Пол Кругман

Почему экономическая наука бессильна

НАУКА БЕССИЛЬНА
Лишь немногие экономисты видели приближение нынешнего кризиса, но
неспособность предсказать его – наименьшая из проблем экономической науки. Куда
важнее то, что вся отрасль оказалась не в состоянии увидеть саму возможность
катастрофических отказов рыночной экономики. В золотые годы экономисты из
финансового сектора уверовали, что рынки в основе своей принципиально стабильны, то
есть, акции и прочие активы всегда оцениваются совершенно верно.
В самых распространенных математических моделях, которыми пользовались для
прогнозирования экономисты, ничто не предполагало саму возможность коллапса вроде
того, что случился в минувшем году.
Макроэкономисты, конечно, расходились во взглядах. Но, в основном, спорили те,
кто настаивал на том, что экономики со свободным рынком никогда не сбиваются с пути.
И те, кто считал, что экономики вполне могут то тут, то там отбиться от общего стада,
любые крупные отклонения от пути процветания могут быть (и будут) исправлены
всемогущим государством. Ни одна из сторон не была готова к тому, что придется иметь
дело с экономикой, слетевшей с рельсов, несмотря на все усилия правительства.
Что случилось с экономической наукой? И куда она теперь отправится?
Как мне представляется, экономика сбилась с пути, потому что экономисты в массе
своей ошибочно приняли за правду красоту, облицованную убедительно выглядящими
математическими выкладками.
ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ
Примерно к 1970-м наука о финансовых рынках, кажется, была захвачена
вольтеровским доктором Панглоссом, который настаивал на том, что мы живем в лучшем
из миров, где все имеет причину и следствие. Разговоры об иррациональности инвесторов,
о пузырях, о разрушительной спекуляции фактически испарились из академического
дискурса. Доминировала «гипотеза эффективного рынка», которую продвигал Юджин
Фама из Чикагского университета. Она гласит, что финансовые рынки оценивают активы
строго по их реальной стоимости, исходя из всей доступной информации. Например, цена
акций компании всегда тщательно отражает ее ценность, исходя из имеющейся
информации относительно доходов компании, ее деловых перспектив и так далее.
К восьмидесятым годам финансовые экономисты, особенно Майкл Дженсен из
Гарвардской школы бизнеса, утверждали, что поскольку рынки всегда ставят верную
цену, то лучшее, что могут сделать главы корпораций, – не для себя самих, а для
экономики, – это повышать ценность своих акций. Другими словами, финансовые
экономисты верили, что мы должны отдать развитие экономической структуры
государства во власть того, что Кейнс называл «казино».
Теоретическая модель, которую разработали финансисты, допустив, что всякий
инвестор рационально выдерживает баланс «риск против прибыли» – так называемая
модель оценки долгосрочных активов, или CAPM (Capital Asset Pricing Model), –
поразительно стройна и, если вы примете ее допущения, еще и очень полезна. Она не
только подсказывает, как выбирать портфель, она подсказывает, как оценивать
деривативы – сделки поверх сделок. Стройность и польза новой теории привели к серии
Нобелевских премий ее создателям, а многие ее последователи получили награды на
рынке.
Честно говоря, финансовые теоретики приняли гипотезу эффективного рынка не
только потому, что она была элегантна, удобна и прибыльна. Они собрали довольно много
статистических данных, которые сначала казались очень многообещающими. Но эти
данные были странно однобоки. Финансовые экономисты редко задавались, казалось бы,
очевидным вопросом (на который, впрочем, нелегко ответить): «имеют ли смысл такие
цены на активы, если учитывать, например, такие основополагающие вещи из реального
мира, как доходы?» Вместо этого они спрашивали только, имеют ли смысл цены на акции,
учитывая другие цены на акции.
ПРОБЛЕМЫ С МАКРОЭКОНОМИКОЙ
Почему диагноз Кейнса относительно Великой депрессии как «колоссальных
неприятностей» был сначала таким убедительным, но позже, около 1975 года, экономисты
разделились на два воюющих лагеря?
Сорок лет назад большинство экономистов согласились бы с этой интерпретацией.
Но с тех пор макроэкономика разделилась на две большие фракции: экономисты «морской
воды» (в основном, из университетов Америки на побережьях), которые более или менее
солидарны с Кейнсом во взглядах на причины рецессии, и «пресноводные» экономисты (в
основном, из университетов внутренней части страны), которые считают взгляды Кейнса
чепухой.
«Пресноводные», в сущности, являются неоклассическими пуристами. Они верят в
то, что настоящий экономический анализ начинается с предпосылки, что люди
рациональны и рынки работают. По их мнению, глобальный недостаток спроса
невозможен, поскольку цены всегда самопроизвольно урегулируются, и предложение
совпадет со спросом.
Но разве рецессии не выглядят как периоды времени, когда на всех, кто желает
работать, просто не находится достаточно рабочих мест? Первый взгляд может обмануть,
отвечают «пресноводные» экономисты. Стабильная экономика в их трактовке устроена
так, что полный крах спроса невозможен и, значит, его и не происходит.
«История подтвердила, что кейнсианство ложно», – подвел итог спору экономист
Кокрейн из Университета Чикаго.
ТУПОКОНЕЧНИКИ И ОСТРОКОНЕЧНИКИ
Однако рецессии все же происходят. Почему же? В 1970-х годах ведущий на тот
момент «пресноводный» экономист, Нобелевский лауреат Роберт Лукас, утверждал, что
причинами рецессий становилась временная путаница: рабочие и компании не могли
сразу осознать глобальные изменения в уровне цен в их конкретном бизнес-контексте из-
за инфляции или дефляции. И Лукас предупреждал о том, что любая попытка борьбы с
деловым циклом будет контрпродуктивной: политика активизации экономики только
приведет к большему хаосу.
При этом в 1980-х годах даже очень ограниченное согласие с идеей, что рецессии –
это плохо, было отвергнуто большинством «пресноводных» экономистов. Вместо этого
новые лидеры движения, особенно Эдвард Прескотт, тогда работавший в университете
Миннесоты (на территории этого штата более 10 000 пресных озер), говорил, что
колебания цен и уровня спроса на самом деле никак не были связаны с деловым циклом.
Более того, деловой цикл отражает колебания в уровне технологического прогресса,
которые усилены рациональной реакцией работающих, так как они склонны работать
больше, когда условия работы благоприятны, и меньше – когда они неблагоприятны.
Безработица, в рамках этой концепции, – добровольное решение рабочих сделать
перерыв. В таких терминах вся идея кажется идиотской – получается, что Великая
депрессия на самом деле была Великим отгулом?
По правде говоря, мне кажется, что идея действительно глупая. Но основная
предпосылка «реального делового цикла» Прескотта была обоснована сложными
математическими моделями, наложенными на реальные данные с помощью сложных
техник из арсенала статистики, поэтому теория стала самой влиятельной в преподавании
экономики во многих университетах страны. В 2004 году вследствие популярности теории
Прескотт получил свою Нобелевскую премию вместе с Финном Кидландом из
Университета Карнеги-Меллона.
 Когда «пресноводные» экономисты были пуристами, «приморские» склонялись к
прагматике. Такие экономисты, как Грегори Мэнкью из Гарварда, Оливье Бланшар из MIT
и Дэвид Ромер из Университета Калифорнии в Беркли признавали, что сложно примирить
с неоклассической теорией кейнсианский подход к рецессиям. Им слишком сложно было
отвергнуть доводы в пользу того, что рецессии на самом деле являются следствием
изменения спроса.
Поэтому они были готовы отказаться от гипотезы о совершенных рынках или о
совершенной рациональности, или от обеих гипотез. И добавить достаточно
несовершенства, чтобы получить более или менее кейнсианский взгляд на рецессии. С
точки зрения «приморских» экономистов, активный подход к борьбе с рецессиями был
желателен.
Но все же те, кто называли себя неокейнсианцами, подверглись обаянию теории
про рациональных индивидов и совершенные рынки. Они старались сделать так, чтобы их
отклонения от ортодоксальной неоклассической теории были минимальны. Это означало,
что в лидирующих моделях экономики не было места для таких понятий, как «пузыри» и
«крах банковской системы».
Тот факт, что подобные вещи в реальном мире все же происходят (к примеру,
азиатский финансово-экономический кризис в 1997 – 1998 гг., кризис в Аргентине в 2002
году), никак не отражался в мэйнстриме неокейнсианской экономической мысли.
Можно подумать, что из-за различий в воззрениях между «пресноводными» и
«приморскими» экономистами, они должны были бы постоянно «бодаться» друг с другом
относительно экономической политики. Однако, удивительно, но в период между 1985 и
2007 годами споры между ними, в основном, были теоретическими и никак не отражались
на принятии решений.
Причина, как мне кажется, была в том, что неокейнсианцы, в отличие от реальных
кейнсианцев, не считали, что фискальная политика – изменения в государственных
расходах или налогах – может применяться для борьбы с рецессиями. Они считали, что
монетарная политика, управляемая технократами из Федерального резерва, может
обеспечить здоровье экономики.
И до тех пор, пока руль макроэкономики был в руках маэстро Гринспена – без
кейнсианских программ стимулирования – «пресноводным» экономистам не на что было
жаловаться. (Они не верили, что монетарная политика приносит какую-то пользу, но и не
считали, что от нее может быть серьезный вред.)
Понадобилось случиться кризису, чтобы вскрылось, как мало общего во взглядах
обеих школ.

Полу Кругману, переставшему быть экономистом

Ответ экономиста Чикагской школы на статью «Почему экономическая
наука бессильна»
Джон Кокрейн, профессор Чикагского университета,
вице-президент Американской ассоциации финансов
Любой достаточно проницательный читатель понимает, что личные выпады и
порочащие намеки означают, что реальные идеи у автора кончились. В этом и состоит
самая главная и самая печальная новость про эту статью: у Пола Кругмана нет никаких
собственных интересных идей и концепций о причинах наших текущих экономических и
финансовых проблем, о том, какая политика властей могла бы помочь их избежать, или о
том, какие меры могут помочь нам в будущем. И он не общается с теми, у кого такие идеи
есть. «Иррациональность», «тратить деньги, как безумные» – слишком поверхностное
обобщение, которое не сравнится с потрясающе интересными вещами, которые
экономисты пишут в настоящее время.
Но мне кажется, что кейнсианский подход к экономике, [за который радеет
Кругман] как раз ушел «не в ту степь». Давайте кратко взглянем на основные идеи.
Кругман в своей атаке преследует двойную цель. Во-первых, он считает, что
финансовые рынки «неэффективны», в основном, из-за «иррациональных» инвесторов и
поэтому подвержены резким колебаниям и нуждаются в контроле со стороны государства.
Во-вторых, ему нравится идея огромного «фискального стимула»,
осуществляемого за счет долларового дефицита размером в несколько триллионов.
ЭФФЕКТИВНОСТЬ РЫНКОВ
Это очень весело, конечно, – заявлять, что мы не предусмотрели кризиса. Однако
главный эмпирический прогноз теории эффективных рынков состоит ровно в том, что
никто не знает, куда может пойти развитие рынка, – ни благонамеренные государственные
чиновники, ни опытные менеджеры хедж-фондов, ни академические ученые в башне из
слоновой кости.
«Эффективность» никоим образом не обещает «стабильности». «Стабильный»
рост, на самом деле, был бы грубым нарушением идеи эффективности. Эффективным
рынкам не нужно было ждать, пока «воспоминания о 1929-м постепенно не растаяли», да -
и в 1987 году мы все читали газеты. Данные о Великой депрессии включены практически
во все школьные тесты.
В действительности, огромная «тайна премии за приобретение акции» заключается
в том, что если рынки ценных бумаг эффективны, то они не кажутся достаточно
рискованными, чтобы отвратить все больше людей от инвестирования!
Действительно, широко известно, что цены на активы движутся быстрее, чем
разумные ожидания будущих денежных потоков. Возможно, это потому, что люди часто
впадают в иррациональный оптимизм или пессимизм. Может быть, это потому, что в
разное время люди по-разному готовы идти на риск, и особенно осторожны они в плохие
для экономики времена.
Как в 1972 году отметил Юджин Фама, оба этих высказывания эквивалентны, если
просто впустую смотреть на цены и писать о них статьи и колонки. Если вы не справитесь
с доработкой своей теории до того уровня, когда она сможет количественно описать, как
изменяются вознаграждения за риск, и как именно сменяют друг друга волны
«оптимизма» и «пессимизма», – вы не знаете ничего. Но никакая из существующих
теорий не дает такого знания.
Нет ничего хорошего в том, чтобы кричать «пузырь!», – если только у вас нет
алгоритма действий, позволяющего идентифицировать пузыри, отличать их от
рационально низких ставок за риск, и не кричать «волки, волки!» много лет подряд.
Но эта проблема не является чем-то новым. Это также центральный прогноз
экономики свободного рынка, окончательно воплотившейся в трудах Хайека: никакой
ученый, чиновник или законодатель никогда не будет способен точно объяснить
динамику рыночных цен. Никто не знает, что такое «фундаментальная оценка» или «цена
удержания до погашения». Если бы можно было сказать, какой должна быть цена на
помидоры, не говоря уже про акцию Microsoft, мы бы построили коммунизм.
Если говорить не так поверхностно, то работа экономистов состоит не в том, чтобы
«объяснять» колебания рынка после случившегося события, рассказывая успокаивающую
историю в вечерних новостях на тему того, почему рынки выросли или упали. Рынки
выросли? «Волна положительных настроений». Рынки упали? «Иррациональный
пессимизм». (Да и «вознаграждение за риск, видимо, возросло» – не менее пустое
утверждение.)
КРИЗИС И КРУГМАН
Статья Кругмана, предположительно, о том, как кризис и рецессия повлияли на
наши экономические теории. Самая потрясающая новость в этой статье заключается в
том, что у Пола Кругмана нет ни малейшего представления о причинах кризиса, о том,
какие меры могли бы его не допустить, и как мы должны действовать теперь.
Пол! Произошел финансовый кризис, классическое массовое изъятие вкладов из
банков. Эпицентром нашего кризиса были не сравнительно свободные рынки ценных
бумаг или недвижимости, а сильно регулируемые коммерческие банки. Целое поколение
экономистов много думали о том, почему так много краткосрочных займов, почему
работа банков так устроена, какова роль страхования вкладов и гарантий кредитов и
почему у неоправданно рискованного поведения столько преимуществ.
Если мы хотим обсудить конкретные события и экономическую политику властей,
это обстоятельство приобретает особую важность. Ключевые интенсивные дискуссии на
протяжении прошлого года шли на предмет того, как нужно регулировать этот
финансовый кризис. Теперь основной вопрос в том, как стимулировать банки и прочие
финансовые учреждения, чтобы подобное больше не повторилось.
Кругману нечего сказать даже на тему Федеральной резервной системы. Бен
Бернанке сделал в прошлом году очень многое, – а не просто снизил учетную ставку до
нуля и беззаботно уехал в отпуск, ожидая, что монетарная политика сотворит чудо.
Помимо осуществления ряда «выкупов», ФРС начала срок с того, что выдала
кредиты фондовым дилерам. Затем, вместо того, чтобы выкупать казначейские
обязательства в обмен на резервы, она, в сущности, продавала казначейские обязательства
в обмен на негосударственный долг.
Монетарная политика теперь имеет мало общего с позицией «деньги против
облигаций», теперь все облигации смешались в кучу. Монетарная политика стала
финансовой политикой.
НАУКА ЭКОНОМИКА
Макроэкономисты не сидели 30 лет на месте, восхищаясь нестареющими истинами
работы Кидланда и Прескотта, датированной 1982 годом. Вообще-то, по большей части
мы провели тридцать лет, разбираясь с проблемами, шероховатостями, новыми типами
поведения, а также сравнивая получившиеся модели с имеющимися у нас данными.
Длинный список литературы на тему финансовых кризисов и банковского дела, который
Кругман не упоминает, посвящен ровно всему этому.
Далее, Кругман спорит, что «кейнсианские воззрения остались единственными
достойными внимания», что «кейнсианство остается лучшей из имеющихся
экономических теорий о природе рецессий и депрессий».
Пол жалуется как раз на то, что «новые кейнсианцы» сделали ровно то, что он
просил, поместив жесткость цен, предсказанную Кейнсом, в логически связную модель. И
у них получилось нечто, очень похожее на монетаризм.
Наука, двигающаяся вперед, почти никогда не возвращается назад. Эйнштейн
поправил Ньютона, а вовсе не отправил нас назад к Аристотелю. В лучшем случае можно
было бы попытаться найти у того пару провидческих цитат, но особого смысла в них нет.
Наиболее удивительный пункт – это луддитская атака Кругмана на математику.
Нет, проблема не в математике. Напротив, ее меньше, чем должно бы быть. Математика в
экономике служит для того, чтобы логика не искажалась, чтобы подтвердить, что из
«если» вытекает «то», чего зачастую не происходит, если просто писать художественную
прозу.
Вызов в том, что очень сложно создать из всех этих ингредиентов некую
искусственную экономику, решить уравнения, чтобы понять, как вообще все работает.
Отклонения чрезмерно велики при использовании того математического инструментария,
который у нас есть.

ДРАКА ПРОФЕССОРОВ

Количество личных выпадов в статье Кругмана и искажение фактов, потребовавшееся для

них, поражает.

Маленький пример (да, признаю, я несколько чувствителен) – возьмем мою

реплику про плотников из Невады. Я пытался объяснить, как отраслевые изменения
отражаются на уровне безработицы. Кругман дальше сопровождает это ложью: я никогда
в жизни не говорил, что нужно «устраивать массовую безработицу в целой стране, чтобы
плотники из Невады куда-нибудь переехали». Вы даже не сможете найти цитату для
подтверждения этого бреда.
В чем цель? Не думаю, что Пол будет спорить с тем, что отраслевые изменения
приводят к повышению уровню безработицы, так что с точки зрения экономики цитата
осмысленна. Единственная цель – в том, чтобы изобразить меня, – лично меня –
бессердечным, – чистой воды личный, клеветнический выпад, никакого отношения не
имеющий к экономике.
Но, по большей части, Пол не делает работу, которую должен. Предполагается, что
он читает, объясняет и критикует то, что пишут экономисты, и желательно, чтобы он
читал реальные научные работы, а не интервью, сплетни и посты в блогах. Как минимум,
мы должны сделать неизбежный вывод, что Кругман просто больше не читает научных
трудов. Но, самое главное, – кого интересуют попытки Пола уничтожить нас, скучных, не
имеющих политического влияния, академических ученых?

Вопросы для обсуждения:

1. Согласны ли вы с мнением П. Кругмана о том, что теория реального

делового цикла «действительно глупая идея»?
2. Нужна ли математика экономистам?
3. Согласны ли вы с тем, что кейнсианство остается лучшей из имеющихся
экономических теорий о природе рецессий и депрессий?
4. Модель какой экономической школы вы бы использовали, чтобы
достоверно описать мировой финансово-экономической кризис 2008-2009
гг.?
5.