Агнии. Глаза обожгли подступающие слезы, но она сумела их подавить.

Плакать могут слабые, те, о

ком есть кому побеспокоиться. Ей сейчас не до подобной роскоши.
— Я спою любую песню, которую вы выберите, только…
— Свободна. — Не дослушав ее, Вячеслав Генрихович развернулся и вышел из зала.
Агния не знала, что на нее нашло. Наверное, от усталости из-за постоянного напряжения и
поиска выхода, чувство самосохранения и здравый смысл напрочь отказали. Хотя, какой здравый
смысл, когда она пришла проситься на работу к бандиту?
Не дав себе времени на размышления и сомнения, Агния так резво рванула следом за этим
страшным мужчиной, что ни его помощники, ни Зоя Михайловна, ни Щур не успели ее
перехватить.
— Скажите мне песню, и я буду исполнять ее. Какую угодно. — Торопливо и громко
тараторила она в спину удаляющегося бандита, спеша за ним по тесному коридорчику, тускло
освещенному одной единственной лампочкой. — Мне очень нужна работа. Деньги. А я умею только
петь, понимаете? Я готова петь, что угодно…
Он толкнул дверь, не обращая на нее никакого внимания, и вышел в холодную октябрьскую
ночь, прикуривая новую вонючую сигарету. Агния вылетела на холод следом за ним.
— Вячеслав Генрихович…
— Тебе хоть четырнадцать есть, кроха? — Мужчина глянул на нее скептичным взглядом. —
Тебе спать сейчас надо в кровати, под бдительным оком родителей, а не по кабакам шляться. Тем
более, таким. Дуй отсюда, пока неприятностей не отгребла по полной.
— Мне шестнадцать! — Уверенно заявила Агния, остановившись прямо перед ним, чтобы
Вячеслав Генрихович не мог ее игнорировать.
Он насмешливо изогнул брови на это заявление, и она почувствовала смущение.
— Будет шестнадцать. — Поправилась она со вздохом. Он смотрел с той же насмешкой. —
Через пять месяцев. — Честно призналась Агния. — А родителей у меня нет. Погибли. Одна
бабушка осталась. Но она… немного не в себе. — Как можно деликатней попыталась описать она
состояние единственного родного человека. — А я не хочу попасть в детдом или интернат. И сама
позабочусь о себе, и о ней. — Зло и дерзко, чтобы спрятать боль от нахлынувшей тоски по
родителям, заявила она.
Что-то во взгляде Вячеслава Генриховича изменилось. Возможно, там появилась жалость. Но
сейчас было не до гордости. Агния готова была принять и жалость, если та поможет. А может,
Агния просто хваталась за соломинку и обманывала саму себя, ища сострадание там, где не было
ничего, кроме безразличия и жестокости.
— Давно сирота? — Его голос оставался таким же безразличным и насмешливым.
— Нет. Месяц. — Она проглотила комок в горле и повыше вскинула голову, стараясь быть
наравне с собеседником.
Хотя, видит Бог, это казалось почти невозможным, Вячеслав Генрихович превышал ее ростом
головы на две.
Он как-то скупо кивнул и глубоко затянулся, посмотрев на черное небо, затянутое тучами.
— Это тебе не театр, малышка, или где ты там привыкла петь. Это — кабак, и люди тут
собираются… особые. Им «Владимирский централ» и Круга подавай. — Он глянул на нее свысока,
так, как на пятилетних карапузов, играющих в песочнице, смотрят взрослые.
Наверное, имел право. Она для него, и правда, карапуз.
— Ты хоть приблизительно представляешь, что такое пьяные мужики, привыкшие решать дело
кулаками, а то и поножовщиной? И ты собираешься здесь петь? Девочка, не смеши никого. Это уже