Логика оценок и норм. Философские, методологические и прикладные аспекты. Монографи

А. А.
Ивин
ЛОГИКА
ОЦЕНОК И НОРМ
ФИЛОСОФСКИЕ,
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
И ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ
МОНОГРАФИЯ
Москва
2016
УДК 340.155 Электронные версии книг
ББК 87.3(2) на сайте www.prospekt.org
И17
Автор:
Ивин А. А. – доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Ин-
ститута философии РАН.
Научные рецензенты:
Меськов В. С. – доктор философских наук, профессор;
Шалак В. И. – доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник
Института философии РАН.
Ивин А. А.
И17 Логика оценок и норм. Философские, методологические и прикладные
аспекты : монография. – Москва : Проспект, 2016. – 320 с.
ISBN 978-5-392-19534-3
В книге анализируется современное состояние философских, логических и методо-
логических исследований оценочных и нормативных рассуждений. Особое внимание
уделяется роли оценок и норм в человеческой деятельности, представлениям о структуре
оценок и норм и их взаимных связях, вопросу об истинности оценок и норм, актуаль-
ным методологическим проблемам «нормативных наук» (этика, эстетика, правоведение,
искусствоведение и др.), способам вхождения оценок и норм в науку и другие области
культуры. Описываются важные усовершенствования первой логики абсолютных оце-
нок, построенной автором в 1968 г. и прошедшей уже испытание временем. Излагается
новая логическая теория сравнительных оценок, использующих шкалу «лучше — равно-
ценно — хуже». Показывается, что нормативные утверждения могут быть сведены к абсо-
лютным оценкам, использующим шкалу «хорошо — безразлично — плохо». Намечаются
новые области практического приложения результатов логики оценок и деонтической
(нормативной) логики, перспективы дальнейших философских и логических исследо-
ваний оценок и норм.
Книга рассчитана на широкий круг читателей, прежде всего на представителей соци-
альных и гуманитарных наук: правоведов, философов, социологов, экономистов, поли-
тологов, лингвистов, искусствоведов и др.
УДК 340.155
ББК 87.3(2)
Научное издание
Ивин Александр Архипович
ЛОГИКА ОЦЕНОК И НОРМ.
ФИЛОСОФСКИЕ, МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
И ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ
Монография
Оригинал-макет подготовлен компанией ООО «Оригинал-макет»

www.o-maket.ru; тел.: (495) 726-18-84
Санитарно-эпидемиологическое заключение
№ 77.99.60.953.Д.004173.04.09 от 17.04.2009 г.
Подписано в печать 30.08.2015. Формат 60×90 1/16.
Печать цифровая. Печ. л. 20,0. Тираж 1000 (1-й завод 50) экз. Заказ №
ООО «Проспект»
111020, г. Москва, ул. Боровая, д. 7, стр. 4.
© Ивин А. А., 2015

ISBN 978-5-392-19534-3 © ООО «Проспект», 2015
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие ....................................................................................................... 6
Глава I. Философия ценностей .......................................................................... 9

1. Употребления языка ................................................................................ 9
2. Противопоставление описаний и оценок ............................................ 12
3. Новая классификация употреблений языка......................................... 13
4. Бытие и становление ............................................................................. 17
5. Аксиологические категории .................................................................. 20
6. Понятие ценности ................................................................................. 21
7. Cемантика «добра» ................................................................................ 33
8. Об одной старой философской ошибке ............................................... 47
9. Из истории исследования ценностей ................................................... 52
Глава II. Оценки и нормы в науке и в социальной жизни ................................. 54

1. Ценности и классификация наук.......................................................... 54
2. Оценки и законы истории .................................................................... 58
3. Социальный прогресс и ценности ........................................................ 65
4. История самосозидающегося человечества ......................................... 71
Глава III. Описательно-оценочные высказывания .......................................... 73

1. Особенности описательно-оценочных высказываний ........................ 73
2. Акцентуированные высказывания ....................................................... 76
3. Научные законы .................................................................................... 81
4. Высказывания о тенденциях социального развития............................ 86
5. Правила частной практики ................................................................... 89
6. Принципы морали ................................................................................. 91
7. Правила универсальной практики ........................................................ 97
8. Многообразие неявных оценок ............................................................ 99
Глава IV. Логика абсолютных оценок .............................................................102

1. Логика оценок как ветвь модальной логики .......................................102
4 Содержание
2. Логический анализ ценностей .............................................................113

3. Структура оценок .................................................................................116
4. Абстракции логики оценок ..................................................................120
5. Логика абсолютных оценок с принципом аксиологической
непротиворечивости ................................................................................123
6. Минимальная логика абсолютных оценок ..........................................130
7. Хорошее, плохое и безразличное .........................................................137
8. Логика полных абсолютных оценок ....................................................144
9. Логика инструментальных (утилитарных) оценок ..............................150
Глава V. Логика сравнительных оценок ..........................................................159

1. Формальные критерии рационального выбора ...................................159
2. Логики «лучше» С. Халлдена и Л. Аквиста ..........................................164
3. Логика предпочтений Г.Х. фон Вригта ................................................172
4. Другие логики предпочтений ...............................................................182
5. Логика «более хорошо» и «менее хорошо» ..........................................188
6. Проблема транзитивности предпочтений ...........................................189
7. Две новые логики транзитивных предпочтений .................................192
8. Логика нетранзитивных предпочтений ...............................................194
Глава VI. Логика норм .....................................................................................196

1. Задачи деонтической логики................................................................196
2. Редукция норм к оценкам ....................................................................198
3. Нормы и описания ...............................................................................203
4. Структура и классификация норм .......................................................205
5. Законы деонтической логики ..............................................................208
6. Понятие свободного действия .............................................................215
Глава VII. Оценки и проблема понимания .......................................................218

1. Универсальность объяснения и понимания........................................218
2. Объяснение ...........................................................................................220
3. Логическая структура понимания........................................................223
4. Понимание поведения .........................................................................231
Содержание 5
5. Понимание природы ...........................................................................233

6. Понимание языковых выражений ......................................................234
7. Герменевтика и проблема понимания .................................................236
Глава VIII. Проблема обоснования оценок и норм ..........................................247

1. Понятие обоснования ..........................................................................247
2. Особенности обоснования оценок и норм .........................................249
3. Квазиэмпирическое обоснование оценок и норм ..............................253
4. Целевое обоснование ...........................................................................260
5. Теоретическое обоснование оценок и норм........................................262
6. Неуниверсальные (контекстуальные) аргументы ...............................267
7. Проблема объективности оценок и норм ............................................274
8. Возможность споров об оценках и нормах ..........................................282
Глава IX. Оценки и история ............................................................................293

1. Оценки и рациональность ....................................................................293
2. Оценки и проблема смысла истории ...................................................298
3. Прошлое, настоящее, будущее.............................................................307
4. Оценки и человеческая деятельность ..................................................313
ПРЕДИСЛОВИЕ
Разногласия и неустойчивость мнений в вопросах добра и зла, хо-
рошего и предосудительного нередко склоняют к мысли, что никакое
научное исследование оценок и норм невозможно. Оценки и нормы
являются субъективными, меняются от общества к обществу и от од-
ного исторического периода к другому. Наука же имеет дело с исти-
ной, остающейся всегда неизменной.
Невозможным нередко считается и научное построение тех обла-
стей знания, которые, подобно этике, эстетике, правоведению, ис-
кусствоведению и т.д., обязательно содержат оценки и нормы. Об-
щим местом ряда направлений современной философии является
утверждение, что так называемые нормативные науки, включающие
в свой состав оценки и нормы, вообще не являются науками – даже
самыми неточными – и никогда не сумеют стать ими.
Л. Витгенштейн, прочитавший однажды лекцию по этике, причи-
ну безысходности научного обсуждения ее проблем видел в ее языке.
Язык, на котором мы говорим о моральном добре и долге, совершен-
но отличен от разговорного и научного языка. Наши слова, как они
используются нами в науке, – это исключительно сосуды, способные
вмещать и переносить значение и смысл. Этика, если она вообще
чем-то является, сверхестественна.
По мысли Витгенштейна, для рассуждений об этике, относящейся,
скорее всего, к сверхестественному, требуется особый язык, которого
у нас нет. И если бы такой язык был все-таки изобретен, это привело
бы к катастрофе: он оказался бы несовместимым с нашим обычным
языком и от какого-то из этих двух языков нужно было бы отказаться.
Заговорив о добре и долге, пришлось бы молчать обо всем остальном.
Это всего лишь одна линия защиты мнения о невозможности
строгого обоснования науки о морали, противопоставляющая ее
обычным наукам. Очевидно, что сказанное об этике относится и ко
всем тем научным дисциплинам, которые устанавливают и обосно-
вывают оценки и нормы.
Можно отметить, что мнение о невозможности научного обо-
снования этики сравнительно недавнего происхождения и оно явно
противоречит многовековой традиции. Еще не так давно, а именно в
конце ХVII в., столь же распространенным было прямо противопо-
ложное убеждение. Наиболее яркое выражение оно нашло в филосо-
фии Б. Спинозы. Он был уверен в том, что в этике достижимы самая
высокая мера точности и строгости, и предпринял грандиозную по-
пытку перестроить этику по образцу геометрии.
Предисловие 7
Современник Спинозы Дж. Локк тоже не сомневался в возмож-

ности научной этики, столь же очевидной и точной, как и математи-
ка. Он полагал, кроме того, что, несмотря на работы «несравненного
мистера Ньютона», физика и вообще вся естественная наука невоз-
можны.
Впрочем, отстаивая возможность строгой и точной этики, Спи-
ноза и Локк не были оригинальны. Они только поддерживали и про-
должали старую философскую традицию, у истоков которой стояли
Сократ и Платон.
Никакой реальной альтернативы здесь, разумеется, нет. Вопрос
не стоит так: либо этика без естествознания, либо естествознание
без этики. Возможна научная трактовка как природы, так и морали.
Одно не исключает другого.
И это касается не только добра и долга в сфере морали, но и всех
других ценностей и норм, в какой бы области они ни встречались. Не-
смотря на все своеобразие оценок и норм в сравнении с объектами,
изучаемыми естественными науками, оценки и нормы вполне могут
быть предметом научного исследования. Притом исследования, ве-
дущего к достаточно убедительным, строгим и точным результатам.
«Строгим» и «точным» в том, разумеется, смысле и в той мере, какие
характерны именно для наук, говорящих о ценностях и долге.
Проблема научного исследования ценностей имеет важный логи-
ческий аспект.
Можно ли о хорошем и плохом, обязательном и запрещенном
рассуждать последовательно и непротиворечиво? Можно ли быть
логичным в вопросах морали, права и подобных им наук? Вытекают
ли из одних оценок и норм какие-то иные оценки и нормы? На эти
и связанные с ними вопросы должна ответить логика. Само собой
разумеется, если бы оказалось, что логика не приложима к наукам,
включающим и обосновывающим ценности, то ни о каком научном
обосновании этики или теории права не могло быть и речи.
Могут ли два человека, рассуждающие о хорошем или должном,
противоречить друг другу? Очевидно, да, и мы постоянно сталкива-
емся с таким несогласием мнений. Однако строго аргументирован-
ный ответ на этот вопрос предполагает создание особой теории та-
ких рассуждений. Доказательство того, что можно быть логичным и
последовательным в суждениях о добре и долге, требует построения
логических теорий рассуждений с такими суждениями.
Эта теория, включающая логику оценок и логику норм, сформи-
ровалась сравнительно недавно. Первая приемлемая логика норм
была сформулирована Г.Х. фон Вригтом в 1953 г., логика сравнитель-
ных оценок – Д. Дэвидсоном, Дж. Маккинси и П. Саппсом в 1948 г.,
8 Предисловие
логика абсолютных оценок и логика инструментальных оценок –

А.А. Ивиным в 1968 и 1970 гг. Многие, прежде всего семантические
проблемы этих новых разделов логики еще недостаточно ясны, ряд
важных их результатов вызывает споры. Но ясно, что они уже не про-
сто абстрактно возможны, а реально существуют и показывают, что
рассуждения о ценностях и нормах не выходят за сферу «логическо-
го» и могут успешно анализироваться и описываться с помощью ме-
тодов современной логики.
В данной книге обсуждаются основные проблемы современной
философии и логики оценок и норм. Нормы истолковываются при
этом как особый случай оценок. В первых главах проясняются са-
ми понятия ценности и оценки. Далее излагаются логика абсолют-
ных оценок, логика сравнительных оценок и затем – логика норм.
Отдельная глава отведена операции понимания, которое, как пред-
ставляется, неразрывно связано с ценностями. Затем обсуждаются
проблемы, связанные с обоснованием оценок и норм в социальных
и гуманитарных науках.
ГЛАВА I.
ФИЛОСОФИЯ ЦЕННОСТЕЙ
1. УПОТРЕБЛЕНИЯ ЯЗЫКА
Язык пронизывает всю нашу жизнь, и он должен быть таким же
богатым, как и она сама. С помощью языка мы можем описывать са-
мые разные ситуации, оценивать их, отдавать команды, предостере-
гать, обещать, формулировать нормы, молиться, заклинать и т.д.
Можно ли перечислить все те задачи, которые человек решает
посредством естественного, или повседневного, языка? Какие из
употреблений, или функций, языка являются основными, а какие
вторичными, сводимыми к основным? Как ни странно, эти вопросы
встали только в начале прошлого века.
В числе употреблений языка особое место занимает описание – вы-
сказывание, главной функцией которого является сообщение о реаль-
ном положении вещей, способное иметь истинностное значение.
Описание, соответствующее действительности, является истин-
ным. Описание, не отвечающее реальному положению дел, ложно.
К примеру, описание «Снег бел» является истинным, а описание
«Кислород – металл» ложно. Иногда допускается, что описание мо-
жет быть неопределенным, лежащим между истиной и ложью. К не-
определенным можно отнести многие описания будущего («Через
год в этот день будет пасмурно» и т.п.). Иногда в описаниях исполь-
зуются слова «истинно», «верно», «на самом деле» и т.п.
Долгое время считалось, что описание – это единственная функ-
ция языка или, во всяком случае, та его функция, к которой может
быть сведено любое иное его употребление. Предполагалось, что
любое грамматически правильное повествовательное предложение
является описательным и, значит, истинным или ложным. Как ока-
залось при более внимательном анализе, описание, несмотря на всю
его важность, – не единственная задача, решаемая с помощью языка.
Оно не является даже главной его задачей. Перед языком стоят мно-
гие задачи, не сводимые к описанию.
В 20-е гг. прошлого века Ч. Огден и А. Ричардс написали книгу, в
которой привлекли внимание к экспрессивам и убедительно показа-
ли, что эмотивное (выражающее) употребление языка не сводимо к
его обозначающему, описательному значению. Фразы «Сожалею, что
разбудил вас», «Поздравляю вас с праздником» и т.п. не только опи-
10 Глава I. Философия ценностей
сывают состояние чувств говорящего, но и выражают определенные

психические состояния, связанные с конкретной ситуацией.
Например, я вправе поздравить вас с победой на соревновани-
ях, если вы действительно победили и если я на самом деле рад
вашей победе. В этом случае поздравление будет искренним и его
можно считать, истинным, т.e. соответствующим внешним обсто-
ятельствам и моим чувствам. Если же я поздравляю вас с тем, что
вы хорошо выглядите, хотя на самом деле вы выглядите неважно,
мое поздравление неискренне. Оно не cooтветствует реальности, и
если я знаю об этом, то не соответствует и моим чувствам. Такое
поздравление вполне можно оценить как ложное. Ложным было бы
и поздравление с тем, что вы открыли квантовую механику: всем, в
том числе и вам, заведомо известно, что это не так, и поздравление
звучало бы насмешкой.
Особое значение для разработки теории употреблений языка име-
ли идеи английского философа Дж. Остина. Он, в частности, при-
влек внимание к тому необычному факту, что язык может напрямую
использоваться для изменения мира, а именно мира человеческих
отношений.
Именно эта задача решается выражениями, названными Остином
декларациями: «Назначаю вас председателем», «Ухожу в отставку»,
«Я заявляю: наш договор расторгнут», «Обручаю вас» («Объявляю вас
мужем и женой») и т.п.
Декларацию можно определить как высказывание, меняющее су-
ществовавшее до его произнесения положение вещей.
Когда, допустим, я успешно осуществляю акт назначения кого-то
председателем, он становится председателем, а до этого акта он не
был им. Если успешно выполняется акт производства в генералы, в
мире сразу же становится одним генералом больше. Когда футболь-
ный арбитр говорит: «Вы удаляетесь с поля», игрок оказывается вне
игры и она, по всей очевидности, меняется.
Декларации явно не описывают некоторую существующую ситу-
ацию. Они непосредственно меняют мир и делают это самим фактом
своего произнесения. Очевидно, что декларации не являются истин-
ными или ложными. Они могут быть, однако, обоснованными или
необоснованными (я могу назначить кого-то председателем, если у
меня есть право сделать это).
Еще одно употребление языка – нормативное. С помощью языка
формулируются нормы, посредством которых говорящий под угрозой
наказания хочет добиться того, чтобы слушающий выполнил опре-
деленные действия. Нормативные высказывания называются также
деонтическими (от греч. deon – долг, обязанность) или прескриптив-
1. Употребления языка 11
ными (от лат. рrescribere – предписывать) и обычно противопостав-

ляются описательным высказываниям, именуемым также дескрип-
тивными (от лат. descripibere – опиcывать).
Норма (нормативное, или деонтическое, высказывание) – выска-
зывание, обязывающее, разрешающее или запрещающее что-то сде-
лать под угрозой наказания.
Нормы чрезвычайно разнообразны и включают команды, при-
казы, требования, предписания, законы, правила и т.п. Примерами
могут служить выражения: «Прекратите говорить!», «Старайтесь при-
носить максимум пользы как можно большему числу людей», «Сле-
дует быть стойким» и т.п. Нормы, в отличие oт описаний, не являют-
ся истинными или ложными, хотя могут быть обоснованными или
необоснованными.
Язык может использоваться также для обещаний, т.е. для возложе-
ния на себя говорящим обязательства совершить в будущем какое-
то действие или придерживаться определенной линии поведения.
Обещаниями являются, к примеру, выражения: «Обещаю вести себя
примерно», «Клянусь говорить правду и только правду», «Буду всегда
вежлив» и т.п. Обещания можно истолковать как нормы, адресован-
ные говорящим самому себе и в чем-то предопределяющие его пове-
дение в будущем. Как и все нормы, обещания не являются истинны-
ми или ложными. Они могут быть обдуманными или поспешными,
целесообразными или нецелесообразными и т.п.
Язык может использоваться также для оценок. Последние выра-
жают положительное, отрицательное или нейтральное отношение
субъекта к рассматриваемому объекту или, если сопоставляются два
объекта, для выражения предпочтения одного из них другому.
Оценка (оценочное высказывание) – высказывание, устанавлива-
ющее абсолютную или сравнительную ценность некоторого объекта.
Оценками являются, к примеру, выражения: «Хорошо, что погас
свет», «Плохо, когда кто-то опаздывает», «Лучше прийти раньше, чем
опоздать» и т.п. Оценки столь же фундаментальны и ни к чему не сво-
димы, как и описания. Однако в отличие от описаний они не являют-
ся истинными или ложными.
Имеется, таким образом, большое число разных употреблений
языка: сообщение о положении дел (описание), попытка заставить
что-либо сделать (норма), выражение чувств (экспрессив), изме-
нение мира словом (декларация), принятие обязательства что-то
сделать (обещание), выражение позитивного или негативного от-
ношения к чему-то (оценка) и др. Л. Витгенштейн полагал даже, что
число разных употреблений языка (разных «языковых игр», как он
говорил) является неограниченным.
2. ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ
ОПИСАНИЙ И ОЦЕНОК
Можно ли выделить какие-то употребления языка в качестве ос-
новных и установить их связь со всеми иными его употреблениями?
С точки зрения логики и философии важным является проведе-
ние различия между двумя основными употреблениями языка: опи-
санием и оценкой. В случае первого отправным пунктом сопоставле-
ния высказывания и действительности является реальная ситуация и
высказывание выступает как ее описание, характеризуемое в терми-
нах понятий «истинно» и «ложно». При второй функции исходным
является высказывание, выступающее как стандарт, перспектива,
план, Соответствие ситуации этому высказыванию характеризуется в
терминах понятий «хорошо», «безразлично» и «плохо».
Цель описания – сделать так, чтобы слова соответствовали миру,
цель оценки – сделать так, чтобы мир отвечал словам.
Понятно, что эти два противоположных употребления языка не
сводимы друг к другу. Нет оснований также считать, что описание
первично или более фундаментально, чем оценка.
Описание и оценка являются двумя полюсами, между которыми
имеется масса переходов. Как в повседневном языке, так и в языке
науки есть многие разновидности и описаний, и оценок. Чистые
описания и чистые оценки довольно редки, большинство языковых
выражений носит двойственный, или «смешанный», описательно-
оценочный характер.
Все это должно учитываться при изучении множества «языко-
вых игр», или употреблений языка. Вполне вероятно, что множество
таких «игр» является, как полагал Витгенштейн, неограниченным.
Нужно учитывать, однако, то, что более тонкий анализ употреблений
языка движется в рамках исходного и фундаментального противопо-
ставления описаний и оценок и является всего лишь его детализа-
цией. Она может быть полезной во многих областях, в частности в
лингвистике, но лишена, вероятнее всего, интереса в логике, в тео-
рии аргументации и др.
Другие употребления языка

Важным является, далее, различие между экспрессивами, близки-
ми описаниям, и орективами, сходными с оценками.
Экспрессив – высказывание, выражающее какие-то чувства. На-
пример: «Рад, что вы не растерялись», «Сочувствую вашему несча-
стью», «Поздравляю вас с успехом!» и т.п.
3. Новая классификация употреблений языка 13
Оректив – высказывание, используемое для возбуждения чувств,

воли, побуждения к действию. Орективами являются, к примеру,
выражения: «Возьмите себя в руки», «Вы преодолеете трудности»,
«Верьте в свою правоту и действуйте!» и т.п.
Частным случаем оректического употребления языка может считать-
ся так называемая нуминозная функция – зачаровывание слушателя сло-
вами (заклинаниями колдуна, словами любви, лести, угрозами и т.п.).
3. НОВАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ
УПОТРЕБЛЕНИЙ ЯЗЫКА
Выделение функций языка является классификацией утвержде-
ний, или высказываний. Как и всякая классификация, оно зависит
от выбранного основания, т.е. от тех целей, для которых предпола-
гается использовать противопоставление разных функций. Подоб-
но большинству делений сложных классов объектов, здесь трудно
рассчитывать на создание естественной, а значит, единственной,
классификации, подобной классификации растений К. Линнея или
периодической системе химических элементов Д.И. Менделеева.
В лингвистике может оказаться полезной одна классификация функ-
ций языка, в логике – другая и т.д.
Теория речевых актов

С точки зрения лингвистики и философии языка несомненный
интерес представляет описание употреблений языка так называемой
теорией речевых актов. Данная теория приобрела известность в по-
следние десятилетия, хотя в ее основе лежат идеи, высказанные ранее
английскими философами Л. Витгенштейном и Дж. Остином1. Эти
идеи были развиты и конкретизированы Дж. Сёрлем, П. Стросоном
и др.2 Объектом исследования теории речевых актов является акт ре-
чи – произнесение говорящим предложений в ситуации непосред-
ственного общения со слушающим. Теория развивает деятельност-
ное представление о языке, рассматривая его как определенного рода
взаимодействие между говорящим и слушателями. Субъект речевой
деятельности понимается не как абстрактный индивид, лишенный
1
См.: Остин Дж.Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. М.,
1986. Вып. ХVII.
2
См.: Searlt J.R. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. L. 1969;
Сёрль Дж.Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып.
ХVII; Он же. Классификация иллокутивных актов // Там же; Стросон П.Ф. Намерение
и конвенция в речевых актах // Там же.
каких-либо качеств и целей, а как носитель ряда конкретных харак-

теристик, психологических и социальных.
В теории речевых актов выделяются пять основных задач, реша-
емых с помощью языка: сообщение о реальном положении дел (ре-
презентатив), попытка заставить что-то сделать (норма), выражение
чувств (экспрессив), изменение мира словом (декларация) и приня-
тие обязательства что-то реализовать (обещание).
Теория речевых актов, начавшая формироваться в философии, за-
тем сместилась в лингвистику и постепенно утратила свою первона-
чальную общность.
Прежде всего, вызывает сомнение, что указанными пятью функ-
циями языка исчерпываются все те задачи, для решения которых
употребляются высказывания. Витгенштейн полагал, в частности,
что употреблений языка неограниченно много и они не могут быть
сведены к какому-то каноническому их перечню. Во-вторых, неудач-
ным представляется описание сообщений о реальном положении
дел, или репрезентативов. Самый простой тест для репрезентативов,
говорит Сёрль, следующий: можете вы буквально оценить высказы-
вание (кроме прочего) как истинное или ложное; но это – ни необ-
ходимое, ни достаточное условие1. Последняя оговорка превращает
описания в утверждения о намерении сообщить нечто о реальности.
В-третьих, в теории речевых актов пропускается ряд самостоятель-
ных, не сводимых к другим употреблений языка. В первую очередь
это касается оценок и орективов – утверждений, основной функцией
которых является возбуждение чувств, стимуляция воли слушателя.
Пропуск оценок объясняется, скорее всего, двумя обстоятель-
ствами. Многие высказывания обычного языка, кажущиеся по своей
грамматической форме оценками (т.е. содержащими слова «хоро-
шо», «плохо», «лучше», «хуже», «должен быть» и т.п.), на самом деле
являются не оценками, а описаниями; существуют также двойствен-
ные описательно-оценочные высказывания, подобные моральным
принципам или законам науки, играющие в одних контекстах роль
описаний, а в других – роль оценок. И наконец, теория речевых актов
не ставит вопроса о редукции одних употреблений языка к другим.
Например, нормы можно свести к оценкам, дополненным санкци-
ей за невыполнение позитивно оцениваемого действия, обещания –
к нормам, адресованным самому себе, и т.д.
С точки зрения логики, философии и риторики важным является
проведение различия между двумя функциями языка: описательной
и оценочной. В случае первой отправным пунктом сопоставления вы-
1
Сёрль Дж.Р. Классификация иллокутивных актов. С. 181–183.
3. Новая классификация употреблений языка 15
сказывания и действительности является реальная ситуация и вы-

сказывание выступает как ее описание, характеризуемое в терминах
понятий «истинно» и «ложно». При второй функции исходным явля-
ется высказывание, выступающее как стандарт, перспектива, план;
соответствие ему ситуации характеризуется в терминах понятий «хо-
рошо», «безразлично» и «плохо». Задача описания – привести слова в
соответствие с миром, задача оценки – привести мир в соответствие
со словами. Эти противоположные функции языка не сводимы друг к
другу, и ни одна из них не является более первичной или более фун-
даментальной, чем другая.
Иногда противопоставление описаний и оценок воспринимает-
ся как неоправданное упрощение сложной картины употреблений
языка. Так, Остин высказывает пожелание, чтобы наряду со многи-
ми другими дихотомиями, всегда плохо приложимыми к естествен-
ному языку, было отброшено и привычное противопоставление
оценочного (нормативного) фактическому. Сёрль также говорит о
необходимости разработки новой таксономии, не опирающейся на
противопоставление оценочного – описательному или когнитивно-
го – эмотивному. Сам Остин выделяет пять основных классов рече-
вых актов: вердикты, приговоры; осуществление власти, голосование
и т.п.; обещания и т.п.; этикетные высказывания (извинение, по-
здравление, похвала, ругань и т.п.); указание места высказывания в
процессе общения («Я отвечаю», «Я постулирую» и т.п.). Однако все
эти случаи употребления языка представляют собой только разно-
видности оценок, в частности оценок с санкциями, т.е. норм. Сёрль
говорит о следующих пяти различных действиях, которые мы произ-
водим с помощью языка: сообщение о положении вещей; попытка
заставить сделать; выражение чувств; изменение мира словом (отлу-
чение, осуждение и т.п.); взятие обязательства что-то сделать. Здесь
опять-таки первый и третий случаи – это описания, а остальные –
разновидности оценок (приказов).
имеется масса переходов. Как в повседневном языке, так и в языке
науки имеются многие разновидности и описаний, и оценок. Чистые
выражений носит двойственный описательно-оценочный характер.
Все это должно учитываться при изучении множества «языковых
игр», или употреблений языка; вполне вероятно, что множество та-
ких «игр» является, как это предполагал Витгенштейн, неограничен-
ным. Но нужно учитывать также и то, что более тонкий анализ упо-
треблений языка движется в рамках исходного и фундаментального
противопоставления описаний и оценок и является всего лишь его
детализацией. Она может быть полезной во многих областях, в част-

ности в лингвистике, но лишена, вероятнее всего, интереса в логике
и риторике.
Основные и производные употребления языка

Для систематизации употреблений языка воспользуемся двумя
оппозициями. Противопоставим мысль – чувству (воле, стремлению
и т.п.), а выражение определенных состояний души – внушению та-
ких состояний. Это даст простую систему координат, в рамках которой
можно расположить все основные и производные употребления языка.
мысль
выражение описания орективы внушение
состояний состояний
души обещания души
декларации
нормы
экспрессивы оценки
чувство
Описания представляют собой выражения мыслей, экспрессивы –
выражения чувств. Описания и экспрессивы относятся к тому, что
может быть названо «пассивным употреблением» языка и охарактери-
зовано в терминах истины и лжи. Оценки и орективы относятся к «ак-
тивному употреблению» языка и не имеют истинностного значения.
Нормы и представляют собой частный случай оценок, обещания –
частный, или вырожденный, случай норм. Декларации являются осо-
бым случаем магической функции языка, когда он используется для
изменения мира человеческих отношений. Как таковые декларации –
это своего рода предписания, или нормы, касающиеся поведения
людей. Обещания представляют собой особый случай постулативной
функции, охватывающей не только обещания в прямом смысле этого
слова, но и принятие конвенций, аксиом вновь вводимых теорий и т.п.
Имеются, таким образом, четыре основных употребления языка:
описание, экспрессив, оценка и оректив, а также целый ряд промежу-
точных его употреблений, в большей или меньшей степени тяготею-
щих к основным: нормативное, магическое, постулативное и др.1
1
Подробное описание новой классификации употреблений языка содержится в
работе: Ивин А.А. Аксиология. М., 2006. Гл. 1, разд. «Ценности и язык». С. 20–26.
4. Бытие и становление 17
Важность классификации употреблений языка для логики несом-

ненна. Многие понятия логики (например, понятия доказательства,
закона логики и др.) определяются в терминах истины и лжи. Но,
оказывается, существует большой класс таких употреблений языка,
которые явно стоят вне «царства истины». Это означает, что логике
необходимо шире взглянуть на изучаемые объекты и предложить но-
вые, более широкие определения некоторых из своих основных по-
нятий. С другой стороны, классификация позволяет уточнить связи
между отдельными разделами, или ветвями, логики. Если, например,
нормы – только частный случай оценок, то логика норм должна быть
частным случаем логики оценок. Тому, кто попытается, скажем, по-
строить «логику деклараций» или «логику обещаний», следует пом-
нить, что декларации и обещания – частный случай норм, логика
которых существует уже давно.
4. БЫТИЕ И СТАНОВЛЕНИЕ
Общая тенденция философии ХХ–ХХI вв. – повышенное вни-
мание ко времени, имеющему направление и связанному с изменчи-
востью мира, с его становлением. Эта тенденция была совершенно
чуждой логическому позитивизму, ориентировавшемуся на есте-
ственные науки, и прежде всего на физику. Эта наука истолковывает
существование по преимуществу как устойчивое, повторяющее одно
и то же бытие.
Противопоставление становления как постоянного, охватываю-
щего все в мире изменения, неподвижному, не допускающему появ-
ления принципиально новых объектов и явлений бытию берет свое
начало в античной философии.
Гераклит растворял бытие в становлении и представлял мир как
становящееся, текучее, вечно изменчивое целое.
Парменид, напротив, считал становление кажимостью и подлин-
ное существование приписывал только бытию.
В онтологии Платона вечно существующий умопостигаемый мир
является парадигмой для вечно становящегося чувственно воспри-
нимаемого мира.
Аристотель, отказавшийся от бытия в форме особого мира идей,
придал становлению характер направленности.
Описание мира как становления предполагает особую систему ка-
тегорий, отличную от той, на которой основывается описание мира
как бытия.
Единая категориальная система мышления распадается на две
системы понятий. В первую из них входят абсолютные понятия,
представляющие свойства объектов, во вторую – сравнительные по-
нятия, представляющие отношения между объектами. Абсолютные

категории можно назвать, универсализируя терминологию, вве-
денную Дж. Мак-Таггартом для обозначения двух типов времени,
«А-понятиями», сравнительные категории – «В-понятиями».
Существование как свойство – это становление (возникновение
или исчезновение); существование как отношение – это бытие, кото-
рое всегда относительно («А более реально, чем В»).
Время как свойство (А-время) представляется динамическим вре-
менным рядом «было – есть – будет» («прошлое – настоящее – бу-
дущее») и характеризуется направленностью, или «стрелой времени»;
время как отношение (В-время) представляется статическим времен-
ным рядом «раньше – одновременно – позже» и не имеет направления.
Пространство как свойство – это «здесь» или «там»; пространство
как отношение – это выражения типа «А дальше В», «А совпадает с В»
и «А ближе В».
Изменение как свойство передается понятиями «возникает»,
«остается неизменным» и «исчезает»; изменению как отношению со-
ответствует «А преобразуется (переходит) в В».
Определенность существующего, взятая как свойство, передается
рядом «необходимо – случайно – невозможно»; определенность как от-
ношение передается выражением «А есть причина В».
Добро в качестве свойства – это ряд «хорошо – безразлично – пло-
хо»; добро как отношение – это ряд «лучше – равноценно – хуже».
Истина как свойство передается понятиями «истинно – неопреде-
ленно – ложно», как отношение – выражением «А более вероятно, чем
В», и т.д.
За каждой из двух категориальных систем стоит особое видение
мира, свой способ его восприятия и осмысления.
Отношение между абсолютными и сравнительными категориями
можно уподобить отношению между обратной перспективой в изо-
бражении предметов, доминировавшей в средневековой живописи
(и в более поздней иконописи), и прямой перспективой «классиче-
ской» живописи Нового времени: обе системы внутренне связаны,
цельны и самодостаточны; каждая из них, будучи необходимой в свое
время и на своем месте, не лучше и не хуже другой.
Если категории – это очки, через которые человек смотрит на
мир, то наличие двух подсистем категорий говорит о том, что у че-
ловека есть очки для ближнего видения, связанного с действием
(абсолютные категории), и очки для дальнего, более абстрактного и
отстраненного видения (сравнительные категории). Вопрос о том,
зачем необходима не одна, а две системы категорий, дополняющие
друг друга, остается дискуссионным.
4. Бытие и становление 19
Объяснение, на наш взгляд, заключается в двойственной природе че-

ловека. Человек одновременно является и созерцающим, и действующим
существом. Как созерцатель он воспринимает мир как бытие и исполь-
зует по преимуществу сравнительные категории: временной ряд «раньше
– одновременно – позже», оценочный ряд «лучше – равноценно – хуже».
Как деятель человек воспринимает мир как становление и использует пре-
жде всего абсолютные категории: временной ряд «было – есть – будет»,
оценочный ряд «хорошо – безразлично – плохо».
Бинарная оппозиция «становление – бытие» является централь-
ной оппозицией как теоретического, так и практического мышления.
Видение мира как становления и видение его как бытия имеют
в философии своих сторонников и противников. Склонность отда-
вать предпочтение восприятию мира как потока и становления мож-
но назвать аристотелевской традицией в теоретическом мышлении;
выдвижение на первый план описания мира как бытия – платонов-
ской традицией. В русле первой из этих традиций идут гуманитар-
ные науки (науки исторического ряда, лингвистика, индивидуаль-
ная психология и др.), а также нормативные науки (этика, эстетика,
искусствоведение, правоведение, культурология и др.); к этому же
направлению относятся и те естественно-научные дисциплины,
которые занимаются изучением истории исследуемых объектов и –
эксплицитно или имплицитно – предполагают «настоящее». Осталь-
ные естественные науки, включая физику, химию и др., ориенти-
руются преимущественно на представление мира как постоянного
повторения одних и тех же элементов, их связей и взаимодействий.
Социальные науки (экономическая наука, социология, социальная
психология и др.) также тяготеют к использованию сравнительных
категорий. Разница между науками, использующими абсолютные
категории (науками о становлении), и науками, опирающимися на
систему сравнительных категорий (науками о бытии), не совпадает,
таким образом, с границей между гуманитарными и социальными на-
уками (или науками о культуре), с одной стороны, и естественными
науками (науками о природе) – с другой.
Иногда утверждается, что сравнительные категории более фунда-
ментальны, чем абсолютные категории, и что вторые сводимы к первым.
В частности, неопозитивизм, предполагавший редукцию языка
любой науки к языку физики, настаивал на субъективности абсолют-
ных категорий и необходимости замены их сравнительными катего-
риями. С другой стороны, сторонники феноменологии и экзистен-
циализма подчеркивали, что человеческое измерение существования
передается именно абсолютными, а не сравнительными категориями.
Например, М. Хайдеггер высказывался против «неподлинного» по-
нимания времени (а тем самым и бытия) в терминах сравнительных

категорий и называл «физическо-техническое» В-время со шкалой
«раньше – позже – одновременно» «вульгарным» временем. Ранее
А. Бергсон абстрактному времени (физической) науки противопо-
ставлял истинное, конкретное время («длительность»), являющееся,
в сущности, А-временем, имеющим направление и использующим
шкалу «было – есть – будет».
Философия Нового времени долгое время тяготела к описанию
мира в терминах сравнительных категорий. Но затем у А. Шопенгау-
эра, С. Кьеркегора, А. Бергсона в философии жизни и более явствен-
но в феноменологии и экзистенциализме на первый план вышли
абсолютные категории, и в первую очередь А-время с его «настоя-
щим», лежащим между «прошлым» и «будущим», и «стрелой време-
ни». В русле старой традиции продолжал двигаться, однако, неопо-
зитивизм, настаивавший на использовании во всех науках, включая
и гуманитарные науки, только «объективных», не зависящих от точ-
ки зрения сравнительных категорий, и в частности временного ряда
«раньше – одновременно – позже».
5. АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ
Оценочные понятия, именуемые также аксиологическими катего-
риями (от греч. axios – ценный, logos – понятие, учение) или оценоч-
ными модальностями, – это понятия, используемые для характери-
стики абсолютной или сравнительной ценности объекта.
Аксиологический статус отдельного объекта обычно выражается аб-
солютными аксиологическими понятиями «хорошо», «плохо» и «(оце-
ночно) безразлично», используемыми в оценочном высказывании.
Относительный аксиологический статус выражается сравнитель-
ными аксиологическими понятиями «лучше», «хуже» и «равноценно».
Например: «Хорошо, что пошел дождь», «Плохо, что существуют
болезни», «Дождливая погода лучше сухой» и т.п.
Вместо слов «хорошо» и «плохо» нередко используются слова
«позитивно ценно», «является добром», «негативно ценно», «есть
зло» и т.п. Вместо «лучше» часто используется «предпочитается».
Аксиологические категории являются необходимыми структур-
ными компонентами оценочных высказываний. Логическое иссле-
дование данных понятий осуществляется логикой оценок.
По своим логическим свойствам аксиологические понятия анало-
гичны модальным понятиям других групп: логическим («необходи-
мо», «возможно», «невозможно»), эпистемическим («убежден», «со-
мневается», «отвергает») и т.п.
6. Понятие ценности 21
Понятия «хорошо» и «плохо» взаимно определимы: объект явля-

ется позитивно ценным, когда его отсутствие негативно ценно.
Безразличное определяется как не являющееся ни хорошим, ни
плохим.
Понятия «лучше» и «хуже» также взаимно определимы: первое
лучше второго, когда второе хуже первого.
Равноценное определяется как не являющееся ни лучшим, ни
худшим.
Абсолютные и сравнительные аксиологические понятия в об-
щем случае неопределимы в терминах друг друга. Из двух хороших
вещей одна может быть лучше другой; из того, что одна вещь пред-
почитается другой, не вытекает, что первая является хорошей, а вто-
рая плохой.
Существуют, таким образом, две независимые системы аксиологи-
ческих координат, используя которые человек выносит свои оценки.
Система абсолютных оценочных понятий стоит ближе к че-
ловеческому действию, чем система сравнительных оценочных
понятий. Характерно, что нормативные понятия «обязательно»,
«разрешено» и «запрещено», непосредственно связанные с чело-
веческой деятельностью, определимы в терминах абсолютных, но
не сравнительных оценочных понятий. Возможность такого рода
определений указывает на то, что нормативные (деонтические) по-
нятия являются особым случаем не сравнительных, а абсолютных
аксиологических понятий.
6. ПОНЯТИЕ ЦЕННОСТИ
Оценки являются языковым выражением ценностного отношения
между мыслью и ее объектом.
Прежде чем перейти непосредственно к семантике оценок, нужно
остановиться на общем понятии ценности. Это тем более необходи-
мо, что с этим понятием связаны постоянно идущие философские
споры, и можно назвать по меньшей мере три разных смысла, в ко-
торых понятие «ценность» употребляется в обычной жизни и в науке.
Большинство рассуждений о ценностях, в том числе и о ценностях
в науке, страдает важным дефектом. Обычно упускается из виду, что
категория ценности является столь же универсальной и фундамен-
тальной, как и категория истины.
Всякая человеческая деятельность неразрывно связана с поста-
новкой целей, систематизацией и иерархизацией рассматриваемых и
преобразуемых объектов, подведением их под образцы и стандарты,
отделением важного и фундаментального от менее существенного и
второстепенного и т.д. Все эти понятия – «цель», «система», «иера-
рхия», «образец», «стандарт», «важное», «фундаментальное» и т.д. яв-

ляются оценочными или несут важное оценочное содержание.
Ценности – неотъемлемый элемент всякой деятельности, а зна-
чит, и всей человеческой жизни, в каких бы формах она ни протека-
ла. Ценности столь же важны для человека, как и сама его жизнь и та
его деятельность, или практика, без которой человеческое существо-
вание невозможно.
Научное познание как специфическая форма деятельности также
насквозь пронизано ценностями и без них немыслимо. В примене-
нии к нему понятие ценности является столь же важным, как и по-
нятие истины.
Если под ценностями понимается, как это бывает обычно, только
то, что нашло эксплицитное выражение в специальных оценочных
суждениях, сфера ценностей катастрофически сужается. Остаются
только внешние для процесса познания ценности, подобные мораль-
ным, эстетическим, религиозным. Можно предположить, что они
имеют определенное отношение к гуманитарным наукам. Но даже в
этом слабом допущении нет прямой необходимости. Естественные
же науки полностью выпадают из-под действия ценностей.
Узкое истолкование ценностей приводит в конечном счете к
противопоставлению истинностного и ценностного подходов к дейст-
вительности, к конструированию пропасти между естественно-науч-
ным и гуманитарным познанием.
Интересно отметить, что в то время как некоторые философы на-
стаивали на устранении ценностей не только из естественных, но даже
из гуманитарных наук, сами представители естествознания, не колеб-
лясь, признавали важную роль ценностей даже в физическом знании.
Так, физик М. Планк считал поразительным тот факт, что понятие цен-
ности совершенно не употребляется в методологии науки: «…значение
физической идеи только при учете ее ценности может быть полностью
исчерпано»1. «Я не вижу, – писал другой известный физик В. Гейзен-
берг, – чтобы в той части современного мира, в которой, как кажется,
совершаются наиболее сильные движения, а именно в естествозна-
нии, движение уводило прочь от идей и ценностей. Напротив, это ис-
толкование через идеи и ценности практикуется с большей интенсив-
ностью, только в каком-то более глубоком слое»2.
Слово «ценность» иногда употребляется в том же смысле, что и
понятие «положительная ценность», или «добро». Иногда же поня-
тию «ценность» придается более широкий смысл и проводится раз-
1
Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. С. 197–198.
2
В сб.: Dem Andenken Martin Heidegger. Frankfurt a. M., 1977. S. 45.
личие между позитивными (положительными) и негативными (отри-

цательными) ценностями. Первые совпадают с добром, вторые – со
злом, первые являются предметом положительного интереса, жела-
ния и т.п., вторые – отрицательного. Это употребление характерно
для работ по этике и теории ценностей.
Мы употребляем далее слово «ценность» таким образом, что оно
охватывает не только положительные ценности, но и отрицательные
и нейтральные (нулевые). Операция оценивания является установ-
лением определенного отношения между субъектом или субъектами
оценки и ее предметом. Очевидно, что это ценностное отношение
имеет место как в том случае, когда предмет оказывается объектом
положительного или отрицательного интереса субъекта, так и в том,
когда данный предмет исключается субъектом из сферы своих инте-
ресов, когда ему приписывается субъектом нулевая ценность.
Иногда «ценность» употребляется нами для обозначения положи-
тельной ценности, или добра. Случаи такого употребления очевидны
из контекста.
Центральный момент всякого рассуждения о ценностях – это
определение самого понятая ценности. Как раз этот момент чаще
всего остается в тени, и разговор ведется так, как если бы каждому
было заранее известно, что представляют собой ценности и чем суж-
дение ценности отличается от описания. Такой разговор неизбежно
оказывается до крайности аморфным и бездоказательным.
Отсутствию интереса к прояснению понятия ценности во многом
способствует распространенное, но являющееся ошибочным, на наш
взгляд, убеждение, что абсолютные оценки, формулируемые в тер-
минах «лучше», «хуже» и «равноценно», сводимы к сравнительным
оценкам, выражаемым с помощью понятий «лучше», «равноценно»,
«хуже». Никаких адекватных определений абсолютных оценочных
категорий в терминах сравнительных категорий до сих пор предложе-
но не было. В дальнейшем эта тема будет рассмотрена подробнее, но
уже сейчас можно отметить, что ни с одним из предлагавшихся опре-
делений «хорошо» в терминах «лучше» логика абсолютных оценок не
может быть получена в рамках логики сравнительных оценок. А это
означает крах всего предприятия редукции абсолютных оценочных
понятий к сравнительным. «Лучше» не фундаментальнее «хорошо».
Несводимость абсолютных понятий к сравнительным очевидна
в случае временных оценок: временной ряд «было – есть – будет»
не сводим к временному ряду «раньше – одновременно – позже».
«Было» не может быть определено в терминах «раньше», и наоборот.
Точно так же обстоит дело с определениями абсолютных оценочных
понятий в терминах сравнительных оценочных понятий.
Можно сформулировать общий принцип: абсолютные категории

несводимы к сравнительным, и наоборот. Этот принцип справедлив
применительно ко всем видам абсолютных и сравнительных катего-
рий: временным, оценочным и др. Основание данного ограничитель-
ного принципа простое: бытие не сводится к становлению, и, соот-
ветственно, категории, служащие для описания бытия, не могут быть
сведены к категориям, описывающим становление.
Однако предрассудок, будто сравнительные категории фундамен-
тальнее абсолютных, настолько силен, что иногда «хорошо» вклю-
чается в оценочные категории как некая не особенно интересная и
не особенно важная разновидность предпочтения («лучше»). Так
поступает, например, П. МакНамара уже в начале своей фундамен-
тальной статьи о предпочтениях, опубликованной в «Стэнфордской
энциклопедии философии»1. Сходным образом трактуют соотноше-
ние абсолютных и сравнительных оценочных категорий авторы книг
«Предпочтения» (1998), «Темы современной философии» (2006) и
др.2 В конечном счете оказывается, что для самостоятельной логики
«добра» не остается места, поскольку оно занято логикой «лучше».
Это, конечно же, недоразумение.
С отсутствием строгого определения ценности связано и неред-
кое чрезмерно расширительное истолкование ценностных суждений,
в частности отождествление результата любого акта суждения с цен-
ностным суждением. Это имеет место тогда, когда ценность трак-
туется чисто количественно или в качестве ценностного рассматри-
вают суждение о любом свойстве, например суждение о цвете.
Трудности, связанные с определением ценностных суждений, яв-
ляются обычным предлогом для того, чтобы объявить их ненадежными
и нестрогими и усомниться в правомерности их употребления в науке.
Классическое и неклассическое определения ценности

Для понятия «ценность» характерна явно выраженная многознач-
ность. Ценностью может называться любой из тех трех элементов, из
которых обычно складывается ситуация оценивания: оцениваемый
предмет; социальный образец, нередко лежащий в основе оценки; от-
ношение соответствия оцениваемого объекта утверждению о том, ка-
ким он должен быть.
1
См.: McNamara P. Preferences // The Stanford Encyclopedia of Philosophy (http://
en.wikipedia.org/wiki/Stanford_Encyclopedia_of_Philosophy).
2
См.: Preferences / еds. C. Fehige, U. Wessels. Berlin – New York, 1998; Topics in
Contemporary Philosophy. Explanation and Causation. 2006.
Например, если человек спасает утопающего, ценностью может

считаться или само действие спасения; или тот идеал, который тре-
бует приходить на помощь человеку, терпящему бедствие; или, нако-
нец, соответствие ситуации подразумеваемому или формулируемому
эксплицитно принципу, что тонущего следует спасать.
Истолкование ценности как свойства оцениваемых объектов или
как того образца, на основе которого выносится оценка, можно на-
звать классическим. Это истолкование безраздельно доминировало в
мышлении Нового времени. И сейчас еще, как бы по инерции, боль-
шинство предлагаемых определений ценности ориентируется имен-
но на первые два значения. Ценностью объявляется предмет некото-
рого желания, стремления и т.п. (объект, значимый для человека или
группы лиц) или же тот образец, на который опирается оценка.
Как писал в 20-e гг. прошлого века Р.Б. Перри: «Ценность – лю-
бой предмет любого интереса»1. Я.Ф. Фриз, И.Ф. Гербарт и особенно
Г. Лотце, введшие в широкий философский оборот понятие ценно-
сти, понимали под ценностями те социальные по своему происхож-
дению образцы, на которые зачастую, но отнюдь не всегда опирают-
ся выносимые оценки. Отождествление ценностей с образцами было
характерно и для Г. Риккерта, попытавшегося развить философию
как науку об общезначимых («трансцендентальных») социальных об-
разцах, или ценностях. Использование понятия ценности в смысле
устойчивого, общеобразовательного идеала или образца, на основе
которого выносятся конкретные оценки, характерно для аксиоло-
гии А. фон Мейнонга, этических теорий М. Шелера, Н. Гартмана,
А. Гильдебранда и др. Обычные в аксиологии рассуждения об особом
«мире ценностей», отнесение к ценностям истины, добра и красоты и
т.п. правомерны лишь при понимании ценностей как образцов.
Вместе с тем такое понимание основательно искажает и запу-
тывает проблему ценностей. Прежде всего, большинство реальных
оценок не опираются на какие-либо образцы; для многих объектов
устоявшиеся образцы их оценки просто отсутствуют. Ценности не
существуют вне ситуации (реального или потенциального) оцени-
вания, так же как истинность невозможна вне описания реальности.
Далее, в каждой новой ситуации человек не только оценивает, но и
уточняет, конкретизирует или пересматривает тот образец, на основе
которого принято выносить оценочное суждение о рассматриваемых
объектах. Сами образцы формируются в процессе оценивания и яв-
ляются всего лишь своеобразным экстрактом из него. Если бы это
было не так, невозможно было бы понять, откуда появляются образ-
1
Perry R.B. General Theory of Value. New York, 1926. Ch. 1.
цы и почему они изменяются со временем. Рассуждения об особом

«мире ценностей», о «трансцендентальных социальных образцах», о
критическом исследовании неких «общеобязательных ценностей»,
по-разному проявляющихся в разные эпохи, и т.п. – результат отры-
ва ценностей от реальных процессов оценивания, в ходе которых они
формируются и изменяются. Отождествление ценностей с образцами
оценок затемняет параллель между истиной и ценностью как двумя
противоположно направленными способами сопоставления мыс-
ли и действительности и представляет ценности не как выражения
человеческой воли и способности к целерациональному, в смысле
М. Вебера, действию, а как некое абстрактное, априорное условие
практики преобразования мира. Можно говорить об особом «мире
образцов», но лишь предполагая, что он является только надстрой-
кой над человеческой деятельностью и тем реальным оцениванием,
без которого невозможна последняя.
Понимание ценностей как образцов оценивания нередко исполь-
зуется в философской теории ценностей (аксиологии), в социоло-
гии и почти во всех общетеоретических рассуждениях о ценностях.
В этом смысле говорят об «этических ценностях» (моральные добро-
детели, сострадание, любовь к ближнему и т.п.), «эстетических цен-
ностях», «ценностях культуры»: гуманизм, демократия, автономия и
суверенитет индивида и т.д.
В неклассическом мышлении, начавшем формироваться в начале
ХХ в., понимание ценностей постепенно становится принципиально
иным. Ценность истолковывается уже не как свойство оцениваемых
предметов или образцов оценивания, а как отношение, а именно от-
ношение между оцениваемым объектом и утверждением о том, ка-
ким должен быть этот объект.
Различие между свойством и отношением является принципи-
альным. Свойство всегда предполагает один объект: тот предмет, ко-
торому оно принадлежат; отношение требует по меньшей мере двух
объектов, между которыми оно существует. Ценность как свойство
может принадлежать предмету (состоянию, процессу), взятому само-
му по себе, независимо от того, оценивается этот предмет каким-то
субъектом или нет. Классически понимаемые ценности могут суще-
ствовать независимо от того, имеются ли субъекты, формулирующие
какие-то оценки, или таких субъектов нет. Это, можно сказать, «цен-
ности без оценок», ценности, способные существовать в «простран-
стве без субъекта». В неклассическом понимании ценность представ-
ляет собой отношение и требует для своего существования не только
оцениваемого предмета, но и субъектов, формулирующих свои оцен-
ки. Строго говоря, понятие «ценностное отношение» может исполь-
зоваться только при неклассическом истолковании ценности как от-

ношения.
Одним из первых истолковал «добро» не как свойство оценива-
емых объектов, а как отношение между объектом и мыслью о нем
Дж. Мур1. В дальнейшем неклассического определения ценностей
придерживались Б. Рассел, Л. Витгенштейн, К.И. Льюис и др.2
В отечественной литературе неклассическое определение ценно-
стей развивается О.Г. Дробницким3, А.А. Ивиным4, В.В. Бычковым5,
И.П. Никитиной6 и др.
Ценность как отношение соответствия объекта представлению
о нем является противоположностью истины как отношения соот-
ветствия представления объекту. Истинностное отношение между
мыслью и объектом находит свое выражение в описаниях, ценност-
ное отношение – в оценках. В случае первого отношения отправным
пунктом сопоставления утверждения и объекта является объект, в
случае второго отношения таким пунктом служит утверждение. Если
описательное утверждение не соответствует своему объекту, должно
быть изменено описание, а не его объект; в случае отсутствия соот-
ветствия между оценочным утверждением и его объектом изменению
подлежит объект, а не его оценка7.
Допустим, сопоставляются некоторый дом и его план. Если за
исходное принимается дом, можно сказать, что план, соответствую-
щий дому, является истинным; в случае несоответствия плана дому
усовершенствован должен быть план, а не дом. Но когда за исход-
1
См.: Moore J. Principia Ethica. Cambridge, 1903. Сh. 1–2.
2
См.: Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. Киев, 1997; Витген-
штейн Л. Философские работы. М., 1994. Ч. 1 (кн. 1); Lewis C.I. An Analysis of Knowledge
and Valuation. La Salle (Illinois), 1946.
3
См.: Дробницкий О.Г. Мир оживших предметов. М., 1967. Гл. 1–3.
4
См.: Ивин А.А. Ценность // Философия: энциклопедический словарь. М., 2004;
Он же. Аксиология. М., 2006. Гл. 1–2; Он же. Человеческие предпочтения. М., 2010.
Гл. 1; Idem. Grundlagen der Logik von Wertungen. Berlin, 1975. S. 29–33.
5
См.: Бычков В.В. Эстетика. М., 2002; Лексикон нонклассики. Художественно-
эстетическая культура ХХ века / под общ. ред. В.В. Бычкова. М., 2003.
6
Никитина И.П. Философия искусства. М., 2010. Гл. 1; Он же. Эстетика. М., 2012.
Гл. 1, 2.
7
Об определении понятия ценности и проблемах, возникающих при этом см.:
Ивин А.А. Аксиология. М., 2006. С. 7–45; Ивин А.А., Никитина И.П. Классическое и
неклассическое определения понятия ценности // Философия и ценности современ-
ной культуры. Минск, 2013; Они же. Эстетика и искусствоведение как нормативные
науки // Культура и философия. 2014; Wright G.X. von. The Varieties of Goodness. Oxford,
1963; Scriven M. The Exacte Role of Value Judgments in Science // Boston Studies in the
Philosophy of Science. Dordrecht – Boston, 1974. V. 20. P. 219–247.
ное принимается план (скажем, план архитектора), можно сказать,

что дом, отвечающий плану, является хорошим, т.е. таким, каким он
должен быть; если дом не отвечает плану, усовершенствованию под-
лежит дом, а не план.
существует масса переходов. Как в повседневном языке, так и в языке
науки имеются многие разновидности и описаний, и оценок. Чистые
выражений носит двойственный, или «смешанный», описательно-
оценочный характер. Все это должно, разумеется, учитываться при
изучении множества «языковых игр», или способов употребления
языка. Но нужно учитывать и то, что всякий более тонкий анализ
употреблений языка движется в рамках исходного и фундаменталь-
ного противопоставления описаний и оценок и является всего лишь
его детализацией. Она полезна, по всей вероятности, в лингвистике,
но лишена, скорее всего, интереса в логике.
Будем проводить различие между утверждаемыми и неутвержда-
емыми языковыми выражениями, имеющими форму высказываний;
неутверждаемое высказывание будем заключать в скобки. Скажем,
выражение «Этот дом голубой», для которого не указан способ со-
отнесения его с ситуацией («способ утверждения»), не является ни
описанием, ни оценкой, ни вопросом. Оно представляет собой то со-
держание или ту основу, из которой может быть получено соответ-
ствующее утверждение или вопрос. Существуют три – и только три –
способа, с помощью которых можно перейти от не утверждаемого
высказывания «[А]» к утверждаемому: «[А]» может стать основой или
описания, или оценки, или вопроса: («Да [А]», «![А]» и «?[А]»).
Например, если «[А]» есть основа «Этот дом голубой», из нее путем
указания способа соотнесения с действительностью могут быть полу-
чены утверждаемые высказывания: «Да [этот дом голубой]», «! [Этот
дом голубой]» и «? [«Этот дом голубой]». Первое из них представляет
собой описание: «Действительность такова, что этот дом голубой»;
оно истинно, если дом на самом деле голубой, и ложно в противном
случае. Второе является оценкой или командой; оно выполняет про-
ектирующую функцию, намечает перспективу и является сокращен-
ной формой утверждения: «Должно быть так, что этот дом голубой»
(«Хорошо, что он голубой», «Хорошо было бы, если бы он был голу-
бым» или даже «Сделайте так, чтобы этот дом был голубым!» и т.п.).
Если дом на самом деле окажется голубым, он будет соответствовать
утверждению и, как таковой, являться позитивно ценным; в случае
другого цвета дом, которому следовало быть голубым, будет плохим.
И наконец, третье выражение есть вопрос: «Действительно ли этот
дом голубой?» или «Должен ли этот дом быть голубым?». Описание

«Истинно, что этот дом голубой», оценка «Этот дом должен быть го-
лубым» и вопрос «Этот дом голубой?» совпадают по своей основе и
различаются только способом соотнесения с действительностью.
Сходным образом анализируют структуру утверждений многие
авторы. В их числе Р. Хеар, Л. Аквист, М. Полани и др. Традиция
различать акт (действительного) утверждения и содержание того,
что утверждается, восходит к Г. Фреге, введшему специальный «ука-
зующий» символ «├». Сам по себе этот символ не имеет смысла, он
служит, подобно восклицательному и вопросительному знакам, для
указания (описательного, истинностного) отношения утверждения к
действительности.
Утверждение и ситуация, которой оно касается, могут находить-
ся между собой в двух противоположных отношениях: описательном
и оценочном. В случае первого отправным пунктом сопоставления
является ситуация, утверждение выступает как ее описание и ха-
рактеризуется в терминах понятий «истинно» и «ложно». В случае
оценочного отношения исходным является утверждение, функцио-
нирующее как стандарт, перспектива, план. Соответствие ему ситу-
ации характеризуется в терминах понятий «хорошо», «безразлично»
и «плохо». Истинным является утверждение, соответствующее опи-
сываемой им ситуации. Позитивно ценна ситуация, соответствую-
щая высказанному о ней утверждению, отвечающая предъявляемым
к ней требованиям. Иначе говоря, позитивно ценной является такая
ситуация, какой она должна быть в соответствии с существующим в
данном обществе образцом, или стандартом, объектов рассматрива-
емого рода или в соответствии с представлениями субъекта о совер-
шенстве таких объектов.
Возможность двух противоположных направлений приспосо-
бления утверждения к тому фрагменту действительности, которого
оно касается, с особой наглядностью показывается таким приме-
ром1. Предположим, что некий покупатель, снабженный списком,
наполняет в универсаме свою тележку указанными в этом списке
товарами. Другой человек, наблюдающий за ним, составляет спи-
сок отобранных им предметов. При выходе из магазина в руках у
покупателя и его наблюдателя могут оказаться два одинаковых спи-
ска, но эти списки имеют прямо противоположные функции. Цель
списка покупателя в том, чтобы, так сказать, «приспособить мир к
словам»; цель списка наблюдателя – «привести слова в согласие с
миром». Для покупателя отправным пунктом служит список; мир,
1
Пример принадлежит Г. Энскомб (Anscombe G.E.M. Intention. Oxford, 1957. Ch. 1).
преобразованный в соответствии с последним и отвечающий ему,

будет позитивно ценным (хорошим). Для наблюдателя исходным
является мир; список, соответствующий ему, будет истинным. Раз-
личие между противоположными позициями особенно отчетливо
проявляется в случае ошибочного действия. Если допускает ошиб-
ку покупатель, для ее исправления он предпринимает предметные
действия, видоизменяя плохой, не отвечающий списку мир. Если
ошибается наблюдатель, он вносит изменения в ложный, не согла-
сующийся с миром список.
Описание стремится приспособиться к миру, оценка претендует
на то, чтобы приспособить мир к себе. Эти задачи противоположны,
и они не сводятся друг к другу. Описание мира является выражени-
ем способности человека к созерцанию, оценка мира – это выражение
способности человека к действию. Созерцание и действие взаимно до-
полняют друг друга, ни одна из этих способностей человека не являет-
ся более важной, чем другая.
Из истории философии известно, что противопоставление опи-
саний и оценок, характерное для неклассического истолкования по-
нятия ценности, довольно часто оказывалось причиной ошибочного
отождествления истины и добра. Подобное отождествление допуска-
ли, в частности, Платон, Фома Аквинский, Г.В. Лейбниц, И. Кант,
Г. Гегель и др., но об этом позже.
Таким образом, с точки зрения неклассического определения
ценности истина и ценность представляют собой два противополож-
ных по своему направлению варианта соответствия между мыслью
и действительностью1. Это означает, что категория ценности столь
же фундаментальна, как и категория истины. Ценности – неотъем-
лемый элемент любой деятельности, а значит, и всего человеческого
существования. Любая человеческая деятельность, включая научное
исследование, неразрывно связана с постановкой целей, следовани-
ем нормам и правилам, систематизацией и иерархизацией рассма-
триваемых и преобразуемых объектов, подведением их под образцы,
отделением важного и фундаментального от менее существенного и
второстепенного и т.д. Все эти понятия: «цель», «норма», «правило»,
«система», «иерархия», «образец», «фундаментальное», «второсте-
пенное» и т.п. – являются ценностными или имеют важное оценоч-
ное содержание. Вопрос о соотношение истины и ценности является
1
Сходного представления об отношении истины и ценности придерживается
Р. Брандт. Он не находит, однако, нужным детально обосновать свою позицию и огра-
ничивается одним примером. См.: Brandt R.B. A Theory Good and The Right. Oxford,
1979. P. 73.
одним из аспектов более общей проблемы взаимосвязи созерцания и

действия, т.е. теории и практики. Истинностный и ценностный под-
ходы взаимно дополняют друг друга, и ни один из них не может быть
сведен к другому или замещен им.
Хотя истина и ценность представляют собой отношения между
идеями и вещами, в обычном употреблении и истина, и ценность
предстают как свойства. Один из двух элементов истинностного и
ценностного отношения, как правило, опускается. Какой именно,
это зависит от исходной точки зрения, цели, ради которой сопос-
тавляются идея и объект. Если целью является описание, то не упо-
минается объект, и истинной считается сама мысль (высказывание).
Если цель – оценка, абстрагируются от мысли, под которую подво-
дится объект, и ценность приписывается объекту. Именно этими
своеобразными абстракциями объясняется обычное убеждение, что
истина это свойство мыслей, правильно отображающих реальность,
а ценность – свойство самих вещей, отвечающих каким-то целям,
намерениям, планам и т.п.
Как правило, эта особенность употребления понятий «истина» и
«ценность» не ведет к недоразумениям. Однако при сопоставлении
истины и ценности подобных абстракций, сводящих отношения к
свойствам, следует избегать.
Тенденция опускать один из элементов истинностного и ценно-
стного отношений и считать истинность свойством высказываний,
а ценность – свойством вещей, сказывается на классическом опре-
делении ценности. Суть его проста: ценностью объявляется любой
предмет любого интереса, желания, стремления и т.п., или, иначе го-
воря, любой объект, значимый для человека или группы лиц1.
Если уточнить, что ценность – не свойство самого по себе пред-
мета, а отношение соответствия его мысли (выраженному в языке
желанию, стремлению и т.п.), стандартное определение ценности
перейдет в определение, названное классическим.
Всякая оценка предполагает, помимо своего предмета и оцени-
вающего субъекта, также определенное основание, т.е. то, с точки
зрения чего производится оценивание. Нередко основание опенки
только подразумевается и не находит явного выражения. Для вы-
сказывания, скажем, «Истинно, что этот стол желтый» нет необ-
ходимости указывать основание: основания всех описательных вы-
сказываний совпадают. В этом смысле они не зависят от точки зрения
и являются интерсубъективными. Разные оценки могут иметь разные
1
См., например: Философская энциклопедия. М., 1970. Т. 5. Ст. «Ценность»;
Философский энциклопедический словарь. М., 1983. Ст. «Ценность».
основания, оценочные высказывания принципиально отличаются в

этом плане от описательных. Оценка «Хорошо, что этот стол желтый»
эллиптична: она говорит о соответствии стола какой-то цели, идее,
не уточняя, однако, последнюю. «Хорошо, что этот стол желтый, так
как, имея другой цвет, он не вписывался бы в интерьер» – это полная
оценка, формулировка которой включает основание. Она прямо го-
ворит о том, что рассматриваемый стол соответствует определенной
идее, а именно имеющейся идее интерьера.
С этим различием оснований описательных и оценочных
высказываний связано еще одно их различие. Существуют опреде-
ленные, социальные по своему происхождению стандарты хоро-
ших вещей. В этих складывающихся стихийно образцах указыва-
ются совокупности эмпирических свойств, которые, как считается,
должны быть присущи вещам. Для вещей разных типов стандарты
являются разными: свойства, требуемые от хороших молотков, не
совпадают со свойствами, ожидаемыми у хороших адвокатов, и т.п.
Не имеется, однако, явных стандартов истины. Этим объясняется
тот факт, что слово «хороший» может замещать совокупности эм-
пирических свойств, слово же «истинный» никаких других свойств
не замещает. «Истинный молоток» и «истинный адвокат» имеют
мало смысла при понимании истины как соответствия мысли дей-
ствительности.
Слово «истинный» употребляется, как правило, только при-
менительно к высказываниям. Слово «хороший» гораздо более
многофункционально. «Хорошо, что снег бел» – это эллиптичная
оценка, говорящая о соответствии белого снега какой-то не ука-
занной явно идее. «Хороший снег является белым» – в этом вы-
сказывании фиксируется одно из свойств, входящих в стандартное
представление о том, каким должен быть «настоящий» снег. «Этот
снег хороший» – оценка, основанием которой является «образцо-
вое» представление о снеге, и т.д.
В разговорном языке между истиной и ценностью имеется асим-
метрия еще в одном аспекте. Установление истинностного отноше-
ния чаще всего специально не отмечается: просто оказать «Трава
зеленая» все равно, что оказать «Истинно, что трава зеленая». Уста-
новление ценностного отношения всегда требует особых языковых
средств: «Хорошо, что трава зеленая».
Все эти различия между истинностным и ценностным употребле-
ниями языковых выражений существенно затемняют параллель,
существующую между истиной и ценностью как двумя характеристи-
ками отношения мысли к миру. Затемняют, но отнюдь не разрушают
и не устраняют ее.
7. Cемантика «добра» 33
7. CЕМАНТИКА «ДОБРА»
Анализ значений оценочных терминов – важная задача философ-
ской семантики. Нельзя, однако, сказать, что в решении этой зада-
чи она добилась больших успехов. Причина этого отчасти в том, что
систематическое семантическое исследование оценочного рассужде-
ния началось только недавно, а частично в том, что оценочные по-
нятия ставят перед семантикой проблемы, принципиально отличные
о тех, с которыми она сталкивалась раньше.
Далее будет рассмотрен вопрос о значении или значениях «доб-
ра»1. Мы будем говорить, как это делается обычно, главным образом
о значениях «добра», но рассуждения о «добре» нетрудно обобщить
на случай других оценочных понятий2.
О чем идет речь в высказывания «А является добром», чему имен-
но приписывается в нем положительная ценность?
Одно время довольно распространенным было убеждение, что
оценки являются простыми выражениями внутренних пережива-
ний, подобными непроизвольным выкрикам, и ничего не говорят
ни о предметах, которых они грамматически касаются, ни о психи-
ческих состояниях людей, высказывающих оценки. Это убеждение
всерьез отстаивалось, например, А. Айером3, Р. Карнапом и другими
неопозитивистами.
1
В нашем употреблении слово «добро» означает примерно то же, что и выраже-
ние «хорошее», «положительно ценное». Это употребление несколько отличается от
употребления данного слова в естественном языке.
2
Семантика «добра» обсуждается в работах: Ивин А.А. Основания логика оценок.
М., 1970. Гл. 3; Он же. Аксиология. М., 2006. С. 61–68; Вольф Е.М. Функциональная
семантика оценки. М., 1985, 4-е изд. книги вышло в 2009 г.; Монтегю Р. Прагматика //
Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1981; Слинин Я.М. Современная
модальная логика. Л., 1976; Лобовиков В.О. Модальная логика оценок и норм с точки
зрения содержательной этики и права. Красноярск, 1984; Тульчинский Г.Л. Проблема
осмысления действительности. Логико-философский анализ. Л., 1986; Он же. Логико-
семантические основания синтеза описаний, оценок и норм // Логика и теория по-
знания. Л., 1990; Он же. Стереометрическая семантика: логико-семантический синтез
истинного, должного и реализуемого // Современная логика: проблемы теории, исто-
рии и применения в науке. СПб., 1998; Wellman C. The Lanquage of Ethics. Cambridge,
1961; Wright G.H. von. The Varieties of Goodness. N.Y., 1963; Stevenson C.L. Facts and
Values. Studies in Etnical Analysis. New Haven, 1963. Esse 11; Ziff P. Semantic Analysis.
N.Y., 1960; Vendler Z. Linguistics in Philosophy. Ithaca, 1967. Ch. 7; Austin J.L. Sense and
Sensebilia. Oxford, 1962. Ch. 7; Katz J.J. Semantic Theory and the Meaning of “Good” //
Journal of Philosophy. 1964. V. 61. № 23; Hartman R.S. The Structure of Value. Foundations
of Scientific Axiology. Southern Illinois University Press, 1967; Rescher N. Iutroduction to
Value Theory. Englewood Cliffs, 1982, и др.
3
«…Говоря, что какой-то тип действия является хорошим или дурным, – писал
Айер, – я не высказываю никакого утверждения… даже о моем умонастроении. Я про-
Другим ответом на вопрос о предмете оценок является мнение,

что они представляют собой высказывания людей о собственных
психических состояниях (эмоциональных, волевых или интеллек-
туальных), интроспективные суждения, не касающиеся каких-либо
внешних объектов.
Еще одна распространенная позиция сводится к утверждению,
что субъект, положительно оценивающий А, не вполне адекватно вы-
ражает мысль о том, что определенная достаточно устойчивая группа
людей считает А добром1.
В других случаях положительная ценность объявляется свойством
самих вещей, не зависящим (подобно весу и химическому соста-
ву) от субъекта. При этом иногда утверждается, что свойство пред-
мета быть положительно ценным познается так же, как и все иные
свойства, данные в чувственном опыте, а иногда говорится, что оно
постигается интуицией. Сама интуиция истолковывается опять-таки
по-разному: одними она уподобляется интуиции, открывающей нам
математические истины, другими объявляется особой интуицией,
служащей специально для усмотрения ценностей.
Этот перечень мнений о том, что выступает в качестве «соб-
ственного» предмета оценки «А есть добро», не является исчерпываю-
щим. Но он достаточно наглядно показывает, что философы и этики,
обсуждавшие проблему предмета оценки, как правило, игнорирова-
ли многообразие форм реальных оценок, сосредоточивали свое вни-
мание на оценках отдельных видов, а выводы, сделанные при этом,
некритически распространяли на все оценки. Достаточно, однако,
обратить внимание на разнообразие функций, выполняемых таки-
ми словами, как «хороший», «плохой», «добро» и «зло», на различия
контекстов, в которых могут встречаться эти слова, чтобы понять, что
поиски «собственного» предмета всех оценок не способны привести
к успеху. Могут оцениваться и фактически оцениваются самые раз-
нородные вещи, и нет оснований думать, что всякая оценка обяза-
тельно касается только вещей строго определенного типа.
Слово «оценка» употребляется обычно в трех разных смыслах.
Оценка в узком, или собственном, смысле – это языковое выражение,
устанавливающее ценностное отношение определенного типа между
мыслью и действительностью. Оценка в широком смысле – языко-
вое выражение, в котором используются такие слова, как «хорошо»,
сто выражаю определенные моральные чувства» (Ayer A. Languagc, Truth and Logic. L.,
1958. Р. 159).
1
Одним из сторонников этой позиции был М. Шлик (см.: Schlick M. Problems of
Ethics. N.Y., 1939. Р. 78).
«плохо», «безразлично», «лучше», «хуже» и т.п. Оценка в самом ши-

роком смысле – языковое выражение, подводящее рассматриваемый
объект под рубрику некоторой классификации или приписывающее
ему некоторое значение в соответствии с принятой шкалой.
При обсуждении семантики «добра» слово «оценка» употребляет-
ся в широком смысле. При упоминании временных оценок, не содер-
жащих аксиологических категорий, это слово употребляется в самом
широком смысле.
Две функции оценочных понятий

Слово «хороший» и многочисленные его заместители в разных
контекстах выполняют разные функции. Нас будут интересовать две
из них: функция мотивации и функция замещения.
Ранее для обозначения функции мотивации в работах автора по
семантике добра использовался широкий и потому не вполне адек-
ватный термин «функция выражения»1. Поскольку в случае оценок
в широком смысле слова речь идет не просто о выражении каких-
то состояний души субъекта или его чувств, а о волевых установках
субъекта, его мотивах, намерениях и т.п., необходимо ввести новый,
более точный термин. В качестве такого термина далее используется
понятие функция мотивации. Это понятие обозначает примерно то
же, что и «функция воления», «функция побуждения» и т.п.
Понятие «функция мотивации» представляется удачным, в част-
ности, и потому, что им охватываются не только оценки, включаю-
щие аксиологические категории, но и тяготеющие к оценкам нормы,
декларации, обещания, постулаты и т.п.
Понятие мотивации представляется современному человеку чем-
то само собою разумеющимся. Но на самом деле оно сравнительно
недавнего происхождения. Полезен поэтому небольшой историче-
ский экскурс, поясняющий это понятие и связанное с ним понятие
воление (волевого устремления).
Понятие «мотивация» впервые ввел в употребление в начале
ХIХ в. А. Шопенгауэр в своей докторской диссертации, посвященной
четырем возможным интерпретациям хорошо известного из тради-
ционной логики «закона достаточного основания».
Данный закон требует обоснованности всякого знания. Это –
одно из основных положений эпистемологии. Однако требование
обоснованности не является логическим законом с точки зрения
современной (математической, символической) логики: оно имеет
1
См.: Ивин А.А. Основания логики оценок. М., 1970. Гл. 1.
к логике такое же отношение, как к психологии, физике или любой

другой области знания. «Закон достаточного основания вообще не
является принципом логики – ни основным, ни второстепенным. Он
требует, чтобы ничто не принималось просто так, на веру. В случае
каждого утверждения следует указывать основания, в силу которых
оно считается истинным. Разумеется, это никакой не закон логики»1.
Шопенгауэр так поясняет понятия воления и мотивации: «Ис-
ходя из познания, можно сказать, что «Я познаю» – аналитическое
суждение, напротив, «Я волю» – синтетическое суждение, притом
суждение a posteriori, а именно данное опытом, здесь – внутренним
опытом (т. е. только во времени). В этом смысле, следовательно,
субъект воления был бы для нас объектом. Глядя внутрь себя, мы
всегда находим себя волящими. Однако воля имеет много степеней
от едва выраженного желания до страсти…»2 Тождество субъекта
воления и познающего субъекта, благодаря которому (причем не-
обходимо) слово «Я» включает в себя и обозначает то и другое, – это
узел мира, и потому оно необъяснимо. Действительное тождество
познающего и познанного в качестве волящего, следовательно,
субъекта с объектом дано непосредственно. «…Субъект воления, –
продолжает Шопенгауэр в следующем, таком же коротком парагра-
фе, – дан самосознанию непосредственно, невозможно дальнейшее
определение или описание того, что такое воление; это – самое не-
посредственное из всех наших познаний, притом такое, непосред-
ственность которого должна в конечном счете озарить светом все
остальные, весьма опосредствованные. При каждом воспринятом
нами решении, как других людей, так и собственного, мы считаем
себя вправе спросить: почему? – т.е. мы предполагаем, что этому
решению необходимо предшествовало нечто, из чего оно после-
довало и что мы называем основанием, точнее, мотивом последо-
вавшего теперь действия. Без мотива действие для нас так же не-
мыслимо, как движение неодушевленного тела без толчка или тяги.
Тем самым мотив относится к причинам; он уже причислен к ним
и охарактеризован как третья форма каузальности…»3. Вся каузаль-
ность – только форма закона основания в мире тел, данных внеш-
нему созерцанию. Там она – связь изменений между собой, так как
причина служит привходящим извне условием каждого процесса.
Внутренняя сторона таких процессов остается для нас тайной, ибо
1
Ивин А.А. По законам логики. М., 1983. С. 130–131.
2
Шопенгауэр А. О четверичном корне закона достаточного основания. СПб., 1892.
Гл. 7. § 42.
3
Там же. Гл. 7. § 43.
мы всегда пребываем вне их. Мы видим, что данная причина с необ-

ходимостью влечет за собой такое действие, однако, как она дости-
гает этого, что при этом происходит внутри, мы не узнаем. Мы ви-
дим, что механические, физические, химические действия, а также
действия, вызванные раздражением, каждый раз следуют за соответ-
ствующими причинами, но никогда полностью не понимаем сущ-
ности процесса. Главное остается для нас тайной; мы приписываем
его свойствам тел, силам природы, а также жизненной силе, но все
это лишь отговорки. Hаше понимание движений и действий живот-
ных и людей также воспринимается нами как необъяснимым обра-
зом вызванное их причинами (мотивами). Мы знаем на основании
своего внутреннего опыта, что это – акт воли, который вызывается
мотивом, заключающимся только в представлении. «Следователь-
но, воздействие мотива познается нами не только извне и поэтому
только опосредствованно, как все другие причины, а одновремен-
но и изнутри, совершенно непосредственно и поэтому во всей его
силе. Здесь мы как бы стоим за кулисами и проникаем в тайну, как
причина своим сокровеннейшим существом вызывает действие,
ибо здесь мы познаем совсем иным путем и поэтому совсем иным
образом. Из этого следует важное положение: мотивация – это ка-
узальность, видимая изнутри. Каузальность выступает здесь совсем
иным образом, в совершенно иной среде, для совершенно иного ро-
да познания: поэтому в ней следует видеть совершенно особую фор-
му нашего закона, который предстает здесь как закон достаточного
основания действия … короче, как закон мотивации»1.
Это разъяснение Шопенгауэром оснований введения им понятия
мотива и даже особого «закона мотивации» позволяет прояснить, что
имеется в виду при употреблении понятия «функция мотивации».
Шопенгауэр дает ясную характеристику этой функции. Вполне по-
нятный недостаток этого описания – в его излишней метафорич-
ности. Определение мотивации как «каузальности, обращенной
внутрь» является, скорее всего, указанием на то, что мотивы – это
особые, внутренние побудительные стимулы человеческой деятель-
ности, «внутренние ее причины», но не причины в собственном
смысле слова. Последние можно было бы назвать, в стиле Шопенга-
уэра, «каузальностью, видимой извне». Вряд ли разумно настаивать,
как это делает Шопенгауэр, что воление не просто не является опре-
делимым, но оно даже невыразимо.
Полемика по поводу того, являются ли внутренние состояния со-
знания человека причинами в обычном смысле этого слова, развер-
1
Шопенгауэр А. Указ. соч.
нулась, однако, только во второй половине прошлого века. Большин-

ство споривших заняло позицию, внутренне близкую точке зрения
Шопенгауэра.
Обычное употребление предложений типа «Это вкусное ябло-
ко», «Мне нравится эта картина», «Я люблю музыку Баха», «По-
ведение этих людей возмущает меня» и т.п. – это употребление их
для выражения определенных психических и волевых состояний.
Чувства удовлетворения и неудовольствия, наслаждения и страда-
ния, желания, стремления, предпочтения и т.д. могут выражаться
не только с помощью таких слов, как «нравится», «люблю», «возму-
щен», «ненавижу» и т.п., но и с помощью наиболее общих оценоч-
ных понятий. Человек может утверждать о яблоке, что оно является
хорошим, подразумевая, что яблоко доставляет ему удовольствие
своим вкусом; он может назвать поведение некоторых людей пло-
хим, желая выразить чувство возмущения, вызываемое у него этим
поведением, и т.д. С другой стороны, мотивационные и волевые
состояния могут выражаться и с помощью предложений, вообще
не содержащих оценочных терминов. Одобрение и порицание, по-
ложительная и отрицательная реакция на ту или иную вещь или со-
бытие нередко могут быть выражены даже жестами, мимикой, вос-
клицаниями и т.п.
Оценочные термины могут использоваться не только для
выражения разнообразных мотивов или направлений воли, но и
для замещения тех или иных совокупностей эмпирических свойств.
Обычное употребление предложений типа «Это хороший нож»,
«Автомобили такой-то марки являются плохими», «В олимпиадах
участвуют хорошие бегуны», «Аспирин – прекрасное лекарство» и
т.п. – это употребление их с намерением указать, что рассматри-
ваемые предметы обладают вполне определенными свойствами: яв-
ляются острыми, имеют малую или большую скорость, излечивают
какие-то болезни и т.д.
Множества свойств, которые могут представляться словами «хо-
роший», «плохой», «безразличный» и т.п., очень разнородны. Когда
мы говорим, что Александр Македонский был блестящим полко-
водцем, мы приписываем ему такие свойства, как умение одержать
победу над численно превосходящим противником, нестандартность
решений, принимаемых в ходе сражения, способность выделить глав-
нее направление борьбы и т.п. Утверждая о Чехове, что он являлся
хорошим врачом, мы подразумеваем, что он умел поставить правиль-
ный диагноз, назначить необходимые лекарства, всегда был готов от-
правиться на помощь больному и т.д. Говоря об автомобиле, что он
хорош, мы указываем, что данный автомобиль имеет все признаки,
свойственные автомобилям (т.е. имеет колеса, руль, мотор, кузов и

т.д.), и, сверх того, превосходит в каких-то своих характеристиках
иные автомобили. Оценка «Это хороший нож» означает, что данный
нож имеет определенные части и успешно справляется со своими за-
дачами.
Термины «хороший» и «плохой», высказываемые в вещах разных
типов, говорят о наличии у этих вещей разных свойств. Более того,
«хороший» и «плохой», высказываемые о вещах одного и того же ти-
па, но в разное время, иногда замещают разные или даже несовмести-
мые друг с другом множества свойств.
Современники Александра Македонского, называвшие его «хоро-
шим военачальником», имели, конечно, в виду и то, что Александр
Македонский отличался незаурядной личной отвагой. Но уже ко
времени Наполеона характер войны настолько изменялся, что лич-
ная смелость перестала быть необходимым достоинством крупного
военачальника. Наполеон мог бы быть назван «хорошим полковод-
цем» даже в том случае, если бы он старательно избегал грозившей
ему лично опасности.
С другой стороны, неотъемлемой чертой хорошего современного
военачальника является умение ввести противника в заблуждение,
нанести ему неожиданный удар и т.п. Хороший римский полководец
отличался, однако, как раз обратными свойствами: он не устраивал
притворного бегства, не наносил неожиданных ударов и т.д.
Слова «хороший», «плохой», «лучший», «худший» и т.п., вы-
полняющие функцию замещения, характеризуют отношение оце-
ниваемых вещей к определенным образцам или стандартам. В этих
складывающихся стихийно стандартах указываются совокупности
эмпирических свойств, которые, как считается, должны быть прису-
щи вещам. Для вещей разных типов существуют разные стандарты:
свойства, требуемые от хороших молотков, не совпадают со свой-
ствами, ожидаемыми у хороших полководцев, и т.п. Стандартные
представления о том, какими должны быть вещи определенного ти-
па, не остаются неизменными с течением времени: хороший рим-
ский военачальник вполне может оказаться плохим современным
полководцем, и наоборот.
Для отдельных типов вещей имеются очень ясные стандарты.
Это позволяет однозначно указать, какие именно свойства должна
иметь вещь данного типа, чтобы ее можно было назвать хорошей.
В частности, М. Оссовская указывает, что приближение некоторо-
го предмета к образцу так явно зависит от наличия у этого предмета
определенных свойств, что высказываемое о нем слово «хороший»
прямо означает эти свойства. Например, способность давать высо-
кий урожай столь очевидно относится к условиям, которым должна

удовлетворять хорошая земля, что выражение «хорошая земля» по-
просту означает то же, что и «урожайная земля». Сходно, «хорошая
семья» означает обычно то же, что и «семья, живущая в согласии»,
«хороший друг» – то же, что и «друг, на которого можно положить-
ся» и т.д.1 В случае других вещей стандарты расплывчаты и трудно
определить какие именно эмпирические свойства приписываются
этим вещам, когда утверждается, что они хороши. Легко сказать,
например, какие свойства имеет хороший нож для рубки мяса или
хорошая корова, сложнее определить, что человек понимает под хо-
рошим домом или хорошим автомобилем, и совсем трудно вне кон-
текста решить, какой смысл вкладывается в выражение «хороший
поступок» или «хорошая шутка».
Для вещей отдельных видов вообще не существует сколько-ни-
будь определенных стандартов. С ножами, адвокатами, докторами
и шутками приходится сталкиваться довольно часто, их функции
сравнительно ясны и сложились устойчивые представления о том,
чего следует ожидать от хорошего ножа, доктора и т.д. Хороший
нож – это такой нож, каким он должен быть. Для пояснения того,
каким должен быть нож, можно назвать несколько свойств из чис-
ла входящих в устоявшееся представление о хорошем ноже. Но что
представляет собой хорошая планета? Сказать, что это такая планета,
какой она должна быть, значит, ничего не сказать. Для планет не су-
ществует стандарта или образца, сопоставление с которым помогло
бы решить, является ли рассматриваемая планета хорошей или нет.
Две функции, характерные для оценочных терминов (функция мо-
тивации и функция замещения), независимы друг от друга. Слова «хо-
роший», «плохой», «лучший» и т.п. могут иногда использоваться лишь
для выражения определенных состояний сознания оценивающего субъ-
екта, а иногда только для указания отношения оцениваемого предмета
к некоторому стандарту. Нередко, однако, эти слова употребляются та-
ким образом, что ими выполняются обе указанные функции.
Высказываниями, подобными «А является грубым человеком»,
«В – хороший отец», «С – наглый лгун», не только описывается по-
ведение людей А, В и С, но и выражаются определенные побуждения,
или мотивы, вызываемые этим поведением. Большим упрощением
было бы объявлять эти высказывания чистыми описаниями и ото-
ждествлять их с фактическими утверждениями. Ошибкой было бы и
заключение, что эти и подобные им высказывания только выражают
субъективные мотивы и ничего не описывают. В частности, Э. Томас
1
См.: Ossowska M. Podstawy nauki o moralnosci. Warszawa, 1957. S. 57–58.
пишет, что, называя человека сильным, мы прежде всего описываем

его; этого сильного человека мы можем оценить, а можем и не оце-
нивать. Но если мы говорим о человеке, что он груб, то ни описание,
ни оценка не являются строго первичными, «грубый» – это оценоч-
ное слово с фактической ссылкой»1. Предложение «С – лжец»», как
оно употребляется обычно, является описательным в двояком смыс-
ле: оно указывает, что высказывания субъекта С, как правило, не со-
ответствуют фактам; оно говорит, кроме того, что это несоответствие
можно квалифицировать, пользуясь существующими стандартами,
как ложь, а С назвать лжецом. Этим же предложением выражается
также осуждение двоякого рода: субъективное неодобрение поведе-
ния С человеком, называющем С лжецом, и порицание поведения С,
группой людей, к которой относятся говорящий и которой принад-
лежат используемые им стандарты.
Возможность употребления оценочных понятий для указания
степени приближения рассматриваемой вещи к определенному
стандарту допускалась многими философами и этиками. Она упо-
миналась, в частности, Л. Витгенштейном, М. Оссовской, Г.Х. фон
Вригтом. Витгенштейн проводил, в частности, различие между дву-
мя смыслами слова «хороший»: относительным и абсолютным (он
называл их также обыденным и этическим соответственно). Быть
хорошим в относительном смысле – значит приближаться к опреде-
ленному существующему стандарту. Например, стул является хоро-
шим, если он служит заранее определенной цели, и слово «хороший»
в выражении «хороший стул» осмысленно постольку, поскольку эта
цель предварительно зафиксирована. Хороший пианист – это пи-
анист, способный исполнять отрывки определенной трудности;
правильная дорога – это дорога, ведущая к заданной цели, и т.п.
Высказывания об относительных ценностях являются, по мысли
Витгенштейна, фактическими. Их можно сформулировать так, что
они потеряют всякую видимость оценочных суждений. Например,
высказывание «этот человек хороший бегун» можно заменить ут-
верждением, что данный человек пробегает определенную дистан-
цию за определенное время. Иначе обстоит дело с высказываниями
об абсолютных ценностях, или с этическими высказываниями. Они
не являются фактическими и не следуют из фактических высказыва-
ний. «Если бы кто-то оказался всеведущим и изложил в одной кни-
ге все свои знания о движениях всех тел во вселенной и состояниях
умов всех людей, то в этой книге не было бы ничего, что можно было
бы назвать этическим суждением или что имплицировало бы этиче-
1
Thomas A.L. Facts and Rudcness // Mind, 1965. V. 74. № 295. P. 401.
ское суждение»1. Оссовская пишет, что когда мы говорим о ком-то,

что он является хорошим врачом, хорошим теннисистом, хорошим
судьей, лучшим, чем кто-то иной, шашистом или скрипачом, мы
имеем в виду приближение этого человека к определенному образ-
цу: образцу врача, скрипача и т.д. Такое употребление слов «хоро-
ший» и «плохой» не ограничивается людьми, оно относится также к
животным, орудиям труда и т.п. (об этом говорят такие, например,
высказывания: «Хороший дворовый пес должен быть злым», «Хоро-
ший доклад должен быть коротким», «Хороший нож должен быть
острым» и т.п.). Оссовская отмечает также, что когда мы хвалим не-
которое орудие труда, значение слова «хороший» сливается со значе-
нием оборота «служит для такой-то цели»: орудие соответствует сво-
ему образцу, только если оно справляется с целью, для выполнения
которой оно было создано2.
Нужно признать тем не менее, что философы и этики, увлеченные
поисками таинственного собственно морального смысла «хороше-
го», «плохого» и подобных понятий, постоянно недооценивали спо-
собность этих понятий замещать множества эмпирических свойств
и не придавали должного значения исследованию ее роли в мораль-
ном рассуждении. Те же, кто считал все оценки только выражениями
чувств, просто игнорировали функцию замещения.
Одним из следствий недооценки функции замещения является
почти полная неисследованность понятия образца или стандарта, не-
обходимого для анализа этой функции.
Для наших целей важно отметить, что стандарт, касающийся пред-
метов определенного типа, обычно учитывает типичную функцию
предметов этого типа. Помимо функциональных характеристик стандарт
может включать также некоторые морфологические характеристики.
Например, никакой молоток не может быть назван хорошим, если
с его помощью нельзя забивать гвозди, т.е. если он не способен спра-
виться с одной из тех задач, ради выполнения которых он был создан.
Молоток не будет также хорошим, если он, позволяя забивать гвозди,
имеет все-таки совсем плохую рукоятку.
Стандарты для вещей других типов могут не содержать морфоло-
гических характеристик. Таковы, в частности, стандарты, имеющие-
ся для врачей, адвокатов и т.п.
Проведение ясного различия между двумя принципиально раз-
ными функциями оценочных понятий позволяет объяснить многие
странные на первый взгляд особенности употребления этих понятий.
1
Wittgenstein L.A. Lecture on Ethics // Philosophical Review. 1965. V. 74. № 1.
2
Ossowska M. Podstawy nauki o moralnosci. S. 57–58, 389.
Слово «хороший» может высказываться об очень широком круге

вещей: хорошими могут быть и ножи, и адвокаты, и доктора, и шут-
ки и т.д. Разнородность класса хороших вещей заметил еще Ари-
стотель1. Он использовал ее как довод против утверждения Платона
о существовании общей идеи добра. Хорошими могут быть вещи
столь широкого и столь неоднородного класса, что трудно ожидать
наличия у каждой из них некоторого общего качества, обозначаемо-
го словом «хорошее».
Факт необычайной широты множества хороших вещей несомне-
нен. Ему придается важное значение как семантиками, так и эти-
ками2. Иногда проводится различие между разнообразием вещей, о
которых можно сказать, что они хороши, и разнообразием смыслов,
которые имеет слово «хороший», когда оно высказывается о разных
вещах. Г. фон. Райт пишет в этой связи: «То, что и вина, и плотни-
ки, и голоса могут быть хорошими, является примером того, сколь
разными могут быть хорошие вещи. То, что “хороший” иногда оз-
начает “приятный на вкус”, иногда “искусный”, а иногда “целеб-
ный”, является примером того, как разнообразны формы “добра”.
Аристотель не приводил ясного различия между этими двумя вида-
ми разнообразия. Его довод против общей идеи добра основывается
на разнообразии хороших вещей, а не на разнообразии форм слова
“хороший”. Очевидно, однако, что первое разнообразие является
производным относительно второго. Не разнородность множества
хороших вещей является причиной того, что существует много раз-
ных форм слова “хороший”, а многообразие форм “хорошего” об-
условливает то, что крайне несходные по своему типу вещи могут
быть хорошими»3.
Понятие функции замещения дает возможность объяснить как этот
факт, так и разнообразие смыслов, которые может иметь слово «хоро-
ший». Универсальность множества хороших вещей объясняется свое-
образием функций, выполняемых словом «хороший». Оно не обо-
значает никакого фиксированного эмпирического свойства (или
свойств). Им представляются совокупности таких свойств и при этом
таким образом, что в случае разных типов вещей эти совокупности
являются разными. «Красным», «тяжелым» и т.п. может быть назва-
но лишь то, что имеет вполне определенные свойства; приложимость
«хорошего» не ограничена никакими конкретными свойствами. Все
1
Аристотель. Этика (К Никомаху). СПб., 1908. Гл. 6.
2
См., например: Austin J.L. Sense and Sensebilia. Р. 64–65; Vendler Z. Linguistics in
Philosophy. Сh. 7.
3
Wright G.H. von. The Varieties of Goodness, 1963. Р. 12–13.
это справедливо и для другой функции слова «хороший» – функции

мотивации.
Положению об универсальной приложимости термина «хороший»
и нефиксированности замещаемых им свойств придавались самые
разнообразные формулировки. Аристотель говорил об омонимичнос-
ти этого термина, схоласты – о его трансцендентальной природе,
Е. Холл называл его «псевдопредикатом», Д. Эрмсон – «ярлыком»,
Р. Гартман – «универсальным аксиологическим квантором», семан-
тики – «синкатегорематическим термином» и т.д. Введение понятия
функции замещения позволяет придать ясный смысл всем этим ха-
рактеристикам свойств термина «хороший».
«Ценность, – пишет Холл, – не есть ни простое, ни сложное каче-
ство. Она не является ни отношением, ни свойством. Сама по себе она,
в отличие от желтизны и одновременности, не имеет никакой поло-
жительной природы. Ценность есть способ, каким могут быть связаны
вместе свойства в мире. Лингвистически она не является десигнатом
предиката какой угодно степени»1. И в другом месте: «...термин “хоро-
ший” не отсылает к некоторому свойству. Этот термин представляет
собой псевдопредикат, и содержащие его предложения должны пре-
образовываться в оценки, имеющие в качестве своих предикатов свой-
ства, служащие специфическим объектом оценки»2.
«Слово “хороший”, заключает Урмсон, – является сортирующим
ярлыком, применимым во многих разных типах контекстов, но с раз-
ными критериями его употребления в каждом контексте»3.
Логическую природу «хорошего» Гартман видит в том, что это
слово является переменной4.
«Значение “хорошего”, – говорит Д. Катц, – является функцией,
определенной на других значениях, а не на независимом свойстве.
Вне связи с концептуальным содержанием других слов и выражений
значение “хорошего” не имеет смысла. Так как оно, взятое само по
себе, не может выступать в качестве полного понятия, мы будем го-
ворить, что это значение является синкатегорематическим»5. Катц
отмечает также, что значение «хорошего» не может быть описано те-
ми семантическими теориями значения, которые (подобно теориям
Г. Фреге, Р. Карнапа и У. Куайна) ограничиваются характеристиками
значений, взятых в изоляции друг от друга слов и выражений.
1
Hall E.W. А Categorical Analysis of Value // Philosophy of Science. 1947. V. 14. № 4. P. 337.
2
Ibid. P. 342.
3
Urmson J. On Grading // Mind. 1950. V. 59. № 234. P. 159.
4
Hartman R.S. The Structure of Value. New Haven, 1967. P. 99, 105.
5
Katz J.J. Semantic Theory and the Meaning of “Good”. P. 761.
Парадокс Мура
Д. Мур считал, что слово «хороший» (good), в отличие от слов, по-
добных слову «желтый», указывает на наличие у хороших вещей не-
которого «внеестественного» свойства. Это свойство не существует
ни фактически, наряду с естественными свойствами, ни в какой-то
сверхчувственной реальности. Оно постигается не обычными чув-
ствами, а интуицией, результаты которой являются обоснованными,
но не допускают доказательства. Мур полагал также, что все утверж-
дения о добре истинны, независимо от природы мира1.
Если пренебречь тем, что Мур говорит о некотором специфи-
ческом употреблении «хорошего» и «добра», характерном, по его
мнению, для моральных суждений, то приведенные положения о
«внеестественности» и т.п. добра можно истолковать таким образом.
Свойство «быть хорошим» является «внееcтественным» в том отно-
шении, что оно не существует наряду с иными естественными свой-
ствами. Вещи являются хорошими не потому, что они имеют особое
свойство «добро», а в силу того, что этим вещам присущи определен-
ные естественные свойства и существуют социальные по своему про-
исхождению стандарты того, какими именно свойствами должны
обладать вещи. Слово «хороший» является заместителем имен есте-
ственных свойств, но не именем особого естественного свойства.
Свойство «быть добром» не относится к какой-то сверхчувст-
венной реальности. Смысл, в котором оно существует, отличается от
смысла, в каком существуют свойства, подобные весу и химическому
составу тел. Но можно тем не менее утверждать, что добро является
фактическим свойством. Оно познается обычными чувствами, и его
познание сводится к установлению соответствия между свойствами
реальных вещей и свойствами, требуемыми от этих вещей относящи-
мися к ним стандартами. Неверным поэтому является как утвержде-
ние Мура об интуитивном характере постижения добра, так и его по-
ложение об аналитической истинности высказываний о добре.
В более поздних своих работах Мур высказывает следующие два
положения о добре2:
(1) добро зависят только от внутренних (естественных) свойств вещи,
(2) но само оно не являемся внутренним свойством.
1
Таких представлений о добре Мур придерживался в работе: Moore G. Principia
Ethica. Cambridge, 1903. Рассматривая эти представления, мы принимаем во внимание
только одну функцию слова «хороший», а именно функцию замещения.
2
См.: Moore G. The Nature of Moral Philosophy // Philosophical Studies. N.Y., 1922.
P. 273; Idem. Reply to My Gritics // Philosophy of G. Moore. La Salle, 1963.
Иными словами, является ли определенная вещь хорошей, за-

висит исключительно от естественных, или описательных, свойств
вещи, но слово «хороший» не описывает эту вещь.
Эти положения кажутся на первый взгляд парадоксальными1, но
в действительности они дают точную характеристику «добра» («хоро-
шего»). Слово «хороший» ничего не описывает в том смысле, в каком
описывают такие слова, как «желтый», «тяжелый» и т.п. Но то, что та
или иная конкретная вещь является хорошей, определяется ее фак-
тическими или описательными свойствами. Мур, однако, не вполне
прав, утверждая, что добро зависит только от естественных свойств
вещи. Оно зависит в равной мере и от существования стандартов, ка-
сающихся вещей рассматриваемого типа.
Оценки, в которых термины «хорошо», «плохо», «лучше», «хуже»
и т.п. выполняют только функцию замещения, могут быть истинны-
ми или ложными. Процесс установления их истинностного значения
состоит в сопоставлении свойств оцениваемого предмета со стан-
дартом, касающимся вещей этого типа.
Например, высказывание «это хороший нож» истинно в том слу-
чае, когда рассматриваемый нож имеет морфологические и функцио-
нальные характеристики, требуемые стандартом ножей данного ти-
па. Высказывание «А – хороший адвокат» истинно, если А является
адвокатом и успешно справляется с требованиями, предъявляемыми
обычно к адвокатам.
В стандартном представлении о том, какими должны быть пред-
меты определенного типа, указываются морфологические, функцио-
нальные или иные признаки, ожидаемые от предметов данного типа.
Стандарт, стоящий за тем или иным употреблением слов «хороший»,
«плохой» и т.п., может не быть ясным. В этом случае оценочные сло-
ва не имеют ясного значения и трудно решить, какая именно сово-
купность признаков замещается ими.
Для вещей многих типов не существует стандартов. Утверждения,
что эти вещи являются хорошими или что они являются плохими, не
имеют смысла. Естественно, что эти утверждения не имеют также ис-
тинностного значения.
Неясность многих стандартов и отсутствие устоявшихся пред-
ставлений о том, какими должны быть вещи некоторых типов, не оз-
начает, конечно, что все оценки с точки зрения стандартов лишены
истинностного значения.
1
Р. Гартман называет утверждение, что ценность вещи определяется ее фак-
тическими свойствами, но сама не является таким свойством, «парадоксом Мура»
(Hartman R.S. The Structure of Value. Р. 104).
8. Об одной старой философской ошибке 47
Оценки, в которых слова «хороший», «плохой», «лучший», «худ-

ший» и т.д. выполняют только функцию мотивации, не являются ни
истинными, ни ложными. Они ничего не описывают и ничего не ут-
верждают, являясь всего лишь словесными выражениями определен-
ных мотивов, или волений.
8. ОБ ОДНОЙ СТАРОЙ
ФИЛОСОФСКОЙ ОШИБКЕ
Здесь нет возможности особенно задерживаться на исторических
деталях, связанных с классическим и неклассическим истолкования-
ми ценностей. Отметим только два обстоятельства.
Хотя принято говорить, что ценности были введены в философию
только в конце ХIХ в., а аксиология как особая ветвь философии сло-
жилась позднее всех других ветвей последней, тема ценностей столь
же стара, как и сама философия. Рассуждения Сократа и Платона о
добре, или благе, о справедливости и т.п. – все это проблемы фило-
софской теории ценностей, или аксиологии.
Определение ценности как того образца, которому должен соот-
ветствовать оцениваемый объект, с момента своего возникновения и
на протяжении веков нередко выдавалось за простую перефразировку
определения истины, раскрывающую некий якобы более глубокий и
полный ее смысл. Крайности сводились вместе, и ценность из поляр-
ной противоположности истины превращалась в ее разновидность
или просто отождествлялась о нею.
Несколько разрозненных примеров проиллюстрируют эти
особенности истории определения ценности.
«...Истину говорит тот, – утверждает Аристотель, – кто считает
разъединенное разъединенным и связанное – связанным, а лож-
ное – тот, кто думает обратно тому, как дело обстоит о вещами. ...Не
потому ты бледен, что мы правильно считаем тебя бледным, а, наобо-
рот, именно потому, что ты бледен, мы, утверждающие это, говорим
правду»1. Это – ясное определение истины как соответствия мысли
той действительности, к которой она относится.
Но ранее у Платона встречается иное истолкование истины.
В диалоге «Федон» Сократ выдвигает в качестве критерия истины
соответствие того, что познается, своему понятию. «Я решил, – го-
ворит он, – что надо прибегнуть к отвлеченным понятиям и в них
рассматривать истину бытия… Правда, я не очень согласен, что тот,
кто рассматривает бытие в понятиях, лучше видит его в уподоблении,
1
Аристотель. Метафизика 1051в5.
чем если рассматривать его в осуществлении. Как бы там ни было,

именно этим путем двинулся я вперед, каждый раз полагая в основу
понятие, которое считал самым надежным; и то, что, как мне кажет-
ся, согласуется с этим понятием, я принимаю за истинное – идет ли
речь о причине или о чем бы то ни было ином, – а что не согласно с
ним, то считаю неистинным»1. С этой точки зрения критерием ис-
тины оказывается соответствие того, что познается, своему понятию.
Понятие истины смешивается с понятием добра.
Можно отметить, что сходную идею высказывал еще раньше
Анаксагор, считавший, что всему в мире сообщает порядок и всему
служит причиной Ум. В сущности, это был один из первых ясно вы-
раженных ценностных подходов – от Ума, т.е. от абстрактного, от-
влеченного понятия, к миру как его следствию. Однако Анаксагор
не был вполне последователен, что сразу же заметил Сократ: провоз-
глашая Ум в качестве все упорядочивающего принципа, Анаксагор
при объяснении конкретных явлений рассуждает так, как если бы Ум
бездействовал, а порядок вещей и их причины определялись не им, а
самими природными вещами.
Что касается Аристотеля, давшего первое определение истины,
его понятие «формы», как и понятие «идеи» Платона, является не
личностной, духовно-индивидуальной категорией, а представляет
собой только тип, родовое понятие, образец. По существу, аристо-
телевская теория материи и формы является попыткой преодолеть
противоположность истинностного и ценностного подходов к реаль-
ности и совместить истину о ценностью.
Согласно Августину, Бог, создавая вещи, руководствовался сво-
ими идеями как высшими образцами для любой из сотворенных ве-
щей. В каждой из них заключен тот или иной мысленный, внеземной
образ, сохраняемый вещью при всех ее изменениях. В меру соответ-
ствия вещи своему образу («своей идее») в ней заключено и добро2.
Фома Аквинский писал, что «совершенство предмета определяет-
ся в меру его актуальности; совершенным называется то, что не
испытывает никакой недостаточности в том роде, в котором оно
совершенно»3. Это – вариант классического определения позитив-
ной ценности (добра).
В другом месте Аквинат определенно смешивает истину и добро:
«Коль скоро всякий предмет может быть истинным постольку, по-
скольку имеет форму, соответствующую его природе, с необходи-
1
Платон. Федон 100.
2
См.: Соколов В.В. Средневековая философия. М., 1969. С. 61.
3
Thomas Aquinas. Summa theologiac, I, q. 4, 1 c.
мостью следует, что интеллект, поскольку он познает, истинен в меру

того, насколько он имеет подобие познанного предмета, которое есть
его форма, коль скоро он есть интеллект познающий. И потому исти-
на определяется как согласованность между интеллектом и вещью»1.
Здесь истиной именуется как соответствие идей вещам, так и соот-
ветствие вещей идеям.
В средневековом теоретизировании, двигавшемся по преимуще-
ству от теоретического («небесного») мира к реальному («земному»),
явно преобладал ценностный подход. Здесь были все его атрибуты:
рассуждения от понятий к вещам, дедукции из «сущностей», разгово-
ры о «способностях» исследуемых объектов, введение явных и скры-
тых целевых причин, иерархизация изучаемых явлений по степени их
фундаментальности и т.п.
В теоретическом мышлении Нового времени сначала безраздель-
но господствовал истинностный подход. Казалось очевидным, что в
естественных науках ценностей нет и не может быть; ставилась за-
дача «очистить» от них также гуманитарные и социальные науки,
перестроив их по образцу естественных. В этот период сложилось
представление о «чистой объективности» научного знания, «обезли-
ченности», бессубъектности науки. Все проблемы рассматривались
только в аспекте истинности-неистинности.
Однако, начиная с Г.В. Лейбница, ценности допускаются спер-
ва в метафизику, а затем и в гуманитарное и социальное знание.
У Лейбница сущее (монада) определяется не только перцепцией, но и
стремлением, влечением и охватывает в своем воспринимающем пред-
ставлении совокупность мирового сущего. Лейбниц говорит даже о
точке зрения, присущей этому «стремлению».
Лейбниц истолковывал совершенное как соответствующее своему
понятию. Все вещи, paссматриваемые с правильной точки зрения и
понятые наилучшим образом, т.е. рассмотренные в свете надлежа-
щих понятий, оказываются с необходимостью добрыми и справедли-
выми2. Это понимание совершенного было воспринято X. Вольфом и
А. Баумгартеном, отождествлявшими, вслед за Лейбницем, прекрас-
ное с совершенным.
«После того, – писал Спиноза, – как люди начали образовывать
общие идеи и создавать образцовые представления домов, зданий,
башен и т.д. и предпочитать одни образцы вещей другим, то каждый
стал называть совершенным то, что ему казалось согласным с общей
идеей, образованной для такого рода вещей, и наоборот – несовер-
1
Thomas Aquinas. Op. cit. 1, q. 16, 2 с.
2
Лейбниц Г.В. Соч. М., 1982. Т. 1. С. 242.
шенным те, что казалось менее согласным с составленным для него

образцом...»1
В этом высказывании положительная ценность (добро, совершен-
ство) понимается как соответствие вещей своим образцам, зафикси-
рованным в понятиях или идеях.
Однако позднее у Канта неоднократно встречается мысль, что ис-
тина двойственна: она означает соответствие мысли тому предмету,
которого она касается, и вместе с тем означает соответствие самого
предмета мысли о нем2. Кант смешивает, таким образом, истинност-
ный подход к реальности с ценностным подходом к ней и явственно
намечает контуры теории «двойственности истины»: истина – это, с
одной стороны, согласие мысли с действительностью, и одновремен-
но истина – это соответствие самой действительности высказанному
о ней утверждению.
Подмена истинностного отношения ценностным и истины до-
бром лежит в основе всей философской концепции Гегеля.
Наиболее совершенный способ познания – это, по Гегелю, поз-
нание в чистой форме мышления, где человек действует совершенно
свободно. «Что форма мышления есть абсолютная форма и что истина
выступает в ней так, как она есть в себе и для себя, – в этом состо-
ит вообще основное положение философии»3. Обыкновенно, пишет
Гегель, мы называем истиной согласие предмета о нашим представле-
нием. Мы имеем при этом в качестве предпосылки предмет, которому
должно соответствовать наше представление о нем. В философском
смысле, напротив, истина в своем абстрактном выражении вообще
означает согласие некоторого содержания с самим собой. Это, следо-
вательно, совершенно другое значение истины, чем вышеупомянутое4.
«Впрочем, – замечает Гегель, – более глубокое (философское)
значение истины встречается отчасти также и в обычном словоупот-
реблении; мы говорим, например, об истинном друге и понимаем под
этим такого друга, способ действия которого соответствует понятию
дружбы; точно так же мы говорим об истинном произведении ис-
кусства. Неистинное означает в этих выражениях дурное, несоответ-
ствующее самому себе. В этом смысле плохое государство есть не-
истинное государство, и плохое и неистинное вообще состоит в
противоречии между определением или понятием и существованием
1
Спиноза Б. Избранные сочинения. М., 1957. Т. 1. С. 521–522.
2
На это обращает внимание А.С. Гулыга (см.: Философия Канта и современ-
ность. М., 1974. С. 151).
3
Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т. 1. С. 127.
4
См.: Там же. С. 126.
предмета. О таком плохом предмете мы можем составить себе пра-

вильное представление, но содержание этого представления есть в
себе неистинное. Мы можем иметь в своей голове много правильно-
го, но вместе с тем неистинного. Только бог есть истинное соответст-
вие понятия и реальности. Но все конечные вещи имеют в себе неис-
тинность, их существование не соответствует их понятию. Поэтому
они должны пойти ко дну, и эта их гибель служит проявлением несо-
ответствия между их понятием и их существованием»1.
Мысль Гегеля ясна, но она ошибочна. Имеются будто бы два по-
нятия истины. Истину как согласие представления со своим предме-
том Гегель именует «правильностью» и противопоставляет другому,
якобы более глубокому пониманию истины как соответствия пред-
мета своему понятию. Однако это второе понимание, фиксирующее
«согласие некоторого содержания с самим собой», говорит о том,
какими должны быть вещи, и является на самом деле определением
не истины, а позитивной ценности, или добра. В поддержку явной
подмены истины добром или «должным» Гегель ссылается на обыч-
ное словоупотребление, на случаи, когда мы говорим об «истинных
друзьях», «истинных произведениях искусства» и т.п.
Действительно, слово «истинный» иногда используется не в
своем обычном смысле, а означает «настоящий, подлинный, очень
хороший», «такой, каким и должен быть». Но эта особенность по-
вседневного языка говорит только о том, что в обычной жизни ис-
тинностный и ценностный подходы тесно взаимосвязаны и взаим-
но переплетены, что, конечно же, не делает истину добром, а добро
истиной.
Таким образом, проведение различия между двумя типами исти-
ны – давняя и устойчивая философская традиция. Вот как резюмиру-
ет ее современный философ И.М. Бохенский в книге, посвященной
своеобразию философского мышления. Истина означает в общем
случае совпадение, соответствие мнения и «нечто». «Легко заметить,
что установление этого совпадения может происходить в двух, так
сказать, направлениях. В одном – когда вещь соответствует мысли,
например когда говорят: этот металл – настоящее золото, или: этот
человек – настоящий герой. Этот первый вид истинного и истины
философы обычно называют “онтологическим”. В других случаях,
наоборот, мысль, суждение, положение и т.д. называются истинны-
ми, если они соответствуют вещам. Этот второй вид истинного име-
ет признак, по которому его можно легко узнать: истинными в этом
втором смысле являются лишь мысли, суждения, положения, но не
1
Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 126.
вещи в самом мире. Такой вид истины среди философов принято на-
зывать “логической истиной”»1.
Разумеется, никаких двух видов истины нет. Так называемая
логическая истина – это истина в обычном, или классическом, по-
нимании. Онтологическая же истина – это вовсе не истина, а пози-
тивная ценность, добро, совершенство. Вещь, соответствующая
мысли, представляет собой такую вещь, какой она должна быть, т.е.
попросту говоря, хорошую или очень хорошую вещь. Утверждение
«Этот человек – настоящий герой» – только сокращенная формули-
ровка утверждения о долженствовании: «Этот человек таков, каким
должен быть герой».
Выделение двух видов истины – это не некая типичная особен-
ность «глубокого» философского мышления, а ставшая уже
традиционной в философии путаница между истиной и добром.
9. ИЗ ИСТОРИИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЦЕННОСТЕЙ

Общее понятие ценности в качестве параллели сущему ввели
в 60-е гг. ХIХ в. Г. Лотце и Г. Коген. Истолкование сущего по пре-
имуществу в свете ценностей в конце ХIХ в. привело к появлению
философии ценностей – направления неокантианства, связанного с
именами В. Виндельбанда и Г. Риккерта.
Ф. Ницше представил всю историю западноевропейской фило-
софии как «полагание ценностей». Он видел источник ценностей
в «перспективности сущего». Ценности полагаются человеком из
«практических соображений, из соображений пользы и перспекти-
вы» и являются «пунктуациями воли», размеряющей и размечающей
пути своего возрастания. Ценность есть в конечном счете то, что при-
знается волей значимым для себя. Воля к власти и полагание цен-
ностей представляют собой, по мысли Ницше, одно и то же. Наука,
истина, культура оказываются в итоге только частными ценностями:
они являются лишь условиями, в которых осуществляется порядок
всеобщего становления – единственной подлинной реальности.
И лишь само по себе становление не имеет ценности.
К концу ХIХ в. в западноевропейской философии сложился явно
выраженный дуализм истинностного и ценностного подходов к дей-
ствительности. В позитивизме и методологии естественных наук че-
ловек, как правило, низводился до роли пассивного, созерцательного
субъекта. В герменевтике В. Дильтея, в философии жизни и особенно
в философии «воли к власти» Ницше он оказался творцом не только
истории и культуры, но и самой реальности.
1
Bochenski I.M. Wege zum philosophischen Denken. Freiburg, 1959. S. 46–47.
9. Из истории исследования ценностей 53
Во многом этот дуализм – противопоставление истины и ценно-

сти, созерцания и действия, теории и практики, наук и природе и на-
ук о культуре – сохраняется в философии и теперь.
Анализ классического определения истины и неклассического
определения ценности позволяет сделать ряд выводов, представляю-
щихся интересными и важными с точки зрения логики и методоло-
гии научного познания.
Прежде всего, истинностный и ценностный подходы к вещам оче-
видным образом не тождественны друг другу. Они имеют противопо-
ложное направление и уже поэтому не могут совпадать. В случае
истинностного подхода движение направлено от действительности
к мысли. В качестве исходной выступает действительность, и зада-
ча заключается в том, чтобы дать адекватное ее описание. При цен-
ностном подходе движение осуществляется от мысли к действитель-
ности. Исходной является оценка существующего положения вещей,
и речь идет о том, чтобы преобразовать его в соответствии о этой
оценкой или представить в абстракции такое преобразование.
Истинностный и ценностный подходы взаимно дополняют друг
друга. Ни один из них не может быть сведен к другому или замещен
им. История теоретического мышления показывает, однако, что по-
пытки такого сведения были в прошлом обычным делом. Более того,
редукция истинностного подхода к ценностному или, наоборот, цен-
ностного к истинностному едва ли не всегда рассматривалась как не-
обходимое условие правильного теоретизирования.
«Дух и культура как целенаправленные и культивируемые кар-
динальные типы человеческой деятельности, – пишет М. Хайдег-
гер, – существуют лишь начиная с Нового времени, а “ценности” как
установленные масштабы такой деятельности – только с новейшего
времени»1 .
1
Heidegger M. Der europaische Nihilismis. Pfullingen, 1967. S. 25.
ГЛАВА II.
ОЦЕНКИ И НОРМЫ В НАУКЕ
И В СОЦИАЛЬНОЙ ЖИЗНИ
1. ЦЕННОСТИ И КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

Классификация наук – многоступенчатое, разветвленное деление
наук, использующее на разных этапах деления разные основания.
Прежде чем перейти непосредственно к подразделению наук по
их предмету и методу на науки о природе и науки о культуре, рассмо-
трим вкратце предложенное В. Виндельбандом и подробно разрабо-
танным Г. Риккертом противопоставление номотетических наук и
идиографических наук.
Термин «идиографическая наука» (от греч. idios – особенный,
своеобразный, странный, неслыханный и grapho – пишу) был введен
Виндельбандом с целью противопоставления индивидуализирующих
идиографических наук генерализирующим номотетическим наукам.
«Номотетическое мышление», по Виндельбанду, направлено на
отыскание общих законов, которым подчиняются изучаемые явле-
ния, на «неизменные формы реальных событий»; «идиографическое
мышление» ищет «отдельные исторические факты», рассматривает
явления с точки зрения «их однократного, в себе самом определен-
ного содержания».
Основной целью номотетической науки является открытие общих
универсальных научных законов. Номотетическая наука пользуется
генерализирующим методом и противостоит идиографической на-
уке, использующей индивидуализирующий метод и имеющей своей
задачей не открытие законов, а представление исследуемых объектов
в их единственности и неповторимости.
Риккерт называл номотетические науки «науками о природе» (со-
храняя за ними и обычное название – «естественные науки»), а идио-
графические науки – «науками о культуре».
С середины ХIХ в. довольно активно стал употребляться термин
«науки о духе», обозначающий примерно то же самое, что и науки о
культуре, или идиографические науки. К наукам о духе обычно отно-
сились история, лингвистика, социология, этика, эстетика и др. Пси-
хология считалась стоящей между науками о природе и науками о духе.
В. Дильтей, резко противопоставлявший науки о духе естествен-
ным наукам, считал предметом исследования первых общественно-
1. Ценности и классификация наук 55
историческую действительность. Он полагал, что науки о духе опи-

раются не только на принцип причинности, имеющий силу для всех
наук, но и на определенные ценности и суждения о целях.
Риккерт, говоривший о «науках о природе» и «науках о культуре»,
не считал, что понятие научного закона является универсальной кате-
горией эпистемологии и что каждая наука призвана устанавливать за-
коны. Если мы отделим закономерность как методологическую форму
от причинности, говорил Риккерт, то все же, хотя всякая действитель-
ность обусловлена причинно, могут существовать науки, которые вовсе
не интересуются законами, но стремятся познавать индивидуальные
причинные ряды. Естественные науки, или науки о природе, уста-
навливают универсальные законы; науки, занимающиеся изучением
«человека в истории», не формулируют никаких законов, а изучают от-
дельные исторические факты и их причинные связи. Таким образом, с
точки зрения Риккерта, никаких законов, касающихся развития куль-
туры, не существует, так что понятия закона науки и закона природы
совпадают. Социологию Риккерт характеризовал как «чисто естествен-
но-научную трактовку человеческой социальной духовной жизни».
Позднее М. Вебер, принимавший риккертовское противопостав-
ление наук о культуре и наук о природе, выдвинул программу раз-
вития социологии как «универсально-исторической» науки. «Пони-
мающая социология» разрабатывалась им как противоположность
«понимающей психологии» Дильтея.
Противопоставление идиографической науки номотетической на-
уке не абсолютизировалось. Виндельбанд, в частности, подчеркивал,
что идиографические науки, воссоздающие объекты в их единичности
и уникальности, нуждаются в определенных общих положениях, ко-
торые устанавливаются номотетическими науками. Идиографические
науки не должны отказываться полностью от номотетического метода,
а использовать его в качестве подчиненного, иначе они рискуют впасть
в релятивизм (неокантианцы неточно называли его «историзмом»).
Преувеличение же роли номотетического метода в идиографических
науках ведет к «методологическому натурализму», трактующему гене-
рализирующий метод естественных наук как универсальный.
Постановка Виндельбандом и Риккертом вопроса о специфике
методологии исторических наук оказала существенное воздействие
на методологию социального и гуманитарного познания.
Идея, что задача науки истории в том, чтобы раскрыть законы
исторического развития, начала складываться в Новое время. Ее от-
стаивали О. Кант, К. Маркс, Дж. С. Милль, Г. Зиммель и др.
Однако уже в начале ХХ в. число сторонников этой идеи стало резко
уменьшаться. Одной из причин такого поворота явилось то, что замы-
56 Глава II. Оценки и нормы в науке и в социальной жизни
сел открыть законы истории и тем самым поставить науку историю в

один ряд со всеми другими науками, устанавливающими определенные
закономерности, не привел ни к каким конкретным, сколько-нибудь
надежно обоснованным результатам. Другой причиной являлось рас-
пространение убеждения в методологическом своеобразии историче-
ских наук, для которых понятие закона науки является чужеродным.
Новая классификация наук

Приводимая далее классификация наук имеет две особенности.
Во-первых, в ней для подразделения наук на типы важным являет-
ся то, используются ли в рассматриваемых науках оценки и какого
именно типа оценки: абсолютные или же сравнительные. Во-вторых,
данная классификация является уточнением классификации, раз-
рабатывавшейся когда-то Виндельбандом и Риккертом. Доказавшее
свою полезность подразделение всех наук на науки о природе и науки
о культуре должно быть, однако, прояснено и детализировано.
Обычно все науки делятся на три группы: естественные науки, со-
циальные и гуманитарные науки, формальные науки.
К естественным наукам относятся физика, химия, науки биологи-
ческого ряда и др.
Некоторые естественные науки, как, например, космология, рас-
сматривают исследуемые ими объекты в развитии и оказываются, та-
ким образом, близкими к гуманитарным наукам, а именно к наукам
исторического ряда.
Другие естественные науки, как, к примеру, география или физи-
ческая антропология, формируют сравнительные оценки и тяготеют
к таким социальным наукам, как социология и экономическая наука.
Поле естественных наук является, таким образом, весьма разно-
родным. Различия отдельных естественных наук настолько велики,
что невозможно выделить какую-то одну из них в качестве парадиг-
мы «естественно-научного познания».
Идея неопозитивизма, что физика является тем образцом, на ко-
торый должны ориентироваться все другие науки (исключая фор-
мальные науки – математику и логику), является контрпродуктив-
ной. Физика не способна служить в качестве образца даже для самих
естественных наук. Ни космология, ни биология, ни тем более фи-
зическая антропология не похожи в своих существенных чертах на
физику. Попытка распространить на эти научные дисциплины мето-
дологию физики, взятую в сколько-нибудь полном объеме, не может
привести к успеху. Тем не менее определенное внутреннее единство у
естественных наук имеется:
1. Ценности и классификация наук 57
– они стремятся описывать исследуемые ими фрагменты реаль-

ности, но не оценивать их;
– даваемые данными науками описания обычно формулируются
в терминах не абсолютных, а сравнительных понятий: временной ряд
«раньше – позже – одновременно», пространственные отношения
«ближе – дальше» и т.п.
В число социальных наук входят экономическая наука, социоло-
гия, политические науки, социальная психология и т.д. Для этих наук
характерно:
– они не только описывают, но и оценивают;
– при этом очевидным образом тяготеют не к абсолютным, а к
сравнительным оценкам, как и вообще к сравнительным понятиям.
К гуманитарным наукам относятся науки исторического ряда,
лингвистика, (индивидуальная) психология и др. Одни из этих наук
тяготеют к чистым описаниям (например, история), другие – соче-
тают описание с оценкой, причем предпочитают абсолютные оцен-
ки (например, психология). Гуманитарные науки используют, как
правило, не сравнительные, а абсолютные категории (временной ряд
«было – есть – будет», пространственные характеристики «здесь –
там»), понятие предопределенности, или судьбы, и т.п.
Область социальных и гуманитарных наук еще более разнородна,
чем область естественных наук. Идея отыскать научную дисциплину,
которая могла бы служить образцом социально-гуманитарного по-
знания, нереалистична.
История, старающаяся избегать оценок и всегда обсуждающая про-
шлое только с точки зрения настоящего, не может служить образцом для
социологии или экономической науки, включающих явные и неявные
сравнительные оценки и использующих временной ряд «раньше – одно-
временно – позже», не предполагающий настоящего; политические нау-
ки не способны дать каких-то образцов для психологии или лингвистики
и т.д. Поиски парадигмальной социальной или гуманитарной дисципли-
ны еще более утопичны, чем поиски «образцовой» естественной науки.
Между собственно социальными и гуманитарными науками ле-
жат науки, которые можно назвать нормативными: этика, эстетика,
искусствоведение, правоведение и т.п. Эти науки формулируют, по-
добно социальным наукам, оценки (и их частный случай – нормы),
однако даваемые ими оценки являются, как правило, не сравнитель-
ными, а абсолютными. В использовании абсолютных оценок норма-
тивные науки близки гуманитарным наукам, всегда рассуждающим в
координатах абсолютных категорий.
К формальным наукам относятся логика и математика. Их под-
ход к исследуемым объектам настолько абстрактен, что получае-
мые результаты находят приложение при изучении всех областей

реальности.
П.Ф. Стросон считает такие понятия, как «настоящее» («есть»,
«теперь») и «здесь», скорее не категориями, а средствами, с помощью
которых категории связываются с миром, теми инструментами, ко-
торые придают опыту характерную для него избирательность. В этой
терминологии проводится различие между категориями и категори-
альными характеристиками.
Например, понятие «время» является категорией, а понятие «про-
шлое – настоящее – будущее» и «раньше – одновременно – позже» –
две ее категориальные характеристики (абсолютная и сравнительная);
понятие «добро» – категория, а понятия «хорошо – безразлично – пло-
хо» и «лучше – равноценно – хуже» – ее категориальные характери-
стики; понятие «детерминированность» – категория, а «необходимо –
случайно – невозможно» и «причина – следствие» – ее категориальные
характеристики и т.д. Различие между категориями и их категориаль-
ными характеристиками проводилось уже И. Кантом. Принимая во
внимание это различение, можно сказать, что большинство категорий
(включая категории «бытие», «время», «пространство», «детермини-
рованность», «истина», «добро» и др.) предполагает для своей связи с
миром абсолютные и сравнительные категориальные характеристики.
В итоге имеют место два разных и дополняющих друг друга способа
представления бытия, времени, пространства и т.д.
Данная классификация наук опирается на две оппозиции: «оцен-
ка – описание» и «абсолютные понятия – сравнительные понятия».
Все науки сначала делятся на естественные науки, тяготеющие к опи-
санию в системе сравнительных категорий, и социальные и гумани-
тарные науки, тяготеющие к оценке в системе абсолютных катего-
рий; затем последние подразделяются на социальные, нормативные
и гуманитарные науки. Такая классификация не является единствен-
но возможной, существуют многообразные иные основания деления
наук. Эта классификация интересна прежде всего тем, что она прямо
опирается на не использовавшееся ранее при делении наук понятие
оценки и, соответственно, на понятие нормы. Классификация под-
черкивает принципиальное различие социальных и гуманитарных
наук: в основе социальных наук лежат сравнительные оценки, в гу-
манитарных науках используются абсолютные оценки.
2. ОЦЕНКИ И ЗАКОНЫ ИСТОРИИ

В заключение обсуждения общих проблем, связанных с оценками
и нормами, целесообразно рассмотреть вопрос о законах человече-
ской истории. Есть все основания полагать, что движение истории
2. Оценки и законы истории 59
не подчиняется каким-либо объективным, не зависящим от человека

и общества законам и не имеет объективного, не определяемого че-
ловеком и обществом смысла. Это означает, что общее направление
движения истории не носит «принудительного характера». Оно зада-
ется существующими в истории причинными связями и теми ценно-
стями, которые формулируются в историческом процессе людьми и
их сообществами. Оно определяется также складывающимися в ходе
истории социальными тенденциями, действующими ограниченное
время, а затем уходящими в прошлое.
Иными словами, решающую роль в ходе истории имеют причин-
ные связи, ценности и преходящие социальные тенденции. Ценности
включают в первую очередь оценки и нормы. Без них нет не только
конкретной человеческой деятельности, но и самой человеческой
истории. Оценки и нормы оказываются, таким образом, не только
ключевым звеном индивидуальной человеческой деятельности, но
также коллективных действий людей, их продолжающейся многие
тысячелетия истории.
Идея существования особых законов, которым подчиняется исто-
рическое развитие, начала складываться только в Новое время. Но-
мологическое, опирающееся на универсальный закон объяснение
исторических событий противопоставлялось характерному для рели-
гиозных концепций телеологическому их объяснению.
Однако замысел открыть законы истории и тем самым поставить
науку историю в один ряд со всеми другими науками, устанавлива-
ющими определенные закономерности, приводит в лучшем случае
лишь к расплывчатым банальностям.
Примеры законов истории

В качестве примера можно сослаться на «социальные законы
развития» В. Вундта, составляющие, по его мнению, особый отдел
«исторических законов развития». «Согласно закону социальных
равнодействующих, – говорит Вундт, – каждое данное состояние в
общем всегда сводится к одновременно имеющимся слагаемым, ко-
торые соединяются в нем для единого совместного действия»1. Труд-
но сказать, что означает данный закон и какое вообще отношение он
имеет к истории. Не лучше обстоит дело и с «законом социальных
контрастов». Этому закону, говорит Вундт, «подчиняются все те про-
цессы социальной жизни, при которых определенные явления по-
вышаются благодаря своей противоположности с другими предше-
1
Вундт В. Социальные законы // Философия истории. Антология. С. 146.
ствующими или одновременными явлениями»1. Данный закон Вундт

относит не только к истории, но и к литературе и искусству и говорит
о нем, что «в особенности благоприятно господству контраста поли-
тическое положение дел, благодаря смене подъема страхом и надеж-
дой; здесь вместе с тем контраст обычно не поддается какому-либо
предварительному подсчету, не только из-за единичного характера
исторических событий, но из-за повышенного действия чувств, чего
никогда не следует упускать из виду»2.
Возможно, за этими расплывчатыми утверждениями и стоит
какое-то верное психологическое наблюдение, однако непонятно,
как приложить его к истории и что оно способно дать для историче-
ского объяснения.
Стремление во что бы то ни стало открыть законы истории при-
водило иногда к тому, что явно ошибочные концепции излагались в
форме отдельных тезисов, а последние выдавались за исторические
законы. Так обстояло, в частности, дело с «законами мировой исто-
рии» К. Брейзига. Он сформулировал более двадцати законов, говоря-
щих о том, что историческое развитие идет последовательно от семьи
к роду, затем к государству, затем к народности и т.д. Девятнадцатый
закон, например, гласит, что «с переходом от королевской к импера-
торской власти должно вновь возрасти искусство внешней и завое-
вательной государственной политики»3. Один из законов «высшего
порядка», приводимый Брейзигом, говорит, что «если иметь в виду
сперва область государственно-хозяйственного развития, то можно
установить, что первобытная эпоха есть период преимущественно
общественных наклонностей, древность – господство личного нача-
ла, что Cредневековье вновь носит на себе отпечаток первобытной
эпохи, а Новое время – древности, и что новое время принесло с со-
бой повторный возврат к общественному мышлению, но непосред-
ственно за ним идет сильный подъем индивидуализма»4. Это – общие
и весьма туманные рассуждения, но никакой не закон истории – ни
высшего, ни низшего порядка.
К. Маркс был убежденным сторонником идеи существования за-
конов истории. Он делил их на универсальные, распространяющиеся
на всю человеческую историю, и локальные, действующие в рамках
отдельных крупных промежутков истории (эпох, или, как он назы-
вал их, «формаций»). Законы истории были для Маркса тем рыча-
1
Вундт В. Указ. соч. С. 147.
2
Там же. С. 149.
3
Брейзиг К. Законы мировой истории // Философия истории. Антология. С. 153.
4
гом, который неминуемо приведет человечество к коммунистиче-

ской формации, являющейся своего рода «раем на земле». Марксом
была построена систематичная и, как одно время могло казаться,
реалистическая концепция коммунизма. Впоследствии она получи-
ла в марксизме название «научный коммунизм». Эпитет «научный»
призван был, вероятно, подчеркнуть три обстоятельства. Во-первых,
учение Маркса о коммунизме являлось составной частью его более
широкой исторической концепции, охватывающей всю человече-
скую историю и трактующей переход к коммунизму как завершение
предыстории человеческого общества и переход к его собственно
истории. Во-вторых, помимо телеологического (диалектического)
обоснования неизбежности коммунизма, Маркс постулировал опре-
деленные необходимые и универсальные законы истории, неумо-
лимо ведущие к гибели капитализма и становлению коммунистиче-
ского общества. Этими законами Маркс считал выводы из своих же
рассуждений. В-третьих, Маркс одним из первых попытался связать
концепцию коммунизма с реальным и достаточно мощным уже в его
время социальным движением – движением рабочего класса (проле-
тариата) за улучшение своего положения в капиталистическом обще-
стве. Маркс считал, что основные пороки капитализма – и прежде
всего абсолютное и относительное обнищание рабочего класса – бу-
дут углубляться до тех пор, пока в наиболее развитых капиталистиче-
ских странах одновременно не произойдет пролетарская революция
и не установится на период перехода к коммунизму диктатура про-
летариата. Пролетарии всех стран, объединившись, совместными
усилиями заложат основы коммунистического общества, охватыва-
ющего все человечество.
Коммунистическая концепция Маркса, опирающаяся на диалек-
тику и постулируемые им законы истории, столь же утопична, как
и более ранние учения о коммунизме. Как и его предшественники,
Маркс не предполагал, что коммунизм – чрезвычайно опасная уто-
пия, попытка воплотить которую в жизнь неизбежно приведет к же-
стокому деспотизму и массовому террору. Маркс не предвидел также,
что наиболее активно коммунистическую утопию попытаются реа-
лизовать не наиболее развитые капиталистические страны, а, напро-
тив, весьма отсталые в экономическом отношении страны, в которых
капитализм только начинал утверждаться.
Коммунизм, как в его марксистской, так и в других версиях, ори-
ентирован на глобальную, единую для всего общества цель, которая
должна быть реализована несмотря ни на что и которая требует от
каждого индивида самого деятельного участия в ее реализации. Об-
щество, ориентированное на глобальную цель и вынужденное ради
этого мобилизовать все свои ресурсы, отрицает частную собствен-

ность, способную уклоняться от осуществления общего плана. Такое
общество ограничивает семью, отвлекающую человека от служения
глобальной цели. Оно вводит единую идеологию, обосновывающую
принятую цель и оправдывающую те жертвы, которые приносятся
ради нее. Оно настаивает на единообразии взглядов своих индивидов
и делает невозможной критику в адрес цели и поддерживающей ее
идеологии. Оно прибегает к насилию в отношении инакомыслящих
и несогласных, отождествляет гражданское общество с государством
и придает последнему неограниченную власть, и т.д.
Все эти последствия выпали из-под действия открытых Марксом
законов. Это говорит о том, что принимавшаяся им система законов
истории была по меньшей мере неполна.
Критика идеи законов истории

Идея, что задача науки истории (и более широко – науки об обще-
стве) в том, чтобы открыть законы исторического развития, высказы-
валась Марксом, Дж.С. Миллем, Г. Зиммелем, М. Вебером и многи-
ми другими. Однако уже в начале XX в. число сторонников этой идеи
стало заметно уменьшаться.
Резкой критике подвергает идею существования законов истории
К. Поппер. Он проводит различие между обобщающими науками и
историческими науками. Теоретические обобщающие науки интере-
суются проверкой универсальных гипотез, прикладные обобщающие
науки – предсказанием конкретных событий. Исторические науки
занимаются конкретными, специфическими событиями и их объяс-
нением. «С нашей точки зрения, – пишет Поппер, – действительно
не может быть никаких исторических законов. Обобщение принадле-
жит к таким научным процедурам, которые следует строго отличать
от анализа отдельного события и его причинного объяснения. Задача
истории как раз и заключается в том, чтобы анализировать отдельные
события и объяснять их причины. Те, кого интересуют законы, долж-
ны обратиться к обобщающим наукам (например, к социологии)»1.
На отсутствие исторических законов косвенно указывает распро-
страненное среди историков требование описывать события про-
шлого в том виде, в каком они действительно имели место. О том,
что такие законы не существуют, говорит и неисчерпаемость предме-
та исторического исследования, и отсутствие единой точки зрения,
с которой можно было бы рассматривать любой отрезок прошлого.
1
Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. II. С. 305.
Исторические науки, замечает Поппер, не стоят особняком в

своем отношении к универсальным законам. Везде, где речь идет о
применении науки к единичной или частной проблеме, обнаружи-
вается сходная ситуация. Химик, проводящий анализ некоторого со-
единения – допустим, куска породы, – вряд ли думает о каком-либо
универсальном законе. Он применяет стандартную процедуру, явля-
ющуюся с логической точки зрения проверкой единичной гипотезы
(например, «Это соединение содержит серу»). «Интерес его является
главным образом „историческим“ – это описание одной совокупно-
сти событий или одного индивидуального физического тела»1.
Концепцию, утверждающую возможность открытия объективных
законов истории и, более того, считающую, что такие законы уже от-
крыты и на их основе можно предсказывать пути исторического раз-
вития, Поппер называет историцизмом. Историцизм является одной
из форм сциентизма – стремления перенести в сферу общественных
наук то, что считается методом естественных наук. Типичный аргу-
мент в пользу историцизма состоит в следующем: «Мы можем пред-
сказывать затмения, почему же тогда мы не можем предсказывать
революции?» В более систематичной форме этот аргумент звучит
так: «Задачей науки является предсказание. Поэтому задачей обще-
ственных наук должны быть предсказания относительно общества,
т.е. истории».
История представляет собой смену уникальных и единичных яв-
лений, в ней нет прямого повторения одного и того же, поэтому в ней
нет законов. Эта позиция начала складываться еще в конце XIX – на-
чале XX в. (Г. Риккерт, В. Виндельбанд, позднее Б. Кроче, В. Дильтей
и др.), но утвердилась только недавно. Вот как выражает эту мысль
К. Ясперс: «Если мы постигаем в истории общие законы (каузальные
связи, структурные законы, диалектическую необходимость), то соб-
ственно история остается вне нашего познания. Ибо история в своем
индивидуальном облике всегда неповторима»2.
Отсутствие законов исторического развития не означает ни того,
что в истории нет причинных связей, ни того, что в ней нельзя вы-
явить определенные тенденции, или линии развития. В истории дей-
ствует принцип причинности: «Все имеет причину, и ничто не может
произойти без предшествующей причины». Этот принцип универ-
сален, он распространяется на все области и явления, и совокупная
деятельность людей, именуемая историей, не является исключением
из него. Однако законы отличны от причинных связей, и наличие в
1
Поппер К. Указ. соч. С. 168.
2
Ясперс К. Истоки истории и ее цель. М., 1991. Вып. 2. С. 150.
истории причинности никак не означает существования историче-

ских законов. Выявление причинных зависимостей между историче-
скими событиями – одна из основных задач науки истории1.
Выявление особых законов, которым подчиняется историческое
развитие, оказывается центральной задачей науки истории в коллек-
тивистических обществах, подобных коммунистическому обществу.
В коллективистической версии историзма, безоговорочно принима-
емой такими обществами, все прошлое истолковывается как посте-
пенная и последовательная подготовка к изучаемым современным
явлениям. История, понятая как обоснование и оправдание настоя-
щего, приобретает не только открыто кумулятивный, но также аполо-
гетический характер. Эта история приписывает исторические собы-
тия не мудрости людей, совершивших их, но действию некой силы,
стоящей выше не только отдельных людей, но и общества в целом
(Бога, Провидения, законов общественного развития). История рас-
сматривается как пьеса, написанная управляющей обществом силой.
Главная задача истории – найти в общем ходе событий доступную
разуму закономерность. Исключительное значение придается при
этом определенному ключевому событию, представляющему собой
одно из самых главных предустановленных выражений данной за-
кономерности (Рождение Христа, Великая Октябрьская социалисти-
ческая революция, появление на исторической сцене Вождя). Исто-
рическое повествование концентрируется вокруг данного события, а
все предшествующие и последующие факты рассматриваются как со-
бытия либо ведущие к нему и подготавливающие его, либо развиваю-
щие его последствия. Ключевое событие делит историю на две части,
каждая из которых своеобразна. Первая часть обращена в будущее,
ее смысл – постепенная, неосознаваемая или осознаваемая только
в самом конце подготовка к данному событию. Вторая же часть ре-
троспективна, так как смысл истории стал уже ясен. Иногда первая
часть истории называется «предысторией», а вторая – «собственно
историей»2. Историю, которая делится на два периода, периоды мра-
ка и света, принято называть «апокалипсической историей».
История как наука не может руководствоваться идеей описания
действия законов истории. Реальной важной задачей истории явля-
ется обнаружение складывающихся в определенный период в опре-
деленном обществе тенденций развития, прослеживание линий раз-
вития его институтов, идей и т.д. Примерами таких тенденций могут
1
О социальных (исторических) тенденциях и о принципе причинности в истории
см.: Ивин А.А. Философия истории. М., 2000. С. 114–120.
2
См.: Ивин А.А. Введение в философию истории. М., 1997. С. 186–187.
3. Социальный прогресс и ценности 65
служить технический прогресс, ставший одним из основных факто-

ров социального развития, начиная с Нового времени, рост народо-
населения в некоторых обширных регионах мира и т.п.
Тенденции не являются законами истории, хотя их часто путают с
ними. Прежде всего, научный закон – это универсальное утвержде-
ние, его общая форма: «Для всякого объекта верно, что если этот объ-
ект имеет свойство А, то он имеет также свойство В». Высказывание
о тенденции является не универсальным, а экзистенциальным: оно
говорит о существовании в определенное время и в определенном
месте некоторого направленного изменения. Если закон действует
всегда и везде, то тенденция складывается в конкретное время и срок
ее существования ограничен.
Скажем, тенденция роста численности человечества сохранялась
сотни и даже тысячи лет, но она может измениться за считаные де-
сятилетия. Технический прогресс охватывает три последних столе-
тия, однако при определенных неблагоприятных обстоятельствах его
результаты могут быть утрачены в течение жизни одного поколения.
Тенденции, в отличие от законов, всегда условны. Они складываются
при определенных условиях и прекращают свое существование при
исчезновении этих условий.
Тенденция, отчетливо проявившаяся в одну эпоху, может совер-
шенно отсутствовать в другую эпоху. Например, греческие философы
говорили о ясном направлении смены форм правления: от демокра-
тии к аристократии и затем к тирании. Но сегодня такой тенденции
уже нет: некоторые демократии длятся не вырождаясь, другие сразу
же переходят к тирании и т.д.
Одной из типичных ошибок, связанных с тенденциями истори-
ческого развития, является распространение тенденций, кажущих-
ся устойчивыми в настоящем, на прошлое или на будущее. В самом
начале XX в. некий американский футуролог сделал любопыт-
ный прогноз. Он подсчитал, что если увеличение числа лошадей в
Нью-Йорке будет идти теми же темпами, то к 1930 г. улицы будут
заполнены конским навозом до уровня второго этажа или же всему
населению города придется поголовно превратиться в уборщиков
навоза. Этот прогноз родился на свет буквально накануне появле-
ния автомобиля. Тенденции не только возникают, но могут и уми-
рать. Отчетливые в настоящем, они могут никак не проявлять себя
в прошлом и будущем.
3. СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОГРЕСС И ЦЕННОСТИ

Идея социального прогресса как неуклонного движения общества
вперед, от низшего к высшему, перехода на более высокие ступени раз-
вития и изменения к лучшему одно время считалась непререкаемым

законом истории. Однако она сложилась и окрепла только в эпоху
Просвещения. Г.В. Лейбниц первым сформулировал в качестве едино-
го принципа исторической науки принцип возвышения духа, возника-
ющего из природы, обретающего самостоятельность и в силу внутрен-
ней необходимости постоянно движущегося вперед. Историческая
наука Просвещения, проникнутая оптимизмом своего времени, счи-
тала всесторонний культурный прогресс очевидным следствием ос-
вобожденного от религиозных предрассудков разума. Идея прогресса
стала формулироваться как всеобщий закон, детерминирующий дина-
мику истории. Прогрессизм как вера в неуклонный прогресс опирался
прежде всего на очевидный прогресс науки и техники. Однако он не
останавливался на этом, распространяя идею восходящего развития на
все другие области культуры. «Его влияние в некоторые исторические
периоды, – пишет о прогрессизме П. Тиллих, – было столь же сильно,
как и влияние любого великого религиозного символа, включая сим-
вол Царства Божия… Несмотря на содержащуюся в нем внутреннюю
историческую цель, это был квазирелигиозный символ»1.
К. Досон обращает внимание на то, что вера в прогресс является
в определенном смысле новой интерпретацией христианского пред-
ставления о ходе истории. Эта вера, говорит Досон, не была чисто ра-
циональной конструкцией, она являлась, в сущности, не чем иным,
как секуляризованной версией традиционного христианского взгля-
да. От христианства она восприняла его веру в единство истории и в
духовную и моральную цель, которая придает смысл историческому
процессу в целом. Вместе с тем перенос этих понятий в чисто раци-
ональную и светскую теорию культуры привел к их резкому упро-
щению. Для христианства смысл истории являлся тайной, откры-
вающейся только в свете веры. Однако апостолы религии прогресса
отвергли потребность в божественном откровении. Они полагали,
что человек должен следовать только свету разума, чтобы раскрыть
смысл истории в законе прогресса, определяющем жизнь цивилиза-
ции2. Вера в прогресс получила особое распространение в XVIII в., в
период торжествующей национальной и культурной экспансии, ког-
да Западная Европа сделалась своего рода центром мира. Но даже в
данный период, отмечает Досон, «трудно было согласовать этот по-
верхностный оптимизм с историческими фактами»3.
1
Тиллих П. История и Царство Божие // Философия истории. Антология. С. 239–240.
2
См.: Досон К. Христианский взгляд на историю // Философия истории. Антоло-
гия. С. 259.
3
Там же.
Маркс, как и Гегель, был убежден в восходящем прогрессивном

развитии, лежащем в основе всей истории, и измерял это развитие
прежде всего ростом производительных сил. Всемирно-историче-
скими ступенями прогресса у Маркса являлись общественно-эко-
номические формации, каждая последующая из которых характе-
ризовалась более высоким, чем у предыдущей, уровнем развития
производительных сил и, соответственно, более совершенными про-
изводственными отношениями. Резко подчеркивая отрицательные
стороны капитализма и предрекая его скорую гибель, Маркс тем не
менее не считал крах капитализма закатом культуры вообще. Напро-
тив, он видел в неизбежной мировой революции начало новой, бо-
лее прогрессивной, чем капитализм, эпохи человечества. Эта эпоха
должна была не только резко увеличить приобретенную при капи-
тализме производительность труда, но и обеспечить равное участие
всех в распределении его результатов.
Обычно различают две формы прогрессизма: веру в прогресс как
в бесконечное восходящее развитие, не имеющее предела, и веру в
прогресс как в развитие, ведущее в конце концов к совершенному
обществу. Элемент бесконечного прогресса есть у Гегеля в его диа-
лектических триадах. Наибольшее значение для развития идеи по-
ступательного движения без определенного завершения имело не-
окантианство, истолковывавшее действительность как никогда не
кончающийся акт творения, порождаемый культурной деятельно-
стью человека. Вторая форма прогрессизма – это утопизм, харак-
терным примером которого является теория социального развития
Маркса. «Утопизм, – пишет Тиллих, – это прогрессизм, в котором
существует вполне определенная цель – достижение такой истори-
ческой ступени, когда будет побеждена неопределенность жизни»1.
Утопическое побуждение возникает из прогрессистского, но выделя-
ется верой в то, что совершающееся революционное действие при-
ведет к окончательному изменению действительности, к той новой
ступени истории, когда утопия (место, которого нет) станет местом,
которое есть везде. «И именно благодаря человеку на Земле будет
осуществлено все то, что в раю было лишь потенциальностью»2. Уто-
пические концепции, активизировавшиеся начиная с эпохи Возрож-
дения, продолжают питать революционные движения и в наши дни.
XX в., вместивший две мировые войны, социалистические рево-
люции и тоталитарные режимы, уничтожившие десятки миллионов
людей, обнажил проблематичный характер прогресса. Стало очевид-
1
Тиллих П. Указ. соч. С. 238.
2
Там же. С. 238–239.
ным, что идея прогресса вовсе не является всеобщим историческим

законом. Прогресс распространяется далеко не на все сферы соци-
альной жизни, а его результаты в тех областях, где он все же имеет
место, неоднозначны. Неожиданность и радикальность, которыми
сопровождался распад прогрессизма, говорит Тиллих, были столь
поразительны, что многие из тех, кто в свое время боролся против
идеологии прогрессизма, почувствовали себя призванными защи-
тить те ее элементы, которые достойны оправдания.
«…Мы потеряли веру в „прогресс“ и считаем прогресс поняти-
ем ложным, туманным и произвольным, – пишет русский философ
С.Л. Франк. – Человечество вообще и европейское человечество в
частности вовсе не беспрерывно совершенствуется, не идет неуклон-
но по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра
и правды. Напротив, оно блуждает без предуказанного пути, поды-
маясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха жи-
вет какой-то верой, ложность или односторонность которой потом
изобличается»1. Франк полагает, что подлинного прогресса не было
даже в Новое время, когда возникла сама идея прогресса. Прогресса,
заключает Франк, не существует. Нет такого заранее предуказанного
пути, по которому бы шло человечество и который достаточно было
бы объективно констатировать, научно познать, чтобы тем уже найти
цель и смысл своей собственной жизни.
Мрачные мысли были навеяны Франку, судя по всему, Октябрь-
ской революцией и принудительной высылкой его в 1922 г. из совет-
ской России. Но основная идея, лежащая за его рассуждениями, про-
ста: как можно говорить о прогрессе, охватывавшем несколько веков
и предполагавшем совершенствование во всех областях, если одним
из его результатов оказалось большевистское варварство?
Не менее резко высказывается против идеи прогресса Ю. Бохень-
ский. «Вера в постоянный прогресс человечества, идущего ко все бо-
лее высокому, совершенному состоянию, к раю на земле, к „свету“
и тому подобному, – пишет он, – одно из самых вредных заблуж-
дений, унаследованных от XIX века»2. Такая вера предполагает, что
человек в основе своей – существо прогрессивное и как род все бо-
лее совершенствующееся. Это проявляется во всем: в мировоззрении
человек переходит от суеверий к науке; в науке он приобретает все
более глубокие знания; с помощью техники во все большей степе-
ни овладевает миром; в сфере морали постоянно совершенствуется;
в политике изобретает все более прогрессивные формы правления;
1
Франк С.Л. Крушение кумиров // С.Л. Франк. Соч. М., 1990. С. 141.
2
Бохеньский Ю. Сто суеверий. М., 1993. С. 120.
в искусстве создает все более прекрасные произведения. Прогрессу

подвержены даже отдельные личности: подобно тому как млекопи-
тающие находятся на более высокой стадии развития, чем птицы,
современный человек превосходит людей древности или средневеко-
вья. Подобного рода перенос биологических категорий на человече-
скую историю безоснователен хотя бы потому, замечает Бохеньский,
что в человеческой истории изучен промежуток времени в три ты-
сячи лет, это около ста поколений, а сто поколений на шкале био-
логической эволюции – величина ничтожная. Говорить о прогрессе
в пределах биологической секунды невозможно. Бохеньский отрица-
ет также прогресс в сфере культуры, где он скорее как исключение,
чем правило, проявляется в течение относительно кратких периодов
и лишь в некоторых областях культуры. Нет, по мнению Бохеньско-
го, и нравственного прогресса: в сфере морали на смену прогрессу,
как правило, приходит регресс. Не очевидно также, что современные
формы социального устройства совершеннее древних. Значительный
прогресс достигнут в последние столетия в технике, но не потому,
что человек в этот период заметно поумнел. Трудно сказать что-то
определенное о прогрессе в искусстве и в чисто интеллектуальной
области. «Зададимся вопросом: достигает ли современный художник
благодаря более совершенной технике больших высот, чем Микелан-
джело? Скажем прямо: мы этого не знаем. Во всяком случае, когда
речь идет о чем-то существенном, прогресс далеко не очевиден.
Суждения Франка и Бохеньского о прогрессе чересчур скептич-
ны. В них не различаются с достаточной ясностью области, в которых
прогресс очевиден, области, в которых он чередуется с периодами ре-
гресса, и, наконец, области, в которых он просто отсутствует или не
может быть обнаружен из-за краткости известной нам истории.
Есть несомненный прогресс в знании и техническом умении,
причем результаты его постоянно передаются дальше и все более
становятся всеобщим достоянием. Прогресс в науке и технике не яв-
ляется, конечно, всеобщим законом истории. Это только длительная
историческая тенденция, которая, несомненно, продолжится и в бу-
дущем. Научный и технический прогресс ведет к единству в области
знания, но не к единству человечества.
Сомнителен прогресс в искусстве. Будучи всеобщим достояни-
ем, оно достигает высокого совершенства лишь у определенных на-
родов и в определенные исторические периоды. Затем, взойдя на
неповторимую высоту, оно как бы исчерпывает заложенные в нем
потенции. Свершенное становится классикой, и новая волна в ис-
кусстве представляет собой уже иной стиль и не считает себя про-
должением или даже преодолением того, что было достигнуто ранее.
Искусство развивается стилями, или волнами. На смену классициз-

му пришло бакрокко, его вытеснил романтизм, затем появились
реализм, модернизм и сегодняшний постмодернизм. Каждый из
стилей порождался культурой своего времени и был лучшим для
нее. Наивно искать ростки реализма в античном или средневеко-
вом искусстве, так же как упрощением была бы попытка связать со-
циалистический реализм прошлого века с классическим реализмом
второй половины ХIХ в. Каждый стиль искусства не просто хорош
по-своему, а является наилучшим и даже единственно возможным в
свое время и в своем месте.
Нет сколько-нибудь заметного прогресса в человеческой при-
роде, в человеческой доброте и мудрости, в развитии интеллек-
туальных способностей человека. Высокоразвитые культуры не
вызывают восхищения у народов, значительно уступающих им
в развитии. «Быстрый рост усредненности, неразмышляюще-
го населения, даже без борьбы, самим фактом своей массовости,
торжествует, подавляя духовное величие, – пишет Ясперс. –
Беспрерывно идет отбор неполноценных, прежде всего в таких ус-
ловиях, когда хитрость и брутальность служат залогом значитель-
ных преимуществ»1.
Нет прогресса в формах социального устройства. Это хорошо со-
гласуется с идеей двух полюсов истории, между которыми движутся,
подобно континентам, все многообразные цивилизации. Если кол-
лективистическое общество и индивидуалистическое общество – два
разных, несовместимых типа общественного устройства, те два по-
люса, между которыми разворачивается история, то приближение к
какому из них можно было бы считать восходящим развитием? Каж-
дый из них необходим в свое время и в своем месте, и переход от кол-
лективистического общества к индивидуалистическому или наобо-
рот, не является шагом в социальном прогрессе.
Подводя итог, можно сказать, что идея прогресса, чрезвычайно
популярная еще сто лет назад, в свете событий прошлого века ока-
залась неочевидной и неоднозначной. Прогресс – не закон истории;
прогрессивное развитие в тех областях, где оно существует, – резуль-
тат человеческого разума и человеческих усилий.
Если прогресс в каких-то областях и достигается, то происходит
это не в силу неких таинственных, изначально заданных «законов
прогресса», а благодаря неуклонной человеческой активности. Есте-
ственно, что опираться она должна на объективные и выверенные
опытом ценности, вырабатываемые самим человеком.
1
Ясперс К. Указ. соч. С. 166.
4. История самосозидающегося человечества 71
4. ИСТОРИЯ САМОСОЗИДАЮЩЕГОСЯ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
История – результат деятельности людей, направленной на опре-
деленные, сформулированные ими самими цели и ценности, и пре-
жде всего выработанные людьми оценки и нормы. Как средство
достижения выработанных самим человеком ценностей история
имеет отчетливо выраженный субъективный, зависящий от человека
смысл. Другой вопрос, что, преследуя свои, казалось бы, ясные и хо-
рошо продуманные цели, люди нередко приходят к совершенно не-
ожиданным и нежелательным результатам.
Цель истории – не финал, к которому история придет со време-
нем независимо от обстоятельств и даже от стремлений и деятельно-
сти людей. Цель истории – это тот выработанный самими людьми
оценочно-нормативный идеал, реализации которого они должны на-
стойчиво добиваться и который может остаться пустой мечтой, если
они не приложат максимальных усилий для его воплощения в жизнь.
История является самоосмысленной в том же самом смысле, в ка-
ком осмысленны индивидуальная жизнь, познание, истина, любовь
и иные «практические» действия. Жизнь человека в своем течении
сама себя оправдывает, что не исключает, конечно, того, что она име-
ет и инструментальную ценность. Познание и истина также во мно-
гом находят оправдание в самих себе. Любят, чтобы любить, ничто не
может оправдать любовь, кроме нее самой.
Автаркический смысл истории получил свое классическое вы-
ражение в древнегреческом мышлении. С точки зрения последнего
история движется по кругу, возвращаясь к своему исходному пункту,
она не имеет никакой, находящейся в конце ее или вне ее цели. Те-
чение истории включает возникновение, расцвет и упадок каждого
отдельного исторического бытия. Будущее случайно, и оно не может
придать ценность и смысл настоящему. В моменты триумфа следу-
ет думать о возможных ударах судьбы. Выражая это мироощущение,
римлянин Сципион говорил по поводу разрушения Карфагена: та же
судьба, которую готовил Рим своему врагу, постигнет когда-нибудь и
сам Рим, так же, как некогда она постигла Трою.
Автаркический смысл истории хорошо согласуется с ее субъек-
тивным инструментальным смыслом: история имеет ценность и, зна-
чит, смысл сама по себе, в самом непосредственном ее течении; но
она имеет сверх того смысл как средство реализации определенных
человеческих идеалов.
Если история имеет только субъективный смысл, должен быть
отброшен старый, не являющийся в своей основе универсальным
принцип: высший суд – это суд истории. Данный принцип противо-

речит убеждению, что высшим судьей своей жизни и своей истории
является сам человек. Своей деятельностью, направленной на реали-
зацию определенных идеалов, он делает конкретный фрагмент исто-
рии оправданным или неоправданным.
В основе представления об истории как средстве реализации иде-
алов, выработанных самим человечеством, лежит идея самосозидаю-
щегося человечества, будущее которого определяется им самим, а не
божественной волей или непреложными законами истории. Чело-
вечество, подобно Богу в еретической мистике, должно совершить
парадоксальное действие: опираясь на свои собственные, ограничен-
ные (в отличие от божественных) силы, оно должно возвыситься над
самим собой.
Подводя итог обсуждению пониманий смысла истории, можно
сказать, что, если истории приписывается объективный, не завися-
щий от деятельности человека смысл, философская теория ценно-
стей, или аксиология, вырождается в рассуждения о том, как может
человек способствовать реализации той глобальной цели, которая в
общем-то объективно не зависит от его деятельности. Иными слова-
ми, аксиология превращается во внутренне противоречивое занятие.
Оно подобно организации общественного движения, настаивающего
единственно на том, чтобы камни падали на землю, когда их выпу-
скают из рук.
Если какая-то конкретная цивилизация приписывает истории
объективный смысл, эта цивилизация истолковывает историю как
однозначно предопределенное движение к цели, реализация кото-
рой объективно не зависит от усилий человека. Неудивительно, что
в философии такой цивилизации аксиология как самостоятельный
раздел отсутствует.
Аксиология обретает пространство для своего существования
только в случае, если человеческой истории придается субъектив-
ный, зависящий от деятельности человека, и в частности от его оце-
нок и норм, смысл.
ГЛАВА III.
ОПИСАТЕЛЬНО-ОЦЕНОЧНЫЕ
ВЫСКАЗЫВАНИЯ
1. ОСОБЕННОСТИ ОПИСАТЕЛЬНО-
ОЦЕНОЧНЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ
Отличительной особенностью наук о культуре является то, что
почти все сколько-нибудь важные их принципы и заключения пред-
ставляют собой двойственные, описательно-оценочные утверждения.
Такого рода утверждения нетрудно найти и в науках о природе, если
последние рассматривать в динамике – не только как результат, но и как
процесс научной деятельности. Однако в естественно-научных теори-
ях двойственные утверждения подобны строительным лесам, нужным
в ходе построения теории. Как только возведение теории завершается
и она приобретает хорошую эмпирическую и теоретическую поддерж-
ку, оценочный компонент двойственных утверждений уходит в тень, и
они начинают функционировать как обычные описания. В социальных
и гуманитарных теориях двойственные высказывания – необходимые
составные элементы как формирующихся, так и устоявшихся теорий.
Распространенность двойственных высказываний

Двойственные выражения присутствуют не только в научных, но
и в любых иных рассуждениях.
Причина универсальной распространенности таких выражений
проста: человек не только созерцает и описывает реальность, но и
преобразует. Для этого он оценивает существующее положение ве-
щей и намечает перспективу его трансформации. Ценности, явля-
ющиеся, по выражению Ф. Ницше, «пунктуациями человечecкой
воли», представляют собой необходимое условие активности чело-
века. В процессе реальной практики созерцание и действие, описа-
ние и оценка чаще всего неразрывно переплетены. Это находит свое
отражение и в языке: одни и те же выражения нередко выполняют
одновременно две противоположные и, казалось бы, несовместимые
функции – описание и оценку.
Приведем несколько примеров.
Простым и наглядным примером двойственных высказываний
служат определения толковых словарей. Задача словаря – дать до-
74 Глава III. Описательно-оценочные высказывания
статочно полную картину стихийно сложившегося употребления

слов, описать те значения, которые придаются им в обычном языке.
Но составители словарей ставят перед собой и другую задачу – нор-
мировать и упорядочить обычное употребление слов, привести его в
определенную систему. Словарь не только описывает, как реально
используются слова, но и указывает, как они должны правильно упо-
требляться. Описание он соединяет с требованием.
Еще одним примером двойственных выражений являются, как
указывает П. Стросон, правила грамматики: они описывают, как
функционирует язык, и вместе с тем предписывают, как правильно
его употреблять1. Если в определениях толковых словарей ярче выра-
жена их дескриптивная роль, то в правилах грамматики доминирует
их прескриптивная функция.
Почти все определения, употребляемые в науке, также являются
дескриптивно-прескриптивными. Именно поэтому трудно провести
границу между реальными определениями, описывающими некото-
рые объекты, и номинальными определениями, требующими нали-
чия у объектов каких-то свойств.
Проблема двойственных высказываний – одна из самых слож-
ных и вместе с тем одна из наименее исследованных проблем в тео-
рии оценок. Сама ее постановка способна вызвать недоумение: если
описание и оценка являются результатами двух противоположно на-
правленных движений мысли, как могут возникать описательно-оце-
ночные высказывания? Исследование двойственных высказываний
в первую очередь должно ответить на вопрос: как можно обосновать
такие высказывания, если обоснование описаний и обоснование
оценок – две совершенно разные процедуры.
Описания обосновываются прежде всего ссылкой на прямое или
косвенное соответствие их реальности, и итогом обоснования явля-
ется заключение об истинности (или ложности) обосновываемого
описательного высказывания. Оценки в конечном счете представля-
ют собой руководство для деятельности и обосновываются главным
образом путем ссылки на эффективность направляемой ими деятель-
ности, а результат обоснования – заключение об эффективности
(или неэффективности) выдвигаемой оценки. Правомерен вопрос: в
каких терминах оценивать двойственные высказывания: «истинно –
ложно» или «эффективно – неэффективно»?
В принципе ответ на этот вопрос является простым. Описатель-
но-оценочные высказывания соединяют описание и оценку. В одних
1
См.: Strawson P.F. The Different Conceptions of Analytical Philosophy // The
Linguistic Turn. Chicago – L., 1975. P. 87.
1. Особенности описательно-оценочных высказываний 75
контекстах они выступают как описания и должны, подобно всем

описаниям, быть истинными или ложными и их обоснование должно
быть таким же, как и обоснование обычных описаний. В других кон-
текстах эти высказывания функционируют в качестве оценок (чаще
всего стандартов или правил оценки иных высказываний) и не име-
ют, как и все оценки, истинностного значения.
Вместе с тем никаких общих принципов, позволяющих разграни-
чивать ситуации, в которых двойственное высказывание употребля-
ется как описание, и ситуации, когда это высказывание истолковы-
вается как оценка, не существует.
Еще Сократ столкнулся с затруднением, связанным с возмож-
ностью и истинной, и ценностной интерпретации одного и того же
утверждения. На вопрос, может ли справедливый человек однажды
совершить несправедливый поступок, он отвечал, что нет: если это
произойдет, человек перестанет отвечать идее справедливого. Сократ
придерживался ценностного подхода и шел от идей к вещам. В рам-
ках же истинностного подхода такая ситуация вполне возможна. Ес-
ли истинностный и ценностный подходы смешиваются, ситуация
оказывается двусмысленной. Не случайно Л. Шестов писал, что со-
кратовское уверение, будто с дурным не может приключиться ничего
хорошего, а с хорошим – ничего дурного, есть «пустая болтовня» и
«поэтический образ», подобранный Сократом на «большой дороге
или в еще худшем месте»1 .
Дело усложняется тем, что, во-первых, между двумя полюсами –
чистые описаниями и чистые оценки – располагается чрезвычайно
широкое поле разнородных описательно-оценочных утверждений, и,
во-вторых, отдельные высказывания мигрируют между описатель-
ным и оценочным полюсами.
Например, высказывание, появившееся в какой-то теории как
чистое описание, может со временем приобрести значение правила,
т.е. оценки, или стать определением и оказаться чем-то подобным
тавтологии. С другой стороны, высказывание, первоначально звучав-
шее как оценка, с течением времени способно сместиться в сторону
типичных описаний.
Предварительным образом все двойственные выражения,
располагающиеся между полюсом чистых описаний и полюсом чи-
стых оценок, можно разделить на три группы:
– выражения, в которых описательная часть заметно доминирует
над оценочной; характерным примером таких выражений могут слу-
жить научные законы;
1
См.: Шестов Л. Скованный Парменид. Париж, 1927. С. 54.
– выражения, в которых описательное и оценочное содержание

относительно уравновешены; типичным примером подобных вы-
ражений являются обычные в социальных науках утверждения об
устойчивых тенденциях социального развития;
– выражения, в которых оценочная (обычно нормативная) состав-
ляющая выражена гораздо более ярко, чем описательная; примеры
таких выражений – принципы морали, правила логики и математики
и т.п.
Контекстуальность двойственных высказываний

Вопрос о том, является ли какое-то высказывание описанием,
оценкой или же оно парадоксальным образом соединяет описание
и оценку, обычно невозможно решить вне контекста употребления
этого высказывания. Изолированные примеры описаний и оценок
(«А есть В», «А должно быть В» и т.п.) не ставят под сомнение этот
общий принцип, так как подразумеваются типичные контексты
употребления высказываний соответствующих форм. Приведен-
ное подразделение двойственных выражений также предполагает
определенный контекст – взятую в статике, одномоментно систему
утверждений, составными элементами которой являются эти выра-
жения. Но если система утверждений рассматривается в динамике,
может оказаться, что выражение, когда-то функционировавшее как
описание, со временем переместилось к противоположному, оценоч-
ному полюсу, или имело место обратное движение.
Если наука истолковывается как деятельность и рассматривается
в движении, то сходным образом должны пониматься и отдельные
научные утверждения, и системы таких утверждений, или теории.
Утверждения и теории как продукты деятельности имеют свою исто-
рию, и эта история – фрагмент той более обширной целостности, ко-
торую называют историей конкретной научной дисциплины.
Подразделение всех утверждений на описательные, оценочные и
двойственные не может стоять вне истории науки и не зависеть от
нее. Оно исторически конкретно и всегда связано с определенным
«настоящим».
2. АКЦЕНТУИРОВАННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
Чистые оценки и чистые нормы почти не встречаются в теориях,
которые не ставят своей специальной задачей их выработку и обосно-
вание. В обычные социальные и гуманитарные теории оценки вхо-
дят, как правило, только в виде «смешанных» описательно-оценоч-
ных утверждений. Обилие последних в этих теориях создает иногда
2. Акцентуированные высказывания 77
обманчивое впечатление, что в них вообще нет «чистых» описаний и

в каждом дескриптивном их утверждении имеется элемент оценки.
Высказывания, близкие к описаниям

Двойственные высказывания, имеющие неотчетливо выражен-
ный описательно-оценочный характер и стоящие ближе к описани-
ям, чем научные законы, можно назвать акцентуированными выска-
зываниями. Такие высказывания функционируют первоначально как
описания, но затем, становясь элементами сложной системы утверж-
дений, начинают нести на себе отблеск входящих в эту систему или
служащих ее координатами ценностей.
Акцентуированные высказывания непосредственно связаны с
поднятой М. Вебером темой «отнесения к ценностям»: описание,
функционирующее в рамках определенной системы ценностных
координат, само становится оценочно окрашенным, хотя и не пере-
ходит в разряд оценок, причем оценочно окрашены едва ли не все
описания, даваемые науками о культуре1.
Акцентуированными являются многие утверждения о фактах,
особенно о фактах, играющих ключевую роль в обосновании кон-
кретной теории. Такие факты обычно фиксируются высказываниями
со связкой «есть». Но, учитывая их значение для поддержки общих
принципов теории, утверждения о них можно переформулировать с
«должно быть»: исследуемый объект не просто обладает указанными
в утверждении свойствами, но должен обладать ими, иначе будет по-
ставлена под сомнение сама теория.
Описательно-оценочный характер суждений диалектики

Неомарксист Г. Маркузе ограничивает ценностное измерение ут-
верждений о фактах суждениями диалектики в гегелевском смысле2.
В аристотелевской логике, пишет Маркузе, суждение, составившее
ядро диалектического мышления, формализовано в форме «S есть Р».
Но эта форма скорее скрывает, чем обнаруживает основополагающее
1
См.: Вебер М. «Объективность» познания в области социальных наук и соци-
альной политики // Культурология. ХХ век. Антология; Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и
современная теоретическая социология. М., 1998. С. 70–88.
2
О природе диалектики как ядра идеологии коллективистического общества
(средневековое умеренно коллективистическое общество, коммунистическое обще-
ство и другие формы радикального социализма) см.: Ивин А.А. Философия истории.
М.: 2000. С. 371– 413; Он же. Что такое диалектика. Философский очерк. Екатерин-
бург: Аэлита, 2012. Гл. 8. («Диалектика в коммунистической культуре».)
положение, утверждающее негативный характер эмпирической дей-

ствительности. «Мыслить в соответствии с истиной означает реши-
мость существовать в соответствии с истиной, реализация сущностной
возможности ведет к ниспровержению существующего порядка… Та-
ким образом, ниспровергающий характер истины придает мышлению
качество императивности. Центральную роль в логике играют сужде-
ния, которые звучат как демонстративные суждения, императивы, –
предикат «есть» подразумевает «должно быть». Этот основывающийся
на противоречии двухмерный стиль мышления составляет внутреннюю
форму не только диалектической логики, но и всей философии, кото-
рая вступает в схватку с действительностью. Высказывания, опреде-
ляющие действительность, утверждают как истинное то, чего «нет» в
(непосредственной) ситуации; таким образом, они противоречат тому,
что есть, и отрицают его истину1. Маркузе приводит в качестве приме-
ров суждения: «Добродетель есть знание», «Совершенная действитель-
ность есть предмет совершенного знания», «Истина есть то, что есть»,
«Человек свободен», «Государство есть действительность Разума» и
т.п. «Если эти суждения должны быть истинными, тогда связка «есть»
высказывает «должно быть», т.е. желаемое. Она судит об условиях, в ко-
торых добродетель не является знанием, в которых люди не свободны
и т.п. Верификация высказывания включает процесс развития как дей-
ствительности, так и мышления: (S) должно стать тем, что оно есть.
Категорическое утверждение таким образом превращается в катего-
рический императив; оно констатирует не факт, а необходимость осу-
ществления факта. Например, можно читать следующим образом: чело-
век (на самом деле) не свободен, не наделен неотъемлемыми правами и
т.п., но он должен быть таковым, что он свободен в глазах Бога, по при-
роде и т.п. Диалектическое мышление понимает критическое напря-
жение между «есть» и «должно быть» прежде всего как онтологическое
состояние, относящееся к структуре самого Бытия»2. Диалектическое
рассуждение всегда идет, по Маркузе, в модусе долженствования, даже
если оно не пользуется никакими логическими связками, кроме «есть»
Маркузе имеет в виду довольно узкий круг описательных по своей
форме высказываний, подразумевающих «должно быть», т.е. оценку.
Эти описательные высказывания представляют собой элементы фило-
софии, «вступающей в схватку с действительностью». Обоснование та-
ких высказываний включает, как правильно отмечает Маркузе, преоб-
разование не только мышления, но и тех фрагментов действительности,
к которым относятся высказывания. Иными словами, подобные вы-
1
Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 174.
2
2. Акцентуированные высказывания 79
сказывания функционируют не только как описания, предназначение

которых – соответствовать действительности, но и как оценки, цель
которых – служить руководством для изменения действительности. Это
означает, что рассматриваемые высказывания являются, выражаясь на-
шим языком, двойственными, соединяющими описание и оценку.
Оценки в социальных теориях

Маркузе ограничивает свой анализ высказываниями социальной
философии, причем такой, которая выдвигает достаточно радикаль-
ную программу переустройства существующего общества. Но в общем
случае всякая социальная философия, говорящая о будущем обще-
ства, придает тем ключевым фактам, на которые она опирается, отте-
нок долженствования и оценки. Это верно не только в отношении со-
циальной философии, но и любой социальной теории. Теории жизни
общества, экономической, политической и т.д., всегда предполагают
определенные ценности. Фактические, казалось бы, утверждения этих
теорий, попадая в силовое поле этих ценностей, приобретают оттенок
долженствования. Они не становятся оценками, но, оставаясь описа-
ниями, оказываются оценочно окрашенными высказываниями.
«Каждый обществовед всегда придерживается определенных цен-
ностей, что косвенно отражается в его работе, – пишет социолог
Ч. Миллс. – Личные и общественные проблемы возникают там, где
появляется угроза ожидаемым ценностям, и их нельзя четко сформу-
лировать без признания существования этих ценностей»1. Усилия об-
щественных наук направлены на понимание жизни людей и в конеч-
ном счете являются попыткой придать человеческому разуму более
значительную и более существенную роль в историческом процессе.
Это означает, что все обществоведение опирается на убеждение в
ценности разума в жизни людей.
Общественная наука предполагает также ценность истины, факта:
«В мире, где бытует так много бессмыслицы, любое утверждение о
факте имеет политическое и моральное значение. Все обществове-
ды самим фактом своей работы вовлечены в борьбу между просвети-
тельством и мракобесием»2. Третья ценность, упоминаемая Миллсом
в числе тех ценностных предпосылок, без которых невозможно на-
учное изучение общества, – это человеческая свобода.
Очевидно, что все основополагающие ценности наук об обще-
стве, называемые Миллсом, неуниверсальны, так как являются
1
Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. М., 1998. С. 202.
2
ценностями развитого общества и той общественной науки, которая

в нем существует. В иных обществах, скажем в отсталых или тотали-
тарных, фундаментальные ценности общественных наук совершенно
иные; так, среди этих ценностей отсутствует ценность факта и тем
более ценность индивидуальной свободы. Хотя ценности, стоящие за
общественными науками, разные в разных обществах, но в каждом
обществе имеются какие-то основополагающие ценности, определя-
ющие координаты социального исследования. Эти ценности могут
не быть предметом специального изучения, но они всегда существу-
ют и задают основные направления исследования общества. Кроме
того, само такое исследование порождает определенные ценности,
отстаиваемые открыто или только подразумеваемые. В этой атмосфе-
ре фундаментальных и вторичных ценностей социальных наук даже
некоторые описательные по своей интенции высказывания способ-
ны приобрести оценочную окраску
Оценочные слова и называние

К акцентуированным высказываниям можно отнести высказыва-
ния с так называемыми оценочными словами. Многие понятия как
обычного языка, так и языка социальных и гуманитарных наук име-
ют явную оценочную окраску.
Круг этих понятий, сопряженных с позитивной или негативной
оценкой, широк и не имеет четких границ. В числе таких понятий:
«наука» как противоположность мистике и иррационализму; «зна-
ние» как противоположность слепой вере и откровению; «равенство»,
под знаком которого проходили все крупные социальные движения,
начиная с Великой французской революции; «справедливость», во-
одушевляющая критику всех существующих социальных порядков;
«свобода», постоянно меняющая свое значение, но остающаяся од-
ним из ключевых слов почти всех идеологий, и т.п. Даже сами по-
нятия «истина» и «ценность» во многих своих употреблениях имеют
явный оценочный оттенок. Введение подобных понятий редко обхо-
дится без привнесения неявных оценок.
Ценности входят в рассуждение не только с особыми «оценоч-
ными словами». При своем употреблении любое слово, сопряжен-
ное с каким-то устоявшимся стандартом, способно вводить неяв-
ную оценку.
Называя вещь, мы относим ее к определенной категории и тем са-
мым обретаем ее как вещь данной, а не иной категории. В зависимо-
сти от названия, от того образца, под который она подводится, вещь
может оказаться или хорошей, или плохой.
3. Научные законы 81
По этому поводу можно привести несколько интересных при-

меров. Хорошее здание, заметил как-то Спиноза, – это всего лишь
плохие развалины. Все, что кажется древним, прекрасно, все, что ка-
жется старым, прекрасным не кажется (Ж. Жубер). Глупое сочинение
становится блестящим и остроумным, если только предположить,
что глупость – сознательный прием (Жан Поль).
Называние – это подведение под некоторое понятие, под пред-
ставляемый им образец вещей определенного рода и – значит, оцен-
ка. Назвать привычную вещь другим именем – значит подвести ее
под другой образец и, возможно, иначе ее оценить.
То, что, давая вещи название, мы тем самым нередко неявно оце-
ниваем ее, и что вещь, хорошая в свете одного названия, может ока-
заться посредственной или даже плохой, будучи названной иначе, за-
мечено очень давно. Судя по всему, именно с этим связана старая и
до сих пор остающаяся не понятой адекватно доктрина «выправления
имен» Конфуция: все явления и все вещи должны соответствовать
тому смыслу, который вложен в их название. По поводу этой свое-
образной доктрины можно заметить: вещь, отвечающая названию
(стандарту, стоящему за ним), является хорошей, или позитивно
ценной; если бы все вещи соответствовали своим названиям и не бы-
ло возможности назвать их иначе, плохих вещей просто не было бы.
Таким образом, решение, предлагаемое Конфуцием, идет по линии
замены истинностного подхода к миру ценностным подходом: при
последнем вещи именуются так, чтобы все они оказались хорошими.
Таким образом, не только «оценочные», но и, казалось бы, оце-
ночно нейтральные слова способны выражать ценностное отноше-
ние. Это делает грань между описательной и оценочной функциями
языковых выражений особенно зыбкой и неустойчивой. Как прави-
ло, вне контекста употребления выражения невозможно установить,
описывает ли оно, или оценивает, или же пытается делать и то и дру-
гое сразу1.
3. НАУЧНЫЕ ЗАКОНЫ
Наиболее общие принципы теории имеют отчетливо двойствен-
ный, дескриптивно-прескриптивный характер. Они описывают и
объясняют некоторую совокупность фактов. В качестве описаний
они должны соответствовать эмпирическим данным и эмпириче-
ским обобщениям. Вместе с тем принципы являются также стандар-
тами оценки как других утверждений теории, так и самих фактов.
1
Более подробно эта тема обсуждается в книге: Ивин А.А. Аксиология. М., 2006. Гл. 3.
Если роль ценностной составляющей в общих принципах науч-

ной теории преувеличивается, они становятся лишь средством для
упорядочения результатов наблюдения и вопрос о соответствии дан-
ных принципов действительности оказывается некорректным.
Так, Н. Хэнсон сравнивает общие теоретические суждения с ре-
цептами повара. Как рецепт лишь предписывает, что надо делать с
имеющимися в наличии продуктами, так и теоретическое суждение
следует рассматривать скорее как указание, которое дает возмож-
ность осуществлять те или иные операции с некоторым классом объ-
ектов наблюдения. «Рецепты и теории, – заключает Хэнсон, – сами
по себе не могут быть ни истинными, ни ложными. Но с помощью
теории я могу сказать нечто большее о том, что я наблюдаю»1.
Ценностная составляющая научных законов

Ценностно нагружены не только общие принципы, но и в той или
иной мере и все законы научных теорий. Научный факт и научную
теорию невозможно строго отделить друг от друга. Факты истолковы-
ваются в терминах теории, их содержание определяется не только тем,
что непосредственно устанавливается ими, но и тем, какое место они
занимают в теоретической системе. Теоретическая нагруженноcть
языка наблюдения и выражаемых в нем фактов означает, что и факты
не всегда являются ценностно нейтральными2.
В жизни научного закона можно выделить три типичных этапа:
– период становления закона, когда он функционирует как гипо-
тетическое описательное утверждение и проверяется прежде всего
эмпирически;
– период зрелости закона, когда он эмпирически подтвержден в
достаточной мере, прочно вошел в теорию, получил ее системную
поддержку и функционирует не только как эмпирическое обобще-
ние, но и как правило оценки других, менее надежных утверждений
теории; зрелый закон является двойственным высказыванием и про-
веряется не только эмпирически, но и по своей эффективности в той
практике, которая направляется теорией;
– период старости закона, когда он уже входит в ядро теории, ис-
пользуется прежде всего как правило оценки других ее утверждений и
может быть отброшен только вместе с самой теорией; проверка такого
закона касается прежде всего его эффективности, хотя за ним остается
и эмпирическая поддержка, полученная еще в период его становления.
1
Hanson N.R. Perception and Discovery. San Francisco, 1969. P. 300.
2
См. в этой связи: Ивин А.А. Современная философия науки. М., 2005. С. 84–90.
На втором и третьем этапах своего существования научный закон

является двойственным, описательно-оценочным утверждением и
проверяется как все утверждения такого рода. Речь идет именно о ти-
пичных этапах эволюции закона, а не о том, что каждый закон про-
ходит все три этапа. Здесь можно провести аналогию с этапами жизни
человека: юностью, зрелостью и старостью. Выделение этих этапов не
означает, что биография каждого человека включает их все: одни лю-
ди доживают до глубокой старости, другие умирают совсем молодыми.
Аналогично научные законы, представляющие собой простые эмпи-
рические обобщения («Все металлы электропроводны», «Все много-
клеточные живые организмы смертны» и т.п.), никогда не вступают,
как кажется, в период старости. Этим объясняется их удивительная –
в сравнении с другими научными законами – устойчивость: когда тео-
рия, в которую они входили, отбрасывается, они обычно становятся
элементами новой, пришедшей ей на смену теории.
В качестве примера закона, прошедшего в своей эволюции все три
этапа, можно привести второй закон механики Ньютона. Долгое вре-
мя этот закон был фактической истиной. Потребовались века упорных
эмпирических и теоретических исследований, чтобы дать ему строгую
формулировку. Сейчас данный закон выступает в рамках теории Нью-
тона как аналитически истинное утверждение, которое не может быть
опровергнуто никакими наблюдениями1. Другим примером закона,
прошедшего все три типичных этапа эволюции, может служить упо-
минавшийся ранее химический закон кратных отношений, ставший
аналитическим высказыванием после работ Дальтона.
Два типа аналитических истин теории

Эволюция научных законов показывает, что нет жесткой, раз и
навсегда установленной границы между аналитическими и синте-
тическими (фактическими, эмпирическими) утверждениями. Суще-
ствуют два типа аналитических истин:
1) утверждения, истинные благодаря своей форме и значению
входящих в них логических терминов (например, «Если идет дождь,
то идет дождь»);
2) утверждения, истинные благодаря значениям входящих в них
не только логических, но и дескриптивных терминов («Ни один хо-
лостяк не является женатым»).
Аналитические истины первого типа определяют логику теории.
Они не подвергаются ни исследованию, ни тем более сомнению в ее
1
См.: Hanson N.R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1965. P. 99–105.
рамках и являются в известном смысле высшими ее ценностями, с ко-

торыми должно сообразовываться все остальное. С точки зрения са-
мой теории более интересны аналитические истины второго типа. Они
приобретают аналитический характер в определенный момент разви-
тия теории и могут утратить его в ходе последующей ее эволюции.
Примером утверждений, считавшихся истинными в силу значений
входящих в них дескриптивных терминов теории и превратившихся
позднее в фактические истины, могут служить те определения «тока» и
«сопротивления», которые принимались до открытия закона Ома. После
установления этого закона и ряда уточнений значений входящих в него
терминов данные определения перешли в разряд эмпирических утверж-
дений. «Я в настоящее время даже подозреваю, – пишет Т. Кун, – что
все революции, помимо прочего, влекут за собой отказ oт обобщений,
сила которых покоилась раньше в какой-то степени на тавтологиях»1.
Л. Витгенштейн отмечает, что разделение всех утверждений на
две взаимоисключающие группы: случайных, или требующих про-
верки в опыте, и необходимых, или истинных в силу своего значе-
ния, и бедно, и неверно. Статус эмпирического утверждения зависит
от контекста. Вне контекста бессмысленно спрашивать, является ли
данное положение проверяемым или оно просто «крепко удержива-
ется» нами. Когда мы твердо придерживаемся некоторого убеждения,
мы обычно более склонны сомневаться в источнике противоречащих
данных, нежели в самом убеждении. Однако, когда эти данные ста-
новятся настолько многочисленными, что мешают использовать рас-
сматриваемое убеждение для оценки других предложений, мы можем
все-таки расстаться с ним2.
Это в общем верное описание аналитических истин теории, как,
впрочем, и иных ее внутренних ценностей. Они определяются кон-
текстом и функционируют как ценности до тех пор, пока выступа-
ют в качестве стандартов оценки ее утверждений. Под давлением
обстоятельств, прежде всего новых фактических данных, прежние
стандарты могут быть пересмотрены и заменены другими. Последние
должны по-новому упорядочить утверждения теории и, сверх того,
объяснить, почему старые стандарты оказались неэффективными.
Ценности в структуре научных теорий

Недостаточное внимание к ценностям в структуре научных те-
орий, в частности к оценочным компонентам научных законов, во
1
Кун Т. Структура научных революций. С. 231.
2
См.: Wittgenstein L. On Certainty. Oxford, 1969. § 73.
многом объясняется неисследованностью способа упорядочения по-

ложений, входящих в теории.
Теория всегда имеет иерархическое и ступенчатое строение.
С каждой новой, более высокой ступенью иерархии увеличивается
ценностное, прескриптивное значение утверждений, относящихся
к этой ступени; возрастает их сопротивляемость попыткам опровер-
гнуть или отказаться от них, усиливается их роль как критериев оцен-
ки иных положений, принадлежащих более низким ступеням.
О ступенчатом характере физической теории физик Е. Вигенер
пишет: «Именно переход с одной ступени на другую, более высо-
кую, – от явлений к законам природы, от законов природы к симме-
трии, или принципам инвариантности, – представляет собой то, что
я называю иерархией нашего знания об окружающем мире»1
Теорию, рассматриваемую в статике, можно уподобить ступенча-
той пирамиде, верх которой составляют номинальные определения,
конвенции и аналитические истины; чуть ниже расположена область
наиболее общих принципов; еще ниже – область научных законов,
устанавливаемых теорией, и тех эмпирических закономерностей,
оценочная составляющая которых минимальна и которые обычно
сохраняются после падения теории. Теории, взятые в динамике, без-
условно не являются устойчивыми: они не существуют вне зависи-
мости от других теорий и в изоляции от фактов, которые в конечном
счете оказываются тверже любых конвенций и определений.
Неопозитивисты различали всего два уровня теории – эмпиричес-
кий и теоретический и выделяли в качестве совершенно независи-
мого уровень логики и математики. Понятно, что такая упрощенная
иерархизация не позволяла обнаружить ценностные отношения,
существующие между разными уровнями.
И. Лакатос различал «жесткое ядро теории» и ее «периферию».
Можно сказать, что ядро теории – это как раз та ее часть, которая
несет наибольшую ценностную нагрузку. «Жесткость» ядра означает
прежде всего, что не столько оно сопоставляется с другими положе-
ниями теории, сколько они соотносятся с ним на предмет соответ-
ствия ему. Используя терминологию Витгенштейна, можно ска-
зать, что «ядро теории» – это та ее часть, которая «наиболее крепко
удерживается» нами.
Отчетливо двойственный, описательно-предписательный характер
наиболее общих принципов теории отмечается многими авторами.
Н. Хэнсон, например, пишет: «Формулировки законов иногда
используются для выражения возможных и случайных утверждений,
1
Вигенер Е. Этюды о симметрии. М., 1971. С. 36.
иногда для выражения правил, рекомендаций, предписаний, норма-

тивов, соглашений, априорных утверждений... а иногда формально-
аналитических высказываний. Немногие осознают разнообразие
способов использования формулировок научных законов в одно и то
же время, иногда в одном и том же отчете об эксперименте»1.
Иногда две функции общих принципов – описание и оценка –
разрываются, значение одной из них резко преувеличивается, а дру-
гой – игнорируется. Когда абсолютизируется момент описания,
принципы онтологизируются и предстают как прямое, однозначное
и единственно возможное отображение фундаментальных характе-
ристик бытия. Когда принимается во внимание только оценочная
функция, принципы истолковываются как конвенции, на выборе
которых сказывается все, начиная с соображений математического
удобства и кончая личными склонностями ученого.
Если не только общие принципы теории, но и все ее законы и
даже некоторые факты ценностно нагружены, то ясно, что ценно-
сти неизбежны в структуре всех теорий, как гуманитарных, так и
естественно-научных. И поскольку ценности входят в теорию, как
правило, не в виде явных оценок, а в форме дескриптивно-прескрип-
тивных утверждений, невыполнимо не только требование устранять
ценности из науки, но и более слабое требование отделять содержа-
щиеся в теории оценки от чисто описательных утверждений2.
4. ВЫСКАЗЫВАНИЯ О ТЕНДЕНЦИЯХ
СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ
Еще одним типом описательно-оценочных утверждений, отстоя-
щих еще дальше от полюса чистых описаний, чем научные законы,
являются обычные в социальных и гуманитарных науках утверждения
о тенденциях развития социальных структур, институтов и т.д. Иногда
такие утверждения касаются тенденции эволюции целостных культур
или даже человечества в целом. Высказывания о тенденциях подыто-
живают изучение развития определенных социальных явлений и по-
этому имеют известное описательное содержание. Вместе с тем такие
высказывания представляют собой проект или набросок будущего раз-
вития исследуемых явлений. Сам этот проект предполагает выделение
исследователем устойчивых ценностей, способных и в дальнейшем
1
Hanson N.R. Patterns of Discovery. P. 9.
2
Вопросы о двойственном, описательно-оценочном характере научных законов
и о роли ценностей (и, соответственно, оценок и норм) в естественно-научных, соци-
альных и гуманитарных теориях детально обсуждаются в книге: Ивин А.А. Современ-
ная философия науки. М., 2005. Гл. 9–10.
4. Высказывания о тенденциях социального развития 87
направлять деятельность людей в изучаемой области. В проекте рас-

сматривается не то, что есть, и даже не то, что будет, а то, что должно
быть, если принять во внимание определенные факторы социального
развития, в первую очередь ценности, которые окажутся способными
быть ориентирами в деятельности людей и в будущем. Иначе говоря,
высказывания о тенденциях наряду с описательным содержанием всег-
да имеют также достаточно явно выраженное оценочное содержание.
В качестве типичных высказываний о тенденциях рассмотрим
некоторые утверждения о тенденциях современного исторического
развития, высказанные социологом П.А. Сорокиным.
«Три наиболее важные тенденции нашего времени – это, во-
первых, перемещение творческого лидерства человечества из Евро-
пы и Европейского Запада, где оно было сосредоточено в течение
последних пяти столетий, в более обширный район Тихого океана
и Атлантики, особенно в Америку, Азию и Африку; во-вторых, про-
должающаяся дезинтеграция до сих пор преобладающего чувстви-
тельного типа человека, культуры, общества и системы ценностей;
в-третьих, возникновение и постепенный рост первых компонентов
нового – интегрального – социокультурного порядка, его системы
ценностей и типа личности»1.
Заключения Сорокина о ведущих тенденциях современного раз-
вития – отчетливо выраженные двойственные высказывания. Они
опираются не только на анализ развития человеческого общества в
последние несколько веков, но и на определенные оценки, возмож-
но, навеянные этим анализом, но логически не связанные с ним.
Утверждение о «перемещении творческого лидерства человече-
ства» вытекает из особой концепции культуры, пренебрегающей не-
техническими критериями определения уровня развития того или
иного общества или народа и отрицающей идею равноправия разных
культур и их разнообразия, не приводимого к общему знаменателю.
Идея чувственной культуры принадлежит самому Сорокину и в
своей основе оценочна. «Чувственная форма культуры и общества
базируется на том основополагающем принципе, что истинная ре-
альность и ценность является чувственно воспринимаемой и что за
пределами реальности и ценностей, которые мы можем видеть, слы-
шать, ощущать во вкусе, прикосновении и запахе, нет другой реаль-
ности и нет реальных ценностей»2. Чувственной культуре Сорокин
противопоставляет религиозную, или идеационную, культуру, для
которой истинная реальность или ценность – это сверхчувственный
1
Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 11.
2
и сверхрациональный бог и его царство, а чувственная реальность

либо просто мираж, либо даже что-то негативное и греховное. По
убеждению Сорокина, сейчас на смену чувственной культуре идет
идеационная культура. Это, конечно же, оценочное суждение, осно-
ванием которого является неудовлетворенность современной запад-
ной культурой, довольно равнодушной к религиозной вере.
Третья тенденция, выделяемая Сорокиным, – постепенное сбли-
жение западного капиталистического и советского коммунистическо-
го обществ и формирование на их основе нового, интегрального типа
общества. «Этот тип будет промежуточным между капиталистическим
и коммунистическим порядками и образами жизни. Он должен вклю-
чать в себя большинство позитивных ценностей и быть свободным от
серьезных дефектов каждого типа. Больше того, возникающий инте-
гральный строй в своем полном развитии не будет, вероятно, простой
эклектической смесью специфических особенностей обоих типов,
но объединенной системой интегральных культурных ценностей, со-
циальных институтов и интегрального типа личности, существенно
отличных от капиталистического и коммунистического образцов»1.
Сорокин указывает три основания для этого прогноза: и капитализм, и
коммунизм очень несовершенны и не могут удовлетворить потребность
будущего человечества в достойной созидательной жизни, оба строя ра-
ботают только в особых условиях и в особые периоды, они все более
теряют свои специфические черты, заимствуют характеристики друг
друга и становятся все более подобными один другому в своих культу-
рах, социальных институтах, системах ценностей и образах жизни.
Предсказание Сорокина о взаимной конвергенции капитализма
и коммунизма не сбылось. Однако в данном контексте важно не это
обстоятельство, а то, что подобного рода предсказания всегда опира-
ются на определенные ценности и в своей основе являются не столь-
ко описаниями будущего хода социального развития, сколько его
оценкой. В сущности, прогноз Сорокина можно сформулировать в
форме прямой оценки: «Капитализм и коммунизм должны сблизить-
ся и дать новый, интегральный тип общества». Или даже так. «Было
бы хорошо, если бы различия между капитализмом и коммунизмом
исчезли и на их месте возникло общество, соединяющее их досто-
инства и лишенное их недостатков». О том, что эти утверждения
представляют собой скорее оценки, чем описания, прямо говорит
основание данных утверждений. Оно предполагает, что со временем
человечеству должна быть обеспечена более достойная жизнь, чем
в условиях капитализма и коммунизма. Это – надежда, т.е. оценка,
1
Сорокин П.А. Указ. соч. С. 116.
5. Правила частной практики 89
но не более того. Идея, что капитализм и коммунизм эффективны

только в особые периоды, также имеет во многом оценочный харак-
тер. Капитализм существует более трех столетий и пока не обнаружи-
вает признаков разложения. Чтобы назвать условия этого, достаточ-
но протяженного периода «особыми», нужно предполагать какие-то
оценки, т.е. какое-то «должно быть», характеризующее «обычные»
периоды общественного развития. И наконец, положение о все боль-
шем уподоблении капитализма и коммунизма друг другу предпола-
гает представление о том, каким должно быть устройство каждого из
этих обществ, если бы они не находились во взаимной конвергенции.
Утверждения о тенденциях социального развития всегда предпола-
гают определенные ценности и всегда имеют не только описательное,
но и оценочное содержание.
5. ПРАВИЛА ЧАСТНОЙ ПРАКТИКИ

Всякая область человеческой деятельности – будь то изготовление
столов, просмотр корреспонденции, проведение экспериментов или
создание научных теорий – подчиняется определенным правилам,
применяемым обычно лишь в пределах данной области. Их можно
назвать правилами частной практики.
Такие правила носят двойственный, описательно-оценочный ха-
рактер, хотя оценочная, прескриптивная составляющая в них явно
доминирует. Правила частной практики обобщают опыт предыдущей
деятельности в соответствующей области и в этом смысле являются опи-
саниями и, следовательно, должны обосновываться подобно всем иным
описательным утверждениям, способным быть истинными или ложны-
ми. В то же время правила регламентируют будущую деятельность и как
таковые являются предписаниями, т.е. должны обосновываться ссыл-
ками на эффективность той деятельности, которая направляется ими.
Требование свободы от ценностей

как правило частной (научной) практики
Хорошим примером правила, широко используемого в такой спе-
цифической области деятельности, как научное исследование, может
служить требование свободы от ценностей.
В последнее время это требование стало подвергаться критике, но
еще совсем недавно «свободу от ценностей рассматривали обычно
как важное преимущество и свидетельство превосходства науки над
другими формами интеллектуальной деятельности»1.
1
См.: Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998. С. 123.
Предполагалось, что последние не могут достичь высокого уров-

ня объективности, характерного для естествознания, именно из-за
субъективистского влияния ценностей на рассмотрение и объясне-
ние фактов.
Вначале требование независимости от ценностей предъявлялось к
естественным наукам, но уже со второй половины XIX в. это требо-
вание стали все более активно предъявлять к социальным и гумани-
тарным наукам. В результате независимость науки от ценностей (на-
зываемая иногда аксиологической нейтральностью), пишет Э. Агацци,
была выдвинута как тезис одновременно описательный и предписы-
вающий. В описательном аспекте этот тезис утверждает, что наука
ограничивается наблюдением и объяснением действительного поло-
жения вещей и не формулирует никаких ценностных суждений (т.е.
воздерживается от «оценки»). Как предписывающий, он обязывает
ученого к двум вещам: не позволять собственным ценностным пред-
почтениям воздействовать на исследование и в качестве ученого воз-
держиваться от ценностных суждений о результатах исследования1.
Критика требования свободы науки от ценностей разворачива-
лась, как и всякая критика двойственных выражений, в двух направ-
лениях. Во-первых, пытались показать, что описательное содержа-
ние этого требования не соответствует реальной практике научных
исследований. В естественных науках действительно нет оценок, но
в науках, изучающих человеческую деятельность (например, в поли-
тологии, социологии, психологии), оценки обычны. В дальнейшем
было высказано мнение, что внутренние ценности содержатся даже в
естественно-научных теориях, поскольку они имеют иерархическое
строение и одни их утверждения способны выступать в качестве
стандартов оценки других2. Во-вторых, подвергалась сомнению эф-
фективность правила, предписывающего исключать ценности из
научного исследования. Мир человеческой деятельности, как ин-
дивидуальной, так и коллективной, насквозь пронизан ценностями.
Кроме того, от социальных и гуманитарных наук естественно ожи-
дать не только описания того, что есть, но и суждений относительно
того, что должно было бы быть, своего рода рекомендация по раци-
онализации социальной жизни и деятельности. Если социальные и
гуманитарные науки только описывают, всячески воздерживаясь от
оценок, какую пользу принесет исследование ими общества и чело-
века? Детали полемики по поводу требования свободы от ценностей
1
Агацци Э. Указ. соч. С. 123.
2
См.: Ивин А.А. Ценности в научном познании // Логика научного познания. М.,
1987. С. 254–257.
6. Принципы морали 91
здесь несущественны. Важно лишь то, что это был спор не об истин-
ности некоторого описания и не об эффективности какого-то прави-
ла, а спор о двойственном высказывании, соединяющем описание с
предписанием.
Сложный, описательно-оценочный характер имеют также и все
другие регулятивные принципы познания: принцип наблюдаемости,
принцип простоты и т.д. Они функционируют прежде всего как эв-
ристические указатели, помогающие сформировать и реализовать
исследовательскую программу, как предписания, касающиеся кон-
струирования и оценки теоретических систем. Вместе с тем, склады-
ваясь и конкретизируясь в самой практике научного исследования,
они являются попытками осознать определенные закономерности
познания. Систематизируя и очищая от случайностей долгий опыт
научных исследований, они выявляют устойчивые связи между тео-
рией и отображаемой ею реальностью, и уже на этой основе выдвига-
ются определенные образцы и требования. Сопоставление теории с
регулятивными принципами представляет собой подведение задава-
емой ею «теоретической действительности» под некоторый стандарт
или шаблон, т.е. является установлением ценностного отношения.
6. ПРИНЦИПЫ МОРАЛИ
Тема моральной аргументации, никогда не уходившая из поля
зрения философии и теории аргументации, по-прежнему остается
неясной и, судя по всему, такой останется еще долго.
Далее будут сделаны общие замечания относительно своеобразия
моральных принципов и стандартных способов аргументации в их
поддержку. Как отмечал Р. Хеар, начать с природы этической дис-
куссии – значит войти в самое сердце этики1.
Этика, в отличие от, скажем, математики или физики, не является
точной наукой. Бытует мнение, что она в принципе не может быть
такой наукой. Многие современные философы убеждены, что этика
вообще не является наукой и никогда не станет ею. Вот как выра-
жал эту мысль Л. Витгенштейн в своей единственной лекции по эти-
ке: « ... когда я задумываюсь над тем, чем действительно являлась бы
этика, если бы существовала такая наука, результат кажется мне со-
вершенно очевидным. Мне представляется несомненным, что она не
была бы ничем, что мы могли бы помыслить или высказать… Един-
ственное, что мы можем, – это выразить свои чувства с помощью
метафоры: если бы кто-то смог написать книгу по этике, которая
действительно являлась книгой по этике, эта книга, взорвавшись,
1
См.: Hare R.M. Language of Morals. Oxford, 1952. P. 3.
разрушила бы все иные книги мира. Наши слова, как они использу-
ются в науке, являются исключительно сосудами, способными вме-
стить и перенести значение и смысл, естественные значения и смыс-
лю Этика, если она вообще чем-то является, сверхъестественна»1.
Язык морали – особый язык. Своеобразие морального рассужде-
ния связано прежде всего с тем, что в нем используются моральные
оценки и нормы. Действительно ли эти специфические составляю-
щие имеют значение, несовместимое с обычным, или естественным,
значением слов?
Описательно-оценочный характер
моральных принципов
Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, нужно прояс-
нить основные особенности моральных оценок и норм.
Моральные оценки, как и все другие, могут быть абсолютными и
сравнительными («Ложь морально предосудительна» и «Морально
простительнее лгать дальнему, чем ближнему»).
Моральные принципы относятся к двойственным, описатель-
но-оценочным (дескриптивно-прескриптивным) выражениям. Они
содержат описание сферы моральной жизни и опосредованно тех
сторон жизни общества, одним из обнаружений которых является
мораль. Эти же принципы предписывают определенные формы по-
ведения, требуют реализации известных ценностей и идеалов.
Нередко противоречивое единство описания и предписания
разрывается, и моральным принципам дается либо дескриптивная,
либо прескриптивная интерпретация. Споры по поводу истинности
данных принципов ведутся с давних пор.
Сторонники первого подхода считают моральные принципы
описаниями или прежде всего описаниями и убеждены, что поня-
тия истины и лжи приложимы к ним точно в том или же несколько
модифицированном смысле, что и к остальным описаниям. Нередко
выдвигается дополнительный аргумент: если бы моральные принципы
не были связаны с истиной, то ни одну моральную систему нельзя бы-
ло бы обосновать и все такие системы оказались бы равноправными.
Эта ссылка на угрозу релятивизма и субъективизма в морали оче-
видным образом связана с убеждением, что объективность, обосно-
ванность и тем самым научность необходимо предполагают истин-
ность, а утверждения, не допускающие квалификации в терминах
истины и лжи, не могут быть ни объективными, ни обоснованными,
1
Wittgenstein L. Lecture on Ethics // Philosophical Review. 1965. Vol. 17. № 1. P. 7.
ни научными. Это убеждение – характерная черта устаревшего стиля

теоретизирования, присущего XVII–XVIII вв.
Сторонники второго подхода подчеркивают регулятивную, про-
ектирующую функцию моральных принципов; они считают главным
не дескриптивное, а прескриптивное их содержание и полагают, что
к этим принципам неприложимо понятие истины. Нередко при этом,
чтобы избежать релятивизма и иметь возможность сопоставлять и
оценивать разные системы морали, взамен истины вводится некото-
рое иное понятие. Его роль – быть как бы «заменителем» истины в
сфере морали и показывать, что хотя понятие истины неприложимо к
морали, она тем не менее как-то связана с действительностью и в ней
возможны некоторые относительно твердые основания. В качестве
таких «суррогатов» истины предлагались понятия «правильность»,
«значимость», «целесообразность», «выполнимость» и т.п.
Ни один из этих подходов к проблеме истинности моральных
принципов нельзя назвать обоснованным. Каждый представляет
собой попытку разорвать то противоречивое дескриптивно-пре-
скриптивное единство, каким является моральный принцип, и про-
тивопоставить одну его сторону другой. Первый подход предполагает,
что в терминах истины может быть охарактеризована любая форма
отображения действительности человеком, а там, где нет истины, нет
вообще обоснованности и все является зыбким и неопределенным.
С этой точки зрения добро и красота – всего лишь завуалированные
формы истины. Очевидно, что такое расширительное толкование ис-
тины лишает ясного смысла не только те понятия, которые она при-
звана заместить, но и ее саму. Во втором подходе уже сама много-
численность предлагаемых «суррогатов» истины, их неясность, их
короткая жизнь, отсутствие у них корней в истории этики, необходи-
мость для каждой формы отображения действительности, отличной
от чистого описания, изобретать свой особый «заменитель» истины
говорят о том, что на этом пути не приходится ожидать успеха.
Проблема обоснования моральных принципов связана с
раскрытием их двойственного, дескриптивно-прескриптивного ха-
рактера. Принцип морали напоминает двуликое существо, поверну-
тое к действительности своим регулятивным, оценочным ликом, а к
ценностям – своим «действительностным», истинностным ликом:
он оценивает действительность с точки зрения ее соответствия цен-
ности, идеалу, образцу и одновременно ставит вопрос об укоренен-
ности этого идеала в действительности.
Можно отметить, что многое из того, что рождается в человече-
ской душе, является двойственным в том же смысле, в каком двой-
ственна мораль. «Душа, – писал К. Юнг, – это переход, и поэтому
нужно ее рассматривать в двух аспектах. С одной стороны, она дает

образ, составленный из обрывков и следов всех прошлых событий, с
другой – набрасывает нам в том образе контуры будущих событий,
поскольку душа сама создает свое будущее»1. Исправляя теорию тол-
кования снов З. Фрейда, Юнг указывал, в частности, что каждое сно-
видение выражает желания, испытанные в прошлом, но обращено
также к будущему и указывает на цели и стремления человека, видя-
щего сон. Полное толкование сна должно включать «проспективное»
и «ретроспективное» его истолкования.
Как указывалось, аналогичную дескриптивно-прескриптивную
природу имеют и законы науки. Но если у моральных принципов яв-
но доминирует прескриптивное, оценочное начало, то у научных за-
конов ведущим обычно является описательный момент.
Таким образом, проблема не в том, чтобы в области этики за-
менить добро истиной, и не в том, чтобы заместить добро чем-то,
что напоминало бы истину и связывало бы, подобно ей, мораль с
действительностью. Задача в выявлении взаимосвязи и взаимодопол-
нения истины и добра, в выявлении их взаимоотношений с другими
этическими категориями.
Некоторые выводы из двойственной

природы моральных принципов
Если под «обычным», или «естественным», значением утвержде-
ния понимается его описательное значение, то ясно, что моральные
принципы, строго говоря, не имеют такого значения: они описыва-
ют, но лишь для того, чтобы эффективно оценивать, и оценивают,
чтобы адекватно описывать. Функции описания и оценки – диаме-
трально противоположны. Однако вряд ли оправданно на этом осно-
вании приписывать какую-то особую «неестественность» значению
моральных принципов. Двойственный, дескриптивно-прескриптив-
ный характер имеют не только они, но и многие другие языковые вы-
ражения, включая и самые обычные научные законы.
Тем не менее существует определенная потенциальная опасность,
связанная с двойственностью моральных принципов. Она обнаружи-
вает себя, если эти принципы истолковываются либо как чистые
описания, когда понятие «описательное утверждение» оказывается
настолько размытым, что «книга по этике» становится в известном
смысле опасной для обычных научных книг; либо как чистые оцен-
1
Jung C.G. On Psychological Understanding // Journal of Abnormal Psychology. 1915.
P. 391.
ки (предписания), когда вместо «книг по этике» появляется пере-

чень достаточно произвольных предписаний, связанных скорее с
господствующей идеологией, чем с моралью.
Из сказанного о природе моральных принципов можно сде-
лать некоторые выводы, имеющие отношение к теме моральной
аргументации.
Первый вывод касается так называемой логики морального рас-
суждения. Можно ли рассуждать логически последовательно и не-
противоречиво о морально хорошем и плохом, обязательном и запре-
щенном? Можно ли быть логичным в области этики? Вытекают ли из
одних моральных оценок и норм другие моральные оценки и нормы?
На эти и связанные с ними вопросы отвечают логика оценок и логика
норм, показывая, что рассуждения о ценностях не выходят за пре-
делы логического; их можно успешно анализировать и описывать с
помощью обычных методов формальной логики. Несколько сложнее
вопрос о логических связях двойственных, описательно-оценочных
выражений, к числу которых относятся моральные принципы. Этот
вопрос пока не обсуждался специально, но интуитивно очевидно, что
моральное рассуждение, как и чисто оценочное рассуждение, подчи-
няется требованиям логики. Поскольку эти требования распростра-
няются на весь класс описательно-оценочных утверждений, особой
логики морального рассуждения не существует.
Второй вывод связан с разграничением этики и метаэтики. Этика
(нормативная) истолковывалась как система моральных норм, пред-
писывающих определенное поведение, и считалась ненаучной и не
допускающей обоснования из-за отсутствия связи моральных норм и
фактов. Описательная этика (метаэтика) истолковывалась как сово-
купность описательных утверждений о таких моральных нормах,
прежде всего об их существовании или «пребывании в силе», и трак-
товалась как обычная эмпирическая дисциплина.
Противопоставление прескриптивного и дескриптивного имело
место в этике всегда, хотя и не в столь резкой форме противопостав-
ления «ненаучного» и «научного». В основе противопоставления ле-
жит двойственный характер моральных принципов: (нормативная)
этика истолковывает их как чистые предписания, метаэтика – как
описания или основу для них. Эти интерпретации морали односто-
ронни и ущербны. Между двумя основными функциями моральных
принципов нет четкой границы, даже контекст использования не
всегда позволяет ее провести. Это означает, что (нормативная) этика
и (описательная) метаэтика также не могут быть эффективно отгра-
ничены друг от друга при условии, что обе они не оказываются ис-
кусственными построениями и сохраняют связь с реальной моралью.
Этика и метаэтика – два крайних полюса, между которыми движутся

и к которым с разной силой тяготеют конкретные этические теории.
Третий вывод основывается на том факте, что моральное рас-
суждение – весьма своеобразная разновидность гуманитарного рас-
суждения. Моральная аргументация обычно чрезвычайно свернута,
а принятие морального решения нередко выглядит как спонтанное
движение души.
«Далеко не все коллизии долга, а возможно, и ни одна, – пишет
К. Юнг, – на самом деле окажутся “разрешены”, даже если о них
дискутировать и аргументировать до второго пришествия. В один
прекрасный день решение просто объявится, очевидно, как результат
своего рода короткого замыкания»1. Причину того, что принимаемое
моральное решение трудно или даже невозможно мотивировать,
Юнг видит в том, что глубинную основу морали составляют не под-
дающиеся рефлексии инстинкты.
«Инстинкты a priori представляют собой те наличные динамиче-
ские факторы, от которых в конечном счете зависят этические реше-
ния, принимаемые нашим сознанием. Это есть нечто бессознатель-
ное, и о смысле его не существует никакого окончательного мнения.
Об этом возможно иметь лишь предварительное мнение, ибо нельзя
окончательно постигнуть свое собственное существо и положить ему
рациональные границы»2.
Свернутость моральной аргументации и морального решения
объясняется скорее не таинственными инстинктами, а тем, что их
основу составляют моральные схемы, ушедшие в глубины сознания,
действующие почти автоматически и не требующие размышления
при своем применении. Человек, принимающий моральное реше-
ние, редко в состоянии внятно объяснить, чем именно он руковод-
ствовался и исходя из каких принципов одобрял или осуждал тот или
иной способ поведения. Общие схемы морального решения, подобно
законам логики, усваиваются стихийно и действуют, минуя сознание
и размышление. Если такое рассуждение и приводится, оно нередко
имеет к принятому решению внешнее отношение, оправдывая за-
дним числом то, что принято независимо от него.
Именно на эту непосредственность и не развернутость мораль-
ного выбора и решения во многом опираются интуитивизм в этике,
отстаивающий существование особой моральной интуиции, и сен-
тиментализм, постулирующий наличие у человека особого мораль-
ного чувства.
1
Юнг К.Г. Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992. С. 292.
2
7. Правила универсальной практики 97
7. ПРАВИЛА УНИВЕРСАЛЬНОЙ ПРАКТИКИ

Помимо правил частной практики, относящихся к ограниченным
областям человеческой деятельности, существуют правила всякой,
или универсальной, практики.
Это – правила логики и математики, регламентирующие изготов-
ление определенных логических и математических объектов, исполь-
зуемых во всякой деятельности (логически правильных рассуждений,
определений, классификаций и т.п., математически правильных вы-
числений, построений, доказательств и т.п.).
Прескриптивная интерпретация правил

универсальной практики
Как и правила частной практики, правила универсальной практи-
ки являются описательно-оценочными утверждениями, но с гораздо
более отчетливо выраженным прескриптивным моментом, что ино-
гда служит основанием для истолкования правил логики и математи-
ки как чистых предписаний, не содержащих обобщения (и, значит,
описания) предшествующей универсальной практики.
По мнению Витгенштейна, если утверждению придается статус
неопровержимо достоверного, оно тут же начинает употребляться
как правило соответствующей языковой игры, или практики, и ста-
новится стандартом оценки всех других утверждений данной игры.
Эту идею Витгенштейн распространяет и на утверждения матема-
тики: их достоверность и неопровержимость объясняются тем, что
они представляют собой правила. Как и в случае любых правил, в
них нельзя усомниться и нет смысла говорить об их истинности, по-
скольку они не могут быть ложными. Витгенштейн признает сущест-
вование утверждений, которые в одних ситуациях выступают как
описания и доступны эмпирической проверке, а в других функцио-
нируют как правила для проверки других утверждений. Вместе с тем,
как полагает Витгенштейн, есть утверждения, настолько закрепив-
шиеся в функции правил, что они потеряли возможность быть лож-
ными, поэтому бессмысленно говорить об их истинности. Они вхо-
дят в структуру некоторой языковой игры и предшествуют всякому
определению истинности и соответствия реальности. В число таких
утверждений, полностью утративших свое описательное содержание
и превратившихся в чистые предписания, или правила, Витгенштейн
наряду с аналитическими высказываниями, правилами измерения,
таблицами мер и т.п. включает также утверждения логики и матема-
тики. Последние, подобно всем иным утверждениям, употребляе-
мым как несомненно достоверные и неопровержимые, играют роль

того «масштаба», на основе которого обычные утверждения способ-
ны оказываться описаниями реальности. Говорить об истинности
или неистинности утверждений логики и математики бессмысленно,
так как они являются правилами и должны оцениваться не сами по
себе, а только в составе тех игр, которые направляются ими. «Опас-
ность состоит, я полагаю, в том, – пишет Витгенштейн, – что пыта-
ются дать обоснование нашей процедуры, тогда как здесь не может
быть такой вещи, как обоснование, и мы должны просто сказать: так
мы это делаем»1.
Витгенштейн прав, настаивая, что системное обоснование правил
всякой практики играет исключительную роль и обоснование таких
правил не может быть сведено к приведению аргументов.
Правила логики и математики обосновываются главным образом
не сами по себе, а в составе тех теорий, в которых они используются.
Внутреннее обоснование данных правил, т.е. их обоснование в рамках
чистой логики или чистой математики, – всего лишь первый этап
обоснования, хотя именно на этом этапе они получают статус «логи-
ческих» и «математических истин». Второй этап обоснования – это
внешнее обоснование, т.е. обоснование той содержательной теории,
в структуру которой входят соответствующие утверждения логики и
математики. Приемлемость такой теории одновременно служит сви-
детельством приемлемости лежащей в ее основе логической и мате-
матической структуры.
Двойственность правил универсальной практики

Вместе с тем правила универсальной практики вряд ли допусти-
мо истолковывать как чистые предписания. Подобно правилам част-
ных практик, правила всякой практики являются двойственными ут-
верждениями и имеют не только оценочное (прескриптивное), но и
описательное содержание. Последнее находится в гораздо более глу-
бокой прескриптивной тени, чем в случае правил частной практики,
но тем не менее оно существует. Если бы это было не так, осталось
бы совершенно непонятным, как можно какую-то теорию, имеющую
определенную логическую и математическую структуру, сопоставлять
с реальностью и говорить об истинности или ложности теории, если
структура последней содержательно пуста. Непонятно было бы также,
откуда, если не из внешних обоснований, конкретные логические и
математические теории получают импульсы для своего развития.
1
Wittgenstein L. Remarks on the Foundations of Mathematics. Oxford, 1967. P. 98.
8. Многообразие неявных оценок 99
Кроме того, если бы даже правила всякой практики являлись,

как полагает Витгенштейн, чистыми предписаниями, это не означа-
ло бы, что они вообще не нуждаются в обосновании. В отличие от
описаний предписания не могут быть истинными или ложными. Но
предписания, как и описания, бывают обоснованными или необо-
снованными, хотя способы обоснования предписаний своеобразны,
в частности они не могут быть эмпирическими.
Витгенштейн проводит различие между обоснованием языковой
игры и причиной ее принятия: обоснование – это приведение до-
водов в поддержку обосновываемого тезиса, причина же принятия
языковой игры лежит в сфере практики1. Эту мысль Витгенштейна
можно было бы попытаться истолковать как указание на принци-
пиальные особенности обоснования предписаний в сравнении с
обоснованием описаний, в частности как указание на то, что если
описания обосновываются прежде всего путем сопоставления их с
реальностью, то предписания обосновываются в первую очередь пу-
тем ссылки на их эффективность. Однако Витгенштейн оснований
для такой интерпретации не дает, ибо полагает, что языковая игра не
может быть охарактеризована ни как обоснованная, ни как разумная,
поскольку «она пребывает – как наша жизнь»2.
8. МНОГООБРАЗИЕ НЕЯВНЫХ ОЦЕНОК

Подводя итог обсуждению оценочных и описательно-оценочных
высказываний, еще раз подчеркнем, во-первых, разнообразие тех
способов, какими оценки могут входить в рассуждение, и, во-вторых,
неявный характер подавляющего большинства тех оценок, которые
являются составными элементами социальных и гуманитарных наук.
Основные типы неявных оценок

Между полюсами чистых описаний и чистых оценок располага-
ются следующие типы неявных оценок:
– акцентуированные, или оценочно окрашенные, высказывания,
имеющие главным образом описательное содержание, но функцио-
нирующие в системе определенных общих ценностей и несущие на
себе их оттенок;
– научные законы, не только описывающие и объясняющие не-
которые совокупности фактов, но и служащие стандартами оценки
других утверждений теории;
1
См.: Витгенштейн Л. О достоверности. § 474.
2
Там же. § 559.
– высказывания о тенденциях социального развития, подводя-

щие итог предшествующих стадий эволюции социальных явлений и
структур и намечающие перспективу их дальнейшего развития;
– правила отдельных областей человеческой деятельности, обоб-
щающие опыт конкретной деятельности и дающие на этой основе
рекомендации, как оптимизировать данную деятельность (иногда та-
кие правила имеют вид чистых описаний);
– принципы морали как правила определенной, хотя и весьма
широкой, практики;
– правила логики и математики, являющиеся правилами всякой,
или универсальной, практики и вместе с тем сохраняющие опреде-
ленное описательное содержанием, значит, известную претензию на
истинность.
Неявные оценки в науке

Обилие в науках об обществе неявных оценок и оценочно окра-
шенных утверждений заставляет обществоведа задумываться о цен-
ностях на каждом этапе своего исследования.
При выборе проблемы исследования, пишет Ч. Миллс, ценности
фигурируют в определенных ключевых понятиях, которые влияют и на
определение пути их решения. Что касается основных понятий, то на-
ша задача заключается в том, чтобы использовать как можно больше
«ценностно-нейтральных» терминов и в то же время понимать и экс-
плицировать сохраняющееся в них ценностное содержание. Что ка-
сается выбора проблемы исследования, то при этом необходимо ясно
осознать те ценности, под влиянием которых сделан этот выбор, а затем
всячески стараться избежать влияния на выработку решения собствен-
ных ценностных предпочтений, независимо от того, какую ценност-
ную позицию занимает исследователь и к каким моральным и полити-
ческим последствиям может привести реализация этого решения1.
Далее Миллс пишет: «Каждый обществовед всегда придержива-
ется определенных ценностей, что косвенно отражается в его работе.
Личные и общественные проблемы возникают там, где появляется
угроза ожидаемым ценностям, и их нельзя четко сформулировать без
признания существования этих ценностей»2. Не выраженная ясно
морально-политическая позиция, заключает Миллс, гораздо больше
влияет на результат, чем открытое обсуждение личной и профессио-
нальной стратегии.
1
См.: Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. С. 95.
2
8. Многообразие неявных оценок 101
Ценности – неотъемлемый элемент всякой деятельности. На-

учное познание как специфическая форма деятельности также на-
сквозь пронизано ценностями и без них немыслимо. Применительно
к нему понятие ценности является столь же важным, как и понятие
истины.
Если под ценностями понимается, как это бывает обычно, только
то, что нашло эксплицитное выражение в специальных оценочных
суждениях, сфера ценностей резко сужается: остаются только внеш-
ние для процесса познания ценности, подобные моральным, эсте-
тическим или религиозным. Можно предположить, что они имеют
определенное отношение к социальным и гуманитарным наукам.
Но даже в этом слабом допущении нет прямой необходимости. Есте-
ственные же науки в этом случае полностью выпадают из-под дей-
ствия ценностей.
Узкое истолкование ценностей приводит в конечном счете к про-
тивопоставлению истинностного и ценностного подходов к действи-
тельности, образует пропасть между науками о природе и науками о
культуре.
ГЛАВА IV.
ЛОГИКА АБСОЛЮТНЫХ ОЦЕНОК
1. ЛОГИКА ОЦЕНОК КАК ВЕТВЬ

МОДАЛЬНОЙ ЛОГИКИ
Обычно логическая система называется «модальной логикой», ес-
ли в ней встречаются такие модальные выражения, как «возможно»,
«необходимо», «случайно» и т.п.
Вместо этой неясной характеристики необходимо ввести строгое
определение модальной логики. В соответствии с этим определением
логическая система является модальной, если она включает в каче-
стве своей части основную, или минимальную, модальную логику.
Обобщим предложенную Я. Лукасевичем1 идею стратификации
модальной логики на случай более широкого понимания модально-
стей, когда в их число включаются не только понятия «необходимо»
и «возможно» и т.п., но и понятия «доказуемо», «обязательно», «хо-
рошо», «всегда» и т.д.
Объектом исследования обычной, или ассерторической, логики
являются логические отношения ассерторических, или, как их еще
можно назвать, неквалифицированных высказываний. В них утвержда-
ется или отрицается наличие определенных связей. В простых выска-
зываниях этого типа говорится о том, что предмету, о котором идет
речь, присущ определенный признак. Примерами их могут служить
высказывания: «Снег бел и холоден», «Стекло не проводит электри-
ческий ток», «Тасмания открыта капитаном Куком», «Платон – ав-
тор “Тимея”», «Пегас – крылатый конь» и т.п. Общая форма таких
высказываний: «S есть (или не есть) Р».
Помимо ассерторических высказываний, устанавливающих связи
предметов и признаков и связи иных типов, имеются также модальные
высказывания, в которых уточняется, или квалифицируется, характер
или модус этих связей. Модальными являются, например, высказы-
вания: «Возможно, что снег бел и холоден», «Хорошо, что стекло не
проводит ток», «Немыслимо, чтобы Тасмания была открыта Куком»,
«Доказано, что Платон – автор “Тимея”», «Древние греки полагали,
что Пегас – это крылатый конь» и т.п.
1
См.: Лукасевич Я. Аристотелевская силлогистика с точки зрения современной
формальной логики. М., 1959. См. также: Ивин А.А. Модальные теории Яна Лукасеви-
ча. М., 2001. Гл. 2.
1. Логика оценок как ветвь модальной логики 103
Ассерторические высказывания только утверждают или отрицают

некоторые связи, модальные высказывания являются оценками этих
связей с той или иной точки зрения. О предмете А можно просто ска-
зать, что он имеет свойство В. Но можно, сверх того, уточнить, является
ли эта связь А и В необходимой или же она только случайна; всегда ли А
будет В или нет; хорошо ли, что А есть В, или плохо; доказано ли, что А
есть В, или это только предполагается, и т.д. Результатами таких уточ-
нений будут модальные высказывания разных типов. Все они получа-
ются путем приписывания к ассерторическому высказыванию того или
иного модального понятия, с помощью которого характеризуется уста-
новленная в этом высказывании связь. Общая форма модальных вы-
сказываний, получаемых из простых ассерторических высказываний:
М (S есть Р) или М (S не есть Р).
Вместо М в эту форму могут подставляться различные модальные
понятия, позволяющие определить тип связи субъекта и предиката.
Очевидно, что модальной квалификации могут быть подвергнуты не
только связи предметов и признаков, но и связи других типов.
Например, из сложного ассерторического высказывания «Если ме-
таллический стержень нагреть, то он удлинится» можно получить такие
модальные высказывания: «Доказано, что если металлический стержень
нагреть, то он удлинится», «Хорошо, что металлический стержень удли-
няется, если его нагревают», «Средневековые алхимики были убежде-
ны, что если металлический стержень нагреть, то он удлинится» и т.п.
Объектом исследования модальной логики является логическое
поведение модальных высказываний и их связи с ассерторическими
высказываниями. Из разнообразных возможных типов квалифика-
ций она выбирает немногие, наиболее интересные типы. Результа-
тами их изучения являются отдельные ветви или разделы модальной
логики, называемые обычно тоже «логиками».
Квалификации каждого типа осуществляются с помощью группы
связанных между собой понятий, именуемых модальностями.
Так, теоретико-познавательная характеристика утверждений о
связях дается с помощью понятий «доказуемо», «опровержимо» и
«неразрешимо», аксиологическая – с помощью понятий «хорошо»,
«безразлично» и «плохо», нормативная – с помощью понятий «обя-
зательно», «безразлично» и «запрещено» и т.д.
Слова «модус» и «модальность» иногда используются для обозна-
чения только понятий «необходимо», «возможно», «невозможно» и
родственных им. В других случаях этим словам придается более ши-
рокий смысл. К «модальным» относятся при этом также такие поня-
тия, как «знает», «полагает», «доказуемо», «обязательно» и т.д.
В современной логике наметилась устойчивая тенденция по-
нимать под «модальной логикой» не только логическую теорию не-
104 Глава IV. Логика абсолютных оценок
обходимости, возможности и т.п., но включать в число «модальных

систем» также логические теории эпистемических, деонтических,
временных и даже экзистенциальных понятий. Логика необходимо-
сти, возможности и т.п. рассматривается при этом как один из раз-
делов модальной логики; она называется «алетической модальной
логикой», а ее исходные понятия – «алетическими понятиями». Это
более широкое употребление терминов «модус» и «модальность» хо-
рошо согласуется с исторической традицией.
Модальности, сравнительно хорошо изученные современной мо-
дальной логикой, систематизируются в следующей таблице:
Логические Онтологические Эпистемические модальности

модальности модальности знание убеждение
логически онтологически доказуемо полагает
необходимо необходимо (верифицируемо) (убежден)
логически онтологически неразрешимо сомневается

случайно случайно (непроверяемо)
отвергает
логически онтологически опровержимо
невозможно невозможно (фальсифицируемо)
логически онтологически допускает
невозможно возможно
Деонические Аксиологические Временные модальности

модальности модальности
абсолютные сравнитель- абсолютные сравнитель-
ные ные
обязательно хорошо лучше всегда раньше
нормативно аксиологиче-
ски равноценно только одновременно
безразлично иногда
запрещено безразлично хуже позже
плохо никогда
разрешено
В каждую из перечисленных в таблице групп модальностей входят

три основных понятия. Второе из них будем называть слабой харак-
теристикой, первое и третье – сильной положительной и сильной от-
рицательной характеристиками соответственно.
В дополнение к трем основным модальным понятиям иногда
вводится четвертое понятие, определенным образом связанное с ос-
новными и нередко употребляемое вместо них. В частности, к логи-
ческим модальностям принято присоединять понятие «логическая

возможность», к онтологическим – понятие «онтологическая воз-
можность», к деонтическим – понятие «разрешение».
Знание важным образом отличается от убеждения, или веры. Этому
различию соответствует различие между двумя вариантами эписте-
мической логики: логикой знания и логикой убеждений.
Основываясь на сходстве различных ветвей модальной логики,
можно дать такое общее определение модальной теории. Логическая
теория, содержащая по меньшей мере три квалифицирующих поня-
тия (оператора), является модальной, если она удовлетворяет следу-
ющим условиям:
а) она является надстройкой над логикой ассерторических выска-
зываний;
б) квалификации, даваемые сильными ее понятиями, несов-
местимы с квалификацией, даваемой слабым понятием;
в) из простой истинности или ложности высказывания нельзя за-
ключить, какую именно основную модальную характеристику долж-
на иметь устанавливаемая в этом высказывании связь;
г) из квалификации высказывания с помощью слабого модального по-
нятия не следует ни то, что высказывание истинно, ни то, что оно ложно;
д) если высказыванию приписывается слабая модальная ха-
рактеристика, то и его отрицанию должна быть приписана эта ха-
рактеристика.
Особенностью аксиологических и временных модальностей яв-
ляется то, что помимо абсолютных понятий, употребляемых для ха-
рактеристики отдельно взятых простых или сложных объектов («хо-
рошо А», «безразлично В», «иногда происходит А или В», «С никогда
не наступает вместе с А» и т.п.), имеются также сравнительные аксио-
логические и временные понятия, используемые для сопоставления
двух объектов («А лучше В», «В равноценно С», «А одновременно с
В или С», «В позже С» и т.п.). Приведенное определение модальной
логики касается непосредственно свойств понятий первого рода, но
оно может быть распространено и на сравнительные понятия.
Указанные условия представляют собой требования, которым
должна удовлетворять каждая логическая модальная теория. Первое из
них вытекает из самого определения модальных понятий как средств
уточнения характера связей, устанавливаемых ассерторическими вы-
сказываниями. Нарушение остальных требований делает излишней
саму квалификацию с помощью модальностей и приводит к вырож-
дению модальной теории в логику простых утверждений и отрицаний.
Основная идея предлагаемой далее систематизации модальной
логики состоит во введении определяемого аксиоматически понятия
минимальной модальной системы. Эта система должна быть той общей

частью различных модальных теорий, приемлемость утверждений
которой не зависит ни от специфических свойств отдельных групп
модальных понятий, ни от тех или иных допущений об области их
приложения. Ее законы должны быть справедливыми для модально-
стей всех типов и должны вместе с тем давать сравнительно подроб-
ное описание их формальных свойств.
Для построения минимальной модальной логики недостаточно, ко-
нечно, указания тех связей модальностей, которые зафиксированы в
определении модальной теории. Абстрактную характеристику, даваемую
этим определением, следует дополнить дальнейшими утверждениями,
говорящими о сложных объектах (принципами дистрибутивности).
Введем следующие обозначения:
V, Y, W – сильный положительный, сильный отрицательный и
слабый модальные операторы соответственно;
U – дополнительное модальное понятие, определимое в рамках
минимальной логики в терминах основных.
Если ми нимальная логика интерпретируется как теория ло-
гических модальностей, выражение Vp означает «логически не-
обходимо p», Yp – «логически невозможно p», Wp – «логически слу-
чайно p» и Up – «логически возможно p».
Если эта логика понимается как теория деонтических модально-
стей, Vp означает «обязательно p», Yp – «запрещено р», Wp – «норма-
тивно безразлично p» и Up – «разрешено p».
В случае модальных понятий других групп выражение Vр представ-
ляет одно из утверждений: «онтологически необходимо p», «доказуемо
(верифицируемо) p», «рассматриваемый субъект убежден в том, что
p», «хорошо p», «всегда p» и т.д. Соответственно, выражением Yp пред-
ставляется при этом одно из утверждений: «онтологически невозмож-
но p», «опровержимо (фальсифицируемо) p», «субъект отвергает p»,
«плохо p», «никогда не имеет места p» и т.д.; и выражением Wp – одно
из утверждений: «онтологически случайно р», «неразрешимо (непро-
веряемо) p», «субъект сомневается в том, что p», «аксиологически без-
различно p», «только иногда имеет место p» и т.д.
Минимальная модальная логика (система Ml) определяется следу-
ющим множеством аксиом и правил вывода:
А0. Аксиомы классической пропозициональной логики,

A1. ~ (Vp & Wp)& ~ (Wp & Yp)
А2. Vр & Vq V(р & q)
A3. Wp W~p
A4. V(р ˅ q) ˅ W(p ˅ q) ≡ Vр ˅ Vq ˅ Vq ˅ Wp ˅ Wq
A5. Y(p ˅ q) ≡ Yp & Yq
(R1) правило подстановки формул пропозициональной логики

вместо пропозициональных переменных;
(R2) правило отделения;
(R3) правило экстенсиональности, позволяющее заменять од-
но или более вхождений некоторого выражения в формулу вхож-
дениями в эту формулу эквивалентного ему в рамках данной си-
стемы выражения.
Первые три аксиомы системы M1 являются символической фор-
мулировкой условий (а), (б) и (д) определения модальной теории.
Нетрудно показать, что M1 удовлетворяет и двум другим требовани-
ям, предъявляемым этим определением. Формулы
р Vр,
p Yp,
p Wp,
~р Vр,
~p Yp,
~p Wp,
Wp p,
Wp ~p
не являются теоремами ни минимальной модальной логики, ни ее

расширений.
Аксиомы А3–А5 представляют собой принципы дистрибутив-
ности трех основных модальных операторов. В эпистемической
интерпретации первая из них, в частности, утверждает, что если до-
казуемо р и доказуемо q, то доказуема также конъюнкция этих двух
высказываний; согласно А5 опровержимость дизъюнкции двух вы-
сказываний эквивалентна опровержимости каждого из них. В деон-
тической интерпретации A3 говорит, что из обязанности реализовать
ситуацию, описываемую высказыванием p, и обязанности реализо-
вать ситуацию, описываемую высказыванием q, следует обязанность
выполнить действие, ведущее к ситуации, в которой истинны оба эти
высказывания; А5 в этой интерпретации утверждает, что запрещение
p и запрещение q равносильно запрещению реализации ситуации, в
которой истинно хотя бы одно из этих высказываний. Сходные идеи
выражаются этими аксиомами и в других интерпретациях.
В большинстве групп модальностей сильные модальные понятия
взаимно определимы таким образом:
Vp = Df Y ~ p,
Yp = Df V ~ p,
pVq = Df qYp,
pYq =Df Vр.
Принятие одного из первых двух определений позволяет умень-

шить число исходных символов и аксиом системы Ml и тем самым
упростить ее.
В терминах V и W может быть определено дополнительное мо-
дальное понятие U:
Up =Df Vp ˅ Wp.
Применительно к логическим и онтологическим модальностям

это определение, в частности, означает, что возможное является или
необходимым, или случайным. В деонтической интерпретации оно
говорит, что разрешенное действие или обязательно, или нормативно
безразлично. В логике убеждений оно утверждает, что субъект допу-
скает что-то, если и только если он или убежден в этом, или сомнева-
ется в нем.
В системе M1, являющейся очень слабой модальной логикой, до-
казуемы тем не менее многие интересные положения о логических
связях модальных высказываний:
Т1. V(p & q) ≡ Vр & Vq, T5. Wp ~ Vp & ~ Yp,

T2. W(p ˅ q) Wp ˅ Wq, T6. Wp Up & U ~ p,
T3. Y(p ˅ q) Yp, T7. Vp V(q p),
T4. U(p ˅ q) ≡ Up ˅ Uq, T8. Vp Up.
Из первой из этих теорем с помощью разных интерпретаций мо-

гут быть получены утверждения: «Обязательно сделать р и q в том и
только том случае, если обязательно сделать р и обязательно сделать
q»; «Всегда имеет место р и q, если и только если всегда есть p и всегда
есть q»; «Конъюнкция двух состояний является добром тогда и толь-
ко тогда, когда каждое из этих состояний есть добро» и т.д. Т4 позво-
ляет получить утверждения: «Логически возможно по меньшей мере
одно из двух высказываний, если и только если логически возможно
первое из них или логически возможно второе»; «Разрешено хотя бы
одно из двух действий, если и только если разрешено первое из них
или разрешено второе»; «Субъект допускает, что верно р или q, если
и только если он допускает р или допускает q» и т.д. Теорема T5 да-
ет утверждения: «Логически случайное высказывание не является ни
логически необходимым, ни логически невозможным»; «Нормативно
безразличное ни обязательно, ни запрещено», «Аксиологически без-
различное не является ни хорошим, ни плохим»; «Неразрешимое не-

доказуемо и неопровержимо» и т.д.
Примерами утверждений, получаемых из T6, являются утвержде-
ния: «Онтологически случайное событие может произойти, но может
и не произойти», «Безразличное действие таково, что разрешено вы-
полнять его и разрешено воздерживаться от него», «Субъект, сомне-
вающийся в истинности некоторого высказывания, допускает как
его истинность, так и его ложность» и т.д. Из теоремы T8 могут быть
получены утверждения: «Логически необходимое логически возмож-
но», «Обязательное разрешено», «Высказывание, в истинности кото-
рого субъект убежден, допускается им» и т.д.
Модальная логика M1 является минимальной теорией модально-
стей всех типов и может в силу этого сопоставляться с основной мо-
дальной логикой Лукасевича. В M1 недоказуемы формулы:
Vp p,
Up ~ V ~р,
~V~p Up,
p Up,
Vр ~ U ~ р,
~U~p Vp,
соответствующие таким утверждениям логики Лукасевича, как «Не-

обходимое высказывание истинно», «Истинное высказывание воз-
можно», «Если высказывание возможно, то его отрицание не является
необходимым», «Если высказывание необходимо, то его отрицание
невозможно», «Если высказывание не является необходимым, то
противоречащее ему высказывание возможно» и «Если высказывание
невозможно, то противоречащее ему высказывание необходимо». Все
эти утверждения, как будет показано далее, основываются на опреде-
ленных допущениях об области приложения теории модальностей и не
могут быть приняты в минимальной модальной логике. Это показыва-
ет, что основная логика Лукасевича не является минимальной в нашем
смысле и что существуют теории необходимости и возможности, не
являющиеся модальными логиками в смысле Лукасевича.
Минимальная модальная логика может расширяться в несколь-
ких направлениях. Нас будут интересовать два из них: расширение
принципом модальной полноты и расширение принципами модальной
непротиворечивости.
Принцип, являющийся аналогом закона исключенного третьего
ассерторической логики и утверждающий, что всякое высказывание
имеет по меньшей мере одну из трех основных модальных характе-
ристик, мы будем называть «принципом модальной полноты». Его

символическая формулировка:
(*) Vp ˅ Wp ˅ Yp.
Применительно к логическим модальностям он говорит, что всякое

высказывание или логически необходимо, или логически случайно,
или логически невозможно. В теории эпистемических модальностей
он утверждает, что каждое высказывание или доказуемо, или опровер-
жимо, или неразрешимо; в деонтической логике он квалифицирует
каждое действие как обязательное, безразличное или запрещенное.
Идею полноты можно выразить также с помощью одной из следу-
ющих формул:
~V~p Up,
~ Yp Up,
Up ˅ U ~ p.
Они эквивалентны формуле (*) на базе системы M1, дополненной

определением
YP = DF V ~ p.
Утверждения, выражаемые последними тремя версиями принци-

па полноты в терминах деонтической логики, можно передать так:
«Действие разрешено, если воздержание от него не является обязан-
ностью», «Всякое не запрещенное действие разрешено» и «Относи-
тельно любого действия верно, что разрешено или выполнять его, или
воздерживаться от него». В случае логики убеждений приведенные
формулы выражают утверждения: «Субъект, не убежденный в истин-
ности некоторого высказывания, допускает его ложность», «Субъект,
не отвергающий некоторое высказывание, допускает его истинность»
и «Всякое высказывание таково, что рассматриваемым субъектом
допускается его истинность или допускается его ложность». Если
убежденность, сомнение, отвержение и допущение понимаются как
определенные осознанные интеллектуальные операции некоторого
субъекта, о принципе эпистемической полноты можно сказать, что
им предполагается охват этим субъектом всех высказываний. Оче-
видно, что реальные субъекты сталкиваются только с ограниченным
кругом высказываний и не имеют никакого мнения об истинност-
ном значении как неизвестных им высказываний, так и многих из
тех высказываний, которые знакомы им. Это означает, что введение
в логику убеждений принципа полноты должно истолковываться как

определенное ограничение, налагаемое на те системы убеждений, для
исследования которых может применяться эта логика.
Аналогично обстоит дело с принципами логической, онтологиче-
ской, временной и аксиологической полноты. Согласно, например,
последнему из них, всякая вещь является или хорошей, или плохой,
или безразличной. Это утверждение справедливо только при допуще-
нии, что аксиологическая область (т. е. множество вещей, о ценности
каждой из которых имеется определенное представление) совпадает
с множеством всех вещей. Иными словами, теория аксиологических
модальностей, содержащая принцип полноты, применима только
для анализа полных систем оценок.
Согласно закону противоречия ассерторической логики утверж-
дение и отрицание определенной связи не могут приниматься вместе.
Этот закон можно рассматривать как ограничение области приложе-
ния содержащей его логической системы непротиворечивыми рас-
суждениями и, соответственно, как требование исключать логиче-
ские противоречия из рассуждения. Модальными аналогами закона
противоречия являются следующие утверждения: «Ложное высказы-
вание не имеет сильной положительной модальной характеристики»,
«Истинное не имеет сильной отрицательной характеристики» и «ес-
ли высказывание имеет одну из сильных модальных характеристик,
то его отрицание не имеет данной характеристики».
Символически:
~ (Vp & ~ р),

~ (Yp & p),
~ (Vр & V ~ р),
~ (Yp & Y ~ p).
Первые две из этих формул можно назвать «сильными принципами

модальной непротиворечивости», а выводимые из них две последние
формулы – «слабыми принципами».
В некоторых разделах модальной логики приемлемы как слабые,
так и сильные принципы модальной непротиворечивости, в дру-
гих – только слабые. Например, в стандартных теориях логических
модальностей доказуемы как утверждения «Ложное высказывание не
является логически необходимым» и «Истинное высказывание не яв-
ляется логически невозможным», так и утверждение «Два противоре-
чащих высказывания не могут быть оба логически необходимыми и
не могут быть оба логически невозможными». Сходные утверждения
являются верными также в случае обычных теорий онтологических
и временных модальностей. К истинам логики знания относится как

положение «Ложное высказывание недоказуемо, а истинное неопро-
вержимо», так и положение «Противоречащие друг другу высказыва-
ния нельзя ни доказать, ни опровергнуть вместе».
Примерами разделов модальной логики, в которых приемлемы
только слабые принципы модальной непротиворечивости, могут слу-
жить теории деонтических и аксиологических модальностей, а также
логика убеждений.
Основание, склоняющее к принятию слабых принципов деонти-
ческой непротиворечивости, состоит в том, что нельзя одновремен-
но выполнить некоторое действие и воздержаться от него. Наличие в
нормативном кодексе противоречивых обязанностей ставит их субъ-
екта в положение, в котором, как бы он ни вел себя, он нарушит одну
из своих обязанностей. Кодекс, требующий выполнения невозмож-
ного, естественно считать несовершенным.
Таким образом, принципы деонтической непротиворечивости
могут быть отнесены к истинам логики. Их принятие связано, од-
нако, с принятием определенных предположений о природе и целях
нормативного рассуждения, о связи его с действием. Необходимо по-
этому отделить эти принципы от других утверждений логики норм,
приемлемость которых не зависит от каких-либо сходных допуще-
ний. Требуется, иными словами, стратификация логической теории
норм, построение ее в виде расширяющейся теории.
Сходным образом обстоит дело и с принципами логической, он-
тологической, временной, аксиологической и эпистемической не-
противоречивости. В частности, введение в логику убеждений прин-
ципа «Субъект не может быть убежден в истинности каждого из двух
противоречащих друг другу высказываний» допустимо рассматривать
как выдвижение определенного требования к системам или совокуп-
ностям убеждений, а именно требования непротиворечивости этих
систем. Можно, с другой стороны, считать, что принятие этого и по-
добных ему принципов просто ограничивает область приложения ло-
гики убеждений множеством непротиворечивых систем убеждений.
При таком понимании данный принцип не предполагает, в отличие
от первого его истолкования, дополнительного требования устранять
противоречия из реальных систем убеждений.
Модальные логики, содержащие слабые или сильные принципы
модальной непротиворечивости, мы будем называть сильными, от-
личая их от слабых модальных логик, в которых эти принципы не-
выводимы. Если истолковывать переход от слабых модальных логик
к сильным как ограничение систем высказываний, для анализа ко-
торых могут быть использованы эти логики, непротиворечивыми в
2. Логический анализ ценностей 113
модальном смысле системами, то становится понятным и оправдан-

ным интерес к самим слабым логикам. Сильные логики приложимы
только к непротиворечивым множествам высказываний, слабые же
могут использоваться для логического исследования любых совокуп-
ностей высказываний и не требуют предварительного исключения из
них модальных противоречий.
2. ЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЦЕННОСТЕЙ

Логика черпает важные импульсы для своего развития из эпи-
стемологии. Рост эпистемологического интереса к ценностям есте-
ственным образом сказался и на логике, в которой сложились два
новых неклассических ее раздела, занимающихся ценностями: деон-
тическая логика и логика оценок.
Разработка деонтической логики, исследующей логические свя-
зи нормативных (прескриптивных) высказываний, началась с сере-
дины 20-х гг. прошлого века (работы Э. Малли, К. Менгера и др.).
Более энергичные исследования развернулись в 50-е гг. после работ
Г.Х. фон Вригта, распространившего на деонтические модальности
подход, принятый в алетической модальной логике1. Сейчас, наряду
со «старым модализмом» в духе Вригта, активно развивается «новый
модализм», отдаляющий деонтическую логику от стандартной трак-
товки алетических и других модальностей. В русле этого подхода ле-
жат системы, представляющие деонтическую логику как расширение
логики времени (логики изменения), логики действия или взаимо-
действия, логики сравнительных или абсолютных оценок и т.п.2
Логика оценок исследует логическую структуру и логические связи
оценочных высказываний. Она слагается из логики абсолютных оценок
и логики сравнительных оценок, именуемой также логикой предпочтений.
Первая попытка создать логическую теорию абсолютных оценок
была предпринята еще в 20-е гг. Э. Гуссерлем. В «Этических исследо-
ваниях», фрагменты из которых были опубликованы лишь в 1960 г.,
он отстаивал существование логических связей между оценками и
указал ряд простых законов логики абсолютных оценок3.
1
См.: Ивин А.А. Модальные теории Яна Лукасевича. М.: 2001. Гл. 2.
2
См. в этой связи: Ивин А.А. Логика норм. М.: 1973, гл. 1, 4; Iwin A.A. Grundprobleme
der deontischen Logik // Quantoren-Modalitaten-Paradoxien. Berlin: 1972. S. 402–522; New
Studies in Deontic Logic. Norms, Actions and Foundations of Ethics. Ed. by R. Hilpinen.
Dordrecht: 1981.
3
См.: Roth A. Edmund Husserls ethische Untersuchungen. Den Haaq: 1960;
Kalinowski J. La philosophie du droit. 1968. V. XIII. См. также: Goblot E. La logique des
jugements de valeur. Paris, 1927; Fitch F.B. A Logical Analysis of Some Value Concepts // The
Journal of Symbolic Logic, 1963. V. 28. № 2.
Однако впервые эта логика была сформулирована только в 1968 г.

в работе А.А. Ивина «О логике оценок»1. Более детально логика абсо-
лютных оценок была развита в книге: Ивин А.А. Основания логики
оценок. М., Изд-во МГУ, 1970. Здесь же была построена первая ло-
гика инструментальных оценок, говорящих о позитивной ценности
тех средств, которые способствуют достижению позитивных целей.
Логический анализ сравнительных оценок (предпочтений) начался
в связи с попытками экономистов установить формальные критерии
разумного (рационального) предпочтения (Д. фон Нейман, О. Мор-
генштерн, Д. Дэвидсон, Д. Маккинси, П. Cапс и др.). Логика предпо-
чтений начала разрабатываться в качестве самостоятельного раздела
модальной логики после работ С. Халлдена и Г.Х. фон Вригта2.
Деонтическая логика и логика оценок почти сразу же нашли до-
статочно широкие и интересные приложения. Во многом это было
связано с тем, что само возникновение и развитие этих разделов ло-
гики стимулировалось активно обсуждавшимися методологически-
ми проблемами, касавшимися прежде всего социальных наук.
Разногласия и неустойчивость мнений в вопросах должного, хо-
рошего и плохого одно время склоняли к мысли, что ценности стоят
вне логики, говорящей только о выведении одних истин из других.
Общим местом неопозитивистской философии стало утверждение,
что этика и подобные ей дисциплины вообще не являются науками
и никогда не станут ими. Деонтическая логика и логика оценок по-
казали, что рассуждения, включающие оценки и нормы, не выходят
за сферу «логического» и могут успешно анализироваться и описы-
ваться с помощью методов логики. Это создало хорошую почву для
критики концепций, утверждающих алогичность таких рассуждений
и настаивающих на невозможности сколь-нибудь убедительного обо-
снования моральных, правовых и иных норм и их кодексов.
Знание логических характеристик оценок и норм необходимо для
решения вопросов об их месте и роли в научном и ином знании, о
взаимных связях оценок и норм, об их связях с описательными вы-
сказываниями и т.д.
Логическое исследование ценностей складывалось, таким образом,
в атмосфере достаточно острых споров о ценностях, их роли в позна-
нии, способах их обоснования и т.д. С другой стороны, применение
1
См.: Ивин А.А. О логике оценок // Вопросы философии. 1968. № 8; Iwin A.A.
Zur Bewertungslogik // Sowjetwissenschaft. Gesellschafts-wissenschaftliche Beitrage. Berlin,
1969. № 7.
2
См.: Hallden S. On the Logic of “Better”. Copenhagen, 1975; Wright G.H. von.
The Logic of Preference. Edinburg, 1963. См. также: Iwin A.A. Grundlafen der Logic von
Wertungen. Berlin — Munchen, 1975. S. 260–290.
2. Логический анализ ценностей 115
логических идей и методов к новому материалу заставило саму логику

по-новому взглянуть на некоторые центральные свои понятия.
Стандартный курс современной логики начинается определением
высказывания как предложения, являющегося истинным или лож-
ным. Поскольку оценки и нормы очевидным образом не имеют ис-
тинностного значения, данное определение можно понимать так, что
все, излагаемое после него, не приложимо к оценочным и норматив-
ным рассуждениям.
Обычное понимание логического следования существенным об-
разом опирается на понятие истинности: из множества посылок Г
логически следует высказывание В, если и только если при любой ин-
терпретации, при которой истинны все высказывания из Г, истинно
и высказывание В. Это можно истолковать так, что между оценками,
нормами, как и между всеми иными выражениями, лишенными истин-
ностного значения, невозможно отношение логического следования.
Очевидно, однако, что оценочные и нормативные высказывания
способны быть посылками и заключениями логически корректных
рассуждений. Деонтическая логика и логика оценок ставят, таким
образом, задачу определения «высказывания», «логического следо-
вания» и других понятий в терминах, отличных от «истины» и «лжи».
Одна из причин сравнительно позднего возникновения и медлен-
ного развития логики абсолютных оценок состоит в распространен-
ности мнений, что эти оценки могут быть сведены к предпочтениям.
Очевидно, что определения сравнительных оценочных понятий
через абсолютные являются только частичными. В частности, пред-
почитаться друг другу могут и два хороших, и два плохих состояния.
Менее очевидна неадекватность определений абсолютных оце-
ночных понятий через сравнительные.
Пусть Gр означает «позитивно ценно состояние, описываемое
высказыванием р» (или, короче: «хорошо, что р»); рВq – «состояние,
описываемое высказыванием р, лучше состояния, описываемого вы-
сказыванием q» («р лучше (предпочитается) q»).
Обычно принимается следующее определение «хорошо» через
«лучше»:
Gp = Df pB ~ p,
«хорошо все то, наличие чего лучше его отсутствия».

Однако с помощью этого определения – и это надо подчеркнуть –
логика добра не может быть получена в рамках логики предпочтений.
По такой же схеме можно было бы попытаться определить, скажем,
«детерминировано р» как «не-р есть причина р», «истинно р» как
«р более вероятно, чем не-р», «возникает р» как «не-р и затем р» и да-

же «было р» как «р раньше не-р». Эти аналоги наглядно показывают
ограниченность определения «хорошо» через «лучше». Сравнитель-
ные и абсолютные понятия вообще неопределимы в терминах друг
друга. Они представляют собой два разных видения мира, два спосо-
ба его описания, не сводимые один к другому.
Еще одно обычное определение:
Gp = Df (Eq) (pBq).
По этой схеме «детерминировано р» определяется как «существует

такое q, что q есть причина р», «истинно р» – как «существует q, менее
достоверное, чем р» и т.п. Но такое определение детерминирован-
ности является сокращением эквивалентности «детерминировано р,
если и только если существует такое q, что q есть причина р и само q
является детерминированным». Сходным образом, указанное опре-
деление «хорошо» через «лучше» есть сокращение эквивалентности
«хорошо р, если и только если существует q, такое что р лучше q и q
само является позитивно ценным или по меньшей мере безразлич-
ным». С данным определением логика абсолютных оценок опять-та-
ки не может быть получена в рамках логики предпочтений.
Логика абсолютных оценок и логика сравнительных оценок явля-
ются двумя самостоятельными, не сводимыми друг к другу разделами
логики ценностей.
3. СТРУКТУРА ОЦЕНОК
Вопрос о структуре оценок является предметом споров, входить в
которые здесь нет смысла.
Далее будет проводиться различие между следующими четырь-
мя «компонентами» или «частями» оценок: субъектом, предметом,
характером и основанием. Можно предположить, что эти «части»
являются структурой, характерной для всех (выраженных в языке)
оценок, и что, соответственно, всякое полное выражение оценки по-
зволяет определять, какова каждая из четырех указанных ее частей.
Под субъектом (субъектами) некоторой оценки понимается лицо
(или группа лиц), приписывающее ценность некоторому предмету
путем выражения данной оценки.
Принято считать, что оценка всегда является чьей-то оценкой.
Нет, например, домов, пригодных или хороших вообще, а есть только
пригодные для кого-то, подходящие кому-то, одному человеку или
многим, или, может быть, даже всем, или почти всем людям, которые
их оценивают.
3. Структура оценок 117
В символизме логики оценок обычно не указываются субъекты

оценок. Это не означает, конечно, что исследуются «бессубъектные»
оценки, ибо субъекты всегда неявно подразумеваются и причем та-
ким образом, что на всем протяжении рассуждения (формулы, выво-
да) фигурирует один и тот же оценивающий субъект.
Необходимость отнесения каждой оценки к субъекту или, как
иногда еще называют эту операцию, релятивизации оценки, не долж-
на рассматриваться как довод в пользу идеи относительности оценок
или релятивизма в оценивании. Обычная формулировка реляти-
визма говорит, что являющееся хорошим для одного может не быть
хорошим для другого, и поэтому следует всегда указывать, для кого
именно нечто хорошо, т.е. релятивизировать оценку путем указания
лица, высказывающего ее. В более точной интерпретации концеп-
ция релятивности истинности оценок гласит: суждение субъекта А,
согласно которому нечто является хорошим, и суждение субъекта В,
согласно которому это же является плохим, могут быть одновремен-
но истинными. Очевидно, что она точно так же связана с наличием
субъекта у каждой оценки, как попытка показать относительность
истины и лжи в их традиционном понимании с заявлением, что каж-
дое утверждение является чьим-то утверждением.
Под предметами оценок мы понимаем те объекты, которым при-
писываются ценности, или объекты, ценности которых сопостав-
ляются. Иными словами, предметом оценки является оцениваемый
объект. Это не является, конечно, определением, а есть лишь попыт-
ка пояснить, что именно имеется в виду.
Полезно воспользоваться в этой ситуации примерами. Предметом
оценки «Нож хорош» является нож, предмет оценки «Удовольствие
есть добро» – удовольствие, предметы оценки «Здоровье лучше бо-
лезни» – здоровье и болезнь, предметы оценки «Лучше ехать поез-
дом, чем автобусом» – способы достижения некоторого пункта и т.д.
Сложнее обстоит дело с вопросом о предмете моральных оценок. Не-
ясно прежде всего являются ли все моральные оценки, как это утвержда-
ли некоторые философы морали, оценками вещей одного и того же вида
или одной и той же категории. Являются ли эти оценки оценками только
действий, или оценками исключительно решений, или же единственно
оценками намерений? Или, быть может, в одном случае приписывается
моральное добро или зло действиям, в другом – намерениям, в третьем –
характерам? Если верно, что все моральные оценки относятся к вещам
одного и того же вида, то вещи какого именно вида выступают в качестве
собственных предметов морального одобрения или порицания?
На роль предмета моральной оценки претендовали у разных ав-
торов действия, мотивы, намерения, решения, чувства, характеры и,
наконец, люди, переживающие определенные акты воли и соверша-

ющие определенные действия.
Остается несомненным тем не менее что каждая оценка имеет
определенный предмет, хотя иногда бывает сложно его установить.
Четвертым компонентом оценки является ее основание, т.е. то, с
точки зрения чего производится оценивание.
Например, основанием оценки «Сочувствие является добром, так
как оно способствует равенству людей» является убеждение субъекта,
высказывающего эту оценку, в том, что сочувствие способствует ра-
венству. Основанием оценки «Это хороший генерал, так как он никог-
да не отступал» является уверенность субъекта оценки в том, что ни-
когда не отступающий генерал обладает свойствами, которые делают
генералов хорошими. В случае оценки «А лучше В, потому что А выше
ростом» основанием является суждение о превосходстве в росте.
Этот перечень примеров можно было бы продолжать. Но уже в на-
стоящем виде он достаточно ясно показывает, что под основанием
оценки мы понимаем ту позицию или те доводы, которые склоняют
субъектов к одобрению, порицанию или выражению безразличия в
связи с разными вещами. Он показывает, с другой стороны, неопре-
деленность такого разъяснения понятия основания оценки.
Мы проводим различие между предметом оценки и тем объектом,
которого она касается грамматически, но который тем не менее не
является ее предметом, различие между собственным или действи-
тельным предметом оценки и кажущимся ее предметом. Сходное
различие может быть проведено и в случае оснований оценок.
Основанием оценки сочувствия как добра мы назвали убеждение
субъекта этой оценки в том, что сочувствие способствует равенству.
Но можно было бы утверждать, что приведенная формулировка не
является полной и что более адекватным выражением этой же оценки
была бы такая формулировка: «Сочувствие является добром, потому
что оно способствует равенству, а равенство есть добро». Основанием
в этом случае оказалось бы не просто убеждение в том, что сочувствие
способствует равенству, а более сложное убеждение, включающее и
оценку равенства как добра. Различие этих оснований существенно.
Первое из них является фактическим суждением, второе – конъюнк-
цией фактического суждения с оценкой.
Сходным образом можно расширить и основание третьей из приве-
денных в качестве примера оценок: «А лучше В, потому что А выше В,
а более высокий человек способен достичь больших успехов в баскет-
боле, являющихся объектом нашего интереса (добром)».
Тенденция приведенных уточнений оценок очевидна – основа-
ния расширяются до тех пор, пока не оказывается, что они включа-
3. Структура оценок 119
ют некоторую новую оценку. Исходная оценка при этом становится

вторичной или производной, ее предмет ценен уже лишь постольку,
поскольку с его помощью может быть достигнут иной предмет, явля-
ющийся добром.
Другая трудность выявления оснований оценок связана с тем, что
чаще всего эти основания не находят явного выражения. Мы гово-
рим о хороших и плохих действиях, намерениях, мыслях, привыч-
ках и т.п., не указывая обычно ту позицию или те доводы, которые
склоняют нас к выражению похвалы или порицания. Эллиптичность
большинства оценок не должна, однако, рассматриваться как свиде-
тельство отсутствия какого бы то ни было основания у большей части
наших оценок.
Большая группа оценок имеет в качестве своего основания неко-
торое чувство или ощущение. Характерным примером оценки этого
вида является оценка «Я люблю это». Она обычно понимается как
являющаяся выражением чистого чувства, и всякая примесь «рассу-
дочности» рассматривается в случае этой оценки как неискренность
оценивающего. Другим примером может служить такая оценка, как
«Этот предмет хорош, так как он доставляет мне удовольствие».
Оценки, являющиеся выражениями чувства симпатии, антипатии,
склонности, безразличия и т.п., можно было бы назвать внутренними.
Нет оснований полагать, как это делали некоторые представители
неопозитивизма, что все (моральные) оценки являются внутренни-
ми. Нет также оснований считать, как это делали сторонники гедо-
нистической этики, что действительными или конечными основани-
ями всех (моральных) оценок являются удовольствие и страдание.
Основанием оценки может быть не только чувство, но и некото-
рый образец, идеал, стандарт. Обычно, когда мы говорим о некото-
ром ноже, что он хорош, без всякой дальнейшей квалификации, мы
оцениваем его именно с точки зрения некоторого стандарта, кото-
рому, как мы думаем, должен удовлетворять всякий нож, чтобы оце-
ниваться положительно. «Хороший певец», «хороший генерал» и т.п.
означают в случае таких оценок примерно то же, что и «Такой певец,
генерал и т.п., каким он должен быть». Слово «должен» использует-
ся здесь не в нормативном смысле. Оно указывает на существование
определенных стандартов, касающихся певцов и генералов. Имеется,
однако, у этого употребления слова «должен» и некоторый норматив-
ный оттенок. Он состоит не в указании певцам и генералам, какими
они должны быть, а в указании того, какими вещами следует руко-
водствоваться при оценках певцов и генералов.
Основанием оценки может быть некоторая иная оценка. Некото-
рые из оценок этого типа принято называть внешними или утилитар-
ными: рассматриваемому предмету приписывается положительная,

отрицательная или нулевая ценность не самому по себе, а как сред-
ству достижения или устранения некоторых иных вещей, оценивае-
мых положительно или отрицательно.
Возможны и другие виды оснований оценок, но мы не будем здесь
останавливаться на них.
4. АБСТРАКЦИИ ЛОГИКИ ОЦЕНОК

В нескольких последующих параграфах будут изложены основные
идеи новой логической теории абсолютных оценок.
В основании всех рассматриваемых систем будет лежать клас-
сическая пропозициональная логика. Характеры абсолютных оце-
нок будут представляться символами G («добро», «положительная
ценность»), Н («зло», «отрицательная ценность») и I («безразлич-
ное»). Выражение Gp может читаться как «р является добром»,
Нр – «р есть зло», G (p & q) – «конъюнкция р и q является добром»,
I((p q) ˅ ~ (p q)) – «безразлично, р имплицирует q или нет»
и т.п.
Оцениваться положительно или отрицательно могут самые раз-
нообразные объекты: вещи, способы производства вещей, идеи, на-
мерения, действия, состояния и т.д. Отношение предпочтения или
превосходства в ценности может устанавливаться между событиями,
процессами, целями, материальными и идеальными вещами, состо-
яниями и т.д.
Оценки могут быть разделены на виды в зависимости от характера
тех объектов, которых они касаются. Для наших целей является важ-
ным различие между состояниями, процессами и событиями.
Различие между процессом и состоянием можно попытаться пе-
редать с помощью слов «динамический» и «статический». Процессы
продолжаются и происходят, сказать о состоянии, что оно продол-
жается или происходит, не совсем естественно. О событиях, как и о
процессах, также допустимо говорить, что они происходят, но о них
можно, кроме того, утверждать, что они случаются. Говорить о про-
цессе, что он случается, не совсем естественно.
Отступая от реальных процессов оценивания, будем полагать, что
предметами всех оценок являются состояния. Иными словами, мы
ограничиваем класс рассматриваемых оценок оценками состояний.
Переменные р, q, r, … считаются определенными над описаниями со-
стояний или высказываниями о состояниях. Это позволяет исполь-
зовать в качестве аргументов оценочных операторов сложные сужде-
ния, и в частности отрицания суждений.
4. Абстракции логики оценок 121
Состояния могут быть разделены на общие и индивидуальные. Со-

стояние является общим, если оно может иметь место более чем в
одной ситуации. Примерами общих состояний могут служить здоро-
вье и болезнь. Болезнь какого-то конкретного лица в определенное
время является индивидуальным состоянием. Так как одно и то же
лицо в одно и то же время не может находиться в двух разных местах,
индивидуальное состояние оказывается в этом случае определенным
не только во времени, но и в пространстве.
Мы будем ограничиваться рассмотрением оценок общих состоя-
ний. Очевидно, что имеются не только оценки состояний, но и оцен-
ки процессов и оценки событий. Можно предполагать, однако, что
понятие состояния является более фундаментальным в том смысле,
что события и процессы могут быть определены в его терминах, и
оценки объектов, отличные от оценок состояний, могут быть сведе-
ны к оценкам состояний. Если даже предполагаемые определения
отсутствуют, то остается тем не менее очевидным, что язык состо-
яний обладает большей выразительной силой, чем язык процессов
или язык событий.
Всякая оценка принадлежат определенному субъекту. Мы не вво-
дим, однако, переменных для имен или описаний субъектов. Это не
означает, как указывалось ранее, что исследуются логические от-
ношения «бессубъектных», никому не принадлежащих оценок. Все
оценки, входящие в рассуждение, рассматриваются нами как при-
надлежащие одному и тому же субъекту. Это ограничение класса
принимаемых во внимание оценок позволяет отказаться от явного
упоминания субъекта. Выражение:
Gp & Hq
означает, таким образом, что некоторый, не определяемый более точ-

но, субъект считает добром состояние, описываемое высказыванием
р, и этот же субъект оценивает отрицательно состояние, описываемое
высказыванием q; или, более коротко: некоторый субъект считает р
добром, а q злом. Формула:
~ (Gp & G ~ p)
представляется логической истиной, если она интерпретируется как

«Неверно, что один и тот же субъект оценивает положительно как
некоторое состояние, так и его отсутствие». Но эта формула опре-
деленно не является истиной логики в случае ее интерпретации как
«Неверно, что один субъект оценивает положительно р, а другой –
не–р». Нет ничего невозможного или иррационального в том, что

разные субъекты считают добром разные, в том числе и противопо-
ложные, вещи. Но не является рациональной, как мы будем далее
аргументировать, положительная оценка некоторого состояния и его
отрицание одним и тем же субъектом. Этот пример показывает, что
отступление от соглашения, в соответствии с которым во всяком оце-
ночном рассуждении участвует только один субъект, может привести
к явно неприемлемым утверждениям.
Оценки различаются между собой не только характерами, предме-
тами и субъектами, но и основаниями. Можно, однако, отвлекаться
от различий в основаниях оценок, рассматривая все оценки, входя-
щие в рассуждение, как имеющие одно и то же основание. Идентич-
ность оснований всех принимаемых во внимание оценок позволяет
избежать явного упоминания этих оснований при формулировке
оценок.
Следует проводить различие между двумя вещами: тем, какими
оценки являются сами по себе, и тем, как они рассматриваются логи-
кой оценок. Всякая оценка имеет основание. И если в логике оценок
оценки обсуждаются без учета их оснований, то это не свидетель-
ствует об отказе (некоторым по меньшей мере) оценкам в наличии
оснований; мы отвлекаемся не от оснований вообще, но лишь от раз-
личия оснований. Данное обстоятельство необходимо учитывать при
истолковании законов логики оценок.
Возьмем для примера формулу:
~ (Gp & G ~ p).
Указывалось, что выражения Gp и G ~ р представляют оценки од-

ного и того же субъекта. Теперь мы подчеркнем, что представляемые
этими выражениями оценки являются сверх того оценками, имею-
щими одно и то же основание. В противном случае нетрудно найти
примеры, противоречащие рассматриваемой формуле. Невозможно,
чтобы два противоположных состояния являлись добром для одного
и того же субъекта в одном и том же отношении. Но нет ничего невоз-
можного или иррационального в допущении положительной оценки
таких состояний, если они рассматриваются с разных точек зрения.
Оценки различаются от субъекта к субъекту. Изменение основания
оценки может изменить ее характер таким образом, что он окажется
противоположным исходному. Оценки являются, кроме того, относи-
тельными еще и в том смысле, что они изменяются с течением вре-
мени. Мы будем отвлекаться от этого обстоятельства. Совокупность
оценок, фигурирующая в каком-либо рассуждении, будет рассматри-
5. Логика абсолютных оценок с принципом аксиологической... 123
ваться как совокупность одновременных оценок или как совокупность

оценок, не изменяющихся на протяжении рассуждения. Этим не под-
вергается, конечно, сомнению изменяемость оценок со временем.
Такова вкратце природа абстракций, лежащих в основании логи-
ческих теорий оценочного рассуждения.
5. ЛОГИКА АБСОЛЮТНЫХ ОЦЕНОК

С ПРИНЦИПОМ АКСИОЛОГИЧЕСКОЙ...
НЕПРОТИВОРЕЧИВОСТИ
Описываемая далее логика оценок (система GH) содержит прин-
ципы аксиологической непротиворечивости и является простой и
вместе с тем достаточно адекватной формализацией рассуждений,
включающих абсолютные оценки.
Определение правильно построенной формулы (ппф) системы:
(I) ппф пропозициональной логики есть ппф;
(2) если α есть ппф пропозициональной логики, то Gα и Нα явля-
ются ппф GН;
(3) если α и β являются ппф, то α β, α ≡ β, α & β, α ˅ β и ~ α также
являются ппф.
Ясно, что в соответствии с этим определением формулы типа:
GGp, GHp, G(p Gp), H(p & Hp),
в которых один из операторов G или Н находится в сфере действия

другого, не являются правильно построенными.
Аксиомы и правила вывода системы GH:

А0. Полное множество аксиом обычной пропозициональной ло-
гики.
А1. Gp ~G~p
A2. G (p & q) ≡ Gp & Gq
A3. Hp ~H~p
A4. Y (p & q) ≡ Hp & Hq
A5. Gp ~ Hp
(R1) из формул α β и α следует формула β (правило отделения).

(R2) из формулы α следует формула β, являющаяся результатом
подстановки правильно построенной формулы пропозициональной
логики вместо каждого вхождения в α некоторой пропозициональ-
ной переменной (правило подстановки);
(R3) если формулы α и β ≡ γ – теоремы системы GH, то формула δ,

полученная из α заменой одного или более вхождений β вхождения-
ми γ, является теоремой GH (правило экстенсиональности).
Первые две аксиомы характеризуют «добро», две последующие –
«зло», пятая аксиома связывает «добро» со «злом». Вместо двух пер-
вых аксиом или двух последующих можно ввести «правило зеркаль-
ного отображения»: формула, получаемая из теоремы GH заменой
всех вхождений G вхождениями Н и всех вхождений Н вхождениями
G, является теоремой GН.
Для системы GH существует простая разрешающая процедура.
Возьмем для примера формулу
Gp & G (p q) Gp.
Пропозициональные выражения, стоящие справа от G, приведем

к их совершенной нормальной конъюнктивной форме в терминах
переменных, входящих в данную формулу. В полученной в результа-
те этого формуле
G (p ˅ q) & G (p ˅ ~ q)) & G (~ p ˅ q) G ((p ˅ q) & (~ p ˅ q))
распределим G в соответствии с аксиомой А2 и правилом экстенсио-

нальности. Это даст формулу:
G (p ˅ q) & G (p ˅ ~ q) & G (~ p ˅ q) G (p ˅ q) & G (~ p ˅ q).
Будем приписывать G-конституентам этой формулы, являющейся

совершенной конъюнктивной формой исходной формулы, значения
«истина» и «ложь». Обычные истинностные таблицы показывают,
что данная формула принимает значение «истина» для любого рас-
пределения значений по ее G-конституентам.
Аналогичным образом можно преобразовывать формулы с опера-
тором Н и комбинированные формулы с операторами G и H. Распре-
деление значений истинности является предметом следующих трех
ограничений (см. А1, А3 и А5).
(1) двум конституентам формы Gα и G ~ α, где α есть некоторое
пропозициональное выражение, не может приписываться значение
«истина» в одном и том же распределений значений;
(2) это же для конституент формы Нα и Н ~ α;
(3) это же для конституент формы Gα и Нα. Пользуясь этой раз-
решающей процедурой, нетрудно показать, например, что фор-
мула:
Нр & G(p q) Hq
не является теоремой системы GH. Ее совершенная форма:
H (p ˅ q) & H (p ˅ ~ q) & G (~ p ˅ q) H (p ˅ q) & H (~ p ˅ q).
Последняя формула принимает значение «ложь», если значения-

ми конституент Н (р ˅ q), H (p ˅ ~ q), G (~ p ˅ q) является «истина», а
значением Н (~ р ˅ q) – «ложь».
Критерии, которыми обычно руководствуются при оценке при-
емлемости той или иной логической системы, можно разбить на три
группы: синтаксические, семантические и прагматические. Согласно
первым она должна строиться в соответствии с теми требованиями, ко-
торые предъявляются в формальной логике к формальным системам.
Логика абсолютных оценок GH удовлетворяет требованию синтаксиче-
ской строгости. Прагматические критерии сводятся к требованию, что-
бы построенная система была практически полезной. Оценка полезно-
сти – во многом вопрос времени, и мы не будем на ней задерживаться.
Заметим только, что использование системы GH для реконструкции
концептуальных этических схем, предлагавшихся разными авторами1,
является одним из свидетельств ее практической полезности.
Семантические критерии более многообразны. Рассмотрим один
из них. Обычно от логических систем требуется, чтобы имелось со-
гласие между доказуемыми в них логическими истинами и нашими
интуитивными представлениями об исследуемых логических отно-
шениях. Иногда это требование называется требованием интуитив-
ной приемлемости выводимых в системе утверждений. Приемлемы
ли теоремы системы GH?
Аксиома А1 утверждает, что если некоторое состояние представ-
ляет собой добро, то противоположное состояние не является добром.
Согласно аксиоме А3 из отрицательной ценности состояния вытека-
ет, что противоположное ему состояние не может быть отрицательно
ценным. Импликация р ~ q эквивалентна отрицанию конъюнкции
р и q; аксиома А1 поэтому дедуктивно эквивалентна принципу:
~ (Gp & G ~ p),
а аксиома А3 – принципу:
~ (Нр & H ~ p).
1
См., напр.: Ивин А.А. Основания логики оценок. Гл. 6.
Используя дистрибутивность операторов G и Н относительно

конъюнкции (А2 и А4), из этих двух принципов можно получить ут-
верждения:
~ G (p & ~ p),
~ H (p & ~ p).
В соответствии с первым из них противоречивое состояние не мо-

жет быть добром, согласно второму – такое состояние не может быть
злом.
Если ясно указывать, что все оценки, входящие в рассуждение,
принадлежат одному и тому же субъекту, что все они имеют одно и
то же основание, и что, наконец, все они одновременны или не из-
меняются с течением времени, то идеи, выражаемые аксиомами А1
и А3, надо сформулировать так: «Невозможно, чтобы как некоторо-
му состоянию, так и его отрицанию, рассматриваемым с одной и той
же точки зрения, субъектом одновременно приписывалась положи-
тельная ценность»; «Двум таким состояниям субъект не может также
одновременно приписывать отрицательную ценность».
Отвергая аксиомы А1 и А3, можно ссылаться на примеры про-
тиворечивых оценок и заявлять, что утверждение о невозможности
положительной (или отрицательной) оценки как некоторого состоя-
ния, так и его отрицания не должно быть логической истиной. На это
возражение допустим такой ответ.
Оценки, считаемые обычно противоречащими друг другу, не обра-
зуют противоречия в строгом смысле этого слова. Если субъект в одно
время оценивает нечто положительно, а в иное, близкое к первому
время, оценивает положительно противоположное, то обычно приня-
то считать его оценки несовместимыми друг с другом, а его самого не-
последовательным. Но логика оценок отвлекается от временных раз-
личий, ею рассматриваются лишь «одномоментные» оценки. Поэтому
оценки разного времени не могут служить примером противоречивых
оценок. Сходным образом обстоит дело и с различиями в основаниях
оценок. Логика абсолютных оценок не заявляет, что если что-то хо-
рошо в одном отношении, то его противоположность не может быть
хорошей ни в каком ином отношении. Она утверждает лишь, что два
противоположных состояния не могут быть хорошими с одной и той
же точки зрения одного и того же субъекта. Оценки, имеющие разные
основания, не могут логически противоречить друг другу.
Кроме того, логика оценок не описывает то, как люди действи-
тельно оценивают. Реальный субъект может желать наступления про-
тиворечивого состояния, он может стремиться к такому состоянию,
полагая, что оно является лучшим средством для достижения некото-

рой интересной цели, и т.п. Нет ничего невероятного в допущении,
что положительно или отрицательно может оцениваться не только
логически возможное, но и логически невозможное.
Логика оценок не отрицает существование субъектов, приписыва-
ющих положительную или отрицательную ценность внутренне про-
тиворечивым вещам. Она не говорит также о том, как люди должны
оценивать. Неверно было бы интерпретировать аксиому А1 как ут-
верждающую, что субъект, считающий добром состояние р, не дол-
жен считать добром ~ р. Логическая теория оценочного рассуждения
устанавливает не нормы оценочной деятельности, а критерии рацио-
нальности совокупности оценок, условия, выполнение которых по-
зволяет назвать определенную систему оценок рациональной. В этом
смысле аксиомы логики оценок являются имплицитными определе-
ниями понятия рациональной оценки.
Ответ на вопрос о том, почему критерии рационального оцени-
вания должны включать требование непротиворечивости оценок,
связан со свойствами человеческого действия. Задача регулятивного
рассуждения, разделом логической теории которого является логика
оценок, состоит в предоставлении разумных оснований для действия.
Действием нельзя реализовать противоречивое состояние. В соответ-
ствии с этим рассуждение, предлагающее выполнить невозможное
действие, не может считаться рациональным. Противоречивая оцен-
ка, выступающая в этом рассуждении и ведущая к такому действию,
также не может считаться рациональной.
Мнение, что требование непротиворечивости оценочных кодек-
сов носит не логический, а этический характер и что аксиомы А1 и
А3 не являются истинами логики, высказывалось многими авторами.
В частности, Х. Зигварт писал: «...могут быть верховные этические
аксиомы, которые точно так же сопровождаются чувством очевид-
ности, как и логические аксиомы. Так, параллельный логическому
принципу противоречия принцип, что не должно хотеть противоре-
чивого, т.е. что все цели нашего хотения должны согласовываться в
себе, несомненно, является такой аксиомой»1.
По аналогии с понятием нормативного кодекса введем понятие
оценочного кодекса. Последний может рассматриваться как мно-
жество достаточно общих идей, касающихся оценочной деятельно-
сти и позволяющих установить характер ценности, присущей тому
или иному объекту. Содержание оценочного кодекса обозначим
символом Z.
1
Зигварт X. Логика. СПб., 1907. Т. 2. С. 281.
Можно показать, что требования, выражаемые аксиомами А1

и А3, равносильны требованию непротиворечивости оценочного
кодекса.
Воспользуемся для этой цели одной из стандартных теорий логи-
ческих модальностей, содержащей среди своих теорем формулы:
L (p & q) ≡ Lp & Lq,

Мр ≡ ~ L ~ p.
Присоединим к ней аксиому:
МZ
и определения:
Gp = Df L (Z p),
Нp = L (Z ~ p).
Согласно аксиоме МZ («возможно Z») множество идей, входящих

в оценочный кодекс, должно быть логически непротиворечивым (ло-
гически возможным).
В соответствии с определениями Gp и Hр состояние, описываемое
высказыванием p, представляет собой добро, если это высказывание
является логическим следствием совокупности утверждений, входя-
щих в оценочный кодекс, и данное состояние является злом, если
отрицание описывающего его высказывания логически следует из
оценочного кодекса.
Нетрудно показать, что формулы
Gp ~ G ~ p,
Hp ~H~p
Нp ~H~p
являются теоремами указанным образом расширенной теории логи-

ческих модальностей. В теории логических модальностей, дополнен-
ной одной из формул:
Gp ~ G ~ p,
Hp ~H~p
и соответствующим определением G или Н в терминах пропозицио-

нальной константы, выводимо утверждение МZ.
Это показывает, что формулы:
МZ,
Gр ~ G ~ p,
Hp ~H~p
являются дедуктивно эквивалентными друг другу на базе сравнитель-

но слабой теории логических модальностей, дополненной эквива-
лентностями:
Gp L (Z ~ p),
Hp L (Z ~ p)
или приведенными выше определениями операторов G и Н в терми-

нах константы Z, логической необходимости и материальной импли-
кации. Поэтому, признавая, что данные определения (или соответ-
ствующие им эквивалентности) «добра» и «зла» достаточно адекватно
раскрывают смысл этих понятий, следует также признать, что при-
нятие любой из аксиом А1 и А3 равносильно принятию утверждения
о непротиворечивости оценочного кодекса.
Формулы, взятые нами в качестве аксиом А1 и А3 системы GН,
не являются дедуктивно эквивалентными в рамках этой системы.
Выводимость их друг из друга в рассматриваемом расширении тео-
рии логической необходимости и возможности является следствием
того факта, что принятые определения «добра» и «зла» не способны
выявить различие между выражениями Gp и H~p. Формула Gp ≡ H
~ p, доказуемая в этом расширении, отождествляет положительную
ценность некоторого состояния с отрицательной ценностью проти-
воположного состояния и позволяет определить «добро» и «зло» в
терминах друг друга. Эта формула не является теоремой системы GH:
взаимная определимость «добра» и «зла» не может быть признана в
случае многих их употреблений.
Еще одним следствием эквивалентности выражений «р есть поло-
жительная ценность» и «не-р есть отрицательная ценность» является
то, что формула:
А5. Gp ~ Нр
оказывается дедуктивно эквивалентной аксиомам А1 и А3 и формуле МZ.

Ссылаясь на это обстоятельство, можно утверждать, что принятие
аксиомы А5, подобно принятию одной из аксиом А1 и А3, равносиль-
но введению требования непротиворечивости оценочного кодекса.
6. МИНИМАЛЬНАЯ ЛОГИКА
АБСОЛЮТНЫХ ОЦЕНОК
Под минимальной логикой абсолютных оценок (минимальной логи-
кой добра) будем понимать систему, определяемую следующими ак-
сиомами и правилами вывода:
АО. Полное множество аксиом обычной пропозициональной
логики.
А1. G (p q) (Gp Gq)
А2. H (p q) (Hp Hq)
А3. Gp ~ Hp
(R1) из формул α β и α следует формула β;
подстановки правильно построенной формулы пропозиционального
исчисления вместо каждого вхождения в α некоторой пропозицио-
нальной переменной;
(R3) из формулы α β пропозициональной логики следует формула
Gα Gβ;
(R4) из формулы α пропозициональной логики следует формула
Нα Нβ1.
Очевидно, что вместо А1 и (R3), либо вместо А2 и (R4) может

быть принято упоминавшееся ранее «правило зеркального отобра-
жения».
Будем представлять рассматриваемую минимальную логику абсо-
лютных оценок как систему GHm. Иная аксиоматическая ее форму-
лировка может быть получена отбрасыванием из формулировки си-
стемы GH аксиом:
А1. Gp ~ G ~ p,
А3. Нp ~ H ~ p.
Логики GH и GHm отличаются, таким образом, друг от друга толь-

ко тем, что в первой из них доказуемы принципы аксиологической
непротиворечивости, отсутствующие среди теорем второй. Система
GН является сильной логической теорией абсолютных оценок, систе-
ма GHm – слабая логика оценок этого типа.
1
Определение правильно построенной формулы минимальной логики добра сов-
падает с соответствующим определением системы GH.
6. Минимальная логика абсолютных оценок 131
Прежде чем обсуждать минимальную логику добра саму по себе,

остановимся на некоторых ее связях с сильными логиками абсолют-
ных оценок.
Стандартные теории логических модальностей основываются на
классическом пропозициональном исчислении и содержат среди
своих теорем формулы:
(Т1) L (p & q) ≡ Lp & Lq,

(Т2) L (p q) (Lp Lq),
(ТЗ) Mp ≡ ~ L ~ p.
В этих теориях доказуемы также: (1) правило взаимозаменяемости

эквивалентных выражений (в той или иной его формулировке) и (2)
правило «из α β следует Lα Lβ».
Введем в алфавит одной из таких теорий символ Z и добавим к
ее определениям определения положительной и отрицательной цен-
ности в терминах константы Z, логической необходимости и матери-
альной импликации:
Gp = Df L (Z p),
Hp = Df L (Z ~ p).
В этом расширении теории логической необходимости и возмож-

ности доказуемы аксиомы А1 и А2 минимальной логики добра и все
четыре правила вывода этой логики.
Аксиома
Gp ~ Hp
и выводимая из нее формула
Нр ~ Gр
не являются, однако, теоремами рассматриваемого расширения те-

ории логических модальностей. Недоказуемы в нем и принципы
аксиологической непротиворечивости, дедуктивно эквивалентные
(в рамках расширения) этой аксиоме.
Ранее было показано, что в случае принятия определений «до-
бра» и «зла» в терминах константы Z, логической необходимости
и материальной импликации принципы аксиологической непро-
тиворечивости дедуктивно эквивалентны утверждению о возмож-
ности Z. Это означает, что сильные логики абсолютных оценок
отличаются от слабых, и в частности от минимальной логики, при-

нятием дополнительного требования непротиворечивости систе-
мы оценок.
Можно показать далее, что присоединение к минимальной логи-
ке добра утверждений «Не все является добром» и «Не все является
злом» превращает эту логику в сильную логическую теорию абсолют-
Обозначим символом Δ произвольную тавтологию пропозицио-
нальной логики, в которую не входит свободно переменная р. Введем
в алфавит системы GHm квантор общности, подчиняющийся обыч-
ным правилам, и присоединим к аксиомам этой системы формулы:
A
~ ( р) Gp,
«неверно, что всякое состояние является положительной ценно-

стью», или «имеются состояния, не являющиеся добром», и
~ (Aр) Нр,
«неверно, что каждое состояние представляет собой отрицатель-

ную ценность», или «существуют состояния, не являющиеся злом».
В этом расширении минимальной логики GHm доказуемы принципы
аксиологической непротиворечивости1.
Таким образом, для получения из минимальной логики добра
сильной логической теории добра достаточно присоединить к пер-
вой принципы «не все является добром» и «не все является злом». Для
этой цели достаточно также расширение аксиом минимальной логи-
ка утверждением:
(E р) (~ Gр & ~ Hp)
(«существуют состояния, не являющиеся ни добром, ни злом»), из

которого выводимы принципы.
С другой стороны, в сильной логической теории добра, содержа-
щем среди своих теорем положения о невозможности положитель-
ной или отрицательной оценки противоречивых состояний, могут
быть доказаны утверждения, что не всякое состояние представляет
собой добро или зло.
Допустим, что все является добром. Из этого следует, что поло-
жительной ценностью является и противоречивое состояние. Но в
1
См.: Ивин А.А. Основания логики оценок. С. 96.
сильной логике добра отрицается возможность положительной оцен-

ки такого состояния. Следовательно, неверно, что все представляет
собой добро.
Допустим далее что всякое состояние, в том числе противоречивое,
является злом. Это допущение противоречит принципу, отрицающему
возможность отрицательной оценки противоречивых состояний. Сле-
довательно, является ложным допущение, что все есть зло.
Эти рассуждения показывают, что принципы аксиологической
непротиворечивости в определенных условиях равносильны допу-
щению того, что не все вещи являются хорошими и что не все они яв-
ляются плохими. Вряд ли оправданно, однако, делать из этого вывод,
что данные принципы фактически, а не логически истинны.
Несколько ранее было показано, что если «добро» и «зло» определя-
ются в терминах пропозициональной константы и понятий теории ло-
гических модальностей, то присоединение к этой теории утверждения
о непротиворечивости (возможности) системы оценок или оценочного
кодекса, представляемого константой, позволяет доказать принципы
аксиологической непротиворечивости. Остановимся теперь на иной
формулировке связи этих принципов с логическими модальностями.
Можно показать, что принцип:
Gp ~G~p
дедуктивно эквивалентен на базе минимальной логики абсолютных

оценок, дополненной некоторыми очевидными теоремами алетиче-
ской модальной логики, утверждению:
~ (Gp & ~ Mp),
«неверно, что невозможное является добром».

Допустим, что справедливо отрицание этого утверждения:
Gp & ~ Mp.
Это означает, что истинны высказывания Gp и Mр. Последнее из

них с помощью законов:
~ Мр L ~ р,
Lp p
дает ~ p. Используя тавтологию:
р (q p)
пропозициональной логики, получаем далее:
р ~ р,
и затем, что по правилу (R3)
Gp ~ G ~ p.
Из истинности высказываний Gp и Gр ~ G ~ p заключаем, что

высказывание G ~ p является истинным. С другой стороны, из истин-
ности принципа:
Gp ~G~p
и высказывания Gp следует, что высказывание G ~ p ложно. Мы

пришли, таким образом, к противоречию, означающему, что допу-
щение о положительной ценности невозможного является ложным.
Сходным образом может быть показана дедуктивная эквивалент-
ность утверждений:
Нр ~ Н ~ р и ~ (Hp & ~ Мр),
«неверно, что невозможное является злом».

Конъюнкция формул:
~ (Gp & ~ Mp),

~ (Hp & ~ Mp)
эквивалентна формуле:
~ Mp ~ Gp & ~ Hp,
«невозможное не может быть ни добром, ни злом». Если не являю-

щееся ни добром, ни злом отождествляется с безразличием, то эту же
мысль можно передать в такой форме: «невозможное – безразлично».
Отметим, что утверждение:
Мр Gp ˅ Hp
«если р возможно, то оно является положительной или отрицатель-

ной ценностью», не является теоремой расширения минимальной
логики положением о безразличности невозможного.
Существование логических связей между принципами аксиологи-

ческой непротиворечивости и утверждениями
МZ,
~ (Aр) Gp и ~ (Aр) Hp,
~ (Gp & ~ Mp) и ~ (Hp & ~ Mp)
показывает, что эти три группы утверждений определенным образом

связаны друг с другом.
Допустим, что требование непротиворечивости системы оценок
является ложным, т.е. ~ MZ. Выражение ~ MZ эквивалентно выра-
жению L(Z p & ~ p). В соответствии с определением добра как ло-
гического следствия системы оценок (или оценочного кодекса) из
L(Z p & ~ p) получаем, что состояние р & ~ p представляет собой
добро. Но из ~ (Aр) Gp следует, что противоречивое состояние не
может быть добром. Значит, допущение ~ MZ ложно, а утверждение
МZ истинно.
Предположим, далее, что всякое состояние является добром. Со-
гласно определению добра это означает, что всякое высказывание; в тем
числе и противоречивое, логически влечется содержанием оценочного
кодекса Z. Выражение Z p & ~ p эквивалентно ~ Z, в силу чего сле-
дующая из нашего допущения формула L(Z p & ~ p) эквивалентна
Z & ~ Z. Последняя формула равносильна утверждению о невозможно-
сти Z. Если признать теперь истинным утверждение MZ, получим, что
исходное допущение ложно, а утверждение ~ (Aр) Gp истинно.
Такова связь между требованием непротиворечивости системы
оценок и положением, что не всякое состояние является положи-
тельной ценностью.
Очевидна также связь между требованием непротиворечивости и
утверждением о невозможности положительной оценки логически
невозможных состояний.
И в заключение этого раздела укажем взаимное отношение ут-
верждений «не все является добром» и «не все является злом», с од-
ной стороны, и утверждений «неверно, что невозможное есть добро»
и «неверно, что невозможное есть зло», с другой.
Допустим, что все является добром. Это означает, что противоречи-
вое состояние р & ~ p также представляет собой добро, т.е. G (p & ~ p).
Используя принцип Gp Mp, получаем формулу:
G (p & ~ p) M (p & ~ p)
и затем утверждение о логической возможности противоречия. Но

очевидно, что последнее утверждение ложно. Следовательно, про-
тиворечивое состояние не может быть добром и неверно, что всякое

состояние является добром.
Предположим, наконец, что истинно выражение Gp & ~ Mp. Из
него следует, что невозможное состояние р оценивается положитель-
но. С другой стороны, из принципа ~ (Aр) Gp выводится утвержде-
ние о невозможности положительной оценки противоречивого со-
стояния. Если этот принцип признается истинным, мы приходим к
противоречию, означающему, что исходное допущение Gp & ~ Mp
ложно, а утверждение ~ (Gp & Mp) истинно.
Заменяя в этих рассуждениях «добро» и «зло» и используя вместо вы-
ражений Gp Mp и ~ (Aр) Gp выражения Hp Mp и ~ (Aр) Hp, можно
установить аналогичную связь между двумя последними выражениями.
На этом мы закончим обсуждение расширений минимальной ло-
гики добра, содержащих сильную логическую теорию абсолютных
оценок, и обратимся к проблемам, связанным с самой минимальной
логикой.
Аксиома А3 минимальной логики, утверждающая, что ничто не
может быть добром и злом одновременно, кажется не вызывающей
сомнений1. На возможные возражения против принятия этой аксио-
мы, основанные на том, что разные субъекты могут оценивать одну и
ту же вещь по-разному, что один и тот же субъект в разные моменты
времени может приписывать противоположную ценность одному и
тому же состоянию, и что, наконец, одна и та же вещь, рассматривае-
мая с разных точек зрения, может казаться одновременно и добром, и
злом, можно ответить, следуя линиям, намеченным при обсуждении
принципов аксиологической непротиворечивости.
Рассматривая ранее определения аксиологических операторов G и Н
в терминах константы Z и понятий алетической модальной логики, мы
отмечали, что одним из следствий принятия этих определений является
дедуктивная эквивалентность принципов аксиологической непротиво-
речивости и утверждения о невозможности положительной и отрица-
тельной оценки одного и того же состояния. Принципы непротиворе-
чивости недоказуемы в минимальной логике добра, утверждение же:
~ (Gp & Hp)
является ее теоремой. Эквивалентность этих принципов и данного

утверждения была вызвана тем, что использовавшиеся определения
1
Идея о том, что ничто не может быть положительно и отрицательно ценным в
одно и то же время и с одной и той же точки зрения, высказывалась многими авторами.
«Несправедливый поступок – говорил, например, платоновский Сократ, – никак не мо-
жет быть ни хорошим, ни прекрасным» (Платон. Сочинения в 3 т. М., 1968. Т. 1. С. 123).
7. Хорошее, плохое и безразличное 137
добра и зла в терминах константы Z были недостаточно адекватными

и не позволяли выявить некоторые важные различия. Они не давали,
в частности, возможности провести различие между выражениями
Gp и H ~ p и Нр и вели поэтому к отождествлению принципиально
отличающихся друг от друга утверждений:
Gp ~ G ~ p,
Hp ~ H ~ p,
Gp ~ Hp.
Последнее из них может быть принято и в тех случаях, когда пер-

вые два представляются неприемлемыми.
Аксиома А1 системы СНm, устанавливающая дистрибутивность
оператора G относительно импликации, эквивалентна формуле:
Gp & G (p q) Gp,
«если р является добром и хорошо то, что р имплицирует q, то q также

является добром».
Вторая аксиома минимальной логики, утверждающая дистрибутив-
ность оператора Н относительно импликации, эквивалентна формуле:
Нр & H (p q) Hq,
«если р представляет собой отрицательную ценность и плохо, что р

имплицирует q, то q также является отрицательной ценностью».
Согласно правилу (R3) системы GHm логические следствия до-
бра являются добром; в соответствия с (R4) логические следствия зла
представляют собой зло.
7. ХОРОШЕЕ, ПЛОХОЕ И БЕЗРАЗЛИЧНОЕ

До сих пор речь шла только о хорошем и плохом, положительно и
отрицательно ценном, о добре и зле. Сейчас обратимся к системам, те-
оремы которых говорят не только о добре и зле, но и о безразличном.
Выражение Iр будет представлять высказывание «состояние р яв-
ляется безразличным (для определенного субъекта, с определенной
точки зрения и в определенное время)».
Минимальную логику абсолютных оценок, содержащую среди сво-
их исходных символов наряду с операторами G и Н оператор I, опреде-
лим с помощью следующего множества аксиом и правил вывода:
А0. Множество аксиом классической, препозициональной логики

А1. G (p q) (Gp Gq)
A2. H (p q) (Hp Hq)
A3. I (p q) (Ip Iq)
А4. Gp ~ Hp
А5. Gp ~ Ip
A6. Hp ~ Ip
(R1) из формул α β и α следует формула β;

подстановки правильно построенной формулы пропозициональной
логики вместо каждого вхождения в некоторой пропозициональной
переменной;
(R3) из формулы α β пропозициональной логики следует Gα Gβ;
(R4) из формулы α β пропозициональной логики следует Нα Нβ;
(R5) из формулы α β пропозициональной логики следует Iβ Iα.
Будем представлять эту логику абсолютных оценок как систему
GHIm. Она отличается от системы GHm только дополнительными ак-
сиомами и правилами вывода, характеризующими оператор I («без-
различно») и его отношения с операторами G и Н.
Аксиома А3 устанавливает дистрибутивность оператора I относи-
тельно импликации. Словами ее можно передать так: «если безразлич-
но, что состояние р наступает только вместе с состоянием q, и безраз-
лично само состояние р, то безразличным является также состояние q».
Согласно А5 никакое состояние не может быть хорошим и безраз-
личным одновременно (с одной и той же точки зрения одного и того
же субъекта). А6 утверждает, что никакое состояние не может быть
одновременно и плохим, и безразличным.
Особый интерес представляет правило (R5). В соответствии с
ним, если логическое следствие некоторого состояния безразлично,
то безразлично и само это состояние. Очевидно отличие этого прави-
ла от (R3), утверждающего, что логические следствия добра являются
добром, а от правила (R4), указывающего, что логические следствия
зла представляют собой зло.
С помощью (R5) из тавтологий двузначной логики можно полу-
чить такие теоремы:
(I) Ip I (p & q),
«если состояние р безразлично, то является безразличной и конъ-

юнкция этого состояния с любым другим состоянием»;
(2) I (p ˅ q) Ip,
«если безразлично состояние р или состояние q, то безразлично со-

стояние р»;
(3) I (q p) Ip,
«если безразлично, что произвольное состояние q сопровождается

состоянием р, то р безразлично»;
(4) I (~ p q) Ip,
«если безразлично, что состояние не-р наступает всегда вместе с про-

извольным состоянием q, то состояние р безразлично»;
(5) Ip I (q & ~ q),
«если безразлично произвольное взятое состояние р, то безразлично

противоречивое состояние»;
(6) Ip (I ~ p p),
(7) I ~ p I (p ~ p),
(8) I (p ˅ ~ p) I (q & ~ p),
«если безразлично тавтологическое (всегда имеющее место) состояние,

то безразлично противоречивое (никогда не наступающее) состояние».
Одно из возможных возражений против теоремы (1) состоит в сле-
дующем. Имеются вещи, безразличные сами по себе, но представля-
ющее определенную ценность (положительную или отрицательную)
вместе с некоторыми иными вещами. Например, одно ружье может
быть безразличным (для определенного субъекта), но вместе с патро-
нами к нему оно способно явиться (для этого субъекта) положитель-
ной ценностью.
На это возражение можно ответить по аналогия с тем, как ранее
мы отвечали на возражение против принятия принципов:
G (p & q) Gp и Н (р & q) Hp.
То, что два состояния, взятые вместе, могут иметь положитель-

ную (отрицательную) ценность и не обладать ею, будучи взятыми по-
рознь, является доводом не против указанных принципов, а против
утверждений:
G (p & q) G (p & ~ q) и Н (р & q) H (p & ~ q),

недоказуемых в логике добра. Сходным образом существование со-

стояний, каждое из которых само по себе безразлично, но в конъ-
юнкции с другим состоянием положительно или отрицательно цен-
но, говорит не о неприемлемости теоремы (1), а о неприемлемости
положений
I (p & ~ q) I (p & q),

I (~ p & q) I (q & q),
I (p & ~ q) & I (~ p & q) I (p & q).
И действительно, ни одно из этих положений не является теоре-

мой системы GHIm.
Обычные возражения против принципов
Gp G (p ˅ q), Hp H (p ˅ q)
являются, если присмотреться к ним внимательно, чаще всего дово-

дами против положений
Gp G (p & ~ q) и Hp H (p & ~ q),
недоказуемых в логике добра. Аналогично обстоит дело и со многими

возражениями, направленными, как первоначально кажется, против те-
оремы (2). Они должны направляться, на самом деле, против положения:
I (p & ~ q) Ip,
недоказуемого в GHIm.
Интересно отметить, что правило «из α β следует Iα Iβ» не
может быть выведено в GHIm; логические следствия безразличного
не являются с необходимостью безразличными. Утверждения:
I (p & q) Ip,
Ip I (p ˅ q),
I (q & ~ q) Ip
не входят в число теорем GHIm.

Из аксиом А5 и А6 системы GHIm выводимы утверждения:
Ip ~ Gp,
Ip ~ Hp
и, следовательно, утверждение:
Ip ~ Gp & ~ Hp,
«если некоторое состояние безразлично, то оно не является ни до-

бром, ни злом». Обратная импликация, т.е. формула:
~ Gp & ~ Hp Ip
(«состояние безразлично, если оно не есть ни добро, ни зло») недо-

казуема в GHIm. Она эквивалентна утверждению:
Gp ˅ Ip ˅ Hp,
«всякое состояние или безразлично, или представляет собой добро,

или зло», т.е. принципу алогической полноты. Он требует, чтобы каж-
дое состояние было предметом той или иной оценки, приписываю-
щей ему положительную, отрицательную или нулевую ценность.
В GHIm ни один из операторов G, H, I неопределим в терминах
одного или двух других операторов; все эти операторы должны при-
ниматься в качестве исходных. Принцип аксиологической полноты
совместно с аксиомами А4 – А6 дает возможность доказать в допол-
ненной им системе GHIm эквивалентности:
Gp ≡ ~ Hp & ~ Ip,
Hp ≡ ~ Gp & ~ Ip,
Ip ≡ ~ Gp & ~ Hp
и определить любой из операторов G, H, I в терминах двух других опе-

раторов. В силу этого вопрос о приемлемости принципа аксиологиче-
ской полноты оказывается равнозначным вопросу об определимости
безразличия в терминах добра и зла или вопросу об определимости
добра (зла) в терминах безразличия и зла (добра).
Следует проводить четкое различие между двумя связанными меж-
ду собой смыслами, в которых может употребляться слово «безразлич-
но». Безразличное в первом смысле, который мы назовем слабым, –
это то, что не является ни положительно, ни отрицательно ценным.
Безразличное во втором, сильном смысле – это то, что представляет со-
бой нулевую ценность. Очевидно, что если некоторый субъект, оцени-
вая определенную вещь, нашел, что она является нулевой ценностью,
то он нашел тем самым, что рассмотренная им вещь не способна быть
с принятой им точки зрения ни добром, ни злом. Но если та или иная
вещь не кажется какому-то субъекту ни положительно, ни отрицатель-
но ценной, то из этого еще не следует, что данным субъектом ей при-

писана нулевая ценность. Он может не иметь об этой вещи никакого
представления или просто, не интересуясь ее ценностью, не делать ее
предметом своей оценки. Это означает, что рассматриваемая вещь не
оценивается им ни положительно, ни отрицательно; она не является
также безразличной в сильном смысле.
Чтобы лучше понять разницу между двумя смыслами «безразлич-
ного», введем понятие посредственного и понятие собственно безраз-
личного. Первое будем представлять символом J, второе – символом К.
Собственно безразличным для данного субъекта является все то,
что лежит вне его аксиологической области, т.е. вне класса тех вещей,
которые ему известны и ценностью которых он интересуется. Знания
всякого субъекта ограниченны. Сверх того, не каждая из тех вещей, о
которых он имеет хотя бы смутное представление, возбуждает его ин-
терес, заставляя его сформулировать, явно или неявно, свое собствен-
ное мнение о ее ценности. Аксиологическая область меняется от субъ-
екта к субъекту, но она никогда не охватывает множество всех вещей.
Посредственным для данного субъекта является все то, что оцени-
валось им и не было отнесено ни к положительно, ни к отрицательно
ценному. Посредственное, подобно добру и злу, входит в аксиологиче-
скую область субъекта, располагаясь в ней как бы между добром и злом.
Безразличное в сильном смысле и посредственное – это одно и то
же. К безразличным в слабом смысле относятся все вещи, являющи-
еся посредственными или собственно безразличными. Каждая вещь
имеет, таким образом, положительную, отрицательную или нулевую
ценность или находится за пределами аксиологической области,
являясь собственно безразличной. Символически это утверждение
можно было бы попытаться представить с помощью формулы:
(*) Gp ˅ Hp ˅ Ip ˅ Kp.
Следует ли систему GHIm расширить таким образом, чтобы эта

формула оказалась ее теоремой? Есть основания считать, что нет.
Высказывания «р есть положительная ценность», «р есть отрицатель-
ная ценность» и «р есть нулевая ценность» являются оценками. Выска-
зывание же «р – собственно безразлично» (Кр) является не оценочным,
а фактическим. Оно описывает совокупность оценок некоторого субъ-
екта, утверждая, что состояние р лежит за пределами его аксиологиче-
ской области. Приведенная формула объединяет, таким образом, раз-
нородные компоненты и устанавливает логическую связь фактического
утверждения с оценочными. Она позволяет от оценочных утверждений
переходить к утверждениям, описывающим оценки, и наоборот.
В частности, выводимая из нее формула:
(**) ~ (Gp ˅ Hp ˅ Ip) Kp
говорит о том, что если некоторое состояние не является ни хоро-

шим, ни плохим, ни посредственным, то это состояние не является
предметом оценки того субъекта, которому могли бы принадлежать
оценки Gp, Hp, Ip. Это утверждение приемлемо в логике высказыва-
ний об оценках, но не в логике самих оценок.
Отрицание оценки «состояние р является хорошим» допускает
разные истолкования. Результат введения отрицания в данную оцен-
ку может пониматься как фактическое высказывание «состояние р
не является объектом положительной оценки». Это высказывание
описывает оценочную деятельность некоторого субъекта и устанав-
ливает, что он не счел нужным приписать состоянию положительную
ценность. Этот же результат можно истолковывать и как оценочное
высказывание, приписывающее состоянию р ценность, отличную от
положительной.
Возможность нескольких истолкований высказываний, содержа-
щих оценочные предикаты и знак отрицания, сохраняется и в случае
сложных высказываний.
Если в формуле (**) выражению:
~ (Gp ˅ Hp ˅ Ip)
дается фактическая интерпретация, то оно означает, что принимаемым

во внимание субъектом не была высказана ни одна из трех оценок Gp,
Hp, Ip. Ясно, что при таком понимании это выражение является утверж-
дением об оценках, имплицирующим другое утверждение об оценках,
а именно Кр. Импликация (**) относится, конечно, к законам логики
высказывании об оценках, но не к законам самой логики оценок.
Если в формуле (**) ее антецеденту дается не фактическая, а ак-
сиологическая интерпретация, то данная формула позволяет перейти
от оценочного утверждения к фактическому.
Отрицанием оценки всегда является оценка, подобно тому как от-
рицанием фактического высказывания может быть только фактиче-
ское высказывание. С этой точки зрения фактическая интерпретация
антецедента формулы (**) является неправомерной. Аксиологиче-
ская же его интерпретация делает эту формулу необоснованной.
Из (*) следует также формула:
(***) ~ Кр Gp ˅ Hp ˅ Ip,
«если неверно, что состояние р не является предметом оценки, то

этому состоянию приписывается положительная, отрицательная или
нулевая ценность». Выражение ~ Кр представляет здесь фактическое
высказывание, выражение Gp ˅ Hp ˅ Ip – оценочное. Устанавливае-
мый в (***) переход от фактов к оценке не может быть признан обо-
снованным.
«Собственно безразличное» не является оценочным понятием и
нет оснований вводить в логику оценок представляющий это понятие
оператор К. Высказывание о слабом безразличии есть дизъюнкция
фактического и оценочного высказываний, Кр ˅ Ip. Оно не относит-
ся к чисто оценочным утверждениям. Под безразличным понимается
только безразличное в сильном смысле (являющееся нулевой ценно-
стью), в силу чего операторы J и I отождествляются. В соответствии с
этими ограничениями принцип аксиологической полноты означает,
что всякое состояние есть или положительная, или отрицательная,
или нулевая ценность.
Подобно принципу аксиологической непротиворечивости прин-
цип аксиологической полноты может интерпретироваться как де-
скриптивно, так и прескриптивно.
При первой интерпретации он оказывается фактическим утверж-
дением, устанавливающим, что множество оценок всякого субъекта
является полным, т.е. содержит положительную, отрицательную или
нулевую оценку каждого состояния. Очевидно, что это утверждение,
отождествляющее аксиологическую область произвольно взятого
субъекта с множеством всех вещей, является ложным.
В случае прескриптивной интерпретации принцип аксиологиче-
ской полноты налагает определенное ограничение на множество ис-
следуемых систем оценок. Он указывает, что содержащая его логиче-
ская теория применима только для анализа полных систем оценок.
В логике абсолютных оценок, получаемой присоединением к
GHIm принципа аксиологической полноты – сокращенно: GHIm +
+ (Gp ˅ Hp ˅ Ip), каждый из операторов G, H, I определим в терми-
нах двух других операторов. Она является, таким образом, примером
логики добра, среди исходных понятий которой отсутствует само по-
нятие добра.
8. ЛОГИКА ПОЛНЫХ АБСОЛЮТНЫХ ОЦЕНОК

Разные оценки могут иметь разные основания. До сих пор мы от-
влекались от этого факта, рассматривая все оценки, входящие в рас-
суждение (формулу, вывод), как имеющие одно и то же основание.
8. Логика полных абсолютных оценок 145
Совпадение оснований всех принимаемых во внимание оценок по-

зволяло не вводить специальных обозначений для этих оснований.
Сейчас мы введем средства, позволяющие явно указывать основа-
ния оценок, проводить явное различие между оценками с разными ос-
нованиями и выявлять влияние оснований на логические связи оценок.
Выражение G (p/q) будет представлять оценку «состояние р явля-
ется добром с точки зрения состояния q» или «р хорошо относительно
q»; выражение H (p/q) – оценку «состояние р является злом с точ-
ки зрения состояния q» или «р плохо относительно q»; выражение I
(p/q) – оценку «р безразлично с точки зрения q».
То, что все оценки считались ранее имеющими одинаковое осно-
вание, не означает, что построенные выше логики абсолютных оценок
приложимы лишь к системам оценок с одним и тем же основанием.
Эти логики могут использоваться и для анализа логических связей
оценок с разными основаниями. Для реализаций этой возможности
необходимо, однако, свести различия оснований оценок к различи-
ям их предметов. Например, оценки «Аспирин хорош как лекарство
от гриппа» и «Аспирин плох в качестве лекарства от ангины» имеют
один и тот же предмет, но разные основания. Их предметом является
аспирин, оцениваемый сначала с точки зрения избавления от гриппа,
а затем как средство избавления от ангины. Но эти же оценки мож-
но истолковать и как оценки с разными предметами, но одним и тем
же основанием. Для этого надо различие оснований исходных оценок
сделать различием их предметов, т.е. допустить, что предметом первой
оценки является не аспирин сам по себе, а аспирин как средство устра-
нения ангины. В логике оценок, принимающей во внимание различия
оснований оценок, исходные оценки должны были бы представляться
выражениями Gs и Ht (переменные p, q, r, s, t – различны).
Логическую теорию оценок, в которой отсутствуют средства для
явного выражения оснований оценок, будем называть логикой непол-
ных оценок. Ею не исключается наличие оснований у всех оценок, но
она не позволяет вместе с тем учесть различия этих оснований и оха-
рактеризовать их влияние на логическое поведение оценок.
Логическую теорию оценок, в аппарате которой имеются пере-
менные для представления оснований, будем называть логикой пол-
Под минимальной логикой полных абсолютных оценок будем пони-
мать систему GH/m определяемую следующим множеством аксиом и
правил вывода (опуская скобки, мы предполагаем, что знак «/» свя-
зывает слабее, чем любая сказка пропозициональной логики):
А0. Полное множество аксиом обычной пропозициональной ло-
гики.
А1. G (p & q/r) ≡ G (p/r) & G (q/r)

A2. H (p & q/r) ≡ H (p/r) & H (q/r)
A3. G (p/q & r) ≡ G (p/q) & G (p/r)
A4. H (p/q & r) ≡ H (p/q) & H (p/r)
A5. G (p/q) ~ H (p/q)

(R2) правило подстановки ппф пропозициональной логики вме-
сто вхождений пропозициональных переменных;
(R3) из формулы α β пропозициональной логики следует
G (α/γ) G (β/γ);
H (α/γ) H (β/γ);
G (γ/α) G (γ/β);
(R6) из формулы α β пропозициональной логики следует H
(γ/α) H (γ/β).
Согласно А1, конъюнкция состояний р и q, рассматриваемая с
точки зрения r, является добром в том и только в том случае, когда
каждое из этих состояний положительно ценно в отношении r.
В соответствии с А3 состояние р представляет собой добро с точки
зрения q & r, если и только если р положительно ценно с точки зре-
ния q и р положительно ценно с точки зрения r.
Аксиома А5 утверждает, что одно и то же состояние, взятое в одном
и том же отношении, не может быть одновременно и добром, и злом.
Утверждения, представляемые аксиомами А2 и А4, отличаются от
утверждаемого аксиомами А1 и А3 только заменой «добра» на «зло».
Вместо А2 и А4 можно было бы принять «правило зеркального ото-
бражения».
Можно дать системе GH/m такую аксиоматическую формули-
ровку:
А0. Полное множество аксиом обычной пропозициональной логики.
(1) А1. G (p/r) & G (q/r)
А0. Полное множество аксиом обычной пропозициональной
логики.
А1. G (p/r) & G (q/r) G (p & q/r)
A2. G (p/q) & G (p/r) G (p/q & r)
A3. G (P/Q) ~ H (P/Q)
(R2) правило подстановки;
(R3) правило зеркального отображения;
G (α/γ) G (β/γ);
G (γ/α) G (γ/β).
Правило (R4) указывает, что если α является добром с некоторой

точки зрения, то логические следствия α также являются добром с
этой же точки зрения.
Согласно (R5) состояние, положительно ценное в отношении α,
положительно ценно и во всяком отношении, являющемся логиче-
ским следствием α.
В логике неполных абсолютных оценок проводилось различие
между слабыми и сильными системами. Первые не содержат прин-
ципы аксиологической непротиворечивости, доказуемые во вторых.
Аналогичное различие должно проводиться и в логике полных
абсолютных оценок. Здесь принципы аксиологической непротиво-
речивости имеют вид:
G (p/q) ~ G (~ p/q),
«состояние и его отрицание не могут быть положительно ценными с

одной и той же точки зрения»;
H (p/q) ~ H (~p/q),
«противоречащие друг другу состояния не могут оба быть отрица-

тельно ценными и в одном и том же отношении».
Логику оценок, получаемую присоединением этих принципов к
GH/m, будем называть системой GH/. В ней принципам аксиологи-
ческой непротиворечивости может быть дана такая формулировка:
~ G (p & ~ p/q),
~ H (p & p/q),
«противоречивое состояние не является ни добром, ни злом ни с ка-

кой точки зрения».
Непротиворечивость системы GH/ показывается интерпретацией
связки «/» как конъюнкции обычной пропозициональной логики. Все
аксиомы GН/ переходят при этом в термины непротиворечивой систе-
мы GH, а правила вывода GH/ становятся правилами вывода GH.
Логика оценок, в которой идет речь не только о добре и зле, но и
о безразличном, может быть охарактеризована такими аксиомами и
правилами вывода:
А0–А5. Множество аксиом системы GH/m

A5. I (p/q) I (q & r)
А7. ~ (G (p/q) & I (p/q))
A8. ~ (H (p/q) & I (p/q))
(R1)-(R3) правила вывода GH/m;
I (β/γ) I (α/γ);
I (γ/β) I (γ/α).
Назовем эту логику оценок системой СHI/m. Она содержится в
системе GH/m, дополненной определением безразличного в терми-
нах добра и зла:
I (p/q) = Df ~ (G (p/q) ˅ H (p/q)),
«состояние р безразлично с точки зрения q, если и только если это

состояние не является ни добром, ни злом с данной точки зрения».
Очевидно, что таким образом расширенная система GH/m – де-
дуктивно эквивалентна системе GHI/m, дополненной принципом
аксиологической полноты:
G (p/q) ˅ H (p/q) ˅ I (p/q),
«всякое состояние, рассматриваемое с произвольной точки зрения,

является или положительной, или отрицательной, или нулевой цен-
ностью».
Установим теперь отношение между логиками полных и непол-
ных абсолютных оценок.
Проведем с этой целью различие между условными и безусловными
ценностями. Безусловно ценным будем называть то, что является цен-
ным с любой точки зрения. Под условно ценным будем понимать то,
что представляет собой ценность с некоторой точки зрения (для наших
целей неважно, существуют ли на самом деле безусловно ценные вещи).
Безусловно ценное допустимо рассматривать как ценное с тавто-
логической точки зрения, т.е. с точки зрения состояния, всегда име-
ющего место. При таком подходе безусловная положительная, от-
рицательная и нулевая ценности состояния р могут представляться в
терминах логики полных оценок с помощью выражений
G (p/q ˅ ~ q), H (p/q ˅ ~ q), I (p/q ˅ ~ q).
Условная положительная, отрицательная и нулевая ценности это-

го состояния представляются, соответственно, выражениями:
G (p/q), H (p/1), I (p/q).
Ясно, что безусловная ценность оказывается при этом частным

или предельным случаем условной ценности (различие между безус-
ловной и условной ценностью аналогично различию между катего-
рической и гипотетической обязанностью).
Термин «безусловная оценка» может употребляться в двух связан-
ных между собою смыслах. Один из них мы уже указали. Быть без-
условной оценкой в этом смысле значит указывать, что оцениваемое
состояние является (положительной, отрицательной или нулевой)
ценностью с любой точки зрения. Оценка, являющаяся безусловной
во втором смысле, приписывает (положительную, отрицательную
или нулевую) ценность с точки зрения основания, совпадающего с
основаниями всех других входящих в рассуждение оценок. Первый
смысл безусловности оценки можно назвать абсолютным, второй –
относительным. Является ли некоторая оценка безусловной в первом
смысле, можно решить, ограничиваясь рассмотрением только этой
оценки. Безусловность во втором смысле зависит от контекста рас-
суждения, от оснований других оценок, входящих в исследуемое рас-
суждение.
Таким образом, все оценки можно разделить на указывающие
безусловную ценность и указывающие условную ценность. Среди
последних можно в свою очередь выделять оценки, являющиеся от-
носительно безусловными, и оценки, не являющиеся относительно
безусловными в контексте исследуемого рассуждения.
Описанные ранее системы являются логиками относительно без-
условных оценок. Этими логиками предполагается, что все оценки,
для исследования логических связей которых они применимы, име-
ют одно и то же основание.
Абсолютно безусловные оценки являются частным или предель-
ным случаем относительно безусловных оценок. В силу этого систе-
мы GHm, GHIm, GH, GHI представляют собой также логики абсолют-
но безусловных оценок.
В зависимости от указанных двух пониманий безусловности
оценки теория полных абсолютных оценок может содержать теорию
неполных абсолютных оценок в одном из следующих двух смыслов:
(1) к утверждениям второй теории относятся те утверждения пер-
вой, в которых основаниями являются тавтологические состояния;
(2) к утверждениям второй теории относятся те утверждения пер-
вой, в которых основания идентичны.
Логика полных оценок, содержащая во втором из указанных
смыслов логику неполных оценок, содержит последнюю также и в
первом из этих смыслов, так как тавтологичность оснований всех

оценок является частным случаем совпадения этих оснований.
Обратное, однако, не всегда верно.
Можно доказать, что логики полных абсолютных оценок GH/m,
GH/, GHI/m, GHI содержат в обоих указанных смыслах логики непол-
ных абсолютных оценок GHm, GH, GHIm и GHI, соответственно.
9. ЛОГИКА ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫХ
(УТИЛИТАРНЫХ) ОЦЕНОК
В этом разделе будет построена простая логика инструментальных
оценок. Такие оценки говорят о том, что средства, служащие для до-
стижения позитивно ценного результата, сами должны оцениваться
как позитивно ценные. Логика инструментальных оценок изложена
в книге «Основания логики оценок» (1973), здесь предлагается усо-
вершенствованный вариант такой логики.
Большинство авторов, занимавшихся этикой или теорией цен-
ностей, согласны с тем, что абсолютные оценки должны делиться
на две группы. К первой из них относятся оценки, характеризую-
щие ценность некоторого предмета, рассматриваемого в изоляции
от всех других вещей. Во вторую входят оценки, приписывающие
предмету ценность, принимая во внимание его связи с другими ве-
щами.
Оценки первой группы чаще всего называются «оценками вну-
тренней ценности», или «внутренними оценками»; противопостав-
ляемые им оценки второй группы обычно именуются «оценками
внешней ценности», или «внешними оценками». Иногда говорят о
внутренних и инструментальных (утилитарных) оценках, о внутрен-
них и телеологических оценках, об эмоциональных и утилитарных
оценках, о собственно оценках и утилитарных оценках, об интуи-
тивных и внешних оценках, о первичных и производных оценках,
об оценках целей и оценках средств и т.д.
Часто этому делению оценок придается очень важное значение, в
других случаях оно характеризуется как поверхностное и схематич-
ное. Так, Г.Х. фон Вригт полагает, что множественность возможных
употреблений «добра» ясно показывает «неадекватность и искус-
ственность такой схемы, как, скажем, традиционное деление всякого
добра – а иногда и всех ценностей вообще – на два главных типа, а
именно, на добро как средство и добро как результат, инструменталь-
ное и конечное, внешнее и внутреннее добро». Однако в другой своей
работе фон Вригт находит возможным внутреннему добру и внутрен-
9. Логика инструментальных (утилитарных) оценок 151
нему злу противопоставить внешнее добро и зло, добро или зло для
некоторой цели или для некоторого существа1.
От автора к автору меняется не только терминология, использу-
емая для обозначения противопоставляемых друг другу групп абсо-
лютных оценок, но меняются и представления о том, какие именно
оценки входят в каждую из этих групп.
Приведем несколько обычных для работ по этике характеристик
отношения между внутренним и утилитарным, или инструменталь-
ным, добром.
Нередко считается, что слово «хороший» (good) не только упо-
требляется в связи с разными видами вещей, но и говорит в случае
одних вещей нечто очень отличное от того, что оно говорит о других
вещах. Дело не просто в том, что это слово означает в разных кон-
текстах разные свойства, а в том, что оно иногда вовсе не означает
какого-либо свойства.
Простейшим примером различия значений «хорошего» является
различие между «внутренне» и «инструментально» хорошим, хоро-
шим в качестве цели и хорошим как средство. Если указание на вну-
треннее добро может интерпретироваться как приписывание чему-то
свойства быть хорошим, то приписывание инструментального добра
явно не означает, будто вещь, о которой идет при этом речь, сама яв-
ляется хорошей; в лучшем случае оно означает, что данная вещь вы-
зывает нечто хорошее.
В качестве одного из возможных способов уточнения значения «до-
бра» («хорошего») предлагается принять одно простое различие между
смыслами добра и отвергнуть все иные различия как незначительные
или не имеющие философского интереса. Можно, например, сказать,
что мы должны как минимум различать «хорошее в качестве цели» и
«хорошее как средство» и утверждать, что первое означает наличие
определенного свойства, а второе – только способность произвести
что-то, имеющее это свойство, или разрушить, предотвратить, изме-
нить обладающее противоположным свойством. Понятие инструмен-
тальной ценности окажется в этом случае зависимым и вторичным в
отношении понятия внутренней ценности. Нет нужды производить
то, что является хорошим только в качестве средства и не позволяет в
свою очередь произвести хорошее само по себе или разрушить плохое.
Отмечается также, что различие между внутренне и инструмен-
тально ценным не противоречит положению, что одна и та же вещь
может быть ценной и как средство, и как цель.
1
Wright G.H. von. The Varieties of Goodness. New York — London, 1963; Idem. The
Logic оf Рreference. Edinburg, 1963. Р. 12.
Несколько иначе представляет себе связи внутреннего и внешнего

добра Е. Холл: «Внешнее добро – это, попросту говоря, то, что са-
мо не является хорошим, но производит хорошее само по себе. Яс-
но, что для точного выражения этой мысли мы должны объединить
эмпирический закон с оценкой. Внешне ценное является комбина-
цией эмпирического закона (имеющего форму декларативного пред-
ложения) с внутренне ценным (которое должно выражаться в форме
оценки). Можно предложить такое квазисемантическое определение
синтаксической формы “- - - {…}” (она может читаться так: “было бы
внешне ценно, если бы... было - - -”): “для всех f и всех х, f{x} правиль-
но, если и только если существует g, такое, что всякий раз, когда f(x)
истинно, g(x) является истинным, a g{x} – правильным”»1. Выраже-
ние f(x) представляет, согласно Холлу, декларативное предложение
«х имеет свойство f», выражение f(x) – оценочное предложение «было
бы хорошо, если бы х имел свойство f». Декларативные предложения
могут быть истинными или ложными, оценочные – правильными
или неправильными.
П. Райс предлагает следующее определение внутреннего добра.
«х является внутренне ценным (внутренне хорошим, имеющим по-
ложительную внутреннюю ценность) для лица или организации А во
время t, если и только если х удовлетворяет некоторую потребность А
в t». Внешнее добро определяется Райсом в терминах внутренне цен-
ного: «х является инструментально ценным для А в t, если и только
если х является условием получения внутренне хорошего (удовлет-
воряющего потребность) или позволяет устранить или отдалить вну-
тренне плохое (противоречащее потребности) для А в t»2.
Еще одна используемая нами далее характеристика внешнего до-
бра принадлежит Г.Х. фон Вригту. Свойство быть полезными или
вредными, утверждает он, присуще вещам в силу их каузальных свя-
зей с некоторыми иными вещами. А является каузально благопри-
ятным с точки зрения определенной цели, если А, образно говоря,
приближает нас к ней или позволяет не удалиться от нее; А каузально
неблагоприятно относительно этой цели, если А удаляет нас от нее
или препятствует приближению к ней. Высказывания об утилитарной
ценности, не включающие понятие «добро некоторого существа», яв-
ляются чисто каузальными. Они говорят об уместности использова-
ния некоторого средства для достижения определенной цели; сама
эта цель является ценностью, но ее оценка выходит за пределы суж-
дения о полезности или вредности рассматриваемых средств.
1
См.: Hall E.W. A Categorical Аnalysis of Value // Philosophy of Science. 1997. V. 5. Pt. 3.
2
Rice P.B. Toward a syntax of Valuation // Journal of Philosophy. 1994. V. 71. No. 12.
Эти описания внешнего, или утилитарного, добра и его связей с вну-

тренним добром интересны для нас вот в каком отношении. Мы наме-
рены эксплицировать понятие утилитарного добра, дать точно опреде-
ленные понятия, достаточно близкие по своему содержанию обычным
представлениям об утилитарном добре и способные заместить эти пред-
ставления в большинстве тех контекстов, в которых они используются.
Экспликация не может быть полностью адекватной уже потому, что
вместо неточного понятия или целого ряда неточных понятий вводятся
строго определенные понятия. Тем не менее полезно сформулировать
критерии адекватности экспликации, условия, выполнение которых по-
зволило бы надеяться, что вновь вводимые точные понятия могут успеш-
но употребляться вместо замещаемых ими неясных представлений.
Приведенные выше высказывания об утилитарном добре и некото-
рые иные соображения показывают, что точное понятие утилитарной
ценности окажется полезным, если даваемая им характеристика этой
ценности будет удовлетворять по меньшей мере следующим условиям:
(1) существуют утилитарно хорошие, утилитарно плохие и утили-
тарно безразличные вещи;
(2) утилитарная ценность вещи не предопределяет ее внутреннюю
ценность; утилитарно хорошее может не быть внутренним добром,
утилитарно плохое может не быть внутренним злом и утилитарно
безразличное может не являться внутренне безразличным;
(3) понятие утилитарной ценности производно или вторично от-
носительно понятия внутренней ценности, первое из них определи-
мо в терминах второго;
(4) утверждение об утилитарной ценности является объединением
эмпирического закона и оценки;
(5) связь утилитарной и внутренней ценности является каузаль-
ной, но утилитарная ценность может не являться полной причиной
внутренне ценного состояния;
(6) утилитарная ценность способствует или препятствует сохране-
нию, возникновению или исчезновению внутренней ценности, или
является безразличной с точки зрения внутренней ценности;
(7) одна и та же вещь может быть ценной и как средство, и как цель;
(8) ценное только в качестве средства, т. е. связанное каузально
лишь с вещами, не являющимися ценностями, не относится к утили-
тарно ценному.
В некоторых из этих условий повторяется в иных выражениях
полностью или частично то, о чем идет речь в других условиях, но это
несущественно для наших целей.
Очевидна связь этих условий с приведенными высказываниями
разных авторов об утилитарно ценном. Вместе с тем ясно, что не все
эти условия могли бы быть приняты ими. В частности, П. Райс гово-

рит только об утилитарном добре, и вполне вероятно, что первое из
наших условий может показаться ему неприемлемым. Г.Х. фон Вригт
мог бы отвергнуть третье и четвертое из этих условий. Е. Холл вряд
ли согласился бы принять седьмое условие. Ни один из этих авто-
ров не упоминает утилитарно безразличное, все они отказались бы,
по-видимому, признать обоснованность требований, указанных в
первом и шестом условиях.
Мы покажем далее, что имеется целый ряд понятий, удовлетво-
ряющих всем восьми условиям. Сейчас же отметим, что эти понятия
только частично совпадают с обычными представлениями об утили-
тарно ценном.
На важность логического анализа утилитарных оценок указывали
многие. В частности, Г.Х. фон Вригт писал: «Было бы интересно и
полезно исследовать формальную логику различных способов кау-
зального воздействия утилитарного добра и его противоположности.
Это исследование показало бы, по меньшей мере, как много разных
смыслов может иметь понятие “причины” добра или зла. Обзор этих
смыслов важен для всякой этики, измеряющей моральную ценность
или правильность действий в терминах следствий действия»1.
Причины, в силу которых утилитарные оценки остались тем не
менее полностью не исследованными с точки зрения формальной
логики, многочисленны и разнородны. Упомянем здесь только не-
которые из них.
Логические свойства абсолютных оценок вообще ранее не иссле-
довались сколько-нибудь систематически. Естественно, что и част-
ный случай этих оценок, каким являются утилитарные оценки, также
не привлекал внимания логиков.
Логический анализ утилитарных оценок требует предварительно-
го построения адекватной логической теории причинной связи. Та-
кая теория не создана до сих пор. Исследование утилитарных оценок
должно быть предварено также логическим анализом таких выра-
жений, как «способствовать сохранению», «препятствовать возник-
новению», «способствовать исчезновению» и т. п. Ни одно из этих
выражений не рассматривалось, насколько нам известно, с точки
зрения формальной логики.
Обычные для работ по этике и теории ценностей определения ути-
литарного добра и утилитарного зла не являются достаточно ясными.
Нередко кажется, что определения, даваемые разными авторами, не
могут быть совмещены друг с другом.
1
Wright G.H. von. The Varietias of Goodment. P. 23.
Не являются далее ясными сами основания деления оценок на

внутренние и утилитарные. М. Оссовская указывает следующие три
способа различения этих типов оценок:
(1) по терминам или оборотам, специфичным для инструменталь-
ных оценок;
(2) по характеру оцениваемого предмета или тех свойств, с точки
зрения которых он оценивается;
(3) по месту, занимаемому оценками в системе оценок.
Предлагающие первый способ убеждены, что в формулиров-
ках утилитарных оценок обязательно используются такие оборо-
ты, как «хорошо для», «необходимо для», «достаточно для» и т. п.
Это ошибочное убеждение. Утилитарную оценку можно выразить,
не употребляя ни один из этих или близких им оборотов. С другой
стороны, указанные обороты вполне могут использоваться для фор-
мулировки утверждений, вообще не являющихся оценками. Кроме
того, эти обороты недостаточно ясны для того, чтобы с их помощью
пытаться дать точное определение утилитарной оценки.
Сторонники второго способа различения утилитарных и внутрен-
них оценок считают, что первые оценки касаются средств, а вторые –
целей, или что в первых предмет оценивается с точки зрения его
следствий, а во-вторых – сам по себе, или что, наконец, утилитарные
оценки говорят о внешней ценности предметов, а внутренние – о
внутренней их ценности.
Понятия средства, цели, следствия, внутренней и внешней ценно-
сти, используемые в этих объяснениях различий утилитарных и вну-
тренних оценок, нуждаются в дальнейшем анализе. Можно ли связь
средства и цели отождествить со связью причины и следствия? Допу-
стимо ли считать целями вещи, реализация которых заведомо выхо-
дит за пределы способностей человека? Всякая ли внутренняя оценка
полностью игнорирует следствия оцениваемого предмета, и если это
так, то существуют ли вообще внутренние оценки? Уточнение по-
нятий «средство», «цель» и «следствие», необходимое для ответа на
эти и подобные им вопросы, может привести как к мнению, что все
оценки являются утилитарными, так и к убеждению, что существуют
только внутренние оценки. Ссылка на эти понятия с намерением от-
делить внутренние оценки от утилитарных является только началом
анализа, призванного выявить различия оценок этих двух типов.
В соответствии с третьим способом различения внутренних и
утилитарных оценок к первым относятся оценки, принимаемые в
рассматриваемой системе без обоснования, ко вторым – оценки,
обосновываемые с помощью иных оценок и в конечном счете с по-
мощью внутренних оценок.
Недостаток этого способа в том, что взамен обычных понятий

утилитарной и внутренней оценок предлагаются совершенно иные
по своему содержанию понятия.
Причиной многих разногласий, касающихся утилитарных оце-
нок, является то, что фраза «А хорошо с точки зрения достижения В»
допускает несколько значительно отличающихся друг от друга интер-
претаций.
Иногда она используется просто для указания того факта, что меж-
ду А и В существует причинная связь. В этом случае вопрос об аксио-
логических значениях А и В остается открытым. Каждое из А и В может
быть положительной, отрицательной или нулевой ценностью, но мо-
жет вообще не являться предметом какой-либо оценки. Таким обра-
зом, употребляемая фраза «А хорошо с точки зрения достижения В» не
является оценкой в собственном смысле этого слова. Она выражает то,
что более адекватно передается предложением «А есть причина В», и
не более этого. Примерами такого употребления слова «хорошо» могут
служить обычные высказывания типа: «холодная погода хороша для
распространения гриппа», «открытое окно хорошо охлаждает комна-
ту», «алкоголь хорошо способствует разрушению здоровья» и т. п.
Гораздо чаще фраза «А хорошо с точки зрения достижения В» ис-
пользуется для выражения убеждения в существовании каузальной
связи между А и В и убеждения в положительной ценности В. Утверж-
дение, выражаемое в этом случае данной фразой, более адекватно
передается предложением «А является причиной хорошего В». Ины-
ми словами, высказывание «А хорошо с точки зрения достижения В» в
большинстве обычных контекстов равносильно конъюнкции двух вы-
сказываний: «А является причиной В и В положительно ценно». Пер-
вое из этих высказываний устанавливает определенную фактическую
связь между А и В и может быть названо эмпирическим законом; вто-
рое является абсолютной оценкой. Примерами употребления фразы
«А хорошо для достижения В», при котором ею указывается средство
для достижения того, что само по себе является добром, могут служить
обычные оценки «сочувствие способствует установлению равенства»,
«длительный ритмичный бег положительно влияет на здоровье» и т. п.
В отдельных контекстах выражение «А хорошо для достижения В»
означает, что А и В положительно ценны и А способствует наступле-
нию или сохранению В. Например, обычная оценка «честность спо-
собствует укреплению взаимного доверия» говорит о том, что чест-
ность и доверие являются добром и что, сверх того, честность есть
одно из средств установления взаимного доверия.
Можно допустить, что в отдельных случаях выражение «А хорошо
с точки зрения достижения В» употребляется в качестве сокращен-
ной формулировки утверждения «А является добром и А способствует

достижению В».
Сходная возможность разных истолкований сохраняется и для фра-
зы «А плохо с точки зрения достижения В» («А отрицательно ценно от-
носительно достижения В»). Она может просто указывать на тот факт,
что А препятствует наступлению или сохранению В. Но она может так-
же дополнительно устанавливать аксиологическое значение А или В.
Споры по поводу того, являются ли утилитарные оценки оценка-
ми в собственном смысле этого слова, объясняются во многом тем,
что разные авторы имеют в виду под утилитарными оценками разные
вещи. Те, кто отказывает утилитарным оценкам в праве называться
оценками, имеют обычно в виду только утверждения, выражаемые
фразой «А хорошо с точки зрения достижения В» в первом из указан-
ных выше возможных ее употреблений. Отстаивающие оценочный
характер утилитарных оценок принимают, как правило, во внимание
лишь те употребления данной фразы, в случае которых ею приписы-
вается положительная ценность А или В. Убеждение, что утилитар-
ные оценки выражают фактические связи и не являются оценками в
смысле похвал или порицаний, отстаивается, например, М. Оссов-
ской и Г.Х. фон Вригтом. Противоположного мнения придержива-
ются Д. Мур, С. Халлден и др.
В дальнейшем под утилитарной оценкой мы будем понимать слож-
ное высказывание, представляющее собой объединение двух выска-
зываний, одно из которых устанавливает причинную связь между не-
которыми двумя состояниями, а второе утверждает положительную,
отрицательную или нулевую ценность состояния, являющегося след-
ствием. Иначе говоря, к утилитарным оценкам нами будут относить-
ся только высказывания формы «А есть причина В и В положительно
ценно», «А есть причина В и В отрицательно ценно» или «А есть при-
чина В и В является нулевой ценностью».
Полезность такого ограничения понятия утилитарной оценки
станет более ясной из дальнейшего. Сейчас же мы отметим, что фра-
за «А ценно с точки зрения достижения В», используемая только для
выражения убеждения в наличии причинной связи А и В, не является
оценкой в смысле похвалы или порицания. Ее логическое поведение
должно описываться логической теорией причинных связей. С дру-
гой стороны, употребления этой фразы, в случае которых оценива-
ются А и В или оценивается только А, не особенно распространены
и вполне могут быть проанализированы в рамках теории выражения
«А есть причина хорошего или плохого В».
Утилитарные оценки как конъюнкции эмпирического закона и
абсолютной оценки являются частным случаем производных оценок,
т. е. оценок, в которых одним из оснований приписывания ценности

некоторому предмету служит убеждение в ценности некоторого иного
предмета. Общая форма производной оценки: «В ценно и А находится
в определенном отношении к В (к ценности В)». В случае утилитарных
оценок этим «определенным отношением» является отношение сред-
ства к цели. Общая форма утилитарной оценки: «В ценно и А является
средством для получения, сохранения или устранения В».
Причинная связь транзитивна: если А есть причина В и В есть причи-
на С, то А является причиной С. Поэтому если С представляет собой цен-
ность, то утилитарной оценкой будет не только высказывание «В ценно
с точки зрения достижения С», но и высказывание «А есть причина В, и
поэтому А ценно с точки зрения достижения С». И в общем случае, ути-
литарной оценкой будет всякое высказывание формы: «А1 есть причина
А2, А2 есть причина А3,..., Аn–1 есть причина An и, An является ценностью».
Платон проводил различие между терминами «пригодное» и «по-
лезное». Первый он соотносил с термином «непригодное», а второй
не только с термином «бесполезное», но и с термином «вредное».
Это различие между «пригодным» и «полезным» важно для нас в
связи с вопросом, чем является утилитарное зло.
«Пригодное» и «непригодное» контрадикторно противоположны.
Не существует вещей, пригодных для какой-то цели и вместе с тем
непригодных для нее; не являющееся пригодным – непригодно и не
являющееся непригодным – пригодно.
«Полезное» и «бесполезное» только контрарно противоположны.
Ничто не может быть одновременно полезным и бесполезным для
определенной цели. Но если А не является полезным для достижения
В, то это еще не означает, что А бесполезно с точки зрения получения
В; А может быть не просто бесполезным, но и вредным с этой точки
зрения. И если А не бесполезно для достижения В, то из этого не сле-
дует, что А полезно в этом отношении; не являющееся бесполезным
может быть как полезным, так и вредным.
Что следует понимать под утилитарным злом: непригодное для до-
стижения рассматриваемой цели или же вредное с точки зрения этой це-
ли? Ответ на этот вопрос во многом конвенционален. Мы принимаем,
что утилитарным злом является не бесполезное, а вредное; выражение
«А утилитарно плохо относительно В» истолковывается в соответствии с
этим как означающее, что А способствует устранению В или препятству-
ет наступлению или сохранению В. Не являющееся пригодным можно
определить в этом случае как то, что является бесполезным или вредным.
Логика утилитарных оценок основывается на логике времени
и логике причинной связи. Последние детально изложены в книге
«Основания логики оценок».
ГЛАВА V. ЛОГИКА
СРАВНИТЕЛЬНЫХ ОЦЕНОК
1. ФОРМАЛЬНЫЕ КРИТЕРИИ
РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА
Одна из первых попыток построить сравнительную логику оце-
нок принадлежит Д. Дэвидсону, Дж. Маккинси и П. Саппсу1. Зада-
чей этой теории они считают предоставление формальных критериев
разумного (рационального) решения, выбора и оценивания.
Так же как логика в ее традиционном понимании может быть ис-
пользована для определения необходимых формальных условий ра-
циональной веры (belief), точно так же теория оценок может служить
в качестве определения необходимых формальных условий рациональ-
ного выбора.
Этот подход к формальной теории оценок многие авторы счита-
ют сходным с кантовской трактовкой оценивания в том, что подобно
Канту, признается возможной формулировка в чисто формальных
терминах определенных необходимых условий рациональности в об-
ласти теории ценностей. В отличие от Канта не предполагается, од-
нако, что любые частные оценки или принципы оценивания могут
быть выведены из чисто формальных соображений.
Теория ценностей является предметом оживленных философских
споров. Но отсутствие согласия в решениях основных ее проблем не
кажется авторам существенным препятствием на пути исследования
формальных свойств утверждений о ценностях.
Такие вопросы, как «Что такое ценность?», «Каково значение
“добра”?», «Имеет ли приписывание ценностей некоторому объекту
познавательное или же только эмотивное значение?», они уподобля-
ют таким вопросам в области физики и статистики, как «Что такое
материя?», «Что такое электричество?», «Что такое вероятность?» и
«Отражает ли приписывание вероятности объективный факт или же
только субъективную позицию?».
Физика успешно развивается без ответа на метафизические во-
просы, статистику не останавливает нерешенность целого ряда се-
мантических проблем. Сходным образом в области ценностей можно
1
См.: Davidson D., McKinsey J.C.C., Suppes P. Outlines of a Formal Theory of Value //
Philosophy of Science. 1955. V. 22. No 2. Логика сравнительных оценок в отечественной
литературе пока не рассматривалась. Первый очерк этой логики содержится в книге:
Ivin A.A. Grundlagen der Logik von Wertungen. Berlin, 1975. Kap. 7. S. 260–298.
160 Глава V. Логика сравнительных оценок
успешно исследовать формальные свойства оценок, не ожидая реше-

ния основных проблем теории ценностей. С другой стороны, даже
скромный процесс формальной теории оценок поможет пролить но-
вый свет на эти проблемы.
Экспликация рациональности в области оценивания достигает-
ся путем уточнения понятия рационального образца предпочтения
(rational preference pattern). Вводится следующее определение этого по-
нятия: совокупность предпочтений рациональна, если и только если:
(1) отношение Р («хРу» означает «х предпочитается у») транзи-
тивно,
(2) отношение Е («хЕу» – «альтернативы х и у равны с точки зре-
ния предпочтения») транзитивно,
(3) если х и у содержатся в К, то имеет место точно одна из следу-
ющих возможностей: хРу, уРх и хЕу.
К означает здесь множество альтернатив, над которыми опреде-
лены данные предпочтения. Три условия этого определения рассма-
триваются также как аксиомы, дающие имплицитное определение
отношений Р и Е.
Не полагается никаких ограничений на область определения пере-
менных х, у, z и т.д., остается, таким образом, открытым вопрос о виде
сущностей, упорядочиваемых отношением предпочтения. Множество
К может содержать объекты, свойства, события, действия, товары, це-
ли, мировые состояния и т.д. Такие лингвистические объекты, как сло-
ва и предложения, отвергаются, таким образом, в качестве единствен-
ных или главных предметов теории оценок. Элементы К не являются
согласно определению ни совместно исчерпывающими, ни взаимно
исключающими альтернативами, хотя эти возможности не исключа-
ются определением. Оно нейтрально относительно этих вопросов.
Это определение является нейтральным и в том важном аспекте,
что оно ничего не говорит по поводу того, когда и при каких условиях
одна альтернатива предпочитается другой или считается эквивалент-
ной ей. Оно не подразумевает никаких особых ценностей, никаких
особых стандартов ценностей и никаких специальных воззрений от-
носительно этих стандартов. Данное определение так же безразлично к
отношениям между парами сопоставленных объектов, как теория сил-
логизма безразлична к истинностному значению отдельных посылок.
Отрицание того, что определение рационального предпочтения
влечет какие-либо частные суждения о предпочтении или эквива-
лентности, не означает, однако, что оно не выполняет нормативной
функции.
Если х, у и z являются альтернативами и хРу и уРz, то согласно
определению это влечет, что хРz.
1. Формальные критерии рационального выбора 161
Данная импликация не является описанием того, как люди в дей-

ствительности упорядочивают свои предпочтения. Вполне возможна
ситуация, когда х предпочитается у, у – z и вместе с тем z предпочи-
тается х. В отказе называть такую последовательность предпочтений
рациональной и состоит установление (нормирование) формальных
условий рациональности. Нормативный характер этих условий вы-
ражается при этом в самом использовании способа определения, а не
в том, что это определение прямо говорит.
Авторы отрицают также такую интерпретацию данного определе-
ния, согласно которой, если хРу и уРz, то х должен предпочитаться z.
Определение не позволяет дедуцировать нормативное заключение из
не являющихся нормативными посылок. Оно не говорит о том, что
мы должны предпочитать и выбирать. Ситуация в данном случае ни-
чем не отличается от обычной в логике. В логике высказываний если
из р следует q и из q следует r, то из р следует r. Это истина логики.
Логика не утверждает ни того, что мы должны рассуждать в соответ-
ствии с этой истиной, ни того, что если мы полагаем, что две входя-
щие в умозаключение посылки являются истинными, то мы должны
полагать, что заключение истинно. Но мы можем использовать эту
истину логики для частичного объяснения того, что мы понимаем
под рациональным рассуждением, и в этом случае мы будем исполь-
зовать истину логики нормативно.
Действительно ли три условия, входящие в определение, вопло-
щают необходимые условия рациональности последовательности
предпочтений? Доводы в пользу утвердительного ответа на этот во-
прос таковы.
Первое из условий указывает, что если х, у и z принадлежат ра-
ционально упорядоченному множеству альтернатив и х оценивается
выше, чем у, а у – выше, чем z, то х оценивается выше, чем z.
Наиболее обычным возражением против принятия этого условия
является, по-видимому, указание на то, что если хРу и уРz имеют ме-
сто во время t1, zРх вполне может иметь место во время t2: оценки
могут изменяться со временем. Ответ на это возражение несложен.
Изменение оценок со временем можно рассматривать как изменение
самих альтернатив, при этом х в t1 оказывается альтернативой, от-
личной от х в t2, и если мы считаем, что у и z остались неизменны-
ми и обозначаем х в t1 как х1 и х в t2 как х2, то видимое исключение
из принципа транзитивности предпочтений становится ситуацией
с альтернативами х1Ру, уРz и zРх2 и перестает, таким образом, быть
контрпримером к рассматриваемому принципу.
Более серьезное возражение представляется таким примером: до-
пустим, кому-то предоставляется выбор между тремя должностями –
инженера с окладом в 2 единицы (альтернатива х), главного инжене-

ра с окладом в 15 единиц (у) и руководителя предприятия с окладом в
10 единиц (z). Выбирающий может рассуждать следующим образом:
х предпочтительнее у, так как различие в занимаемой должности
более ценно, чем небольшое различие в окладе; у на том же основа-
нии предпочтительнее z; но z предпочтительнее х, так как различие в
окладе является теперь достаточным, чтобы оставить в стороне раз-
личие в должности. Согласно условию транзитивности данное мно-
жество предпочтений является иррациональным.
Обоснованность такой оценки может быть поддержана ссылкой
на свойства понятия рационального выбора. Рациональный об-
разец предпочтения является базисом для рационального выбора;
последний же естественно охарактеризовать как выбор, отбираю-
щий из данного множества те альтернативы, которые предпочи-
таются всем другим альтернативам, и отбирающий любую из них,
если имеется несколько эквивалентных альтернатив, из которых
ни одна не предпочитается остальным. Иными словами, рацио-
нальный выбор – это выбор, дающий наиболее ценную альтернативу.
Ясно, что в случае обсуждавшегося в примере множества предпо-
чтений никакой рациональный выбор не является возможным, так
как какую бы альтернативу выбирающий ни избрал, всегда будет
иметься альтернатива, предпочитаемая ей. Если он остановится на
х, то окажется, что им оставлена более ценная, по его убеждению,
возможность z; если он изберет у, то останется неизбранной более
предпочтительная возможность х; и если, наконец, он остановит
свой выбор на z, то вынужден будет отказаться от оцениваемой им
выше возможности у.
Возражения, связанные с принятием второго условия, во многом
аналогичны возникающим относительно первого условия. Например,
можно утверждать, что х1 является более ценным, чем хn, и вместе с тем
не обладать методом, который позволял бы выявлять различие в цен-
ности между соседними членами последовательности х1, х2, …, хn, в си-
лу чего оказывалось бы, что х1Ех2, х2Ехn, …, хn–1Ехn. Но транзитивность
Е имплицировала бы, что х1Ехn, и, следовательно, ~(х1Рn). Исходя из
этого можно было бы сказать, что второе условие безосновательно
требует проведения разграничительных линий между альтернатива-
ми, составляющими последовательность, не позволяя усмотреть не-
посредственно различие в ценности между х1 и хn.
Такое утверждение было бы, однако, поспешным. Определение ра-
циональной последовательности предпочтений не подразумевает, что
если мы полагаем, что способны видеть различие между х1 и хn, то для
того чтобы быть рациональными, мы должны быть способны усмо-
1. Формальные критерии рационального выбора 163
треть различие между по меньшей мере двумя соседними членами по-

следовательности х1, х2, …, хn. Определение указывает только, что если
х признается более ценным, чем хn, то должно быть разумным (рацио-
нальным) допущение наличия некоторого различия в ценностях меж-
ду во всяком случае двумя соседними членами последовательности.
Третье условие устанавливает, что каждые две альтернативы рацио-
нального множества предпочтений являются сравнимыми. Это может
показаться не необходимым требованием, так как вполне возможно,
что альтернативы, относящиеся к разным категориям, являются про-
сто несравнимыми и не имеет смысла спрашивать, какая из них лучше
другой. Будучи правильно интерпретированным, это условие не долж-
но, однако, означать, что все, какие угодно, альтернативы сравнимы
между собой. Оно утверждает только взаимную сравнимость альтерна-
тив, входящих в данное множество К, и может, таким образом, рассма-
триваться как условие, ограничивающее множество К альтернатива-
ми, являющимися сравнимыми. Допустимо существование двух таких
удовлетворяющих условию сравнимости множеств альтернатив, что из
частичного совпадения этих множеств не следует, что каждый элемент
одного из них сравним с каждым элементом второго.
Можно, например, одновременно принимать, что иметь жену
лучше, чем иметь любовницу, и иметь любовницу лучше, чем иметь
яхту, и вместе с тем считать, что обладание женой и обладание яхтой
являются несравнимыми вещами. В этом случае указанные три аль-
тернативы не принадлежат одному и тому же множеству рационально
упорядоченных предпочтений; первые две из них принадлежат одно-
му множеству, а две последние другому.
Формальная теория предпочтений представляет концептуальную
схему, которая может быть использована для постановки и решения
вопросов о совокупностях предпочтений и оценок индивидов, групп,
культур. Она может использоваться экономистами, социологами,
психологами и др. для предсказания поведения отдельных лиц и
групп в определенных областях.
Но прежде чем можно будет ответить на вопрос «Является ли дан-
ная конкретная совокупность предпочтений рациональной?», фор-
мальной теории должна быть дана эмпирическая интерпретация.
Авторам кажется резонным допущение, что для разных проблем
и областей окажутся уместными разные интерпретации. Экономи-
сты могут, для определенных целей, счесть удовлетворительной та-
кую интерпретацию хРу, при которой готовность индивида работать
дольше в связи с х, чем в связи с у, будет достаточным основанием
для заключения, что х предпочитается у; психолог, проводя опыты
с карточками разных цветов, может рассматривать замечание испы-
туемого «я предпочитаю карточку х карточке у» достаточным для за-

ключения, что хРу, и т.д.
Выбор в качестве исходного понятия формальной теории оценок
понятия предпочтения объясняется авторами отчасти употребитель-
ностью этого термина в экономической литературе, инспирировав-
шей предпринятое ими исследование, отчасти отсутствием более
нейтрального, с точки зрения эмпирических интерпретаций, терми-
на. В принципе, оператор Р можно интерпретировать также как «луч-
ше, чем» или «обладает большей ценностью, чем», а Е как отношение
равенства ценностей.
Версия «теории рационального предпочтения», сходная с изло-
женной, была развита позднее одним из авторов рассматриваемой
работы, П. Саппсом1.
Одна из простых его систем содержит аксиомы:
А1. xРy & yPz xPz
А2. хEy & yEz xEz
А3. J(zEy, xPy, yPz)
Здесь J(x, y, z) является сокращением для «либо х и не у или z,
либо y и не х или z, или z и не х или у».
В этой же работе Саппсу удается сократить число исходных сим-
волов и аксиом данной системы путем использования единственного
исходного аксиологического отношения Q, означающего «по мень-
шей мере так же хорошо, как и» и принятия определений:
хРу = Df ~ (y Q x),
xEy = Df xQy & yQx.
Аксиомами этой формулировки являются формулы:

А1. xQy & yQr xQr
А2. xQy ˅ yQx.
2. ЛОГИКИ «ЛУЧШЕ»
С. ХАЛЛДЕНА И Л. АКВИСТА
Работа С. Халлдена «О логике “лучше”»2 является одной из первых
попыток развить «чистую» теорию предпочтений, дать детальный
формально-логический анализ сравнительных оценочных понятий.
Халлден формулирует два аксиоматических построения система-
тизирующих формальные свойства понятия «лучше», доказывает не-
1
См.: Suppes P. Introduction to Logic. New York, 1957.
2
См.: Hallden S. On the Logic of “Better”. Lund — Copenhagen, 1957.
2. Логики «лучше» С. Халлдена и Л. Аквиста 165
зависимость принимаемых в них аксиом и дает разрешающую про-

цедуру для второй из своих систем.
Общим базисом обеих систем является обычное пропозициональ-
ное исчисление. К его исходным символам присоединяются опера-
торы В и S.
«рВq» читается как «р лучше, чем q» или «лучше, если р, чем если q»
и «рSq» как «р имеет такую же ценность, как и q».
Переменные р, q и т.д. представляют здесь возможные состояния
дел.
Выражение pBq символизирует, таким образом, предпочтение
состояния р состоянию q некоторым неспецифицированным субъ-
ектом. Трактовка В и S как отношений между возможными состоя-
ниями существенно отличается от данной Дэвидсоном, Маккинси и
Саппсом трактовки этих же операторов как отношений между любы-
ми объектами, т.е. объектами, на свойства которых не налагается ни-
каких ограничений. Эту важную черту подхода Халлдена мы обсудим
более подробно позднее.
Первая из предложенных Халлденом систем – система А, опреде-
ляется следующими аксиомами:
А0. Все тавтологии пропозиционального исчисления
А1. рВq ~ (qBp)
А2. pBq & qBr pBr
А3. pSp
А4. pSq qSp
А5. pSq & qSr pSr
А6. pBq & qSr pBr
А7. pBq ≡ (p & ~ q) B(q & ~ p)
А8. pSq ≡ (p & ~ q) S (q & ~ p).
Вторая из систем Халлдена, система В, отличается от системы А
прежде всего тем, что в В слева и справа от операторов В и S могут
стоять только отдельные переменные, предваренные или нет одним
или несколькими знаками отрицания. Среди правильно построен-
ных формул имеются как формулы, в которых В и S связывают пра-
вильно построенные формулы пропозиционального исчисления, не
являющиеся отдельными переменными, так и формулы с повторяю-
щимися и находящимися в сфере действия друг друга операторами
В и S. Например, формулы (p & q) Br, (pBq) B(pSq) и т.п. являются
правильно построенными формулами системы А, но не системы В.
Правила вывода систем А и В одинаковы: правило отделения, пра-
вило подстановки и правило «если α ≡ β есть логический закон, то
f(α) ≡ f(β) также является логическим законом».
Аксиомы системы В:
В0. Все тавтологии пропоцизионального исчисления
В1. pBq ~ (qBp)
В2. pBq & qBr pBr
В3. pSp
В4. pSq qSp
В5. pBq & qSr pBr
В6. pBq ~ qB ~ p
В7. pBq ˅ pSq ˅ qBp.
Л. Аквист проводит различие между двумя понятиями превосход-

ства: оценочным и деонтическим1.
Интуитивное значение последнего понятия может быть прибли-
зительно охарактеризовано так: деонтическое превосходство являет-
ся отношением, в котором состояние р находится к состоянию q, если
и только если выполняется одно из следующих условий:
(1) ~р обязательно и q безразлично (т.е. ни обязательно, ни запре-
щено),
(2) р обязательно и q запрещено,
(3) р безразлично и q запрещено.
Для более полной характеристики понятия деонтического пре-
восходства (или «деонтического понятия превосходства») Аквист
прибегает к сравнению его с являющимся обычно более знакомым
«оценочным» понятием превосходства. Если в условиях (1)–(3) заме-
нить «обязательно» на «хорошо», «запрещено» на «плохо» и понимать
«безразлично» как «ни хорошо, ни плохо», то все эти условия выпол-
няются и в случае «оценочного» понятия.
Хорошее состояние определенно лучше как плохого, так и того,
которое не является ни хорошим, ни плохим, а безразличное лучше
плохого.
Но если условия (1)–(3) достаточны для характеристики поня-
тия деонтического превосходства, то условия, получаемые путем их
переформулировки в терминах оценочных понятий, не являются
достаточными для передачи смысла «оценочного» превосходства.
В случае, когда два состояния являются обязательными или когда оба
они запрещены, ни одно из них не может быть лучше другого, ибо
обязательные вещи обязательны в одинаковой мере и одна из них не
является «более обязательной» или «обязательной в более высокой
1
См.: Aqvist L. A Binary Primitive in Deontic Logic // Logique et analyse. 1962. No
19; Idem. Deontic Logic Based on the Logic of “Better” // Acta philosopohica fennica. 1963.
Fasc. 16. См. также: Idem. Interpretation of Deontic Logic // Mind. 1964. V. 73. No 290.
степени», точно так же, как запрещенные вещи запрещены в равной

мере. Но из двух хороших состояний одно может быть лучше другого,
оно может быть «более хорошим» или «хорошим в более высокой сте-
пени». Аналогично обстоит дело в случае плохих состояний.
Аквист полагает, что слово «лучше» в обычной речи употребляет-
ся как в «оценочном», так и в «деонтическом» смысле. Предлагаемые
им ВД-системы призваны указать формальные свойства второго из
этих употреблений.
Общим базисом ВД-систем является классическое пропозициональ-
ное исчисление. К его алфавиту добавляется бинарный оператор В, рВq
читается как «р деонтически лучше, чем q» или «р имеет более высокую
деонтическую ценность, чем q». Вводятся следующие определения:
Д1. pSq = Df ~ (pBq ˅ qBp),
Д2. Op = Df pB ~ p,
Д3. Fp = Df ~ pBp,
Д4. Ip = Df pS ~ p,
Д5. Pp = Df ~ (~ pBp).
Выражение pSq читается как «р и q имеют одинаковую деонтиче-
скую ценность», Ор означает «обязательно р», Fp – «запрещено р»,
Ip – «безразлично р», или более точно – «безразлично р или не-р», и
Рр – «разрешено р».
Определение правильно построенной формулы (ппф) первой из
ВД-систем, системы ВД1, таково:
(i) ппф пропозиционального исчисления есть ппф ВД1,
(ii) если α и β являются ппф пропозиционального исчисления,
то αВβ, αSβ, Оα, Fα, Iα и Рα суть ппф ВД1,
(iii) есть α и β ппф ВД1, то ~α, α & β, α ˅ β, α β и α ≡ β суть ппф ВД1.
Согласно этому определению в число ппф ВД1 не включаются
формулы, в которых отдельные пропозициональные переменные или
их комплексы не находятся в сфере действия одного из указанных
операторов. Слева и справа от В и S и справа от О, F, P, I могут стоять
лишь выражения пропозиционального исчисления, повторение этих
операторов и нахождение одного из них в сфере действия другого не
допускаются.
Не являются, например, ппф формулы:
рВq p, (pBq) Br, OOp Op, O (Op p)
и т.п.
Указанное определение ппф принимается также в случае системы
ВД2. В определении ппф систем ВД3–ВД5 допускается повторение
операторов и совпадение сфер их действия.
Система ВД1 задается следующими аксиомами:
А0. Всякая тавтология пропозиционального исчисления

А1. рВ ~ р & qS ~ q pBq
А2. рВ ~ р & ~ qB ~ ~ q pBq
А3. рS ~ р & ~ qB ~ ~ q pBq
А4. pBq (pB ~ p & qS ~ q) ˅ (pB ~ p & ~ qB ~ ~ q) ˅ (pS ~ p & ~ qB ~ q)
А5. (p q) B ~ (p q) pB ~ p qB ~ q.
Правилами вывода ВД1 являются правило подстановки вместо

пропозициональных переменных, правило отделения для материаль-
ной импликации и правило:
R1. Если α β есть тавтология, то ├ αВ ~ α βВ ~ β.
Двойное отрицание в аксиомах А2–А4 употребляется с тем чтобы

избежать введения специального правила, позволяющего опускать
два стоящих подряд знака отрицания. При наличии такого правила
четыре аксиомы А1–А4 могут быть заменены эквивалентностью:
рВq ≡ (pB ~ p & qS ~ q) ˅ (pB ~ p & ~ qBq) ˅ (pS ~ p & ~ qBq)
Система ВД2 получается из ВД1 замещением R1 более сильным

правилом:
R2. Если ├ α β, то ├ αВ ~ α βВ ~ β
ВД3 есть результат присоединения к ВД2 правила:

R3. Если α полностью модализировано (т.е. каждое вхождение
пропозициональной переменной в α находится в сфере действия опе-
ратора В), то├ αВ ~ α α,
и замещение АS системы ВД2 аксиомой
АS’. (p q) B ~ (p q) (pB ~ p qB ~ q) B ~ (pB ~ p qB ~ q).
ВД4 является результатом присоединения к ВД2 правила R3 и ак-

сиомы:
А6. pB ~ p (pB ~ p) B ~ (pB ~ p).
И наконец, система ВД5 получается из ВД4 замещением А6 акси-

омой:
А7. ~ (pB ~ p) ~ (pB ~ p) B (pB ~ p).
Еще одна последовательность систем (системы ВД1э–ВД4э) полу-

чается из ВД1–ВД4 принятием вместо R1 и R2 более сильных правил:
R1’. Если α есть тавтология, то ├ αВ ~ α.
ВД1’ независима от ВД2 и ВД2’ независима от ВД3; ВД3’ вырож-
дается в ВД4’.
Рассматриваемая Аквистом система ВД идентична системе ВД1’.
В случае каждой из указанных систем можно доказать, что отноше-
ние В является транзитивным, асимметричным и иррефлексивным.
Правильно построенные формулы ВД-систем, не содержащие
вхождений операторов В и S, называются деонтическими ппф. В си-
лу асимметричности В формула рВ ~ р ~ (~ рВр) является ВД-
теоремой, и согласно определениям О и Р является теоремой форму-
ла Ор Рр. Приложение определения О к аксиомам А5, А5’, А6, А7
и к правилам вывода R1, R2, R3 показывает, что системы ВД1–ВД5
содержат деонтические системы Е. Леммона Д1–Д5 соответственно1.
Как и в случае систем Леммона, формула:
Ор р
недоказуема ни в одной из ВД-систем, правило «если ├ α, то ├ Оα»

недоказуемо в ВД1–ВД4, но выводимо в ВД5. Из ВД5 может быть по-
лучена система, удовлетворяющая условию недоказуемости в ней те-
орем формы Оα, путем замещения аксиомы А7 формулой
А7’. qB ~ q (~ (pB ~ p) ~ (pB ~ p) B (pB ~ p)) B ~

(~ (pB ~ p) ~ (pB ~ p) B (pB ~ p)).
Аквист замечает, что правило R3, деонтический аналог которо-

го был принят Леммоном для обеспечения доказуемости в Д3–Д5
определенных редукционных тезисов, является неоправданно силь-
ным. Если, например, в ВД4 вместо R3 принять аксиому (pB ~ p)
B ~ (pB ~ p) pB ~ р, то обеспечивающую доказуемость формулы
ООр Ор, то получится система, в которой являются теоремами все
редукционные тезисы Д4, но в которой невыводимо R3. И если в ВД4
вместо R3 принимается аксиома:
(((рВ ~ р) & p) B ~ (((pB ~ p) & p) q) ((pB ~ p) q) B ~ ((pB ~ p) q),
1
Cм.: Lemmon E.G. Deontic Logic and the Logic of Imperatives // Logique et analyse,
1965. No 29.
дающая вместе с А5 формулу:
О ((Ор & p) q) O(Op q),
то получается система, в которой доказуемы редукционные тезисы

Д3, но невыводимо R3. И наконец более экономная формулировка
ВД5 могла бы быть достигнута заменой R3 конверсией аксиомы А7,
дающей теорему:
Орр Рр.
Таковы особенности ВД-систем как систем, содержащих деон-

тические логики. Далее эти системы будут рассмотрены как логики,
формализующие понятие «лучше» в одном из его употреблений. «Де-
онтический» смысл этого понятия уже сравнивался с его «оценочным»
смыслом. Полезно сопоставить теперь формальные системы, име-
ющие дело с «деонтическим» понятием превосходства, с системами,
предназначенными для выражения свойств «оценочного» понятия
превосходства.
Аквист избирает для сравнения системы А и В Халлдена.
Не все выражения, являющиеся правильно построенными фор-
мулами систем А и В, являются одновременно ппф ВД-систем. В по-
следних не допускаются «смешанные» формулы типа рВq r, в те-
ории А позволяется повторение операторов В и S, не допускаемое
системами ВД1 и ВД2, и т.д.
Правилами вывода А и В являются правило отделения, правило
подстановки и правило подстановочности эквивалентности.
Первые два правила являются правилами, упоминаемыми в фор-
мулировках ВД-систем, подстановочность эквивалентности доказуе-
ма в качестве производного правила вывода. И так как все аксиомы
В являются ВД-теоремами, все ВД-системы содержат исчисление В
Халлдена. С другой стороны, в В доказуема формула:
(pB ~ p & qS ~ q) ˅ (pB ~ p & ~ qBq) ˅ (pS ~ p & ~ qBq) pBq,
с помощью которой могут быть выведены в В аксиомы А1–А3 ВД-

систем, но не является доказуемой четвертая аксиома этих систем.
Последний факт представляется Аквисту вполне согласующимся с
замечаниями о различиях понятий превосходства, формализуемых
системами ВД и В. В системе В константы В и S могут присоединяться
только к пропозициональным переменным и их отрицаниям. В силу
этого А5 ВД-систем не является правильно построенной формулой
системы В, а правила R1’ и R2’ не могут порождать каких-либо тези-

сов системы В.
Формулировка системы А включает восемь аксиом. Шесть из них,
А1–А6, являются теоремами ВД-систем. Хотя эквивалентности:
pBq ≡ (p & ~ q) B (q & p),

pSq ≡ (p & ~ q) S (q & ~ p),
являющиеся аксиомами А, не выводимы в ВД-системах, тезисами по-

следних являются более слабые формулы:
pBq (p & ~ q) B (q & ~ p),

(p & ~ q) S (q & ~ p) pSq.
Никакие редукционные тезисы, касающиеся оператора В, недо-

казуемы в А. В системах же ВД3–ВД5 принятие соответственно ак-
сиом А5’, А6 и А7 обеспечивает наличие того же самого числа нере-
дуцируемых модальностей, что и в известных системах логических
модальностей Л.И. Льюиса S3–S5: 42, 14 и 6 соответственно.
В А не имеется никаких тезисов, которые устанавливали бы дис-
трибутивность оператора В относительно конъюнкции или дизъюнк-
ции. В ВД-системах доказуемы теоремы:
pBq & pBr pB (q & r), pB (q ˅ r) pBq ˅ pBr,

(p & q) Br pBr & qBr, pB (q ˅ r) pBq & pBr,
pBr & qBr (p ˅ q) Br, pBr ˅ qBr (p ˅ q) Br.
Ни в А, ни в ВД-системах не являются доказуемыми формулы:
pB (q & r) pBq & pBr, pBq ˅ oBr pB (q ˅ r),

pBr & qBr (p & q) Br, (p ˅ q) Br pBr ˅ qBr,
pBq & pBr pB (q ˅ r), (p ˅ q) Br pBr & qBr.
В ВД’-системах в силу правила «если ├ α, то ├ αВ ~α», где α есть

или тавтология пропозиционального исчисления или теорема систе-
мы, выводимы тезисы:
(р ˅ ~ р) В (p & ~ p), (p p) B ~ (p q p)
и т.п. Но ни в А, ни в ВД’-системах не являются теоремами:
(р ˅ ~ р) S (p & ~ p), (p & ~ p) B (p ˅ ~ p).

Одно из главных отличий системы А от системы В Халлдена со-

стоит в недоказуемости в первой формуле:
pBq ˅ pSq ˅ qBp.
Это отличие сохраняется и в случае ВД-системы, как это видно из

сравнения этих систем с В.
В А и В операторы В и S принимаются в качестве исходных, в
ВД-системах S определяется в терминах В.
3. ЛОГИКА ПРЕДПОЧТЕНИЙ Г.Х. ФОН ВРИГТА

Логика оценок, подробно описанная фон Вригтом1, является тео-
рией формальных свойств основного и, с точки зрения логики, ско-
рее «примитивного», типа оценок, называемых им предпочтениями.
Фон Вригт дает такое содержательное представление предпо-
чтения, призванное прежде всего отличить предпочтение от оценок
иных видов и, как кажется фон Вригту, иной логикой природы.
Понятие предпочтения связано с понятием превосходства, с од-
ной стороны, и с понятием выбора, с другой. «Превосходство» явля-
ется аксиологическим понятием. «Выбор» относится к группе эти-
ческих понятий, называемых фон Вригтом «антропологическими» и
включающими помимо «выбора» также «нужду», «желание», «реше-
ние», «мотив», «результат», «действие». Предпочтение оказывается,
таким образом, стоящим между двумя группами понятий.
Не всякая форма превосходства (т.е. форма «добра») находится в
непосредственном, внутреннем отношении к предпочтению. Если,
например, кто-то превосходит других в умении играть в шахматы,
то это еще не означает, что мы предпочитаем его другим шахматным
игрокам.
Однако между предпочтением и этой формой превосходства (пре-
восходством в умении, в таланте и т.п.) могут существовать отдален-
ные связи. Иногда превосходство в умении выполнять некоторую
деятельность имеет связь с превосходством с точки зрения достиже-
ния определенной цели. Например, хороший доктор поставит более
точный диагноз, и мы можем предпочесть проконсультироваться в
случае болезни у него, а не у врача, обладающего меньшими способ-
ностями или меньшим умением.
1
См.: Wright G.H. von. The Logic of Preference. Edinburg, 1963. Необходимо отме-
тить, что позднее фон Вригт уточнил вводимое им понятие предпочтения и перестроил
свою логику предпочтений: Idem. The Logic of Preference Reconsidered // Theory and
Decision. V. 3. P. 140–169. Эта измененная логика не рассматривается далее.
3. Логика предпочтений Г.Х. фон Вригта 173
Но, с другой стороны, всякое предпочтение внутренне связано

с добром, причем отношение предпочтения к добру может быть по
меньшей мере двух видов.
Иногда одна вещь предпочитается другой в силу того, что первая,
как это известно или как это предполагается, лучше второй в опреде-
ленном отношении. Например, человек может предпочитать кларет
рейнвейну на том основании, что, как сообщил ему доктор или к че-
му он пришел собственным опытом, первое вино лучше для его здо-
ровья, чем второе. В этом случае утверждение о превосходстве одного
вина над другим является основанием или резоном для предпочтения
одного другому. Предпочтение, имеющее это отношение к превос-
ходству, фон Вригт называет внешним.
Но человек мог бы предпочитать кларет рейнвейну не потому, что
он думает, будто первое вино лучше для него, а просто потому, что ему
больше нравится первое вино. В этом случае большая склонность к
одному вину не является резоном для предпочтения. Строго говоря,
неверно было бы утверждать, что человек предпочитает одно другому
потому, что первое ему нравится больше второго. Любить одно больше
другого – это то же самое, что и предпочитать одно другому. Предпо-
чтение, имеющее такое отношение к превосходству, фон Вригт назы-
вает внутренним. Можно было бы сказать, отмечает он, что внутреннее
предпочтение является формой превосходства. Развиваемая им фор-
мальная теория касается только внутренних предпочтений.
Предпочтение может служить основанием для выбора, выбор в
этом случае является предпочтительным выбором. Очевидно, что мо-
гут существовать внутренние предпочтения, не ведущие к соответ-
ствующему выбору. Можно предпочитать холодную погоду теплой
и вместе с тем вообще не иметь возможности выбора между этими
состояниями. Человек обычно предпочитает здоровье болезни, но
лишь в исключительных случаях он может обоснованно говорить о
том, что он выбрал одну из этих двух вещей.
Вторым основанием, пользуясь которым можно провести разли-
чие между типами предпочтения, является общий характер вещей,
между которыми может иметь место отношение предпочтения.
Иногда один инструмент или одно орудие предпочитается друго-
му с точки зрения достижения определенной цели. Например, один
нож можно предпочесть другому в случае рубки леса, и второй перво-
му в случае резки бумаги.
Один способ реализации некоторой вещи можно предпочесть
другому способу производства этой же вещи.
Одно состояние иногда предпочитается другому состоянию. Напри-
мер, человек обычно отдает предпочтение здоровью перед болезнью.
Этот перечень типов предпочтения не является исчерпывающим,

причем возможно, что упомянутые типы не являются логически не-
зависимыми.
Фон Вригт высказывает предположение, что из указанных трех
типов предпочтений предпочтения между состояниями являются
первичными в том смысле, что два других типа предпочтения могут
быть каким-то образом «переведены» в предпочтения между состоя-
ниями. Развиваемую им формальную теорию он ограничивает пред-
почтениями между состояниями.
Произвольные состояния символизируются буквами р, q, r и т.д.
Эти буквы являются схематическими представлениями предложе-
ний, описывающих общие состояния.
Состояние является общим, если оно может иметь или не иметь
места в любой данной ситуации и если оно может иметь место более
чем в одной ситуации. Из переменных р, q, r, и т.д. могут образовы-
ваться с помощью истинностных связок молекулярные комплексы,
представляющие сложные состояния.
Символом для отношения предпочтения является Р. Выражение
рРq может читаться как «состояние р предпочитается состоянию q»
или более развернуто как «состояние р внутренне предпочитается со-
стоянию q». Значение фразы «внутренне предпочитается» является,
как указывалось ранее, примерно тем же самым, что и значение, пе-
редаваемое в обычном языке оборотом «нравится больше, чем».
Предпочтение любого типа всегда есть чье-то предпочтение, т.е.
предпочтение некоторого субъекта. Оно относительно не только с
точки зрения субъекта, предпочтением которого оно является, но и
относительно вместе с тем с точки зрения момента или ситуации в
жизни данного субъекта. То, что предпочитается одним, может пред-
почитаться или не предпочитаться другим; предпочитаемое в один
момент может не предпочитаться в иное время. Предпочтение меня-
ется, таким образом, не только от человека к человеку, но и у одного
человека в течение его жизни.
В используемом фон Вригтом символизме не указывается ни об-
ладатель предпочтения, ни время этого предпочтения. рРq представ-
ляет предпочтение неспецифицированным субъектом состояния р
состоянию q в некоторой неспецифицированной ситуации. Пред-
почтения, входящие в универсум рассуждения, должны в силу этого
рассматриваться как предпочтения одного и того же субъекта в одной
и той же ситуации.
Логика предпочтений фон Вригта основывается на пяти принци-
пах. Эти принципы распадаются на две группы. Два принципа пер-
вой группы касаются формальных свойств отношения предпочтения;
три остальных принципа делают возможным приведение всякого

Р-выражения к стандартной форме.
Формальными свойствами отношения предпочтения являются
асимметричность и транзитивность.
То, что предпочтение является асимметричным, кажется совер-
шенно ясным и бесспорным. Иначе обстоит, однако, дело с транзи-
тивностью. Если человеку предлагается сделать выбор между апельси-
ном и бананом и он выбирает апельсин, и если затем ему предлагается
выбрать между бананом и яблоком и он выбирает банан, то означает
ли это, что, встречаясь, наконец, с яблоком, этот человек «законами
логики» принуждается выбрать апельсин и противоречит ли он само-
му себе, в мысли или в действии, выбирая в последнем случае яблоко?
Ответ на этот вопрос не представляется фон Вригту ясным.
Он указывает две возможные реакции на случай, когда третий выбор
совершается вопреки транзитивности. Можно было бы, во-первых, за-
явить, что выбирающий изменил свое предпочтение в процессе после-
довательности выборов. И можно было бы рассмотреть резоны, скло-
няющие данного субъекта к каждому из делаемых им выборов, с тем
чтобы объяснить ему, почему он предпочел апельсин банану, почему
банан яблоку, и почему – вопреки парным двум предпочтениям – он
предпочитает теперь яблоко апельсину. Указание резонов, возможно,
устранило бы впечатление противоречивости или несовместимости
сделанных выборов (если бы оказалось, например, что выбирающий
руководствовался иными мотивами в случае третьего выбора).
Но ни одна из этих реакций не была бы уместной в случае вну-
треннего предпочтения. Оно является предпочтением в одной и той
же ситуации, и поэтому ссылка на изменение предпочтений исклю-
чается. Оно является вместе с тем немотивированным предпочтени-
ем, большей склонностью или влечением к одним вещам в сравнении
с другими. Это исключает возможность ссылки на различие мотивов
разных выборов.
Фон Вригту представляется тем не менее что примеры нетранзи-
тивности предпочтения, несмотря на их интерес и естественность, не
показывают, что внутреннее предпочтение не является транзитивным.
Согласно третьему принципу логики внутреннего предпочтения
сказать, что субъект предпочитает состояние р состоянию q, значит
сказать, что он предпочитает состояние p & ~ q состоянию ~ p & q.
Этот принцип вводился в свою логику предпочтений С. Халлденом и
вызвал впоследствии энергичную критику.
Следующий принцип логики предпочтений фон Вригта касается
предпочтений между дизъюнктивными состояниями (или дизъюнк-
циями состояний).
Кратко: предпочесть состояние р ˅ q состоянию r значит предпо-

честь р & q & ~ r состоянию ~ p & ~ q & r и предпочесть p & q & ~ r со-
стоянию ~ p & q & r и предпочесть ~ p & q & ~ r состоянию ~ p & ~ q & r.
Аналогичное рассуждение показывает, что предпочесть р состоянию q
или r значит предпочесть р & ~ q & ~ r состоянию ~ p & q & r и предпо-
честь p & ~ q & ~ r состоянию ~ p & q & ~ r и предпочесть р & ~ q & ~ r
состоянию ~ p & ~ q & r.
Эти два принципа дизъюнктивной дистрибутивности можно сум-
мировать таким образом: дизъюнктивные предпочтения являются
конъюнктивно дистрибутивными.
Не всякое дизъюнктивное предпочтение, как подчеркивает фон
Вригт, является конъюнктивно дистрибутивным.
Допустим, что кому-то предоставляется, как и ранее, выбор между
увеличением заработной платы или более продолжительным отпу-
ском, с одной стороны, и уменьшением рабочего дня, с другой. Но
в отличие от предыдущего примера субъекту выбора неизвестно, ка-
кую из двух вещей – более высокую плату или же отпуск большей
продолжительности он получит, если выберет первую альтернативу.
И предположение далее что выбирающий субъект более всего хотел
бы увеличение заработной платы, а сокращение своего рабочего вре-
мени он предпочел бы увеличению отпуска.
Очевидно, что он мог бы, столкнувшись с указанным выбором, рас-
суждать таким образом: насколько я могу судить по своему опыту, впол-
не вероятно, что если я выберу первую альтернативу, то я получу то, что
я больше всего хочу, т.е. увеличение заработной платы. Возможно, но
мало вероятно, что я получу в этом случае то, что я хочу менее всего, а
именно – больший отпуск. Следовательно, я должен рискнуть и выбрать
первую альтернативу, так как с точки зрения вероятности наступление
каждой из трех выбираемых вещей она представляется наиболее ценной.
Это дизъюнктивное предпочтение не является конъюнктивно
дистрибутивным.
Вполне вероятно, что субъект из второго примера дизъюнктив-
ного предпочтения мог бы рассуждать и таким весьма разумным, в
определенных обстоятельствах, образом: возможно, что если я выбе-
ру первую альтернативу, я получу то, что я более всего хочу – увели-
чение заработной платы. Но возможно, что я получу в этом случае
то, что я хотел бы менее всего, а именно – увеличение отпуска. Но я
не знаю, какая из этих двух возможностей более похожа на истину.
Поэтому первая альтернатива для меня не более хороша, чем вторая.
В обоих случаях предпочтение оказывается зависящим от вероятно-
стей членов дизъюнкции. Предпочтения этого типа называются пред-
почтениями, включающими риск. Они существенно отличны от другого
типа предпочтений – предпочтений, не включающих риска, т.е. не за-

висящих от вероятностей членов дизъюнкции, в то время как предпо-
чтения с риском, как это показывают примеры, не являются таковыми.
Фон Вригт связывает различие между двумя типами предпочте-
ний с различием между выбором, основанным на предпочтении, и
(«чистым») предпочтением. Вещами, включающими риск, являются
именно выборы. Наши же симпатии, т.е. наши внутренние предпо-
чтения, взятые сами по себе, независимы от вероятностей. Кажет-
ся, сверх того, что предпочтение, в терминах которого может быть
определена субъективная вероятность, должно быть предпочтением
свободного от риска типа, так как в противном случае определение
субъективной вероятности будет содержать порочный круг.
Пятый и последний принцип логики предпочтения касается того,
что фон Вригт называет холистической природой предпочтений и что
является, по его мнению, наиболее своеобразной чертой предпочте-
ний с точки зрения логики.
В соответствии с третьим принципом, предпочтение состояния
р состоянию q означает предпочтение изменения исходного состоя-
ния, каким бы оно ни было, а состояние р & ~ q – состоянию ~ р & q.
Как зависит предпочтение одного изменения другому от изменений
мира в иных чертах, кроме р и q? Имеется несколько возможных от-
ветов на этот вопрос.
а) Субъект предпочитает изменение в р & ~ q изменению в ~ p & q
независимо от того, какими иными изменениями сопровождает-
ся переход исходной ситуации в ситуацию с чертами р и ~ q. Такое
предпочтение состояния р состоянию q можно назвать абсолютным.
Абсолютное предпочтение состояния р состоянию q является, таким
образом, предпочтением всякого состояния мира, включающего р и
~ q, всякому состоянию, содержащему ~ р и q.
Интересной логической особенностью абсолютного предпочте-
ния является то, что субъект в любой данный момент может иметь
самое большее одно абсолютное предпочтение.
б) субъект предпочитает изменение в р & ~ q изменению в ~ р & q
независимо от того, каким является исходное состояние, но при усло-
вии, что мир не изменяется в других чертах, кроме р и q. Такое предпо-
чтение фон Вригт называет предпочтением, не ограниченным услови-
ями, или необусловленным предпочтением.
Необусловленное предпочтение означает, что всякая ситуация,
содержащая р, но не q, предпочитается любой другой ситуации, от-
личной от первой в том, что она содержит q, но не р, и идентичной с
нею в остальных чертах. Необусловленное предпочтение есть пред-
почтение ceteris paribus (при прочих равных условиях).
с) третьей возможностью является предпочтение субъектом изме-

нения, дающего р & ~ q, при условии, что p & ~ q – мир и ~ p & q – мир
сходны друг с другом в определенной черте или чертах, но не в против-
ном случае. Такое предпочтение называется фон Вригтом условным.
Если, например, субъект предпочитает состояние р & ~ q & r состоя-
нию ~ p & q & ~ r, то можно сказать, что условием предпочтения этим
субъектом состояния р состоянию q является состояние r.
Из трех возможных объектов на вопрос о характере связи предпо-
чтения одного состояния другому с предпочтениями состояний от-
личными от первых, фон Вригт принимает второй ответ. Развиваемая
им логика предпочтений является, следовательно, логической теори-
ей необусловленных внутренних предпочтений между состояниями.
«Холистический» характер этих предпочтений как раз и состоит в
том, что они являются предпочтениями при прочих равных условиях.
Фон Райт отмечает два возможных основания для отрицательного
ответа на вопрос о существовании необусловленных предпочтений.
Во-первых, число состояний, могущих иметь место в каждый данный
момент, является если и не бесконечным, то во всяком случае на-
столько большим, что человек не может их обозреть. В силу этого он
не может быть уверенным, что определенное его предпочтение явля-
ется инвариантным относительно всех комбинаций сопутствующих
обстоятельств. Но именно это условие должно выполняться для того,
чтобы предпочтение могло быть названо необусловленным. И, во-
вторых, понятие необусловленного предпочтения кажется требую-
щим существования элементарных состояний, не являющихся функ-
циями истинности других состояний. Но не является ли допущение
таких состояний дурной метафизикой?
Чтобы уклониться от этих возражений, делающих сомнительным
существование необусловленных предпочтений, Вригт ограничивает
множество состояний, относительно наличия и отсутствия которых
должны быть инвариантными такие предпочтения, теми состояния-
ми, которые входят в универсум данного рассуждения.
В случае формулы исчисления универсумом рассуждения являет-
ся множество всех отличных друг от друга переменных, входящих в
эту формулу. Например, если в формулу входят переменные р, q и r,
то необусловленное предпочтение состояния р состоянию q означает
в этом универсуме рассуждения, что состояние р & r предпочитается
состоянию q & r и состояние р & ~ r состоянию q & ~ r.
Логика предпочтений определяется путем указания разрешающей
процедуры, позволяющей относительно каждой формулы решить,
является она законом (тавтологией) этой логики или нет. Разреша-
ющая процедура очевидным образом связана с указанными пятью
принципами. Она предполагает также, что Р-выражения могут пре-

образовываться в соответствии с принципами обычной логики вы-
сказываний, и что выражения слева и справа от знака Р в атомарных
конституентах Р-выражения могут преобразовываться в соответ-
ствии с принципами логики высказываний (при условии, однако,
что в эти выражения при преобразовании не вводятся новые пере-
менные). Разрешающая процедура состоит в приведении исходного
выражения к определенной форме и в использовании затем обычных
истинностных таблиц.
Аксиоматизация логики внутренних

(примитивных) предпочтений
Логике примитивных предпочтений, близкой логике предпочте-
ний фон Вригта, может быть дана следующая аксиоматическая фор-
мулировка.
Аксиомы:
А1. pPq ~ (qPp)
A2. pPq & qPr pPr
A3. pPq ≡ (p & ~ q) P (q & ~ p)
A4. (p ˅ q) P (r ˅ s) ≡ ( p & ~ r & ~ s) P (~ p & ~ q & r) &
& (p & ~ r & ~ s) P (~ p & ~ q & s) ~ & (q & ~ r & ~ s) P (~ p & ~ q & r) &
& (q & ~ r & ~ s) P(~ p & ~ q & s)
A5. pPq ≡ (p & r) P (q & r) & (p & ~ r) P(q & ~ r)
Правила вывода:
(R3) Р – выражение, получаемое из тавтологии пропозициональ-
ного исчисления путем замещения ее пропозициональных перемен-
ных Р-выражениями, является теоремой;
(R4) (отдельная) переменная или молекулярный комплекс пере-
менных в аксиоме или теореме может быть замещен тавтологически
эквивалентным ему комплексом переменных, при условии, что за-
мещающее выражение не содержит переменных, не входящих в уни-
версум рассуждения исходной формулы.
Следует обратить внимание на то, что замена выражения, входящего
в теорему системы, эквивалентным ему – согласно логике высказыва-
ний – выражением, содержащим переменные, не встречающиеся в тео-
реме, может привести к выражению, не являющемуся теоремой.
Фон Вригт так определяет экстенсиональность исчисления С1 от-
носительно исчисления С2:
С1 эквивалентно относительно С2, если и только если выражения,

эквивалентность которых доказуема в С2, являются взаимозамести-
мыми в выражениях С1.
Логика предпочтений не является экстенсиональной в этом смыс-
ле относительно исчисления высказываний. Выражения логики вы-
сказываний, эквивалентные в ней, не являются неограниченно вза-
имозаместимыми в выражениях логики предпочтений. Ограничение
состоит в том, что замена не должна вводить переменных, не встреча-
ющихся в формуле, в которую входит замещаемое выражение.
Естественность этого ограничения фон Вригт выводит из «холи-
стической» природы предпочтения. Построенную им логику предпо-
чтения он называет «полу-экстенсиональной».
В терминах понятия необусловленного предпочтения могут быть
определены понятия «хорошего» (goodness) и «плохого» (badness).
Состояние р является хорошим, если оно необусловленно пред-
почитается своему отрицанию, т.е. если его наличие необусловленно
предпочитается его отсутствию.
Состояние р является плохим, если ему необусловленно пред-
почитается его отрицание, т.е. если его отсутствие необусловленно
предпочитается его наличию.
Подобно понятию предпочтения, используемому в определениях,
«хорошее» («плохое») должно быть здесь «внутренне хорошим (пло-
хим)», т.е. хорошим (плохим) независимо от того, какие следствия оно
может иметь и какой цели может служить. Или: необусловленно вну-
тренне предпочитать некоторое состояние его отрицанию значит, грубо
говоря, любить его («как таковое» или «само по себе»). Необусловленно
внутренне предпочитать отсутствие некоторого состояния его нали-
чию, значит, примерно говоря, ненавидеть (решительно не любить) его.
Так как необусловленное предпочтение является предпочтением не-
которого субъекта в некоторой ситуации, то и определяемые в его терми-
нах хорошее и плохое также являются относительными, т.е. хорошим и
плохим с точки зрения определенного субъекта в определенной ситуации.
Приемлемость указанного определения абсолютного оценочного
понятия «хорошо» в терминах сравнительного оценочного понятия
«лучше» представляется явно сомнительной, даже если речь идет о
некоем специфическом и трудно выделяемом «внутреннем предпо-
чтении». С помощью такого определения логика абсолютных оценок
(«логика добра») не может быть логически выведена в рамках логики
сравнительных оценок («логики предпочтений»). Это означает, что ло-
гика добра независима от логики предпочтений, не может быть из нее
выведена и должна строиться самостоятельно. Рассуждения в коор-
динатах «хорошо – безразлично – плохо» непереводимы на язык рас-
суждений, разворачивающихся в координатах «лучше – равноценно –

хуже». Ситуация здесь аналогична соотношению между абсолютным
временным рядом, использующим понятия «было – есть – будет», и
сравнительным временным рядом с «раньше – одновременно – луч-
ше». Как «было» неопределимо через «раньше» или «будет» через «поз-
же», так и «хорошо» не может быть адекватно определено через «луч-
ше» или «плохо» через «хуже». В общем случае, абсолютные оценки не
сводимы к сравнительным, а сравнительные к абсолютным. Это каса-
ется не только временных оценок, в случае которых этот факт кажется
особенно очевидным, так и в случае любых других оценок.
Этот общий принцип связан с неотъемлемо присущим человеку
двойственным видением мира: видением его в статусе становления и
восприятием мира в статусе бытия. Абсолютные оценки связаны со
становлением, сравнительные – с бытием. Поскольку становление и
бытие не сводимы друг к другу, выражающие их абсолютные и срав-
нительные оценки также не редуцируемы друг к другу1.
Формальные разновидности безразличия

Теоремой логики предпочтений фон Вригта является формула:
~О ~ р & ~ qPq pPq.
Используя определение «хорошо» и «плохо», эту формулу можно

интерпретировать так: «хорошее состояние предпочитается плохому
состоянию». И так как предпочтение является формой превосход-
ства, эту формулу можно прочесть также как: «хорошее состояние
лучше, чем плохое» или просто «хорошее лучше плохого».
Фон Вригт считает эту формулу хорошим примером того типа ло-
гических истин, которые должна устанавливать логика предпочтения.
То, что хорошее лучше плохого, определенно является истиной логики.
Но это не есть истина «обычной» логики. И выводимость этой истины
из принципов логики предпочтения не является простой тривиально-
стью, как может показаться тем, кто настаивает, что такая связь между
«хорошим» и «плохим» истинна «по определению». Совершенно не яс-
но, какими должны быть определения «хорошо», «плохо» и «лучше»,
которые могли бы показать, что хорошее лучше, чем плохое.
В терминах предпочтения фон Вригт определяет три понятия без-
различия.
1
См. в этой связи: Hanson S.O. Defining “Good” and “Bad” in terms of “Better”//
Notre Dame Journal of Formal Logic. 1990. V. 31. P. 136–149.
Состояние р безразлично само по себе (indifferent in itself), если и

только если оно не является ни хорошим, ни плохим. Символически:
р безразлично само по себе = Df ~ (pP ~ p) & ~ (~pPp).
Состояния р и q безразличны между собой (indifferent between

themselfes), если и только если ни одно из них не предпочитается дру-
гому.
Символически:
р и q безразличны между собой = Df ~ (pPq) & ~ (qPp).
Если ввести специальный символ I для безразличия, то безразли-

чие р самого по себе можно представлять как pI ~ p, а безразличие
состояний р и q относительно друг друга как рIq.
Интересно, что формула
pI ~ q & qI ~ p pIq
не является, как это можно показать с помощью разрешающей про-

цедуры, тавтологией логики предпочтений. Это означает, что два со-
стояния, каждое из которых безразлично само по себе, не являются с
необходимостью безразличными также между собой. Фон Вригт дока-
зывает, что возможен случай, когда два состояния являются безразлич-
ными сами по себе и вместе с тем одно из них предпочитается друго-
му. Это заключение о существовании в рамках одной и той же логики
предпочтений нескольких понятий безразличия кажется трудно объ-
яснимым. Непонятно, как провести содержательное различие между
разными видами безразличия. Но если нет различия в содержании, то
формальное различие оказывается ничем не подкрепленным.
4. ДРУГИЕ ЛОГИКИ ПРЕДПОЧТЕНИЙ

Исходным понятием логики предпочтений Р. Чизома и Э. Соса
является понятие внутреннего предпочтения между состояниями1.
Одно состояние внутренне предпочитается другому, если оно луч-
ше другого само по себе, а не как средство достижения некоторого
результата.
Выражение «р внутренне предпочитается q» символически пред-
ставляется как рРq.
1
См.: Chisholm R.M., Sosa E. On the Logic of “Intrinsically Better” // American
Philosophical Quarterly. 1996. V. 3. No 2.
4. Другие логики предпочтений 183
В терминах внутреннего предпочтения определяются понятия ра-

венства внутренних ценностей (символически – рSq), внутреннего
безразличия (Ip), внутренней нейтральности (Np), внутреннего добра
(Gp) и внутреннего зла (Вр):
Д1. рSq = Df ~ (pPq) & ~ (qPp),

Д2. Ip = Df ~ (pP ~ p) & ~ (~ pPp),
Д3. Np = Df (Eq) (Iq & pSq),
Д4. Gp = Df (Eq) (Ig & pPq),
Д5. Bp = Df (Eq) (Iq & qPp).
Аксиомы, присоединяемые к пропозициональной логике, допол-

ненной правилами введения и удаления кванторов:
A A
А1. ( р) ( q) (pPq ~ (qPp))
A A A
А2. ( p) ( q) ( r) (~ (pPq) & ~ (qPr) ~ (pPr)
A A
А3. ( p) ( q) (Ip & Iq pSq)
A A
А4. ( p) (( q) (Iq
A
pPq) ˅ ( q) (Iq qP ~ p) pP ~p)1.
Многие теоремы этой логики совпадают с теоремами большин-

ства других логических теорий предпочтений. Можно, в частности,
показать, что отношение равенства внутренних ценностей являет-
ся транзитивным, рефлексивным и симметричным; что внутреннее
предпочтение транзитивно, иррефлексивно и асимметрично; что
хорошее, плохое и нейтральное взаимно исключают друг друга; что
хорошее предпочтительнее нейтрального, а нейтральное – плохого и
т.п. Вместе с тем логика Чизома — Соса имеет и ряд особенностей,
связанных как со своеобразием вводимых ими определений понятий.
В частности, в ее рамках можно провести различие между внутрен-
ним безразличием и внутренней нейтральностью, не имеющее ана-
логов в других логиках предпочтений. В соответствии с (Д2) безраз-
личное состояние таково, что ни оно само не предпочитается своему
отрицанию, ни его отрицание не предпочитается ему. Согласно (Д3),
состояние нейтрально, если и только если оно равноценно некото-
рому безразличному состоянию. Нейтральное оказывается, таким
образом, более широким понятием, чем безразличное. Хотя все без-
различные состояния нейтральны и все нейтральные состояния рав-
ноценны, имеются нейтральные состояния, не являющиеся вместе с
тем безразличными. Таковы нейтральные состояния, отрицания ко-
торых положительно или отрицательно ценны.
1
Аксиомы А3 и А4 формулируются с использованием определяемых в терминах Р
понятий I и S из соображения компактности записи.
Общая теория предпочтений Б. Ханссона

Б. Ханссоном была предложена теория предпочтений, системати-
зирующая те их логические свойства, которые являются общими для
предпочтений всех видов и не зависят ни от характера самих предпо-
чтений, ни от тех объектов, над которыми они определены1.
В большинстве работ по логике предпочтений принимается,
что отношение предпочтения имеет место между высказывания-
ми, описывающими состояния. Это дает возможность использо-
вать в качестве аргументов оценочных операторов сложные выска-
зывания, и в частности, отрицания высказываний. Принято также
проводить различие между видами предпочтений, подразделяя их
на внутренние и внешние, моральные, экономические и эстетиче-
ские и т.п.
Ханссон, стремясь к предельной общности своей теории, не нала-
гает никаких ограничений ни на природу объектов, представляемых
переменными логики предпочтений, ни на характер самих предпо-
чтений. Эти ограничения могут вводиться в частных теориях предпо-
чтений. В общей же их теории, претендующей на выявление свойств,
характерных для любого предпочтения, ограничения неуместны.
Ханссон оговаривает, однако, что если допускаются предпочтения
между сложными объектами, правила образования этих объектов
должны совпадать по своим формальным свойствам с операциями
обычной пропозициональной логики.
Исходным оператором логики предпочтений Ханссона является R;
выражение рRq может читаться как «р по меньшей мере так же хоро-
шо, как и q», «р столь же хорошо, как и q, или р лучше q» или «р пред-
почитается q или р равноценно q».
В терминах R определяются операторы Р («предпочитается» или
«лучше») и S («равноценно» или «столь же хорошо»).
Отношение R определяется следующими аксиомами, присоеди-
няемыми к обычной пропозициональной логике:
А1. рRq & qR pRr

A2. pRq ˅ qRp
A3. pRq & pRr pR (q ˅ r)
A4. pRr & qRr (p ˅ q) Rr
Определения:
pPq = Df pRq & ~ (qRp), pSq = Df pRa & qRp.
1
Hansson В. Fundamental Аxioms for Рreference Relations // Synthese. 1998. V. 18. № 4.
Систему, являющуюся расширением пропозициональной логики

аксиомами А1–А2, Ханссон именует базисной или тривиальной тео-
рией предпочтений. Он показывает, что она содержится в системе В.
Халлдена и, в свою очередь, содержит ту часть системы В, в которой
не используется отрицание.
Теоремами указанного расширения базисной логики предпочте-
ний являются, в частности, формулы:
pPq ~ (qPp), pPr & qPr (p ˅ q) Pr,

pPq & qPr pPr, (p ˅ q) Pp qPr,
pPq & qSr pPr, pP (p ˅ q) pPq,
(p ˅ q) Pr pPr ˅ qPr, pSq (p ˅ q) Sq,
pP (q ˅ r) pPq ˅ pPr, pSq qSp,
pPq & pPr pP (q ˅ r), (p ˅ q) P (q ˅ r) pPq ˅qPr.
Обсуждая иные возможные расширения базисной логики, Ханс-

сон отмечает, что многие предлагавшиеся разными авторами допол-
нительные аксиомы влекут довольно странные следствия и не могут
быть приняты в общей теории предпочтений. Им отклоняются, в
частности, формулы:
(1) pPq ≡ (p & ~ q) P (~ p & q),

(2) pPq ≡ ~ qP ~ p,
(3) pPq ≡ (p & r)P (q & r) & (p & ~ r) P (q & ~ r).
Первые две формулы принимаются Халлденом и фон Вригтом,

третья является символической записью одного из исходных прин-
ципов логики внутренних предпочтений фон Вригта.
Допустим, что какой-то субъект А купил билеты лотереи, в которой
разыгрываются два приза. Пусть объектами, между которыми имеют
место предпочтения, являются все высказывания, касающиеся возмож-
ного исхода участия в лотерее, и пусть далее р означает «А выигрывает
первый приз» и q – «А выигрывает какой-то приз». Естественно думать,
что высказывание рРq истинно с точки зрения А. Если А принимает
принцип (2), он будет убежден, что высказывание ~ qP ~ p также ис-
тинно, т.е. он предпочтет полный проигрыш проигрышу первого приза.
Но очевидно, что ситуация, в которой истинно ~ q, менее благоприят-
на для А, чем ситуация, в которой истинно ~ р, так как в первой из них
сохраняется возможность получения второго приза. Это означает, что
утверждение (2), а следовательно и утверждение (1), из которого оно вы-
текает, ведет к противоинтуитивным предпочтениям и не может быть
принято в качестве истины, справедливой для всякого предпочтения.
Если в формулу (3) подставить р & q вместо r, окажется, что вы-

ражение pPq эквивалентно противоречию, ибо утверждение (p & q)
P (p & q) является всегда ложным. Данная формула неприемлема по-
этому в качестве аксиомы логики предпочтений. Она может предста-
вить определенный интерес лишь в том случае, если будет оговорено,
что r должно быть независимым в некотором смысле от р и q. Такая
оговорка, однако, вряд ли возможна в рамках обычного пропозицио-
нального исчисления. Она требует более богатого языка, включаю-
щего модальные операторы или вероятностные понятия.
Топологическая логика Х. Весселя

Логика сравнительных оценок является общей концептуальной
схемой с очень широкой сферой приложения. Она может использо-
ваться для оценки рациональности любого конкретного множества
сравнительных оценок и является, по существу, логикой всякого
сравнения, справедливость принципов которой, как правило, не за-
висит ни от природы сравниваемых объектов, ни от того, в каком
именно отношении они сравниваются.
Однако прежде чем окажется возможным применить эту логи-
ку для решения вопроса о рациональности некоторого конкретного
множества оценок, ей должна быть дана эмпирическая интерпрета-
ция. Характер этой интерпретации зависит от области рассуждения и
той точки зрения, с которой эта область рассматривается.
Например, экономист может, исходя из стоящих перед ним задач,
счесть удовлетворительной такую интерпретацию выражения рРq, при
которой готовность индивида уплатить большую сумму за р, чем за q,
будет достаточным основанием для заключения, что этим индивидом
р предпочитается q; психолог, проводя опыты с карточками разных
цветов, может рассматривать замечание испытуемого «Я предпочитаю
карточку р карточке q» достаточным для заключения, что pPq и т.д.
Эмпирические интерпретации логики предпочтений весьма мно-
гообразны и нередко требуют для своего установления определенно-
го искусства.
В качестве примера одной из таких интерпретаций рассмотрим
топологическую логику, построенную Х. Весселем1.
В эмпирических науках встречаются случаи, когда невозможна
точно определенная (числовая) оценка истинностных значений не-
1
См.: Вессель Х.А. О топологической логике // Неклассическая логика. М., 1967;
Он же. Логический аспект теории абсолютной и относительной истины // Вопроcы
философии. 1967. № 8.
которых высказываний, но имеется возможность дать сравнитель-

ную оценку этих значений. В таких случаях уместно воспользоваться
сравнительным понятием истины.
Пусть выражение pGq означает «р и q равноистинны» и pWq озна-
чает «р менее истинно, чем q». Формальные свойства отношений G и
W, позволяющих сравнивать высказывания с точки зрения их истин-
ностных значений, определяются следующим множеством аксиом,
присоединяемых к обычной пропозициональной логике:
А1. pGp
A2. pGq qGp
A3. pGq (qGr pGr)
A4. ~ (pWp)
A5. pWq (qWr pWr)
A6. pWq ~ (pGq)
A7. ~ (pGq) pWq ˅ qWp.
Отношение «р ближе к истине, чем q» (pMq) может быть введено

определением:
pMq = Df qWp,
«р ближе к истине, чем q, если и только если q дальше от истины, чем р».
Ясно, что эта логика сравнительной истинности является одной
из эмпирических интерпретаций более общей логики предпочтений.
Выражения «лучше» («предпочитается»), «хуже» и «равноценно»
истолковываются при этой интерпретации соответственно как «бо-
лее истинно», «менее истинно» и «равноистинно». Наличие связи
топологической логики с логикой предпочтений позволяет распро-
странить на первую все результаты, полученные при исследовании
«чистых» предпочтений. Можно, в частности, сразу же сказать, что
топологическая логика непротиворечива, что ей может быть дана бо-
лее экономная аксиоматическая формулировка, включающая только
положения о рефлексивности и транзитивности отношения М (или
отношения W) и определения отношений W (или М) и G в терминах
М, и т.д.
Пример с топологической логикой истинности интересен с двух
точек зрения. Он показывает необходимость и важность исследо-
вания общей формальной теории предпочтений, эмпирические
интерпретации которой могут дать содержательно интересные при-
кладные теории. С другой стороны, он указывает на то, что исход-
ные выражения логики предпочтений не должны пониматься чрез-
мерно узко или буквально. Предпочтение одного объекта другому

в одних случаях может означать большую эмоциональную склон-
ность к одному из двух объектов, в других – убеждение, что один из
рассматриваемых объектов способствует большему счастью боль-
шинства людей, чем другой, в третьих – что один объект ближе к
истине, чем другой, и т.д.
5. ЛОГИКА «БОЛЕЕ ХОРОШО» И «МЕНЕЕ ХОРОШО»

Ранее упоминались оценочные термины «более хорошо», «менее
хорошо», «более плохо» и «менее плохо». Построим теперь новую ло-
гику сравнительных оценок, использующую два из этих терминов в
качестве исходных. Назовем эту логику системой АВ.
Для «более хорошо» введем символ Вх, для «более плохо» – символ
х
А . Отношения «менее хорошо» и «менее плохо» определимы в тер-
минах Ах и Вх.
р менее хорошо, чем q = Df q Bxp,
р менее плохо, чем q =Df qAxp.
Два отношения равенства ценностей определяются так:
р столь же хорошо, как и q = Df ~ (pBxq) & ~ (qBxp),
р столь же плохо, как и q = Df ~ (pAxq) & ~ (qAxp).
Введем также особый символ для «р хорошо», или «р есть добро», –
Gp, и символ для «р плохо», или «р есть зло», – Нр.
К пропозициональному исчислению присоединим аксиомы:
А1. pBxq Gp & Gq

А2. pBxq & qBxr pBxr
x
А3. ~ (pB p)
А4. pBxq ≡ (p & ~ q) Bx (q & ~ p).
Кроме правила подстановки, правила отделения и правила, по-

зволяющего взаимозаменять тавтологические эквивалентности, при-
мем следующее правило:
– формула, полученная из теоремы данной системы путем замены
в ней Вх на Ах и G на Н, является теоремой.
В терминах Ах и Вх может быть определено отношение «лучше,
чем», для которого используется, как и ранее, символ В:
pBq = Df pBxq ˅ qAxp.
В терминах В определимо отношение равноценности (S):
pSq = Df ~ (pBxq) & ~ (qBp).

6. Проблема транзитивности предпочтений 189
Логика сравнительных оценок АВ интересна тем, что в ней ис-

пользуются не вводившиеся ранее в логику предпочтений операторы
«более хорошо» и «менее хорошо».
6. ПРОБЛЕМА ТРАНЗИТИВНОСТИ
ПРЕДПОЧТЕНИЙ
Прежде чем подводить итоги обсуждения логики сравнительных оце-
нок и вводить новые логические теории предпочтений, необходимо сде-
лать несколько замечаний относительно приемлемости основных прин-
ципов разнообразных рассмотренных логик сравнительных оценок.
Несомненно, что сравнительные оценки асимметричны. Если А
лучше (хуже) В, то неверно, что В лучше (хуже) А, и, в частности, не-
верно, что что-то может быть лучше (хуже) самого себя.
Другие логические свойства этих оценок менее очевидны.
Принято считать, что отношения «лучше» и «хуже» транзитивны:
если А лучше В и В лучше С, то А лучше С. Но допустим, что человеку
было предложено сделать выбор между апельсином и бананом и он
предпочел апельсин и что затем ему было предложено выбрать между
бананом и яблоком и он избрал банан. Означает ли это, что, встре-
чаясь далее с необходимостью выбора между апельсином и яблоком,
этот человек законами логики принуждается выбрать апельсин и
противоречит ли он себе, выбирая в последнем случае яблоко и со-
вершая, таким образом, выбор вопреки транзитивности? Ответ на
этот вопрос не представляется совершенно очевидным.
Многие случаи реальных нетранзитивных оценок и выборов объ-
ясняются изменением позиции субъекта с течением времени или раз-
личиями оснований разных оценок. Эти случаи не являются контрпри-
мерами к принципу транзитивности сравнительных оценок. Логикой
сравнительных оценок рассматриваются лишь «одномоментные» оцен-
ки; ею не утверждается также, что если А лучше В и В лучше С в одном
и том же отношении, то С не может быть лучше А в некотором ином
отношении. Возможен следующий довод в пользу принятия рассма-
триваемого принципа. Если множество сравнительных оценок оказы-
вается нетранзитивным, то его субъект не имеет возможности выбрать
наиболее ценную из не признаваемых им равноценными альтернатив.
Допустим, что А предпочитается кем-то В, В предпочитается С и С
предпочитается А. В этом случае какую бы из данных трех альтернатив
рассматриваемый субъект ни избрал, всегда останется альтернатива,
предпочитаемая самим этим субъектом выбранной. Если предполо-
жить, что рациональный выбор – это выбор, дающий наиболее цен-
ную альтернативу (или любую из равноценных), то нужно допустить,
что транзитивность является необходимым условием рационально-

сти выбора. Вполне оправданным является с этой точки зрения то,
что во всех построенных к настоящему времени логических теориях
сравнительных оценок принимается транзитивность этих оценок.
Иногда предпринимаются экспериментальные исследования с
целью установить, насколько часто встречаются в реальной практике
оценивания случаи нетранзитивности. Ошибочно было бы полагать на
этом основании, что принцип транзитивности индивидуальных пред-
почтений является не логическим, а фактическим. Неверным было
бы, с другой стороны, и утверждение, что, так как данный принцип
имеет логическую природу, опытное исследование частоты его нару-
шений является неуместным. Задача этого исследования состоит не в
обосновании утверждения о транзитивности отношения предпочте-
ния, а в выявлении величины отклонений от правильного (рациональ-
ного) понимания этого отношения. Транзитивность есть логическое
свойство предпочтений; наличие конкретных случаев нетранзитивных
предпочтений свидетельствует о нелогичности рассуждений, включа-
ющих эти предпочтения. В некоторых обстоятельствах может иметь
интерес установление «удельного веса» нелогичных рассуждений в об-
щей их совокупности. Принцип транзитивности предпочтения не от-
личается в этом аспекте от других логических принципов. Например,
транзитивность логического следования есть закон логики. Но этим
не исключается возможность экспериментальной проверки того, на-
сколько часто в реальном мышлении этот закон нарушается.
С принципом транзитивности сравнительных оценок тесно свя-
зан принцип сравнимости, в соответствии с которым из любых двух
альтернатив одна или лучше, или хуже, или равноценна другой.
Первый из этих принципов предполагает в определенном смысле
второй. Допустим, что второй принцип неверен и А несравнимо с С,
хотя А сравнимо с В и В сравнимо с С. Согласно транзитивности от-
ношения «лучше» из второго допущения следует, что А лучше С; но
в силу первого допущения А и С не являются сравнимыми. Принцип
сравнимости не является, однако, логическим следствием принци-
па транзитивности. Возможны поэтому системы, в которых является
теоремой второй из этих принципов, но не первый1.
Не любые две вещи сравнимы между собой, не о всяких двух про-
извольно взятых вещах имеет смысл спрашивать, какая из них лучше
другой. Принцип сравнимости следует в силу этого истолковывать не
как утверждающий, что все, какие угодно, альтернативы сравнимы
1
Такова, в частности, система, построенная Г.Х. фон Вригтом, и одна из систем
С. Халлдена.
6. Проблема транзитивности предпочтений 191
между собой. а как утверждающий сравнимость альтернатив, входя-

щих в некоторое данное множество. В этом случае он будет выражать
условие, ограничивающее множество рассматриваемых альтернатив
альтернативами, являющимися сравнимыми.
Приемлемость данного принципа существенным образом зависит
от истолкования оборота «А имеет такую же ценность, как и В». Если
этому обороту придается смысл «ни А, ни В не лучше друг друга и
возможно даже, что они не являются сравнимыми друг с другом», то
принцип сравнимости может быть принят без наложения ограниче-
ний на предметную область. Но если рассматриваемому обороту при-
дается смысл «А и В сравнимы, но ни одно из них не лучше другого»,
то принятие принципа сравнимости означает ограничение предмет-
ной области сравнимыми альтернативами.
Проблема транзитивности предпочтений давно уже вызывает
оживленные споры1. Решение этой проблемы является, однако, до-
статочно простым. Предпочтения чрезвычайно разнородны, они мо-
гут опираться на самые разные и постоянно меняющиеся основания.
Не удивительно поэтому, что некоторые типы предпочтений являются
очевидным образом транзитивными: если первое предпочитается вто-
рому, а второе – третьему, то первое предпочитается также третьему. Но
в случае большинства предпочтений, особенно предпочтений, связан-
ных с риском, они оказываются нетранзитивными. В этих ситуациях
человек лишается возможности выбрать лучшую из имеющихся у него
альтернатив: что бы он ни выбрал, останется вещь, которую он предпо-
читает той, которая выбрана им. Но это, можно сказать, естественная
плата за неопределенность и размытость используемого человеком по-
нятия предпочтения. Такими являются большинство понятий нашего
естественного языка, и с этим остается только мириться. Что может
сделать в этой ситуации логика сравнительных оценок? Сконструиро-
вать логическую теорию, которая не предполагала бы, что всякое пред-
почтение является транзитивным. Существуют явно нетранзитивные
предпочтения, а о большинстве предпочтений вообще затруднительно
сказать, являются они транзитивными или нет.
Ситуация здесь аналогична той, которая существует в интуицио-
нистской логике. Как показал в начале прошлого века Л. Брауэр, закон
исключенного третьего, требующий, чтобы из двух противоречащих
друг другу высказываний одно являлось истинным, справедлив в слу-
1
См. в этой связи: Anand P. The Philosophy of Intransitive Preference // Economic
Journal. № 103; Idem. What is Ceteris Paribus Preference? // Journal of Philosophical Logic.
№ 25; Hansson S.O. The Structure Values and Norms. Cambridge, 2001; Schumm G.F.
Transitivity, Preference and Indifference // Philosophical Studies. 1987. V. 52; Schwartz T.
Rationality and the Myth of the Maximum // Nous. V. 6.
чае конечных множеств, но неприменим к бесконечным множествам.

Брауэр предложил логику, обходящуюся без закона исключенного
третьего, и перестроил на ее основе всю математику. Сходным обра-
зом следует, судя по всему, поступать и в логике предпочтений. Если
некоторые из них транзитивные, а другие – нет, необходимы разные
логики предпочтений – с принципом транзитивности и без него.
Нет особой необходимости продолжать обзор предложенных к
настоящему времени логических теорий предпочтений. В последние
годы вышло достаточное число работ, в которых приводятся разно-
образные примеры таких теорий1.
7. ДВЕ НОВЫЕ ЛОГИКИ ТРАНЗИТИВНЫХ

Хотя логика абсолютных оценок возникла на двадцать лет позд-
нее логики сравнительных оценок, первая добилась заметно больших
успехов, чем вторая.
Как показывает приведенный обзор предложенных логических
теорий сравнительных оценок, логика предпочтений представляет
пока множество конкурирующих между собою систем. Отношения
между этими системами не особенно ясны. Не является ясным и то
отношение «лучше» («предпочитается»), которое описывается раз-
ными системами.
Сложность построения логики предпочтений связана, судя по
всему, с тем, что существует несколько различающихся по своему
смыслу понятий «лучше»,
В частности, для некоторых типов предпочтения справедлив
принцип транзитивности. Для других разновидностей предпочтения
этот принцип не выполняется и отношение предпочтения оказывает-
ся нетранзитивным.
В описанных системах логики сравнительных оценок явно сме-
шиваются разные смыслы «лучше». Это касается даже наиболее раз-
работанной логики Г.Х. фон Вригта, ориентированной на описание
логических связей утверждений о наиболее элементарном, «внутрен-
нем» предпочтении.
Ситуация в логике сравнительных оценок напоминает положе-
ние, сложившееся в настоящее время в теории логического следова-
1
См.: Hanson S.O. The Structure of Values and Norms. Cambridge, 2001; Herzber-
ger H.O. Ordinal Preference and Rational Choise // Econometrica, 41/2; Preferences /
eds. by C. Fehige, U. Wessels. Berlin New York, 1998; Benthem J. van, Otterloo S. van,
Roy O. Preference Logic, Conditionals and Solution Concept in Games. Cambridge, 2005;
Blackburn J. van, M. de Rĳke, Venema J. Modal Logic. Cambridge, 2001.
7. Две новые логики транзитивных предпочтений 193
ния. Существует несколько типов отношений логического следова-

ния, существенно различающихся своими логическими свойствами.
Попытка описать это отношение в рамках одной логической системы
обречена на неуспех.
В частности, обычно логическое следование является транзитив-
ным: если А, то В, и если В, то C, то если А, то С. Однако имеются, как
кажется, случаи, когда принятие транзитивности логического следова-
ния ведет к неприемлемым заключениям. Возьмем рассуждение: «Если
человек – отец, то он родитель; если человек – родитель, то он – отец
или мать; следовательно, если человек – отец, то он отец или мать».
В этом умозаключении посылки приемлемы, но заключение звучит па-
радоксально. Оно имеет форму «Если А, то А или В» и напоминает из-
вестный парадокс деонтической логики: «Если письмо должно быть от-
правлено, то оно должно быть отправлено или должно быть сожжено».
Проведение ясных границ между разными типами предпочтения
остается делом будущего.
Опишем коротко две логики предпочтения, Р1-Р2, призванных
продемонстрировать разные типы предпочтения. Первый тип назо-
вем «строгим предпочтением», второй – «промежуточным предпо-
чтением». Предлагаемый далее тип не являющегося транзитивным
предпочтения можно назвать «слабым предпочтением».
Выражение рUq означает «р строго предпочитается q»; pWq – «р пред-
почитается q»; pYq – «р слабо предпочитается q»; ├ А – «доказуемо А».
Аксиомы и правила вывода системы строго предпочтения Р1:
А0. Множество тавтологий классической логики высказываний

A1. ~ (pUp)
A2. pUq & qUr pUr
A3. pUq ≡ (p & ~ q) U (q & ~ p)
A4. (p ˅ q) U (r ˅ s) pUr ˅ pUs ˅ qUr ˅ qUs
(R3) если ├ А и ├ С ≡ Д, то ├ В, где В получается из А заменой всех

вхождений С в А вхождениями Д в А (ослабленное правило экстенсио-
нальности).
Аксиомы и правила вывода системы промежуточного предпочте-
ния Р2:

А1. pWq ≡ (p & ~ q) Wq
A2. pWq & qWr pWr
A3. ~ (pQ (q & ~ q))

A4. ~ ((p & ~ p) Wq)
A5. (p ˅ q) W (r ˅ s) ≡ pWr ˅ pWs ˅ qWr ˅ qWs
A6. (p & q) Wr pWr & qWr
(R3) ослабленное правило экстенсиональности.
8. ЛОГИКА НЕТРАНЗИТИВНЫХ
Обратимся теперь к логике слабых, не являющихся транзитивны-
ми предпочтений. Пока логики такого типа в логической литературе
не рассматривались, по-видимому, по той причине, что они застав-
ляют радикально переосмыслить традиционное понятие рациональ-
ного выбора.
Аксиомы и правила вывода системы Р3 слабых, нетранзитивных
предпочтений:

A1. ~ (pYp)
A2. ~ (pY (q & ~ q))
A3. ~ ((p & ~ p) Yq)
A4. (p ˅ q) Y (r ˅ s) ≡ pYr ˅ pYs ˅ qYr ˅ qYs
A5. (p & q) Y (r & s) pYr & pYs & qYr & qYs

(R3) правило экстенсиональности.
Выражение pUq означает, что состояние р во всех аспектах пред-

почитается состоянию q; pYq означает, что состояние р в каких-то
аспектах лучше состояния q.
Строгое и промежуточное предпочтения являются транзитивны-
ми. Слабое предпочтение не является транзитивным. В этом его ос-
новная особенность и главное отличие от ранее предложенных логик
сравнительных оценок.
Проблема транзитивности предпочтений решается, таким обра-
зом, выделением разных типов предпочтения. Некоторые из них яв-
ляются транзитивными, другие – нет. Это принципиально важный
момент нового подхода к логике сравнительных оценок.
Положение «Выбор является рациональным, только если он дает
лучшую из имеющихся альтернатив» оказывается неверным при ус-
8. Логика нетранзитивных предпочтений 195
ловии, что выражение «первое лучше второго» означает «первое сла-

бо предпочитается второму».
Таким образом, принимавшееся до сих пор без особой критики
представление о рациональном выборе как о выборе, непременно да-
ющем лучшую альтернативу, не является универсальным. Оно при-
менимо лишь в ограниченном числе областей. В принципе не всякий
выбор является выбором лучшего из имеющихся вариантов. Более
того, можно предполагать, и статистика подтверждает это предполо-
жение, что в большинстве реальных ситуаций выбора предпочтения
оказываются нетранзитивными.
ГЛАВА VI.
ЛОГИКА НОРМ
1. ЗАДАЧИ ДЕОНТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ

Деонтическая логика, или логика норм, – раздел современной фор-
мальной логики, занимающийся исследованием норм и норматив-
ных понятий.
Анализируя форму, или структуру, рассуждений, посылками
или заключениями которых являются нормативные (прескриптив-
ные) высказывания, деонтическая логика отделяет необоснован-
ные способы рассуждения от обоснованных, или правильных, и
систематизирует последние. В настоящее время она слагается из
множества деонтических систем, или «логик», различающихся
используемыми символическими средствами и, соответственно,
множествами доказуемых утверждений.
Различные деонтические логики в большинстве своем имеют
существенные общие черты, предполагается структурная одинако-
вость всех многообразных норм: команд (императивов), моральных
и правовых норм, правил игры и правил грамматики, логических и
методологических правил и т.д.
Если деонтическая система строится как расширение логики
действия, различаются действие и (сознательное) воздержание от
действия; если в основу деонтической логики кладется логика взаи-
модействий, проводится различие между типами деятельности, свя-
зывающей двух субъектов1.
Рассуждения о должном, разрешенном и запрещенном подчиня-
ются, как и все другие рассуждения, принципам логики. И в этой об-
1
Более подробно об общих проблемах деонтической логики, и в частности о ло-
гике норм, опирающейся на логику взаимодействия, см.: Ивин А.А. Логика норм. М.,
1973. Достаточно полные обзоры современного состояния деонтической логики со-
держатся в посвященных ей сборниках статей: Logic, Action and Cognition – Essays in
Philosophical Logic. Dordrecht, 1997; Handbook of Philosophical Logic. Dordrecht, 2002;
The Blackwell Guide to Philosophical Logic. Malden, 2001; Deontic Logic: Introductory
and Systematic Readings. Dordrecht, 1971; New Studies in Deontic Logic. Dordrecht, 1981;
Agency and Deontic Logic. Oxford, New York, 2001; Foundations of the Formal Sciences II:
Applications of Mathematical Logic in Philosophy and Linguistics. Berlin, 2003; Norms,
Logics and Information Systems: New Studies in Deontic Logic and Computer Science.
Amsterdam, 1999; Deontic Logic and Artifical Normative Systems. Berlin-Heidelberg, 2006.
См. также: MacNamara P. Deontic Logic // The Stanford Encyclopedia of Philosophy.
Electronic publication, 2006.
1. Задачи деонтической логики 197
ласти и можно, и нужно быть последовательным и доказательным.

Вопросы о должном нередко вызывают разногласия и споры. Но это
происходит, разумеется, не потому, что нормы стоят за пределами
логики и в вопросах долга никого нельзя убедить с помощью логиче-
ски совершенного рассуждения.
Требования логики распространяются не только на мораль, право,
но и вообще на любые рассуждения о должном. Последовательными
и доказательными должны быть не только моральное рассуждение
или приговор суда, но и рекомендации какой-либо комиссии, реше-
ние государственного органа и т.д. Нельзя давать противоречивые, а
значит, невыполнимые указания, не следует требовать невозможно-
го, одновременно и разрешать и запрещать и т.д.
Логическое выведение одних норм их из других, уже принятых
норм является важным способом теоретического обоснования норм.
Далее будут рассмотрены некоторые общие проблемы логики
норм и проанализирована связь между нормами и оценками.
Нормативные высказывания
Нормативное высказывание – это высказывание, устанавливаю-
щее какую-то норму поведения.
Нормативное высказывание можно определить как высказыва-
ние, обязывающее, разрешающее или запрещающее сделать что-то
под угрозой наказания.
Нормативными являются, в частности, высказывания: «Не сле-
дует лгать», «Никто не может нести ответственность дважды за одно
и то же преступление», «Никто не может быть произвольно лишен
жизни», «Грабеж, то есть открытое хищение чужого имущества, нака-
зывается исправительными работами на срок от одного года до двух
лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, либо лише-
нием свободы на срок до четырех лет» и т.п.
Языковые формулировки нормативных высказываний много-
образны и разнородны. Иногда такие высказывания имеют форму
повелительного (императивного) предложения («Не курить!», «Пре-
кратите разговаривать!» и т.п.). Чаще нормативное высказывание
представляется повествовательным предложением с особыми нор-
мативными понятиями: «обязательно», «разрешено», «запрещено»,
«(нормативно) безразлично». Вместо указанных понятий могут упо-
требляться также другие слова и обороты: «должен», «может», «не
должен», «позволено», «рекомендуется», «возбраняется» и т.п.
В языковом представлении нормативного высказывания реша-
ющую роль играет контекст, в котором выражается норма. Можно
198 Глава VI. Логика норм
говорить об обычных, или стандартных, формулировках норматив-

ных высказываний. Но вряд ли можно сказать, что существует грам-
матическое предложение, в принципе, не способное выражать такое
высказывание. Попытка определить нормативное высказывание на
чисто грамматических основаниях не приводит к успеху.
Более удачными представляются попытки уточнить понятие нор-
мативного высказывания (и, соответственно, понятие нормы) путем
противопоставления нормативных высказываний описаниям, ана-
лиза внутренней структуры норм и исследования многообразных
разновидностей норм.
2. РЕДУКЦИЯ НОРМ К ОЦЕНКАМ

Обычно нормы оценки рассматриваются независимо друг от
друга. Попытки установить связь норм и оценок редки, причем за-
ранее предполагается, что вопрос об этой связи весьма сложен. Ча-
ще всего утверждается, что оценки как-то «лежат в основе» норм
или каким-то образом «влекут» нормы. Попытки выявить точный
механизм этой связи приводят к громоздким и содержательно не-
ясным конструкциям.
В действительности, как показывает логика оценок, эта связь
проста. Нормы представляют собой частный случай ценностного от-
ношения между мыслью и действительностью. Как таковые, нормы
являются частным случаем оценок. Именно тем случаем, которые
представляется нормативному авторитету настолько важным, что он
находит нужным установить определенное наказание за приведение
действительности в соответствие со своей оценкой.
Правовая норма – это социально навязанная и социально закре-
пленная оценка. Средством, с помощью которого оценка превраща-
ется в норму, является санкция, или «наказание» в широком смысле
слова, налагаемое обществом на тех, кто отступает от установленных
им предписаний.
Наказание многолико и разнородно, начиная с лишения жизни
и кончая абстрактным «осуждением истории». Соответственно, гра-
ница области норм не является четкой. В частности, правовые нор-
мы – это жестко закрепленные социальные оценки, со строго фик-
сированной санкцией. Методологические правила – оценки, отказ
от которых грозит возникновением каких-то, не оговоренных зара-
нее затруднений в исследовательской деятельности. Правила игры –
оценки со своеобразной санкцией: человек, пренебрегающий ими,
выбывает из игры («играет в другую игру»). Грамматические нормы –
оценки с расплывчатой санкцией, во многом сходной с санкцией за
нарушение правил игры, и т.д.
2. Редукция норм к оценкам 199
Разнообразие видов возможной человеческой деятельности – от

преобразования природы и общества до игры крестики и нолики –
лежит в основе разнообразия тех наказаний, которыми сопровожда-
ется нарушение нормы, и разнородности поля самих норм.
Идею, что нормы – это частный случай оценок, можно предста-
вить по-разному. В частности, она может быть выражена с помощью
следующего определения:
Обязательно действие А = Действие А является позитивно ценным, и
хорошо, что воздержание от данного действия влечет за собой наказание.
Например, норма «Следует уважать старших» состоит из двух оце-
нок. Первая из них говорит, что уважение к старшим является пози-
тивно ценным; вторая позитивно оценивает то, что за неуважение к
старшим полагается определенное наказание.
С помощью данного определения стандартная логика норм может
быть сведена к логике абсолютных оценок. Деонтическая логика яв-
ляется, таким образом, ветвью логики оценок.
Нормы как оценки, стандартизированные с помощью санкций,
являются частным и достаточно узким классом оценок. Во-первых,
нормы касаются человеческих действий или вещей, тесно связанных
с действием, в то время как оценки могут относиться к любым объ-
ектам. Во-вторых, нормы направлены в будущее, оценки же могут ка-
саться как прошлого и настоящего, так и того, что вообще существует
вне времени.
Отличие норм от других оценок связано, таким образом, с санк-
цией. Оно имеет в конечном счете социальную природу.
Различие между нормами и оценками не предполагает, что они ни-
как не связаны между собой. Напротив, их связи многообразны и тесны,
хотя и не носят – за одним исключением – характера логического выво-
да. Это единственное исключение является простым: из нормы, предпи-
сывающей некоторое действие, логически следует позитивная оценка
данного действия тем, кто установил данную норму, и позитивная оцен-
ка наказания за воздержание от признанного обязательным действия.
Например, из нормы, предписывающей быть честным, логически
следует позитивная оценка честности людьми, выдвигающими дан-
ную норму, и позитивная оценка того, что несоблюдение этой нор-
мы должно наказываться. Этим определением норма «Обязательно
действие А» раскладывается на две оценки: позитивную оценку дей-
ствия А и позитивную оценку наказания за невыполнение данного
действия (воздержание от него).
Предложены разнообразные способы сведения логики норм к
другим разделам логики.
Так, согласно известному определению А.Р. Андерсона, действие

обязательно, если и только если его отсутствие необходимо ведет к
ухудшению, которого в принципе можно было бы избежать:
Op = Df L (~ p S).
Здесь Op означает «обязательно действие, ведущее к состоянию,
описываемому высказыванием р», или, короче, «обязательно р», –
материальная импликация, ~ – отрицание, L – логическая необходи-
мость, S – константа, представляющая санкцию. Определение мож-
но передать также словами: «обязательно действие р, если и только
если воздержание от этого действия строго имплицирует наказание».
В дальнейшем Gp означает «состояние, описываемое высказыва-
нием р, является позитивно ценным», или, короче, «позитивно ценно
(хорошо) р», О (p/q) – «обязательно р в условиях q», & – конъюнкция,
→ – релевантная импликация.
Согласно Андерсону, «обязательно р» равносильно «логически не-
обходимо, что если не-р, то санкция (наказание, ухудшение и т.п.)»1.
Логика норм, монадическая и дуадическая, сводилась и к класси-
ческой логике высказываний, дополненной константой Y:
Op = Df ~ (p Y), O (p/q) = Df ~ ((q p) Y)2 .
Определениями, включающими санкцию, игнорируется то оче-
видное обстоятельство, что связь между нарушением долга и следую-
щим за этим наказанием не является логической. Нарушение долга –
это выполнение определенного действия дли воздержание от него.
Из самого факта поведения, не согласующегося с существующей
нормой, логически не вытекает нечего, что касалось бы наказуемости
или ненаказуемости этого поведения. Связь наказаний и действий,
противоречащих нормам, не является ни логической, ни каузальной.
Это – социальная, установленная самими людьми и ими же нередко
нарушаемая связь.
Другое принципиальное выражение касается интерпретации
«санкции». Если она истолковывается как фактическое утверждение
о том, что налагается или будет наложено наказание, нормы оказыва-
ются сведенными к описаниям. Необоснованность такого сведения
очевидна.
Константа, представляющая «санкцию», не может быть истолко-
вана прескриптивно, так как это означало бы круг в определении или
1
См.: Anderson A.R. The Logic of Norms // Logique et Analyse. 1958. № 2; Idem.
A Reduction of Deontic Logic to Alethic Modal Logic // Mind. 1958. V. 67. № 265.
2
См.: Ивин А.А. Логика норм. Москва, 1973. Гл. 3. § 3.
2. Редукция норм к оценкам 201
предполагало существование каких-то нормативных факторов, неза-

висимых от любых норм.
Если «санкция» в определении Андерсена понимается как пред-
ставляющая норму «наказание должно последовать» или оценку «мир
ухудшается», то остается неясным, каким образом возможен логиче-
ский переход от описания некоторого действия к оценке или норме.
Связь норм и оценок с фактами не является логической. Определе-
нием Андерсона данный принцип нарушается1.
Эти возражения показывают, что предложенные определения
нормативных понятий, использующие некоторые константы, явля-
ются всего лишь удобным техническим средством построения деон-
тических систем. Средством, имеющим только инструментальное
значение и не способным претендовать на то, чтобы давать получен-
ным с их помощью системам некоторое дополнительное, содержа-
тельно убедительное обоснование.
Принципиально иначе обстоит дело с редукцией нормативных
понятий к оценочным.
Нормы являются по своей сущности частным случаем ценностей,
а именно – социально навязанными и социально закрепленными
оценками.
Санкция как элемент, делающий чисто оценочный оператор нор-
мативным, не является самостоятельным компонентом нормы, а
входит в качестве смысловой части в нормативный оператор.
Положение, что нормы являются частным случаем оценок, вле-
чет важные следствия для логики норм. Если «обязательное» озна-
чает «санкционируемое хорошее», а «запрещенное» – «наказуемое
плохое», то логика норм не является самостоятельным разделом фор-
мальной логики, а представляет собой вариацию на темы логики аб-
солютных оценок2.
1
Критика попыток свести логику норм с помощью понятия санкции к дескрип-
тивным логическим системам дана в статье О. Вайнбергера «Понятие санкции и его
роль в нормативной логике и теории права» (см.: Normenlogik. Frundprobleme der
deontischen Logik. Hrsg. von H. Lenk. Pullach bei Munchen, 1974).
См. также: Kalinowski G. La logique des normes. Paris, 1972. Сh. 4; Iwin A.A.
Grundprobleme der deontischen Locik // Quantoren – Modalitaten – Paradoxien. Berlin,
1972.
2
Неоднократно предпринимались попытки свести деонтическую логику к логи-
ке сравнительных оценок («логике предпочтений»). См., напр.: Aqvist L. Deontic Logic
Based on a Logic of “Better” // Acta Philosophica Fennica. 1963. Fasc. 16; Cornides T. Ordinale
Deontik. Zusammenhange zwischen Praferenztheorie, Normlogik und Rechtstheorie. Wien –
N.Y., 1994. Эти попытки нельзя признать удачными, поскольку всеми ими нарушает-
ся принцип Юма, запрещающий логически переходить от описаний (утверждений со
связкой «есть») к оценкам и нормам (утверждениям со связкой «должен»).
Формально эту идею можно реализовать по-разному. В частности,

как уже указывалось, может быть принято определение:
Д1. Ор = Df Gp & G (~ p → S),
«обязательно р» означает «р является позитивно ценным и хорошо,
что реализация противоположного состояния сопровождается нака-
занием».
Константа S представляет здесь фактическое утверждение о при-
менении наказания. Норма, предписывающая некоторое действие,
разлагается на две оценки. Одна из них – это позитивная оценка са-
мого действия, другая – позитивная оценка условной связи между
воздержанием от данного действия и наказанием.
Под логикой абсолютных оценок будем понимать расширение
теории релевантной импликации правилом экстенсиональности и
аксиомами:
Gp → ~ G ~ p,
G (p & q) ↔ (Gp & Gq),

«если некоторое состояние позитивно ценно, то его отрицание не
является позитивно ценным» и «конъюнкция двух состояний имеет
позитивную ценность в том и только в том случае, когда каждое из
них позитивно ценно». Эта логика представляет собой модификацию
обычной логики абсолютных оценок, являющейся расширением
классической логики высказываний.
Под деонтической логикой будем понимать логическую систему,
являющуюся расширением теории релевантной импликации, в кото-
ром доказуемы формулы
Op → ~ O ~ p,
O (p → q) → (Op → Oq),
правило «логические следствия обязательного также являются обяза-
тельными» и недоказуемы формулы:
Ор → р,
р → Ор.
Эти требования к деонтической логике являются модификаци-
ей требований к стандартной деонтической логике, сформулиро-
ванных Андерсоном и предполагающих классическую логику вы-
сказываний.
3. Нормы и описания 203
Можно показать, что логика абсолютных оценок, дополненная

определением обязанности в терминах позитивной ценности Д1, со-
держит стандартную деонтическую логику.
Сведение логики норм к логике оценок позволяет по-новому по-
дойти к проблеме обоснования логики норм.
3. НОРМЫ И ОПИСАНИЯ
Описательное высказывание говорит о том, что имеет или не име-
ет место; нормативное высказывание выражает норму и говорит о
том, что должно, может или не должно быть.
Различие между «есть» и «должен» является принципиальным: то,
что есть, реально существует; то, что должно быть, может как суще-
ствовать, так и не существовать. Однако границу между «есть» и «дол-
жен» далеко не всегда удается сделать отчетливой.
Сложность отделения нормативных высказываний от выска-
зываний иных видов, и прежде всего от описательных, во многом
связана с существованием высказываний, выполняющих сразу не-
сколько функций или меняющих свою функцию от ситуации к си-
туации.
В частности, нормы почти не встречаются в научных теориях,
которые не ставят своей специальной задачей их выработку и обо-
снование. В обычные теории нормы входят, как правило, в виде
«смешанных», описательно-нормативных утверждений. Очевиден, в
частности, двойственный характер наиболее общих принципов тео-
рии. Не являются нормативно нейтральными и все иные законы тео-
рий и даже некоторые лежащие в их основе факты.
Двойственный, описательно-нормативный характер носят прин-
ципы морали. С одной стороны, они систематизируют многовековой
опыт человечества и выражают его в форме «универсальных максим»
(«Не убей!», «Не укради!» и т.п.). С другой стороны, эти принципы
требуют определенного поведения и предполагают наказание за по-
ступки, не согласующиеся с ними.
За оппозицией «описание – норма» стоит в конечном счете оппо-
зиция «истина – ценность», и первые элементы этих оппозиций не
могут быть ясно поняты без прояснения вторых их элементов.
Главная функция описательного, или дескриптивного, высказы-
вания состоит в описании действительности.
Если описание, даваемое высказыванием, соответствует реально-
му положению дел, высказывание считается истинным, если не соот-
ветствует – ложным. Только описательные высказывания могут быть
истинными или ложными; все иные высказывания, не претендую-
щие на описание реальности, стоят вне категории истины.
Понятие описательного высказывания может быть в должной мере

прояснено лишь на основе противопоставления его оценочному, и в
частности нормативному, высказыванию. Попытка определить опи-
сание вне оппозиции «описание – оценка» (в частном случае – нор-
ма) подобна намерению охарактеризовать «вареное» без упоминания
о «сыром» или определить «гладкое», не ссылаясь на «шероховатое».
Аналогично обстоит дело с теми определениями нормативного вы-
сказывания, которые не противопоставляют норме описание.
Как уже говорилось, описание и норма являются выражением двух
противоположных отношений мысли к действительности: истинност-
ного и ценностного. В случае первого отправным пунктом в сопостав-
лении высказывания с объектом служит объект, а высказывание вы-
ступает как его описание и характеризуется в истинностных терминах.
В случае второго исходным является высказывание, выступающее как
стандарт или проект, которому должен соответствовать объект.
Например, при сопоставлении дома и его можно, приняв за ис-
ходное дом, сказать, что план, отвечающий ему, является верным.
Но можно, приняв за исходное план, сказать, что дом, отвечающий
плану, является таким, каким он должен быть. Не утверждаемое вы-
ражение «Этот дом деревянный», для которого не указан способ со-
отнесения его с ситуацией (способ утверждения), не является ни опи-
санием, ни нормой, ни вопросом. Описание «Истинно, что этот дом
деревянный», норма «Этот дом должен быть деревянным» и вопрос
«Этот дом деревянный?» совпадают по своей основе и различаются
только способом соотнесения с действительностью.
Особый интерес представляет вопрос о существовании логиче-
ских связей между описательными и нормативными высказывания-
ми. Можно ли из чистых описаний логически вывести какую-либо
норму? Выводимы ли из норм какие-то описания?
На оба эти вопроса деонтическая логика отвечает отрицательно.
В соответствии с так называемым принципом Юма (впервые он был
сформулирован еще в ХVIII в. Д. Юмом) невозможен логический пе-
реход от утверждений со связкой «есть» к утверждениям со связкой
«должен». Деонтическая логика не нарушает данный принцип и не
санкционирует переходов от описательных посылок к нормативным
заключениям.
Невозможным считается и логический вывод описательных вы-
сказываний из нормативных. Нарушающий якобы это положение
уже упоминавшийся «принцип Канта»: «Если должен, то может»
(действие может считаться обязательным только в том случае, если
оно логически и физически возможно) не является на самом деле
контрпримером к положению о невозможности выведения описаний
4. Структура и классификация норм 205
из норм. В данном принципе фигурирует не обязывающая норма, а

описательное высказывание о ней.
Предпринимавшиеся в прошлом попытки свести логику норм к
логике описательных высказываний не увенчались успехом и сейчас
оставлены. Более плодотворным оказалось истолкование норм как
частного случая оценок.
Цель описания – сделать так, чтобы слова соответствовали миру.
Цель нормы – сделать так, чтобы мир отвечал словам (закону, коман-
де и т.п.).
Это – две диаметрально противоположные функции. Очевидно,
что они несводимы друг к другу.
4. СТРУКТУРА И КЛАССИФИКАЦИЯ НОРМ

Логика норм исходит из представления, что все нормы, незави-
симо от их конкретного содержания, имеют одну и ту же структуру.
Каждая норма включает следующие части, или элементы:
– содержание – действие, являющееся объектом нормативной ре-
гуляции;
– характер – норма обязывает, разрешает или запрещает это дей-
ствие;
– условия приложения – обстоятельства, в которых должно или не
должно выполняться действие;
– субъект – лицо или группа лиц, которым адресована норма;
Не все эти части находят явное выражение в нормативном утверж-
дении. Однако без любой из них нет нормы.
Многие нормы имеют в качестве особой части также авторитет.
Авторитет – это индивид или орган власти, правомочный требо-
вать или разрешать.
Юридические нормы всегда имеют определенный авторитет. Мо-
ральные нормы также предполагают некоторый авторитет и меняют-
ся вместе с изменением своего авторитета. Вместе с тем авторитет,
стоящий за моральными нормами, является менее определенным,
чем авторитет юридических норм. Еще более расплывчаты автори-
теты, стоящие за нормами («правилами») грамматики, игры и т.п.
Естественно предполагать, что за нормами логики и математики нет
никакого авторитета. «Авторитет природы», иногда упоминаемый в
связи с такими нормами, – не более чем метафора.
Нормы могут принадлежать разным авторитетам, один из кото-
рых может оценивать некоторое состояние как обязательное, а дру-
гой – как безразличное или даже запрещенное. Нормы «Обязательно
сделать А» и «Запрещено делать А», принадлежащие разным автори-
тетам, не противоречат друг другу. Описания же «Истинно, что А» и
«Ложно, что А» противоречат друг другу, даже если они утверждаются

разными лицами. Основания разных норм, их субъекты и авторитеты
не могут быть отождествлены.
В этом плане нормы существенным образом отличаются от опи-
саний. Описания, как принято говорить, интерсубъективны: их ис-
тинность не зависит от того, кем они высказаны, кому адресованы
и с какой точки зрения описывается отображаемая в них ситуация.
Нормы не являются интерсубъективными в указанном смысле.
В логике норм явно принимаются во внимание обычно только
три из пяти структурных частей нормы: содержание, характер и ус-
ловия приложения. При этом предполагается, что все нормы адре-
сованы одному и тому же субъекту и принадлежат одному и тому же
авторитету. Это позволяет при записи норм на символическом языке
отказаться от упоминания субъектов и авторитетов разных норм, вхо-
дящих в рассуждение.
Можно отметить, что анализ структуры норм, даваемый норма-
тивной логикой, совпадает в своей основе с теми представлениями о
строении норм, которые давно уже устоялись в теории права.
В юридической интерпретации всякая норма включает диспози-
цию, гипотезу и санкцию.
Диспозиция – структурный элемент нормы права, который рас-
крывает содержание поведения субъекта права, имеющее юридиче-
ски значимый характер. Гипотеза – структурный элемент нормы, ука-
зывающий на условия ее действия. Диспозиция представляет собой
ядро юридической нормы, поскольку указывает на форму поведения
субъекта права, непосредственно обусловливающую юридические
последствия. Если диспозиция содержит требования к правомерному
поведению или запрет на противоправное деяние, то гипотеза явля-
ется предпосылкой применения властного предписания.
Например, условиями и гипотезой нормы права, касающейся от-
каза судьи принять заявление по гражданскому делу, является несо-
блюдение истцом установленного законом порядка предварительно-
го внесудебного разбирательства; неподсудность дела данному суду;
подача заявления недееспособным лицом и т.д.
Санкция – структурная часть нормы права, указывающая на воз-
можные меры воздействия на нарушителя данной нормы.
Помимо диспозиции, гипотезы и санкции, в правовой норме
подразумевается указание ее субъекта, авторитета и определенная
характеристика, показывающая, в какой форме предписано субъекту
выполнять зафиксированное в диспозиции действие. С точки зрения
такой характеристики правовые нормы делятся на правообязываю-
щие, правозапрещающие и правопредоставляющие.
4. Структура и классификация норм 207
Различие между логическим и юридическим анализом составных

элементов правовой нормы связано, таким образом, с трактовкой
санкции. С точки зрения логики норм санкция – составная часть ха-
рактера нормы, т.е. обязанности, разрешения или запрещения, вы-
ражаемых ею.
Выделять ли санкцию в качестве особой части нормы или не де-
лать этого, во многом зависит от выраженности и значимости этой
части в структуре нормы. В случае, допустим, норм морали, грамма-
тики, ритуала и т.п. санкция оказывается неотчетливой, и ее можно
считать аналитической составляющей характера нормы. Примени-
тельно к правовым нормам санкцию естественно считать составным
элементом нормы
Хотя нормы являются важным элементом социальной жизни, ни-
какой ясной и универсальной классификации, охватывающей нормы
всех видов, не существует. Область норм крайне широка, она прости-
рается от законов государства до правил игр, логики и математики.
Между нормами и тем, что к ним не относится, ясная граница от-
сутствует. Это говорит о том, что надежды на создание естественной
классификации норм, подобной, скажем, классификации растений
или химических элементов, являются неоправданными.
Для примерной классификации норм воспользуемся двумя оп-
позициями. Во-первых, противопоставим нормы, имеющие доста-
точно выраженный социальный авторитет, всем остальным нормам,
не имеющим такого авторитета. Во-вторых, нормы, имеющие ясные
условия применения санкции, противопоставим нормам с неясными
условиями наказания, или, выражаясь по-другому, нормы, в случае
которых понятие санкции является неопределенным.
Принимаются, таким образом, два основания деления всех норм:
(1) характер авторитета (существует социальный авторитет или
его нет, как, например, у правил грамматики или логики);
(2) характер санкции (имеются ясные условия применения санк-
ции, или эти условия являются неясными, в силу чего оказывается
неясным и само понятие санкции).
На основе этих оппозиций выделяются четыре основных типа
норм:
– директивы (законы государства, указы, приказы, команды, рас-
поряжения и т.п.);
– требования идеала (правила ритуала, обычая, традиции, здраво-
го смысла и т.п.),
– правила (правила игр, грамматики, математики, логики и др.);
– технические нормы, говорящие о том, что должно быть сделано
для достижения определенного (желаемого) результата («Чтобы в до-
ме было чисто, следует регулярно делать уборку», «Чтобы получить

хороший урожай, нужно вносить удобрения» и т.п.).
Эта простая классификация норм хорошо показывает широту по-
ля норм и вместе с тем разнородность норм.
Директивы, требования идеала, правила и технические нормы
можно назвать основными, или главными, видами норм. Существуют
также многообразные нормы, занимающие как бы промежуточное
значение между главными их видами. Особый интерес среди не явля-
ющихся основными видов норм имеют:
– традиции и обычаи («Следует уважать тех, кто этого заслужива-
ет», «На Новый год принято наряжать елку» и т.п.);
– моральные принципы («Заботься о своих близких», «Не будь за-
вистлив» и т.п.);
– стандарты поведения в обществе («Судья должен быть беспри-
страстным», «Честность – лучшая политика» и т.п.).
Характерно, что нормы всех видов, несмотря на их многообразие,
имеют, если отвлечься от проблемы авторитета нормы, одну и ту же
структуру.
5. ЗАКОНЫ ДЕОНТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ

Разработка деонтической логики началась с середины 20-х гг. про-
шлого века (работы Э. Малли, К. Менгера и др.). Более энергичные
исследования развернулись в 1950-е гг. после работ финского логика
Г. фон Вригта, распространившего на деонтические (нормативные)
понятия подход, принятый в обычной модальной логике.
Деонтическая логика почти сразу же нашла достаточно интерес-
ные и разнообразные приложения в анализе морали, права и др. Са-
мо возникновение и развитие этого раздела логики стимулировалось
активно обсуждавшимися проблемами, касающимися прежде всего
социальных наук, включающих и обосновывающих нормы.
Деонтическая логика показала, что рассуждения, включающие нор-
мы, не выходят за сферу «логического» и могут успешно анализировать-
ся и описываться с помощью методов логики. Это создало хорошую
почву для критики концепций, утверждающих алогичность таких рас-
суждений и настаивающих на невозможности сколько-нибудь убеди-
тельного обоснования моральных, правовых и иных норм и их кодексов.
Знание логических характеристик норм и оценок необходимо для
решения вопросов об их месте и роли в научном и ином знании, о
взаимных связях норм и оценок, об их связях с описательными вы-
сказываниями и т.д.
Интерес к логике норм понятен: область норм является очень ши-
рокой, они играют принципиально важную роль в жизни общества.
5. Законы деонтической логики 209
Центральное в логике норм понятие обязанности можно попы-

таться разъяснить путем противопоставления его другим видам не-
обходимости. В зависимости от основания утверждения о необходи-
мости ранее были выделены два ее вида: логическая необходимость и
физическая необходимость. К ним можно добавить теперь также нор-
мативную необходимость, или обязанность.
Логически необходимо все, что вытекает из законов логики. Фи-
зически необходимо то, что следует из законов природы. Норматив-
но необходимо то, что вытекает из законов или норм общества, т.е.
то, отрицание чего противоречит таким законам или нормам.
Что касается взаимных связей трех видов необходимости, то, как
уже отмечалось, предполагается, что действие, вменяемое в обязан-
ность, должно быть логически и физически возможным. Невоз-
можно сделать то, что противоречит законам логики или природы.
Неразумно поэтому обязывать человека сделать то, что заведомо пре-
вышает его силы.
Положение «Должен – значит, можешь» обычно называют прин-
ципом Канта (Кант первым сформулировал его в ясной форме). Этот
принцип обращен к авторитету нормы: не следует требовать от чело-
века того, что заведомо превышает его способности.
Аналогия между логической и физической необходимостью, с од-
ной стороны, и нормативной необходимостью (обязательностью) –
с другой, не является полной. Необходимое в силу законов логики
или законов природы реально существует. Утверждение «Все, что
логически необходимо, – истинно» является законом логики. Ут-
верждение «Физически необходимое – реально существует» также
представляет собой логический закон. Однако из обязательности
какого-то действия не следует, что оно непременно выполняется.
Принципы морали, законы государства, правила, обычаи или ри-
туалы и т.п., как известно, нарушаются, и происходит это нередко.
Утверждение «Если действие обязательно, то оно выполняется» не
может быть, конечно, законом логики норм.
К законам логики норм относятся, в частности, такие простые по-
ложения:
– «Никакое действие не может быть одновременно и обязатель-
ным, и запрещенным»;
– «Невозможно, чтобы какое-либо действие было обязательным
и безразличным»;
– «Никакое действие не может быть вместе и запрещенным, и без-
различным».
Очевидность этих положений становится особенно наглядной,
когда они истолковываются в терминах конкретных действий: «За-
бота о близких не может быть одновременно и обязательной, и за-

прещенной». «Невозможно, чтобы проведение работ без нарушения
техники безопасности было и обязательным, и нормативно безраз-
личным», «Нанесение экологического ущерба не может быть вместе
и запрещенным, и безразличным» и т.п.
Понятие «нормативно безразлично» употребляется здесь в своем
обычном смысле: нормативно безразлично действие, не являющееся
ни обязательным, ни запрещенным.
Например, нормативно безразлично, как человек называет свою
собаку, только если не обязательно называть ее определенным име-
нем и не запрещено называть ее любым именем.
При употреблении понятий «обязательно», «разрешено» и т.п.
всегда имеется в виду какая-то нормативная система, налагающая
обязанность, предоставляющая разрешение и т.д. Существуют раз-
личные системы или, как их называют, «кодексы».
Возьмем, к примеру, следующие нормативные высказывания:
«Возлюби ближнего своего», «Разрешено ездить в автобусе» и «Без-
различно, выращиваете ли вы цветы». Эти три высказывания отно-
сятся, очевидно, к трем разным нормативны системам. Приведенная
обязанность любви к ближнему является характеристикой опреде-
ленного круга действий с точки зрения принципов морали. Разре-
шение относится к действию, подпадающему под систему правовых
норм. Нормативное безразличие утверждается относительно доста-
точно неопределенной системы норм, скажем совокупности требо-
ваний обычая, традиции и т.п.
Разные системы норм нередко не согласуются друг с другом. Дей-
ствие, обязательное в рамках одной системы, может быть безразлич-
ным или даже запрещенным в рамках другой. Скажем, обязательное
с точки зрения морали может быть безразличным с точки зрения пра-
ва. Запрещенное в одной правовой системе может разрешаться дру-
гой такой системой.
При истолковании конкретных примеров к законам логики норм
следует иметь в виду, что каждый отдельный пример предполагает
какую-то одну – и только одну – нормативную систему, иначе при-
мер становится просто бессмысленным.
Обязанность может быть определена через запрещение, а запре-
щение – через обязанность:
– «Обязательно действие, от которого запрещено воздерживаться»;
– «Запрещено действие, от которого обязательно воздерживаться».
Например, «Обязательно платить налоги, когда запрещено не де-
лать этого» и «Запрещено нарушать правила дорожного движения,
если и только если обязательно не делать этого».
Разрешение определимо через обязанность:

– «Действие разрешено, если и только если не обязательно воз-
держиваться от него».
Обязанность определяется через разрешение:
– «Действие обязательно, если и только если не разрешено воз-
держиваться от него».
К примеру, обязательно соблюдать правила дорожного движения
только при условии, что их запрещено нарушать. Запрещено зани-
маться лечебной практикой тому, кто обязан от нее воздерживаться.
Примеры к законам логики норм, как и вообще любые примеры к
логическим законам, не просто звучат как тавтологии (т.е. повторе-
ния одного и того же), а на самом деле являются тавтологиями. Зако-
ны логики, как уже говорилось, представляют собой тавтологии и не
несут конкретного, предметного содержания. Они не дают никакой
информации о реальном мире. Естественно, что и примеры к данным
законам также неинформативны.
О принципе «незапрещенное – разрешено»

Очевидно, что ни в какой системе норм одно и то же действие не
должно быть вместе и разрешенным, и запрещенным. Это требование
к системе норм выражает принцип «Если действие разрешено, оно не
должно быть запрещенным». Например, если разрешено переходить
улицу на зеленый свет светофора, то это не запрещено.
Особый интерес представляет обратный принцип «Не запрещен-
ное – разрешено». Иногда утверждается, что он, как и предыдущий
принцип, универсален, т.е. приложим ко всем системам норм и ко
всем лицам, связанным нормативными отношениями. На самом де-
ле это не так. Деятельность государственных органов, должностных
лиц, организаций и т.д. в силу особого их положения и выполняемых
функций строится не на основе принципа «Дозволено все, что не за-
прещено», а исходя из другого правила: «Дозволено то, что особо раз-
решено, входит в компетенцию и т.п.».
В логике норм принято проводить различие между «либеральным
нормативным режимом», в случае которого действует принцип «Все,
что не запрещено, – разрешено», и «деспотическим нормативным
режимом», когда этот принцип не находит применения и разрешен-
ными считаются только те виды деятельности, которые оговорены
особо.
Невозможно что-то сделать и вместе с тем не сделать, выполнить
какое-то действие и одновременно воздержаться от него. Нельзя за-
смеяться и не засмеяться, вскипятить воду и не вскипятить ее. Понят-
но, что требовать от человека выполнения невозможного неразумно:

он все равно нарушит это требование. На этом основании в логику
норм вводят принцип, согласно которому действие и воздержание от
него не могут быть вместе обязательными: «Неверно, что обязательно
выполнить какие-то действия и обязательно воздержаться от него»
(«Неверно, что обязательно А и обязательно не-А»).
Французский философ Ш. Монтескьё писал о римском импера-
торе Калигуле, который однажды произвел в сенаторы своего коня,
что Калигула показал себя настоящим софистом в своей жестокости.
То он говорил, что будет наказывать консулов как в том случае, ес-
ли они будут праздновать день, установленный в память победы при
Акции, так и в том случае, если они не будут праздновать его. Когда
умерла Друзилла, которой он велел воздавать божественные почести,
то было преступлением плакать по ней, потому что она была богиней,
и не плакать, потому что она была сестрой императора.
Очевидно, что распоряжения Калигулы противоречат логике. Од-
новременно запрещается выполнять определенное действие и воз-
держиваться от его выполнения. Логически это невозможно, и как
бы ни вели себя те, кому адресованы эти распоряжения, одно из за-
прещений неизбежно будет нарушено.
Нормативная непротиворечивость
Положение, что выполнение действия и воздержание от него не
могут быть вместе обязательными, называется законом деонтической
(нормативной) непротиворечивости. Данный закон является конкре-
тизацией логического закона противоречия на случай нормативных
высказываний. Основание, склоняющее к принятию этого закона, со-
стоит в том, что нельзя одновременно выполнить некоторое действие
и воздержаться от него. Наличие в нормативном кодексе противоречи-
вых обязанностей ставит их субъекта в положение, в котором, как бы он
ни вел себя, он нарушит одну из своих обязанностей. Кодекс, требую-
щий выполнения невозможного, естественно считать несовершенным.
Иногда утверждается, что требование усовершенствования такого
кодекса путем исключения из него несовместимых обязанностей но-
сит не логическую, а этическую или философскую природу. Система
норм, не удовлетворяющая принципу деонтической непротиворечи-
вости, противоречива в том смысле, что она содержит нормы, одну
из которых невозможно выполнить без нарушения другой. Но эта
система отражает реально встречающиеся конфликты моральных,
правовых и тому подобных обязанностей и является вполне право-
мерной с точки зрения логики.
На возражения против введения в логику норм принципа деон-

тической непротиворечивости можно ответить следующим образом.
Деонтическая логика не описывает, как люди действительно выводят
заключения из нормативных посылок. Вполне возможна ситуация,
когда человек из обязанности сделать одно действие «выводит» разре-
шение выполнить иное действие, совершенно не связанное с первым.
Деонтической логикой не отрицается также существование противо-
речивых, требующих выполнения невозможных действий кодексов.
Логика норм не описывает фактические рассуждения, использующие
нормы, и действительные кодексы. Она формулирует критерии раци-
онального рассуждения в области норм. Задача такого рассуждения со-
стоит в предоставлении разумных оснований для действия. Очевидно,
что рассуждение нельзя назвать рациональным, если оно санкциони-
рует обязательность выполнения невозможного действия.
Многие существующие нормативные кодексы в той или иной
степени непоследовательны. Они складываются постепенно, и пред-
лагаемые ими новые обязанности и права нередко не согласуются со
старыми. Но это не означает, что логика, исследующая структуру нор-
мативного рассуждения, не должна требовать его непротиворечивости.
Было бы неестественным допускать, что отношение логики норм
к противоречиям принципиально отличается от отношения к ним
других разделов формальной логики. Противоречивость реальных
систем норм не исключает требования логической непротиворечиво-
сти этих систем, точно так же как противоречивость реальных есте-
ственно-научных теорий не означает допустимости в этих теориях
логических противоречий.
Таким образом, принцип деонтической непротиворечивости дол-
жен быть отнесен к истинам логики. Его принятие связано, однако, с
принятием определенных предположений о природе и целях норма-
тивного рассуждения, о связи его с действием.
Нормативная полнота
В логике норм имеет место также закон деонтической (норматив-
ной) полноты: «Всякое действие или обязательно, или безразлично,
или запрещено».
Данный закон является конкретизацией логического закона ис-
ключенного третьего на случай нормативных высказываний. Идею
полноты нормативного кодекса можно выразить также с помощью
одного из следующих высказываний:
– действие разрешено, если воздержание от него не является обя-
занностью;
– всякое не запрещенное действие – разрешено;

– относительно любого действия верно, что разрешено или вы-
полнять его, или воздерживаться от него.
Если безразличие, обязанность, запрещение и разрешение пони-
маются как нормы, явно или имплицитно содержащиеся в кодексе,
о принципе деонтической полноты можно сказать, что им предпо-
лагается охват нормативным кодексом всех человеческих действий.
Очевидно, что многие реальные кодексы имеют дело только с
ограниченным кругом действий и не определяют нормативный ста-
тус не только неизвестных пока способов поведения, но и тех дей-
ствий, выполнение или невыполнение которых нет смысла делать
объектом каких-либо норм. Это означает, что включение в логику
норм принципа деонтической полноты должно истолковываться как
определенное ограничение класса нормативных систем, для исследо-
вания которых может быть использована эта логика.
Другие законы логики норм

Из других законов логики норм можно упомянуть положения:
– «Логические следствия обязательного – обязательны»;
– «Если действие ведет к запрещенному следствию, то само дей-
ствие запрещено»;
– «Если обязательно выполнить вместе два действия, то обяза-
тельно каждое из этих действий».
Деонтическая логика нашла многие приложения. Понимание ло-
гических характеристик норм необходимо для решения вопросов о
следовании одних норм из других, о месте и роли норм в научном и
ином знании, о взаимных связях норм и оценок, норм и описатель-
ных высказываний и т.д. Знание логических законов, которым под-
чиняется моральное, правовое, экономическое и всякое иное рассуж-
дение, использующее и обосновывающее нормы, позволяет сделать
более ясными представления об объектах и методах наук, оперирую-
щих нормами, оказать существенную помощь в их систематизации.
Источником философского и методологического интереса явля-
ется также то, что деонтическая логика заставляет по-новому взгля-
нуть на ряд собственно логических проблем. В частности, построение
логической теории нормативных высказываний, не имеющих истин-
ностного значения, означает выход логики за пределы «царства исти-
ны», в котором она находилась до недавних пор. Понимание логики
как науки о приемах получения истинных следствий из истинных по-
сылок должно в связи с этим уступить место более широкой концеп-
ции логики.
6. Понятие свободного действия 215
6. ПОНЯТИЕ СВОБОДНОГО ДЕЙСТВИЯ

Логика оценок и логика норм могут бить использованы для уточ-
нения некоторых из тех смыслов, которые вкладываются обычно в
понятие свободного действия.
Иногда данное понятие пытаются формализовать в рамках одной
логики норм. Свободное действие отождествляется при этом с нор-
мативно безразличным действием: действие свободно, если и только
если оно не обязательно и не запрещено (или, что то же: неверно, что
обязательно выполнять или обязательно воздерживаться от данного
действия).
Дефекты такого определения очевидны. Прежде всего, «свободное
действие» не является часто нормативной категорией. Оно неразрыв-
но связано с желаниями, интересами, стремлениями и вообще – с
ценностями индивида. «Свободен сделать» означает главным обра-
зом «свободен сделать то, к чему стремится».
Определение свободного действия как нормативно безразлич-
ного действия противопоставляет долг и свободу друг другу: дей-
ствие по обязанности в силу определения не может быть сво-
бодным, а свободное действие – обязательным. Но несвобода – не
просто обязанность, а обязанность, препятствующая реализация
стремлений индивида, выполнению им тех действий, которые
представляются ему позитивно ценными. Если долг и позитивная
ценность совпадают, то нельзя сказать, что индивид, следуя требо-
ваниям долга, несвободен.
Далее, отождествление свободного действия с нормативно без-
различным действием имеет в виду изолированного индивида, не
соприкасающегося в своей деятельности с другими лицами. Однако
действия человека социальны по своей природе и представляют со-
бой в сущности взаимодействие с другими людьми. «Свободное дей-
ствие» – это в конечном счете не характеристика поведения изоли-
рованного индивида, а характеристика взаимодействия нескольких
лиц, свобода вести себя определенным образом в отношении других.
Отвлечение от ценностей индивида и от его взаимодействия с ины-
ми лицами делает понятие свободного действия крайне абстрактным.
Более конкретное понятие может быть определено на основе ис-
пользования комбинированной логической теории оценок и норм.
Поскольку нормы сводимы к оценкам, а логика норм – к логике оце-
нок, можно говорить об определении свободного действия в рамках
логики (абсолютных) оценок. Для того чтобы действие индивида мог-
ло быть истолковано как взаимодействие его с другими лицами, логи-
ка норм должна опираться на логику взаимодействий, описывающую
схемы обмена деятельностью между несколькими индивидами.
Достаточно простая логика оценок и норм может быть определена

следующими аксиомами, присоединяемыми к классической логике
высказываний:
А1. Gp ~ G ~ p,
А2. G (p & q) ≡ (Gp & Gq),
A3. Op ~ O ~ p,
A4. O (p & q) ≡ (Op & Oq).
Определения:
Hp = Df G ~ p,
Fp = Df O ~ p,
Pp = Df ~ O ~ p.
Рр = Df ~ O ~ р.
Нр – «отрицательно ценно (плохо) р», Fp – «запрещено р», Рр – «раз-
решено р».
Пусть Np означает «действие, ведущее к состоянию, описывае-
мому высказыванием р, является несвободным», или, короче, «не-
свободно действие р», Lр означает «действие, ведущее к состоянию,
описываемому высказыванием р, является свободным», или «сво-
бодно действие р».
В терминах оценочных и нормативных понятий можно опреде-
лять следующие четыре понятия несвободного действия:
N1p = Df (Gp & Fp) ˅ (Hp & Op),
N2p = Df (~ Gp Op) & (~ Hp Fp),
N3p = Df (~ Gp & Op) ˅ (~ Hp & Fp),
N4p = Df (~ Gp & Fp) & (Hp Op).
В терминах несвободного действия определимо понятие свобод-
ного действия:
Lnp = Df ~ Cnp & ~ Cn ~ p.
Четырем указанным понятиям несвободного действия соответ-
ствуют четыре понятия свободного действия:
L1p ≡ (Gp Pp) & ( Hp P ~ p),

L2p ≡ (~ Gp & P ~ p) ˅ (~ Hp& Pp),
L3p ≡ (~ Gp P ~ p) & ( Hp Pp),
L4p ≡ (Gp & Pp) ˅ (Hp & P ~ p).
Согласно первой из этих эквивалентностей действие является

свободным для рассматриваемого индивида, если и только если ему
позволяется выполнять данное действие, когда оно представляется
6. Понятие свободного действия 217
ему позитивно ценным, и позволяется воздерживаться от него, если

оно кажется ему негативно ценным.
В смысле L3 действие свободно только при условии, что, являясь
обязательным, оно позитивно ценно и, являясь запрещенным, оно
имеет негативную ценность.
В смысле L4 действие свободно, если и только если оно позитивно
ценно и разрешается выполнить его или оно негативно ценно и раз-
решается воздерживаться от него.
Дедуктивные отношения между четырьмя понятиями несвобод-
ного действия и между четырьмя понятиями несвободного действия
и между четырьмя понятиями свободного действия таковы:
С1 → С2 → С3 → С4,
L4 → L3 → L2 → L1.
Стрелка означает, что из выражения, стоящего у ее основания,
следует выражение, стоящее у ее острия, но не наоборот.
ГЛАВА VII.
ОЦЕНКИ И ПРОБЛЕМА
ПОНИМАНИЯ
1. УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ
И ПОНИМАНИЯ
Объяснение и понимание – универсальные операции мышления,
взаимно дополняющие друг друга. Долгое время они противопостав-
лялись одна другой. Так, неопозитивизм считал объяснение если не
единственной, то главной функцией науки, а философская герменев-
тика ограничивала сферу объяснения естественными науками и вы-
двигала понимание в качестве основной задачи гуманитарных наук.
Сейчас становится все более ясным, что операции объяснения и по-
нимания имеют место в любых научных дисциплинах – и естествен-
ных, и гуманитарных – и входят в ядро используемых ими способов
обоснования и систематизации знания.
Далее обосновывается идея, что понимание неразрывно связано
с ценностями и выражающими их оценками. Если объяснение – это
подведение под истину, то понимание представляет собой подведе-
ние под ценность. Объяснение предполагает выведение объясня-
емого явления из имеющихся общих истин, понимание означает
подведение интересующего нас явления под общую оценку. Это
означает, что объяснение, как и всякое описание, говорит о том,
что есть, а понимание, подобно всякой оценке, – говорит о том,
что должно быть.
О неразрывной связи понимания и ценностей писал еще В. Диль-
тей1. «Понимание и оценка. Безоценочное понимание невозмож-
но, – пишет М.М. Бахтин. – Нельзя разделить понимание и оценку:
они одновременны и составляют единый целостный акт. Понимаю-
щий подходит к произведению со своим уже сложившимся мировоз-
зрением, со своей точкой зрения, со своими позициями. Эти пози-
ции в известной мере определяют его оценку, но сами при этом не
остаются неизменными: они подвергаются воздействию произведе-
ния, которое всегда вносит нечто новое. Только при догматической
инертности позиции ничего нового в произведении не раскрывается
(догматик остается при том, что у него уже было, он не может обо-
1
См.: Dilthey W. Gesammelte Schriften. Leipzig, 1924. Bd. 5. S. 317.
1. Универсальность объяснения и понимания 219
гатиться). Понимающий не должен исключать возможности измене-

ния или даже отказа от своих уже готовых точек зрения или позиций.
В акте понимания происходит борьба, в результате которой проис-
ходит взаимное изменение и обогащение»1. «Точки зрения» и «пози-
ции», упоминаемые здесь, – это общие оценки, используемые в про-
цессе понимания произведения; сами эти оценки могут изменяться
под воздействием произведения.
Хотя идея о связи понимания с ценностями имеет довольно дол-
гую историю, детально эта идея пока что не была разработана.
Нужно отметить, что слово «понимание» многозначно. Под пони-
манием может, в частности, иметься в виду как понятийное, так и ин-
туитивное понимание. Понятийное, или рациональное, понимание
представляет собой результат более или менее отчетливого рассужде-
ния и является умозаключением. К интуитивным, или «нерассудоч-
ным», формам понимания относятся, в частности, непосредственное
схватывание некоторого единства и эмоциональное (чувственное) по-
нимание, с такой его разновидностью, как эмпатия. Все формы по-
нимания предполагают ценности, но не всякое понимание является
результатом рассуждения.
Далее предпринимается попытка выделить основные типы по-
нимания и проанализировать их логическое строение. Речь пойдет
только о понимании, представляющем собой некоторое рассужде-
ние. Интуитивное понимание обычно при постановке сложного ме-
дицинского диагноза, при принятии решений на поле сражения, в
случае переживания чувства симпатии или антипатии в отношении
другого человека и т.п. Такое понимание, как и всякое интуитивное
озарение, не допускает расчленения на шаги, ведущие к конечному
выводу. Распространенное представление, будто понимание не имеет
никакой отчетливой структуры, опирается, можно думать, на неяв-
ное убеждение, что всякое понимание – это интуитивное понима-
ние. Здесь нет необходимости останавливаться на критике данного
ошибочного представления. Дальнейшее изложение покажет, что в
подавляющем большинстве случаев понимание представляет собой
не непосредственное схватывание, а некоторое рассуждение. В таком
рассуждении могут быть выделены посылки и заключение и установ-
лен характер их связи между собой.
Далее развивается идея, что объяснение и (рассудочное) понима-
ние имеют сходную формальную структуру. В основе всех последу-
ющих рассуждений лежит идея, что понимание – в отличие от объ-
яснения – представляет собой подведение рассматриваемого случая
1
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 327.
220 Глава VII. Оценки и проблема понимания
под некоторую ценность и что понять какое-то явление – значит оце-

нить это явление на основе имеющихся стандартов, образцов и т.п.1
2. ОБЪЯСНЕНИЕ
Объяснение представляет собой рассуждение, посылки которого
содержат информацию, достаточную для выведения из нее описания
объясняемого явления.
Объяснение представляет собой ответ на вопрос: «Почему данное
явление происходит?» Почему тело за первую секунду своего падения
проходит путь длиной 4,9 метра? Чтобы объяснить это, мы ссылаем-
ся на закон Галилея, который в общей форме описывает поведение
разнообразных тел под действием силы тяжести. Если требуется объ-
яснить сам этот закон, мы обращаемся к общей теории гравитации
И. Ньютона. Получив из нее закон Галилея в качестве логического
следствия, мы тем самым объясняем его.
Имеются два типа объяснения. Первый тип представляет собой
подведение объяснимого явления под известное общее положение,
функционирующее как описание. Объяснение второго типа опира-
ется не на общее утверждение, а на утверждение о каузальной связи.
В работах, посвященных операции объяснения, под нею почти
всегда понимается объяснение через общее утверждение, причем пред-
полагается, что последнее должно быть не случайной общей истиной,
а законом науки. Объяснение через закон науки принято называть но-
мологическим, или объяснением посредством охватывающего закона.
Идея объяснения как подведения объясняемого явления под науч-
ный закон, начала складываться еще в ХIХ в. Она встречается в рабо-
тах Дж.С. Милля, А. Пуанкаре, Д. Дюэма и др. Четкую формулировку
номологической модели научного объяснения в современной методо-
логии науки обычно связывают с именами К. Поппера и К. Гемпеля.
В основе этой модели лежит следующая схема рассуждения:
Для всякого объекта верно, что если он имеет свойство S, то он
имеет свойство Р.
Данный объект А имеет свойство S.
Следовательно, А имеет свойство Р.
Например, нить, к которой подвешен груз в 2 кг, разрывается.
Нам известно общее положение, которое можно считать законом:
«Для каждой нити верно, что, если она нагружена выше предела сво-
ей прочности, она разрывается». Нам известно также, что данная
конкретная нить нагружена выше предела ее прочности, т.е. истин-
1
См. в этой связи: Ивин А.А. Ценности и проблема понимания // Полигнозис.
2002. № 4.
2. Объяснение 221
но единичное утверждение: «Данная нить нагружена выше предела

ее прочности». Из общего утверждения, говорящего обо всех нитях,
и единичного утверждения, описывающего наличную ситуацию, мы
делаем вывод: «Данная нить разрывается».
Номологическая схема объяснения допускает разнообразные мо-
дификации и обобщения. В число посылок может входить несколько
общих и единичных утверждений, а объясняющее рассуждение мо-
жет представлять собой цепочку умозаключений. Объясняться может
не только отдельное событие, но и общее утверждение, и даже теория.
Гемпель предложил также вариант индуктивно-вероятностного объ-
яснения, в котором используемое для объяснения общее положение
носит вероятностно-статистический характер, а в заключении уста-
навливается лишь вероятность наступления объясняемого события.
Номологическое объяснение связывает объясняемое событие с
другими событиями и указывает на закономерный и необходимый
характер этой связи. Если используемые в объяснении законы яв-
ляются истинными и условия их действия реально существуют, то
объясняемое событие должно иметь место и является в этом смысле
необходимым. Гемпель формулирует следующее «условие адекватно-
сти» номологического объяснения: «Любое объяснение, т.е. любой
рационально приемлемый ответ на вопрос: “Почему произошло х?”,
должно дать информацию, на основании которой можно было бы
уверенно считать, что событие х действительно имело место».
Мнение, что объяснения должны опираться только на законы
(природы или общества), выражающие необходимые связи явлений,
не кажется обоснованным. В объяснении могут использоваться и
случайно истинные обобщения, не являющиеся законами науки.
Прежде всего, наука в современном смысле этого слова, ориенти-
рованная на установление законов, начала складываться всего около
трехсот лет тому назад; что касается объяснения, то оно, очевидно,
столь же старо, как и само человеческое мышление. Далее, объяснение
универсально и применяется во всех сферах мышления, в то время как
номологическое объяснение ограничено по преимуществу наукой.
Кроме того, между необходимыми и случайными обобщениями
(законами науки и общими утверждениями, не являющимися зако-
нами) нет четкой границы. Понятие закона природы, не говоря уже
о понятии закона общества, вообще не имеет сколь-нибудь ясного
определения. Если потребовать, чтобы в объяснении всегда присут-
ствовал закон, то граница между объяснениями и теми дедукциями, в
которых используются случайные обобщения, исчезнет.
И наконец, общие утверждения не рождаются сразу законами на-
уки, а постепенно становятся ими. В самом процессе утверждение
научного закона существенную роль играет как раз выявление его

«объяснительных» возможностей, т.е. использование общего утверж-
дения, претендующего на статус закона, в многообразных объясне-
ниях конкретных явлений. Последовательность «сначала закон, а за-
тем объяснение на основе этого закона» не учитывает динамического
характера познания и оставляет в стороне вопрос, откуда берутся
сами научные законы. Общие утверждения не только становятся за-
конами, но иногда и перестают быть ими. Объяснение – фундамен-
тальная операция мышления, и ее судьба не может ставиться в одно-
значную зависимость от понятия научного закона.
Объяснение может быть глубоким и поверхностным. Объяснение
на основе закона столь же глубоко, как и та теория, в рамках которой
используемое в объяснении общее положение оказывается законом.
Объяснение, опирающееся на не относящееся к науке или вообще
случайное обобщение, может оказаться поверхностным, как и само
это обобщение, но тем не менее оно должно быть признано объясне-
нием. Если общее положение представляет собою закон, объяснение
обосновывает необходимость объясняемого явления. Если же ис-
пользуемое в объяснении общее положение оказывается случайным
обобщением, то и заключение о наступлении объясняемого явления
является случайным утверждением.
По своей структуре объяснение как выведение единичного ут-
верждения из некоторого общего положения совпадает с косвенным
подтверждением, т.е. подтверждением следствий обосновываемого
общего положения. Если выведенное следствие объяснения под-
тверждается, то тем самым косвенно подтверждается и общее ут-
верждение, на которое опирается объяснение. Однако «подтвержда-
ющая сила объясняемого явления заметно выше, чем та поддержка,
которую оказывает общему утверждению произвольно взятое под-
твердившееся следствие.
Это связано с тем, что объяснения строятся как раз для ключе-
вых, имеющих принципиальную важность для формирующейся те-
ории фактов; для фактов, представляющихся неожиданными или
даже парадоксальными с точки зрения ранее существовавших пред-
ставлений, и, наконец, для фактов, которые претендует объяснить
именно данная теория и которые необъяснимы для конкурирующих
с нею теорий. Кроме того, хотя объяснение совпадает по общему ходу
мысли с косвенным подтверждением, эти две операции преследуют
прямо противоположные цели. Объяснение включает факт в тео-
ретическую конструкцию, делает его теоретически осмысленным и
тем самым «утверждает» его как нечто не только эмпирически, но и
теоретически несомненное. Косвенное подтверждение направлено
3. Логическая структура понимания 223
не на «утверждение» эмпирических следствий некоторого общего

положения, а на «утверждение» самого этого положения путем под-
тверждения его следствий. Эта разнонаправленность объяснения и
косвенного подтверждения (объяснение мира и укрепление теории)
также сказывается на «подтверждающей силе» фактов, получивших
объяснение, в сравнении с фактами, служащими исключительно для
подтверждения теории. В известном смысле объяснять мир важнее,
чем строить о нем теории, хотя эти две задачи во многом неотделимы
друг от друга.
Общая схема каузального объяснения:
А является причиной В.
А имеет место.
Следовательно, В также имеет место.
Например: «Если поезд ускорит ход, он придет вовремя; поезд
ускорил ход; значит, он придет вовремя». Это – дедуктивное рассуж-
дение, одной и посылок которого является утверждение о зависимо-
сти своевременного прибытия поезда от ускорения его хода, другой –
утверждение о реализации причины. В заключении говорится, что
следствие также будет иметь место.
Далеко не все объяснения, которые предлагает наука, являются объ-
яснениями на основе уже известного научного закона. Наука постоян-
но расширяет область исследуемых объектов и их связей. На первых
порах изучения новых объектов речь идет не столько об открытии тех
универсальных законов природы или общества, действие которых рас-
пространяется на эти объекты, сколько об обнаружении тех причинно-
следственных связей, в которых они находятся с другими объектами.
Вряд ли есть основания утверждать, что каждая научная дисциплина,
независимо от ее своеобразия и уровня развития, дает исключительно
объяснения, опирающиеся на законы. История, лингвистика, психо-
логия, политология и т.п. не устанавливают, как можно думать, ника-
ких законов; социология, экономическая наука и т.п. если и формули-
руют какие-то обобщения, то явно отличные от естественно-научных
законов. Очевидно вместе с тем, что все указанные науки способны
давать причинные объяснения исследуемых ими явлений.
3. ЛОГИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ПОНИМАНИЯ

Двум разновидностям объяснения соответствуют два вида пони-
мания:
– понимание как подведение под общую оценку,
– целевое понимание, опирающееся не на общую оценку, а на ка-
узальное утверждение, истолкованное как утверждение о некоторой
цели и средствах ее достижения.
Понимание первого вида является дедуктивным умозаключением,

и его можно назвать сильным. Понимание второго вида представляет
собой правдоподобное умозаключение и может быть названо слабым.
Простой пример сильного понимания:
Трагедия должна вызывать катарсис.

Пьеса Шекспира «Гамлет» является трагедией.
Следовательно, «Гамлет» должен вызывать катарсис.
Общая форма сильного понимания:
Всякое А должно быть В.

Всякое С есть А.
Значит, всякое С должно быть В.
Это – дедуктивное умозаключение, одной из посылок которого

является общая оценка, а другой – утверждение о начальных услови-
ях. В заключении общее предписание распространяется на частный
случай и тем самым достигается понимание того, почему конкретный
объект должен иметь определенные свойства.
Это рассуждение можно переформулировать с «хорошо» вместо
«должно быть». Нужно отметить, однако, что в обычном языке в
оценках гораздо чаще используется именно «должно быть», а не спе-
циальные оценочные термины («хорошо», «плохо», «безразлично» и
«лучше», «хуже», «равноценно»).
Общая форма слабого понимания:
А причина В;
В – позитивно ценно.
Значит, А также является, вероятно, позитивно ценным.
Разновидностью этой формы является часто используемая форма:
Не-А есть причина не-В.

В – позитивно ценно.
По всей вероятности, А также является позитивно ценным.
Проиллюстрируем данные схемы понимания несколькими эле-

ментарными примерами:
Если в доме протопить печь, в доме будет тепло.

В доме должно быть тепло.
Значит, нужно, вероятно, протопить печь.
Первая посылка говорит о средстве, необходимом для получения

определенного результата. Вторая посылка является оценочным ут-
верждением, представляющим этот результат как цель и превращаю-
щим связь «причина – следствие» в связь «цель – средство». В заклю-
чении говорится о том действии, которое должно быть осуществлено
для достижения поставленной цели.
Если человек не побежит, он не успеет на поезд.
Человек хочет успеть на поезд.
Значит, он должен, по всей вероятности, бежать.
Таким образом, различие между объяснением и пониманием не в их
строении, а в характере, или, как говорят в логике, в модусе, принима-
емых посылок. В случае объяснения его посылки – это описательные
утверждения, являющиеся, подобно всем описаниям, истинными или
ложными; одна из посылок должна быть общим утверждением или ут-
верждением о каузальной связи. При понимании по меньшей мере одна
из посылок является утверждением, говорящим не о том, что есть, а о том,
что должно быть, т.е. представляет собой оценку; заключение акта пони-
мания всегда является высказыванием о том, что должно иметь место.
Вместе с тем параллель между объяснением и пониманием не яв-
ляется полной.
Существует каузальное объяснение, представляющее собой де-
дуктивное рассуждение, но нет дедуктивного каузального (целевого)
понимания.
Понимание на основе общих оценок

Если объяснить – значит вывести из имеющихся истин, то понять –
значит вывести из принятых ценностей. Такая трактовка соотношения
объяснения и понимания может показаться непривычной, полезно по-
этому остановиться более детально на конкретных примерах понима-
ния. Речь пойдет прежде всего о примерах понимания на основе общих
оценок. Так называемое целевое понимание человеческого поведения
не вызывает в общем-то вопросов. Можно лишь подчеркнуть, что и оно
всегда опирается на оценку и не является, таким образом, исключени-
ем из общего принципа неразрывной связи понимания с ценностями1.
Начнем с самых простых примеров понимания.
Всякий ученый должен быть критичным.
Галилей – ученый.
Значит, Галилей должен быть критичным.
1
См. в этой связи: Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000. Гл. VII.
Первая посылка данного умозаключения представляет собой об-

щую оценку, распространяющую требование критичности на каждо-
го ученого. Вторая посылка – описательное высказывание, аналогич-
ное посылке объяснения, устанавливающей «начальные условия».
Заключение является оценкой, распространяющей общее правило
на конкретного индивида.
Это рассуждение можно переформулировать так, чтобы общая
оценка включала не «должно быть», а оборот «хорошо, что»: «Хоро-
шо, что всякий ученый критичен; Галилей – ученый; следовательно,
хорошо, что Галилей критичен».
Рассуждения такой структуры должны исследоваться логикой
оценок. Однако к настоящему времени она не разработана настоль-
ко, чтобы представить аппарат, позволяющий проверить, являются
ли умозаключения указанных типов правильными или нет.
Пониматься могут не только высказывания и поступки человека,
но и неживая природа. Следующий пример относится как раз к по-
ниманию неодушевленных вещей:
На стационарной орбите электрон не должен излучать энергию.

Электрон атома водорода находится на стационарной орбите.
Значит, электрон атома водорода не должен излучать энергию.
С момента возникновения герменевтики, занимающейся пробле-

мой понимания, утвердилось мнение, будто пониматься может толь-
ко текст, наделенный определенным смыслом. Реальные акты пони-
мания говорят, однако, о том, что предметом понимания может быть
не только написанное или сказанное, но и человеческие действия и
даже природные явления.
Истолкование понимания как оценки на основе некоторого
образца, стандарта, нормы, принципа и т.п. позволяет объяснить
универсальный характер операции понимания. Пониматься мо-
жет все, для чего существует общий образец, начиная с индиви-
дуальных психических состояний, «детского лепета», «Гамлета» и
«критики разума»1 и кончая человеческими поступками и явлени-
ями неживой природы.
Дедуктивный характер объяснения и понимания не всегда нагля-
ден и очевиден, поскольку наши обычные дедукции являются до пре-
дела сокращенными. Например, мы видим плачущего ребенка и го-
ворим: «Он упал и ударился». Это – дедуктивное объяснение, но, как
1
Их когда-то упоминал один из основателей герменевтики В. Дильтей, относив-
ший понимание только к ним (см.: Dilthey W. Gesammelte Schriften. Вerlin, 1924. S. 317).
обычно, крайне сокращенное. Видя идущего ночью навстречу нам по

улице человека, мы отмечаем: «Обычный прохожий». И в этом каче-
стве он понятен для нас. Но за простой как будто констатацией стоит
целое рассуждение, результат которого – оценка: «Этот человек та-
ков, каким должен быть стандартный прохожий».
Всякое слово, обозначающее объекты и явления, достаточно
тесно связанные с жизнью и деятельностью человека, сопряжено с
определенным стандартом, или образцом, известным каждому, кто
употребляет это слово. Языковые образцы функционируют почти ав-
томатически, так что рассуждение, подводящее рассматриваемое яв-
ление под образец, скрадывается, и понимание этого явления в свете
образца кажется не результатом дедуктивного рассуждения, а неким
внерефлексивным «схватыванием».
Понимание, как и объяснение, обыденно и массовидно, и только
свернутый характер этих операций внушает обманчивое впечатле-
ние, что они редки и являются результатом специальной деятельно-
сти, требующей особых знаний и способностей.
Как в обычных, так и в научных рассуждениях «чистые» описания
и «чистые» оценки довольно редки. Одно и то же рассуждение часто
можно истолковать и как объяснение, и как понимание.
Возьмем для примера рассуждение:
Солдат является стойким;

Сократ был солдатом.
Значит, Сократ был стоек.
В зависимости от того, какой смысл придается в конкретном

случае посылке «Солдат является стойким», это рассуждение может
оказаться и пониманием («Солдат должен быть стойким; Сократ был
солдатом; значит, Сократ должен был быть стойким»), и объяснени-
ем («Солдат, как правило, стоек; Сократ был солдатом; следователь-
но, Сократ был, скорее всего, стоек»).
Понимание в науке истории

При теоретическом объяснении, опирающемся на закон приро-
ды, заключение объяснения является необходимым. Если объясня-
емое явление удалось подвести под известный закон природы, это
сообщает данному явлению статус физически (онтологически) не-
обходимого.
Придание такого статуса К. Гемпель, выдвинувший идею объясне-
ния через закон природы, считал общим условием адекватности объ-
яснения: оно обязательно должно содержать информацию, позволяю-

щую утверждать, что объясняемое явление действительно имеет место1.
При понимании заключение не является физически необходи-
мым. Оно, однако, аксиологически необходимо, поскольку при-
писывает позитивную ценность явлению, о котором говорится
в заключении. Различие между физической и аксиологической
необходимостью существенно. Если какое-то действие или явле-
ние физически необходимо, то оно имеет место; но из того, что
какое-то действие или явление аксиологически необходимо (по-
зитивно ценно), не вытекает, что это действие или явление на са-
мом деле реализуется.
Гемпель настаивал на том, что всякое подлинно научное объяс-
нение должно опираться на научный закон и что объяснение через
закон (номологическое объяснение) универсально.
Сходную идею высказывали и другие неопозитивисты. В частно-
сти, Р. Карнап писал: «Никакое объяснение, т.е. ничто, заслужива-
ющее почетного титула “объяснение”, не может быть дано без обра-
щения по крайней мере к одному закону… Важно подчеркнуть этот
пункт, потому что философы часто утверждают, что они могут объяс-
нить некоторые факты в истории, природе или человеческой жизни
каким-то другим способом»2.
Идея, что всякое объяснение является объяснением через закон, за-
ставляет отбросить как объяснения на основе случайных общих истин,
так и каузальные объяснения. Можно думать, что по меньшей мере
некоторые гуманитарные дисциплины, в частности история и психо-
логия, не устанавливают никаких (онтологически необходимых) зако-
нов. Это означает, что такие дисциплины вообще не могут содержать
никаких объяснений. Цель всякой науки – объяснение. Гуманитарные
дисциплины, не способные давать объяснения изучаемых явлений,
следует, по всей вероятности, исключить из числа наук.
Стремясь преодолеть это затруднение, У. Дрей попытался пока-
зать, что объяснения все-таки используются в истории, но объяс-
нения несколько необычного типа, названные им «рациональными
объяснениями».3
В реальных исторических объяснениях, говорит Дрей, почти не
прибегают к помощи законов. При объяснении поступков историче-
ской личности историк старается вскрыть те мотивы, которыми она
1
См.: Гемпель К. Логика объяснения. М., 1998. С. 91–95.
2
Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 43.
3
См.: Дрей У. Еще раз к вопросу об объяснении действий людей в исторической
науке // Философия и методология истории. М., 1977. С. 41–43.
руководствовалась в своей деятельности и показать, что в свете этих

мотивов поступок был разумным (рациональным).
Дрей так описывает схему «рационального объяснения», противо-
поставляемую номологическому объяснению:
В ситуации С следовало сделать Х.

Деятель А находился в ситуации типа С.
Поэтому деятель А должен был сделать Х.
На самом деле это схема не объяснения, а понимания. Первая

посылка является не общим описательным утверждением, что тре-
буется для объяснения, а общей оценкой («оценочным принципом
действия», в терминологии Гемпеля), как в случае всякого понима-
ния. Вторая посылка представляет собой фактическое утверждение,
фиксирующее начальные условия. Заключение является оценкой,
распространяющей общий принцип на частный случай и логически
вытекающей из принятых посылок.
Возражая Дрею, Гемпель реконструировал его схему следующим
образом:

В ситуации типа С следовало сделать Х.
Поэтому деятель А сделал Х.
Здесь заключение является уже не оценкой, а описанием, и оно

логически не вытекает из посылок, одна из которых представляет
собой оценку. Предлагаемая Гемпелем схема – это схема логически
некорректного рассуждения, не имеющая ничего общего ни с объ-
яснением, ни с пониманием.
Гемпель предлагал также такую схему «исторического объяснения»:

В то время он был рационально действующим субъектом.
Любой рациональный субъект в ситуациях данного типа обяза-
тельно (или же с высокой вероятностью) делает Х.
Следовательно, А сделал Х.
По мысли Гемпеля, это рассуждение представляет собой обычное

объяснение с помощью «охватывающего закона»1.
1
См.: Гемпель К. Мотивы и «охватывающие» законы в историческом объясне-
нии // Философия и методология истории. М., 1977. С. 78.
Нетрудно заметить, однако, что схема Гемпеля является откро-

венно двусмысленной. Именуемое «законом» утверждение «Любой
рациональный субъект в ситуациях типа С обязательно (или же с вы-
сокой вероятностью) делает Х» может истолковываться и как оценка,
и как описание. В случае оценочной интерпретации это утвержде-
ние выражает определенное требование к «разумным» субъектам: в
ситуациях типа С они должны всегда или же в большинстве случаев
делать Х. Описательная интерпретация «закона» является гораздо ме-
нее естественной, поскольку в нем речь идет о «рациональных субъ-
ектах», которые «обязательно делают» что-то.
Таким образом, гемпелевская схема может истолковываться и как
понимание, и как объяснение. Но «объясняющая сила» описатель-
ных утверждений типа «Многие субъекты в ситуациях типа С дела-
ют Х», конечно же, ничтожна.
Объяснение включает описательные посылки, и его заключение
является описанием. Посылки операции понимания всегда включа-
ют по меньшей мере одну оценку, и ее заключение представляет со-
бой оценку. В обычном языке граница между описательными и оце-
ночными утверждениями не является четкой. Нередки случаи, когда
одно и то же предложение способно в одних ситуациях выражать
описание, а в других – оценку1. Поэтому неудивительно, что разгра-
ничение объяснения и понимания не всегда является простым делом.
Один пример для иллюстрации этой трудности. В истолковании
К. Юнга его учитель З. Фрейд – прежде всего бунтарь и ниспровер-
гатель, живший в период крушения ценностей уходящей в прошлое
викторианской эпохи. Основное содержание учения Фрейда – не
новые идеи, направленные в будущее, а разрушение морали и усто-
ев, особенно сексуальных устоев, викторианского общества. Если
бы выделяемые Юнгом особенности индивидуального характера
Фрейда и главные черты его эпохи были описанием, предлагаемый
Юнгом анализ можно было бы считать объяснением особенностей
творчества Фрейда. Но утверждения Юнга могут истолковываться и
как оценки характера Фрейда и особенностей его эпохи. Эти оценки
и сейчас остаются достаточно распространенными, но можно быть
уверенным, что через сто лет переход от ХIХ к ХХ в. будет оценивать-
ся совершенно иначе. По-другому будет оцениваться и направлен-
ность творчества Фрейда. Если речь идет об оценках, то анализ Юнга
оказывается уже не объяснением творчества Фрейда, а понимани-
ем этого творчества. Как всякое понимание, оно имеет оценочный,
1
См. в этой связи: Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000. Гл. 6 («Описательно-
оценочные выражения»).
4. Понимание поведения 231
а потому субъективный характер. Вряд ли между этими двумя воз-

можными истолкованиями суждений Юнга можно сделать твердый
и обоснованный выбор.
4. ПОНИМАНИЕ ПОВЕДЕНИЯ
Проблема понимания долгое время рассматривалась в рамках экзе-
гетики, занимавшейся толкованием древних, особенно религиозных,
текстов. В ХIХ в. благодаря усилиям прежде всего В. Шлейермахера
и В. Дильтея начала складываться более общая теория истолкования
и понимания – герменевтика. Вместе с тем с самого начала в герме-
невтике утвердилась ошибочная идея, что пониматься может только
текст, наделенный автором определенным смыслом. Понять означа-
ет раскрыть смысл, вложенный в текст его автором.
Очевидно, что это очень узкий подход. В обычной жизни мы гово-
рим не только о понимании написанного или сказанного, но и о по-
нимании действий человека, его переживаний. Понятными или не-
понятными, требующими размышления и истолкования, могут быть
поступки как наши собственные, так и других людей. Пониматься мо-
жет и неживая природа: в числе ее явлений всегда есть не совсем понят-
ные современной науке, а то и просто непонятные для нее. Не случайно
физик П. Ланжевен утверждал, что понимание ценнее знания, а другой
физик – В. Гейзенберг полагал, что А. Эйнштейн не понимал процес-
сов, описываемых квантовой механикой, и так и не сумел понять их1.
Идея, что пониматься может только текст, будучи приложена к
пониманию природы, ведет к неясным рассуждениям о «книге бы-
тия», которая должна «читаться» и «пониматься» подобно другим
текстам. Но кто автор этой «книги»? Кем вложен в нее скрытый, не
сразу улавливаемый смысл, истолковать и понять который призвана
естественная наука? Поскольку у «книги природы» нет ни автора, ни
зашифрованного им смысла, «понимание» и «толкование» этой кни-
ги – только иносказание.
Имеются три типичных области понимания: понимание поведе-
ния человека, его характера и поступков; понимание природы; по-
нимание языковых выражений («текста»).
Можно предположить, что именно понимание поведения являет-
ся парадигмой, или образцом, понимания вообще, поскольку имен-
но в понимании человеческого поведения ценности, играющие цен-
тральную роль во всяком понимании, обнаруживают себя наиболее
явно и недвусмысленно.
1
См.: Гейзенберг В. Часть и целое // Проблема объекта в современной науке. М.,
1980. С. 82.
Рассмотрим более подробно сильное понимание, поскольку

именно оно является параллелью стандартной модели номологиче-
ского объяснения.
Сильное понимание опирается на некоторый общий стандарт и
распространяет его на частный или конкретный случай. Хорошие
примеры сильного понимания человеческих мыслей и действий да-
ет художественная литература. Эти примеры отчетливо говорят, что
понятное в жизни человека – это привычное, соответствующее при-
нятому правилу или традиции.
В романе «Луна и грош» С. Моэм сравнивает две биографии ху-
дожника, одна из которых написана его сыном-священником, а дру-
гая неким историком. Сын «нарисовал портрет заботливейшего мужа
и отца, добродушного малого, трудолюбца и глубоко нравственного
человека. Современный служитель церкви достиг изумительной сно-
ровки в науке, называемой, если я не ошибаюсь, экзегезой (толкова-
нием текста), а ловкость, с которой пастор Стрикленд “интерпрети-
ровал” все факты из жизни отца, “не устраивающие” почтительного
сына, несомненно, сулит ему в будущем высокое положение в цер-
ковной иерархии». Историк же, «умевший безошибочно подмечать
низкие мотивы внешне благопристойных действий», подошел к той
же теме совсем по-другому: «Это было увлекательное занятие: сле-
дить, с каким рвением ученый автор выискивал малейшие подроб-
ности, могущие опозорить его героя»1.
Этот пример хорошо иллюстрирует предпосылочность всякого
понимания, его зависимость не только от интерпретируемого мате-
риала, но и от позиции интерпретатора. Однако важнее другой вы-
вод, который следует из приведенного примера: поведение становит-
ся понятным, если удается убедительно подвести его под некоторый
общий принцип или образец, т.е. под общую оценку. В одной биогра-
фии образцом служит распространенное представление о «заботли-
вом, трудолюбивом, глубоко нравственном человеке», каким якобы
должен быть выдающийся художник, в другой – вера, что «человече-
ская натура насквозь порочна», и это особенно заметно, когда речь
идет о неординарном человеке. Оба эти образца, возможно, никуда
не годятся. Но если один из них принимается интерпретатором и ему
удается подвести поведение своего героя под избранную общую цен-
ность, оно становится понятным как для интерпретатора, так и для
тех, кто соглашается с предложенным образцом.
О том, что понятное – это отвечающее принятому правилу, а пото-
му правильное и в определенном смысле ожидаемое, хорошо говорит
1
Моэм С. Луна и грош. Театр. Рассказы. М., 1983. С. 8–10.
5. Понимание природы 233
Д. Данин в «Человеке вертикали». Сознание человека забито привыч-

ными представлениями, как следует и как не следует вести себя в за-
данных обстоятельствах. «Эти представления вырабатывались стати-
стически. Постепенно наиболее вероятное в поведении стало казаться
нормой. Обязательной. А порою и единственно возможной. Это не
заповеди нравственности. Это не со скрижалей Моисея. И не из На-
горной проповеди Христа. Это – не десять, не сто, а тысячи заповедей
общежития (мой руки перед едой). И физиологии (от неожиданности
не вздрагивай). И психологии (по пустякам не огорчайся). И народной
мудрости (семь раз отмерь). И здравого смысла (не питай иллюзий)…
В этой неписанной системе правильного, а главное – понятного пове-
дения всегда есть заранее ожидаемое соответствие между внутренним
состоянием человека и его физическими действиями»1.
В характеристике Данина понятного как правильного и ожидае-
мого интересен также такой момент. Предпосылкой понимания вну-
тренней жизни индивида является не только существование образцов
для ее оценки, но и наличие определенных стандартов проявления
этой жизни вовне, в физическом, доступном восприятию действии.
Таким образом, понимание поведения можно охарактеризовать
как его оценку на основе некоторого образца, стандарта или правила.
5. ПОНИМАНИЕ ПРИРОДЫ
Если в науках о культуре процедуры понимания и истолкования
обычны, то в науках о природе они кажутся по меньшей мере редкими.
По поводу идеи «истолкования природы», ставшей популярной благо-
даря Ф. Бэкону, В. Дильтей ясно и недвусмысленно заявил: «Понима-
ние природы – interpretation naturae – это образное выражение»2.
Иного мнения о понимании природы придерживаются ученые,
изучающие ее. Например, одна из глав книги В. Гейзенберга «Часть и
целое» симптоматично называется «Понятие “понимания” в совре-
менной физике (1920–1922)».
Самым общим образом понимание природы можно охарактери-
зовать как оценку ее явлений с точки зрения того, что должно в ней
происходить, т.е. с позиции устоявшихся, хорошо обоснованных,
опирающихся на прошлый опыт представлений о «нормальном», или
«естественном», ходе вещей. Понять какое-то природное явление –
значит подвести его под стандартное представление о том, что про-
исходит в природе.
1
Данин Д. Человек вертикали. Повествование о Нильсе Боре // Д. Данин Избран-
ное. М., 1984. С. 107.
2
Dilthey W. Op. cit. S. 324.
Например, для механики Аристотеля было естественным, что рав-

номерное движение не может продолжаться бесконечно при отсут-
ствии системы внешних сил. В механике Галилея тело, движущееся
равномерно и прямолинейно, сохраняло свою скорость без внешней
силы. Сторонники механики Аристотеля требовали, чтобы Галилей
указал причину, которая не позволяет телу стремиться к состоянию
покоя и обусловливает сохранение скорости в одном и том же на-
правлении. Поведение движущихся тел, как оно представлялось ме-
ханикой Галилея, не было естественным с точки зрения механики
Аристотеля и не было понятным для ее сторонников.
Проблема понимания встает в естествознании только в момен-
ты его кризиса, когда разрушаются существующие стандарты оцен-
ки изучаемых природных явлений. Допустим, что какая-то область
явлений описывается одной, в достаточной мере подтвержденной и
хорошо вписывающейся в существующую систему знания теорией;
следовательно, данная теория определяет и то, что происходит в рас-
сматриваемой области, и то, что должно в ней происходить в обычных
условиях. Теория и описывает, и предписывает естественный ход со-
бытий. Дескриптивная и прескриптивная интерпретации основных
положений теории (ее законов) не различаются, объяснение и пони-
мание, опирающиеся на эти законы, совпадают. Как только в рас-
сматриваемой области обнаруживаются аномальные с точки зрения
теории явления, даваемые ею объяснения и понимания начинают
расходиться. Когда возникает конкурирующая теория, относящаяся
к той же области, расхождение между объяснением и пониманием
становится очевидным, поскольку расщепляется представление о
естественном и, значит, единственном ходе вещей. Возникает воз-
можность объяснения без понимания и понимания без объяснения.
Понятие естественного хода событий является ключевым в проб-
леме понимания природы. Пока оно столь же неясно, как и само по-
нятие понимания природы1.
6. ПОНИМАНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ВЫРАЖЕНИЙ

Для строгого определения понимания языковых выражений не-
обходимо уточнить два фундаментальных понятия семантики – по-
нятие значения, которое относится прежде всего к изолированным
словам, и понятие представления, относящееся к контексту или ситу-
ации, в которой употребляются слова.
1
О естественном поведении физических сущностей или систем, постулируемом
научной теорией, см.: Грюнбаум А. Философские проблемы пространства и времени.
М., 1969. С. 500–503.
6. Понимание языковых выражений 235
Значение и представление – два полюса семантики, между кото-

рыми группируется все ее содержание. Значение есть значение слова
в системе языка, в его словаре, в то время как представление – это
то, что характеризует смысл слова в речи. Вместо термина «пред-
ставление» иногда используются, в частности, термины «ситуаци-
онное значение» («значение слова или выражения в ситуации его
употребления»), «контекстное значение», «субъективное значение»,
«индивидуальное значение». Значение изучается семантикой изо-
лированных слов; представление является предметом исследования
семантики текста.
Понимание языкового выражения представляет собой связыва-
ние воедино двух его полюсов – значения и представления.
Вообразим простейшую ситуацию общения: говорящий произно-
сит единственное слово «огонь». Информация, получаемая слушате-
лем, минимальна. Из большого числа возможных слов выбрано одно,
что существенно сузило тему общения. Но слушающий еще не знает,
о каком именно огне идет речь: огне свечи или мимолетной вспышке
метеора, о пожаре или огне очага, об огне любви или огне вина, об ог-
не реальном или воображаемом. Слушателю известно значение слова
«огонь», но это слово многозначно, его значение растянуто и нет ос-
нований предпочесть одно значение многим иным возможным. Слу-
шающий ожидает дальнейшей информации, которая позволила бы
уточнить и конкретизировать растянутое и неопределенное значение
слова «огонь». Но уже та скудная информация, которую имеет слуша-
ющий, является началом контакта и взаимопонимания его с говоря-
щим, поскольку рассматриваемое слово имеет для них, как и для всех
тех, кто говорит на данном языке, одинаковое значение.
Допустим, что говорящий намеревался сообщить о пожаре, сви-
детелем которого он был. Конкретизация значения слова «огонь» с
помощью слова «пожар» («огонь пожара») отделяет от релевантных
в этом контексте признаков огня все иные его признаки, считаемые
уже нерелевантными и не входящими в значение слова.
Конкретизация значения слова, осуществляемая контекстом
его употребления и прежде всего контекстом других, используемых
вместе с ним слов, должна связать значение слова с представлени-
ем. В частности, уточнение значения слова «огонь» с помощью слова
«пожар» связывает значение «огня» с конкретным, имеющимся у слу-
шающего представлением об огне пожара, отличном от представле-
ния о ружейном огне, огне свечи, вина, любви и т.д.
В отличие от значения представление не растянуто, а узко ограни-
чено. Представление о пожаре приближается к конкретному предмету,
к некоему пожару, о котором говорящий хочет что-то сообщить. Пред-
ставление не является также неопределенным, напротив, оно весьма

точно и включает вполне конкретные признаки. Представление, в от-
личие от значения, не социально, а индивидуально: у каждого, вклю-
чая говорящего и слушающего, имеется свое субъективное, сугубо
индивидуальное и неповторимое представление об огне пожара. И на-
конец, представление не абстрактно, а конкретно. В представлении го-
ворящего никакой из многочисленных признаков пожара, о котором
он хочет рассказать, не отбрасывается и не считается неуместным.
Мостиком между значением и представлением является предло-
жение. Вместе с контекстом употребления слова оно сводит растя-
нутое, неопределенное, социальное и абстрактное значение до огра-
ниченного, точного, индивидуального и конкретного представления.
Языковое выражение становится понятным слушающему, как толь-
ко ему удается связать значения слов, входящих в это выражение, со
своими представлениями о тех предметах, к которым отсылают слова.
В процессе понимания индивидуальное, конкретное представле-
ние выступает как ценность, как тот образец, с которым нужно со-
гласовать значение. Представление об объекте говорит о том, каким
должен быть объект данного рода с точки зрения индивида, облада-
ющего этим представлением. В представления фиксируются образцы
вещей, их стандарты, определяющие, какими именно значениями
должны наделяться связываемые с этими представлениями слова.
В процессе понимания представление является исходным, или
первичным, а значение должно быть приспособлено к нему. Отсюда
следует, что если связь представления и значения не удается устано-
вить и понимание не достигается, нужно менять не представление,
а значение. Когда, предположим, у человека имеется только очень
смутное представление о пожаре и ему не вполне ясно значение слов
«огонь пожара», значение данных слов следует попытаться передать
другими словами, прилаживая его к имеющемуся представлению.
Если у кого-то вообще нет никакого представления о пожаре, любые
перефразировки выражения «огонь пожара» не сделают его понят-
ным данному конкретному слушателю.
Понимается всегда не отдельное слово, а текст, в котором слова
взаимно ограничивают друг друга и редуцируют свои значения до
представлений.
7. ГЕРМЕНЕВТИКА И ПРОБЛЕМА ПОНИМАНИЯ

Дуализм истины и ценности, сложившийся в Новое время, имел
своим естественным результатом резкое противопоставление объяс-
нения и понимания. Объяснение было истолковано как главная и да-
же единственная функция «наук о природе», понимание – как основ-
7. Герменевтика и проблема понимания 237
ная и, пожалуй, тоже единственная функция «наук о духе». В качестве

крайней оппозиции методологии естественно-научного познания
сформировалась философская герменевтика, изучающая понимание.
Возникшая еще в Античности как искусство истолкования текс-
тов, герменевтика лишь в XIX–XX вв. постепенно получает форму
особого философского метода, проблемы которого в настоящее время
разрабатывают представители самых разных философских направле-
ний. Отвергая возможность изучения человеческой и социальной
проблематики с помощью естественно-научных методов, современ-
ная герменевтика стремится интегрировать важнейшие философские
тенденции и предложить гуманитарным наукам нечто вроде общего
мировоззрения и одновременно – метода исследования, обладающе-
го достаточной мерой строгости. Нередко утверждается, что герме-
невтика, решив проблему базиса взаимоотношения людей, предоста-
вит тем самым твердое основание для всех наук об обществе1.
В последние десятилетия интерес к герменевтике заметно возрос.
Это во многом объясняется тем, что некоторые философы видят в
ней новую, практическую философию, способную разработать мето-
дологические принципы подхода к социальной и политической жиз-
ни и тем самым внести вклад в изменение действительности.
Герменевтика является достаточно синкретическим направлени-
ем, стремящимся интегрировать важнейшие философские тенден-
ции современности, сочетать методологические и гносеологические
принципы, почерпнутые из самых разных источников. Об этом вы-
разительно говорят как сложности, связанные с определением пред-
мета ее исследования, так и многообразные предложенные класси-
фикации основных ее направлений.
Д. Блайчер определяет герменевтику как «теорию или филосо-
фию интерпретации значения» и выделяет в качестве «основной
герменевтической проблемы» исследование «форм и способов выра-
жения человеческой субъективности в определенных системах ценно-
стей и формах человеческой жизнедеятельности»2. Тремя основными
подходами к решению этой проблемы выступают, по Блайчеру, гер-
меневтическая теория, герменевтическая философия и критическая
герменевтика. К герменевтической теории относятся классическая
герменевтика (герменевтика романтизма, историческая герменевти-
ка, герменевтика В. Дильтея) и герменевтика Э. Бетти. Герменевти-
1
См., например: Gadamer H.-G. von. Hermeneutics and Social Science // Cultural
Hermeneutics, Dorsrecht, 1975. V. 2. P. 309.
2
Bleicher J. Contemporary Hermeneutics: Hermeneutics as Method, Philosophy and
Critigue. L., 1980. P. 1.
ческая философия включает экзистенциально-онтологическую гер-

меневтику М. Хайдеггера, теологическую герменевтику Р. Бультмана
и философскую герменевтику Х.-Г. Гадамера. Под именем «крити-
ческой герменевтики» Блайчер объединяет герменевтику в форме
антропологии знания К.-О. Апеля, программу диалектико-герменев-
тической социальной науки Ю. Хабермаса и попытки создать «ма-
териалистическую герменевтику», которые предпринимают с весьма
существенно отличающихся друг от друга позиций Г.И. Зандкюлер и
А. Лоренцен. Помимо этих трех основных течений Блайчер выделяет
в качестве «новой перспективы» феноменологическую герменевтику
П. Рикёра.
Эта классификация течений в герменевтике наглядно говорит о
широте и вместе с тем пестроте относимой к ней проблематики. Она
показывает также, что круг направлений современной философии,
затрагивающих темы герменевтики, чрезвычайно расширился. Даже
представители тех из них, которые еще недавно принято было отно-
сить к «антигерменевтическим», начинают обнаруживать – иногда
неожиданно для самих себя, – что они также занимаются «понимани-
ем». Так обстоит дело, в частности, с критическим рационализмом
(К. Поппер) и аналитической философией (Г.Х. фон Вригт)1.
На протяжении длительной истории своего существования герме-
невтика многократно меняла свой облик. Вместе с тем, хотя она и
представляет собой неоднородное и не вполне сформировавшее-
ся идейное явление, имеется довольно отчетливо очерченное ядро
«герменевтических проблем» и типичных подходов к их решению.
Основная идея герменевтики, достаточно отчетливо выраженная
уже Дильтеем, заключается в резком противопоставлении естествен-
ных и гуманитарных наук. Задачей первых является познание объек-
тивной истины, задача вторых – раскрытие «смысла», «истолкова-
ние» всего того, что связано с деятельностью человека, с его мотивами
и целями. Согласно герменевтике человеческая и социальная проб-
лематика не допускает изучения естественно-научными методами,
поскольку ее предмет отличен от природных объектов и является
объективацией субъективных установок, целей и мотивов человека.
Объекты, связанные с деятельностью человека, могут быть
постигнуты только на основе интуитивного переживания и последу-
ющего истолкования, предполагающего определенного рода слияние
1
Круг тех, кто внес заметный вклад в герменевтику, во многом зависит от са-
мого ее истолкования и меняется от случая к случаю. Так, З. Бауман относит к глав-
ным представителям герменевтики К. Маркса, М. Вебера, К. Мангейма, Э. Гуссер-
ля, Т. Парсонса, М. Хайдеггера и А. Шюца (см.: Bauman Z. Hermenentics and Sciences:
Approaches to Understanding. L., 1988).
субъекта познания с познаваемым объектом и понимание первым

второго.
«Понимание» в этом смысле противостоит объяснению естествен-
но-научного характера. Существо объяснения состоит в подведении
некоторых частных явлений под общий закон, и, соответственно, за-
дача естественных наук заключается в раскрытии таких законов и тем
самым – единообразия природы. Понимание же является не постиже-
нием истины, а постижением ценности, которая носит субъективный
характер и стандарты которой меняются от человека к человеку, от
среды к среде и от общества к обществу. Если истина открывается на
пути обобщения опыта и эксперимента, то ценность может быть от-
крыта только посредством «интуитивного соприкосновения» с нею.
Поскольку ценности понимаются подавляющим большинством
философов-герменевтиков заведомо субъективистски, всякое истол-
кование содержания философского, исторического и иного произве-
дения, равно как и истолкование тех или иных явлений социальной
жизни, оказывается во многом зависящим от сугубо индивидуально-
го восприятия.
В частности, П. Рикёр энергично подчеркивает роль субъекта ин-
терпретации и видит в этом отличие герменевтики как философской
дисциплины от структурализма и лингвистики как научных областей
знания. И структуралистское, и лингвистическое объяснение направ-
лено на бессознательную систему, которая конституирована различия-
ми и противоположностями, независимыми от субъекта. Герменевтика
же есть «сознательное овладение детерминированной символической
основой, совершаемое субъектом, который находится в том же самом
семантическом поле, как и то, что он понимает»1. Понимание нельзя
трактовать слишком узко, как это имело место в романтической тради-
ции, идущей от Шлейермахера и Дильтея, отождествляя его с постиже-
нием чужой духовной жизни или эмоциональным переживанием ми-
ра. Процесс понимания, а точнее истолкования символов, c помощью
которого выражается психическая жизнь человека, есть одновременно
способ освоения человеком мира объектов2.
«Истолкование» в смысле герменевтики во многом остается по-
добным акту художественного творчества, понятому к тому же в субъ-
ективистском духе. Об объективных критериях такого истолкования
трудно вести речь, поскольку оно отрывает явление прошлого от
конкретно-исторических условий его существования и склоняется к
отождествлению реального прошлого с представлениями о нем. Не
1
Ricoeur P. Le conflict des interpretations. Essays d’hermenetigue. Paris, 1989. P. 58.
2
См.: Ibid. P. 20.
случайно, с точки зрения Рикёра, философские учения, надлежащим

образом истолкованные, не являются «ни истинными, ни ложными,
но разными»1.
Стремясь избежать крайнего релятивизма и субъективизма, не-
которые представители герменевтики пытаются найти некую общую
основу для всех многообразных специфических «пониманий».
Этой основой иногда объявляется «предпонимание» как возмож-
ность всякого понимания и общения людей. Предпонимание должно
иметь дорефлексивный и вненаучный характер, так как оно лежит в
фундаменте всякой рефлексии и науки. Оно должно представлять со-
бой нечто онтологическое, поскольку на него опираются все отноше-
ния между людьми.
Э. Бетти видит такую основу в существовании так называе-
мых смыслосодержащих форм, которые выступают как корреляты
определенных ситуаций, социальных процессов, фактов и являются
носителями смыслов.
Гадамер, как известно, отождествляет предпонимание с «предрас-
судком», т.е. с суждением, вынесенным до всякого исследования суще-
ствующих фактов. Любой процесс понимания исторического объекта от-
правляется от некоторого предварительного представления о его смысле.
По Гадамеру, эта предварительная «подготовка» основывается на
предрассудках культурной традиции, и именно они, а не рационально-
логические моменты определяют сущность человеческого мышления.
Анализируя роль предрассудка в процессе научного понимания, Гада-
мер приходит к выводу, что реализация идеала науки без предрассуд-
ков невозможна, поскольку остается неизвестной сущность научного
мышления2. Под сомнение ставится тем самым возможность достиже-
ния интерсубъективного понимания и сама ценность науки.
Методологический и гносеологический релятивизм Гадамера
заставляет даже неопозитивиста Апеля признать, что «донаучное по-
нимание» Гадамера, по существу, антинаучно. Впрочем, и сам Апель
постулирует в качестве подлинной основы понимания определен-
ную предструктуру, которая не дана в опыте и эксперименте, – некое
«герменевтическое априори»3.
Идея «предпонимания» выражает в своеобразной форме убежде-
ние в социальной и исторической детерминации познания вообще и
исторического познания в частности. Действительно, горизонт по-
нимания всегда исторически обусловлен и ограничен. Беспредпосы-
1
Ricoeur P. Op. cit. P. 63.
2
См.: Gadamer H.-G. von Wohrheit und Methode. Tubingen, 1969.
3
См.: Apel K.-O. Transformation der Philosophie. Freiburg a. M.: 1983. S. 59–60.
лочное понимание – независимо от того, идет ли речь об изучении

истории или об изучении природы, – является, в сущности, фикцией.
Однако конкретизация этой общей посылки в философской герме-
невтике вырождается, как правило, в отрицание возможности самой
объективной истины, в растворение ее в тех различных перспекти-
вах, в которых она может рассматриваться. Апология «предрассуд-
ка», «предструктуры», «герменевтического априори», истолкование
языка как «горизонта герменевтической онтологии», призывы к
устранению идеологии как главного препятствия на пути к понима-
нию – все это оказывается в конце концов манифестацией субъекти-
визма и априоризма, органически входящих в ткань герменевтики.
Абсолютизация предпонимания как чего-то изначального и дореф-
лексивного, резкое противопоставление его пониманию означают
утверждение примата традиции над рефлексией, неспособность ото-
бразить «колебания» смысла между бесконечностью невысказанного
и конечностью сказанного.
Предпонимание, являющееся исходным моментом движения к
пониманию, само исторично. Оно определяется меняющимися усло-
виями социальной жизни, достигнутым уровнем познания и соответ-
ственно понимания. Познание реализуется в определенных истори-
ческих и социальных условиях. Но чем дальше оно продвигается, тем
глубже понимаются сами его предпосылки. Углубление понимания –
это одновременно и прояснение, экспликация предпонимания.
Абсолютизация герменевтикой дорефлексивного понимания вос-
производит тот фундаментализм, который был характерен для мыш-
ления Нового времени.
Сейчас внутри самой герменевтики наблюдается тенденция к опре-
деленного рода расширению и выходу за пределы языка и текстов.
Сторонники «критической герменевтики» считают, что пред-
ставители «философской герменевтики» явно переоценивают роль
традиции и языка в познавательном процессе, что нельзя пренебре-
гать теми экстралингвистическими факторами, в контексте которых
конституируются мышление и деятельность человека. «Критическая
герменевтика» стремится быть «глубинной герменевтикой», не огра-
ничивающейся процессом интерпретации и стремящейся выявить ее
объективные основы, те жизненные условия, которые сказываются
на всех интеллектуальных процессах.
Своеобразную концепцию такой герменевтики развивает Ю. Ха-
бермас1. Герменевтика должна служить, по мысли Хабермаса, целям
освобождения человека от того, что Маркс назвал «практическим уни-
1
См.: Habermas J. Theorie und Praxis Culture Hermereneutics. Freiburg а. M., 1989.
жением». Хабермас обвиняет, однако, марксизм в недостаточной «кри-

тичности» и изображает его как учение, лишь фиксирующее действие
«неумолимых» законов, встающих, подобно стене, на пути свободной
деятельности человека. Более последовательная «критическая теория»
должна опираться не на «философию бытия», а на «философию дей-
ствия». Герменевтика, по Хабермасу, не является ни искусством ис-
толкования, ни средством сделать что-то понятным. Она представляет
собой критику и как таковая должна помогать познающему субъекту
осознавать самого себя, показывать, что средства естественного языка
в принципе достаточны, чтобы объяснить смысл любых взаимосвязей
опыта, субъективные желания и цели людей. Интерсубъективное взаи-
мопонимание в языке одновременно и безгранично, и неполно: оно без-
гранично в том смысле, что всегда может быть расширено, и вместе с тем
частично, поскольку никогда не может быть полностью прояснено и ре-
конструировано. Мы способны «понимать» и «излагать» все, но никогда
не сможем передать что-либо полностью и окончательно. Отсутствие
взаимопонимания в обществе – результат социальной патологии язы-
ка. С этим положением связана иллюзия Хабермаса, будто эмансипация
человека и его сознания от «идеологических заблуждений» возможна на
основе реконструкции языка: «докритическая герменевтика» служила-
де сохранению существующих общественных отношений; «критическая
герменевтика», являясь «теорией практики» и ориентируясь на деятель-
ность, вносит якобы посредством методического постижения социаль-
ных явлений важный вклад в изменение действительности.
Эта лишенная оснований претензия была с явным скепсисом
встречена даже самими герменевтиками.
Д. Кампер, например, пишет, что если теория Маркса была кри-
тикой действительности и воспринимала противоречия последней как
повод к практической деятельности по ее изменению, то «критическая
теория» Хабермаса под влиянием герменевтики движется к тому, что-
бы превратиться в орудие компенсаторного снятия барьеров «понима-
ния». Герменевтика «рядится» в разоблачение «идеологий», используя
свое «искусство понимания» для восстановления «коммуникативной
компетенции». Тем самым устанавливается теоретический горизонт
практики – «интерпретация и коммуникация ученых становится
трансцендентальным условием человеческого слова и дела»1.
Полемизируя с Хабермасом, Гадамер обвинил – и вполне осно-
вательно – представителей «критической теории» в открыто инструмен-
талистском отношении к теоретизированию. Любая теория – элементы
1
Kamper D. Hermeneutik: Theorie einer Praxis? // Zeitschrift fur allgemeine
Wissenschaftstheorie. Wiesbaden, 1994. Bd. 5. H. 1. S. 52.
марксизма, фрейдовский психоанализ, герменевтика и др. – адаптиру-

ются критицистом для целей рефлексии. Ни одна теория не принимает-
ся всерьез и не интерпретируется ради нее самой, как того требует гер-
меневтика. Вместе с тем Гадамер подчеркнул, что в методологическом
плане между герменевтикой критической школы и его собственной
герменевтической философией нет принципиальной несогласуемости1.
И в самом деле, «радикализация» герменевтики путем соединения
ее с «критической теорией» и включения ее тем самым в более широкую
концепцию социально-исторического мира не устраняет основных
пороков философской герменевтики. Сохраняется, в частности, дихо-
томия естественных и гуманитарных наук. Хабермас, предлагая в од-
ном случае лингвистически-психоаналитическую «метапсихологию»,
в другом – «теорию коммуникативной компетентности» в качестве
рамки герменевтической интерпретации, обосновывает противопо-
ставление этих наук методологическими соображениями и различия-
ми в «логической форме»2. Но, как замечает Т. Лукман, такое противо-
поставление прямо вытекает из рассуждений Хабермаса о сущности
«природы» как того, что противостоит «истории». Оно связано также
со странным по меньшей мере предположением, что естественные
науки основываются на технологическом, в сущности капиталисти-
ческом «праксисе», в то время как «критическая» социальная теория
ориентируется будто бы на исторический «праксис освобождения»3.
Таким образом, Хабермас, как и другие представители франк-
фуртской школы, по существу, отказывается от признания определяю-
щего значения материальных факторов в историческом процессе и
основывает понятие глубинного понимания на психоанализе языка.
Идею психоанализа как некоей «глубинной» герменевтики он связы-
вает с необходимостью разработки «критической» социальной науки,
руководствующейся «интересом к освобождению».
Устранение философской герменевтикой понятия объективной
истины из методологии гуманитарных наук и полная субъективизация
ценностей ведутв конечном счете к тому, что на место процесса по-
знания объективных закономерностей ставится процедура «раскрытия
смысла» изолированных друг от друга социальных явлений.
Не спасает положение и введенное в герменевтику понятие «ау-
тентичного истолкования», претендующее на замещение понятия
1
Цит. по: Bubner R. Theory and Practice in the Light of the Hermeneutics – Criticist
Controversy // Cultural hermeneutics, 1975. V. 2. № 4. P. 346, 357.
2
См.: Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaften // Philosophische Rundschau.
Tubingen, 1967. Bd. 6; Knowledge and Human Interests. Boston, 1972.
3
Luckmann T. Philosophy, Science and Everyday Life // Phenomenology and the Social
Science. Evanston, 1983. V. 1. P. 108.
истины в гуманитарных науках. Дискуссии как между самими герме-

невтиками, так и с представителями близких им по духу философских
течений показывают, что герменевтика не обладает сколько-нибудь
ясными и однозначными критериями такого истолкования1. В по-
следнее время представители герменевтики предприняли попыт-
ки преодолеть типичное для нее противопоставление естественно-
научного объяснения и гуманитарного истолкования и сделать ее тем
самым целостной, фундаментальной теорией познания.
Так, Г. Бём во вводной статье к книге «Герменевтика и наука»
пишет, что, поскольку герменевтика выражает некоторые объектив-
ные тенденции современного развития не только гуманитарных, но
и естественных наук, поляризация герменевтического истолкования
и естественно-научного объяснения, все еще имеющая место, обед-
няет как герменевтическую философию, так и науку. Истолкование
является явно неэффективным, если оно не пользуется некоторым
достаточно определенным методом, отвечающим требованиям нау-
ки. С другой стороны, научное исследование должно учитывать важ-
нейшие особенности герменевтического описания2.
Попытки преодолеть традиционное разделение объяснения и по-
нимания лежат и в основе программы так называемой трансценден-
тальной герменевтики, претендующей на соединение трансцендента-
лизма Канта с основными идеями традиционной герменевтики. По
мысли одного из сторонников этой программы Р. Бубнера, герменевти-
ка не сводится к установлению или обоснованию какого-то особого ме-
тода, применимого в гуманитарных науках. Будучи «трансценденталь-
но осмысленной», она «преодолевает дуализм методов и выясняет
значение самой возможности методического познания»3.
Однако, как признают сами сторонники трансцендентальной гер-
меневтики, она не способна объяснить проблемы, связанные с пони-
манием и непониманием, без обращения к историческому опыту
формирования конкретных проблем и соединения индивидуального
акта понимания с общей теорией понимания. Генезис же проблем
требует для своего объяснения признания общей философии исто-
рии, подчиненности хода исторических событий определенным объ-
ективным тенденциям4.
1
См.: Hermeneutik und Ideologiekritik. Frankfurt a. M., 1991. S. 46–53, 128–129.
2
См.: Die Hermeneutik und die Wissenschaft. Senunaz. Hrsg. H. G. von Gadamer, G.
Boehm. Frankfurt a. M., 1978.
3
Bubner R. Is Transcendental Hermeneutics Possible? // Essays on Explanation and
Understanding. Dordrecht – Boston, 1976. P. 60.
4
Ibid. Р. 76–77.
Нетрудно, однако, заметить, что основные постулаты герменев-

тики, субъективизирующей историю и расчленяющей ее на
изолированные фрагменты, подлежащие «толкованию», совершенно
несовместимы с допущением объективного хода истории.
На рубеже 50–60-х гг. ХХ в. философская герменевтика активно
включилась в развернувшийся в это время «спор» с позитивизмом.
Хотя основные лавры в этом «споре» достались не ей, она внесла тем
не менее заметный вклад в то, что в современной философии взяли
верх антипозитивистские настроения. Представители герменевти-
ки резко критиковали логический позитивизм за стремление рас-
пространить методы точных наук на все научное познание, включая
и гуманитарные науки.
Неопозитивистский идеал естественно-научной точности дейст-
вительно страдает явной односторонностью. Более того, он неприложим
не только к социальному познанию, но и к самим естественным наукам.
Однако в его критике философская герменевтика сама впала в
другую очевидную крайность: образец научной методологии, вы-
работанный на основе анализа гуманитарного знания, был резко
противопоставлен ею методам естественных наук, и следование ему
было объявлено единственной подлинной гарантией «доступа к воп-
росу об истине». Сам этот образец оказался бесплодным не только в
качестве универсального общенаучного метода, но и в качестве спец-
ифического метода «наук о духе».
Современные попытки объединить научное объяснение и герме-
невтическое истолкование и избежать тем самым односторонности
как неопозитивизма, так и герменевтики являются не более чем аб-
страктной декларацией. Сформировавшись в качестве крайней оп-
позиции методологии естественно-научного познания, герменевтика
не может, оставаясь самой собой, стать методологией науки в целом.
Это хорошо понимают ортодоксальные представители философ-
ской герменевтики. В частности, в той же книге «Герменевтика и на-
ука», в которой помещена упомянутая статья Г. Бёма, опубликована
также статья П. Рикёра «Текст как модель: герменевтическое понима-
ние». В ней со всей определенностью отстаивается тезис, что только
гуманитарные науки являются герменевтическими, так как предмет
их исследования во многом идентичен характеристикам письменно-
го текста. Текст можно рассматривать в качестве парадигмы для объ-
екта социальных наук, а методологию его интерпретации – в каче-
стве методологической парадигмы социальных наук.
Герменевтикой многое сделано для прояснения понимания.
В частности, она показала ограниченность натуралистических, меха-
нистических моделей объяснения и понимания, привлекла внимание
к проблеме истолкования и понимания, выявила комплексный ха-

рактер последней, представила понимание как процесс, слагающий-
ся из определенных этапов и предполагающий взаимодействие пони-
маемого целого и его частей, и т.д. Однако проанализировать природу
понимания как универсальной формы интеллектуальной деятель-
ности, установить ясную взаимосвязь понимания с объяснением –
другой столь же универсальной операцией мышления – герменев-
тика оказалась неспособна. Причина этого – в узком и искаженном
горизонте, в рамках которого рассматривается ею понимание, в тех
субъективных предпосылках, или «предрассудках», которые лежат в
основе ее рассуждений об истине и ценности и, соответственно, об
объяснении и понимании.
Герменевтическая трактовка понимания с самого начала содержала
в зародыше принципиально важную для правильного его истолкования
мысль, что понимание неразрывно связано с ценностями. Однако это
ключевое положение никогда не было сформулировано философской
герменевтикой с необходимой общностью и ясностью. Обсуждая по-
нимание, герменевтики говорили о мотивах, целях, установках и иных
конкретных формах существования ценностей, но не о ценностях во-
обще. Сверх того, даже эти частные формы ценностей истолковыва-
лись как сугубо индивидуальные и субъективные. Они оказывались
не способом соединения человека с миром и другими людьми посред-
ством человеческой деятельности, практики, а средством замыкания
индивида в узком мире его собственных мотивов и устремлений.
Соотношение объяснения и понимания является реальной проб-
лемой методологии науки, привлекающей сейчас все большее вни-
мание. Неопозитивизм, высокомерно относившийся к гумани-
тарным наукам и пренебрегавший их своеобразием, не нашел в
системе своих понятий места для казавшегося ему «сугубо гумани-
тарным» понятия понимания. Одним из следствий этого было то, что
предложенное неопозитивистами описание объяснения оказалось
узким и односторонним. Философская герменевтика противопостав-
ляет гуманитарные науки естественным, сосредоточивает свои инте-
ресы на понимании, оставляя в стороне проблемы, связанные с объ-
яснением. Неизбежное следствие такого подхода – расплывчатость
ее рассуждений о самом понимании1.
1
См. в этой связи: Ивин А.А., Фурманова О.В. Философская герменевтика и про-
блемы научного знания // Философские науки. 1984. № 5.
ГЛАВА VIII.
ПРОБЛЕМА ОБОСНОВАНИЯ
1. ПОНЯТИЕ ОБОСНОВАНИЯ
В самом общем смысле обоснование – процедура приведения тех
убедительных аргументов, или доводов, в силу которых следует при-
нять какое-либо утверждение или концепцию.
Обоснование является, как правило, сложным процессом, не сво-
димым к построению отдельного умозаключения или проведению
одноактной эмпирической проверки. Обоснование обычно вклю-
чает целую серию мыслительных действий, касающихся не только
рассматриваемого положения, но и той системы утверждений, той
теории, составным элементом которой оно является. Существенную
роль в механизме обоснования играют дедуктивные умозаключения,
хотя лишь в редких случаях процесс обоснования удается свести к
умозаключению или цепочке умозаключений.
Все многообразные способы обоснования, обеспечивающие в ко-
нечном счете «достаточные основания» для принятия утверждения,
делятся на абсолютные и сравнительные.
Абсолютные обоснование – это проведение тех убедительных, или
достаточных оснований, в силу которых должно быть принято обосно-
вываемое положение. Сравнительное обоснование – система убеди-
тельных доводов в поддержку того, что лучше принять обосновывае-
мое положение, чем иное, противопоставляемое ему положение.
Совокупность доводов, приводимых в поддержку обосновывае-
мого положения, называется основанием обоснования.
Общая схема, или структура, абсолютного обоснования:
«А должно быть принято в силу С»,
где А – обосновываемое положение и С – основание обоснования.
Структура сравнительного обоснования:
«Лучше принять А, чем В, в силу С».
Например, выражение «Следует принять, что небо в обычных ус-
ловиях голубое, поскольку в пользу этого говорит непосредственное
наблюдение» – это абсолютное обоснование, его резюмирующая
часть. Выражение же «Лучше принять, что небо синее, чем принять,
что оно красное, основываясь на положениях физики атмосферы» –
это результирующая стадия сравнительного обоснования того же ут-
верждения «Небо голубое».
248 Глава VIII. Проблема обоснования оценок и норм
Сравнительное обоснование иногда называется также рациона-

лизацией: в условиях, когда абсолютное обоснование недостижимо,
сравнительное обоснование представляет собой существенный шаг
вперед в совершенствовании знания, в приближении его к стандар-
там рациональности.
Очевидно, что сравнительное обоснование несводимо к абсолютно-
му: если удалось обосновать, что одно утверждение более правдоподоб-
но, чем другое, этот результат невозможно выразить в терминах изоли-
рованной обоснованности одного или обоих данных утверждений.
Требование абсолютной или хотя бы сравнительной обоснован-
ности знания (его обоснованности и рациональности) играет веду-
щую роль как в системе теоретического и практического мышления,
так и в сфере аргументации. В этом требовании пересекаются и кон-
центрируются все другие темы эпистемологии, и можно сказать, что
обоснованность и рациональность являются синонимами способно-
сти разума постигать действительность и извлекать выводы, касаю-
щиеся практической деятельности.
Без требования обоснованности аргументация теряет одно из сво-
их сущностных качеств: она перестает апеллировать к разуму тех, кто
ее воспринимает, к их способности рационально оценивать приво-
димые аргументы и на основе такой оценки принимать их или от-
брасывать.
Проблема абсолютного обоснования была центральной для эпи-
стемологии Нового времени. Конкретные формы этой проблемы
менялись, но в мышлении данной эпохи они всегда были связаны с
характерным для нее представлением о существовании абсолютных,
непоколебимых и непересматриваемых оснований всякого подлин-
ного знания, с идеей постепенного и последовательного накопления
«чистого» знания, с противопоставлением истины, допускающей
обоснование, и субъективных, меняющихся от человека к человеку
ценностей (оценок и норм), с противопоставлением эмпирического
и теоретического знания и другими «классическими предрассудка-
ми». Речь шла о способе или процедуре, которая способна была бы
обеспечить безусловно твердые, неоспоримые основания для знания.
С разложением «классического» мышления смысл проблемы обо-
снования существенно изменился. Стали очевидными три момента:
– никаких абсолютно надежных и не пересматриваемых со време-
нем оснований и теоретического, и тем более практического знания не
существует, и можно говорить только об относительной их надежности;
– в процессе обоснования используются многочисленные и раз-
нообразные приемы, удельный вес которых меняется от случая к слу-
чаю и которые несводимы к какому-то ограниченному, канониче-
2. Особенности обоснования оценок и норм 249
скому их набору, представляющему то, что можно назвать «научным

методом» или, более широко, «рациональным методом»;
– само обоснование имеет ограниченную применимость, являясь
прежде всего процедурой науки и связанной с нею техники и не допу-
скающей автоматического перенесения образцов обоснования, сло-
жившихся в одних областях (и прежде всего в науке) на любые другие
области.
В современной эпистемологии «классическая» проблема обосно-
вания трансформировалась в задачу исследования того лишенного
четких границ многообразия способов обоснования знания, с помо-
щью которого достигается приемлемый в данной области – но ни-
когда не абсолютный – уровень обоснованности. Поиски «твердых
оснований» отдельных научных дисциплин перестали быть самосто-
ятельной задачей, обособившейся от решения конкретных проблем,
встающих в ходе развития этих дисциплин.
Обоснование и аргументация соотносятся между собой как цель и
средство: способы обоснования составляют в совокупности ядро всех
многообразных приемов аргументации, но не исчерпывают послед-
них. В аргументации используются не только корректные приемы, к
которым относятся способы обоснования, но и некорректные при-
емы, подобные лжи или вероломству и не имеющие ничего общего с
обоснованием. Кроме того, процедура аргументации как живая, непо-
средственная человеческая деятельность должна учитывать не только
защищаемый или опровергаемый тезис, но и контекст аргументации,
и в первую очередь ее аудиторию. Приемы обоснования (доказатель-
ство, ссылка на подтвердившиеся следствия и т.п.), как правило, без-
различны к контексту аргументации, и в частности к аудитории.
Приемы аргументации могут быть и почти всегда являются более
богатыми и более острыми, чем приемы обоснования. Но все приемы
аргументации, выходящие за сферу приемов обоснования, заведомо
менее универсальны и в большинстве аудиторий менее убедительны,
чем приемы обоснования.
2. ОСОБЕННОСТИ ОБОСНОВАНИЯ
Проблема обоснования оценок и норм, рассматриваемая далее,
является, пожалуй, наиболее сложной и в то же время наименее раз-
работанной темой теории аргументации и логики.
Оценки и нормы относятся, как уже говорилось ранее, к актив-
ным употреблениям языка. Эти употребления непосредственно связа-
ны с человеческой деятельностью.
Долгое время человек рассматривался по преимуществу как со-

зерцательное существо. Его призванием считалось только описа-
ние реальности с использованием пассивных употреблений языка,
а не преобразование мира. Интерес к активным употреблениям
языка, и в частности к оценкам и нормам, был, естественно, ни-
чтожным.
В последние сто с небольшим лет назад ситуация изменилась.
В философию было введено понятие ценности, непосредственно
связанное с человеческой деятельностью. Постепенно стали склады-
ваться логика норм и логика оценок, начала формироваться совре-
менная теория аргументации, или новая риторика. Она попыталась,
в частности, проанализировать проблему объективности оценок и
норм и описать те конкретные способы обоснования, которые ис-
пользуются в случае активных употреблений языка.
Несмотря на успехи, достигнутые в исследовании обоснования
оценок и норм, вопросы, связанные с активными употреблениями
языка и приданием им объективного значения, все еще остаются не-
достаточно ясными.
Обсуждение проблемы обоснования оценок и норм важно прежде
всего в силу двух обстоятельств. Во-первых,оценки и нормы играют
особую роль в деятельности человека, в социальных и гуманитарных
науках, в моральном рассуждении, в юридической теории и практи-
ке и т.д. Во-вторых, оценки во многом обосновываются совершенно
иначе, чем описательные высказывания.
Оценки и их частный случай – нормы являются необходимыми
элементами социальных, а во многом и гуманитарных теорий. Более
того, определенные оценки лежат в самой основе социального и гу-
манитарного теоретического знания.
Социальная теория анализирует общество в свете возможностей
улучшения условий существования человека. Описывая альтернати-
вы дальнейшего развития тех или иных сфер социальной жизни или
намечая историческую перспективу для общества в целом, социаль-
ная теория обязана подвергнуть критике другие возможные пути.
Этого нельзя достигнуть без оценочных суждений.
Еще до начала изучения общества социальный исследователь дол-
жен принять или отвергнуть некоторые общие оценки.
В частности, Г. Маркузе выделяет следующие два оценочно-нор-
мативных момента, с самого начала осложняющие соблюдение со-
циальной теорией исторической объективности:
– оценочно-нормативное суждение, что человеческая жизнь сто-
ит того, чтобы ее прожить, или, скорее, может и должна стать тако-
вой; это суждение лежит в основе всякого интеллектуального труда,
2. Особенности обоснования оценок и норм 251
оно является предпосылкой социальной теории и отказ от него (хотя

он и не был бы нелогичным) равнозначен отказу от самой теории;
– оценочно-нормативное суждение, что в данном обществе су-
ществуют специфические возможности для улучшения человеческой
жизни, а также средства и способы, которые данное общество долж-
но использовать для реализации этих возможностей.
Социальная теория должна, опираясь на эмпирические данные,
показать объективную значимость данных оценочных суждений, как
и всех других оценок, которые исследователь вынужден принять в ка-
честве обоснованных до начала своего конкретного анализа.
Выдвигавшееся философами-неопозитивистами требование ис-
ключать любые оценки (и, соответственно, нормы) из языка социаль-
ных наук неосуществимо и проистекает из стремления перестроить эти
науки по образцу естественных наук. Нереалистичной является и бо-
лее слабая рекомендация отчетливо отделять в социальных дискуссиях
нормы и оценки от чисто описательных утверждений. Многие утверж-
дения носят двойственный, описательно-оценочный характер и функ-
ционируют в одних контекстах как описания, а в других как оценки или
нормы. В социальных и гуманитарных теориях нередко невозможно
провести ясную границу между описаниями и нормами или оценками
и, соответственно, невозможно воспользоваться советом четко отде-
лять описательные суждения от оценочных и нормативных суждений
Человеческая деятельность невозможна без норм и оценок. На-
уки, изучающие человека и общество и имеющие своей конечной
целью рационализацию и оптимизацию человеческой деятельности,
всегда устанавливают неявные или даже явные нормы и оценки и
опираются на определенные ценности.
Проблема не в устранении оценок и норм, которое в данных на-
уках в принципе недостижимо, а в обосновании объективности вы-
двигаемых оценочных и нормативных положений.
Способы аргументации делятся на универсальные, применимые во
всякой аудитории, и неуниверсальные (контекстуальные), примени-
мые лишь в некоторых аудиториях. Универсальная аргументация, в
свою очередь, подразделяется на эмпирическую, включающую так
или иначе ссылку на то, что дано в опыте, и теоретическую, опираю-
щуюся главным образом на рассуждение.
Эта классификация лежит в основе анализа аргументации в
поддержку описательных утверждений. По такой же схеме будут
рассматриваться способы аргументации в поддержку оценок и
норм.
Однако строгая параллель между обоснованием описаний и
обоснованием оценок и норм нарушается в одном важном пункте:
эмпирическое обоснование неприменимо в области оценок и норм. В от-

личие от описательных оценочные и нормативные утверждения
не могут поддерживаться ссылками на то, что дано в непосред-
ственном опыте.
Вместе с тем известны такие способы обоснования оценок и
норм, которые в определенном смысле аналогичны способам обо-
снования описаний и которые можно назвать поэтому квазиэмпири-
ческими.
К квазиэмпирическим способам обоснования оценок и норм от-
носятся различные индуктивные рассуждения, среди посылок кото-
рых имеются оценки или нормы и заключение которых также явля-
ется оценкой или нормой: неполная индукция, аналогия, ссылка на
образцы, целевое обоснование, истолкование акта понимания как
индуктивного свидетельства в пользу его посылок и др.
Ценности не даны человеку в опыте. Они говорят не о том, что
есть в мире, а о том, что должно в нем быть, и их нельзя увидеть, ус-
лышать и т.п.
Например, мы встретились с инопланетянином. Мы видим, что он
маленький, зеленоватый, на ощупь гладкий, слышим, что он издает
дребезжащие звуки и т.д. Но мы неспособны увидеть или услышать,
что он должен любить близких, почтительно относиться к старшим
по возрасту, любить свою планету или какую-то ее часть и т.п. Мы
можем анализировать сказанное и сделанное им и путем рассужде-
ния установить ценности, которыми он руководствуется, но нам не
удастся непосредственно воспринять эти ценности.
Очевидно, что здесь можно говорить не об экзотичном инопла-
нетянине, а просто о человеке другой культуры, опирающейся на со-
вершенно иные, чем наши, ценности.
Философы много раз предпринимали попытки опровергнуть
идею, что ценности не познаются непосредственно. Чаще всего ука-
зывались два источника непосредственного знания ценностей:
1) чувство удовольствия и страдания, моральное чувство или мо-
ральная интуиция;
2) особый практический разум.
Первый источник должен был служить аналогом восприятия в
эпистемологии эмпирического познания, второй – аналогом «чисто-
го разума» или «интеллектуальной интуиции». Об особом моральном
чувстве и отдельном практическом разуме трудно говорить всерьез.
Что касается моральной интуиции, то она существует, но ничем осо-
бым не отличается от интуиции в других областях познания.
Поскольку ценности не даны в опыте, процесс приобретения
знания о них принципиально отличается от процесса приобретения
3. Квазиэмпирическое обоснование оценок и норм 253
знания о фактах. Знание о ценностях не может быть эмпирическим,

процедуры его получения могут лишь внешне походить на процедуры
получения эмпирического знания.
Асимметрию между обоснованием описаний и оценок (норм)
можно суммировать таким образом.
Во-первых, оценочные и нормативные утверждения не допускают
прямого или косвенного эмпирического подтверждения. В строгом
смысле оценки и нормы не поддерживаются ни непосредственным
наблюдением, ни подтверждением в опыте их логических следствий.
Во-вторых, оценочные и нормативные утверждения не могут обо-
сновываться и построением объяснений, поскольку посылки послед-
них всегда являются описательными утверждениями.
В-третьих, применительно к оценкам и нормам бессмысленно го-
ворить о фальсификации, неуспех которой мог бы истолковываться
как свидетельство их обоснованности.
В-четвертых, относительно оценок и норм не могут быть постав-
лены вопросы о принципиальной возможности их эмпирического
подтверждения и опровержения.
В-пятых, оценки и нормы нельзя обосновывать путем их логического
выведения из истинных описаний: как следует из противопоставления
истины и ценности (описания и оценки), оценки и нормы вообще не
могут находиться в каких-либо логических отношениях с описаниями1.
3. КВАЗИЭМПИРИЧЕСКОЕ
ОБОСНОВАНИЕ ОЦЕНОК И НОРМ
Самым простым, но вместе с тем и самым ненадежным способом
правдоподобного обоснования норм и оценок является неполная
(популярная) индукция. Ее общая схема:
S1 должно быть Р.
S2 должно быть Р.
…………………..
Sn должно быть Р.
S1, S2,..., Sn все являются R.
Все R должны быть Р.
Здесь первые n посылок являются нормами (оценками), последняя

посылка представляет собой описательное утверждение; заключение
1
Более детально проблема обоснования оценок и норм рассматривается в рабо-
тах: Ивин А.А. Основы теории аргументации. М., 1997; Он же. Теория аргументации.
М., 2000; Он же. Риторика: искусство убеждать. М., 2002.
является нормой (оценкой). Индукция называется «неполной», по-

скольку перечисленные объекты S1, S2, ..., Sn не исчерпывают всего
класса предметов S.
Например:
Суворов должен был быть стойким и мужественным.

Наполеон должен был быть стойким и мужественным.
Кутузов должен был быть стойким и мужественным.
Суворов, Наполеон и Кутузов были полководцами.
Значит, каждый полководец должен быть стойким и мужественным.
Еще один пример неполной индукции, заключением которой яв-

ляется норма:
Свобода слова должна иметь конституционные гарантии.

Свобода печати и иных средств массой информации
должна иметь конституционные гарантии.
Свобода слова, свобода печати являются свободами.
___________________________________________________
Каждая свобода должна иметь конституционные гарантии.
Хотя посылки этого умозаключения обоснованны, заключение

является неверным: не каждая свобода закреплена в конституции
(например, свобода договора).
Популярным способом правдоподобной аргументации в под-
держку оценок и норм является аналогия.
В оценочной (нормативной) аналогии сходство двух предметов в
каких-то признаках продолжается, и на основании того, что первый
предмет имеет определенную ценность, делается вывод, что и второй
предмет обладает такой же ценностью.
Общая схема этой аналогии:
Объект А имеет признаки а, b, с и должен иметь место.

Объект В имеет признаки а, b, с.
Значит, объект В также должен, по всей вероятности, иметь место.
Например:
Книга А – антиутопия, написанная хорошим языком, имеющая
занимательный сюжет и заслуживающая переиздания.
Книга В также является антиутопией с хорошим языком и зани-
мательным сюжетом.
Значит, книга В также, по-видимому, должна быть переиздана.
Часто аналогия с нормативной посылкой предстает в форме:
Предмет А имеет свойства а, b, с и должен быть d.

Предмет В обладает свойствами а, b, с.
Значит, предмет В, по-видимому, должен быть d.
Например:
Хороший автомобиль имеет колеса, двигатель и должен быть эко-
номичным.
Хороший трактор имеет колеса и двигатель.
Значит, хороший трактор тоже, вероятно, должен быть экономич-
ным.
Заметим, что только в самых редких случаях нормативная анало-

гия выступает в такой прозрачной форме, как в приведенных при-
мерах.
Приведем более сложные примеры и прокомментируем их.
«Подобно тому как ребенок постигает то, что он сам бы не мог
обнаружить, но чему его учит учитель, – пишет Э. Жильсон, – так и
человеческий разум без труда овладевает учением, истинность кото-
рого гарантирована ему авторитетом сверхчеловеческим»1. Здесь из
того, что ребенок должен в процессе обучения опираться на автори-
тет учителя, делается вывод, что человек, подобно ребенку, должен
опираться на более высокий авторитет.
«Человек по сравнению с божеством так же ребячлив, – говорит
Гераклит, – как ребенок по сравнению с человеком». В этой сверну-
той аналогии речь идет о том, что человек в сравнении с более высо-
кой ступенью развития (какой является божество) должен казаться
ребячливым, поскольку ребенок, во многом подобный взрослому
человеку (и имеющий его более высокой стадией своего развития),
должен казаться ребячливым.
«И это избрание Эме, торжественно закрепленное авторитетом
священного и высшего совета, кончилось ничем, разве что упомя-
нутый Эме был умиротворен кардинальской шапочкой, как лающий
пес куском хлеба»2. В этом отрывке избрание Эме в кардиналы упо-
добляется даче куска хлеба лающему псу. Обесценение первого ак-
та достигается за счет того, что второе действие представляется как
отрицательно ценное. Если бы, допустим, поведение лающей соба-
ки, вознаграждаемой куском хлеба, никак не оценивалось, то само
1
Gilson E. Le thomisme. P., 1945. P. 35.
2
Calvin J. Instinution de la religion chretienne. Geneve, 1888. P. 13.
уподобление претендента в кардиналы лающему псу не сделало бы

первого объектом уничижительного суждения.
«Храбрец [король Вильгельм]! – воскликнул дядя Тоби. – Клянусь
небом, он заслуживает короны. – Вполне – как вор веревки, – ра-
достным голосом поддержал дядю Трим [прямодушный капрал]»1.
В этом диалоге корона оказывается столь же заслуженной Вильгель-
мом, как веревка для повешения – вором. Поскольку веревка для во-
ра – справедливое воздаяние, имеющее характер отмщения, то такой
же оказывается корона для Вильгельма.
В одной из речей Демосфена проводится такая аналогия: «При этом
вы знаете также и то, что если греки терпели какие-то обиды, то все-
таки от истинных сынов Греции, и всякий относился тогда к этому та-
ким же точно образом, как если бы, например, законный сын, вступив-
ший во владение большим состоянием, стал распоряжаться чем-нибудь
нехорошо и неправильно: всякий почел бы его заслуживающим за это
самое порицания и осуждения, но никто не решился бы говорить, что
он не имел права это делать, как человек посторонний или не являю-
щийся наследником этого имущества. А вот если бы раб или какой-ни-
будь подкидыш стал расточать и мотать достояние, на которое не имел
права, тогда – о Геракл! – насколько же более возмутительным и более
достойным гнева признали бы это вы все! Но о Филиппе и о том, что
он делает сейчас, не судят таким образом, хотя он не только не грек и
даже ничего общего не имеет с греками, но и варвар-то он не из такой
страны, которую можно было бы назвать с уважением...»2 Македон-
ский царь Филипп, поскольку он не грек и даже не варвар из уважаемой
страны, уподобляется рабу или подкидышу, расточающему чужое до-
стояние. Презрение и негодование по поводу поведения так ведущего
себя раба или подкидыша переносится тем самым на Филиппа.
Ж. Лабрюйер подчеркивает скрытность, механический характер и
нередкую пустоту деятельности придворного, сравнивая ее с ходом
часов: «Взгляните на часы: колесики, пружины, словом, весь меха-
низм, скрыты; мы видим только стрелку, которая незаметно совер-
шает свой круг и начинает новый, – таков и образ придворного, тем
более совершенный, что нередко, продвинувшись довольно далеко,
он оказывается у отправной точки»3.
М. Маколей был склонен умалять роль великих людей в истории и
прибегал к такой аналогии: «Солнце освещает холмы, когда оно находит-
1
Cтерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М.$ Л., 1949. С. 562.
2
Демосфен. Речи. Третья речь против Филиппа, 30, 31. М., 1954. С. 215–216.
3
Ларошфуко Ф. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Лабрюйер Ж. Характеры. М., 1974.
С. 326.
ся еще ниже горизонта; так и великие умы открывают истину несколько

раньше того, как она станет очевидной для толпы. Вот чем ограничива-
ется их превосходство. Они первыми воспринимают и отражают свет,
который и без их помощи в скором времени должен стать видимым для
тех, кто находится далеко ниже их»1. Дж. Милль, придерживавшийся
противоположного мнения, так поправил аналогию Маколея: «Если эту
метафору провести дальше, то выйдет, что у нас и без Ньютона не толь-
ко была бы Ньютоновская система, но даже мы получили бы ее в то же
самое время, в какое получили ее от Ньютона, так же как для наблюдате-
лей, живущих в долине, солнце должно взойти в определенное время, –
все равно, имеется гора для восприятия лучей, раньше чем они достигнут
долины, или нет... Выдающиеся люди не просто видят восходящее све-
тило с вершины холма: они сами всходят на вершины холмов и вызы-
вают свет, и, если бы никто не всходил бы на эти холмы, свет во многих
случаях совсем не появился бы над равниной»2. Маколей уподобляет ве-
ликих людей холмам, первыми освещающимися восходящим солнцем.
Аналогия Милля имеет смысл лишь в контексте полемики с Маколеем.
В «Дон Кихоте» Сервантеса проводится такая ясная аналогия:
«Странствующий рыцарь без дамы – это все равно что дерево без ли-
стьев, здание без фундамента или же тень без тела, которое ее отбра-
сывает». Поскольку дерево, лишенное листвы, здание без фундамента
и тень без тела внушают подозрение и не могут оцениваться положи-
тельно, такую же реакцию вызывает и странствующий рыцарь без дамы.
Аналогия обладает слабой доказательной силой, поскольку продол-
жение сходства может оказаться поверхностным или даже ошибоч-
ным. Однако доказательность и убедительность – разные вещи. Не-
редко строгое, проводимое шаг за шагом доказательство оказывается
неуместным и убеждает меньше, чем мимолетная, но образная и яркая
аналогия. Доказательство – сильнодействующее средство исправле-
ния и углубления убеждений, в то время как аналогия подобна гомео-
патическим лекарствам, принимаемым ничтожными дозами, но ока-
зывающими во многих случаях заметный лечебный эффект.
Аналогия – излюбленное средство убеждения в художественной ли-
тературе, которой по самой ее природе противопоказаны сильные, пря-
молинейные приемы убеждения. Аналогии широко используются также
в обычной жизни, в моральном рассуждении, в идеологии, утопии и т.п.
Метафора, являющаяся ярким средством художественного
творчества, представляет собой, по сути дела, своего рода сгущен-
ную, свернутую аналогию. «Любая аналогия – за исключением тех,
1
Милль Дж.Ст. Система логики силлогистической и индуктивной. М., 1914. С. 854.
2
Там же.
что представлены в застывших формах, подобно притчам или аллего-

риям, – способна спонтанно стать метафорой»1.
Примером метафоры с прозрачным аналогическим соотношени-
ем служит такое сопоставление Аристотеля: «Старость так [относит-
ся] к жизни, как вечер к дню, поэтому можно назвать вечер “старо-
стью дня”... а старость – “вечером жизни”»2.
В традиционном понимании метафора – это троп, удачное изме-
нение значения слова или выражения. С помощью метафоры собст-
венное значение имени переносится на некоторое другое значение,
которое подходит этому имени лишь ввиду того сравнения, которое
держат в уме. Уже это истолкование метафоры связывает ее с анало-
гией. Лучше всего роль метафоры видна в контексте представления
об аналогии как об элементе аргументации. Метафора является ре-
зультатом слияния членов аналогии и выполняет те же функции, что
и аналогия. По воздействию на эмоции и убеждения аудитории мета-
фора даже лучше справляется с этими функциями, поскольку она
усиливает аналогию, вводя ее в сжатом виде в язык.
Образцы
Еще одним способом аргументации в поддержку оценок, и в част-
ности норм, является обращение к образцу.
Образец представляет собой поведение лица или группы лиц, ко-
торому надлежит следовать.
Образец принципиально отличается от примера: пример гово-
рит о том, что есть в действительности и используется для поддерж-
ки описательных высказываний, образец говорит о том, что должно
быть и употребляется для подкрепления общих оценочных утверж-
дений. В силу своего особого общественного престижа образец не
только поддерживает оценку, но и служит порукой выбранному типу
поведения: следование общепринятому образцу гарантирует высо-
кую оценку поведения в глазах общества.
Образцы играют исключительную роль в социальной жизни, в
формировании и укреплении социальных ценностей. Человек, об-
щество, эпоха во многом характеризуются теми образцами, которым
они следуют, и тем, как эти образцы ими понимаются.
Имеются образцы, предназначенные для всеобщего подражания,
но есть и рассчитанные только на узкий круг людей. Своеобразным об-
разцом является Дон Кихот: ему подражают именно потому, что он был
способен самоотверженно следовать образцу, избранному им самим.
1
Перельман Х., Олбрехт-Тытека Л. Указ. соч. С. 253.
2
Аристотель. Поэтика. Гл. 21, 1457в.
Образцом может быть реальный человек, взятый во всем многообразии

присущих ему свойств. Но в качестве образца может выступать и пове-
дение человека в определенной, достаточно узкой области: есть образцы
любви к ближнему, любви к жизни, самопожертвования и т.п. Образцом
может быть поведение вымышленного лица: литературного героя, героя
мифа и т.д. Иногда такой герой выступает не как целостная личность, а
демонстрирует своим поведением лишь отдельные добродетели.
Можно, например, подражать Петру Первому, но можно так-
же стремиться следовать в своем поведении альтруизму доктора
П.Ф. Гааза, любви к человеку и независтливости князя Мышкина из
«Идиота» Ф.М. Достоевского и т.п.
Безразличие к образцу само способно выглядеть как образец: в
пример иногда ставится тот, кто умеет избежать соблазна подража-
ния. Если образцом выступает целостный человек, имеющий обычно
не только достоинства, но и известные недостатки, нередко бывает,
что его недостатки оказывают на поведение людей большее воздей-
ствие, чем его неоспоримые достоинства. Как замечал Б. Паскаль,
«пример чистоты нравов Александра Македонского куда реже скло-
няет людей к воздержанности, нежели пример его пьянства – к рас-
пущенности. Совсем не зазорно быть менее добродетельным, чем он,
и простительно быть столь же порочным».
Наряду с образцами существуют также антиобразцы. Задача по-
следних – дать отталкивающие примеры поведения и тем самым от-
вратить от такого поведения. Воздействие антиобразца в случае неко-
торых людей оказывается даже более эффективным, чем воздействие
образца. В качестве факторов, определяющих поведение, образец и
антиобразец не вполне равноправны. Но все, что может быть сказано
об образце, в равной мере приложимо также к антиобразцу, который
является, как правило, менее определенным и может быть правиль-
но истолкован только при сравнении его с определенным образцом.
Что значит не походить в своем поведении на Санчо Пансу, понятно
лишь тому, кому известно поведение Дон Кихота.
Рассуждение, апеллирующее к образцу, по своей структуре напо-
минает рассуждение, обращающееся к примеру:
Если должно быть первое, то должно быть второе.

Второе должно быть.
Значит, вероятно, должно быть первое.
Это рассуждение идет от утверждения следствия условного вы-

сказывания к утверждению его основания и не является правильным
дедуктивным умозаключением.
Аргументация к образцу обычна в литературе. Здесь она носит,

как правило, непрямой характер: образец предстоит выбрать самому
читателю по достаточно прозрачным указаниям автора.
Наряду с образцами человеческих действий имеются также об-
разцы иных вещей: предметов, событий, ситуаций и т.д. Первые об-
разцы принято называть идеалами, вторые – стандартами. Для всех
объектов, с которыми регулярно сталкивается человек, будь то мо-
лотки, адвокаты, лекарства, судебные процессы и т.д., существуют
свои стандарты, говорящие о том, какими должны быть объекты дан-
ного рода. Ссылка на эти стандарты – частый прием аргументации в
поддержку оценок.
Стандарт, касающийся предметов определенного типа, обыч-
но учитывает их типичную функцию. Помимо функциональных
свойств, он может включать также некоторые морфологические, свя-
занные со строением предмета признаки.
Например, никакой кодекс не может быть назван хорошим, если
с его помощью нельзя вершить правосудие. Кодекс не будет также
хорошим, если он, позволяя делать это, имеет все-таки плохую струк-
туру и содержит неясные определения.
Образец, как уже отмечалось, отличается от примера. Пример говорит
о том, что имеет место в действительности, образец – о том, что должно
быть. Пример используется для поддержки описательных утверждений,
ссылка на образец призвана поддержать норму или оценку.
Образец в силу своего особого общественного престижа служит
также порукой выбранному типу поведения.
Использование образцов обычно в моральной и правовой аргу-
ментации. Нужно, однако, учитывать, что ссылка на образец облада-
ет не особенно высокой убедительной силой.
4. ЦЕЛЕВОЕ ОБОСНОВАНИЕ
Целевое обоснование представляет собой параллель эмпирическо-
му подтверждению описательных утверждений (верификации след-
ствий). Иногда целевое обоснование именуется поэтому целевым
подтверждением; если упоминаемые в нем цели не являются целями
человека, оно называется также телеологическим обоснованием.
Целевое обоснование относится к квазиэмпирическим способам
обоснования, и рассматривается отдельно от них только в силу своей
особой важности.
Целевое обоснование позитивной оценки какого-то объекта
представляет собой ссылку на то, что с помощью этого объекта может
быть получен другой объект, имеющий позитивную ценность. На-
пример, перед ковкой металл следует нагреть, поскольку это сделает
4. Целевое обоснование 261
его пластичным; нужно отвечать добром на добро, так как это ведет к
справедливости в отношениях между людьми, и т.п.
Универсальным и наиболее важным способом эмпирическо-
го обоснования описательных утверждений является выведение из
обосновываемого положения логических следствий и их последую-
щая опытная проверка. Подтверждение следствий – свидетельство в
пользу истинности самого положения.
Общая схема косвенного эмпирического подтверждения:
(1) Из А логически следует В.
В подтверждается в опыте.
Значит, вероятно, А истинно.
Это – индуктивное рассуждение, так как истинность посылок не га-
рантирует истинности заключения. Из посылок «если имеет место пер-
вое, то необходимо имеет место второе» и «имеет место второе» заклю-
чение «имеет место первое» вытекает только с некоторой вероятностью.
Эмпирическое подтверждение может опираться также на под-
тверждение в опыте следствия причинной связи. Общая схема такого
каузального подтверждения:
(2) А является причиной В.
Следствие В имеет место.
Значит, вероятно, причина А также имеет место.
Например: «Если идет дождь, земля является мокрой; земля мо-
края; значит, вероятно, идет дождь».
Это – типично индуктивное рассуждение, дающее не достовер-
ное, а только проблематичное следствие. Если бы шел дождь, земля
действительно была бы мокрой; но из того, что она мокрая, не вы-
текает, что идет дождь; земля может быть мокрой после вчерашнего
дождя, от таяния снега и т.п.
Аналогом схемы (1) эмпирического подтверждения является следу-
ющая схема квазиэмпирического обоснования (подтверждения) оценок:
– война является проявлением героизма и воспитывает презрение
к комфорту и покою; героизм и презрительное отношение к комфор-
ту и покою позитивно ценны; значит, война также позитивно ценна;
– война не только не способствует общему счастью, но, напротив,
самым серьезным образом препятствует ему; общее счастье – это то,
к чему следует всячески стремиться; значит, войны следует категори-
чески избегать;
– война мешает торговле; торговля является позитивно ценной;
значит, война вредна.
Убедительность целевого обоснования существенно зависит от
трех обстоятельств. Во-первых, от эффективности связи между це-
лью и тем средством, которое предлагается для ее достижения;
во-вторых, от приемлемости самого средства; в-третьих, от приемле-

мости и важности той ценности, которая выдвигается в качестве цели.
Связь «средство – цель» в контексте целевого обоснования – это
причинно-следственная связь: средство является той причиной,
благодаря которой достигается цель – следствие. Слово «причина»
употребляется в нескольких различающихся по своей силе смыслах.
В целевых обоснованиях обычно используются не слова «причина»
и «следствие», а выражения «способствовать наступлению (какого-
то состояния)», «способствовать сохранению», «препятствовать на-
ступлению», «препятствовать сохранению». Эти выражения подчер-
кивают многозначность слова «причина». Наиболее сильный смысл
этого слова предполагает, что имеющее причину не может не быть,
т.е. не может быть ни отменено, ни изменено никакими иными собы-
тиями или действиями. Кроме этого понятия полной, или необходи-
мой, причины имеются также более слабые понятия частичной, или
неполной, причины. Полная причина всегда или в любых условиях
вызывает свое следствие; частичные причины только способствуют в
той или иной мере наступлению своего следствия, и следствие реали-
зуется лишь в случае объединения частичной причины с некоторыми
иными условиями.
Чем более сильной является причинная связь, упоминаемая в це-
левом обосновании, т.е. чем эффективнее то средство, которое пред-
лагается для достижения обозначенной цели, тем более убедитель-
ным кажется целевое обоснование.
Средство, указываемое в целевом обосновании, может не быть
оценочно нейтральным (безразличным). Если оно приемлемо для
аудитории, целевое обоснование будет представляться ей убедитель-
ным. Но если средство сомнительно, возникает вопрос о сопостав-
лении наносимого им ущерба с теми преимуществами, которые спо-
собна принести реализация цели.
Все это показывает, что целевое обоснование представляет собой
индуктивное, вероятностное рассуждение. Если даже используемая в
нем причинная связь является сильной, предполагаемое следствие –
приемлемым, а поставленная цель – существенной, заключение
целевого обоснования является проблематическим утверждением,
нуждающимся в дальнейшем обосновании.
5. ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ
Теоретическая аргументация в поддержку оценочных утверждений,
в том числе норм, во многом похожа на теоретическое обоснование
5. Теоретическое обоснование оценок и норм 263
описательных утверждений: почти все способы аргументации, приме-

нимые к описаниям, могут использоваться и для обоснования оценок.
Исключение составляет анализ утверждения с точки зрения воз-
можности эмпирического его подтверждения и опровержения. От
оценок нельзя требовать, чтобы они допускали принципиальную
возможность опровержения эмпирическими данными и предполага-
ли определенные процедуры своего подтверждения такими данны-
ми. Вместе с тем можно предполагать, что от оценок следует ожидать
принципиальной возможности квазиэмпирического подтверждения
и опровержения.
Способы теоретической аргументации в поддержку оценок и
норм включают логическое обоснование, системную аргументацию
(в частности, внутреннюю перестройку теории), демонстрацию со-
вместимости обосновываемой оценки с другими принятыми оценка-
ми и соответствие ее определенным общим оценочным принципам,
методологическое обоснование и др.
Логическое обоснование оценок – это выведение обосновывае-
мого оценочного утверждения из иных, ранее принятых оценок. Со-
ответственно в случае норм.
Если выдвинутую оценку (норму) удается логически вывести из
каких-то других оценок (норм), это означает, что она приемлема в
той же мере, что и данные оценки (нормы).
Проблемой логического следования одних оценок из других зани-
мается логика оценок; логическим следованием одних норм из других
занимается нормативная (деонтическая) логика. Эти разделы логики
рассматривались ранее и можно лишь напомнить, что они не санкци-
онируют логических переходов от чисто описательных (фактических)
посылок к оценочным или нормативным заключениям. Этими раз-
делами логики не считаются логически обоснованными и переходы
от чисто оценочных или нормативных посылок к описательным за-
ключениям. Оценки и нормы нельзя вывести из описаний, а описа-
ния – из оценок или норм.
Приведем один пример логического обоснования нормы.
Положим, кто-то, незнакомый с существующими обычаями ком-
муникации, в общении с окружающими склонен постоянно откло-
няться от темы, говорит длинно, неясно и непоследовательно. Для
того чтобы убедить его изменить свою манеру общения, можно со-
слаться на общий «принцип кооперации», заключающийся в требо-
вании делать вклад в речевое общение соответствующим принятой
цели и направлению разговора. Этот принцип включает, в частности,
максиму релевантности, запрещающую отклоняться от темы, и мак-
симу манеры, требующую говорить ясно, коротко и последовательно.
Ссылка на эти максимы будет представлять собой логическое обо-

снование рассматриваемого требования.
Полная формулировка соответствующего умозаключения может
иметь следующий вид:
Должно быть так, что, если вы стремитесь соблюдать принцип ко-

операции, вы не отклоняетесь в разговоре от темы и говорите доста-
точно ясно, кратко и последовательно.
Вы должны соблюдать принцип кооперации.
Следовательно, вы должны не отклоняться в разговоре от темы,
говорить достаточно ясно, кратко и последовательно.
Обе посылки этого рассуждения являются нормами, заключение

также представляет собой нормативное утверждение.
Допустим, кто-то, мало знающий о Наполеоне, сомневается в том, что
Наполеон должен был быть мужественным. Чтобы доказать это, можно
сослаться на то, что Наполеон был солдатом, а каждый солдат должен
быть, как известно, мужественным. Заключение «Наполеон должен был
быть мужественным» будет выведено из посылок «Всякий солдат должен
быть мужественным» и «Наполеон был солдатом». Заключение окажет-
ся приемлемым в той же мере, в какой приемлемы посылки. Оценочное
заключение будет логически следовать из посылок, одна из которых яв-
ляется оценкой, а вторая – описательным утверждением.
Дедуктивное рассуждение в редких случаях формулируется так,
чтобы явно указывались все посылки и вытекающее из них заключе-
ние. Обычно оно носит сокращенный характер: опускается все, что
без особого труда может быть восстановлено из контекста. Кроме то-
го, не выявляется сколько-нибудь наглядно и общая логическая схе-
ма, или структура, которая лежит в основе рассуждения и обусловли-
вает его дедуктивный характер.
Приведем примеры такого рода рассуждений.
Следующее рассуждение заимствовано у И. Эриугены. Здесь мно-
гое не высказывается явно, а только подразумевается, причем логиче-
ская структура не вполне ясна и нуждается в реконструкции. «Всякое
зло есть или грех, или наказание за грех. И тогда как разум не допу-
скает, чтобы Бог предвидел то и другое, кто решится утверждать, что
Он предопределяет подобное, если только не толковать это в проти-
воположном смысле? Что же? Вообразимо ли, чтобы Бог, Который
один есть истинное бытие и Которым сотворено все сущее в той мере,
в какой оно существует, провидел или предопределял то, что не есть
Он и не происходит от Него, ибо оно – ничто? Зло есть лишь ущерб-
ность добра, а добро есть либо Бог, Который ущербу не подвержен,
5. Теоретическое обоснование оценок и норм 265
либо происходящее от Бога и подверженное ущербу, ущерб же имеет

целью лишь уничтожение добра – и кто усомнится, что зло есть нечто
стремящееся к истреблению добра? Поэтому зло – не Бог и не про-
исходит от Бога. Следовательно, Бог не создавал зла, не провидит
и не предопределяет его» 1. Эриугена стремится доказать, что в мире
нет зла как такового, а есть лишь добро, которое иногда может быть
ущербным. Эта идея выводится из утверждений, характеризующих
природу Бога. Бог наделяется тремя главнейшими атрибутами: все-
знанием, всемогуществом и всеблагостью, а также функциями твор-
ца, хранителя и распорядителя всего сущего. При таком понимании
Бога все сотворенное оказывается добром.
Другой пример обычной дедукции принадлежит Боэцию и связан
по своему содержанию с предыдущим. Боэций намерен строить свои
доказательства по образцу математических. «Итак, как делают обычно
в математике, да и в других науках, я предлагаю вначале разграниче-
ния и правила, которыми буду руководствоваться во всем дальнейшем
рассуждении»2. В числе исходных девяти посылок, можно сказать, ак-
сиом, принимаемых Боэцием, утверждения: «Для всякого простого его
бытие и то, что оно есть, – одно», «Для всего сложного бытие и само
оно – разные [вещи]» и т.п. Дальнейшие рассуждения должны быть де-
дукцией из аксиом. «Выходит, – пишет Боэций, – что [существующие
вещи] могут быть благими постольку, поскольку существуют, не буду-
чи при этом подобными первому благу; ибо само бытие вещей благо не
потому, что они существуют каким бы то ни было образом, а потому,
что само бытие вещей возможно лишь тогда, когда оно проистекает из
первого бытия, т.е. из блага. Вот поэтому-то само бытие благо, хотя и
не подобно тому (благу), от которого происходит»3. Предполагаемые
посылки этого рассуждения – те же, что и в рассуждении Эриугены.
Еще один пример, взятый из современной литературы (заметим, что
только в редких случаях умозаключения, в которых из одних оценок
выводятся другие, имеют такую полную и ясную структуру, как в этом
примере). Ю. Бохеньский считает, что философия диалектического
материализма соединяет идеи Аристотеля и Гегеля. Следствия такого
соединения взаимоисключающих положений подчас обескуражива-
ют. «Одно из них – так называемая проблема Спартака. Ведь Спар-
так руководил революцией в тот период, когда класс рабовладельцев
был, согласно марксизму, классом прогрессивным, а следовательно,
революция не имела никаких шансов на успех и – с точки зрения мо-
1
Эриугена И. С. О божественном предопределении // Сегодня. 1994. 6 авг.
2
Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1990. С. 162.
3
Там же. С. 164–165.
рали – была преступлением, ибо противоречила интересам прогрес-

сивного класса. Это вытекает из позиции Гегеля, а значит, и диалекти-
ческого материализма. Но одновременно Спартак превозносится как
герой. Почему? Потому что уничтожение любой эксплуатации, совсем
по-аристотелевски, считается абсолютной ценностью, стоящей над
эпохами и классами. Здесь нужно выбирать – либо одно, либо другое;
тот же, кто одновременно принимает оба эти положения, впадает в
суеверие»1. Полная формулировка двух умозаключений, заключения
которых несовместимы, может быть такой:
Всякое действие, противоречащее интересам исторически про-

грессивного класса, является отрицательно ценным.
Революция Спартака противоречила интересам исторически про-
грессивного класса.
Следовательно, революция Спартака была отрицательно ценной.
Всякое действие, направленное на уничтожение эксплуатации,

является положительно ценным.
Революция Спартака была направлена на уничтожение эксплуа-
тации.
Значит, революция Спартака была положительно ценной.
Первые два примера показывают, что средневековые философы

явно переоценивали значение доказательства как способа обоснова-
ния. Заключение дедуктивного рассуждения является обоснованным
только в той мере, в какой обоснованны посылки, из которых оно
выводится.
Новая оценка должна быть в согласии не только с уже принятыми
и устоявшимися оценками и их системами, но и с определенными об-
щими принципами, подобными принципам простоты, привычности,
красоты и т.д. Простая, красивая, внутренне согласованная система
оценок, не порывающая резко с ценностями, оправдавшими себя
временем, скорее найдет признание, чем неуклюжая, путаная систе-
ма, безосновательно порывающая с традицией.
Определенное значение в обосновании оценочного утверж-
дения может иметь методологическая аргументация – ссылка на
то, что оценка получена с помощью метода, уже неоднократно
демонстрировавшего свою надежность. Значение методологической
аргументации в случае оценок не является столь существенным, как
1
Бохеньский Ю. Сто суеверий. Краткий философский словарь предрассудков. М.,
1993. С. 94.
6. Неуниверсальные (контекстуальные) аргументы 267
в случае описательных утверждений. Это связано в первую очередь с

тем, что оценки не допускают эмпирического подтверждения и ме-
тод, с помощью которого они устанавливаются, трудно охарактери-
зовать сколько-нибудь однозначно.
Способы теоретической аргументации в поддержку оценок и
норм включают, таким образом, логическое обоснование, систем-
ную аргументацию (в частности, внутреннюю перестройку теории),
демонстрацию совместимости обосновываемой оценки или нормы с
другими принятыми оценками или нормами и соответствие оценок
или норм определенным общим принципам, методологическое обо-
снование и др.
6. НЕУНИВЕРСАЛЬНЫЕ
(КОНТЕКСТУАЛЬНЫЕ) АРГУМЕНТЫ
Судьба общих теоретических утверждений, претендующих на
описание реальности, как правило, не может быть решена оконча-
тельно ни эмпирическими, ни теоретическими способами обоснова-
ния. В принятии таких утверждений существенную роль играют кон-
текстуальные аргументы. Еще большее значение контекстуальная
аргументация имеет в случае норм. Нередко вопрос о том, приемлемо
ли нормативное утверждение, зависит только от контекстуальных ар-
гументов, приводимых в его поддержку.
Как и в случае описательных утверждений, контекстуальные спо-
собы аргументации в поддержку норм охватывают аргументы к тра-
диции и авторитету, к интуиции и вере, к здравому смыслу и др.
Аргумент к традиции
Аргумент к традиции – это ссылка на ту устойчивую и оправдан-
ную временем традицию, которая стоит за рассматриваемым норма-
тивным утверждением.
Этот аргумент играет первостепенную роль в моральной аргу-
ментации, при обсуждении обычаев и правил идеала, правил раз-
нообразных игр, правил грамматики, правил ритуала, разнообразных
конвенций и т.д. Даже аргументация в поддержку законов государ-
ства и других юридических норм во многом опирается на традицию.
Аргумент к авторитету
Еще одним способом аргументации, призванной поддерживать
оценочные утверждения, является аргумент к авторитету.
Этот аргумент необходим, хотя и недостаточен, в случае обоснова-

ния любых предписаний (команд, директив, законов государства и т.п.).
Он важен также при обсуждении ценности советов, пожеланий, методо-
логических и иных рекомендаций и т.п., должен учитываться при оцен-
ке предостережений, просьб, обещаний, угроз и т.п. Несомненна роль
авторитета и апелляции к нему едва ли не во всех практических делах.
Следует проводить различие между эпистемическим авторитетом –
авторитетом знатока, специалиста в какой-то области и деонтическим
авторитетом – авторитетом вышестоящего лица или органа.
Аргумент к авторитету, выдвигаемый в поддержку описательного
утверждения, – это обращение к эпистемическому авторитету; такой
же аргумент, но поддерживающий оценочное утверждение, представ-
ляет собой обращение к деонтическому авторитету.
Деонтический авторитет подразделяется на авторитет санкции, ко-
торый поддерживается угрозой наказания, и авторитет солидарности,
поддерживающийся стремлением достичь поставленной общей цели.
Например, за законами государства стоит авторитет санкции: за при-
казами капитана судна в момент опасности – авторитет солидарности.
Такое подразделение авторитетов не является, конечно, жестким.
Скажем, законы государства преследуют определенные цели, кото-
рые могут разделяться и гражданами государства; распоряжения ка-
питана, адресованные матросам тонущего судна, опираются не толь-
ко на авторитет солидарности, но и на авторитет санкции.
Приведем два примера, подчеркивающие различие между аргу-
ментами к авторитету санкции и авторитету солидарности.
Зороастризм – самая древняя из религий откровения. Корни его ухо-
дят в далекое прошлое, особенно активен он был с III в. до н.э. по VII в.
н.э. в трех великих Иранских империях. Зороастрийцы верили в жизнь
человека после его смерти и переселение его души в подземное царство
мертвых, которым правил Йима. В царстве Йимы души жили, словно
тени, и зависели от своих потомков, которые продолжали пребывать на
земле. Потомки должны были удовлетворять их голод и одевать. Прино-
шения для этих целей совершали в определенное время, так чтобы дары
могли преодолеть материальные преграды. Обряды первых трех дней
после смерти считались жизненно важными и для того, чтобы защитить
душу от злых сил, пока она покидает тело, и для того, чтобы помочь ей
достичь потустороннего мира. Чтобы оказать возможно большую по-
мощь умершему, семья должна была скорбеть и поститься в течение
трех дней, а священнослужитель – читать много молитв. Затем следо-
вали кровавое жертвоприношение и ритуальное приношение огню1. Все
1
См.: Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1988. С. 21–22.
эти обязанности зороастрийцы считали необходимым исполнять под

угрозой наказания души умершего в царстве мертвых.
Святой Петр Фома, чувствуя приближение смертного часа, просил
завернуть его в мешок, завязать на шее веревку и положить на землю.
Он подчеркнуто подражал примеру Франциска Ассизского, который,
умирая, тоже велел положить себя прямо на землю. Похороните меня,
говорил Петр Фома, при входе на хоры, чтобы все наступали на мое те-
ло, даже коза или собака, если они забредут в церковь. Восторженный
его ученик, Филипп де Мезьер, стремясь к еще большему самоуничи-
жению, в изобретательности вознамерился превзойти своего учителя.
В последний час пусть наденут ему на шею тяжелую железную цепь;
как только испустит он последний свой вздох, его обнаженное тело
пусть за ноги втащат на хоры; там останется он лежать крестом, рас-
кинув в стороны руки, пока его не опустят в могилу тремя веревками
привязанного к доске – вместо богато украшенного гроба. Доску, по-
крытую двумя локтями холста или грубой льняной ткани, следует до-
тащить до могилы, куда и будет сброшена, голая как она есть, «падаль,
оставшаяся от сего убогого странника». На могиле пусть будет уста-
новлено маленькое надгробие1. Эти распоряжения, касающиеся цере-
монии похорон, диктуются верному ученику авторитетом его учителя.
Аргумент к интуиции
Существенную роль в аргументации в поддержку оценок играет
аргумент к интуиции.
Еще Платон говорил об интеллектуально-интуитивном познании
идей, прежде всего идеи блага как высшей ступени познания и нрав-
ственного возвышения.
Кембриджские платоники Р. Лэдворт, Г. Мор, Дж. Смит и др. во
главе с Б. Уичкотом считали рациональную интуицию основным,
если не единственным средством познания моральных ценностей.
В частности, Кэдворг полагал, что мораль представляет собой един-
ство абсолютных, универсальных, объективных и неизменных (веч-
ных) идей-понятий, не сводимых к внеморальным понятиям; позна-
ние морали осуществляется посредством особой интеллектуальной
интуиции.
В XIX в. английский этик Г. Сиджвик объяснил рациональный
характер природы морали существованием содержательно оп-
ределенных, нетавтологических ключевых моральных принципов.
Последние звучат так, что ни у кого не возникает сомнения в не-
1
См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 197–198.
обходимости исполнения диктуемых ими моральных предписаний:

Сами моральные принципы удовлетворяют требованиям содержа-
тельной определенности и нетавтологичности, ясности и отчетли-
вости, интуитивной самоочевидности, универсальности и взаимной
совместимости. К числу основных принципов Сиджвик относил
принципы равенства или справедливости (беспристрастности в при-
менении общих правил морали к поведению разных людей), разум-
ного себялюбия и рациональной благожелательности. Последние
два принципа регламентируют отношение человека к личному и
универсальному благу. Согласно требованию разумного себялю-
бия человек не должен без основания предпочитать осуществле-
ние личного блага в настоящем (не должен, так сказать, «жить од-
ним моментом»). Требование благожелательности сводится к тому,
что человек не должен без основания предпочитать осуществление
личного блага осуществлению большего блага другого человека (не
должен «жить только ради себя»). Поскольку эти сущностные мо-
ральные принципы самоочевидны, их познание носит интуитивный
характер1.
Интуиция играет существенную роль в морали, особенно в слож-
ных моральных ситуациях, когда мотивы действий человека и их ре-
зультаты неоднозначны. Однако сведение всей морали к тому, что
кажется интуитивно очевидным, вряд ли способно подвести под нее
твердый фундамент. Прежде всего, те принципы, которые предла-
гаются в качестве исходных и самоочевидных, в действительности
далеки от очевидности и сами требуют обоснования. Кроме того, из
общих требований, подобных требованиям беспристрастности, ра-
зумного себялюбия, рациональной благожелательности и т.д., явно
не вытекает вся сложная, дифференцированная и очень гибкая си-
стема морали. Те, кто предлагает свести мораль к немногим само-
очевидным положениям, явно переоценивают надежность и силу
моральной интуиции.
Интуиция имеет важное значение при выборе номинальных опреде-
лений и конвенций. Последствия, к которым со временем может при-
вести принимаемое соглашение, как правило, не вполне ясны, мно-
гие из них заранее невозможно предвидеть. Целевое обоснование
соглашения способно опереться только на самые очевидные послед-
ствия и потому является неполным и ненадежным. Необходимым
дополнением к такому обоснованию всегда служит интуиция.
Во многом на интуицию опираются советы, пожелания, рекомен-
дации и т.п.
1
См.: Sidgwick H. Methods of Ethics. L. 1903.
Аргумент к вере
Вера упрощенно может быть определена как состояние организ-
ма, вызывающее такое же поведение, какое вызвало бы определенное
событие, если бы оно было дано в ощущении1.
Аргумент к вере – это ссылка на это особое состояние организма,
или «души», в поддержку выдвигаемого положения.
Чаще всего данный аргумент не выражается явно, а только под-
разумевается. Он кажется убедительным для тех, кто принадлежит к
той же вере, испытывает то же состояние души, но не для придержи-
вающихся иных верований.
Например, идеалом И. Бентама, как и Эпикура, была безопас-
ность человека, а не его свобода. Вера Бентама, что жить надо в
безопасности и спокойствии, обусловливала его восхищение благо-
желательными самодержцами, предшествовавшими Французской
революции: Екатериной Великой и императором Францем. Бентам
глубоко презирал связанное с идеей свободы учение о правах чело-
века. Права человека, говорил он, – это явная чепуха, неотъемлемые
права человека – чепуха на ходулях. Декларацию прав человека, раз-
работанную французскими революционерами, он назвал метафизи-
ческим произведением. Ее положения, говорил он, можно разделить
на три класса: невразумительные, ложные и как невразумительные,
так и ложные. «О войнах и штормах лучше всего читать, жить лучше в
мире и спокойствии», – с этой идеей Бентама охотно согласится тот,
кто, как и он, верит в безопасность. И не верит в свободу и необходи-
мость постоянной борьбы за нее.
Вера как состояние души одного человека воздействует на ум и
чувства другого человека. Вера способна заражать, и эта ее заразитель-
ность иногда оказывается более убедительным аргументом, чем любое
доказательство. Средневековый философ Ориген, в частности, гово-
рил, что для Евангелия существуют доказательства, способные удовле-
творить даже ум, воспитанный на строгой греческой философии. Но,
продолжал он, «в Евангелии заключено и свое собственное доказатель-
ство, более божественное, чем любое доказательство, выводимое при
помощи греческой диалектики. Этот более божественный метод на-
зван апостолом “проявлением духа и силы”; “духа”, ибо содержащи-
еся в Евангелии пророчества сами по себе достаточны, чтобы вызвать
веру в любом человеке, читающем их, особенно о том, что относится к
Христу; и “силы”, ибо мы должны верить, что те знамения и чудеса, о
которых рассказывается в Евангелии, действительно имели место, по
1
См.: Рассел Б. История западной философии. М., 1993. Т. II. С. 337.
многим причинам, а также потому, что следы их все еще сохраняются

в людях, ведущих свою жизнь в соответствии с наставлениями Еван-
гелия»1. «Божественный» метод доказательства через «проявления духа
и силы» представляет собой, по сути, аргумент к вере, очень убедитель-
ный для тех, кто ее разделяет. Пророчества сами держатся на вере, хотя
и способны подкреплять ее в случае своего подтверждения; тем более
это относится к знамениям и чудесам. Устанавливаемое Оригеном со-
отношение веры и демонстрации «духа и силы» следует перевернуть:
не эта демонстрация вызывает веру, а наоборот, твердая, безусловная
вера не может проявиться иначе, как через «дух и силу» верования.
В дальнейшем «дух и сила» верующего способны оказать собственное
воздействие на других и склонить их к принятию его веры.
Аргумент к здравому смыслу

Аргумент к здравому смыслу вместе с аргументом к традиции ле-
жит в основе почти всех практических решений. На здравый смысл
опираются по преимуществу и те неясные и редко формулируемые
принципы, которыми человек руководствуется в своей обычной
жизни. Если аргумент к здравому смыслу не так часто упоминается
в практическом рассуждении, то, пожалуй, только потому, что люди
склонны представлять свою обычную жизнь в большей мере подчи-
ненной каким-то общим идеям и теоретическим соображениям, чем
это есть на самом деле.
Здравый смысл действует не только в области оценок, но и в сфере
описаний. Он говорит и о том, какими должны быть человек и обще-
ство, и о том, какой является природа. В частности, он лежит в основе
истолкования опыта, свидетельствует о том, что имеются события, не
являющиеся ничьим опытом, что со временем и пространством все ме-
няется, что «факты – упрямая вещь» и не могут быть подтасованы, и т.д.
Аргумент к вкусу
В отличие от здравого смысла вкус относится исключительно к
сфере ценностей, а аргумент к вкусу – к выбору оценок.
Аргумент к вкусу чаще, чем аргумент к здравому смыслу, является
прямым, выраженным как отдельный довод в процессе аргументации.
В качестве примера приведем эстетическое рассуждение Ф. Шлеге-
ля. «Две катастрофы, между которыми поэзия должна выбирать, весьма
различны по своему характеру. Если она будет направлена больше на
1
Origen. Contra Celsum, lib. I, cap. II.
эстетическую энергию, то вкус, все более притупляясь от привычных

раздражителей, будет стремиться к раздражителям все более сильным
и острым и вскоре перейдет к пикантному и потрясающему. Пикантно
то, что судорожно возбуждает притупившиеся ощущения, потрясаю-
щее – такой же возбудитель воображения. Все это предвестия близкой
смерти. Пошлость – скудная пища бессильного вкуса, шокирующее –
авантюрное, отвратительное или ужасное – последняя конвульсия
отмирающего вкуса. Напротив, если преобладающей тенденцией вку-
са является философское содержание и природа достаточно сильна,
чтобы выдержать самые сильные потрясения, то творческая сила, ис-
черпав себя в порождении безмерной полноты интересного, поневоле
должна будет собраться с духом и перейти к созданию объективного.
Поэтому подлинный вкус в нашу эпоху возможен не как подарок при-
роды или плод одной лишь культуры, но только при условии великой
нравственной силы и твердой самостоятельности»1. В этом эстетиче-
ском рассуждении о двух возможных путях развития поэзии аргумент
к вкусу («к подлинному вкусу», каким он всегда и является) выступает
решающим доводом в поддержку второй из возможных конечных
целей поэзии. Эта цель – высшая красота, максимум объективного
эстетического содержания. Только на этом пути, требующем силы и
самостоятельности, вкус способен сохраняться и совершенствоваться.
Если же поэзия будет стремиться к интересному, т.е. к индивидуаль-
ному, имеющему повышенное количество эстетической энергии, то
вкус неизбежно притупится и выродится.
Более обычно и в некотором смысле более интересно косвенное
использование аргумента к вкусу, когда другие аргументы излагают-
ся так, чтобы своей совершенной формой убеждать в правильности
сказанного. Приведем два примера.
Из всех видов иронии Ф. Шлегель выше всего ставит сократов-
скую иронию – постоянное пародирование утверждающим самого
себя, когда вновь и вновь нужно то верить, то не верить. «Сократов-
ская ирония, – пишет Шлегель, – единственное вполне непроиз-
вольное и вместе с тем вполне обдуманное притворство. Одинако-
во невозможно как измыслить ее искусственно, так и изменить ей.
У кого ее нет, для того и после самого откровенного признания она
останется загадкой. Она никогда не должна вводить в заблуждение,
кроме тех, кто считает ее иллюзией и либо радуется этому велико-
лепному лукавству, подсмеивающемуся над всем миром, либо злит-
ся, подозревая, что и его имеют при этом в виду. В ней все должно
быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все
1
Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. М., 1983. С. 116.
глубоко сокрытым. Она возникает, когда соединяются понимание

жизни и научный дух, совпадают законченная философия жизни
и законченная философия искусства»1. Эстетическое впечатление,
производимое этим описанием сократовской иронии, должно спо-
собствовать высокой опенке такой иронии и в особенности ее глу-
бины и остроты.
Ф. Шафф говорит о Христе: «Его усердие никогда не оборачи-
валось пристрастием, Его постоянство – упрямством, Его добро-
сердечие – слабостью, Его нежность – чувствительностью. Его не-
земная природа была свободна от безразличия и нелюдимости. Его
достоинство – от гордости и самодовольства, Его дружелюбие – от
фамильярности. Его самоотречение – от мрачности. Его сдержан-
ность – от суровости. Он сочетал детскую невинность с мужеством,
всепоглощающую преданность Богу с неустанным интересом к бла-
годенствию людей, любовь к грешникам – с непримиримым осужде-
нием греха, властное достоинство – с чарующей скромностью, бес-
страшие и отвагу с обаятельной мягкостью»2.
Здесь косвенный аргумент к эстетическому и моральному вкусу
призван внушить позитивное впечатление о личности Христа и его
деятельности.
7. ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ
Объективность можно определить как независимость суждений,
мнений, представлений и т.п. от субъекта, его взглядов, интересов,
вкусов, предпочтений и т.д. (противоположность – субъективность).
Объективность означает способность непредвзято и без предрас-
судков вникать в содержание дела, представлять объект так, как он
существует сам по себе, независимо от оценивающего субъекта. Под
субъектом понимается как индивид, так и консолидированная груп-
па лиц (например, научное сообщество, церковь и т.п.), общество,
целостная культура, человечество. Объективность предполагает ос-
вобождение от «наблюдателя», выносящего суждение о мире и всегда
исходящего из определенной «точки зрения».
Абсолютная объективность недостижима ни в одной области,
включая научное познание. Тем не менее идеал объективного зна-
ния – одна из наиболее фундаментальных ценностей науки.
1
Шлегель Ф. Указ. соч. С. 286–287.
2
Цит. по: Мак-Дауэлл Дж. Неоспоримые свидетельства. М., 1990. С. 115.
7. Проблема объективности оценок и норм 275
Объективность исторична: мнения, представлявшиеся объектив-

ными в одно время, могут оказаться субъективными в другое.
Например, астрономы более двух тысяч лет считали вполне объ-
ективной геоцентрическую картину мира; потребовалось несколько
столетий и усилия выдающихся ученых и философов (Н. Коперник,
Дж. Бруно, Г. Галилей и др.), чтобы показать, что более объективной
является гелиоцентрическая картина.
Хотя наука постоянно стремится к объективности, объективное и
субъективное, знание и вера, описание и оценка в ней существенным
образом переплетены и нередко взаимно поддерживают друг друга.
Знание всегда подкрепляется интеллектуальным чувством субъ-
екта, и предположения не становятся частью науки до тех пор, пока
что-то не заставит в них поверить. Субъективная вера и оценка стоит
не только за отдельными утверждениями, но и за целостными кон-
цепциями или теориями. Особенно наглядно это проявляется при
переходе от старой теории к новой, во многом аналогичном «акту об-
ращения» в новую веру и не осуществимом шаг за шагом на основе
логики и нейтрального опыта. Как показывает история науки, такой
переход происходит или сразу, хотя не обязательно в один прием,
или не происходит вообще при жизни современников новой теории.
Коперниканское учение приобрело лишь немногих сторонников
в течение почти целого столетия после смерти Коперника, отмечат
Т. Кун. Работа Ньютона не получила всеобщего признания, в осо-
бенности в странах континентальной Европы, в продолжение более
чем пятидесяти лет после появления «Начал». Пристли никогда не
принимал кислородной теории горения, так же как лорд Кельвин не
принял электромагнитной теории, и т.д. М. Планк замечал, что но-
вая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством
убеждения оппонентов и принуждения их видеть мир в новом свете,
но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают и вы-
растает новое поколение, которое привыкло к ней.
Определенная система верований и оценок лежит в основе не
только отдельной теории, но и самой науки в целом. Эта система
определяет предпосылки научного теоретизирования и определяет
то, что отличает научное мышление от идеологического, утопиче-
ского или художественного мышления. Совокупность мыслительных
предпосылок науки размыта, значительная их часть носит характер
неявного знания. Этим прежде всего объясняется, что науку трудно
сколько-нибудь однозначно отграничить от того, что наукой не явля-
ется, и определить научный метод исчерпывающим перечнем правил.
Предпосылочным, опирающимся на неявные, размытые веро-
вания и в этом смысле субъективным является и мышление целой
исторической эпохи. Совокупность этих верований определяет стиль

мышления эпохи, ее интеллектуальный консенсус, имеющий, в сущ-
ности, дескриптивно-прескриптивный характер. Стиль мышления
почти не осознается той эпохой, в которую он господствует, и под-
вергается определенному осмыслению и критике только в после-
дующие эпохи. Переход от стиля мышления одной эпохи к стилю
мышления другой и, значит, от одного общего типа объективности к
другому является стихийно-историческим процессом, занимающим
довольно длительный период.
Конкретные науки различаются своими характерными типами
объективности.
К. Леви-Строс пишет, в частности, об объективности (физиче-
ской) антропологии, что она требует от исследователя не только аб-
страгироваться от своих верований, предпочтений и предрассудков
(подобная объективность свойственна всем социальным наукам),
но и подразумевает нечто большее: речь идет не только о том, чтобы
подняться над уровнем ценностей, присущих обществу или группе
наблюдателей, но и над методами мышления наблюдателя. Антропо-
лог не только подавляет свои чувства: он формирует новые категории
мышления, способствует введению новых понятий времени и про-
странства, противопоставлений и противоречий, столь же чуждых
традиционному мышлению, как и те, с которыми приходится сегод-
ня встречаться в некоторых ответвлениях естественных наук.
Неустанный поиск антропологией объективности происходит
только на уровне, где явления не выходят за пределы человеческого и
остаются постижимыми – интеллектуально и эмоционально – для ин-
дивидуального сознания. Этот момент чрезвычайно важен, подчерки-
вает Леви-Строс, поскольку он позволяет отличать тип объективности,
к которому стремится антропология, от объективности, представляю-
щей интерес для других социальных наук и являющейся, несомненно,
не менее строгой, чем ее тип, хотя они располагаются и в иной плоско-
сти. Антропология в этом отношении ближе к гуманитарным наукам,
стремящимся всегда оставаться на уровне значений (смыслов).
В зависимости от того, какое из употреблений языка имеется в ви-
ду, можно говорить об объективности описаний, объективности оце-
нок (норм) и объективности художественных образов (в последних
ярко выражаются экспрессивная и оректическая функции языка).
Объективность описаний можно охарактеризовать как степень
приближения их к истине. Промежуточной ступенью на пути к такой
объективности является интерсубъективность.
Объективность оценок (норм) связана с их эффективностью, яв-
ляющейся аналогом истинности описательных утверждений и ука-
зывающей, в какой мере оценка (норма) способствует успеху пред-

полагаемой деятельности. Эффективность устанавливается в ходе
обоснования оценок и норм (и прежде всего – их целевого обоснова-
ния), в силу чего эфективность оценок и норм оценок иногда, хотя и
не вполне правомерно, отождествляется с их обоснованностью.
К. Маркс отстаивал идею, что групповая субъективность совпада-
ет с объективностью, если это – субъективность передового класса,
т.е. класса, устремления которого направлены по линии действия за-
конов истории. Например, буржуазные социальные теории субъек-
тивны, поскольку их сверхзадача – сохранение капиталистического
общества, что противоречит законам истории; пролетарские револю-
ционные теории объективны, ибо они выдвигают цели, отвечающие
данным законам. Согласно Марксу, объективно позитивно ценным
является то, реализация чего требуется законами истории. В частно-
сти, если в силу таких законов неизбежен революционный переход
от капитализма к коммунизму, то объективно хорошим является все,
что отвечает интересам пролетарской революции и задачам построе-
ния коммунистического общества.
История представляет собой, однако, смену уникальных и еди-
ничных явлений, в ней нет прямого повторения одного и того же, и
потому в ней нет законов. Отсутствие законов исторического разви-
тия лишает основания идею, что оценка из субъективной способна
превратиться в объективную и стать истинной. Оценки, в отличие от
описаний, не имеют истинностного значения; они способны быть
лишь эффективными или неэффективными. Эффективность же, в
отличие от истины, всегда субъективна, хотя ее субъективность мо-
жет быть разной – от индивидуального пристрастия или каприза до
субъективности целой культуры.
В науках о культуре можно выделить три разных типа объектив-
ности.
Объективность социальных наук (экономическая наука, социоло-
гия, демография и др.) не предполагает понимания изучаемых объек-
тов на основе опыта, переживаемого индивидом; она требует исполь-
зования сравнительных категорий и исключает «я», «здесь», «теперь»
(«настоящее») и т.п.
Объективность гуманитарных наук (история, антропология, линг-
вистика и т.п.), напротив, опирается на систему абсолютных катего-
рий и понимание на основе абсолютных оценок.
И наконец, объективность нормативных наук (этика, эстетика, ис-
кусствоведение и т.п.), также предполагающая систему абсолютных
категорий, совместима с формулировкой явных оценок, и в частно-
сти явных норм.
В эпистемологии ХVII–ХVIII вв. господствовало убеждение, что

объективность, обоснованность и тем самым научность необходимо
предполагают истинность, а утверждения, не допускающие квалифи-
кации в терминах истины и лжи, не могут быть ни объективными,
ни обоснованными, ни научными. Данное убеждение было связано
в первую очередь с тем, что под наукой имелись в виду только есте-
ственные науки; социальные и гуманитарные науки считались всего
лишь «преднауками», существенно отставшими в своем развитии от
наук о природе.
Сведение объективности и обоснованности к истине опиралось
на убеждение, что только истина, зависящая лишь от устройства
мира и потому не имеющая градаций и степеней, являющаяся веч-
ной и неизменной, может быть надежным основанием для знания и
действия. Там, где нет истины, нет и объективности, и все является
субъективным, неустойчивым и ненадежным. Все формы отражения
действительности характеризовались в терминах истины: речь шла
не только об «истинах науки», но и об «истинах морали» и даже об
«истинах поэзии». Добро и красота оказывались в итоге частными
случаями истины, ее «практическими» разновидностями. Редукция
объективности к истинности имела своим следствием также сведение
всех употреблений языка к описанию: только оно может быть истин-
ным и, значит, надежным. Все другие употребления языка – оценка,
норма, обещание, декларация (изменение мира с помощью слов),
экспрессия, оректив, предостережение и т.д. – рассматривались как
замаскированные описания или объявлялись случайными для языка,
поскольку казались субъективными и ненадежными.
В конце ХIХ в. позитивисты объединили разнообразные не опи-
сательные утверждения под общим именем «оценок» и потребовали
решительного исключения всякого рода «оценок» из языка науки.
Одновременно представители философии жизни, стоявшей в оппо-
зиции позитивизму, подчеркнули важность «оценок» для всего про-
цесса человеческой жизнедеятельности и неустранимость их из язы-
ка социальной философии и всех социальных наук.
Этот спор об «оценках» продолжается по инерции и сейчас. Однако
очевидно, что если социальные и гуманитарные науки не будут содер-
жать никаких рекомендаций, касающихся человеческой деятельности,
целесообразность существования таких наук станет сомнительной.
Экономическая наука, социология, политология, лингвистика, психо-
логия и т.п., перестроенные по образцу физики, в которой нет субъек-
тивных и потому ненадежных «оценок», бесполезны.
Не только описания, но и оценки, нормы и т.п. могут быть обо-
снованными или необоснованными. Действительная проблема, каса-
ющаяся социальных и гуманитарных наук, всегда содержащих явные

или неявные оценочные утверждения (в частности, двойственные,
описательно-оценочные высказывания), состоит в том, чтобы раз-
работать надежные критерии обоснованности и, значит, объектив-
ности такого рода утверждений и изучить возможности исключения
необоснованных оценок.
Оценивание всегда субъективирует, в силу чего науки о культуре
отстоят дальше от идеала объективности, чем науки о природе. Вместе
с тем без такого рода субъективация и тем самым отхода от объектив-
ности невозможна деятельность человека по преобразованию мира.
В естественных науках также имеются разные типы объективно-
сти. В частности, физическая объективность, исключающая теле-
ологические (целевые) объяснения, явным образом отличается от
биологической объективности, обычно совместимой с такими объяс-
нениями; объективность космологии, предполагающей «настоящее»
и «стрелу времени», отлична от объективности тех естественных на-
ук, законы которых не отличают прошлого от будущего.
Проблема объективности художественных образов остается пока
почти неисследованной. Аргументация (и прежде всего обоснование)
объективирует поддерживаемое положение, устраняет личностные,
субъективные моменты, связанные с ним. Однако в художественном
произведении ничего не нужно специально обосновывать и тем бо-
лее доказывать, напротив, надо отрешиться от желания строить це-
почки рассуждений и выявлять следствия принятых посылок. И вме-
сте с тем художественный образ может быть не только субъективным,
но и объективным.
Сущность художественного произведения, говорит К.Г. Юнг,
состоит не в его обремененности чисто личностными особенностя-
ми – чем больше оно или обременено, тем меньше речь может идти
об искусстве, – но о том, что оно говорит от имени духа человечества,
сердца человечества и обращается к ним. Чисто личное – это для ис-
кусства ограниченность, даже порок. «Искусство», которое исключи-
тельно или хотя бы в основном личностно, заслуживает того, чтобы
его рассматривали как невроз.
По поводу идеи З. Фрейда, что каждый художник обладает инфан-
тильно-автоэротически ограниченной личностью, Юнг замечает, что
это может иметь силу применительно к художнику как личности, но
неприложимо к нему как творцу: творец ни автоэротичен, ни гетеро-
эротичен, ни как-либо еще эротичен, но в высочайшей степени объ-
ективен, существен, сверхличен, пожалуй, даже бесчеловечен или
сверхчеловечен, ибо в своем качестве художника он есть свой труд,
а не человек.
Субъективность обычно определяется как зависимость суждений,

мнений, представлений и т.п. от субъекта, его взглядов, интересов,
вкусов, предпочтений и т.д.
Под субъектом может пониматься не только индивид, но и груп-
па лиц, общество, культура или цивилизация и даже человечество в
целом.
Субъективность была характерна, например, для распространенной
когда-то уверенности в существовании загробной жизни, в бессмертии
человеческой души и т.п. Субъективным являлось и господствовавшее
в недавнем прошлом в некоторых обществах убеждение в возможно-
сти построения в обозримом будущем общества, исключающего част-
ную собственность, тяжелый, монотонный труд и неравенство людей.
Можно выделить разные уровни субъективности: зависимость от
личных, индивидуальных пристрастий, зависимость от групповых
пристрастий (например, зависимость от предубеждений, разделяе-
мых в определенное время научным сообществом); зависимость от
пристрастий общества в целом; зависимость от односторонности и
пристрастности культуры или даже эпохи.
Каждая историческая эпоха вырабатывает свой собственный
стиль мышления, в силу чего она смотрит на мир своими глазами,
пользуется своей специфической системой мыслительных коорди-
нат. Воздействие стиля мышления сказывается на всех аспектах те-
оретизирования, так что все сказанное в определенную эпоху носит
на себе ее отпечаток. Зависимость суждений человека от той эпохи,
в которую он живет, может рассматриваться как одно из проявлений
субъективности его мышления.
Само «настоящее», в которое погружен каждый исследователь,
диктует своеобразную субъективность в истолковании им как про-
шлого, так и будущего. Мы не может выйти, говорит М. Хайдеггер,
из нашей истории и из нашего «времени» и рассмотреть само по себе
прошлое с абсолютной позиции, как бы помимо всякой определен-
ной и потому обязательно односторонней.
Взаимная непроницаемость и принципиальная необъяснимость
культур друг для друга, на которой настаивали О. Шпенглер, Хай-
деггер, Л. Витгенштейн и др., может рассматриваться как следствие
субъективности, присущей каждой культуре.
Зависимость воззрений от общества, культуры и эпохи можно на-
звать, используя выражение Э. Гуссерля, «не психологически поня-
той субъективностью». Такого рода зависимость означает, что всякая
система взглядов, включая и научные теории, является в известной
мере субъективной и что полная объективность представляет собой
только идеал, требующий для своего достижения выхода из истории.
Универсальность субъективности не означает, однако, отказа от

требования максимальной объективности в тех областях, где послед-
няя представляется (как, скажем, в науке) основополагающей ценно-
стью. Преодоление субъективности предполагает в первую очередь,
что исследователь абстрагируется от своих субъективных верований,
предпочтений и предрассудков. Он должен стремиться также крити-
чески подойти к тем ценностям, которые присущи его сообществу и
обществу в целом. Ему следует подняться и над «методами мышления
наблюдателя» (К. Леви-Строс) с тем, чтобы достигнуть формулиров-
ки, приемлемой не только для честного и объективного наблюдателя,
но и для всех возможных наблюдателей. Идеалом науки, представ-
ляющейся сферой наиболее эффективного преодоления субъектив-
ности, является окончательное освобождение от «точки зрения», с
которой осуществляет рассмотрение некоторый «наблюдатель», опи-
сание мира не с позиции того или другого, а «с ничьей точки зрения»
(Э. Кассирер). Этот идеал никогда не может быть достигнут, но наука
постоянно стремится к нему, и это стремление движет ее вперед.
Имеется существенное различие между субъективностью описа-
ний и субъективностью оценок: первым удается, как правило, при-
дать большую объективность, чем вторым.
Это связано прежде всего с тем, что в случае описаний всегда
предполагается, что их субъекты совпадают так же, как и их основа-
ния; оценки же могут не только принадлежать разным субъектам, но
и иметь разные основания в случае одного и того же субъекта. В этом
смысле оценки всегда субъективны.
Приемы снижения субъективности оценок являются теми же,
что и в случае описаний: отказ от личных и групповых пристрастий,
стремление рассматривать все объекты с одной и той же точки зре-
ния, критический анализ господствующих ценностей и т.д. Описа-
ния никогда не достигают идеала полной объективности; тем более
нельзя требовать этого от оценок.
Всякое оценивание, даже когда оценка позитивна, есть субъекти-
вация, отмечает М. Хайдеггер. Оценивание предоставляет сущему не
быть, а, на правах объекта оценивания, всего лишь считаться. Когда
«бога» в конце концов объявляют «высшей ценностью», то это – при-
нижение божественного существа. Мышление в ценностях здесь и во
всем остальном является, по мнению Хайдеггера, высшим святотат-
ством, какое только возможно по отношению к бытию.
Хайдеггер призывает «мыслить против ценностей», с тем чтобы,
сопротивляясь субъективации сущего до простого объекта, открыть
для мысли просвет бытийной истины. Из-за оценки чего-либо как
ценности оцениваемое начинает существовать просто как предмет
человеческой оценки. Но то, чем нечто является в своем бытии, не

исчерпывается предметностью, тем более тогда, когда предметность
имеет характер ценности.
Этот призыв Хайдеггера не претендовать на установление универ-
сальной, охватывающей все стороны человеческого существования
иерархии ценностей и даже избегать по мере возможности оценок
того, что лежит в самой основе социальной жизни, в известной мере
оправдан. Глубинные основы социального существования в каждый
конкретный период истории воспринимаются и переживаются чело-
веком, живущим в это время, как непосредственная данность, т.е. как
нечто объективное. Попытка вторгнуться в эти основы с рефлексией
и оценкой лишает их непосредственности и субъективирует их, по-
скольку всякая оценка субъективна.
Но есть, однако, и другая сторона дела. Социальная жизнь, как и
жизнь отдельного человека, представляет собой процесс непрерывных
перемен, причем перемен, являющихся во многом результатом самой
человеческой деятельности. Никакая деятельность не является воз-
можной без оценок. И потому она невозможна без связанной с оцен-
ками субъективации мира и превращения сущего в тот «простой объ-
ект», который может быть преобразован человеком. Человек не должен
субъективировать все подряд, иначе «истина бытия» перестанет ощу-
щаться им и он окажется в зыбком мире собственной рефлексии и
фантазии. Вместе с тем человек не может не действовать и, значит, не
может не оценивать и не разрушать объективное. Мысли, идущей на-
перекор ценности, он постоянно противопоставляет мышление в цен-
ностях. Проблема не в исключении одного из этих противоположно
направленных движений мысли, а в их уравновешивании, в таком со-
четании объективации и субъективации мира, которое требуется исто-
рически конкретными условиями человеческого существования.
8. ВОЗМОЖНОСТЬ СПОРОВ
ОБ ОЦЕНКАХ И НОРМАХ
В заключение анализа способов обоснования оценок и норм рас-
смотрим особенности споров о них.
Обычно говорят, что в споре рождается истина. Оценки и нормы
не являются истинными или ложными. Поэтому обычную высокую
оценку споров необходимо уточнить: в споре рождается истина, когда
спор касается описательных утверждений, но если спор идет об оцен-
ках или нормах, в споре рождается обоснованная оценка или норма.
Спор – это столкновение мнений, или позиций, в ходе которого
каждая из сторон аргументированно отстаивает свое понимание об-
суждаемых проблем и стремится опровергнуть доводы другой стороны.
8. Возможность споров об оценках и нормах 283
Спор является наиболее острой формой аргументации. Он пред-

ставляет собой важное средство прояснения и разрешения вопросов,
вызывающих разногласия, лучшего понимания того, что не является
в существенной мере ясным и не нашло еще убедительного обосно-
вания. Если даже участники спора не приходят в итоге к согласию,
в ходе спора они лучше уясняют как позиции другой стороны, так и
свои собственные.
Искусство ведения спора еще в античности было названо эристикой.
Эристика получила большое распространение в Древней Греции
в связи с расцветом политической, судебной и моральной полеми-
ки. Первоначально эристика понималась как средство отыскания
истины и добра с помощью спора, она должна была учить умению
убеждать других в правильности высказываемых взглядов и, соот-
ветственно, умению склонять человека к тому поведению, которое
представляется нужным и целесообразным. Но постепенно эристика
выродилась в обучение тому, как вести спор, чтобы достигнуть един-
ственной цели – выиграть его любой ценой, совершенно не заботясь
об истине и справедливости. Широкое хождение получили разно-
образные некорректные приемы достижения победы в споре. Это се-
рьезно подорвало доверие к обучению искусству спора.
Использование в споре нечестных или некорректных приемов не
способно, конечно, скомпрометировать саму идею спора как инте-
ресного и важного средства достижения взаимопонимания между
людьми, углубления знаний о мире. Эристика как изучение споров
и обучение искусству их ведения и правомерна, и полезна, но только
при условии, что целью спора считается установление истины и до-
бра, а не просто победа любой ценой.
Эристика не является отдельной наукой или разделом какой-то
науки. Она представляет собой разновидность «практического ис-
кусства», подобного обучению ходьбе или музыке.
Корректные и некорректные приемы спора

Приемы, помогающие выиграть спор, можно разделить на кор-
ректные и некорректные. Первые носят преимущественно техниче-
ский характер, в них есть элемент хитрости, но нет прямого обмана.
Приемы второго рода – это разнообразные обманные действия.
Нужно изучать, конечно, и те и другие тактические уловки. Кор-
ректные – чтобы знать, как можно, пользуясь допустимыми сред-
ствами, отстоять свою точку зрения. Некорректные – чтобы предви-
деть, чего можно ожидать от неразборчивого в средствах противника,
и уметь вывести его на чистую воду.
Спор – это борьба, и общие методы успешной борьбы приложи-

мы также в споре.
Во всякой борьбе очень ценной является инициатива. В споре
важно, кто задает его тему, как конкретно она определяется. Нужно
уметь повести ход спора по своему сценарию.
Рекомендуется, далее, не обороняться, а наступать. Даже оборону
лучше вести с помощью наступления. Вместо того чтобы отвечать на
возражения противника, надо заставить его защищаться и отвечать
на выдвигаемые против него возражения. Предвидя его доводы, мож-
но заранее, не дожидаясь, пока он их выскажет, выдвинуть их самому
и опровергнуть.
Рекомендуется также концентрация действий, направленных на
центральное звено системы аргументов противника или на наиболее
слабое ее звено.
Можно применять в споре и прием опровержения противника его
же собственным оружием. Из принятых им посылок надо всегда пы-
таться вывести следствия, подкрепляющие защищаемый вами тезис.
Особый интерес в этом случае представляют неожиданные для про-
тивника следствия, о которых он даже не подозревал.
Эффект внезапности можно использовать и многими другими
способами. Например, придержать самые неожиданные и важные
возражения к концу спора.
Нередко, особенно когда предмет спора не является в достаточной
мере определенным, может оказаться полезным не занимать с самого
начала жесткую позицию, не спешить твердо и недвусмысленно опре-
делить ее. Иначе в переменчивых обстоятельствах спора трудно будет
ее модифицировать и тем более от чего-то отказаться.
Принято считать, что нет ничего недозволенного и в таком при-
еме, как взять слово в самом конце спора, зная все аргументы высту-
павших и лишая их возможности развернутого ответа. Однако вряд
ли этот прием демократичен: он доступен далеко не для каждого уча-
ствующего в споре.
Частый, но явно некорректный прием в споре – так называемая
подмена тезиса. Вместо того чтобы обосновать выдвигаемое положе-
ние, приводятся аргументы в пользу другого утверждения, выдвигае-
мого вместо того, которое требовалось доказать.
К примеру, надо показать, что на осине не могут расти яблоки;
вместо этого доказывается, что они растут обычно на яблоне и не
встречаются ни на груше, ни на вишне.
Еще один некорректный прием – использование ложных и не-
доказанных аргументов в надежде на то, что противная сторона этого
не заметит.
Употребление ложных, недосказанных или непроверенных ар-

гументов нередко сопровождается оборотами: «всем известно»,
«давно установлено», «совершенно очевидно», «никто не станет от-
рицать» и т.п. Слушателю как бы оставляется одно: упрекать себя за
незнание того, что давно и всем известно.
К одной из форм обмана иногда относится намеренное запутыва-
ние или сбивание с толку. В выступлении того, кто прибегает к такому
приему, возможно, и содержится какая-то информация, но ее чрез-
вычайно трудно уловить.
Виды споров
То, что называется общим именем «спор», имеет несколько ва-
риантов. Прежде всего, споры делятся на те, в которых допускаются
только корректные приемы ведения спора, и те, в которых использу-
ются также некорректные приемы ведения спора.
Далее, споры можно подразделить на те, целью которых является
достижение истины, и те, конечной целью которых является победа
над противником.
Большим упрощением было бы думать, что целью каждого спора
может быть только истина или по меньшей мере достижение общего
согласия по нерешенным проблемам, оказавшимся источником спо-
ра. Человек – не только разумное и познающее, но и действующее су-
щество. Действие – это всегда успех или неуспех, удача или неудача.
Не следует представлять дело так, что успех достигается только теми,
кто ориентируется на истину, и что неудача – неизбежный удел тех,
кто не особенно считается с нею. Иногда – и нередко – успех дости-
гается и неправыми средствами.
Действие невозможно без оценок: утверждений о целях, норм, об-
разцов, идеалов и т.п. Истина является свойством описаний, и спор о
ней – это спор о соответствии описания реальному положению дел.
Споры об оценках, направляющих действие, не относятся к спорам об
истине, поскольку оценки не являются ни истинными, ни ложными.
Имеются, таким образом, споры об описаниях и споры об оценках
(нормах). Конечной целью первых является истина, т.е. достижение
описания, отвечающего реальности. Цель споров об оценках или
нормах – утверждение каких-то оценок или норм и, соответственно,
принятие конкретного, определяемого ими направления будущей
деятельности. Слово «победа» прямо относится только к спорам об
оценках и нормах и выражаемых ими ценностях. Победа – это ут-
верждение одной из противостоящих друг другу систем ценностей.
В спорах об истине о победе одной из спорящих сторон можно гово-
рить лишь в переносном смысле: когда в результате спора открыва-

ется истина, она делается достоянием обеих спорящих сторон и «по-
беда» одной из них имеет чисто психологический характер.
По своей цели споры делятся на преследующие истину и пре-
следующие победу над противоположной стороной. По своим сред-
ствам они подразделяются на использующие только корректные при-
емы и использующие также разнообразные некорректные приемы.
Объединяя эти два деления споров, получаем четыре их раз-
новидности, которые можно назвать дискуссией, полемикой, эк-
лектикой и софистикой.
Дискуссия – спор, направленный на достижение истины и ис-
пользующий только корректные приемы ведения спора.
Полемика – спор, направленный на победу над противоположной
стороной и использующий только корректные приемы.
Эклектика – спор, имеющий своей целью достижение истины, но
использующий для этого и некорректные приемы.
Софистика – спор, имеющий своей целью достижение победы
над противоположной стороной с использованием как корректных,
так и некорректных приемов.
Дискуссия – одна из важнейших форм коммуникации. Польза
дискуссии не только в прояснении обсуждаемых проблем, но и в том,
что она существенно уменьшает момент субъективности. Убеждени-
ям отдельного человека или группы людей дискуссия сообщает об-
щую поддержку и тем самым определенную обоснованность.
Непосредственная задача дискуссии – достижение определенной
степени согласия ее участников относительно дискутируемого тезиса.
Используемые в дискуссии средства должны быть корректными и, как
правило, признаваться всеми, кто принимает в ней участие. Употреб-
ление средств другого рода ведет обычно к обрыву дискуссии.
Полемика, во многом подобная дискуссии, существенно от-
личается от последней в отношении как своей цели, так и приме-
няемых средств.
Цель полемики – не достижение согласия, а победа над другой
стороной, утверждение собственной точки зрения. Средства, упо-
требляемые в полемике, должны быть корректными, но они не обя-
заны быть настолько нейтральными, чтобы с ними соглашались все
участники. Каждый из них применяет тe приемы, которые находит
нужными для достижения победы, и не считается с тем, насколько
они соответствуют представлениям других участников полемики о
допустимых приемах спора.
В самом общем смысле эклектика – это соединение разнородных,
внутренне не связанных и, возможно, несовместимых идей, концеп-
ций, стилей и т.д. В качестве методологического принципа эклекти-

ка появилась впервые в древней философии как выражение упадка и
интеллектуального бессилия последней. Эклектика широко исполь-
зовалась в средневековой схоластике, когда приводились десятки и
сотни разнородных, внутренне не связанных доводов «за» и «против»
одного и того же положения.
Спор об истине, использующий и некорректные приемы, можно
назвать «эклектикой» на том основании, что такие приемы плохо со-
гласуются с самой природой истины. Скажем, расточая комплименты
всем присутствующим при споре или, напротив, угрожая им силой,
можно склонить их к мнению, что 137 – простое число. Но выигрывает
ли сама истина при таком способе ее утверждения? Вряд ли.
Тем не менее эклектические споры, в которых истина поддер-
живается чужеродными ей средствами, существуют, и они не столь
редки, как это может показаться. Они встречаются даже в науке, осо-
бенно в период формирования новых научных теорий, когда осваи-
вается новая проблематика и еще недостижим синтез разрозненных
фактов, представлений и гипотез в единую систему.
Известно, что Галилей, отстаивая когда-то гелиоцентрическую
систему Коперника, победил благодаря не в последнюю очередь сво-
ему стилю и блестящей технике убеждения: он писал на итальянском,
а не на быстро устаревавшем латинском языке и обращался напрямую
к людям, пылко протестовавшим против старых идей и связанных с
ними канонов обучения. Для самой истины безразлично, на каком
языке она излагается и какие конкретно люди ее поддерживают. Тем
не менее пропагандистские аргументы Галилея также сыграли пози-
тивную роль в распространении и укреплении учения Коперника.
Истина рождается в споре, и утверждается она в конечном счете с
помощью корректных средств. Но наука делается живыми людьми,
на которых оказывают воздействие и некорректные приемы. Неуди-
вительно поэтому, что в спорах об истине иногда возникает искуше-
ние воспользоваться какими-то мягкими формами таких приемов.
Отношение к эклектике как разновидности спора должно быть
взвешенным и учитывающим ситуацию, в которой для защиты еще
неочевидной для всех истины используются не вполне корректные
средства.
Что заслуживает безусловного осуждения, так это софисти-
ка – спор, в котором для достижения победы над противником ис-
пользуются любые средства, включая и заведомо некорректные.
В споре, как и в других делах, нельзя быть неразборчивым в при-
меняемых средствах. Не следует вступать в спор с единственной це-
лью – победить в нем любой ценой, не считаясь ни с чем.
Общие требования к спору

Очевидно, что не существует такого перечня требований, которо-
му удовлетворяли бы все четыре разновидности спора. Софистика,
т.е. спор за утверждение своей позиции любыми средствами, вообще
не подчиняется каким-либо правилам. В софистическом споре мо-
жет быть нарушено любое общее требование, не исключая требова-
ния быть логичным или требования знать хотя бы приблизительно те
проблемы, о которых зашел спор.
Для трех остальных разновидностей спора можно попытаться
сформулировать те требования, которым они должны удовлетворять,
если подразумевается, что спорящие ориентируются в конечном сче-
те на раскрытие истины или добра.
В числе общих требований к спору можно упомянуть следующие.
1. Не следует спорить без особой необходимости; если есть воз-
можность достичь согласия без спора, надо ею воспользоваться.
Вместе с тем не надо и бояться споров и стараться любыми спо-
собами уклоняться от них. По принципиальным проблемам, решить
которые не удается без дискуссии и полемики, нужно спорить.
Спор объективен и необходим в том смысле, что он является одной
из неотъемлемых особенностей общения людей. Вместе с тем спор не
единственное средство обеспечения понимания людьми друг друга.
Он даже не главное такое средство. Неприемлем спор ради спора, с
целью доказательства абстрактной правоты и посрамления против-
ника. Главная задача спора – не сама по себе победа над противной
стороной, а решение конкретной проблемы, лучше всего – обоюдно
приемлемое ее решение.
Спор – сложное явление. Он не сводится к столкновению двух не-
совместимых утверждений. Протекая всегда в определенном контексте,
он затрагивает такие черты характера человека, как достоинство, само-
любие, гордость и т.д. Манера спора, его острота, уступки спорящих
сторон, используемые ими средства определяются не только соображе-
ниями, связанными с разрешением конкретной проблемы, но и всем
тем контекстом, в котором она встала. Можно достичь формальной по-
беды в споре, настоять на правоте или целесообразности своего подхода
и одновременно проиграть в чем-то ином, но не менее важном. Вы не
сумели изменить позицию оппонента в споре, не добились его понима-
ния, обидели его, оттолкнули от взаимодействия в решении проблемы,
вызвавшей спор, – эти побочные следствия спора могут существенно
ослабить или вообще свести на нет эффект победы в нем.
2. Всякий спор должен иметь свою тему, свой предмет.
Это – очевидное требование к спору, но даже оно иногда нарушается.
Желательно, чтобы предмет спора был относительно ясным. Луч-

ше всего в самом начале зафиксировать этот предмет особым утверж-
дением, чтобы избежать потом довольно обычного вопроса: о чем же
все-таки шел спор?
3. Тема спора не должна изменяться или подменяться другой на
всем его протяжении.
Это условие редко удается соблюсти, что в общем-то вполне объ-
яснимо. В начале спора тема не является, как правило, достаточно
определенной. Это обнаруживается, однако, только в процессе спо-
ра. Его участники вынуждены постоянно уточнять свои позиции, что
ведет к изменению подходов к теме спора, к смещению акцентов са-
мой этой темы.
Уточнение и конкретизация позиций спорящих – важный момент
спора. Но нужно все-таки постоянно иметь в виду основную линию
спора и стараться не уходить далеко от нее. Если предмет спора изме-
нился, целесообразно обратить на это внимание и подчеркнуть, что
спор относительно нового предмета – это, в сущности, другой, а не
прежний спор.
Многие споры кончаются тем, что их участники еще больше ут-
верждаются в своей правоте. Было бы поспешным, однако, делать
из этого вывод о неэффективности большинства споров. Пусть по-
зиции споривших не изменились, но они, несомненно, стали яснее,
чем до момента спора. Далеко не всякая полемика кончается тем, что
все переходят «в одну веру». Но почти каждая полемика помогает,
сторонам уточнить свои позиции, найти для их защиты дополнитель-
ные аргументы. Именно этим объясняется возросшая убежденность
участников только что закончившегося спора в собственной правоте.
4. Спор должен вестись только при наличии несовместимых пред-
ставлений об одном и том же объекте, явлении и т.д.
Если такой несовместимости нет, вскоре обычно выясняется, что
спорящие говорят хотя и о разных, но взаимодополняющих аспектах
одного и того же объекта. Спорить дальше не о чем.
5. Спор предполагает определенную общность исходных позиций
спорящих сторон, некоторый единый для них базис.
Всякий спор опирается на определенные предпосылки, споров
без каких-либо предпосылок не существует. Общность базиса обе-
спечивает начальное взаимопонимание спорящих, дает ту площад-
ку, на которой только и может развернуться противоборство. Люди,
которые совершенно не понимают друг друга, не способны спорить,
точно так же, как они не способны прийти к согласию.
В Средние века говорили: «С еретиками не спорят, их сжигают».
Оставим меру наказания еретиков на совести того времени, когда нра-
вы были суровыми. Первая же часть этой поговорки, говорящая о не-

возможности или, скорее, о нереальности спора с еретиками, в своей
основе верна. Еретиком является тот, кто отвергает некоторые осново-
полагающие принципы, отказывается принять единый для данной сре-
ды базис, лежащий в основе форм ее жизни и коммуникации. С таким
человеком спор действительно нереален. Для спора нужна известная
общность позиций противостоящих сторон, уходящая своими корня-
ми в их чувства, веру и интуицию. Если такой общности нет и ничто
не кажется сторонам одинаково очевидным, то нет и спора. Трудно, к
примеру, дискутировать о деталях второго пришествия Христа с теми,
кто верит в Будду; того, кто не верит во внеземные цивилизации, вряд
ли удастся увлечь спором о внешнем облике инопланетян.
Обычно предпосылки спора просты и не требуют специальной
констатации. Но если базис не вполне ясен или толкуется по-раз-
ному, лучше всего начать с его уточнения и прояснения. Спор без
общности предпосылок, без одинакового отношения к исходным и
неоспариваемым идеям имеет мало шансов на то, чтобы оказаться в
какой-то мере эффективным.
6. Успешное ведение спора требует определенного знания логики.
Прежде всего предполагается умение выводить следствия из своих
и чужих утверждений, замечать противоречия, выявлять отсутствие
логических связей между утверждениями. Обычно для всех этих це-
лей достаточно интуитивной логики, стихийно сложившихся навы-
ков правильного рассуждения.
7. Спор требует известного знания тех вещей, о которых идет речь.
Это знание не может быть полным, иначе не возникли бы раз-
ногласия и полемика. Но оно все-таки должно быть достаточно об-
ширным. Плохо, когда люди начинают спорить о том, о чем они зна-
ют только понаслышке, а то и вовсе не имеют представления. И тем не
менее привычка с апломбом рассуждать и спорить о малоизвестном
и даже совсем неизвестном у некоторых укоренилась довольно глу-
боко. Есть люди, готовые ввязаться в спор о древневерхненемецком
языке, впервые услышав о том, что такой язык существовал.
Человек, являющийся специалистом в какой-то области, обыч-
но критически оценивает свои познания в этой области, хотя ее
изучению он, возможно, посвятил всю свою жизнь. Грешит са-
моуверенностью и претензией на широкие знания, как правило, тот,
чьи представления как раз поверхностны и неглубоки. Как с ирони-
ей заметил кто-то, профессор медицины знает о болезнях кое-что,
врач – многое, а фельдшер – все. Отсутствие обоснованных знаний
часто идет рука об руку с привычкой подходить ко всему с готовыми
мерками и определениями, на каждый вопрос иметь готовый ответ.
8. В споре нужно стремиться к выяснению истины и добра.

Это одно из наиболее важных, если не самое важное требование
к спору. Принципиальное значение данного требования впервые
подчеркнул, пожалуй, Сократ, остро полемизировавший с софиста-
ми. Последние, как известно, ставили своей целью выдавать слабое
за сильное, а сильное – за слабое, совершенно не заботясь о том, как
все обстоит на самом деле.
9. В споре нужно проявлять гибкость.
Ситуация в споре постоянно меняется. Вводятся новые аргу-
менты, всплывают неизвестные ранее факты, меняются позиции
участников – на все это приходится реагировать. Но гибкость так-
тики спора вовсе не предполагает резкой смены позиции с каждым
новым моментом.
10. Не следует бояться признавать в ходе спора свои ошибки.
Главное в споре – это внести свою долю в положительную разработ-
ку обсуждаемого вопроса. Человек, убедившийся в неверности каких-
то своих представлений, должен сказать об этом с полной откровенно-
стью и определенностью, что сделает спор более плодотворным.
В случае дискуссии, полемики и эклектического спора важно
быть терпимым к критике и не бояться того, что кто-то укажет вам
на ошибки. Когда критические замечания высказываются в лицо, это
особенно важно.
Споры о вкусах
Широко распространено мнение, что о вкусах не спорят: приго-
вор вкуса обладает своеобразной непререкаемостью.
Кант полагал, что в этой сфере возможен спор, но не диспут, од-
нако ясного различия между спором и диспутом у него нет.
Причину того, что в вопросах вкуса нет возможности аргументи-
ровать, Х.Г. Гадамер видит в непосредственности вкуса и несводимо-
сти его к каким-то другим, в особенности понятийным, основани-
ям: «Это происходит не потому, что невозможно найти понятийно
всеобщие масштабы, которые всеми с необходимостью принимают-
ся, а потому, что их даже не ищут, и ведь их невозможно правильно
отыскать, даже если бы они и были. Нужно иметь вкус; его невоз-
можно преподать путем демонстрации и нельзя заменить простым
подражанием»1.
1
Гадамер Х.Г. Истина и метод. М., 1988. С. 80. «Никто не сомневается в том, что
вопросы вкуса не могут решаться с помощью аргументации и демонстрации» (Там же.
С. 85).
Принцип «О вкусах не спорят» не кажется верным в своей об-

щей формулировке. Споры о вкусах достаточно обычны, в частно-
сти, эстетика и художественная критика состоят по преимуществу из
таких споров. Кроме того, большинство оценочных и нормативных
суждений несут на себе явственный отпечаток вкусовых пристрастий
отдельного индивида, консолидированной социальной группы или
общества в целом. Отрицание возможности спора о вкусах означает
поэтому сомнение в том, что вообще можно спорить по поводу оце-
нок и норм, принятие или непринятие которых во многом обуслов-
лено вкусовыми предпочтениями.
Когда выражают сомнение в возможности споров о вкусах или их
эффективности, имеют в виду, скорее, лишь особые случаи спора, не
приложимые к суждениям вкуса. Именно те разновидности спора,
которые не могут быть применены в случае оценок и норм: дискус-
сию и эклектический спор.
Но о вкусах можно вести спор, направленный на победу, на ут-
верждение своей собственной точки зрения. И такой спор может
быть не только некорректным (софистический спор), но вполне кор-
ректным (полемика).
ГЛАВА IX.
ОЦЕНКИ И ИСТОРИЯ
1. ОЦЕНКИ И РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Рациональность, или разумность, – это характеристика знания с
точки зрения его соответствия наиболее общим принципам мышле-
ния, разума. Поскольку совокупность таких принципов не является
вполне определенной и не имеет отчетливой границы, понятие раци-
ональности является неясным по своему содержанию и относится к
размытому кругу объектов.
Понятие рациональности имеет многовековую историю, но толь-
ко со второй половины ХIХ в. оно стало приобретать устойчивое со-
держание и сделалось предметом острых споров. Во многом это бы-
ло связано с рассмотрением теоретического знания в его развитии,
с уяснением сложности и неоднозначности процедуры обоснования.
Последняя никогда, в сущности, не завершается, и ни один ее резуль-
тат, каким бы обоснованным он ни казался, нельзя назвать оконча-
тельным – он остается только гипотезой. Никаких абсолютно надеж-
ных и не пересматриваемых со временем оснований теоретического
знания не существует; можно говорить только об относительной их
надежности. В рациональности как оценке знания с точки зрения
общих требований разума стали видеть своеобразную компенсацию
ставшей очевидной ненадежности процедуры обоснования. Переос-
мысление «классической» проблемы обоснования и отказ от фунда-
ментализма выдвинули на первый план проблему рациональности.
Поскольку мышление человека является разным не только в раз-
ные исторические эпохи, но и в разных областях его приложения,
существенным является различие между двумя уровнями рациональ-
ности: универсальной рациональностью, охватывающей целую эпоху
или культуру, и локальной рациональностью, характеризующей осо-
бенности мышления в отдельных областях теоретизирования кон-
кретной эпохи культуры.
Универсальная рациональность предполагает, в частности, соот-
ветствие требованиям логики и требованиям господствующего в кон-
кретную эпоху стиля мышления.
Предписания логики составляют ядро рациональности любой
эпохи, и вместе с тем они не являются однозначными. Прежде всего,
не существует единой логики, законы которой не вызывали бы разно-
гласий и споров. Логика слагается из необозримого множества част-
294 Глава IX. Оценки и история
ных систем; «логик», претендующих на определение закона логики,

в принципе бесконечно много. Известны классическое определение
логического закона и логического следования, интуиционистское их
определение, определение в паранепротиворечивой, в релевантной
логике и т.д. Ни одно из этих определений не свободно от критики
и от того, что можно назвать парадоксами логического следования.
Что имеется в виду, когда требуется соответствие логике? – зада-
ется вопросом П. Фейерабенд. Существует целый спектр формаль-
ных, полуформальных и неформальных логических систем: с зако-
ном исключенного третьего и без него, с законом недопустимости
противоречия и без него (логика Гегеля); с принципом, что противо-
речие влечет все что угодно, и без него, и т.д.
Особенно сложно обстоит дело с требованием рассуждать непро-
тиворечиво, фиксируемым законом противоречия. Аристотель на-
зывал данный закон наиболее важным принципом не только мыш-
ления, но и самого бытия. И вместе с тем в истории логики не было
периода, когда этот закон не оспаривался бы и дискуссии вокруг не-
го совершенно затихали. Относительно мягкая критика требования
(логической) непротиворечивости предполагает, что если перед те-
оретиком встала дилемма: заниматься устранением противоречий из
теории или работать над ее дальнейшим развитием, обогащением и
проверкой на практике – он может выбрать второе, оставив устра-
нение противоречий на будущее. Жесткая критика требования не-
противоречивости отрицает универсальность этого требования, при-
ложимость его в некоторых, а иногда и во всех областях рассуждений.
В частности, диалектика, начавшая складываться еще в Антично-
сти, настаивает на внутренней противоречивости всего существую-
щего и мыслимого и считает такую противоречивость основным или
даже единственным источником всякого движения и развития. Для
коллективистических обществ (средневековое феодальное общество,
тоталитарное индустриальное общество и др.) диалектика является
необходимой предпосылкой решения ими ключевых социальных
проблем; индивидуалистические общества (древнегреческие демо-
кратии, современные либеральные демократии) считают диалектику,
постоянно тяготеющую к нарушению законов логики, интеллекту-
альным мошенничеством.
Это означает, что рациональность коллективистического мыш-
ления, взятого с обязательными для него экскурсами в диалектику,
принципиально отличается от рациональности индивидуалистиче-
ского мышления, и что в рамках каждой эпохи намечаются два типа
универсальной рациональности, различающиеся своим отношением
к требованиям логики.
1. Оценки и рациональность 295
Рациональность не оставалась неизменной на протяжении чело-

веческой истории: в Античности требования разума представлялись
совершенно иначе, чем в Средние века; рациональность современно-
го мышления радикально отличается от рациональности мышления
Нового времени.
Рациональность, подобно искусству, аргументации и т.д., развива-
ется волнами, или стилями; каждой эпохе присущ свой собственный
стиль рациональности, и смена эпох является, в частности, сменой
характерных для них стилей рациональности. Сам стиль рациональ-
ности эпохи, складывающийся стихийно-исторически, укоренен в
целостной ее культуре, а не в каких-то господствующих в конкрет-
ный исторический период идеях, философских, религиозных, науч-
ных или иных концепциях.
Социально историческая обусловленность стилей рационально-
сти опосредствуется стилем мышления эпохи, представляющим со-
бой систему глобальных, по преимуществу имплицитных предпосы-
лок мышления эпохи.
В истории рациональности отчетливо выделяются четыре основ-
ных периода ее развития, соответствующие главным этапам развития
общества: Античность, Средние века, Новое время и современность.
Первобытное мышление не является рациональным и составляет
только предысторию перехода в осевое время от мифа к логосу.
Глубокие различия между рациональностью разных исторических
эпох можно проиллюстрировать, сравнивая, например рациональ-
ность Нового времени и современную рациональность. Мышление
Нового времени подчеркнуто антиавторитарно, для него характерны
уверенность в том, что всякое («подлинное») знание может и долж-
но найти со временем абсолютно твердые и неизменные основания
(фундаментализм), кумулятивизм, аналитичность, бесконечные по-
иски определений, сведение обоснованности к истинности, редук-
ция всех употреблений языка к описанию, отказ от сравнительной
аргументации, стремление ко всеобщей математизации и т.д. Совре-
менное мышление не противопоставляет авторитеты («классику»)
разуму и считает аргумент к авторитету допустимым во всех областях,
включая науку, не ищет окончательных, абсолютно надежных ос-
нований знания, не истолковывает новое знание как простую над-
стройку над всегда остающимся неизменным старым фундаментом,
противопоставляет дробности восприятия мира системный подход
к нему, не переоценивает роли определений в структуре знания, не
редуцирует обоснованность (и в частности, обоснованность оценок и
норм) к истинности, не считает описание единственной или ведущей
функцией языка, использует, наряду с абсолютной, сравнительную
аргументацию, не предполагает, что во всяком знании столько науч-

ности, сколько в нем математики, и т.д. Многое из того, что пред-
ставлялось мышлению Нового времени естественными, не вызыва-
ющими сомнений предпосылками правильного теоретизирования,
современному мышлению кажется уже предрассудком.
«Вневременная рациональность», остающаяся неизменной во
все эпохи, очень бедна по своему содержанию. Требования универ-
сальной рациональности, меняющейся от эпохи к эпохе, довольно
аморфны, даже когда они относятся к логике. Эти требования исто-
ричны; большая их часть носит имплицитный характер: они не фор-
мулируются явно, а усваиваются как «дух эпохи», «дух среды» и т.п.
Универсальная рациональность действует только через локаль-
ную рациональность, определяющую требования к мышлению в не-
которой частной области.
Характерным приемом локальной рациональности является науч-
ная рациональность, активно обсуждаемая в последние десятилетия и
представляющая собой совокупность ценностей, норм и методов, ис-
пользуемых в научном исследовании. От стихийно складывающейся
научной рациональности необходимо отличать разнообразные ее экс-
пликации, дающие более или менее полное описание эксплицитной ча-
сти требований к разумному и эффективному научному исследованию.
В числе таких экспликаций, или моделей, научной рациональности
можно отметить индуктивистскую (Р. Карнап, М. Хессе), дедуктивист-
скую (К. Поппер), эволюционистскую (С. Тулмин), реконструктивист-
скую (И. Лакатос), анархистскую (П. Фейерабенд) и др.
Важно отметить, что локальная рациональность предполагает
определенную систему ценностей, которой руководствуются в кон-
кретной области мышления (науке, философии, политике, религии,
идеологии и т.д.). Такая рациональность предполагает также специ-
фический набор методов обоснования, применяемых в конкретной
области и образующих некоторую иерархию; систему категорий, слу-
жащих координатами мышления в конкретной области; специфи-
ческие правила адекватности, касающиеся общей природы рассма-
триваемых объектов, той ясности и точности, с которой они должны
описываться, строгости рассуждений, широты данных и т.п.; опреде-
ленные образцы успешной деятельности в данной области.
Универсальная рациональность вырастает из глубин культуры
своей исторической эпохи и меняется вместе с изменением культу-
ры. Два трудных вопроса, связанных с данной рациональностью, по-
ка остаются открытыми. Если теоретический горизонт каждой эпохи
ограничен свойственным ей стилем рациональности, то может ли
одна культура осмыслить и понять другую культуру? Существует ли
1. Оценки и рациональность 297
прогресс в сфере рациональности и может ли рациональность одной

эпохи быть лучше, чем рациональность другой эпохи?
О. Шпенглер, М. Хайдеггер и др. полагали, что предшествующие
культуры непроницаемы и принципиально необъяснимы для всех
последующих.
Сложная проблема соизмеримости стилей рациональности раз-
ных эпох, относительной «прозрачности» предшествующих стилей
для последующих близка проблеме соизмеримости научных теорий.
Можно предположить, что историческая объективность в рассмотре-
нии рациональности возможна лишь при условии признания пре-
емственности в развитии мышления. Отошедший в прошлое способ
теоретизирования и стиль рациональности может быть понят, только
если он рассматривается с позиции более позднего и более высоко-
го стиля рациональности. Последний должен содержать в себе, вы-
ражаясь гегелевским языком, «в свернутом виде» рациональность
предшествующих эпох, представлять собой, так сказать, аккуму-
лированную историю человеческого мышления. Прогресс в сфере
рациональности не может означать, что, например, в Средние века
более эффективной была бы не средневековая рациональность, а до-
пустим, рациональность Нового времени и тем более современная
рациональность.
Если рациональность является порождением культуры своей эпо-
хи, каждая историческая эпоха имеет единственно возможную раци-
ональность, которой не может быть альтернативы. Ситуация здесь
аналогична истории искусства: современное искусство не лучше
древнегреческого искусства или искусства Нового времени. Вместе
с тем прогрессу рациональности можно придать другой смысл: раци-
ональность последующих эпох выше рациональности предшествую-
щих эпох, поскольку первая содержит в себе все то позитивное, что
имелось в рациональности вторых. Прогресс рациональности, если
он и существует, не является законом истории.
Разум не представляет собой некоего изначального фактора, при-
званного играть роль беспристрастного и безошибочного судьи. Он
складывается исторически, и рациональность может рассматривать-
ся как одна из традиций.
Рациональные стандарты и обосновывающие их аргументы, го-
ворит П. Фейерабенд, представляют собой видимые элементы кон-
кретных традиций, которые включают в себя четкие и явно выражен-
ные принципы и незаметную и в значительной части неизвестную,
но абсолютно необходимую основу предрасположений к действиям
и оценкам. Когда эти стандарты приняты участниками такой тра-
диции, они становятся «объективной» мерой превосходства. В этом
случае мы получаем «объективные» рациональные стандарты и аргу-

менты, обосновывающие их значимость.
Необходимо, однако, подчеркнуть, что разум с характерной для
него рациональностью – особая традиция, отличная от всех иных. Он
старше других традиций и пропускает через себя любую из них; он
универсален и охватывает всех людей; он гибок и критичен, посколь-
ку имеет дело в конечном счете с истиной.
Из того, что разум – одна из традиций, Фейерабенд делает два
необоснованных вывода: во-первых, рациональность как традиция
ни хороша, ни плоха – она просто есть; во-вторых, рациональность
кажется объективной лишь до тех пор, пока она не сопоставляется с
другими традициями.
Позиция Фейерабенда представляет собой, в сущности, воспро-
изведение старой, отстаивавшейся романтизмом трактовки тради-
ции как исторической данности, не подлежащей критике и совер-
шенствованию. Традиции проходят, однако, через разум и могут
оцениваться им. Эта оценка является исторически ограниченной,
поскольку разум принадлежит определенной эпохе и разделяет все ее
«предрассудки». Тем не менее оценка с точки зрения рациональности
может быть более широкой и глубокой, чем оценка одной традиции с
точки зрения какой-то иной традиции, неуниверсальной и некрити-
ческой. Разные традиции не просто существуют наряду друг с другом.
Они образуют определенную иерархию, в которой разум занимает
особое, привилегированное место.
Слово «рациональность» многозначно, но, пожалуй, во всех сво-
их значениях рациональность связана с ценностями. Помимо раци-
ональности как соответствия правилам и стандартам разума, раци-
ональность может означать соответствие средств избранной цели
(целесообразность, или целерациональность, по М. Веберу), спо-
собность всегда выбирать лучшую из имеющихся альтернатив (по
Р. Карнапу, действие рационально, если оно имеет максимально
ожидаемую полезность), сравнительную оценку знания, противопо-
ставляемую его абсолютной оценке, или обоснованию, и т.д.
2. ОЦЕНКИ И ПРОБЛЕМА СМЫСЛА ИСТОРИИ

Позднее введение понятия ценности в язык философии и позднее
возникновение аксиологии как самостоятельного раздела филосо-
фии имеют вполне определенные причины.
Тема ценностей может активно и всесторонне разрабатываться
только в рамках демократического, открытого общества. Слабые за-
чатки аксиологии, наметившиеся в античной философии, были ос-
новательно забыты за десять веков Средневековья. Средневековое
2. Оценки и проблема смысла истории 299
общество, являвшееся умеренно коллективистическим, было равно-

душно ко всем ценностям, кроме теологических. Только с постепен-
ным утверждением капитализма проблема ценностей вновь сдела-
лась актуальной.
Далее будут рассмотрены два фактора, существенным образом
влияющих на трактовку ценностей: истолкование смысла человече-
ской истории и понимание природы, или сущности, человека.
В прошлом социальная философия много говорила о смысле и
предназначении человеческой истории. Идея, стоявшая за этими
рассуждениями, казалась очевидной: человечество существует не
зря, оно имеет определенное предназначение, и, значит, у его эволю-
ции есть определенный смысл. Однако, как показывает более тща-
тельный анализ, трудно понять, что конкретно имелось в виду под
смыслом истории.
Понятие смысла, само по себе чрезвычайно расплывчатое, в прило-
жении к истории становится чем-то прямо-таки неуловимым. Понятие
смысла истории определяет все другие общие ее проблемы. Неясность
или искусственность решения вопроса о смысле истории делают столь
же неясными или надуманными ответы и на другие общие вопросы, и
в частности на вопрос о тех общих ценностях, которыми руководству-
ется общество в конкретный период своего развития.
Прежде чем перейти к анализу суждений о смысле истории, не-
обходимо прояснить само понятие смысла. Очевидно, что слово
«смысл» многозначно, причем некоторые его значения не вполне
ясны. Два наиболее употребительных значения «смысла» можно на-
звать лингвистическим и телеологическим.
В лингвистическом значении смысл – это то содержание, которое
стоит за языковым выражением. В телеологическом значении смысл –
это характеристика той деятельности, которая служит для достижения
поставленной цели. Имеет смысл всякое действие, способствующее
продвижению к выдвинутой цели, и лишено смысла действие, не ве-
дущее к этой цели и тем более препятствующее ее достижению. Цель
может осознаваться субъектом деятельности (индивидом или кол-
лективом), но может также оставаться неосознанной им. Например,
смысл труда художника в том, чтобы создавать картины; если ни одно
из начатых произведений художник не доводит до конца, то его дея-
тельность не имеет смысла, во всяком случае, не имеет ясного смысла.
Телеологический смысл предполагает замысел, или цель. Рассуж-
дения о смысле какой-то деятельности всегда должны содержать пря-
мое или косвенное указание на ту цель, которая преследуется данной
деятельностью и без которой последняя оказалась бы пустой или не
имеющей смысла.
Когда говорят о «смысле истории», то имеют в виду именно теле-

ологическое значение «смысла», ту цель, которая стоит перед чело-
вечеством и которую оно способно достичь благодаря своей посте-
пенной эволюции. При этом не предполагается, что смысл истории
известен человечеству или конкретному обществу.
История имеет смысл, только если у нее есть цель. Если эта цель
отсутствует, эволюция человечества лишена смысла. Цель не только
истории, но и любой деятельности представляет собой одну из раз-
новидностей ценностей. Можно поэтому сказать, что смысл истории
означает направленность ее на какие-то ценности.
В аксиологии ценности обычно подразделяются на внутренние и
внешние. Внутренне ценным является ценное само по себе. Внешней
ценностью обладает то, что способно служить средством для дости-
жения какой-то внутренней ценности. Внутренние ценности иногда
называются «абсолютными», внешние – «относительными», или «ин-
струментальными». Например, удовольствие позитивно ценно само по
себе, боль и страдание негативно ценны сами по себе. Деньги представ-
ляют ценность не сами по себе, а только в качестве достаточного уни-
версального средства получения каких-то внутренне ценных вещей.
Подразделение ценностей на внутренние и внешние является, ко-
нечно, относительным и во многом зависит от контекста. Скажем, исти-
на, как принято считать, является ценной сама по себе, но вместе с тем
она может оказываться и средством для достижения других ценностей.
Деление ценностей на внутренние и внешние является принци-
пиально важным при обсуждении проблемы смысла истории. Другим
важным для этой темы делением ценностей (тех целей, которые стоят
перед человеческой историей) является их деление на объективные и
субъективные.
Объективные ценности достигаются независимо от планов и наме-
рений человека, его деятельности или бездеятельности, они реализу-
ются не благодаря человеку, а в силу независящего от него хода вещей.
Субъективные ценности – это те события или ситуации, наступления
которых человек желает, ради которых он активно действует и которые
могут вообще не реализовываться, если человек не проявит, скажем,
достаточной настойчивости. Объективные ценности можно назвать
«предопределенными», субъективные – «непредопределенными».
Например, теплое лето с обильными дождями – объективная по-
зитивная ценность для овощевода; исправно работающая в течение
всего сезона система орошения – субъективная ценность для него.
Соединяя вместе деление ценностей на внутренние и внешние, с
одной стороны, и на объективные и субъективные с другой, получаем
четыре возможные позиции в вопросе о смысле истории:
1) история наделена смыслом, поскольку она является средством

для достижения определенных ценностей (таких, как, скажем, свобо-
да, всестороннее развитие человека, его благополучие и т.п.), реали-
зация которых является итогом исторического развития и не зависит
от планов отдельных людей и их групп, от их понимания истории и от
их сознательной деятельности;
2) у истории есть смысл, так как она является ценной сама по себе,
в каждый момент ее существования, причем эта внутренняя ценность
истории совершенно не зависит от людей и их групп, которые могут
понимать смысл и ценность истории, но могут и не понимать их;
3) история имеет смысл как средство достижения тех идеалов, ко-
торые выработало само человечество и которые оно стремится посте-
пенно реализовать в ходе своей деятельности;
4) у истории есть смысл, поскольку она позитивно ценна сама по
себе, и эта ценность придается ей не извне, а самими людьми, живу-
щими в истории, делающими ее и получающими удовлетворение от
самого процесса жизни.
О первых двух из этих позиций можно сказать, что история наделе-
на смыслом, независимым ни от человека, ни от человечества в целом.
Ход истории предопределен, ее ценность в качестве средства или самой
по себе существует независимо от каких-либо планов или действий лю-
дей. Согласно двум последним позициям сам человек придает истории
смысл, или делая ее средством достижения каких-то своих идеалов, или
считая ценностью сам по себе процесс исторического существования.
Первые две позиции, придающие истории объективный, не зави-
сящий от человека и его устремлений смысл, характерны для сторон-
ников коллективистического общества, полагающих, что история
реализует объективное предназначение. Позиции, усматривающие в
истории субъективный, задаваемый самими людьми смысл, разделя-
ются обычно сторонниками индивидуалистического общества, исхо-
дящими из идеи самоконституирующегося, или самосоздающегося,
человечества. Можно, таким образом, сказать, что ответ на вопрос о
смысле истории определяется не одними абстрактными размышле-
ниями, но и социальной позицией исследователя, его предпочтением
одного типа общества другому.
Хорошими примерами первой позиции в вопросе о смысле исто-
рии являются религиозные концепции истории. Так, иудеи, исходя
из своего понимания избранности, отраженного в книгах пророков,
усматривали объективный смысл истории в установлении господства
Яхве над всеми народами. Человек может пытаться способствовать
этому процессу или, напротив, препятствовать ему – от этого ничего
не зависит.
История, написанная в соответствии с христианскими принци-

пами, является провиденциальной и апокалиптической. Она припи-
сывает исторические события не мудрости людей, но действиям Бо-
га, определившего не только основное направление, но и все детали
исторического развития. Такая история ищет в общем ходе событий
закономерность, предопределяющую ход человеческой эволюции.
Теология истории длится от творения до Судного дня и спасения.
Поступь Бога в истории обнаруживает себя в последовательности
актов сотворения мира, создания человека и изгнания его из рая,
изъявления божественной воли устами пророков, спасения, явления
Бога людям на рубеже времен, предстоящего Страшного суда. Смысл
исторического существования заключен в будущем и является ре-
зультатом не одного познания, но и исполненного надежд ожидания.
К. Левит указывает, что, хотя христианские упования на будущее воз-
даяние стали инородными для современного исторического созна-
ния, общая установка последнего как таковая остается неизменной.
Она пронизывает всю послехристианскую европейскую мысль и все
ее попечения об истории с ее «зачем?» и «куда?».
Концепции, постулирующие конечную, не зависящую от ценно-
стей человека цель истории, объединяет убеждение в существовании
объективного, заданного раз и навсегда смысла истории. Его можно
познать и попытаться жить и действовать в согласии с ним, но его
нельзя изменить.
Объективный смысл придается истории и историческим матери-
ализмом Маркса. История, по Марксу, имеет определенную цель и
тем самым смысл: целью является будущее «царство свободы», для до-
стижения которого необходимо уничтожение частной собственности
и создание бесклассового общества. А. Тойнби, отрицательно отно-
сящийся к учению Маркса, в особенности к «Манифесту Коммуни-
стической партии», сближает понимание Марксом смысла истории с
религиозным истолкованием этого смысла. Определенно иудейский
дух марксизма – это, говорит Тойнби, апокалиптическое видение
безудержной революции, которая неизбежна, поскольку предписана
самим Богом, и которая должна изменить нынешние роли пролета-
риата и правящего меньшинства до полной их перестановки, которая
должна возвести избранных людей в единой связке с нижайшего до
высочайшего положения в царстве этого мира. Маркс возвел в своем
на все способном деизме богиню «исторической необходимости» на
место Яхве, пролетариат современного западного мира – на место ев-
реев, а царство Мессии изобразил как диктатуру пролетариата.
Тойнби упрощает позицию Маркса. Согласно Марксу, история име-
ет в будущем свою объективную цель, по достижении которой она перей-
дет в другое временное измерение. В этом аспекте Маркс действитель-

но близок к религиозному апокалиптическому истолкованию истории
и ее смысла. Но теория Маркса противоречива. Маркс полагает, что
история движется не только своим притяжением к конечной цели, но и
объективными историческими законами, обусловливающими переход
от более низких к более высоким общественно-экономическим форма-
циям и в конечном счете – к коммунистической формации. Идея за-
конов истории совершенно чужда религиозным концепциям истории.
Вторая из указанных позиций в вопросе о смысле истории видит
цель истории не в будущем, а в самой длящейся истории и вместе с тем
полагает, что внутренняя ценность придается истории не человеком,
а присуща ей объективно и независимо от человека. Эта позиция яв-
ляется редкой, поскольку она плохо приложима к реальной истории,
переполненной угнетением, войнами и насилием. Если в силу каких-то
объективных обстоятельств история должна быть прекрасной в каж-
дом своем мгновении, то почему реальное историческое существова-
ние так переполнено тяготами и бедствиями? Объективной внутренней
ценностью обладает, конечно, жизнь в небесном раю. Такой ее делает
Бог, и человеку, попавшему в рай, не нужно ни о чем заботиться, ему
остается только наслаждаться каждым проведенным там мгновением.
Однако жизнь в раю протекает не во времени, а в вечности и как тако-
вая не имеет истории. К тому же реальная, земная жизнь совершенно
не похожа на райское существование. Объективную внутреннюю цен-
ность должна, по идее, иметь также жизнь в том земном раю, который
постулируется историческим материализмом. Но и эта жизнь, каждое
мгновение которой должно быть прекрасным само по себе, будет не
историей, а постисторией, ничем не напоминающей предшествую-
щее историческое существование. Нужно, впрочем, отметить, что для
Маркса (но не для Гегеля) объективную внутреннюю ценность имеет
не только жизнь в постистории, при коммунизме, но и жизнь в реаль-
ной истории. Однако только при условии, что последняя сознательно
посвящена борьбе за высокие коммунистические идеалы, т.е. идет по
линии действия законов истории и согласуется с ее конечной целью.
С точки зрения представления об истории как о потоке, движу-
щемся между двумя полюсами – открытым обществом и закрытым
обществом, – история не имеет никакого объективного, не завися-
щего ни от человека, ни от человечества в целом смысла.
У истории нет объективной, навязанной ей цели, лежащей или вне
ее, или в самом ее конце, в постистории. История не является подго-
товкой ни к раю на небесах, ни к раю на земле. Не будучи средством
достижения подобных целей, она не имеет инструментального смысла.
Жизнь в коллективистическом обществе и жизнь в индивидуалистиче-
ском обществе настолько различна, что идея, будто и той и другой при-
суща одинаковая внутренняя ценность, лишается оснований. С пози-
ции понимания истории как не имеющих конца во времени колебаний
между коллективизмом и индивидуализмом история не имеет, таким
образом, ни внешней, ни внутренней объективной ценности.
С точки зрения двух последних позиций в вопросе о смысле исто-
рии она способна иметь субъективную, зависящую от самого челове-
ка внешнюю или внутреннюю ценность.
Эти две позиции хорошо согласуются с идеей двухполярности
истории, однако с учетом того обстоятельства, что и внешняя, и вну-
тренняя ценность истории должны быть разными для двух разных,
можно сказать, диаметрально противоположных типов общества.
Согласно третьему из возможных ответов на вопрос о смыс-
ле истории история имеет инструментальную субъективную цель и
является средством достижения тех идеалов, которые вырабатыва-
ет сам человек. Эти идеалы могут быть или коллективистическими
(построение некоего совершенного во всех отношениях общества,
способного безоблачно существовать тысячелетия), или индивиду-
алистическими (последовательное и постепенное усовершенствова-
ние имеющегося общества, гарантирующее все большие свободу и
благосостояние его индивидам), или промежуточными между откры-
тым коллективизмом и ясно выраженным индивидуализмом. Исто-
рия – результат деятельности людей, направленной на определен-
ные, сформулированные ими самими цели и ценности. Как средство
достижения последних, история имеет отчетливый субъективный,
зависящий от человека смысл. Другой вопрос, что, преследуя свои,
казалось бы, ясные и хорошо продуманные цели, люди нередко при-
ходят к совершенно неожиданным и нежелательным результатам.
В частности, К. Ясперс так систематизирует те субъективные
внешние ценности, или цели, которые чаще всего выдвигаются
людьми в качестве основных ориентиров своей деятельности:
– цивилизация и гуманизация человека;
– свобода и сознание свободы; при этом все, что до сих пор проис-
ходило, понимается как попытки осуществить свободу;
– величие человека, творчество духа, привнесение культуры в об-
щественную жизнь, творения гения;
– открытие бытия в человеке, постижение бытия в его глубинах,
иными словами, открытие божества.
Ясперс полагает, что подобные цели могут быть достигнуты в каж-
дую эпоху, и действительно – в определенных границах— достигают-
ся; постоянно теряясь и будучи потерянными, они обретаются вновь.
Каждое поколение осуществляет их на свой манер.
Мысль об универсальности указанных целей нуждается в существен-

ном уточнении. Все перечисленные цели могут быть идеалами только
индивидуалистического, но никак не коллективистического общества.
Гуманизация человека, правовое государство, индивидуальная свобода
и в особенности политическая свобода, величие человека и его твор-
чество и, наконец, открытие божественного в человеке – всё это цели,
совершенно чуждые коллективистическому обществу. Их не выдвигал
средневековый умеренный коллективизм (за исключением «открытия
божества»), тем более их не выдвигает современный крайний, тотали-
тарный коллективизм. В частности, идеалы коммунизма совершенно
иные: не абстрактная гуманизация человека, а создание, возможно, с
применением насилия, нового человека, способного быть винтиком
в машине коммунистического общества; не правовое государство, но
государство, принуждающее общество двигаться к коммунистическим
целям; не индивидуальная свобода, а освобождение человека, и в пер-
вую очередь освобождение его от эксплуатации, порождаемой частной
собственностью; величие человека, но определяемое лишь его актив-
ным участием в создании нового, совершенного общества; творчество
духа, но ограниченное рамками построения такого общества, и т.д. Тем
более коммунизм не ставит задачи открытия божественного в человеке.
Что касается национал-социализма, то для него вообще не существует
«просто человека», лишенного национальной и расовой характеристи-
ки. Национал-социализм выдвигает одни идеалы для представителей
избранной, призванной господствовать расы и совсем другие задачи
ставит перед людьми других рас, предназначение которых – быть ра-
бами и обслуживать господ. В национал-социалистической доктрине
вообще нет таких понятий, как «гуманизация человека», «правовое го-
сударство», «индивидуальная свобода» и т.п.
Цель истории – не финал, к которому история придет со временем,
независимо от обстоятельств и даже от стремлений и деятельности
людей. Цель истории – это тот выработанный самими людьми идеал,
реализации которого они должны настойчиво добиваться и который
может остаться пустой мечтой, если они не приложат максимальных
усилий для его воплощения в жизнь. Другое дело, что тот идеал, кото-
рый в каждый период истории ставят перед собою люди, оказывается
нередко социальным мифом, светлой, но не допускающей реализации
мечтой. Такими были, в частности религиозный идеал «рая на небе-
сах» и коммунистический идеал «рая на земле». Человеческая история
движется путем проб и ошибок, новых проб и новых ошибок.
Если история имеет только субъективный смысл, должна быть
отброшена старая, коллективистическая в своей основе идея, что
высший суд – суд истории. Эта идея замещается убеждением, что
высшим судьей своей жизни и своей истории является сам человек.

Именно он своей деятельностью, направленной на реализацию опре-
деленных идеалов, делает историю оправданной или неоправданной.
В основе представления об истории как средстве реализации идеа-
лов, выработанных самим человеком, лежит идея самосоздающегося
человечества, будущее которого определяется им самим, а не боже-
ственной волей или непреложными законами истории. Человечество,
подобно богу в еретической мистике, должно совершить парадоксаль-
ное действие: опираясь на свои собственные, ограниченные (в отличие
от божественных) силы, оно должно возвыситься над самим собой.
Согласно четвертой позиции в вопросе о смысле истории исто-
рия является позитивно ценной сама по себе, как текущий ход со-
бытий, приносящий удовлетворение тем, кому выпала удача быть
погруженным в него. Этот смысл можно назвать автаркическим (от
греч. autarkeia – самодостаточность) и передать словами: «история
ради истории». Это близко к идее «искусство ради искусства»: искус-
ство не только имеет инструментальную ценность, но является также
ценным само по себе независимо от своих социальных и любых иных
дальнейших последствий.
История является самоосмысленной в том же самом смысле, в ка-
ком осмысленны индивидуальная жизнь, познание, истина, любовь и
иные «практические» действия. Жизнь человека в своем течении сама
себя оправдывает, но это не исключает, конечно, того, что она имеет и
инструментальную ценность. Познание и истина также во многом на-
ходят оправдание в самих себе. Любят, чтобы любить, и ничто не мо-
жет оправдать любовь, кроме нее самой. То, что она ищет, является ее
истинным содержанием, формой, в которой партнеры обретают себя и
взаимно представляют как оформившееся единство, служащее исклю-
чительно самому себе. Любовь осмысленна не потому, что она соотнесе-
на с чем-то отличным от нее самой. Она претендует на то, чтобы ее оце-
нили и признали оправданной в силу ее собственного существования.
Автаркический смысл истории получил свое классическое вы-
ражение в древнегреческом мышлении. С точки зрения последнего
история движется по кругу, возвращаясь к своему исходному пункту,
она не имеет никакой находящейся в конце ее или вне ее цели. Те-
чение истории включает возникновение, расцвет и упадок каждого
отдельного исторического бытия. Будущее случайно, и оно не может
придать ценность и смысл настоящему. В моменты триумфа следу-
ет думать о возможных ударах судьбы. Выражая это мироощущение,
римлянин Сципион говорил по поводу разрушения Карфагена, что
та же судьба, которую готовил Рим своему врагу, постигнет когда-
нибудь и сам Рим, так же, как некогда она постигла Трою. Сходным
3. Прошлое, настоящее, будущее 307
образом высказывался и Тацит: «Чем больше обдумываю я события

старого и нового времени, тем больше видится мне во всех делах и
свершениях слепота и ненадежность всех человеческих дел». Харак-
терно, что у греков и римлян не было особого слова для того, что те-
перь обозначается существительным «история» в единственном чис-
ле: они знали только истории во множественном числе.
Автаркический смысл истории хорошо согласуется с ее субъек-
тивным инструментальным смыслом: история имеет ценность, и
значит, смысл, сама по себе, в самом непосредственном ее течении;
но она имеет, сверх того, смысл как средство реализации определен-
ных человеческих идеалов. Автаркический смысл не согласуется, од-
нако, с основными тенденциями коллективистического мышления.
Оно рассматривает все происходящее только через призму глобаль-
ной цели, стоящей перед коллективистическим обществом. Такому
мышлению приписывание ценности историческому существованию,
взятому само по себе, а не в качестве необходимого шага на пути к
основной цели, представляется инородным.
Подводя итог обсуждению пониманий смысла истории, можно
сказать, что если истории приписывается объективный, не завися-
щий от деятельности человека смысл, аксиология вырождается в рас-
суждения о том, как может человек способствовать реализации той
глобальной цели, которая в общем-то объективно не зависит от его
деятельности. Иными словами, аксиология превращается во вну-
тренне противоречивое занятие, в чем-то подобное организации об-
щественного движения, настаивающего единственно на том, чтобы
камни падали на землю, когда их выпускают из рук.
Коллективистическое, и в частности социалистическое, обще-
ство приписывает истории объективный смысл. Оно истолковывает
ее как однозначно предопределенное движение к цели, реализация
которой объективно не зависит от усилий человека. Не удивительно,
что в коллективистической философии аксиология как самостоя-
тельный раздел отсутствует.
Аксиология обретает пространство для своего существования
только в случае, если человеческой истории придается субъектив-
ный, зависящий от деятельности человека смысл.
3. ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ, БУДУЩЕЕ

Реальная человеческая история— это связь трех времен: прошло-
го, настоящего и будущего. Соответственно, одним из центральных
понятий как науки истории, так и социальной философии является
понятие историзма, призванное ответить на вопрос, как соотносятся
между собой эти времена.
Определяет ли прошлое полностью и однозначно настоящее или

же настоящее зависит не столько от прошлого, сколько от будуще-
го? В какой мере наше видение будущего предопределяется нашими
представлениями о настоящем? Зависит ли познание прошлого от
знания настоящего? Ответы на эти вопросы и составляют основное
содержание понятия историзма, являющегося предметом постоянно
идущих споров.
Ясно, что эти споры непосредственно связаны с вопросом о роли
ценностей в человеческой жизни и деятельности и с вопросом об ав-
тономии аксиологии.
Из многочисленных значений термина «историзм» можно выде-
лить следующие два основных его значения:
1) определенность настоящего прошлым или будущим;
2) определенность прошлого и будущего настоящим.
В неисторических науках, подобных физике, химии или экономи-
ческой науке, мир понимается как постоянное повторение одного и
того же. В основе этих наук лежит не временной ряд «прошлое – на-
стоящее – будущее» («было – есть – будет»), а временной ряд «рань-
ше – одновременно – позже». Последний ряд исключает «настоящее»
как водораздел между «прошлым» и «будущим» и «стрелу времени»,
указывающую, что время течет от прошлого через настоящее в буду-
щее. В данных науках действие равно противодействию во всякое, про-
извольно выбранное время время, соединение двух атомов водорода с
одним атомом кислорода всегда дает молекулу воды и т.п. Выделение
«настоящего», разделяющего «прошлое» и «будущее», не имеет здесь
смысла, поскольку важным является единственное: одновременны два
события, или же одно из них произошло раньше другого.
Человек всегда действует в настоящем. Если нет настоящего, то нет
и ценностей, служащих координатами человеческой деятельности.
Долгое время предполагалось, что в человеческой истории на-
стоящее определяется будущим. Характерным примером так ис-
толкованной истории являются религиозные концепции истории.
В частности, история, написанная в соответствии с принципами хри-
стианства, является открыто провиденциальной (предопределенной
волей Бога) и устремленной к своему заранее определенному концу.
Она приписывает исторические события не мудрости людей, но дей-
ствиям Бога, определившего не только основное направление, но и
все детали исторического развития. Для средневекового христиан-
ского историка, пишет Р.Дж. Коллингвуд, история была не просто
драмой человеческих устремлений, в которой он принимал ту или
иную сторону, но процессом, которому присуща внутренняя объек-
тивная необходимость. Самые мудрые и сильные люди вынуждены
подчиниться ей не потому, что, как у Геродота, бог – разрушитель-

ное и вредоносное начало, но потому, что бог, будучи провидцем и
творцом, имеет собственный план и никому не позволит помешать
его осуществлению. Поэтому человек, действующий в истории, ока-
зывается втянут в божественные планы, и те увлекают его за собой
независимо от его согласия. История как воля Бога предопределяет
самое себя, и ее закономерное течение не зависит от стремления че-
ловека управлять ею.
Упования на будущее воздаяние сделались инородными для
исторического сознания лишь в XX в. Радикальные концепции про-
гресса, выдвигавшиеся в XVIII–XIX вв. Ж.А. Кондорсе, К.А. де Сен-
Симоном, О. Контом, К. Марксом и др., оставались эсхатологически
мотивированы будущим.
Вместе с тем у Маркса начинает постепенно складываться идея
определенности настоящего не только будущим, но и прошлым. В ре-
зультате его позиция оказывается двойственной: история движется
не только своим притяжением к конечной цели, но и объективными
историческими законами, обусловливающими переход от более низ-
ких к более высоким общественно-экономическим формациям и в
конечном счете – к коммунистической формации.
В XX в. представление о предопределенности настоящего буду-
щим утрачивает остатки былого влияния, уступая место убеждению,
что настоящее определяется прошлым и в известной мере образом
того ближайшего, обозримого будущего, которое ожидает общество,
культуру и т.п. и реализация которого во многом зависит от усилий
человека. Отказ от идеи законов истории, действующих с «железной»
необходимостью, придает определенности настоящего прошлым ве-
роятностный, статистический характер. Такое понимание историзма
лишает значения «удобное и по существу ничего не значащее толко-
вание истории как постижимого и необходимого поступательного
движения человечества» (К. Ясперс).
С темой определенности хода человеческой истории будущим
связана своеобразная идея «конца истории». Согласно этой идее на-
чиная с какого-то ключевого момента человеческая история ради-
кально изменит свое течение или даже придет к завершению. «Конец
истории» – одна из основных ценностей коллективистического, за-
крытого общества.
Нужно отметить, что мысль о «конце истории» только немногим мо-
ложе самой науки истории, в рамках которой она периодически ожив-
ляется и обретает новый, соответствующий своему времени смысл.
В христианском мировоззрении Царство Небесное вводилось в
историю как ее предел. Оно мыслилось как реализация абсолютного
блаженства, достижение идеального состояния, требующего в каче-

стве своего условия уничтожения всего сущего и воссоздания жизни
на новых основаниях. История оборвется, мир будет спален всепожи-
рающим огнем, жизнь окончится, только тогда наступит совершенно
иная жизнь, в которой уже не будет зла. До окончания же мировой
истории, как сказано у св. Августина, Вавилон злых и Иерусалим доб-
рых будут шествовать вместе и нераздельно.
В марксизме мысль о завершении истории также предполагала
возникновение идеального общества, но уже не на небесах, а на зем-
ле. Движущей силой истории провозглашалась борьба классов, со-
циальные революции считались локомотивами истории. В коммуни-
стическом обществе не будет борьбы классов и исчезнет почва для
социальных революций, в силу чего с построением такого общества
история в старом смысле прекратится и начнется собственно челове-
ческая история. «...Буржуазной общественной формацией заверша-
ется предыстория человеческого общества» (Маркс).
О том, в чем именно будет состоять «собственно история», марк-
сизм говорит так же мало, как и христианство о жизни в Царстве Не-
бесном. Но ясно, что историческое время изменит свой ход и мерой
его станут тысячелетия или даже вечность, как в Царстве Небесном.
Идея истории как диалектического процесса с началом и неизбеж-
ным концом была позаимствована Марксом у Гегеля, еще в самом
начале ХIХ в. провозгласившего, что история подходит к концу.
Как в христианском понимании, так и у Гегеля и Маркса заверше-
ние истории предполагает идею цели истории. Достигая этой цели,
история переходит в другое русло, исчезают противоречия, двигав-
шие старую историю, и неспешный, не обремененный крутыми по-
воротами и революциями ход событий если и является историей, то
уже в совершенно новом смысле.
Национал-социализм видел завершение истории (или «предысто-
рии») в достижении главной своей цели, или ценности, – в создании
и утверждении на достаточно обширной территории расово чистого,
арийского государства, имеющего все необходимое для своего безоб-
лачного существования на протяжении неопределенно долгого вре-
мени («тысячелетний рейх»).
Истолкование идеи конца истории как перехода от предыстории к
собственно истории можно назвать абсолютным концом истории.
Представление об абсолютном конце истории является необходи-
мым элементом идеологии всякого коллективистического общества,
ориентированного исключительно на коллективные ценности и ста-
вящего перед собой глобальную цель, требующую мобилизации всех
его сил. Индивидуалистическое (открытое) общество не имеет ника-
кой единой, всеподавляющей цели, с достижением которой можно

было бы сказать, что предыстория завершилась и начинается соб-
ственно история. Понятие «конца истории» отсутствовало, в частно-
сти, в древнегреческом мышлении, с точки зрения которого история
не имеет никакой находящейся в конце ее или вне ее цели. Идеоло-
гия капиталистического общества также не содержит представления
о будущем радикальном изменении хода истории и переходе ее в со-
вершенно новое русло.
Если история понимается как постоянные, не приводящие ни к
каким окончательным итогам колебания обществ и их групп между
двумя возможными полюсами, то о «конце истории» можно гово-
рить только в относительном смысле. История как противостояние
индивидуалистических и коллективистических обществ на какой-
то исторически обозримый срок придет к своему завершению, если
индивидуализм (коллективизм) одержит победу над коллективизмом
(индивидуализмом) и существенным образом вытеснит его с истори-
ческой арены.
Идея определенности не только будущего, но и прошлого насто-
ящим начала складываться только в конце XIX – начале XX в. Еще
Ф. Шлейермахер, положивший начало современной герменевтике,
требовал от историка встать на позицию того исторического персона-
жа, действия которого описываются, и понять его лучше, чем он сам
понимал себя. При этом предполагалось, что современный интерпре-
татор, смотрящий в прошлое из своего специфического настоящего,
способен выйти из своего «теперь» и полностью идентифицироваться
с прошлым. Но уже у О. Шпенглера разные культуры не являются про-
ницаемыми друг для друга, так что человек более поздней культуры не
способен адекватно представить себя индивидом ушедшей в прошлое
культуры и не может вполне понять строй мыслей и образ действий по-
следнего. Настоящее, границы которого совпадают с границами куль-
туры, предопределяет невозможность адекватного познания прошлого.
С особой силой подчеркнул историчность бытия человека, его
погруженность в настоящее и зависимость не только будущего, но и
прошлого от настоящего экзистенциализм. Невозможно подняться
над историей, чтобы рассматривать прошлое «беспристрастно». Объ-
ективность исторична, и она прямо отражает ту позицию в истории,
с которой исследователь пытается воссоздать прошлое.
Мы ведь тоже вынуждены видеть и истолковывать прежнее мыш-
ление из горизонта определенного, т.е. нашего мышления, говорит
М. Хайдеггер. Мы не можем выйти из нашей истории и из нашего
«времени» и рассмотреть само по себе прошлое с абсолютной по-
зиции, как бы помимо всякой определенной и потому обязатель-
но односторонней оптики... Вопрос об истинности нашего «образа

истории» заходит дальше, чем проблема исторической корректности
и аккуратности в использовании и применении источников. Он со-
прикасается с вопросом об истине нашего местоположения в исто-
рии и заложенного в нем отношения к ее событиям.
Хайдеггер почти с той же силой, что и Шпенглер, настаивает на
взаимной непроницаемости и принципиальной необъяснимости
культур. Единственным приближением к чужой культуре ему пред-
ставляется самостоятельное, т.е. достигаемое внутри собственной
живой истории и каждый раз заново, ее осмысление. Позиция само-
стоятельного мыслителя, какая бы она ни была, будет уникальной и
вместе с тем окончательной полноценной интерпретацией истории.
О роли настоящего в историческом исследовании Р.Дж. Коллинг-
вуд пишет, что каждое настоящее располагает собственным про-
шлым и любая реконструкция в воображении прошлого нацелена
на реконструкцию прошлого этого настоящего. В принципе целью
любого такого акта является использование всей совокупности вос-
принимаемого «здесь и теперь» в качестве исходного материала для
построения логического вывода об историческом прошлом, развитие
которого и привело к его возникновению.
По Коллингвуду, эта цель никогда не может быть достигнута: на-
стоящее не может быть воспринято и тем более объяснено во всей его
целостности, а бесконечное по материалу прошлое никогда не может
быть схвачено целиком. Желание понять полное прошлое, исходя из
полного настоящего, не реализуемо на практике, что делает историю
стремлением к нравственному идеалу, поиску счастья.
Основной парадокс науки истории состоит в том, что она, с одной
стороны, ничему не учит (точнее, стремится не учить современников), а
с другой – представляет интерес главным образом постольку, поскольку
позволяет яснее понять настоящее и отчетливее представить будущее.
Занимаясь прошлым и только прошлым, историк не делает прогнозов и
не заглядывает в будущее. Вместе с тем он осознает, что истории, напи-
санной с «вневременной» или «надвременной» позиции, не существует
и с изменением настоящего изменится и определяемая им перспектива
видения прошлого, так что потребуется новая, отвечающая новому на-
стоящему трактовка истории. Решение парадокса – в постоянном пере-
писывании истории, хотя прошлое как таковое неизменно.
Настоящее, с точки зрения которого всегда рассматривается про-
шлое и которое оказывается стандартом оценки явлений прошлого,
представляет собой, очевидно, одну из основных неотъемлемых цен-
ностей человека. Настоящее должно входить в само определение че-
4. Оценки и человеческая деятельность 313
ловека, если он рассматривается как конечное, живущее во вполне

определенное время существо.
В истолковании историзма особую роль играет тот смысл, кото-
рый придается понятию определенности одного времени другим.
Определенность настоящего прошлым может интерпретироваться
по меньшей мере трояко: как каузальная определенность (настоящее
есть следствие, причина которого – прошлое), как определенность
традицией и как определенность законами истории. Эти интерпрета-
ции могут комбинироваться.
Определенность настоящего будущим может означать телеологиче-
скую определенность (настоящее есть средство для достижения цели –
будущего) или вызревание в настоящем предпосылок для будущего.
Определенность будущего настоящим может пониматься как кау-
зальная определенность или как подготовка в настоящем некоторых,
не обязательно каузальных предпосылок для будущего. Наиболее
сложно истолковать определенность прошлого настоящим: здесь не
может идти речи о каузальной определенности, но можно говорить
о телеологической определенности (ценности настоящего определя-
ют, как должно истолковываться прошлое).
4. ОЦЕНКИ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Будем называть «активизмом» уверенность, что история делается
самими людьми. Такая уверенность обычно сопровождается стрем-
лением к активности, неприятием бездеятельности и пассивного
ожидания. Как выразил «активистскую позицию» Маркс в своих «Те-
зисах о Фейербахе», «философы лишь различным образом объясняли
мир, но дело заключается в том, чтобы его изменить».
Активизм является необходимой предпосылкой развития аксио-
логии и интереса к ценностям, которыми руководствуется человек в
своей деятельности. Если все в мире предопределено судьбой, волей
бога или непреложными законами природы, для человеческой дея-
тельности, направляемой ценностями, просто не остается места.
Вместе с тем иногда активизм оказывается пустой декларацией,
прикрывающей отрицание значения активности человека в опреде-
лении хода истории. В этом случае активизм не предполагает ника-
ких ценностей и является только завуалированной формой объектив-
ного истолкования смысла истории.
В частности, активизм, который, подобно активизму Маркса,
опирается на идею естественных законов истории, столь же непре-
ложных, что и законы природы, является внутренне непоследова-
тельной позицией. Такой активизм предполагает, что общество из-
меняется людьми, но при этом движется по предопределенному и
неизменному пути, стадии которого предначертаны непреложной

исторической необходимостью.
В предисловии к первому тому «Капитала» Маркс, настаивавший
на активном вмешательстве человека в ход истории, таким образом
был вынужден ограничить возможность этого вмешательства: когда
общество находит естественный закон, определяющий его развитие,
даже в этом случае оно не может ни перескочить через естествен-
ные фазы своей эволюции, ни выкинуть их из мира росчерком пера;
единственное, что оно может все-таки сделать – это сократить и об-
легчить родовые муки, сопровождающие появление на свет нового,
исторически необходимого явления.
Совмещение активизма с идеей «железных законов истории» вы-
звало критику уже в конце XIX в. Утверждалось, в частности, что
создание политической партии, ставящей своей целью уничтожение
капитализма и построение социализма, столь же бессмысленно, как
и создание партии, борющейся за то, чтобы Луна – в соответствии с
законами природы – двигалась по своей орбите.
Поппер так перефразирует активистское изречение Маркса: сто-
ронник железных законов истории может только объяснить социаль-
ное развитие и помогать ему различными способами; однако, по его
собственному убеждению, дело заключается в том, что никто не спо-
собен изменить ход социального развития.
Историцизм не учит бездеятельности и фатализму и вместе с тем
утверждает, что любая попытка вмешаться в социальные изменения
тщетна.
Историцизм видит основную задачу индивидуальной жизни в
том, чтобы быть добровольным инструментом для достижения исто-
рией ее объективных целей.
Если человек будет бороться против них, ему все равно не удаст-
ся остановить или изменить ход истории. Все, чего он добьется,
так это своего осуждения потомками. Тот, чья деятельность идет
по линии движения истории, удостоится со временем обществен-
ной похвалы, в то время как тех, которые пытаются действовать
против хода истории, ждет неминуемое осуждение. Историцизм
проводит, таким образом, идею, что высший суд есть суд истории,
или, как говорили в Средние века, «всемирная история – это все-
мирный суд».
Эта идея, характерная для всех коллективистических обществ, за-
мещается в индивидуалистических обществах убеждением, что выс-
шим судьей своей жизни и своей истории является сам человек, жи-
вущий в конкретную эпоху.
Историцизм представляет собой крайнюю версию историзма.
Отсутствие законов исторического развития не означает ни того,

что в истории нет причинных связей, ни того, что в ней нельзя вы-
явить определенные тенденции, или линии, развития. В истории дей-
ствует принцип причинности: «Все имеет причину, и ничто не может
произойти без предшествующей причины». Этот принцип универ-
сален, он распространяется на все области и явления, и совокупная
деятельность людей, именуемая историей, не является исключением
из него. Однако законы отличны от причинных связей, и наличие в
истории причинности никак не означает существования историче-
ских законов. Выявление причинных зависимостей между историче-
скими событиями – одна из основных задач науки истории.
Другой ее важной задачей является обнаружение складывающих-
ся в определенный период в определенном обществе тенденций раз-
вития, прослеживание линий развития его институтов, идей и т.д.
Примерами таких тенденций могут служить технический прогресс,
ставший одним из основных факторов социального развития, начи-
ная с Нового времени, рост народонаселения в некоторых обширных
регионах мира и т.п.
Тенденции не являются законами истории, хотя их часто путают с
ними. Прежде всего, научный закон – это универсальное утверждение,
его общая форма: «Для всякого объекта верно, что если этот объект имеет
свойство А, то он имеет также свойство В». Высказывание о тенденции яв-
ляется не универсальным, а экзистенциальным: оно говорит о существо-
вании в определенное время и в определенном месте некоторого направ-
ленного изменения. Если закон действует всегда и везде, то тенденция
складывается в конкретное время и срок ее существования ограничен.
Скажем, тенденция роста численности человечества сохранялась
сотни и даже тысячи лет, но она может измениться за считаные де-
сятилетия. Технический прогресс охватывает три последних столе-
тия, однако при определенных неблагоприятных обстоятельствах его
результаты могут быть утрачены в течение жизни одного поколения.
Тенденции, в отличие от законов, всегда условны. Они складываются
при определенных условиях и прекращают свое существование при
исчезновении этих условий.
Тенденция, отчетливо проявившаяся в одну эпоху, может совер-
шенно отсутствовать в другую эпоху. Например, греческие философы
говорили о ясном направлении смены форм правления: от демокра-
тии к аристократии и затем к тирании. Но сегодня такой тенденции
уже нет: некоторые демократии длятся, не вырождаясь, сотни лет,
другие сразу же переходят к тирании и т.д.
От проблем смысла истории и законов истории неотделима проб-
лема исторического прогресса.
Идея прогресса как неуклонного движения вперед, от низшего

к высшему, перехода на более высокие ступени развития и измене-
ния к лучшему сложилась и окрепла в эпоху Просвещения. Лейбниц
первым сформулировал в качестве единого принципа исторической
науки принцип возвышения духа, возникающего из природы, об-
ретающего самостоятельность и в силу внутренней необходимости
постоянно движущегося вперед. Историческая наука Просвещения,
проникнутая оптимизмом своего времени, считала всесторонний
культурный прогресс, включая, разумеется, прогресс ценностей, оче-
видным следствием освобожденного от религиозных предрассудков
разума. Идея прогресса стала формулироваться как всеобщий закон,
детерминирующий динамику истории.
Прогрессизм как вера в неуклонный прогресс опирался прежде
всего на очевидное бурное развитие науки и техники. Однако он не
останавливался на этом, распространяя идею восходящего развития
на все другие области культуры.
Вера в прогресс получила особое распространение в XVIII в., в пе-
риод торжествующей национальной и культурной экспансии, когда
Западная Европа сделалась своего рода центром мира. Но даже в этот
период трудно было согласовать поверхностный оптимизм с истори-
ческими фактами.
Обычно различают две формы прогрессизма: веру в прогресс как
бесконечное восходящее развитие, не имеющее предела, и веру в про-
гресс как развитие, ведущее в конце концов к совершенному обществу.
Элемент бесконечного прогресса есть у Гегеля в его диалектиче-
ских триадах. Наибольшее значение для развития идеи поступатель-
ного движения без определенного завершения имело неокантианство,
истолковывавшее действительность как никогда не кончающийся
акт творения, порождаемый культурной деятельностью человека.
Вторая форма прогрессизма – это утопизм, характерным приме-
ром которого является теория социального развития Маркса. Утопи-
ческие концепции, активизировавшиеся начиная с эпохи Возрожде-
ния, продолжают питать революционные движения и в наши дни.
XX в., вместивший две мировые войны, социалистические револю-
ции и тоталитарные режимы, уничтожившие десятки миллионов лю-
дей, обнажил проблематичный характер прогресса. Стало очевидным,
что идея прогресса вовсе не является всеобщим историческим законом.
Прогресс распространяется далеко не на все сферы социальной жизни, а
его результаты в тех областях, где он все же имеет место, неоднозначны.
Неожиданность и радикальность, которыми сопровождался рас-
пад прогрессизма, были столь поразительны, что многие из тех, кто
в свое время боролся против идеологии прогрессизма, почувствовали
себя призванными защитить те ее элементы, которые были достой-

ны, на их взгляд, оправдания.
Мы потеряли веру в «прогресс» и считаем прогресс поняти-
ем ложным, туманным и произвольным, говорил в начале 1920-х
гг. С.Л. Франк. Человечество вообще и европейское человечество
в частности вовсе не беспрерывно совершенствуется, не идет не-
уклонно по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению
добра и правды. Напротив, оно блуждает без предуказанного пути,
поднимаясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха
живет какой-то верой, ложность или односторонность которой по-
том изобличается. Франк полагал, что подлинного прогресса не бы-
ло даже в Новое время, когда возникла сама идея прогресса. Раньше
этот период представлялся временем бесспорного совершенствова-
ния человечества, освобождения его от интеллектуальной, мораль-
ной и духовной тьмы и узости прошлого, расширения внешнего и
внутреннего кругозора его жизни, увеличения его могущества, ос-
вобождения личности, накопления не только материальных, но и
духовных богатств, повышения нравственного уровня. Но теперь
стало очевидным, что Новое время было эпохой, которая через ряд
блестящих внешних успехов завела человечество в какой-то тупик
и совершила в его душе непоправимое опустошение. В итоге этого
яркого и импонирующего развития культуры, просвещения, свобо-
ды и права человечество пришло совершенно неожиданно для себя к
состоянию нового варварства.
Суждения Франка о прогрессе чересчур скептичны. В них не раз-
личаются с достаточной ясностью области, в которых прогресс оче-
виден, области, в которых он чередуется с периодами регресса, и, на-
конец, области, в которых он просто отсутствует или не может быть
обнаружен из-за краткости известной нам истории.
Есть несомненный прогресс в знании и техническом умении,
причем результаты его постоянно передаются дальше и все более ста-
новятся всеобщим достоянием.
В этой области, отмечает К. Ясперс, мировая история может быть
понята как развитие по восходящей линии, хотя и содержащее отсту-
пления и остановки, но в целом связанное с постоянным ростом до-
стижений. В научный и технический прогресс вносят свою лепту все
люди, все народы; результаты такого прогресса по самой своей сущ-
ности доступны всем людям и действительно становятся достоянием
всех. В современную эпоху научный и технический прогресс достиг
своей высшей точки.
Однако это лишь одна линия целого. Прогресс в науке и технике
не является, конечно, всеобщим законом истории. Это только дли-
тельная историческая тенденция, которая, можно думать, продол-

жится и в будущем.
Научный и технический прогресс ведет к единству в области зна-
ния, но не к единству человечества.
Но уже в искусстве прогресс сомнителен. Будучи всеобщим до-
стоянием, оно достигает высокого совершенства лишь у определен-
ных народов и в определенные исторические периоды. Затем, взойдя
на неповторимую высоту, оно как бы исчерпывает заложенные в нем
потенции. Свершенное становится классикой, и новая волна в ис-
кусстве представляет собой уже совершенно иной стиль и не считает
себя продолжением или даже преодолением того, что было достигну-
то ранее.
Нет сколько-нибудь заметного прогресса в человеческой приро-
де, в человеческой доброте и мудрости, в развитии интеллектуальных
способностей человека. Высокоразвитые культуры не вызывают вос-
хищения у народов, значительно уступающих им в развитии.
Как отмечает Ясперс, быстрый рост усредненности, неразмышля-
ющего населения, даже без борьбы, самим фактом своей массовости,
торжествует, подавляя духовное величие. Беспрерывно идет отбор
неполноценных индивидов, прежде всего в условиях, когда хитрость
и брутальность служат залогом значительных преимуществ.
Прогресс ценностей не является, таким образом, однозначным.
В одних областях он очевиден, в других едва заметен, в третьих он,
судя по всему, вообще отсутствует. Более того, имеются, как кажется
сферы, в которых в современную эпоху наблюдается не прогресс, а
очевидный регресс.
Идея прогресса, чрезвычайно популярная еще сто лет назад, в све-
те событий прошлого века оказалась неочевидной и неоднозначной.
Прогресс – вовсе не закон истории. Прогрессивное развитие в тех об-
ластях, где оно существует, – результат прежде всего человеческого
разума и человеческих усилий.

Логика оценок и норм. Философские, методологические и прикладные аспекты. Монографи

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Логика оценок и норм. Философские, методологические и прикладные аспекты. Монографи

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

А. А.

Оригинал-макет подготовлен компанией ООО «Оригинал-макет»

© Ивин А. А., 2015

Глава I. Философия ценностей .......................................................................... 9

Глава II. Оценки и нормы в науке и в социальной жизни ................................. 54

Глава III. Описательно-оценочные высказывания .......................................... 73

Глава IV. Логика абсолютных оценок .............................................................102

2. Логический анализ ценностей .............................................................113

Глава V. Логика сравнительных оценок ..........................................................159

Глава VI. Логика норм .....................................................................................196

Глава VII. Оценки и проблема понимания .......................................................218

5. Понимание природы ...........................................................................233

Глава VIII. Проблема обоснования оценок и норм ..........................................247

Глава IX. Оценки и история ............................................................................293

Современник Спинозы Дж. Локк тоже не сомневался в возмож-

логика абсолютных оценок и логика инструментальных оценок –

сывают состояние чувств говорящего, но и выражают определенные

ными (от лат. рrescribere – предписывать) и обычно противопостав-

Другие употребления языка

Оректив – высказывание, используемое для возбуждения чувств,

Теория речевых актов

каких-либо качеств и целей, а как носитель ряда конкретных харак-

сказывания и действительности является реальная ситуация и вы-

детализацией. Она может быть полезной во многих областях, в част-

Основные и производные употребления языка

Важность классификации употреблений языка для логики несом-

нятия, представляющие отношения между объектами. Абсолютные

Объяснение, на наш взгляд, заключается в двойственной природе че-

нимания времени (а тем самым и бытия) в терминах сравнительных

Понятия «хорошо» и «плохо» взаимно определимы: объект явля-

рхия», «образец», «стандарт», «важное», «фундаментальное» и т.д. яв-

личие между позитивными (положительными) и негативными (отри-

Можно сформулировать общий принцип: абсолютные категории

Классическое и неклассическое определения ценности

Например, если человек спасает утопающего, ценностью может

цы и почему они изменяются со временем. Рассуждения об особом

зоваться только при неклассическом истолковании ценности как от-

ное принимается план (скажем, план архитектора), можно сказать,

дом голубой?» или «Должен ли этот дом быть голубым?». Описание

преобразованный в соответствии с последним и отвечающий ему,

одним из аспектов более общей проблемы взаимосвязи созерцания и

основания, оценочные высказывания принципиально отличаются в

Другим ответом на вопрос о предмете оценок является мнение,

«плохо», «безразлично», «лучше», «хуже» и т.п. Оценка в самом ши-

Две функции оценочных понятий

к логике такое же отношение, как к психологии, физике или любой

мы всегда пребываем вне их. Мы видим, что данная причина с необ-

нулась, однако, только во второй половине прошлого века. Большин-

свойственные автомобилям (т.е. имеет колеса, руль, мотор, кузов и

кий урожай столь очевидно относится к условиям, которым должна

пишет, что, называя человека сильным, мы прежде всего описываем

ское суждение»1. Оссовская пишет, что когда мы говорим о ком-то,

Слово «хороший» может высказываться об очень широком круге

это справедливо и для другой функции слова «хороший» – функции

Иными словами, является ли определенная вещь хорошей, за-

Оценки, в которых слова «хороший», «плохой», «лучший», «худ-

чем если рассматривать его в осуществлении. Как бы там ни было,

мостью следует, что интеллект, поскольку он познает, истинен в меру

шенным те, что казалось менее согласным с составленным для него

предмета. О таком плохом предмете мы можем составить себе пра-

9. ИЗ ИСТОРИИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЦЕННОСТЕЙ

Во многом этот дуализм – противопоставление истины и ценно-

1. ЦЕННОСТИ И КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

историческую действительность. Он полагал, что науки о духе опи-