет свое позиционное языковое
содержание, состоящее в незаконченности представления о времени.

Атематическая форма субъюнктива [форма презенса| ориентирована в направлении

будущего. Она отвечает поступательному направ- лению движения мысли, формирующей
представление об образе времени.

Бесконечность движения уходящего времени <

(тематический субъюнктив)

Бесконечность движения приходящего времени (атематический субъюнктив) ^

Итак, формы субъюнктива, фиксируя в языке определенный этап в формировании понятия

времени, представляют его еще не в виде дифференцированного плана настоящего,
прошедшего или будущего, а лишь как временной поток, устремленный, с позиций говорящего
(или думающего) вперед или назад. Такое представление непременно связано с наличием
субъекта действия, поэтому субъюнктив, передавая динамику действия, имеет личные формы.

Реализация образа времени в формах глагола.

Теория глагольных времен104
Характерной чертой «temps in esse» является его разделение на три периода — будущее,
настоящее, прошедшее (внешнее время). В сознании человека образ времени приобретает
линейный характер. На-

passe СО a futur

х\Л7х

^\/\/

направление движения времени у \у

стоящее слагается из частицы (chronotype), уходящей в прошлое, и частицы (chronotype),

приходящей из будущего:

Частица (chronotype) прошлого, реально существовавшего, удаляющегося от настоящего

реальна и декадентна; частица (chronotype) будущего, реально еще не существовавшая и
приходящая к настоящему, — виртуальна и инцидентна. Форма настоящего времени
представляет собой синтез прошедшего и будущего. Во французском языке она одна в двух
аспектах: j'aime (совершение в настоящем), j'ai aime (совершенность в настоящем).

Период будущего времени

Поскольку формы будущего времени обозначают еще не состоявшееся, а лишь предстоящее

действие, они содержат в своем значении элемент предположительности. При образовании
представления о будущем времени, говорит Г.Гийом*, утверждая это действие, мысль сводит
элемент предположительности до минимума. Этот период конструирования представления о
будущем времени Г.Гийом называет «гипотетическим периодом», интервалом Н — h, где Н —
максимум гипотетичности, h — минимум гипотетичности. Следующий период — категорический
период — представляет гипотетичность сведенной до минимума. Он представляет интервал h —
Xі.

Минимум гипотетичности — h — определяет момент, когда формирование образа будущего

времени достигает своего завершения и отделяется от образа настоящего времени.

гипотетический период = образование будущего времени

passё Н . ч h futur

X~;X

present

Максимум гипотетичности — момент Н — совпадает с границей прошедшего времени.

(Напоминаю, настоящее включает частицу прошедшего и частицу будущего). На этом уровне
действие обозначается формой Futur hypothetique.

На уровне -h- (минимум гипотетичности) действие представлено как категорическое

утверждение и обозначается формой Futur simple.
Образ времени, — писал Г.Гийом, — возникает в сознании постепенно. Процесс его
возникновения может быть представлен графически; он выражен языковыми формами,
передающими через действие этапы этого процесса. Первый этап — формы прошедшего
времени, передающие реально совершившиеся действия, постепенно уходящие в прошлое. По
мере их погружения в прошлое, на их место приходят действия предстоявшие, их
соприкосновение с действиями уходящими символизирует настоящий момент времени.

Представление о будущем, образ будущего времени, возникает постепенно, по мере

отступления настоящего в прошлое. Сперва представление о будущем смутно, неотчетливо,
передающее его действие гипотетично и лишь постепенно, передвигаясь к настоящему,
становится более четким, ясным, дающим возможность утверждения, то есть образ будущего
времени постепенно приходит к завершению. Именно этот период постепенного прояснения
образа времени, период, заключенный между представлением о прошедшем и о будущем и
включающий момент настоящего, является периодом формирования будущего, проходящего
путь от предположения до утверждения. Он обозначается формами гипотетического будущего.

Формы будущего категорического (Futur simple) также не лишены оттенка гипотетичности,

но только в той мере, в какой всякое будущее может утверждаться как неизбежное, но в
реальности может оказаться несовершившимся, неактуализованным.

Следует также заметить, что простая и сложная формы гипотетического будущего различаются
не по времени, а по законченности представленного действия, как и все сложные формы
французского глагола. Простая форма обозначает предположение будущего действия,
относящееся к моменту настоящего (к моменту речи), следовательно, это действие еще может
состояться. Сложная форма обозначает предположительное действие, бывшее таковым в
прошлом, а следовательно, это — действие не состоявшееся, и которое уже не может
состояться.

Период настоящего времени

Как уже упоминалось выше, «настоящее время» представляет собой соположение двух хронотипов со и
а (частица прошедшего и частица будущего). Этим объясняется, в частности, возможность употребления
форм настоящего времени как для обозначения предстоящих, так и совершившихся ранее действий.

Период прошедшего времени

Образ времени, представленный действием в формах прошедшего времени — имперфекта и

претерита — носит двойственный характер. В форме имперфекта время представлено
действием частично уже завершенным, частично еще совершавшимся в прошлом и имевшим в
нем перспективный характер. Всякое действие, относящееся к прошлому, может
рассматриваться в двух аспектах: как совершавшееся в прошлом и как уже совершившееся. В
этом отражается движение времени, каждый момент которого перемещается из будущего,
через настоящее, в прошедшее. Во французском языке форма имперфекта выражает
последовательное сочетание совершенности и совершения действия в прошлом — это ее
системное значение.

Но прошлое действие может рассматриваться как процесс совершения в отрыве от

завершившейся части этого процесса. Формой выражения такого представления о прошедшем
действии служит пре- терит (чаще именуемый passe simple).
 Системное значение двух основных глагольных форм прошедшего времени формулируется,
согласно теории Г.Гийома, следующим образом.

Системное, то есть языковое значение претерита сводится к обозначению глобального

действия, включенного в прошлом в опреде- ленные временные рамки и выражает оно процесс
«совершения» действия в прошлом.

Системное, языковое, грамматическое значение имперфекта передает двойственное

представление о прошлом действии. Оно представляет действие вне ограничивающих
временных рамок: ни начало, ни конец действия не обозначены во времени; действие
представлено как совершавшееся в прошлом и частично уже совершившееся (совершение +
совершенность в прошлом). Употребление этих двух форм в речи отражает различие их позиций
в системе языка. Этим же различием объясняется и то обстоятельство, что в речи претерит
выступает в двух функциональных значениях (глобальность и начинательность действия), а
имперфект — в пяти (незаконченная длительность, повторность, мгновенность, привычность,
несостоявшееся действие).

Приведу примеры речевых значений претерита и имперфекта. Основная речевая функция

претерита, непосредственно вытекающая из его позиции в системе языка, состоит в том, чтобы
служить в повествовании обозначению серии действий, последовательно совершавшихся в
прошлом.

Brigante touma le dos et passa la porte en courant. Mariette referma rapidemert la porte derriere
lui et touma la clef dans la serrure... Puis elle alia se poster derriere la lucarne... A genoux devant
la source, il etait en train de laver sa blessure. 11 se redressa et elle vit la croix qu'elle venait
d'inciser dans sa joue... Brigante revint vers la resserre et s'arreta devant la lucarne. Mariette se
tenait un peu a retrait. La croix sur la joue ne saignaitpvesque plus. Seulement quelques gouttes qiu
gonflaientlentement... (Vailland)

Формы претерита продвигают действие, формы имперфекта — описывают ситуацию.

Значение грамматических форм реагирует на предельный или непредельный характер
действия. В приведенном отрывке предельные глаголы в форме претерита представляют
целостные действия. В форме имперфекта — глаголы непредельные, они представляют
действия, начавшиеся раньше, но не дошедшие до своего завершения; они перспективны и не
закончены. Эти речевые значения отвечают значению обеих форм в системе языка.

«Серия» действий, представленных в форме претерита, может состоять из повторения

одного и того же действия или из повторения чередующихся действий, каждое из которых
является законченным звеном единой цепи:... lequel cassepresenta en tout trois fois (Chevallier).

Чтобы форма претерита непредельного глагола могла назвать целостное, законченное

действие, необходимо присутствие в предложении обстоятельства, указывающего на отрезок
времени, в течение которого действие совершалось: Je meditai toute une soiree sur les malheurs
de cette princesse (Sauerwein).

Если указание на длительность действия отсутствует, то непредельный глагол в форме

претерита получает значение начинательно- сти. От обозначения временных рамок,
свойственного претериту, остается только указание на начало действия. Конец действия
остается необозначенным, ибо непредельный характер глагола как бы не позволяет форме, без
поддержки контекста, установить его с точностью:

Cursy saisit un cor et se mit a. sonner une fanfare. Ce fut comme un signal donne par le diable.
Cette assemblee en delire hurla, siffla, chanta, cria, rugit, gronda (Balzac).
 Сложное системное значение имперфекта определяет значительное разнообразие его
употреблений в речи. Исходное «двойное» значение имперфекта в сочетании с непредельным
или предельным характером глагола дает несколько речевых осмыслений. 1)

действие в прошлом, конец и начало которого не обозначены: часть совершившаяся уходит

в прошлое, часть совершавшаяся (в прошлом) как бы проходит перед мысленным взором
наблюдателя: Le temps coulait lentement. lis attendaient le juge. Mariette pensait a tout l'argent
que don Cesare avait depense pour Lucienne... (Vailland). 2)

действие, обозначенное предельным глаголом, предстает как длящееся неопределенный

отрезок времени (как это следует из системного значения формы), причем само оно
складывается из серии повторяющихся и каждый раз законченных действий (что естественно
для предельных глаголов): La porte s'ouvrait et se refermait sans cesse, envoyant chaque fois a
Maigret un courant d'air froid (Simenon). 3)

действие, выраженное предельным глаголом в форме имперфекта и представляющее его

как бы в растянутом виде (благодаря системному значению формы, не предполагающей
временных границ перспективного действия, но, по существу, кратким и законченным, что
обусловлено предельным характером глагола.)

Эта последняя характеристика действия, использующая лишь часть системного значения

формы, а именно значение «совершенности», подчеркивается, как правило, в тексте указанием
на момент его совершения:

Quelques minutes plus tard, un taxi s'arretait au bord du trottoir, Mre Leloup, gras et important,
pay ait le chauffeur et entrait dans le bistrot (Simenon).

A sept heures, Lupin dinait et repartait. A dix heures, il arrivait au chateau de Bruggen et
s'enquerait de Оепеу1ёуе (Leblanc). 4)

действие, намечавшееся в перспективе, но не состоявшееся. Это речевое значение формы

имперфекта вытекает из перспективного характера системного значения «совершения»,
входящего в общее значение формы, и из отсутствия указания на временной конец действия,
то есть на его фактическую завершенность:

J'ai ete projete au-dehors, mais suis retourne dans l'avion pour te tirer de la, quand le Dacota a
commence a bruler, et j'ai reussi a te sortir.

Quelques secondes plus tard et tu у restais. Je risquais gros, ёvidemment (Gary).

5) наконец, некоторая расплывчатость основной «временной» характеристики, отсутствие

четких временных рамок совершившегося или совершавшегося в прошлом действия, привели к
употреблению формы имперфекта в качестве формы вежливой просьбы, лишенной всякого
намека на категоричность; разница между просьбой, включающей форму настоящего времени
или имперфекта — в степени настойчивости, категоричности просьбы, то есть, в степени
вежливости: Ср. Je veux vous poser une question и je voulais vous poser une question.

Еще менее категоричная форма — будущее гипотетическое — передает еще большую степень
вежливости: Je voudrais vous poser une

question.

***
 Путь к познанию языковой системы, пребывающей постоянно в сознании людей, лежит через
тщательное наблюдение и глубокое осмысление способов реализации ее элементов в речи и
результатов этой реализации как отражения мыслительных процессов, — утверждал Г.Гийом.
Сознание —это не только резервуар, вмещающий в себе языковую систему, как отражение
доступного наблюдению человека реального мира, но и способность оперировать всей
совокупностью механизмов, необходимых для перевода элементов языка в речь. Образ этих
механизмов представляет собой глубинную часть языковой системы, без осознания которой
человек не мог бы конструировать речь. Он должен знать не только, из него строить свою речь,
но и как это делать. Совокупность механизмов, осуществляющих построение речи из элементов
или, вернее, на основе элементов языка, Г.Гийом называл «сублингвистической» схемой*.
Сублингвистическая схема стоит в системе языка позади всех языковых элементов — глагола,
имени, словаря, предложения и даже стиля105. Сублингвистическая схема, находящаяся в
сфере имени, состоит из системы склонения, предлогов, артиклей, рода, числа и т.д.; в сфере
предложения — из условий его логической структуры; в сфере словаря — это префиксы и
суффиксы; в сфере стиля — способы, позволяющие противопоставлять различную степень
экспрессивности мысли.

Воссоздание такого рода схем, открывая исследователю механизмы языка, находящегося

виртуально в сознании человека в латентном состоянии, позволило бы за историей языковых
форм и их функционирования восстановить историю формирования системы языка, структура
которой определяет построение речевой системы. Это по зводило бы давать языковым формам
объяснения и определения более адекватные и убедительные, чем это делает традиционная
грамматика, считал Г.Гийом. Только при посредстве таких сублингвистических схем возможно
глубокое проникновение в существо ЯЗЫКОВЫХ форм и их комплексное понимание. Оно
возможно еще до их употребления, а следовательно, во всей совокупности возможного их
употребления. В реальной речи форма выражает всегда лишь одно из возможных для нее
значений, исключающее в каждом конкретном случае все другие. Ошибкой традиционной
грамматики, — считал Г.Гийом106, — являлось расхождение между реальными значениями
грамматических форм в речи и даваемыми им общими определениями. Причина этого состоит
в том, что в определений сущности грамматической формы традиционная грамматика, как
правило, исходит из какого-либо одного употребления формы, которое, в сущности, является
лишь наиболее часто встречающимся, наиболее привычным, и считает его типичным и
истинным значением формы. Но такая позиция не помогает пониманию возможности
употребления данной формы во всех других ее, зачастую весьма противоречивых, значениях,
которые практически не сводимы одно к другому107. Но они все сводимы к одному и тому же
понятийному значению в системе языка, значению, покрывающему и разрешающему все
частные употребления формы.

Сублингвистическая схема предполагает не только синхроническое рассмотрение языка,

представляя его систему в определенный момент времени. Возможно диахроническое изучение
ее изменений во всех мельчайших деталях. Ибо языковая система не есть нечто незыблемое и
раз навсегда данное, она подвержена изменениям, как и все в мире. Она может считаться
стабильной до того момента, покуда реальные употребления языковых единиц или хотя бы
одной из них не обнаруживают стремления выйти за пределы покрывающего их понятийного
содержания соответствующей единицы в системе языка. Всякое нарушение равновесия между
понятийным системным значением и обусловленным им речевым употреблением формы
приводит к изменениям не только в речи, но и в самой системе языка.

Такие изменения происходят, например, в результате влияния языка побежденных на язык

победителей. Изменения в системе могут происходить эволюционным путем, незаметно
подводя к переконструированию системы. Они могут происходить в речи в силу влияния
социальных условий бытования языка, что в конечном счете также может приводить к
переориентированию элементов системы.
 В одной из своих лекций, прочитанных 6.1.1949 г. в Париже, Г.Гийом привел следующее
рассуждение по поводу строения системы французского глагола.

Система форм индикатива имеет двухмерное строение: по горизонтали и по вертикали. На

горизонтальной оси располагаются формы прошедшего, настоящего и будущего. 1. Passe

Futur 00

00

Present По вертикальной оси — разделение временных форм на два уровня: инциденции и

декаденции в соответствии с двумя уровнями отрезка времени, условно называемого
«настоящим» и образованного из частицы прошлого — со — и частицы будущего — а, —
разделенных мгновением настоящего.

2.

Present а

СО

уровень инциденции уровень декаденции уровень инциденции уровень декаденции а

Futur

Fut. hypoth.

Imp.

Preterit

Уровень инциденции

Present

3.

Уровень инциденции

Imp.

Уровень декаденции

Уровень декаденции

Fut. hypoth.

СО

Действие, несущее время, может быть представлено глагольными формами либо как
включающее оба уровня — инцидентный и декадентный — либо как только инцидентный.
Последний мы условно называем уровнем момента контакта действия со временем. Трудно
объяснить, говорил Г.Гийом,108 что представляет собой система форм индикатива, если не
принять во внимание такое строение системы. Уровень инциденции отвечает действию, как
совершающемуся процессу, уровень декаденции — как процессу уже совершившемуся. Форма
претерита представляет процесс как совершающийся в прошлом; форма имперфекта — как
процесс, частично уже совершившийся и частично еще совершающийся в прошлом. Отсюда,
если мы скажем: il vecut dix ans, это будет означать, что имеется в виду длительность в десять
лет в жизни данного человека. Предложение И vivait depuis dix ans означает, что данный
человек уже жил в течение десяти лет (процесс совершившийся) и продолжал жить в том же
месте (процесс совершавшийся в прошлом): «совершение» следует непосредственно за
«совершенностью».

Трудность разграничения, а следовательно, и объяснения разницы в значениях, а потому и

в употреблении обеих форм, заключалась в том, что обе они относятся к прошедшему времени,
различаясь лишь своей внутренней структурой, которая и определяет разницу их употребления
в речи.

Как понимается здесь термин «инциденция» и «декаденция»?

Инциденция в применении к данной ситуации — это момент контакта названного глаголом

действия со временем его осуществления. Этот момент контакта уходит в прошлое и подводит,
тем самым, к моменту «совершенности» действия — это — декаденция. В момент контакта
действия со временем имеет место «совершение» действия, которое может быть мгновенным,
но может обладать и некоторой длительностью, и инциденция переходит в декаденцию. Первое
мгновение контакта находится в области инциденции и представляет собой единичное
действие.

Претерит — инцидентная форма, ибо она предполагает определенный момент или даже
период контакта действия со временем. Имперфект обозначает, помимо контакта, выход из
этого контакта и является формой декадентной.

В речи, в тех случаях, когда претерит должен передать не мгновенное действие, а действие,
обладавшее некоторой определенной длительностью, в предложении, как правило,
присутствует указание на эту длительность, ограничивая ее, напр., Pierre vdcut longtemps. Но
нельзя сказать * Pierre vivait longtemps, ибо слово longtemps указывает на период инциденции,
а следовательно, предполагает инцидентную форму, то есть претерит, а имперфект включает
инциденцию и декаденцию, то есть выход за пределы инциденции. Поэтому обычно говорят, что
претерит — это форма, имеющая временную рамку, а имперфект такой рамки не имеет.

Равным образом, предшествующие в прошлом действия выражаются, как, правило, формой

(плюсквамперфект), включающей имперфект (т.е. форму декадентную) вспомогательного
глагола, а не сложной с претеритом вспомогательного глагола (прошедшее предварительное),
например, предложение, типа: II avait fini le discours et s'en alia. Но в тех случаях, когда в
сложном предложении придаточное вводится указанием на момент времени, то есть когда
имеет место инциденция, употребляется сложное предварительное, имеющее в своем составе
претерит вспомогательного глагола: Quand il eut fini, il s'en alia; des qu'il eut fini, il s'en alia;
bientot il eut fini, et s'en alia: a peine eut-il fini, qu'il s'en alia*.

Аналогичным образом объясняется структура сложных предложений, в которых при

прошедшем времени главного предложения для обозначения одновременного ему действия в
придаточном употребляется форма имперфекта. Так, Je savais que vous aimiez cette musique
отвечает русскому «Я знал, что вам нравится эта музыка». Подобное построение предложения
есть факт речи, считал Г.Гийом109, и относится к ситуации речи в момент ее осуществления.
Факт vous aimez cette musique мыслится одновременным факту je savais и, чтобы сохранить эту
одновременность, глагол aimer должен «спуститься» на ступень в направлении прошлого —
отсюда употребление формы прошедшего времени. Так происходит то, что можно назвать
«синтаксической декаденцией».

Подобные же рассуждения объясняют употребление в придаточном предложении (после

формы прошедшего времени в главном) формы гипотетического будущего для выражения
предстоявшего действия: Je savais qu'il viendrait, а не: *Je savais qu'il viendra110.

Глагол venir, обозначая предстоящее по отношению к прошедшему, должен спуститься на

одну ступень в направлении этого прошедшего.

Совершенно очевидно, что когда в главном предложении стоит форма настоящего,

совпадающего с моментом речи, то одновременное действие в придаточном получит форму
настоящего же; если действие придаточного является предстоящим, его форма — простое
будущее.

Г.Гийом постоянно напоминает, что всякое синтаксическое построение относится к ситуации

речи, к ее «настоящему». Представить подчиненное предложение — факт синтаксиса — в
отношении прошлого, это значит перенести подчинение в прошлое, получив таким образом
своеобразную синтаксическую декаденцию. (Напоминаю, «декаденция» обозначает
перемещение в прошлое время или в некое прошлое состояние).

Грамматическим знаком глагольной декаденции (выражение «совершенности»

перемещения в прошлое и т.д.) является в морфологии французского языка окончание -ais, -ait
...

В плане будущего окончание -ait служит знаком декаденции, вызванной усилением

гипотетичности предстоящего действия. Известно, что всякое «будущее» содержит некую сему
гипотетичности. Вспомним позицию гипотетического будущего в системе французского языка.

максимум минимум

гипотетичности гипотетичности

Passe Н Present h Futur

< со а

construction du Futur

Будущее действие — это действие, в известной мере предполагаемое, воображаемое;

некоторая часть гипотетичности свойственна и форме простого будущего; но форма
«гипотетического будущего» содержит усиленную сему предположительности. По месту
образования (по позиции) в системе, гипотетическое будущее предшествует форме будущего
категорического. Следовательно, замена формы категорического будущего формой
гипотетического будущего представляет собой декаденцию, то есть движение, направленное
назад, от последующего к предшествующему. В этих случаях декаденция приводит к
употреблению футуральной формы с окончанием -ait. Г.Гийом отмечал, что окончание -ait
служит во французском языке любому типу декаденции111. В употреблении форм на -ait факт
семиологии — один против нескольких фактов психических, то есть психический факт
декаденции в разных конкретных случаях выражается одним и тем же языковым знаком.

Такой же процесс согласования времени осуществления действия придаточного

предложения с действием главного имеет место в непрямой речи; в этом случае, считал
Г.Гийом, синтаксическая декаденция сочетается с декаденцией стилистической: En vain, И parla
de la sauvagerie du pays et de la difficulte pour une femme d'y voyager: elle ne craignait rien; elle
aimait par dessus tout a voyager a cheval; elle se faisait une fete de coucher au bivouac; elle
menagait d'aller en Asie Mineure (Merimee)112.

С позиций теории Г.Гийома легко объясняется и употребление глагольных форм в условном

периоде. Между условием и следствием имеется некая идея мыслительной
последовательности: условие предшествует появлению следствия. Эта «мыслительная»
хронология двух понятий приводит к «идеальной» декаденции условия по отношению к
следствию. При следствии, обозначенном формой будущего времени, условие должно стоять
на ступень ниже, то есть в форме настоящего времени: Si vous le faites, vous reussirez.

Г.Гийом называет113 этот случай понятийной декаденцией или «мыслительной

хронологией». Если следствие является предположительным — vous reussiriez, то условие
должно спуститься ниже, то есть до формы, которая могла бы выразить предположительность
в силу своей позиции в системе. Такой формой является имперфект, который, не имея твердых
временных рамок, способен обозначать неутверждаемое категорически действие (вспомним
обозначение этой формой несостоявшегося действия), соответственно схеме: Incidence

Incidence

Present

Passe simple Ot Futur categorique < >

Imparfait CO Futur hypothetique

Decadence Decadence

(si vous le faisiez, vous reussiriez)

Формы индикатива передают последний этап образования представления о времени

[формирования образа времени].

Образ уходящего времени представлен глагольными формами прошедшего времени, образ

наступающего, приходящего — формами будущего. Точкой раздела служит настоящее время.
По одну сторону от настоящего времени [состоящего из частицы прошедшего и частицы
будущего] располагается прошедшее время, несущее прошедшие действия, по другую —
наступающее, несущее действия предстоящие.

настоящее прошедшее / а будущее ч \

\ СО

f>?

t Объясняя удивительные на первый взгляд употребления глагольных форм французского

языка, особенно форм на -ait, Г.Гийом говорит о том*, что традиционная грамматика часто
приходила к неудовлетворительным их объяснениям, стремясь объяснять одни употребления
из других. Он напоминает, что, согласно его теории, любое речевое поведение языковых форм
объясняется их позицией в системе языка, которая одна только может объяснить любое
употребление формы в речи как разрешенное общим, понятийным ее значением.
 Императив

Относя глагольные формы к морфологии и, следовательно, к системе языка, мы наталкиваемся

на трудность определения того, занимает ли, например, французский императив особую
позицию в морфологии, то есть, в системе языка и можно ли считать его особым наклонением
глагола, как это традиционно делается. Прежде всего следует принять во внимание, что
императив служит в речи для передачи пожелания, просьбы или приказания, а следовательно,
обязательно предполагает некую ситуацию речи с участием не менее двух лиц: субъекта
(адресанта) речи и адресата. К тому же во французском языке так называемый императив даже
не имеет своей собственной формы, а использует формы индикатива и субъюнктива. Отнесение
действия французским «императивом» к настоящему или будущему времени — ситуативно, то
есть, определяется только условиями речи. На этих основаниях Г. Гийом не относит
французского императива к системе языка, ограничивая его принадлежностью к системе
речи114.

Характеризуя императив, Г.Гийом писал: «Сам по себе императив чужд той мыслительной
операции, которая служит "спатиализа- ции" времени через формы глагола, выражающие
объективно существующие отношения между действиями и временем»115.

Отказывая французскому императиву в статусе особого наклонения в системе языка на том

основании, что он не служит объективному обозначению отношения действия ко времени, как
это свойственно другим глагольным образованиям в системе языка, Г. Гийом замечает, что
предметом изучения должны являться речевые функции императива. Внимания заслуживает
употребление в качестве императива форм индикатива и субъюнктива.

Выбор формы императива зависит от лексического значения глагола. Если адресат в

состоянии выполнить обозначенные глаголом приказ или просьбу, и адресант вправе ожидать
их выполнения, для императива используется утвердительная форма настоящего времени
индикатива: Entrez! Dis — moi се que tu penses.

Если лексическое содержание глагола таково, что выполнение его не зависит от воли
адресата, то по логике вещей, отдавать такое приказание, высказывать такую просьбу
нецелесообразно. И хотя форма возможна для всякого глагола, в этом случае она не может
быть утвердительной, то есть, императив не может использовать форму индикатива и
обращается к форме субъюнктива, да и сам глагол модифицирует свое значение: Puissiez vous
reussir! Veuillez agreer mes salutations.

Во всех случаях употребления так называемого императива, выполнение действия зависит

от отношений между участниками речи: это вопрос послушания, вопрос возможности для
адресата тій невозможности выполнения указанного действия, то есть, вопрос внеязыковой,
всецело зависящий от ситуации речи. Лексическое значение глаголов, использующих в
качестве императива формы субъюнктива, указывает на независимость осуществления данного
действия от заинтересованности участвующих лиц и от их взаимоотношений.

Рассмотрение форм субъюнктива в качестве императива глаголами pouvoir, vouloir, savoir,

devoir заслуживает особого внимания. Эти глаголы обозначают не действия, а некие моральные
и интеллектуальные понятия, состояния души или интеллекта человека. Не обозначая
собственно действия, эти глаголы ни в какой форме не могут выражать приказа или просьбы
выполнить некое действие, что является задачей императива.

Что же будут обозначать эти глаголы в форме императива?

 Несомненно, осуществление того, что ими обозначено не поддается приказу или просьбе:
бесполезно приказывать кому-нибудь «мочь», или «хотеть». И утверждающая форма
индикатива невозможна, но и форма субъюнктива превращает значение «мочь» в выражение
пожелания: puissiez vous ressir означает «желаю успеха» и напоминает лишь отдаленно значение
императива. Глагол vouloir говорит о том же. Нельзя приказать или даже попросить «хотеть»
или «не хотеть». Следовательно, утвердительная форма индикатива невозможна. Форма
субъюнктива возможна, но обозначать она будет не «желание» или «нежелание», а лишь
просьбу «отнестись доброжелательно к просьбе»: veuillez agreer... veuillez expliquer... может
быть передано как «соблаговолите принять...», «соблаговолите объяснить...». В этих случаях
имеет место понятийная декаденция, то есть, отодвигание на ступень ниже категорического
утверждения, выражаемого формой индикатива.

То же можно сказать относительно глаголов savoir и devoir («знать» и «долженствовать»).

Субъюнктивные формы глагола sache, sachez не могут обозначать утверждения приказа или
просьбы, оно «смягчается», опускаясь на ступень ниже (проходит понятийная декаденция) и
якобы императивные формы обозначают лишь обращение к адресату с пожеланием что-либо
узнать или предупреждение, что собеседник сейчас что-то узнает: sache que.

Такая понятийная декаденция отражает реальную ситуацию, которая состоит в том, что для
того, чтобы что-нибудь знать, надо это сперва узнать. (Pour savoir il faut d'abord apprendre, —
говорил Г. Гийом). Отсутствие утверждения, переход на ступень смягченного высказывания
имеет место и при весьма распространенных формулах que je sache, je ne sache pas, где
выражено не знание или незнание какого-либо факта, а обозначена ограниченность его наличия
— «насколько я знаю», «насколько мне известно». Что касается глагола devoir, то он также не
может выражать приказания или просьбы и форма индикатива в значении императива для него
в этом смысле невозможна. В форме же субъюнктива он во всех случаях подвергается такому
же сдвигу в плане понятийной иерархии, то есть его значение изменяется в сторону смягчения
утвердительности, т.е. в сторону предположительности, даже обусловленности. Отсюда
употребление этого глагола, типа: II s'y refuserait, dut-il en mourir. (Он отказался бы, даже если
бы должен был умереть.)

Останавливает на себе внимание своеобразие глаголов etre и avoir, занимающих в

глагольной системе особую позицию в качестве полноценных лексических единиц,
употребляемых в речи как средство обозначения определенных понятий, но и как
вспомогательных элементов «сложных» глагольных форм. Чему помогают эти глаголы и как они
это делают? Почему для них возможна такая роль? Эти глаголы, занимают в системе языка
позицию, принципиально отличную от всех остальных глаголов. Они как бы предназначены
самим своим значением к выполнению вспомогательной роли: они «предшествуют в понятийной
хронологии всем остальным глаголам»*. Гийом рассуждал так: человек должен «быть» для того,
чтобы «мочь», и «мочь» для того, чтобы действовать; в сознании человека, выстраивается
соотношение: etre — pouvoir — faire (agir).

Вспомогательная функция глагола «быть» в романских языках древнее выполнения этой

функции глаголом «иметь» и покоится на понятийной хронологии, а именно: для того, чтобы
«быть» надо обладать некой возможностью, некой способностью к «бытию». Это — функция
глагола «иметь». Формула понятийных соотношений принимает вид: avoir — etre — pouvoir —
faire (agir). Понятие «иметь», «обладать» оказывается первой предпосылкой «бытия», обозначая
некое потенциальное состояние, обусловливающее всякое действие, называемое любым
другим глаголом.

В форме императива глаголы avoir и etre не употребляются в их собственном понятийном

значении. Выполнение называемых ими действий не поддается ни приказанию, ни просьбе,
разве что в смысле метафоры, условной речевой формулы. Невозможно попросить или
приказать «будь» или «будьте», бытие, существование не зависит от желания человека «быть».

Так же невозможны формы императива «имей», «имейте» в прямом собственном значении

глагола «иметь». Другое дело, когда оба эти глагола употребляются в виде вспомогательных
единиц при прилагательных или существительных, когда приказание или просьба относятся к
самим этим именным единицам: soyez tranquilles призывает не к действию «быть», а к
сохранению спокойствия; ayez du courage — не к действию «иметь», а к проявлению смелости.

Иначе говоря, вспомогательные глаголы в субъюнктиве выражают в подобном употреблении

пожелание и возможность, то-есть то, что вообще свойственно формам этого наклонения. Но
эти пожелание и возможность относятся не к самим глаголам, занимающим в высказывании
второстепенное место «вспомогательной» единицы, а к вводимому ими имени. Обозначение
«понятийной» предпосылки всегда остается основным свойством и основной функцией глаголов
etre и avoir в речи. Понятийное предшествование в глагольной системе сообщает этим глаголам
при образовании представления о времени характер опаздывания по сравнению с остальными
глаголами. Так, глагол etre в схеме, представляющей образование французской глагольной
системы как отображение формирования понятия «время», окажется на ступени субъюнктива,
предшествующей ступени индикатива, на которой уже находятся другие глаголы. Это приводит
к тому, что для императива глагол, например, faire использует форму индикатива, а глагол etre
— форму субъюнктива. Таким образом, понятийная хронология находит свое выражение в
форме императива. Основным принципом является сохранение ситуации, обусловленной
влиянием понятийной хронологии.

Артикль116

Понятие, являющееся означаемым в системе языка, находится в ней в своем полном объеме, который при
переводе его в речь либо остается таким же, либо меняется в соответствии с задачами коммуникации. Выбор
требуемого объема понятия осуществляется мыслительной операцией, которая состоит в бинарном движении
мысли от общего к частному и от частного к общему. На своем пути мысль может сделать остановку в том
месте, которое будет отвечать требуемому объему понятия. Выбор нужного объема понятия оформляется
артиклями, фиксирующими остановки в движении мысли. Система артиклей представляет собой систему
бинарного тензора и может быть наглядно представлена следующей схемой:

частное

На участке «тензор I» представлено движение мысли от общего к частному; исходный пункт, то есть
обозначение общего понятия отмечено артиклем «un»: Un homme пе sera jamais qu'un homme (человек всегда
остается человеком). По мере своего движения мысль может сделать остановку на полпути, передав тем
самым объем понятия несколько ограниченным: Un homme de l'Antiquite dirait ici que... — это уже не «всякий»
человек вообще, а только человек античного мира. Дойдя до конца тензорного пути I, тот же артикль «ип»
может обозначить одного человека: Un homme vient d'entrer «вошел человек». В этом случае артикль «ип»,
выступая в классифицирующей функции, указывает на единичность объекта. Таким образом на пути
продвижения мыслительной операции от общего к частному артикль «ип» выполняет как генерализацию, так
и индивидуализацию (particularisation) объекта в зависимости от места остановки мысли в ее движений и в
соответствии с требованиями коммуникации. При движении в противоположном направлении, от частного к
общему, аналогичную роль, но в обратном порядке выполняет артикль «1е»: l'homme qui vient d'ertrer — здесь
артикль «1е» играет роль индивидуа- лизатора, указывает на единичность объекта. По мере движения по
тензорному участку II мысль идет по пути обобщения, которое возникает не сразу, и в какой-то точке
остановки мысли может быть еще не полным: l'homme de l'Antiquite croyait que... Здесь опять-таки имеется в
виду не всякий человек, а лишь человек античного мира. Дальнейшее движение мысли приведет к полному
обобщению, полной генерализации понятия: l'homme sera toujours l'homme — «человек всегда остается
человеком» — имеются в виду все люди.

Приведенная схема бинарного тензора отражает движение мысли при определении объема понятия, что
может оформляться обоими артиклями. Некоторое различие смысла обусловлено противоположным
направлением мысли либо от общего к частному, либо от частного к общему, но разница эта весьма
незначительна и, часто, говорящей практически может ею пренебречь.

Артикль «ип» при генерализации, выражая полный объем существительного, обозначает его как
представителя класса ему подобных, а тем самым и весь этот класс. Класс назван через представителя: un
homme пе sera jamais qu'un homme. Обозначая узкий объем, то есть единичность объекта, артикль «ип»
индивидуализирует его опять-та- ки через его принадлежность к данному классу: un homme vient d'entrer —
тот, кто вошел, принадлежит к классу людей, а не каких- либо других живых существ, притом имеется в виду
один человек и именно тот, который вошел.

Артикль «1е» индивидуализирует названный существительным объект, связывая его непосредственно с

данной ситуацией — в этом, несомненно сказывается его происхождение из латинского указательного
местоимения «іііе»: l'homme qui vient d'entrer — это именно тот человек, который вошел и находится сейчас
перед наблюдателем.

При генерализующем употреблении артикля «1е» имеет место непосредственное обобщение, в сущности
имеется в виду обозначение существительным совокупности свойств, присущих данному объекту и всем
объектам, обладающим теми же свойствами: l'homme sera toujours l'homme; l'homme est mortel.

Таким образом, артикль является тем знаком, который осуществляет переход виртуального
существительного, которое может обладать любым объемом, в актуальное, которое должно обладать
объемом, обусловленным коммуникацией.

В языке — это делает его системой117 — представлены два основополагающие движения человеческой
мысли, неотделимые от нее, можно даже сказать, создающие ее или представляющие ее сущность. Мысль
находится в движении, которое свидетельствует о ее существовании, в нем она черпает свою силу. Два
наиболее важные движения — создатели творческой способности мысли — это восхождение к общему от
частного и нисхождение от общего к частному, от полного объема объекта — к ограниченному объему. Эти
два последовательно чередующиеся двюкения представляют сознанию человека объекты как абстрактные,
обобщенные или как конкретные, единичные. Всякое движение мысли вписывается в эти две границы,
принимая характер перемещения от генерализации к индивидуализации и обратно. Представление об
объекте возникает между этими двумя границами с большим или меньшим удалением (или приближением)
к одной из них.

Во французском языке, использующем артикли при существительных, эти движения представлены очень
отчетливо.

Os

E- S U X

xV

PQ
 c=C

Кинетизм артикля может быть представлен в виде специальной схемы:

юО

3к

Э g і ц кинетизм артикля f ^ Л кинетизм артикля

ОZсsW

? g un единичность 1е

Существенно, что оба артикля, пробегая в процессе мыслительной операции путь от общего к частному и
от частного к общему, проходят все возможные стадии характеризации и ограничения объема понятия — от
общего до единичного, то есть от абстрактного до конкретного. При формировании речи задачей говорящего
является выбор того пункта этого пути, который отвечает его представлению об объеме понятия, служащего
объектом речи. Так, крайние точки кинетизма артикля «ип», проходящего путь от общего к частному, дают
два диаметрально противоположные его употребления в предложениях Un erfant est toujours l'ouvrage de sa
mere и Un homme entra, qui avait l'air hagard.

Крайние точки кинетизма артикля «1е», проходящего путь от частного к общему, характеризуют
противоположное представление об объеме понятия в процессе обратного направления движения
мыслительной операции: L'homme etait entre et s'etait assis au coin du feu и L'homme est mortel118.

Общим пунктом, в котором происходит поворот бинарного движения мысли, служит обозначение
единичного понятия (объекта речи). В этом пункте характеризация «частного», единичного свойственна
обоим артиклям. Для артикля «ип» это символизирует конечное удаление от «общего», для артикля «1е» —
начало движения мысли в сторону «общего». Встреча артиклей в области «общего» символизирует начальный
пункт движения мысли от общего к частному (единичному) — артикль «ип» — и конечный пункт движения от
частного (единичного) к общему — артикль «1е».

Промежуточные характеристики неполного объема понятия, лежащие на пути между крайними точками
движения, Г.Гийом предложил изобразить следующей схемой119:

п-1 N-1

п"2 N-2 ©

единичность объекта

Движение в сторону индивидуализации, артикль un

Движение в сторону генерализации, артикль 1е Артикль «ип» является кинетически анти-экстенсивным.

(Вертикальные стрелки символизируют постепенное сужение объема об- раза понятия, которое является
следствием все более поздней инциденции (контакта) образа понятия с моментом движения мысли на оси
«общее — частное»).
 Артикль «1е» кинетически экстенсивен. (Вертикальные стрелки символизируют постепенное расширение
объема образа понятия в результате все более поздней инциденции (контакта) образа понятия с моментом
движения мысли на оси «частное — общее»).

Вертикальные стрелки, пронумерованные «3» и «2», символизируют идентичность представления об

объеме понятия, переданного обоими артиклями, в положении позиций, равноудаленных от конечного и
начального пунктов движения; но в случае артикля «ип» имеет место приближение к единичности объекта,
в случае артикля «1е» — удаление от представления о единичном объекте.

В речи, при подобной ситуации, основной смысл будет тот же, хотя и выраженный двумя разными
способами. Но все же некоторая, хотя в речи быть может и не существенная, разница сохраняется, и
определяется она различием позиций на кинетической оси: значение артикля «ип» возникает при движении
от общего к частному, находящемуся в перспективе. Это отражается в том, что «ип» характеризует общий
класс объектов как бы через одного его представителя, как об этом говорилось выше.

Обозначение «общего» артиклем «1е» происходит в момент удаления мысли от представления о частном;
понятие определяется как общее, без намека на отношение к единичности, а лишь как совокупность свойств,
характеризующих данное понятие.

Историческая связь артикля «ип» с числительным «unus» ставит перед исследователем задачу
объяснения постепенного превращения числительного «unus» в артикль. Вопрос ставится так: каким образом
артикль «ип», вышедший из числительного, исторически ему предшествовавшего, в системе языка
оказывается символом приближения мысли к тому самому «единичному», из которого он вышел?120

Система артикля отражает в языке представление человека об объектах реального мира, как о
конкретных вещах, об их признаках и об обобщенных понятиях первого и второго уровня абстракции. Этим
определяются границы работы человеческой мысли, которая движется в пределах, ограниченных понятиями
генерализации и индивидуализации, как бы образуя маятниковое движение.

Для обозначения объема этих понятий французский язык создал специальный грамматический
инструмент, использовав, с одной стороны, латинское указательное местоимение ille, из которого вышел
артикль 1е, обозначавший в момент его появления в этом качестве сперва только связь предмета мысли с
конкретной ситуацией речи, что было естественно, если принять во внимание генетическую связь артикля с
демонстративом. Постепенно речевое значение артикля 1е расширилось, не выходя, однако, за пределы
системного значения, состоявшего в выражении объема понятия. Первым значением артикля 1е во
французском языке была индивидуализация объекта по его связи с ситуацией.

Артикль un возник во французском языке несколько позже, как способ выражения единичности объекта,
что естественно, ибо его источником было числительное «один». Единичность непосредственно ведет к
индивидуализации через сопоставление отношения единичного объекта к остальным объектам того же
класса. Представляя один из предметов определенного класса вещей, данный предмет мыслится и
выделенным из этого класса и, в то же время, представляющим его.

Характерно, что первоначальная роль обоих артиклей была в том, что они должны были служить
обозначению индивидуализации, выражению частного значения существительного, то есть артикли
приводили к сужению объема понятия, названного этим существительным, которое без артикля обозначало
бы понятие в его полном объеме.

Для того, чтобы артикли 1е и un заняли свои позиции в системе языка, совершенно не важно, какой из
них возник в языке раньше, а какой позже, и что именно явилось источником их появления. Строение
кинетической языковой системы отражает исторические моменты в жизни языка только в том смысле, что
появление нового элемента в речи, всегда вызванное необходимостью обозначения нового понятия или
нового осмысления понятия, существовавшего ранее, может привести к изменениям и перемещениям внутри
языковой системы. Ибо языковая система не есть нечто раз навсегда данное, незыблемое и неизменное.
Исторический генезис системы не находит лучшего объяснения, чем объяснение, вытекающее из изучения
полученных систематических результатов. «Ясность конца освещает потемки начала»*.

Хотя исторически артикль «1е» предшествовал появлению артикля «ип», при построении системы артикля
Г.Гийом начинает с артикля «ип». Это имеет следующее объяснение. Как и во всех своих рассуждениях и
схематических построениях, Г.Гийом исходит из наблюдений над речью, над фактами языка. Когда в речи
заходит разговор о каком-либо новом факте, о каком-то новом объекте, он должен быть «введен» в речь.
Такое введение объекта в речь осуществляется путем его называния и классификации, то есть отнесением к
определенному классу объектов, в отличие от всех других объектов, всех других классов.

Этим определяется положение артикля на оси схемы. Классификация объекта осуществляется артиклем
«ип». В то же время им определяется и объем вводимого в речь объекта (понятия) — он может быть общим,
ограниченным или единичным. Поэтому появ- ляясь впервые в речи, существительное в большинстве случаев
имеет при себе артикль «ип». Но это не потому, что оно появилось в первый раз, как об этом говорится в
нормативных грамматиках, а потому, что объект должен быть (в большинстве случаев) классифицирован.
Если же контекст такой классификации не требует, то не будет и артикля «ип». Знание об объекте может
находиться в пресуппозиции или вытекать из контекста (даже если он еще не был упомянут в нем) — в обоих
случаях классифицирующий артикль не нужен, даже если в тексте данное существительное появилось в
первый раз.

Рассматривая понятийную структуру французского артикля, Г.Гийом останавливается121 на ее сходстве

с психомеханической структурой категории числа, с которым артикль отчасти связан генетически. Система
категории числа, как и артикля, состоит из двух частей, представляющих два движения мысли; первая часть
— антиэкстенсивная — представляет формирование единственного числа по мере удаления от
неопределенного множества, вторая часть — экстенсивная, символизирует движение мысли от понятия
единичного к неограниченному множеству. Этот механизм отражает противопоставление единичного
множественному и множественного единичному. Понятия единичного и множественного связаны между
собой тем, что приближение к одному из них представляет собой обязательное удаление от другого, ибо
мыслительная операция есть непрерывное движение от одного полюса к другому и обратно.

Как и система артикля, система числа может быть схематически представлена в виде двух
последовательных движений от множественности к единичности и от единичности к множественности,
разделенных порогом, который представлен числом 1. Схема психомеханики числа идентична схеме артикля.

Одним из способов обозначения в речи ограничения объема понятия является так называемый
«частичный» артикль — du, de la122.

На пути от индивидуального к общему (путь, который проходит артикль 1е) мысль как бы задерживается
не дойдя до представления об «общем», то есть о полном объеме понятия. Момент задержки фиксируется
предлогом de, который служит преградой к дальнейшему движению. Сравним два примера: l'eau est un liquide
и boire de l'eau. В первом случае имеется в виду полный, ничем не ограниченный объем — вся и всякая вода,
существующая в мире, является жидкостью. Во втором речь идет лишь о некотором, хотя точно и не
определяемом количестве воды. Столкновение артикля 1е, ведущего к обобщению, с ограничителем
экстенсии или, как его называет Г.Гийом, «ревертором» de создает грамматическое значение ограничения
объема. Частичный артикль служит ограничению объема по- нятия, но не числа объектов, поэтому он может
употребляться только при несчисляемых существительных. По передаваемому им значению он близок
артиклю des, который следует называть тоже частичным, с той разницей, однако, что он применим к
счисляемым объектам, указывая на некоторое неопределенное их число.

Движение мысли, направленное от общего к частному (артикль un), доходящее до единичности объекта,
гармонирует с характером счисляемых объектов. В силу несовместимости движения от общего к частному
(артикль un) и природы существительных, обозначающих аморфные, несчисляемые объекты, последние
могут получать только экстенсивный артикль 1е, но ограниченный «ревертором» движения от частного к
общему предлогом de, который, действуя в обратном направлении, препятствует ему дойти до полного
обобщения (что происходит в конце движения), задерживает его на большем или меньшем удалении от
начала двюкения.

Обычно партитивными артиклями считают артикли du и de la. Это неточно, — полагал Г.Гийом.
Партитивным является также артикль des, образованный в результате тех же мыслительных операций, что и
партитивные артикли du и de la. Все три артикля исключают полноту экстенсии (движения от частного к
общему), противопоставляя экстенсивному движению артикля le (la, les) ре- вертивную силу предлога de.

Роль ревертора движения отвечает природе предлога de, обозначающего направление, противоположное
направлению к чему-ни- будь, выражаемому предлогом а. Следует заметить*, что такие служебные слова
языка как артикль и некоторые предлоги, являются означающими, которые связаны с означаемыми не
статически, а кинетически и создают в мысли не картину неподвижности, а картину движения.

Грамматическое словечко de, все более широко употребляемое во французском языке, представляет
собой в глубине мысли не позиционный знак, а знак, находящийся в движении. С ним связано представление
о «возвращении», противопоставляемое представлению о движении «вперед», передаваемому предлогом а.
Это свойство предлога de определило его использование в качестве ревертора экстенсивного движения
артикля 1е.

Особенность речевого употребления предлога de — ревертора при экстенсивном артикле, состоит в том,
что он выступает в этой функции только в отсутствие других слов, которые могут выполнять такую же роль,
то есть ограничивать экстенсию (ограничивать объем понятия). Так, когда мы говорим manger du pain, роль
ограничителя объема понятия выполняет партитивный артикль du. То же имеет место, когда мы говорим
manger du pain excellent, ибо прилагательное excellent, которое могло бы тоже служить ограничителем
объема понятия, здесь следует после существительного pain, и объем понятия уже ограничен партитивным
артиклем. Не так обстоит дело в случае, когда ограничивающее экстенсию прилагательное предшествует
существительному: manger d'excellent pain. Предшествующее существительному прилагательное в данном
случае excellent, уже само по себе ограничивает объем понятия pain: «не весь, не всякий хлеб, а лишь
превосходный». Здесь прилагательное частично выполняет роль ограничителя понятия, а предлог de не
представляет это ограничение полностью, то есть он оказывается «неполноценным» ре- вертором и не служит
партитивным артиклем.

Возникает вопрос: если структуры manger du pain excellent и manger d'excellent pain обе, хотя и разным
способом обозначают ограничение объема понятия, есть ли между ними какая-либо разница
коммуникативного значения или они могут употребляться совершенно безразлично, являясь полными
синтаксическими синонимами?

Думается, что для ответа на этот вопрос следовало бы обратиться к теории коммуникативного членения,
так как дело идет о речевом употреблении сходных конструкций, о их речевом значении. Очевидно, дело в
том, что разница заключается в неодинаковом отношении прилагательного (в данном случае excellent),
характеризующего существительное, к реме высказывания. Когда прилагательное стоит позади
существительного, оно находится на своем «нормативном» месте и не несет особого ударения, хотя и входит
в рему. Однако, в экспрессивной речи, когда на рему или на ее часть (как это имеет место в данном примере)
падает особо сильное ударение, отвечающее желанию говорящего особо подчеркнуть значение
соответствующего слова, оно обычно стремится продвинуться вперед. В примере, приведенном Г.Гийомом,
manger d'excellent pain, excellent получает именно такое особое ударение благодаря необычности своей
позиции перед существительным.

Возможность построения фразы*, типа boire de bon vin и boire du bon vin, объясняется тем, что в первом
случае речь идет о «понятийном» объекте «vin», прилагательное служит лишь добавлением к нему
характеристики; во втором «понятийным» объектом является «Ьоп vin», предварительно мысленно
ограниченным включением в него качества «Ьоп».

Разница между manger du pain и vivre de pain состоит в том, что в первом случае используется
партитивный артикль du, а во втором — de это — предлог управления при глаголе vivre; глагол manger
управляет своим дополнением непосредственно, без помощи какого- либо грамматического слова, а глагол
vivre управляет дополнением через предлог de, который в этом случае остается простым предлогом.

Сочетания beaucoup de personnes; beaucoup (peu, assez) de plaisir и bien des personnes, bien du plaisir
объясняются тем, что «Ьіеп» не является наречием, определяющим количество, и не влияет на партитивный
артикль при существительном; партитивный артикль невозможен при наречиях количества beaucoup, peu,
которые сами определяют количество объектов, которые имеются в виду. Характер наречий (beaucoup, peu,
assez, bien) можно определить по их отношению к местоимению en: en avoir beaucoup, peu, assez — возможны;
*en avoir bien — невозможно.

Следует добавить*, что не всякое столкновение экстенсивных артиклей le, la, les и предлога de
обязательно приводит к образованию партитивного артикля; например: lis ont vecu huit jours des provisions
que nous leur avions laissees — здесь des является не партитивным артиклем, а контаминацией предлога de и
экстенсивного артикля les, относящегося ко всему объему объекта (все оставленные продукты).

Способность грамматического слова de выступать в качестве предлога и в качестве ревертора входить в

состав партитивного артикля, то есть переходить из одной грамматической категории в другую,

свидетельствует о его кинетическом характере.

***

К этому Г.Гийом добавляет** еще одно движение, приводящее к образованию нулевого артикля, по его
терминологии «айю1е-гёго».

*Там же, с. 179. ** Тем же, с. 180.

Система французского артикля строится на основе двух движений мысли: от общего к частному (анти-
экстенсия) и от частного к общему (экстенсия). Схематически это может быть представлено так:

— Анти-экстенсивное движение, ориентированное в направлении количественной единичности; II

— Экстенсивное движение, ориентированное в направлении общего и абстрактного; III

— Движение от абстрактного в направлении конкретного (трансэкстенсивное).

Первые два движения оформляются в речи артиклями 1е и un, третье — нулевым артиклем. Г.Гийом
приводит в качестве примера сочетания perdre la raison и perdre patience.

Присутствие в первом сочетании артикля 1а отвечает полному объему абстрактно понимаемого слова
raison; perdre la raison обозначает полную потерю рассудка. Иначе следует понимать сочетание perdre
patience. Здесь не имеется в виду полная утрата способности проявлять терпение, а лишь единовременная,
моментная потеря терпения в определенной ситуации — значение, которое обеспечено отсутствием
обобщающего артикля 1а. То же можно сказать о сочетаниях avoir la foi и avoir foi первое говорит об
обладаний верой вообще, то есть имеется в виду полный объем понятия абстрактного характера; второй
говорит об удалении от понимания слова foi как абстракции, как обобщения и о приближении к
представлению о конкретном отношении доверия к определенному лицу.

Противопоставление значения экстенсивного артикля le (1а), восходящего от частного к общему, и

нулевого трансэкстенсивного артикля, идущего от абстрактного к конкретному, можно показать на примере
сравнения словосочетаний parler de l'amour и parler d'amour. В первом случае сюжетом разговора служит
абстрактное понятие «любовь». Во втором, выходя за пределы понимания «любви» как абстрактного понятия,
parler d'amour имеет значение конкретного обращения со словами любви к определенному человеку: il lui
parla d'amour = il lui parla de son amour. Г.Гийом добавляет123, что появление сочетаний, в которых можно
говорить о нулевом артикле, — сравнительно новое явление во французском языке, которое не следует
смешивать с отсутствием артикля в архаических структурах.

Положение артиклей в системе языка как средства указания на объем понятия подчиняется общему принципу
построения системы языка. «Лингвистический знак, — писал Г.Гийом124, — фиксирует в языке инвариантное
условие, определяющее возникновение множественных речевых значений; все эти значения возможны в
границах, неизменно соблюдаемых, исходного языкового условия».

Заключение

Приведенные примеры рассуждений и обобщающих выводов Г.Гийома, всегда основанных на

анализе конкретных речевых фактов, могут дать представление о методе его работы и ведущих
принципах построения теории. Его лингвистические воззрения иногда напоминают контроверзы
о языке великих французских грамматистов-философов XVIII века, последователей английских
философов XVII века, которые открывали новые пути науке, ведущей к познанию реальности
мира. К теориям своих современников Гийом относился весьма критически. Лингвистика XIX
века, характеризующаяся блестящим развитием сравнительно-исторического метода, мало
привлекала Гийома, в центре интересов которого находилось не развитие языка, его условия и
его результаты, а взаимосвязь и взаимозависимость языка и мышления. Он был далек от
принципов идеалистической философии, на которых основывались теории большинства
лингвистов-фи- лософов и лингвистов Германии. Пожалуй, одним из исключений можно считать
великого немецкого гуманиста XIX века Вильгельма фон Гумбольдта, высказывания которого о
языке и его роли в развитии человечества в ряде случаев созвучны положениям гийомовской
теории, несмотря на расхождение их философских взглядов125. На фор- мирование научной
позиции Гийома несомненно оказали влияние взгляды Ф. де Соссюра, ряд идей которого
получил под пером Гийома дальнейшее развитие и углубление. Голландский романист Г.Схохт,
наш современник, работающий в области теоретических проблем языкознания и автор
значительного числа интересных работ, посвященных изучению романских языков, писал о
Гийоме126: «Гюстав Гийом не принадлежит ни к какой школе. Он — создатель своей школы.
Связи его с Соссюром слабы и относительны. Разумеется, он воспринял он него некоторые
основные положения, которые он затем развил, отойдя в некоторых случаях довольно далеко
от идей Соссюра, например, в вопросе дихотомии язык/речь, в определении понятий
"означаемого" и "означающего" и др. От Пражской и Копенгагенской школ его отличает
откровенный ментализм. Стремлением проникнуть в структуру языка, лежащую в основе
речевой деятельности и обусловливающую речевые структуры, он заслужил название
структуралиста. Но его "структурализм", если пользоваться этим термином, не имеет ничего
общего со "структурализмом" пражцев и ко- пенгагенцев или американцев. И лучше не
употреблять этого термина в отношении концепции Гийома».

Г.Гийом стремился выявить мыслительные операции, рождающие в конечном счете акт

речи. Он стремился воспроизвести движение мысли, создающей представления и понятия в
результате взаимодействия человека с реальной действительностью, мысли, сообщающей
отдельным отрезкам этого движения языковые обозначения, хранящиеся в сознании человека
в виде упорядоченной языковой системы.

Лингвистов-позитивистов младограмматического направления пугала абстрактность теории

Гийома, стремление исследователя проникнуть через формы речи в ментальную сферу языка.

Защищая свою теоретическую менталистскую позицию против позитивизма и

дескриптивизма127, Г.Гийом утвеждал: «Необходимо порвать с долгой традицией позитивизма,
согласно принципам которого лингвисты рассматривали как реальное только непосредственно
наблюдаемое. Лингвист должен путем наблюдения фактов, их анализа и обобщения придти к
познанию глубоких и скрытых явлений, на которых покоится структура языка.

Только этим путем лингвистика станет настоящей наукой, а пока она носит характер чистых
описаний и классификаций. Только так она пойдет по пути, намеченному Ф. де Соссюром,
которым много восхищались, но которому мало следовали»*.

Теория Г.Гийома — теория менталистской лингвистики. Его исследовательский метод —

индуктивно-дедуктивный: исходный момент анализа — речевой факт. От него — индуктивный
путь к теоретическому обобщению и возвращение обратно к факту речи для проверки
правильности теоретического построения и для объяснения наблюдаемых в речи фактов.

С точки зрения методологии для Гийома характерно представление о неразрывной связи и

взаимодействии языка и мышления, представление о языке как о деятельности, а не как о
статическом конструкте, утверждение возможности сведения множественных речевых
значений слов и грамматических форм к ограниченному числу системных языковым значений,
пребывающих в понятийной сфере и «разрешающих» конкретные речевые употребления.
Огромна важность понимания динамизма языка, неразрывности движения мысли и движения
языка, будь то в процессе формирования понятий и их языкового обозначения или при выборе
речевых единиц, конструирующих форму высказывания.

Г.Гийом резюмировал свой научный метод в двух появившихся в печати посмертно статьях,
озаглавленных «Наблюдение и Объяснение в науке о языке» и помещенных в неоднократно
цитированной выше книге «Язык и Наука о Языке»128.

Публикации Андре Жакоба129, нашего современника, известного французского философа и

филолога, профессора Парижского университета с 1966 года, особо интересующегося
вопросами философии языка, заслуживают нашего внимания не только потому, что этот ученый,
к сожалению, мало у нас известный, является крупным специалистом по интересующим
современную лингвистику, да и не только лингвистику, фундаментальным проблемам
языкознания — соотношения языка и мышления, — но и потому, что он, обладая обширнейшей
эрудицией, дает читателю представление о широком круге взглядов, оценок современных
западноевропейских и американских языковедов и филологов на природу языка и его
функционирование в речи. Работы А.Жакоба являются итогом глубоких размышлений о природе
человеческой мысли и человеческого языка, о характере их взаимосвязи и взаимозависимости,
о понятиях языка и речи, о возможности через непосредст- венно наблюдаемую речь проникнуть
в скрытые от физического восприятия человека механизмы, управляющие этой речью, понять
работу мысли, создавшей язык, создаваемой с помощью языка и, наконец, выражающей себя
через язык. Подобно Г.Гийому, Андре Жакоб полагает, что картина реального мира в сознании
человека представлена не только как зеркало сенсорно воспринятого, но, в меру способности
человека к высшей степени абстракции, в виде системы обобщенных понятий, включающих все
реалии действительности, от конкретных до абстрактных, классифицированные по их
отношению к общим обнимающим их понятиям и по их отношению друг к другу. А.Жакоб исходит
из представления, что язык это не просто речь, осуществляющая общение людей между собой,
а язык — это воплощение человеческой мысли в ее функционировании, в ее постоянном
движении, в восприятии ею окружающей действительности, в ее способности к оценке,
связыванию, сложению и разложению, то есть к анализу явлений действительности, к
обобщению, синтезированию конкретно воспринятого и конкретизированию содержания
обобщенных понятий. То есть, язык это именно тот механизм, через который человек может
проникнуть мысленно в сущность работы человеческого мозга, рождающего мысль.

Философия языка, пишет А.Жакоб130, для утверждения своих положений и выводов

нуждается в данных других наук, прямо или косвенно касающихся тех же вопросов психо-, этно-
, социолингвистических, вопросов антропологии, биологии, наконец, медицины и др.
Многогранность существа языка и многоаспектность его проявления обусловливает широкий
круг проблем, возникающих при его глубоком научно-философском рассмотрении. Философия
теснейшим образом связана с языком и не только потому, что ей необходим язык для своего
выражения, а потому, что она прежде всего связана с изучением действительности: философия
и язык имеют общую задачу — анализ действительности. Это хорошо понимали философы-
грамматисты XVIII века: язык позволяет анализировать реальные, чувственно воспринимаемые
явления и представлять их в виде интеллектуально создаваемых понятий. Как ни парадоксально
это звучит, но всякое проявление языка содержит в себе момент философии, ибо передает
представление, мнение, оценку, суждение, и все это имеет непосредственное отношение к
философии, науке о мышлении. Нерешенной проблемой философии языка (оставляя в стороне
извечные вопросы о происхождении и создании языка) является отношение между языком и
речью, которое сводится к поискам определения сущности понятия «язык» и к воспроизведению
механизмов перехода от языковых (понятий- ных) единиц к конкретной речи, то есть, к
воссозданию принципов системности языка и характера механизмов речевой системы.

Философы античности ставили перед собой вопросы лингвистического порядка: существует

ли язык «от природы», выражая сущность вещей и завися от нее, или язык есть условное и
произвольное творение людей? Приверженность к религиозным догматам схоластического
мировоззрения определяла понимание языка как «божьего дара», не зависящего от человека.
Философы позднего Средневековья склонялись к тому, чтобы видеть в языке зеркало реального
мира. Еще в 13-14 веках модисты устанавливали соотношение между реальностью бытия (modus
essendi), интеллектуальным восприятием (modus intelligendi) и языковым обозначением (modus
significandi). На пороге Нового Времени — новые осмысления отношения языка и мышления,
новые определения сущности языка. XVII век принес, вместе с идеями Декарта, и новое
понимание природы языка — создания человеческого разума, живущего по законам логики, этой
науки о формах мысли. Век Просвещения, философия, пронизанная идеями эмпиризма,
сенсуализма, материализма, привносит их в изучение языка, в определение его отношения к
человеку — центру мироздания и к реальному миру, приходит к пониманию языка как способа
отражения этого мира и средства отражения процесса мышления.

На протяжении всего XIX века с увлечением сравнительно-историческим методом изучения

языков, в которое уходят своими корнями идеи сопоставительно-типологических штудий,
получивших широкое распространение в наше время, внимание к проблемам философии языка
у французских филологов и языковедов постепенно затухало. Сравнительно-историческое
изучение языков, поддерживаемое философией позитивизма, способствовало созданию
младограмматического течения в языкознании.

Интерес к проблемам философии языка вновь возродился во Франции лишь в XX веке не без
влияния идей Ф. де Соссюра и получил свое наиболее яркое воплощение в теории
психосистематики Г.Гийома. Вначале, его работы, его взгляды мало привлекали внимание со
стороны французов, несмотря даже на поддержку таких ученых, как А.Мейе, Л.Авэ, Р.-Л.
Вагнер. Лишь после смерти, последовавшей в 1960 году, теория Гийома получила полное
признание и широкое распространение в Западной Европе и в Америке. Поставив своей задачей
раскрыть соссюровскую дихотомию язык/ речь и предоставив современникам заниматься
преимущественно речью, то есть употреблением языковых единиц в речи в целях передачи
определенного коммуникативного содержания, Г.Гийом обратил все свое внимание на изучение
вопроса о природе собственно языка и на отношение языка, понимаемого как понятийный
конструкт, пребывающий в сознании человека и отражающий обобщенную картину мира, к
механизмам, осуществляющим воплощение в речь языковых единиц, выступающих в качестве
передатчиков мысли в процессе общения человека с человеком.

В своих работах, посвященных лингвистической концепции Г.Гийома, А.Жакоб131 постоянно

замечает, что менталистская теория Гийома, развивающая некоторые положения, изложенные
Ф. де Соссюром в его Лекционном Курсе132, явилась естественной реакцией на позитивизм в
языкознании, которым характеризовались конец XIX и начало XX веков, и одновременно, а быть
может главным образом, на структурализм, заполонивший лингвистические работы изучением
языковой формы, в ущерб передаваемому ею содержанию.

Во Франции, начиная со второй половины века, выдающееся место в теоретическом

языкознании занимает школа Г.Гийома, имеющая своих последователей сейчас уже во всех
европейских странах и на американском материке. Это — менталистская теория, первой задачей
которой является раскрытие понятия «язык» как интеллектуального механизма, управляющего
речью. Трудность раскрытия термина «язык» заключается в том, что «язык» и «речь» относятся
к разным уровням речевой деятельности, причем речь непосредственно наблюдаема и легко
поддается содержательному истолкованию, тогда как язык, «предшествуя» речи, имеет
понятийный характер и является как бы хранителем в сознании человека системы
представлений, отражающих реальную действительность в конкретном и абстрактном ее
проявлениях. Абстрактный, обобщенный характер языка и конкретный характер речи
определяют количественное несовпадение составляющих обе эти системы единиц: так, в
обобщенной системе языка одному языковому знаку, передающему одно общее понятие, в
речевой системе может соответствовать несколько значений и, следовательно, несколько
речевых употреблений (ср. единое языковое значение формы имперфекта и ее множественные
речевые употребления, обнимаемые этим общим понятийным значением).

Вот эти скрытые от непосредственного наблюдения языковые значения и являются объектом

поиска, осуществляемого Г.Гийомом. Поиск скрытого за речью языка представлялся многим его
современникам непонятной и даже ненужной работой, их не привлекала труднодостижимая
возможность раскрыть смысл соссюровской дихотомии язык/речь. Позиция позитивизма,
ограничивающаяся описанием фактов и не всегда стремящаяся к их истолкованию, приводила
к тому, что теория Гийома довольно долго оставалась в тени, даже несмотря на внимание и
несомненный интерес к ней таких крупных французских филологов, как А.Мейе, Л.Авэ,
Ж.Вандриес, Э.Бен- венист, Р.-Л.Вагнер, Р.Вален, философов А.Жакоба, Е.Ортига, Р.Сотери и
др.

А. Жакоб справедливо отмечает133, что рассмотрение соотношения языка и речи с

теоретической позиции Гийома возможно лишь в плане соотнесения изучаемой проблемы с
отношением между наукой и философией, в частности, философией позитивизма. Это, видимо,
отпугивало некоторых лингвистов.

С момента, когда языковедческая наука вынуждена была признать бесплодность теорий

структурализма в смысле углубления познания человека, его природы, работы неких скрытых
механизмов, осуществляющих его интеллектуальную деятельность, менталистская теория
Гийома не могла не привлечь внимания ученых — исследователей языка.
Истинная наука не довольствуется установлением формальных критериев, но стремится к
точному истолкованию «содержания». Это полностью относится к науке о языке, ибо он
существует именно для передачи содержания, являющегося результатом деятельности
человеческой мысли. Как писал А.Жакоб134: «С того момента, как лингвистика обособляется в
подлинную науку, диалог с философией получает особый смысл». Особой наукой лингвистика,
по мнению автора, становится именно потому, что она поставила своей задачей изучение
соотношения языка и речи, а не только рассмотрение и описание чисто речевых структур.

Язык, продолжает А.Жакоб***, явление социальное и как только мы отвлекаемся от

употребления его в речи, мы оказываемся перед абстрактным представлением о нем, что, быть
может, удобно для исследователя в момент его работы, но исчезающим как только мы
возвращаемся к действительности, ибо язык в значительной мере теряет смысл своего
существования, если ему не надо выполнять функцию коммуникации между людьми.

Впрочем, подобное утверждение не полностью определяет назначение языка. Достаточно

вспомнить одно из ведущих теоретических положений философов-грамматистов XVIII века,
прямо утверждающих, что язык в первую очередь служит средством формирования понятий в
сознании человека, средством анализа комплексных идей, которые невозможно было бы
разложить, а следовательно, и познать без помощи языковых знаков. Занимаясь изучением
языка, полезно не забывать о других науках о человеке, ибо их общая конечная цель — это
познание человека, его физической и духовной сущности. Различия между языками под-
тверждают лишь частные различия между группами людей, частные различия в их
взаимоотношениях, в их миропонимании. Это хорошо понимали философы-грамматисты
Франции XVIII века, когда они говорили о различиях в языках, а их грамматические описания
называли «частными грамматиками», полагая, что то общее, что им свойственно, относится к
«универсальной» грамматике.

Разумеется, всякое серьезное исследование языка, какие бы далекие цели создания

лингвистической теории оно ни преследовало, должно опираться на изучение конкретных
фактов. И это именно то, что отличает работу Г.Гийома. Его внимательнейшее отношение к
конкретным языковым фактам послужило твердым фундаментом для его теоретических
построений и обеспечило возможность объяснения всех тех особенностей изучавшихся им
языков, которые до того не получали достаточно убедительного истолкования. Как известно,
теория проверяется практикой. Можно с уверенностью сказать, что правильность теории
Г.Гийома подтверждается ее отношением к разъяснению любых трудностей речевого
употребления.

Как отзывается о работах Гийома А.Жакоб135, «Никогда, действительно, автор не вникал с

таким старанием в бесконечное разнообразие речевых употреблений». Но изучение деталей,
частностей речевого употребления слов и форм не было той задачей, которая стояла перед
Гийомом. От частностей речевого употребления он стремился подняться до плана языка,
обусловливающего эти употребления, делающего их возможными. Функциональное назначение
языка не исключается, свидетельствуется лишь его чисто практическая значимость, которая
связана с системной структурой языка. Описывая только речевые употребления языковых
единиц, мы не вышли бы за пределы следствия, не установив причины, приводящей к
следствиям. По мере развития цивилизации, способность человека говорить возрастала и
составила автономную систему, представляющую собой когерентное, всегда присутствующее в
сознании человека целое. Теперь лингвистика уже не может, не должна довольствоваться
изучением следствия, то есть речевого употребления, это было бы недопустимым ограничением
достижений лингвистики как науки. Научное исследование должно установить не только,
каковы речевые значения тех или иных слов, тех или иных грамматических форм. Необходимо
иметь возможность объяснить, почему они могут получать в речи эти различные значения,
какова та общая понятийная значимость, которая определяет их место в системе языка и
позволяет им употребляться в речи в разных значениях.

Именно такова задача Г.Гийома, и именно она решается с позиций его теории, согласно
которой «язык» является «разрешающим», а речь использует разрешение употребления в
значениях, которые покрываются общим понятийным, языковым значением и отвечают
требованиям коммуникации.

Решающим является позиция языковой единицы в системе. Позиция языковой единицы в

системе — это ее понятийное значение. Поэтому Г.Гийом называл свою теорию «позиционной».
При этом не следует забывать, что языковая система есть творение мысли, создавшей ее для
своего собственного выражения через речь посредством языковых знаков, которые виртуальны
(потенциальны) в языке и актуальны — в речи. Существенным для теоретической позиции
Гийома является утверждение, что прежде чем служить инструментом сообщения мысли, язык
является для человека отражением реального мира. По выражению Гийома, язык отражает два
отношения: отношение «человек/человек» и отношение «человек/вселенная». Отражая
движение человеческой мысли, язык следует этому движению и отмечает возможные остановки
на пути образования понятий языковыми знаками (ср. три этапа на пути формирования понятия
времени, отмеченные во французском языке тремя типами глагольных форм: 1) номинальные
формы — инфинитив, причастия, 2) субъюнктив, не содержащий точной временной локализации
и 3) индикатив, относящий действия к одному из трех временных планов; ср. также ограничение
объема понятия, обозначенного именем существительным, при помощи артиклей на пути
движения мысли от полного объема понятия, то есть генерализации, к ограниченному объему,
то есть индивидуализации).

Следуя за движением творящей мысли, язык получает кинетический характер, передавая не

фотографическое, неподвижное, а кинематографическое, оперативное, движущееся
изображение мысли, то есть изображение мысли в ее движении, мысли, создающей и
выбирающей понятия вместе с их языковыми обозначениями для представления их в речи. Эти
процессы требуют определенного времени, сколь бы малым оно ни было. Г.Гийом называет его
«оперативным» временем. Поскольку время, как известно, не имеет своего собственного
выражения, для изображения его движения в векторных схемах Гийом пользуется символами
пространства. Схемы способствуют созданию наглядного представления движения мысли и
роли в этом движении языковых обозначений.

Заключая свой подробный разбор теории Г. Гийома, к которой автор относится весьма
положительно, А.Жакоб суммирует достижения творческой мысли Г.Гийома в создании
лингвистической теории, утверждающей новую и убедительную интерпретацию понятий языка
и речи, их соотношения, представления о механизмах, осуществляющих речевую деятельность
и наконец, обещает возможность приблизиться к решению загадки соотношения языка и
мышления, этого краеугольного камня в представлении об интеллектуальной деятельности
человека.

В качестве аргумента, подтверждающего обоснованность теории, можно добавить, что, как

об этом упоминалось выше, обращаясь к французскому языку, давшему основной материал
исследования, с позиций теории психосистематики мы имеем возможность получать вполне
убедительные объяснения многих особенностей этого языка (имеются в виду особенности
употребления и неожиданные значения, получаемые словами и грамматическими формами в
речи), которые представлялись небъяснимыми с точки зрения традиционных

взглядов на его структурные нормы.

 * 136 *

На одной из своих последних лекций в Ecole Pratique des Hautes Etudes в июне 1949 года
Г.Гийом говорил* о том, что психосистематика языка предполагает воссоздание и изучение
психической структуры языка, причем в стороне остается психологическая сфера, участвующая
в создании семиологических структур, то есть структур речевой системы. Следует строго
различать конститутивную роль психики в образовании языковой системы и семиологию,
представляющую язык в речи. Объект психосистематики — это те операции, которые
осуществляются наблюдающей за своей собственной деятельностью мыслью и поэтапно
фиксируются языком. Движение созидающей мысли предстает как бы в поперечных срезах,
представляющих собой последовательные этапы этого движения, отраженные в языке в виде
языковых обозначений.

В языковом отражении крайние точки, ограничивающие мыслительное движение,

представлены противоположными понятиями: общее — частное, много — мало, добро — зло,
узкое — широкое и т.п. Однако, движение мысли не является маятниковым движением с
обратным возвращением к начальной точке. «Обратное» или лучше, «ответное» движение
мысли не возвращается к исходной точке, идя как бы по спирали, и во времени, протекшем при
всякой мыслительной операции, имеет место не регрессия, а прогрессия, исключающая
возвращение вспять. Так, при движении мысли от «общего» к «частному» то, что достигнуто
при первоначальном движении, не аннулируется ответным движением, которое является
продолжением, а не уничтожением первого.

Обязательность не возвращающегося к исходной точке постоянно поступательного движения

действительна для языка во все исторические моменты его существования, ибо все изменения
происходят во времени, которое и есть необратимое движение.

Чтобы получить полное представление о том, чем является психосистематика, — говорит

Г.Гийом137, — надо представить себе, что такое «внутренняя мыслительная деятельность»,
создающая понятийную карину реального мира в сознании человека и дающая ее составляющим
языковые обозначения. Структура языка обусловлена тем, что внутренняя деятельность мысли
по мере ее продвижения всегда от общего к частному или от частного к общему может быть
перехвачена в определенные моменты движения поперечными срезами, которые разбивают ее
на ограниченные отрезки, получающие свои языковые обозначения.

Мысль менее свободна, чем иногда кажется. Она находится в плену своего собственного
механизма, то есть того движения, которое ей свойственно и ведет от общего к частному и от
частного к общему. Уйти от генерализации [от общего] можно только в направлении
индивидуализации [к частному] и обратно. Мысль исходит из общего понятия чтобы придти к
частному объекту и от частного объекта чтобы придти к общему понятию, от широкого понятия
— к узкому, от единичного — к множественному и наоборот. Наивысшим обобщением явилось
бы утверждение, что человеческая мысль находится в постоянном движении между
представлением о конечном и ответным представлением о бесконечном. На основе этого
механизма противопоставления противоположных понятий мысль создала понятия «Времени»
(бесконечность) и «Пространства» (конечность), представленные в языке глаголом и именем.

***

Теория Г.Гийома применима не только к изучению грамматических категорий, но и лексики.

В качестве примера приведем статью Х.Виммер, в которой рассматривается употребление (во
французском языке) наречий «реи» и «ип реи» («мало» и «немного»)138.
 Системная позиция «мало» и «немного» («реи» и «ип реи») определяется
противопоставлением полей положительного и отрицательного. Оба слова обозначают
положительное количество, хотя и небольшое. «Мало» отвечает представлению о количестве,
при формировании которого мысль идет от положительного поля к отрицательному, хотя и не
доходит до него. При движении от положительного к отрицательному, мысль ориентирована на
представление «ничего» («гіеп»), вблизи которого она останавливается на значении «мало». Не
доходя до поля отрицательного [значения обоих слов —реи и ип реи — положительны!], мысль
неизбежно повора- чивает опять в сторону поля положительного. Удаляясь от поля
отрицательного, она ориентируется на понятие «много». Позиция «немного» находится на этой
оси, недалеко от начала.

В речи эти системные позиции разрешают употребление наречия «мало» со словами

положительного значения, «немного» — со словами отрицательного значения.

поле отрицательного «ничего»

Cet homme est peu sympathique. Cet homme est un peu bete, (этот человек мало симпатичен.
Этот человек немного глуповат) При положительном значении качества, мысль может
направляться только от поля положителного к полю отрицательного, положительного качества
становится как бы все меньше, мысль приходит к позиции «мало». При отрицательном значении
качества она направляется от поля отрицательного в сторону положительного, отрицательное
качество возрастает, мысль наталкивается на позицию «немного» и идет дальше к утверждению
отрицательного качества.

Сочетание отрицательного качества со словом «мало» возможно только в виде литоты

[литота — выражение качества через отрицание противоположного качества]. Такие
построения, как Cet homme est peu nrechant, неправомерные с точки зрения системы языка,
относятся к чисто речевым, стилистическим приемам.

Приведенный пример показывает, что принципы гийомовской теории, предложенные для

воспроизведения грамматической системы языка, применимы и в отношении лексики. Г.Гийома
не стало в 1960 году. Он далеко не закончил разработку своей теории, смерть настигла его в
разгаре работы. Ее продолжают его многочисленные ученики и последователи, число которых
постоянно растет как в западноевропейских странах, так и на Американском материке.
Современная теоретическая лингвистика располагает множеством интересных работ,
осуществленных в духе гийомовской теории, которые являются продолжением и приложением
его идей в практике исследования и помогают по-новому понять природу и организацию речевой
деятельности, ровно как и неразрывную связь языковой системы и мира понятий в
человеческом сознании, понятий, служащих отражению окружающей человека реальности.